Текст
яи(чк)
ББКЙ^Фра)
1ЙЧ»—
М2
с 14
Оформление обложки и макет книги
В. Партин
В оформлении обложки использован фрагмент картины
Ханса Белмера «Тысяча девушек» (1939).
Бабенко В.
Б г 2 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад: Жизнь.
Страсти. Творчество. — Екатеринбург: У-Фактория,
2003. — 440 с.
ISBN 5-94799-165-9
Книга представляет собой биографию и исследование твор-
чества одной на самых ярких, противоречивых и притягательных
фигур мировой культуры — писателя, философа, бунтаря маркиза
де Сада.
ББК 84<4Фра)
ISBN 5-94799-165-9
© Бабенко В. Г., 1999
© Издательство
«У-Фактория», 2003
Борису Непомнящему
Борис! Мне ли не знать, что маркиз де Сад не входит
в число твоих любимых писателей? Но я также очень хо-
рошо помню о твоей поддержке в трудные и важные мо-
менты моей жизни и знаю: то, что стало дорого мне, за-
интересует и тебя, равно как твоя жизнь давно сделалась
и навсегда теперь уже останется частью моей.
Владимир Б.
Признаюсь, я люблю всех, кого называют бунтарями
и неудачниками. Я люблю их за то, что они человечны,
за то, что они «человеческие, слишком человеческие».
Мы знаем, что Бог тоже любит их более всех других. За
что? За то ли, что они поле испытания духа человека? За
то ли, что именно их приносят в жертву?
Генри Миллер
Если у человека есть мужество, необходимое для нару-
шения границ, можно считать, что он состоялся. В част-
ности, благодаря ему и состоялась литература, отдавшая
предпочтение вызову как порыву. Настоящая литература
подобна Прометею. Настоящий писатель осмеливается
сделать то, что противоречит основным законам обще-
ства. Литература подвергает сомнению принципы регу-
лярности и осторожности.
Писатель знает, что в этом он виновен.
Жорж Батай
К ЧИТАТЕЛЮ
в попытке объяснить, как я дошел до жизни такой,
что решился обнародовать свое увлечение
Маркизом
Я бродил по Шатле ле Алль («Крытые рынки Шат-
ле») — одному из самых древних и известных районов
Парижа, осененному храмом Святого Евстафия, где когда-
то крестили Мольера, неподалеку от суперсовременного
Центра Помпиду... Как обычно в Париже, величественная
старина уживается здесь с современностью, великое искус-
ство — с кичем, одиночество — с разноликой, разноцвет-
ной, разноязычной толпой. В провале «чрева Парижа», на
месте снесенного рынка, некогда описанного Золя, среди
5
темных зеркальных сооружений играл джаз-оркестр.
Ловко огибая гуляющих, пролетали па роликах парии и де-
вушки. Мелькнуло беззубое лицо опустившегося пропойцы.
Коренастый чернокожий с воронеными косичками смач-
но целовал хрупкую девушку. Кругом оживленно торговали
сувенирами. В барах и кафе желтели на столиках бокалы
с пивом. Здесь, на узких улочках, где некогда триумфато-
ром проезжал по Сен-Дени русский император Александр,
издавна обосновались часовщики. Здесь всюду можно уви-
деть время, материализованное в бронзе, золоте, стали,
дереве. Здесь невозможно не ощутить этот единственный,
конкретный миг собственного существования. Но каждый
вид за каждым новым поворотом напоминает о разных
пластах времен: каменная накидка кружев на плечах свя-
того Евстафия, фонтан Стравинского, скульптура Осипа
Цадкина, вывороченные наружу «кишки» Центра Помпи-
ду, кажущееся сокращение которых то возносит твой
взгляд па самый верх здания, откуда открывается панора-
ма Парижа, то возвращает его обратно на площадь.
Одна из улочек подле Центра Помпиду оказалась пу-
стынной. На пей замерли припаркованные машины и за-
стал мусорный контейнер. Какое-то здание ремонтируется,
пустые витрины его захламлены. Взгляд упал на странно
развороченную стену темного проезда. Присматриваюсь:
что-то не так. Ах, передо мной очередное произведение
искусства: из стены, проламываясь сквозь камень и штука-
турку, вырвались руки, женские груди, мужские торсы...
Скульптор не указан. Он, видимо, был удовлетворен уже
тем, что точно рассчитал задуманный эффект, состоящий
именно в этой привязке к месту, анонимности, неожиданно-
сти. Жив ли он? Не спился ли? Не накурился ли до смерт-
ного покоя, как это часто случается с одаренными людь-
ми? Дай ему Бог долголетия и творческих находок, поду-
малось мне. И пусть смертная и мягкая человеческая плоть
силой кипящей страсти всегда проламывает мертвый
холодный камень стен всех мыслимых бастилий, ежедпев-
С
по и ежечасно возводимых па земле.
Тогда я и задумался о прекрасном полоумном Маркизе.
Он представился мне в каменном мешке — склонившимся
6
над листом бумаги и изнемогающим от непомерных физи-
ческих и интеллектуальных вожделений. Жар его грузно-
го тела боролся с пронизывающим холодом камня...
Помнится, когда я много лет назад впервые что-то
узнал о Маркизе, то почему-то мысленно сравнил его с Вик-
тором Гюго. С тех нор упоминание об одном из них вызы-
вает в памяти другого. Один — осиянный прижизненной
славой «романтический гений», друг бедняков, важный
и велеречивый, в мундире сенатора; оды, баллады, тени
над Нотр-Дамом; Квазимодо, Жан Вальжан, Мариус и Ко-
зетта, Человек, который смеется; революция, гений, пьеде-
стал, бронза, изгнание, восторги («Есть нечто более вели-
чественное, чем море, — это небо; есть нечто более вели-
чественное, чем небо, — это зрелище человеческой души...»
или так: «Англия! О, Шекспир! Германия! О, Гёте!») — и до
бесконечности все в этом же роде. Он видел в мечтах, как
Париж после его смерти будет переименован в Гюго. Дру-
гой — оплеванный развратник, мазохист, маргинал, юро-
дивый, извращенец, певец Содома, постоянный жилец
Бастилии. Любой нормальный читатель о нем скажет:
«Я не мог прочесть из него и десяти страниц, какой кош-
мар!» — и будет прав, потому что читать Сада решительно
невозможно: «Искупление, искупление! Совокупление, со-
вокупление!» (Петер Вайс). Он сам хотел стереть свое имя
со страниц истории. Нет, Сад совершенно неприемлем.
Виктор Гюго был безусловно выше: глубже и гуманнее,
нравственнее, изысканнее и, разумеется, пристойнее.
Все именно так. Все, безусловно, так и есть. И важно
ли, что великий проповедник возвышенной морали и
певец платонической Эсмеральды покупал в деревнях
бедных крестьяночек и пользовал их по полгода, а после
им, уже беременным, давал те или иные суммы и отпу-
скал с миром? Важно ли, что он имел в год, по данным его
верной подруги Жюльетты Друэ, до ста других сожитель-
ниц? Что до этого поклонникам романтического гения?
О грехах Гюго знают, наверное, одни только эрудиты.
Кажется, гений сожительствовал и с собственной доче-
рью (типичный сюжет Сада)? Возможно, так было, но
прямых улик нет, да и зачем об этом говорить? У великого
7
романтика все было скрыто. Богач (от торговли «Отвер-
женными» получивший, как говорят, 200 тысяч франков),
он воспевал честную бедность. Будучи фактически сек-
суальным маньяком, он вошел в историю титаном нрав-
ственной стойкости. Маркизу де Саду и не снилась подоб-
ная ловкость рук, изворотливость ума, хотя он сумел
лишить писателя ореола благородного мученика, искони
считавшегося, по известному определению, сеятелем
разумного, доброго, вечного. Злобствуя, он рассказывал
постыдные тайны, срывал покровы со всего, что так обо-
жал и так тщательно живописал великий романтик Вик-
тор Гюго.
Упоминание имени Сада для меня всегда связано
с ощущением собственной вины. Мне бывает нелегко с
этим разобраться. Ясно, что я как будто виноват перед
самим собой, а может, и перед Всевышним уже за то, что
этот человек занимает мое внимание. Вступаешь в темную
сень могучего и больного леса, именуемого Садом, — и воз-
никает потребность в покаянии, ибо сегодня я выбрал
именно этот маршрут. Что ж, покаюсь: как у нас без это-
го? Да и разве только у нас? Когда-то в далеком 1834 году
литератор Жюль Жанен, набрасывая едва ли не первое
в мировой критике эссе о Саде, сказал: «Но с чего начать,
и с какой стороны подойти к этому чудовищу, и кто даст
нам гарантию, что в этом созерцании даже издали мы не
окажемся зараженными мертвечиной?» «Гуляние по Саду»
для многих оказывалось небезопасным. Колючие ветки
Маркизовых зарослей цепко хватают путников. Дурманя-
щие цветы и травы вызывают психические расстройства.
Так, поэт и биограф писателя Жильбер Лели закончил
свои изыскания тем, что объявил себя его кровным по-
томком (этот поступок подлинные потомки не без осно-
ваний посчитали идиотским). То же случилось и с одной
американкой — почтенной дамой, занимавшейся исследо-
ванием и публикацией рукописей Сада, и с еще одним
энтузиастом-«садистом», шкрльным учителем, проживав-
шим вблизи замка Ла-Кост, родового гнезда Маркиза...
Писательница Симона де Бовуар отметила, что само
имя Сада поругано изобретением терминов «садист»
8
и «садистский». Приходится признать поругание право-
мерным. Отделить Сада от садизма никому уже не удастся.
Сожалеть о поругании имени Сада — значит оправдывать
не столько Маркиза, сколько самих себя. Нельзя спокой-
но уйти от того, что он воспевал, смакуя отвратительное
в людях: сожительство с кровными родственниками, в
том числе с детьми, матереубийство, кровавые оргии до
предела изощренного сладострастия. Патологически при-
стально всматривался он в механику достижения оргазма,
особо обращая внимание на связь оргазма с инстинктами:
жаждой убийства и торжества сильного над слабым, тор-
жества, когда умный и тонкий человек валяется в грязи,
купается в собственных нечистотах и в самом Раю обре-
тает Ад, а в Аду вопит от райского блаженства. Отврати-
телен бывает безумный юродивый, трясущий перед тобой
грязным орудием естества. Разве Маркиз не признал бы
в нем своего брата, родного кровью и духом?
...Все же проблема коренится не здесь. Безумец-садист
ему, конечно, родственник, но и не более. Походит на
него, да не он сам. Сложное чувство — отвращение и од-
новременно восхищение — охватывает вдумчивого чита-
теля, когда он пытается понять книги этого аристократа
духа, тонкого мастера слова. Он ставит тебя перед огром-
ными зеркалами, и в них ты объемно и ужасающе нату-
рально видишь, как он выводит тебя из дремучего леса
и накрывает стол для пиршества грязной похоти, стелет
скатерти, вышитые ядовитыми цветами своей филосо-
фии. И все это в неприступной крепости, специально
сооруженной на высокой скале в духе лучших традиций
архитектуры эпохи Короля-солнца. Ты опускаешь за со-
бой подъемный мост. Под звон тяжелых цепей под сенью
угрюмых стен ты отдаешься словесной оргии, оказыва-
ешься на троне властителя сексуальной Утопии. Ты бли-
зок бескрайнему небу, в котором, как он уверяет, нет ни-
чего, кроме твоего бунта, твоего вопля, твоей безгранич-
ной призрачной свободы.
Тогда чувство вины охватывает тебя с новой силой.
Уже не перед собой ты виновен и не перед людьми. Вино-
вен, пожалуй, перед писателем Садом, живущим в твоей
9
душе. Как он мечтал ослабить путы твоей вечной несво-
боды, претворить в жизнь детские грезы вседозволенно-
сти! И он ли был виновен в том, что близкие ему люди
искалечили его лицемерием, равнодушием и моральной
трусостью, а эпоха кровавого террора Революции, освя-
щенного теориями просветителей парода, воздвигла
рядом с зеленым деревцем свободы уродливое и безли-
ственное древо гильотины?
Сад изготовил поразительные зеркала. В них чело-
век эпохи Великой революции, рядившийся в одежды
то ли борца за демократию, то ли народного страдаль-
ца, то ли мстителя, то ли хранителя христианских и дво-
рянских устоев, представал одинаково обнаженным.
То были зеркала, не отражавшие одежд, грима, масок.
Они отражали одно лишь голое естество. Да еще — в осо-
бые минуты его и нашей творческой жизни — вспышки
боли оголенной совести, молнии электрического тока,
пробегающие по нервам. В зеркалах Сада конвульсивно
сотрясаются духовно-психические и плотские субстан-
ции. И какую, вероятно, боль он ощущал, корчась в по-
жаре своих видений, словно смертник на электрическом
стуле!
Он принял в себя огромную общую боль. И разве
можно не быть ему признательным, ему обязанным?
Не могу не выразить глубокой благодарности авторам
трудов о жизни и деятельности де Сада, как ныне живым,
так и уже ушедшим: Анри д’Альмера, Жильберу Лели,
Жан-Жаку Поверу, Анни Ле Брен, Алисе Лаборд, Морису
Леверу. Они внесли существенные коррективы в наше
представление не только о Саде, но и о всей французской
литературе XVIII — начала XIX века. Я рад за них, ибо
ясно представляю, какую заинтересованность и призна-
тельность будут испытывать многие и многие их читате-
ли, которые захотят разобраться во французской лите-
ратуре, культуре, французском образе мыслить и чувст-
вовать.
Я благодарю также своего сына Алексея Бабенко за
помощь в переводе писем де Сада и материалов о нем.
*1
ю
Судьба и эпоха • Хроника
Жизнь де Сада Политика, общественная жизнь Литература, искусство, наука
1740 2 июня родился Донасьен Альфонс Франсуа де Сад. Родился Ж. Мон- гольфье, первый воздухоплаватель.
1741 Вступление Фран- ции в войну за Ис- панское наслед- ство. Родился Шодерло де Лакло. Руссо готовится к переезду в Париж от любимой «ма- меньки» Варане.
х743 Родился А. Л. Ла- вуазье, основатель современной хи- мии.
1744 Его отсылают из Парижа к бабушке в Авиньон, потом, в 1745-м, — к дяде в Соман. Мадам де Помпа- дур становится фа- вориткой Людови- ка XV. Дидро становится редактором «Энци- клопедии».
1748 Публикуются «Не- скромные сокрови- ща» Дидро.
х75° Поступает в коллеж Лю- довика Великого в Па- риже. Дидро начинает публикацию «Энци- клопедии». Руссо пишет «Рас- суждение о науках и искусствах».
х754 Поступает в кавалерий- ское училище.
Судьба и эпоха. Хроника
Жизнь де Сада Политика, общественная жизнь Литература, искусство, наука
1755 14 декабря ему присвоено звание младшего лейте- нанта. Умер Монтескьё. Вольтер создает «Орлеанскую дев- ственницу».
х756 Вспыхнула Семи- летняя война.
х757 Январь — произведен в чин корнета. Участие в военных действиях. Родился Уильям Блейк, еще один визионер и «безу- мец» эпохи.
х759 Апрель — произведен в ка- питаны.
1760
Отец Сада отказывается
от должности генерально-
го наместника в пользу
сына.
1762 Казнь Каласа. Руссо создает «Эми- ля» и «Обществен- ный договор», Дид- ро — «Племянника Рамо».
1763 Увлечение мадемуазель де Лори Отчислен из армии в запас. 17 мая — бракосочетание с Рсне-Пелажи де Монт- рёй. Окончание воен- ных действий за- ключением Париж- ского мирного до- говора. Й Смерть Мариво и Прево. р
14 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
_ Политика, Литература,
Жизнь де Сада
общественная жизнь искусство, наука
1763
18 октября — инцидент
с Жанной Тестар, арест
и временное заключение
в Венсенн.
1764
Апрель — неудачные роды Смерть мадам Руссо начинает
Рене, смерть ребенка. де Помпадур. писать «Исповедь».
26 июня — церемония
вступления Сада в долж-
ность генерального на-
местника.
х765
Лето — история
с Ла Бовуазен.
1767
24 января — смерть графа
де Сада.
16 апреля — призыв
в армию.
g августа — церемония
вступления в права
сеньора.
27 августа — рождение
сына Луи-Мари.
1768
3 апреля — дело Розы
Келлер.
12 апреля — заключение
в Сомюр, затем пере-
вод в крепость Пьерр-
Апсиз.
Ноябрь — освобождение;
переезд в Ла-Кост.
Судьба и эпоха. Хроника 15
Жизнь де Сада
Политика,
общественная жизнь
Литература,
искусство, наука
1769
Возвращение в Париж.
27 июня — рождение
Донасьена Клода Армана,
второго сына.
2о сентября — октябрь —
путешествие по Толлан-
дии.
1770
Август — возвращение на 16 мая — женитьба Гольбах публикует
военную службу. дофина на Марии- «Систему природы».
Антуанетте. Разгон
парламента.
1771
17 (или 27) апреля — рож-
дение дочери Мадлен
Лор
Июль — арест за долги,
заключение в военную
тюрьму.
Сентябрь — освобождение
из тюрьмы.
1772
Театральные спектакли
в Ла-Косте и Мазане.
Любовь к Анн-Проспер
де Лоне.
Июнь — поездка в Мар-
сель, скандал в публичном
доме, следствие.
Сентябрь — приговор
парламента в Эксе и
бегство в Италию с Анн-
Проспер.
8 декабря — арест в Шамбе-
ри, заключение в Миолан.
16 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Жизнь де Сада
Политика,
общественная жизнь
Литература,
искусство, наука
»773 до июня — побег. Дидро пишет «Жака-фаталиста».
1774 6 января — полицейская облава в замке Ла-Кост; переход на нелегальное положение. Май — смерть Лю- довика XV. Вступ- ление на престол Людовика XVI. Созыв депутатов. Выходят «Страда- ния юного Верте- ра» Гете.
1775 Скандал с похищением девиц. Июль — бегство в Ита- лию. 11 июня — церемо- ния коронования Людовика XVI. Бомарше создает «Севильского ци- рюльника».
1776 Июнь — возвращение во Францию. Родился Э. Т. А. Гофман.
1777 Январь — смерть ма- тери. Февраль — арест в Пари- же и заключение в Вен- сенн. Декабрь — смерть аббата де Сада. Начинает выхо- дить первая фран- цузская ежедневная газета «Журналь де Пари».
1778 Июнь — под стражей до- ставлен в Экс. Судебный процесс. 16 июля — побег по пути в Париж. Конец августа — новый арест в замке Ла-Кост. Заключение в Венсенн. Франция вступает в войну в Северной Америке. 5 мая — историче- ское чествование Вольтера в «Коме- ди Франсез». Смерть Вольтера и Руссо.
Российская
государст
ЮНОШУ ";
аЭ
Судьба и эпоха. Хроника 1 у
Жизнь де Сада Политика, общественная жизнь Литература, искусство, наука
1780 Ссора с заключенным Мирабо.
1781 Пишет пьесы. Постановка «Раз- бойников» Шил- лера.
1782 Пишет «Сто двадцать дней Содома». Публикация «Опасных связей» Шодерло де Лакло. Публикуются пер- вые шесть книг «Исповеди» Руссо.
1783 Родился А. Бейль (Стендаль).
1784 2g февраля — переведен в Бастилию. Вышла «Женитьба Фигаро» Бомарше.
*785 Октябрь — переписывает «Содом». Скандал с ожерель- ем Марии-Антуа- петты.
1786 Осень — пишет «Алину и Валькура». В Париже — ноч- ные погромы. 1 июня — из Басти- лии па свободу вы шел Александр Ка- лиостро.
1787 Июль — закончена работа над «Несчастьями добро- детели». Август — сентябрь — разгон и новый со- зыв парламента.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Жизнь де Сада Политика, общественная жизнь Литература, искусство, наука
1788 Март — написана новелла «Эжени де Фрапваль». Родился Байрон.
1789 Подстрекает бунтующий народ. Переведен в Шараптон. Весна — голодные бунты по всей стране. Созыв Ге- неральных штатов. 14 июля — штурм Бастилии. Август — отмена феодальных при вилегий.
1790 2 апреля — освобождение, g июня — процедура граж- данского развода с женой. I июля — получил свиде- тельство «активного гражданина». 26 августа — при- нятие «Деклара- ции прав человека и гражданина».
Июнь — публикация «Жю- стины». Октябрь — премьера «Графа Окстьерна». 2 апреля — смерть Мирабо. Октябрь — зверства Революции в Про- вансе, бойня у пра- ха Лауры де Сад.
179а Сентябрь — становится секретарем секции Пик. Разграбление замка Ла- Кост. Отмена монархии. Суд над Людови- ком XVI.
1793 Арест и заключение в тюрьму Мадлонетт. 2 I января — казнь Людовика XVI. Гойя создает «Кап- ричос».
Судьба и эпоха. Хроника 10
Жизнь де Сада Политика, Литература, общественная жизнь искусство, наука
х793 Люди вымачивают носовые платки в его крови. 13 июля — убий- ство Марата. 24 ноября — Кон- вент вводит респуб- ликанский кален- дарь (летосчисление новой эры) и отменя- ет григорианский. Декабрь — изувер- ские революцион- ные казни («респуб- ликанские свадьбы»). Организована вы- делка человеческих кож в Медоне.
х794 Март — перевод в лазарет Пикпюс. Смертный при- говор. Октябрь — освобождение. Июль — падение Робеспьера, конец террора.
х795 Публикация «Философии в будуаре», «Алины и Валькура». Ноябрь — начало Директории
х797 Публикация «Новой Жю- стины» и «Жюльетты». Публикация «Опы- та о революциях» Шатобриана.
1798 Наполеон в Егип- Смерть Казановы, те. Взятие Алек- сандрии.
2 О Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Жизнь де Сада Политика, общественная жизнь Литература, искусство, наука
х799 Версаль — работа суфле- ром в театре. Нищета. Жизнь в бога- дельне. Возвращение На- полеона во Фран- цию. Начало Консуль- ства Родился Бальзак и Пушкин. Смерть Бомарше. В Мадриде публи- куются «Капричос» Гойи.
1800 Публикация «Преступле- ний любви». Наполеон стано- вится первым кон- сулом. Битва при Марен- го, разгром Авст- рии.
i8oi Арест и заключение. Перевод в Сент-Пелажи.
1802 Родился Гюго и Дюма. Умер Лакло.
1803 Перевод в Бисетр. Перевод в Шарантон.
1804 Устройство театрального зала в Шарантоне. 2 декабря — корона- ция Наполеона. Битва при Аустер- лице. Битва при Иене Публикация «Рене» Шатобриана.
1806 В России публику- ются «Садиевы повести» в 4-х тт.
Судьба и эпоха. Хроника 21
Жизнь де Сада Политика, общественная жизнь Литература, искусство, наука
1807 Пишет «Дни Флорбель». Констан пишет «Адольфа» (опубл. 1815).
1809 Июнь — Луи-Мари де Сад убит в Италии в действую- щей армии.
1810 7 июня — смерть маркизы Де Сад. Сенсационные слухи о спектаклях в Шаран- топе.
i8ia 14 сентября — На- полеон видит купо- ла Москвы.
1813 Пишет «Тайную историю Изабеллы Баварской». Битва народов под Лейпцигом. Байрон пишет «Во- сточные поэмы». Скандал вокруг его отношений с сест- рой.
1814 Встречи с Мадлен Леклер. 2 декабря — смерть. 31 марта — въезд в Париж Александ- ра I во главе войск победителей. Отречение Напо- леона. Коронация Людо- вика XVIII.
2 2 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
преддверии • Детство
Восемнадцатое столетие от Рождества Христова
порой давало миру людей, имевших основания полагать,
что человечеству было бы лучше, если бы они никогда не
появились на свет.
«Будущее покажет, не лучше ли было бы для спокойствия
мира, чтобы ни Руссо, ни меня никогда не существовало», —
сказал однажды Наполеон Бонапарт. Мысли подобно-
го рода посещали его неоднократно. Над могилой
Жан-Жака он воскликнул с какой-то горькой экзаль-
тацией: «Злой человек, дурной человек! Без него не было бы
Французской революции... Правда, и меня бы не было, но,
может быть, Франция была бы тем счастливее».
Можно себе представить реакцию Наполеона, до-
велись ему посетить место захоронения писателя
Донасьена де Сада, которого он самолично отправил на
В преддверии. Детство 2₽J
пожизненное заключение в сумасшедший дом. Сам де Сад
также не всегда был признателен матери за то, что она
выносила его в своем чреве и исторгла в этот мир, где
он был обречен на мучительную неудовлетворенность и
проклятия. «Мать, — скажет он, будучи уже сорока с лиш-
ним лет, устами одного из своих героев, — не заслужива-
ет никакой признательности, а только ненависть, поскольку
ради своего сладострастия она выбросила свой плод в мир и об
рекла на страдания ребенка, явившегося итогом ее грубого
совокупления».
Рождение человека ассоциировалось у него с поняти-
ями «ненависть», «страдания», «грубое совокупление».
Так мог писать лишь тот, кто был жестоко уязвлен еще на
заре самосознания, тот, кто был лишен чего-то самого
важного, постоянно испытывал нравственную муку и не-
осознанно мстил за это всему роду людскому
Бракосочетание
в Отель де Конде
Его мать Мари-Элеонора, графиня де Сад, «выбросила
свой плод в мир» 2 июня 174° года в Париже в отведенных
ей апартаментах дворца Отель де Конде, располагавше-
гося в центре французской столицы на улице Вожирар
возле Люксембургского дворца.
Мари-Элеонора была дочь Донасьена де Майе, мар-
киза де Кармана, графа де Майе и де ла Марш, женатого
на Мари-Луизе Бине де Марконье. Она принадлежала
к самой родовитой знати. Одна из ее двоюродных сестер,
племянница прославленного кардинала Ришелье, была
женой принца де Конде. Таким образом, Мари-Элеонора
состояла в родстве, пусть и отдаленном, с королевской
семьей. Конде — боковая ветвь Бурбонов, королей Фран-
ции. Род Конде дал Франции выдающегося полководца
Людовика II де Бурбона, принца де Конде, герцога Эн-
гиенского (1621—1686), прозванного Великим Конде. Это
были обстоятельства, имевшие по тем временам огром-
ное значение для судьбы и репутации человека.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Семья Конде владела дворцом и имением Шантийи
неподалеку от столицы, а в самом Париже их резиден-
цией был Отель де Конде. «Отель» в старом значении —
«особняк». Слово скромное по сравнению со словом «дво-
рец». Действительно, дворец Марии Медичи (иначе Люк-
сембургский дворец; ныне там располагается Сенат Фран-
ции) своим соседством затмевал резиденцию принцев
Конде. Люксембургский дворец — трехэтажный, в италь-
янском стиле, с разбитым позади него большим садом —
был известен всему миру более, чем Отель де Конде, ко-
торый представлял собой двухэтажное здание, уступавшее
по величине дворцу Марии Медичи: по фасаду всего во-
семь больших окон в первом этаже, по четыре от главно-
го входа, расположенного посредине. Между тем Отель
де Конде считался одним из наиболее престижных домов
Парижа. Его внутреннее убранство поражало роскошью
и изысканностью. Там можно было видеть редкостные и
дорогие картины, удивительные ковры, множество изде-
лий из драгоценных камней. Рабочие кабинеты, как и весь
особняк, были выдержаны в голландском стиле, сочетав-
шем строгость и простоту с удобством. Конде собргити об-
ширную библиотеку, замечательную коллекцию географи-
ческих карт. При Отель де Конде был небольшой сад, от-
личавшийся необычайной ухоженностью. Украшением
сада были апельсиновые деревья.
К сожалению, впоследствии Отель де Конде будет
разрушен и до наших дней не сохранится. На его месте
па углу улиц Конде и Вожирар находятся жилые дома, оп-
товый книжный магазин и другие здания.
Двенадцатого ноября 1733 г°Да в домовой церкви
Отель де Конде Луи Анри де Бурбон, у-й принц де Конде,
и его супруга благословили брак фрейлины своего двора
с Жаном-Батистом Франсуа Жозефом де Садом, рожден-
ным 12 марта 1702 года, известным провансальским ари-
стократом, графом, владельцем замков Соман и Ла-Кост
неподалеку от Авиньона, а также совладельцем замка
Мазан и других поместий.
В среде высшей знати, надо полагать, было высказа-
но немало завистливых слов по поводу этого брака. Редко
В преддверии. Детство
кто из дворян был удостоен столь высокой чести. Луи
Анри де Бурбон, принц де Конде (он любил, чтобы его на-
зывали лишь месье Герцогом), не просто числился прав-
нуком Великого Конде: он обладал реальной властью
и сказочными богатствами. В 1723 году после кончины ре-
гента он получил должность главного министра. Его стра-
стью были финансовые махинации, причем риск в них,
по существу, сводился к нулю ввиду особого положения
принца де Конде в государстве: он мог с годами — разуме-
ется, при особо благоприятном для него стечении обстоя-
тельств — стать королем Франции! Покровительство месье
Герцога гарантировало получение самых высоких долж-
ностей и почестей.
Светское общество оживленно обсуждало подробно-
сти состоявшегося бракосочетания. Как выяснилось,
принцесса Каролина Шарлотта лично занималась при-
готовлениями к церемонии. Она позаботилась о свадеб-
ных нарядах невесты и оплатила их стоимость. Господин
Герцог соизволил лично присутствовать на церемонии,
в то время как представители знатнейших фамилий
далеко не всегда удостаивали своим присутствием даже
и собственные брачные церемонии! От их имени офи-
циальные акты могли подписывать доверенные лица. Ве-
чером Каролина Шарлотта сопровождала новобрачную
к супружескому ложу... На следующий день «Меркюр де
Франс» дала подробную информацию о пышной свадь-
бе в Отель де Конде. Было отмечено и то, что месье Гер-
цог был там, и то, что он объявил об официальном на-
значении Мари-Элеоноры фрейлиной двора своей су-
пруги. Перечислялись громкие титулы новобрачных.
Касаясь родословной графа де Сада, газета особо отме-
тила Лауру де Сад, прославленную женщину ХГУ века,
возлюбленную поэта Франческо Петрарки. Внушитель-
но прозвучали титулы отца новобрачной: «Донасьен, ше-
валье, маркиз де Карман, граф де Майе, барон де Леклен,
владетельный сеньор Дамни и Вильромена, второй ба-
рон де Бретань».
Появление графа де Сада в ближайшем окружении
Конде многих привело в изумление, и причина этого за-
28 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ключалась не в том, что подвергалось сомнению благо-
родство происхождения семьи. Аристократы были зна-
токами генеалогии и имели ясное представление о дей-
ствительной древности рода Садов, ведь, согласно офи-
циальной статистике, во Франции было менее тысячи
семей, восходящих по родословной к XIV веку, в то вре-
мя как сословие дворян насчитывало около тридцати
тысяч семейств, то есть, по различным данным, от ста
сорока до двухсот тысяч человек. Подлинные аристокра-
ты были на виду, тем более такие, как Сады! Они возво-
дили свою родословную даже не к XIV, а к первой поло-
вине XIII века! Но было хорошо известно и другое: се-
мьи, подобные Садам, столетиями удаленные от Парижа
и не имевшие контактов с двором, обычно не имели ни-
каких шансов на возвышение в столице. До Жана-Бати-
ста никто из клана и не делал попыток сближения с дво-
ром: все жили замкнуто в провинции, удовлетворяясь
сознанием своей значимости для общества Прованса.
Упоминания о короле и его дворе были редки и презри-
тельны. Жизнь при дворе представлялась им почти не-
достижимой, иллюзорной, и они предпочитали полагать
ее не представляющей интереса и как бы даже нереаль-
ной. Гораздо важнее было утвердить реальность собст-
венной власти.
Как же удалось Жану-Батисту добиться того, что пи-
кому из его предков и не снилось? На этом стоит остано-
виться подробнее, ибо история его вхождения в придвор-
ное общество, его личного сближения с принцем Конде
и королем Людовиком XV есть, по сути, история его
женитьбы и появления на свет «проклятого» и «боже-
ственного» Донасьепаде Сада, принесшего его роду столь
громкую и двусмысленную известность.
Отец и мать
С портрета смотрит на нас надменный красивый офи-
цер. На нем темно-синяя бархатная куртка, а поверх нее —
парадная темно-вишневая кираса и кружевной шейный
платок. На голове его короткий парик, скрывающий
В преддверии. Детство 2 9
волнистые каштановые кудри, заметные лишь пониже па-
рика, там, где они спадают назад. Цвет шейного платка
и парика одинаковый: бело-серебристый. Офицер под-
боченился, его левое плечо выдвинуто вперед, голова по-
вернута немного влево, он смотрит чуть искоса, свысока.
У него прямой длинноватый нос, высокий чистый лоб,
широкие, правильной формы, дугообразные брови над
большими темными глазами. Линии рта и подбородка
у него мягкие, женственные, что не вяжется с горделивой
офицерской позой. В уголках рта — ямочки, обнаружива-
ющие сдержанную улыбку. Округлый подбородок перехо-
дит внизу в мягкую припухлость, стянутую шейным плат-
ком. Офицер смотрит прямо на нас. Между тем его ве-
ки неприметно опущены, совсем слегка, отчего взор его
как будто потупился. Глядя на художника, пишущего его
портрет с натуры, офицер думает о чем-то своем... Впро-
чем, это впечатление от натуры, которое передает худож-
ник, возможно, возникает лишь вследствие особой твор-
ческой манеры Л Сапа-Марка Наттье. Такое впечатление
производят и некоторые другие люди, чьи портреты он
создал'.
Таким предстает перед нами в свои 25—30 лет отец
писателя Донасьена де Сада Жан-Батист Франсуа Жозеф,
граф де Сад, капитан драгунского полка.
Перед нами человек военный, но прежде всего свет-
ский — рафинированный аристократ. Современному чи-
тателю не всегда легко понять отношение таких людей
к воинской службе. Истинный аристократ, как правило,
не мог не быть военным, но, по существу, не должен был
им быть.
1 Джакомо Казанова высоко ценил искусство Наттье. По его
словам, портреты Наттье «идеально похожи и вместе с тем
сообщают неуловимый оттенок красоты лицу, па них запе-
чатленному. Подобные художники достойны состояния,
что они наживают». И далее: «Он писал портрет уродливой
женщины; у нее было точно такое лицо, как он изобразил
на холсте, и, несмотря на это, на портрете она всем каза-
лась красавицей. Они внимательно разглядывали его и не
могли увидеть разницы. Художник что-то добавлял и убав-
лял, но что — неведомо».
30 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Воинские звания и должности порой просто пере-
ходили аристократам по наследству. Так, молодой Жан-
Батист де Сад был не только сеньор Сомапа и Ла-Коста,
но также наследственный глава города и замка Везом,
генерал-лейтенант кавалерии графства Венессеп. Вряд ли
ему когда-либо приходилось всерьез заниматься делами
замка Везом и кавалерии графства Венессеп. Тем не ме-
нее по документам указанные должности принадлежали
именно ему, и это обязывало вести себя определенным об-
разом. В дальнейшем принц Конде пожаловал ему чин
драгунского капитана в своем полку, принесший графу до-
полнительное жалованье и перспективу дальнейшего про-
движения на данном поприще, хотя всем было совершен-
но яспо, что присвоение этого чина — вовсе не следствие
воинских умений или заслуг, а просто знак повышения
уровня личного доверия месье Герцога.
Луи-Себастьен Мерсье, знаток нравов и коллекцио-
нер обычаев XVIII века, таким образом охарактеризовал
молодого офицера-аристократа тех времен:
«Бездарность военачальников, отсутствие дисциплины -
все это последствия культа роскоши. Роскошь поощряет
беззаботность; когда господствует роскошь, тщательно
изучаются только те искусства и ремесла, которые ласка-
ют чувственность, а изучение военных наук остается
в совершенном пренебрежении. Офицеры устраивают бле-
стящие смотры войскам, чтобы доставить удовольствие
дамам; стремятся к тому, чтобы у солдата была выправ-
ка танцора; совершенно не знают ни людей, ни положения
вещей, ни возможного неприятеля, и в результате пова-
ра, драгоценные безделушки, моды бывают повинны в про-
игранном сражении, как и в том, что кухня и посуда
остались в руках неприятеля! Офицеры приезжают на
фронт па почтовых, чтобы быть убитыми или попасть
в плен».
Графу де Саду в молодости не приходилось участво-
вать в военных действиях, и потому ему не грозили не-
приятности, описанные Мерсье. После того как он был
введен своими родственниками Симиапами в общество
В преддверии. Детство 31
Версаля (а ему шел тогда двадцатый год), он увлекся сра-
жениями иного рода: интригами, любовными приключе-
ниями, состязаниями в остроумии. Для него это было ес-
тественно, органично. Он попал в среду, для которой был
создан. И он сумел понравиться, был принят и обласка ею.
Так он и будет жить в последующие годы, сочетая стрем-
ление к приобретению чинов, званий и помня, что это все
же и есть его главная цель, с твердым убеждением, что он
должен оставаться в первую очередь светским человеком,
то есть жить в свое удовольствие, ничем и никем (кроме
самого себя) не заниматься по-настоящему серьезно.
Современные биографы относятся к Графу по-разно-
му. Одни (Алиса Лаборд) видят в нем пустоту, бездарность,
черствость, угрюмую подозрительность, говорят о его
провалах по службе. Другие отмечают в его жизни раз-
вращенность, обилие беспорядочных любовных связей.
Третьи называют его одним из наиболее блистательных
воплощений либертена в эпоху Людовика XV. Француз-
ский историк Морис Левер, открывший и опубликовав-
ший огромное количество новых материалов о Донасье-
не де Саде и его отце, отмечает «выдающуюся роль отца
в формировании автора „Жюстины”» и пишет, что «невоз-
можно представить себе одного без другого»
Вряд ли стоит сомневаться в том, что Граф был умен
и талантлив. Он увлекался литературой и почти постоян-
но что-нибудь писал, но талантливость его полнее прояви-
лась в отношениях с людьми, в дружбе и любви. Подобно
многим творческим натурам, он не умел сдерживать свои
порочные наклонности, погружался в бездны греха, от-
крывал тем, кто его близко знал, самые уязвимые свои
стороны, но все же в силу врожденного благородства
и одаренности умел вызывать в людях добрые чувства,
приобретать истинных друзей и вызывать к себе уваже-
ние. В общем, он был яркой, незаурядной личностью,
человеком приятным, умевшим ловко скользить по
Lever М. Donatien Alphonse Francois, marquis de Sade. Fayard,
1991. P. 23. Далее в ссылках в тексте: Левер — с указанием
страницы.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
паркету великосветской гостиной, и в то же время развра-
щенным, порочным, томившимся от скуки среди тех, кто
жил правильно, жил соответственно своему рангу, по
средствам.
В первые годы пребывания в Версале и Париже
юный Граф закружился в вихре удовольствий. Он не мог
и дня прожить без сексуальных приключений. Ради них
он тратил все свое состояние и даже гораздо больше сво-
их возможностей. Он общался с проститутками из про-
стонародья и посещал собрания, как теперь говорят, «го-
лубых». Гомосексуализм в те времена жестоко преследо-
вался полицией, но, согласно известной пословице,
охота пуще неволи, и любители «итальянского порока»
(так французы называли гомосексуализм) почти в откры-
тую собирались в определенном месте в садах Тюильри.
Среди «нечестивых», или «рыцарей манжеты», встреча-
лись священнослужители, дворяне, знатные сеньоры
и кто угодно. Доказать их принадлежность к «нечести-
вым» для полиции было не так просто — для этого тре-
бовались свидетели, в качестве которых обычно исполь-
зовались «мухи» — полицейские агенты, игравшие роль
наживки для нетерпеливых гомосексуалистов.
Однажды в полицию поступило донесение, из кото-
рого с очевидностью явствовало, что в половине девято-
го вечера молодой граф де Сад прогуливался в известном
месте по садам Тюильри и, встретив в аллее знакомого
юношу, направился вместе с ним в укромную рощицу.
Юноша привел Графа к тому месту, где в кустах укрывал-
ся наряд полиции, разыграл роль влюбленного актив-
ного гомосексуалиста и успешно сдал его подоспевшим
агентам. Был составлен протокол, дело получило огласку
и грозило прервать блестяще начатую карьеру новоиспе-
ченного драгунского капитана полка принца Конде. Но,
поскольку гомосексуализм в высших кругах общества был
явлением совершенно обычным, скандал вскоре замяли,
а красавец-граф отделался легким испугом и подпиской об
отречении от «итальянского порока».
Граф запечатлел в своем личном дневнике следующие
стишки:
В преддверии. Детство 33
Когда познавал вас, мне понравилось все.
Вамп как женщиной и как юношей обладать я мог.
О, я вас желаю еще,
Подруга моя и дружок.
Как житель содомского града,
С мужчиной быть женщиной рад я.
Сие разговор не для дам:
Их не радует эта картина.
Но зачем же сердиться, мадам?
С дамами я мужчина.
Морис Левер подметил, что Граф связывал содомию
не только с мужской половиной человечества, что, веро-
ятно, и унаследует от него Донасьен.
Не эту ли его склонность имела в виду мадемуазель
де Шароле, когда писала ему в начале их бурной связи:
«Месье, 'необычайное приключение подстегивает мою фан-
тазию так же, как и вашу, а еще у меня возникло любопыт-
ство: хватит ли во мне озорства принять ваше предло-
жение?»
Женщина, к которой он обращался «брат ангел мой,
Шароле», была сестра принца Конде, одна из самых из-
вестных и влиятельных особ королевства. Ее звали Луи-
за Анна де Бурбон-Конде, мадемуазель де Шароле. Она же,
как и принц, предпочитала, чтобы ее называли просто
Мадемуазель. Опа родилась в 1695 году и была старше
Графа па семь лет. С пятнадцати лет она блистала в све-
те и вскружила головы многим мужчинам. Ходили слухи
о ее близости с герцогом де Ришелье. Мало кто сомневал-
ся и в том, что она оказывала интимные услуги королю;
потом опа пылко полюбила молодого де Сада...
В высшем свете она слыла красавицей. Говорили, что
ее глаза поражали красотой и что па костюмированных
балах ей не удавалось укрыться под маской, ибо ее все
равно узнавали по неповторимым глазам. На портретах
того же Жана-Марка Наттье (он писал ее, как минимум,
дважды) она предстает некой задумчивой монашкой,
34 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в темпом одеянии с капюшоном, с книгой в руке; волосы
ее скромно убраны назад. На одном из портретов выра-
жение ее лица серьезно и почти угрюмо, на другом — гла-
за ее ласково-приветливы, маленький упрямый ротик
слегка растянут в улыбке. И па обоих портретах худож-
ник подчеркнул белизну ее кожи.
Скорее всего, ветреный Граф первоначально доби-
вался ее из тщеславия и, так сказать, из спортивного ин-
тереса. Их могла сближать увлеченность литературой.
Она полюбила Графа так, как на это способна тридцати-
летняя женщина, уже начавшая понимать, что такое воз-
раст и как недолговечна женская красота. Граф же укло-
нялся от слишком частых свиданий, отделывался письма-
ми, со временем заменившимися записками, в которых
уверял, что не появляется у нее только по причине ханд-
ры. Мадемуазель с еще большим жаром настаивала на
встрече и обещала поднять ему настроение. Опа даже
грозила силой вломиться к нему, если он ее не примет.
Знала ли она, что он уже сошелся с мадам де Ла Тремойль,
супругой влиятельного герцога, имевшего некогда гомо-
сексуальную связь с 14-летпим Людовиком XV. Если ей это
было известно, легко можно себе представить степень ее
гнева и отчаяния, ибо мадам де Ла Тремойль имела репу-
тацию распутницы даже среди распутниц. Ее муж поощ-
рял ее самые грязные похождения, равно как и опа спо-
койно взирала на его разврат. В конечном итоге де Сад
решил открыть Мадемуазель истину и написал ей: «Я при-
надлежу герцогине де Буйон...» (в девичестве мадам де Ла
Тремойль носила этот титул), что было цинично вдвой-
не, поскольку и эта его связь тоже подходила к естествен-
ной развязке.
Мадемуазель называла Графа петиметром и куртиза-
иом, вслух обвиняла его в эгоизме и безумных амбициях,
чем несколько его компрометировала. Она вынашивала
план мести: удалить неверного любовника от двора прин-
ца Конде...
Биограф установил: «Донасъен де Сад с благоговением
хранил ее письма среди других бумаг отца, и именно ему мы
обязаны тем, что сегодня можем их прочесть» (Левер, с. 31).
В преддверии. Детство 35
Донасьеп, как недавно выяснилось, не просто хранил,
по читал и перечитывал переписку отца с мадемуазель
де Шароле, даже пытался править и шлифовать выраже-
ния отца, так что в этих письмах почерки отца и сына сме-
шиваются и накладываются друг на друга. Ветхие листы
он переписывал заново, занимался брошюровкой их.
В тюремном заключении он всегда имел с собой самодель-
ную книжечку с бумагами отца, озаглавленную так: «Мо-
раль и религия; мои мысли». Все это было обнаружено
в шараптопской лечебнице после смерти писателя. Так
что сегодня французские историки могут прочесть в ру-
кописи не только письма Графа, по и его комедии, траге-
дии, новеллы, философские эссе и сборники анекдотов.
Увлечение Графа литературой было сильным и посто-
янным. Мечтавший о политической карьере, он не пуб-
ликовал своих сочинений. Наделенный трезвым умом, он
понимал, что Бог не дал ему такого таланта, как, скажем,
Вольтеру, с которым он дружил и которым восхищался.
Точнее, с Вольтером дружил его младший брат — аббат
Жак-Франсуа Поль Альдопс де Сад (он родился 2i сентяб-
ря 1705 г°Да)- Альдонс и ввел Графа в дом вождя моло-
дого поколения вольнодумцев Франции. Там же бывал и
кузен братьев — Жозеф-Давид де Сад д’Эйгийер. Вольтер
называл их «очаровательным трио» и однажды сочинил
послание в стихах и прозе «Г-ну Алъдонсу де Саду, графу
де Саду и г-ну Жозефу-Давиду де Саду», расположив их име-
на по степени дружеской близости к нему. В буквальном
переводе стихотворная часть послания выглядит так:
Очаровательная троица, которую я зрю
Среди тех, кто служит мне опорой,
Троица, благодаря которой Лаура
Сегодня возвращается с роковой ладьи,
Вы, кто е... лучше, чем Петрарка,
Но пишете стихи так же хорошо, как он,
Я не могу покинуть мое узилище
Ради ужина, на который меня увлекают,
Ибо кузина парки,
Лихорадка, с простуженной рожицей,
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
С неровным, быстрым шагом,
Блуждающим взглядом, пустой головой,
Роковая спутница моих дней,
Вынуждает меня, несчастного истерика,
К фатальной необходимости
Глотать отвратительные микстуры,
Коими меня потчует господин Жоффруа,
Тогда как ваши счастливые глотки
Услаждает животворный аромат
Игристого и вкусного вина.
Дальше у Вольтера идет уже проза:
«О троица, прошу меня простить! Простить и пожалеть.
<...> Пейте, господа, веселитесь, любезничайте, ибо каждо- '
му свое, и моя участь - скорбеть, что вас нет рядом, быть
вам нежно преданным и сходить сума».
Легко себе представить, какую поддержку, какое бла-
гословение их либертинажа находили братья в стихах
молодого Вольтера:
...Но жить в тоске, но петь, довольствуясь псалмами,
Не должен умный человек.
Всегда общительные дамы,
Всегда веселые друзья,
Молитв поменьше, меньше в храмы
Ходить, коль не ходить нельзя, —
Вот так, с судьбою гневной споря,
Достойно можно жизнь прожить,
И мудрым предписаньям вторя,
Бежать от скорби и от горя,
Чтоб с наслаждением дружить.
«/< аббату де ... который оплакивал смерть
своей любовницы» (ij 1 у). Перевод М. Кудинова
Так вы заставили свой разум верить в это?
Вам удалось над ним победу одержать?
Химеры Ветхого и Нового завета
Неужто можете на веру вы принять?
В преддверии. Детство 37
Принять мистических безумцев бред священный,
И набожных бездельников слова,
И речи злыдней, предъявляющих прана
На благочестие и на венец нетленный?
«Кмадам де Г.» (1716). Перевод М. Кудинова
Если Вольтер бесспорно представлял собой жемчужи-
ну первой величины в коллекции друзей Графа, все же
нельзя не заметить рядом с ним других выдающихся
писателей XVIII века, обедавших за его столом: прежде
всего романиста Кребийона-сыпа и мастера остроумной
поэзии Алексиса Пирона. Прославленный роман Кребий-
опа «Заблуждения сердца и ума», первая часть которого
печаталась в 1736 году, открывается пассажами, кото-
рые при желании можно отнести и к молодому графу
де Саду:
«Я вступил в свет семнадцатилетним юношей, обладая
всем, что требуется, дабы не остаться незамеченным. От
отца я унаследовал прекрасное имя, блеск которого он при-
умножил личными заслугами; со стороны матери меня
ожидало большое состояние. <...>
В ту пору, когда началась моя светская жизнь, я ни
о чем не помышлял, кроме удовольствий. Время было мир-
ное, и я всецело предался опасной праздности. Светские
люди моего круга и возраста обычно ничем не заняты...»
и т. п.
Перевод А. и Н. Поляк
Донасьеп имел основания гордиться литературными
связями отца. Ведь если к Вольтеру, Кребийопу и Пиро-
пу прибавить Шарля де Монтескьё, с которым Граф встре-
тится в Англии и будет находиться в переписке, а также
основателя «черного романа» Бакюляра д’Арно, то мож-
но сказать, что он умел окружать себя блестящим созвез-
дием мастеров слова. Отец, несомненно, много рассказы-
вал о них сыну, приносил ему их сочинения.
В 27-летпем возрасте Граф получил ответствен-
ное поручение министерства иностранных дел и лично
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
короля: его назначили послом при русском дворе. Он
выехал в Россию в конце 1729 года или в самых первых
числах 1730 г°Да. Граф не имел профессиональной под-
готовки дипломата. Мы не знаем, какие инструкции он
получил в министерстве иностранных дел. Алиса Лаборд,
одна из самых известных «садоведов», жаловалась, что
«не нашла в документах следов его работы в России и в Лон-
доне: их не оказалось ни в его переписке, ни в архивах Нацио-
нальной библиотеки, библиотеки Арсенала, библиотеки мини-
стерства иностранных дел»1.
Видимо, Граф прибыл в Северную столицу России
в то время, когда готовилась свадьба 15-летнего Петра II
с княжной Долгорукой и его коронация. Англичанин
Рональд Хеймен, собиравший в наше время, в 70-е годы,
материалы об истории семьи Садов и непосредственно
общавшийся с ныне здравствующими потомками Графа,
писал, что Жану-Батисту, графу де Саду, в 1730 ГОДУ
удалось совершенно очаровать русского царя. Не зная
подробностей пребывания Графа в Санкт-Петербурге,
мы не можем этого отрицать, но и поверить в это труд-
но. В январе 1730 года Петр простудился, слег и тут же
заболел оспой. Через несколько дней он умер. И если
перед Графом была поставлена задача в личном обще-
нии укрепить французские симпатии Петра II, то выше-
указанные обстоятельства сделали это невозможным.
На престол возвели Анну Иоанновну. Вместе с ней в сто-
лице появился ее фаворит Бирон. Их пронемецкие на-
строения вынудили Сада прекратить свою деятельность
в России.
Уже весной того же года мы застаем Графа в Англии,
где он, в соответствии со своей секретной миссией, всту-
пил в одну из наиболее влиятельных масонских лож. Его
братьями по ложе оказались герцог Ричмонд и герцог
Норфолк. На собрании членов ложи в таверне Вестмин-
стера он познакомился с Шарлем де Монтескьё — звездой
своего века.
Laborde А М Le mariage du marquis de Sade. Paris — Geneve,
1988. P. 18.
В преддверии. Детство 39
Вскоре в дипломатической карьере Графа наступил
длительный перерыв. В 1732 году его внимание снова
обратилось к Шантийи и к Отель де Конде, где начались
события, которые никак не могли оставить его равнодуш-
ным. Луи Анри де Бурбон принял решение вторично всту-
пить в брак. К тому времени основной покровитель Гра-
фа уже более десяти лет был вдовцом. Лично его это
положение вполне устраивало. Многолетняя привержен-
ность разврату привела зд-летпего вельможу к сексуаль-
ной апатии. Его связывала многолетняя привычная бли-
зость с графиней д’Эгмоп. Но его мать, Луиза Франсуаза
де Бурбон, и король предпочитали видеть Луи Анри же-
натым, как подобало крупному государственному деятелю.
Доверенные лица Луизы Франсуазы занялись поиска-
ми подходящей партии и вскоре принцу доставили порт-
рет немецкой принцессы Каролины Шарлотты Тессен-
Рейпфельдской. Принц увидел милое личико 15-летней
девочки. Ее изящная худоба, тонкий правильный носик
и большие глаза вполне удовлетворили пресыщенного
принца, и дело было решено. Состоялась церемония бра-
косочетания, после которой Луи Анри остался в замке
Шантийи, предаваясь, как всегда, охоте и беседам с гра-
финей д’Эгмон, а милая Каролина Шарлотта с гневом
и печалью осознала себя запертой в красивой клетке апар-
таментов Отель де Конде. Она вряд ли сумела даже как
следует разглядеть своего супруга. Принц не рекомендо-
вал ей выезжать в свет: он опасался лишних разговоров,
но все равно не уберегся от них. Ей лишь дозволялось
шить наряды, читать книги и гулять в прекрасном саду
среди апельсиновых деревьев в сопровождении фрейлин,
получивших у принца специальные указания.
Среди фрейлин Каролины Шарлотты была Мари-
Луиза, маркиза де Карман, мать незамужней девицы
Мари-Элеоноры. Именно эти женщины и стали первыми
жертвами интриги графа де Сада, интриги безумно рис-
кованной и наглой, описание которой достойно пера
Шодерло де Лакло...
Если верить «Автобиографии» Графа, обнаруженной
Морисом Левером в семейном архиве, а не верить ей нет
40 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
оснований, Граф задумал соблазнить юную принцессу, дяя
чего ему требовалось правдоподобное объяснение своих
постоянных визитов в Отель де Конде. Принцесса нику-
да оттуда не выезжала, визиты к пей мужчин запрещались.
Коварный Граф, к тому времени прошедший через мно-
жество связей и бесчисленных интриг, рассчитывал, что
совращение им Каролины Шарлотты, не искушенной
в таких делах, сделает ее игрушкой в руках опытного муж-
чины, а это, в свою очередь, открывало перед ним боль-
шие перспективы.
И Граф принял решение... жениться на дочери мар-
кизы де Карман. «К понял однажды, — признается он само-
му себе, — что для обладания самой очаровательной девушкой
в мире мне недоставало лишь случая...» Он имел в виду, ко-
нечно, принцессу. В огне охватившего его азарта охотни-
ка nti редкую дичь он не придавал никакого значения той,
с которой собирался навечно соединиться узами брака,
и, подобно тому, как принц де Конде удовольствовался
беглым взглядом па портрет Каролины Шарлотты, Граф
и не подумал поближе присмотреться к Мари-Элеоноре,
юной девице (она была моложе его па десять лет), бело-
кожей, пухленькой обладательнице роскошных кашта-
новых волос. Не случайно потом обеим супружеским
парам понадобится несколько лет, чтобы зачать ре-
бенка.
Итак, Граф сделал предложение Мари-Элеоноре
и откровенно признался самому себе: «Кажется, принцес-
са усомнилась в моей искренности... (Еще бы, он несомнен-
но более стремился поправиться принцессе, нежели доче-
ри фрейлины де Карман!) Принцесса предложила мне побе-
седовать с мужем...» Господин Герцог, истолковав сватовство
Графа как знак личной преданности ему, не стал возра-
жать.
Герцог принял решение уволить мадам де Карман
с должности фрейлины двора. Недовольство ею у него
возникло еще раньше: он получил донесения соглядата-
ев, наблюдавших за принцессой, что фрейлины, опытные
в делах любви, постоянными разговорами о своих любов-
никах развращают непорочную принцессу. При этом —
В преддверии. Детство 4 1
вероятно, по наущению Графа? — он дал обещание пере-
дать дочери должность ее матери, против чего трудно
было что-либо возразить.
Интрига де Сада полностью удалась. Состоялась пыш-
ная свадьба, подготовкой которой занималась и юная гер-
цогиня. Собственными руками девушка подтолкнула мо-
лодую к постели жениха. «Я был уже в постели, а мадам
де Сад еще держала за руку госпожу герцогиню.— записывал
Граф, Все это было для него лишь тропой к цели своего
тайного путешествия — к постели герцогини. Оставшись
ночевать в Отель де Конде, он поведал принцессе о сво-
ей страстной любви, о своей романтической жертве (же-
нитьбе на нелюбимой Мари-Элеоноре) — и принцесса ему
уступила. Можно предположить, что для нее связь с Гра-
фом стала не данью страсти, а скорее формой мести бес-
человечному мужу. Она не знала любви и могла принять
за любовь и домогательства Графа, и собственную уступ-
чивость.
«Но чего не откроет ревность жены!» — делает он запись
в своей «Автобиографии». Мари-Элеонора выследила
любовников. Ее лакей подстерег Графа на выходе из
спальни принцессы. Граф безуспешно пытался оправдать-
ся перед женой, но она ему не поверила. Встречи любов-
ников продолжались. Граф считал себя непревзойденным
любовником и стремился дать принцессе все, что подска-
зывало его воображение и на что он был физически спо-
собен. Интуиция подсказывала ему, что принцесса его не
любит. Как мог бы выразиться Вольтер, «уроки эксперимен-
тальной физики» с принцессой продолжались вплоть до
отъезда Графа, получившего через три месяца после
свадьбы предписание принца Конде выехать в армию
в качестве адъютанта маршала де Виллара, штаб-кварти-
ра которого находилась в Германии.
Вольтер любезно напутствовал Графа стихами:
Над вами, значит, реют флаги
И Гименея, и Беллоны?
Вы, в госпожу Карман влюбленный,
С Вилларом спорите в отваге?
4* Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Геройский маршал с Гименеем
У вас отнимут этот год,
Но после, сбросив груз забот,
Ответ нам дайте, что труднее, —
Солдата долг, Амура ль гнет?
Граф не замедлил ответить в том же топе и в такой
же рифмовке:
Друг, надо мною реют флаги
И Гименея, и Беллоны.
Я зрю, с супругой разлученный,
Триумфы маршальской отваги.
У Марса и Эрота в школе
Добуду знания свои:
Виллар ходить научит строем,
Карман — приятностям любви.
Ответ прозвучал бодро. Тут же по фундаменту того
здания надежд и планов, которое мысленно воздвигал
Граф, пробежали первые трещины. Фактически он не по-
лучил никакого приданого. Ему было обещано командова-
ние полком принца Конде, а вместо этого пришлось ехать
в действующую армию в штаб маршала. Впоследствии,
когда он станет гораздо более желчным, чем в 1733 году,
он напишет о своей женитьбе в тоне злого брюзжания:
«За пять лет службы я получил jo тысяч экю и напрасно
добивался поощрения. И когда наконец мне надоело ждать,
потеряв надежду на благодарность двора, я женился.
Моя жена в качестве приданого принесла мне только
обещание передать под мое начало драгунский полк Конде,
и теперь все знают, что со мной произошло».
Комментируя это признание Графа, Алиса Лаборд
не без оснований заключает: «Выгодная сделка... стала
для. него лишь поводом к новому разочарованию и к осознанию
своей жертвенности». Между прочим, Граф написал это
в 1742 году, уже после того, как его мольбы и требования
В преддверии. Детство 43
о материальном поощрении были услышаны видным го-
сударственным деятелем кардиналом де Флёри и королем.
В 1739 году граф де Сад получил должность генерально-
го наместника четырех провинций (Брее, Бюже, Вальро-
ме и Жекс), которую ему пришлось выкупить у своего
предшественника маркиза де Лассе за огромную сумму
в 135 тысяч ливров. Но игра стоила свеч! Должность ге-
нерального наместника, как и многие синекуры, разда-
ваемые королем, не требовала никакой особенной дея-
тельности, а сами провинции, расположенные в Прован-
сальских Альпах, как административные единицы, скорее
всего, существовали лишь на старинных картах. По суще-
ству, Графу предлагалось вложить необходимые 135 тысяч
ливров на выгоднейших условиях с перспективой круп-
ной пожизненной ренты. Фактически король дал согла-
сие на пожизненное обеспечение всех материальных по-
требностей Графа, к которому он в то время уже утратил
личную симпатию, но остался вполне лоялен.
Брюзжание Графа в 1742 Г°ДУ> как и позднее, являлось
следствием его собственной нераспорядительности. Ему
плохо удавались финансовые операции, а наличные день-
ги утекали сквозь пальцы как вода. Точнее, они уходили
па бесчисленных любовниц. Жаловаться нужно было на
самого себя, а этого самомнение Графа не допускало.
Тем временем события развивались своим порядком
и порой абсолютно непредсказуемо.
В 1736 году у принцессы рождается сын Луи Жозеф.
В 1737 году, спустя четыре года после заключения
брака, графиня де Сад наконец забеременела и родила
девочку Каролин Лор, умершую в возрасте полутора или
двух лет в 1739 Г°ДУ
В ноябре 1739 г°Да ушел из жизни отец Графа.
В январе 1740 года скоропостижно умер Луи Анри,
принц де Конде!
Летом 1740 года на смену деду Гаспару Франсуа де Саду
в мир явился внук Донасьен: 2 июня покои второго этажа
Отель де Конде огласились его криком.
Ему будет суждено стать человеком потрясающей
энергии и выдающейся судьбы, среди многих идей
44 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
которого, далеко обгонявших его время, будет утвержде-
ние, что формирование натуры человека происходит еще
в материнской утробе и под влиянием самых первых впе-
чатлений от внешнего мира: «В утробе матери формируют-
ся органы, которые делают нас восприимчивыми к фантазиям;
первые увиденные объекты, вещи, первые, услышанные слова оп-
ределяют их силу, формируют вкусы, и ничто потом не может
их разрушить».
Графиня находилась на пятом месяце беременности,
когда пришло известие о кончине принца Конде, несо-
мненно поразившее ее. Опа не могла его любить, но
принц был ее родственником и главной опорой устояв-
шегося порядка жизни. Партия противников семейства
Конде при королевском дворе в Версале могла торжество-
вать. Другим источником волнений Мари-Элеоноры, вне
всяких сомнений, стали предшествовавшие кончине
принца скандальные события в личной жизни Каролины
Шарлотты, которая после отъезда де Сада из Отель де
Конде и его длительного отсутствия завела было себе
нового любовника — генерала де Бисси. Принц узнал об
их связи (есть небезосновательное предположение, что
не без помощи графа де Сада), удалил генерала в полк,
разогнал часть персонала Отель де Конде, в том числе
всех фрейлин, кроме Мари-Элеоноры. В особняке смени-
ли засовы, замки, окна спальни принцессы забрали решет-
ками, и установилась мрачная, гнетущая тишина. Кароли-
на Шарлотта болела и почти не выходила из личных по-
коев. Бремя ухода за малолетним Луи Жозефом легло на
плечи Мари-Элеоноры, которая, вероятно к своей доса-
де, так некстати вторично забеременела, когда в Отель на
несколько месяцев пожаловал ее муж, обеспокоенный
прежде всего тем, чтобы в процессе неприятных событий
не вскрылась скандальная история совращения им юной
Каролины Шарлотты... Муж был отчасти глубоко неприя-
тен графине, в то же время его расположение — и толь-
ко оно одно — могло как-то скрасить ее по-своему тяже-
лую жизнь, открыть дорогу к семейному миру и каким-то
светским развлечениям. К сожалению для нее, ее судьба
почти всецело зависела от мужа, при котором она была
В преддверии. Детство
то ли знатной прислужницей, то ли сестрой-домопра-
вительницей. Интересно, что у Допасьепа отношения
с женой будут складываться на тех же основах.
В истории французского общества отмечались перио-
ды, когда аристократки могли играть в нем едва ли не
господствующую роль. Так бывало, скажем, во времена
Фронды (1648—1653), когда знатных дам снедали боль-
шие страсти, когда женщины плели фантастические
интриги ради права повелевать властительными мужчи-
нами. Идеалы женщин могли быть более или менее воз-
вышенными или низменными, но они все же были,
и ставки в жизненной игре делались крупные. Позднее
поле деятельности женщин, как правило, стало сужать-
ся. Правда, такие дамы, как сестры де Майи, мадам
де Помпадур или мадам Дюбарри, современницы гра-
фини де Сад, приобрели в государстве известность как
официальные любовницы Людовика XV, но роль каждой
из них, в сущности, была позорной и жалкой. Четырем
сестрам Майи, по очереди сменявшим одна другую в
объятиях короля (младшей из них тогда едва исполни-
лось 13 лет!), Помпадур, Дюбарри и многим другим судь-
ба уготовила возможность приобрести известность в ка-
честве служанок разврата, великосветских куртизанок,
символов национального позора Франции. Что же каса-
ется тех знатных девушек и женщин, которые в смуще-
нии отворачивались, как бы не замечая слабости своего
короля, тех, кого нс привлекали сомнительные лавры
сестер Майи, то их жизнь почти всегда замыкалась в уз-
ком мирке семейных дел, тонула в повседневных мело-
чах. Такие, как «божественная» Эмилия дю Шатле, уче-
ная подруга Вольтера, становились редчайшими исклю-
чениями, подтверждавшими строгое правило: дворянка
должна поступать и быть как все. Романтические (они
еще не знали этого слова!) помыслы и деяния исключа-
лись.
В семьях родовитой знати в принципе было не при-
нято, чтобы женщины уделяли время воспитанию детей.
Аристократки не выносили домашних хлопот, слишком
берегли свою внешность и рабски следовали этикету, чему
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
целиком посвящали себя. Королева Мария-Антуанетта
в молодости жаловалась своей сестре:
«Иго этикета бесконечно велико, как будто то, что есте-
ственно, преступно... Попробуй пришить бант, фестоны
и перья там, где этикет этого не допускает, — и королев-
ство в глазах некоторых людей погибнет. Иго это весьма
тяжело для меня».
В своих мемуарах князь Талейран, великий политик,
с горечью признавался:
«Мой отец держался таких же правил, как и его мать,
в воспитании детей в семье, обосновавшейся при дворе, по-
этому мое воспитание было в некоторой степени предо-
ставлено случаю; это происходило не от равнодушия, но от
того направления ума, которое заставляет думать, что
прежде всего надо поступать и быть как все. (раз-
рядка Талейрана. — В. Б.). В знатных семьях, — продол-
жал князь, — любили гораздо больше род, чем отдельных
лиц, особенно молодых, которые еще не приобрели веса в об-
ществе. Мне неприятно останавливаться на этой мысли...
Я оставляю ее...»
Разумеется, такие мысли были неприятны князю!
Последствия его «воспитания» известны: случайная жен-
щина, па попечении которой его оставили, недосмотре-
ла за ребенком, вследствие чего он остался хромым и был
обречен на постоянные боли. К восьми годам князь еще
ни разу не видел своего отца. Мать совершенно избегала
сына и даже не всегда могла его узнать...
В судьбах Талейрана и Донасьена де Сада есть любо-
пытные совпадения. В то же время ситуация, сложившая-
ся в Отель де Конде вокруг новорожденного отпрыска
Садов, была совершенно своеобразна, и, хотя па пей ле-
жит отблеск эпохи, приходится признать ее во многих
отношениях нетипичной. У него была мать, нс слишком
сильно обрадованная его появлением на свет, считавшая,
говоря словами Талейрана, что «надо поступать и быть
как все». Мать поглощали заботы о малолетнем принце
де Конде и о здоровье Каролины Шарлотты. На ней
В преддверии. Детство 47
лежало тяжкое бремя исполнения обязанностей первой
фрейлины двора принцессы, предусмотренных этикетом.
С другой стороны, рождению мальчика придали большое
значение его отец и дядя, увлекавшиеся популярными
в эпоху Просвещения идеями воспитания человека ново-
го типа. Их не упрекнешь в недостатке внимания и отсут-
ствии тепла. По мужской линии всего этого было как раз
достаточно.
На второй день жизни мальчика окрестили в распо-
ложенной неподалеку от Отель де Конде церкви Сен-
Сюльпис (Святого Сульпиция), внушительное и помпез-
ное здание которой и сегодня возвышается в центре Па-
рижа1. Родители спешили: дети в те времена умирали
часто, и никто не хотел хоронить их некрещеными. Гра-
финя в этот день еще не могла встать с постели, Граф от-
сутствовал по неотложным делам, но дал слугам, которым
было поручено отнести младенца в церковь, подробные
указания насчет записи имени. Мальчика следовало на-
звать Донасьеном (в честь его деда и крестного отца До-
насьена де Майе, маркиза де Карман; Донасьен — христи-
анский миссионер, святой мученик) Альдонсом (по кре-
стной матери и бабке, матери отца, Луизе Альдопсе
д’Астуо де Мюр; Альдонс — некогда популярное старо-
провансальское имя) Луи (в честь Луи Анри де Бурбона,
принца де Конде). Слуги то ли успели напиться по пово-
ду рождения наследника, то ли решили сделать так, как,
Виктор Гюго утверждал: «Париж Людовика XV — в церкви
Сен-Сюльпис; все ее завитки, банты, облака, червячки,
листья цикория высечены из камня». Э. Хемингуэй зримо
и предметно описал в книге «Праздник, который всегда
с тобой» площадь Сеп-Сюльпис в 20-е годы XX века, когда
ее вид вряд ли претерпел серьезные изменения по сравне-
нию с серединой XVIII столетия, впрочем, как и в наши
дни: «Из Люксембургского сада можно пройти по узкой
улице Феру к площади Сен-Сюльпис, где тоже нет ни од-
ного ресторана, а только тихий сквер со скамьями и дере-
вьями. И фонтан со львами, а по мостовой бродят голуби
и усаживаются на статуи епископов. На северной стороне
площади — церковь и торгующие разной церковной утва-
рью лавки».
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
по их разумению, было бы лучше, только записали они
мальчика как Донасьена Альфонса Франсуа. Имя Франсуа
носил отец младенца, которому они, возможно, хотели
сделать приятное. Имя Альдонс в Париже звучало стран-
но и простонародью было неизвестно. Так что слуги мог-
ли заменить его на привычное Альфонс, или кюре его
просто не расслышал. Предписание отца было нарушено,
и можно не сомневаться, что слуги были наказаны. Дона-
сьен, для которого каждое пожелание отца — а тем более
в таком важном вопросе, как выбор имени! — было зако-
ном, считал себя (наперекор судьбе!) Луи Альдопсом
Донасьеном или Донасьепом Альдонсом Луи. Именно так
он станет именовать себя в тех случаях, когда будет на-
строен протестующе, вызывающе. Например, его письмо-
протест от g июля 1789 года, написанное в состоянии
крайнего волнения после того, как его голым и дрожа-
щим перевезли в Шарантон из Бастилии, начинается
так: «Я, Луи Алъдонс Донасъен, граф де Сад...» Одно из писем
1792 года подписано «Луи Сад». В подавляющем же боль-
шинстве случаев он будет «де Сад», «М(аркиз) де Сад»,
«Сад», «гражданин Сад».
В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ
Звезда Лауры де Сад. Коллеж Людовика
Великого. Вторая и третья «матери» Донасьена
Донасьеиу исполнилось шесть месяцев, когда его
отец получил назначение полномочным министром при
архиепископе Клементе Августе, курфюрсте Кёльнском.
Графу надлежало организовать и обустроить свою ре-
зиденцию в Бонне, куда он и отбыл в конце января
1741 года.
Голос отца более не разносился в тихих апартамен-
тах Отель де Конде. Зато все чаще слух ребенка улавли-
вал другой мужской голос, принадлежавший Шарлю,
графу де Шароле, — младшему брату покойного принца
В преддверии. Детство 49
Конде. После смерти принца король поручил сорокалет-
нему Шарлю воспитание Луи Жозефа. Прошло еще не-
сколько месяцев, и голос графа де Шароле стал раздавать-
ся все чаще, интонации его становились все повелитель-
нее. Умерла молодая принцесса Каролина Шарлотта,
и мать Допасьена лишилась своего статуса фрейлины
двора принцессы де Конде. Пока ей было разрешено ос-
таваться в Отель, ведь осиротевший Луи Жозеф к ней
привык, и теперь она была нужна ему еще больше, чем
прежде. Между тем было ясно, что рано или поздно Мари-
Элеоноре придется покинуть Отель, где теперь хозяйни-
чал граф де Шароле.
Вряд ли он проявлял большой интерес к малютке
Донасьепу. Но если верно, что энергия и поступки окру-
жающих людей оказывают невидимое влияние на форми-
рование душевного склада маленьких детей, то влияние
Шароле несомненно оказалось зловещим. Хуже кандида-
туры па роль воспитателя маленьких детей нельзя себе
и представить! Морис Левер пишет, что Шароле имел
репутацию, можно сказать, подлинного «садиста», если
бы тогда уже употребляли это слово. Опекун четырехлет-
пего принца Луи Жозефа находил откровенное удоволь-
ствие в совершении самых подлых преступлений. Жан-
Жак Руссо писал о «варварской беспощадности», с кото-
рой Шароле относился к своим крестьянам, и в конце
своего «Эмиля» выступил против такой жестокости1.
Однажды, чтобы проверить свою меткость, со словами
«А не пульнуть ли мне в этого?» граф выстрелил в какого-
то буржуа. Любимым его развлечением было прицели-
ваться из мушкета в кровельщиков, когда они находились
на крыше. Попав в цель, он громко вопил от радости, по
не забывал тотчас побежать к королю и выпросить для
себя августейшее прощение. Многие мемуаристы цитиру-
ют ставшую знаменитой фразу короля, который, устав от
выходок своего родственника, однажды в ответ па такую
просьбу раздраженно сказал ему: «Месье, милость, о ко-
торой вы просите, соответствует вашему рангу и вашей
1 См. «Исповедь», кн. II.
gO Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
крови, по я ее пожалую также и тому, кто захочет вашей
крови». Донасьеп де Сад тоже цитировал эту фразу Лю-
довика.
Граф Шароле отличался чрезвычайным распутством,
но вместе с тем считался ревнивцем. Однажды на почве
ревности он устроил дикую расправу над своей любовни-
цей прямо на глазах свидетелей. Он бил эту женщину по
лицу, топтал ее ногами на мостовой, потом, полуживую,
велел доставить к нему и, сорвав с нее одежды, провел
с ней ночь. У пего был и совершенно определенный опыт
воспитания младенцев. Так, своего незаконного ребенка,
любимца всего семейства Конде, мальчика шести — вось-
ми месяцев от роду, он решил вылечить с помощью рюм-
ки крепкого спиртного. Приняв это «лекарство», малыш
умер, после чего самодур удовлетворенно воскликнул:
«Раз он от этого умер, значит, он не от меня!»
Отец Донасьена появился в резиденции принцев
Конде осенью 1743 года. Внешне он выглядел преуспева-
ющим, много шутил, каламбурил. Однако внимательный
взгляд мог заметить его рассеянность, печальную задум-
чивость. Граф не рассказал жене, что он попал в весьма
неприятную историю, грозившую осложнениями. Его
отношения с курфюрстом Кёльнским не сложились. Вид-
ный французский политик д’Аржапсон осуждал короля за
назначение де Сада посланником ко двору курфюрста,
ибо считал Графа петиметром, человеком «небольшого
умишка». Вышло, что он оказался прав. Роль курфюрста
в европейской политике никогда не была особенно зна-
чительной, но в ситуации, сложившейся в европейской
дипломатии в 40-е годы XVIII века, ее не следовало и пре-
уменьшать. Людовик XV имел серьезные политические
интересы как в Австрии, с которой курфюрста связыва-
ло многое, так и в Германской империи, под юрисдикци-
ей которой официально находилось Кёльнское курфюр-
шество. Версаль участвовал в скрытой борьбе за импер-
скую корону, и сохранение французского влияния на
курфюрста было необходимостью. Между тем граф де Сад
вызвал недовольство архиепископа Клемента Августа.
В Бонне поговаривали о его карточных долгах и темных
В преддверии. Детство gl
финансовых махинациях, отмечали слишком легкомыс-
ленное отношение к Церкви, в то время как курфюрст,
архиепископство которого целиком зависело от Вены,
всячески демонстрировал свою набожность. В августе
1743 года Сад после краткой традиционной церемонии
прощания с двором кёльнского правителя выехал в Па-
риж, причем Людовик XV и его министерство иностран-
ных дел не были поставлены об этом в известность. Без
специальной отзывной грамоты короля Граф не имел
права покидать Бонн. Легкомысленность его поведения
не соответствовала серьезности миссии, в чем Граф не
мог не сознаться если не другим, то хотя бы самому себе.
И он решил положиться на счастливый случай, на свои
обширные связи в Версале, надеясь также бесперебойно
получать жалованье полномочного министра при факти-
ческом неисполнении должностных обязанностей.
Мари-Элеонора обрадовалась его приезду. Настало
время принимать какое-то решение о ее пребывании
в Отель де Конде и о дальнейшей жизни. Следовало по-
думать и о Донасьене, которому пошел четвертый год.
Мальчик рос необыкновенно ласковым и в то же время
упрямым и неуступчивым. Он легко открывался навстре-
чу взрослым, ему все время не хватало материнской ласки,
хотя Мари-Элеонора считала, что как мать опа достаточ-
но внимательна к нему. Он затевал постоянные драки
с юным принцем. Принц, будучи много старше, сильнее,
сам настоящий драчун, не раз попадавпшй в карцер за
свои проделки, тем не менее не мог взять верх над До-
насьеном, то и дело на него жаловался, и это стало пред-
метом обсуждения в семье Копде, что весьма встревожи-
ло графа де Сада.
В августе 1744 года Граф решил совершить поездку
в Прованс и взял с собой четырехлетнего сына. Он дав-
но не бывал в своих владениях и фактически не успел
вступить в должность генерального наместника отведен-
ных ему провинций, хотя получил ее еще до рождения
Донасьена. В Авиньоне Граф принимал оказываемые ему
знаки уважения со стороны местного дворянства, участ-
вовал в приемах, балах и увеселениях. Иногда он брал
5 2 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
с собой Донасьена, отчаянно скучавшего во время офи-
циальных церемоний. Пройдет два десятка лет, и многие
из тех, кто в 1744 году выражал но его поводу восторги
и восхищение, станут проклинать его имя... А пока дво-
ряне Прованса и Лангедока смотрели па пего как на ма-
ленькое чудо: его отец первым из Садов удостоился лич-
ных милостей короля, а он, Допасьен, родился во двор-
це принцев Конде и воспитывался вместе с наследником
этого прославленного рода — о! как много все это значи-
ло в глазах аристократов отдаленных провинций!
Вскоре отец уехал на север. Дела потребовали его
немедленного возвращения ко двору курфюрста. В поли-
тической обстановке произошли очередные осложнения,
и, хотя курфюрст Кёльнский писал в Париж, что не же-
лает видеть де Сада в качестве посланника Франции, двор
вменил Графу в обязанность убедить курфюрста «испол-
нить свой долг перед человечеством», то есть, проще говоря,
подчиняться во всем французам.
Допасьен же остался в Лангедоке в замке Ла-Кост
у своей старой бабушки. Впоследствии он напишет: «Я был
послан в Лангедок к бабке, чья слепая нежность вскормила все
мои недостатки...» Пробыл он там, правда, совсем недолго.
Граф прекрасно понимал, что бабка не в состоянии спра-
виться со строптивым Донасьеном, и намеревался пору-
чить мальчика заботам своего брата аббата Альдопса де
Сада, который в это время был занят: он как раз получил
новое назначение в цистерцианский монастырь Святого
Леодегария в Эбрёйле, в провинции Овернь. И пока он
принимал дела монастыря, а Допасьен скучал у бабушки,
отцу удалось найти для мальчика гувернера. Граф давно
уже был озабочен поисками подходящего человека и на-
конец остановился на кандидатуре молодого женевца,
теолога по образованию, однако свободного от церков-
ных обязанностей, по имени Жак Франсуа Амбле. Вско-
ре и Донасьен и гувернер прибыли к дядюшке в замок
Сомап в Провансе.
Для Донасьена это показалось переселением с одной
вершины на другую: замок Ла-Кост расположен па верши-
не высокого холма, и Соман — настоящая крепость на
В преддверии. Детство 53
одинокой вершине, словно парящая над живописными
долинами, которые окружены горным массивом Любе-
рон1. С террасы Сомана видны десятки селений, в том
числе весьма удаленных. Можно представить себе, что
испытывал любознательный мальчик, когда он въехал
в крепость, воздвигнутую еще в XII веке, по старинному
подъемному мосту над глубоким провалом и разглядывал
мрачные серые стены крепости. Потом он с помощью
воспитателя взобрался наверх, к бойницам и дозорным
площадкам, поразился непомерной толщине неприступ-
ных стен и прошел по периметру весь маршрут, которым
веками проходили здесь часовые. Подле амбразур уже не
было орудий, но как легко было представить их себе!
Конечно, он припадал к амбразурам и «палил» по далеким
домикам, по крестьянским повозкам, неслышно ползу-
щим в глубоких долинах. В своем воображении он, закон-
ный наследник тех, кто издревле владел Сомапом, вла-
ствовал над этой страной. Он заключал своих врагов
в мрачные подземелья и приковывал их к стенам тяжелы-
ми цепями, которые там лежат и поныне, приводя в тре-
пет тех, кому удается их увидеть.
Безусловно, Ла-Кост и Соман должны были произве-
сти па него очень сильное впечатление, что-то навсегда
в нем сформировать. Властный, гордый, себялюбивый
ребенок, он начал здесь путь, приведший его в другие кре-
пости: Пьерр-Ансиз, Миолан, Венсенн и Бастилию. В нем
навсегда поселилась идея быть безраздельным владыкой
в своей крепости, защищать ее от любых посягательств
и в то же время стремиться штурмовать и разрушать
всякие твердыни, видимые и невидимые. Он приучился
мыслить категориями военного искусства, пользоваться
В отличие от Ла-Коста, разрушенного в период Великой ре-
волюции, Соман и сегодня сохранился почти таким, каким
он представлялся тогда Донасьену. Ныне это владение му-
ниципалитета Воклюз. В замке расположен научный центр
языков средиземноморского региона. Сохранились фре-
ски и различные элементы декоративного убранства вре-
мен Средневековья, в том числе и герб Садов: звезда с во-
семью лучами и двуглавым орлом.
54 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
терминами фортификации. Сегодня, когда потомкам
Донасьена де Сада без конца задают один и тот же во-
прос, какой замок послужил прототипом замка Силипь
в книге «Сто двадцать дней Содома», они называют то
Ла-Кост, то Соман, и найти однозначный ответ па пего,
конечно же, невозможно, да и не нужно, ибо в сознании
Донасьена де Сада детские воспоминания о Ла-Косте
и Сомане несомненно отчасти сливались. Соман мог воз-
действовать сильнее, ибо там сохранялось больше сред-
невекового колорита и жил дядя — аббат Альдонс де Сад,
личность очень интересная, своеобразная. Получилось
так, что на целых пять лет дядя заменил Допасьену отца.
Аббату определенно была свойственна некоторая
легкомысленность и тяга к чувственным удовольствиям,
которые строгая нравственность легко могла осудить.
Недаром Вольтер периодически подсмеивался над его
«святым» саном и обетами больше не заниматься любо-
вью. У художника Септ-Обена есть картина «Галантный
аббат». На пей изображена лежащая на постели молодая
прелестная женщина. К ее обнаженной груди тянется
рука симпатичного аббата. А вторую руку, в знак искрен-
ности расточаемых им комплиментов, он прижал к своей
груди — к висящему на ней кресту Художник имел в виду
как раз такого «святого отца», как Альдонс де Сад.
Кумиром Аббата был Франческо Петрарка. Именно
пример Петрарки, имевшего сап священника, по так и не
отслужившего ни одной мессы, стал для Аббата мораль-
ным оправданием его более чем пренебрежительного
отношения к церковным обетам и своим должностным
обязанностям настоятеля. Впрочем, личная жизнь Абба-
та напоминает нам скорее о заветах Франсуа Рабле, неже-
ли о платонических чувствах Петрарки. Здоровый соро-
калетний мужчина, Аббат не отказывал себе в мирских
радостях, вследствие чего потерял место генерального
викария в Тулузе. Соман стал для него новой Телемской
обителью.
Когда Донасьену будет двадцать пять лет, он, вспоми-
ная о Сомане, попытается определить, что это было: за-
мок или сераль? Нет, напишет он, «это лучше - это был
В преддверии. Детство 55
настоящий борделъ». Он придет к выводу, что если по воле
Господа им унаследована лишь часть порочных наклонно-
стей членов его семьи, то его, Донасьена, следует считать
почти добродетельным!
Что же происходило в Сомане? Был ли мальчик сви-
детелем каких-то оргий? Это не исключено, поскольку
в селении, примыкающем к замку, без конца говорили об
отношениях Аббата с двумя женщинами, матерью и доче-
рью, постоянно проживавшими в Сомане, а также о ка-
кой-то швее и еще о какой-то особе, известной своими
похождениями, и т. д. Да и члены монашеской общины
в далекой от Сомана Оверни то и дело роптали по пово-
ду очередных похождений аббата де Сада. Надо полагать,
он не так уж часто утруждал себя чтением Священного
Писания, гораздо чаще он почитывал непристойнейшую
книжицу под названием «Бордель, или Развратник Жан
Футр» '. А еще в его сомапской библиотеке хранилась
«История флагеллантов» в переводе с латинского аббата
Буало —длинное, основательное повествование о бичева-
нии и связанных с ним сексуальных удовольствиях. («Ис-
тория флагеллантов» аббата Буало навсегда осталась на-
стольной книгой Донасьена де Сада. На это исследование
он будет ссылаться в 5-й книге «Жюльетты», созданной
в середине go-х годов XVIII века.) В Сомане имелась кни-
жица «Иезуиты в хорошем настроении» — истории о ве-
селых похождениях монахов; читали там и фривольного
итальянца Пьетро Аретино.
Допасьен много времени проводил в библиотеке дя-
дюшки, и эти книги он, конечно, читал и перечитывал,
как и многие другие. Библиотека подобралась богатая!
Здесь соседствовали авторы греческие, римские и хри-
стианские. Можно было полистать исследования по
географии, истории и философии. В возрасте восьми-
девяти лет Допасьен мог прочесть «Персидские письма»
Монтескьё, «Китайские письма» д’Аржана, стихи Малер-
ба, труды Буало и Лафонтена, пьесы Расина и Мольера,
Имя Жан Футр (фр. foutre — груб, «сперма») для французов —
то же, что для русских Лука Мудищев.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
прозу Лесажа, аббата Прево и Кребийона-сыпа, «Дон-
Кихота» Сервантеса. Он полюбил комедии Реньяра, ко-
торые впоследствии будут ставить на сцепе. Безусловно,
он не прошел мимо запрещенных книг авторов-атеистов,
равно как и мимо произведений Вольтера, которые Аббат
собирал с особой тщательностью. Возможно, сам Вольтер
присылал ему некоторые свои сочинения. Это могла де-
лать и мадам дю Шатле, возлюбленная Вольтера, женщи-
на выдающейся образованности. Она дружила с Аббатом,
она была им очарована.
«Господин аббат де Сад, — писала мадам дю Шатле, —
обязан мне дружбой, ибо это один из тех людей, которые
мне более всего по душе. Я уверена, его ум и характер вам
понравятся, только бы четыре или пять лет священни-
чества его не испортили».
Как видим, распутство отнюдь не мешало проявле-
нию недюжинного характера Аббата. Действительно,
этот, казалось бы, легкомысленный человек отличался
замечательной эрудицией, способностью серьезно и глу-
боко мыслить. Альдонса де Сада можно без особой натяж-
ки назвать личностью ренессансного типа. Вольнодумец,
эрудит, петраркист, коллекционер, юморист, распутник,
индивидуалист, сибарит, он мог и любил действовать
с размахом, игнорируя мнение общества. Он жил для
себя, раз навсегда усвоив, что никто не даст ему свободы,
кроме него самого. Феодальный уклад жизни Прованса
способствовал реализации его пстраркистско-раблезиан-
ских порывов. Сам себе судья, сам себе король, он был на-
делен и хозяйственной жилкой; в отличие от Графа, сво-
его брата, он неплохо ориентировался в финансах. Если
Жан-Батист считался владельцем Сомана, то его истин-
ным хозяином стал Альдонс. Причина, по которой Жан
Батист разрешил младшему брату единолично распо-
ряжаться в Сомане, совершенно ясна замок приносил
его владельцу одни только убытки, и тот не считал его
пригодным для жизни. Граф носился с идеей продажи
Сомана и в этом вопросе находил полную поддержку
у своего дяди Жана-Луи де Сада, настоятеля церкви
В преддверии. Детство
в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, с которым он советовался по финан-
сово-хозяйственным вопросам. Граф писал:
«Плачевное состояние моих дел, дорогой дядя, и необходи-
мость увеличить мой доход, чтобы было на что растить
сына, побудили меня испробовать для этого разные спосо-
бы, из которых ни один не принес успеха. Наконец я при-
шел к выводу, что выходом из положения может стать
продажа Самана, и теперь с удовольствием изучаю предло-
жения, ибо вы мне сто раз говорили, что и место это очень
неприятное, и землю прикупить нельзя, и никогда там
нельзя будет жить».
Но стоило только Аббату заняться делами замка, как
выяснилось, что жить в нем можно, и даже весьма хоро-
шо. Аббат сумел многое отремонтировать; на имевшемся
при замке небольшом участке земли он заложил фрукто-
вый сад, через несколько лет ставший предметом зависти
местных жителей, а в 1752 году Граф напишет брату даже
с некоторым подобострастием: «Ах, как я хотел бы увидеть
ваши прекрасные сады в Сомане!» Между тем он то и дело
возвращался к идее продать и крепость и ее сады, но
в итоге у непрактичного Графа ничего из этого не полу-
чилось, равно как и из всех прочих его начинаний, и ему
не осталось ничего больше, как передать замок и земли
Альдонсу на условиях аренды, подразумевавших выплату
ежегодной ренты ему в размере 2700 ливров (правда,
только начиная с 1764 года). Позднее Граф передаст под
управление Альдонса и другие свои владения в Прован-
се. Так что «галантный аббат» отличался, судя по всему,
немалой практической сметкой и, не являясь наследни-
ком состояния семьи Садов, жил, в отличие от Графа,
вполне обеспеченно.
Этой способностью Аббата вести дела объясняется и
то, что Граф, придававший такое значение воспитанию
Донасьена, тем не менее фактически «подбросил» его
младшему брату. Мы должны, однако, признать, что вна-
чале это произошло непреднамеренно. Безусловно, Граф
рассчитывал вскоре забрать сына, но в 1745 году в его
жизни произошли настолько печальные события, что
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ему было не до воспитания наследника: нужно было про-
сто спасать свою жизнь.
Решив, вопреки нежеланию курфюрста Кёльнского,
вернуться в Бонн и вновь возглавить работу французского
посольства, Граф на подъезде к Бонну был схвачен отря-
дом австрийского ополчения и заключен в цитадель Ант-
верпена. Было ли это прямым следствием происков кур-
фюрста, или австрийские военные действовали на свой
страх и риск, — для нас не столь важно. Ясно, что миссия
де Сада раздражала австрийский двор, стремившийся
ослабить французское влияние в Германии. Ясно и другое:
Граф явно недооценил сложность политической обстанов-
ки. На его беду, незадолго до этих событий король назна-
чил на пост генерального секретаря министерства ино-
странных дел Франции д’Аржансона — давнего недоброже-
лателя Графа. Тот, узнав об аресте де Сада австрийцами,
и не подумал взяться за его освобождение. Вместо этого
он доложил королю, что де Сад фактически сорвал выпол-
нение поручения, которое тот дал ему (усилить француз-
ское влияние на правителя Кёльна), проявил легкомыслие,
а также нечистоплотность в финансовых делах. Вследствие
этого положение Графа сделалось буквально критическим.
Д Аржансон немедленно освободил де Сада от поста пол-
номочного министра в Бонне, и Граф стал просто частным
лицом, заключенным в крепость без суда и следствия. Спра-
ведливости ради надо сказать, что он не потерял присут-
ствия духа, вел активную переписку и скрашивал свое
существование сочинением стихов, рассказов, мемуаров.
К нему потоком шла почта от многочисленных друзей в Па-
риже и Версале, часто писала и супруга, энергично хлопо-
тавшая о его освобождении через герцога де Шуазёля, ав-
стрийского князя фон Кауница и других влиятельных особ.
Вольтер как-то прислал Графу привет от мадам дю Шатле
и свою новую пьесу «Принцесса Наваррская», отметив, что
она заказная, слабая, по «все же почитайте: в заключении все
может понравиться...»'.
' Руссо в своей «Исповеди» (кн. VII) пишет о постановке
этой пьесы в Версале. В письме к Руссо Вольтер назвал свою
вещь «произведением, не слишком достойным» внимания.
В преддверии. Детство gg
В Антверпене Граф находился долгие десять месяцев,
пока наконец д’Аржансон и король не сжалились над ним
и не послали жесткое требование курфюрсту немедлен-
но освободить бывшего полномочного министра. Граф
получил от короля бооо ливров в порядке возмещения за
моральный ущерб и смог вернуться во Францию. И все же
всем было ясно, что его политическая карьера заверше-
на навсегда. Ему оставалось лишь искать утешения у сво-
их многочисленных любовниц. Надо думать, он не обма-
нул их ожиданий. Между тем, к удивлению многих, Граф
возобновил самые тесные отношения с мадемуазель де Ша-
роле и постоянно стал появляться в ее доме, а со време-
нем почти поселился там.
Пока происходили все эти события, после которых
Граф длительное время не мог оправиться и вернуться
к активной деятельности, в Сомане дядя и племянник вели
размеренную жизнь деревенских жителей. Время от вре-
мени дядя наведывался в Овернь во вверенный ему мона-
стырь, по эти достаточно длительные путешествия быва-
ли ему в тягость, и в основном красивый дородный Аббат
уделял серьезное внимание хозяйственным хлопотам,
а также обширному исследованию жизни и творчества
Франческо Петрарки. В свободное время он брал племян-
ника за руку, и они совершали длительные прогулки по
окрестностям Сомана. Аббат любил посещать то место
в четверти лье от замка, где некогда, как ему удалось ус-
тановить, находился домик, в котором бывал Петрарка.
В своем «Письме к потомкам» Петрарка так описывал
этот уголок:
«Будучи не в силах переносить доле искони присущие моей
душе отвращение и ненависть ко всему, особенно же к это-
му гнуснейшему городу, я стал искать какого-нибудь убежи-
ща, как би пристани, и в пятнадцати тысячах шагах
от Авиньона нашел крошечную, но уединенную и уютную
долину: она называется Запертой (Vallis Clausa), и в ней
рождается Сорга, царица всех ключей. Очарованный пре-
лестью этого места, я переселился туда с моими милыми
книгами».
бо Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Аббат много и увлекательно рассказывал мальчику о
поэте, раскрывал смысл его нарциссизма и эгоцентризма,
говорил о его прекрасной возлюбленной Лауре де Сад,
читал стихи поэта. Аббат был почему-то уверен, что стра-
стный Петрарка не мог ограничиться одними платони-
ческими воздыханиями и несомненно добился от Лауры
всего, о чем может мечтать настоящий мужчина. Аббат
много лет искал доказательств далеко не платонической
любви между Лаурой и Петраркой. В наше время по сто-
пам Аббата пошел поэт и «садовед» Жильбер Лели. Где-
то в подтексте их рассуждений скрыта головокружитель-
ная логика: у Лауры и Петрарки были близкие отноше-
ния... кто-то из детей Лауры был сыном или дочерью
Петрарки... Следовательно, Донасьен де Сад — вероятный
потомок Петрарки... Слишком трудно было тогда Аббату
и через двести лет после него Жильберу Лели остановить-
ся и честно сказать себе: никаких, пусть даже самых кос-
венных указаний на супружескую неверность Лауры не
существовало. Реальная жизнь все же редко бывает похо-
жа на увлекательный роман, а средневековые мужья рев-
ниво охраняли своих жен.
По вечерам Аббат приводил мальчика в библиотеку,
свое самое любимое помещение замка, рассказывал ему
о провансальских трубадурах (о них он тоже писал подроб-
ное исследование), об истории замка и селения Соман и,
наконец, торжественно снимал с полки тяжелые фоли-
анты, — всего их было шесть! — представлявшие собой
переплетенные сборники документов, прежде всего заве-
щаний и брачных контрактов. Это был тщательно собран-
ный Аббатом, не жалевшим на это ни трудов, ни вре-
мени, ни денег, семейный архив Садов. По нему можно
было безошибочно проследить историю их рода со вре-
мен раннего Средневековья. Де Сады упоминаются в «Ис-
тории Прованса» Сезара де Нотрдама, располагавшего
сведениями о том, что они ведут родословную якобы
от неких князей де Бо, потомков древних вестготов. Так
маленький Донасьен узнал, что некогда на юге Франции
существовало государство жестоких завоевателей вестго-
тов со столицей в Тулузе; позднее вестготы, разгромленные
В преддверии. Детство 61
Хлодвигом, ушли за Пиренеи на территорию современ-
ной Испании. На гербе сеньоров де Бо якобы изобра-
жалась звезда с тринадцатью лучами — символ, который
народная традиция связывала с древними испанскими
цыганами, принесшими эту звезду с загадочного Востока.
Согласно версии Нотрдама, звезду де Бо впоследствии как
бы поделили, разнесли по гербам их потомки. Донасьен
мог познакомиться и с популярной в Провансе легендой
о пастушке Бенезе (иначе — «малыш Бенуа»), строителе мо-
ста Святого Бенезе в Авиньоне. Средневековые авиньон-
цы верили, что мысль о строительстве моста через Рону,
жизненно необходимого горожанам, пастушку подал сам
Иисус Христос, после чего маленький Бенезе поднял ка-
мень, который не смогли бы сдвинуть и тридцать человек,
и установил его там, где он задумал возвести первую арку
моста.
