Автор: Гельвецкий К.А.
Теги: религия материализм атеизм идеализм этическая философия феодальный строй огиз
Год: 1938
Текст
Jf. Л. Гельвеций.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
К.А. ГЕЛЬВЕЦИЙ
ОБ УМЕ
О Г И 3
. Г О С У Д А Р С Т В Е Ы а'О'Е
с о ц и а л Ь Н 0 . Э\К Q:fe О М И Ч Е С Ц О'Е ИЗДАТЕЛЬСТВО
• МОСКВА \ 031)
1
Г 32
Важнейшее пропзведепио выдающего¬
ся французского материалиста и атеиста
К. А.Гельвеция «Об уме» посвященокрнтпко
феодального общественного строя, идеализ¬
ма п релпгпи. В кппге «Об уме» Гельвеипй
излагает свою сенсуалистическую теорию по-
зпаппя п пытается на ее оспово построить
соипальпо-полптпческов и этическое учеппе,
отражающее интересы п требования револю¬
ционной французской буржуазии XV11I века.
Книга Гельвеция—яркий образец талант¬
ливой и остроумпой атеистической литера¬
туры XVIII века, которую высоко ценил
и рекомендовал Лопни.
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Клод Адриен Гельвеций (1716—1771) — выдающийся французский философ-
материалист и атеист. Он принадлежит к числу передовых мыслителей-идеологов
революционной французской буржуазии XVIII в., боровшихся с феодальными поряд¬
ками за установление прогрессивного для того времени буржуазного способа произ¬
водства. Идеологи французской революционной буржуазии XVIII в., выступая с кри¬
тикой феодального строя, идеализма и религии, расчищали дорогу развивавшемуся
капитализму. «Нельзя забывать, — пишет Ленин, — что в ту пору, когда писали
просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам бур¬
жуазии), когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, осе общественные
вопросы сводились к борьбе с крепостным правом п его остатками/Новые общественно-
экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии.
Р1пкакого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напро¬
тив, и на Западе и в России онп совершенно искренно верили в общее благоденствие
и искренно желали его, искренно но видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий
в том строе, который вырастал из крепостного» 1 В деятельности л теориях просве¬
тителей XVIII в., поскольку они были направлены против феодального строя, нахо¬
дили свое выражение интересы «третьего сословия», боровшегося под руководством
революционной тогда буржуазии с феодализмом.
Материализм и атеизм, с позиций которых Гельвеций подверг критике идеализм,
религию и общественные порядки феодализма, имели глубоко революционное значение.
Важнейшие положения учения Гельвеция нашли свое блестящее выражение в ос¬
новном его произведении «Об уме».
Выдающийся французский материалист XVIII в. Депп Дидро оценивает книгу
Гельвеция «Об уме» как «здоровенный удар дубиной по предрассудкам всех родов».
Дидро заявлял, что сочинение это будет «полезно людям... оно будет отнесено к числу
великих книг пашего вока». %
После выхода в свет книги «Об уме» (1768 :\)прпдворпо-поповская клика подпяла
бешеный вой. Духовенство считало, что взгляды Гельвеция, выраженные в кппго «Об
уме»,пред ставля ют собой «мерзкое учение», стремящееся «нарушить мир в государстве».
Государственный совет оценил эту книгу как «опасную, скандальную и развратную».
Книга «Об уме» была осуждена за восхваление материализма, за проповедь нена¬
висти к христианству и католичеству и сожжена рукой налача.
Материалистическое мировоззрение Гельвеция сложилось под влиянием учения
Спинозы о субстанции, физики Декарта и в особенности учений Локка и Толанда.
Бдппственпой реальностью Гельвеций признает материальные тела. Пространство
не есть какая-либо субстанция, отделенная от материи, оно есть свойство самих мате¬
риальных тел, называемое протяженностью. К числу основных свойств материи Гель¬
веций относит и способность ощущения, «которая хотя и проявляется в организованных
толах животных, но может быть присуща п всем индивидам». Гельвеций проводит
строгий детерминизм. Основной закон всех явлений природы — причинность, из кото¬
рой не пзьята и человеческая воля. Свобода состоит в свободном упражнении всех
способностей, основанном па «просвещении», т. е. внанип путей, которые приводят
к счастью. В теории познания Гельвеций является материалистом и сенсуалистом.
Чувства — основной источник познания. Попятив, суждение, умозаключение осно¬
вываются па материале, представленном чувствами. Правильно истолкованные чувства
пе могут пас обманывать. Материалистический сенсуализм Гельвеция является фупда;
моптомего учения о нравственности, о формировании ума и характера, о роли воспитания
и законов, которые представляют основное ядро его общественно-политических взгля¬
дов. Таким образом, общий вывод Гельвеция: «все в человеке сводится к чувствованию».
Разделяя со всем французским материализмом его слабые стороны (созерцатель¬
ность, пепоппмаппо роли практики, исторического характера позпапия и ступепей в раз-
1 Ленин, Соч., т. И, стр. 316.
III
витии мышления), Гсльвоцнй ближе, чем другие материалисты, подходит к истори¬
ческой точке зрения па человеческое позпаиио, отмечает значенио физической орга¬
низации человека (роль руки), роль орудий (лук, стрела, сстьит. д.) и форм хозяй¬
ства (земледелие, охота) в развитии умственных способностей человека. Основным псточ -
ником нравственности является интерес, настоящим мотивом которого служит стре¬
мление к удовольствию н к счастью: «В вопросах морали, как и в вопросах ума, нашими
суждениями руководит только интерес».
Но отот личный интерес человека не может сводиться к узкому эгоизму, так как
счастье отдельного человека находится в тесной зависимости от других людей. Лпчпый
интерес теспо связан с общественным интересом и перерастает в него. Мораль из узко-
гсдоннстпческой становится общественной; принципом человеческих добродетелей
становится общественная польза, которая должна стать основанном всякого законо¬
дательства. Все общественные недостатки и пороки являются следствием испорчон-
ностаилп невежества законодателей, а так как нравственность зависит от государствен¬
ного устройства, то реформу нравов падо начинать с реформы законов.
Все эти требования Гельвеция были направлены против богословских пдой, против
отжившего феодального государственного строя п стали знаменем борьбы революцион¬
ной французской буржуазии XVIII века. Хотя Гольвоцпй, как и другие французские
материалисты, по понпмпст классового характера морали, но он прнзпает ее историче¬
скую обусловленность. Гельвеций подчеркивает естественное равенство людей. Для
Гельвеция все люди по .своим природным задаткам гениальны, и проявление этой
гепиальпостп зависит от воспитания и общественных условий, которые сами, по Гель¬
вецию, являются результатом хорошего или плохого законодательства. Отсюда Гель¬
веций придает огромное значение общественному воспитанию и вступает в страстную
борьбу с деспотическим, абсолютистским строем, подавляющим свободное развитие
личности п являющимся причиной общественных бедствий. В спопх социально-поли¬
тических требованиях Гсльвоцнй, выступая ярким выразителем интересов «третьего
сословия», т. е. идущей к власти буржуазии, выдвигает требование уничтожении празд¬
ного сословия — духовенства, уничтожения привилегий дворянства и законодатель¬
ного устранения слишком большого неравенства в распределении национальных
богатств. Его политическим идеалом является буржуазная демократия с равно¬
мерным распределением верховиой власти между всеми сословиями, федеративное
устройство государства и устранение резкого имущественного неравенства.
Объясняя положительные и отрицательные стороны общественного строя хорошим
и плохим законодательством, благоразумием пли невежеством правителей, выводя
общественный строй из свойств разума, Гельвеций оставался на позициях идеализма.
Однако решительное подчеркивание значения обществопных интересов, роли орудий
в развитии человека и хозяйственных форм в образовании общества выделяет его из
ряда других материалистов как мыслителя, ощупыо подходившего к историко-мато-
рналпстическому пониманию общественного процесса. Гельвеций был самым выда^
ющпмея представителем того направления фраицузского материализма^ которое,
по выражению Маркса, в ранний период, предшествовавший созданию материали¬
стического понимания истории, приводит непосредственно к утопическому социа¬
лизму. Из учения французских материалистов о прирожденной склонности к добру,
о равенстве умственных способностей людей, ролп воспитания; влияния внешних
обстоятельств на поведение человека исходил утопический социализм Фурье, Оуэпапдр.
Учение Гельвеция, несмотря иа ого псторнчески-обусловлонную ограниченность —
механицизм и идеализм в поипманип истории, — сохранило своо значение п для нашего
времени. Ленин указывал, что: «... Бойкая, живая, талантливая, остроумно и открыто
нападающая па господствующую поповщину публицистика старых атеистов XVIII века
сплошь и рядом окажется в тысячу раз более подходящей для того, чтобы пробудить
людей от религиозного спа, чем скучныо, сухие, не иллюстрированные почти никакими
умело подобранными' фактами, пересказы марксизма, которые преобладают в нашей
литературе и которые (нечего греха таить) часто марксизм искажают» г.
К числу тех, живых п талантливых произведений, которые так высоко оценил
Ленин, относится книга Гельвеция «Об уме».
Перевод книги Гельвеция «Об уме» на русский язык вышел в 1917 г. под род.
•Э. Радлова. В настоящем издании использован этот перевод, текст которого проверен
и исправлен. Указатели составил В. Ф. Родкснич. 11 Ленин, Соч., т. XXVII, стр. 184.
IV
ПРЕДИСЛОВИЙ
Предмет, который я предполагаю исследовать в этом трудё,
интересен и даже нов. До спх пор рассматрпвалп ум только с не¬
которых его сторон. Великпе писатели касались этой проблемы
лишь мимоходом, это п придает мпе смелость запяться ею.
Знание ума, — если взять это слово во всем его объеме, — так
тесно связано с зпанпем сердца п страстей человеческих, что нельзя
было писать о ном, ие затрагивая хотя бы той части этики, которая
обща людям всех наций и которая при всех формах правительства
имеет в виду только общественную пользу.
Устанавливаемые мною относительно этого предмета принципы
соответствуют, как мие кажется, общему благу и опыту. Я восхо¬
дил от фактов к причинам. Я полагал, что этику следует трактовать
так же, как и все другие науки, и создавать се так, как создается
экспериментальная физика. К этой мысли меня привело убежде¬
ние, что всякая иравствеппость, принципы которой полезны для
общества, необходимо соответствует нравственности религиозной,
которая есть по что иное* как усовершенствованная человеческая
нравственность. Впрочем, если окажется, что я ошибся и если —
против моего ожидания — пекоторые из моих принципов пс будут
соответствовать общему благу, то это будет ошибка моего ума, а не
моего сердца, и я заранее заявляю, что я от пих отказываюсь.
От читателя я прошу одной милости: выслушать меня, раньше чем
осуждать; проследить всю цепь моих идей и быть моим судьей, а не
стороной. ЭГа просьба не есть результат глупой самоуверенности;
я слишком часто вечером паходил плохим т.о, что утром лше казалось
хорошим, чтобы быть высокого миопия о своей проницательности.
Моясет быть, я взялся за предмет, превышающий мои силы, по
кто же знает себя пастолько, чтобы верно их оценивать! Во всяком
случае я не буду упрекать себя за то, что пе употребил всех уси¬
лии, чтобы заслужить одобрение публики. Если я его пе получу,
я буду более огорчен, чем удивлен; чтобы получить одобрение в по¬
добном случае, еще недостаточно одного лселаппя.
Во всем мною изложенном я искал только истины, но ради
лишь чести провозгласить ее, а ради того, что истица полезна,
людям. Если я уклонился от нее, то даягс в своих заблуяедепиях
я пайду повод к утешению. «Если, — как говорит Фептенель, —
люди могут достигнуть в любой области сколько-нибудь разумных
результатов только после того, как оии в этой области исчерпают
все возможные глупости», то и мои ошибки пригодятся моим согра¬
жданам; мое крушение укажет на опасный риф. «Сколько глупо¬
стей, — прибавляет Фоитепель, — нам пришлось бы теперь гово¬
рить, если бы древпие уже пе сказали их раньше нас, и, так ска¬
зать, пе предвосхитили бы пх».
Итак, повторяю: в своем труде я гарантирую только прямоту
и чистоту своих намерений. Однако, как бы мы пи были уверены
в своих намерениях, крики зависти так охотпо выслушиваются и
1 ГсльпецпИ. — Об уме — 1798
1
ее постоянные декламации так способны соблазнить души более
добродетельные, чем просвещенные, что пишешь, так сказать, дрожа
от страха. Уныние, в которое приводили многих гениальных людей
часто клеветнические обвинения, предвещает, повидпмому, возврат
веков невежества. Только в посредственности своих талантов нахо¬
дишь в любой области творчества убежище от преследований зави¬
стников. Посредственность становится в настоящее время защитой,
и эту защиту я, повидимому, приберег себе помимо своей воли.
К тому же я полагаю, что вряд ли зависть может приписать мне
желание оскорбить кого-либо из моих сограждан. То, что в этой
книге мне приходится говорить не о ком-либо в частности, а о лю¬
дях и народах вообще, ставит меня вне всякого подозрения в зло¬
радстве. Прибавлю далее, что читающий эти рассуждения увидит,
что я люблю людей, что я желаю им счастья и нийого в частности
не пепавпжу и не презираю.
Некоторые из моих идей, монеет быть, покажутся слишком сме¬
лыми. Если читатель найдет их лолшыми, то я прошу его: осулсдая
их, не забывать, что часто именно смелости мы бываем обязаны
открытием величайших истин и что страх перед возможностью
ошибки не должен отвращать пас от поисков истины. Тщетно низ¬
кие п трусливые люди пытаются изгпать истину и называют ее
иногда распущенностью; тщетно повторяют они, что истина часто
опасиа. Если далее допустить, что она иногда опасна, то во сколько
раз большая опасность угрожает тому народу, который согласился бы
коснеть в певелсестве. Всякий парод, покончивший с диким и звер¬
ским состоянием и оставшийся непросвещенным, есть народ презрен¬
ный, который рано или поздно будет порабощен. Над галлами одер-
жали верх не столько храбрость, сколько военное искусство римлян.
Знание какой-нибудь истины может быть не совсем удобно в из¬
вестную минуту, но пройдет эта минута — и та же самая истина
станет полезной на все времена п для всех народов.
Такова судьба человеческих дел: нет такого блага, которое не
было бы опасно в некоторые моменты, но только при этом условии
можно им пользоваться. Горе тому, кто по такому мотиву захотел
бы отнять его у человечества.
В тот момент, когда запретят зпапие некоторых истин, не позво¬
лят и говорить пи об одпой из них. Многие могущественные и часто
далее злонамеренные люди охотно изгнали бы совершенно истину
из вселенной под тем предлогом, что иногда мудро умолчать о ней.
Поэтому люди просвещеппые, которые только и знают всю цену
истины, непрестанно требуют ее: они не боятся подвергнуть себя
возмолшым страданиям, лишь бы пользоваться теми действитель-
f ними преимуществами, которые она доставляет. Из всех человече¬
ских качеств они больше всего уважают благородство души, отка¬
зывающейся от лжи. Они знают, как полезпо обо всем думать и все
говорить, знают, что самые заблулсдения перестают быть опаспыми,
когда дозволено их опровергать. В этом случае их быстро признают
за заблуждения; вскоре они сами собою падают в пучину забвения,
п только одни истины всплывают на обширпой поверхности веков.
РАССУ
Ж Д Б Н И Е I
ОБ УМЕ САМОМ ПО СЕБЕ
ГЛАВА I
Излоэюепие принципов
Постоянпо спорят о том, что следует пазывать умом: каждый
дает свое определение; с этим словом связывают различный смысл,
и все говорит, пе попнмая друг друга.
Чтобы иметь возможность дать верное и точпое определение
слову ум и различным значениям, придаваемым этому слову, не¬
обходимо сперва рассмотреть ум сам по себе.
Ум рассматривается или как результат‘'способности мыслить
(и в этом о шсле ум есть лишь совокупность мыслей человека) или
оп понимается как самая способность мыслить.
Чтобы понять, чтб такое ум в этом последнем значении, надо
вылепить причины образования наших пдей.
В пас есть две способности, или, еслп осмелюсь так выразиться,
две пассивные силы, существование которых всеми отчетливо со¬
знается.
Одна — способность получать различные впечатлепия, произ¬
водимые иа иас впешппмп предметами; она называется физической
чувствительностью.
Другая — способность сохрапять внечатлеппе, произведенное
на пас впешппмп предметами. Она называется гтдмялщо, которая
есть не что ипое, как длящееся, по ослабленное ощущение.
Эги способности, в которых я вижу причипы образования на¬
ших мыслей и которые свойственны пе только нам, но и животным,
возбуждали бы в пас, однако, лишь ничтожное число идей, если
бы опи не были в пас связапы с известной внешней организацией.
Если бы природа создала па копце нашей руки пе кисть с .гиб¬
ким}! пальцами, а лошадиное копыто, тогда, без сомнепия, люди
не зпали бы пи ремесл, пн жилищ, не умели бы защищаться от
животных и, озабочеппые исключительно добыванием пищи и стре¬
млением избежать диких зверей, все еще бродили бы в лесах пугли¬
выми "стадами х.
При этом предположении во всяком случае очевпдпо, что пи
в одном обществе цивилизация (la police) не поднялась бы па такую
ступень совершенства, какой она достигла теперь. Еслп бы вычерк¬
нуть из языка любого парода слова: лук, стрелы, сети и пр., — все
* 3
что предполагает употребление рук, — то оп оказался бы в умствен¬
ном развитий ниже некоторых диких народов, не имеющих двухсот
идей 2 и двухсот слов для выражения этих идей, и его язык, подобно
языку животных, соответственно был бы сведен к пяти-шести зву¬
кам пли крикам 3. Отсюда я заключаю, что без определенной внеш¬
ней организации чувствительность и намять были бы в пас бесплод¬
ными способностямп.
Теперь следует выяснить, действительно ли обе эти способности,
при помощи данной организации, произвели все наши мысли.
Прежде чем я начну обсуждать этот предмет, меня могут спро¬
сить: не являются ли обе эти способности видоизменениями какой-
нибудь материальной или же духовпой субстанции? Этот вопрос,
некогда поднятый философами 4, обсуждавшийся отцами церкви 6
и вновь вставший в паше время, не входит необходимым образом
в план моего труда. То, что я хочу сказать об уме, согласуется
с любой из пазваипых гипотез. Я замечу только, что если бы цер¬
ковь не установила наших верований относительно этого пункта
и если бы необходимо было лишь при свете разума возвыситься до
познания мыслящего начала, то мы должпы были бы признать, что
ни одно мнение по этому предмету нс может быть доказано; нам
пришлось бы взвесить доводы за и против, принять во внимание
трудности, высказаться в пользу наибольшего числа вероятностей
и, следоватсльпо, судить лишь приблизительно. Этот вопрос, как
и множество других, мог бы быть решен лишь при помощи теории
вероятности °. Поэтому я больше пе буду на нем останавливаться;
возвращаясь к моему предмету, я утверждаю, что физическая чув¬
ствительность и память, или — чтобы быть еще точнее — одиа чув¬
ствительность производит все паши представления. Действительно,
намять может быть лишь одним из органов физической чувствитель¬
ности: начало, ощущающее в пас, должно по необходимости быть
и пачалом вспоминающим, ибо вспомпить, как я докажу это, соб¬
ственно значит ощущать.
Когда вследствие течения моих представлений или благодаря
колебаниям, возбуждеппым определенными звуками в органе' моего
слуха, я припоминаю образ дуба, тогда состояние моих внутренних
органов должпо по необходимости быть приблизительно таким,
каким оно было, когда я видел этот дуб. Но это состояние должно
неоспоримо производить ощущение: отсюда ясно, что вспоминать
значит ощущать.
Установив этот принцип я скажу еще, что в нашей способности
замечать сходства и различия, соответствия и несоответствия раз¬
личных предметов и заключаются все операции нашего ума. Но
эта способность есть пе что иное, как физическая чувствительность:
все, зпачит, сводится к ощущению. ’
Чтобы удовлетвориться в этой истине, рассмотрим природу.
Она нам являет предметы; эти предметы находятся в определенных
отношениях с нами и между собою: зпапие этих отношений и соста¬
вляет то, что называется умом: наш ум более пли мспее обширен
в зависимости от большей или меньшей широты наших- Познани Г
I
з этой области. Ум человеческий поднимается до позпапия этих
отношений; но здесь положен предел, которого он никогда не пере¬
купает. Поэтому все слова, которые составляют всевозможные
тзыкп п которые можно рассматривать как собраппе знаков всех
юловечеекпх мыслей, лпбо воспроизводят образы (как дуб, океап,
солнце), либо обозначают идеи, т. е. различные отпошепия пред¬
метов между собой, простые (как величина, малость) или сложные
(как порок, добродетель), либо, наконец, выражают различные от¬
пошепия предметов между собою, простые (как величина, малость)
или сложпыс (как порок, добродетель), либо, пакопец, выражают
различные отпошепия между нами и предметами, т. с. наши дей¬
ствия по отношению к пим (как в словах: л разбиваю, л копаю, л под¬
нимаю), пли впечатления, получаемые нами от предметов (как в сло¬
вах:. я ранен, я ослеплен, я испуган).
Если я здесь сузил зпачепие слова идея, которому придают са¬
мый разнообразный смысл, так как одинаково говорят и об идее
дерева и об идее добродетели, tq это потому, что неопределенное
зпачепие этого выражения может иногда ввести в заблуждения,
происходящие всегда от злоупотребления словами.
Из всего мною сказанного вытекает следующее: если все слова
различных языков не обозначают ничего, кроме предметов и отно¬
шений этих предметов к нам и между собой, то весь ум, следова¬
тельно, состоит в том, чтобы сравнивать наши ощущения и наши
идеи, т. е. замечать сходства и различия, соответствия и несоответ¬
ствия, имеющиеся между ними. И так как суждение есть лишь
само это отображение (appercebunce) или, по крайней мере/утвер¬
ждение этого отображения, то из этого следует, что все операции
ума сводятся к суждению.
Поставив вопрос в эти границы, я рассмотрю теперь — пе есть
лн суждение то же, что ощущение. Когда я сужу о величипе или
цвете данных предметов, то очевидно, что суждспие о различных
внечатлеппях, производимых этими предметами па мои чувства,
есть в сущности лишь ощущепие, что я могу одипаково сказать:
я сужу или я ощущаю, что из двух предметов первый, который
я называю туаз *, производит на меня иное впечатление, чем пред¬
мет, называемый мною фут; и что цвет, называемый мною красным,
действует на мои глаза иначе, чем цвет называемый мною оюелтым;
п я заключаю в подобных случаях: судить есть пе что иное, как
ощущать. Но, скажут мне, предположим, мы хотим узнать,
чтб предпочтительнее — сила или величина тела; можно ли
утверждать при этом, что судить — то лее самое, что ощущать^
Да, отвечу я: действительно, чтобы судить об этом предмете, моя'
память должна’ парисовать мпс в последовательном порядке кар¬
тины различных положений, в которых я могу находиться чаще
всего в течение своей жизни. И судпть — означает узреть в этих
различных картинах, что сила мне чаще более полезна, чем вели¬
чина тела. Но, возразят мне, если дело идет о решении вопроса:
* Мера длины в 6 футов.
что предпочтительнее в короле — справедливость или добротг
т. е‘. можно ли утверлдать п в этом случае, что суждение ес*
только ощущение.
Такое утверждение должно, песомпеппо, сперва показатьс
парадоксом. Однако, чтобы доказать его истпипость, предположив
что у человека есть знапие того, что называется добром и злом
и что человек, кроме того, знает, что поступок более или мене»
дурен в зависимости от того, пасколько оп вреден для счастья
общества. Предполояшв это, спросим: к какому искусству должен
прибегнуть поэт или оратор, чтобы заставить наиболее живо по¬
чувствовать, что справедливость предпочтительпее в короле, чем
доброта, справедливость сохраняет государству большее число
граждан.
Оратор представит воображению предполагаемого пами чело¬
века три картины: в одпой оп парпсует справедливого короля,
который произносит приговор и велит казнить преступника; во
второй — доброго короля, освобождающего из тюрьмы того лее
преступника и спимающего с пего капдалы; в третьей картиш. оп
покажет этого лее преступника, воорулепвшегося, по выходе из
тюрьмы, кинлеалом и убивающего пятьдесят граледап: кто лее при
созерцании этих трех картин не почувствует, что смертью одного
справедливость предупреледает смерть пятидесяти и что в короле
она предпочтительнее, чем доброта! Меледу тем это суждение есть
в действительности только ощущение. В самом деле, если благо¬
даря привычке связывать определенпые идеи'с определенными сло¬
вами можно, как показывает опыт, поралшя слух определенными
звуками, возбудить в пас приблизительпо те лее ощущения, которые
мы испытывали бы в присутствии самих предметов, то ясно, что
при представлении этих трех картин судить о том, что в короле
справедливость предпочтительнее доброты, значит чувствовать п
видеть, что в первой картине приносится в лсертву один гражданин,
а в третьей гибнут пятьдесят, — откуда я заключаю, что всякое
сулсдепие есть ощущение.
Но, скалсут мпе, следует ли причислить к ощущениям сужде¬
ния, например, о большем или меньшем превосходстве некоторых
методов, таких, например, как метод запоминания наибольшего
количества предметов,, или метод абстракции, или метод аналити¬
ческий?
Чтобы ответить на это возражение, следует прежде всего опре¬
делить значение слова метод. Метод есть не что иное, как средство,
употребляемое для достижения поставленной цели. Предпололшм,
что некто намеревался бы закрепить в своей памяти определенпые
объекты и определенные идеи и что случайно они так распредели¬
лись бы в его памяти, что воспоминание одного факта или идеи
вызывало бы воспоминание бесконечного ряда других фактов и
идей и что таким образом оп запечатлел бы более легким способом
и более глубоко определенпые предметы в своей памяти: тогда вы¬
сказать суждение, что этот порядок распределения наилучший и
назвать его методом, значит сказать, что .было цриложено меньше
А
.усилий внимания, что было испытано менее неприятное ощущение
при изучении в таком порядке, чем было бы это в порядке ином;
по вспоминать неприятное ощущение значит ощущать; очевидно,
следовательно, что и в этом случае судишь значит ощущать.
Предположим еще, что для доказательства истинности некото¬
рых геометрических теорем и для облегчения их усвоения геометр
решился предложить своим ученикам рассматривать линии неза¬
висимо от их ширины и толщины: тогда высказать суждение о том,
что этот отвлеченный способ или метод наилучшим образом облег¬
чает учепикам понимание данных геометрических теорем, значит
.'сказать, что ученикам приходится мепыпе напрягать внимание и
испытывать менее неприятное ощущение при применении этого ме¬
тода, чем при употреблении какого-либо иного.
Предположим еще, как последний пример, что рассмотрением
в отдельности каждой из истин, заключающихся в некотором слож¬
ном положении, удалось бы с большей легкостью понять это поло¬
жение: в таком случае высказать суждение, что такой аналитиче¬
ский способ или метод наилучший, это то же, что сказать, что
было приложено меньше усилий впимапия, а значит и было испы¬
тано менее неприятное ощущение при рассмотрении каждой в от¬
дельности из истин, заключающихся в этом сложном положении,
чем если бы мы попытались рассматривать эти истины все сразу.
Из сказанного вытекает, что суждения, относящиеся к способам
пли методам, случайпо памп употребляемым для достткения опре¬
деленной цели, суть по существу лишь ощущения и что все в чело¬
веке сводится к ощущению.
Но, — скажут мпе, — каким образом до сих пор предполагалась
в нас способность суждения, отличная от способности ощущения?
Это предположение, отвечу я, основывалось на воображаемой не¬
возможности объяснить иным путем некоторые заблуждения ума.
Чтобы устранить это затруднение, я покажу в следующих гла¬
вах, что все наши ложные суждения и наши заблуждения проис¬
ходят от двух причин, предполагающих в пас лишь способность
ощущения; что было бы, следовательно, бесполезно и даже бес¬
смысленно допускать в пас способность суждения, не объясняющую
ничего такого, чего нельзя было бы объяснить без нас. Приступая
к изложению этого вопроса, я заявляю, что нет такого ложного
суждения, которое не было бы следствием или наших страстей, или
Нашего невежества.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ I
1 О душо животных написано много. То им приписывалась, то у них отри¬
цалась способность мыслить, и, может быть, недостаточно тщательно искали
в различии физического строения человека и животного причину более
низкого развития того, что называется душой животного.
а) Все конечности животных снабжены или копытом, как у быка и
оленя, или ногтями, как у собаки и волка, или когтями, как у льва или
7
кошки. Это различие в строении между нашей рукой и лапой животного
лишает его, как говорит Бюффон, почти полностью но только чувства
осязания, но и ловкости, необходимой, чтобы владеть инструментом и
чтобы сделать какое-либо открытие, требующее применения рук.
b) Жизнь большинства животных короче и но дает им возможности
сделать достаточное количество наблюдений и иметь, следовательно,
столько представлений, сколько имеет человек*.
c) Животные, будучи от природы лучше нас вооружены и покрыты,
имеют меньше потребностей и, следовательно, не могут не иметь меньше
изобретательности: если животные плотоядные вообще более умны, чем
прочие животные, то ото потому, что голод всегда изобретателен и за¬
ставляет их прибегать к хитрости, чтобы ловить добычу.
(1) Животные чувствуют страх перед человеком, который при помощи
сделанного нм оружия стал страшен самым сильным животным.
К тому же человек — самое распространенное животное на земле: он
родится и живет во всех климатах, тогда как* некоторые животные, как, на¬
пример, львы, слоны, носороги, живут лишь под определенной широтой.
Чем распространеннее какая-нибудь порода животных, способная к наблю¬
дательности, тем больше у этого рода животных представлений и ума.
Но могут спросить, почему обезьяны, у которых руки приблизительно
так йчС ловки, как* и наши, не достигают тех же успехов, как человек. По¬
тому что во многих отношениях они ниже человека; потому что люди более
распространены на земле;.потому что среди различных пород обезьян не¬
много таких, сила которых могла бы сравняться с силою человека; по¬
тому что обезьяны — животные травоядные и у них меньше потребностей
и, следовательно, меньше изобретательности, чем у людей; потому также,
что жизнь их короче, что они бегут от людей и таких животных, как тигры,
львы н т. д.; потому, наконец, что благодаря врожденной склонности их
тело, подобно телу детей, находится в постоянном движении, даже когда
их потребности удовлетворены; обезьяны не знают поэтому скуки, которую
следует признать, как я это докажу в третьем рассуждении, одной из основ¬
ных причин совершенствования человеческого ума.
Принимая во внимание все эти различия между строением человека и жи¬
вотного, можно объяснить, почему чувствительность и память — способно¬
сти, присущие и людям и животным, — являются для последних способ¬
ностями бесплодными.
Мне возразят, может быть, что бог, не будучи иесправедл ым, не мо¬
жет обречь на страдания и смерть невинные существа и что, так * образом,
животные являются просто машинами. Я отвечу па это возражение, что,
поскольку в св. писании и в учении церкви ниже не говорится, что живот¬
ные суть только машины, мы можем с успехом игнорировать мотивы пове¬
дения бога по отношению к животным и предположить, что мотивы эти спра¬
ведливы. Нет надобности прибегать к остроте Мальбраиша, который, когда
при нем утверждали, что животные подвержены страданиям, ответил шутя,
что «очевидно, они отведали запрещенного плодам.
3 Представления о числах, которые столь просты н столь легко приобре¬
таются и в которых мы постоянно нуждаемся, так поразительно ограничены
у некоторых народов, что они не умеют считать дальше трех и выражают
число больше трех словом много.
8
3 Таковы народы, найденные Дампьером на одном острове, на котором
не произрастали ни деревья ни кусты. Жители питались здесь рыбой, кото¬
рую морские волны выбрасывали на берег маленьких заливов острова, и не
знали другого языка, кроме звуков, похожих на крик индейского петуха.
4 Сенека был убежденным стоиком, и тем не менее он не вполне был уве¬
рен в духовности души. «Ваше письмо, — пишет он одному ив своих друзей,—
пришло некстати: когда я его получил, я упивался грезами надежд; я пре¬
исполнился уверенностью в бессмертии моей души; мое воображение, при-
ятно воспламененное речами некоторых великих людей, не допускало уже
сомнений в бессмертии ее, которое они больше обещают, чем доказывают;
я уже начинал смотреть на себя с неудовольствием, презирал остатки не¬
счастной жизни и с наслаждением предвкушал открытие врат вечности.
Пришло Ваше письмо, и я очнулся, и от этого приятного сна осталось со¬
жаление о том, что это был только сон».
Одним ив докавательств того, что прежде не верили ни в бессмертие, ни
в нмматериальность души, — говорит г. Дефланд в своей «Histoire criti¬
que de la Philosophic», — служит то, что во времена Нерона в Риме жало¬
вались, что недавно появившееся учение о загробной жизни ослабляет му¬
жество солдат, делает их робкими, лишает несчастных главного утешения
их и усиливает страх смерти, угрожая новыми страданиями после этой жизни.
5 Св. Ирнней утверждал, что душа — дыхание. «Flatus est enim vita»
(«Ведь жизнь есть дыхание»). См. «Theologie paienne». Те рту л лиан доказы¬
вает в своем Трактате о душе, что она телесиа (Tertull. «De Anima» cap. 7,
p. 268).
Св. Амвросий учит, что только пресвятая троица нематериальна (Ambr.
«De Abrahumo»). Гиларнй утверждает, что все сотворенное телесно (Hilar.
«In Matth», р. 633).
На втором Никейском соборе ангелов еще считали телесными: поэтому
здесь можно было без соблазна прочесть следующие слова Иоанна Фесса¬
лоникского: «Pingendi angeli quia corporei» («Ангелов можно изображать,
ибо они телесные»).
Св. Юстин и Оригеи признавали душу материальной; они считали бес¬
смертие ее простой божьей милостью; они утверждали далее, что души дур¬
ных людей через известное время будут уничтожены. Бог, говорили они,
который по своей природе склонен к милосердию, устанет наказывать их и ли¬
шит их своего дара.
0 Невозмо: 40 придерживаться аксиомы Декарта и опираться лишь на
очевидность,г мели эту аксиому повторяют ежедневно в школах, то потому,
что она там недостаточно понята; так как Декарт, если возможно так выра¬
зиться, не поместил вывески над убежищем очевидности, то всякий считает
себя в праве поселить в нем свое мнение. Действительно, всякий, кто по¬
лагался бы только на очевидность, был бы уверен лишь в своем собствен¬
ном существовании. Как, например, быть ему уверенным в существовании
тел! Разве всемогущий бог но мог бы вызывать в наших чувствах те же ощу¬
щения, какие вызывает присутствие предметов? Но, если бог может это
делать, как доказать, что он в этом отношении не пользуется своим могу¬
ществом и что вся вселенная не есть только явление? Кроме того, если мы
во сне переживаем те же ощущения, какие мы испытывали бы в присутствии
предметов, то как доказать, что наша жиэнь не есть лишь длительный сон?
О
Это не значит, что н пытаюсь отрицать существование тел; и хочу лишь
показать, что существование их для нас менее достоверно, чем наше собствен¬
ное бытие. А так как истина есть нечто неделимое и нельзя сказать о какой-
нибудь истине, что она более или менее истинна, то очевидно, что если мы
более уверены в нашем собственном существовании, чем в существовании
тел, то последнее, следовательно, является лишь вероятностью — вероят¬
ностью, которая, без сомнения, очень велика и практически эквивалентна
очевидности, но которая остается, все же лишь вероятностью. Но если почти
все наши истины сводятся к вероятностям, то какую благодарность стяжал
бы гениальный человек, который взялся бы составить физические, метафи¬
зические, моральные и политические таблицы, где были бы с точностью
указаны все различные степени вероятности и, следовательно, уверенности,
с которой надо принимать каждое мнение!
Существование тел, например, было бы помещено в физических табли¬
цах, как первая степень достоверности; в них было бы эатем определено,
какова достоверность того, что солнце завтра взойдет, что оно взойдет чероз
десять, через двадцать лет и т. д. В таблицах моральных или политических
равным образом помещалось бы, как первая степень достоверности, суще¬
ствовало Рима или Лондона, затем существование героев, как* Цезарь или
Вильгельм Завоеватель; и так спускались бы по ступеням вероятностей до
фактов менее достоверных и, наконец, до мнимых чудес Магомета — чу¬
дес, которые засвидетельствованы столь многими арабами, но ложность
которых, тем не менее, весьма вероятна здесь на земле, где лжецы встре¬
чаются так часто, а чудеса так редко.
Тогда люди, которые чаще всего расходятся во мнениях только потому,
что не находят надлежащих знаков для выражения различных степеней до¬
стоверности, которую они придают своим мнениям, могли бы с большей
легкостью обмениваться своими идеями, потому что они всякий раз могли
бы подвести, так сказать, свои мнения под соответствующий номер этой
таблицы вероятностей.
Так как поступательное движение ума всегда медленно, а научные от¬
крытия обыкновенно не следуют непосредственно друг за другом, то в одна¬
жды составленные таблицы вероятностей пришлось бы последовательно
вносить лишь незначительные изменения, которые сводились бы к тому,
что, в зависимости от этих открытий, увеличивалась бы или уменьшалась
бы вероятность некоторых положений, которые мы называем истинами и ко¬
торые в действительности суть только более пли менее накопленные вероят¬
ности. Благодаря этому средству людям легче будет переносить состояние
сомнения, которое всегда невыносимо для гордости большинства людей;
тогда сомнения перестанут быть неопределенными, — они станут доступны
вычислению и, следовательно, оценке и обратятся в утвердительные предло¬
жения: тогда школа Карнеада, которую в древности называли эклектиче¬
ской и, следовательно, считали философской по преимуществу, очистилась
бы от тех небольших недостатков, за которые сварливые невежды так резко
упрекали эту философию, учение которой способствует как просвещению
ума, так и смягчению нравов.
Хотя эта школа, согласно со своими принципами, не допускала истин,
она во всяком случае допускала видимость их; она требовала, чтобы люди
руководствовались в живни этой видимостью; чтобы они действовали, когда
10
кажется, что лучше действовать, чем размышлять; чтобы они здраво обду¬
мывали, когда есть время для обдумывания; чтобы поэтому они принимали
более надежные решения и чтобы в душе всегда оставалась открытой дверь
для новых истин, которую держат закрытой догматики. Далее, она требовала,
чтобы люди не были так крепко уверены в своих мнениях, не так скоро осу¬
ждали бы чужие мнения и были бы поэтому более дружелюбны; наконец,
чтобы привычка сомневаться, делая нас менее нетерпимыми к противоре¬
чию; ваглушила бы весьма плодоносные семена ненависти между людьми.
Здесь мы совсем не касаемся истин откровенных, которые суть истины иного
порядка.
ГЛАВА II
О заблуоюденилх, вызываемых страстями
_Страстп вводят нас в .заблуждение, так как они сосредоточивают
все~паше внимание па одной стороне рассматриваемого предмета
Днедают нам возможности исследовать его всесторонне. Вот король,
жаждущий прослыть победителем: военные успехи, говорит он, вле¬
кут меня па край света; я буду воевать, я одержу победу, я унижу
гордость моих врагов; я закую их руки в кандалы, и страх перед
моим пмепем, как непреодолимая твердыня, оградит мое государ¬
ство от их вторжения. Опьяненный этой надеждой, он забывает,
что счастье изменчиво, что тяжесть лишений почти одинаково ло¬
жится на победителя и на побежденного; он пе сознает, что благо¬
состояние его подданных служит лишь предлогом его воинствен¬
ному пылу, что гордость заставляет его поднимать оружие и раз¬
вертывать знамена; все его внимапие сосредоточено на колеснице
победителя и на триумфальпых торжествах.
Страх, пе менее могущественный, чем гордость, производит то
же действие: он создает призраки, населяет им кладбища, в сумраке
леса представляет эти призраки глазам пспугацного путника, овла¬
девает всеми способностями его души, пе оставив пи одной свобод¬
ною, чтобы увидеть нелепость причин столь напрасного страха.
Страсти не только заставляют нас видеть лишь известные сто¬
роны предмета, но они еще и обманывают пас, часто показывая нам
эти самые предметы там, где их пет. Рассказывают историю про
одного священника и даму легкого поведения: они слышали, что
луна населена, и верили в это; при помощи телескопа оба стара¬
лись разглядеть обитателей луны. «Если я не ошибаюсь, — сказала
сперва дама, —я вижу две тени; опп склопяются одна к другой:
нет никакого сомнения — это два счастливых любовника...» — «О,
что вы, сударыня,—возражает священник,—две тени, которые вы
видите — это две соборных колокольни». Так и в нашем случае:
мы замечаем в вещах чаще всего то, что желаем в них пайти; па
земле так лее, как и на лупе, наши страсти заставляют нас видеть
всегда или любовпиков, или колокольни.
Иллюзия — непременное следствие страстей, глубина кбторых
измеряется степенью ослепления, в которое они нас погружают.
Это прекрасно почувствовала одна женщина: застигнутая своим
и
возлюбленным в объятиях его соперника, она смело отрицала факт,
свидетелем которого он был. «Как, — сказал ои ей, — ваше бес¬
стыдство заходит так далеко?..» — «О, коварный, — воскликнула
она, — ты разлюбил меня: ты веришь больше своим глазам, чем
моим словам!» Эти слова можно применить не к одной лишь любов¬
ной страсти, по и ко всем страстям. Все они поражают пас полным
ослеплением.
Приложим это самое замечание к более высоким материям.
Обратимся к мемфисскому храму. Показывая быка Аписа испуган¬
ным и простершимся перед нпм ниц египтянам, жрец восклицал:
«Народы, познайте в этом животном божество Египта; пусть весь
мир поклопптся ему; пусть рассуждающего и сомневающегося без¬
божника, эту мерзость землп, этого жалкого отверженца челове¬
чества, поразит небесный огонь! Надменный смертный, кто бы то
пи был, ты не боишься богов, если видишь в Аписе лишь быка п
веришь больше тому, что ты видишь, чем тому, что я тебе говорю».
Таковы были, несомненно, речи мемфисских жрецов, которые
должны былп думать, подобно вышеназванной жешципе, что люди
перестают испытывать сильную страсть в тот самый момент, когда
они перестают быть ослепленными. И моглп ли они думать иначе!
Мы наблюдаем ежедневно, что гораздо более слабые интересы ока¬
зывают на нас подобные действия. Когда, например, честолюбие
вооружает друг против друга два могущественных парода и когда
охвачеппые тревогой граждане спрашивают друг у друга новости,
то как легко, с одной стороны, верцть в хорошие вести, а с дру¬
гой — не верить в дурпые. Как часто .слишком глупое доверие
к невежественным монахам заставляло христиан отрицать возмож¬
ность антиподов! Нет такого века, который каким-нибудь нелепым
утверждеппем плп отрицанием не готовил бы материала для на¬
смешек следующего века. ]Прошлос безумие редко раскрывает лю-
дям глаза на их теперешнее безумие.
Все же страсти, в которых следует видеть зародыши бесчислен¬
ных заблуждений, служат, тем не мепее, двигателями просвещения.
Если они и сбивают пас с пути, зато только они одни и дают нам
необходимую для движения вперед силу. Только они одни могут
освободить нас от того бездействия и той лепи, которые всегда
готовы владеть всеми способностями нашей души.
Но здесь не место исследовать истинность этого утверждения.
Перехожу теперь ко второй причине наших заблуждений.
ГЛАВА III
О недостаточном знании
Мы ошибаемся, когда увлеченные страстью и сосредоточив все
наше внимание па одной из сторон предмета, хотим по одной этой
сторон# судить обо всем предмете. Мы ошибаемся ташке, если,
принимаясь судить о каком-либо вопросе, не имеем в нашей па¬
мяти всех фактов, от сравнения которых зависит в этой области
12
правильность наших суждений. Это не значит, что не всякому дан
правильный ум. Всякий ясно вндит то, что он видит. Но мы не!
сознаем недостаточности своего знания и верим слишком легко/
что то, что мы види.м в предмете, есть все, что в нем вообще можно
видеть.
В вопросах несколько затруднительных незнание должно счи-«
таться главной причиной наших заблуждений. Чтобы показать,
как в этом случае легко ввести самого себя в обман и как, делая
вполце правильные выводы из своих принципов, люди могут притти
к совершенно противоречивым результатам, я изберу для примера
вопрос несколько сложный: вопрос о роскоши, о которой судили
весьма различно, смотря по тому, с какой стороны ее рассматривали.
Так как слово 'роскошь неопределенно, не имеет никакого совер¬
шенно определенного смысла н обыкновенно есть лишь выражение
относительное, то необходимо прежде всего с этим словом, взятым
в строгом значении, связать точное представление н дать затем
определение роскоши, рассмотрев это понятие как по отношению
к целому народу, так п по отношению к отдельному лицу.
В строгом смысле под роскошью следует понимать всякий род
излишества, т. е. все, что не безусловно необходимо для существо¬
вания человека. Когда речь идет о цивилизованном народе и от¬
дельных лицах, его составляющих, это слово имеет совершенно
другой смысл; опо становится совершенно относительным. Роскошь
цивилизованного парода есть употребление им своих богатств на
то, что считает излишеством другой парод, с которым его сравни¬
вают. Англия находится в таком положении ио отпошеппю к Швей¬
царии.
Роскошь частного лица есть также употребление нм своих бо¬
гатств на то, что следует пазвать излишеством в отношении к поло¬
жению, занимаемому этим человеком в государстве, и к стране,
в которой он живет: такова была роскошь Вурвалэ.
Дав это определение, рассмотрим те различные точки зрения,
с которых судили о роскоши народов, когда одни ее считали по¬
лезной, другие — вредной для государства.
Первые указывали на возводимые благодаря роскоши фабрики,
привлекающие нпостранные богатства в обмен па произведения
национальной промышленности. Увеличение богатства должно, по
их мнению, повлечь за собой усиление роскоши и усовершенство¬
вание ремесл, служащих для удовлетворения ее. Век роскоши пред¬
ставляется им веком величия и могущества государства. Необхо¬
димо связанные с роскошью обилие и приток денег, говорят они,
приводит парод к внутреннему благосостоянию п внешнему могу¬
ществу. Только деньги дают возможность содержать много войска,
делать запасы, наполнять арсеналы, заключать п поддерживать
союзы с могущественными государствами, и, наконец, деньги дают
возможность пароду не только противостоять, но и повелевать па¬
родами, более многочислепными, следовательно, в действительности
более могущественными, чем он сам. Если роскошь доставляет го¬
сударству внешнее могущество, то каких только благ не приносит
13
она во внутренней его жизни! Она смягчает нравы; создает новые
удовольствия и этим дает средства к существованию бесконечного
числа рабочих. Она возбуждает благотворную алчность, отрываю¬
щую человека от безделия и скуки, которые следует признать са¬
мыми распространенными и самыми жестокими болезнями челове¬
чества. Роскошь распространяет всюду живительное тепло, под¬
нимает приток жпзпепиых сил во всем государственном организме,
будит промышленность, открывает гавани, строит корабли, отпра¬
вляет их за океан и предоставляет, наконец, людям произведения
и богатства, которые скупая природа прячет в глубине морей,
в недрах земли пли которые опа рассеяла в самых разлнчпых кли¬
матах. Такова, я думаю, приблизительно точка зрения на роскошь
тех, кто находит ее полезной для государства.
Рассмотрим теперь взгляд философов, считающих роскошь гп-
бельпоп для пародов.
Счастье народов зависит» кадд от благополучия их виутреппей
жизпи, так и от уважения, внушаемого другим пародам.
О первой стороне предмета мы думаем, скажут эти философы,
что роскошь и богатства, которые благодаря ей притекают в госу¬
дарство, сделали бы его под&нпых счастливее, если бы эти богат¬
ства были распределены равномернее и если бы каждый мог доста¬
вить себе те удобства, которых оп лишен вследствие бедности.
Следователыю, сама по себе роскошь ие вредна; опа вредна
лишь как следствие слишком неравномерного распределения богат¬
ства между гражданами *. Поэтому роскошь не бывает никогда
чрезмерна там, где богатства распределены не слишком неравно¬
мерно; увеличиваясь по мере сосредоточения богатства во все мень¬
шем числе рук, опа достигает, наконец, своего последнего предела,
когда нация разделяется на два класса, нз которых один утопает
в излишествах, а другой цуждается в необходимом.
Такое состояние государства тем более тяжело, что опо неизле¬
чимо. Как привести тогда к' некоторому равновесию имущественное
положение граждан? Вот богач скупил огромные поместья; поль¬
зуясь несостоятельностью своих соседей, оп присоединил в корот¬
кий срок к своему имению множество мелких. Число земледельцев
уменьшилось, число поденщиков увеличилось; если число послед¬
них увеличится настолько, что рабочих станет больше, чем работы,
тогда подепщнк разделит судьбу всякого товара, ценность которого
падает при его обилии. Кроме того, богачу, у которого роскоши
больше, чем богатства, выгодно понижать цену поденного труда и
предлагать поденщику плату, едва хватающую па поддержание его
существования 2; нужда заставляет последнего довольствоваться и
этим; по, если случится болезпь пли увеличение семейства, тогда
вследствие нездоровой пищи или недостатка ее рабочий заболевает,
умирает и оставляет государству семью нищих; Чтобы предупредить
подобное бедствие, пришлось бы прибегнуть к новому переделу
земель, — переделу, неизбежно несправедливому и неосуществи¬
мому. Очевидпо, что когда роскошь достигает известпого предела,
то становится уже невозможным внести равновесие в распределение
i4
имущества граждан. Богачи и их богатства сосредоточиваются тогда
в столицах, куда их привлекают удовольствия и предметы роскоши;
деревпя забрасывается и беднеет; семь или восемь миллионов людей
прозябают в нищете 3, а пять или шесть тысяч живут в изобилии,
которое делает их гнусными, не делая их более счастливыми/
В самом деле, что может прибавить к счастью человека более
или менее утонченная пища? Не достаточно ли проголодаться, со¬
размерить своп физические упражнения или продолжительность
своих прогулок с неуменьем своего повара, чтобы находить пре¬
восходным всякое кушанье, если опо не отвратительно? Кроме
того, разве воздержанность п моцион ие ограждают от болезней,
причиняемых объядением, вызываемым хорошим столом? Счастье,
следовательно, не зависит от изысканности кухни.
Оно не зависит также от великолепия одежд или экипажей:
когда человек появляется публично, покрытый расшитыми тканями
и в блестящем экипаже, оп не испытывает удовольствий физиче¬
ских,— единственных реальных удовольствий; в лучшем случае
оп испытывает удовлетворение своего тщеславия, неудовлетворение
которого было бы, быть может, невыносимо, по наслаждение от
которого вовсе не чувствуется.
Выставлением папоказ своей роскоши богач, не прибавляя себе
счастья, лишь оскорбляет человечество и несчастного, который,
сравнивая свои пищеискпе отрепья с великолепными одеждами,
воображает, что между счастьем богача и его счастьем такое же
различие, как между их одеждами; при этом в нем поднимается
тяжелое воспоминание об испытанных лишениях, и оп оказывается
благодаря этому лишенным единственного утешения обиженного
судьбой человека, временного забвения своей нищеты.
Следовательно, несомненно, скажут далее эти философы, что
роскошь не дает никому счастья и что слишком неравномерное рас¬
пределение богатств между гражданами обусловливает несчастье
большинства их. Народ, среди которого водворилась роскошь, пе
может быть, следовательно, счастлив во внутренней своей жизни;
посмотрим, пользуется ли оп впешппм уважением.
Избыток денег, привлекаемый в государство роскошью, дей¬
ствует вначале на воображение; в течение некоторого времени это
государство кажется могущественным, по эта выгода (если можпо
допустить какую-либо выгоду, независимо от счастья граждан) есть
лишь, как замечает г. Юм, преимущество скоро преходящее.
Подобно морям, последовательно покидающим и покрывающим ты¬
сячи различных прибрежных пространств, богатства должны по¬
следовательно обойти множество различных стран. Когда красота
мануфактурных изделий и совершенство предметов роскоши в ка¬
кой-нибудь стране привлечет золото соседних народов, то ясно,
что цены на предметы первой необходимости, а также цела на ра¬
бочие руки у этих обедневших пародов неизбежно упадет и что
эти пароды, переманив известное число предпринимателей п рабо¬
чих у разбогатевшей нации, могут в свою очередь разорить ее,
снабжая ее за более дешевую цену товарами, которые прежде до¬
15
ставлялись ею 4. А как только недостаток денег дает себя чувство¬
вать в стране, привыкшей к роскоши, государство перестает поль¬
зоваться прежним уважением.
Чтобы избежать этого, следовало бы упростить жизнь, но и
нра*вы и законы противятся этому. Поэтому эпохе усиленной ро¬
скоши у какого-нибудь народа пепосредствеппо предшествует обык¬
новенно эпоха его падепия и упижеппя. Кажущиеся счастье и мо¬
гущество, которые временно сообщает народам роскошь, похожи
на припадки енльпой горячки, придающие невероятную силу по¬
жираемому ею больному и удесятеряющие силы человека лишь
для того, чтобы, по окончании припадка, отпять у него и эти силы,
и самое жизнь.
Чтобы убедиться в этой истипе, скажут далее те нее философы,
постараемся вылепить, что может действительно доставить государ¬
ству уважепие его соседей: без сомнения — численность и сила его
граждан, их привязанность к родине и, пакопец, их мужество и
добродетель.
Что касается чнсдсппостп граждан, то известпо, что страны, где
царит роскошь, не являются самыми населенными: Швейцария
гуще населена, чем Испания, Франция и далее Англия.
Истребление люден, неизбежное при ведении крупной тор¬
говли Б, нс является единственной причиной сокращения числен¬
ности народонаселения в стране: роскошь пороисдает тысячи дру¬
гих причин, привлекая капиталы в столицы, оставляя деревню
в нуяеде, покровительствуя произволу и, следовательно, увеличе¬
нию податей, п, наконец, облегчая возмояспость богатому государ¬
ству заключать займы ®, покрыть которые певозможно, ис облагая
народ тяжелыми налогами. Все эти разнообразные причины умень¬
шения народонаселения, погружая страну в бедствие, должпы не-
нзбеяшо ослаблять и физическую силу граждан. Народ, предав¬
шийся роскоши, не бывает никогда здоровым народом: часть его
граждап расслаблена пзпеженпостыо, другая — нстошепа лише¬
ниями.
Если дикие или бедные пароды, как замечает кавалер Фолар,
имеют в этом отношении преимущество перед пародами, живущими
в роскоши, то это объясняется тем, что земледелец у парода бед¬
ного часто оказывается богаче, чем земледелец, принадлежащий
к богатой нации: крестьянин в Швейцарии имеет больше достатка,
чем крестьянин во Франции 7.
Чтобы создать здоровое тело, нужна простая, здоровая и доста¬
точно обильная пшца; сильпое, хотя и не чрезмерное двшкение;
выпосливость в отношении к резким перембпам погоды, выносли¬
вость, приобретаемая крестьянами, которые поэтому несравпеппо
легче, чем фабричпое насслеине, привыкшее большей частью к си¬
дячей лсизпи, выносят тягость военных походов. И именно среди
бедных народов создаются неутомимые армии, изменяющие судьбу
империй.
Что может противопоставить таким пародам страпа, погружеп-
ная в роскошь и изнеженность? Она не моясет их устрашить пн
16
Численностью, iiit силой своп.'; Граждан. Привязанность к родиий
сктут, может заменить п чпслеппость н силу граждан. Но что
вызовет в такой стране добродетельную любовь к родине? Кре¬
стьянство, составляющее две трети населения каждого государства,
здесь обездолено; ремеслеппнки не имеют собственности; пересе¬
лившийся пз деревин па фабрику плп в лавку, пз этой лавки в дру¬
гую ремесленник приобрел привычку к передвижению: он пе мо¬
жет привязаться пи к какому месту; имея возможность везде обес¬
печить себе существование, оп является пе гражданином своей
страны, а как бы обитателем всего света.
Такой парод пе может, следовательпо, долго отличаться муже¬
ством, потому что мужество парода является обыкновенно след¬
ствием его телесного здоровья, слепой веры в свои силы, скрываю¬
щей от человека половину угрожающей ему опасности, или след¬
ствием пламенной любви к родине, — любви, заставляющей пре¬
небрегать опасностью; по роскошь, в конце концов, иссушивает
оба эти источника мужества 8. Может быть, алчность и открыла бы
третий источник, если бы мы жили еще в жестокие века, когда
народы обращались в рабство, а города отдавались па разграбле¬
ние. Солдат, пе возбуждаемый теперь этим мотивом, может быть
мужествен лишь из чувства чести, но чувство чести гаснет в народе,
в котором загорается любовь к богатству °. Напрасно стали бы го¬
ворить, что богатые пароды выигрывают, по крайней мере, в счастье
и удовольствии то, что теряют в добродетели и мужестве; спар-
тапцы 10 были ие менее счастливы, чем персы. Первые римляне,
мужество которых вознаграждалось даровой раздачей припасов, не
позавидовали бы участи Красса.
Каю Дуйлию, которого, по распоряжению сената, каждый вечер
провожали домой при свете факелов и звуках флейт, этот грубый
концерт был пе менее приятен, чем пам самая блестящая соната.
Но допустим, что богатые пароды доставляют себе пекоторые удоб¬
ства, известные бедным пародам, — кто воспользуется этими удоб¬
ствам? Небольшое число привилегированных и богатых людей,
которые, считая себя представителями всего народа, полагают, что
раз они довольпы, то и крестьянин счастлив. Но если бы даже эти
удобства были распределены между большим числом граждан, что
стоит это преимущество, по сравнению с тем, что дает бедным на¬
родам сила духа, мужество и ненависть к рабству? Народы, среди
которых распространяется роскошь, рапо или поздно делаются
жертвой деспотизма. Они подставляют свои слабые, обессиленные
руки оковам, которые хочет наложить на них тирания. Как избе¬
жать этого? В этих государствах одни зкпвут в изпежениостп,
а изнеженность пе задумывается и не предвидит; другие прозябают
в нищете, а неотложная нужда, требующая удовлетворения, ме¬
шает подняться до мысли о свободе. При деспотическом правлении
богатство народа принадлежит его повелителям; при республикан¬
ском — оно принадлежит людям могущественным и пограничным
мужественным народам.
«Принесите нам ваши сокровища, — могли бы сказать римляне
2 ГсльпсциП. — Об* уме — 1798 17
карфагенянам: — oini нам принадлежат. И Рим, и Карфаген хотели
приобрести богатства; но они избрали различные пути для дости¬
жения этой цели. В то время как Вы покровительствовали промыш¬
ленности среди ваших граждан, заводили фабрики, покрывали море
вашими кораблями, открывали неведомые берега п. привлекали
к себе золото Испании и Африки, мы, более благоразумные, при¬
учали наших солдат к тягостям войны, воспитывали в них муже¬
ство, — мы знали, что трудолюбивые работают на храбрых. Время
торжества настало; отдайте нам богатства, которых вы не в силах
охранять». Если римляне и не говорили этого, то их поведение
доказывало, что они испытывали чувства, выраженные в этих сло¬
вах. Как могла бедность Рима пе распоряжаться богатством Кар¬
фагена и не сохранить в этом отношении превосходства, которого
достигают почти всегда бедные народы над народами богатыми!
Разве умеренный Лакедемон не восторжествовал над богатыми тор¬
говыми Афинами? Разве римляне не попирали своими погами золо¬
тые скипетры Азии? Разве Египет, Финикия, Тир и Сидон, Родос,
Генуя, Венеция не были покорены, или, по крайней мере, унижены
народами, которых они называли варварскими? И кто знает, не
увидим ли мы в будущем, как богатая Голландия, менее счастли¬
вая в своей внутренней жизни, чем Швейцария, противопоставит
слабое сопротивление своим врагам! Вот с какой точки зрения
смотрят на роскошь философы, считающие ее губительной для госу¬
дарства .
Вывод из только что сказанного тот, что люди, хотя и пони¬
мают хорошо то, что видят, хотя и делают весьма правильные вы¬
воды из своих положений, приходят все же часто к результатам
противоречивым потому, что в памяти их не собраны все объекты
сравнения, из которых должна вытекать разыскиваемая ими истина.
Бесполезно, я думаю, говорить, что, изложив вопрос о роскоши
с двух различных точек зрения, я ие берусь решать, вредна ли
действительно или полезна роскошь для государства; для того
чтобы решить в точности эту моральную проблему, необходимо
было бы говорить о вещах, не имеющих отношения к предмету,
который я обсуждаю; я хотел лишь показать па примере, что в слож¬
ных вопросах, обсуждаемых беспристрастно, ошибки происходили
лишь от недостатка знания, т. е. от того, что мы воображаем, будто
та сторона, которую мы видим в предмете, есть все, что в ием можно
видеть.
ПРИМЕЧАНИЯ К Г&1АВЕ 111
1 Роскошь пызываст обращение денег, она навлекает их из сундуков,
п которых готова хранить их скупость, поэтому, — утверждают некоторые,—
роскошь уравнивает имущества граждан. На это рассуждение я отвечаю, что
она совершенно ие производит такого действия. Роскошь всегда предпола¬
гает существование причины неравномерного распределения богатства ме¬
жду гражданами. Л эта причина, обусловившая появление первых богачей,
должна, когда они разорятся благодаря роскоши, произвести новых бога-
18
ijeil; если бы была уничтожена причина неравномерного распределении бо¬
гатства, тогда вместе с ней исчезла бы и роскошь. В странах, где состояния *
граждан мало разнятся, не существует того, что называется роскошью.
К сказанному прибавлю, что, раз устанавнлось это норавномериоо распре¬
деление богатств, сама роскошь является отчасти причиной постоянного
возникновения роскоши. В самом деле, всякий человек, разоряющийся на
роскошь, передает большую часть своих денег в руки производителей пред¬
метов роскоши; последние, обогатившись за счет многочисленных расточи¬
телей, становятся, в свою очередь, богачами и разоряются тем же способом.
Только небольшая часть из обломков этих богатств попадает в дерепшо, так
как продукты земли, предназначенные для всеобщего употребления, не
могут никогда превысить известной стоимости.
Нельзя сказать того же об этих самых продуктах, когда они пройдут
через фабрики и будут обработаны промышленностью; тогда фантазия мо¬
жет им сообщить какую угодно стоимость; цена на них становится чрез¬
мерной. Следовательно, роскошь должна всегда удерживать деньги в руках
промышленников; благодаря ей деньги вращаются всегда в одном и том же
классе людей, и, таким образом, неравенство в распределении богатств среди
граждан сохраняется.
2 Обыкновенно думают, что деревню разоряет барщина, налоги и, осо¬
бенно, подати (des lailles); охотно соглашаюсь, что они очень тягостны, но
не следует воображать, что одно уничтожение их сделает положенно кре¬
стьян счастливыми. В некоторых провинциях рабочий день оплачивается
восемью су (в 1758 г.). Если вычесть дни, в которые церковь запрещает ра¬
ботать, т. с., приблизительно девяносто праздников и воскресений, и, по¬
жалуй, еще дней тридцать, когда рабочий нездоров, или не имеет работы,
пли отбывает барщину, и распределить заработок и на эти дни, то получится
по шести су в день; пока рабочий холост, — согласен, — шесть су ему хва¬
тает на все необходимые расходы: на пищу, одежду, жилище; но когда он
женится, этих шести су уже станет недостаточно, ибо в первые годы брака
жена всецело занята няньчаньем и кормлением детей и не может ничего за¬
работать; предположим, что его тогда совершенно освободят от подати,
составляющей пять или шесть франков, это составит приблизительно лиард
в день прибавки; но этот лиард не изменит ничего в его положении. Что же
надо сделать, чтобы улучшить его? — Значительно увеличить поденную
плату. Л для этого надо, чтобы землевладельцы постоянно жили в своих по¬
местьях; по примеру своих отцов они могли бы вознаграждать своих слуг
за их услуги, отдавая им в собственность несколько арпанов земли; тогда
незаметно возросло бы число земельных собственников, число поденщиков
уменьшилось бы, а вследствие этого возросла бы их заработная плата.
3 Не странно ли, что в государствах, наиболее славящихся роскошью
и цивилизацией, ббльшал часть людей гораздо несчастнее, чем у диких на¬
родов, столь презираемых просвещенными народами. Кто может сомневаться
в том, что положение дикаря предпочтительнее положения крестьянина!
Дикарю не угрожает, как крестьянину, тюрьма, бремя податей, притесне¬
ния барина, самовластие управляющих; ему не приходится быть вечно
униженным и сведенным на степень скота постоянным присутствием людей,
более богатых и более могущественных, чем он; но имея над собою высших,
не состоя в рабстве, более здоровый, чем наш крестьянин, потому что более
19
> Счастливый, — он наслаждается счастьем равенства, в особенности Же не¬
оценимым благом свободы, которой тщетно добивается большинство на¬
родов.
В цивилизованных странах искусство законодательства часто состояло
только в том, чтобы заставить большинство людей способствовать счастью
меньшинства и для этого притеснять ото большинство и нарушать все чело¬
веческие права по отношению к нему.
А между тем истинный законодательный ум должен был бы иметь в виду
общее счастье. Чтобы доставить всем людям счастье, следовало бы прибли¬
зить их жизнь к пастушеской жизни; может быть, открытия в области за¬
конодательства приведут нас к первоначальному исходному пункту. Я со¬
всем не берусь решать здесь столь тонкий вопрос, который требует более
глубокого разбора, но признаюсь: меня удивляет, что столько различных
форм правления, принятых, по крайней мере, под предлогом общего блага,
что столько законоположений стали у большинства народов только орудием
несчастья людей. Возможно, что это несчастье может быть избегнуто только
при возвращении к значительно более простым нравам. Охотно признаю,
что для этого пришлось бы отказаться от множества удовольствий, расстаться
с которыми тяжело, но если эта жертва необходима для общего блага, то
она становится обязанностью. Не имеем ли мы право подозревать, что
чрезвычайное благополучие нескольких отдельных лиц связано с несчастьем
большого числа людей? Эта истина удачно выражена в следующих двух
стихах о дикарях:
У них все общее, у них все равны;
Так как у них нет дворцов, то нет у них и больниц.
4 То, что мною сказано о торговле предметами роскоши, не следует рас¬
пространять на всякую торговлю. Богатства, которые промышленность
и усовершенствованное производство предметов роскоши привлекают в го¬
сударство, не остаются в нем навсегда и не увеличивают благосостояние от¬
дельных людей. Иное дело богатства, привлекаемые торговлей предметами
первой необходимости. Эта торговля предполагает превосходную обработку
земли, разделение ее на множество мелких участков, а следовательно, н
значительно менее неравномерное распределение богатств. Я очень хорошо
знаю, что торговля съестными припасами должна также после некоторого
времени вызвать весьма большое имущественное неравенство между гра¬
жданами и повлечь за собою роскошь, но, может быть, в этом случавши воз¬
можно задержать развитие роскоши. По крайней мере несомненно,
что в этом случае скопление богатств в небольшом числе рук происходит
медленнее, как потому, что земельные собственники являются одновре¬
менно хлебопашцами и купцами, так и потому, что благодаря увеличе¬
нию числа земельных собственников уменьшается число поденщиков, и по¬
этому, как мною уже было указано в предыдущем примечании, эти последние
могут сами определять и устанавливать свой рабочий день и требовать
плату, достаточную для поддержания приличного существования — своего
и своей семьи. Таким образом, каждый имеет свою часть в богатствах, до¬
ставляемых государству торговлей съестными припасами. Прибавлю еще,
что эта торговля не подвержена таким колебаниям, как торговля предме¬
тами роскоши: ремесленная или мануфактурная промышленность легко
могут перекочевать ив одной страны в другую, но сколько времени надо на
20
то, чтобы победить невежество и лень крестьянина и заставить его заняться
культурой нового предмета потребления! Чтобы привить в стране это новое
производство, требуется столько труда и столько расходов, что торговля
продуктами его будет всегда выгоднее для той страны, в которой данный
злак растет естественно и в которой он давно культивируется.
Однако в одном случае, может быть, воображаемом, учреждение ману¬
фактурных предприятий и торговля предметами роскоши могут считаться
весьма полезными. Это в том случае, если размер и плодородие страны не
соответствуют числу ее жителей, т. е. если государство не в состоянии про¬
кормить всех своих граждан. Тогда народ, которому недоступно будет пере¬
селение в страну вроде Америки, может выбрать одно из двух: пли послать
людей для опустошения соседних стран и для занятия, по примеру неко¬
торых народов, с оружием в руках земель, достаточно плодородных, чтобы
прокормить их, или завести фабрики и заставить соседние народы покупать
их произведения, а в обмен доставлять продукты земледелия, необходимые
и для прокормления известного числа жителей. Из этих двух средств послед¬
нее, без сомнения, является более гуманным. Каков бы ни был исход воору¬
женного столкновения — победа или поражение, — не вся колония, всту¬
пающая в страну с оружием в руках, подвергает ее большему опустошению
и страданиям, чем может причинить наложение некоторого рода дани, взи¬
маемой не столько насильственно, сколько гуманно.
5 Однако это истребление людей так велико, что нельзя без ужаса ду¬
мать об истреблении их нашей торговлей с Америкой. Гуманность, пове¬
левающая любить всех людей, требует, чтобы в торговле неграми я считал
одинаково нссчастпем как смерть моих соотечественников, так и смерть мно¬
жества африканцев, которых воодушевляет на битву надежда взять пленных
и желание обменять их на наши товары. Если мы подсчитаем людей, погиб¬
ших как во время битв, так и при переезде по океану из Африки в Америку,
если к этому числу прибавим негров, которые, по прибытии по назначению,
сделались жертвами каприза, жадности и самодурства своих хозяев, затем
присоединим число граждан, погибших от пожара, кораблекрушения или
цынги, и, наконец, число матросов, умерших во время стоянки в Сан-До¬
минго или от болезней, вызванных особенным климатом этой страны, или
от последствий разврата, весьма опасного в этих странах, — то мы должны
будем признать, что Европа ис получает ни одного бочонка сахара, не окра¬
шенного человеческой кровыо. Найдется ли человек, который при виде столь¬
ких несчастий, причиняемых культурой и экспортом этого продукта, не
предпочел бы лишиться его и отказаться от удовольствия, купленного сле¬
зами и смертью стольких несчастных! Отвернемся от этого мрачного зре¬
лища, представляющего такой ужасный позор для человечества.
6 Голландия, Англия и Франция обременены долгами, а Швейцария
их не имеет.
7 Недостаточно, говорит Греций, чтобы народ был снабжен всем абсо¬
лютно необходимым для его существования и для жизни, надо еще, чтобы
он обладал вещами, делающими жизнь приятной.
8 Потому-то военный дух всегда считается несовместимым с коммерче¬
ским духом; это не значит, что их нельзя до некоторой степени примирить,
но в политике это один из самых трудных для разрешения вопросов. Те,
кто до сего времени писал о торговле, рассматривали ее, как какой-то иво-
21
лированный вопрос; они недостаточно сильно прониклись тем соображенном»
что каждый вопрос отражается на всех других, что в государственных де¬
лах нет совершенно изолированных проблем, что васлуга автора в этой обла¬
сти заключается в том, чтобы связать все части государственного управле¬
ния, и, наконец, что государство есть машина, приводимая в движение раз¬
личными пружинами, силу которых надо увеличивать или уменьшать в за¬
висимости от их взаимодействия н от эффекта, который желают произвести.
9 Незачем говорить, что в этом отношении роскошь опаснее для народа,
живущего на материке, чем для островитян, корабли которых являются
их оплотом, а матросы — их солдатами.
10 Однажды перед Алкивнадом хвалили спартанцев за их мужество:
«Что в этом удивительного,—сказал он;—они ведут такую несчастную
жизнь, что пи к чему не долэюны так стремиться, как к смсртт. Эго была
шутка молодого человека, выросшего в роскоши; Ллкпвнад ошибался, и Ла¬
кедемон нс завидовал счастью Афин. Это и заставило одного древнего мужа
сказать, что приятнее жить, подобно спартанцам, под сеныо хороших за¬
конов, чем под сеныо рощ, подобно сибаритам...
ГЛАВА IV
О неправильном употреблении слов
Другая причина заблуждений, зависящая также от недостатка
знаний, это — неправильное употребление слов и связывание с
ними недостаточно ясных представлений. Локк так удачно выяс¬
нил этот вопрос, что я позволю себе рассмотреть его лишь для
того, чтобы избавить читателя от необходимости наводить справки,
так как нс у каждого из них труд этого философа одинаково ясен
в памяти.
Декарт сказал узко раньше Локка, что перипатетики, прячу¬
щиеся за пеясныи смысл слова, были очень похожи на слепых,
которые, чтобы сделать борьбу равной, завлекли бы зрячего з тем¬
ную пещеру, еслп бы этот зрячий, — прибавляет он, — сумел вне¬
сти свет в эту пещеру н заставить перипатетиков связывать точные
представления со словами, которые они употребляют, его победа
была бы обеспсчепа. Вслед за Декартом и Локком я постараюсь
доказать, что в метафизике и в вопросах морали неправильное
употребление слов и незнание их истинного смысла является, если
мояшо так выразиться, лабиринтом, в котором иногда заблужда¬
лись даже велпчайшпе геппп. Я возьму для примера несколько
такпх слов, которые возбуждали длиннейшие п живейшие споры
среди философов; таковы, например, в метафизике материя, про¬
странство и бесконечность.
Во все времепа поочередно утверждали о материн: то она ощу¬
щает, то пе ощущает, — п об этом предмете спорили очень долго
и туманно/ Лишь много позднее догадались епроепть себя о пред¬
мете спора п связать более точное представление со словом мате¬
рия. Еслп бы сначала точно установили его значение, то признали
бы, что сами люди, если можно так выразиться, создали материю,
что материя пе есть какое-то существо, что в природе есть лишь
нпдивпды, которые иазвапы телами, и что под словом материя
следует понимать лишь совокупность свойств, присущих всем те¬
лам. Определив, таким образом, значение этого слова, осталось бы
только выясппть, действительно ли протяжение, плотность п не¬
проницаемость — единственные свойства, присущие всем телам, и
не заставляет ли открытие, например, такой силы, как притяже¬
ние, предполагать, что в телах еще могут быть неизвестные свой¬
ства, как способность ощущения, которая, хотя и проявляется
лишь в организованных телах животных, не может быть присуща
и всем индивидам. Сведя вопрос к этому, понялп бы, что при не¬
возможности точно доказать совершенную бесчувственность тел
человек, пе просвещенный в этом вопросе откровением, нс может
его решить иначе, как путем взвешивания п сравнения вероятности
этого мнения с вероятностью мнения противоположного.
Чтобы закончить этот спор, ие было, следовательно, надобности
строить различные системы мира, теряться в соображениях о воз¬
можностях и прилагать такие необычайные усилия ума, которые
привели и должны былп на самом деле привести лишь к более пли
мепее остроумным заблуждениям.. Действительно (позволяю себе
заметить это здесь), если необходимо извлечь все возможное из
наблюдения, то не следует пользоваться ничем, кроме пего, оста¬
новиться там, где опо пас покидает, п иметь мужество не знать
того, чего знать еще невозможно.
Умудренные горьким опытом наших великих предшественников,
мы должны понять, что всей совокупности наших наблюдений едва
ли будет достаточно, чтобы образовать песколысо частичных си¬
стем, заключающихся в общей системе; что лишь из глубин вообра¬
жения извлекали до сих пор систему мира и что, если мы полу¬
чаем иногда лишь искаженные сведения об отдаленных от пас
странах, то и философы равным образом имеют лишь искаженные
сведения о системе мира. При всем своем остроумии и даре ком¬
бинирования они могут преподносить лишь сказки, пока время ц
случай не представят общего факта, с которым могли бы соотно¬
ситься все остальные.
То, что я сказал о слове материя, я могу сказать и о слове
пространство; большинство философов сделали из пего особое су¬
щество, и незпапне зиачеппя этого слова породило продолжитель¬
ные споры. Они бы сократили пх, если бы связали с этим словом
точное представлеппс; опп тогда согласились бы, что пространство,
взятое отвлеченно, есть чистое ппчто; что пространство, рассматри¬
ваемое в связи с телами, есть то, что называется протяжением;
что мы обязаны идеей пустоты, которая входит г. идею простран¬
ства, промежутку, замеченному между двумя высокими горами;
промежуток этот, заполненный лишь воздухом, т. о. таким теплом,
которое па* известном расстоянии пе производит на пас никакого
чувственного впечатления, должен был дать пам идею пустоты,
которая есть ие что иное, как возможность представить себе отда-
неппые друг от друга горы, при условии, что промежуток, пх раз¬
деляющий, не заполпеп никаким телом.
По отношению к идее бесконечности, заключенной ташке в идее
пространства, скажу, что мы обязаны его лпшь тому, что человек,
стоящий посрсдп равнины, имеет возможность раздвигать ее гра¬
ницы без того, чтобы можно было указать предел, где его 'вообра¬
жение должпо остановиться; таким образом, отсутствие границ
есть единственная идея, которую мы можем пметь о бесконечности
в любой области. Если бы философы, рапыпе чем высказывать
какое-либо мнение об этом предмете, определили значение слова
бесконечность, то, думаю, опп были бы выдуждепы Припять выше¬
изложенное определение и не потеряли бы время па пустые споры.
Ложной философии предыдущих веков следует, главным образом,
приписать паше грубое певежество в понимании истипиого смысла
слов; эта философия состояла почти исключительно из искусства
злоупотреблять словами. Это искусство, сопоставлявшее всю пауку
схоластиков, смешивало все идеи, и мрак, которым оно окутывало,
все выражения, распространялся на все пауки и главным образом
иа науку о нравственпостп.
Когда знаменитый Ларошфуко сказал, что самолюбие (amour-
propre) есть пружина всех наших действий, скольких людей незна¬
ние истинного зпачепия этого слова самолюбие заставило восстать
против этого славного автора. Смешали самолюбие с гордостью и
тщеславпем и вообразили, следовательпо, что Ларошфуко видел
в пороке источник всех добродетелей. Было, однако, легко попять,
что самолюбие, нлп любовь к себе, ие что иное, как запечатленное
в нас природой чувство; что это чувство преобразуется в человеке
в порок пли добродетель в завпспмостп от вкусов п страстей, его
воодушевляющих, и что самолюбие, различно видоизмененное, про¬
изводит как гордость, так и смирение.
Поппманпе этого оградило бы Ларошфуко от неоднократного
обвинепия его в том, что он слишком дурного мнения о человече¬
стве; он видел человечество таким, как опо есть. Я согласен, что
ясно впдеть равподушпе к нам почтп всех людей огорчительно для
нашего тщеславия; по надо брать людей такими, как они есть;
раздражаться следствпямп пх себялюбия значит жаловаться на
весепнпе бури, летние жары, осеипие дождп и зпмпне стуяш.
Чтобы любпть людей, надо от ппх мало ожидать; чтобы видеть
их недостатки без горечи, надо привыкнуть их прощать и пони¬
мать, что снисходительность есть та справедливость, которую сла¬
бое человечество в праве требовать от мудрости. Такое глубокое
знание человеческого сердца, каким обладал Ларошфуко, лучше
всего может способствовать тому, чтобы сделать пас снисходитель¬
ными, закрыть паши сердца для ненависти и открыть пх началам
гуманной и мягкой морали; люди наиболее просисщенпые ночти
всегда бывают наиболее снисходительными. Сколько правил чело¬
веколюбия можно найти в их творениях! «Живите, — говорил
Платон, — с вашими подчиненными и вашими слугами, как с дру-
эъями, лишонпымн счастья». «Всегда ли буду я слышать, — гово-
. 2d
рпл один индусский философ, — как богачи восклицают: «Господи,
накажи всякого, похитившего хоть частицу моего имущества», —
тогда как бедняк жалобным голосом и подняв руки к небу воскли¬
цает: «Господи, дай мпе часть богатства, которое ты расточаешь
богачам, и если более бедный, чем я, отнимет у мепя часть его,
я по буду взывать к тебе о возмездии и буду смотреть па похитите¬
ля глазами, которыми смотрят веспой, во время посева, па голу¬
бей, слетающихся в поле за пищей» г.
Но если слово самолюбие, плохо попятое, восстановило столько
мелкйхГумов против 'Ларошфуко, то сколько споров, еще более
сёрьезпых, было возбуждено словом свобода. Споры эти легко было
прекратить, если бы люди, столь же преданные истппе, как Маль-
брапш, признали, как этот ученый теолог в своей «La promotion
physique», что свобода есть тайна. Когда меня заставляют гово¬
рить об чтом вопросе, — говорил оп, — л бываю выпуо/сдеп немед¬
ленно замолкнуть». Это пе зпачит, что нельзя составить ясного
представления о слове свобода, взятом в обычном смысле. Свобод¬
ный человек — это человек, который пе закован в капдалы, не за¬
перт в тюрьме, пе запугай, как раб, страхом паказаппя; в этом
смысле свобода человека состоит в свободном пользовании своими ✓
способностями; я говорю — своими способностями, потому что
было бы нелепостью пазвать несвободой то, что мы пе способны по¬
лететь под облака, как орел, жить под водой, как кит, и сделаться
королем, папой илп императором.
Мы имеем, следовательно, ясное представлеппе о слове свобода,
взятом в обычном смысле. Не так обстоит дело, когда мы приме¬
няем слово свобода к воле. Что есть тогда свобода? Под этим сло¬
вом можно было бы понимать только свободную возможность же¬
лать пли пе желать чего-либо; по такая возмояшость предполагала
бы, что можно иметь беспричинные желаппя и, следовательпо,
следствие без прпчипы. Выходило бы ташке, что мы могли бы равно
желать себе добра и зла, предположение совершенно невозможное.
В данном деле, если стремление к удовольствию есть начало всех
ваших мыслей и поступков, если все люди стремятся беспрерывно
к своему счастью, действительному пли кажущемуся, то все про¬
явления нашей воли суть лишь следствия этого стремления. Но
всякое следствие необходимо. В этом смысле нельзя, следовательно,
связывать точного представления со словом свобода. Но, скажут
нам, если мы вынуждены стремиться к счастью всюду, где мы его
видим, то, может быть, мы свободны в выборе средств, которые мы
употребляем, чтобы доставить себе это счастье 2. Да, отвечу я, по
свободен в этом случае означает то же, что синоним просвещен, и эти
два понятия легко смешивают; в зависимости от того, знаком ли
человек более пли менее с судебной процедурой и с юридической
наукой, руководит ли им более или менее умелый адвокат, — он
изберет более или менее удачный способ действий; по, как бы оп
ни поступал, желание счастья заставит его всегда избрать
путь, наиболее соответствующий его интересам, вкусам, страстям,—
всему тому, наконец, что он считает своим счастьем.
25
Как философски молено было бы объяснить вопрос о свободе?
Если, как это доказал Локк, на нас влпяют друзья, родные, наше
чтепие и далее предметы пас окружающие, то все мысли и жела¬
ния доллены быть пепосредствепиым результатом или необходимым
следствием полученных пами впечатлений.
Следовательпо, невозмолено составить идею слова свобода в при¬
менении к воле 3; па пес надо смотреть, как иа. тайну, восклицать
вместе с апостолом Павлом: О, altetudo! признавать, что только
теология мелеет рассуледать о таком вопросе и что философский
трактат о свободе был бы трактатом о следствиях без причин.
Мы видим, какие семена нескопчаемых раздоров и бедствий
часто заключает в себе незнание истинного зпачеппя слов, не говоря
улее о крови, пролитой вследствие религиозпых споров, оспован-
пых почти всегда иа злоупотреблении словами, и вследствие поро¬
жденной этими спорами ненависти, и к каким только бедствиям не
приводило это незнание и в какие заблуждения нс подвергало оно
народы!
Эти заблуждепия более многочисленны, чем думают. Об одном
швейцарце рассказывают следующее: ему была поручепа охрана
одних ворот Тюильрп с запрещением впускать кого бы то ни было.
Подходит один мещанин. «Входить нельзя»,—говорит ему швейца¬
рец. «Но л и нс собираюсь входить, — отвечает мещанин, — я хочу
лишь выйти из «Pout Regal». «О, если Вам пуоюпо выйти, — гово¬
рит швейцарец,—можете пройти»4. Кто бы этому поверил? Но
эта басня — повтореппе истории римского народа. Цезарь по¬
является па площади, выражает желание короноваться здесь, и ри¬
мляне, ис связывавшие точных представлений с понятием о коро¬
левской власти, предоставляют ему иод именем Imperater — власть,
которую опи не соглашались за ним признать иод именем Rex.
То, что я говорю о римляпах, может быть вообще примспспо ко
всем диванам и советам государей. Среди пародов, так же как и
среди монархов, нет ни одпого, который не был бы когда-либо
повержен в грубое заблуждепне вследствие злоупотребления сло¬
вами. Чтобы избежать этой западни, следовало бы, по совету Лейб-
пица, составить философский язык, в котором было бы точно опре¬
делено значение каждого слова. Люди могли бы тогда понимать
друг друга и сообщать друг другу точпо свои идеи; бесконечные
споры, вызываемые злоупотреблением слов, прекратились бы, и
люди во всех научпых областях были бы скоро вынуждены при¬
знать одни и те же принципы.
Но выполнение такого полезного и желательного проекта, мо¬
жет быть, невозможно. Не философам, а нужде мы обязаны обра¬
зованием языков; и нужду этого рода нетрудно удовлетворить.
Под влияпием нужды сперва были связапы несколько ложных
представлений с некоторыми словами; затем стали комбинировать,
сравнивать эти представления и эти слова между собой; каждое
новое сочетание создавало новое заблуждение; эти заблуждения
умножились и, умпожаясь, так осложнились, что теперь было бы
невозможно, пс проделав колоссальной работы, проследить и от-*
крыть их нсточпики. С языком дело обстоит так же, как с алгебраи¬
ческим вычислением: если сначала вкралось несколько ошибок,
которые остались незамеченными, и если продолжают вычислять,
основываясь па этих первых вычислениях, то, переходя от положс-
ния к положению, приходят к выводам совершепно пелепым. Бес-
смыслепность вывода сознается, по как пайти место, где вкралась
первая ошибка? Для этого было бы необходимо переделать и про¬
верить большое число выкладок; к несчастью, имеется пемпого лю¬
дей, которые могут это предпринять, еще меньше таких, которые
захотели бы сделать это, особеппо когда такая поверка пе соответ¬
ствует пптересам власть имущих.
Я указал на истинные причины наших ложпых суждений; я вы¬
лепил, что источником всех заблуждений ума являются или страсти
илп незнание некоторых фактов либо истинного зпачепия некото¬
рых слов. Заблуждение, следовательно, не есть непремеппое свой¬
ство человеческого ума. Наши ложные суждепия являются след¬
ствием случайных причин, не предполагающих в нас существования
способности суждения, отличной от способности ощущения; таким
образом, заблуждение есть лишь случайность, отсюда следует, что
все люди одарены в сущности правильным умом.
Прнзпав эти положения верными, я могу теперь повторить бес¬
препятственно, что судить, как я ужо доказал, есть, в сущности
лишь ощущать 5.
Общее заключение этого рассуждения сводится к тому, что ум
может быть рассматриваем илп как способность, производящая
паши мысли, и в этом смысле ум есть лишь чувствительность п па¬
мять; или ум может быть признан лишь следствием самих этих
способностей, и в этом последнем значении он есть лишь совокуп¬
ность мыслей и может подразделяться в каждом человеке на столько
частей, сколько у человека идей.
Вот две точки зрения, с которых мы можем рассматривать ум
сам по себе; исследуем теперь ум по отношению к обществу.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ IV
г Например, спор между Кларком и Лейбницем.
2 Некоторые люди считают умственную нерешительность (Suspension d’es¬
prit) доказательством свободы; они не понимают, что задержка в суждениях
так же необходима, как стремительность; испытав вследствие торопливости
какое-нибудь несчастье, мы, затем наученные неудачей и движимые любовью
к себе, вынуждены быть нерешительными.
Точно так же ошибаются и относительно значения слова раамыгилтип
(deliberation): мы полагаем, что мы размышляем, когда нам, например,
приходится выбирать между двумя удовольствиями, почти равными, однако
мы принимаем тогда за размышление только медленность, с которой при двух
почти равных грузах опускается та чашка весов, которая тяжелее.
3 «Свобода, — говорили стопки, — химера. Мы считаем себя свободными
,, только потому, что не внаем мотивов, не умеем собрать все обстоятельства,
заставляющие нас действовать так пли иначе. Можно ли думать, что человек
действительно обладает способностью самоопределения? Не следует ли скорее
предположить, что внешние предметы, скомбинированные на тысячу различ¬
ных способов, побуждают и определяют его? Разве его воля есть какая-то
неопределенная и независимая способность, действующая без выбора и по
капризу? Она действует или в результате суждения, в результате акта разума,
представляющего ей одну вещь более выгодной для ее интересов, чем всякая
другая, или же независимо от этого акта, когда обстоятельства, в которых
находится человек, заставляют его повернуться в определенную сторону,
а он воображает, что делает это свободно, хотя он и не мог желать повернуться
в другую» (Histoire critique de la Philosophic).
1 Когда видишь канцлера в его длинной мантии, огромном парике и с важ¬
ным видом, то ничего нет забавнее, говорит Монтескье, как вообразить
того же канцлера, исполняющим супружеские обязанности; пожалуй не менее
возбуждают смех озабоченный вид и важная серьезность, с которой неко¬
торые визири являются в совет, чтобы рассуждать и заключать наподобие
того швейцарца: «О, если вы хотите только выйти, господни, то вы можете
пройти». Поле для применения этого изречения так обширно, что можно
довериться в этом отношении наблюдательности читателя и убедить его, что
он всюду найдет людей, подобных швейцарцу-часовому.
Не могу удержаться, чтобы не привести еще один забавный случай в этом
роде: ответ одного англичанина министру. Нет ничего смешнее, расска¬
зывал один министр придворным, как манера держать себя в совете у неко¬
торых негритянских племен; представьте себе комнату для заседаний, в кото¬
рой стоят около дюжины огромных кувшинов, наполовину наполненных
водой; в эту комнату направляется голыми, но с важным видом, с дюжину
членов Совета; каждый прыгает в свой кувшин и погружается в воду по шею,
и в этом положении они обсуждают и решают государственные дела. «Отчего
же вы не смеетесь?» — обратился министр к стоявшему подле него вельможе.
«Потому, что я наблюдаю ежедневно нечто еще более смешное». — «А что
же?» — спросил посланник. — «Страну, в которой заседают в совете пустые
кувшины».
5 Нельэя сказать, что люди не имеют правильного ума, в том смысле,
что они видят то, чего они не видят, но в том смысле, что они не видят, как
они должны были бы видеть, если бы больше фиксировали свое внимание и
если бы они приспособлялись хорошо видеть предметы, прежде чем выска¬
зываться о том, что они суть. Таким образом, судить — значит лишь видеть
или чувствовать, что данный предмет не есть другой, или чувствовать, что
данная вещь не имеет с другой вещью всех отношений, которые отыскиваются
или предполагаются.
РАССУЖДЕНИЕ II
ОБ УМЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОБЩЕСТВУ
ГЛАВА I
Общая идея
Наука есть лишь отложеппе в памяти или фактов, цли чужих
идей. Ум же, в отличие от пауки, есть совокупность каких-либо
новых идей.
Это определение ума верно; опо далее весьма поучительно для
философа; ио оно не может быть принято всеми: людям нулшо опре¬
деление, которое давало бы им возмолшость сравнивать различные
умы между собой и судить об их силе и их обширности. А если бы
было допущено определение, данное мною только что, как могли
бы люди измерить обширность ума человека? Кто мог бы дать точ¬
ный список идей данного человека? И как отличить в нем науку
от ума?
Предпололшм, что я претендую па открытие какой-нибудь уже
известной идеи; для того чтобы знать, заслуживаю ли я в этом
отношении быть признанным вторым изобретателем, людям нулшо
было бы сперва зиать, что я прочел, видел и слышал, а опи пе
имеют ни желания, пи возмолшостц это знать. Помимо этого, до¬
пуская певозмолшое предположение, что люди могли бы точно
исчислить количество и род идей какого-нибудь человека, я утвер-
ждаю, что вследствие такого исчисления люди часто вынуждены
были бы признать гениальными таких людей, которых опи пе счи¬
тают возможным назвать даже умными: таковы вообще все
худолшики.
Каким поверхностным пн казалось бы пам какое-либо искус¬
ство, опо, тем не менее, скрывает в себе бесконечное число комби¬
наций. Однажды Марсель, приложив ко лбу руку, с устремленным
в одну точку взором, замер в позе глубокого размышления, вос¬
кликнул при виде своей танцующей ученицы: «Как много кроется
в менуэте/» Несомненно, что этот танцор видел в манере сгибать,
поднимать и ставить ноги недоступное обыкновенному глазу 1 искус¬
ство, и его восклицание кажется нелепым лишь благодаря слишком
большому значению, которое было придано маловажному делу. Но
если искусство танца заключает в себе очень большое количество
идей и сочетаний, то кто знает, не заключает ли искусство декла¬
мации талантливой артистки столько же идей, сколько употребляет
государственный деятель для составления системы управления?
29
Кто возьмется отрицать, если заглянуть в наши старые романы,
что в жестах, одеянии и заученных речах умелой кокетки не за¬
ключается столько же комбинаций и идей, сколько требуется для
построеппя какой-нибудь системы мира, и что — хотя и в очень
различных областях — Лекуврер и Нинон де Ланкло пе обладали
умом, равпым уму Аристотеля или Солопа?
Я не берусь со всей строгостью доказывать истинность этого
положения, по хочу лишь дать понять, что каким бы нелепым оно
ни казалось, пет, тем не менее, никого, кто бы мог точно решить
эту задачу.
Мы слишком часто бываем обмапуты недостаточиостыо наших
знаний и видим границы какого-либо искусства там, где их ставит
наше незнание; но, предположив, что в этом отношении можно
было бы вывести людей из заблуждения, я утверждаю, что п про¬
светив их, мы не изменилигбьцничего в их способе суждения: опи
никогда пе станут ценить какое-либо искусство в зависимости лишь
от большего или меиынего числа комбинаций, необходимых для
преуспеяния в нем; во-первых, потому что исчисление этих ком-
бииаций сделать невозможно; во-вторых, потому что люди должны
рассматривать ум лишь с топ точки зрения, с которой его важно
знать, т. е. в его отношении к обществу. А с этой точки зрения ум,
утверждаю я, есть лишь совокупность более или меиее многочислен¬
ных пдей, пе только новых, но еще и интересных для людей,.и что
не столько с численностью и тонкостью, сколько с счастливым вы¬
бором пдей связывают репутацию умного человека.
Действительно, если комбинации шахматной игры неисчислимы
п если нельзя в пей усовершенствоваться, не усвоив большое их
число, то отчего лее люди не «считают выдающихся шахматистов
великими умами? Оттого, что их идеи не имеют значения для людей,
ни как приятные, ни как поучительные, и, следовательно, пет ни¬
какого интереса их уважать, а интерес 2 управляет всеми нашими
суждеииями. Если люди всегда придавали мало значения заблу¬
ждениям, построение которых требует иногда больше соображения
и ума, чем открытие истины, и если они уважают Локка больше,
чем Мальбранша, это потому, что опи сообразуют всегда свое ува¬
жение со своим интересом. И на каких других весах могли бы опи
взвесить достоинство человеческих идей! Отдельный человек судит
о вещах и о лицах по приятным или неприятным впечатлениям,
которые он получил от них. Общество есть лишь собрапие отдель¬
ных лиц и, следовательно, в своих суждениях может руководство¬
ваться только своим интересом.
9га точка зрения, с которой я исследую ум, есть, я думаю,
единственная, с которой его следует рассматривать. Это единствен¬
ный способ оценить достоинство каждой идеи, установить с точно¬
стью неопределенность иаших суждений относительно этого н от¬
крыть, наконец, причину удивительного разнообразия взглядов
людей по вопросу об уме, — разнообразия, исключительно зави¬
сящего от различия страстей, идей, предрассудков, чувств, а сле¬
довательно, и интересов.
во
1>ыло бы в самом дело странно, если бы общин 3 интерес, оценив¬
ший различные поступки людей и давший им назваппе добродетель¬
ных, порочных илп дозволенных в зависимости от того, полезны,
вредны пли же безразличны они для общества, — было бы странно,
если бы этот самый интерес не явился критерием уважения пли пре¬
зрения, связанных с идеями людей.
Иден, как и поступки, можпо распределить по трем различным
группам.
Идеи полезные: я беру это выражение в самом широком смысле
п подразумеваю под этим словом всякую идею, способную поучить
или позабавить.
Идеи вредные: те, которые производят на нас обратное действие.
Иден безразличные: именно все те, которые, будучи недостаточно
приятными сами по себе, или, став привычными, не производят на
нас никакого впечатления. Существование таких идей кратковре¬
менно, и, они, так сказать, лишь на мгновение могут быть названы
безразличными; их длительность или следование одной за другой,
делающее их скучными, заставляет переносить их в группу идей
вредных.
Чтобы дать понять, насколько этот способ рассматривать ум
плодотворен, я буду применять установленные мною принципы по¬
следовательно к поступкам и идеям людей и докажу, что везде,
во все времена — как в вопросах нравственности, так и в вопросах
ума — суждения отдельных лиц были продиктованы личным инте¬
ресом, а суждепня целых народов — общим интересом п что таким
образом всегда как у общества, так и у отдельных лпц, источником
похвалы является любовь или благодарность, источником презре¬
ния — ненависть или месть.
Чтобы доказать эту истину и показать точное и постоянное
сходство способов наших суждений о поступках и мыслях людей,
я рассмотрю честность и ум в различных отношениях: во-первых,
в отношении к отдельному лицу, во-вторых — к небольшому обще¬
ству, в-третьих — к целому народу, в-четвертых — к различным
векам и различным странам, в-пятых — к целому миру; в моих
изысканиях, опираясь всегда на опыт, я покажу, что с каждой из
этих точек зрения иптерес есть единственный способ оценки чест-
пости и ума.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ I
1 По походке и по привычным движениям этот танцор считал возможным
узнавать характер человека. Однажды в его зало появился иностранец
«Какой вы национальности?» — спросил-его Марсель. «Я англичанин»... —
«Вы англичанин? — возразил Марсель: — Вы хотите сказать, что вы
уроженец.острова, гдо граждане принимают участие в управлении и состав¬
ляют часть правительства; нет, сударь, этот опущенный лоб, этот робкий
взор, ота нерешительная походка раба и выдают титулованного раба какого-
нибудь избирателя».
33
2 S обычном употреблении смысл слона ишлсрьс Суживается до значения;
любовь к деньгам; просвещенный читатель поймет, что я беру это слово в более?
широком смысле и что я применяю его вообще ко всему, что может доставить
нам удовольствие или избавить нас от страдания.
3 Понятно, что я говорю здесь в качестве политика, а не в качестве теолога.
ГЛАВА II
О честности по отношению к отдельному лицу
В этой главе говорится пе об истинной честности, т. е. чест¬
ности с точки зрения общества, ио лишь о честности, рассматри¬
ваемой по отношению к каждому отдельному лицу.
С этой точки зреппя я говорю, что каждое частное лицо назы¬
вает честностью в другом лице лишь привычку к полезным для него
поступкам. Я говорю, привычку, потому что единичный честный
поступок или одна удачная пдея не доставят человеку репутации
добродетельного пли умного. Известно, что пет пи скупца, который
бы раз в жизни пе оказался щедрым, пн человека щедрого, который
раз в жизнп не поступил бы, как скупец, пп пегодяя, не совершив¬
шего хоть одно доброе дело, ни дурака, не обмолвившегося остро¬
умным словом, и, наконец, нет человека, который, если объединить
некоторые из совершенных им в жизни поступков, не оказался бы
полным самых противоречивых добродетелей и пороков. Большая
последовательность в поведении людей предполагает в нпх такое
непрерывное внимание, па которое опп неспособны; они отличаются
друг от друга только большей или меньшей последовательностью.
Человека безусловно последовательного не существует, и поэтому
пет па земле человека совершенного пи в отношении порока, нн
в отношении добродетели.
Итак, отдельный человек называет честностью привычку к по¬
лезным для него поступкам; я говорю, поступкам, потому что о на¬
мерениях мы не судим. И как могли бы мы судить о пих? Поступок
почти никогда пе бывает следствием одного чувства; часто мы сами
не знаем мотивов, которые нами двигают. Вот состоятельный чело¬
век, снабдивший крупной суммой достойного уважения, по бед¬
ного человека; он, конечно, поступил хорошо, но продиктован ли
этот поступок одним зкелапием осчастливить человека? Разве жа¬
лость, надежда па признательность, даже тщеславие — все эти
разнообразные мотивы, взятые отдельно или вместе, пе могли бы
бессознательно побудить его к этому похвальному поступку? И если,
по большей части, сам человек пе знает мотивов своего благодея¬
ния, как может их заметить общество? Следовательно, лишь по
поступкам людей общество может судить об их добродетели.
Я согласен, что этот способ суждения тоже несовершенен. Пред-
положим, например, что страсть к добродетели достигает в чело¬
веке двадцати градусов, но он влюблен; любовь к женщине дости¬
гает в нем тридцати градусов, а женщина эта желает сделать из
него убийцу: прп таком предполозкешш этот человек, несомненно,
32
оолоо близок к преступлению, чом тот, и котором: всего десять гра¬
дусов добродетели и всего пять градусов любви к этой дурной
женщине. Отсюда я заключаю, что иногда из двух людей более
честен в своих поступках тот, кто охвачен меньшей страстью к до¬
бродетели.
Поэтому все философы признают, что добродетель человека за¬
висит в большей море от окружающих его обстоятельств. Слишком
часто бывает, что добродстельпые люди уступают злополучному
сгглстеишо необычных обстоятельств. Тот, кто готов поручиться за
свою добродетель при всяких обстоятельствах, попросту хвастун
или глупец, которому доверять нс следует.
Определив идею, которую я связываю со словом честность,
с точки зрения отдельного лица, я должен, чтобы удостовериться
в справедливости этого определения, прибегнуть к наблюдению;
опо нам покажет, что есть люди, которым счастливые природные
данные, горячее стремление к славе и уважению внушают такую
же любовь к справедливости и добродетели, какую обыкновенно
люди питают к велпчпю п богатству. Такие добродетельные люди
считают полезными для себя тс поступки, которые справедливы и
согласны с общим благом, илп, по крайней мерс, ему пс противо¬
речат.
Таких людей так мало, что я упоминаю о них лишь ради чести
человечества. Самый многочисленный род людей, составляющий
сам но себе почти все человечество, это люди, занятые исключи¬
тельно своими интересами н никогда нс думавшие об общем инте¬
ресе. Сосродоточоппые, так сказать, на собственном благополучии \
эти люди называют честными лишь те поступки, которые лично нм
полезны. Судья оправдывает преступника, министр осыпает поче¬
стями недостойного подданного: и тот п другой пеизмопно справед¬
ливы в глазах покровительствуемых ими лиц; по пусть судья осу¬
дит, а министр откажет: они всегда окажутся несправедливыми
в глазах преступника н человека, лшпеппого милостей.
Если монахи, которым было поручепо описывать жизнь наших
королей первой династии, описали жпзпь своих благодетелей,, н
если они другие царствования отмечали лишь словами nihil fecit
и называли «rois faineants» весьма достойных уважепия государей,
то это означает лишь, что н монах-человек, н что всякий человек
судит согласно со своим интересом.
Христиане, справедливо называвшие варварством п преступле¬
нием жестокость, которую язычники проявляли по отношению
к ппм, по назвали ли рвсписм жестокость, которую они, в свою
очередь, проявляли по отношению к тем же язычникам? Присма¬
триваясь к людям, нельзя нс заметить, что нет преступлеипя, кото¬
рое пс возводилось бы в разряд достойпых поступков обществами,
которым ото преступление было полезно, как пет н полезного для
людей поступка, который не был бы осужден каким-либо отдель¬
ным обществом, которому этот поступок был невыгоден.
Действительно, всякий, кто захочет пожертвовать гордым со¬
знанием своей исключительной добродетели гордому созпаппю своей
'Л Ге.чьпециИ. — Об уме — 1798
33
исключительной правдивости и заглянет с тщательным, вниманием
во все изгибы своей души, тот убедится, что своими пороками и
добродетелями люди обязаны исключительно различным видоизме¬
нениям, которым подвергается личный интерес 2; что все люди дви¬
жимы одной и той же силой; что все равно стремятся к счастью;
что разнообразие страстей и влечении, из которых один соответ¬
ствуют, другие противоречат общественному благу, определяет
наши добродетели н наши пороки. Вместо того чтобы презирать
порочного человека, следует его пожалеть, поздравить себя с более
счастливыми природными даппымп, возблагодарить пебо, пе дав¬
шее нам влечений и страстей, которые заставили бы пас искать
счастья в песчастьи других людей. Действительно всякий, в сущ¬
ности, всегда стремится к своей выгоде; здесь лежит причина не¬
справедливости всех наших суждений п наименования одного и
того же поступка справедливым или несправедливым,' в зависимости
от выгоды плп невыгоды,-которую каждый пз него извлекает.
Если физический мир подчинен закону движения, то мир духов¬
ный не менее подчинен закону интереса. На земле интерес есть
всесильный волшебник, изменяющий в глазах всех существ вид
всякого предмета. Не является лп мирный ягненок, пасущийся на
поле, предметом страха н ужаса для незаметных насекомых, живу¬
щих в травяпых былинках? «Бежим, — говорят они, — от этого
кровожадного п жестокого зверя, этого чудовпща, в пастп которого
гибнем и мы и наши поселения. Отчего он пе подражает тигру плп
льву? Этп благодетельные животные не разрушают пашнх жилпщ;
опи не питаются пашей кровью; справедливые мстители за престу¬
пления, они наказывают ягненка за жестокость, которую тот про¬
являет к нам». Вот как различные интересы видоизменяют пред¬
меты: лев в наших глазах — жестокое животное, в глазах насеко¬
мого таков ягненок. К духовному миру можно поэтому применить
то, что Лейбниц сказал о мире физическом: этот непрестанно дви¬
жущийся мнр представляет в каждое мгновение для каждого пз
своих обитателей новый, отлпчпый от прежнего, феномен.
Этот принцип так согласен с опытом, что, не входя в дальней¬
шее исследование, я считаю себя в праве заключить, что личный
интерес есть единственная и всеобщая мера достоинства человече¬
ских поступков и что честность с точки зрения отдельного лица,
согласно с моим определеппем, есть лишь привычка поступать так,
как выгодно этому лицу.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ II
1 Наша ненависть или наша любовь суть следствия добра плп зла, которое
нам делают. «В диком состоянии, — говорит Гоббс, — нет злых людей, кроме
людей сильных; а среди цивилизованных обществ нет злых людей, кроме,
людей пользующихся влиянием». Сильный в обоих этих смыслах не злее*
слабого; Гоббс это знал, но он знал также, что называют злым только того, чья
злоба страшна. Над гневом и ударами ребенка смеются; ом часто кажется
U
от этого только милее; раздражаются лишь против сильного; его удары при¬
чиняют боль, н его называют грубым.
3 Гуманный человек — ото человек, для которого вид чужого несчастья
невыносим н который, чтобы избавить себя от этого зрелища, так сказать выну¬
жден помочь несчастному. Напротив, безжалостный человек — ото человек',
для которого вид чужого несчастья приятен: для того чтобы продлить прият¬
ное зрелище, он отказывает несчастным в помощи. Но оба эти столь различ¬
ных человека стремятся к собственному удовольствию, н их приводит в дви¬
жение один н тот же мотив. Однако, — скажут, — если все делается для
себя, то мы не обязаны быть благодарными своим благодетелям? Во всяком
случае, — отвечу я, — благодетель не имеет права этого требовать: иначе
это был бы договор, а не дар с его стороны. «Германцы, — говорит Тацит, —
дают и берут подарки, не требуя и не выражая никаких знаков благодар¬
ности>>. Для блага несчастных и для того чтобы увеличить число благотво¬
рителей, общество резонно обязывает пользующихся благодеянием быть
благодарными.
ГЛАВА III
Об уме по отношению и отдельному лицу
Пр! меиим теперь к идеям принципы, которые я только что при¬
ложил к поступкам, и мы будем вынуждены прнзпать, что каждый
отдельпый человек называет умом привычку к идеям, которые ему
полезны или как поучительные, пли как приятные; п что и в этом
отношении личный интерес есть единственный критерий достоин¬
ства человека.
Всякая предъявленная иам идея имеет всегда некоторое отно¬
шение к .состоянию, в котором мы находимся, к нашим страстям
и нашим мнениям. И во всех этих различных случаях мы ценим
более всего ту идею, которую считаем для себя наиболее полезной.
Моряк, врач и инженер отнесутся с большим уважением к кора¬
бельному иижеиеру, ботанику или механику, чем относятся к этим
самым людям книгопродавец, золотых дел мастер нлн каменщик,
которые, конечно, отдадут предпочтение романисту, рисовальщику
и архитектору.
Если дело будет касаться идей, находящихся в противорсчпп
с наишмп страстями или влечениями, нлн, напротив, содействующих
нм, то самыми достойными в пашпх глазах, без сомнения, будут
идеи, способные более всего потворствовать этим самым страстям
или влечениям 1. Чувствительной женщине будет более по вкусу
роман, чем книга по метафизике; человек, подобный Карлу XII,
предпочтет историю Александра всякой другой книге; скупец най¬
дет, разумеется, умными лишь те книги, которые укажут ему спо¬
соб поместить деньги с наибольшей выгодой.
Относительно мнений приходится сказать то лее, что и о стра¬
стях: мы уважаем те идеи, которые мы заинтересованы увалшъ;
замечу, что в этом последнем отношении люди могут быть движимы
двумя видами интереса. \
Есть люди, одушевленные благородной н Просвещенной гордо-
стыо, любящие истину, убежденные без упрямства; опп сохраняют
свой ум в состоянии беспристрастия, оставляющем свободный до¬
ступ новым истинам: к таким людям принадлежат некоторые фило¬
софские умы н люди, слишком юные, чтобы иметь выработанные
взгляды и стыдиться их менять; эти два рода люден будут всегда
уважать в других верные н ясные идеи, способные удовлетворить
их страсть к истине, вызванную в иих просвещенной гордостью.
Есть другие люди, н к ним принадлежат почти все одушевлен¬
ные менее благородным тщеславием; эти могут уважать в других
лишь идеи, согласные с их собственными 2 и оправдывающие свой¬
ственное нм всем высокое мнение о правильности своих суждений.
От этого согласия идей зависит пх ненависть или их любовь. Этим
объясняется верный и быстрый инстинкт, свойственный почти всем
посредственным людям, позволяющий нм распознавать н избегать
людей достойных 3; этим объясняется и непреодолимое влечение
друг к другу людей умных, — влечение, заставляющее их сбли¬
жаться, несмотря на опасность, которую они часто друг для друга
представляют благодаря общему их стремлению к славе; этим
объясняется н верный способ судить о характере н уме человека
но выбору им книг п друзей; действительно, у дурака всегда глу¬
пые друзья: всякий дружеский союз, если он не основан на сообра¬
жениях приличия, па любви, покровительстве, скупости, често¬
любии или каком-либо другом подобном побуждении, — предпола¬
гает всегда у двух люде]'! какое-ипбудь сродство идей или чувств.
Это-то и сближает людей весьма различного положения4; поэтому
же Августы, Меценаты, Сципионы, Юлии, Ришелье, Копде жили
в дружбе с умными людьми, и это же создало пословицу, распро¬
страненность которой доказывает ее правильность: скаоюи мне,
с кем ты близок, л скаоюу тебе, кто ты.
Сходство или соответствие идей и взглядов должпо, следова¬
тельно, быть признано притягивающей пли отталкивающей силой,
которая отдаляет или сближает людей между собой 5. Предполо¬
жим, что некий философ, не просвещенный светом откровения и
руководствующийся лишь светом разума, очутился в Константи¬
нополе; если этот философ будет отрицать миссию Магомета, виде-
пня и мнимые чудеса этого пророка, то можно ли сомневаться
в том, что так называемые добрые мусульмане станут избегать
этого философа, будут смотреть па него с ужасом и признают его’
безумным, нечестивым н, может быть, даже бесчестным человеком?
Напрасно стал бы он говорить, что в такой религии бессмысленно
человеку верить в чудеса, свидетелем которых он не был, н что
если всегда более вероятна ложь, чем чудо °, то верить в последнее
с слишком большой легкостью — значит верить менее в бога, чем
в обманщиков; напрасно стал бы он доказывать, что если бы бог
пожелал возвестить призвание Магомета, то он нс совершил бы
этих чудес, пелепых в глазах мало-мальски здравомыслящего чело¬
века; какие бы доводы в пользу своего неверия ни приводил этот
философ, он не приобрел бы никогда репутации мудрого и добро-
за
детельного человека у этих добрых мусульман, если бы пе оказался
достаточно глупым, чтобы поверить бессмысленным вещам пли до¬
статочно лживым, чтобы прикинуться верящим в них. Словом люди
судят о чужих мнепиях лишь по соответствию их с их собственными.
Поэтому глупца можно убедить лишь глупыми доводами. >
Если дикарь Капады предпочитает пас всем другим народам
Европы, то потому, что мы более других снисходим к его правам
и образу жизни; пмеппо этой сппсходнтельпостп мы обязаны вели¬
колепной любезностью, которую они думают оказать французу,
когда говорят: «Это такой же человек, как л».
Итак, что касается правов, взглядов и идей, то в других всегда
цепят, невидимому, лишь самого себя; вот почему Цезари, Але¬
ксандры и вообще все великие люди всегда имели в своем распо¬
ряжении других великих людей. Какой-нибудь выдающийся госу¬
дарь получает державу; как только оп всходит па престол, все места
оказываются запятыми талантливыми людьми; государь пе создал
их; казалось, он выбирал пх случайно; по так как оп певольпо
уважает п возвышает лишь людей, ум которых сходен с его умом,
оп, таким образом, вынужден всегда выбирать удачно. Если, на¬
против, государь пе умен, то вынужденный этой самой прпчипой
приближать к себе людей, похожих на него самого, оп почти всегда,
по необходимости, выбирает неудачпо. Благодаря ряду такпх госу¬
дарей самые ответственные должности переходплп от дурака к ду¬
раку в точение нескольких веков. Поэтому парод, который не может
лично знать свопх государей, судит о них по способностям людей,
которых они к себе приближают, п по тому уважению, которое опн
оказывают выдающимся людям: «При глупом монархе, — говорила
королева Хрнстнпа,—весь его двор или, глуп, или становится глупым».
Но, — скажут мпе, — случается, что люди восхищаются в дру¬
гих идеями, которые никогда не пришли бы им па ум и которые
притом пе имеют ничего сходного с их собственными. Об одном кар¬
динале известно следующее: после избрания папы он подошел к
святому отцу н сказал: «Итак, вы избраны в папы; вы в последний
раз услышите правду; всеобщие знаки уваоюения обольстят вас, и вы
станете считать себя великим человеком. Помните, что до возведе¬
ния в папы вы были лишь невеждой и упрямцем. Прощайте, я стану
вам поклоняться». Немногие придворные, без сомнения, одарены
умом н смелостью, необходимыми, чтобы сказать такую речь; боль¬
шею частью они походят на те пароды, которые то поклоняются
своим идолам, то бичуют их и втайне радуются унижению госпо¬
дина, которому они подчинены. Месть внушает нм хвалпть подоб¬
ные вещи, а месть есть нптерес. Кто не охвачен такого рода инте¬
ресом, уважает п даже замечает лишь идеи, сходные с его собствен¬
ными, а волшебная палочка, способная открывать зарождающееся,
еще пе известное дарование, не находится лп п не должна лп на¬
ходиться лишь в руках людей умных, потому что лпшь гранильщик
может угадать достоинства неотшлифованного алмаза п только ум
чувствует ум? Только глаз Тюрепна мог в молодом Черчиле уга¬
дать зпаменнтого Мальборо.
37
I Всякая идея, чуждая нашему способу видеть и чувствовать,
кажется нам всегда нелепой. Один п тот же проект, который, не¬
смотря па грандиозность л смелость, покажется вполне выполни¬
мым способному министру, министром посредственным будет сочтен
безумным и бессмысленным; и этот проект, —употребляю обычпое
среди глупцов выражение, — будет отослан в республику Платона.
Вот причина, почему в некоторых странах, где умы, запугапные
предрассудками, леппвы и неспособны к великим пачипаппям, люди
думают, что они выставляют человека в очень смешном виде, когда
говорят о нем:«Это человек, оюелающий преобразовать государство».
Л между тем бедность, уменьшение народонаселения в этих странах
и, следовательно, необходимость реформы делают смешными в гла¬
зах иностранцев самих иасмешинков. С этими людьми дело обстоит
так же, как с глупыми шутниками 7, которые думают унизить че¬
ловека, когда говорят о нем с глуповато-хитрым впдом: «Это ргш-
лянип, ото умный человек». Эта насмешка, если раскрыть ее истин¬
ный смысл, указывает лишь, что этот человек непохож на них,
т. е., что он не глуп и не пегодян. Как часто приходится внима¬
тельному человеку слышать среди разговоров такие глупые вос¬
клицания и нелепые фразы, которые, еслп бы раскрыть их настоя¬
щее значение, очень удивили бы тех, кто их произносит! Поэтому
человек выдающийся должен оставаться равнодушным н к уваже¬
нию и к презрению отдельных лиц, похвалы плп порицания кото¬
рых ничего не означают, кроме разве того, что опн думают или
не думают, так же, как он. Я мог бы привести еще множество дру¬
гих фактов, показывающих, что мы всегда уважаем лишь идеи,
сходные с нашими; но чтобы доказать эту истину, надо подтвердить
ее доводами теоретического характера.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ III
1 Желав подшутить над одной очень болтливой, но впрочем, очень умной
женщиной, ей представили человека, о котором ей сообщили, что он очень
умен. Дама эта приняла его очень любезно; желай поскорее ему понравиться,
она начала говорить, задала ему сотню различных вопросов, не замечая,
что тот ничего не отвечает. Когда визит был кончен, ее спросили: «Довольны
ли вы вашим новым знакомым?» — «Как он очарователен, — ответила она, —
как умен!» При этом восклицании псе разразились смехом: этот необычайно
умный человек был немой.
Г2 Все ограниченные люди стремятся постоянно опозорить людей основа¬
тельного н широкого ума.) Они обвиняют их в том, что те слишком утонченно
п отвлеченно мыслят. «м1л никогда не признаем, — говорит Юм, — ворным
то, что ускользает от нашего слабого понимания». «Различие, — прибавляет
этот знаменитый философ, — между обыкновенным человеком п гением
состоит главным образом в большей или меньшей глубине принципов, на
которых он основывает своп идеи: у большей части людей всякое суждение
основано на частном случае; их ум пе может охватить положений всеобщего
значения; всякая общая пдеп для них темна»,
за
3 Если бы глупцы имели возможность, они охотно изгнали бы умных
людей из своего общества п повторили бы вместе с жителями Эфеса: «Если
кто-нибудь среди нас превосходит нас, пусть он идет превосходствовать
и другое место».
1 Вельможи при дворе тем более любезны с умными людьми, чем больше
ума в них самих.
f* Мало таких людей, которые, если бы имели возможность, не прибегли
бы к пыткам, чтобы заставить признать свои взгляды. Не видели ли мы и в
паши дин безумных и настолько нетерпимых в своей гордыне людей, что они
требовали от судей жестокого наказания для писателя, который был иного
мнения, чем они, так как предпочитал итальянскую музыку французской?
Если обыкновенно доходят до крайностей лишь в спорах религиозного харак¬
тера то это потому, что другого рода споры не дают ни таких поводов, ни таких
средств дли проявления жесткости. Только бессилию обязаны мы обыкновенно
своей сдержанностью. Человек гуманный и сдержанный — очень редкий
человек*. Если он встретит человека другой религии, он скажет: ото человек,
который в этих вопросах придерживается взглядов, отличных от моих, —
зачем стану и его преследовать? Евангелие нигде не предписывает применять
пытки и тюрьмы для обращения людей. Истинная религии никогда не воздви¬
гала эшафотов; только ее служители, чтобы удовлетворять свою гордость,
оскорбленную противоречащими нм взглядами, возбуждали против них глу¬
пую доверчивость народов и государей. Немного людей заслужили похвалу,
высказанную египетскими жрецами о царице Нефте в «Сетосе». «Она никогда
нс возбуждала вражды, раздражения, преследования, нашептываемых
плохо понятой набожностью,—говорят они;—она извлекала из религии
только правила кротости; она никогда не могла поверить, что можно мучить
людей во славу богов».
0 Как пе заподозреть свидетеля чуда в такого рода религии? «Необходимо,—
говорит Фонге цель, — быть очень осторожным, чтобы уметь рассказать
о факте, свидетелем которого мы были, точь-в-точь так, как мы его видели,
т. с. ничего не прибавляя и не убавляя; поэтому человек, уверяющий, что
он в этом отношении никогда не уличал себя в неправде, лжет».
7 Богатые буржуа с насмешкой указывают на то, что умный человек часто
торчит у порога богатого, богатый же — никогда у порога умного. «Это
потому, — говорит поэт Саади, — что умный человек знает цену богатству,
богатый же не знает цены ума». К тому же, как может богатство уважать
'науку?'“ТчеиЖ может понимать невежду, потому что он сам был таковым
в детстве; невежда же не может понимать ученого, ибо никогда таковым
пе был.
ГЛАВА IV
О том, что мы необходимо долоюпы уважать в других только
себя самих
К этому нас прпнуждают две одинаково могущественные при¬
чины: тщеславие и леность. Я говорю, тщеславие, потому что
стремление к уважению свойственно всем людям; это не исключает
того, что некоторые на них связывают с желапием вызывать воехп-
щонис презренно к пому и ставят это себе и заслугу; но ото пре¬
зрение пепскрепие, и поклопипк никогда ие кажется глупым в гла¬
зах того, кому оп поклопяется; поэтому, если все люди жаждут
уважения п если всякий знает из опыта, что его идеи покажутся
другому заслуживающими уважепия илп презрения постольку,
поскольку ошг согласпы с его взглядами или же противоречат
им, то каждый человек, движимый тщеславием, невольно уважает
в других согласие с своими взглядами, которое гарантирует ему
нх уважение, и ненавидит в них противоречие своим взглядам,
как верное ручательство того, что они к пему чувствуют ненависть
или, но крайней мере, презрение, которое следует рассматривать
как смягченную форму ненависти.
По если далее допустить, что человек принес свое тщеславие
в жертву любви к истине, то все лее я утверждаю, что если этот
человек но будет двшкнм сильным стремлением к знанию, его
лень позволит ому испытывать к взглядам, протнвопололгаым его
взглядам, только уважение па-слово. Чтобы объяснить, что я по¬
нимаю иод уважением па-слово, укалсу на два вида уважения.
Одни вид молено рассматривать как следствие почтения к обще¬
ственному мнепшо 1 или лес доверия к суледенпям некоторых лиц;
это я и называю уваоюепием па-слово. Таково увалеенне пекоторых
людей к весьма посредственным ромаиам, обусловливаемое един¬
ственно тем, что они считают авторов их знаменитыми иисателямн.
Таково лее преклонение перед Декартами н Ньютонами, причем
У большинства людей это преклонение тем восторженнее, чем оно
мепсе сознательно; опо проистекает или нз того, что, составив себе
смутную идею о заслугах этих великих гениев, их поклонники
уважают в этой идее работу своего вообралеення, или.из того, что,
ставя себя судьями заслуг такого человека, как Ныотон, опи ду¬
мают, что тем самым приобщаются к расточаемым ему похвалам.
Этот вид увалсепия, которое мы весьма часто практикуем вслед¬
ствие нашего певелсества, в силу этого наиболее распространен.
Самостоятельное суясдепио встречается весьма редко.
Второй вид увалсепия, по зависимый от взглядов других, возни¬
кает исключительно из впечатления, которое производят на нас
известпые идеи; поэтому я называю его сознательным уваоюепием-,
это единственное истинное увалсепие, и о нем-то и идет здесь речь.
Чтобы доказать, что леность позволяет нам оказывать этот род
уваясешш то ярко идеям, сходным с нашими, достаточно указать
на то, что, как убедительно доказывает пример геометрии, мы
достигаем знапия пепзвестпых пам идей только путем аналогии
и скрытой связи, существующей меяеду нами и улсе известными
нам идеями, н что, только, следуя за прогрессивным развитием
этих аналогий, мы достигаем завершения науки. Отсюда следует,
что идеи, ие имеющие никакой аналогии с нашими, являются для
нас идеями непонятными. Но,— возразят мне, — ие существует
никаких идей, которые ие имели- бы необходимо какой-либо связи
между собой; без этой связи ойп остались бы никому ие известными.
Согласеп, но эта связь может быть непосредственной или отдн •
-|б
лепной; когда она непосредственна, то слабое стремление к зна¬
ниям, свойственное всякому человеку, делает его способным про¬
явить внимание, необходимое для понимания этих идей. Но если
эта связь отдаленная, как это случается почти всегда, когда дело
касается взглядов, явившихся в результате большого числа раз¬
личных идей п чувств, тогда, очевидно, надо быть одушевленным
горячим стремлением к просвещению и находиться в положении,
способствующем удовлетворению этого желания, для того чтобы
лспость позволила нам составить себе и, следовательно, почув¬
ствовать сознательное yeaoiccnuc к взглядам, противоположным
нашим.
Молодой человек, кидающийся во все стороны, чтобы добиться
славы, бывает охвачен энтузиазмом при имени людей, просла¬
вившихся в тон или иной области. Если он, наконец, остановился
па предмете своих занятии и своего честолюбия, то он с этих пор
испытывает сознательное уважение лишь к тем, в ком он видит
образец для себя, отдавая лишь дань уважения ua-слово к тем,
кто избрал иное, чем он поприще. Ум — это звучащая лишь в уни¬
сон струпа.
У немногих людей есть достаточно свободного времени для
получения образования. Бедняк, например, пе имеет возможности
ни размышлять, ии исследовать, и истины и заблуждения он по¬
лучает готовыми; поглощенный ежедневным трудом, он пе может
подняться в сферу известных идей, поэтому он предпочитает «Го¬
лубую библиотеку» произведениям Сен-Реаля, Ларошфуко и кар¬
динала Реца.
Поэтому-то в дни народных праздников, когда вход в театры
бывает даровым, актеры, имея в виду особого рода публику, ста¬
вят охотнее «Дом Яфета» и «Пурсоиьяка», чем «Гераклия» и «Ми¬
зантропа». То, что мною сказано о простом народе, может быть
распространено на все классы людей. Светские люди бывают рас¬
сеяны вследствие множества дел и развлечений, к тому лее фило¬
софские книги так лее мало говорят их уму, как «Мизантроп» —
уму простого парода. Поэтому они чтение романа обыкновенно
предпочитают чтению Локка. Этпм лее принципом сходства молшо
объяснить, почему некоторые ученые, п далее людп просто умные,
отдавали предпочтение авторам менее известным. Почему Малерб
предпочитал Стация всем другим поэтам. Почему Гейнзиус 3 и
Корпель ставили Лукиана выше Вергилия. Почему А *риан красно¬
речие Катона предпочитал красноречию Цицерона. Почему Ска-
лигер 3 считалТомера и Горация много ппже Вергилия и Ювенала.
Все потому, что большая или меньшая степень уважения, питаемая,
к автору, зависит от большего или мепьшего сходства его идей
с идеями читателя.
Если поручить десяти умным людям, калсдому независимо, отме¬
тить в произведении еще пе напечатанном и, следовательно, отно¬
сительно которого еще пе составлено никаких предубеждений, те
места, которые произвели на них самое сильное впечатление, то
я дый из них укажет на различные места и что
затем, если сравнить одобренные места с умом и характером одоб¬
рившего их, то увидим, что каждый похвалил то, что сходпо с его
способом видеть и понимать вещи и что ум, если можно так выра¬
зиться, есть струпа, звучащая только в уписоп.
Уже если учепый аббат де Лопгрю говорил, что он ничего пе
запомнил из произведений блаженного Августина, кроме того,
что Троянский конь был военным орудием, а один пзвестпый адво¬
кат паходпл в романе «Клеопатра» иптересным только ничтожные
подробности о браке Элизы и Артабана, — то приходится признать,
что единственная в этом отношении разница между учеными или
умпымп людьми и людьми обыкновенными состоит в том, что для
первых сфера аналогий обширнее, вследствие того что опи обла¬
дают большим числом идей. Когда умному человеку приходится
иметь дело с видом ума, сильно отличающимся от его ума, то он,
подобно всем другим людям, уважает в нем только те идеи, которые
сходны с его идеями. Если пригласить Ньютона, Кино и Маккна-
велп и познакомить пх друг с другом, не называя их по имени, —
ибо это дало бы им возможность почувствовать друг к другу тот
род уважения, который я пазываю уважением иа-слово, — то,
несомненно, после того как^Сши тщетно попытаются внушить свои
идеп друг другу, Кино покажемся Ныотоиу несносным стихо¬
плетом, Ныотоп^ сочтет Кппо за составителя альманахов, и оба
примут Маккиавелн за политикана из Пале-Рояля, а все трое
мысленно назовут своих собеседников ограниченными умами и
отплатят друг другу за доставленную скуку взаимным презре¬
нием.
'Словом, если выдающиеся люди, всецело погруженные в свои
род запятпй, пе могут испытывать сознательного уваоюспип к уму,
слишком от них отличному, то всякий автор, преподпосящпй пу¬
блике новые идеи, может рассчитывать па уважеппе со стороны
только двух категорий людей: или молодежи, которая еще не со¬
ставила себе определенных взглядов и имеет желание и время для
получения образования, или тех людей, ум которых, стремящийся
к пстипе и близкий уму автора, уже предчувствовал существование
идей, высказанных автором. Но число этих людей всегда незна¬
чительно. Вот почему так медленно прогрессирует человеческий
ум и каждая истина требует много времепи, чтобы открыться
взору всех.
Из только что сказанного следует, что большинство людей,
подчиняясь лепи, воспринимает только идеи, сходные с их соб¬
ственными, и испытывает сознательное уваоюепие только к такого
рода идеям; этим объясняется высокое мнение, которое каждый
прппуждеп, так сказать, иметь о себе самом, — мнение, которое
моралисты, может быть, и не приписали бы гордости, если бы имели
более глубокое знание об установленных здесь припцштах. Тогда
они попяли бы, что святое уважение п глубокое восхищение, ко¬
торым в уюдипешш человек иногда проникается к самому себе,
есть только результат испытываемой пами необходимости уважать
себя преимущественно перед другими,
42
Как можно не быть о себе высокого мнения! Нет человека,
который не изменил бы своих взглядов, считая пх ложпымп. Значит,
каждый полагает, что он мыслит правильно и, следовательно,
гораздо лучше тех, чьи идеи противоречат его идеям. А так как
нет двух людей, идеи которых были бы совершенно одинаковы, то
каждый в отдельности необходимо должен считать, что оп размыш¬
ляет лучше всех других 4. Герцогиня де Лаферте сказала однажды
мадам де Сталь: «Признаюсь, дорогой друг, л пахооюу, что только
я одна всегда права» 5. Послушаем талапдана, бонзу, брамина,
гебра, грека, имама, марабута, когда каждый из них проповедует
народу свою религию не говорят ли они, подобно герцогнпс де Ла¬
ферте: «Люди, уверяю вас: только л один всегда прав». Словом, вся¬
кий считает себя умственно выше других, и глупцы в этом .отноше¬
нии не уступают другим людям это и дало повод к сказке о че¬
тырех купцах, которые привезли на рынок, па продажу, красоту,
знатность, сап и ум и которые распродали весь товар, за исключе¬
нием последнего купца, уехавшего даже без почина.
Но, — возразят нам, — встречаются люди, которые признают
других умнее себя. Да, — отвечу я, — есть люди, которые в этом
признаются, и это признание указывает па их благородство; однако
к тем, которых опи признают выше себя, они питают лишь ува-
оюепие па-слово, они только отдают общественному мнению предпо¬
чтение перед своим собственным п соглашаются, что данные лица
более уважаемы, но они пе имеют внутреннего убеждеппя, что они
более заслуживают уважения7.
Светский человек охотно согласится с тем, что в математике
он стоит пиже Фоптена, Даламбера, Клеро, Эйлера, что в поэзии
он уступает Мольеру, Расппу, Вольтеру, — по я утверждаю, что
в то же время этот человек будет придавать тем мепыпее значение
определенному роду запятпй, чем больше он будет находить в пем
людей, превосходящих его; что, кроме того, он постарается уте¬
шить себя за превосходство, которое он признал за указанными
лицами, пли мыслью о ничтожестве искусств и наук, пли мыслью
о разнообразии своих познаний, о своем здравом смысле, о своем
знании света пли о каком-нибудь ппом преимуществе в том же
роде, н что, взвесив все. он найдет себя пе менее, достойным уваже¬
ния, чем кого бы то пи было 8.
Но, — возразят мне, — можно ли представить себе, чтобы че¬
ловек, занимающий, например, маленькую судейскую должность,
счел себя равным по уму Корнелю? Копечно, — отвечу я, — оп
никого не сделает в этом вопросе своим поверенным; однако, если
путем тщательного исследования мы откроем, как мпого чувства
гордости мы испытываем ежедневно, сами того пе замечая, и сколько
мы должны услышать похвал, для того чтобы мы осмелились со¬
знаться самим себе п другим, какое глубокое уважение мы чув¬
ствуем к своему уму, — то придется признать, что молчание гор- v
дости пе доказывает отсутствия гордости. Станем продолжать
приведенный выше пример и предположим, что при выходе из
театра случайно встретились три адвоката и начали говорить
43
о Корнеле; возможно, что все трое разом будут утверждать, что
Корнель — величайший гепий, однако, если, желая избавиться
от неспоспого тяжелого чувства уважения к кому-нибудь, один
пз них прибавит, что хотя Корпель действительно великий человек,
по его жапр легкомыслен, то уж наверно, если судить по презре¬
нию, которое пекоторые люди питают к поэзии, два других адво¬
ката присоединятся к его мнению; далее, становясь все откровен¬
нее и откровеннее, они иачпут сравнивать юриспруденцию с поэ¬
зией. В процессе судопроизводства, — скажет второй, — имеются
своп хитрости, топкости и комбинации, как и во всяком ином
искусстве. Действительно, — ответит третий, — это самое трудное
искусство. Л так как весьма вероятпо, что в этом трудпом искусстве
каждый пз этих адвокатов считает себя самым искусным, то ре¬
зультат этого разговора будет тот, что каждый из них будет счи¬
тать себя не менее умпым, чем Корнель, хотя они и умолчат об этом.
Наше тщеславие и особепно паше певежество до такой степени при¬
нуждают нас уважать самих себя больше, чем кого-либо, что во
всяком искусстве самым велпкпм человеком является для всякого
артиста тот, кого оп считает первым после себя 9. Во времена Фе-
мпстокла гордость отличалась от современной нам гордости только'
тем, что она была наивнее, и когда после Саламнпского сражения
все военачальники должны были указать в записках, взятых с жерт¬
венника Нептуна, имена тех, кто больше всех способствовал одер¬
жанию победы, то каждый из них, оставив первое место за собой,
указал, как па второго после себя, па Фемнстокла; парод же при¬
судил первую паграду тому, кого каждый из начальников счел
самым достойпым после себя.
Итак, нс подлежит сомнению, что каждый человек имеет необ¬
ходимым образом самое высокое мнение о себе, и поэтому в других
мы уважаем только наш образ н сходство с нами.
Из всего сказанного мною об уме, рассмотренном с точки зрения
отдельного лица, я делаю следующее заключение: ум есть собра¬
ние идей, интересных для этого отдельного лица или потому, что
они поучптельпы, плп потому, что опп приятны; откуда следует,
что личный интерес есть, в этом случае, единственный критерий
достоинств человека, что п требовалось доказать.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IV
1 Лафонтен чувствовал только такого рода уважение к философии Платона.
Фонтенель рассказывает по этому поводу, что однажды Лафонтен ему сказал:
«Сознайтесь, что Платон был великий философ...» — «Но считаете ли вы его
идеи вполне ясными?» — возразил Фонтенель. «О, нет, он непроницаемо
темен...»—'«Не находите ли вы, что он сам себе противоречит?» — «Да,
действительно, — отвечал Лафонтен, — он настоящий софист». Затем, забыв
только что сделанное признание, продолжал: «Платон так хорошо размещает
своих действующих лиц! Сократ был в Пирее, когда Алкивиад с венком на
голове... О, этот Платон был великий философ!»
U
~ «Лукан, — говорил Гейнзпус, — но сравнению с другими поэтами —
то же, что прекрасная и гордо ржущая лошадь, по сравнению со стадом ослов,
гнусный крик которых выдает их склонность к рабству».
3 Скалнгер говорит о семнадцатой оде IV книги Горация, что она отврати-
тельна. Гейизиус же находит ее лучшим произведением древней литературы.
4 Опыт показывает нам, что человек считает заблуждающимся всякого^
человека п плохой всякую книгу, которые расходятся с его взглядами,%
и всякий охотно заставил бы замолчать этого человека и уничтожил бы эту
книгу.
Неразумные ортодоксы давали иногда еретикам в руки этот козырь против
себя. Если в процессе, — говорят эти последние, — одна из сторон запрещала
бы другой печатать для защиты своего дела изложение обстоятельств его,
то не указывало ли бы это насилие одной из сторон на неправоту ее дела?
5 См. «Мемуары г-жи де Сталь»).
0 Как самоуверены, — говорят непосредственные люди, — те, кого назы¬
вают умными людьми. Не воображают ли они себя значительно выше других
людей? Но ведь н олень, — ответим мы, — хвалящийся тем, что он бегает
быстрее всех оленей, может быть назван тщеславным; однако он может
говорить, не греша против скромности, что он бегает быстрее черепахи. Вы
и есть черепахи; вы ничего не читали и ни над чем не размышляли, — как
же можете вы быть так же умны, как человек*, много потрудившийся для при¬
обретения знаний? Вы обвиняете его в самоуверенности; но ведь это вы хотите
считать себя равным ему, не проявляя ни знания, ни размышления. Скажите
же, кто из вас двух более самоуверен?
7 Фонтенель охотно признал бы на словах, что Корнель гениальнее его как
поэт, но это не было бы делом внутреннего убеждения его. Для доказательства
предположим, что мы попросили бы этого самого Фоитеиеля сообщить нам,
чтб он считает совершенством в поэзии; он, наверное, указал бы на те же тон¬
кие правила, которые он сам соблюдал так же хорошо, как Корнель; следо¬
вательно, внутренне он считал бы себя таким же великим поэтом, как всякий
другой, а следовательно, признавая себя ниже Корнеля, он приносил бы
только свое чувство в жертву общественному мнению. Мало кто имеет муже¬
ство признаться, что разновидность уважения, которое я называю сознатель¬
ным, он питает больше всего к себе; но, независимо от того, признаются ли
люди в этом чувстве или отрицают его, оно в них существует.
8 Люди хвастают всем: одни хвалятся тупоумием, называя это рассу-4
дительностыо, другие — своей красотой; некоторые хвастают своим богат¬
ством, приписывая эти случайные блага своему уму н своей осторожности;
женщина, проверяющая по вечерам счета своего повара, считает себя заслу¬
живающей такого же уважения, как и ученый; даже издатель книг in folio
презирает издателя романов и считает себя настолько же выше его, насколько
масса in folio больше массы брошюры.
9 Никакое искусство, никакой талант не заслуживает предпочтения перед
другим искусством или талантом, если они не оказываются в действитель¬
ности более полезными либо для того чтобы развлекать, либо для того чтобы
наставлять людей. Проводимые насчет них в свете сравнения и расточаемые
им исключительные похвалы никогда не приводят к предпочтению, которого
желали бы добиться, для них, ибо те, с кем о них говорят и спорят, всегда
преисполнены твердой внутренней решимости доказывать предпочтение
46
лишь тому искусству или таланту, которые более всего льстят интересу их
СКЛ01Ш0СТИ или их тщеславия, а этот интерес не может быть одинаковым у всех
людей.
ГЛАВА V
О честности по отношению к отдельному сообществу
С отой точкп зрения я утверждаю, что честность есть только
более нлп меиее сильная привычка к поступкам, особенно полезным
для данного небольшого сообщества. Случается, что некоторые ^
добродетельные сообщества отказываются, повндпмому, от соб¬
ственного нптереса п высказывают о поступках людей мнения,
согласные с общественным интересом; по в этом случае онп удо¬
влетворяют только страсть, которую их просвещенная гордость
изображает нм как добродетель, и, следовательно, повинуются,
как п всякое другое общество, закону личного интереса. Каком
иной мотив может побудить человека к великодушпым поступкам?
Для пего так же невозможно любить добро ради добра, как и любпть
зло ради зла х.
Брут пожертвовал своим сыпом для спасения Рима только по¬
тому, что родительская любовь была в нем меиее могущественна,
чем любовь к родпне; оп только уступил более сильной страсти;
опа указала ему, в чем заключается общественный интерес, п он
увидел, что единственное средство спасти Рпм п помешать ему
подпасть под тиранию Тарквпннев — это великодушная жертва
сыном, которая может оживить любовь к свободе. В том критиче¬
ском положении, в котором в то время находился Рим, необходим
был такой поступок, как основа того огромного могущества, кото¬
рого оп впоследствии достиг благодаря любви к общественному
благу и к свободе.
Но так как Брутов и обществ, составленных из подобиых людей,
мало, то я возьму примеры из обычной жизни- для доказательства
того, что в каждом сообществе частный интерес является един¬
ственным источником уважения к поступкам людей.
Чтобы убедиться в .этом, представим себе человека, который
жертвует всем своим состоянием, чтобы спасти от строгости закона
своего родственника, убийцу; копечно, семья будет считать этого
человека высоко добродетельным, тогда как в действительности он
чрезвычайно несправедлив. Я говорю, несправедлив, ибо если
надежда на безнаказанность увеличивает число преступлений, если
уверенность, что проступок будет наказан, необходима для того,
чтобы поддерживать в государстве порядок, то очевидно, что снис¬
хождение, оказанное преступнику, есть по отношению к обществу
несправедливый поступок и сообщником его становится тот, кто
добивается этого снисхождения
Пусть какой-нибудь министр откажется выслушивать просьбы
своих родственников и друзей, решив, что он обязан приглашать
на высшие места только наилучших людей; этого справедливого
миппстра в его кругу будут, конечно, считать человеком бесполез-
•10
ным, недружелюбным и Даже, может быть, непорядочным. При¬
ходится признать, к стыду нашего времени, что человек, занимаю*
щпй высокое^положение, должен делать несправедливости, чтобы
заслужить в обществе людей, с(юди которых он живет, титул доб¬
рого друга, хорошего родственника, человека добродетельного и
доброжелательного.
Пусть нутом интриг отец добьется для своего сына, неспособ¬
ного командовать, должности военачальника; семья будет считать
этого отца порядочным н доброжелательным человеком, а между
те^, чцо может быть отвратительнее такого поступка, который
повергает государство или, по крайней мере, некоторые его про¬
винции опустошению, всегда следующему за поражением, един¬
ственно для того, чтобы удовлетворить честолюбие какой-то семьи?3
Как достойны наказания назойливые ходатайства, от которых
государь не в состоянии постоянно себя ограждать! Эти ходатай¬
ства, неоднократно повергавшие государства в величайшие зло¬
получия, являются неистощимым источником бедствий, и избавить
народ от этих бедствия может,, пожалуй, только одно средство —
это разорвать все узы родства между людьми и объявить всех
граждан детьми государства. Это — единственное средство уничто¬
жить пороки, принимающие вид добродетели, помешать пароду
распасться на бесконечное число семей и мелких сообществ, инте¬
ресы которых, почти всегда противоположные интересам государ¬
ственным, могут, в конце концов, заглушить в душах всякую лю¬
бовь к родине.
Сказанное мною достаточно доказывает, что перед судом не¬
большого сообщества единственным критерием поступков человека
является иптерес; и я ничего не прибавил бы к сказанному, если
бы едипствспной целью этого труда не была общественная польза.
Но я понимаю, что даже добродетельный человек справедливо
может опасаться быть, без своего ведома, сбитым с пути доброде¬
тели под влиянием взглядов круга людей, среди которых он живет.
Поэтому, прежде чем покончить с этим вопросом, я укажу
на средства, позволяющие избегнуть соблазна п ловушек, которые
интересы отдельных сообществ ставят честности самых порядочных
люден и в которые люди слишком часто попадают.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ V
1 Постоянные обличительные речи моралистов против людской злобы
показывают, как мало знают они людей. Люди не дурны, а только следуют
своим интересам. Вопли моралистов, конечно, ничего не изменят в этой пру¬
жине духовного мира. Следует жаловаться не на злобу людей, а на невеже¬
ство законодателей, которые всегда частный интерес противопоставляли
общему. Если скифы были более добродетельны, чем мы, то это потому, что
нх законы и их образ жизни внушали им больше честности.
2 «Я виновен, — говорил, умирая, Хнлон, — только в одном преступле¬
нии: в том, что, будучи правителем, я спас от строгости закона одного пре¬
ступника, моего лучшего друга».
47
Приведу по этому вопросу еще один случаи, рассказанный в Полистано.
Один араб пожаловался султану на то, что в его доме разбойничают два незна¬
комца. Султан отправился туда, велел потушить все огни, схватить преступ¬
ников и закутать их головы плащом; затем он велел заколоть их. Когда казнь
была совершена, султан велел снова зажечь огни п, осмотрев трупы преступ¬
ников, поднял руки к небу и возблагодарил бога. «Какую же милость, —
спросил его визирь, — получили вы от неба?» — «Визирь, — отвечал сул¬
тан, — я думал, что мои сыновья — виновники разбоя, вот почему я приказал
затушить огни и покрыть их лица плащом; я боялся, чтобы любовь к детям
не понудила меня нарушить правосудие по отношению к моим подданным.
Не должен ли я благодарить небо за то, что я соблюл справедливость,
не став детоубийцей?».
3 Когда Клеон афинский стал членом правительства, он созвал своих
друзей и сказал им, что отказывается от их дружбы, ибо она могла бы послу¬
жить для него поводом пренебречь своим долгом и совершить какие-нибудь
несправедливости.
ГЛАВА VI
О средствах утвердиться в добродетели
Человек справедлив, когда все его поступки направлены
к общему благу. Недостаточио делать добро, чтобы заслужить
титул добродетельного человека. Государь располагает тысячею
должностей, ему надо их заполнить, поэтому он поневоле делает
тысячу людей счастливыми. Следовательно, его добродетель зави¬
сит исключительно от справедливости 1 или несправедливости его
выбора. Если при пазиачешш иа ответственное место оп, движи¬
мый дружбой, слабостью, ходатайствами или %леныо, отдаст пре¬
имущество человеку посредственному перед человеком выдаю¬
щимся, то ои должен считать себя несправедливым, какие бы
похвалы пи воздавали его честности окружающие его люди.
Если хочешь поступать честно, принимай в расчет и верь только
общественному интересу, а по окружающим людям. Личный инте¬
рес часто вводит их в заблуждение.
Так, например, при дворах этот интерес не называет ли лжи¬
вость осторожностью, глупостью — правду, которую считает там
по меньшей мере сумасшествием и которую там и пе могут иначе
рассматривать?