Сегодня Морис Левер уверенно утверждает:
«В действительности за пастушком Бенезе скрыт Луи
де Сад, первый знаменитый представитель семейства
Садов, авиньонский вигье в 1177 году, финансировавший
строительство моста. Его потомки по зову души впослед-
ствии реставрировали и содержали этот мост» (Левер,
с- Ч)-
Действительно, как явствует из опубликованных
документов, Раймонда, супруга Гуго де Сада, имевшего
титул доминус, то есть «мессир», 13 марта 1298 года за-
вещала продать ее одежды и использовать половину
полученных денег для возведения арки моста Святого
Бенезе, а вторую половину — для строительства церкви.
А другой Гуго де Сад (уже в четвертом колене) в 1355 году
пожертвовал па восстановление моста двести золотых
флоринов, вследствие чего на первой арке был изобра-
жен герб его дома с золотой восьмиконечной звездой
и двуглавым орлом.
...Я еду поездом в Авиньон из города Монпелье, располо-
женного в Лангедоке, километрах в ста от Авиньона.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Ехать мне около часа. Утром этого дня, где-то часов
в семь, я уже промчался через Авиньон в Монпелье на
экспрессе Париж — Безье. Устроившись в Монпелье в го-
стинице и уладив неотложные дела, еду обратно в Авинь-
он. Как там поживают улицы, по которым ходила Лаура?
Что там за мост, построенный пращурами Сада? Я давно
мечтал побывать в Авиньоне еще и потому, что это одна
из главных европейских театральных столиц. Это город
фестивалей: с ним связаны имена многих любимых мною
актеров и режиссеров.
За окном поезда — равнина Лангедока. Порой скуч-
новатая и жухлая, выжженная, а чаще — в зелени вино-
градников, пересеченная кое-где каналами, неширокими
асфальтовыми дорогами. Она напоминает мне плоскую
равнину Северного Крыма.
В поезде много стариков. Суббота. Цветных людей
почти не видно, не то что в Париже или Страсбурге. Ря-
дом со мной сидит девушка с фиолетовой татуировкой на
плече: рак с растопыренными клешнями. Неподалеку
читает юная карлица-японка. А подальше заняла место
старуха мулатка с седыми космами. В основном же — обыч-
ные французы-провинциалы.
За окном замелькали бетонные дома-коробки. Поезд
стремительно врывается в Ним. Шпиль собора. Крытый
перрон. Короткая стоянка.
Тараскоп. Среди зелени мелькает внушительный
памятник: наверное, писателю Альфонсу Доде, авто-
ру «Необычайных приключений Тартарена из Тара-
скона».
Теперь рукой подать и до Авиньона. Пересекаем боль-
шую реку с заросшими зеленью берегами. Похоже, я в
Провансе. Проезжаем холмы, порой почти горы, усыпан-
ные седыми валунами.
Авиньон. Некогда — столица католического мира. Во
времена Петрарки здесь располагалась резиденция рим
ских пап, бежавших с Апеннин из-за непрестанных граж-
данских войн. Город-музей. Город-фестиваль.
С привокзальной площади видишь старую крепостную
степу, расступившуюся для потока туристов. На каждом
В преддверии. Детство
шагу — кафе, рестораны, магазины, торговые ряды под
открытым жарким небом. Повсюду указатели для тури-
стов. Главные достопримечательности — бывшая резиден-
ция римских пап и мост Святого Бепезе.
Папская резиденция представляет собой внушитель-
ную мрачноватую крепость, воздвигнутую па склоне
горы над Роной. Католические владыки приехали в Про-
ванс весьма перепуганными и настроились па режим
сурового выживания: укрывшись от жестокого мира
за неприступными бастионами, они приспособились
к укладу жизни Прованса и Лангедока, аскетическому,
замкнутому, консервативному. Отсутствие дорог, уда-
ленность от мировых центров экономики и культуры,
сухой жаркий климат, трудности ведения сельского
хозяйства, связанные с тем, что орошаемых земель в
этих местах было совсем мало, — таковы определяю-
щие факторы жизни здешних людей, сохранявшие свое
значение со времен трубадуров и Петрарки до Вели-
кой революции конца XVIII века и еще позже. Лишь
к середине XIX века новая революция, уже промышлен-
ная, многое изменила, перетасовала, поменяла приори-
теты...
Обходя установленные под белыми тентами столики
и киоски, покидаю папскую площадь. Поднимаю голову
и читаю: -'Улица актера Жерара Филипа». Улица эта, дли-
ной шагов в десять, — просто проход между двумя ка-
менными стенами. После того как режиссер Жан Вилар
в 1947 году заложил в Авиньоне традицию июльских
театральных фестивалей, па которые собираются экспе-
риментаторы сцены и чудаки-лицедеи со всей планеты,
здесь успели побывать многие выдающиеся режиссеры
и актеры.
...Иду к мосту Святого Бенезе. Из тесных каменных
улочек, примыкающих к резиденции пап, спускаюсь на
берег широкой Роны, на вольный простор, залитый бес-
пощадным солнцем. Даже теперь, в разгар провансаль-
ского лета, Рона кажется полноводной. С моста, однако,
хорошо видно, что у берегов вода цветет, а уровень реки
сильно понижен.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Плачу пятнадцать франков за вход на знаменитый
своей древностью мост. Возле кассы музея покупаю майку
с нотами песни «На мосту в Авиньоне» — будет сувенир
для сына. Стою у входа на полотно моста... Возвращаюсь
к кассе, спрашиваю у девушек, торгующих билетами и су-
венирами, где можно увидеть высеченный на камне герб
семейства Садов, строителей этого моста. Они пожима-
ют плечами, переглядываются, дважды переспрашивают,
чем интересуется месье: гербом де Садов на мосту? Месье
где-то читал, что мост возвели де Сады? Нет, месье оши-
бается! Они не видели герба де Садов на арке моста!
Месье определенно что-то перепутал! Вот кафе имени
де Сада в Авиньоне действительно есть, и месье может его
отыскать там-то и там-то...
Сильно печет непокрытую голову, в то время как
я тащусь по древним камням моста, некогда давшего
жизнь огромному краю. Над серединой Роны мост обры
вается.
Здесь место, где любят фотографироваться туристы.
И сейчас их собралось тут немало. Кое-кто усаживается
па горячие камни и свешивает ноги. Смотреть вниз
страшновато: довольно высоко.
...Брожу по городу, снова возвращаюсь к мосту Свято-
го Бенезе. Спускаюсь под мост, к воде. И все смотрю на
этот величественный обломок прошлого, и меня охваты-
вает странная тоска. Что-то связывает этот мост с судь-
бой прекрасного полоумного Маркиза. Он перекинул
к нам свой мост через поток беспощадного времени,
и мост частью своей оборвался, рухнул, по другой частью
навеки остался с нами. Сколько усилий! Сколько страст-
ных порывов, ночных слез и вдохновения! Какое неже-
лание целиком уйти в небытие, кануть в реку забвения!
Какой вызов Судьбе!
У современных биографов маркиза де Сада можно встре-
тить утверждение, что в жилах первых Садов текла не
вестготская и не французская кровь, а скорее итальян-
ская. Рональд Хеймен указал средневековые итальянские,
по его мнению, варианты фамилии: Sado, Sadone, Sazo,
В преддверии. Детство
Sauza '. А вот Морис Левер нашел у историка города Апта
месье Ромервиля следующую версию: фамилия Садов
происходит от названия селения Saze, что когда-то было
расположено па Роне в двух лье от Авиньона. Там же рас-
полагалось феодальное владение Рошфор-де-Сад. Много-
численные члены этого семейства занимались всем, что
сулило прибыль: производили пеньку, веревку, текстиль,
пиво, собирали пошлину за провоз товаров по Роне, были
офицерами, синдиками (управляющими), судьями. В Ави-
ньоне были башня, улица и отель, названные их именем
(Левер, с. 14).
Популярность писателя сегодня настолько велика,
что она побуждает биографов производить самые слож-
ные разыскания. Многое из того, что мы сегодня знаем,
аббату Альдопсу де Саду было неизвестно. И все же он
знал очень многое. Интересно, обратил ли этот страст-
ный историк и ценитель поэзии внимание на то, что для
нас открыл в начале XX века поэт Робер Деснос? В ста-
рофранцузском языке было слово sade, обозначавшее то
же, что современное savoureux — «вкусный», «сочный»,
«пикантный». Слово sade встречается в «Большом заве-
щании» Франсуа Вийона, равно как и sadinet, употреблен-
ное дважды:
Ces larges reins, се sadinet
Assis sur grosses ferms cuisses,
Dedans son petit jardinet?
Du sadinet, by! Quant des cuisses
Cuisses ne sont plus, mais cuissetes
Grivelees coinme sauleisses* B.
Haymen R. De Sade. A Critical Biography. London, 1978. P. 1.
Далее в тексте в ссылках: Хеймен — с указанием страницы.
Эта широкая поясница, эта штучка
Меж крепких толстых ляжек
В ее садочке?
Ну и штучка! Когда ляжки
Уже не ляжки, а какие-то ляжчонки,
Серо-пегие, как заросли вербы...
66 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Sadinet — то же, что современное уличное жаргонное
слово le con (женский половой орган — вульва). «Любо-
пытный омоним» — так откомментировал это обстоятель-
ство Робер Деснос, увязавший имя Маркиза со словом
sadinet в старофранцузском варианте «Жалоб прекрасной
оружейницы» Вийона. И действительно, любопытный!
«Как это нередко случается с создателями религий, — за-
ключил Деснос, — имя оказалось самодостаточным, оно
обобщило в своем единственном звучном слоге целую докт-
рину, которая требует некоторой открытости духа,
чтобы его и ассимилировали открыто, прямо с листа».
Легко представить себе, с каким душевным трепетом,
передававшимся и мальчику, Аббат показывал ему доку-
менты, касавшиеся великой Лауры! Уж о пей-то дядюшка
был осведомлен в деталях! Прославленная своей красо-
той Лаура де Нов, дочь авиньонского синдика Одибера
де Нов и дамы Эрмессанды, принесла Гуго де Саду прида-
ное в бооо турских ливров французского серебра — сумму
весьма внушительную. Брачный контракт был подписан
16 января 1325 года. Лауре исполнилось тогда 17—18 лет.
Утром 6 апреля 1327 года в церкви Святой Клары на Лау-
ру обратил внимание итальянец Франческо Петрарка,
и с этого дня он не уставал посвящать ей прекраснейшие
стихи, навсегда ее обессмертившие:
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!
Перевод Вяч. Иванова
Пока Петрарка вдохновенно создавал свои сонеты
и канцоны, Лаура неустанно рожала. За двадцать три
года ее брака с Гуго де Садом опа родила ему одинна-
дцать детей, из них семь сыновей ‘. Юношеский возраст
1 Профессор М. Н. Розанов в своих лекциях 1910—1911 го-
дов говорил: «В XVIII веке один французский аббат, кото-
рый носил фамилию де Сад и происходил из этого рода.
В преддверии. Детство
пережили лишь четверо из них: Поль (первенец); Оди
бер, посвятивший себя Церкви; Гуго (по прозвищу Моло-
дой, чтобы отличать от отца — Старого; он занимал долж-
ности синдика, потом консула) и Пьер, посвященный в
сан каноника. Из четырех дочерей две жили в монасты-
рях, одна умерла в детстве, и лишь Гарсенда, самая млад
шая, трижды выходила замуж и была жива в 1406 году.
Сама же Лаура де Сад умерла от чумы в 1348 году. Тогда же
умер ее первенец Поль. После смерти «мадонны» Лауры
Старый Гуго де Сад вскоре женился вторично и произвел
на свет еще шестерых детей. Для своего погребения он
специально построил часовню Святого Креста...
...И это, и еще многое другое узнавал подраставший
мальчик от своего дядюшки во время их пеших прогулок
по долинам, помнившим вздохи Петрарки, и занятий
в библиотеке. Эпоха была тихая, патриархальная; ничто
не тревожило прах Лауры де Сад, упокоившейся в Авиньо-
не. До страшных дней, когда ритуальные революционные
убийства будут совершаться рядом с ее прахом, оставалось
еще около сорока лет... Мальчику повезло: он рос рядом
с любимым дядей, писателем и историком, поэтом в ду-
ше, человеком пусть грешным, но добрым и заботливым.
И когда поступило известие о том, что отец решил за-
брать его из Сомана и отправить в Париж, и Донасьен
в сопровождении верного гувернера Амбле стал спускать-
ся по парадной лестнице в стиле Ренессанс, его отзывчи-
вое на добро и любовь сердце, конечно же, сжалось, но
употребил героические усилия, чтобы отождествить Лауру
Петрарки с Лаурой де Сад. По его изысканиям, оказыва
лось, что Лаура Петрарки имела девичью фамилию де Нов,
около 1325 года вышла замуж за Гюго де Сада, была мате-
рью одиннадцати человек детей. <...> С фактом, что Лаура
была замужней женщиной и матерью многочисленного
семейства, многие никак не хотели примириться, не буду-
чи в состоянии вообразить себе Лауру иначе как девицей.
Из-за ее девственности сломали копья одушевленные самы-
ми лучшими рыцарскими чувствами итальянец Марсандо,
француз Блан и немец Гейгер». Таким образом, Розанов
признавал определенные заслуги Альдонса де Сада как
исследователя.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
вместе с тем он почувствовал и радость от того, что от-
правляется куда-то в неизвестное, к отцу, с которым пред-
стояло знакомиться заново, к каким-то новым товари-
щам, — словом, к повой жизни!
Отныне и навсегда Сомап останется для Донасьена
неким идеальным прошлым, олицетворением Золотого
века, куда так хочется вернуться хотя бы для того, чтобы
там умереть. Всё, что связано с Соманом, останется для
него навсегда дорогим. В 1795 году Маркиз напишет нота-
риусу Гаспару Франсуа Ксавье Гофриди, с которым он
познакомился в Сомане, когда оба они были еще малень-
кими сорванцами:
«Именно в Сомане я хочу жить, я без ума от Сомана.
Я обязательно туда поеду, если это окажется возможным,-
и окончу там свои дни. Рекомендую и вам посетить замок,
ведь лучше его ничего нет. У меня еще на четыре года рабо-
ты в Париже, и к концу этого срока, если благодаря Богу
я еще буду жив, без всякого сомнения поеду умирать в Сомон.
Подготовьте местных жителей к моему приезду и напиши-
те, что скажут вам люди по этому поводу...»
К сожалению, судьба распорядится иначе, и мечта
маркиза де Сада окончить свои дни в Сомане окажется
несбыточной.
Осенью 1750 года Амбле увез ю-летпего Донасьена
в Париж.
Впечатления от шумной столицы быстро заслонили
все остальное. Мальчик, говоривший с отчетливо слыш-
ным провансальским акцептом, гулял по кварталам, окру-
жавшим Отель де Конде и дворец Марии Медичи Совсем
рядом с улицей Конде располагается Сорбонна. Он встре-
чал толпы шумливых студентов и заходил в универси-
тетские книжные лавки. Он мог играть в развалинах древ-
неримских бань, о которых и теперь экскурсоводы расска-
зывают туристам. В большом Люксембургском саду, при-
мыкающем к дворцу Марии Медичи, он играл у старин-
ного фонтана Королевы, построенного еще в 1630 году
и сохранившего свой облик до наших дней. Если чита-
тель этой книги окажется в Париже, он может постоять
В преддверии. Детство
у фонтана супруги великого Генриха IV Наваррского и по-
пытаться представить будущего писателя полуподрост-
ком, задумавшимся возле фонтана о чем-то своем и меч-
тающим обладать великими женщинами-королевами,
завоевывать крепости, писать бессмертные книги... Впро-
чем, посетителям Люксембургского сада в начале XXI ве-
ка скорее поведают о том, что здесь, у памятника Верле-
ну, на одной из скамей познакомились Анна Ахматова
и Амедео Модильяни, чем о юном де Саде. Упоминать о нем
по-прежнему стесняются, хотя в расположенном побли-
зости большом книжном магазине вы найдете прекрас-
ный выбор его книг и исследований его творчества.
Юному Саду предстояло учиться в коллеже Людови-
ка Великого, расположенном па улице Сен-Жак — не так
уж далеко от улицы Конде. Коллеж этот тогда был, веро-
ятно, самым крупным и престижным учебным заведени-
ем, и граф де Сад просто не мог допустить, чтобы его
наследник учился не там. Другое дело, что обучение
в коллеже стоило недешево, и Граф очень опасался, что
он не сможет аккуратно вносить столь значительные сум-
мы. Как обычно, он больше, чем на себя, полагался на
брата, на его не раз испытанный практицизм. В течение
длительного времени Граф атаковал своего дядю, настоя-
теля церкви в Л’Иле, лукавыми письмами, в которых он,
всячески подчеркивая, что вовсе не просит о материаль-
ной поддержке, а хочет только получить добрый совет,
тем не менее буквально требовал, чтобы тот убедил Аб-
бата взять на себя материальное содержание Донасьена:
«В итоге я прошу вас помочь на сегодняшний день только
советом. Найдите моего брата, он недалеко от вас, уладь-
те совместно вопросы о платежах за содержание моего
сына, с тем чтобы его пенсион поступал непосредственно
к месье Амбле; коль скоро содержание мальчика в Париже
не будет оплачено, я пошлю его в лицей Лиона. Если кому-
то хочется спровадить меня в монастырь, чтобы я обошел-
ся подешевле, я отправлюсь и в монастырь '. Ничто меня
не удержит. В конце концов, дорогой дядя, вот и настал
' На самом деле в монастырь он отправил свою супругу.
70 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
момент, когда ваша дружба мне нужна особенно. Руково-
дите мной и будете уверены, что я готов на все, чтобы
выразите вам мою нежную дружбу и уважение...»
Алиса Лаборд (с. 34) верно отмечает здесь совершен-
но неуместный тон Графа, намекавшего, что он жертва
семейной несправедливости, игрушка в руках хитрых род-
ственников. Однако игру вели вовсе не они, ее вел он сам,
без конца затевая разговоры о продаже Сомапа (замок
будет продан через полвека после его смерти, в 1814 году)
и, вне сомнения, рассчитывая, что неприятная для Абба-
та тема побудит его вносить за обучение Донасьена в кол-
леже з тысячи франков ежегодно. Граф уверял, будто
он живет чрезвычайно скромно и у него только и есть,
что двое слуг, кучер и два коня, да еще Глатиньи (земля
под Парижем), но он ради обучения сына в коллеже Лю-
довика Великого якобы готов продать и Глатиньи, и т. п.
Донасьен между тем был зачислен в коллеж, и после
свободной жизни в Сомане многое здесь должно было
оказаться для него весьма суровым. Отцы-иезуиты, управ-
лявшие коллежем, поднимали детей в 5.30 утра! Донасьен
не ночевал в общих спальнях, а жил то в Отель де Конде,
когда там бывала его мать, то па квартире аббата Амбле,
но и тем, кто, как он, проживал вне коллежа, надлежало
непременно присутствовать на общей молитве; следова-
тельно, вставать нужно было примерно в пять часов, что-
бы успеть совершить утренний туалет и прийти на улицу
Сен-Жак. Утро проходило напряженно. После изучения
Святого Писания п завтрака в 8.15 начинались уроки.
Учебный день длился с перерывами до вечерней молит-
вы в 20.45 11 отхода ко сну в 21 час.
Сотни мальчиков находились под жестким надзором
иезуитов и обязаны были неукоснительно соблюдать ре-
жим. Непослушных и нерадивых подвергали публичным
телесным наказаниям. Аббаты-наставники лично никого
не били. Для совершения таких наказаний в коллеже спе-
циально держали люден, которые пороли кнутом или
розгой, руководствуясь ритуалом, установленным особой
инструкцией; она содержала, кроме прочего, запрещение
В преддверии. Детство 1
бить ногами, кулаками, трепать за уши и давать пощечи-
ны. Порка же считалась «благородным» наказанием, и его
никому не следовало стыдиться, в том числе и мальчикам
королевской крови.
Морис Левер, целенаправленно работавший с доку-
ментами полицейских архивов об «итальянском пороке»,
пишет, что в коллежах Франции содомия была достаточ-
но обычной. Это была тайная «специальность» иезуитов,
которую современники постоянно высмеивали в непри-
стойных куплетах. Левер, отмечая склонность Донасьена
де Сада к пассивному гомосексуализму, прямо ставит во-
прос, не связано ли это с «розгами Лойолы» и активной
гомосексуальностью отцов-иезуитов (Левер, с. 71—72). Дей-
ствительно, такая постановка вопроса напрашивается сама
собой, но при этом не закрадывается ли и ошибка, обыч-
ная для биографов великих людей, не происходит ли
некоторое выпрямление жизненного пути, некоторое уп-
рощение ради доказательства определенного тезиса? В са-
мом деле, через коллеж Людовика Великого и руки отцов-
иезуитов прошли десятки тысяч мальчиков, которые от-
нюдь не стали гомосексуалистами, хотя их тоже пороли
и тоже, вероятно, пытались совращать. Рядом с Допасье-
ном обучалось еще около пятисот мальчиков, по в конце
концов лишь ему одному суждено было погрузиться в безд-
ны порочности и стать основателем суперпорпографии.
Лет в двенадцать Донасьеп переболел оспой. По тем
временам это считалось в порядке вещей. Мерсье расска-
зывал об «изгрызаппых щеках и носах, вывороченных
веках» парижан, о лицах, сплошь обезображенных ужас-
ным градом. В середине XVIII века в Швейцарии стали
делать прививки против оспы, но во Франции вплоть до
Великой революции и времен Бонапарта об этом только
ходили слухи. Людовик XV умер в 1774 году от оспы. Оспа
оставила следы на лице графа Мирабо. Последствия этой
болезни портили лицо графини Софи д’Удето, возлюблен-
ной Руссо. Парижские красавицы тратили большие день-
ги на покупку специальных белил, чтобы скрыть следы
этого недуга. Оспа радовала только парфюмеров, произ-
водивших белила и пудру.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Князь Талейран, тоже переболевший оспой в колле-
же и тоже в возрасте двенадцати лет, оставил об этом
подробные воспоминания.
«Дети, — писал он, — болевшие этой заразной болезнью,
должны были покидать коллеж. Наставник известил мою
семью, и за мной прислали носилки для отправки меня на
улицу Сен-Жак к госпоже Лерон, сиделке. <...> В то время
еще практиковался такой способ лечения больных оспой:
закрывали от света двойными шторами и законопачива-
ли окна, разжигали большой огонь и вызывали жар тела
очень сильными настоями. Несмотря на такой возбужда-
ющий режим, убивший много жизней, я выздоровел и даже
не стал рябым».
Вероятно, Донасьеп тоже прошел все описанные Та-
лейраном стадии «лечения», но ему повезло меньше: оспа
оставила на его лице свои следы. Голову ему обрили из
опасения, что волосы его выпадут и не восстановятся.
Впоследствии, когда зараза примется за его сына, он на-
пишет из тюрьмы жене: «После оспы я выглядел еще уродли-
вее его. Спроси у Амбле. Меня испугался бы сам дьявол. И все же,
скажу без ложной скромности, я сделался вполне симпатичным
шельмецом».
В иезуитских коллежах Франции было неплохо по-
ставлено преподавание литературы и поощрялось увлече-
ние театром. Известно, что Депи Дидро, обучавшийся в
коллеже д’Аркур, играл в школьном спектакле роль змея —
искусителя Евы. По словам писателя, его учили «пред-
почитать Гомера помпезной декламации Расина». То об-
стоятельство, что многие выпускники коллежа Людови-
ка Великого увлекались художественным словом и что
среди них мы находим Клода Кребийона, одного из луч-
ших писателей века, вряд ли случайно. В этом коллеже
были собраны лучшие преподаватели гуманитарных дис-
циплин, наиболее образованные аббаты-иезуиты. Учени-
ков побуждали подолгу практиковаться в чтении вслух
прозы, в поэтической декламации Изучалась как старая,
так и новая литература. После зубрежки латыни мальчи-
ки могли разыгрывать французские трагедии и пасторали,
В преддверии. Детство ^3
упражняться в музыке и танцах. В то время, когда в кол-
леже Людовика Великого учился Донасьеп де Сад (август
1750 — июль 1753 года), ученики под руководством педа-
гогов поставили спектакли па сюжеты из Библии, из
житий святых, несколько комедий, в том числе «Мизан-
тропа» Мольера.
В коллеже ежегодно присуждались премии лучшим
участникам спектаклей. Имя де Сада в списки награжден-
ных не попало, и это кажется странным, если учесть, что
театр станет одной из главных страстей его жизни. Но это
именно так, и на то, вероятно, имелись свои причины,
о которых, кроме зыбких предположений, мы ничего ска-
зать не можем. Было ли это следствием несовпадения его
вкусов и пристрастий с тем, чего от него хотели педа-
гоги? Возможно, что он просто слишком мало проучился
в коллеже и не успел проявить себя как исполнитель.
Ведь, скажем, Кребийон-сын проучился в коллеже и ли-
цее целых пятнадцать лет, а Сад — только три года. Во
всяком случае, уверенно можно говорить лишь о том, что
Донасьен часто находился в помещении школьного теат-
ра (иначе просто не могло быть), был свидетелем или уча-
стником изготовления декораций, порой весьма сложных
и дорогих, наблюдал репетиции профессиональных
мастеров танца, приглашаемых для участия в спектаклях,
и т. д.
Рассказ об образовании и формировании духовного
облика Донасьена был бы слишком неполным без упоми-
нания о влиянии на него его «второй матери» — мадам
де Сен-Жермен. В 40-е годы XX века Жильбер Лели пер-
вым из биографов Сада попытался проникнуть во внут-
ренний мир этой женщины и опубликовал письма Мар-
киза к ней, проливающие свет на тайны их отношений.
Впоследствии биографы находили новые сведения о ма-
дам де Сен-Жермен, публиковали дополнительные мате-
риалы, что сделало возможным создать достаточно пол-
ный портрет этой несомненно замечательной женщины.
Как произошло ее знакомство с семейством Садов?
Одна из версий такова. Альдонс де Сад некогда был
завсегдатаем салона мадам де Ла Поплиньер, подруги
74 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
знаменитого полководца Мориса Саксонского, покрови-
тельствовавшего графу де Сен-Жермен. Альдонс познако-
мился с мадам де Сен-Жермен через графа и тесно по-
дружился с пей. Она называла его «дорогой папа». Лели
предполагал, что мадам де Сен-Жермен приезжала к Аб-
бату в Сомап и помогала воспитывать малыша Донасье-
па. При этом поэт справедливо указывал па одно из писем
Маркиза 8о-х годов, написанное в венсепнском заключе-
нии, в котором писатель, вспоминая о своем самом ран-
нем детстве, называет имена двух людей, близких ему
в то время: Амбле и мадам де Сен-Жермен.
Других указаний на ее пребывание в Сомане нет, зато
имеется достаточно свидетельств роли этой женщины
в формировании характера Донасьепа-подростка.
Дело в том, что опа с течением лет все больше и проч-
нее входила в жизнь семейства Садов. Оставаясь другом
Альдопса, опа, видимо, пережила сильное любовное увле-
чение его старшим братом. Позже, когда ее страсть осты-
ла, опа сохранила к Графу самые нежные дружеские чув-
ства, а Донасьена буквально боготворила и видела в нем
своего сына. Десятилетиями мадам де Сен-Жермен будет
опекать Донасьена. Непосредственное общение и пере-
писка с ним стали для нее насущной необходимостью.
Донасьен все слишком хорошо понимал и, отвечая ей
полной взаимностью, старался вести себя так, чтобы их
святые чувства не стали добычей сплетников, смаковав-
ших скандальные происшествия его личной жизни. Так,
когда его супруга Рене однажды в своем письме к нему
в Венсенн написала об упреках мадам де Сен-Жермен, не
получающей вестей от него, Маркиз ответил:
«Прошу вас, извинитесь за меня. перед мадам де Сен-Жер-
мен за то, что я ей не пишу. Ведь писать ей о своих чувствах
означало бы дать возможность еще многим узнать об этом,
в том числе и тем, кто обманывает вас».
Он намекает здесь на то, что его письма по приказу
тещи перед отправкой просматриваются.
Мадам де Сен-Жермен любила литературу, постоян-
но читала и перечитывала те книги, которые оставляли
В преддверии. Детство 75
в ее душе особенно глубокий след. Опа наизусть помни-
ла поэму Тассо «Освобожденный Иерусалим». Донасьен
знал об этом, так же как и о том, что она была знатоком
«Португальских писем» Гийерага — исповеди наивной мо-
лодой монахини, «до конца потерявшей свою душу в любви»
(по выражению В. М. Жирмунского). Как мы видим, ма-
дам де Сен-Жермен привлекали произведения, полные
высокой поэзии и благородных чувств. Нет сомнений, что
она читала их юному Допасьепу и прививала ему вкус
к возвышенной романтической стилистике.
Маркиз всегда боялся лишиться своей «второй мате-
ри». Однажды, увидев в тюрьме дурной сон, он написал
жене:
«Сны - нелепая штука. И тем не менее, когда мне присни-
лось, что господин герцог де Ла Вальер, которого я никогда
лично не знал, умер, через три дня после этого вы прислали
мне альманах, из коего я узнал, что он и на самом деле умер.
То же самое мне приснилось о мадам де Сен-Жермен. Но если
это тоже окажется правдой, не нужно мне сообщать, ибо
я настолько ее любил, что никогда не смогу утешиться».
В период пребывания в коллеже Людовика Великого
Донасьен подолгу находился рядом с мадам де Сен-Жер-
мен во время летних каникул, когда отец отправлял его
на отдых в имение Лонжевиль, принадлежавшее графине
де Ремоп, подруге мадам де Сен-Жермен, молодой вдове,
тоже в прошлом павшей жертвой мужского обаяния гра-
фа де Сада и тоже сохранившей чувства глубокой призна-
тельности и дружбы к нему после его охлаждения. Морис
Левер, открывший для нас мадам де Ремоп, заметил, что
Граф в отношениях с женщинами был, вероятно, гениа-
лен; его бывшие любовницы дружили с ним и хотели быть
ему полезными (Левер, с. 75).
Если в чем-то мадам де Ремон все же соперничала
с мадам де Сен Жермен, так это в изъявлениях мате-
ринской любви к Донасьепу. В 1750 году ей исполнилось
45 лет, у нее была дочь (не считала ли она ее сестрой
Донасьена?), и было бы вполне естественно, если бы
именно дочери она отдала все свои материнские чувства.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Однако значительную их долю она отдала Допасьену,
которого в письмах к Графу называла «наш сын», «очарова-
тельный Донасьен», «наги ребенок».
Левер пишет, что в XX веке от замка Лопжевиль
в Шампани почти ничего не сохранилось; можно видеть
лишь остатки крепостных рвов. Зато хорошо узнаются
особенности местности, описанные Маркизом в новелле
«Хозяйка замка Лонжевиль, или Отомщенная женщина»:
узкая долина речки Орийон, заросшие канавы в саду.
Когда-то мадам де Ремой писала Графу, что дом ее в Лон-
жевиле обветшал, разве что мостик, ведущий к нему,
обновлен, но сад и прилегающие к нему канавы сильно
заросли, нуждаются в расчистке, какой-то мостик качает»
ся. Об этом мостике и канавах читаем у Сада. «Моя ма-
ленькая Мари-Луиза упала с него вчера. К счастью, еще не
свалилась в канавы. Здесь все не очень-то благоустроено, но ваше
присутствие украсит старый дом».
В один из своих приездов в Лонжевиль Донасьен
не па шутку влюбился в подругу мадам де Ремоп — мадам
де Вернуйе, проживавшую с отцом неподалеку от Лонже-
виля. Она была привлекательна, остроумна. Некогда опа
удостоилась чести побыть одной из бесчисленных любов-
ниц герцога де Ришелье. Вот как описала мадам де Ремоп
в письме Графу 13-летнего Донасьена и его пламенное
увлечение:
«Несколько раз я смеялась до слез. До чего же смешно видеть
выражения его нежности! Можно подумать, он чувствует
больше, чем может выразить, и это его удивляет и выво-
дит из себя. Его замешательство было очаровательно. Он
то становился безумным, замирал, то у него начинались
приступы ревности - словом, было все, что украшает
любовь. По правде сказать, его „возлюбленная” бывала рас-
трогана. Она говорила: „Это весьма странный ребенок’’.
Она считает, что он походит на вас Знаете ли вы,
что он очень похорошел ? Я протерла ему лицо маслом из
сладкого миндаля, так что именно благодаря мне он сделал-
ся таким красивым... Я боялась, как бы с ним чего-нибудь
не случилось. Два раза он садился на коня. Месье Амбле
В преддверии. Детство ^7
был не очень-то доволен моими страхами. Он опасался,
как бы они не передались мальчику. Но мальчик этому не
подвержен. Он вырастет таким же смелым, как и умным.
Сохраните в нем это» (Левер, с. 78).
С точки зрения Графа, Лонжевиль стал идеальным
местом для воспитания Донасьена. Отец хотел видеть
в мальчике продолжателя своего либертинажа, не сумев
понять вовремя, насколько сильно характер сына отли-
чается от его собственного. Граф играл с огнем, рассчи-
тывая при необходимости легко его погасить. Человек
талантливый, по все же во многом поверхностный, он не
отдавал себе отчета в том, что огонь может превратить-
ся в яростное всепожирающее пламя, потушить или хотя
бы умерить которое ему уже пе удастся. Граф поместил
сына в общество своих интимных подруг. Они были раз-
ными женщинами. Мадам де Сен-Жермен и мадам де Ре-
мой отличала истинная, как принято у нас говорить, ин-
теллигентность. Этим образованным и великодушным
женщинам жизнь не дала достаточно любви, вследствие
чего они так много времени, сил и чувств стали отдавать
сыну графа де Сада — того, кто был их обожаемым куми-
ром. Мадам де Верпуйе, видимо менее склонная к мате-
ринским чувствам, кокетливая, чувственная и соблазни-
тельная, ироничная, решительная, властная, полушутя-
полусерьезно заигрывала с Допасьеном и, подобно Графу,
радовалась, открывая в мальчике черты страстного и не-
удержимого в своих порывах либертена. Но проблема их
взаимоотношений коренилась вовсе пе в мадам де Вер-
нуйе, а в том, что Донасьен оказался оторван от родной
матери (с ней лонжевильские дамы, кажется, даже и не
были знакомы, во всяком случае, это точно известно по
отношению к мадам де Сен-Жермен) и погружен в атмос-
феру настолько своеобразную, что ей трудно найти нечто
подобное. Любовь к нему со стороны каждой из лонже-
вильских дам стала так или иначе отражением скрывае-
мой от него — по разве можно сомневаться, что он об этом
догадывался?! — женской страсти к его отцу, томления по
его отцу, ожидания приезда его отца. Все в Лонжевиле
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
свидетельствовало об отцовской сексуальности, все ука-
зывало на то, каким успешным может быть в реальной
жизни хорошо рассчитанное, виртуозное донжуанство
и каким лишним существом в этом плане является его род-
ная мать! И все это сделалось чрезвычайно опасным
именно оттого, что было искренним, по-своему красивым
и привлекательным. В лопжевильской Аркадии росли
прекрасные цветы, и мальчик-подросток не почувствовал
в их аромате топкой примеси сильнодействующего яда.
Идея воспитания в атмосфере культурного, утонченного
разврата, идея необязательности выполнения докучных
семейных обязанностей, мысль о ненужности или даже
вреде материнского воздействия на детей стали отныне
неотъемлемой частью мировоззрения Донасьена де Сада,
составили основу его впечатляющей человеческой тра-
гедии.
Можно выдвинуть весьма осторожное предполо-
жение о том, что Аббат отчасти догадывался о возмож-
ных последствиях воспитания племянника в лонжевиль-
ской Аркадии. В 1753 году дядя настойчиво протестовал
против отправки Донасьена в Лонжевиль па время лет-
них каникул. Видимо, он мотивировал свою позицию
необходимостью лично продолжить образование под-
ростка. Аббат встретил исступленное сопротивление
мадам де Сен-Жермен, обратившейся за поддержкой
к Графу:
«Да, месье, да, мне нравится любить вашего ребенка. Вре-
мя, уничтожающее все, лишь увеличивает мою любовь
к нему. -Знайте о моей слабости, ибо в моем положении мне
более не о чем жалеть. Вот уже две недели, как ваш брат
хочет забрать его у меня, и я от этого схожу с ума. Ваш
брат заявил, что это вы якобы просите его так посту-
пить. Так что же, вы действительно будете столь жесто
ки, чтобы забрать у меня моего ребенка, лишить меня моей
единственной радости ? Умоляю, оставьте его здесь еще
хоть на какое-то время. Будь я знакома с мадам де Сад,
я бы попросила и ее. Сделайте это для меня. У вас и так
есть развлечения двора и городской жизни, и вы вполне
В преддверии. Детство
79
можете подарить мне мещанское удовольствие от вашего
ребенка. Я вам сама его доставлю этим же летом Може-
те быть уверены, он ничего не потеряет в смысле образова-
ния. С ним будет Амбле. Аяв моем одиночестве позабочусь
о нем так, как вряд ли вам это удастся в Париже или Вер-
сале. Месье ваш брат сможет вам дать подробный отчет
при вашей встрече. Пребывание здесь племянника не поме-
шает приезду и самого дяди.
У меня нет сил выразить всю благодарность за ваше
внимание. Все мои помыслы - о вашем ребенке... До свида-
ния, месье, я в смертельном беспокойстве; жду ответа как
приговора судьбы, выносите же свой приговор, когда вам
это будет удобно. Я же не отпущу ребенка до получения
вашего ответа. Я не могу даже представить себе такой
бесчеловечности, как ваш отказ» (опубл. Левером).
В итоге Граф все же вытребовал сына в Париж, но...
лишь для того, чтобы снять для него небольшой холостяц-
кий домик, где подросток мог бы принимать кого ему за-
благорассудится. Вскоре это интимное убежище посети-
ла мадам де Ремон. Можно думать, его посещали и особы,
исполненные не только материнских чувств.
Приобщая сына к скрытой от посторонних глаз ин-
тимной жизни, отец хотел прямой дорогой ввести его
в рай. На самом же деле этот рай обернется для сына
адом. Свою дорогу в ад Допасьен вымостит самостоя-
тельно, после опаснейших проб и ошибок. Представле-
ние о рае у отца и сына в итоге окажется совсем раз-
ным. Но отцам выдающихся детей не дано знать такие
истины.
Кадет, солдат, повеса
В марте 1754 года Графу исполнилось пятьдесят два.
О возобновлении дипломатической карьеры нечего было
и думать. Следовательно, не приходилось рассчитывать
и на казенное жалованье. Доходов от хозяйственной
деятельности не предвиделось. Финансовое положение
8 О Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
оставалось просто плачевным. Жизнь вступала в заверша
ющую фазу и пе давала повода считать, что Графу еще
предстоят какие-то успехи. Продолжали радовать победы
над женщинами, но и в этой сфере следовало готовиться
к малоприятным переменам: годы брали свое, уходила
мужская сила, подступали немощи. На пороге стояла Ее
Высочество Старость.
Но вера в чудо еще не покидала этого аристократа.
В мечтах он видел свою старость окруженной благополу-
чием и великолепием того уровня, который, как ему ка-
залось, он заслуживал. Он не любил и пе умел копить день-
ги, но был уверен, что рожден их тратить. Что же, думал
он, поскольку жизнь оказалась к нему жестокой и неспра-
ведливой, будет естественно, если она проявит большую
благосклонность к его сыну и наследнику, его Донасьепу.
Мальчик здоров и крепок. Необыкновенно умен. Начи-
тан. Знает латынь. Иногда казалось, что живость его ума
чрезмерна, острота оценок и восприятий пугающе ярка.
Склонный к пассивной созерцательности, к безмятежно-
му уходу в себя, граф де Сад с трудом приспосабливался
к взрывному темпераменту сына. Допасьен формировал
вокруг себя зону напряженно пульсирующей энергии, не-
приятно раздражавшую отца. Общение с Донасьепом все-
гда представляло для него нелегкую проблему. Однако,
если поразмыслить непредвзято, отбросить ощущения
субъективного порядка, думал Граф, придется признать:
природа наделила мальчика чертами настоящего мужчи-
ны, а в этом нет ничего дурного. Крайности со временем
сгладятся, острые углы притупятся.
Граф был склонен считать себя наделенным некото-
рым даром ясновидения. Ну, может, это слово прозвуча-
ло бы для пего излишне определенно: скажем осторож-
нее — даром предвидения. Его не покидала уверенность
в том, что, в отличие от него самого, Донасьен достигнет
полной реализации своих возможностей. Нужно только
ему помочь, помочь именно сейчас! В чем? Это достаточ-
но ясно! В первую очередь — остеречь от дурных влияний,
бича истинных аристократов. Проследить, чтобы черте-
нок слишком рано не натворил непоправимых глупостей,
В преддверии. Детство
81
не свернул себе шею. Далее составить по возможности
четкий план действий — таких действий, которые в ито-
ге вынесут мальчика к вершинам успеха.
Первое. Надлежало заблаговременно заняться поис-
ками выгодной партии. Женитьба оставалась верным
способом заполучить сразу большие деньги. Собственно,
Граф подумывал об этом еще с тех пор, как Донасьену
исполнилось двенадцать. Но пока его поиски не увен-
чались достойным открытием. Еще бы: задача не из
легких! Невеста Донасьена виделась Графу очень бога-
той и очень родовитой. Как же такую сразу подобрать?
Поиск следовало продолжать с нарастающей активно-
стью. Граф завел себе специальную тетрадь-досье, особым
образом разграфленную, куда он вносил имена и данные
подходящих невест. Ему доставляло истинное удоволь-
ствие вписывать в тетрадь очередные громкие титулы
и кругленькие суммы предполагаемого приданого. Всех
своих друзей и подруг Граф по-дружески, без церемоний
обязал озаботиться поиском невесты для его сына. Све-
дения понемногу поступали — теперь необходимо время
и терпение...
Второе. Нет смысла по окончании курса коллежа
продолжать обучение по программе лицея! Такой юноша,
как его Донасьен, легко сделает блестящую военную ка-
рьеру, тем более что неожиданно может разразиться вой-
на, а на войне быстрое продвижение по службе — дело
обычное. Не будет ничего сверхъестественного, если
Донасьен к двадцати годам наденет мундир полковника!
С помощью отцовских связей, разумеется.
Задумано — сделано. И вот уже Граф шлет письмо
брату с настоятельной просьбой срочно предоставить име-
ющиеся у него подлинники документов, подтверждающих
благородное происхождение мальчика. Граф знал, что
Аббату будет нелегко даже на короткое время одолжить
документы, столь дорогие его сердцу историка, да к тому
же и купленные за немалые деньги и поэтому дорогие
в самом прямом смысле. Но ради такого случая придет-
ся! Ведь граф де Сад решил направить документы сына
не куда-нибудь, а в подготовительную Школу кавалерии,
82 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
приданную полку рейтар королевской гвардии. Школа
была приписана к версальскому гарнизону, и торжествен-
ные построения кадетов иногда проходили с личным уча-
стием короля. Как всегда, смущал размер платы — три
тысячи ливров в год. Да еще было совершенно необходи-
мо иметь юридически заверенный документ о благород-
ном происхождении. Феодальное государство стремилось
исключить доступ в Школу всех не принадлежащих к ро-
довой аристократии. Документ заверялся официально
признанным знатоком генеалогии на основе представлен-
ных ему подлинников завещаний и брачных контрактов
предков.
Многие тысячи дворянских семей просто купили
свои титулы вместе с чиновничьими должностями во вре-
мена Людовика XIV (то есть за 50—70 лет до того) или
даже позже, совсем недавно. Это приносило королевской
казне баснословные прибыли, исчислявшиеся в иные
годы сотнями миллионов ливров!
Моралист конца XVII столетия Жан де Лабрюйер,
сам принадлежавший к древнейшему дворянству, с сарказ-
мом писал:
«Не всякому по средствам купить себе, дворянство.
Если бы некоторым людям удалось вымолить хоть
полгода отсрочки у своих кредиторов, они стали бы дво-
рянами.
Другие ложатся спать мещанами, а проснувшись, об-
наруживают, что они дворяне.
Как много развелось у нас дворян, чьи отцы и старшие
братья - простые мещане!..
Нужда в деньгах примирила дворян с разбогатевш ими
выскочками, и теперь старинная знать уже не может хва-
литься чистотой рода».
Аббат сделал все необходимое.
Двадцать четвертого мая 1754 г°Да Донасьен получил
соответствующий сертификат. Этот документ одним из
первых попал в поле зрения биографов Маркиза. В нача-
ле XX века, когда о детстве Донасьена, по сути, ничего
достоверного еще не было известно, писатель Анри
В преддверии. Детство
д’Альмера начал свое жизнеописание Сада (1906) с упо-
минания сохранившегося документа о его благородном
происхождении:
«В мае I у54 года Никола Паскаль де Клерамбо, племянник
и преемник своего дяди Пьера де Клерамбо, знаток генеало-
гии, удостоверил благородное происхождение, молодого про-
вансальца, который ходатайствовал о зачислении его
в ряды легкой кавалерии королевской гвардии...»
А теперь представим себе 14-летнего подростка, на-
тягивающего шелковые белые штаны с серебряными
пуговицами, примеряющего алую куртку с петлицами, об-
шитыми шпуром, и шляпу-треуголку с золотым галуном
и плюмажем из перьев. Ослепительное облачение, меч-
та стольких юношей! Представим себе, как Допасьен
совершенствуется в верховой езде, учится соблюдать
в движении воинский строй, отдавать команды, прини-
мать и отдавать рапорты. Нам не остается ничего иного,
как попытаться все это представить себе, ибо никаких
подробностей о его пребывании в Школе мы не знаем. Ве-
роятно, это связано и с тем, что Допасьен учился хоро-
шо, с прилежанием, а может быть, даже с восторгом, ибо
понимание негативных сторон «солдатчины», как он на-
зовет период своего пребывания в армии, придет гораз-
до позже. Во всяком случае, ни в каких неприятных про-
исшествиях он, по-видимому, замешан пе был. Спустя
полтора года после поступления в Школу его направили
в чипе младшего лейтенанта для прохождения службы
в Королевском пехотном полку, и красная куртка смени-
лась белым мундиром с голубыми обшлагами и золоти
стыми пуговицами.
А летом 1756 года началась война, которой суждено
будет продлиться семь лет. Войска Фридриха II, короля
Пруссии, вторглись в Саксонию и взяли Дрезден. Союз-
никами Фридриха стали прежде всего англичане. С дру-
гой стороны выступили Австрия, Франция, Россия, Шве-
ция, Саксония. Фридрих лелеял планы захвата Силезии,
Богемии, Курляндии и в качестве плана-максимум — са-
мой Вены. Между Англией и Францией также завязалась
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
острая борьба за господство в Северной Америке и Ин-
достане. В войну оказалась так или иначе втянута почти
вся Европа. Осень 1756 года и весна 1757 года ознамено-
вались крупными успехами прусского оружия: Фридрих
разбивает австрийскую армию маршала Брауна в Боге-
мии, осаждает Прагу, но вынужден снять осаду. Француз-
ский маршал д’Эстре вторгается в Германию и при Ха-
стенбеке в июле 1757 года наносит поражение войскам
герцога Кумберлепдского. Затем в августе того же года
русская армия под командованием фельдмаршала Апрак-
сина учиняет пруссакам разгром в Восточной Пруссии
под Гросс-Егерсдорфом, зато в ноябре Фридрих громит
бездарного маршала Субиза у Росбаха, захватывает в плен
семь тысяч французов, ставивших целью захват Берлина.
Кроме пленных, Фридрих захватил французские знамена
и артиллерию... Дебют войны получился непредсказуе-
мым, чаши весов военной удачи резко колебались.
Юный Допасьен получил боевое крещение в самом
начале военных действий. Ему довелось участвовать в
атакующих действиях против хорошо укрепленной вра-
жеской крепости Порт-Маон. Его воинская часть вошла
в состав армии, руководимой маршалом де Ришелье. Ко-
гда наступил решающий этап штурма крепости, фортуна
дала Донасьену почти стопроцентный шанс пасть смер-
тью храбрых при защите интересов родины: он оказался
в первых рядах колонн, атаковавших вражеские бастионы.
Дело происходило поздно вечером в полумраке. Защит-
ники крепости сражались яростно, лишив жизни около
полутысячи нападавших, в том числе двадцати четырех
офицеров. Все же французы одержали верх. Донасьеп
де Сад уцелел. Фортуна его хранила.
За годы Семилетней войны ему довелось участвовать
в общей сложности в шести значительных военных кам-
паниях, проделать тысячи километров по нелегким воен-
ным дорогам. Карту Германии он изучил теперь пе толь-
ко не хуже, а, пожалуй, значительно лучше французской.
Да что там карту! Ему доподлинно, основательно извест-
ны особенности рельефа: лесов и полей, больших и ма-
лых рек, деревень и хуторов, в которых приходилось
В преддверии. Детство
устраиваться па отдых, обороняться или атаковать. Он на-
учился совершенно свободно говорить по-немецки. Через
два десятка лет, отбывая тюремное заключение и без кон-
ца предаваясь воспоминаниям, он будет рассказывать
мадемуазель де Руссе с мягкой и добродушной усмешкой:
«В Германии, где, еще будучи неженатым, я участвовал
в шести кампаниях, меня убедили в том, что если хочешь
хорошо выучить чужой язык, то следует регулярно ночевать
у местной женщины. Данная максима убедила меня на-
столько, что однажды зимой я стал усердно посещать
жившую неподалеку толстуху-бароншу, возрастом в три-
четыре раза старше меня. Обучение происходило очень
мило, и через полгода я изъяснялся по-немецки так же
красноречиво, как умел говорить Цицерон!»
Топ, в котором он упоминает здесь о войне, весьма
характерен. Война не стала для пего патриотическим слу-
жением. Страшные события пе стали причиной мораль-
ных или исторических прозрений, не пробудили литера-
турного вдохновения. Просто поразительно, насколько
его память окажется равнодушна к боевым схваткам
и всему, что им сопутствовало. Исследователям жизни и
творчества Маркиза не остается ничего лучшего, как ци-
тировать одно и то же место из романа «Алина и Валь-
кур», дабы добавить живости своим коротким, сухим
сообщениям о его тревожной военной юности. Казалось
бы, кому, как не ему, посвятившему тысячи страниц теме
жестокости и насилия, на роду было написано сделать из
воспоминаний о войне неисчерпаемый кладезь для созда-
ния картин войны, издевательств и пыток, образов озве-
ревших насильников. Но нет, все это ему как писателю
будет неинтересно. Герои Маркиза будут сражаться непре-
станно и остервенело, по их «войны» и «поля сражений»
расположены в ином измерении.
Рассматривая вопрос о приятии или неприятии вой-
ны, Николай Бердяев писал:
«Весь вопрос в том, отстаиваются ли в войне какие-нибудь
ценности более высокие, чем человеческое благополучие, чем
86 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
покой и удовлетворенность современного поколения? Совер-
шается ли в этой страшной войне, что-то важное для
исторической дали и выси?»
Он задавал свои вопросы в 1918 году. Но разве подоб-
ное пе приходило на ум современникам Донасьена — Воль-
теру, Свифту, не говоря уже о Байроне с его «Дон Жуа-
ном», в котором высказаны непреходящие мысли о вой-
нах, их причинах и последствиях для судеб людей? Для
Маркиза же война стала составной частью обыденной
жизни, дополнительной и временами вполне нудной це-
почкой встреч, общений, отношений, эпизодов. Военные
кампании для него обычно всего лишь рутина, изредка
озаряемая вспышками интересных ему эмоций. Никако-
го философического беспокойства, брожения в глубинах
его натуры пе происходит. Собственно говоря, он старал-
ся перетерпеть военное время. Как только позволяли
обстоятельства, Сад забывался за карточным столом,
участвовал в попойках и оргиях, развлекал себя как мог.
В апреле 1759 года в очередном сражении француз-
ская армия нанесла удар одному из соединений Фридри-
ха. Допасьен в этом бою не участвовал. Его часть находи-
лась на отдыхе во владениях принцев Клевских. На изве-
стие о победе он отреагировал по-мальчишески озорно:
занялся запуском фейерверка, и одна из ракет упала на
частный дом некоего Штрайля, впрочем пе причинив
вреда или ущерба. По-видимому, Штрайль подал жалобу
местным властям. Те попытались сделать французскому
офицеру внушение. Тогда Допасьен схватил перо и вдох-
новился на следующее послание:
«Господа!
Ввиду приятной новости, только что полученной от
господина герцога де Брольи и сообщавшей, что он полно-
стью разгромил ваши ганноверские и гессенские войска, счи-
тая себя 'настоящим патриотом и живо радуясь успехам
моей нации, я запустил в прошедшее, воскресенье, 22 числа
сего месяца, увеселительный фейерверк, и одна из ракет упа-
ла на дом господина Штрайля. Она там не причинила, гос-
пода, ни вреда, ни разрушения: прилагаю подтверждение
В преддверии. Детство
домовладельца. Если обстоятельства, господа, снова выну-
дят меня здесь задержаться - а я это предвижу — и если
поводы для радости еще представятся, тогда я выберу, гос-
пода, более удаленное место, по возможности наиболее без-
опасное, где и стану запускать фейерверки» (Левер, с. да).
Признаем: это написано с хорошим ощущением иро-
нического стиля.
В августе 1760 года в письме к отцу Маркиз так опи-
сывает свое отношение к армии и офицерству:
«Мне ставят в вину, что я люблю поспать. И верно, есть
такой грех: я рано ложусь и поздно встаю. Мне часто при-
ходится выезжать для осмотра своих и вражеских позиций.
После трех дней, проведенных на поле боя, я изучил там
каждый овраг не хуже маршала. По итогам осмотра
я вношу свои предложения, и меня хвалят или порицают
в зависимости от того, насколько они здравы. Время от вре-
мени я наношу визиты маркизу де Пуайану или старым
друзьям из карабинеров и королевской гвардии. Среди них
можно не церемониться: не выношу церемоний. Но даже
ради маркиза де Пуайана я бы ни разу за всю кампанию
не ступил ногой в главную шспаб-квартиру: я сознательно
ничего не предпринимаю для продвижения по службе, ведь
для успеха надо угождать, а я этого не выношу. Мне тош-
но слушать, как кто-то пытается польстить другому, го-
воря о том, во что сам не верит. У меня, в отличие от льсте-
цов, не хватает силы воли играть эту дурацкую роль. Быть
вежливым, честным, исполненным достоинства без занос-
чивости, предупредительным, без раболепия; честно идти
своим путем, не нанося вреда себе и другим; жить так,
чтобы не разрушалась душа, и без лишней кутерьмы. <...>
Вот мои добродетели, вот то, чем я живу. Если бы я мог
похвалиться другом по полку! Он есть, но я в нем не до кон-
ца уверен. Его зовут М.; он сын г-на де М. и даже, полагаю,
мой родственник через Симианов. Он очень талантливый
парень, очень милый. Он сочиняет прелестные стихи, пи-
шет очень хорошо, весьма умело. Я отношусь к нему по-на-
стоящему дружески; у меня есть основания думать, что
и он относится ко мне так же. В отношении же других -
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
что можно сказать? Это друзья, подобные, женщинам: под-
вергни дружбу испытанию -иувидишь, что получил за свои
деньги лишь одно разочарование. Вот и конец моей испо-
веди. Я открываю вам мое сердце не как встревоженному
и нелюбимому отцу, но как самому искреннему другу, само-
му любимому из всего, что только есть в этом мире. Не ум-
ножайте в своем сердце ненависть ко мне. Даруйте мне
свою любовь и более не отнимайте ее у меня, а я, поверьте,
сделаю все, чтобы ее удержать» (Левер, с. 104—105).
Заключительные фразы похожи на молитвенные за-
клинания, обращенные к Верховному Существу: «даруйте
любовь...», «не отнимайте...», «поверьте...». Он не просто
рассказывает, он исповедуется. Надо сказать, подобная
приподнятость тона и подчеркнутая сыновняя почтитель-
ность в какой-то мере характерны для всех его писем
к отцу, к которому он действительно относился как к Вер-
ховному Существу. Это письмо схоже с исповедальной
молитвой также и скрытым между строк мотивом покая-
ния в грехах: Донасьен прилагает все усилия к дости-
жению эффекта искренности покаяния.
Ему было в чем каяться. Уже в ту пору он грешил
много и тяжко. Характер у пего был такой, что после бе-
зумных загулов он обычно каялся перед отцом или дядей,
каялся легко и простодушно, считая свои излияния чи-
стосердечными. В самый момент излияний он и был, надо
полагать, искренним. Другое дело, что через час или че-
рез день он с такой же чистосердечной искренностью
забывал о всех покаяниях и снова с головой нырял в без-
дны порока.
В годы войны отец то и дело приезжал к нему, стре-
мился свести знакомство с его начальниками, проявляя
чрезвычайный интерес к приятелям сына, устраивал ему
отпуска с отдыхом в Париже. Конечно, в этом проявля-
лась не только естественная отцовская привязанность, по
и боязнь того, как бы Донасьен не огрубел и не превратил-
ся в заурядного солдафона, боязнь, такая понятная у утон-
ченного аристократа, все надежды которого связаны
с единственным сыном. Более всего он опасался упустить
В преддверии. Детство
из рук все нити управления молодым человеком. На досу-
ге он старательно записывал дорогие ему мысли о смыс-
ле жизни, о любви и непостоянстве, мечтая, что поедет
к сыну и передаст их ему для чтения и осмысления.
Графу представлялось абсолютно естественным, что
в периоды отпусков сын ищет общества доступных жен-
щин. Он никогда не понял бы иного. Тяготение к сексуаль-
ным приключениям, к проституткам, дешевым и дорогим,
пожилым и молодым, волокитство за дамами полусвета,
равно как и за светскими красавицами, замужними и неве-
стами, — все это являлось его собственной жизнью, и в эту
форму существования он сознательно замыкал Донасьена.
Побуждение путем разврата расходовать свою энергию и,
как говорится, выпускать пар из котла казалось ему отлич-
ной житейской мудростью, главным правилом жизни, сле-
дование которому уберегает от гомосексуализма и иных
пороков, признанных социально-постыдными и наказуе-
мыми. Именно эту мудрость он имел в виду, делясь с мадам
де Ремой своими философскими максимами:
«Видит Бог, любил я только вас. Но как можно быть все-
гда верным, ведь постоянны только глупцы. То, что полю-
бил по-настоящему, следует любить всегда. Отдаваться
нужно всем тем, кто не противится: это достойнее, чем
просто быть любимым. Господин де Ришелье, был бы посред-
ственностью, имей он только одну женщину. Верители вы
тому, что женщинам нравится такое сморщенное яблоко?
Нет, им нравится в нем то, что он владел сотнями других
женщин! Для женщин красив тот мужчина, который за-
несет их в свой донжуанский список. Им важно не самое
удовольствие, а репутация. Если женщина говорит о посто-
янстве, это отнюдь не означает, что она хочет иметь од-
ного любовника. Она готова бросить его, а не наоборот.
Некогда мне случалось видеть постоянных любовников: они
такие грустные и мрачные, что вгоняют в тоску. Меня бы
удручало постоянство сына. Я так хотел бы, чтобы он
попал в Академию! В провинции бывают хорошие компа-
нии, но провинция всегда провинция. <...> В провинции
нельзя быть либертеном».
90 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Он хотел видеть сына соблазнителем и ветреником,
но боялся карт, гомосексуализма и оргий и впадал в мрач-
ную ярость, видя, что именно эти пороки неудержимо
притягивают Донасьена. Оттого-то и приходилось сыну
время от времени впадать в молитвенное покаяние, с каж-
дым разом все меньше утешавшее Графа.
Вот образчик покаяния Донасьена:
«Допасьен де Сад - аббату Амбле.
Из Сен-Дизъе, на пути в Германию.
Апрель г 759 года.
Многие проступки, совершенные мной в Париже, и то, как
я обращался с горячо любимым отцом, побудили его заду-
маться о том, стоило ли вообще брать меня туда. Я уже
наказан собственными угрызениями совести за то, что
так его расстроил, и страхом утратить его доброе распо-
ложение. От тех удовольствий, к которым меня тянуло,
теперь не осталось ничего, кроме глубокого огорчения за
причиненную неприятность добрейшему из отцов и луч-
шему из друзей. Каждое утро я вставал, чтобы предаться
поиску удовольствия, что и побуждало меня забывать про
все остальное, и считал себя счастливым, обретя его. Лож-
ное счастье увядало вместе с желаниями, оставались одни
сожаления. По вечерам я приходил в отчаяние. Я пони-
мал, что поступил плохо, но это понимание приходило
лишь по вечерам, и на следующее утро я вновь готов был
сделаться жертвой потребности, побуждавшей меня сно-
ва мчаться навстречу удовольствию. И я более не помнил
о вчерашних размышлениях. Мне предлагали партию,
я ее принимал и считал, что хорошо развлекся. В общем,
я понимал, что наделал глупостей, и бежал как бы от са-
мого себя. И сегодня, чем дольше я думаю о своем поведении,
тем более странным оно мне представляется. Я теперь
понимаю, насколько прав был мой отец, говоря, что три
четверти моих поступков продиктованы желанием про-
извести впечатление. Ах, если бы я никогда не совершал
того, что доставляло мне удовольствие, на мне было
бы меньше греха и я бы гораздо реже огорчал своего отца.
Как я мог думать, что те девицы могли доставить мне
В преддверии. Детство 91
подлинное, удовольствие? Увы! Бывает ли вообще удоволь-
ствие в купленном счастье? И бывает ли нежность
в такой грубой любви ? Сейчас мое самолюбие страдает,
ведь мне казалось, будто я был любим.. Получал ли кто-
нибудь настоящее наслаждение от купленного удоволь-
ствия и возможна ли без нежности истинная любовная
привязанность? Мое достоинство страдает от мысли,
что я был любим, поскольку платил как все.
Буквально только что я получил письмо от отца. Он
требует от меня настоящей исповеди. Я готов к ней и про-
шу поверить, что она будет искренней. Я вовсе не хочу вво-
дить в заблуждение любимого отца, желающего простить
меня, если я перед ним покаюсь.
Прощайте, дорогой аббат, пишите, пожалуйста, обо
всех новостях. Впрочем, я смогу получить ваш ответ лишь
по возвращении в армию. Мне надо ехать без остановок. Так
что не удивляйтесь, дорогой аббат, если вы не получите от
меня вестей до моего прибытия на место».
Некоторые считают его мольбы о прощении следст-
вием того, что он не забыл школьные уроки отцов-иезуи-
тов, по вряд ли можно с этим согласиться. Ведь истинный
Дон-Жуан в самый момент любовной клятвы глубоко уве-
рен в своей искренности, даже если он клянется в вечной
любви десятку разных женщин в день. В искренности
Доп-Жуана — залог его неотразимости. Иначе он окажет-
ся заурядным лжецом. Подобным нравственно-психологи-
ческим комплексом природа наделила Донасьена. Его
рыдания исходили из глубины сердца, равным образом
как и его измены своим клятвам.
Жильбер Лели в 1962 году опубликовал письмо Допа-
сьепа аббату Амбле по копии, сделанной Графом после
того, как он получил его от брата для ознакомления. Био-
графы сходятся на том, что все содержание письма изна-
чально рассчитано Допасьеном пе столько па восприятие
верным Амбле, сколько на то, что дядюшка передаст его
Графу, как и произошло на деле. Граф скопировал пись-
мо, попутно придя в раздражение от того, что Допасьен
совершенно напрасно посвятил в семейную склоку своего
92 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
школьного наставника; к сделанной копии отец прило-
жил еще и копию послания от некоего де Кастежа, зна-
комого и попутчика Донасьена. Кастежа был сын губер-
натора. Своей рассудительностью и здравым смыслом он
вызывал завистливое одобрение Графа, основательно
подзабывшего грехи собственной молодости. Де Кастежа
сообщал:
«Ваш дорогой сын чувствует себя превосходно. Он любезен,
мил, весел, покладист. Путешествие пошло ему на пользу,
у него появился румяней,, исчезнувший было из-за париж-
ских удовольствий. После каждой остановки он трогается
в путь с сожалением. Его сердце или, скорее, тело безумно
возбудимо. Берегитесь, немки! Я сделаю даже невозможное,
дабы предостеречь его от глупостей. Он дал мне слово не про-
игрывать в армии более одного луи в день. Но я вам об этом
ничего не сообщал...»
Донос Кастежа насчет проигрышей сына привел Гра-
фа в особенную ярость и, переправляя брату копии писем
сына и Кастежа, вконец расстроенный отец прокоммен-
тировал их так:
«Ты только посмотри на этого пройдоху: он каждый день
проигрывает по луи! А мне-то он обещал не проигрывать
ни экю; но он что сказал, что нет - одно и то же. Все же
не будем огорчаться. Этому господину де Кастежа всего
двадца?пъ, и он не сделал ни одной глупости. Его удивляет
либертинаж Донасьена, который к тому же так долго не.
проходит».
К тому времени, когда происходила эта переписка,
Граф добился перевода сына из пехоты в карабинеры —
гораздо более престижный род войск. Король оказал им
особую милость, поместив на штандарте карабинеров свой
личный девиз. До 1758 года их шефом был его сын герцог
дю Мен, которого сменил граф Прованский, другой член
королевского дома и будущий король Людовик XVIII.
Перевод Донасьена в карабинеры стал делом непро-
стым. ГТ вряд ли граф де Сад добился бы этого, если бы
В преддверии» Детство gg
ему нс повезло. (Впоследствии он пожалеет об этом везе-
нии, как часто случается в жизни.) В 1758 году маркиза
де Пуайана, старого друга Графа, назначили па высокий
пост в корпус карабинеров. Пуайан, который считался,
как и граф де Сад, принадлежавшим к группировке мадам
де Помпадур, фаворитки короля, немедленно изъявил
готовность услужить Графу. Его не смутило даже такое
препятствие, как невысокий рост Донасьена. В карабине-
ры зачисляли молодых людей ростом не ниже 173 санти-
метров, в то время как у Донасьена он был 168. Однако
Пуайан без особых колебаний нарушил устав, и в сере-
дине января 1757 года Донасьен получил официальное
извещение о зачислении его в бригаду Святого Андрея,
входившую в полк де Пуайана, в чине корнета (офицера-
знаменосца). Ему надлежало нести штандарт кавалерий-
ской роты. Пуайан стал армейским опекуном Донасьена:
в своих сообщениях Графу он хвалил молодого корнета
за доброту и мягкость характера, выражая удовлетворе-
ние их совместной службой. Увлечение Донасьена карта-
ми и оргиями он не одобрял, но считал достаточно есте-
ственным. Он был человеком грубоватым и несколько
примитивным, и Донасьен без особого труда создавал
у него такое мнение о себе, какое хотел.
Когда Граф в очередной раз навестил Донасьена
в расположении его полка карабинеров и увидел его в но-
веньком снаряжении голубых тонов: в голубом на красной
подкладке кителе со стоячим воротом, на коне, покрытом
голубой драповой попоной, по-бургундски обшитой бе-
лым галуном, — его тщеславие на какое-то время было
удовлетворено. Многое говорило за то, что из его сына
выйдет настоящий офицер-аристократ. Донасьен, несмот-
ря на свой невысокий рост, выглядел великолепно. Вы-
правка его была почти безукоризненна. Крепкие ноги
и мощный мужской торс могли вызвать восхищение. Каж-
дый его жест передавал физическую силу и в то же время
аристократическое изящество. Граф нанес визиты выс-
шим офицерам, осторожно дал понять, что Донасьен
достоин быть назначенным командовать кавалерийской
ротой. Что его встревожило, так это моральное состояние
94 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
офицерства в полку карабинеров. Он понял, что его сын
попал в краппе опасную для пего среду, в которой даже
самые чудовищные формы разврата мало кого удивляли.
Но что Граф мог предпринять? Перевести сына обратно
в пехоту? Это было бы смехотворно, да и Донасьен вос-
противится этому.
В первой половине 1758 года Граф на какое-то вре-
мя забывает о делах Донасьена. После рождественских
праздников заболела мадемуазель де Шароле, оставав-
шаяся в последние годы, наряду с мадам де Ремон, одной
из сильнейших привязанностей Графа. Он ухаживал за
ней, пытался облегчить ее страдания; в начале апреля
она умерла. Отношения их прежде походили на клубок
противоречий, и все же души их откликались навстречу
одна другой. Мадемуазель де Шароле была его едино-
мышленницей, его покровительницей. Ее смерть в воз-
расте 6я лет повергла Графа в состояние длительного
уныния. В нем зрело решение оставить Париж и Вер-
саль, отказаться от удовольствий света, уехать в Про-
ванс, чтобы тихо провести там свою старость. Жил
он теперь почти одиноко. Его супруга постоянно жила
в монастыре кармелиток.
Граф решил навестить королеву: попрощаться перед
отъездом на юг и еще раз замолвить слово за сына. Его
приняли ласково. Королева, не слишком избалованная
вниманием высшей аристократии, даже слегка упрекну-
ла де Сада за то, что он давно не появлялся. Ласковый
прием королевы несколько приподнял настроение Графа.
Он писал мадам де Ремоп:
«Поработазпь ради сына, столь мне дорогого, весьма прият-
ное занятие».
И в то же время он сообщал ей:
«Какое все же безумие - искать счастье при дворе. Я наме-
рен искать свободу, независимость и покой».
Мадам де Ремон в ответных письмах звала его в Лон-
жевиль, советовала усердно молиться Богу. Галантный
В преддверии. Детство gg
де Сад на какое-то время все же отбыл в свой Прованс и
послал ей меланхолические заклинания:
«...И эта иллюзия моего здесь царствования мне льстит.
Если бы еще сохранить иллюзию, что вы меня любите,
я был бы вполне счастлив...»
Когда же скорбь и уныние Графа немного остыли, он
с новой силой принялся атаковать людей, от которых
зависело продвижение Донасьена. Можно сказать, это
занятие сделалось профессией Графа. Он проявлял чуде-
са упорства и изобретательности. С помощью верного
Пуайана сын был произведен в капитаны и теперь мог
командовать кавалерийской ротой. Возникло повое пре-
пятствие: пе оказалось свободной роты. Граф бросается
в атаку па старого маршала де Бель-Иля, настойчиво вы-
прашивая роту, чем приводит 74-летнего вояку в заметное
раздражение. Бель-Иль ему, однако, пе отказал, опасаясь
его связей. Граф черпает моральную поддержку у мадам
де Ремон, поощрявшей его к продолжению подвижниче-
ской деятельности в пользу их «любимого мальчика». Она
с оказией пересылает Донасьену и деньги, порой значи-
тельные.
Наконец «любимый мальчик» получил специальным
указом короля пост ротного капитана Бургундского кава-
лерийского полка, и теперь его коня покрывает уже не
голубая, а белая попона с голубой расшивкой. Это про-
изошло в ту пору, когда в Семилетней войне намечался
решающий перелом: вскоре русская армия выйдет па
Одер, а в 1760 году фельдмаршал Салтыков возьмет Бер-
лин. Уже занималась заря грядущего мира.
В свое время д’Альмера писал:
«Капитан в девятнадцать лет - это было для маркиза де
Сада большое повышение. Неизвестно, почему он не был
этим удовлетворен. Вероятно, у него и тогда был беспокой-
ный и тяжелый характер, который не менялся всю жизнь
и который оказался главной причиной всех его бедствий.
Можно предположить, что при своем характере он приоб-
рел в полку среди своих товарищей множество врагов.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Он пытался переменить полк пусть даже с пониже-
нием в чине, хотел получить место знаменосца в жан-
дармерии, но недостаток в средствах помешал этому: за
офицерские места в войске в то время платили большие
суммы.
Словом, из военной карьеры Сада нам известен толь-
ко его послужной список».
Данный пассаж красноречиво свидетельствует о том,
как опасны бывают кажущиеся логичными предположе-
ния, заполняющие отсутствие фактов. Характер де Сада
был, конечно, беспокойный и тяжелый, однако он стал
причиной не только его бедствий, по и его величия. Что
же касается отношения к чину капитана, то здесь у поч-
тенного д’Альмера все перепутано: современные истори-
ки высказывают иное мнение. Допасьен де Сад вполне
равнодушно относился как к чипу капитана кавалерии,
так и к прочим чинам и должностям. Сослуживцы, как
правило, видели в нем хорошего товарища, большого
остроумца. Разумеется, он все же был иным человеком,
но при необходимости становился и таким, еще не реша-
ясь открыть самому себе свое истинное призвание.
Капитан в девятнадцать лет — это не удовлетворяло
графа де Сада. В 1760—1761 годах он приступил к «осаде»
королевского министра герцога де Шуазёля, а заодно
и молодого принца Луи Жозефа де Конде, вместе с кото-
рым Маркиз некогда воспитывался. Теперь Граф хотел
для сына чина полковника. А кроме того, он мечтал же-
нить сына па мадемуазель де Басомпьер, родственнице
герцога, и заполучить для Донасьена отдельные апарта-
менты в Отель де Конде.
Вероятно, подобные планы пе были совсем несбы-
точными. Следовало действовать осторожно и пе спеша,
с полным пониманием того, с какого ранга людьми име-
ешь дело. Шуазёль сначала даже согласился подумать на-
счет женитьбы Донасьена на мадемуазель де Басомпьер,
чем привел Графа в восторженное возбуждение. А даль-
ше последовала цепочка неудач. Принц Конде сухо по-
советовал Графу обратиться с его претензиями насчет
В преддверии. Детство g*J
полковничьего чипа для сына к боевым генералам. Прав-
да, в конце разговора он пообещал поговорить с ними об
этом, по тем самым лишь придал своему отказу вежливую
форму. Надо думать, Граф вывел его из себя неуместной
просьбой о комнате в Отель де Конде. С какой стати
он должен был обеспечивать маркиза де Сада жилищем
в Париже? Отель де Конде не так уж велик, свободных
апартаментов в нем пет! Герцог де Шуазёль, по-видимо-
му получив о Донасьене подробные сведения, усмотрел
в них что-то пе вполне его устроившее. К тому же его, как
и других, шокировала настойчивость, если не сказать на-
глость, с которой Граф буквально выцарапывал для сына
чин полковника. В итоге министр почти разгневался, за-
явив, что поскольку у маркиза де Сада «есть воля и рвение»,
то ему следует искать чин по своим заслугам на поле боя.
Оборвалась и его переписка с Графом по вопросу о брач-
ном договоре. Так что Граф, желая сделать как лучше,
переусердствовал и только навредил военной карьере
сына.
Остается неясным, почему Граф одновременно искал
для сына должности знаменосца в жандармерии? Д’Аль-
мера прав: перевод в жандармерию на таких условиях
стал бы понижением. И проблема заключалась не в ссо-
рах с товарищами по полку. Тогда в чем же? За должность
в жандармерии нужно было выложить крупную сумму,
которой у Графа пе было. Каким-то образом ему удалось
обойти это препятствие и выхлопотать должность знаме-
носца. Однако де Шуазёль, ставший теперь его недоб-
рожелателем, узнал о допущенных при оформлении на
должность нарушениях и вначале сделал Графу выговор,
а после, несколько смягчившись, дал свое согласие на на-
значение Донасьена с условием обязательно внести в каз-
ну соответствующую сумму. Об этом нечего было и думать.
Так сорвалась и эта интрига Графа — одно из последних
его усилий в стремлении навсегда обеспечить сына высо-
ким положением на военном поприще.
Кажется, этим переводом сына в жандармерию Граф
хотел разлучить его с очередной беспутной компанией.
Намерение Графа следует признать шагом отчаяния. Вряд
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ли перевод в жандармерию что-то изменил бы в судьбе
или даже в поведении сына, ибо, как утверждается в по-
словице, кто ищет, тот и находит. Тем пе менее натуру
любящего родителя можно понять.
Летом 1762 года военные действия пошли на спад
и сменились сражениями дипломатов. Война еще пе за-
кончилась, но признаков ее грядущего завершения стано-
вилось все больше. Допасьен коротал время в гарнизоне
у Па-де-Кале. Двадцатидвухлетний капитан изнемогал от
скуки. Морис Левер пишет, что Маркиз сблизился тогда
с тридцатилетней женщиной из хорошей семьи: пе наде-
ленная счастливой внешностью, она чем-то задела его
сердце. Донасьеп проявил желание вступить в брак, о чем
и сообщил отцу. Граф решительно воспротивился. Как?
Неужели Допасьен женится па плебейке бог весть како-
го происхождения? Отцу был совершенно непонятно
желание сына «жениться по зову сердца». Граф написал ко-
мандиру Донасьена и попросил употребить все свое вли-
яние, чтобы расстроить эту женитьбу. Вскоре пришел
ответ. Командир сообщал о своей беседе с Донасьепом
и о согласии молодого человека взять обратно свое пред-
ложение вступить в законный брак. В общем, писал офи-
цер, с сыном все в порядке, вот только «у него слишком
уж нежное сердце» (Левер, с. 102—104).
Самые разные люди характеризовали Донасьена сло-
вом «нежный». Мадам де Ремон писала Графу:
«О вашем сыне не скажешь ничего, кроме хорошего. Он
стал егце лучше, чем в прошлом году В его характере про-
явилась исключительная нежность, за которую все его
полюбят...»
Ад • Жизнь до ту78 года
Вообразите... некую поэтическую тень, которая ведет
живых людей в могилку. Род некоего Вергилия среди дач-
ников, который незаметным образом ведет их в ад, а дач-
ники, вообразите, ковыряют в носу и с букетами в руках
гуськом за ним следуют, предполагая, что они отправля-
ются па прогулку. Вообразите, что они видят ад за каким-
нибудь холмом, какую-нибудь ложбинку, серенькую,
страшно грустненькую, и в ней себя видят голенькими,
совсем голенькими, даже без фиговых листочков, но
с букетами в руках. И вообразите, что там их Верги-
лий, тоже голенький, заставляет их плясать под свою
дудочку.
Конст. Вагинов
Труды и дни Свистоиива»
Весна 1763 года
Демобилизация. Новые страсти нежного сердца.
Приступы «лихорадки». Явление зятя семейству
де Монтрёй
Веспа 1763 года стала решающей для всей жизни До-
насьена де Сада. С бурных событий марта, апреля и мая
начинает свой отсчет судьба того человека, который со-
здаст «Жюстину» и «Эжени де Франваль». Главным прин-
ципом этого человека станет ВЫЗОВ. Он бросит вызов
ВСЕВЫШНЕМУ, МОРАЛИ, ВЛАСТИ МОНАРХИЧЕ-
СКОЙ, ТРАДИЦИИ, ВЛАСТИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ,
РАЗУМУ.
Ад. Жизнь до 1778 года log
Такое не проходит безнаказанно. Сама мысль о таком,
нет, даже помышление о таком не проходят безнаказанно.
Его наказанием стало пожиравшее его многие годы адское
пламя. Разжигал его он сам, ибо, решив выступить против-
ником Всевышнего, он выступил против самого себя.
«Мальчик с нежным сердцем», спустившийся с вершин
Сомана и Ла-Коста, он «очутился в сумрачном лесу, утра-
тив правый путь во тьме долины», а заросшая тропа пове-
ла его дальше и дальше вниз, и солнце Беатриче еще не
взошло, и почти не угадывались следы тяжелой Дантовой
поступи.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Перевод М. Лозинского
Данте наблюдал и описывал муки ада со стороны.
Сад}' же самому предстояло вариться в адских котлах стра-
стей и леденеть от каменного холода темниц.
С начала февраля Донасьен де Сад погрузился с го-
ловой в водоворот развлечений Парижа. Завершился це-
лый этап его жизни, связанный с Семилетней войной.
Армейский плен остался позади, и молодой человек вы-
рвался если не на свободу, то, во всяком случае, туда, где
он мог ее обрести. И он бросился искать ее со всей неис-
товостью, па какую оказался способен.
Как он отнесся к тому, что произошло в европейской
политике за последний год? А произошли события пер-
востепенной важности! После того как русские войска
вошли в Померанию и загнали Фридриха в угол, из кото-
рого уже не было видно никакого выхода, все, как и в
начале войны, обернулось непредсказуемо. Кончина Ели-
заветы Петровны в России. Петр III освобождает прус-
ских пленных, обращается с благожелательным послани-
ем к Фридриху. Россия выходит из войны. Петр III щего-
ляет в прусском мундире. Правда, потом императора
свергают и убивают. Франция и Англия оказываются в со-
стоянии нейтралитета. Дипломатические игры сводят на
нет значение одержанных Францией и Россией побед.
104 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Бездарность французской дипломатии воистину позорна.
Торжествующий Фридрих присоединяет к Пруссии Силе-
зию. Русские уходят на восток. По соглашениям Париж-
ского мира от ю февраля французы уступают англичанам
Флориду и Луизиану, некогда названную но имени Людо-
вика XIV, теряют и Канаду. Могущество французского
флота подорвано. Так правительство Людовика XV само
начало готовить горючее для костра грядущей Великой
революции.
Десятого февраля при французском дворе царило
подчеркнутое ликование. Треском праздничных фейер-
верков ставилась цель заглушить ропот недовольных. Их
было много — особенно в кругах офицерства. Мало того,
что загубленные жизни и пролитая кровь обернулись
лишь горечью утрат; вдобавок ко всему именно за счет ар-
мии решили как-то компенсировать истощенные ресурсы
государства. Военный министр герцог де Шуазёль прово-
дит реформу, и сразу множество офицеров пехотных и ка-
валерийских частей оказываются не у дел, получив в виде
утешения лишь небольшие пенсии.
Всеобщее разочарование офицерства в итогах войны
не могло пройти бесследно и для кавалерийского капита-
на де Сада. Он всегда держался в курсе литературных но-
востей, несомненно читал сатирические эпиграммы и
хохотал над ядовитыми карикатурами на лиц, управляв-
ших государством.
Отец его заболел и, казалось, готовился к смерти.
Двадцать четвертого февраля он, всю жизнь презиравший
церковников, попросил послать за священником. Массо-
вое увольнение офицеров из армии он переживал как лич-
ную катастрофу, без конца вел мысленные подсчеты: сколь-
ко же тысяч он потратил за последние годы па военную ка-
рьеру сына? Сумма с каждым разом выходила все более
внушительной. Граф никак не мог уяснить: за что жизнь так
неблагосклонна к нему? Неужели король и герцог де Шуа-
зёль ничего не сделают для Донасьена? Почему люди так
несправедливы и неблагодарны? Он строил планы своего
переселения в монашескую общину: у пего стали прояв-
ляться некоторые признаки усиления религиозности. Как
Ад. Жизнь до 1778 года log
раз тогда, когда светское общество и весь окружающий мир
казались ему особенно противными и недостойными вни-
мания, один из его старых знакомых подал ему блестящую
мысль женить Донасьена на своей родственнице, молодой
девице по имени Рене, чьи родители весьма и весьма бога-
ты даже по меркам состоятельных людей.
Граф немедленно встрепенулся, оживился, его недо-
могания как будто временно отступили. Переговоры
с родителями Репе дали положительный результат. Знат-
ность рода де Садов их ошеломила: еще бы, эти Моптрёи
сами получили дворянство лишь в XVII веке! Они пред-
лагали заключение брака па столь выгодных финансовых
условиях, что думать, по убеждению Графа, было просто
пе о чем! Счастье Донасьена само упало к нему с Небес.
Оставалось наклониться и поднять его.
Допасьен тем временем влюбился в некую мадемуа-
зель де Лори. Его не покидала идея женитьбы по зову
сердца. Чем больше Граф привыкал к мысли о предстоя-
щем породнении с семейством де Моптрёй, тем более
крепла стена непонимания между отцом и сыном. Отец
сделал свой выбор, сын — свой. Такой непримиримый
разлад случился с ними впервые.
Лор Виктуар Аделин де Лори, 22-летняя дочь про-
вансальского маркиза де Лори, принадлежала, как и До-
насьен, к родовитому дворянству. Семейство де Лори
находилось в отдаленном родстве с семейством де Садов,
что, как считают некоторые, могло оказаться непреодо-
лимым препятствием к заключению брака, столь желан-
ного Донасьепу. Но желала ли брака сама девушка? Каков
был характер их отношений? Имеющиеся данные созда-
ют картину до предела противоречивую. Как явствует
из письма Донасьена к девушке, посланного из Прован-
са в конце марта — начале апреля и опубликованного
в сборнике «Неизданные письма и документы» 1 только
1 Sade D. A. F. de. Lettres inedites et documents retrouves.
Correspondance publiee avec introduction, biographic et
notes par Jean-Louis Debauve. Preface et chronologic de Annie
Le Brun. Paris, 1990. Далее в ссылках в тексте: НП («Неиз-
данные письма») — с указанием страницы.
Ю Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в iggo году, маркиз де Лори застал Донасьена в ее комна-
те (вероятно, в их парижском доме) и устроил скандал.
Он потребовал немедленного оглашения их помолвки
и заключения брака. Допасьен пе решился на это, стра-
шась нанести сильнейший удар и без того слабому здоро-
вьем отцу и опасаясь полного разрыва с ним. Отец потре-
бовал его отъезда в Прованс. Он послушался... Приводи-
мое ниже послание писалось в состоянии аффекта, почти
в лихорадке, сбивчиво, торопливо, некоторые фразы пе-
речеркнуты, неразборчивы, имеются одно- и двукратные
замены слов. В спешке Донасьеп пе переписал его набе-
ло (или все же это черновик?). Его содержание предна-
значено столько же отцу возлюбленной, сколько ей самой
(НП, с. 63-65):
«Объясняю вашему отцу, мадемуазель, причины, вынудив-
шие меня уехать столь поспешно. Я был бы безутешен, по-
думай вы, что чувства мои изменились; они остались пре-
жними; уверяю вас в этом и как никогда близко к сердцу
принимаю наш союз, коего я, как вы поняли, желаю, но мне
не к лицу прибегать к насилию, к которому собирается
прибегнуть он, и по какому же праву он собирается к нему
прибегнуть? Одна вы знаете всю правду о происшедшем
и должны понять всю нелепость сложившейся ситуации.
Разве когда-либо вы уступали моим поспешным желаниям ?
Вы могли их замечать из-за силы моей страсти. Но ваша
добродетель всегда их подавляла, что не уменьшало моей
любви.
То, как берется за дело ваш отец, причинит вам беско-
нечный вред в свете; поступать так, в моем понимании, -
будто специально стремиться вам его причинить '.
Нисколько не сомневаюсь, мадемуазель, что вы чувству-
ете, насколько столь поспешный союз был бы неприятен для
каждого из нас. Ваше влияние на отца настолько неогра-
ниченно, что вы просто не можете не образумить его: это
будет нетрудно, и он благодаря вам откажется от того,
что подтолкнуло его к необдуманному решению.
Здесь вычеркнуто: «На моих глазах он унижает ту самую
добродетель, блеск которой украшал мою страсть».
Ад. Жизнь до 1778 года
Поспешность, продиктованная его сомнениями, была
простительна, но как же сильно он оскорбил вас! Разве
истинно любящий отец позволил бы себе бездоказательно
высказывать сомнения такого рода ? Утром он застал меня
врасплох в вашей комнате - это правда! Но вы ведь знае-
те, зачем я пришел: мне надо было пожаловаться вам на
письмо, полученное от него накануне.
Нам следует совместно решить, какие необходимы
меры, чтобы изменить его мнение обо мне, ведь я на самом
деле скрыл мотивы своего поступка, я хотел, чтобы он не
знал о вашем согласии на то, что я сообщу ему о нашем
общем решении.
И'чего стоят обстоятельства того, как он обнаружил
меня в вашей комнате. Я же бывал там по три раза в неде-
лю, и, когда приходил в дом, двери и окна мы не закрывали.
Он же утверждает, что якобы следовал за мной по пятам
по лестнице. Судя по тому, насколько быстро он оказался
в ваших апартаментах, он, должно быть, ясно понял, что
за то время между нами еще ничто не могло произойти.
Я проводил в вашей комнате целые часы, так почему
ваш любящий отец вас подозревает ? Одним словом, маде-
муазель, видя, что он определенно склонен в один день ре-
шить дело такой важности и не собирается отказывать-
ся от позорного насилия, бесчестящего вас, я подумал, что
мне следовало бы уехать, чтобы впоследствии, по проше-
ствии времени, он понял, как он нам навредил. К тому же,
как он ставил вопрос'? Он говорил о том, чтобы я добился
согласия моего отца. Это согласие у меня имелось уже тог-
да, и, как только я увидел, что более препятствий нет,
я уехал, чтобы дать время...' принимая во внимание невоз-
можность этого в Париже из-за тех поспешных шагов.
Я хочу поторопить вашего отца без промедления заклю-
чить соответствующий договор с моим отцом и привезти
вас сюда. Любовь моя к вам, мадемуазель, должна явиться
верной гарантией того удовлетворения, которое мне доста-
вит завершение этого дела, от коего зависит все счастье
моей жизни.
Вычеркнуто.
ю8 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
В случае заключения брака в лоне моего семейства, с со-
гласия и разрешения всех моих родственников мой отец
будет, можно сказать, просто обязан никоим образом не
ограничивать мои права на имущество, на что он навер-
няка пошел бы, если бы выбор был навязан ему силой и с чрез-
мерной спешкой, что плохо воспринимается, а ваш отеи, хо-
тел действовать именно так. Думаю, этот второстепен-
ный момент нас интересует все же в достаточной степени,
чтобы мы могли им пренебречь. Без своего дома в Авиньоне
нам поначалу будет весьма неудобно; придется пожить
в одном из поместий, но, надеюсь, некоторая стесненность
не будет вечной. Мой отец любезно предоставит мне в ка-
честве жилища одно из поместий, наилучшим образом при-
способленное для проживания и окруженное соседями. Если
я настолько счастлив, что могу убедить вас в той нежно-
сти, которую испытываю к вам, мы там легко поможем
друг другу забыть о сегодняшних превратностях судьбы,
а нежности нам хватит, чтобы не жаловаться ни на что.
Прощайте, мадемуазель. Если вы так же страстно хо-
тите все устроить, как и я, то не сомневаюсь, вы повлияе-
те на своего отца и умерите его резкость, которая может
привести только к разрыву, и вам удастся побудить его без
промедления и полюбовно совместно с моими родителями
согласовать все необходимое для завершения дела таким
образом, как это принято у благородных людей.
Честь имею...»
Неужели граф де Сад проявил такую примитивность
и алчность, что похитил семейное счастье своего люби-
мого сына? Нет, все оказалось осложнено и уклончиво-
стью мадемуазель де Лори. Не стала ли эта уклончивость,
граничившая с отказом, следствием ужаса девушки от
того, что Допасьен заразил ее шанкром, который сам
подхватил в каком-то борделе? Морис Левер говорит об
этом без тени сомнения. Но как же тогда понять следую-
щие словоизлияния Донасьена?
«Клятвопреступница! Неблагодарная! Что сталось с обеща-
нием любить меня всегда? Кто вынуждает тебя к этому
Ад. Жизнь до 1778 года Юд
непостоянству ? Кто заставляет тебя разорвать узы, кото-
рые должны связывать нас навеки ? Ты приняла мой отъезд
за бегство? Посчитала ли ты, что я могу жить и при этом
тебя бросить? Вне сомнения, ты судила о моем сердце по
самой себе. <...> Двуличная! Неблагодарная! <... > Чудови-
ще, рожденное на мою беду! <...>
Люби меня всегда, будь мне верна, если не хочешь уви-
деть меня умирающим от боли. Прощай, прекрасное дитя !
Я тебя обожаю и люблю в тысячу раз сильнее собственной
жизни. Да будет так! Что бы ты мне ни ответила, я уве-
ряю тебя: мы можем принадлежать только друг другу».
Неужели небезосновательно высказанное предполо-
жение, что это были всего лишь литературные упражне-
ния Маркиза? Во всяком случае, письмо на восьми стра-
ницах от 6 апреля, небольшой фрагмент которого здесь
только что процитирован, Маркиз отдал секретарю в пе-
реписку, и позднее оно попало в домашний сборник под
названием «Произведения господина де Сада». Правда,
сам по себе факт помещения письма в сборник такого
рода еще совершенно ни о чем не говорит. Мы к тому же
не знаем, когда был составлен сборник. Возможно, это
произошло в такой период жизни Маркиза, когда письма
к мадемуазель де Лори действительно стали для пего лишь
образцами изящной словесности.
Не будем высказывать однозначные суждения о ха-
рактере отношений Донасьена с мадемуазель де Лори
и о причинах их разрыва. Кто знает, была ли все же меж-
ду ними физическая близость? О самой девушке нам прак-
тически ничего не известно, равно как и о каких-то осо-
бенностях и традициях ее семьи. Жильбер Лели, некогда
открывший для историков имя мадемуазель де Лори, не
считал их отношения особенно пылкими. Между прочим,
Лели изложил читателям предание, что эта девушка с кра-
сивыми глазами так никогда и не вышла замуж...
Донасьен сидел в Провансе, не терял надежды же-
ниться по зову сердца и сообщал отцу, что влюблен как
никогда. Охваченный какой-то лихорадкой, на грани ум-
ственного помрачения, он клялся самому себе в вечной
НО Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
любви к мадемуазель де Лори и решительно отказывался
приехать в Париж для встречи с Моптрёями. Его лихора-
дочное состояние явилось и следствием серьезной вене-
рической болезни, от которой его лечили Меркурием.
Отец же его переживал период подъема, проявлял
редкую активность. Для неге; вопрос о женитьбе сына на
Репе-Пелажи де Моптрёй, старшей из девиц в этом семей-
стве, был решен бесповоротно. Граф уже не мог себе пред-
ставить дальнейшей жизни без вожделенной женитьбы
сына па Репе-Пелажи. Он получил из Прованса деловое
предложение обдумать вариант женитьбы Донасьена па
некой мадемуазель де Камби, состоявшей в отдаленном
родстве с мадам де Помпадур, по оно его не вдохновило,
потому что Монтрёи были богаче, проживали в фешене-
бельном квартале в центре Парижа па Повой Люксембург-
ской улице и имели прочные связи в финансовых кругах.
Мать невесты обещала Графу содержать молодых в тече-
ние первых пяти лет их совместной жизни, а впоследст-
вии выплачивать солидный пенсион. Эта женщина, в де-
вичестве Мари-Мадлен Массон де Плиссе, получившая
среди своих друзей и знакомых прозвище Президент-
ша, особа весьма неглупая, с нравом крутым и властным,
быстро сумела взять Графа в ежовые рукавицы. Еще не
будучи знакомой с женихом, опа не допускала и мысли
о том, что задуманное заключение брака сорвется. В этом
она была вполне солидарна с Графом Все же в отношени-
ях любящих родителей присутствовала скрытая напряжен-
ность. Для этого у каждого из них были свои причины.
Графа охватывал ужас при мысли, что мадам де Монт-
рёй станет известно о венерической болезни Донасьена,
о каких-то скандальных его приключениях, и тогда власт-
ная и гордая Президентша разорвет все отношения с се-
мейством де Сад. Граф изо всех сил старался произвести
па нее приятное впечатление, непрестанно писал ей, на-
носил визиты, как-то возмещая отсутствие жениха. Он
сказал мадам де Моптрёй, что Донасьена удерживает
в постели приступ лихорадки. В своем письме брату он
попросил сочинить ему письмо с рассказом о якобы му-
чающей Донасьена лихорадке, чтобы он мог показать
Ад. Жизнь до 1778 года 111
письмо Президентше в качестве первоисточника сведе-
ний. Добрый Аббат, конечно, послушался.
Мадам де Монтрёй и ее супруг в свою очередь опа-
сались, как бы заключение брака пе сорвалось из-за
невыразительной внешности невесты. Они понимали,
каким правом наделен их будущий зять, понимали и то,
что у него нет ни малейшего желания жениться на их
дочери, которой природа отказала в том, что особенно
высоко ценится во Франции, — в женственности, чув-
ственной прелести. Супругов Монтрёй в чем-то даже
устраивало отсутствие Донасьена, так и не видевшего
Рене-Пелажи. Они решили сделать хорошую мину при
плохой игре и безропотно вынести любые выходки мо-
лодого де Сада, лишь бы только выдать замуж свою стар-
шую дочь.
Рене-Пелажи была весьма неглупая, чистосердечная
девушка. В отличие от огромного большинства жеманных
светских барышень, она вела себя естественно, не пыта-
лась казаться лучше, чем была на самом деле. Кокетли-
вость, искусственность ей были абсолютно чужды. В ее
характере и внешности присутствовали черты некоторой
мужеподобности. Она любила работу по дому, умела дер-
жать в руках топор и рубить дрова, что говорит о ее фи-
зической силе. Ходила она размашисто, по-солдатски.
Одевалась не всегда изящно, могла носить чиненое, што-
паное. Она не испытывала влечения к изящной словесно-
сти, редко брала в руки книгу. Не была она сильна в пра-
вописании: допускала грубые ошибки. С другой стороны,
обращала на себя внимание ее способность давать в пись-
мах точные и правдивые оценки, в том числе и своей соб-
ственной особы. Опа проявляла способность к живому и
наглядному изложению, построенному на фактах. Воз-
можно, многие свои качества она унаследовала от своего
отца Клода Рене Кордье де Монтрёя, президента париж-
ской палаты по распределению пошлин и налогов. Чело-
век основательный, покладистый и добрый, он, по словам
д’Альмера, «председате-ньствовал в палате, но дома не имел
даже прав судьи. Госпожа Кордье решала все единолично и бес-
поворотно, а муж, ничего не желавший, кроме спокойствия,
112 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
соглашался». Утехой отца Рене-Пелажи была рукописная
книга, род семейной летописи, куда он аккуратно и педан-
тично заносил сведения о маленьких и больших событи-
ях, своих наблюдениях, а также самые разнообразные
факты, которые его по какой-либо причине заинтересо-
вали (Лепер, с. 109— 110).
Подготовка к бракосочетанию достигла кульмина-
ции, когда король соизволил дать свое согласие и высо-
чайшее одобрение на породнение Садов и Моптрёев. По-
добной милости удостаивались немногие. Прием в Вер-
сале был назначен на 1 мая, о чем немедленно известили
жениха. Ему было предписано выехать без промедления.
Отец то настаивал, то умолял, отказываясь что-либо по-
нимать: его сознание заранее мутилось от мысли, что сын
не явится в Версаль и что он «еще может любить эту Лори,
наградившую его сифилисом» (действительно ли он верил
в то, что она его заразила, или такая позиция просто была
удобна Графу?).
Утром 1 мая граф де Сад с супругой и Кордье де Монт-
рёй с супругой отправились в Версаль. Допасьен отсут-
ствовал. Между тем на церемонию явились все знатней-
шие лица королевства: наследник престола с супругой,
герцог Беррийский, граф Прованский, дочери короля,
принц де Конде, принц де Конти, множество придворных
кавалеров и фрейлин. Король лично скрепил своей печа-
тью соответствующий акт, в тексте которого жених ока-
зался поименован как Донасьен Альдоф Франсуа: имя его
оставалось неопределенным, как и его истинное челове-
ческое лицо.
Можно представить себе ликование честолюбивой
Президентши: король своей рукой скрепил документ, да-
вавший ей право на родство с Бурбонами, ей, пусть очень
богатой и влиятельной, но все же еще вчера затерянной
в огромной толпе дворян-выскочек, какими переполнена
Франция. Что для нее была неявка строптивого жениха!
Незначительный штрих, не более того... Она думала, что
свершилось великое и почти недостижимое и что теперь
предстоит употребить все свое обаяние для приручения
строптивца. Граф де Сад в то время, когда его карета
Ад. Жизнь до 1778 года 113
покидала посыпанные гравием дорожки Версаля, испы-
тывал иные чувства. Придворные церемонии в свое вре-
мя ему уже наскучили. Разговоры о его родстве через суп-
ругу с семейством де Конде, а через принца де Конде с ко-
ролем тоже давно уже не волновали. Его настроение было
мрачным, подавленным. После нескольких педель душев-
ного подъема наступил кризис. Он, по обыкновению,
погрузился в размышления о людской неблагодарности
по отношению к нему. Бог знает почему и в отношениях
с любимым сыном произошло то же самое! А сколько уси-
лий он приложил ради сына! Чего доброго, думал Граф,
этот мерзавец пе явится 15 мая па церемонию подписа-
ния брачного договора и 17-го на венчание... Что же будет
тогда? Какой позор падет на его голову!
И Граф и Президентша склонялись к мысли, что глав-
ное сейчас — попытаться развеять слухи о невзрачности
невесты, внушить Допасьепу через третьих лиц, что Рене
имеет свои женские достоинства. Президентша пишет
аббату де Саду в Прованс:
«Когда ей выпадет честь лично познакомиться с вами
и всем семейством де Сад, она, надеюсь, пробудит истинный
интерес к себе. Во всяком случае, ее рассудительность и мяг-
кость не останутся без внимания. Лицо и тело всего лишь
дар природы, люди их не выбирают, не в их это власти...»
Граф в одном из своих писем вторит:
«В воскресенье я нашел юную особу не такой уж непривле-
кательной; сложена она весьма недурно, бюст ее хорош, руки
и запястья очень белые. Ничего шокирующего, а характер —
очаровательный ».
В жизни Донасьена де Сада наступили тягостные дни.
Сколько он тогда передумал, перечувствовал! Он бросил
вызов королю, понимая, правда, что родственники попы-
таются все смягчить, завуалировать, придать его поведе-
нию вид благопристойности. Но дальше... Его неявка на
обряд венчания станет разрывом как с отцом, так и со
всем светским обществом. Его объявят невменяемым, сде-
лают изгоем. Под давлением жизненных обстоятельств
114 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
он должен либо уступить и согнуть спину, либо сломать-
ся. Непрерывным потоком к нему поступали сообщения
о деталях подготовки к бракосочетанию. Ему решили
подарить карету с парой лошадей, оплатить заказы на ко-
стюмы и аксессуары одежды. На подарки для него пред-
назначалось ю тысяч ливров. Приданое невесты оценива-
лось в 300 тысяч ливров. Отец заранее оформил докумен-
ты на передачу ему должности генерального наместника.
В случае если Репе-Пелажи останется вдовой, опа обеспе-
чивалась на основе имуществ и денег, передаваемых по
брачному контракту, рентой в 4 тысячи ливров с после-
дующей передачей ее детям. Родственники обдумали
и утрясли все детали таким образом, чтобы Допасьен пе
смог при всем желании пустить полученное состояние по
ветру. Он, однако, никак пе был ущемлен или обделен. Его
осыпали золотым дождем, ожидая от него взамен столь
немного! Ему следовало привезти к свадебному столу све-
жих артишоков, захватить провансальский тимьяповый
пирог и 15 мая явиться к церемонии подписания брачно-
го контракта! Только и всего!
О чем он думал, усаживаясь в карету? В каких кни-
гах пытался найти ответы или слова утешения? Вероят-
но, именно в эти дни первой половины мая и особенно
ю—12 мая (в один из этих дней состоялся его отъезд из
Авиньона) он принял для себя решение жестоко и беспо-
щадно отомстить обществу и всему миропорядку (читай-
те его новеллу «Доржевиль»!).
Вне сомнений, Допасьен хотел начать исполнение
своих планов мести с надругательства над Репе-Пелажи.
Постель была для него идеальным местом для компенса-
ции испытанного унижения. Еще он горел желанием ка-
ким-то образом наказать отца, по с этим приходилось
повременить, Рене же оказывалась целиком в его власти.
В семьях так называемого «дворянства мантии», то есть
чиновничьего дворянства, к которому относились ее ро-
дители, обычно царила атмосфера подчеркнутого послу-
шания, религиозного благочестия. В России подобные по-
рядки называют домостроевскими. Девушкам круга Репе
внушали неизбежность беспрекословного подчинения
Ад. Жизнь до 1778 года 115
желаниям мужа. В канун брачной ночи наказывали не
смотреть супругу в лицо, стараться не думать о том, что
он делает и зачем, не пытаться понять его целей. Все, что
он потребует от нее, правильно. Такова его воля, ее же
участь — покорно отдавать свое тело. Внушения достига-
ли своей цели, потому что девушки были совсем лишены
определенного опыта, в то время как теми же неписа-
ными правилами подразумевалось, что супруг является
к брачной постели искушенным во всех тонкостях телес-
ных удовольствий.
С бедняжкой Рене все получилось именно так. Буду-
чи умной, решительной и самостоятельной во многих
аспектах жизни, в интимной сфере она оказалась рабски
униженной и подавленной. Донасьен действовал в луч-
ших традициях своего отца, насладившись супругой сра-
зу и в качестве «подруги» и в качестве «дружка». Однако
почти сразу после жестокой мести в его чувствах к закон-
ной супруге происходит некий переворот. Наделенный
редкой отзывчивостью к чужой доброте и искренности,
он не смог не отметить безоговорочной и жертвенной
преданности Рене, полюбившей его всем сердцем, бого-
творившей его, такого холеного, блестящего, образован-
ного и самонадеянного. Рене была простая душа, и он
сумел целиком довериться ей, не опасаясь предательства
с ее стороны.
По данным астрологии, брак супруга-Обезьяны и су-
пруги-Петуха (Донасьен — Обезьяна, Рене родилась в год
Петуха) относится к разряду особо прочных, «абсолют-
ных» браков. Такие союзы отличаются «монолитностью,
неразрывностью связи столь разных по своим характери-
стикам супругов. Ведь оба — источники любви и воли, но
двух противоположных типов, а потому вместо столкно-
вения <...> происходит духовное слияние... Связь настоль-
ко прочная, что самих людей как будто не существует,
а есть только брак. Если уместна аналогия из химии, то
этот брак подобен молекуле азота с тройной связью» '.
Аккуратова Ж., Кваша Г. Структурный гороскоп. М.: Рипол,
1996. С. 560.
11Ь Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Можно верить и не верить в астрологию, но приведен-
ное выше описание «абсолютного» брака поразитель-
но точно характеризует союз маркиза и маркизы де Сад,
которому предстояли поистине уникальные по жесто-
кости испытания и который продержится до апреля
1790 года.
После нескольких дней общения с Рене ее муж пишет
своему дяде в Соман (интересно, что Аббат упоминается
среди свидетелей на свадебной церемонии, но, если су-
дить по характеру корреспонденции, поступавшей в Со-
мац, он не выезжал оттуда в течение всего мая; означает
ли его неявка на свадьбу поддержку протеста Донасьена
против женитьбы па Рене-Пелажи?):
«Вы получите в этой же корреспонденции письмо от моей
жены. Она достойна всяческих похвал. Я в восторге и от
моих тестя и тещи: они принимают мои интересы с не-
постижимой теплотой. Прежде я не понимал всех выгод
моего жребия. Единственное, что я могу теперь сказать,
так это то, что я всем этим очарован. Я женат с этого
вторника...»
На обороте листа, там, где пишут обратный адрес,
Аббат записал выдержки из письма к нему своей родствен-
ницы, скорее всего маркизы де Вильнёв, о ее впечатлени-
ях от свадьбы Донасьена; опа считает, что церемония уда-
лась, что среди множества знатных сеньоров выделялся
маршал де Ришелье ', и дальше идет заключение: «Свадь-
ба закончилась, и все выглядят довольными. Чего я не ожидала,
так это восхищения нашего племянника, ведь молодая жена
некрасива» (НП, с. 71—72).
Льстивые и восторженные послания Аббат получал
от Президентши. Поборов свое неистовство от известия,
' Маркиза де Вильнёв выделяет маршала потому, что он был
особо колоритной и легендарной фигурой в свете, имел
в свои 67 лет титул первого дворянина королевских поко-
ев в Версале. Луи Франсуа Арман дю Плесси, герцог де
Ришелье, слыл фантастическим донжуаном и в молодые
годы дважды сидел в Бастилии. Донасьен относился к нему
неприязненно, хотя маршал был с ним в родстве.
Ад. Жизнь до 1778 года 117
что зять только что перенес сифилис, мадам де Монтрёй
как ни в чем не бывало пишет:
«Я так польщена, так довольна. Ваш племянник уж очень
любезен. О таком зяте другие могут только мечтать, взять
хотя бы то образование, коим он обязан вам...» и т. д.
В одном из следующих ее посланий сообщаются не-
которые подробности:
«Ах, какой чудный ребенок! Так я называю моего зятька.
Я даже осмеливаюсь его пожурить, и мы ссоримся, но тут
же миримся - это всегда ненадолго и несерьезно. В общем,
мы обычно остаемся довольны, доверие ведь не завоевыва-
ется за двадцать четыре часа, и дела так быстро не де-
лаются».
Об отношениях Донасьена и Рене опа написала так:
«Их нежная дружба, кажется, взаимна. Огорчиться мож-
но лишь одним - тем, что вас пока нельзя наградить ти-
тулом дедушки. Сама я этого хочу и ожидаю с нетерпе-
нием».
Мадам де Монтрёй пе устает опекать молодоженов:
то она устраивает им прием в замке Эшофур, владении
де Моптрёев в Нормандии, то организует увеселения в доме
на Новой Люксембургской улице. Она награждает зятя
ласковыми эпитетами, опа буквально в него влюблена
и не перестает расточать комплименты. Явилось ли это
проявлением материнских чувств и желанием построить
крепкое семейное гнездышко для дочери? Во всяком слу-
чае, во всем ее поведении проглядывает оттенок некото-
рой преувеличенной любезности, если не сказать лицеме-
рия. Опа явно выдает желаемое за действительное, рас-
сказывая о взаимной любви Донасьена и Рене. Но кто
знает человеческое сердце? Может быть, опа, еще впол-
не цветущая и энергичная женщина лет сорока, отчасти
искренне восхищалась столь раскрепощенным и светским
зятем, даже завидовала ему, ведь сама опа никогда пе мог-
ла позволить себе хоть какое-то время быть такой? Андре
Моруа писал: «Нет ничего более загадочного и смутного, чем
118 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
чувства порядочной женщины по отношению к Дон-Жуану».
Как бы там пи было, можно уверенно сказать об одном:
Президентша решила прибрать зятя к рукам, и он, надо
полагать, ощутил в ее мягкой кошачьей хватке острые
и крепкие коготки. Он заскучал, стал томиться уже к кон-
цу медового месяца, ждал только подходящего случая, что-
бы попытаться вернуть себе ту свободу, которую успел
обрести при увольнении из армии. Мир, заключенный
15 мая, он в глубине души счи тал лишь временным и го-
товился к новому этапу военных действий.
В дни медового месяца молодоженов униженным
и оскорбленным выглядел один только Граф. Ему на са-
мом деле приходилось нелегко. Права управления семей-
ным достоянием он, согласно документам, утвержден-
ным перед женитьбой сына, передал ему и теперь испы-
тывал комплекс короля Лира. Он так мечтал помирить
Донасьена с семейством де Монтрёй, но стоило теще
и Допасьену начать демонстрацию обоюдной нежной
привязанности, как это перестало радовать Графа, тем
более что в то же время сын проявлял полное прене-
брежение к нему. Допасьен ознакомился с некоторыми
финансовыми документами и предъявил отцу претен-
зии, упрекая его в мотовстве и недееспособности, чем
совершенно разъярил обидчивого Графа (притом сам
Донасьен непрерывно делал долги). Он забегал к отцу
лишь па минутку, и от их прежней теснейшей душевной
связи, казалось, не осталось и следа. Действительно, До-
пасьен почти до самой смерти отца пе сможет оконча-
тельно его простить: это произойдет, когда отца уже не
станет. Граф с унылым упрямством называл сына прой-
дохой и ничтожеством, уверял Аббата, что дальнейшая
судьба Донасьена его абсолютно пе интересует, что,
оскорбленный в лучших чувствах отца, он хочет лишь
уснуть и более пе просыпаться в этом ужасном мире все-
общей неблагодарности, что он теперь принял самое
окончательное решение и навсегда покинет Париж
и отринет все суетные проблемы...
Какие странные пути порой избирает судьба! Теща,
которая по прошествии нескольких лет превратится
Ад. Жизнь до 1778 года 1 ig
в злого гения маркиза де Сада и станет для писателя сим-
волом всего ненавистного и подлежащего беспощадному
искоренению, в мае и июне 1763 года заступается за пего
перед отцом, память о котором для сына станет священ-
ной. Она говорит «голосом сердца» Донасьена и умоляет
Графа пе считать, будто сын думает о нем плохо:
«Может быть, месье, я с вами слишком откровенна, но я
надеюсь, поскольку уже хорошо знакома с вами, на ваши
справедливые суждения о моем сердце. Оно не желает от-
чуждения от вас вашего сына. У меня было слишком мало
времени, чтобы сделать его моим сыном, ио достаточно для
того, чтобы он смог произвести на меня впечатление. Его
сердце лучше, нежели вы воображаете. Лишь избыток жи-
вости создает впечатление его порочности. Всей душой хочу,
чтобы вы испытывали к сыну только те чувства, которые
естественны для отца. В таком случае все можно будет
уладить. Рассудите сами. Моим же голосом говорит его
сердце. А мое сердце было бы счастливо видеть вас в дружбе
и обоюдном доверии».
По большому счету Донасьена все эти отношения
мало трогали. Подчеркнутое дружелюбие тещи и ее
стремление все покрывать розовым флером он снисхо-
дительно рассматривал как нечто достаточно естествен-
ное для ее семейной и социальной роли. Отец, все
более погружавшийся в состояние старческой расслаб-
ленности, сейчас утратил для пего свое обаяние и при-
тягательную силу. Вид бедняжки Рене, исполненной тро-
гательной старательности угодить ему, наводил его па
мысль, что она такая же заложница жестокой судьбы, как
и он сам. Рене ни в чем перед ним не виновата. Опа его
друг, его нечаянное приобретение, его потенциальный
сообщник. Но где же затаился его истинный враг? Не-
ужели ему предстояло стать одним из бесчисленных
и безликих мужчин эпохи рококо и, как позднее метко
охарактеризовали этот тип Эдмон и Жюль де Гонкуры,
«очаровательным молодым человеком в духе эпохи, лощеным
и изящным, не обнаруживающим ни характера, ни способ-
ностей, легкомысленным, ветреным, словно насыщенным
120 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
легким воздухом века, существом фри вольным, посвящавшим
свою жизнь праздности и рассеянности»? Он мог допустить
все что угодно, кроме этого. Однажды молодой маркиз
взял в руки книги, попадавшиеся ему и прежде; написал
их сын сельского священника из Англии некто Томас
Гоббс, и написал уже довольно давно, лет сто назад, при-
чем после того, как он подолгу жил в Париже и общался
со знаменитыми вольнодумцами: Гассенди, Декартом, Га-
лилеем и другими. Некоторые мысли сурового англича-
нина производили ошеломляющее впечатление. Они
были беспощадно точными и в этой точности почти без-
умными:
«Любое действие в чисто естественном состоянии не озна
чает нанесения обиды кому-либо - во всяком случае челове-
ку Это не значит, что в подобном состоянии невозможно
прегрешение против Бога или нарушение естественных
законов. Но дело в том, что несправедливость предполага-
ет существование человеческих законов, а их в естествен-
ном состоянии вообще нет» («О гражданине»).
А вот здесь отрицание морали и закона обосновано
еще яснее, в своем роде гениально:
«Состояние войны, всех против всех характеризуется, так
же тем, что при нем никто не может быть несправедли-
вым. Понятия правильного и неправильного, справедли-
вого и несправедливого не имеют здесь места. Там, где нет
общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет
несправедливости. Сила и коварство являются на войне
двумя основными добродетелями» («Левиафан»).
По мнению Гоббса, состояние войны всех против
всех — норма современной жизни. Маркиз безоговороч-
но принял эти заповеди жизни голого двуногого живот-
ного, именуемого человеком. Ему оставалось непонят-
ным, пожалуй, лишь одно: как Томас Гоббс, уверенный,
что «жизнь есть лишь движение членов», где сердце — пружи-
на, нервы — нити, а суставы — колеса, что государство, то
есть Левиафан, есть «искусственный человек», а государст-
венная власть есть искусственная душа искусственного
Ад. Жизнь до 1778 года 121
человека, — как Томас Гоббс ухитрялся сохранить веру
в Бога? Каким же ему виделся Бог, сотворивший мир
подобным образом?
Я полагаю, с некоторых пор Донасьена преследова-
ло видение. Он закрывал глаза, и целый мир представлял-
ся ему огромным театром, отделанным золотом и пур-
пуром. Там были шеренги галантных кавалеров и их
изысканных дам. В какой-то момент свет усиливался и ста-
новился нестерпимо ярким и все пространство заполня-
лось высоким, пронзительным звуком. Вспышка света
мгновенно сжигала парики и костюмы. Теперь все игра-
ли свои роли обнаженными, причем оголялись не толь-
ко тела, как правило уродливо деформированные, дряб-
лые, с отвисшими грудями и животами, плоскими грязны-
ми задами, но и души, заключенные в грудных клетках.
Души эти были бесформенными комками черного цвета
с болезненными красными прожилками, они тряслись от
животного страха перед неминуемой смертью и перед не-
милостью Верховного Существа. Внутренние органы,
помещенные в черную слизь, именуемую душой, сокраща-
лись медленно, трудно. Суставы-колеса с натужным скри-
пом двигали человеческие машины с места на место, при-
давали им заданные позы... Маркиз выходил из душного
и отвратительного ему театра и видел перед собой доро-
гу, ведущую в гору. Решительными шагами он начинал
подъем, который становился все круче и круче. Он не
чувствовал усталости даже тогда, когда достигал мрачной
крепости на самой вершине. Гулко отдавались его шаги на
подъемном мосту. Он миновал мост, после чего сам собой
начинал со скрежетом вращаться барабан, наматывая
железную цепь. Настил моста принимал вертикальное
положение — всё! Теперь он был отрезан от мира люди-
шек с дряблыми телами и червивыми внутренностями!
В нем поднималась волна ликования. Он входил в зал с
мрачными серыми стенами, тускло освещенными чадящи-
ми факелами. На стенах были развешаны плети, из кото-
рых ему больше всего правились те, что изготавливались
из тонких металлических нитей. Вдоль стен стояли при-
способления для изощренных пыток.
12 2 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Здесь у него будет свой театр. Здесь он поставит спек-
такли — суровые, зловещие, триумфальные. Здесь будут
возноситься к небу страшные богохульства, разламывать-
ся распятия, раздаваться стоны боли и ликований!
Он сыграет главную роль. Это его прорыв в немыс-
лимую свободу и абсолютное блаженство. На голых окро-
вавленных телах он исполнит свою черную мессу.
ВЫЗОВ. Это будет его вызов к смертельному бою.
Он открывал глаза, с трудом узнавая обстановку и воз-
вращаясь к реальности. Все же в театре свои законы, ду-
мал он, и герой не может быть постоянно один, это обед-
няет зрелище. Ему понадобится достойная партнерша.
Судьба просто обязана подарить ему партнершу!
Вызов И НАДРУГАТЕЛЬСТВО
В первые месяцы после женитьбы у молодого мар-
киза водились немалые деньги. Он мог позволить себе
снимать двухэтажный «домик» в Париже па улице Муфф-
тар (название это сохранилось до наших дней), «домик»
в предместье Парижа Аркёй и квартиру в Версале. Суще-
ствование «домиков» и то, чем он в них занимался, Мар-
киз сохранял в тайне. На то у пего имелись веские при-
чины.
Сами по себе секретные «домики» были по тем вре-
менам явлением заурядным. Светские люди, для кото-
рых разврат сделался естественной формой повседневно-
го времяпрепровождения, не представляли себе жизни
без этих заботливо убранных и обставленных приютов.
В темное время суток туда привозили любовниц, содер-
жанок, «разовых» проституток, а то и целые компании
любителей острых ощущений. В «домиках» устраивались
оргии.
Внешне эти прибежища разврата обычно выглядели
весьма скромно, как того требовала секретность. Они
располагались поодаль от людных мест, обносились забо-
рами, затенялись деревьями. Кареты возле них почти ни-
когда не останавливались. Хозяева предпочитали сойти
Ад. Жизнь до 1778 года 12g
где-нибудь в соседнем переулке и, не показывая лица, пеш-
ком проскользнуть к калитке, скрытой в живой изгороди.
Такие вельможи, как герцог де Ришелье, принц де Субиз,
заложившие в свое время традиции содержания «доми-
ков», огромное внимание уделяли их внутренней отделке
и удобствам. Все служило одной задаче: пробуждению
изысканной чувственности. Лучшие архитекторы и худож-
ники эпохи принимали участие в создании интерьера,
подбирали шелка для обивки стен, расписывали карнизы,
плафоны, составляли композиции из цветов, создавали
рисунки и картины. Особое внимание уделялось алько-
вам, ванным и уборным, в устройстве и отделке которых
соединялись помпезность и комфорт.
«Домики» Маркиза были несколько в ином роде. Ос-
новными «украшениями» их стали плети и розги, причем
плети изготавливались по специальному заказу — к при-
меру из железных нитей, один вид которых мог заставить
неподготовленного человека лишиться сознания; плети
из желтоватых на вид латунных нитей; плети из веревок
специального плетения. Над расставленными у стен пле-
тями и пучками розг слуга развесил порнографические
эстампы и рисунки вперемежку с предметами религиоз-
ного культа, в основном распятиями, выполненными из
дерева, металла и слоновой кости или гравированными
на металлических пластинах.
Темным и холодным вечером 18 октября Маркиз при-
был из Эшофура в Париж. l’ene-Пелажи оставалась в Эшо-
фуре с родителями. С Маркизом был только его слуга
Ла Грапж, по вероятности из той породы лакеев, которую
так наглядно описал Мерсье:
«Обычно лакей хорошего тона, находясь в обществе дру-
гих лакеев, присваивает себе фамилию своего господина.
Он перенимает также его нрав, жесты, манеры; носит
золотые часы, кружева и преисполнен дерзости и спеси».
Маркиз в сопровождении Ла Гранжа прежде всего
навестил одну известную сводню, познакомившую его
с 2О-летнсй работницей Жанной Тестар, оказывавшей
124 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
за деньги интимные услуги. Сговорились о цене. Потом
уселись в карету и отправились па улицу Муффтар. Во-
шли в «домик». Ла Грапж прошел в комнаты первого эта-
жа и занялся хозяйственными приготовлениями. Де Сад
провел Жанну па второй этаж и задал ей свой первый
вопрос:
— Веришь ли ты в Бога и в Деву Марию?
— Я верую, месье, и стараюсь соблюдать обряды. Толь-
ко не всегда хватает времени, дгг и сил тоже. Устаю на
работе. В пашей мастерской делают веера.
— А знаешь ли ты, Жанна, что Бога нет?
— Как же это? Как язык у вас поворачивается гово-
рить такое?
— Сегодня я докажу тебе, что никакого Бога пет! Ты
поняла? Нет!
— Воля ваша, а только грех великий мне вас слушать.
— Ты еще и не такое услышишь. Твой Христос —
е... е... Поняла? Твоя Дева Мария — б... Я могу обругать их
и похлеще, и ничего они мне не сделают. Я плюю на них!
Раздевайся, да поживее!
Жанна Тестар сбросила одежду.
В руках у Маркиза оказались две облатки. Он велел
девушке раздвинуть ноги и стал вталкивать облатки в по-
ловую щель. Жанна настолько испугалась, что лишилась
дара речи. Лицо Маркиза искажали судороги. Он дико
завопил:
— Бог, если ты есть, то накажи меня за это! Ты видишь
это, видишь? Так попробуй же, накажи меня!! Что, пе
можешь?
Он повел Жанну в другую комнату. Опа успела немно-
го опомниться и подумала, что сейчас, когда они нако-
нец лягут в постель, все пойдет общепринятым порядком.
Однако увиденное привело ее в ужас: металлические и ве-
ревочные плети, розги, распятия, чаша для причастия.
Жанна запричитала:
— Отпустите меня. Я беременна. С перепуга у меня
случится выкидыш. Я не хочу, не хочу.
— Не надо так дрожать. Не бойся! Это совсем пе
страшно!
Ад. Жизнь до 1778 года 125
Маркиз принес раскаленную на огне металлическую
плеть. От нее шел жар. Запахло паленым. Он велел Жан-
не взять плеть и разделся.
— Бей меня по спине! Отхлестай как следует. Бей же!
Он выл, скрежетал зубами, изрыгал чудовищные бо-
гохульства. Опа несколько раз хлестнула по его телу.
— Стой! Теперь твоя очередь. Выбери плеть сама.
Она повиновалась и, стиснув зубы, попыталась пере-
терпеть боль. Не получилось. С ее искусанных губ срыва-
лись вопли. Ей нестерпимо хотелось помочиться. Может
быть, она непроизвольно испустила мочу. Помутившим-
ся взором она увидела перед собой Маркиза с распятием
в руке. Он сунул его ей и приказал:
— Брось его па пол и растопчи!
Он схватил другое распятие и стал его топтать. Ка-
жется, он даже размахивал пистолетом, но, может быть,
ей это только почудилось или она это придумала позже,
чтобы оправдаться в том, что она топтала распятие.
— Мочись на распятие! О...сри его!
— Я пе могу. У меня это не получится...
— Вот тебе клизма, вставляй клизму, получится!
Она стала возбуждать ему член. Когда приблизилась
кульминация, он схватил чашу для причастия и излил
в нее сперму. Все это время он не переставал богохуль-
ствовать. Он пел какие-то песни, читал что-то вроде сти-
хов, принимал угрожающие позы...
Она еще запомнила его попытку заняться с пей содо-
мией. Затем он сказал, что они останутся друзьями, сно-
ва встретятся в воскресенье и пойдут в церковь, чтобы
совершать там святотатство; показывал, что именно они
там натворят и как им будет хорошо. Его энергия была
неиссякаема; ей же казалось, что жуткая ночь никогда
пе кончится и она рано или поздно сойдет с ума...
Когда на следующее утро сводня явилась, чтобы уве-
сти несчастную, Маркиз заявил, что отпустит ее только
при одном условии: если она даст подписку о неразгла-
шении тайны, и подсунул ей бумагу.
Жанна Тестар отправилась в полицию. Довольно дол-
го она пе могла добиться, чтобы ее выслушали. Наконец
йб Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ее отвели в тюрьму Шатле, где полицейский комиссар
взял у нее показания. Было заведено дело, в конечном
итоге попавшее на стол королевского министра Сен-
Флораптепа. Тот доложил о подробностях этого дела
лично его величеству. Король, сам прошедший через
множество сексуальных оргий и прослушавший в своей
жизни множество подобных докладов, конечно, не уди-
вился пи плеткам, пи склонности молодого де Сада
к содомскому греху. Но вот в некоторых подробностях —
в богохульных речах и святотатственных поступках — он
усмотрел нечто действительно переходящее все грани-
цы дозволенного!
Двадцать девятого октября Маркиз был арестован
и помещен в камеру Венсеннского замка. Венсепн, тол-
стые степы которого, как и почти все сооружения старо-
го Парижа, сложены из светлого, цвета морского песка,
тесаного камня, расположен на дальней восточной ок-
раине столицы. М<ан-Жак Руссо, описывая свое посеще-
ние Дидро в Вепсенпе, отметил: «От Парижа до Веисепна
считается около двухмилъ». В XVIII веке Венсепн представ-
лял собой главный форпост па восточных подступах к Па-
рижу, одну из самых страшных тюрем-крепостей. Ныне
часть крепостных сооружений его передана под музей,
остальное пространство занято службами министерства
обороны Франции. Сохранилась главная башня, окружа-
ющие ее глубокие рвы-провалы и узкий подъемный мост,
ведущий в сложенную из камня темную галерею. Здесь,
в этом царстве камня, в гулкой тишине мрачной камеры
заточили новоявленного богоборца.
Когда Вольтер призывал «раздавить гадину» (то есть
Церковь), он вряд ли подозревал, что это можно де-
лать столь конкретно и с таким безумным неистовством!
Но нет сомнения, что именно вольтерьянство в его мно-
голиких проявлениях — воспринятое то ли из чтения
«Орлеанской девственницы» с ее ядовитыми выпада-
ми против христианской церкви в сочетании с разгу-
лявшимся черным юмором, то ли из проповедей Графа,
то ли из практики интимной жизни многочисленных
дворян-вольтерьянцев, — стало питательной средой,
Ад. Жизнь до 1778 года 127
вскормившей палача Жанны Тестар. Пройдут годы, и по-
старевший Донасьен де Сад напишет в повести «Эжени
де Франваль»:
«В тот век, когда самые опасные книги попадали в руки
детей стали же просто, как в руки их отцов и гувернеров,
когда безрассудство возведено было в ранг философской си-
стемы, неверие почиталось за доблести, а распущенности
заменила игру ума, характер юного Франваля вызывал
лишь легкую усмешку. Возможно, иногда его и бранили, но
лиши затем, чтобы после осыпать похвалами. Отец Фраи-
валя, большой поклонник новомодных веяний, первый под-
толкнул сына основательно задуматься над неподобающи-
ми для его возраста предметами. Он сам предоставлял
сыну книги, способствовавшие скорейшему его развра-
щению».
В этой замечательной повести наше внимание долж-
на привлечь и еще одна особенность ее героя:
«Характер его, мстительный и властный, проявлялся, как
только ему причиняли малейшее беспокойство. Стремясь
любой ценой вернуть себе покой, он без лишних раздумий
избирал для этого такие средства, которые могли лишь
снова погрузить его в пучину страстей. Обретал ли он
желаемое?»
Де Сад раскрыл в этой повести один из наиболее за-
гадочных своих психологических комплексов, порожден-
ных тем, что мы назвали бы «вольтерьянским беспокой-
ством». Его пожирал вирус лихорадочного нетерпения —
он жаждал бросить вызов всему общепринятому и надру-
гаться над ним. Лишь в моменты абсолютного аморализ-
ма и святотатства он обретал столь желанный ему покой,
но только чтобы тут же вновь лихорадочно спросить себя,
обретал ли он его, ведь миг покоя был столь краток, ил-
люзорен...'
1 Пожалуй, не будет преувеличением, если мы заметим, что
здесь различим некий зародыш романтического мировоз-
зрения, которое спустя полстолетия потрясет мир через
жизнеописания и стихи поэтов от Байрона до Лермонтова.
128 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Но как все же далек молодой де Сад от Вольтера
и вольтерьянцев! Вольтер с его осторожным благоразуми-
ем, с тактикой чередования нападок на монархию и Цер-
ковь с призывами не разрушать основ мирового порядка
и признавать определенную роль Бога — этот Вольтер ему
чужд. Де Сад — человек уже иного, певольтерьяпского
поколения, если не сказать иного мира. Его отрицание
католического Бога оборачивалось не чем другим, как
порывом к творению иной религии, обретению иного
Бога. В действительности этот атеист жаждал невидан-
ного религиозного триумфа! Как тут не вспомнить зна-
менитые афоризмы Тихона, созданного воображением
Ф. М. Достоевского («Бесы», гл. «У Тихона»):
«Совершенная любовь совпадает с совершенной верой. Это
равнодушие только совсем не верует. Атеизм самый полный
ближе всех, может быть, к вере стоит».
Дополнительные оттенки в понимание сексуальной
религии Сада могут внести замечательные по глубине
рассуждения Э. Т. А. Гофмана о донжуанстве (новелла «Доп
Жуан»):
«Что же за диво, если Дон Жуан в любви искал утоления
той страстной тоски, которая теснила ему грудь, а дья-
вол именно тут и накинул ему петлю на шею ? Враг рода
человеческого внушил Дон Жуану лукавую мысль, что через
любовь, через наслаждение женщиной уже здесь, на земле,
может сбыться то, что живет в нашей душе как предвку-
шение неземного блаженства и порождает неизбывную
страстную тоску, связующую нас с Небесами»
[разрядка моя. — В. />.].
Ночь, проведенная с Жанной Тестар, ни в коем слу-
чае нельзя рассматривать по аналогии с теми сексуальны-
ми оргиями, ради которых аристократы содержали свои
изящные «домики». Сходство это поверхностно, а раз-
личие — глубоко. Маркиз не хотел получить от Жанны
мужское удовлетворение. Совокупления могло совсем не
быть. Де Сад проиграл черновой вариант некой боже-
ственной литургии. Он видел себя пророком религии.
Ад. Жизнь до 1778 года 12Q
основным догматом которой была свобода боли и наслаж-
дения, а Жанну Тестар — жертвенным агнцем, которо-
го его жестокий Бог повелел возложить на жертвенный
алтарь.
Он пишет в своей каменной камере начальнику поли-
ции де Сартину, влиявшему на решение вопроса о его
дальнейшей судьбе:
«Я заслужил мести Бога [он так и пишет: «Бога» с про-
писной буквы, чего прежде не делал. — Б. Б.] и испы-
тываю ее на себе. Мое единственное занятие теперь -
оплакивать мои провинности и ненавидеть ошибки. Увы!
Бог мог меня уничтожить, не дав даже времени признать
ошибки и прочувствовать вину. Сколько же добрых дел дол-
жен я теперь совершить, чтобы он смилостивился и позво-
лил мне снова стать самим собой! Дайте же мне шанс
и позвольте встретиться со священником. Надеюсь, что
благодаря его добрым наставлениям и моему искреннему
раскаянию ко мне вскоре вернутся мои священные чувства,
пренебрежение которыми стало первой причиной моей
утраты свободы».
Некоторые восклицают: «Де Сад — Тартюф! Это все
одна игра! Скоро он вновь как ни в чем ни бывало при-
мется за свое». Однако называть его Тартюфом — означа-
ет не понять автора той же «Эжени де Фрапваль», где
гений аморализма и святотатства, обливаясь слезами рас-
каяния, искренне просит Бога о конечном заступниче-
стве. Душа Маркиза была неотделима от Бога и виновна
была в том, что примеряла к его лику различные маски.
Ему была органически свойственна та театральность,
которая легко впадет в крайности, живописуя то дивных
ангелов в облике человеческом с душою, всецело устрем-
ленною к добродетели христианской, то ужасных и сви-
репых злодеев, исчадий ада, воплощений порока.
Понимал ли он, что отвратительные поступки, совер-
шенные им в отношении Жанны Тестар, унижали его соб-
ственное достоинство? Понимал ли он, что его вызов об-
щественной морали напоминал поведение неисправимых
уголовников, которые демонстрируют свое презрение
130 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
к нормальным людям, творя перед ними непристойно-
сти? Скорее всего, не столько понимал, сколько чувство-
вал, и это самоунижение, это ощущение родства с прими-
тивными тварями рождало в нем особенно сладкое удов-
летворение, в чем-то подобное удовлетворению от его
раскаяния в камере Венсенна и униженных просьб о про-
щении и о неразглашении подробностей злодеяния.
Роль неустрашимого насильника и богоборца, по
сути, без перехода сменилась в Венсенпе ролью рыдаю-
щего просителя. Он молит о свидании с Рене, стремясь
изложить ей свою версию случившегося и трепеща от
мысли, что она, столь благочестивая христианка, узнает
о его святотатстве и отвернется от пего. Репе ждала ре-
бенка. Арест мужа потряс ее. Она испытывала душевные
муки, усугублявшиеся тревогой за свое физическое состоя-
ние. Ее мать знала все, но многое скрыла от Рене, не те-
ряя надежды па исправление зятя и боясь, как бы удоче-
ри от чрезмерного потрясения не случился выкидыш.
Все быстро уладилось. Молодой маркиз покаялся в гре-
хах священнику, о чем было доложено королю. Король
принял старого де Сада, выразил ему сочувствие по пово-
ду беспутного сына и своим указом повелел освободить
Донасьена, учредив, правда, полицейский надзор за ним
и запретив ему въезд в столицу впредь до особого распо-
ряжения.
Одиннадцатого ноября Донасьеп де Сад покинул
свою камеру и очутился на воле, где его поджидал... ин-
спектор Луи Маре, тот, кто арестовал его после инциден-
та с Жанной Тестар. Маре получил предписание доста-
вить де Сада к Монтрёям в замок Эшофур и взять поведе-
ние арестованного под контроль. Так наш герой сновг1
встретился с человеком, отныне ставшим его постоянным
спутником в жизни. По существу, Маре, сам того пе подо-
зревая, будет чем-то вроде первого биографа де Сада: во
всяком случае, он окажет неоценимые услуги будущим
биографам. Этот усердный и увлеченный своим делом
полицейский избрал весьма своеобразную «специаль-
ность», обратив особое внимание на аристократический
и церковный разврат. Он изучал рынок проституции,
Ад. Жизнь до 1778 года 131
собирал досье на хозяек притонов и сутенерш, знал ин-
тимные наклонности известных в обществе развратни-
ков. Его патроном был начальник полиции де Сартин, ко-
торому он посылал регулярные подробные сообщения.
Тот использовал их в работе, а затем переправлял Сен-
Флорантепу для доклада королю. Находясь в своем особ-
няке на улице Нёв-Сент-Огюстен, он хотел знать все обо
всех. Депи Дидро писал о нем Екатерине II:
«Если бы философ Дидро в один прекрасный день отпра-
вился в какое-нибудь злачное место, г-н де Сартин узнал бы
об этом еще до отхода ко сну. Стоит прибыть в столицу
иностранцу, не проходит и суток, как на улице Нёв-Сент-
Огюстен уже могут сказать, кто он, каково его имя, отку-
да он приехал, зачем пожаловал, где остановился, с кем
переписывается, с кем живет...»
Осенью 1763 года «любимым» подопечным Луи Маре,
подчиненного де Сартину, стал де Сад, и инспектор при-
готовился со всей присущей ему дотошностью описывать
его тайную жизнь.
В ближайшие семь-восемь месяцев Допасьен, впро-
чем, пе давал ему интересного материала, чем, надо по-
лагать, несколько разочаровал любознательного монарха,
ожидавшего продолжения захватывающего спектакля
ужасов. Монарху пока что придется потерпеть. Демон
обернулся ангелом, и это было очень кстати для бедной
Рене, так нуждавшейся в поддержке любимого супруга.
Де Монтрёи сообщали друзьям и знакомым, что собира-
ются провести всю зиму в Нормандии в Эшофуре из-за
беременности старшей дочери. Такое объяснение сочли
удовлетворительным, и вскоре просочившиеся слухи
о Донасьене стали утихать. Молодой муж вел себя так же
любезно, обходительно, как во время медового месяца.
Он много читал, совершал прогулки, рассказывал о сво-
ем желании ставить в театре спектакли, подбирал роли
для себя и для Рене, которой его идеи представлялись
странными. Она то отказывалась и впадала в смущение,
представляя себя на сцене перед зрителями, то, захвачен-
ная его энтузиазмом, соглашалась.
132 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
В январе 1764 года Допасьен шлет в замок Соман
послание, тон которого не оставляет сомнений в том,
насколько он снова обрел уверенность в себе. Начало
язвительно: племянник прозрачно намекает Аббату на
приверженность к разврату своего любимого отца, равно
как и обожаемого дядюшки, и высказывает мнение, что
циркулирующие между братьями слухи о его поведении
в «домике» не что иное, как желание приписать другим
собственные недостатки! Он наносил дядюшке точный
удар, имея в виду скандал в публичном доме, в котором
в недалеком прошлом тот оказался замешан и был достав-
лен от проститутки в полицейский участок.
«...Не будем об этом более, дорогой дядя, мои проступки
тоже серьезны, и я оспариваю не существо дела, а форму его
обсуждения. Это все, чего я хочу.
Масло мы получили, и мне поручено от лица нас всех
выразить вам благодарность, зато с высылкой книги ', ви-
димо, возникло какое-то недоразумение, наверное, вы непигч-
но указали адрес, потому что мы ее так и не получили
и этим сильно обеспокоены. Дорогой дядя, пришлите нам
экземпляр, мы прочтем ее с удовольствием.
Я, как и вы, рад, что все словопрения тепе]п> позади.
Мой отец прислал ответное письмо мадам де Монтрёй, ко-
торая написала ему, что она хочет вернуться в Париж
к I апреля и будет рада, если я там подыщу себе другое жи-
лье; если же этого не 'произойдет, отец просто отошлет
меня в Авиньон; прекрасный план - заставить женщину
на сносях проделать 200 лье, ибо мадам де Сад полна реши-
мости последовать за мной. Если все так и пойдет, то где
нам поселиться, что нам делать? Как нам жить? План
этот нелеп, таким его нашли месье и мадам де Монтрёй;
если же и вы, дорогой дядя, его не одобрите - скажите ему
об этом. Он то и дело говорит, что обожает свою сноху,
и при этом хочет, чтобы она родила на большой дороге или
в какой-нибудь Богом забытой деревне, вроде той, в кото-
рой мы. сейчас пребываем, где из врачей имеется только один
’ Труд о Петрарке, первый том которого за две недели до
того под псевдонимом вышел в Авиньоне.
Ад. Жизнь до 1778 года 133
хирург, - вот какова на самом деле его любовь; вся семья,
возмущена. его планом и просит перед ним походатайство-
вать, ибо он снова написал, что воспользуется случаем и на
этой неделе подарит вашу книгу королю.
Ваш насморк обеспокоил нас более, нежели он обеспоко-
ил вас, ибо мы узнали, что все на самом деле было серьезнее,
чем вы нам описали...» (НП, с. 72-74).
По всему видно, что семья де Монтрёй и отец усилен-
но ублажали монарха, добиваясь возврата его хорошего
расположения и снятия опалы с Донасьена. Король обе-
щал разрешить ему проживание в столице с i апреля. Фи-
нансовое положение Донасьена настолько расстроено, что
для оплаты проживания в Париже ему необходима помощь
отца, а у того свободных денег никогда не бывало, о чем
все прекрасно осведомлены. Тем не менее теща отказалась
оплачивать жилье в Париже. Не означает ли это, что она
твердо решила повезти дочь рожать в столицу под наблю-
дением лучших врачей, но при этом сильно сомневалась
в желательности присутствия там зятя? И опа, и старый
де Сад имели все основания полагать, что Донасьен по воз-
вращении в Париж своим предосудительным поведением
способен принести жене новые тяжелые огорчения. Дона-
сьен же буквально сгорал от нетерпения окунуться в сто-
личную жизнь и наверстать утерянное.
Все сложилось иначе. Первая попытка Рене стать
матерью окончилась неудачно. При нормальном течении
беременности рожать ей следовало в конце апреля. Но,
судя по тому, что уже в середине апреля опа вместе с му-
жем приняла участие в домашних спектаклях, роды про-
изошли гораздо раньше. Ребенок умер. Как сказал рас-
строенный отец, Небеса не захотели позволить ему «радо-
ваться счастью отцовства».
Родственники Рене пригласили молодых в располо-
женный неподалеку от Парижа замок Эври, где имелся
зал, пригодный для театральных постановок. Донасьен
с жаром принялся за дело и поставил сразу пять пьес:
«Неожиданное возвращение» Репьяра (1700), трехактную
комедию в прозе «Адвокат Патлен» (премьера состоялась
134 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в 1706 году), небольшую стихотворную пьесу «К счастью»,
лишь незадолго до этого представленную Французским
театром, а также большую пятиактную пьесу в стихах
«Злой человек» (1747) и комедию Вольтера «Нанина, или
Побежденное предубеждение» (1749)
Спектакли собрали всю многочисленную родню, ста-
ли настоящим семейным праздником. Для финала «Адво-
ката Патлена» (Донасьен играл роль Валера, а Рене —
Анриетты) Сад сочинил многозначительные куплеты (Ле-
вер, с. 132);
Валер
Нам не стоит надежды терять,
Хотя счастье ушедшим казалось;
Оно в сердце моем осталось,
И судьбе его не отпять.
Будем верить в счастливую младость.
За бедою приходит радость.
Анриетта
Дорогой мой Валер, я боялась
Этой мощи любовного пыла,
Как бы рано любовь не остыла —
Вот чего я в тебе опасалась.
Лучик солнца развеял ненастье,
Перейдем от несчастия к счастью.
Период счастья Рене оказался недолгим. Роль демо-
на неудержимо притягивала ее мужа, и скоро оп, устав от
своего ангельского облика, принялся ставить совсем дру-
гие спектакли. Некоторые его поступки вновь заставили
близких всерьез задуматься над тем, стоит ли вообще
поддерживать с ним отношения. Литератор Жюль Жанен
в 1834 году писал:
«Вокруг этого молодого человека возникла атмосфера, какая
бывает вокруг больного чумой, из-за чего он всем был отвра-
тителен».
Ад. Жизнь до 1778 года 135
Жалость и сочувствие к Рене не могли заглушить
в Допасьепе злую обиду на родственников, принудивших
его к женитьбе на нелюбимой и некрасивой женщине.
Ему пе с кем было делиться сокровенными мыслями, то-
ска одиночества накатывала штормовой волной, возвра-
щала к заветной мечте об единомышленнице, о партнер-
ше. И однажды ему показалось, что он такую партнершу
обрел. Он решил выдать ее за свою законную жену. Идея
была почти безумной: пожить несколько месяцев или
недель па положении человека, женатого на такой жен-
щине, которую он хотел бы иметь своей женой. Звали эту
женщину Ла Бовуазен.
Но начнем эту скандальную историю с конца, с письма
Маркиза Аббату, написанного в конце августа 1765 года.
Оно написано на чистом листке слегка зеленоватой бу-
маги форматом 21 х 16,5 см’ с гербами. В 1979 году это
письмо выставлялось на аукционе. Вот оно (НП, с. 75—76):
«Вы делаете мне весьма жестокие упреки, дорогой дядя, чего
от вас я не ожидал.. Вне сомнения., моей главной виной было
то, что я взял с собой в путешествие спутницу, по, видя ее
столь близко от себя, трудно было ее покинуть. Я никогда
не остановился бы в Лилле поужинать, если бы нам пе ска-
зали, что вы не желаете нас видеть; мог ли я отказаться
показать ей источник ? 1 А чтобы его осмотреть, пришлось
поужинать в Лилле, ведь сделать это у вас мы не имели воз-
можности.
Тем не менее я верю, дорогой дядя, что в моем пове-
дении этим летом есть лишь провинности такого рода,
к которым, по вашим заявлениям, вы снисходительны:
я не считаю скомпрометированной ни свою 'честь, ни свою
порядочность. Я был бы удивлен, если бы люди, оказавшие
мне честь в Ла-Косте, пожаловались бы на меня, и не уп-
рекаю себя ни в каких гадостях. <...> Что касается моей
вины перед вами, то поверьте, дорогой дядя, что женщи-
ны могут испортить мой нрав, но не мое сердце. Если
существует нечто верное, надежное, так это чувства
‘ Речь идет о знаменитом Воклюзском источнике.
136 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
признательности и дружбы в глубине моей души, и им мое
сердце обязано вам. Если мое сердце бывает готово дрог-
нуть перед женщиной, это никогда не погасит моих
чувств: они неизменны благодаря вашим благодеяниям
и останутся во мне навсегда».
Все эти искренние излияния де Сада вряд ли мог-
ли утешить старого добряка. Племянник втянул Аббата
в историю, грозившую тому окончательным подрывом
репутации...
Началось же все годом раньше, в конце лета 1764 го-
да, когда монарх, пересилив в себе антипатию к маркизу
де Саду и поддавшись па уговоры придворных, дал разре-
шение на вступление Маркиза в должность генерального
наместника, переданную ему отцом. Официальное вступ-
ление в должность подразумевало участие в особой цере-
монии в парламенте Дижона и произнесение торжествен-
ной речи, соединявшей в себе клятвы верности, напут-
ствия и патриотическую риторику. Донасьен был рад
лишний раз подчеркнуть значительность своей персоны
и с удовольствием отчеканил нечто в таком духе:
«С каким удовлетворением, господа, встречаю я этот са-
мый прекрасный день в моей жизни! Иначе и не может
быть, ведь я вхожу сегодня в вашу уважаемую ассамблею...»
Исполненный благих порывов, он, покрасовавшись
на приемах, отправился в расположенный неподалеку от
Дижона картезианский монастырь и занялся там чтени-
ем редких книг и рукописей. Он вынашивал какие-то ли-
тературные сюжеты. Но по возвращении в столицу все
это немедленно отошло на второй план, потому что он со
всей неистовостью бросился в водоворот амурных при-
ключений. От обладания жрицами разврата у него надол-
го помутилось в голове. Перед самой поездкой в Дижон
он познакомился в «Комеди Итальен» с популярной в оп-
ределенных кругах мадемуазель Коле, по поводу которой
Луи Маре, знавший все подробности про таких девиц,
заметил: «Она не так интересна на сцене, как в постели». Сад
разразился потоком пылких писем к ней, содержавших
Ад. Жизнь до 1778 года 137
напыщенные клятвы, которые в таких случаях никого не
обманывали и пи к чему не обязывали. Такова была при-
нятая форма торга. Ухажер дает согласие тысячу раз уме-
реть во имя своей великой любви, а девица со скромно
потупленным взором дает понять, что вообще не по-
нимает, чем мужчина и женщина занимаются в постели.
За всем этим кроется вопрос о цене за услуги. Ей нельзя
продешевить. Опа — профессионалка. А у пего — одни
долги, помноженные на честолюбивое желание овладеть
знаменитой красавицей. В то же время ее атаковали дру-
гие знатные щеголи, а он ухаживал за другими, пе менее
«скромными» профессионалками. Далее следует второй
акт любовной драмы. Он находит деньги (Сад в итоге
сговорился с Коле: он платит ей 25 луидоров в месяц; раз
или два уплатив, он оказался банкротом), опа добросо-
вестно их зарабатывает. И вот начинается третий акт.
Теперь он в униженном положении бедного просителя.
Она еще оказывает услуги, надеясь на то, что он где-то
получит кредит. Заключительные сцепы: обоюдное ра-
зочарование и разрыв со взаимными оскорблениями
и проклятиями. Клятвы верности актрисе Коле сме-
няются клятвами верности актрисе Бопре, после нее —
Ла Бовуазен, посредственной оперной певице и леген-
дарной развратнице.
Луи Маре, державший ее под колпаком, в своем оче-
редном донесении перечислял любовников Ла Бовуазен
и особенности функций каждого из них. Некоего сьера
де Пьена он называет «еелюбимым герлюштюм» (слова это-
го пет в современных французских словарях; оно употреб-
лялось в двух значениях: 1) потаскун; 2) зависимый от
любовницы, потерявший лицо волокита, связь с которым
уже не афишируется). «А месье граф де Сад, — писал инспек-
тор, — обязан оплачивать расходи на ее туалеты и спек-
такли, что составляет до 20 луидоров в месяц».
Ла Бовуазен была личностью противоречивой и, быть
может, интересной и притягательной. Ее юные годы оста-
лись далеко позади, тело несколько отяжелело. Прошед-
шая школу разврата с графом Дюбарри, супругом знаме-
нитой фаворитки короля, а после — еще с неисчислимым
138 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
множеством мужчин, опа вела жизнь не менее грязной
великосветской проститутки, чем все ей подобные. Она
содержала игорные притоны, одевалась с кричащей, вы-
зывающей роскошью, имела богатую коллекцию брилли-
антов. Но история ее отношений с де Садом показывает,
что она была способна любить и многое ставить на карту
во имя своей привязанности, что опа, как и Маркиз, меч-
тала превзойти дозволенное. Для него не было ничего
важнее этого. И в то время как Луи Маре, добывший
у медиков достоверные сведения о беременности Ла Бо-
вуазеп, в своем донесении уверял, что ее беспокоит толь-
ко это и молодому де Саду она пе опасна, Маркиз и акт-
риса разрабатывали план вызывающей акции: они реши-
ли вместе отправиться в Прованс, объявив себя мужем
и женой. В Провансе никто пе видел законную маркизу
де Сад, и это обстоятельство па какое-то время обеспечи-
вало безопасность их спектаклю.
И вот карета с Маркизом и его «супругой» уже грохо-
чет но дороге, приближаясь к Ла-Косту. Миновали много-
численные рощи каменного дуба. Потом они стали встре-
чаться все реже. Иногда в поле зрения попадал белый дуб,
считавшийся «французским деревом». Начался долгий
подъем к семейной твердыне де Садов. Ла Бовуазен преж-
де не видела таких угрюмых и бесплодных мест. Кругом
одни скалы и груды камней. Колеса то и дело ударяются
о камни. Вблизи замка — совершенно никакой зелени,
ни кустика. Никакого укрытия от палящего солнца. Лишь
в поселке кое-где виднеются тутовые, оливковые и мин-
дальные насаждения.
Два с лишним летних месяца «чета молодых супру-
гов» принимала поздравления и восторги знати Прован-
са. Де Сад затеял ремонт и перестройку замка. По вече-
рам они устраивали спектакли, давали приемы, а под утро
предавались любовным играм. На один из вечеров Дона-
сьен пригласил Аббата. Тот, осознав происшедшее, при-
шел в ужас и ярость. Все близкие считали (так уж сложи-
лось) истинным опекуном Донасьена не столько его отца,
сколько его дядю, и на время пребывания Маркиза в Про-
вансе на Аббата возлагалась особенно серьезная ответ-
Ад. Жизнь до 1778 года 13g
ственность. Он своим авторитетом должен был удержать
молодого генерального наместника от безумств. От него
с нетерпением ожидали подробнейших вестей о Донасье-
не. И вот для него наступила пора нелегких решений.
Он написал правду своей сестре аббатисе из Кавайо-
на, которая сурово осудила племянника. Донасьен в ответ
описал ей нравы, давно воцарившиеся в Сомане, назвал
замок дяди «настоящим борделем». Аббат сообщил правду
и президентше де Моптрёй. Той изменило ее обычное
хладнокровие. Известия от Аббата потрясли Президент-
шу. Теперь она ясно увидела всю нерадостную перспек-
тиву супружеской жизни своей старшей дочери.
Слухи об этой истории расходились по всему Прован-
су. Злословили и по поводу Аббата: это его беспутство
стало для Донасьена примером. Тем временем генераль-
ный наместник спешил занять в долг как можно более
крупные суммы, пока еще кое-кто оказывал ему доверие.
Нужны были деньги на проезд до Парижа и па расходы
в пути: Ла Бовуазеп ни в чем не привыкла себе отказывать.
Убитая горем Президентша молила Всевышнего устроить
так, чтобы Маркиз подольше не показывался па глаза
жене, и увезла Рене в Эшофур, а Донасьен в это время,
никому ничего не сообщая, подъезжал к столице.
Положение «супружеской четы» становилось крити-
ческим. Срок беременности Ла Бовуазеп был уже доволь-
но большим, и ей необходимо было материально обеспе-
чить себя на ближайшие полгода, поскольку зарабатывать
своим телом она временно не могла. По пятам Сада шли
кредиторы. Расставаться любовники не хотели, ибо испы-
тывали друг к другу трогательную нежность. Ла Бовуазеп
распродала свои драгоценности, столовое серебро и рас-
сталась даже со своим крестом. На ее имя была оформле-
на рента, и распутница немного успокоилась.
Прошла еще пара недель. Де Саду пришлось отпра-
виться в Эшофур к кипящей от негодования теще и мало-
осведомленным жене и тестю. И снова он старается вы-
глядеть любезным, обходительным и ласковым. Он совер-
шенно обворожил супругу, еще не забывшую боль утраты
первого ребенка. Вскоре Рене забеременела вторично,
140 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и в это время ее муж получил известие о том, что у Ла Бо-
вуазен случился выкидыш, что состояние ее здоровья
внушает опасения. Сопровождаемый мрачными взгля-
дами тещи, он бросил все, помчался в Париж и провел
несколько дней возле постели любовницы.
Через месяц она вернулась к своему обычному обра-
зу жизни. Де Сад, потеряв ее, завел себе новую содержан-
ку. В письмах к Ла Бовуазен он разыграл трагедию оскор-
бленной любви со всем присущим ему неистовством —
скрежетал зубами, рыдал, проклинал, призывал в свиде-
тели само Небо, и трудно сказать, чего здесь было боль-
ше: искусственного возбуждения или подлинного разоча-
рования? Вероятнее всего, он и сам не отдавал себе в этом
отчета. Переливы и переходы противоположных состоя-
ний выражали его натуру, были, можно сказать, нормаль-
ны и естественны для него. Разумеется, не брось она его
первой, это сделал бы он. Он говорил о ее «черной силе»,
«черном искусстве».
Есть основания думать, что родственники Донасьена,
в частности Аббат, еще долгое время продолжали считать,
что Ла Бовуазен чрезвычайно опасна для Маркиза: он
относился к пей иначе, чем к другим. Кто-то из его близ-
ких, как видно, писал ей послания с увещеваниями и по-
лучал ее неприятные разъяснения. Это ясно из письма
племянника дяде: оно было послано, как предполагают,
в самом конце 1766 года. В нем племянник говорит о дол-
гах, о генеалогии, о состоянии здоровья отца и, наконец,
о Ла Бовуазен (НП, с. 82—83):
«Отцу много лучше. Он уже говорит о своих планах в Про-
вансе на ближайший год. Думаю, вам следует его отгово-
рить, ибо он не выдержит дороги вследствие своей слабо-
сти, хотя ему в целом лучше, но все же слабость его трудно
описать: мадам де Сад и я угробили возле пего около меся-
ца. Сейчас, когда ему лучше, мы возвратились в Париж.
<...> Мой дорогой дядя, мне осталось попросить вас еще
только об одной милости: забыть прегрешения, совершен-
ные мной в ослеплении страсти, над которой я был не
властен; поверьте, что доказательства, которые вам зло
Ад. Жизнь до 1778 года 141
ственпость. Он своим авторитетом должен был удержать
молодого генерального наместника от безумств. От него
с нетерпением ожидали подробнейших вестей о Донасье-
не. И вот для него наступила пора нелегких решений.
Он написал правду своей сестре аббатисе из Кавайо-
на, которая сурово осудила племянника. Допасьен в ответ
описал ей нравы, давно воцарившиеся в Сомане, назвал
замок дяди настоящим борделем». Аббат сообщил правду
и президентше де Монтрёй. Той изменило ее обычное
хладнокровие. Известия от Аббата потрясли Президент-
шу. Теперь она ясно увидела всю нерадостную перспек-
тиву супружеской жизни своей старшей дочери.
Слухи об этой истории расходились по всему Прован-
су. Злословили и по поводу Аббата: это его беспутство
стало для Донасьена примером. Тем временем генераль-
ный наместник спешил занять в долг как можно более
крупные суммы, пока еще кое-кто оказывал ему доверие.
Нужны были деньги па проезд до Парижа и на расходы
в пути: Ла Бовуазен ни в чем не привыкла себе отказывать.
Убитая горем Президентша молила Всевышнего устроить
так, чтобы Маркиз подольше не показывался на глаза
жене, и увезла Рене в Эшофур, а Донасьен в это время,
никому ничего не сообщая, подъезжал к столице.
Положение «супружеской четы» становилось крити-
ческим. Срок беременности Ла Бовуазен был уже доволь-
но большим, и ей необходимо было материально обеспе-
чить себя на ближайшие полгода, поскольку зарабатывать
своим телом она временно не могла. По пятам Сада шли
кредиторы. Расставаться любовники не хотели, ибо испы-
тывали друг к другу трогательную нежность. Ла Бовуазен
распродала свои драгоценности, столовое серебро и рас-
сталась даже со своим крестом. На ее имя была оформле-
на рента, и распутница немного успокоилась.
Прошла еще пара недель. Де Саду пришлось отпра-
виться в Эшофур к кипящей от негодования теще и мало-
осведомленным жене и тестю. И снова он старается вы-
глядеть любезным, обходительным и ласковым. Он совер-
шенно обворожил супругу, еще не забывшую боль утраты
первого ребенка. Вскоре Рене забеременела вторично,
140 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и в это время ее муж получил известие о том, что у Ла Бо-
вуазен случился выкидыш, что состояние ее здоровья
внушает опасения. Сопровождаемый мрачными взгля-
дами тещи, он бросил все, помчался в Париж и провел
несколько дней возле постели любовницы.
Через месяц она вернулась к своему обычному обра-
зу жизни. Де Сад, потеряв ее, завел себе новую содержан-
ку. В письмах к Ла Бовуазен он разыграл трагедию оскор-
бленной любви со всем присущим ему неистовством —
скрежетал зубами, рыдал, проклинал, призывал в свиде-
тели само Небо, и трудно сказать, чего здесь было боль-
ше: искусственного возбуждения или подлинного разоча-
рования? Вероятнее всего, он и сам не отдавал себе в этом
отчета. Переливы и переходы противоположных состоя-
ний выражали его натуру, были, можно сказать, нормаль-
ны и естественны для него. Разумеется, не брось она его
первой, это сделал бы он. Он говорил о ее «черной силе»,
«черном искусстве».
Есть основания думать, что родственники Донасьена,
в частности Аббат, еще долгое время продолжали считать,
что Ла Бовуазен чрезвычайно опасна для Маркиза: он
относился к ней иначе, чем к другим. Кто-то из его близ-
ких, как видно, писал ей послания с увещеваниями и по-
лучал ее неприятные разъяснения. Это ясно из письма
племянника дяде: оно было послано, как предполагают,
в самом конце 1766 года. В нем племянник говорит о дол-
гах, о генеалогии, о состоянии здоровья отца и. наконец,
о Ла Бовуазен (НП, с. 82—83):
«Отцу много лучше. Он уже говорит о своих планах в Про-
вансе на ближайший год. Думаю, вам следует его отгово-
рить, ибо он не выдержит дороги вследствие своей слабо-
сти, хотя ему в целом лучше, но все же слабость его трудно
описать: мадам де Сад и я пробыли возле него около меся-
ца. Сейчас, когда ему лучше, мы возвратились в Париж.
<...> Мой дорогой дядя, мне осталось попросить вас еще
только об одной милости: забыть прегрешения, совершен-
ные мной в ослеплении страсти, над которой я был не
властен; поверьте, что доказательства, которые вам зло
Ад. Жизнь до 1778 года 141
и неосторожно вложили в руки, были написаны исключи-
тельно под диктовку сирены, кружившей мне голову. При-
дя в себя, я не способен на подобные черные дела, и сейчас,
когда иллюзия полностью рассеялась, я от этого краснею
и не могу всего понять.
Соблаговолите все простить мне, заклинаю вас, и по-
верьте, что из всех угрызений совести, которые обрушива
ются на меня из-за ошибок, сделанных по вине этого созда-
ния, больше всего меня терзает то, что я осмелился с помо-
щью подобных ужасов попытаться погасить чувства
нежности и признательности, которые всегда к вам испы-
тывал, но я никогда в жизни не прощу той, кто вам все
это подбросила».
Если дядя ему не поверил — он поступил правильно.
Из рапортов инспектора Маре следует: не прошло и ме-
сяца после этих излияний, как де Сад «полностью возобно-
вил» свои отношения с Ла Бовуазен... Ее «черное искусст-
во» имело огромную притягательную силу...
Неудачная репетиция с Розой
Вот хроника больших и малых событий конца бо-х го-
дов:
В середине января 1767 года резко ухудшается состоя-
ние здоровья Жана-Батиста Франсуа Жозефа, графа де
Сада. Друзья выслушивают его жалобы на очень сильную
общую слабость. Он приводит в порядок свои бумаги.
Девятнадцатого он еще мог есть и самостоятельно вста-
вать с постели. Его сын в эти дни целиком поглощен яро-
стной погоней за продажными женщинами. Двадцать
четвертого января около часа дня старый либертен умер
в своем небольшом доме в пригороде Версаля, немного
не дожив до 65 лет... Спустя двое суток Донасьен де Сад
и президент де Монтрёй похоронили его в церкви в при-
городе Версаля Гран-Моптрёй. Донасьен принялся читать
завещание и просматривать рукописи отца, числом око-
ло двадцати пяти...
142 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
В середине апреля того же года Маркиз получает
приказ о назначении его капитаном полевой кавалерии
и предписание выехать к месту прохождения службы.
Вступив в переговоры с командиром части, он прини-
мает решение под благовидными предлогами уклониться
от исполнения воинских обязанностей.
Он уделяет много внимания реконструкции замка
Ла-Кост и устройству в нем театрального зала со сценой,
а также парка и насаждению фруктовых деревьев.
Его преследует мечта ставить в замке оперные и драма-
тические спектакли, мечта о реализации себя как худож-
ника слова. Он обращается к своему доверенному нота-
риусу Фажу (НП, с. 84):
«Расплатились ли вы, как я просил, с мадам де Мартинъ-
ян? Прошу вас выразить ей мое уважение и передать, что,
если она считает меня на что-то годным, я прошу ее рас-
полагать мной по части мелодий комической оперы, расска-
зиков и новой пьесы».
Девятого августа 1767 года в коммуне Ла-Кост в при-
сутствии месье Фажа, королевского нотариуса в Апте,
а также двух консулов и группы выборных от коммун Ла-
Кост происходит церемония введения Маркиза в сеньо-
риальные права. Отныне он «высокий и могущественный
сеньор Луи Алъдонс Донасьен', маркиз де Сад», а консулы
и выборные — его верные слуги-вассалы, обязавшиеся хра-
нить секреты его семьи, приносить ему честную прибыль
и выслушивать его суд. Традиции таких церемоний в то
время уже были почти утрачены, но для Маркиза остава-
лись дорогими. Во время подготовки к церемонии и при
ее проведении он всячески подчеркивал свою неприкос-
новенность и вседозволенность. Его самодовольная напы-
щенность могла вызвать комический эффект, о чем он
явно не думал... Судьба по инерции вознесла его па соци-
альную вершину. Далее предстояло с нее падать.
Один из первых случаев произвольного изменения Садом
своего имени.
Ад. Жизнь до 1778 года 143
Двадцать седьмого августа 1767 года у него родился
сын Луи-Мари, маркиз де Сад. В январе 1768 года ребенка
окрестили в Отель де Конде в присутствии крестников —
Луи Жозефа де Бурбона, принца де Конде, и Луизы-Элиза-
бет де Бурбон, вдовствующей принцессы де Конти.
Двадцать седьмого июня 1769 года родился Донась-
ен Клод Арман, шевалье де Сад.
Осенью 176g года мальчик по имени Максимилиан
Робеспьер поступил учиться в коллеж Людовика Вели-
кого.
Февраль 177° года. По стране распространяется го-
лод. Крестьяне едят траву вместо хлеба. Нарастает соци-
альное напряжение.
Апрель 1770 года. В Париж впервые приезжает юная
Мария-Антуанетта, невеста дофина, будущая королева
Франции. Всеобщее любопытство и ажиотаж. В связи
с этим устраиваются балы, увеселения, иллюминации.
Двадцать восьмого мая. Луи-Себастьен Мерсье пишет,
что он едва не погиб в давке, когда огромные толпы па-
рижан устремились к Бульварам смотреть иллюминацию.
Вечером этого дня во время давки под колесами экипажей
погибло свыше тысячи человек!
Август 177° года. Образованные люди потрясены
выходом в свет книги барона де Гольбаха «Система при-
роды». Вольтер пишет мадам дю Деффан:
«Дьявольский человек, вдохновленный Вельзевулом, только
что опубликовал книгу „Система природы”, на каждой
странице которой он думает доказать, что Бога вовсе
нет. Эта книга ужасает всех, и все хотят ее прочитать...
Ее пожирают».
Парижский парламент приговаривает книгу к сожже-
нию. Генеральный прокурор Сегье заявляет:
«Одной рукой они стремятся пошатнуть престол, а другой
хотят опрокинуть алтарь».
Между тем книга барона де Гольбаха будет переиз-
дана в 1771, 1774, 1775’ 1777> 17^° и 1781 годах! Ее про-
чтет весь читающий мир. Основные ее идеи: в природе
144 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
царствует фатальность; «мы рождаемся помимо нашего согла-
сия, наша организация не зависит от нас, наши идеи появля-
ются у нас непроизвольным образом...»; «для человека свобо-
да есть не что иное, как заключенная в нем необходимость»;
«человек несчастен лишь потому, что отрекается от природы»;
познание природы уничтожает идею Бога.
Декабрь 1770 года. Людовик XV, придя в раздражение
от усиления оппозиции Парламента, издает эдикт о боже-
ственной природе своей власти и неприкосновенности
ее: «Наша корона дарована нам одним Богом! Право издавтпъ
законы, коими наши подданные могут быть руководимы и уп-
равляемы, принадлежит нам, только нам, независимо и безраз-
дельно». Одряхлевшая монархия пытается продемонстри-
ровать непреклонную стойкость.
Двадцать седьмого апреля 1771 года у Маркиза роди-
лась дочь Мадлен Лор.
В этот же период имя Маркиза как жестокого насиль-
ника стало известно всей Европе. Отныне люди, получа-
ющие наслаждение от боли и страданий других людей,
будут все чаще называться «садистами».
Репутация первого «садиста» берет свое начало в «до-
мике» Маркиза в пригороде Аркёй.
Во второй половине 1767 года и в начале следующе-
го года Маркиз проявлял в этом «домике» все нарастав-
шую активность. Из рапортов Луи Маре известно, что
Маркиз заманивал в Аркёй некую девицу Ривьер, которая
долго отказывалась под предлогом того, что у нее уже
имеется постоянный любовник и опа должна сохранять
ему верность. Маркизу поставляли девушек муж и жена
Бриссо, содержавшие дома свиданий и известные всему
Парижу. Дело у них было организовано умело, девушек то
и дело осматривали врачи, и считалось, что их девушки
наименее опасны. Но весной 1768 года Бриссо отказались
оказывать услуги де Саду. Возможно, на них оказал воздей-
ствие инспектор Маре. А может быть, их девицы стали
сильно протестовать против Маркиза: он внушал им
страх.
Как-то де Сад заманил к себе сразу четырех девиц
из рабочего предместья Сент-Антуан и устроил с ними
Ад. Жизнь до 1778 года 145
жестокий спектакль по уже испробованному сценарию,
вероятно упрощенному, поскольку последствий никаких
не было.
Луи Маре бил тревогу и предсказывал катастро-
фу. Опа и случилась в пасхальное воскресенье 3 апреля
1768 года.
Будто вдохновленный Вельзевулом, Маркиз решил от-
метить Пасху на свой лад и устроить себе фантастиче-
ский пир богохульства, надругательства, боли и наслаж-
дения. Почему именно на Пасху? Не потому ли, что вели-
кий Петрарка короновался лавровым венком на римском
Капитолии как король поэтов именно в пасхальное вос-
кресенье 8 апреля 1341 года? Об этом величайшем три-
умфе певца Лауры де Сад не мог не знать Маркиз. Дядя
рассказывал ему об этом пасхальном воскресенье (кото-
рое кое-кто считает точкой отсчета истории Ренессанса)
во всех известных ему подробностях и с восторгом.
Прохладным воскресным утром Сад явился па застро-
енную прекрасными домами площадь Виктуар и занял
место в ее центре у величественной статуи Людовика XIV.
При нем была трость и белая меховая муфта. Он наблю-
дал за входом в церковь Пти-Пер, будучи хорошо осве-
домленным, что в ней обычно собирается некоторое чис-
ло женщин, ищущих дополнительного заработка. Через
какое-то время он заметил подходящую ему особу. Она
вышла из храма, стала озираться и просить милостыню,
а затем оказалась рядом с ним. Это была уже зрелая не-
плохо сохранившаяся женщина. Кто-то подал ей монету.
Маркиз негромко ее окликнул:
— Эй! Пойдем со мной. Получишь экю.
— Я не такая, месье! Такой хлеб я не ем...
Она говорила с заметным немецким акцептом.
— Пойдем, не пожалеешь. Может быть, потом полу-
чишь работу, будешь смотреть за домом. А пока окажешь
мне услуги.
По ее лицу он понял, что она согласна, и решитель-
но двинулся с площади в одну из боковых улиц. Она
шла за ним. Ее звали Роза Келлер; она родилась в Эльза-
се, в Страсбурге, где проживало много немцев; овдовев,
146 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
она потеряла работу и оказалась в отчаянном положе-
нии. Трудно сказать, как долго она промышляла прости-
туцией. Она в принципе будет это отрицать, что вовсе пе
удивительно. Согласно ее оправданиям, она просто испы-
тывала временные трудности и пыталась найти любую ра-
боту, но о проституции даже не думала. Так опа и должна
была говорить: у нее не было иного выхода, в противном
случае ее могли посадить в специальную тюрьму для про-
дажных женщин. Рассудительность и хладнокровие Розы
не подлежат никакому сомнению. Она была не из тех,
кто в отчаянии заламывает руки и теряет голову. Согла-
сившись пойти с молодым щеголем, опа пе могла иметь
иллюзий относительно целей его приглашения.
То, что произошло дальше, так называемое «Аркёй-
ское дело», биографы Сада излагают согласно показаниям
Розы Келлер, в которых правда перемешана с вымыслом.
Во время следствия женщина старалась там, где возмож-
но, обелить себя и очернить де Сада. Она пе без основа-
ний надеялась получить солидную компенсацию за нане-
сенный ей физический и моральный ущерб. Размер же
компенсации мог увеличиться в зависимости от степени
испуга Маркиза и его близких. Вряд ли можно сомневать-
ся в том, что она лгала именно в той части своих показа-
ний, которые касались целей ее визита в «домик» де Сада.
Она якобы до конца не могла осознать истинных наме-
рений месье, пе могла попять, зачем нужно раздеваться
и т. п. О поступках же Маркиза она, по всей видимости,
рассказывала в целом объективно, лишь слегка преувели-
чивая ужас пережитого. Она вряд ли могла бы придумать
то, что возникло в воспаленном воображении де Сада,
а затем было совершено им. Эта добропорядочная и ог-
раниченная мещанка явно пе годилась ему в партнерши.
Он привел ее в какое-то помещение. Она, по ее сло-
вам, не поняла, что это было. Надо думать, они очутились
в притопе. Месье усадил ее в кресло с желтой обивкой
и спросил:
— Поедешь со мной в загородный дом?
— Поеду, лишь бы заработать.
— Жди меня здесь, я скоро за тобой приду.
Ад. Жизнь до 1778 года 147
— Хорошо месье, буду ждать.
Мужчина вернулся примерно через час, вывел ее на
улицу. Они уселись в закрытый экипаж.
— Ты поняла, куда мы едем?
— Конечно пет. Мне же ничего пе видно...
Он отвернулся от нее и замолчал. Когда экипаж оста-
новился, оп сошел первым, взял у кучера какой-то пакет
и велел Розе Келлер выходить и следовать за ним. Неко-
торое время они молча шли по улицам селения, а потом
остановились у калитки. Месье знаком велел ей ждать,
куда-то исчез, и вскоре она увидела его идущим по двору,
затем калитка открылась изнутри, и она вошла.
— Иди по лестнице на второй этаж, жди в зале. Сей-
час принесут еду и вино.
Она послушно поднялась на второй этаж и оказалась
в помещении, куда свет проникал лишь через дверь. Ме-
сье захлопнул дверь, повернул ключ, и Роза оказалась
почти в полном мраке. Окошко, выходившее в сад (она
позже поймет, что было именно так), было плотно задра-
пировано. Привыкнув к темноте, она разглядела две кро-
вати, плетеные стулья. Она не знала, что внизу находятся
еще две проститутки, ранее доставленные лакеем хозяи-
на. Она ждала.
Наконец она снова услышала шаги, повороты ключа
в замке. Мужчина нес зажженную свечу.
— Спускайся!
Они спустились и прошли в небольшую комнату.
— Раздевайся!
— Зачем?
— Развлечься.
— Нет! Нет!
— Тогда я убью тебя, а потом закопаю!
Она осталась одна и стала раздеваться. Он вернулся
в рубашке. Голова его была обвязана белым платком.
— Почему ты не сняла рубашку? Немедленно снимай!
— Нет, лучше уж убейте!
Он сорвал с нее белье, втолкнул в соседнюю комна-
ту, где она упала на кровать, покрытую красным ситцем.
Женщина лежала вниз лицом, голова ее была накрыта
148 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
подушкой. Ее руки и ноги оп, кажется, привязал к крова-
ти. Ее зад обожгло плетью. Роза издала дикий вопль.
— Замолчи, иначе я убью и закопаю тебя!
— Только не убивайте! Я хочу исповедаться!
— Я сам буду твоим исповедником! Исповедуйся мне!
Бунтарь и провокатор по натуре, де Сад пе жалел та-
ких, как Роза Келлер, с его точки зрения покорных и яко-
бы верующих ханжей, хитрых и продажных. В подоб-
ных случаях он всегда был уверен, что своими воплями
они лишь набивают себе цену. Он считал их жадными
и низкими тварями, неспособными даже к наслаждению,
анемичным отродьем анемичного общества. И он хотел
пробудить в них что-то настоящее, какие-то действитель-
но сильные ощущения. Когда ему казалось, что это про-
исходит, наслаждение приходило и к нему. Не то, какое
он только что испытал с другими проститутками, а гораз-
до большее, чрезвычайно острое, обжигающее сильнее
ударов жесткого узловатого бича.
Многие великие и невеликие позже пытались объяс-
нить природу такого наслаждения. Стендаль видел в этом
в первую очередь проявление сатанинской гордости:
«Среди мужчин есть жертвы и орудия адской гордости -
гордости в духе Алъфиери. Это люди, жестокие, может
быть, потому, что они всегда трепещут, подобно Нерону,
судя о всех своих ближних по собственному сердцу, - эти
люди, говорю я, испытывают физическое наслаждение
лишь тогда, когда оно сопровождается величайшим удов-
летворением гордости, то есть когда они изощряются
в жестокости над женщиной, доставляющей им наслаж-
дение. Отсюда ужасы „Жюстины ”. Эти люди не могут
приобрести чувства уверенности менее дорогой ценой».
Ничего не скажешь, наблюдение Стендаля и умно
и глубоко, и все же им подмечена лишь, так сказать, «ро-
мантическая» сторона дела, бесконечно важная для совре-
менника де Сада итальянского поэта графа Витторио
Альфиери, для самого де Сада и многих других. Гюстав
Флобер, в свою очередь, стремился связать «романтиче-
ское» с физиологическим. Он как-то сказал, что самые
Ад. Жизнь до 1778 года 14g
бешеные физические вожделения бессознательно выра-
жаются в порывах к идеалу, так же как и самое грязное
распутство плоти порождается одним только желанием
невозможного, благородной жаждой высшего счастья.
Суждение, поражающее своей смелостью и, возможно,
излишней категоричностью. По существу же, приходит-
ся признать: в нем исключительно точно улавливается
одна из парадоксальных закономерностей человеческой
жизни, и ярчайшие ее проявления дал Маркиз.
Эпоха тотального распада ценностей, в которую ему
довелось родиться, вызывала у Маркиза клокочущую, ки-
пящую неудовлетворенность. Флобер, родившийся через
пять лет после его смерти, будет сожалеть об отсутствии
во Франции людей с достаточным количеством железа
в крови; именно поэтому взор его и будет обращаться
вспять — к «великому» де Саду, к Старику (этим прозви-
щем он шифровал имя Маркиза). Уж чего-чего, а железа
в крови де Сада содержалось, надо полагать, более чем
достаточно. Человеческая уклончивость, двуличие, изво-
ротливость, половинчатость, приспособленчество, не-
взрачность, безликость, осторожность, аккуратность, бояз-
ливость, умеренность — все эти черты торжествующей
анемии, симптомом которой и является нехватка железа
в крови, были ему физиологически ненавистны.
...Понятно, Роза Келлер менее всего думала о таких
вещах. Ей нужно было перетерпеть боль, а потом спа-
стись и добиться компенсации. Рискнем предположить,
что бедная женщина в уме уже подсчитала размер суммы,
которую она сможет вырвать у хозяина «домика», явно
недооценившего ее смелого практицизма.
Она потом показала: у него был вид сумасшедшего, он
взмок, задыхался, однажды застонал от удовольствия.
Непонятно, как она могла оценить его вид? Ведь, по ее
же словам, голова ее была накрыта подушкой и еще белой
муфтой, а вся она — распята лицом вниз и привязана
веревками к спинкам кровати.
Он бил ее долго, с перерывами, потом якобы царапал
тело ножиком и лил на царапины расплавленный воск
(странно, зачем?).
IgO Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Наконец он освободил ее, дал воды, чтобы она умы-
лась, бросил полотенце и выставил бутылку фруктовой
водки или что-то подобное: «Смажь ссадины — через час
все пройдет». Опа поела вареной говядины, хлеба, выпи-
ла водки, и вместе они поднялись на второй этаж в тем-
ное помещение.
— Пока побудешь здесь. К окну не подходи! Как стем-
неет, тебя выпустят.
— Пожалуйста, выпустите меня пораньше! Как я от-
сюда выберусь? Где буду ночевать?
— Не думай об этом, тебе заплатят.
Он ушел. Женщина посидела, немного успокоилась,
затем сорвала с окна драпировку, связала два одеяла, отво-
рила окно. Ей удалось незамеченной спуститься в сад. Она
бросилась к забору, взобралась на него по виноградной
лозе и очутилась на улице. При этом она, вероятно, силь-
но поцарапалась и ушиблась. Рубашка на ней порвалась.
На повороте улицы ее окликнул лакей де Сада:
— Эй, ты, как тебя там! Возьми деньги!
Он протягивал ей кошелек.
Она же с воплями продолжала нестись по улицам се-
ления. Наткнувшись на какую-то женщину, она стала ей
рассказывать о перенесенном ужасе. Подбежали две со-
седки. Поднялся негодующий крик. Розу провели во дво-
рик и стали рассматривать рубцы и порезы па ее теле.
Повели искать какого-нибудь начальника. Впопыхах ни-
кто не обратил внимания на то, что она пи словом не об-
молвилась о сексуальных сношениях в «домике». Навер-
ное, казалось само собой разумеющимся, что она была
многократно изнасилована. На самом же деле Маркиз
вовсе не поинтересовался ее женскими прелестями, о чем
Роза первоначально умолчала.
Весь поселок всполошился от криков женщин. Празд-
нование Пасхи могло перейти в небольшой бунт. Наконец
нашли хирурга, составившего акт медицинского освиде-
тельствования пострадавшей. Послали за жандармами,
а Розу Келлер уложили спать...
Ждать Розе пришлось недолго. К ней явились важные
господа с просьбой забрать из жандармерии заявление
Ад. Жизнь до 1778 года 1£1
об инциденте в «домике». Это были аббат Амбле, который
после кончины графа де Сада стал доверенным лицом
в семействе де Монтрёй, и некий прокурор по фамилии
Сойе. Роза Келлер приняла их лежа в постели.
— Сколько ты хочешь за то, чтобы забрать свою жа-
лобу?
— Тысячу экю, пе меньше. Иначе — убирайтесь!
— Подумай, что ты говоришь! Тысяча экю! Это же це-
лое состояние. Ты пе заработаешь столько за всю свою
жизнь. И в суде будут смеяться, если ты назовешь такую сум-
му. Ты ни за что ее не получишь. Смотри на вещи реально.
— Тысячу экю.
— Нет, ты сошла с ума. Тысяча экю — это равно трем
тысячам ливров!
— Как хотите, а я не уступлю.
Господа вышли за дверь и посовещались.
— Вот тебе тысяча восемьсот ливров. Возьми их и уда-
рим по рукам.
— Этого мало. Дайте хотя бы две тысячи четыреста!
Господа вышли, громко хлопнув дверью. Но па следу-
ющий день они вернулись и торг возобновился. Роза Кел-
лер добилась своего и получила в руки две тысячи четыре-
ста ливров и еще семь луидоров на лекарства. Отныне она
могла считаться состоятельной женщиной. Взамен она
подписала документ о своем отказе от написанного заяв-
ления с требованием расследовать инцидент в «домике».
Девятого апреля торжествующий Амбле по заданию
Президентши посетил «домик» для проведения его тща-
тельного осмотра и беседы с персоналом. Амбле увез
с собой порнографические рисунки, плети. Он убедился
в том, что помещения «домика» убраны, пятен крови ни-
где нет, после чего произвел щедрый расчет со слугами.
Между тем чуть ранее, 8-го числа, был получен коро-
левский приказ арестовать Маркиза и заключить в кре-
пость Сомюр. Министр двора направил коменданту
крепости господину дю Пти-Туару инструкцию, соглас-
но которой Маркиза следовало содержать под жестким
наблюдением и ни под каким видом не выпускать из стен
крепости. По убеждению некоторых биографов, арест
152 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
де Сада в такой форме, без суда и следствия, был иниции-
рован Президентшей с целью спасти зятя от судебной рас-
правы и укрыть его от посторонних глаз. Ввиду получен-
ного отказа Розы Келлер от возбуждения дела такая мо-
тивация поступка Президентши не выглядит логичной.
И все же уважаемые историки скорее всего не ошибают-
ся. Дальновидная мадам де Монтрёй понимала, что, по-
скольку Розу Келлер видели и выслушали слишком мно-
гие, огласки не избежать. Огласка же подорвет престиж
их семейного клана и может в итоге привести к серьез-
нейшим последствиям.
Действительно, имеется масса свидетельств возник-
шего в обществе возбуждения. Обитатели великосветских
гостиных передавали друг другу разные версии происшед-
шего — одна была фантастичнее другой. Почта разноси-
ла их не только по Франции, по и за ее пределы. Были
опубликованы письма мадам дю Деффан от 12 и 13 апре-
ля к английскому аристокра ту Горацию Уолполу: в них
происшествие в «домике» де Сада описано довольно точ-
но. Крайне преувеличенная версия происшедшего изла-
галась небезызвестным Ретифом де ла Бретонном в «Па-
рижских ночах». Согласно Ретифу, де Сад угрожал Розе
Келлер публичным ее анатомированием, для чего собрал
в «домике» толпу любопытных гостей. Потом он по ка-
ким-то причинам отказался от своего плана расчленения
тела Розы Келлер. Другие сообщали, что де Сад довел
жертву почти до смерти и лично выкопал для нее могилу
в саду. Известны статьи об «Аркёйском деле», появившие-
ся тогда в Карлсруэ, Утрехте, Мюнхене и других крупных
городах.
Родных и близких Маркиза мучили расспросами. Глу-
боко расстроенная мадам де Сен-Жермен 18 апреля напи-
сала Аббату:
«... Не знаю, сообщили ли вам об истории с вашим племян-
ником. Но как начать? Как пересказать в деталях все
ужасы, скопившиеся на совести этого несчситного? Пример-
но неделю назад его увезли в Сомюр. Это печальное пору-
чение досталось бедняге Амбле. Он написал мне с дороги,
Ад. Жизнь до 1778 года 153
попросил не покидать нашего ребенка. Я защищала его
и продолжаю защищать как могу, но что я могу ответить
тем, кто видел протокол и показан ия свидетелей ее бегства,
когда она, несмотря на полученные раны, перелезла через
стену, а потом дала показания о том, что была связана,
что он резал ее ножичком и лил на ее раны расплавленны й
воск? <...> Ненависть общества к нему перешла все гра-
ницы».
Ко времени получения письма от мадам де Сен-Жер-
мен наставник Донасьена кое о чем уже знал от своего
воспитанника и от Амбле. Его заранее попытались под-
готовить к плохим вестям и настроить на философский
лад. Двенадцатого апреля на пути в Сомюр Допасьен хлад-
нокровным тоном давал указания Аббату:
«Из-за злополучного дела, дорогой дядя, я только что арес-
тован и меня везут в крепость Сомюр. Семья не отказала
мне в защите и готова хлопотать о моем освобождении.
Она уже добилась того, что меня сопровождает аббат
Амбле. Он расскажет вам мою историю. Во имя несчастья,
лишившего меня сил, простите меня, если я виноват перед
вами, и, дорогой мой дядя, внесите в это дело дух примире-
ния, а не мести, которой, быть может, я заслуживаю. Если
история наделает в округе шума, вы как ни в чем не быва-
ло можете ответить, что все это выдумки, что я нахожусь
в своем полку, куда семья посчитала нужным направить
меня для улаживания моих дел».
Крепость Сомюр вряд ли можно было назвать местом
приятного времяпрепровождения '. Все же заключение
в нее имело для де Сада и свои преимущества. В письме
короля не оговаривался срок, так что при благоприятном
для него стечении обстоятельств его могли бы быстро
' В наше время крепость Сомюр в качестве «анжуйской жем-
чужины» рекламируется туристическими фирмами, кото-
рые возят гостей Франции по маршруту «Замки Луары».
Крепость занимает господствующее положение над горо-
дом. Она основана в XII веке и сохранилась в том виде,
в каком была после реконструкции XIV века.
154 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
освободить. Они же складывались как раз не в его пользу.
«Аркёйским делом» заинтересовался сначала Совет по
уголовным делам, а затем Парламент. В дело должен был
вмешаться и генеральный прокурор. Следствие возобно-
вилось. Было вынесено постановление об аресте де Сада
и заключении его в страшную тюрьму Консьержери, ба-
стионы которой и сегодня мрачно высятся па набереж-
ной Сены в центре Парижа. О тюрьме Консьержери
бытовало мнение, что живым в нее можно только войти,
а выйти живым нельзя — это никому не удавалось. Два-
дцать первого апреля началось судебное заседание. До-
прашивали Розу Келлер, аббата Амбле, хирурга, произво-
дившего первичный осмотр потерпевшей. Допрос самого
де Сада в эти дни не состоялся. Судьи не смогли преодо-
леть силу решения короля и вытребовать обвиняемого
из Сомюра. Таково было странное проявление царивше-
го в стране судебного двоевластия. Король выносил свои
постановления, судебные органы — свои.
Семейству де Монтрёй приходилось нелегко. Как
и все видные люди, они имели влиятельных врагов, и те
немедленно активизировались. Среди них был президент
Парламента Рене Никола Шарль Огюстен де Мопу —
очень могущественный человек. Оказавшись на гребне
волны общественного возмущения, он требовал показа-
тельного суда и самого серьезного наказания. Разумеется,
в этом был определенный смысл, что понимали даже
люди, наиболее доброжелательно настроенные по отно-
шению к де Саду. Его дело воспринималось на фоне само-
го безудержного и дикого разврата, ставшего формой
существования многих аристократов. Мадам де Сен-
Жермен верно написала, что Допасьен оказался жертвой
«общественного ожесточения», что люди сопоставляют его
поступки с поступками возмутительного развратника гер-
цога де Фронсака и многих других. «Вторая мать» Допа-
сьена утверждала: «За последние десять лет придворные на-
творили столько ужасов, что это стало невыносимо...»
Как это нередко случается в истории, символом гре-
хопадения сделался человек непростой, неординарный,
человек, не просто несший в себе черты людей своего
Ад. Жизнь до 1778 года 155
класса и своего времени, но и во многом нетипичный,
исключительный. Будь де Сад всего лишь коллекционе-
ром развратных наслаждений, его судьба давно бы ни-
кого не волновала. Уже во время судебного разбиратель-
ства начали выясняться детали, если не заводившие дело
в тупик, то, во всяком случае, осветившие его каким-то
странным светом. Хирург, опровергая свое первичное
письменное свидетельство, на содержании которого, ско-
рее всего, отразилось возбуждение толпы жителей посел-
ка, отрицал наличие порезов па теле Розы Келлер, отри-
цал и наличие следов ожогов от якобы вылитого на по-
резы расплавленного воска. Он признавал, что видел на
теле потерпевшей лишь красноватые пятна и ссадины
пониже спины и па ляжках. Версия же обвиняемого была
такова: он вовсе не привязывал Розу к кровати, никаких
ран ей не наносил. Он отхлестал ее плеткой, а потом сле-
ды ударов смазал мазью, содержавшей лечебный пчели-
ный воск (допрос его состоялся много позже, когда след-
ствие фактически прекратилось). О сексуальном насилии
над Розой Келлер па суде не говорилось. Хлопоты Монт-
рёев и их золото могли оказать свое влияние; но не будем
забывать и о действиях их противников, при всем жела-
нии не сумевших предъявить неопровержимые доказа-
тельства особо жестоких истязаний, грязных извраще-
ний. Применение же плетки в спальне аристократа счи-
талось почти в порядке вещей.
Маркиз провел рискованную репетицию. Жестокость
эксперимента заключалась, наверное, прежде всего в том,
что не могло стать предметом разбирательства в суде.
В комнате аркёйского «домика» разыгралась уродливая
драма личности, мучительно искавшей пути своей реали-
зации и глубоко, всей своей незаурядной силой презирав-
шей другую личность, которая жаждала лишь заработ-
ка, покорную рабу со всеми недостатками, что присущи
рабскому сословию. Де Сад хотел выкричаться, а заодно
и попытаться пробудить в рабе бунтующую личность. Его
ожидало разочарование. Репетиция провалилась.
Среди проходивших по делу свидетелей у него оты-
скался ревностный защитник. Это был бедняга Амбле,
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
менее всех понимавший причины странных поступков
либертена де Сада, но старавшийся до конца выполнить
свой долг друга семьи и преданного слуги. Аббат заявил:
— Я знаю сьёра де Сада с детских его лет, поскольку
мне было поручено его воспитание. Мне известен его
горячий темперамент и то, что его всегда увлекали на-
слаждения. Но также я знаю доброе сердце его и то, что
он далек от тех ужасов, которые ему здесь приписывают.
Его везде любили, в коллеже и в подразделениях, где он
служил. Я видел проявления его благотворительности
и человечности, в частности в случае со слесарем Муленом,
умершим в прошлом году после продолжительной болез-
ни, свидетелем которой был Донасьен. У несчастного ос-
тались дети, и месье де Сад взялся позаботиться об одном
из них и выплачивает ему пенсион. Вот почему я не могу
поверить в те черные дела, в которых его обвиняют.
В мае Маркизу пришлось осваивать новое место жи-
тельства: камеру в крепости Пьерр-Ансиз, расположен-
ной на скале неподалеку от города Лиона. Сколько он
томился в Пьерр-Ансизе? По одним данным — всего око-
ло месяца. По данным же ряда современных ученых
(Анни Ле Брен, Шанталь Тома и др.), Маркиз пробыл
в этой крепости более полугода и освободился лишь в се-
редине ноября. Как бы там ни было, «репетиция» с Розой
Келлер обошлась ему вовсе не дешево...
Недолгое перемирие
Саду предписано жить в Ла-Косте, и он с головой ухо-
дит в театр. Тогда многие аристократы юга Франции со-
здавали домашние театры. Казанова во втором томе сво-
их мемуаров пишет о провансальском Эксе, «славящемся
своим парламентом и благородным дворянством», и упоми-
нает о представлениях «на маленьком театре» в поместье
маркиза д’Эгуия, президента парламента.
Сад выбирает для своих постановок не слишком слож-
ный материал. Он берется за то, что ему самому не очень
интересно, но что может привлечь и развлечь публику
Ад. Жизнь до 1778 года 15*7
и будет сносно сыграно любителями. Маркиз желал те-
перь веселиться! Он написал Аббату в Соман (НП, с. 87):
«Мы приглашаем вас на бал, а в пятницу ю-го состоится
спектакль с участием лучших актеров марсельской труп-
пы; наши мужчины любезны, а женщины красивы. Дадим
пьесу „Беверли, или Английский игрок", новую и ужасно
мрачную. Вы как-то говорили, что этот жанр - в вашем
вкусе. Попробуйте захватить с собой в Лилле или Мазане
каких-нибудь женщин. Они поужинают, побывают на
балу, а при необходимости и переночуют».
В подобных делах Аббата не нужно было долго про-
сить. Он приехал и, вероятно, привез женщин для себя
и для всех, кто их пожелает. Рене-Пелажи находилась в
Париже и снова готовилась стать матерью. Теща Допась-
ена тоже не могла помешать зятю своим присутствием.
Она лишь издалека метала громы и молнии: после такого
позора — снова балы, комедии, актрисы?! Пора бы заду-
маться наконец о своей репутации! На месте Аббата она
скорее подожгла бы театральный зал, не будь у нее друго-
го способа помешать Донасьену! А долги? А вконец рас-
строенные его дела?
Случались моменты, когда и Маркиз задумывался о
чем-то большем, чем развлечения. Осознание своего при-
звания не приходило к нему и облекалось в смутные до-
гадки. Мечта создать высокопрофессиональный театр не
покидала его, хотя он не мог пе чувствовать, что для это-
го ему недостает не только денег, по и чего-то важного
в нем самом. Его тянуло к прозе, отвечающей духу того
века, века Просвещения, однако он не в состоянии был
решить, каково должно быть ее содержание. В итоге
у него появилось желание обратиться к путевым очеркам
в письмах. Возник план путешествия в Голландию, стра-
ну образцово поставленной торговли и ремесел, страну
веротерпимости, которую непременно посещали думаю-
щие просветители со всего света. С творческими мечта-
ми в нем уживались иллюзии головокружительной воен-
ной карьеры. В течение трех лет Маркиз поочередно
отдавался своим мечтам о новом театре, новой прозе
158 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и новой военной карьере. Как только усилиями жены и
тещи король снял с него обязательство о невыезде из
южных имений и разрешил совершить поездку в Париж
для лечения от «опасной болезни» (подразумевался все-
го лишь геморрой, но Репе серьезно опасалась за его здо-
ровье), Сад развил кипучую деятельность по всем направ-
лениям. Прежде всего он отправился в путешествие по
Голландии. Оно состоялось осенью. Путь лежал сначала
па Брюссель, потом он посетил Антверпен, Роттердам,
Гаагу, Амстердам, Утрехт, потом снова очутился в Брюс-
селе и вернулся в Париж. Биограф Сада Ш. Тома счита-
ет, что одним из главных «гидов» Маркиза в это время был
его покойный отец, некогда переживший десятимесячное
заключение в Антверпене: он увлекательно рассказывал
о своих далеких путешествиях, радостях и злоключениях.