Она там вредна, а вредпые добродетели всегда будут считаться
недостатками. Благосклонными к истице бывают только гумапиые
и добрые государи, подобные Людовику XII, Людовику XV, Ген¬
риху II. Однажды актеры вывели Людовика XII в смешном виде
на подмостках театра; придворные настаивала иа том, чтобы оп их
наказал. «Нет, — отвечал ои, — они воздают мне дошепое: они
считают мейл достойным выслушать правду». Этому примеру
мягкости последовал впоследствии герцог Орлеанский. Этот герцог
должен был обложить податыо провинцию Лангедок; одип де¬
путат штатов этой провипции надоел ему своими -увещаниями, и
48
on резко заметил ему: «Какими силами обладаете вы, чтобы про¬
тивиться моей воле? Что можете вы сделать?» — «Повиноващься
и ненавидеть'», — отвечал депутат. Благородный ответ, делающий
одинаково честь и депутату, н герцогу: последнему выслушать его
было почти так же трудно, как первому пронзпестп. Этот лее герцог
имел любовницу, которую у него отбил одпп дворяппп; герцог был
оскорблен, н его фавориты подстрекали его к мести: «Напотейте, —
гопорплн они, — дерзкого».—«}[ знаю, — отвечал он,—что мне
не трудно ото сделать; одного моего слова достаточно, чтобы отде¬
латься. 'от соперника, но ото-то и мешает мне его произнести».
Такая сдержанность встречается очень редко; обыкновенно
государи п вельмолш слишком худо принимают правду, чтобы она
могла долго гостить прп дворе. Как молсст опа яшть в стране, где
большинство людей, почитаемых добродетельпыми, привыклп к ни¬
зости и лести и потому называют и принуждены называть пороки
обычаями света! Трудно заметить преступление там, где впдна
польза. Однако кто сомпсвается в том, что иногда лесть более *
опасна и, следовательно, более преступна в глазах государя, лю¬
бящего славу, чем пасквили на него? Это не значит, что я защищаю
пасквили; но лесть может сбить государя, без его ведома, с пути
добродетели, тогда как пасквиль может иногда обратить па путь
добродетели тирана. Часто случается, что жалобы притесняемых
доходят до тропа только через посредство памфлета 2. Но интересы
частных придворных кругов всегда будут заслонять от них по¬
добные пстпны, и, может быть, только вдали от этих кругов можно
уберечь себя от соблазнительных пллюзпй. Во всяком случае
несомненно, что в этих кругах нельзя сохранить добродетель
сильной п чистой, если не иметь постоянно в уме принципа обще¬
ственной пользы 3, если пе знать пстпппых пптересов общества п,
следовательно, нравственности и государства. Совершенная чест¬
ность никогда не бывает достолппем глупости: перазумпая честпость
есть в лучшем случае честность намерений, на которую общество
может, да в сущности н доллшо, нс обращать никакого внимания:
во-первых, потому что оно не является судьей намерений; во-вто¬
рых, потому что в своих суждеппях оно считается только со своим
интересом.
Если общество по подвергает смертной казни того, кто печаяппо
убил на охоте своего друга, то пе потому, что намерения этого
человека были невинны, ибо закон приговаривает к смерти ча¬
сового, нечаянно уснувшего па своем посту. Общество прощает
в первом случае потому, что нс хочет прибавлять к потере одного
гражданина потерю, другого; оно наказывает во втором случае,
чтобы предупредить возмолшость псолшдаппостей и бедствий, ко¬
торые молсст навлечь на пего такое отсутствие бдительпости.
Поэтому для того, чтобы быть честным, надо присоедпппть
к благородству души просвещеппый ум. Тот, в ком соединены эти
различные дары природы, всегда руководится компасом обществен¬
ной пользы. Эта польза есть принцип всех человеческих добро¬
детелей п основание всех законодательств. Она должна вдохновлять
49
•I lY.ii.iu'imit. — ОП уме — 170S
йаконодатоля и заставлять народы подчиняться законам, и этому
принципу следует жертвовать всеми своими чувствами, даже чув¬
ством гуманности.
Общественная гуманность бывает иногда безжалостной по отно¬
шению к отдельным лицам 4. Когда корабль застигнут продолжи¬
тельным штилем и властный голос голода заставляет решить жре¬
бием, кто должен послужить пищей для остальпых епутппкощ
тогда несчастную жертву убивают без угрызеппй совести. Этот
корабль может служить эмблемой каждого парода: все, что имеет
в виду благо народа, закопно и далее добродетельно.
Из сказанного мною следует, что в вопросе о добродетели надо
считаться нс с темп частными сообществами, в которых мы живем,
а только с нптсресом общества в целом. Тот, кто станет действо¬
вать таким образом, будет всегда совершать поступки, или непо¬
средственно полезпые обществу в целом, пли выгодные .частным
лицам без вреда для государства. Но подобные поступки всегда
полезпы для государства.
Человек, который помогает несчастному, заслулгавающему эту
помощь, бссспорпо, подает пример благотворительности, согласной
с общим интересом; он уплачивает налог, который добродетель
налагает на богатство.
Честная бедпость не имеет иного достолнпя, кроме сокровищ
из своих добродетелен.
Тот, кто руководится этим принципом, может сам выдать себе
похвальное свидетельство о честпостп, может доказать себе, что
оп заслуишвает титул честного человека; я говорю, заслуживает,
ибо, для того чтобы получить такую репутацию, недостаточно
быть добродетельным, надо еще, подобпо Кодрам н Регулам, иметь
счастье лгать в такое время, при таких условиях и занимать такие
места, чтобы наши поступки могли оказывать большое влияние на
общественное благо. Во всяком нпом пололсеинп честность гра-
лсдапппа, остающегося попзвестным публике, является, так ска¬
зать, качеством честпого сообщества и полезна только для тех
людей, с которыми он лгавст.
Честный человек может стать полозпым и цепным для своего
народа только благодаря своим талантам. Какое дело обществу
до честности частного лица!5 Эта честность по приносит ему почти
никакой пользы °. Поэтому о живых оно судит так, как потомство
судит о мертвых: опо не спрашивает о том, был ли Ювенал зол,
Овпдпй распутен, Ганпнбал лсесток, Лукреций нечестив, Гораций
развратен, Август лицемерен, а Цезарь — женой всех мужей; опо
выносит сулсденпс только об их талантах.
/ В связи с этим замечу, что те, кто яростно нападает иа лейтон¬
ские пороки знаменитых людей, выказывают пе столько свою лю¬
бовь к общественному благу, сколько свою зависть к талантам;
эта зависть часто принимает в их глазах вид добродетели, но по¬
следняя есть чаще всего замаскированная зависть, потому что
обыкновенно они пе возмущаются так сильно пороками людей
посредственных. Я пе предполагаю восхвалять порок, по сколько
ьо
добродетельных люден должны были бы покраснеть за те чувства*
которыми они кичатся, если бы нм раскрыли их источник и их
пизость!
Может быть, общество проявляет • слишком большое равноду¬
шие к добродетели; может быть, наши писатели иногда больше
тщательпостп прилагают к исправлению своих сочниепий, чем
своих правов, и берут пример с философа Аверроэса, который, как
говорят, позволял себе мошенпичать и считал это не только не
вредным для своей репутации, по даже полезным: он говорил, что
этим способом он обманывает своих сопорппков, ловко направляя
на свой нрав критпку, которая в протпвпом случае обрушплась бы
па его произведения; а эта критика, без сомпспия, сильно повредила
бы его славе.
Б этой главе я указал средство, как ускользнуть от соблазнов
частных сообществ, как сохранить добродетель непоколебимой от
влпянпя тысячи различных частных интересов; это средство за¬
ключается в том, чтобы во всех своих поступках принимать в рас¬
чет общественный интерес.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VI
1 В некоторых странах нысокопоставленных людей накрывали ослиной
кожей в знак того, что они не обязаны ничего делать из соображений приличия
пли благосклонности, а только по справедливости.
2 «Не робкий голос министров, — говорит поэт Саади, — должен доносить
до слуха государей жалобы несчастных, а крик народа должен непосред¬
ственно проникать до трона*).
3 Согласно с этим принципом Фонтенель определил ложь так: замолчи-
типе необходимой правды. При выходе из спальни одной женщины некто
встречает ее мужа. «Откуда вы?»— спрашивает этот последний. Что ответить
ему? Следует ли сказать ему правду? «Нет, — отвечает Фонтонель, — ибо
в этом случае правда никому не полезна*). А сама правда подчинена принципу
общей пользы. Она должна главенствовать при написании истории, при изу¬
чении наук* и искусства; она должна являться вельможам и даже срывать
завесу, скрывающую от парода их недостатки; но она не должна открывать
тех недостатков, которые вредят только самому человеку. Это значило бы
бесполезно причинить ему горе, ото значило бы быть злым и грубым, под
предлогом быть правдивым, ото значило бы не столько любить правду, сколько
радоваться унижению другого.
4 Этим принципом руководился у арабов знаменитый Зпад, правитель
Баеры, давая пример строгости. После бесполезных попыток очистить город
от убийц, опустошавших его, он увидел себя вынужденным издать приказ,
что всякий, кто будет встречен почыо на улице, будет казнен. Поймали
иностранца и привели его на суд правителя; иностранец пытался его тронуть
слезами: «Несчастный иностранец— сказал ему Запд, — л должен казаться
тебе несправедливым, наказывая тебя за несоблюдение приказа, который
ты мог и нс знать\ но спасение Басры зависит от твоей смерти\ я жалею
тебя и все же приговариваю к смерти*.
*
61
J
6 Общество обязано воздать похвалу добродетели частного человека,
по по-настоящему оно любят лишь такого рода добродетель, которая полезна
ему. Первая служит примером, и если она не вредна обществу, то является
зародышем добродетели, полезной публике, и во всяком случае способствует
общей, гармонии.
6 Позволительно хвалить свое сердце, но не свой ум; ото потому, что
первое не приводит ни к каким последствиям. Зависть предвидит, что к этой
похвале мало кто присоединится.
ГЛАВА VII
Об уме по отношению % отдельным сообществам
То, что мною было сказало об уме по отпошешпо к отдельному
лицу, можно сказать и об уме по отпошешпо к отдельным сооб¬
ществам, поэтому я пе буду повторять утомительных подробностей
тех же самых доказательств, я только покажу, путем новых при¬
менений того же самого принципа, что всякое сообщество, как и
всякое частное лицо, уважает пли презирает идеи других сообществ
только в зависимости от того, согласны пли пе согласны этп идеи
с его страстями, характером его ума и, наконец, с положеппем,
которое занимают в свете лица, составляющие это сообщество.
Представим себе факира в обществе сибаритов; пе будут ли
они смотреть на этого факира с презрительной жалостью, кото¬
рую обыкновенно испытывают люди, привыкшие к чувственной
н приятной жизни, к человеку, который отказывается от реальных
удовольствий в поисках за воображаемым благом? Пусть завоева¬
тель войдет в убежище философов: молено ли сомневаться в том,
что он найдет их самые глубокие размышления пустыми и будет
смотреть па них с тем препебрежительным презрением, которое
душа, считающая себя великой, питает к мелким, но его мнению,
душам, и которые сила иптает к слабости. Но перенесем в свою
очередь этого завоевателя в портик: Гордец, —скажет ему оскор¬
бленный стоик, — ты презираешь души, более высокие, чем твоя;
узнай, что предмет твоих желаний есть предмет нашего презрения
и что никто по кажется великим па земле для того, кто смотрит
на псе с возвышенной точки зрения. В дремучем лесу путнику,
сидящему у иодпожия кедров, кажется, что их верхушки касаются
небес; с высоты облаков, где парпт орел, высокие леса кажутся
стелющимся вереском п представляются глазам царя воздушного
пространства зеленым ковром, раскинутым на равнинах. Так-то
оскорблепная гордость стоика отомстит за презрение честолюбца,
и так вообще будут относиться друг к другу люди, одушевленные
различивши страстями.
Представим себе женщину, молодую, красивую, имеющую лю¬
бовников, — такую, слоном, какой нам рисует история знамени¬
тую Клеопатру, которая благодаря множеству своих чар, прелести
своего ума, разнообразию своих ласк заставляла своего любовника,
испытывать ежедпевпо восторги неожиданности и первое обла-
62
дайне которой было, по словам Эшара, только первой милостью, —
и вообразим себе ее в обществе пеприступпых жепщпп, старость
и уродство которых ручаются за их целомудрие; ее очарование и
ее таланты встретят там презрение; в безопаспостп от соблазна
под защитой своего безобразия, эти пепрпступпые женщины не
ведают, как лестно опьянение любовника, как трудно, будучи
красивой, противостоять желанию показать любовнику тысячи
тайных прелестей; поэтому они яростно накинутся па эту краси¬
вую женщину п возведут ее слабости па степень велпчайшнх грехов.
Но если, в свою очередь, одна пз этпх неприступных женщин
очутится в кругу кокеток, опа пе встретит там того бережного
отношения, которое молодость и красота должны проявлять к ста¬
рости и безобразию. Чтобы отмстить ей за ее пеириступпость, они
ей скажут, что красавица, уступающая любви, п уродливая жен¬
щина, противящаяся ей, — обе повинуются одному и тому же
принципу тщеславия, что первая ищет в любовнике поклонника
своих чар, вторая же бежит от разоблачителя своей непривлекатель¬
ности, и что, будучи одушевляемы одннмп и теми же мотивами,
неприступная женщина и женщина, имеющая любовников, отли¬
чаются друг от друга только красотой.
Вот как люди с различными страстями оскорбляют друг друга;
и вот почему знатный человек, не признающий достоинств в про¬
столюдине, презирающий его и желающий видеть его у своих ног,
бывает, в свою очередь, презираем людьми просвещенпымп. Безум¬
ный, — скажут они ему, — чем хвалишься ты, человек лишенный
всяких заслуг и даже гордости? Почестями, тебе оказываемыми?
Но почитают ие твои заслуги, а только твое богатство и твое могу¬
щество. Ты пе имеешь ничего от себя: если ты блестишь, то этот
блеск есть только отражение благосклонности к тебе государя.
Посмотри на пары, подымающиеся пз болотной типы; паря в воз¬
духе, они превращаются в блестящие облака, они блестят, как
ты, но великолепием, запметвоваппым у солпца; зайдет светило —
и исчезнет блеск облака.
Если противоположные страсти вызывают взаимное презрение
со стороны тех, кто-ими обладает, то противоречие в мыслях произ¬
водит приблизительно тот же эффект.
Будучи принуждены, как я это доказал в главе IV, восприни¬
мать в других только идеи, сходные с нашими собственными идеями,
как можем мы восхищаться людьми, ум которых сильно отли¬
чается от нашего собственного ума? Так как изучение какой-нибудь
пауки или искусства дает нам возможность открывать в них бес¬
конечное множество красот н трудностей, которые остались бы
неизвестными нам без этого изучения, то, следовательно, наиболь¬
шую степень того уважения, которое я назвал сознательным, мы
ннтаем необходимым образом к науке н к искусству, которыми мы
занимаемся.
Наше уважению к другим наукам или искусствам всегда пропор¬
ционально большей пли меньшей связи их с интересующими нас
наукой или искусством. Вот почему математик обыкновенно больше.
63
уважает физика, чем поэта, а последний испытывает большее ува¬
жение к оратору, чем к математику.
И также вполне чистосердечно люди, прославившиеся в раз¬
личных областях, мало ценят друг друга. Чтобы убедиться в дсй-
, ствнтелыюсти их взаимного презрения (пбо никакой долг не уила-
*чпвается так аккуратно, как ирезрепие), прислушаемся к речам
умпых люден.
Каждый из них, подобно продавцам тернака, расположившимся
на рыночной площади, зазывает к себе почитателей и считает, что
он один их заслужил: романист убежден, что именно его вид труда
требует наибольшей изобретательности н тонкости ума; мета¬
физик считает себя источником очевидности и поверенным природы;
только я одни, говорит ои, могу обобщать идеи и открывать при¬
чину явлений, совершающихся ежедневно в физическом и духовном
мире, и только я один могу просветить человека; поэт, считающий
метафизиков серьезными сумасшедшими, уверяет их, что, разыски¬
вая истину в колодце, па дне которого она сокрылась, они для
чернания из него имеют только ведро Данаид, что открытия их
ума сомнительны, тогда как наслаждения, доставляемые его искус¬
ством, бесспорны.
Вот такими-то речами эти три человека станут доказывать, что
Фпп мало ценят друг друга; и если бы в своем споре они призвали
в качестве арбитра государственного деятеля, ои сказал бы нм
всем: «Поверьте, что науки и искусства суть только важные мелочи
и трудные пустяки. Ими можно заниматься в детстве для упраж¬
нения ума, но голова человека взрослого и умного должна быть
занята исключительно изучением интересов народных; всякий
иной предмет мелок, а все мелкое достойно презрения». И отсюда
л он придет к заключению, что он один достоин всеобщего лри-
знапия.
Приведем еще последний пример и на этом закончим. Предполо¬
жим, какой-нибудь физик услышал бы последнее заключение: «Ты
ошибаешься! — возразил бы он государственному деятелю.— Если
измерять величие ума величием исследуемых им предметов, то я
одни действительно достоин уважения. Одно какое-нибудь мое
открытие меняет интересы народов. Я намагничиваю иглу, запираю
ее в компас, — в результате открытие Америки, разработка ее ми¬
неральных богатств; тысячи кораблей, нагруженных золотом, рас¬
секают моря, направляясь в Европу, и фпзиопомия политического
мира меняется. Я всегда занят великими вопросами, и когда я
молчу и уединяюсь, то не для того, чтобы исследовать ничтожные
революции в государствах, но революции, происходящие во все¬
ленной; ие для того, чтобы проникнуть в мелочные тайны дворов,
но в тайны Природы; я открываю, каким образом моря образовали
горы н разлились по земле, я измеряю силу, движущую светилами,
и длину лучезарпых кругов, описываемых ими в небесной лазури;
я высчитываю их массу, сравниваю ее с массой земли и краснею
за мизерность нашей планеты. И если я так стыжусь улья, судите
о презрении, которое я должен испытывать к населяющим его
Ы
насекомым: самый великий законодатель в моих глазах есть только
царь пчел».
Вот иутем каких рассуждении каждый человек убеждается,
что он обладает родом ума, наиболее заслуживающим уважешш,
и вот каким образом умные люди, движимые желанием доказать
ото другим людям, недооценивают друг друга н не замечают, что
каждый из них, будучи окутан презрением, которое он пропове¬
дует к себе подобным, становится игрушкой н носмешшцем для той
самой публики, которая должиа была бы им восхищаться.
Впрочем напрасно было бы стараться умалить благосклонное
предубеждение, котрроо всякий питает к своему уму. Мы смеемся
над садоводом, стоящим в нсиодвшкном восторге перед клумбой
тюльпанов; оп нс спускает глаз с их чашечек, оп пе видит на земле
ничего восхитительнее тонкого смешения окраски, которую он,
при помощи культуры, заставил природу придать нм. Каждый
из пас есть такой садовод: последний измеряет ум людей темн
познаниями, которые они имеют о цветах; мы точно так лее отме¬
ряем им наше уважение, сообразуясь с соответствием нх идей
с нашими.
Наше уважение до такой степени зависит от этого соответствия
идей, что всякий, кто внимательно понаблюдает за собой, заметит,
что если в различные моменты дня он не в одинаковой степени ува-.
жает одного п того лее человека, то такое постоянное изменение
термометра своего уважения он должен приписать тем трениям,
которые неизбежны при тесном и постоянном солштсльстве; по¬
этому всякий, идеи которого нс сходны с идеями общества, всегда
бывает нм презираем.
Философ, которому придется жить с щеголями, будет почи¬
таться ими за смешного дурака; он будет предметом забавы для
самого мелкого шута, самые пошлые н глупые шутки которого
будут считаться остроумными словечками; ибо успех шуток зави¬
сит нс столько от тонкости ума их автора, сколько от того, что его
внимание направлено на то, чтобы поднимать па-смех идеи, не¬
приятные его обществу. О шутках молено сказать то лее, что о ра¬
боте какой-нибудь партии: они всегда вызывают восторг своей клики.
Несправедливое презрение, питаемое отдельными сообществами
друг к другу, является, следовательно, подобно презрению друг
к другу отдельных лиц, исключительно следствием нсвслесства
и гордости, — гордости, несомненно, заслуживающее'! порнцапня,
но необходимой н присущей человеческой природе. Гордость есть
зародыш многих добродетелей п талантов, поэтому пе следует на¬
деяться ни потребить ее, нп далее пытаться ослабить ее, а только
стараться направить ее на главные предметы. Если я здесь позво¬
ляю себе смеяться над гордостью некоторыхлюдей, то я, без сомнения,
делаю это тоже под влиянием гордости, но, молсет быть, в этом
случае более благонамеренной, более согласной с общим инте¬
ресом, ибо справедливость наших суждений п поступков есть
всегда только счастливое совпадение пацшх интересов с интере¬
сами общественными \
65
Если уважение, которое различные сообщества испытывают
к различным взглядам и наукам, бывает неодинаковым, в зависи¬
мости от различия страстей и направления ума лиц, составляющих
эти сообщества, то можно ли сомневаться в том, что и различие
в положении людей должно производить тот же эффект и что идеи,
приятные для людей известного звания, могут быть скучны для
людей иного положения. Если военный или негоциант станут рас¬
суждать перед адвокатами — одни об искусстве вести оегды, о воен¬
ных лагерях и маневрах, другой о торговле индиго, и елком, са¬
харом и какао, то их будут слушать с мсиыним удовольствием и
жадностью, чем человека, сведущего в интригах судебиого сосло¬
вия, в прерогативах магистратуры, знающего, как вести процесс,
когда он заговорит с иими о предметах, которые для них особенно
интересны благодаря склонностям их ума и их тщеславию.
Вообще мы презираем в человеке, стоящем шике нас, все, даже
ум. Какие бы заслуги пи числились за буржуа, человек высоко¬
поставленный, по тупой, всегда будет презирать его, «хотя, —
как говорит Дома, — мсоюду буроюуа и велъмооюеи существует
только граоюдапегкое различие, а меоюду умным человеком и глупым
велъмооюей — естественное».
Следовательно, огромное разнообразие взглядов есть результат
личного интереса, видоизменяющегося в зависимости от наших
нужд, наших страстей, наклонностей нашего ума н условий нашей
жизни, сочетающихся па тысячи ладов в различных кругах
общества.
Соответственно этому многообразию интересов каждое отдель¬
ное сообщество имеет свой особый тон, свою особую манеру судить
][ своего великого человека, нз которого оно охотно сделало бы
бога, если бы этому апофеозу по мешал страх перед судом общества
в целом.
Вот ночему всякий ищет общества себе подобных, и нет такого
глупого человека, который при известном старании но мог бы
выбрать такого круга людей, в котором он мог бы проводить жизнь
приятно, среди похвал, расточаемых искренними Почитателями;
и точно так лее, если умный человек станет расточать свой ум в раз¬
личных кругах людей, он будет считаться то сумасшедшим, то
мудрым, то приятным, то скучным, то тупым, то остроумным.
Общее заключение из всего сказанного таково: во всяком отдель¬
ном сообществе личный интерес есть единственный критерий до¬
стоинства вещей и личностей. Мне остается только показать, по¬
чему люди, наиболее чествуемые в отдельных сообществах, — как,
например, в большом свете — люди, знакомства с коими доби¬
ваются все члены этих сообществ, не всегда бывают наиболее ува-
жаемы обществом в целом.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VII
1 Руководимые личным интересом, мы видим вещи только с тех сторон,
которые нам полезно видеть. Когда же мы судим согласно с общим интересом,
ото происходит ие столько от правильности нашего ума и от прождеиной нам
справедливости, сколько благодаря тому, что мы случайно находимся в усло¬
виях, в которых нам выгодно смотреть так, как смотрят все люди. Jot, кто V )
глубоко исследует свою душу, так часто ловит себя на ошибках, что поневоле
стан"ош!ТСя'’скром11ШЬ_Он уже не гордится своею просвещенностью, он не
считает себя выше других.|Ум подобен здоровью: тот, кто нм обладает, его
не замечает.
ГЛАВА VIII
О разнице меоюду суоюдсниями парода и суэ/сдсниями отдельных
сообществ
Чтобы раскрыть причину различия между суждениями об одних
и тех же людях общества в целом н отдельных кружков, следует
иметь в виду, что государство есть совокупность составляющих
его граждан, что интерес всякого гражданина связан каким-либо
образом со всеобщим интересом и что, подобно звездам, разбро¬
санным в необозримом пространстве и обладающим двумя главными
движениями: одним, более медленным1, общим для всей вселен¬
ной, и другим, более быстрым, свойственным каждой звезде в
отдельности, — и каждое отдельное общество бывает движимо
двумя различными родами нптересов.
Первый, более слабый, свойствен не только ему, по и обществу
в целом, т. с. пароду; второй, более сильный, есть исключительно
только его частный интерес. Соответственно этим двум родам инте¬
ресов два рода идей могут нравиться отдельным сообществам.
Один вид интереса, более связанный с всеобщим интересом,
имеет предметом торговлю, политику, войну, законодательство,
науки и искусства; этот вид идей', интересных для всех отдельных
сообществ, пользуется наиболее широким, но и наиболее слабым
уважением в большинстве сообществ. Я говорю, в большинстве^,
так как существуют общества, — например, академические обще¬
ства, для которых идеи общеполезные суть в то лее время и самые
интересные, для которых поэтому личный интерес совпадает с инте¬
ресом общества в целом.
Другой вид идей непосредственно связан с частным интересом
каждого отдельиого сообщества, т. с. с его симпатиями н антипа¬
тиями, с его стремлениями и удовольствиями. По этой причине
названный вид идей, особенно интересный н приятный для данного
частного сообщества, обыкновенно ие представляет интереса для
общества в целом.
Выяснив это различие, мы должны1 заключить, что человек,
приобретший весьма много идей последнего рода, т. с. пдей, осо¬
бенно интересных для общества, в котором он живет, будет счи¬
таться этпм обществом очень умным: но если этот человек выступит
перед публикой — в печатном ли труде или на высоком посту,
то он, пожалуй, произведет впечатление человека весьма посред¬
ственного. Это голос, весьма приятный в комнате, по слишком
слабый для театра.
\
67
Напротив, человек, занимающийся идеями, представляющими
общий интерес, будет мепее приятен для того круга, в котором оп
живет; его идеи покажутся даже скучными и неуместными; но
если он выступит перед публикой — в печатном ли труде, или на
высоком посту, тогда, явившись во всем блеске своего гения, он
заслужит название выдающегося человека. Он подобен колоссаль¬
ной фигуре, неприятной для глаз в мастерской скульптора, но вы¬
зывающей восторг граждан, когда она поставлена на площади.
Но почему нельзя соединить в себе идей того п другого рода,
почему пельзя заслужить одновременно уважения парода и ува¬
жения светских людей? Потому, — отвечу я, — что роды занятий,
которым нужно посвятить себя, чтобы приобрести идеи, интерес¬
ные для общества в целом, или идеи, интересные для частных
кругов, абсолютно различны.
/ Чтобы нравиться свету, нс надо углубляться в какой-нибудь
воирос, а следует перепархивать с предмета на предмет, иметь
весьма разнообразные и, следовательно, весьма поверхностные
зпаиия, звать все, не теряя времени на изучение в совершенстве
одной какой-нибудь вещи, и, следовательно, расширять свой ум,
не углубляя его.
Обществу же совершенно не выгодно уважать людей поверх¬
ностно универсальных; может быть, далее оно по отдает им за¬
конной справедливости и не старается измерить слишком раз¬
бросанный ум. Для общества выгодно отдавать дань уважепия
исключительно только людям, выделяющимся в одном каком-
либо предмете, которые тем самым подвигают вперед человеческий
дух; поэтому оно мало дорожит светским умом.
Итак, чтобы-заслужить‘общее уважение, следует свой ум углуб¬
лять, а по расширять, и, подобно фокусу зажигательного стекла,
'собирать все тепло и вре лучи своего ума в одной точке. Молшо
ли отдаваться одновременно этим двум видам знания, когда они
требуют совершенно различного образа лишни? Следовательно,
один вид ума совершенно исключает другой.
Чтобы приобрести идеи, интересные для общества в целом, не¬
обходимо, как я нокалсу в следующих главах, сосредоточиться
в молчании и уединении; напротив, для того чтобы преподносить
частным сообществам особенно приятные для них идеи, непре¬
менно следует броситься в вихрь света. А в нем нельзя жить, нс
набив голову лояшыми н пустыми идеями, — ложными потому,
что всякий человек, умеющий мыслить только одним способом,
необходимо рассматривает свой круг людей как вселенную по
преимуществу; оп, подобно различным народам в пх взаимном
презрении к чужим нравам, религиям н даже одследам, находит
смешным все, что противоречит взглядам его круга, и, следова¬
тельно, впадает в самые грубые заблулгдеппя. Тот, кто сильно
занимается мелкими интересами частных сообществ, необходимо
будет придавать значение мелочам и уважать пустяки.
Кто может льстить себя надеждой избегнуть сетей самолюбия,
когда мы видим, что каледып адвокат в своем кабинете, каждый
68
советник в своем бюро, каждый купец в своей конторе, каждый
офицер в своем гарнизоне считают, что вся все лепная занята тем,
что их интересует? 2 Всякий может применить к себе рассказ об
одной мопахппс, которая, услыша спор между пастоятельпицей
и послушницей, спросила первого попавшегося ей в приемной че¬
ловека: «Знаете ли вы, что мать Цецилия и мать Тереза поссо¬
рились? Вас это удивляет? Как, вы в самом деле пе знали, что они
в ссоре? Откуда Dice вы пришли?» И все мы более или менее похожи
па эту монахиню: интересы нашего частного кружка должны всех
занимать; то, что он думает, во что верит и о чем говорит, о том
самом думает, говорит и в то верит вся вселенная.
Как может прпдворпый, живущий в свете, в котором говорят
только о происках, разных интригах, о том, чье .влияние растет,
кто впал в немилость, встречающий в своем кругу только лиц,
более или менее пропитанных теми же идеями, — как может он
нс уверить себя, что придворные интриги представляют самые
достойные для размышления и вообще самые интересные для че¬
ловеческого ума предметы? Может ли он представить себе, что
в ближайшей от его дома лавке ничего пе знают ни о нем, ни о тех,
о ком он говорит; что там даже пе подозревают существования ве¬
щей, которые его так живо интересуют; что в углу его чердака
живет философ, для которого интриги и происки, занимающие
честолюбца, стремящегося покрыть свою грудь орденами евро¬
пейских государств, наймутся пустяками, более глупыми, чем
сговор школьников, желающих, стащить коробку с конфетами, —
философ, которому честолюбцы представляются старыми детьми,
пе считающими себя таковыми?
Придворный даже ис догадывается о существовании подобных
мыслей: если бы в нем возникло подозрение об их существовании,
он поступил бы как король государства Псгу, который спросил
у венецианцев, как зовут их государя; когда они ему ответили,
что у них ист королей, то их ответ показался ему таким забавным,
что он покатился со смеху.
Правда, вельмолш вообще не склонны к такого рода иредполо-
жепиям; -каждый из них полагает, что он занимает большое место
па земле; они воображают, что существует только один образ
мыслен, который и должен быть законом для всех людей, и этот
образ мыслей есть принадлежность их круга. Если время от вре¬
мени им приходится слышать, что существуют мнения, отличные
от их взглядов, то они представляются нм далекими и смутными,
и им кажется, что эти взгляды свойственны только небольшому числу
безрассудных людей. В этом отношении опи так же безумны, как
тот китайский географ, который под влияппем тщеславной любви
к родине нарисовал карту земли, на которой почти вся поверхность
была занята Китайской империей и только по краям помещались
Азия, Африка, Европа и Америка. Каждый считает себя центром
вселенной, а других — ничтожеством.
Итак, мы видим, что те люди, которые желают быть приятными
в частных кругах, вынуждены вращаться в свете, заниматься
69
мелкими интересами, сживаться с множеством предрассудков; по¬
этому им приходится иезамстпо наполнять свою голову бесконеч¬
ным множеством идей, нелепых п смешных в глазах общества
в целом.
Впрочем я должеп предупредить, что под светскими людьми я
по подразумеваю псключптельио придворных людей; Тюреппи,
Ришелье, Люксембурга, Ларошфуко, Рецыв п некоторые люди
того лее калибра доказывают, что легкомыслие не есть неизбежное
достояние высокого сана и что под светскими людьми следует под¬
разумевать только тех, кто живет в вихре света.
Этих людей общество совершенно основательно считает абсо¬
лютно лишенными здравого смысла. В доказательство этого я при¬
веду их нелепые п односторонние требования относительно хо¬
рошего тона н светского обращения (bon ton et bel usage). Я тем
охотнее выбираю пример, что молодые люди, обманутые свет¬
ским жаргоном, часто принимают болтовню на нем за ум, а здравый
смысл за глупость.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ VIII
1 Система древних философов.
2 Найдется ли такой сутяга, который нс пришел бы в восторг при чтении
своего прошения и который не считал бы его более серьезным и более важным,
чем труды Фонтепеля и всех философов, писавших о познании человеческого
сердца и ума? Труды этих последних, — скажет он, — занимательны, но
легкомысленны и не заслуживают быть предметом изучения. Чтобы еще
лучше доказать, какое значение каждый человек придает своим занятиям,
я приведу несколько строк из книги, озаглавленной «Трактат о соловье».
Автор книги говорит:
«Я употребил двадцать лет па составление этого труда; люди, здраво
рассуждающие, всегда находили, что самое большое и чистое удовольствие,
которое можно испытать в этом мире, это то, которое мы испытываем, делая
дело, полезное для общества; этой точки зрения следует держаться во всех
своих поступках; человек, который не отдаст себя, насколько возможно,
на общую пользу, повпднмому, не знает, что он рожден столько же для блага
других, сколько и дли своего собственного. Вот побуждения, заставившие
меня предложить публике этот «Трактат о соловье»... Затем автор прибавляет:
«Любовь к общему благу, побудившая меня составить эту книгу, не позволила
мне забыть о том, что она должна быть написана откровенно и искренне».
ГЛАВА IX
О хорошем топе и о светском обращении
Всякое общество, отличающееся от другого интересами п вку¬
сами, обвиняет его н подвергается обвинениям с его стороны в дур¬
ном тоне\ тон молодых людей не нравится старикам, тон человека
страстпого не правится человеку холодному, а тон отшельника —
человеку светскому.
60
Если подразумевать под хорошим топом такой, который может -
одинаково правиться всем кругам общества, то в этом смысле /
вообще не существует человека хорошем топа.
Чтобы быть таковым, надо, чтобы человек обладал всеми зна-
ПШ1МН, всеми видами ума, и может быть, зпал бы даже все различ¬
ные жаргоны, а это совершенно невозможно. Следовательно, под
хорошим топом следует подразумевать такого рода разговор,
содержание и способ выражения которого может правиться наи¬
большему чпелу люден. Но хороший топ в этом смысле не свой¬
ствен никакому классу людей в частности, а только тем людям,
которые занимаются важными идеями, почерпнутыми из искусств
и наук, каковы метафизика, воеппое дело, этика, торговля, поли¬
тика; эти идеи всегда дают уму предметы, интересные для всего
человечества. Этот род разговора, представляющий, бесспорно,
наиболее общин интерес, не является, как я уже указывал, самым
приятным для каждого частного сообщества. Каждое из них счи¬
тает свой тон превосходнее тона людей ума (gens d’esprit), хотя
признает тон этих последних превосходнее всякого другого топа.
В этом отношении частные сообщества похожи па крестьян раз¬
личных провинций, которые охотнее говорят на паречип своего
округа, чем па своем национальном языке, но которые националь¬
ный язык предпочитают наречиям всех остальных провинций.
Хороший топ есть тот, который всякое частное сообщество считает
иаплучшпм после своего; а.это и есть топ людей ума.
Однако я прпзпаю препмущество светскпх людей в том отноше¬
нии, что если уж выбирать из различных классов людей тот, топу
которого следует отдать нредпочтенпе, то, без сомнения, это будет
придворный круг, не потому, чтобы у буржуа было меньше мыслей
в голове, чем у светского человека: оба, если смею так выразиться,
часто говорят бессодержательно п в смысле идей не имеют никакого
преимущества друг перед другом; по светский человек, благодаря
занимаемому им положению, занят мыслями, представляющими
более общий интерес.
13 самом деле, так как правы, склонности, предубеждения п ха¬
рактер государей сильно влияют па счастье и несчастье парода,
так как всякое сведение о них интересно, то разговор человека,
который принадлежит ко двору и который не может говорить о том,
что ого интересует, не касаясь часто своих господ, необходимо
менее бессодержателен, чем разговор буржуа. К тому же светские
люди вообще нс испытывают материальной пужды; им по прихо¬
дится заботиться об удовлетворении пных потребностей, кроме
потребностей в удовольствиях, и это отражается благоприятно
па их разговоре; вот почему придворные дамы обыкновенно пре¬
восходят других жешцип грацией, остроумием, умом, привлека¬
тельностью; поэтому же н круг умных женщин состоит почти исклю¬
чительно пз светских женщин.
Однако, хотя придворный топ и превосходит буржуазный, все
же разговор вельмож пе может сводиться только к апекдотам из
частной жпзпн государей, а обыкповеппо должен вращаться около
61
преимуществ их должностей н рождения, вокруг их Галантных
похождений, пх насмешек друг над другом за ужином. Такие
разговоры должпы непременно казаться пошлыми большинству
обществ. Поэтому для них светские люди стоят па уровне людей,
всецело поглощенных каким-нибудь .ремеслом, которое является
единственным и постоянным предметом пх разговора, вследствие
этого их называют людьми дурного топа; ибо человек, испытываю¬
щий скуку, всегда мстит человеку, нагопяющому скуку, давая ому
презрительное прозвище.
Может быть, мпс возразят, что никакое общество нс обвиплст
светских людей в дурном топе. Если большинство сообществ не
высказывает этого мнения, то только потому, что знатность и сан
импонируют им, мешают лш высказывать свои чувства, и часто
они пе признаются в них даже самим себе. Чтобы убедиться в этом,
достаточно спросить мнение здравомыслящего человека. Светский
топ, — скажет он, — состоит но большей части в нелепом высмеи¬
вании друг друга. Этот тон, принятый при дворе, введен, без сомпе-
нпя, каким-нибудь интриганом, который желая замаскировать
своп происки, предпочитал говорить ничего по высказывая; тс,
которым нечего было скрывать, последовали его примеру и, обма-
путые этой болтовней, перепили его жаргон, думая, что опп что-то
говорят, когда в действительности они только произносят слова,
довольно гармонично сгруппированные. Чтобы отвлечь вельмож
от серьезпых дел и сделать их неспособными к ним, люди власть
имущие, стали поощрять этот тон, позволили называть его остро¬
умным и первые дали ему это название. Цо если, лее лая оцепить
по достоинству все эти остроты, вызывающие такое восхищение
в веселой компании, мы переведем пх на другой язык, то перевод
нарушит очарование и большинство этих острот окажется лишен¬
ным смысла. Поэтому, — прибавит он, — многие люди испытывают
сильное отвращепие к так называемым блестящим людям и нередко
повторяют следующий стпх из комедии:
«Когда появляется хороший тон, то здравый смысл исчезает».
Следовательно, истинный хороший топ принадлежит людям
ума, какое бы положение они не занимали.
Я готов допустить, — скажет кто-нибудь, — что светские люди
привязанные к очень мелким идеям, в этом отношении ниже людей
ума, по они зато превосходят пх в уменье выражать эти идеи.
Притязания пх с этой стороны представляются, несомненно, более
основательными. Хотя слова сами но себе не бывают пи благо¬
родными, пи низкими, и в стране, где народ пользуется значением,
как, например, в Англии, не следует делать и не делают этого раз¬
личия, но в монархическом государстве, где пе имеют никакого
уважения к народу, слова необходимо должпы быть благородными
или низкими, в зависимости от того, нрипяты они при дворе или
нет, и поэтому манера выражаться у людей света должпа быть
всегда элегантпой, — и такова она в действительности. Но так
как большинство придворных говорит только о пустяках, то сло¬
варь благородного языка в силу этого весьма ограничен и его ие-
62
Хватает даже для написания романа, н селя бы светский человек
захотел написать таковой, он нередко оказывался бы ниже’ лите¬
ратора х.
Что же касается предметов, считаемых серьезными и связан¬
ными с искусствами и философией, то опыт показывает нам, что
о такого рода предметах люди света едва-едва могут лепетать 2;
отсюда следует, что и в выражении мыслей они не превосходят
л годе]! ума и что и в этом отношении они превосходят обыкновен¬
ных людей только в легкомысленных сюжетах, в которых они
весьма хорошо наупражпялнсь, нз которых они сделали предмет
изучепия и, так сказать, предмет особепно искусства; но и это пре¬
восходство еще сомнительно и почти всеми преувеличено вслед¬
ствие мехапичсского уважения, питаемого к зпатности и высокому
полоэкснию.
Впрочем, как пн смехотворны притязания светских людей на
исключительное обладание хорогиим топом, это, однако, относится
не столько к людям их положения, сколько к человечеству вообще.
Мозкет лп гордость пс убедить вельмозк, что они н люди пх породы
одарены умом наиболее способпым нравиться в разговоре, когда
та зке гордость убедила всех людей вообще, что природа зазкгла
солпце только для того, чтобы оплодотворить маленькую точку,
называемую Землей, и что опа усеяла иебо звездами для того, чтобы
освещать ее ночыо.
Мы бываем тщеславными, заиосчпвымп н, следовательно, не¬
справедливыми всегда, когда представляется возможным делать это
безпаказанпо. Поэтому каэкдып человек воображает, что нет части
света, в этой части света — государства, в этом государстве — про¬
винции, в этой провинции — города, в этом городе — общества,
равного его обществу, и что он в этом своем обществе — наилуч¬
ший человек, а в конце концов он поймает себя па признании, что
он первый человек во вселенной 3. Итак, какими бы нелепыми ни
казались исключительные притязания па хороший топ и какими бы
насмешками нп паделяла публика светских людей, снисходитель¬
ная и здравая философия не только долзкиа простить им это, по
и избавить пх от горечи бесполезных лекарств.
Если зкнвоо существо, заключенное в раковппу и нз всей все¬
ленной знающее только скалу, к которой оно прикреплено, не может
судить об ее обшнрпости, то как светский человек, зкивущий в тес¬
ном кругу, ностояппо окруженный одпнмп и темн экс предметами
и зпающнй только одну точку зренпя, мозкет судить о достоинстве
вещей?
Истппа замечается н пороэкдается только при броэкеннн протпво-
полоэкпнх мнений. Мы позпасм вселеппую только из того мира,
в котором мы вращаемся. Тот, кто замыкается в тесный круг, не-
вольио усваивает его предрассудки, особепно когда они льстят
его тщеславию.
Кто мозкет отказаться от заблуждения, когда тщеславие, со¬
общили незнания, привязывает его к нему п делает его для него
дорогим?
из
То же тщеславие заставляет людей спота считать себя едии-
ствепнымн обладателями светского обращения, которое они счи¬
тают главным достоинством и без которого все остальные не имеют
значения. Оли по видят, что это обращение, которое опп считают
необходимым для всего света, ость только обращение, свойственное
их свету. В самом деле, в Мономотапе, где принято, чтобы вслед
за королем чихали все придворные, за двором начипает чихать город,
за городом — все провинции, и где, наконец, все государство
кажется страдающим насморком, наверное, существуют придвор¬
ные, которые гордятся тем, что чихают более благородным способом,
чем все остальные люди, которые считают себя в этом отношении
единственными обладателями хороших манер и которые считают
неблаговоспитанными и грубыми всех люден и все народы, чихание
которых кажется нм менее гармоничным.
Жители Марианских островов станут утверждать, что вежливое
обращение заключается в том, чтобы взять йогу того, с кем здоро¬
ваешься, и слегка потереть ею свое тшцо н чтобы никогда не пле¬
вать в присутствии своего пачалышка.
Кирнгвапы согласятся, что нужно иметь штаны, но что хорошие
манеры заключаются в том, чтобы нх носить под мышкой, как мы
поепм шляпы.
Жители Филиппинских островов будут утверждать, что не дело
мужа дать испытать жепе первые наслаждения любви, что он может
возложить этот труд на другого, заплатив ему. Они еще прибавят,
что девица, оставшаяся невинной до замужества, достойна нс ува¬
жения, а только нрезренпя.
В Ногу находят, что хорошие манеры п-благопристойность тре¬
буют, чтобы король появлялся в приемной зале с веером в руках
и чтобы ему предшествовали четыре самых красивых при дворе
юноши, которые, будучи предназначены для его специальных удо¬
вольствии, являются в то же время выразителями и глашатаи ми
его воли.
Если бы я обозрел все государства, я всюду нашел бы своеобраз¬
ные обычаи 4, каждый парод считает себя необходимым образом
обладателем паи лучших обычаев. Даже в глазах светских людей
ист ничего смешнее подобных притязаний, и если бы они посмотрели
на себя, то увидели бы, что, хотя и под другими названиями, они
смеются, в сущности, над самими собою.
Чтобы доказать, что так называемое светское обращение нс только
по одобряется всем светом, а, напротив, должно большинству
люден нс нравиться, перенесем в Китай, затем в Голландию и в Анг¬
лию щеголя, лучше всех изучившего ту смесь жестов, удачных сло¬
вечек и манер, которая называется светским обращением, и здраво¬
мыслящего человека, которого щеголь считает в этом отношении
тупоумным н неблаговоспитанным: иесомиенпо, что эти различные
пароды сочтут последнего более знакомым с истинным светским
обращением, чем первого.
Чем лее вызвано это суждение? Тем, что разум, нс зависящий
от моды обычаев страны, нигде пс кажется чуждым и смешным.
G4
Напротив, кажется странным Н смешным тот, кто соблюдает обы¬
чай своей страны в чужой стране, и он будет казаться тем смешнее,
чем он в нем опытнее н искуснее.
Нанта молодые люди часто играют роль преувеличенно легко¬
мысленных людей, чтобы не казаться натянутыми и педаптичными,
ибо это неприятно в хорошем обществе; неудивительно, что в гла¬
зах англичан, немцев и испанцев наши щеголи кажутся тем более
смешными, чем более старательно они выполняют правила того,
что они считают светским обращением.
Итак, если судить по приему, оказываемому нашим франтам
в чужих страпах, то несомненио, что то, что опн называют светским
обращением, не только пе пользуется всеобщим успехом, по, напро¬
тив, не правится большинству, и что это обращение так же отлично
от нстпнпого светского обращения, всегда разумного, как простая
учтивость отлична от истинной вежливости.
Для первой необходимости только знание манер, для вто¬
рой — топкое, деликатное и постоянное чувство расположения
к людям.
Впрочем, хотя и пет ничего смешнее исключительных притяза¬
ний на хороший топ и светское обращение, однако трудно, как я уже
указывал выше, жить в большом свете, ие усвапвая некоторые из его
заблуждений, так что даже люди ума, наиболее осторожпые в этом
отношении, не могут всегда избегнуть этого. Поэтому только боль¬
шое накопление этих заблуждений заставляет народ считать щего¬
лей фальшивыми и мелкими умами; я говорю, мелкими, ибо ум ие
велик и не ограничен сам по себе и заслуживает то или другое
пазвапие в зависимости от величия или мелочности предметов,
которыми он занимается; люди же света могут интересоваться только
мелочами.
Из сказанного в двух последних главах явствует, что обществен¬
ный интерес почти всегда отличен от интереса частных кругов,
и поэтому люди, наиболее уважаемые в этих кругах, пе всегда
пользуются таким же уважением в глазах общества в целом.
А теперь я собираюсь показать, что образ н мысли людей, за¬
служивающих наибольшее уважение со стороны общества в целом,
должен часто быть неприятен для частпых сообществ.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IX
1 Что особенно предрасполагает в пользу светских людей, это их непри¬
нужденная манера, жесты, которыми они сопровождают свою речь, — ревуль-
тат самоуверенности, сообщаемой высоким положением; в этом отношении
они обыкновенно значительно превосходят писателей. Выразительная речь
есть, по словам Аристотеля, главная строка в красноречии; поэтому в легких
разговорах они должны превосходить писателей; но они лишаются этого
преимущества, когда им преходится писать, и не только потому, что тогда
их не поддерживают чары декламации, но и потому, что в письме они сохра¬
няют разговорный стиль, а тот, кто пишет так, как говорит, пишет почти
всегда дурно.
5 ГсльвоцнИ. —Оо уме — 1798
65
й Ё otott главе я roDopio 'Только о тех СБетекйк людлх, уМ которых Но
развит.
3 См. «Le pedant ]оиё*> комедия Сирано де Бержерака.
* Жители королевства Жюда (Iuida) при встрече спрыгивают со своих
гамаков, становятся друг перед другом на колени, целуют вемлю, быот
в ладоши, кланяются друг другу и затем встают; щеголи этой страны, наверно,
думают, что их манера здороваться — самая вежливая;
Жители Манильских островов говорят, что вежливость требует делать,
здороваясь, низкий поклон, прикладывать обе руки к щекам и поднимать
одну нргу при согнутых коленях.
Дикарь ив Нового Орлеана находит, что мы недостаточно вежливы по
отношению к нашим государям. «Когда я приближаюсь, — говорит он, —
к великому вождю, я приветствую его рычанием, затем я вхожу в его хижину,
не бросая ни единого взгляда направо, где сидит начальник. Я повторяю
приветствие, поднимая руки над головой и издавая троекратное рычание.
Начальник легким вздохсад (Приглашает меня сесть; я благодарю его новым
рычанием. Прежде, челгртвЬэтхть на вопрос начальника, я каждый раз рычу,
и я прощаюсь с ним, рыча до тех пор, пока не выйду от него»).
✓ \
ГЛАВА X
Почему человек, которым восхищается парод, не всегда бывает
уважаем светскими людьми
Чтобы правиться частным сообществам, не требуется, чтобы
горизонт наших идей был обширен, ио надо знать так называемый
свет, бывать в нем н изучать его; напротив, чтобы стать известным
в искусстве пли науке н тем заслужить уважение народа, следует,
как я уже указывал выше, посвятить себя совершенно другого рода
занятиям.
Предположим, что несколько человек хотят изучить пауку
о нравственности. Только с помощью истории п на крыльях раз¬
мышления они смогут подняться — в зависимости от первенства
их умственных способностей — па различные высоты, с которых
один откроет города, другой — народы, иной — какую-нибудь
часть света, а кто-нибудь — и всю вселенную. Только с этой точки
зрения и с такой высоты земля представится взорам философа све¬
денной к небольшому пространству, чем-то вроде местечка, населен¬
ного несколькими семьями, носящими название китайца, англича¬
нина, француза, итальянца, — словом, именами, даваемыми различ¬
ным народам. Созерцая с этой высоты зрелище различных нравов,
законов, обычаев, религий и страстей, человек становится почти не¬
чувствительным и к похвалам, и к критике народов и, разорвав все
путы предубеждений, может беспристрастно исследовать всю про¬
тивоположность людских взглядов, переходить, не испытывая уди¬
вления, от гарема к монастырю, с удовольствием созерцать всю
необъятность людской глупости, взирать с одинаковым чувством
па Алкивиада, обрезающего хвост собаке с целью, посмеяться над
66
Легкомыслием афиняп, и па Магомета, уединяющегося в пещере,
чтобы вызвать всеобщее поклонение.
Но подобного рода мысли приходят только в тишппе и уеди-
пешш. Если музы, по словампоэтов, любят леса, луга, источники,
то потому, что там молено паслалсдаться тишиной, которой пет
в городах, и потому что размышления о самом себе, возникающие
в человеке, оторвавшемся от мелких интересов общества, распро¬
страненные на всех людей вообще, принадлежат и правятся всему
человечеству. И молено лн в этом уединении, когда человека певольпо
тянет к занятию искусством н наукой, интересоваться бесчислен¬
ными мелкими фактами и событиями, составляющими елеедпевное
содерлеание разговора светских людей?
Поэтому-то паши Корпели и Лафонтены казались иногда плос¬
кими па уленпах в обществе людей хорошего тона; далее их добро¬
душие способствовало этому. Могут ли люди света различить под
покровом простоты зпамеиптого человека? Мало людей, понимаю¬
щих истипное достоинство! По словам Тацита, большинство рим¬
лян, обманутые мягкостью и простотою Агрпколы, не умели найти
великого человека под его скромной внешностью; неудивительно,
что великий человек, особенно если он скромен, радуетсяулее и тому,
что ему удается избегнуть презрения частных сообществ, и не
молсет ожидать сознательного уваоюенип от большинства из ппх.
Поэтому у пего желание им правиться весьма слабо. Он смутпо
понимает, что уважение этих сообществ доказало бы только сход¬
ство их идей с его идеями, а это сходство редко лестно для пего;
единственным лселательпым и достойным зависти молсет быть для
пего только общественное уважение, потому что оно есть дар все¬
общей признательности и, следовательпо, доказательство истинной
заслуги. Поэтому-то великий человек, пе способный ни на какое
усилие, необходимое, чтобы поправиться частным сообществам,
готов па все, чтобы заслулшть всеобщее уважение. Как гордое
созпапие власти над государями вознаграждало римлян за суро¬
вость военной дисциплины, так благородная радость, доставляемая
увалсеппем, утешает людей далее в несправедливостях судьбы.
Когда им удается достигнуть этого увалсепия, они считают себя
обладателями самого яселапного блага. Действительно, как бы мы
пи напускали на себя равнодушие к общественному мнению, всякий
из нас желает уважать самого себя и считает себя тем более заслу-
лшвающим увалсепия, чем больше он пользуется общим уважением.
Если бы житейские потребности, страсти и особенно лень не
заглушали в нас эту жажду уважения, не было бы человека, кото¬
рый пе употреблял бы усилий для достижения его и который не
желал бы общественного признания справедливости всякого мне¬
ния, которое он о себе имеет. Поэтому презрение к известности
и пожертвование якобы ею ради богатства и положения всегда
бывает вызвано сознанием невозможности достигнуть известности.
Мы вынуждены хвалить то, что имеем, и презирать то, чего не
имеем. Это необходимое следствие гордости; мы возмутились бы
против нее, если бы не были его одурачены. В этом случае жестоко
* М
объяснять человеку истинные причины обнаруживаемого нм пре¬
зрения, и порядочный человек никогда не позволит себе такого вар¬
варства. Всякий человек (позволю себе это попутное замечание),
недурной от рождения, когда страсти не.затемняют его рассудок,
будет, тем снисходительнее, чем более оп просвещен. Это истина,
которую я отказываюсь доказывать, тем более что, отдавая в этом
отношении справедливость порядочному человеку, я в самих моти¬
вах его снисхождения могу ясно указать причину, почему оп придает
мало значения уважению отдельных сообществ и, следовательно,
почему он не пользуется у них успехом.
v Если великий человек всегда снисходителен, если он считает
благодеянием, когда люди не причиняют ему зла, и принимает
как дар все, что ему оставляет их несправедливость; если он не
торопится замечать чужие недостатки и проливает на них смягчаю¬
щий бальзам жалости, — то это потому, что его возвышенный ум
не позволяет ему остапавлпваться на пороках и смешных сторопах
частных лиц, а только на пороках людей вообще. Не злобными и не¬
справедливыми глазами зависти смотрит оп на их недостатки, но
ясным взором, каким могли бы рассматривать друг друга два чело¬
века, стремящихся познать человеческое сердце и ум как два пред¬
мета поучения и два живых курса по опытной нравственности;
совсем иначе относятся люди посредственного ума, жадно стремя¬
щиеся к известности, которая от них убегает, пожираемые ядом
зависти, постоянно подстерегающие чужпе недостатки; эти люди
лишились бы всякой возможности выдвинуться, если бы люди
вообще перестали быть смешными. Не эти люди обладают знанием
человеческой души. Они существуют для того, чтобы распростра¬
нять известность талантов благодаря усилиям, которые они делают,
чтобы заглушить их. Заслуга подобна пороху: взрыв его тем силь¬
нее, чем плотнее он сжат. Впрочем, хотя эти завистники и вызывают
чувство омерзения, все же их следует больше жалеть, чем порицать.
Присутствие достойного человека им неприятно, они злятся и на¬
падают па него, как на врага, потому что они несчастны; в таланте
они преследуют оскорбление, наносимое заслугой их тщеславию;
их преступления проистекают из чувства мести.
Другая причина снисходительного отношения достойного ува¬
жения человека есть знание человеческого ума. Оп так часто испы¬
тывал его слабость, столько раз среди аплодисментов арсодага ему
хотелось, подобно Фокйону, обернуться к своему другу и спросить
его, не сказал ли оп большой глупости, что оп знает, как надо быть
настороже, чтобы не впасть в тщеславие, и охотно извиняет в других
заблуждения, в которые иногда впадал и сам. Он понимает, что
никого не называли бы «умным человеком», если бы не существовало
множество глупцов, и что в благодарность за это он должен без
неудовольствия выслушать брань, расточаемую ему посредствен¬
ными людьми. Когда эти последние хвалятся исподтишка, что они
подымают;лпасмех достойных людей, что они презирают ум, что они
подходят на бахвальствующих безбожников, которые богохуль¬
ствуют, а сами дрожат.
68
Последняя причина снисходительности человека, заслуживаю¬
щего уважения, та, что он ясно видит необходимость человеческих
суждений. Он знает, что наши идеи столь необходимо вытекают из
того, в каком обществе мы живем, что читаем, какими предметами
мы окружены, что верховный разум мог бы отгадать паши мысли,
зная, чем мы были окружены, и, зная наши мысли, догадаться,
какого рода и сколько предметов доставил нам случай.
Умный человек знает, что люди таковы, какими они должны
быть, что всякая ненависть к ним несправедлива, что дурак делает
глупости, подобно тому как дикое дерево приносит горькие плоды;
нападать па пего — все равно, что упрекать дуб за то, что оп дает
желуди, а пе оливки, и если посредственный человек кажется ему
глупцом, то сам он кажется тому сумасшедшим. Итак, просвещение
всегда ведет к списходительпости, если только не вмешиваются
страсти. Но эта снисходительность, основанная главным образом
па высоких чувствах души, вдохновленной любовью к славе, делает
просвещенного человека равнодушным к уважению частных сооб¬
ществ. А это равподущие — в связи с тем, что образы жизни и заня¬
тий, необходимые для того, чтобы нравиться так называемому хоро¬
шему обществу, различны, — приведет к тому, что человек, достой¬
ный уважения, будет неприятен для светских людей.
Общий вывод из сказанного мною об уме, с точки зрения отдель¬
ных сообществ, тот, что всякое общество, руководясь исключи¬
тельно своими частными интересами, измеряет масштабом этих
интересов степень уважения, оказываемого им различным видам
идей и умов. О небольших сообществах можно сказать то лее, что
о частном человеке: если этот последний ведет довольно важный
процесс, оп будет принимать своего адвоката с большей радостью,
оказывать ему больше почтения и уважения, чем если бы ему при¬
шлось принимать Декарта, Локка или Корнеля; по когда процесс
благополучно закончен, он станет этим последним оказывать больше
уважения. Различие в его положении будет влиять па различие
в его приеме.
Заканчивая эту главу, я хотел бы сказать несколько успокои¬
тельных слов тому небольшому числу скромпых людей, которые,
будучи заняты делами или заботой о своем благосостоянии, не могли
проявить больших талантов и поэтому, на основании выше излоэкен-
ных принципов, не могут знать, достойны ли они уважения как
люди умные. Как ни желал бы я воздать должное их уму, я должен
признать, что человек, объявляющий себя весьма умным, но не
проявивший пикакого таланта, подобен человеку, утверждающему
свое благородное происхождение, не имея документов, доказываю¬
щих это. Общество признает и увазкает только те достоинства, кото-'
рые доказаны на деле. Когда ему приходится судить о людях раз¬
личного полозкения, оно спрашивает у военного: какую вы одер-
зкали победу? У высокопоставленного человека: чем вы облегчили
нузкды народа? У частного лица: какое из ваших сочинений послу¬
жило к просвещению человечества? Того, кому нечего ответить на
эти вопросы, общество пе знает и пе уважает.
69
Я зиаю, что миогие люди, прельщенные обаянием власти, окру¬
жающей ее роскошью, надеждой на милости, которые высокопоста¬
вленные люди могут раздавать, машинально признают высокое
достоинство там, где опи видят большое могущество. Но их похвалы,
такие же преходящие, как и влияние тех, кому опи их расточают,
ие импонируют здоровой части общества. Общество, защищенное
от всякого соблазна, чуждое какой-лпбо выгоде, судит, как иностра¬
нец, который считает достойным уважения только человека, выдаю¬
щегося своими талантами; только его он усердно ищет, и это усер¬
дие особенно лестно тому, ua-кого опо обращено если при этом
v человек пе имеет никакого сана, то это верный знак подлинной
заслуга.
v Кто хочет точно знать, чего он стоит, может узнать это только
от народа и, следовательно, должен отдать себя на его суд. Известно,
что часто возбуждают насмешки те авторы, которые претендуют
па уважение своего парода; по эти насмешки не производят пикакого
впечатления на человека, заслуживающего уважения; он видит
в ппх результат зависти мелких умов, которые, воображая, что если
бы никто не представлял доказательств своей заслуги, то они могли
бы претендовать на пее, как и всякий другой, — не выносят, когда
кто-либо указывает на подобного рода свидетельства. Одпако без
этих доказательств никто пе заслуживает и пе получает уважения
общества.
Присмотримся к великим умам, столь превозносимым в частных
круясках, и мы увидим, что общество считает их посредственностями
и что репутацией умных людей, которой их награждают некоторые
люди, опи обязаны только своей неспособности проявить свою глу¬
пость хотя бы в плохих произведениях. Поэтому далее наиболее
обещающие среди этих кружковых гениев (merveilleux) являются
в умственном отношении, осмелюсь сказать, только возмооюностями.
Как ни несомненна эта истина и как пи правы скромные люди,
пе признающие заслуги за тем, кто пе прошел через горпило обще¬
ственного мнения, тем не менее в некоторых случаях человек может
считать себя в умственном отношении действительно достойным все-
^ общего уважения: во-первых, когда его больше всего привлекают
самые уваясаемые его народомАи иностранными пародамп люди;
во-вторых, если его хвалит а, как говорит Цицерон, человек, уже
заслулшвшпй похвалу; в-третьпх, когда, наконец он заслуяшл ува-
жение людей, проявивших в своих печатных трудах или на высоких
постах большой талант; уваясепие их к нему указывает на большое
сходство меяеду их идеями и его собственными, а это сходство дает
если и пе полную уверенность, то во всяком случае большую вероят¬
ность, что если бы он предстал, подобно пм, перед публикой, то
заслуяшл бы, как п они, ее уважеппе.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ X
1 Никакая похвала не была так лестна для Фонтенеля, как вопрос одного
шведа, который, приехав в Париж, спросил служащих парижской ваставы,
70
где живет г. де Фонтенель. Когда же они не сумели ему ответить, то он
восклинпул: «Как? Вы, французы, не онаете, оде живет один из ваших
знаменитейших граждан? Бы недостойны такого человека!>>
2 Степень ума, необходимая, чтобы нам понравиться, является довольно
точной мерой степени нашего собственного ума.
ГЛАВА XI
О честности по отношению к пароду
В этой главе речь идет пе о честности по отношению к частному
лпцу или небольшому обществу, но об истинной честности по отно¬
шению к пароду. Этот вид честности — единственный, заслуживаю¬
щий это название и получающий его от всех. Только рассматривая
честность с этой точки зрения, можно составить ясные идеи и поря¬
дочности и найти путь к добродетели.
И в этом случае суждения народа, подобно суждениям частных
сообществ, определяются исключительно соображениями выгоды:
только полезные для него действия он называет добродетельными,
великими п героическими, степень своего уважения за тот или иной
поступок он измеряет не степенью силы, мужества и благородства,
необходимых для его совершения, по степенью важности этого по¬
ступка и извлекаемой им из него выгоды.
В самом деле, предположим; что человек, поощряемый присут¬
ствием армии, борется один против трех раненых людей; это посту¬
пок, без сомнения, заслуживающий уважеппя, по па пего способны
тысячи из наших гренадеров, и из-за пего их пмя пе попадет в исто¬
рию; но если от успеха этой борьбы зависит судьба империи,
которая должна покорить весь мир, тогда Гораций становится
героем: его пмя становится знаменитым, н о Горации и о восхи¬
щении, которое его поступок возбудил в его согражданах, узнают
самые отдаленные века.
Предположим, что два человека бросились в пропасть, как посту¬
пили Сафо и Курций: первая — чтобы избавиться от любовных
страданий, второй — чтобы спасти Рим; Сафо называют безумной,
а Курцпя героем./Гщетно некоторые философы будут называть оба
эти поступка безумными; народ лучше их понимающий собственные
выгоды, никогда пе назовет безумными тех людей, которые к его
выгоде поступают, как безумные.
ГЛАВА XII
Об уме по отношению к пароду
Применим к уму сказанное мною о добродетели; мы увидим, что
парод неизменен в своих суждениях н счптается только со своей
выгодой; его уважение к различным видам проявления ума пе про¬
порционально неодинаковым затруднениям, которые приходится
преодолевать, т. <?. числу и тонкости идей, необходимых для успеха,
71
а пропорционально только большей или меньшей выгоде, из него
вытекающей.
Если певежествепный полководец выигрывает трп сражения,
у еще более невежественного полководца, оп будет пользоваться,
по крайней мере в продолжеппе своей жизни, такой славой, какой
по дождется величайший в мире художник. Л между тем этот послед¬
ний заслужил звание великого художинка только благодаря своему
превосходству над рядом талантливых людей и благодаря тому, что
он отличился в искусстве, хотя и мепее необходимом, но, пожалуй,
более трудном, чем военное. Я говорю — более трудном — потому,
что на пороге истории мы встречаем очень много люде!|, вроде Эпа-
минонда, Лукулла, Александра, Магомета, финнозы, Кромвеля,
Карла XII, заслуживших репутацию великих полководцев в тот
самый депь, когда они комапдовалп армиями и выиграли сра¬
жение; но пет пи одного художника, как бы оп пи был одарен
от природы, который был бы призпап знаменитым живопис¬
цем, рапыне чем он посвятит десять пли двенадцать лет своей
жизни на предварительное изучение своего искусства. Почему же
невежественного генерала почитают более, чем искусного живо¬
писца?
Это неравпомерпое распределение славы, столь, повидимому,
несправедливое, зависит от того, что неодинакова выгода, доста¬
вляемая этими двумя родами людей народу. Можно также спросить:
почему парод считает талантливого дипломата выдающимся умом
человека, ловко ведущего переговоры с иностранными государ¬
ствами, и отказывает в этом звашш знаменитому адвокату? Разве
важность дел, поручаемых первому, доказывает превосходство его
ума над вторым? Разве для того, чтобы разобраться в тяжбе менаду
двумя соседними сепьерами и закончить ее, требуется меньше силы
п топкости ума, чем для того, чтобы примирить два народа? Почему
же народ столь склопное уважение к адвокату проявляет так щедро
по отношению к дипломату? Потому, что парод, если только оп
не ослеплен какими-нибудь предрассудками или суевериями, спо¬
собен, сам того не подозревая, делать весьма тонкие заключения
о том, что для пего полезно. Инстинкт, побуждающий его судить
обо всем с точки зрения своей выгоды, подобен эфиру, незаметно
проникающему во все тела. Народ меньше нуждается в выдающихся
художниках и адвокатах, чем в искусных полководцах и щ>лшшках,
поэтому таланты этих последних!,он будет окружать настолько
большим уважением, чтобы опо служило побудительной причиной
для граждан приобретать их.
Куда бы мы пи кинули взгляд, мы всегда увидим, что народ
в оказываемом им уважении всегда руководится собственным инте¬
ресом.
Если голландцы воздвигают памятник Вильгельму Букольсту
(Backelst), открывшему способ соления и упаковки сельдей, то их
к этому побуждает не гениальность, необходимая для этого откры¬
тия, но важность самого открытия л те выгоды, которые опо при¬
несло .народу.
Во всех открытиях эта выгода представляется настолько важ¬
ной, что она удесятеряет заслугу даже в глазах людей благоразум¬
ных.
Когда августинцы послали в Рим депутацию, чтобы испросить
у папы разрешение стричь бороду, то кто знает, не выказал ли отец
Евстахий в этих переговорах больше топкости и ума, чем президент
Жанпеп в своих переговорах с Голландией? Никто этого пе знает.
Чему лее приписать, с одной стороны, насмешки, с другой — ува¬
жение, возбуждаемые этими двумя депутациями, если пе различию
предметов их переговоров. За крупными следствиями мы всегда
предполагаем крупные причипы. Некто запимает высокое положе¬
ние; благодаря этому оп руководит большими делами при малом
уме: толпа будет считать его более умным, чем человека, который
на более низком посту и при менее благоприятных условиях может
при большом уме делать только незначительные дела. Этих людей
можно уподобить двум неравным грузам, подвошеппым к разным
точкам длинного рычага, причем более легкая гиря, подвешенная
иа одном конце его, перевешивает вдесятеро более тяжелую, под¬
вешенную недалеко от точки опоры.
Итак, если народ, как я доказал, судит, руководясь только
своим интересом, и равнодушен ко всякого рода другим сообра¬
жениям, то этот зке самый народ, восторженно восхищающийся
полезными для пего искусствами, пе должен требовать от худозк-
ников, занимающихся ими, той высокой степени совершенства-,
которую он категорически требует от тех, кто занимается мепсе
полезными искусствами, в которых часто труднее бывает достигнуть
успеха. Поэтому людей, посвящающих себя более или мепее полез¬
ным искусствам, можно сравнить или с грубыми инструментами,
пли с ювелирными вещицами; от первых требуется только, чтобы
сталь была хорошо закалена; вторые тем более ценны, чем они со¬
вершеннее. Поэтому паше тщеславие втайне чувствует себя тем более
польщенным успехом, чем менее полезен для парода тот жанр,
в котором этот успех достигнут, чем труднее было достигнуть одобре¬
ния публики, паконец, чем больше ума и личных качеств этот успех
предполагает.
В самом деле, как различны требования публики, когда она
судит о заслугах автора или о заслугах полководца! Когда она
судит о первом, она сравнивает его со всеми людьми, достигшими
превосходства в данном зкапро, и награждает его уважением,
только если он превосходит или, по крайней мере, равняется своим
предшественникам. Когда зке она судит о полководце, она, высказы¬
вая ему похвалу, пе спрашивает, так же ли он искусеп, как Сци-
пиоп, Цезарь или Серторий. Если драматический писатель напишет
хорошую трагедию по плану, узке известному, то скаэкут: это гнус¬
ный плагиат; но, если полководец при ведении кампании пользуется
планом и стратагемами другого генерала, то его за это часто еще
больше уважают.
Пусть автор получит премию, из-за которой конкурировали
шестьдесят писателей,' но если публика не признает за остальными
73
никакого достоинства или если их произведения слабы, то автор
и его успех будут скоро забыты.
Но когда полководец одерживает победу, публика чувствует
его, ие справляясь об искусстве и кгужестве побежденных. Потре¬
бует ли опа от полководца того топкого и деликатного чувства
славы, которое заставило Моптекукули отказаться от комапдова-
пия армиями, когда умер Тюрепн? «Мне уже не могут, — сказал
он, — противопоставить врага, достойного меня».
Итак,, парод взвешивает па весьма различных весах заслуги
писателя и полководца. Почему ate он в первом презирает посред¬
ственность, которою оп часто восхищается во втором? Потому что
он пе извлекает никакой пользы из посредствеппого писателя, а из
посредственного полководца, одерживающего ипогда, несмотря
па свое невежество, победу, оп моясет извлечь большую выгоду.
Поэтому он заиптересовап хвалить в одном то, что он презирает
в другом.
К тому же, так как народное благополучие зависит от достоинств
людей, занимающих высокое положеппе, а таковое редко бывает
занято великими людьми, то для того чтобы заставить людей
посредственных проявлять в своей деятельности всю остороэкность
ц активность, па которые они способны, необходимо льстить их
надеждой на большую славу. Только эта надежда может поднять
до степени посредственности людей, которые никогда пе достигли
бы ее, если бы публика явилась слишком строгим ценителем их
заслуг и отвратила бы их от стремления заслужить ее уважепие,
обставив достиэкепие его большими трудностями.
Вот причина скрытой списходительности, с которой публика
судит о высокопоставленных людях, — списходительности, ипогда
слепой в народе, но созпательной у умного человека. Он зпает,
что людей воспитывают окрузкающне их предметы, что все воспи¬
тание вельмож проходит под знаком непрестанной лести; поэтому
от них несправедливо требовать столько зке таланта и добродетели,
как от частных лиц.
Если просвещенный зритель освистывает во французском театре
то, чему он аплодирует в итальянском, если в красивой зкепщине
и миловидном ребенке нам все кажется грациозным, умным и ми¬
лым, то почему же пе проявлять такую зке снисходительность
к-вельможам? В них справедливо можно восхищаться талантами,
которые обычно свойственны частным лицам низшего сословия,
ибо им труднее их приобретать. Избалованные льстецами, подобно
тому, как хорошенькие женщины избалованы поклонниками,
к тому зке занятые тысячами развлечений, раздираемые мпоясеством
забот, они не имеют досуга для размышлений, как то имеют фило¬
софы; пе имеют свободного времени на то, чтобы приобретать мио-
экество идей1 и раздвигать границы ума своего и ума человеческого.
Не вельмозкам обязаны мы открытиями в области искусств и наук,
не их рука начертала планы земли и неба, построила корабли,
воздвигла дворцы, выковала лемех у плуга, даэке не они написали
первые законы; это философы вывели человеческие общества из
74
дпкого состояния п довели их до того состояиия совершенства,
в котором они теперь, повпдимому, находятся. Если бы нас под¬
держивал на этом пути только ум людей власть имущих, мы не
имели бы пи хлеба для пропитания, ни ножниц, чтобы стричь
ногти.
Превосходство ума, как я это докажу в следующем рассуждении,
зависит главным образом от известного стечения обстоятельств,
которое редко выпадает па долю людей низшего сословия и почти
никогда на долю вельмож. Поэтому вельмож следует судить снисхо¬
дительно и помнить, что па высоком посту далее посредственный
человек весьма редок.
Поэтому-то публика, особенно во времена тяжелых бедствий,
расточает им бесконечно много похвал. Сколько похвал выпало
па долю Варропа за то, что он не потерял надежды на спасение
республики! В тех условиях, в каких в то время находились рим¬
ляне, истинно доблестный человек кажется богом.
Если бы Камилл предупредил несчастия, последствия которых
он затем пресек, если бы этот герой, избранный в полководцы
в битве при Аллии, разбил галлов тогда лее, а не у подножия Капи¬
толия, то оп, подобно сотне других полководцев, не получил бы
титула второго основателя Рима. Если бы выиграппое де Вилла-
ром сражение при Депепе произошло во время благоденствия Фран¬
ции, а не в то время, когда она была открыта для нашествия врага,
то его победа была бы пе так важна, благодарность народа менее
пылка и слава этого полководца менее велика.
Вывод из всего этого тот, что общество судит, соображаясь
с своим интересом; если потерять из виду этот интерес, не остается
ясной пдеп пи о добродетели, пи об уме.
Еслп народы, находящиеся под игом деспотической власти, за¬
служивают презрение других народов, если в государствах Могола
и Марокко встречается мало выдающихся людей, то это происхо¬
дит потому, что ум, как я выше указывал, не будучи сам по себе
ни великим, ни малым, заимствует то или другое из этих наиме¬
нований от величия или ничтожества наблюдаемых им вещей.
А в большинстве неограниченных монархий граждане не эдогут,
пе возбуждая неудовольствия деспота, заниматься изучением есте¬
ственного права, гражданского права, изучеппем нравственности
и политики; опи пе смеют ни доходить до первых принципов этих
наук, пи восходить до великих идей: поэтому они пе могут заслу¬
жить наименования великих умов. Но, — скажут мне, — если все
суждения парода подчиняются закону его заинтересованности, то
в этом же самом принципе общего интереса должна заключаться
и причина всех противоречий, наблюдаемых, невидимому, в этом
отношении во взглядах парода. Чтобы ответить па это, я буду
продолжать начатую мною параллель между полководцем и писа¬
телем и поставлю себе следующий вопрос: если военное искусство
есть самое полезное из всех искусств, то почему же память о многих
полководцах, слава которых при жпзпп превосходила славу людей,
знаменитых в иных областях, и об их делах погребена в одной могиле
76
с ними самими, тогда как слава писателей, их современников,
сохранилась и по сие время? Ответ на этот вопрос таков: потому
что, за исключением полководцев, действительно усовершенство¬
вавших военное искусство, вроде Пирра, Ганнибала, Густава-
Адольфа, Конде, Тюренпа, которые долзкпы быть поставлены в ряды
образцов и изобретателей в этом искусстве, остальные, менее искус¬
ные полководцы перестают по своей смерти быть полезными своему
народу и поэтому не имеют уже права па его признательность,
а, следовательно, п па его уважение. Напротив, писатели и после
смерти пе перестают быть полезными пароду; они оставляют в его
руках произведения, заслужившие его уважение. А так как благо¬
дарность долзкна существовать до тех пор, пока сохраняется благо-
деяпие, то их слава может померкпуть только в тот момент, когда
их произведения перестанут быть полезными для их родины. Сле-
довательпо, исключительно только тому, что писатель и полково¬
дец являются после смерти пеодпнаково и различным образом
полезными для своего парода, следует приписать это чередование
превосходства их славыщ^о, что в различное время они пользуются
то большим, то меньшим* уважением.
По той же причнце многие государи, которым поклонялись,
как богам, пока' они царствовали, были забыты немедленно после
их смерти, а .имена знаменитых писателей, которые при жизни
весьма редко «ставились наряду с именами государей, после их
смерти часто ставились наряду с именами самых великих госуда¬
рей; поэтому лее имя Конфуция более известно и почитаемо в Европе,
чем имя какого-либо из китайских императоров, а имена Горация
и Вергилия цитируются наравне с именем Августа.
Применим к расстоянию в пространстве то, что я сказал отно¬
сительно расстояния во времени: спросим себя, почему знамени¬
тый ученый менее уваясаем в своем государстве, чем искусный ми¬
нистр, и почему Рони, более почитаемый у нас, чем Декарт, за
границей пользуется меньшей славой? Потому, — отвечу я, —
что великий министр полезен только в своем отечестве, Декарт же,
усовершенствовавший орудие, необходимое для процветания
искусств и наук, приучивший человеческий ум к большему порядку
и правильности, полезен всему миру и, следовательно, долясен быть
более уваясаем всем миром.
Но, — скажут мне, — если во всех своих суясдениях народы
принимают во внимание только свой интерес, почему лее они меньше
увазкают земледельца и винодела, которые полезнее математика
и поэта?
Потому, что народ смутно чувствует, что уважение является
в его руках воображаемым сокровищем, которое имеет реальную
ценность только тогда, когда раздается умно и березкливо; поэтому
./он не долзкеп воздавать дань уважения трудам, к которым способны
все люди. В этом случае уваясенпе, сделавшись очень ординарным,
потеряло бы, так сказать, всю свою ценность; оно перестало бы
оплодотворять зародыши ума и добродетелей, заключенные в казк-
дой душе, и не дало бы во всех отраслях выдающихся людей, кото¬
76
рых одушевляет стремление к славе и трудность достигнуть ее.
Народ понимает, что он должен почитать само искусство земле¬
делия, а не его артиста, и что, если некогда под именем Цереры
и Вакха были обоготворены первый хлебопашец и первый вино¬
дел, то эта честь, столь справедливо оказанная изобретателям
агрикультуры, пе должна распространяться па чернорабочих.
Во всех странах, где крестьянин пе слишком обременен нало¬
гами, достаточно надежды на прибыль, связанную с жатвой, что¬
бы побудить его к обработке земли: отсюда я заключаю, что в не¬
которых случаях, как это прекрасно показал уже знаменитый
Люкло 2, интерес народов должен заставить их согласовать сте¬
пень своего увазкения пе только с полезиостыо какого-нибудь
искусства, по также и с его трудностью.
Несомнеппо, собрание фактов, заключающееся в «Biblioth.'que
orientale», так же поучительно, приятно для чтения, а следова¬
тельно, полезно, как и какая-нибудь прекрасная трагедия. Почему
же публика больше почитает автора трагедий, чем ученого компи¬
лятора? Потому что публика, видя, что много имеется драматиче¬
ских писателей и что лишь немногие из них пользуются успехом,
пришла к убеждению в трудности этого искусства и понимает, что
для того чтобы создать Корнелей, Расйнов, Кребильонов и Воль¬
теров, она долзкна окрузкать их успех гораздо большей славой,
и что, напротив, достаточно и слабой степени уважения, чтобы полу¬
чить в избытке компилятивные труды, на которые способны все люди
и которые являются в сущности только делом времени и терпения.
Те ученые, которые совершенно лишены философских дарова¬
ний и умеют в своих сборниках только собирать факты, разбросан¬
ные в том, что осталось от древности, относятся к духовно одарен¬
ным людям так, как рабочие из каменоломни к архитектору: они
снабзкают материалом для зданий, без них архитектор был бы
бесполезен; если мало людей, способных стать хорошими архитек¬
торами, то все могут добывать камень, поэтому в интересах публики
оказывать первым увазкение, пропорциональное трудности их
искусства.. По той же причине, а такзке потому, что способность
к изобретательности и систематичности приобретается только путем
долгих и тяжелых размышлений, такого рода способности ценятся
выше всех других; наконец, при почти равной полезности различ¬
ных отраслей творчества публика сообразует степень своего ува¬
жения с неодинаковой трудностью их.
Я говорю — при почти равной полезности, ибо если бы можно
было представить себе какие-нибудь абсолютно бесполезные ум¬
ственные способности, то, как ни трудно было бы выдвинуться
в этой области, публика не выказала бы ни малейшего уважения
к такого рода таланту; она отнеслась бы к человеку, приобретшему
его, так, как Александр отнесся к человеку, который с поразитель¬
ной ловкостью метал семена проса сквозь игольное ушко и которого
этот государь наградил мерой проса.
Итак, противоречие, наблюдаемое иногда между интересами
и суждениями публики, всегда только кажущееся. Общественный
П
Интерес является единственным критерием уважения, оказывае¬
мого различным видам умственной деятельности, что я и пред¬
полагал доказать.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XII
1 Это, вероятно, и заставило Николя утверждать, что бог одарил умом
людей из простонародья, «чтобы вознаградить их, говорит он, за то преиму¬
щества, которыми пользуются вельможи». Чтобы ни говорил Николь, я не
думаю, чтобы бог осудил вельмож на посредственность. Если большинство
их мало просвещены, то лишь потому, что они по собственному желанию
остаются невежественными и но приобретают привычки к размышлению.
Прибавлю к этому, что совсем не в интересах низших классов, чтобы высшее
сословие оставалось непросвещенным.
2 См. его прекрасный труд, озаглавленный «Considerations sur les moeur.
de ce sifecle».
ГЛАВА XIII
О честности в различные опохи и у различных народов
Всегда и всюду честность есть только привычка к поступкам,
полезным для государства. Хотя это утверждение вполне бесспорно,
я все же постараюсь дать ясные п точные представления о добро¬
детели, чтобы сделать большей очевидностью истинность этого
утверждения.
•Для этого я изложу два мпеппя по этому предмету, которые
до сего времени разделяют моралистов.
Одни из них утверждают, что мы имеем а добродетели абсолют¬
ную идею, не зависимую от времени и от различных форм правле¬
ния, что добродетель всегда едина п пепзмепиа. Другие, напротив,
утверждают, что каждый парод представляет ее себе различно.
В доказательство своего мнения первые приводят остроумные,
но малопонятные фантазии платонизма. Добродетель, по их мне¬
нию, есть пе что иное, как сама идея порядка, гармоипп п самой
сущности красоты; но эта красота есть тайна, о которой они но
могут дать точной пдеи, поэтому оин п пе основывают своей системы
па знании человеческого сердца и ума, почерпаемом из истории.
Вторые, н среди пих Монтэнь, оспаривая мнение первых, поль¬
зуются более закаленным орудием, чем рассуждения, а именно —
фактами; они указывают на то, что некоторые поступки считаются
добродетельными на севере и преступными на юге, из чего они за¬
ключают, что идея добродетели вполне произвольна.
Таковы взглядввютих двух групп философов: первые блуждают
в лабиринте словесной метафизики, потому что не опираются па
историю, вторые, недостаточно глубоко исследуя исторические
факты, думают, что человек поступает хорошо или дурно, руковод¬
ствуясь только капризом. Оба эти философских направления
одинаково впадают в ошибку; но они избегли бы ее, если бы вни¬
мательно вникли в мировую историю. Тогда онп поняли бы, что
18
‘время необходимо приводит, как в физическом, так и, И духовном
мире к революциям, изменяющим лик государств; что при круп-
шх потрясениях интересы народа всегда сильно изменяются;'что
одни и те лее поступки могут быть для него то полезными, то вред¬
ными, и поэтому называться то добродетельными, то порочными.
Поэтому, если бы они захотели составить о добродетели чисто
отвлеченную п независимую от практики идею, они должны были
бы признать, что под словом «добродетель» следует понимать только
стремление к всеобщему счастью, что, следовательно, предмет добро¬
детели есть общественное благо и что предписываемые ею поступки
суть средства для достюкення этой цели; что поэтому идея добро¬
детели не есть нечто произвольное и что всегда и всюду все люди, —
по крайней, мере те, которые живут обществами, — доллшы были
составить себе одинаковую идею о добродетели, и, наконец, что
если пароды представляли себе ее в различных формах, то это потому,
что они принимали за добродетель различные средства, которыми
они пользуются для достижения своей цели.
Я думаю, что это определение добродетели дает о ней ясную
и простую идею, согласную с опытом, а только это согласие и под"
тверждает истинность какого-нибудь взгляда.
Пирамида Венеры-Урании, вершина которой терялась в обла¬
ках, а основание опиралось на землю, есть эмблема всякой системы,
которая должна рухнуть во время постройки, если не будет под
нею несокрушимого основания нз фактов п опыта. И я тоже для
доказательства своей теории обращаюсь к фактам, именно к без¬
рассудству н причудливости различных законов н обычаев, но
нашедших до сих нор объясиеиня.
Какими бы глупыми ни считать народы, несомненно, что, руко¬
водимые своей выгодой, они не могли без достаточных оснований
усвоить нелепые обычаи, которые мы встречаем у некоторых из
них, своеобразие этих обычаев зависит от разнообразия интересов
различных народов. В самом деле, если люди всегда смутно пони¬
мали под добродетелью стремление к общественному счастью, если
поэтому добродетельными они называли поступки, полезные для
отечества, и если идея полезности всегда втайне соединялась с идеей
добродетели, то можно утверждать, что самые нелепые и даже
самые жестокие обычаи, как я это докажу на нескольких примерах,
всегда основывались на действительной или мнимой пользе их для
общественного блага.
В Спарте было дозволено воровство: там уличенного вора нака¬
зывали только за его неловкость \ — разве это не странный обы¬
чай? Однако, если мы вспомним законы Ликурга и презрение,
которое питали в этой республике к золоту и серебру, и если мы
вспомним, что там закон допускал к обращению только монеты
пз тяжелого и хрупкого яселеза, то станет понятно, что воровать
там можно было только кур и овощи. Эти кражи, совершаемые
всегда с большой ловкостью а и часто отрицаемые с большой твер¬
достью, приучали лакедемонян к храбрости и бдительности; сле¬
довательно, закон, позволявший кражу, мог быть очень полезен
70
народу, которому приходилось опасаться п измены илотов, п власто¬
любия персов, и который мог противопоставить покушениям пер¬
вых п громадным армиям вторых только оплот этих двух доброде¬
телей. Таким образом, несомненно, что воровство, вредное для бога¬
того народа, по полезпое в Спарте, должно было пользоваться там
уважением.
• В конце зимы, когда недостаток продовольствии заставляет
дикарей покидать хнягапы и голод гонит их па охоту за новыми
припасами, некоторые дикие племена перед отправлением соби¬
раются и заставляют своих стариков взбираться па дубы, которые
опи эатем сильно трясут; большинство стариков падает с деревьев
и их немедленно убивают. Факт этот известен; названный обычай
кажется па первый взгляд отвратительным: однако, добираясь
до источника его, мы с удивлением убеждаемся, что дикарь счи¬
тает, что падение этих несчастных старцев доказывает их неспособ¬
ность перенести все тяготы охоты. Следует ли их оставлять в хп-
лшпах пли в лесах в добычу голода и диких зверей? Дикарь пред¬
почитает избавить их от долгих и мучительных страданий п посред¬
ством быстрого и необходимого убийства избавляет своего отца от
медлепной п слишком жестокой смерти. Вот причина этого отвра¬
тительного обычая, вот каким образом бродячий парод, которого
охота и недостаток жизненных припасов заставляет полгода про¬
водить в необозримых лесах, приходит, так сказать, к необходи¬
мости совершить это варварство, вот почему отцеубийство совер¬
шается в этих странах на основании того же принципа человеч¬
ности, который заставляет нас смотреть на него с ужасом 3.
Но, не прибегая к примеру диких пародов, бросим взгляд па
такую цивилизованную страну, как, например, Китай, — спра¬
шивается, почему там отцы имеют право жизни и смерти над детьми.
Оказывается, что поля этого государства, несмотря на всю их об¬
ширность, только с трудом могут удовлетворять нужды его много¬
численных ленте лей. А так как слишком большое несоответствие
мелсду многочисленностью населения и плодородием земли необ¬
ходимо доллено бы вызвать войны, гибельные для этого государ¬
ства, а может быть, даже и для всего мира, то становится поня^т
ным, что в минуту угрозы голодом, для того чтобы предупредить
мнолсество бесполезных убийств и несчастий, китайский народи
человечный в своих намерениях, но варварский в выборе средств»,
двняшмый чувством .мало просвещенной гуманности,, мог счесть
эти нсестокости необходимыми для спокойствия мира. «Я жертву к],
решил он, несколькими несчастными жизнями, которые, находясь
1в младенчестве и неведении, не сознают уоюаса смерти, т. е. того,
что, моо/сет быть, самое в ней страшное* 4.
Без сомнения, желанию воспрепятствовать слишком большому
размножению людей, т. е. следовательно, той же причине* следует
приписать нелепое почитание у некоторых племен Африки отшель¬
ников, не позволяющих себе сношений с женщинами, но позво¬
ляющих себе сношения с животными. а
Тот же мотив общественного интереса и лселавне охранить целгО-
80
мудрейшие красоту от покушений иеиоздоржниети доставили не¬
когда швейцарцев издать указ, согласно которому каждому свя¬
щеннику по только дозволялось, но п вменялось в обязанность
иметь сожнтсльпнцу5
На Коромандельском берегу, где женщины с помощью яда отде¬
лывались от невыносимого брачного нга, тот же самый мотив заста¬
вил законодателя прибегнуть к средству не менее гнуспому, чем
и само зло, п обеспечить жизнь мужей, приказав сжигать ясен на
могилах пх мужей °.
Все приведенные много факты доказывают в согласии с моей
теорией, что даже самые жестокие н неразумпые обычаи имеют
своим источником желание действительной или, но крайней мере,
мнпмой общественной пользы.
Ио, возразят мне, отн обычаи, тем нс менее, отвратительны
н нелепы.—Да, потому что мы нс знаем, почему они установлены,
н потому что отн обычаи, освящеппые стариной плн суеверием,
сохранились вследствие пебрсжиостн или лее слабости правитель¬
ства долгое время носле того, как нрпчппы пх установления исчезли.
Молено лн сомневаться в том, что когда Франция представляла
один обширный лес, пожалование монашеским орденам необрабо¬
танных земель было дозволительно, ио что продолжение этого
пожалования и настоящее время настолько лее нелепо п вредно
для государства, пасколысо оно было разумпо н полезно в то время,
когда земли Франции былп еще певоздолапы. Все обычаи, прино¬
сящие только временные выгоды, подобны лесам, которые следует
снимать, когда дворцы отстроспы.
Чрезвычайно умно поступил основатель государства инков,
объявив перувпапцам, что он сып солнца п убедив их, что оп при¬
нес закопы, продшетоваппые солпцем, его отцом. Эта ложь виу-
гаила дикарям большое увалсеиие к ого закопай, п она была слиш¬
ком полезна для возникающего государства, чтобы пе признать ее
добродетельной. Но, залолсив основы прочного законодательства,
обсспечпв самой формой правления точпое соблюдение законов, этот
законодатель, если бы оп был менее честолюбив и более просвещен,
должен был бы предвидеть то перемены, которые должны были
произойти в правах и интересах его народов, н то изменения, кото¬
рые вследствие этого следовало сделать в его законах; он доллссн
был бы раскрыть этим пародам, сам пли через своих преемников,
полезную п необходимую ложь, к которой ому пришлось прибег¬
нуть для того, чтобы сделать пх счастливыми; он доллссн был бы
этим признанном спять со своих законов характер божественности,
который, делая их священными п ненарушимыми, препятствовал
всякой реформе п который, может быть, со временем сделал бы
эти закопы вредными для государства, если бы, вследствие наше¬
ствия европейцев, это государство не было уннчтолсено вскоре
носле того, как оно образовалось.
Интересы государств, как и все человеческое, подверясепы мно¬
жеству цзмепепнй. Одни п то лее закопы ,н обычап могут быть то
полезными,'то вредными одному п тому же народу; отсюда я заклю-
I» ГельпециИ, — Об уме — 17118 81
’чаю, что эти законы должны быть то принимаемы, то отвергаемы,
п что одни и те же поступки могут быть называемы то добродетель¬
ными, то порочными, — предположение, которое нельзя опроверг¬
нуть иначе, как допустив, что существуют поступки добродетельные
н в то же время вредные для государства, а это зпачило бы подры¬
вать основы всякого законодательства п всякой общественной
жизни.
Общее заключсппс пз всего мною сказанного то, что доброде¬
тель есть нс что иное, как только желание счастья людям, и что
поэтому честность, которую я рассматриваю как осуществленную
добродетель, является у всех пародов п при различных формах
правления пе чем ппым, как привычкой к полезным для своего
государства поступкам 7.
Хотя это заключение вполне очевидно, по так как пет парода,
который пе знал бы п пс смешивал бы два рода добродетели—один,
который я пазову добродетелью, основанной па предрассудке,
а другой — истинной добродетелью, — то я считаю себя обязан¬
ным, для того чтобы ничего пе упустить по этому предмету, рас¬
смотреть эти два различных вида добродетели.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XIII
1 В королевстве Конго воровство также в чести, но оно не должно быть
совершаемо тайком от владельца похищаемой вещи; следует всегда похищать
насильно; этот обычай, говорят там, поддерживает мужество в людях. У ски¬
фов, напротив, самым большим преступлением считалось воровство; и их
образ жизни требовал, чтобы оно было строго наказуемо: их стада паслись без
призора по степям; как легко было их похищать, и какой был бы беспорядок,
если бы эти кражи были терпимы. Поэтому, говорит Аристотель, у них закон
был поставлен на страже стад.
2 Всем известен рассказ о молодом лакедемонянине, который, не желая
сознаться в краже, дал, без единого крика, изгрызть свой живот молодой
лисице, которую он украл и спрятал под платьем.
3 В королевстве Жюда в Африке но подают никакой помощи больным:
их предоставляют самим себе, а когда они выздоравливают, они продолжают
жить попрежнему дружно с темн, кто их покинул во время болевни.
Жители Конго убивают тех больных, которые, по их мнению, не могут
выздороветь: это для того, говорят они, чтобы избавить их от мучительной
агонии.
На острове Формоза опасно больному накидывают на шею веревку и душат
его, чтобы избавить его от мучений.
4 В католических странах чтобы отделаться от девушек, их принуждают
к пострижению, благодаря чему многие ив них ведут несчастную жизнь,
полную отчаяния. Может быть, наш обычай отделываться от них — более
варварский, чем обычай китайцев.
5 В своем послании к швейцарским кантонам Цвинглн напоминает нм
составленный их предками укав, вменявший в обязанность каждому священ¬
нику иметь сожительницу, из боязни, чтобы он не совершил покушения на
целомудрие своего ближнего (Fra Paolo. Hist du Cone, de Trente, lib. I).
82
Й 17-м правиле Толедского собора сказано: «Тот, кто довольствуется Одной
женщиной, как супругой или сожительницей, по собственному выбору, но
будет отлучен от причастия». Церковь Относилась терпимо к сожительницам
очевидно, для того, чтобы предохранить замужних женщин от посягательств
на них.
G Женщин племени Мезурадо сжигают вместе с их мужьями. Они сами
требуют этой участи, но в то же время делают все возможное, чтобы ее избе¬
жать.
7 Полагаю, что нет необходимости указывать, что я здесь говорю о добро¬
детели гражданской, а не религиозной, которая ставит себе иные цели) пред¬
писывает себе иные обязанности и стремится к более возвышенным предметам.
ГЛАВА XIV
Добродетели у основанные на предрассудке, и истинные добродетели
Я называю добродетелями, основанными на предрассудке, те,
строгое выполнение которых нисколько не способствует обществен¬
ному благу; таковы, например целомудрие весталок, умерщвление
плотп безрассудными факирами, населяющими Индию; эти добро¬
детели, будучи ненужными, а часто далее вредными для государ¬
ства, являются пыткой для тех, кто их соблюдает. Но у большинства
народов эти ложные добродетели в большем почете, чем истинные,
а люди, практикующие их, пользуются бблыпим увалсепием, чем
хорошие граждане.
Никого так не уважают в Индостане, как брампнов г, покло-
пяются далее их половым частям2; там почитают таклее эпитимпи, ко¬
торые они на себя налагают, а эти эпитимии действительно улеасны3:
одни всю свою жизнь проводят привязаппымн к дереву, другие
раскачиваются над огпем; иные носят страшно тялеелые цепи;
иные питаются лпшь жидкой пищею; другие запирают себе рот
висячим замком, а иные привязывают колокольчик к препуцию,
и благочестивые женщины ходят целовать этот колокольчик; а отцы
считают за честь, чтобы факиры имели сношения с их дочерьми.
Но несомпеппо, что самый нелепый из действий или обычаев,
суеверно почитаемых священными, это обычай, практикуемый
среди лсупбус, лерпц на острове Формоза. «Чтобы священнодей¬
ствовать достойным образом п заслулшть пародное увалсение, они
доллшы после проповедей, конвульсий н рычаний закричать, что
онп видят своих богов, и начать кататься по земле; потом опп взби¬
раются на кровлю пагоды, обнажают свои половые части, быот
себя по ягодицам, испускают мочу, спускаются головами вниз и
омываются в присутствии всего собрания» 4.
Но еще счастливы те пароды, у которых добродетели, основан¬
ные на предрассудке, только нелепы, ибо онп часто бывают и жесто¬
кими б: в столице Кохпна выращивают крокодилов, и тот, кто
подвергает себя ярости этих лшвотных и дает им пожрать себя,
считается избранником. В королевстве Мартембап считается добро¬
детельным поступком, броситься под колеса колесницы идола, когда
* 83
его возят по улицам, илп перерезать себе горло в то время, когда
оп проезжает мимо: тот, кто подвергает себя этой смерти, почитается
святим, п его имя вписывается в особую книгу.
Одпако существуют по только добродетели, по и преступления,
осповаипыс на предрассудке: так, для брамина считается преступле¬
нием жениться на девственнице. На острове Формоза мужчины
обязапы три месяца в году ходить голыми, а если в это время кто-
инбудь покроется хотя бы куском материи, про пего будут говорить,
что оп носит украшение, не подобающее для мужчины. На этом
же острове считается преступлением, если женщина родит ребепка
до трндцатипятплстпего возраста; в случае беременности опа про¬
стирается у ног жрицы, которая во исполнение закопа до тех
пор топчет се, пока опа пе выкинет.
В Псгу жрецы п магп предсказывают выздоровление или смерть
больного °, и там считается преступлением, еслп приговоренный
к смерти больной выздоравливает. Когда оп поправляется, все
бегут от пего п поносят его. Если бы оп был хороший человек,
говорят жрецы, бог принял бы его к себе.
Может быть, пет страны, в которой некоторые пз преступлений,
оспованпых па предрассудке, пе вызывали бы большего отвращения,
чем самые жестокие п самые вредные преступления против общества.
У людоедов жпагов, пожирающих побежденных врагов, дозво¬
лено, говорит о. Кавацп, истолочь собственного ребенка в ступке и,
сварив его с.кореньями, маслом и листьями, сделать мазь, которой!
патпрают тело, чтобы сделать его неуязвимым; но там считается
ужасным кощунством по убить в марте месяце ударом топора в при¬
сутствии королевы юношу или девушку. Когда хлеба созреют,
королева, окруженная своими придворными, выходит пз дворца,
убивает всех, попадающихся ей иа путп, и угощает ими свою свиту;
эти жертвы, говорит опа, необходимы для успокоения душ ее усоп¬
ших предков, которым неприятно видеть, что простолюдины пасла-
ждаются жпзныо, которой опп лишены; только такое слабое утеше¬
ние может побудить их благословить жатву.
В государствах Конго, Ангола и Матамба пе позорно для мужа
продать свою жену, для отца продать сына, для сына продать отца;
в этих странах нзвестпо только одно преступление 7: это — не
дать первых плодов жатвы читомбу 8, главному жрецу. Эти пароды,
говорит о. Лаба, лишенные всяких истинных добродетелей, очень
строго соблюдают названный обычай. Попятно, что читомб, исклю¬
чительно занятый увеличением своих доходов, этого только от
Йпх н требует; он совсем пе желает, чтобы эти негры стали более
просвещенными; оп далее опасался бы, чтобы более здоровые пред¬
ставления о добродетели пе ослабили их суеверия и не уменьшили
дани, которую он с них собирает.
Сказанного мною о преступлениях и добродетелях, оспованпых
на предрассудке, достаточно, чтобы понять разницу менаду этими
добродетелями и истинными добродетелями, т.е. такими, которые
непрестанно увеличивают народное благоденствие и без которых
общества не могут существовать.
81
Соответственно этим двум родам добродетели я буду различать
два различных вида испорченности нравов: первый я назову рели¬
гиозной развращенностью, второй — политической развращен¬
ностью9. Но, рапыпе чем перейти к этому исследованию, я заявляю,
что пишу это исследование в качестве философа, а пе теолога; по¬
этому в данной и следующих главах я буду говорить только о чисто
человеческих добродетелях. Сделав эту оговорку, перехожу к делу:
я утверждаю, что с правствеппой точки зрения религиозной раз¬
вращенностью называют всякого рода распутство, н главным обра¬
зом распутство между мужчиной п экешциной. Этот род разврата,
который я совсем пе оправдываю и который, без сомнения, преступен,
так как оп есть грех перед богом, совместим, одпако.с благоденствием
страны. Многие пароды полагали п сейчас еще полагают, что раз¬
врат этого рода пе есть преступление; однако он есть преступле¬
ние во Фраиции, ибо нарушает законы этой страпы; по оп был бы
мепыппм преступлением, если бы существовала общпость жепщин,
а детп были бы детьми государства; тогда это преступление по пред¬
ставляло бы опасности для государства. В самом деле, па земле встре¬
чаются и такие пароды, у которых распутство пе только пе считается
безнравственным, по далее дозволено законом п освящено религией.
Так, па Востоке гаремы паходятся под покровительством за¬
кона, а в Топкнне, где почитается плодородие, закон предписы¬
вает бесплодным жепам выискивать для своих мужей девушек,
которые бы нм поправились. Поэтому топкипцы смеются над тем,
что у европейцев полагается иметь только одну жену; опп пе по¬
нимают, каким образом у пас благоразумные люди полагают, что
делают угодное богу, прппося обет безбрачпя; опп считают, что
одинаково преступно не дать жпзпь, когда можешь это сделать,
как и отпять ее у того, кто ее имеет10.
Точпо так эке снамкп прогуливаются под покровительством
закона в ■ па лапки пах по улицам города с полуоткрытыми грудью
н бедрами и в самых сладострастных позах. Этот за кои был издан
щщрлевой, по пмепп Тишда, которая, желая отвлечь мужчип от
болееТТСпрНстоицоп любви, решила прибегнуть к могуществу кра¬
соты. Это, говорят сиамки, ей удалось. К тому лее, прибавляют
онп, это весьма мудрый закон: мужчинам приятно испытывать
желания, а женщинам возбузкдать их. Это доставляет счастье обоим
полам, это единственная отрада, которую небо примешало к посы¬
лаемым пам страданиям, и неужели найдется такая зкестокая душа,
которая пожелает лишить пас ее 11.
/ В королевстве Батимейй12 закон предписывает, под угрозой
смертной казпп, всякой экенщппе, к какому бы сословию она пи
принадлежала, отдавать свою любовь всякому, кто ее пожелает;
-ее отказ равносилен для нее смертному приговору.
Я никогда пе кончил бы, если бы пожелал привести список всех
пародов, имеющих иное, чем мы, представлеппе об этом виде испор¬
ченности нравов; ограппчусь тем, что, назвав страпы, в которых
закон дозволяет разврат, я указку па некоторые пз тех, в которых
разврат составляет часть релпгпозпого культа.
85
У народов острова Формоза пьянство п разврат суть религиоз¬
ные акты. Наслаждения, говорят эти народы, суть дочери неба,
дары его благостыни; наслаждаться ими значит почитать божество,
пользоваться его благами. Можно ли сомневаться в том, что зре¬
лище расточаемых ласк, любовных наслаждений долито правиться
богам? Боги добры, и наши удовольствия являются самым приятным
для них приношением пашей благодарности. Исходя из этого
рассуждения, опп публично предаются всякого рода половым
сношениям 13.
Точпо так же королева жнагов, чтобы заслужить благосклон¬
ность богов, призывает к себе перед объявлением войны самых
красивых жепщин и воинов, которые в различных позах предаются
в ее присутствии паслаждепиям любви. Сколько есть стран, говорит
Цицерон, в которых разврату посвящены храмы! Сколько алтарей,
возведенных проституткам!14 Не говоря уже о дровпих культах
Венеры и Котитто, вспомним бапнапдев, поклоняющихся под именем
богини Бапнанп одпой из своих королев, которая, по свидетельству
Джемеллп Каррерп, услаждала двор видом всех своих прелестей
и расточала ласки нескольким любовникам по очереди, а иногда
и двум сразу.
Приведу еще только одни факт, рассказанный Юлием Фпрмиком
Матерном, отцом церкви II века, в трактате, озаглавленном «Бе
errore profa иагиш religionum». «Асспрпя, а ташке часть Африки, —
говорит этот отец церкви, — обоготворяет воздух под именем Юноны
или Венеры девственницы. Эта богиня повелевает стихиями; в честь
ее построены храмы; в этих храмах служат жрецы, одетые и наря-
жеппьте как женщины; они читают молитвы женственным и томным
голосом, возбуждая у мулсчии желаппя, которые опп удовлетворяют,
похваляясь своим распутством, а после этих предварительных
наслаждений они громко призывают богиню, играют па инстру¬
ментах, говорят, что па пнх сошел божествепный дух, и пророче¬
ствуют».
Итак, существует множество стран, в которых развращенность
иравов, которую я называю религиозной, дозволена законом .пли
освящена религией.
Сколько бедствии, скажут многие, связапо с этой развращен¬
ностью! Но нельзя ли на это возразить так, что разврат представляет
государственную опасность только тогда, когда оп противоречит
законам страны, нли когда он связан с каким-нибудь нпым пороком
в управлении? Напрасно стали бы указывать на то, что пароды,
среди которых царит распутство, презираемые всем миром. Не
говоря уже о пародах Востока и в диких и воинственных племенах,
которые предаваясь всякого рода разврату, счастливы внутри
страны и грозны вне ее, какой парод пользовался большей славой,
чем греки? Они и до сих пор возбуждают удивление, восторг и
уважение человечества. До Пелопоннесской войны, эпохи роковой
для их добродетели, опи дали великих и доблестных людей больше,
чем какое-либо другое государство или какой-либо другой парод.
Однако известна склонность греков к извращенной любви. Этот порок
86
был так распространен, что даже Арпстпд, прозванный справедли¬
вым, — АриЬтид, похвалы которому, говорили афиняне, им надоело
слушать, предавался ему и имел сношення с Фемпстоклом. Красота
молодого Стезилея с острова Кеоса, внесшая в их душу другую
страсть, зажгла среди ппх пламя непавпсти. Платон был разврат- *
пиком. Далее Сократ, которого оракул Аполлона признал самым
мудрым пз людей, пмел спошеппя с Алкпвпадом и Архелем; у пего
было две жены, и он жил со всеми куртпзанкамп. Несомненно, что
еелн судить о правствеиностн с точки зрения теперешних европей¬
ских взглядов, то самые добродетельные греки показались бы
развратными людьми. А так как этот род испорченности нравов
достиг в Греции папвысшей степени как раз в то время, когда
это государство давало великих людей во всех отраслях, когда
перед ним дрожала Персия, когда оно достигло наибольшего
блеска, то можно думать, что та нравственная развращенность,
которую я называют религиозной, вполпе совместима с величием
и благоденствием государства.
Но существует иного рода испорченность нравов, подготовляю¬
щая падение государства и предвещающая его погпбель; ее я на¬
зываю политической развращенностью.
Народ заражен ею, если большая часть лиц, составляющих
его, отделяет своп интересы от общественных интересов. Этот род
развращенности, который часто присоединяется к первому, дал
повод некоторым моралистам смешивать нх. Если принимать во
впимапне только интересы государства, то этот последний вид
развращенности, пожалуй, самый опасный. Если паро^ц, обладаю¬
щий самыми чистыми нравами, заражен этого рода развращенностью,
то он непременно несчастлив во впутреппей политике, и его мало
страшатся внешние враги. Существование такого государства завпепт
только от случая, который ускоряет плп замедляет его падеппе.
Чтобы выясппть, насколько эта анархия всеобщих пптешюв—
опасна для государства, рассмотрим, какое зло'может принести
противопоставление интересов отдельного сословия интересам госу¬
дарства. Предположим, что бонзы, талапуапы обладают всеми
добродетелями наших святых. Если интересы сословия бонз не
связапы с государственными интересами; если, например, доверие
к бопзе основано на слепоте народа, то бонза непременно будет
врагом народа, который его кормит, и будет по отношению к нему
тем, чем римляне были по отношению ко всему миру: добродетель¬
ными между собой, грабителями по отношению к вселенной. Если
бы каждый из бонз в отдельности и не стремился особенно к величию,
то пх сословие от этого не стало бы менее честолюбиво; все его
члены будут, сами того не сознавая, работать для его усиления,
подвигнутые на то добродетельным стремлением 1Б. Поэтому наиболее
опасно для государства сословие, интересы которого не связаны
с общим интересом.
Если языческие жрецы умертвили Сократа и преследовали почти
всех великих людей, то лишь потому, что их частное благополучие
находилось в противоречии с общественным благом; действительно
87
в интересах служителей ложиии религии обманывать народ и поэтому
преследовать всех, кто может его просветить; этому примеру сле¬
дуют иногда п служители истинной религии, которые, не имея того
лее осповаппя, часто прибегали к леестокостям, преследовали и
угнетали великих людей, прославляли посредственные сочинения
н критиковали хорошие, и от которых, наконец, отреклись более
просвещенные теологи 10.
Не смешно ли, паиример, что в некоторых государствах за¬
прещен «Дух законов» — сочинение, которое миогие государи за¬
ставляют своих сыновей читать и перечитывать? Но следует ли ио-
этому поводу всиомпить слова одпогоумного человека, сказавшего,
что монахи, добившиеся этого запрещения, поступили подобно тому,
как скифы поступали со своими невольниками: они вырывали у них
глаза, для того чтобы они были менее рассеянны при верчении
леернова.
Итак, счастье или несчастье парода зависит, повидимому, исклю¬
чительно от соответствия или несоответствия интересов частных
лиц с интересами общественными, и религиозная развращенность
нравов, как то показывает история, может часто иттп рука об руку
с благородством и величием души, с мудростью, с талантами и вообще
всеми качествами, образующими великого человека.
Нельзя отрицать, что часто граждане, зараженные этого рода
безнравственностью, оказывали отечеству более важные услуги,
чем самые строгие анахореты. Как много мы обязаны легкомыслен¬
ной черкешенке^которая, желая сохранить свою красоту или кра¬
соту своих"дочерей, первая решилась привить себе оспу! Скольких
детей оспопрививание вырвало из когтей смерти! Может быть, нет
ии одной основательницы монашеского ордена, которая оказала бы
миру столь лее великое благодеяние и тем самым заслулшла бы его
благодарность.
Впрочем, заканчивая эту главу, я должен еще раз повторить,
что я совсем но выступаю защитником разврата. Я только хотел
дать яспое представление об этих двух видах нравственной извра¬
щенности, которые часто смешивали и представление о которых,
повидимому, было довольно смутное. Лучше ознакомившись с на¬
стоящим положением вопроса, молено правильнее судить о его важ¬
ности, о степени прозрения, которое следует чувствовать к этим
двум видам развращенности, и попять, что существует два различ¬
ных вида дурных поступков: одпн преступны при всякой форме
правления, другие лее — вредны и, следовательно, преступны
только тогда, когда они противоречат законам страны.
Лучшее познание зла долепо сделать моралистов более искус¬
ными в излечении его. Они смогут рассматривать нравственность
с повой точки зрения и сделать из ненуленой науки науку, полез¬
ную для мира.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XIV
1 Брамины пользуются исключительной привилегией просить мило¬
стыню; они убеждают других давать ее, но сами ее не дают.
88
2 «Почему, — говорят брамины, — мы. будем стыдиться ходить нагими,
ставши мужами, тогда как мы, не стыдясь, вышли голыми нэ лона матери?»
Караибы так же стыдятся одежды, как мы стыдимся наготы. Если боль¬
шинство дикарей закрывают известные части своего тела, то ото не из при¬
рожденной скромности, но вследствие большей нежности и чувствитель-*
пости некоторых частей тела и боявни поранить себя при переходе через леса
и кустарники.
3 В королевстве Негу существуют анахореты, по имени саитоны; они
никогда ни о чем не просят, хотя бы умирали с голода? Буквально все их
желания предупреждаются. Тот, кто исповедуется, им, не может быть нака¬
зан, какое бы преступление он ни совершил. Эти саитоны живут ва городом
в дуплах деревьев; по смерти нм поклоняются как богам.
1 «Voyage do la Compagnie des lndes Hollandaises>>,
3 Мадагаскарские женщины верят в счастливые и несчастные часы и
дни. Если они произвели ребенка па свет в несчастный день или час, то их
религия требует, чтобы они либо бросили его на съедение диким зверям,
либо закопали пли задушили его.
В одном из храмов государства Негу воспитываются девушки. Ежегодно
в день, посвященный их идолу,.приносится в жертву одна из этих несчаст¬
ных. Жрец в священническом облачении раздевает ее, душит, вырывает ее
сердце и бросает его в лицо идолу. Но окончании жертвоприношения-жрец
наряжается в страшный наряд н пляшет перед народом. В других храмах
того же государства приносят в жертву только мужчин. Для итого покупают
красивого и хорошо сложенного невольника. Три дня его по утрам моют,
затем одевают в белую одежду и показывают народу. На сороковой день жрецы
вспарывают ему живот, вырывают сердце, обмазывают идола его кровью и
едят его мясо, как священное. Невинная кровь, говорят жрецы, должна течь
в искупление за грехи народа, — надо, чтобы кто-нибудь отправился к вели¬
кому богу напомнить ему о его народе. Нелишне напомнить, что жрецы ни¬
когда но берут это поручение па себя.
0 Когда умрет какой-нибудь жнаг, его спрашивают, почему он покинул
жизнь. Жрец, подражая голосу умершего, отвечает, что это потому, что он
не приносил достаточно жертв своим предкам. Эти жертвоприношения соста¬
вляют значительную часть доходов жрецов.
7 В государстве Лао жрецы пли талапуэны могут быть судимы только
самим государем. Они исповедуются ежемесячно; соблюдая этот устав, они
могут безнаказанно совершать тысячи преступлений. Они до такой степени
умело морочат государей, что один талапуэн, уличенный в изготовлении фаль¬
шивых денег, был отпущен государем без наказания. «Миряне, —«сказал
он, — должны были бы делать ему более щедрые подарки». Самые знатные
люди этой страны считают за честь оказывать талапуэнам услуги самого
низменного сорта. Ни один из них но наденет платья, которого не носил бы
некоторое время талапуэн.
8 Этот читомб поддерживает днем и ночыо священный огонь, уголья от
которого он продает за очень дорогую цену. Тот, кто покупает их, считает
себя гарантированным от всякого несчастного случая. Этот великий жрец
не признает никакого судьи. Когда он отлучается для объезда подвластных
ому, то все обязаны под страхом смертной казни строго блюсти воздержание.
Негры убеждены, что если бы он умер естественной смертью, то вся вселенная
89
погибла бы. Поэтому назначенным ому преемник убивает его, как только он
ваболеет.
9 Это различение для меня важно: 1) потому что я рассматриваю добро¬
детель с философской точки зрения, независимо от отношений между рели¬
гией и обществом, и я прошу читателя не терять этого нз виду на протяжении
всей книги; 2) чтобы избежать постоянного смешения между религиозными
принципами и принципами государственными и нравственными, как это
встречается у языческого народа.
10 Когда жпаги замечают у девушки признаки беременности они устраи¬
вают праздник; если эти признаки исчезают, женщину убивают, как недо¬
стойную жизни, которую она не смогла дать.
11 Один умный человек говорил по этому поводу, что бесспорно людям
должно быть запрещено всякое удовольствие, противное общественному
благу. «Люди, —прибавлял он,—так несчастны, что лишнее удовольствие,
конечно, стоит того, чтобы приложить усилие для очищения его от всего
того, чем оно может быть вредно государству; может быть, было бы нетрудно
достигнуть этого, если бы пересмотреть с этой целью законодательства тех
государств, где эти удовольствия дозволены»).
12 «Christianisme des Indes»>, s. IV, p. 308.
13 В тибетском государстве девушки носят на шее дары, полученные за
нарушение целомудрия, — именно, кольца любовников, н чем их больше
у девушки, тем торжественнее справляется се свадьба.
11 В Вавилоне все женщины должны были для искупления своих грехов
раз в жизни проституировать себя. Для этого они, расположившись лагерем
у храма Венеры, обязаны были удовлетворить желание первого попавшегося
чужестранца, пожелавшего очистить их душу при помощи телесных наслаж¬
дений. Легко предвидеть, что красивые и миловидные быстро кончали свой
искус, но некрасивым приходилось иногда долго ждать сострадательного чу¬
жеземца, через которого они могли бы получить отпущение.
Монастыри бонз полны языческими монахинями, их там принимают в ка¬
честве наложниц. Когда они падоедят, их выгоняют и заменяют другими.
Ворота этих монастырей осаждаются монахинями, которые приносят бонзам
подарки, чтобы они их приняли, а бонзы, считают, что оказывают нм тем
большую милость.
В государстве Кохине брамины, желая первыми посвящать молодых су¬
пруг в наслаждения любви, внушают королям и народу, что следует им по¬
ручать эту святую обязанность. Когда они кого-нибудь посещают, отцы и
мужья предоставляют нм своих .дочерей и жен.
15 Да!же в истинной религии существовали священники, которые, поль¬
зуясь невежеством народа, злоупотребляли его благочестием и посягали на
права государя.
16 Вот что говорит по поводу Монтескье иезуит отец Милло в своем рас¬
суждении, премированном Дижонской академией и рассматривающей вопрос:
«Что полезнее изучать: людей или книги?» «Не глубокому ли изучению людей
обязаны мы теми правилами поведения, теми наставлениями правителям,
которые должны были бы быть выгравированными на тронах государей
и в сердцах всех облеченных властью? Об этом свидетельствует этот славный
гражданин, этот орган и судия законов, могилу которого поливают слезами
Франция и вся Европа, но гений которого будет всегда просвещать народы
90
и указывать путь к общему счастью; этот бессмертный писатель, цоторый все
расчленял, потому что все видел, п который хотел заставить нас мысли^,
ибо мы в этом имеем больше нужды, чем в чтении. С каким рвением, с какой
проницательностью он изучал человеческий род! Путешествуя подобно Со-
лону, созерцая подобно Пифагору, беседуя подобно Платону, читая подобно
Цицерону, изображая подобно Тациту, — н всегда имея предметом человека,
он изучал людей, и он их знал. Уже начинают произрастать плодотворные
семена, которые он посеял в умах, руководящих народами и государствами.
О, пожнем же с благодарностью эти плоды и т. д.»>. О. Милло прибавляет
в примечании: «Если автор, добродетель которого всеми признана, если силь¬
ный, мыслитель, всегда выражающий то, что он думает, говорит: «Христиан¬
ская религия, которая, невидимому, имеет целью только блаоюепство в буду¬
щей жизни, дает нам счастье и в этою), если, опровергая опасный парадокс
Бэйля, он прибавляет: «Принципы христианства, глубоко запечатленные
в сердце, были бы бесконечно сильней ложной чести монархий, человеческих
добродетелей республик и рабского страха деспотических государств»>, т. е.
сильнее трех принципов государственного управления, установленных
в «Духе ваконов>>, то может ли тот, кто прочел труд этого автора, обвинять
его в желании нанести смертельный удар христианству»)?
V ГЛАВА ХУ
Какую пользу может принести этике знание принципов,
установленных 6 предыдущих главах
Если до сих пор этика мало способствовала счастью человече¬
ства, то пе потому, чтобы многие моралисты пе соединяли с удач¬
ными выражениями, изяществом п ясностью изложения также
и глубину ума и возвышенность душп, но потому, что как нп были
талантливы этп моралисты, они надо сознаться, недостаточно часто
рассматривали различные пороки пародов как необходимые след¬
ствия различных форм нх правления, а этика может стать действи¬
тельно полезной людям только тогда, когда она будет рассмотрена
с этой точки зрения. Какой результат имели до сих пор самые пр’е-
краспые предписания этики? Они исправили нескольких отдельных
лпц от недостатков, в которых онп, может быть, себя упрекали,
по в нравах наций они не произвели никакого изменения. Какая
тюму. причина? Та, что пороки народа всегда скрыты, если смею
так выразиться, в основе его законов: там надо искать корень его
пороков и вырвать его. Кто пе имеет пи достаточно ума, ни доста¬
точно мужества для этого предприятия, тот не принесет в этом
отношении почти никакой пользы миру. Стремиться уничтожить
пороки, связанные с законами парода, пе произведя никаких
изменений в этих законах, значит браться за невозможное дело,
значит отвергать следствия, правильно вытекающие из допу¬
щенных принципов.
Чего можно ожидать от громких слов о фальшивости женщин,
если этот порок есть необходимое следствие противоречия между
естественными желаниями и теми чувствами, которые женщины
91
должны выказывать под давлением закона и приличия? Если в Мала-
баре или на Мадагаскаре все женщины искренни, то потому, что
он* там могут удовлетворять все своп прнхотп, не вызывая скандала,
потому что они имеют множество любовников и выбирают супруга
после многих опытов. То жо относится н к дикарям Нового Орле¬
ана, к тем народам, у которых родственницы великого Солнца,
принцессы кровп, могут прогнать мужа, который нм надоел, и взять
другого супруга. В этих страпах не существует лживых зкепщпн,
потому что им незачем быть таковыми.
Я совсем не предполагаю вывести из этих примеров, что и у пас
следует ввести такие же правы. Я только хочу сказать, что неблаго¬
разумно упрекать зкепщпн за лэкнвость, которую им навязывают
приличие и законы, н что нельзя пзмепнть следствия, по изменяя
причин их.
Возьмем злословие, как второй пример. Несомненно, что зло¬
словие есть норок, по ото порок нензбезкный, потому что во всех
государствах, где гразкдано нс принимают участия в ведении госу¬
дарственных дел, эти гразкдапе, но заинтересованные в том, чтобы
приобретать знания, долзкпы коснеть в позорной лени. Но если
в таком государстве принято часто бывать в свете п хороший тон
требует быть разговорчивым, то человек невезкественпый, не будучи
в состоянии говорить о вещах, необходимо долзкен говорить о
лицах. Всякий панегирик скучен, а сатира заинмательпа; следо-
вательпо, чтобы пе быть скучным, иевеэкда прнпузкдеп злосло¬
вить. Нельзя истребить этот порок иначе, как упичтозкив его при¬
чину, т. е. вырвав гразкдан из условий ленп, следовательпо, изменив
форму правления.
Почему человек, занятый духовными интересами, менее при¬
дирчив к частным лицам, чем светский человек? Потому что первый,
занятый вазкнымн вещами, говорит о людях только постольку,
поскольку они, как, например, великие .люди,имеют непосредствен¬
ное отпошоипе к вазкпым вещам; потому что человек, занятый духов¬
ными интересами, злословит только в отместку, и, значит, очепь
редко; напротив, человек светский принузкден злословить, чтобы
иметь предмет для разговора.
Сказанное мною о злословии относится и к распутству, против
которого всегда так сильно восстают моралисты. Всеми узко при-
знапо, что распутство есть необходимое следствие роскоши, и по-
этому я ис~ буду останавливаться на доказательстве этого. А если
роскошь — чего я пе думаю, хотя это мнение весьма распростра¬
нено, — очепь полезна для государства, если, как это легко дока¬
зать, трудно подавить стремление к пей п заставить гразкдан соблю¬
дать законы о роскоши, ие меняя формы правления, то только после
некоторых реформ в этой области можно надеяться подавить любовь
к разврату.
Всякие-высокие рассуэкдеппя по этому вопросу, хороши с тео¬
логической, по пе с государственной точки зрения. Цель, которую
преследуют политика и законодательство, это земное величие и
благоденствие народов; имея это в виду, я и говорю, что если ро¬
У2
скошь действительно полезна Франции, то было бы смешно стре¬
миться ввести в ней строгость нравов, несовместимую с любовью
к роскоши. Преимущества, которые торговля и роскошь доставляют
государству в тон форме, в которой оно сейчас находится (преиму¬
щества, от которых придется отказаться, чтобы изгнать из него
разврат), совершенно непропорциональны с чрезвычайно малым
вредом, причиняемым любовью к женщинам. Это зпачнт жаловаться
па то, что в богатой руде к золотой жиле примешано несколько
песчинок меди. Смотреть па волокитство как па смертный грех
в страпах, где роскошь признается необходимой, есть политиче¬
ская непоследовательность; а если уж за ним хотят сохранить
название порока, то следует признать, что в известные времепа
и в известных страпах существуют полезные пороки п что Египет
обязап своим плодородием нильской грязи.
Действительно, рассмотрев с государственной точки зрения
поступки жепщнп легкого поведения, мы увидим, что хотя они и
заслуживают порпцаппя в некоторых отношениях, по в других они
весьма полезны для общества; так, например, свои деньги они
употребляют с большей пользой для государства, чем самые благо¬
разумные женщины. Желапне нравиться приводит жепщппу легкого
поведения к торговцу лептами, материями и модпымн вещами и
тем заставляет ее не только вырывать массу рабочих из нищеты,
в которую их ввергло бы соблюдение законов о роскоши, но вну¬
шает ей акты самого просвещенного милосердия. Если допустить,
что роскошь полезна для государства, то разве но женщины легкого
поведения, поощряя изготовление предметов роскоши, делают ма¬
стеров все более н более полезными для государства? Благоразум¬
ные женщины, подающие милостыню пищим и преступникам, следуя
советам своих духовников, поступают менее хорошо, чем женщины
легкого поведения, направляемые желанием нравиться; 'последние
дают пропнтаппе полезным гражданам, первые же бесполезным
или даже вредным для государства.
Из сказанного следует, что только тогда молено надеяться
изменить взгляды парода, когда будет изменено его законодатель¬
ство, п что реформу нравов следует начать с реформы законов;
при существующей форме правления громкие слова, громящие по¬
лезный порок, были бы вредны для государства, если бы они не
были тщетны; по таковыми они останутся всегда, ибо народная масса
двигается только силой закона. К тому лее позволю себе заметить
мимоходом: очень немногие моралисты умеют пользоваться на¬
шими страстями, воорулсая их друг против друга и тем заставляя нас
согласиться с их взглядами; большая же часть их советов слишком
оскорбительна. А они доллшы были бы попять, что оскорбления не
могут успешно бороться с чувствами; что только страсть может
победить страсть. Напрпмер, для того чтобы побудить легкомы¬
сленную лсепщину быть более сдержанной и стыдливой, надо ее
кокетству противопоставить ее тщеславие, внушить ей, что стыд¬
ливость изобретена любовью и утонченным сладострастием 1#, что
свет обязан большей частью своих наслаждений той дымке, кото-
93
poio стыдливость прикрывают женские красоты; что в Малабаре,
где молодые прелестницы показываются в собраниях полуобнажен¬
ными, что в некоторых местностях Америки, где молодые женщины
показываются мужчинам без всякого покрывала, желания благо¬
даря этому теряют в спле, сообщаемой любопытством; что в этих
странах уигоксппая красота служит только для удовлотвореппя
потребности, между том как у пародов, где стыдливость протягивает
покрывало между желаниями и наготой, это таинственное покрывало
является талисманом, удерживающим любовника у йог его воз¬
любленной; и что, наконец, стыдливость вкладывает в слабые руки
красоты скипетр, посредством которого она управляет силой,
Знайте еще, скажут опи легкомыслен ной экешцнне, что несчастных
людей очень много, что несчастные люди — прирожденные враги
счастливого человека н ставят ему его счастье в преступление,
что они пепавпдят его за то, что оп счастлив незавпепмо от ппх, что
следует удалять с пх глаз зрелпще ваших развлечений п что не¬
пристойность, выдавая тайну ваших наслаждений, подвергает вас
стрелам их мести.
Заменяя таким образом брань указаниями на собственный инте¬
рес, моралисты могли бы заставить принять свои правила. Я не
буду дольше останавливаться па этом вопросе; возвращаясь к своему
предмету, я утверждаю, что все люди стремятся только к счастью,
что невозможно отклонить пх от этого стремления, что было бы бес¬
полезно пытаться это сделать и было бы опасно достигнуть этого
и что, следовательно, сделать пх добродетельными можно только
объедппяя личную выгоду с общей. Установив этот принцип, мы
ясно видпм, что этика есть пустая наука, если она пе сливается
с политикой и законодательством; из этого я заключаю, что, для того
чтобы быть полезными для мира, философы должны рассматривать
предметы' с той точки зрения, с которой па нпх смотрят законода¬
тели. И, не будучи воорузкены той же властью, они должны быть
воодушевлены тем же духом. Дело моралиста указать законы, ис¬
полнение которых обеспечивает законодатель, налагая па нпх
печать своей властп.
Правда, мало таких моралистов, в которых эта истина была бы
сильно запечатлена; далее среди тех, ум которых способен возвы¬
ситься до великпх идей, многие при изучении этнкп и при изо¬
бражении пороков руководятся личными интересами и личными
антипатиями. Поэтому они нападают только па пороки, неудобные
в обществе, п их ум, замыкаясь мало-помалу в тесном кругу их
интересов, теряет силу, необходимую, чтобы подняться до великпх
\(/ идей. В этпке часто возвышепность ума зависит от возвышенности
души. Чтобы схватить в этой области истины, действительно полез¬
ные людям, надо, чтобы сердце было согрето стремлением к общему
благу, а, к сожалению, в этике, как в религии,, много лицемеров.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XV
1 Рассматривая стыдливость именно с этой точки арония, можно отве¬
тить на аргумент стоиков и киников, которые утверждали, что добродетель-
94
null человек не должен делать ничего у себя дома, чего бы он не iWof делать
публично, и которые поэтому считали возможным предаваться публично лю¬
бовным наслаждениям. Им можно ответить, что если большинство законо¬
дателей осудило эти принципы киников и включило стыдливость в число
добродетелей, то потому, что они боялись, как бы частое зрелище наслажде¬
ний не вьшвало отвращении к ним, а между тем с ними связано сохранение
человеческого рода и мира. К тому же они поняли, что одежда, прикрывая
некоторые из -женских прелестей, наряжает женщину в.о всю ту красоту,
какую только может придумать живое воображение, что одежда привлекает
любопытство, делает ласки более упоительными, а благосклонность более
лестной и, наконец, увеличивает радости несчастного человеческого рода."
Если Ликург изгнал из Спарты некоторый вид стыдливости, так что там до¬
пускалась борьба обнаженных молодых девушек с юношами, то потому, что
он хотел подобного рода упражнениями создать более сильных матерей,
которые дали бы государству более сильных детей. Он знал, что хотя при¬
вычка видеть женщин обнаженными ослабляет желание узнать скрытые пре¬
лести их, но это желание не может совсем потухнуть, особенно в стране, где
мужья пользовались ласками жен только тайно и украдкой. К тому же Ли¬
кург, который считал любовь главной пружиной законодательства, желал,
чтобы она была наградой, а не времяпрепровождением спартанцев.
ГЛАВА XVI
О лицемерных моралистах
Лицемером я называю того, кто при изучении морали пе опи¬
рается па зкелаппе счастья человечеству, а слишком занят самим
собой. Таких людей мпого, их можно узпать с одиой стороны по
равнодушию, с которым они относятся к порокам, пагубным для
государства, с другой — по тому, как горячо они нападают па част¬
ные пороки. Напрасно эти люди уверяют, что ими руководит стрем¬
ление к обществеппому благу. Им мояспо ответить: если бы вас
действительно воодушевляло это стремление, ваша ненависть к ка¬
кому-либо пороку была бы пропорцпопальпа злу, которое этот
порок приносит обществу, и если вас возмущает зрелище недостат¬
ков, даже мало вредных для государства, то как должны вы отно¬
ситься к незнанию средств, необходимых для образования доблест¬
ных, бескорыстных и великодушных граждан? Как должны вы печа¬
литься, видя недостатки в законодательство и в распределении нало¬
гов, открывая их в военной дисциплине, решающей часто исход
сражений и опустошение многих провинций? Глубоко растроган¬
ные этим видом, вы, по примеру Нервы, должны были бы проклясть
депь, делающий вас свидетелем страданий вашего отечества, и
самим порвать жизнь или, по крайней мере, последовать примеру
того добродетельного китайца, который, справедливо возмущенный
притеснениями вельмож, предстал перед императором п принес ему
свои зкалобы: «Я пришел,— заявил он,— отдать себя па казнь, кото¬
рой были преданы шестьсот моих сограоюдан за такого рода увеща¬
ния, и предупреждаю тебя, чтобы ты приготовился к новым казням;
95
в Китае штниисъ еще IS тысяч хороших натритпоп, которые буду иI
приходить к тебе по очереди и требовать от тебя такой же платы
за то же дело». Сказавши это, он замолчал, и император, поражен¬
ный его твердостью, пожаловал ему награду, самую лестную для
добродетельного человека: наказание виновных и уничтожение на-
логов.
Вот как проявляется любовь к народному благу. Еслп вы, скажу
я этим критикам, действительно одушевлены такой любовью,
ваша ненависть ко всякому пороку будет пропорциональна злу,
которое оп приносит государству; но если вас живо трогают только
недостатки, прппосящпе вам вред, тогда вы не имеете права на имя
моралистов, — вы только эгоисты.
Итак, моралист может стать полезным отечеству только путем
полного отказа от личных интересов и глубокого изучения пауки
законодательства. Лишь тогда оп в состоянии взвешивать выгоды
или невыгоды какого-либо закона или обычая и судить о том, долясеи
ли оп быть сохрапсп или упнчтоясеп; ибо мы очень часто бываем
вынуждены мириться с злоупотреблениями и далее с варварскими
обычаями. Если в Европе так долго терпели дуэли, то потому, что
в государствах, где пе существует такой горячей любви к отечеству,
какая была в Риме, где мужество пе развивается постоянными вой¬
нами, моралпсты пе могли, пожалуй, прпдумать лучшего средства,
чтобы поддержать в гражданах храбрость п снабдить государство
мужсствеппымп защитниками; этой терпимостью они рассчитывали
купить большое благо за счет малого, зла. В этом частпом случае
опи ошиблись, по есть тысяча случаев, когда люди бывают принужде¬
ны к такому выбору. Часто только по выбору из двух зол можно
узнать гепиальпого человека. Нам пе нуяшы все эти педанты,
нлгобленпые в ложную идею совершенства. Ничего пет опаснее для
государства, чем эти высокопарные и лишенные ума моралисты,
сосредоточивавшиеся на небольшом круге идей и повторяющие
слова своих любовниц; они постоянно проповедуют умеренность
в желаниях и хотят искоренить страсти из всех сердец; опп пе
понимают, что их предписания, полезпые для некоторых частных
лиц, поставленных в особые условия, были бы гпбелыо для госу¬
дарств, принявших пх.
В самом деле, еслп, как учит пас история, сильные страсти,
подобно гордости и патриотизму греков н римлян, фапатНзму у ара¬
бов, алчности у флибустьеров, всегда порождают грозпых воинов,
то всякий человек, который поведет 'против таких солдат людей,
лишенных страсти, противопоставит яростным волкам робких ягнят.
Поэтому-то мудрая природа снабдила сердца людей предохрани¬
тельным против рассуждений этих философов средством. Поэтому
государства, готовые мысленпо подчиниться пх предписаниям,
в действительности постоянно их нарушают. Без этого нарушения
парод, добросовестно следующий этим предписаниям, сделался
бы предметом презрения у других пародов и пх рабом.
Чтобы определить, до какого пункта следует возбуждать или
умерять пламя страстей человек должен обладать обширным умом,
96
способным обнять нее части управления государством. Тот, кто
нм одарен, нредназначен как бы самой природой для исполнения
при законодателе должности ыпнпстра-мыслителя1 и может оправ¬
дать слова Цицерона: «умный человек никогда, не бывает простым
граокданином, но всегда настоящим государственным мужем».
Прежде чем перейти к изложению выгод, которые припесли бы
мпру более широкие и более здоровые нравственные идеи, замечу
мимоходом, что эти ясе самые идеп могли бы быть очень полезны
для всех наук н особенно для нсторпи, успехи которой суть одно¬
временно прнчипа и следствие успехов этики.
Писатели были бы тогда лучше осведомлены об истинном пред¬
мете истории и, описывая частную жизнь государей, сообщали бы
только подробности, способные осветить их характер; они пе стали
бы так тщательно изобраясать их нравы, их домашние пороки и
добродетели: они поняли бы, что народ требует от государя отчета
в его указах, а не в его ужинах, что пароду интересно познать
человека в своем государе лишь постольку, поскольку человек
участвует в решениях государя; и что, для того, чтобы поучать
и нравиться, опи доляспы заменить пустые анекдоты радостной
нлп горестной картиной народного благоденствия или нищеты
И описанием причин, их вызвавших. Простое описание этой картины
навело бы на множество полезных размышлений и реформ.
Сказанное об истории я распространяю па метафизику и на
юриспруденцию. Мало существует наук, -которые по имели бы
отношения к этике. Цепь, связывающая пх между собой, обширнее,
чем мы думаем: во вселенной все меяеду собой связано.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVI
1 В Китае различают два типа министров: одни — министры подписы¬
вающие, они принимают просителей и подписывают бумаги; другие назы¬
ваются м пиастрам и-леыелмтелллеи; на их обязанности лежит составлять
проекты, рассматривать те, которые им представляют, и предлагать изме¬
нения в администрации, требуемые обстоятельствами и временем.
ГЛАВА XVII
О преимуществах, вытекающих из установленных выше принципов
Я только вкратце остановлюсь на преимуществах, которые
могут из них извлечь частпые лица; опи будут заключаться в том,
что . люди получат ясные идеи о той самой этике, предписания
которой были до сих пор двусмысленны и противоречивы, что
позволяло самым безрассудным людям всегда находить в ее пра¬
вилах оправдание для своего безумного поведения.
К тому лее, лучше узнав свои обязанности, каледый отдельный че¬
ловек будет более независим от мнения своих друзей; оп не будет со¬
вершать несправедливостей, которые часто без его ведома заставляет
его совершать общество, где он вращается, и в то же время он будет
7 Гельвеций. — Об уме. — 1798 07
свободен от детского опасения показаться смешным; это опасение
разлетается, как призрак в присутствии разума, по возбуждает
страх в робких и непросвещенных душах, готовых пожертвовать
своими вкусами, покоем и удовольствиями, а иногда п добродетелью,
прихоти и капризам желчных меланхоликов, критики которых
пе может избежать тот, кто имел несчастье познакомиться с ними.
Подчиняясь исключительно разуму и добродетели, частный
человек сможет тогда относиться с презрением к этим предрассудкам
и развить в себе мужественные и смелые чувства, составляющие
отличительную черту характера добродетельного человека, — чув¬
ства, яселательпые в каждом граяеданипе и обязательные для высо¬
копоставленных лид. Как может человек, поставленный на высо¬
кий пост, преодолеть все препятствия, которыми некоторые пред¬
рассудки загромождают путь к общему благу; как сможет он со¬
противляться угрозам н интригам людей, власть имущих, часто
заинтересованных в том, чтобы парод бедствовал, если его душа не
будет недоступна для всякого рода приставаний, опасений и пред¬
рассудков !
Итак, мпе кажется, что знапие вышеустаповлеппых принципов
доставляет частному лицу, по крайней мере, следующее преимуще¬
ство: опо дает ему ясную п определенную идею о добродетели,
освобождает его в этом отношении от всякого беспокойства, дает
покой его совести и, следовательно, доставляет ему внутренние
и тайные радости, связанные с добродетельным поведением.
Выгоды лее, которые моясет из этого знания извлечь общество,
несомнепио, более значительны. В согласии с этимп принципами
молшо было бы, если смею так выразиться, составить катехизис
добродетельного поведения, простые, верные п общедоступные
правила которого показали бы людям, что добродетель неизвестна
но ставимой ею себе цели, но не по средствам, способствующим
достижению ее; что поэтому следует считать поступки безразлич¬
ными самп по себе, понимать, что нуяеды государства определяют,
какие из них заслуяшвают уважения, а какие презрения, и, на¬
конец, что дело законодателя, обязанного знать, что для народа
полезно, определять момент, когда данное поведение перестает
быть добродетельиым и становится порочным.
Раз этп принципы будут приняты, то легко будет законодателю
погасить факелы фанатизма и суеверия, упнчтояшть злоупотребле¬
ния, прообразовать варварские обычаи, которые, моясет быть, и были
полезны сначала, по затем стали гпбельпы для человечества, —
обычап, которые продолжают дерлсаться только потому, что люди
боятся, как бы уиичтолсение пх не вызвало возмущения в народах,
привыкших принимать выполнение некоторых поступков за самую
добродетель, как бы оно пе привело к жестоким п продолжительным
войпам, пе вызвало мятежей, которые всегда опасны для людей
обыкновенных и которые могут быть предвидены и усмирены только
людьми с твердым характером и обширным умом.
Следовательно, ослаблением тупого благоговения людей перед
старыми законами и обычаями дается возмоясность государям
98
очистить землю от большей части прискорбных бедствий и предо¬
ставляются им средства к упрочению государства.
Теперь, когда интересы государства изменились п законы, быв¬
шие полезными при его образовании, сделались вредными, эти самые
законы, вследствие уважения, которым они продолжают пользо¬
ваться, должны неизбежно привести государство к гибели. Кто
сомневается в том, что падение римской республики было послед¬
ствием целевого уважения к старым законам и что это слепое ува-
женне выковало цепи, которыми Цезарь сковал свою родину? Когда
Рим после разрушения Карфагена находился на вершине своего
величия, римляне должны были понять, что их государству грозит
революция вследствие противоречия между их интересами, обычаями
и законами; они должны были попять, что для спасения государства
вся республика должна поторопиться произвести в законах и управ¬
лении преобразования, требуемые временем и обстоятельствами,
и особенно поспешить предупредить изменения, которые желало
внести в пего личное честолюбие, — этот самый опасный законо¬
датель. Рпмляпе и прибегли бы к этому средству, если бы у них были
ясные представления об этике. Наученные историей других паро¬
дов, они увидели бы, что те самые законы, которые привели их
на вершппу величия, не могли их удержать там; они поняли бы,
что государство подобно кораблю, который известные ветры вынесли
на простор, где оп встречает иные ветры, грозящие ему гибелью,
если опытный и искусный кормчий пе изменит быстро курса. Эта
государственная истина была известна Локку, который, когда
его законы вводились в Каролине, пожелал, чтобы срок их дей¬
ствия был ограничен одним столетнем и чтобы по истечении этого
срока они были уничтожены, еслп пе будут пересмотрены и вновь
утверждены пародом; on понимал, что управление государством
воинственным требует иных законов, чем управление государством
торговым, и что его законы, полезные для развития торговли и
промышленности, могут оказаться гибельными для этой колонии,
еслп ее соседи станут воипствеипыми и обстоятельства потребуют,
чтобы жители Каролины стали народом более воинственным, чем
торговым.
Применим эти идеи Локка к ложным религиям — и мы быстро
убедимся в глупости их изобретателей и пх последователей. В самом
деле, всякий, кто захочет исследовать религии (которые все, за
исключением пашей, дело рук человеческих), увидит, что ни одна
из них ие является плодом работы великого и обширного ума законо¬
дателя, по все — плодом узкого ума частного лица; поэтому ни
одиа из этих ложных религий не была основана па законах и на
принципе общественной пользы, этом вечно неизменном принципе,
способном применяться к различным положениям, в которых может
последовательно находиться какой-нибудь народ, — единственном
принципе, который должны признавать те, кто хочет, по примеру
Аиастасиев, Риппердов, Томас-Кули-хапов и Дженгиров, основать
повую религию, полезную для людей. Если бы при образовании
ложных религий всегда следовали этому принципу, то сохранили бы
* 99
•t
за ними все, что в них есть полезного; пи Тартар, ни Елисейские
поля пе были бы уничтожены, так как законодатель мог бы делать
из них более или менее приятные или страшные картины, соответ¬
ственно большей или меньшей силе своего воображения. Если бы
эти религии были освобождены от всего, что есть в них вредного,
они не подчиняли бы умы постыдному игу глупого легковерия,
а тогда сколько преступлений, сколько суеверий исчезло бы с земли!
Тогда жители Большой Явы 1, думающие при малейшем заболева¬
нии, что наступил час смерти, не стали бы торопиться иттп к богу
своих отцов, молить о смерти и быть готовыми умереть; тогда жрецы
напрасно старались бы вырвать у них согласие умереть, чтобы за¬
душить их собственными руками и съедать их. Персияне стала бы
поддерясивать ужасную секту дервишей, с оружием в руках тре¬
бующих милостыни, безнаказанно убивающих всякого несоглас¬
ного с их принципами, поднявших руку далее иа шаха и вонзивших
меч в грудь Амурада. Мужество римлян, таких же суеверных,
как негры 2, не стало бы зависеть от аппетита священных цыплят.
Наконец, на Востоке религии пе явились бы.источником продолжи¬
тельных и жестоких войн3 сарацинов с христианами, а затем,
под знаменами Омара н Али, сарацинов между собой, — войн,
заставивших, вероятно, сочинить басшо, которой воспользовался
одни индостапский князь для обуздания неблагоразумного рвения
одного имама. «Подчинись, — говорил ему имам, — воле .все¬
вышнего! Земля получит его святой закон, победа всюду предше¬
ствует Омару. Ты видишь, что Аравия, Персия, Сирия, вся Азия
покорены, что римский орел повержен в прах правоверным н меч
ужаса вручен калифу. По этим несомненным знакам признай истин¬
ность моей религии и еще более превосходство Корана, простоту
его догматов и милосердие нашего закона: наш бог — не жестокий
бог, он гордится нашими радостями. Душа моя, — говорит Маго¬
мет, — сильнее загорается н быстрее подымается к небу, когда
я вдыхаю благоухание ароматов и отдаюсь сладострастным любов¬
ным ласкам. Венценосный червь, долго ли ты будешь еще противиться
своему богу? Открой, глаза, узри суеверия и пороки, которыми
заражен твой народ; неужели ты все еще будешь лишать его про¬
свещения, даруемого Алкораном?»