Другим таким «гидом» стал Миссон, автор известной в то
время книги «Путешествие по Италии» (1668), считав-
шейся в своем роде образцовой. Миссон описал поездку
из Англии в Италию по маршруту, пролегавшему через
Голландию и Германию.
Импульсивный и несобранный, Сад в то же время
проявлял и редкую пунктуальность, если пе сказать — пе-
дантизм. Поездка состоялась строго по намеченному пла-
ну. В своих письмах-«вояжпх», адресованных некой Даме,
он старается, по его собственным словам, «дать проезжаю-
щим питые указания как о жилье, так и о дорогах, и о различ-
ных достопримечательностях страны...». Он, повторяя мно-
гих других, не скрывает своего восхищения поразитель-
ной чистотой и порядком, наведенными голландцами,
равно как и полного разочарования отсутствием у этой
нации возвышенного, духовного, и замечает, что весь
гений ее ушел в торговлю. Женщины удивили его отсут-
ствием тонких талий и порчеными зубами («Вряд ли во
всей Голландии найдется хотя бы четыре женщины с хороши-
ми зубами»), простоватостью и песветскостью.
Спустя многие годы в камере Бастилии он будет пи-
сать «Алину и Валысура» и ему пригодятся воспоминания
о поездке по Голландии; в романе его герой Сенвиль
навсегда покинет идеальную страну Тамоэ, хотя ее король
Ад. Жизнь до 1778 года 159
зовет его остаться, подобно тому как вольтеровский
Кандид покинул Эльдорадо. То, что было только прият-
но, в глазах Сада «нс стоило ничего»'.
Пока он размышлял об издании писем к Даме (руко-
пись останется неизданной до середины XX века), возник
план продолжения военной карьеры, и он выехал в Бур-
гундский полк. Авантюра была дважды рискованной. Как
писал в то время Бомарше, тому, кто по-настоящему стра-
стно любит женщин и пе представляет себе жизни без
них, «жизнь среди мужчин причиняет неисчислимые мучения».
И потом, дурная слава Сада бежала впереди него, так что
в семье не без оснований опасались каких-нибудь инци-
дентов с офицерами полка.
Так состоялась его последняя и наиболее бесславная
попытка выдвинуться в военной среде. В полку его не
приняли. Малоутешительно было и то, что ему удалось
выхлопотать себе чип полковника без жалованья. Разоча-
рование оказалось столь сильным, что Маркиз даже ре-
шился продать свое воинское звание, но и из этого ниче-
го не вышло. В итоге он попал за долги в военную тюрь-
му Фор-л’Эвек, откуда его через два месяца выпустили
после уплаты его родственниками трех тысяч ливров из
примерно двенадцати, которые он задолжал кредиторам.
После очередных тюремных мытарств ему ничего не
оставалось, как направиться в Прованс, на этот раз уже
с супругой и тремя малолетними детьми. В Ла-Косте он
вернулся к своему домашнему театру.
Он задумал написать пьесу в стиле английской мело-
драмы, вскоре ее закончил и приступил к репетициям.
Войдя во вкус, Маркиз, ни в чем не знавший осторожной
половинчатости, захотел поставить пьесы Вольтера, Дид-
ро, Реньяра, Детуша, Сорена — словом, всех наиболее
популярных авторов. Очень трудно с деньгами? Их пет
вовсе? Ничего, нужно срочно как-то выкручиваться! Он
буквально истерзал своего доверенного нотариуса Фажа
требованиями все новых и новых сумм. Фаж роптал,
Thomas Ch. Sade. Seuil, 1994. P. 48. Далее в тексте в ссылках:
Тома — с указанием страницы.
160 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
отказывался, возмущался — но куда там! Господин Маркиз
вел себя как настоящий феодальный сеньор, а сила, как
говорится, солому ломит... Недовольный Фажем, Маркиз
решительно приблизил к себе одного из своих арендато-
ров — 30-летнего Франсуа Ринера, крепкого брюнета сред-
него роста, с истинно провансальским орлиным носом.
Франсуа Рипер займет в жизни Маркиза заметное
место. Этот то ли зажиточный крестьянин, то ли, скорее,
буржуа родился в поместье Мазан, в семье, весьма уважа-
емой в округе. Риперы имели собственные земли, но были
также в числе крупных арендаторов сеньоров де Садов.
Маркиз, вероятнее всего знавший Франсуа Ринера с дет-
ства, выделил его, назначив на пост вигье (вигье — нечто
вроде мирового судьи и одновременно старосты в фео-
дальной сеньории). В те времена почти повсеместно по-
сты вигье упразднялись, считались пережитком старины
и сохранялись лишь в бедном и старозаветном Прован-
се, далеком от новых веяний ‘.
Отношения Маркиза с Ринером вскоре сделались
совершенно доверительными, если не сказать дружески-
ми. Сад обладал одной особенностью, делавшей его весь-
ма симпатичным в глазах поселян: вразрез с обычными
повадками знатных сеньоров, он знал в лицо и по именам
своих подданных, не избегал случая поздороваться с ни-
ми, посидеть вместе за столом, выпить вина и побеседо-
вать. Его сексуальная распущенность вызывала у простых
провансальцев поток грубых, но беззлобных коммента-
риев. Между собой крестьяне прозвали его Писташье
(смысл прозвища улавливается на грани созвучий: pisla-
che — «фисташка», pistacher — «напиваться»; chier — груб.
' Авиньон и его окрестности считались анклавом на терри-
тории Франции (понтификатом) и подлежали юрисдикции
папы римского (понтифика). Так повелось еще с далеких
времен Средневековья, когда изгнанные из Рима папы
держали свой двор в Авиньоне. Поэтому авиньонцы могли
следовать французским законам или, если это приносило
выгоду, не следовать им. Статус понтификата в целом был,
конечно, формальностью. По и после взятия Бастилии про-
блема присоединения Авиньона к Франции будет обсуж-
даться в Провансе.
Ад. Жизнь до 1778 года 161
«испражняться»; вероятно, образ фисташки ассоцииро-
вался и с мошонкой).
Маркиз общался с Ринером почти как с равным ио
интеллекту, шутил с ним так, как шутил бы с образован-
ным человеком своего круга. Ринер улавливал юмор сень-
ора. Маркиз поручил Риперу финансово-хозяйственное
обеспечение театрального зала в доме-замке Мазан, в ко-
тором открывались гораздо большие возможности для
театральных представлений, чем в Ла-Косте с его истин-
но средневековой теснотой. Рипер проявил хватку и по-
нятливость. Вскоре под его руководством в Мазапе раз-
вернулся капитальный ремонт с частичной перестройкой
главного зала. Местный слесарь Берию оказался одарен-
ным по части сценической механики.
Недовольный Фаж, отодвинутый на второй план,
стал верным осведомителем мадам де Монтрёй. С ней ему
тоже приходилось нелегко, но, по крайней мере, Фаж
понимал побудительные мотивы ее действий, в то время
как от указаний Маркиза он то и дело терял голову. Да и
трудно было сохранить разум, видя, как человек, только
что отсидевший два месяца за долги, приглашает в свой
домашний театр сразу двенадцать актеров, выплачивая им
жалованье, обеспечивая жильем и столом! Одна только
актерская пара Бурде обошлась ему в восемьсот ливров —
для кого-то большие деньги. Потом ему еще понадобился
оркестр, причем хороший и с настоящим дирижером!
Нет, с обычной точки зрения все это было похоже на
чистое самоубийство. Фажу хотелось туг же очутиться где-
нибудь подальше от безумного сеньора, пока тот не навле-
чет на себя какую-нибудь новую беду.
Весной работы в Мазане пошли полным ходом. Сад
решил: как только они будут завершены, он перенесет
туда из Ла-Коста свои постановки и в сезон лета и осени
ошеломит авиньонцев целым театральным фестивалем!
Он пишет Риперу: «Вполне возможно, мы решим провести
лето в Мазане, чтобы избежать поездок, тяжелых во время
жары».
В Ла-Косте действительно возник настоящий театр.
Актер Бурде, приглашенный на роли Благородного Отца,
162 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
во многом взял на себя организацию распределения и ос-
воения ролей. В современном понимании он сделался
заведующим труппой. Рядом с актерами-профессионала-
ми играли члены семьи Сада. Так, в мелодраме сеньора
Маркиза «Свадьба века» в амплуа Героини не без успеха
подвизалась Анн-Проспер де Лоне, младшая сестра мадам
де Сад. Мадам играла ее подругу-наперсницу, а сам сень-
ор — Героя, супруга Героини графа де Кастелли.
Театральные успехи Маркиза несомненно находились
в тесной взаимосвязи с его отношениями с мадемуазель
де Лопе.
Анн-Проспер де Лоне не суждена была долгая жизнь.
Она родилась 27 декабря 1751 года и умерла 13 мая 1781 го-
да. Из отпущенных ей двадцати девяти полных лет значи-
тельную часть она провела в монастыре бенедиктинок
возле Лиона. Точную дату ее рождения и некоторые по-
дробности ее пребывания в Ла-Косте впервые установил
Морис Левер (с. 192). Он поясняет, что Анн-Проспер была
«светской канониссой» и жила среди мирян. Община ее
служила убежищем благородным девицам. Девицы не да-
вали монашеский обет и, если хотели, могли покинуть
общину ради замужества.
Анн-Проспер появилась в Ла-Косте в 1771 году, глубо-
кой осенью, когда в Провансе господствует мистраль. Она
прихварывала, и внимательная Репе пригласила ее пого-
стить. Анн-Проспер подлечилась, начала помогать своей
сестре по хозяйству и ухаживать за малышами. Ее увлек-
ли царившие в замке театральные страсти, вскоре она
заразилась ими и стала участвовать в репетициях. Исто-
рик называет ее «прекрасной канониссой». Старый Аб-
бат, любимый дядюшка Маркиза, немедленно пал жерт-
вой ее чар. Он был старше ее на сорок шесть лет, но мог-
ло ли это его смутить? Левер пишет: «Старый либертен не
мог скрывать свое волнение и наконец признался в том, что его
снедает любовный пыл» (Левер, с. 192). Красавица, еще вче-
ра написавшая ему: «Ах, дорогой дядя, как я вас люблю! Вы не
идете у меня из головы...», немедленно образумилась и по-
ставила его на место. Она выразила свое смущение и веж-
ливое возмущение. «Вы хотите, чтобы провансалец любил
Ад. Жизнь до 1778 года 163
кпк овернец! — воскликнул Аббат, имея в виду, что Анн
прежде жила в Оверни. — Солнце подстегивает кровь прован-
сальца, а снега замедляют ход крови жителя Оверни, и этим
определяется разница в любви провансальца и овернца».
Страсть ослепила умного Аббата, проявившего такой
пыл и такую решимость, что он не сразу понял: дело во-
все не в овернском хладнокровии, а в том, что ее пред-
почтение было отдано Донасьену де Саду, ее сценическо-
му супругу, а в жизни — супругу ее старшей сестры.
В начале XX века биографы Сада распространили
версию, что негодяй маркиз якобы совратил это несчаст-
ное дитя, предварительно накормив его возбуждаю-
щими конфетками. Измышлялись леденящие кровь по-
дробности в духе сыгранных в Ла-Косте и Мазане мело-
драм. Жильбер Лели позднее, напротив, говорил о ро-
мантически-неземной страсти Донасьена и Анн-Проспер.
В 50-е годы XX столетня весьма известная и уважаемая
французская писательница Симона де Бовуар так оцени-
ла бурный роман Маркиза с Анн-Проспер:
«Примерное поведение не принесло ему ожидаемой награды-,
и в 1771 году он снова оказался в тюрьме, на этот раз за
долги. После освобождения его тяга к добродетели заметно
уменьшилась. Он совратил юную свояченицу. Она была ка-
нониссой, девственницей и сестрой жены - все это прида-
вало особую пикантность приключению».
Опять возникла версия в духе грязного совращения
по модели сюжета садовской «Жюстины»: девушка выхо-
дит из монастыря и становится жертвой надругательства,
ее чистота насильственно растоптана. Девушка — ангел,
брошенный в объятия сладострастного мерзавца. Подоб-
ные формулы, нередкие в литературе, всегда что-то иска-
жают в людях, выхолащивают их жизнь. В них может
присутствовать так называемая «голая правда», но это —
та самая «правда», которая на деле может обернуться
самой большой ложью.
Кто знает сегодня, кем была на самом деле Апн-Про-
спер де Лоне? Кто кого больше совращал? И совращал
ли? Двадцатилетние девушки порой проявляют в делах
164 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
интимного свойства готовность, понимание, смелость,
удивляющие даже самых опытных мужчин. Мы знаем о ее
внутреннем мире, о ее вкусах и повадках ничтожно мало.
Даже о ее физической близости с Маркизом все судят как
о факте лишь потому, что они впоследствии вместе бежа-
ли за границу и некоторое время прожили вдвоем. Логи-
ка такова: он предавался безудержному разврату, следова-
тельно, так было и с Анн-Проспер. Так могло быть. И все
же интимные отношения таких непростых людей всегда
непредсказуемы. Бывает физическая близость, когда ее
со стороны и представить невозможно. Бывает ее нет
тогда, когда абсолютно все в ней уверены.
Сад продолжал свои поиски достойной партнерши.
Анн-Проспер могла в реальности оказаться Жюстиной
или Жюльеттой, или Жюстиной, обернувшейся Жюльет-
той, она могла лишь казаться ему той или иной в его фан-
тазиях. Мы никогда не узнаем об этом точно.
Точно известно другое. В Мазане давали все новые
и новые премьеры. Всего поставили 24 спектакля! И пусть
знатнейшие жители Авиньона их игнорировали из-за
дурной репутации постановщика и сценического 1ероя,
зрителей в зале все прибавлялось. У входа в замок во избе-
жание беспорядков дежурили конные жандармы. Так что
Сад вполне может считаться предшественником известных
в XX веке Авиньонских театральных фестивалей. Между
тем в самый разгар своего театрального праздника, 23 июня,
Маркиз отправился в Марсель для общения с проститут-
ками. Он был снедаем адскими приступами сексуального
неистовства. О таких оргиях мечтают в периоды затянув-
шегося воздержания или недостигнутой победы.
Кутеж
со СМЕРТНЫМ ПРИГОВОРОМ
Кутеж Сада продолжался со вторника до воскресенья.
Два дня он провел в борделе у ig-летней Жанны Нику.
Потом послал своего лакея Латура в портовые кварта-
лы с заданием найти для него молодых девиц. В субботу
Ад. Жизнь до 1778 года 165
27-го предприимчивость Латура завела Маркиза в кварти-
ру некой 23-летпей Мари Борелли по прозвищу Мари-
етта. Там же оказалась еще 20-летпяя Марианна Ложье
по прозвищу Мариопетта, се ровесница Роза Кост по про-
звищу Розетта и ig-летняя Марианна Лаверн. Была еще
Жанна-Франсуаза Лемер, служанка Марн Борелли, 42 лет.
Лакею было велено представиться маркизом. Судя по
всему, Сад в своем воображении разыгрывал очередной
спектакль Авиньонского театрального фестиваля. Когда
все приготовились к началу развратных действий, эффект-
но вошел на реплику месье Лафлер, то есть Донасьен де
Сад. Описания подробностей его одежды и поведения ока-
зались в судебных протоколах и благодаря этому сохрани-
лись, так же как и фамилии девиц и многое другое. Прото-
колы издавна попали в поле зрения биографов Сада. Бума-
ги следствия и суда, в то время столь ненавистные нашему
герою, потом неплохо ему послужили. Все же великая вещь
для великих людей эти бумаги, составленные к тому же
французскими крючкотворами, одними из самых пытли-
вых в мире! Вот, к примеру, милая и достойная девушка
Анп-Проспер де Лопе, чьи поступки никогда пе станови-
лись предметом судебного разбирательства, оказалась по-
гребена под слоем времени так прочно, что даже имя ее
биографы-садоведы начала XX века пе могли как следует
установить и порой называли ее почему-то Луизой де Мон-
трёй, в то время как в этом почтенном семействе ни одна
из дочерей не носила такого имени. Мы даже никак пе
осведомлены о ее внешности, наклонностях, привычках.
Точный возраст ее с трудом установил сведущий биограф
всего лет пятнадцать назад. Зато имена, клички, возраст,
вкусы, привычки проституток, случайно обессмертивших
себя встречей с Латуром и участием в оргии Сада, уверен-
но излагались и в стародавние времена.
Месье Лафлер сумел произвести впечатление па бед-
ных портовых шлюх. Оп предстал перед ними светло-
волосым, среднего роста, с полным лицом. На нем был
серый фрак па голубой подкладке, шляпа с перьями, на
боку — шпага. В руке он держал трость с золотым набал-
дашником. Позже он отставит ее, и Латур, высокий, со
66 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
следами оспы на лице, подаст ему хрустальную конфет-
ницу, оправленную золотом, ставшую одной из главных
участниц этой трагикомической истории.
Достав пригоршню золотых монет, Лафлер сказал:
— Девочки, здесь хватит на всех! Та из вас, которая до-
гадается, сколько здесь экю, первая пойдет со мной!
Первой стала Мариопетта.
Надо думать, месье Лафлер па данном этапе своего
пребывания в Марселе уже порядком истощил свои нер-
вные и физические ресурсы. Ему требовалось что-то ис-
ключительное, чтобы возбудиться. Он повелел Латуру
и девице обнажиться и лечь в постель, после чего стал
возбуждать их половые органы, а девицу дополнительно
слегка и выпорол. Его притягивал процесс созерцания
порки чужих задниц, равно как и ощущения от порки соб-
ственной. Он любил все связанное с женским телом,
в особенности женским задом (причем не терпел гомосек-
суалистов!): любил бить зад всеми немыслимыми спосо-
бами, ласкать его, сношаться с ним, любил запахи его. Оп
воспринимал зад женщины как суверенное живое суще-
ство. Мужчин с подобными вкусами немало — вероятно,
их даже большинство. Маркиз отличался лишь огромной
интенсивностью своих переживаний и готовностью дохо-
дить до самых мощных всплесков чувств, до состояний,
граничивших с безумием и смертью. «Лучше убыть дитя
в колыбели, чем сдерживать буйные страсти», — будто о нем
сказал Уильям Блейк в «Пословицах Ада». Таковы будут
и его литературные герои.
Мариопетта поведает на суде, что Сад и Латур требо-
вали от нее содомского греха. Опа, по ее уверениям, от-
казалась. Еще бы опа заявила, что согласилась! Содомия
тогда преследовалась судебными органами вплоть до со-
жжения виновных па костре!
На свет извлекается хрустальная конфетница. Кон-
феты представляли собой сладкие пастилки с аписом
и шпанскими мушками, применяемыми для обострения
реакции половых органов.
— Ешь сколько хочешь, — было предложено ей.
Она взяла две-три конфетки. Сад расхохотался.
Ад. Жизнь до 1778 года 167
— Ешь больше, это способствует извержению газов!
Она съела еще.
— Больше не могу...
— Тогда отхлещи меня вот этой штукой, да покрепче!
Латур с Марионеттой сообща раздели Сада, и опа
принялась хлестать его, однако скоро опустила руку.
-Яне могу, меня тошнит. Это все ваши конфетки,
будь они прокляты. Говорила же вам, что мне хватит.
— Э, еще шлюхой называешься. Ты после этого даже
и не шлюха, а...
Потом было еще много другого в таком же духе. Дру-
гие девицы тоже ели конфеты. Марионетта бегала на кух-
ню и пила то воду, то кофе. Часы сменялись часами. Ми-
новали сутки. Шлюхи уступали всем желаниям Маркиза.
Иначе быть просто не могло, хотя па следствии они уси-
ленно станут доказывать, что от них только требовали
того-то и того-то, а они отказывались! Вот, выходило,
чему они предавались столько времени — клиенты умоля-
ли, а девицы отказывались, несмотря па то что им пред-
лагались немалые деньги. Каждой Маркиз дал по шесть
ливров и обещал добавить гораздо больше.
Кульминация оргии поражает воображение. Маркиз
улегся на живот лицом к камину и взял в руку ножик, что-
бы отмечать число принятых ударов. Девицы, у которых
уже наступило состояние нервного истощения, переходив-
шее в истерику, принялись хлестать его специально при-
несенными для этого вересковыми прутами. Маркиз наца-
рапал на стенке камина вот такой столбец (Левер, с. 205):
215
179
225
240
Читатель, сравни эти подсчеты с приведенными в пер-
вом томе «Жюльетты»:
«Мы подсчитали, что наши прелестницы <...> на тот
момент совокупились: Клервилъ - сто восемьдесят пять раз,
Жюльетта - девяносто два раза в оба отверстия...»
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Все это невольно вызывает в памяти «Гаргантюа
и Пантагрюэля» Рабле с тем эффектом псевдонаучно-
сти, который является одним из главных источников ко-
мизма в этой книге. Сад балансирует между абсолютной
серьезностью и странным юмором, не колеблющим все
же общего серьезного тона. Он, конечно, понимал, что
для большинства людей все это звучит дико. Для него же
это было частью обыденного опыта и оттого не смешно.
В своем увлечении цифрами Сад даже ближе к Данте, чем
к Рабле.
Вероятно, Сад обозначал нацарапанными цифрами
число полученных им ударов, после которых наступали
самые острые, вершинные наслаждения. Какой детский,
примитивный педантизм! Его хлестали и хлестали, а он
часами, вдумчиво, терпеливо вслушивался в токи своего
тела, изучал связь нарастания боли и медленного прибли-
жения следующего оргазма. Его интересовал этот ряд
спадов и подъемов.
О, поэты ушедших эпох знали толк в математике! Дан-
ге Алигьери в финале «Божественной комедии», в после-
днем усилии прорываясь к постижению Беатриче, Бога
и Вечного Света Рая, именует себя «геометром»:
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья.
Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в сиянии своем;
Ио собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.
Перевод М. Лозинского
Не бормотал ли Маркиз про себя эти строки, лежа
лицом к убогому камину и подставив девицам свой вспух-
ший от ударов зад? И стал ли ему наградой вожделенный
«блеск с высот»? Данте и Сад — крайние полюсы одного
и того же сверхчеловеческого прорыва в неизведанный
Ад. Жизнь до 1778 года 16р
Рай. Данте и Сад — заложники Абсолюта. Данте проры-
вался из Ада телесной оболочки в духовный Рай, Сад шел
из духовного Ада в глубины телесного Рая и в самых его
недрах снова искал духовность — иную, свою, одному ему
ведомую.
Тем временем конфетки, съеденные в чрезмерных
дозах, производили на девиц свое действие. Маркиз не-
сомненно сразу понял свою ошибку: девицы постоянно
недоедали, были ослаблены чересчур нездоровой жиз-
нью, поэтому пе следовало давать нм конфетки в таких
же порциях, как женщинам из приличного общества.
Особенно плохо почувствовали себя Марианна Лаверн
и еще некая Маргарита Кост, доставленная Саду Латуром
уже после торжественной порки у камина и сменившая
подружек Мари Борелли: они падали от усталости. Де-
вицы жаловались на сильное головокружение, жжение
в животе. Марианну и Маргариту рвало черными сгустка-
ми. Когда Маркиз с лакеем преспокойно отбыли домой,
вокруг девиц возникла зловещая суета. Вызвали врача.
Потом прибыли жандармы. Следователь собрал рвоту,
начал опрашивать проституток. Квартиру Мари Борелли
тщательно обыскали, собрали остатки конфет и отправи-
ли в лабораторию на анализ. Искали мышьяк. Не найдя
следов этого общеизвестного яда, выдвинули версию:
в сладостях содержался доселе неизвестный яд! Против
Маркиза было выдвинуто обвинение в предумышленном
отравлении.
Шпанские мушки как эротический возбудитель при-
менялись в те времена сплошь и рядом. Моду на них за-
везли из Италии. Всесильная мадам Помпадур, от приро-
ды фригидная, но поставленная жизнью в условия, когда
она должна была разыгрывать сексуальную ненасытность,
постоянно употребляла «любовные пилюли», и за пей
последовали многие знатные дамы. Настойку кантарид
(шпанских мушек) капали в кушанья и напитки, добавля-
ли в сласти домашнего приготовления. Галантный век не
жаловал фригидных. Все знали о том, что кантариды —
слабодействующий яд, и придерживались известной до-
зировки. Шпанские мушки воздействуют на организм
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
фактически сразу. Если тайком влить несколько капель
настоя в бокал вина соседки по столу, можно быть уверен-
ным в том, что у нее мгновенно возникнет состояние лег-
кой сексуальной озабоченности.
Вне сомнений, проститутки точно знали природу
своего недомогания. Они страдали от передозировки
эротического возбудителя и заявили об этом следствию.
Но уши следователей, экспертов и судей не внимали по-
казаниям. Упорно внедрялась версия о предумышлен-
ном отравлении. Почти столетие назад смысл создавшей-
ся ситуации описал Анри д’Альмера, и все современные
биографы, по существу, лишь повторяют его, дополняя
отдельными деталями. Д’Альмера писал:
«Два аптекаря-химика удостоверили после самого тщатель-
ного исследования, применив все способы, требуемые наукой,
отсутствие в этих конфетах мышьяка и других ядовитых
веществ.
Экспертиза эта была проведена ранее, чем маркиз
де Сад или кто-либо из его семейства узнал о ней.
Казалось бы, после нее не осталось ни малейших наме-
ков на преступление - судебное преследование потеряло
смысл, но, несмотря на это, оно все же продолжалось.
Во время следствия другая женщина, из числа тех, ко-
торые были в публичном доме и допрашивались судьей
в присутствии королевского прокурора, предъявила против
м аркиза де Сада и его лакея обвинение в противоестествен-
ных домогательствах, жертвой которых была не она.
Это новое обвинение, согласно закону, не могло вызвать
судебного следствия без предварительной жалобы потерпев-
шей, но королевский прокурор не принял это во внимание.
Он предписал произвести следствие и по данному об-
винению, заявив, что надо принять все меры для разъясне-
ния дела.
Все это произошло в нарушение законов, которые за-
прещают судьям выслушивать свидетелей по поводу обстоя-
тельств, не относящихся к предмету жалобы. В таких слу-
чаях существует риск признания всего судопроизводства
недействительным.
Ад. Жизнь до 1778 года 1^1
Между тем вопреки законам, оставив без внимания все
обстоятельства, свидетельствующие в пользу подсудимого,
марсельский суд приговорил его к тяжелому наказанию как
признанного виновным в двух преступлениях.
Приговор был вынесен в отсутствие подсудимого, ни
разу не допрошенного.
Высшая судебная инстанция с необычайной быстро-
той утвердила этот „ приговор ”.
Распространились ложные слухи о смерти одной из
проституток. Маркиз и его лакей были объявлены в ро-
зыск. Саду пришлось прервать подготовку к очередной те-
атральной премьере и поспешно скрыться. Теперь ему пред-
стояло стать невольным участником спектакля, поста-
новщиками которого выступили генеральный прокурор
и президент провансальского парламента в Эксе. Первая
сцена не заставила себя ждать. В селении Ла-Кост специ-
ально нанятый глашатай громогласно призывал Сада
и Латура явиться в качестве обвиняемых в Экс, в против-
ном случае Сад лишался своих сеньориальных прав, на его
имущество и доходы налагался арест. Сенсационные слу-
хи про маркиза-отравителя прокатились по всей стра-
не. Маргарита Кост и Марианна Лаверн после встречи
с Рене-Пелажи, видимо получив солидную мзду, подписали
отречение от своих претензий к Маркизу, но и это уже
ничего не могло изменить. Колеса „правосудия”, щедро
смазанные высокопоставленными 'недоброжелателями
Садов и Монтрёев, крутились быстро, у сентября был
вынесен приговор, а н-го парламент в Эксе утвердил его.
Приговор оказался чрезвычайно жесток: за отравление
(а ведь никто не умер!) и содоми ю (ни одна из женщин не
признала своего участия или факта насилия этим спосо-
бом) Сада и Латура надлежало поставить на колени,
босыми, в рубахах, с веревками на шеях, со свечами из
желтого воска (весом в фунт) в руках, потом отвести на
эшафот на площадь Сен-Луи. Маркизу отрубить голову.
Латура повесить. Тела сжечь. Пепел развеять по ветру.
Отсечение головы полагалось отравителям, костер - содо-
митам. Так что Маркиз дважды приговаривался к смерт-
ной казни».
1^2 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«Бьюсь об заклад, — пишет Морис Левер о де Саде, —
он отметил это событие» (Левер, с. 216).
На площади Проповедников в Эксе разыгралась цен-
тральная сцена судебного спектакля: символическая казнь
Сада и Латура. Пылали чучела убийц-содомитов, похожие
на их оригиналы. Уменьшилось ли после этого число
любителей шпанских мушек и содомского греха, вкус ко-
торого был так хорошо известен королям и дворянам?
Про это история умалчивает...
«Большая надежда»
Репе-Пелажи, маркиза де Сад, считала своего мужа
несчастным, но невиновным. По ее мнению, причиной
всех обрушившихся на него злоключений стали его буй-
ные фантазии. Она считала его фантазером, не способ-
ным на зло по умыслу. Рене переполняли жалость к мужу
и любовь к нему, а также жажда отстоять его свободу, его
право жить в соответствии с его воображением. Мужу
удалось обратить ее в свою веру. Рене не могла предста-
вить свое дальнейшее существование без его суждений,
произносимых спокойно и категорично и поражающих
неожиданностью, внутренней парадоксальностью. Он
произносил слова, принять которые было вроде бы ни-
как невозможно, и, вместе с тем, в них она всегда нахо-
дила зерна какой-нибудь истины.
Рене сделалась тогда частью его судьбы, его ауры, его
физического существования. Ей казалось таким есте-
ственным, когда он нравился другим женщинам. Опа лю-
била мужа и не могла понять, как можно было его не лю-
бить?! Само собой разумеется, она замечала сближение
мужа с ее младшей сестрой, с горячо любимой Анн-Про-
спер, и не находила в этом ничего дурного. Мужу прихо-
дилось трудно, он так нуждался в помощи, в сочувствии.
Сама она, его супруга, могла сделать немногое. На ней
лежали заботы о детях. Естественно, часть проблем мо-
гла решить ее сестра, в чьем здоровье наступило улуч-
шение.
Ад. Жизнь до 1778 года 173
После выдачи ордера на его арест Донасьен скрыл-
ся вместе с Анн-Проспер и Латуром. Рене осталась в Ла-
Косте. Анн-Проспер вернулась в замок через месяц. Сест-
ры посчитали, что еще не поздно предотвратить роковую
расправу с Донасьеном. Они добыли у Рипера значитель-
ную сумму и поспешили в Марсель. Они готовы были
подкупить проституток, пострадавших от любовных пи-
люль. Возможно, Рене не подозревала сестру в интимной
связи с мужем, рассматривая их сближение как родствен-
ное и дружеское. Допустим и другой вариант: Репе раз-
мышляла о их возможной связи и простила ее, смирилась
с этим, объективно считая себя менее привлекательной
и достойной.
Миссия сестер в Марселе провалилась. Деньги, ка-
жется, были приняты, но без видимого эффекта. Сестры
встретились со своим отцом, прибывшим в город по по-
ручению мадам де Моптрёй, дабы держать ее в курсе про-
исходящего и попытаться хотя бы отчасти смягчить оче-
редной удар по репутации их семейства. Потом добряк
Кордье де Моптрёй уехал из Марселя в Экс для встречи
с генеральным прокурором и президентом парламента.
Дочери попрощались с ним 7 сентября, еще лелея остат-
ки надежды; и-го или 12-го, уже в Ла-Косте, они узнали
об окончательном решении парламента и страшном спек-
такле па площади Проповедников в Эксе.
Анп-Проспер вновь исчезает из замка. Под покровом
тайны канонисса является в убежище Маркиза. Назвав-
шись супругой графа де Мазан (Донасьен теперь присво-
ил себе этот титул), девушка вместе с ним пересекает
границу. Путь их лежал в Италию.
Отъезд этой странной пары был, вне сомнений, бег-
ством. Маркиз испытывал жестокое безденежье. Никаких
условий для медового месяца не было. Рене не могла по-
кинуть Ла-Кост. Ему следовало бы бежать одному, но он
уехал вместе с Анн-Проспер, которая спустя примерно
педелю покинула его и вернулась к Рене. Она явилась
налегке: ее личные вещи остались у Маркиза. Вслед за ней
пришло и письмо от Донасьена (или Анн-Проспер привез-
ла его), из которого мадам де Сад узнала, что ее супруг
174 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
тоже возвращается: он прибудет морем сначала в Ниццу,
потом в Марсель и просит передать ему по прибытии
в порт некоторую сумму. Рене послала в порт доверенно-
го человека, уполномоченного вручить Маркизу деньги.
Маркиз — можно не сомневаться, переодетый и загри-
мированный — получил кошелек и, не мешкая, снова по-
кинул пределы Франции, благо граница в тех местах была
недалеко, в сопровождении двух лакеев — Латура и Кар-
терона (чаще его звали Ла Жёнесс, то есть «Юность»),
не забыв прихватить с собой еще какую-то женщину (он не
обошелся без этого даже в часы смертельного риска!).
Вскоре он объявился в Савойе, во владениях короля Сар-
динии Карла Эммануила, — в окрестностях города Шамбе-
ри. Его экипажи и багаж остались в Ницце: спешка и недо-
статок средств не позволили взять их с собой.
Анн-Проспер больше не поехала к Маркизу. Период
их близости и общих трудностей кончился. Во время со-
вместного пути через горы что-то у них случилось: воз-
можно, совсем вышли деньги, по причине чего «граф
и графиня де Мазан» приняли решение поодиночке вер-
нуться в Прованс? Или вмешалась болезнь, ссора? Или
девушка обиделась на Маркиза за какие-то притязания
этого, как говорила Рене, фантазера? Характер взаимоот-
ношений «супругов де Мазан» нам неизвестен. Впрочем,
доподлинно известно не так уж мало. Анн-Проспер не
была беременна. Она не озлобилась и не стала на сторо-
ну врагов Маркиза. Она не поехала к матери, а направи-
лась к Рене в Ла-Кост. Значит, опа рассчитывала па ее
сестринское и дружеское расположение.
Мать, само собой разумеется, пребывала в исступле-
нии. Опа, как всегда, была прекрасно осведомлена о ходе
событий и не знала пока лишь местоположение нового
убежища зятя. Да, Президентша бушевала, но она не про-
гнала бы Апп-Проспер, если бы та явилась к пей; главное,
чего она опасалась: как бы младшая дочь не подхватила
от Донасьена дурную болезнь.
Отправившись в Ла-Кост, Анн-Проспер дала матери
понять, что теперь Донасьен и Рене стали ей ближе и до-
роже. Рене, приняв сестру, выразила ей понимание.
Ад. Жизнь до 1778 года 175
Читатели «Жюстины» и «Жюльетты», надеюсь, со-
гласятся со мной: Анн-Проспер де Лоне — это не Жюсти-
на и уж вовсе пе Жюльетта, равно как и ее старшая сест-
ра, тоже многократно «записанная» в Жюстины, в том
числе таким талантливейшим читателем Сада, как Юкио
Мисима. Каждая из сестер была не более и не менее как
самой собой.
В ту осень Маркиз, случайно или по умыслу, попытал-
ся повторить известную тактическую уловку Вольтера.
Великий просветитель воевал с абсолютизмом — если
к месту так сказать — партизанскими методами. В поздние
свои годы он жил на швейцарской территории, но в не-
посредственной близости от границы Франции. Так ему
было удобно. В любой момент он мог пересечь рубеж
в том или ином направлении, вернуться на родину или
укрыться от преследования.
Окрестности города Шамбери, избранные «казнен-
ным» либертеном Садом в качестве надежного убежища,
представляли собой полудикий край с редким населени-
ем. Савойя, расположенная к югу от Женевского озера,
считалась одной из беднейших в Европе. Там почти ниче-
го не производилось. Савойя поставляла па рынок Евро-
пы разве что дешевые рабочие руки. Нищие дети-савояры
просили милостыню в Германии, Италии, Швейцарии,
Франции. Граница между Савойей, частью Сардинского
королевства, и Францией охранялась кое-как из-за ее ма-
лой значимости, ибо пересекали ее лишь очень редкие
путешественники, а также из-за того, что опа проходила
по труднодоступной горной местности, где орудовали
разбойничьи банды.
Сад оказался слабым последователем Вольтера в том
смысле, что он не смог удержаться и закрепиться в погра-
ничье на сколько-нибудь длительный срок. Ему недоста-
вало необходимого для этого терпения, а партизан преж-
де всего и должен уметь выжидать, если он хочет обеспе-
чить внезапность своих ударов и непредсказуемость путей
отхода. Маркиз ненавидел скуку и выжидание. Известная
певица Пиаф как-то сказала, что если она разжигает печ-
ку, то ей нужно сразу бросить в огонь все поленья, какие
iyb Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
есть под рукой, иначе для нее процесс топки лишен смыс-
ла, неинтересен. Таким же был и герой нашей книги. Не
успев как следует угнездиться в деревушке подле Шамбе-
ри, он отчаянно заскучал от одиночества, безделья, без-
денежья, от отсутствия возможности что-нибудь предпри-
нять... Он заскучал, потом заболел. Верная Рене уехала
в далекий Париж. Он послал к ней Картерона, оставив
при себе Латура. А еще через некоторое время Маркиз,
будучи уже не в состоянии обойтись без спектакля, «бро-
сился в пасть волчицы» (как пишет Левер): отправил пись-
мо теще с просьбой о поддержке. Таким образом Прези-
дентша узнала от самого зятя то, что не смогла выпытать
у дочерей, — его местопребывание. Ее реакция оказалась
мгновенной. Хорошо осведомленная о том, что король
Сардинии Карл Эммануил испытывает сильную зависи-
мость от французской короны, опа бросилась к министру
иностранных дел Франции герцогу д’Эгийону, близкому
к всесильной фаворитке Дюбарри: мадам де Монтрёй
хотела, чтобы министр оказал воздействие на графа де Ла
Мармора, сардинского посла в Париже, и добился немед-
ленного ареста и заключения Донасьена де Сада на тер-
ритории Сардинского королевства. Президентша про-
сила сохранить в тайне подлинное имя арестованного
и содержать его в заключении как графа де Мазана. Она
гарантировала оплату его содержания, включая все рас-
ходы на охрану. Видимо, эта важная гарантия снимала все
проблемы: тайные арест и заключение, по сути совершен-
но незаконные, были исполнены очень оперативно.
Восьмого декабря домик Маркиза был окружен и бег-
лецу предъявили ордер Карла Эммануила на арест. Па
следующее утро его под усиленной охраной доставили
в савойскую крепость Миолап. Никаких документов и
записей при нем пе нашли. Вещей фактически не было.
Маркиз привез в крепость лишь то, что было на нем, и не-
которые мелочи из белья, посуды, да еще двух любимых
легавых собак. За ним последовал в заключение и лакей
Латур. Теперь Саду не грозил арест французской поли-
цией и казнь в Эксе: от этого теща его оградила. Но и
создавшаяся новая ситуация грозила ужасной бедой —
Ад. Жизнь до 1778 года >77
глухим, безвестным и пожизненным пребыванием в кре-
пости, затерянной в холодной горной пустыне на краю
цивилизованного мира. От подобной перспективы могло
содрогнуться любое сердце!
Когда па рубеже XIX—XX столетий возник острый
интерес к местам заключения Маркиза, от замка Миолан,
как засвидетельствовал тогда Анри д’Альмера, уже оста-
лись одни развалины. В попытке создать живое представ-
ление о некогда могучей крепости им было использова-
но описание историка де Манабреа, сделанное в 1856 году.
«Своими величественными башнями в строгом сигиле, —
записал тогда де Манабреа, — толстыми стенами, воз-
вышающимися на у тесе высотой в сто футов, замок, каза-
лось, не утратил ничего из своей древней гордости и доми-
нировал над всеми окрестностями.
Жилище феодалов, сигав крепостью и наконец государ-
ственной тюрьмой, имеет много любопытных подробно-
стей в своей истории. Миолан играл роль до начала наше-
го века, когда при нем остался лишь сторож, хранитель его
исторических традиций».
На стене одной из камер «Бастилии сардинского ко-
роля», как сообщает д’Альмера, была надпись:
«О мой Бог,
мне, бедняге, определено провести
всю свою молодость
в тюрьме Миолана, не сделав никому
никакого зла, и вот я в третьей тюрьме
бедный неповинный:
Бог знает, за что меня привели сюда.
Боже мой, вся надежда на тебя!
Не оставляй меня никогда,
Боже мой!
1585 год».
Миолан возвышал свои башни с утеса над извили-
стой долиной реки Изер. Крепость имела неправильную
178 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
вытянутую форму. Ее стены представляли собой то лома-
ные, то дугообразные линии: в свое время стены возво-
дились в соответствии с очертаниями огромного утеса,
послужившего основанием крепости. В нее можно было
попасть через деревушку Миолан, пройдя мост Поп-Леви.
Преодолев бастион и караульное помещение у моста, нуж-
но было проследовать к Большой башне и пройти через
второй пояс укреплений. Тогда чуть справа открывался
третий пояс укреплений: широкий ров и Старый подъем-
ный мост, а за ними — прямоугольная Сторожевая баш-
ня с пристройками. Если же после второго пояса укреп-
лений пойти пе правее, а прямо, то, миновав источник,
а после — очередные ворота, можно было оказаться в
Нижнем форту, замыкавшем границы крепости Миолан.
К Нижнему форту примыкала часовня. Там был разбит
и крошечный парк. В самом Нижнем форту располагал-'
ся пороховой погреб, а также столовая, магазинчик и хо-
зяйственные помещения.
Средоточием жизни Миолана являлась Сторожевая
башня. После Старого подъемного моста ступени вели
вниз, в цокольный этаж башни, прозванный «Адом».
О подземных карцерах «Ада» рассказывали леденящие
душу истории. Над «Адом» располагалось, естественно,
«Чистилище» — тюремная камера с камином и каменной
скамьей. Выше «Чистилища», на этаже, прозванном
«Трезор» («Казна»), в двухкомнатном помещении про-
живал комендант Миолана месье де Лоне. В одной из
его комнат было пробито окно па юг. Был в пей и камин,
как в «Чистилище». Выше квартиры коменданта распо-
лагались камеры «Малая надежда» (с оконцем па север)
и «Большая надежда» (с оконцем на юг). Выше этих ка-
мер был еще «Рай». Со смотровой площадки открыва-
лась захватывающая дух панорама сверкающих пиков
Альп.
«Графу де Мазану» отвели одно из самых почетных
помещений — «Большую надежду», где он и обосновался
вместе с собачками и Латуром. Точнее, Латур поместил-
ся в смежной крошечной комнатушке. В прихожей «На-
дежды» всегда находился караульный.
Ад. Жизнь до 1778 гог • 179
Комендант Луи де Лоне, лично проследив за водво-
рением де Сада в камеру, продиктовал ему следующее обя-
зательство:
«Я обещаю и даю честное слово, что, будучи помещенным
сего числа в крепость Миолан, стану исполнять все прика-
зы, отданные господином комендантом, и ничем не нару-
шу его запретов, не сделаю никаких попыток к побегу, не
выйду из Сторожевой башни замка и не позволю сделать
этого моему слуге, разве только будет на это особое разре-
шение, в чем и подписываюсь.
Миолан, с) декабря 1772 года.
Маркиз де Сад».
Побег из крепости считался делом невозможным.
О таком здесь никто не помнил. И все же комендант
не скрывал озабоченности от своего начальника графа
де Ла Тура — губернатора Савойи. Коменданта настора-
живало то, что непосредственно перед заключением
в Миолан Маркиз прожил около полутора месяцев в де-
ревне, совсем неподалеку от крепости, в доме савойско-
го дворянина дю Шуари, познакомился с местностью, ус-
пел подружиться с неким де Во, тоже из местных дворян.
ДеЛоне увидел в Маркизе человека талантливого, ковар-
ного. К тому же могущественный клан де Садов находил-
ся не так уж далеко, в соседнем Провансе, и мог с под-
держкой савойских друзей «графа де Мазана» устроить
ему побег.
На первых порах де Лоне удавалось придерживаться
строгостей. Он препятствовал свободному допуску лакея
в камеру «Большая надежда», чем вызвал у заключенного
приступы то негодования, то уныния. Комендант в пол-
ной мере использовал и свое право контроля за перепис-
кой Маркиза. Во время прогулок за Маркизом следовал по
пятам вооруженный охранник. Лакей, закупавший прови-
зию в близлежащих поселках, каждый раз испрашивал
разрешение па выход за территорию крепости.
Со временем де Лоне оказался вынужден предостав-
лять заключенному «Большой надежды» все новые и но-
вые привилегии. Дело в том, что мадам де Моптрёй
18о Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
щедро финансировала содержание зятя, а золото дава-
ло ему власть. Добившаяся после заточения Донасьена
прав на полное распоряжение его имуществом и дохо-
дами в Провансе, Президентша опасалась упреков доче-
рей и родственников в недостаточном финансировании
содержания зятя в суровой крепости. По существу, дохо-
ды с имений принадлежали ему. Другое дело, что их еще
нужно было получить, а состояние дел Маркиза оставля-
ло желать лучшего. Добившись полного поражения зятя
в правах, Президентша закрепила свои позиции и заста-
вила Репе-Пелажи считаться с собой как главой семьи,
но, с другой стороны, лишила себя морального права в
чем-либо отказывать заключенному. Опа и без того дала
ему в руки опасное оружие, и это ей предстояло вскоре
понять. Донасьен стал говорить в своих устных беседах,
а в послании графу де Ла Туру написал о том, что теща
не захотела отдать его в руки короля Франции, боясь,
что его суд будет объективен; что его незаконно держат
в тюрьме соседнего государства для того, чтобы под по-
кровом тайны теща смогла беспрепятственно завладеть
его замками, землями и доходами! Зная об этом, мадам
де Монтрёй сильно нервничала и умоляла де Ла Тура
ограничить переписку зятя, но в Миолапе так не было
принято.
Значительные суммы неизменно поступали к Марки-
зу. Он не просто оплачивал дрова, еду и одежду, как это
делали другие, но мог делать подарки охранникам, уго-
щать вином офицеров крепости и даже заключенных,
играть в азартные игры (официально это запрещалось).
Одним из его друзей-собутыльников стал лейтенант Дю-
кло из миоланского гарнизона, другим — некий Франсуа
де Сонжи, барон л’Алле, мелкий авантюрист, вор и пья-
ница. В их обществе Маркиз безоговорочно лидерство-
вал. Он подавлял как золотом, так и обаянием, энергией
и умом.
Сад отправил лакея Картерона в Ниццу, чтобы до-
ставить в Миолан принадлежавшие ему экипажи и вещи,
в том числе личные вещи Анн-Проспер. Сообщение об
этом побудило Президентшу составить послание графу
Ад. Жизнь до 1778 года 181
де Ла Туру, свидетельствующее о крайнем беспокойстве
и, быть может, отчаянии. Вот пассаж из се письма:
«Ходатайствуем также, чтобы вещи, которые ему разре-
шено иметь при себе для личного пользования и для заня-
тий, столь необходимых при его живом уме, были бы ему
отданы, кроме бумаг, рукописей, писем, какого бы рода они
ни были. Семейство де Сад просит прислать их вместе
с маленькой деревянной шкатулкой, кажется красного цве-
та, украшенной медью, - в ней также лежат бумаги. Если
она уже взята им и находится в крепости, просьба поста-
раться изъять ее, с тем чтобы он не мог этого предусмот-
реть и взять оттуда имеющиеся в ней бумаги. Если не бу-
дет ключа, можно будет обойтись без него».
Мать тревожилась о репутации своей незамужней
младшей дочери, о сохранении семейных секретов. Но
о чем опа ходатайствовала? Вернее сказать, чего опа тре-
бовала? Она требовала у губернатора провинции сосед-
него государства — словно он находился на службе у нее,
а не у своего короля! — санкции на тайный внезапный
обыск в камере заключенного, похищения шкатулки
с какими-то личными бумагами и пересылки шкатулки ей,
мадам де Монтрёй! Слова о ключе можно прочесть как
прозрачный намек: ключ от шкатулки изымать не нужно,
лучше переслать ее без пего, чтобы в пути никто не мог
открыть ее и ознакомиться с содержимым. Так Прези-
дентша, по существу, раскрыла подлинную причину за-
ключения зятя в савойскую твердыню.
Луи де Лоне непрестанно приходил в отчаяние из-за
«графа де Мазана». Страсти вокруг него накалялись. Не-
далекий офицер оказался между молотом и наковальней.
Ему сообщают: супруга Сада исчезла из дома матери и,
согласно полученным секретным данным, направилась в
Савойю — пе замышляется ли организация побега? Губер-
натор, взволнованный очередным письмом из Парижа,
требует от де Лоне ужесточить режим содержания заклю-
ченного и расследовать деятельность лейтенанта Дю-
кло. Де Лоне с готовностью предлагает убрать Дюкло
из крепости — губернатор пока молчит. Сад ведет себя
18я Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
уверенно, почти вызывающе. Комендант зовет его к се-
бе — он игнорирует приглашение. Де Лоне понимает, что
губернатор сам втайне побаивается этих влиятельных
кланов — Садов и Монтрёев, что ему не по душе навязан-
ная ему миссия тюремщика знатного француза, пе совер-
шившего никаких преступлений на территории Сардин-
ского королевства. А если теща и зять со временем поми-
рятся? Все это выглядело так двусмысленно! От де Лопе
требуется умение ходить по лезвию бритвы. Он пытает-
ся это делать. В своем очередном рапорте графу де Ла
Туру он восхваляет интеллектуальные качества Сада
и выражает свое неприкрытое желание избавиться от
узника — перевести его в другое место:
«Гениальный ум такого рода, каким наделен месье де Сад,
всегда представляет опасность. Склонности месье де Сада
никоим образом не соответствуют его происхождению.
Опасно, когда такой человек находится в одной крепости
с другими государственными преступниками».
В первой половине марта маркиза де Сад инкогнито
объявляется в Савойе. Однажды в полночь ее человек
является в Миолан с письмом к Луи де Лоне, но тот про-
гоняет его. Рене бомбардирует письмами графа де Ла
Тура, обращается к королю Карлу Эммануилу:
«Нет, сир, мой муж вовсе не из тех чудовищ, от которых
следует очистить мир. Его слишком живое воображение,
сир, позволяет думать о нарушениях им закона. Его объ-
явили преступником вследствие предубеждения. Его поведе-
ние не угрожало ни жизни, ни чести, ни репутации кого-
либо».
Репе признает: у него развилась некая болезнь, однако
меры, которыми его пытаются излечить, только усилят ее.
Не добившись свидания с мужем, Рене с горестными
воплями удаляется. Де Ла Тур получает новые жесткие
требования Президентши — пресечь поток писем зятя
во все мыслимые инстанции! Граф проводит следствие
и устанавливает, что, вопреки инструкции, Сад может
сноситься с внешним миром напрямую, так как Картерон,
Ад. Жизнь до 1778 года 183
его второй слуга, уже вернувшийся из Ниццы, курсирует
между Миоланом и коммуной Сен-Пьер близ Шамбери.
Люди из этого селения обслуживали нужды миоланского
гарнизона. Через Сен-Пьер шла и почта.
Де Лоне наконец получает согласие на удаление
Дюкло и требует от Сада отослать Картерона во Фран-
цию. Между тем функции Картерона представляются уз-
нику крайне важными. Сад, не на шутку встревоженный,
пишет губернатору послание на четырех страницах (НП,
с. 115—116):
«Месье,
совет, который ваше превосходительство дает насчет моих
писем, не представляет мне способа быстро их получить,
ибо в таком случае те из них, которые приходят из Пари-
жа в Шамбери по средам и пересылаются мне вашим пре-
восходительством в следующую среду, задерживаются на
неделю, а те, что приходят по воскресеньям, - на три дня.
II именно эта причина побудила меня держать при себе
слугу, который может оказывать мне необходимую помощь.
II хотя нужно платить ему и кормить его, я очень хочу,
чтобы он служил мне и дальше. К тому же принадлежно-
сти, которые мне требуются ежедневно и которые трудно
найти в Сен-Пьере, я привык получать вместе с письмами.
Как же мне их теперь доставят ?
Исходя из вышеизложенного, если ваше превосходитель-
ство не возражает против того, чтобы уладить разногла-
сие, это доставит мне большое удовольствие. Что касаемо
воскресных писем, они будут пересылаться мне через Сен-
Пьер, как и желает ваше превосходительство; что же до
писем по средам, то, во избежание их опоздания, ваше пре-
восходительство может позволить их доставку мне в па-
кете вышеупомянутым слугой с приказом вручать их толь-
ко месье де Лоне, и тот будет передавать их мне. А слуга,
который будет выполнять это поручение лишь раз в неде-
лю по четвергам, одновременно доставит мне мои покуп-
ки. Что же касается ответов на письма, то я этим ни-
когда его обременять не стану, а буду их всегда пересылать
по пятницам через Сен-Пьер на ваш адрес. Буду рад. если
184 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ваше превосходительство согласится на такую договорен-
ность. Что касается иного, то я с охотой согласен на все,
не желая иметь в будущем никакой переписки, контро-
лируемой другими лицами, и всем сердцем отказавшись
от той особы, которая поместила меня сюда и о которой
я по слабости своей вначале рассказывал, к моему большо-
му сожалению.
Мне кажется несправедливым, месье, что моя просьба,
отправленная в Турин, стоила мне усиления режима, ибо
конечной целью этой просьбы была моя свобода: мой кузен
маркиз де Жарант получил ее таким же способом. Я осме-
ливаюсь думать, что слова моей просьбы звучали столь
же покорно, выдержанно и почтительно, как и слова
его просьбы; навлекшими на меня гнев могут быть лишь
слова, возможно слишком оскорбительные, которые направ-
лены против тех, кто меня здесь удерживает...»
Нетрудно заметить, насколько высоким был реаль-
ный статус Маркиза в миоланской крепости. Он мог по-
зволить себе игнорировать коменданта, оспаривать его
приказы, мог через голову де Лоне сноситься с губерна-
тором по любому поводу, представлявшемуся ему важным.
Он приобрел огромный авторитет среди охраны и заклю-
ченных. Возможно, ему даже приходило в голову, что кое-
кто в Савойе вздохнет с облегчением, узнав о его побеге
и исчезновении с территории королевства Карла Эмма-
нуила. Для осуществления побега Маркизу недоставало
лишь какого-нибудь повода, какого-нибудь случая.
Повод как раз подвернулся. Маркиз получил (скорее
всего, от лейтенанта Дюкло) очень важное сообщение. На
территории Нижнего форта, с той его стороны, которая
выходила па деревушку Миолан, в крепостной стене име-
лось незарешеченное оконце (все прочие окна и отвер-
стия были надежно забраны решетками), пробитое на
высоте примерно в 4,5 метра. Оно потребовалось для
освещения уборной, которой пользовались исключитель-
но военнослужащие. В этой части Нижнего форта прово-
дился ремонт и частичная перепланировка складских
помещений при гарнизонной столовой, и де Лоне на
Ад. Жизнь до 1778 года 18g
какое-то время упустил из виду вопрос об установке
решетки в уборной. Если принять версию о побеге через
это окошко, то именно данный недосмотр будет стоить
де Лоне карьеры.
Судьба подарила Саду шанс разыграть быструю шах-
матную комбинацию. Он поставил коменданту мат в три
хода. Во-первых, он начал выказывать обрадованному
де Лоне знаки подчеркнутого уважения («стал вести себя
хорошо», как докладывал комендант графу де Ла Туру). Он
посетил часовню и в связи с наступающей Пасхой (снова
Пасха!) принял причастие, что можно было бы расцени-
вать как показное благочестие, но, возможно, посещение
часовни было искренней попыткой суеверного Сада по-
просить Бога о помощи перед наступлением критической
минуты. Во-вторых, он обратился с просьбой к де Лоне
разрешить ему лично и барону л’Алле ужинать в столовой
на территории Нижнего форта, мотивируя просьбу тем,
что, пока еду несут в Сторожевую башню, блюда осты-
вают. Де Лоне, прежде наслышанный о плохих отноше-
ниях л’Алле и Маркиза, о их ссорах из-за карточных дол-
гов, о попытке самоубийства л’Алле, расчувствовался от
того, что они тоже помирились, и решил помочь их даль-
нейшему сближению, а заодно и укреплению их здоровья.
Он позволил им встретиться и по наивности проглядел
мат, получив его вечером 30 апреля, в пятницу.
Можно себе представить, какой подъем охватил Мар-
киза в этот вечер, когда он присел к столику и стал пи-
сать де Лоне прощальное сочувственно-издевательское
письмо, начинавшееся словами:
«Месье, если что-то и может омрачить мою радость в тот
момент, когда я сбрасываю мои оковы, так разве опасение,
как бы из вас не сделали козла отпущения. Не скрою, это
беспокоит меня ввиду оказанных вами знаков внимания по
отношению ко мне и любезного обращения со мной. <...>
Моему побегу я обязан исключительно своим собственным
уловкам...»
Барон л’Алле в подражание Саду тоже строчил про-
щальное письмо, хотя толком не понимал, что последует
186 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
дальше. Он приписывал внезапную вспышку дружеских
чувств Маркиза пасхальному причастию и своим «высо-
ким», как он считал, человеческим качествам, ибо топко-
сти маневров Сада были недоступны его уму. Маркиз же,
построивший свою интригу на идее примирения с буй-
ным и неврастеническим бароном, нуждавшимся в укреп-
лении здоровья после его неудачной попытки нанести
себе ножевые ранения, просто не смог бы совершить
побег из Нижнего форта в одиночку. Л’Алле был ему лиш-
ней обузой, но лучше было потерпеть его возле себя, чем
оставлять в крепости.
Через лакея Маркиз предварительно связался с дво-
рянином де Во, чтобы тот go-го вечером прислал своего
человека к стене крепости. Прибыл парень по имени
Жозеф Виолон, привез лестницу и прочее, что потребо-
вал (и щедро оплатил, можно предполагать) Маркиз
(или его жена во время ее приезда в Савойю). Барон
и Маркиз явились в столовую Нижнего форта и спокой-
но расположились ужинать. Между тем лакей Арман
Латур добыл ключ от складских помещений при сто-
ловой (он заранее подкупил караульного). Заключен-
ные проникли в уборную и благополучно спустились по
степе к державшему лестницу Жозефу Виолону. Никто
не видел, как они спустились по крутому откосу и исчез-
ли за поворотом горной тропы. Получилось настолько
же прозаично в подробностях, насколько романтично
в целом. Такова закономерность подобных происше-
ствий.
В этой современной версии побега (см.: Левер, с. 239—
240) смущает одна деталь: окошко в уборной, по-видимому,
было совсем маленьким. Маловероятно, чтобы ради осве-
щения и проветривания уборной пробили большое окно
в очень толстой крепостной стене. А барон был известен
как толстяк-обжора. Да и сам Маркиз был широкогрудый.
Как же могли они быстро выбраться на свободу через
окошко уборной? Или специально ради них расширили
окошко? Не станем забывать о давней версии Анри д’Аль-
мера, считавшего, что Маркиз и барон покинули крепость
через главные ворота.
Ад. Жизнь до 1778 года 187
Тревога в крепости поднялась лишь перед рассветом,
когда де Сад и барон очутились вне пределов досягаемо-
сти. Луи де Лоне вошел в камеру «Большая надежда», где
поскуливали две собаки (одна легавая совсем черная, дру-
гая — с белыми пятнами), где догорала и чадила толстая
свеча, зажженная перед уходом Маркиза на ужин. Комен-
данту оставалось лишь произвести обыск и сверить най-
денные вещи с собственноручной описью, оставленной
бывшим узником: кровать деревянная, стул старый, кар-
ты географические числом шесть, биде, миска фаянсовая,
чашка, блюдце, полотенце, ночной горшок...
Волнение, поднятое Садом в тихой воде захолустного
Миолана, которому все же далеко было до Бастилии, еще
какое-то время не утихало. Виолона схватили, бросили
в карцер, а потом выслали за пределы Сардинского коро-
левства. Вскоре, однако, умрет Карл Эммануил, а его на-
следник простит Виолона и позволит ему вернуться на ро-
дину. Де Лоне потеряет место коменданта и навсегда поки-
нет Миолан. Зато л’Алле под конвоем возвратится в
крепость летом 1774 года, спустя год после побега. А уж да-
лее судьбы добровольных и вынужденных обитателей савой-
ской крепости теряются во времени, потому что с де Садом
они более не пересекались и стали подобны миллиардам
всех прочих заурядных судеб, не интересующих никого.
В АДСКОМ ПЛАМЕНИ
«Все идет так хорошо, как только может быть»
В самом конце февраля 1774 года Маркиз написал
Франсуа Риперу из Ла-Коста в Мазан (НП, с. 121):
«Я выйду через маленькую садовую дверцу 1, которую вы по
нашему уговору оставите открытой, и проведу у вас целую
1 Она, кажется, сохранилась. Сравните описание Мазана
в публикации журнала «Вокруг света» (1995, №4, с. 9): Кса-
вье де Сад, потомок Маркиза в седьмом колене, указывает
на маленькую дверь, выходящую на тихую улочку: «Потай-
ная дверь маркиза. Через нее он проникал и исчезал из зам-
ка незамеченным».
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
неделю в условиях скрытности, то есть так, чтобы никто
не мог узнать или подозревать об этом...
Что касается мадам, она также прибудет к вам, до-
рогой Рипер, в среду 2-го и пробудет столько же, сколько
и я; она приедет днем у всех на глазах, так что об инког-
нито нет и речи. А когда она прибудет, мой дорогой Рипер,
сделайте милость, посетите накоротке всех городских дам
и засвидетельствуйте им приветствия от мадам таким
образом, чтобы им стало ясно, насколько она в ее положе-
нии поглощена множеством дел, лишающих ее возможно-
сти и удовольствия лично посетить их или принять их
у вас. По исполнении сей церемонии настоятельно просим
вас проследить, чтобы дверь ваша была накрепко заперта
для всех...»
Минуло десять месяцев после побега из Миолана,
а Сад снова пребывал в состоянии абсолютной готовно-
сти к побегу. Быть беглецом сделалось его профессией. Его
письма Ринеру полны бодрости и скрытого юмора. Ему
нравится его жизнь, в которой «все идет так хорошо, как
только может быть». Ему правится обретение полного
и совершенного взаимопонимания с женой. (Нотариус
Фаж, между прочим, со вздохом докладывал Президент-
ше: «Теперь супруги снова лучшие друзья. Так, видно, хочет Бог».)
Рене-Пелажи открыто выражала возмущение интригами
матери против Донасьена и настраивалась на крайнюю
меру — на возбуждение открытого судебного иска против
матери: муж обратил ее в свою веру. Общение Донасьена
и Рене могло походить на диалог Уинстона Смита и Джу-
лии, героев романа Джорджа Оруэлла «1984» — этих, по
словам автора, «бунтовщиков ниже пояса»:
«- Я ненавижу чистоту, ненавижу благонравие. Хочу, что-
бы добродетелей вообще не было на свете. Я хочу, чтобы все
были испорчены до мозга костей.
- Ну, тогда я тебе подхожу, милый. Я испорчена до
мозга костей».
«Бунтовщиков ниже пояса» во Франции эпохи Про-
свещения было немало. «На кой черт нужна добродетель,
Ад. Жизнь до 1778 года 189
если она не делает нас счастливыми», — заявлял известный
аббат Гальяпи. «Все злое в любви - от морали», — изрекал
писатель Ретиф де ла Бретонп. Идея «бунта ниже нояса»
обуяла графа де Мирабо, знаменитого земляка и совре-
менника де Сада. В середине 70-х годов XVIII века исто-
рия интимной жизни Оноре де Мирабо, в будущем выдаю-
щегося деятеля Великой революции, наделала не меньше
шума, нежели выходки Сада. Двадцать третьего июня
1772 года, в день, когда Сад, оставив на время свой теат-
ральный фестиваль, решил направиться в публичные
дома Марселя, в Эксе сочетались браком провансальские
аристократы Опоре де Мирабо и Эмили де Марипьяп.
Судьба брака оказалась плачевной. Вскоре Мирабо заве-
дет нашумевший любовный роман с Софи де Монпье
и будет арестован. Так же как и аресты Сада, аресты Ми-
рабо совершались по тайным письмам-приказам короля.
Мирабо разлучат с Софи, и она совершит попытку отра-
виться опийным препаратом. Ее приговорят к пожизнен-
ному заключению в доме падших женщин, ей наголо обре-
ют голову в этом земном аду. Мирабо написал несчастной
Софи письмо (она его не получит), в котором провел па-
раллель между нею и своей сестрой Луизой де Кабри, вда-
ваясь в интимные детали, смутившие и сбившие с толку
российского академика А. 3. Манфреда, историка, знато-
ка биографии графа Мирабо. Письмо, отметил академик,
«производит двусмысленное, крайне странное впечатление. Зачем
надо было писать так о сестре? Этот вопрос не находит объяс-
нимого ответа». Манфред не нашел ответа потому, что не
верил в кровосмесительную связь брата и сестры Мирабо,
потому, что его угол зрения на эту проблему не позволял
рассматривать ее в этой плоскости. Таким, как Сад и Ми-
рабо, обязательно нужно было стать «испорченными до моз-
га костей» (по выражению Оруэлла), ибо они своим умом
и даже более того — всем своим естеством ненавидели по-
рядки окружающей их жизни. Много писали о социально-
философских и экономических корнях просветительства.
Нам же приходится говорить о физиологических.
Но вернемся к радостям Донасьена де Сада. Ему нра-
вилось держать проклятую тещу в постоянном страхе,
19O Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
причиной которого стали письма к нему Апи-Проспер.
Теща так и пе смогла их добыть, что выводило ее из себя.
Она готовилась выдать дочь замуж за виконта де Бомона,
племянника архиепископа Парижского, ненавистника
и гонителя либертенов. Вопрос о браке решался еще в те
дни, когда Маркиз томился в «Большой надежде», и был
отложен именно потому, что семейство де Бомон опаса-
лось оглашения подробностей отношений Маркиза с Апп-
Проспер де Лоне. Бегство Маркиза из Миолана совсем
смешало карты. Мадам де Монтрёй добилась у короля
санкции на обыск в замке Ла-Кост и разрешения на во-
дворение зятя в крепость Пьерр-Апсиз, где у пего имелось
насиженное место. Президентша рвала и метала. Ей ли
было не знать, что обыск в Ла-Косте легко замыслить, по
трудно осуществить? В старозаветном и консервативном,
Провансе собственность феодала считалась священной,
и то, что крестьяне принимали Маркиза за оборотня, не
противоречило их феодальному мировоззрению. Сеньо-
ры, по их понятиям, творили много всего испокон веку,
по так, видно, угодно Богу... Непослушание сеньору —
страшный грех. Президентше с трудом и со значитель-
ными затратами удалось сколотить команду головорезов
из числа марсельских солдат и жандармов для штурма
Ла-Коста, обыска и уничтожения всех бумаг, если таковые
обнаружатся, и ареста Маркиза. Темным вечером б или
у января нанятые ею молодчики ворвались в замок и уст-
роили чудовищный погром: выбивали двери, взламывали
шкафы, размахивали оружием. Найденные документы
летели в жерло горящего камина. Некоторые из них изы-
мал руководивший операцией инспектор полиции Гупиль.
Рене, предупрежденная о палете, все же не ожидала та-
кой ярости и наглости. Ее не на шутку напугали.
Налетчики пе решили проблем мадам де Монтрёй.
Сами перепуганные тем, что им не удалось схватить Мар-
киза (их заверяли, что оп прячется в замке), и боясь, как
бы на обратном пути через деревню Ла-Кост на них не
напали местные крестьяне, солдаты и жандармы оглаша-
ли воздух воплями радости: «Оборотень схвачен! Дело
сделано!»
Ад. Жизнь до 1778 года 1Q1
Маркиз между тем прятался на окраине Авиньона
у верного Франсуа Ринера. Он действительно находился
в Ла-Косте непосредственно перед налетом. Он читал, об-
щался с обитателями замка, много времени проводил с
женой. Кто-то вовремя предупредил его о плане Прези-
дентши. Кто мог решиться на это? Анн-Проспер? Нотари-
ус Фаж? И он и она способны были это сделать. Однако
Фаж, усердно осведомлявший Президентшу о всех по-
дробностях жизни в Ла-Косте, в то же время отговаривал
ее от налета. Он знал, что захватить Маркиза не удастся,
ибо, по его словам, «проще заминировать замок и взорвать
вместе с ним». «Несмотря ни на что, я -к нему привязан. И что
же станется с мадам?» — писал он Президентше.
Жандармы громили замок, а Донасьен смеялся над
усилиями тещи. Но и смеясь, он не забывал о деле. Он
готовил для Рипера подробнейшие письменные инструк-
ции по разработанному им плану своего исчезновения из
11рованса. Ему потребуются:
— два мула или коня, чтобы в одну ночь добраться до
моста Святого Духа через Pony;
— повозка, чтобы мадам де Сад, проводив его, смогла
вернуться в Ла-Кост вместе с Рипером;
— слесарь и токарь для изготовления складной поход-
ной кровати;
— тонкая свежая шерсть и холст для изготовления
матраса (матрас делать в доме Рипера на глазах заказчи-
ка, ибо «ему трудно угодить»);
— кусок сала («Ни мадам, ни я не постимся», — объяс-
нял он).
Еще Маркиз строго внушал Риперу: он, Донасьен
де Сад, стал жертвой личных интересов семьи де Бомон!
И архиепископ Парижский Кристоф де Бомон, и один
из его племянников, который хотел жениться па Анн-
Проспер де Лопе, прежде всего стали добиваться унич-
тожения ее переписки с Маркизом, что и было целью
налета па Ла-Кост. «Франсуа, — говорил сеньор, — идите
к людям и рассказывайте им это. Рассказывайте именно так,
а не иначе. Пусть все знают, что я не совершал никаких пре-
ступлений».
192 Этот прекрасный полоумпый маркиз де Сад
«Сад - Франсуа Риперу.
12 мая 1774 года.
Наверняка, мой дорогой Рипер, не поздоровилось бы
тому, кто ехал бы следом за месье Ле Кюра вы так по-
спешно захлопнули калитку за его задницей, что защеми-
ли хвост его коня: утром там еще торчал конский волос.
Если бы я чувствовал себя получше, то очень посмеялся
бы такой точности, которая, мой дорогой Рипер, может
доказывать одну лишь вашу дружбу, вашу ко мне привязан-
ность, ваше желание сделать мой путь более безопасным.
Что же, в пути ничего, в самом деле, и не случилось, инте-
ресен лишь один эпизод, который будет вам рассказан,
чтобы вас посмешить, но только по моем возвращении, не
ранее. Если вам это любопытно - загадайте желание, что-
бы встреча поскорее сбылась.
Как ни крути, мой дорогой Рипер, а я чертовски дале-
ко от своей страны, долгая дорога и дороговизна продуктов
к вечеру истощили кошелек месье ле Кюра, к которому силь-
ные мира сего, к несчастью, не проявляют милосердия.
Прибавьте к этому, что я вчистую ошибся в оценке возмож-
ностей своего организма и упустил из виду одну небольшую
статью расходов, такую весьма серьезную статью, как про-
питание. <...> Полторы тысячи ливров - вот сумма, на
которую я ошибся...» (НИ, с. 125—126).
Дальше в письме следовала просьба де Сада прислать
ему денег.
Ле Кюра — шутливое прозвище, которое Сад дал самому
себе. Оно связано, с одной стороны, со словом «кюре»
(приходский священник). Возможно, в деревнях Прованса
вместо «кюре» говорили «кюра». С другой стороны, про-
звище «Ле Кюра», как видно из дальнейшего текста письма,
связано с «кю» («задница»). Маркиз стал именовать себя
«Кюра» после одного случая в первой половине марта
1774 года. Он плыл на пароме по реке, будучи в облачении
кюре, позаимствованном у родного брата Франсуа Рипера,
кюре мазанского прихода. Лопнул трос, паром понесло по
стремнине, несколько путников бросились к ногам де Сада,
умоляя принять исповедь. Все это позабавило нашего героя
и запомнилось ему.
Ад. Жизнь до 1778 года 1Q3
Маркиз то покидал Францию, то ненадолго возвращал-
ся, исчезая вновь так поспешно, что захлопывающаяся за
ним калитка обычно защемляла хвост его коня. Он кочевал
по Италии, а может быть, по Испании. Отчаянное финан-
совое положение Репе, остававшейся в Ла-Косте, побудило
Маркиза к решительным действиям. Он настаивал на воз-
буждении иска против мадам де Монтрёй. Фаж для этого
явно пе годился, и Репе привлекла к сотрудничеству Гаспа-
ра Франсуа Ксавье Гофриди из Апта. Маркиза де Сада свя-
зывали с этим Гофриди давние узы товарищества. Они по-
знакомились у Аббата в Сомане еще лет тридцать назад,
когда были детьми и вместе играли. Гофриди стал важной
персоной — королевским нотариусом и прокурором в Апте.
Именно к нему и обратилась Рене-Пелажи, маркиза де Сад,
с заявлением, что она «вынуждена прибегнуть к защите зако-
на, дабы прекратить неслыханные оскорбления» в адрес ее суп-
руга. С ее слов Гофриди составил доклад и направил его
в Париж королевскому прокурору в Шатле сьёру Шапоту,
поставив того в весьма сложное положение.
Тем временем над Францией прокатились раскаты
грома. Десятого мая скоропостижно умер Людовик XV:
оспа, диагностированная с большим опозданием, в две
недели свела его в могилу. В парадных покоях Версаля
лежало страшно опухшее, покрытое гнойными язвами
тело; распространялся чудовищный смрад, от которого
с придворными случались обмороки. Последние тридцать
восемь лет своей беспутной и преступной жизни монарх
не общался с личным духовником, и священник, деся-
тилетиями отстраняемый от особы короля, теперь до-
ждался мига своего торжества. Он отказался исповедо-
вать умирающего до тех пор, пока Людовик пе прольет
слезы раскаяния и не прогонит от себя блудницу Дюбар-
ри! Парализованный ужасом перед муками ада, король дал
знак отослать от себя единственное существо, к которо-
му он испытывал человеческую привязанность. Так насту-
пил крах жадной клики Дюбарри. Людовик еле слышно
попросил кардинала передать нации, что просит у Бога
прощения за нанесенные им обиды и за тот дурной при-
мер, который он, король, явил своему народу...
194 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Льстивый царедворец Карло Гольдони (этот италь-
янский драматург провел свои поздние годы в Париже
и близко общался с семьей короля) писал:
«Какое горе для Франции, наградившей его титулом „Воз-
любленный ”! Какое отчаяние для обожавшей его семьи!
Какая потеря для его старых слуг, привязанных к нему боль-
ше по склонности, чем по долгу! Это был самый милости-
вый король, нежнейший отец, добрейший господин. Он имел
превосходное сердце и замечательный ум..
Но осушите ваши слезы, о французы! Провидение дало
ему преемника...»
Придворная молодежь громко выражала радость по
поводу ухода из жизни Людовика Возлюбленного. К вла-
сти рвались теперь обитатели так называемого малого
двора, вдруг ставшего большим двором Людовика XVI
и Марин-Антуанетты. На площадях горели костры: снача-
ла там сжигали чучело Дюбарри, а позднее, в августе, —
чучела ненавистных многим министров, теперь уже от-
ставных, канцлера Мону и других.
Князь Талейран написал об этих днях:
«Какая, блестящая эпоха'
Молодой король, щепетильной нравственности, редкой
скромности; министры, известные своей просвещенностью
и безукоризненной честностью; королева, приветливость ка
торой, прелесть и доброта смягчали строгость добродете-
лей ее. супруга, - все было полно почитания, все было преис-
полнено любви, все было празднеством! Никогда весна столь
блестящая не предшествовала такой бурной осени, такой
зловещей зиме».
Тридцатого мая последовал первый указ молодого
короля об отказе от положенных ему при восшествии па
престол 24 миллионов. Примеру мужа последовала моло-
дая королева. Люди ликовали. Временно как-то забылось
и отступило на второй план давно сложившееся как
у придворных, так и у простолюдинов мнение о дофине
(а ныне уже Людовике XVI) как о личности незлобивой,
но нелепой, ограниченной, недостаточно дееспособной.
Ад. Жизнь до 1778 года 1Q5
Будучи женатым уже четыре года, оп так и не лишил дев-
ственности несчастную Марию-Антуанетту; чтобы ре-
шиться на этот великий подвиг, ему понадобится еще три
года раздумий и омерзительных для королевы репетиций,
незначительная секундная операция (нужно было перере-
зать уздечку полового члена, чего он панически боялся),
ультимативно-строгое внушение австрийского императо-
ра, то есть брата неудачливой девицы, и вся смелость
Людовика XVI! Король интересовался лишь охотой и сле-
сарными работами. Каждый вечер с необычайным педан-
тизмом он фиксировал в дневнике число убитых им на
охоте оленей и количество принятых таблеток слабитель-
ного. «Есть какой-то сатанинский умысел судьбы в том, что-
бы от такой тупой, закостенелой натуры потребовать реше-
ния, имеющего определенный смысл для всего столетия...» —
размышлял Стефан Цвейг, автор книги о Марии-Антуа-
нетте. В мае 1774 года обо всем этом старались не думать.
Гнали от себя дурные предчувствия. Надеялись. Ликова-
ли. Любовались живостью и привлекательностью венской
королевы-девицы. Ликовали те, кто вскоре возненавидят
нового монарха и, не веря, что королева может не изме-
нять такому мужу, начнут распускать фантастические из-
мышления о ее сексуальных оргиях, станут умирать со
смеху при виде популярного изображения Марии-Антуа-
нетты, где ее нос, щеки и подбородок представляют со-
бой массу спрессованных фаллосов, лоб образуется лини-
ями женского зада, а волосы имитирует откинутое за жен-
ский зад платье с пышными складками. Волосы королевы
перетянуты лентой-ожерельем из фаллосов с яичками-
бантами. Надпись под этим цветным эстампом: «Ахах!
Это мой собственный портрет с натуры. Портрет Марии-
Антуанетты, королевы Франции». На другом эстампе коро-
леву изобразят сидящей в кресле с раздвинутыми голыми
ляжками; ее мастурбирует прислужница. На третьем коро-
лева, обнажив толстый аппетитный зад, сношается с при-
дворным в саду Малого Трианона...1 Говорят, от судьбы не
См.: Pauvert J.-J. Estampes erotiques revolutionnaires. Paris,
1989.
196 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
уйдешь. Судьбой французской аристократии XVIII век
стал либертинаж, и Марии-Антуанетте парод Франции
в итоге уготовил роль символа всего самого отвратитель-
ного в либертинаже. Но если бы кто-нибудь предрек это
летом 1774 гоДа> его, пожалуй, могли бы растерзать на
улице! «Каролева, приветливость которой, прелесть и доброта
смягчали, строгость добродетелей ее супруга...» О, эти лукавые
ди! томаты-мемуаристы!
...Репе-Пелажи направилась в Париж, исполненная
надежд на благотворные перемены в своей судьбе. Ие
удовлетворившись иском против матери, она решила по-
дать и кассационную жалобу на приговор суда Прованса.
Забрезжила надежда на возвращение Донасьену граждан-
ских прав, потому что теперь из парламента в Эксе изго-
няли людей, верных Мопу.
Из Парижа Рене бросилась в Лион встречать мужа,
прибывшего из Италии. «Бунтовщики ниже пояса» возли-
ковали. Их час настал! Им и в голову не приходило, что
на первых порах молодые монархи постараются отвечать
тому образу, что был создан общественным мнением,
и покарают известных в стране либертенов более беспо-
щадно, чем это делалось в прежнее царствование. Ска-
жем, граф де Мирабо по тайному письму короля вскоре
будет заточен па острове Иф, а потом — в форте Жу. Его
любовнице Софи де Моннье после пребывания в доме
для проституток предстояло в недалеком будущем умереть
в тюремной келье монастыря.
А супруги де Сад с головой бросились в адское пек-
ло разврата. По приезде из Лиона они заперлись в Ла-
Косте. Кроме них в замке оказалось пять девочек, юный
подросток-секретарь Андре и пышпозадая цветущая жен-
щина Анн Саблоньер (Напои). Потом к ним присоедини-
лась еще партия «товара» того и другого пола: горничная
Готон Дюффе, своими формами составившая конкурен-
цию Наной и ставшая подругой лакея Картерона; какие-
то танцовщицы, юные кухарки, молодые бродяги... Оста-
ется лишь удивляться, откуда Репе, задыхавшаяся в ти-
сках долговых обязательств, чуть ли не голодавшая
прошедшей весной, и Маркиз, ежедневно в письмах
Ад. Жизнь до 1778 года 197
умолявший Рипера о финансовой помощи, раздобыли де-
нег, чтобы содержать столько молодых распутников, еже-
дневно поглощавших вино литрами, уйму хлеба, мяса и ово-
щей? Не мадам ли Монтрёй невольно оплачивала группо-
вые оргии в доме дочери и зятя? Репе увиделась с матерью
в Париже незадолго до отъезда в Лион. Мать могла по-
дольститься к неуступчивой дочери ради отзыва из Шат-
ле иска Рене-Пелажи де Сад против мадам де Монтрёй...
Почти полгода Рене и Донасьен провели в изоляции
от большого мира. Маркиз сочинял сценарии эротиче-
ских представлений с участием своих «бедных курочек».
Можно себе представить маниакальную монотонность
игрищ этого знатока арифметики и механики оргазмов,
запертого в степах совсем небольшого замка вместе с де-
сятком рабов. Как он истосковался за последние годы по
своему любимому амплуа всевластного феодального вла-
дыки тел и судеб! К тому же Рене из кожи лезла в роли
полноправной партнерши великого Героя.
Даже наиболее осведомленные историки литературы
и нравов Франции XVIII—XIX веков иногда уверенно
утверждали, что Сад в реальной жизни никогда не соот-
ветствовал своему ярлыку «садиста». «Этот сумасшедший
писатель... никогда не осуществлял своих безумных фантазий
любовного бреда», — писал А. К. Виноградов, автор велико-
лепных исследований о жизни Стендаля, Никколо Пага-
нини, Проспера Мериме и др. (Между прочим, Виногра-
дов — чуть ли не единственный советский литератор,
неизменно положительно отзывавшийся о Саде. Привя-
занность к Саду перешла к нему от обожаемого им Стен-
даля.) Сегодня открытия французских историков непре-
ложно убеждают: именно в начале царствования Людови-
ка XVI Маркиз режиссировал в замке Ла-Кост безумные
спектакли-оргии. Такова была его месть человечеству за
перенесенное им в Миолане.
В январе 1775 года в Лионе началось расследование
исчезновения из города пяти девочек, согласно заявлени-
ям их родственников, якобы похищенных и увезенных
в неизвестном направлении. Только вот спохватились эти
родственники почему-то лишь спустя несколько месяцев.
д8 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Здравый смысл подсказал супругам де Сад: им следует
немедленно вернуть девочек в их семьи. Однако Маркиз
и его жена не хотели этого или не могли. Они боялись
рассказов девочек о пережитом в степах Ла-Коста. Трех
девочек поместили в монастырь. Одну отправили в Соман
к Аббату. В замке осталась лишь одна (с ней у Рене сохра-
нялись особенно доверительные отношения). Рене съезди-
ла в Лион, чтобы успокоить общественное мнение и сле-
дователя.
Тогда взбунтовался Аббат. В своем письме он обвинил
Репе-Пелажи в том, что она стала пособницей преступ-
ных деяний мужа. Аббат не желал терпеть в Сомане навя-
занную ему девицу. Возможно, его возмутили ее рассказы
о нравах Ла-Коста. Рене отвечала Аббату в не менее су-
ровых тонах: девица — лгунья; не следует ее слушать,
ибо никто в Ла-Косте не покусился на ее девственность!
Последнее могло соответствовать действительности —
вкусы Маркиза нам известны.
Аббат продолжал настаивать на удалении девицы из
Сомапа. И это вряд ли объяснялось одним запоздалым
раскаянием пожилого служителя культа. Шла реформа
Церкви с целью ее очищения. В 1775 году главой комис-
сии по реформе был назначен Бриен, архиепископ Ту-
лузский. Упразднялись монашеские ордена Святого Кре-
ста, «Великой Горы», камальдулов, сервитов, целестин-
цев, Святого Руфа. Столь суровые меры побуждались
острой необходимостью. Падение нравов в орденах до-
стигло степени катастрофы. Ежедневно появлялись пам-
флеты о злоупотреблениях князей Церкви, о растлении
молодежи в монастырях. Попятно, что шестидесятиде-
вятилетнему Альдонсу де Саду было чего опасаться: жизнь
подходила к концу, и хотелось уйти из нее по возможно-
сти спокойно. Страсти Аббата сгорели, остался один
лишь пепел. Теперь он решительно отмежевывался от
скандально известного племянника и его супруги. Прав-
да, он сразу не отослал девицу и продержал ее какое-то
время в Сомане.
Репе-Пелажи поняла: больше ему доверять нельзя —
может и донести. В письме к нему маркиза уверяет, что
Ад. Жизнь до 1778 года 109
мужа в Ла-Косте вовсе пет и следов его здесь пе найти...
Она не ошиблась в Аббате: в мае дядя официально потре-
бовал ареста племянника. Страшно дожить до такого...
Старый Альдопс перешел на позиции мадам де Монт-
рёй, которая исходила из необходимости заключить До-
насьена в крепость Пьерр-Ансиз по письму короля и счи-
тала возможным лишь после установления для него тю-
ремного режима просить о возвращении ему гражданских
нрав, отнятых решением суда и парламента в Эксе. Аббат,
впрочем, по-прежнему не жаловал Президентшу и отка-
зывался от сотрудничества с нею, вызвав у нее немалое
разочарование. Скрепы семейных связей продолжали
разрушаться.
В начале июля Президентша получила тайное письмо
короля, дававшее право на арест Наной (Анн) Саблонь-
ер, пособницы Маркиза, и на заключение ее в Арле. На-
ной, активная участница оргий, слишком много знала. Ее
исчезновение в чем-то было кстати и для Маркиза, но со
временем могло создать новые проблемы.
Тогда он прибег к испытанной тактике борьбы — при-
нял решение тайно выехать в Италию. Как он скажет
потом устами дорогой ему Жюльетты, возникла необхо-
димость «воздвигнуть Альпы между собой и гневом всесильного
министра».
Двадцатого июля Маркиз, укрывшийся в карете, уже
трясся по каменистой дороге, поднимаясь к высокогор-
ным перевалам.
В стране Нерона и Мессалины
«„Наконец-то я здесь, в Италии, - думала я, глубоко вды-
хая в себя свежий воздух, - в этом благословенном краю, куда
всегда влекло любознательные умы, наконец я в стране
Нерона и Мессалины. Может быть, на этой священной
земле, по которой они ступали, я обрету дух этих вели-
ких учителей злодейства и распутства и смогу приумно-
жить жестокости сына Агриппы, зачатого в инцесте,
200 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и развратные утехи неверной супруги. Клавдия”. Эта вдох-
новенная мысль не дала мне заснуть в ту ночь, и я прове-
ла ее в объятиях юной и пикантной стервы на постоялом
дворе...» («Жюльетта», т. I)
В одном из примечаний к похождениям Жюльетты
в Италии читаем:
«Все, что касается сладострастной стороны путешест-
вия, - чистая правда... я описала обычные привычки и ха-
рактерные особенности упоминаемых лиц, и, будь они сви-
детелями этих эпизодов, они не смогли бы их представить
более живо и правдиво. Пользуясь случаем, я заверяю чита-
теля, что то же самое относится и к описательной сторо-
не моего рассказа, в котором не выдумано ни одно слово»
(«Жюльетта», т II).
Уверения в абсолютной правдивости бывают харак-
терны для сочинителей самых невероятных приключе-
ний, например для автора «Робинзона Крузо», использо-
вавшего с большим успехом свой метод «убедительного
вранья», сочетавший замаскированный вымысел с самой
точной и конкретной детализацией. Образцы такого ме-
тода наблюдаются и у Сада. Так, созданный им образ рус-
ского — человекоподобного монстра Минского, встре-
ченного Жюльеттой в окрестностях Флоренции, отно-
сится в основном к области фантазии Сада, так же как
и эпизод сексуальной оргии с участием папы римского
Пия VI, заканчивающийся тем, что героиня одурачивает
и обворовывает главу Римско-католической церкви. Мож-
но не сомневаться, что Сад в своих непристойных гре-
зах насиловал папу, — грезы такого рода были ему доро-
же и реальнее самой реальности. Кстати, Жюльетта
в своем описании тела папы, «толстого, с отвислыми, но
все еще упругими ягодицами... огрубевшими и отвердевшими
от долгой привычки принимать побои», употребляет и та-
кую странную деталь: «задний проход его был дряблый
1 Здесь и далее «Жюльетта» цитируется в переводе В. и А. Но-
виковых.
Ад. Жизнь до 1778 года 201
и довольно просторный». Но как могла женщина знать о та-
ких деталях? Сад настолько отождествлял себя с Жюль-
еттой, что, забывшись, наделял ее своими, чисто мужски-
ми аспектами восприятия.
Картина жизни Сада в Италии сегодня восстановлена
с достаточной полнотой. Помогли рукопись его «Италь-
янского путешествия», его письма, полицейские донесения
о его передвижениях и встречах. То была эпоха расцвета
шпионажа, причем Италия больше других стран кишела
профессиональными информаторами — от мелких агентов
типа инспектора Маре до великого Казановы.
Сад покидал родину в атмосфере строгой конспира-
ции. И если его героиня Жюльетта просто садится в рей-
совый дилижанс и выходит из него уже в Турине, то
ее создатель двигался к Италии по малохоженым и опас-
ным горным тропам. «Приходится много шагать, и дни вы-
дались нелегкие», — пишет он Гофриди в коротеньком пись-
ме и рекомендует адвокату передан, его Рене-Пелажи, вло-
жив в обычную, а не в курьерскую почту, чтобы лишний
раз не взволновать ее получением экстренных известий.
Путь от Прованса до Турина занял неделю. Повозку Сада
втаскивали к перевалу человек двенадцать крестьян из де-
ревни в предгорьях Альп. Маркиз шел пешком по кром-
ке головокружительных провалов. Ему пригодились на-
выки походной жизни, приобретенные в годы военной
службы. Возле деревни Ла-Вашетт ему показали исток
реки Дюране, важной водной артерии Прованса. У себя
на родине Сад многократно переправлялся через нее на
пароме. У деревни Ла-Вашетт Дюране представляла со-
бой еле заметный ручеек на горной лужайке. «Я испил ее
воды, — записал Сад, — она показалась такой холодной и та-
кой резкой на вкус, что я не разрешил своим людям ее пить
из-за опасений за их здоровье».
В Турине Маркиз заночевал (как и его Жюльетта)
в Английском отеле, потом доехал до Алессандрии и там
тоже остановился в Английском отеле («Наутро мы во-
зобновили путешествие и добрались до Алессандрии», — рас-
сказывает Жюльетта). Далее была Парма, оставившая
у Сада неприятные воспоминания («благословенный городок
202 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
идиотов и простаков», по словам героини), потом — Боло-
нья. Близилась первоначальная цель путешествия — Фло-
ренция. Маркиз поднялся к жерлу вулкана Пьетра Мала.
Зрелище запомнилось навсегда. Спустя два десятка лет
его либертенка Жюльетта размышляет не то всерьез, не
то с юмором:
«Мне пришла в голову неожиданная мысль - может быть,
внезапная гибель Содома, Гоморры и других городов была
объявлена чудом для того, чтобы посеять в человеческой
душе страх перед пороком, который свирепствовал среди их
оби тателей, а те знаменитые пожарища были вызваны не
вмешательством Небес, а естественными причинами?
Местность вокруг Мертвого озера, где прежде стояли Со-
дом и Гоморра, усеяна нс совсем еще потухшими вулканами
и удивительно похожа на здешнюю. От географических
сравнений я перешла к климатическим, и, вспомнив, что
в Содоме, как во Флоренции, в Гоморре, как в Неаполе, вбли-
зи Этны, так же как и в окрестностях Везувия, население
обожает совокупляться в задний проход, я пришла к выво-
ду, что извращенное 'человеческое поведение непосредствен-
но связано с капризами самой природы и что там, где при-
рода обнаруживает свою порочность, она растлевает
и своих чад» («Жюльетта», т. II).
«Полковник де Мазан» мысленно делал вот такие
эпохальные открытия. Но, создавая свое «Итальянское
путешествие», оп воздерживался от их изложения. Буду-
чи до предела искренним в жизни, он не мог достичь этой
искренности самовыражения в творчестве. Он задумал
написать нечто относительно пристойное. Скопившийся
в нем яд прожигал пока лишь его собственный организм,
и он еще не ведал, что придет время — и из написанных
им книг, как из жерл вулканов, извергнется огнедышащая
лава.
Жюльетта и ее супруг Сбригани прибыли во Флорен-
цию «ранней весной и все лето могли ни о чем не беспокоить-
ся»', осень же во Флоренции, как поясняет Жюльетта, —
«смертельный сезон: ветер, дующий с гор и пропитанный миаз-
мами, отравляет все вокруг - в это время часто случаются
Ад. Жизнь до 1778 года 203
апоплексические удары и люди умирают самым неожиданным
образом». Сад, в отличие от Жюльетты, жил во Флоренции
в августе, сентябре, октябре и покинул ее 21 октября в
разгар «смертельного сезона». Во Флоренции он встретил
чету Гудар, впечатления от которой оказались глубокими
и зародили в нем предчувствие, предвкушение описа-
ния похождений его будущих персонажей — Жюльетты
и Сбригани.
Сара, супруга Анжа Гудара, была по происхождению
ирландкой. Ее красоту прославил Казанова. Однажды
в лондонскую пивную, где работала 16-летняя Сара, зашел
авантюрист Анж Гудар и был сражен достоинствами
девушки. Вначале Сара отказалась от его ухаживаний.
Однако прошло время, и настойчивый Гудар похитил ее
и женился на ней. Он мечтал представить Сару Людо-
вику XV и сделать ее всесильной фавориткой короля.
После провала этого плана супруги бежали из Франции
и судьба занесла их в Италию. В Неаполе Сара Гудар от-
части компенсировала французскую неудачу, став фаворит-
кой Фердинанда IV, «недалекого и туповатого, - словом, на-
стоящего короля» (так охарактеризовал его Сад), женатого
па сестре Марии-Антуанетты, королевы Франции. Гудары
стали завсегдатаями игорных домов, принимали у себя
знаменитых аристократов и авантюристов. Когда измен-
чивая фортуна поссорила их с неаполитанским двором,
Гудары отправились во Флоренцию, где и познакомились
с «полковником де Мазаном». Сад почти сразу стал любов-
ником Сары, которую он превозносил, подобно Казано-
ве, как «одну из трех -красивейших женщин Флоренции. И даже
самую -красивую». Он отмечал не только прекрасное лицо
и фигуру, но и замечательный ум либертенки. Это была
партнерша его мечты, Партнерша с большой буквы!
Мнение Сары Гудар о «полковнике де Мазане» исто-
рия не сохранила. Он стал на время одним из ее бесчис-
ленных любовников и никак не мог повлиять на ход ее
жизни. Вполне вероятно, что «полковник» просто опла-
чивал ее услуги с согласия Гудара, остававшегося его дру-
гом. Почти в то же самое время «полковник» переживал
и бурный роман с 30-летней Кьярой Мольдетти, матерью
204 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
пятерых детей и беременной шестым (он стал его крест-
ным отцом). Эта Кьяра утомила его своей бесконечной
преданностью. Отношения с ней по понятным причинам
не вошли в «итальянский» том «Жюльетты». Они сло-
жились просто человеческими, а не слишком человече-
скими.
В Италии у Сада были интересные и полезные зна-
комства, особенно в среде коллекционеров, краеведов.
Его другом-соратником стал врач и археолог, страстный
коллекционер Бартелеми Мени (Кьяра Мольдетти при-
ходилась ему снохой). Через него Сад свел знакомство
с Козимо Алессандро Коллини, физиком и просветите-
лем. Его другом и соратником стал Джузеппе Иберти, моло-
дой римлянин, по роду занятий врач, в душе вольнодумец,
бунтарь, искусствовед. Как напишет Сад, это был «самый
очаровательный, самый любезный и мудрый врач в Римс», «не-
обыкновенный человек». Саду импонировала излюбленная
идея Иберти о моральной оправданности медицинских
опытов специалистов над обреченными человеческими
отребьями, доживающими в приютах. Короткая дискус-
сия по этой проблеме войдет в четвертую книгу романа.
Беседы и переписка с Мени, Коллини, Иберти под-
держивали пылкое стремление Сада оставить потомкам
исчерпывающее и яркое повествование об итальянских
древностях, о городах, об искусстве и людях страны. Сад
посвящал дни научным изысканиям, а ночи — любовным.
В Риме его вниманием завладела герцогиня Онорина
Грийо — «целомудренная и •чересчур восторженная Онорина»
(«Жюльетта», т. И). Тело ее он опишет спустя двадцать лет
устами Жюльетты:
«Я подняла ее с ложа и сорвала с нее остатки одежды...
О Боже! Меня ослепило возникшее передо мной великолепие -
как будто я увидела звезду, которая ранней весной наконец-
то пробилась сквозь продолжительный зимний туман.