«Имам, — отвечал этот государь, — пекогда в республике боб¬
ров, подобно тому как в моем государстве,'-стали жаловаться па
ограбление пескольких кладовых и даже па убийствау-’Для- преду¬
преждения этих преступлений достаточно было открыть..нисколько
„общественных кладовых,- расширить большие тракты 'Щ;.'цЙзначить
несколько полицейских отрядов. Сенат бобровой республикой'* готов
„.уже был это i сделать, хсогда вдруг один из заседавших'’^-сенате
воскликиул^шзрдянув па небесную лазурь: «Возьмем пример с че¬
ловека; ож ду&ает, что/этот воздушный двОрец выстроен, обитаем
и управляем более могущественным, чем он, существом, но на¬
званию Мишййу.р,г)Введем этот догмат, и пусть иарод подчинится
ему. Убедим его? что по повелению этого бога каждую планету
сторожит некий гений, который видит паши поступки и награждает
100
добрых, а злых наказывает; когда эта пера будет принята, мы осво¬
бодимся от преступлений». Он замолчал; начали совещаться и
обсуждать, его идея поправилась своей новизной и была принята;
и вот эта религия была введена, и обитатели республик бобров
стали жить по-братски. Но вскоре возник крупный спор: одни
утверждали, что песчинки, из которых Мпшапур сделал землю,
ему поднесла выдра, а другпе — что мускусная крыса. Спор раз¬
горелся, парод разделился, сначала стали осыпать друг друга
оскорблениями, потом перешли к драке, фапатизм разгорелся во¬
всю. До учреэкдеппя этой релнгип случались отдельные кражи и
убийства, а теперь возгорелась граждапская война, и половина
парода была пстреблепа. Пусть эта басня, — прибавил индийский
князь, — послуэкпт тебе уроком, жестокий имам, и не надейся
доказать мпе истпппость и пользу религии, опустошающей мир».
Из этой главы следует, чтобы если бы законодатель имел право,
согласно с изложенными принципами, делать в законах, обычаях и
ложных религиях все изменения, требуемые временем и обстоя¬
тельствами, оп мог бы устрапить прпчипу множества бедствий и,
без сомнения, обеспечить покой пароду и упрочить государство.
К тому зке, какую массу света эти самые принципы могли бы
пролить па этпку, вылепив нам неизбежную зависимость между
правами страны и ее законами, указав нам, что паука о нравствен¬
ности есть пе что иное, как наука о законодательстве. Несомненно,
что тогда моралисты прилежнее занимались бы этой наукой и в со¬
стоянии были бы поднять этику до такой степени совершенства,
которую теперь рассудительные люди могут представить себе
только смутно и о которой даже п пе воображают, что она может
быть когда-пибудь достигнута 4.
Если почти во всех государствах законы не связапы между
собой и кажутся чем-то чисто случайным, то лпшь потому, что
создатели их, руководимые различными взглядами и интересами,
мало заботились о согласовании их. Возпикповеппе целого свода
законов похоэке па образование некоторых островов: крестьяне
желают очистить своп поля от хвороста, ненужных трав н грязи;
для этого они их бросают в реку, течепне сносит этот материал,
который, скопляясь вокруг кучки камышей, постепенно укрепляется
и образует здесь, наконец, твердую землю.
А между тем достоинство законов зависит от единства взглядов
законодателя, от взаимной зависимости законов. Но для того, чтобы
установить эту зависимость, надо иметь возможность относить их
все к одному простому принципу, каковым является общественная
польза, т. е. польза наибольшего числа людей, подчиненных одной
и той зке форме правления, принципу, всю обширность и плодотвор¬
ность которого никто пе подозревает; принципу, который обни¬
мает всю этику и законоведение, который многие повторяют, не
понимая его, и о котором самп законодатели имеют только поверх¬
ностное представление, по крайней мере, если о том судить но
злополучию почти всех пародов землп 15.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVII
1 К востоку от Суматры.
2 Если воины Конго, выступившие против неприятеля, встретят на пути
зайца, ворону или какого-либо иного пугливого зверя, то они говорят, что
это гений их врага предупреждает их о его страхе, тогда они бесстрашно
идут в бой. Но если они услышат пение петуха в необычный час, то они го¬
ворят, что это пение предсказывает им несомненное поражение, и тогда они
не рискуют выступать. Если пение петуха бывает услышано одновременно
в обоих лагерях, тогда оба войска теряют всякое мужество и обращаются
в беспорядочное бегство. Для дикаря Нового Орлеана, бесстрашно высту¬
пившего против своего врага, достаточно бывает какого-нибудь сновидения
или лая собаки, чтобы заставить его вернуться обратно.
3 Человеческие страсти иногда зажигали подобные войны в недрах са¬
мого христианства, но они совершенно противоречат его духу бескорыстия
и мира, его морали, полной мягкости и снисходительности, его правилам,
предписывающим благотворительность и милосердие, духовности предметов,
которых оно касается, возвышенности его побудительных причин, наконец,
величию и природе наград, которые сулит христианство.
4 Напрасно было бы указывать, что великое дело идеального законода¬
тельства недоступно человеческой мудрости, что это несбыточная затея.
Я готов признать, что слепой и длинный ряд событий, зависящих друг от
друга, зародыш которых появился вместе с началом мира, является всеоб¬
щей причиной всего, что было, есть и будет; признав этот принцип, спраши¬
вается: раз в этой длинной цепи событий необходимо содержатся мудрецы
и безумцы, трусы и герои, правившие миром, то почему же в ней не будет
заключаться и открытие истинных принципов законодательства, которым
последнее будет обязано своим совершенством, а мир своим счастьем?
5 Большинство восточных государств не имеет даже представления о го¬
сударственном и международном праве. Всякий, кто пожелал бы просветить
по этому вопросу народ, почти неизбежно подверг бы себя гневу тиранов,
опустошающих эти несчастные страны. Для того чтобы иметь возможность
безнаказанно попирать человеческие права, они стремятся к тому, чтобы их
подданные не знали, чего они, как люди, в праве ожидать от своего государя,
не внали, что государя связывает с его народом молчаливый договор. Как бы
ни оправдывали в этом отношении государи свое поведение, оно всегда осно¬
вывается на извращенном желании тиранить своих подданных.
ГЛАВА XVIII
Об уме, ‘рассматриваемом по отношению к различным векам
и странам
Я доказал, что одни п те нее поступки, то полезпые, то вредные,
в зависимости от времени и страны, были то почитаемы, то прези¬
раемы. То же самое относится и к идеям. Различие в интересах
народов н изменения, вносимые в зтп интересы временем, произ¬
водят перемены во вкусах, вызывают внезапное появление и вне¬
запное же и полное исчезновение некоторых видов ума и обуслов¬
ив
лпвают незаслуженное или справедливое, по всегда взаимное,
презрение, которое питают друг к другу в вопросах ума различные
эпохи и страны.
В двух следующих главах я докажу на примерах справедливость
этого положения.
ГЛАВА XIX
У ваоюение к различным видам ума во все времена пропорционально
связанной с ними выгоде
Чтобы заставить признать чрезвычайную справедливость этого
положения, возьмем сначала для примера романы. Начиная с Амадпса
и кончая современными романами, этот жанр пережил множество
измепеипй. Какая ate тому причина? Спрашивается, почему романы,
особеппо ценимые триста лет тому назад, теперь кажутся скучными
и смешными? Потому что достоинство большинства этих произведе¬
ний зависит главным образом от точпости, с которой в них изобра¬
жены пороки, добродетели, страсти, нравы н смешные стороны
какого-нибудь народа.
Но правы какого-нибудь парода часто в данном веке уисе не те,
что были в предшествовавшем; это нзмепеппе должно вызывать
изменение в жанре романов дапного народа и в его вкусах; поэтому
народ в пптересах своего развлечения почти всегда принужден
презирать в даппом веке то, чем он восхищался в предшествовав¬
шем L Сказанное о романс может быть распрострапепо почти па
все литературные произведения. Но для того чтобы лучше убе¬
диться в этой истине, следует сравнить ум, каким оп был в века
невежества, с умом нашего времепи. Остановимся па мнпуту па этом
сравнении.
Так как в те времена умели писать только духовные лица, то я
могу брать примеры только из их трудов и проповедей. Тот, кто
их прочтет, заметит пе мепыпую разницу между проповедями Мено 2
и проповедями о. Бурдалу, чем между «Le chevalier du Soleib и
«La princesse de Cloves». Так как паши правы изменились и наши
знания расширилйсь, то мы теперь смеемся пад тем, чем восхищались
раньше. Всякий станет теперь смеяться пад проповедью того свя¬
щенника из Бордо, который, желая доказать признательность
усопших тем, кто молится за них богу и, следовательно, дает мо¬
нахам деньги, серьезно говорил с кафедры, что при одном звуке
монет, падающих в кружку или в чашку со звоном тен-тен-теп,
все души в чистилище начинают смеяться: ха-ха-ха, хи-хи-хи3.
В века наивного невежества вещи представляются в совсем
ином виде, чем в века просвещения. Театральные изображения
страстей христовых, назидательные для наших предков, кажутся
нам теперь неприличными. То же можно сказать почти обо всех
хитроумных вопросах, рассматривавшихся в те времена в бого¬
словских школах. Какими неприличными должны нам показаться
теперь диспуты о том, является ли бог в святых дарах одетым или
103
нагим; имеет ли бог, будучи всемогущим, силу грешить; может ли
бог припимать природу женщины, дьявола, осла, скалы, тыквы,
и другие столь же странпые вопросы 4.
В эти невежественные времена все, вплоть до чудес, носило
печать дурного вкуса этой эпохи 5.
Из числа множества мнимых чудес, приводимых в «Memoires
del’Academic des Inscriptions et Belles Lettres» 6, приведу одно,
совершенное над одним моиахом. «Этот монах возвращался из одного
дома, в который он забирался каждую ночь. Ему надо было по
дороге переплыть реку. Сатана перевернул лодку — и монах
пошел ко дну в ту минуту, когда он начал читать утреппие молитвы
к святой деве. Два чорта схватили его душу, по их остаповилп два
апгела, которые потребовали ее как христианскую душу. «Господа
ангелы, — сказали черти, — правда, что бог умер за своих друзей —
и это не выдумка, — но этот монах был в числе врагов бога, и так
как мы его нашли в греховной нечистоте, то мы бросим его в адскую
пучину, за то н пас хорошо вознаградят паши начальники». После
долгих пререканий апгелы предложили перенести спорпый вопрос
па суд богородицы. Черти ответили, что они согласны взять судьей
бога, ибо ои судит по закопай, но от богородицы, сказали они, мы
пе можем ждать справедливости: она скорей взломает все врата
ада, чем оставит в нем хотя бы па один день того, кто при жизни
оказывал сколько-нибудь почтения ее образу. Бог ей ин в чем не
противоречит: она мозкет утверзкдать, что сорока черна и что мутная
вода прозрачна, — он ей пи в чем пе отказывает; мы узк и пе знаем,
чего нам дерзкаться: из двойки при игре в кости она делает тройку,
из двойной двойки пяток, в ее руках кости и удача; день, в который
бог сделал ее своей матерью, был роковым для пас».
Такое чудо, без сомнения, пайдут мало назидательным; сметным
такзке показкется и другое чудо, которое описано в «Lettres edifi-
antes et curieuses sux la visite de l’Evcque d’Halicarnasse» и которое
так забавно, что я не могу удерзкаться, чтобы пе привести его здесь.
Чтобы доказать превосходство крещения, автор рассказывает
следующее: «Некогда в Армянском государстве был король, питав¬
ший сильную ненависть к христианам; поэтому он зкестоко пре¬
следовал эту веру. Он заслуживал, чтобы бог его за это наказал;
но бог, который бесконечно добр и который коснулся сердца
св. Павла в то время, как тот преследовал верных, коснулся и сердца
этого государя, чтобы он познал святую веру. И вот случилось,
что когда государь дерзкая со своими мапдарипами совет, как
совершенно упичтожить христианскую веру в своем государстве,
они вдруг все превратились в свиней. Все сбезкались па крик этих
свиней, не понимая, как случилась такая необыкновенная вещь.
Тогда один прибезкавший па шум христианин, по имени Григорий,
который накануне был подвергнут иытке, стал упрекать государя
за его жестокость к христианской вере. Во время речи Григория
свиньи перестали кричать и, подняв рыла кверху, стали слушать
Григория, который обратился к ним с таким вопросом: «Решили
ли вы с этого времени исправиться?» На этот вопрос все свиньи
104
кивнули головой п закричали: «оиеп, оиеп, оист, как будто они
сказали «да». Тогда Григорий продолжал: «Если вы решили испра¬
виться, если вы раскаиваетесь в своих грехах и если вы хотите
креститься, чтобы вполне соблюсти веру, господь будет к вам
милосерд, иначе вы будете несчастны и в этом мире,- и в будущем».
Все свиньи закивали головой, поклонились и закричали: «.оиеп,
оиеп, оиеп», как будто хотели сказать, что опи согласны с этим.
Григорий, увидя, что, таким образом, свиньи смирились, взял святой
воды и крестил всех свиней; в тот же миг совершилось великое
чудо: каждая свинья, которую он крестил, превращалась ь человека,
более красивого, чем он был раньше».
Эти чудеса, эти проповеди, эти трагедии и эти теологические
вопросы, которые теперь нам кажутся смешными, приводили п
должны были приводить в восторг людей во времена невежества,
потому что они соответствовали духу времепи и потому, что люди
всегда восхищаются идеями, близкими к их идеям. Грубое тупо¬
умие большинства из них мешало познать святость и величие истин¬
ной религии; для всех почти людей религия была только суеверием
п идолопоклонством. В пользу философии можно сказать, что ее
идеи были более возвышенпы. Как бы пи были несправедливы к
науке, как бы ни упрекали ее в том, что она развращает нравы,
однако несомненно, если полагаться па историю и на старых про¬
поведников, что правы нашего духовенства в настоящее время так
зке чисты, как раньше они были испорчены. Самые знаменитые из
этих проповедников, Мальяр и Мейо, имели постоянно па устах
Sacerdotes, Religiosi, Concubinarii. «Проклятые, подлые, — воскли¬
цает Мальяр, — имена коих вписаны в списках дьявола; мошеппики,
воры, как говорит св. Берпар, неужели вы думаете, что основатели
ваших беиефиции дали вам их для того, чтобы вы жили с девчонками
и играли в кости? А вы, господа толстые аббаты, употребляющие
церковные доходы па то, чтобы откармливать лошадей, собак и
девок, спросите св. Стефана, потому ли он попал в рай, что вел
подобную жизнь, — объедался, посещал пиры и банкеты, раздавал
достояние церкви и креста распутным зкенщинам?» 7.
Я пе будут дольше останавливаться иа этих грубых веках, когда
все славные, но суоверпые люди интересовались только сказками
о монахах и о рыцарских похояедениях. Невежество и пенависть
всегда однообразны; до обновления философии различные авторы,
принадлежавшие дазке к различным векам, писали все в одном духе.
Так называемый вкус предполагает образование. У варварских
пародов нельзя говорить ни о вкусе, ни, следовательно, о переменах
вкуса; во всяком случае значительные перемены наблюдаются
только в' просвещенные века. Но такого рода переменам всегда
предшествовали некоторые изменения в форме правления, в нравах,
законах и положении народа. Следовательно, существует скрытая
зависимость между вкусами парода и его интересами.
Чтобы иллюстрировать этот принцип па примере некоторых
применений его, спросим себя, почему трагическое изображение
самых знаменитых актов мщения, как, например, месть Атридов,
105
не возбуждает в нас такого восторга, какой оно некогда возбуждало
в греках; легко убедиться, что это различие во впечатлительности
зависит от того, что у пас иная религия, иное государственное
устройство, чем у греков.
Древиие воздвигали храмы богине мести; эта страсть, которую
мы теперь считаем пороком, считалась тогда добродетелью; она
поощрялась государством. В век слишком вонпствепиый, чтобы
не быть несколько свирепым, едипствеппое средство сдерживать
проявлепие гнева заключалось в том, чтобы считать бесчестным
забвение оскорбления, чтобы всегда рядом с образом оскорбления
стоял образ отмщеппя; таким путем в сердцах граждан поддержи¬
вался спаснтельпый взаимный страх, возмещавший недостаток
полицейского надзора. Изобралсепне этой страсти так соответ¬
ствовало потребпости и предрассудкам народов древности, что
доллспо было доставлять удовольствие.
Но в наш век, когда полицейский аппарат в этом отношении
весьма усовершенствовался, когда к тому лее мы не подчиняемся
тем лее предрассудкам, очевидно, что с точки зрения наших интересов
мы -должны оставаться равнодушными к изображению страсти,
которая не только неспособна поддерленвать мир п гармонию в об¬
ществе, а, напротив, молсет вызывать только беспорядок и пепуяспую
ясестокость. Почему трагедии, полные сильных н мулсествеиных
чувств, внушаемых любовью к роднпе, производят на нас теперь
только поверхностное впечатление? Потому что весьма редко в паро¬
дах соединяется известный вид муясества п доблести с чрезвычайной
покорностью; потому что римляне стали низкими п подлыми, как
только онп получили господина, п, наконец, потому, что как говорит
Гомер:
«Тягостный жребий печального рабства набрав человеку,
Лучшую доблестей в нем половину Зевс истребляет».
Отсюда я заключаю, что только в века свободы, когда появляются
великпе люди н великие страсти, пароды действительно восхища¬
ются благородными и смелыми чувствамп.
Почему при лшзпи Корнеля жанр этого знаменитого поэта
правился, больше чем теперь? Потому что тогда только что закон¬
чилась смутная эпоха лиги п фронды, и умы, еще разгорячеппые
огнем мятежа, были более отвалены, более честолюбивы, более
ценили смелость; следовательно, характеры героев Корнеля и их
поступки более соответствовали духу того времепп, чем настоя¬
щего, когда встречается мало героев 8, гралсдан и людей, одушевлен¬
ных стремлением к славе, когда вслед за грозами наступил счастли¬
вый покой и вулканы мятежа потухли всюду.
Может ли ремесленник, привыкший стонать под бременем ни¬
щеты и презрения, молсет ли богач и далее вельможа, привыкший
ползать перед человеком высокопоставленным и смотреть па него
с таким же благоговением, как египтянин на своих богов, как негр
на своего фетпша, могут ли они быть глубоко тронуты таким стихом
Корнеля:
106
«Pour elre plus qu’un Roi, tu te crois quelque chose?»
(«Считаешь ли ты себя чем-то, чтобы быть выше короля?»)
Подобные чувства должны им казаться безрассудными и пре¬
увеличенными; они пе могут восхищаться их возвышенностью,
не краснея в то же время за свою низость. Поэтому, если исключить
небольшое число людей с возвышенным умом и характером, питаю¬
щих еще к Корнелю разумпое и сознательное уважение, остальные
поклонники этого великого поэта восхищаются им, движимые пе
столько чувством, сколько предрассудками и доверием к чужому
мнению.
Всякое изменение в форме правления или в нравах парода
необходимо должно вести за собой переворот в его вкусах. В раз¬
личные эпохи одни и те лее предметы производят различное впе¬
чатление на людей в зависимости от одушевляющих их страстей.
С чувствами людей дело обстоит так лее, как с их идеями. По¬
добно тому как мы понимаем чулше идеи, только если оип сходпы
с нашими, так и трогать пас, как говорит Саллюстий, могут только
страсти, которые мы сами сильно испытываем °.
Только тогда молено быть тропутым изобралеением какой-либо
страсти, когда сам был игралищем ее.
Представим себе, что встретились бы пастух Тирзпс и Катилина
и поверили бы друг другу' обуревающие их чувства любви и често¬
любия; они, наверное, не смогли бы передать друг другу различные
впечатления от различных одушевляющих их страстей. Первый
не понял бы, что молеет быть привлекательного в верховной власти,
а второй — что лестного в победе над женщиной. Применяя этбт
принцип к различным жанрам трагедии, я утверлсдаю, что во всех
странах, лштели которых пе участвуют в управлении государ¬
ственными делами, где редко слышиы слова отечество и г'раоюда-
пип, публике правится в театре только изобралсепие страстей,
присущих частным людям, как например, любви. Я пе хочу сказать,
что все люди так чувствуют; песомнеппо, что гордых и смелых людей,
честолюбцев, политических деятелей, скупцов, стариков или
деловых людей мало трогает изобралсепие этой страсти; вот почему
полный успех театральные пьесы имеют только в республиканских
государствах, где народное уважение концентрируется на ненависти
к тиранам, па любви к отечеству и к свободе.
При всех других формах правления гралсдапе не объединены
общим интересом, различие лее личных интересов необходимо
долншо препятствовать дружным аплодисментам. Рассчитывать па
более пли менее общий успех в этих странах молщо, только изобра¬
жая страсти, представляющие более или мепее общий интерес для
частных лиц. А несомненно, что из всех этого рода страстей наиболее
широко .распространена любовь, покоящаяся отчасти па природной
потребности. Поэтому в настоящее время во Франции Расипа пред¬
почитают Корнелю, который в другое время и в другой стране,
как, например, в Англии, наверное, получил бы предпочтение.
Некоторого рода слабость характера, явившаяся необходимым
последствием^ роскоши и перемены в наших нравах, лишает нас
107
всякой силы и душевной возвышеииости и тем самым заставляет
пас предпочитать комедии трагедиям, сводя последпие к комедиям
высокого стиля, в которых действие развивается в дворцах королей.
Счастливое усиление власти государя, разоружившее мятеж
и принизившее буржуа, почти совершенно изгнало их с комической
сцепы; иа пей остались только благовоспитанные п великосветские
люди, которые занимают иа ией место, принадлежавшее прежде
людям простого звания, и которые в сущности суть совремеипые
буржуа.
Итак, мы видпм, что в различные времена известные виды ума
производят весьма различное впечатление, и всегда, одпако, про-
проциопальиое выгоде, связанной с признанием их. А эта обществен¬
ная выгода весьма различна в различные эпохи и поэтому -вызывает,
как я это докажу, внезаппое появление и исчезновение некоторых
родов идей и произведений; таковы все религиозно-полемические
произведения, пользовавшиеся в свое время пзвестпостыо и успе¬
хом, а в настоящее время позабытые.
В самом деле, в эпоху, когда люди, разделенные различием
верований, были пропшшуты фапатическим духом, когда каждое
вероисповедывапие, пылая желанием поддержать свои догматы,
стремилось, при помощи оружия или доказательств, их распро¬
странить, доказать и заставить весь мир принять их, тогда поле¬
мические сочинения представляли общий интерес уже одиим своим
сюжетом и потому были всеми цепимы; к тому же пекоторые из
нцх былн паписапы еретиками с чрезвычайным искусством и умом.
Действительно, для того чтобы убедить своих читателей в истин¬
ности сказок в роде Ослиной шкуры или Синей бороды, па которые
похожи пекоторые ереси10, еретики должпы были применять в своих
произведениях всю изворотливость, силу и ресурсы логики; эти
сочинения должпы быть образцом умствепной изощрепиости п,
может быть, максимальным усилием человеческого ума в этом
жанре. Таким образом, ясно, что как по важности сюжета, так н по
способу его обработки полемисты должны были считаться в то время
самыми уважаемыми писателями.
Но в век, когда дух фанатизма почти совсем исчез, когда пароды
и государи, паучеппые пережитыми бедствиями, уже пе занимаются
больше теологическими диспутами, когда к тому же принципы
истинной религии с каждым днем все более укрепляются, те же
самые писатели уже пе производят прежнего впечатления па умы.
Поэтому светский человек будет их читать с тем же отвращением, с
каким оп стал бы-читать перувиапскую религиозно-политическую
статью, в которой разбиралось бы, есть ли Манко-Капак сын солнца
или пет.
Чтобы подтвердить сказанное паглядпым примером, вспомним,
с каким фапатизмом спорили о превосходстве современных писа¬
телей над древними. Этот фанатизм принес славу многим посред¬
ственным сочинепиям, трактовавшим этот сюжет; а равнодушие,
с которым стали относиться к этому спору, заставило затем позабыть
сочинения знаменитого де Ламонта п ученого аббата Террассона;
108
между тем эти сочинения, справедливо считавшиеся шедеврами
и образцами этого рода литературы, теперь известны почти только
одним ученым.
Этих примеров достаточно, чтобы доказать, что появлением и
исчезновением известных родов идеи и сочинений мы обязаны обще¬
ственному интересу, изменяющемуся с течением времени.
Мие остается только показать, каким образом вследствие того
же общественного интереса может сохраниться за некоторыми
видами сочииений постоянное уважение во все времена, иесмотря
на изменения, ежедневно совершающиеся в народных правах, стра¬
стях н вкусах.
Для этого надо вспомнить, что впд ума, наиболее уважаемый
в известную эпоху н в известной стране, часто бывает презираем
в другом веке и в другой стране; что, следовательно, ум есть соб¬
ственно то, что условлено называть умом. Из этих условных согла¬
шений один преходящи, другие постоянны. Поэтому все раз¬
личные виды умов можпо свести к двум: кратковременная польза
одних зависит от изменений, происшедших в торговле, форме
правления, в страстях, занятиях и предрассудках народа, — этот
вид есть, так сказать, модный ум 11; вечная, неизменная, независи¬
мая от нравов ц различных форм правления польза других зависит
от самой природы человека; следовательно, этот впд ума неизменен,
его‘можно считать истинным умом, т. е. наиболее желательным
видом ума.
Сведя таким образом все виды ума к двум видам, я буду раз¬
личать н два рода литературных произведений.
Одни предназначены для того, чтобы иметь блестящий и быстрый
успех, другие имеют успех прочный н продолжительный. Например,
сатирический роман, в котором верно и зло будут описаны смешные
стороны вельмож, несомненно, будет читаться всеми людьми низ¬
шего класса. Природа, которая запечатлела во всех сердцах чувство
первоначального равенства-, заложила вечный зародыш ненависти
между знатными и незнатными людьми; поэтому этй последние
схватывают с большим удовольствием и проницательностью самые
топкие черты смешных картин, па которых эти знатные люди изо¬
бражены не заслуживающими своего привилегированного поло¬
жения. Поэтому такого рода книги пользуются быстрым и бле¬
стящим успехом; по он не широк и не продолжителен: не широк
потому, что он неизбежно ограничен страной, в которой эти смеш¬
ные стороны существуют; не продолжителен потому, что моца,
заменяющая непрестанно одну смешную манеру другою, изглажи¬
вает из памяти людей старые смешные манеры и описавших их
авторов; и, наконец, потому, что злоба простонародья устает от)
созерцания одних и тех же смешных сторон н ищет в новых недо¬
статках новых мотивов для оправдания своего презрения к знатным
людям. Проявляемое им в этом отношении нетерпение ускоряет
упадок интереса к этого рода произведениям, известность которых
часто скоротечнее тех смешных недостатков, которые они опи¬
сывают.
юэ
Таков успех, выпадающий па долю сатирических романов.
Их успех пе может сравниться с успехом сочппеппя по этике пли
метафизике; яселапне паучпться всегда более редко п мепее живо, чем
желаине критиковать, и ие может дать ии такого большого числа
читателей, ии таких страстных читателей. К тому лее, как бы ясно пп
были изложены припципы этих паук, они требуют от читателя не¬
которого внимания, что также зпачительио попшкает число чита¬
телей.
Но хотя достоппство сочппеппя по этпке или по метафизике
сознается пе так скоро, как достоинство сатирического произве¬
дения, зато опо пользуется более широким признанием; ибо такие
трактаты, как произведеппя Локка или Николя, в которых ие
говорится пп об итальянце, пп о французе, пи об англичанине, по
о человеке вообще, непременно иаходят читателей среди всех паро¬
дов мира и сохраняют их во все времена. Книга, достоинство которой
заключается в тонкости наблюдений над природой человека и
вещей, никогда не может перестать правиться.
Сказанного мною достаточно, чтобы показать пстппную причину
различного рода оценки различных видов ума; если еще оста¬
ются какпе-ппбудь сомпеппя по этому вопросу, то можно сделать еще
новые применения установленных здесь принципов н получить
новые доказательства пх истинности.
Допустим, например, что мы желаем уэпать, сколь различен
будет успех двух писателей, из которых один выделяется исключи¬
тельно силою п глубиною своих мыслей, а другой умеет их удачно
выражать. Согласно со сказанным мною, успех первого будет мед¬
леннее, пбосуществует гораздо больше ценителей тонкости, прелести,
приятности выражения или оборота мысли и вообще всех красот
стиля, чем ценителей красоты идей. Следовательно, такой изящный
писатель, как Малерб, должен иметь успех более быстрый, чем ши¬
рокий, н более блестящий, чем продолжительный. Тому есть два ос¬
нования: во-первых,всякое сочинение теряет при переводе на другой
язык свежесть н силу своего колорита и, следовательно, появившееся
за границей, лишается тех достонпств стиля, которые, по моему
предположению, составляли его главную прелесть; во-вторых, язык
незаметно стареет, самые удачные обороты становятся, в конце
концов, обычными, п книга, лишившись даже в той стране, где
опа была написана, красот, делавших ее приятной, доставляет своему
автору только уважение по традиции.
'Чтобы достигнуть полного успеха, необходимо, чтобы к красоте
стил'я присоединились выдающиеся идеи. Без этого литературное
произведение пе может, выдержать испытания времени, особенпо
же испытания перевода, которые можно рассматривать как горнило,
наиболее способное отделить чистое золото от мишуры. Этому
недостатку идей, свойственному многим из наших старых поэтов,
и следует приписать презрение, которое несправедливо питают
к поэзии некоторые умные люди.
К сказанному мною прибавлю еще одно: среди произведений,
пользующихся известностью во все времена и в различных странах,
по
ость такие, которые представляют более живой и общий интерес
для человечества и поэтому должны иметь более быстрый п больший
успех. Чтобы убедиться в этом достаточно вспомнить, что мало
людей, которые пе испытали бы какой-нибудь страсти; что боль¬
шинство из них меньше бывает поражено глубиной идеи, чем красо¬
той описания страсти; что почти все из них больше чувствовали,
чем видели, по больше видели, чем размышляли 12; что поэтому
описание страстей должно быть вообще приятнее, чем описание
предметов природы, а поэтическое описание этих предметов должно
найти больше поклонников, чем философские сочинения. Что же
касается последних, то так как люди вообще менее интересуются
сведениями по ботанике, географии и изящным искусствам, чем
сведениями о человеческом сердце, то философы, отличающиеся зна¬
нием человеческого сердца, должны’быть вообще более известны
и почитаемы, чем ботаники, географы и великие критики. Так,
де Ламот (да позволят мне еще раз воспользоваться пм как при¬
мером) бесспорно был бы более почитаем, если бы оп принял ту лее
топкость, элегантность и ясность, которые он проявил в своих рас¬
суждениях об оде, басне и трагедии, к более интересным сюжетам.
Публика восхищается лучшими произведениями великих поэтов,
она не ценит великих критиков; их сочинения читают, обсулсдают
и ценят только люди, занимающиеся искусством, — пм они полезны.
Вот почему слава де Ламота пе пропорциональна его заслугам.
Теперь посмотрим, каковы доллшы быть произведения, которые
с быстрым п блестящим успехом соединяют широкий п прочный
успех.
Этот двойной успех имеют только те произведения, в которых,
согласно моим принципам, автор сумел соединить мгновенную пользу
с длительной; таковы некоторые виды поэм, романов, драматических
произведений и нравственных и политических трактатов; относи¬
тельно этих произведений следует заметить, что они вскоре утрачи¬
вают ‘красоты, зависящие от нравов, предрассудков, времени и
страны, в которой они написаны, и сохраняют в глазах потомков
только ту единственную красоту, которая свойственна всем вре¬
менам и странам; поэтому и Гомер доллсеп казаться нам пе таким
привлекательным, каким оп был для современных ему греков.
Величина этой потери, и, если смею сказать, этойутечкп достоинства
произведения, зависит от того, насколько вечные красоты, которые
входят в пего и к которым обыкновенно примешиваются в разной
пропорции временные красоты, берут более или менее верх над
этими последними. Почему «Les Femmes savantes» Мольера ценятся
улсе меньше, чем его «I/Avare», «Tartuffe» и «Le Misanthrope»?
Никто пе подсчитывал числа идей, заключающихся в каждой из
этих пьес; никто, следовательно, пе определял степени заслуживае¬
мого ими увалюпия; но все чувствовали, что такая комедия, как
L’Av^re, успех которой основан на описании порока, вечно суще¬
ствующего и всегда вредного для людей, необходимо содеряшт
в своих подробностях бесконечное множество красот, таких же
вечных, как и удачно выбранный сюжет; напротив, такая комедия,
ill
как «Les Femmes savantes», успех которой покоится па.преходящем
смепшом явлении, которая блещет только мгновенными красотами,
более свойственными природе сюжета и, может быть, более спо¬
собными произвести сильное впечатление па публику, не может
сделать это впечатление столь же продолжительным. Поэтому-то
у разлпчпых пародов только пьесы, изображающие характеры,
пользуются большим успехом па сцепе.
Заключение из этой главы таково, что уважение, оказываемое
различным видам ума во все времена, пропорционально выгоде,
связанной с этим уважением.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIX
1 Это не значит, что эти старые романы не доставляют еще удовольствия
некоторым философам, которые считают их верной историей нравов народа
в определенную эпоху н при известной форме правления. Эти философы
убеждены, что существует большая разница между двумя романами, из кото¬
рых один написан жителем Снбарнса, а другой уроженцем Кротона, н судят
о характере и духе народа по роду нравящегося ему романа. Этого рода суж¬
дения обыкновенно довольно справедливы: опытный политик мог бы с их
помощью довольно точно определить, что можно и чего нельзя предпринять
против какого-либо народа. Но обыкновенные люди, читающие романы но
столько для поучения, сколько для удовольствия, не смотрят на них с этой
точки эренпя и потому не могут выпесгн такого рода суждения.
2 В одной из своих проповедей этот Мено говорит об обещании пришествия
Мессии: «Бог, — говорит он — предрешил предвечно воплощение и опасе¬
ние рода человеческого, но он хотел, чтобы его об этом просили такие великие
люди, как святые отцы. Адам, Эпох, Мафусаил, Лемех, Ной тщетно просили
его об этом и решили послать к нему послов. Первым был Моисей, вторым
Давид, третьим Исайя и последним Церковь. Так как эти послы имели столь
же мало успеха, как и сами патриархи, то решили послать женщин. Первой1
явилась г-жа Ева, которой бог ответил: «Ева, ты согрешила, ты недостойна
моего сына». Потом пришла г-жа Сарра, которая сказала: «О боже! Помоги
нам». Бог ей ответил: «Ты стала недостойна этого благодаря недоверию, ко¬
торое ты выкаэала, когда я тебе сказал, что ты будешь матерью Исаака».
Третьей была г-жа Ревекка. Бог ей сказал: «Ты ради Иакова была несправед¬
лива к Исаву». Четвертой была г-жа Юдифь, которой бог сказал: «Ты убила».
Пятой— г-жа Эсфирь, которой он сказал: «Ты была слишком кокетлива; ты
слишком долго наряжалась, чтобы понравиться Ассурн». Наконец была
послана четырнадцатнлетняя служанка, которая, опустив голову, смиренно
стала на колени и сказала: «Пусть мой возлюбленный придет в мой сад,
чтобы вкусить плоды его яблонь», а садом было девственное чрево. Эти слова
услыхал сын и сказал отцу: Ютсц мой, я полюбил ее с моей юности, и я хочу
иметь ее. своей матерью». Тотчас же бог поэвал Гавриила и сказал ему:
«О, Гавриил, отправляйся быстро в Назарет к Марии и передай ей от меня
эти письма»; а сын прибавил: «Скажи ей от меня, что я ее избрал в матери».
«Уверь ее, — прибавил святой дух, — что я буду обитать в ней, что она
будет моим храмом, и вручи ей эти письма от меня». Все остальные пропо¬
веди Мено в том же роде.
112
а Как* велш;о было в от и времена невежество, показывает следуюплп й
случай: один священник, ведший процесс со своими прихожанами по поводу
того, на чей счет следует вымостить церковь, привел следующий стих ив Ие¬
ремии, когда судья готов был его присудить: Paveant illi, et ego non paveam».
He зная, что ответить на эту цитату, судья приказал, чтобы церковь была
вымощена на средства прихожан.
Было время, когда церковь, считала науку и умение писать слишком свет¬
скими вещами, недостойными христианина. Говорили даже по этому поводу,
что ангелы высекли св. Иеремию за то, что он хотел подражать стилю Цице¬
рона. Но аббат Карто утверждает, что за то, что он плохо ему подражал.
4 Utrum Deus potuerit suppositare mulierem, vel diabolum, vel asinum,
vel silicem, vel cucurbitam: et, si suppositasset cucurbitam, quemadmohum
fuerit concionatura, editura miracula et quonammodo fuisset fixa cruci (Apo-
log., p. Herodot, t. Ill, p. 127).
6 Что бы ни говорили в пользу веков невежества, никогда нельзя будет
доказать, что они были благоприятны для религии; таковыми они были
только для суеверия. Поэтому очень смешны нападки на философов или на
провинциальные академии. Их члены, говорят эти люди, не могут просветить
землю, поэтому пусть лучше они ее обрабатывают. Эти люди, ответим мы,
не в состоянии обрабатывать землю. К тому же желать, в интересах земле¬
делия, навязать им роль землепашцев, когда мы содержим столько нищих,
солдат, мастеров предметов роскоши и домашней прислуги, все равно, что
желать исправить государственные финансы, сберегая огарки. Прибавлю,
что если даже допустить, что эти провинциальные академии делают мало
открытий, их все же можно рассматривать как каналы, по которым столич¬
ные знания распространяются по провинциям, а что может быть полезнее
просвещения людей? «Свет, вносимый философией, — говорит аббат де
Флери, — никогда не может вредить»). Только усовершенствуя человеческий
разум, прибавляет Юм, государства могут надеяться на исправление своих
форм правления, своих законов и своей администрации. Дух подобен огню,
он распространяется по всем направлениям, и в стране, где нет людей, выдаю¬
щихся в науках и литературе, бывает мало великих государственных деяте¬
лей и полководцев. Как можно представить себе, чтобы народ, не умеющий
ни писать, ни рассуждать, способен был создать хорошие законы и освобо¬
диться от прискорбного ига суеверия веков невежества? Солон, Ликург и
Пифагор, выростнвшнй стольких законодателей, доказывают, как успехи
разума способствуют общему счастью. Поэтому следует считать эти провин¬
циальные академии весьма полезными. Более того, скажу, что если даже рас¬
сматривать ученых как купцов и сопоставить те сто тысяч ливров, которые
король выдает академиям и писателям, с тем, что получается от продажи
наших книг за границей, то несомненно, что этого рода торговля приносит
государству более тысячи процентов.
6 «Histoire de l'Academie des Inscriptions et Belles Lettres, t. XVIII.
7 Этот Мальяр, так бранивший духовенство, сам не был свободен от по¬
роков, в которых он упрекал своих собратьев. Его называли содомским док¬
тором. На него была написана следующая эпиграмма, которая мне кажется
весьма удачной для своего времени.
«Наш знаток Мальяр всюду сует свой нос, он идет то к королю, то к коро¬
леве; он все делает, все знает и на все способен; он великий оратор, один из
8 Гельвеций — Об уме — 1798
113
лучших поотсш. такой добрый судьи, что многих приговорил к сожжению па
костре; софист такой острый, как ягодицы монаха. Но несмотря на то, что
он только каноник, он так зол, что сравнительно с ним дьявол и грешники
кажутся святыми. Но, если он гордится тем, что всюду пролезает, почему же
он не присутствует на диспуте в Пуасси? Он утверждает, что он очень об этом
жалеет, так как он победил бы Беза, такой он ловкий человек. Так отчего же
он не там? Потому что он очень занят тем, что закладывает фундамент нового
Содома>>.
8 Гражданские войны суть несчастья, которым мы часто обязаны вели¬
кими людьми.
0 В рассказе о каком-либо героическом поступке читатель верит только
тому, на что он сам способен, остальное он отбрасывает как выдумку.
10 См. св. Епнфанпй — «L'llistoire des heresies».
11 Под этим выражением я подразумеваю все, что не принадлежит к при¬
роде человека п вещей; следовательно, я подразумеваю под ним также мно¬
гие вещи, которые нам кажутся весьма прочными, таковы — ложные религии,
которые последовательно заменяют одна другую и которые под углом зре¬
ния веков должны считаться произведениями моды.
12 Вот почему в Греции, в Риме и почти во всех странах пек поэтов всегда
возвещал и предшествовал пеку философов.
ГЛАВА XX
Об уме, рассматриваемом по отношению к различным странам
Сказанное мною о различных веках я применяю и к различным
странам н доказываю, что уважение или презрение, оказываемые
различными народами одним и тем же видам ума, всегда является
результатом пх различной формы правления п, следовательно,
следствием того что пх иптсресы не одппаковы.
Почему республиканцы так цепят красноречие? Потому что
при этой форме правления красноречие открывает путь к карьере
и богатству. А любовь п уважение, питаемые людьми к богатству и
положению в обществе, должны непременно отражаться па спосо¬
бах их достижения. Вот почему в республиках почитают пе только
красноречие, но и все науки, которые способствуют образованию
ораторов, как то: политика, законоведение, этика, поэзия и фило¬
софия.
Напротив, в деспотических государствах красноречие пе в по¬
чете, потому что оно не ведет к богатству; ведь в этих государствах
опо пе нужно, так как пезачем стараться убедить, когда можно при¬
казать. '
Почему лакедемоняне проявили столько презрения к уму, на¬
правленному на усовершенствование предметов роскоши? Потому
что бедная малепькая республика, которая могла противопоста¬
вить страшпому могуществу персов только собственные доброде¬
тели и мужество, должна была презирать все способные ослабить
мужество искусства, которые, может быть, стали бы боготворить —
и соворшснпо основательно — в Тире и Сндоне.
114
Почему в Англии меньше ценят яоениое искусство, чем в свое
время его почитали в Риме и Греции? Потому что апгличапе, ближе
подходящие к карфагенянам, чем к римлянам, по своей форме прав¬
ления и географическому положению, менее нуждаются в великих
полководцах, чем в пскуспых негоциантах; потому что торговый
дух, необходимо ведущий за собой любовь к роскоши и изнежен¬
ности, должен с каждым днем увеличивать в их глазах цену денег
и ппдустрип, должен с каждым днем уменьшать их уважение к во-
спному искусству и даже к храбрости—добродетели, которая
в свободном народе долго поддерживает национальную гордость,
по которая уменьшается с течением времени и является, может
быть, отдаленной причиной падения и порабощения этого народа.
Напротив, если до сих пор в Англии знаменитые писатели, — как
то доказывает пример таких авторов, как Локк и Адиссоп, —
были более уважаемы, чем во всех других государствах, то потому,
что в государстве, где каждый подданный участвует в управлепип
общими делами, где каждый умный человек может просвещать на¬
род относительно его интересов, такого рода заслуги необходимо
должпы высоко цениться. Имепно поэтому мы встречаем в Лон¬
доне так мпого образованных людей, которых во Франции труднее
встретить, а не потому, как полагали, что климат Англии более
благоприятствует развитию ума, чем нага; пат список людей, от¬
личившихся в военном деле, в политике, в науках и в искусствах,
может быть, длипнее, чем их. Если английские дворяне более об¬
разованы, чем паши, то потому, что они вынуждены к этому; по¬
тому что в компенсацию за те преимущества, которые дает нам наша
форма правлепия, они превосходят нас в образовании, и это пре¬
восходство они сохранят до тех пор, пока роскошь не испортит
окончательно принципа пх правления, не покорит их незаметно
под иго рабства и не паучпт нх ставить богатство выше таланта.
Пока же в Лондоне стремление получить образование считается
заслугой, а в Париже над ним смеются. Этот факт достаточно оправ¬
дывает ответ одного ппостранца па вопрос регента, герцога Ор¬
леанского, о характере п складе ума различных европейских на¬
родов: «Единственный способ ответить на вопрос вашего королев¬
ского высочества, — сказал оп, — это привести вопросы, зада¬
ваемые обыкновенно у различных народов о человеке, появляющемся
в свете. В Испании спрашивают: припадлеоюит ли он к высшему
классу дворян?
В Германии: имеет ли оп право войти в состав причта?
Во Франции: хорошо ли оп принят при дворе? В Голландии:
сколько у него денег? В Англии: что это за человек?»
Тот самый общественный интерес, который в республиканских
государствах и в государствах со смешанной формой правления
служит критерием при распределении уважения, является един¬
ственным критерием его и в государствах деспотических. Если
в этих государствах не цбият ум, если в Исцагапи и Константипо-
поле евнух, придворный паж и паша пользуются большим внима¬
нием, чем выдающийся человек, то потому, что в этих странах пет
* 116
никакой выгоды уважать великих .люден. Это не значит, что вели¬
кие люди пе были там полезны и желательны, но так как никому
из частных людей, которые все вместе образуют общество, не вы¬
годно стать таковым, то понятпо, что каждый из них будет питать
мало уважения к тому, чем оп сам пе желал бы быть.
Кто в этих государствах мог бы предложить частному липу под¬
вергнуть себя трудностям учепия и созерцаппя для усовершен¬
ствования своих талантов? Велпкпе таланты всегда кажутся подо¬
зрительными неправедным правительствам, и они пе дают здесь
их обладателю пи положения, пн богатства. А между тем богат¬
ство и положение суть единственные доступные людскому глазу
блага, единственные, которых почитают истинными благами и кото¬
рых все желают. Напрасно было бы говорить, что они иногда на¬
доедают своим обладателям.
Их можно, пожалуй, сравнить с декорациями, которые ипогда
педриятны актеру, по которые всегда покажутся удивительными
с той точки зрения, с которой созерцает их зритель. Для достижения
их люди делают наибольшие усилия. Поэтому знаменитые люди
бывают только в тех страпах, где почести н богатства являются
наградой за большие таланты; обратно, по той ate причине деспо¬
тические государства всегда бедны великими людьми. Замечу еще,
что деньги теперь так поднялись в глазах всех пародов, что далее
в очепь мудрых н просвещенных государствах обладание пми счи¬
тается почти всегда высшей заслугой. Сколько богатых людей, воз¬
гордившихся вследствие расточаемых им похвал, считают себя
выше 1 талантливых. людей, с лоншо скромпым видом радуются
тому, что полезное предпочли приятпому н что за недостатком ума,
как опи выражаются, накопили здравый смысл, придавая этому
слову значение истинного, подлинного и превосходного ума. Фило¬
софов эти люди должны всегда считать фаптастамп, их сочинения
действительно легкомысленными, хотя и облеченными в серьезную
форму произведепиямп, а невежество признавать достоинством.
Богатство и полозкепие слишком для всех привлекательны для
того, чтобы таланты стали уважать там, где стремление к заслу¬
гам исключает стремление к материальным успехам. А чтобы до¬
стигнуть носледппх, умный человек принужден повсюду терять
в приемной покровителя время, которое ему необходимо, если он
желает выдвинуться в какой-нибудь области, для упорных и не¬
прерывных занятий. Чтобы заслузкить милость вельмозк, оп дол¬
жен пойти па лесть п унижения. Еслп он родплся в Турцпп, ему
приходится терпеть презрение от какого-нибудь муфтия или сул¬
танши; во Франции — списходительпую благосклонность зпатпого
человека 2 или высокопоставленного лица, которые презирают его
за ум, слишком отличный от их ума, и считают его человеком бес¬
полезным для государства, пе способным к серьезным делам п,
самое большое, милым ребепком, занимающимся остроумными пу¬
стяками. К тому нее высокопоставленный человек, завидуя втайне
репутации достойных увазкепия людей 3 п боясь их критики, прини¬
мает их пе столько пз любви к нпм, сколько из чванства, исклю-
116
чителыю чтобы показать, что п его доме есть все. Но можно ли пред¬
положить, чтобы человек, одушевляемый любовью к славе, способ¬
ной оторвать его от приятных удовольствий, мог до такой сте-
пепп унизиться? Тот, кто родился для того, чтобы прославить свой
век, всегда будет пастороже против вельмож; во всяком случае
оп будет близок только с теми из них, ум и характер коих созданы \
для уважения та лапта, кто, скучая в большппстве обществ, ищут
и паходят в них умпых людей, испытывая при этом такое же удо¬
вольствие, как два француза, встретившиеся в Китае н с первого
взгляда сделавшиеся друзьями.
Таким образом, характер, необходимый для образования знаме¬
нитого человека, является причиной того, что оп возбуждает не-
пависть или, по мепьшей мере, равнодушие в знатных п высоко¬
поставленных людях, особенно у восточных пародов, отупевших
благодаря своей форме правлепия и религии, коснеющих в по¬
стыдном невежестве и занимающих, если смею так выразиться,
середину между человеком п животным.
Доказав, что недостаток уважения к заслугам на Востоке осно¬
ван на том, что этп народы не заинтересованы в уважений талан¬
тов, я, чтобы лучше выяснить значение этого интереса, применю
этот принцип к более зпакомым нам вещам. Рассмотрим, например,
почему наше общество, интересы которого развились в зависимости
от формы нашего правления, так пе любит научных рассуждений,
почему они нам кажутся скучными; мы увидим, что научные рас¬
суждения певыпосимы и утомительны, что паши граждане, благо¬
даря пашен форме правлепия, меньше нуждаются в поучении, чем
в развлечении, и вообще стремятся только к такому виду ума, ко¬
торый делает их приятными за ужином, что поэтому они должны
мало уважать ум, способный к рассуждению, п должны все более
или менее иоходить па того придворного, которому больше надо¬
ели, чем привели в замешательство аргументы одного умного чело¬
века, доказывавшего свое мнение, и который горячо воскликнул:
«О, милостивый государь, я не желаю, чтобы мне доказывали!»
Все должно уступать у нас требованиям лени. Если в раз¬
говоре мы употребляем несвязные и гиперболические выражения;
если преувеличение считается в нашем веке и в пашей стране при¬
знаком красноречия; если мы нисколько пе дорожим верностью н
точностью идей и выражений, то потому, что мы совершенно не за¬
интересованы в том, чтобы их уважать. Так лее точно под влиянием
лени мы считаем вкус даром природы, своего рода инстинктом,
превосходящим всякое рассудочное знание, и, наконец, живым и
быстрым чувством добра и зла, освобождающим пас от всякого
размышления и сводящим все правила критики к двум словам:
прелестно и отвратительно. Лени лее мы обязаны некоторыми на¬
шими преимуществами иад другими пародами. Малая привычка
к прилежашио, а в конце концов полная к нему неспособность за¬
ставляют нас требовать от книг ясности, которая возмещает эту
неспособность к вниманию; мы — дети, желающие, чтобы при чте¬
нии нас держали на помочах порядка. Поэтому автор должен те-
ш
перь приложить все стараппя, чтобы избавить от всякого стараипя
своих читателей; ои постоянно должен помпить слова Александра:
«О, афиняне, чего мпе стоит ваша похвала!» И вот необходимость
писать ясно, для того чтобы пас читали, ставит нас в этом отноше-
иии выше английских писателей; если последние не заботятся о том,
чтобы писать так ясно, то потому, что пх читатели не так к этому
чувствительны, и потому что ум, более привыкший к напряжению
внимания, легче может справиться с недостатками ясности. Вот
это и дает нам в такой пауке, как метафизика, некоторые преиму¬
щества иад нашими соседями. Если к этой пауке всегда применяли
поговорку: «Нет чуда без покрывала», и если туманность ее долгое
время вызывала уважение к пей, то теперь наша лень не позволила
бы нам проникнуть сквозь нее; мы стали бы презирать ее за ее тем¬
ноту; мы требуем, чтобы она была очищена от непонятного языка,
в который она еще облечена, чтобы ее освободили от окружающего
ее таинственного тумана. А это требование, которым мы обязаны
' лени, есть единствеппое средство сделать науку о вещах из той са¬
мой метафизики, которая до снх пор была лишь иаукой о словах.
Но, для того чтобы удовлетворить в этом отношении вкус публики,
следует, как замечает знаменитый псторнограф Берлинской акаде¬
мии, «чтобы умы, разорвав узы слишком суеверного уважения,
узпалп границы, которые навсегда отделяют разум от религии, и
чтобы последователи, безрассудно восстающие против всякого
сочинеипя, осповаппого па рассуждеппп, не обрекали впредь на¬
род па легкомыслие». ,
Сказанного мною, я полагаю, достаточно, чтобы в то лее время
раскрыть причину пашей любви к рассказам и романам, нашего
искусства в этом ясапре, нашего превосходства в фривольном искус¬
стве говорить пустяки, довольно однако трудном, н, наконец, пред¬
почтения, оказываемого нами забавному уму перед всяким дру¬
гим, — предпочтения, приучающего нас смотреть па умного чело¬
века, как па забаву, и уииясать его, ставя его на одну доску с фиг¬
ляром, предпочтения, делающего пас самым галантным, самым
любезным, по и самым легкомысленным пародом в Европе.
При наших правах мы п должны быть таковыми. Путь к често¬
любию закрыт для большинства паших граждан благодаря пашей
форме правления; им остается только путь паслаждений. Среди
наслаждений самое яспвое есть любовь; чтобы добиться ее, надо
уметь быть приятным жепщипам; следовательпо, как только яв¬
ляется потребность любить, долясно загораться в пашей душе-
желание правиться. К сожалению, влюбленные подобны крылатым
насекомым,- принимающим цвет растения, па котором они сидят;
только заимствовав сходство от предмета своей любви, влюблен¬
ному удается понравиться ему. Но так как женщины, благодаря
даваемому нм образованию, приобретают больше легкомыслия п
очаровательности, чем силы и правильности мысли, то и наш ум
сообразуясь с их умом, должен обладать теми же недостатками.
Есть только два способа предохранить себя от этого. Первый —
улучшить образование • женщин, возвысить их душу, расширить
118:
их ум. Несомненно, что еслп нметь наставником любовь, то его
можно поднять до самых высоких вещей, н что рука красоты мо¬
жет посеять в пашей душе семена ума и добродетели. Второй спо¬
соб (и не его я, конечно, посоветую) — это освободить женщин, от
остатков стыдливости, жертва которой дает им право требовать
от любовника постоянного поклопения п обожания. Тогда благо¬
склонность женщин станет более обычной п покажется менее цеп-
пой; тогда муясчппы станут более независимыми л умными и будут
проводить с женщинами только часы, предназначенные для любов¬
ных наслаясдепнй, и, следовательно, смогут расширить п укре¬
пить свой ум научиымп занятиями и размышлением. У всех народов
и во всех странах, где поклоняются женщинам, следует сделать
из пих или римлянок, пли султапш; наиболее опасна середпна.
Все сказанное мною доказывает, что удивительное разнообразие
характеров, талантов п вкусов пародов следует приписать разно¬
образию форм правления и, следовательно, разнообразию интере¬
сов пародов. Если иногда замечаются моменты сблшкепия в общем
уваяизпии к- чему-нибудь, если, например, военное искусство по¬
читается всеми народами как самое главное, то потому, что вели¬
кий полководец является почти во всех странах самым полезным
человеком, по крайней мере до тех пор, пока не будет установлен
всемирный и вечный мир. Когда этот мпр будет установлен, тогда,
несомненно, люди, прославившиеся в науках, закопах, литературе
и искусствах, будут предпочитаться самому великому полководцу
в мире; отсюда я заключаю, что общий интерес является единствен¬
ным критерием уваясеппя у всех народов.
В дальнейшем я докажу, что этой ясе причине следует приписать
взаимное презрение народов, справедливое или нет, к чужим нра¬
вам, обычаям и характерам.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XX
1 Даже самые посредственные среди богачей, обольщенные собственным
тщеславием н расточаемыми нм похвалами, считают себя выше по крайней
мере, тех, кто не стоит выше всех на своем поприще. Они не понимают, что
о людях, посвятивших себя умственным занятиям, можно сказать то же, что
о бегунах. Этот человек, говорят они между собой, не умеет бегать. Однако
ни слабосильный, ни обыкновенный человек не догонят его на бегу.
Если не говорят об умственной посредственности большинства этих лю¬
дей, гордящихся своим богатством, то потому, что не приходит даже на ум
называть их. Если же о людях молчат, то ото плохой знак; это значит, что
но приходится мстить им за их превосходство. О тех, кто не васлужнвает
похвалы, говорят мало худого.
2 Они иногда подражают добрым людям; но сквозь их доброту, как сквозь
дыры плаща Диогена, просвечивает тщеславие.
3 «Когда я вступил в свет, — сказал однажды Монтескье, —* меня пред¬
ставили как умного человека, и я был довольно благосклонно принят высоко¬
поставленными людьми; но когда благодаря успеху моих «Lettres persanes»
я, пожалуй, доказал, что обладаю умом, и когда я заслужил некоторое ува¬
119
жен не общестиа, уважение людей высокопоставленных остыло, и я испытал
много неприятностей. Знайте, — прибавил он, — что оскорбленные в душе
тем, что другой пользуется репутацией знаменитого человека, они из мести
унижают его, н что надо самому заслужить большие похвалы, для того чтобы
терпеливо переносить похвалы другому».
ГЛАВА XXI
Взаимное презрение народов зависит от их тщеславия
О народах молено сказать то нее, что п о частных лицах: по¬
добно тому как каждый из нас считает себя непогрешимым, всякое
противоречие рассматривает как оскорбление и в другом уважает
н восхищается только своим собственным умом, так п каждый па¬
род уважает в других только идеи, сходные с его собственными;
всякое иротивпое миепис является источником презрения.
Бросим беглый взгляд па то, что происходит в мире. Если анг¬
личане считают пас легкомысленными людьми, а мы их черствыми,
то араб, убежденный в непогрешимости своего калифа, смеется
над глупым легковерием татарина, считающего своего ламу бес¬
смертным. В Африке негр, поклоняющийся какому-нибудь корню,
полосе краба, рогу какого-нибудь животного и видящий в земле
громадное собрание боисеств, смеется над тем, что у нас мало богов,
тогда как непросвещенный мусульманин упрекает пас в том, что
у пас три бога. Со своей стороны, жители горы Бата, убелсдеииые
в том, что каждый человек, поевший перед смертью лсарепую ку¬
кушку, становится святым, смеются пад индусами: нс смешно ли,
говорят они, подводить к постели больного корову и вообралсать,
что если эта корова, когда со дернут за хвост, выпустит мочу и пе¬
сколысо капель ее попадут на умирающего, то этот умирающий
делается святым? Что моясет быть нелепее требования брамина от
новообращенных, чтобы в продоллсепие шести месяцев они питались
одпим коровьим навозом! 1
Вот па какого рода различии в нравах п обычаях и основы¬
вается взаимное презрение народов. По этой же причине 3 исители
Антиохии презирали императора Юлиана за простоту нравов и
воздерлсапность, которые вызывали у галлов восхищение нм. Раз¬
личие в религии и, следовательно, во взглядах заставило в то лее
самое время христиан, более фапатичпых, чем справедливых, за¬
пятнать самою гнусною клеветою память этого государя, кото¬
рый заслужил быть поставленным наряду с величайшими импера¬
торами, так как он уменьшил налоги, восстановил военную дисцип¬
лину и олсивил умиравшую доблесть римлян3.
Куда ни посмотреть, всюду мы встретим эти несправедливые
оценки. Каждый народ у беле доп, что он один обладает мудростью,
а все остальные глупы, и походит иа того жителя Марианских
островов4, который был убежден, что во всем мире существует
только один язык — его, и отсюда заключал, что остальные люди
не умеют говорить.
120
Если бы с неба сошел мудрец, который в своих поступках руко¬
водился бы только светом разума, то этот мудрец был бы сочтен
сумасшедшим. В глазах других людей, говорит Сократ, оп был бы
иодобеп врачу, которого пирожпшш обвинили бы перед судом де¬
тей в том, что он запретил есть пирожные и тартнпки, и который
наверное был бы признай этим судом виповпым. Тщетио стал бы
он приводить самые веские доказательства своей правоты; все
пароды отнеслись бы к нему, как, по словам индусских баснописцев,
отиеслись люди из страт горбатых к молодому, красивому и строй¬
ному богу, вошедшему в их столицу; они окружили его; поражен-
ные его страппой впсшностыо, они стали осыпать его насмешками;
его, вероятно, подвергли бы дальнейшим оскорблениям, если бы
один из жителей, видавший, вероятпо, иных людей, кроме горба¬
тых, и желавший спасти его от этой опасности, не восклпкпул:
«Но, друзья, чтб вы хотите делать? Не будем обижать этого несча¬
стного урода; небо одарило нас всех красотой, оно украсило паши
спины горой мяса; будем благодарпы за это бессмертным и пой¬
дем в храм возблагодарить за это богов». В этой баспе представлена
история человеческого тщеславия. Все пароды восхищаются своими
недостатками и презирают противоположные достоинства; чтобы
иметь успех в каком-ппбудь государстве, надо носить па спице
горб того парода, среди которого находишься.
Во всяком государстве мало защитников правоты соседпнх па¬
родов, мало людей, прпзпающих в себе смешные стороны, в кото¬
рых опн обвппяют иностранцев, и берущих пример с того татарипа,
который сумел по этому поводу уличить в несправедливости самого
ламу.
Этот татарин объехал Север, посетил страну лапландцев н далее
купил у их колдунов ветер Б. Вернувшись к себе, оп стал расска¬
зывать о своих похождениях; их пожелал выслушать сам великий
лама, который помирал со смеху, слушая его рассказ. «На какое
безумие, — сказал он, — способен ум человеческий! Какие стран¬
ные обычаи! Как легковерны лапландцы! Разве это люди?» — «Да,
действительно, — отвечал татарин, — ио выслушай нечто еще бо¬
лее странное: этп лаплапдцы, такие смешные со своими колдунами,
также смеются над нашим легковерием, как ты над их». — «Нече¬
стивец, — отвечал великий лама: — как ты смеешь богохуль¬
ствовать и сравнивать мою религию с.их?» — «Вечный отец, — от¬
вечал татарин, — прежде чем святое возложение твоей руки на
мою главу омоет меня от греха, я тебе докажу, что ты не должен
своим смехом поощрять своих подданных осквернять свой разум.
Если бы подвергнуть строгой критике и сомнению все предметы
человеческой веры, то кто знает, оказалась ли бы твоя религия
защищенной от насмешек неверующего? Может быть, тогда твоя
святая моча и твои святые нспражпення ®, которые ты теперь раз¬
даешь земным государям, показались бы им менее драгоценными;
может быть, они пе так благосклонно приняли бы их п не стали бы
посыпать ими свои рагу н приправлять ими своп соуса? Уже
в Китае нечестие дошло до того, что стали отрицать девять вопло-
121
щепий Вишну. Ты, проникающий своим взором прошлое, настоя¬
щее и будущее, ты сам нам часто повторял, что обязаи своим бес¬
смертием и земпым могуществом талисману слепой веры; без пол¬
ного подчинения твоим догматам ты будешь принужден покинуть
эту страну мрака и вернуться на свою родину — небо. Ты знаешь,
что ламы, находящиеся под твоей властью, должны со временем
воздвигнуть тебе алтари во всех частях света; моясешь ли ты быть
уверен, что они выполнят этот проект без помощи людского легко¬
верия, а без него критика, которая всегда печестнва, может принять
лам за лапландских кудесников, продающих ветер глупцам, же¬
лающим его купить. Прости лее, о ленвой Фо, эти слова, продик¬
тованные мне заботой о твоей религии, и да научится от тебя тата¬
рин уважать невежество и легковерие, которыми небо, всегда не¬
проницаемое в своих намерениях, повпднмому, пользуется, чтобы
подчнпнть тебе землю».
Мало людей следуют этому примеру п указывают своему пароду,
что он делает себя смешным в глазах разума, когда смеется над
собственной глупостью под чужим именем, ио еще меньше, суще¬
ствует народов, способных воспользоваться подобными указаниями.
Все они так связаны интересами своего тщеславия, что во всех стра¬
нах умными называют только тех людей, которые, по словам Фоп-
■ те целя, глупы общей глупостью. Каким бы чудесным пи был миф,
! он всегда найдет веру в каком-нибудь пароде, который будет счи¬
тать сумасшедшими тех, кто откажется в него верить. В государ¬
стве Жюда, где поклоняются змеям, никто ие посмеет сомневаться
в сказке, которую рассказывают марабу о свинье, оскорбившей
божественную змею и съевшей ее 7. Святой марабу, рассказывают
опи, заметил это и нолеаловался королю. Тотчас лее был объявлен
смертный приговор всем свиньям, который стал приводиться в
исполнение, и их род был бы совсем уничтожен, если бы парод пс
стал убеждать государя, что несправедливо за одного впповиого
наказывать столько невинных; эти убеждения воздействовали, па
государя; главного марабу успокоили, пзбнепие прекратили, а
свиньям был отдан приказ быть впредь почтительнее к бомсе-
ствам. Вот, восклицают марабу, как змея воспламенила гпев-
короля п отмстила нечестивым, чтобы мир признавал на будущее
время ее божественность, ее храм, ее лсреца, орден марабу, при¬
званный служить ей, наконец, дев, посвященных на служение ей.
Бог-змея, скрытый в глубине своего святилища, незрим далее для
короля и принимает моления п отвечает на вопросы только через
посредство жрецов, и пе дело смертных разбирать эти тайны: нх
долг верить, поклоняться и оболеать.
Напротив, в Азии персы, забрызганные кровыов змей, при¬
несенных в жертву богу добра, бегают в храмы магов похвастать
этим актом благочестия; молено ли думать, что если бы кто-нибудь
остановил их, чтобы доказать нм, как смешно их поведение, то оп
был бы ими хорошо принят? Чем нелепее какой-нибудь взгляд,
тем доблестнее и опаснее доказывать его нелепость.
Поэтому Фонтенель всегда говорил, что если бы все истины были
122
зажаты в его руке, on поостерегся бы разоюать ее, чтобы показать
их людям. Действительно, если открытие одной истины привело
Галилея в тюрьмы инквизиции, то к каким пыткам присудили бы
того, кто открыл бы их все? 9
Среди разумных читателей, смеющихся в эту минуту над чело¬
веческой глупостью и возмущающихся тем, как поступили с Гали¬
леем, может быть, нет ни одного, который не потребовал бы его
казни, если бы жил в его время. Они были бы тогда иных взглядов,.
а на какие только жестокости не толкает пас варварская п фапа-!
тнческая привязанность к своим взглядам! Сколько зла посеяла^
па земле эта привязанность! и как было бы справедливо, полезно и
легко от нее избавиться!
х Чтобы научиться сомневаться в своих взглядах достаточно ис¬
следовать силу своего ума, рассмотреть список человеческих за¬
блуждений, вспомнить, что только через шестьсот лет после осно¬
вания университетов из них вышел, наконец, необыкновенный
человек10, которого его современники преследовалп, а затем по¬
местили в ряд полубогов, за то, что он учил людей считать истин¬
ными только те прнпцииы, о которых они имеют ясные идеи, —
истина, все значение которой понимают немногие: для большинства
людей принципы не содержат никаких выводов.
Каково бы пи было тщеславие людей, несомненно, что если бы
опп чаще вспоминали об этих фактах; если бы они чаще повторяли
слова Фонтепсля: «Никто пе избегает заблуоюдтии, неуоюели л\
одип непогрешим? Мооюет быть, я ошибаюсь именно в тех вещах,
в которых я упорствую с наибольшим фана7пизмом?»\ если бы опи
постоянно помнили эту истину, то опи были бы более настороже
против своего тщеславия, более внимательны к возражениям своих
противников, более доступпы истине; они были бы кротче, терпи¬
мее и, несомненно, были бы не такого высокого мнения о своей муд¬
рости. Сократ часто повторял: «Я знаю, что я ничего не знаю».
В паше время знают все, кроме того, что зпал Сократ. Люди так
часто пе замечают своих заблуждений, потому что опи невеже¬
ственны, п вообще самая неизлечимая их глупость состоит в том,
что они считают себя умпыми. Это заблуждение, свойственное всем
народам и являющееся отчасти следствием их тщеславия, заста¬
вляет их пе только презирать правы и обычаи, отличные от их, по
заставляет их рассматривать как дар природы превосходство, ко¬
торое некоторые из них имеют над другими, а между тем этим
превосходством опи обязаны только политическому строю своего
государства.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXI
1 «Tlmatre de Г Idol a trie», par Abraham Roger.
Корова, кдк.сообщает Винцент Леблан, считается в Калькутте священной
и святой. Нет вообще существа, которое пользовалось бы репутацией боль¬
шей святости; обычай, в виде эпнтнмин, есть коровий навоз весьма, повиди-
мому, древний на Востоке.
123
2 Один караиб, оскорбленный нашим презрением, сказал: «Я не знаю
иных дикарей, кроме европейцев, которые не признают ни одного из моих
обычаев» («De l’orig. et des moeurs des Caralbes», par la Borde).
3 На гробнице Юлиана в Тарсе было выгравировано: «Здесь покоится.
Юлиан% расставшийся с жизнью па берегах Тигра. Он был прекрасным импе¬
ратором и храбрым войномь.
1 «Voyages de la Compagnie des Indes I-Iollandoises».
6 У лапландцев имеются колдуны, продающие путешественникам вере:
вочки с увлом; этот узел при развязывании его на известной высоте вызывает
определенный ветер.
0 Главного ламу называют «вечным отцом». Князья лакомятся его испраж¬
нениями («Histoire generale des voyages», t. VII).
7 «Voyages de Guinee et de la Cayenne», par le pore Labat.
8 Beausobre, «Histoire du Manicheisme».
9 Мыслить, говорит Аристипп, значит навлекать на себя непримиримую
ненависть невежд, людей слабых, суеверных и испорченных, которые высо¬
комерно заявляют себя противниками всех, стремящихся понять в вещах то,
что в них заключено истинного и существенного.
10 Декарт.
ГЛАВА XXII
Почему пароды считают даром природы качества, которыми они
обязаны форме правления
И это заблуждение вытекает из тщеславия, и разве найдется
парод, который был бы способен восторжествовать пад этим за¬
блуждением? Предположим, для примера, что какой-нибудь фран¬
цуз, привыкший говорить довольно свободно и встречать иногда
людей, представляющих из себя настоящих граждан, покидает
Париж и отправляется в Константинополь; какое представление
должеп он составить о странах, управляемых деспотически, когда
он увидит, в каком унизительном состоянии находится там чело¬
вечество? когда он заметит повсюду отпечаток рабства? когда оп
увидит, что тирания заражает своим дыханием зародыши всех
талантов и всех добродетелей, вносит отупение, рабскую боязли¬
вость и вызывает сокращение народонаселения от Кавказа до
Египта, и когда оп узнает, что в то время как персы разбивают
войска султана и грабят его провинции, оп спокойно сидит, запер¬
шись в гареме, равподушпый к народным бедствиям, пьет свой шер¬
бет, ласкает своих жеп, вешает своих пашей п скучает? Поражен¬
ный трусостью п раболепием этих пародов, одушевленный чув¬
ством гордости п негодоваиия, почти всякий француз сочтет себя
существом высшим, чем турок. Много ли найдется таких, которые
понимают^ что презирать какую-либо нацию всегда несправедливо?
что превосходство одного народа над другим всегда зависит от бо¬
лее или менее удачной формы правления? и что этот турок может
возразить также, как возразил один перс солдату-лакедемоняппну,
который упрекал его народ в трусости: «За что ты меня оскор¬
124
бляешь? — сказал он, — иоимп, что там, где признают абсолютного
монарха, уже пет народа. Государь есть всеобщая душа деспоти¬
ческого государства; его мужество или его трусость заставляют
чахиуть или оживляют государство. Если мы были победителями
при Кире, а теперь побеждены при Ксерксе, то это потому, что
Кир основал троп, а Ксеркс сел па пего при роэкденпн; потому,
что Кир при розкдепип был окружен равными себе людьми, а Ксеркс
всегда был окруясен рабами; и самые низкие из пих, как ты зпаешь,
живут в царских дворцах. Поэтому ты видишь на главных местах
подопкн нации — морскую пену ^поднявшуюся на поверхность.
Прпзнай ясс, что твое презрение несправедливо". А" сслп ты сомне¬
ваешься, то дай пам законы Спарты, а себе возьми властелином
Ксеркса, —тогда ты станешь трусом, а я героем».
Вспомним момент, когда воеппый клич пробудил все европей¬
ские пароды, когда гром войпы пронесся с севера до юга Фрапцпп г:
представим себе, что в это время в Ларине прибыл республиканец,
еще согретый гражданским чувством, п очутился в веселом обще¬
стве; как был бы оп поражеп, услыша, как равподушно там гово¬
рят о политических делах и живо интересуются только модой,
любовными приключениями или маленькой собачкой!
Разница в этом отношении мезкду нами п англичанами пора¬
жает англпчап, н почти каждый из них считает себя поэтому выше
нас, считает французов легкомысленными, а Францию — Вавило¬
ном; а оп мог бы легко заметить, что его соотечественники обязаны
высоким п патриотическим духом, свойственным только свободным
государствам, не только форме правления, по также географиче¬
скому положению Апглии.
В самом деле, чтобы убедиться,-что свобода, которой так гор¬
дятся англичане и которая действительно заключает в себе заро-,.
дыши многих добродетелей, является не столько результатом их
мужества, сколько случайным даром, вспомним, па какое бес¬
численное множество партий была презкде разделепа Апглия, и
мы увидим, что если бы моря, омывающие это государство, не
делали его педостунпым для соседних пародов, то последние вос¬
пользовались бы внутренними раздорами апглпчан и либо под¬
чинили бы их себе, лпбо дали бы их королям средства поработить
их, и что, следовательно, их свобода не есть плод их мудрости.
Если как они утверзкдают, они обязаны свободой стойкости и
осторояшости, свойственным их нации, то не должны ли были бы
оии извлечь наибольшую выгоду из узкасного преступления, со¬
вершенного ими пад Карлом I? Могли лп бы они допустить, чтобы
этот государь был всенародно признан святым и в честь его со¬
вершались богослужения и процессии, в то время как, по словам
пекоторых из ипх, в интересах парода было смотреть на пего как
на зкертву, принесенную па алтарь общественного блага, и считать
его казнь необходимой для всего света, так как опа должна была
навсегда внушить страх всякому, кто вознамерился бы подчинить
народ пропзвольпой и тиранической власти? Итак, всякий здраво¬
мыслящий англичанин согласится, что географическому полоягепшо
126
своей страны on обязан свободой; что на материке форма правле¬
ния Апглип не могла бы сохраниться такой, как она есть, а должна
была бы быть значительно усовершенствованной, и что единствен¬
ный и законный предмет его гордости сводится к счастью быть уро¬
женцем острова, а не материка.
Отдельные лица, конечно, признают это, по целый парод — пп-
когда. Никогда парод пе захочет наложить на свое тщеславие узы
разума; большая справедливость в сулсденнях предполагает такую
уравновешенность ума, которая редко встречается у отдельных
лиц, тем менее у целого парода.
Итак, всякий парод считает добродетели, которыми оп обязан
форме своего иравленпя, даром природы. Это в интересах его тще¬
славия, а кто может устоять перед голосом собственного инте¬
реса?
Общее заключение из сказанного мною об уме, рассмотренном
по отношению к различным странам, сводится к тому, что интерес
есть единственный источник уважения нлп презрения, которое
питают нации к своим различным нравам, обычаям, разновидно¬
стям ума.
Едннствоппое возражение против этого заключения таково:
если выгода, скажут мне, есть единственный источник уважения,
оказываемого различного рода наукам и уму, почему лее этика,
полезная для всех народов, не пользуется наибольшим увалсением?
Почему имена Декарта, Ньютона более знамениты, чем имена Ни¬
коля, Лабрюйера и всех моралистов, проявивших в своих сочи¬
нениях, молеет быть, столько лее ума? Потому, отвечу я, что вели¬
кие физики нослулшли иногда своими открытиями на пользу миру,
большинство же моралистов не оказали до сих пор никакой услуги
,человечеству. Что толку постоянно повторять, что прекрасно уми¬
рать за родину? Сентенции не создают героев. Чтобы заслужить
уважение, моралисты доллшы бы употребить па отыскание средств
к образованию храбрых и добродетельных людей время и ум, ко¬
торые они тратят на сочинение правил о добродетели. В те времена,
когда Омар писал сирийцам: «Я посылаю против вас людей, кото¬
рые так лее лшкдут смертп, как вы удовольствий», сарацины, под¬
давшиеся обаянию честолюбия и суеверия, смотрели на небо как на
место награды за доблесть п победу, н на ад — как на место, уго¬
тованное трусости и поралсению. Тогда они были одушевлены са-
I мым пылким фанатизмом, а храбрыми делают людей страсти, а не
правила морали. Моралисты должны были бы это понять н знать,
что, подобно тому как скульптор из ствола дерева молеет сделать
бога пли скамыо, так и законодатель молсет по лселанню образо¬
вать героев, гениев н добродетельных людей. Укалеу для примера
на московитов, которых Петр Великий превратил в людей.
Напрасно народы, безумно влюбленные в свои законы, ищут
причину своих несчастий в неисполнении их. Нарушение законов,
^ говорит султан Махмут, всегда доказывает невелсество законода¬
теля. Награда, наказание, слава ипозор, покорные его воле, — суть
четыре вида болееств, с помощью которых оп может всегда добиться
12G
народного благосостояния и создать, во всех отраслях выдающихся
людей.
Все зпапие моралистов заключается в умении пользоваться
этими наградами и наказаниями и извлекать из mix средство для
связи личного интереса с общим. Эта связь и есть идеал, к кото¬
рому должна стремиться этика. Если бы граждане не могли до¬
стигать личного счастья иначе, как содействуя общему благу, то
только сумасшедшие былп бы порочными; все люди былп бы вы¬
нуждены быть добродетельными; тогда благоденствие пародов
было'бы благодетельным даром этики; несомненно, что тогда эта
наука была бы бесконечно почитаема, а ппсателей, выдающихся
в этом жанре творчества, ноставнлн бы, — по крайней мере спра¬
ведливые и благодарные потомки, — наряду с Со л оном, Ликургом
и Конфуцием.
Но несовершенство этики и ее медленный прогресс, возразят
мпе, могут быть лишь результатом того, что оказываемое мора¬
листам уважение пе пропорционально тем усилиям, которые необ¬
ходимы для усовершенствования .этой науки. Следовательно,. до¬
бавят они, общий иптерсс не руководит распределением народного
уважепня.
Чтобы ответить на это возражение, следует в непреодолимых
.препятствиях, мешавших до сего времени прогрессу этики, искать
причину равнодушия, с которым по сие время смотрят на эту пауку,
успехи которой всегда влекут за собой успехи в законодательстве
и усовершенствовать которую, следовательно, в интересах всех
народов.
ГЛАВА XXIII
О причинах, заде2Улсивавших до сего времени прогресс этики
Если этпка кажется едва вышедшей из колыбели, в то время
как поэзия, математика, астропомия и вообще все пауки более или
менее быстро усовершенствуются, то это потому, что люди, обра¬
зовав общество, были вынуждены установить законы и правы и
создать систему этики раньше, чем опыт указал им истинные прин¬
ципы се. А раз система была образована, люди перестали зани¬
маться наблюдением; поэтому у пас этика — так сказать, из эпохи
младенческого состояния человечества. Как же ее усовершенство¬
вать?
Чтобы ускорить прогресс пауки, еще недостаточно, чтобы она
была полезна для парода; падо, чтобы каждый из граждан, со¬
ставляющих народ, видел какую-либо выгоду в ее усовершенство¬
вании. Однако при революциях, которые пережили все народы
па земле, общественный интерес, т. е. интерес большинства, па
который должны всегда опираться принципы здравой этики, оказы¬
вался не всегда в соответствии с интересом сильных мира сего; по¬
этому последние, относясь равнодушно к прогрессу других наук,
должны былп всеми силами противиться успехам морали.
127
Действительно, первый честолюбец, возвысившийся лад своими
согражданами, тиран, попиравший их своими ногами, фанатик,
удерживающий их поверженными у своих ног, — все этп бичи
человечества, все эти злоден различного рода, принужденные своей
личной выгодой устанавливать законы, противные общему благу,
прекраспо понимали, что их могущество осповывалось только па
невежестве п тупости людской; поэтому опи всегда заставляли мол¬
чать тех, кто, раскрыв людям нстиппые прппципы этики, тем самым
указал бы им на все страдания п все их права и вооружил бы их
против несправедливости.
Но, возразят мне, если в первые веца мира, когда деспоты дер¬
жали люден в рабстве под железным скипетром, в их интересах
было скрывать от людей истинные прппципы этикп, ибо эти прин¬
ципы могли вызвать в них возмущепие против тирапов и заста¬
вить каждого гражданина считать месть своим долгом, — то в на¬
стоящее время, когда скипетр пе добывается цепою преступления,
когда он вложеп в руки государей с единодушного согласия и охра¬
няется любовью парода, когда слава п счастье нации, отражаясь
па государе, усиливают его величие и счастье, — какие враги чело¬
вечества противятся еще принципам этики?
Это уже нс государи, а две группы иного рода могущественных
людей. Прежде всего фанатики, которых я не смешиваю с людьми
действительно благочестивыми: последние поддерживают правила
религии, первые их разрушают; одпи — друзья1 человечества,
другие — мягкие снаружи, а жестокие внутри — имеют голос
Якова, а руки Исава; они пе стремятся поступать добродетельпо п
считают себя добродетельными не за то, чтб они делают, а только
за то, во что опи веруют; по пх мнению, доверчивость людей есть
единственная мерка пх добродетели 2. Опи, как говорила коро¬
лева Христина, смертельно пенавидят всякого, кого они не могут
I одурачить: в этом их интерес. Будучи честолюбивы, лицемерны н
J скрытны, опи понимают, что, для того чтобы поработить людей,
следует лх ослепить; поэтому они обвипяют в нечестии всякого,
кто от рождения предпазначеп к просвещению пародов; всякая
повая истина кажется им подозрительной; опи похожи па детей,
которые пугаются всего в потемках. 4
Второй вид сильных мира сего, противящихся прогрессу этпкн,
1 это полу-политшш. Среди них есть такие, которые от природы
склонны к истине, по становятся врагами новых истин потому,
что ленивы и пе желают напрягать свое внимание для исследова¬
ния пх. Иных побуждают к этому опасные мотивы^ н этих людей
следует особенно бояться; это люди, ум которых лишен таланта,
а душа — добродетели; которым только пехватает храбрости,
чтобы стать крупными злодеями; будучи пе способпы к возвышеп-
пым и новым идеям, опп думают, что пх зпачение основывается на
глупом или притворпом уважении, которое они будто бы питают
к общепринятым взглядам и заблуждениям. Всякий человек, же¬
лающий поколебать власть этих последних, вызывает в них ярость,
и они вооружают против пего 3 те самые страсти н предрассудки,
128
которые они презирают, постоянно пугая слабые умы словом «ново¬
введение».
Точно истина может изгнать с земли добродетель; точно на земле
все до такой степени паправлепо в сторону порока, что нельзя быть
добродетельным, пе будучи глупым; точно этика это доказала, и
потому изучение этой науки гибельно для вселенпой, — опи тре¬
буют, чтобы людей держали поверженными ннц перед предрассуд¬
ками, как перед свящеипымп крокодилами Мемфиса. Если в этике
делают какие-пибудь открытия, то эти открытия, говорят они,
должны быть сообщены только им, опи одни должпы быть храни¬
телями их наподобие египетских жрецов; пусть остальное челове¬
чество живет в темпоте предрассудков, — естественное состояние
человека есть слепота.
Опи похожи на тех врачей, которые из зависти к открывшим
рвотное средство воспользовались легковерием некоторых прела¬
тов, чтобы объявить противным религии средство, приносящее
верную и быструю помощь; опи тоже злоупотребляют доверчиво¬
стью некоторых добродетельных, но ограниченных людей, кото¬
рых при менее мудром правительстве молено было соблазпить и
довести до того, что они способны были бы предать казни просве¬
щенного и добродетельного человека вроде Сократа.
Вот средства, которыми пользовались эти два рода людей, чтобы
заставить молчать просвещенные умы. Напраспо было бы им проти¬
виться, опираясь иа благорасположение народа. Я знаю, что, когда
гражданин одушевлен любовью к правде и общему благу, от его
труда исходит благоухание добродетели, делающее его приятным
для публики, которая становится его защитником; по народпая
благодарность и уважение не защищают от преследований фана¬
тиков, и среди благоразумных людей мало таких добродетельных,
которые осмелились бы презреть их ярость.
Вот какие непреодолимые препятствия мешали до сего времени
прогрессу этики, и вот почему эта паука оставалась почти всегда
бесполезной и, согласно с высказанными мною принципами, всегда
пользовалась ничтожным уважением.
Но разве нельзя убедить народы, что опи могли бы извлечь пользу
из совершенной этики? И разве нельзя ускорить развитие этой
науки, оказывая больше уважения тем, кто ею занимается? Ввиду
важпости этого вопроса я сделаю отступление и остановлюсь па
нем.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXIII
1 Они охотно сказали бы сиоим гонителям то, что скифы ответили Але¬
ксандру: «Ведь ты но бог, раз ты причиняешь зло людям». Если христиане
по поводу человеческих жертв, которые карфагеняне приносили Молоху,
неоднократно указывали на то, что жестокость этой религии есть доказа¬
тельство ее ложности, то и наши священнослужители-фанатики неоднократно
давали возможность еретикам применять к ним этот же аргумент. Сколько
между нами служителей Молоха!
9 Гельвеций. — OG уме — 179S
129
ItooToSiy их очень трудно убедить и добродетели какого-нибудь (‘ре-
тика.
3 Выгода есть всегда скрытый мотив преследования; несомненно, что
отсутствие веротерпимости есть вло с христианской и государственной точек
вренил. Нельзя достаточно сожалеть об отмене Нантского эдикта. Мне воэ-
равят, что эти распри опасны. Да, когда в них принимает участие власть,
тогда нетерпимость одной стороны заставляет иногда другую прибегнуть
к* оружию. Пусть только государственная власть перестанет вмешиваться
в эти споры; теологи сумеют помириться после того, как переругаются.
Это доказывает мир в тех странах, где царит веротерпимость. Но, возразит
мне, эта веротерпимость может быть хороша для известных форм правления
и гибельна для других; разве турки, религия которых есть религия крови,
а форма правления — тирания, не более веротерпимы, чем мьТ? В Константи¬
нополе мы встречаем церкви, но мечетей в Париже нет; турки преследуют гре¬
ков за их веру, и их терпимость не вызывает войн.
Если рассматривать этот вопрос с христианской точки зрения, то пресле¬
дование следует признать преступлением. Почти везде евангелие, апостолы
и отцы церкви учат кротости и терпимости. Апостол Павел и св. Златоуст
учат, что обязанность епископа состоит в том, чтобы привлекать людей убеж¬
дением, а не силою; епископы, прибавляют они, управляют только темп,
кто этого хочет, в противоположность государям, которые властвуют над
теми, кто не хочет нм подчиняться.
На Востоке осудили собор, который согласился на сожжение Богомила.
Какой пример умеренности подал в IV в. существования церкви Василий
Великий, когда был поднят вопрос о божественности св. духа, — вопрос,
вызывавший в то время большое волнение? Этот святой, говорит Григорий
Богослов, который был очень привержен к догмату божественности св. духа,
согласился па то, чтобы третье лицо св. троицы не было названо богом.
Эта с нисходите л ыЬсть, столь мудрая по мнению Тнлльмона, была осуж¬
дена некоторыми ложными ревнителями, обвинявшими .Василия Великого
в том, что своим молчанием он изменил истине, зато она была одобрена са¬
мыми знаменитыми и благочестивыми людьми того времени, в том числе
св. Афанасием, которого нельзя было заподозрить в недостатке твер¬
дости.
Этот факт описан подробно Тплльмоном в его «Vic de saint Basile», art. 63,
64, 65. Автор прибавляет, что Константинопольский вселенский собор одо¬
брил поведение Василия Великого, последовав его примеру.
Блаж. Августин говорит, что не следует ни осуждать, ни наказывать
того, кто не имеет о боге того же представления, что мы, если только это
происходит не от ненависти к богу, что невозможно. Св. Афанасий в своих
посланиях «Ad Solitarios»>, т. I, стр. 855, говорит, что преследования арнап
доказывают, что они не имеют ни страха, ни любви к богу. Любви, приба¬
вляет он, свойственно убеждать, а не заставлять; следует брать пример со
спасителя, который предоставил всякому свободу следовать за ним. Выше
(стр. 830) он говорит, что дьявол, отец лжи, нуждается в топорах и секирах,
чтобы навязать свои взгляды, но спаситель есть сама кротость: он стучит,
и если ему открывают, он входит, если отказываются открыть, он уходит.
Истине надо учить не посредством мечей, копий, темниц и солдат и вообще
не с оружием в руках, а словами убеждения.
130
Действительно, к силе приходится прибегать только тогда, когда нехшЬ v
тает убеждении. Если кто-нибудь станет отрицать, что сумма углов треуголь¬
ника равна двум прямым, над ним будут смеяться, но не станут его пресле¬
довать. Костер и виселица часто служили доводами дЛя теологов; в этом отно¬
шении они оказались ниже еретиков и неверных. Иисус Христос никого не
насиловал, он только говорил: «Хотите ли следовать за мной?» Расчет не
всегда позволял его служителям подражать ему.
ГЛЛВЛ XXIV ;
О средствах усовершенствования этики
Для усовершенствования этики достаточно устранить препят¬
ствия, которые ставят се развитию две указанных мною группы
людей. Единственный способ успеть в этом — это разоблачить их,
указать, что покровителн_ невежества суть самые ожесточенные
враги человечества; следует указать народам, что люди "вообще
бшгеГТЛупы*,'^ что, исцеляя их от заблуждений, мы тем са¬
мым исцеляем их от большей части пороков и что противиться этому
способу их излечения значит совершать преступление оскорбления
человечества.
JBcHKHii,--изучающий историю народных бедствий, может убе¬
диться,.что большую часть несчастий па земле приносит невежество,,
которое более пагубно, чем расчет. Пораженный этой истиной, он
готов воскликнуть: как счастливо государство, граждане кото¬
рого склонны только к преступлениям, указанным выгодой! Как
невежество умпожаст преступления! Как обагрило оно кровыо ал¬
тари! 1 А между тем человек создан для того, чтобы быть доброде-
тсльпым. В самом деле, если сила принадлежит но существу боль¬
шинству, если справедливость заключается в совершении поступ¬
ков, полезных этому большинству, то очевидно, что справедливость
по своей природе, всегда имеет власть, необходимую для обузда¬
ния пороков и для#принуждения людей к добродетели.
Если смелое и сильное злодеяние часто сковывает справедли¬
вость и добродетель и притеспяет народы, то это только при по¬
мощи невежества; именно последнее скрывает от каждого народа
его истинные интересы, мешает объединению и проявлению его спл
и тем самым защищает преступника от меча правосудия. •
Какого же презрения заслуживает тот, кто хочет удерживать
народы в тьме невежества! До сих пор недостаточно пастаивали на
этой истине; это не значит, что следует сразу опрокинуть все ал¬
тари заблуждбпня; я зпай), как осторожно надо проводить всякий
иовый взгляд; я знаю, что, разрушая предрассудки, следует от¬
носиться с уважением к ним и что раньше, чем начать пападепие
на всеми принятое заблуждение, следует послать для обследова¬
ния несколько истин, подобно голубям ковчега, чтобы убедиться
покрывает лп еще поверхность мира поток заблуждений, не на¬
чинают лп уже стекать заблуждения, ле наблюдаются ли там и сям
♦
131
во вселенной островки, на которых добродетель и истина могли бы
приютиться, чтобы передаться людям.
Но так осторожно следует поступать только с предрассудками,
мало опасными. Следует ли щадить людей, которые, стремясь жа¬
дно к власти, держат пароды в отупепии, чтобы тиранить их? Сле¬
дует смелой рукой разбить талисман тупости, сасоторым связано
могущество этих злых гениев, раскрыть пародам истинные прин¬
ципы этики; следует внушить им, что так как их невольно влечет
к счастью — истинному или мнимому, то удовольствие п страдание
суть единственные двигатели духовного мира н что самолюбие
есть единственное основание, па котором молено построить фунда¬
мент полезпой морали.
Как молено льстить себя падеяедой скрыть от людей знание этого
прнпципа? Чтобы достигнуть этого, следует запретить им глубоко
исследовать свои сердца, разбирать свои поступки, раскрывать
исторические книги, в которых они видят как во все времена и во
всех странах народы, руководствуясь только жаледой наслажде¬
ния, приносили в заклапне себе подобных пе ради больших выгод,
а в угоду своей чувственности п ради забавы. Беру в свидетели
рыбьи садки, в которые римляне бросали невольников в угоду сво¬
ему ясестокому сластолюбию, кормя пми рыб, чтобы сделать их
мясо нелепее; и тот остров па Тибре, куда лсестокие господа отво¬
зили больпых, дряхлых и старых невольников и оставляли их там
Умирать с голода; приведу еще в свидетели развалины обширных и
великолепных арси, па которых запечатлелась летоппсь челове¬
ческой лсестокости, па которых самый цивилизованный в Европе
народ приносил тысячи гладиаторов в лсертву удовольствию, до¬
ставляемому зрелищем поединков, куда толпами сбегались жен¬
щины и где этот воспитанный в роскоши, изпслсенности и наслаж¬
дениях пол, который составляет украшение и прелесть земли и
который, казалось, доллсеп был бы стремиться только к наслаж¬
дению, доходил до такой степени лсестокости, что требовал от ра¬
неных гладиаторов, чтобы они умирали в красивых позах. Эти
факты и мпоясество других подобных им пастолысо твердо уста¬
новлены, что нельзя льстить себя иаделсдой скрыть от людей дей¬
ствительную нх причину.
Всякий знает, что и он таков же, как эти римляие, что только
различие в воспитании обусловливает разницу в его чувствах и
заставляет его содрогаться при одпом рассказе о зрелище, которое,
наверное было бы ему привычно и приятно, если бы он родился на
берегах Тибра. Напрасно некоторые люди, лепящиеся загляпуть
в себя и тщеславно вообраясающно себя добрыми, думают, что они
обязаны превосходству своей природы теми гуманными чувствами,
которые это зрелище вызвало бы в них; умпый человек призпает,
что эта природа, как говорит Паскаль2 и как подтверждает опыт,
есть пе что иное, как наша первоначальная привычка. Итак, бес¬
смысленно яселать скрывать от людей, какой припцип ими дви¬
гает.
Но предполояшм, что это даже удалось бы, — какую выгоду
132
извлекли бы из этого люди? Несомпеппо, чувство себялюбия было
бы только замаскировано от глаз более грубых людей, по это не
помешало бы проявлению этого чувства в ппх, это не изменило бы
его последствий, люди не стали бы иными, чем они суть; следова¬
тельно, это незнание не принесло бы им никакой пользы. Более
того, оно было бы для ппх вредно; действительно, знанию прин¬
ципа себялюбия обязаны общества большей частью тех выгод,
которыми они пользуются; это знание, хотя еще н очень несовер¬
шенное, заставило пароды попять необходимость облечь судей вла¬
стью, оно заставило законодателя смутно почувствовать необхо¬
димость положить в основу принципов добродетельного поведения
личный ппторес. И действительно, как можно было бы их обосно¬
вать иначе? Неулсели лее па принципах лолепых религий, которые,
как утверледшот, несмотря на своп заблулоденпя, могут быть по¬
лезны для земного счастья людей?3 Но большинство этих религий
слишком нелепы, чтобы быть такой поддеряской для добродетели.
Нельзя основать добродетельное поведение п на припцнпах истин¬
ной религии — пе потому, чтобы ее правственпое учение не было
превосходно и ее правила не возпосили бы душу до состояния свя¬
тости и ис наполняли бы ее внутренней радостью, этим предвку¬
шением радости небесной, но потому, что ее принципы годятся
только для небольшого числа христиан, рассеянных по земле,
а философ, который в своих сочинениях обращается ко всей все¬
ленной, доллсеп дать добродетели такой фундамент, на котором
могли бы строить одинаково все люди, каковым п является личный
иитерес. Он должеп особенно придерлсиваться этого принципа
потому, что в руках искуспого законодателя мотивы земпого инте¬
реса достаточны, чтобы образовать добродетельных людей. При¬
мером могут служить турки, которые в своей религии допускают
догмат фатализма, пагубный для всякой релпгпн, н которых, следо¬
вательно, молено считать деистами; материалисты китайцы 4; саду-
кеи, отрицавшие бессмертие души и пользовавшиеся среди евреев
репутацией людей особенно праведпых; наконец, гпмнософисты,
которых всегда упрекали в атеизме н всегда увалсали за их ум и
сдерясанпость и которые самым аккуратным образом исполняли
общественные обязанности. Все эти примеры и множество других
показывают, что наденеда на земные блага и страх перед наказа¬
нием настолько же действительны н способны образовать доброде¬
тельных людей, как и вечные наказания п награда, которые рас¬
сматриваются в перспективе будущего и потому обыкновенно про¬
изводят слишком слабое впечатление, чтобы поясертвовать для них
преступными, но желанными удовольствиями.
Как не предпочесть мотивы земпого интереса? Они не подсказы¬
вают ни одной из тех благочестивых и святых жестокостей, кото¬
рые осуждает6 наша религия, — этот закон любви и человеч¬
ности, — и к которым, однако, так часто прибегали ее служители, —
исестокостей, которые останутся навсегда позором прошедших ве¬
ков и будут возбуждать ужас и удивление грядущих.
Действительно, как должны быть поражены и добродетельный
133
гражданин, и христианин, проникнутый духом милосердия, про¬
поведуемого евангелием, когда они оглядываются на прошлое. Они
замечают здесь, как все без исключения религии были про¬
никнуты фанатизмом п удовлетворяли его потоками человеческой
крови 6.
Здесь христиане, имеющие возможность, как доказывает Вар-
буртон, свободно отправлять свое богослужение, если бы не же-
лали уничтожать идолопоклопство, сами своей нетерпимостью,
вызывают преследование со сторопы язычников.
Здесь различные секты христиан с ожесточением борются друг
против друга и раздирают Византийскую империю.
Там, в Аравин, возникает новая религия, повелевающая
сарацинам обойти землю с мечом и огнем в руках.
За нашествием этих варваров следует войиа против неверных
под знаменем креста: целые государства покидают Европу и на¬
водняют Азию, производя но дороге ужасные грабежи и погибая
в песках Аравии и Египта. Далее, фанатизм вкладывает оружие
в руки христианских государей и заставляет католиков избивать
еретиков; на земле снова появляются пытки, изобретенные Бузи-
рисами, Фаларидами и Неронами; фанатизм воздвигает и зажигает
в Испании костры инквизиции, в то время как благочестивые ис¬
панцы покидают своп порты и переплывают моря, чтобы водрузить
крест и внести опустошение в Америку 7. Обратим ли мы паши
взоры па север, юг, восток и запад земного шара, всюду мы уви¬
дим священный нож религии занесенным над грудыо жепщин,
детей и старцев, и всюду земля, дымящаяся от крови жертв, при¬
несенных ложным богам илп высшему существу, представляет об¬
ширное, отвратительное и ужасное зрелище жертв нетерпимости.
Какой же добродетельный человек и какой христианин, если его
пеленая душа полна небесной благодати, истекающей из евангель¬
ского учения, если опа чувствительна к жалобам несчастных, й
если он иногда осушал их слезы, пе испытает сострадания к чело¬
вечеству 8 и пе попытается основать добродетельное поведение пе
па принципах религии, хотя бы и столь достойных увалюния, но
па принципах, которыми не так легко злоупотреблять, — а таковы
мотивы личного интереса?
Не противореча принципам пашей религии, эти принципы
достаточны, чтобы заставить людей быть добродетельными. Бес¬
спорно, религия язычников, населившая Олимп злодеями, была
менее, чем наша, пригодна для образования праведных людей,
а между тем для всякого несомненно, что первые римляне были
добродетельнее пас. Кто станет отрицать, что отряды конно-поли¬
цейской стражи обезоружили большее число разбойников, чем
религия? что итальянец, хотя и более набожен, чем француз, од¬
нако с четками в руках чаще этого последнего прибегает к кин¬
жалу и яду? и .что во времена, когда наболшость усиливается, по
полиция менее совершенна, совершается гораздо больше преступ¬
лений ®, чем тогда, когда набожность ослабевает, но полиция усо¬
вершенствуется?
134
Следовательно, сделать людей добродетельными можно только
посредством хороших законов 10. Все искусство законодателя за¬
ключается в том, чтобы заставить людей быть справедливыми друг
к другу, опираясь на их любовь к себе самим. А чтобы составить
такого рода законы, надо знать сердце человеческое, н прежде
всего знать, что люди любят только самих себя и равнодушны к
другим, и нс рождены ни добрыми, ни злыми, а готовыми стать
теми или. другими, в зависимости от того, соединяет или разделяет
их общий интерес; что чувство предпочтения, которое каждый испы¬
тывает к самому себе и с которым связано сохранение рода, неиз¬
гладимо запечатлено в нем самой природой 11; что физическая чув¬
ствительность вызвала в нас любовь к удовольствию н отвращепие
к страданию; что затем чувства удовольствия и страдания посеяли
н взрастили во всех сердцах семена себялюбия, которые, разви¬
ваясь, породили страсти, из конх проистекли все паши пороки и
добродетели.
Размышляя над этими предварительными идеями, мы узнаем,
почему страсти, остроумным символом которых является, по мне¬
нию некоторых раввинов, запрещенное древо, приносят одинаково
плоды добра и зла; мы начинаем понимать механизм, которым они
пользуются для порождения наших пороков п наших добродете¬
лей, н мы видим, как законодатель находит средство принудить
людей к добродетельному поведению, заставляя страсти приносить
только плоды добродетели п мудрости.
Но если рассмотрение этих идей, способных сделать людей добро¬
детельными, нам запрещено темн двумя группами власть имущих,
о которых было сказано выше, то единственное средство ускорить
прогресс этики заключается в том, чтобы, как я указывал раньше,
раскрыть, что этп покровители невежества суть жесточайшие враги
человечества, и вырвать из их рук скипетр, который был вручен
нм невежеством и которым они пользуются для власти над отупев¬
шими людьми. Замечу, однако, что это средство, кажущееся про¬
стым и легким в теории, очень трудно провести на деле. Не по¬
тому, чтобы пс было людей, в которых с обширным п светлым умом
соединена сильная и добродетельная душа; несомненно, суще¬
ствуют люди, убежденпые, что гражданин, лишенный мужества,
есть гражданин, лишенный добродетели, н понимающие, что иму¬
щество и даже жизнь частного лица представляют в его руках
только отданный па хранение вклад, который он должен быть го¬
тов вернуть, когда того потребует общественное благо, — но та¬
ких людей всегда слишком мало, чтобы просветить общество; к
тому же добродетель становится бессильной, когда нравы эпохи
делают ее смешной. Поэтому этика н законоведение, которые я рас¬
сматриваю как одну и ту же науку, будут делать только неза¬
метные успехи.
Потребуется еще не мало времени, чтобы вернулись счастливые
века, века Астренн Реи, представляющие только остроумные сим¬
волы совершенства этих двух наук.
1ЗД
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXIV
1 По свидетельству Джемелли Kappepu (G. Carreri, t. VI, р. 56), один
мексиканским король по случаю освящения храма принес в продолжение
четырех дней в жертву 6 408 человек.
В Индии брамины школы Ниагам воспользовались благосклонностью
к ним государей, чтобы добиться казни буддистов в ряде государств; буд¬
дисты были атеистами, а брамины — деистами. Больше всех пролил крови
князь Бальта; чтобы очиститься от этого преступления, он торжественно
сжег себя на берегу Орики. Заметим, что человеческая кровь была пролита
деистами. См. «Lcs lettres du р. Pont, Jesuite»).
Священник» Мероэ в Эфиопии посылали, когда им вздумается, посла
к королю с приказанием ему убить себя. См. Диодора.
Того, кто убивает короля Суматры, избирают там королем. Путем этого
убийства, говорят там, небо возвещает свою волю. Шарден сообщает, что он
слышал, как один проповедник*, нападавший на роскошь суфиев, говорил,
что таких атеистов следует сжигать, что он удивляется, как их оставляют
жить, и что' убийство суфия есть акт более приятный богу, чем сохранение
жизни десяти добродетельным людям. Сколько раз приходилось слышать
подобного рода рассуждение среди нас!
Несомненно, что зрелище такого количества крови, пролитой фанатизмом,
заставило аббата Лонгрю, большого знатока истории, сказать, что если на
чаши весов положить все добро и все зло, принесенное религиями, то зло
перевесит добро (t. I, р. И).
«Не нанимай дома, — говорит по этому поводу персидское изречение, —
в квартале, где простой народ невежествен и набожен».
3 Еще до него Секст Эмпирик сказал, что наши врожденные принципы
суть, может быть, только привитые нам привычкой принципы.
3 Цицерон не придерживался этого взгляда: хотя он и занимал высокое
положение, он считал своею обязанностью указывать людям на нелепые
стороны языческой религии.
4 О. Леконт и большинство иезуитов признают, что все ученые — атеисты.
Знаменитый аббат де Лонгрю придерживается того же мнения.
G Когда Бойль говорит, что религия, бывшая в первые века смиренной,
терпеливой и благожелательной, сделалась потом честолюбивой и крово¬
жадной, что она заставляет казнить все, что ей сопротивляется, что она
призывает палачей, придумывает пытки, рассылает буллы, подстрекающие
народы к восстанию, поддерживает заговоры и, наконец, организует убий¬
ства государей, то он принимает дела людей за дела религии, а христиане
слишком часто были людьми. Когда их было немного, то на устах их были
лишь слова о веротерпимости, а как только они стали многочисленнее и влия¬
тельнее, они начали проповедывать против веротерпимости. Б еллармиы го¬
ворит по этому поводу, что если христиане не низвергли Нерона и Диокле¬
тиана, то не потому, что не имели на это права, но потому, что не имели доста¬
точно силы; они ею воспользовались, как только оказались в состоянии.
Вооруженной рукой истребляли императоры язычество, боролись с ересями
и проповедывали евангелие фризам, саксам и на всем Севере.
Все эти факты указывают на то, что люди слишком часто злоупотребляют
принципами святой религии.
136
Вместо этого примечания о первом, издании modicho было прочесть следую-
щее: «Язычники первоначально не обвиняли христиан ни в убийствах,
ни в пожарах, но, по словам Тацита, они упрекали их в антнобществониости —
преступлении, прибавляет этот историк*, общем у них с евреями — людьми,
которые были упрямо привязаны к своей религии и которые, будучи про¬
никнуты духом фанатизма, питали неискоренимую ненависть к другим на¬
родам. О том же свидетельствует и ряд других авторов, цитируемых Гре-
цием. Лбдас, епископ Персии, разрушил храм магов, и его фанатизм породил
положительное гонение христиан и жестокие войны между римлянами и
персами».
0 В эпоху младенческого состояния человечества первое употребление,
которое человек делает из своего разума, — это создание жестоких богов;
пролитием человеческой крови надеется он приобрести их благосклонность,
в дымящихся внутренностях побежденных ои читает свою судьбу. Германец
предает смерти своих врагов, осыпав их предварительно страшными прокля¬
тиями, его душа закрыта для сострадания, жалость показалась бы ему свято¬
татством.
Чтобы умилостивить гнев нереид, цивилизованный народ привязывает
Андромеду к скале; чтобы умиротворить Диану и открыть себе путь к Трос,
сам Агамемнон влечет Ифпгеншо к жертвеннику, где Калхас убивает ее и
полагает, что этим воздаот честь богам.
7 Поэтому в послании, обращенном, как предполагают, к Карлу V,
одни американец говорит:
«Нет, не мы варвары. Варвары, государь, паши Кортецы, ваши Пи-
зарры. Они, для утверждения нас в новой религии, направляют против
нас священника и палача».
8 Вот что говорит по поводу преследований сенатор Фсмистнй в посла¬
нии, обращенном к императору Валенту: «Разве преступление думать иначе,
чем вы? Если есть разногласие среди христиан, то его не меньше и среди
философов. Истина имеет множество сторон, с которых ее можно рассматри¬
вать. Бог запечатлел в сердцах всех людей уважение к своим атрибутам,
но каждый в праве проявлять это уважение тем способом, который, по его
мнению наиболее приятен божеству, и никто не имеет права его в этом стес¬
нять». V
Св. Григорий Богослов весьма уважал этого Фемнстня; он писай ему:
«Вы, ФемистиЙ, единственный человек*, борющийся с упадком науки; вы
стоите во главе просвещенных людей, вы умеете философствовать, занимая
самое высокое положение; вы соединяете занятие наукой с властью, высокий
сан с наукой».
0 Очень немногих людей религия удерживает от дурных поступков.
Сколько преступлений совершают даже те люди, которым поручено указы¬
вать нам путь к спасению! Доказательством этому служит Варфоломеевская
ночь, убийство Генриха III, реэня тамплиеров и т. д.
10 Евсевий в «Praeparatio evangelica», ки. VI, гл. 10, приводит следующий
замечательный отрывок из сирийского философа Вардезана: «У народа
Серов закон запрещает убийство, прелюбодеяние, воровство и всякого рода
религиозный культ, так что в этой обширной области мы не встречаем ни
храмов, ни прелюбодеяния, ни сводничества, ни проституток, пи воров, ни
137
отравителей, ни убийц*. Это доказывает, что достаточно одних законов,
чтобы удержать люде it от дурных поступков.
Мы бы никогда не кончили, если бы стали приводить весь список пародов,
которые, не имея представления о боге, тем не менее живут обществами более
или менее счастливо, в зависимости от большего пли меньшего искусства
своих законодателей. Назову только тех, которые мне прежде всего придут
на память.
Жители Марианских островов, пока не началась среди них проповедь
евангелия, не имели, по словам иезуита о. Иовнена, пн алтарей, ни храмов,
ни жертвоприношений, ни жрецов; у них было только несколько плутов
по названию махана, предсказывавших будущее. Однако они верят в ад
н в рай: ад — ото горнило, в котором дьявол бьет души молотом, подобно
тому как в кузнице куют железо; рай — ото место, где много кокосовых
орехов, сахара и женщин. Не преступление п не добродетель приводят в рай
пли в ад: в ад попадают те, кто умирает насильственной смертью, в рай —
остальные.
О. Иовнен прибавляет, что к югу от Марианских островов имеется
тридцать два острова, обитаемых народами, которые абсолютно не имеют
ни религии, ни представления о божестве и которые заняты только тем,
что едят, пыот и т. д.
Караибы, по словам Лаборда, занимавшегося их обращением, не имеют
ни жрецов, ни алтарей, ни жертвоприношений, ни представления о божестве.
Они требуют, чтобы нм хорошо платили за обращение их в христианство.
Они верят в то, что первый человек, по имени Лонго, имел большой пуп, из
которого и вышли люди. Этот Лонго — первое действующее начало, он
создал землю без гор, которые явились результатом потопа. Одним из первых
созданий была зависть; она распространила много зла на земле; она считала
себя очень красивой, но, увидя солнце, она спряталась н стала показываться
только ночыо.
Ширнганы («Lettres edif. recueil 24») но признают никакого божества.
Жпаги, по словам о. Кавассн, не признают никакого существа, отличного
от материн; на их языке не существует даже выражения для обозначения
этой идеи; их единственный культ состоит в культе предков, которые, по их
мнению, продолжают жить; они воображают, что их государь распоряжается
дождем.
В Индостане, говорит иезуит о. Поп, существует секта браминов, кото¬
рая полагает, что ду^ соединяется с матерней и запутывается в ней; что
мудрость, которая очищает душу и которая есть но что иное, как знание
истины, освобождает дух посредством анализа. Дух, учат брамины, осво¬
бождается то от формы, то от качества при посредстве следующих трех истин:
«Я не пребываю ни в какой вещи, никакая вещь не пребывает во мне, я не
существую совсем». Когда дух освободится от всех форм, наступит конец
мира. Они прибавляют, что религии не только не помогают духу освободиться
от форм, но, напротив, еще теснее связывают путы, в которых он запу¬
тался.
11 Солдат и корсар желают войны, и нпкю не ставит этого им в вину.
Все понимают, что в этом отношении их интерес не вполне совпадает с обще¬
ственным интересом.
138
ГЛАВА XXV
О честности по отношению но всему миру
Еслп бы существовала честность по отношению ко всему миру,
то это была бы привычка к поступкам, полезным для всех пародов;
одпако нет таких поступков, которые могли бы непосредственно
влиять на счастье или несчастье всех пародов. Самый великодуш¬
ный поступок производит, как благодетельный пример, не больший
эффект на моральный мир, чем камень, брошенный в океан, произ¬
водит действие па все моря, поверхность которых он необходимо
заставляет подняться.
Следовательно, по отношению ко всему миру не существует
практической честности. Что же касается честпостн намерений,
которая сводится к постоянному и привычному желанию счастья
для всех людей и, следовательно, к простому и смутному пожела¬
нию всемирного благополучия, то этого рода честность я считаю
только платонической химерой. В самом деле, если противопо¬
ложность интересов различных народов держит их в постоянном
состоянии войны, если мир, заключаемый ими есть в сущности пере¬
мирие, подобное тем, которые после продолжительной битвы за¬
ключают два корабля, чтобы произвести ночники и затем снова
вступить в бой; если государства по могут расширять своих вла¬
дений и своей торговли иначе, как только в ущерб своим соседям;
наконец, если благоденствие и усиление одного народа почти всегда
связано с несчастьем и ослаблением другого, то очевидно, что
чувство патриотизма, чувство столь желательное, столь добле¬
стное "и-почтенное в гражданине, как это показывает пример гре¬
ков и римляп, абсолютно не совместимо с любовью ко всему миру.
Чтобы подобного рода честность могла существовать, нужно
было бы, чтобы государства посредством законов и взаимных до¬
говоров объединились так, как объединяются семьи, составляющие
государство; чтобы частный интерес отдельных государств под¬
чинялся более общему интересу н, накопец, чтобы любовь к ро¬
дине, погасая, залегла в сердцах людей любовь ко всему миру;
по это предпололеепие осуществится еще очень пе скоро. Отсюда
я заключаю, что пе молсет быть честности пи па практике, ни даже
в памерепии по отпошепию ко всему миру, п именно в этом пункте
ум отличается от честности.
В самом деле, если, поступки частпого лица пе могут пп в чем
способствовать всемирному счастью п если влияние его доброде¬
тели пе может заметным образом распространяться за пределы от¬
дельного государства, то по так обстоит дело с его идеями; такие,
произведения ума, как, папример, открытие верного медицинского
средства или изобретение машины, вроде ветряной мельппцы, мо¬
гут сделать человека благодетелем всего мира1.
^ К тому же по отношению к уму — в отличие от честпостн —
j любовь к отечеству совместима с любовью цо всему миру. Народ,
* приобретая свет знания, пе наносит тем ущерба своим соседям.
139
Ианротпн, чем государства просвещеннее, тем больше опи сообщают
друг другу идей и тем больше увеличивается сила и деятельность
всемирного ума'. Отсюда я заключаю, что хотя и пе существует
честности относительно всего мира, но существуют некоторые виды
ума, которые можно рассматривать с этой точки зрения.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XXV
1 Поэтому ум есть главное преимущество, и он может гораздо больше
способствовать счастью людей, чем добродетель частного лица. Уму предо¬
ставлено устанавливать лучшее законодательство и, следовательно, делать
людей по возможности счастливыми. Правда, что еще и книга об этом законо¬
дательстве не написана и пройдет еще много веков, прежде чем будет осуще¬
ствлена мечта о нем, но если вооружиться терпением аббата де Сен-Пьера, то
можно сказать вместе с ним, что все, что можно вообразить, должно осу¬
ществиться.
Должно быть, люди смутно понимают, что ум есть главный дар, ибо за¬
висть позволяет всех хвалиться своей честностью, но не своим умом.
ГЛАВА XXVI
Об уме по отношению ко всему миру
Ум, рассмотренный с этой точки зрения, есть, согласно преды¬
дущим определениям, только привычка к идеям, полезным для
всех людей или потому, что опп поучительны, или потому, что онп
приятпы.
Этот впд ума бесспорно самый желательный. Не было такого
времени, когда бы разновидность идей, почитаемая всеми наро¬
дами за ум, но была бы в действительности достойна этого названия.
Нельзя того яге сказать о круге идей, которому однп какой-нибудь
парод придает иногда название ума. Каждое государство пережи¬
вает период отупения и падения, во время которого оно не имеет
ясного представления об уме; тогда оно называет этим именем ряд
модных идей, кажущихся всегда смешпыми в глазах потомства;
эти времена падения являются обыкновенно веками деспотизма.
Тогда, говорит поэт, бог отнимает у людей половину их ума,чтобы
сделать для нпх менее тяяселымн страдания и муки рабского со¬
стояния.
Среди идей, способных нравиться всем народам, находятся,
с одной сторопы, поучительные, каковые принадлежат некоторым
видам науки и искусства, с другой — приятные; таковы, во-пер¬
вых, идеи и чувства, восхищающие пас в некоторых местах Гомера,
Вергилия, Корнеля, Тассо, Мильтона, в которых, как я уже го¬
ворил, эти знаменитые писатели не останавливаются па описании
какого-нибудь народа или эпохи в частности, а касаются всего
человечества; таковы, во-вторых, великие образы, которыми эти
поэты обогатили свои произведения.
140
Чтобы доказать, что во всяком жанре существуют красоты,
которые могут правиться всему миру, я прпведу для примера эти
самые образы; я утверждаю, что поэтические образы величия пра¬
вятся всем 1#, я этим пе хочу сказать, что они одинаково поражают
всех людей; встречаются люди, пе чувствительные ни к красотам
оппсапия, ни к прелести гармопип, которых и несправедливо, и
бесполезпо разубеждать; благодаря своей нечувствительности они
получили песчастиое право отрицать удовольствие, которого опп
не испытывают, но таких людей пе миого.
В самом деле, может быть, привычное и нетерпеливое желаиис
счастья заставляет нас хотеть всех этих совершенств как средства
увеличения нашего блажепства и делает для нас приятными эти
великие сюжеты, созерцание которых как бы расширяет пашу
душу, усиливает и возвышает паши идеи; может быть, и сами по
себе великие сюжеты производят па наши чувства более сильное,
продолжительное и приятное впечатление; может быть, действует
здесь и какая-либо иная причина, по мы чувствуем, что паше зре¬
ние не выпоснт ничего стесняющего его; оно чувствует себя не¬
ловко в ущелье гор или в месте, огорозкеином высокими степами;
оно любит, наоборот, обозревать широкие пространства, пробе¬
гать по поверхности моря, теряться в далеком горизонте.
Все, что грандиозно, имеет право правиться взорам и вообра-
зкепию людей; этот род красоты берет верх в описаниях пад всеми
красотами иного рода, зависящими, иаиример, от правильности
пропорций, которая ие может чувствоваться так зкнво всеми, ибо
у различных народов неодинаковые представления о пропорциях.
В самом деле, если противопоставить искусственным каскадам,
искусственным подземельям и террасам водопады реки св. Лаврен¬
тия, пещеры, образовавшиеся в Этне, громадные массы скал, бес¬
порядочно нагромозкденные в Альпах, то нельзя пе почувствовать,
что удовольствие, вызываемое этой расточительностью, этой суро¬
вой и грубой пышностью, которую природа вкладывает в свои про¬
изведения, бесконечно сильнее удовольствия, вызываемого пра¬
вильностью пропорций.
Чтобы убедиться в этом, взойдите ночью на гору и посмотрите
на небо: в чем заключается очарование этого зрелища? в приятной
симметрии, с которой располозкепы звезды? Но в млечпом цути
нагромозкдепо беспорядочно бесконечное число солнц, в другом
месте мы видим обширные пустыни. В чем зке заключается источ¬
ник удовольствия? В самой бесконечности неба. В самом деле,
какое представление можно образовать об этой бесконечности, если
пылающие миры представляются пам только блестящими точками,
разбросанными там и сям в эфпрпых равнинах? если более уда-
леипые солпца только с трудом мозкно различить? Воображепие,
которое, покинув эти отдаленные сферы, устремится, чтобы обо¬
зреть все возмозкпые миры, будет поглощено обширными и безмер¬
ными пебеспыми глубинами п погрузится в восторженное состояние,
вызываемое созерцанием предмета, занимающего всю душу цели¬
ком, не утомляя ее. Величие этих картин и заставляет говорить,
141
что искусство ниже природы, что, собственно, означает только
одно, — мы предпочитаем величественные картины ппчтожпым.
В искусствах, как, например, скульптура, архитектура и поэ¬
зия, способных к изображению такого рода красот, такие произ¬
ведения, как колосс Родосский и Пемфисские пирамиды, занимают
место среди чудес мира только благодаря своим размерам. Вели¬
чие описаний у Мильтона заставляет пас считать его по силе во¬
ображения одним из самых крупных п сильпых писателей. Его
произведение, бедное красотами ппого рода, чрезвычайно богато
красивыми описаниями. Став благодаря своему сюжету строи¬
телем земного рая, он должен был собрать в небольшое простран¬
ство райского сада все красоты, разбросанные природой по земле
для украшения тысячи различных климатов. Приведенный благо¬
даря выбору самого сюжета па край бесформенной бездны хаоса,
ои должен был извлечь из пего первоматерию, пригодную для об¬
разования вселеппой, вырыть в земле русла морей, увенчать ее
горами, покрыть растительностью, привести в движение солпца,
зажечь их, развернуть вокруг нпх псбеспый шатер п, наконец,
парпсовать красоту первого дня вселенной и ту весеннюю свежесть,
которой его яркое воображение украсило только-что распустив¬
шуюся природу. Следовательно, он должен был парпсовать пам пе
только самые грандиозные, по и самые новые п разнообразные
картины; а новизна п разнообразие являются для человеческого
воображения еще двумя всеобщими причинами удовольствия.
Относительно воображения можно сказать то же, что и относи¬
тельно ума: поэты и философы достигают совершенства в своих
различных областях, в которых одинаково труден и редок успех,
только усовершенствуя свое воображение или свой ум путем со¬
зерцания и сочетания картпп природы или философских идей.
Действительно, всякий человек понимает, что путь человече¬
ского ума должен быть одипаков, к какой бы науке или искусству
он пн применялся. Если, чтобы правиться уму, говорит Фопте-
пель, надо его занимать, не утомляя; если запять его можно, только
предлагая ему новые, великие и важные истины, новизна, важ¬
ность* п плодотворность которых сильно приковывают его внима¬
ние; если избежать утомлепия его можпо, только предлагая эти
идеи в порядке, в соответственных выражениях, причем сюжет пх
должен быть един, прост и, следовательно, легко воспринимаем,
а разнообразие должпо быть неразрывно с простотой 2, то — ана¬
логично — громадное удовольствие, доставляемое воображением,
также тесно связано с тройственным сочетанием величия, новизны,
разнообразия и простоты картип. Если, папрнмер, для пас приятны
впд или описание большого озера, то вид спокойного и безбреж-
цого моря нам, несомненно, еще приятнее; его безбрежность яв¬
ляется для нас источником большего наслаждения. Однако, как пп
прекрасно это зрелище, его однообразие в конце концов надоедает.
Вот почему, когда воображение поэта вызовет бурю, которая, оку¬
танная черпымп тучами, пагряпет с юга па крыльях аквилона,
гоня перед собою водяпые горы, то быстрое, простое и разпооб-
142
разнос чередование страшных картин разбушевавшегося моря,
пссомпеппо, даст нашему воображению новые впечатления, заста¬
вит пас сосредоточить вппмапие, займет пас, пе утомляя, и, следо-
вательпо, более поправится пам. Но если ночь удвоит ужасы бури,
п водяные горы, цепь которых обрамляет горизонт, на мгновение
осветятся светом молний, сопровождаемых раскатами грома, тогда,
песомпеппо, это темное море, превратившееся вдруг в море огня,
представит картину, которая благодаря новизне, связанной с гран¬
диозностью п разнообразием, будет способна поразить паше во¬
ображение. Поэтому искусство поэта, если рассматривать исключи¬
тельно описательную часть, заключается в том, чтобы представлять
взору предметы в движении и далее, если возмолшо, поражать при
описаниях одновременно несколько чувств. Описание рева вод,
завывания ветра и раскатов грома доллепо еще усилить тайный
ужас, а следовательпо п наслаледение, испытываемое нами при
созерцании бушующего моря. В пачале веспы, когда заря спу¬
скается па сады Марли и раскрываются чашечки цветов, пе увели¬
чивает ли щебетание мшшества птиц и журчание каскадов очаро-
вапня этих волшебных рощ? Чувства суть врата, через которые
в наши души могут входить приятные впечатления; чем больше их
открыто сразу, тем большая доза паслалэдепия проникает в душу.
Отсюда мы видим, что если существуют идеи, полезные для всех
пародов вследствие своей поучительности (таковы те, которые не¬
посредственно припадлелшт наукам), то существуют: п такие, ко¬
торые всем полезны как приятные, и ум отдельного лица отли¬
чается от честности тем, что он может иметь отношение ко всему
миру.
Из этого рассулсдешш мы выводим, что как в деле ума, так п
в вопросах этики люди высказывают похвалу, побуждаемые к тому
любовью и признательностью, и выражают презреппс, побулсдае-
мые ненавистью и мстительностью. Следовательно, интерес есть
единственный источпик их увалазпия; а ум, с какой бы точки зре¬
ния его ни рассматривать, есть только собрание новых и иптерсспых
идей, т. е. идей, полезных для человека своей поучительностью
или лее приятностью.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXVI
1 Если величественные картины не всегда производят на нас сильное
впечатление, то ото обыкновенно зависит от причин, не связанных с их вели¬
чиной. Чаще всего потому, что эти картины связаны в нашей памяти с чем-
нибудь неприятным. При этом замечу, что мы очень редко при чтении поэти¬
ческого описания получаем вполне то чистое впечатление, какое должно
было бы на нас производить самое созерцание этого образа; псе, что связано
с предметом, причастно его безобразию н его красоте, — этому и следует
приписать ббльшую часть наших несправедливых антипатий и восторгов.
Как бы ни была прекрасна поговорка, употребляемая в простонародье,
нам она кажется пошлой, потому что она необходимо связана в нашей памятп
с образом тех, кто ею пользуется.
143
Несомненно, что но этой же причине сказки о духах и иринидениях усили¬
вают ночью в глазах заблудившегося путника лесные ужасы; но той же при¬
чине в Пиренеях, в пустынных местах, среди пропастей и скал, воображению,
пораженному картиной, изображающей битву титанов, кажется, что оно
различает горы Оссы и Пелиона, и оно с ужасом взирает на поле битвы этих
гигантов. Несомненно, что воспоминание о роще, описанной Камоэнсом,
в которой нагие нимфы, охваченные пламенным желанием, падают к ногам
португальцев, причем любовь светится в их глазах и разливается по их
жилам, а слова замирают на устах п слышны только вздохи удовлетворен¬
ной любви, — несомненно, говорю я, что эго упоительное описание укра¬
сило навеки все рощи.
Вот почему трудно выделить из общего наслаждения, получаемого нами
от данного предмета, все частные наслаждения, отражаемые, так сказать,
предметами, с которыми он связан.
3 Следует заметить, что простота сюжета или изображения является
совершенством ввиду слабости нашего ума.
РАССУЖДЕНИЕ
I I I
ОБ УМЕ
ГЛАВА I
Следует ли считать ум даром природы ил,и асе результатом
воспитания
В этом рассуждении я предполагаю исследовать, что могут сде¬
лать для ума природа и воспитание; Для этого я прежде всего дол¬
жен определить, что следует понимать иод словом природа.
Это слово может вызывать в нас смутное представление о не¬
котором существе или силе, одарившей пас всеми чувствами; по
чувства суть источпики всех наших представлений; отсутствие
какого-либо чувства влечет за собою лишение всех тех предста¬
влений, которые с ним связаны; так, слепой от рождения не имеет
никакого представления о красках; очевидно, что при этом пони¬
мании слова «природа» ум следует рассматривать целиком как дар
природы.
Но если мы примем это слово в ином зпачении и если предполо¬
жим, что людей, хорошо сложепных, обладающих всеми чувствами,
людей, в организации которых не замечается никакого недостатка,
природа делает столь различными и обладающими такими неодина¬
ковыми умственными способностями, что одни из них оказываются
организованными для того, чтобы быть глупыми, другие — чтобы
быть умными, — тогда вопрос становится более деликатным.
Признаюсь, что, видя огромное умственное неравенство людей,
приходится прежде всего признать, что умы столь же различны,
как и тела, из которых одни слабые и нежные, другие сильные и
кренкие. Что лее, спросят, вызывает в этом отношении различия
при единообразном способе действия природы?
Но это рассуждение основывается только на аналогии. Оно
походит на рассулсдение тех астрономов, которые сделали бы вы¬
вод, что луна обитаема потому, что она состоит из того л;е мате¬
риала, что и земля. Однако, как пи слабо само по себе это paccynt-
депие, био должпо казаться весьма доказательным; ибо чем лее
иначе, скажут, объяснить огромное умственное неравенство людей,
получивших, новидимому, одинаковое воспитание?
Чтобы ответить па это сообралсенис, следует прелсде всего рас¬
смотреть, могут ли различные люди получить в строгом смысле
слова одинаковое воспитание, а для этого надо определить смысл,
связываемый со словом воспитание.
10 ГолыщциИ. — Об уме — 1798
115
Если под воспитанием подразумевать только то, которое полу¬
чается в одпом п том же месте от одппх и тех же учителей, то в этом
смысле бесчисленное множество людей получают одинаковое вос¬
питание. и% еслп придать этому слову истинное и более обширное
значение и если под ним подразумевать вообще все, что служит
для его наставления, то я утверждаю, что никто по получает оди¬
накового воспитания, ибо наставниками каждого являются, еслп
смею так выразиться, и форма правления, при которой он живет,
и его друзья, и его любовницы, и окружающие его люди, и про¬
читанные им книги, и, наконец, случай, т. е. бесконечное множе¬
ство событий, причину и сцепление которых мы пе можем указать
вследствие незнания их. Л случай гораздо больше участвует в па¬
шем воспитании, чем обыкновенно думают. Именно случай ста¬
вит перед нашими глазамп известные предметы, следовательно, вы¬
зывает у пас особенно удачные идеи и приводит пас иногда к вели¬
ким открытиям. Приведу несколько примеров.
Случай привел Галилея в-Флорентийские сады в то время, когда
садовники накачивали воду; случай подсказал садовникам мысль
обратиться к Галилею с вопросом, почему они пе могут поднять
воду выше, чем па 32 фута, а этот вопрос задел ум и тщеславие фило¬
софа; и, наконец, тщеславие, прпведспное в действие случаем, за¬
ставило его сделать этот естественный факт предметом своих раз¬
мышлений, пока он в принципе тяжести воздуха не открыл раз¬
решения этой проблемы.
В известный момент, когда спокойная душа Ныотопа пе была
занята никаким делом и пе была обуреваема никакой страстью,
оиять-такп случаи привел его в Яблоновую аллею, сорвал несколько
яблок с веток и тем дал философу первоначальную идею его си¬
стемы; действительно, этот факт заставил ого исследовать, пе об¬
ращается ли лупа вокруг земли благодаря той же силе, которая
заставляет тела падать на землю. Следовательно, великие гении
часто бывали обязаны случаю своими наиболее удачными идеями.
Сколько умных людей пе подымается иад толпой посредствен¬
ностей за отсутствием или душевного спокойствия, пли встречи
с садовником, или падения яблока!
Я понимаю, что сначала кажется трудным приписать столь
важные следствия таким отдаленным и с виду незначительным
причинам1. Однако опыт пас учит, что как в_ физическом, так и
в духовном мире часто величайшие события являются слсдствпсаг
едва заметных причин. Несомненно, что Александр обязан от¬
части своей победой над персами организатору македонской фа¬
ланги; что певец Ахиллеса, воодушевпвгаий этого государя горя¬
чим стремленном к славе, был причастен к разрушению империи
Дария, подобно тому как Квинт Курций повлиял иа победы
Карла XII; что слезы Ветурии, обезоружившие Корполапа, утвер¬
дили могущество Рима, чуть было не разрушеппос усилиями Воль¬
ской, и тем самым были причиной длинного ряда побед, изменив¬
ших вид всей земли, и что, следователь™, слезам этой Ветурии Ев¬
ропа обязана, своим настоящим положением. А сколько подобпьтх
11G
фактов можно еще привести!2 Густав, повествует аббат де ЁерТо,
в тщетных усилиях объезжал все провинции Швеции; уже год,
как он бродил в горах Далскардпн; и хотя его красивое лицо, вы¬
сокий рост и физическая сила и располагали горцев в его пользу,
по они по решились бы следовать за ним, если бы в тот самый день,
когда этот государь обратился с речью к далокардийцам, старей¬
шины страны но заметили, что ветер все время дует с севера. Это
им показалось верным признаком покровительства неба и прика¬
занием свыше оказать Густаву вооруженную помощь. Следова¬
тельно, северный ветер возложил шведскую корону на голову
Густава.
Большая часть событий имеет столь лее малые причины. Мы нс
знаем пх, потому что большинство историков ташке их по знало
или же не заметило их. Верно, что в этом отношении ум может ис¬
править это упущение; знание некоторых принципов легко воз¬
мещает незнание некоторых фактов. Итак, не останавливаясь
дольше на доказательстве того, что случай играет в этом мире го¬
раздо большую роль, чем мы думаем, я из сказанного делаю вы¬
вод, что если понимать под словом воспитание вообще все, что
служит нашему поучению, то случай необходимо запимает в пем
крупнейшее место, и так как никто не бывает поставлеп в совер¬
шенно одинаковые условия, то никто и не получает вполне одина¬
кового воспитания.
Установив этот факт, можно ли оспаривать, что различие в вос¬
питании обусловливает умственное различие люден? что люди по-
хожи па деревья одной породы, семспа которых, будучи абсо¬
лютно одинаковыми, необходимо вырастают в бесконечное множе¬
ство разнообразных форм, ибо никогда не попадают точь-в-точь
в одинаковую землю н не испытывают на себе совершенно одина¬
кового действия ветров, солпца, дождя. Отсюда я мог бы заключить,
что различие в уме людей может быть рассматриваемо безразлично
как результат природы пли как результат воспитания. Но как бы
пи было верно это заключение, для того чтобы в нем ие осталось
ничего смутного и оно не свелось бы к голому «может быть», я
считаю нужным рассмотреть этот вопрос с новой точки зрепия, обо¬
сновать его более точными и определенными принципами. Для
этого надо свести этот вопрос к простыл! положениям, добраться
до первоисточника наших идей, рассмотреть развитие ума и пе за¬
бывать, что человек только ощущает, вспоминает и наблюдает сход¬
ства и различия, т. е. отношения между различными предметами,
которые представляются его глазам или всплывают в его памяти;
поэтому цриродаможет наделять людей^болыпимн или меньшими*
умственными способностями только таким образом, что» о’пЁГбдаряет
Д и и х_ npei I му що ств е i г i кГй сред другими большей тонкостцго чувств,
JJOJiee "обширной памятью или” большей'*способностью внимания.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ I
1 В «Аппее lilleraire» мы читаем, что Буало, будучи ребенком упал, когда
играл на дворе. При падении его курточка поднялась, н индюк клюнул
*
147
ого несколько раз п очень нежную часть тола. Буало псю жизнь страдал от
этого, и, может быть, этим объясняется та строгость нравов, та скудость
чувстп, которые замечаются в его сочинениях, а также его насмешки над
женщинами, его пасмсш.тшюс отношение к Люллпю, Кино я ко всей галант¬
ной поэзии.
Может быть, его антипатия к индюкам обусловила тайное отвращение,
которое он всегда питал к иезуитам, ввезшим их во Францию. Может быть,
описанному несчастному случаю мы обязаны его «Сатирой о двусмыслен¬
ности», его восхищением Арно и его «Посланием о любви к богу», так как* не¬
сомненно, что часто незаметные причины определяют поведение всей нашей
жизни н течение всех наших идей.
2 Когда малолетний Людовик XIV готов был удалиться в Бургундию,
он, повествует Сент-Эврсмои, остался в Париже но совету Тюрепя, который
тем самым спас Францию. Однако, прибавляет этот автор, столь важный совет
послужил к слапс этого полководца меньше, чем победа над пятьюстами
лсаднпков, а все потому, что мы с трудом приписываем великие события
причинам, кажущимся нам отдаленными п незначительными.
ГЛАВА II
О топкости чувств
Ялляется ли большое или меньшее совершенство оргапов чувств,
которое необходимо обнимает и совершенство внутренней оргапи-
вацнн, —ибо о тонкости чувств я могу судить только по резуль¬
татам,— причиной неравенства умственных способностей людей?
Чтобы правильно судить об этом вопросе, мы должны исследо¬
вать, придает ли уму большая или меньшая тонкость чувств боль¬
шую обширность или большую правильность суждений, которая,
взятая в истинном значении, заключает в себе все качества, ума.
Большая или меньшая топкость чувств нисколько не влияет
на правильность суждений ума, раз люди всегда воспринимают
одинаковые отношения между предметами, какие бы ощущения от
этпх предметов они ни получали. Чтобы доказать, что это так,
я выберу для примера чувство зрения, так как ему мы обязаны наи¬
большим числом наших представлений, н я утверждаю, что если
для различных глаз один и те же предметы кажутся более или
мопсе большими или маленькими, блестящими или темными, если
туаз в глазах одного человека меньше, снег менее бел и эбеновое
дерево менее черно, чем в глазах другого, то тем ие менее эти две?
человека будут всегда замечать одинаковые отношения между’
всеми предметами; так, в их глазах туаз всегда будет больше фута,
снег белее всех других тел, эбеновое дерево чернее всех других
деревьев.
А так как правильность суждении ума заключается в ясном
представлении об истинных отношениях между предметами, и так
как, применив сказанное мною о зрении к другим чувствам, мы при¬
дем к тому же результату, то из этого я заключаю, что большее
148
или меньшое совершенство организации как miouiiicii, так н внут¬
ренней нисколько но влияет на правильность наших суждений.
Скажу далее, что если отличать обширность ума от правильности
его суждений, то большая или меньшая тонкость чувств по приба¬
вит ничего к этой обширности. Действительно, если возьмем для
примера опять чувство зрения, то мы убедимся, что большая пли
меньшая обширность ума зависит от большего или меньшего числа
предметов, которые человек, одаренный очень топким зрением,
может запомнить. Однако существует очень мало таких трудно раз¬
личимых благодаря своему малому размеру предметов, которые,
когда па них смотрят с одинаковым вниманием одинаково молодые
и прпвычпые глаза, будут видимы для одних и невидимы для дру¬
гих. Но я могу доказать, что если бы различие, какое налагает
природа в этом отношении па людей, которых я называю пормально
организованными, т. е. в организации .которых нет пикакого недо¬
статка х, было бы и бесконечно большим, чем оно есть, оно все лее
не произвело бы никакого влияния на обширность ума.
Предположим двух людей, одаренных одинаковой способностью
внимания, одинаково обширной памятью; словом двух людей,
равных во всем, за исключением тонкости чувств; при этом пред-
ноложоинн тот, кто будет обладать более острым зрением, бесспорно
сможет запомнить, а затем сравнить между сорок) многие предметы,
малый размер которых делает их недоступными для того человека,
зрение которого менее совершенно; но так как мы предположили,
что эти два человека обладают одинаково обширной памятью,
способной удерлсать, нродпололшм, две тысячи предметов, то не¬
сомненно, что второй молсет заменить историческими фактами пред¬
меты, которые он не в состоянии был увидеть вследствие меньшей
остроты зреппя п, таким образом, в состоянии будет дойти до двух
тысяч предметов, заполняющих память первого. Итак, если тот,
зрение которого менее остро, молсет слолспть в своей памяти столько
лее предметов, сколько и первый, и если к тому лее эти два человека
равны во всем остальном, то они доллшы быть способны к одинако¬
вому числу сочетаний и, согласно моему иредиололсепшо, иметь
одинаковый ум; ибо обширность ума измеряется, числом, идейн
сочетаний их. Следовательно, большее или меньшее совершенство
органа зреипя молсет только влиять на род нх ума, сделать из одного
художника или ббтаппка, из другого — историка или политика,
по никак не молсет влиять на обширность их ума. Поэтому-то мы
и не замечаем постоянного превосходства ума ни у тех, кто обла¬
дает более топким зрением или слухом, пн у тех, кто посредством
постоянного употребления очков пли слуховой трубки достиг бы
в этом отношении больших преимуществ сравнительно с другими
людьми, чем их ноли га от сама природа. Отсюда я заключаю, что
у людей, которых я называю нормально организованными, умствен¬
ное превосходство не связано с большим или меныпим превосход¬
ством чувств как внешних, так и внутренних н что большое не¬
равенство в умствепиых способностях необходимо зависит от иной
причины.
ПРИМЕЧАНИИ К ГЛАВЕ II
1 В этой главе я говорю только о людях, в среднем нормально организо¬
ванных, обладающих всеми органами чувств, не подверженных ни сума¬
сшествию, пи тупоумию, из которых первое обусловливается обыкновенно
разложением памяти, второе — полным отсутствием этой способности.
ГЛАВА III
Об обширности памяти
Заключенно, к которому мы пришли п последней главе, без
сомнения, побудит нас искать причину неравенства умственных
способностей людей в неравной обширности их памяти. Память
есть кладовая, в которой складываются ощущения, факты и идеи,
различные сочетания которых образуют то, что мы называем умом.
Следовательно, ощущеппя, факты и идеи надо рассматривать
как первичную материю ума. А чем обширнее кладовая памяти,
тем больше в иен содержится этой первичной материн и, скажут,
тем больше у человека умственных способностей.
Как пи кажется обоснованным это рассуждение, по, рассмот¬
рев его глубже, мы, возможно, найдем его только имеющим види¬
мость истины. Чтобы вполне исчерпать воирос, следует, во-первых,
рассмотреть, действительно ли память нормально организованных
людей так различна по объему, как это кажется, а если такое раз¬
личие действительно существует, нужно ли, во-вторых, рассматри¬
вать его как причину неравенства умственных способностей.
Что касается первого пункта, то я утверждаю, что только вни¬
мание может запечатлеть в памяти предметы, которые в противном
случае производят на нас только незамстпос впечатление, подоб¬
ное приблизительно тому, которое производит на читателя каждая
из букв, образующих страницу какого-нибудь сочинения. Чтобы
судить, зависит лп недостаток памяти в людях от невнимания или
же от несовершенства органа памяти, следует, очевидно, прибег¬
нуть к опыту. Он указывает нам, что существует много людей,
как, иаиример, блаж. Августин н Моитэнь, которые рассказывают
про себя, что, будучи одаренными весьма слабой памятью, они,
движимые жаждой знания, достигли, однако, того, что сумели вло¬
жить в свою намять количество фактов и идей достаточное, чтобы
занять место среди людей, одаренных необыкновенной памятью.
Но если жажды знания достаточно для того, чтобы, но крайней
мере, знать много, то я заключаю, что память почти вполне произ¬
води и обширность ее зависит: 1) от ежедневного упражнения ее;
2) от внимания, с каким рассматриваются запечатлепные в ней
предметы, которые, если относиться к ппм без внимания, оставляют,
как я узко указывал, только незначительные следы в памяти, очень
'скоро стирающиеся; 3) от порядка, в котором располагаются паши
идеи. Этому порядку мы обязапы всеми чудесными проявлениями
памяти, и он заключается в том, чтобы связывать между собой все
160
спои идеи и, следовательно, обременять намять только такими пред¬
метами, которые или ио сноси природе, или но способу рассмотре¬
ния сохраняют между собой достаточно связи, чтобы вызывать
друг друга в памяти.
Частые воспроизведения в памяти одних и тех же предметов i
подобны, так сказать, ударам резца, который их запечатлевает тем
глубже, чем чаще они воспроизводятся памятью Ч К тому же этот
порядок, пригодный для вызова в пашей памяти одних и тех лее
предметов, может объяснить все явления памяти: так, умственная
проницательность, т. е. быстрота, с которой человек познает истину,
часто завпепт от сходства этой нстппы с предметами, обыкновенно
присутствующими в его памяти; так, медлительность ума есть,
напротив, следствие малой аналогии этой самой истины с предме¬
тами, занимающими память. Человек пе может схватпть ее, увидеть
все ее отпошеппя,пе отбросив все первоначальные пдеп,присутствую¬
щие в его воспоминании, не перерыв весь запас своей памяти,
чтобы найти в ней пдеп, находящиеся в связи с этой истиной. Бот
почему многие людп глухи к некоторым фактам п истинам, которые,
напротив, живо трогают других людей только потому, что эти факты
или эти истины потрясают всю цепь их мыслей, будя в их уме боль¬
шое число их: это — молния, мгновенно освещающая весь горизонт
их идей. Итаку проницательностью ума мы часто обязаны порядку
и всегда ему лее обширностью памяти; точно так лес недостаток
порядка, как результат равнодушпя к некоторым паукам, совер¬
шенно делает беспамятными люден, которые в других областях
пауки проявляют чрезвычайно обширную память. Бот почему уче¬
ный лингвист или историк, который с помощью хронологического
порядка запечатлевает н легко сохраняет в своей памяти слова
и исторические даты и факты, часто не в состоянии запомнить
доказательство нравственной пстппы, или геометрической теоремы,
пли пейзаж, на который он долго смотрел; так как этого рода
предметы пе имеют никакой апалогни с остальными фактами и иде¬
ями, заполняющими его память, то опп не могут часто в пей воспроиз¬
водиться, глубоко в пен запечатлеваться и, следовательно, долго
в ней сохраняться.
Такова причина, обусловливающая различные виды памяти,
и вот почему больше всего забывают в какой-нибудь области те
люди, которые меньше всего с нею знакомы.
Итак, повидпмому, хорошая память есть, так сказать, явление
порядка, опа почти целиком производив; большое неравенство
способности памяти, наблюдаемое менаду людьми, которых я назы¬
ваю нормально организованными, есть не столько результат неоди¬
накового совершенства этого органа, сколько зависит от неодина¬
кового внимания к его развитию.
Но предположим, что большая или меньшая обширность памяти,
паблюдаемая у людей, есть полностью дар природы и что это раз¬
личие действительно так значительно, как кажется; и тогда я
утверждаю, что оно не может ппсколько влиять па обширность
ума: 1) потому что большой ум, как я это покажу, не связан с хо-
161
рошсй памятью, 2) потому что всякий человек одарен памятью
достаточной, чтобы подняться па пысшпо ступени ума.
Прежде чем докапать первое на этих положения, следует наме¬
тить, что хотя полное., невежество приводит к полному т.улшумдю,
однако умный человек часто кажется лишенным памяти толыю
потому, что мы придаем этому слову слишком узкое значение
и сводим память к запоминанию слов, дат, мест и лиц, которыми
умные люди часто не интересуются и потому их не запоминают.
По если понимать значение этого слова в смысле запоминания
идеи, образов, рассуждений, то никто пз них не окажется лишен¬
ным памяти, откуда следует, что не существует умного человека,
лишенного памяти.
После этого замечания посмотрим, какова должна быть память
у человека большого ума. Для примера возьмем двух людей, зна¬
менитых в различных областях творчества, а именно Локка и Миль-
тоиа, и посмотрим, является ли величие их ума результатом чрез¬
вычайно обширной памяти.