И я могу поклясться, что никогда прежде я не видела столь
прекрасного зада, никогда в жизни! Это была какая-то
торжественная красота, облаченная в нежную просвечива-
ющую кожу. Это были несравненные груди, невероятные
Ад. Жизнь до 1778 года 2Од
бедра и великолепные ягодицы. Но самым главным во всем
этом великолепии был зад. Величественный алтарь любви
и наслаждения, не проходит и дня, до сих пор не проходит
ни единого дня без того, ч тобы мои мысли не устремлялись
к тебе, чтобы воображение мое не простирало к тебе то-
скующие руки...»
Снова голос Жюльетты явственно перебивается го-
лосом заключенного Маркиза. Сколько страсти в этом
воспоминании о теле Онорины, двадцатилетней женщи-
ны, супруги шестидесятилетнего старика, сохранявшей
девственность и через полтора года после свершения
брачного обряда («В смысле уз плоти она была столь же да-
лека от старого сатира, как и в тот день, когда мать выта-
щила ее из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать
замуж за него»). Обычно портреты женщин, выполненные
Садом, исключительно схематичны, лишены живых дета-
лей, ничем не одухотворены. Онорина — один из наибо-
лее живых и жизненных женских образов Сада, образ,
написанный на холсте воспоминаний об увлечении писа-
теля реальной римлянкой, вероятно устоявшей перед его
притязаниями и уж точно не воспринимавшей его пропо-
веди либертинажа. Маркиз в своем заключении не толь-
ко бесконечно грезил встречей с божественно-чистой,
честной, величественной, скромной Онориной, но и
осуждал себя за сентиментальность, за невольную мыслен-
ную измену своей концепции эгоистического либертина-
жа. Он придумал кошмарную смерть старому мужу герцо-
гини, которого она все же очень жалела, а заодно и ей
самой, точнее, — добрым и сентиментальным мыслям
о ней. В этом выразилось подражание идеям и поступкам
римского императора Нерона, его принципу «любил...
убил». Вспомним реплику Клервиля из «неаполитанских»
эпизодов романа: «...Он страстно любил. Агриппину; Свето-
ний уверяет нас, что император часто мастурбировал, думая
о ней... и в конце концов убил ее. Позволь мне почтить твою
память, великий Нерон!»
В Риме Сад просто из интереса добивался личной
встречи с папой. Безуспешно. Зато ему довелось присут-
2 об Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ствовать на торжественной церемонии в Ватикане по
случаю возведения на святой престол папы Пия VT (Джо-
ванни Анджело Браски, в «Жюльетте» — просто Браски).
Сад иронически заметил в письме своему новому другу
доктору Мени: «Эти церемонии воздействуют на простолю-
динов, а важные особы имеют лишний повод продемонстриро-
вать собственную важность». Он сообщил супруге в Про-
ванс о том, что ему удалось увидеть папу. В Авиньоне это
сообщение произвело сенсацию. Некоторые набожные
провансальские католики восприняли его как знак пово-
рота Маркиза на путь истинной веры, в то время как сам
Маркиз, напротив, мечтал обрести в папе законченного
либертена и мысленно наделял его своими собственны-
ми взглядами. Не исключено, что это соответствовало
реальности.
Кульминацией поездки Сада по Италии стала встре-
ча с Неаполем, неаполитанским побережьем и прилега-
ющими островами. Маркиз предпочел на этот раз обой-
ти стороной неаполитанского правителя Фердинан-
да и его двор. Внимание и время Сада целиком поглоти-
ла все более распухавшая рукопись «Итальянского путе-
шествия». Любопытно, что описание жизни Жюльетты
в Неаполе он превратит в непрекращающуюся сумасшед-
шую оргию, в утомительную череду сцен с убийствами,
оргазмами, воровством и вероломством, в то время как
сам он в период пребывания в Неаполе неутомимо обсле-
довал улицы, таверны, дороги, жилища, развалины, пар-
ковые насаждения, Везувий, музеи, храмы, посещал теат-
ральные спектакли. Он собирал рисунки и картины, за-
печатлевшие Италию прошлого и настоящего, и сам
увлекся рисованием под влиянием своего неаполитанско-
го друга Жана-Батиста Тьерса, весьма плодовитого худож-
ника, автора многочисленных пейзажей с римскими раз-
валинами. Тьере, по происхождению француз, ровесник
Сада, на время стал его «сиамским близнецом». Они вме-
сте карабкались по горным тропам, наперегонки делали
наброски. Как сообщает Левер (с. 284), около сотни их
рисунков и гуашей недавно найдены в семейных архивах
Садов. Это своего рода репортаж в картинках о пребывании
Ад. Жизнь до 1778 года 20^
па неаполитанской земле. Ш. Тома замечает, что сотруд-
ничество Тьерса с Садом походило на то, как в наши дни
фотограф помогает работать очеркисту. Именно искусст-
вом Тьерса навеяна визуальная сторона книги Сада (Тома,
с. 49), которая в итоге получит следующее название: «Ита-
льянское путешествие, или Критические, исторические и фило-
софические рассуждения о Флоренции, Риме, Неаполе, Лоретте
и дорогах, прилегающих к этим городам. Работа, в которой
сделана попытка описать Обычаи, Нравы, формы Законода-
тельства и т.д. как в отношении античности, так и современ-
ности, в такой своеобразной и обстоятельной манере, коей до
сего дня еще не было».
Маркиз испытал в Италии подлинное высокое сча-
стье. Всюду он обретал друзей-соратников. Он погрузил-
ся в литературный труд, принесший ему еще не испытан-
ные наслаждения. Он был в восторге от гор, скал, побе-
режий, небес, от архитектуры и живописи. Постепенно
он научился не обращать внимание на раздражавшую его
набожность местных жителей, на присущий им дух мел-
кого торгашества. («Самая прекрасная страна во вселенной
населена уродами»; «самое идиотское низкопоклонство», — за-
писывал он.) Отстранившись от этого, он почувствовал
себя по-настоящему свободным. Через семь лет он напи-
шет жене из мрачного каземата: «Если меня еще раз освобо-
дят, чтобы отправить куда-нибудь в ссылку, за мной придется
хорошенько последить, ибо я заявляю, что, даже оказавшись
в собственном доме, я там не останусь и отправлюсь во Фло-
ренцию или Неаполь». Уедет служить неаполитанскому
королю!
Саду были присущи черты ренессансного человека,
и потому он так сильно привязался к Италии: там для него
оказалась благоприятная среда. Он был наследником духа
и, чего сам он не исключал, крови Петрарки; усердным
читателем Вергилия; широкой и безудержной в своих
порывах натурой, «увидевшей себя на рубеже веков и
мировоззрений» (М. Бахтин), ощущавшей в Италии рубе-
жи времен, их швы, стыки, сшибку, а порой и слияние
(Бахтин считал это качество важнейшей характеристи-
кой ренессансной личности); он был гуманистом в том
208 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
смысле, что, как и многие деятели культуры Ренессанса,
отверг религию и на место Бога поставил земного чело-
века, и прежде всего самого себя; он отчетливо разделял
в человеке верх и низ, Разум и Природу; наконец, он с
истинно ренессансным высокомерием и презрительной
жестокостью отметал все, что мешало абсолютной реали-
зации его интеллекта и его тела. Сад действительно уна-
следовал гуманизм итальянских меценатов XV—XVI веков,
поклонников Вергилия, коллекционеров римских статуй
и в то же самое время хладнокровных убийц, эстетов
изощренного насилия, людей, абсолютно равнодушных
к черни. Вспомним еще раз Петрарку, призывавшего бес-
пощадно истребить всех выходцев из варварского мира,
то есть Восточной Европы, поселившихся в Италии. Со-
циальные условия на Апеннинах способствовали сохране-
нию и процветанию такого типа «гуманистов» вплоть до
конца XVIII века. Сад общался с ними: с врачом Иберти,
с послом Франции в Риме кардиналом де Берни (другом
Казановы, писателем, заказчиком картин Тьерса; Берни
и его вкусы подробно описаны в ностальгическом втором
томе «Жюльетты»), Сад придумывал ренессансных людей
(образ папы Пия VI и др.). Они напомнили ему его дядю
Аббата, коллекционера, естествоиспытателя, богохульни-
ка и распутника.
Сад видел на Апеннинах свою Италию, непохожую на
Италию Гёте (путешествие великого немца но Италии
состоялось десятью годами позже), спровоцировавшую
появление веймарского классицизма. Гёте обрел в Италии
равновесие, тяготение к мирной, бесстрастной гармонии,
идеальной красоте. Для Сада эта страна осталась обите-
лью махрово цветущего индивидуализма, прибежищем
роскошно обставленного разврата, родиной Венеры Кал-
липигийской с ее опьяняющими сверхпышными ягодица-
ми, изображения которой непрестанно разыскивал для
Сада Джузеппе Иберти.
Трудно сказать, сколько могло бы продлиться пребыва-
ние Сада в Италии. Ему явно не хотелось возвращаться
на родину. И все же в мае 1776 года пришлось собирать-
ся в обратный путь. Его отъезд не был столь паническим,
Ад. Жизнь до 1778 года 2OQ
как отъезд Жюльетты, получившей предписание поки-
нуть страну в двадцать четыре часа. Тем не менее и у Сада
той весной не осталось иного выхода, кроме очередного
перехода через Альпы. Так получилось, что им заинтере-
совалась неаполитанская полиция, подозревавшая, что
под именем полковника де Мазана скрывается другое
лицо, возможно находившийся в розыске казнокрад из
Лиона. Произведенная проверка подтвердила: во фран-
цузской армии нет полковника с титулом де Мазан. Мар-
киза арестовали, запрос о нем направили в Лион. Все бу-
маги, что были при нем, подверглись досмотру. Путеше-
ственнику пришлось открыть свое настоящее имя. Новая
версия на первых порах показалась полиции малоправдо-
подобной. Лишь вмешательство одного из влиятельных
неаполитанских вельмож, лично знакомого с Маркизом,
побудило Беранже, поверенного в делах Франции, осво-
бодить путешественника. Вскоре после этого Сад по зре-
лом размышлении пришел к выводу, что, раскрыв свое
инкогнито, он более не сможет спать спокойно в Италии.
Ои не решился плыть морем до Марселя, боясь ареста в
порту. Тогда, отправив наиболее громоздкий багаж в Мар-
сель, он в сопровождении Картерона, спешно посланно-
го верной Рене-Пелажи на помощь мужу, двинулся на се-
вер. Снова он проследовал через Вечный город, Болонью,
Милан... Снова колеса повозки трещали от ударов о кам-
ни и слетали железные ободья. Цветущие долины Ломбар-
дии навсегда остались чудесным воспоминанием. Шагая
впереди своего экипажа, с трудом продвигавшегося по
горной дороге, Сад упрямо склонил голову и погрузился
в сосредоточенное раздумье.
Год УЖАСНЫХ ИСПЫТАНИЙ
На невидимых скрижалях судьбы в том году была
предусмотрена высокая степень вероятности его гибели.
Число 777 не несло ему удачи. Хотя смотреть па это мож-
но по-разному. Ведь то ли потому, что Джордж Ноэл Гор-
дон Байрон еще не успел родиться и умереть в свои 36 лет
210 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и три месяца и еще не определил ставший после него
классическим 36-летний срок жизни писателя-сверхчело-
века; то ли потому, что Сад еще не написал все, что свы-
ше было предначертано ему написать; то ли еще почему-
то, — только нить его жизни пока выдержала, не порва-
лась на байроновском рубеже. Ее не дано было перебить
ткачу-одеяльщику Трейе (или Трийе), почти в упор стре-
лявшему в грудь Сада 17 или 18 января злополучного года.
Кажется, порох не воспламенился в пистолете Трейе,
и выстрела не последовало. Потом ткач вернулся в Ла-
Кост и сделал вторую попытку убить Маркиза. На этот
раз он стрелял с достаточно большого расстояния, пуля
вылетела из ствола и прошла мимо цели.
Сад не только не ответил выстрелом на выстрел, он
даже не сделал попытки расправиться с Трейе силами
своих слуг или крестьян. Решением суда Сада поставили
вне закона. В случае адекватного ответа ткачу виновным
в столкновении несомненно признали бы Сада. Маркиз
лишь попросил адвоката Гофриди составить жалобу в Экс
генеральному прокурору. Осторожный адвокат не сделал
и этого: знающие люди отсоветовали ему.
Ткач Трейе проживал в соседнем городе Монпелье
с 22-летней дочерью Катрин. Как-то в Монпелье объявил-
ся Маркиз, желавший нанять среди прочих слуг кухарку.
Катрин Трейе узнала об этом от своей знакомой и пришла
в гостиницу к Маркизу. Она ему очень понравилась. По-
спорили о цене и договорились. Монах-францисканец
Дюран, по его словам неплохо знавший Маркиза и его
семью, убедил ткача Трейе, что дело это хорошее и вы-
годное. Ткач согласился отпустить дочь в Ла-Кост. Так
Катрин Трейе оказалась в родовом гнезде Садов. Опа
привыкла к Маркизу, он привязался к ней. Он дал ей имя
Жюстины («Справедливая», «Праведная»). Почему? Под-
робности их отношений неизвестны. Известно лишь, что
Катрин Трейе трудно было назвать красавицей. Можно
также предполагать, что она любила и жалела своего
отца, ио что-то притягивало ее и к Маркизу.
Прошло какое-то время. Ткач Трейе узнал о Маркизе
то, что рано или поздно должен был узнать, и отправился
Ад. Жизнь до 1778 года 211
в Ла-Кост забрать свою дочь. Катрин выбежала к отцу
и бросилась ему на шею. Но когда вышедший во двор зам-
ка Маркиз заявил, что он договорился о ее работе в замке
на год, что не намерен теперь уступать и что не хочет сам
варить себе суп, Катрин позволила хозяину увести ее и
запереть. На следующий день она послала отцу 12 ливров
своего жалованья, но разгневанный родитель взял писто-
лет, снова явился в Ла-Кост и сделал попытку застрелить
Маркиза. Тогда же ткач обратился с жалобой церковным
властям на действия отца Дюрана. Последнего прогнали
из его обители. Ткач направил жалобу и в Экс генераль-
ному прокурору де Кастийо! iy, умолчав при этом о соб-
ственных действиях в отношении Сада и о том, что сама
Катрин никаких конкретных жалоб не высказывала,
а жалованье получила и отдала ему.
Вероятно, за спиной Трейе находилось какое-то влия-
тельное лицо. Кто направлял пистолет Трейе? Кто дикто-
вал и кто писал его жалобы? Трейе, скорее всего, был
неграмотен. Сад, во всяком случае, думал так. И откуда
взялась у простого ткача такая смелость и такая настой-
чивость? Деньги, переданные ему Катрин, представляли
собой солидную сумму для простого труженика. Не озна-
чает ли это, что кто-то давал ему больше? И не вышло ли
так, что некто, узнав об осечке пистолета, вторично по-
слал Трейе в замок довести дело до логического конца?
Это мог быть человек мадам де Монтрёй, это мог быть
человек аббата Альдонса де Сада... Маркизу стало ясно:
кто-то пытается привлечь внимание к факту его возвра-
щения в родные места, кому-то срочно понадобилось
столкнуть его с полицией и судом.
Дурное настроение Маркиза усугублялось крайним
безденежьем. За время его разъездов по Италии Рене-
Пелажи практически впала в нищету. Советы и помощь
из Сомана исключались. Многие помещения замка Ла-
Кост требовали срочного ремонта. Кредиторы наседали
со всех сторон. То, что Рене-Пелажи рассчиталась с Кат-
рин Трейе, было с ее стороны настоящим подвигом.
Объяснение этому может быть только одно: Маркиз по-
требовал рассчитаться с Катрин во что бы то ни стало,
212 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
его Жюстина стала ему чрезвычайно дорога, и мысль
о разлуке с ней казалась невыносимой.
Тем временем, в середине января в Париже сконча-
лась Мари-Элеопора де Майе, графиня де Сад. Усопшая
коротала свои последние годы в монастыре кармелиток
на улице Ада (ныне улица Анри Барбюса), где она опла-
чивала небольшие апартаменты. Рене-Пелажи, безуслов-
но, должна была своевременно получить из Парижа уве-
домление о столь важном событии, как кончина матери
супруга. Ведь в Париже проживал неизменно верный их
семье аббат Амбле и целое племя различных родственни-
ков и знакомых. Но получила ли она это уведомление?
Ясности нет.
Маркиз и его жена в сопровождении Картерона
и Жюстины поехали в Париж в первых числах февраля'.
Прибыв вечером восьмого числа, они отправились к доб-
ряку Амбле и там, по одной из версий, узнали о смерти
графини де Сад. Рене-Пелажи направилась в монастырь
на улицу Ада и заночевала в апартаментах покойной
(со временем они перейдут к ней). Потом она встретилась
с мужем в Датском отеле, где Маркиз снял номер. Там его
и задержали 13-го вечером с предъявлением королевско-
го приказа об аресте. Производивший арест инспектор
Маре без малейших проволочек препроводил его в Вен-
сеннский замок. Уже через час Маркиз оказался в кре-
пости.
Здравый смысл говорит: если Маркиз и мог рассчи-
тывать на что-то, направляясь в Париж, то прежде всего —
на арест. Если он, пусть и с опозданием, отправился в
Париж как в паломничество к могиле матери (именно так
он впоследствии объяснял свой поступок: «Я вел самую
несчастную и скитальческую жизнь... Затем я был призван
в страну смертью матери»), то его безрассудная импульсив-
ность выглядит безупречной хотя бы в моральном отно-
шении. Если же, как утверждают некоторые историки,
Иркиз направился в столицу, вовсе не ведая о кончине
ери, с целью хотя бы занять денег, а главное — уско-
рить продвижение ходатайств Рене-Пелажи против ее
матери и о его •пажданской реабилитации, то он вновь
Ад. Жизнь до 1778 года 213
продемонстрировал нам самую крайнюю степень горяч-
ности и наивности. Злая судьба неотвратимо двигала его
к новому витку страданий, возвращала его на ту опасней-
шую грань, на которой он уже неоднократно балансиро-
вал. Он сам буквально напросился па арест, открыто по-
селившись с женой и слугами в гостинице, где у Маре,
само собой разумеется, имелись осведомители. После
побега маркиза де Сада из Миолана королю долго не ре-
шались докладывать о нем. Никто не осмеливался гово-
рить с королем-девственником о похождениях Маркиза.
Любое упоминание о подобных вещах было бы для ко-
роля болезненно. Еще бы, в начале 1777 года король,
будучи женатым уже седьмой год, все еще продолжал свои
безуспешные и унизительные попытки сделать несчаст-
ную Марию-Антуанетту женщиной. Именно молчанием
двора и неинформированпостыо короля объясняется пе-
редышка, данная Маркизу после побега весной 1773 года,
его относительно свободные передвижения по стране.
Именно поэтому его семейные враги стремились при-
влечь к его персоне дополнительное внимание суда и по-
лиции с помощью ткача Трейе. Но когда Сад открыто объ-
явился в столице, да еще в сопровождении девицы Катрин
Трейе, названной молвой очередной жертвой его патоло-
гических извращений, чаша терпения мадам де Монтрёй
окончательно переполнилась, и опа решительно настоя-
ла на изложении дела Маркиза лично королю. Потрясен-
ный Людовик подписал тайный приказ об аресте, будучи
хорошо осведомленным о том, что общественное мнение
осуждает практику незаконных арестов.
Так Жюстина лишилась своего пылкого и безумного
хозяина. Никаких фактов о ее дальнейшей судьбе не со-
хранилось. Доходили ли потом до Маркиза какие-то слу-
хи о пей? Или бессмертная повесть «Жюстина» стала
лишь порождением его галлюцинаторных видений о судь-
бе праведной кухарки, оставшейся забытой и никому
не нужной в огромном и чуждом ей Париже?
Заточение Маркиза сопровождалось на этот раз по-
истине ужасающими страданиями. Порядки, заведенные
в Венсенне, ничем не напоминали Миолан. Отношение
214 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
начальства к заключенному сложилось самое отрицатель-
ное. Спасало Маркиза данное природой несокрушимое
здоровье да его особого рода удовольствие, доставляемое
писанием бесконечных эмоциональных посланий из за-
ключения, в которых он бередил свои кровавые раны,
с воплями срывал кровоточащие коросты. То, что мы се-
годня называем мазохизмом, служило ему струйкой живи-
тельного тепла, согревавшей его сердце в царстве холод-
ного камня и ледяного равнодушия охраны.
В первые дни он пережил настоящий шок. Направля-
ясь в заключение, он, по уже укоренившейся привычке,
планировал прежде всего заняться сочинением протестов
и воззваний. Все в нем кипело, и он рассчитывал всех
обличить, всем указать свое место и всех умолять о смяг-
чении его участи. А ему просто отказали в бумаге и чер-
нилах! Его лишили возможности любых сношений с вне-
шним миром. Первые два дня он находился в одной из
камер в главной башне тюремного замка, потом его вы-
вели из башни за пределы старого крепостного рва, про-
вели в какое-то строение подсобного назначения и втол-
кнули в комнату под № 11. У дверей был учрежден круг-
лосуточный пост. По-видимому, детали условий его
содержания пока не были согласованы с мадам де Монт-
рёй и двором. В таких обстоятельствах узник попал в
полную зависимость от воли и настроения Шарля Жозе-
фа де Ружмона, коменданта Вепсепна, жестокого самоду-
ра и скряги. Комендант мог пока действовать сообразно
своим понятиям и привычкам, и он запретил Саду всё,
кроме физического существования. По истечении срока
так называемых «пробных дней», установленного Ружмо-
ном, Сада вернули в камеру тюремной башни.
Сада ужасала мысль о том, что никому даже не извест-
но место его заточения. Никому, кроме того (или, скорее,
той), кто спровоцировал выдачу королем нового прика-
за об аресте. Он знал, что дядя Аббат помогать ему вряд
ли станет: тот слишком стар и слишком перепуган церков-
ной реформой (Аббат в своей переписке назвал арест
племянника «хорошей новостью»), а Рене, при всей ее
беспредельной терпимости и верности, просто не сможет
Ад. Жизнь до 1778 года 215
сделать ничего существенного: она даже пе осведомлена
ни о месте, пи об условиях его заключения.
В самом деле, Рене почему-то думала, что мужа бро-
сили в Бастилию. Убитая горем, одурманенная бессонни-
цей и тревогой, опа то и дело приходила к Бастилии и
бродила вдоль крепостных рвов. Часовые отгоняли ее
окриками. Только 8 марта опа получила от него первую
весточку:
«Вот уже семнадцать дней я в этом ужасном месте... <... >
Чувствую, что дольше нс смогу выносить столь суровые ус-
ловия содержания. Мной овладевает отчаяние. Порой я уже
ничего не воспринимаю и меня, покидает разум. Кровь моя
слишком горяча, ч тобы терпеть такие стеснения. Весь свой
гнев я хочу обратить на себя. Если в течение •четырех дней
я отсюда не выйду, нет гарантии, что не разобью себе голо-
ву о стену. Таково мое решение, и я удовлетворю этим твою
мать, которая заявила Амбле, что моя смерть - единствен-
ный путь к завершению моего дела».
Он умоляет Рене идти на поклон к министру, доби-
ваться личной аудиенции у короля, умолять о высылке из
страны взамен заключения в Вепсепне и т. п.
Морис Левер получил в свое распоряжение 36 писем
Сада, написанных в период этого заключения. Их пере-
дал ученому господин Тибо де Сад (род. в 1956 г.). Эта
пачка писем, сообщает Левер, заключает в себе «мольбы,
крики ненависти и страдания, патетические призывы к со-
страданию, угрозы покончить с собой, если его не освободят из-
под стражи, проклятия в адрес мадам де Монтрёй, которую он
любовно называет „ адское чудовище ”, „ядовитый зверь ” и т. п.»
(Левер, с. 302). Но по истечении почти года заключения
Сад ломает свою гордость и вместо проклятий шлет теще
униженные мольбы о прощении, о сострадании. В янва-
ре 1778 года он вскрывает вену и пишет теще кровью:
«Да, мадам, да, это то самое сердце, которое вы лишаете
надежды, которое вам нравится страшно мучить из одно-
го только упрямого желания скрыть от меня мой приговор;
это, говорю я, то самое сердце, изнуренное до предела, вот
216 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
оно перед вами, и все еще шлет обещания столь же искрен-
ние, как и страдания, которыми вы разрываете его на
части...»
Разумеется, теща и не подумала отвечать на вопросы
зятя о сроке заключения. Ответить — означало признать
свою причастность к появлению тайного письма-прика-
за об аресте. И потом — срок изоляции от общества обыч-
но не проставлялся в таких приказах: он зависел просто
от воли тех, кто за ними стоял. Донасьену же вопрос
о сроке казался важнее всего на свете. Он думал, что, если
точно будет знать, кому мстить после освобождения,
сколько ему осталось коротать в одиночестве дней или
месяцев и лет, он обретет в жизни конкретную цель
и тогда станет легче переносить лишения, станет веселее.
Такова была его натура с заложенной в пей страстью
к подсчетам, планам, бесконечному штудированию одно-
го и того же, а также экзальтированным видениям просчи-
танных до мелочей процедур расправ с врагами.
Литературная работа могла бы вывести Сада из опас-
ного состояния неистовства на грани безумия. Рукопись
«Итальянского путешествия» оставалась незавершенной.
Иберти и Мени продолжали посылать из недостижи-
мо далекой Италии свои рисунки и новости о находках.
Однако условия тюремного существования на этот раз не
позволяли ему даже мечтать о полноценной интеллек-
туальной деятельности. Все, что так или иначе поступа-
ло к Маркизу, проверялось, прощупывалось, пробовалось,
дозировалось либо отправлялось обратно. Переписка са-
мого Маркиза тоже строжайше контролировалась. Из его
писем бесцеремонно вымарывались подозрительные
строки, целые абзацы и даже вырезались тюремными
ножницами части страниц. Допасьен и Рене переписыва-
лись с использованием словесного кода, понятного лишь
им двоим. Порой Рене писала ему между чернильных
строк специальным симпатическим раствором.
Этот год завершился так же тягостно, как и начал-
ся. Тридцать первого декабря 1777 года остановилось
сердце Жака-Франсуа Поля Альдопса аббата де Сада.
Ад. Жизнь до 1778 года 217
В последний год своей жизни он много болел, одряхлел,
отошел от родственников, окружил себя людьми, о кото-
рых ни Допасьен и Рене, ни Монтрёй не имели никакого
представления. В прошлом отличавшийся деловыми каче-
ствами, Аббат даже не оставил денег на собственные похо-
роны (вернее, деньги эти, наверное, все же были приго-
товлены им, но ушли не на похороны). В любимом замке
Донасьена, в Сомане, хозяйничал после смерти дядюшки
какой-то приор, имя которого фигурировало в завещании
покойного. А Допасьен, законный наследник Сомана с на-
ходившимся в нем немалым имуществом, никак не мог
повлиять на ситуацию. Рене не справлялась с потоком дел.
Главным из них она считала необходимость пересмотра
приговора парламента Экса. Поскольку приговор от сен-
тября 1772 года выносился заочно, срок его действия ис-
тек, согласно законам, спустя пять лет. Таким образом, пере-
смотр дела становился неизбежным и мысль об этом стала
основным источником добрых надежд. В то время сердце
Рене-Пелажи еще не устало надеяться... Она мечтала то
о благоприятном пересмотре дела мужа, то о том, чтобы
помочь ему бежать по пул и в Экс, куда он отправится, что-
бы дать новые показания. Эти же варианты бесконечно
прокручивались и в голове Маркиза. Хотя он, кажется, пе
исключал и вариант отзыва королем его приказа об аре-
сте. Сохранился черновик письма Сада неустановленному
адресату, судя по всему — одному из видных деятелей госу-
дарства, возможно де Мироменилю, хранителю печатей.
Черновик уверенно датируют концом 1777 года (НП, с. 153):
«Если несчастью существует предел, он, вне сомнения,
в том, чтобы находиться в заключении в таких суровых
условиях, как мои, не имея при этом никакого представле-
ния о совершенном тобой преступлении. Только две при-
чины могут служить основанием этой ужасной суровости
содержания: или <нрзб> государства или требование семьи.
Будучи совершенно спокойным в отношении первой, я оста-
новлюсь только на второй. Вот уже минуло пять лет
со времени злополучного дела, разбиравшегося в парламен-
те Экса, когда моя невиновность была с очевидностью
218 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
доказана, и с тех пор я вел самую несчастную и скиталь-
ческую жизнь, безвестный, презираемый, повсюду пресле-
дуемый, а после поимки - заключенный; я долго выносил весь
позор бесчестья, вовсе не заслужив этой участи, и верил, что
сумею найти прибежище, затем был призван в страну смер-
тью матери, вынужденный горько оплакивать ее. Я наме-
ревался воспользоваться этим обстоятельством, чтобы
договориться с родителями моей жены о мерах, которые не-
обходимо принять в короткий 'промежуток времени, остав-
шийся мне от срока, что закон предоставляет заочно осуж-
денным, и явился, умоляя их простить меня за те страда-
ния, которые ме могло не причинить им мое дело. Я умолял
их заменить мне родителей, унесенных от меня смертью,
и принять совместно все меры, которые они посчитают,
нужными для завершения злополучного дела. Тем не менее
ответа на мое доверие и настойчивые просьбы так и не по-
следовало, зато меня вырывают из объятий моей убитой го-
рем супруги и волокут меня самым, гнусным способом в баш-
ню, где мне больше не позволяют ни с кем видеться и бесе-
довать, и отбирают все самое необходимое для моего
здоровья. Признайте., месье, что все это очень жестоко,
и если цель всего этого - наказать меня, то такое варвар-
ство совершенно излишне после всего вынесенного мною за
пять лет: следовало бы посчитать меня уже достаточно
наказанным, особенно за такое прегрешение, когда я про-
явил больше неосторожности, нежели преступности;
судите сами, способен ли я в моем безвыходном положении
выдумывать небылицы? Может ли явиться причиной
моего заточения моя личная безопасность в момент, когда
<нрзб> будет решаться это злосчастное дело. Если это
так, то зачем столько тайны, путаницы и жестокости?
Если это требовалось ради моего благополучия, нужно ли
сомневаться, что я бы па это пошел сам: моя честь стано-
вится в этом случае единственным препятствием, и эта
излишняя суровость, которую я навсегда запомню, ста-
новится абсолютно ненужной 1, но и в том и в другом
В этом месте поставлены три черточки — знак вставки, но
она отсутствует.
Ад. Жизнь до 1778 года 21g
случае 1 я осмеливаюсь настойчиво умолять вас обратить
внимание на намерения моей семьи. Если его величество
желает спасать честь тех своих подданных, которые и без
того уже достаточно наказаны, ему следовало бы навести
порядок в их доме, а -не злоупотреблять своими правами
и не тиранить своих единомышленников. Между тем
у меня имеются большие опасения насчет того, что они
могут воспользоваться моей беззащитностью и покусить-
ся на мое имущество и на мою жену: я очень люблю эту по-
другу моих несчастий и скорее откажусь от имущества, не-
жели от жены. Было бы недостойно воспользоваться моим
положением и разлучить Metin с единственной оставшейся
у меня в мире подругой. Позвольте же мне просить вас вы-
ступить в качестве моего защитника - тем более что душа
ваша столь прекрасна, а справедливость общеизвестна -
и броситься в ваши объятия, что станет для меня одним
из величайших утешений. Итак, я умоляю вас воспрепят-
ствовать любому заговору против меня, который может
созреть во время моего заключения, и в особенности не до-
пустить осуществления замыслов об отторжении от меня
супруги. Если это произойдет - пускай лучше сразу меня
лишат жизни, месье, ибо, клянусь вам, что, потеряв ее,
я не стану жить ни минуты. К этой мольбе, месье, позволь-
те добавить еще одну - прошу вернуть мне свободу, лишение
которой, в силу данных мне природой физических особенно-
стей, становится для меня самой ужасной из всех возмож-
ных пыток. Мое прошение о высылке меня из королевства
преследует ту же самую цель: я готов уехать на любых пред-
ложенных мне условиях, я исполню их в точности и вернусь
в королевство только в случае особого соизволения. Закли-
наю вас, месье, примите же во внимание весь ужас моего
положения, ибо я чувствую, что больше tie могу выносить
свое положение, и боюсь, что перестану управлять своим
отчаянием. У меня, месье, есть дети, которые однажды
отблагодарят вас за то, что им сохранили отца, а сам
он в своем несчастном положении только и будет же-
лать, чтобы Небо подольше хранило в государстве такого
Здесь какой-то значок.
220 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
магистрата, который достоин стать министром. Пока
же осмеливаюсь просить у вас об исполнении милостей,
кои я прошу мне дозволить, чтобы обращались со мной так
же, как в 1769 году', то есть чтобы при мне находились
моя. жена и мой слуга, который у меня был раньше, и что-
бы мне разрешали прогулки в течение нескольких часов
в день в большом расположенном рядом зале моей тюрьмы,
так как это абсолютно необходимо для моего здоровья».
Рукой маркизы было написано па полях слева в кон-
це письма: «Будь спокоен. Я обнимаю тебя, вот все, что мне
позволили тебе сказать. Монтрёй де Сад». Другой рукой на
правом поле было начертано: «Разрешено г письма и 2 по-
сылки».
Усталость и подавленность совсем овладели Марки-
зом в конце ужасного 1777 года и начале следующего года.
Отсутствие свежего воздуха, малоподвижность и мелоч-
ная цензура переписки на какое-то время подавили его
энергию. Его мысль, вынужденная при изложении на бу-
маге маскироваться и уродоваться до полного искажения,
пытается выразиться обиняками, проглянуть среди длин-
ных, запутанных и раздражающе-вялых словесных конст-
рукций. Как трудно и как больно было Рене-Пелажи чи-
тать (надо бы сказать «расшифровывать») вот такого рода
послание на четырех страницах белой бумаги формата
24 х го см со множеством исправлений, густо закрашен-
ных чернилами, с вычеркнутыми тюремным цензором
словами. Текст написан очень плотно, почти нигде не
расчленен на абзацы (НП, с. 154):
«Венсенн, январь, вечер понедельника i 9-го
и вторник следующего дня.
Так вот, моя дорогая подруга, ты никогда не получишь воз-
можности сообщить мне хоть одно слово, способное прине-
сти мне утешение, каким бы слабым оно ни было; никогда,
похоже, ты меня не утешишь, а если я из своей
тюрьмы послал бы тебе слово надежды на
То есть когда он был заключен в Пьерр-Ансиз.
Ад. Жизнь до 1778 года 221
этот год, то и письмо мое пе пропустят и т. д.
И все же пусть такие слова утешили бы меня хоть немно-
го; пусть даже ждать мне придется еще очень долго, столько
же, сколько уже длятся мои испытания. И пусть бы он
длился всего лишь мгновение, этот слабый проблеск надеж-
ды. По предписанию, согласно которому стерли три слова
„про этот год”', совершенно ясно, что это было сдела-
но с одной лишь целью убедить меня во фривольности кон-
цовки фразы, но зачем же вообще нужно было это говорить.
Боже мой, не было ли бы в сто раз лучше не говорить ниче-
го, чем вот так, когда подобные мысли то и дело возника-
ют, а их буквально тут же уродуют. Эти ужасные слова
жаргона могли быть извергнуты самим адом, чтобы му-
чить меня - этой, быть может, самой ужасной и невыно-
симой пыткой из всех возможных. 'Гак вот, с тех пор как
на меня напустили этих ужасных змеев, жестокие чудови-
ща ни секунды не знали жалости, они преследовали меня,
не зная мгновения передышки и не ведая угрызений сове-
сти - Боже мой, видно, они хотят заполучить мою жизнь.
Если это так - пускай они лучше сразу отнимут ее и не раз-
дирают меня так, как они это делают сейчас...»
И так далее, и так далее...
Молодость КОНЧИЛАСЬ
Романтический финал
Пересмотр приговора 1772 года становился неизбеж-
ным и скорым. В мае 1778 годаДонасьенуи Репе-Пелажи
показалось, что лучи надежды превращаются в сияние
солнца. В камеру Маркиза от мадам де Монтрёй явился
адвокат Бонту, чтобы ознакомить заключенного с матери
алами, подготовленными юристами для новых слушаний
в суде. Теща и ее советники настоятельно рекомендова-
ли Маркизу согласиться на медицинское освидетельство-
вание с целью признания его психически невменяемым.
' Указание на вычеркнутое цензурой.
2 2 2 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Мадам де Монтрёй решительно пе хотела, чтобы в Эксе
заново начали ворошить в присутствии зятя и дочери это
старое дело. Более того, в ее планы вовсе не входило ос-
вобождение зятя при любом исходе судебного разбира-
тельства в Эксе. Она ставила совсем иную цель — добить-
ся гражданской реабилитации Донасьена (при условии,
что он пожизненно останется в тюрьме) ради возвраще-
ния престижа семьи. Судя по тому, какой оборот события
примут в дальнейшем, мадам де Монтрёй вообще согла-
силась па пересмотр приговора 1772 года главным обра-
зом вследствие давления на нее провансальского клана
де Садов, крайне раздраженного тем, что один из его вид-
ных членов предан позорной гражданской казни. Это
темное пятно де Сады хотели смыть со своей репутации
каким угодно способом и как можно скорее.
По согласованию с Президентшей, глава клана де Са-
дов подготовил обращение к магистратам парламента
в Экс-ан-Провансе. Судьба Донасьена предопределялась
этим текстом на многие годы вперед. Де Сады поддержа-
ли Президентшу в ее твердом решении навсегда оставить
Донасьена в заключении:
«Месье, семья уже наказала либертена. Он более не станет
беспокоить общество. Король и правительство предусмот-
рели меры, которые следует предпринять, дабы сохранить
честь семьи, всегда являвшейся образцом безупречности.
Надеюсь, вы будете этому способствовать. Вы окажете
услугу организаторам этого позорного ареста тем, что
прекратите его действие. Всего этого не случилось бы, если
бы именно вы принимали решение по данному делу».
Рене-Пелажи, возобновившая постоянное общение
с матерью, догадывалась ио ее поведению, что против
мужа созрел новый заговор. Опа пе решалась, не зная
деталей и к тому же испытывая сомнения в обоснованно-
сти своих догадок, определенно сообщить мужу о загово-
ре. Она писала ему о дурных предчувствиях, о том, что
судебные слушания вряд ли приведут к хорошему исхо-
ду. Муж не понимал смысла ее намеков. Он высказывал
категорическое намерение лично выступить в Эксе
Ад. Жизнь до 1778 года 223
и доказать свою невиновность, сочинил пространный до-
кумент из 27 пунктов (опубликован Левером) и передал
его Рене для использования во время предстоящего про-
цесса Он не мог и представить себе, что Президентша не
допустит появления своей дочери в Эксе и ее свидания
с ним после оглашения приговора. Мадам де Монтрёй точ-
но знала, что ее зять будет оправдан, но после этого его
препроводят обратно в Вепсенн. Она также точно про-
считала и то, что па пути из Экса в Париж Сад не преми-
нет совершить попытку побега, а Рене станет его пособ-
ницей. Нет, опа никакие могла допустить пи поездки Репе
на юг, ни ее встречи с супругом как до, так и после суда.
Мадам де Монтрёй действовала решительно. Она все
продумала безупречно. Можно себе представить ирони-
ческую улыбку на ее лице при виде попыток Рене и Дона-
сьена ускользнуть из ее родственных объятий. По сути,
почти все, что произошло с Донасьепом тем летом, по-
ходило на действия марионетки, подвешенной в про-
странстве на длинных невидимых нитях и управляемой
невидимым мастером.
В конце июня и в июле, когда разыгрались основные
события, Рене, по существу, оказалась на положении уз-
ницы своих апартаментов па улице Ада. Она вовремя не
узнала о приказе перевести мужг1 из Веисеппа в тюрьму
Консьержери в Экс-ан-Провансе, а когда узнала — не смог-
ла выехать туда. Чем же мать так крепко привязала ее
к темной келье монастыря кармелиток? Не дала денег
на проезд? Но Рене могла бы попытаться достать денег
у других родственников и знакомых. Напрашивается иное
предположение — мадам де Монтрёй убедила дочь, что
она должна остаться в Париже ради мужа, заявив ей при-
мерно так: «Будешь меня слушаться — все будет хорошо,
Донасьена оправдают и освободят; не станешь слушать-
ся и поедешь — испортишь мужу все дело; почему так —
не спрашивай, но я одна знаю ответ». Заметим, в дни
процесса у Рене почему-то вдруг появилась уверенность
в скором полном освобождении мужа. Внушила ей эту
уверенность, конечно, мать. Причем, Президентша, же-
лая устами дочери отговорить Донасьена от попытки
224 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
побега после того, как ему объявят о возвращении в Веп-
сенн, советовала Рене не беспокоиться, если мужа не ос-
вободят сразу после оглашения приговора: по каким-то
причинам его еще немного подержат под арестом, а за-
тем уж освободят... Репе поверила, не подозревая обмана
матери, и села 18 июля за стол, чтобы изложить все услы-
шанное от матери в письме Допасьену:
«Мой добрый друг, меня уверяют, что ты доволен тем, как
теперь заканчивается твое дело. И если это так, почему
же ты мне ничего не напишешь сам? Не сомневайся, что
я не могу дождаться, конца наших несчастий. Когда это
дело завершится, более не будет причин тебя задерживать,
и я убеждена, что если тебя еще немного задержат, то лишь
из осторожности. Но в этом случае ты знаешь, что я
должна говорить и что именно я скажу. Но надеюсь, все
это не понадобится» (Лепер, с. 318).
Как нелепо запоздала опа со своим письмом! Если бы
опа это знала! Еще десятью днями раньше мать получила
в Версале тайное высочайшее решение о возвращении
Маркиза в Венсенн! И если бы знала Рене о том, что реше-
нием парламента Экса ее муж уже оправдан как по обви-
нению, касающемуся покушения на жизнь марсельских
девиц, так и по обвинению в содомии, но при этом он был
вновь арестован в зале суда и уже успел совершить дерз-
кий побег!
Тем летом в духовной жизни Франции произошли
события огромной важности. Тридцатого мая умер Воль-
тер. В феврале он прибыл в Париж, и в «Комеди Фран-
сез» состоялся исторический вечер (давали его «Ирину»),
На сцене выставили его бюст. По окончании спектакля
па этот бюст — в присутствии самого 84-летпего Воль-
тера! — возложили лавры. Ликованиям просвещенного
Парижа не было конца.
Томас Карлейль писал, что «этот высохший старец
в огромном парике в стиле Людовика XIV, из-под которо-
го сверкают горячие, как угли, глаза», вызвал в обществе
необыкновенный подъем, своего рода взрыв. Оказалось,
что Париж умеет не только смеяться и иронизировать;
Ад. Жизнь до 1778 года 225
оказалось, что Париж может проявлять к своим кумирам
едва ли не религиозное поклонение. Чтобы только взгля-
нуть па пего, дворяне переодевались трактирными слуга-
ми, красивейшие женщины готовы были, кажется, уст-
лать своими волосами путь, по которому ступала его нога.
«Карета, в которой он едет, это ядро кометы, и хвост ее запол-
няет целые улицы» — читаем мы у историка. Таким выгля-
дел апофеоз эпохи философов, более известной под на-
званием эпохи Просвещения. Близился ее ужасающий
кровавый финал.
По всей Европе передавались легенды о том, как вел
себя на смертном одре «мастер дьявольского смеха» (так на-
звал Вольтера Виктор Гюго). Послушаем рассказ Бомар-
ше об этом:
«Кюре кричал ему в ухо:
- Месье Вольтер, верители вы в божественность Иису-
са Христа ?
- Во имя истинного Бога-творца, никогда не говорите
мне об этом человеке...»
Церковь запретила хоронить Вольтера в освященной
земле. Его племянник аббат Миньо похоронил его тайно
в монастыре Сельер в Шампани.
В то же лето 2 июля скончался Жан-Жак Руссо. Со-
здатель теории социальной революции и автор «Испове-
ди» незадолго до смерти написал:
«Счастье — это неизменное состояние, не созданное для че-
ловека в этом мире. Все на земле - в непрерывном течении,
которое не позволяет ничему принять постоянную форму.
Все изменяется вокруг нас. Мы изменяемся сами, и никто
не может быть уверен, что завтра он будет любить то же,
что любит сегодня. Поэтому все наши мысли о счастье
в этой жизни оказываются химерами» («Прогулки одино-
кого мечтателя»).
Сад мечтал на досуге изучить текст «Исповеди» Руссо.
Он еще не знал, что лето, отмеченное смертью двух
величайших еретиков и героев века, проложит решаю-
щий рубеж и в его личной биографии. Окончится его
226 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
молодость. Его снова поместят в Вепсенп узником мо-
нархического произвола; через двенадцать лет он выйдет
из Шарантопа и обнаружит себя жителем планеты Ре-
волюция.
Правда, Маркизу предстояло пережить еще одну, по-
следнюю, нестерпимо краткую и ослепительно яркую
вспышку бунта. В последний раз сверкнула молния его
молодой силы.
Это произошло в окрестностях небольшого города
Баланса, расположенного на противоположном по отно-
шению к Авиньону берегу Роны. Вечером 16 июля, в поло-
вине десятого, к Балансу со стороны моста Святого Духа
быстро подкатил большой экипаж. Не въезжая в город-
ские ворота, он остановился у постоялого двора. Из него
вышли королевский советник инспектор Луи Маре, его
брат Антуан Тома Маре, еще один полицейский (а может,
и больше) и маркиз де Сад. Они двигались по маршру-
ту: тюрьма Консьержери в Экс-ан-Провансе — тюремный
замок Вепсенп в Париже.
Все устали, всех растрясло на каменистом тракте. Уже
второй день они вставали в четвертом часу утра, наско-
ро завтракали и с короткими перерывами боролись по
двенадцать-тринадцать часов с расстоянием. От Экса
до моста Святого Духа не так уж далеко, но у них ушло
двое суток, потому что инспектор Маре принял реше-
ние сделать большой крюк, лишь бы не проезжать через
земли Маркиза: говорят, пуганая ворона куста боится.
Маркиз мог рассчитывать на одного себя. Недели,
проведенные в Эксе, взбодрили его, вернули ему хорошую
физическую форму. Впечатления от пережитого в Вепсен-
не были столь тяжелы, что он готов был лишиться самой
жизни, но не возвращаться в страшную камеру.
Подробности того, что произошло на постоялом дво-
ре, известны в изложении Луи Маре, вынужденного по-
дать официальный рапорт об этом. Полицейские ввели
Маркиза в комнату и занялись приготовлениями к ужину.
Маркиз отвернулся к окну и молча смотрел на еще разли-
чимый в сумерках почтовый тракт.
— Пожалуйте ужинать, — предложили ему.
Ад. Жизнь до 1778 года 227
— Не хочу.
Полицейские уселись за стол. Маркиз в задумчиво-
сти стал прохаживаться по комнате, а затем заявил:
— Мне необходимо выйти в уборную.
— Вы пойдете в моем сопровождении, — сказал Ан-
туан Тома Маре и дал Маркизу зажженную свечу.
Братья Маре последовали за Маркизом в коридор.
Сад пробыл в уборной несколько минут, приблизился
к ожидавшим его и пошел с ними, причем как будто неча-
янно споткнулся в полумраке и упал. Произошла неожи-
данная заминка. Братья в растерянности стали поднимать
арестованного и чуть не упали сами. Вдруг Маркиз резко
вскочил, в несколько прыжков достиг каменных ступе-
ней, ведущих во двор, и исчез в темноте. Братья, выкри-
кивая проклятия и угрозы, побежали вслед за ним. Види-
мость была плохая. Братья вначале решили, что Сад спря-
тался где-то в надворных постройках, в каком-нибудь
сарае по соседству, и послали людей для осмотра постро-
ек, а сами бросились к начальнику почты:
— Срочно известить городскую жандармерию! Под-
нять тревогу и объявить розыск!
— Никак невозможно. Придется ждать до утра. Город-
ские ворота заперты.
К утру поиски пе дали результатов: арестованный
исчез. В руках озлобленного и расстроенного Луи Маре
остались только личные вещи Маркиза: штаны, белые
чулки, мешочек для пудры, футляр с серебряным кофей-
ным прибором, мыльница, мочалка и т. п. Луи Маре, тя-
жело вздохнув, принялся за опись вещей и составление
письменного рапорта.
Тем временем Маркиз пробежал с полкилометра, за-
бился в какой-то барак. На рассвете он тихо окликнул
проходивших мимо двух крестьян и показал им золотую
монету. Втроем они направились к Роне искать лодку.
Вдруг Сад остановился:
— Нет. Вернемся. Пусть один из вас останется со
мной, а другой доставит нам лодку.
Двое вернулись в барак. Ушедший на поиски лодки
крестьянин не подвел и вскоре прибежал с сообщением
2й8 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
о возможности переправы. И пока люди Луи Маре карау-
лили его у моста Святого Духа, Маркиз быстро пересек
реку и оказался в родном Авиньоне, в доме своего ста-
рого приятеля Кино. Все получилось как в настоящем
романе, подумал оп, ложась отдыхать.
Через несколько дней Сад вернулся в Ла-Кост. Многие
родные и знакомые прислали ему свои поздравления.
Он пишет Рене в Париж и просит ее вернуться в Прованс.
Оп задумал в короткий срок привести дела в порядок как
в Ла-Косте, так и в Сомане, добыть денег и широко зажить.
У пего, как он писал жене, «чешутся ноги» от нетерпения
объехать свои владения и вернуть утраченные права и до-
ходы. Инспектор Маре, казалось, вовсе не внушал опас-
ность. Парламент в Эксе вынес оправдательный вердикт —
теперь Сад был чист перед законом. Практика арестов по
тайным письмам короля решительно осуждалась обще-
ством. Нет, думал Маркиз, Маре в этих обстоятельствах
больше не решится посягнуть па пего! Его удивлял тревож-
ный тон писем Рене, фактически посаженной матерью под
домашний арест. Супруга настаивала на самых тщательных
предосторожностях, включая переписку симпатически-
ми чернилами. Опа безумно скучала по мужу и делала все,
что могла, для отмены королевского приказа об аресте, но
не добилась ровно ничего. Отсюда последовал ее вывод
о неизбежности нового ареста Донасьена.
Донасьен тоже писал ей о своей любви и продолжал
звать ее в Прованс. Его мысли занимала и некая дама,
заключенная в Эксе в тюрьме Консьержери за какое-то
весьма неблаговидное, по словам близкого к Саду адвока-
та Рено, деяние. Во время своего пребывания в Копсьер-
жери Сад как-то увидел ее отражение в зеркале и всту-
пил с ней в переписку. Из Да-Коста оп послал ей денег
и письмо. Может быть, оп даже вынашивал планы ее ос-
вобождения, но ему посоветовали не осложнять и без
того незавидное положение этой женщины. Оп подумал
и признал разумность этого довода.
Тогда же Маркиз теснейшим образом сблизился
с Мари-Доротеей де Руссе, дочерью провансальского
нотариуса. Связанная с прислугой Ла-Коста, мадемуазель
Ад. Жизнь до 1778 года 22Q
де Руссе помнила Сада с детства. И вот однажды во вре-
мя посещения замка она столкнулась с Маркизом. Они
разговорились и присели па каменную скамью... А затем
между ними возникла глубокая обоюдная привязанность.
Маркиз, любивший давать близким людям прозвища, стал
называть ее Милли (так в прошлом он, бывало, называл
и служанку Готов). «Милли» — это деревенское прован-
сальское обращение, заменяющее «мадемуазель».
Судя по их последующей переписке, мадемуазель Рус-
се идеализировала Маркиза, и получилось так, что ему
захотелось соответствовать представлению о нем, создан-
ному ее воображением. Она читала ему нравственные
проповеди. Он принимал их благоговейно, а такого с ним
прежде не было. Истосковавшись по женской ласке, он
ухаживал за Милли, расточал ей любезности и получал
ответные, и при этом их отношения оставались вполне
платоническими. Он представлял ее .знакомым как «доро-
гую» для него, «уважаемую», «умную», «нежную», «честную»,
«чистосердечную», «чувствительную», «добрую», «вызывающую
чувство признательности». Она заставила его забыть уви-
денную в зеркальном отражении заключенную из Коп-
сьержери. Роман Маркиза и мадемуазель Руссе оказался
сладостной увлекательной игрой, оставившей глубокий
след и в его и в ее сердце. Маркиз так вошел в роль сен-
тиментального влюбленного, что ужасался при одной
мысли о возможной разлуке с девушкой. Ну а Милли? Не
повела ли опа себя в соответствии с безусловно извест-
ным ей сюжетом прославленного романа Жан-Жака Рус-
со «Новая Элоиза»? Она убедила себя (или так оно и было
на самом деле), что любит одинаково сильно и Допасье-
на и его жену и станет опорой супругам в их нелегкой,
полной превратностей жизни. Милли расточала Саду неж-
ные слова, сидя рядом с ним на уединенной каменной
скамье, а после шла к себе и сочиняла проникнутые горя-
чим сочувствием письма к Рене-Пелажи. Она страстно
желала принять участие в безоговорочном оправдании
Маркиза в глазах общества и без конца убеждала его в том,
что сам он внутренне еще пе готов к честной и нравствен-
ной жизни.
23° Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Можно думать, что Маркиз не только питал к Мил-
ли Руссе самые нежные чувства, но втайне лелеял трез-
вую мысль сделать из нее нечто вроде управительницы
южными имениями, поскольку Рене-Пелажи никак не
могла вырваться из Парижа, Аббат ушел из жизни, с ма-
дам де Монтрёй Маркиз более не поддерживал никаких
отношений, а адвокату Гофриди не всегда доверял. Сад
горячо рекомендовал Гофриди мадемуазель Руссе как
своего дорогого и уважаемого друга, самого близкого
доверенного человека. Можно себе представить, как это
удивляло осторожного Гофриди. Адвокат, разумеется,
известил Президентшу о новой привязанности Мар-
киза, и та, еще не будучи знакомой с Руссе, уже невзлю-
била ее.
Южные имения остались для Маркиза единственным
источником дохода после того, как он получил от Рене-
Пелажи известие о продаже его должности генерально-
го наместника четырех провинций. Новым генеральным
наместником стал граф де Сад д’Эйгийер, кузен Допасье-
на. Маркиз воспринял известие внешне спокойно:
— Ничего. Я пе расстроен. У меня остались еще ти-
тул и честь.
Разумеется, кроме титула и чести, у пего были зам-
ки Ла-Кост и Сомап, фермы в окрестностях Ла-Коста, дом
и земля Аббата в Ла-Виперме возле Сомана (там дядя
и скончался), он оставался совладельцем замка Мазан.
После возвращения ему гражданских прав он снова стал
единственным законным владельцем своих земель, зам-
ков, доходов. Но за короткое время после побега с постоя-
лого двора в Балансе он успел кое-как вникнуть только
в дела Ла-Коста и соседних фермеров В Ла-Косте хозяй-
ничала как могла Готон Дюффе. Он даже не сумел приве-
сти в порядок и рассортировать бумаги в своем рабочем
кабинете и лишь поделился соображениями па этот счет
с Милли Руссе.
Луи Маре арестовал его па рассвете 26 августа.
Жандармы взломали двери. Маре громко изрыгал прокля-
тия и потрясал пистолетом. Полуодетый Маркиз укрыл-
ся в какой-то кладовой, откуда его выволокли, осыпая
Ад. Жизнь до 1778 года 2$!
оскорблениями, затем вывели из замка связанным верев-
кой, втолкнули в экипаж и погнали лошадей.
Пока они мчались по дорогам Прованса, ненадолго
останавливаясь для смены лошадей, Сада согревала мысль
о том, какой шум поднимется из-за его нового ареста.
Действительно, шум вышел немалый. Его личность вы-
зывала всеобщее любопытство. Но и не более того. Кто
в провансальском захолустье мог взять на себя смелость
высказать решительное суждение о деле Маркиза, о мо-
тивах, которыми руководствовался король, преследуя его,
о побуждениях мадам де Моптрёй? Все это выглядело
так неоднозначно! Все они одновременно казались по-
своему правыми и неправыми.
Сад и Маре переправились через Рону, прибыли
в Лион. Здесь Маре решил позволить себе перевести дух.
Все немного отдохнули. Потом снова помчались по почто-
вому тракту. Вечером 7 сентября показалась знакомая
башня замка Вепсенп. Маре быстро уладил необходимые
формальности. После многодневного грохота колес Мар-
киза поразила глубокая тишина Венсеппа. Вот и дверь
камеры № 6. Ее с усилием открывают. Сад осматривает-
ся. Опытным глазом отмечает самое главное — в камере
нет камина. Черт побери, выживет ли он в этой насквозь
отсыревшей норе?
Поздняя осень. Рене-Пелажи и Мари-Доротея де Рус-
се — в гостиной мадам де Моптрёй. Президентша исто-
чает ледяную любезность. Она не слишком рада дочери
и уж совсем не понимает, почему она должна обсуждать
судьбу своего зятя с этой Руссе. Кто она такая, в конце
концов? Соседка? Любовница и приживалка Донасьена?
Подруга Рене? Кем бы она ни была, думает Президентша,
нечего ей вторгаться в чужие семейные дела.
Рене-Пелажи с трудом подавляет рыдания. Она гото-
ва то ли броситься матери в ноги и умолять о прощении,
о заступничестве, то ли вцепиться ей в лицо и расцара-
пать эту маску вежливости.
Мадам де Монтрёй. Все образуется. Ему дозво-
лены свидания, переписка. Чего еще можно желать в его
положении?
232 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Р е и е. Его положение ужасно. Ужасно! Все запреще-
но. Запрещены переписка и свидания. Нужно без промед-
ления хлопотать о его освобождении.
Мадам де Моптрёй. Я почему-то думаю, перепи-
ску и свидания непременно разрешат. Впрочем, от меня
ничего не зависит. Насчет свиданий я не вполне уверена.
Рене. К Кому же мне обратиться за утешением, как
не к родной матери? Министры бесчувственны. Никто не
хочет даже меня выслушать. Вы знаете двор, у вас боль-
шие связи и возможности...
Мадам де Монтрёй. Здесь, в этой самой комна-
те, он давал мне свои лживые обещания. Я верила ему
столько раз — и что же я получила в обмен на свое дове-
рие? Ответ вам известен.
Мадемуазель де Руссе. Он очень изменился
теперь, и, уверяю вас, в лучшую сторону.
Мадам де Монтрёй. Прекрасно! Именно об этом
мы мечтали.
Мадемуазель де Руссе. Его тетушки в Прован-
се — да что там тетушки! — все в семействе де Сад меч-
тают о его освобождении.
Мадам де Монтрёй. Так пусть добиваются испол-
нения своей мечты. У них есть такое право. Моя дочь уже
прошла через это, и вы знаете, милочка, чего она до-
билась. О проступках моего зятя хорошо осведомлены
в самых высоких кругах. Там есть разумные люди, знаю-
щие, что они делают. Думаю, не следует вам преувеличи-
вать мои скромные возможности. Я бессильна удовлетво-
рить ваши притязания. Это все.
Чистилище
Мне нужно было
очистить свой организм от яда.
Я выплюнул его в свои книги...
Генри Миллер
Любовь и ненависть
Поездка в Экс и побег из Баланса разлучили его
с Венсенном почти на три месяца.
Потом Венсенн взял свое.
Ровно в течение трех месяцев — с 7 сентября по
7 декабря — Маркиз был лишен прогулок, ему запретили
получать бумагу и перья, не позволили свиданий с женой
и с кем бы то ни было. Его решили сразу сломить. Темпе-
раментный южанин прозябал в большой темной и сырой
комнате-погребе, лишь изредка видя в окошке кусочек
далекого неба. Он думал, что, если уж суждено ему коро-
тать здесь остаток дней своих, пусть он получит то немно-
гое, без чего не может жить человек: свежий воздух, ка-
мин и дрова, окошко хоть с каким-нибудь видом, только
Чистилище 237
пе каменную кладку. Все его существо отказывалось сми-
риться с мыслью, что камера № 6 суждена ему надолго
или, что вернее, навсегда. На это его настраивал опыт:
ему случалось уже сидеть в темнице две недели, несколь-
ко месяцев, год и больше года, а потом все как-то разре-
шалось и он оказывался на свободе. Он и теперь хотел
верить в свое скорое освобождение, считал часы, дни,
вслушивался в могильную тишину коридора, стараясь уло-
вить какие-то признаки возможных изменений. Оп завел
себе в камере песочные часы, рассчитанные на измере-
ние 30-мипутного интервала, и они стали одним из самых
любимых его предметов.
Еще оп непрерывно думал о жене. Думал о том, когда
же она получит разрешение посетить Венсепн; о том, как
она коротает свои дни на улице Ада в келье, пе слишком
отличающейся от его камеры № 6; как складываются ее
отношения с матерью; не завела ли она себе любовника;
пе разлюбила ли его, не отвыкла ли? Ему казалось, что,
если бы Рене была прошлым летом в замке Ла-Кост, Маре
не сумел бы так легко схватить его: опа смогла бы поза-
ботиться об этом, заранее узнала бы о дне и времени на-
падения инспектора на замок... Оп вспомнил, что, когда
планировали его перемещение из Венсенна в Экс, он ста-
вил в качестве главного условия присутствие рядом с ним
Рене-Пелажи. Он тогда написал: «Поеду только с ней и при
условии, что она лично придет ко мне и убедит меня, что я
ничем не рискую». Потом Президентша проявила твердость
и заперла Репе в ее адской келье, а оп смалодушничал,
поддался на ласковые обещания и поехал один. И вот
теперь оп пожинает плоды своего легковерия. Ее не было
с ним в Эксе, не было и в замке Ла-Кост, ее не допускают
в Венсепн, хотя она находится совсем неподалеку, и, пока
она ни придет к нему, в его судьбе не произойдет улуч-
шения... Ему следует добиться ее прихода во что бы то
ни стало: их свидание станет первым маленьким шагом
к свободе.
Вероятно, осенью 1778 года Сад все же вымолил себе
разрешение получить немного бумаги. Оп написал два
письма родственникам — одно теще, другое, скорее всего,
2j8 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
жене (оно пе сохранилось), затем обратился к начальни-
ку полиции Ленуару с просьбой передать письма адреса-
там. Но главным в его смиренном послании к Ленуару
стала просьба о встрече с супругой (НП, с. 196):
«Если там [в письмах] не обнаружится ничего запрещен-
ного предписанием, то у меня остается лишь одно горячее
устремление - вновь увидеть жену. Вот милость, о которой
я осмеливаюсь молить вас на коленях и со слезами на гла-
зах. Позвольте помириться с самым дорогим мне человеком,
которого я, по слабости своей, так тяжело оскорбил. <...>
Молю вас об этом, месье, не откажите мне в возможности
увидеть самое дорогое мне в мире существо. <... > Если бы ей
выпала честь познакомиться с вами и вы узнали бы ее лич-
но, вам стало бы понятно, что ее речи могут наставить
несчастного на верный путь и что отчаяние мое, если меня ,
их лишат, не сравнится ни с чем» 1.
Трудно сказать, о каком именно оскорблении говорит
Маркиз. Если процитированное письмо действительно
написано осенью 1778 года, то ясно, что он мог оскорбить
супругу лишь в послании к ней, написанном по дороге из
Экса в Париж, например во время остановки в Лионе.
Тогда ему разрешили написать родственникам.
Минул ровно год со дня заключения его в камеру № 6.
Свидание с женой все еще не состоялось, хотя Сад про-
сил об этом ежедневно в устной и письменной форме.
Ружмон, комендант Венсенна, не только упорно отказы-
вал супругам в свидании, по и настаивал на сокращении
объема их переписки:
«Сад - Ружмону (?)
ю сентября 1779 года.
Не. стоит, Месье, упрекать меня в подлости, в то время как
сами вы в силу вашего непростительного невнимания ста-
вите мой секрет так жестоко под угрозу разоблачения “.
<... > Не от этого ли оскорбительного недоверия родился ваш
милый совет писать пореже? И это в моем ужасном поло- 1 2
1 Пропуски в тексте письма сделаны публикаторами.
2 Может быть, речь идет о какой-то болезни?
Чистилище 2 39
жении на грани утраты последнего достояния и при виде
того, как стараются лишить меня моей единственной
подруги...» (НП, с. 16g).
Долгожданная встреча, мысль о которой доводила
Сада до исступления, до галлюцинаций, состоялась толь-
ко в июле 1781 года, и то она оказалась чрезвычайно
омрачена целым рядом обстоятельств: присутствием па
ней полицейского; тем, что опа проходила в общей зале;
раздраженными придирками Маркиза к жене.
Между тем он любил и ценил ее все более...
«Сад - [неизвестному адресату].
12 декабря 1781 года.
В целом мире у меня нет ничего более дорогого и свято-
го. Кровь, состояние, свободу, детей - я все готов принести
в жертву даже не ради ее жизни, ибо ничто из этого не мо-
жет ее оплатить, а лишь ради того, чтобы малейшие
ее страдания были облегчены, малейшие ее желания удовлет-
ворены» (НП, с. 170).
Донасьен и Рене продолжали добиваться личной
встречи без свидетелей. Добились же они иного: им
снова запретили свидания даже в присутственной зале.
Причиной запрета, как пояснили Рене, стали замечания
Сада в адрес тюремщиков, допущенные в письмах к ней.
Мольбы Рене не обращать внимания на словесные напад-
ки ее строптивого супруга долго не имели успеха.
Сад мог писать письма только жене. Ему строго за-
претили обращаться к министрам, людям двора, к коро-
лю, мадам де Монтрёй, друзьям, даже слугам. В тюрьме
считали, что любые послабления в отношении переписки
и свиданий рано или поздно спровоцируют побег «месье
№ 6». Поэтому, если Сад хотел что-то передать, скажем,
Милли Руссе, он вынужден был делать это через Рене-
Пелажи. Но и письма Сада к супруге тщательно проверя-
лись, подвергались правке, а порой частью или целиком
просто переписывались рукой тюремного цензора. Сад
саркастически называл коменданта Ружмона и своего
цензора Буше «научными работниками по части сокращений,
240 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
ограничений, комментирования и искажений». Бывали слу-
чаи, когда Сад в своих письмах к Репе открыто адресовал-
ся к Буше, оскорблял его, старался задеть его самолюбие.
Донасьен и Рене со временем выработали некий сло-
варь-шифр, попятный только им двоим. Сам Донасьен
мог фигурировать в переписке как Моисей или Орест;
де Сартин — как Медведь; лакей Картероп — как Жак (Сад
любил его и нежно-иронически именовал «гнилой подпру-
гой осла моей жени»). О Милли Руссе супруги писали в муж-
ском роде как о «месъе Элене», Ла-Кост называли Нераком
(Левер, с. 349).
В прежние годы, то есть до «большого заключения»,
отношение Маркиза к супруге было достаточно ровным,
однозначным. Он видел в ней мать его детей, хозяйку,
служанку, хорошую и честную женщину — словом, надеж-
ную спутницу жизни. Да и теперь такое отношение отча-
сти сохранилось. Репе-Пелажи оставалась самой надеж-
ной его опорой. Сама она жила более чем скромно, если
не сказать очень бедно, отказывала себе в самом необхо-
димом, даже в грошовых мелочах, зато мужа обеспечива-
ла в изобилии, компенсируя ему действительно тяжелей-
шие физические и моральные страдания. Так, начиная
с 1779 года у него почти всегда водились карманные день-
ги и он имел возможность то и дело посылать надзира-
теля в продуктовую лавку, в хозяйственный магазин или
в аптеку. Получение денег от жены Донасьен рассматри-
вал как нечто само собой разумеющееся и никогда не
пытался трезво оценить ее финансовые дела, помочь ей
советами. Он не заботился ни о жене, ни о детях. Детей
содержала и воспитывала мадам де Моптрёй. В материаль-
ном плане за них можно было не беспокоиться. А чем и
как жила Рене, па чем ездила, во что одевалась, кто ей
делал прическу — такое абсолютно не волновало Марки-
за. Его эгоизм был воистину беспределен, и Репе остава-
лась неутомимой служанкой этого эгоизма.
Маркиз надевал в камере одежду от дорогого портно-
го. Он не представлял себе жизни без лучшего одеко-
лона, не хотел ложиться в постель, предварительно не
облачившись в свежее белье. Последнее можно понять:
Чистилище 241
в камере всегда застаивался воздух, в непроветриваемом
каменном погребе годами находился крупный мужчина,
не имевший возможности как следует помыться. В каме-
ре водились блохи, бегали мыши и крысы. Понятно
стремление Маркиза к неумеренному употреблению пар-
фюмерии, к постоянной смене постельного и натель-
ного белья. Нельзя рассматривать его непомерные рас-
ходы на эти предметы как простое проявление барских
замашек.
Велики были его расходы на медицинское обслужи-
вание. Пережитые нервные потрясения сказались на здо-
ровье Маркиза. То и дело давал о себе знать больной же-
лудок. Скорее всего, Сад страдал обострениями язвенной
болезни. После приступов гнева, переходивших в бешен-
ство, у него случались опасные для жизни горловые кро-
вотечения. Повседневно его донимал геморрой (Маркиз
тяжело переносил нехватку физического движения, при-
водившую к постоянным запорам и — как следствие —
к геморрою). Он проводил целые дни за столом, писал
множество посланий, поручений, с 1782 года непрерыв-
но трудился над пьесами и романами. По десяти часов
в день он проводил сидя, и геморрой становился все
более мучительным. Приходилось все чаще писать стоя.
Садясь за стол, он не мог потом встать без крика. Маркиз
заказал жене подушечку с круглым сквозным отверстием
в середине, по форме она представляла собой нечто вро-
де бублика, и такую подушечку ему изготовили.
Теперь немного о его питании. Еду и питье ему частью
присылала Рене, частью поставляли из ближних продук-
товых лавок. Приводим меню Маркиза на неделю.
Понедельник.
Обед суп протертый;
(11 часов): две сочные телячьи котлеты в сухарях;
два печеных яблока;
каша.
Ужин суп протертый;
(17 часов): четыре свежих яйца.
242 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Вторник.
Обед: суп протертый; полштуки дичи; сладкое с ванилью; два печеных яблока.
Уж ип: суп протертый; жюльен из остатков дневной дичи. Среда.
Обед: суп протертый; почки телячьи; шоколадный крем; два печеных яблока.
Ужин: суп протертый; яичная кашка (два горшочка). Четверг.
Обед: суп протертый; два крылышка куропатки; шпинат; две печеные груши.
Ужи н: суп протертый; жюльен из остатков куропатки. Пятница.
Обед: суп протертый; рис с молоком; два печеных яблока.
Ужи н: суп протертый; четыре свежих яйца. Суббота.
Обед: суп протертый; две бараньи котлеты; кофейный крем; две печеные груши.
Уж и н: суп протертый; сладкий омлет из двух яиц и свежего масла.
Чистилище 243
Воскресенье.
Обед: суп протертый;
колбаски:
артишоки;
две печеные груши.
Ужин: суп протертый;
пирожок с яблоком.
М. Левер резонно заключает, что меню узника отли-
чается сбалансированностью: ничего лишнего; продукты
не особенно дорогие; специй предельно мало. Маркиз
почти не пил вина, а если пил — то хорошее. В пище его
всегда интересовало качество, а не количество. Свои тра-
пезы он начинал с супа («нужен прекрасный суп»; «чтобы
всегда подавался прекрасный суп - утром и вечером.!»; «Сколько
можно повторять одно и то же?!»), весьма непохожего на
русские супы. Суп Сада — протертая овощная жижа зеле-
новатого цвета. Это блюдо, равно как и печеные яблоки
и груши, снимало неприятные ощущения в желудке и ки-
шечнике узника и ослабляло запоры. Заметно, что Мар-
киз любил сладкое (кстати, как и многие люди, занятые
повседневным интеллектуальным трудом). Постоянно
и настойчиво он требовал у жены меренги, печенья, кон-
фитюры, мармелады, желе, мороженое всех видов, шоко-
лад в плитках и жидкий. Однажды он заказал пирог с мо-
роженым, но не такой, какой Рене прислала до этого,
«а настоящий, черный внутри от шоколада, как прокопченная
задница черта», и обязательно с мороженым! А то потре-
бовал толстый шоколадный бисквит с ванилью, пригро-
зив при этом: «Если будет невкусен - отошлю обратно!» Еще
он обожал «китайское» провансальское блюдо — конфи-
тюр из зеленых апельсинов и многое-многое другое. Ка-
призы его фантазии в отношении изысканных сладостей
превосходят всякое воображение (Лепер, с. 335—338).
Понятно, что человек с такими запросами, муж, имев-
ший такую терпеливую жену, как Репе-Пелажи, почти
никогда не ел тюремную пищу. Качество ее оставляло
желать лучшего. В тюрьме давали жидкую кашу, два раза
244 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в день какое-то второе блюдо, па сутки — фунт хлеба,
бутылку вина, по два яблока два раза в неделю (в четверг
и в воскресенье). Может, Сад отдавал все это коридор-
ному надзирателю Лавизе, бегавшему за покупками для
узника по окрестным лавкам, или кому-нибудь еще.
Вернемся все же к его отношениям с Рене-Пелажи.
Как бы ни была важна для Маркиза материальная помощь
супруги, а также ее пироги, печеные фрукты, супы и кон-
фитюры, ему потребовалось от нее еще нечто такое, чего
прежде он никогда пе хотел. Он пережил в Венсенне и
после в Бастилии своеобразную и глубокую драму запоз-
далой чувственной любви к своей жене, свадьба с которой
состоялась в 1763 году, за пятнадцать лет до его «большо-
го заключения» и была тогда столь для него нежеланной.
Лишенный женского общества, «месье № 6» испыты-
вал танталовы муки от своей мужской певостребованно-
сти. Наделенный природой сверхчеловеческой потенци-
ей, склонный с юных лет предаваться необузданным сек-
суальным фантазиям, он болезненно переживал свое
одиночество. Он был деятелен и находил выход своему
вожделению способами, к которым вынужден был обра-
титься в тюрьме. Но все это было ничто по сравнению
с его непомерным ежедневным «аппетитом». В течение
многих лет он оказался обречен исписывать сотни и ты-
сячи страниц писем, адресованных одной женщине, соб-
ственной жене, и получать от нее в ответ сотни страниц,
ежедневно вчитываться в написанные ею слова, чувство-
вать ее запах, источавшийся страницами, конвертами,
есть приготовленную ее руками пищу, пить купленные ею
лекарства и напитки. Он непрерывно ощущал ее живое
трепетное присутствие, ее дыхание, — и при этом он не
мог дотянуться до нее, не мог ее приласкать! Он вожде-
лел ее дикой, звериной похотью. В своих фантазиях он
наделял ею и Рене-Пелажи. Потом, в часы редких свида-
ний, тяжело поражался несоответствию своих представ-
лений о ней и реальности. Рене любила его по-иному. Ее
мало интересовал секс как таковой. Если мужа не было
рядом, она не желала ничего и никого, в том числе и его
самого. Вожделение могло бы проявиться в ней лишь
Чистилище 245
вследствие долгого домашнего общения и в совершенно
определенной обстановке — в супружеской спальне. Опа
не могла себе и представить, что для ее мужа получение
минутного полового удовлетворения имело бы не мень-
ше ценности во время их свидания, чем все остальное,
что она могла ему дать, — ее участие, ее слова утешения,
ее подарки и деньги. Да, пе меньше, если пе больше. Име-
лась сфера, в которой они решительно не воспринимали
друг друга. Во время личных встреч Маркиз готов был
наброситься на нее и осыпать грубыми ласками. Она
испуганно отстранялась, замыкалась в себе. Он злился,
раздражался, негодовал, швырял вещи, отворачивался,
уходил, бросал ей в лицо недобрые слова. Потом он воз-
вращался, бросался к пей с нежными объятиями, с изви-
нениями. И вот снова наступал необузданный приступ
вожделения... Это было выше его, сильнее его, это был
его ад. Он толковал ее стыдливость, сексуальную осторож-
ность как знак готовности изменить ему и потому ревно-
вал ее.
С Маркизом связана такая легенда. Во время прогул-
ки по двору Венсенна он подошел к накрытому тяжелой
крышкой колодцу, остановился и прислушался: из глуби-
ны колодца ему послышались неясные голоса, шум. Он
сдвинул крышку. И что же? Чудовищные вопли, стопы
вырвались наружу, заполнили весь двор.
— Так вот кто правит миром! — воскликнул маркиз. —
Я опишу вас в своих книгах!
Он сам был таким колодцем, полным затаенных во-
плей и стонов. Он считал, что все люди в той или иной
степени такие же.
О 8о-х годах века Просвещения и рококо почти все-
гда писали как о времени полного истощения силы, чув-
ственности без огня, без творческой энергии. Век спал
«прелестным сном» (слова Мерсье), видел сны в бледно-
желтых, нежно-голубых и розовых топах, век лелеял
мысли «такие тонкие, что испаряются, не оставляя следа».
Прелестное стало главным и единственным божком.
Прелестными находили здания, драгоценности, мебель,
женщин, литературу, куплеты модных песенок.
246 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Громадная энергия великой нации, конечно, не исчез-
ла, не испарилась. Ее загнали в землю, в колодцы, в тю-
ремные камеры-погреба, укрыли тяжелыми крышками.
Она клокотала, жаждала выхода, взрыва. Сад явился ча-
стицей этой энергии, этой подземной огнедышащей
лавы. Явился мыслящей, самосознающей частицей. Как
он пе вписывался в галантный век, этот провансальский
Везувий! Как чуждо ему было жеманство, кокетство и все
«прелести» уходящего рококо! Его существо дышало
грубой, сметающей все на своем пути силой, исторгало
вопли, корчилось в пароксизме удовлетворения своих
неистовых вожделений.
Никогда не было ему так трудно носить в себе свою
все прибывающую энергию, как в 8о-е годы, целиком про-
веденные в тюрьмах. Его мужская сила казалась прокля-
тием не только жене, но и самой атмосфере, самому духу
окружающего мира. А его мысли об этом так мучительно
долго не находили формы, расплывались в его письмах
лужицами, не нашедшими единого русла.
Везувий все не мог вырваться на волю. Лава клокота-
ла в недрах. Лишь с самой вершины клубился легкий ды-
мок. «Я страдаю», «я страдаю», «как я страдаю»! — повто-
рял он непрерывно в своих записях. «Да, мадам, я страдаю,
и ужас в том, что страдаю все больше и больше...» — жаловал-
ся он и заявлял о своем страдании по всякому поводу,
вызывая то раздражение, то улыбку у Рене, у Милли Рус-
се, и ни они, ни он сам не сознавали до конца туманной,
малопонятной причины его страданий. Впрочем, однаж-
ды он самым серьезным тоном сообщил жене, что гордит-
ся своим образом мыслей, данным свыше, и пе волен
его изменить: «Он облегчает все мои тюремные страдания.
Он заменяет мне все удовольствия мира. И я дорожу им более
жизни. Не из-за моего образа мыслей я страдаю, а из-за того,
как думают другие». Женщины наперебой успокаивали его,
просили вести себя спокойнее. Но разве он нуждался, по
большому счету, в успокоении? Это походило на то, как
один из докторов советовал ему не читать книги, а вязать
на спицах. Отличная мысль! И какая иная могла бы срав-
ниться с ней по нелепости?
Чистилище 247
Приведем самохарактеристику Сада из письма к жене:
«Повелительный, гневный, вспыльчивый, крайний во всем,
обладающий такой распущенностью нрава, какой еще не
бывало. Вот я каков, в двух словах. И еще - убейте меня или
принимайте таким, как я есть, ведь другим я не стану»
(Левер, с. 341).
Сад находил выход своей энергии в скандалах. В i779—
1781 годах он устраивал их, в сущности, непрерывно. Он
готов был умереть, но никому ни в чем не уступить. Глав-
ными объектами его ненависти стали, понятно, мадам
де Монтрёй, комендант Венсенна Ружмон и почти все офи-
церы и надзиратели. Он во всеуслышание именовал Руж-
мона подонком, торгующим собственной женой, гомосек-
суалистом, средо точием порока. Когда Саду случалось слы-
шать жалобы заключенных на плохое питание (никто из
них, кроме пего, не жил на домашних продуктах), он по-
яснял: Ружмон морит узников голодом, потому что копит
деньги на содержание своих «дружков» по разврату.
В мае 8о-го Сад нацарапал на степе камеры надгроб-
ную эпитафию Ружмону. Приводим ее в подстрочном
переводе:
Здесь покоится венсеннский тюремщик,
Мелкий, низкий, озлобленный рогоносец,
Который наслаждался муками
И слезами несчастных.
Весь мир предъявляет ему счет.
Прохожий, вникни в следующее:
Что толковать о его душе.
Ведь у этого Жана Футра ее вовсе нет.
Нацарапанного Маркизу показалось мало. Он перепи-
сал эпитафию и в письмо супруге от 31 мая, прекрасно
понимая, что тюремный цензор может доложить Ружмо-
ну — самому «усопшему». Он напрашивался на репрессии,
а подвергаясь им, раздражался неудержимым потоком
жалоб и проклятий.
248 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
В поле зрения биографов Сада очень давно попал
эпизод его стычки с Оноре де Мирабо, прозванным «ме-
сье Ураганом». Сразу после этого о пей написал сам Ми-
рабо в письме от 28 июля 1780 года, адресованном поли-
цейскому советнику Буше, тюремному цензору Сада. Анри
д’Альмера в свое время характеризовал Буше как неизмен-
ного покровителя Мирабо, не приводя, правда, конкрет-
ных пояснений. Сад, со своей стороны, ненавидел Буше,
и на это у пего имелись, как мы знаем, веские причины.
Мирабо и Сад приходились друг другу дальними род-
ственниками. Когда-то, столетня назад, предки Мирабо
и Сада женились на женщинах из рода де Понтве, и та-
ким образом их крови скрестились. Между тем, Донась-
ен и Оноре лично не были знакомы, зато много наслы-
шались друг о друге, поскольку оба принадлежали к выс-
шей знати Прованса и считались самыми знаменитыми
либертенами. Мирабо переживал жизненную трагедию,
несомненно подобную трагедии Сада. Человек необуз-
данных страстей, дикого темперамента, наделенный
чрезвычайной физической и духовной силой, «месье
Ураган», как и Сад, не вписывался в атмосферу галант-
ного века с его эфемерными «прелестями». Разнуздан-
ный либертинаж привел его в году в одиночную
камеру Вепсенна, куда его заточили, подобно Саду, по
тайному королевскому приказу об аресте. Мирабо счи-
тал себя невинно пострадавшим и написал в Вепсепне
работу «О тайных приказах и государственных тюрьмах».
Он писал: «Человеку, для того чтобы разорвать свои цепи,
дозволены все средства без исключения». По словам академи-
ка Манфреда, Мирабо сочинял «по ночам какие-то чудо-
вищные эротические истории, которые страшно перечиты-
вать при дневном свете». Не тогда ли он написал и новел-
лу «Поднятый занавес, или Воспитание Лоры », где речь идет
о девушке, выросшей в сожительстве с обожаемым от-
цом? Сюжет «Воспитания Лоры» отчетливо переклика-
ется с «Эжени де Фрапваль» Сада. Лора у Мирабо про-
износит слова, под которыми смело могла бы подписать-
ся Эжени: «Я выросла без предрассудков. Я слушала лишь
зов природы и следовала ему». Так что Мирабо и Сад были
Чистилище 249
родственниками не только кровными, но и близкими
духовно. При этом Мирабо, не будучи знаком с Садом,
не любил его и считал, что тот позорит касту либерте-
пов. Оп также верил слухам о том, что в Марселе Сад
предумышленно отравил своих партнерш по сексуаль-
ной оргии. Он мог пе любить Сада еще и из зависти
к его роскошному столу, к его костюмам, парфюмерии
и пр. Кстати, Саду завидовали все заключенные, и мно-
гие находили его привилегии в тюрьме несправедливо-
стью. Мирабо сильно бедствовал в Вепсеппе. У пего не
было своей Рене-Пелажи. Семья отвернулась от него.
Любовница его Софи де Моппье угасала в монастыре.
И Софи, и сам Мирабо обрюзгли, растолстели (вернее
сказать — опухли), словно впитали сырость каменных
стен их жилищ. Мирабо питался тюремным пайком, тело
его было едва прикрыто, он постоянно мерз. Зато у него
сложились хорошие отношения с комендантом крепости;
ему то и дело разрешали прогулки и в чем-то допускали
кое-какие мелкие послабления. Прогулки его в свою оче-
редь вызывали у Сада приступы черной зависти. Некото-
рые историки утверждают, что Сад, наблюдая из окошка
своей камеры за прогулками этого заключенного, не знал
его подлинного имени. Мы не можем доказать противо-
положное, но не можем и поверить им, потому что в Веп-
сенне содержалось считанное число узников, их имена,
биографии, повадки все хорошо знали. Мирабо, во вся-
ком случае, был в подробностях осведомлен о Саде.
Стычка Мирабо и Сада произошла примерно за пол-
года до освобождения Мирабо, в январе 1781 года. Сад
увидел Мирабо из своего окошка и, впав в обычный для
пего приступ ярости, принялся грубо оскорблять его, за-
явив, что он — сексуальный партнер де Ружмона («подстил-
ка»), Оп угрожал найти его после своего освобождения
и отрезать ему уши. Однако Везувий, столкнувшись в тот
день с Ураганом, получил соответствующий отпор. Мира-
бо обладал на редкость зычным голосом, а о его оратор-
ском искусстве в недалеком будущем появятся легенды.
Он ответил Саду испепеляющим взглядом, громовым ба-
сом с интонацией высокомерия и презрения:
250 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
— Мое имя — это имя человека чести. Я никогда не ре-
зал и не травил женщин. Я с удовольствием распишу вам
ножом плечи, если только до этого вас не колесует палач!
Уверяю вас, когда это произойдет, я пе стану носить траур!
Боже мой, если бы тогда два раздраженных узника
сознавали свое духовное родство! Если бы они знали, что
им еще доведется жить на одной улице, что даже после
кончины того и другого судьба будет роковым образом
проводить параллели? Сначала Мирабо похоронят с не-
слыханными почестями в присутствии Национально-
го собрания в полном составе. Захоронение состоится
в церкви Святой Женевьевы, названной Пантеоном. Осе-
нью 1793 года останки Мирабо, объявленного врагом
нации, выбросят из могилы; па их место поместят остан-
ки Марата (вскоре выбросят и их). Тело же Сада выбро-
сят из могилы в Шараптоне. Какие судьбы, какие умо-
помрачительные злоключения!
К слову, судьба пе менее странным образом соедини-
ла Сада еще с одним мучеником Венсенна — ирландским
аристократом графом Уайтом Мелвиллом. Граф Уайт,
повредившийся в уме, попал в камеру Венсенна только
потому, что так было удобно его родственникам. Никаких
преступлений он не совершил. Сад называл его своим
«товарищем». Уайта, как и Сада, после Венсенна переве-
дут в Бастилию. Из Бастилии Сада переведут в Шарантон-
скую психолечебницу; буквально через пару недель в этой
же лечебнице окажется и граф Уайт. Выходит, Сад про-
вел рядом с безобидным безумным ирландцем как мини-
мум лет пятнадцать, если пе двадцать пять.
Шло время. Часы складывались в сутки, сутки — в не-
дели, недели — в месяцы, месяцы — в годы. Арестант каме-
ры № 6 то и дело в задумчивости переворачивал свои
песочные часы... Порой в тишине камеры раздавались
немыслимые вопли. Маркиз изощрялся в искусстве устраи-
вать скандалы. К 1782 году оп достиг в нем совершенства,
и они стали ему надоедать. Что-то медленно в нем меня-
лось, созревало, укладывалось. В своем разви тии он при-
ближался к некой невидимой черте, за которой для пего
откроется его призвание.
Чистилище 251
А за стенами тюрьмы тоже происходили перемены как
частного, так и социального характера. Мадемуазель Руссе
написала о них из Парижа нотариусу Гофриди (НП, с. 593):
«Умы уже настолько взбудоражены ожиданием и смутны-
ми обещаниями, что в конце концов может произойти
бунт. Вам и мне следует молчать: чему быть - того не
миновать и в ответе мы будем все вместе. Я ничего не знаю,
ни о чем не осведомлена...»
Ее оценка социальной ситуации поразительно точна.
Не случайно Сад так высоко ценил эту девушку.
Потом она переходит к повествованию о своих хло-
потах по освобождению Сада. Ей удалось получить ауди-
енцию у самых высокопоставленных особ. Но пока нет
ничего утешительного:
«Существуют серьезные, очень серьезные причины опасать-
ся долгого заключения; ложные они или подлинные, все рав-
но они козыри министра, которыми он заставляет людей
молчать; месье и мадам де Мопа, две принцессы и еще кое-
кто заявили, узнав о мотивах заключения Сада: он там,
где ему и следует быть; жена его безумна или виновна, как
и он, раз она осмеливается требовать для него свободы; они
отказались встретиться с ней.
Прежде чем подступиться к этому делу, то есть к моим
планам, я о многом, умолчала. Удрученная тысячей про-
волочек, недоброжелательством, и пустыми обещаниями,
я придавала своему обращению решающее значение, ведь
случай таков, что и не знаешь, как поступить, а теперь
мы, к несчастью, поняли, что надежды мало и ждать
еще очень долго. Вот какова перспектива. Различные
люди, освобожденные из замка, принесли ужасные сведе-
ния. Там работают жестокие люди. Вся жизнь месье С.
(опустим его имя) протоколируется, человек этот приго-
ворен к повешению. Кое-какие подробности, которые, как
я полагала, известны, немногим, теперь выставлены на
всеобщее обозрение вместе со многими другими, которые
требуют полного умолчания. Вот почему я решила, что
заключение будет долгим. В то же время в нашей стране
252 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
много непоследовательности, трудно за что-то пору-
читься: я видела, как более сложные дела, чем это, разре-
шались, к моему величайшему удивлению».
...У королевской четы родился наконец наследник.
Весь Париж носил одежду цвета саса Dauphin («какашек
дофина»). Правда, Париж переменчив, и совсем скоро
в моду вошел цвет mercle d’oie, то есть «гусиного поме-
та»... Монархисты, вдохновленные материнскими ус-
пехами Марии-Аптуанетты, потребовали ознаменовать
рождение наследника престола богоугодными делами:
выпустить на волю всех политических заключенных,
обеспечить приданым всех бедных девушек, подыскать
родителей всем приютским сиротам.
Часы слагались в сутки... Арестант камеры № 6 в глу-
бокой задумчивости следил за струящимся песком...
Тотон Дюффе неожиданно умерла от родильной го-
рячки. Сад в 1778 году распорядился платить ей за рабо-
ту по уходу за территорией замка Ла-Кост. Маркиз жалел
об этой «славной племенной кобылице», заказал по ней за-
упокойную мессу и решил позаботиться о ее ребенке.
Замок Ла-Кост ветшал. Шквалы повредили крышу.
В комнаты полилась дождевая вода. Милли Руссе пыталась
спасти положение, по реальных результатов не добилась.
Однажды Сад в качестве новогоднего подарка послал
ей зубочистки. Милли растрогалась до слез:
«Боже мой, вы из-за меня остались без зубочисток! Они мне
дороже подарка в пятьдесят луи! Никогда бы не подумала,
что какие-то зубочистки произведут на меня такое впе-
чатление. ..»
Веспой 1781 года Милли покинула Париж и вернулась
в Прованс. Ее хлопоты по освобождению Сада заверши-
лись безрезультатно. Она понемногу утратила все надеж-
ды, по ее привязанность к Саду пе ослабла: он внушил ей
очень глубокое чувство.
А затем Милли заболела туберкулезом и перенесла
горловые кровотечения.
Тогда же оспа унесла из жизни Анн-Проспер де Лопе.
Рене почла за лучшее скрыть это от мужа.
Чистилище 253
Дети Сада переболели оспой, по все выжили. Время
от времени от них приходили письма. Маркиз старался
поменьше думать о том, какими их воспитает теща. Со
свойственной ему горячностью он то испытывал присту-
пы тоски по детям, особенно по сыну Луи-Мари, то про-
клинал их вместе со всем семейством де Монтрёй, кото-
рому желал поскорее провалиться в тартарары...
Рене-Пелажи одно время стала брать уроки игры на
гитаре. Муж, само собой разумеется, принялся ревновать
ее к учителю. Милли Руссе пыталась помирить супругов.
Она то и дело «воспитывала» Сада: «Я не хочу передавать
вам собственные страдания, хотя вы сами побуждаете других
пить ваши страдания крупными глотками»; «маркиз де Сад,
видите ли, не хочет, чтобы жена сказала ему: „Я твоя поло-
вина”» и т. и.
Репе решила переехать к своей кузине Рен Филиберт
Руф де Варикур, маркизе де Виллетт, супруге известного
гомосексуалиста. Сад, узнав об этом, решительно воспро-
тивился плану жены, опасаясь возникновения у женщин
романа по лесбийскому образцу. Он терпеть не мог лес-
биянок, как и гомосексуалистов.
Тогда одинокая Репе устроилась в монастырь Сент-Ор,
отличавшийся очень строгим уставом (она питалась поч-
ти исключительно хлебом, другую пищу видела редко, по
праздникам). «Мне здесь хорошо, строгостей я не страшусь», —
сообщала она. Там опа поступила в монастырский хор.
В начале 1784 года умерла Мари-Доротея де Руссе.
Верная Саду, она ушла из жизни почти в полном одино-
честве в безлюдном и полуразрушенном замке Ла-Кост. Ее
дружба-любовь вписала яркую страницу в биографию
Маркиза. Увиделись ли их души вновь в долине Иосафата,
как она ему предсказывала? Она считала себя колдуньей...
Извержение Везувия
А Маркиз все так же переворачивал свои 30-ми-
нутные песочные часы па столе, заваленном рукопися-
ми. После того как ему разрешили беспрепятственно
254 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
получать писчую бумагу и книги, оп читал и писал почти
непрерывно. Рене-Пелажи бесперебойно снабжала его
свечами, и они подолгу горели в камере № 6. Однажды
к нему послали надзирателя (от офицеров или лично от
Ружмона?) взять взаймы шесть ночных свечей. Это слу-
чилось 26 марта. Потом, 6 апреля, попросили егце шесть,
однако Сад дал посланному лишь четыре свечи. Спустя
девять месяцев долг возвратили — принесли ему сразу
двадцать пять вместо десяти одолженных. Сад мучитель-
но пытался угадать, почему ему вернули именно через
девять месяцев и именно двадцать пять свечей? Не оз-
начало ли это скрытого указания на дату его освобожде-
ния? Может, Ружмон дал ему понять, что сидеть осталось
девять месяцев? Или что-то иное? Он записывал полу-
ченные цифры, менял их местами, складывал по-всяко-
му, вычитал, умножал, вглядывался в результаты до боли
в глазах...
От этого можно было сойти с ума. Следовало чем-то
заняться, чтобы выйти из порочного круга навязчивых
фантазий о сроке освобождения, чтобы хоть на какое-то
время отвлечься от песочных часов.
Он бесконечно рылся в своих итальянских записях.
Все его папки с заметками, рисунками, письмами италь-
янских друзей он попросил доставить к нему в камеру. Он
приводил все в порядок, до полного физического изнемо-
жения переписывал набело, сочинял очередные послания
Рене-Пелажи, обдумывал перечень книг, которые она
должна достать и переслать ему.
Для отдыха он брался за чтение: пролистывал доку-
ментальные книги о путешествиях в далекие края, зачи-
тывался интригами любовных романов, глубоко штудиро-
вал труды ученых-историков и философов. Морис Левер,
вслед за многими другими биографами де Сада, пытался
мысленно восстановить библиотеку «месье № 6» и при-
знал это весьма трудным делом вследствие ее обширнос-
ти Вот список некоторых изданий, несомненно прочтен-
ных или перечитанных Маркизом: «Эссе о флюидах»,
«Естественная история» графа де Бюффона, «Альманах
спектаклей», «Французский путешественник» аббата
Чистилище 255
де Ла Порта, «Путешествия» Кука и «Путешествия» Буген-
вилля, труд по истории Византии, «История Ганновер-
ских войн», «История войны Бове» (Сада так увлекли
здесь некоторые эпизоды, что он вдохновился на созда-
ние пьесы «Жанна Лене» в жанре народной драмы), «Ис-
тория Франции», «История Мальты»; на его столе лежа-
ла изученная вдоль и поперек «Система природы» баро-
на де Гольбаха и ее опровержение, написанное неким
аббатом Бержье; книги Гомера, Вергилия, Ариосто, Тас-
со, Монтеня, Гийерага, «Логика» Николя, роман Шодерло
де Лакло «Опасные связи» и философские повести Воль-
тера. («Можно бесконечно перечитывать труды этого челове-
ка. Сколько ни перечитывай - не надоест. Советую тебе, —
пишет он супруге, — читать их, даже если ты читала тыся-
чу раз, потому что это всегда ново и восхитительно».) Он вос-
хищался пером д’Аламбера и аббата Прево, проповедя-
ми аббата Масийона, романами Мариво, зато почему-то
сразу невзлюбил Ретифа де ла Бретопна (впоследствии
Ретиф платил ему тем же).
Каждый год, чтобы избавиться от скуки, оп сочинял
но несколько коротких комедий, представляя себе, как он
будет ставить их па сцене. Комедию «Непостоянный»
(«Капризный») высоко оценила Рене-Пелажи, рассчиты-
вая передать ее актерам «Комеди Франсез» для рассмотре-
ния и постановки. Сад считал сочинение комедий отлич-
ным писательским упражнением, чем-то вроде ритуала,
который каждый истинно культурный человек время от
времени обязан исполнять. Оп любил выстраивать взаи-
моотношения персонажей, шлифовать реплики.
Столь образованный человек, как он, вероятно, был
давно наслышан о легендарной «Исповеди» Руссо. Фило-
соф устраивал публичные чтения своей автобиографии
еще в 1770 году, когда Сад был на свободе и готовился
к путешествию но Голландии. Руссо успел познакомить с
«Исповедью» посетителей четырех аристократических
салопов, после чего последовал донос, и философ вынуж-
ден был спрятать рукопись подальше. В 1782 году, через
четыре года после его смерти, были опубликованы пер-
вые шесть книг «Исповеди» (всего их двенадцать). Саду
25^ Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
было запрещено получить их, и этим в очередной раз его
вывели из себя.
Именно тогда, в 1782 году, Маркиз однажды присел
за стол и начал записывать следующую исповедь умираю-
щего («Диалог священника с умирающим»):
Священник. Я пришел в ту роковую минуту, когда
разрывается пелена иллюзий и перед развращенным че-
ловеком предстает жестокая картина его ошибок и его по-
роков. Сын мой, не раскаиваешься ли ты в том распут-
стве, в кое вовлекли тебя человеческая слабость и ничто-
жество?
Умирающий. Да, друг мой, раскаиваюсь.
Священник. Тогда воспользуйся этими благосло-
венными угрызениями совести и за короткие последние
минуты, отпущенные тебе, испроси у Неба прощения гре-
хов твоих; пойми, что причастие и покаяние — единствен-
ный путь к этому.
Умирающий. Я понимаю вас пе более, чем вы
меня.
Священник. И что же?
Умирающий. Я сказал, что раскаиваюсь.
Священник. Я слышал.
Умирающий. Да, только пе поняли.
Священник. Что ты хочешь этим сказать?
Умирающий. А вот что...
Для Маркиза настал момент перехода через Рубикон.
Он впервые излагал самому себе символ веры. Р. Хеймеп
считает, что Сад ориентировался в выборе формы этого
произведения по крайней мере па один из диалогов Депи
Дидро 1749 года («Письмо о слепых в назидание зрячим»),
в котором слепой умирающий исповедуется священнику.
И Хеймен добавляет: Сад взял у Дидро форму, а идеи —
у Гольбаха (Хеймеп, с. 126). Вероятно, все же сыграли свою
роль и размышления о «естественном человеке» Руссо,
о судьбе самого Руссо. Так или иначе, в жизни Сада про-
исходило что-то очень серьезное. Он с упоением исписал
десятка полтора страниц о грехе, о Боге, о предрассудках,
о тупоумной схоластике церковников и торжествующе
расхохотался, дописывая последнюю из них:
Чистилище 257
Умирающий. Друг мой, сладострастие всегда было
самым дорогим моим достоянием. Я превозносил его всю
мою жизнь и хочу завершить ее в объятиях сладострас-
тия: конец мой близок, шесть прекраснейших женщин
находятся в соседней комнате, я держал их для этого часа.
Выбери из них тех, кто тебе подойдет, и по моему приме-
ру позабудь в их объятиях все бессильные софизмы пред-
рассудков и все идиотские заблуждения ханжества. (Уми-
рающий звонком призывает женщин, и проповедник становит-
ся в их объятиях человеком, развращенным природой, ибо он
до этого не сумел объяснить умирающему, что же такое развра-
щенная природа.)
Представляю, как же хохотал Сад, уязвив невидимо-
го противника, как от радости потирал руки!
Отрицая религию, он отрицал весь мир, находивший-
ся вне пределов его камеры, он признавал его абсурдным.
Он создавал в камере: «альтернативную реальность», такое
литературное пространство, где он был бы всемогущим.
Устав чувствовать себя жертвой системы, он вознамерил-
ся стать ее непристойным судьей (Хеймен, с. 124).
Во вступлении к «Исповеди» в самой ранней ее редак-
ции Руссо писал:
«Я говорю <...> о самом себе самые отвратительные вещи,
вовсе не желая оправдывать себя, ио это в то же время са-
мая сокровенная повесть о моей душе, это моя исповедь
в строжайшем смысле слова. Совершенно справедливо, что-
бы я заплатил своей репутацией за то зло, которое я совер-
шил в стремлении сохранить ее. Я готов к публичному осуж-
дению, к строгости громко выраженного порицания и за-
ранее подчиняюсь им. Но пусть каждый читатель
поступит так же, как поступил я, пусть же углубится
в самого себя и перед судом своей совести скажет себе, если
посмеет: „Все-таки я лучше этого человека”»
[разрядка Руссо. — В. Ь’.].
Тюремные цензоры и «воспитатели» Сада пе позво-
лили передать ему «Исповедь», понимая, что она может
оказать арестанту морально-психологическую поддерж-
ку. Их возмутил факт публикации прежде запрещенного
258 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
сочинения философа, которому нигде на земле пе на-
шлось законного пристанища. Отлично понимая всю
подоплеку этого запрета пропустить «Исповедь» в каме-
ру № 6, Сад, по-видимому, решил написать собственную
исповедь. Он, как считает А. Зверев, «на самом деле мора-
листичен, как самые прославленные литераторы его века», он
«одушевлен нравственным пафосом. Просто для него этот
пафос не извиняет никакого насилия над истиной». Быть мо-
жет, так получилось, что сентиментальный и наивно-ре-
лигиозный Жан-Жак Руссо случайным касанием своей
крылатой мысли сдвинул камень, закрывавший жерло
вулкана; камень покатился в пропасть, а из вулкана по
имени Допасьен Альфонс Франсуа, маркиз де Сад, извер-
глась раскаленная лава.
«Стоит ли печься о добродетелях? — писал Сад. — Скажу
более, не в нашей воле делать выбор в подобных вопросах,
можно чему-то отдавать предпочтение лишь в рамках си-
стемы: хотеть сделаться, к примеру, брюнетом, если ты
уродился рыжим. Такова моя вечная философия, и я не от-
ступлю от нее никогда... Я уважаю вкусы, фантазии.
Какими бы странными они ни были, все они, по мне, дос-
тойны уважения, ибо никто над ними не властен и самая
странная и самая причудливая из всех фантазий всегда
восходит, если вдуматься как следует, к принципу деликат-
ности. Берусь доказать это когда угодно. Вы знаете, что
мне нет равных в мастерстве анализа».
Сказанное Садом близко многим мыслителям и ху-
дожникам заката Просвещения и надвигавшейся эпохи
сентиментализма: французам Руссо и Дидро, англичани-
ну Лоренсу Стерну, немцу Иоганну Вольфгангу Гёте.
Стерн, может быть, кое в чем ближе всех к Саду. Он ис-
пытывал острейший интерес к физиологическим сторо-
нам человеческих состояний. Герои странного романа
о Тристраме Шенди сильнее всего выражают свою фи-
лософию через физиологию. Знаменитые герои Стерна
дядя Тоби и капрал Трим — люди своего «конька» (hobby-
horse), их делают симпатичными скорее не достоинства,
а, как говорил Гёте, заблуждения. Быть шендианцем
Чистилище 259
означало — если бы Стерн мог процитировать Сада, —
«уважать вкусы, фантазии», уважать «принцип деликат-
ности». Можно усмотреть определенную близость Сада
и Стерна и в изображении эротики. В. Шкловский в свое
время сказал:
«Самый характер эротики у Стерна так же, как и эро-
тичность Дени Дидро, могут быть поняты как предве-
стие буржуазной революции, снимающей запреты с „есте-
ственного” и борющейся с религией».
На тему «Сад и европейские писатели-сентиментали-
сты» можно было бы сказать еще очень многое. Но, по-
скольку автор не ставил перед собой задачу написать
чисто научную монографию о Саде как писателе своего
века, ограничимся лишь еще одним упоминанием фразы
Гёте: «Нет таких преступлений, каких бы я мысленно не совер-
шил». Опа, вне сомнений, тоже навеяна столь дорогим для
Гёте и Сада принципом уважения к вкусам и фантазиям,
она вытекает из «принципа деликатности» — точнее, опа
редкий по своей ясности и наглядности пример парадок-
сальности этого принципа. Уважение к деликатности обо-
рачивается уважением и вкусом к... насилию, удоволь-
ствие от которого навсегда заложено в человеке, от на-
чала времен до конца их.
Сад чувствовал значение этого парадокса так остро,
как никто и никогда. Он довел силу парадокса «принципа
деликатности» до абсолютного предела в своих «Ста два-
дцати днях Содома», первые наброски к которым возник-
ли в том же 1782 году. Чудовищные вопли и стоны вырва-
лись из подземных глубин и заметались в тесной камере
Венсенна. Как Маркиз не сошел с ума и какую показал при
этом воистину сверхчеловеческую силу, сохранив холод-
ное самообладание в описании их сокрушительного вих-
ря?! Это знал он один, ибо унес свою тайпу в могилу.
Жизнь предоставила Саду редкую удачу в виде мно-
голетнего и безнадежного тюремного заключения. Если
даже он не сумел сполна оценить это, то, вне сомнений,
сумел до конца использовать ее. Вместо того чтобы
влачиться за потоком повседневного существования,
2бо Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
погрязнуть в житейском или политическом разврате, он
получил возможность полного творческого одиночества.
Он жил в стране, опьяневшей от революционных
идей, и он в одиночестве свершил свою революцию, свою
гражданскую войну. Он мысленно свершил революцион-
ный утопический эксперимент. Он бесконечно зависел от
своего времени и был бесконечно свободен от пего в ре-
зультате полной изоляции. Он решил невиданно откро-
венно поведать о «вкусах и фантазиях» в той сфере бытия,
где человек всегда знал особенную свободу, — в сфе-
ре половых отношений и так называемых извращений.
Он стал составлять каталог извращений, принялся вспа-
хивать то поле, о котором все и всегда знали, по делали
вид несведущих, и удобрять его выкачанными из глубоких
недр нечистотами. «Деликатности, — вопил он, — деликат-
ности! Научимся же уважать бесконечно милые каждому
сердцу сексуальные прихоти! Вот оно, голое двуногое
существо, вот он, царь природы, узнаешь ли ты себя в зер-
кале?! Ты стыдишься открыть в себе самое дорогое — кто
же ты есть после этого? До чего же довели тебя учителя
религии и философии!»
Так он рвал стереотипы мышления и поведения. Так
он мысленно выносил приговоры, казнил, брал крепо-
сти штурмом.
Ветхозаветный Содом был расположен возле Мерт-
вого моря, в самой глубокой естественной впадине Зем-
ли. Сад же задумал поднять свой Содом на горную верши-
ну, в почти заоблачную высь, в чистоту высокогорья, так
хорошо ему знакомую но замкам Ла-Кост, Соман, по аль-
пийской крепости Миолан. Своему Содому он решил дать
имя Силинь.
Для Даниеля Дефо утопия могла быть только ост-
ровом.
У Сада утопия могла быть только замком, каменной
крепостью.
Его упрятали в крепость, сотворили ему маленький
ад. В ответ на это и в соответствии с этим — по закону
симметрии — он мысленно сотворил свою крепость, где
он был безраздельным владыкой, свой ад.
Чистилище 261
Людям свойственно мечтать о рае и гнать от себя
мысли об аде. Сад тоже мечтал о рае, и он оказывался
у него адом, Содомом. Вот почему его Содом вознесен в
эмпиреи. Скажут: это пародия на христианское представ-
ление о рае. Да, вероятно, и пародия тоже.
Скажут: это пародия на христианское представление
об аде. Да, скорее всего и это так. Ведь конечная цель
сотворения ада, по Маркизу, — достижение высших на-
слаждений, пределов радости, иначе говоря — райского
блаженства.
Сад читал английский трактат, переведенный па
французский и изданный бароном де Гольбахом, — «Раз-
рушенный ад, или Разумное рассмотрение догмата о веч-
ности страдания» (176g). Из него он почерпнул сведения
по истории формирования христианских представлений
об аде. Первые христиане не знали идеи ада, она склады-
валась постепенно, в течение столетий после сотворения
Евангелия. Трактат помог Саду укрепиться в мысли о лож-
ности церковно-христианской доктрины ада.
Быть может, чувство единого рая-ада навеял Марки-
зу римский классик Вергилий: его поэму «Энеида» он не-
однократно перечитывал. Вергилий верил в пифагорей-
ское учение о метемпсихозе («переселении душ»), в то,
что мир есть единое тело, а жизнь в нем поддерживает
дух животворящий, единый в мире для всех. Души всех
людей, добрых и злых, вечно движутся по кругу в земном
и загробном мирах.
Одно время Сад был обуян идеей написать книгу
о метемпсихозе.
Его сознание было кризисным, сдвинутым, мяту-
щимся, стремившимся опровергать все общепринятое,
вечно становящимся. Элементы пифагорейского учения
соединялись у него с манихейством. Он знал (должен
был знать, пе мог не знать) историю альбигойской ере-
си, широко распространенной на всем юге Франции
в XI—XII столетиях и кроваво подавленной, выжженной
в начале XIII века. Именно из книг об альбигойцах Сад
мог почерпнуть идею злого Бога, своеобразный сата-
низм.
262 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Так или иначе, Маркиз приходил к выводу, что Бог
несет в себе вовсе не добро, а последовательное зло. Бог —
существо, являющееся во зле. Движителями жизни во
вселенной являются насилие и страдание. Бог — гарант
вечности страдания.
Следовательно, размышлял Сад (помните, он гордил-
ся своими способностями к анализу, будто религия — не-
что поддающееся логике и математике, но он действи-
тельно верил в силу логической критики христианства),
Богу будет угодно, если здесь, па земле, кто-то смодели-
рует, хотя бы мысленно, настоящий ад, где человек ста-
нет познавать человека через пытки, через пароксизмы
страдания, где палачи и жертвы сольются в одно тело,
одухотворенное болью и наслаждением. Это будет паро-
дия па христианский ад, но это будет гораздо больше па-
родии — это будет театрализованное зрелище Человече-
ского, истинно Человеческого, это будет еще никем не
виданный театр.
Подобно многим древним авторам, Сад выстраивал
композицию книги «Сто двадцать дней Содома», сосредо-
точиваясь на определенных числах. Среди них явно до-
минирует число 4.
Число 4 и прежде было для него важным. Так, в
1777 году он писал жене из Венсенна: «Если я отсюда не
выйду в течение четырех лет, нет гарантии, что не разобью
себе голову об стену». Почему же он думал именно о числе 4?
Почему в его Содоме именно 4 главных героя (Герцог
Блапжи, Председатель, Дюрее, Епископ)? Сексуальная
оргия, символизирующая структуру миропорядка, длится
4 месяца — с ноября по февраль. Рассказчиц тоже 4. Гео-
метрия местности квадратная. Долина, где расположен
замок Силипь, протянулась на 4 арнана. В зале «ассамблеи
порока» — 4 зеленые зеркальные ниши, трон с четырьмя
ступенями к нему и т. д.
С другой стороны, в христианский храм замка ведут
300 ступеней. Здесь, вне сомнения, видна сознательная
ориентация на «Божественную комедию» Данте с маги-
ческим для нее числом 3, ориентация негативная, так
же как негативна и другая, основная параллель с Данте:
Чистилище 263
Силипь (Ад, Содом) подчеркнуто расположен па высоте,
а не в темных глубинах, как Дантов Ад
Одна американская исследовательница творчества
французских писателей второй половины XVIII века под-
метила, что наиболее гениальные из них — Руссо, Лакло
и Сад («главные фигуры», «ключевые») — ориентировались
па ценности так называемого «Золотого века» француз-
ской литературы и что они скорее не предромантики,
а постклассицисты. Каждый из них вещает двумя голо-
сами: голосом свободы и голосом контроля. Поэтому
Руссо, Лакло и Сад «семантически неоднозначны»: голос сво-
боды все же преобладает2.
Сад обладал, конечно, потрясающим голосом свобо-
ды. О голосе контроля говорят меньше, а он слышен
очень и очень отчетливо.
Он любил геометрию. «Все знают, насколько занима-
тельна геометрия: вспомни-ка Архимеда, — писал он жене
в 1781 году из Венсенна, — который во время осады Сиракуз
не поднял головы от своего 'чертежа даже тогда, когда его при-
шли убивать». Сад обронил это, возможно, совершенно
случайно, не столько по поводу Архимеда, сколько ради
отражения собственного мироощущения.
Он сидел в квадратных (в плане) крепостях, обнесен-
ных прямоугольниками степ. Прямой угол, квадрат сде-
лались формами его существования.
Цифра 4 — символ прямого угла (до градусов, то есть
одна четвертая круга). Господство прямого угла сообща-
ет мышлению Сада жесткую однолипейность, императив-
ность, если не сказать примитивность. Примитивность не
стоит недооценивать. Ги де Мопассан сказал: «Искусство
математично: великие эффекты достигаются простыми
и хорогио скомбинированными средствами». Примитивные,
жестко ограничивающие элементы мышления развиты
у Сада в такой степени, что отталкивают, пугают. Дикая
1 Между тем заметно, что для жизни самого Сада значимо пе
число 4, а число 2. Он родился 2-го числа, умер 12 декабря
1814 года. Он начал писать «Содом» 22 октября 1782 года.
" Jean], de. Literary Fortifications: Rousseau, Laclos, Sade. Prince-
ton Univ. Press, 1984. P. 4.
264 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
прямолинейность его напора па читателя противоречит
«принципу деликатности», душит его, почти исключает.
Это противоречие — едва ли пе определяющее в картине
творческого мышления Сада.
Вот диалог из современной пьесы Тома Стоппарда
«Аркадия», который, несомненно, заинтересовал бы Сада:
Септимус. Гоббс утверждает в «Левиафане», что
геометрия — единственная паука, которую Господь с ра-
достью дал человечеству.
Леди Крум. И что он имел в виду?
Септимус. Господин Гоббс или Господь?
Леди Крум. Я пе поняла пи того ни другого.
То мае и на. К черту Гоббса! Горы — это не пирами-
ды, а деревья — не конусы. Господь, наверное, любит толь-
ко архитектуру да артиллерийскую пальбу — иначе дал бы
нам еще какую-нибудь геометрию, пе евклидову. Опа ведь
существует — другая геометрия. И я ее открою, уже откры-
ваю— методом проб и ошибок («Иностранная литература»,
igg6, № 2, с. 65).
Сад в Венсенне пока не задумывается о том, что му-
чает Томасипу у Стоппарда. Его задача состоит лишь
в «комбинировании с величайшей точностью». Идеи гибкой
относительности пространств станут зарождаться у него
много позднее. Сейчас его линия — прямая, его угол —
прямой'.
...Сгусток психической материи, содрогавшийся от
полового голода и выплескивающий, выхлестывающий
сцепы половых оргий. Самопишущий автомат, перпетуум-
мобиле, самопишущее перо, приводимое в движение эрек-
цией.
1 Да пе покажется читателю слишком уж натянутым сопо-
ставление вышесказанного о Саде со следующим наблюде-
нием из «Дневника» братьев де Гонкуров: «Сидя в одном
из залов библиотеки Арсенала, я увидел два кресла, стоящих ря-
дом: одно - времен Людовика XV, другое - времен Людовика XVI.
Целая эпоха и целый мир в каждом из них: рококо говорит об
учтивой развращенности, о любви приятной и удобной, о готов-
ности предаться наслаждению и т. п. Другое кресло, прямых
линий, - это кальвинизм, янсенизм, экономизм, непреклонная доб
родетелъ; это Тюрго, это господин Неккер».
Чистилище 265
В этом смысле Сад — эпический писатель: оп призван
повествовать. Он чувствует, что никак не может дорасска-
зать нечто главное, пояснить и дополнить, и должен не-
прерывно рассказывать, нанизывать, добавлять, достраи-
вать, конкретизировать.
Он пытается организовать себя, упорядочить свою
фантазию, свои сексуальные видения. Оп — дитя револю-
ционного нигилизма века Просвещения — автоматически
соединяет бред с развернутыми прокламациями тезисов
своего мировоззрения. Так психическая реальность и по-
требность изложить идеи образуют коллаж садовского
текста, сексуально-идеологический коллаж его эпоса,
единственный в своем роде, бесконечно нудный и прими-
тивный, с элементами самопародии, с очевидным, почти
глупейшим ощущением напыщенного самовозвеличения.
Гений раздувается от спермы и от гордости. И было ведь
чем гордиться. Было что пародировать.
Аристократ его времени тело рассматривал не как
нечто целое, а состоящее из отдельных частей. Оно не
представляло собой целого, поскольку его части в разной
степени были связаны с половым удовольствием, с меха-
никой интимных отношений. Губы, грудь, зад, линия бед-
ра женщины прежде всего привлекали внимание мужчин,
мгновенно подмечающих особенности женской фигуры
в их совокупности и по ним строивших предположение
о том, что скрывало платье: о расположении интимных
губ, о их величине, вытянутости, глубине лона и т. п.
В равной мере женщины обращали внимание на мужской
нос как олицетворение породы и косвенное указание на
величину главного мужского органа, осматривали плечи,
зад, бедра.
Культ Венеры Каллипигийской (грсч. «Прекрати оза-
дая»; ее античная статуя найдена в Золотом доме Неро-
па) — неотъемлемая часть европейской культуры эпохи
рококо. Белоснежная Венера, в изящном повороте обна-
жающая весьма и весьма пышный зад, возбуждала вооб-
ражение целого ряда известных художников, например
О. Фрагонара и Ф. Буше. Располагая фигуры на своих
рисунках и полотнах, художники находили все новые
266 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и новые варианты демонстрации женской груди, бедер,
а особенно ягодиц. Популярен был сюжет «три грации»,
сюжет «натурщицы в мастерской художника», «обнажен-
ная перед зеркалом» и т. и. Исследователь нравов галант-
ного века Эдуард Фукс отметил:
«Если Буше изображает прачку за работой, то оп вовсе пе
думает о том, чтобы дать художественное олицетворение
труда, оп просто ищет удобный случай изобразить позу,
особенно ярко оттеняющую эту часть тела... Разнооб-
разные изображения клистира, модные в 70-80 х годах
XVIII века, также преследовали только одну цель: показать
и прославить эту часть женского тела в возможно более
пикантной позе».
Действительно, когда Бодуэн рисует сцепку, в которой
служанка готовит к употреблению внушительного вида
клистир, а юная особа, откинувшись на постели, припод-
няла ногу и подставляет служанке зад и за всем этим из-за
занавески подсматривает мужчина, — главный предмет
притяжения нашего внимания вовсе не клистир и пе муж-
чина (хотя художник назвал свое произведение «Любопыт-
ный»), а именно весьма свежий и соблазнительный зад.
Маркиз де Сад считал себя поклонником прекрасно-
задой Каллипиги. В этом смысле оп вовсе не был ори-
гинальным. Описанные им бесчисленные манипуляции
с женским задом — выражение скорее пе индивидуаль-
ного вкуса, а нечто типическое.
Дух Сада начинал свой путь к вершинам из бездонных
глубин. Тюрьма. Сновидения. Грезы человека, встающего
с лежанки и садящегося за стол. Берущего перо. Перево-
рачивающего песочные часы и начинающего водить пе-
ром по бумаге...
Тюрьма погружает человека в архаику, в детство, в сво-
боду сновидений и грез, единственно доступную там сво-
боду. Сновидение погружает в бессознательную, во всегда
непредсказуемую игру, подчиненную, однако, неким за-
конам.
3. Фрейд ввел понятие «работы сновидения», характе-
ризующее перевод запретного, аморального, явленного
Чистилище 267
в скрытом сновидении, остающемся человеку неизвест-
ным, в явное. Противоположностью «работы сновидения»
является толкование сна. При «работе сновидения» проис-
ходит, во-первых, сгущение, упрощение скрытого, запрет-
ного. В конечном итоге проснувшийся помнит лишь став-
шее концентрированным, упрощенным. Описание пере-
вода скрытого в явное в лекциях Фрейда подразумевает
множество характеристик, нюансов.
Во-вторых, помимо того, происходит смешение как
результат «цензуры» сновидения. Скрытые элементы заме-
щаются намеками, важное заменяется второстепенным,
что порождает впечатление странности. («Цензура толь-
ко тогда достигает своей цели, когда ей удается полностью
затемнить обратный путь от намека к собственному <содер-
жаник»».)
В-третьих, «работа сновидения» подразумевает «пре-
вращение мыслей в зрительные образы». Лишь немногие мыс-
ли сохраняют свою форму и предстают в явном сновиде-
нии как таковые. Множество слов и мыслей становятся
наглядными, конкретно-чувственными.
При «работе сновидения» как бы стираются скрытые
противоречия. Одни и те же элементы могут означать
и самих себя и свои противоположности или иметь оба
значения сразу. С этим Фрейд связывает «тот факт, что
в сновидении нельзя найти изображения „нет”, по крайней мере
недвусмысленного». Далее он пытается разъяснить эту стран-
ность аналогией с древними языками, в которых проти-
воположности выражались одним и тем же корневым
словом. Вне особой интонации сопроводительного жес-
та такие слова имели прямо противоположные смыслы:
сильный — слабый, говорение — немота и т. д.
Сновидения регрессивны:
«При работе сновидения дело, очевидно, заключается в том,
чтобы выраженные в словах скрытые мысли перевести
в чувственные образы по большей части зрительного харак-
тера. Наши мысли как раз и произошли из таких чувст-
венных образов; их первым материалом и предварительны-
ми этапами были чувственные впечатления, правильнее
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
сказать, образы воспоминания о таковых. Только позднее
с ними связываются слова, а затем и мысли. Таким обра-
зом, работа сновидения заставляет мысли пройти регрес-
сивный путь, лишает их достигнутого развития, и при
этой регрессии должно исчезнуть все то, что было приобре-
тено в ходе развития от образов воспоминаний к мыслям».
Сновидение — это перевод мыслей в примитивные
чувственные формы. При этом вновь оживают «все харак-
терные черты нашей примитивной душевной жизни, прежнее
всемогущество „Я”, первоначальные проявления сексуальной
жизни, даже древнее достояние нашего интеллекта... все это
давнее, инфантильное...». Инфантильное? Фрейд характери-
зует как «полиморфно-извращенное».
В связи с творчеством Сада отдельный интерес пред-
ставляют мысли венского психоаналитика о тех снах, ко;
торые он называет «страшными», в отличие от «детских»
и «обыкновенных искаженных». Позволим себе еще одну
цитату из лекции Фрейда:
«Страшные сновидения часто имеют содержание, сов ер
шенно свободное от искажения, так сказать избежавшее
цензуры. Страшное сновидение часто является неприкры-
тым исполнением желания, естественно не приятного,
а отвергаемого желания. Вместо цензуры появляется
страх. <...> Страх является признаком того, что вытес-
ненное желание оказалось сильнее цензуры, что, несмот-
ря на нее, оно все-таки пробилось к исполнению или было
готово пробиться. Мы понимаем: что для него было испол-
нением желания, для нас, поскольку мы находимся на сто-
роне цензуры сновидения, может быть только поводом для
мучительных ощущений и отпора».
Кажется, язык психоанализа незаменим при попыт-
ках объяснить своеобразие сочинений Сада. Обрисо-
ванная им модель «работы сновидения» многое может дать
для уяснения структуры словесных конструкций. Читая
«Содом», «Философию в будуаре», «Жюстину» и «Жюль-
етту», как будто узнаешь что-то отдаленно знакомое, за-
бытое, неуловимо близкое и одновременно пугающе
Чистилище 269
чужое. Словопрения без перехода сменяются семяизвер-
жениями. Ораторы мгновенно превращаются в участни-
ков коллективных оргий, а машины говорения — в маши-
ны секса и умерщвления. Апологии преступлений череду-
ются с кошмарными подробностями их осуществления.
Это столь же безотчетное и до боли узнаваемое, сколь
и неведомое. Писатель, только что вынырнувший из ко-
лодца ужасающего сновидения, яростно пытается соеди-
нить то, что там было разъято, восстановить, грубо гово-
ря, связь сознания и подсознания, высказанную мысль —
с истоками ее зарождения.
Крышка колодца («цензура», по Фрейду) отброшена.
Таившиеся демоны подземелий выпущены на свободу.
Крышка валяется рядом, поодаль, и Сад время от време-
ни на нее посматривает: он помнит о ней.
Точно так же его рационалистические, просчитанные
построения слов, геометрия тел, его машины секса «по-
мнят» кошмары колодца.
Антитезы зависимы от тезисов. Антиструктуры «по-
мнят» о первичных структурах и отчасти их повторяют.
Писателя снедает кошмар самоутверждения. Он ут-
верждает всемогущество «Я» перед цивилизацией с пер-
вобытной, дикой настойчивостью. Его словесные компо-
зиции до предела примитивны. Симона де Бовуар сказа-
ла о их «высокомерной необработанности». Высокомерие
Сада-писателя производит чудовищный эффект. Он на-
столько же пренебрегает интересом потенциального чи-
тателя, настолько же монотонен в своих стократных са-
моповторах, примитивен в такой степени, что мы в про-
цессе чтения можем поиздеваться над собой уже за то, что
мы это еще читаем и, отбрасывая книгу в сторону, берем
ее снова, настолько он забирает пас своей неистовостью,
своим маниакальным энтузиазмом.
Ночью бывает так, что человек внезапно просыпает-
ся в полной тьме, объятый ужасом сновидения. Его серд-
це учащенно бьется. Он думает, что ему нужно успокоить-
ся, возможно, он должен встать, включить свет, тогда смо-
жет забыть этот приснившийся ужас и заснет спокойно
до утра. Человек встает, отправляется в туалет, выпивает
270 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
па кухне глоток холодного чая. Уверяя себя, что кошмар
забыт, вновь ложится, закрывает глаза — и все возвраща-
ется: образы сновидения оживают. Это уже пе сон. Чело-
век понимает, что он не спит. И однако же его разум бес-
силен в борьбе с демонами спа. Снова и снова прокручи-
ваются перед его внутренним взором пугающие картины,
снова слышатся стопы и вопли... Именно такое прокручи-
вание одного и того же демонстрирует нам Маркиз.
Фрейд подмечал, что регрессивная деятельность сно-
видений, по сути, проста и дает не так много: «Больше чем
сгустить, сместить, наглядно изобразить и подвергнуть целое
вторичной обработке, она не может сделать». Это верно и по
отношению к Саду. Возможно, это дает ключ к разгадке
странного парадокса: почему в чем-то совершенно необуз-
данный человек, наделенный богатейшей фантазией, так
беден в подборе художественных средств, с такой безна-
дежной, рискнем сказать, творческой тупостью повторя-
ет одно и то же. Он просто нанизывает, пересчитывает,
снова и снова прибавляет. Он подобен монаху, перебира-
ющему четки. Сад пишет словно в каком-то полузабытьи,
в состоянии, близком к летаргическому., потом он встря-
хивается, велит себе быть бодрее, упражняется в хитро-
умной (так ему кажется) риторике, но страсть к демонст-
рации философского остроумия иссякает, яд нигилиз-
ма достаточно отравляет окружающее писателя простран-
ство, и он возвращается в свое полузабытье и с маниа-
кальной последовательностью насилует, хлещет розгами,
избивает, режет, обнюхивает половые и анальные отвер-
стия, испытывает оргазм, душит свои жертвы и поджари-
вает трупы па огне...
Сад никогда не описывает секс как взаимодействие
равноправных партнеров
Он готов посвятить сотни страниц сексуальным при-
хотям мужчин, по пе женщин. Даже описывая профес-
сиональную куртизанку, терзающую мужчин, он всецело
прикован к мужскому естеству. Сексуальные реакции жен-
щин стереотипны, неинтересны.
В этом смысле Сад показывает нам однополую любовь.
Любовь у него — это онанизм как в чисто физическом, так
Чистилище 271
и в духовном плане. Она есть механика, и опа есть мо-
литва, заунывно-ритмический речитатив телесно-духов-
ных провалов и вознесений. Вселенная имеет две состав-
ляющие: тело объекта наслаждения (станок) и тело его
обладателя. Вселенная — вечный двигатель, источник
«боленаслаждения». Целью миропорядка является на-
силие.
Это своего рода утопия. Сад жил в век утопий и со-
здал свою робинзонаду. Его герой, как и Робинзон, живет
на необитаемом острове. Как и Робинзон, он питается
соками матери-природы. Как и Робинзона, мать-природа
возносит его к вершинам духа.
В 1922 году Франц Кафка написал Максу Броду:
«Творчество - это сладкая, чудесная награда, но за что?
Этой ночью мне стало ясно... что это награда за служе-
ние дьяволу. Это нисхождение к темным силам, это высво-
бождение связанных в своем естественном состоянии духов,
эти сомнительные объятия и все остальное, что опускает-
ся, оседает вниз и чего не видишь наверху, когда при солнеч-
ном свете пишешь свои истории. Может быть, существу-
ет иное творчество, но я знаю только это. Ночью, когда
страх не дает мне спать, я знаю только это».
Религия боленаслаждения, райского ада и адского
рая... Она есть обретение свободы, выход за пределы
органического опыта, яростное ощущение себя живым,
стремление к Абсолюту, когда измученный боленаслаж-
депием дух достигает божественно-гармонического успо-
коения.
Из Гийома Аполлинера:
Я чувствовал, что во мне новые существа
Воздвигали постройку нового мира
И какой-то щедрый великан
Устраивал изумительно роскошную выставку
И пастухи-гиганты гнали
Огромные немые стада щипавшие слова
И на них по пути лаяли все собаки...
Перевод М. Зенкевича
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Орел на башне Свободы
«Орел, мпдемупзелъ, должен иногда покидать седьмую сти-
хию воздуха, дабы присесть или на вершину горы Олимп, или
на одну из древних сосен Кавказа, или на холодную лиственни-
цу Юры, или на белую гриву Тавриды и, может быть, даже на
каменоломни Монмартра...» — писал оп Милли Руссе в ап-
реле 1782 года. Поэт Жильбер Лели в 1949 году просла-
вил эту фразу, озаглавив свою книгу с письмами Сада
и комментариями к ним «Орел, мадемуазель...».
Двадцать девятого февраля (или 1 марта) 1784 года
нашего героя перевели из Венсепна в Бастилию. В Ба-
стилии заключенных было принято называть «голубя-
ми», но вот прилетел орел и уселся на втором этаже баш-
ни Свободы, в довольно просторной камере площадью
22—25 с кирпичным полом и камином. Башня была
восьмиугольной, и камера Сада имела соответствующую
форму.
В середине 8о-х годов XVIII века парижане еще не
усматривали в Бастилии олицетворение ненавистной
феодальной тирании. Бастилия (слово bastille означает
просто «крепость», bastide — «укрепленный город») слы-
ла тюрьмой «Железной маски», королей, супераристо-
кратии, а пе местом страданий политических заключен-
ных, как Шатле или Венсенн. Вольтер дважды, в 1726
и 1728 годах, был заключен в Бастилию за свои убежде-
ния, но об этом давно забыли. Сидеть в Бастилии счита-
лось своего рода привилегией, почетом:
«Народ больше боится Шатле, чем Бастилии. Он не бо-
ится ее потому, что она ему чужда, у него нет возможно-
сти попасть в эту тюрьму. В силу этого он не сочувст-
вует тем, кого там держат, и в большинстве случаев
не знает даже их имен...» (Мерсье).
Общественное мнение требовало упразднения Веп-
сенпа как тюрьмы, и власть пошла ему навстречу.
Орел присел на башню Свободы несколько подслепо-
ватым. Глаза у него начали сдавать в Венсенпе за несколь-
ко месяцев до перевода. Оп непрерывно консультировался
Чистилище 273
с известным окулистом Грапжапом. Вот одна из записок
окулисту (НП, с. 171):
«Месье, как вы отнесетесь к тому, что я с целью возвратить
хотя бы часть зрения моим глазам, которые так болят уже
восемь месяцев, буду добавлять в раствор для их промыва-
ния несколько капель растительно-минеральной воды вме-
сто водки ?»
Проблемы со зрением будут преследовать Сада до
самого освобождения. В 1787 году Грапжап пропишет ему
промывание глаз морской водой, по и это не принесет
ощутимого облегчения. Еще бы, ведь интенсивность ли-
тературного труда Маркиза в Бастилии все нарастала.
Света в камере не хватало, как и в Вепсенпе. Степа бас-
тиона оказалась уж очень толстой (около двух с полови-
ной метров толщины или даже больше), и прямые лучи
солнца очень редко проходили в камеру через трижды
зарешеченное окошко-туннель, располагавшееся почти
под потолком. Сад мог с трудом смотреть в пего, лишь
поднявшись па три специально выложенные па полу сту-
пеньки и встав на третьей на цыпочки.
Башня являлась частью обводных укреплений Басти-
лии. В отличие от Венсенна, Сад мог видеть из окошка не
каменную стену, а людную улицу Септ-Аптуап. Внизу про-
текал рукав Сены, или канал Святого Мартина. Понятно,
что видеть воду капала Маркиз пе мог никак, но он знал,
что там вода, из которой торчат острые камни и куски
железа.
Бастилия строилась с 1340 года как северо-восточный
форпост столицы Франции. Виктор Гюго, одно время
грезивший средневековым Парижем, писал о Бастилии
тех времен:
«Направо от Ла-Турнель ершился пук огромных иссиня-чер-
ных башен, вставленных одна в другую и как бы перевязан-
ных окружающим их рвом. Эта башня, в которой было
прорезано больше бойниц, чем окон, этот вечно вздыблен-
ный подъемный мост, эта вечно опущенная решетка и есть
Бастилия» («Собор Парижской Богоматери»).
274 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Карл V возвел восемь башен, выглядевших совершен-
но неприступными. В начале XVII века король Генрих IV
построил канал Святого Мартина, пустив в него воду
Сены, и таким образом образовался широкий водяной
ров, отделивший крепость от городской улицы. Видно,
великий Генрих боялся парижан больше, чем внешнего
врага. Капал Святого Мартина считался шедевром строи-
тельного искусства (его осматривал в свое время русский
царь Петр I).
Главный вход в крепость располагался как раз воз-
ле башни Свободы и вел па улицу Сент-Антуан. На ули-
це Сент-Антуан и прилегающих к пей улочках и переул-
ках жили в основном рабочие. Она проходила некогда
мимо дворца Ла-Турнель, снесенного при Генрихе II.
Потом на месте дворца образовался квартал Маре («Бо-
лото»).
Сегодня Бастилии, как известно, не существует: она
была снесена после 14 июля 1789 года', и на ее месте ре-
волюционеры сделали надпись: «Здесь танцуют». Осталась
площадь Бастилии, популярнейшее место гуляний, кофей-
ных и винных возлияний. Посреди площади, там, где
раньше располагался двор крепости и гулял заключенный
Маркиз, со времен Луи-Филиппа (первая треть XIX века)
красуется известная колонна с золотым ангелом Свободы
(я сразу назвал его про себя Желтым ангелом, вспомнив
одноименную песню Александра Вертинского, не раз
бывавшего в этих местах). Под колонной некогда находи-
лось захоронение павших мучеников свободы, потом смы-
тое паводком. За колонной сегодня возвышается комплекс
Опера Бастиль. Капал Святого Мартина забран в трубу
и с площади более пе виден.
Анри д’Альмера рассказал, что в i8gg году метростроите-
ли, работавшие в районе площади Бастилии, «нашли огром-
ные камни, лежавшие в земле почти шесть веков. Археологи уз-
нали в этих камнях фундамент старой тюрьмы, башни Свобо-
ды, в которой отбывал заключение маркиз де Сад. В настоящее
время она, восстановленная и тщательно реставрированная, воз-
вышается около Арсенала на набережной Целестипцев. В назва-
нии башни несомненно звучала ирония».
Чистилище 275
Улица Сент-Антуан сохранилась. Опа и сегодня ведет
от площади Бастилии вниз, мимо площади Вогезов. Если
стать на площади спиной к Желтому ангелу и пойти вниз
по улице Сент-Антуан, то рядом с кафе можно увидеть
памятник Бомарше, небольшой и непомпезный. Дальше,
напротив павильона Марии Медичи, жил некогда Ген-
рих IV, потом — поэт Виктор Гюго. Не так уж далеко
и Гревская площадь, где в старину обосновались мясни-
ки, — место казней; колокольня Сен-Жак — одна из основ-
ных достопримечательностей великого города, а еще
дальше — Лувр и много других известных мест и зданий.
Из-за высокого расположения окна и плохого зрения
Сад почти ничего не мог разглядеть на улице Сент-Антуан.
Зато он, вне сомнений, мог слышать (он писал в «Содоме»,
что это его сильно возбуждает) шумы и голоса Парижа.
Вот обычная мирная ночь огромной европейской
столицы. Одиннадцать часов вечера. Повсюду тишина.
Горожане заканчивают ужин. Сторожа «подбирают» про-
ституток, порой доносятся вопли этих женщин. В Пари-
же насчитывалось около до тысяч проституток, не считая
содержанок, то есть социально замаскированных жриц
разврата. Уличных проституток старались вылавливать
до полуночи. Их везли на улицу Сен-Мартен и в послед-
нюю пятницу каждого месяца судили и переправляли
в тюрьмы Сальпетриер, Сен-Пелажи (бывший монастырь
Святой Пелагеи) или Мадлопетт (монастырь дочерей
Магдалины; заключенных там женщин именовали «мадло-
нетками»). Венерических больных направляли в жуткую
тюрьму Бисетр на верную смерть.
Четверть первого ночи. «Раздается стук карет тех, что
не играют в карты, а уже разъезжаются по домам. Теперь
город больше уже не кажется пустынным. Скромный буржуа,
успевший было заснуть, просыпается от шума, но его др аж ай-
шая половина на это не сетует. Не один малютксьпарижа-
нин обязан своим появлением на свет неожиданному грохоту
экипажей. Гром и здесь, как и в природе, является великим
оплодотворителем» (Мерсье).
Час ночи. Грохот колес тяжело нагруженных телег.
Тысячи крестьян въезжают в город с горами овощей,
276 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
фруктов, цветов. Измученные лошади тянутся к Кры-
тому рынку. Потом везут рыбу, домашнюю птицу, мясо.
У Крытого рынка рекой льется водка. Торгуют оптом.
Водку заправляют перцем. Во мраке делаются деньги.
Мощный гул голосов.
Шесть часов утра. Пекари из Гонеса, местечка к се-
веру от Парижа, мимо Бастилии везут булки.
Семь часов утра. Распутники выходят из публичных
домов и вызывают экипажи: пришло время похмелья.
Закрываются игорные притоны; разъезжаются игроки
и шулера.
Наступает день.
Бывало, что размеренное течение ночей нарушалось
грохотом народных волнений. Огромные толпы собира-
лись у Гревской площади и направлялись к Бастилии. Так
случалось в 1785—1786 годах.
Процесс по делу об афере со сверхдорогим бриллиан-
товым ожерельем для Марии-Антуанетты собирал на бере-
гу Сены у Дворца правосудия и в прилежащих кварталах
центра Парижа десятки и сотни тысяч людей. В позорную
аферу вовлечены известнейшие люди: кардинал де Роган,
маг Александр Калиостро, королева-австриячка.
Тридцать первое мая 1786 года. Де Роган оправдан.
Взрыв всенародного ликования. Выплески лютой ненави-
сти к «проклятой б...-пвстриячке». За кардиналом, вновь
облачившимся в пурпурную мантию, следуют колоссаль-
ные толпы: его провожают в Бастилию, где он должен
провести еще одну ночь перед окончательным официаль-
ным оправданием. Вся улица Сент-Антуан до рассвета
бодрствует, ярко освещенная тысячами факелов. Наконец,
когда де Роган выходит из главных крепостных ворот,
раздается оглушительный восторженный рев.
Первое июня. Около полуночи из Бастилии выходит
Александр Калиостро. Его тоже приветствуют. В сторону
Бастилии летят камни. Где-то в квартале Маре начинаются
погромы, скачут отряды копной жандармерии и пожарные.
После всех этих событий отношение народа к Басти-
лии ощутимо меняется. Она становится символом нена-
вистного режима произвола, воровства и разврата.
Чистилище 277
По Парижу открыто ходят пасквили на Марию-Анту-
анетту — «Скандальная жизнь Марии-Антуанетты», «Коро-
левский бордель» и другие, снабженные порнографиче-
скими гравюрами. Воспаленная фантазия нации припи-
сывает неосторожной королеве все мыслимые половые
извращения, смакует все известные сексуальные позы.
Возникает народный вариант романа «Сто двадцать дней
Содома», отнюдь не лишенный таланта и остроумия.
Сад тем временем принялся начисто переписывать
«Содом», хотя и пе завершил его. Видимо, что-то смуща-
ло его в задуманном варианте финала: он устал от этой
книги. Он склеил из листков бумаги очень длинную леп-
ту (более 12 метров) и принялся исписывать ее с двух
сторон мелкими буквами, как можно более убористо.
Двадцать седьмого октября 1785 года, на седьмой день, за-
кончив переписку, Сад скатал лепту в рулончик и спрятал.
Впоследствии судьба свитка оказалась уникальной.
О том, что было с ним после штурма Бастилии, рассказы-
вает Жорж Батай:
«Странная рукопись этой книги <...> якобы была найде-
на в камере Сада неким Арну Сен-Максименом и продана
через сто лет парижским книготорговцем одному немецко-
му коллекционеру Сей доктор Дюрен опубликовал его в Бер-
лине в 1904 году, но дал ошибочную версию, издав ее тира-
жом в 180 экземпляров. В конце концов Морис Эн привез
ее в Париж в 1929 году и восстановил правильный текст
(Париж, i93l~I935)> по которому сделаны издания 1947
и 1953 годов...» («Сад»).
Один из дюреповских 180 экземпляров купил некто
Ролан Тюаль, имевший широкие связи в литературных
кругах, и дал его почитать Марселю Прусту. Однажды
к Тюалю пришли молодые сюрреалисты Луис Бунюэль и
Робер Деснос. Луис Бунюэль попросил одолжить ему на
время эту книгу, чтение которой стало для него событи-
ем огромной важности. Великий кинорежиссер написал
об этом в своей книге «Мой последний вздох».
Осенью 1786 года Сад был уже близок к завершению
большого романа «Алина и Валькур». Поскольку действия
278 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в нем происходят в Испании и Португалии, Маркиз про-
сит жену уточнить некоторые данные, касающиеся этих
стран. Он шлет жене на двух страницах кусочек из тек-
ста романа, делится мыслями о его композиции. Размыш-
ляя в связи с сюжетом книги о полезном для общества
применении преступников, оп читает «Трактат о пре-
ступлениях и наказаниях» Беккариа и еще массу других
книг.
Восьмого июля 1787 года он завершил 138 страниц
повести «Несчастья добродетели» и па полях последней
страницы дописал: «У меня постоянно очень болели глаза,
когда я это писал». Что ж, он любил говорить о радости
и наслаждении, достигаемых через страдания. На этот раз
его страдания оказались воистину пе напрасны. Оп создал
свой бесспорный шедевр, вошедший в классику француз-
ской литературы.
Все написанное Садом в Бастилии вошло в толстые
сшитые тетради. Эта повесть попала в тетрадь под на-
званием «Продолжение повестей, g-я тетрадь» '. Первые
44 страницы g-й тетради содержат окончание повести
«Двойное испытание».
Первой странице текста предшествуют заметки
и столбцы цифр, записанные в разное время, в процессе
создания первой редакции и много позднее.
Пометы на левой стороне страницы вверху:
«18 и 19-го не так плохо
го и 21-го весьма плохо
2 2 ХОрОШО
2 J пе очень
24
25 сносно
26
2 у очень плохо»
Вероятно, это записи о состоянии зрения, о боли
в глазах.
См. факсимильное издание: SadeD.A.F. de. Les Infortunes de
la Vertu. Paris, tggg.
Чистилище 279
Пометы на правой стороне вверху:
«138
54
IQ2»
Пометы слева внизу страницы:
«Тетрадь предназначается для несчастий добродетели
138
33 в 192 страницы и 8 тетрадей...»
Закончив повесть о Жюстине на 138 страницах и вни-
мательно перечитав ее, оп сделал добавления, а впослед-
ствии снова перечитывал рукопись и вносил в нее добав-
ления. В итоге повесть получила название «Жюстина, или
Несчастья добродетели», причем в первой редакции он
употребил слово «infortunes» («несчастья», «невзгоды»),
а затем поставил слово «malheurs», имеющее примерно
то же значение.
Оформление рукописей у Сада отличается рядом осо-
бенностей. В конце фразы он почти никогда пе ставит
точку, чаще употребляет точку с запятой; систематиче-
ски не пользуется заглавной буквой (имена персонажей
пишет со строчной буквы); не дописывает буквы в окон-
чаниях слов, вместо них ставит росчерки, потом подправ-
ляет, чтобы самому стало понятнее. В спешке оп прибе-
гает к сокращениям часто употребляемых существитель-
ных и наречий.
На 136-й странице рукописи вначале было написано:
«Ужасная гроза собиралась...» Потом, па полях справа, добав-
лено: «эта ужасная гроза 13 июля г788 года». Комментатор
считает, что Сад из своей камеры реально наблюдал силь-
ную грозу 13 июля 1788 года, то есть через год после за-
вершения первой редакции, и внес в текст уточнение.
В первой половине марта 1788 года Сад начал и в одну
неделю завершил еще один общепризнанный шедевр —
повесть «Эжени де Франваль». В начале 30-х годов наше-
го века Пьер Клоссовски создал инсценировку этой пове-
сти под названием «Замок Вальмора» для выдающегося
театрального реформатора Антонена Арто.
280 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
1b и дело Сад обращался с просьбами к коменданту
Бастилии Бернару Репе Журдену, маркизу де Лопе: то оп
просил устроить ему в крепости публичное чтение какого-
нибудь из его произведений в зале Совета с приглашени-
ем офицеров гарнизона и представителя короля в Басти-
лии; то требовал подыскать ему другую камеру, посколь-
ку в его камеру № а почти не проникал дневной свет, и т п.
Комендант отмахивался, жаловался па беспокойного аре-
станта, потом уступал. В зале Совета Сад читал драму
«Жанна Лепе, или Осада Бове», несомненно надеясь про-
извести на официальных лиц хорошее впечатление, ибо
вещь эта пе имеет ничего общего с либертинажем и со-
держит народно-патриотическую идею. После этого мар-
киз де Лоне перевел Сада в камеру № 6 той же башни
Свободы. Не следует думать, будто де Лоне проявил к Саду
какое-то особенное расположение. Узники Бастилии,
бывало, пользовались и не такими привилегиями. Воль-
тер в свое время даже отказывался принимать пищу
в своей камере и обедал за столом коменданта крепости
и в его компании. Маркиз де Лоне имел репутацию чело-
века достаточно жесткого, недоброго и решительного
и служаки пе по должности, а по убеждению.
Перевод Сада обошелся Репе-Пелажи и мадам де Мон-
трёй в немалую сумму, но узника такие проблемы не заде-
вали — он просто их пе замечал. Орел обрел теперь на-
стоящее орлиное гнездо на самой вершине башни Сво-
боды. Из камеры № 6 он мог подниматься по лестнице на
смотровую площадку, чтобы дышать свежим воздухом
(во время прогулок по двору Бастилии его раздражали
запахи кухни и уборной), всматриваться в панораму Па-
рижа.
Видимо, он почувствовал себя почти счастливым.
Деньги от Монтрёев и посылки от Репе позволяли ему
иметь дорогие книги, хорошо одеваться, вкусно питаться.
Он дегустировал разные сорта французской и иностран-
ной водки, любил свежие ягоды, в частности землянику,
и покупал себе в камеру целые охапки душистых цветов.
Его не покидало вдохновение. Он с удовольствием
составил внушительный каталог написанных в Вепсепне
Чистилище 281
и в Бастилии произведений, настоящее многотомное
собрание сочинений: десятки комедий, роман «Алина
и Валькур», повести сентиментально-романтического пла-
на, сказки. «Все это можно будет смело опубликовать,
поставить на сцене сразу же по освобождении, — размыш-
лял он, — и это станет полной неожиданностью для моих
недоброжелателей, в чьих глазах я всего лишь разврат-
ник, способный писать только о либертинаже. А я напи-
сал тысячи страниц произведений, исполненных возвы-
шенного целомудрия. Их не стыдно читать и воспитанни-
цам заведения для благородных девиц. Главное мое
творение — „Сто двадцать дней Содома”. Публикация его
невозможна, пусть так, по именно эта книга когда-нибудь
составит мою европейскую славу. Мощи, сконцентриро-
ванной в припрятанном свитке, хватит па века».
Наступило роковое лето 178g года. Ему предшество-
вала необычно холодная зима и голодная весна. Народ
отказывался платить налоги. Хлеба пе было. На продо-
вольственных рынках дежурили драгуны, потому что при
подвозе хлеба бедняки стремились отобрать его и нещад-
но били булочников. Посевы нового урожая еще не созре-
ли, а их, между тем, скашивали, лишая этим самым нацию
надежды на хлеб в следующем году.
Париж наводнили войска. Полицейский агент докла-
дывал, что в народе говорят так: «Если войска дадут хоть
один выстрел, все будет сожжено и разнесено... »И далее:
«Говорят и многое другое, еще более страшное... Благоразумные
люди не решаются выходить на улицу».
С 30 июня революционеры (тогда еще говорили «пат-
риоты») начали записываться в отряды и вооружаться.
Второго июля патриоты проявляют, по словам исто-
риков-очевидцев, «невообразимую ярость». Они готовятся
громить особняки графа д’Артуа и герцогини де Поли-
ньяк, близкой подруги Марии-Антуанетты. Вечером в на-
электризованных толпах пробежала новая искра — стрем-
ление захватить оружие в аресеналах Дома инвалидов!
А там имелись и пушки.
Внушительная толпа патриотов собралась у Басти-
лии, оценивающе поглядывая на ее мрачные бастионы.
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Наверху суетились возле пушек инвалиды (солдаты-
ветераны) и швейцарцы. По данным Петра Кропотки-
на, ветеранов насчитывалось 84 человека, швейцарских
гвардейцев — 30. По данным Томаса Карлейля, ветеранов
было дг, швейцарцев — 32 человека. Разница невелика,
если учесть, что 14 июля у стен Бастилии столпится 700 ты-
сяч патриотов.
Томас Карлейль эмоционально писал:
«Горе тебе, де Лоне, если в этот час ты не можешь, приняв
некое твердое решение, управлять обстоятельствами!
Мягкие речи бесполезны, жесткие картечные залпы сомни-
тельны, а метание между тем и другим невозможно».
Да, маркиз де Лоне, конечно, оказался в самом неза-
видном положении: он понимал это, но все же пе представ-
лял себе всего кошмара вплотную придвинувшейся крова-
вой развязки. Второго июля оставалось всего двенадцать
дней до того момента, когда мальчишка-поваренок отре-
жет ему голову кухонным ножом в окружении улюлюкаю-
щих и хохочущих патриотов, приготовившихся надеть ее
на пику, чтобы она всем была видна. Де Лоне и его офи-
церы ни в чем не были лично виноваты перед пародом
и погибали, вряд ли даже догадываясь, за что он им мстит.
Вожаки патриотов распространяли в парижских кафе и на
рынках сведения о десятках мучеников свободы, заключен-
ных революционерах, страдальцах, томящихся в Бастилии
и ждущих ее штурма. Поэтому де Лоне в глазах парижан
стал мастером заплечных дел, подлежащим уничтожению,
недочеловеком, недостойным даже расстрела (он умолял
потом толпу расстрелять его). Патриотам пе могло и по-
чудиться, что в Бастилии на день штурма не было ни одно-
го политического заключенного, а оставались лишь какие-
то неопасные для общества люди, не имеющие никакого
отношения к социальным волнениям. Да и вообще узников
оставалось всего семеро.
Комендант де Лопе поспешил избавиться от марки-
за де Сада при первых признаках бури.
Днем 2 июля Сад просунул в окно своей камеры длин-
ную трубу, расширяющуюся с одного конца и служившую
Чистилище 283
при уборке для слива нечистот в канал, и стал выкрики-
вать через нее патриотам, собравшимся по другую сторо-
ну капала, призывы освободить заключенных, а затем
произнес речь, наполнив ее леденящими душу подробно-
стями зверств над несчастными.
Маркиз де Лоне направил министру рапорт с пред-
ложением убрать из Бастилии опасного обитателя каме-
ры № 6.
В полночь с з на 4 июля, как явствует из опублико-
ванного полицейского протокола, усиленный «наряд под-
нялся на шестой этаж башни Свободы, где содержался по коро-
левскому указу съёр де Сад, чтобы опечатать дверь его помеще-
ния после того, как его перевезут в Шарантон. Целью было
сохранение принадлежащих ему вещей в вышеупомянутом поме-
щении» (НП, с. год). Иными словами. Сада подняли с по-
стели и, не дав времени опомниться и пе разрешив спо-
койно одеться, затолкали в экипаж и увезли в психиатри-
ческую лечебницу. Правда, дверь камеры действительно
заперли, заклеили полосой бумаги с печатями, и, как
было записано в протоколе, «съёр де Сад свою печать поста-
вил рядом». Ключи от камеры отдали надзирателю Лоси-
потту.
Речь к народу 2 июля стоила Маркизу девяти месяцев
дополнительного заключения. Прояви он осторожность,
его через двенадцать дней освободила бы толпа, взявшая
Бастилию штурмом. Тогда заключенного объявили бы
героем и мучеником, носили бы по городу на руках, воз-
лагали бы венки па его голову. Именно так случилось
с несчастным графом Уайтом Мелвиллом. Этого ирланд-
ца носили по всему Парижу, пока кто-то пе догадался, что
он не мученик свободы, а обыкновенный сумасшедший;
тогда его отправили в Шарантон вслед за Садом, кото-
рый, как положено буйному помешанному, попал под хо-
лодный душ, а потом очутился в тесном и грязном клопов-
нике. Камера № 6 башни Свободы оттуда показалась ему
прекрасным оазисом уюта, тепла и творчества!
Бумагу и перо Саду дали па шестой день заточения
в Шараптоне, и он в тот же час сочинил заявление, ис-
полненное неистовства и вдохновения.
284 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«Заявление протеста»
Сад направил его Пьеру Шенону, полицейскому ко-
миссару в центральной тюрьме Шатле, который, кро-
ме всего прочего, являлся и куратором Бастилии, наблю-
дая за содержанием заключенных по уголовным делам.
Сад немного знал его: в 1784 году при переводе из Вен-
сенпа Шенон помог ему решить некоторые бытовые
вопросы.
Вот текст «Заявления протеста» (НП, с. 207—208):
«Я, Луи Альдонс Донасьен, граф де Сад, полковник кава-
лерии и генеральный наместник провинций Брее, Бюже,
Жекс и Валъроме, взяв в свидетели Бога, правосудие и лю-
дей, Ссвидетельствук» о подлых оскорблениях, угрозах,
побоях, воровстве, совершенных в отношении меня и моего
имущества в ночь с у на 4 июля 178g года группой дерз-
ких бандитов, вошедших в мою камеру в Бастилии без
предъявления приказа; группа назвалась исполнительни-
цей министерского деспотизма, так ненавидимого все-
ми во Франции, и под этим надуманным предлогом, опас-
ным и преступным, позволила себе перевести меня в дом
умалишенных, с которыми меня позорно уравняли без вся-
кого различия в обращении с нами, хотя мой разум, благо-
даря Небу, никогда не страдал отклонениями. И вот в
таком положении, стесненном и суровом, в этом состоянии
мне стало абсолютно невозможно спать, есть и дышать.
Я, нижеподписавшийся, заявляю:
Вынужденный подчинится силе, я, пользуясь первой
предоставившейся мне возможностью, протестую против
этого тиранического, несправедливого, неуместного, варвар-
ского поступка, оскорбляющего учреждения французской
монархии, и клянусь: первое, что я сделаю, оказавшись на
свободе, - разоблачу либо перед нацией, если она станет
единой, либо перед справедливым судом позорное насилие,
жертвой которого я оказался; мотивы его мною будут рас-
крыты, равно как и авторы, наказания которых я без со-
мнения потребую в соответствии с совершенным на меня
покушением, со всеми злоупотреблениями и вопиющими
Чистилище 285
несправедливостями, не зафиксированными прежде даже
в самых скандальных анналах западного деспотизма.
Написано в Шарантоне, в камере для сумасшедших,
в окружении сумасшедших 9 июля 17S9 года.
Гр[аф] де Сад.
Послано месье комиссару Шенону в тот же дет, для со-
хранения и использования тогда, когда это будет мною
указано».
И НАСТАЛА ДЛЯ НЕГО ВЕСНА 179О-ГО!
Как видно из «Заявления протеста», Сад не считал
себя противником монархии, а лишь жертвой «министер-
ского деспотизма». Вместе с тем в «Заявлении» определен-
но чувствуется революционный дух. Маркиз, судя по все-
му, предвидел победу революции. Иначе как объяснить
угрожающие и мстительные интонации послания высоко-
поставленному чину полиции? Прежде Сад пе позволял
себе такого.
Пьер Шенон уловил в них реальную угрозу для себя.
Пятнадцатого июля, в день разгрома внутренних помеще-
ний Бастилии, он оказался на улице в окружении разъ-
яренных патриоток. На его шею набросили веревку. Ему
удалось сохранить самообладание и удачно пошутить на-
счет собственной лысины. Женщины отпустили комисса-
ра. Вскоре он поспешил в шарантопскую лечебницу и
рассказал Саду подробности взятия Бастилии, успокоил
его как мог. Далее, чтобы снять с себя ответственность
за судьбу вещей и рукописей Маркиза, исчезнувших из
камеры № 6, он взял у Рене-Пелажи расписку об отсут-
ствии у нее как у супруги Сада претензий к нему, Пьеру
Шенону. Репе, разумеется, дала ее. Действительно, Ше-
нон не был виновен в утрате имущества, унесенного сти-
хией столь грозной и столь глубоко потрясшей Рене, что
она просто не могла волноваться о таких частностях, как
мебель, одежда, книги. Сад же ежедневно, по его словам,
«оплакивал свои рукописи кровавыми слезами» и, неутешный
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в постигшем его горе утраты всего написанного, слал
миру проклятия за выпавшие ему невыносимо болезнен-
ные удары судьбы.
Бастилию разбирали по камешку. Восемнадцатого июля
запылали заставы Парижа.
Четвертое августа назвали «Варфоломеевской ночью
собственности». Началось законодательное уничтожение
феодальных прав.
Революция перебросилась в провинции. Четырнадца-
того августа совершился социальный переворот в Страс-
бурге (Страсбургская революция), где народ поставил
задачу захватить склады с оружием.
В то же время Национальное собрание присвоило
королю титул «Восстановитель французской свободы»
и предложило по данному поводу отслужить молебен. Так
Людовика отблагодарили за его публичное молчание при
принятии постановления Собрания от 4 августа. Король
выразил Собранию свое доверие. Председателем Собра-
ния стал Станислас Мари Аделаид, граф де Клермоп-
Топнер, принадлежащий к клану Бурбон-Конде, — следо-
вательно, дальний родственник Сада.
Началась мифологизация событий вторника 14 июля.
Англичанин Уильям Блейк замышляет поэму «Француз-
ская революция» (1791). Вот его описание Бастилии с ее
узниками:
Темень
Первовремен потрясает Париж, сотрясает Бастилии стены;
Страж и Правитель во тьме наблюдают, страшась,
нарастающий ужас;
Тысяча верных солдат дышат тучей кровавой Порядка
и Власти;
Черной печалью Чумленный зарыскал, как лев, по чудовищным
тюрьмам,
Рык его слышен и в Лувре, не гаснет под ветром судилища
факел;
Мощные мышцы трудя, оп петляет, огнем опаляет Законы,
Харкает черною кровью заветов, кровавой чумою охвачен,
Силясь порвать все тесней и больней его тело щемящие цепи.
Чистилище 287
Полупридушсппым волком, к жильцам Семи Башен взывая,
хрипит он.
В башне но имени Ужас был узник за руки, и ноги и шею
С камнем повенчан цепями; Змий в душу заполз и запрятался
в сердце,
Света страшась, как в расселине скальной, — пророчество
стало Пророку
Вечным проклятьем. А в башне по имени Тьма был одет
кандалами
(Звенья ковались все мельче, ведь плоть уступала железу —
и жало —
Голую кость) королевич Железная Маска — Лев Вечный
в неволе.
В башне по имени Зверство скелет, отягченный цепями,
простерся,
Дожелта выгрызен Вечным Червем за отказ оправдать
преступленья.
В башне по имени Церковь невинности мстили, которая
скверне
Не покорилась: ножом пресекла растлевающий натиск
прелата, —
Ныне, как хищные птицы, терзали ей тело Семь Пыток Геенны.
В башне по имени Правопорядок в нору с детский гроб
втиснут старец.
Вся заросла, как лианами мелкое море, седой бородою
Камера, где в хлад ночной и в дневную жару слизь
давнишнего страха
Считывал он со стены в письменах паутины — сосед
скорпионов,
Змей и червей, равнодушно вдыхавших мученьем
загаженный воздух,
Он по велению совести с кафедры в граде Париже померкшим
Душам вещал чудеса. Заточен был силач, палачом ослепленный,
В башне по имени Рок — отсекли ему руки и ноги, сковали
Цепью, ниспущенной сверху, середку; — и только
провидческой силон
Он ощущал, что отчаянье — рядом, отчаянье ползает вечно,
Как человек — на локтях и коленях... А был — фаворит
фаворита.
й88 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Ну, а в седьмой, самой мерзостной, башне, которая названа
Божьей,
Плоть о железа содрав, год за годом метался по кругу безумец,
Тщетно к Свободе взывая — па том он ума и лишился, — и глухо
Волны Безумья и Хаоса бились о берег души; был виновен
Он в оскорбленье величества, памятном в Лувре и слышном
в Версале.
Перевод В. Топорова
В Бастилии после выдворения Сада на самом деле
содержалось, как сказано у Блейка, именно 7 узников.
Башен же имелось не 7, а 8. Получилась неувязка. Инте-
ресно, что написал бы Блейк, если бы Сада не увезли
в Шарантон и освободили бы 8 узников? Мистик-визионер
Блейк видел смысл взятия Бастилии через призму маги-
ческого числа 7: башен — 7, узников — 7, дата — 14-е число
(два раза по семь). Месяц — июль, 7-й месяц года. Да мож-
но ли иронизировать над наивностью иностранца, к тому
же мистика и поэта, если сами бравшие Бастилию пари-
жане пе могли понять, где же те мученики свободы, кото-
рых они, жертвуя собой, освобождали из крепости? Най-
денные там арестанты па героев пе походили. Патриоты
спросили вожаков, что это означает, и услышали в ответ:
«Ищите подземные склепы, глубокие тайные казематы —
там настоящие мученики!» Бастилию разобрали до осно-
вания, по никого не нашли. Пока разбирали, вовсе забы-
ли о цели поиска, о своих вопросах к вождям. Время по-
неслось стремительно и ежедневно понуждало ставить
все новые вопросы и забывать прежние, которые так
и не были решены. Время, вперед! Все с восторгом отчая
пия понеслись в пропасть.
Талейран заметил, что революционное движение во
Франции было «вызвано той страстью или, скорее, заблужде-
ниями той страсти, которая свойственна всем людям, а имен-
но тщеславием»-, далее он повторяет: «Французская револю-
ция родилась из тщеславия... из стремления к превосходству
рождается дух политического равенства». В его словах
есть что-то верное, то, чего штурмовавшие Бастилию
не понимали, по то, что не в последнюю очередь ими
Чистилище 289
двигало. Взятие крепости представляло собой акт скорее
символический, творческий, он разрушал старые мифы
и незаметно подтолкнул к творению других — мифов по-
вой эпохи. Поэтому в мистицизме Блейка и подобных
ему была своя логика, своя сила. Произошел колоссаль-
ный выброс национальной энергии, изменивший ход
истории. Париж превратился в кратер огнедышащего
вулкана.
А в Шарантопе царила тишина могильного склепа.
В ту эпоху Шарантон представлял собой убогий поселок
километрах в восьми от столицы при впадении речки
Шаранты в Марну. Некогда он приобрел известность
огромным протестантским собором, отстроенным при
Генрихе IV и вмещавшим до пяти тысяч верующих. В по-
ру преследований протестантов-гугенотов при Людови-
ке XIV собор разрушили и на его фундаменте основали
монастырь. В 1641 году в монастыре открыли приют для
умалишенных, ко времени Сада считавшийся наиболее
известной во Франции психиатрической лечебницей.
Монахи в нем работали санитарами. Многие пациенты
попадали в Шарантон по королевским приказам об аре-
сте, будучи психически совершенно здоровыми людьми.
Их помещали вместе с буйными помешанными, били,
гноили в тесных клетушках, плохо кормили. Среди мона-
хов-надзирателей были и насильники-гомосексуалисты
Для них Шарантон был раем, ибо жалоб его пациентов,
как правило, никто не желал слушать: их считали заживо
погребенными за толстыми и высокими стенами мона-
стырских келий.
...Тридцатого сентября 1997 года с моим парижским дру-
гом Андреем Корляковым (сам оп родом из Екатеринбур-
га) едем на машине от Венсеннского замка по шоссе Сен-
Морис. Это шоссе-парк. Ищем поворот па Шарантон —
ныне один из восточных районов Парижа. Останавли-
ваемся возле полицейского поста.
— Будьте любезны, где здесь речка Шаранта?
— Здесь пет такой речки. Шаранта? Никогда не слы-
шал о такой. Марна и Сена сливаются — это так.
290 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
— Но как же? Шаранта должна быть. Шарантон
и назвали когда-то по имени этой речки. Куда же она де-
лась? Ее убрали, вероятно, в трубу.
— Может быть, месье, все может быть. Но речки
Шаранты в этих местах нет и, уверяю вас, никогда не
было. Мы все здесь знаем, каждый бугорок.
— Гм-гм... Хорошо, пусть ее пет. Но должен быть ста-
рый монастырь, при нем кладбище и еще больница.
— Старый монастырь? Кладбище? Да, есть старое
кладбище в Сен-Морисе, а здесь, в Шараптоне, нет ника-
кого кладбища. Может, там был и старый монастырь.
Я работаю здесь уже лет тридцать. Рассказов о каком-
нибудь монастыре и старом кладбище никогда пе слышал.
Извините, месье, я на работе. До свидания.
Через несколько минут мы въезжаем в Шарантон.
Здесь восточные ворота столицы — речные и шоссейные
Есть и железнодорожные. По всему видно, район пере-
жил основательные реконструкции. Вот бетонный кань-
он с железнодорожными путями. Вот впечатляющая авто-
мобильная развязка, на которой мой опытный спутник пе
сразу разобрался с маршрутами и указателями. Жилые
дома начала XX века. Здания новейших конструкций.
Цеха. Эстакады. Рядом со станцией метро Порт-Шаран-
тоц — храм, построенный в середине XIX века. Несомнен-
но на месте прежнего храма.
Андрей спрашивает меня:
— Ты чем-то расстроен? Ты же хотел побывать в Ша-
рантопе. Это рабочий пригород; в нем бывает много
транзитников. Здесь, я слышал, проститутки обслужива-
ют клиентов прямо в микроавтобусах. Такса — триста —
четыреста франков: по местным понятиям, недорого.
А речку Шарапту, я думаю, лет сто назад взяли в трубу,
и о ней сегодня никто уже не помнит. Твой Маркиз
жил слишком уж давно. Думаю, и па кладбище ехать пет
смысла. Что, разве над могилой был его памятник или
надпись какая?
— Не было памятника. Не было и надписи. Могилу
вскоре после смерти Маркиза раскопали, а череп его
исчез.
Чистилище 291
— Вот видишь. Не мог же ты предполагать, что Ша-
рантон остался такой же деревней, какой оп был в годы
Великой революции. Здесь теперь метро.
— Поехали на кладбище.
Компромисс, достигнутый в августе 178g года между депу-
татами и королем, плохо отразился на положении Сада.
Королевские указы о заточении без суда, следствия и сро-
ка сохраняли свою силу. Лишь в марте следующего года
король дал согласие положить конец практике арестных
писем. Тогда сыновья Маркиза — 22-летний граф Луи-Мари
и 20-летний шевалье Клод Арман — приехали в Шараптоп.
Они провели переговоры с администрацией лечебницы,
встретились, погуляли и пообедали с отцом. Репе-Пелажи
оставалась в своем монастыре Сент-Ор. После этого Мар-
киз ждал освобождения еще две педели. Он покинул гнус-
ное заведение в Святую пятницу 2 апреля.
Сохранились документы того времени (НП, с. 210):
«Доверенность Луи-Мари де Саду.
Я уполномочиваю своего сына графа де Сада-старшего за-
брать у отцов шарантонской лечебницы всю оставшуюся
мебель и принадлежащие мне вещи, с тем чтобы освободить
помещение.
Париж, 6 апреля i 790 года,
де Сад».
Вторая доверенность, написанная рукой Луи Мари:
«Я, нижеподписавшийся, Луи граф де Сад, по поручению
моего отца настоящим признаю, что управляющий ша-
рантонской лечебницей вернул мне всю мебель, вещи, белье
и одежду, находившиеся в занимаемом отцом помещении
лечебницы, равно как и дал подтверждение расходов на его
содержание, в том числе на возврат вышеупомянутых
вещей.
Шараитон,
граф де Сад».
292 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Ниже приписано:
«Я, нижеподписавшийся, доктор права, прокурор в Шат
ле, мировой судья СентОпоре, от имени месье графа де Сада
подтверждаю и. удостоверяю настоящую передачу вещей.
Шараптоп, 6 апреля i що года, де Милли».
А всего в шараптопской каморке Сада оказались толь-
ко протертые и негодные матрасы, колченогие стулья,
какая-то черпая куртка и т. п.
Позади — двенадцать лет в местах заключения.
Впереди — три с лишним года свободы.
Та весна 1790 года рано одарила Францию солнечным
светом, теплом и зеленью. Утро Париж начинал с погло-
щения новостей. Парижане пили кофе, обложившись га-
зетами и журналами. Газеты печатались па толстой шер-
шавой бумаге грязно-желтого цвета, изготовленной из
переработанного тряпья. Бумага нарезалась небольшим
форматом, так что газета походила на современную кни-
гу. Газеты набирались вручную, шрифт нередко выходил
неровным, строки — кривыми: то длинными, то коротки-
ми. Краска была то яркой, то совсем бледной. Выпуска-
лись и газеты другого формата: просто большие листы
бумаги, покрытые текстом с одной стороны и раскрашен-
ные. Их расклеивали па стенах и заборах. Они содержа-
ли воззвания, карикатуры. После чтения газет целый день
обсуждались политические события — прошедшие и ожи-
даемые. По вечерам бурно рукоплескали па театральных
спектаклях. Мерсье как-то заметил, что пи один народ
не болтает так много языком, сколько парижане «болта-
ютруками». Все находилось в состоянии дискуссий, непре-
рывного обновления, становления. Все балансировало
па грани нового взрыва, обвала. Все меняло лицо: прес-
са, театры, мода, политические группировки, мужчины
и женщины.
На набережной Сены бойко торговали бесчисленны-
ми книжками Никола Ретифа де ла Бретоипа, писателя
зоркого и откровенного, самонадеянного, порой вполне
порнографического толка, порой невыносимо болтливого,
Чистилище 293
способного зажигаться как проблемами действительно
значительными, так и совершенными пустяками. Ретиф
был известен как автор «Современниц» — грандиозного
издания в 42 томах, иллюстрированных пятьюстами (!)
гравюрами. За «Современницами» последовали циклы
«Француженки», «Парижанки», «Провинциалки», полу-
порпографический цикл «Пале-Рояль», «Совращенный
поселянин» и «Совращенная поселянка» и много других
изданий. Плодовитость этого человека фонтанировала
столь же неиссякаемо, как аплодисменты парижан.
Ретиф, в подражание Руссо, надевал па себя личину
нелюдимого чудака, нищего философа. Как-то раз, расска-
зывает Жерар де Нерваль в «Исповеди Никола», «шевалье
де Кюбьер, выйдя из Французской комедии, зашел в лавку вдо-
вы Дюшен за какой-то модной пьесой. Посреди лавки стоял
человек в большой шляпе с обвисшими полями, прикрывавши-
ми половину лица. Одет он был в темное драповое пальто,
доходившее до середины икр и перетянутое поясом - вероятно,
чтобы скрыть полноту. Шевалье с любопытством разгляды-
вал его. Незнакомец вынул из кармана маленькую свечку, зажег
ее, вставил в фонарь и вышел, ни на кого не глядя, ни с кем не
попрощавшись. „Кто этот оригинал?” - спросил Кюбъер. -
„Как. вы не знаете? Это Ретиф де ла Бретонн ”. Шевалье изу-
мился, услышав известное имя...»
Ретиф ненавидел «подлую собственность» и... ратовал
за монархию. Впрочем, он называл себя коммунистом.
Даже почерк Ретифа, замечает Нерваль, неровный, пры-
гающий, неразборчивый, говорит о беспорядочности
воображения пишущего: мысли теснятся, торопят перо
и мешают ему аккуратно выводить букву за буквой. Неда-
ром он терпеть не мог удвоенные согласные и неизмен-
но сокращал их.
Театр «Комеди Франсез» переименовали в Театр на-
ции. Там в спектакле «Карл IX», поставленном в конце но-
ября 178g года, блистал Тальма. В апреле 1790 года в труп-
пе великого театра произошел грандиозный раскол па
«красную» эскадру (Тальма, Гранмениль, мадам Вестри
и др.) и «черную», то есть монархистов, возглавляемых
любимцем аристократического Парижа актером Франсуа-
294 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Репе Моле, первым исполнителем роли Альмавивы
в «Женитьбе Фигаро». За Моле последовали известный
актер Иоде, актрисы Копта, Рокур, Жоли и др. В ходе
непримиримого столкновения «эскадр» театру предстоя-
ло понести большие творческие потери. Последует изгна-
ние Тальма, потом возвращение в труппу, «под Тальма»
откроется Французский театр па улице Ришелье. Теат-
ральный Париж устал от монополии «Комеди Франсез».
В начале 17g 1 года Декрет о свободе театров открыл две-
ри сразу почти двух десятков новых театров. Повсюду
па собраниях трупп, па читках пьес звучали торжествен-
ные речи о павших оковах произвола, о патриотизме
и судьбе отечества, о рождении нового искусства и о вос-
питании нового человека — преобразователя страшного
старого мира в новый, прекрасный мир свободы.
Речи, речи и еще речи! Бывало, в одной только рату-
ше за один месяц их произносилось до двух тысяч!
И кумиры, кумиры, кумиры! Едва ли не главный —
Опоре де Мирабо. Когда он появлялся па улице, толпы
людей бросались к нему с криком: «Месье граф, вы отец
парода, вы должны спасти нас!..» и пытались изложить,
от чего именно сейчас их следует спасти.
Новым воплощением французской женственности
стала мадемуазель Теруань де Мерикур. Эта бывшая акт-
риса в октябре 178g года возглавила поход голодных па-
рижанок па Версаль, вследствие которого король и На-
циональное собрание переехали в Париж под контроль
миллионов патриотов. Как необычен образ Теруань, мо-
лодой, задорной, в шляпе с трехцветной кокардой или
в солдатском шлеме, с распущенными волосами, со сме-
лой шуткой па устах, на орудийном лафете, с пикой в руке,
способной задрать юбку перед солдатами короля в каче-
стве весомого аргумента в пользу революции! Фантасти-
ческая женщина, опа знает, что значит жить торгуя сво-
им телом! Афина Паллада, сошедшая с Олимпа на площа-
ди Парижа! Агитатор беспредельного темперамента,
амазонка Революции — о, сколько восторгов, смеха и слез
породила эта женщина! Про таких, как Теруань, Томас
Карлейль сказал:
Чистилище 295
«Содрогнитесь же те, кто склонен содрогаться, но пойми-
те, что это все же человечность. Она... даже приплясыва-
ет от восторга, и потому те, кто коллекционирует антич-
ные вазы и скульптуры пляшущих вакханок в диких
и почти немыслимых позах, пусть взглянут на
это с некоторым интересом».
Трудно пе согласиться с великим историком, стоит
лишь добавить, что Теруань интересна, взятая в целом, во
всей ее судьбе, где имели место пе только революционные
подвиги, но и убийство, и тяжелое похмелье-депрессия,
наступившие после революционной оргии, и дом сума-
сшедших, да, многие годы — дом сумасшедших...
Революционные кумиры — все как один — вещали
о добре, принося новые потоки крови. Они были чело-
вечны наподобие врача Гильотена, поборника машины
смерти. Он горделиво заявил депутатам: «С помощью
моей машины, месье, я отрубаю вам голову во мгновение
ока, и вы не чувствуете никакой боли...» На той площа-
ди, которую весь мир сегодня знает как площадь Согла-
сия, центральную площадь Парижа, и которая в годы Ре-
волюции представляла собой пустырь с установленной на
нем статуей Людовика XV, поставили две гильотины, пер-
вые две гильотины Революции. Сначала лезвие снесло
голову мальчику-воришке. Такова была «пробная» жерт-
ва машины смерти. Потом здесь срубили еще около пят-
надцати тысяч голов, среди них — головы многих недав-
них кумиров: Робеспьера, Дантона. Головы скатывались
в корзины с опилками, впитывавшими кровь. Один из
палачей поведал, что головы в течение нескольких минут
после отсечения вращали глазами, скрежетали зубами
и грызли пругья корзин, так что палачам приходилось по-
купать новые корзины.
Святая пятница 2 апреля перенесла Сада в мир, совер-
шенно непохожий па тот, который оп покинул в 1778 году,
оказавшись в камере Венсенна. Этот прекрасный новый
мир несомненно имел некие таинственные связи с тем, ко-
торый Маркиз создавал в своих фантазиях. По его ли при-
зывал Маркиз 2 июля 1789 года из окна башни Свободы?
296 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Маркиз ответит нам «нет», потом безоговорочно «да»,
потом восторженно «да», йотом снова «нет»...
Новый мир не обрадовался и не удивился приходу
пожилого толстого человека, подслеповато озиравше-
гося на перекрестках улиц, знакомых ему по старым вре-
менам.
Денег у Сада пе было. Он еще остался должен общи-
не шараптопских братьев милосердия. Сыновья пообе-
щали монахам уплатить все сполна, но обещанного, как
говорится, ждут три года.
Идти было некуда. Сыновья уехали, не потрудившись
решить вопрос, где станет жить отец после Шарантона.
Рене-Пелажи тоже пе желала этим заниматься. Опа от-
казалась от встреч с мужем, от каких-либо переговоров
с ним. Монашки пе разрешили Саду пройти в ворота мо-'
пастыря Сент-Ор, обители Репе.
Японский писатель Юкио Мисима, один из тех лю-
дей XX века, для которых Сад стал важнейшим учите-
лем жизни и творчества, автор драмы «Маркиза де Сад»,
сказал:
«Как писателя меня взволновала загадка поведения жены
маркиза. Почему она хранила верность де Саду все дол-
гие годы его тюремного заключения, но немедленно поки-
нула его, едва стареющий муж наконец обрел свободу?
Этот вопрос и дал импульс к написанию пьесы, в кото-
рой делается попытка логически обосновать поступки
маркизы».
Пьеса у Мисимы получилась яркой, впечатляющей,
очень восточной и очень далекой от реальности. Маркиз
фигурирует под именем Альфонс, что совершенно проти-
воестественно и к тому же ассоциируется с «альфонсом»
в бытовом значении волокиты. Репс у Мисимы бросает
мужа под впечатлением от чтения его «Жюстины», в ко-
торой опа узнает себя. Мисима, видимо, ничего пе знал
о внешности и характере реальной маркизы де Сад. С его
гипотезой о причинах ее развода с ним нельзя согласить-
ся. Но загадка «поведения жены маркиза» остается вол-
нующей — что верно, то верно.
Чистилище 297
Репе явно охладела к мужу после того, как его в канун
взятия Бастилии перевели в Шарантон. Она пе прилагала
никаких усилий для спасения его, для поиска пропавших
после штурма вещей мужа, рукописей, книг. Опа провела
между собой и Донасьеном незримую границу именно
в период Великой революции. Так сложилось, что рубеж
двух эпох стал и рубежом личных отношений супругов.
Репе стала задумываться о разводе и g июня добилась
решения суда о раздельном проживании с мужем. Она
осталась его женой перед Богом, по стол, доходы и по-
стель теперь у каждого были свои.
Многое говорит о том, что именно революция побу-
дила Рене пересмотреть отношение к Допасьепу, к их
совместному прошлому, к их возможному будущему. Опа
с ужасом вспоминала о том, как муж 2 июля призывал
толпу штурмовать Бастилию, и, возможно, считала его
лично виновным в событиях 14 июля. Нет сомнения, что
монашки в обители Септ-Op днем и ночью проклинали
штурмовавших Бастилию, тем более что многие патрио-
ты призывали уничтожить заодно с Бастилией католиче-
ские монастыри и подвергнуть репрессиям их обитателей.
За годы «большого заключения» Сада Рене стала истин-
ной христианкой-католичкой. Анафемы сестер-монашек
в адрес атеистов-патриотов должны были производить па
нее сильное впечатление, вызывать глубокое личное рас-
каяние.
Подробности поставленных ею в суде условий раз-
дельного проживания с мужем весьма красноречивы
и дают определенные ориентиры.
1. Рене пе потребовала полного развода. Почему? Не
потому ли, что, как истинная католичка, она уверовала
в то, что таинство брака «совершается на небесах» и толь-
ко один раз, и боялась разводом согрешить против Бога?
Она хотела остаться монашкой, по хотела остаться и за-
мужней, поскольку совершенный 17 мая 1763 года обряд
венчания считала священным.
2. Рене потребовала от мужа возврата приданого, то
есть выплаты ей огромной суммы в 160 тысяч ливров. Опа,
безусловно, понимала всю абсурдность своего требования
298 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в том смысле, что Сад был определенно пе в состоянии
вернуть ей такие деньги ни в 1790 году, пи позже.
Суд удовлетворил иск Рене о приданом, и Сад, таким
образом, оказался должен супруге такую колоссальную
сумму, какую он вряд ли собрал бы, даже заложив или
продав всю свою недвижимость. В Провансе происходи-
ли народные волнения, бурные политические перемены.
Местные жители фактически завладели многими угодьями
Сада. Трудно было выбрать более неблагоприятное время
для продажи имущества или каких-либо иных сделок.
Сама Репе никогда бы не додумалась выставить в суде
иск о возврате приданого. Вне сомнений, исковое заяв-
ление ей продиктовала мать, истинная вдохновительни-
ца развода. Наконец-то мадам де Монтрёй добилась испол-
нения своей давней цели — развода дочери с мужем. Ре-
волюционные события и атмосфера монастыря Сент-Ор
благоприятствовали победе матери над дочерью в их
многолетней жестокой борьбе. Жизнь сломила Репе, сде-
лала ее послушной рабой матери.
Сад оказался не готов к столь крутому повороту в от-
ношениях с женой. Судебное заседание g июня прошло
полностью под диктовку тещи Маркиза. Лишь позднее он
понял, что мог выставить встречные обоснованные тре-
бования, например разобраться, куда же девалось наслед-
ство его матери, умершей в 1777 году? Во всем, что каса-
лось раздела семейного имущества и доходов с него, дело
выглядело вовсе неоднозначно.
В конце сентября по инициативе Сада состоялось
повторное судебное заседание, подготовленное адвока-
том Рено из Экс-ан-Прованса (см.: Левер, с. 401—403). Репо
имел полную информацию о состоянии имущества Сада,
о его отношениях с тещей, хорошо понимал Сада как че-
ловека.
В итоге Допасьен и Рене-Пелажи подписали соглаше-
ние из пяти пунктов:
1) Сад согласился с решением о раздельном прожи-
вании;
2) Сад признал свой долг супруге в размере 160 142
ливров;
Чистилище 299
3) Репе-Пелажи согласилась пе требовать долг или
проценты с пего при жизни мужа, если будет получать
частями от пего ежегодно по 4000 ливров;
4) Сад обязался заключить с арендаторами соглаше-
ние о ежегодной выплате ими 4000 ливров, предназначав-
шихся супруге;
5) супруги признали данное соглашение окончатель-
ным.
Условия соглашения вначале устроили Сада, потом
ему вновь стало казаться, что его обманули и окончатель-
но разорили. Соглашение и в самом деле пе гарантиро-
вало ему избавления от финансовых проблем, но создава-
ло некую основу для начала повой жизни.
Многое тогда приходилось начинать заново.
В свои пятьдесят лет Сад правился женщинам более,
чем когда-либо. Тюрьма наградила его многими недугами.
Опа испортила ему зрение, подорвала прежде здоровый
желудок, отзывалась болями в суставах. Он вошел в нее
физически подтянутым, по-офицерски стройным, а вы-
шел обрюзгшим, растолстевшим, почти лысым. Все это
нисколько пе помешало его успехам как мужчины. На
свете всегда достаточно женщин, для которых внешность
и здоровье вовсе не главные качества в мужчине. У Допа-
сьепа де Сада была удивительнейшая биография, за ним
тянулся длинный шлейф слухов, сплетен, полуфантасти-
ческих или вовсе фантастических историй, сообщавших
ему неповторимую притягательность в глазах многих дам.
Он него исходило обаяние силы, уверенности, мужского
характера. Он вызывал участие, дружеское расположение
у пожилых женщин, а у многих молодых — участие вме-
сте с восхищением и желанием. И сам он не утратил спо-
собности восхищаться и желать. Маркиз остро почувство-
вал это, встретив в одном из отелей, где оп обрел времен-
ное пристанище, Теруапь де Мерикур, «Афину Палладу
Революции». Его привела в восхищение ее хрупкая и од-
новременно полная женственности фигура и ее озорное
лицо. Она навсегда осталась в его памяти.
Теруапь промелькнула и растворилась в потоке встреч,
а рядом с Маркизом возникла и укрепилась Маргарита
300 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Файар дез’Авеньер, жена месье де Флёрьё, первого
президента финансовой канцелярии в Лионе. Сорокапя-
тилетняя Президентша де Флёрьё помогла Маркизу уст-
роиться с жильем, ввела его в круг своих друзей, дала то,
в чем оп так нуждался, — женское тепло, участие.
В конце августа 1790 года Сад познакомился с актри-
сой Мари-Констанс Репель, по мужу — мадам Кене. Муж
ее пребывал где-то за океаном, и Мари-Констанс прожи-
вала в Париже с сыном Шарлем Бальтазаром, с трудом
находя средства к существованию. Констанс привязалась
к Саду всем сердцем. Уже через несколько месяцев оп
понял, что заменить ее не может никто...
Все же суета нового для пего мира утомляла его: оп
еще не оправился и, по его признанию, чувствовал себя
«брошенным, покинутым, одиноким, обреченным на грустный
исход». Оп по-настоящему хотел только одного: отыскать
свои рукописи и обрести свой дом. В поисках своих про-
павших тетрадей оп обращался в отделения полиции,
в архивы. Большинство рукописей отыскалось. Нс было
свитка «Содома», многократно оплаканного автором «кро-
вавыми слезами». С жилищем дело обстояло очень непро-
сто. Можно было уехать в Прованс и поселиться в одном
из его замков. Оп пе решался па это, и пе только потому,
что Ла-Кост стоял полуразрушенный, с дырявой крышей,
выбитыми окнами, завалившимся камином, а в Мазапе
и Сомапе положение хотя и было получше, тоже требо-
вались капитальные вложения в серьезный ремонт.
Социальная ситуация па юге пе внушала оптимизма.
В Авиньоне уже работал революционный муниципалитет.
Многие дворяне, проживавшие в Авиньоне, Анте, Арле,
бежали в Савойю. Другие пытались, однако без особых
успехов, удержать ускользающие привилегии, сохранить
общественный порядок. Крестьяне в огромном большин-
стве оставались в душе монархистами, людьми феодаль-
ного мировоззрения, но не могли удержаться от соблаз-
на половить рыбку в мутной воде. Жадность побуждала их
грабить дворянские усадьбы, захватывать земли. Шайки
грабителей-мародеров бродили вокруг Авиньона. Вре-
мя от времени они заходили и в город. Все осложнялось
Чистилище 3^1
специфически авиньонской проблемой, уходившей кор-
нями в XIV век, когда в городе находился папский двор
и область получила особый статус понтификата. Жители
разделились на два лагеря: на сторонников власти папы
и отделения от Франции и на сторонников ликвидации
формально сохранившегося статуса понтификата, высту-
павших за полное и безоговорочное присоединение к Па-
рижу. Карлейль об этом пишет так:
«Уже в феврале i 790 года паписты-аристократы постави-
ли в знак предостережения четыре виселицы, но в июне
народ восстал и с жаждой возмездия заставил городского
палача исполнить свою обязанность по отношению к че-
тырем аристократам, которые и были повешены».
В Париже избранники парода тридцать раз рассмат-
ривали положение в Авиньоне и в итоге объявили его
неотделимым от Франции, а папе римскому обещали де-
нежную компенсацию. Это никого не успокоило. Пройдет
немного времени, и Авиньон погрузится в жуткий кош-
мар, когда прольется кровь в старинной церкви над свя-
щенным прахом Лауры де Сад, а в одной из башен Авинь-
онского замка замучают 130 мужчин, женщин и детей дво-
рянского происхождения.
Маркиз судил о положении в Провансе по переписке
с Гофриди, с Рено, с некоторыми родственниками. Он мог
бы решиться уехать в Авиньон, скажем, вместе с сыном
Луи-Мари, которого выделял среди своих детей и в кото-
ром чувствовал родную душу, по Луи-Мари явно не был
готов к такому подвигу. Он вырос в Нормандии в семье
Моптрёй В его сердце пе было привязанности к далеко-
му и чужому ему Провансу. Да и отца он не считал близ-
ким настолько, чтобы ради пего менять всю свою жизнь.
Луи-Мари втайне подумывал о бегстве за границу. Служе-
ние революции пе входило в его планы.
Сад, напротив, не видел себя в среде эмигрантов. Его
ужасная репутация в дворянских кругах определилась дав-
но, и нельзя было надеяться на ее пересмотр Он не видел
себя и в среде «каннибалов» (это его выражение), хозяй-
ничавших в Провансе. Так сложилось его окончательное
302 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
решение поселиться в Париже. В столице у него завязалось
так много важных дел и успело возникнуть столько увле-
чений! Они втянули его в себя так, как мощная воронка
водоворота всасывает обломки потерпевшего крушение
корабля.
«Низвержение в Мальстрем»
Помните новеллу Эдгара Аллана По с таким назва-
нием? Помните историю человека, решившего вступить
в схватку с грозным явлением природы, с Мальстремом?
«Яуслышал громкий, все нарастающий гул, похожий на рев
стада буйволов в американской прерии; в ту же минуту
я заметил, что эти всплески на море, или, как говорят мо-
ряки, „сечка”, стремительно перешли в быстрое течение,
которое неслось на восток. У меня, на глазах (в то время,
как я следил за ним) это течение приобретало чудовищную
скорость. С каждым мгновением его стремительность, его
напор возрастали. В какие-нибудь пять минут все море до
самого Вурга заклокотало в неукротимом бешенстве. <...>
Здесь водная ширь, изрезанная, изрубцованная тысячью
встречных потоков, вдруг вздыбившись в неистовых судо-
рогах, шипела, бурлила, свистела, закручивалась спиралью
в бесчисленные гигантские воронки и вихрем неслась на
восток с такой невообразимой быстротой, с какой может
низвергаться только водопад с горной кручи».
Перевод М. Богословского
Саду, как и герою новеллы По, показалось, что оп
знает тайпу Мальстрема и сможет его укротить. Водово-
рот втянул и начал кружить Сада со все возраставшей
скоростью.
Теперь, чтобы окончательно не потерять голову, сле-
довало остановить взгляд па маяках.
Где-то на полтора-два года путеводным маяком Сада
стал дом графа Станисласа де Клермоп-Тонпера, до-лет-
него политического деятеля с блестящим, как полагали
Чистилище 303
многие, будущим. Клермон-Тоннер имел связи среди са-
мых известных людей Франции. Он общался с Неккером,
богатейшим человеком Европы, бывшим министром фи-
нансов Людовика XVI. Станисласа видели в окружении
генерала Лафайета, героя американской борьбы за неза-
висимость, революционера и вместе с тем друга королев-
ской семьи, любимца миллионов умеренных французов.
Станислас не скрывал своих антипатий к вожакам бедно-
ты и так называемым «друзьям парода». В частности, он
испытывал глубокую антипатию к Марату и, кажется,
присоединился бы к данному ему А. С. Пушкиным опре-
делению: «палач уродливый». Граф де Клермон-Тоннер,
аристократ из аристократов, не мог иметь ничего обще-
го ни с Маратом, пи с Эбером, ни с Робеспьером. Его
идеалом была конституционная монархия, лозунгом —
«Нация. Король. Закон». Такие, как Клермон-Тоннер,
очень уверенно чувствовали себя в 1790 году, достаточно
уверенно — до середины лета 1791 года. Монархисты со-
ставляли абсолютное большинство в Национальном со-
брании. Да и пе в этом дело. Устойчивость положения
монархистов определялась тем, что в сознании францу-
зов до конца 1791 года среди вопросов времени глав-
ным был этот: присягнет ли король конституции? Когда
13 сентября Людовик заявил о готовности присягнуть
Конституции па заседании Собрания, па улицах Парижа
началось ликование, сопровождаемое громовыми крика-
ми тысяч глоток: «Да здравствует король! Да здравствует
королева!»
Мы знаем, у Сада не было оснований любить Людо-
вика и Марию-Аптуапетту. Будучи погруженным в реше-
ние своих внутренних проблем, он вообще мог уделять
проблеме сохранения монархии лишь небольшую часть
своего сознания, поглощенного совсем другим. Он мог
в порыве энтузиазма аплодировать взятию Бастилии или
чьим-то зажигательным речам, но еще не готов был стать
деятелем какой-либо политической партии, активным
членом группы заговорщиков. Он примкнул к Станисла-
су де Клермоп-Топперу, потому что тот являлся человеком
его круга, близким ему по крови, по манерам, по воспи
3°4 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
тапию, потому что такие люди казались Саду залогом со-
хранения аристократической культуры.
Оказавшись в центре «Мальстрема», Сад хотел сохра
нить беспристрастие. Беспристрастие стало лозунгом
монархистов. Он писал адвокату Репо:
«Уверяю вас, что я всего лишь беспристрастен, и мне жаль
многое терять, и еще более жаль видеть моего суверена
в кандалах; я сбит с. толку тем, что вы, месье, не. ощущае-
те у себя в провинции, ведь пока власть монарха будет стес-
нена тридцатью тысячами бездельников, вооруженных
к тому же двадцатью пушечными стволами, - добра не жди;
впрочем, я очень мало жалею о старом режиме. Несомнен-
но, он сделал меня слишком несчастным, чтобы я его опла-
кивал. Вот мои убеждения, и я выражаю их без опаски».