Займемся сначала Локком: если мы предположим, что оп нашел
в чувствах общее начало всех наших идей благодаря счастливой
мысли плп чтению Аристотеля, Гассенди или Монтэнл, то мы должны
признать, что, для того чтобы вывести всю свою систему пз этой
первоначальной идеи, ему нужна была нс столько обширная память,
сколько упорное размышление, так как самой небольшой памяти
было бы достаточно, чтобы удержать все предметы, из сравпеиня
коих должна была получиться уверенность в правильности его
принципов, и чтобы развить их цепь и тем заслужить название
человека великого ума и быть всеми признанным за такового.
Что касается Мильтона, то если я буду рассматривать его с тех
сторон, в которых он, по всеобщему признанию, считается беско¬
нечно выше всех других поэтов, если я буду рассматривать силу,
величие, правду и новизну его поэтических образов, то я должен
буду признать, что его умственное превосходство в этом отношении
ташке не предполагает- обладания очень обширной памятью. Дей¬
ствительно, как ни грандиозна композиция его картин (вроде той,
где оп соединяя взмет огня с твердостью земной материи и, описы¬
вая почву ада, говорит, что она горела твердым огнем, а озеро го¬
рело жпдкнм огнем), — как ни величественны, говорю я, его кар¬
тины, очевидно, что число смелых образов, могущих образовать
такие картины, должно быть чрезвычайно ограничено; что, следо¬
вательно, грандиозностью своего воображения поэт был обязан ио
чрезвычайной обширности памяти, а глубокому размышлению,
проникновению в свое искусство. Это размышление побуждало его
пскать псточппк наслаждсппя, доставляемого воображением, и
открыло ему его и в своеобразном соединении образов, способных
образовать величественные, правдивые и правильно соразмеренные
картины, и в постоянном выборе сильных выражений, которые
являются, так сказать, красками поэзии и посредством которых оп
сделал своп описания видимыми для глаз воображения.
В качестве последнего примера того, что художественное вообра-
162
жопио .может существовать и бее обширной памяти, я приводу
п примечания перевод одного отрывка яз английской яоозяя2.
Этот перевод п предыдущие примеры докажут, я полагаю, тем, кто
захочет анализировать произведения великих людей, что большой
ум нс зависит от большой памяти. Прибавлю, далее, что чрезвычай¬
ная обширность одной исключает чрезвычайную обширность дру¬
гого. Если при невежестве ум чахнет за недостатком пищу, то npp
обширной эи'р"ЦИ1Гег{юзТ1ер11ое/ ббГ1ЛнеГ1!с~часто 'заглушает ум.
Чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать, какое различное
употребление делают из своего времени два человека, желающих
отличаться: одни — умом, другой — памятью.
Если ум есть только совокупность новых идей и если всякая
новая идея есть новое отношение, установленное между данпымн
предметами, то тот, кто хочет отличиться своим умом, необходимо
должен употреблять большую часть своего времени на наблюдение
различных отношений между предметами н употреблять только
небольшую часть его на запомнианпс фактов и идей. Напротив,
тот, кто хочет превосходить всех обширностью памяти, должен,
не теряя времени на наблюдение и сравпснпс предметов, употреб¬
лять все свое время на непрестанное накопление в памяти новых
предметов. Очевидно, что благодаря такому весьма различному
употреблению времени намять первого будет значительно шике
памяти второго, но он будет превосходить его в умственном отно¬
шении; эту истину, невидимому, н имел в виду Декарт, когда он у
сказал, что, для того чтобы усовершенствовать ум, надо больше'*
размышлять, чем заучивать. Отсюда я заключаю, что нс только
очень большой ум нс предполагает очень большой памяти, по что
чрезвычайное развитие первого исключает развитие второй.
Чтобы закончить эту главу н доказать, что различную силу
ума нельзя приписать неодинаковой силе памяти, мне остается
только показать, что люди, в среднем нормально организованные,
одарены памятью в степени достаточной, чтобы подняться до самых
высоких идей. Действительно, всякий человек в этом отношении
достаточно наделен природой, если его память способна удержать
столько фактов н идей, что, сравнивая их между собой, он может
всегда заметить новые отношения, постоянно увеличивать число
своих идей и, следовательно, непрестанно расширять свой ум. Но
если, как доказывает математика, тридцать или сорок предметов
могут быть сравниваемы столькими различными способами, что
никто в продолжение очень длинной жизни нс в состоянии заметить
все их отношения и вывести из них все возможные идеи, и если
между нормально организованными людьми нет ни одного, память
которого могла бы удержать нс только все слова одного языка,
но еще множество дат, фактов, имев, мест н лиц н, наконец, значи¬
тельно больше шести или семи тысяч предметов, то отсюда я смело
заключаю, что всякий нормально организованный человек одарен
памятью значительно большею, чем та, которая ему нужна для
увеличения числа своих идей; что более обширная память нс вы¬
звала бы более обширного ума и что не только неравенство памяти
163
нс является причиной неравенства ума, но что это последнее нера¬
венство есть исключительно результат большего или меньшего
внимания, с которым человек наблюдает отношения между пред¬
метами, или лее плохого выбора предметов, которыми он обреме¬
няет свою память. Если юноши, блестяще преуспевавшие в школе,
не всегда становятся выдающимися людьми, то это потому, что
уменье пользоваться правилами Допотсра, подготовляющее хоро¬
ших школьников, еще не доказывает, что впоследствии этп молодые
люди обратят свое внимание на такие предметы, из сравнения
которых вытекают ипторсспые для общества идеи. Поэтому-то редко
становится великим человеком тот, кто не имеет мужества прене¬
бречь знанием множества ненулевых вещей.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ III
1 Память, говорит Локк, есть гравировальная доска с бук-вамп, которые
время незаметно стирает, если резец не возобновляет их время от времени.
2 В нем описывается молодая девушка, которую любовь подымает с по¬
стели до зарп; она отправляется в небольшую долину, где ждет своего воз¬
любленного, который должен при восходе солнца принести жертву богам.
Ее душа, нежно настроенная в ожидании близкого счастья, отдается на¬
слаждению от созерцания красот природы п восхода светила, которое должно
привести к ней предмет ее нежной любви. Она выражается следующим об¬
разом:
«Солнце уже золотит вершины этих древних дубов, п воды этих стреми¬
тельных потоков, с ревом мчащихся среди скал, уже позлащены его лучами.
Я уже различаю вершины косматых гор, из которых выступают эти* своды,
едва держащиеся в воздухе п представляющие грозное убежище для приютив¬
шегося иод ними отшельника. Ночь, кончай складывать твой покров. Блу¬
ждающие огоньки, сбивающие с пути неуверенного путника, удалитесь
в трясины и тонн болот; а ты, солнце, бог небес, наполняющий воздух жи¬
вительным теплом, сеющий жемчуга росы по цветам лугов и возвращающий
краски разнообразным красотам природы, прими от меня*, первой покло¬
нение; ускорь свой бег, твое возвращение возвещает мне возвращение моего
возлюбленного. Свободного от благочестивых забот, еще удерживающих
его у подножия алтаря, любовь приведет его к* моим ногам. Пусть на всем
запечатлеется моя радость, пусть все благословляет восход светила, озаряю¬
щего нас. Цветы, замкнувшие в своем лоне ароматы, сгущенные холодной
иочыо, раскройте своп чашечки, излейте свое благоухание. Не знаю, сла¬
достное ли опьянение, наполняющее мою душу, так красит все, что .видят
мои глаза; но ручей, извивающийся в очертаниях тех долин, восхищает меня
своим журчанием. Ветерок ласкает меня своим дыханием. Янтарные, цветы
под моими ногами приносят моему обонянию клубы ароматов. И если счастье
иногда благоволит посещать жилища смертных, оно, несомненно, прячбтея
здесь... Но какое тайное смущение волнует меня! Нетерпение уже приме¬
шивает свой яд к прелести ожидания, эта долина уже потеряла свою красу.
О, неужели радость так кратковрсмеипа? Неужели она так же легко уно¬
сится, как легкий пух этих растений уносится дуновением ветерка? Тщетно
льщу себя надеждой, каждая минута усиливает мою тревогу. Он не нри-
161
ходит. Кто удерживает его вдали от меня? Разве есть обязанность более спя-
тая, чем успокоить тревогу возлюбленной? Но что я говорю! Прочь от меня
ревнивые подозрения, оскорбляющие его верность, могущие загасить его
нежность! Когда ревность растет рядом с любовью, она заглушит ее, если
ее по вырвут; плющ обвивается зеленой гирляндой вокруг ствола, по сушит
его, свою опору. Я, слишком хорошо знаю своего возлюбленного, чтобы
сомневаться в его нежности. Он, подобно мне, искал тихое убежище в де¬
ревне, вдали от пышности двора; простота моего сердца н моей красоты пле¬
нили его. Мон сладострастные соперницы напрасно будут стараться вернуть
его в своп объятья. Неужели его соблазнят прелести кокетства, от которого
тускнев на щеках снег невинности п румянец стыдливости и которое покрывает
их искусственными белилами п румянами бесстыдства? Откуда мне знать?
Может быть, его презрение к* ним есть только ловушка для меня. Могу ли и
забыть предрассудки мужчин и искусные приемы, которыми они соблазняют
пас? Воспитанные в презрении к нашему полу, они любят не пас, а свои
наслаждения. Они так* жестоки. На уровень добродетелей вознесли они п
варварские ужасы мщения и исступленную любовь к отечеству и никогда нс
почитали верность за добродетель. Без всяких укоров совести злоупотребляют
они нашей невинностью. Часто тщеславие их с наслаждением созерцает зре¬
лище наших печалей. Но нет, прочь от меня ненавистные мысли, мой возлюб¬
ленный придет сюда. Уже тысячу раз я испытывала его: как только и замечу
его, моя взволнованная душа успокаивается, г* я часто забываю слишком
справедливые основания к жалобам; возле него я испытываю только счастье...
Но если он изменяет мне, если в тот момент, как моп любовь приискивает
для него извинения, он в объятиях другой совершает преступление невер¬
ности..•. Тогда пусть, вся природа вооружится для моей мести, пусть он по¬
гибнет! Но что говорю я! Природа, будь глуха к моим воплям; земля, не
разверзай своих глубин, пусть ото чудовище бродит указанное ему время
по твоему роскошному лону. Пусть он совершает еще новью преступления,
пусть заставляет еще проливать слезы слишком доверчивых возлюбленных,
и если небо захочет ему отомстить за них и наказать его, то пусть ото совер¬
шится в ответ на мольбы другой несчастной...>> и т. д.
ГЛАВА IY
О неодинаковой способности внимания
Я уже доказал, что большое неравенство умственных способ¬
ностей пе зависит от большего или меньшего совершенства органов
чувств нлн органа памяти. Следовательно, причину его можно искать
только в неравной способности внимания.
Так как внимание более или менее глубоко запечатлевает в па¬
мяти предметы, так как оно позволяет более нлн менее хорошо
наблюдать пх отношения, образует большую часть наших истинных
или ложных суждений, так как вниманию, наконец, мы обязаны
иочтц всеми нашими идеями, то, очевидно, скажут мне, от неравной
способности внимания зависит у людей неравная сила их ума.
Действительно, если самой слабой степени болезни, которую
можно назвать только недомоганием, достаточно, чтобы сделать
165
большинство людей неспособными к продолжительному внима¬
нию, то, скажут мне, полную неспособность к вниманию, замечае¬
мую у большинства люден, и различие в их умственных способ¬
ностях следует приписать болезням, так сказать, незаметным и,
следовательно, неравенству силы, которой природа одаряет раз¬
личных людей, а отсюда можно заключить, что ум есть только дар
природы.
Но как пи правдоподобно это заключение, оно не подтверж¬
дается опытом.
Если мы исключим люден, страдающих обыкновенными болез¬
нями которых боль заставляет сосредоточивать все внимание на
своем положении, которые поэтому не могут сосредоточить его па
предметах, способных усовершенствовать их ум, и которых, сле¬
довательно, нельзя относить к людям, называемым мною нормально
организованными, то мы увидим, что все другие люди, даже те,
которые обладают слабым и хрупким здоровьем, и должны были
бы, согласно предыдущему рассуждению, обладать меньшим умом,
чем люди крепкого здоровья, часто кажутся в этом отношении наи¬
более одаренными природой.
Здоровых и сильных людей, занимающихся наукой или искус¬
ством, сила их темперамента, влекущая их к наслаждениям,
чаще отвлекает от занятий и размышлений, чем частые легкие не¬
здоровья людей деликатного здоровья со слабым темпераментом.
Все, что молено утверждать, это — что у людей, приблизительно
одинаково одушевленных любовью к знанию, успех, которым из¬
меряется сила ума, зависит, иовидимому, вполне и от того, больше
пли меньше они развлекаются в зависимости от их вкусов, состоя¬
ния и положения, и от более или менее удачного выбора изучаемого
предмета, и от более пли менее совершенного метода, которым они
пользуются при изложении, и от большей или меньшей привычки
к размышлению, от читаемых книг, от людей со вкусом, с которыми
они встречаются, и наконец от предметов, которые ежедневно пред¬
ставляет им случай. Повиднмому, в стечении обстоятельств, необ¬
ходимых для образования умного человека, различная способность
внимания, обусловливаемая большей или меньшей силой темпера¬
мента, не играет никакой роли .Поэтому-то. никакими точными наблю¬
дениями нс сумели до сих пор определить, какой род темперамента
наиболее способствует образованию гениального человека, и мы
нс зпаем, какпе люди обладают большими умственными способ¬
ностями: большие или маленькие, толстые или худые, желчные или
сангвиники.
Впрочем, хотя этого общего ответа и достаточно, чтобы отверг¬
нуть рассуждение, основанное только иа вероятности, однако,
ввиду важности этого вопроса, следует для более точного решения
его исследовать, является ли в людях недостаток внимания резуль¬
татом физической неспособности к нрилежанию или слишком сла¬
бого желания научиться чему-нибудь.
Все люди, которых я называю нормально организованными,
способны к вниманию, так как все научаются читать, знают свой
166
язык п могут усвоить первые теоремы Евклида. Л всякий, способ¬
ный усвоить первые теоремы, Обладает физической способностью
понять и все остальные; действительно, большая или меньшая лег¬
кость, с которой схватываются математические истины — так же
как и истины всякой другой науки, зависит от большего или мепь-
шего числа ранее воспринятых основных положений, которые
необходимо иметь в памяти, чтобы усвоить всю науку. Л если, как
я это доказал в предыдущей главе, каждый нормально организован¬
ный человек может поместить в памяти гораздо большее число пред¬
ставлений, чем требует доказательство какой угодно математической
теоремы, и если с помощью порядка и частого возобновления одних
п тех лее представлений можпо, как показывает опыт, сделать их
весьма привычными и настолько обычными, чтобы без труда вспо¬
минать их, то, следовательно, каждый человек имеет физическую
возможность следить за доказательством всякой математической
теоремы; идя от теоремы к теореме, от одной аналогичной идеи
к другой и достигнув знания, например, девяносто девятой, каждый
может усвоить и сотую с такой л«с легкостью, как вторую, которая
настолько лее далека от первой, как сотая от девяносто девятой.
Теперь рассмотрим, не достаточно ли той степени внимания,
которая необходима для усвоения доказательства истины матема¬
тической, также и для открытия таких истин, которые делают че¬
ловека зпамепитым. Для этого я попрошу читателя проследить со
мпою тот путь, которым идет человеческий ум как в том случае,
когда он открывает истину, так и в том, когда он просто следит за
доказательством ее. Я не буду искать доказательства в математике,
знание которой чуждо большинству людей, я возьму его из этики
и предложу следующую задачу: почему несправедливые завоевания
не лооюатся таким oice .позором па государство, каким воровство
лооюится па частное лицо?
При решении этой моральной задачи прежде всего мне придут
на ум наиболее привычные мне принципы, а именно принципы
справедливости; рассматривая их по отношению к частным лицам,
я пахолсу, что воровство, нарушающее и расстраивающее обществен¬
ный порядок, справедливо считается позорным.
Но как пи казалось бы удобным примопить и к государствам
принципы справедливости, принятые среди граждан, однако, при
виде стольких несправедливых войн, предпринимавшихся во все
времена пародами, вызывавшими восхищение мира, я начинаю
подозревать, что принципы справедливости, принятые среди част¬
ных лиц, не применимы к государствам; это иодозрепие будет пер¬
вым шагом моего ума па пути к решению предложенной задачи.
Чтобы выяснить это подозрение, я прежде всего устраню те прин¬
ципы справедливости, которые мне наиболее привычны. Япрнпомпю
и отброшу множество идей, до тех нор пока нс замечу, что, для того
чтобы решить этот вопрос, следует прежде всего составить себе
ясные и общие идеи о справедливости, а для этого добраться до
начала образования обществ, до тех отдалепных времен, когда мы
лучше молсем рассмотреть их происхождение, когда легче открыть
157
прпчппу, почему припцппы справедливости, принимаемые в сообра¬
жение по отношению к гражданам, не применимы к государ¬
ствам.
Таков будет, если смею так выразиться, второй шаг моего ума.
Я представлю себе поэтому людей совершенно лишенными зпания
законов, искусстп, приблизительно такими, какими они были в пер¬
вые дни мира. Тогда я увижу их рассеянными в лесах подобно дру¬
гим прожорливым животным, я увижу, что эти первые люди были
до изобретения оружия слишком слабы, чтобы противиться диким
зверям, и, наученные опасностью, пуждой или страхом, поняли,
что в интересах каждого пз них образовать общество и составить
союз против общих врагов-зверей. Затем я увижу, как эти люди,
собравшиеся вместе, скоро стали враждовать между собой вслед:
ствпе желания обладать одними н темп лее вещами и как они должны
были воорулеаться друг против друга, чтобы отнимать их друг
у друга; что сначала более сильный брал верх над более умным,
пока последний но выдумал оружие и не поставил ему ловушек,
чтобы отнять у него эти вещи, что, следовательно, вначале сила
и ловкость были первыми правами па обладание имуществом, что
земля сначала принадлежала более сильному, а затем более смыш-
лениому, что сначала молено было владеть чем-нибудь только па
этих правах; ио что затем люди, наученные общим злополучием,
поняли, что их союз нс будет для них выгоден и что общества ио
могут продолжать существовать, если к первым соглашениям опп
ire прибавят новых, но которым каждый в отдельности отказывается
от права силы н ловкости, все взаимно гараптнруют друг другу
сохрапснпс жизни и имущества и обязуются наказывать нарушителя
этих соглашений и что, таким образом, из всех интересов частных лиц
образовался общий интерес, на основании которого и были дапы
различным поступкам названия справедливых, дозволенных и не¬
справедливых в зависимости от того, были ли они полезны, безраз¬
личны или вредны для общества.
Достигнув этой нстипы, я уже легко открываю источник чело¬
веческих добродетелей; я вижу что если бы люди нс были чувстви¬
тельны к физическим страданиям и паслаждеииям, если бы в них
нс было желапий и страстей, если бы они были ко всему равно¬
душны, то они пе знали бы личной выгоды, а без личной выгоды они
ио образовали бы обществ и не было бы между ними договоров;
тогда по существовало бы и общего интереса и, следовательно, пе
было бы справедливых и несправедливых поступков; таким обра¬
зом, физическая чувствительность и личный интерес являются
источниками справедливости г.
\1 Эта истипа, оппрающаяся па юридическую аксиому: «интерес
\1 есть мера человеческих поступков» и подтверждаемая сверх того
тысячею фактов, доказывает, что мы, будучи добродетельными или
преступными в зависимости от того, соответствуют или нс соответ¬
ствуют паши личные страсти и вкусы общему интересу, с такой
‘необходимостью стромпмся к нашему личному добру, что далее
божественный законодатель счел нужным для побуждения людей
168
к добродетельпым поступкам обещать им вочпоо блаженство взамен
вромеппого счастья, которым им иногда прпходптся жертвовать.
Установив этот принцип, мои ум выводит нз пего соответствую¬
щие следствия, и я нахожу, что всякий договор, в котором личный
интерес находится в противоречии с интересом общественным, был
бы постоянно нарушаем, если бы законодатели не обещали крупных
наград за добродетель и если бы они постоянно не сдерживали есте¬
ственной склонности всех люден к посягательствам на чужпо права
угрозой бесчестия и наказания; словом, я нахожу, что наказание
и награда суть единственные узы, которыми законодателям удалось
связать частный интерес с общим, н отсюда я заключаю, что законы,
установленные для счастья всех, не стали бы соблюдаться нпкем,
если бы судьи не были облечены властью, необходимой для того,
чтобы обеспечить их выполнение. Без этой власти законы постоянно
и совершенно справедливо нарушались бы большинством частных
лиц; ибо в основе законов лежит только общественная польза, и они
теряют свое значение и перестают быть законами, как только вслед¬
ствие всеобщего нарушения онп становятся бесполезными, каждый
возвращается к своим первоначальным правам, каждый сообра-
жается только со своим личным интересом, который с полным ос¬
нованием запрещает ему соблюдать законы, припосящпо только
ущерб тому, кто является их единственным исполнителем. Так,
если бы для соблюдения безопасности па больших дорогах было
запрещено ходить по ним вооруженными, и если бы за пепмеппем
копной полиции па этих дорогах хозяйничали разбойники, и,
следовательно, этот закон нс достигал бы цели, то, по-моему, не
только каждый, кто мог бы путешествовать вооруженным, не посту¬
пал бы несправедливо, нарушая этот договор пли закон, по было бы
'лаже безумием, если бы он его соблюдал.
После того как мой ум дошел постепенно до образования ясных
и общих принципов справедливости, после того как я убедился,
что она состоит в точном соблюдении договоров, заключенных на
осповаипп общего интереса, т. с. совокупности частных интересов,
мне остается только применить эти принципы справедливости к раз¬
личным нациям. Установленные мною принципы прежде всего ука¬
зывают мне, что народы не заключили между собой соглашений;
которые бы взаимно гарантировали им обладание занимаемой ими
территорией и принадлежащими нм богатствами. Когда я начну
искать причину этого, то, восстанавливая в памяти общую карту
земли, я найду, что пароды нс заключили между собой этого рода до¬
говоров потому, что к этому их не принуждала такая насущная по¬
требность, как частных лпц; ведь пацип могут существовать п без вза¬
имных договоров, а общоствано могут сохраняться без закопов. От¬
сюда я заключаю, что принципы справедливости, принимаемые
в соображение нацией по отношению к нации н частным лицом по
отношению к частному лицу, должны быть чрезвычайно различны^/
Если церковь и государи допускают торговлю неграми; если
христианин, проклинающий от имени бога того, кто вносит смуту
и, раздор в семыт, благословляет купца, объезжающего Золотой
169
берег и Сенегал для обмена негров па тонарм, до которых так Жадны
африканцы; если вследствие этой торговля европейцы поддержи¬
вают постоянные воины между этими народами, не чувствуя угры¬
зений совестя, — то ото потому, что церковь н государи считают,
что, за исключением особых, всеми признаваемых договоров и обы¬
чаев, которые принято называть международным нравом,^пацнн
находятся друг к другу как раз в таком лее отношении, и каком
находились первые люди до образования обществ, когда они еще
не знали иного нрава, кроме нрава силы и ловкости, когда еще нс
существовало никакого договора между ними, никакого закона,
никакой собственности, и когда, следовательно, по могло быть ни
кражи, ни какой-либо несправедливости. Что касается отдельных
договоров, заключаемых нациями между собой, то, так как эти до¬
говоры никогда не были гарантированы достаточно большим чис¬
лом наций, они никогда н не поддерживались достаточной силой,
и поэтому они, будучи законами без силы, часто оставались нс вы¬
полненными.
j; Теперь когда, применив к нациям общие принципы справед¬
ливости, я свел этот вопрос в моем уме к этому заключению, остается
только привести на память список всех нарушенных во все времена
и у всех народов договоров, чтобы понять, почему один парод,
нарушающий свои договоры с другим пародом, менее виновен, чем
частное лицо, нс соблюдающее общественных договоров, и почему
люди считают, что несправедливые завоевания менее бесчестят
нацию, чем унижают частное лицо кражи; я увижу тогда, что суще¬
ствует постоянно большая вероятность, что всякая нация восполь¬
зуется, нс обращая внимания на заключенные ею договоры, затруд¬
нительным положением и несчастном своих соседей, чтобы начать
с ними выгодную для себя войну и покорить их или, по крайней
мере, сделать их для себя безвредными. И всякая нация, научен¬
ная историей, может считать эту вероятность настолько большой,
чтобы быть убежденной, что несоблюдение договора, который ей
ныгодпо нарушить, есть молчаливо подразумевающийся пункт
всех договоров, которые в сущности суть только перемирия, н что,
следовательно, пользуясь благоприятным случаем для ослабления
своих соседей, она только предупреждает их выступление: ведь
все народы принуждены выбирать между упреком в несправедли¬
вости или порабощением, между тем, чтобы быть рабами или гос¬
подами. х
К тому лее, так как сохранение себя в неизменном состоянии
ночтн невозможно ни для одпой нации, и так как достижение пре¬
дела расширения империи должно быть рассматриваемо, как то
показывает история Рима, как почти верный признак ее падения,
то очевидно, что всякая нация может считать себя тем более вправе
на эти называемые несправедливыми завоевания, что, нс видя такой
лее безопасности в гараитин двух наций, например, против третьей
какую паходнт частное лицо в гарантии своей нации по отношению
к другому частному лицу, опа считает такой договор том мопсе
связанным, чем выполнение его менее обеспечено.
Только дойдя в своих рассуждениях до отой мысли, Я нахожу
разрешение предложенной мною нравственной задачи. Тогда мне
становится ясным, что нарушение договоров п этот внд разбоя между
нациями будут существовать, как показывает прошлое, дающее
в этом отношении ключ к будущему, до тех нор, пока все нации
или по крайпой мере, большинство их не заключат общих договоров;
до тех пор, пока нации, соответственно проекту Генриха IY п аббата
де Сен-Пьера, не гарантируют взаимно неприкосновенности своих
владений п не обязуется выступать с оружием против всякого на¬
рода, пожелавшего поработить другой парод; пока случай не сде¬
лает могущество этогд союза государств настолько превосходящим
могущество каждого государства в отдельности, чтобы этп договоры
могли быть поддержаны силой, п пока пароды не будут в состоянии
установить в своих отношениях такое же положепне, какое умный
законодатель устанавливает между гражданами, когда, назначая
награду за хорошие поступки и наказание за дурные, он принуж¬
дает их к добродетели, поддерживая их честность личным инте¬
ресом.
д Итак, очевидно, что в общественном мнепип неправедные завое¬
вания, как менее противоречащие законам справедливости п, сле¬
довательно, менее преступные, чем частные кражи, пе позорят на¬
цию так, как воровство позорит частное лицо.*'
Если мы обратим внимание на то, каким путем мой ум пришел
к разрешению этой моральной проблемы, то мы увидим, что прежде
всего я вызвал в памяти папболее привычные мне пден п, сравнив
их между собою, заметил их соответствия п несоответствия с пред¬
метом моего исследования; затем я отбросил их п вспомнил другие
и повторял этот прием до • тех пор, пока моя память пе дала мне
предметов для сравнения, из которых я мог вывести искомую мною
истипу.
А как так путь ума всегда один и тот же, то сказаппое
относительно открытия одной истины должпо быть применимо
вообще ко всем истинам. Замечу только по этому поводу, что, для
того чтобы сделать открытие, необходимо иметь в памяти пред¬
меты, отношения между которыми содержат эту истину.
Если мы вспомним сказанное мною выше до только что приведен¬
ного примера и, следовательно, пожелаем узнать, все ли нормально
организованные люди одарены действительно вниманием, доста¬
точным, чтобы подняться до самых высоких идей, то для этого мы
должпы сравнить операции ума, когда он делает открытие или когда
он просто следит за доказательством истины, п рассмотреть, кото¬
рый из этих процессов требует больше вппмания.
Чтобы следить за доказательством математической теоремы,
пе требуется вызвать в своей памяти много предметов; учитель
в этом случае обязан воспроизвести перед учениками предметы,
необходимые для разрешения предложенной им задачи. Но в обоих
случаях, — как тогда, когда человек открывает истипу, так н
тогда, когда он следит за доказательством ее, — он одинаково
должен наблюдать отношения, существующие между предметами,
11 Гельвеций. — Об уме — 1703 101
Предъявляемыми ему его памятью или его учителем; но так как
невозмозкио без особо благоприятной случайности воспроизвести
в памяти только те идеи, которые необходимы для открытия истины
и рассматривать их только со стороны, необходимой для нх срав¬
нения, то очевидио, что, для того чтобы сделать какое-нибудь от¬
крытие, приходится вызвать в памяти множество идей, чузкдых
рассматриваемому вопросу, и сделать между ними бесконечное
множество ненузкных сравнении, масса которых может обескура-
зкпть человека. Следовательно, на открытие истины приходится
употребить бесконечно большее количество времени, чем на то,
чтобы следить за доказательством ее; по открытие истины совер¬
шенно нс требует большего напряжения внимания, чем то, какое
требуется для того, чтобы следить за доказательством.
В этом можно убедиться, наблюдая за человеком, изучающие
геометрию; мы увндпм, что ему приходится вкладывать тем более
внимания в рассматривание геометрических фигур, на которые ему
указывает учитель, что этп предметы ему менее знакомы, чем те,
которые могла бы воспроизвести его память; поэтому его ум занят
вдвойпе: тем, чтобы ознакомиться с фигурами, и тем, чтобы найти
пх взаимные отношения, откуда следует, что виимаиия, необходи¬
мого для того, чтобы следить за доказательством геометрической
теоремы, достаточно для того, чтобы открыть истину. Правда,
в последнем случае папрязкенис виимаиия более непрерывно, но
эта напряженность его состоит собственно только в повторении
одних н тех же актов внпмаппя. К тому зке, если все люди спо¬
собны, как я говорил, выучиться читать п говорить на родном языке,
то опи все способны не только к напряженному вниманию, но и
к непрерывному вниманию, требуемому для открытия истины.
Какое непрерывное внимание требуется для того, чтобы вы¬
учиться буквам, соединять их в слоги, из которых образовывать
слова; пли чтобы собрать в памяти совершенно различные предметы,
между которыми существуют только случайные отношения, как,
например слова: дуб, велимте, любовь, нс имеющие никакого реаль¬
ного отношения к выражаемой имп идее, образу или чувству! Сло¬
вом, очевидно, что если все люди с помощью непрерывного внима¬
ния, т. е. частого повторения одних и тех зке актов внимания, могут
постепенно запечатлеть в своей памяти все слова известного языка,
то они обладают и достаточной силой и непрерывностью внпмаппя,
чтобы возвыситься до великих пдей, открытие которых делает их
знаменитыми.
Но, возразят мне, хотя все люди и одарены вниманием, необхо¬
димым для того, чтобы отличаться в какой-нибудь области, если
только опи нс сделались по способными к этому вследствие потерн
привычки к вппмапшо, песомпсппо, однако, что для одиих внима¬
ние легче, чем для других. Чему зке можно приписать эту бблыпую
или меньшую легкость внимания, как не большему или меньшему
совершенству организации?
Прежде чем прямо ответить па это возражение, у шику, что вни¬
мание не чузкдо природе человека; что ворбще, когда нам каэкстся,
162
будто тяжело быть внимательными, мы принимаем усталость от
скуки и нетерпения за утомление внимания. В действительности же,
как иет человека без экелапий, так пет человека без внимания. Когда
человек привык к вниманию, опо стаповптся для него далее потреб¬
ностью. Утомительным делает внимапне та причина, которая нас
к нему побуждает. Если это необходимость, нужда пли страх, то
вппмаппс стаповптся тягостпым. Если лее это паделеда иа удоволь¬
ствие, то внимание само становится удовольствием.
Пусть одному н тому лее человеку дадут для прочтения две не¬
разборчивые рукописи: судобпый протокол и письмо его возлю¬
бленной, — молено ли' сомневаться в том, что в первом случае па-
нрялеенне впнмапня будет так же тягостно, как во втором приятно?
Основываясь на этом наблюдении, молено, следовательно, легко
объяснить, почему для одних быть внимательными труднее, чем для
других. Для этого нет необходимости предполагать у нпх какое-
либо различие в организации; достаточно заметить, что в даппом
случае утомление внимания будет большим или меиыппм соот¬
ветственно большей пли меньшей степени удовольствия, которое _
казкдый ожидает в награду за положенный труд. А так как.одпп
и те лее предметы имеют различную цепу в глазах различных людей,
то очевидно, что если различным людям предлагают в награду один
и тот лее предмет, то из этого не следует, что им предлагают оди¬
наковую награду, и, следовательно, если им приходится одинаково
напрягать внимание, то для одних эти усилия будут более тягостны,
чем для других. Зпачпт, мояшо решить вопрос о причине большей
нлн меньшей легкости внимания, не прибегая к скрытому нерав¬
ному совершенству органов, управляющих вниманием. Но допу¬
стив, далее, что есть в этом отношении некоторое различие в орга¬
низации людей, все лее я утверяедаю, что если предположить в пих
горячее яеелаппе познанпя, доступное всем людям, то не окалеется
ни одного человека, который не был бы одарен способностью вни¬
мания, достаточной, чтобы отличиться в каком-либо искусстве.
Действительно, так как лселанпе счастья свойствепно всем людям,
так как оно в них самое сильное чувство, "то очевидно, что, для
того чтобы достигнуть этого счастья, всякий всегда сделает все,
что только он в состоянии сделать. Но всякий человек, как я только
что доказал, способен к степени внимания, достаточной, чтобы до¬
стигнуть самых высоких идей; следовательпо, он сделает употре¬
бление из этой способности вппмания, если, согласно законам его
страны, его личному вкусу пли воспитанию, счастье стапет награ¬
дой за это вшшаппе. Мне кажется, трудно не согласиться с этим
заключением, особоппо если для того, чтобы усовершенствоваться
в каком-пнбудь предмете, нет необходимости, как я берусь дока¬
зать, отдать ему все внимание, па которое человек способен.
Чтобы не осталось никакого сомнения в этой истине, обратимся
к данным опыта, расспроспм писателей: все опи скажут, что луч¬
шими стихами своих поэм, самыми интересными полозконилми
в своих романах, самыми блестящими принципами в сеоих философ¬
ских произведениях опп обязаны отнюдь не тлзккнм усилиям вни-
* 163
Мания. Опи сознаются, что ими они обязаны тому, Что случайно
попались им па глаза или возникли в их памяти некоторые пред¬
меты, сравнение которых имело следствием эти прекрасные стихи,
эти поразительные положения, эти великие философские пдеи, —
идеи, которые ум воспринпмает тем быстрее п легче, чем оин истин¬
нее и общее. А так как во всяком произведении прекрасные идеи,
какого бы рода они пп были, являют, так сказать, черты гениаль¬
ности, а искусство пользования пми есть дело времени и терпения,
т. е. так называемой техники, то несомненно, что гений есть слу¬
чайный дар, а не награда за внимание; случай предоставляет всем
людям этн счастливые пдеи, по пользуется ими только тот, кто из
жажды славы внимательно к ним относится. Почти во всех искус¬
ствах случай считается всеми виновником большей части открытий,
и если в умозрительных науках роль его не так очевидна, она тем
не менее, пожалуй, реальна н так лее руководит открытием самых
прекрасных идей; поэтому, как я сказал, они не приобретены ценой
тяжелых усилий внимания, и бесспорно, что внимание, необхо¬
димое для приведения мыслей в порядок, для выражения их, и ис¬
кусство переходить от одного предмета к другому 2 гораздо утоми¬
тельнее; а наиболее утомительно внимание, требуемое для сравне¬
ния предметов, мало нам привычных. Вот почему философ, способ¬
ный к шести илп семп часам самых высоких размышлений, не в со¬
стоянии провести, не утомляя в высшей степепи своего внимания,
шесть или семь часов за разбором судебного акта или за точной и
правильной перепиской рукописи, и вот почему первые шаги вся¬
кой пауки самые трудпые. И только благодаря привычке к сравнению
некоторых предметов мы производим это сравнение не только легко,
но верно и быстро. Вот почему худолшик с первого взгляда заме¬
чает в картине ошибки в рисунке и красках, не заметные для обык¬
новенного глаза, а пастух, привыкший рассматривать своих овец,
открывает в них сходства и различия, позволяющие ему отличать
их, и вот почему мы вполне владеем только теми предметами, о ко-
^ торых мы долго размышляли. В зависимостп от большего или мепь-
шего постоянства прилежания, с которым мы рассматриваем ка¬
кой-нибудь предмет, мы имеем о нем глубокое или поверхностное
представление. Можно сказать, что щюцзведения, которые долго
1 Обдумывались и медленно писались, являются благодаря этому--
более содержательными и что в произведениях ума, как п в меха¬
нике, мы приобретаем в силе то, чтб теряем во времени.
Но, чтобы не удаляться от моего предмета, я только еще раз
повторю, что так как самым трудным является внимание, необхо¬
димое для сравнения мало знакомых нам предметов, а такое именно
внимание й требуется при изучении языка, и так как все люди спо¬
собны изучить родной язык, то, следовательно, все люди обладают
силой и напряжением внимания, достаточными, чтобы стать знаме¬
нитыми людьми.
Мне остается еще, как последнее доказательство этой истины,
указать на то, что заблуждение всегда случайно, жак я указывал
в своем первом рассуждении, и не составляет прирожденной осо-
164
беппостп известпых умов; что все папш ложные суждения суть
продукты или наших страстей или нашего невежества, откуда сле¬
дует, что все люди по природе одарены одинаково правильным умом,
и что если их уму преподнести одинаковые предметы, они вынесут
о них и одинаковые суждения. А так как понятие «правильный ум»,
взятое в широком значении слова, заключает в себе все виды ума,
то пз сказанного мною следует, что все люди, которых я называю
нормально организованными, паделепы от рождения! правильным
умом, обладают и физической возможностью достигнуть наивысших
идей 3.
Но, возразят мне, почему же так мало знаменитых людей? По¬
тому что учение представляет некоторую трудность, потому что длц
победы над отвращением к пауке, надо как я уже указывал, быть
воодушевленным страстью.
В раннем детстве достаточно страха наказания, чтобы заставить
детей учиться; по в более позднем возрасте, когда человек уже не
чувствует над собой власти этого наказания, оп способеп добро¬
вольно переносить утомление от прилежания, только побуждаемый
к тому какой-пибудь страстью, как, папрпмер, желаппем дросла-
впться. Тогда сила нашего впимапия пропорциональна спле нашей
страсти. Посмотрим па детей: их успехи в изучении родного языка
более одинаковы, чем при изучении чужого языка; это происходит
потому, что к изучению первого их побуждают почти одинаковые
потребпостп, как то: любовь к лакомствам, любовь к играм, жела¬
ние сообщить о своих желаииях и нежеланиях, а приблизительно
равные потребности должпы вызывать и приблизительно равные
результаты. Напротив, успехи при изучении иностранных языков
зависят п от метода преподавания учителей, и от страха, внушае¬
мого ими ученикам, и от интереса родителей в занятиях детей; по¬
пятно, что успехи, 'зависящие от столь разных причин, действую¬
щих и сочетающихся разлпчпо, должны быть чрезвычайно нерав¬
ными. Отсюда я заключаю, что большое неравенство ума людей
зависит, может быть, от неодинакового желания их учиться. Но,
скажут мне, это желаппе есть действие страсти, а так как большая
или меньшая сила наших страстей зависит от пашей природы, то,
следовательно, ум надо рассматривать как дар природы.
К этому действительно трудному и кардннальпому пункту и
сводится весь разбираемый вопрос. Чтобы решить его, надо знать,
что такое страсти и каково нх действие, и глубоко и подробно иссле¬
довать эту проблему.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IV
1 Нельзя отрицать это утверждение, если не предположить существо¬
вания врожденных идей.
3 Tantum series juncturaque pollet. (В такой степени помогает последо¬
вательный ряд.)
3 Следует не забывать сказанного мною во втором Рассуждении, а именно,
WQ идеи сами по себе не бывают ни высокими, ни великими, ни малыми;
166
что часто открытие идеи, считаемой незначительной, предполагает не меньше
ума, чем открытие великой идеи; что часто требуется столько же ума, чтобы
тонко схватить смешную сторону человека, как и для того, чтобы заметить
недостатки формы правления, п что если обыкновенно называют великими
открытия последнего рода, то потому, что эпитеты великие, высокие и незна¬
чительные применяют только к идеям, имеющим более пли менее общий
интерес.
ГЛАВА V
О силах, воздействующих па пашу душу
. Только опыт может указать нам, каковы эти силы. Оп учит пас,
что лепь прирождепа человеку, что внимание его утомляет и оно
ему неприятно \ что он пепрестанпо устремляется к покою, как
тела к центру, что, будучи пепрестанпо привлекаем к этому цептру,
оп и остался бы в нем, если бы не был нспрсстаппо отталкиваем
двумя силами, уравновешивающими в пем лепь и косность, из кото¬
рых одна возбуждается сильными страстями, другая — отвраще¬
нием к скуке.
Скука представляет гораздо более общин и могущественный дви¬
гатель вселенной, чем это обыкновенно думают. Из всех страданий
она, конечно, наименьшее, по все же она к ним принадлежит.
Движимые желанием счастья, мы всегда будем рассматривать от¬
сутствие удовольствия как зло. Мы желали бы, чтобы неизбежные
промежутки между яркими наслаждениями, связанными с удо¬
влетворением физических потребностей, были заполнены какими-
нибудь из тех ощущений, которые всегда приятны, если они ис
болезненны. Мы желали бы, чтобы постоянно новые ощущения
папомппалп пам о нашем существовании, ибо всякое такое напоми¬
нание доставляет нам удовольствие..Вот почему дикарь, как только
он удовлетворит свои потребности, бежпт па берег ручья,- ибо
быстрая смена струй, надвигающихся друг на друга, дает ему
ежеминутно новые впечатлеппя; вот почему и мы предпочитаем
зрелище двигающихся предметов зрелищу предметов неподвижных:
вот почему существует поговорка: «огонь составляет нам компанию»,
т. е: он отвлекает нас от скуки.
Эта потребность в движении и какое-то беспокойство, вызывае¬
мое в пашей душе отсутствием впечатлений, и является отчасти
началом изменчивости и способности к совершенствованию челове¬
ческого ума; она принуждает его бросаться во все стороны, заста¬
вляет его путем многовековой работы изобретать и совершенство¬
вать искусства и науки и, наконец, приводит к упадку вкуса 2.
В самом деле, если впечатления тем приятнее, чем они ярче,
и если продолжительность ощущепия притупляет его яркость, то
мы должны жадно стремиться к новым ощущениям, возбуждающим
в нашей душе удовольствие своею пеожиданностыо: поэтому ху¬
дожники, желающие нравиться нам и возбуждать в нас такого
рода ощущения, должны, цоеле того как опи отчасти исчерпают
красивые сочетания, заменить их оригинальными, которые ш пред-
Ж
почитаем красивым, потоку чтЪ они производят па пас повое п,
следовательно, более ярксЬ' впечатление1. Вот причина упадка вкуса
у цивилизованных пародов. ^
Чтобы лучше попять всю силу отвращения к'скуке и степень
влияния ипогда этого начала 3, понаблюдаем 'людей, п мы увидим,
что большинство нз нпх работает п думает из страха перёд скукой,
что люди с чрезвычайным усердием ищут сильных ощущений, даже
с риском получить слишком сильпыо, лишь бы избегнуть скуки;
это желание гоппт парод па Гревскую площадь, а светских людей
в' театр, п эта же причина побуждает старух искать лекарства от
скуки в унылой набожности п даже в суровых эпптпмпях, так как
бог, стремящийся всеми средствами вернуть к себе грешников,
пользуется по отношению к пим обыкновенным средством скуки.
Но ссобенпо большую роль скука играет в эпохи, когда страсти
бывают обузданы или нравами, или формой правления; тогда скука
стаповится всеобщим двигателем.
При дворах, у трона боязнь скуки, связанная с самой слабой
степенью честолюбия, питает в праздных придворпых, в мелких
честолюбцах мелкие желания, заставляет их заниматься мелкими
интригами, мелкими происками, мелкими преступлениями, чтобы
добиться мелких мест, пропорциональных мелочности их страстей;
эта боязнь скуки поролсдает Сеяпов, но только но Октавиев, бу¬
дучи, впрочем, достаточна, чтобы дать возможность достигнуть поло¬
жения, па котором можно паслалсдаться правом быть иаглым, по па
котором тщетно было бы искать защиты от скуки.
Таковы, если осмелюсь так выразиться, деятельные и пиортиые
силы, воздействующие иа нашу душу. Повинуясь этим двум протп-
вонололшым силам, мы вообще желаем быть в движении, не подвер¬
гая себя труду двигаться; по этой же причипо мы бы хотели все
знать, по давая себе труда учиться; поэтому же люди больше под¬
чиняются миопию, чем рассудку, который во всех случаях требует
от пас утомительной проверки, и, вступая в свет, воспринимают
безразлично как истинные, так и ложпые идеи, навязываемые им 4;
поэтому, наконец, человек, который рабски следует за мнением
общества, которого прилив или отлив предрассудков песет то к муд¬
рости, то к глупости, и который случайно бывает то умным, то глу¬
пым, является в глазах мудреца одинаково безумным, поддерживает
ли он истину или ошибается. Такой человек подобен слепому,
называющему наугад цвета преподносимых ему предметов.
Итак, мы видим, что страсти и 'отвращение к скуке сообщают
душе подвижность, отрывают ее от естественного для нее стремле¬
ния к покою и заставляют ее преодолевать силу инерции, которой
она всегда готова подчиниться.
Однако как пи калсется верным это утверлсдение, по так как
в этике, так лее как в физике, следует в суждениях опираться па
опыт, то в следующих главах я постараюсь доказать па примерах,
что только сильные страсти побуждают к совершению тех мулсе-
ственпых поступков и к образованию тех высоких идей, которые
во все времена вызывают удивление и восхищение.
167
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ Y
1 Готтентоты не хотят ни рассуждать, ни думать: «Равмышленне, — го¬
ворят они, — это бич жнэни»>. Сколько готтентотов имеется среди нас! Эти
люди вполне предаются лености: чтобы избегнуть каких-либо эабот и хло¬
пот, они отказывают себе во всем, без чего только можно обойтись. Караибы
имеют такое же отвращение к размышлению и труду; они скорей умрут от
голода, чем испекут себе хлеб или вскипятят воду. Всю работу производят
их жены; сами они работают только через день по два часа, обрабатывая
землю; остальное время они мечтают в своих гамаках. Если вы захотите
купить у них постель, они дешево продадут вам ее утром, не утруждая себя
мыслью о том, чтЬ она им понадобится вечером.
2 Р1менно, сравнивая медленную эволюцию человеческого ума с состоя¬
нием совершенства, в котором в настоящее время находятся искусства и
наука, и можно судить о древности мира. С этой точки зрения можно было бы
построить новую хронологическую систему, не менее остроумную, чем имею¬
щиеся; но выполнение этого плана потребовало бы большой тонкости и
остроты ума со стороны выполнителя.
3 Правда, скука обыкновенно не очень изобретательна: она не настолько
могущественное средство, чтобы побудить нас к великим поступкам, осо¬
бенно к приобретению больших талантов. Скука не порождает Ликургов,
Пелопидов, Гомеров, Архимедов, Мильтонов, и можно быть уверенным,
что не из-за недостатка скуки у нас так мало великих людей. Тем не менее
она имеет иногда крупные последствия. Ее бывает иногда достаточно, чтобы
увлечь государей на военные действия, и если успех благоприятствует им
в их первых военных предприятиях, из них могут выйти завоеватели. Война
может войти в привычку и стать привычным занятием. Карл XII, единствен¬
ный герой, который был равнодушен к любовным и гастрономическим на¬
слаждениям, может быть, отчасти побуждаем был этим мотивом. Но если
скука и может создать такого рода героя, она никогда не создаст Цезаря или
Кромвеля: требовалась сильная страсть чтобы заставить их сделать те уси¬
лия ума и таланта, которые были необходимы для преодоления расстояния,
отделявшего их от трона.
4 Людское легковерие есть отчасти результат лености. Человек привык
верить какой-нибудь нелепице; он подозревает ложность ее, но, чтобы уве¬
риться в этом вполне, ему пришлось бы подвергнуть себя утомительному
исследованию; а он хочет избавить себя от этого и поэтому предпочитает ве¬
рить, а не исследовать. В этом душевном состоянии всякие доказательства
ложности данного мнения кажутся нам неубедительными. Нет таких рас-
суждений пли измышлений, которым бы мы тогда не поверили. Приведу
пример, заимствованный из отчета Марини о Тонкине. «Пожелали, — го¬
ворит этот автор, — дать тонкинцам религию и остановились на религии
философа Рама, проэванного в Тонкине Тик-ка. Вот смешная история его
происхождения, которой там верят:
«Однажды мать бога Тик-ка увидела во сне белого слона, который чу¬
десным образом вошел ей в рот и вышел из ее левого бока. Этот сон стал
действительностью, и она родила Тик-ка. Как только он появился на свет,
он умертвил свою мать; он сделал семь шагов, отмечая небо одним пальцем,
а землю другим. Он объявил себя единственным святым на земле и на небе,
108
Семнадцати лет он женился на трех женщинах, в девятнадцать лет он бросил
своих жен и сына и удалился на гору, где два демона Ала-ла и Ка-ла-ла стали
его учителями. Затем он явился народу, который принял его не как учителя,
а в качестве идола. К нему стеклось восемьдесят тысяч учеников, среди ко¬
торых он избрал пятьсот; это число он уменьшил затем до ста и, наконец,
до десяти, которых он назвал десятью главными»). Вот чтб рассказывают
тонкинцам и во чтб они верят, хотя тайная традиция и предупреждает их,
что эти десять учеников были его друзьями и поверенными, единственными,
которых он не обманывал, и что, после того, как он проповедывал свое уче¬
ние сорок восемь лет, он, чувствуя приближение смерти, созвал своих
учеников и сказал им: «Я вас все время обманывал, я вам рассказывал не¬
былицы, единственная истина, которой я могу вас научить, состоит в том,
что все вышло из ничего и должно в него вернуться. Но советую вам сохра¬
нить мою тайну и подчиняться внешне моей религии; это единственный спо¬
соб держать народ в подчинении вам»>. Эта исповедь Тик-ка на смертном
одре довольно известна в Тонкине, и, однако, культ этого обманщика про¬
должает существовать, ибо люди охотно верят тому, во что они привыкли
верить. Ученикам Тик-ка достаточно было прибегнуть к* нескольким схо¬
ластическим тонкостям, которым лень всегда придает силу доказательств,
чтобы набросить туман на это привнанне и поддерживать тонкинцев в их
вере. Эти же самые ученики написали пять тысяч томов о жизни и учении
Тик-ка. В них они утверждают, что он совершал чудеса, что после рождения
он восемьдесят тысяч раз принимал различные формы и что в последний раз
он переселился в белого слона, и этому следует приписать уважение, которым
в Индии пользуется это животное. Из всех титулов, даваемых королям, са¬
мый уважаемый есть титул белого слона. Сиамский король и называется
королем белого слона. Ученики Тик-ка прибавляют, что существуют шесть
миров, что мы умираем в одном, чтобы возродиться в другом, что праведник
переходит из одного мира в другой и что после того как он пройдет все миры,
он возвращается к исходному пункту и снова возрождается в этом мире, из
которого .он выходит в седьмой раз весьма чистым и совершенным; тогда он
становится неизменяемым и обладает качеством наготы или идола. Они при¬
знают, как н большинство ложных религий, рай и ад, от которого можно
избавиться, уважая бонз, одаряя их милостыней и строя монастыри. Они
рассказывают о дьяволе, что он однажды вступил в спор с идолом Тонкина
о том, кто из них будет господином земли. Дьявол пришел с идолом в согла¬
шение, что все, что этот последний сможет спрятать под свое платье, будет
ему принадлежать. Идол заставил сделать себе такое большое платье, что
оно покрыло всю эемлю, и дьявол был принужден скрыться в море, некото¬
рого он иногда показывается, но тотчас же убегает, как только завидит этот
признак идола.
Неизвестно, имели ли эти люди раньше какое-нибудь смутное представле¬
ние о нашей религии, но один иэ главных догматов религии Тик-ка учит,
что он есть идол, спасающий людей, полностью берущий на себя их грехи,
и что он принял человеческую природу из сострадания к их горю.
По свидетельству Кольбе, некоторые из готтентотов следуют такому же
учению и верят, что. их бог принял .вид самого красивого ив них, чтобы
стать видимым народу. Но большинство готтентотов считают этот дог¬
мат выдумкой и утверждают, что превращать бога в человека вначит
169
иаипзыпать ему роль, но достойную его величин. Впрочем они не ока¬
зывают ему никакого поклонения; они говорят, что бог добр и но
нуждается в наших молитвах.
ГЛАВА VI
О могуществе страстей
В нравственном мире страсти имеют то лее значение, какое
пмеет движение в мире физическом; двткенпс создает, уничтожает,
сохраняет, оживляет все, без него все было бы мертво; страсти
\] олшвлягот все в мире нравственном. Алчность направляет суда
через пустыпи океанов; тщеславие заполняет долины, сравни¬
вает горы, пробивает пути сквозь скалы, воздвигает пирамиды
Мемфиса, выкапывает Мерндово озеро п отливает колонну Родос¬
скую. Любовь, говорят, обточила карандаш первого рисовальщика.
Любовь же придумала учение о бессмертии души в стране, куда
нс проникло откровение, чтобы смягчить горе вдовы, оплакивав¬
шей смерть молодого супруга. Энтузиазм, вызванный благодар¬
ностью, возвел па степень богов благодетелен человеческого рода,
выдумал ложные религии н суеверия, источником которых не
всегда были такие благородные страсти, как любовь и благодар¬
ность.
Следовательно, сильным страстям мы обязаны изобретением
и чудесами искусств, и нх следует считать плодотворным зароды¬
шем ума и могущественным двигателем человека па пути великих
дел. Но прежде чем нтти дальше, я должеп определить, что я по¬
пинаю под выражением сильная страсть. Если большинство лю¬
дей не могут сговориться, то это зависит от неясности значения
слов; этой причине1 следует приписать и продолжение чуда, проис¬
шедшего при постройке Вавилонской банши.
Под сильной страстью я подразумеваю такую страсть, предмет
которой так необходим для нашего счастья, что без обладания им
жизнь кажется нам невыносимой. Такое представление имел о
страстях Омар, когда он говорил: «Кто бы ты пн был, но если ты
любишь свободу, хочешь быть богатым, по обладая имуществом,
могущественным, не имея подданных, подданным, нс имея госпо¬
дина, дерзай презирать смерть: цари будут дрожать перед тобой,
а ты один не будешь йикого бояться».
Действительно, только страсти, достигнувшие этой степени,
могут порождать великие дела п пренебрегать опасностью, болью,
смертью н даже самим небом.
Дикеарх, полководец Филиппа, возводит на глазах своей армии
два алтаря: один — нечестивости, другой — несправедливости,при¬
носит на них жертвы и отправляется па завоевание Цикладских
островов.
За несколько дней до убийства Цезаря любовь к мужу, в связи
с благородной гордостью, побудила Порцию разрезать себе ногу,
показать рану мужу*и сказать ему; «Брут, ты замышляешь и скры-
170
наешь от меня что-то великое. До сих пор я пе предложила тебе пи
одного нескромного вопроса, хотя я знала, что мой пол, слабый
сам по себе, стаповптся сильным в обществе мудрых п добродетель¬
ных мужей п что я дочь Катона и жена Брута, по моя робкая лю¬
бовь заставила меня пе опасаться своей слабости. Ты видпшь,
я подвергла испытанию свое муяшетво; судп сам, достойна лн я
твоего доверпя, раз я доказала, что пе страшусь боли».
Только страстное чувство чести и философский фапатпзм могли
заставить ппфагореяпку Тимпху откусить себе язык, чтобы но
выдать во время пыток тайн ее секты.
Когда молодой Катон вошел в сопровояеденпп своего воспита¬
теля во дворец Суллы п увидел окровавленные головы казненных,
он енроепл, как зовут чудовпща, умертвившее стольких римлян.
«Сулла», — ответили ему. «Как, Сулла их умертвил и Оулла еще
лшвет?» «Одно имя Суллы, — отвечали ему, — обезоруяшвает
наших гралсдан». «О, Рим,—воскликнул Катон, — как пе¬
чальна твоя судьба, если за твоими обширными стенами пе нашлось
ни одного добродетельного человека и если ты молшшь вооруяшть
против тирании только руку слабого ребенка». При этих словах
он обратился к своему воспитателю п сказал: «Дай мне твой меч,
я спрячу его в своем платье, подкрадусь к Сулле и убыо его. Катон
лшвет, Рнм еще свободен» 2.
Где только доблестная любовь к-отечеству пе побуждала к герои¬
ческим поступкам! В Китае император, которого победоносно
преследовал со своей армией один граяедаппп, попробовал восполь¬
зоваться суеверпым уважением, которым в этой стране пользуются
приказания матери, чтобы заставить этого гралданппа полояшть
оруяше. Он послал к его матери своего офицера, который с кинжа¬
лом в'руках заявил ей, что ей приходится выбирать между смертью
и повпповепием. «Разве твой господин пе знает, — отвечала она
с горькой улыбкой, — о молчаливом и тайном договоре, связы¬
вающем парод с их государем, по которому парод обязуется повино¬
ваться, а государь заботиться о счастье своих подданных? Оп пер¬
вый парушпл этот договор. Узнай от ясепщппы, подлый исполни¬
тель приказаний тпрапа, каков в этом случае долг по отношению
к родине». При этих словах она вырывает кинжал пз рук послан¬
ного п закалывает себя со словами: «Раб, если в тебе есть еще
сколько-нибудь добродетели, снеси этот окровавленный кинжал
моему сыну, скаяш ему, чтобы оп отомстил за свой народ и наказал
тирана. Ему нечего больше бояться за меня, пе о чем беспокоиться,
он теперь свободно молсет исполнить свой долг» 3.
Если благородная гордость, страстный патриотизм и стремле¬
ние к славе заставляют граяедан поступать так мужественно, какие
лее упорство и силу доляшы страсти внушать тем, кто стремится
достигнуть известности в пауках п искусствах и кого Цицерон
называет мирными героями. Жажда славы ведет астропома па ле-
дядые вершины Кордпльеров, в область снегов и морозов, заставляет
ботаника собирать растения па краю пропастей, она же некогда
влекла молодых любителей науки в Египет, Эфиопию и даже в Ин-
171
дню для личного знакомства с знаменитейшими философами и
ознакомления с принципами их учения из разговора с ними.
Какую власть эта страсть имела над Демосфеном, который
для исправления своего произношения наполнял себе рот камеш¬
ками на берегу моря и говорил речь мятежным волнам! То же
стремление к славе предписывало молодым пифагорейцам трехлет-
пее молчание, чтобы развпть в них привычку к самоуглублению
и созерцанию; любовь к славе заставляла Демокрита 4, во избе¬
жание светских развлечений, запираться в гробницах, чтобы там
искать точные истины, открытие которых так трудно и так мало
цениться людьми; опа лее обусловила решение Гераклита уступить
Эфесский престол, на который он имел права старшипства, млад¬
шему брату 6, чтобы самому вполне отдаться философии; из-за нее
же атлет отказывается от любовных наслаждений, чтобы сохра¬
нить все свои силы; опа ate побуждала в древности некоторых
жрецов отказываться от этих наслаждений в надежде заслулспть
большее уважение, хотя часто, как говорил шутя Буандеп, их
воздержание не приносило им иной награды, как только постоян¬
ное искушение.
Я доказал, что страстям мы обязаны почти всеми предметами
на земле, которыми мы восхищаемся, что опп заставляют пас пре¬
небрегать опасностями, страданиями, смертью н принимать самые
смелые решения.
Теперь я докажу, что в особых случаях они лее приходят на
помощь великим людям п внушают нм, что в данпом случае лучше,
сказать или сделать.
Вспомним по этому поводу знаменитую краткую речь Ганни¬
бала к солдатам в день битвы при р. Тичиио, и мы увидим, что
только его ненависть к римлянам н его любовь к славе моглп ему
ее внушить. «Товарищи, — сказал он, — небо предвещает мне по¬
беду. Дронсать придется рпмляпам, а не вам. Взгляните па это поле
битвы: здесь трусам некуда отступить, мы погибнем все, если бу¬
дем побеждены. Может ли быть более верный залог победы? Моясет лп
быть более ясный знак, что боги нам покровительствуют? Они по¬
ставили иас между победой и смертью».
Несомненно, что те лее страсти воодушевляли и Суллу при его
ответе Крассу, требовавшему конвоя, когда он отправлялся сде¬
лать новый набор у племепп марсов. «Если ты боишься своих вра¬
гов, то я тебе дам для прикрытия твоего отца, твоих братьев, твоих
родственников, твоих друзей, убитых тиранами, взывающих о мести
и ожидающих ее от тебя».
Когда македоняне, утомленные войной, пачали просить Алеь
ксапдра отпустить их, гордость и славолюбие продиктовали этому
герою такой гордый ответ: «Уходите, неблагодарные; бегите, трусы;
я покорю вселенную без вашей помощи, Александр найдет поддан¬
ных и солдат повсюду, где есть мужи».
Подобного рода речи произносятся всегда людьми, охваченными
страстью. Никакой ум не может в этих случаях заменить чувство.
Мы не знаем языка для страстей, которых мы не испытываем.
172-
Впрочем не только в искусстве красноречия, по й во всех дру¬
гих областях приходится считать страсти творческим семенем ума;
поддерживая постоянное брожение наших идей, они оплодотво¬
ряют эти самые идеи, которые в холодных душах остаются бесплод¬
ными и подобными семени, брошенному на камень.
Страсти, сосредоточивая наше внимание па предмете нашего
желания, заставляют нас рассматривать его с точек зрения, пе
известных другим людям, и заставляют героев задумывать и вы¬
полнять смелые предприятия, которые кажутся и должны казаться
толпе безумными до тех пор, пока удача пе докажет их мудрости.
Вот почему, как говорит кардипал Ришелье, слабая душа считает
невозможными самые простые проекты, тогда как самые великие
кажутся легкими для сильных душ; перед ними горы опускаются,
тогда как для слабых холмики превращаются в горы.
В самом деле, только сильные страсти, более осведомлеппые,
чем здравый смысл, могут научить нас отличать непривычное от
невозможного, что почти всегда'смешивают люди благоразумные;
ибо эти благоразумные люди не будучи одушевлены сильными
страстями, всегда бывают посредственностями; это утверждение
я предполагаю доказать, чтобы выяснить все превосходство охва¬
ченного страстью человека, и доказать, что в действительности
только великие страсти могут породить великих людей.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VI
1 Так, например, если понимать под словом «красный») все от'генки, на¬
чиная с алого до цвета мяса, и если предположить двух людей, ив которых
один видел только предметы алого цвета, а другой — только цвета мяса,
то первый с полным правом может утверждать, что красный цвет ярок, а
второй с таким же правом, — что он, напротив, тусклый. По той же причине
два человека могут слово «хотеть» употреблять в совершенно различных
смыслах, ибо уто слово выражает все степени воли, начиная со слабого хоте¬
ния и кончая деятельной волей, побеждающей все препятствия. То же отно¬
сится и к слову «страсть», и к слову «ум»: их смысл меняется в зависимости
от того, кто их произносит. Человек, считаемый посредственным в обществе
не очень умных людей, несомненно, глуп, но нельвя того же сказать о чело¬
веке, считаемом посредственным в обществе исключительно умных людей;
самый выбор их общества указывает на превосходство его над обыкновенными
людьми. Посредственный ученик старших классов был бы первым учени¬
ком во всяком другом классе.
3 Это тот самый Катон, который, удалившись в Утику, отвечал лицам,
убеждавшим его спросить совета у оракула Юпитера Аммонского: «Предо¬
ставим оракулов женщинам, трусам и невеждам. Мужественный человек
не вависит от богов и умеет жить и умереть добровольно; он одинаково идет
навстречу своей судьбе, знает ли он ее, или не знает».
Цезарь, будучи взят пиратами, сохранил мужество и грозил им казнью,
к которой и присудил их, достигнув берега.
3 Страсть к долгу одушевляла также мать Абдаллаха. Когда ее сын,
покинутый друэьямц и осажденный в своем 8амке, пришел посоветоваться
173
15 нею относительно По'Ю'гной капитуляции, которую ему предлагали сирийцы,
она ответила ему: «Сын мой, когда ты поднял оружие против Смейпдов, счи¬
тал ли ты себя на стороне справедливости и добродетели?...>> «Да»,—от¬
вечал он. «В таком случае, — возразила она, — о чем же рассуждать?
Разве ты не знаешь, что страх есть дело труса? Разве ты хочешь заслужить
презрение Омейядов, хочешь, чтобы о тебе говорили, что когда тебе пришлось
выбирать между жизнью п долгом * ты выбрал жизнь?»
Когда римская армия, плохо одетая и мерзшая от холода, готова была
разбежаться, та же страсть к славе привела на помощь Септимию Северу
философа Антиоха, который, раздевшись на глазах солдат, бросился в снег
п этим поступком вернул поколебавшиеся войска к долгу.
Однажды, когда уговаривали Тразея сделать уступки Нерону, он отве¬
чал: «Неужели для того, чтобы на несколько дней продлить свою жизнь,
я унижусь до такой степени? Нет, смерть есть долг, и я хочу уплатить его
как свободный человек, а не как раб».
Когда Веспаснан в минуту раздражения пригрозил Гельвидшо смертью,
он получил от него такой ответ: «Разве я тебе говорил, что я бессмертен?
Казнив меня, ты выполнишь свое ремесло тирана, а я, бесстрашно приняв
смерть, исполню свой гражданский долг».
4 Демокрит родился в богатстве, но он считал себя не в праве презирать
ум п жить в почетном отупении.
6 Мнзон, сын тирана Шена, также отказался от престола своего отца;
свободный от всяких обязанностей, он удалился в пустынные п скалистые
места и там и полном молчании предался глубоким размышлениям.
ГЛАВА VII
Об умственном превосходство людей, охваченных страстью,
по сравнению с людьми рассудительными
Люди рассудительпые почти всегда считают людей, гениальных
и какой бы то пи было области, сумасшедшими, пока они пе достиг¬
нут успеха; это потому, что первые, будучи неспособны к чему-
нибудь великому, пе могут даже подозревать существования средств,
которыми пользуются-великие люди для совершения великих дел.
Вот почему великие люди сначала возбуждают насмешку, а по¬
том уже восхищение. Когда Пармеппон, па требование Александра
высказать свое мнение по поводу мирных предложений Дария,
сказал: «Я бы принял их, если бы был Александром», на что Але¬
ксандр ответил: «И я также, если бы был Пармепиопом», то не¬
сомненно, что мнение Пармениопа казалось какедоняпам более
разумным, пока победа не оправдала казавшуюся безрассудной
смелость Александра. Первое мнение принадлежит человеку обыкно¬
венному и рассудительному, второе — человеку необыкновенному.
А людей первого сорта на свете больше, чем второго. И очевидно,
что если бы сын Филиппа уже раньше своими великими подвигами
не заслулшл уважения македонян и пе приучил пх к необыкновен¬
ным предприятиям, то его ответ показался бы им безусловно смеш¬
ным. Ипкто пе попытался бы найти основание для этого ответа
174
п том, что Александр сознавал превосходство своего мужества п
знания и понимал преимущество, которое это превосходство давало
ему над изнеженными н слабыми пародами, каковы были персы,
а ташке знал характер македонян и сознавал, какую власть он имеет
над их умами, и, следовательно, с какой легкостью он может посредст¬
вом жестов, речей п взглядов сообщать нм одушевляющую его сме¬
лость. А между тем эти различные мотивы в соединении с горячей
жаждой славы заставляли его считать победу гораздо более возмож¬
ной, чем она казалась Пармениону, н, следовательно, должны были
внушить ему вышеприведенный ответ.
Когда Тамерлан расположил свои войска под стенами Смирны,
о которые разбились силы Оттоманской империи, он поипмал труд¬
ность затеянного предприятия; оп прекрасно знал, что христиан¬
ская Европа может беспрерывно снабжать осаждаемый им город
необходимым провиантом; по страсть к славе внушила ему и сред¬
ства к выполнению задуманного им дела: оп засыпал морскую бездну,
противопоставил морю и европейскому флоту плотину, водрузил
свои победоносные зпамена на брешах Смирны и показал удивлен¬
ному миру, что нет ничего невозможного для великих людей 1.
Когда Ликург вознамерился сделать из Лакедемошш страну
героев, оп не пошел тем медленным и потому неверным путем не¬
заметных изменений, который считается благоразумным. Движи¬
мый страстпой любовью к добродетели, этот великий муж сообра¬
зил, что при посредстве обращений к народу и изречений оракулов
оп может внушить ему воспламенявшие его самого чувства; что,
воспользовавшись первой минутой возбуждения, он может изме¬
нить государственное устройство и произвестп в правах своего
парода внезапную перемену, которой, идя обычным путем осторож¬
ности, оп смог бы достигнуть только после долгих лет. Оп понимал,
что страсти подобны вулканам, внезапное извержение которых
вдруг изменяет направление русла реки, которое искусственно
можно было бы изменить, только вырыв повое русло, на что потре¬
бовалось бы бесконечно много времени и труда. Таким образом,
ему удалось провести самый смелый проект, какой когда-либо был
задуман, — проект, которого пе мог бы выполнить никакой рассу¬
дительный человек, почитаемый таковым благодаря своей неспо¬
собности испытывать сильные страсти и поэтому не умеющий и
внушать их.
Эти-то страсти умеют правильно оценивать средства для воз¬
буждения энтузиазма и часто пользуются ими, а люди рассудитель¬
ные, не понимающие в этом отношении человеческого сердца, часто'
считают их детскими и смешными, пока они но достигают успеха.
Так поступил Перикл, когда, наступая па врага п желая обратить
своих солдат в героев, оп показал пм выезжающую из темпого леса
и запряженную четырьмя белыми конямп колесницу, па которой
стоял человек необыкновенно высокого роста, покрытый богатым
плащом, в блестящих сандалиях, с сияпием на голове, который
быстро проехал мимо войска, крикнув его военачальнику: «Перикл,
я обещаю тебе победу».
176
К Такому же средству прибегнул Эпаыпнопд для возбуждепш!
мужества фивяп: он велел унести ночью все оружие, развешанное
в храме, п убедпл своих солдат, что богп покровители Фив воору¬
жились им, чтобы сражаться против их врагов.
В таком гке роде было и завещание Жижки па смертном одре:
движимый жестокой ненавистью к католикам, преследовавшим его,
он завещал своим сторопппкам немедленно после его смертп спять
с него кожу и сделать нз иее барабан, обещая им что они будут
одерживать победу всякий раз, как выступят против католиков
под бой этого барабана, — п это обещание всегда оправдыва¬
лось.
Отсюда мы видим, что самые решительные и наиболее способ¬
ные вызвать крупные последствия средства пе приходят на ум так
называемым рассудительным людям и возникают только в уме
охваченных страстью людей, которые, будучи поставлены в те лее
условия, в которых находились эти герои, были бы обуреваемы темн
же чувствами.
Бели бы великий Конде пе пользовался таким уважением, то
его проект записывать в каждом полку имена солдат, поступки или
слова которых заслуживают быть сохраненными для потомства,
не был бы признан хорошим средством для возбуждения соревно¬
вания. То, что он пе был приведен в исполнение, указывает, как
мало была попята его польза. Многие лп понимают действие речей
па солдат, как это понимал шевалье Фолар? Все ли одинаково
чувствуют красоту слов де Вапдома, который, видя, как офицеры
тщетно пытались остановить бегущих солдат, бросился в середину
беглецов и закричал офицерам: «Не удерживайте их, они должны
перестроиться не здесь, а там» (указав па дерево, отстоявшее па
сотшо шагов). Эти слова показывали, что он нисколько .пе сомне¬
вается в мужестве солдат, и опн вызвали в них страстные чувства
стыда и чести, которую оии надеялись еще сохранить в его глазах.
Это было единственным способом остановить беглецов и повести их
в битву и к победе.
Можпо ли сомневаться в том, что такого рода речь рисует ха¬
рактер человека и что вообще все средства, которыми пользовались
великие люди, чтобы воспламепять души огнем энтузиазма, были
внушены им страстями? Какой рассудительный человек дозволил
бы Александру провозгласить себя сыном Юпитера Аммонского,
чтобы внушить македонянам больше доверия и уважения к себе?
или Нуме, что оп находится в тайной связи с пимфой Эгерией? или
ЗамО^ксису, Залевку, Мпевию утверждать, что их вдохновляют
Веста, Минерва, Меркурий? или Марию иметь в своей свите пред¬
сказательницу? Серторию советоваться со своей козой? и, паконец,
графу Дюнуа вооружить деву, чтобы победить англичан?
Мало людей, которые в своих мыслях возвышаются над обыден¬
ными мыслями; еще меньше людей, которые смеют2 делать и ска¬
зать то, что думают. Если бы рассудительные люди и захотели при-
I бегпуть к подобным средствам, то они все равно не сумели бы сде¬
лать удачного применения их вследствие недостатка такта и знания
176
страстей. Оип созданы на то, чтобы пттп по протороппым дорогам;
покидая их, опп рискуют заблудиться. Человек благоразумный —
ото человек, в характере которого преобладает леиь; он нс обладает
той душевной активностью, которая па передовых постах позволяет
великим людям придумывать новые способы двигать мир или сеять
семена будущих событий. Поэтому книга будущего раскрывает¬
ся только человеку, охваченному страстью и стремящемуся к
славе.
После Марафонского сражения Фомистокл был едииственпым
греком, предвидевшим Саламннское сражение; он стал учить афинян
мореплаванию и тем подготовил победу.
Когда цензор Катон, человек более рассудительный, чем про¬
ницательный, подал вместе со всем сенатом голос за разрушение
Карфагена, — почему едииственпым, воспротивившимся этому, был
Сципион? Потому что он одни прозревал в Карфагене достойного
соперника Рима и оплот против потока пороков и разврата, гото¬
вого залить Италию. Занятый изучением политической истории,
привыкший к размышлению, к напряжению внимания, к которому
пас делает способными только стремление к славе, он тем самым
достиг некоторого рода ясновидения. Поэтому он предвидел все
ожидавшие Рим несчастья в то время, когда эт.а царица мира воз¬
двигала свой трон па обломках всех государств мира; ноэтому-то
он видел появление отовсюду Мариев и Сулл; поэтому-то он слышал
оглашение списков приговоренных к казни, в то время как римляне
видели повсюду только торжественные шествия и слышали побед-
пые крики. Этот парод был подобен тогда матросам, которые, видя,
что море спокойно, что легкий ветерок слабо надувает паруса и
вызывает рябь па поверхности моря, предаются неблагоразумной
радости, в то время как внимательный кормчий видит, как на краю
горизонта подымается крошечное пятно, которое должно вскоре
взволновать море.
Римский сенат потому по обратил внимания па совет Сципиона, jj
что мало на свете людей, которым знание прошлого и настоящего \
раскрывает будущее 3; подобно тому как для насекомых, укрываю¬
щихся в тени дуба, незаметны его рост илп разрушение, так н боль¬
шинству людей государства кажутся находящимися в состоянии
неподвижности, и они тем охотнее верят в эту мнимую неподвиж¬
ность, что она потворствует рх лени, которая считает себя в таком
случае избавленной от забот о будущем.
В мире нравственном происходит то же, что и в мире физиче¬
ском. В то время как народ думает, что моря заключены в постоян¬
ные границы, мудрец знает, что они в одиом место открывают об¬
ширные полосы земли, в другом заливают их и что корабли бороз¬
дят равнины, по которым когда-то проходил плуг. В то время как
простому народу надеется, что горы возносят к облакам неизменно
высокие главы, мудрец знает, что время непрерывно разрушает их
гордые вершины, что они обваливаются в долины и заполпяют их
своими обломками. Но только люди, привыкшие к размышлению,
знают, что как моральный, так и физический мир находятся в но-
12 Гельвеций. — Об уме — 171)8 177
стояшнш п последовательном разрушении и созидании, и могут
заметить отдалеииые причины падения государств. Орлипый взор
страстей проникает в туманную пропасть будущего, равнодушие
лее слепо н тупо от рождения. Если пебо чисто и воздух прозрачен,
то горожанин не предвидит грозы, но взор внимательного и заинте¬
ресованного земледельца видит со страхом, как с поверхности
земли подымаются иезаметпые пары, как они собираются па пебе
н покрывают его черными тучами, раскрытая утроба копх будет
извергать молппн н град, которые опустошат жатву.
Рассмотрим каждую страсть в отдельности: мы увидим, что
каждая из них весьма ясно видит предмет своих стремлений, что
только они могут ппогда проникнуть в причину явлений, которые
невежество приписывает случаю, и только они могут ограничить,
а, может быть, впоследствии и вполне упичтолшть власть случая,
граипцы которого суживаются при всяком повом открытии.
Если идеи и действия, которые возникают н выполняются по
побулсдепию таких страстен, как скупость и любовь, вообще поль¬
зуются малым увалсепием, то пе потому, что эти идеи п действия нс
требуют мпого сообразптельпости п ума, а потому, что ц те и другие
бесполезны и далее вредпы для людей, считающих, как я показал
в предыдущем рассулсдспип, добродетсльиымп п умными только тс
поступки и идеи, которые им полезны. Но любовь к славе есть
единственная нз всех страстей, которая всегда виушает поступки
и идеи последнего рода. Она одпа вдохновляла того восточного
государя, который сказал: «Горе государям, которые властвуют над
рабами! Увы, радости заслуженной похвалы, до которой так жадны
боги и героп, им неизвестны. О, пароды, потерявшие благодаря
своей подлости право открыто порицать своих господ, вы потеряли
п право их хвалить; похвала рабов подозрительна; несчастный,
правящий ими, никогда не знает, заслуживает ли ои увалсенпя
или презрения. А какое мучепие для благородпой души лепть в этой
неизвестности!»
Подобные чувства предполагают всегда пламенную страсть
к славе. Эта страсть есть душа талантливых и гениальных людей
всякого рода; это желание поролсдает энтузиазм, с которым они
относятся к искусству, представляющемуся им ппогда сдипствеп-
пым занятием, достойным ума человеческого; за это их считают
безумными люди рассудительные, но пе люди просвещеппые,
которые в их безумии видят причину их талантов и успехов.
Из этой главы вытекает то заключение, что люди рассудитель¬
ные, эти пдолы посредствеппых людей, — всегда иилсе людей,
охваченных страстью, п что только сильные страсти, отрывая
пас от лепи, могут сообщить пам то постоянное напряясепие внима¬
ния, с которым связано умствеппое превосходство. Чтобы подтвер¬
дить эту истину, мне остается только показать в следующей главе,
что те самые люди, которых справедливо причисляют к знаменитым
людям, возвращаются в класс самых посредственных людей, как
только их пе поддерлшвает огонь страстей.
178
ПРИМЕЧАНИЯ Н ГЛАЁЕ VII
1 То же самое й утверждаю о Густаве-Адольфе. Когда этот герой, восполь-
оставшись тем, что зима сделала твердой поверхность воды, перешел во
главе своей армии и артиллерии замерзшее море и появился в Зеландии, он
так же хорошо, как и его офицеры, знал, что его десанту может быть оказано
серьезное сопротивление; но он лучше их знал, что мудрая смелость почти
всегда расстраивает предусмотрительность людей обыкновенных, что отвага
часто обеспечивает успех предприятию и что во многих случаях высшее дерз¬
новение есть в то же время высшая осторожность.
2 Но только эти люди и двигают вперед человеческий ум. Когда дело идет
не о государственных делах, в которых малейшая ошибка может повлиять
на счастье и несчастье народов, а только о науках, тогда даже ошибки гениаль¬
ных людей заслуживают похвалы и благодарности людей; ибо в науках
требуется, чтобы бесконечно много людей ошиблись, для того чтобы осталь¬
ные не ошибались. К ним можно применить следующий стих Марциала:
Si non errasset, fecerat ille minus.
(Если бы он не ошибался, то сделал бы меньше.)
3 Часто бывает достаточно небольшого добра в настоящем, чтобы опья¬
нить народ, который и своем ослеплении считает своим врагом высоко ге¬
ниального человека, провидящего в этом настоящем небольшом добре боль¬
шое зло в будущем. Воображают, что когда называют его гнусным именем
фрондера, то тем самым добродетель наказывает норок, между тем как в боль¬
шинстве случаев ото глупость смеется над умом.
ГЛАВА VIII
Люди становятся тупыми, когда они перестают быть
охваченными страстью
Это положение есть необходимое следствие из предыдущего.
Действительно, если человек, воспламененный живейшим желанием
достигнуть славы н способный в этом отношении к сильной страсти,
поставлен в такое положение, что не может удовлетворить это
желание, то. оно вскоре перестанет его воодушевлять, ибо желание
естественно умирает, когда оно пе питается надеждой. И та самая
причина, которая потушит в нем страстное желание достигнуть
уважения, необходимо должна заглушить в пем п зародыш ума.
Пусть назначат для собирапия дорожных пошлин пли на ка¬
кую-нибудь подобного рода должность людей, страстно стремя¬
щихся к общественному уважепию, каковыми, должно быть, бы¬
ли такие люди, как Тюрепь, Копде, Декарт, Корнель и Ришелье;
лишенные благодаря своему положению всякой падежды на славу,
они тотчас лее лишатся ума, необходимого для исполнения возло¬
женных на них обязанностей. Неспособные к изучению ассигновок
пли тарифов, они не выкажут талапта к делу, которое может воз¬
будить к ним ненависть народа; они будут чувствовать только от¬
вращение к науке, прн которой человек, наиболее глубоко пзучив-
* 179
шпй ос и, следовательно, заснувший весьма сведущим л уважаемым
в собственных глазах, может проснуться полным невеждой и весьма
бесполезным, если начальство сочтет нулевым уничтожить или
упростить эти пошлины. Эти люди, вполне отдавшись силе инерции,
вскоре станут неспособными ни к какому применению своих спл.
Вот почему люди, рожденные для великих дел, оказываются
прп назначении их на мелкие долишостн часто менее годными, чем
люди обыкновенные. Веспаспап, вызывавший восторг римлян па
императорском престоле, был предметом презрения, когда занимал
место претора К Орел, рассекающий облака в своем дерзновенном
полете, у поверхности земли летит медленнее ласточки. Уничтожьте
в человеке одушевляющую его страсть, и вы в то лее время лишите
его всякого разумения; волосы Самсона могут, калсется, слулсить
символом страстей: обрежьте их, и Самсон станет обыкновенным
человеком.
В подтверждение этой истины приведем еще пример. Посмотрим
па восточпых узурпаторов, в которых с большой смелостью и осто-
ролшостыо соединялся большой ум, и спросим себя: почему боль¬
шинство из них проявили мало ума, будучи на троне? Почему они
вообще были гораздо ншко западных узурпаторов и почему, как.то
видно из истории азиатских государств, ни один из них не заслу¬
живает названия законодателя? Нс потому, чтобы онп всегда же-
лали зла своим подданным, но потому, что, достигнув трона, они
тем самым достигали цели своих желаний: из-за низости, покор¬
ности н послушания иарода-раба нм не приходилось бояться по¬
терять его, поэтому страсть, доставившая нм власть, больше но
одушевляла их; нс будучи руководимы побуждениями, достаточно
I могущественными, чтобы заставить их переносить утомление вни¬
мания, необходимого для составления и проведения хороших за¬
конов, они, как я указывал выше, оказались в положении тех рас¬
судительных людей, которых не одушевляет никакое сильное жела¬
ние п у которых поэтому похватает мужества отказаться от воз-
можностн предаваться лени.
Напротив, па Западе многие узурпаторы проявили па тропе
большие таланты, и если Августы и Кромвели могут быть поставлены
в ряды законодателей, то потому, что нм приходилось иметь дело
с народами, ие терпевшими узды, с душами более смелыми и возвы¬
шенными: постоянный страх потерять предмет своих вожделений,
непрестанно разжигал в них, если я осмелюсь так выразиться,
страсть честолюбия. Возведенные на престолы; па которых они не
могли безпаказапно предаваться сну, они понимали, что нужно
заслужить расположение гордого народа, издать законы 2, полез¬
ные в данный момепт, обмануть этот парод или, но крайней мере,
ввести его в заблуждение призраком преходящего счастья, которое
вознаградило бы его за те реальные бедствия, которые узурпация
влечет за собой.
Следовательно, превосходством талантов, ставящим их выше
большинства узурпаторов Востока, они обязаны были тем опасно¬
стям, которые их пепрестаппо окружали на тропе; они находились
180
в положении всякого талантливого человека, которыв подвергается
постоянно критике и вечно боится за свою репутацию, готовую
постоянно изменить ему, и понимает, что ис один он горит жаждой
честолюбия и что если его страсть заставляет ого стремиться заслу¬
жить уважение других людей, то таковая лее в других должна
постоянно отказывать ему в этом, если он постоянными полезными
трудами и постоянными усилиями ума не вознаградит их за печаль¬
ную необходимость расточать ему похвалы. И па тропе больше,
чем где-либо, эта боязнь поддерживает ум в состоянии плодотвор¬
ности, а когда эта боязнь пропадает, тогда разрушается главная
пружина ума.
Несомненно, что физик вкладывает гораздо больше внимания
в изучение какого-нибудь физического явления, часто не имеющего
значения для человечества, чем султан в изучение закона, от ко¬
торого зависит счастье или несчастье множества людей. Если этот
последний употребляет меньше времени на обдумывание и соста¬
вление своих распоряжений и указов, чем остроумный человек па
сочинение мадригала или эпиграммы, то потому, что размышление
всегда утомительно и, так сказать, противно пашей натуре 3 и что,
будучи на тропе защищенным от наказания и насмешек, султан
лишен побудительпых причин, способных заставить его восторже¬
ствовать над леныо, предаваться которой доставляет удовольствие
всем людям.
Итак, деятельность ума яашешх. повпдпмому. от деятелышети
страстей. Пбэтому^то в возрасте страстей, т. с. от двадцати пяти .до
тридцати пяти — сорока лет, люди особенно способны к большим
усилиям в проявлении добродетели и гениальности. В этом воз¬
расте люди, рожденные для великих дел, уже приобрели достаточ¬
ный запас зпашш, причем их страсти еще ничего не потеряли в своей
активности; позднее страсти в них ослабевают, и развитие их ума
достигает предела; тогда они уже более не приобретают новых
идей, и как бы впоследствии пи были значительны их произведе¬
ния, оии в них только применяют и развивают идеи, которые были
составлены в период расцвета страстен, но которые нс были еще
использованы.
Впрочем ослабление страстей следует приписать нс исключи¬
тельно возрасту. Мы перестаем страстно желать какой-нибудь
предмет, когда удовольствие, ожидаемое нами от обладания им, не
уравновешивает труда, необходимого для его приобретения; чело¬
век, влюбленный в славу, жертвует ей своими вкусами лишь по¬
стольку, поскольку он может ожидать, что эта жертва будет воз-
паграждепа уважением, которое он получит. Вот почему многие
герои могли освобождаться из сетей чувственных наслаждений
только среди лагериой суматохи и победных кликов; вот почему
великий Конде справлялся со своим настроением только в дспь
от твы, когда он проявлял величайшее хладнокровие; вот почему —
если молено приравнивать к великим вещам тс, что принято назы¬
вать мелкими, — Дюпре, имевший обыкновенно очень небрежную
походку, побеждал эту привычку только па нодмостках, когда
.181
аплодисменты и восторг зрителей вознаграждали его за старание им
понравиться. Мы побеждаем пашп привычки и пашу лень, только
когда мы любим славу, а мпогпе знаменитые люди удовлетворяются
только самой большой славой. Большинство из ппх предается
постыдной лепи, когда они пе могут добиться всей полноты уваже¬
ния. Чрезвычайная гордость и чрезвычайное честолюбие часто
пмеют следствием равнодушно п скромность. Впрочем к небольшой
славе всегда стремятся только мелкие души. Люди, внимание ко¬
торых поглощено манерой одеваться, дерлеать себя и разговари¬
вать в обществе, по б<)лыией части песпособяй ни к чему великому,
н не потому*:тодбк&.'что опп теряют много времени, которое они
‘могли бы употребить иа открытие великих пдей*н па развитие круп¬
ных талаптов, иа приобретение мнонеества мелких талантов п мелких
совершенств, но также и потому, что стремление к мелкой славе
предполагает, что они обладают очень слабыми и скромными лесла-
пнямн. Поэтому почти все великие люди нсснособны к мелким
заботам п мелким знакам внимания, необходимым для того, чтобы
приобрести уважение; они презирают подобного рода средства.
«Нс доверяйте, — говорил Сулла о Цезаре, — этому молодому
человеку, который ходит так нескромно по улице, я провижу в нем
многих Марией».
Кажется, я достаточно доказал, что полное отсутствие страстей,
если бы таковое было возможно, привело бы к полному отупению
п что человек тем ближе к этому состоянию, чем оп бесстрастнее 4.
Действительно, страсти — это небесный огонь, оживляющий ду¬
ховный мир; страстям науки и искусства обязаны открытиями,
а душа — благородством. Хотя человечество им лее обязано своими
пороками и большей частью своих несчастий, однако это пе дает
права моралистам порицать страсти и считать их безумием. Высшая
добродетель и просвещенная мудрость суть два продукта этого
безумия, достаточно прекраспых, чтобы сделать его достойным
уважения в глазах всех.
Общий вывод из сказанного мною о страстях сводится к тому,
что только их сила может уравновесить в нас силу лени и косности,
вырвать пас пз состояния покоя н тупости, к которым мы непрестанно
склоняемся, и сообщить нам ту непрерывность внимания, с кото¬
рой связана высокая талантливость.
Мне возразят: разве природа пе дала различным людям неодина¬
ковые умственные способности, раз в одних она залегла более силь¬
ные страсти, чем в других? На это я отвечу, что, подобно тому как
для преуспеяния в какой-нибудь отрасли пет необходимости,
как я доказал выше, прилагать к пей все прплелеание, па которое
человек способеп, точно так лее, для того чтобы достигнуть извест¬
ности в этой самой отрасли, пет необходимости чувствовать очень
сильную страсть, а только известную степень страсти, достаточную,
чтобы сделать пас внимательными. К тому лее пе лишне заметить
относительно страстей, что люди в этом отношении меньше отли¬
чаются друг от друга, чем мы думаем. Чтобы узнать, действительно
ли природа так неровно распределила в этом отношении свои дары,
■182
следует разобрать, все ли люди способны испытывать страсти,
а для этого начать с их происхождения.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VIII
1 Калигула велел наполнить грнзыо платье Всспаснаиа за то, что тот
не позаботился о чистоте улиц.
2 Этим Кромвель заслужил следующую эпитафию:
Здесь покоится разрушитель законной власти,
Которому небеса покровительствовали до последнего дня,
Добродетели которого заслуживали большего,
Чем скипетр, приобретенный преступлением.
Что за судьба, какой странный закон,
Что всем, предназначенным от рождения носить корону,
Именно узурпатор даст
Пример добродетелей, которыми должен обладать государь!
3 Некоторые философы высказали в связи с этим парадоксальное
утверждение, что рабы, которым приходится нести самый тяжелый физи¬
ческий труд, находят, может быть, вознаграждение за свои страдания в ум¬
ственном спокойствии, которым они наслаждаются, и что этот умственный
покой часто делает раба таким же счастливым, как н его господина.
4 Отсутствие страстей вызывает часто упрямство, в котором упрекают
ограниченных людей. Недостаточность их умственного развития заставляет
предполагать, что они никогда не стремились к образованию пли, по крайней
мере, что это желание было всегда очень слабым п подчиненным склонности
к лени. А тот, кто не стремится к просвещению, никогда нс имеет достаточ¬
ных мотивов для изменения своих взглядов: чтобы избавить себя от утоми¬
тельного размышления, он должен не слушать доводов разума, и, таким
образом, упрямство является необходимым следствием лени.
ГЛАВА IX
О происхоэюдепии страстей
Чтобы узнать это, следует различать два вида страстей. .
Некоторыми мы обладаем от нрпроды непосредственно; другими
лее мы обязаны существованию обществ. Чтобы решить, который
из этих двух различных видов страстей произвел другой, перене¬
семся умствеппо в первые дни мира. Мы увидим, кап природа по¬
средством чувств голода, лсалсды, холода п жары предупренсдает
человека о его потребностях п связывает бескопочпое множество
удовольствий или страданий с удовлетворением пли неудовлетво-
реннсм этих потребностей; мы увидпм, что уже тогда человек был
способен воспринимать впечатлеиня удовольствия н страдания и
родился, так сказать, с любовью к первому п ненавистью ко вто¬
рому. Таким вышел человек из рук природы.
В этом состояппи зависть, гордость, скупость, честолюбие пс
существовали для человека, который был способен чувствовать
183
только физические удовольствия и страдания и не знал искусствен¬
ных радостен и огорчении, доставляемых нам упомянутыми стра¬
стями. Следовательно, эти страсти по вложены в пас непосредственно
природой, однако существование их, зависящее от существования
обществ, заставляет предполагать, что в нас находится скрытый
зародыш этих страстей. Поэтому, так. как при рождении природа
даст нам только потребности, то мы должны искать происхождения
этих искусственных страстей в паших.иервых потребностях и жела¬
ниях, ибо эти страсти могут развиться только из способности ощу¬
щения.
Повндпмому, как в моральном мире, таки в физическом бог вло¬
жил во все существующее одни единственный принцип: то, что было,
есть и будет, есть только необходимое развитие этого принципа.
Он сказал материи: «Я дарую тебе силу». Тотчас же элементы,
блуждавшие и беспорядочно перемешанные в пустынях простран¬
ства, подчиняясь законам движения, образовали тысячи чудовищ¬
ных соединений, дали множество различных хаосов, пока нс были
достигнуты равновесие и физический порядок, в котором, по на¬
шему предположению, находится теперь природа.
Повидимому, подобным же образом он сказал человеку: я дарую
тебе чувствительность; посредством нес ты, слепое орудие моей
волн, не могущее проншшуть в глубину моих намерений, должен
выполнить все мои предначертания. Я помещаю тебя под защиту
удовольствия и страдания; они будут охранять твои мысли и твои
поступки, породят твои страсти, возбудят твою антипатию, твою
дружбу, твою пежпость, твой гнев, станут питать твои желания,
твои опасения, твои надежды, раскроют тебе истины, погрузят тебя
в заблуждения и, заставив тебя предварительно создать множество
нелепых и различных систем морали и законов, раскроют тебе
когда-нибудь простые принципы, с развитием которых связапы
порядок и счастье духовпого мира.
В самом деле, предположим, что небо одушевило вдруг несколь¬
ких людей: первое, чем они займутся, будет удовлетворение своих
потребностей; затем опи попытаются посредством криков выразить
испытываемые ими чувства удовольствия или страдания. Эти первые
крики образуют их первый язык, который, судя по бедности языка
некоторых диких племен, должен был представляться сначала
очень ограниченным и сводиться к нескольким звукам. Но когда
люди, размножившись, начнут распространяться по земной поверх¬
ности; когда, подобпо волнам океана, далеко разливающимся по его
берегам и затем снова возвращающимся в его недра, многие поколе¬
ния появятся па земле и снова исчезнут в бездне, поглощающей
все существа; когда семьи станут жить в более близком соседстве,
тогда желание обладать одними и томи же вещами, как, например,
плодами какого-нибудь дерева или благосклонностью какой-нибудь
женщины, вызовут их на ссоры и драки, а отсюда возникнут гпев
и мстительность. Когда им, опьяненным кровыо, надоест жить
в постоянном страхе и они согласятся потерять часть той свободы,
которой онп пользовались в естественном состоянии и которая
184
оказалась для них пагубной, тогда они заключат между' собой
договоры, которые будут их первыми законами. Когда будут уста¬
новлены законы, придется назначить лиц для наблюдения за вы¬
полнением их; это будут первые власти. Эти первые грубые власти
диких пародов будут сначала жить в лесах. Когда люди истребят
значительную часть животных и не в состоянии будут жить про¬
дуктами охоты, то недостаток в средствах пропитания научит их
искусству скотоводства. Стада дадут им все необходимое, и зверо¬
ловы превратятся в пастухов. Через несколько столетий, когда
эти послодпйе чрезвычайно размножатся и земля уже не в состоя¬
нии будет прокормить большое число жителей, если не будет опло¬
дотворена людским трудом, тогда вместо людей, занимающихся
скотоводством, появятся земледельцы. Голод, научив их искусству
земледелия, научит их затем искусству измерять и делить землю.
Когда произойдет этот раздел, тогда надо будет позаботиться об
обеспечении за каждым его собственности, а это породит много
наук и законов. Так как различные но природе и обработке участки
земли будут приносить и различные плоды, то люди начнут произ¬
водить обмен ими и поймут преимущество общей меновой единицы,
которая будет приниматься в обмеп'за всякий товар; для этого они
выберут какне-пибудь раковины или какой-нибудь металл. Когда
общества достигнут этой степени совершенства, тогда окончательно
будет нарушено равенство между людьми; они распадутся па выс¬
ших и низших; тогда слова «добро» и «зло», созданные для обозна¬
чения ощущений физического наслаждения и страдания, получае¬
мых нами от внешних предметов, распространятся па все, что мо¬
жет вызвать в нас удовольствие или неудовольствие, их усилить
или уменьшить; таковы богатство и бедность; тогда богатство и
почести, благодаря связанным с ними преимуществам, станут
предметом желании всех людей. Отсюда возникнут, соответственно
различным формам правления, преступные или же добродетельные
страсти, как то: зависть, скупость, тщеславие, честолюбие, любовь
к отечеству, стремление к славе, великодушие и даже любовь, ко¬
торая, будучи дана от природы нам только как потребность, станет,
смешавшись с тщеславием, искусственной страстью, представляю¬
щей, подобно другим такого лее рода страстям, только развитие
физической чувствительности.
Как пн бесспорно это заключение, немногие люди ясио пред¬
ставляют себе, из каких идей опо вытекает. Впрочем, даже призна¬
вая, что наши страсти имеют первоначальным источником физи¬
ческую чувствительность, все лее можно думать, что при настоящем
состоянии цивилизованных народов эти страсти существуют
независимо от породившей их причины. Поэтому я постараюсь про¬
следить превращение физических страданий и удовольствий в стра¬
дания и удовольствия искусственные и доказать, что в таких стра¬
стях, как скупость, честолюбие, гордость и дружба, предмет
которых калеется наименее прииадлелеащим к чувственным удоволь¬
ствиям, мы все лее всегда избегаем или ищем физическое страдание
или удовольствие.
ГЛАВА- X
О скупости
Золото п серебро можно рассматривать как вещи, приятиыо
для зрения. Но если бы обладайте ими доставляло нам только
удовольствие, вызываемое блеском и красотой этих металлов,то
скупцу было бы достаточно любоваться богатыми сокровищами
государственной казпы. Но так как это зрелище ис может насытить
его страсть, то следует предположить, что всякий скупец стремится
к богатству или потому, что может обменять его па всевозможные
удовольствия, или потому, что оно избавляет его от всех страда¬
ний, связанных с пищетой.
Установив этот прппцпи, я утверждаю, что так как человек по
природе склонен только к чувственным удовольствиям, то только
эти удовольствия н составляют сдппствеппый предмет ого желаний.
Следовательно, страсть к роскоши, к великолепным экипажам,
к красивой обстановке, к пиршествам есть страсть искусствен¬
ная, необходимо вытекающая нз физических потребностей в любви
или в пище. В самом деле, какое реальное удовольствие могут
доставить вся эта роскошь п великолепие сластолюбивому скряге,
сслп оп пе будет на них смотреть как па средство поправиться жен¬
щинам, если оп их любит, и добиться их благосклонности пли вну¬
шить мужчинам уважение и заставить их, в смутной надежде на
награду, отстранять от пего всякие нспрнятпости п собирать вокруг
него всякие удовольствия?
Следовательно, у этих сластолюбивых скупцов, в сущности нс
заслуживающих названия скупцов, скупость есть непосредствен¬
ный результат боязни страдания н стремление к физическому на¬
слаждению. Но, скажут мпс, каким образом это стремление к па-
слаждеппям пли этот страх перед страдаппями могут обусловли¬
вать скупость настоящих скупцов, тех несчастных скупцов, которые
никогда не обменивают деньги на удовольствия? Если они всю
жизнь отказывают себе в необходимом, если они преувеличивают
перед самими собою н перед другими удовольствие, связанное
с обладанием золотом, то они это делают, чтобы забыть о своем
несчастье, за которое никто нс жалеет н нс должен их жалеть.
Как пи странно противоречие между их поведением и побуди¬
тельными к пему причинами, тем не мспее я постараюсь раскрыть
причину, которая, побузкдая их непрестанно желать удовольствий,
в то же время всегда лишает их таковых.
Прежде всего указку, что этот род скупости имеет источником
преувеличенный п нелепый страх перед нищетой и связанными
с нею страданиями. Скупые людп сходны с ипохондриками, которые
зкивут в постоянном' страхе, повсюду видят опасности п боятся
разбиться от прикосновения к чему-либо.
Этого рода скупцы встречаются обыкновенно средп людей,
родившихся в пуэкдо; опи испытали па деле страдания, приноси¬
мые пищетой, поэтому их безумная скупость более извинительна,
186
чем в людях, родившихся в довольстве, среди которых встречаются
обыкновенно только чванливые и сластолюбивые скупцы.
Чтобы показать, как страх перед нуждой заставляет этих лю¬
дей отказывать себе в необходимом, предположим, что кто-нибудь
из ппх, страдающий под бремепем пнщеты, решает вырваться из
псе. Как только оп остановится па этом намерении, падеясда тотчас
ясе оживит его душу, изнеможенную бедпостыо; опа вернет ему
энергию, заставит его искать покровителей, прикует его к прием¬
ной комнате его патронов, заставит его вести интриги у министров,
ползать у ног могущественных людей и, одним словом, вести самый
жалкий образ жизни, пока оп не получпт какое-нибудь место, ко¬
торое обеспечит его от нищеты. Когда оп достигнет этого положе¬
ния, будет ли тогда удовольствие единственной целью его домога¬
тельств? Предположим, что у этого человека характер робкий и
недоверчивый, тогда яркое воспоминание о пережитых им страда¬
ниях должно прежде всего внушить ему желание избавиться от
них, а для этого он станет отказывать себе во всем том, к чему он
уже прпвык во время своей бедности. Когда в возрасте тридцати
пяти — сорока лет этот человек нс будет знать нужды, а жажда
наслаждений, постсноипо притупляясь, уже нс будет нм живо
чувствоваться,11 что тогда он станет делать? Ему у лее труднее будет
угодить, п если оп любит ясспщпп, то оп пожелает самых красивых,
благосклонность которых стоит дороже, и, следовательно, оп по¬
желает собрать новые богатства, чтобы удовлетворить своим повым
вкусам; если в тот промежуток времени, который потребуется для
приобретения пх, неуверенность в себе п робость, которые с годами
возрастают н которые можно рассматривать как следствие чувства
слабости, покаясут ему, что но отношению к богатству «доста¬
точно» никогда не бывает действительно достаточным, п если его
лсадпость будет равносильна его любви к паслаждеииям, тогда оп
будет находиться под влиянием двух различных притягательных
сил; чтобы повиноваться обеим, этот человек будет доказывать
себе, что он нс отказывается от наслаждении, а только откладывает
вкушенпе нх до того времени, когда, накопив большие богатства,
оп в состоянии будет отдаться всецело наслаждениям, не заботясь
о будущем. После нового промежутка времепи, который потребуется,
чтобы накопить новые сокровища, когда ои достигнет возраста,
равнодушного к чувственным иаслаясденпям, пзмепнт ли он свой
образягазпи? откаясется ли ои от привычек, которые ему стали дороги
вследствие неспособности образовать новые? Конечно, нет, для
него будет довольпо созерцания свопх сокровищ, мыелн о возмояс-
пости променять их па удовольствия, а чтобы избежать физических
страданий, связанных со скукой, оп всецело отдастся своим обычным
занятиям. К старости оп даясе сделается еще более скупым, ибо
привычка копить деньги не будет умеряться желанием наслазкдать-
ся, а будет еще поддерягаваться в пем привычным страхом перед
пулсдой, свойственной старости.
Из сказанного в этой главе мозкпо заключить, что преувели¬
ченная и нелепая боязнь страданий, связанных с нищетой, есть
187
причина кажущегося противоречия в поведешш некоторых скуп¬
цов. Вот почему, хотя они и стремятся всегда к паслаясдспням,
скупость может всегда их лишить таковых.
ГЛАВА XI
О честолюбии
Влияние, связанное с высоким положением, может, подобно
богатству, избавить нас от страданий и доставить нам удовольствия,
и поэтому может быть рассматриваемо как меновая монета. Следо¬
вательно, к честолюбию можно применить всссказаниое о скупости.
У диких народов, предводители пли цари которых пользуются
едннствсиным преимуществом — питаться и одеваться от продук¬
тов охоты, производимой за них воинами их племени, честолюбие
вытекает из желания иметь все необходимое.
В нарождавшемся римском государстве в награду за вслшснс
подвиги давалась полоса земли, которую молено было расчистить
и вспахать в одни день, и этого было достаточно, чтобы создавать
героев.
Сказанное о римском государство молено применить и ко всем
бедным пародам: в них честолюбивыми делает людей леелапие
освободиться от забот и труда. Напротив, у пародов богатых, у ко¬
торых все ищущие высокого пололеення обладают богатствами,
достаточными, чтобы не только иметь все.необходимое, по и всякие
удобства, честолюбие почти всегда норояедается любовью к удо¬
вольствиям.
Но, возразят мне, пурпур, тиары и вообще все знаки почести
не вызывают в нас никакого физического удовольствия, следова¬
тельно, честолюбие основывается lie на любви к удовольствиям,
а па стремлении к у ва лее пню и почету; следовательно, опо нс ре¬
зультат физической чувствительности.
Если бы стремление к величию воспламенялось яселапием ува-
лсоиия и славы, отвечу я, то честолюбцы появлялись бы только
в таких республиках, как Рим и Спарта, где высокое положение
свидетельствовало обыкновенно о великих добродетелях и талаптах.
У этих народов занятие высоких доляшостой могло льстить гор¬
дости, ибо оно обеспечивало человеку увалсеиие сограждан, и чело¬
век этот, выполняя большие предприятия, мог смотреть на высокое
иололсение, как па средство прославиться и доказать свое пре¬
восходство над другими людьми. Однако честолюбец стремится
к высоким доляшостям и в такие эпохи, когда опи не пользуются
увалсепием из-за людей, занимающих их, и, следовательно, в такое
время, когда обладание ими ис молсет быть лсстиым. Таким образом,
честолюбие по основывается па стремлении к уважению. Напрасно
стали бы мне возраясать, что честолюбец молсет сам ошибаться
в этом отношении; оказываемые ему знаки внимания ясно показы¬
вают, что это увалсеиие оказывается занимаемому им месту, а не
ому. Он видит, что увалсеиие, которым он пользуется, не относится
188
к его личпостп, что оно испаряется со смертью или немилостью
его господина, и далее преклонный возраст государя ведет к исчез¬
новению ого, н что люди, занимающие высокие места, так лее свя¬
заны с государем, как связаны с солицем сонрополсдающпе
закат его золотистые облака, яркость которых тускнеет п исчезает,
но мере того как светило уходит за горизонт. Он слышал тысячи
1>аз, и сам часто повторял, что заслуга не ведет к почестям, что
возведение в высокий сан не является в глазах общества доказа¬
тельством истинной заслуги, что оно, напротив, почти всегда полу¬
чается путем интриги, низости и назойливости. Если оп в этом
сомневается, пусть раскроет книгу истории, особенно истории Ви¬
зантии: он увидит, что человек моясет быть облеченным всеми госу-.
дарственными почестями п в то лее время презираем всеми паро¬
дами. Но допустим, что честолюбец, смутно лсалсдущий увалсения,
воображает, что в высоких доллшостях он ищет этого увалсения, —
легко доказать, что нс это является истинным, определяющим его
мотивом и что оп в этом отношении создает себе иллюзию; ибо,
/как я докалсу в главе о гордости, увалсения исалсдут не ради самого
«увалсения, а ради доставляемых нм преимуществ. Следовательно,
но лсалсда' почета — источник стремления к высокому нололсонию.
Чему лее приписать то рвепие, с которым обыкновенно доби-
.ваются высоких должностей? Почему честолюбец, подобно богатым
молодым людям, которые любят показываться публике в легких
и роскошпых экипалсах, лселаст появляться пред пен украшенным
знаками отличия? Потому что он смотрит на эти отличия как на
глашатаев его независимости, как на. средство, с помощью которого
он молсет сделать многих счастливыми или несчастными, как на то,
что связано с интересами людей заслулсить его благосклонность,
всегда пропорциональную удовольствиям, которые они могут ому
доставить.
Но, возразят мне, нс доролент ли честолюбец прелсдо всего
упаиссинем и поклонением людей? Не стремится ли оп, действи¬
тельно, к уваясснию со стороны людей? Но почему он его желает?
В почестях, которыми окрулсают сановников, им нравятся не сами
знаки увалсения; если бы им были приятны эти знаки сами но себе,
то всякий богатый человек мог бы доставить себе это удовольствие,
не выходя из дому и не бегая за высокими доллспостями. Для этого
оп мог бы нанять дюлсину носильщиков, одеть их в великолепное
платье, украшенное всеми европейскими орденскими лептами,
и собирать их но утрам в своей приемной, где они воскуряли бы
фимиам его тщеславию.
Равнодушие богатых людей к такого рода удовольствию показы¬
вает, что мы любим нс сами знаки увалсения, по признапие со сто¬
роны людей своей нам подчиненности как залог их благосклон¬
ного к пам распололсония н их готовности избавить нас от неприят¬
ностей и доставить пам удовольствия.
Следовательно, стремление к высокому полоясепшо основано
на боязни страданий или лсалсде удовольствий. Если бы это'стремлс-
нпе пе здесь имело свой источник, как легко было бы образумить
180
честолюбца. Ты, сказали бы ему, сохпешь от зависти при виде
пышности и роскоши сановников; по решись возвыситься до более
благородной гордости, и блеск их перестанет импопировать тебе.
Вообрази па минуту, что ты настолько выше других людей, на¬
сколько. иасскомыс июне их; тогда в придворных ты увидишь
лишь пчел, экузкзкащих вокруг своей матки, н самый скипетр пока¬
жется тебе предметом мелкого тщеславия.
Почему люди по внимают подобным речам? Всегда ли они будут
относиться без уважения к тем, кто пе имеет власти, и всегда ли
оип будут предпочитать людей саиовпых людям талантливым?
Дело в том, что саповиос величие есть своего рода благо, которое
моэкот быть, подобно богатству, обмепепо па множество удоволь¬
ствий. Поэтому к пему и стремятся с тем большим рвеипем, чем
больше оно моясет дать власти пад людьми и, следовательно, доста¬
вить больше преимуществ. Доказательство этой истины то, что если
бы пришлось выбирать мследу тропом в Исфагани пли в Лондоне,
не пашлось бы никого, дето ие отдал бы предпочтения экелезному
скипетру Персии перед скипетром Англии.Одпако кто сомпевается,
что в глазах добродетельного человека последний, несомненно,
желательнее и что, если бы добродетельному человеку при¬
шлось выбирать между этими двумя коронами, он выбрал бы то
государство, в котором власть государя ограпичепа и поэтому ои
пе может вредить своим подданным? И если тем ие менее почти
всякий честолюбивый человек предпочтет властвовать над пародом-
рабом, каковы персы, чем пад свободными англичанами, то потому,
что более абсолютная власть заставляет людей более стараться
правиться нам; потому что скрытый, но верный инстинкт учит
людей, что страх внушает больше уважения, чем любовь, что тираиы,
по крайне]'! мере при экнзпн, были более увазкаемы, чем добрые
государи; что храмы, воздвигаемые в благодарность благодетель¬
ным богам, несущим рог изобилия, мепсе великолепны \ чем те,
которые страх посвящает экестокпм и колоссальным богам, которых
изобразкают несущимися в урагане и буре, окрузкепными молниями,
дерзкащими в руках стрелы; зпая это, люди понимают, что они
могут озкидать большего от послушания раба, чем от благодар¬
ности свободного человека.
Из сказанного в этой главе вытекает, что стремление к высо¬
кому полоэкепшо вытекает из страха перед страданиями и из любви
к чувственным удовольствиям, к которым необходимо сводятся все
остальные. То наслазкдение, которое доставляют власть и увазкепие,
пе есть настоящее удовольствие; оно так называется только потому,
что падезкда и средства доставить себе удовольствия суть уэке
удовольствия — удовольствия, которые, однако, обязаны своим
существованием наличию физических удовольствий 2.
Я зпаю, что планы, предприятия, сделки, добродетели п осле-
иптельиое великолепие честолюбия заслоняют работу физической
чувствительности. Как распознать дщерь сластолюбия в этом гор¬
дом честолюбии, которое с руками, дымящимися кровно, спускается
на поле сразкепия на груду трупов п в знак победы машет своими
190
ужасными окровавленными крыльями? Как представив себе, чфо
через все опасности, трудности и тяготы войны мы гонимся за сласто¬
любием? И, однако, одно оно, скажу я, под именем распутства
набирает армии у всех почти народов. Люди любят наслаждения
и, следовательно, средства, доставляющие пх; они поэтому стре¬
мятся к богатству и высокому положению. Более того, они хотели
бы разбогатеть в один день. Это желание внушается пм ленью,
война же, обещающая солдатам разграбление городов, а офицерам
почести, удовлетворяет п их лепь, и их петерпеиие. Людп должны
поэтому охотнее переносить тяжести войпы 3, чем земледельческий
труд, который обещает им богатство только в отдаленном будущем.
Потому-то древние германцы, кельты, татары, жители африканского
побережья п арабы всегда охотнее занимались грабежом п пират¬
ством, чем обработкой землп.
0 войне можно сказать то же, что о крупной игре, которую пред¬
почитают игре по маленькой, далее рискуя разориться, потому
что крупная игра возбуждает в пас надежду обогатиться п обещает
это сделать в один миг.
Чтобы лишить установленные мною прппципы и следа пара¬
доксальности, я в следующей главе изложу единственное возраже¬
ние, на которое мне остается еще ответить.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XI
1 Жители города Бантама * жертвуют первые плоды злому духу и не
приносят ничего великому богу, ибо он добр, говорят они, и не нуждается
в наших приношениях (Vincent le Blanc).
Жители Мадагаскара считают, что дьявол гораздо злее бога. Перед едой
они приносят дары богу и демону; они начинают с дьявола, бросают направо
кусок и говорят: «Вот тебе, господин дьявол>>. Потом бросают кусок налево
и говорят: «Вот тебе, господин бог». Они совсем не молятся ему. См. Recueil
des lettres edif.
2 Чтобы доказать, что не физические наслаждения вызывают в нас често¬
любие, может быть, скажут, что обыкновенно к нему влечет неопределенное
желание счастья. На это я отвечу: а чтб такое неопределенное желание счастья?
Это — желание, не останавливающееся ни на каком предмете в частности;
но спрашивается: разве человек, не любящий никакой определенной
женщины, а любящий женщин вообще, не стремится к физическим наслажде¬
ниям? Каждый раз, как мы дадим себе труд проанализировать неопределен¬
ное желание счастья, мы всегда в основе его найдем физическое наслажде¬
ние. С честолюбивым человеком дело обстоит так же, как со скупым, который
не был бы жаден до денег, если бы нельзя было обменять их на удовольствия
или при их посредстве избавиться от физического страдания; он по
пожелал бы денег в таком городе, как Лакедемон, где деньги не были в об¬
ращении.
3 «Мир, — говорит Тацит, •*- является для германцев тяжелым состоя¬
нием; они постоянно вздыхают о войне; на войне они быстро приобретают
известность; они предпочитают сражаться, а не обрабатывать землю».
* На о. Яве.
191
ГЛАВА ХИ
Почему удовольствие так часто ускользает от честолюбца, если
on ищет высокого полооюения только для того, чтобы избавиться
от страданий, или для того, чтобы паслаоюдаться физическими
удовольствиями
Честолюбцев молено разделить па два вида. Существуют
несчастпые от роледения люди, которые, относясь вралсдебно к сча¬
стью других люден, стремятся к высокому пололссиию не для
того, чтобы наслалсдаться предоставляемыми им преимуществами,
а для того, чтобы пользоваться едипствепиым доступным им удо¬
вольствием — мучитй людей и наслалсдаться их несчастьем. Харак¬
тер этих честолюбцев весьма сходен с характером хаплсей, которые
обыкновенно считаются злыми не потому, что исповедуемый ими
закон не есть закоп любви и милосердия, а потому, что люди, осо¬
бенно склонные к суровому благочестию \ суть обыкновенные
люди, недовольпыо этим низменным миром, надеющиеся на счастье
только в другом мире и потому, угрюмые, застенчивые, несчастные,
они ищут в зрелище чулсого несчастья рассеяния от своего собствен¬
ного. Этот вид честолюбцев немногочислен, в их душе пет ничего
великого и благородного, они встречаются только среди тиранов,
и но самой природе своего честолюбия они лишены всякого,на-
слалсдепия.
Существуют честолюбцы другого рода, и к этому виду припадло-
лагг почти все; это тс, кто, занимая высокие долишости, стремится
воспользоваться связанными с ними преимуществами. Среди них
находятся, во-иервых, те, которые по ролсдепию или по положению
получают высокие должности; они иногда способны соединять
удовольствия с честолюбивыми помыслами; они, так сказать, улсе
при самом рождении прошли половину пути 2, ведущего к их цели.
Но нельзя того же сказать о человеке, который, будучи самого
низкого пололсоиия, хочет, подобно Кромвелю, подняться до са¬
мого высокого. Первые шаги па пути честолюбия обыкновенно
самые трудные, и человеку приходится сильно интриговать, искать
друлсбы многих людей, одновременно составлять большие проекты
и заботиться о частностях их выполнения. Чтобы понять,., каким
образом эти люди, жадно стремящиеся ко всякого рода наслажде¬
ниям, одушевленные одним этим лсслаписм, в то лее время часто
бывают лишены наслаждений, предположим, что какой-нибудь
человек, жадный до наслаждений, видя, с какой готовностью
предупреждаются желания высокопоставленных людей, пожелает
подняться до высокого пололсспия; одно из двух: или этот человек
родился в стране, где парод раздаст эти блага, где народное распо-
ложепис может быть приобретено только заслугами, оказанными
отечеству, где, следовательпо, необходимо иметь заслуги, или
он родился к каком-пибудь государстве с абсолютно деспотическим
правлением, вроде государства Могола, в котором ночести дости¬
гаются интригами, — но и в том и в другом случае, утверлсдаю
я, он может достигнуть высокого положения, только не отдавал
192
иоВДи ничего йЗ своего Времени па удовольствия. Чтобы доказать
это, возьму для примера любовные наслаждения—нс только по¬
тому, что они самые сильные, по и потому, что они составляют
почти единственную пружипу культурных обществ. Замечу, между
прочим, что для каждого парода существует некоторая физическая
потребность, которую можно рассматривать как общий двигатель
этого парода: у диких пародов Севера, часто подвергающихся голо¬
довкам и постоянно занятых охотой и рыбной ловлей, все идеи
порождаются голодом, а по любовью; эта потребность является
зародышем всех их мыслей, поэтому почти вся работа их ума вра¬
щается вокруг ухищрений, необходимых при охоте и рыбной ловле,
и изыскапий сродствк предотвращению голода. Напротив, у куль¬
турных пародов любовь к женщинам является почти единственным
двигателем 3. В этих странах любовь все изобретает, все произво¬
дит: пышность, создание предметов роскоши, —все это необходи¬
мые последствия любви к женщинам н желания нравиться им;
дазке желание у мужчин импонировать богатством илп высоким
полоэкенпем есть только повое средство для обольщения зкепщип.
•Итак, предполозким, что человек, бедный от розкдепня, по эказкду-
щий любовных паслазкденнй, заметил, что зкешципы тем легче
уступают зкелапиям любовника, чем выше полоэкение этого любов¬
ника н чем больше увазкепие, которым он пользуется, отразкаетсл
на них; тогда, нобуэкдаомый к честолюбию любовью к зкенщинам
этот человек стапет добиваться места полководца или министра,
а чтобы добиться этих мост, оп долзкен целиком посвятить свое
время приобретению соответственных талаптов или проведению
интриг. Но образ зкизпи, необходимый для выработки из себя
ловкого интригана или выдающегося человека, совершенно про-
тивополоэкен тому, при котором мозкпо поправиться зкепщннам,
любящим, чтобы за ними усердно ухазкивали, что несовместимо
с зкизпыо честолюбца. Ясно, что в молодости и вообще до того вре¬
мени, пока оп не достигпет высокого полозкепия, когда зкенщппы
готовы будут обменять свою благосклонность па его влияние, этот
человек долзкен отказаться от всех, своих вкусов и почти всегда
экортвовать настоящими удовольствиями ради падоэкды на пред¬
стоящие удовольствия. Я говорю почти всегда, так как путь често¬
любия обыкновенно весьма долог. Узке не говоря о тех людях,
честолюбие которых растет но мере удовлетворения и постоянно
ставит па место исполнившегося зкелання повое, — так что мини¬
стры , хотели бы быть государями, государи мечтают, подобно
Александру, о всемирной монархии и хотят занимать такой троп,
па котором увазкенио всей вселенной было бы для них залогом того,
что о их счастии заботится весь мир, — пе говоря, значит, об этих
исключительных людях, а предполоэкнв дазке умеренное честолю¬
бие, мы видим, что человек, ставший честолюбивым из любви к зкеп-
тципам, достигнет высокого полозкения только в возрасте, когда
его зкелания узке погаснут.
Но хотя его зкелапия и охладели, одпако, едва этот человек до¬
стигпет цели своих честолюбивых стремлений, он поймет, что оп
13 Гельвеций. — Оо уме — 1798 1УЗ
находится па крутой л скользкой скале, что on со ксох сторон яв¬
ляется добычей для завистников, держащих наготове против иего
натянутые луки; тогда он с ужасом увидит разверзающуюся перед
ним пропасть: он поймет, что в своем падении он будет несчастен,
по ппкто нс будет его жалеть, — грустный удел величия; что его
будут оскорблять те, которых оскорбляла его гордость, и прези¬
рать соперники, что будет для иего еще невыносимее, чем оскорбле¬
ния; что он станет посмешищем для людей, стоящих ипжо его, ко¬
торые перестанут платить ему даиь уважения, которое могло нпогда
быть ему песиосиым, ио лишсиие которого для него иевыиосимо,
так как привычка обратила его в потребность. И он увидит, что,
лншеипый единственного удовольствия, которым он когда-либо
наслаждался, п свергнутый с заиимаемой им высоты, он уже но
будет наслаждаться нрн созерцании своего величия возможностью
всех паслаждеипй, которые оно может доставить, как ото делает
скупец при созерцании своего богатства.
Итак, страх иерод скукой н страданиями заставит этого често¬
любца продолжать ту карьеру, к которой его привела любовь к на¬
слаждениям; за желанием приобретения в ого сердце приходит же¬
лание сохранить приобретенное. А так как заботы о сохранении
высокого положения отнимают почти столько лее времени, как
заботы о доетшкенпи его, то очевидно, что этот человек будет про¬
водить почти все время своего юного и зрелого возраста в том, что
будет добиваться или охранять то положение, к которому он стре¬
мился единственно как к средству доставить себе удовольствия,
в коих он себе постоянно отказывает. И, таким образом, достигнув
возраста, когда люди становятся ужо неспособными к изменению
своего образа жизни, он отдастся и должен вполне отдаваться своим
прежним занятиям, ибо душа, непрестанно волнуемая сильными
страхахми н иаделсдамп н находящаяся постоянно во власти бурных
страстей, всегда предпочтет тревоги, доставляемые честолюбием,
пресной безмятежности спокойной жизни. Подобно кораблям, ко¬
торых волны все еще гонят к южным берегам, когда северный ве¬
тер улсе перестал их вздымать, люди и в старости следуют напра¬
влению, определенному страстями их молодости.
Я указал, каким образом честолюбец, стремясь к высокому по-
ложеиию под влиянием страсти к лсепщннам, вступает па безра¬
достный путь. Если он случайно и встретит на нсхм какие-нибудь
удовольствия, то к ним'всегда будет примешана горечь: он насла¬
ждается ими только потому, что они весьма редки и разбросаны
наподобие деревьев, встречающихся время от времени в Ливийской
пустыне, иссохшая зелень которых приятна только оболшееппому
солнцем африканцу, отдыхающему иод их теныо.
Следовательно, противоречие, которое мы замечаем мсисду по¬
ведением честолюбца и хлютивамп его, только калсущееся, и често¬
любие залшгается в пас только любовью к наслаждениям и страхОхМ
перед страданиями. Но, возразят мне, если скупость и честолюбие
суть следствия физической чувствительпостп, то гордость во всяком
случае пе имеет того лее источника.
194
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XII
1 Опыт показывает, что вообще люди, способные отказывать себе в неко¬
торых удовольствиях и следовать строгим правилам и предписаниям какого-
нибудь религиозного культа, обладают обыкновенно несчастным характером.
Этим только и можно объяснить, каким образом многие сектанты могли сое¬
динить с святостью и кротостью религиозных учений столько злобы и не¬
терпимости, которая проявилась в стольких злодеяниях. Если обыкновенно
молодежь, когда только не противятся ее страстям, более гуманна и велико¬
душна, чем старики, то потому, что болезни и несчастья не успели еще сде¬
лать ее черствой. Человек, обладающий счастливым характером, весел и доб¬
родушен; только он и может сказать:
«Пусть все здесь будут счастливы моею радостыо*>.
Несчастный же человек зол; Цезарь говорит о Кассии: «Я не доверяю
истощенным и худым людям; то ли дело такие люди, как Антоний! Они за¬
нимаются исключительно своими удовольствиями, их руки рвут цветы, а но
точат кинжалы». Ото замечание Цезаря прекрасно и имеет более общее при¬
менение, чем ото думают.
2 В них честолюбие есть скорее результат их положения, чем сильной
страсти, которую препятствия только возбуждают и которая торжествует
над всем решительно.
3 Это нс значит, что иные мотивы не могут зажечь в нас честолюбие.
В бедных странах, как* я указывал выше, достаточно желания удовлетворить
насущные потребности, чтобы вызнать честолюбие. В деспотических госу¬
дарствах страх перед мучениями, которым может пас подвергнуть каприз
деспота, тоню может создавать честолюбцев. У культурных же народов
стремление к* высокому положению вызывается обыкновенно смутным жела¬
нием счастья, которое, как я показал выше, всегда сводится к чувственным
наслаждениям. А среди этих наслаждений я, конечно, в праве считать лю¬
бовь к женщинам самым сильным и самым могущественным. Что нас дей¬
ствительно воодушевляет стремление к этого рода удовольствиям, явствует
из того, что мы способны к* приобретению крупных талантов и к отчаянным
решениям, необходимым иногда для достижения высокого поста, только
в ранней молодости, т. е. в возрасте, когда физические потребности чувст¬
вуются сильнее всего. Но, возразят мне, многие старики охотно принимали
высокие назначения. Да, они их принимают и даже желают, но это желание
но заслуживает имени страсти, потому что старики уже не способны к смелым
начинаниям и необычайным умственным усилиям, характеризующим страсть.
Старик может по привычке подвигаться на поприще, открывшемся ему в мо¬
лодости; но он уже не будет искать нового поприща.
ГЛАВА XIII
О гордости
Гордость есть нетшшоо или ложное чувство вашего превосходт
ства, вытекающее из выгодного сравнения себя с другими и пред¬
полагающее, следовательно, существование других людей п далее
обществ.
* 105
Следовательно, чувство гордости не врозкдепо вам, подобно
чувству удовольствия ц страдашш. Значит, гордость есть нскус-
ствеппая страсть, предполагающая в пас знание прекрасного и пре¬
восходного. А превосходное или прекрасное есть не что иное, как
то, что большинство людей считало, почитало и уважало как та¬
ковое. Следовательно, идея уважения предшествовала идее того,
что достойно уважения, хотя, правда, эти две идеи скоро долзкпы
были слиться между собой. Поэтому человек, одушевленный бла¬
городным и прекрасным желанием нравиться самому себе, доволь¬
ствующийся собственным уважением и считающий себя равно¬
душным к общественному мнению, бывает обмапут собственною
гордостью и принимает свое желапие быть уважаемым за желание
быть достойным увазкения.
Действительно, гордость не мозкет быть ничем иным, как только
тайпым п замаскированным желанием общественного увазкения.
Отчего человек, который в лесах Америки гордится ловкостью,
силой п проворством своего тела, во Франции будет гордиться
этими телесными преимуществами только в том случае, еслп не
обладает более существенными качества ми? Потому что сила и лов¬
кость тела не пользуются и не долзкпы пользоваться у француза
таким же уваженном, как у дикаря.
Чтобы доказать, что гордость есть только скрытое зкелапис быть
увазкаомым, нродполозкнм, что какой-нибудь человек поглощен
исключительно зкеланнем убедиться в собственном превосходстве.
Тогда наиболее лестным ему долэкно представляться превосход¬
ство наиболее личное, наиболее независимое от случая, и если ему
представится выбор между славою учепого и славою военного, он
долзкен предпочесть первую. Посмеет ли он противоречить самому
Цезарю? Не согласится ли он с этим героем, что просвещенный па¬
род всегда делит лавры победы между полководцем, солдатами
и слушаем, а лавры муз, напротив, всегда прнпадлезкат всецело
тому, кого онп вдйхповляют? Ие призпаст ли оп, что случай! часто
возводил па триумфальную колесницу невежество и трусость,
но никогда не увепчивал главы глупого автора?
Словом, обращаясь только к своей гордости, т. е. к желанию
быть уверепным. в своем превосходстве, оп, конечно, первого рода
славут сочтет более зкелательной. То, что предпочтение обыкновен¬
но оказывают великому военачальнику перед глубоким- философом,
пе изменит его мнения; оп поймет, что народ только потому ока¬
зывает больше увазкения военачальнику, чем философу, что та¬
ланты первого оказывают более быстрое влияние па народное
счастье, чем правила мудреца, которые представляются непосред¬
ственно полезными только небольшому числу людей, зказкдущих
просвещения.
А так как во Франции пет никого, кто бы не предпочел воен¬
ной славы славе писателя, то я и заключаю, что зкелаппе быть
достойным уважения вытекает из эколаппя быть увазкаемым н что
гордость есть пмеппо зкелаппе увазкения.
Чтобы затем доказать, что гордость или это страстное зксланис
190
уважения вытекает из физической чувствительности, следует рас¬
смотреть, стремимся ли мы к уважению ради самого увазкопця или
это стремление вытекает из боязни страданий и из лгобвп к удо¬
вольствиям.
Чему другому, действительно, можно приписать то, что люди
с таким рвением добиваются общественного уважения? Может
быть, внутреннему педовершо к собственным достоинствам н, сле¬
довательно, гордости, которая, стремясь к самоуважению п не¬
способная к самооценке, нуждается в общественном мпенни, чтобы
подкрепить высокое мнеппе о себе п чтобы наслаждаться приятным
чувством своего превосходства?
Но если бы желание быть уважаемым вытекало только из этого
мотива, тогда самое широкое уважение, т. е. такое, которое мы по¬
ручали бы от наибольшего числа людей, без сомнения, казалось
бы нам самым лестным и желательным, так как оно наиболее спо¬
собно заставить замолчать в пас неприятное чувство недоверия
к себе и убедить пас в наших достоинствах. Продполоиспм,, что па
планетах живут существа, подобные нам; предположим, что какой-
нибудь дух извещает нас каждую минуту о том, что там происхо¬
дит, и что человек может выбирать между уважением в своей стране
и уважением во всех этих небесных мирах; нс очевидно ли, оставаясь
при пашем предположении, что он должен предпочесть самое ши¬
рокое уважение, т. е. уважение планетных обитателей, увазкению
своих согразкдан? Л между тем нет никого, кто бы в этом случае
пе предпочел уважепие своего парода. Следовательно, экелание
быть уважаемым проистекает нс из желания убедиться в своих до¬
стоинствах, но из преимуществ, вытекающих нз этого уважения.
Чтобы убедиться в этом, подумаем, откуда вытекает то рвение,
с которым люди, жаждущие, но их словам, общественного ува-
лсепия, добиваются высоких должностей тогда, когда благодаря
иптригам и тайным ' проискам они но могут принести никакой
пользы своему государству, и когда, слодовательпо, они подвер¬
гаются насмешкам общества, которое всегда справедливо в своих
суждениях п презирает того, кто настолько равнодушен к его ува¬
жению, что принимает назначение, которое нс моэкот выполнять
с достоинством; спросим еще себя, почему нам более лестно ува-
жение государя, чем уважеппо человека незначительного? Мы уви¬
дим, что во всех случаях наше желанно быть уважаемым пропор¬
ционально тем преимуществам, которые уважение нам сулит.
Мы потому предпочитаем увазкению нескольких избранных
людей уважение множества невезкественных людей, что в этом
мнозкестве мы находим больше людей, готовых подчиниться влия¬
нию, которое известность оказывает на души людей; потому, что
большое число поклонников чаще возбузкдает в нашем уме прият¬
ный образ удовольствий, которые опи могут нам доставить.-
Поэтому эке мы равнодушны к восхищению народа, с которым
мы не находимся пи в каких отношениях, и мало найдется францу¬
зов, которые были бы тронуты увазкенпом, оказываемым им жите¬
лями великого Тибета. И если и находятся люди, которые зкелалн
197
бы пользоваться всемирным уважением и которым было бы дорого
далее уважспис обитателей австралийских земель, то это происте¬
кает ие из более спльпого стремлспия к увалсоппю, но из привычки
связывать идею о большем счастье с идеей о более широком ува¬
жении х.
Последним лее и главным доказательством этой истины может
слулшть отсутствие стремления к уваяссишо и недостаток в ве¬
ликих людях2 в эпохи, когда высшие награды раздаются пе
за заслуги. Невидимому, человек, способный приобрести крупные
таланты или большие добродетели, заключает молчаливый договор
со своим народом, обещая прославиться талантами и действиями;
полезными для его сограждан в том случае, если благодарные со-
граждапс будут стараться облегчать его заботы и собирать вокруг
него всякого рода удовольствия.
От нрсисбрслсоиия или лее точного исполнения обществом этих
молчаливых обязательств и зависит во все времена и во всех стра¬
нах обилие пли бедность выдающихся людей.
Итак, мы любим уважение не само по себе, а за тс выгоды, ко¬
торые оно пам доставляет. Тщетно будут мпс указывать па пример
Курцнл как на противоречащий этому заключению'факт: случай
почти единственный нс может слулшть опровержением принци¬
пов, опирающихся на самый разнообразный опыт, особенно когда
этот случай может быть приписан иным принципам п естественно
объяснен иными причинами.
Для появления Курцпя достаточно, чтобы человек, утомлен¬
ны]! лшзпыо, испытывал такое лее тяжелое физическое состояние,
какое побуждает многих апгличап к самоубийству, или чтобы в век
столь суеверный, каков был век Курцпя, родился человек более
фанатичный и легковерный, чем все остальные, и верящий, что
своим самополюртвовапием оп заслулшт место среди богов. В том
и в другом случае можпо обречь себя смерти пли для того, чтобы
прекратить своп страдаппя, или для того, чтобы открыть себе до¬
ступ к небесному блажепству.
Из сказанного в этой главе мы заключаем, что люди лсслают
быть достойными увалсснпя только для того, чтобы быть увалсае-
мымп, а быть увалсаемыми они лсслают только для того, чтобы
пользоваться удовольствиями, связанными с этим увалсопием;
следовательно, лсажда увалсспия есть только замаскированная
лсалсда паслалсдепий. Л существуют только два рода наслалсдсний:
чувственные удовольствия и средства для приобретения этих удо¬
вольствий; эти средства мы помещаем в разряд удовольствий только
потому, что надежда на удовольствие есть уже начало удовольствия,
существующего, впрочем, только тогда, когда эта паделсда может
быть осуществлена. Следовательно, физическая чувствительность
есть зародыш, оплодотворяющий гордость и все другие страсти,
к которым я причисляю и дружбу, которая на первый взгляд ка¬
жется более независимой от чувственных удовольствий и поэтому
заслуживает рассмотрения, чтобы на этом последнем примере под¬
твердить все сказанное мною о страстях,
. 198
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIII
1 Люди, благодари принципам, внушенным их хорошим воспитанием,
привыкли смешивать идею счастья с идеей уважения. Но в действительности
иод именем уважения они желают только тех выгод, которые оно доставляет.
2 Очень мало стараются приобрести уважение в государствах, где ого
уважение ничего не приносит; но там, где уважение приносит большие вы¬
годы, люди отправляются, как Леонид, защищать Фермопильский проход
с тремястами спартанцев.
ГЛАВА XIV
О друэюбе
Любить значит иметь потребность. Ист дружбы без потребно¬
сти, это было бы следствие без причины. Люди имеют неодинако¬
вые потребности; следовательно, п дружба основывается у них па
различных мотивах. Одни нуждаются в удовольствиях и деньгах,
другие во влиянии; эти желают разговаривать, тс — поверять
свои заботы; в результате бывают друзья ради удовольствий,
ради денег \ ради интриг, ради ума и друзья в несчастье. Чрез¬
вычайно полезно рассмотреть дружбу с этой точки зрения и со¬
ставить о ней ясное представление.
Из дружбы, как из любви, часто делают роман; люди всюду ищут
героя ее, каждую минуту думают, что нашли его, хватаются за
первого попавшегося и любят его до тех пор, пока его не знают
и хотят узнать. А когда любопытство удовлетворено, он перестает
интересовать: мы не пашлп героя своего романа. Таким образом,
люди становятся способными к преувеличенному восхищению,
ио пе способными к дружбе. Поэтому в интересах самой дружбы
надо составить о пей ясное представление.
Признаюсь, что если рассматривать се как взаимную потреб¬
ность, то нельзя утаить, что очень трудно допустить, чтобы в длин¬
ный промежуток времени сохранялась та лее потребность и, сле¬
довательно, та лее дружба 2 менаду двумя людьми. Поэтому про-
до ллштельпая дружба весьма редкое явление 3.
Но хотя чувство дружбы, будучи более прочным, чем любовь,
все лее зароладается, разрастается и гаснет, однако тот, кто это
знает, пе переходит от теснейшей друлсбы к сильнейшей пепависти
н не подвергается опасности возненавидеть то, что раньше любил.
Еслп он потеряет друга, он пе станет па пего сердиться, а только
посетует па человеческую природу и напишет со слезами: мой друг
по имеет преоюпих потребностей.
Довольно трудно составить себе ясные представления о дружбе.
Все нас окруясающес старается обмануть пас в этом отношении.
Некоторые люди, чтобы сделать себя более достойными уваясс-
ния в собственных глазах, преувеличивают свои чувства к свопм
друзьям, представляют себе друясбу в романтической окраске и
ЛУО
убеждают себя я этом, пока случаи но раскроет глаза нм и их дру¬
зьям и по докажет им, что они любили далеко не так сильно, как
оип предполагали.
Этого сорта люди обыкновенно утверждают, что оии имеют
сильную потребность любить и быть любимыми. Но так как иас
сильно поражают достоинства человека обыкновенно в первые мо¬
менты, когда мы его видим; так как привычка делает нас нечув¬
ствительными к красоте н уму и даже к душевным качествам и так
как пас сильно трогает только неожиданность удовольствия, то
прав был один умный человек, который говорил по этому поводу,
что то, кто хотят быть сильно любимыми 4, должны в дружбе, как
и в любви, иметь только мимолетные склонности, а ие страсти, ибо,
прибавлял он, в том и в другом случае моменты начала суть самые
сильные и нелепые.
Но па одпого человека, обманывающего самого себя относи¬
тельно дружбы, приходится десять лицемеров, которые выказы¬
вают чувства, которых они в действительности пе испытывают,
и дурачат других, не давая никогда одурачить себя. Они рпсугот
дружбу яркими, но неверными красками и, соблюдая исключи¬
тельно свои интересы, только хотят заставить других следовать
предлагаемому ими образцу, так как это им. выгодно 5.
Ввиду этого очень трудно составить себе ясноепопятие о дружбе.
Но, возразят мне, какой вред от некоторого преувеличения силы
этого чувства? Зло в том, что люди привыкают требовать от своих
друзей совершенств, которых природа не допускает.
Muortie люди, от рождения неясные, увлеченные этими описа¬
ниями, но проученные в конце концов опытом, утомляются по¬
стоянной погоней за этим миражем и начинают чувствовать отвра¬
щение к друясбе, к которой они были бы вполне способны, если бы
они не составили себе о ней романтической идеи.
Дружба предполагает какую-нибудь потребность; чем настоя¬
тельнее эта потребность, тем сильнее дружба; следовательпо, по¬
требность есть мерило этого чувства. Предполоясим, что мужчина
н женщина спаслись от крушения па необитаемом острове и что,
будучи лишены надежды верпуться на свою родину, они прину¬
ждены там оказывать друг другу взаимные услуги для защиты от
диких зверей, для поддерясапия жизни и для того, чтобы не впасть
в отчаяние; между этими мужчииой и жешципой возникает самая
тесная дружба, а между тем они, может быть, ненавидели бы друг
друга, если бы встретились в Паршке. Если одни из них погибнет,
другой' действительно лишится половины себя; никакое горе ие
сравнится с его горем; только тот, кому пришлось жить на необи¬
таемом острове, может понять всю его силу.
Но если сила дружбы пропорциональна нашим потребностям,
то доляшы существовать формы правления, нравы, условия и,
наконец, эпохи, более других благоприятные для дружбы.
Во времена рыцарства, когда выбирали себе товарища по ору-
жию, когда два рыцаря делили славу н опасность, когда трусость
одного могла стоить жизни н потери чести другому, тогда люди
200
из собственного интереса были внимательнее к выбору друзей
и были сильнее к ним привязаны.
Когда место рыцарства заняла мода иа дуэли, то люди, еже¬
дневно подвергавшие себя друг за друга опасности быть убитыми,
конечно, должны были быть очень дороги друг другу. Б то время
друясба была очень уважаема н почиталась в числе добродетелей; она
во всяком случае предполагала в дуэлистах и рыцарях верность и
доблесть; эти добродетели в то время высоко почитались, и так оно
и должно было быть, ибо они почти постоянно проявлялись на
деле °.
Полезно помнить, что одни и те лее добродетели в различное
время оцениваются различно, в зависимости от неодинаковой по¬
лезности их в разные эпохи.
Кто сомневается в том, что во времена смут и революций и при
форме правления, благоприятствующей образованию политиче¬
ских партий, друясба бывает спльиос и мужественнее, чем в спо¬
койном государстве? В этом отношении история показывает иам
многочисленные примеры героизма. Тогда друясба предполагает
в человеке муясество, сдерясаиность, твердость, знание и осторояс-
иость; эти качества, абсолютно необходимые в смутные времена,
редко бывают соединены в одном человеке и должны делать его
особенно дорогим для его друга.
Если при настоящем состоянии нравов мы больше пе требуем
от наших друзей тех ясс качеств 7, то потому, что эти качества иам
больше ие полезны, так как пет больше необходимости поверять
ваисиыо тайны, вызывать на поединки, и, следовательно, мы больше
не иуясдасмся ни в остороясиости, ни в знаниях, ни в сдерясан-
ности, ни в муясестве наших друзей.
При настоящей форме правления у пас частные лица не свя¬
заны никаким общим интересом. Чтобы сделать карьеру, скорее
нуясны покровители, чем друзья. Роскошь и так пазываомый обще¬
ственный дух открыли доступ во все дома н тем самым освободили
множество людей от необходимости дружбы. Нет никакие нобу-
дитсльных причин пли выгод, которые заставили бы нас теперь
выносить действительные или предполагаемые недостатки наших
друзей. И пет больше дружбы 8; со словом «друг» уже не связы¬
вают тех представлений, которые связывали раньше; в наше время
мы можем, следовательно, воскликнуть вместе с Аристотелем 9:
«О', друзья мои! Нет больше друзей».
Итак, если существуют эпохи, нравы н формы правления, когда
мы сильнее нуждаемся в друзьях, и если сила дружбы всегда про¬
порциональна остроте этой нуяеды, то должны существовать и усло¬
вия, когда сердце легче открывается друясбе, а ‘это обыкновенно
бывает тогда, когда человек чаще всего иуясдается в помощи дру¬
гого человека.
Несчастные люди бывают обыкновенно самыми неясными дру¬
зьями: связанные общим несчастьем, они, сокрушаясь о несча¬
стьях своих друзей, в то нее время чувствуют себя растроганными
за себя самих, что доставляет им удовольствие.
201
Сказаииоо миою об условиях можно сказать и о характерах;
есть такое характеры, которые пе могут обойтись без друзей. Во-
перпых, люди слабые и застенчивые, которые решаются па что-
нибудь только с помощью п но совету других; во-вторых, люди
угрюмые, строгие, деспотические, которые бывают горячими дру¬
зьями тех, кого они мучают и несколько похожи на одну из двух
жен Сократа, которая, узнав о смерти этого великого человека,
проявила больше горя, чем другая: ибо эта последняя, обладая
более кротким и милым характером, теряла в Сократе только мужа;
первая же теряла в нем человека, которого оиа могла мучить своими
капризами и который одни только мог их выносить.
Наконец, есть люди, лишенные всякого честолюбия и каких-
либо сильных страстей, которым доставляет наслаждение разговор
с людьми образованными. При наших современных нравах люди
этого рода, если только они добродетельны, суть самые нежные
п постоянные друзья. Их душа, всегда открытая к дружбе, знает
се очарование. Это чувство становится их единственной потреб¬
ностью, так как они нс обладают, согласно предположению, ни¬
какой другой страстью, которая могла бы ого заменить; поэтому
они способны к очень высокой и мужественной дружбе, хотя она
и не достигает дружбы греков или скифов.
Напротив, мы тем менее способны к дружбе, чем болео неза¬
висимы от других людей. Так, богатые и могущественные люди
обыкновенно менее чувствительны к дружбе, их обыкновенно
даже считают черствыми. Действительно, потому ли, что люди
всегда проявляют жестокость, когда могут делать это безнаказанно,
потому ли, что богатые и влиятельные люди смотрят на бед¬
ственное иоложепне другого как па упрек своему благополучию,
потому ли, паконсц, что опп хотели бы избегнуть надоедливых
просьб несчастных, — одно несомненно, что они всегда дурно
обходятся с несчастливцами 10. Вид несчастного человека произ¬
водит па большинство людей впечатление головы Медузы; при
виде его сердца обращаются в камень.
Существует еще один род людей, равнодушных к дружбе; это
те, которые удовлетворяются собой и. Они приучили себя искать
и находить счастье в себе самих; к тому же, будучи слишком умиы,
чтобы наслаждаться еще «удовольствием» быть обманутыми, они
пе могут сохранить счастливое незнание людской злобы (драго¬
ценное незнание, так крепко в ранней молодости связующее лю¬
дей); поэтому они мало склонны к очарованию этого чувства, что
нс значит еще, что оии к нему пе способны. «Это часто, — как ска¬
зала весьма умная женщина, — нс столько люди нечувствитель¬
ные, сколько люди разочарованные».