Сад с удовольствием обедал у Клермоп-Топнеров,
принимал от графа Станисласа финансовую помощь, иг-
риво шутил с молодой графиней Дельфипой и купался
в тепле ее ответной симпатии, однако при этом стал
регулярно ходить па собрания революционной секции
Вандомской площади (вскоре после того как Вандомская
площадь будет переименована в площадь Пик, секция
станет именоваться секцией Пик). Секцию он выбрал
в соответствии с местом жительства. Ее собрания прохо-
дили в помещении церкви раз в десять дней. Присутствуя
па них, Сад сполна отведал революционной риторики, на-
смотрелся па агитаторов от монархистов всех мастей
до самых, как говорили в те годы, «бешеных».
Секция Вандомской площади стала вторым маяком
Сада. Вел он себя там спокойно и лояльно, а именовался
«гражданином литератором Луи Десадом» или просто
Луи Садом. Он умел вести протоколы, мог отредактиро-
вать воззвание или петицию — в общем, владел слогом,
что обращало па пего внимание. Бывший офицер, Сад
консультировал членов секции и но военным вопросам.
Высокообразованный человек, он имел свои взгляды по
вопросам развития культуры, и его включили в комиссию,
заслушивавшую проблемы культуры и общегуманитарпые
вопросы. Примерно через год после вступления Сада
Чистилище 305
в секцию его избрали ее секретарем. Позднее бывали пе-
риоды, когда он фактически руководил всей деятельно-
стью секции. Это был его способ примирения с револю-
цией, приспособления к ней. Работа в секции удовлетво-
ряла то жгучее любопытство, которое оп испытывал по
отношению к вожакам народных толп — людям самых
крайних взглядов.
Так он и балансировал, чтобы не утонуть, в ожидании,
когда океан успокоится. В декабре 1793 года, через пол-
тора года после освобождения, уже имея возможность
и время детально разобраться в новой обстановке, он по-
нял, что на самом деле не в состоянии сделать это. Он
написал в Прованс Гофриди:
«Я антиякобииец и страшно ненавижу якобинцев; я обо-
жаю короля, но я осуждаю прежние злоупотребления; мно-
гие статьи конституции мне нравя тся, другие меня возму-
щают. Хочу, чтобы благородным людям вернули их блеск,
потому что, если отобрать его, это ни к чему не приведет;
я хочу, чтобы король был главой нации, я не хочу никакой
национальной ассамблеи, а хочу, чтобы у нас были две па-
латы, как в Англии, что дает королю умеренную власть,
уравновешенную участием нации, обязательно разделенной
на два сословия, третье не нужно, я его не желаю 1. Вот мои
убеждения. Кто я в данный момент? Вы мне это и скажи-
те, адвокат, ибо сам я в этом уже не разберусь».
Жан-Жак Повер говорит, что общее представление
о «гражданине Саде» у пего сложилось следующее:
«Слегка потерянный человек, несущийся в шквале событий,
осажденный со всех сторон обыденными заботами, человек,
сам не знающий, за что ему взяться, какому святому мо-
литься, озабоченный лишь решением самых насущных дел
и, вероятно, все откладывающий решение главного вопро-
са - что же он сам собой представляет»г.
1 Имеется в виду духовенство.
‘ Pa-uvertJ.-J. Sade vivant. «Cct ccrivain a jamais cclebre...» 1793—
1814. Paris, 1990. P. 23. Далее в тексте в ссылках: Повер —
с указанием страницы.
306 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Интересно проследить за тем, как наш герой подпи-
сывал свое имя, как он хотел выглядеть то высокородным
аристократом, то просто дворянином, то слугой револю-
ции, то обыкновенным гражданином без особых примет:
09.07.! 789 (комиссару Шенону) — гр(аф) де Сад
11.08.1790 (Франсуа Ринеру) - де Сад
18.08.1790 (актеру Ноде) - де Сад
08.1790 (мадам де Вильнёв) - де Сад
0909.1790 (Гофриди) - де Сад
10.1790 (Гофриди) - де Сад
22.05.1791 (Гофриди) - Сад
12.1791 (Гофриди) - Сад
об. 1792 (Франсуа Риперу) - де Сад
17. 10.1792 (руководителю округа Апт) — Луи Сад. солдат 8-го отря- да секции Пик, комиссар этот! секции по кавалерии
В протоколах секции Пик в 1792 году 08.12.1793 зарегистрирован в тюрьме как Франсуа Десад — Десад (бывало, к нему там адресовались «месье и до- рогой товарищ»)
18-03-1794 (в Комитет общест- венной безопасно- сти) — Альдон с Сад
16.08.1794 (в Комитет общест- венной безопасно- сти) — гр(аждани)н Сад
11-1794 (Франсуа Риперу) — гр(аждапи)н Сад
06.01.1795 (Гофриди) - Сад
18.01.1795 (Гофриди) - Сад
10.02.1795 (Одиберу) - Сад
Далее, в течение двух лет, почти всегда -Сад
12.03.1797 (Роверу) — де Сад
05-07-1797 (сыновьям Рипера) - де Сад
12-07.1797 Позднее (Гофриди) - де Сад - Сад...
Чистилище 3°7
Революция кружила, вертела, меуял^ его. Она угро-
жала, принуждала, ставила на колени, предлагала, отни-
мала, восхищала, ужасала, загоняла в угол и открывала
горизонты.
Сада восхитил и заставил глубоко задуматься нразд
пик Пик (пика тогда провозглашалась символом преоб-
разований), или, иначе, праздник Федерации, впервые
отмечавшийся 14 июля 1790 года, в первую годовщину взя-
тия Бастилии. Энтузиазм французов ошеломлял вообра-
жение. Он сметал все преграды. Нация выражала свое
единство, свою волю с невообразимым ликованием. Ис-
торики признают, что позднее, в 1793 и в 1794 годах,
праздники Федерации устраивались скорее для народа,
а не самим народом, но в 1790 году праздник оказался дей-
ствительно общенародным и буквально ошеломил всех,
кто его видел. Достаточно разрозненные прежде провин-
ции стремились в едином порыве продемонстрировать
братскую дружбу. Нация рождалась заново.
Основные события праздника должны были пройти па
Марсовом поле, представлявшем собой в то время просто
громадный пустырь. Туда привели 15 тысяч рабочих, что-
бы выровнять землю, утрамбовать ее, обнести место
празднества каменной кладкой, устроить амфитеатр, обо-
рудовать входы и выходы и т. д. Непрерывные дожди за-
трудняли работы, дело двигалось медленно, заговорили
о срыве праздника. Тогда, как пишет об этом Петр Кропот-
кин, кто-то «подал мысль, чтобы весь Париж отправился рабо-
тать на Марсово пом, и неожиданно все: богатые и бедные, ар-
тисты и рабочие, монахи и солдаты - весело принялись за рабо-
ту. Франция, представленная на празднике тысячью делегатов,
съехавшихся из провинций, обрела свое национальное единство
в этой работе над землей - символ того, что совершит когда-
нибудь равенство и братство людей и народов».
Возводились триумфальные арки, возвели алтарь
Отечества, над которым на длиннейших шестах почему-
то покачивались курильницы, распространявшие дым
благовоний.
На Сене в ожидании сигнала к салюту застыли плаву-
чие орудийные батареи.
308 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Как в Париже, так и но всей стране готовились одно-
временно высадить саженцы — деревья Свободы.
Двести священников, принесших особую присягу, в бе-
лоснежных стихарях с трехцветными поясами, во главе
с епископом Талейрапом-Перигором готовились освятить
на ступенях алтаря Отечества национальные знамена.
Король и делегаты разучивали текст присяги.
Все города и регионы прислали свои делегации. Мар-
сельцев возглавлял Мирабо.
Как только епископ Талейран, стараясь поменьше
прихрамывать, поднялся па ступени достаточно неле-
пого алтаря Отечества, пронесся порыв сильного холод-
ного ветра. Полил дождь. Люди, стоявшие па амфитеат-
ре в тридцать рядов, вскинули зонты. Триста или четыре-
ста тысяч присутствовавших па Марсовом поле, и среди
них сто тысяч французских красавиц, сшивших себе
к празднику особые наряды, оказались в пелене дождя, но
все держались весело и стойко.
Солнце проглянуло лишь около трех часов дня.
Сад писал Гофриди:
«Это не поддается описанию. Нужно было это видеть.
Я находился на лучших местах. И дождь поливал меня
шесть часов подряд. Из-за него все замутилось и стало
ясно, что этим выразилась воля Бога, а он - аристо
крат. Никогда еще на празднике на бывало такого по-
рядка, и никогда еще не было праздника с меньшим коли-
чеством происшествий. Один человек убшп, двое ранены
и еще кто-то пострадал по неосторожности - вот и все.
В то же время этот праздник, затеянный ради любви,
вскоре породит раздор. Все взбудоражено как никогда. Ут
верждают, что король должен был присягать на алтаре...
Какая пошлость! Не лучше ли делать это в официальной
обстановке или присягать среди представителей нации?
Все эти дрязги идут от орлеанской партии, у которой
одна цель - гражданская война. Если она одержит верх -
мы пропали» (Левер, с. 464).
Многое перемешалось в сознании Сада: убеждение
в огромной исторической значимости момента, раздра-
Чистилище 3°9
жепие от превосходства силы вышедших па улицы парод
пых масс и явного принижения аристократов, преувели-
чение значимости сторонников презираемого им герцо-
га Орлеанского Филиппа Эгалите («Равенство»).
Вскоре и Саду, как всей Европе, предстояло увидеть,
за кем настоящая сила. Общество друзей монархической
конституции, видную роль в котором играл граф де Клер-
моп-Топнер, подверглось атакам патриотов. Их штаб-квар-
тиру разгромили, а самого графа и прочих вождей Об-
щества проводили свистом и угрозами. Это произошло
в марте I уро года.
Не прошло и года после первого праздника Феде-
рации, как между королем и набиравшими силу левы-
ми партиями произошел фактический разрыв. В июне
1791 года король с супругой сделали неудачную попытку
побега в Германию через Варенп (историки окрестили его
«бегством в Варенп»). Нерешительное поведение короля
в эти несколько дней потом стоило жизни ему и Марии-
Аптуанетте. Толпы людей слали Людовику проклятия.
Скульптурные изображения его разбивали вдребезги,
портреты вышвыривали из залов на мостовую. Мнение
народа: «король — изменник нации. Он объединился
с врагами Франции». Сад, как и большинство людей, не
скрывал своего негодования по поводу измены монарха.
Он был преисполнен чувством злорадства: наконец-то
всем стало ясно, как труслив и жалок этот Бурбон. Взвол-
нованный до глубины души, Сад написал королю про-
странное открытое письмо, в котором среди прочих
обвинений напомнил ему и о «жертвах деспотизма, вырван-
ных из семей» по его воле, то есть по его арестным письмам
Сад советовал ему не слушать дурных советов жены и вер-
нуть себе утраченную любовь французов (выходит, остат-
ки надежды на сохранение монархического строя у него
еще были). Письмо Сада попало в печать и приобрело
определенную известность.
Через некоторое время после катарсиса, испытанно-
го от поимки и возвращения короля в Париж, Сада на-
стигло сообщение об е1це одном бегстве, по уже не ис-
торического значения. Его любимый сын Луи-Мари,
ЗЮ Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
младший лейтенант пехотного полка, подал в отставку,
на какое-то время исчез из виду и объявился уже в Гер-
мании, где накапливались контрреволюционные силы.
В Париже Луи-Мари попал в черный список врагов на-
ции. Позднее за старшим братом последует и Клод Арман
Де Сад.
Отец не находил себе места. Он хотел знать о сы-
новьях как можно больше, по боялся переписываться
с ними, так как за это его ожидали новые испытания:
арест, конфискация имущества и поражение в правах.
Замок Ла-Кост 17 сентября подвергся нападению тол-
пы. Его разграбили и разгромили, хотя мэр Самбюк и
члены руководства коммуны Ла-Кост уверяли Гофриди
и Сада, что никогда этого пе допустят. Кстати, мэра в этот
день в поселке пе было: он появился лишь после завер-
шения погрома. Несколько членов национальной гвардии
безуспешно пытались удержать толпу, но не решились
применить оружие. В нападении участвовало около полу-
сотни мужчин, женщин и детей. Буквально в течение од-
ного часа все цепное они разграбили, а вино, найденное
в погребе, выпили.
Потом прибыли руководители коммуны и останови-
ли грабеж. Замок опечатали, потребовали вернуть иму-
щество Сада (по почему-то пе в замок, а в дом местного
священника) и направили жалобу в город Ант. Девятна-
дцатого сентября толпа вторично ворвалась в замок Мар-
киза: был выломан паркет, разрушены камины и вырва-
ны дверные блоки. Какой-то Шарль Беридон сорвал глав-
ные ворота замка, разнес их топором в щепы и унес
металлические детали старинной ковки. Впоследствии,
когда его уличат в содеянном, он бросит железо и убежит
(см.: Повер, с. 18). После этого жителей селения собрали
в церкви и потребовали от них вернуть имущество Сада
в дом священника. Награбленное было возвращено, по из
Апта явились два офицера, чтобы конфисковать постель-
ное белье и одеяла для нужд армии. Без всяких помех они
нагрузили четыре подводы самого разного имущества
и увезли сначала в Апт, а затем в Марсель, и все пропало
бесследно.
Чистилище 311
Сад долго не мог поверить в происшедшее.
«Но если это все же именно так, — писал оп, — что
же за люди совершили это и почему? Отчего никто не
остановил погромщиков и не сказал им, что они высту-
пают против жертвы министерского деспотизма и про-
тив ярого приверженца революции, почему муниципа-
литет Ла-Коста, однозначно сказавший мне: „Мы берем
под охрану ваши владения”, не защитил их?»
Было от чего впасть в отчаяние. Мысль, что Ла-Кост
разделил судьбу сотен других феодальных владений,
утешала слабо. «Болъше нет моего Ла-Коста, — повторял
Сад. — Эти ублюдки все разбили и переломали...» У пего
оставались еще Соман и Мазан. Якобинский комитет го-
родка Л’Иль-сюр-ла-Сорг потребовал у пего 3600 фран-
ков за гарантии сохранения Сомана. Муниципалитет за-
просил деньги па содержание шести волонтёров-охран-
ников. Вокруг Мазана и доходов от него плелись интриги
в Авиньоне. Поговаривали о бегстве Франсуа Ринера, на-
дежнейшего из слуг Сада, за границу. Доходы не посту-
пали. Сад пожаловался министру внутренних дел Рола-
ну на действия зачинщиков грабежа Ла-Коста и потре-
бовал компенсации в 8о тысяч ливров. Позже он нашел
поддержку у министра юстиции и внутренних дел Гара,
но так и не добился никакого результата. Революцион-
ный парод всегда прав.
В декабре 1792 года имя Луи Альфонса Донасьена
Сада попало в составленный в Марселе список эмигран-
тов. Это означало неизбежную потерю всей недвижимо-
сти. Сад от кого-то узнал о списке и стал во всеуслыша-
ние говорить о несправедливости, об ошибке, переслал
па юг копии имевшихся у пего документов, удостоверяю-
щих личность. Через несколько месяцев ему ответили,
что оп действительно законно зарегистрирован во Фран-
цузской республике. Он немного успокоился, но пенадол
го: его имя попало в другой список эмигрантов, составлен-
ный уже в Авиньоне, который стал центром только что
образованного департамента Воклюз. Сад вновь выпуж
ден возобновить свою переписку с властями, призывать
312 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в свидетели всех своих знакомых и даже Небо. Но, ско-
рее всего, кому-то было выгодно считать его эмигрантом.
Оп получал абсурдные запросы: почему и когда оп неза-
конно вернулся из-за границы, почему он вводит власти
в заблуждение? Явилось ли все это следствием хитроум-
ной интриги или просто плодом царившего в стране бес-
порядка — сказать точно пе может никто. Ясно одно: Сада
много раз спасало членство в секции Пик и приобретен-
ная там, где никто пе знал по-настоящему о его прошлом,
репутация активного гражданина и литератора. «Мой отец
был литератором, — говорил оп. — И я избрал эту же профес-
сию». В своих выступлениях па площади Пик оп называл
ложью и клеветой все разговоры о его благородном про-
исхождении. Так он и пережил осень 1792 года, когда от
Кале до Марселя по стране прокатилась волна массовых
избиений и казней. Тогда лишь чудо спасло, например,
Бомарше в ночь па 12 августа, когда его дом атаковала
толпа санкюлотов и он стоял в посудном шкафу, стараясь
не дышать. Бомарше потом все же оказался в тюрьме,
затем освободился; оп прятался в амбарах, скитался в по-
лях, ночевал в подъездах и па улицах, обивал пороги кан-
целярий, умоляя о сострадании, затем бежал в Англию и,
вернувшись, продолжал умолять...
По-другому судьба распорядилась со Станисласом
де Клермон-Топнером. Вчерашний покровитель Сада ук-
рылся от разъяренных преследователей, по был высле-
жен, схвачен, изувечен и выброшен из окна на мостовую.
Потом его труп приволокли к дому, где жила его жена,
и со злорадством предъявили ей мужа...
Так занялась заря повой эры. Двадцать второго сен-
тября собрался Конвент. Вышел декрет об отмене старо-
го летосчисления и о наступлении первого дня Первого
года Республики и Четвертого года Свободы. Французы
узнали, что наступил уже нс сентябрь, а месяц вандемь-
ер, за которым последуют брюмер, фример, нивоз, плю-
виоз, вантоз, жерминаль, флореаль, прериаль, мессидор,
термидор и фрюктидор. Вместе с прежним летосчислени-
ем революционеры хотели отменить саму историческую
память, отменить христианскую память парода.
Чистилище 313
13 понедельник 21 января 1793 года состоялась казнь
38-летнсго Людовика XVI. Кровью короля смачивали
носовые платки, концы пик. Патриоты обменивались ру-
копожатиями окровавленных ладоней. Близилось время
«республиканских свадеб»: восставшие простолюдины
связывали попарно голых «благородных» и бросали в реку
«совокупляться», а в Медоне открыли мастерскую по вы-
делке человеческих кож.
Как это перекликается с судьбой Жюстины, героини
Сада!
О дивный новый мир, где обитают
Такие люди! —
восторгается Миранда, героиня «Бури» Шекспира...
Террор обязывал вести себя предельно осмотритель-
но. Сад страховал себя как мог. Даже к Гофриди, который
так хорошо знал своего клиента, Сад адресовал такие вот
разъяснения:
«Моя роль никогда не была сомнительной, мой патрио-
тизм, вскормленный десятилетним пребыванием в Басти
лии, не позволяет в себе усомниться - словом, у меня опре-
деленно нет никаких аристократических пре-
тензий, и я весь умом и сердцем в революции... (Можно
представить, как он «порадовал» этим старого адво-
ката, с превеликим трудом скрывшегося от ярости
патриотов и тайно проживавшего в Лионе!) Позволь-
те мне, - продолжал Сад, - небольшой экскурс, который
вас насмешит: как вы знаете, в Париже состоялся обход
всех домов1. Поскольку Монтрё'ев не могли найти, их дом
опечатали. Теперь они обратились с просьбой снять печа-
ти, а так как они проживают на территории моей сек-
ции, а я являюсь уполномоченным по снятию печатей, то
уверяю вас: если у них найдут что-нибудь аристокра-
тическое, а это уж будет обязательно, я их не пожалею.
Вы посмеялись, адвокат?»
Так называли тотальные обыски, производившиеся группа-
ми вооруженных патриотов.
34 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Как Небеса
ПРИГОВОРИЛИ ЕЕ К МУКАМ
В 1791 году у парижских книготорговцев появилось
двухтомное издание «Жюстина, или Несчастья добро-
детели», продававшееся по цепе свыше семи ливров.
Открывая первый том, читатель видел фронтиспис ра-
боты художника Шери, изображающий Добродетель
между Сладострастием и Безбожием. Имя автора книги
не указывалось. Место издания — Голландия, издатель —
Общество книготорговцев. Читатели догадывались, что
на самом деле книга, скорее всего, издана в Париже, ибо
Голландия указывалась в тех случаях, когда, во избежа-
ние преследования, автор и издатель уничтожали все
следы.
«Жюстину» покупали неплохо. Тираж ее неоднократ-
но допечатывался в течение почти целого десятилетия,
несмотря на публиковавшиеся в книжных обзорах проте-
сты и призывы изъять книгу’ из обращения, несмотря на
требования отдельных читателей уничтожить ее. Пик по-
пулярности «Жюстины» пришелся на 1795-1800-6’ годы,
когда вся читающая Франция знала ее чуть ли пе наизусть.
С приходом к власти Наполеона книга подверглась суро-
вым гонениям и постепенно стала библиографической
редкостью. Сегодня несколько странно, что современ-
ники Сада сопоставляли повесть с романом Шодерло
де Лакло «Опасные связи» и считали, что обе книги на-
носят нации огромный вред. (Такие аналогии проводи-
лись и позднее, причем иногда доходили до полного
отождествления книг Сада и Лакло. Например, в воспо-
минаниях М. В. Юзефовича о Пушкине описан эпизод:
у поэта хотели узнать его мнение о книге «Жюстина, или
Опасные связи».) Казалось бы, логичнее проводить ана-
логии «Жюстины» с «Орлеанской девственницей» Воль-
тера (мотив охоты за невинностью, маниакальное пресле-
дование добродетельной жертвы и т. п.) и с «Кандидом»
(там — судьба Оптимизма, у Сада — судьба Добродетели;
несчастья, которые непрерывно обрушиваются на геро-
ев Вольтера и Сада словно в фарсе; наличие в повестях
Чистилище 315
философских тезисов). Вероятно, «Опасные связи» Лак-
ло просто оказались тогда на слуху, читали и обсуждали
роман те же люди, которые покупали и «Жюстину».
Читатели, проклинавшие повесть Сада, проклинали
также и множество других повестей и романов разных
авторов. Книжный рынок тогда буквально захлестнула
грязная волна норнографии. Особой популярностью
пользовалась тема педерастии и лесбиянства в монасты-
рях. Литература об иезуитах сплошь и рядом состояла из
описаний содомии. Пользовался популярностью особый
глагол «лойолизировать» (слово произведено от имени
Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов) в значе-
нии сношаться в зад, содомировать (см.: Ленер, с. 424).
Переиздавались и тиражировались побасенки про абба-
та Куйярдена {фр. couill — «мошонка», couillon — «мудак»),
превратившего церковь в бордель.
Порнография «украшала» газеты, стены и заборы.
Преобладала опять же аптикатолическая тема. На одной
из популярных цветных гравюр изображен старый свя-
щеннослужитель: он непристойно заголился, обнажив
вздыбленный половой орган, которым любуется черт,
в свою очередь возбудившийся от такого зрелища. Другой
рисунок изображает симпатичную розовощекую аббати-
су: заголившись снизу, опа, расставив красивые ноги, рас-
сматривает отражение своих половых губ в зеркале, уста-
новленном перед ней на полу; рядом с пей па стуле сидит
прелат и онанирует свой огромный член. Многие порно-
графические гравюры, исполненные па высоком худо-
жественном уровне, преследовали цели идеологической
и политической пропаганды. Секс и политика, секс и идео-
логия в революционном Париже шли рука об руку. Вот
некий старец шествует с довольной улыбкой палице, неся
под мышкой батон хлеба, а в руках — торт в виде Басти-
лии; на его поднявшемся пенисе подвешены судки, в них
каплет сперма старика (накапало много). Таким экстра-
вагантным способом художник хотел изобразить нацию,
довольную и счастливую после принятия республикан-
ской конституции. Надпись под рисунком гласит: «Яиду...
Я хорошая Конституция». Вот еще цветной эстамп, вынол-
316 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
псиный в розово-черной гамме: генерал Лафайет оседлал
страуса, изображенного в виде огромного пениса с внуши-
тельной мошонкой; голова страуса представляет собой
головку полового члена; генерал лихо гарцует на страусе
перед Марией-Антуанеттой; она восхищенно гладит шею
«страуса».
Вот еще один эстамп овальной формы: на красном
фоне — портрет женщины-француженки, держащей в пра-
вой руке напряженный пенис с красно-розовой головкой;
па нем надпись: «Права человека», а ниже другая: «Ах, слав-
ный декрет! Шутка о Правах человека»'.
На фоне этой привычной французам и в огромных
дозах поглощавшейся порнографии «Жюстина» Сада уже
пе кажется чем-то шокирующим, а заявления ее автора
(многим они могут показаться вопиющим лицемерием)
приобретают некий смысл. Сад писал:
«В самом деле, порок начинает кричать о скандале, как
скоро он становится мишенью для атаки. Если „Тартюф”
вызывал ярость святош, то моя „Жюстина * сильно заде-
нет развратников».
Правда, в других случаях Маркиз высказывался со-
всем иначе. Он говорил знакомым о «Жюстине» как
о слишком аморальном произведении, подлежащем со-
жжению, как о «зловонной дьявольщине». Он пе призна-
вал книгу своей и мечтал отодвинуть «Жюстину» в тень
публикацией романа «Алина и Валькур» (опа состоится
в 1795 году). Опубликование «Жюстины» он объяснял
единственно желанием поправить свои финансовые
дела.
Де Сад посвятил «Жюстину» Констанс, мадам Кене.
При этом он уверял, что никогда не показывал ей эту
книгу. Он дал Констанс имя «Сапсибль» (Sensible), что
значит «Чувствительная». Вполне могло быть, что он па
самом деле щадил ее ранимость, деликатность и пе позво-
лил ей прочесть эту повесть. Но почему, в таком случае,
посвящение Констанс начинается словами: «Думаю, тебя
1 PauverlJ.J. Estampes erotiques rcvolutionnaires. Paris, 1989.
Ч истилище 3^7
не испугает цинизм кое-каких эпизодов...»? И почему он
посвятил мадам Сансибль именно «Жюстину»?
Позволим себе следующее предположение. Сад по-
нимал, что люди пе готовы воспринять тот уровень прав-
ды, которого оп достиг в «Жюстине», и относился к это-
му достаточно спокойно. Писатель понимал: созданное
им читатель сможет воспринять так, как им задумано,
лишь на огромном удалении во времени, лишь тогда,
когда он сам превратится в миф; невероятно прямая,
неистовая откровенность требует отчуждения, требует
наличия ничейной полосы между читателем и автором.
Оп публиковал «Жюстину» с прицелом на далекое буду-
щее, на то время, когда его уровень правды будет достиг-
нут другими и осознан как неизбежность. Вот почему оп
просил близких не читать «Жюстину»: он не хотел тре-
бовать от них невозможного, рассчитывая сохранить их
расположение. Но когда кто-нибудь из дорогих ему лю-
дей все же прочитывал повесть и высказывал ему отвра-
щение, оп был вынужден объясняться, правда не особен-
но обольщаясь надеждой па успех. Его младший сын
Клод Арман успел прочесть повесть до своего отъезда за
рубеж и выразил возмущение. Сад ответил ему: «Мои
литературные труды ведут меня к вечности, в то время как
ваши добродетели не приведут к ней никогда!» Вряд ли ему
как отцу следовало отвечать в таком духе, ведь ответ
Сада вновь поднят па недоступный восприятию сына
уровень правды. Клод Арман не был творческим челове-
ком и, несомненно, не нашел в ответе ничего, кроме
безумного самомнения.
Говоря о невероятно высоком уровне правды «Жю-
стины», мы ни в коем случае пе имеем в виду откровен-
ность жестоких и сексуальных сцен. В этом смысле Сад
явился просто человеком своего круга и своего времени.
Речь идет о поразительном попадании в эпоху, достигну-
том необычайной концентрацией основных тенденций
философской мысли века Великой революции, которые
были воплощены в цепь неотвратимых эпизодов, о гени
ально найденном и неповторимом единстве содержания
и формы. «Жюстина» стала зеркалом Революции, и Сад
318 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
знал: современность нс отважится глубоко всмотреться
в свое отражение, оно слитком потрясающе, слишком
непохоже на то, какой опа видит себя. Ему было неведо-
мо, кто будут те люди, которые когда-нибудь всмотрятся
в зеркало его «Жюстины» уже отстраненно, с далекого
расстояния, и увидят всю глубину отраженного. Сегод-
ня мы, люди начала XXI века, знаем имена этих людей —
имена Алджернона Чарлза Суинберна и Антонена Арто,
Луиса Бунюэля и Сальвадора Дали, Жоржа Батая и Юкио
Мисимы. Сад явно пе сомневался во втором пришествии
в мир своей доброй героини, приговоренной Небесами
к вечной муке и убитой небесным огнем.
Типичным примером нежелания, да и неспособно-
сти понять смысл «Жюстины» стала книга Ретифа «Анти-
Жюстина». Ретиф де ла Бретонн, писатель даровитый
и пе в меньшей степени поверхностный, увидел в Саде
просто наглого и неудачливого соперника, пожелавшего
отпять у пего, сверхпопулярпого Ретифа, лавры мастур-
батора нации. Ретиф истолковал Сада как возбудите-
ля мужчин с признаками импотенции — только и всего.
Ретиф считал, что Сад возбуждает их до полной патоло-
гии, а это недопустимо: следует дать читателю нормальное
половое возбуждение. И незадачливый мастурбатор при-
нялся разматывать свой «аптисадистский» клубок гряз-
ных кровосмешений, описывать примитивнейшее чере-
дование совокуплений: с матерью, с сестрами, с дочерьми,
а затем в обратном порядке.
«Я желаю дать тем, — заявил Ретиф, — чей темпера-
мент уже почему-либо подавлен, эротикой ', достаточно
пикантный, побуждающий, например, пользовать уже'
далеко не прекрасную супругу с охотою почти прежней
и надлежащим образом. В первую очередь это касается
тех мужчин, которые возбуждали себя книгою беспример-
но жестокой и столь же беспримерно опасной, каковой
я считаю книгу де Сада. „Жюстина, или Несчастья добро-
детели”».
Вероятно, по аналогии с «Сатириконом» Петрония.
Чистилище 319
Ретиф ставил перед собой задачу построить компо-
зицию «Апти-Жюстины» таким образом, «чтобы мужчине
было достаточно прочитать всего одну главу без тщательного
изучения оглавления всей книги, дабы страсть его немедлен-
но пробудилась и тут же подвигла бы его на обладание своей
женой». Вот так он выпрашивал себе отпущение грехов
у буржуа, так унизил, измельчил до предела смысл задач
писателя. Воистину, как говаривал Сад, у порнографиче-
ских писак две пустоты — в голове и в желудке. Себя оп
никак не соглашался отнести к тем, кого называл «шалу-
нами» в литературе. Стоило ему подумать о том, что
мир посчитает его «шалуном», как у него портилось на-
строение.
В «Жюстине» Сад мучительно рассчитывался с эпо-
хой и самим собой. Современный прозаик Франсуа Нури-
еве сказал: «Романист для меня изобретатель историй, а пи-
сатель - тот, кому надо сводить счеты с самим собой». По его
мнению, Жорж Сименон — «великолепный романист, но
посредственный писатель». Однако самые великие из пи-
сателей все же те, что облекают свои счеты с жизнью
и с собой в увлекательнейшие истории, несущие в себе
магию момента и магию вечности, истории-мифы. «Жю-
стина» — одна из них.
После смерти Сада и до середины XX века «Жюсти-
на» превратится в литературную легенду, в произведе-
ние, о котором все слышали, но которое никто пе читал.
В кругах писателей и критиков Европы из поколения в по-
коление передавались фантастические рассказы о содер-
жании запретной повести, о страшной силе ее воздей-
ствия. Известны случаи, когда люди, исступленно мечтав-
шие раздобыть «Жюстину» и наконец прочитавшие ее,
испытывали сильное разочарование, пе найдя ее такой,
какой они ее представляли со слов тоже пе читавших ее
людей. Так, английский поэт Суинберн с юных лет счи-
тал своими кумирами Шекспира и Сада. Оп страстно меч-
тал ознакомиться с «Жюстиной», по только в 20-летпем
возрасте смог приступить к чтению «мистических страниц
маркиза де Сада-мученика». Оп прочел их и сказал: «И это
все?» Ему показалось, что повесть — «всего лишь искусное.
320 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
акробатическое представление»'. При этом автор «Жюсти-
ны» остался для Суинберна героем и учителем до конца
его дней. О чем бы пи думал поэт — о любви ли, о поли-
тике или об издании своей книги, — он редко забывал
о Саде.
Раздвоение личности
Некогда Сад увлекался жестокими драмами по англий-
скому образцу — проще говоря, мелодрамами. В годы Ве-
ликой революции он ясно увидел, что жизнь далеко опе-
редила его в смысле увлечения жестоким театром. Узнав
о революционных погромах на юге страны, он сказал:
«Волане, Монтобан, Марсель - это театры ужаса, в которых
каннибалы ежедневно исполняют такие драмы на английский
лад, от которых волосы встают дыбом».
Сцены каннибальской жестокости переходили па
подмостки из жизни. В июне 1792 года в театре Маре
состоялась премьера «Преступной матери» Бомарше, пер-
вой настоящей французской мелодрамы, в которой перо
макают в собственную кровь, а люди падают как подко-
шенные в обмороки и т. п.
Когда жизнь становится театром, театр приходит
в жизнь и властно вмешивается в нее. Он выдвигает ве-
ликие имена. Он наполняется жизненной, а не искусст-
венной театральностью.
Время литературного театра уходило. Великий тра-
гик Франсуа Тальма, по своему происхождению, взглядам
и жизненному опыту весьма далекий от Сада, между тем
был близок ему в оценке общей перспективы развития
театрального искусства. В его бурное время, говорил
Тальма, Шекспир и Гаррик ближе и понятнее, чем Расин
и Флёри. С Тальма полемизировал критик Жоффруа, счи-
тавший «мрачный жанр» непригодным для французской
сцены.
Thoma D. Swinburne. London, 1979. Р. 91.
Чистилище J21
Объективно Сад мог сказать веское слово в театраль-
ных спорах своего века. А между тем его альянс с фран-
цузской сценой пе состоялся. Будучи ярчайшей лично-
стью эпохи, Сад всю жизнь тянулся к театру, по не сни-
скал его ответной симпатии.
Вину за происшедшее ему следовало бы взять на себя.
В прозе он проявил самоубийственную смелость.
В мире театра он вел себя уклончиво, половинчато,
если не сказать гораздо жестче — с некоторой трусливой
наглостью. Он мечтал завоевать лавры, не рискуя ничем
и не проявляя себя в полной мере. Профессиональный
театр внушал ему страх и трепет, шептал ему на ухо как
дилетанту и провинциалу слова презрения, и он покорно
выслушивал их.
В прозе он нс чувствовал себя скованным. Он писал
прозу в Венсенне и в Бастилии, не думая о ее последую-
щей публикации, не считая себя профессиональным
писателем, писал просто для того, чтобы поделиться на
бумаге всем сокровенным, что переполняло его.
Он жил в эпоху великого и подавляющего своим ве-
личием театра — «Комеди Франсез». Общество актеров
«Комеди Франсез» представляло собой привилегирован-
ную, закрытую касту. Сад, как истинный фанатик теат-
ра, трепетал перед ней, втайне жаждал когда-нибудь хоть
как-то приобщиться к жизни этой касты. Мечтая о буду-
щих постановках своих пьес па сцене «Комеди Франсез»,
он заранее подгонял свою сценическую фантазию под из-
вестные условия.
Он оказался неспособным раскрепоститься и после
отмены монополии великого театра. Он, привыкший
проламывать двери и даже стены, бросавший вызов зем-
ным и неземным силам, стучался в театр робким, смирен-
ным просителем.
Стучался он долго. Он блуждал вокруг театра, подол-
гу просиживал у черного входа, заглядывал в окна, зате-
вал мелкие интриги — и жизнь с годами показывала ему,
что из пустых хлопот выходит одна лишь пустота.
Сад-прозаик и Сад-философ, Сад-бунтарь совпадают —
в совокупности это творческая личность.
322 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Сад-драматург — демонстрация сознательной кастра-
ции таланта, следствие раздвоения личности. Устав от
борьбы и от перспективы непризнания, запрета, он захо-
тел маленького, скромного признания. Он создавал пьесы,
глядя па стоящие поодаль тома Мольера, Детуша, Мари-
во и Реньяра и восхищаясь ими, и, как он однажды напи-
сал Амбле, знал: до них ему «никогда не дотянуться». Так
оно и вышло: не дотянулся.
Третьего августа 179° года Саду удалось добиться чит-
ки своей одноактной комедии «Соблазнитель» в Италь-
янском театре. Ему пообещали поставить ее в 1792 году.
Окрыленный драматург пожелал проторить дорожку
и в «Комеди Франсез», то есть в Театр нации, как тогда
стали именовать лучший театр Европы. Подруга Сада,
президентша де Флёрьё, сама писавшая пьески, имела в
театре какие-то связи и позволила Саду использовать их.
Так он вошел в круг великих актеров, чьи имена, роли
и общественная деятельность вызывают интерес до наших
дней. Видимо, Саду не довелось познакомиться с Франсуа
Тальма, составившим эпоху в театральном искусстве
Франции, зато он был в близких отношениях с Франсуа
Рене Моле, со знаменитой мадам Вестри и ее братом
Дюгазоном, известным всему Парижу в амплуа комиче-
ского слуги (через некоторое время Дюгазоп займет ме-
сто адъютанта начальника национальной гвардии и ста-
нет внушать уже не смех, а страх), с актрисой Рокур и дру-
гими. Высказывалось предположение, что Сад брал
у Моле уроки актерского мастерства.
Утром 17 августа 1790 года Сад читал Обществу акте-
ров «Комеди Франсез» одноактную пьесу «Будуар, или Лег-
коверный муж». Протокол обсуждения и голосования вел
47-летпий Жюльен Мари Ноде, трагический актер, глава
монархической «эскадры» актеров. Имя Ноде прогреме-
ло в Париже после его знаменитой пощечины Тальма и по-
следовавшей за ней дуэли в Венсеннском лесу (23 июня),
когда оба дуэлянта выстрелили в воздух. Так что Сад об-
ратился в «Комеди Франсез» в самый разгар конфликта
между актерами — сторонниками революции и монархи-
стами. Монархисты Моле и Ноде поддержали пьесу Сада,
Чистилище 323
но итоги голосования все же оказались неутешительны-
ми для автора. Ноде, человек осторожный и льстивый,
в качестве утешения предложил Саду устроить читку
какой-нибудь другой пьесы. Вот ответ Сада (НП, с. 218):
«Сад - Ноде.
18 августа 1790 года.
Участие, которое вы, месье, пожелали принять, невзирая
на то что я не имею чести быть лично с вами знакомым,
в судьбе багатели ', читанной мною вчера в „Комеди Фран-
сез ”, побуждает меня к просьбе пояснить ваше мнение: дей-
ствительно ли можно склонить умы в пользу этой пьески,
как вы вчера предположили; дело, вне сомнения, не в том,
что я так уж высоко ее ценю, а в том, как важна бывает
в подобных случаях первая попытка, провал здесь может
стать сигналом к провалу последующих попыток. В двух
других театрах я также встретил вовсе не дурной прием,
и потому не скрою, месье, если Общество отвергает 2 мою
комедийку, мне есть куда отнести ее. Мною было взято
обязательство прочесть Обществу в удобное для него вре-
мя что-то более значительное, и я сдержу свое слово, но
вряд ли у меня будет соответствующее настроение, пото-
му что вчера утром я неудачно читал „Легковерного мужа ”,
и к тому же в портфеле „Комеди Франсез” есть уже не одна
подобная пьеса, впрочем, их обычно и не ставят, да они
и не произведут никогда такого эффекта, какого следует
ожидать от моей.
Одним словом, месье, умоляю вас ответить, могу ли я
еще свободно располагать пьесой, ибо намерен незамедли-
тельно пристроить ее еще где-нибудь, как только пойму, что
у вас она не вызывает интереса и снисхождения, на кото-
рые. я рассчитывал.
Месье, вот уже двадцать пять лет я выступаю слу-
гой и поборником „Комеди Франсез”. Месье Моле, ваш ста-
1 Багатель означает «безделушка», «пустячок». Это слово
обычно употреблялось в мире музыки в качестве обозначе-
ния жанра. У Бетховена, например, это небольшая музы-
кальная пьеса.
* Сад внес в этом месте правку: «категорически отвергает».
324 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
рейшина, сможет по возвращении это подтвердить. В моем
портфеле к вашим услугам было около тридцати произве-
дений. Вчера утром я вел себя скованно и не скрываю это-
го, но - что тут поделаешь? - придется посеять на другом
поле и воскликнуть, подобно Сципиону: „Неблагодарная
родина, тебе не останется даже прах мой ”.
Честь имею и т. д.,
де Сад».
Через неделю Ноде сообщил об окончательном отка-
зе. Тогда Сад принес в «Комеди Франсез» большую коме-
дию в стихах «Софи и Де Фран» (другое название «Мизан-
троп от любви»: Сад всегда колебался в выборе названия).
Читка состоялась 16 сентября и прошла с успехом. Сад по-
лучил право па бесплатное посещение «Комеди Франсез»
в течение пяти лет. Он сообщил близким людям о своем
ликовании. Однако он проявлял нетерпение, усилив на-
пор на актеров, а они этого не любили. Он получил от
секретаря «Комеди Франсез», актера и репититёра (по-
мощника постановщика) де Ла Порта, замечания о своей
комедии и решил поторопить его (НП, с. 223—224):
«Я получил, месье, ваши заметки о „ Софи и Де (Вран".
Благодарю вас.
Убедительно прошу вас, месье, ускорить чтение траге-
дии, ради которой я и прошу у вас приема; я бесконечно
желал бы как можно более скорой ее постановки и был бы
весьма благодарен за проявленную расторопность.
Честь имею и т. д.,
де Сад».
Речь идет уже о пьесе «Жанна Лене, или Осада Бове»,
написанной Садом еще в период его заключения в Веп-
сенпе. Оп искренне считал эту драму своим шедевром
и верил в ее успех, и, как казалось, не без веских основа-
ний. Патриотический сюжет перекликался с современно-
стью: Жанна Лене в 1472 году во время осады Бове совер-
шает подвиг, достойный Жанны д’Арк. Современный
Чистилище 3^5
историк считает «Жанну Лене» просто «ловким ремей-
ком» пьесы некоего Беллуа «Осада Кале», с успехом по-
ставленной в 1765 году (см.: Лепер, с. 413). Само по себе это
и не хорошо и не плохо. В истории театра сколько угод-
но случаев успеха «ловких ремейков», или переработок из-
вестных сюжетов, произведений. Ремейками грешили
и Шекспир, и Брехт. Другое дело, что «Жанне Лепе» не
грозила участь шедевра по самой банальной причине ее
заурядности.
Сад устроил читку «Жанны Лене» в доме Президент-
ши де Флёрьё с приглашением группы актеров «Комеди
Франсез». Во время обсуждения он вступил в пререкания
с актером Сен-При, близким другом Вестри, которой Сад
обещал заглавную роль. Потом Вестри узнала, что Сад
обещал роль Жанны и ее сопернице Рокур.
Когда Сад понес свою народную драму в администра-
цию театра, с пей пе пожелали ознакомиться. «Надо мной
подсмеиваются, — писал Сад старому воспитателю Амб-
ле, — и только будущее покажет моим палачам, правы они
или ошиблись».
Через год ему удалось добиться нового обсуждения
«Жанны Лене» в «Комеди Франсез». Там проголосовали
против.
Он стучался в двери многих других театров. Везде его
ждал отказ. Кого-то пе устраивали избранные им темы,
кому-то его герои казались безнравственными, кому-то —
слишком жестокими.
Сад усердно посещал Общество авторов, объединяв-
шее всех более или менее известных драматургов. Прези-
дентом Общества был Мишель Жап Седей (1719—1797),
последователь энциклопедистов, писавший некогда в духе
«мещанских драм» Дени Дидро, автор либретто несколь-
ких опер, член Французской академии. Сад выступал
в Обществе со свойственным ему апломбом и, не буду-
чи знаком зрителям, приобрел некоторую известность
среди театральных деятелей.
В театр на улице Фейдо Сад принес свою новую пьесу
в прозе «Граф Окстьерн, или Последствия либертинажа»,
созданную тогда же по мотивам его новеллы «Эрнестина».
326 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Именно с «Графом Окстьерпом» и будет связан самый
значительный его успех на профессиональной сцене.
В театре па улице Фейдо драму посчитали слишком же-
стокой, зато ее принял Театр Мольера, в те дни только
что открывший двери зрителю и искавший своих авто-
ров. В труппе царила «патриотическая» атмосфера, раз-
давались призывы к избиению аристократов. Рассказан-
ную Садом историю чудовищных злодеяний шведского
графа Окстьерпа там приняли па ура. Сад необыкновен-
но воодушевился, выпустил рекламное объявление, при-
глашая полюбоваться на героя-выродка и его привлека-
тельную невинную жертву.
Четвертого ноября 1791 года прошла премьера. В зале
стоял невообразимый шум, раздавались неоднозначные
выкрики: одни требовали прекратить представление,
другие — продолжать. Зрители были на грани драки. Ди-
рекция приняла решение вызывать па последующие спек-
такли подразделения национальной гвардии и полиции.
Но, по-видимому, состоялся лишь еще один спектакль,
после чего название пьесы Сада исчезло с афиши Театра
Мольера.
Пятого марта 1792 года у Сада возникла новая надеж-
да. В Итальянском театре ожидалась премьера его корот-
кой пьесы «Совратитель». Ее планировали дать вместе
с комической оперой Гретри. И снова Сада поджидал
удар: во время представления «Совратителя» в зал во-
рвались санкюлоты. Зазвучали призывы не смотреть
пьесы благородных и про жизнь благородных. Над голо-
вами зрителей заметался подброшенный кем-то красный
колпак. Двери театра распахнулись. Толпа повалила на
демонстрацию. Сад отделался легким испугом, а ведь
последствия этого эпизода могли быть самыми серьез-
ными.
В период открытого уличного террора (конец 1792 го-
да и 1793 год) театральная деятельность Сада фактически
прекратилась. Всех и все заслонили фигуры «вождей»,
вынесенных волной Революции на самый ее гребень. Что
пи день, Саду приходилось заступать па дежурс тво в сек-
ции Вандомской площади. В 1792 году комиссары секций
Чистилище 3^7
еще могли откупаться от дежурства (за деньги можно было
найти себе замену). В 1793 году ЭТУ практику посчитали
порочной и комиссаров строго обязали дежурить лично.
Идея Робеспьера
Двадцать седьмого августа 1792 года на общем собра-
нии секции активных граждан, проживавших в районе
Вандомской площади, Максимилиан Робеспьер был из-
бран ее президентом. «Неподкупный» рассматривал сек-
цию Вандомской площади в качестве одной из ключевых
общественно-политических организаций столицы. Он
руководил ею строго и сурово. В течение какого-то вре-
мени секция заседала почти непрерывно. «Гражданину
Десаду» еще не приходилось лично сталкиваться с деяте-
лем такой устрашающей мощи. Сад немного знал покой-
ного Мирабо, но запомнил великого оратора в обстанов-
ке тюрьмы: больным, раздраженным, полусломленпым.
В то время, когда Мирабо произносил па митингах свои
знаменитые речи, Сад сидел в Шараптонской лечебнице.
Теперь Сад оказался лицом к лицу с вождем, о котором
Марат в ноябре 1791 года написал: «Робеспьер - вот человек,
более всего необходимый нам. <...> Его имя всегда будет дорого
честным гражданам».
Основная идея речей Робеспьера в секции Вандом-
ской площади выглядела предельно просто: депутаты пре-
дают интересы народа; почти все они недостойны свое-
го звания народных избранников; следует устроить пуб-
личные проверки их в секциях и выразить недоверие
недостойным, азатем всеобщим народным голосованием
избрать Национальный конвент. Робеспьер хотел, чтобы
все важнейшие политические вопросы решала улица, а на
улице верховодили его якобинцы. Перспектива тоталь-
ной власти в стране замаячила перед такими функционе-
рами секций, каким являлся «гражданин Десад».
Девятого сентября 1792 года секция Вандомской пло-
щади стала называться секцией Пик. Плюрализм полити-
ческих убеждений теперь остался позади. Пика — оружие
328 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
санкюлота, знак народовластия — однозначно определи-
ла ориентацию секции.
Двадцатого сентября 1792 года собрался Конвент,
состоявший из сотни якобинцев, более полуторг! сот жи-
рондистов и почти пятисот депутатов «болота». Револю-
ционная армия в битве при Вальми разгромила в этот
день австрийцев и пруссаков.
В «Газете Французской республики» публикуется про-
граммная статья Марата о единстве патриотов. Марат
и Робеспьер крепко взяли страну под уздцы, с тремясь на-
править бег норовистой лошади в нужном им направле-
нии. После вспышки бурной активности на Вандомской
площади Робеспьер резко переключает внимание на Кон-
вент. Теперь он почти пе появляется в секции. Некто
Дюпле, сторонник Робеспьера (Робеспьер снимал комна-
ту в его доме), остается одним из комиссаров секции, по
сути же — личным представителем «Неподкупного», его
глазами и ушами.
Именно в эти осенние дни Сад решительно повернул-
ся лицом к левым якобинцам и санкюлотам, тем, кого шце
недавно он именовал каннибалами. Теперь он «весь умом
и сердцем в революции». Чуть позже он сформулирует в пись-
ме к Гофриди свою мечту, чтобы о нем больше узнали как
о революционере: «Каждый день я работаю, чтобы быть им,
и на днях я получил десять голосов за назначение меня муници-
пальным функционером, и я их, поверьте, не выпрашивал».
Жан-Жак Повер пишет об этом: «Кажется, он посчитал
смену режима окончательной и полностью стал приспосабли-
ваться, уже вовсе не рассчитывая на возврат к старому» (По-
вер, с. 24).
Сад занял должность комиссара секции по формиро-
ванию кавалерии.
Затем он занял должность комиссара секции ио ра-
боте в больницах — председателя больничной комиссии.
Вся его энергия постепенно концентрируется здесь,
в секции, а мы знаем, какой силы она могла достигать.
Среди революционеров выделялось немало колорит-
ных фигур. Чего стоила хотя бы личность Жана-Батиста
барона де Клоотса (Апахарсиса Клоотса; 1759— 1794)- И все
Чистилище 329
же появление Сада в составе руководства секции Пик —
случай совершенно поразительный. Знатный сеньор, род-
ственник Бурбонов, высокопоставленный офицер коро-
левских вооруженных сил, отец сыновей-эмигрантов, из-
вестный всей Франции жестокий оскорбитель обществен-
ной морали, приговаривавшийся к смертной казни, — Сад
оказался теперь недалеко от вершины революционной
пирамиды. Именно он 2 ноября 1792 года зачитал в секции
Пик свой доклад «Мысли о способе принятия законов»,
проникнутый идеей передать всю полноту власти в руки
революционных масс, призывавший установить народный
контроль и над новоизбранным Конвентом, дабы ни один
закон отныне не мог быть принят без предварительного
одобрения его санкюлотами на собраниях первичных
ячеек в деревнях и городах! Именно Сад предложил сан-
кюлотам «порассуждать о том, как иеупустить из рук власть».
Роль революционного оратора-теоретика ему оказалась на-
столько по душе, что он в короткие сроки достиг совершен-
ства в составлении речей, петиций, воззваний, статей.
В современной нам Франции Сад считается, можно ска-
зать, дважды классиком — с одной стороны, в качестве ав-
тора «Содома», «Жюстины», «Эжени де Франваль» и в ка-
честве автора текстов, исполненных революционно-патри-
отической риторики, — с другой. Открываем «Антологию
французской литературы XVIII века», недавно выпущен-
ную издательством «Лярусс», и находим там отрывок из
знаменитого текста Сада 1792 года, начинающегося слова-
ми: «Французы, еще одно усилие, если вы хотите стать респуб-
ликанцами...» Составитель антологии разъясняет: «В этом
обращении к французам Сад как раз призывает их идти до
конца в предпринятом ими деле и, уничтожив тиранию трона,
свести на нет тиранию алтаря»'. Так что все очень серьез-
но, ибо история не ошибается, и, если произведение худо-
жественного слова, в свое время недостаточно оцененное,
всплывает через столетия в памяти нации, оно не будет
забыто уже никогда, оно бессмертно.
Anthologie de la htterature frangaise du XVIII-e siecle. La-
rousse, 1994. P. 301—304.
33О Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Анни Ле Бреи выделяет в революционных текстах
Сада, и, в частности, «в таком сильном тексте, как „Фран-
цузы, еще одно усилие...” приметы античной театрально-
сти, эстетики исполненного высокого пафоса площадного
действа».
И верно. Сад, создававший в «Содоме» эстетику «бес-
стильности», как бы антиязык, демонстрирует свою твор-
ческую гибкость, поворачиваясь к читателю в совершен-
но новом качестве: теперь он упивается ролью громоглас-
ного трагического актера-оратора.
В самом конце 1792 года Сад оформил в секции Пик
видна жительство. Случилось событие, потом временам
немаловажное. Требовались поручители из числа «истин-
ных патриотов». Поручителями Сада выступили слесарь
Гимар и седелыцик Жакоб Рес. Последний в ближай-
шем будущем, после падения Робеспьера, будет аресто-
ван за то, что терроризировал коллектив секции, и осво-
бодится в 1795 ГОДУ- Позже оп будет преследоваться за
участие в коммунистическом заговоре Бабёфа и оправ-
дается по суду. Жена этого Реса, ярая почитательница
гильотины, была видной фигурой в женских клубах и,
что весьма возможно, пыталась воздействовать па взгля-
ды Сансибль.
В мае 1793 гоДа Саду снова пришлось оформлять до-
кумент, удостоверяющий личность. Получать такие доку-
менты становилось все труднее: строгости доходили до
абсурда. На этот раз его поручителями выступили: некий
Пьер Ноде (по роду занятий посыльный), Франсуа Ман-
жеп (парфюмер), Пьер Борийон (седельщик), Жан Жоф-
руа Сане (без определенных занятий), Луи Гальен (кава-
лерийский офицер), Амбруаз Риболе (без определенных
занятий), Луи Жозеф Лаглуа (повар), Пьер Робер Моп-
тайе (обойщик), Филипп Ла Марш (парфюмер). Повер,
который привел этот список (Повер, с. 39—40), дал еще ряд
любопытных пояснений. В документе Сада значилось: «ли-
тератор, а в прошлом кавалерийский полковник». Парфюмер
Манжен, впоследствии осужденный, был злобен, мстите-
лен, любил только санкюлотов. Обойщик Монтайе мыс-
ленно видел себя вождем секции; одно время ему довелось
Чистилище 3 31
быть ее вице-президентом. Монтайе тоже будет осужден
после падения Робеспьера, по избежит казни и освобо-
дится. Эти люди были пе ортодоксальными якобинцами,
а скорее — анархистами, бунтарями, бабувистами '. Они
любили читать книги и спорить о высоких материях.
«Бъюсъ об заклад, — говорит Повер, — что у многих из них
имелись библиотечки». Им было о чем поговорить с Садом,
но вряд ли они совсем не подозревали его в готовности
к измене, однако, как мы видим, они в целом все же
ему доверяли и поручились за него. Сад имел дело еще
и с неким Бриффо, как бы главнокомандующим в секции
Пик (здесь уместно употребить знакомое нам слово «во-
енком»). Этот Бриффо пройдет огонь, воду и медные
трубы революции, будет занимать важные посты. В спи-
сках заговорщиков Бабёфа он значится командиром
батальона.
Сад оказался в самой гуще экстремистов, причем
именно в период их высшего торжества, когда они управ-
ляли страной и вершили судьбы людей. Они облада-
ли немалыми возможностями, ибо напрямую сносились
с высшими революционными властями. Многое они мог-
ли делать и самостоятельно. В секции Пик была своя
тюрьма, имелась и типография.
Французские историки не обнаружили каких-либо дан-
ных об участии Сада в революционных репрессиях. Осно-
воположник «садизма» не участвовал в арестах и пытках,
а ведь возможностей для такого рода деятельности предо-
ставлялось немало. С другой стороны, трудно предполо-
жить, что Сад мог пользоваться доверием головорезов из
своей секции, полностью устранившись от репрессивных
действий. Все то, что произошло с ним дальше, в последу-
ющие два года, когда накал политической борьбы во Фран-
ции достиг размеров национальной катастрофы, настоль-
ко же странно, алогично, поразительно, насколько и ти-
пично для своего времени и места.
Так историки называют коммунистов — сторонников Ба-
бёфа.
332 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Хроника жизни Сада в 1793 году
6 января Комиссар гражданин Сад делегирован сек-
цией Пик на конференцию комиссаров по
благотворительности и здравоохранению.
8 января Сада направляют в Дом коммуны, чтобы со-
гласовать направляемую в Конвент пети-
цию, в которой предлагается внести изме-
нения в закон о документах, удостоверяю-
щих личность. Согласно закону, для выдачи
документов требовалось восемь поручите-
лей. Истинные патриоты хотели для себя
исключений. Их оскорбляло, что и они, как
прочие, должны были искать поручителей
и доказывать свою преданность и патрио-
тизм. Они мысленно уже разделили фран-
цузов на граждан первого и второго сорта.
17 января На собрании комиссаров секции Сада вклю-
чили в состав комиссии по обследованию
больниц и приютов.
2о января. Тело убитого патриота Лепелетье, обнажен-
ное и окровавленное, выставлено для про-
щания па площади Пик на пустом пьедеста-
ле сброшенной статуи короля. С этого ме-
ста Саду случалось публично выступать.
Патриоты оплакивали Лепелетье, ставшего
известным как поборник общего, обязатель-
ного и бесплатного обучения детей. Сад
испытал огромное потрясение от этих со-
бытий. Робеспьер в эти дни заявил в Кон-
венте: «Мишель Лепелетье завещал своей
родине проект воспитания, набросанный,
по-видимому, гением человечества. Чело-
век, говоривший: „Я умираю довольным:
моя смерть послужит свободе”, имел право
радоваться: он покидал землю, подготовив
счастье людей».
Конец января Это время ушло у Сада на нелегкую работу
и феврале обследования больниц и приютов.
Чистилище 333
16 февраля Сад и еще два члена комиссии подписали
доклад с изложением своих наблюдений
и рекомендаций. На последней странице
доклада Сад оставил собственноручную по-
метку о том, что он работал под контролем
других. Текст доклада в 1858 году выставлял-
ся на аукционе. (Позднее он затерялся; см.:
Попер, с. 42.)
I марта Сад послал письмо де Ла Порту в Театр
нации по поводу постановки комедии «Бу-
дуар». (Ответа он пе дождался.)
г 5 марта Сад снова написал де Ла Порту и получил
ответ: «Нет времени читать вашу коме-
дию. Если так торопитесь — заберите ее
себе».
Март В Париже внезапно объявился Клод Арман
де Сад. Сын и отец встретились.
6 апреля На собрании секции Пик появился месье
Кордье де Монтрёй, совсем старый и беспо-
мощный человек. За десять дней до этого
в доме Монтрёев делали обыск: пытались
найти среди прочего оружие. У старика на-
шлось только детское ружье.
ij апреля Старик пришел в гости к бывшему зятю,
и они очень любезно поговорили. В тот же
день Сада избрали заседателем в каратель-
ный орган, чем-то вроде народного судьи.
Он впал в состояние полной эйфории и на-
писал Гофриди: «Держу пари, вы не угадаете!
Я - судья! Да, судья! Обвинительный при-
сяжный! Кто бы мог такое предсказать лет так
пятнадцать тому назад? Адвокат, кто смог бы
предсказать ? Сами видите, как я созреваю и муд-
рею. .. Так поздравьте же меня! Не забудьте при-
слать денежек месье судье. А если не пришлете -
черт побери, - не миновать вам смертного приго-
вора! Расскажите об этом в наших краях, пусть
обо мне наконецто узнают как о добром патрио-
те. Клянусь, я таков и есть сердцем и душой».
334 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
IУ июня
i6 июня
IJ июля
Сад в качестве секретаря ведет собрание
парижских секций, проходившее в поме-
щении епископства. Обсуждался вопрос
о формировании революционной армии
в шесть тысяч стволов, которая позднее
будет создана под начальством эбертиста
Ронсена. (Карлейль пишет о нем: «Коман-
довал этой армией имевший при себе перенос
ную гильотину писатель-драматург Ронсен со
страшными усами... Ронсен признавался в ми
нуту откровенности, что его войска были
квинтэссенцией негодяев». Как правило, его
головорезы «работали» пьяными, с трубка-
ми в зубах. Они вызывали всеобщую нена-
висть.) Собрание высказалось 15 июня
против формирования армии, увидя в пей
угрозу самостоятельности секций и пер-
спективу ухудшить их снабжение оружием.
Сад написал петицию соответствующего
содержания.
Сад прочел эту петицию в Конвенте. Таким
образом он выступил против Робеспьера —
идеолога создания революционной армии.
Возможно, Робеспьер уже хорошо помнил
Сада по работе в секции Пик. Но если пе по-
мнил, то в этот день он несомненно обра-
тил внимание на внушительную фигуру по-
сланца своей секции. По окончании речи
Сада Робеспьер неоднократно брал слово
в прениях.
Шарлотта Корде ударом ножа покончила
с Маратом — так своеобразно она отметила
годовщину взятия Бастилии. У нее был дет-
ский голос, овальное лицо. Своим кумиром
она считала Брута. Убийца пробила Марату
грудь — возле ключицы. Окровавленное
тело Марата выставили для прощания. В те
дни в издаваемой Маратом газете «Друг на-
рода» появилась заметка, направленная
Чистилище 335
против Сада: «Шарлотта Корде неумышлен-
но спасла жизнь Сада, убив Марата г у июля»
(см.: Хеймеп. с igo).
июля Мимо тела Марата одна за другой проходи-
ли вереницы представителей секций. Где-то
среди них прошел и Сад. Знал ли он о по-
пытке Марата объявить его предателем? Оп
думал о поступке Шарлотты Корде и мыс-
ленно уже записывал: «Застенчивый и неж-
ный пол, как же могло случиться, что ваши
нежные руки схватили кинжал, отточенный
соблазном'?» Историк Луи Блан пишет о про-
щании с Маратом: «Подобно хорам древних
трагедий, группы опечаленных якобинцев повто-
ряли возглас: „Умер, умер Друг народа'" Одни го-
ворили, обращаясь к женщинам: „Гражданки,
осыпайте бледное тело Марата цветами ”. Дру-
гие клялись на пронзившем его грудь кинжа-
ле идти по его стопам и отомстить за него.
Позднее сердце Марата, помещенное в урну, под-
весили в помещении одной из секций под сводом
потолка. Кто-то воскликнул, подняв глаза: „Дра-
гоценные останки Бога!”»
Сад посвятил Марату стихи:
Прекрасный патриот, он идол навсегда!
Ушел от пас Марат, но жив он на века.
Великий человек, он нас благословляет:
Стучит Сцеволы прах и Брута вдохновляет.
Как и Шарлотта Корде, Сад любил Брута и предло-
жил назвать одну из улиц в районе Вандомской площади
именем убийцы Цезаря. Поэт Осип Мандельштам как-то
обронил о французах конца XVIII века: «Опустошенное
сознание никак не могло выкормить идею долга, и она явилась
в образе „La Vertu Romaine”', более походящей для поддер-
«Римская доблесть» (фр.).
З36 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
жания равновесия плохих трагедий, чем для управления душев-
ной жизнью человека».
В конце июля Сад повел дела секции уже
в качестве ее председателя. Но почти сразу
в последних числах июля или в начале авгу-
ста он оставил свой высокий пост. О причи-
нах этого можно только гадать. Его отста-
вили? Если так — для него раздался пронзи-
тельный звонок с того света. Ушел сам? Но
почему? Он так стремился быть в револю-
ции па виду. Отказ от такой работы пе мог
пройти незамеченным. Скорее всего, Сад
пе сработался с кем-то из вожаков револю-
ции и поспешил уйти в тень, не дожидаясь
расправы. Сам оп говорил, что просто устал
и рад тому, что больше не является предсе-
дателем. Но что еще остается говорить в по-
добных случаях? Он сообщал Гофриди: «Вче-
ра, в числе прочего, после того как меня вынуди-
ли дважды выступать с оправданиями, мне
пришлось уступить кресло моему заместителю.
Они пытались заставить меня поставить на
голосование жестокую, бесчеловечную резолюцию.
Я так и не согласился. Слава Богу, все это поза-
ди». Все ли случилось па деле именно так,
как Сад описал Гофриди? Другие участники
события хранили молчание. Об одном мож-
но сказать достаточно уверенно: оп испы-
тывал все же не столько чувство радости
и облегчения, сколько страх. Террор усили-
вался не по дням, а но часам.
20 сентября Сад сочинил «Воззвание к душам Марата
и Ле Пелетье» Оп написал о великом и пре-
красном будущем человечества, о грядущем
расцвете наук и искусств. Обращаясь к Сво-
боде, оп восклицал: «Единственная богиня
' В те годы проводилась реформа написания фамилий. Их
писали то слитно, то раздельно. Сад предпочитал, как пра-
вило, старую форму: Ле Пелетье, де Ла Порт и т. п.
Чистилище 337
французов, святая и дивная, позволь нам про-
лить у алтарей твоих слезы по двум утрачен-
ным верным друзьям, позволь вплести ветки
кипарисов в гирлянды дубовых листьев, при-
готовленные для возложения на чело твое!»
Манию Марата физически уничтожать ина-
комыслящих Сад охарактеризовал в сле-
дующих выражениях: «Рабы назвали тебя кро-
вожадным, а ты лишь хотел принести в жерт-
ву тех, кем тяготилась земля. Ты велик!» Шар-
лотту Корде он клеймил как «дикую наем-
ную убийцу из числа тех гибридов, которых
трудно отнести к тому или другому полу и ко-
торые исторгнуты адом для страданий муж-
чин и женщин».
2g сентября Сад произносит речь, признанную в секции
принципиальной и сильной: было приня-
то постановление напечатать, размножить
и распространить ее. Эта речь положила
начало культу Марата и Лепелетье, призван-
ному заменить культ христианских святых.
В октябре некоторые секции Парижа, в том
числе и секция Пик, стали проводить в по-
мещениях церквей что-то вроде революци-
онных литургий с участием хора, с торжест-
венным изложением основных дат жизни
и деяний мучеников Революции. На площа-
ди Карусель устроили часовню для поклоне-
ния Марату. Число установленных бюстов
Марата достигало одно время четырех ты-
сяч. Правда, как заметил Карлейль, «ни один
обоготворенный человек не оставался божеством
на столь короткое время. Каких-нибудь четыре
месяца в Пантеоне, храме всех бессмертных, -
и затем в сточную яму, великую клоаку Парижа
и мира!... Из храма бессмертных - в клоаку! Так
бросает судьба бедные человеческие существа!»
Высказывания Сада о Марате и Шарлотте Корде в свое
время глубоко разочаровали такого безоговорочного
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
фаната Маркиза, каким был поэт Жильбер Лели. Еще бы!
Речь от 29 сентября наглядно показывает, как сильно воз-
несся Сад па крутом революционном вираже, как увлек-
ся он своей ролью античного трагика и усердно смазывал
ржавый от человеческой крови механизм гильотины. Не
мог же он не чувствовать, пе понимать тупости и ограни-
ченности Марата, пе мог пе думать о том, что нож гильо-
тины занесен и над его собственной головой?
Поведение Сада в 1793 году загадочно и нелогично,
как, впрочем, и все особо значимые поступки, совершен-
ные им в жизни. Сидевший в нем бес всегда любил играть
на краю пропасти, той или иной, не имело значения —
лишь бы она была поглубже и голова кружилась посильнее.
Великий историк Жюль Мишле впоследствии напи-
шет: «Террористы причинили нам огромное зло, оно все еще
живо. Загляните в любую хижину самой отдаленной европей-
ской страны: о терроре там помнят, его проклинают» (из кни-
ги «Народ»). Сад примется проклинать террор уже через
несколько месяцев после сочинения «Воззвания к душам
Марата и Лепелетье», своего гимна тому же террору.
Все же вдумаемся: так ли исключительны, так ли не-
ожиданны зигзаги Сада в его оценках Марата? Подобное
происходило со многими другими. Фигуры революционе-
ров такого масштаба, как Марат, двойственны по своей
сути. Это цельная натура, несомненно героического тина,
субъективно честный, пламенно убежденный человек,
погибший за свои убеждения. Марат привлекал Сада
своей вызывающей антирелигиозной позицией, громо-
гласными призывами уничтожить или разогнать церков-
ников. Наделенный огромной неформальной властью,
Марат жил в бедности, почти в нищете. После смерти
у него нашли только 25 су. С другой стороны, Марат, как
и Робеспьер, уже при жизни стал символом всего ужасно-
го и кровавого, что принесла Великая революция. При-
зывы убивать стали началом ее конца. «Они не пересту-
пили порога, за которым их ожидало грядущее», — писал Миш-
ле. Так что не будем списывать все метания Сада на теат-
ральность его натуры, па одну его вечную потребность иг-
рать после роли ангела — демона, после роли жертвы —
Чистилище 339
непреклонного судью. Здесь как раз тот случай, когда
наклонности его характера совпадали с объективными
закономерностями.
Осенью 1793 года вожди Великой революции пыта-
лись вести большую культурную работу. Они учредили
Политехническое училище и Нормальную школу. Декре-
том революционного правительства был основан Музей
(Лувр). Заработал телеграф на длинных линиях сообще-
ния. Начала вводиться десятичная система счета — прин-
цип единообразия мер и весов. По всей стране началось
реформирование школьного образования. В день, когда
Шарлотта Корде убила Марата, в самый час убийства,
Робеспьер с трибуны Конвента говорил о проекте всеоб-
щего и бесплатного образования. Начатые тогда или толь-
ко задуманные реформы имели огромное значение для
судеб Франции и всего мира.
Встречаются утверждения о том, что Сад видел себя
в будущем одним из отцов-основателей новой цивилиза-
ции. Д’Альмера сообщает, не ссылаясь, к сожалению, на
конкретные документы, что Сад «готовил свой проект кон-
ституции. Он тщательно редактировал два проекта, имея
в виду направить их на рассмотрение революционного прави-
тельства. Он возлагал на них большие надежды. Один касался
устройства публичных арен, на которых состязались бы, как
в древних Греции и Риме, гладиаторы; другой посвящался уст-
ройству публичных домов, содержащихся и курируемых госу-
дарством».
Д’Альмера впервые опубликовал составленный Са-
дом текст новой петиции секции Пик Конвенту. Пятна-
дцатого ноября Сад во главе делегации секции явился
в Конвент и, вероятнее всего, лично зачитал петицию в
присутствии всех видных деятелей Великой революции.
Петиция посвящалась доказательству необходимости
полного искоренения христианского культа как совер-
шенно несовместимого с идеями нового человечества и
основания повой религии. В Конвент явился уже не Луи
Сад, а 53-летний гражданин Франсуа Сад. Именно так
он указал свое имя в очередном виде на жительство.
Для Сада имя его являло не простой случайный знак,
340 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
а программу, девиз жизни. Он называл себя Луи в дни,
когда проповедовал конституционную монархию. После
казни Луи Капета (Людовика XVI) он именовал себя
Франсуа, укрепив таким способом свой образ граждани-
на Франции, истинного патриота. Франсуа Сад с прису-
щим ему актерским мастерством громко заговорил с вы-
сокой трибуны:
«Законодатели !
Воцарение философии наконец-то положило предел обману:
наконец человек просвещается и, ломая одной рукой, игру ис-
ки религии, другой, возводит алтарь самому дорогому его
сердцу божеству. Разум заменяет теперь Марию в наших
храмах, и фимиам, курившийся у ног блудницы, теперь вое
курится у ног истинной богини, разорвавшей наши цепи...»
Слова Сада со всей очевидностью перекликались
с нашумевшими в те дни высказываниями Апахарсиса
Клоотса, Шометта, Эбера и других вожаков народа. Кло-
отс открыто провозглашал культ разума, считал, что свя-
щенники обязаны добровольно и публично объявить себя
шарлатанами. Двадцатого брюмера (ю ноября) в соборе
Нотр-Дам прошел «праздник Свободы и Разума», оформлен-
ный пышно и аляповато. Это празднество, многократно
описанное, стало определенной вехой в развитии рево-
люционной идеологии. Там присутствовала «Философия»
в окружении бюстов мыслителей. «Свобода» (роскошная
молодая дама) восседала в кресле из зелени. «Богиня Ра-
зума» (оперная певица гражданка Меллар), чей троп уст-
роители праздника вознесли высоко, под самые своды
храма, встряхивала красивыми прядями волос, ниспадав-
шими из-под красного колпака; на плечи ее накинули
небесно-голубую мантию. В руке она держала пику. Под
звуки гимна ее трон опускается, Богиню Разума подхва-
тывают девушки в белых полупрозрачных одеждах и не-
сут по улицам...
В процессе подготовки таких праздников санкюлоты
сжигали церковные книги и разбивали утварь, ослов на-
ряжали как священников. Вполне вероятно, что, когда
Сад произносил в Конвенте свою антихристианскую
Чистилище 341
речь, санкюлоты складывали к трибуне атрибуты церков-
ного культа, бегали по залу в соответствующих нарядах
и богохульствовали. В те дни в знаменитой церкви Свя-
того Евстафия устроили кабак. Бывали случаи свальных
совокуплений и пьяных оргий в храмах. Санкюлоты со-
жгли мощи святой Женевьевы, столь почитаемой огром-
ным большинством французов за ее подвиги в служении
нации. Пригород Парижа, названный в честь святого
Депи, переименовали во Франсиаду. Проводилась широ-
кая кампания по переименованию улиц и площадей, и Сад
в ней активно участвовал. Он лично придумал новые
названия улиц, прилегающих к Вандомской площади. Сек-
ция утвердила его проект. Это увлечение переименова-
ниями зашло у него настолько далеко, что, как мы уже
знаем, оп заодно переименовывал самого себя, и неодно-
кратно.
Шельмование Евангелия и Церкви продолжалось
совсем недолго и вскоре было объявлено антинародным
делом. Таким жрецам культа Марата и культа Разума, как
Шометт, Эбер и Сад, пришлось серьезно призадуматься.
Максимилиан Робеспьер, хладнокровно рассудивший, что
ослы, наряженные священниками, могут оттолкнуть от
революции миллионы верующих католиков, решил поло-
жить предел бесчинствам «сторонников Свободы и Разу-
ма». Он остановил Клоотса и публично одернул Эбера,
что возымело немедленный эффект. Уже 28 ноября Эбер
заявил: «Говорили, будто у парижан нет ни веры, ни ре-
лигии, будто они заменили Иисуса Маратом. Опроверг-
нем эту клевету». Еще чуть позже Эбер полностью от-
казался от своего атеизма и посоветовал всем читать
Евангелие. Он не захотел попасть в список «изменников
и агентов врагов Франции», как назвал погромщиков
церквей Робеспьер в своей речи в Конвенте от г фриме-
ра (21 ноября). С нападками на антихристиап выступил
и Дантон, в недавнем прошлом один из самых яростных
атеистов. Между тем и Дантону и Эберу жить оставалось
уже совсем недолго. Гильотина заждалась их — ее зодчих.
Аресты эбертистов начались уже 27 фримера (17 декаб-
ря). Одним из первых пострадал Ронсен, глава кровавой
342 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«революционной армии». Клоотса, «оратора рода че-
ловеческого» (таково было его прозвище), арестовали
8 нивоза (28 декабря).
Сад и многие члены секции Пик в этих обстоятель-
ствах упорно продолжали антихристианскую линию,
игнорируя программную речь Робеспьера в Конвенте
от 21 ноября. Они пе успокаивались. Шестого декабря
в Генеральном совете Коммуны Парижа был зачитан со-
ставленный в секции текст, содержавший очередную пор-
цию высокопатриотических поношений Христа и Еван-
гелия: «Наконец нация увидела в истинном свете знаменитый
роман жизни Иисуса, в котором все - одно плутовство, ничего
подлинного, ничего реального, один лишь вымысел, ничего чудес-
ного, - только надуманное...» Автор текста не установлен, но
многие знатоки считают, что в тексте определенно узна-
ется рука Сада: он либо составил его от начала до конца,
либо отредактировал.
В день публикации текста, 18 фримера (8 декабря),
Сада арестовали.
Страшное событие произошло самым будничным об-
разом. В десять утра Сад и Констанс Кене находились дома
у себя на Нёв-де-Матюрен, 20 (ныне улица Матюрен), ря-
дом с Шоссе д’Антен. Сад к тому времени успел основатель-
но полюбить свой отдельно стоящий особнячок, в котором
он поселился еще в ноябре 1790 года. Шоссе д’Антен то-
гда как раз застроилось новыми фешенебельными домами-
дворцами, принадлежавшими как придворным и мини-
страм Людовика XVI, так и новоявленным богачам времен
Революции. Среди особняков выделялся Отель Терпси-
хоры, то есть дворец куртизанки и танцовщицы Гимар,
в оформлении покоев которого принимали участие худож-
ники Фрагонар и Давид. В Отеле Терпсихоры некоторое
время жил Мирабо, уже получивший славу «отца нации».
Дом, арендованный Садом, вовсе не такой роскошный
и большой, как Отель Терпсихоры, все же был весьма при-
влекательным. Он располагался чуть в стороне от Шоссе
д’Антен, в месте, где застройка началась буквально лет
за десять до появления бывшего узника Бастилии и Ша-
рантона. Особнячок значился под номером 20 по улице
Чистилище 343
Нёв-де-Матюрен, но при этом выходил одной стеной (с до-
полнительным входом) и на улицу Ферм-де-Матюрен ', так
что Сад мог формально иметь два почтовых адреса, чем он
иногда пользовался, так же как пользовался своими разны-
ми именами. Верная Сансибль обитала в первом этаже
особнячка, где располагалась и кухня. Сад занимал второй
этаж. Оп выписал из Прованса некоторые милые сердцу
вещи, напоминавшие о его молодости, о старых временах.
Он полюбил свой «маленький, но очаровательный домик»
и садик при нем. Лакеев он больше не держал, управляясь
по хозяйству вдвоем с Сансибль, которая выполняла боль-
шую часть дел, ибо он целыми днями находился в помеще-
нии секции Пик, а вечерами пытался работать над рукопи-
сями. В 1791 году Сад предпринимал попытку приобрести
столь приглянувшийся особнячок в собственность, но так
и не сумел собрать нужную сумму в 24 тысячи ливров.
В поисках денег он как никогда яростно атаковал нотари-
уса Гофриди, заискивал перед своей провансальской род-
ней в надежде получить наследство, но остался, как гово-
рят игроки, при своих. Подобные дела ему не удавались ни-
когда. Он органически не понимал, откуда берутся деньги,
как их накапливают и приумножают. Левер с юмором
написал, что в отношении денег Сад более заслуживает зва-
ния садиста, чем в отношении дел любовных: надавать
плеткой по заду — дело нехитрое, а вот добыть деньги —
это уже задача по-настоящему серьезная!
На Нёв-де-Матюрен Сад жил тихо и незаметно, ничем
не выделяясь. Дни и вечера он проводил в секции па Ван-
домской площади. Когда выдавался свободный вечер, он
ходил в театр. Урывками пытался писать прозу и драма-
тургию, дорабатывал и переписывал начисто созданный
в заключении философский роман «Алина и Валькур»,
а затем носил листки с отредактированным текстом из-
дателю Жируару, известному своими роялистскими убеж-
дениями. Видимо, он вносил в текст романа изменения,
подсказанные опытом революционных лет. Ему хотелось
Прежде там были владения монахов ордена тринитариев
(иначе их называли еще матюренами).
344 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
добиться, чтобы книга звучала вполне революционно,
соответствуя духу 1793 года, но чтобы при этом все дума-
ли, будто она была написана до 178g года. Его герой, ста-
рый мудрец Заме, предсказывает Сенвилю, что фран-
цузы «свергнут ярмо деспотизма и сделаются республиканца-
ми», что измученная деспотизмом Франция «вот-вот разо-
бьет свои кандалы» и тогда все народы мира станут свобод-
ны — словом, революционная фразеология представлена
в книге во всем ее пышном цветении. Сад на каждом углу
заявлял о своем гениальном пророческом даре, указывая
дату завершения романа в Бастилии (осень 1788 года)
и умалчивая о доработке, которой рукопись подвергалась
гораздо позже. Самое интересное заключается в том, что
он, в общем, говорил правду. Он действительно всем
своим существом предчувствовал, предвидел колоссаль-
ный катаклизм 1789—1794 годов, но не надеялся, что кто-
нибудь когда-нибудь догадается об этом и поверит в это.
Он унижался перед людьми, перед эпохой, перед самим
собой, в ужасе корчился и пресмыкался у подножия гильо-
тины и у пропасти забвения.
В утро ареста 8 декабря на его письменном столе ле-
жали три листка с переписанным текстом из «Алины
и Валькура». Писатель попросил производивших обыск
передать листки Жируару. Он сам открыл ящики стола
и шкафа, показал свои сочинения исключительно пат-
риотического содержания, попросил не ворошить и не
изымать рукописи. Пришедшие полистали сочинения, на-
шли их на самом деле вполне патриотическими и пошли
навстречу Саду.
Ордер па арест ему предъявил комиссар Жуэн Жюс-
пель из департамента полиции. С Жюспелем пришел еще
некто Лоран, член революционного комитета секции
Пик. Жюспель и Лоран напишут в своем отчете, как Сад
выслушал приказ о своем аресте внешне спокойно, а за-
тем заявил, что «он более всего уважает законы и нам следует
исполнить наши обязанности».
Вызвали мадам Кене.
— Гражданка, назови свое имя.
— Меня зовут Мари-Констанс Кене.
Чистилище 345
— Кем ты приходишься гражданину Саду?
— Я не супруга ему. Я просто живу рядом, занимаю
комнаты па первом этаже. Но я подруга гражданина Сада,
и его арест меня волнует. (Она зарыдала, и ее лицо иска-
зилось страданием.)
— Мы осмотрели второй этаж и сейчас придем с обы-
ском па первый. Ведь именно ты занимаешь первый этаж
дома?
— Да, внизу проживаю я. Пожалуйста, осматривайте.
Делайте что хотите...
Они направились в ее комнаты. Возможно, именно
в эти минуты Сад присел к столу и написал обращение в
секцию Пик. Он сообщил, что мотивы внезапного ареста
ему неизвестны, что он спокойно отдает себя в руки ре-
волюционных властей, будучи уверенным, что его, невин-
ного, пе бросят прозябать в кандалах. «Неужели нация, три
года назад разбившая мои цепи, снова их наденет на меня?» —
возмущался он.
Сада увели «в качестве подозрительного лица, согласно
мандату на арест». Арестованный, «уроженец Парижа, ли-
тератор» (в протоколе приводились его внешние данные:
ростом 5 футов и 2 дюйма, волосы и брови светлые с про-
седью, лоб высокий, открытый, глаза ярко-голубые, лицо
овальное, полное), был зарегистрирован в революцион-
ной тюрьме Мадлонетт, точнее, в монастыре дочерей
Магдалины, наспех переоборудованном в тюрьму только
в апреле 1793 года. На момент, когда привели Сада, каме-
ры оказались забитыми до отказа. Нового узника помести-
ли в уборной в конце длинного монастырского коридора.
Он вошел в загаженное помещение и отшатнулся, отбро-
шенный назад жутким зловонием. «Нет, это тебе не Ба
стилия!» — несомненно, подумалось ему.
Под СЕНЬЮ ГИЛЬОТИНЫ
Сад не получил из секции Пик ответа на свое письмо.
Там не захотели услышать его мольбы о защите. Руково-
дители секции были, вероятнее всего, сильно напуганы
346 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
арестом Сада и беспокоились уже не столько о нем, по-
считав его уже обреченным, сколько о самих себе. Его
арест мог послужить сигналом к разгрому секции и физи-
ческому уничтожению всех, кто имел с ним доверитель-
ные отношения. Соратники Сада, как и он сам, по-настоя-
щему не знали конкретных причин ареста и уже поэтому
не могли выступать с прямым опровержением его вины.
В секции почли за благо отмалчиваться. Обращение Сада
просто переслали в революционный комитет
Сада могли арестовать по одному подозрению в его
дворянском происхождении. В то время актеры, испол-
няя свои роли в «Женитьбе Фигаро», не смели называть
Альмавиву графом. На сцене его именовали «гражданин
Альмавива». Актер, осмелившийся произнести слово
«граф», немедленно поплатился бы жизнью. Сад же ни-
когда не скрывал в секции того, что имел прежде высо-
кие военные чины. Его и назначили комиссаром по кава-
лерии как бывшего кавалерийского полковника. Всем,
конечно, было ясно, что полковник в армии Бурбонов не
мог не иметь высокого дворянского титула. Экс-иолков-
ник Сад как бы не отрицал этого, но и одновременно
отрицал. Да, чины ему присваивали вместе с титулами, го-
ворил он. Но все дело в происхождении, а по происхож-
дению он к благородным не принадлежал. По убеждению
же — тем более!
Д’Альмера предполагал, что Сада могли включить
в арестные списки в связи с делом издателя Жируара,
с которым Сад дружил и сотрудничал. Жируар, помимо
книг, тайно печатал листовки контрреволюционного со-
держания. У пего имелась печатка с лилией — эмблемой
рода Бурбонов. Менее чем через месяц после ареста Сада
Жируара гильотинировали. Между тем нет свидетельств
того, что Сада допрашивали по делу Жируара. Остается
в очередной раз удивляться тому, что Франсуа Сад, жрец
культа Марата, остался другом известного роялиста и пла-
нировал именно у Жируара напечатать свой весьма ре-
волюционный роман «Алина и Валькур», равно как удив
ляться и тому, что Жируар соглашался публиковать Сада.
Нам не понять этих людей...
Чистилище 347
Могло быть еще множество конкретных поводов
к аресту. Сад предчувствовал арест и, стремясь подгото-
виться к защите, создавал вместе с нею и дополнительные
поводы к аресту. В ноябре 1793 года он обратился к ми-
нистру внутренних дел с запросом. Оп просил найти
в архивах письмо бывшего коменданта Бастилии де Лоне,
в котором тот при переводе Сада в Шарантоп в связи с
его попытками призвать толпу на штурм Бастилии харак-
теризовал Сада как опасного врага режима. Министр
Паре, как ни странно, отыскал письмо де Лоне и выслал
копию Саду педели за две до его ареста. Историк, излага-
ющий нам эти прежде неизвестные факты, резонно заме-
чает: Сад поступил неосторожно, невольно отождествив
себя, известного революционера, с потомственным ари
стократом де Садом, узником Бастилии (см.: Повер, с 102).
В папке с личным делом маркиза де Сада многое могло
заинтересовать министра Паре! Получается, Сад сам ра-
зоблачил свои утверждения о том, что не является потом-
ственным аристократом. Выходит, оп несколько забылся.
Вероятно. Но только ли неосторожность сказалась в за-
просе Сада? Не крылось ли в нем нечто большее? Быть
может, Сад ясно сознавал всю опасность своего запроса
о письме де Лоне и пошел на риск? Он устроил провока-
цию в присущем ему стиле: захотел, чтобы его признали
и легализовали в революции таким, каким он был па
самом деле? Он так сильно преувеличивал собственные
заслуги в революции — а это вполне в его характере, — что
взялся за осуществление совершенно безумного проекта
полностью снять со своей биографии покров тайны. По-
чему бы нет?
С этим согласуется другой рискованный проект Сада,
возникший в его горячей голове в самый канун ареста. Он
написал петицию о внесении поправки в декрет о пресле-
дованиях родителей эмигрантов. В целом он признавал
декрет нужным и полезным, но предлагал не изымать
имущество у тех, кто зарекомендовал себя в качестве вер-
ных слуг революции. Направляя свою петицию депута-
ту Конвента Ослену, он вновь не преминул сослаться на
самого себя, изложил историю своего бунта в Бастилии
348 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
2 июля, рассказал о письме де Лоне, в котором покойный
комендант охарактеризовал его как особо опасного для
режима Бурбонов человека. Сад признал факт эмиграции
своих сыновей, этих «чудовищ». Дети «его предали». Теперь,
писал Сад, он женат новым браком и имеет других детей,
а от детей-эмигрантов отрекается.
Вопрос о детях Сада дебатировался в ноябре 17УЗ гоДа
в коммуне Ла-Коста. Там составили запрос в Коммуну
Парижа о статусе сыновей Сада. Жители Ла-Коста за-
хотели реквизировать все имущество бывшего сеньора
и уничтожить все его права. Может, Сад проведал об этих
происках земляков, посчитал их, не без основания, очень
опасными и решил предупредить удар, лично признав
в послании к Ослену, занимавшемуся делами эмигрантов,
наличие у него сыновей-предателей.
Итак, он раскрылся перед революционными властя-
ми. Интересно, что при переводе из Мадлонетт в мона-
стырь Кармелитов он зарегистрировал себя под именем
Франсуа де Сад, вернув себе дворянское «де».
Декрет об арестах подозрительных лиц открыл кара-
тельным органам революции широчайшие возможности.
Отныне можно было арестовать любого человека без
предъявления конкретных доказательств и свидетелей
вины и держать в заключении до полной победы дела
революции — то есть бессрочно. Одним из последствий
декрета стало возникновение страшного сумбура в делах
арестованных. Дела формировались в спешке, часто не-
брежно. Аресты производились без предварительной
подготовки. Порой людей брали большими группами,
даже не удосужившись завести па них хоть какое-то подо-
бие досье. После неожиданного ареста большой группы
актеров «Комеди Франсез», состоящей из тридцати двух
«легкомысленныхлакеев аристократии», или, как писал «Ли-
сток общественного спасения», «прихлебателей и прихле-
бателънии, покойного месъе Вето», и заключения актеров-
мужчин в Мадлонетт, а актрис — в Септ-Пелажи, след-
ствие по их делу затормозилось безнадежно, хотя Колло
д’Эрбуа, член Комитета общественного спасения и ярый
приверженец террора, сам в прошлом актер и драматург,
Чистилище 349
решительно требонал его ускорения: «Через месяц вопрос
о „Комеди Франсез” будет закрыт. Голову отрубим, а хвост
отправим в ссылку». Дело актеров тянулось долго, в итоге
о нем почти забыли, а подсудимые рассеялись по разным
тюрьмам. Когда Сад поступил в Мадлонетт, там находи-
лись знаменитые Сен-При и Сен-Фаль. Сад мог увидеть
там и множество других знакомых лиц: аристократов ста-
рых времен, офицеров полиции, прежде его преследовав-
ших по воле тещи и короля, революционных лидеров,
разделивших его собственную судьбу.
Двенадцатого января 1794 года, после обеда, Сада под
конвоем вывели из тюрьмы Мадлонетт. Он чувствовал все
возраставшую тревогу. Секция Пик отмалчивалась. Изда-
тель Жируар погиб под ножом гильотины. Сада привели
в его дом па улице Нёв-де-Матюрен. В его присутствии
устроили повторный обыск. Зачем? Видимо, в его досье от-
сутствовали определенные улики и дело решили попол-
нить новыми документами. Два инспектора полиции ра-
ботали в доме до ночи. Они решили изъять и приобщить
к делу Сада четырнадцать писем, в том числе от Гофриди.
Переписка Сада с Гофриди действительно могла быть ис-
пользована для обвинения, ибо из нее непреложно явство-
вало, что отношения Сада с нотариусом строились по мо-
дели «сеньор — управляющий». К тому же Гофриди подол-
гу скрывался о г революционных властей, имел репутацию
убежденного монархиста, а его старший сын служил в ар-
мии роялистов. Гофриди адресовался к Саду через третье
лицо, но такая конспирация легко раскрывалась.
Теперь Сад очутился в тюрьме Кармелитов на ули-
це Вожирар, 70. Эта тюрьма, а еще недавно монастырь,
получила страшную известность осенью 1792 года, когда
там зверски умертвили сразу сто пятнадцать священ-
ников. Левер пишет, что часовня, основное здание и сад
сегодня уцелели. Сохранилось крыльцо, перед которым
убивали священников, и колодец, куда сбрасывали тру-
пы (Левер, с. 519). В тюрьме Кармелитов были заклю-
чены Жозефина Богарне (будущая супруга Наполео-
на), ее первый муж-офицер и еще множество известных
людей.
35® Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Уже 22 января, всего через педелю, Сада перевели
в Сен-Лазар — одну из самых больших тюрем, расположен-
ную в пригороде Сен-Дени. О ней тоже шли зловещие
слухи. Заключенные содержались там как скот. Многие
умирали от плохой пищи и скверной воды. В Сен-Лазаре
с июня 1793 гоДа томился известный поэт Андре Шенье
(«Присев на эшафот, настраиваю лиру. // Наверно, скоро мой
черед...»'). Сад пе был с ним лично знаком. Там он встре-
тил свою родственницу мадам де Майе с 16-летним сыном
и познакомился с поэтом Рушером и его другом — худож-
ником Юбером Робером, которого привели в тюрьму в
шелковой блузе. Он ходил здесь с рамой для набросков
и с карандашом в руке. Робер запечатлел знаменитый
тюремный коридор Жерминаль, бесконечно длинный и
мрачный, едва освещенный, по которому, подобно теням,
бродили группки заключенных. Сад мог наблюдать за со-
зданием этой картины, а возможно, он сам изображен
на ней (см.: Левер, с. 520). Ныне картина Робера хранится
в музее Карнавале в Париже.
Шло время. Начался март. Сад бродил по коридору
Жерминаль и изнывал от неопределенности своего поло-
жения. Вероятно, функционеры Комитета общественной
безопасности (по сути, это была якобинская карательная
структура, стоявшая над секциями, революционными
комитетами и самим Конвентом; Петр Кропоткин считал,
что властью Комитета общественной безопасности госу-
дарство «убило секции, революционные комитеты, револю-
ционный дух. Почва подготовлялась для реакции...») потре-
бовали в те дни от секции Пик высказаться наконец кон-
кретно о своем бывшем лидере Саде. Секцию вынудили
выступить с неким определенным обвинением. В ситуа-
ции, когда Сад находился в тюрьме смертников, никто
не отважился назвать его невиновным. Прежние сорат-
ники и поручители Сада выдвинули против него одно
конкретное обвинение: в 1791 году оп обращался к ка-
питану гвардии Людовика XVI герцогу де Коссе-Брис-
саку с просьбой защитить семью от погромов (читай: «от
революционеров»). То есть он после Великой революции
вступил в связь с высокопоставленным офицером коро-
Чистилшце 351
ленской гвардии — повод, вполне весомый для смертного
приговора. Люди из секции провели какие-то историчес-
кие изыскания об «Аркёйском деле» и, ссылаясь па осве-
щение скандального дела в прессе, назвали Сада «весьма
аморальным, весьма подозрительным и недостойным» притвор-
щиком, маскировавшимся под патриота, к тому же сбивав-
шим с толку членов секции примерами из греческой
и римской истории.
Гражданин «Алъдонс Сад» (теперь вот так!) дал под-
робнейшие пояснения. Да, он писал Бриссаку в его полк.
Да, он ошибался в Бриссаке, считая его другом револю-
ции. Бриссак знал его лучше, чем он знал Бриссака.
Бриссак публично заявил третьему лицу, что не хотел
иметь дело с Садом, потому что Сад недоволен королем.
Сад изложил основные этапы своей биографии, написал
о многих годах заключения в королевских тюрьмах (не
указывая мотивов заключения). Он утверждал, что не
видел своих сыновей с 1772 года. Он патетически заявил
Комитету общественной безопасности о своих выдаю-
щихся заслугах в революции, о своем «Воззвании к ду-
шам Марата и Лепелетье». Надо признать, что в этом
у пего на руках действительно имелись серьезные козы-
ри. Сад понимал: от того, как будет воспринято его по-
слание, зависит буквально все. Он продумывал все дета-
ли, все аспекты текста своих пояснений. Чувствуется,
что он беспокоился о судьбе Мари-Констанс. Он назвал
ее «прекрасной патриоткой» и высказал желание после
своего освобождения оформить окончательный развод
с Рене-Пелажи и жениться на Мари-Констанс, «дочери
портного».
Его привязанность к милой Сансибль день ото дня
становилась прочнее. Бывшая актриса полностью замени-
ла Саду Рене-Пелажи. В 1794 году она проявила в трудных
обстоятельствах такие качества, которые Сад прежде
у нее и пе подозревал: решительность, твердость, непрек-
лонность, целеустремленность и даже некоторую изво-
ротливость, прежде совершенно ей несвойственную.
Мягкая и деликатная женщина буквально преобразилась
в своей борьбе за спасение любимого человека. Сансибль
352 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
обивала пороги кабинетов революционных лидеров, за-
вела какие-то связи в Конвенте. Скорее всего, именно
в те дни она познакомилась с членами Конвента Бурдо-
ном, Ровером и Баррасом, чьи судьбы впоследствии со-
прикоснулись с судьбой Сада. По доверенности она рас
поряжалась доходами Сада и, надо думать, преуспела,
раздавая при необходимости подарки и взятки. Есть пред-
положение, что именно эта ее закулисная деятельность,
о деталях которой известно, естественно, очень немно-
гое, привела в итоге к освобождению Сада.
Через неделю после того, как Сад направил свою
яркую самохарактеристику в Комитет общественной
безопасности, в недрах этого страшного заведения повер-
нулось какое-то таинственное колесико и в тюрьму Сен-
Лазар поступило предписание о переводе Сада в тюрем-
ный лазарет Пикпюс «по причине болезни».
Лазаретом Пикпюс называли комплекс зданий, рас-
полагавшихся между тем местом, где позднее будет по-
строен Лионский вокзал, и Шарантоном. В наше время
там пролегает улица Пикпюс и на ней находится нечто
вроде небольшого монастыря «Малых сестер бедняков».
Где-то здесь, в монастырских постройках, и находился
в свое время наш герой. Неподалеку от этого места, тоже
по улице Пикпюс, можно увидеть старинное здание кон-
серватории. Возле него было, как указано на мемориаль-
ной доске, умерщвлено и захоронено в братской могиле
1300 мучеников Великой революции. В Париже помнят
о них и в начале XXI века.
В 1793“1794 гоДах, когда некоторые коррумпирован-
ные члены Конвента и функционеры Комитета общест-
венной безопасности начали большую торговлю жизнями
заключенных. Куаньяр и Беломм, два предприимчивых
парижанина, занялись на улице Пикпюс весьма своеобраз-
ным делом, приносящим им солидные доходы. За нема-
лые деньги они принимали в свои лечебницы тех, кто
боялся гильотины, мечтал отсидеться в тихом месте до
окончания гражданской смуты. Они имели соответствую-
щие лицензии властей, с которыми умели договариваться
на своем языке. Они содержали в бывших монастырских
Чистилище 353
постройках сотни действительных и мнимых больных.