Из сказанного следует, что сила дружбы всегда пропорцио¬
нальна потребности, какую люди имеют друг в друге 12, п что эта
потребность меняется в зависимости от эиохи, нравов, формы пра¬
вления, условий и характеров. Но, возразят мне, если дружба п
предполагает всегда некоторую потребность, то во всяком случае
это нс есть потребность физическая. Что такое друг? Избранный
202
нами родстпсшшк. Мы желаем иметь друга, чтобы, так сказать,
жить в нем, чтобы пзлпвать пашу душу в его душу к паслаждаться
разговором, который доверпе делает всегда восхитительным. Сле¬
довательно, эта страсть не основывается пн па боязни страданий,
пп на любвп к физическим удовольствиям. Ио, отвечу я, в чем
заключается очарование разговора с другом? В удовольствии го¬
ворить о себе. Если человек пользуется но милости судьбы до¬
статком, ои будет разговаривать со своим другом о снособах уве¬
личить свое состояние, о почестях, влиянии и репутации, кото¬
рыми он пользуется. Если человек находится в стесненном поло¬
жении, он будет изыскивать со своим другом средства избежать
нищеты, и разговор с ним избавляет нас, во всяком случае, от
скуки слушать неинтересные для нас речи. Следоватольио, с дру¬
гом говорят всегда или о своих неприятностях, или о своих удо¬
вольствиях. Л если, как я доказал выше, нет иных истинных удог_
иольствий и истинных страданий, кроме удовольствии и страданий
физических, если средства для их доставления суть только удо¬
вольствия, вызываемые надеждой, и предполагают существование
физических удовольствий, являясь, так сказать, их следствие*!,
то, значит, дружба так же, как и скупость, гордость, честолюбие
и другие страсти, есть непосредственный результат физической
чувствительности.
В качестве последнего доказательства этой истины я покажу,
что посредством этих же самых страданий и удовольствий можно
вызвать в пас всякого рода страсти и что, таким образом, чувствен¬
ные страдания и удовольствия суть плодотворные зародыши вся¬
кого чувства.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIV
1 До ссго времени псе твердили во всю мочь, что не следует считать своими
друзьями тех, чья дружба носит характер заинтересованности и кто любят
нас только за наши деньги. Конечно, такого рода дружба не очень лестна,
тем не менее ото все же дружба. Например, главного контролера люди любят
за то, что он может оказывать одолжения. У большинства из них любовь к нему
отожествляется с любовью к деньгам. Отчего же такого рода чувству отка¬
зать в названии дружбы? И пито не любят нас за пас самих, но всегда за
что-нибудь, н такая любовь стоит всякой другой. Можно лн сказать о чело¬
веке, влюбленном в женщину, что он се не любит, если он в ней любят
исключительно красоту ее глаз или се цвет лица? Ио, скажут мне, значит
как только богатый человек впадет в бедность, его перестают любить. Да,
конечно, н если оспа обезобразят женщину, обыкновенно с ней порвут сно¬
шения, что нс доказывает, что ее не любили, когда она была красива. Если
друг, которому мы особенно доверяли и в котором мы уважали душу, ум
и характер, вдруг станет слепым и глухонемым, то мы будем жалеть, что
потеряли в нем старого друга, мы будем еще уважать его мумию, но в сущ¬
ности мы его уже не сможем любить, потому что ото уже не тот человек*,
которого мы любили. Если главный контролер получит отставку, его пере¬
станут любить, ои будет вполне* подобен другу, ставшему вдруг слепым
203
и глухонемым. Тем не менее человек, жадный до денег, может питать боль¬
шую нежность к тому, через кого он может их получить. Тог, кто нуждается
в деньгах, — прирожденный друг главного контролера н того, кто занимает
ото место. Его имя может быть помещено в инвентаре мебели н утвари, при¬
надлежащих его учреждению. Только наше тщеславие заставляет нас отка¬
зывать в имени дружбы дружбе, основывающейся на заинтересованности.
При этом замечу, что самая прочная и крепкая дружба бывает обыкновенно
между добродетельными людьми, однако к licit способны даже негодяи. Если
мы принуждены признать, что дружба — не что иное, как чувство, соеди¬
няющее двух людей, то утверждать, что не может быть дружбы между дур¬
ными людьми, значит отрицать самые достоверные факты. Можно ли, на¬
пример, сомневаться в том, что два заговорщика могут быть связаны самой
живой дружбой? Разве Жаффье не любил капитана Жака-Пьера? Разно
Октавий, который, конечно, не был добродетельным человеком, не любил
Мецената, который был просто слабым человеком? Сила дружбы измеряется
не добродетелью двух друзей, а силою связывающего их интереса.
2 Если известны характеры двух друзей и указаны условия, в которых
они находятся, и нм предстоит поссориться, то несомненно, что умный чело¬
век может предсказать момент, когда эти люди перестанут быть полезными
друг другу, и вычислить момент их разрыва с такою же точностью, как астро¬
ном момент затмения.
3 Не следует смешивать с дружбой узы привычки, уважение, которым
пользуются признанная дружба, и, наконец, то столь полезное для общества
чувство чести, которое заставляет нас продолжать жить с темн, которых мы
называем нашими друзьями. Мы оказываем нм те же услуги, которые им
оказывали, когда мы были полны к* ним самых живых чувств, но в дей¬
ствительности их присутствие нам больше не нужно, и мы их больше но
любим.
1 Дружба не есть, как воображают некоторые люди, постоянное чувство
нежности, ибо люди не делают ничего непрерывно. Между самыми нежными
друзьями бывают минуты охлаждения; следовательно, дружба есть постоянная
.смена нежности и холодности, при чем моменты холодности очень редки.
5 Может быть, следует иметь мужество и самому быть способным к дружбе,
чтобы решиться дать о ней ясную идею. Конечпр, можно быть уверенным в том,
что против такого человека подымутся лицемеры дружбы; эти люди подобны
трусам, которые всегда рассказывают о своих подвигах. Пусть те, кто счи¬
тает себя способными к дружественным чувствам, прочтут«Токсарнс» Лукиана,
пусть они спросят себя, способны или они к тем поступкам, на которые дружба
побуждала скифов и греков? Если они будут искренни, они признают, что
в наше время люди не имеют даже представления о такого рода дружбе.
Поэтому у скифов и греков дружба считалась в числе добродетелей. Скиф
не мог иметь более двух друзей, но, чтобы приттн им на помощь, он был
и право сделать все, что угодно. Дружбу они отчасти смешивали с уваже¬
нием. Одно чувство дружбы не порождало бы такого мужества у людей.
6 Слово храбрый (brave) было тогда синонимом слова добродетельный,
и когда теперь говорят «un brave homme>> для обозначения верного и добро¬
детельного человека, то это остаток прежнего словоупотребления.
7 В наше время дружба не требует почти никаких качеств. Множество
людей изображают из себя истинных друзей для того только, чтобы играть
некоторую роль н свете. Одни становятся надоедливыми ходатаями чужих
дел только для того, чтобы избежать скуки от безделья; другие, оказывая
услуги, заставляют платить за них тех, кого они обязывают, скукой или
потерей свободы; наконец, некоторые почитают себя весьма достойными друж¬
бы, потому что они будут верными хранителями доверенного им и обладают
добродетелью несгораемого шкафа.
8 Поэтому, по пословице, следует считать многих друзьями, а доверять
немногим.
9 Всякий повторяет за Аристотелем, что друзей нет совсем, и каждый,
в частности, уверяет, что он хороший друг. Возможность выставлять столь
противоположные утверждения предполагает, что в дружбе есть много ли¬
цемеров и много людей, не знающих себя самих.
Эти последние, как я уже говорил, будут протестовать против некоторых
утверждений, высказанных в этой главе. Против меня будут их вопли, за
меня, к сожалению, будет опыт.
10 Его малейшая ошибка будет достаточным поводом, чтобы отказать
ему в помощи: от несчастных требуется совершенство.
11 Таких людей мало, и эта способность самодовлення, которая считается
атрибутом божества и которую люди должны в нем уважать, признается
пороком, когда она встречается в людях. Таким образом, мы осуждаем под
одним названием то, чем мы восхищаемся под другим. Сколько раз Фонте-
неля упрекали в бесчувственности на том основании, что он способен был
довольствоваться самим собой, т. е. быть одним из умнейших и счастливейших
людей в мире.
Если мадагаскарские вельможи воюют с теми своими соседями, стада
которых многочисленнее их стад, если они постоянно повторяют: «Наши
враги те, кто богаче и счастливее нас», то следует прибавить, что и большин¬
ство людей аналогично воюет с мудрецом. Они ненавидят его за скромность
его желаний, которые сводятся к довольству тем, что он имеет, ибо тем самым
он подвергает критике их поведение и становится слишком независимым от
них. Эту независимость они считают источником всех пороков, ибо они по¬
нимают, что в них самих источник гуманности иссяк бы вместе с исчезнове¬
нием потребности друг в друге.
Но общество должно очень дорожить этими мудрецами. Хотя высшая
мудрость и делает их иногда равнодушными к* дружбе отдельных лиц, она
в то же время заставляет их, как то показывают примеры аббата Сен-Пьера
и Фонтенеля, распространять на все человечество то чувство нежности,
которое сильные страсти заставляют нас сосредоточивать на одном лице.
Только мудрец может быть по-настоящему добр, ибо он знает людей, и этим
он отличается от тех людей, которые добры только потому, что они глупы,
и доброта коих уменьшается по мере того, как они умнеют. Мудреца не раз¬
дражает людская злоба; он, подобно Демокриту, видит в них безумных или
детей, на которых было бы смешно сердиться и которых следует скорее жа¬
леть. Он рассматривает их так, как механик работу машины: он не бранит
человечество, а жалуется на природу, которая связывает сохранение одного
существа с разрушением другого, которая повелевает коршуну для само¬
сохранения ринуться на голубя, а голубю поглотить насекомое, и которая
из каждого существа сделала убийцу.
Если только закон является беспристрастным судьей, то мудреца можно
206
И атом отношении сраинить с законом. Его равнодушие всегда справедливо
н беспристрастно; ото равнодушие следует считать самой большой добро¬
детелью в занимающих высокое положение людях, которых сильная нужда
в друзьях заставляет обыкновенно быть несколько несправедливыми. и
Наконец, только мудрец может быть вполне щедр, ибо он независим.
Люди, которых связывают узы взаимной пользы, не могут быть щедрыми •
друг к другу. Дружба дает только п обмен, одна независимость делает дары.
12 Если бы мы любили друга только ради пего самого, мы заботились
бы'только о его благополучия; мы не упрекали бы его за то, что он нам но
пишет или пас нс навещает; мы бы говорили: ну, значит, он занят более
приятным образом, н радовались бы его счастью.
ГЛАВА XV
О том, что боязнь физических страданий и oicaoieda физических
наслаждений могут заоюечь в нас всякого рода страсти
Заглянем в летописи истории, и мы увпдпм, что во всех странах,
где известные добродетели поощрялись надеждой на чувственные
удовольствия, эти добродетели были самыми распространенными
и доставляли ианбрлыиую славу.
Почему жители Крита н Беотии н вообще народы, особенно
отдававшиеся любовной страсти, были наиболее мужественными?
Потому что в этих странах женщины были благосклонны только
к храбрецам; потому что любовные наслаждения, it а к замечают
Плутарх и Платой, наиболее способны возвышать душу народа
и являются достойной наградой героев и добродетельных людей.
Вероятно, но этой причине римский сенат, презренный льстец
Цезаря, предполагал, по сообщению некоторых историков, из¬
дать особый закон, дававший Цезарю право наслаждаться всеми
рпмекпмп женщинами; это лее заставило Платона говорить, в соот¬
ветствии с греческими правами, что самый прекрасный долзкон
быть по окопчашш битвы наградой самому доблсстпому; это зке,
должно быть, имел в виду и Эпамипоид, когда оп в сразкошш при
Лрвктрах поставил любовника рядом с возлюбленным; такой рас¬
порядок, по его мнению, способен был всегда обеспечить военный
успех. Действительно, какую огромную власть имеют над памп
чувственные удовольствия. Они сделали священпую друзкину фи¬
ванцев несокрушимой; они внушали древним народам величайшее
музкество, так как нобеднтелн делили мезкду собой имущество и
зкешцпн нобезкденных; они зке образовали характер добродетель¬
ных сампитов, у которых совершеннейшая красота была наградой
за величайшую добродетель.
Чтобы убедиться в этой истине на более обстоятельном примере,
рассмотрим, нрп помощи каких средств знаменитый Лнкург вы¬
звал в сердцах своих согразкдан энтузиазм н, так сказать, лихо?
радочное стремление к добродетели, н мы увидим, что сслп пн одни
парод по превзошел лакедемонян в музксстве, то потому, что ни
один народ нс цеппл так добродетель н не награэкдал лучше за
200
доблесть. Вспомним торжественные празднества, на которых, со*
гласно с законами Ликурга, полунагие, прекрасные молодые ла¬
кедемонянки выступали, танцуя, в народном собрании. Там ошт
в присутствии народа оскорбляли насмешками тех, кто проявил
некоторую трусость на войпо, и прославляли в песнях молодых
воинов, отличившихся выдающимися подвигами. Носомиспио, что
трус, осыпанный перед всем народом горькими насмешками де¬
вушек, испытывая стыд и смущение, должен был переживать силь¬
нейшее раскаяние. Ы, напротив, какое торжество для молодого
героя, когда он получал пальму славы из рук красоты, когда он
читал на лице старце^ уважение, а в глазах молодых девушек
любовь и обещание лшж, одна надежда иа которые есть уже удо¬
вольствие. Можно ли сомневаться в том, что этот молодой воин был
опьянен добродетелью? Пбэ'Ьму-то спартанцы всегда стремились
победить и яростно бросались па вражеские полки, и хотя бы их
со всех сторон окружала смерть, опп видели только славу. В спартан¬
ском законодательстве все способствовало тому, чтобы превра¬
тить людей в героев. Но, чтобы установить его, надо было, чтобы
Ликург, убедившись в том, что удовольствие есть единственный
п всеобщий двигатель людей, понял, что женщины, которые всюду
казались созданными только для того, чтобы, подобно цветам в кра¬
сивом саду, быть украшением земли и удовольствием для глаз,
должны быть ирнзвапы к более благородному делу, — понял, что
этот пол, униженный н презираемый почти у всех пародов, может
быть приобщенным к славе мужчин, разделять с ними лавры, ко¬
торые Ликург их заставлял срывать, и стать одиой нз могуще¬
ственнейших пружин законодательства.
Б самом деле, если любовные наслаждения доставляют людям
самое сильное наслаждение, то какой плодотворный зародыш му¬
жества должен содержаться в этом удовольствии, и как влсчсипс
к женщине может вдохповлять к добродетели
Всякий, кто углубится в свою душу, поймет, что если бы со¬
брания спартанцев были более многочисленны, если бы иа ппх
трус был иокрыт еще бблыним позором, если бы там было возможно
воздать еще больше почестей и прославления доблести, то в Спарте
энтузиазм к добродетели возрос бы еще сильнее.
Для доказательства предположим, что, проникнув, если можно
так выразиться, глубже в намерения природы, вообразили бы, что,
украсив прекрасных жепщпн столькими чарами, связав такое
огромное наслаждение с обладаппем ими, природа пожелала сде¬
лать их наградой за самую высокую добродетель; (предположим
далее, что, по примеру девственниц, посвящавшихся Изиде пли
Весте, самые прекрасные лакедемонянки предназначались бы для
вознаграждения доблести; что они появлялись бы обнажеппымн
на собрания и пх уиосили бы воины как приз за храбрость; что
эти молодые героп одповремепно испытывали бы опьянение любви
н славы, — как ни странным и далеким от наших нравов пока¬
зался бы иам этот обычай, по, несомненно, он сделал бы спартан¬
цев еще более добродетельными п муяссствсппымп, ибо сила добро¬
207
детели всегда иропорцнопальпа степбпп удовольствия, получае¬
мого в паграду за пес.)
Замечу, что этот обычаи, такой, повндимому, странный, су¬
ществует -в государстве Виспагар, столица которого Нарсеиг.
Чтобы поднять храбрость своих воинов, государь этого царства,
но свидетельству путешественников, покупает, кормит и одевает
весьма изящно и роскошно очаровательных ясешции, предназна¬
чаемых для услаждения особенно отличившихся воинов. Этим спо¬
собом он внушает своим подданным высочайшую храбрость и при¬
влекает ко двору воинов соседних государств, которым льстит
надежда па обладапие этими красивыми гкепщинамп; они поки¬
дают cboio страпу и переселяются в Нарсенг, где они питаются
исключительно мясом львов и тигров и пыот кровь этих живот-
пых
Из приведенных примеров явствует, что чувственные страда¬
ния могут вдохновить нас на всякого рода страсти, чувства и добро¬
детели. Поэтому, пе прибегая к примерам из отдаленных веков
и стран, приведу как последний пример, в доказательство этой
истины, времена рыцарства, когда женщины преподавали своим
ученикам-рыцарям и искусство любви, и катехизис.
Если французы в эти времена, но замечанию Макиавелли,
и впоследствии, когда они спустились в Италию, оказались столь
храбрыми и страшными потомками римлян, то потому, что они были
полны величайшей доблести. И как могло быть иначе? Женщины,
прибавляет этот историк, были благосклонны только к самым до¬
блестным нз них. В доказательство достоинств своих любовников
и их любви они требовали от пих или привести с войны пленников,
или штурмовать крепость, или захватить вражеский передовой
пост; смерть своих любовников они предпочитали их бегству.
Рыцарь прннуждеп был тогда сражаться для того, чтобы про¬
славить красоту своей дамы и доказать свою безмерную к ней лю¬
бовь. Рыцарские похождения были постоянным предметом разго¬
воров и романов. Всюду- воспевалась любовь. Поэты требовали,
чтобы среди битв и опасностей рыцарь непрестанно имел в памяти
образ своей дамы. Они требовали, чтобы на турнирах, преяеде
чем начать поедпнок, рыцарь обратил взор к своей даме, как по¬
казывает следующая баллада:
Киньте нежный пвор, служители любви,
На помосты, на ангелов рая,
Тогда вы радостно' и смело будете ломать копья
И будете почтены и обласканы.
В те времена все нроповедывали любовь, и есть ли более могу¬
щественное средство воздействовать па душу? Разве походка,
взгляд, всякий жест красавицы пе представляют очарования для
чувств и нс опьяняют их? Разве я«енщшш не могут по яселаппю
создавать души и тела в людях слабых умом и телом? Разве фи¬
никийцы не воздвигали алтарей красоте, под именем Венеры и
Астарты?
203
Эти алтари могли быть пизвсргпуты только пашей религией.
В самом деле, какой предмет может быть более достоин обожания
(для тех, кто пе озарсп светом веры), нем тот, коему исбо поручило
храпить драгоценное сокровище самого сильного нашего удоволь¬
ствия, пользование коим только п может заставить нас с радостью
переносить тяжелое бремя жизни и утешить пас в том, что мы имеем
несчастье существовать.
Из сказанного мною относительно происхождения страстей
я вывозку общее заключение, что чувственные страдания и удо¬
вольствия заставляют людей думать п действовать п являются
единственными рычагами, двигающими нравственный мир.
Следовательно, паши страсти суть непосредственное следствие
нашей физической чувствительности; все люди способны и восприим¬
чивы к страстям, следовательно, все посят в себе плодотворный за¬
родыш ума. Но, возразят мне, если люди и чувствительны, то пе
все в одинаковой степени; так, например, мы видим целые пароды,
равнодушные к славе и добродетели, а если люди ие способны к та¬
ким сильным страстям, значит ие все способны хс одинаковой со¬
средоточенности внимания, а это является причиной большого
неравенства их умствеппых способностей; отсюда следует, что
природа не одарила всех людей одинаковыми умственными спо¬
собностями.
Чтобы ответить на это возразкеппе, пет необходимости иссле¬
довать, все ли люди обладают одинаковой физической чувстви¬
тельностью; этот вопрос, ответить на который труднее, чем мозкпо
думать, далек от предмета моего исследования. Моя задача — ис¬
следовать, способны ли все люди к страстям, достаточно сильным,
чтобы сообщить им то сосредоточенное внимание, с которым свя-
запо умственное превосходство.
С этой целью я презкде всего опровергну довоц, опирающийся
на невосприимчивость некоторых пародов к страстям славы и добро¬
детели, — довод, которым думают доказать, что ие все люди спо¬
собны к страстям. Я утверждаю, что невосприимчивость этих па¬
родов пе мозкет быть приписана природе, а должна быть припи¬
сана разным случайным причинам, как, например, особой форме
правления.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XV
1 На какой страшный риск* пошел сам Давид, когда длп получения Мел-
холы он взялся принести и принес Саулу препуции двухсот филистимлян!
2 У гелонов закон возлагал на женщин все физические работы; они строили
дома и обрабатывали землю, по в награду за их труд тот же закон даровал
им приятное право разделять ложе со всяким понравившимся им воином.
Женщины очень ценили это право. См. Вардесаи, цит. у Евсевия в его «Ргас-
paratio evangelical).
Жители .Флориды умели приготовлять очень сильный п приятный напи¬
ток, но они преподносили его только тем из своих воинов, которые проявили
особое мужество («Recucil des Letlres Adi Г. >>).
И Пмыи'цпП. — Об. у.
179S
209
ГЛАВА XVI
Какой причине следует приписать равнодушие некоторых
пародов к добродетели
Чтобы решить, отчего зависит равнодушие некоторых народов
к добродетели: от природы пли от особой формы правления, сле¬
дует прежде всего познать человека, прошнспуть в самую глубипу
человеческого сердца, помнить, что человек рожден чувствитель¬
ным к боли и наслаждению н потому своими страстями обязан фи¬
зической чувствительности, а страстям он обязан всеми своими
пороками и добродетелями.
Установив эти прнпщшы, следует затем для решения поста¬
вленного памп вопроса исследовать, могут ли одии и тс же страсти,
измененные соответственно различным формам правления, вы¬
зывать в нас противоположите пороки н добродетели.
Предположим, что какой-нибудь человек так любит славу,
что готов пожертвовать ей всеми остальными страстями; если форма
правления такова, что слава всегда является наградой за добро¬
детельные поступки, тогда, очевидно, этот человек будет всегда
побуждаем к добродетели; следовательно, для того чтобы сделать
из него Леонида или Горация Коклеса, достаточно, чтобы он попал
в соответственное государство и условия.
Но, возразят мне, очень мало людей, способных па такую сте¬
пень страсти. Поэтому-то, отвечу я, только человек, способный
к сильным страстям, может проникнуть в храм добродетели. Нс
так обстоит дело с людьми, неспособными к сильным страстям,
которых называют порядочными. Эти последние, будучи далеки
от этого храма, все лее удсрлспваются па пути добродетели узами
лени, ибо они ьо имеют далее силы сойти с него.
Только добродетель первого рода есть разумная н деятельная
добродетель, но она увеличивается или, по крайней мере, достигает
известной степеш высоты только в воинственных республиках;
ибо только ирн этой форме правления общественное увалсенне
возвышает нас шд другими людьми, привлекает с их стороны наи¬
большее почтеуис к нам, наиболее для нас лестно н желательно н
наиболее способно вызвать великие поступки.
Добродегель вторых, покоящаяся на лени и вызванная, если
молшо так выразиться, отсутствием сильных страстей, есть только
пассивная Добродетель, неразумная и, следоватсльпо, опасная па
первых постах, по, впрочем, довольно надслшая. Оиа свойственна
всем так называемым порядочным людям, которых больше увалсают
за то, что они не приносят зла, чем за то, что они делают добро.
Что Касается приведсниых мною первыми людей сильиой стра¬
сти, то ясно, что то лее стремление к славе, которое сделало из них
в первые века Римской республики Курцнев н Децисв, доллшо
было бделать из них Марнсв н Октавиев во времена смуты и ре¬
волюций, когда, как в последние годы республики, слава была
связана исключительно с тиранией и силон. 13со сказанное мною
210
отпосительпо страсти к славе я повторяю и отпоептолыю любвп
к уважению, которое есть только меньшая степень славы и пред¬
мет желаний для тех, кто не может достигнуть знаменитости.
Это желание уважения также вызывает в различные времепа
различные пороки и добродетели. Когда влияние в обществе имеет
перевес над заслугой, ото желание делает люден интриганами и
льстецами; когда богатство в большем почете, чем добродетель,
оно порождает скупцов, которые с таким нее рвением гоняются
за богатством, с каким первые римляне избегали его, когда было
постыдно нм обладать; отсюда я заключаю, что при различных
нравах и формах правления одно и то лее жслаппс должно норо-
ждать таких люден, как Днпциннат, Панирнй, Красе и Сеян.
При этом укажу мимоходом на различно между честолюбцами,
стремящимися к славе, и честолюбцами, стремящимися к власти
и богатству. Первые могут быть только великими преступниками,
потому что крупные преступления, благодаря требуемому для вы¬
полнения их большому таланту и связанной с их успехом большой
награде, одни только так импонируют воображепшо людей, что
могут вызывать их восхищение, которое проистекает от внутрен¬
него и тайного желания быть похожими па этпх знаменитых пре¬
ступников. Следовательно, человек, влюбленный в славу, не спо-
собсй быть мелким преступником. Эта страсть порождает Кром¬
велей, но никогда Картушей. Отсюда я заключаю, что, за исклю¬
чением редких и необыкновенных положений, в каких, иапрпмер,
очутились Сулла и Цезарь, эти самые люди но самой природе своих
страстей остались бы во всяком другом положении верными добро¬
детели, чем они сильно отличаются от интриганов и скупцов, пре¬
ступления которых низки и темпы и которые потому имеют еже¬
дневно случай совершать новые.
Показав, каким образом та лее самая страсть, которая побу¬
ждает нас к любви, к добродетели п к добродетельным поступкам,
может в другое время и при иной форме правления вызвать в пас
противоположные пороки, постараемся теперь проникнуть глубже
в человеческое сердце, раскрыть, почему при всякой форме пра¬
вления человек всегда пе тверд в своем поведении и побуждается
своими страстями то,к хорошим, то к дурным поступкам и почему
его сердце всегда является открытой ареной для борьбы между
пороком и добродетелью.
Чтобы решить эту правствсипую проблему, следует Поискать
причину тех перемежающихся состояний беспокойства и покоя
совести, тех смутных и разнообразных душевных движений и,
наконец, той внутренней борьбы, которую трагические поэты с та¬
ким успехом изображают на сцене именно потому, что зрители
сами испытали нечто подобное, — следует спросить себя, что такое
эти два «я», которые признавали в нас Паскаль 1 и некоторые ин¬
дусские философы.
Чтобы открыть общую причину всех этих явлений, достаточно
заметить, что люди не бывают движимы только одного рода чув¬
ством, что нет ни одного человека, душевная способность которого
211
*
была бы поглощена одной единственной страстью; что в каждом
человеке борются различные страсти: одни — согласные с общим
интересом, другие — нротивиые ему, и потому человека притяги¬
вают две различные силы, из которых одна приводит его к добро¬
детели, а другая к—пороку. Я утверждаю это про каждого чело¬
века, ибо нет добродетели более всемирно признанной, чем добро¬
детель Катона и Брута, и ин одни человек нс может считать себя
более добродетельным, чем эти два римлянина, и, однако, один
под влиянием алчности совершил некоторые несправедливости
во время своего правления, а другой уступил просьбам своей до¬
чери л добился от сената для своего зятя милости, в которой он за¬
ставил отказать своему другу Цицерону, так как это противоречило
интересам республики. Вот причина той смесп порока и доброде¬
тели, которую мы находим в сердцах всех людей, и вот почему иа
земле пет ни чистого порока, пи чистой добродетели.
Теперь, чтобы узнать, почему одного человека называют добро¬
детельным, а другого порочным, следует заметить, что во всяком
человеке между одушевляющими его страстями есть всегда одна,
которая главным образом направляет все его поведоппс и берет
в его душе верх над всеми другими.
И вот в зависимости от того, более или менее сильно властвует
эта последняя и является ли она по своей природе пли благодаря
обстоятельствам полезной илп вредной для государства, человек
чаще склопястся к добру или к злу и получает название доброде¬
тельного илп порочного.
Прибавлю только, что сила его пороков п его добродетелей
всегда пропорциональна живости ого страстей, сила которых из¬
меряется степенью удовольствия, которое он получает при их удо¬
влетворении. Вот почему в юности, в возрасте, когда люди более
склонны к наслаждениям и более способны к сильным страстям,
опи вообще и более способны к великим деяниям.
Высшая добродетель, как и самый лозорпый порок являются
следствием более или менее сильного удовольствия, какое мы испы¬
тываем, отдаваясь им.
Поэтому человек может точно измерить свою добродетельность
только после того, как он точно и тщательно исследует, какое
число п какую степень страданий может заставить его перенести
такая страсть, как любовь к справедливости или к славе. Тот,
для которого уважение есть все, а жизнь — пичто, предпочтет,
подобно Сократу, умереть, чем трусливо молить о жизни. Тот,
кто становится душой республиканского государства, кого гор¬
дость и жажда славы делают страстпым защитником народного,
блага, предпочтет, подобпо Катону, смерть унижению видеть себя
и свое отечество подчиненными самовластию. Но этп поступки вы¬
текают из сильнейшей любви к славе. Этого предела достигают
самые сильные страстп, и этот предел положен природой челове¬
ческой добродетели.
Напраспо станем мы стараться обмануть самих себя, по мы
пепремеппо становимся врагами людей, если мы можем быть сча-
отливы только через их несчастье г. Только счастлиьое соответ¬
ствие между кашей лнчиой выгодой и общественной, вытекающее
обыкновенно из зколаппя заслужить уважение, вызывает в нас те
нежимо чувства к людям, в паграду за которые мы получаем их
раснолозконпс. Тот, кому, чтобы быть добродетельным, пришлось
бы постоянно бороться со своими склонностями, стал бы 'непре¬
менно порочпым человеком. Завоеванная добродетель никогда
не бывает надежной добродетелью 3. На црактнкс певозможпо еже¬
дневно сражаться со своими страстями, не терпя при этом многих
поражений.
Принужденные постоянно уступать наиболее могущественному
интересу, мы, как бы ни жаждала уважения, никогда нс жертвуем
ради него наслаждениями более сильными, чем тс, которые оно
может нам доставить. Если в некоторых случаях святые подвер¬
гали себя нрезронпю люден, то потому, что опи нс хотели жертво¬
вать своим спасением своей славе. Если некоторые женщины про¬
тивятся ухаживаниям какого-нибудь князя, то потому, что они
нс считают, что эта победа моэкот вознаградить их за потерю их
репутации; потому-то немногие из ппх остаются нечувствитель¬
ными к любви короля, п почти нет ни одной, которая бы не скло¬
нилась па любовь молодого н привлекательного государя, п нн
одна нс могла бы противиться благодетельным, милым п могуще¬
ственным существам, какими нам описывают сильфов ц гениев,
которые посредством тысячи очарований могут привести и упоение
сразу все чувства смертной зконщпны.
Эта пстппа, основывающаяся на чувстве любви к себе, была не
только понята, но н нрпзнаиа законодателями.
Законодатели, убежденные, что любовь к зкизпн есть самая
сильная страсть, никогда не считали преступленном убийство, со¬
вершенное в состоянии самообороны, или отказ гражданина по-
зкертвовать, подобно Доцию, своей зкпзныо ради спасения отече¬
ства.
Следовательно, добродетельный человек нс тот, кто зкертвует
своими привычками н самыми сильными страстями ради общего
интереса, — такой человек певозмозкеп 4, — а тот, чья сильная
страсть до такой степепп согласуется с общественным интересом,
что он почти всегда принузкдеп быть добродетельным. Поэтому
человек тем блпзке к совершенству и тем более заслуживает назва¬
ние добродетельного, чем соблазняющее его на бесчестный или пре¬
ступный поступок удовольствие сильнее, а выгода крупнее и более
способпа зазкечь его зкелание, ибо это предполагает в пом- более
сильное стремление к добродетели.
Конечно, Цезарь не был одним нз самых добродетельных ри¬
млян; однако, так как он мог променять титул доброго гразкданина
только на титул владыки мира, то мы не в нраве исключать его
из числа порядочных людей. Действительно, среди людей добро¬
детельных и вполне заслузкивающнх это пазвание много ли най¬
дется таких, которые, будучи поставлены в тс зке условия, отка¬
зались бы от мирового владычества, особенно если бы они, как Це¬
\ 213
зарь, чувствовали в себе высшио таланты, которые являлись бы
в пх глазах залогом успеха великих предприятия? Обладание мень¬
шими талантами, может быть, сделало бы их лучшими гражда¬
нами. Достаточно было бы сроднен добродетели, поддержанной
неуверенностью в уснсхе, чтобы удержать их от такого смелого
предприятия. Иногда недостаток талантливости охраняет от по¬
рока, и часто этот недостаток обусловливает добродетель.
Напротив, люди тем менее добродетельны, чем меньшие удо¬
вольствия побуждают их к преступлению. Таковы, например,
некоторые мароккскио государи, которые, садясь на коня, отсе¬
кают одним ударом сабли голову своего оруженосца исключительно
для того, чтобы показать свою ловкость.
Вот что отличает самым определенным, ясным и наиболее со¬
гласным с опытом образом человека добродетельного от человека
порочного; но этому плану следовало бы построить точный термо¬
метр, который показывал бы градусы порочности и добродетели
каждого гражданина, если бы опущенный в глубину сердец, он
мог раскрывать цену, какую добродетель имеет для каждого из
них. Невозможность достигнуть этого знания и заставляет пас
судить о людях но их поступкам; этот метод весьма неправилен
в некоторых частных случаях, но вообще соответствует обществен¬
ному пптересу и почти так же полезен, как если бы он был более
иравилеп.
После того как мы исследовали игру страстен, объяснили при¬
чину смешения пороков и добродетелей во всех людях, указали
границу людской добродетели и установили, наконец, предста¬
вление, которое следует связывать со с.човом добродетельный,
мы уже-в состоянии судпть о том, чему следует приписать равно¬
душие некоторых народов к добродетели: природе пли особенно¬
стям их законодательства.
Если наслаждение есть единственный предмет желаний люден,
то, чтобы внушить нм любовь к добродетели, достаточно подражать
природе; удовольствия указывают на ее требования, страдания —
па ее запреты, п человек послушно си повнпуется. Неужели зако¬
нодатель, вооруженный теми нее средствами, не сумеет добиться
того же эффекта? Если бы люди нс обладали страстями, не было бы
никакой возможности сделать их хорошими; но любовь к насла¬
ждению, против которой так восставали люди, обладающие чест¬
ностью скорее почтенной, чем просвещенной, является уздой, по¬
средством которой молено направлять к общему благу страсти от¬
дельных лиц. Отвращение большинства людей к добродетели по
есть следствие порочности их натуры, а следствие несовершен¬
ства 5 законодательства. Законы, если молено так выразиться,
побуждают иас к порокам тем, что часто соединяют их с наслаледс-
писм; великое искусство законодателя и заключается в том, чтобы
разъединить их, так чтобы выгода, извлекаемая злодеем из пре¬
ступления, была совершенно ие соразмерна тому страданию, ко¬
торое ему за это грозит. Если среди богатых людей, которые в боль¬
шинство мепес добродетельны, чем бедняки, мы реже встречаем во¬
214
ров и убийц, то потому, что выгода от воровство для богатого че¬
ловека никогда не бывает соразмерна риску наказания. Не так
дело обстоит с бедняком: так как для него эта несоразмерность го¬
раздо меньше, то он находится, так сказать, в состоянии равновесия
между пороком н добродетелью. Я совсем нс желаю этим сказать,
что людьми надо управлять'с помощью железного прута. При со¬
вершенном законодательстве н среди добродетельного народа
презрение, делающее человека совершенно одиноким у себя па
родине и лишающее его всякого утешения, есть достаточная при¬
чина, чтобы образовать добродетельные души. Всякий пион способ
наказания делает людей робкими, трусливыми н тупыми. Добро¬
детель, порождаемая страхом пытки, мстит за свое происхожде¬
ние; эта добродетель труслива и ноиросвещонпа, или, верпсс,
страх глушит пороки, но нс родит добродетель. Истинная добро¬
детель вытекает из желания заслужить уважение н славу и из
страха перед презрением, которое ужаснее смерти. В качестве при¬
мера приведу из «Spectatour anglais» ответ Фарамоиу солдата-дуэ-
лнета, которого этот ирппц упрекал за то, что оп преступил его
приказ: «Как мог я, — отвечал он,—ему подчнппться? Ты па-
казываешь только смертью тех, кто преступает его, но ты наказы¬
ваешь позором тех, кто ему повинуется. Знай лее, что смертп я
боюсь меньше, чем позора».
Из сказанного мною я заключаю, что нс от природы, а от раз¬
личия в государственном устройстве зависит любовь или лее равно¬
душие различных пародов к добродетели; но как бы справедливо
ни было это заключение, я должен для полного доказательства
его осветить этот вопрос и указать в частности, как различные формы
праплеппя, свободные н деспотические, порождают эту любовь,
или это равнодушие к добродетели. Сначала я остановлюсь на
деспотизме; а чтобы лучше узнать его сущность, я последую, какое
побуждение вызывает в человеке ту необузданную жажду само¬
властия, какую мы наблюдаем на Востоке.
Я выбираю для примера Восток, ибо неизменное равнодушие
к добродетели постоянно паблгодаетсл. в формах правления этого
рода. Напрасно некоторые соседние завидующие нам государства
упрекают пас в том, что мы находимся уже под игом восточного
деспотизма; я утверждаю, что паша религия не позволяет госу¬
дарям присваивать себе такого рода власть, что наше правление —
монархическое, а нс деспотическое, что поэтому только закон,
а нс произвол может лишить у нас частных лиц их собственности;
что паши государи претендуют па титул монарха, а не деспота;
Что они признают основные законы королевства, пазывая себя
отцами, а нс тиранами своих подданных. К тому же, если бы деспо¬
тизм воцарился во Франции, она была бы очень скоро завоеваиа.
Это государство находится нс в тех условиях, как Турция или Пер¬
сия, которые защищены огромными пустынями и благодаря своей
обширности могут постоянно возмещать убыль населения, произво¬
димую деспотизмом, и всегда доставлять султану армии. В таком
стеспениом в своих границах государстве,' как паше, окруженном
216
просвещенными и могущественными народами, люди не могут
быть унижаемы безнаказанно. Если бы Франция обезлюдела бла¬
годаря деспотизму, то она сделалась бы легкой добычей других
государств. Государю, которому вздумалось бы наложить оковы
на руки своих подданных, подчинить их и сделать из пих рабов,
самому пришлось бы подпасть под иго соседних государей. Поэтому
невозможно, чтобы у пего родилось такое намерение.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVI
1 В школе педанты брамины этой секты поучают, что существует два
принципа: один — положительный: это—л, другой — отрицательный, ко¬
торый они называют майя, т. е. мос, т. е. заблуждение. Мудрость состоит
в том, чтобы освободиться от майи, убеждая себя непрестанно и прилежно,
что ты существо единое, печное и бесконечное; ключ к освобождению заклю¬
чается в этих словах: «я семь высшее существо»).
2 Secundum id quod amplius nos delectat operemur necesse est (необходимо
нам поступать согласно тому, что больше забавляет нас), говорит блаж.
Августин.
3 Вельможа поручает охрану своих жен в гареме не завоеванной добро¬
детели, а импотенции.
4 Если и кажется, что существуют люди, жертвующие своей выгодой
но имя общественного интереса, то это потому, что при хорошей форме прав¬
ления идея добродетели до такой степени связана с идеей счастья, а предста¬
вление о пороке — с презрением, что человек под влиянием сильного чувства,
происхождение которого он не всегда знает, совершает поступки, часто не¬
согласные с его выгодой.
5 Если воры так же соблюдают взаимные договоры, как и честные люди,
то потому, что соединяющая их общая опасность принуждает их к этому.
По этой же причине люди так добросовестно уплачивают карточные долги
и в го же время так бесстыдно объявляют себя банкротами в глазах своих
кредиторов. А если выгода может заставить негодяев поступать так*, как
добродетель — людей порядочных, то несомненно, что, искусно пользуясь
принципом интереса, просвещенный законодатель может направлять всех
людей к добродетели.
ГЛАВА XVII
О стремлении всех людей к деспотизму, о средствах достиоюепил
этого и об опасности от деспотизма для государей
Это стремление имеет своим источником любовь к наслажде¬
нию и коренится, следовательно, в самой природе человека. Каж¬
дый желает достигнуть возможно большего счастья, каждый жс.т
лает обладать властью, которая принуждает других людей вся-,
чески способствовать его благоденствию: отсюда и вытекает же¬
лание повелевать.
Но управление пародом основывается или на установленных
законах и соглашениях, или на произволе. В первом случае власть
216
государей над народом л о л л стел менее абсолютной: народ нс так
принужден угождать пм; кроме того, чтобы управлять народом
согласно законам, нужно их знать, размышлять над ними, преодо¬
левать все трудности нх изучения, — все, от чего старается укло¬
ниться леность. Поэтому, чтобы удовлетворить свою лень, каждый
стремится к абсолютной власти, которая, избавляя деспота^от
забот, от изучения законов и от всякого напряжения впиманил,
в то яге время рабски подчиняет людей его воле.
По Аристотелю, деспотическим государством является такое
государство, в котором все — рабы, и лишь один человек сво¬
боден.
Вот почему каждый стремится стать деспотом. Чтобы, дости¬
гнуть этого, необходимо ослабить власть вельмож и парода, а для
этого противопоставить друг другу интересы граждан. В долгой
смене веков время почти всегда доставляет государям такую воз-
можпость, которой, побуяедаемые личным, плохо понятым интере¬
сом, они и спешат воспользоваться.
На такой анархии интересов был основан восточный деспотизм,
напоминающий оппсаппое Мильтоном владычество Хаоса, который,
но его словам, простирает свое королевское знамя пад бесплодной
н опустошенной бездной, где беспорядок поддерясивает анархию
и враягду стихий, управляя каждым атомом посредством желез¬
ного скипетра.
После того как среди граждан посеян раздор, становится не¬
обходимым для развращения и принижения людей постоянно дор-
ягать сверкающий меч тирании перед их глазами, пизводить добро¬
детель на степень преступления п наказывать за нес как за таковое.
До каких ясестокостей нс доходит в этой области по только деспо¬
тизм на Востоке, но даяге деспотизм римских императоров! Вб время
царствования Домициана, говорит Тацит,' добродетель наказыва¬
лась, смертным приговором. Рим был переполнен доносчиками;
раб был шпцоном своего господина, вольноотпущенник — своего
патрона, друг — шпионом своего друга. В это бедственное время
человек добродетельный хотя и нс участвовал в преступлении,
тем не менее доляген был оказывать ему поддерягку. Смелость была
бы сочтена преступлением. У развращенных римлян слабость счи¬
талась героизмом. В то время подверглись наказанию как госу¬
дарственные преступники Сенециоп и Рустик, написавшие пане¬
гирики добродетелям Тразеи и Гельвидня; сочинения этих зна¬
менитых ораторов были соягжены по повелению властей. Знаме¬
нитые писатели были обречены, подобно Плинию, на составление
учебников по грамматике, потому что всякое произведение более
высокого характера являлось подозрительным в глазах тирании
и опасным для автора. Тс ученые, которые были призваны в Рим
Августом, Веснасианом, Аитонипом и Траяном, были изгнаны Не¬
роном, Калигулой, Домицианом и Каракаллой. Философов из¬
гоняли, науки уннчтолсалп. По словам Тацита, эти тираны хо¬
тели искоренить все, носившее на себе отпечаток духовности и до¬
бродетели.
217
Держа таким образом души и постоянном тронете, тирания
у шикает их; на Востоке она изобретает мучения н ужасные пытки *,
порой необходимые и этих гнусных странах, где народы побуждаются
к преступлениям не только бодстпенным положением, но н снонм
султаном, который подаст нм пример преступности и учит их пре¬
зирать справедливость.
Таковы мотивы, па которых оспована любовь к деспотизму,
н таковы средства для его достижения. И вот, безумно стремясь
к самовластию, цари неосторожно бросаются на путь, усеянный для
них множеством опасностей, н гибнут в них тысячами. Решимся
лее, для счастия человечества и самих государей, просветить нх на
этот счет и указать нм на опасность, которой подвергаются они и нх
парод при таком управлении. Пусть отныне они устранят от себя
вероломных советников, возбуждающих в них стремление к само¬
властию, п пусть они поймут, наконец, что наиболее действительным
трактатом против деспотизма был бы трактат о благоденствии и
о безопасности монархов.
По, возразят па это, кто лее может скрывать от них такую истину?
И почему но сравнивают ничтожное число изгнанных из Англии
государей с громадным количеством греческих пли турецких импе¬
раторов, задушенных па Константинопольском престоле? На это
я мог бы ответить, что если султанов нс удерживают такие страшные
примеры, то потому, что обыкновенно они нс всегда помнят о такой
возможности, н потому еще, что их всегда побуждают к деспотизму
люди, желающие разделять с ними блага самовластия; большинство
восточных государей является орудием своих визирей; по слабости
характера они уступают их желаниям, нс предупреждаемые бла¬
городным сопротивлением подданных о своей нсправодпости.
Стать деспотом легко. Народ редко предвидит бедствия, которые
несет за собой окрепшая тирания. Если лее он, паконсц, замечает
нх, то улсс тогда, когда согбенный под игом, обремснсппый цепями
и бессильпый защищаться, он лпшь в трепете олш даст,-казни. Обод¬
ряемые слабостью народов, государи становятся деспотами. Они
пс понимают, что сами над собственной головой вешают меч, который
должен нх поразить; что для отмены псох законов и для сведения
всякой власти к произволу они постоянно должны прибегать к сило
и пользоваться оружием солдата. А такие средства или возмущают
граждан п побуждают их к мести, или ясс незаметно приучают их
видеть справедливость лишь в силе.
Эта идея распространяется в народе медленно, но, наконец, она
все лее проникает в пего и доходит до солдат. Солдаты, наконец,
замечают, что в государстве пет ни одпого сословия, которое могло
бы оказать нм сопротивление; что государь, ненавидимый под¬
данными, им обязан всей своей властью, и вот, незаметно для них
самих, нх душа раскрывается для смелых замыслов, они желают
улучшить свое пололсеннс. И если тогда какой-нибудь смелый
и бесстрашный человек поддержит их в этой надежде н пообещает
отдать им на разграбление несколько больших городов, то этого
достаточно, — как свидетельствует о том вся история, — чтобы
218
вызвать революцию; за. первой революцией обыкновенно быстро
следует вторая, ибо, как говорит знамепитый президент Монтескье,
в деспотических государствах очень часто избивают тиранов, не уни¬
чтожая самой тирании. Л раз только солдаты почувствовали свою
силу, то уж нет возможности удержать их. Как пример,л могу назвать
всех тех римских императоров, которые пали жертвой преторианцев
зато, что хотели освободить отечество от солдатской тирании и вос¬
становить дисциплину в армии.
Словом, для того, чтобы повелевать рабами, деспот сам выну¬
жден подчиняться военщине, всегда беспокойной н надменной.
Этого нс случается, если государь создал в стране сильпоо судей¬
ское сословие. Подлежа его суду, народ учится отличать справед¬
ливое от несправедливого; п солдаты, набираемые всегда ну граждан¬
ского сословия, сохраняют в новом своем положении некоторое пред¬
ставление о справедливости; кроме того, солдаты понимают, что
все граждане, поднятые государем и судейским сословием и ставшие
■под знамя закона, окажут сопротивление их дерзким начинаниям
и что, какова бы ни была их храбрость, в конце концов они будут
раздавлены численным перевесом противника. Оловом, идея спра¬
ведливости и страх заставляют их выполнять свой долг.
Сильное судейское сословие является, таким образом, необхо¬
димой поддержкой для мопархов. Это — щит, защищающий как
парод, так и государя; одпого — от жестокостей тирании, другого —
от ужасов восстания.
Б связи с этим, желая избежать опасности, со всех сторон окру¬
жающей деспотов, халиф Гарун-Лль-Рашид вопросил однажды
у своего брата, знаменитого Бслуля, совета о хорошем способе упра¬
вления. «Сделай так, — сказал тот, — чтобы твои желания были
согласованы с законами, а нс законы с твоими .желаниями. Помни,
что люди нсдостойпыс требуют многого, великие же люди малого,
поэтому противься просьбам одпих и предупреждай просьбы дру¬
гих. Но обременяй своего народа чрезмерными податями: относи¬
тельно этого вспоминай советы царя Нуширваиа справедливого
своему сыну Ормузу. «Сып мой, — говорил он ему, — в твоем цар¬
стве никто не будет счастливым, если ты будешь думать только о соб¬
ственных удобствах. Когда, лежа на подушках, ты будешь отходить
ко сну, вспомни о тех, кого притеснения заставляют бодрствовать;
когда поставят перед тобой роскошпую трапезу, подумай о тех,
кто погибает в нищете; когда ты будешь прогуливаться по очаро¬
вательным рощам своего гарема, помни о тех несчастных, которых
тирания держит в оковах». Ко всему, что я сказал, —промолвил
Бслуль, — мне остается прибавить лишь одно слово: возьми иод
свое покровительство людей, сведущих в науках; руководись их
советами, для того чтобы монархия повиновалась писанному закону,
а нс закон монархии» 2.
Фемистий 3, которому Сенат поручил обратиться с речью к Ио-
внапу при восшествии его па престол, сказал этому императору
приблизительно то лее самое: «Помни, — сказал оп ему, — что
если воины возвысили тебя до власти над империей, то философы
213
научат тебя хорошо править сю. Норные даровали тебе пурпур
цезарей, вторые научат тебя достойно носить его».
Даже у древних персов, наиболее презренных и низких из всех
народов, было позволено 4 философам, наставлявшим государей
при их вступлении на престол, обращаться к ним в день венчания
на царство со следующими словами: «Зиай, о царь, что власть твоя
перестанет быть законной в тот самый день, когда ты перестанешь
заботиться о счастии персов!» Этой истиной был проникнут н Траян,
когда при восшествии своем на престол, преподнося, согласно обы¬
чаю, меч префекту преторианских войск, оп обратился к пому со
следующими словами: «Примп от меня этот меч и пользуйся им в мое
царствование илп для того, чтобы защищать меня как государя
справедливого, или же для того, чтобы поразить им меня как тирана».
[уот, кто иод предлогом поддержапня царской власти хочет
сделать ее самовластной, является одновременно плохим отцом
семейства, плохим гражданином и плохим подданным; плохим отцом
и гражданином, ибо он подвергает свое потомство п'свос отечество
узам рабства; плохим подданным, потому что, превращая законную
власть во власть деспотическую, он поднимает против царя често¬
любие и отчаяние.IЯ приведу в пример восточные монархии, столь
часто обагрявшиеся кровыо своих государей Б. В интересах самих
султанов не стремиться к подобной власти и не уступать в этом жела¬
ниям своих визирей. Государи должны быть глухи к таким советам
и постояпно помнить о том, что исключительно в их интересах
поддерлшвать, так сказать, значение своего государства, чтобы
сохранить власть для себя и своего потомства. Такой настоящий
расчет понятен лишь государям просвощонпым; у остальных же
кичливое желание повелевать и леность, скрывающая от них все
опасности, которыми они окружепм, всегда перевесят всякий иной
расчет; и всякое правительство, как это показывает история, всегда
будет стремиться к деспотизму.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVII
1 Пытки, обычные почти на исем Востоке, потому внушают .ужас челове¬
честву, что сам деспот, приговаривающий к ним, чувствует себя выше закона.
В республиках дело обстоит иначе; законы там всегда мягкие, потому что
устанавливающий их сам им подчиняется.
2 Chardin, t. V.
3 «Ilisloire critique do la philosophic» par Mr. Deslandes.
1 Cm. «Histoirc critique de la philosophies.
5 Несмотря на приверженность китайцев к своим государям, побуждавшую
тысячи их убивать себя на могилах своих царей, как много в этой империи
совершилось революций, вызванных честолюбием и жаждой абсолютной
власти! См. «Histoire des Ilunss, par M. de Guignes, статья о Китае.
220
ГЛАВА XVUt
Главные следствия деспотизма
Прежде всего я укажу на два вида деспотизма: один водворяется
внезапно силон оружия среди народа добродетельного, нетерпеливо
сносящего его. Такой народ молено сравнить с дубом, который со¬
гнули с трудом и который, благодаря своей упругости, скоро раз¬
рывает связывающие его веревки. Многочисленные примеры этого
дает Греция.
Другой вид деспотизма обусловливается временем, роскошью
и нзнелсенностыо. Народ, среди которого водворяется деспотизм
такого рода, молено сравнить с тем лее дубом, который, будучи сги¬
баем постепенно, незаметно утрачивает силу сопротивления, необ¬
ходимую для того, чтобы выпрямиться. В настоящей главе речь
идет об этом последнем виде деспотизма.
У народов, подчиненных подобной форме правления, сановные
лица не могут иметь никакого ясного представления о справедли¬
вости, находясь в этом отношении в глубочайшем неведении. И, в са¬
мом деле, какое представление о справедливости молсст иметь какой-
нибудь визирь? Он не знает, что существует общественное благо;
лишенные лее такого знания люди блуждают наугад; понятия о
правде и неправде, нолученпые в ранней юности, незаметно за¬
темняются и, наконец, совершенно исчезают.
Но, спросят меня, кто лее молсет отпять это знание у визирей?
На этот вопрос я отвечаю следующее: как лее нм приобрести это
знание в странах деспотических, где граждане нс принимают ника¬
кого участия в делах общественных? где с неудовольствием смотрят
на человека, обращающего внимапис на нссчастия родины? где
плохо понятые интересы султана противоречат интересам его под¬
данных? где слулсить государю зпачнт изменять народу? Для того,
чтобы быть справедливым и добродетельным, нулшо знать, в чем
состоят обязанности государя и подданных, и изучить взаимные
обязательства, связующие всех членов общества. Справедливость
есть нс что иное, как основательное знание этих обязательств.
Чтобы возвыситься до такого познания, нулшо мыслить, а кто лее
смеет мыслить среди народа, подчиненного произвольной власти?
Леность, бездеятельность, непривычка и далее боязнь мыслить
быстро влекут за собой бессилие мыслить. В странах, где замалчи¬
вают свои мысли, думают мало. Напрасно стали бы говорить, что
там молчат из осторолености, но что от этого думают не меньше:
факт тот, что думают не больше и что никогда мысли благородные
и смелые нс заронедаются в умах, подвластных деспотизму.
Такие правительства воодушевлены лишь духом эгоизма и за-
блуледения, предвозвещающим гибель государств. Все, устремив
здесь свое внимапие только па интересы личные, нс обращают его
на интерес обществепиый. Поэтому подданные этих государств но
имеют понятия ни об общественном благе, пи об обязанностях гралс-
данина. И визири, выходящие из этой лее самой народпой среды,
221
вступая в должность, но обладают пи административными, пи юри¬
дическими принципами. Они ищут высоких должностей для того,
чтобы разделить власть государя, но не для того, чтобы делать добро.
Но если бы даже они стремились к добру, то, чтобы делать его,
нужно быть просвещенным; у визирей лее, поглощенпых гаремными
интригами, пет для этого времени.
Кроме того, для получения образования нужно подвергнуть
себя утомительному изучению и размышлениям; а что могло бы
побудить их к этому? Ведь опн нс побуждаются к этому далее боязнью
критики х.
Если позволительно сравнивать малые пещи с большими, пусть
представят себе пололеенпе литературы. Если бы из нее изгнали
критику, то разве тот лес самый автор, который иод влиянием благо¬
детельного страха осуледснпя внимательно совершенствует свой
талант, ио преподносил бы обществу небрежные и несовершенные
труды? Именно таково пололеенпе визирей; вот причина, почему
опн не обращают никакого внимания на управление делами и ни¬
когда не чувствуют себя вынужденными обращаться за советом
к людям просвещенным 2.
Сказанное мною о визирях я отношу и к султанам. Государп
не могут избежать невежества, общего всему их народу. В этом отно¬
шении их положение еще хулес, чем пололеенпе их подданных.
Лица, воспитывающие или окружающие их, мечтая управлять от
их вмени 3, естественно стремятся лишить разума своих повелите¬
лен. Поэтому государи, предназначенные иа царство и запертые в га¬
реме до смерти отца, переходят из гарема на престол без всякого
понятия о науке управления и пн разу но побывав на'заседании
Дивана.
Ио почему бы визирям нс позволить критике напоминать им,
хотя бы изредка, о том, что они люди, следуя в этом примеру Фи¬
липпа Македонского, который нс был еслсплен своим превосход¬
ством над другими в мужество и в знаниях и который платил пажам
за то, чтобы они ежедневно повторяли ему: «Помни, Филипп, что
ты человек» 4. Почему нельзя безнаказанно сомневаться в справед¬
ливости их решений и повторять им слова Гроция о том, что всякое
приказание или закон, не подлежащий критике, может быть только
v несправедливым законом?
Причина этого в том, что визири — люди. Много ли нашлось
бы авторов, достаточно великодушных для того, чтобы щадить своих
критиков, если бы у них была власть паказывать их? Во всяком слу¬
чае, только люди возвышенпые и благородные могли бы, жертвуя
своим недовольством па пользу общества, сохранить литературе
критиков, столь необходимых для процветания наук и искусств.
Но молено ли требовать подобного великодушия от визирей?
«Мало министров, — говорит Бальзак, — достаточно вели¬
кодушных для того, чтобы предпочесть похвалы своему милосер¬
дию, — похвалы, которые будут жить, пока жпвут пароды, — на-
слаждению мести, проходящему столь же быстро, как удар топора,
отсекающий голову». Немного визирей достойны похвалы, с кото-
222
рой жрецы в «Сстосс» обращаются к царице Нефтэ: «Она простила,
как прощают боги, пмея полпую власть наказать».
Обладающий властью всегда несправедлив и мстителен. По
этому поводу Вандом говорил, шутя, что во время переходов армии
он неоднократно наблюдал столкновения между мулами и их по¬
гонщиками и что, it стыду человечества, прайда была почти всегда
на стороне мулов.
Дю Верно, который был настолько сведущ в естественной исто¬
рии, что но одному зубу животного определял, плотоядное оно
или травоядное, часто говорил: «Пусть дадут мне зуб какого-
нибудь неизвестного животного, — но одному его зубу я могу су¬
дить о его правах». По его примеру какой-нибудь философ-моралист
мог бы сказать: «Назовите мне степень власти того или иного лица,
но этой степени я могу заключить о его справедливости». Напрасно
стали бы мы, желая обезоружить жестокость визирей, повторять
слова Тацита, что пытки, которым подвергают критиков, являются
трубными звуками, возвещающими потомству позор и пороки их
палачей; в деспотических государствах мало заботятся о славе и о
потомстве, потому что, как я доказал выше, люди ценят уважение
пе ради пего самого, по только ради доставляемых им выгод п по¬
тому что нет такого уважения, которое оказывает заслуге и в кото¬
ром смеют отказать силе.
Словом, визири нс имеют никакого интереса в просвещении и
поэтому не выносят критики; вследствпе этого они вообще мало
образованы5. Относительно этого милорд Болннброк говорил,
что, «будучи еще молодым, он воображал, что правители народов
являются людьми выдающегося ума. По, — прибавлял он, — вскоре
опыт показал мне мою ошибку: я присмотрелся к тем лицам, которые
держали кормило правления в Англии, и увидел, что вельможи имели
довольпо большое сходство с теми финикийскими богами, па чьи
плечи сажали голову быка в знак их высшей власти, и что вообще
люди управляются наиболее глупыми из их среды». Эта истина,
которую Болннброк, может быть в досаде, применял к Англии,
неоспорима почти для всех империй Востока.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVIII
1 Поэтому-то английский народ из всех своих привилегий одной из
наиболее ценных считает свободу печати.
2 Если в английском парламенте ссылались па авторитет президента
Монтескье, то потому, что Англия — страна свободная. Что же касается
законов и адмпнпстрацпн, то царь Петр, спрашивая совета у знаменитого
Лейбница, делал ото потому, что один великий человек* пе стыдится обращаться
за советом к другому великому человеку и потому что русские, благодаря
своему общению с другими пародами Европы, могут считаться просвещеннее
пародов Востока.
3 В одном государстве, весьма отличном от восточных государств, именно
У нас самих, Людовик XIII в одном из своих писем жаловался на маршала
Д Аккра. «Он мешает мне прогуливаться по Парижу; он не разрешает мне
223
ничего, кроме удовольствия охоты и прогулок d Тюильри; моим придворным,
равно как и всем моим подданным, запрещено беседовать со мною о важных
делах и говорить со мной частным образом». Повидимому, во всех странах
стремятся к тому, чтобы сделать государей недостойными престола, к кото¬
рому они предназначены по рождению.
4 На Востоке нельзя встретить человека, подобного герцогу Бургунд¬
скому. Этот принц прочитывал все пасквили, написанные на него и на Лю¬
довика XIV. Он хотел просветиться таким образом и знал, что только пена-
С впсть и недовольство смеют иногда говорить правду монархам.
G Так* как граждане весьма мало сведущи в вопросах общественного
блага, то почти все составители проектов в этих странах или негодяи, имею¬
щие в виду лишь собственную пользу, или же посредственные -умы, которые
не могут одним взглядом охватить длинную цепь, связующую между собой
все части государства. Поэтому обычно они предлагают проекты, не согла¬
сующиеся с остальными частями законодательства страны. И поэтому же
они редко осмеливаются излагать их в трудах, предназначенных для публики.
Просвещенный человек понимает, что в этих государствах всякое Изме¬
нение является новым несчастьем, потому что здесь нельзя следовать ника¬
кому плану, ибо все развращено деспотическим правлением. Здесь возможно
только одно полезное дело — незаметным образом изменить форму правления.
Не понимая этого, знаменитый царь Петр, может быть, ничего не сделал
j для счастья своего народа: он должен был предвидеть, что за великим чело¬
веком редко следует другой великий человек*, что так как он не изменил ничего
в устройстве империи, то, благодаря самой форме правления, русские вскоре
опять могут впасть в варварство, из которого он начал извлекать их.
ГЛАВА XIX
Второе следствие деспотизма: презренное и унизительное
состояние народов поддероюивает neeeoicecmeo визирей
Если сами визири не имеют никакой выгоды от просвещения,
то, может быть, в интересах общества, чтобы они были просвещен¬
ными: каждый народ хочет быть хорошо управляемым. Почему же
в этих странах мы не видим граждан,достаточно добродетельных для
того, чтобы упрекнуть визирей в их невежестве и в пх неправосудип
и принудить их сделаться гражданами под страхом презрения?
Потому, что самая сущность деспотизма в том, что оп развращает и
принижает души.
В государствах, где власть карать и награждать принадлежит
только закону, где повинуются только ему, добродетельный человек,
всегда чувствующий себя под его защитой, усваивает ту смелость
и твердость души, которая неизбежно ослабевает в странах деспо¬
тических, где жизнь, имущество и свобода зависят от прпхоти и
произвола одного человека1. В этих странах быть добродетельным
так же безумно, как было не быть нм на Крите или в Лакедемопии,
и мы не находим там никого, кто бы восставал против несправед¬
ливости, вместо того чтобы поощрять ее, и кто бы восклицал, подобно
философу Филоксену: «Пусть меня снова сошлют в каменоломни».
224
Как трудпо быть добродетельным в этих государствах! Каким
только опасностям пе подвергается там активная добродетель!
Вообразим себе человека, влюбленного в добродетель: желать,
чтобы такой человек видел в пеправосудип и в неспособности визи¬
рей и сатрапов причину народных бедствий и чтобы он в то же время
молчал об этом, — это значит желать вещей противоречивых.
Кроме того, в этом случае немая добродетель была бы бесполезной.
Чем добродетельнее данное лицо, тем скорее опо поспешпт назвать
того, па кого должно пасть народное презрение; я скажу больше:
он должен это сделать. А так как несправедливость и глупость
визиря, как я уже сказал выше, всегда облечены достаточной вла¬
стью для того, чтобы осудить заслугу на самые страшпые пытки,
то, чем добродетельнее будет этот человек, тем скорее он будет пре¬
дан казни.
Как Нерон заставлял в театре зрителей рукоплескать, так визири
еще более жестокие, чем Нерон, требуют похвал от людей, которых
они обременяют податями п которых мучают. Они напоминают
Тиверпя, в царствование которого считались мятежными далее крпки
и стоны несчастных; ибо все преступно прп преступном государе,
как говорит Светоний.
Каясдый визирь желал бы довести людей до состояния тех
древнпх персов, которые, леестоко избитые по повелению государя,
доляшы' были потом являться перед ппм со словами: «Мы пришли
поблагодарить тебя за то, что ты удостоил вспомнить о пас».
За благородной смелостью гражданина, достаточно добродетель¬
ного для того, чтобы упрекнуть визирей в их певежестве и неспра¬
ведливости, быстро последовала бы его казнь 2, и понятно, что никто
пе идет на это. Но герой, по смельчак? — возразят мне. Да, если
его поддерлшвает паделсда на увалсепие п славу. Без этой падеяеды
смелость покидает его. У парода-раба такого благородного гралсда-
нина сочли бы мятслшнком, и его казнь встретили бы одобрением.
Когда ппзость проипкла в правы страны, то нет такого преступления,
которое пе вызвало бы похвал. «Если бы чума, — говорит Гордой,—
раздавала ордена, ленты и пепсин, то, наверное, нашлись бы до¬
статочно гнусные теологп п достаточно нпзкпе юристы, чтобы утвер-
лсдать, что царство чумы основано на болссственпом праве и что
уклоняться от заразы ею значит совершать величайшее преступле¬
ние. Словом, в этих государствах благоразумнее быть соучастником,
нелсели обвинителем мошенников: добродетели п таланты всегда
служат здесь мишепыо для тирании.
Во время завоевания Индии Тамас-Кулп-Хапом единственный,
достойный уважепия человек, которого этот государь нашел в им¬
перии Могола, был некто Махмут, и этот Махмут был изгнан.
В странах, подвластных деспотизму, любовь, увалсеппе н одо¬
брение общества считаются преступлениями, за которые получаю¬
щий их подвергается наказанию от государя. После победы над брит¬
тами Агрикола, во нзбеясанпе рукоплесканий парода п ярости До¬
мициана, проезжает почыо по улицам Рима и входит во дворец
императора: государь холодно целует его. Агрикола удаляется,
15 Гсльосций. — OG уме—1798 226
й вбт победитель Британии и ту же минуту теряется, как говорив
Тацит, среди толпы других рабов.
В эти бедственные времена можио было в Риме восклшшуть
вместе с Брутом: «О, добродетель! ты лишь пустой звук!» Как найти
се у пародов, живущих в постоянном страхе, чья душа, ослабевшая
от боязни, утратила всякую силу? Мы встречаем здесь лишь надмен¬
ных властелинов и подлых и трусливых рабов. Существует лп зре¬
лище более уиизптельпое для человечества, чем аудиепцпя у визиря,
когда, полный глупой важности и надменности, ои подвигается,
окруженный толпой клиентов, а опп, серьезные, немые, неподвиж¬
ные, с остановившимся и опущенным взором, в трепете 3 ждут мило¬
стивого взгляда и напоминают тех брампиов, которые, устремпв
глаза па копчик поса, ожпдают сошествия с иеба голубого п боже¬
ственного огня, появление которого должно возвести их па степень
идола.
Когда видпшь достойного человека, уппжеипого таким образом
перед какпм-ппбудь глупым впзпрем пли далее ипзкпм евиухом,
то невольно вспоминаешь, с каким нелепым уважением в Япоппп
относятся к журавлям; перед их именем всегда говорят: «О тури-
сама», что значит «милостивейший государь».
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIX
1 В Турции не бывает, как например, в Шотландии, что бы закон карал
государя за несправедливость по отношению к подданному. При восшествии
Маликориа на шотландский престол один вельможа подал ему грамоту,
содержащую его привилегии, прося короля утвердить их. Король взял
грамоту и разорвал ее. Тогда вельможа пожаловался парламенту, который
приказал, чтобы король, сидя на престоле, в присутствии всего двора зашил
иголкой грамоту вельможи.
2 Если визирь совершает ошибку в управлении, приносящую вред госу¬
дарству, и если народ протестует, то гордость визиря бывает этим оскор¬
блена. Вместо того чтобы исправить ошибку и постараться лучшим поведением
успокоить справедливые жалобы, он занят лишь изысканием средств для
того, чтобы заставить граждан замолчать. Подобные насильственные сред¬
ства раздражают народ; протесты усиливаются, и визирю остается на выбор
одно из двух: пли вести государство навстречу революции или же довести
деспотизм до той крайности, которая всегда возвещает падение империи;
обычно визири останавливаются на последнем.
3 Сам визирь входит с трепетом в заседание Дивана, если на нем присут¬
ствует султан.
ГЛАВА XX
Третье следствие деспотизма: презрение к добродетели и лооюпое
уваоюение, которое стараются к пей выказать
Если, как я уже доказал это в предыдущих главах, иевежествен-
ность визпрей есть неизбежное следствие деспотической формы
правления, то другим подобным следствием является в этих странах
насмешливое отношение к добродетели.
226
Йесомнеппо, что па пышных (трапезах персов, па уясипах их
пзбраппого общества издевались над умеренностью п грубостью
спартанцев и что придворные, привыкшие пресмыкаться в передней
евнухов, домогаясь постыдной чести стать их посмешищем, называли
дикостью ту благородную гордость, которая ие позволяла грекам
простираться перед персидским царем.
Рабский парод непременно осмеивает мужество, великодушие,
бескорыстие и презрение к ясизии, одиим словом — все добродетели,
осповаппые на беззаветной любви к родипс и к свободе. В Персии
должны были считать безумцем и врагом государя всякого добро¬
детельного подданного, который, пораженный героизмом греков,
призывал сограждан подразкать пм и быстрой реформой правления
предотвратить близкое падение империи, где добродетель прези¬
ралась1. Чтобы ие считать самих себя презренными, персы должны
были находить греков смешными. Нас могут поразкать лишь те
чувства, которые мы сильно перезкиваем. И великий гразкданин,
являющийся предметом уважения везде, где есть граждане, про¬
слывет лишь безумным в государстве деспотическом.
Многие великие деяния казались бы безумными европейцам, хо¬
тя и более далеким от низости восточных пародов, чем от героизма
греков, если бы эти деяния пе были освящеиы восхищением всех
веков! Без этого восхищения кто бы пе счел смешиым приказ, полу-
чеииый царем Агпдом пакапупе битвы при Маитппее от лакедемон¬
ского парода: «Не пользуйтесь количествеипым превосходством;
отошлите часть войск; сразкайтесь с врагом при равиых силах».
Таким зке безумным был бы сочтен ответ, дапиый Калликратидом,
начальником лакедемонского флота, в день битвы при Аргипузскпх
островах Гермоиу, советовавшему ему не вступать в бой с превосхо¬
дящим его по силе афинским флотом: «О, Гермой, — сказал он, —
я пи за что пе последую совету, результаты которого сделались
бы злополучными для моей родины! Спарта ие будет обесчещена
своим полководцем. Здесь, иа этом месте, я долзкеп победить или
погибнуть вместе с моим войском. Калликратиду ли учить искусству
отступления людей, которые допыие иикогда ие справлялись о чи¬
сленности, ио лишь о месте пахозкдеиия своего врага?» Такой бла¬
городный и возвышенный ответ показался бы безумиым большинству
людей. Чья душа достаточно высока и чье знание политики доста¬
точно глубоко, чтобы почувствовать, как Калликратид, насколько
вазкпо было поддержать в спартанцах дерзкое упорство, делавшее
их непобедимыми? Этот герой зиал, что слишком большая осторож¬
ность могла ослабить чувства смелости и честолюбия, которые они
в себе постоянно развивали, и что парод ие обладает доблестями,
если оп пе относится к пим щепетильно.
Плохие политики, не умеющие обозреть умом достаточно боль¬
шого периода времепи, очень сильно бывают поражены непосред¬
ственно находящейся перед ними опаспостыо. Привыкнув рассма¬
тривать все поступки вне соединяющей их цепи и зкелая освободить
парод от избытка добродетели, опи большей частью лишают его того
талисмана, с которым связаны его успехи и слава.
*
227
Словом, мы восхищаемся этими деяниями только потому, что
ими восхищались в древности, да и то это паше восхищепие про¬
никнуто лицемерием пли основывается иа предрассудке. Созна¬
тельное восхшцеппе неизбежно привело бы. пас к подра¬
жанию.
Но кто же, далее из людей, называющих себя влюбленными в сла¬
ву, станет краспеть за победу, основанную ие всецело па его муже¬
стве и искусстве? Много ли Аитиохов-Сотеров? Этот государь, по¬
няв, что поражением галатов оп обязан тому улсасу, который обуял
их при пеолшданном появлении его слонов, стал проливать слезы
над пальмовыми ветвями своего триумфа и приказал воздвигнуть
на поле битвы трофей слонам.
Прославляют великодушие Гелопа. После поралсения бесчислен¬
ной карфагенской армии, когда побежденные олшдалп для себя
наиболее тяжелых условий, этот военачальник потребовал от раз¬
битого Карфагена лишь прекращения варварского обычая прино¬
сить собственных детей в жертву Сатурну. Этот победитель восполь¬
зовался своей победой лишь для того, чтобы заключить, быть молсет,
единственный договор, сделанный па пользу человечеству. Почему
же среди стольких поклонников Гелоп не находит себе подража-
телей? Тысячи героев, один за другим, подчиняли себе Азию, по
среди ппх не нашлось ип одного, кто, будучи чувствительным к бед¬
ствиям человечества, воспользовался бы своей победой для того,
чтобы снять с жителей Востока гнет унюкеппя и несчастий, нало¬
женный па них деспотизмом. Ни одни из них не разрушил тех домов
скорби и слез, где ревнивцы безжалостно изувечивают несчастных,
предназначенных охранять их паслаисдеппя, и осуясдают их па
постоянную пытку бессильного желания. Словом, образ действия
Гелопа пользуется лишь лицемерным или основанным па пред¬
рассудке уважением.
Мы чтим мужество, по менее, чем его почитали в Спарте, и при
виде укрепленного города мы не испытываем, подобно лакедемоня¬
нам, чувства презрения. Некоторые из них, проходя под степами
Коринфа, спроспли: «Что за женщины яшвут в этом городе?» —
«Коринфяпе»,— ответплп им. — «Разве лее эти низкие и трусливые
мужи пе знают, что лучшими укреплениями, недоступными для
врага, являются граждане, готовые птти па смерть?» Подобная
храбрость и высота души встречаются только в воипствеипых рес¬
публиках. Как бы мы пи любили родину, мы пе встретим среди нас
матери, которая, потеряв в бою сына, упрекнула бы оставшегося
ей сына в том, что он пережил пораяеение. Для нас не пример те
добродетельные лакедемонянки, которые после битвы при Левктрах
стыдились того, что носили во чреве людей, способных к бегству,
и те из них, чьи сыновья избегли смерти, спрятались по домам,
облекшись в траур и молчание, тогда как те матери, чьи сыновья
пали в битве, увенчали себя цветами и, ликуя, шли в храм возблаго¬
дарить богов.
Как бы ни были храбры наши солдаты, мы пе увидим больше
такого зрелища, чтобы отряд из тысячи двухсот человек, как это
228
было со швейцарцами при Ссн-Жак-л’Оппталь 2, выдерживал на¬
тиск целой армии из шестидесяти тысяч солдат, заплатившей за
свою победу потерей восьми тысяч. Мы пе увидим больше, чтобы
правительство назвало трусами п, как таковых, осудило бы па
казнь десятерых солдат, спасшихся в этот день бегством и принес¬
ших домой известие об этом славном поражении.
Если даже в самой Европе к подобным деяпиям и добродетелям
относятся лишь с бесплодным изумлением, то как велико к пим пре¬
зрение народов Востока! И кто бы мог заставить эти пароды уважать
их? Страны эти паселепы людьми с низкой п порочной душой, а если
в народе недостаточно добродетельных лпц, которые служплп бы
образцом, то естествеппо, что будут брать пример с людей испор¬
ченных. Эти последние, всегда заинтересованные в том, чтобы вы¬
смеивать чувства, которых опп ие испытывают, заставляют молчать
людей добродетельных. К сожалению, немного есть людей, не усту¬
пающих требованиям окруэкающпх, пастолысо смелых, чтобы не
бояться народного презрения, п ясно сознающих, что увазкение
народа, впавшего до известной степепп в пичтозкество, более обес¬
чещивает, чем льстит.
Могло ли недостаточное внимание, оказанное Гапиибалу при
дворе Антиоха, обесчестить этого великого человека? Повредила ли
славе великого карфагенянина трусость, побузкдавшая Прузпя
выдать его римлянам? Опа обесчестила в глазах потомства лишь
государя, совет и парод, которые хотели его продать. Из всего
сказанного мною я вывожу, что в империях деспотических, в сущ¬
ности, чувствуют лишь презрение к добродетели и почитают только
ее наименование. Если к пей п взывают езкедпевно п требуют ее
от граждан, то в этом случае с добродетелью дело обстоит, как,с исти¬
ной, которой требуют при условии благоразумного ее замалчи¬
вания.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XX
1 В то время как триста спартанцев защищали Фермопилы, аркадские
перебежчики рассказали Ксерксу об олимпийских играх. «С какими людьми,—
воскликнул некий персидский вельможа, — придется нам сражаться! Равно¬
душные к выгоде, они алчут только славы».
2 В «Истории Людовика XI» Дюкло рассказывает, что швейцарцы в числе
3 000 человек выдерживали натиск армии дофина, состоявшей из 14 000
французов и 8 000 англичан. Это сражение происходило при Боттелене, и почти
все швейцарцы были убиты.
В битве при Моргартене 1 300 швейцарцев обратили в бегство армию
эрцгерцога Леопольда, состоявшую ns 20 000 человек.
Около Вевепа, в кантоне Гларис, 350 швейцарцев победили 8 000 австрий¬
цев; на поле битвы ежегодно празднуется их память. Оратор произносит им
хвалебную речь и читает лист со списком этих трехсот пятидесяти
имея.
229
ГЛАВА XXI
Четвертое следствие деспотизма: гибель государств, находящихся
под неограниченной властью
Равнодушие жителей Востока к пстппе, певежествецпость п
порочность граждан, как неизбежное следствие пх формы правления,
делают пз них мошенников по отношению друг к другу п трусов по
отношению к врагу.
Вот причина тон изумительной быстроты, с которой греки н
римляне овладели Азией. Действительно, как могли рабы, воспи¬
танные н вскормленные в прихожей властелина, подавить в себе
перед мечом римлян привычное чувство страха, которое прпвпл нм
деспотизм? как могли эти отупевшие люди, лишенные душевной
высоты, прпвыкшпе поппрать слабых п пресмыкаться перед силь¬
ными, бороться с великодушием, политикой и храбростью римлян
п не проявить своей низости п в совете, и в бптве?
Если египтяне, говорит Плутарх, были рабамп всех народов
поочередно, то потому, что они находились под властью самого
сурового деспотизма; поэтому-то они почти всегда велп себя как
трусы. Когда изгнанный из Спарты царь Клеомеп, скрывшийся
в Египте и заключенный в темницу по проискам одного мппистра,
по пмепи Собизия, убил свопх тюремщиков, разбил свои цепи п
появился на улицах Александрии, то он напрасно заклппал граждан
отомстить за пего, иаказать пеправду и сбросить пго тирании:
повсюду он паходил, говорит Плутарх, лишь бездеятельных почи¬
тателей. Этот ппзкнй и трусливый парод был способен лишь па такую
смелость, которая позволяет восхищаться велшшмп поступкамп,
по по совершать пх.
Мог лн парод рабов сопротивляться свободному и сильному
пароду? Для того чтобы безнаказанно пользоваться неограничен¬
ной властью, деспот выпуждеп расслаблять дух п мужество своих
подданных. То, что делает его спльпым внутри государства, делает
его слабым пзвне; вместе со свободой он пзгопяет пз своей державы
все добродетели; онп не могут, говорит Аристотель, обитать в раб¬
ских душах. Монтескье, которого мы цитировали выше, говорит,
что нужно сначала быть плохим гражданином, для того чтобы стать
затем хорошим рабом. Поэтому деспот может противопоставить
нападениям таких людей, как римляне, лишь совет и полководцев,
совершенно не сведущих в политической н военной науке и взятых
из того ясе самого народа, в котором он ослабил мужество и умалил
дух; следовательно, он должен быть побеяедеп.
Но, возразят мне, мы видели иногда и в деспотических государ¬
ствах яркий свет добродетели. Да, когда на престоле один за дру¬
гим сменялись великие люди. Добродетель, замирающая перед
лицом тирании, оживает при великом государе, его присутствие
подобно присутствию солнца; когда солнечный свет пронизывает
п рассеивает тучи, покрывающие небо, то все в природе ояшвает,
равнины наполняются земледельцами, в рощах раздаются воздуш-
230
пые концерты и крылатые обитатели пеба взлетают па вершины
дубов, чтобы воспевать возвращение солица. «О, счастливые време¬
на! — восклицал Тацит в эпоху царствования Траяна, — когда
повинуются лишь законам, когда можно мыслить свободно п так
ясе свободно высказывать свои мысли, когда все сердца устре¬
мляются к государю, когда увидеть его есть уже благо!»
Однако блестящее существование таких государств обыкновенно
педолговечпо. Если порой опп достигают вершины могущества и
славы и выделяются успехами во всех областях, то эти успехи,
зависящие, как я уже сказал, от мудрости государей, а не от самой
формы правления, обыкновенно столь лее преходящи, сколь бле¬
стящи; могущество подобных государств, как бы оно пи было
велико, всегда призрачно; это колосс Навуходоносора: ноги его
из глины. Такие дернсавы похожи па величественную ель; вершина
ее касается небес, жпвотпые равнин и воздуха ищут уболешца в ев
тени; по, имея слишком слабые корни, она опрокидывается первым
ураганом. Жпзпь этих государств недолговечна, если только они
не окружеиы пародами бездеятельными и подчиненными самовла¬
стью. Относительная спла подобных государств заключается в таком
случае в равновесии их слабости. Если деспотическая империя
получает удар п престол может поддерлгать лишь'мужественное н
смелое решение, то эта империя гибнет.
Словом, пароды, стонущие под_ нг.ом неограниченной власти,,
могут_пметь лишь кратковременные успехи, только вспышки славы;
рано или поздпо опп подпадут под власть парода свободного и пред¬
приимчивого. Но если далее предпололшть, что они будут избавлены
от этой опаспости в силу нсключптельпых обстоятельств и поло-
жепня, то достаточпо узко плохого управления, для того чтобы их
разрушить, обезлюдить п превратить в пустышо. Летаргическая
вялость, постепенно охватывающая все члопы такого парода, при¬
водит к этому результату. Деспотизму свойственно заглушать стра¬
сти; а лишь только души, лишившись страстей, перестанут быть
деятельными и как только гралсдане отупеют, так сказать, от опи¬
ума, роскоши, праздпостп п пзпеясенпостп, как государство начинает
хиреть: его кажущееся спокойствие есть в глазах просвещеппого
человека лишь пзпеможепие, предшествующее смерти. В государстве
страсти необходимы; опи составляют его лшзпь и душу. И парод-
победитель есть в сущности народ с более сильными страстями.
Умеренное волпеппе страстей благодетельно для государств;
в этом отношении их молено сравнить с морями, чьи стоячие воды,
загнивая, испускали бы гибельные для мпра пары, если бы буря
пе очищала их.
Но если величие народов, подчппеппых неограниченной власти,
лишь педолговремепно, то ппачо обстоит дело с государствами,
в которых, как это было в Риме и Греции, власть разделена меяеду
народом, вельможамп пли царями. В таких государствах част¬
ные интересы, тесно связанные с интересами общественными, пре¬
вращают людей в граждан. Здесь парод, успехи которого зависят
от его государственного устройства, имеет право надеяться па их
т
длительность. Необходимость для гражданина заниматься важными
делами, свобода мысли и слова усиливают и возвышают его душу;
смелость мысли передается его сердцу, порождая в пем замыслы
обшпрпые и смелые, помогая ему совершать все более храбрые
деяния. Я прибавлю далее, что если частные ппторесы не вполне
отделены от интересов общественных, если правы народа менее пс-
порчепы, чем были правы рпмляп во времена Мария п Суллы, то
партийный дух, прппулсдая граяедап ко взапмпому наблюдению
друг за другом н ко взаимной сдерлеаппостп, способствует само¬
сохранению этих государств. Они поддорлшвают себя силой равно¬
весия противоположных пптересов. Основы, на коих покоятся эти
государства, бывают особенно непоколебимыми в те моменты внеш¬
него бролсепия, когда они кажутся близкими к падению. Так,
глубппа морей всегда тиха и спокойна, далее когда яростный акви¬
лон вздымает нх поверхность, грозя как будто потрясти их бездну.
После того как я объяснил, как восточный деспотизм является
причиной певолсоствсппости визирей, равнодушия парода к добро¬
детели и гибели государств, находящихся под этой формой правле¬
ния, я укажу, как иное государственное устройство ведет к противо¬
положным результатам.
ГЛАВА XXII
О любви некоторых пародов к славе и к добродетели
Эта глава является столь необходимым следствием предыдущего,
что я мог бы избавить себя от дальнейшего анализа, если бы я не
знал, как приятно обществу описание средств, ведущих человека
к добродетели, и насколько подробности в этой области поучительны
далее для лиц знающих. Итак, я приступаю к моей теме. Окидывая
взглядом республики, наиболее богатые добродетельными людьми,
я останавливаюсь па Греции, па Риме и вплсу, как родится там
множество героев. Калсется, что их великие деяния заботливо
собрапьт историей, для того чтобы распространять аромат доброде¬
тели в веках наиболее испорченных и наиболее отдаленных. Они
похобкп па сосуды с фимиамом, которые, будучи поставлены на ал¬
тарь богов, наполняют своим благоуханием все обширное про¬
странство храма.
Если, созерцая в истории этих народов непрерывную цепь
доблестпьтх деяний, я захочу открыть их причину, то увилсу еевуме-
пип, с которым законодатели этих государств связали частные
интересы с пптересамп общественными х.
В доказательство нстиипостн моих слов я беру поступок Регула.
Я вовсе не предполагаю в этом полководце особого героизма, вну-
гаонпого ему хотя бы римским воспитанием; по в эпоху правления
этого консула некоторые пункты законодательства были пастолысо
усовершенствованы, что, далее имея в виду лишь свой собственный
лпчпый интерес, Регул не мог не совершить своего подвига. Зная
характер римской дисциплины, помня, что бегство или далее потеря
232
щпта в битве наказывались палочными ударамп, от которых вппов-
пый обыкновенно умирал, мы понимаем, что побежденный и взятый
в плен консул, посланный карфагенянами для переговоров об обмепе
пленных, не мог предстать перед рпмляпамп, пе страшась пх пре¬
зрения, всегда столь унизительного со сторопы республиканцев и
столь невыносимого для возвышенной души. Едппствеппое, что оста¬
валось ему сделать, это загладить какпм-лпбо героическим поступ¬
ком позор своего поражения. Он должен был воспротивиться до¬
говору об обмепе плеппых, договору, который сенат уже был готов
подписать. Конечно, подавая подобный совет, он подвергал свою
жизнь опасности, по эта опасность пе была бесспорной, так как
было довольно вероятно, что сенат, изумленный его мужеством,
поспешит заключить договор, возвращавший ему столь доброде¬
тельного гражданина. Кроме того, предполагая далее, что сенат
согласится па его совет, было весьма вероятно, что карфагеняне
из страха мести или из чувства воехпщепия перед его доблестью
пе предадут его казпи, которой они ему угролсали. Словом, Регул
подвергал себя опасности, которой подверг бы себя пе только герой,
по и всякий осторолшый и разумный человек, для того чтобы из¬
бегнуть презрения и вызвать увалсенпе римляп.
Таким образом, существует особое искусство припулсдать лю¬
дей к героическим поступкам; конечно, я пе хочу сказать этим,
что Регул только повиновался необходимости, и я пе хочу умалить
его славу. Подвиг Регула был, без сомпепия, следствием пылкого
энтузиазма, побулсдавшего его к добродетели, по подобный энту¬
зиазм мог залшгаться только в Риме.
Пороки и добродетели парода являются всегда неизбежным
следствием его законодательства; очевидно, знанием этой истины
был продиктован следующий прекрасный закон в Китае: для содей¬
ствия добродетели там установлено, что мандарины разделяют славу
пли позор 2 добродетельных и низких поступков, совершаемых в их
областях и, следовательно, получают либо повышение по службе,
либо погашение.
Невозможно сомневаться в том, что почти у всех пародов добро¬
детель является результатом большей или меньшей мудрости пра¬
вительства. И если греки и римляне так долго были одушевляемы
мужественными добродетелями, которые, по словам Бальзака,
суть полет души над повседневными обязанностями, то потому,
что добродетели такого рода являются почти всегда достоянием
народов, у которых калсдый гралсданпп принимает участие в верхов¬
ной власти.
Только в таких странах можно встретить гралсдан вроде Фабри-
ция. Когда Ппрр настаивал, чтобы оп последовал за ним в Эпир,
Фабрицпй сказал ему: «Ппрр, ты, без сомнения, славный государь
и великий воин, по парод твой стонет в нищете. Как безрассудно
ягалать взять мепя в Эпир! Неужели ты сомневаешься, что под
властью моего закона твой народ вскоре предпочтет избавлеппе от
налогов твоим тяжким податям п спокойное владение имуществом
прслшей необеспеченности? Сегодпя я твой любимец, завтра я стану
233
твоим господином». Такую речь мог произнести только рпмляпип.
Только в республиках 3 мы с изумлением замечаем, как далеко
может зайти смелость и до какой высоты может подняться героизм
терпения. Здесь я приведу в пример Фемпстокла. Незадолго до
Саламииской битвы этот вони, будучи оскорблен в совете одним
из лакедемопских воледей, ответил па его угрозы лишь следующими
словами: «Бей, но выслушан». К этому присоединю еще пример
Тимолеоиа; когда его обвинили во взяточппчестве, и парод готов
был растерзать доносчиков, то он остановил его ярость словами:
«О, сиракузцы! что вы делаете? вспомните, что каждый пз граждан
имеет право обвинить меня; страшитесь парушить из чувства благо¬
дарности ту свободу, которую я вернул вам и которая составляет
мою гордость».
Если история Греции и Рима полиа черт такого героизма и если,
пробегая всю историю деспотизма, мы их пе встречаем, то потому,
что в государствах деспотических интерес личный никогда пе свя¬
зан с интересом обществеипым; потому, что там, среди всех других
качеств, уважают ипзость, вознаграждают посредственность4; ей
поручают почти всегда дело государственного управления, от кото¬
рого устрапягот людей умных. Слишком беспокойные и подвижные,
они бы нарушили, говорят там, спокойствие государства, спокой¬
ствие, которое можпо сравнить с тем моментом затишья, что в при¬
роде предшествует буре.
✓ Спокойствие в государстве пе всегда свидетельствует о счастии
его подданных. В государствах с безответственной властью люди
похожи па тех коней, которые, находясь в тисках, пе двигаясь,
перопосят самые жестокие операции; свободный лее скаку и взды¬
мается па дыбы при первом ударе. В этих странах летаргия прини¬
мается за спокойствие. Только страсть к славе, пе знакомая этим
пародам, может поддерлепвать в политическом организме то тихое
бролсеппо, которое оздоровляет его, делает сильным и развивает
в нем вссвозмолшыо добродетели и таланты. Поэтому эпохи, наиболее
благоприятные для литературы, были всегда наиболее богатыми
великими вождями и великими политиками: одно и то лее солнце
лшвит кедры и платаны.
Впрочем, эта страсть к славе, оболсествлеппая у язычников
и увалсаемая во всех республиках, почиталась главным образом
в республиках бедных и воипствеииых.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXII
1 Именно d таком сочетании н заключается истинный дух законов.
2 Не так обстоит дело в других восточных государствах; обязанность
губернаторов заключается там лишь во взимании податей и в недопущении
мятежей. Да от них и не требуется, чтобы они занимались благоденствием
населения в своих провинциях; в этом отношении их власть весьма ограничена.
3 Из писем кардинала Мазаршш видно, что он сознавал все преимущество
подобного государственного устройства. Он боялся, что Англия, сделавшись
республикой, станет слишком опасной для своих соседей. В письме к де
234
Телльо он говорит: «Дон Луне п п, мы очень хорошо знаем, что Карл II
находится вне пределов своего государства; но из всех причин, которые могут
побудить монархов, наших властелинов, к восстановлению его на престоле,
одна из наиболее действительных — это помешать Англии образовать мощную
республику, которая впоследствии заставила бы призадуматься всех своих
соседей»).
1 В этих странах ум и таланты находят почитание только в царствование
великих государей или в правление великих министров.
ГЛАВА XXIII
О том, что государства бедные всегда больше любили славу
и были богаче великими людьми, чем государства богатые
В республиках торговых герои появляются словцо только для
того, чтобы уничтожить тпрапшо и исчезнуть вместе с пею. Именно
в самом начале освобождения Голландии Бальзак говорил об се
жителях, что «они заслужили иметь свопм королем одного бога,
ибо опи не желали иметь своим богом короля». Почва, благоприятная
для создаппя великих людей, быстро истощается в такого рода ре¬
спубликах. Это как слава Карфагена, исчезнувшая вместе с Ганни¬
балом. Дух торговли неизбежно уничтожает в них дух силы и храб¬
рости. «Народы богатые, — говорит тот же Бальзак, — руково¬
дятся в управлении доводами разума, ведущими их к пользе, по
iie требованиями моралп, имеющей в виду добродетель и му¬
жество».
Добродетельное мужество встречается лишь у бедных народов.
Из всех народов екпфьт, может быть, были единственным, певшим
гимны в честь богов, никогда ничего пе прося у нпх при этом, так
как они былп уворепы, что человеку мужественному ничего не пулепо.
Они подчинялись вождям, чья власть была довольно велика, но
были независимы, потому что переставали повиноваться вождю,
как только он сам переставал повиноваться законам. У пародов
богатых дело обстоит иначе, чем у этих екпфов, пе желавших ничего,
кроме-славы. Повсюду, где процветает торговля, богатство предпо¬
читают славе, ибо его молено обменять па всевозможные наслаясде-
ння, да и достигать его легче.
Результатом такого предпочтения должен быть сильный недо¬
статок в добродетелях п в талантах. Так как слава присуждается
только общественной благодарностью, то приобретение ее всегда
бывает наградой за услуги, оказанные отечеству; желание славы
предполагает всегда яселанпе быть полезным своему народу.
Иначе обстоит дело с желанием обогатиться. Богатство часто
приобретается ценой алшотажа, нпзостп, шпионства и часто пре¬
ступления; оно редко бывает уделом людей возвышенных п добро¬
детельных. Таким образом, любовь к богатству не влечет за собой
любвп к добродетели. В торговых странах больше бывает хороших
пегоцпаптов, чем хороших граждан, и больше велпкпх банкиров,
цем героев.
236
Словом, пе па почве роскогпп и богатства, а на почве бедпости
процветают прекрасные добродетели 1; крайне редко можно встре¬
тить в богатых государствах души возвышенные 2: граждане имеют
там слишком мпого потребностей. Кто умножает своп потребности,
дает тем самым в руки тирании залог ннзостн п трусости. Только
добродетель, довольствующаяся малым, пе поддается пспорчеппостп.
Такая добродетель продиктовала ответ одного уважаемого за своп
заслуги вельможи английскому министру. В интересах двора было
привлечь его па свою сторону, и г-и Вальполь отправился к нему:
«Я прихозку к вам от лица короля, — сказал он, — чтобы уверить
вас в его расположении, выразить сожаление, что для вас еще ни¬
чего пе было сделано, и предлозкнть вам место, более достойное
вас». —«Милорд, — ответил ому английский вельмозка, — прежде
чем ответить па ваше предлозкеппе, разрешите, чтобы мпе принесли
мой узкпп в вашем присутствии». Ему немедленно подали рублевую
баранину, оставшуюся от обеда. Тогда обратившись к Вальполю,
он прибавил: «Милорд, пеузкелн вы думаете, что двору легко при¬
влечь на свою сторону человека, довольствующегося подобной
трапезой? Передайте королю то, что вы видели, — вот единствен¬
ный ответ, который я могу вам дать». Такие слова мозкет произно¬
сить только человек, ограничивший свои потребности; а много ли
в богатой стране людей, борющихся с постоянным пскушепнем иметь
излишнее? Как много бедность дарит своему отечеству добродетель¬
ных людей, людей, которых роскошь испортила бы! «О, философы!—
восклицал часто Сократ, — вы, представители богов па земле,
умейте, как опп, довольствоваться собою, обходиться малым; в осо¬
бенности ие досазкдайте, пресмыкаясь перед ними, властелинам и
мопархам!» «Не было ничего более твердого и более добродетель¬
ного, — говорит Цицерон, — чем характер первых греческих муд¬
рецов. Никакая опасность пе пугала их, никакое препятствие
по обескуразкивало, никакое сообразкепие пе удерзкивало и пе за¬
ставляло их зкертвовать истиной ради абсолютной воли государя».
Но эти философы родились в бедной стране, а последователи их
узке пе сохранили этих самых добродетелей. Философов Александрии
упрекают в том, что они были слишком угодливы по отношению
к государям, их благодетелям, п что своп покой и досуг они поку¬
пали ценой низости. Плутарх восклицает по этому поводу: «Есть
ли более унизительное зрелище для человечества, чем зрелище
мудрецов; продающих своп похвалы высокопоставленным лицам?
Неузкели эке дворы монархов так часто являются камнем преткно¬
вения для мудрости и добродетели? Пеузкелн высокопоставленное
люди пе понимают, что все, рассузкдающие с ними лишь о вещах
суетных, обманывают их? 3 Слузкить им по-пастоящему значило
бы упрекать их в пороках и заблузкдепиях, убезкдать их в том, что
им пе подобает проводить дни в забавах. Таков единственный язык,
достойный человека добродетельного; лозкь и лесть чузкды его
устам».
Это восклицание Плутарха, без сомнения, прекрасно, но оно
свидетельствует больше о любви к добродетели, чем о знании чело¬
236
века. То же самое относится к восклицанию Пифагора: «Я отказы¬
ваю, — говорит оп, — в звании философа людям, уступающим соб¬
лазнам двора; этого имени достойны только те, кто готовы перед
лицом мопарха пожертвовать жизиыо, богатством, положением,
семьей и даже репутацией. Лишь с подобной любовью к истине, —
прибавляет Пифагор, — можно стать причастным божеству и слиться
с ним наиболее благородным и тесным образом».
Такие люди не рождаются во всех государствах безразлично;
подобная добродетель есть следствие илп философского фанатизма,
который быстро гаснет, плн исключительного воспитания, или же
превосходпого законодательства. Философы, о которых говорят
Плутарх и Пифагор, почти все увидели свет среди народов бедных
п страстно любящих славу.
Это не значит, что я смотрю на бедность как па источник добро¬
детели; у всех пародов появлением великих людей мы обязаны более
или мепее мудрому распределению почестей и наград. Но чтд до¬
вольно трудно представить себе, так это то, что добродетели и та¬
ланты нигде ие награждаются более лестным образом, чем в бедных
и воинственных республиках.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXIII
1 И счастье, прибавлю я. То, Что невозможно сказать о частных лицах,
можно сказать о народах; наиболее добродетельные народы суть всегда
и наиболее счастливые, а наиболее добродетельными являются не наиболее
богатые и торговые народы.
2 Из всех народов Германии, по словам Тацита, одни свевы, подобно
римлянам, придавали значение богатству и, как они, подчинялись деспоти¬
ческой власти.
3 Конечно, было некогда время, когда люди мудрые пользовались правом
беседовать с государем лишь для того, чтобы говорить ему вещи действи¬
тельно полезные. Поэтому индусские философы выходили из своих убежищ
только раз в год, для того чтобы отправиться во дворец царя. Там каждый
из них громогласно сообщал своп политические соображения относительно
государственного управления и о тех изменениях и преобразованиях, ко¬
торые нужно было произвести в законах. Те, чьи соображения три раза
подряд отвергались как ошибочные или малозначительные, теряли право
говорить с царем («Histoire critique de la philosophies, t. II).
ГЛАВА XXIV
Доказательство этой истины
Чтобы лпшить это утверждение всякой видимости парадокса,
достаточно заметить, что из всех людских желаний два являются
наиболее общими: желание богатства и леелание почестей. Из этих
двух желаний люди наиболее жаждут почестей, когда они раздаются
лестным для самолюбия способом.
237
Жажда почестей делает людей способными па Громадные усилия,
п тогда опи могут совершать чудеса. Нигде почести пе воздаются
с большей справедливостью, чем у народов, у которых пет ппой
монеты для оплаты услуг, оказанных отечеству; поэтому бедные
республики Греции и Рима дали больше великих люден, чем все
обширные и богатые империи Востока.
Народы богатые п подвластные деспотизму мало ценят почестп.
И правда, если ценность почестей зависит от способа нх раздачп
и если раздавателямп их на Востоке являются султаны, то ясно,
что они обесценивают их плохим выбором награждаемых лпц.
Поэтому в этих странах почестп являются, собственно говоря,
только титулами. Они не могут живо льстить гордости, пбо редко
связаны со славой; слава лее находится не во власти государей, ко
во власти народа, она нс что иное, как выражение пародиой благо¬
дарности. Когда почести обесценены, то и желание получить пх
уменьшается; оно пе побуждает более к высоким поступкам, и по¬
чести становятся в государстве лишь бессильным средством, ко¬
торым справедливо пренебрегают высокопоставленные лица.
В Америке существует племя, в котором, когда какой-нибудь
дикарь одержит победу илн успешно заключит договор, ему говорят:
«Ты му лечи на», в присутствии всех членов его племени. Такая по¬
хвала побуждает этих дикарей к велпким деяниям более, чем все¬
возможные почести, предлагаемые в деспотических странах лицам,
выдающимся своими талантами.
Чтобы почувствовать, каким недостойным способом воздавались
иногда почести, вспомним злоупотреблепне ими в царствование
Клавдия. При этом императоре, говорит Плнипй, некий гражданин
убпл ворона, известного своей ловкостью; гражданина казнили,
а ворону устроили великолепные похороны; перед парадными ио-
сплкамн, на которых лежал вороп и которые несли два раба, шел
флейтист; шествие замыкалось множеством парода обоего пола и
всякого возраста. По этому поводу Плиний пишет: «Что бы сказали
папга предки, если бы в том самом Риме, где без всякой пышности
погребали наших первых царей, где не отомстили за смерть разру¬
шителя Карфагена и Нуманцнп, им пришлось бы присутствовать
на похоронах ворона!»
По, возразят мне, и в деспотических странах почести все лес
бывают иногда наградой за заслуги. Да, конечно; но чаще оип бы¬
вают наградой порока п пизостн. В этих государствах почести молено
сравнить с деревьями пустыпп: иногда птицы пебссиьте клюют пх
плоды, по чаще всего они становятся добычей змеи, которая с под-
пожпя дерева вползает на его вершину.
Если почести обесцепепы, то заслуги государству оплачиваются
только деньгами. А всякий народ, производящий уплату исключи¬
тельно деньгами, вскоре начинает страдать от бремени расходов;
истощенное государство делается несостоятельным, п тогда уже пет
больше награды для добродетели и талантов.
Напрасно станут возражать па это, что паучеппые опытом
государи прннулсдены будут в подобной крайности расплачиваться
238
почестями. В бедных республиках, где весь парод в целом распре¬
деляет милости, не трудно поднять цепу почестей; ио в высшей
степени трудно сделать это в государстве деспотическом.
Какой добродетелью должен обладать человек, которому пору-
чепо заведывать раздачей почестей! Какую пуяшо иметь силу ха¬
рактера, чтобы противостоять интригам придворных! Какое уме¬
ние различать людей, чтобы воздавать почести лишь великим та¬
лантам и великим добродетелям и постояппо отказывать в них
людям посредствсшшм, которые роняли бы их цсипость! Какой вер¬
ный ум, чтобы уловить момент, когда эти почести, сделавшись уже
слишком обычными, перестают побуждать граждан к прежним уси¬
лиям п когда, следовательно, пулшо создавать новые!
О почестями дело обстоит иначе, чем с богатствами. Если обще¬
ственные интересы запрещают переплавку золотой п серебряной
монеты, то опи требуют этого для монеты почестей, когда послед¬
ние утратилп свою ценность, основанную лишь на людском
мпепин.
Я прпбавлю здесь, что невозможно без удивления наблюдать
поведение большинства пародов, поручающих множеству людей
управление своими фппапсами и пе назначающих ппкого, чтобы
следить за распределением почестей. А есть ли что-нибудь более
полезное, чем строгое обсуясдепие заслуг тех людей, которых хотят
возвысить? Почему бы каждому пароду не иметь трибунала, который
путем открытого и серьезного рассмотрения удостоверялся бы в под¬
линности талантов, им награждаемых? Какую ценность придало
бы почестям подобное обсуясдепие! Какое иселаиие заслулшть
их! Какую счастливую перемену произвело бы в свою очередь это
яселаппе и в частном воспитаппн, н постепенно в воспитании обще¬
ственном! А от такой перемены зависит, быть может, и все то раз¬
личие, какое наблюдается меяеду народами.
Если бы среди порочных п трусливых придворных Аптпоха
были люди, с детства воспитанные в Риме, то разве нс очертили бы
многие пз них, подобно Попплшо, вокруг этого монарха круг, из
которого он не мог бы выйтп, пе сделавшись рабом илп врагом
римлян?
После того как я доказал, что высокие награды создают высокие
добродетели и что мудрое управление почестями является наиболее
прочиой связью, которой законодатели могли бы соедппить частный
интерес с интересом общим и создать добродетельных граяедап,
я могу заключить, что любовь или равподушие многих пародов
к добродетели есть следствие различных форм правления. Но все,
что я сказал о страсти к добродетели, взятой мною как пример,
приложимо п ко всяким другим страстям. Поэтому ту неравную
степень страстей, к которым способны различные пароды, пе долиспо
приписывать природе самих страстей.
Как на последнее доказательство этой истины, я укажу па то,
что сила наших страстей всегда пропорциональна силе средств,
употребляемых для возбуяедепия пх.
239
ГЛАВА XXV
О точном соотношении между силою страстей и размерами
ожидаемых наград
Чтобы понять точность такого соотношения, пулшо обратиться
к псторин. Я открываю историю Мексики: я вижу груды золота,
представлявшие для алчности испанцев ббльпше богатства, чем
могло бы пм дать разграбление всей Европы. Воодушевленные
яселаппем овладеть илш, испанцы покидают своп имения, своп семьи
и под предводительством Кортеса предпринимают завоевание
нового мира. Им приходится бороться и с климатом, и с лишениями,
и с численностью врагов, с их муясеством, и они торясествуют над
всем благодаря своей смелости, столь же упорной, сколь и пылкой.
Затем я вшку флибустьеров, еще более яшкдущих золота и бо¬
гатства, чем испанцы, вследствие своей большей бедности; я вшку
их плывущими из северных морей в юлшыс; вшку, как они атакуют
иенриступиые окопы врагов и с горстью людей разбивают много¬
численный отряд дисцпшншнрованных солдат; эти лее самые фли¬
бустьеры, опустошив юяшое побережье, снова открывают себе
проход в северные моря, преодолевая невероятными усилиями,
постоянными боями и стойким муясеством все препятствия, которые
ставят им па обратном пути природа и люди.
Первые народы, которых я вшку, кидая взгляд па историю
Севера, это последователи Однпа. Их воодушевляет паделсда па
награду вообралсаемую, по и папболее великую, если вера превра¬
щает ее в действительность. Поэтому, поскольку они одушевлены
горячей верой, они выказывают муясество, которое, соответствуя
ояшдающим их пебеспым паградам, еще превосходит муясество
флибустьеров. «Наши воины, лсалсдущне смерти,— говорит одни
из их поэтов,—пщут ее; поралссиные смертельным ударом в яростном
бою, они падают и умирают, смеясь». Это иодтверлсдает одни из
нх королей, но имени Лодброг, воскликнувший на поле битвы:
«Что за неизведанная радость охватывает меня! Я умираю, я слышу
призывающий меня голос Одппа;уясе открываются врата его дворца;
из ппх выходят полупагпе девы; они опоясаны голубым шарфом,
подчеркивающим белизну их грудей; оии приближаются ко мне и
подиосят мне вкусное пиво в окровавленном черепе моих врагов».
Если с Севера я перехолсу па Юг, то вшку там Магомета, осно¬
вателя религии, подобной религии Одина. Оп называет себя послан¬
ником небес; возвещает сарацинам, что всевышний даровал им землю,
что оии внесут унсас и опустошение, по что эту власть пад миром
пулшо достойпо заслужить.- Чтобы возбудить их храбрость, ои
учит, что бог перебросил мост над адской бездной. Этот мост уже,
чем лезвее сабли. Храбрый после своего воскресения легко перей¬
дет по нему, чтобы подияться к небесам; трус лее будет сброшен
с пего и попадет в пасть ужасного змея, обитающего в мрачной пещере
дымного чертога. Дабы подтвердить миссию пророка, ученики его
прибавляют, что верхом иа Альбораке оп объехал все семь пебес,
240
индол ангела смерти и белого петуха, который, опираясь ногами
на первое пебо, прячет свою голову в седьмом; что Магомет разру¬
бил лупу надвое, заставил фонтаны забпть пз своих пальцев; что
оп одарял животных речью; заставлял леса следовать за ппм п горы
клапяться ему Ч что, будучи другом бога, он прппес людям закоп,
продиктованный ему самим богом. Пораженные отыми рассказами
сарацппы внемлют Магомету тем более доверчиво, что ои дает нм сла¬
дострастные описания того рая, который яедет храбрецов. Я вюку,
как опп, влекомые чувственностью к этим прекрасным местам,
пылая верой н вздыхая о гуриях, с яростью бросаются на врагов.
«Воины,— восклицает в битве одни из их вождей, по нмепи Икрп-
мах,— я вижу этих прекрасных дев с черными глазами; их всего
восемьдесят. Если бы одна из них появилась на земле, то все цари
сошли бы со своих престолов, чтобы следовать за нею. Но что я вижу?
Одна пз них приближается; на ногах у псе золотые котурны; в од¬
ной руке она держит платок пз золеного шелка, а в другой топа¬
зовый кубок; она кивает мне головой со словами: приди сюда, мой
возлюбленный... Подожди меня, божественная гурия; я брошусь
в ряды неверных, я дам и приму смерть и пойду к тебе».
Пока доверчивые взоры сарацип видели гурнй столь ясным
образом, страсть к победам, пропорциональная величине ожидае¬
мых наград, воодушевляла пх мужеством более сильным, чем может
внушать любовь к родине; поэтому оно давало и большие резуль¬
таты, и мы видим, как меньше чем в столетне оип покорили больше
пародов, чем римляне в продолжение шестисот лет.
Поэтому греки, превосходившие арабов численностью, дисци¬
плиной, вооружением и военными машинами, бежали перед ними,
словно голубп при виде ястреба2. Союз всех государств не мог бы
в эту эпоху им противостоять.
Чтобы противостоять нм, нужно было бы воодушевить христиан
тем же духом, каким закоп Магомета воодушевил мусульман;
обещать небо н венец мученика, как это сделал святой Бернар
в эпоху крестовых походов, каждому воину, который падет в битве
с неверными ,— эту идею император Никифор предлояшл собранию
епископов, которые былп менее умны, чем святой Бернар, и едино¬
гласно отвергли ее 3. Оип не понимали, что их отказ обескураживал
Треков, способствовал гибели христианства н успехам сарацпп,
которым необходимо было противопоставить оплот, равный по силе
их фанатизму. Эти епископы продолжали приписывать преступле¬
ниям народа все те бедствия, которые опустошали империю; тогда
как для просвещеппого взгляда причиной этих бедствий следовало
бы считать ослеплепие прелатов, при данных обстоятельствах
являвшихся тем бичом-, которым бог поражал империю, п той карой,
которой ои ее казни л.
► Изумительные успехи сарацип настолько зависели от силы их
страстей, а сила страстей настолько зависела от средств, которые
употреблялись для их возбуждения, что те же самые арабы — этп
страшные воины, перед которыми земля дрожала, а греческие войска
бежали ц рассеивались, словцо пыль, — сами трепетали перед
16 Гсльвсцш'к. —Об уме— 1798 24.1
одпой мусульманской сектой, называемой Саффаридамп *. Вооду¬
шевляемые, как все реформаторы, более свирепой гордостью и
более твердой верой, этп сектанты яснее видели перед своими гла¬
зами те райские наслаждения, которые надежда рисовала прочим
мусульманам в более смутном отдалении. Эти яростные Саффарпды
хотели очистить землю от заблуждений, просветить или лее истре,-
бить пароды, которые, как они говорили, должны при их прибли-
леенни быть объяты ужасом или просветлением и отрешиться от
свопх предрассудков и мнений столь лее быстро, как стрела отде¬
ляется от лука.
То, что я говорю об арабах п Саффаридах, молено отнести ко
всем пародам, движимым религиозным энтузиазмом; здесь дей¬
ствует та лее степень легковерия, которая у всех пародов приводит
в равповеспе страсть и храбрость.
Что лее касается страстей другого рода, то и здесь различная
степень их силы обусловливается всегда различиями в форме пра¬
вления и в пололеении народов, побуждающими их в одинаковой
обстановке к различным поступкам.
Когда Фемистокл с оруясием в руках пришел, чтобы собрать
значительную дань с богатых союзников республики, то эти союз¬
ники, по словам Плутарха, поспешили доставить ее, потому что
страх, пропорциональный тем богатствам, которые он мог отнять
у них, делал их послушными воле Афин. Но когда этот лее самый
Фемистокл обратился к народам неимущим; когда, высадившись
па Андросе, по с такими лее'требованиями приступил к этим остро¬
витянам и объявил, что он прпбыл в сопроволедепии двух сильных
бояееств: Необходимости и Силы, за которыми, по его словам,
всегда следует Убеждение, то жители Андроса дали ему следующий
ответ: «Фемистокл, мы бы подчинились тебе, как и другие союз¬
ники, если бы пам толсе не покровительствовали два бояеества,
столь лее сильных, как и твои: Нищета и Отчаяние, пе признаю¬
щие Силы».
Итак, сила страстей зависит или от средств 6, употребляемых
законодателем, для того чтобы воспламенить их в нас, или же от
пололсеппя, в какое пас ставит судьба. Чем более пылки паши
страсти, тем сильнее их действие. Поэтому, как свидетельствует
вся история, успехи сопутствуют всегда пародам, одушевляемым
сильными страстями. К сожалению, истина эта слишком мало изве¬
стна, и незнание ее мешает искусству внушения страстей. До сих
пор такое искусство было незнакомо далее тем прославленным
политикам, которые достаточно хорошо определяют интересы и
силы государства, но которые никогда пе понимали, что в крити¬
ческие моменты молено извлечь особую пользу из страстей, если
только уметь их воспламенить.
Принципы этого искусства, столь нее достоверные, как прин¬
ципы геометрии, до сих пор, невидимому, замечались только вели¬
кими воинами пли политиками. В связи с этим я должен заметить,
что если доблесть, смелость и, следовательно, те страсти, которые
одушевляют солдат, не менее способствуют выигрышу битвы, чем
242
порядок расположения войск, то трактат об искусстве внушать
страсти был бы пе мепее полезен для обучения полководцев, чем
прекрасный трактат о тактике знаменитого шевалье Фолара °.
Известные н упорные защиты Абидоса, Сагупта, Карфагспа,
Нумапцип п Родоса былп больше обязаны страстям, соединенным
с любовью к свободе п с ненавистью к рабству, чем уменью инже¬
неров.
В искусстве возбуждать страсти Александр превзошел почти
всех других великпх полководцев. Этому искусству оп обязан темп
успехами, которые столько раз приписывались так называемыми
умпымп людьми случаю плп безумной отваге, ибо опп ие замечали
той почти незаметной пружины, которой пользовался этот герой
для совершения стольких чудес.
Заключение дайной главы состоит в том, что спла страстей
всегда пропорциональна силе средств, употребляемых для их воз¬
буждения. Теперь я должен исследовать, могут ли эти же самые
страсти, действуя в людях в среднем нормально организованных,
усилиться настолько, чтобы сообщить им ту непрерывность внима¬
ния, с которой связано умственное превосходство.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXV
1 Много рассказывают еще о других чудесах Магомета. Один упрямый
верблюд, вавидев его издали, подошел и, как говорят, упал на колени перед
пророком, который погладил его и велел ему исправиться. Рассказывают,
что в другой pas этот же самый пророк накормил тридцать тысяч человек
одной овечьей печенкой. Отец Марачио признает этот факт, но уверяет, что
это было делом дьявола. Что же касается чудес еще более удивительных,
как то, что он разрубил луну пополам, заставлял плясать горы, говорить
лопатки жареных баранов, то мусульмане уверяют, что он совершал их по¬
тому, что столь изумительные чудеса, далеко превосходящие всякую силу и
хитрость человеческую, совершенно необходимы для обращения вольно¬
думцев, обыкновенно не верящих в чудеса.
Персы, по свидетельству Шардена, верят, что Фатима, жена Магомета,
была взята живой на небо. Они празднуют ее успение.
2 Император Гераклий, удивленный ^прекращающимися поражениями
своих войск, созвал по этому случаю совет, в котором было больше теологов,
чем государственных мужей; когда были изложены бедствия империи, стали
искать их причин и, согласно духу того времени, пришли к заключению,
что преступления народа прогневили всевышнего и что положить конец
стольким бедствиям можно только постом, слезами и молитвой.
Приняв такое решение, император не принял во внимание ни одного из
средств, оставшихся у него после стольких неудач. Эти средства должны
были бы с самого начала представиться его уму, если бы он знал, что храб¬
рость является всегда результатом страстей и что после разрушения респуб¬
лики, когда римляне не были уже одушевляемы любовью к родине, бросать
этих бесстрастных людей в бой с фанатиками — то же самое, что выставлять
робких ягнят против яростных волков.
8 Они основывали свой отказ на древнем учении восточной церкви и на
*
243
тринадцатом каноне послания святого Василия Великого к Лмфилоху. В нем
сказано, что всякий солдат, убивший в битве врага, в течение трех лет не
смеет приближаться к причастию. Отсюда можно заключить, что если выгод¬
но управление человека просвещенного и добродетельного, то ничто не
может быть иногда более опасным, чем управление святого.
4 Этих Саффарндов боялись до такой степени, что один известный вождь,
по имени Ади, получив приказ атаковать с шестьюстами человек сто два¬
дцать этих фанатиков, собравшихся во владениях некоего Бен-Марвана,
ответил, что каждый из этих сектантов, жаждущих смерти, может сражаться
с успехом против двадцати арабов н что так как неравенство в смелости не
возмещается в данном случае неравенством в численности, то он не решится
на эту битву, столь неравную благодаря отчаянному мужеству этих фана¬
тиков.
f а Мелкие средства вызывают всегда н мелкие страсти п дают ничтожные
результаты; нужны великие мотивы, чтобы побудить нас к смелым предприя¬
тиям. В большей части государств слабость еще более, чем глупость, увеко¬
вечивает заблуждения. Мы не так глупы, как будем казаться нашим потом¬
кам. Найдется ли, например, хотя бы один человек, не видящий всей неле¬
пости закона, запрещающего гражданам располагать своим имуществом до
двадцатнпятплетнего возраста, но позволяющего в шестнадцать лет отдавать
свою свободу монахам? Всем известно средство против этого зла, но в то же
время всякий сознает, как трудно было бы его применить. И правда, сколько
выставляется препятствий общему благу ради выгоды некоторых слоев об¬
щества! Как много долгих н тягостных усилий, смелости и ума, какого по¬
стоянства потребовало бы выполнение подобного проекта! Для такой по¬
пытки, быть может, было бы нужно, чтобы высокопоставленное лицо рас¬
считывало на самую большую славу, на то, что общественная благодарность
повсюду воздвигнет ему статуи. Нужно всегда помнить, что в морали, так же
как в физике и в механике, следствия всегда пропорциональны причинам.
0 Дисциплина есть, в сущности говоря, не что иное, как искусство вну¬
шать солдатам больше страха перед их офицерами, чем перед врагом. Этот
страх часто приводит к тем же результатам, что н.храбрость, но он не может
противостоять свирепому н упорному мужеству народа, одушевленного фана¬
тизмом или сильной любовью к родине.
ГЛАВА XXVI
II какой степени страсти способны люди
Еслп для определения этой степени я перепссусь в горы Абис¬
синии, то увижу, как по повелению халифов люди, пе дорожа
жизнью, бросаются здесь па острие кинжала и скал нлп в морскую
бездпу; одпако им пе сулят иной награды, как только райские насла¬
ждения, обещанные всем мусульманам; но обладание ими кажется
этим людям более достоверным, а потому п желание насладиться
ими более сильно в ннх и более велики усилия для их достижения.
Нигде так, как в Абиссинии, не прилагали столько старания н
искусства, дабы укрепить веру этих слепых и усердных исполни¬
телей воли государя. Жертвы, предназначенные для этого, пе полу¬
чали п пигдс пе моглп бы полупить воспитания, более подходящего
для создапия фанатиков. Уже в самом пежпом возрасте их помещали
в отдаленном, пустынном п диком углу гарема, окутывали их разум
мраком мусульманской веры, рассказывали им о миссии и законе
Магомета, сообщали о нудесах, содеяииых этим пророком, и учили
безграничной преданности воле халифа; здесь же, делая им самые
сладострастпые описания рая, в них возбуждали страстную зказкду
пебеспых паслаждеппй. Едва достигали они того возраста., когда
юноши расточают свои силы, когда в пылких экеланнях природа
выражает и свое петерпеипе, и способность к самым живым пасла-
экдеппям, как экрецы, дабы укрепить веру юпошп п воспламенить
в нем сильнейший фанатизм, подмешивали в его питье усыпительное
зелье и во время спа переносили его из его печального жилпща
в очаровательную рощу, предназначенную для этой цели.
Там, лежа на цветах, окруэкеппый бьющими фоптапамп, он
отдыхал до тех пор, пока заря, придавая форму и краски земле,
пе пробудит все экпвыо силы природы и пе заставит струиться
любовь в зкплах юпостп. Поразкенпый новизной всего окружаю¬
щего, юноша оглядывается вокруг себя п замечает прекраспых,
зкеищпп, которых его легковерное вообразкепие превращает в гурий.
Соучастницы плутовства зкрецов, опп обучены искусству соблазпа.
Он впдпт, как они, танцуя, приблизкаются к пему; опи радуются
его изумлению; мнозкеством наивных игр опп пробузкдают в пем
неизведанные экелаиня, прикрываются от его петерпелнвых экела-
нпй легким газом притворной стыдливости, раздраэкая их еще
больше, н, наконец, уступают его страсти. Тогда, сменив детекпе
игры пылкими опьяняющими ласками, опп погрузкают его в бла-
зкепство, с трудом перепосимое человеческой душой. За этим опья-
иоппем следует тихое, по сладостное успокоение, вскоре прерывае¬
мое новыми паслазкдеппямп; наконец, пресыщенного в своих экола-
ппях юношу этп эке самые зкепщины снова усыпляют во время
усладительпого пира и во сие переносят в его презкпее зкнлище.
Проснувшись, оп ищет очаровавшие его предметы; подобно виде¬
нию, опп скрылись из глаз. Он призывает гурий, но паходит возле
себя лишь имамов. Оп рассказывает им спы, утомившие его. При
этом рассказе имамы, потупив чело, восклицают: «О, избранный
сосуд! о, сын мой! без сомиеппя, наш святой пророк похитил тебя
па небеса п дал тебе вкусить паслаэкдепия, хранимые для верных,
для того чтобы укрепить твою веру и храбрость. Заслузкп зке подоб¬
ную честь безусловной преданностью повелениям халифа».
Такого рода воспитанием дервиши укрепляли измаелитов в твер¬
дой вере. Так, опп заставляли их, если смею так выразиться, нена¬
видеть зкизпь и любить смерть, видеть во вратах смерти врата
к райским паслазкдепням и, пакопец, внушали им то решительпое
мужество, которое па мгновение изумило вселенную.
Я говорю па мгповепие, потому что такого рода храбрость
исчезает вместе с создающей ее причиной. Из всех страстей фана¬
тизм, который основан па экслапии райских паслазкдспий, является
наиболее сильной, но в то эке время и наименее длительной стра-
245
стыо, ибо on опирается па прельщеппе п соблазпы, которые пеза-
метпо подтачиваются силой разума!* Потому-то арабы, абиссинцы и.
вообще все магометанские пароды на протяжении одного иска утра¬
тили свое превосходство в храбрости над другими народами; и в этом
отношении они стояли гораздо ниже римлян.
Доблесть этих последних, возбуждаемая патриотизмом и осно¬
вывающаяся па реальных мирских наградах, всегда оставалась бы
одинаковой, если бы в Рим вместе с награбленной в Азии добычей
пе проникла любовь к роскоши и если бы жажда обогащения пе
порвала узы, соединяющие личный интерес с интересом обществен¬
ным, и одновременно не испортила бы у этого парода как нравы,
так и форму правления.
По поводу этих двух родов мужества: одпого, основаппого па
религиозном фанатизме, другого — па любви к родине, я пе могу
пе заметить, что последний является единственным родом муже¬
ства, которое опытный законодатель доллсеп внушать своим согра-
ждаиам. Мужество фанатическое быстро слабеет и гаснет. И так
как это мужество покоится на ослеплении и предрассудках, то лишь
только парод утратит фанатизм, как у пего остается лишь глупость;
тогда он начинает вызывать презрение к себе всех пародов, ниже
которых ои стоит во всех отношениях.
Именно глупости мусульман христиане обязаны своими много¬
численными победами над турками, которые могли бы быть так
страшны своей численностью, говорит шевалье Фолар, если бы
только они сделали кое-какие изменения в своей боевой органи¬
зации, в дисциплине н вооружении, если бы они переменили свою
саблю па штык и вышли бы наконец из того состояния тупости,
в котором держит их суеверие: до такой степени их религия, при¬
бавляет этот знаменитый автор, способна увековечивать глупость
и неспособность этого парода.
Я показал, что страсти могут достигать в пас, если молено так
выразиться, степени чуда. Эта истина доказана и отчаянной храб¬
ростью нзмаолптов, и размышлениями гпмиософнстов, искус кото¬
рых закапчивался лишь после трндцатнеомнлетного уединения,
пзучепил и молчания, и варварскими продолжительными истяза¬
ниями факиров, и мстительной яростью японцев1, и дуэлями евро¬
пейцев и, наконец, стойкостью гладиаторов, этих случайных
людей, которые, получив смертельный удар, падали и умирали па
арене с тем лее мулесством, с каким они сралеались.
Словом все люди, как я леелал доказать, способны к степени
страсти более чем достаточной для преодоления лени и для созда¬
ния в себе той непрерывности внимания, с которой связано умствен¬
ное превосходство.
Наблюдаемое в людях значительное умственное неравенство
зависит исключительно от различия в их воспитании и от скрытого
от нас и многообразного сплетения обстоятельств, в которых опп
находятся.
Действительно, если все умственные операции сводятся к тому,
чтобы сознавать, вспоминать и наблюдать соотношения различных
246
предметов между собой или между пнмн и нами, то очевидно, что
так как все люди одарены остротой восприятия, памятью и, наконец,
способностью внимания, необходимой для того, чтобы подниматься
к самым высоким идеям, то среди лиц, в среднем нормально органи¬
зованных а, пет пн одного, который не смог бы прославить себя
велпкими талантами.
В качестве второго доказательства этой пстипы я прибавлю,
что все ложные суждепнл (как я ужо докапал это в моем первом
рассузкдошш) являются следствием или невежества, или страстей:
невежества, когда нс удерзкпвают в памяти предметов, из сравнения
которых получается искомая истина; страстей, когда они посят
такой характер, что в наших нптересах видеть вещи пнымн, чем они
есть. Но эти две единственные п общие причины наших заблузкде-
пий суть причины случайные. Во-первых, певсзкество не является
необходимым; оно нс вытекает из какого-либо органического недо¬
статка, ибо пет человека, как я узко доказал в начале этого рассу-
зкдепил, который по был бы одарен памятью, способной удерзкать
в себе бесконечно большее число предметов, чем этого требует откры¬
тие наиболее пысокнх истин. Что зке касается страстей, то един¬
ственными природными страстями лпллютсл физические потреб¬
ности, а так как они никогда не обманывают, то очевидно, что недо¬
статок ума тозке нс вытекает из органического недостатка, что
во всех пас есть способность высказывать одинаковые сузкдопия
об одипаковых вещах, а способность одинаково видеть предполагает
одппаковую способность мыслить. Ясно поэтому, что умственное
неравенство, наблюдаемое в людях, в среднем нормально органи¬
зованных, нисколько не зависит от большего или меньшего пре¬
восходства их организации 3, но от различного воспитания, различ¬
ных условий, в которые оип поставлены, п, наконец, от непри¬
вычки думать, следовательно, от ненависти, приобретаемой узке
в ранней юности к прилозкаппю, к которому позэке они делаются
совершенно неспособными.
Хотя это утперзкденпе весьма правдоподобно, по так как его
новизна все еще мозкет поражать читателя, так как трудно изба¬
виться от старых предрассудков и, наконец, так как истинность
какой-пибудь теории доказывается объяснением зависящих от нее
явлепий, то, согласно моим принципам, в следующей главе я показку,
почему мы так мало встречаем геииальпых лиц среди людей, обла¬
дающих всеми даппыми, для того, чтобы быть гениальными.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXVI
1 Они пспарывают ссбо живот в присутствии обидчика, который под
страхом бесчестии тоже должон вспороть ссбо живот.
3 Т. о. таких, в организации которых но замечается никакого недостатка;
таковыми пвллстсл большинство людей.
3 Я замочу по атому поводу, что если название умного человека, как л по¬
казал это во втором Рассуждении, по зависит ни от количества, ни от утон¬
ченности, но лишь от удачного выбора идой,'предлагаемых им обществу, и
247
если, как показывает опыт, случай определяет паши — более или менее инте¬
ресные — занятия и выбирает почти всегда для нас разрабатываемые нами
темы, то те люди, которые считают ум даром природы, принуждены все же
согласиться, что ум является скорее результатом случая, чем превосход¬
ства организации, и что на него нельзя смотреть как на чистый дар природы,
если только называть природой ту вечную и всеобщую связь, которая соеди¬
няет все мировые события и в которую входит и сама идея случая.
ГЛАВА XXVII
Об отношении меоюду фантами и вышеизлооюенными принципами
Опыт опровергает, повпдпмому, мои рассуясдеппя, п это кажу¬
щееся противоречие может вызвать сомнспия в моей теорпп. Если бы
все людп, скажут мпе, обладали одинаковыми умственными спо¬
собностями, почему лее тогда в королевстве с паселепием от пятна¬
дцати до восемнадцати миллионов мы паходпм мало людей, подобных
Тюрепиу, Ропп, Кольберу, Декарту, Корнелю, Мольеру, Кппо,
Лебрепу и другим, составляющим славу своего века и своей страпы?
Для решения этого вопроса пусть подумают, стечение какого
множества обстоятельств необходимо для создания людей, знаме¬
нитых в той или иной области. Тогда увидят, что такое благоприятное
стечеппс обстоятельств бывает крайне редко и что первокласс¬
ные гении должпы быть действительно редкими.
Предположим, что во Франции шестнадцать миллионов человек,
одаренных величайшими умственными способностями. Предпо¬
ложим ташке, что правительство одушевлено жпвым стремлением
развить эти способности; если, как показывает опыт, книги, люди
и все средства, необходимые для развития в нас умственных способ¬
ностей, находятся лишь в богатом городе, то, следовательно, людей,
сведущих в различпых отраслях пауки и искусства, нужно искать
среди тех восьмисот тысяч, которые живут или же долго жили
и Париже 1. Далее, если из этих восьмисот тысяч отпять половину,
т. е. жешцпп, воспитание и лотзпь которых ставят препятствия их
достижениям в пауках и искусствах; если еще вычеркнуть детей,
стариков, ремесленников, подепщнков, слуг, моиахов, солдат,
торговцев п вообще всех, кто по своему состоянию, положению,
богатству пссут какие-то обязанности илп лее отдаются развлече¬
ниям, паполпяющпм часть их дня; и если, наконец, взять только
тех немногих людей, которые с детства пользуются средним достат¬
ком, не испытывая иного огорчеппя, кроме невозможности помочь
всем несчастным, и спокойно и всецело могут отдаваться изучепшо
и размышлениям, то ясно, что пх число не превысит шести тысяч.
Из этих шести тысяч едва лишь шестьсот одушевлены стремлением
к познанию; из иих лее едва лишь половина ясаждет этого познания
настолько пылко, чтобы взрастить в себе великие идеп. Но и из
этих найдется едва лишь сто человек, у которых с лселаппем учиться
связаны постоянство и терпение, необходимые для усовершенство¬
вания пх талантов, и которые, таким образом, соединяют в себе
Ж
два качества, почтп ппкогда пс соединимые у людей тщеславных,
слишком торопящихся выказать себя. И, пакоиец, из этих ста,
может быть, останется только пятьдесят, которые уже в ранней
юности старательпо изучали определенную отрасль знания, были
нечувствительны к любви и нечестолюбивы и не растратплп в слиш¬
ком разнообразных занятпях, или же в наслаждениях, плп в пптрп-
гах времепп, потеря которого невознаградима для человека, желаю¬
щего усовершенствоваться в той плп иной отрасли пауки или
искусства. Если нее это число разделить между различными отра¬
слями пауки, то останется только по одному или по два человека
для каждой, и если я вычту пз пнх лиц, пе читавших источников и
не живших с людьми, наиболее способными просветить их, и если
из этого остатка я вычеркну еще тех, чьп успехи были остановлены
смертью, переменной судьбы пли иными подобными случайностями,
то, утверждаю я, при настоящей форме правления, многообразно
обстоятельств, благоприятное совпадение которых совершеппо
необходимо для образования великих людей, мешает увеличению
их числа, н, следовательно, людп гениальные п должны редко
встречаться.
Словом, сдипствеппо в свойствах нравственного порядка (1е
moral) нужно искать истинную причину умственного неравенства.
И чтобы попять недостаток плп обилие велпкнх людей в разные
века и в разных странах, нс пужно более искать причин этого во
влиянии воздуха, в различных климатических условиях п тому
подобных объяснениях, которые всегда приводились п всегда опро¬
вергались опытом и историей.
Еслп температура различных климатов имеет такое влияние
надуши и па умы, то почему лее римляне 2, столь великодушные,
столь мужественные при республиканском правлении, стали теперь
такими слабыми и изнеженными? Почему грекп и египтяне, пекогда
славные своим умом и доблестью и возбуждавшие восхищение
всего мпра, теперь вызывают его презрение? Почему азиаты, быв¬
шие мужественными, когда оип назывались элеамитамн, трусли¬
выми и ничтожными при Александре, когда они назывались пер¬
сами, стали наводить под именем парфяп ужас па Рим в тот век,
когда римляне еще ничего пс потеряли из своей прежпей храбрости
и дисциплины? Почему лакедемоняне, бывшие наиболее храб¬
рыми п добродетельными пз греков, до тех пор, пока они были рев¬
ностными последователямп законов Ликурга, потеряли этп оба
качества, когда после Пелопонесской войны допустили у себя
золото и роскошь? Почему древпие катты, столь страшные галлам,
пе сохранили прежнего мужества? Почему евреи, так часто терпев¬
шие поражепие, выказалп под предводительством Маккавеев храб¬
рость, достойную самых воинственных пародов? Почему паукп и
искусства, то культивируемые, то презираемые у различных паро¬
дов, постепенно обошли почти все страны?
В одном диалоге Лукиана философия говорит: «Не в Греции
была моя первая обптсль. Прежде всего я направила свои шаги
к Ипду, и индус покорно сошел со своего слона, чтобы внимать
241)
мне. Из Индии я направилась в Эфиопию; затем я перешла в Еги¬
пет; из Египта я перешла в Вавилон; я остановилась в Скифии;
я вернулась через Фракию. Я беседовала с Орфеем, и Орфей переиес
меня в Грецию».
Почему из Греции философия перешла на Запад, с Запада в Кон¬
стантинополь и в Аравию? И почему, снова переходя из Аравии
в Италию, она нашла приют во Франции, в Англии п далее в север¬
ной Европе? Почему в Афинах мы пе встречаем больше Фокиопа,
в Фивах — Пелопида и в Риме — Деция? Температура в этих стра¬
нах не изменилась; чему лее приписать переселение искусств и
паук, мужества и добродетели, если не причинам духовного по¬
рядка?
Этими причинами мы можем объяснить множество тех полити¬
ческих явлений, которые тщетно пытаются объяснить причинами
физическими. Таковы завоевания, сделанные северными наро¬
дами, рабство пародов восточных, склонность этих же народов
к аллегориям, превосходство некоторых пародов в известных отра¬
слях пауки, превосходство, которое перестанут, мне кажется, при¬
писывать различию климатических условий, после того как я
кратко укажу па причину этих главных явлений.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXVII
1 Если вы пробежите список великих людей, то увидите, что Мольер,
Кино, Корнель, Конде, Паскаль, Фоптенель, Мальбрапш и др. для усовер¬
шенствования своего ума нуждались в помощи столицы, что таланты сель¬
ские всегда осуждены на посредственность и что музы, с таким увлечением
стремящиеся в леса, к источникам, в луга, стали бы простыми крестьянками,
если бы время от времени не отправлялись дышать воздухом больших горо¬
дов.
2 Признавал, что современные римляне не похожи на римлян древних,
некоторые утверждают, что у них осталось то общее с древними римлянами,
что они являются владыками мира. Если древний Рим, говорят они, завое¬
вал мир своими добродетелями и доблестью, то Рим современный вновь за¬
воевал его своей хитростью и политической ловкостью; папа Григорий VII
является Цезарем этого второго Рима.
ГЛАВА XXVIII
Завоевание северных пародов
Говорят, что физическая причина завоеваний, сделаппых север¬
ными пародами, заключается в том, что природа одарила их боль¬
шей смелостью и силой, чем южные пароды. Это миеппе, лестное
для самолюбия европейских пародов, которые почти все ведут свое
происхождение от пародов северных, пе встречало до сих пор про¬
тиворечий. Одпако, чтобы удостовериться в истиппости столь
лестного мнения, рассмотрим, действительно ли северяне смелее
и храбрее пародов южных. Для этого определим прежде всего,
260
что такое смелость, п выяснпм те принципы, которые могут бросить
свет па одпп из валспейших вопросов морали и политики.
Смелость животных есть только следствие пх потребностей; 1
как только эти потребности удовлетворены, они становятся трус¬
ливыми; голодный лев кидается на человека, лев сытый убегает
от него. Когда голод животного утолен, стремление всего его орга¬
низма к самосохранению удаляет его от опасности. Словом, сме¬
лость животных является следствием пх потребностей. Если мы
называем робкимп жвачных животных, то потому, что пм пе при¬
ходится сражаться за добываппе пищи, им пе нужно итти павстречу
опасности; если же они испытывают потребность, то появляется
и смелость; влюбленный олепь столь лее яростен, как хищный
зверь.
Применим к человеку то, что я сказал о яспвотпых. Смерти
всегда предшествуют страдания, жизнь всегда сопроволсдается
некоторыми наслаждениями. Поэтому мы привязаны к жизпп стра¬
хом страданий и любовью к паслаледепию; чем счастливее лсизпь,
тем более мы страшимся потерять ее; отсюда тот ужас, какой в ми¬
нуту смерти пспытывают люди, живущие в довольстве. И наобо¬
рот, чем лсизпь несчастливее, тем с меньшим сонсалеппем мы поки¬
даем ее; отсюда то спокойствие, с каким крестьянин ожидает смерть.
Но если любовь к существованию осповывается в пас па боязни
страданий и па любви к паслалсдеппям, то, значит, лселапие быть
счастливыми сильнее в пас, чем лселапие лсить. Поэтому, чтобы
получить предмет, в обладании которым мы видим свое счастье,
калсдый из нас способен подвергать себя большим или мепыппм
опасностям, всегда пропорциональным более пли менее сильному
яселапию получить данный предметг. Чтобы быть совершенно
лпшепным смелости, пулепо быть, совершенно лишенным яселапий.
Предметы яселапий людей различны; люди одушевлены различ¬
ными страстями, например скупостью, честолюбием, любовью
к родине, любовью к лсенщнпам и т. д. Из этого вытекает, что чело¬
век, способный па решепия в высшей степепп смелые для того чтобы
удовлетворить известную страсть, не будет смелым, если дело
коспется какой-либо иной страсти. И неоднократно впдели фли¬
бустьера, одушевленного сверхчеловечпой доблестью, когда она
поддеряснвалась падеяедой па добычу, по лишенного смелости,
чтобы отомстить за оскорбление. Цезарь, которого пе страшила
никакая опасность, когда он шествовал к славе, дролсал, входя
на колесницу, и садился в нее только после того, как тршкды про¬
износил некий стих, который, по его мпеншо, предохрапял его от
опасности быть опрокинутым2. Человек робкий, боящийся всякой
опасности, молсет одушевиться отчаяппой храбростью, если дело
пойдет о защите ясепы, возлюбленной плп детей. Вот как можно
объяснить некоторые явлеппя мужества п то, почему одпп и тот лее
человек бывает храбрым или робким, сообразно обстоятельствам.
После того как я доказал, что смелость есть следствие пашпх
потребностей, что она есть сила, сообщаемая пам нашими страстями
и развивающаяся от препятствий, ставимых случаем или чужими
261
пптересамп пашсму счастью, я, дабы предупредить всякое возра¬
жение и еще больше осветить столь валшый вопрос, долэкеп теперь
различить два рода смелости. Есть одни род смелости, ..который
я называю истинной смелостью;. ои з^ключается в том, чтобы.вндеть
Тшаепость, какова она есть, и пттп ей иавстречу. Другой род,
производящий только впечатление смелости, свойствен почти всем
людям и заставляет их презирать опасность, потому что они ее
ио зиают, потому что страсти, сосредоточивая все их випмаппе па
предмете их желаний, скрывают от ипх хотя бы часть той опасности,
которой они их подвергают.
Чтобы получить точиую меру нстипной смелости этих людей,
пузкпо было бы вычесть из псе всю ту часть опасности, которую
закрывают от них страсти или предрассудки, а обыкновенно эта
часть весьма зпачительпа. Пообещайте разграбление города сол¬
дату, боязливо идущему иа приступ: жадность ослепит его, оп петер-
пелпво будет ожидать атаки, опасность исчезнет для пего, и чем
оп жаднее, тем бесстрашнее оп будет. Тысячи других причин произво¬
дят действие подобное экадпости; старый солдат храбр, потому что
привычка к опасности, от которой оп всегда ускользал, делает
опасность ничтожной в его глазах. Солдат победоносный идет па
врага храбро, потому что нс ожидает сопротивления п падеется на
легкую победу. Один храбр, потому что считает себя счастливым
в битве, другой потому, что считает себя стойким, третий потому,
что считает себя ловким. Словом, храбрость редко основала па
истинном презреини к смерти. Поэтому человек, босстрашиый со
шпагой в руках, часто может оказаться трусом в поединке па писто¬
летах. Перенесите на судно солдата, не боящегося смерти в бою;
оп будет страшиться ее во время бурп, потому что пе встречался
здесь с нею лицом к лицу.
Словом, храбрость часто является следствием пеяспого попп-
мапия опасности или лее се полного попоппмаппя. Сколько людей
приходят в уэкас от грома и боятся провести почь в лесу, удален¬
ном от больших дорог, тогда как пет никого, кто бы побоялся пойти
почыо из Парпзка в Версаль. Меэкду тем неловкость возницы или
встреча па большой дороге с разбойником представляют более обык¬
новенные явления, и, следовательно, их цуэкпо бояться больше,
чем удара грома или встречи с тем экс самым разбойником в отда¬
ленном лесу. Почему лее страх более обычен в первом случае, чем
во втором? Потому что блеск молний и раскаты грома, а такэке
леской мрак постоянно рисуют вообраэкепшо картниу опасности,
которой пе пробуэкдает представление дороги, ведущей из Парпзка
в Версаль. Но немногие люди способны выносить присутствие
опасности: она действует па них так спльпо, что бывали случаи,
когда, будучи пе в силах отомстить за оскорбление, люди убивали
себя от стыда за свою трусость. Вид противника заглушал в них
голос чести; и чтобы впять ему, им пузкпо было, оставшись паедппе
с собою, пробудить в себе этот голос и, воспользовавшись минутой
подъема, броситься в объятия смерти, так сказать, пе замечая ее.
По той зке причине, для того, чтобы избегнуть действия, которое
252
почти на всех людей производит ппд смертп, солдат па поппе по
только выстраивают в порядке, спльио затрудняющем бегство, по
еще, как, иапример, в Азии, их возбуждают опиумом, а в Европе
подкоп и оглушают или шумом барабаиа, или пх собственными
криками3. Таким способом, скрывая от mix часть опаспостп,
которой их подвергают, уравиовешнвают их любовь к родиие с их
страхом. То, что я говорю о солдатах, можно сказать п о полковод¬
цах; немногие из uux, даже самые храбрые, встречают спокойно
смерть в постелп 4 пли па эшафоте. Какую слабость духа смелый
в боях маршал Бпрои показал перед казиыо!
Чтобы смотреть в глаза смерти, пужио быть плп пресыщенным >
лшзиыо, или снедаемым одной из тех спльиых страстей, которые
заставили Калапа, Катопа и Порцию умертвить себя. Люди, оду¬
шевляемые подобиыми сильными страстями, любят жизиь лишь при
известных условиях: их страсть пе скрывает от ппх опаспостп,
которой они подвергаются; оии видят ее такой, какова опа в дей¬
ствительности, и ирезирают ее. Брут хочет освободить Рим от тира¬
нии: оп убивает Цезаря, набирает войско, вступает в сралсенио
с Октавием; побелсденный, ои убивает себя; лшзиь иевыиосима ему
без свободы Рима.
Тот, кто доступен столь спльпым страстям, способен на самые
великие поступки; он ие только презирает смерть, по п страдание.
Не так с людьми, убивающими себя от отвращения к лшзни; их
можпо назвать почти столь лее мудрыми, как и смелыми; большая
часть их не были бы смелыми в случае пыткп, в них иедостаточпо
лшзни ц силы, для того чтобы переиести страдания. Презрение
к жизип является в них результатом пе сильной страсти, а отсут¬
ствия страстей; опи доказывают себе посредством простого расчета,
что лучше вовсе пе существовать, чем быть несчастным. Но такое
состояние души делает пх иеспособиымп к великим деяипям. Тот,
кто пресыщен лшзиыо, мало заият делами этого мира. Поэтому
среди многих римлян, которые добровольно лишили себя лсизии,
нашлось немного таких, которые убийством тиранов осмелились бы
сделать свою смерть полезной для родины. И напрасно стали бы
возралсать, что стралса, со всех сторон окруясашпая дворцы тиранов,
преграждала им доступ; их обезоруяшвал страх перед пытками.
Подобные люди топятся, вскрывают себе лшлы, по не подвергают
себя опасности лсестокпх пыток; ппкакая побудительная причина
пе заставит их решиться па это.
Воязиь страданий объясняет нам все странности такого рода
мулсества. Если человек, достаточно храбрый для того, чтобы застре¬
литься, пе решается поразить себя кишка лом; если оп страшится
некоторых видов смерти, то этот страх осиован па пстпппой плп
лолшой боязпп более сильного страдания.
Установленные здесь принципы дают, мне • калсется,. решеппс
всех подобных вопросов н доказывают, что храбрость пе является,
как думают некоторые, результатом различных климатических
условий, но результатом страстей п потребностей, общих всем
людям. Ограниченность моей темы не позволяет мпе коснуться
263
различных названий, даваемых мужеству, как то: храбрость,
доблесть, бесстрашие и т. д. Все это в сушиости различпые способы
проявлеиня муясества.
Рассмотрев этот вопрос, я перехожу ко второму. Речь идет о том,
чтобы узнать, следует ли приписывать завоевания, сделапиые север¬
ными пародами, особеппой силе и крепости, которыми природа
якобы одарила пх.
Напрасио обратились бы мы к опыту, чтобы убедиться в истине
этого миешш. Ничто до сих пор не доказывает добросовестному
исследователю, что природа севера более могущественна в своих
произведениях, чем природа юга. Если иа севере водятся белые мед¬
веди п зубры, то в Африке есть львы, носороги и слоны. Никогда
еще не заставляли сражаться негров с Золотого берега или из
Сенегала с равным числом русских или финляндцев; никогда пе
измеряли различную степень их силы различным весом тяясестей,
которые они могли бы поднять. Мы в этом отиошенни так далеки
еще от достоверных данных, что если бы я захотел опровергать
один предрассудок при помощи другого, то я противопоставил бы
похвалу, расточаемую силе турок, рассказам о силе северных
пародов. Словом, миеиие о силе и мужестве северных народов молсет
опираться только па историю их завоеваний; ио в этом случае все
народы могут предъявлять такие лее притязания, оправдывая их
подобными лее документами, и считать себя одинаково одаренными
природой.
Прочитайте историю, и вы увидите гуппов, покидающих Азов¬
ское море, чтобы покорить племена, яспвущпе к северу от пх страны;
вы увидите сарацин, массами выходящих из ясгучих песков Аравии,
чтобы завоевывать земли, покорять пароды, победить Испанию и
нести опустошение до самого сердца Франции; вы увидите, как эти лее
сарацииы победоносно сражаются с крестоносцами, а повторные
пабегп европейских пародов терпят в Палестине поралгеиие и
позор. Если я обращу взор к другим областям, то опять увижу
правильиость своего взгляда, подтверлсдаемого и победами Тамер¬
лана, который с берегов Иида победоносно доходит до ледяных
пространств Сибири, и завоеваииями пиков, и доблестью египтян,
па которых в эпоху Кира смотрели как па самый мумсествеппый
народ и которые в битве при Тембрее показали себя достойными
своей репутации, и, иакопец, римлянами, победы которых распро¬
страняются до Сарматии и до островов Британии. Но если победа
попеременно переиосилась с юга па север и с севера па юг; если
все пароды были поочередно победителями и побелсдепиымп; если,
как учит нас история, пароды севера6 пе менее чувствительны
к палящему зною юлсиых стран, чем народы юга к лсестоким моро¬
зам севериых, если они с равной неудачей сралсаются в климатах,
слишком им чуждых, то ясио, что завоевания северян совершенно
независимы от климатических особенностей их страны и что напрасно
искать в физических условиях причину того факта, который просто
и естественно объясияется условиями духовного порядка.
Если север породил последних завоевателей Европы, то потому,
264
что свирепые и еще дикие иароды °, какими были в то время север¬
ные племепа, бывают, по замечанию шевалье Фолара, гораздо
более мужественными и способными к войне, чем пароды, выросшие
в роскоши в изнеженности и подчиненные самодержавной власти,
какими были тогда римляие 7. При последних императорах римляне
уже ие были больше тем народом — победителем галлов и герман¬
цев, который держал весь юг под властью своих законов; теперь
эти властелипы мира оказались покоренными темп лее доблестями,
которые некогда сделали их победителями вселенной.
Но, скажут мпе, для того чтобы покорить Азию, от пих потребо¬
валось только принести ей цепи. Быстрота завосваипя Азии, отвечу
я, еще не доказывает трусости южных пародов. Какие северные
города защищались с большим упорством, чем Марсель, Нумапция,
Сагупт, Родос? А разве в эпоху Красса римляие не встретили в пар¬
фянах достойных себя противников? Словом, быстротой своих успе¬
хов римляие обязаны рабству и изпежеппости азиатов.
Когда Тацит говорит, что монархия парфяи мепее страшпа рим¬
лянам, чем свобода германцев, он приписывает превосходство
мужества этих последних форме их правления. И, значит, завое¬
вания, сделапиые северными пародами, пужио объяснять причи¬
нами духовиого порядка, а не особеппостямп их климата.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXVIII
1 Поэтому самым мужественным государством бывает то, в котором лучше
всего^ награждается, доблесть и сильнее всего наказывается трусость.
2 См. «L’Histoire critique de la Philosophies.
3 Маршал саксонский, говоря о пруссаках, одобряет в своих «Размышле¬
ниях») их привычку заряжать ружья на ходу. Отвлеченный этим занятием,
говорит он, солдат менее замечает опасность битвы. Почему Тацит, расска¬
зывая об одном народе, по имени арии, расписывавшем свое тело, чтобы при¬
дать ему страшный вид, указывает на то, что в битве первыми побежденными
являются глаза? Потому, что новый предмет более явственно вызывает в па¬
мяти солдата образ смерти, который прежде он видел лишь смутно.
4 Если молодые люди вообще выказывают больше мужества на смертном
одре и больше слабости на эшафоте, чем старики, то потому, что в первом
случае молодые люди сохраняют больше надежды, а во втором они несут бо¬
лее тяжкую утрату.
6 Тацит говорит, что если северяне лучше переносят голод и холод, чем
южане, то последние в свою очередь лучше их переносят жажду и жару.
Тот же Тацит говорит в своем сочинении «Нравы германцев», что они не пере¬
носят военных лишений.
6 Олаус Вормиус в своем сочинении «Древности Дании» привнает, что
ббльшую часть своих энаний он почерпнул со скал Дании, т. е. иэ тех над¬
писей, которые вырезаны на них руническими или готическими письменами.
Эти скалы представляли ряд исторических и хронологических записей, и в
них и заключалась почти вся библиотека Севера.
Чтобы сохранить воспоминания о некоторых событиях, пользовались
необделанными камнями огромной величины: некоторые из этих кампей
265
были разбросаны и беспорядке, другим придавали некоторую симметрию.
Таких каменных груд много в Англин, на равнине Салисбэрн. Они служили
местом погребения британских вождей н героев, что доказывается множе¬
ством извлекаемых из-под них костей н оружия.
7 Если галлы, говорит Цезарь, некогда более воинственные, чем гер¬
манцы, уступают нм теперь в бранной славе, то потому, что, обученные рим¬
лянами торговле, они обогатились н цивилизовались.
Что произошло с галлами, говорит Тацит, то случилось н с бриттами:
оба эти народа утратили мужество вместе со свободой.
ГЛАВА XXIX
О рабстве и о способности к аллегориям у восточных пародов
Поражеппыо чудовищным характером восточного деспотизма
п трусливым долготерпением народов, подчиненных этому гнус¬
ному игу, жители Запада, гордые своей свободой, прибегли к физи¬
ческим причинам для объяснения этого политического феномена.
Они утверждали, что сладострастная Азия могла порождать только
бессильных п лишенных добродетели людей, которые предавались
грубым наслаждениям н были созданы лишь для рабства. Они при¬
бавляли, что поэтому-то южные страны могли воспринять только
чувственную религию.
Их предположения опровергаются опытом и историей: известно,
что Азия вскормила очень воинственные пароды; что любовь по
ослабляет мужества *; что наиболее любящие наслаждения пароды
часто оказывались, как замечают Плутарх п Платой, самыми хра¬
брыми н мужественными; что страстное влечение азиатов к женщи¬
нам никогда не может служить доказательством слабости их темпе¬
рамента 2; что, наконец, задолго до Магомета, Одни установил
у самых северных народов религию, совершенно схожую с религией
восточного пророка 3.
Вынужденные отказаться от этого взгляда и вернуть, если
можно так выразиться, душу н тело народам Азин, ученые стали
искать причину их рабства в географическом положении; в силу
этого Юг начали рассматривать как обширную равнину, размеры
которой доставляли тиранам средства держать пароды в рабстве.
Но такое предпололсепие не подтверждается географией: известно,
что весь Юг усеяп горами и что, наоборот, Север можпо рассматри¬
вать как обшнрпую равипну, пустынную и покрытую лесами,
какими, по всей вероятности, были .покрыты некогда равпппы Азин.
После того как мы напрасно исчерпали физические причины,
нща в пих основание восточного деспотизма, нам остается прибег¬
нуть к причинам духовного порядка и, следовательно, к истории,
у Она учит нас, что, делаясь культурнее, нации незаметно утрачи¬
вают свое мужество, добродете.1 s даже любовь к свободе; что
каждое общество немедленно после своего образования н соот¬
ветственно тем обстоятельствам, в которых оно находится, всегда
более или менее быстро идет к рабству. А юлшые народы, которые
256
IK'pliUMIl 0])i';nili:iuJi!i.liici. it общество; iicpin.ui и подвали деспотизм
потому что к такому па першению приходит всякая форма правле¬
ния, и таким остается каждое государство вплоть до своего оконча¬
тельного разрушения.
Но каким нее образом, позразят мне те, кто считает мир более
древним, чем мы думаем, на земле еще существуют республики?
Если всякое общество, отвечу нм, цивилизуясь стремится к деспо¬
тизму, то всякая деспотическая власть влечет за собой уменьшение
населения. Страны, подчиненные ей, оставаясь невозделанными н
обезлюдев ними, через несколько веков превращаются в пустыни;
равнины, но которым были разбросаны громадные города с вели¬
чественными зданиями, со временем зарастают лесами, в которых
укрываются несколько семейств, дающих мало-помалу начало
новым диким народностям; эта смена цивилизаций п сохраняет на
земле республики.
К сказанному мною я прибавлю только то, что если южные
народы были ужо. рабами в древнейшие времена и если народы
европейские, за исключением московитов, могут считаться свобод¬
ными, то потому, что оти народы позднее цивилизовались. В эпоху
Тацита германцы и галлы были еще подобны дикарям; и если только
нс заключить силой оружия в оковы целый парод, то тираны должны
.незаметно, по упорно в течепне целого ряда веков подавлять в серд¬
цах людей доблестную и природную любовь к свободе, приншкая,
таким образом, души, чтобы обратить их в рабство. Л одпазкды,
дойдя до такого предела, народ становится неспособным пн к какому
благородному деянию4. Если народы Азии вызывают презрение
Европы, то потому, что время подчинило их деспотизму, не совме¬
стимому с душевной высотой. Этот яге самый деспотизм, пагубный
для ума н талантов, заставляет считать тупоумие некоторых восточ¬
ных пародов следствием недостатка в пх организации. Однако не
трудпо заметить, что впепшее различие^ существующее, папример,
между физиономией китайца и шведа, пе может иметь никакого
влияния на их ум. II если все наши мысли входят в нас, как это
доказал Локк, через пнешнне чувства, то н северные народы, пс
имея большего количества внешних чувств, чем народы восточные,
обладают в силу своего физического сходства и равными с ними
умственными способностями.
Следовательно, все различие в уме н характере пародов следует
приписывать различию государственного устройства и, значит,
причнцам духовного порядка. Так, например, своим талантом к ал¬
легориям, придающим столь своеобразный характер нх творчеству,
восточные народы обязаны форме своего правления. В странах,
где некогда культивировались науки, где еще сохранилось желанно
писать, но где народ подчинен деспотической власти и где истина,
следовательно, доляспа облекаться в форму символа, авторы,
очевидно незаметно, приобретав' .рривычку думать аллегориями.
Говорят, чтобы дать почувствовать какому-то тирану несправед¬
ливость его притеснений и лгестокость его обращения с подданными,
а также ту обоюдную и необходимую зависимость, которая соеди-
17 Гельпсцпй. — Об уме — 1798 267
ййет парод .о государем, некий индийский философ изобрел игру
в шахматы. Он научил тпрана этой игре п дал ему попять, что если
после потери короля фигуры становились бесполезными, то п король
после взятия фигур лишался возможности защищать себя и что как
в том, так и в другом случае игра была проиграпа 6.
Я мог бы привести мнолсество других примеров той аллегори¬
ческой формы, в какую ппдусы облекали свои мысли; мпе кажется
ясным, что та форма правления, которой восточные народы обязаны
столькими остроумпыми аллегориями, является п причиной весьма
малого количества у пих историков. Действительно, писаппе псторип,
требующее от историка ума, предполагает его все лее пе больше,
чем для всякого иного литературного труда. Почему лее среди писа¬
телей так редки хорошие историки. Потому что для достнлсешш
известности в этой области необходимо пе только родиться при бла¬
гоприятном стечении обстоятельств, по таклге п в стране, где молшо
безнаказанно быть добродетельным и говорить правду. Деспотизм лее
противится этому и закрывает уста историкам °, если только власть
его в этом отношении пе скована каким-либо предрассудком, суеве¬
рием, или каким-ппбудь особенным нпстптутом. Таков в Китае
институт Исторического трибунала,— трибунала, остающегося до¬
ныне глухим как к просьбам, так п к угрозам мопархов 7.
То, что я сказал об истории, я могу сказать п об искусстве красно¬
речия. Если Италия была столь богата ораторами, то вовсе не по¬
тому, что почва Рима, как это утверждали в своей ученой глупости
некоторые академические педанты, была благоприятнее для созда¬
ния велшшх ораторов, чем почва Лиссабона плн Константинополя.
Рим одновременно утратил п свое красноречие, и свою свободу,
а мелгду тем ничего не произошло с землей, и климат Рима пе изме¬
нился при императорах. Чему яге приписать недостаток в ораторах
среди римляп той эпохи, если ие причинам нравственного порядка,
т. е. тем псремсиам, которые произощлп в форме правления?
Можно ли сомпеваться в том, что, прииулсдая ораторов говорить
на незначительные темы 8, деспотизм иссушил источник краспоре-
чия? Ведь сила его заключается главным образом в значительности
избираемых нм тем. Предполояшм, что для панегирика Траяну
требовалось столько яге ума, как для сочинения Катплннарий;
iio и в этом случае Плнпий, благодаря выбору темы, будет стоять
пилге Цицерона. Этот последний, лгелая извлечь римляп из того
состояния дрсмотиостп, в котором хотел их оставить Катплина,
долясеи был пробуждать в ппх страстную ненависть п лсажду мести;
говоря па тему, столь интересную для властелинов мира, как мог
Цицерон не заслулшть пальму красноречия?
Рассмотрите, почему греки, римляне п все европейцы всегда
обвиняли в варварстве и тупоумии восточные пароды. Вы увидите,
что все пароды называли умом только совокупность полезных нм
идей, а что деспотизм почти во всей Азии запрещал изучение морали,
метафизики, юриспруденции, политики, одним словом — всех иаук,
полезных для человечества; поэтому восточные пароды прослыли
варварами и глупцами у рросвещепиых пародов Европы н сде-
268
Лались навеки йрезрсппшш в глазах свободных нации и йх
потомства.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXIX
1 Галлы,'по словам Тацита, любили женщин и оказывали им величайшее
уважение. Они приписывали женщинам нечто божественное, допускали их
на совещания и обсуждали с ними государственные дела. Германцы подобным
же образом относились к своим женщинам. Решения женщин считались у них
как бы изречениями оракула. При Веспаспане некая Велледа, а до нее Аври-
пия и еще многие другио вызывали подобное почитание. Обществу женщин,
говорит Тацит, германцы обязаны своим мужеством в битвах и своей муд¬
ростью в совете.
2 По свидетельству шевалье де Боже, северяне были всегда очень склонны
к любовным наслаждениям. Огелиус в «Itinere Danico»> говорит то же самое.
3 См. в гл. XXV о тождестве этих двух религий.
4 В этих странах великодушие не берет верх над мстительностью. В Тур¬
ции не может случиться то, что случилось в Англии несколько лет тому назад.
Принц Эдуард, преследуемый королевскими отрядами, нашел убежище в доме
одного вельможи. Его обвинили в укрывательстве претендента и призвали
на суд. Явившись туда, он сказал: «Разрешите мне, прежде чем подверг¬
нуться допросу, спросить, кто из вас был бы настолько подлым и трусливым,
чтобы выдать претендента, если бы он укрылся в его доме?» При этом вопросе
суд умолк, поднялся п отпустил обвиняемого.
В Турции нельзя найти землевладельца, который заботился бы о благе
своих вассалов; турок не заведет у себя фабрик; он не будет с тайным удо¬
вольствием переносить дерзость своих подчиненных, ту дерзость, которую
всегда выказывают родившиеся в нищете люди, когда они внезапно раз¬
богатеют. От турка нельзя услышать прекрасного ответа, данного в ана¬
логичном случае одним английским вельможей лицам, обвинявшим его в
слишком большой доброте: «Я желал бы большего почтения от моих васса¬
лов, но мне известно, как и вам, что смиренный и робкий голос присущ бед¬
ности; а я желаю их счастья и благодарю небо за их дерзость, которая убеж¬
дает меня в том, что они стали богаче ir счастливее».
5 Иногда визири подобными же искусными приемами находили сред¬
ства давать полезные уроки своим государям. «Некий персидский монарх,
разгневавшись на своего великого визиря, отставил его и назначил на его
место другого. Тем не менее он был доволен прежними заслугами отставного
вивиря и повелел ему выбрать любое место в государстве, где бы он-мог про¬
жить остаток своих дней вместе со своей семьей и пользоваться приобретен¬
ным раньше богатством. Вивирь ответил ему: «Мне не надо тех благ, кото¬
рыми ваше величество осыпало меня; я умоляю взять их обратно, и если ваше
величество сохранили ко мне некоторую благосклонность, то я прошу от-
* вести мне -для жительства не населенное место, но какую-либо пустынную
деревню, которую я мог бы восстановить и заселить с помощью моих людей,
моего труда, моих вабот ч моего трудолюбия». Монарх повелел, чтобы ему
нашли просимую деревню. Но после долгих поисков ему объявили, что та¬
кой деревни не оказывается. Монарх сообщил об этом отставному визирю,
который ответил: «Я прекрасно энал, что во всех областях, вверенных моему
попечению, нет ни одного разоренного угла. Я попросил об этом для того,
♦
269
чтобы ваше величество уэнало, в каком состоянии я возвращаю государство
его величеству, и пусть ваше величество передаст управление человеку,
способному отдать в нем столь же хороший отчет») (Galland• «Bons mots des
orientaux»).
6 Если в этих странах историк не может без опасности для себя назы¬
вать по именам изменников, которые в прошлых веках предавали родину;
если он вынужден, таким образом, жертвовать истиной тщеславию потомков,
часто столь же преступных, как* их предки, то как же может министр по¬
добного государства заботиться об общественном благе? Сколько препят¬
ствий будут ставить ему высокопоставленные лица, гораздо более заинтере¬
сованные в продолжении злоупотреблений, чем в репутации своих предков!
Возможно ли при таких правительствах требовать добродетели от гражда¬
нина и возмущаться людской злобой? Дурны не люди сами по себе, дур¬
ными делает их законодательство, наказывающее всякого, кто делает добро
и говорит истину.
7 Исторический трибунал, говорит Фрере, состоит из двух родов истори¬
ков. Одним поручено описывать все, что происходит вне дворца, т. е. все,
что касается общих дел, другим же — все, что происходит и говорится вну¬
три дворца, т. е. все речи государя, министров и чиновников. Каждый из
членов этого трибунала записывает на листе все, что он узнал за день. За¬
тем он подписывает его и, не сообщая его содержания своим товарищам,
бросает его в большую урну, поставленную посреди зала собрания. Чтобы
дать понять дух этого трибунала, Фрере сообщает, что некий Тзу-н-чонг
приказал убить Тчуаиг-чонга, генералом которого он был (это убийство было
местыо за оскорбление, которое ему нанес этот государь, отняв у него жену).
Исторический трибунал составил записку об этом случае и положил ее в спой
архив. Генерал, узнав об этом, сместил президента трибунала, присудил его
к смертной казни, уничтожил записку и назначил другого президента. Но
как только этот последний получил место, то сейчас же велел составить но¬
вую запись этого происшествия, дабы заменить потерю первой. Генерал,
узнав об этой дерзости, уничтожил трибунал и велел умертвить всех его
членов. Тотчас же вся империя была наводнена статьями, в которых пове¬
дение генерала описывалось самыми черными красками. Испугавшись мятежа,
он восстановил Исторический трибунал.
Летописи династии Танг приводят подобный же факт. Та-нтсонг, второй
император из династии Танг, потребовал, однажды, у президента этого трибу¬
нала показать ему мемуары, касающиеся истории его царствования. «Госу¬
дарь, — отвечал ему президент, — подумайте, что мы точно рассказываем
о пороках и добродетелях государей и что мы потеряем свободу, если вы бу¬
дете настаивать на вашем желании...» — «Как1 — ответил император, — ты,
который мне всем обязан, ты, который был так привязан ко мне, ты бы мог
сообщить потомству о моих ошибках, если бы я совершил их?» — «Не в моей
власти было бы скрыть их, — ответил президент, — хоть и с прискорбием,
но я написал бы о них; и такова моя обязанность, что я должен сообщить
потомству о вашем сегодняшнем разговоре со мной».
8 Дух свободы, которым дышал Тацит в своей первой молодости, дал
силы его душе во время царствования Веспасиана. Он стал, говорит аббат
де-ла-Блеттри, гениальным человеком; он был бы человеком только умным,
если бы родился в царствование Нерона.
260
ГЛАВА XXX
О превосходстве некоторых народов в различных отраслях науки
Физическое положение Греции осталось пепзмонпым: почему
же современные греки так отличаются от прежппх? Потому что
изменилась форма их правления; потому что, подобно воде, при¬
нимающей форму всякого сосуда, в который ее наливают, характер
пародов восприимчив ко всякой форме правления; в каждой стране ^
правительственный гепий создает гений пацпопальныйх. Какая
же другая страна кроме Греции могла при республиканской форме
правления породить большее число полководцев, политиков, ге¬
роев? Не говоря уже о государственных людях, как много фило¬
софов должна была создать страна, где так почитали философию?
где победитель Греции, царь Филипп, писал Аристотелю: «Я бла¬
годарю богов не за то, что они даровали мне сына, но за то, что
оп родился еще при твоей жизни. Я поручаю тебе его воспитание
и падеюсь, что ты сделаешь его достойным себя и меня». И какое
письмо могло быть более лестным для этого философа, чем то,
которое властелин мира, Александр, паписал ему па развалинах
престола Кира: «Я узнал, что ты обнародовал твой эзотерический
курс. Какое же преимущество остается у мепя перед другими
людьми? Высокие науки, которым ты обучил меня, станут теперь
общим достояпием; но ведь тебе было известно, что я предпочитаю
превосходить люден знанием о высоких предметах, чем могуще¬
ством. Прощай!»
Не в одном только Аристотеле чтили философию. Известпо, что
египетский царь Птоломей относился к Зепопу, как к государю,
и отправил к нему посольство; что афппяпе воздвигли этому фи¬
лософу мавзолей, построенный па общественный счет; что незадолго
до смерти Зенона Антигон, царь македонский, писал ему: «Если
судьба высоко вознесла меня, если я превосхожу тебя в величии,
то признаю-, что ты превосходишь меня в познании и в доброде¬
тели. Приезжай к моему двору; ты будешь здесь полезным не
только великому царю, по и всему македонскому пароду. Тебе
известпо, как действует па людей пример. Они рабски подражают
нашим добродетелям, и тот, кто впушает добродетель государям,
дарует их и народам. Прощай». Зеноп ответил ему: «Приветствую
твой благородный пыл; среди великолепия, пышности и наслажде¬
ний, окружающих царя, прекрасно стремление к пауке и к добро¬
детели. Мой преклонный возраст и слабость здоровья пе позволяют
мне приехать, по я посылаю тебе двух моих учеников. Внемли их
поученьям; если ты будешь их слушать, они откроют тебе путь
к мудрости и к истинному счастью. Прощай».
Впрочем, греки воздавали подобпые почести не только фило¬
софии, но и всем искусствам; Поэты столь цепились в Греции,
что Афины запрещали им особым законом и под страхом смерти
покидать страну2. Лакедемоняне, которых некоторые писатели
любят изображать, как людей добродетельных, по скорее грубых,
261
чем духовно утоичеппых, были пе менее остальных греков 3 Чув¬
ствительны к красотам искусств п паук. Страстно любя поэзию,
опи привлекли в свою страпу Архилоха, Ксеподама, Ксепокрпта,
Полпмпеста, Сакадаса, Псрпклпта, Фриппха, Тимофея 4. Опи так
благоговели перед поэзией Терпапдра, Спепдопа п Алкмапа, что
рабам запрещалось петь пх стпхп; это было, по их мпепшо, про¬
фана цпсй божественных вещей. В искусстве рассуждения они
были не менее способпымп, чем в искусстве описывать свои мыбли
в стихах: «Тот, кто разговаривает с лакедемопяпппом, — говорит
Платон, — хотя бы с последним пз них, может спачала пайти его
грубым, по, углубляясь в тему, он увидит, как этот же самый
человек проявляет достоппство, точность и топкость, сообщающие
его словам остроту п проницательность. И рядом с ним всякий
другой грек покажется лепечущим ыладепцем». С раппей юности
их училп изяществу и чистоте речи, чтобы к верпости мысли опи
присоедипялп красоту н топкость выражения, чтобы пх ответы,
всегда краткие п верпые, были полпы остроумия и прпятпостп.
Тех, которые, благодаря торопливости нли медлительности ума,
отвечали плохо плп совсем пе отвечали, немедленно наказывали.
За плохое рассуждение в Спарте карали, как в других местах
карают за плохое поведеппе. Поэтому ничто пе затемпяло разум
этого парода. Будучи уже с колыбелп чужд капризов и детских
причуд, лакедемоняпип в молодости становился бесстрашным; он
чувствовал себя увереппо в одиночестве и во мраке; менее суе¬
верные, чем остальные грекп, спартанцы призывали свою религию
па суд разума.
Могли ли науки п искусства пе спять полным блеском в стране,
подобной Греции, где опп пользовались таким всеобщим и по¬
стоянным почетом? Я говорю постоянным, чтобы предупредить
возражение людей, утверждающих, подобно аббату Дюбо, что
в известные века, как, например, в век Августа и Людовика XIV,
какой-то ветер приносит великих людей, словно стан редких птиц.
В пользу этого мнения ирпводят обыкновенно то, что некоторые
государи папрасно стремились оживить у себя пауки и искус¬
ства 6. Если усилия этпх монархов оставались бесплодными, то
потому, что они пе были постоянными. После нескольких столетий
певежествеппостп почва, па которой произрастают искусства н
пауки, становится иногда столь дикой и запущеииой, что не может
создать действительно великих людей, пока ее не распашет не¬
сколько поколений учепых. Таков был век Людовика XIV, в ко¬
тором великие люди были обязаны своим превосходством ученым,
предшествовавшим им па поприще наук и искусств. На это по¬
прище эти ученые проппклп лишь благодаря поддержке наших
королей, о чем свидетельствуют п грамота от 10 мая 1543 г., в ко¬
торой Франциск I строго воспрещал поношение ц нападки на Ари¬
стотеля ®, и стихи, которые Карл' IX послал Ропсару 7.
К сказанному мпою я прибавлю еще только одно: подобно
фейерверку, который, быстро взлетая в воздух, па мгиовеппе^оза¬
ряет горизонт п затем снова гаснет, погружая природу в еще более
868
глубокую тьму, искусства и науки во множестве раз тшчггых стран
лишь вспыхивают и исчезают, оставляя затем эти страны во мраке
невежества. За веками, наиболее богатыми великими людьми,
почти всегда следует век, когда пауки и искусства культивируются
менее успешно. Чтобы попять это, пе нужно прибегать к физиче¬
ским причинам, — здесь достаточно причпп духовпого порядка.
Действительно, если восхищение является всегда следствием уди¬
вления, то чем больше среди парода велпкнх людей, тем меньше
их почитают; чем меньше возбуждают в них чувство соревнования,
тем меньше усилий они делают для своего усовершенствования и
тем дальше отстоят от него. После такого века часто нужно удо-
брепие мпогих веков невежества, чтобы снова дать стране урожай
великих людей.
Словом, невидимому, только нричппам духовпого порядка
можно приписать превосходство пекоторых пародов пад другими
в области наук и искусств; и можпо заключить, что нет народов,
особеипо ода’реппых добродетелью, умом и мужеством. Природа
в этом отпошеппн делила поровну свои дары. Действительно, если
бы бблыпая или меньшая сила ума зависела от различия темпе¬
ратуры в разпых страпах, то, принимая во впимаппе древность
мира, должна была бы найтись народность, которая, будучи поста¬
влена в наиболее благоприятные условия, достигла бы путем по-
стояппых успехов большего превосходства пад другими народами.
Но уважение, которое поочередно воздавалось за их ум разным
пародам, и прозрение, которому опп, одип за другим, подверга¬
лись, показывают, как пичтожно влияние климата на ум. Я при¬
бавлю далее, что если бы место рождепня определяло силу пагаего
ума, то причины духовного порядка не могли бы дать нам столь
простого и естественного объяспеппя явлений, зависящих от фи¬
зических причпп. Отпосительпо этого я замечу, что так как до сих
пор пе было шт одного парода, которому бы климатические осо-
беппости его страпы п вытекающие отсюда небольшие различия
в организации давали постоянное преимущество пад другими на¬
родами, то мы в праве думать, что возмояспые небольшие различия
в оргаппзацип отдельных лиц, образующих какой-нибудь народ,
пе имеют заметпого влияния па их ум 8. Все способствует дока¬
зательству этой истины.' Кажется, что самые сложные проблемы
в этой области представляются уму лишь для того, чтобы пахо-
днть свое решение в применении установленных мною принципов.
Почему люди посредственные упрекают почти всех знаменитых
людей в страппом поведении? Потому что гений пе является даром
природы; потому что человек, ведущий образ жизни, сходный
с образом жизни других людей, имеет и схожий с ними ум; потому
что гепиальпость предполагает жизнь, полпую прилежных занятий,
а такая жизнь, отличаясь от обычной, всегда будет казаться смеш¬
ной. Почему умные люди, спрашивают, встречаются чаще в этом
веке, чем в предыдущие, а гепиальные люди стали встречаться
реже? Почему, как говорит Пифагор, так много людей, берущих
тирс, и так мало вдодповепныд духом бога, носящего его? Потому
что ученые слитком часто бывают вынуждены отрываться от своих
запятпй и вращаться в свете. Они распространяют в нем просве¬
щение, создают в нем умственные-интересы, по неизбежно теряют
то время, которое в уединении и размышлениях они моглп бы
употребить на развитие своего таланта. Человек науки подобен
f телу, брошенному в середину других тел; оно утрачивает, стал¬
киваясь с ними, свою силу, которую оно отдает им.
Причины нравственного порядка объясняют нам все различные,
относящиеся к уму явления и показывают, что, подобно частичкам
огня, скрытым в порохе и бездеятельным, пока искра пе оживит
их, ум остается бездействующим, пока страсти пе приведут его
в движеппе. Страсти способпы превратить глупца в умного, человека,
и всем, что мы имеем, мы обязаны воспитанию. мг
Если бы гениальность была, как утверждают, даром природы,
то почему же среди люден, исполняющих какую-либо должность,
пли среди людей, родившихся либо долго живших в провинции,
лет ни одного прославившегося в искусствах — в поэзии, в музыке
или живописи? Почему гениальность пе могла бы заменить у долж¬
ностных лиц потерю некоторого времени, требуемого для выполне¬
ния служебных обязанностей, а у провинциалов — беседы с обра¬
зованными людьми, которых встречаешь только в столице? Почему
великий человек обладает гениальностью лишь в топ отрасли,
которую он долгое время изучал? Разве пе видно из этого, что
если он пе обладает превосходством в других отраслях, то значит
он и не имеет другого преимущества над остальными людьми, кроме
привычки к ирплежапшо и научных методов? Почему, пакоиец,
среди великих людей реже всего встречаются великие мипнетры?
Потому что к множеству обстоятельств, необходимых для создания
великого гения, нужно еще присоединить такие обстоятельства,
которые помогли бы этому гениальному человеку подняться до
должности министра. Но комбинация стечения обстоятельств обо¬
его рода, весьма редкая у всех народов, является почти невозмож¬
ной в странах, где заслуги сами но себе пе приводят к высоким
местам. Поэтому, если исключить таких людей, как Ксенофонт,
Сципион, Конфуций, Цезарь, Ганнибал, Ликург и, может быть,
еще каких-нибудь пятьдесят государственных мужей, чей ум мог
бы выдержать строгий экзамен, то все остальные — и среди mix
даже несколько весьма известных в истории п ознаменовавших
себя громкими деяииями лиц — все же были, как бы пи восхва¬
ляли их ум, людьми весьма обыкновенными. Своей известностью
v опп больше облзапы силе своего характера °, чем силе ума. Несо¬
вершенные законодательства, посредственные п почти неизвестные
сочинения, оставленные такими людьми, как Август, Тиверии,
Тпт, Аптопин, Адриан, Мориц и Карл V, сочинения, паписаппые
к тому же но вопросам, в которых они должны были быть знато¬
ками, только подтверждают это мнение.
Общее заключение этого рассуждения то, что талапт есть общее
I достояние, а условия, благоприятные для его развития, очень
* редки. Если позволительно сравнивать мирское со4 священным,
264
то можно сказать, что здесь много званных п мало избран¬
ных.
Словом, умствепное неравенство людей зависит н от формы
правления в их стране, и от более пли менее счастливой эпохи,
в которую они родились, и от полученного ими воспитания, и от
большего или меньшего желания выдвинуться п, наконец, от
степени высоты н плодотворности тех идей, которые они сделали
предметом своего изучения.
Таким образом, гениальные люди являются продуктом усло¬
вий, в которых они находились 10. Поэтому все искусство воспи¬
тания состоит в том, чтобы ставить молодых людей в условия,
способные развить в них зачатки ума и добродетели. Не любовь
к парадоксу привела мепя к этому выводу, но едипствеппо жела¬
ние людского счастья. Я понял, насколько хорошее воспитание
может распространить просвещение, добродетель и, следовательно,
счастье в обществе н насколько уверенность в том/что талант
и добродетель суть простые дары природы, мешает успехам па¬
уки о виспитапии и поощряет леность и небрелшость. Исследуя
с этой точки зрения власть природы и воспитания над нами, я
заметил, что тем, чем мы являемся, мы обязаны воспитанию; па
основании этого я решил, что долг гражданина сообщить истину,
способную обратить внимание на средства для усовершенство¬
вания воспитания. Чтобы еще лучше осветить столь важный, воп¬
рос, я постараюсь в следующем Рассуждении точно определить
те различные понятия, которые должны соединяться с различными
наименованиями ума.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXX
1 Нет ничего более нелепого и неверного, чем описания характера раз¬
личных народов. Некоторые придают своему народу черты своего общества
и, соответственно, изображают его печальным, пли веселым, или грубым,
или остроумным.*Мне кажется, что я слышу францисканцев, которые на во¬
прос о кулинарном вкусе французов отвечают, что во Франции все готовят
на прованском масле.* Другие списывают то, что до них говорили тысячи
других писателей; они никогда не исследовали изменений, совершающихся
в характере народа благодаря переменам в государственном управлении и
в обычаях.* Когда-то о французах было сказано, что у них веселый характер;
они будут повторять ото вечно.* Они не замечают, что превратности времени,
принудив государей обременить деревню значительными податями, лишили
веоелости французский народ; ведь крестьянское сословие, составляющее
две трети населения, находится в бедности, а бедность никогда не может
быть веселой;* что обязанность городских властей оплачивать по праздникам
часть расходов на маскарады у «Porte Saint-Antoine» никак не является дока¬
зательством веселости ремесленников и буржуа; что шпионаж, может быть, и
нужен для безопасности Парижа, но что в слишком большой дозе он, благо¬
даря злоупотреблениям некоторых лиц, вызывает в умах недоверие, совер¬
шенно противоположное радости; что молодые люди, отказавшись от посе¬
щения кабачков, утратили часть той веселости, которая оживляется вином,
205
н что, наконец, дружеские кружки, нагнав на своей среды грубое веселье,
изгнали и веселье настоящее. Потому-то большинство иностранцев находят
большое различие между действительным характером нашего народа и тем
характером, который ему приписывают. Если во Франции можно найти где-
либо веселье, то в праздничные дни на бульварах; но публика на них слиш¬
ком сдержана для того, чтобы быть веселой. Веселость всегда бывает немного
распущенной. Кроме того* веселость предполагает зажиточность; а призна¬
ком зажиточности народа является то, что некоторые называют дерзостью,
т. е. знание народом прав человека и взаимных человеческих обязательств;
подобное знание всегда недоступно робкой и запуганной бедности. Зажи¬
точность защищает свои права, бедность уступает их.
2 На Марианских островах на поэта смотрят как на человека чудесного.
Уже одно это название вызывает к нему уважение в народе. >
3 Правда, они ненавидели всякую поэзию, способную ослабить мужество.
Они изгнали из Спарты Архилоха за то, что в своих стихах он сказал, что
спастись бегством разумнее, чем погибнуть с оружием в руках. Это изгнание
было следствием не их равнодушия и поэзии, но их любви к добродетели.
Заботы Ликурга о собрании сочинений Гомера, статуя Смеха, которую он
воздвигнул в Спарте, и его законы лакедемонянам показывают, что наме¬
рением этого великого человека не было сделать из них народ необразован¬
ный.
1 Лакедемоняне Кннефон, Дионисодот, Арей и Хилон, один из семи
мудрецов, отличались в искусстве стихосложения. Лакедемонская поэзия,
говорит Плутарх, простая, мужественная, энергичная, была полна огня,
способного воспламенять в душах пыл и храбрость.
5 Государи склонны думать, что одним словом или одним законом они
вдруг могут изменить дух целого народа, например, превратить трусливый и
ленивый народ в народ деятельный и смелый. Им неизвестно, что те болезни
в государстве, которые медленно развиваются, и исчезают медленно и что
в политическом организме, так же как в организме человеческом, нетерпе¬
ние государя или больного часто мешают выздоровлению.
® В эпоху величайшего расцвета церкви некоторые люди возводили со¬
чинения Аристотеля на степень священного писания, а другие ставили его
образ рядом с изображением Иисуса Христа; некоторые утверждали в своих
диссертациях, что без Аристотеля религия была бы лишена своей главнейшей
аргументации. Ему принесли в жертву многих критиков, между прочим Ра¬
муса: когда этот философ напечатал сочинение под заглавием «Критика Ари¬
стотеля», то все старые доктора, невежественные по своему положению и
упрямые благодаря своему невежеству, почувствовали себя, так сказать,
изгнанными из своей вотчины и, устроив заговор против Рамуса, заставили
изгнать его.
7 Вот стихи, которые этот монарх написал поэту:
Искусство писать стихи, как бы этим ни возмущались,
Должно выше цениться, чем искусство царствовать:
Твоя лира, вызывающая восторг своими нежными аккордами,
Покоряет тебе души, мне же принадлежат только тела;
Она делает тебя их господином, и ты проникаешь туда,
Где не имеет власти самый гордый тирдц,
800
8 Если, строго говоря, нельзя доказать, что различие в организации ни¬
чуть не влияет на ум людей, которых я называю, в среднем, нормально орга¬
низованными, то все же можно утверждать, что это влияние столь незначи¬
тельно, что его можно рассматривать как те малые величины, которые не
принимаются в расчет при алгебраических вычислениях. Наконец, то, что
до сих пор приписывали причинам физическим и чего не могли объяснить
ими, прекрасно объясняется причинами духовного порядка.
9 Люди сильного характера, и потому часто несправедливые, более спо¬
собны в области политики на великие поступки, чем люди, выдающиеся по
уму, но лишенные характера. Цезарь говорит, что важнее выполнять смелые
начинания, чем обсуждать их. Однако сильные характеры встречаются чаще,
чем великие умы. Сильная страсть, достаточная для создания великого ха¬
рактера, может служить только средством для приобретения великого ума.
Поэтому среди трехсот пли четырехсот министров или королей легко найти
великий характер, тогда как среди двух или трех тысяч не всегда можно
найти великий ум; я предполагаю в этом случае, что истинными законода¬
тельными гениями должно считать лишь Мнноса, Конфуция, Ликурга и т. п.
10 Это мое мнение утешительно для тщеславия большинства людей и по¬
тому должно быть принято ими благосклонно. Согласно моим принципам,
они должны приписывать посредственность своего разума не унизительной
причине несовершенства своей организации, но воспитанию и обстоятель¬
ствам. Всякий посредственный человек, согласно моим принципам, в праве
думать, что если бы судьба была к нему благосклоннее, если бы он родился
в известную эпоху и в известной стране, то он мог бы походить на тех вели¬
ких людей, чьим гением он не может но восхищаться. Однако, как ни лестно
это мнение для большинства людей при их посредственности, но в общем оно
не должно нравиться, ибо почти нет человека, который считал бы себя по- /
средственным, и нет глупца, который не благодарил бы ежедневно природу
за ее особые заботы об его организации. Почти нет людей, не считающих
парадоксами те принципы, которые резко расходятся с их притязаниями.
Всякая истина, оскорбляющая гордость, должна долго бороться с этим чув-,
ством, прежде чем восторжествовать над ним.
Человек справедлив, когда это в его интересах. Если буржуа менее пре¬
увеличивает преимущества знатного рождения, чем вельможа, но больше
знает им цену, то не потому, что он умнее. Его подчиненные часто могут по¬
жаловаться на глупое высокомерие, в котором он обвиняет вельмож; вер¬
ность его суждения есть лишь следствие его тщеславия; в этом случае ему
выгодно быть разумным.
К сказанному мною я прибавлю еще, что установленные здесь принципы,
если признать их верными, встретят противников во всех тех лицах, кото¬
рые не могут принять их, не отказавшись от старых предрассудков. Когда
мы уже достигли известного воэраста, леность восстанавливает нас против
всякой новой идеи и требуемого ею труда исследования. Новое мнение на- <
ходит сторонников лишь среди тех умных людей, которые, будучи еще моло¬
дыми, не остановились в своем умственном развитии, не почувствовали еще
жала зависти и жадно ловят истину всюду, где видят ее. Они одни, как я уже
сказал, выступают в пользу истины, возвещают ее и утверждают ее в обще¬
стве; от них одних философ может ожидать похвалы: большинство остальных
людей являются судьями, испорченным^! леностью или завистью.
267
РАССУЖДЕНИ EIY
О РАЗЛИЧНЫХ НАИМЕНОВАНИЯХ УМА
ГЛАВА I
О гении
О гении писали мпогпе авторы: большая пасть из ппх видела
в нем некое божественное пламя, вдохновение, энтузиазм, и такие
метафоры принимали за определения.
Как бы ни были туманны такого рода определения, тем не мепее
та же самая причина, которая заставляет пас утверждать, что
огонь горяч, и включать в число его свойств то действие, какое оп
производит па нас, — та же самая причипа заставляет пас назы¬
вать огнем все идеи и все чувства, способные расшевелить паши
страсти и воспламенить их в пас.
Немпогие поняли, что эти метафоры, применимые к гению
известного рода, как, например, к поэтическому или ораторскому
гению, неприменимы к гениям мысли, как то: к Локку, к Ныото1гу.
Чтобы получить точное определение слова гений и вообще всех
наименований, даваемых уму, необходимо подняться до идей более
общих, а для этого очень внимательно прислушаться к суждениям
общества.
Общество равно ставит в ряды гениев Декарта, Ныотоиа, Локка,
Монтескье, Корнеля. Мольера и др. Название гения, которое оно
дает столь различным людям, очевидно предполагает в них некое
общее качество, характеризующее гений.
Чтобы распознать это качество, рассмотрим этимологию слова
гений, потому что обыкновенно в этимологиях яспо выражаются
те идеи, которые общество связывает со словами.
Слово гений происходит от gignere,gigno (^порождаю, я произ¬
вожу); оно всегда предполагает изобретение, и это единственное
качество, принадлежащее всем различным гениям.
Изобретения или открытия бывают двоякого рода. Некоторыми
из них мы обязаны случаю, как, например, открытием компаса,
пороха и почти всеми открытиями в пауке.
Существуют другие открытия, которыми мы обязапьт гению:
тут иод словом «открытие» подразумевается новая комбинация,
новое соотношение, замеченное между известными предметами или
идеями. Название гения дается в том случае, если идеи, вытекаю¬
щие из этого соотношения, образуют большое целое, богаты исти-
868
нами и полезны для человечества г. Темы лес для наших размытлс*
ппй почти всегда выбирает случай. Поэтому ему принадлежит
бблыпая доля в успехах великих людей, чем это предполагают,
ибо случай доставляет великим людям более или менее интересные
темы для их творчества; благодаря ему лее ошт родятся в тот мо¬
мент, когда они могут составить эпоху.
Чтобы пояснить слово опоха, нужно заметить, что каждый
изобретатель в каком-нибудь искусстве или в какой-нибудь пауке,
которую оп, так сказать, извлекает из колыбели, всегда бывает
превзойден другим талантливым человеком, следующим за ним
в этой области, а этот второй третьим и т. д., до тех пор пока это
искусство достигнет известных успехов. Когда, наконец, это искус¬
ство получает последнюю степень совершенства или, по крайней
мере, ту степень, которая позволяла бы констатировать это со¬
вершенство, тогда человек, возведший его на данную степень,
получает название гения, хотя иногда он подвигает вперед данное
искусство не так далеко, как его предшественники. Таким образом,
вовсе не достаточно обладать гением, для того чтобы получить это
название.
Начиная с трагедий страстей господних до поэтов Гарди и
Ротру, кончая Марпамной Тристана, французский театр постепенно
прошел бесконечные ступени совершенствования. Корнель ро¬
дился в тот момент, когда степень совергаейства, приданная им
этому искусству, должна была составить эпоху; Корнель — гений 2.
Я вовсе не хочу этим замечанием уменьшить славу этого вели¬
кого поэта, но только показать, что закон непрерывности всегда
точио соблюдается н что в природе пет скачков 3. И к наукам можно
применить замечание, сделанное мною относительно драматиче¬
ского искусства.
Кеплер пашел закон взаимного тяготения тел друг к другу;
Ныотоп удачным применением остроумных вычислений в области
астрономии подтвердил существование этого закона: Ныотоп со¬
ставил эпоху, он причислен к сопму гениев.
Аристотель, Гассенди, Монтэпь смутно предчувствовали, что
всеми вашими идеями мы обязаны нашим ощущениям; Локк разъ¬
яснил и углубил этот принцип, подтвердив его истинность мно¬
жеством примеров; и вот Локк — гений.
Невозможно, чтобы появление великого человека не предвоз¬
вещалось всегда другим великим человеком4. Творения гения >/
подобны тем великим памятникам древности, которые, будучи
созданы многими поколениями царей, посят имя царя, закончив¬
шего их.
Но если случай, т. е. сцеплепие следствий, причип которых
мы пе знаем, играет такую роль в судьбе людей, прославившихся
в искусствах и в науках, если он определяет далее тот момепт,
когда они должны родиться, чтобы составить эпоху и получить
назвапие гениев, — то насколько еще большее влияние оказывает
случай на репутацию государственных людей!
Цезарь и Магомет наполнили мир своей славой. Последппй
'269
Uo'ni'raoTCii ка1с друг божий целой полонимой человечества; другая
половииа чтит его как великого геппя; одпако этот Магомет, про¬
стой арабский торговец, пе получивший пп образования, пи воспи¬
тания и бывший сам отчасти жертвой впушеииого пм другим фа¬
натизма, должен был, чтобы написать посредственное и вздорпое
сочииепие, называемое Алкораном, прибегнуть к помощи гре¬
ческих монахов. Как эке не признать в появлении такого человека
дело случая, поместившего его в эпоху и в обстановку, когда дол¬
жен был произойти переворот, которому этот смелый человек дал
в сущности лишь свое имя?
Кто может сомневаться в том, что случай, столь благосклонный
к Магомету, способствовал также п славе Цезаря? Я не хочу отнять
пи одной из похвал, воздаваемых этому герою; по ведь н Сулла,
так зке как п он, поработил римлян. Факты воеипой истории пе
настолько хорошо известны, чтобы мозкпо было судить, был лн
Цезарь действительно выше Серторня илп другого подобного ему
возкдя. Если он был единственным из римлян, которого сравнивали
с победителем Дария, то иотому, что оба они покорили мпоэкество
народов. Если слава Цезаря затмила собой славу почтп всех ве¬
ликих возкдей республики, то потому, что своими победами он
полозкпл основание престолу, укрепленному Августом в, потому,
что его диктатура была эпохой порабощепня римлян, н потому,
что он произвел в мире переворот, блеск которого увеличил славу
его великих талантов.
- Но, хотя я придаю большое значение случаю п его влиянию
на славу великих людей, все экс случай благосклонен лишь к тем,-
кого одушевляет страстное зкеланнс славы.
Такое экелание, как я узко сказал, заставляет человека легко
перепоенть труд, связанный с занятиями и размышлением. Оно
сообщает человеку* «постоянство внимания, необходимое, чтобы
прославиться в каком-либо искусстве или пауке. Этому зкелапию
мы обязаны смелостью гения, призывающего на суд разума взгляды,
предрассудки н заблузкдения, освященные временем.
В иауках или в искусстве только одно это зкелаппе возвышает
пас до новых истин или лее доставляет нам иовыр развлечения.
Наконец, зкелаппе славы является душой гениального человека:
оно является источником как ого смешных сторон ®, так и его
успехов, которыми он обыкновенно обязан только тому упорству,
с которым он сосредоточивает свое внимание на одной области.
Чтобы заполнить собой все его душевпыо способности, достаточно
какой-нибудь одной пауки; поэтому нет и пе монсет быть гения
универсального.
Продолжительность времени, посвящаемого размышлениям,
необходимая для того, чтобы выдвинуться в какой-нибудь отрасли
зпаиия, и краткость нашей зкизпп указывают нам на невозмозк-
пость отличаться во мпогих отраслях.
Кроме того,, существует лишь одни возраст — возраст страстей,
когда мозкпо легко преодолевать первые трудности, заграэкдающие
доступ к каждой пауке. По миновании этого возраста мозкно еще
270
с большей ловкостью пользоваться своим обычиьш орудием, т. о.
лучше развивать свои идеи, ярче освещать их; по уже нельзя
больше сделать тех необходимых усилий, которые нужны для
возделывания новой, почвы.
В каждой области геиий является всегда результатом беско¬
нечного мноэкества комбинаций, которые возмозкны лишь в первой
молодости.
Впрочем; под словом гений я подразумеваю не только гения,
делающего открытия в пауках или находящего сюжет и плап ка¬
кого-либо произведения; существует кроме того гениальность вы-
разкенпя. Прппцппы писательского искусства еще настолько темпы
и несовершенны, в этой области еще так мало даппых, что никто
еще пе получал титула великого писателя, не будучи действи¬
тельно изобретателем в этой области.
Лафонтен и Буало внесли мало изобретательства в сюжеты
своих произведении, однако и тот и другой справедливо причис¬
лены к гениям: первый — благодаря наивности, чувствительности
и приятности своего пзлозкення; второй—благодаря сжатости,
силе и поэтичности стиля в своих творениях. Какие бы упреки
пи делать Буало, мы вынузкдены признать, что, бесконечно усо¬
вершенствовав искусство стихослозкения, он действительно заслу-
зкнл титул изобретателя, творца.
В зависимости от области творчества, бывает более или менее
зкелателен тот или иной вид гениальности. Так, иапример, в поэзии
гениальность выразкешш является, если можно так сказать, ге¬
ниальностью необходимой. Эпического поэта, хотя бы наиболее
богатого в придумывании сюзкетов, пе станут читать, если он лишен
геиия выразкения; и наоборот, написанная хорошими стихами
поэма, полная поэтических красот в деталях, хотя бы и лишенная
содержания, будет всегда благосклонно принята публикой.
Иначе обстоит дело с сочинениями философскими; иа первом
месте в них содерзкание. Чтобы поучать людей, иузкпо или предло- *
жить им новую истину, или показать им соотношение, связующее
истины, которые им казались разъединенными. В научной области
красота, изящество слога и приятность деталей стоят па втором
месте. Поэтому среди современных философов есть много обла¬
дающих громкой известностью, хотя их излозкеиие лишено грации,
силы и дазке ясности выразкения. Туманность их писаний мозкет
па некоторое время обречь их иа забвение, по в конце концов опп
выходят из пего; рапо или поздно розкдается ясный н проницатель¬
ный ум, который схватывает истины, содерзкащнеся в их творениях,
освобозкдает их от туманного покрова н излагает их понятным
образом. Такой светлый ум делит с творцом заслугу и славу его
открытий. Это земледелец, выкапывающий из земли сокровище и
разделяющий с владельцем участка богатство, скрытое в нем.
После того, что я сказал о придумывании содерзкапия и о ге¬
ниальности пзлозкення, не трудно объяснить, почему уже извест¬
ный писатель мозкет создавать плохие творения; для этого доста¬
точно,. чтобы ои писал в той области, где его гений играет, если
271
можно так выразиться, Лишь второстепенную роль. 13от лричшк|,
почему зпаменитый поэт может быть плохим философом и пре¬
восходный философ посредственным поэтом; почему романист ме¬
леет плохо писать историю, а историк плохо сочинять ро¬
маны.
Заключение этой главы таково: хотя геппй всегда предполагает
изобретение, пе каждое изобретение предполагает гения. Чтобы
получить звание гениального человека, нужно, чтобы* это изобре¬
тение касалось предметов общих п интересных для человечества;
кроме того, нужно родиться в тот момент, когда, благодаря своим
талантам и открытиям, человек, занимающийся искусствами или
пауками, может создать эпоху в научном мире. Словом, гениальный
человек до известной степени всегда является делом случая; слу¬
чай, всегда находящийся в действии, подготовляет открытия, не¬
заметно сближает между собой истины, которые всегда беспо¬
лезны, если о и п слишком разъединены; случай заставляет гениаль¬
ного человека родиться именно в тот момент, когда истины, уже
сближенные между собой, дают ему общие и ясные принципы:
геппй схватывает их, излагает, объясняя тем некоторые стороны
из области искусства или науки. Таким образом, случай как бы
исполняет около гения роль ветров, которые, будучи рассеяны
по четырем сторонам света, насыщаются горючими веществами,
входящими в состав метеоров; вещества эти, носясь в воздухе,
не вызывают никакого действия до тех пор, пока, стремительно го¬
нимые друг к другу противными ветрами, они пе столкнутся в одной
точке, порождая сверкающую молнию, освещающую собою горизонт.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ I
1 Чтобы заслужить название гения, недостаточно новизны п необычай¬
ности идей; для этого нужно, кроме того, чтобы эти новые идеи были пли
прекрасными, или общими, или особенно интересными. Этим гениальнее
творение отличается от просто оригинальной работы, характеризуемой глав¬
ным образом своей необычайностью.
2 Я не хочу сказать, что в эпоху Корнеля трагедия не могла совершенство¬
ваться дальше. Расин доказал, что можно писать с ббльшпм изяществом,
Кребпльон — что можно писать с большим пылом, а Вольтер, без сомнения,
показал бы, что в трагедию можно вложить больше пышности и сценичности,
если бы театр, всегда переполненный зрителями, не воспротивился реши¬
тельным образом такому роду красоты, хорошо известному грекам.
3 В этой области мы' встречаем множество источников заблуждений. До¬
пустим, что кто-нибудь прекрасно знает какой-нибудь иностранный язык*,
например, испанский. Если предположить, что испанские писатели превосхо¬
дят нас в области драматического творчества, то французский автор, кото¬
рый воспользуется чтением их произведений и хотя бы лишь немного превзой¬
дет их образцы, покажется своим невежественным соотечественникам челове¬
ком необычайным. Они, без сомнения, подумают, что он возвел драматиче¬
ское искусство на ту высокую ступень совершенства, которой не мог перво¬
начально достигнуть человеческий ум.
1 Я мог бы даже сказать: сопровождается несколькими псликпми людьми.
Тот, кто любит изучать развитие человеческой мысли, может заметить, как
в каждом веке пять пли шесть мыслителей бывают близки к открытию, со¬
вершаемому гением. И если честь открытия принадлежит этому последнему,
то потому, что в его руках оно становится более плодотворным, чем во всяких
других руках; потому, что он излагает эти идеи с большей силой и ясностью, \
и потому, наконец, что по способу пользования каким-нибудь принципом
или открытием всегда можно увидеть, кому этот принцип или это открытие
принадлежит.
ь Я не хочу этим сказать, что Цезарь не был одним из величайших полко¬
водцев; этого не отрицал даже строгий Макиавелли, который вычеркивал
из списка знаменитых полководцев все тех, кто с небольшими армиями
не совершили великих или новых дел.
«Мы видим, что великие поэты, — прибавляет этот знаменитый автор, —
берут для собственного усовершенствования за образец Гомера и спрашивают
^обя: если бы Гомер думал об этом, так ли бы он выразился в этом случае?
По также нужно, чтобы и великий полководец, поклонник какого-нибудь
-великого вождя древности, подражал Сципиону и Ж шике, из которых один
Акзял себе за образец Кира, а другой — Ганнибала».
1 6 Всякий человек, погруженный в глубокие размышления и занятый V
!великими и имеющими общее значение мыслями, живет, забывая о мелочах
ювседневности и в незнании тех обычаев, которые являются наукой светских
цодей; поэтому он почти всегда кажется им смешным. Немногие из светских
^нодей понимают, что знание мелких вещей почти всегда предполагает иезна-
.ние великих; что тот, кто живет, приблизительно, как все, должен мыслить,
как все; что он не поднимается над уровнем непосредственности и что, нако¬
нец, гений всегда предполагает в человеке жажду славы, которая, делая его
бесчувственным ко всякого рода' желаниям, открывает его душу лишь для
страсти к познанию.
Примером может служить Анаксагор. Друзья Анаксагора побуждали
«го привести в порядок свои дела и пожертвовать этому несколько часов
из своего времени. «О, друзья!—ответил он им,—вы требуете от меня
невозможного. Как* могу я разделить время между моими делами и моими
занятиями, когда я предпочитаю каплю мудрости бочкам богатства».
Корнель, несомненно, был одушевлен теми же самыми чувствами, когда
некий, молодой человек, за которого он просватал свою дочь и положение дел
которого поставило его в необходимость отказаться от этого брака, пришел
утром к Корнелю, прошел в его кабинет и сказал ему: «Сударь, я прихожу
к вам, чтобы взять назад мое слово и изложить вам причину моего пове¬
дения». — «Ах, сударь, — возразил Корнель, — не можете ли вы, не мешая
мне, поговорить обо всем этом с моей женой? Поднимитесь к ней, я ничего
не понимаю во всех этих делах».
Почти о каждом гениальном человеке можно рассказать подобные факты.
Так, однажды лакей с испуганным видом вбежал в кабинет ученого Бюдэ и
сказал ему, что в доме пожар. «Ну, хорошо, — ответил тот, — предупре¬
дите мою жену; я не вмешиваюсь в хозяйственные дела».
' Любовь к занятиям не терпит отвлечения. Эта любовь заставляет знаме- ^
питых людей жить в уединении, которому они обязаны своими простыми
нравами, неожиданными и наивными ответами, так часто доставляющими
18 Гслюсций.—Об уме— 1798 273
Л16длм посредственном предлог йысмопзать пх. Я приведу Но этому Поводу1
два примера из жизни знаменитого Лафонтена. Один из его друзей, который'1
жаждал обратить его, дал ему однажды послания апостола Павла. Лафонтен"
с жадностью прочитал их, но так как он был от природы крайне мягким и
человечным, то ему была невыносима кажущаяся суровость писаний этого
апостола; он закрыл книгу, отнес ее своему другу и сказал ему: <<Я возвра- •
щаю вам вашу книгу, этот святой Павел не по моему вкусу». С такой же
наивностью, сравнивая однажды блаж. Августина с Раблэ, он воскликнул:
«Как могут люди со вкусом предпочитать чтение блаж. Августина чтению
v Раблэ, столь наивного и забавного?»
Каждый человек, сосредоточивающийся на изучении каких-нибудь инте-.
, ресных предметов, живет в мире одиноким. Он всегда остается самим собой и
почти никогда но уподобляется другим; поэтому он почти всегда должен
казаться людям смешным.
Большинство людей, которые до спх пор писали о воображс-’
пни, илп слишком суживали, пли слишком расширяли зпачешю
этого слова. Чтобы найти точный смысл этого выражения, рас¬
смотрим этимологию слова вообщоюепис (imagination). Опо про¬
исходит от латинского imago (образ).
Мпогпе смешивали воображение с памятью. Они пе понимали,
что не существует слов, которые были бы точными сииопимамп;
что память заключается в ясном ирипомипаипи объектов, впдеи-
пых нами, а воображение — в новом сочетаппп и соединении обра¬
зов, а также в отпошеппи соответствия между ними и чувством,
которое мы хотим возбудить. Если это будет чувство ужаса, тс
воображение дает бытие сфинксам и фуриям. Если это будет изу,
мление или восхищение, то опо создает сад Гесперид, очарованны!,
остров Армпды и чертог Атланта.
’ Словом, воображение является изобретателем образов \ по.
добио тому как ум является изобретателем идей.
Память, которая есть лишь точное прппомипанпс предметов
пастолько же отличается от воображепия, насколько портре!
Людовика XIV, наппсаппый Лебреном, отличается от картины *
изображающей завоевание Фрашпкопте. ,
Из этого определения воображения вытекает, что в своем чн
стом виде опо применяется лишь в оппсапиях, в картинах и в дс
корацплх. Во всех других случаях воображеппе может служит
лишь покровом для описываемых идей и чувств. Некогда оц
играло в мире большую роль; опо одно поясняло почти все явлеп‘и;
природы. Так, ручьи, вьющиеся по долинам, вытекали из урпь
на которую опиралась наяда; леса и равнины покрывались з(
леиыо благодаря заботам дриад и ппмф; отторгнутую от гор скал
скатывали в равнину оркады; духи воздуха, под пмепем гепне,
или демонов, выпускали ветры и собирали бури над областям^
274
ГЛАВА II
О вообраоюспии и о чувстве
ко'горые они зксЯалн опустошит. Если в Европе .объяснение фи¬
зических явлепий не предоставлено более воображению и если
к нему прибегают лишь для того, чтобы придать более яспости
и изящества принципам науки, и если лишь от опыта мы ожидаем
откровеппя тайи природы, то не следует, однако, думать, что все
иароды одппаково просвещены в этом отношении. Философия
в Индии доныне строится на воображении; к нему же обращаются
в Тонкине для объяснения того, как образовался жемчуг 3; опо
ясе, пасолив стихии полубогами, создав по своей прихоти демонов,
гениев, фей, волшебников для объясиоппя явлений физического
мира, неоднократно смелым взмахом поднималось до его происхо-
ждепия. Проблуждав долгое время по необъятным пустыпям про¬
странства и вечности, воображение было вынузкдено, пакопец,
остановиться в какой-то точке; с этой точки начинается время.
Темный, густой и насыщенный воздух, который, согласно фини¬
кийскому Гермесу, простирался над обширной бездной, почув¬
ствовал любовь к своим собственным первопачалам; эта любовь
произвела смешение, получившее имя оюелапия; это желанно по¬
родило тпину, или водянистую гниль, в которой содержались за¬
родыши всслеппой и семена гсех творений. Возпиклп разумные
животные, называемые zophasemin, что зпачит созерцатели пебес;
засияло солнце; согретые его лучами, земля и море отразили эти
лучи и воспламенили ими воздух; задули ветры, подпялнсь, стал¬
киваясь между собой, облака; от этих столкновений вспыхнули
молгага и загремел гром; его раскаты пробудили разумных зкивот-
ных, которые, пораэкепиые узкасом, устремились одни в пещеры
земли, другие — в бездны океана.
То самое вообразкепне, которое, в соедппоннп с пскоторыми
принципами лозкиой философии, создало в Фпшишп подобное
описание образования мира, в других странах сумело объяснить
образование мира из хаоса мпоэкеством других способов 4.
В Греции оно вдохповляло Гесиода, когда оп писал, полный
энтузиазма: «В начале был Хаос, черный Эрсб и Тартар. Еще не
существовало времени, когда вечная Ночь, пролетевшая па своих
распростертых и тязкелых крыльях безграничные равнины про¬
странства, вдруг низверглась иа Эрсб; она слозкнла в пего яйцо;
Эреб принял его в свое лоно, оплодотворил его, из пего вышла
Любовь. Опа взлетела ввысь па золотых крыльях и соединилась
с Хаосом; это соединение дало бытие небесам, земле, бессмертным
богам, людям и зкивотпым. У нее Афродита, зачатая в лоне морей,
подпялась иа поверхность вод; все живые существа остановились,
чтобы любоваться ею; и чувства, которые Любовь смутно напе¬
чатлела во всей природе, устремились к красоте. Впервые познала
вселенная строй, равновесие и форму».
Вот каким образом воображение в первом веке существования
Греции строило мировой чертог. Теперь, умудренное в своих умо¬
зрениях, оно достигает позпаппя образования земли путем изуче¬
ния ее истории. Отпыпе, паучеппое бесчисленными заблузкдениями,
оно подвигается в пояснении явлений природы, лишь следуя ука-
* . 276
запиям опыта; простор себе оно дает только в описапиях и картипах.
И только теперь может оно создать те новые существа и места,
которые поэзпя, благодаря точности своих оборотов, пышности вы-
ралсеппя и особенностям разных слов, делает наглядными для
глаз читателей.
Если дело идет о жпвоппси мулсествеппой, смелой, то, благо¬
даря работе вообралсепня, самые большие картины, хотя бы и
не вполне удачные, производят особеппо спльпое впечатление;
благодаря воображению, мы предпочитаем кроткому и чистому
мерпаппю лампад, возлсеппых перед алтарями, извержение Этпы,
смешаппое пз пламени, пепла и дыма.
Еслп дело идет о картине сладострастпой, то воображение ведет
Адописа па картппе Альбапа в рощу; там пашпм взорам предстает
Венера, заспувшая па розах; богиня просыпается, алая краска
стыда покрывает ее щеки, легкий покров скрывает часть ее пре¬
лестей; пламеппый Адопис пояшрает их взглядом, он схватывает
богпшо, побелсдает со сопротивление; покров сорвап петерие-
лпвой рукой, Венера обнажена, алебастр ее тела предстоит взорам
желапия. На этом памсреппо неясно заканчивается картппа, предо¬
ставляя прихотям и капризу любви выбор ласк и поз.
Если пуяспо передать простой факт прп помощи блестящего
образа, — возвестить, папримор, о раздоре среди граждан, то
вообралсеппе изобразит Мир, который в слезах покидает город,
опустив па глаза оливковую ветвь, покрывающую его чело. Так,'
в поэзпи вообралсеппе излагает все в кратких образах или в виде
аллегорий, являющихся в сущности лишь растяпутымп мета-'
форами.
В философип пользование вообралсопиом боскопочпо более огра¬
ничено; опо слулспт здесь, как я улсе сказал выше, лишь для того,
чтобы придать более яопостн и изящества философским принципам.
Я говорю — ясности — потому, что людп, отлично понимающие
друг друга, когда они произносят названия чувствеппо-копкрет-
пых предметов, как, папрнмер, дуб, океан, солнце, перестают пони¬
мать друг друга, пропзпося слова: красота, справедливость, добро¬
детель, значение которых относится ко мнолсеству идей. Для них
почти певозмолепо связать с одним и тем лее словом одну и ту лее
совокупность идей; отсюда те вечные и жаркие споры, столь часто
обагрявшие землю кровыо.
Словом, вообралсеппе, старающееся всегда облечь в копкретпые
образы отвлеченные идеи и паучпые принципы, бесконечно спо¬
собствует ясности и изяществу философии.
Не мепее украшает опо произведения поэзпп. С каким искус¬
ством украшает Ариосто тот грот, куда оп сопровоясдает Роланда
и где его доллепа встретить Аняселпка? Здесь повсюду вырезанные
любовные надписи, повсюду воздвигнутые наслалсдепном лолса из
газоиа; лсурчапье ручейков, свелсесть воздуха, аромат цветов —
все собрано здесь для возбуждения лселаинй Роланда. Поэт до¬
стигает того, что чем большее наслаясдснио обещает этот прекрасный
грот герою, опьяняя душу его, Test спльпее будет его отчаяние,
276
когда oil узнает об измене Анжелики, и тем больше вызовет эта
картина в душе читателя те нежные движения души, с которыми
связано наслаждение.
Я закопчу это рассуждепне о воображении одной восточпой
басней, быть может пе вполне удачной, но остроумной и способ¬
ной доказать, насколько воображение может порой придать оча¬
рования чувству. Дело идет в пей о счастливом любовнике, ко¬
торый! под покровом аллегорий остроумпо приписывает своей воз¬
любленной и своей любвп к пей те качества, которыми восхищаются
в нем самом.
«Я находился однажды в бане: благоухаппая земля из любимой
руки перешла в мою руку. Я сказал ей: мускус ты или же амбра?
Она ответила мне: я лишь простая земля, по я прикоспулась к розе;
ее благотворные свойства пропикли в меня, без нее я была бы и
теперь лишь простой землей» б.
Мне кажется, я определил достаточно ясно, что должно под¬
разумевать под вооб'раоюсписм, и показал, как можно поль¬
зоваться им в различных областях. Теперь я перехожу к чув¬
ствам.
Мы называем чувством тот момепт страсти, когда она с паи-f
большей силой пробуждается в нас. Под страстью мы попимаем
непрерывное течение однородных чувств. Страсть мужчины к жен¬
щине есть лишь длительное течение его желаний и его чувств к этой
женщине.
После этого определения, чтобы попять различие между чув¬
ствами и ощущениями й узнать, какие различные идеи связыва¬
ются с этими двумя словами, столь часто употребляемыми одно
вместо другогб, пужно вспомнить, что существуют страсти двоя¬
кого рода: одни непосредственно даны пам природой, как то: же¬
лания или физические потребности пить, есть и др.; страсти второго
рода пе даются непосредственно природой и предполагают суще¬
ствование общества; они являются, в сущности, страстями искус¬
ственными, — таковы честолюбие, гордость, страсть к роскоши
и т. д. В соответствии с этими двумя родами страстей я различаю
два рода чувств. Одни имеют отношение к страстям первого рода,
т. е. к нашим физическим потребностям, они называются ощуще¬
ниями; другие относятся к страстям искусственным и известны
под именем чувств. В данной главе речь идет о чувствах.
Чтобы составить себе ясное понятие о них, я замечу, что не
существует людей без желаний и, следовательно, без чувств, но
что эти чувства являются в них или слабыми, или сильными. Люди,
имеющие лишь слабые чувства, считаются обыкновенно не имею¬
щими их. Только людям с сильными чувствами приписывают
способность чувствовать. Если под влиянием ужаса мы не бро¬
саемся навстречу опасностям большим, чем те, которых мы хотим
избежать если наш страх не мешает нам еще рассчитывать и рас¬
суждать, то это слабый страх, и нас никогда пе назовут трусли¬
выми. То, что я говорю о чувстве страха, можно сказать и о любви
и о честрлюбип.
Лпшь вполне определенным страстям обязан человек теми бур¬
ными душевными движениями и темп порывами, которые назы¬
вают чувствами.
Человек одушевлен этими страстями, когда в его душе царит
лишь единственное желание, властно повелевая другим подчи¬
ненным ему желаниям. Человек, попеременно уступающий раз¬
личным желаниям, ошибается, считая' себя человеком сильных
страстей; он принимает за страсти своп склоппости.
Словом, страсть характеризуется деспотизмом, если можпо так
выразиться, какого-нибудь желания, которому подчиняются все
прочие. Следовательпо, существует немного людей с спльпыми
страстями и способных па сильные чувства.
Нравы парода и государственная конституция нередко препят¬
ствуют развитию страстей и чувств. Как мпого стран, в которых
некоторые страсти не могут проявиться, по крайней мере в дей¬
ствиях! Если в деспотическом государстве, которому постоянно
грозят перевороты, вельможи почти всегда бывают обуреваемы
честолюбием, то иначе обстоит дело в государстве монархическом,
где все делается на основе закона. В подобном государстве често¬
любцы находятся на привязи, и мы видим там лпшь пптригапов,
недостойных зваипя честолюбцев. Конечпо, и в этих странах суще¬
ствует множество людей, послщпх в себе зародыши честолюбия;
но без особого стечения обстоятельств эти зародыши умирают в пих,
пе развившись. В этих людях честолюбие подобпо подземным
огням, имеющимся в недрах земли: опи горят там, пе взрываясь
до того момента, пока туда пе проникнут воды, которые, разре¬
женные огнем, поднимают н разрывают горы, сотрясая основы
мира.
В тех странах, где зародыши известных страстей и чувств по¬
давлены, общество может узнавать п изучать их лишь по изображе¬
ниям пх, даваемых знаменитыми писателями н главным образом
поэтами.
v Чувства являются душой поэзии и в особеппостп поэзии драма¬
тической. Прежде чем указать па прпзпаки, по которым мы в поэ¬
зии узнаем великих художников и людей с сильными чувствами,
нужно заметить, что хорошо изобразить страсти п чувства возможно
лишь в том случае, если лицо, изображающее их, само к ним вос¬
приимчиво. Когда вы ставите героя в положение, способное развить
в нем всю силу страсти, то, чтобы создать правдивый образ, пужпо
испытывать самому те чувства, действия которых вы описываете
в своем герое, пужпо находить в самом себе его прообраз. Если
вы сами пе обладаете страстью, то вы никогда пе уловите точпо той
предельной точки, которой способно достигнуть чувство и за ко¬
торую оио никогда пе переходит 6: в своем изображении вы всегда
будете по ту пли по сю сторону сильпого характера.
Кроме того, чтобы выдвинуться в поэзии, недостаточно быть
вообще восприимчивым к страстям, надо быть одушевленным
именно той страстью, которую изображаешь. Знание чувств одного
рода не дает нам знакомства с чувствами другого рода. То, что мы
278
чувствуем слабо, то мы изображаем всегда плохо. Корнель, душа
которого была более возвышеппой, чем нежной, лучше изображал
великих политических деятелей и героев, чем любовников.
Правдивость изображений главным образом и создает в этой
области известность. Мне известно, однако, что счастливые поло-
зкеппя, блестящие изречения и изящные стпхп имели иногда на
сцепе очень большой успех; по как бы он пи был заслузкеп, эти
заслуги в области драматического искусства являются всегда
второстепенными.
Энергичные стпхп являются в трагедии стихами, производящими
на пас наибольшее впечатление. Кого не поражает сцепа в которой
Катплипа, в ответ па упреки в убийствах, обращенные к нему
Лептулом. говорит:
«... поверь, что отн преступления
Вытекают из мосИ политики, а нс из моего сердца...»
«Глава заговора, — прибавляет оп, — выпуждеппый сообразо¬
ваться с правами соучастников, необходимо должен уметь прини¬
мать различные характеры. Если бы в моей партии были только
.Лсптулы,
И если бы в neii были только люди добродетельные,
Цне было бы нетрудно быть еще более добродетельным, чем они».
Сколько оперши заключепо в этих двух стихах! Каким настоя¬
щим главой заговорщиков является человек, достаточно владею¬
щий собой для того, чтобы по собственному выбору быть то добро¬
детельным, то порочным! Такое честолюбие предвещает разруши¬
теля Рима.
Подобпые стихи бывают всегда вдохповлепы страстью. Кто
пе подвержен ей, тот не может изображать их. Но, спросят меня,
по какому же признаку общество, столь мало знакомое с тем, что
находится по ту пли но сю сторону сильного характера, может
узнать* великих художпиков чувства? По способу выражепия их,
отвечу я. Благодаря размышлениям п припоминанию умный чело¬
век может более или менее угадать, что должен делать пли говорить
любовник в даппом положении; оп может, если я осмелюсь так
выразиться, подменить чувство прочувствованное чувством про¬
думанным; оп подобен живописцу, который хотел бы написать
портрет прекраспой женщины, руководствуясь лишь описанием
ее и составленным им себе образом ее; возможпо, что эта картина
будет хороша, по в пей никогда не будет сходства с оригиналом.
Ум никогда нс может отгадать языка чувства.
Что может быть более плоским для старика, чем разговор двух
влюбленных? Человек умный, по лишенный чувства находится
в пололсепии такого старца: простой язык чувства кажется ему
плоским; оп певольно постарается возвысить его каким-пибудь
остроумным оборотом, который всегда обнаружит в нем недоста¬
ток чувства.
Когда Пелей решается поступать наперекор гпеву неба, когда
раскаты грома возвещают присутствие бога-соперника и испуган-
279
пая Фемида, чтобы успокоить подозрения ревнивого любовника,
говорит ему:
«Беги, спасайся; показывая тебе свой страх,
Я уже говорю этим, что люблю тебя» 7,
то мы чувствуем, что опаспость, в которой находится Пелей, слиш¬
ком велика и что Фемида ие находится в таком спокойном поло¬
жении. чтобы уметь придать своим словам такой остроумный обо¬
рот. Испуганная приближением бога, который одним словом может
упичтожить ее возлюбленного, и торопя его уход, она, в сущпости,
может только закричать ему, чтобы он спасался и что она его
любит.
v Всякий замысловатый оборот фразы, свидетельствуя об уме,
доказывает недостаток чувства. Человек, взволповаппый страстью,
всецело охваченный своим чувством, не заботится об оборотах
своей речи, он всегда пользуется простейшими выражениями.
Когда Амур, в слезах припав к коленям Венеры, умоляет ее
пощадить Психею и богиня смеется пад его страдаиием, то он
говорит ей:
«Я бы нс жаловался, если бы я мог умореть».
Когда Тит объявляет Вероппке, что судьба повелевает им,
наконец, расстаться навсегда8, Вероника отвечает:
«IIанссгда?.. О, как ужасно ото слово, когда любишь!»
Когда Пальмира говорит Сеиду, что она напрасно пыталась
тронуть мольбами своего похитителя, то Сеид отвечает:
«Кто же этот смертный, бесчувственный к твоим слезам?»
Эти стихи, как и вообще стихи, изображающие чувство, просты
и в оборотах, и в выражениях. Но ум, лишенный чувства, всегда
удаляет пас от этой простоты и иногда даже умеет обратить чувство
в формулу.
v И как не стать в этом отношепип жертвой ума? Уму свойствеппо
наблюдать, обобщать свои наблюдения и извлекать из них заклю¬
чения и формулы. Для умного человека, привыкшего к такому
ходу мысли и ппкогда не испытавшего любви, является почти
неизбежным при описании страсти подменить чувства рассудочной
формулой. Так, Фоптепель заставляет говорить одпого из своих
пастухов:
«Не следует любить, когда обладаешь нежным сердцем».
Эта идея встречается также у Кино, который, однако, выра¬
жает ее совершенно иначе, когда у пего Атис говорит:
«Если, к несчастью, я когда-нибудь полюблю,
То сердце мое — я хорошо знаю его —
Будет слишком сильно чувствовать».
v Если Кппо пе обратил в формулу чувство, волнующее Атпса,
то потому, что оп знал, что человек, испытывающий сильное чув¬
ство, ле занимается обобщениями.
280
С честолюбием дело обстоит и данном отношении ппаче, чем
с любовью. В честолюбии чувство прекрасно сочетается с умом
и с размышлением; прпчппа этого различия заключается в раз¬
личных объектах этих двух страстей.
Чего желает любовник? Благосклонности той, которую он
любит. Обыкновенно эта благосклонность даруется не превосход¬
ству его ума, по избытку его пежпости. Любовь в слезах и в отчая¬
нии у йог возлюбленной — наиболее красноречивый и способный
тропуть ее оратор. Опьянение любовника подготовляет и пользуется
темн моментами слабости, которые увенчивают его счастье. Ум
не участвует в этом торжестве: следовательно, ум чужд любви.
Кроме того, избыток страсти у любовпика обещает его возлюблен¬
ной тысячи паслаждений. Ипое дело честолюбец; сила его често¬
любия не обещает никаких наслаждений его соучастникам. Если
престол является объектом его желаний и если для того, чтобы
взойти на пего, оп должен опереться на сильную партию, то на¬
прасно развернет оп перед глазами своих соучастников всю чрез¬
мерность своего честолюбия: опн выслушают его равнодушно, если
он не назначит каждому из них части в управлении государством
и по докажет им, что его возвышение в их интересах.
Наконец, любовник зависит только от любимого существа;
один лишь миг делает его блаженным, и размышлению некогда
проникнуть в сердце, тем более взволнованное, чем ближе опо
к достижению своей цели. Но честолюбец для выполнения своих
проектов должеп прибегать постоянно к помощи самых разнообраз¬
ных людей; чтобы успешно пользоваться min, он должен их знать;
кроме того, его успех зависит от искусной комбинации планов,
заранее им подготовленных. Как много ума нужно для того, чтобы
всегда согласовать обстоятельства с этими планами и точно сле¬
довать пм! Словом, честолюбие необходимо связано с умом и раз¬
мышлением.
Такпм образом, драматический поэт может верно изобразить
характер честолюбца, вкладывая порой в его уста нравоучитель¬
ные стихи, которые, чтобы произвестп сильное впечатление па
зрителя, должны являться результатом сильного чувства и глу¬
бокого размышлепия. Таковы те стихи, с которыми Катилина. же¬
лая оправдать свое дерзкое появление в сенате, обращается к Пробу,
обвиняющему его в пеосторожпостп:
«Неосторожность не заключается в отваго,
Она заключается в ошибочном и плохо задуманном плане;
Но если точно следовать ему, то иногда дерзость является
осторожностью;
И я знаю, что для того, чтобы смирить наиболее упорных,
Часто нужно не столько искусство, сколько презрение к ним».
То. что я сказал о честолюбии, показывает, в каких различных
случаях разум может сочетаться с различными видами страстей.
Я закопчу следующим замечанием: так как паши правы и форма
нашего управления пе позволяют нам отдаваться оильпым страстям,
как, например, честолюбию пли мстительности, то в качестве прп-
231
меров изображения чувств мы приводим обыкновенно чувство
отцовской пли сыновней нежности или, пакопец, чувство любви,
которая по этой причине служит почти исключительной темой
французских пьес.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ II
1 Человеком с воображением можно в действительности называть только
того, кто умеет облекать идеи в образы. Правда, в разговоре почти всегда
смешивают воображение с измышлением и со страстью. Однако не трудно
отличить человека с сильными страстями от человека с воображением, и
почти всегда на недостаток* воображения указывает тот факт, что талант¬
ливый в трагическом или комическом жанре поэт бывает посредственным
лирическим пли эпическим поэтом.
2 Следует помнить, что на этой картине изображен Людовик XIV.
3 Вот рассказ об этом, созданный воображением, опиравшимся на неко¬
торые темные и нелепые традиции: некий тонкпиский царь, будучи великим
волшебником, выковал себе лук из чистого золота; каждая стрела, лущенная
из этого лука, наносила смертельный удар; вооруженный им, царь один мог
обратить в бегство целое войско. Случилось, что соседний царь напал на него
с многочисленной армией: он испытал на себе могущество лука и, побежден¬
ный, заключил договор, по которому в жены своему сыну получил дочь
царя-победптсля. В опьянении первых ночей супруг стал заклинать жену
подменить волшебный лук спосго отца другим луком, совершенно схожим
с первым. Неосторожная влюбленная женщина дала обещание п выполнила
его, не подозревая преступления. Но едва зять получил чудесный лук, как
он выступил против своего тестя, победил его и принудил бежать на необи¬
таемое побережье моря. Там тонкиискому царю явился некий демон и открыл
ему виновника его несчастпя. Возмущенный отец схватил дочь и вынул
свою кривую саблю; напрасно уверяла она отца в своей невинности: он был
неумолим; тогда она предсказала ему, что капли ее крови превратятся в жем¬
чужины, белизна которых будет свидетельствовать во все века о ее неосто¬
рожности и невинности. Она умолкла. Отец поразил ее. Заструилась кровь и
началось превращение ее. И вот на побережье, запятнанном этим убийством,
еще доныне находят прекраснейшие жемчужины.
1 Руководясь воображением, в царстве Лао утверждают, что земля и небо
существуют от века. Нашему миру подчинены шестнадцать земных миров, и
самые высокие суть самые очаровательные. Пламя, каждые тридцать шесть
тысяч лет вырывающееся из небесных бездн, охватывает землю, как кора
охватывает древесный ствол, и превращает се в воду. Природа, приведенная
на некоторое время в такое состояние, возрождается гением первого неба.
Он спускается, несомый на крыльях ветров, их веянье разгоняет воды, влаж¬
ная почва осушается, равнины н леса покрываются зеленью, и земля прини¬
мает свой прежний вид.
Во время последнего мирового пожара, который предшествовал, по словам
жителей Лао, веку Ксака, один мандарин по имени Понтабобами-суам спу¬
стился на поверхность вод. Над безбрежной гладью всплыл цветок; ман¬
дарин заметил его и равру бил ударом своей кривой сабли. Цветок, отделен¬
ный от стебля, превратился в девушку; никогда природа не производила ни¬
282
чего более прекрасного. Мандарин, охваченный к ней сильной страстью, стал
объясняться ей в любви. Но девственность сделала девушку бесчувственной
к слезам влюбленного. Мандарин преклонился перед ее добродетелью, но,
не будучи в состоянии совершенно лишиться ее лицезрения, он остановился
в некотором расстоянии от нее; отсюда они стали пронзать друг друга пла¬
менными взорами, действие которых было такопо, что девушка зачала и
родила, не утратив девственности. Чтобы доставить пищу новым обитателям
земли, мандарин отвел воды, вырыл долины, воздвиг горы и жил среди людей,
пока, наконец, утомленный пребыванием на земле, не вознесся на небо.
Но небесные врата были закрыты для него и раскрылись лишь после того,
как он совершил на земле долгое и суровое покаяние. Такова в царстве Лао
та поэтическая картина происхождении вещей, которую нам рисует вообра¬
жение; содержание этой картины менялось у различных народов то в великую
то в смешную сторону, но всегда исходило из воображения.
5 См. Saadi. «Gulistan ou l’Empire des roses».
0 В театральных произведениях пег ничего более обычного, чем изобра¬
жение чувств при помощи ума. Если автор хочет изобразит!, добродетель,
то он заставит своего героя совершать поступки, которые не вытекают из
мотивов, ведущих его к добродетели. Немногие драматические писатели
свободны от этого недостатка.
7 Если в следующем стихе Овидия:
«Pignora certa petis, do pignora certa timendo»,
солнце говорит приблизительно то же самое своему сыну Фаэтону, то потому,
что Фаэтон еще не взошел на его колесницу и, следовательно, еще вне опасно¬
сти.
8 В английской трагедии «Клеопатра» Октавия приезжает к Антонию; она
красива, она снова может понравиться ему, и Клеопатра боится этого; Анто¬
ний ее успокаивает: «Какая разница, — говорит он ей, — между Октавией
и Клеопатрой!» — «О, возлюбленный,— отвечает она, —насколько же больше
разница между ее положением и моим! Октавией ты пренебрегаешь сегодня,
но Октавия твоя супруга. В ее душе живет бессмертная надежда, она осушает
ее слезы, утешает ее в несчастий. Быть может, завтра же Гименей вернет
тебя в ее объятия. Какова, напротив, моя судьба* Если любовь хоть на мгно¬
вение замолчит в твоем сердце, мне не останется больше никакой надежды.
Я не могу, как она, сокрушаться возле любимого, надеяться смягчить его,
ожидать возвращения. Один лишь миг равнодушия, и все для меня погибло.
Безграничное пространство и вечность разлучат нас навсегда».
ГЛАВА III
Об уме
Ум есть не что иное, как совокупность новых идей и комбина¬
ций. Вели бы в какой-либо области сделали всевозможные комби¬
нации, то в них нельзя было бы больше впести пи изобретений,
ни ума, и можно было бы быть ученым в этой области, не будучи
умным. Таким образом, очевидно, что если бы ни в какой области
не оставалось больше никаких открытий, то все стало бы лишь
283
наукой, н ум стал бы пенозможеп; тогда люди достигли бы иер-
вопачал всех вещей. Еслп бы мы добрались до общих и простых
принципов, то паука о фактах, приведших пас к ним, сделалась
бы пепужиой, и все библиотеки, в которых заключаются эти факты,
сталп бы бесполезными. И тогда пз всех материалов политики и
законодательства, т. е. из всех исторических наук, извлекли бы
лишь небольшое количество принципов, которые могли бы под¬
держивать среди людей максимальное равепство и, следовательпо,
могли бы породить когда-нибудь иаплучпгую форму правления
То же самое произошло бы н с физикой п со всеми науками вообще.
И тогда человеческий ум, рассеянный теперь в бсскопечпом разно¬
образии произведений, был бы собран искусной рукой лишь в не¬
большом томе собрапня принципов — приблизительно так, как
ароматы цветов, покрывающих обширные равнииы, искусством
химика концептрируются в флаконе духов.
Но в действительности человеческий ум весьма далек в любой
области знания от предполагаемого мпого предела. Я охотно при¬
знаю, что мы не слишком скоро будем приведены к печальной
необходимости быть только учеными п что вследствие людского
невежества надолго будет позволеио обладать умом.
Словом, ум всегда предполагает изобретательность. Но, спро-
.сят мепя, какое лее различно между этой изобретательностью и
той, которая дает человеку право па звание гения? Чтобы объяснить
это различие, прислушаемся к общественному мнению. В морали
и в политике общество назовет, например, гениальными Макиа¬
велли и автора. «Духа законов»; по Ларошфуко н Лабрюэра оно
назовет лишь очень умными людьми. Единственное заметное раз¬
личие между этими двумя родами людей заключается в тощ, что
первые рассулсдают о более ваяшых вопросах, связывают между
собою большее число истин н создают нечто более целое, чем дру¬
гие. Соединение лее большего числа истин предполагает большее
v число комбинаций, а, следовательно, ум более редкий. Кроме того,
общество любит с высоты какого-либо лрпппппа обозревать веб
его следствия, поэтому оно и должно пагралсдать высоким званием
гения каждого, кто доставляет ему это преимущество, объединяя
в одном центре бесчисленное множество истин. Таково в области
философии различие между гепиальпостыо и умом.
В искусствах, где словом талант выражают то, что в науках
обозначают словом ум, различие, повидпмому, то же самое.
Художник, который подражает своим великим предшествен¬
никам, не превосходит их, не написал достаточного количества хо¬
роших картин, недостаточно умел комбинировать, не совершил
достаточных умствеппых усилий и не дал достаточно доказательств
своей изобретательностп, — не заслуживает титула гепил. И вот
в список талантливых людей попадают Репьяр, Вержье, Кампи-
строн и Флешье, тогда как Мольера, Лафонтена, Корнеля п Бос-
сюэта называют гениями. Замечу в связи с этим, что иногда автору
отказывают в эпитете, которым наделяют его произведение. Иногда
какая-нибудь сказка или трагедия имеет большой успех. Об этих
284
произведениях можно сказать, что otra гениальны, не всегда,
одпакоже, решаясь прпмеппть этот эпитет к автору пх. Для по¬
лучения его нужно, подобно Лафоптену, дать много малепькпх
пьес, которые стоили бы одного великого произведения, или же,
подобно Корпелю п Распну, сочинить несколько превосходных
трагедий.
Эпическая поэма является в поэзии сдппствеппым родом твор¬
чества, размер которого предполагает силу внимания и пзобрета-
тельпостл, достаточную для того, чтобы увенчать автора званием
гения.
Закапчивая эту главу, мпе остается сделать два замечания.
Первое, — что в искусстве людьми умными пазывагот лпшь тех,
кто, не обладая пп гением, пн .талантом в какой-нибудь области,
впосит в нее красоты из другой области; таковы, например, комедии
Фоптепеля: лишоппые вдохновения п комического таланта, они
блещут некоторыми философскими красотами. Второе замечание
состоит в том, что изобретательность так тесно связана с умом, что
доныне ни'к одному из лиц, исполняющих какие-либо полезпыо
дела, пе требующие изобретательности, по прилагали эпитетов,
применимых к'великим умам. Обычай! позволяет пам пазывать хо¬
рошим судыо, финансиста1 п искусного счетчика, но великим
только поэта, законодателя, математика пли оратора. Словом, ум
всегда предполагает изобретательность. Изобретательность, более
высокая в гепип, обнимает и больший кругозор; она предполагает,
следовательно, п большее упорство, торжествующее над всеми
трудностями, и то дерзновение характера, которое прокладывает
новые пути.
Таково различие между геппем п умом, и такова общая пдея,
которую должно соединять со словом ум.
Установив это различие, я должеп заметить, что вследствие
бедпости языка мы вынуждены принимать это слово в его самых
разнообразных значениях, отличающихся друг от друга лишь
прилагательными, которые мы присоединяем к слову ум. Эти
прилагательные всегда даются читателями нлп зрителями и всегдД
относятся к тому впечатлению, какое производит на них известный
род идей.
Если вопрос этот обсуждался так часто и так, может быть,
безуспешно, то потому, что ум пе рассматривали с одпой и той же
точки зрения и принимали за реальные п особенные качества такие
эпитеты, как сильный, топкий, светлый п т. д., связываемые со
словом ум; наконец, потому, что эти эпитеты пе рассматривались,
как выражение того разнообразного впечатления, какое произво¬
дят на нас различные виды идей и различные способы их передачи.
Чтобы рассеять связанные с этим вопросом неясности, я поста¬
раюсь в следующих главах точно определить различные идеи,
которые нужно связывать с прилагательными, часто соединяемыми
со словом ум.
28б
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ 111
1 Я не хочу сказать, что хорошие судьи и хорошие финансисты лишены
ума, но я говорю только, что они обладают им не в качестве судей или финан¬
систов, — конечно, если но смешивать звание судьи со званием законодателя.
ГЛАВА IV
Об уме топком и об уме сильном
В физическом мире топким называют то, что можно усмотреть
с некоторым трудом. В духовном мире, т. с. в области идей и чувств,
тонким тоже называют то, что замечают только при некотором
усилии ума п некотором вппмаппи.
Скупой Мольера подозревает своего слугу в том, что он его
обокрал; он обыскивает его и, пс найдя ничего в его кармапах,
говорит: «Отдай мпс без обыска то. что украл у мопя». Эти слова
Гарпагона топки; опп в характере скупца, но было трудно открыть
пх в нем.
В опере «Изида» ппмфа Ио, желая успокоить жа'лобы Иеракса,
говорит ему: «Разве я отпошусь к твоим соперникам лучше, чем
к тебе?» Иоракс отвечает ей:
«Страдание моих соперников не равняется моей скорби.
Сладостная иллюзия тщетной надежды
Не свергает их с вершины счастья.
Ии один из них не потерял, как я, твоего сердца.
К твоему суровому нраву, как они,
Я не привык.
Какое мученье перестать нравиться,
Когда однажды вкусил наслаждение быть любимым».
Такое чувство естественно, по опо топко, оно скрыто в сердце
несчастного любовника. И пужпы былп глаза Кппо, чтобы открыть
его там.
От топких чувств перейдем к топким пдеям. Под топкой идеей
подразумевается следствие, топко выведенное пз какой-либо общей
идеи1. Я говорю следствие, потому что, как только идея стано¬
вится обильной истинами, она перестает называться топкой идеей
и получает название принципа, или общей идеи. Обыкновенно
говорят принципы, а пе топкие идеи, Аристотеля, Локка, Декарта
и Ныотоиа. Конечно, чтобы переходить от паблюдеппй к наблю¬
дениям и подняться до общих идей, этим философам нужно было
обладать большой тонкостью ума, т. е. большим^ вниманием. Вни¬
мание (да позволено ’мЙЕгбудет сделать мимоходом" это замечание)
является микроскопом, который, увеличпвая предметы, по пе
искажая их, заставляет нас замечать в них множество сходств
и различий, пе видимых для невнимательного взора. Ум в любой
*«. области есть, собственно говоря, лишь следствие впимапия.
Но, пе удаляясь от своего предмета, я замечу, что идея и чув¬
ство, открытие которых предполагает в авторе и много тонкости,
286
много шшмаШш, но иолу Чат, однакожс, названия тонких, если
0 чувство пли эта идея представлены па сцепе или же изложены
эостым и .естественным образом. Публика пе пазывает тонким то,
’о опа понимает без усплпя. Прилагательными к слову ум она
юзначаст только впочатлепня, получаемые ею от представляемых
1 идей или чувств.
Установив этот факт, мы можем сказать, что тонной идеей
азывается такая идея, которая ускользает от проницательности
олыпппства читателей; ускользает лее она в тех случаях, когда
втор перескакивает через промежуточные идеи, необходимые для
юнимапня предлагаемой идеи.
Таковым является часто повторявшееся Фонтепелем изречение:
Пришлось бы упичтожпть почти все религии 2, если бы пспово-
;ующпх их заставили любить друг друга». Умный человек легко
1бжет пайтн промежуточные идеи, связующие между собой оба
[оложепия дайной фразы 3; по умпых людей мало.
Тонкими идеями пазывают еще пдеп, излагаемые темным, зага¬
дочным или изысканным образом. Надо сказать, что вообще это
(азваппе дается скорее способу выражения, чем самому роду идей.
! В хвалебной речи кардиналу Дюбуа Фоптепель, говоря об его
|рудах по воепптапшо регента, герцога Орлеапского, сказал, что
|Этот прелат ежедневно работал над тем, чтобы стать бесполезным»;
1та идея обязана своей топкостью тумаппости выражения.
| В опере «Фетида» богиня, желая отомстить Пелею, которого
ша считает певорпым, говорит:
^ «Моо сордцо отдалось тебе, прельщенное видом
Пылкой любви, которую ты, как будто, ко мне чувствовал;
j Но я накажу его за ото, возложив на себя муку
I Любить другого, а но тебя».
Ясно, что и эта идея, подобно всем идеям подОбпого рода, полу-
шла пазванпс тонкой лишь благодаря загадочному способу выра¬
жения и, следовательно, благодаря некоторому усилию ума, нуж-
юму для ее понимания. Но ведь всякий автор ппшет для того,
тобы быть понятым. Все, что противоречит ясности, является
едостатком стиля; следовательно, всякая тонкая манера выра-
;аться является ложной4; поэтому, чем тоньше идея и чем легче
ina может ускользнуть от проницательности читателя, тем с боль¬
шим вниманием нужно стремиться передать ее просто и есте-
твеппо.
Обратимся теперь к тому роду ума, который обозначают эпите-
ом сильный.
Идеей сильной называется идея иптереспая и способная произ-
сстп на пас яркое впечатление. Это впечатление может быть дей-
твпем или самой идеи пли способа выражеппя ее б.
Идея довольно обычная, по ярко или образпо выраженная,
южет произвести па нас сильное впечатление. Так, например,
ббат Карто, сравнивая Вергилия с Лукианом, говорит следующее:
Вергилий является лишь жрецом, воспитанным в лицемерной среде
,рама; плаксивый, лицемерный и святошеский характер его героя
287
не делает чести поэту; его вдохновение зажигается, иовиднмо.иу
лишь от огня лампад, впсящнх перед алтарем, дерзновенное ж*
вдохновение Лукиана воспламеняется от блеска молпий». Словомпы
мы придаем эпитет сильный тому, что производит на пас яркоан-
впечатление. А так как великое и сильное схожи в том, что прожлл.
водят па нас лснвое впечатление, то эти два выражения чаолч
смешивают.
Чтобы точпо определить различие между великим и сильным,
я рассмотрю два эти попятил отдельпо: во-первых, по отношению
к идеям, во-вторых, по отношепию к образам и, в-третьпх, по
отпошеншо к чувствам. ъ
Великая идея бывает обыкповеппо идеей общепптереспой. Ноз,
идеи такого рода пе всегда прппадлелсат к тем идеям, которыем
производят па пас особенно яркое впечатление. Аксиомы, про¬
возглашавшиеся некогда в Портике пли в Лицее, интересные дляо
всех людей и, следовательно, для афинян, не оказывали па пнхх,
однако, того впечатления, какое производили речи Демосфена,:а
когда этот оратор упрекал их в трусости. «Вы спрашиваете друть
друга, умер ли Филипп? О, афипяпе, какое вам дело до того, яшв от
или мертв? Если бы небо избавило вас от него, вы сами вс кора,
создали бы себе другого Филиппа». Если речи ораторов произ-м
водили па афнияп большее впечатление, чем открытия их филосо
фов, то потому, что Демосфеп преподпоспл им идеи, имевшие боль¬
шее отпошение к нх пастоящему пололсеишо и, следовательно
более непосредственно пптересовавшие их. Но люди обыкновение
о впдят лишь настоящий момент, поэтому на них всегда больше
действуют такого рода идеи, чем пдеп велпкпе и общие, которые
пе так непосредственно связапы с их пастоящим пололсопием.
Потому-то польза красноречивых произведений, способных воз
булсдать душу, и речей, действующих тем, что в mix обсулсдаются
текущие интересы государства, менее валша и менее длительная
чем польза открытий (философа, и первые по могут, подобно вто-ь
рым, иметь значение для всех врсмеп и для всех стран. Единствен¬
ным различием менсду великим н сильпым в области идей является^
то, что первое пробулсдает более общий интерес, а второе Ooneifi
яшвой6.
Когда дело идет о прекрасных пзобраясеппях, об описания^
или картинах, действующих па вообралсение, то здесь сильпое Ф
великое сходны в том, что оба доляспы трактовать о великих сюлсетахя
Тамерлан п Картуш — два разбойника, из которых одни гра>-
бпт с помощью четырехсот тысяч людей, а другой — лишь с поо
мощью четырехсот. Первый вызывает паше увалюппс, второй —
паше презрение7. ')
То, что я говорю о духовном мире, применимо и к миру фпзнз
ческому.'То, что само по себе мало или становится малым по сравз
нению с большим предметом, пе производит па пас почти никакого
впечатления. I
Вообразите себе Александра в момент наиболее героический^
когда он бросается па врага. Если рядом с этим героем вы пред;,
288
ЧвиТе себе одного из 'гех сынов земли 8, которые, вырастая в гоД
э-|ЛОКоть в толщину и на три или на четыре локтя в вышппу, могли
птоомозднть Оссу на Пелион, то Александр будет перед ними
Ущь забавной марпопеткой, а гнев его покажется только смешным.
°(ilo если сильное бывает всегда вслпкнм, то великое не всегда
е/1васт сильным. Картина, изображающая Храм богини судьбы
ш Храм небесных празднеств, может быть грандиозной, всли-
{ствопнои и даже возвышенной, но она произведет на нас мень¬
ше впечатление, чем картнпа, изображающая Тартар. Картина,
‘{обряжающая прославление святых, менее поражает вообра-
’еиие, чем «Страшный суд» Мпксль-Анджело.
1 Словом, сильное есть результат сочетания великого со страш- *
Sim .И если все люди более чувствительны к страданию, чем к удо-
ольствшо, если сильное страдание заглушает всякое приятное
чветво, а сильное удовольствие нс может заглушить в нас чувства
!Трого страдания, то, следовательио, сильное должно дсиство-
Дь па иас живее, и пас должно больше поражать изображение
^а, чем Олимпа. \7
г| В области наслаждений вообралсснпе, возбуждаемое лсалсдой N
лболыпого блалсенства, всегда изобретательно; Олимпу всегда
тдостает какого-нибудь украшения.
4 По если дело идет об улсасном, то вообрансеипю незачем нзобре-
°ть, п в этом случае оно мсисе требовательно: ад всегда достаточно
рашеп.
( Таково различие мелсду вслпкнм и сильным в картинах и в поэтп-
вких оннсаннях. Посмотрим теперь, не найдем ли мы того лее
,мого различия в картинах драматических и в изобралсении
растсй.
В трагедии мы называем сильными всякую страсть и всякое
fBCTBO, которые сильно задевают иас, т. е. все тс чувства, лсертвои
Sin игрушкой которых молсст быть зритель.
5 Ннкто пс молсст избелсать ударов мести плп ревности. Поэтому
Иеиа, в которой Атрсй предлагает своему брату Фиесту чашу,
чшолиениую кровыо его сына; бешеиство Радампста, который,
%лая скрыть прелести Зеиобип от лсадиых взоров победителя,
31шчет ее, окровавленную, в Араке, представляют для зрителя
°1ртипы более страшные, чем пзобралсенне честолюбца, заиявшего
престол своего властелина.
с! В этой последней картине зритель нс вндпт ничего опасного
ш себя. Среди зрителей иет монархов; иедствпя революции не
т1столько неминуемы, чтобы поразить их умсасом, и поэтому онп
удовольствием смотрят па это зрелище 9. Одинх это зрелище пле¬
тет, показывая им далее в самых высоких кругах ту непрочность
с?астья, которая создаст известное равенство мелсду всеми поло¬
жениями и утешает маленьких людей в их низком положении.
Другим оно нравится потому, что оно льстит их иепостоянству,
асповаипому па желании лучшей доли; чрез бурп государственных
Переворотов их взору всегда светит иаделсда па лучшее иололсонпе
иа близкую возмоясиость его. Наконец, большинство людей
й Ю ГсльвсццЦ. — 0G уме — 1798* , 289
восхищено величием этого зрелища, и они охвачены сймпатп®
к достойному и добродетельному герою, которого поэт выводит н.
сцепу. Мы всегда отолсествляем себя с героем, так как желали
счастья заставляет пас смотреть па уважение как па средство дл.>.
его достижения. Чем достойнее пам калсстся герой, т. е. чем боЬез
его ндеп и чувства сходпы с пашпмп, тем более мы отожествляем
себя с ппм и тем живее интересуемся его несчастной плн счастливой
судьбой. Каждый с удовольствием узнает в герое свои собствепше
чувства. И это удовольствие тем живее, чем величественнее ршь,
героя на земле, которому приходится, подобно Ганнибалу, Сул&,'
Серторпю или Цезарю, подчинять себе парод, чья судьба становиф
I судьбой всего мира. Все предметы действуют па пас всегда пр*
порционально своему величию. Если вы представите па театральна
сцепе заговор в Генуе и в Рпме, если вы одинаково четко- изобрД
зите характеры графа Фпоско и Каталины, одарите их равно!
силой, мужеством, умом и возвышенностью духа, то я увереш
что отважный Каталина станет почтп исключительным предметом!
нашего восхищения, грандиозность его предприятия сообщится]
его характеру, возвысит его в наших глазах, и источником этой]
пашей иллюзии будет иаше собственное желание счастья.
Действительно, мы будем считать себя тем счастливее, чем мы
будем могущественнее, чем многочисленнее народ, которым мы
будем управлять, чем большее число людей будет предупрезкдать'
и удовлетворять наши желания, пока, наконец, оставшись един¬
ственно свободными иа земле, мы не будем окружены целым Mnpoiti
рабов. 1
Вот главпые прпчппы удовольствия, доставляемого нам изобра¬
жением честолюбия, —страсти, которая называется великой линь
потому, что велпки перемены, производимые ею иа земле.
Если и любовь порой поролсдала великие перемены, если от
определила исход сразкеппя прн Акциумс в пользу Октавия, если
в веке более близком она открыла маврам доступ в Испанию и
если одни за другим она ппзвергала престолы, то эти велики?
перевороты пе являются все лее необходимыми следствиями любви,
как опп являются необходимыми следствиями честолюбия.
Поэтому жажда величия и любовь к родине, которую молото
рассматривать как честолюбие, только более добродетельное, по¬
лучали всегда предпочтительно перед всеми другими страстями
название великих страстей, — иазваппе, которое было перенесено
на героев, вдохновляемых ими, и нозлсс было дано Корнелю и дру]-
гим знаменитым поэтам, изобралсавшим эти страсти. В связи с этим
я замечу, что любовную страсть пе мепес трудно пзобразкать, чем
страсть честолюбия. Чтобы изобразить характер Федры с таким
искусством, как это сделал Распн, пулшо было, конечно, не меньше
ума, идей и комбинаций, чем для пзобралсеппя характера Клео¬
патры в «Родогуие». Словом, иазваппе великого больше относится
к выбору сюжета, чем к искусству худоленика.
v/ Из сказанного мною вытекает, что если люди более чувстви¬
тельны к страданию, чем к удовольствию, то идеи, картины и
290
страсти, изображающий чувство страха и ужаса, должны пройё-*
водить па пих впечатление более сильное, чем предметы, созданные
для общего изумления и восхищения. Словом, великое в любой
отрасли есть то, что пораэкает всех людей, а снльпое есть то, что ✓
производит мсиос общее, по более зкпвое впечатление.
Открытие компаса является, без сомиеипя, более общеполезным
для человечества, чем открытие какого-либо заговора, по это по¬
следнее открытие бесконечно более интересно для того государства,
в котором происходит заговор.
Определив идею сильного, я замечу, что так как люди могут
сообщать друг другу своп идеи только словами, то как бы пи была
сильна мысль, но если сила выразкеиня не отвечает спле мысли, v
она всегда покажется слабой, по крайней мере для лпца, не ода¬
ренного мощыо ума, возмещающей слабость выраэкепия.
Но, чтобы сильно передать какую-нибудь мысль, пузкпо, во-
первых, выразить ее ясным и точным образом: всякая идея, выра-
экенпая двусмыслеппо, похозка на предмет, видимый сквозь туман;
впечатление от нее недостаточно четко, чтобы быть сильным. Во-вто¬
рых, цузкно, чтобы эта мысль была, если возможно, облечена
в образ и чтобы образ был точным слепком с мысли.
Действительно, если все паши идеи суть следствие наших ощу¬
щений, то и передавать эти пдеп другим людям мы мозкем лишь
с помощью органов чувств; как я узко сказал в главе о воображе¬
нии, пузкпо обращаться к глазам, чтобы быть понятым умом.
Чтобы оказать па пас сильное впечатление, недостаточно даже,
чтобы образ был верным и являлся точным слепком с идеи; пузкно
еще, чтобы оп был грандиозным, по не исполинским10; таков
образ, употребленный бессмертным автором «Духа законов», когда
оп сравнивает деспотов с дикарями, «которые с топором в руке
срубают дерево, чтобы сорвать его плоды».
Кроме того, цузкпо, чтобы этот грандиозный образ был новым
или, по крайней мере, был облечен в повую форму. Удивление,
вызванное новизной, сосредоточивает все наше внимание на идее,
и этим дает ей возмоэкпость произвести на нас более сильное впе¬
чатление. Наконец, последняя степень совершенства достигается
в этой области, когда образ, в который облечена идея, есть образ
движения. Такая картина всегда предпочтительнее пзобразкения
предмета неподвизкного; она возбуждает в пас больше ощущений
и производит, следовательно, более живое впечатление. Нас всегда
более поразкает буря, чем затишье.
Таким образом, силой изложения автор обязан отчасти вообра¬
жению; с его помощью он сообщает душе читателя весь зкар своих
мыслей. Если в этом отношении англичане приписывают себе
превосходство над памп, то этим преимуществом они обязан не
столько особой силе их языка, сколько особой форме их правления.
Сила свойственна свободному государству, в котором человек,
создавший высокую мысль, может с полной силой выразить ее.
Иначе обстоит дело в государствах монархических: в этих странах
интересы отдельных сословий или немногих отдельных высокопо¬
* 291
ставленных лиц, а еще чаще ложная н мелочпая политика ставят
препятствия порывам гения. Тот, кто в этих государствах подни¬
мается до велнкпх идеи, часто выиужден молчать о ппх пли, по
крайней мере, ослаблять нх сплу двусмысленностью, загадоч¬
ностью и бледиостыо выражения. Поэтому лорд Честерфильд в одном
письме, адресованном аббату Гваско, мог сказать об авторе «Духа
законов» следующее: «Как жаль, что г-н президент де Монтескье,
удержанный, конечно, боязнью перед министерством,'нс осмелился
сказать псе, что он хотел. Можно хорошо поиять в общем, что он
думает относительно некоторых вопросов, но он выражается не
достаточно ясно и сильно; мы гораздо лучше знали бы, чтб он ду¬
мает, если бы он писал свое сочипеппе в Лондоне и если бы он
родился англичанином».
Этот недостаток силы выражения не является, одпакоже, при¬
знаком недостатка гениальности у парода. Из всех областей, ко¬
торые кажутся ничтожными сильным мпра сего и потому с пре¬
зрением предоставлены гению, я могу привести тысячу доказа¬
тельств этой истины. Так, например, какая сила выражения в не¬
которых надгробных словах Боссюэта и в некоторых сценах тра¬
гедии «Магомет», которая, несмотря пи па какую критику, является,
может быть, одним из прекраснейших произведений знаменитого
Вольтера!
Я закопчу одпим отрывком из аббата Карто, отрывком, полпым
той силы выражения, на которую не считают способным наш язык.
Аббат Карто объясняет здесь причину суеверия египтян.
«Мог ли этот парод не быть наиболее суеверным пз всех пародов?
Египет, — говорит он, — был страной волшебного; вообразкенне
здесь всегда подстегивалось грандиозным н чудесным, повсюду
открывались перспективы для узкаса н восхищения. Царь был
предметом изумления и страха. Подобно скрытой в глубине обла-i
ков грозе, которая, казкется, гремпт в нпх с большей силой н ве¬
личественностью, п царь изрекал свою волю из глубины лаби¬
ринтов и чертогов. Государи показывались лишь в страшном и
грозном облачении власти, еще более усилеппой пх бозксствепным
происхозкденпем. Кончина царей была апофеозом; земля оседала
иод тязкестыо нх мавзолеев. Как могущественные боги, они по¬
крыли Египет великолепными обелисками, нспещреппымп чудес¬
ными надписями, исполинскими пирамидами, вершины которых
терялись в облаках; как благие боги, они вырыли тс озера, что
гордо огразкдают Египет от неозкндашюстей природы.
Храм н жрецы казались еще страшнее трона и государя и силь¬
нее действовали на вообразкенне египтян. В одном из этих хра¬
мов находился колосс Серапнса. Никто из смертных нс смел нрн-
блнзкаться к нему. Существование мира было связано с существо¬
ванием этого колосса: тот, кто разбил бы этот талисмап, иогрузнл
бы вселенную в первичный хаос. Легковерие было безграничным,
все в Египте было загадкой, чудом или тайной. Во всех храмах
были оракулы; все пещеры изрыгали узкасный вой; всюду видне¬
лись трясущиеся треиозкиикн, беснующиеся пифии, зкертвы, жрецы
292
п маги, которым боги, облекая их своей божественной властью,
поручали выполнение своей мести.
Философы, вооружившись против суеверия, восстали против
пего; но вскоре, углубившись в лабприит слишком отвлечеппой
метафизики, блп предались спорам, которые висели среди ппх раз¬
доры; этим воспользовались корысть и фапатизм, оплодотворив
хаос различных философских систем, из которых вышли пышпые
мистерии Озириса, Изиды и Горуса. Под прикрытием таинствен¬
ного и великолепиого мрака теологии и религии обман остался не¬
узнанным. Если некоторые египтяне и заметили его в неясном свете
сомпепия, то месть, всегда угрожавшая нескромным, преградила
их взорам доступ к свету, их устам — доступ к пстипе. И далее
сами цари, которые, желая оградить себя от всяких посягательств,
окруяшли с помощью жрецов свой троп ужасом, суеверием и при¬
зраками, — далее сами цари, говорю я, были запугапы. Вскоре
оии доверили храмам священные особы молодых царевичей; па¬
стила роковая эпоха тирании египетских лерецов; с тех пор их мо¬
гуществу пе было препоны. Цари с младепчества становились леерт-
вой предрассудков; из свободных п независимых, какими опп
были преледе, пока оии видели в лерецах только негодяев пли
подкупленных фанатиков, они сделались их рабами и леертвами.
Народ, подралеая царям, последовал их примеру, и весь Египет
простерся у йог верховного лерсца и пред алтарем суеверия».
Мне кажется, что это великолеппое описание аббата Карто
показывает, что та слабость выражения, в которой пас упрекают
и которую молено заметить в некоторых паших произведениях,
пе может быть приписана недостатку гсппальпости у парода.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IV
1 В произведениях Фонтенеля мы находим тысячи примеров этому.
3 То, что может быть верно относительно ложных религий, не применимо
к нашей, поучающей любви к ближнему.
3 То же самое можно сказать о следующем изречении Фонтенеля: «Когда
я писала всегда старался понимать самого себя». Немногие, действительно^
понимают это из ре ченн? Фонтенеля. Немногие' сознают, подобно ему, всю
важность правила, которому так трудно следовать. Уже не говоря об умах
обыкновенных, как много даже среди таких мыслителей, как Мальбранш,
Лейбниц и другие великие философы, людей, которые, не применив к себе
изречения Фонтенеля, не стремились к пониманию себя самих, к разло¬
жению своих принципов на составные части, к сведению их к простым и
всегда ясным положениям, чего нельзя достигнуть, не зная хорошенько,
понимаешь ли самого себя. Они опирались на те принципы, неясность кото¬
рых всегда подозрительна тому, кто помнит изречение Фонтенеля. Так как
они не докопались, если можно так выразиться, до твердого грунтаТ^тб все
громадное здание их системы оседало, по мере того как они его воздвигали.
Мне хорошо известно, что тонкие обороты имеют ценителей. Людям
кажется, говорят они, что все легко понятное уже приходило в голову всем;
поэтому ясность выражения указывает на неумелость автора. Нужно всегда
293
набрасывать некий облачный покров на своп мысли. Тщеславию многих
людей льстит проникнуть за ото облако, непроницаемое для среднего читателя,
и уловить истину через неясность выражения; они еще и потому так восхва¬
ляют подобную манеру писать, что под предлогом похвалы автору они вос¬
хваляют свою собственную проницательность. Это бесспорно. Но, по-моему,
нужно презирать подобные похвалы и противиться желанию их заслужить.
Если какая-нибудь мысль выражена очень тонко, то сначала она бывает
плохо понята, но под конец она становится понятной всем. Но как только
загадка выражения разгадана, то мысль сводится умными людьми к ее истин¬
ной внутренней ценности, а людьми посредственными оценивается даже и
много ниже: нм теперь стыдно своей недостаточной проницательности, и
поэтому своим несправедливым презрением они мстят за оскорбление, кото¬
рое тонкость выражения нанесла остроте их ума.
6 В Персии эпитетами «художник» или «скульптор» обозначают неравную
силу различных поэтов: там поэтому говорят: поэт-художник или поэт-
скульптор.
0 Иногда какое-нибудь рассуждение называют сильным, но только тогда,
когда дело идет об интересующем нас предмете. Поэтому такое название не
дают, например, геометрическим доказательствам, хотя из всех рассуждений
они, без сомнения, наиболее сильные.
7 Все, что лишено силы, становится Смешным, и все, что обладает ею,
облагораживается. Какая разница между мошенничеством какого-нибудь
контрабандиста и Карла VI
8 В глазах такого исполина Цезарь,сказавший veni, vidi, vici (пришел,
увидел, победил) и совершавший столь быстро свои завоевания, показался бы
медлительным, как ползущая морская звезда или улитка.
9 Отчасти этим можно объяснить восхищение перед бичами мира, перед
воинами, чье мужество низвергало империи и изменяло лик земли. Мы читаем
с удовольствием их историю, но страшились бы быть их современниками.
Эти завоеватели подобны черным тучам, изборожденным молниями, которые,
вырываясь из их чрева, разбивают в куски деревья и скалы. Вблизи это
зрелище охватывает ужасом, вдали оно наполняет восхищением.
10 Чрезмерная величина образа делает его иногда смешным. Когда псалмо¬
певец говорит: «горы скачут подобно баранам», то этот образ производит
на нас мало впечатления, потому что немногие люди обладают достаточно
сильным воображением, чтобы ясно и живо представить себе горы скачу¬
щими, как козлята.
ГЛАВА V
Об уме светлом, об уме обширном, об уме протщательпом
и о вкусе
Если верить некоторым людям, то геппй есть нечто вроде ин¬
стинкта, способного далее без ведома того лица, которое он оду¬
шевляет, совершать в нем величайшие вещи. Этот инстинкт они
ставят гораздо плясе светлого ума, который они принимают за
универсальный интеллект. Мпепие это, поддеряшваемое некото¬
рыми весьма умнйми людьми, еще пе принято, однако, обществом.
394
Чтобы притти к каким-нибудь результатам по этому вопросу,
пеобходпмо, думаю я, дать определение попятпя светлый ум.
В фпзпке светом называется то тело, прпсутствпс которого
делает предметы впдпмыми. Светлым умом является, следовательно,
ум такого рода, который делает паши идоп видимыми среднему
читателю. Его свойство заключается в умспнп так располояшть
идеи, необходимые для доказательства истины, что их легко можно
охватить. Благодарное общество дает название светлого ума тому
лпцу, которое просвещает его.
До появления Фоптеноля большая часть ученых, взобравшихся
па обрывистую вершину паукп, оказалась совершенно изоли¬
рованной и лишенной всякого общеппя с другими людьми. Они
не сравняли научное поприще и не провели к пему дороги для не¬
вежества. Фоптслель, которого я не рассматриваю здесь с точки
зреппя того, что делает его генпальпым, был тем пе мепее одним
из первых, построивших мост между иаукой и незнанием. Он
заметил, что и невежда может получать семена всех истин, но что
для этого нужно подготовить его ум, и что новую мысль (пользуясь
его выражением), как и клип,^нельзя вбивать с широкого конца.
Он стремился к изложению~идей" с наибольшей ясностью и успел
в этом; множество посредственных умов вдруг увидоло себя про¬
свещенными, п общественная благодарность преподнесла ему
титул светлого ума.
Что лее нужно было для совершения такого чуда? Только на¬
блюдать за ходом мышления обыкновенных умов, знать, что все
в мире связано it что в области идей незнание всегда вынуждено
уступать огромным, хотя и незаметным успехам просвещения,
которые можпо сравнить с теми топкими корнями, которые, про¬
никая в расщелины скал, разбухают там п пакенец раздробляют
их. Нужно было, наконец, сознать, что природа является длинной
цепыо и что с помощью посредствующих идей молено звепо за
звеном привести посредственные умы к самым высоким идеям г.
Словом, светлый ум есть пе что иное, как способность сблткать
мысли между* собою, связывать идеи уже известные с идеями менее
и^Шёстпъшп и передавать их в точных и ясных выражениях.
В философии эта способность является тем, чем в поэзии является
стихосложение. Искусство стихосложения заключается в сильной
и гармонической передаче мыслей поэта; искусство светлых умов
заключается в том, чтобы ясно передавать идеи философов.
Оба этп талапта пе предполагают пн гениальности, пи изобрел
тательпости, хотя и пе исключают их. Не все люди столь счастливы,
как Декарт, Локк, Гоббс и Бэкон, которые с светлым умом соединялц
и гепиальпость п изобретательность. Светлый ум служит иногда
лишь истолкователем для философского гепия п тем оргапом, ног
средством которого он сообщает обычпым умам идеи, ^превосходят
щие способность их понимания.
Если часто смешивали светлый ум с гением, то потому, что и
тот и другой просвещают человечество, и потому, что недостаточно
Ясно сознавали, что гений является центром ц очагом, откуда
395
светлый ум извлекает своп блестящие идеи, которые оп затем пере¬
дает толпе.
В науках гений, подобно смелому мореплавателю, пщет п от¬
крывает неизвестные области. Светлым же умам надлежит мед-
леппо вести по их следам свой век и косную массу обычпых умов.
В искусствах гений опережает светлые умы, и его можно срав¬
нить с превосходным скакуном, который быстрыми скачками углу¬
бляется в чащу лесов п перескакивает через зарос л п и рытвины.
Постоянно занятые наблюдением над ним и слишком медлеппые,
чтобы следовать за ним в его беге, светлые умы поджидают его,
так сказать, па прогалинах, замечают его здесь, отмечают пекоторые
тропинки, по которым он двигался, но могут всегда отметить лишь
самое малое число их.
Действительно, если бы в таких искусствах, как, папример,
краспоречпе пли поэзия, светлый ум мог давать все те топкие пра¬
вила, от соблюдения которых зависит совершенство поэм или
речей, то краспоречпе пли поэзия ие были бы больше плодами гепия;
люди становились бы великими поэтами и великими ораторами,
как становятся хорошими счетчиками. Одни только гений может
охватить все то сложные правила, которые обеспечивают ему
успех. Бессилие светлых умов открыть все эти правила является
причиной их малого успеха в тех самых искусствах, о которых они
часто высказывали столь превосходные суждения. Опи могут
выполнить кое-какие условия, необходимые для хорошего про¬
изведения, по упускают главпые.
Фоптеиель, па которого я сошлюсь для пояспеппя этой мысли
примером, дал, без сомнения, в своей «Поэтике» превосходные пра¬
вила. Но так как в этом произведении оп но говорит пи о стихо¬
сложении, пн об искусство возбуждать страсти, то вероятпо, что,
соблюдая предппсанпые пм самим топкие правила, оп мог бы сочи¬
нять лишь холодные трагедии.
Из различия, установленного между грилем и светлыми умами,
вытекает, что человеческий род не обязан этим последпим пикакими
открытиями и что светлые умы по раздвигают границ нашего мыш¬
ления.
Словом, этот род ума есть пе что ппос, как талапт, как способ
ясной передачи своих идей другим людям. Но здесь я должен
заметить, что тот, кто сосредоточил бы свое внимание лишь в одпой
области и с ясностью излагал бы принципы только одного искус¬
ства, как, папример, музыки или живописи, пе мог бы быть при¬
числен к светлым умам.
Чтобы заслужить это пазвапие, нужно или впести свет в область
исключительно, интересную или же осветить много различных
вопросов. То, что мы называем светлым умом, всегда предполагает
известную обширность зпаппя; поэтому такой ум может произ¬
водить впечатление даже па людей просвещоппых и в разговоре
одерживать победу над геппем. Введите в собрание людей, знамени¬
тых в различных искусствах или науках, человека, обладающего
светлым умом. Беседуя о живописи с поэтом, о философии с живо-
писцом, о скульптуре с философом, оп изложит вес пршщппы с боль¬
шей точностью и разовьет пх идеи с большей ясностью, чем эти
знаменитые люди сумели бы их развить друг перед другом, и по¬
этому ои заслужит пх уважение. Но пусть это лее самое лицо со¬
вершит неловкость, заговорит о лшвописи с живописцем, о поэзии
с поэтом, о философии с философом, и тогда он покажется им яспым,
но ограниченным умом, лишь выразителем общих мест. Есть лишь
один случай, когда светлые и обширные умы могут быть поставлепы
наряду с гениями, именно, когда некоторые пауки чрезвычайно раз-
работапьт, и этого рода умы указывают на присущие им всем и,
следовательно, более общие принципы.
Сказанное мною указывает па значительное различие между
умами проницательными п умами светлыми и обширпыми; по¬
следние быстро схватывают множество предметов, первые лее,
паоборот, касаются лишь немногих вещей, но углубляют их и
проходят в глубппу то расстояние, которое умы обширные про¬
ходят па поверхности. Идея, которую я связываю со словом про¬
ницательный, отвечает его этимологпп. Свойство такого рода ума
заключается в пропшшовепип в предмет; когда же оп достигает
в нем известно]! глубипы, то ои лишается своего названия прони¬
цательный и получает название глубокий.
По словам Формся, глубокий ум плп научпый гений есть по что
иное, как умопьо сводить идеи отчетливые к другим идеям, еще
более простым и ясиым, пока, наконец, пс достигается последнее
возможное решеппе. Тот, кто мог бы знать, прибавляет Формой,
до какой! точки калсдый человек доводит этот анализ, тот имел бы
перед собой шкалу глубины каждого ума.
Из сказанного следует, что краткость жпзпп не позволяет чело¬
веку быть глубоким в нескольких отраслях зпанпя и что чем про¬
ницательнее и глублсо ум, тем мепсе оп обширен, п что ума уни¬
версального по существует.
В связи с вопросом о проницательном уме я замечу, что общество
дает это пазвапне лишь тем зпамсиптым людям, которые занимаются
пауками, более плп мспес доступпымп для общества, папрпмер,
моралью, политикой, метафизикой и т. д. Если лее дело идет, на¬
пример, о лшвописи или гоомстрпи, то лишь в глазах людей, све¬
дущих в этом искусстве плп в пауке, можпо показаться умом про¬
ницательным. Общество, слишком невежественное для того, чтобы
оцепить проницательпость ума в этих различных отраслях, высказы¬
вает суледеппо о произведениях автора, никогда нс прилагая к его
уму эпитета проницательности; чтобы воздать хвалу автору, оно
лсдет, чтобы последний разрешением какпх-ппбудь трудных задач
пли созданием прекрасных картип заслужил иазваиие великого
геометра или велпкого живописца.
Ко всему сказанному я прибавлю еще лпшь несколько слов,
имеиио, что острота ума и проницательность являются двумя
видами ума одной природы. Человек кажется одареипым очень
большой остротой ума, когда, размышляя долгое время и держа
постоянно ц памяти все те предметы, которых обыкновенно касаются
№
в разговорах, on быстро пх схватывает н проппкаст в пх сущность.
Едппствеппое различие менаду пропицатсльпостыо и остротой ума
заключается в том, что эта последпяя предполагает большую быст¬
роту соображения, а также более свежее зпаппе вопросов, в кото¬
рых эта острота проявляется. Острота ума тем спльпее, чем глубже
п чем педавпее мы заппмалпсь дайной отраслью зпаппя.
Перейдем теперь к вкусу. Это последний вопрос, который я
хочу последовать в этой главе.
Вкус, взятый в своем папболес обширном зпачеппп, есть в приме¬
нении к пропзведоппям зпаппе того, что заслуживает уважения всех
людей. Среди искусств и паук существуют такие, относительпо
которых общество прпппмает взгляды людей сведущих, а само не
высказывает ппкакого суждения; таковы: математика, механика
п пекоторые частп физики пли живописи. В такого рода искусствах
пли науках единственными людьми со вкусом являются знатоки,
вкус в этих областях является зпанпсм пстпппо прекрасного.
Иное дело произведеппя, о которых общество может или считает
себя в праве судить; таковы: поэмы, ромапьт, трагедии, моральные
и политические рассуждения и т. д. Здесь под словом вкус пе пужпо
понимать точное зпаппе прокраспого, способного поразить пароды
всех времен п всех страп, но более частпос знание того, что нравится
обществу у данного парода. Существует два способа достигнуть
такого зпаппя и, следовательпо, два различных вкуса. Один я
называю вкусом привычки; таков вкус большинства актеров, кото¬
рые, благодаря ежедпевпому изучению идей и чувств способны
правиться публике, делаются очень хорошими судьями театральных
произведений, а особенно пьес, похожих па те, которые уже ста¬
вились. Другой род вкуса есть вкус сознательный (raisonne); ои
основывается па глубоком зиапии человечества и духа времени.
Людям, одаренным этим вкусом, падленсит по преимуществу судить
об оригинальных произведениях. У человека, обладающего лишь
вкусом привычки, пехватает вкуса, как только ему нехватает объек¬
тов для сравпепия. Но сознательный вкус, который, без сомнения,
превосходит то, что я пазываю вкусом привычки, приобретается,
как я уже сказал, лишь путем долгих изучений вкуса публики и
произведений того искусства или пауки, в которых мы хотим про¬
слыть людьми со вкусом. Применяя ко вкусу то, что я сказал об
уме, я могу заключить, что пе существует вкуса универсального.
Едппствеппое замечание, которое мне остается сделать по этому
вопросу, — это, что знаменитые люди не всегда являются лучшими
судьями даже в той самой области, в которой опп имеют наибольший
успех. Какова же прпчипа такого литературного явления? Причина
в том, что у великих писателей, как и у великих живописцев,
у каждого своя мапера. Кребпльоп, например, выражает своп
мысли с силой, жаром и энергией, свойственными только ему;
Фонтепель изображает их с точностью, правильностью и особен¬
ными, свойственными лишь ему оборотами;Вольтер передает их с не¬
истощимой фантазией, благородством и изяществом. Каждый из
этих знаменитых людей, побуяедаемый собственным вкусом, считает
§98
свою маперу пап лучшей и часто предпочтет человека посредствен¬
ного, усвоившего его маперу, гению, создавшему свою собственную.
Отсюда различпе суждепия об одном и том же пропзведепии зпаме-
пптого писателя и публики, которая, по отпосясь с почтением
к подражателям, желает, чтобы автор был оригинальным.
Поэтому умный человек, который усовершенствовал свой вкус
в какой-либо области, пе будучи сам сочпиптелем и пе усвоив
себе определенной манеры, пмест обыкновенно более верный вкус,
чем самые великие писатели. Никакой иптерес пе вводит его в за¬
блуждение п гю мешает ему становиться на ту точку зрения, с кото¬
рой публика рассматривает и судпт художественные произведения,
ПРИМЕЧАНИЯ. К ГЛАВЕ V
1 Не существует ничего, чего люди нс могли бы понять. Каким бы слож-
ным нн было данное положение, при помощи анализа всегда возможно разло¬
жить его на несколько простых положений; и когда в этих положениях
мы сблизим да и пет, т. е. когда никто не сможет их отрицать, не впадая
в противоречие с самнад собой и не утверждая, что одна и та же вещь суще¬
ствует и пе существует, то эти положения станут очевидными. Каждую
истину можно привести к такому виду, а раз ого сделано, то не найдется
глаз, которые закрылись бы для света. Но как много времени и наблюдений
нужно для такого анализа н для сведения известных истин к столь простым
положениям! Это работа всех времен и всех умов. В ученых я вижу лишь
людей, постоянно занятых сближением да и пет, в то время как общество
ожидает, что путем такого сближения идей ученые дадут ему возможность
охватить в каждой области предлагаемые ему истины.
ГЛАВА VI
Об остроумии
Прекрасным называется то, что правится во все времена п во>
всех страпах. Но чтобы составить об этом более точное н яспое
представление, может быть, было бы нужно в каждом искусстве п
даже в каждой части искусства рассмотреть, что является в нем
прекрасным. Такое псследовапне дало бы возможность легко вы¬
вести идею прекрасного, свойственную всем искусствам и всем
паукам,'а затем создать пз этого отвлеченную и общую идею пре-
краспого.
Если в слове остроумие (bel esprit) общество присоединяет
эпптет прекраспого (bel) к слову ум, то тем пе менее мы пе должны
связывать этот эпптет с идеей того истинно прекрасного, которому
не дапо еще точного определения. Название остроумных дается
главным образом тем людям, которые ппшут в приятиом и запима-
тельпом роде. Такой род ума весьма разнится от ума паучного. ,
В пауке меньше произвола. Ваяспые открытия в физике, химии и
геометрпп полезны для всех пародов одинаково и одинаково ценятся
цыц. йиаце обстоит дело с остроумием (bel esprit): уважение к про-
* дар
пзведенпям такого рода различно у различпых пародов п изменяется
согласно нх правам, форме правления н различному положению
в пнх искусств п наук. Такпм образом, со словом остроумие каждый
парод связывает различные представления. Но так как не сущест¬
вует парода, который бы не сочинял романов, поэм, трагедий,
панегириков, исторических повествовании х, одним словом — таких
произведений, которые занимают читателя, не утомляя его, то,
зпачпт, н нс существует парода, где бы под тем плп другим именем
но было известно то, что мы называем остроумием.
Всякий автор, нс прнобревший у пас в этих различпых отраслях
названия гения, но соединяющий красоту п изящество стиля с удач-
пым выбором идей, попадает в разряд boaux-esprits (остроумцев).
Об изящном Расппе Депрео сказал: «Это только остроумец, которого
я с трудом научил писать стихи». Я, разумеется, пе разделяю мне¬
ния Депрео о Расине, по, по моему мпепию, пз пего можно заключить
что bel esprit заключается главным образом в яспостп п колорит-
постп выраэкеипя п в уменье излагать мыслп; ему дают название
bel — прекрасный, потому что оп правится и должен действительно
правиться самым широким кругам общества.
Действительно, если, как замечает де-Вожла, мы встречаем
больше людей, судящих о словах, чем судящих об идеях, п если
люди вообще менее чувствительны к справедливости суждений,
чем к красоте выражений 2, то естественно, что с уменьем красиво
говорить соедппяется название bel esprit (остроумия).
На основании этого можно было бы, может быть, заключить,
что остроумие есть по что ппос, как искусство изящно говорить
о пуемцеах." Я" отвечу па это, что произведение, лишенное смысла,
было'ёы лишь соединением гармоппчеекпх звуков пе заслуживаю¬
щих ппкакого внимания 3, и что общество награждает названием
bel-esprit (остроумца) лишь тех лпц, в чьих произведениях нахо¬
дятся великие, тонкие или пптереспыо пдеп. Нет пи одпой идеи,
которая по годилась бы для остроумца, за исключением тех, которые
предполагают слишком долгую подготовку и потому недоступны для
широких кругов общества.
- Этим утверждением я вовсе пе хочу умалить славу философов.
Философия, без сомпепия, предполагает больше изысканий, больше
размышлений, больше глубоких идей и даже особый образ жизни.
В свете учатся хорошо выражать свои мысли, по лишь в уединении
учатся приобретать их. В уединении мы производим множество
наблюдений пад вещами, тогда как в обществе мы наблюдаем лишь
способ излозкепия их. Словом, в смысле глубпиы идей философы
превосходят остроумцев; но от последпнх требуется так много
грации и изящества, что условия, необходимые для того, чтобы
заслуэкить звапно философа или остроумца, быть мозкет, равпо
трудпо выполнимы. Во всяком случае одинаково редки и зпаменнтые
философы, п зпамепитые остроумцы. Действительно, какое необхо¬
димо зиапие и языка, и духа времени, чтобы одповремсино п поучать
п правиться! Как мпого требуется вкуса для постоянного лзобраэке-
ния идей в приятной форме! Как мпого нужно работать для того,
300
чтобы уметь расположить их таким образом, чтобы они производили
наиболее сильное впечатление па душу н па ум читателя! Как мпого
нужпо наблюдений для того, чтобы различать полоэксния, требую¬
щие пространного изложения, от тех, которые для своего понима¬
ния требуют лишь краткого изображения, и, наконец, какое не¬
обходимо искусство для того, чтобы всегда соединять разнообразие
с порядком н ясностью и, как говорит Фонтснсль, «чтобы возбуждать
любопытство ума, щадить его леность н предупреждать его не¬
постоянство !»
Трудность успеха в этой области является отчасти причиной
того, что людп остроумные обыкновенно относятся препебрезки-
тельпо к трудам чисто умозрительного характера. Если ограничен¬
ный человек видит в фплософнн лишь собрание пустых н таинствен¬
ных загадок и ненавидит философов за те усилия, которые иузкны
для их понимания, то н остроумец относится к пнм пе благосклон¬
нее. Он также ненавидит в их произведениях сухость п скуку,
свойственные поучениям. Слишком занятый отделкой фраз и менее
чувствительный к их смыслу 4, чем к их красоте, он считает удачной
мыслью лишь мысль, красиво выраженную. Малейшая неясность
коробит его. Оп пе знает, что глубокая мысль, как бы яспо она пн v
была выраэкепа, будет всегда непонятной для среднего читателя,
если ее нельзя будет свести к чрезвычайно простым полозкенпям,
и что глубокие идеи похозки па те чистые и прозрачные воды,
глубина которых затемняет все зке их прозрачность.
Кроме того, среди остроумцев существуют тайные враги фило¬
софии, восстанавливающие против нее мнение людей ограничен¬
ных. Являясь экертвой мелкого и смешного тщеславия, они под¬
падают общему заблуждению и, не ценя правильности, силы,
глубины и новизны мыслей, они как бы забывают, что искусство
красиво выразкаться предполагает непременно какое-либо содор-
ясапие и что в конце концов изящного писателя мозкно сравнить
с ювелиром, чье искусство становится бесполезным, если у иего
пет бриллиантов для оправы.
В противополозкиость нм, ученые и философы, всецело предан¬
ные исследованию фактов или идей, часто пе понимают красот и
трудностей писательского искусства. Поэтому оип придают мало
значения остроумию, и их песправедливое презрение к такого рода
уму основано главным образом на невосприимчивости к идеям
остроумных авторов. Почти все оии напоминают более или менее
того математика, перед которым превозносили трагедию «Ифигения».
Эти похвалы задели его любопытство; он попросил дать ему траге¬
дию, получил се, прочел несколько сцен и возвратил ее со словами:
«Я ие знаю, что особенно хорошего в этом произведепии, оно ровно
ничего ие доказывает».
Ученый аббат де Лонгрю был довольно похозк па этого мате¬
матика: поэзия ие имела для иего очарования, ои равно презирал
и величие Корнеля, и изящество Раснпа; оп говорил, что все поэты
изгнаны из его библиотеки Б.
Чтобы ценить одинаково идеи и форму выражения, необходимо,
301
подобно Платову, Монтэню, Бэкону, Монтескье н некоторым нз
наших философов, чья скромность мешает мне назвать пх, соединять
\f искусство хорошо писать с искусством хорошо мыслить — комби¬
нация редкая и встречающаяся лишь у великих геииев.
Указав прпчпны презрения, испытываемого друг к другу неко¬
торыми учеными и некоторыми остроумцами, я должен объяснить,
почему остроумие подвергается п должно постоянно подвергаться
презрению в большей степеии, чем всякий пиой род ума.
Любовью нашего века к философии мы обязаны тем большим
количеством многоречивых педантов, которые, будучи тяжелыми,
банальными п утомительными, тем пе менее полны восхищепия
перед глубиной собственных суясдепий. Мпогпе из пих выралсаются
очень плохо; опп догадываются об этом, зпают, что всякий может
судпть об изяществе п ясности излоисеппя и что в этом отношении
псвозмояспо провести публику; поэтому пз тщеславия опп вынужде¬
ны отказаться от зваппя остроумцев, удовольствовавшись на¬
званием здравомыслящих (bon esprit). И как же нм пе предпочесть
это последнее звание? Опи слышали, что здравый ум выраясается
иногда туманно, п вот они думают, что, ограпичпв своп притязания
так называемым здравомыслием, опп всегда смогут оправдать
нелепость своих рассуясдеппй неясностью изложения; что это
единственное п верное средство избежать обвинения в глупости;
поэтому опи ясадпо хватаются за пего, скрывая, насколько это
возможно, от самих себя тот факт, что недостаток остроумия
является у ппх единственным правом па здравомыслие и что
писать плохо пе значит хорошо мыслить.
Сулсдепня таких людей, хотя бы часто богатых и влиятельных
пе производили бы, однако, никакого впечатления па публику,
если бы опи пе поддерясивались авторитетом некоторых философов,
которые, подобно остроумцам, притязая па исключительное внима¬
ние к себе, пе понимают, что каждый ясапр имеет своих особых
J поклоппиков; что всюду имеется больше лавров, чем голов для
венца; что нет парода, в распорялсеппп которого пе было бы запаса
уважеппя, достаточного для удовлетворения всех притязаний зна¬
менитых людей, и что, наконец, внушая отвращепие к остроумию,
онп восстанавливают против всех великих писателей презрение
людей ограниченных, которые, презирая всякий ум п ничего пе
понимая в остроумпн, включают в число остроумцев и ученых, и
философов, п вообще всех мыслящих людей.
ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ VI
1 Я не говорю здесь об истории, написанной научным образом, как, на¬
пример, «Анналы» Тацита, которые полны глубоких моральных и полити¬
ческих идей и не могут читаться без некоторого усилия внимания и, следо¬
вательно, не могут нравиться и восприниматься широким кругом читателей.
2 Я приведу по атому поводу одно изречение Малерба. Он находился
на смертном одре: желая внушить ему больше рвения и смирения, священник
описывал ему райские блаженства, делая это, однако, в выражениях низких и
302
грубых. Занончий своо описание, он спросил больного: «Ну, кап, чувствуете
ли вы в себе желание наслаждаться этими небесными радостями?.. — «Ах, —
ответил Малерб, — не говорите мне больше об этом, ваш дурной стиль вну¬
шает мне отвращение к ним».
3 В наши дни человек, написавший мадригал или сонет, еще не получает
названия умного человека.
4 Нет ничего более печального для человека, чьи выражения не вполне
удачны, как быть судимым остроумными или наполовину умными людьми.
Его идеи не принимаются во внимание, о нем судят лишь по его выражениям.
Хотя бы в действительности он превосходил людей, считающих его глупцом,
они не изменят своего мнения о нем.
6 «Существует, — говорил тот же самый аббат де Лонгрю, — два сочи¬
нения о Гомере, которые стбят больше, чем сам Гомер: Первое — Antiquitates
I-Iomericae, второе — Homeri Gnomologia Дюпорта. Тот, кто прочитал, эти
две книги, прочитал все, что есть хорошего у Гомера и не испытал скуки
от его - нудных рассказов».
6 Вообще говоря, те люди, которые бесплодно занимались искусствами и
науками, становятся, достигнув высокого положения, самыми яростными
врагами писателей. Чтобы очернить их, они становятся во главе глупцов;
они хотели бы уничтожить ту отрасль знания, в которой они сами не имели
успеха. Можно сказать, что в литературе, так же как и в религии, отступники '
становятся злейшими преследователями.
ГЛАВА VII
О светском уме
Этот род ума пп в чем пе способствует прогрессу искусств и паук,
п я бы не отвел ему места в этом сочипепии, еслп бы оп пе зани¬
мал очень большого места в умах мпоясества людей.
Во всех странах, где парод находится в пренебреэкеппи, свет¬
ским умом называют ум людей, задающих топ, т. е. людей светских
п придворных.
Человек светский и остроумец выразкаются оба изящно п чисто;
оба обыкновенно более чувствительны к хорошему выражению,
чем к хорошей мысли; однако зке они пе говорят и ис могут говорить
одних и тех зке вещей *, потому что они ставят себе различные цели.
Остроумец, зказкдущий впиманпя публики, долзкен либо рисовать
ей грандиозные картины, либо предлагать идеп интересные для
человечества или, по крайней мере, для данного народа. Наоборот,
человек светский, удовлетворяясь одобрением людей хорошего
топа, думает лишь о том, чтобы предлагать идеп, приятные так назы¬
ваемому избранному обществу.
В своем втором рассузкдении я говорил о том, что в свете моэкно
разговаривать только о вещах и людях и что так называемое избран¬
ное общество обыкновенно мало образовано; что в нем занимаются
лишь пересудами; что похвала всегда кажется скучной тому, кто
не является ее объектом, и заставляет зевать слушателей. Итак,
в этих кругах стремятся лишь к тому, чтобы истолковывать в дурную
зоз
сторопу поступки людей, схватывать их смешные сторопы, вы¬
смеивать их, превращать в шутку самые серьезные вещп, издеваться
пад всем п, наконец, выставлять в смешном впде все идеи, противо¬
речащие идеям избранного общества. Уменье разговаривать сво¬
дится, таким образом, к талаиту приятно злословить, особенно
в наш век, когда каждый притязает на ум и приписывает его себе
н когда нельзя похвалить какого-нибудь выдающегося человека,
не оскорбляя тщеславие всех; когда человека достойного отличают
от человека посредственного лишь родом клеветы; когда, так ска¬
зать, условились делить народ па два класса: одни, более много¬
численный, — Класс глупцов, другой — класс безумцев, причем
в этот последний входят все те лица, которым нельзя отказать в та-
/ лантах. Впрочем, злословие является теперь единственным средством
для похвал самому себе и своему кругу. Ведь каждый хочет хвалить
себя; каждый — безразлично: порицая или одобряя, вслух пли
молча — всегда стремится к прославлению себя; каждый человек
является оратором, который своими речами пли поступками
постоянно произносит себе панегирики. Существует два способа
•самовосхваления: один — говоря хорошее о себе самом, другой —
понося блпжнего. Цицерон, Гораций и вообще все древпно, более
искренние в своих претензиях, открыто произносили себе похвалы,
которые пм казались заслуженными. Наш век щепетильнее в этом
пункте и теперь дозволено хвалить самого себя, лишь говоря дурное
о других. 'Насмехаясь над глупцом, мы косвенным образом вос¬
хваляем свой ум. Такой способ самовосхвалеппя является, без
сомнения, наиболее явио противоречащим добрым нравам, одпако
только он тенерь в ходу. Человек, высказывающий то хорошее, что
он думает о себе, считается гордецом, — все избегают его. И, наобо¬
рот, каждый кто восхваляет себя, злословя о другом, казкется очаро¬
вательным; он окружен благодарными слушателями; опи разделяют
с ним его косвенные самовосхваления и рукоплещут остроумным
словам, избавляющим пх от неприятности хвалить другого. Словом,
недоброжелательство светских людей вытекает, казкется, не столько
из зкелания иаиести вред, сколько из желания хвалить себя. По¬
этому петрудпо быть снисходительным не только к пим, по и к тем
г ограниченным умам, чьи намерения более пнзки. Человек, заслу-
зкпвающпй уваэкепия, знает, йто если о ком-иибудь не говорят ничего
дурного, то обыкновенно о исм нечего сказать н хорошего; что людей,
не любящих хвалить других, обыкновенно п самих мало хвалили;
поэтому достойный человек не зказкдет пх похвал; он смотрит па
глупость как па песчастие, за которое она всегда хочет мстить. Один
весьма умный человек говорил: «Пусть, не имея против меня никаких
обвинений, говорят обо мне что угодно дурное, — это мепя не рас¬
сердит: ведь казкдый забавляется но-своему». Но если философия
прощает иедоброзкелательство, то все зке она не должна его одобрять.
И тем, что существует мпозкество злобствующих людей, которые
в душе являются иногда прекраснейшими людьми в мпре, — мы
часто обязаны этим нескромным одобрениям. Этим людям льстят
похвалы, расточаемые злословию, им хочется прослыть людьми
304
умными, и недостаточно уважая н себе свою природную доброту,
они лее лают, чтобы боялпсь их остроумия. К несчастью, у пнх до¬
статочно ума, чтобы успеть в этом: сначала опи лишь представляются
злыми, а потом остаются зльшп по привычке.
О, вы, еще не усвопвшне этой злополучной привычки, оставай¬
тесь глухими к похвалам, расточаемым насмешкам, которые столь лее
вредны обществу, сколь й обычпы в нем. Рассмотрите ближе те
иечпетые источники2, из которых вытекает злоречие. Помните,
что великий человек равнодушен к смешным сторонам частных лиц
и занимается лишь великими вещами; что старый клеветник так лее
смешон, как и старый ирелестппк, и что тем светским людям, которые
созданы для великих дел, быстро надоедает насмешливый тон,
иеиавистиый другим пародам 3. Словом, оставьте злоречие людям
ограниченным, для которых оно является потребностью. Будучи
природными врагами выдающихся умов и завидуя уважению, в кото¬
ром им отказывают, опи знают, что, подобно сорпым травам, расту¬
щим лишь па развалинах дворцов, опи могут подняться лишь па
обломках великих репутаций!, поэтому они п запяты их разрушеппем.
Таких ограниченных людей мпонсество. Некогда вам завидовали
только ваши равные; теперь лее, когда каждый притязает па ум,
почти все люди стали завистппками и читают по для того, чтобы
поучаться, а для того, чтобы критиковать. И пет пн одного произ¬
ведения, способного противостоять такому настроению читателей.
Большинство их в своих поисках недостатков в каком-нибудь про¬
изведении похожи па тех отвратительных лшвотиых, которых иногда
молено встретить в городах и которые разгуливают там в поисках
отбросов. Неужели люди пе знают, что нулшо иеадснсе ума для того,
чтобы заметить красоты, чем для того, чтобы пайти педостатки про¬
изведения, п что в книгах, как говорил один англичанин,, «надо
охотиться за идеями и высоко ценить ту книгу, в которой молено
найти их».
Все песправедливости этого рода являются необходимым след¬
ствием глупости. Какова здесь разппца между иоведепием человека
умного и человека ограппчеппого? Первый извлекает пользу из
всего: из уст людей посредственных часто раздаются истипы, которые
подхватывает мудрец; зиая это, человек умный внимает без скуки
речам людей посредственных; в разговоре оп обыкповеппо замечает
лишь хорошее, а человек посредственный — лишь дурное или
смешное.
Умный человек постоянно сознает свое певенсество п извлекает
поучение почти из всех книг; наоборот, человек ограниченный,
слишком певеясествеппый и слишком тщеславный, чтобы чувствовать
потребность в просвещепии, обыкновенно не находит для себя по¬
учения пи у одного из своих современников, и, желая скромно
заявить о своем всезпайстве, он говорит, что книги его ничему не
научают 4; он утверлсдает даже, что уже все было сказано и про¬
думано, что все авторы повторяют друг друга и что все различие
мелсду иими заключается лишь в способе выражения. О, завистник!
скалсем мы ему, разве древним обязаны мы изобретением книго¬
20 ГсльпсциИ. — Об уме — 1798 305
печатания, Часов, стекол и пожарных насосов? Кто же, как не
Ныотоп, установпл в прошлом веке закон тяготения? А электри¬
чество не раскрывает лп перед нами елседпевпо множество новых
явлений? По-твоему пам не остается более пикакпх открытий? Но
разве даже в моралп или в политике, где, повидимому, все уже было
сказано, сумели определить для каждого государства наиболее
выгодный род роскоши и торговли? Установили лп границы им?
Открыли ли средство одновременно поддерживать в народе дух
торговый и дух военный? Нашли ли форму правления, наиболее
способную сделать людей счастливыми? Написай лп хоть роман
о хорошем законодательстве 5, которое можно было бы испробовать
па какой-нибудь колонии на пустыииом побережье Америки?
Время в каждую эпоху дарило людям некоторые истины, по у
него осталось для пас еще много даров. Поэтому еще возможно
приобрести множество повых идей. Утверждение, будто все сказано
и все продумано, — утверждение ложное, найдениое спачала ие-
зпанием, а впоследствии повтореппое завистью. Нет средств1 кото¬
рых под видом справедливости не употребил бы' завистник," чтобы
унизить заслугу. Так, например, известно, что не существует изо¬
лированных истпи и что всякая новая идея связана с какими-нибудь
уже известными идеями, с которыми она необходимо должна иметь
какое-нибудь сходство; зависть же исходит из этих пунктов сход¬
ства, чтобы ежедневно обвинять в плагиате наших зпамепптых со¬
временников °. Она бичует плагиаторов, говорит опа, чтобы наказы¬
вать литературных воришек п мстить за публику. Но, можно воз¬
разить ей, если бы ты действовала лишь в интересах общества, то
твои разглагольствования были бы мепее пылкими; ты попяла бы,
что эти плагиаторы, без сомнения, менее заслуживающие уважения,
чем гениальные люди, тем не мецес весьма полезны для публики-
и что хорошее произведение может получить общую известность,
лишь будучи размельчено па множество посредственных трудов.
В самом деле, если отдельные лица, составляющие общество,
группируются в различные классы с различным слухом и различпым
зрением, то ясно, что один и тот же писатель, каким бы он ни был
гениальным, ие может равно правиться им всем и что нужны свои
авторы для каждого класса7: Невиль для проповеди в городе, а
г Бридэп —для проповеди в деревне. В морали, как и в политике,
некоторые идеи недоступны всеобщему пониманию; очевидными они
становятся лишь тогда, когда с высочайших вершип философии они
спускаются к поэзии, а от поэзии до вульгарпых песенок, п только
в этот момент они становятся достаточно обычными, чтобы стать
полезными.
Впрочем зависть, которая столь часто припимает имя спра¬
ведливости и от которой никто вполне пе свободен, не является поро¬
ком какого-либо сословия. Обыкновеппо оиа бывает активной п
опасной лишь в людях ограниченных и тщеславных. Люди выдаю¬
щиеся имеют слишком мало объектов для зависти, а люди светские
слишком легкомысленны, чтобы долго повиноваться одному чувству;
кроме того, они не ненавидят заслуги, особенно заслуги литератур-
306
ыые; часто даже ouu им покровительствуют. Их единственное притя¬
зание быть приятпыми и блестящими в беседе. В этом притязании
и заключается собствеппо светский ум; поэтому чего только пе прп-
думывалп в этой области, чтобы избежать упреков в банальности!
Предположим, что какая-ппбудь глупая жешципа всецело
запята своей собакой; она разговаривает только с пей; это оскор¬
бляет гордость присутствующих, которые начинают обвинять ее
в паглости, по они ошибаются. Она зпает, что для того, чтобы быть
чом-пибудь в обществе, нужно произнести известное количество
слов 8 и сделать известное количество жестов и шума; поэтому
возня с собакой является для нее пе столько развлечением, сколько
средством скрыть свое убожество; в этом случае ее самолюбпе ока¬
зывается хорошим советником: ведь самолюбпе в момент пеобходп-*
мости почти всегда помогает нам извлечь максимум выгоды из пашей
глупости.
К сказанному мною о светском уме я прибавлю еще только одно
замечание, а имепно, что его легко представить себе конкретно-
чувственным образом. Для этого пусть поручат какому-нибудь
искусному художнику написать, например, аллегорические порт¬
реты ума в аптичпой Греции и в пашей стране. Не будет ли он вы¬
нужден в первой картине изобразить его в образе мужа, который
с неподвижным взором и с душой, погружеппой в глубокие размыш¬
ления, стоит в одпой из тех поз, какие приписываются музам? А во
второй картине пе явится ли необходимым изобразить его с чертами
бога насмешки, т. е. в виде человека, глядящего па все с лукавой
усмешкой и издевательским взором? Такие два портрета довольно
точно изобразили бы пам отличие греческого ума от нашего. Я
замечу в связи с этим, что в разные века талаптливый художник
придал бы уму различную физиопомию и что аллегорическая серия
таких портретов была бы очень приятпой и запятпой для потомства,
которое одипм взглядом могло бы судить о том уважении или пре¬
зрении, которые каждый век оказывал уму каждого парода.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VII
1 Многие мелочи, приятные в разговоре, были бы неинтересны в чтении.
«Читатель, — говорит Буало, — желает извлекать пользу из своего развле-
чения>>.
2 Один злословит потому, что он невежда и человек праздный; другой —
потому, что он скучает, потому что он болтлив, плохо настроен, страдает
от малейших недостатков; он обыкновенно чувствует себя несчастным. Своими
остроумными выходками он более обязан плохому настроению, чем уму:
facit indiffnatio versiim. Третий рожден с желчным характером, он злословит
о людях только потому, что видит в них врагов, а как печально жить всегда
с предметом своей ненависти! Для него вопрос самолюбия — не быть обма¬
нутым; он видит в людях лишь негодяев или замаскированных мошенников;
он высказывает это и часто бывает правым, но все же он иногда ошибается.
И я спрашиваю.себя, не обманываемся ли мы одинаково, когда принимаем
норок за добродетель или же добродетель за порок? Можно назвать счастли¬
♦
307
вым тот возраст, когда нас обманывают наши друзья и наши возлюбленные.
Горе тому, чья осторожность не является следствием опыта1 Преждевремен¬
ная недоверчивость есть верный признак испорченного сердца и несчастного
характера. И кто знает, не является ли наиболее безумным из людей тот,
кто для того, чтобы никогда не сделаться жертвой обмана со стороны друзей,
подвергает себя пытке постоянного недоверия? И, наконец, люди злословят,
чтобы показать свой ум, нс понимая, что ум сатирический есть ум людей,
лишенных ума. Действительно, что это за ум, который существует лишь за
счет смешных сторон ближнего; и что это за талант, который не может раз¬
виваться без того, чтобы похвала уму не сделалась сатирой на сердце? Как
гордиться своими успехами в такой области, в которой, если бы мы сохранили
остаток добродетели, мы должны были бы каждый день краснеть за те остро¬
умные замечания, которым рукоплещет наше тщеславие и которые оно пре¬
зирало бы, если бы было более просвещенным?
3 Только во Франции и в избранных кругах общества могут называть
умным человека, которому отказывают в здравом смысле. Поэтому ино¬
странцы, всегда готовые отнять у нас великого полководца, знаменитого писа¬
теля, известного артиста, искусного промышленника, не собираются отни¬
мать у нас людей хорошего тона. Что же это за ум, которым пренебрегают
все народы?
4 Ученый, говорит персидская пословица, знает и все же учится; но
невежда не знает даже, чему ему учиться.
5 В этой области не понимают даже принципов, о которых, однако, еже¬
дневно твердят. Наказывать и паграждапгь — такова аксиома. Каждый
знает слова этой аксиомы, но лишь немногие знают ее смысл. Кто понял бы
этот смысл во всем его объеме,тот применением названного принципа разре¬
шил бы задачу совершенного законодательства. Как много подобных вещей
кажутся нам известными, между тем мы ежедневно повторяем их, не зная их
смысла! И какое различное значение имеют те же самые слова в различных
устах!
06 одной девушке, прослывшей очень набожной, рассказывали, что она
проводит целые дни в молитве. Епископ, узнав об этом, решил навестить ее:
«Что это за длинные молитвы, которым вы посвящаете ваши дни?» — «Я читаю
«Отче наш»>, — ответила девушка. — «Отче наш, — возразил епископ, —
конечно, превосходная молитва, но все же она не требует много времени». —
«О, ваше высокопреосвященство, какие мысли о величии, могуществе и бла¬
гости божией заключаются в двух словах: отче наш! Их достаточно на целую
неделю размышлений».
Я мог бы сказать то же самое о некоторых пословицах; их можно сравнить
со спутанным мотком: если вы найдете один конец, то можете вымотать из
них всю этику и политику; конечно, для такой работы нужны весьма ловкие
руки.
6 Говоря о любви, Гесиод развивал приблизительно идею притяжения,
но у этого поэта она выражена лишь смутным образом; наоборот, у Ньютона
она явилась результатом новых комбинаций и выунслений, и, значит, Ныотон
был ее творцом. То, что я сказал о Ньютоне, можно сказать и о Локке. Когда
Аристотель сказал: «Nihil est in intellectu, quod non prius fuerit in sensu»
v («Нет в уме ничего, чего но было бы раньше в чувстве»), то, конечно,
он не связывал с этой аксиомой тех же идей, что и Локк. У греческого
308
философа эта идеи была п лучшем случае лишь предчувствием гря¬
дущего открытия, честь которого всецело принадлежит философу англий¬
скому. Одна лишь зависть заставляет нас находить у древних все современные
открытия. Достаточно фразы, лишенной смысла, или, по меньшей мере,
непонятной до данного открытия, чтобы заставить кричать о плагиате. Эти
люди не понимают, что заметить в произведении принцип, никем доныне не
замеченный, и является, собственно говоря, открытием; что такое открытие
предполагает у сделавшего его множество наблюдений, ведущих к этому
принципу, н что, наконец, человек, объединяющий большое число идей
в одном фокусеL является „человеком гениальным и изобретательным.
7 По этому поводу п приведу один довольно забавный факт. Некто явился
однажды к чиновнику, отличавшемуся большим умом. «Чем вы занимае¬
тесь?») — спросил его чиновник. — «Я пишу книги»), — ответил тот. — «Но ни
одна из ваших книг не дошла до меня»). —«Охотно этому верю, —ответил
автор. — Я ничего не пишу для Парижа. Как только мое произведение выхо¬
дит из печати, я пбсылаю издание в Америку — я сочиняю только для коло¬
ний»).
8 По этому поводу персы говорят: «Я слышу стук жерновов, но не
вижу муки».
ГЛАВА VIII
Об уме правильном 1
Чтобы высказывать всегда верные суждения об идеях и мнениях
разлпчпых людей, нужно было бы быть самому свободным от всех \t
страстей, которые искажают пашу способность суждения; пужпо
было бы всегда иметь в памяти идеп, зпапие которых давало бы нам
знаппе всех человеческих пстпп, а для этого нужно было бы знать
все. Но всеведущего человека не существует, п, следовательно,
мозкпо обладать правильным умом лпшь в некоторых отпошенпях.
Так, папрпмер, в области драматического искусства один яв¬
ляется хорошим знатоком гармоппи стихов, качества и силы выра¬
жения, одним словом — всех красот стпля, но он плохо разби¬
рается в вопросе о верности плана. Другой, наоборот, является
знатоком последнего, но его не поражает ни правильность, ни
стройность, ни сила чувства, от которых зависит правдивость или
фальшь трагических характеров, т. е. то, что является главным
достоинством пьес. Я говорю — главным достоппством — потому,
что действительная польза и, следовательно, главная красота
драматического искусства заключается в том, чтобы верно изобра¬
зить действие па пас сильных страстей. ^
Словом, верностью ума мы можем обладать лишь в тех областях,
которые мы более или мепее долго изучали.
Нельзя не созпаться, что верный ум, еслп пе смешивать его
с гением и с умом широким и глубоким, является умом ложным
в том случае, когда дело идет о сложпых полозкениях, в которых
истина оказывается результатом мнозкества комбинаций, в кото¬
рых, чтобы видеть хорошо, нужно видеть много; в которых вер-
пость ума зависит от его шпроты. Поэтому под умом правильно
300
подразумевают обыкновенно лишь тот впд ума, который способен
извлекать верные и.ппогда новые следствия из предлагаемых ему
истпппых или ложных мпеппй.
Согласпо такому определению, правильный ум мало способ¬
ствует развитию человеческого ума; тем не менее он заслуживает
некоторого уважения. Люди, которые, исходя из установленных
принципов плн мнений, извлекают из пнх всегда верные и иногда
новые заключения, встречаются редко. Вообще люди посред¬
ственные уважают их даже больше, чем лиц высокого ума, которые
слишком часто призывают людей к исследованию общепринятых
принципов и переносят пх в неизведанные области, чем утомляют
их леность и оскорбляют их гордость.
Но какими бы верными пи были заключения, извлекаемые нами
из какого-либо чувства пли прппципа, тем пе менее, если это чув¬
ство или принцип окажутся смешными или глупыми, нас пе только
пе назовут правильным умом, по просто глупцом. Одип пндиец-
ппохопдрик вообразил, что если оп стапет мочиться, то зальет
своей мочой весь Бнзпагар. Поэтому сей добродетельный гражда-
ппи, предпочитая благо родипы своему собственному, постоянно
воздерживался от мочеиспускания; оп был уже близок к смерти,
когда некий умпый врач вбежал к нему в компату с испуганным
видом: «Нарзеиг а в огпе, — сказал оп, — и вскоре превратится
в груду пепла, поторопись излить твою мочу». При этих словах
добрый ипдиец стал мочиться. Он рассуждал ве^но, по прослыл
сумасшедшим.
Другой человек, одержимый, иесомпеппо, темп ясе пастроопиямн,
начал сравнивать однажды пнчтолсиое число пзбрапных с чудо¬
вищным количеством людей, которых грехи ввергают елседпевпо
в бездпу адову. «Если, — говорил оп самому себе. — честолюбие,
скупость, сладострастие толкают пас па такое множество престу¬
плений, то почему пе совершить таких преступлений, которые,
по крайней мере, полезны людям? Почему пе убивать детей до
наступления возраста греховпостп? Благодаря этому преступле¬
нию я населю пебо блалсенпымп; иесомпеппо, я вызову гнев все-
вышпего, я рискую быть ввергнутым в бездпу адову, но зато
я спасу людей, я буду Курцнем, который кпдается в пропасть для
блага Рима». Прямым следствием этого рассулсдеиия было убий¬
ство нескольких детей.
Если подобных людей обычно считают глупцами, то не только
потому, что опи опираются в своих рассуясдепиях па припципы
лояшые, по па принципы, считающиеся таковыми. Действительно,
китайский теолог, доказывающий десять воплощений Вишну, или
мусульманин, который согласпо Корапу утвернсдает, что земля
дерясится па рогах быка, без сомпеппя, основываются па столь лее
нелепых принципах, как припципы моего ппдийца; однаколсо
в стране каждого из пих па них смотрят как па людей разумных.
Почему это так? Потому что опп прпдерясиваются общепризнанных
взглядов. В области религиозных истин рассудок бессилен против
двух велцвдл миссионеров; цримера и страха, Кроме того, в ка;к-
810
дои стране предрассудки сильных мира ссго являются законом
для мелкого люда. Наш китаец и мусульманин прослывут мудрыми
единственно потому, что они безумии общим безумием. То. что
я говорю о безумии, я применяю к глупости: лишь тот слывет
глупым, кто нс заражен общей глупостью.
Рассказывают, будто какие-то крестьяне, построив мост, вы¬
резали па нем следующую надпись: сей мост построен здесь-, дру¬
гие, желая вытащить человека из колодца, закинули ему на шею
мертвую петлю и вытащили его задушенным. Если глупости такого
рода всегда вызывают смех, то как же, скажут мне, можпо выслу¬
шивать серьезпо догматы бопз, браминов и талапуэпов, столь нее
нелепые, как надпись па мосту? Как можпо без смеха видеть госу¬
дарей, народ, министров и далее великих людей, простирающихся
порой у йог идолов и выказывающих глубочайшее почтение к не¬
лепым басням? И как не изумляться, читая в описаниях путеше¬
ствий. что существование колдунов и волшебников так лее при-
зпается всеми, как существование бога, и считается доказанным
у большинства пародов? Наконец, почему пе производят па пас
одинакового впечатлепия различные, но одинаково смешпые неле¬
пости? Потому что калсдый охотно смеется над глупостью, от кото¬
рой считает себя свободным: никто пе повторит слов крестьянина:
сей мост построен здесь, по иное дело, когда речь идет о какой-
либо благочестивой пелепости. Никто не считает себя вполне сво¬
бодным от невежественности, которая ее порождает, и боится в лице
других осмеять самого себя.
Словом, название глупости дается пе иелепостп рассуждения
вообще, по лишь пелепости некоторых видов рассуждения, и под
словом глупость следует разуметь редко встречающееся невелсе-
ство. Поэтому ипогда название глупца дается далее людям, которых
считают великими геппямп. Знание вещей обычных является зна¬
нием людей посредственных, и иногда великий человек бывает
в атом отношении грубым невеждой. Сгорая жаяедой устремиться
к первым припципам своего искусства пли науки, чтобы извлечь
из них несколько новых, основных и общих истин, из которых выте¬
кает мпоясество второстепенных, он пренебрегает всяким нпым
видом зпапня. Когда же оп сходит со светлой тропы, пачертапной
ему гением, то оп впадает во мпол{ество заблуяедеиий; таков Ньютон,
комментирующий апокалипсис.
Гений освещает пекоторое пространство той необъятпой ночи,
которая окруясает посредственные умы, но он пе освещает всего.
Я сравниваю гепия с тем огненным столпом, который шел перед
евреями и который был то темным, то светлым. Великому человеку,
всегда выдающемуся в одной области, пеизбеяшо пехватает ума
во многих других, если только не понимать здесь под словом ум
способность к учепшо, па которую можпо смотреть как на начало
познания. Благодаря привычке к прилежанию, научным методам
и способности различать между полузнанием и полным знанием,
великий человек, без сомнения, имеет в этом отношении большое
преимущество перед обыкновенными людьми. Эти последние, пе
Ш
пмея привычки к размышлению п не обладая глубоким зпаппсм,
всегда считают себя достаточно образованными, пмея лишь поверх-
пйстпое зпаиие о вещах. Невежественность и глупость легко убе-
'■'ждтот себя в том, что опн все знают; и та п другая всегда тщеславны.
Только великий человек может быть скромным.
Если я еуяшваю власть гения и показываю границы, в которые
замыкает его прпрода, то я делаю это, чтобы показать еще яснее,
что правильный ум, стоящий гораздо ниже гспия, не способен,
как это думают, пметь всегда верные суждения о различных пред¬
метах рпосуждения. Подобный ум невозможен. Свойство правиль¬
ного ума заключается в том, что оп умеет извлекать точные выводы
пз общепринятых взглядов, по эти взгляды по большей части ложны,
а правильный ум ппкогда пе восходит до рассмотрения пх самих;
таким образом, правильный ум чаще всего является искусством
рассуждать методически ложио. Возможно, что такого рода ум
достаточен для создания хорошего судьп, по ппкогда — для со¬
здания великого человека; человек, одаренный им, обыкповеппо
пе отличается пн в одпой области п пе приобретает известности
пикаким талантом. Мне могут сказать, что оп часто заслуживает
уважения людей посредственных. Это верпо, по их уважение, вну¬
шая ему слишком высокое представление о самом себе, становится
для пего источником заблузкдепий. из которых певозмозкпо его
вырвать. Действительно, если зеркало, этот наиболее вежливый
п наиболее скромный пз всех советников, ппкогда пе может убе¬
дить человека, до какой степени оп безобразеп, то кто же может
разуверить человека в слишком высоком мпепии о самом себе,
особенно если оно опирается на уважение окружающих? Само-
увазкепие, основанпое лишь на похвале блпзкппх, свидетельствует
дазке о некоторой скромности. Одиако на нем покоится убезкдеп-
пость правильного ума в своей собственной просвещепности п его
презрение к великим людям, на которых оп часто смотрит как на
мечтателей или как па безголовых педантов 4. О, правильные умы,
можно сказать им, если вы называете безголовыми велпкпх людей,
выдающихся, по крайней мере, в той области, в которой публика
восхищается ими, то что же долзкна она думать о вас, чей ум не
идет дальше нескольких ничтозкных выводов, которые добыты пз
какого-пнбудь пстпппого или лозкного принципа и открытие
которых к тому же пе имеет значения? Восхищаясь всегда собствен¬
ными малыми заслугами, вы говорите, что вы не подверзкены за-
блузкдениям великих людей. Да, без сомнения, потому что для того,
v чтобы упасть, нужно или бежать, или, по крайней мере, ходить.
Когда вы хвастаетесь между собою правильностью своего ума,
мне казкется, что я слышу безпогих калек, похваляющихся тем,
что они пе спотыкаются. Вы говорите далее, что ваше поведение
часто разумнее поведения гениальных людей. Да, потому что в вас
нет того жизненного и страстного начала, которое порождает
п великие пороки, и великие добродетели, и великие таланты. Но
разве поэтому вы заслуживаете большего уважения? Что за дело
обществу до плохого или хорошего поведения частного лица? Гений,
312
обладающий пороками, псо же достоин большего уважения, чем
вы. Действительно, можпо служить родипе или добрыми нраваду!
и примерами добродетели, или же распространением в ией просве¬
щения. Из этих двух способов служения родине последний, без
сомнения, более свойствен гению, и в то же время оп более полезен
для общества. Добродетельные примеры, подаваемые частными ли¬
цами, полезны лишь для немногих членов общества; напротив, тот
новый свет, который это же частное лицо проливает па искусство
и пауки, является всеобщим благом. Словом, очевидно, гений,
далее пе очень безупречпый в своей правствсипостп, будет всегда
иметь больше права, чем вы, па общественную благодарность.
Велеречивые разглагольствования правильных умов против
геппальпых людей могут, копечпо, па пскоторое время повлиять па
толпу, п пет пичего легче, как обмануть ее. Если испанцы при виде
очков, которые всегда иосят на посу пскоторые испанские учепые,
думают, что опп потеряли зрение от чтепия и что это люди огром¬
ных знаний; если ежедневно мы принимаем живость тслодвиже-
ппй за лшвостьума и молчаливость за глубокомыслие, то естествеппо,
что валшость, присущую верным умам, мы принимаем за резуль¬
таты их мудрости. Но эта иллюзия исчезает, когда мы вспоми¬
наем, что валшость, как говорит г-жа де Скюдери, есть лишь уловка
тела, чтобы скрыть недостатки ума5. Словом, в конце копцов только
одни правильные умы больше всех бывают обмануты собственной
валшостыо. Считая себя умными, потому что они серьезпы, считая
себя справедливыми, когда они чернят гепия, руководясь тщесла¬
вием и завистью, опи подпадают лишь общему заблуждепшо. Такие
ошибцп чувства повсюду являются столь общими и частыми, что
я надеюсь угодить желанию читателя, посвятив рассмотрению их
несколько страниц данного произведения.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VIII
1 В широком смысле слова правильный ум был бы умом универсальным*
Но в этой главе я не говорю о таком уме: я беру слово правильный ум в его
самом обыденном значении.
2 Столица Бизнагара.
3 Несколько лет назад, говорят, в Пруссии произошел аналогичный
случай. Два очень набожных человека жили в самой тесной дружбе. По выходе
после богослужения из церкви один из них встречает своего друга и говорит
ему: «Я верю, насколько только может верить в это христианин, что я нахо¬
жусь в состоянии благодати»). — «Что же, — отвечает ему его друг, — в этом
состоянии вы не боялись бы смерти?») — «Я не думаю, — возражает он, —
что я мог бы быть в лучшем для этого расположении»). Едва он произнес эти
слова, как его друг наносит ему удар и убивает его, и это убийство кажется
ему правильным следствием чувства сильной веры и искренней дружбы.
Верные умы могли считать очень хорошим тот древний обычай, когда
с помощью оружия решали вопрос о справедливости или несправедливости
какого-нибудь дела. Этот обычай казался нм правильным выводом из двух
следующих положений: все совершается по воле божией, и бог не может
допустить несправедливости. «Если начинался спор из-за какого-нибудь
313
земельного владении или социального положении какого-нибудь лица и если
не было ясно, какая сторона права, то, чтобы найти выход, нанимали двух
бойцов. Около 968 г. император Оттон запросил ученых о том, возможно ли
представительство вместо умершего раньше наследника, при наследовании
по примой линии, п так как они оказались разных мнений, то, чтобы решить
этот юридический вопрос, назначили двух бойцов, и когда победил тот, кто
поддерживал правомерность такого права наследования, то император при¬
казал руководствоваться впредь этим решением» («Mdmoires de l’Acaddmie
des Inscriptions et Belles Lettres», t. XV).
Из записок Академии надписей я мог бы привести еще множество примеров
различных испытаний, которые в эти невежественные времена назывались
судами божъими\ я ограничусь здесь испытанием холодной водой, которое
происходило следующим образом: «После некоторых молитв над испытуемым
ему связывали правую руку с левой ногой и левую руку с правой ногой и
в таком виде бросали в воду; если он выплывал, то его считали виновным,
если же тонул, то объявляли невинным. Конечно, таким образом, виновных
оказывалось мало, потому что человек но мог сделать ни одного движения,
и так как вес его тела превосходил вес равного объема воды, то он неизбежно
шел ко дну. Конечно, всем был известен этот простой принцип статики,
основанный на столь обычном опыте, но простодушные люди того времени
всегда ожидали чуда, и они не думали, что небо может отказать им в открытии
истины» (там же).
4 Сказать о человеке, что у него слабая голова, чаще всего означает, что
мы бессознательно считаем его умнее себя.
6 Осел, говорит по этому поводу Монтэнь, есть самое серьезное из всех
животных.
ГЛАВА IX
Ошибки чувства
Подобпо лучу света, который состоит из целого пучка лучей,
всякое чувство состоит из множества отдельпых чувств, которые
способствуют сообща созданию определенного желапия в нашей
душе п определенного действия в пашем теле. Немногие люди
обладают призмой, способной разложить этот пучок чувств; по¬
этому человек часто считает себя одушевленным пли одним исклю¬
чительным чувством, или же пе теми чувствами, которые в дей¬
ствительности его одушевляют. Вот прпчппа стольких ошибок
чувства, и вот почему мы никогда почтп не знаем истинных мотивов
наших действий.
Чтобы лучше показать, насколько трудно избежать этих оши¬
бок чувства, я хочу изобразить некоторые ошибки, в которые повер¬
гает пас полное незнание самих себя.
ГЛАВА X
До какой степени мы подвероюепы ошибкам насчет двиоюущих
нами мотивов
Предположим, что мать обожает своего сына. Я люблю его ради
пего самого, скажет она, Однако можно возразить ей, т соверщеипо
зи
пе заботитесь о его иоспнтаыип, хотя вал известно, что хорошее
воспитание долито способствовать его счастью; почему нее по этому
вопросу вы пе обращаетесь к людям умным, почему не прочтете
пи одного пз сочинений на эту тему? Потому что, ответит она, по-
моему, в этой области я зпаю столько же, сколько писатели и сколько
содержится в пх сочппеииях. Но откуда же берется у вас это дове¬
рие к .собственному зиапшо? Не является ли оио следствием вашего
равнодушия? Сильное желание всегда внушает нам некоторое
благотворпое недоверие к сампм себе. Когда мы ведем какое-либо
важное судебпое дело, то мы обращаемся к прокурорам, советуемся
со многими адвокатами, читаем составляемые ими прошения.
Когда мы заболеваем одппм из тех нзпурительных заболеваний,
при которых мы беснрестаппо окружены тенями и ужасами смерти,
то мы обращаемся к докторам, спрашиваем нх мпение, питаем
медициискне книги и сами становимся иемпого врачамп. Так мы
поступаем, движимые живым интересом. И если в случае, когда
дело идет о воспитании детей, вы пе испытываете такого иге ппте-
реса, то, значит, вы пе любите их ради нпх самих. Но, спросит
меня эта мать, каковы же мотивы моей любви? Мпогие отцы и ма¬
тери, отвечу я, охвачены манией иметь потомство и в детях своих
любят, собственно говоря, носителей своего имени; другие стремятся
к власти и в детях любят своих рабов. Животпые оставляют своих
детенышей, когда последние пе нуждаются больше в защите,
а родительская любовь гаснет почти во всех сердцах, когда дети
благодаря своему возрасту илп положению достигают независимости.
Тогда, говорит поэт Саадп, отец видит в них лпшь алчных наслед¬
ников, и в этом же, прибавляет названный поэт, кроется причипа
чрезвычайной любви деда к своим впукам: он вндпт в них врагов
своих врагов.
Наконец, существуют отцы п матери, вядящпе в детях лпшь
игрушку и развлечение. Потеря этой игрушки была.бы для ппх
невыносимой, но разве пх огорчение доказывает, что опп любят
ребенка радп пего самого? Всем пзвестеп следующий. случай из
яшзпи г-на де Лозепа. Он сидел в Бастилии п там, лишеппый книг
и занятий, томясь от скуки и условий тюремного существования,
решился приручить паука. Это было единственным утешением
в его песчастье. Начальник Бастилии, по жестокости свойственной
людям, привыкшим видеть песчастпых \ раздавил паука. Заклю¬
ченный испытал от этого острую скорбь, и нет матери, которую
смерть сына поразила бы более сильпой печалью. Чем лее объяс¬
няется сходство чувств, испытываемых к столь различным объек¬
там? Тем, что при потере ребенка, как и при потере паука, часто
оплакивают лишь ту скуку и безделье, которые придется испыты¬
вать. И, если вообще мать кажется более чувствительной к смерти
ребенка, чем отец, отвлекаемый деламп илп увлеченный честолю¬
бием, то пе потому, что мать любит своего сына нежнее, по потому,
что она песет утрату, которую труднее заменить. Ошибки чув¬
ства являются весьма частыми в этой области. Редко любят ребенка
ради пего самого. Родительская любовь 2, которую столько людей
815
выставляют напоказ и которую, как им кажется, они живо ощу¬
щают, чаще всего является в ннх результатом или мании иметь
потомство, или жажды власти, пли же страха перед скукой и без¬
дельем.
Такая же ошибка чувства внушает фаптастпческим святошам
мысль о том, что их пеиавнсть к философам и прсслсдоваппе их
основываются на их религиозном рвеппи. Но, можно возразить
им, возмущающий вас в произведении философа взгляд является
или ложным, или истинным. В первом случае вы можете проявить
ту кроткую добродетель, которой учит ваша религия, и философски
доказать ложность этого мнения; христианское милосердие вас
далее обязывает к этому. «Мы ис требуем, — говорит апостол
Павел, — слепого послушания; мы поучаем, мы доказываем, мы
убеждаем». Во втором случае, т. с. если мпеппе даппого философа
истинно, то опо уже пе противоречит религии, и думать так было
бы богохульством. Две пстппы пе могут быть противоречивыми:
и истина, как говорит аббат Флерп, никогда пе может повредить
истнпе. Но это мпеппе, скажет фанатический святоша, пе согла¬
суется с прппдппамп религии. Значит, вы думаете, можно возра¬
зить ему, что все то, что педоступно усилиям вашего ума и чего вы
не можете согласовать с догматами вашей религии, действительно
пе совместимо с ними? Разве вы пе знаете, как Галилея 3 позорпо
таскали по тюрьмам инквизиции за то, что оп утверждал, что солнце
стоит иеподвпяшо в цептре мира; как сначала его учение скандали¬
зовало глупцов и казалось им совершсппо противоречащим словам
ппсапия: «Солнце, остановись!» Однакоже с тех пор ученые теологи
согласовали принципы Галилея с принципами религии. Откуда же
вы знаете, что пе пайдется теолога, более счастливого или более
просвещенного, чем вы, который унпчтолшт противоречие, усма¬
триваемое вами между религией и осуледаемым вамп мнением?
Что лее, как неторопливая критика заставляет вас навлекать па
религию или, по'крайней мере, слулштелей ее пепависть, вызывае¬
мую преследованием? Зачем, постоянно прибегая к помощи силы
и террора, желать принудить к молчанию гения и лишить челове¬
чество тех полезных знаний, которыми оп может его просве¬
тить?
Вы скажете, что повинуетесь религии; по она повелевает вам
не доверять себе самому и любить ближнего. Если вы пе поступаете
согласпо с этими принципами, то, зпачит, не дух божий одуше¬
вляет вас 4. Но, спросите вы, какие л*е болшетва вдохновляют меня?
Леность и гордость. Лепость, враг всякого умственного напряжения,
восстановляет вас против тех взглядов, которых вы пе можете без
изучепня и без некоторого усилия впимапия связать с принципами,
припятымп в школах, по которые, доказанные философски, пе
могут быть ложными теологически.
* А гордость, обыкповенпо более сильная в хаиже, чем в других
людях, заставляет его ненавидеть в гении благодетеля человече¬
ства и восстанавливает его против истин, открытие которых его
уппжает.
316
Слоном, та же самая леность н гордость, которые, принимая
в его глазах вид 6 религиозного рвепня °, делают из пего пресле¬
дователя людей просвещенных, в Италии, в Испании и в Португа¬
лии ковали цепи, строили тюрьмы и воздвигали пшевизициоииые
костры.
Но эта же гордость, столь страшная в фапатиках-святошах и
заставляющая их во всех религиях во имя всевышнего преследо¬
вать гениев, иногда восстанавливает против инх людей высокопоста¬
вленных.
По примеру фарисеев, которые считали преступниками людей,
пе пригашавших всех их постановлений, многие впзирн считают
врагами народа всех тех, кто пе одобряет слепо их поведения. Побу¬
ждаемые к этому ошибкою чувства, свойствеппою почти всем людям,
почти все визири приппмают свой личный интерес за государствен¬
ный пптерес и бессознательпо дерзкатся того мпепия, что всякое
уппзкепне их гордости является оскорблением народа и что пори¬
цание их поведения, с какой бы осторозкностыо это ин делалось,
равносильно возбузкдепшо смуты в государстве. Вы обманываетесь;
возразим мы им; думая так, вы прислушиваетесь к голосу личной
гордости, а ие к требованию общественного интереса. Разве вы
не знаете, что добродетельный гражданин никогда пе останется
равнодушным к бедствиям, причиняемым дурпым управлением?
И разве законодательство, которое из всех наук является иапболее
полезной, пе долзкпо совершенствоваться подобно другим паукам?
Исправляя заблузкдепня Аристотеля, Аверроэса, Авицепы п всех
изобретателей в искусствах и пауках, мы тем самым усовершен¬
ствовали их. Желать скрыть ошибки государственного управления
под покровом молчания—зиачит противиться успехам законодатель¬
ства и, следовательно, счастью человечества. И опять-таки гор¬
дость, принявшая в ваших собственных глазах вид общественного
блага, заставляет вас выдвигать аксиому, что если ошибка одпазкды
сделана, то правительство долзкпо всегда ее поддерзкнвать п что
власть пе долзкпа никогда уступать. Но вам моэкпо возразить,
что если общественное благо является целью каждого монарха
п казкдого правительства, то пеузкели онп.долзкны пользоваться
властью, чтобы поддерзкнвать глупость! Словом, выдвигаемая вами
аксиома означает лишь следующее: я высказал свое мнение и пе
хочу, чтобы, указывая монарху па необходимость перемепы поли¬
тики, ему слишком ясно доказали, что я был ему плохим советником.
Немногие избегают такого рода иллюзий. Сколько есть людей,
добросовестпо лзкпвых вследствие недостатка самонаблюдения!
И если существуют такие люди, для которых другие являются,
так сказать, прозрачными теламп и которые равно свободно читают
как в своей душе, так и в душах других, то нх число пе велико.
Для самопозпапия пузкно долгое самонаблюдение, длительное изу¬
чение самого себя. Моралисты являются почти единственными ли¬
цами, заинтересованными в таком анализе, бйлыпая же часть людей
не знает самих себя.
Среди всех тех, которые с таким зкаром нападают на странности
317
некоторых мыслителей, сколь многие считают себя воодушевленными
исключительно духом справедливости и истины! Но молено сказать
им: зачем лее так яростпо набрасываться па причуды, которые
часто никому не вредят? Если человек дерлшт себя страппо, по¬
смейтесь над ним; ведь вы наверно так отиеслпсь бы к человеку,
ничем не выдающемуся; почему бы не отпестпсь так лее и к мысли¬
телю? Потому что его странности привлекают внимание общества,
а занявшись им, общество забывает о вас, п это оскорбляет вашу
гордость. Вот где тайная причина вашего увалеепия к обычаям
и вашей ненависти к необыкновенному.
Вы молеете сказать мне: все пеобычайпое поралеает, оно увели¬
чивает известность мыслителя; простые и скромпые заслуги полу¬
чают меньше увалеенпя, и, выступая против всего необыкновенного,
я мщу этим за несправедливость. Да, но пе заставляет ли зависть
видеть аффектацию там, где ее нет? Вообще люди выдающиеся
мало подверлсепы ей; человек ленивого и созерцательного харак¬
тера может быть странным, но оп никогда пе будет представляться
.таковым. Поэтому притворство в этом отношении встречается
весьма редко.
Какую надо развивать деятельность, чтобы, прослыв странным,
поддерлсивать эту репутацию! Какое знание света нулсио иметь,
чтобы выбрать именно такую смешную сторону, которая пе сде¬
лает нас ни презренными, пи ненавистными в глазах остальных
людей, чтобы приспособить смешную сторону к нашему характеру
н согласовать ее с нашими заслугами? Действительно, лишь при
такой дозе гениальности позволительно быть смешным. Если эта
доза имеется в наличности, то смешпая сторопа пе только пе вре¬
дит нам, по далее идет на пользу. Когда Эней спускался в ад, то,
чтобы укротить чудовище, стоявшее па стралсе у его врат, герой,
по совету Сивиллы, запасся пирогом, который оп и бросил в пасть
Церберу. Кто знает, быть может, для того, чтобы смягчить нена¬
висть современников, люди заслулсепные доляспы бросать в пасть
зависти такой пирог смешного? Осторолшость призывает к этому,
и даже человечность требует этого. Если бы родился совершенный
человек, то он до лжец был бы какими-нибудь глупыми выходками
смягчать пепависть своих сограждан. Правда, в этом отношении
молено довериться природе, ибо калсдого человека она наградила
достаточным количеством недостатков, чтобы сделать его выно¬
симым.
Очевидным доказательством того, что имеппо зависть, под видом
справедливости, обрушивается па смешные стороны выдающихся
людей, может служить то, что пе всякая странность в них оскорбляет
v нас. Так, папример, странность грубая льстит тщеславию посред¬
ственного человека тем, что показывает ему в людях, достойных
увалеепия, смешные стороны, от которых оп сам свободеп, и убелсдает
его в.том, что все они глупцы и что умен только оп один; такая стран¬
ность всегда способпа вызвать его благосклонность к ним. Если,
например, выдающийся человек носит странный костюм, то боль¬
шинство людей, не отличающих ума от глупости и судящих об уме
318
лишь по размерам парика, будут считать такого человека глупцом;
они станут смеяться пад ним, но из-за этого опп будут и больше
любить его. За удовольствие, которое они находят, насмехаясь
пад ним, они дадут ему право па известность! Нельзя часто смеяться
над человеком, не говоря о нем постояппо; и то, что погубило бы
глупца, увеличивает репутацию человека достойного. Нельзя
насмехаться, не признавая и, быть может, даже преувеличивая его
превосходство в той области, в которой он-выделяется. Своими
преувеличенными насмешками завистпик бессозпательио способ¬
ствует славе выдающихся людей. Как до лжей я быть благодарен
тебе, охотно скажет ему выдающийся человек, как мпого друзей
создает мие твоя пепависть! Общество педолго ошибалось отно¬
сительно мотивов твоей досады: ясно, что тебя оскорбляют не мои
странности, но блеск моей репутации. Если бы ты посмел, ты бы
тоже стал разыгрывать чудака, но тебе известно, что притворные
странности являются пошлостью в человеке, лишенном ума; твой
инстпикт подсказывает тебе, что у тебя пет, или, по крайней мере,
что общество пе признает за тобой заслуг, необходимых для того,
чтобы разыгрывать чудака. Вот в чем истинная причина твоего
возмущения странностями 7. Ты похож па тех безобразных жен¬
щин, которые постоянно возмущаются неприличием новых платьев,
хорошо обрисовывающих фигуру, и пе замечают, что своим прекло¬
нением перед старомодным онп обязаны своему уродливому сло-
ясепию.
Наши смешные стороны всегда скрыты от пас, и мы замечаем
их лишь в других. По этому поводу я приведу один довольно забав-
пый случай, происшедший, как говорят, в паше время. Герцог
Лотарингский давал большой обед. Обед был сервирован в вести¬
бюле, выходившем в цветиик. Во время обеда одной даме показа¬
лось, что она увидела паука. Она вскрикнула от уясаса, выскочила
из-за стола, побежала в сад и упала па газон. Падая, она услышала,
что кто-то упал рядом с пей; это был первый министр герцога. «Ах,
сударь, — сказала опа ему, — вы меня премного успокоили, я бес¬
конечно благодарна вам, я боялась, что совершила пеуместпую
выходку».
— О, сударыня, кто бы мог вынести это? — отвечает министр; —
по скажите: опа была очень большая?
— Ах, сударь, оп был престрашпый!
— Пролетела она около меня?
— Что вы хотите этим сказать? как мог паук пролететь?
— Неужели, — возразил он, — вы произвели весь этот шум
из-за паука? Ах, сударыня, какая вы безрассудная; я думал, что
это была летучая мышь.
Этот случай характерен для всех людей. Мы пе можем выносить
своих смешных стороп в другом человеке и упрекаем за них друг
друга; в этом мире всегда одно тщеславие пасмехается пад другим.
Поэтому всегда хочется воскликнуть вместе с Соломоном: «Все
суета!» И из этой суеты вытекает большая часть ошибок чувств. Но
так как эти ошибки более всего проявляются в даваемых нами сове-
319
тах, то, описав некоторые из ошибок, и которые пае повергает иол-
иое пезиаппе самих себя, я считаю полезным указать и па те ошибки,
в которые это лее незнание самих себя повергает других.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ X
1 Привычка видеть несчастных делает людей жестокими и злыми; напрасно
утверждают они, что их суровость подсказывается им долгом и что они вынуж¬
дены быть жестокими. Если человек способен, подобно палачу, в интересах
правосудия хладнокровно убить себе подобного, то, конечно, он мог бы
зарезать его п ради личных целей, не бойся он виселицы.
2 То, что я говорю о родительской любви, можно применить к метафизи¬
ческой любви, столь прославленной в наших старых романах. В этой области
мы весьма подвержены ошибкам чувства. Когда мы воображаем, например,
будто хотим обладать душой женщины, то мы в действительности хотим
обладать ее телом. И чтобы удовлетворить это желание и свое любопытство
в особенности, мы способны на все. Справедливость этой истины доказывается
тем равнодушием, с каким большинство театральной публики относится
к нежности двух супругов, тогда как эту же самую публику сильно трогает
любовь молодого человека к девушке. Чтб могло вызвать это различное отно¬
шение, если не различие чувств, которое сами зрители испытали в этих двух
v положениях? Ббльшая часть зрителей знает, что если для получения благо¬
склонности мы готовы на все, то, добившись благосклонности, мы делаем
очень мало для сохранения ее; и что раз наше любовное любопытство удовле¬
творено, то мы легко утешаемся в потере неверной возлюбленной: любовник
тогда легко переносит свое несчастье. Из этого я заключаю, что любовь
<- есть всегда лишь замаскированное желание наслаждения.
3 Без сомнения, преследователи Галилея считали себя одушевленными
религиозным рвением и были жертвой этого заблуждения. Однакоже я
должен признать, что если бы они добросовестно заглянули в самих себя,
то они спросили бы себя, почему церковь оставляет за собой право карать
заблуждения человека смертью на костре, давая в то же время преступникам
неприкосновенное убежище у алтарей и становясь благодаря этому, так ска¬
зать, покровительницей убийц; они спросили бы себя далее, почему эта же
самая церковь терпит и даже поощряет преступления отцов, безжалостно
уродующих своих детей, отдавая нх в церковный хор, в концерты,и в театры,
где они должны услаждать слух зрителей, причем духовные лица сами по¬
ощряют таких бесчеловечных отцов к преступлению, дорого оплачивая услуги
этих несчастных жертв в церквах, — они тогда, наконец, убедились бы, что их
одушевляет не одно только религиозное рвение. Они поняли бы, что духовен¬
ство делает из храма убежище для преступников лишь для того, чтобы этим
путем сохранить к себе доверие множества людей, которые чтят в монахах
единственных защитников от строгости закона; и что, карая в Галилее откры¬
тие новой системы, оно мстило за то невольное оскорбление, которое наносил
ему великий человек; просвещая человечество, он мог показаться более
ученым, чем духовенство, и ослабить тем доверие народа к нему. Правда,
даже в Италии вспоминают с ужасом об обращении инквизиции с этим фило¬
софом. В доказательство этой истины я приведу отрывок из поэмы священника
Бенедетто Менцннн. Эта поэма, напечатанная и открыто продаваемая во
320
Флоренции, ирпнедепп n «Journal 6trnnpror»>. Поэт обращается здесь и инкви¬
зиторам, осудившим Галилея: «Какое ослепление овладело вами, — говорит
он нм, — когда вы столь постыдно посадили п тюрьму этого великого чело¬
века? Это ли дух мира, о котором говорит вам свитой апостол, скончапшийся
в изгнании на Патмосе? Нет, вы всегда оставались глухи к его увещаниям.
Будем преследовать ученых — таков ваш лозунг. О, гордые люди, вы,
имеющие столь смиренный вид и говорящие кротким голосом, вы, обагряющие
руки в крови, какой злополучный демон поселил вас между нами?»
1 Если такой фанатик-святоша, кроткий в Китае и жестокий в Лисса¬
боне, проповедует в различных странах то терпимость, то преследование,
смотря по тому, насколько там велика его власть, то как же согласовать столь
противоречивый образ действий с духом евангелия? И как* не понять, что
под видом религии их вдохновляет жажда власти?
6 За исключением, быть может, сладострастия, которое из всех грехов
наименее вредит человечеству и которое невозможно скрыть от самого себя,
мы легко обманываем себя относительно других грехов. Бее пороки в наших
глазах превращаются в добродетель. Так, честолюбие мы искренно принимаем ^
за душевную высоту, скупость за бережливость, злословие за любовь к истине
и дурное настроение за похвальное рвение. Поэтому большинство этих стра¬
стей обычно соединяются с ханжеством.
0 Теологи, полагавшие, что папы имеют право располагать престолами,
тоже считали себя одушевленным# чистым религиозным рвением. Они не
замечали, что к их благочестивым намерениям примешивался тайный често¬
любивый мотив: чтобы иметь возможность повелевать монархам, следовало
признать право папы низлагать их за ересь. Л так как единственными судьями
ереси были духовные лица, то римская курия, по словам аббата де Лонгрю,
заставляла обвинять в ереси тех государей, которые ей не нравились.
7 Этой же причине можно приписать любовь к добродетели, которую счи¬
тают нужным афишировать многие глупцы, когда они говорят: мы избегаем
общества умных людей: это плохая компания, это-люди опасные. Но, можно
возразить им, разве среди духовенства, при дворе, в судебном и финансовом
ведомствах меньше людей, достойных осуждения, чем Академия? Ббльшал
часть писателей и ученых даже неспособна к обману. Кроме того, их желание
приобрести уважение всегда связано с любовью к науке, служит им в этом
отношении предохранительным средством. Среди писателей и ученых мало
лиц, добродетель которых не подтверждалась бы каким-нибудь добродетель¬
ным поступком. Но, если даже считать их такими же мошенниками, какими
являются глупцы, то все же умственные качества могут возместить в них
душевные пороки, тогда как глупец ничем не возмещает своей глупости.
Почему же избегают умных людей? Потому, что их присутствие унижает, и
потому, что мы принимаем за любовь к добродетели нашу нелюбовь к людям
выдающимся.
ГЛАВА XI
О советах
Всякий человек, к советам которого мы прибегаем, всегда ду¬
мает, что его советы продиктованы дружбой. Так оп утверждает;
большинство людей верит ему па слово, п пх слепое доверпе обма-
21 Гельвеций. — Об уме — 1798
321
riLiDaoT их достаточно часто. Одпако и этом отпошсппп легко избег¬
нуть заблуледешш, потому что мы любим немногих людей, а хотим
vсоветовать всем. В чем же причина этой мании давать советы? В на¬
шем тщеславии. Почти всем людям свойственно считать себя
4 умными, гораздо умнее своего ближисго, п нм приятно все, что под¬
держивает их в этом мнении. Человек, спрашивающий у нас совета,
приятен нам: нам льстпт, что он признает себя ниже пас. Кроме
того, подавая советы, мы имеем возможность высказать все наши
принципы, идеи, чувства, говорить о самих себе, говорить об этом
много и говорить хорошо. Поэтому каждый пользуется таким слу¬
чаем, а так как мы более заплты удовлетворением собственного
тщеславия, чем думаем об интересах советующегося с памп, то
обыкновенно он оставляет пас ничему не научившись, п все наши
v советы были лпшь собственным панегириком. Словом, почти всегда
советы даются тщеславием. Мы всегда хотим поправить весь мир.
В связи с этим какой-то философ ответпл одному из подобпых
слишком усердных советчиков: «Как могу я исправиться от своих
недостатков, если ты сам не исправляешься от желания меня испра¬
влять?» Если бы советы подавала одна лпшь дружба, то эта страсть,
подобно всякой сильной страсти, просвещала бы нас и показы¬
вала бы, когда и как мы должны советовать. Так, в случае незпапья,
совет является, без сомнепия, весьма полезным. Адвокат, врач,
философ, политик, каждый в своем роде, могут давать превосход¬
ные советы; во всех других случаях советы бесполезны и часто
далее смешны, потому что обыкновенно мы в них образцами вы¬
ставляем самих себя. Представим себе, что честолюбец обратился
бы за советом к человеку скромному и изложил ему свои взгляды
и намерения. Оставьте это, сказал бы ему скромный человек, нс
подвергайте себя опасностям и бесчисленным неприятностям, пре¬
давайтесь более мпрцым занятиям. Возможно, ответпл бы ему
честолюбец, что если бы у меня был выбор между различными стра¬
стями п характерами, то я последовал бы вашему совету, но при
наличности моих страстей, моего характера и привычек речь идет
о том, чтобы извлечь пз них наилучшие условия для моего счастья,
и именно об этом я советуюсь с вамп. Но тщетно стал бы он пояс¬
нять, что невозможно изменить характер человека п что то, что
доставляет удовольствие лицу скромпому, показалось бы неинте¬
ресным честолюбцу и что впавший в немилость министр умирает от
скуки. Какие бы доводы он пи приводил, человек скромный всегда
будет повторять ему: «Нс следует быть честолюбивым». Мне ка¬
жется, что я слышу при этом врача, говорящего своему больному:
«Сударь, пе имейте лихорадки». Подобным лее образом рассуждают
и старшей. Если юноша сироспт совета относительно своего поведе¬
ния, то старше ответит ему: избегайте балов н зрелищ, всяческих
сборпщ женщин и всех легкомысленных развлечений; думайте
только об успехе в леизпн, подражайте нам. Но, может ответить
ему юноша, я еще Слишком склонен к наслаждению. Я страстно
люблю женщин, как отказаться мне от этого? Вы лее понимаете,
что в моем возрасте наслаждение является потребностью. Но что бы
322
он ни говорил, старец никогда не поймет, что обладание жешцццой
может быть так необходимо для счастья мужчины. Мы пе признаемv
чувства, которого мы больше самп не испытываем. Старец уже не
ищет наслаждения, и наслаждение не ищет его. Предметы, которые
занимали его в молодости, иезаметпо удалились от его взоров.
Человек нодобсп тогда кораблю, уходящему в открытое море и не¬
заметно теряющему из вида все предметы, привязывавшие его
к берегу, который вскоре и сам исчезает пз глаз. Если вы обратите
впимапис иа то рвение, с которым каждый предлагает себя за обра¬
зец, то можпо подумать, что видишь на поверхности большого озера
пловцов, которых упосят различные течения и которые, поднимая
голову из воды, кричат друг другу: следуйте за мной, пристать
нужно здесь. Л мудрец, прпковапный несокрушимыми цепями
к скале, с которой он наблюдает их безумие, говорит им: разве вы
не видите, что, уносимые противными течениями, вы по можете
пристать к одному и тому же месту? Советовать человеку сказать
то-то или поступить так-то обыкновенно ничего не значит, кролю:
я поступил бы таким-то образом, я сказал бы то-то. И слова
Мольера: «Вы золотых дел мастер, г-и Жосс!», относящиеся к тще¬
славному желанию выставлять себя за образец, имеют более общее
значение, чем это думают. Нет такого глупца, который пе хотел бы ^
управлять поведсписм человека величайшего ума Ч Мне кажется,
что я вижу вождя начесов 2, который каждое утро на заре выходит
пз своей хижины и пальцем показывает своему брату-солицу путь,
по которому оно должно следовать.
Но, скажут мне, человек, с которым мы советуемся, конечно,
может обманываться относительно самого себя и приписывать
дружбе то, что является в нем лишь следствием тщеславия. Однако
каким образом его собственная иллюзия передается человеку, спра¬
шивающему совета? неужели его личный питсрсс нс открывает ему
правды? Объясняется это тем, что мы склонны думать, будто наши
ближпие принимают в нас участие, которого па самом деле они
пе чувствуют; что большинство людей слабы, ис могут руководить
собственным поведением и требуют, чтобы их направляли; п что
этих людей очень легко убедить, как показывает опыт, в нашем
собственном превосходстве. Иначе обстоит дело с человеком стой¬
кого ума. Оп обращается за советом лишь в случае пезпаиия, и он
знает, что во всех других случаях, когда дело идет о его личном
счастье, оп должеп спрашивать только себя самого. Действительно,
так как добрый совет зависит в этом случае от точного знания
чувства, овладевшего человеком, и степени напряженности: этого
чувства, то кто же может дать себе лучший совет, чем само заинте¬
ресованное лицо? Если жпвоп иптсрсс помогает пам при всех наших
исследованиях, то кто же может знать лучше, чем мы сами, что
нужно для нашего собственного счастья? И кто знает — быть мо¬
жет, каждый человек, выработав однажды свой характер и при¬
вычки, ведет себя иаивозможно лучшим образом даже тогда, когда
оп кажется особенно безрассудным? Всем известен следующий ответ
одного знаменитого глазного врача: к нему пришел за советом
пываот их достаточно часто. Одпако в этом отпошсппп легко пзбег-
иуть заблуждештя, потому что мы любим немногих людей, а хотим
^советовать всем. В чем лее причина этой маиип давать советы? В па¬
шем тщеславии. Почти всем людям свойственно считать себя
умными, гораздо умнее своего блнжпего, п нм нриятпо все, что под¬
держивает их в этом мнении. Человек, спрашивающий у нас совета,
приятен нам: нам льстит, что он признает себя ниже пас. Кроме
того, подавая советы, мы имеем возможность высказать все наши
принципы, идеи, чувства, говорить о самих себе, говорить об этом
много и говорить хорошо. Поэтому каждый пользуется таким слу¬
чаем, а так как мы более запяты удовлетворением собственного
тщеславия, чем думаем об интересах советующегося с памп, то
обыкновенно он оставляет пас пичему пе научившись, и все наши
советы были лпшь собственным панегириком. Словом, почти всегда
советы даются тщеславием. Мы всегда хотпм поправить весь мир.
В связи с этим какой-то философ ответпл одному из подобпых
слишком усердных советчиков: «Как могу я исправиться от своих
недостатков, если ты сам не исправляешься от желаппя меня испра¬
влять?» Если бы советы подавала одна лишь дружба, то эта страсть,
подобно всякой сильной страсти, просвещала бы нас п показы¬
вала бы, когда п как мы должны советовать. Так, в случае иезпапья,
совет является, без сомиеппя, весьма полезным. Адвокат, врач,
философ, политик, каждый в своем роде, могут давать превосход¬
ные советы; во всех других случаях советы бесполезны п часто
даже смешны, потому что обыкновенно мы в них образцами вы¬
ставляем самих себя. Представим себе, что честолюбец обратился
бы за советом к человеку скромному и изложил ему свои взгляды
и намерения. Оставьте это, сказал бы ему скромный человек, по
подвергайте себя опасностям и бесчисленным неприятностям, пре¬
давайтесь более мирным занятиям. Возможно, ответил бы ему
честолюбец, что если бы у меня был выбор между различивши стра¬
стями п характерами, то я последовал бы вашему совету, но при
наличности моих страстей, моего характера и привычек речь идет
о том, чтобы пзвлечь из них наилучшнс условия для моего счастья,
и имеипо об этом я советуюсь с вами. Но тщетно стал бы он пояс¬
нять, что невозможно изменить характер человека и что то, что
доставляет удовольствие лицу скромпому, показалось бы неинте¬
ресны»! честолюбцу и что впавший в немилость министр умирает от
скуки. Какие бы доводы он пи приводил, человек скромный всегда
будет повторять ему: «Нс следует быть честолюбивым». Мне ка¬
жется, что я слышу при этом врача, говорящего своему больному:
«Сударь, пе имейте лихорадки». Подобпым лее образом рассулсдают
и старики. Если юноша сироспт совета отпосительпо своего поведе¬
ния, то старик ответит ему: избегайте балов и зрелищ, всяческих
сборищ лесищпп н всех легкомысленных развлечении; думайте
только об успехе в лшзпп, подражайте нам. Но, может ответить
ему юноша, я еще Слишком склонен к наслаждению. Я страстно
люблю жошц1ш, как отказаться мне от этого? Вы же понимаете,
что в моем возрасте наслаждение является потребностью. Но что бы
322
он пи говорил, старец никогда не поймет, что обладание жешщшон
может быть так необходимо для счастья мужчины. Мы не признаемv
чувства, которого мы больше сами не испытываем. Старец уже нс
ищет наслаждения, и наслаждение не ищет его. Предметы, которые
занимали его в молодости, пезаметпо удалились от его взоров.
Человек подобен тогда кораблю, уходящему в открытое море и не¬
заметно теряющему из вида все предметы, привязывавшие его
к бореуу, который вскоре н сам исчезает из глаз. Если вы обратите
впимапие па то рвепис, с которым каждый предлагает себя за обра¬
зец, то можпо подумать, что видишь на поверхности большого озера,
пловцов, которых уносят различные течения и которые, поднимая
голову из воды, кричат друг другу: следуйте за мной, пристать
нужно здесь. Л мудрец, прпкованпый несокрушимыми цепями
к скале, с которой он наблюдает их безумие, говорит им: разве вы
нс видите, что, уносимые противными течениями, вы ие можете
пристать к одпому и тому же месту? Советовать человеку сказать
то-то нли поступить так-то обыкновенно ничего ие значит, кроме:
я поступил бы таким-то образом, я сказал бы то-то. И слова
Мольера: «Вы золотых дел мастер, г-н Жоес!», относящиеся к тще¬
славному желанию выставлять себя за образец, имеют более общее
значение, чем это думают. Нет такого глупца, который пе хотел бы *
управлять поведением человека величайшего ума 1. Мне кажется,
что я вижу вождя пачесов 2, который каждое утро на заре выходит
из своей хпжипы и пальцем показывает своему брату-солицу путь,
по которому оно должно следовать.
Но, скажут мне, человек, с которым мы советуемся, конечно,
может обманываться относительно самого себя и приписывать
дружбе то, что является в нем лишь следствием тщеславия. Однако
каким образом его собственная иллюзия передается человеку, спра¬
шивающему совета? неужели его личный нитерсс нс открывает ему
правды? Объясняется это тем, что мы склонны думать, будто наши
блнжпне принимают в пас участие, которого на самом деле они
не чувствуют; что большинство людей слабы, ие могут руководить
собственным поведением и требуют, чтобы их направляли; и что
этих людей очень легко убедить, как показывает опыт, в нашем
собственном превосходстве. Иначе обстоит дело с человеком стой¬
кого ума. Он обращается за советом лпшь в случае пезпашш, и он
знает, что во всех других случаях, когда дело идет о его личном
счастье, он должен спрашивать только себя самого. Действительно,
так как добрый совет зависит в этом случае от точного зпапин
чувства, овладевшего человеком, и степени напряженности этого
чувства, то кто же может дать себе лучший совет, чем само заинте¬
ресованное лицо? Если живой пптсрес помогает нам при всех паших
исследованиях, то кто же может знать лучше, чем мы сами, что
нужно для нашего собственного счастья? И кто знает — быть мо¬
жет, каждый человек, выработав однажды своя характер и при¬
вычки, ведет себя паи возможно лучшим образом даже тогда, когда
он кажется особенно безрассудным? Всем известен следующий ответ
одного знаменитого глазного врача: к нему пришел за советом
323
[фестьяшш; врач сидел за столом и аппетитно ел и пил. «Как мне вы¬
точить свои глаза?» — спроспл крестьяпип. — «Вы должны воздер¬
живаться от вина», — ответил врач. — «Но, — возразил крестья¬
нин, приближаясь к нему, — мне кажется, что паши глаза нс здо¬
ровее моих, одпакоже вы пьете?» — «Правда, но это потому, что
мне больше нравится пить, чем излечиться». Многие люди похожи
на этого глазного врача; их счастье связано со страстями, которые
приводят их к величавшим бедствиям, но тем не менее с их стороны
было бы безумием желать стать умпее! Бывают даже, как показы¬
вает опыт 3, такие неудачные от рождения люди, которые могут
быть счастливыми, лишь совершая поступки, приводящие их на
эшафот. Но, возразят мне, бывают также люди, впадающие вслед¬
ствие отсутствия мудрых советов в самые тяжкие заблуждения,
которых они могли бы, конечно, избежать при помощи доброго
совета. Но я утверждаю, что опн совершили бы еще большие ошибки,
если бы без разбора следовали всяким советам. Поведение людей,
слепо следующих советам, полно противоречий, более вредпых, чем
излишество в страстях.
Отдаваясь склонностям своего характера, мы избавляем себя,
по крайней мере, от бесполезных попыток к сопротивлению. Как бы
пи была сильна буря, но если ветер попутный, то мы выдержим ее
без утомления; если нее мы захотим бороться с волнами, подста¬
вляя нм бока судна, то мы всюду встретим лишь бушующее и изну¬
ряющее нас море.
Необдуманные советы повергают пас слишком часто в пучину
бедствий. И нам следовало бы часто вспоминать следующие слова
Сократа: «О, если бы я мог, — говорил этот философ, — быть
всегда па страже против своих-друзей и учителей, сохранять душу
в спокойном состоянии и всегда повиноваться лишь разуму,
лучшему пз советников!» Человек, впимагощий рассудку, пе только
глух к дурным советам, по взвешивает на весах сомпения далее совет
таких людей, которые, будучи почтенного возраста, достойными
и заслуженными, тем не мепее придают слишком много значения
своим занятиям п, подобно герою Сервантеса, имеют некий пунктик,
к которому хотят все свести. Польза советов заключается иногда
только в том, что человек научается лучше советовать себе самому;
разумно спрашивать советов лишь у тех мудрых людей 4, которые
понимают редкость и цепу доброго совета и потому всегда бывают
и должны быть скупыми па них. Действительно, для того, чтобы
подать полезный совет, как глубоко иулепо знать характер чело¬
века! Как хорошо нужно знать егр вкусы, склонности, обуреваю¬
щие его чувства н далее степень последних! Какой пуясно обладать
проницательностью, чтобы предугадать все ошибки, которые чело¬
век может совершить, прежде чем он раскается, предвидеть все
обстоятельства, в которые судьба молсет поставить его, и, следо¬
вательно,будить о том, по молсет ли недостаток, от которого мы
хотели бы 'его исправить, измениться в добродетель в возможном
для него новом положении? Отпугивающая картина этих трудно¬
стей заставляет мудрого человека воздерлсиваться от .подачи совс-
3-м
тов. Поэтому за советами следует обращаться к людям, которые *
никогда не дают их. Всякий иной совет подозрителен. Но существует
лн какой-нибудь прпзпак,' по которому можно распознать советы
мудрого человека? Да, конечно, такой признак существует. Все
страсти говорят на различном языке, и можно по самому,способу
выражения совета определить его мотив. У большинства людей,
как я сказал ужо об этом выше, советы, даваемые ими, диктуются
гордостью, и таким советам, всегда унизительным, почти никогда >
не следуют. Гордость их подает, и гордость им же противится. Это
наковальня, отталкивающая молот. Из всех искусств искусство s
убедить человека принять совет является, может быть, наименее
совершенным, и оно совсем незнакомо гордости. Гордость не рас¬
суждает, и ее советы суть категорические решения, а такие реше¬
ния доказывают ее невежество. Рассуждают лишь о том, что знают,
неизвестное разрубают одппм ударом. Смертные, охотно скажет
гордец; внемлите мне: превосходя разумом остальных люден,
я говорю; они лее пусть исполняют и верят моему уму: возражать*
мне значит оскорблять меня. Гордец полон глубокого почтения
к себе самому и того, кто противится его советам, считает упрям¬
цем, которому пужны льстецы, а не друзья. Гордец, возразят ему,
па кого же должны упасть эти упреки, как по на тебя самого, при¬
ходящего в столь яростный гнев против людей, которые, слепо
следуя твоим решениям, пе льстят твоему самомнению? Знай, что
твой дурной характер (lc vice cle Гйшпеиг) спасает тебя от порока
лести. И что хочешь сказать ты этпм упреком в любви к лести,
в которой все люди взаимно упрекают друг друга и в которой глав¬
ным образом обвиняют людей высокопоставленных и монархов?
Конечно, каждый иеиавпдит похвалы, которые он считает лживыми,
мы любим льстецов лишь постольку, поскольку считаем их искрен¬
ними. Такпми невозможно не любить их, потому что каждый ечн-
тает себя достойным похвдл и ищет их, п тот, кто презирает похвалы,
позволяет,~по крайпён^мере, чтобы его хвалили за это. Если мы
ненавидим льстеца, то лишь потому, что признаем- его тайовым.
Словом лести пас оскорбляет‘не сама похвала, а ее неискренность.
Й если умный человек кажется менее чувствительным к похвалам, то
потому, что он чаще замечает их неискренность; но если ловкий
льстец упорно восхваляет его, примешивая к своим похвалам
несколько порицаний, то и умный человек рано пли поздно бываф1
обманут. Начиная с ремесленника и кончая государем, все любят
похвалы, т. е. искусную лесть. Однако, возразят мне, разве не
было государей, с благодарностью принимавших суровые возра¬
жения добродетельного советника? Да, конечно, но эти государи
стремились к славе, они любили общественное благо, и их харак¬
тер вынуждал их призывать ко двору людей, воодушевленных
подобной же страстью, т. с. таких, которые давалп бы им лишь
советы, полезные для иарода. Подобные советники льстят добро¬
детельному государю, по крайней мерс, тем, что хвалят предмет его
страсти, хотя и не всегда хвалят средства, которые он избирает
для удовлетворения ее: ясно, что подобная вольность не может
325
оскорбить. Я скажу даже, что иногда жестокая ирапда может
льстить ему: это — укус любовницы.
Предположим, что кто-нибудь подойдет к скупцу и скажет ему:
вы глупец, вы плохо помещаете ваши деньги, я укажу вам более
полезное употребление для них; скупец пс только не обидится па
подобную откровенность, но даже будет за нее признателен. Пори¬
цая поведение скупца, мы льстим ему в том, что для него является
самым дорогим, именно в предмете его страсти. То, что я говорю
о скупце, может применяться и к добродетельному монарху.
Что лее касается государя, пс одушевляемого любовью к славе
пли к общественному благу, то такой государь может привлекать
к^свосму двору лишь людей, способных просвещать его относи¬
тельно предметов его желаний сообразно его вкусам, предрассуд¬
кам, взглядам, намерениям и наслаждениям; следовательно, он
будет окружен лишь теми порочными людьми, которых народ, мстя
нм, клеймит названием льстецов 5; от такого государя бегут все
люди добродетельные. Требовать, чтобы он окружил ими свой пре¬
стол, значило бы требовать невозможного и желать следствия,
лишенного причины. Мотивы, руководящие выбором друзей, оди¬
наковы и для тиранов н для великих государей; они различаются
лишь но одушевляющей их страсти.
Словом, все люди жаждут похвал и лести, но не все жаждут
этого одинаковым образом, и лишь в этом они различны между собой.
И гордец по свободен от этого желания; лучшим доказательством
служит высокомерие, с которым он выносит свои решения, п сле¬
пое подчнпенпе, которого он требует для нпх. Иначе обстоит дело
с человеком мудрым: его самолюбие не проявляется оскорбитель¬
ным образом: давая советы, он не требует, чтобы им следовали.
Здравый рассудок всегда боится, что он не со всех сторон рассмо¬
трел данный вопрос; поэтому форма его советов всегда отличается
некоторыми выражениями сомнения, отмечающими состояние его
души. Таковы, например, следующие фразы: «Я думаю, что вам
нужно вести себя такпм-то образом; мое мнение таково; вот мотивы,
па которых я основываюсь, но не ирпппмайте ничего, пе подумай
хорошенько» п т. д. По таким советам мы узнаем мудрого человека;
он один может правиться людям умным; если лее он пе нравится
людям посредственным, то потому, что эти последние часто колеб¬
лются и желают, чтобы другие, преодолев их нерешительность,
v указывали пм их поведение; они более доверяют глупостп, твердо
разрешающей вопрос, чем мудрости, говорящей нерешительным
тоном.
Советы дружбы прнпимают топ мудрости лпшь с тем различием,
что дружба соединяет выражение чувства с выражением сомпеипя.
Если лее вы сопротивляетесь ее советам, если вы далее пренебрегаете
ими, то лпшь тогда она проявляется в полном блеске и, сделав все
свои возражения, восклицает вместе с Пиладом: «Ну, друг, так
похитим Гермиону!»
Словом, каледая страсть имеет свои приемы, свои проявления
и свою особую манеру выражеппя. Если бы нашелся человек, спо-
326
собпый посредством точного анализа фраз н выражении, к которым
прибегают различные страсти, установить прпзпаки, по которым
можно было бы их узнать, то такой человек, без сомнения, заслу¬
жил бы великую признательность от людей. И тогда было бы воз¬
можно в пучке чувств, порождаемых каждым актом нашей воли,
различать, но крайней мере, преобладающее чувство. До тех пор
люди будут пребывать в незнании самих себя и в области чувств
будут подпадать самым грубым заблуждениям.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XI
1 Человек, незнакомый с искусством верховой еоды, нс возьмется давать
советов, как объезжать лошадей. Но в морали мы бываем менее недоверчивы.
Здесь мы всегда считаем себя весьма знающими и способными подавать советы
всем людям.
2 Дикие пароды.
а Если, как говорит Паскаль, привычка является второй и, может быть,
даже первой натурой, то нужно признать, что, однажды усвоив привычку
к преступлению, мы будем совершать их всю жизнь.
1 В каждый век рождается, может быть, только нить или шесть людей
такого рода; но тем не менее в морали, как* и в медицине, мы обращаемся
за советом к первой попавшейся женщине. Мы забываем, что мораль, как и
всякая другая наука, требует серьезного изучения и размышления. Каждый
считает, что знает се, потому что для изучения ее не существует школ.
6 Большинство государей, говорит псют Саади, настолько равнодушны
к добрым советам и так редко чувствуют потребность в добродетельных
друзьях, что появление при дворе людей добродетельных является обыкно¬
венно знаком народных бедствий. Они призываются лишь в крайности, обы¬
кновенно в тот момент, когда государству неоткуда ждать помощи.
ГЛАВА XII
О здравом смысле
Различие между умом и здравым смыслом заключается в раз¬
личии причин, их порождающих. Первый является следствием
сильных страстей, второй — следствием отсутствия их. Человек,
обладающий здравым смыслом, обыкновенно пе впадает ни в одпо
из тех заблуждении, в которые нас вовлекают страсти, но за то он
лишен и тех просветлений ума, которыми мы обязаны лишь силь¬
ным страстям. В обычном течении жнзпп и в тех вещах, для кото¬
рых достаточно равнодушного созерцаппя, чтобы хорошо .рассмо¬
треть их, человек здравомыслящий никогда ио ошибается. Но если
дело идет о вопросах несколько более сложных, для рассмотрения
которых нужно некоторое усилие и напряжение внимания, то здесь
здравомыслящий человек является слепцом; лишенный страстей,
он оказывается лишенным и того мужества, той деятельности души
и того непрерывного внимания, которые единственно могли бы про¬
светить его. Словом, здравый смысл не предполагает никакой изо-
бротатслыюсти и, следовательно, никакого ума; ум, если можно
У так выразиться, начинается там, где кончается здравый смысл 1.
Одпако из этого не следует заключать, что здравый смысл встре¬
чается часто. Люди, лишенные страстей, редки. Верный ум, кото¬
рый и:з всех видов ума несомненно является наиболее близким
к здравому смыслу, сам не свободен от страстей, да и глупцы не
менее подвержены нм, чем умные люди. И если все хотят быть
здравомыслящими и даже считают себя таковыми, то им пельзя
верить па слово. Диафуарус говорит: «По медлительпостп вообра¬
жения моего сына я решил, что в будущем у него разовьется здра¬
вое суждение». Тот, кто претендует на здравый смысл только по¬
тому, что не обладает большим умом, напорное лишен п здравого
смысла.
Если политический организм здоров, то люди здравомыслящие
могут быть призваны к высоким должностям и достойно занимать
их. Но в случае болезни государства эти лее самые здраволгысля-
v щно люди становятся весьма опасными. Посредственность сохра¬
няет вещи в том положении, в котором она их находит. Эти люди
оставляют все как было, их молчание прикрывает усиление болезпп
и мешает возможному действенному лечению. Обычно они заявляет
о болезни лишь в тот момент, когда она неизлечима. На местах
второстепенных, где требуется не воображение, по лишь точность
исполнения, они могут быть весьма полезными. Здесь их един¬
ственными ошибками являются ошибки по незнанию, которые на
незначительных местах не могут иметь большого значения. Что лее
касается их частного поведения, то оно если и но блестяще, зато
всегда разумно. Отсутствие страстей, пресекая всякую возмолшость
умственного озарения, источником которого являются страстп, по¬
могает этим людям в то лее время избегать всех заблуледенпй,
в которые повергают пас страсти. В общем люди здравомыслящие
более счастливы, чем люди, преданные сильным страстям; однако-
лее их равнодушие делает их менее счастливыми, чем кроткого,
чувствительного от роледения человека, у которого возраст и раз¬
мышление ослабили эту чувствительность. Его сердце открыто для
слабостей других людей; его чувствительность олшваст вместе
с ними, и, наконец, она начинает доставлять ему радость, по умень¬
шая его счастья. Будучи приятным для всех окрулшющих, он ока¬
зывается любимым своими согражданами, которые благодарны ему
за его слабости2.
Каким бы редким пи был здравый смысл, он доставляет пре¬
имущества только отдельным лицам и не распространяет их иа
человечество. Поэтому человек здравомыслящий не моя€ет притя¬
зать на общественную благодарность и, следовательио, па славу.
Но, скалсут мне, осторожность, сопутствующая здравомыслию, есть
добродетель, уважаемая всеми народами. Я отвечу на это, что столь
прославленная осторолшость, весьма полезная иногда для частпых
лиц, по является для целого народа такой лнэланной добродетелью,
как это думают. Из всех даров, какие небо может излить на госу¬
дарство, даром наиболее злополучным, без сомнения, явилась бы
328
осторожность, ослы бы небо одарило ею всех граждан оса исклю¬
чения. Действительно, что такое осторожный человек? Это человек,
представляющий себе так ярко отдаленные бедствия, что это урав¬
новешивает в нем наличное наслаждение, могущее стать пагубным.
Предположим, что осторожность обуяла бы всех людей, составляю¬
щих государство, где лее тогда найти людей, которые за пять су
в депь готовы были бы подвергать себя па нолях битвы смерти,
разным тяготам и болезни? II какая женщина решилась бы пред¬
стать пред брачным алтарем, подвергаться тяжести беременности,
опасностям родов, дурному настроению и противоречиям супруга
и, наконец, скорби от смерти или от плохого поведения своих де¬
тей? Какой человек, следующий принципам своей религии, нс стал
бы презирать мгновенные земные паслаждсипн и, предавшись за¬
боте о своем опасении, не начал бы в более суровом образе жизни
искать средства для увеличения блаженства, обещанного святым?
Кто не выбрал бы состояния наиболее совершенного,,обеспечиваю¬
щего'ему спасение, не предпочел бы пальму девственности миртам
любви и не пошел бы затвориться в монастыре? Итак, потомство
обязано своим существованием непоследовательности. Наличие на¬
слаждения, его всемогущество заставляет презирать отдаленные
опасности, уничтожает предвидение. Словом, небеса связали сохра¬
нение государств и существование мира с неосторожностью и легко¬
мыслием. Таким образом, можно, кажется, думать, что в совре¬
менных государствах осторожность желательна лишь у очень
небольшого числа граждан; что стольпрославлениын разум, являю¬
щийся синонимом слова здравомыслие, не заслуживает большого
уважения; что приписываемая ему мудрость зависит от его бездея-
тсльпостп и что его кажущаяся пепогрошнмость есть чаще всего
апатия. Однако я должен признать, что многие люди незаслуженно
претендуют на звапие здравомыслящих.
Если почти о всех глупцах говорят, что они люди здравомысля¬
щие, то в этом случае к ним относятся, как к некрасивым девуш¬
кам, которых всегда называют добрыми. Всегда охотно хвалят
людей за качества, которыми они не обладают; их всегда изобра¬
жают со стороны наиболее привлекательной, а лиц выдающихся— со
стороны наиболее неблагоприятной. И поэтому многие расточают
самые большие похвалы здравому смыслу, который ставится —
и действительно должен ставиться ими — выше ума. Действи¬
тельно, каждый желает уважать себя преимущественно перед дру¬
гими, поэтому люди посредственные, чувствуя себя ближе к здра¬
вому смыслу, чем к уму, копечпо, придают последнему мало зна¬
чения и смотрят на пего как па ничтожный дар; отсюда изречение,
так часто повторяемое людьми посредственными: «Здравомыслие
дороже ума и гениальности»; этим нзречепием каждый намокает
па то, что в сущности он умнее всех наших знаменитых людей.
ПРИМЕЧАНИЯ к ГЛАВЕ XII
Ясно, что п отличаю здесь ум от здравого смысла, которыо смешивают
щюгда р обычном употреблении.
329
Говорят, что когда в Китае рассматривался вопрос о том, разрешить ли
миссионерам свободно проповедывать христианскую религию, то ученые,
собравшиеся по атому вопросу, не усмотрели в этом опасности. По их словам,
религия, в которой безбрачие почитается иаивысшим состоянием, не может
получить большое распространение.
ГЛАВА ХШ
Практический ум
Общий предмет желаипя исех людей есть счастье; поэтому прак¬
тический ум должен обладать искусством делать себя счастливым.
Возможно, что такое представление п создалось бы, если бы счастье
пе считалось всегда ие столько даром ума, сколько следствием
мудрости и умеренности нашего характера и наших желаний.
Почти всех людей, утомленных- бурей страстей или томящихся
от одпообразпя скуки, можно сравнить: первых — с кораблем,
носимым северными бурями, вторых — с кораблем, который попал
в затишье морей жаркого пояса. Одни призывает иа помощь ти¬
шину, другой — аквилоны. Для благоприятного плавания нужен
всегда ровный ветер. Но все, что ио этому поводу я мог бы сказать
о счастье, пе имеет отношения к данной теме.
Доиыие иод практическим у мим разумели лишь такой род ума,
который способен вести пас к различным желаемым благам.
В республике, подобной римской, так лее как во всех государ¬
ствах, где милости раздает парод и где почести даются за заслуги,
практический ум есть пе что иное, как геиий или большой талант.
Иначе в тех государствах, где милости находятся в руках несколь¬
ких лиц, высокое пололеепие которых ие связано с общественным
благом. В этих странах практический ум есть лишь искусство
сделаться полезным пли приятным лицам, раздающим милости;
и этим преимуществом люди обязаны скорее своему характеру,
чем своему уму. Гибкий характер, умеющий приспособляться ко
всякого рода людям и обстоятельствам, есть способность наиболее
благоприятная и дар паиболее необходимый, чтобы успевать у лиц
высокопоставленных. Человек с таким характером молют, при
благоприятных условиях, разбогатеть, даже если ои.лишен ума.
Но, скажут мие, такие характеры встречаются весьма часто, и, зна¬
чит, всякий молют составить себе состояние и приобрести благо¬
склонность высокопоставленного лица, уголедая его удовольствиям
или став его шпионом. Но тут важен случай, играющий большую
роль в судьбе человека. Случай делает человека отцом, супругом,
другом продажной красоты, которая нравится его покровителю;
случай посылает пас к высокопоставленному лицу в тот момент,
когда ему нулсеп шиной. Регент герцог Орлеанский говорил: «Че¬
ловек бесчестный и пераздражптельиый является совершенным
придворным». Согласпо такому определению, иулшо признать, что
в этом отиошепии совершепство встречается редко лишь в отно¬
шении нераздралштельпости.
330
Но если крупные удачи являются вообще делом случая и если
участие в пих человека ограничивается согласием па низость п мо¬
шенничество, почти всегда необходимые для успеха, то все же
нужно признать, что п ум играет некоторую роль в пашей карьере.
Так, напрпмер, человек, который первый догадался приобрести
себе покровителя путем назойливости, ‘который, эксплоатирул его
высокомерие, стал навлекать на себя грубые оскорбления, бесчестя¬
щие обидчпка, и этим заставил его покровительствовать себе как
обиженному, — такой человек внес изобретательность и ум в свое
поведение. То же самое можно сказать о человеке, который нервый
заметил, что в доме людей высокопоставленных ему выгодно сде¬
лать себя предметом издевательств и продавать нм по высокой цене
право презирать себя и издеваться над собой.
Тот, кто пользуется, таким образом, тщеславием ближнего для <
достижения своих целей, обладает практическим умом. Такой
человек всегда соблюдает свои интересы, но делает ото всегда под
видом защиты интересов ближнего. Его ловкость заключается в том,
что для достижения своей цели он выбирает путь, который якобы
отдаляет его от нее. Таким средством оп усыпляет зависть сопер¬
ников, которые пробуждаются лишь тогда, когда уже не могут
больше помешать его намерениям. Как много умных людей притво¬
рялись глупцами, выказывали себя с смсшпых сторон, представля¬
лись посредственностью перед своими начальниками, которые, увы,
слишком легко поддавались обману со стороны людей педостойпых,
прибегавших к этим низким средствам! И как много таких людей
достигло огромпого успеха в жизпп, п действительно должны
были его достигнуть! В самом деле, люди, не одушевленные исклю¬
чительной любовью к славе, могут ценить заслуги лишь людей,
стоящих пиже их. Источник этого кроется в тщеславии, свойственном
всем людям. Каждый жаждет похвал, а из всех похвал наиболее
лестными являются, без сомнепня, такие, которые с наибольшей
очевидностью доказывают паше превосходство£.Как благодарны!
мы людям, открывающим в пас такие недостатки, которые, не
вредя нам, только подтверждают паше превосходство! Это самая
искусная лесть^Даже при дворе Александра было опасно казаться
слишком выдйющпмея человеком.м«Сбш- мой, умались перед Але¬
ксандром, — говорил Пармеинои Фи лоту, — доставляй ему иногда
удовольствие порицать тебя и помни, что твоей кажущейся ничтож¬
ности ты будешь обязан его дружбой»; Как много в этом мире
Александров, цитающих тайпую ненависть к людям, превосходя¬
щим их дарованиям1г[Ч Человек посредственный всегда любим.
«Сударь, — говорил некий отец своему сыну, — вы имеете успех
в"свете, п вы вменяете это себе в большую заслугу. Дабы смирить
вашу гордость, узнайте, каким качествам вы обязаны этими успе¬
хами: вы родились без пороков, без добродетелей, без характера;
У вас мало знаний, ваш ум ограничен; как много прав, о мой сын,
вы имеете на людскую благосклонность!»
Но какие бы преимущества пи доставляла нам посредственность
и какой бы широкий путь к карьере она ни открывала, все же и ум,
331
как я указал выше, способствует до некоторой степени нашему
возвышению; почему же люди совершенно не уважают такого рода
ум? Потому что людям не известны все подробности образа дей¬
ствия интрпгапов, и они почти никогда не могут судить о том, .обя¬
зан ли человек своим возвышением своему практическому уму или
чистому случаю. Да и число идей, необходимых для достижения
успеха в жизни, вовсе не так велико? Но, скажут мпе, как хорошо
надо зпать людей, чтобы обманывать их! Иитригап, отвечу я,
прекрасно знает человека, который ему нужен, по он не знает людей
вообще.'Между пптриганом и философом такая лее разница, как
между почтальоном н географом. Первый знает, может быть, лучше,
чем г-н Даивплль, кратчайший путь до Версаля, по поверхность
земного шара, конечно, известна ему менее, чем этому географу.
Представьте себе, что ловкому интригану падо произнести публич¬
ную речь в пародпом собрании; он окалеется там пе на своем месте
и столь лее неловким и молчаливым, каким был бы в присутствии
лиц высокопоставленных гений, который стремится познать людей
всех веков и всех стран, но презирает знакомство с отдельными
лицами. Словом, интриган ие знает людей, да это знание для пегой
бесполезно. Его цель — правиться нс обществу, а нескольким
валепым и часто ограниченным лицам, н слишком большой ум
только повредил бы в этом случае. Чтобы правиться людям посред¬
ственным, пулено разделять общераспространенные заблуледепия,
следовать обычаям и походить па всех. Возвышенный ум нс молсет
опуститься так низко. Он предпочитает быть плотиной, которая
борется с напором волн, хотя бы ей грозило разрушение, а не
легковесной веткой, плывущей по течению. Кроме того, человек
просвещенный, как бы он искусно ни маскировался, никогда нс
будет пастолько точно походить па глупца, насколько глупец по¬
ходит на самого себя. Мы гораздо более уверены в самих себе,,
когда мы действительно принимаем заблулсдепия за истины, чем
когда делаем это притворно.
Словом, число идей, предполагаемых практическим умем, пе
велико, но если бы пх требовалось далее больше, то и тогда, утвер-
ждаю я, общество не питало бы никакого увалсепия к такого рода
уму. Иитригап считает себя центром мира, он сводит все к своим
личным интересам; он ничего ие делает для общественного блага;
если ему удастся занять высокий пост, он пользуется увалеенпем,
которое всегда связано с властью и особенно с внушаемым ею
страхом; но он никогда пемолеет приобрести той репутации, которая
всегда является следствием общественной благодарности. Я при¬
бавлю дал^е, что тот ум, который помог ему достигнуть высокого
пололссния, здесь внезапно покидает его. Такой человек поднимается
до высоких доллшостей лишь для того, чтобы покрыть себя здесь
позором, потому что пронырливый ум, необходимый для того, чтобы
запять высокое пололсенне, ие имеет ничего общего с обширным,
сильным и глубоким умом, необходимым для достойного вьт-
нолпепня связанных с этим положопнем обязаииостей. Кроме
того, практический ум всегда идет рука об руку с известной ни-.
332
зостыо характера, делающей интригана ирезреииым а глазах
общества.
Я не хочу сказать, что с большой пронырливостью иикогда не
бывает связана душевная высота. Если, по примеру Кромвеля,
человек хочет достигнуть престола, то власть, блеск короны и удо¬
вольствия, связанные с царской властью, конечно, могут в его
глазах облагородить низость его нронсков, подобно тому как они
стирают ужас совершенных нм преступлений для глаз потомства,
ставящего его в ряды великих люден. Но если кто-пибудь путем
беечнеленпых интриг старается подняться до одиой ыз тех неболь¬
ших должностей, которые не могут заслужить ему другого названия
в истории кроме названия негодяя или мелкого мошенпнка, то,
по моему мнению, такой человек заслужит презрение не только
людей добродетельных, но и людей просвещенных. Нужно быть
маленьким человеком, чтобы желать маленьких вещей. Тот, кто,
не занимая первых мест, ни в че{ч не нуждается, тот не может иметь
иной потребности кроме желания славы, н если он умен, то у него
нет другого выбора как быть всегда добродетельным.
Словом, нптрпгап должен отказаться от уважения общества\
Но, скажут мне, этот недостаток прекраспо возмещеп тем благо¬
получием, которое связано с блестящей карьерой. Я отвечу на это,
что люди ошибаются, считая иитригапа счастливым. Счастье не
является уделом высокого положения; оно зависит исключительно
от счастливой гармонии между нашим характером и тем положением
и обстоятельствами, в которые поставила нас судьба. С отдельным
человеком дело обстоит, как с отдельными народами; наиболее
счастливыми из последних по всегда являются те, которые играют
самую большую роль в мире. Существует ли более счастливый
народ, чем швейцарцы? По примеру этого мудрого царода, счаст¬
ливый человек не волпует мпр своими интригами; довольный самим
собой, оп мало занимается другими и пе вступает на путь честолю¬
бия; науки паполпяют часть его времепи, оп живет в неизвестности,
и именно эта неизвестность обеспечивает его счастье. Иначе обстоит
дело с ннтрпгапом: ему приходится дорого расплачиваться , за
украшающие его титулы. Действительно, чего только пе требует
покровитель! Единственное, что льстит ему, это постоянное прп-
несепио в жертву воли подчиненных. Если бы оп смел, то, по при¬
меру Молоха, Сатурна и Тевтата, он требовал бы человеческих
жертв. Страдания подчиненных представляют приятное зрелище
для покровителя; такое зрелище свидетельствует о его власти
н дает ему более высокое представление о себе самом. Поэтому-то
у большинства пародов уважение выражается пеудобпыми позами.
Тот, кто хочет путем интриги открыть себе дорогу к благополучию,
должен подвергаться унижениям. Вечно тревожимый беспокойством,
он спачала видит свое счастье лишь в перспективе неверного буду¬
щего, и только надежда — эта мечта-утешнтельница людей оза-
бочеппых п несчастных — дает ему счастье. Оп достигает успеха,
испытав предварительно тысячи неприятностей. Оп мстит за них,
когда, суровый и жестокий к несчастным, отказывает нм в помощи,
33.3
ставит mi в вицу их бедность, укоряет их за нее и думает, что такими
упреками ои заставит смотреть па свою бесчеловечность как на
справедливость н на свое благополучие как па нечто заслуженное.
В действительности он никого пе убеждает. Как поверить тому,
что успех в жизни человека есть результат его практического ума,
особеппо в тех деспотических государствах, где нз самого низкого
раба делают визиря, где успехи в жизни зависят от воли государя
п от его мимолетной прихоти, причнпу которой он сам по всегда
знает? Прнчипы, определяющие в этих случаях решенпо султана,
почти всегда скрыты: историки приводят лишь видимые мотивы,
истинные же мотивы остаются им неизвестными; по этому поводу
мы можем сказать вместе с Фоитенслем, что «пстория есть лишь
прппятая всеми басня».
Хотя Бальзак, сравппвая Цезаря с Помпеем, и говорит о пх
судьбе, что «один является творцом своей судьбы, а другой —
ее творением», все же нужно иризпать, что Цезарей мало, а в госу¬
дарствах с неограниченной властью случай есть почти единственный
творец судьбы. Бее зависит там от момента н от стечения обстоя¬
тельств. Возможно, что это обусловило па Востоке особое доверие
к учепшо о фатализме. Мусульмане верят, что все в руках рока;
рок возводит и низводит царей с престола, пополняет нх царство¬
вания счастливыми и несчастными событиями и обусловливает
блажепство пли бедствие всех смертных. Мудрость н глупость,
пороки и добродетели человека пнчего нс изменяют в постановлениях
судьбы, вырезанных на огненных скрижалях 2. Чтобы подтвердить
это учепис и показать, что самый большой преступник нс является
всегда и самым несчастным человеком н что одни и тот зке путь
ведет одного человека па казнь, а другого к благополучию, индусы-
магометане рассказывают довольно любопытную басню.
Однажды нужда собрала некоторое количество людей в пусты-
пях татарского царства. Один из ипх сказал: будучи лишены всего,
мы имеем право па все. Закон, отнявший у пас необходимое, чтобы
обогатить нескольких живших в избытке раджей, есть закон не¬
справедливый. Порвем же с несправедливостью. Договор перестает
существовать, когда выгода не взаимна. Нужно отпять у наших
притеснителей то добро, которое они отняли у нас. С этими словами
оратор умолк; собрание, бурно рукоплеща ему, нашло этот план
велшеолеппым п решило выполппть его. Стали рассуждать о сред¬
ствах. Первыми поднялись самые храбрые. Сила, говорят опи,
отняла у нас все, и силой же мы отберем все обратно. Если иаши
раджп своими притеснениями отпяли у пас подданных, работающих
на mix и жертвующих нм плоды своих трудов и даже самую жизнь,
все необходимое, то почему зке мы станем отказывать своей иузкде
в том, что тираны разрешают своей неправедности? На граппцах
этой области паши требуют подарков от проходящих караванов;
они грабят людей, боящихся пх могущества. Мы будем менее не¬
справедливыми и более храбрыми, чем они, и нападем на воору-
зкеппых людей; пусть победа будет решена музкеством, и пусть паша
добыча будет наградой за доблесть. Мы имеем па это право. Небо
334
паделяет мужеством людей, которых опо хочет вырвать пз оков
тпранпп. Пусть бесспльпый п трусливый земледелец сеет, пашет,
собирает, его жатва будет прппадлежать нам.
Итак, пойдем опустошать п грабить государства. Мы все согласны
на это, восклпкпули те изпих, которые, будучи более умными, по
мопсе смелыми, боялись подвергать себя опасности; но лучше до¬
стигнуть всего не сплои, а обманом. Не подвергая себя опасности,
мы получим из рук легковерных людей все, что, может быть, нам
и не удалось бы вырвать силою. Воспользуемся именем п одеждой
бонз и браминов и отправимся странствовать по свету; вы увпдптс,
как все будут стремиться удовлетворить наши потребности и далее
содействовать нашим тайпым наслаждениям.
Это предложение показалось гордым п мулеествоииым душам
трусливым и ппзкпм. Вследствие различия в мнениях собрание раз¬
делилось. Часть поселилась в Индии, Тибете п на граппцах Китая.
Их чело было сурово и их тело измождено. Они впушали увалсепие
людям, обучали их, убеждали, вносили раздор в семьи, заставляли
лишать наследства детей и отбирали у них имущества. Им дарили
земельные участки, опи строили иа них храмы, которые им при¬
носили доход. С помощью сильных мира сего опи заставили людей
просвещенных покориться игу суеверия. Они, наконец, подчинили
себе всех людей, держа свой скипетр тщательно спрятанным под
лохмотьями нищеты и под пеплом покаяния.
Между тем их прелеппе храбрые сотоварищи, удалившись в пу¬
стыни, стали подстерегать караваны, нападать на них с оружием
в руках, грабить и делить между собой добычу. Однажды, когда
бой окончился для них неудачпо, одпп из разбойников был схвачен;
его доставили в ближайший город, построили там эшафот и повели
его иа казиь. Он шел твердыми шагами, как вдруг па своем пути
оп встретил человека в одежде брамина и узнал в нем одного из
преншпх товарищей, отделившихся от mix в пустыне. Народ с почте¬
нием окружал брамина, неся его в храм. Завидев его, разбойник
остановился: праведные боги, воскликнул оп, мы одинаково пре¬
ступны, а сколь различна паша судьба! Что я говорю? равны в пре-
ступ леппях! Не подвергаясь пи страху, пи опасности! по проявляя
мужества, оп в одпп дспь заставил плакать больше вдов и сирот
и больше похитил богатств у государства, чем я награбил в течеиие
всей моей лшзпн. У него было всегда двумя пороками больше, чем
у меня: эти пороки — трусость и лицемерие. Тем ие мспее меня
называют преступником, а его почитают как святого; мепя влекут
да эшафот, а его пссут в храм; меня сажают на кол, а ему покло¬
няются.
Вот каким образом индусы доказывают, что в этом мире суще¬
ствует лишь удача и иеудача.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIII
1 Всем известен следующий случай с одним придворным Иммануила порту¬
гальского. Ему было поручено составить депешу, вторую депешу па эту же
335
тому написал сам государь. Сраишш их, последний нашел депешу придвор¬
ного лучшей и сказал ему об этом. Придворный ответил лишь глубоким покло¬
ном п побежал проститься со своим лучшим другом: «Я должен покинуть
двор,— сказал он ему,— государь знает, что я умнее его».
2 Мусульмане верят, что все, чтб должно случиться до скончания мира,
записано на огненных скрижалях, называемых Л у (Lull), огненным пером,
называемым Палам-азер; надпись же наверху их называется Назар, или
Надар, что значит нсизбеэтнос предопределение.
ГЛАВА XIV
Об имиючающих друг друга качествах ума и души
В предыдущих главах моя задача заключалась в том, чтобы
дать точпые представления о различных названиях ума. В этой
главе я хочу рассмотреть, существуют ли таланты, исключающие
друг друга. Мне скажут, что этот вопрос разрешается фактами:
нельзя одновременно отличаться в различных областях. Так, Нью¬
тон пе считается поэтом, а Мильтон — математиком. Стихотворе¬
ния Лейбница плохи. Нет далее никого, кто отличался бы во всех
жанрах хотя бы одпой отрасли искусства, как, например, в поэзии
пли в музыке. Так, Корпель и Расип пе создали в комедии ничего
равного Мольеру. Миксль-Апджело не мог писать таких картин,
как Франческо Альбани, Альбанн таких, как Джулио Романо.
Словом, ум далее самых великих людей заключен, повпдимому,
в очень тесные границы. Да, конечно, но в чем же, спрошу я, при¬
чины этого? Чего иехватает людям для того, чтобы прославиться
в различных областях: времени или ума?
Мне скаяеут, что деятельность человеческого ума должна быть
одинакова во всех искусствах и во всех пауках; все умствеппые
операции сводятся к позиапию сходств и различий меледу различ¬
ными предметами. Лишь благодаря паблюдонию поднимаемся мы
в каледон области до новых и общих идей, свидетельствующих о на¬
шем превосходстве. Таким образом, всякий великий физик или
химик мог бы сделаться великим математиком, великим астроно¬
мом, великим политиком и вообще первенствовать во всех пауках.
Установив этот факт, мы должны заключить, что лишь краткость^
человеческой жизни принуждает выдающиеся умы ограничивать
.себя,..замыкаться в какой-либо одной отрасли знания.
Одиако следует призиать, что существуют талапты и качества,
исключающие собой другие талапты. Некоторые люди бывают охва¬
чены страстью к славе и пе восприимчивы пи к каким другим стра¬
стям: они могут выдвинуться в физике, в юриспруденции, в мате¬
матике, одпим словом — во всех тех науках, которые требуют
сравнения идеи меледу собой. Всякая другая страсть могла бы лишь
отвлечь их или ввергнуть в заблуждение. Другие люди, охвачен¬
ные не только страстью к славе, но еще и мнолсеством других стра¬
стей, могут приобрести себе имя во всех тех областях, в которых,
чтобы иметь успех, необходимо уметь взволновать.
336
Таков, например, драматический шайр. Чтобы изображать
страсти, нужно, как я уже сказал, живо чувствовать их. Нам не¬
знаком язык страстей, не испытанных пами, и чувства, которые ^
они вызывают в пас. Поэтому пезнаппе в этой области всегда по¬
рождает посредственность. Если бы Фонтепелю пришлось описы¬
вать характеры Радамнста, Брута или Катплипы, то этот великий
челопек оказался бы, без сомиепия, гораздо ппже посредствеппо-
стн. Установив эти принципы, я заключаю на основании их,, что
страсть к славе свойственна всем людям, выдающимся в какой-
нибудь области; только она одна может заставить нас, как я это
доказал выше, переносить утомительный труд мышления. Но эта
страсть в зависимости от обстоятельств, в которые иас ставит
судьба, может соединяться в нас п с другими страстями. Люди,
в которых происходит подобное соединенно, никогда ие будут
иметь очень большого успеха, отдаваясь изучению такой пауки,
как, например, мораль, где для того, чтобы хорошо видеть, нужпо
смотреть внимательным, по бесстрастным взором; в этой области
бесстрастие держит весы справедливости. В спорах выбирают
судьей ие прпстрастпого человека, но лицо бесстрастное. Напри¬
мер, какой человек, способный к страстной любвп, мог бы оцепить
как Фоптепель, измену? «В то время, — говорит этот философ, —
когда я был влюблен самым страстным образом, я вдруг узпал,
что моя возлюбленная оставила мепя и взяла другого любовника.
Узнав это, я нрпшел в ярость, побежал к пей п стал осыпать ее
упреками. Она выслушала меня и ответила, смеясь: «Фоптепель,
беря вас, я, копечпо, искала наслаждении; я иашла их в большей
мере с другим: ^обязана ли я отдавать предпочтение меньшему на¬
слаждению? Будьте справедливы и отвечайте мне».—«Честное
слово, вы правы, — ответил Фонтснель, — и если я не могу
быть вашим любовником, то я хочу, по крайней мерс, остаться
вашим другом». Подобный ответ;предполагал у Фоптспеля
но очень сильную любовь: страсть пе рассуждает так enpa-v
ведливо.
Словом, можно различать два разных рода паук и искусств, из
которых первый предполагает душу свободную от всяких страстей,
исключая страсти к славе; второй род, напротив, предполагает
душу, подверженную множеству страстей. Следовательно, суще¬
ствуют .талапты, исключающие друг друга. Незнание этой пстипы
есть источник множества заблуждении. Благодаря этому мы ищем
в людях нротивоположцых качеств и требуем от них невозможного:
мы хотпм, чтобы брошенный вверх камень повис в воздухе и пе
подчинялся закону тяготения.
Если какой-нибудь человек, например такой, как Фоитепель,
без горечи созерцает людскую злобу и смотрит на' нее как па необ¬
ходимое следствие всеобщей связи вещей, если ои выступает про¬
тив преступления без ненависти к преступнику, то люди будут
хвалить его умеренность, по в то же время обвинять ого за недо¬
статочно горячее отношение к дружбе. Они не попимают, что именно
это отсутствие страстей, которому он обязан --умеренностью, вызы-
337
22 ГельиециИ — OG уме —»1798
вающей похвалы ему, неизбежно должно делать его менее чувстви¬
тельным к радостям дружбы.
Требование от людей противоположных качеств весьма обычпо.
Это желание возбуждается в пас слепой жаждой счастья: мы хотим
быть всегда счастливыми и хотим, поэтому, чтобы одни и те лее
предметы в каждую даппую мииуту являлись в напболее приятном
для нас виде. Мы видим различные совершенства, рассеяпные в раз¬
личных предметах, и вот мы хотим их соединить в одном и изведать
одновременно тысячу наслаждений. Для этого мы желаем, чтобы
одпп и тот же плод имел блеск брнллнапта, аромат розы, сочпость
персика и свежесть граната. Словом, слепая любовь к"счастью,
являющаяся источником множества смешных желаний, заставляет
пас требовать от людей качеств совершенно несовместимых. Чтобы
унпчтожнть этот зародыш всех несправедливостей, необходимо по¬
дробное рассмотрение этого вопроса. Указав — в соответствии с по¬
ставленной мною себе целью — па то, какие качества не соединимы
в одном человеке и какие соединяются в одпом человеке слишком
редко, чтобы дать нам право искать их в нем, молено сделать людей
одновременно и более просвещенными, и более списходптельпымп.
Представим себе отца, желающего, чтобы его сын соединял
с очень большими талантами очень благоразумное поведение. Разве
вы по понимаете, сказал бы я ему, что вы требуете от своего сына
качеств почти противоположных? Знайте, что если, благодаря осо¬
бому стечеппю обстоятельств, эти качества и соединяются ипогда
в одпом и том же человеке, то все нее это бывает очень редко; боль¬
шие таланты предполагают всогда большие страсти, а большие
страсти являются причиной множества отклонений от требований
благоразумия; л, наоборот, то, что мы называем хорошим поведе¬
нием, почтп всегда вытекает из отсутствия страстей и, следова¬
тельно, является уделом посредствеппости. Чтобы сделать что-пн-
будь великое в любой области, пужпы сильные страсти. Почему так
много стран, бедных велщшмп людьми? Почему множество малепь-
кпх Катонов, замечательных в ранней молодости, в зрелом воз¬
расте оказываются посредственными умамп? И почему, наконец,
мир наполнен милыми детьми и глупыми мужами? Потому что
в большей части государств граждане не воодушевлены сильными
страстями. Ну, хорошо, скажет отец, я согласен, чтобы мой сын
был воодушевлен ими; я хочу только паправлять их деятельность
на определеппыо предметы изучепия. Но разве вы не видите, отвечу
я, сколь опасно такое желапие? Оно равносильно желатпо, чтобы
человек, обладающий хорошим зрепием, замечал лишь те пред¬
меты, па которые вы будете ему указывать. Прежде чем составить
какой-нибудь план воспитания, вам нужпо разобраться в самом
себе п узнать, чего больше всего вы хотите от вашего сына — боль¬
ших ли талантов илп благоразумного поведения. Вы предпочитаете
хорошее поведение? Тогда поверьте, что страстный характер будет
для вашего сыпа злополучным даром, особепно среди людей, страсти
которых, благодаря государственному устройству, не всегда напра¬
влены к добродетели; поэтому, если возможно, заглушите в нем все
338
зародыши страстей. Но, возразит мне отец, значит, я должен в то
же время откааатьоя от надежды сделать из него выдающегося че¬
ловека? Разумеется. Бели вы пе можете решиться па это, то вер¬
ните ему страсти, стараясь направлять их по честному пути, но
ищите от него как великих деяний, так иногда и очень больших
проступков. В охвачепном страстями человеке пет ничего посред¬
ственного; его первыми шагами почти всегда управляет случаи.
Если и случается, что люди сильных страстей выдаются в искус¬
ствах, если пауки имеют над ними некоторую власть и если иногда
они бывают благоразумного поведепия, то нпаче обстоит дело
с теми страстными людьми, которые в силу своего рождепия, ха¬
рактера, сапа и богатств бывают призвапы па первые места в госу¬
дарстве. Хорошее пли плохое новедсиие этих людей является почти
исключительно делом случая: в зависимости от обстоятельств, в ко¬
торые случай ставит их, и времени их рождепия, их качества пре¬
творяются в пороки.или в добродетели. Случай по своему усмотре¬
нию делает из иих Аппиев или Дециев. В трагедии Вольтера Цезарь
говорит: «Если бы я ие был властелипом римлян, я был бы мстите¬
лем за них».
«Если бы я но был Цезарем, я был бы Брутом».
Одарите сына какого-пибудь бочара удюм, смелостью, осторож¬
ностью и энергией; в республиканском государстве, где воеппые
доблести открывают путь к почестям, он сделается Феыпстоклом
или Марием ав Париже из пего выйдет только Картуш.
Пусть какой-нибудь смелый, предприимчивый и способный па
отчаянную решимость человек родится в тот момент, когда опусто¬
шаемое сильными врагами государство находится в безвыходном
положении: если успех будет к нему благосклопеп, этот человек
станет .полубогом; во всякий другой момент это лишь бешеный н
безумный человек. \
К столь различным результатам пас часто ириводят одни и те
лее страсти. Вот оиасиость, грозящая отцу, дети которого способны
к енльпым страстям, часто изменяющим лицо земли. В этом случае
соответствие их ума и характера с полоясепием, которое опи зани¬
мают, делает из них то, чем оии становятся. Все зависит от такого
соответствия. Среди обыкновенных людей, которые не оказали ваяс-
пых услуг, полезных для всего мира, ие увенчали себя славой и пе
могут притязать на всеобщее уваясепие, пет пи одного, который пе
мог бы быть-иолезпым своим сограясдапам и не имел бы права на
их признательность, если бы он был поставлен па подходящее место.
По этому поводу Лафонтен сказал:
Государь осторожный и мудрый
Из последнего своего подданного извлекает пользу.
Предпололгам, в виде примера, что освобоясдается какая-нибудь
ответственная должность. Нужно запять ее. Опа требует падежного
человека. Тот, кого рекомендуют па нее, не умен и даже лепив.
Это ничего ие значит, сказал бы я тому-, кто распоряясается этим
местом, дайте ему его. Добросовестный человек часто бывает лепи-
* зза
вьш, и деятельность, не являющаяся следствием любви к славе,
всегда подозрительна; мошенник, которого постоянно мучат угры¬
зения совести н опасения, вечно деятелен. Руссо говорит, что дея¬
тельность есть добродетель порока.
Вы располагаете должностью, которая требует усидчивости.
Предлагаемое лицо угрюмо н скучно в обществе; тем лучше: У'СпД-
чивость станет добродетелью его угрюмости.
Я не буду больше распространяться.-по этому вопросу; из ска¬
занного выше я могу заключить, что отец, требующий от своих
сыновей соединения талантов с благоразумным поведением, хочет,
чтобы онп носплп в себе источпик отклонения от хорошего поведе¬
ния, но чтобы они по осуществляли их.
Не менее, чем такой отец к своим сыновьям, несправедлив к дес¬
потам на Востоке народ, когда он требует от свопх султанов н боль¬
шой добродетели, н большой просвещенности. Может ли быть более
несправедливое требование? Неужели вам нс известно, сказали бы
мы этому народу, что просвещенность приобретается путем долгах
научных трудов н размышлений? Наука и размышление есть тяже¬
лый труд, и мы делаем всяческие усилия, чтобы избавиться от пего;
'поэтому мы уступаем лепи, еслп только нас нс воодушевляет какое-
либо очень сильное побуждение. Что лее это может быть за
побуждение? Только желание славы. Но, как я уже это доказал
в третьем Рассуждении, это желание само основано па стремлении
к физическим наслаждениям, которые доставляют нам слава и все¬
общее уважение. Но если султан в качестве деспота пользуется
всеми наслаждсппями, которые молсст принести другим людям
слава, то, следовательно, султан не может иметь лселаппй, нпчто
не может пробудить в нем жажду славы, н, значит, у него нет до¬
статочных мотивов, чтобы заниматься скучными деламп п подвер¬
гаться утомлению, неизбежному при получении образования. Тре¬
бовать просвещенности от султана — это все равно, что требовать,
чтобы реки обратились вспять или желать следствия без причины.
Эта нстппа подтверждается всей историей. Загляните в историю
Китая: вы увидите, как революции быстро сменяют там одпа дру¬
гую. У великого человека, завладевшего престолом; наследниками
оказываются рожденные в порфире царевичи, которые не имеют
побудительных причин к славе, как их отец, и предаются празд¬
ности на престоле; п, улсе начнпая с третьего поколения, большин¬
ство из mix бывают лишены престола, часто по зная за собой ииой
вины, кроме лености. Я приведу здесь только один пример2. Лнт-
чинг, человек темного происхождения, восстал с оружием в руках
против императора Ткоиг-чиига п, став во главе недовольных, по¬
вел войско па Пекин, где захватил императора врасплох. Импера¬
трица п царицы покончили с собой; император заколол свою дочь,
затем он удалился в отдаленный покой дворца н, перед тем как
убить себя, написал на поле своей одежды следующие слова: «Я цар¬
ствовал семнадцать лет; я был низвергнут с престола, и в этом
бедствии я вижу лишь кару исбес, справедливо разгпеванных моею
леностью. Однако нс я одпн виноват в этом: вельможи моего двора
?40
виновны ещо белее, чем я: скрывая от меня государственные дела,
опп тем самым вырыли ту пропасть, в которую я падаю. Как решусь
я предстать пред лицом моих предков? Как мне вынести пх упреки?
Бы, повергающие меня в столь ужасное состояние, возьмите мое
тело, разрежьте его па куски, я согласен на ото; но пощадите мои
бедный народ: он невинен и уже достаточно несчастлив, так как
имел меня так долго своим повелителем». Многочисленные подоб¬
ные примеры, встречающиеся в истории всех пародов, показывают,
что почти все те, кто с самого розкдепня облечены абсолютной вла¬
стью, становятся вялыми. Воздух, разлитый кругом престолов дес¬
потов и вокруг них самих, кажется наполненным летаргическими
испароинямн, овладевающими всеми их душевными свойствами.
Поэтому великими царями бывают лишь те цари, которые сами
проложили себе путь к престолу или зке прошли долгую школу
бедствий. Своей просвещенностью мы обязаны лишь тому, что она
для нас выгодна.
Почему мелкие властелины обыкновенно более талантливы, чем
самые могущественные деспоты? Потому что нм нужно еще устраи¬
вать свою собственную карьеру; истому что с малыми силами они
должны сопротивляться силам превосходным; потому что они жи¬
вут под вечным страхом низложения и потому что их интересы,
более' тесно связанные с интересами их подданных, заставляют их
япакомнться с различными сторонами законодательства. Поэтому
-они гораздо больше заботятся о создании армии, о заключении
союзов, о заселении и обогащении своих провинций. Следуя моим
указаниям, можно было бы составить географо-политические карты
заслуг государей различный восточных государств. Их ум — если
мерить его степенью их могущества — был бы обратно пропорцио¬
нален протяженности и силе их государства, трудности проник¬
нуть в него и, наконец, их более или менее абсолютной власти над
подданными, т. е. большей или меньшей выгоде для них от просве¬
щения. Подобная таблица, однажды установленная и проверенная
наблюдениями, дала бы, без сомнения, довольно верные резуль¬
таты: так, Суфии и Моголы оказались бы в числе наиболее тупых
государей, потому что, если нет каких-нибудь исключительных
обстоятельств или случайно хорошего воспитания, наиболее могу¬
щественные из людей: должны быть обыкновенно наименее просве-
щенпымн.
Требовать, чтобы восточный деспот заботился о счастье своих
народов и чтобы он дерзкая сильной и верной рукой бразды пра-
влепня, — все равно что требовать от Ганнмеда, чтобы ои поднял
палицу Геркулеса. Предположим, что какой-нибудь индус стал бы
упрекать в связи с этим своего султана. На что ты зкалуешься?
мог бы ответить султан. Разве, но совести, ты можешь требовать,
чтобы я был осведомлеп о твоих интересах более, чем ты сам? Когда
ты облек меня верховной властью, мог ли ты думать, что я и мои
наследники, мы изберем тягостную честь заботиться о твоем благо¬
получии и не предпочтем этому паслазкдеиня и преимущества, свя¬
занные с абсолютной властью? Тебе известно, что каждый человек
ЗН
любит самого-себя больше, чем других. Желать, чтобы я заглушил
свою леность, спои страсти и пожертвовал ими ради твоих интере¬
сов, все равно, что зкелать перевернуть порядок природы. Как мог
ты вообразить, что, обладая полной властью, я буду зкелать только
справедливого? Ты сказкешь, что человек, дорожащий общественным
уваэкоппем, пользуется властью иным образом. Соглассп. Но какое
дело япе до общественного увазкеппя и до славы? Существует ли
паслазкденне, даруемое добродетели и недоступное властп? Кроме
того, мало люден, страстно любящих славу, н эта страсть не пере¬
дается нх потомкам. Ты долзкен был все это предвидеть п знать,
что, вручая мне абсолютную власть, ты разрываешь узы взаимной
зависимости, связывающие государя с его подданными, и что от¬
ныне ты отделяешь мон нптересы от своих. Неосторозкный человек,
давший мне скипетр деспотизма, трус, не смеющий вырвать его
у меня, будь зко наказан п за свою неосторозкпость, и за свою тру¬
сость; знай, что если ты еще дышишь, то только потому, что я
дозволяю тебе дышать; знай, что казкдое мгновение твоей зкизни
зависит от моего усмотрения. Подлый раб, ты розкдаешься и зкн-
вешь для моих прихотей. Согбенный под тязкестыо своих оков,
пресмыкайся у мопх йог, прозябай в нищете, умирай; я запрещаю
тебе дазке зкалобы: такова моя воля.
Сказанное мною о султанах отчасти мозкет быть применено и
к их министрам; их просвещенность обыкновенно пропорциональна
их выгоде от нее. В странах, где общественное мнение мозкет низ¬
лагать их, им необходимо обладать выдающимися талаптами. На¬
оборот, там, где голос общества не принимается во внимание, они
предаются лепп н проявляют только те достоипства, которые не¬
обходимы для карьеры при дворе; эти достоинства совершенно
несовместимы с большими талантами, вследствие той противопо-
лозкпости, какая существует между интересами прндворпых и инте-,
ресами общества. В этом отношении министры похозкп на писате¬
лей. Стремление последних п к славе, и к пенсиям от двора есть
смешное притязание. Приступая к литературному труду, автор не¬
обходимо долзкен выбирать мезкду увазкепием общества н увазке-
нием придворных. Надо помнить, что при большинстве дворов,
особенно в восточных государствах, людп с детства завернуты и
забинтованы в пеленки предрассудков и условных приличий, что
там большинство умов связаны, что там люди не способны ни на
что великое н что всякий человек, родившийся и зкпвущпн вблизи
престола деспота, не мозкет пзбезкать общей заразы и зкнвет лпшь
мелкими идеями.
Поэтому истинно достойные людп зкпвут вдали от царских па¬
лат. Опп прпблизкаютсл к ним лишь во времена бедствий, когда
государи вынузкдены призывать их. Во всякое другое время только
'/пуэкда мозкет заставить достойных людей приблизиться ко двору,
и тогда лишь немногие из пнх могут сохранить свою силу н высоту
душевную и умственную. Нузкда слишком близка к преступлению.
Из всего сказаппого мною яспо, что невозможно требовать вы¬
дающихся талантов от людей, которые в силу своего состояния и
•">42
положения пе могут быть одушевляемы сильными страстями. Но
разве Mbi не предъявляем ежедневно подобных требований? Мы
протестуем против испорченности нравов, требуем добродетели,
а в то же время желаем, чтобы граждапе, любящие родину, мол¬
чаливо созерцали все бедствия, причиняемые ей плохим законода¬
тельством. Мы не видим, что это все равпо, как еслп бы требовали
от скупца, чтобы он по кричал, когда вор похищает у пего его
шкатулку. Мы по замечаем того, что в некоторых странах мудрыми
могут называться лишь люди, равнодушпые к общественному благу
и, следовательно, лишенные добродетели. Столь же несправедливо —
как я докажу это в следующей главе — мы требуем от людей та¬
лантов н качеств, так сказать, несовместимых в силу противоречи¬
вых привычек.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIV
1 Лю-коиг-панг, основатель династии Ганов, был сначала предводителем
шайки воров; овладев одним городом, он поступил на службу к Т-ку, стал
главнокомандующим его войск, разбил Т-сннов, захватил множество городов,
присвоил себе титул царя, победил князей, восставших против империи.
Своим милосердием, больше чем своей доблестью, он восстановил спокойствие
в Китае и был провозглашен императором. В истории Китая он считается
одним из наиболее выдающихся государей.
2 См. «Histoire des Huns», par Mr. de Guignes, t. I, p. 174.
ГЛАВА XV
О несправедливых требованиях общества
Мы готовы требовать, чтобы всадник, привыкший паправлять
носок своего башмака к уху лошади, имел бы такие яге нзящпые
манеры, как оперпый таицор; или чтобы философ, занятый исклю¬
чительно высокими и-общими пдоямп, умел писать, как светская
женщина, или далее превосходил ее в эпистолярном, например,
аганре, который требует уменья вести приятную, бессодерлгатель-
цую болтовню. Мы пе видим, что такие требования почти исклю¬
чают друг друга и что в этом искусстве всякая умная лсенщииа,
как показывает опыт, далеко оставляет за собой самых известных
философов. Столь лее несправедливо требовать от человека, никогда
ничего не читавшего п.пе изучавшего, ведшего в течепие тридцати
лет рассеянный образ лепзнн, чтобы оп внезапно получил способ¬
ность размышлять и исследовать; между тем нам доляшо быть
нзвестпо, что способность к размышлению достигается лишь при¬
вычкой и утрачивается, как скоро эта привычка исчезает. Действи¬
тельно, ёслп бы па человека, хотя бы п привыкшего к труду и
к прплежаппю, вдруг возложили очень большую часть управления
государством, то ему пришлось бы иметь дело с множеством раз¬
личных вещей, быстро сменяющих друг друга; оп был бы выну-
313
медей лишь поверхностно относиться к каждой пз них, п вследствие
этого через некоторое время этот человек сделался бы неспособ¬
ным к долгому и напряженному вннмапшо. Поэтому мы не в право
требовать такого внимания от высокопоставленного лица. Но его
дело доискиваться первооснов морали и политики, исследовать,
например, до какой степени может быть полезна роскошь, какие
изменения в нравах может она произвести, какую отрасль торговли
нужно наиболее поощрять, с помощью каких законов можно при¬
мирить в одном н том лес народе торговый дух с военным н сделать
этот народ одновременно н богатым, и грозным для врага. Для
разрешения подобных вопросов пунсон досуг н привычка к раз¬
мышлению. Но возможно ли много размышлять, когда нужно много
делать? Словом, от человека высокопоставленного нельзя требовать
изобретательности, предполагающей уенлеппое размышление. Мы
в право требовать от него верного, живого н проницательного ума,
который во всех вопросах, обсуждаемых политиками и философами,
всегда сразу видел бы истину, схватывал бы со и был бы изобрета¬
телен в.способах доводить до конца свои планы. Поэтому с таким
умом он должеп соединять твердый характер и непоколебимое
упорство. Народ не всегда умеет быть благодарным за» тс благо¬
деяния, которые оказывают ему высокопоставленные люди; неблаго¬
дарный по незнанию, он не понимает, как много мужества необ¬
ходимо для делания добра и для преодолепия препятствий, которые
лнчпый интерес.1 воздвигает на пути к общему благу. Поэтому му¬
жество, просвещенное добродетелью, является главным достоин¬
ством высокопоставленных люден. Напрасно стали бы мы искать
в них какой-нибудь запас знаний; опи могут иметь осповатсльпые
знания лишь относительно тех вопросов, над которыми они раз¬
мышляли, прежде чем достигли высоких должностей; попятно, что
таких вопросов пенного. Чтобы убедиться в этом, проследите жизнь
лиц, предназиачеппых занимать высокое положение. Они кончают
школу в шестнадцать или семнадцать лет, учатся верховой езде н
гимнастическим упражнениям, затем проводят два или трп года
в академии или Ёсо1о de Droit. Изучив юридические пауки, они
покупают себе должность. Для ее выполнения не нужно изучать
нп естественное право, ни международное право, пн публичное
право, по достаточно посвящать все свое время- рассмотрению не¬
которых частных процессов. Отсюда они переходят к управлению
какой-нибудь провинцией, где, обремененные ежедневными обязан¬
ностями н утомленные аудиенциями, опл не имеют времепи па раз¬
мышление. Затем опи поднимаются па высшие должности, и уро¬
вень их знаний после тридцатнлетией практики оказывается тем
лее, каким оп был у них в двадцать пли в двадцать два года. В связи
с этим я замочу, что путешествия в соседппе страны, где опп нмоли
бы возмояшость сравнивать формы правления, законодательства,
характер, нравы и обхождение различных пародов, были бы, мо-
лсет быть, полезнее для образования государственных людей, чем
то воспитанно, какое теперь дается им. Я не буду больше распро¬
страняться по этому вопросу н закончу эту главу замоткой о гени-
344
алъпых люд я с, потому что от uux-то главным образом и требуют
исключительных талантов и качеств.
К такому несправедливому отношению побуждают нас две
равносильные ,причины: первая причина, как я указывал
выше, — это слепая жажда собственного счастья; вторая — за¬
висть.
Кто не осуждал в кардинале Ришелье ту исключительную лю¬
бовь 1C славе, которая заставляла его так зкадно искать всякого рода
успеха? Кто не насмехался пад том рвением, с которым он, если
верить Дюморье а, стремился к своей канонизации, приказав своим
исповедникам повсюду огласить, что па кардинале нот пи одного
смертного греха? II кто, пакопец, пе смеялся, узнав, что одповрег
меппо с этим кардинал, объятый зказкдой прославиться в поэзпп
так нее, как в политике, просил Корнеля уступать ему своего «Сида»?
Мснсду тем именно этой столь часто порицаемой любви к славе он
был обязан своими выдающимися административными талантами.
И еслп с тех пор мы не видели министра, который, бы притязал на
столь разнообразные виды славы, то нужно также признать, что
с тех пор у нас пе было второго кардинала Ришелье. Хотеть, чтобы
деятельность сильных страстей сосредоточилась в одном единствен¬
ном желании, и воображать, что человек, жаждущий славы, может
удовольствоваться одним единственным родом успеха, — все равно,
что хотеть, чтобы плодородная почва производила только один вид
плодов. Тот, кто горячо любпт славу, сознает в душе, что иногда
успех политических начинаний зависит от случая п часто от без¬
дарности людей, с которыми ему приходится иметь дело: и потому
он хочет успеха более личпого. Если ои пе одеряшм смешной и
глупой спесью, то ои нс мозкот презирать литературной славы,
к которой- стремились самые великие государи и героп. Большин¬
ство из них, не довольствуясь тем, что приобрели бессмертие сво¬
ими подвигами, хотели обессмертить себя своими творениями или,
по крайней мерс, хотелп оставить потомству поучеппя относительно
военной или политической науки, в которой опи преуспели. Да и
как могли опи не стремиться к этому? Этп воликпе люди любили
славу, а ее нельзя любить, пе зкелая в то зке время передать людям
те идеи, которые еще более долзкпы возвысить пас в пх глазах.
Как много доказательств этой истины мы паходпм в псторпи! Ксено¬
фонт, Александр, Ганнибал, Ганпон, Сципионы, Цезарь, Цицерон,
Август, Траяп, Аитошшы, Компеп, Елизавета, Карл У, Ришелье,
Моптекукулп, Дюгэ-Tpyeu, Морпц Саксонский — все опп, увен-
‘ чаппые различпого рода лаврамп, стремплпсь поучать людей в своих
произведениях. Еслп мы теперь пе понимаем, как люди, па кото¬
рых лезкало управление миром, еще находили время размышлять
и писать, то я отвечу па это, что дела требуют цомпого времени,
если пе запутываться в мелочах и уметь схватывать самую сущ¬
ность дела. И если не все великие люди были писателями, то все
опп, во всяком случае, покровительствовали выдающимся писате¬
лям п делали это потому, что любили славу п пбпималп, что велп-
кпе ппсателп сохраняют ее за пимп. Поэтому еще раньше Ришелье
34Г)
Карл V основал акадсмпи; поэтому даже гордый Атилла собирал
вокруг себя ученых разного рода; калиф Гарун-аль-Рашид соста¬
влял нз нпх свой двор, а Тамерлан учредил академию в Самар¬
канде. А с каким почтенном относился к ученым Траян! Во время
его правления дозволялось говорить, думать п писать все, что
угодно, ибо писатели, пораженные .блеском его добродетелей н та¬
лантов, могли быть лишь ого панегиристами. Напротив, Нерон,
Калигула, Домициан принуждали к молчанию людей просвещен¬
ных, которые в своих писаниях могли бы рассказать потомству
лпшь о позоре и преступлениях этих тиранов.
Я показал на этих примерах, что то самое желание славы, кото¬
рому великие люди обязаны своим превосходством, часто заста¬
вляет их и в сфере ума стремиться it мировому владычеству.
Конечно, молено соединять с талантами больше скромности; эти
качества по своей природе не исключают друг друга, по в некото¬
рых людях они ис совмещаются. Есть люди, у которых нельзя
отпять высокое мпенно о самих себе без того, чтобы пе заглушпть
в самом зародыше их ум. Это — недостаток, и зависть пользуется
этим, чтобы обесценить заслуги; она старательпо разбирает людей,
уверенная, что всегда иайдет в них какую-нибудь невыгодную сто¬
рону, с которой сможет представить нх обществу. Мы часто забы¬
ваем, что о людях следует судить так же, как п о их произведениях;
, что их следует рассматривать в целом; что па земле нет ничего со¬
вершенного и что если бы каждый был обязан носить ленты двух
цветов: одного — для обозначения достоинств и другого — для обо¬
значения недостатков ого ума и характера, то нс было бы человека,
который не пестрел бы этими двумя цветами. Велпкпе люди похожи
па те богатые руды, в которых к золоту всегда более илп менее
примешан свинец. Хорошо было бы, если бы завистник время от
времени говорил себе: если бы мне удалось уронить в глазах лю¬
дей цепу этого золота, то во что стали бы они ценить меня, пред¬
ставляющего сплошной свипец? Но завистники всегда останутся
глухими к подобпым советам. Как часто завистники, умело под¬
черкивая малейшие недостатки генпальпых людей, упрекали их
и том, что их манеры менее приятны, чем манеры светских людей!
Они забывают, что большинство гениев, как я уже указывал, про¬
водят своп дни в уедппепнн, подобно жпвотпьш, живущим в пу¬
стыне, и что лишь в безмолвии и одиночестве открываются их взо¬
рам пстипы. Но человек, жнзпь которого протекает при особого
рода обстановке и который рассматривает мир с новой точки зре¬
ния, пе может обладать пи качествами, пи недостатками, свой¬
ственными обыкповепным людям. Почему француз больше похож
па француза, чем на немца, и гораздо больше на пемца, чем па
китайца? Потому что оба эти парода, благодаря сходному воспи¬
танию и мировоззрению, имеют между собой несравненно больше
общего, чем с китайцами. Мы вполне становимся, тем, чем делает
пас окружающая пас обстановка. Желать, чтобы человек, видящпй
* иные предметы „вокруг себя п ведущий образ жизни, отличный' от
моего., обладал темп же самыми понятиями, что и я, зпачит желать
зю
чего-то впутреппо-противорсчпвого п требовать от палкп, чтобы
у все нс было двух копцов.
Как много такого рода несправедливостей совершают по отно¬
шений) к гениальным людям! Как часто пх обвппялп в глупости
в то самое время, когда они- давали доказательства высшей му¬
дрости? Я но хочу сказать, что гениальные люди не ведут себя
иногда нелепо. Иногда, папример, они придают слишком большое
значение 3 той отрасли знания, которой они занимаются. Кроме
того, большие страсти, связанные с гениальностью, могут нпогда
сбить их с пути. Но этот источник их заблулгдепин есть в то же
время источник их талантов. Люди холодные, лишеппые страстей
н талаптов, не так легко сбиваются с пути, как люди сильных
страстей. Но не следует думать, будто люди холодные, как это.
подсказывает нм их тщеславие, прежде чем решиться па что-нибудь,
вычисляют возможные выгоды пли невыгоды: для этого нужно было
бы, чтобы в своем поведении онп руководствовались лишь размыш¬
лением, а опыт учит пас, что люди руководствуются в своем пове¬
дении чувством и что в этом отиошеппп'люди холодные — все же
люди. Чтобы убедиться в этом, представим себе, что одного из таких
людей укусила бешепая собака; его посылают к морю; там он са¬
дится' в лодку, чтобы быть затем погруженным в воду. Оп знает,
что оп пе подвергается никакой опасности и что в этом случае
бояться глупо. Его погружают в воду. Рассуждение больше не
действует па него, чувство страха овладевает его душой, и именно
этому нелепому страху он обязап своим выздоровлением. Словом,
в людях холодных, как и во всех других, размышление подчинено v-
чувству. И если люди холодные пе подвержены столь частым укло¬
нениям, как людп, которыми владеют страсти, то лишь потому, что
в пих мепыпе энергии; в действительности своей мудростью ы...
обязаны слабости своих страстей. И, одпако, какого опп о себе высо¬
кого миопия! Онп воображают, что общество чувствует к ипм боль¬
шое уваясенио, а- в действительности оно только потому предоста¬
вляет им пазываться в их тесном кругу благоразумными людьми
и не прозывает пх глупцами, что вообще не занимается ими. И как
им не стыдно проводить жизнь, высматривая смешные стороны
других людей! Как торжествуют опп, когда нм удается найти
смешную сторону в человеке гениальном или подметпть в пем
малейшую слабость, наирнмер, чересчур сильное увлечение какой-
нибудь ясепщипой! В этом случае они считают себя в праве пре¬
зирать его. Но если им самим приходилось испытать, как страх,
охватывавший их в лесу, в уединенных и опасных местах, преуве¬
личивал опасность, то почему нее нс понимают оии, что любовь
может преувеличивать наслаждение, подобпо тому как страх пре¬
увеличивает опасность? Неулселп они не знают, что только сам
человек моясет верно оцепить испытываемое нм паслаясдеппе; и что
в глазах людей, одушевленных различными страстями, предметы
ие могут иметь одинаковую ценность, что чувство всегда доляшо
быть судимо чувством и что яеелать все подвергать суждешпо хо-
лодпого рассудка — то же самое, что яселать обсуждать в государ-
3*17
ствеииом собрании вопросы совести? Оии должны бы попять, что,
прежде чем высказывать свое мнение о поступках гениальных -лю¬
дей, им следовало бы, но крайней мере, ознакомиться с побуждаю¬
щими их мотивами, с силон, толкающей их на тот 'или иной по¬
ступок; а для этого нужнотюннмать могущество страстей и знать,
какая степень мужества необходима для сопротивления нм. Каж¬
дый человек, обративший внимание па это, вскоре замечает, что
только страстями можно побеждать страсти н что то благоразумные
люди, которые считают себя победителями страстей, дают это на¬
звание своим слабо проявленным склонностям, чтобы доставить
себе честь победы. В действительности они вовсе нс сопротивляются
страстям, ио уклоняются от них. Их мудрость является в них след¬
ствием по просвещенности, по того безразличия, которое молено
сравнить с пустыней, однпаково лишенной’как радостей, так н
страданий. Поэтому они не могут называться счастливыми. Отсут¬
ствие несчастий является их единственным счастьем, н тот род
рассудка, который управляет ими на морс человеческой жизни,
помогает пм избегать поДводиых скал, лишь непрестанно отдаляя
нх от блаженного острова паслаждспни. Небеса вооружают холод¬
ных людей щитом для отражения ударов, по нс мечом для за¬
воеваний.
Пусть разум управляет нами в важных обстоятельствах жизни,
но пусть мелочи ее подчиняются нашим вкусам и страстям. Че¬
ловек, который стал бы обо всем обращаться за советом к своему
разуму, был бь^ все время занят соображениями относительно
своих поступков, но сам ничего бы не делал; ои постоянно думал
бы о вссвозможпых окружающих его бедствиях. Утомление и еже¬
дневная скука от таких соображений могут быть более страшны,
чем те песчастня, от которых они избавляют пас.
Впрочем, каким бы упрекам ни подвергали людей гепиальпых,
как бы нн старались нх унпзить, открывая в mix личные п незна¬
чительные недостатки, которые, по мнению завидующих им людей,
должны затмить блеск их славы, они должны оставаться нечувстви¬
тельными к подобным нападениям н понимать, что это не более как
ловушки, подставляемые нм завистью, чтобы отвратпть их от их
занятий. Что из того, что их постоянно упрекают в недостатке вни¬
мания к окружающим? Талантливые люди должны знать, что боль¬
шинство маленьких любезностей, столь ценимых в обществе, были
нридумапы людьми праздными, искайШнмн в них избавлеппя от
скуки и безделья, и что для того, чтобы прославиться в искусстве
или в науке, требуется очень большое напряжение внимания, кото¬
рое но должпо разбиваться на тысячу мелких и частных проявле¬
ний. Кроме того, эта вежливость, которой дают название внимания,
не приносит никакой пользы государству, и для общества является
гораздо более важным, чтобы учепый сделал одним открытием
больше, а пятьюдесятью визитами мепьше. Я не могу удержаться,
чтобы не упомянуть по эдюму поводу об одном забавном происше¬
ствии, случившемся, как говорят, в Париже. У одпого писателя
был сосед, одпп из тех праздпых людей, которые столь пазойлпвы
348
п обществе. Соскучившись в своем собственном обществе, он зашел
однажды к писателю. Тот оказал ему радушный прием и прото¬
мился с ним самым гуманным образом, пока, накопец, пат праздпо-
любец, устав зевать в одпом место, не отправился скучать в другое
место. Он ушел, а писатель принялся за свою работу и забыл
о праздиолюбце. Через несколько дней его стали упрекать п том,
что он нс отдал визита, и пазвалп понежен; узнав об этом, он в свою
очередь отправился к своему скучающему соседу «Сударь, — ска¬
зал он, — я узнал, что вы нсдовольпы мною, одиакозке вам хо¬
рошо известно, что только скука привела вас ко мне. Я принял
вас любезпо, хотя сам я п ие скучал; следовательно, вы в долгу
передо мной, а меня обвиняют в невежливости! Судите ate сами
о моих поступках п подумайте, не надлежит ли вам положить
копен обвинениям, которые пнчего пе доказывают кроме того, что
я нс пуле даюсь, подобно вам, в визитах, не так жесток, чтобы до¬
кучать ближнему, а также нс так несправедлив, чтобы злословить
после того, как я падоел ему». Сколько людей, которым мозкно
дать подобный ответ! Как много праздполюбцев, которые требуют
от достойных людей внимания н способностей, песовместпмых с их.
занятиями, н еще удивляются тому, что требуют вещей противо¬
речивых!
Представим себе человека, который всю зкпзпъ посвятпл торго¬
вым делам; такого рода занятия сделали его педоверчпвым. Если
этот человек появится в обществе, то было бы страппо требовать от
него развязности. Другой человек" обладает открытым характером,
оп поправился нам своей откровенностью, п было бы страппо тре¬
бовать от пего недоверчивости именно в ту минуту, когда пам хо¬
чется этого. Мы всегда хотим певозмоэкпого. Правда, существует
некая пойтральпая соль, которая иногда амальгамирует в одном и
том зке человеке все его свойства, не находящиеся мезкду собой
в полпом противоречии; я зпаю, что особенное стечепне обстоя¬
тельств мозкет заставить пас приобрести протпвонолозкпыо при-,
вычкн; но это чудо, а па чудеса не следует рассчитывать. Вообще
мозкпо утверзкдать, что в характере человека все связано мезкду
собой, что качества слиты в нем с недостатками и что дазке суще¬
ствуют умственные недостатки, свойственные известным полозке-
пиям. Представим себе, что некто занимает вазкпый ноет и долзкеп
озкедповпо разбираться во миозкестве дел; если его решения без¬
апелляционны, если ему ппкто нс противоречит, то через некото¬
рое время оп преисполнится гордости п получит глубочайшую уве¬
ренность в своем умственном превосходстве. Этого нс случится
с человеком, мпеппя которого обсузкдаются и разбираются в совете
равных ему людей илп с учепым, который узке несколько раз оши¬
бался в вопросах, внимательно исследованных им, и потому на¬
учился быть осторожным в своих сузкдепиях4; такая осторозкпость,
оспованпая на спасительном педоверпн к собственному знанию,
помогает пам различать те скрытые истины, которые редко усма¬
тривает поверхностный взгляд гордеца. Повндпмому, познание
истины является наградой за мудрое недоверие к самому себе.
349
I
Человек, пе допускающий сомнений, подвержен множеству оши¬
бок: он сам ставпт границы своему уму. Одного персидского^му¬
дреца спросили однажды, как он приобрел такое множество'зпаппй.
Шбстбянно'сирашп^ая б том,~чего я пе знал», — ответпл он. «Во¬
прошая однажды философа, — говорит поэт Саади, — я настаивал,
чтобы оп ответил мне, от кого приобрел оп столько знаний». —«От
слепых, — ответил он, — которые ис поднимают иогп своей, прежде
чем пе ощупают палкой почву, на которую они ступают».
Сказанного мпою о качествах, исключающих друг друга или
по своей природе, или вследствие приобретеппя несовместимых
привычек, достаточно для моей темы. Теперь я хочу показать, в чем
польза этого зпаппя. Главная польза состоит в том, чтобы научиться
извлекать наибольшую выгоду из своего ума; этому вопросу я и
посвящу следующую главу.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XV
1 Когда только что состоялось назначение одного министра, один ив пер¬
вых чиновников Версаля, человек весьма умный, сказал ему: «Вы любите
добро, отныне в вашей власти делать его. Вам представят множество проектов,
полезных для государства, и вы пожелаете их выполнить; берегитесь, однако,
предпринимать что-либо, прежде чем вы не убедитесь, что это потребует неболь¬
ших затрат, небольших усилий и небольшой добродетели. Если успех данного
предприятия требует значительных затрат, то многочисленные нужды,
которые впоследствии обнаружатся, не позволят вам вложить в него необ¬
ходимых денег, и вы потеряете авансированную на это сумму. Если же
успех будет зависеть от усердия и добродетели ваших приближенных, то
берегитесь, чтобы на ваш выбор не оказывали давления; помните, что вы
будете окружены мошенниками, что нужна проницательность, чтобы узна¬
вать их, и что главная и, может быть, самая трудная наука для министра —
это наука выбора».
2 См. его «Memoires pour servir h THistoire de la Hollander, в главе
о Гроции.
* Они часто испытывают к своему занятию исключительное уважение.
Даже среди лиц, занимающихся наиболее легкомысленным видом искусства,
есть такие, которые думают, что в их стране хорошо только то, чтб они делают.
Я не могу не упомянуть здесь об одном довольно забавном изречении, которое
приписывается Марселю. Один знаменитый английский танцовщик, приехав
в Париж, эашел к Марселю и сказал ему: «Я приехал принести вам дань ува¬
жения, которое должны чувствовать к вам все представители нашего искус¬
ства. Разрешите мне протанцовать перед вами и воспользоваться вашими
советами...»—«Охотно»,— отвечал ему Марсель. Англичанин тотчас же при¬
нялся исполнять трудные па и проделывать множество прыжков. Марсель
смотрел на него и вдруг воскликнул: «Сударь, хорошо танцуют только в Па¬
риже, в других странах только прыгают, но, увы, лишь это одно у нас умеют
делать хорошо. Бедное государство!»
4 Было бы, может быть, желательно, чтобы лица, предназначенные для
занятия высоких должностей, представляли какое-нибудь сочинение; они
350
лучше увидели бы тогда всю трудность своей задачи,. научились_бы не дове¬
рять собственным знаниям и, применяя это недоверие к делам, научились бы
рассматривать их с ббльшпм вниманием.
ГЛАВА XVI
Метод_ определения того, к какой области занятий мы наиболее
способны
Чтобы узиать своп таланты, человек должен исследовать, ка¬
кого рода предметами случай н воспитание заполнили его память
п в какой степени велпка его любовь к славе. От комбинации этих
двух факторов зависит род занятий, избираемых данным лицом.
Нет ии одпого человека, который был бы вполне лишен знаний.
И смотря по тому, чтб больше содержится в памяти, факты лп из
физики или из истории, образы или чувства, мы являемся более
или менее склопнымн к физике, илп к политике,- или к поэзии. Если
человек отдается этому последнему искусству, то он может сде¬
латься тем более великим художником в какой-либо одной обла¬
сти, чем больше сокровищппца памяти доставит ему предметов,
нужных для опредслепной категории картин. Один поэт рождается
в суровом климате Севера, где иа быстрых крыльях постоянно про¬
носятся черные ураганы; его взор нс блуждает по цветущим доли¬
нам, оп знает лпшь вечпую зиму, которая с волосами, поседев¬
шими от инея, царит над бесплодными пустынями; эхо доносит ему
лишь рев медведей; оп видит только снега, только нагроможден¬
ные льдииы и елн, столь нее древние, как сама земля, распрости¬
рающие своп мертвые ветви над озерами, омывающими их корип.
Другой поэт, наоборот, розкдается в счастливом климате Италии,
где воздух чист, земля усеяна цветами, где легкое дыхание зе¬
фиров колышет вершины благоухающих лесов; ои видит здесь
ручейки, которые множеством серебристых извилин прорезывают
однообразие зеленых лугов; оп видит, как искусство соединяется
с природой для украшения городов' и деревень, — здесь все ка¬
жется сотворенным для услаждения взора и для опьянения чувств.
Можно ли сомневаться в том, что из этих двух поэтов последний
изобразит картины более приятные, а первый более величественные
и страшные? Но пи тот, пи другой из этих поэтов не создаст этих
картин, если оп не будет одушевлен сильною любовью к славе.
Первичным материалом нашего ума являются те предметы,
которые случай и воспитание вкладывают в память; по этот мате¬
риал остается мертвым и бездеятельным до тех пор, пока страсти
не приведут его в брозкепие. И только тогда он производит повое
сочетание идей, образов дли чувств, которым мы даем наимено¬
вание гениальности, ума или таланта.
, Определив количество и род тех предметов, которые хра¬
нятся в складе пашей памяти, мы долэкны, прежде чем избрать
какую-либо отрасль запятой, определить степень нашего стремле¬
ния к славе. Здесь мы весьма склоипы к заблузкдоншо и охотно
351
называем страстями самые обыкновенные нашп склонности; между
тем, как я уже сказал, отличить склонность от страсти очень легко-.
Нами владеет страсть, когда мы одушевлены одним единственным
желанием, когда все паши мысли н поступки подчинены ему. Мы
имеем только склонность, когда наша душа разделена между
многими желаниями, более плн менее равными по силе. И чем
многочисленнее эти желания, тем умереннее пагап склонности,
и обратно; чем меньше желании, чем ближе они к единству, тем
сильнее нашп склонности и тем легче они переходят в страсти.
Словом, страсть характеризуется единым желапнем или, по край-
пей мере, преобладанием одпого желания над всеми остальными.
Определив наличность страсти, необходимо узпать степень ее
силы, а для этого нужно уяснить себе степень восхищения, которое
мы испытываем по отпошепшо к великим людям. В ранней молодо¬
сти это является довольно точной меркой для пашой любви к славе.
Я говорю: в ранней молодости, потому что тогда мы более способпы
к страстям п, следоватсльпо, к энтузиазму. Кроме того, в юпости
у пас пет причин упшкать заслуги и таланты; мы еще надеемся
заставить впоследствии уважать себя самих за то, что сейчас мы
уважаем в другом. С людьми зролымп дело обстоит иначе. Чело¬
век, достигший нзвестпого возраста и по обладающий пнкакими
заслугами, обыкновенно выказывает ирезрепно к талантам дру¬
гих, дабы утешить себя в нх отсутствии. Чтобы судить о заслугах
другого лица, нужно быть беспристрастным, а следовательно, не
испытать еще чувства зависти. В ранней молодости человек еще
не завистлив, и поэтому юноши смотрят па великих людей почтп
темн же глазами, какими видит их потомство. Поэтому следует
вообще отказаться от уважения со стороны лиц своего возраста н
ожидать его только от молодых. Их похвала может служить неко¬
торой оценкой наших заслуг, а их восхищение вслшшмп людьми
может служить для оценки их собственных достоинств. Если мы
в другом человеке уважаем лишь такие идеи, которые сходпы с на¬
шими собственными, то наше уважение к чужому уму всегда про¬
порционально нашему собственному уму. Человек прославляет
великих людей, когда сам чувствует себя созданным для величия.
Почему Цезарь плакал перед бюстом Александра? Потому что он
был Цезарем. Почему лее с тех пор никто узке не плачет перед
этим изображенном? Потому что больше пет Цезареи.
Словом, степенью нашего почитапия велнкпх людей .мы можем
измерять степень пашей любви к славе н, следователь™, опреде¬
лять выбор своих занятий. Выбор этот всегда бывает удачным,
когда в любой отрасли знания сила страсти пропорциональна
трудности добиться успеха; успех зке достигается тем трудпес, чем
большее число люден занималось данной отраслью творчества
и усовершенствовало ее. Нет ничего более смелого, чем избрать
своим поприщем то, па котором прославились Корнель, Распн,
Вольтер и Кребильон. Чтобы отличиться на этом поприще, нужно
быть способным к чрезвычайным усилиям ума и, следовательно,
быть одушевленным сильнейшей любовью к славе. Человек, не-
362
V
способный па такую высшую страсть, ПО должеп вступать в со-*
стязание с подобными соперппками, по избрать деятельность,
в которой легче добиться успеха. Такие области существуют:
так, например, в физике имеются необработанные участки и во¬
просы, па которые выдающиеся гении, занятые более интересными
темами, бросили, так сказать, лишь беглый взгляд. В этой области,
так же как п во всех ей подобных, открытия п достпясеппя доступны
почти каждому уму, п только на пих могут притязать слабые стра¬
сти. Тот, кто по опьянен любовью к славе, должен искать ее па
окольных тропинках н избегать больших дорог, проложенных вы¬
дающимися людьми. Наши заслуги показались бы ничтожными
по сравнению с нх заслугами, п предубежденное общество отка¬
зало бы нам даже в заслуженном уважении.
Словом, репутация человека, обладающего лишь слабыми стра¬
стями, зависит от ловкости, с которой оп побегает сравпеппя себя
с людьми, охвачонпыми большей страстью к славе и делающими,
следовательно, большие умственные усилия. Благодаря такой лов¬
кости, человек, обладающий лишь слабыми страстями п весьма не¬
большим умом, может тем не мопее приобресть довольно хорошую
репутацию, если оп с юности научился, работать и размышлять.
Словом, для цаилучшего применения своего ума нужно, повиди-
мому, обратить главное внимание на сравнение степени своей
собственной страсти со степенью той страсти, какую предполагает
избираемое занятие. Тот, кто в этом отношении способен к точному
наблюдению пад собой, избегнет множества ошибок, которым под¬
вержены мпогис выдающиеся люди. Так, например, он по начнет
изучеппя повой области в тот момент, когда возраст уморит в нем
ныл страстей. Он поймет, что, сменяя одну за другой разные обла¬
сти пауки пли искусства, он во всех пих достигает лишь среднего
уровня и что такая универсальность является подводным камнем,
о который часто разбивались люди умные, но тщеславные, п, на¬
конец, что только в раппей юности мы обладаем тем неустанным
вниманием, которое доискивается до первооснов каждого искус¬
ства и каждой науки: это важная истина, незнание которой часто
задерживает развитие гения н препятствует успеху паук. Для
усвоения этой истины нуяшо помнить, что любовь к славе, как это
доказано мпою в третьем Рассуждении, зажжепа в нашем сердце
любовью к физическим наслаждениям; эта любовь всего сильнее
в ранней молодости, и, следовательно, на заре жизни мы способны
на самую сильную любовь к славе. В эту пору мы ощущаем в себе
пламенные зародыши добродетелей и талантов. Сила и здоровье,
текущие по нашим жилам, сообщают нам чувство бессмертия; нам
кажется, что годы протекают с медлительностью воков; мы знаем,
что мы смертны, по по ощущаем этого, и поэтому тем горячее стре¬
мимся заслужить уважение потомства. Не то, когда возраст охла¬
ждает страсти. Тогда мы пачипасм видеть вдали разрушепие, при¬
носимое смертью. Смертные тени, примешиваясь к сиянию славы,
омрачают ее блеск. Мир мепястся пород нашим взором, оп по ин¬
тересует пас больше; в нем пе происходит ничего значительного.
23 Гельвеций. — Об уме — 1798 353
И если мЫещо пДомйо нуги, ия которыйтолкнула пас любовь к слано,
то лишь и сплу прппычкн; привычка укрепляется, когда страсти
ослабевают. Кроме того, мы боимся скуки и, чтобы избавиться от
нее, продолзкаом изучать науку, привычные идеи которой легко
связуютсл в пашем уме. Но мы узко неспособны к папрязкениому
внимапшо, которого требует изучение новой области. Если вы узко
достигли триддатнпятплстисго возраста, то из великого матема¬
тика вы по сделаетесь уэкс великим коатом, из великого поэта ве¬
ликим химиком, из великого химика великим политиком. Если
в атом возрасте человек получит какое-нибудь высокое пазпачепис
и если то идеи, которыми наполнена его голова, нс имеют пикакого
отиогаепия к.его новой должностною или это место не требует ума
п талаптон, или же этот человек будет плохо исполнять снос дело.
Среди должностных лиц, которые иногда слишком сосредото¬
чиваются на рассмотрении частных дел, найдется ли хоть одпо,
которое могло бы достойно занимать высокие места, если бы оно
втайне узко по подготовлялось к этой должности? Человек, пре¬
небрегающий такой подготовкой, может только опозорить себя,
получив место. Если он обладает характером цельным и деспоти¬
ческим, то его начинания будут всегда суровыми, нелепыми и вред¬
ными для общественного блага. Если зке он кроток и стремится
к общественному благу, то он по посмсот ничего предпринять.
И как мог бы он решиться па какие-нибудь перемены в управле¬
нии? Нельзя'нттп твердыми шагами по незпакомым дорогам, пе¬
ресекаемым множеством пропастей. Твердость и смелость ума
всегда обусловливаются его широтой. Человек, богатый средствами
для пополнения своих проектов, всегда смел в своих замыслах;
наоборот, человек, бедный средствами, неизбежно приобретает
привычку it робости, которую глуицы часто принимают за мудрость.
Если опасно слишком часто пзмспять правительственную машппу,
то, с другой стороны, эта маншпа иногда останавливается, если в пес
не вставлять новых пружин. Невежественный рабочий но смеет
предпринять это, и машина распадается тогда сама собой. Иначе
поступит искусный рабочий: смелой рукой он починит машину
и том самым сохранит се. Но такая мудрая смелость предполагае/!
глубокое изучение науки управления, изучение утомительпоо,
па которое мы способны только в первой молодости и, может быть)
в тех государствах, где общественное увазкепио обещает пам болы
шно выгоды. Волшспо та лапты но произрастают там, где обще¬
ственное увазкепио не доставляет ппкаких благ. Небольшое число
эпамепптых людей, которые, благодаря превосходному воспита¬
нию или особому сточоппю обстоятельств, стремятся к обществен!
Ному уважению, покидают в таких случаях свою родииу. Такое
добровольное самонзгнапно является предвестником гибели страны;
эти пзгпапппкп подобны орлам, чье бегство возвещает близкое па-
деппе того древнего дуба, на который опи обыкновенно садились.
Сказаппого миого па эту тему достаточно. Из установлеппых
в этой главе полозкоппй я выведу следующее заключенно: то, что
мы пазываем умом, есть продукт всего содерэкпмого пашей памяти
854
й брозкепил этого соДбрйшмого, производимого в пас любовью
к славе. Словом, только комбинируя, как я уже сказал, предметы,
вложеппые в пашу память случаем и воспитанием, со степенью пашей
любви к славе, мы можем действительно познать н силу, и свой¬
ства нашего ума. Тот, кто добросовестно наблюдает в этом отноше¬
нии за собой* напоминает отчасти искусных химиков, которые могут
заранее предсказать результат опыта, если знают, какие вещества
полоясоиы в колбу и как сильно она нагрета. В связи с этим я за¬
мечу, что, если существует искусство возбуждать спльпые страсти,
если существуют легкие сродства, чтобы заполнить память юноши
известного рода идеями п предметами, то, следовательно, суще¬
ствуют и верные способы для создания гениев. Такое познание]
природы ума моисет быть весьма полезным для лид, жаждущих
известности. Оно момсет указать им средства к ее достижению;
научить их, например, тому, что они не долзкны разбрасывать
свое вппмаппе па мноэкество различных предметов, но всецело со¬
средоточивать его па идеях -и предметах, относящихся к области,
в которой они хотят прославиться. Конечно, не нужно заходить
чересчур далеко в своем самоограничении: нельзя быть глубоким
в одпой области, если пе совершать набегов во все другие области,
аналогичные нашей. Мы долзкны дазке посвятить некоторое время
рассмотрению основных принципов различных наук. Всегда по¬
лезно следить за единообразным ходом человеческой мысли в раз¬
личных областях наук и искусств и рассматривать всеобщую связь,
соединяющую мезкду собой все человеческие идеи. Такое изучение
обостряет и расширяет ум; но ему моэкно посвящать лишь некоторое
время, главное зке внимание следует обращать па разработку своего
искусства или пауки. Редко достигает славы тот, кто в изучении
руководствуется лишь своим нескромным любопытством.Представьте
себе ваятеля, равно склонного как к скульптуре, так и к политике
и наполняющего свою память совершенно не связанными между
собой идеями. Я утверзкдаю, что этот ваятель оказкется, несомпепно,
менее талантливым и менее прославится в своем искусстве, чем
если бы оп всегда заполнял свою память предметами, относящимися
к его искусству, и но соедпплл бы в себе, так сказать, двух людей,
которые пе могут ни делиться мыслями, пн беседовать друг с другрм.
Кроме того, знание, чтб такое ум, полезное для частных лиц,
мозкет быть полезным и обществу: это знание мозкет просвещать
лиц высокопоставленных относительно выбора слузкащнх и помо¬
гать им в казкдой области отличать достойных людей. Прежде
всего они узнают их по роду их занятий, во-вторых, по степепи их
страстной любви к славе; причем, как я узке указал, эта страсть
к славе всегда пропорциональна любви к уму и почти всегда она
пропорциональна достоинству лиц, составляющих наше общество.
Человек, пе любящий и но увазкающнй тех людей, которые своими
поступками или произведениями заслужили общее уважение, есть,
без сомнения, человек недостойный. Между глупым и умным чело¬
веком слишком мало точек соприкосновения, что делает всякое
общение мезкду ними исвозмозкиым. Действительно, слишком боль¬
* 356
шая любовь к обществу людей посредственных всегда налагает на,
человека печать отвержения.
После того как я со стольких сторон рассмотрел ум, мне сле¬
довало бы, может быть, попытаться набросать план хорошего воспи¬
тания. Подробный трактат па эту тему должен был бы явиться за¬
вершением моего труда. Еслп я отказываюсь от такой задачи, то
лишь потому, что знаю, что если бы даже я был способен указать
средства для исправления людей, то при совремеппых правах ими
почти псвозможпо было бы воспользоваться. Я удовольствуюсь тем,
что брошу беглый взгляд па так называемое воспитаппе.
ГЛАВА XVII
О воспитании
В каждой страпо искусство формировать людей так тсспо свя-.
запо с формой правлепия, что какое-либо значительное пзмепе-
пие в общественном воспнтапип вряд лп возможно без нзмепеппй
в самом государственном строе.
Искусство воспитания есть не что иное, как зианпе средств для
образования более крепких и сильных тел, более просвещеппых умов
и более добродетельных душ. Относительно первой задачи воспита¬
ния мы должпы брать пример с греков, потому что телеспыэ упраж¬
нения были у них в почете и эти упражнения являлись далее частью
их медицины. Что нее касается средств сделать умы более просвещен¬
ными н души более сильными и добродетельными, то мне кажется,
что, указав па важность выбора предметов, которыми мы запол¬
няем нашу память, п па легкость, с которой можно залеигать в пас
сильпые страсти и паправлять их к общественному благу, я доста¬
точно дал попять просвощеппому читателю, какому плану нужно
следовать для усовершенствования обществеппого воспитания.
Мы столь далеки от всякой реформы в деле воспитания, что я
но буду входить в подробности, всегда скучпые, когда опи беспо¬
лезны. Я замечу только, что мы пе соглашаемся в этой области
далее па изменение наиболее грубых п наиболее легко исправимых
злоупотреблений. Кто сомневается, папример, в том, что для по¬
лучения всего, чтб человек в состояппи дать, он должен панлуч-
шнм образом распределять свое время? Кто сомневается в том,
что успех зависит отчасти от умелого пользования временем? И кто,
убедившись в этой нстппе, пе замечает с первого же взгляда, какие
перемены можно было бы совершить в общественном воспитании?
Так, напрпмер, необходимо посвятить некоторое время разум¬
ному изучению родного языка. Как нелепо терять восемь или де¬
сять лет жпзни на то, чтобы изучить мертвый язык, который за-
'бывается сейчас же по окончании школы, потому что оп почти со¬
вершенно не пригоден в обыденпой жизни? Напрасно мне возра¬
зят, что если молодых людей так долго держат в гимназиях, то
не столько для изучения латыни, сколько для того, чтобы впушйть
им привычку к труду и прилежанию. Разве нельзя было бы для
866
достижения этой цели предложить mi занятие мопео неблагодарное
и неприятное? Неужели не боятся притупить в них ту природную лю¬
бознательность, которая одушевляет пас в ранней молодости? На¬
сколько укрепилась бы эта любознательность, если бы бессмыслен¬
ное изучение слов замепнли изучением физпки, истории, матема¬
тики, морали, поэзии и т. д.?Мпе могут сказать, что изучение мертвых
языков исполняет отчасти эту задачу. Оно требует переводов и пояс¬
нений авторов; опо наполняет, следовательно, головы молодых лю¬
дей идеями, содержащимися в лучших произведениях древпости. На
это я отвечу, что пет ничего более нелепого, чем посвящать много
лет на то, чтобы вложить в память немногие факты или идеи,
которые с помощью переводов можно запомпнть в два-три месяца.
Следовательно, единственная выгода, получающаяся от восьми
или десяти лет занятий, сводится к весьма сомнительному знанию
тех тонкостей латинского языка, которые теряются в переводе.
Я говорю: весьма сомнительному знанию, потому что, как бы чело¬
век ни изучал латинский язык, он никогда ие будет его знать лучше
родного. Но если среди наших ученых очень мало людей, чувствую¬
щих красоту, силу н изящество французского языка, то почему лее
они лучше почувствуют красоту языка латинского? И нельзя ли
предпололшть, что их знание основано на нашем невежестве, на¬
шей доверчивости и их смелости? Если бы можно было вызвать
души Горация, Вергилия и Цицерона, то не показались ли бы им
самые блестящие речи наших риторов написанными па почти не¬
понятном наречии? Тем не мепее, оставив в стороне эти сомнения,
я готов предпололшть, что по окончании школы молодой человек
окалсется весьма сведущим в тонкостях латинской речи; но, при¬
знав это, я все лее должоп спросить, нуяшо ли платить за такое
знание восемью плп десятью годами труда, и не лучше ли было бы
употребить эти годы ранней молодости, когда любознательность
не подавляется никакой страстью и когда, следовательно, мы
более способны к прилежанию, — не лучше ли было бы эти годы,
отданные на изучение слов, употребить на изучение других пред¬
метов, особенно относящихся к нашей будущей возможной дея¬
тельности? Я не согласен с крайностями лиц, утверждающих, что
молодой человек должен ограничиваться исключительно изучением
наук, подходящих к его пололюнию. Образование юноши должно
дать ему возмояспорть выбирать меяеду различными путями; гений
должен быть свободен. Существуют знания, необходимые для ка¬
ждого гражданина; таково знание принципов морали и законов
своего государства. Все мои требования сводятся к тому, чтобы
намять молодого человека заполнялась идеями н предметами, от¬
носящимися к его вероятному поприщу. Крайне нелепо давать со¬
вершенно одинаковое образование трем людям, из которых одни
сделается маленьким чиновником в министерстве финансов, а два
других займут высшие посты в армии, в юстиции или в управле¬
нии государством. И можно ли смотреть без удивления па то, что
они занимаются одними п теми же науками вплоть до шестнадцати
нлп семнадцатнлетнего' возраста, т. е. до того момента, когда они
357.
вступают в свет н, отдавшись удовольствиям, часто становятся
уже неспособными к прплелсанию?
Рассмотрев хорошенько идеи, которыми заполняют память
молодых людой, и сравнив их воспитание с тем положением, какое
им предстоит занять, мы найдем его столь же нелепым, как неле¬
пым было бы воспитание греков, если бы они учили только игре
на флейте тех своих юношей, которых они затем посылали на олим¬
пийские игры для состязания в борьбе или в беге.
Но, скажут мпе, если можно сделать гораздо лучшее употре¬
бление из времени, посвященного па образование, то почему не
пытаются сделать это? Чему приписать такое равнодушие? Почему
уясе с самого детства в руки будущего лсивописца вкладывают ка¬
рандаш? Почему в этом лее возрасте' будущему музыканту дают
скрипку? Почему оба артиста получают в этом случае воспитание,
отвечающее их искусству, и в то лее время с таким пебрелсепием
относятся к воспитанию государей и вельмож и вообще всех лпц,
которые призваны занимать высокие должности? Неужели же не
известно, какое сильпое влияние имеют добродетели и особенно
просвещенность высокопоставленных лиц на счастье или несчастье
государств? Почему лее предоставлять случайностям столь важную
для управления сторону? Без сомнения, отвечу я, в школах есть
много просвещенных преподавателей, хорошо знакомых как с не¬
достатками воспитания, так и со средствами для их излечения, но
чтб могут сделать опи без помощи правительства? Но правитель¬
ства мало заботятся об общественном воспитании. В этом отноше¬
нии нельзя сравнивать большие государства с небольшими респу¬
бликами. В больших государствах редко чувствуется нужда в ве¬
ликих людях, большие государства держатся своей собственной
массой. В ином пололсении такие республики, как, например,
Лакедемонская. С горстью граяедап она должна была отражать
наступление бесчисленных азиатских войск. Спарта была обязана
своим спасением тем великим людям, которые рождались один
за другим для ее защиты. Правительство было постоянно занято
задачей выращивания все новых великих людей, и потому его
главное внимание было обращено на общественное воспитание.
Большие государства реясе подвергаются таким опасностям и по¬
тому не предпринимают подобных мер предосторожности. Более
или менее настоятельпая потребность в какой-либо вещи всегда
является точной мерой усилий ума, делаемых для достижения ее.
Но, возразят мпе, среди самых сильных государств не найдется ни
одного, которое время от времени не испытывало бы потребности
в великих людях. Несомненно, но так как эта потребность не яв¬
ляется обычной, то ее и не стремятся удовлетворить. Великие госу¬
дарства не обладают добродетелью предусмотрительности. Высоко¬
поставленные люди здесь слишком заняты, чтобы следить за обще¬
ственным воспитанием, и потому пренебрегают нм. Кроме того,
как много препятствий ставят в этих больших государствах лич¬
ные интересы делу создания гепиальных людей! Конечно, здесь
возможно создание людей образованных, ничто це решает молодым
S58
людям узко с раиией юности заполнять намять идеями н предме¬
тами, имеющими отношение к их будущей должности; но никогда
здесь но вырастут гении, ибо все эти идеи и предметы остаются
бесплодными, если их пе оплодотворяет любовь к славе. Для воспла¬
менения этой любви необходимо, чтобы слава, подобно деньгам,
могла обмепиваться на множество удовольствий и чтобы за за¬
слуги воздавались почести. Но справедливая раздача почестей
не в интересах сильных мира сего: им невыгодно приучать гражда¬
нина смотреть на их милости как на обязательную плату за его
таланты. Поэтому они редко награзкдают по заслугам; опи пони¬
мают, что чем меньше зависящие от пих люди достойны благодея-
пий, тем благодарнее они будут. Словом, несправедливость часто
играет решающую роль прп раздаче наград, п в связи с этим любовь
к славе угасает во всех сердцах.
Вот главиые причины, почему в больших государствах ощу¬
щается недостаток в великих людях, почему там к ним равнодушны
п почему так мало заботятся о народном воспитании. Но как ни
велики препятствия, мешающие в этих странах реформе обще¬
ственного воспитания, все зке они не являются непреодолимыми
в государствах монархических, т. е. в большинстве европейских
государств. Они непреодолимы лишь в государствах абсолютно
деспотических, в государствах Востока. Как возмозкно усовершен¬
ствовать воспитание в этих странах? Никакое воспитание невоз-
моэкпо без определенной цели; единственная ясе цель воспитания,
как я узко говорил, это сделать- граждан более сильными, более
просвещенными и добродетельными и, наконец, более способными
работать на благо того общества, среди которого онп зкивут. Но
в государствах деспотических деспотам постоянно кажется, что
общественные интересы противоречат их личным, и это не дозво¬
ляет им принять систему воспитания, отвечающую общественной
пользе. Словом, в этих странах отсутствует цель воспитания, а
следовательно, н само воспитание. Напрасно было бы желать свести
его к умению нравиться государю: разве возмоясно построить план
воспитания на всегда несовершенном знании характера властелина,
который моэкет умереть или характер которого может измениться
прежде окончания воспитания? В этих странах нуэкно сначала
улучшить воспитание государей, чтобы затем плодотворно рабо¬
тать над воспитанием народа. Но трактату па эту тему нузкпо
было бы предпослать еще более трудное исследование о том, на¬
сколько возможно уничтожение крупных препятствий, которые
всегда ставятся личными интересами па пути хорошего воспита¬
ния монархов. Это этическая проблема, повидимому, неразреши¬
мая в государствах с абсолютной властью, каковыми являются
государства Востока. Ревниво оберегая право управлять от имени
своего господина, визири всегда будут держать султанов в постыд¬
ном и непреодолимом неведении: они всегда будут отстранять от
них человека, который мог бы просветить их. Если Дазке воспита¬
ние самих государей предоставлено случаю, то кто же озаботится
воспитанном частных лпц? Беля какой-нибудь отец желает здесь
35!»
возвышения своих сыновей, то, так как он знает, что ни познания,
ни таланты, ни добродетели не откроют им дороги к благам жизни, что
государи пе нуждаются в людях просвещеппых и знающих, он не ста¬
нет" и требовать от своих детей пи зпаппй, ни талантов; более того,
он будет смутпо понимать, что при таком правительстве нельзя быть
безнаказанно добродетельным. Поэтому-то все его этические правила
сведутся к нескольким расплывчатым положениям, которые,
будучи слабо связанными между собой, не смогут дать его сыно¬
вьям ясных идей о добродетели; он будет страшиться слишком стро¬
гих и точных правил в этой области. Ои понимает, что слишком суро¬
вая добродетель может повредить их счастью; и если, как говорит
Пифагор, две вещи делают человека подобным богам :зкнтьиа благо
общества и говорить правду, — то нет сомнения, что человек,
который захотел бы подражать богам, был бы преследуем людьми.
Таков источник противоречия между темп моральными прин¬
ципами, которые далее в странах с деспотическим правлением отцы
вынуждены в силу-обычая преподавать своим детям, и поведением,
которое они нм рекомендуют. Отец говорит детям, как общее пра¬
вило: «Будьте добродетельны». Но он невольно развивает это по¬
ложение следующим образом: «Не доверяйте добродетели, будьте
робкими и осторожными негодяями и имейте добродетели, как го¬
ворит Мольер, лишь настолько, чтобы вас не повесили». Как воз¬
можно в подобных государствах совершенствовать ту часть воспи¬
тания, которая заключается в развитии добродетели? Но суще¬
ствует такого отца, который, нс впадая в противоречие с самим
собой, мог бы отвечать па настоятельные доводы по этому вопросу
своего добродстсльпого сына.
Чтобы пояспнть эту истицу на примере, предполозкпм, что
некий отец предназначает своего сына к управлению какой-ни¬
будь провинцией, со званием паши, и что, готовый занять это
место, сын говорит ему: «Отец, принципы добродетели, приобре¬
тенные мною в детстве,, возросли в душе моей. Я еду управлять
людьми: их благо будет моей единственной заботой. Я не буду вы¬
слушивать богача с большей благосклонностью, чем бедняка; оста¬
ваясь глухим к угрозам сильного притеснителя, я всегда буду
слушать жалобы притесняемых, и справедливость будет руково¬
дить мной в моих решениях». —«О, сын мой! как пристал твоей
юности энтузиазм добродетели! но возраст и осторожность научат
тебя умеренности. Конечно, нужно быть справедливым; но сколько
нелепых прошений придется тебе выслушивать! на какое множе¬
ство мелких несправедливостей придется тебе соглашаться! Если
ты будешь выпузкден отказывать иногда лицам высокопоставлен¬
ным, то какими любезностями тебе нуэкно будет сопровождать
твои отказы! И как бы высоко нн стоял ты, одного слова султана
достаточно, чтобы снова погрузить тебя в ничтожество и смешать
с толпой самых презренных рабов; ненависть любого евнуха может
погубить тебя; помни, что ты должен щадить их...» — «Как! чтобы
я стал терпеть несправедливость! Нет, отец мой! Блистательная
Порта часто налагает на люден слишком тяжелые подати; я не
зоо
буду ей помогать в этом. Мне известно, что долг каждого человека
по отношению к своему государству пропорционален его заинте¬
ресованности в сохранеппи этого государства; что бедняки не
должны государству ничего и что даже состоятельные люди, ко¬
торые несут на себе тяэкесть налогов, должны давать государству
лишь столько, сколько требует мудрая экономия, а не расточитель¬
ность; я просвещу правительство на этот счет...» — «Откажись
от такого намерения, сын мой; твои убеждения будут тщетными,
и все равпо тебе придется повиноваться...» — «Повиноваться? пет!
скорее я откажусь от должности, которой почтил меня султан...»—
«О, сын мой! тебя увлекает безумный пыл добродетели; ты только
погубишь себя, не припеся облегчения людям; па твое место пра¬
вительство пазпачпт человека менее добросердечного, который бу¬
дет сурово исполнять его предписания...» — «Да, конечно, не¬
справедливость совершится; но я но буду ее орудием. Человек до¬
бродетельный, на которого возложено управление, или делает
добро, или лее удаляется; человек, еще более добродетельный п
более чувствительный к бедствиям своих сограждан, уходит из
городов и бежит в пустыни, леса и далее к дикарям от узкаспого
вида тирании и печального зрелища песчастий своих ближних.
Таково поведение добродетели. Ты говоришь, что у меня ие будет
подражателей; этого я не знаю; тебя убеэкдает в этом предполо¬
жении скрытое честолюбие, но моя добродетель заставляет меня
сомневаться в этом. Но допустим, что действительно, никто не
последует моему примеру; разве тот ревностный мусульманин, ко¬
торый первый возвестил закон боэкествснного пророка и презрел
ярость тиранов, обращал внимание, идя на казнь, следуют ли за
ним другие мученики? Истина вещала его сердцу; он был обязан
засвидетельствовать ее, п он это сделал. Неулгелн мы больше обя¬
заны перед религией, чем перед человечеством, и неужели дог¬
маты священнее добродетели? Но теперь позволь мне в свою очередь
спросить тебя: если бы я присоединился к арабам, нападающим
на наши караваны, не мог лп бы я сказать самому себе: буду ли
я экить с этими разбойниками или отделюсь от них, они все равно
будут нападать на караваны; живя с арабами, я могу смягчить
их нравы; во всяком случае, я не позволю им совершать бесполез¬
ных жестокостей над путешественниками. Я буду делать добро,
не увеличивая общественных бедствий. Подобно этому рассулсдаешь
и ты, и если ни мой народ, ни ты сам не можете одобрить это рас¬
суждение, то почему же, как паша, я имею право делать то,' что
мне запрещается делать как арабу? О, мой отец! у меня,, наконец,
•открылись глаза; я внзку, что в государствах деспотических нет
места добродетели и что в тебе честолюбие заглушает голос спра¬
ведливости. Я могу достигнуть почестей не иначе, как поправ
справедливость. Моя добродетель уничтожает твои надежды; она
становится тебе ненавистной, и твоя обманутая надеяеда называет
ее безрассудством. Но я взываю, к тебе еще раз;.исследуй глубины
своей души и ответь мне. Если бы я пожертвовал справедливостью
ради своих личных склонностей, ради удовольствий, ради прихо-
361
тойкакой-нибудь одалиски, разве не стал бы ты тогда ыастоятельпо
напоминать мне о строгих правилах добродетели, которым меия
научили в детстве? Почему лее твое рвение гаснет, когда эта самая
добродетель приносится в жертву приказаниям султана или ви¬
зиря? Я решусь сказать тебе, почему: потому что блеск моего ве¬
личия — недостойная плата за низкое повииовепие — доллсен упасть
и на тебя; иоэтому-то ты и закрываешь глаза на преступление; если
бы ты мог созпать его, то — я взываю к твоей правдивости — ты
вменил бы мне справедливость в обязанность».
Ясно, что нршкатый к стене такими доводами, всякий отец
должен был бы заметить явное противоречие между принципами
здравой морали и поведением, которое оп рекомендует своему сыну,
И он доллсен будет признать, что, яселая возвышения своего сына,
он в то нее время смутпо иселал, чтобы, предавшись заботам о своем
возвышении, его сын иолсертвовал далее справедливостью. В азиат¬
ских государствах, где из тины рабства извлекают раба, чтобы
повелевать другими рабами, подобное лселапие должно быть свой¬
ственно калсдому отцу. И кто в этих странах стал бы пытаться со¬
ставить нлап добродетельного воспитания, которое все равно ни¬
кто не даст своим детям? Было бы безумием лселать создавать здесь
великодушиые души, ибо люди в этих странах бывают порочными
не в силу врояеденной пснорчениости, а потому, что преступление
здесь награждается, а добродетель наказывается. Чего, наконец,
ожидать от парода, в котором добродетельными можпо назвать лишь
людей, готовых сделаться ими прп пион форме правления, где
никто пс одушевлен сильной любовью к общественному благу
и потому никто по может быть истинно добродетельным. В госу¬
дарствах деспотических нулсио отказаться от паделсды создать
людей, выдающихся добродетелями или талаптами. Иначе в го¬
сударствах монархических. Здесь, как я улсе говорил, можно
рискнуть па такое предприятие с некоторой наделсдой на успех; но
в то лее время приходится признать, что успех будет тем сомнитель¬
нее, чем больше монархическая форма правления будет прибли-
ясаться к форме деспотической или чем испорченнее будут нравы.
Я не буду больше распространяться на эту тему п ограничусь тем,
что напомню тому усердному гражданину, который захотел бы созда¬
вать людей добродетельных и просвещенных, что вся задача совер¬
шенного воспитания сводится, во-первых, к тому, чтобы установить,
какие идеи п предметы следует вкладывать в память молодых лю¬
дей, в зависимости от различных положений, в которые ставит их
судьба, а, во-вторых, определить наиболее верные средства, чтобы
зажечь в них стремление к славе и к общественному уважению.
Когда обе эти задачи будут разрешены, тогда великие люди,
бывшие до спх пор результатом слепого стечения обстоятзльств,
станут результатом деятельности законодателя; тогда, оставив
I меньше места случаю, совершеппое воспитание, сумеет бесконечно
! увеличить в больших государствах число талантливых п доброде¬
тельных людей.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
А
ЛЕВ АС — епископ в Персии —
137.
АБДАЛЛАХ (ум. в 755 г.)— пер¬
вый калиф в Дамаске из рода Абас-
сндов, начавший свое правление
с уничтожения членов рода Омсйл-
дов — 173.
АВГУСТ Kali Юлий Цезарь Опта-
тан (30 г. до н. э.— 14 г. и. о.)— пер¬
вый римский император — 36, 50,
76, 180, 217, 262, 264, 270, 345.
АВГУСТИН Аврелий (354—430) —
один из самых крупных христиан¬
ских богословов. Выдвинул учение
о церкви как «вечном граде божьем»,
спасающем «души» избранных— 42,
130, 150, 274
АВЕРРОЭС Ибп-Рогид (1125—
1198)— крупнейший арабский фило¬
соф, последователь Аристотеля, за¬
щищавший материалистическое уче¬
ние о вечности материи. Отрицал
творения «из ничего», бессмертие
души, чудеса и т. п., подвергся за
это гонениям — 51, 317.
АВИЦЕНА Ибн-Сина (980—1037)—
крупный арабский философ, ортодок¬
сальный последователь и коммента-
тоор Аристотеля — 317.
АВРИЦИЯ — римлянка — 259
АГАМЕМНОН — легендарный
микенский царь, один из участников
Троянской войны — 137.
АГИС IV (245—241 до н. э.)—
спартанский царь, за попытку про¬
вести передел земли в пользу мел¬
ких землевладельцев задушенный по
приговору эфоров — 227.
АГРИКОЛАГпей-Юлий (40—93)—
римский государственный деятель
и полководец, укрепивший пошат¬
нувшееся владычество римлян в
Британии — 67, 225.
АДАМ, ЭНОХ )i т. д.— библей¬
ские персонажи — 112.
АДИ — один из саффаридов, см.
саффарйды — 244.
АДИСОН Жозеф (1672—1719) —
английский государственный дея¬
тель, писатель и критик, оказавший
большое влияние на стилистику —
115.
АДОНИС — по греческой мифоло¬
гии красавец-юноша, возлюбленный
богини Афродиты — Венеры — 276.
АДРИАН (117—138) — римский
император. Заложил г. Адрианополь
во Фракии, соорудил канал от Стим-
фало до Коринфа и т. и. Адриан
высоко ценил греческую литературу,
способствовал развитию искусства,
поэзии и философии—41 v 264.
АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
(356—323 до н. э.)— македонский
царь, завоевавший все персидское
государство и создавший мировую
монархию — 35, 37, 72, 77, 118,
129, 146, 172, 174, 243, 249, 261,
280, 288, 331, 345, 352.
АЛИЙ—зять мусульманского про¬
рока Магомета, которого халиф Омар
но допустил к верховной власти —
100.
АЛКИВИАД (451—404 до н. э.)—
афинский полководец и государствен¬
ный деятель, защищавший завоева¬
тельную политику. Был ревностным
учеником Сократа — 22, 44, 66, 87.
АЛКМАН из Сард в Лидии
(VII в. до н. э.) —древнегреческий
поэт, сочинявший на дорическом диа*
лекте хоровые песни, гимны и эро¬
тические песни — 262.
АЛЬБ АНИ Франческо (1578—
1660) — художник болонской школы,
с особым искусством рисовал идилли¬
ческие ' сцены античных мифов —
276, 336.
АЛЬБОРАК — чудесный конь Ма¬
гомета, на котором тот, согласно
легенде, совершил ночное^ путеше¬
ствие на небо — 2’40.
AM А ДНС Галъекий — герой зна¬
менитого романа, написанного рядом
авторов в XV в. Лмадис сделался
образцом верного п почтительного
любовника — 103.
АМВРОСИЙ Миланский (род. ок.
340 г.) — епископ в Милане, боров¬
шийся за независимость церкви — 9.
АМУР — ими бога любви у рим¬
лян — 280.
АМУРАД I (1319—1389)— турец¬
кий султан, покоривший Македонию,
Албанию, разбивший болгар, венгров,
валахов — 100.
АМФИЛОХ (IV в.)— епископ, пи¬
савший против различных «ересей» —
244.
АНАКСАГОР (он. 500—428 до
н. о.) —древнегреческий философ-
материалист, выдвинувший учение
о гомеомериях (частицах одинако¬
вого качества), образующих отдель¬
ные, качественно отличающиеся друг
от друга тела (кости, золото и т. д.) —
272.
АНАСТАСИЙ Сипанщ (между 640
и 700 г.)— один из наиболее извест¬
ных богословов греко-восточной
церкви, пытавшийся ввести алле¬
горическое истолкование истории
церкви — 99.
АНДРОМЕДА — по греческому
сказанию, дочь эфиопского царя
Кефея и Кассиопеи, возбудившая
гнев перепд, отданная в жертву
дракону и спасенная Персеем —
137.
д'АНКР или Кончило Кончина
(убит в 1617 г.) — флорентинский
барон, авантюрист, фаворит Марии
Медичи. Маршал и министр при
Людовике XII — 223.
АНТИГОН Гонат — македон¬
ский царь (283—239 до н. а.), боров¬
шийся с Птоломеямн — 261.
АНТИОХ (ум. в 216 г.)— философ,
принадлежавший к школе циников
в Сицилии, участвовавший в заговоре
против Каракаллы и им казненный—
.174.
АНТИОХ-Сотср . (281—260 до
н. э.) — сирийский царь — 228, 229,
239.
АНТОНИЙ Марк {83—31 до н. э.) —
римский полководец, триумвир, пере¬
шедший на сторону египетской цари¬
цы Клеопатры — 195.
АНТОНИН — римский император
(138—161)— 217, 264, 345.
АПИС — священный бык, почи¬
тавшийся в дрейнем Египте — 12.
АПОЛЛОН — бог света, искусств и
поэзии у древних греков п римлян—87
АППИЙ Клавдий— в 451 г. до н. э.
был избран в децемвиры, но за стре¬
мление к единовластию был посажен
в тюрьму п там покончил самоубий¬
ством — 339.
АР ЕЙ Дидим — философ стоиче¬
ской школы, один из учителей рим¬
ского императора Августа, славив¬
шийся красноречием. Автор «Epi¬
tome» — 266.
АРИАНЕ — христиане, последо¬
ватели учения Ария (IV в.), осужден¬
ного на вселенском соборе за отри¬
цание тождественности первого и
второго лица троицы — 130.
АРИОСТО Людовике (1474—1533)—
крупнейший итальянский поэт эпохи
Ренессанса, написавший поэму «Не¬
истовый Ролланд» — 276.
АРИСТИД (540—457 до н. э.) —
афинский политический деятель, ли¬
дер консервативной, крупнозомле-
владельческой партии — 87.
АРИСТИПП (IV в. до н. э.) —
древнегреческий философ, основателе
Киренской (гедонической) школы,
считавшей целью жизни наслажде¬
ние — 124.
АРИСТОТЕЛЬ (384—322 до
н. э.) — один из величайших всеобъг
емлющнх древнегреческих философов,
творец логики, не смогший, однако,
преодолеть идеалистического дуа¬
лизма в своем учении о формах и
материн, о перводвигателе, целевом
характере процессов. Аристотель
оставил глубокие следы во всех обла¬
стях знания. (См. о нем отзывы Марк¬
са, Энгельса, Ленина.)— 30, 65, 82,
158, 201, 205, 230, 261, 262, 266,
269, 286, 308, 317.
АР МИ ДА — властительница вол¬
шебных замков в поэме Тассо «Осво¬
божденный Иерусалим» — 274.
АРНО Антуан (1612—1694)—из¬
вестный французский философ — кар¬
тезианец и. теолог, один ив авторов
логики Пор-Рояля. Вел борьбу про¬
тив Мальбранша —148.
АРТАБАН — герой романа «Клео¬
патра»— 42.
АРХЕЛАЙ (V в. до и. э.) — древ¬
негреческий философ-материалист,
ученик* Анаксагора — 87.
АРХИЛОХ (VII в. до н. э.) —
с о. Пароса знаменитый древнегре¬
ческий сатирический поэт, писавший
ямбическим стихом. В древности его
сравнивали с Гомером — 262, 266.
Ш
АРХИМЕД (род. d 287 г. до и. э.)—
пеличайший математик древнего
мира, вычисливший объем шара,
цилиндра, конуса, отношение окруж¬
ности к диаметру, основатель меха¬
ники и изобретатель. Убит римля¬
нами при взятии Сиракуз — 108.
ACT APT А — богиня плодородия
и любви и одновременно войны
в древней Сирии — 208.
ACT РЕ Л — в греческой мифоло¬
гии — богиня справедливости (Ди¬
ке)— 135.
АТИС — мифический пастух, в на¬
казанье за обман превращенный
в печь — 280.
АТЛАНТ или АТЛАС — в грече¬
ской мифологии — титан, превращен¬
ный в гору, поддерживающий небес¬
ный спод — 274.
АТРЕЙ — микенский царь, кото¬
рый, согласно легенде, мстя своему
брату Физсту, убил его сыновей и
велел подать ему на стол пригото¬
вленные из них яства — 289.
АТ РИДЫ — легендарный род гре¬
ческих царей, к* которому относили
Агамемнона, Менелая — 105.
АТИЛЛА (ум. в 453 г.)— вождь
гуннов, создавший огромное государ¬
ство от Волги до Рейна — 346.
АФАНАСИЙ (298—373)— архие¬
пископ в Александрии, возглавляв¬
ший борьбу с арпанамн — 130.
АФРОДИТА — богиня красоты
у древних греков — 275.
АХИЛЛЕС — легендарный грече¬
ский герой, о котором рассказывается
в «Илиаде» Гомера — 146.
Б
БАЛЬЗАК Жан Луи (1594—
1654)— известный в свое время фран¬
цузский писатель, оказавший зна¬
чительное влияние на французскую
прозу, особенно своими «Lettres», и
положивший основание ораторской
прозе во Франции — 222,233, 235,
334.
. Б АЛЬТ А — индийский князь —
136.
Б АН АНИ — одна из богинь древ¬
него мира — 86.
БАРДЕЦАНА или ВАРДЕСАН
(род. в 153 г.)— сирийский философ,
объяснявший возникновение греха
свободной волей человека — 137, 209.
БЕЗ — очевидно один нз церков¬
ных проповедников — 114.
БЕЙЛЬ Пьер (1647—1706)— круп¬
невший французский мыслитель-воль¬
нодумец, боровшийся против церкви.
Оказал влияние на философию «Про¬
свещения» XVIII в. См. отзыв Маркса
в «Святом семействе» — 91, 136.
БЕЛЛ АР МИН Робертп (1542—
1621)— ученый теолог-полемист, при¬
надлежавший к ордену иезуитов —•
136.
БЕЛУ ЛЬ — брат известного ^баг¬
дадского халифа Гарун-Аль-Рашн-
да — 219.
БЕН-МАРВАН — один нз при¬
верженцев Саффарндов — 244.
БЕРНАРД Клсроосский (1091 —
1153) — канонизированный римско-
католической церковью церковный
деятель средневековья, вдохновитель
крестового похода 1146 г.—105, 241.
БИРОН Шарль (1562—1602) —
французский маршал, за участие в за¬
говоре против Франции с герцогом
Самосским приговорен парламентом
I? смерти — 253.
БЛЕТТРН Жан-Филипп (1698—
1772)— французский историк и писа¬
тель—260.
БОГОМИЛ— болгарский поп, воз¬
главлявший болгарских «еретиков»—
богомилов, распространявших свое
учение в X в. в Болгарии. Они учили,
что мир был создан не богом, а сата¬
ной— 130.
БОЖО Шсеслъе — очевидно, путе¬
шественник — 259.
БОЛИНБРОК (1678—1751) — из¬
вестный английский государственный
деятель и писатель. Приобрел попу¬
лярность своей книгой «О пользе изу¬
чения истории»— 223.
Б0СОБР Исаак (1659—1738)—про¬
тестантский теолог, боровшийся с лю¬
теранами — 124.
БОССЮЭТ Жак Бснинъ (1627—
1704) — французский проповедник,
историк и .теолог, боровшийся с рим¬
ским папой за самостоятельность
французской церкви — 284, 292.
БРИДЭН Жак (\Ш—1767)—фран¬
цузский проповедник — 306.
БРУТ Луций Юний (ум. в 508 г.
до и. э.)—создатель римской рес¬
публики, не остановившийся перед
казнью своих сыновей, вошедших
в эаговор против республики — 46.
БРУТ Марк Юний (85—42 до
н. о.)— глава республиканских заго¬
ворщиков, убивших Юлия Цезаря —
170, 171, 212, 226, 253, 337, 339.
БУАЛО-ДЕПРЕО Николя (1636—
1711) — известный французский поэт
и критик, приобрел славу своими
365
«Сатирам!» (лучшие1. «Sur rhomnic#
и «Л son esprit» и' дидактической
поэмой «L*Art poetique», своего рода
кодексом изящного вкуса, считав¬
шимся обязательным во француз¬
ской литературе. Сатира Кантемира:
«К уму моему» — подражание «Л son
esprit»— 147, 148, 271, 307.
ВУЛНДЕН Николя (1675—1751)—
французский ученый н писатель —
172.
БУЗИ РИС — мифический еги¬
петский царь, убивавший всех при¬
езжающих в его государство ино¬
странцев — 134.
БУКЕЛЬСТ пли Беркслъзооп
Вильям (ум. в 1397 г.)— голландский
ученый, которому приписывается изо¬
бретение способа солить сельдь, что
создало богатство страны — 72.
БУРВАЛЭ Поль Пой сон (ум.
в 1719 г.)— французский финансист,
нажившйй огромное состояние на
откупах. Ему было посвящено много
сатир и памфлетов — 13.
БУРГУНДСКИЙ Луи, герцог —
внук Людовика XIV и отец Людо¬
вика XV — 224.
БУРДАЛУ Луи (1632—1704)—
французский духовный оратор, эани-
мавшнйкафедру реторики, философии
и теологической морали в Буржской
академии, проповедник, принадле¬
жавший к ордену иезуитов — 103.
БЭКОН Фрэнсис (1561—1626)—
знаменитый английский философ-ма¬
териалист, родоначальник англий¬
ского материализма и вообще опыт¬
ных наук новейшего времени — 295,
302.
БЮДЭ — ученый — 272.
БЮФФОН Жорэю-Луи-Леклер ,граф
(1707—1788) — знаменитый фран¬
цузский естествоиспытатель, резюми¬
ровавший современное ему естество¬
знание в своей «Histoire naturelle,
gendrale et particuli6re» в 36 тт.— 8.
В
ВАКХ—древнеримский бог вина—
ВАЛЕНТ — римский император
(364—378), побежденный готами —
137.
ВАЛЬПОЛЬ Гораций (1717—
1797)— английский государственный
деятель и. писатель — 236.
В АН ДОМ Луи Жозеф (1654 —
1712)— французский, полководец Лю¬
довика XIV, приобретший извест-
нбй+ь в воине па «испанское наслед¬
ство»— 176.
ВАРНУ РТОН — историк — 134.
ВАРРОН (III в. до н. э.)— римский
консул, побежденный Ганнибалом
в битве при Каннах — 75.
ВАСИЛИЙ Великий (329—378)—
один из главных представителей пра¬
вославного богословия — 130, 244.
ВЕЛЕДА — римлянка — 259.
ВЕНЕРА — Урания пли «небес¬
ная Афродита»— наиболее древний
культ Афродиты-Венеры — 79.
ВЕНЕРА — богиня любви у'древ¬
них римлян — 208.
ВЕРГИЛИЙ Публий, В. Марок
(70—19 до н. э).— всемирно извест¬
ный римский поэт, воспевавший
патриархальный сельский труд, па¬
стушескую жизнь, величие древнего
Рима в произведениях: «Георгикн»,
«Буколики» и знаменитой «Энеиде»—
41, 67, 140, 287, 357.
ВЕРЖЬЕ Николя Сильвестр
(1718—1790) —французский теолог,
писавший в частности против Голь¬
баха, Руссо и получивший резкую
отповедь от Вольтера — 284.
ВЕРТО Ренэ (1655—1735)—фран¬
цузский историк,написавший «Histoi¬
re des evolutions de Portugal»,«Histoi¬
re des Evolutions des Suede» — 147.
ВЕРСАЛЬ— дворец под Парижем,
служивший резиденцией для фран¬
цузских королей — 252.
ВЕСПАСИАН Turn Флавий (9—
79)— римский император, с которого
началась династия Флавиев — 174,
183, 217, 259, 260.
ВЕСТА — богиня огня в древнем
Риме — 176, 207.
ВЕСТАЛКИ—жрицы богини огня
Весты у древних римлян— 83.
ВЕТТУРИЯ— мать римского пол¬
ководца Кордиолана, уговорившая
его снять осаду с Рима — 146.
ВИГИНУ — один из богов индий¬
ской религии, брахманиэма — 122.
ВИЛЛ АР (1653—1734)— француз¬
ский маршал и дипломат, одержав¬
ший ряд военных побед — 75.
ВИЛЬГЕЛЬМ Завоеватель (1027—
1087)— английский король, восшед-
ший на престол Англии благрдаря
завоеванию ее с помощью норманд¬
ских вассалов — 10.
ВО/КЛАКлод Фавр (1585—1650)—
французский грамматик, написавший
«Remarques sur la langue frangaise»,
где изложил правила разговорной
речи, главным образом придворной
806
и велпКОСВСтСкой; iie рАЗ был осмеян
Мольером за споо грамматическое
крохоборство — 300.
ВОЛЬТЕР Франсуа Мари Аруэ
(1694—1778)— французский философ-
просветитель, деист; знаменитый пи¬
сатель; активный борец с феодализмом
н церковью. Драматург н поит, оста¬
вивший колоссальное литературное
наследство — 43, 77, 272, 292, 298,
339, 352.
ВОРМНУС Слаус (1588—1654)—
профессор медицины, физики и гре¬
ческого Я8ыка в копенгагенском уни¬
верситете — 255.
1
ГАЛИЛЕЙ Галилео (1564—1642) —
великий итальянский физик и астро¬
ном, один из творцов современного
естествознания — 123, 146, 316, 320,
321.
Г АЛЛ АНД Антуан (1646—1715)—
французский ориенталист и нумиз¬
мат — 260.
ГАНИМЕД — в греческой мифо¬
логии сын царя Троя, похищенный
богами на небо — 341.
ГАННИБАЛ (247—183 до и. э.)—
знаменитый карфагенский полково¬
дец, разбивший римское войско при
Тичино, Требии и Тразименском
озере (217) и впоследствии разбитый
Сципионом Африканским при Заме
(202) — 50, 76, 172, 229, 235, 264,
272, 290, 345.
ГАННОН Великий (III в. до н. о.) —
карфагенский полководец — 345.
ГАРДИ Александр (oic. 1580—
1631)— французский поэт и драма¬
тург— 269.
ГАРПАГОН — главное действую¬
щее лицо комедии Мольера«Скупой»—
286.
ГАРУН-Алъ-Рашид (786—809) —
багдадский халиф, о котором воз¬
никло множество легенд, рассказан¬
ных в «Тысяча и одной ночи»— 219,
346.
ГАССЕНДИ Пьер (1592—1655)—
французский философ-материалист,
возродивший атомистику Эпикура —
152, 269.
ГВАСКО — аббат, адресат лорда
Честерфильда—292.
ГЕЙНЗИУС Даниэль (1580—
1655)— крупный голландский фило¬
лог и поэт, проф. греческого языка н
истории в Лейдене, заслуживший
известность обработкой текстов .Ге¬
сиода, АриСтотелй п-'Теофраста — 41,
45.
ГЕЛОП — сиракузский тиран
(491—478 до н. э.), победивший кар¬
фагенян — 228.
ГЕЛОНЫ —народ, живший в древ¬
ности в восточной Европе — 209.
ГЕЛЬВИДИЙ Л риск (I в.)— из
Клувпи, римский претор, придер¬
живавшийся философии стоицизма,
участник оппозиции Веспаспану и нм
казненный — 174, 217.
ГЕНРИХ II (1547—1559)— фран¬
цузский король, опиравшийся на
протестантов — 4S.
ГЕНРИХ III (1551—1588)— фран¬
цузский король, который сначала
поддерживал католиков, а потом
перешел на сторону протестантов —
137
ГЕНРИХ IV (1589—1610)—фран¬
цузский король, с помощью крестьян¬
ства н буржуазии разгромивший
феодальную «католическую лигу»—
161.
ГЕРАКЛПЙ (610—641)— визан¬
тийский император, вел войны за
сохранение империи, в частности,
с персами — 243.
ГЕРАКЛИТ (VI—V в. до н. э.).из
Эфеса — энамепитый древнегрече¬
ский философ, в основном стихийный
материалист, основатель диалекти¬
ческого мирообъяснения, рассматри¬
вающего вселенную как непрерывную
борьбу противоположностей — 172.
ГЕРКУЛЕС — в греческой мифо¬
логии — герой, обладавший сверх¬
человеческой силой, совершивший ряд
труднейших подвигов — 341.
ГЕРМЕС — в древнегреческой ми¬
фологии бог, покровитель торговли—
275.
ГЕРМИОНА — дочь Менелая и
Елены, обрученная с Иеоптолемом,
сыном Ахиллеса — 326.
ГЕРМОН — спартанский воена¬
чальник — 227.
ГЕРОДОТ (485—425 до н. э.)—
знаменитый древнегреческий историк,
получивший название «отца исто;
рии» — 113.
ГЕСИОД (VIII—VII в. до н. о.)—
знаменитый древнегреческий поэт,
написавший поэму «Труды п дни»
и «Теогонию» — сказание о богах —
275, 308.
ГИЛ АРИЙ (ум. в 367 г.)—одни
из «отцов церкви» — 9.
ГИМЕНТ — бог брака у древних
греков — 283.
867
ГОЁЁС Томас (1588—1679) — Кру 11-
иейший английский философ, пред¬
ставитель механистического материа¬
лизма. Выдвинул теорию государства,
создаваемого общественным догово¬
ром на основе самоограничения инди¬
видуумов — 34, 295.
ГОМЕР — легендарный поэт, ко¬
торому греки приписывали создание
знаменитых поэм — «Илиады» и
«Одиссеи»— 41, 106, 111, 140, 168,
266, 272, 308.
ГОРАЦИЙ Публий Коклсс (одно¬
глазый)— римлянин патрицианского
рода, по преданию один защитивший
мост на Тибре против этрусков (507
до н. э.) — 210, 357.
ГОРАЦИЙ Фланк Квинт (65—8
до н. э.)— знаменитый римский поэт,
сын вольноотпущенника, проповед¬
ник житейской мудрости, ищущей
счастья в спокойствии и умеренности
желаний. Гл. соч.: «Сатиры», «Оды»,
«О поэтическом творчестве»—41, 45,
50, 71, 76, 304.
ГОРДОН Алскса}(д[)[утл. в 1752 г.)—
генерал русской службы, родом шот¬
ландец, написавший историю Пе¬
тра I — 225.
ГОРУС — древнеегипетское боже¬
ство — 293.
ГРИГОРИЙ Богослов (325—390)—
один из главных апологетов право¬
славного богословия — 130, 137.
ГРИГОРИЙ VII Гильдебраидт —
наиболее известный римский папа
(1073—1085) своими церковными ре¬
формами и борьбой с германским
императором — 250.
ГРОЦИЙ Гуго (1583—1645)— зна¬
менитый голландский юрист, осно¬
ватель науки международного пра¬
ва — 21, 222, 350.
ГУСТАВ III Адольф (1611—
1632)— шведский король и полково¬
дец, воевавший с Польшей, Данией,
Россией, участвовавший в тридцати¬
летней войне — 76, 147, 179.
ГЮЙГЕНС Жозеф (1721—1800) —
французский синолог, член «Acade¬
mic des Inscriptions» — 220, 343.
ПОЛИСТАН — см. Саади — 48.
д
ДАВИД Мелхола, Саул — дей¬
ствующие лица одного на библейских
преданий — 209.
ДАЛАМВЕР Жан Лерон (1717—
1783)— крупный французский мате¬
матик и философ, один из создателей
знаменитой «Энциклопедии»— 43.
ДаМНёЕР (1Сго2—1715)— англий¬
ский мореплаватель, исследовавший
острова Тихого океана — 9.
ДАНАИДЫ — по греческой мифо¬
логии были приговорены эа убий¬
ство мужей наполнять бочку без дна
водой в аду — 54.
ДАН ВИЛ Ь Вильям — француз¬
ский поэт первой половины
XVII в. — 332.
ДАРИЙ III Кодомап (336—330
до н. э.) — последний царь древней
Персии, побежденный Александром
Македонским — 146, 174, 270.
ДЕКАРТ Рснэ (1596—1650)— зна¬
менитый французский философ-дуа-
лнет, родоначальник рационалисти¬
ческой философии нового времени —
9, 22, 40, 69, 124, 126, 179, 248, 286,
295.
ДЕЛ АНД Андре Франсуа Буро
(1690—1757) — французский писа¬
тель— 9, 220.
ДЕМОКРИТ (V—IV в. до и. о.)—
знаменитый древнегреческий фило¬
соф-материалист, разработавший си¬
стему атомистического материализма.
Ученый-энциклопедист, первым сде¬
лавший попытку систематизации зна¬
ния—172, 205.
ДЕМОСФЕН (383—322 до н. о.)—
наиболее крупный из древнегрече¬
ских ораторов, боровшийся с Филип¬
пом Македонским — 172, 288.
ДЕПОТЕР Жан (1460—1520)—счи¬
тался в свое время лучшим грамма¬
тиком — 154.
ДЕПРЕО — французский! поэт,
учитель Расина — 300.
ДЕЦНН (340—279)— три римля¬
нина, которые, по преданию, отдали
себя богам ада, чтобы вымолить
победу для Рима —210, 213,250, 339.
ДЖЕНГИР — называемый Гель¬
вецием одним из основателей «Новой
религии» — 99.
ДИАФУАРУС — отец и сын, пер¬
сонажи комедии Мольера «Мнимый
больной», два совершенно невеже¬
ственных врача — 328.
ДПКЕАРХ — полководец - маке¬
донского царя Филиппа — 170.
ДИОГЕН (404—323 до н. э.) из
Синопа, ученик Аитисфена —широко
известный древнегреческий философ-
циник, доведший до крайности пре¬
небрежение всеми жизненными удоб¬
ствами — 119.
ДИОДОР Сицилийский (I в. до
и. э.)— греческий историк, написав¬
ший всемирную историю от допето-
рФюёкого периода до Юлия Цезари—
136.
ДПО КЛЕТНАП (245—313)—рнм-
скнй император, проявлявший край¬
ний деспотизм — 136.
ДИОНИСЕ ДОТ (IV в. до н. о.)—
греческий историк', написавший исто¬
рию Греции, кончая завоеваниями
Филиппа Македонского — 206.
ДОМ Л Жап (1625—10%)— фран¬
цузский юрист, выдвинувший метод
рассмотрения обычаев и законов как
следствий политической жизни — 56.
ДОМИЦИАН — римский импе¬
ратор (81—96), проявивший крайний
деспотизм в последи nit период своего
правления — 217, 225, 346.
Д У ИЛИЙ Пай—римский консул,
одержавший первую морскую победу
в 260 г. до и. о. над карфагенянами—
17.
ДЮБО — аббат — 262.
ДЮБУА Вильям (1656—1723)—
кардинал и министр во время регент¬
ства герцога Орлеанского, заключив¬
ший союзы с Англией и Голландией—
287.
ДЮВЕРНЭ Жозеф Гюишар (1648—
1730)—французский зоолог и ана¬
том — 223.
ДЮГЭ-Т руеп-Рснэ (1673—1736)—
генерал-лейтенант морских сил, про¬
славившийся во время войн Людови¬
ка XIV—345.
ДЮКЛО Шарль Пино (1704—
1772)— французский историк и мора¬
лист. Автор «Considerations sur les
moeurs de ce sifccle»— 229.
ДЮМОРЬЕ — французский исто¬
рик — 345.
ДЮНУ А Жап (1403—1468) —
французский полководец, сподвиж¬
ник Жанны д’Арк в войне с англича¬
нами — 176.
ДЮПОРТ Фрапсуа-Иохим (1715—
1759)—французский литератор, пи¬
савший по вопросам литературы,
искусства, истории — 303.
ДЮПРЕ — французский артист—
181.
В
ЕВКЛИД (306—283)—великий гре¬
ческий геометр, создатель системы
геометрии — 157.
ЕВСЕВИЙ (267—340) — епископ
в Цезарнн, автор «Церковной исто¬
рии» — 137, 209.
ЕВСТАХИЙ — церковник-дипло¬
мат при папском дворе — 73.
24 Гельвеций. — Об уМс — 1798
ЕЛИЗАВЕТА (i558—1603)— а и *
глнйская королева, при которой Ан¬
глия достигла расцвета своего мор¬
ского могущества — 345.
ЕПИФАННЙ Кипренский (332—
403)— финикиец, ставший епископом
на о. Кипре и яростным обличителем
«ересей»— 114.
Ж
ЖАК ПЬЕР — 204.
Ж АННЕ И — 73.
ЖАФФЬЕ — 204.
ЖПЖКА ///4(1360—1424)— вождь
гусеитои — 176, 272.
ЖОСС — одни из персонажей
Мольера — 323.
3
ЗАЛЕВК ^VII в. до н. о.)— знаме¬
нитый законодатель эпизефирских
локров в Нижней Италии,- автор
древнейших писаных законов — 176:
ЗА МОЛ КС ПС — легендарный за¬
конодатель древней Фракии, о кото¬
ром рассказывает Гесиод —176.
ЗЕНОН (IV—III в. до и. э.)—
древнегреческий философ, основатель
стоической школы — 261.
ЗПАД — правитель Басры, вхо¬
дившей в состав Багдадского хали¬
фата—51.
ЗЛАТОУСТ Иоанн (347—407)—
один из главных представителей пра¬
вославного богословия — 130.
И
И БРАКА — персонаж из оперы
Люлли «Изида»— 286.
ИЕРЕМИЯ — один из иудейских
«пророков», которому приписывается
сборник песен о разрушении Иеруса¬
лима — 113.
ИЗИДА — богиня любви и семей¬
ной жизни п древнем Египте— 207.
«ИЗИДА» —опера, написанная из¬
вестным французским композитором
Люлли — 286.
ИКРНМАХ — один из вождей са-
рацинов — 241.
ИММАНУИЛ Иосиф — порту¬
гальский король с 1750 но 1777 г.,
при котором фактическим правителем
стал первый министр Помбаль —
335.
ПО — нимфа из оперы Люлли «Изи¬
да»— 286.
ИОАНН Фессалоникский —один из
христианских писателей—9.
4
369
HOBlIAll — рймСкни нмйератЬр
с М3 no 364 r.— 210.
ИРИН ЕЙ (ок. 130—202)—мало¬
азиатский грек, стапший епископом
и Лионе. Один из главных борцов
с «ересями»— 9.
ИФИГЕННЯ — легендарная гре¬
чанка — 137.
«ИФИГЕННЯ» — трагедия Раси¬
на — 301.
К
КАВАССП Жан-Антуан (ум. в
1692 г.) — итальянский миссионер
в Конго — 84, 138.
КАЛАН — индийский гнмнософист
эпохи завоеваний Александра Маке¬
донского, который, чувствуя уста¬
лость от жизни, сжег себя на костре—
253.
КАЛИГУЛА Кай (37—41)— рим¬
ский император, назначивший членом
сената своего* коня — 217, 346.
КАЛЛИКРАТИД — спартан¬
ский военачальник, побежденный п
убитый афинянами в морском сраже¬
нии в 406 г. до н. о.— 227.
КАЛХАС — легендарный гре¬
ческий жрец, посоветовавший по¬
строить деревянного кошт, с помощью
которого была взята Трон — 137.
КАМИЛЛ (ум. в 365 г. до н. о.)—
крупный римский полководец, по¬
бедивший этруссков, галлов — 75.
КАМОЭНС Луис (1524—1580)—
крупнейший португальский поэт,
воспевавший в своих «Лузпадах»
похождения знаменитого мореплава¬
теля Васко-де-Гама— 144.
КАМПИСТРОН Жан Гальбар
(1656—1723 )— французский поэт и
драматург, подражатель Расина —
284. ,
КАРАИБЫ — народность, живу¬
щая на Антильских островах — 138.
КАР АКАЛЛ А Марк — римский
император с 211 по 217 г., известный
тем, что перебил 20 000 собственных
придворных для укрепления своей
власти'— 217.
ъКАРЛ I (1625—1649)—английский
король, казненный во время англий¬
ской революции — 125.
КАРЛ II (823—877)—француз¬
ский король, при котором произошло
разделенно французской империи
Карла Великого — 235.
КАРЛ V (1337—1380)— француз¬
ский король, отобравший у Англин
захваченные французские провин¬
ции, проведший реформу финансов
137, 264, 294, 345.
КАРЛ /Аг (1560—1574)— француз¬
ский король, допустивший органи¬
зацию Варфоломеевской ночи — 262.
КАРЛ XII (1697—1718)— швед¬
ский король, разбивший союзное
войско Польши, Дании и России, но
побежденный затем Петром под Пол¬
тавой — 35, 72, 146, 168.
КАРНЕАД Киренский (215—130
до и. у.) — греческий философ-скеп¬
тик, отрицавший возможность позна¬
ния; родоначальник Третьей Акаде¬
мии — 10.
КАРРЕРИ Джсмслли (XVIII в.)—
итальянский путешественник по
Персии, Индии, Китаю, Палестине,
Мексике. — 86.
К APT О Матъс (ум в 1609 г.) —
французский протестантский те¬
олог — 113, 287, 292, 293.
КАРТУШ Луи-Доминик Бур-
гинъон (1693—1721) — разбойник,
оперировавший со своей шайкой
в Париже и его округе — 210, 288,
339.
КАССИЙ Гаи — (I в. до и. э.) —
римский политический деятель, уча¬
стник заговора против Цезаря—195.
К АТ ИЛ НИ А Люции (108—62
до и. э.) — римский политический
деятель, глава неудачного заговора
против сената—107,258, 279, 337.
КАТИЛ ИII АРИИ — четыре зна¬
менитых речи Цицерона против Ка-
тнлпны — 258.
КАТОН Марк Порций Старший
(234—149 до н. э.) — римский цен¬
зор, требовавший уничтожения Кар¬
фагена как главного врага Рима,
враг греческой философии и литера¬
туры и вообще всего греческого —
41, 171, 173, 177, 212, 253, 338.
КЕПЛЕР Иоганн (1571—1630) —
знаменитый немецкий астроном, уста¬
новивший три основные закона дви¬
жения планет—269.
КИНЕФОН с о. Хиоса (VI в.
до и. э.) — греческий поэт и рапсод,
принесший гомеровские песни в Си¬
ракузы—266.
КИНИКИ — последователи древ¬
негреческой философской школы, ос¬
нованной учеником Сократа Анти-
сфеном—94.
КИНО Филипп (1635—1688) —
французский поэт и драматург, про¬
славившийся главным образом сво¬
ими либретто к операм Люлли—42,
148, 248, 250, 280, 286.
870
IMP (558—520 до н. о.) — персИД-
ский царь, основавший с помощью
завоеваний огромное древне-перспд-
ское государство—125, 255, 261,
272.
КЛАВДИЙ I — римский импера¬
тор С 41 по 54 г.—238.
КЛАРК Самуил (1675—1729) —
английский философ-моралист, карте¬
зианец, отрицавший, однако, веч¬
ность и бесконечность материн—27.
КЛЕОМЕН III (вторая половина
III в. до н. о.) — спартанский царь,
пытавшийся уничтожить рознь между
классами, отнять излишек богатств
у аристократии в пользу низших
классов, произведший переворот
в Спарте, в результате которого были
уничтожены эфоры и распределена
земля между бедными—230.
КЛЕОН Афинский — лидер демо¬
кратической оппозиции в Афинах,
избранный в 427 г. до н. з в совет ста¬
рейших — «буле»—48.
КЛЕОПАТРА (51—30 до н. э.) —
последняя египетская царица из
династии Птоломеев, боровшаяся
с Римом—52.
КЛЕРО Клод-Алексис (1713—
1765) — крупнейший французский
геометр и астроном, уже 18 лет был
избран академиком—43.
КОДР (XI в. до н. э.) — послед¬
ний афинский царь, который, со¬
гласно легенде, выполняя предска¬
зания, убил себя, чтобы спасти
Афины от завоевания дорянамн—50.
КОЛЬБЕ — один из исследовате¬
лей жизни диких племен—169.
КОЛЬБЕР Жан Батист (1619—
1683) — министр Людовика XIV,
способствовавший развитию про¬
мышленности Франции—248.
КОМНЕН — наиболее крупным
деятелем из византийского рода Ком-
ненов был Алексей I — византий¬
ский император, защищавшийся от
крестоносцев—345.
. КОНДЭ Луи (1621—1686) — фран¬
цузский полководец, одержавший
ряд побед в трндцатнлетней войне,
в войне с Испанией—36, 76, 176,
179, 181, 250.
КОНФУЦИЙ (551—478 до и. и.) —
китайский мыслитель, основатель ре¬
лигии конфуцианства—76, 127, 264,
267.
КОРИОЛАН (V в. до н. о.)—
римский полководец, который, бу¬
дучи изгнан из Рима, перешел на
сторону вольсков и осадил Рим—146.
КОРПЕЛЬ Пьер (1606—1Й84) —
основоположник французской клас¬
сической трагедии—41, 43, 45, 67,
69, 77, 106, 107, 140, 179, 248, 250,
268, 269, 272, 279, 284, 285, 301,
336, 345, 352.
КОРТЕII Эрнандо (1485—1547) —
испанский конквистадор, завоевав¬
ший Мексику—137, 240.
КОТПРРО — одна из богинь древ¬
него мира—86.
К РАСС Марк Луииний (115—
53 до и. а ) — триумвир (в I триум¬
вирате с Помпеем и Цезарем), пода¬
вивший в качестве претора восстание
Спартака, известен своим громадным
богатством—17, 211, 255.
КРЕБПЛЬОН Проспер Жольо
(1674—1762) —французский драма¬
тург, автор трагедий, полных зло¬
действ и ужасов, вследствие чего
был прозван «1е terrible» (ужасный)—
77, 272, 298, 352.
КРОМВЕЛЬ Оливер (1599—
1658) — один из наиболее крупных
деятелей английской революции
XVII в. протектор английской ре¬
спублики, сосредоточивший в своих
руках диктаторскую власть—72,180,
183, 192, 211.
КСЕНОДАМ — один из античных
поэтов—262.
КСЕНОКРИТ — один из древне¬
греческих поэтов—262.
КСЕНОФОНТ (430—359 до н. э.)—
греческий историк, афинянин, пере¬
шедший на сторону спартанцев, уче¬
ник Сократа, был сторонником ари¬
стократического строя Спарты. Глав¬
ные произведения: «Анабазис», «Гре¬
ческая история», «Меморабилии»—
264, 345.
КСЕРКС I —. персидский царь
(486—465 до н. э.), предпринявший
завоевание Греции, но разбитый гре¬
ками — 125, 229.
КУРЦПЙ Марк — легендарный!
римский юноша из рода патрициев,
который во время землетрясения
в Риме (362 до н. э.), когда предска¬
затели объявили, что на^о отдать
самое дорогое для Рима, по преда¬
нию, в полном вооружении, на ло¬
шади бросился в трещину, создан¬
ную землетрясением—71, 198, 210,
310.
КУРЦИЙ Квинт (I в. н. э.) —
римский историк, написавший «Исто¬
рию Александра Великого» —146
+
371
л
ЛАБА Жан Батист (1GG3—
1738) — французский миссионер и
путешественник, монах, доминика¬
нец—84.
ЛАБОРД (XVII в.)— француз¬
ский путешественник, пробывший
долгое время на Антильских остро¬
вах—124, 138.
ЛАБРЮЕР Жан (1G45—1G9G) —
известный французский писатель-мо¬
ралист—12G, 284.
ЛАКЕДЕМОН — одно из госу¬
дарств древней Греции—22.
ЛАМОТ дс Байер Франсуа (1588—
1G78) — французский писатель и уче¬
ный, написавший «L’instruction du
Dauphin», принятый за ото во фран¬
цузскую академию и назначенный
воспитателем молодого Людовика
XIV..Автор «Considerations sur l’elo-
quence l'ran$aise»—108, 111.
ЛАРОШФУКО Франсуа (1613—
1680) —французский моралист, гер¬
цог, участник Фронды. В своих
«Размышлениях и максимах» объяс¬
нял общественные процессы как ре¬
зультат проявления самолюбия лю¬
дей, чем оказал большое влияние на
Гельвеция—24, 25, 41, 60, 284.
ЛАФЕРТЕ Мария-Тереза (1715—
1791)—французская маркиза, пи¬
сательница. Противница энциклопе¬
дистов—43.
Лафонтен Жан (1621—1695) —
знаменитый французский баснопи¬
сец, возродивший старинный жанр
сатирических басен—67, 271, 274,
284 285 339
ЛЕБЛАН Винцент (1554—1640)—
французский путешественник, побы¬
вавший в Индии, Персии, Аравии,
Палестине—123.
ЛЕБРЕН Шарль (1619—1690) —
французский художник, работавший
главным образом в области баталь¬
ной живописи, декорировавший Вер¬
саль—248, 274.
ЛЕВиТРЫ — город в древней
Беотии, в Греции—206.
ЛЕЙБНИЦ Готфрид Вильгельм
(1646—1716) — один из крупнейших
немецких философов и ученых —
идеалист, создатель учения о нема¬
териальных «монадах»—27, 34, 223,
293, 336.
ЛЕкОИТ Луи (ум. в 1729 г.) —
* иезуит, французский миссионер в Ки¬
тае —136.
ЛЕКУВРЕР Адриена (1603—
1730) — известная французская ак¬
триса—30.
ЛЕНТ У Л (ум. в 63 г.) — римский
консул, участник заговора Кати-
лнны—279.
ЛЕОНИД (V в. до н. э.) —спар¬
танский царь. В геройской битве
с 300 спартанцев против целого пер¬
сидского войска у Фермопил потер¬
пел поражение благодаря измене
предателя Эфпалта—199, 210.
ЛЕОПОЛЬД III (1351—1386) —
австрийский эрцгерцог, побежден¬
ный и убитыП швейцарцами—229.
ЛИКУРГ (IX в. до н. э.) — леген¬
дарный законодатель спартанского
государства—79, ИЗ,. 127, 168, 175,
206, 207, 249, 264, 267.
Л ПТ-ЧИН Г — узурпатор китай¬
ского престола—340.
ЛОДБРОГ — один из скандинав¬
ских королей—240.
ЛОЗЕН Антуанин (1632—1723) —
французский герцог, придворный
Людовика XIV—315.
ЛОКК Джон (1632—1704) — зна¬
менитый английский философ-дуа¬
лист и психолог, создатель эмпири¬
ческой и сенсуалистической теории
познания—22, 26, 30, 41, 69, 99,
110, 115, 152, 154, 257, 268, 269,
286, 295, 308.
ЛОНГРЮ Луи дс Жур (1651—
1733) — французский аббат, автор
ряда исторических сочинений—42,
136, 301, 303.
ЛУКИАН (120—180) — древне¬
греческий писатель-сатирик, высмеи¬
вавший религию, метафизику—204,
248, 287, 288.
ЛУКРЕЦИЙ Кар Тит (98—55 до
н. э.) — знаменитый римский поот и
философ-материалист, последователь
учения Эпикура—50.
ЛУКУЛЛ Люций Люциний (106—
57 до н. э.) — римский полководец —
72.
ЛЮДОВИК XII (1498—1515) —
французский король, ведший неудач¬
ные войны за овладение Италией —
48.
ЛЮДОВИК XIII (1610—1643) —
французский король—223.
ЛЮДОВИК XIV (1643—1715) —
французский король—148 224, 262,
274, 282.
ЛЮДОВИК XV (1715—1774) —
французский король—48.
ЛЮ-кОНГ-панг — китайский им¬
ператор из Ханьской династии.
872
Ханьская династия существовала
с1206 до н. э. по 25 г. н. э.—343.
ЛЮКСЕМБУРГ Франсуа-Анри
(1628—1695) — французский мар¬
шал, сражавшийся под начальством
Кондэ и одержавший ряд побед—60.
ЛЮЛЛИ Жан Батист (1633—
1687) — крупнейший французский
композитор, вместе с поэтом Кино
создавший ряд опер по преимуще¬
ству на античные сюжеты — 148.
М
МАГОМЕТ (570—632) — осново¬
положник мусульманской религии
Ислама, провозглашенный своими
последователями «пророком»—10, 72,
100, 240, 241, 243, 245, 269.
МАГОМЕТ» — трагедия Воль¬
тера — 292.
М АЗАРИНЫ Джулио (1602—
1661)—итальянец, сделавшийся фак¬
тическим регентом Франции и всеми
силами старавшийся сохранить си¬
стему абсолютизма—234.
МАКИАВЕЛЛИ Николо (1469—
1527) — итальянский государствен¬
ный деятель и писатель, провозгла¬
сивший идеалом сильную централи¬
зованную государственную власть,
для достижения которой допустимы
все средства, независимо ни от ка¬
ких моральных принципов — 42, 208,
272, 284.
МАККАВЕИ — по библейским
преданиям, семь иудейских юношей,
поднявших восстание и замученных
в правление Антноха-Епнфана в 68 г.
до н. э. — 249.
МАЛЕРБ Франсуа (1555—1628) —
известный французский поэт, рефор¬
мировавший французское стихосло¬
жение—110, 302.
МАЛЬБОРО или Мальбрук Джон
Черчиль (1650—1722) — английский
генерал, способствовавший победе
Вильгельма Оранского—37.
МАЛ И КО PH — шотландский ко¬
роль—226.
МАЛЬБРАНШ Николай (1638—
1715) — один из французских фило-
софов-идеалистов, учивший, что все
вещи могут существовать и позна¬
ваться только в боге, так как только
в нем могут существовать идеи
о них — 8, 25, 30, 250, 293.
МАЛЬЯР Оливье (1440—1502) —
французский теолог и проповедник—
105, ИЗ,
МАНКО-КАПАК (X в.) — осно¬
ватель государства Перу в Амери¬
ке — 108.
МАРАФОНСКОЕ сражение— сра¬
жение на Марафонском поле, в кото¬
ром греки одержали решающую по¬
беду над персами (490 г. до н. э.) —
177.
МАРАЧ1!!! Луиджи (1612—
1700) — итальянский ориенталист —
243.
МАРИЙ Гай (156—86 до н. э.) —
римский полководец, одержавший
ряд побед над германскими племе¬
нами — 176, 182, 210, 232, 339.
МАРИНИ Жан Филипп (1608—
1677) — итальянский мисспонер-ие-
зунт, посланный в Тонкин — 168.
МАРСЕЛЬ (ум. в 1759 г.) — из¬
вестный в свое время французский
танцор — 29, 31, 350.
МАРЦИАЛ (42—102) — знамени¬
тый римский поэт, в своих «эпиграм¬
мах» (15 кн.) изображавший падение
нравов времен разложения древнего
Рима — 179.
МАТЕРИ Фирмикус (XIV в.) —
древнеримский писатель — 86.
МАХМУТ (970—1030) — могу¬
щественный мусульманский султан
в Азии из династии Газни. Был рев¬
ностным распространителем Ис¬
лама — 126.
МЕДУЗА — в древнегреческой
мифологии женщина-чудовище, у ко¬
торой волосы были превращены
в змей богиней Минервой — 202.
МЕЛО Мишель (ум. в 1518 г.) —
французский проповедник-франци¬
сканец, проф. богословия в Париже;
над проповедями его издевался Воль¬
тер — 103, 105.
МЕНЦИНИ Бенедетто (1646—
1704) — итальянский поэт, служив¬
ший у Христины Шведской. Автор
ряда морализующих сатир — 320.
МЕРИДОВО ОЗЕРО — «великое
озеро» в древнем Египте, считав¬
шееся одним из чудес света. Оно
служило для регулирования навод¬
нений Нила — 170.
МЕРКУРИЙ — бог торговли
у древних римлян — 176.
МЕЦЕНАТ Гай Цильпий — (ум.
в 8 г. до н. э.) — римский общест¬
венный деятель, друг императора
Августа, покровитель поэтов и ху¬
дожников (Вергилия, Горация)—
36, 204.
МИЗОН — сын тирана Шена —
174,
373
МИКЕЛЬАНДЖЕЛО Буона-
ротти (1475—1564) —знаменитый
итальянский художник и скульп¬
тор — 280, 336.
МПЛЛО — иезуит — 00.
МИЛЬТОН Джон (1608—1670) —
внамонитый английский ппсатель-
пурнтаннн, автор поэм «Потерянный
рай» и «Возвращенный рай» —140,
142, 152, 217, 336.
МИНЕРВА — богпнп мудрости
у древних рнмлпн — 176.
mil НОС — легендарный закоио-
датоль на остропо Крнто — 267.
МНШАПУР — фантастическое су¬
щество — 100—101.
МОГОЛ Великий — титул пред¬
ставителей династии монгольских
вавоеватслей Индии с начала XVII в.
до 1738 г. — 75, 102, 341.
МОЛОХ — божество у древних
семитических народностей, которому
приносились чоловоческно жертвы —
120.
МОЛЬЕР Жан Батист Покелеп
(1622—1673) — создатель новой бур¬
жуазной комедии, высмеивающей
знать, духовенство и политический
порядок старой Франции — 43, 111,
248, 250, 268, 284, 286, 336, 360.
МОНТЕКУКУЛИ Раймонд (1808—
1881) — австрийский- полководец —
74, 345.
МОНТЕСКЬЕ Шарль Луи (1689—
1755) — всемирно известный фран¬
цузский политический писатель, дав¬
ший широкий естествен но-истори¬
ческий анализ общественного зако¬
нодательства, выдвинувший теорию
разделения власти на законодатель¬
ную, исполнительную и судебную.
Гл. соч. — «Дух законов» — 28, 90,
119, 223, 268, 293, 302.
МОНТ ЭН Ь Мишель (1533—
1592) — крупный французский писа¬
тель и философ — умеренный скеп¬
тик — 78, 150, 152, 269, 302, 314.
МОРИЦ — граф Саксонский
(1696 — 1750) — полководец-авантю-
Йист, начавший с борьбы против
[юдовика XIV и кончивший полу¬
чением от него звания маршала —
264—345.
Н
НАВУХОДОНОСОР II (605—
562) — вавилонский царь, при кото¬
ром Вавилон достиг вершины могу¬
щества и богатства — 231,
НЕВИЛЬ Пьер Клодт (1692—
1775) — французский теолог и про¬
поведник — 306.
НЕПТУН — бог морей у древних
римлян — 44.
НЕРВА — римский император
с 96 по 98 г. — 96.
НЕРОН Клавдий Цезарь Друз
(37—68)—римский император, сверг¬
нутый сопатом. «Прославился» своим
развратом и жестокостями: убийст¬
вами матери, жены, мучениями хри¬
стиан — 9, 134, 136, 217, 225, 260,
346.
НЕФТЕ — египетская царица —
39, 223.
НИКИФОР III Bomanuam —
византийский император, (1078—81)
один ив самых неспособных, пере¬
давший управлонно своим любим¬
цам — 241.
НИКОЛЬ Пьер (1625—1695) —
французский теолог и моралист,
написавший известное «Essais do
morale ot instructions tlidologiquos» и
вместе с Арно издавший «I/art do
ponser» — т. н. поррояловскую ло¬
гику — 78, 110, 126.
НИНОН де Ланкло (1620—1705) —
знатная дама, салон которой посе¬
щали все знаменитости эпохи — 30.
НУМА Помпилий — второй рим¬
ский царь (715—672 до и. э.), кото¬
рый положил начало правовому и
религиозному законодательству —
176.
НУ ШИ РВАН — один из царей
новонранцов, из рода Сасанндов —
219.
НЬЮТОН Исаак (1643—1726) —
великий английский физик и мате¬
матик, открывший закон всемирного
тяготения — 40, 126, 146, 268, 269,
286, 30S, 336.
О
ОВИДИЙ Публий Назон (43 до
н. э. — 17 н. э.) — знаменитый рим¬
ский поэт, мастер легкого и изящ¬
ного стиха, изобразивший почти всю
древнюю мифологию в обоих «Мета¬
морфозах» — 50, 283.
ОГЕЛИУС — очевидно, путеше¬
ственник — 259.
ОДИН — главный бог древних
скандинавов — 240.
ОЗИРИС — главный бог древнего
Египта — 293.
ОКТАВИЙ — имя, которое носил
римский император Август до полу-
чонил верховной власти — 107, 204,
210, 253, 200.
ОМАР-Н би-Хаттаб (из дома
Аднов) — мусульманский халиф
с 634 по 644 г., при котором были
захвачены Египет, Спрпп, Мессо-
потамнп, Вавилон, половина Пер¬
сии и т. д. — 100.
ОМЕЙЯДЫ — династии мусуль¬
манских калифов (VII—XI вв.) —
174.
ОРНГЕИ (185—254) — христиан¬
ский богослов, находившийся под
влиянием гностицизма и осужден¬
ный как «еретик» — 9.
ОРЛЕАНСКИЙ Филипп II гер¬
цог (1674—1723) — регонт но Фран¬
ции во время несовершеннолетня Лю¬
довика XV— 48, 115, 330.
ОРМУЗ — сын Иушпрвана. См.
Нуширван — 219.
ОРФЕЙ — в греческой мифологии
несравненный музыкант, очаровав¬
ший своей игрой даже диких зверей
и божества — 250.
ОТТОН I — римско-германский
император с 962 по 973 г. возглавив¬
ший т. н. священную Римскую импе¬
рию — 314.
II
ПАОЛО — один из христианских
писателей — 82.
Л АПН PH Й Курсор — участвовал
в последней самнитской войне,
в 293 г. до н. о. разбил самнитян при
Аквнлоинн — 211.
ПАРМЕНИОН — македонский
полководец из аристократического
рода, убитый в Мидии за участие
в заговоре против Александра Ма¬
кедонского—174, 175, 331.
ПАСКАЛЬ Блзз (1623—1662) —
известный французский математик
и философ религиозно-идеалистиче¬
ского направления — 211, 250, 327.
ЛЕЛЕЙ — в греческой мифологии
отец Ахиллеса— 279, 287.
ПЕЛОПИД (ум. в. 364 г. до
н. о.) — фиванский полководец, спо¬
собствовавший изгнанию спартанцев
из Фив в 378 г. до н. о. — 168, 250.
ПЕЛОПОНЕССКАЯ ВОЙНА —
война между Афинами и Спартой
(431—404 до и. о.), приведшая к упад¬
ку и разложению Афинской демо¬
кратии — 86.
ПЕРИКЛ (490—429 до и. о.) —
афинский государственный деятель,
при котором афипская рабовладель¬
ческая демократия достигла высшего
расцвета («порнклов век») — 175.
ПЕРНКЛПТ — один из древне¬
греческих поэтов — 262.
ПЕРИПАТЕТИКИ — учоннки
Аристотеля — 22.
ПЕТР I Великий (1672—1725) —
первый всероссийский император —
126, 223, 224.
ПИТАЛЬ Жан Батист (1714—
1785) —французский скульптор.
ПНЗАРРО Франсиско (1478 —
1541) — испанский конквистадор,
завоевавший Перу — 137.
ПИЛ АД — в греческой мифоло¬
гии друг Ореста, сын сестры царя
Агамемнона — 326.
ПИРР — царь Эпира с 306 до
273 г. до н. э., победивший римлян,
по с такими потерями, которые
совершенно лишили его сил и при¬
вели затем к поражению — 76, 232.
ПИФАГОР с о. Самоса (VI в.
до н. э.) — древнегреческий философ
и математик. Основал аристокра¬
тический религиозно-философский
союз, боровшийся с демократией —
91, 113, 237, 263, 360.
ПЛАТОН (427—349 до и. э.) —
философ-идеалист античного мира —
38, 44, 91, 206, 256, 302.
ПЛИНИЙ Старший Гай Секций
(23—79 до н. э.) — знаменитый рим¬
ский ученый-энциклопедист, напи¬
савший «Естественную историю» —
217, 238, 258.
ПЛУТАРХ (40—120 до и. з.) —
известный греческий писатель, из
Хоронен в Беотии, написавший био¬
графии знаменитых людей древнего
времени — 206, 230, 236, 237, 256.
ПОЛИ МН ЕСТ из Колофона —
древнегреческий мастер игры на
флейте — 262,
ПОМПЕЙ Гной (I в. до н. э.) —
римский полководец, вел борьбу
против цезаря, участник первого
триумвирата — 334.
ПОНС де-Леоне (1528—1591) —
один из лучших мастеров кастиль¬
ской прозы, монах и профессор са-
ламанкского университета —136,
139.
ПОПИЛЛИЙ Донат — римский
консул (172 до н. э.), наместник
Лигурии, участвовал в войне с Пер¬
сеем — 238.
ПОРТА — старое название сул¬
танской Турции — 361.
ПОРЦИЯ — дочь М. Катона Ути-
ческого, жеца М. Брута, покончила
375
(42 г.) самоубийством, убедившись,
что дело республиканцев потеряно —
170, 253.
ПРУЗИЙ II (по прозванию Охот¬
ник) — царь Внфишш (II в. до
н. э.), выдавший римлянам Ганни¬
бала — 229.
ПТОЛОМЕЙ II Филаделъф —
египетский царь, покровительство¬
вавший наукам п искусству — 261.
«ПУРСОНЬЯК» — одна из позд¬
них пьес Мольера — 41.
Р
РАБЛЭ Франсуа (1495—1553) —
знаменитый французский сатирик,
обличавший политический строй
Франции, католическое духовенство,
судебные порядки своего времени и
проч. — 274.
РАДАМИСГ — иберийский царь
(52 г. до н. э.), убивший свою жену,
чтобы она не досталась врагам.
Кребнльон (1674—1762) сделал этот
факт сюжетом своей трагедии «Rha-
damiste et Zenobie» — 289, 337.
РАМУС Петр (1515—1572) —
французский философ-гуманист и
математик, боровшийся со схоласти¬
кой. Был убит во время Варфоло¬
меевской ночи — 266.
РАСИН Жан-Батист (1639—
1699) — французский драматург,
один из создателей французской
классической трагедии — 43, 77,
107, 272, 285, 300, 301, 336, 352.
РЕГУЛ Марк А тили й (III в. до
и. о.) — римский полководец, раз¬
бивший карфагенский флот и сам
разбитый спартанцем Ксантиппом и
захваченный в плен. В качестве
пленного был отправлен в Рим для
переговоров о мире, но посоветовал
римскому сонату не прекращать
войну н не обменивать его на плен¬
ных, а затем, выполняя обещание,
вернулся в Карфаген — 50, 232—
233.
РЕНЬЯР Жан Франсуа (1656—
1709) —французский драматург, ав¬
тор лучших после Мольера коме¬
дий — 284.
РЕЦ Поль дс Ганди (1613—1679) —
французский кардинал, писатель и
политический деятель, участвовав¬
ший во Фронде, затем служивший
Людовику XIV —41, 60.
РЕЯ *— в античной мифологии бо¬
гиня земли, дочь Урана и Геи, как
«мать богов и людей» почиталась на
т
о. Крите. Отождествлялась впослед¬
ствии с Кнбелой — 135.
РИПЕР-МОНКЛЭР Ж. П. (1711—
1773)—французский юрист, генераль¬
ный прокурор в парламенте Про¬
ванса —99.
РИШЕЛЬЕ Арман Жан дю Плсссн
(1585—1642) — крупнейший фран¬
цузский государственный деятель,
кардинал, главный министр Людо¬
вика XIII— 36, 60, 173, 179, 345.
РОДОГУНА — дочь царя Мнтри-
дата. Корнель сделал ее героиней
одной из своих трагедий — 290.
РОЖЭ Авраам — историк рели¬
гий — 123.
РОЛАНД и АНЖЕЛИКА — ге¬
рои поэмы Ариосто «Неистовый Ро¬
ланд» — 276.
РОМАНО Джулио— (Дж. Пиппи,
1492—1546) — итальянский худож¬
ник, самый значительный из уче¬
ников Рафаэля — 336.
РОНИ'—Сюлли Максимилъян ба¬
рон де Рони (1559—1641) — извест¬
ный французский государственный
деятель, министр — 76, 248.
РОНСАР Пьер (1524—1585) —
крупнейший французский поэт,
глава группы поэтов-новаторов т. н.
«Плеяды» — 262.
РОГ РУ Жан (1609—1650) — фран¬
цузский драматург — 269.
РУССО Жан-Жак (1712—1778) —
знаменитый французский писатель и
мыслитель, давший критику обще¬
ственного неравенства с точки зре¬
ния мелкой буржуазии — 39, 51,
283, 315, 327, 350.
РУСТНК — римский оратор —
217.
С
СААДИ (1184 —1291) — знамени¬
тый персидский поэт-моралист, про¬
возгласивший идеалом разумный эго¬
изм. Гл. соч. «Диван», «Гюлнстан» —
340.
САК АД — флейтист в античной
Греции, из Аргоса, первый обратил
внимание на флейту как на соль¬
ный инструмент — 262.
САЛЮСТИЙ Крисп (86—35 до
и. э.) — известный римский исто¬
рик — 107.
САМСОН — легендарный библей¬
ский герой, обладавший чудовищней
силой — 180.
САРАЦИНЫ — древнее кочую¬
щее племя в Аравии. В средние рецг*
этим именем называли всех мусуль¬
ман — 100.
САТУРН — в римской мифологии
отец богов, обучивший людей земле¬
делию — 228.
САФО пли САПФО с о. Лесбоса
(VII в.—VI в. до н. э.)—знаме¬
нитая древнегреческая поэтесса из
аристократических кругов, писав¬
шая лирическно песни, современница
Алкея — 71.
САФФАРИДЫ — первая после
Тахирндов династия, сделавшая во¬
сточную Персию независимой от
арабских калифов. Основатель ее —
Якуб-Ибн-Лейс Саффар (861—878)—
242, 244.
СВЕТОНИЙ (69—141) — римский
историк времен Домициана, родом
из низших слоев, написал биографии
римских императоров в «Жизнеопи¬
сании 12 Цезарей», начиная с Юлия
Цезаря. Труды его дошли до нас
лишь в отрывках — 225.
СЕИД — из трагедии Вольтера
«Магомет» — 280.
СЕКСТ Эмпирик (ок. 150 г. до
н. э.) — греческий философ-скептик,
развивавший учение Пиррона — 136.
СЕНЕКА Луций Анней (4 до
н. э. — 65 н. э.) — римский философ-
стоик. В 65 г. был казнен Нероном —
9.
СЕН-ПЬЕР Шарль (1658—1743)—
французский писатель — аббат —
140, 161, 205.
СЕН-РЕ АЛЬ Цезарь (1639—
1692) — аббат, французский исто¬
рик — 41.
СЕНТ-ЭВРЕМОН Шарль (1613—
1703) — аристократ, французский
писатель,скептик, единственный про¬
фессиональный критик XVII в. За
критику Пиренейского трактата вы:
нужден был бежать в Англию, где и
жил до конца жизни —148.
СЕПТИМИЙ Север — шестой
римский царь (578—534 до н. о.),
введший деление римлян на центу¬
рии — 174.
СЕР АПИС — божество Египта в
эпоху римского владычества — 292.
СЕРВАНТЕС Мигель де Саа¬
ведра (1547—1616) — знаменитый
испанский писатель, автор всемирно
известного сатирического романа
«Дон-Кихот» — 324.
СЕРТОРНЙ Квинт (ум. в 73 г.
до н. э.)—римский полководец,
разбивший Помпея — 73» J76, 270,
3P0,
СЕЯН — Лукрий Аэлий — глава
преторианской гвардии, игравший
выдающуюся роль в правлении им¬
ператора Тиберия; составил обшир¬
ный заговор против последнего и был
задушен в темнице — 167, 211.
СИВИЛЛА — жрица-предсказа¬
тельница в древнем Риме — 318.
СИНЯЯ БОРОДА — герой
сказки французского писателя Пэрро
(1628—1703), убивающий шесть своих
жен — 108.
СИРАНО ДЕ БЕРЖЕРАК Са-
виний (1619—1655) — французский
писатель, соединявший фантастику
с научными воззрениями, автор ряда
комедий, трагедий и пр. — 66.
СКАЛИГЕР Юлий Цезарь (1484—
1558) — итальянский медик и фило¬
лог, один из наиболее образованных
людей эпохи Ренессанса. Получила
известность его «Поэтика» — 41, 45.
С К10 ДЕРИ Мадлена (1607—
1701) великосветская писательница—
313.
СПЕНДОН — один из поэтов древ¬
ней Греции — 262.
СП И НОЛ А Амбруаз (1571—1630)—
итальянский генерал, находившийся
на службе у Испании.' Получил из¬
вестность за свою военную деятель¬
ность в Голландии н Ломбардии —
72.
СОБИЗИЙ — министр Клеомена.
См. Клеомен — 230.
СОКРАТ (469—399 до и. э.) —
знаменитый древнегреческий фило¬
соф и один из основоположников
идеалистической философии, учитель
Платона — 44, 87, 121, 123, 129,
202, 324.
СОЛОМОН (X в. дон. э.) — еврей¬
ский царь, которому легенда припи¬
сывала необыкновенный ум — 319.
СОЛОН (638—558 до и. э.) —
афинский государственный деятель,
законодатель, защищавший интересы
торгового класса, лирический поэт —
30, ИЗ, 127. И
СТАЛЬ Маргарита (ум. в 1750 г.)
французская писательница —43, 45.
СТАЦИЙ Публий (ок. 40—95
н. э.) — римский поэт — 41.
СТЕЗНЛЕЙ — юноша с острова
Кеоса — 87.
СТЕФАН — католический «свя¬
той»— 105.
СТОПКИ ~ последователи фило¬
софской школы в древней Греции,
основателем которой был Зонон — 27.
877
СУЛЛЛ Луции Корнелий (138—
78 до н. о.) — римский полководец,
разбивший Митрпдата и захвативший
диктаторскую власть над Римом —
171, 172, 177, 182, 211, 232, 270,
290.
СУФИЙ— персидский мудрец-ас¬
кет — 341.
СЦИПИОН Африканский Публий
Корнелий (257—i83 до п. о.) — рим¬
ский полководец, разбивший Ган¬
нибала — 30, 73, 177, 204, 272.
1
ТАМЕРЛАН Тимур(ГШ—1405) —
один из крупнейших мировых заво¬
евателей, создавший огромную сред¬
неазиатскую империю — 175, 254,
288, 340.
ТАМПЛИЕРЫ пли ТЕ МИЛНЕ¬
РЫ (храмовники) — духовно -рыцар¬
ский орден, организованный во время
крестовых походов в XII веке — 137.
ТАРКВНННИ —два римских ца¬
ря, правивших с 534 по 494 г. до
н. о. — 40.
ТАССО Тор?соато (1544—1595) —
всемирно известный итальянский по-.
от, автор рыцарской поэмы «Освобож¬
денный Иерусалим» — 142.
ТАЦИТ ‘ Корнелий (55—120) —
крупнейший римский историк па
аристократического рода; основой
исторического процесса считал борь¬
бу человеческих страстей, соперни¬
чество, а также случайность. В своих
произведениях: «История», «Анналы»,
«Агрикола» — дал критическую кар¬
тину императорского правления. Его
«Германия» — первое сочинение, по¬
священное германцам. Гельвеций по
своим взглядам на исторический
процесс близок к Тациту — 35, 67,
91, 137, 191 217, 231, 255, 256, 257,
259, 260, '02.
ТЕЛЛЬЕ Мишель (ум. в 1685) —
фаворит Мазарннн, назначенный сек¬
ретарем военного министерства, затем
канцлером — 235.
ТЕРАССОН Андрей (1669—1723)—
французский проповедник — 108.
ТЕРПАНДР (VIII в. до н. о.) с
о. Лесбоса — древнегреческий поэт,
оснбватель классической музыки и
лирической поэзии, эонпйской и
дорийской, усовершенствовавший ли¬
ру прибавлением к четырем ее стру¬
нам еще трех; ему приписывается вве¬
дение номов, своеобразной хоровой
лирики — 262.
ТЕ РТУ Л ИАН Квинт Септилий
(160—230) — христианский богослов,
боровшийся со всяким рациональным
знанием — 9.
ТИБЕРИЙ Клавдий (14—37) —
римский император — 225, 264.
ТПЛЛЕМОН Себастьян (1637—
1698) — французский историк — 130.
ТИМНХА — легендарная пнфаго-
роянка —171.
ТИМОЛЕОН (411—336)—грече¬
ский полководец и государственный
деятель, низвергший тиранию н введ¬
ший демократию в Сиракузах— 234.
ТИМОФЕЙ (446—357 «о н. о.) —
древнегреческий поэт и музыкант,
автор лирических стихов и дифи¬
рамбов, считался одним из заме¬
чательных исполнителей на кифаре,
усовершенствование которой припи¬
сывается ему — 262.
ТИРАДА — сиамская королева—
85. '
TIIP31IC — один из пастухов в
«Эклшгах» римского поэта Верги¬
лия^ 107.
ТИТ — римский император с 79
по 81 г. до н. э., разрушитель Иеру¬
салима — 264.
ТКОНГ-ЧННГ — китайский им¬
ператор — 340.
ТОМАС Кули Хан или ТАХМАС
или Надир-Шах, Надир-Кулы
(1688—1747) — известный персидский
завоеватель, покоривший Афгани¬
стан и Индостан и создавший новое
большое царство — 99, 225.
ТРАЗЕЙ (ум. в 65 г. дон. э.) —
римский сенатор, приговоренный Не¬
роном к смерти за у частно в заговоро-
174, 217.
ТРАЯН (98—117 н. э.) — римский
.император, осуществивший ряд завое¬
ваний и расширивший границы Рим¬
ской Империи — 217, 220, 231, 258,
345, 346.
ТРИСТАН Л'Эрмит Франсуа
(1601—1655) — французский поэт н
драматург, автор нескольких траге¬
дий: «Марнамна», «Смерть Сенеки» и
др. — 269.
ТЮРЕНН Анри де ла Тур Д'Овсрпъ
(1611—1675) — крупный француз¬
ский полководец, маршал, участник
тридцатилетие!! войны и Фронды —
37, 60, 74, 76, 148, 179.
Ф
ФАБРИ H,Hlt — римский консул
п 2^2 г. до п, э., сдававшийся своей
простотой и иоиодкуииостыо —
233.
ФЛЛАРИД — тиран н Лгрнгенто
(вторая пол. VII в. );о н. э.), про¬
славившийся необыкновенной жесто¬
костью, сжигавший людей в метал¬
лическом быке — 134.
ФАРАМОН — долго считался пер¬
вым королем меровингов, хотя для
этого нет достаточных исторических
данных — 215.
ФАТИМА — жена Магомета —
243.
ФАЭТОН — но греческой мифо¬
логии сын бога солнца Гелпоса —
283.
ФЕМИДА—в древнегреческой ми¬
фологии дочь Урана и Геи — богиня
правосудия и предсказаний, храни¬
тельница нравственности и всего
строя жизни, изображалась с весами
и завязанными глазами — 280.
ФЕМИСТПЙ (317—390 и. о.) —
из Пафлагонин — фнлософ-неонлато-
1I1IK — 137, 219.
ФЕМИСТОКЛ (527—460 до н. о.)—
один ив наиболее крупных древне¬
греческих государственных деятелей,
победитель при Саламнио (480 г.),
создал союз 35 греческих городов-
государств, окружил Афины сте¬
нами, в 471 г. изгнан, обвиненный
в измене и приговорен к смерти —
44, 177, 234, 242, 339.
ФИЕСКО Джузеппе (15 24—154 7)—
вождь неудавшегося заговора народ¬
ной партии в Генуе — 290.
ФИЛИПП II (род. в 382 г. до
н. э.) — Македонский царь, победи¬
тель афинян — 222, 261, 288.
ФНЛОКСЕН (435—380 до н. э.) —
древнегреческий поэт и мыслитель,
живший при дворце Сиракузского
тирана — 224.
ФИЛОТ — сын Парменнона. См.
Парменион — 331.
ФЛЕРИ Клодт (1640—1723) — ис¬
торик церкви и член французской
академии — ИЗ.
' ФЛЕШЬЕ Эспри (1632—1710) —
французский проповедник и писа-‘
тель, славившийся красноречием —
284.
ФОКИОН (400—317 до и. э.) —
афинский полководец, противник де¬
мократии. После Ламнйской войны
был обвинен в измене и, приговорен¬
ный к смерти, выпил яд — 68, 250.
ФОЛ АР Жан Ша рль (1669—1752)—
французский военный теоретик, ра¬
боты которого считались в XVIII в.
классическими — 16, 176, 243,
246.
ФОНТЕ II дс Бертон Алексис (1705—
1771) — французский математик —
43.
ФОНТЕ И ЕЛЬ Бернар (1657 —
1757) — известный французский пи¬
сатель, популяризатор научных пред¬
ставлений, автор трагедий, комедий,
басен и пр. Главные произвед. «Dialo¬
gues ties inorts», «Разговоры о множе¬
стве миров» (иер. Кантемира) — 1,
2, 39, 44, 45, 60, 70, 71, 122, 123,
205, 250, 280, 285, 287, 295, 296,
298, 334, 337.
ФОРМЕЙ Жан-Анри Самюэль
(1711—1797) — писатель, пастор и
профессор богословия в Берлине,
секретарь Берлинской академштау к;
популяризировал лейбиицианокую
философию — 297.
ФРАНЦИСК I(iWt—1547)—фран¬
цузский король — 262.
ФРЕРЕ Николай (1688—174?) —
французский ученый — 260.
ФРИНИХ (VI — V до н. э.) —
афинянин, один из древнейших гре¬
ческих трагиков после Фесписа —
262.
X
ХИЛОН — один из семи греческих
мудрецов — 47, 266.
ХРИСТИНА (1625—1689) — швед¬
ская королева, покровительствовав¬
шая ученым п в частности Декарту —
37.
ц
ЦВИНГЛН Ульрих (1484—1531)—
руководитель реформации в Швей¬
царии — 82.
ЦЕЗАРЬ Кай Юлий (102—44 до
н. э.) — знаменитый римский полко¬
водец и государственный деятель,
прославившийся своими многочис¬
ленными военными походами и побе¬
дами. После победы над помпеянцамп
получил пожизненную диктаторскую
власть, консульство* на 10 лет и
титул императора. Ввел юлианский
календарь. Был убит республикан¬
цами — 10, 36, 37, 50, 73, 99, 170,
182, 195, 196, 206, 211, 250, 251,
253, 256, 264, 267, 269, 270, 290, 294,
334, 339, 345, 352.
ЦЕРБЕР — в греческой мифоло¬
гии многоголовый пес с хвостом
н гривой из змей; охранял выход
из Тартара — 318.
879
ЦЕРЕРА — в древнем Риме бо¬
гиня плодородия, земледелия и брач¬
ной жизни, соответствующая Деметре
у древних греков — 77.
ЦИНЦИНАТ Луций Квинкций —
славившийся простотой и строгостью
нрава; в 458 г. до н. э. был избран
диктатором, освободил Рим от напа¬
дения эквов. Избран был вторично
диктатором в 439 г.; подавлял вос¬
стание плебеев — 211.
ЦИЦЕРОН Марк Туллий (род. ок.
107 —ум. 43 до н. э.) — крупный
римский государственный деятель,
сенатор, консул, оратор и философ,
оставивший богатое литературное на¬
следство—70, 86, 91, 97,113,136,171,
212, 236, 258, 272, 304, 345, 357.
Ч
ЧЕСТЕРФНЛЬД Филипп — ан¬
глийский лорд, крупный государ¬
ственный деятель, состоявший в сно¬
шениях с Монтескье, Вольтером,
Фонтенелем — 292.
Ш
ШАРДЕН (1643—1713) — фран¬
цузский путешественник— 136, 220.
Э
ЭГЕРИЯ — одна из нимф антич¬
ной мифологии — 176.
ЭДУАРД Ланкастерский (1453—
1471)—сын английского короля Эду¬
арда IV, убитый при попытке сверг¬
нуть отца с престола — 259.
ЭЙЛЕР Леопард (1707—1783) —
знаменитый математик и физик — 43.
ЭЛИЗА — героиня романа «Клео¬
патра» — 42.
ЭНЕЙ — легендарный герой Тро¬
янской войны, считавшийся родо¬
начальником римского народа — 318.
ЭПАМНИОНД(418—362 дон. э.)—
фиванский полководец, освободил
фиванцев от владычества лакедомо-
ннн, разбив последних прнЛевктрах
в 371 г. — 70, 176, 206.
ЭШАР Шарль — французский уче¬
ный конца XVII в. — 53.
10
ЮВЕНАЛ Децим Юний (60—140)—
знаменитый римский поэт-сатирик —
41, 50.
ЮЛИАН Отступник (361—363) —
римский император, пытавшийся про¬
тивопоставить христианству культ
солнца и античную культуру — 120,
124. v
ЮМ Давид (1711—1776) — извест¬
ный английский философ-идеалист,
агностик и скептик — 15, 38, ИЗ.
ЮНОНА — у древних римлян бо¬
гиня — покровительница женщин и
брака — 86.
ЮПИТЕР — главный бог-громо¬
вержец у древних римлян — 173,
176.
ЮСТИН (ум. ок. 165 г.) — христи¬
анский «святой», написавший «Апо¬
логию христианской религии» — 9.
Я
ЯКОВ и ИСАВ — по Библии,
Исав продал Якову первородство
за чечевичную похлебку — 128.
\
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Б
Бесконечность как отсутствие гра¬
ниц и принцип всего существующе¬
го — 24.
Богатство н знатность — 116.
Богатство и таланты — 116.
В
Вкус привычный — 298.
Вкус сознательный — 298.
Вкус верный — 299.
Внимание как создатель сужде¬
ний — 154.
Внимание и ум — 155.
Все люди способны к вниманию —
156.
Все люди обладают вниманием
достаточным, чтобы стать знамени¬
тыми — 164.
Сила внимания пропорциональна
силе страсти — 165.
Напряженность внимания в ранней
юности — 354.
Воображение: значение величия,
новизны, разнообразия и простоты
для воображения — 142.
Независимость воображения от па¬
мяти — 152.
Воображение как создающее новое
сочетание образов — 274.
Подчинение воображения опыту —
275—276.
Воспитание, невозможность оди¬
накового воспитания —146.
Отсутствие одинаковых условий
воспитания — 147.
Всеобщее значение воспитания —
265.
Искусство воспитания — 356.
Воспитание обычных людей и ге¬
ния — 357.
Общественное воспитание и пра¬
вительство — 358.
Воспитание в монархических госу¬
дарствах — 359.
Задачасовершениого воспитания—
362.
Вселенная: во вселен ной все между
собой связано — 97.
1
Гений не является даром природы-
263.
Гениальные люди как продукт
окружающих условий — 265,
Гений предполагает изобретение —
268.
Нет и не может быть гения уни¬
версального — 270.
Гений и интерес — 272.
Несправедливое отношение к ге¬
нию — 345.
Гордость как зародыш добродете¬
лей и талантов — 101.
Гордость как желание обществен¬
ного уважения — 196.
Физическая чувствительность как
основа гордости — 197—198.
Государство: страсти как «жизнь и
душа» государства — 231.
д
Дсспотизм% необходимость трак¬
тата против деспотизма—218.
Деспотизм и военщина — 219.
Самовластие царей есть деспотизм-
220.
Деспотизм разрушает представле¬
ние о справедливости — 221.
Сущность деспотизма в развра¬
щении и принижении душ — 224.
Презрение деспотизма к* добро¬
детели — 229.
Гибель деспотических государств
империи — 230.
Деспотизму свойственно заглушать
страсти — 231.
Деспотизм разъединяет интерес
личный с интересом общественным —
234.
381
Деспотизм йо Может создать л1одей,
выдающихся добродетелями или та¬
лантами — 362.
Добродетель: нет совершенной доб¬
родетели — 32.
Зависимость добродетели от общего
блага — 33.
Зависимость добродетели от инте¬
реса общества в целом — Г>0.
Добродетель как стремление к все¬
общему счастью — 79.
Добродетели, основанные на пред¬
рассудке — 83.
Истинные добродетели — 84.
Добродетель с философской точки
зрения — 94.
Цели и средства добродетели —98.
Религии не могут быть поддержкой
для добродетели — 133.
Для добродетели фундаментом яв¬
ляется личный интерес — 133.
Добродетель и нравы эпохи —135.
Добродетель и чувственные удо¬
вольствия — 206.
Добродетельный человек тот, чья
сильная страсть согласуется с обще¬
ственным интересом — 213.
Добродетель как результат муд¬
рости правительства — 233.
Бедность как создатель прекрас¬
ных добродетелей — 236.
От различия в государственном уст¬
ройстве зависит любовь к доброде¬
тели — 239.
Дружба: нет дружбы без потреб¬
ности — 199.
Дружба как непосредствен ный ре¬
зультат физической чувствительно¬
сти — 203.
Ж
Желание есть действие страсти—
165.
Зависимость желания от надежды—
179.
Желание счастья — 453.
Желание богатства и желание по¬
честей — 237.
Животные: физическая чувствен¬
ность и память у животных — 3.
Различия физического строения че¬
ловека и животного — 7—8.
Чувственность и память у живот¬
ных — 8.
Смелость животных как следствие
их потребностей — 251.
3
Заблуждение как незнание — 13.
Источник заблуждения страсти или
незнание — 49.
Законы: относительная ценность
закона — 81.
Реформы закона — 93. i
Уничтожение старых законов — 99.
I . Личное честолюбие самый onad:
' 'ный законодатель — 99. \
Надо относить все законы к обще- \
отвенной пользе — 101. /
Договоры — первые законы ~ 185.1
Знание: знание ума — 1, 350. ■
Знание необходимое — 357. (
U
Идеи: Иден полезные — 31.
Идеи вредные и безразличные — 31..
Идеи и страсти — 35.
Сходство и соответствие идей — 36.
Большинство людей испытывает
сознательное уважение только к иде¬
ям, сходным с их собственными — 42.
Учение Декарта.об идее — 123.
Иден поучительные н приятные —
143.
Еще возможно приобрести множе¬
ство новых идей — 306.
Новое сочетание идей — 351.
Интерес как критерий уважения и
презрения — 31.
Интерес есть единственный способ
оценки честности н ума — 31.
Интерес относится ко всему, что
может доставить удовольствие или
избавить от страдания — 32.
Интерес изменяет вид всякого
предмета — 34.
Для небольшого сообщества един¬
ственным критерием поступков чело¬
века является интерес — 47.
’ Всеобщий интерес — 57.
Частный интерес — 57.
Общественный интерес почти всег¬
да отличен от интереса частных кру¬
гов — 65.
Мудрое управление почестями как
средство объединения частных инте¬
ресов — 239.
Искусство ниже природы — 142.
Истина полезна людям — 1.
Полезность истины для всех наро¬
дов — 2
Одни просвещенные люди знают
псю цену истины — 2.
PICTiina есть нечто неделимое — 10.
Истина как вероятность — 10.
Истины замечаются и порождаются
только при брожении противопо¬
ложных мнений — 63.
Гонения за открытие истины —
122.
882
КС
)4
:ю
ua
23
[обязаны существованию обществ —
U.83.
1 Страсти существуют независимо
|)т породившей их физической чув-
твительиости — 185.
Сила страсти пропорциональнаси-
? ie средств, употребляемых для ноз-
>уждення их — 239.
Полезность трактата об искусстве
путать страсть — 243.
Страсти могут достигать и пас
вЬепенн чуда — 246.
Страсти способны превратить глуп-
а в умного человека — 264.
Под,страстью мы понимаем непре-
ывное течение однородных чувств —
77.
Страсть как подчинение одному
еланию всех остальных — 278.
Наши правы и,форма нашего управ¬
ляя не позволяют нам отдаваться
гльным страстям — 281.
Суждение есть усмотрение сходства
различия ощущений и идей — 5.
Суждение есть то же, что ощуще-
ie — 5.
Нет такого ложного суждения, ко¬
ров по было бы следствием на-;
;ix стр-астей или нашего невеже-
ва — 7.
I'Ложные суждения являются след-
вием случайных причин — 27.
Задержка в суждениях та к же
на обходима, как- стремительность —
, 51.
да Зависимость суждений от эмоций—
не Суждешн частных лиц продпкто-
19 ны личным интересом, а суждения
лых народов — общим интересом—
Р®-
ilf Правильиостьсужденпя ума за клю¬
ется в ясном представлении об
лс тинных отношениях между пред¬
ками — 148.
CJСчастье: истинный законодатель-
1й ум должен иметь в виду общее
Д( астье — 20.
2( Мелание счастья — самое сильное
вство, и оно свойственно всем лю-
фг м — 163.
В основе желания счастья лежит
знческое наслаждение — 191.
ш Счастье зависит исключительно от
( астлпвой гармонии между нашим
ш рактером и обстоятельствами —
3: 3.
J т
лц'алапт: исключающие друг друга
педанты — 336—337.
Да! 3Д25 Гельвеций. — Об уме — 1798
Тела: невозможно точно доказать,
что всё тела совершенно бесчувствен¬
ны — 23.
Тщеславие: люди связаны интере¬
сами своего тщеславия — 122.
Почти всегда советы даются тщесла¬
вием — 322.
У
Ум как самая способность мыс¬
лить — 3.
Все операции ума заключаются
в способности замечать сходства и
различия — 4.
Все люди одарены в сущности здра¬
вым, верным умом — 27.
Ум есть лишь совокупность мыс¬
лей — 27.
Ум, в отличие от пауки, есть сово¬
купность каких-либо новых идей —
29.
Люди долиты рассматривать ум
лишь... в его отношении к обществу—
30.
Ум как совокупность идей, инте¬
ресных людям — 30.
Ум как привычка к полезным иде¬
ям — 35.
Ум в состоянии беспристрастия —
39.
Зависимость взаимного уважения
от характера ума — 52.
Следует свой ум углублять, а не
расширят!» — 58.
Знание человеческого ума как
основа снисходительности — 68.
Декарт, приучивший человеческий
ум к большому порядку и правиль¬
ности — 76.
Презрение в вопросах ума различ¬
ных эпох и стран — 103.
Ум модный — 109.
Ум истинный зависит от самой
природы человека — 109.
Зависимость уважения к уму от
различной формы правления — 114.
Просвещение увеличивает силу и
деятельность всемирного ума — 140.
Разновидность идей, почитаемая
всеми народами за ум — 140.
Умы столь же различны, как и
тела — 145.
Умственное превосходство не свя¬
зано с превосходством чувсти — 149.
Начало изменчивости человеческого
ума — 166.
Умственное неравенство зависит
исключительно от различия в воспи¬
тании и от скрытого от пас и много¬
образного сплетения обстоятельств —
246.
385
Ум всегда предполагает изобрета¬
тельность — 284.
Ум тонкий — 286.
Ум сильный — 291
Светлый ум — 533, 535.
Глубокий ум есть свойство про¬
ницательного ума — 297.
Острота ума — 298.
Остроумие как занимательность —
300.
Остроумно и умозрение — 301.
Светский ум людей светских и при¬
дворных — 303.
Конкретно-чувственный образ свет¬
ского ума — 3*07.
Ограниченность правильного ума—
309.
Правильный ум мало способствует
развитию человеческого ума — 310.
Самообман правильных умов—312.
Самолюбие мудрого человека —
326.
Различие ума н здравого смысла —
327.
Люди посредственные чувствуют
себя ближе к здравому смыслу, чем
к уму — 329.
Практический ум — 330.
Число идей, предполагаемых прак¬
тическим умом, не велико — 332.
Связь практического ума с низо¬
стью характера — 332—333.
Лишь краткость человеческой жиз¬
ни ограничивает ум — 336.
Требование от человека высоко¬
поставленного живого и проница¬
тельного ума — 344.
Первичный материал нашего ума—
351.
Наилучшее применение ума — 355.
Ф
Философия: философы должны рас¬
сматривать предметы подобно зако¬
нодателям — 94.
Ее идеи более возвышенны, чем
религия — 105.
До обновления философии различ¬
ные авторы писали невежественно
и наивно — 105.
Смешны нападки на философов —
113.
Ограниченный человек видит в
философии лишь собрание пустых
и таинственных загадок — 301.
X
Характер: в характере человека
все связано между собой — 349.
Слабость характера следствие рос
коши — 107.
Ч
Честность как привычка к поле;
иы.м поступкам — 32.
Иногда из двух людей более честе
в своих поступках тот, кто охвачс
меньшей страстью к добродетели—3'
Честность определяется обществе!
ным интересом — 46, 48.
Неразумная честность есть чес
ность намерений — 49.
Суждения (о честности) наро?
определяются исключительно соо
раженнями выгоды — 71.
Честность я рассматриваю кь
осуществленную добродетель — 82
Не может быть честности с точ1
зрения всего мира — 139.
Страх перед скукой и страданиям
как стимул честности — 194.
Честолюбие: стремление к выс
кому положению основано на"бояз1
страданий или жажде удовольствий-
189.
. Чувствительность физическая есг
способность получать различные вп
чатления, производимые на наевши
ними предметами — 3.
Без внешней организации чувс
внтельность была бы бесплодн
способностью — 4.
Физическая чувствительность пр
изводит все наши представления —
Тонкость чувств нисколько
влияет на правильность сужден
ума — 148.
Чувство как страсть нанбольш
силы — 277.
Определенные страсти, образуют
чувство — 277.
Всякое чувство состоит .из мной
ства отдельных чувств—314.
Ошибки в отношении чувства
314.
Источник ошибок чувства — 31
Э
Этика должна рассматривать pi,
личные пороки как необходим,
следствия различных форм правд
ни я — 91.
Этика должна сливаться с по*
тпкой и законодательством — 94.
Соотношение ума и души в этике
94.
Этика и науки — 97.
386
8
ОГЛАВЛЕНИЕ
издательства
Ьедисловие.
РАССУЖДЕНИЕ I
Об умо самом но себе
г-р этом рассуждении доказывается, что физическая чуостоитель-
(‘ностъ и память являются причинами, производящими все наши пред¬
оставления, а все наши ложные суждения являются следствиями
)|нашнх страстей или нашего невежества.
I а в а I. Изложение принципов
лава И. О заблуждениях, вызываемых страстями
[ава III. О недостаточном знании
tf3 этой главе доказывается, что второй источник наших ошибок
Йсть незнание фактов, от сравнопня которых зависит в любой обла¬
сти правильность наших решений.
|Л а в а IV. О неправильном употреблении слов
есколько примеров ошибок, вызванных незнанием истинного
качения слов.
этого рассуждения явствует, что страсти и нсвеыссство яв¬
ляются источниками наших заблуждений, что псе наши ложные су¬
жения являются следствиями случайных причин, и для их объ¬
яснения незачем предполагать в уме существования способности
'ждения, отличной от способности ощущения.
РАССУЖДЕНИЕ II
Об уме но отношению к обществу
этом рассуждении автор ставит себе целью доказать, что ин¬
терес, влияющий на наши суждения о поступках и заставляющий
^читать их добродетельными, порочными или дозволенными, в завп-
яфЬимости от того, полезны, вредны или безразличны они для людей,
Мшлияет и на наши суждения об идеях; таким образом, как в вопросах
щшцорсми так и в вопросах ума нашими суэюдсниями руководит только
ЧЫнтерсс; оценить все значение этой истины * можно, только рассмо¬
трев добродетель и ум с точки зрения: во-первых, отдельного лица;
.уво-вторых, небольшого сообщества; в-третьих, народа; в-чотвертых,
различных веков и различных стран; в-пятых, вселенной.
|^J1 а в а I. Общая идея
"“ава II. О честности по отношению к отдельному лицу
ава III. Об уме по отношению к отдельному лицу
десь доказывается на основании фактов, что в других людях
ы уважаем только те идеи, уважать которые в наших интересах.
[ава IV. О том, что мы необходимо должны yeaotcamb в других
только себя самих
этой главе доказывается, что леность и тщеславие заставляют
;нас соразмерять уважение, которое мы оказываем идеям других
~ 1Щодей, с тем, насколько эти идеи сходны с нашими и соответствуют им.
III
1
3
11
12
29
32
35
39
387
Глава V. О честности по отношению к отдельному сообществу
Задача этой главы — доказать, что отдельные сообщества на¬
зывают добродетельными только те поступки, которые нм полезны,
а так как интерес этих сообществ часто противоположен общему ин¬
тересу, то они часто называют добродетельными поступки, вредные
для общества; хвали такие поступки, они часто совращают самых
порядочных людей с пути добродетели.
Г л а в а VI. О средствах утвердиться в добродетели
В этой главе указывается, каким способом можно отражать вну-
шопня отдельных сообществ, противиться их соблазнам и сохранять
добродетель непоколебимой от влияния тысячи частных интересов.
Глава VII. Об уме по отношению к отдельным сообществам
Общества взвешивают на одних и тех же весах идеи и поступки
людей. А так* как интерес этих сообществ но всегда согласуется
с общим интересом, то понятно, что они должны высказывать об одних
и тех же предметах суждения весьма отличные от суждений общества.
Глава VIII. О разнице методу суждениями народа и суждениями
отдельных сообществ
Соответственно различию, существующему между суждениями об¬
щества в целом и суждениями отдельных сообществ, эти послед¬
ние, как доказывается в настоящей главе, должны чувствовать боль¬
шое уважение к так называемому хорошему тону и светскому об¬
ращению.
Глава IX. О хорошем тоне и о светском обращении
Народ не может чувствовать к хорошему тону и светскому об¬
ращению такое же уважение, как частные сообщества.
Глава X. Почему человек, которым восхтцается народ, не всегда
бывает уважаем светскими людьми
Доказывается, что в этом отношении различие между сужде¬
ниями общества в целом и частных сообществ зависит от различия
их интересов.
Глава XI. О честности по отношению к народу.
Из изложенных выше принципов следует, что общий интерес ру¬
ководит суждениями общества в целом о поступках людей.
Г л а в а XII. Об уме по отногиспию к народу. . .
В этой главе доказывается, что уважение общества в целом
к идеям людей всегда пропорционально тому, насколько ему вы¬
годно их уважать.
Глава XIII. О честности в различные опохи и у различных на¬
родов.
В этой главе доказывается, что различные народы во все эпохи
п во всех странах называли добродетельными только те поступки,
которые были полезны им или которые они считали таковыми. Чтобы
лучше осветить этот вопрос, в этой главе различаются два вида
добродетелей.
Г л а в а XIV. Добродетели, основанные на предрассудке, й истин¬
ные добродетели .
Под добродетелями, основанными на предрассудке, подразуме¬
ваются такие добродетели, точное соблюдение которых нисколько нс
способствует общественному благу, а под истинными добродетеля¬
ми — такие, которые обеспечивают счастье народа. Соответственно
этим двум различным видам добродетели различаются d этой главе
388
и два вида развращения правое; религиозный разврат и политиче¬
ский разврат; понимание итого может пролить новый свет па науку
о нравственности.
Глав а XV. Какую пользу может принести этике знание принципов,
установленных в предыдущих главах 91
В этой главе доказывается, что пороки н добродетели людей за¬
висят от бблыних пли меньших достоинств законодательства и что
большинство моралистов, описывавших пороки, кажется, больше
вдохновлялось личными интересами и ненавистью, чем любовью
к общественному благу.
Глава XVI. О лицемерных моралистах 95
Развитие установленных выше принципов.
Глава XVII. О преимуществах, вытекающих из установленных выше
, принципов. 97
Эти принципы дают частным лицам, пародам п дажо законодате¬
лям более ясные идеи о добродетели, облегчают реформы законов,
учат нас тому, что наука о нравственности есть не что иное, как
наука о законодательстве, и, наконец, указывают нам средства
сделать пароды более счастливыми, а государства более прочными.
Г Л а в .а XVIII. Об уме, рассматриваемом по отношению к раз¬
личным векам и странам 102
Указание того, что будет рассмотрено в следующих главах.
Глава XIX. Уваэ1сение к различным видам ума во все времена про¬
порционально связанной с ними выгоде
Г-л а в а XX. Об уме, рассматриваемом\ по отношению к различным
странам 114
Согласно плану настоящего рассуждении, следует доказать, что
■"у''всех пародов интерес определяет степень уважения, оказывае¬
мого идеям людей, и что народы, следуя всегда интересам своего тще-
.‘оДсшия, уважают в других народах только нден, сходные с их сои-
.ственнымп идеями.
r.'SirSi в а XXI. Взаимное презрение пародов ицссла-
вия. л 120
Сначала доказывается, что народы презирают в других пародах
правы н обычаи, отличные от их собственных; далее доказывается,
что тщеславие заставляет их рассматривать как дар природы пре¬
восходство некоторых из них над другими пародами, -которым в дей¬
ствительности они обязаны своему государственному устройству.
Глава XXII. Почему народы считают даром природы качества,
которыми они обязаны форме правления . 124
В этой главе доказывается, что тщеславно так же руководит на¬
родами, как и отдельными людьми; что все повинуются вакону ин¬
тереса и что если послушные этому интересу народы но питают
к науке о нравственности того уважения, которое они должны были
бы. к ней питать, то потому, что она еще только нарождается и по¬
этому кажется совсем бесполезной для человечества.
Глава XXIII. О причинах, задерживавших до сего времени прогрей-
этики \:Л
Глава XXIV. О средствах усовершенствования этики / 131
Глава XXV. О честности по отношению ко всему миру .} 139
Глава XXVI. Об уме по отношению ко всему миру ,140
В этой главо доказывается, что существуют идеи, полезные для/
всего мира, и это единственные идеи, которые могут заслужить ува-«.
жепие всех народов.
Выпод U8 этого рассуждения тот, что „интерес есть единственный
источник уважения и презрения, оказываемых поступкам и идеям
людей.
РАССУЖДЕНИЕ III
Оо уме
Следует ли считать ум даром природы или оюе результатом воспитания
Чтобы ответить па этот вопрос, в этом рассуждоннн исследуется,
одарила ли природа людей одинаковыми умственными способностями
или же она была в этом отношении болео благосклонна к одним, чем
к другим; оатом рассматривается, имеют ли все, в среднем нормально
организованные люди, физическую возмомсность подняться до самых
высоких идей, если ими руководят мотивы, достаточные для того,
чтобы превозмочь утомительность прилсмсания.
Глава I. 145
В этой главе доказывается, что если природа одарила различных
людей но одинаковыми умственными способностями, то только в том
отношении, что она дала некоторым болео тонкие чувства, более об-
ншрную намять и бблыную способность к взиманию, чем другим.
После такого упрощения вопроса в следующих главах рассматри¬
вается, какое влияние оказывает па ум людей различие, какое при¬
рода могла положить между ними в этом отношении.
Г л a n а II. О тонкости чувств 148
Глава III. Об обширности памяти 150
Глава IV. О неодинаковой способности внимания. 155
В этой главе доказывается, что природа одарила всех людей, в сред¬
нем нормально организованных, степенью внимания достаточной,
чтобы подняться до самых высоких идей; далее указывается, что вни¬
мание — утомительный труд, от которого люди всегда стараются
избавиться, если их нс одушевляет страсть, превращающая этот труд
в удовольствие; что, следовательно, вопрос споднтся к тому: все ли лю¬
ди способны от природы к страстям настолько сильным, чтобы про¬
являть ту степень внимания, с которой связано умственное превосход¬
ит1 9 Чтобы ответить па этот вопрос, в следующей главе рассматри¬
ваемся, какие силы двигают нами.
Г л а в а V. О силах, воздействующих на нашу душу 1G6
Зти силы сводятся к двум: одну нам сообщают сильные страсти,
другую — отвращение к скуке. В данной главе рассматривается
действие этой последней силы.
Глава VI. О могуществе страстей 170
Здесь доказывается, что страсти внушают нам героические по¬
ступки и самые высокие идея.
лава VII. Об умственном превосходстве людей, охваченных стра¬
стью, по сравнению с людьми рассудительными. 174
п а в а VIII. Люди становятся тупыми, когда они перестают быть
* охваченными страстью . 175
После того как было доказано, что страсти вырывают нас из со¬
стояния лени и апатии и сообщают нам ту непрерывность внимания,
какая необходима для достижения'самых высоких идей, остается рас-
t г>мотреть, все ли люди способны к страстям вообще и к той степени стра¬
сти, которая нам сообщает эту непрерывность внимания. Чтобы выяс¬
нить это, следует рассмотреть происхождение страстей.
Г лЧ* в а IX. О происхооюдении страстей 183
В этой главе доказывается, что все страсти проистекают из любви
к удовольствию и страха перед страданием и, следовательно, не фп-
390'
зической чувствительности. Для примера разбираются страсти, наи¬
более, повидимому, не зависимые от этой чувствительности, а именно:
скупость, честолюбие, гордость и дружба.
Глава X. О скупости 18G
Доказывается, что эта страсть основывается на любви к удоволь¬
ствиям и на страхе перед страданием, и указывается, каким образом
скупость, разжигая в нас жажду наслаждений, в то же время по¬
стоянно лишает пас их.
Глава XI. О честолюбии 188
Применение тех же принципов, доказывающих, что тс жо мотивы,
которые побуждают нас стремиться к богатству, заставляют нас до¬
биваться и высокого положения.
Глава XII. Почему удовольствие так часто ускользает от често-
любца, если он ищет высокого положении только для
тогол чтобы избавиться от страданий, или для того,
чтобы наслаждаться физическими удовольствиями. . 192
Дается ответ на это возражение и доказывается, что с честолю¬
бием дело обстоит так же, как и со скупостью.
Глава XIII. О гордости
В этой главе доказывается, что мы желаем быть достойными ува¬
жения только для того, чтобы быть уважаемыми, а этого последнего мы
желаем только для того, чтобы пользоваться теми выгодами, кото¬
рые нам доставляет уважение и которые всегда сводятся к физиче¬
ским наслаждениям.
^ Глава XIV. О дружбе
Дальнейшее применение тех же принципов.
195 <
199
Глава XV. О том, что боязнь физических страданий и оюаокда физи¬
ческих наслаждений могут заоюечь в нас всякого рода
страсти \ 206
Чтобы подтвердить доказанную в предыдущих главах истину, — что
все наши страсти имеют источником физическую чувствительность,—
в этой главе доказывается, что законодатели могут, прибегая к помощи
■физических наслаждений, нажигать в сердцах людей всякого рода
страсти. Однако, соглашаясь даже с тем, что всо люди способны
к страстям, можно было бы предположить, что они могут быть не¬
способны к той степени страсти, которая необходима, чтобы под¬
няться до самых высоких идей; это мнение можно было бы подтвер¬
дить ссылкой на пример нечувствительности некоторых народов
к страстям славы и добродетели; поэтому здесь доказывается, что
равнодушно некоторых народов к этим страстям зависит от случай¬
ных причин, как, например, от особой формы правления.
Глава XVI. Какой причине следует приписать равнодушие неко¬
торых народов к добродетели 210
Чтобы ответить на этот вопрос, автор исследует смешение в ка¬
ждом человеке пороков и добродетелей, механизм его страстей, какое
понятие следует связывать со словом добродетельный; при этом оказы¬
вается, что равнодушно некоторых народов к добродетели следует
приписать но природе, а особенностям их законодательства. Чтобы
пролить больше свота на этот вопрос, автор разбирает, в частности,
деспотическую форму правления, свободные государства и, паконец,
различные следствия, вытекающие из различных форм государствен¬
ного устройства. Он начинает с деспотизма и, чтобы лучшо понять
природу ого, рассматривает, под влиянием какого мотива в человеке
зажигается необузданное стремление к самовластию.
391
Стр..
Г л а в а XVII. О стремлении всех людей к деспотизму, о средствах
достиэюсния этого и об опасности * от деспотизма
для государей *216
Глав а XVIII. Главные следствия деспотизма 221
В этой главе доказывается, что визири йе имеют «никакого ин¬
тереса к просвощеншо и поэтому не выносят критики, что эти визири,
взятые из среды граждан, не имеют при вступлении в должность
никаких принципов справедливости и управления н не могут соста¬
вить себе ясных представлений о добродетели.
Глава XIX. Второе следствие деспотизма: презренное и унизитель¬
ное состояние народов поддерживает невежество ви¬
зирей 224
Глава XX. Третье следствие деспотизма: презрение к добродетели
и ложное уeaotcciiueу которое стараются к ней выказать 22S-
Здесь доказывается, что в деспотических государствах добродетель
в сущности презирают, а уважают только ее название.
Глава XXI. Четвертое следствие деспотизма: гибель государств,
находящихся под неограниченной властью 230
После того как было доказано, что отупение и подлость боль¬
шинства народов, подчиненных деспотической власти, являются
причиной гибели деспотических государств, приходится заключить,
что равнодушно некоторых народов к добродетели зависит исклю¬
чительно от их особой формы правления, а чтобы ничего не осталось
невыясненным в этом вопросе, автор рассматривает в следующих
главах факторы, приводящие к противоположным результатам.
Глава XXII. О любви, некоторых пародов к славе и к добродетели. 232
В этой главе показывается, что во всех государствах любовь к
славе и к добродетели зависит от уменья законодателя связать об-
вще интересы с частными, причем в одних государствах это легче сде¬
лать, чем в других.
Глава XXIII. О том, что государства бедные всегда больше лю¬
били славу и были богаче великими людьми, чем госу¬
дарства богатые 235
В этой главе доказывается, что появление великих людей во всех
государствах есть необходимое следствие наград, которыми в них
поощряют крупные таланты и великие добродетели; таланты же и
добродетели нигде не вознаграждаются так хорошо, как* в бедных
и воинственных республиках.
Глава XXIV. Доказательство этой истины 237‘
В этой главе дается только доказательство положения, выска¬
занного в предыдущей главе. Из него можно сделать следующее за¬
ключение: то, чтб в этой главе говорится о любви или о равнодушии
некоторых народов к славе и к добродетели, может быть применено
ко всякого рода страстям, откуда следует заключить, что неодинако¬
вую степень склонности к страстям у различных народов нельэя
приписать природе. Эта истина подтверждается в следующих гла¬
вах, где доказывается, что сила страстей в людях всегда пропор¬
циональна силе средств, употребляемых для возбуждения их.
Глава XXV. О точном соотношении меэмду силою страстей и раз¬
мерами ожидаемых наград 24С
Указав на точность этого соотношения, автор рассматривает, до
напой степени силы может быть доведен энтузиазм страстей.
392
Стр.
Глава XXVI. К какой степени страсти способны люди . . 244
В этой главе доказывается, что страсти могут быть возбуждены
до невероятной степени и что, следовательно, все люди способны
к степени страсти достаточной, чтобы побороть их леность и дать им
ту, непрерывность внимания, с которой связано умственное превос¬
ходство; таким образом, замечаемое в людях значительное умственное
неравенство зависит от различия в их воспитании и от скрытого от
нас и многообразного сплетения обстоятельств, в которых они на¬
ходятся. В следующих главах рассматривается, соответствуют ли фак¬
ты этим принципам.
Глава XXVII. Об отношении между фактами и вышеизложенными
принципами 248
Прежде всего в этой главе указывается, что многочисленные
условия, стечение которых абсолютно необходимо для создания знаме¬
нитого человека, так редко встречаются все вместе, что даже при
предположении, что все люди обладают одинаковыми умственными
способностями, первоклассные гении должны быть 'Действительно
редкими. Далее доказывается, что истинную причину умственного
неравенства следует искать в свойствах нравственного порядка и совер¬
шенно напрасно приписывать ее влиянию температуры различных
климатов и стараться объяснить физическими причинами множество
политических явлений, легко объясняемых причинами нравственного
[порядка. Таковы, например, завоевания, сделанные северными на¬
родами, рабство народов восточных, склонность этих же народов
к аллегориям и, наконец, превосходство некоторых народов в из¬
вестных отраслях науки н искусства.
Глава XXVIII. Завоевание северных народов 250
В этой главе показывается, что завоевания, сделанные север¬
ными народами, следует приписать исключительно причинам нрав¬
ственного порядка.
Глава XXIX. О рабстве и о способности к аллегориям у восточ¬
ных народов. 256
Применение тех же принципов.
Глава XXX. О превосходстве некоторых народов в различных от¬
раслях науки 261
г Наиболее прославились в искусствах и 4науке те народы, у ко¬
торых эти науки и искусства были наиболее уважаемы; следова¬
тельно, причину умственного неравенства следует искать не в разли¬
чии температуры равных климатов, а в условйях нравственного
порядка.
Общий вывод и в этого рассуждения тот, что все среднем нор¬
мально организованные люди обладают физической возможностью
достигать самых высоких идей; замечаемые же в людях умственные
различия зависят от различных обстоятельств, в которые они поста¬
влены, и от того, что они получают различное воспитание. Отот вывод
указывает на огромное вначение воспитания.
РАССУЖДЕНИЕ IV
О разлпчпых наименованиях ума
Чтобы дать точное представление об уме и его природе, автор
предполагает в этом рассуждении связать с различными наименова¬
ниями ума точные идеи.
Глава I. О гении 268
Глава II. О воображении и о чувстве. 274
Гельвеции, — Об умо—-1798 893
Глава III. Об уме
Глава IV. Об уме тонком и об уме сильном
Г л а в а V. Об уме светлом, об уме обширном, об уме проницатель¬
ном и о вкусе
Глава VI. Об остроумии
Глава VII. О светском уме
Глава VIII. Об уме правильном
В этой главе доказывается, что для решения сложных вопросов
недостаточно иметь правильный ум; надо, чтобы он был, кроме того,
обширный; что вообще люди склонны гордиться правильностью своего
ума и отдавать ей преимущество перед гениальностью; что вслед¬
ствие этого они считают себя выше людей талантливых и думают,
что, признавая это, они отдают себе только должное, а не замечают,
что впадают в это заблуждение вследствие ошибки чувства, кото¬
рая свойственна почти всем людям и причины которой полезно
указать.
Глава IX. Ошибки чувства.
В этой главе намечается содержание двух следующих глав. Здесь
только указывается, как трудно повнать самого себя.
Глава X. До какой степени мы подвержены ошибкам насчет движу¬
щих нами мотивов .
Развитие сказанного в предыдущей главе.
Глава XI. О советах
В этой главо рассматривается, почему люди так любят давать
советы и так слепы относительно мотивов, побуждающих нас их
•[давать, а также в какие заблуждения может иногда повергать лю¬
дей незнание самих себя. В концо главы указываются некоторые
средства, способные облегчить нам познание самих себя.
Глава XII. О вдраоом смысле
Глава XIII. Практический ум
Глава XIV. Об исключающих друг друга качествах ума и души .
После того как мы попытались в предыдущих главах связать
ясные представления с большей частью названий, даваемых ум;*,
полезно узнать, какие умственные качества исключают друг друга
по природе и какие несовместимы вследствие противоположности
связанных с ними кривычок. Этот вопрос разбирается в данной главе
и в следующей, в которой главным образом указывается, как не¬
справедлива в этом отношении публика к гениальным людям.
Глава XV. О несправедливых требованиях общества
В этой главо автор останавливается на рассмотрении свойств,
взаимно исключающих друг друга, только для того, чтобы указать
людям, каким образом они могут извлечь наибольшую выгоду из
своего ума.
Глава XVI. Метод определения того, к какой области занятий
мы наиболее способны .
После того, как этот метод указан, кавалось бы, необходимым
выводом из этого труда должно быть указание плана совершенного
воспитания; но, хотя этот план воспитания было бы, может быть, и
нетрудно начертать, выполнить его, как показано в следующей
главе,, было бы очень трудно.
Глава XVII. О воспитании .
В этой главе доказывается, что, конечно, было бы очень полезно
улучшить народное воспитание, но что это чрезвычайно трудно, так
894
Cmjf,
283 \J
286
294
299
303
309
314
314
321
327
330
336
343
351
356
как наши современные нравы противятся в этом отношении какой-
либо реформе; что в обширных и могущественных государствах но
всегда ощущается безотлагательная потребность в великих людях
и что поэтому правительство не может долго останавливаться на
этой частя управления. Однако автор указывает, что в таких мо¬
нархических государствах, как паше, возможно было бы указать
план совершенного воспитания; но эта попытка была бы совершенно
тщетной в государствах с деспотической властью, каковы государ¬
ства Востока.
Именной указатель.
363
Предметный указатель
381
Оглавление.
387
Редактор Л. Кузьмин. Тех. редактор Е. Равцкая.
Корректоры: А. Ильина и 8. Имшенецкая.
Сдано в набор 15/IX 1937 г. Подписано к печати 8 Y—16/IX 1938 г.
Огиз iNs 1971. Тираж 10 000. Уполн. Главлита Л'г Б-3338Э. Зак. № 1798-
Формат бумаги 60х92/10. Объем кппги 218/4 печ. л. и сб. V*.
Уч.-авт. л. 30,271. * Колпч. знак, в 1 печ. листе 40000,
Серия классиков философии.
Цена книги без переплета 7 р. Цепа переплета 2 р.
2-я типография ОГИЗа РСФСР треста «Полиграфкнпга» «Печатный
Двор» пм. А. М. Горького. Ленинград, Гатчпиская, 26.