Установленный в Пикпюсе режим содержания можно
было назвать и тюремным и больничным, смотря как
к нему подойти. В 1794 году, незадолго до прибытия Сада,
Беломм в чем-то не поладил с властями и превратился из
хозяина Пикпюса в заключенного.
После того, что Сад пережил в ту зиму у Мадлоне-
ток, Кармелитов и в Сен-Лазаре, Пикпюс показался ему
«земным раем». Какие благодарные молитвы возносил он
своей судьбе и своей любимой Сансибль, воистину спа-
сительнице, очередной матери! Ежедневно на рассвете
Сансибль шагала по улицам Парижа, держа в руках кор-
зинку домашней еды для Сада; украшенная трехцветной
кокардой, она не переставала при этом молиться: «Боже,
пронеси, спаси и помилуй!» Путь ее от особнячка на ули-
це Нёв-де-Матюрен до Пикпюса был вовсе не близким,
но она пе роптала. Даже самые рьяные недоброжелате-
ли Сада обязаны признать, что в его личности имелось
какое-то особенное обаяние, привлекавшее — а точнее,
крепко привязывающее! — к нему таких женщин, как
Мари-Констанс Ренель-Кене. В изданном во Франции
несколько лет назад «Энциклопедическом словаре» ав-
тор статьи о де Саде упоминает в изложении его биогра-
фии одну лишь Мари-Констанс. Это несправедливо
прежде всего по отношению к Рене-Пелажи и мадемуа-
зель де Руссе! И все же Сансибль, пожалуй, действитель-
но проявила как в 1793 и 1794 годах, так и в последую-
щие годы и десятилетия настоящие чудеса женской пре-
данности.
Все писавшие о Саде упоминают об одной детали:
в Пикпюсе одновременно с ним содержался выдающий-
ся прозаик Шодерло де Лакло, революционный генерал,
автор «Опасных связей». И все отмечают, что ни Сад, ни
Лакло, имена которых сегодня стоят рядом в учебниках
по литературе, не упоминали о своей встрече, о каких-
либо, даже косвенных, контактах. Это странно. Сад читал
«Опасные связи», изданные в 1782 году в четырех томи-
ках, и, вне зависимости от того, как оп оцепил роман,
должен был его запомнить. В Пикпюсе в основной массе
354 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
томилась высококультурная публика, читатели и знатоки
поэзии и прозы. Без сомнения, там звучали интересней-
шие дискуссии по вопросам литературы. Сад и Лакло про-
гуливались в одних аллеях, они должны были в течение
полугода время от времени видеться, случайно сталки-
ваться. Но нет никаких следов знакомства...
Итак, Пикпюс, как позднее рассказывал Сад, оказал-
ся поначалу земным раем, местом для избранных, где
можно было познакомиться и с милыми женщинами.
Однако потом все изменилось. В одном из писем Маркиз
сообщает:
«Но вдруг буквально под нашими окнами устроили место
казни, а посреди нашего чудесного сада устроили захоро-
нение гильотинированных жертв. <...> Мы похоронили
1800 человек, мой. дорогой друг, за тридцать пять дней,
и каждый третий из них был из нашего несчастного
дома».
Все это началось в один из ясных июньских дней.
Пришли какие-то рабочие и принялись спиливать в саду
фруктовые деревья и рыть огромную яму. Неподалеку от
улицы Пикпюс, на площади Свергнутого трона (ныне это
площадь Нации), выросло наводящее ужас дерево гильо-
тины. По вечерам к яме в саду подъезжала повозка с ок-
ровавленными телами обезглавленных «благородных»,
«подозрительных», «врагов» и «предателей нации». Спе-
циальная команда раздевала трупы, сортировала одежду
казненных. Возле ямы курились костры, чтобы дымом
отбить запах свежей крови и зловоние от ранее сброшен-
ных тел. Все это регулярно происходило на глазах узни-
ков лазарета, и каждому из них оставалось ожидать с за-
миранием сердца оглашения очередного списка пригово-
ренных. Так рай на улице Пикпюс превратился в ад.
Сад спасался от леденящего сердце страха лишь од-
ним: для оправдания себя он сочинял очередное посла-
ние — на сей раз адресованное в какую-то комиссию. Ему,
наверное, становилось легче, когда он нудно перечислял
свои заслуги перед родиной и народом и представлял как
истинную правду демагогическую ложь в изложении
Чистилище 355
объективных данных собственной биографии. Вот один
довод, показавшийся ему убийственно неотразимым:
«Меня обвиняют в том, что я из благородных. Это ложъ:
приобретение семьей феодальной вотчины еще не делает
человека благородным. Так нет же: раз вотчина у меня
имеется, нескольким рабам старого режима понравилось
прибавлять к моей фамилии, несмотря на мои протесты,
титул, коего у меня никогда не было. Моей вины в этом
нет».
Короче, пусть ему еще докажут, что у него есть титул
дворянина, что он из благородных! На иное он не согла-
сен, и все тут! Между тем он составил завещание и пере-
правил его на волю.
Казалось, развязка не за горами. Имя Альдонса Сада
с очередной подачи соратников из секции Пик попало
в список отданных на заклание гильотине. Список утвер-
дил главный общественный обвинитель трибунала Фукье-
Тенвиль. Среди двадцати восьми имен Альдонса Сада по-
ставили одиннадцатым, охарактеризовав его как «бывше-
го графа, капитана гвардии Капета, который, поддерживая
связи с врагами Республики, в своей секции продолжал бороться
с республиканским правительством, говоря о его несостоятель-
ности».
В тот же список попала мадам де Майе, родственни-
ца Сада. Но так вышло, что оба остались в живых: и ма-
дам де Майе, и ее кузен Альдонс Сад. Мадам де Майе
перед казнью забилась в конвульсиях вследствие полней-
шего нервного истощения, которое наступило после смер-
ти ее юного сына, гильотинированного накануне. Пала-
чи пожалели обезумевшую от горя мать, и мадам де Майе
этапировали в тюрьму Консьержери в центре Пари-
жа (позднее несчастная обрела свободу). О том, почему
не гильотинировали Сада, можно лишь строить предпо-
ложения.
До самого последнего времени пользовались попу-
лярностью две версии чудесного спасения писателя.
Жильбер Лели считал, что Сад избежал гильотины вслед-
ствие беспорядка в делах Революционного трибунала, ибо
35® Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в нем не знали точно, в какой именно тюрьме он содер-
жится. Мнение Лели попало в учебники, в справочники.
Рональд Хеймен, по традиции упоминая о спешке чинов-
ников и беспорядке в делах трибунала, все же акцентиро-
вал большее внимание па уличных беспорядках в Пари-
же 27—28 июля, на той неуверенности, которую должен
был испытывать человек, посланный трибуналом в Пик-
шос со списком, содержащим двадцать восемь имен. Этот
исполнитель увел из Пикпюса пе всех осужденных, что
были в списке: пятерых он не доискался (может быть,
и пе искал?).
Восьмого термидора (26 июля), в тот самый день,
когда кровавый маньяк Фукье-Тенвиль поспешно подпи-
сал обвинительное заключение по делам двадцати вось-
ми заключенных, Максимилиан Робеспьер потребовал
в Конвенте чистки Комитета общественной безопасности,
а заодно — и самого Комитета общественного спасения,
неприкосновенного, почти священного органа Республи-
ки. На следующий день, когда посланец Революционно-
го трибунала прибыл со списком в Пикшос, в Конвенте
два его члена — Бийо-Варенн и Тальен — потребовали аре-
ста Робеспьера. Сторонник Робеспьера, командующий
национальной гвардией Анрио, вместе с адъютантами
и жандармами попытался пробиться к Конвенту и спасти
Робеспьера. Не удалось: Анрио остановили и арестовали.
Ему на этот раз удалось освободиться, но его судьба уже
была предрешена. Ранним утром i о термидора па площа-
ди Революции Робеспьер и два десятка его соратников
легли под нож гильотины. Так погиб революционный
диктатор, поставивший па колени всю Францию, дикта-
тор, которому Сад осмелился дважды открыто возразить
по важным политическим вопросам. Торжество врагов
Робеспьера оказалось полным. Руже ле Лиль создал низ-
копробный гимн во славу переворота.
В недавнее время публикация ранее неизвестных
писем Сада породила версию, что посланец трибунала
вовсе и не выкрикивал в Пикпюсе имя Сада, потому что
вопрос сохранения его жизни был заранее согласован
с кем-то из высших руководителей Комитета общественной
Чистилище 357
безопасности и Революционного трибунала. Сад якобы
уже знал о таком сценарии событий и заранее спрятался
на территории Пикпюса. Версия выглядит достаточно
туманной, конкретных доказательств, по существу, нет,
кроме разве хвастливых заявлений Сада, сделанных им
15 октября после его освобождения.
Сад давал понять, что он освободился благодаря
своим связям в Комитете общественной безопасности.
Речь шла, скорее всего, о связях Сансибль, действовав-
шей через Бурдона, депутата Конвента. Последний
в октябре давал Мари-Констанс обещания ускорить
освобождение Сада из Пикпюса. Но то было гораздо по-
зднее, осенью. А вот сыграл ли этот Бурдон какую-то роль
27 июля, в день предполагавшейся казни Сада? И было ли
ему или какому-то иному высокопоставленному револю-
ционеру дело до жизни и смерти Сада в тот судьбоносный
для Франции и всего мира день g термидора? Кто может
сказать это наверное? В такие дни возникают воистину
фантастические ситуации, какие не под силу придумать
писателю с самым раскрепощенным воображением.
Сохранить жизнь в конце июля еще не означало окон-
чательного спасения. Комитет общественной безопасно-
сти, секция Пик и мадам Гильотина продолжали свою
деятельность и после смерти Максимилиана Робеспьера.
Приговор к смертной казни сохранял свою силу. Сад
и Мари-Констанс добивались реабилитации в течение
двух с половиной месяцев.
В середине октября Сад, теперь охарактеризованный
вожаками секции Пик уже как «славный патриот», вышел
на свободу и соединился с милой Сансибль, осыпавшей
его ласками и рассказами о всех тратах, приведших к пол-
ному безденежью, об инфляции и неудержимом росте
цен, о необходимости заготовить дрова в преддверии
зимы и т. п.
Сад методично принялся бомбардировать нотариуса
Хофриди и своих провансальских управляющих письмами.
Он хотел, чтобы все они узнали, что он освобожден, из его
собственных уст, в его истолковании. Основной же целью
его действий было стремление получить деньги, и все
358 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
надежды в этом он возлагал, разумеется, на старика Гоф-
риди. Но он пе забывал и людей пониже рангом, попро-
ще. Наступили времена, когда приходилось уже считаться
с простолюдинами. Сад хотел общаться с ними лично.
Вот его письмо Кенкепу (по прозвищу Вдовец), нота-
риусу в Мазане и, по-видимому, ярому якобинцу (НП, с. 313):
^Дорогой гражданин,
за моим освобождением последовала редкая почесть... Коми-
тет общественной безопасности разрешает мне, невзирая
на мое благородное происхождение, проживать в Париже
и, как и прежде, волновать общественное сознание моими
патриотическими творениями.
С братским приветом.
Ваш согражданин
Сад».
Ах, как, вероятно, наслаждался он сознанием своих
дипломатических способностей! Надо же было в столь
коротеньком письме сказать так много и так уклончиво!
Сообщить об «освобождении» из тюрьмы и в то же время
пе о нем, собственно, а о «редкой почести», об исключении,
сделанном ради него целым Комитетом общественной
безопасности. Следовало непременно напомнить этому
Кенкепу о том, что он, Сад, остается сеньором и ждет
подтверждения его преданности. Он, Сад, пе скрывает
своего благородного происхождения, по считает Кепке-
па «братом» по Республике. Они пе равны и равны. Сад
еще припугивает адресата указанием на свою особую роль
в создании революционной идеологии. Но и Кенкепу
и нам подобало бы признать, что все пункты позиции
Сада были в чем-то мотивированы.
Сад переписывался с Кенкеном довольно активно.
Сохранилось десять его писем к нему, написанных в 1792—
1794 годах после того, как Сад выдал Вдовцу доверенность
на покупку рент и продажу земель в Мазане и Сомане.
Одно время Маркиз вынашивал идею выгодной продажи
Мазана своей родственнице мадам де Вильнёв. Он вряд
ли хорошо знал Кепкена, во всяком случае он знал о нем
Чистилище 359
гораздо меньше того, что известно современным исто-
рикам, перерывшим все архивы в поисках различных
снедений о писателе. Есть мнение о Кенкене как о «яром
якобинце». Он был прижимист, любил деньги. Возможно,
он, совместно с Перреном, еще одним дельцом местного
масштаба, вынашивал замыслы присвоить доходы Сада
после того, как имя Маркиза оказалось в списке эмигран-
тов департамента Воклюз и па Мазан был наложен сек-
вестр. Но факты прямого мошенничества Перрена и Кен-
кена так и пе установлены.
«Эта воля закалена всей моей жизнью. <...> Мой смех...
контролируемая глупость, поскольку бесполезен. Он ничего не
меняет, но, тем не менее, я смеюсь», — так говорил учитель
Карлоса Кастанеды индеец Доп Хуан.
Дон Хуан и Сад — не странная ли параллель? Стран-
ная. Впрочем, пе более странная, чем сопоставление
любых больших и оригинальных личностей.
Дон Хуан считал себя «человеком пути» и давал четкие
разъяснения о свойствах такого человека.
Для «человека пути» характерно стремление скрыть
от мира людей свое истинное имя, скрыть свое местона-
хождение. Он соединяет в себе торжественную серьез-
ность со странным, абсурдным юмором.
«Человек пути» живет действием.
Саду несомненно было присуще мощное (частично
бессознательное) чувство пути, то, что Доп Хуан у Карло-
са Кастанеды называл «путем воина». Чувство пути гово-
рит; в этом мире есть только энергия жизни, и больше ни-
чего, есть только твой путь, не более и пе менее бессмыс-
ленный, нежели все остальное. И тебе следует пройти
свой путь. Саду присуще стихийное, никем пе внушенное,
идущее из глубины его естества глубочайшее безразличие ко
всему, кроме своего пути.
Это вовсе не означает, что Маркиз в этой жизни
оставался ко всему безучастным. Нет, мы знаем: мир
обжигал его, может быть, как редко кого-нибудь другого.
Обжигал его тело и мысль. Но пе его «эго», в котором
360 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
всевластно царило безразличие к абсурду земной суеты,
высшее безразличие — к религиям, судьбам, страстям,
к жизни и смерти. Вспомним, как о таком мировосприя-
тии говорил Дон Хуан:
«Для меня больше нет ничего важного - ни вещей, ни собы
тий, ни людей, ни явлений, ни действий - ничего. Но все-
таки я продолжаю жить, потому что обладаю волей. Эта
воля закалена всей моей жизнью и в результате, стала
целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, име-
ет что-то значение или нет. Глупость моей жизни конт-
ролируется волей».
Саду в его частной жизни некому было рассказать
о чем-то подобном. Ему никто ничего подобного пе гово-
рил. Он следовал по своему пути так же, как его герои, —
абсолютно фатально, считая этот путь лишь тем, чем на-
зывают такое окружающие люди, — эгоизмом, эгоцентриз-
мом, следствием распада христианской веры, социальным
нигилизмом, крайним проявлением испорченности ари-
стократа и т. п.
У «человек;1 пути», по мнению Доп Хуана, «нет ни че-
сти, ни достоинства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть
только жизнь, которую нужно прожить». От него ждут таких
описаний, которые позволили бы людям думать о мире
так, как думают о нем они сами. Но человек знания в не-
котором смысле вообще не думает. Он видит.
«В случае виден ия думать вообще'невозможно. Поэтому
мне никогда не удастся объяснить тебе, что это такое, — гово-
рит индеец Карлосу. — Ты хочешь услышать о причинах,
которые побуждают меня действовать имтю так, но я могу
сказать лишь одно - контролируемая глупость очень похожа на
видение. Ни о том ни о другом думать невозможно».
Жорж Батай как-то сказал: «Никому не дано чувствовать
и ясно выражать стремление к тому, чего втайне желал Сад и
чего он добился». Мы сказали бы так: никому, в том числе
и самому Саду, не дано высказать истину в последней
инстанции о его жизни и его творениях; но Сад внутрен-
ним зрением видел свой путь и ощущал заложенную в нем
истину.
Чистилище
Оп воспринимал историю как вызов ему. А свой
путь — как вызов, брошенный истории. Так соединялись
его путь и его вызов.
Когда Сад вышел из Пикпюса, в очередной раз обре-
тя свободу и ликуя, в нем с повой силой заговорили го-
лоса еще не воссозданных на страницах книг персонажей.
Ему нравилось то, что они говорили, и оп давал им раз-
говориться и выговориться сполна. Он видел их дей-
ствия, обжигался их вожделениями. Оп понимал, что ба-
лует их, мысленно помещая теперь в такие идеальные
условия, в каких ему самому не приходилось пребывать.
Он грезил идеальным, а идеальной для него была атмо-
сфера диалога единомышленников, партнеров и парт-
нерш. Диалога равных. Герою сопутствовала героиня —
женщина ему под стать. Если на первое место Сад мыс-
ленно ставил героиню — ей всегда теперь сопутствовал
герой — мужчина ей под стать. Герои и героини Маркиза
вещали голосами ликования, голосами абсолютной свобо-
ды. Оп видел их сказочно всесильными, божественными,
прекрасными. Примета возраста? Мадам Сент-Анж. Все
сказано уже самим именем этой из ряда вон выходящей
садистки: «Святой ангел». Было ли это имя связано с вос-
поминанием об Анже Гударе и его подруге?
Можно отметить как характерную черту всей прозы
Сада то, что первые характеристики персонажей неуло-
вимо напоминают зачины народных сказок:
«Монревилъ, один из самых красивых, самых любезных
и самых смелых рыцарей своего времени, умел любить
так, как умел побеждать» («Графиня де Сансер»).
«Мадемуазель де Факселанж только что исполнилось шест-
надцать. Облик ее был исполнен той возвышенности, что
дается существам исключительно добродетельным: необы-
чайно белая кожа, прекрасные голубые глаза, рот несколь-
ко великоват, но прекрасной формы, сложение хрупкое и гра-
циозное, самые прекрасные в мире волосы» («Факселанж»).
«Она была бы идеальной моделью для любого художника:
нежное ангельское лицо, светлые локоны, большие голубые
362 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
глаза, в которых светилась призывная нега, фигура, будто
скопированная с одной из граций» (Дельбена в «Жюль-
етте»)
Быть может, уже в те дни, когда Сад услышал диало-
ги персонажей «Философии в будуаре», ему послышался
и зловещий голос Сеп-Фона, наставляющего Жюльет-
ту. (Между прочим, Сен-Фоном назывался и называется
сегодня пригород Лиона, так что, подъезжая к Лиону
с юга, от Марселя и Авиньона, читатель может сойти
на станции Сен-Фон — в этом месте десятки раз бывал
Сад.)
Сад быстро записывал победоносно ликующие речи
персонажей «Философии в будуаре». В самом деле, стран-
ные речи! И какие удивительные! Какие загадочные! По
уровню загадочности с ними могла бы сравниться разве
только речь их автора, созданная гораздо раньше: «Фран-
цузы, еще одно усилие...» Маркиз решил включить ее в «Фи-
лософию»:
«Дольм ан се. Выходя сегодня из дому, я купил в Пале-
Эгалите брошюру.
Госпожа де Сен т-А нж. Посмотрим... (Читает.)
„ Французы, еще одно усилие, если вы желаете стать рес-
публиканцами”. Честное слово, странное название».
Маркиз знал: его персонажи не могут родиться ины-
ми, чем он сам. В них могла быть заложена только его
природа. А его природа прежде всего требовала, чтобы
после философских раздумий и споров, возбуждавших его
плоть до умопомрачения, следовала разрядка. Без много-
кратных разрядок он давно умер бы от разрыва сердца
если не в Венсенне, то в Бастилии. Сад щедро дарует
любимым персонажам вторую привилегию: разряжаться
после длинных речей о свободе столь же длинными сек-
суальными оргиями. Так у него возник свой жанр идеоло-
гической проповеди по ходу сексуальной оргии — жанр,
пародийно воссоздававший структуру бытия человека
времен Великой революции, человека, в высшей степе-
ни переполненного философией, в высшей степени
Чистилище 3 ?
похотливого и жестокого. Это смешной и жуткий гротеск
Великой революции. Это вызов Богу, Року и Закону. Здесь
черный юмор свободно переходит в какой-то самопожи-
рающий грубый фанатизм. «Контролируемая глупость»?
С точки зрения религии и гуманности контроль здесь пол-
ностью отсутствует. Зато все жестоко контролируется
волей Сада, соблюдавшего, кстати, все три единства
классицизма: места, времени и действия. Сад произвел
и строжайший отбор лексики. В основе его словаря —
абстрактная терминология из области нравственности,
религии, философии в диком сочетании с нецензурной
лексикой.
Прочтя впервые «Философию в будуаре», я воскликнул:
— Это было бы серьезно, если б не было так смешно!
Подумав, я добавил про себя: «Это было бы смешно,
если бы пе было так серьезно!»
А потом я представил себе, как Сад, сочинивший
очередную сцепу «Философии» и дико возбудившийся, от-
правляется к мирно спящей Сансибль... И рассмеялся,
вообразив натиски, перенесенные хрупкой женщиной.
Кто-то может ей позавидовать, а кто-то — пожалеть ее.
В те дни революционная теория обнаружила свое
полное вырождение. Знаком его стала «Философия» Сада.
«Философия» — книга неповторимая и незабываемая.
Верно сказал Р. Хеймен, что в ней «имморализм и смех на-
ходятся в счастливом сочетании» (Хеймен, с. ig8). Ее серд-
цевина — профанация как философии, так и нравствен-
ности. Она написана с каким-то детским серьезным пря-
модушием, искренностью, с неподражаемым школярским
педантизмом и местами напоминает прилежное сочине-
ние умничающего подростка, истекающего половой исто-
мой и в своих горячечных фантазиях, в мысленно совер-
шаемых оргиях сладострастия уничтожающего все осно-
вы морали, все законы нормального общежития. Детское
в «Философии» тем более органично, что частью замыс-
ла Сада стало пародирование широко практиковавшейся
во французской школе иезуитской методики преподава-
ния предметов, хорошо известной Саду еще со времен его
обучения в коллеже Людовика Великого.
364 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«Философия» сопоставима с рисунком на стене убор-
ной, выполненным гениальным хулиганом, верующим
в свое идеологическое мессианство. Мы видим картину
ликования, созданную тем, кто поджег священный храм
и пустил по ветру заветы отцов. На рисунке персонажи,
подобно подросткам, измеряют половой член и ликуют
от того, что он длинный и толстый. Они рассматривают
задницу и радуются тому, что она такая пышная, соразмер-
ная и удобная. Они совершают групповые совокупления,
хором благословляют радость обладания и ликующе бого-
хульствуют (сам Маркиз, судя по всему, дико богохульство-
вал во время занятий любовью).
«Философия» — ликующее междометие, растянувшее-
ся на полторы сотни страниц. Уборная, где расшалился
юный хулиган-художник, представляется ему огромной
тюрьмой, может быть Бастилией. Он взял ее штурмом,
захлебнулся от радостного вопля и покрыл непристойны-
ми рисунками мрачные грязные стены. На пережитый
кошмар заключения он ответил кошмаром садизма. На
издевательства и угрозы — сюрреалистическим хулиган-
ством.
Книга написана на едином дыхании. Ей не мешает
даже то, что в ней, как обычно у Сада, все свалено в кучу,
многие поднятые персонажами серьезные проблемы рас-
сматриваются слишком с ходу, легкомысленно, с непри-
личной самоуверенностью. Не это главное. Все детали
вписаны в картину невероятно смелую и шокирующую,
гармоничную даже в том, что является в пей наиболее
отталкивающим.
Маститый англичанин написал:
«Сад никогда не сознавал, каким исключительным явле-
нием было отсутствие у него страха перед свободой. <...>
Сад был почти одинок в своем отрицании морального зна-
чения природы Принимая посылку Ла Метри о том,
что природа побуждает нас потакать импульсам, кото-
рыми она нас наделила, он приходит к предложениям
по реформированию узаконенной системы. Он справед-
ливо настаивает на том, что смерть монархии должна
Чистилище 365
повлечь изменения в сфере нравственности: в обществе,
основанном на свободе и равенстве, должно быть мень-
ше запретов, меньше поступков, квалифицирующихся как
преступление. <...> Многие аргументы Сада сохранили
значение, многие звучат глупо» (Хеймен, с. 199—200).
Осень 1795 года выдалась воистину урожайной. Сад
положил на свой стол двухтомное издание «Философии» —
«посмертный труд автора „Жюстины”». Рядом с «Фило-
софией» поместилась стопка восьми томиков «Алины
и Валькура» с подзаголовком «Сочинение месье де С.».
Автор получил возможность отчасти удовлетворить
свое тщеславие: «Алину» читали, раскупали; последовало
второе издание, потом третье... Сад подготовил по запро-
су своего доверенного лица Лиона рекламную листовку
для рассылки по почте:
«Сообщаем вам, гражданин, о появлении труда под назва-
нием „Алина и Валъкур, или Философский роман”, восемь
томов в 18-ю долю листа, напечатанного прекрасным
шрифтом и украшенного гравюрами. В Париже у вдовы
Жиру ар, дом Эгалите; продажная цена юо ливров в пере-
плете.
Экземпляры расходятся быстро, и вам стоит поторо-
питься. В случае если вы пожелаете купить некоторое
их количество, обращайтесь с этим, к гражданину Лиону,
нашему посреднику в Париже, и он удовлетворит ваш
запрос. Действуйте без промедления».
Роман «Алина и Валькур» удостоился коммерческого
плагиата — несомненный знак определенной популярно-
сти. Некто Менего, прочтя историю Сенвиля и Леоно-
ры — о двух находящихся в разлуке влюбленных, каждый
из которых скитается по диким экзотическим местам
земного шара, переносит тяжелые испытания для того,
чтобы в конце вернуться в Европу и соединиться, полно-
стью переписал три тома текста Сада и тиснул в типогра-
фии сначала под названием «Вальмор и Лидия», потом —
«Альзонда и Кораден». Этот литературный мародер вско-
ре угодил в тюрьму (см.: Левер, с. 542).
Зб6 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Поход ПРОТИВ НИЩЕТЫ
Сад, вне сомнений, неплохо заработал на издании
своих книг — «Философии», а особенно «Алины и Валь-
кура». Если зимой 1794—1795 годов он и Сансибль ис-
пытывали самые крайние лишения и, когда Маркиз допи-
сывал диалоги «Философии» в своем непротопленном
кабинете, ему приходилось беспрерывно дуть па заморо-
женные пальцы и отогревать замерзшую чернильницу
в тазике с теплой водой, то зимой 1795—1796 годов их ма-
териальное положение несколько поправилось. И все же
чудовищная инфляция быстро поглощала литературные
гонорары. Другие же источники дохода практически ис-
сякли.
Судорожные скачки цен ставили многих людей на
грань голодной смерти. Саду становилось ясно, что во
Франции неизбежны новые политические перемены, воз-
можно очень резкие. Он боялся установления режима
жестокой военной диктатуры, когда «вернутся все ужасы
революционного режима».
«У нас есть конституция и есть мир, — писал оп 5 авгу-
ста 1795 года, — но вряд ли о нас можно сказать, что мы
стоим на пороге счастья... То, что обычно стоило 6ливров,
теперь стоит 6о, а цены на другие товары выросли более
чем в десять раз. В результате того, что торговцы прячут
товары, джем, масло и свечи, к примеру, стали стоить
в тридцать раз дороже... При самой скромной жизни -
той, какую веду я, питаясь в секции тушеной говядиной
и хлебом, покупая пять раз в неделю овощи к столу и обхо-
дясь без посещений театра, без каких-либо излишеств вме-
сте с моей подругой и кухаркой, - 6о ливров в неделю как
не бывало».
Обращаясь к нотариусу Гофриди, Сад требовал:
«Денег, денег, денег! Я умру, но не допущу столь пагубного
для меня хода дел. Мой врач говорит, что единственной
причиной всех моих бед является ужасный страх, в кото-
рый вы меня ввергаете. Все ропщут на меня из-за моей
Чистилище 3®7
зависимости от ваших капризов, и ясно, что такое поло-
жение следует изменить. Клянусь, я это сделаю... Ощуще-
ния опасности и страха, исходящие от вас после у апреля
1790 года, нанесли моему здоровью больше ущерба, чем две-
надцать лет Бастилии».
Гофриди, управлявший всем его имуществом в Про-
вансе, действительно не присылал ему ничего. Старый
адвокат потерял интерес к делам, особенно после смер-
ти своего старшего сына Эльзеара. Он переадресовал
Сада к своему второму сыну Шарлю, и тот будто бы пред-
принимал определенные усилия, только доходов от про-
вансальских имений все не поступало. Сад разыгрывал
в письмах то сцепы ярости, когда он рвал и метал, угро-
жал и ругался, то сцепы слез и мольбы, когда он предъ-
являл доказательства своих лишений, немощи, говорил
об отсутствии одежды, лекарств, о своем ужасном психи-
ческом состоянии, близком к состоянию самоубийц, — все
было напрасно. Он подозревал Гофриди в обмане, в том,
что старый друг детства просто присваивает его кровные
деньги. Адвокат оскорбленно отмалчивался, давая по-
нять, что он и его семья неплохо обойдутся без надоев-
шего им Маркиза.
Тогда Сад решил продать свои поместья. Гофриди-
старший оживился и нашел двух покупателей поместья
Гран-Бастид возле замка Соман, причем одним из них
оказался его родственник Аршиа. Была названа сумма
40 тысяч франков. Маркиз согласился, взял задаток, по-
том отказался от договоренности и потребовал 6о тысяч.
Гофриди обиделся за себя и за родственника, но Аршиа
и его компаньон, поразмыслив, согласились. Сад поспе-
шил объявить себя гениальным дельцом. Между тем он
мог, судя по всему, запросить и больше, ибо недвижимость
тогда продолжала оставаться капиталом, а деньги быст-
ро обесценивались. Вскоре после покрытия долгов и не-
которых трат Сад остался без денег.
А между тем ему следовало бы уяснить следующее:
в истории с продажей поместья Гран-Бастид Гофриди
ясно продемонстрировал, что он больше не может и не
Зб8 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
хочет набивать кошелек Маркиза. Сад же счел предатель-
ство Гофриди лишь досадной оплошностью и решил
впредь проявлять побольше личной инициативы, а дове-
рие к Гофриди полностью сохранил.
Веспой 1796 года он был вынужден из-за неуплаты
за аренду освободить столь дорогой его сердцу особнячок
па Нёв-де-Матюрен, что вызвало у пего сильнейшие при-
ступы раздражения. В такие периоды, по его признанию,
оп чувствовал себя так, «будто с него сдирают кожу». Его
крики и проклятия в адрес Гофриди и всего света не мог-
ли изменить положения. Пришлось действовать: вместе
с Сансибль и ее сыном снять деревенский домик в ок-
рестности Парижа.
Тогда Сансибль нашла покупателя на Ла-Кост. Следо-
вало поспешить: Репе-Пелажи, законная супруга, встрево-
женная продажей поместья Гран-Бастид, решила напом-
нить о себе и о своих правах. Перед Гофриди и Садом
вновь замаячил полузабытый образ Президентши де Мон-
трёй.
«Моя мать в порядке, — сообщала Репе нотариусу. —
В период Террора она находилась под арестом вместе
с несчастным отцом, который через шесть месяцев после
освобождения скончался... Я и моя дочь находились в из-
гнании».
Репе, не вступая в прямые переговоры с Донасьепом,
напомнила ему через Гофриди, что муж в 1790 году при-
знал в суде свой долг перед ней в размере 160 тысяч лив-
ров и дал обязательство в порядке частичного возмеще-
ния ее убытков ежегодно выплачивать ей по 4 тысячи
ливров. С тех пор Донасьен ни разу не переводил ей этих
денег. На них набежали проценты... Выходило, что Сад
вообще не имел права без согласия жены продавать свою
недвижимость, фактически принадлежавшую ей, Репе-
Пелажи, и их детям. Все это она собиралась сообщить
в суде.
Маркиз не мог не учитывать того, что в случае заклю-
чения им сделки суд может посчитать документ о прода-
же Ла-Коста недействительным, однако он подписал его.
Чистилище Зб9
А Сансибль нашла такого покупателя, с каким любой суд
был не страшен: влиятельного политика, депутата Кон-
вента Станисласа Жозефа Ровера. Он принадлежал к тем
лидерам Конвента, которых Сансибль пыталась очаро-
вать в 1794 году, чтобы они помогли ей вызволить люби-
мого Донасьена из тюрьмы общества свободы, равенства
и братства. Как депутат Ровер избирался в Совет старей-
шин от департамента Воклюз. В Провансе хорошо ос-
ведомленные люди имели о нем самую определенную
информацию как об авантюристе и мошеннике, темной
личности. Ровер испортил себе репутацию, пытаясь не-
законно завладеть чужим наследством. В 178g году он от-
бывал срок в долговой тюрьме. После штурма Бастилии
его освободили и он опять был избран депутатом — на
этот раз в Законодательное собрание — и голосовал за
казнь короля. Современный историк, опираясь на мнение
знатоков политической кухни XVIII века, дает Роверу
такую характеристику:
«„Гнусный Ровер", по словам Матъё, - противоречивый
персонаж. Родившийся в 1748 году, „беспринципный, бес-
характерный, лишенный собственного мнения ” по словам
Кучинского („ Словарь людей Конвента ”), он, судя по всему,
входил в число депутатов, которые наживали состояния,
используя свой мандат» (см.: Повер, с. 198).
Можно себе представить реакцию адвоката Гофриди
и Рене на сделку Сада с Ровером! Адвокат с его монархи-
ческими убеждениями, потерявший сына в эпоху Террора,
спал и видел во сне исчезновение всех роверов. Он еще не
знал, что само существование Ровера, мечтавшего закре-
пить достигнутое, уже находится па критической черте. Не
знал этого и сам Ровер. Сад, между тем, порекомендовал
ему Гофриди в качестве надежного управляющего.
Сделка состоялась. Ровер совершил ее пе разобрав-
шись, просто потому, что не знал, на что потратить день-
ги. Он никогда раньше не заезжал в Ла-Кост, и ему так
и не придется увидеть родовое гнездо Садов: через год
его сошлют в Гвиану, где ему останется жить совсем не-
долго.
370 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Получив крупную сумму от Ровера, Сад и Констанс
решили потратить ее разумно: приобрести солидную не-
движимость под Парижем. Сначала они купили ферму
Гранвилье возле Шартра и ферму Мальмезон непосред-
ственно под Парижем. Они оплатили большую часть стои-
мости ферм с их обширными угодьями, но у них остался
долг в шесть тысяч франков. Саду особенно пришлась по
сердцу местность у фермы Мальмезон. Он проникся дове-
рием к проживающему там крестьянину (позднее Маркиз
упомянет его в своем завещании). Вероятно, уже тогда или
чуть позже Саду захотелось, чтобы лес возле фермы навсег-
да укрыл его бренное тело. В его душе произошел оконча-
тельный разрыв с Провансом, с Сомапом, хотя в прежние
времена он представлял себе свою могилу именно там.
Предназначенный к продаже Сомап больше не казался ему
подходящим местом для вечного упокоения.
Сад и Констанс купили также и двухэтажный камен-
ный дом (фактически небольшое поместье) в Сент-Уэне,
между Парижем и Сен-Дени. Дом в Сент-Уэне Маркиз
оформил на Мари-Констанс Кене, чем должен был вы-
звать особенное раздражение Рене-Пелажи и детей. Кон-
станс останется владелицей Сент-Уэна до июля 1802 го-
да, когда после заключения Маркиза в тюрьму Сент-
Пелажи она будет вынуждена продать свою недвижи-
мость и вскоре последовать за Садом в его последнее
узилище.
Сад, Сансибль и ее сын переселились в Сент-Уэп
в октябре 1796 года. В том, что они купили на самом бере-
гу Сены этот обнесенный стеной дом-поместье с птични-
ком, газоном, фруктовым садом, голубятней, отдельным
домиком садовника и т. д. (см.: Левер, с. 554), имелась, не-
сомненно, своя логика. У Сада снова появился рабочий
кабинет. Он мог с любимыми людьми отдыхать в кресле
у мраморного камина или прогуливаться среди фрукто-
вых деревьев. Все это было бы действительно своевремен-
но, практично и в целом превосходно, если бы не одно
обстоятельство: фермам в Гранвилье и Мальмезоне и по-
местью в Сент-Уэне нужен был рачительный хозяин, пе
автор «Жюльетты» (он ее как раз тогда заканчивал),
Чистилище 371
а именно помещик-хозяин, каким Сад не мог и не желал
становиться! Он унаследовал бесхозяйственность отца,
а не хозяйскую жилку дяди. Ни пахотные земли, пи пруды,
ни фруктовые посадки не принесут ему прибыли. Его ста-
нут душить налоги. Удовольствие от помещичьего комфор-
та быстро сменится ощущением того, что он добровольно
угодил в новую западню, ведь свободных денег после по-
купки ферм и дома у него не осталось. Зато остался долг
в шесть тысяч франков.
Но на первых порах после сделки с Ровером вдохнов-
ленный Сад захотел побыстрее продать все еще принадле-
жащие ему владения на юге и отправился в Авиньон, где
он не был почти два десятка лет. И вот оп и Сансибль уже
переступают порог дома нотариуса Гофриди. Тот встретил
их приветливо (но так же он встретил бы и Репе). Затем
Сад посетил Соман, увиделся с фермерами, в большинстве
своем не представлявшими, зачем оп явился, как теперь
следует к нему относиться и стоит ли платить ему ренту.
Сад попробовал было затеять судебную тяжбу с ними, но
проиграл ее; побушевав, он наконец понял, что денег ни-
кто ему не даст, а покупателей под стать Роверу больше не
видно, — и возвратился на север ни с чем. Не успев попро-
щаться с Гофриди, он незамедлительно принялся за старое:
на всех почтовых станциях отправлял нотариусу просьбы
о срочной денежной помощи (в дороге им не на что было
питаться). Многое как будто поменялось в его жизни, но
фактически многое возвращалось к прежнему положению.
Затеянный им решительный поход против бедности закан-
чивался плачевно. В довершение ко всему, Сансибль, вый-
дя па постоялый двор па одной из остановок, узнала оше-
ломившие их новости: в Париже произошел политический
переворот, к власти пришла новая Директория, уже при-
нят новый закон о лицах, чьи имена прежде попали в спи
ски эмигрантов. Согласно этому закону, они должны безот-
лагательно покинуть пределы Франции — в противном
случае им грозил арест и суд. Они автоматически лишались
всего имущества. Какой удар! И как раз тогда, когда Сад
предпринял действительно реальные попытки изменить
жизнь к лучшему, построить ее на новом материальном
Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
фундаменте. Да, ему было о чем задуматься. Так, почти
в полном молчании, подавленные случившимся, Донась-
ен и Констанс вернулись в Париж. Это было в сентябре.
«К кому обратиться?» — лихорадочно думал Сад. К Роверу?
Из газет оп узнал о том, что вчера еще всесильный политик
приговорен, среди полусотни других депутатов, к депорта-
ции в Гвиану. Но к кому же перешло влияние изчез1гувших,
у кого теперь сила? Можно ли ехать в Сент-Уэн, или там их
ожидает арест? Нужно было любой ценой немедленно что-
то придумать, изловчиться, найти какое-нибудь спаситель-
ное убежище, затаиться в нем и переждать.
Идти им было, в конце концов, некуда. Парализован-
ные ужасом, они отправились в Сент-Уэн, где земля го-
рела у них под ногами. По стране катилась очередная
волна массовых арестов.
«Аномалия в роде человеческом»
Четвертое сентября 1797 года стало днем вознесения
на политический Олимп виконта де Барраса. Академик
Е. В. Тарле оценил его так:
«Барраса современники считали как бы коллекцией самых
низменных страстей и разнообразнейших пороков. Он был
и сибарит, и казнокрад, и распутнейший искатель приклю-
чений, и коварный, беспринципный карьерист и всех
прочих термидорианцев превосходил своей продажностью
(а в этой группе занять в данном отношении первое место
было не так-то легко). Но трусом он не был».
Баррас, тесно связанный тогда с Наполеоном, воевав-
шим в Италии, понял, что население недовольно Дирек-
торией, недовольно в массе своей некоторыми послабле-
ниями для роялистов, сделанными после казни Робеспье-
ра и его сподвижников. Баррас решил, почти ничего не
меняя по существу, бросить голодающим массам кость —
новые репрессии против монархистов и вообще бога-
тых людей. Таким способом оп рассчитывал спасти ре-
жим Директории и продолжить политику интервенций,
Чистилище 373
используя военный гений Бонапарта. Его план тогда удал-
ся. В декабре 1797 года Баррас и Талейран на правах пер-
вых лиц государства устроили Бонапарту триумфальную
встречу в Люксембургском дворце, возле которого собра-
лись ликующие толпы парижан.
Баррас, по происхождению аристократ из Прованса,
пе только слышал о книгах Сада, но и читал их. Впослед-
ствии оп напишет о своем земляке весьма проницатель-
ные заметки. По его мнению, Сад — «экстраординарный
персонаж, и его можно рассматривать как аномалию в роде
человеческом. Системе, которую он не побоялся выстроить
в своих сочинениях, отнюдь не лишенных таланта, предшество-
вала в разных странах безобразная практика, спровоцировав-
шая всеобщий ужас».
Имя Барраса могло возникнуть во время одной из
бесед Маркиза с Сансибль: она когда-то с ним познакоми-
лась. После некоторых колебаний Сад решил лично
обратиться к Директории с просьбой о заступничестве.
Кто, как не Баррас, мог вычеркнуть имя Сада, ошибочно
оказавшееся в списках эмигрантов сразу двух департамен-
тов — Воклюз и Буш-дю-Рон?
По прочтении ходатайства Маркиза Баррас написал
резолюцию: «Доложить немедленно». Ему доложили, что
в деле имеется, как минимум, одно существенное затруд-
нение: не вполне ясно, этот ли Сад числится в списках
эмигрантов? Действительно, разве можно было уверенно
идентифицировать гражданина Луи Сада, гражданина
Альдонса Донасьена Сада и гражданина Донасьена Аль-
фонса Франсуа Сада? Требовалась сверка документов
и разъяснение — почему, если речь идет об одном и том
же лице, оно официально именовалось по-разному? Что
бы ни говорил Маркиз — все выглядело малоубедительно.
Французские бюрократы оставались неумолимы. Экспе-
рименты Маркиза со своим именем просто не укладыва-
лись в их головах. Сад апеллировал к землякам в комму-
не Ла-Кост. Они пошли ему навстречу. Однако и им пове-
рили не сразу. Дело зашло в тупик. Какого-то Сада
следовало счесть эмигрантом-монархистом и выслать из
страны, конфисковав его имущество. Имуществом владел
374 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, а в списках фигури-
ровали Сады с другими именами... Так выслать или не
выслать этого злосчастного Сада? В таком деле лучше
переусердствовать, ибо чиновники понимали — дело не
в списках, а в имуществе. Баррасу и Талейрану нужны
были поместья и денежные вклады, а не социальная спра-
ведливость. Подтекст звучал ясно: конфисковать как мож-
но больше! А у кого — вопрос второй. Казна нуждалась
в деньгах. Лес рубят — щепки летят, и от ошибок никто
не застрахован. Многие тогда безосновательно попали
в списки эмигрантов, но из них никого не вычеркнули.
Единственное прикрытие, которое Саду и Сансибль
удалось создать, оказалось лишь подобием фигового лист-
ка. У Сада имелся давний доброжелатель, доктор Гасталь-
ди, светило провансальской медицины. В последние годы
Гастальди приобрел некоторую известность и в столице
и лечил политических дельцов. С его помощью Маркиз
выправил себе справку, гласившую, что он, Сад, тяжело
болен язвенным геморроем и не перенесет поездку: ему
требуется покой.
Судьбу Маркиза снова начало выворачивать и закру-
чивать, да так, что обозначились новые головокружитель-
ные спирали.
Тогда он заново переписал «Жюстину» и как бы в ка-
честве ее продолжения написал «Жюльетту», совершен-
но самостоятельное произведение большого объема. Все
это он отнес издателю Массе, который не замедлил вы-
пустить в десяти томах богато иллюстрированную тела-
ми в разнообразных позах «Новую Жюстину, или Несча-
стья добродетели, продолженную Историей Жюльетты,
ее сестры». Его как будто не устраивала та степень шо-
кирующего устрашения читателей, которой он достиг
в «Жюстине» и в «Философии», как и те оскорбления, ко-
торым он уже публично подвергся. Оп до предела откру-
тил кран порнографии, выхлестнув из себя нечто супер-
шокирующее, суперпарадоксальное. Буквально из-под
ножа гильотины, на пороге лишения гражданства и на-
ступления полной нищеты он громогласно изрыгнул ди-
кие богохульства, разоблачил идеологические доктрины
Чистилище 375
и направил внимание читателя на самые безобразные
фантазии человеческого ума. Оп отомстил окружающему
миру с диким сладострастием, которое было неожидан-
ным даже для него самого и в котором уже никто не мог
открыть ничего неожиданного.
«Жюльетта» — это настоящее идеолого-порнографи-
ческое безумие, в высшей степени буйное помешательство.
Между тем никогда еще Сад пе смотрел на происходящее
столь трезво, как в последние годы уходящего столетия,
названного веком Просвещения. Многие историки, пи-
сатели, философы и рядовые читатели пытались понять
причины порнографического безумия Маркиза, и немало
версий вызывают интерес, но изложение их заняло бы
очень много места. И все же предпримем скромную попыт-
ку найти ключ к этому весьма сложному замку. Приведем
почти исчерпывающее в своей точности и наглядности
образное суждение о кризисе французской мысли эпохи
Вольтера, Руссо и Сада, которое принадлежит Осипу Ман-
дельштаму (интересно, кстати, читал ли он Сада?):
«Восемнадцатый век похож на озеро с высохшим дном: ни
глубины, ни влаги, - все подводное оказалось на поверхно-
сти. Людям самим было страшно от прозрачности и пу-
стоты понятий. La Verite, la Liberte, la Nature, la Deite ',
особенно la Vertu * 2 вызывают почти обморочное головокру-
жение мысли, как прозрачные, пустые омуты. Этот век,
который вынужден был ходить по морскому дну идей, как
по паркету, - обернулся веком морали по преимугцеству.
Самым тривиальным нравственным истинам изумля-
лись, как редким морским раковинам. Человеческая мысль
задыхалась от обилия непреложных истин и, однако, не
находила себе покоя. Так как, очевидно, все они оказыва-
лись недостаточно действенными, приходилось без уста-
ли повторять их.
Великие принципы восемнадцатого века все время
в движении, в какой-то механической тревоге, как буддий-
ская молитвенная мельница» («Заметки о Шенье»).
' Истина, Свобода, Природа, Божество (фр.).
2 Добродетель (фр.).
376 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
В той же статье у Мандельштама есть и более крат-
кое, сжатое до размеров телеграфной строки определе-
ние духовной драмы Просвещения: «Императивность.
Дионисийский характер. Одержимость».
Мысли великого поэта, сформировавшиеся в канун
падения российского самодержавия, имеют самое прямое
отношение как к Саду и многим его современникам, так
и, скажем, ко многим людям эпохи Лепина, Троцкого,
Сталина. Ленин спокойно мог бы подписаться под мно-
гими речами Дельбепы из «Жюльетты», в частности под
теми, в которых героиня Сада обличает религию как по-
рождение нашего «глубочайшего невежества», именует Все-
вышнего «отвратительным призраком», полагается на свой
разум — «единственного проводника в ночной мгле» и «высоко
поднимает этот светильник» и т. п. Одно из пожеланий
Сада, высказанных устами Бельмора, Ленин выполнил
буквально: «Нужно арестовать и казнить всех священников -
всех в один и тот же день. <...> Нельзя ограничиваться тем,
чтобы отрубить одну из голов Гидры: надо уничтожить все
чудовище, а если ваши мученики встречают смерть с большим
мужеством, так только потому, что они вдохновлены приме-
ром предшественников, укрепившим их дух. Но попробуйте со-
крушить их сразу всех, одним махом, и вы покончите и с после-
дователями и с мучениками».
До предела уставший от пустых, ничем пе заполнен-
ных омутов идей своего века, Сад всем строем мыслей
и событий «Жюльетты» выступает против «утонченности,
не только бесполезной, но и разрушительной». Он хочет про-
тивопоставить миру бестелесных доктрин и выхолощен-
ных чувств мир кипящей плоти, мир экстазов, воплей
удовлетворения, мир безумной реальности, исполненный
для него самой возвышенной красоты. И вот в этом-то
он решительно пе похож пи па Робеспьера с Маратом, ни
на Ленина со Сталиным. Он — гений воображения, созда-
тель Утопии секса. Его персонажи хотят непрерывно про
никать в других, сливаться с другими, прорываться в са-
мое сокровенное других, — и этим самым познавать, по-
знавать, познавать жгучую реальность человека! Ему
чуждо расчетливое мелочное опекунство над человеком,
Чистилище 377
чужда идеология иезуитски просчитанного политическо-
го шпионажа — того, что было позднее выпестовано
Лепиным и Сталиным. Но приходится признать, что ди-
онисийское безумство Гитлера и «перманентная револю-
ция» Троцкого могли бы поправиться его героям.
«Жюльетта» написана как раз тогда, когда век Про-
свещения подвел под собой черту. Она стала его послед-
ней оргией и вместе с тем пророчеством последствий
происшедшего.
Когда «Жюльетту» стали раскупать так же бойко, как
горячие пирожки (сравнение Ретифа), кое-кто посчитал,
что именно Сад виновен в падении нравов, по, разумеет-
ся, все обстояло не так просто. «Отвратительное произве-
дение выродка», как оценил его один из рецензентов, ро-
ман со всей невыносимой энергией садовского гротеска
открыл бездну, разверстую перед человечеством после
разрушения оказавшихся пустотелыми идолов Добро-
детели и Разума. Не могло быть, чтобы Сад пе понимал,
что своей новой эпопеей он вызовет па себя огонь всех
тех, кто ожидал прихода к власти диктатора, призванно-
го всех привести к одному знаменателю. Сад шел навстре-
чу опасности, сладострастно предчувствуя ожидавшую его
жестокую порку.
Осуществление плана издания «Новой Жюстины»
и «Жюльетты», грандиозного в своем роде свода прозы
Сада, наталкивало его на мысль устроить пе менее гран-
диозную распродажу невостребованных пьес, уже изряд-
но покрывшихся пылью. На театры Парижа автор почти
не надеялся и решил, что театральный триумф ожидает
его в глубинке. Оп сочинил письмо-проспект с рекламой
созданной им драматургии и разослал его известным ру-
ководителям провинциальной сцепы. Оп предлагал заку-
пить у него оптом сразу двенадцать пьес (всего тридцать
пять актов), причем сам обещал поставить и свои очень
веселые комедии, и свои очень трогательные драмы, при
чтении которых чувствительные дамы падали в обмо-
рок. Двенадцать шедевров за символическую плату! То
есть за пятьсот франков с каждого прошедшего спектак-
ля, оплаченный проезд в театр для постановки и сто экю
37 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
по возвращении в Париж (Левер, с. 570—571). Никто из ди-
ректоров театров ему ие ответил.
Обескураженный Сад предпринял одну из послед-
них своих попыток проникнуть на профессиональную
сцепу. Оп предложил свою пьесу в театр Соперничества
на бульваре Тампль, где играли спектакли всех жанров,
начиная с пантомимы, в которой соперничали со зна-
менитым «Амбигю Комик», и кончая мрачными готиче-
скими драмами, такими как «Удольфские тайпы» по из-
вестному роману Рэдклиф, «Монах» — по роману Льюи-
са. О спектакле «Монах» редактор театрального альма-
наха писал:
«Спектакль этот ужасен, но, в согласии с современным
вкусом, на него ходят. Еще год, и наши импровизаторы
от пантомимы включат в свои так называемые диалоги
что-нибудь из романа „Жюстина”».
Предложил ли Сад па самом деле театру Соперниче-
ства инсценировку «Жюстины» или что-нибудь полегче —
неизвестно. Вообще-то готовая инсценировка «Жюсти-
ны» лежала на его столе и ждала своего часа. Авантюра
с театром Соперничества оказалась безрезультатной: от
нее осталось лишь письмо, направленное Садом театраль-
ному деятелю, работавшему под псевдонимом Корс, одно-
му из хозяев театра (НП, с. 421—423). Письмо это заиски-
вающее, почти униженная мольба, свидетельство глубины
долговой ямы, на дне которой очутился автор. Сад согла-
сен па все:
«Сент-Уэн, 1798 год.
Я согласен, гражданин, со всеми сокращениями, которые
обстоятельства требуют внести в мою пьесу, и полон реши-
мости сделать их; но вы же понимаете, для этого нужно,
чтобы я был уверен, что она будет взята; как только это оп-
ределится, мы вырежем и вставим все, что вы пожелаете.
Будучи исключительно заваленным срочными литера-
турными делами, в обснюятелъствах, когда печатается
начало моего труда, а к его завершению я еще и не присту-
пил, я лишен возможности отправиться к вам, как мне
Чистилище 379
очень хотелось бы поступить, чтобы поговорить по пово-
ду нашего дела. Прошу вас, соблаговолите выбрать день,
когда вы будете не очень заняты, и приезжайте ужинать
ко мне в деревню, а там мы обо всем спокойно побеседуем.
Мой сын, который передаст вам это письмо, сможет за-
брать вас в удобный для вас день, и вы приедете вместе
с ним. Буду тень рад, гражданин, получить удовольствие
видеть вас и напомнить вам, что у нас уже были кое-какие
общие дела, а также воспользуюсь случаем, чтобы выска-
зать восхищение вашими весьма приятными талантами.
Честь имею вас приветствовать,
Сад, автор „Алины и Валькура” и пр.».
Вероятно, Корс не ответил.
Позднее Саду удалось пристроить инсценировку
«Жюстины» в театр под названием «Без претензий», но
агенты полиции донесли об этом своему министру. Тот
затребовал рукопись для личного ознакомления. Дирек-
тор театра в своем ответе ограничился лишь изложени-
ем некоторых сведений о пьесе, подчеркнув, что все в пей
совершенно пристойно, все не так, как в романе «Жюсти-
на», который, впрочем, и так «всем известен наизусть».
Министр запретил ставить «Жюстину». Отметим, что
в ходе этих переговоров обнаружилось авторство Сада,
а ведь когда в прессе появлялись такие утверждения, он
отвергал их и буквально с пеной у рта проклинал это дур-
ное сочинение.
Мы уже знаем, как дорого обошлись Маркизу затеян-
ные им некогда игры со своим именем. Между тем ему,
видно, показалось мало произведенных перевоплощений.
Последовало продолжение. Он объявился в Версале под
именем «месье Шарль». Да не где-нибудь, а непосред-
ственно на улице Сатори, связанной с жизнью его отца,
проживавшего в Версале и похороненного там в присут-
ствии Донасьена. Биографы Сада, привыкшие ко всем его
странным выходкам, хладнокровно объясняют его пере-
селение в Версаль под именем месье Шарля желанием
Маркиза укрыться от кредиторов и властей. Ничего себе
способ конспирации! Появиться под чужим именем как
380 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
раз там, где в любую минуту его могли узнать! Конечно,
время от времени оп встречал там знакомых. В поступке
Сада присутствовал элемент профанации и провокации,
своеобразной театральной игры па краю пропасти.
Сад попал в отчаянное положение. Его постиг самый
полный финансовый крах, какой только можно предста-
вить. Преследования властей и его собственная вопию-
щая непрактичность привели к тому, что он и Сансибль
кругом задолжали по счетам и уже не могли более содер-
жать Сент-Уэп. В сентябре 1798 года Сансибль уехала
в Париж и поселилась у старых друзей. Чем она зараба-
тывала там па их пропитание, пе установлено. Сад как-то
дал понять Гофриди, что опа достигла известных глубин
падения и оп глубоко скорбит об этом. Было ли это лишь
желанием разжалобить нотариуса?
После отъезда Констанс Маркиз очутился почему-то
в Версале вместе с ее сыном Шарлем. Этот подросток дол-
жен был теперь опекать Сада, чье подавленное состояние
усугублялось букетом болезней. После напряженной
писательской работы Сад почти ослеп на один глаз и пло-
хо видел другим.
В Версале Сада и Шарля Кене застала холодная осень.
Они спали на каком-то чердаке и ждали редких наездов
Сансибль, привозившей им хлеб. Из милости их подкарм-
ливали супом па постоялом дворе. Потом Маркиз пристро-
ился в местный театрик. За мизерную плату оп исполнял
работу суфлера. Но театрик вскоре закрыли. Обнищавший
Сад провожал уходящий век в богадельне вместе с нищи-
ми и больными Однажды его отчаянное положение про-
будило сочувствие в сердцах версальских любителей Мель-
помены. Местное Драматическое общество в благотвори-
тельных целях профинансировало постановку драмы
«Окстьерн, или Несчастья либертинажа». Прошел один
спектакль с участием актеров-любителей и самого Сада.
Видимо, к этому времени Сада уже перестали называть
месье Шарлем и к нему вернулось его подлинное имя.
Оп получил обнадеживающие новости: по воле На-
полеона волна преследований эмигрантов резко пошла
па убыль и Баррас вступился за Сада. В департаменте
Чистилище 381
Воклюз, а потом и в соседнем департаменте Буш-дю-Рон
отменили арест па его имущество и признали ошибочным
включение имени Маркиза в списки эмигрантов. Запах-
ло денежными переводами с юга. Сад нашел в себе силы
встрепенуться и обрушил лавины чернил на бедного Гоф-
риди и его сына Шарля, требуя немедленно осуществить
поборы с фермеров или что-то продать и послать ему
денег, денег, денег, черт побери, денег!
«Сад - Шарлю Гофриди.
го февраля 1800 года. Версаль.
Вот уже восемь месяцев вы водите меня за нос, отклады-
вая с одного дня на другой. По вашему стилю ясно, что мои
деньги в ваших руках и вы используете их к своей выгоде,
в то время как я, доведенный до последней крайности, прак-
тически умираю от голода. Согласитесь, это унижает
меня. Я заявляю вам, что к вам скоро приедут и сумеют
вернуть награбленное: в распоряжении приехавших, будьте
уверены, найдется достаточно рвотного, чтобы прочи-
стить кошель на вашем животе. Арендатор сообщает, что
хочет сделать удержания из той суммы, которую он мне
должен. Я заявляю, что решительно протестую, и никаких
удержаний не должно быть!» (НП, с. 466).
Семейство Гофриди посчитало, что Сад в своих ос-
корблениях и угрозах перешел допустимую грань, и реши-
ло порвать деловые отношения с ним. Маркиз испугался
и резко сменил топ. С такой же горячностью он принял-
ся молить о прощении. Он выказывал в делах сущее ре-
бячество. Когда же отец и сын Гофриди возобновили пе-
реписку, Сад вновь принял топ требований и угроз. В обо-
рванце из версальской богадельни пе желал умирать
высокомерный сеньор с тяжелой тростью в руке.
Еще один поразительный и очень театральный сю-
жет из биографии Сада — история с перевоплощением
некоего Казада, случившаяся уже после окончательного
падения Директории, в начале консульства Наполеона.
Вышеупомянутый Казад в 1798—1799 годах служил ко-
миссаром полиции и в числе прочих обязанностей должен
был держать в поле зрения деятельность Сада, состояв-
382 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
шего па особом учете. Казад познакомился с Садом, кото-
рый увидел перед собой довольно молодого приятного
мужчину, с интересом заговорившего о литературе и фило-
софии и явно пе имевшего призвания к службе в полиции.
Казад пе принадлежал к породе инспектора Маре. Так вы
шло, что он постепенно привязался к источавшему магне-
тическое притяжение обитателю версальской богадельни
и сделался его апостолом. С приходом к власти Наполео-
на Казад лишился работы в полиции и — уже под именем
Этьенна Лалуби! — близко сошелся с Маркизом. Новояв-
ленный проповедник предложил новоиспеченному адепту
взять на себя выколачивание доходов от имущества свое-
го учителя, дабы заменить ставшего бесполезным Гофри-
ди. Этьенн совершил ознакомительную поездку в Прованс,
исполненный решимости провести ревизию в делах Гоф-
риди. Он доложил «своему генералу» (так он называл Сада),
что дела обстоят пе так плохо, как можно было предпола-
гать. Забрезжила некоторая надежда па избавление от ни-
щеты. Констанс сопровождала Лалуби в его поездке, запас-
шись рекомендательным письмом к одному из известных
в Авиньоне врачей. Письмо дал доктор Гастальди. «Теперь, —
писал Сад, — когда месье Лалуби вошел в курс моих дел, ему ста-
нет легче выполнять мои задания...» Маркиз почувствовал,
что с появлением Лалуби его снова выносит наверх...
Пятого апреля 1800 года Допасьен, Сансибль и Шарль
снова отперли ворота в Сент-Уэне. В кармане Сада лежа-
ло издание «Окстьерна», вышедшее в Версале под эгидой
Драматического общества. Тогда же издатель Никола Мас-
се, публикатор «Новой Жюстины» и «Жюльетты», папеча
тал в четырех томиках собрание новелл Сада, написанных
в разные годы, под заглавием «Преступления любви». Па
титульном листе издания значилось: «Д. А. Ф. Сад, автор
„Алины и Валькура”». Ни одна из новелл сборника не
носила порнографического характера. Впервые, буду-
чи уже в бо-летпем возрасте, Маркиз решился публично
подписаться своим именем, давно уже к тому времени
ставшим легендарным в писательских кругах.
Имя Сада замелькало в книжных обзорах. Его автор-
ство «Жюстины» и «Жюльетты» упоминалось как нечто
Чистилище 383
само собой разумеющееся, однако Сад отрицал его с таким
пылом, что и сам, наверное, поверил в свои опровержения.
Как правило, его обливали грязью без всяких церемоний.
В ответ он ожесточался, угрожал. Он походил па волка,
загнанного собаками, обессилевшего, обескровленного, но
полного решимости до конца идти своей волчьей дорогой:
...Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Уперся он в песок. Он поводил ноздрями
И словно размышлял: бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело...
А. де Виньи. Смерть волка.
Перевод В. Левина
Саду тогда еще было неизвестно, что полиция уже
взяла в оборот издателя Массе и тот согласился посодей-
ствовать разоблачению автора порнографических произ-
ведений.
Шестого марта 1801 года Массе пригласил Сада к себе
в редакцию. Волк направился знакомой тропой, не почу-
яв расставленного на ней стального капкана. По существу,
его ожидала очная ставка. В кабинете Массе он увидел
полицейских. Саду предъявили рукописи, готовившиеся
к публикации у этого издателя, а в качестве главного ко-
зыря выложили на стол издание «Жюльетты» с его собст-
венноручной правкой па полях. Писателю предъявили
ордер на арест, повезли в Сент-Уэн для проведения обы-
ска и извлекли на свет божий рукопись «Жюльетты».
— Скажите нам, месье де Сад, ваш ли это почерк?
— Безусловно, мой.
— Это означает, что вы автор этого мерзкого сочи-
нения, противного духу христианства и здравому смыслу.
— Это написано пе мной. Вернее, рука моя, по я толь-
ко переписал это за деньги. Я просто переписчик.
384 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
— Тогда скажите нам, где же оригинал? Кто вам его
предоставил? Вы молчите?.. Как же человек вашего сосло-
вия мог унизиться до переписки столь омерзительных
сочинений?
— Меня подтолкнули к этому материальные трудно-
сти. Я стал жертвой вопиющей несправедливости. Мое
имя попало в списки эмигрантов, в то время как я нико-
гда пе был за границей... Я лишился куска хлеба...
— Месье Сад, пе рассказывайте нам свои басни. Мы
вам пе верим. Таким, как вы, пе место в обществе поря-
дочных людей. Вас ожидает приговор уголовного суда,
и суровый, уверяем вас, приговор!
У Сансибль началась истерика.
Вскоре Сад и его подруга узнали о причине столь
жесткого преследования. Ею стал анонимный сатириче-
ский памфлет «Золоэ», авторство которого уверенно при-
писали Саду. В образе Золоэ современники узнавали злую
карикатуру па Жозефину — супругу Бонапарта; в Лореде
угадывали мадам Тальен, звезду модных салонов, подругу
Жозефины и «Богоматерь термидора» (то есть терми-
дорианского переворота, приведшего к власти Барраса
и Талейрана); в Фессипо {фр. fesse — «ягодица») — всесиль-
ного Тальена; в Сабаре — Барраса; в Орсеке — Бонапарта
(Orsec — анаграмма от слова Corse, т. е. Корсика, родина
диктатора). Выход памфлета совпал, с одной стороны,
с самыми громкими военными победами Бонапарта, с дру-
гой — с разоблачением готовившихся на него покушений.
Как правило, разоблаченные заговорщики оказывались
монархистами, мечтавшими о реставрации Бурбонов.
Мы не находим следов какого-то особенного интере-
са Сада к личности Наполеона, что само по себе странно.
(А что у Сада не странно?) Имя Наполеона Бонапарта то-
гда пе сходило с уст всех французов, богатых и бедных,
левых и правых; оно было известно просвещенным людям
всего мира. У Сада это имя, в сущности, пе встречается.
Впрочем, в ряде случаев биографы Маркиза не отвергали
его авторство «Золоэ». Сегодня в среде историков возобла-
дало мнение, что Сад, безусловно, непричастен к «Золоэ».
Левер утверждает, что книга просто недостойна пера Сада;
Чистилище 385
она сделана неряшливо, торопливо, а это для Сада нехарак-
терно: он никогда не прибегал к политической клевете.
«Золоэ» наспех набросал какой-то присяжный писака,
близкий к политическим кругам, возможно бонапартист,
желавший предостеречь вождя нации от доверия к его подо-
зрительному окружению. Не исключено, что автор «Золоэ»
относился к тем, кто шельмовал Сада как «трупного писате-
ля» (так он был назван в одной анонимной статье), кото-
рому ни один порядочный человек никогда не подаст руки.
Сад, находясь в заключении, тоже, конечно, гадал об
авторстве «Золоэ», но к определенному выводу так и не
пришел. Он, в конце концов, никогда не считал себя обя-
занным хорошо ориентироваться в мутном море около-
политической беллетристики. Он ставил себя выше ее.
Участь Сада решалась в тиши министерских кабине-
тов, где имя Бонапарта внушало животный страх и священ-
ный трепет. Политики приняли не подлежавший обще-
ственной огласке вердикт: не допускать уголовного процес-
са по делу Сада, чтобы не втягивать нацию в обсуждение
памфлета и не навлечь на себя гнев Бонапарта. Было
решено: Сада заживо похоронить в надежном месте, вы-
черкнуть из современного общества, ведь книги этого
писателя не оставляют сомнений в его умственной непол-
ноценности... А то, что по закону срок предварительного
заключения не мог превышать десяти дней, министров
не смущало. Они думали о благе народа, они создавали
республику невиданных гражданских свобод, а подобные
Саду не были достойны жить в свободном мире...
Около месяца Сад находился в подвале тюрьмы пред-
варительного заключения. Второго апреля 1801 года его
препроводили в тюрьму Сент-Пелажи. Она размещалась
в бывшем женском монастыре, располагавшемся в цент-
ре столицы в непосредственной близости от коллежа Лю-
довика Великого, где некогда учился Сад. Наверное, в быт-
ность подростком он мечтал проникнуть за монастырские
стены и поозорничать с молодыми монашками, только
вход туда ему был заказан. Теперь ему довелось в прину-
дительном порядке переступить порог мрачного четырех-
угольного здания с двором-колодцем.
386 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Последний акт кровавой драмы
ЭПИТАФИЯ Д. А. Ф. САДА,
заключенного при всех режимах,
самому себе
Прохожий,
Праху поклонись
Несчастнейшего человека
И за него смиренно помолись.
В наш век пришел из прошлого он века.
Ужасный деспотизм грозил ему
Всю жизнь. И вопреки закону
Его упрятали в тюрьму
Властители наследственной короны.
Их дело продолжал Террор,
Толкая Сада к смерти,
И Консульства дверной запор
Свою лелеял жертву.
«ЛИБЕРТЕНСКОЕ СЛАБОУМИЕ»
Последним актом жизненной драмы Сада явилось
растянувшееся почти на четырнадцать лет заключение
в Сент-Пелажи — Бисетре — Шарантоне.
Итак, юстиция Наполеона обошлась без процедуры
суда, продолжив, с некоторыми поправками на время и об-
стоятельства, так хорошо знакомую Саду практику Бурбо-
нов с их пресловутыми арестными письмами. Бывают тра-
диции, способные пережить все политические перевороты.
В биографиях выдающихся людей всегда есть некая
особая завершенность, загадочная гармония. Таков случай
Сада. Наиболее адекватной его характеру, его предназна-
чению, его вызову формой бытия являлось пребывание
в узилище. Там он сильнее всего ощущал и проявлял себя,
Последний акт кровавой драмы 3^9
свое диссидентство, свою боль и свой юмор. Можно ска-
зать, что личность Сада по-особому расцветала в условиях
преследований и заключения. Люди, наслышанные о нем
как о воплощении мерзейших пороков, как о недочелове-
ке, при личном знакомстве быстро меняли свое мнение
о нем — порой на прямо противоположное. Из многих сви-
детельств современников непреложно явствует: в старости
Маркиз приобрел некую особую элегантную красоту, некую
духовную внушительность и обаяние. Он давно страдал
одышкой, накопил много избыточного веса. Он заметно
приволакивал ноги, плохо видел вечно воспаленными гла-
зами. Но его обаяние преобладало над всем прочим. Ин-
тересно, что в молодые и зрелые годы Сад как личность
производил сильное впечатление почти исключительно па
женщин и очень редко — на мужчин, когда же он вступил
в пору старости, многие представители мужской полови-
ны при личном общении также проникались к нему сим-
патией, сила которой удивляла их самих.
Администрация Сент-Пелажи, где Сад томился в те-
чение почти двух лет, отмечала быстро возраставший
авторитет Маркиза среди политических заключенных.
Оп стал председателем общества «Обеды в Сент-Пелажи»,
кружка творческих людей, основанного литератором
Юраром Септ-Дезире незадолго до появления Сада с це-
лью приуменьшить одолевавшую их скуку О Саде сочи-
нили стишок, приведенный потом Септ-Дезире в мемуа-
рах «Мои забавы в тюрьме Сент-Пелажи» (см. Левер, с. 592).
В буквальном переводе он гласит:
Ходит слух, по стоит ли ему верить?
С белыми волосами и черной душой
Де С., говорят, стал председателем
Нового учреждения.
Сад здесь был очень активен: написал «Устав обедов
в Сент-Пелажи», участвовал в организации музыкальных
вечеров, сочинял для них пьески, устраивал театрализо-
ванные диспуты по вопросам искусства, во время которых
1 Политические заключенные в Сент-Пелажи в дневное вре-
мя свободно могли переходить из камеры в камеру.
390 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
посреди камеры восседала муза-председательница. За-
ключенным, не посвященным в члены общества и пе
допускавшимся па его собрания, оставалось лишь с зави-
стью подслушивать у дверей камеры № g — штаб-кварти-
ры Сада.
Так параллельно с легендой об уродливом маньяке-
недочеловеке возникла и распространилась легенда о
необыкновенной притягательной силе Сада, о магнетиз-
ме его маленьких глаз, еле видных из-под припухших век.
Выдающийся прозаик Шарль Нодье рассказал о сво-
ей мимолетной встрече с Маркизом, происшедшей в тюрь-
ме Сент-Пелажи в 1803 году. В ноябре того года оп попал
в Сент-Пелажи за публикацию в Лондоне сатирическо-
го стихотворения, направленного против Бонапарта. Его
доставили в приемное отделение тюрьмы как раз тогда,
когда Сад готовился покинуть ее в связи с переводом
в другое место заключения. В 1803 году Сада действитель-
но перевели в Бисетр, по... это случилось 15 марта, когда
Нодье не мог находиться в Сент-Пелажи (если только нет
какой-то путаницы в датировке ареста Нодье). Более того,
некоторые специалисты утверждают: Нодье вообще не
сажали тогда в Сент-Пелажи за его стихотворение, и весь
его рассказ — сплошной вымысел! 11аделенный богатым во-
ображением, оп создал вот такой портрет Сада:
«Один из этих господ встал очень рано, потому что его
должны были перевести, и он был об этом предупрежден
Сначала я заметил лишь огромную тучность этого челове-
ка, заметно стеснявшую его движения и не позволявшую ему
проявить остатки грации и элегантности, следы которых
можно было заметить в его манерах и в речи. Его усталые
глаза сохранили между тем блеск и утонченность, пробуж-
давшиеся время от времени, как гаснущая искра на осты
вающих углях. Он не был заговорщиком, не был замешан
в политике... Яне имел точного представления о том, что
же именно написал он, но я видел его книги; впрочем, я от-
дал их, пролистав по диагонали и отметив, что там все про-
питано преступлением. От этих чудовищных мерзостей
у меня осталось смутное впечатление удивления и ужаса...
Последний акт кровавой драмы 391
Я уже сказал, что этот заключенный всего лишь прошел
в поле моего зрения. Я запомнил его вежливость до заиски-
вания, приветливость до слащавости и уважительность по
отношению ко всему, что принято уважать».
Честно говоря, слишком трудно поверить, что все это
лишь плод творческого воображения, грезы па тему
человека-легенды. Перед нами по-своему завершенный
эскиз, сделанный с натуры.
Знаменитый драматург Викторьен Сарду, в свое вре-
мя переболевший увлечением к Саду, пустил в оборот вот
такую легенду, услышанную им от старого садовника, знав-
шего Маркиза, когда тот находился в Бисетре. Переведен
ный из Сент-Пелажи в эту жуткую обитель идиотов и си
филитиков, Маркиз развлекался тем, что приказывал
приносить ему полную корзину роз, самых красивых
и дорогих, какие только можно было найти в окрестно-
стях. Сидя на табурете около грязного ручья, пересекаю-
щего двор, он брал одну розу за другой, любовался ими
с видимой! страстью, вдыхал их аромат... а после по одной
окунал в грязь и с диким смехом отбрасывал в сторону,
поломанные и испачканные.
Легенда о розах поразительна. Она силой своей па-
радоксальности конгениальна Саду. Она по-своему столь
точна, что возникает мысль: а не он ли сам и придумал ее
и рассказал какому-нибудь садовнику — любителю редких
цветов?
Основатель и организатор сюрреалистического дви-
жения XX века Андре Бретон говорил, что в истории
с розами Сада проявилась «героическая решимость, с кото-
рой Сад создавал собственный порядок вещей, порядок, который,
так сказать, вовсе не зависел от всего, что ему предшество-
вало». Вот пример точнейшего суждения.
Его убрали из Септ-Пелажи за то, что оп якобы сделал
недвусмысленное предложение каким-то юношам, попав-
шим в тюрьму на несколько дней за публичный скандал.
Те пожаловались — и Маркиз очутился в настоящем зем-
ном аду, в «Бастилии для сброда», как тогда называли Би-
сетр. По сути, Бисетр представлял собой даже не тюрьму
39 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и, пожалуй, даже пе сумасшедший дом, хотя сумасшед-
ших там было большинство, а небольшой, по совремеп
пый меркам, лагерь смерти, куда отправляли догнивать
больных духом или телом бродяг.
Мы никогда нс сможем узнать, в самом ли деле Мар-
киз приставал к тем юношам? Профанатор и провокатор
по природе своей, оп, скорее всего, разыграл в коридоре
какой-нибудь коротенький спектакль-экспромт. Кстати,
у Сада, в какой бы тюрьме оп пи находился, имелся нема-
лых размеров восковой фаллос (такие сегодня продают
в любом секс-шопе), и не исключено, что его выходка со-
провождалась демонстрацией устрашающего инструмента.
Молодые люди, наслышанные о «человеке-чудовище», при
пяли все за чистую правду и немедленно подняли шум: «на
силуют!». Один из узников Сент-Пелажи, некто Апж Питу
(не имевший к герою великого романа А. Дюма никакого
отношения!), бывший священник, ненавистник Великой
революции и Бонапарта, посаженный за публичные поно-
шения диктатора, непрерывно подбрасывал дрова в почти
угасший в Сент-Пелажи костер ненависти к Саду, «запят-
нанному проказой всех мыслимых преступлений». Юноши мог-
ли наслушаться его откровений и пойти па хитрость, по-
требовав своего скорейшего освобождения из-за угрозы
изнасилования со стороны 62-летпего Сада.
Сад недолго пробыл в Бисетре. Даже тем, кто ему
пе симпатизировал, показалось, что перевод в Бисетр
за какие-то слова, сказанные в коридоре в адрес других
заключенных, — это слишком бесчеловечно. В конце кон-
цов, Маркиз был вполне здоров: медики никогда не при
знавали его невменяемым. Семье Сада тоже стало ясно,
что водворение его в Бисетр является чрезмерным позо-
ром. После целой серии жалоб со стороны Сада, а также
Сансибль и его детей было решено перевести его в дру-
гой, более цивилизованный приют для сумасшедших —
в Шарантон. Крутая спираль его судьбы вновь привела его
туда, где он уже сидел. Диагноз гласил: «либертенское сла-
боумие». Его поставил префект Парижа. Сад не ведал, что
Шарантон станет его последним приютом. Оп хогел
попасть в Шарантон.
Последний акт кровавой драмы 393
В СВОЕМ ТЕАТРЕ
Шараптонская лечебница в 1803 году совсем не похо-
дила на то заведение, которое Сад запомнил в 1790-м. Сан-
сибль и, возможно, сыновья рассказали «слабоумному ли-
бертену» нечто такое, что живо его заинтересовало. Ока-
зывается, монашеский орден, прежде заправлявший там,
давно ликвидировали. Летом 1797 года в Шарантоне от-
крыли государственную лечебницу для психически боль-
ных мужчин и женщин. Министр внутренних дел взял ее
под свой патронаж. Управляющим утвердили некоего Куль-
мье (это имя вряд ли много говорило тогда Маркизу), а вот
имя главного врача несомненно заставило его встрепенуть-
ся — им был назначен его давний друг-доброхот доктор
Гастальди из Авиньона! Кульмье и Гастальди сработались
и сообща установили в лечебнице весьма гуманный режим
для больных. Впрочем, там содержалось и немало впол-
не психически здоровых противников наполеоновского
режима. Маркизу объяснили, что Кульмье — человек твер-
дых решений, он может отказать родственникам в их
просьбе о переводе Сада в Шарантон ввиду его исключи-
тельно дурной характеристики из Септ-Пелажи.
Маркизу не приходилось выбирать. Бисетр стал абсо-
лютным пределом его падения. Следовало немедленно
и куда угодно бежать из этой гниющей клоаки! Сад согла-
сился написать Кульмье письмо с гарантиями хорошего
поведения и соблюдения всех правил, установленных
в Шарантоне. Родственники обязались выплачивать три
тысячи франков ежегодно за его медицинское обслужи-
вание, питание и проживание. Это называлось «посту-
пить на пансион».
Двадцать седьмого апреля Сада препроводили в са-
мую гуманную психиатрическую лечебницу страны, «па-
мятник благотворительности европейского значения»,
как выразился один из восторженных почитателей лечеб-
ницы. Доктор Гастальди тепло встретил Сада. Скорее все-
го, он и представил Маркиза управляющему де Кульмье
и его доверенному лицу — главному надзирателю-интен-
данту Дюмустье.
394 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Вначале Сад и Кульмье явно не сходились характера-
ми. Могло сложиться впечатление, что этим сильным на-
турам не хватит места в одном заведении. Кульмье, широ-
коплечий карлик, всего фута в четыре ростом, с коротки-
ми кривыми ногами, с пронзительным голосом, привык
к безусловному исполнению его приказов. Он пе терпел
возражений. Его власть считалась неограниченной. Сам он
вышел из священников, и до Великой революции его зва-
ли Франсуа Симоне д’Анкульмье, впоследствии — де Куль-
мье. В 1789 году он решительно примкнул к революции.
Когда от священников стали требовать принесения особой
присяги па верность Республике, он одним из первых дал
ее и призвал других к этому. Он стал заметным политиче-
ским деятелем, но при Терроре разочаровался в револю-
ции и стал фермером. Летом 1797 года он продал ферму
и вернулся к активной жизни в обществе. Тогда он и полу-
чил назначение управляющим Шарантона. Он взялся за
дело с присущей ему несколько тиранической энергией,
приблизив к себе Дюмустье, другого священника-расстри-
гу. В 1799 году Кульмье был избран через Сенат представи-
телем департамента Сена в Законодательный корпус. Его
позиции в Шарантоне значительно укрепились, он полу-
чил немалую свободу действий. Он энергично проводил
восстановительный ремонт старых монастырских постро-
ек, кое-что построил заново. Немало зарабатывая, он часть
своих денег вкладывал в ремонтные работы и давал на за-
купку лекарственных препаратов. Кульмье ввел широкую
практику приглашения больных па пансион за немалые
деньги. Такие больные (и здоровые тоже) стали прибывать
сотнями и приносить лечебнице ощутимый доход. Кульмье
получил от правительства орден Почетного легиона. Он
легко мог попасть па прием к любому министру. В общем,
репутация шараптонской лечебницы во многом была свя-
зана с его собственной высокой репутацией.
Сад оказался под началом вот такой непростой лич-
ности. Их отношения с самого начала омрачились непо-
ступлением обещанной Репе и сыновьями платы за пан-
сион. Это хорошо видно из послания Сада Кульмье от
16 июля 1803 года (НП. с. 488—489):
Последний акт кровавой драмы 395
«Мне хорошо известно, месъе, что я не должен кормить слу-
гу, но я даю ему шесть франков в месяц, чтобы он за мной
ухаживал, и эта небольшая поблажка, которую вы одобри-
ли своей рекомендацией, внушила мне мысль, что ее не от-
менят, по крайней мере, прямо со следующего дня и слугу не
заменят на того, кто не соответствует вашей достойной
рекомендации; таким образом, моя записка от сего утра
ради этого и была послана вам, и уж не знаю, почему она
привела вас в плохое настроение, из-за чего вы меня очень
сурово и очень несправедливо упрекаете в том, что я слиш-
ком требователен. Я ничего не требую, месъе, из того, что
мне не положено, и если в данный момент я прошу об уходе
немного большем, так только ради неукоснительного лече-
ния, какого требует состояние моего здоровья, и еще вслед-
ствие того, что я. не рад тому, начав его у вас просить:
поверьте, я очень хотел бы прекратить все это. В конце кон-
цов, я все деликатно взвесил с месъе Ламбером, который по
причинам, о каких нетрудно догадаться, всегда говорит вам
плохое и никогда не говорит хорошее.
Затем вы мне так говорите о деньгах, как будто
я создан для того, чтобы обапкротитъ вас;
этот тон, уверяю вас, нов для меня, но, к счастью, вот уже
некоторое время я замечаю, что ко всему нужно быть гото-
вым, даже к оскорблениям и клевете.
Мой сын заверял меня, что уведомил вас о намерении
заплатить за весь этот квартал, то есть за четыре меся-
ца, а квартал закончится лишь 6 фрюктидора, до которо-
го надо еще дожить. До этого я не заслуживаю такой не-
уместной и язвительной фразы, которую вы высказали мне
по этому поводу; к тому же, месъе, это условие нико-
им образом меня не касается. В прочитан-
ном мною приказе говорится, что я здесь на-
хожусь на содержании семьи, и именно к ней
вам следует обращаться, и с этой целью я со-
общаю вам адрес моего сына, которого вы заста-
вите выполнить предложенные вами условия, каковые он
согласится исполнить.
Что же касается меня, то уверяю вас, я желаю толь-
ко одного: как можно скорее настолько же удалиться от
396 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Шарантона, насколько я сейчас к нему близок, где, тем не
менее, я был очень рад узнать от вас, месъе, великую правду,
содержащуюся в только что написанном вами письме,
что есть много людей, не считающих себя сума-
сшедшими, но являющихся ими: о месъе, как это верно!
Честь имею,
Сад».
К счастью, Кульмье вскоре сполна оценил обаяние
личности Сада и стал считаться с его неформальным ав-
торитетом в Шарантоне. Маркиз, со своей стороны, оце-
нил ум и характер управляющего. Их счастливый друже-
ский союз вскоре очень многое изменил в жизни лечеб-
ницы. Само собой разумеется, что с Садом нельзя было
обойтись совсем без ссор, по они научились держать друг
друга в определенных рамках и мириться между собой.
Доктор Гастальди жил в столице и в лечебнице бывал
наездами. Он пользовал в столице знатных персон. А вот
Кульмье и Сад, по совершенно разным причинам, оказа-
лись привязаны к своей больнице. Они сообща и устано-
вили там порядки, о которых вскоре заговорили не толь-
ко в Париже, но и в более отдаленных столицах.
Пройдут годы, и Кульмье напишет в своих мемуарах:
«Мы сообща искали способы развлечь их невинными игра-
ми, концертами, танцами, комедиями, роли в которых
исполняли сами больные, что и пробуждало в них дух сорев-
нования: они хотели делать это снова и добиваться апло-
дисментов, как и их товарищи по несчастью. Такие заня-
тия поддерживали в них активность и развеивали идеи
меланхолии, частый источник бреда» (НП, с. 48).
Шарантонское досье Сада не сохранилось, и мы не
сможем узнать, какие именно «невинные игры» он затевал
на первых порах своего пребывания в лечебнице. Зато
в хозяйственных документах лечебницы от 1804 года
упоминаются «театральный зал» и «ложа месъе де Кульмье».
Выходит, уже где-то через год или чуть менее того пос-
ле появления Сада в Шарантоне там возник театр, уни-
кальный в своем роде театр! Кульмье и Сад устроили
Последний акт кровавой драмы 397
пе просто зал с подиумом, как это бывает в клубах; здесь
многое соответствовало требованиям профессиональной
сцены. В этом театре Сад располагал сценической пло-
щадкой с кулисами, оркестровой ямой. В зале были уст-
роены ложи и партер. Прямо напротив сцепы, выступом
над партером располагалась большая ложа Кульмье, куда
оп приглашал и своих личных гостей. С обеих сторон
ложи управляющего уступами в партер спускались места
для обитателей лечебницы; с одной стороны двадцать
мест для больных-мужчин, с другой — двадцать мест для
больных женского пола. В партере размещались двести
зрителей (см.: Ленер с. 607). Сад обрел в сумасшедшем
доме то, о чем он пе смел и мечтать па свободе! Оп ис-
полнял функции художественного руководителя, веду-
щего актера, сочинителя пьес и декоратора. С августа
1804 года его помощницей стала верная мадам Кене, ко-
торой Кульмье специальным приказом по лечебнице раз-
решил проживать в больнице вместе с Маркизом. Вот
таким странным образом Сансибль, уже давно забросив-
шая актерское искусство, снова вернулась на подмостки
в амплуа Героини.
Немалым завоеванием Маркиза стали условия его пре-
бывания в лечебнице. Он сумел привезти в Шарантон лю-
бимые книги. Для их расположения и проживания самого
Маркиза и Сансибль им отвели нечто вроде трехкомнатной
квартиры с прихожей. Одну из комнат с видом на Марну
занял Допасьен. Он мог проходить из своей комнаты в биб-
лиотеку, чтобы выдать книгу кому-то из персонала или боль-
ных (получается, он как бы служил библиотекарем). Сан-
сибль жила рядом, но в изолированной комнате.
В личной комнате Маркиза стояла подержанная, но
еще сохранявшая кое-какой вид мебель. Был и камин. На
стенах Сад развесил изображения близких людей: живо-
писный портрет отца кисти Наттье, миниатюры, изобра-
жавшие его мать, мадемуазель де Лоне, сына Луи-Мари
и мадемуазель де Шароле в облачении монашки (см.: Ле-
нер, с. 601).
Из всего, что сказано выше, ни в коем случае не сле-
дует, что последние десять лет своей жизни Сад обитал
398 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в условиях, максимально приближенных к курортным.
У него было много и волнений, и проблем.
Никто пе отменял некогда учрежденный над ним
полицейский надзор. Он мог ожидать допроса или обы-
ска в любой час. Оп ежедневно садился за стол и писал
как прозаические, так и драматические произведения, вел
дневниковые записи (обходиться без этого ему пе удава-
лось) , и все это — с перспективой утратить созданное ка-
торжным трудом в любой момент. Один такой обыск про-
извели вскоре после его перевода в Шарантон. Префект
парижской полиции ясно дал попять’ Сад — заключенный,
не более того! Еще через три года, после очередного без-
результатного обыска в помещении Маркиза, произвели
обыск у мадам Кене, где полицию ожидал богатый улов —
ю томов рукописи, выправленной к изданию. Сад полу-
чил один из самых тяжелых ударов в своей жизни, срав-
нимый разве с утратой рукописи «Содома», о которой
он по-прежнему не имел сведений и считал пропавшей. Те-
перь у пего изъяли (и рукопись будет уничтожена) роман,
первоначально озаглавленный в духе века «Беседы в зам-
ке Флорбель, моральный и философский труд, а за ними
изложение Святой истории преподобного аббата Модос-
ского, благочестивые воспоминания Эмилии Вальроз-
ской, украшенные поучительными гравюрами». В оконча-
тельном виде Сад озаглавил книгу проще: «Дни Флорбель,
или Разоблаченная природа». Сад никогда пе увидит «эту
адскую», по словам префекта полиции, вещь.
Сумасшедший дом — всегда сумасшедший дом, даже если
ты на особом счету у директора. Ясно, что повседневное
общение с больными весьма угнетало Маркиза в его пре-
клонные годы. Есть данные, что для многих больных Ша-
рантон являлся страшным местом. Государство крайне ску-
по отпускало средства на содержание лечебницы. Многие
бывшие монастырские кельи пребывали в состоянии ветхо-
сти, почти не отапливались круглый год. Да и таких келий
не хватало из-за большого поступления больных. Фран-
ция вела бесконечные войны, и это, мягко выражаясь,
не способствовало оздоровлению нации. Кульмье, быть
может, создавал благоприятные условия для пансионеров,
Последний акт кровавой драмы 399
за которых вносили деньги, а вот больные, лишенные ис-
точников дохода, прозябали совсем в других условиях. Один
из посетителей лечебницы видел несчастных сумасшедших,
вповалку лежавших на соломе (многие даже без одеял) сре-
ди смрадных нечистот. В рамках курса лечения к больным
применяли, как и повсеместно в Европе, холодные души
и так называемую «внезапную ванну», когда больному завя-
зывали глаза, а потом вдруг окунали головой и на время утоп-
ляли. Так ему хотели вернуть разум. Правда, высказывают-
ся авторитетные мнения, что рассказы об ужасах Шаранто-
па сочинялись по указке врагов Кульмье, а их у него было
немало, как у всякой крупной личности, что недостатки
в уходе за больными были у Кульмье все равно меньшими,
чем в любой другой психиатрической лечебнице. Наверное,
и в таких пояснениях есть смысл.
Сад не мог не волноваться и из-за постоянной поле-
мики среди медицинского персонала насчет его лично-
сти и его влияния па Кульмье. Полемика эта приобрела
ожесточенный характер после ухода из жизни доктора
Гастальди в 1805 году.
Смерть доктора повергла Сада в состояние депрес-
сии. Гастальди умер 12 декабря после того как побывал па
ужине у архиепископа Парижского. Напомним еще раз,
что он был уроженец родного Саду Авиньона и всегда
симпатизировал Маркизу. Возможно, именно глубокие
переживания по поводу кончины друга, наложившиеся
еще на какие-то неприятности, побудили Сада 30 января
1806 года составить завещание. Приводим полный текст
этого легендарного документа, последние пассажи ко-
торого Андре Бретон объявил образцом черного юмора.
Завещание Донасьена Альфонса
Франсуа Сада, литератора
Я полагаюсь па исполнение нижеизложенных условии и по-
читание со стороны моих детей, которым желаю, чтобы
их дети поступили с ними так же, как они поступят»
со мной.
400 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
lio-первых, желая засвидетельствовать госпоже Мари-
Констанс Ренель, супруге месье Бальтазара Кене, который
считается умершим, - желая., повторяю, засвидетельство-
вать ей, насколько мне позволяют мой слабые возможности,
свою крайнюю признательность за заботы и искреннюю
дружбу, которые она проявила в отношении меня с 25 ав-
густа 179 о года до дня моей кончины, за чувства, прояв-
ленные ею не только деликатно и бескорыстно, но вдобавок
еще и с самой отважной энергией, когда при Терроре она
вынула меня из-под революционной косы, которая, уже на-
висла над моей головой, как всем известно. Итак, я пере-
даю и отдаю в наследство по изложенным здесь мотивам
вышеупомянутой госпоже Мари-Констанс Ренелъ, в замуже-
стве Кене, сумму в 24 тысячи турских ливров в монете,
которая будет ходить во Франции после моей смерти; же-
лая и подразумевая., что эта сумма будет взята с наиболее
свободной от обязательств части моего имущества, и по-
ручая. моим детям поместить ее в течение месяца со дня
моей кончины к месье Фино, нотариусу в Шарантои-Сен-
Морисе, которого я с этой целью назначаю исполнителем
моей последней воли для того, чтобы через него использовать
вышеупомянутую сумму самым надежным и выгодным для
мадам Кене образом и так, чтобы обеспечить ей доход, до-
статочный для ее питания и содержания, и этот доход
выплачивать ей поквартально каждые три месяца, и что-
бы он был неотчуждаем и неприкосновенен для кого бы то
ни было. Желаю, кроме того, чтобы ценные бумаги и рен-
та с них были отданы Шарлю Кене, сыну вышеупомянутой
госпожи Кене, который на. тех же условиях станет владель-
цем всего, но лишь по смерти его почтенной матери.
На тот случай, если мои дети попытаются нарушить
высказанную здесь мою волю оставить наследство госпоже
Кене, я прошу их вспомнить, что такая сумма была обе-
щана ими вышеупомянутой госпоже Кене в знак призна-
тельности за заботу об их отце и что данный акт нахо-
дится в полном соответствии с их намерением и предуп-
реждает его, что сомнение в их согласии с моей последней
волей не может поколебать мой ум даже на мгновение, а осо-
бенно когда я рассуждаю о добродетелях, которые всегда
Последний акт кровавой драмы
характеризовали моих сыновей, и они всегда заслуживали
мои отцовские чувства.
Во-вторых, я передаю и оставляю в наследство выше-
упомянутой госпоже Кене также всю мебель, вещи, белье,
одежду, книги и бумаги, которые будут у меня на момент
моей кончины, за иеключением бумаг моего отца, обозначен-
ных пометками на пачках, которые будут переданы моим
детям.
В-третьих, в мои намерения также входит, согласуясь
с моей последней волей, чтобы настоящее наследство нико-
им образом не лишало Мари-Констанс Ренель, в замужестве
Кене, всех прав, полномочий и обязательств, которые она
может унаследовать от меня, перед кем бы то ни было.
В-четвертых, я передаю и оставляю в наследство
месье Фино, исполнителю моего завещания, кольцо ценой
в тысячу двести ливров за труд и заботы по исполнению
настоящего акта.
Наконец, в-пятых, я категорически запрегцаю, чтобы
мое тело было под каким бы то ни было предлогом вскры-
то. Я повторяю пожелание, чтобы оно хранилось сорок
восемь часов в той комнате, где я умру, помещенное в дере-
вянный гроб, который не должны забивать гвоздями ранее
сорока восьми часов, предписанных выше, а по истечении
их вышеупомянутый гроб следует заколотить. В этот про-
межуток времени пусть пошлют к месье Ленорману, тор-
говцу лесом в Версале, на бульвар Эгалите, № юс, в Верса-
ле и попросят его приехать самого вместе с телегой, взять
мое тело и перевезти в его сопровождении и в вышеупомя-
нутой телеге в лес моего имения Мальмезон около Эперно-
на, где я хочу быть зарытым без всяких почестей в первой
просеке, что находится направо в этом леске, если идти от
старого замка по большой аллее, разделяющей этот лес.
Мою могилу на этой просеке пусть выроет фермер Мальме-
зона под наблюдением месье Ленормана, который не поки-
нет моего тела до тех пор, пока оно не будет зарыто в этой
могиле; он может взять с собой на эту процедуру, если
захочет, тех моих родных и друзей, которые пожелают
выразить мне это последнее доказательство внимания. Ко-
гда могила будет зарыта, на ней должны быть посеяны
403 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
желуди так, ч?побы в конце концов эта площадка над мо-
гилой, вновь покрытая кустарниками, осталась бы такою
же, какою она была, и следы моей могилы совершенно исчез-
ли бы под общей поверхностью почвы, поскольку я льщу себя
надеждой, что и имя мое изгладится из памяти людей, за
исключением, однако, небольшого числа тех, кто любил, меня
до последней минуты и о ком я уношу в могилу нежнейшие
воспоминания.
Составлено в Шараптон-Сен-Морисе в здравом уме
и нормальном, самочувствии у о января 1806 года.
Д. А. Ф. Сад».
Жан-Жак Повер, комментируя последнюю часть за-
вещания (о способе и месте захоронения), выражается
весьма осторожно:
«По мере того как я продвигаюсь в своих размышлениях,
я все чаще склоняюсь к предположению, что Сад меньше все-
го хотел дать в нем ключ к чему бы то ни было. Что я преж-
де всего выделяю в завещании, оставленном Фино зимой
1806 года, так это безупречную ясность мозга, души, если
угодно, а ее можно понять лишь в согласии с его же прекрас-
ным высказыванием: „Будучи в теле человека, пламя слу-
жит потребляемой материи ” (слова Сармиенто из „Али-
ны и Валькура”). Отсюда и проистекает, естественным
образом, намерение доверить земле, и лишь ей одной, забо-
ту о прахе, который никогда не заслуживал столь помпез-
ного термина. С Садом погас вулкан во всем его величии
и во всей его простоте, и. какой же мощный поэтический
источник угас!» (Повер, с. 371).
Позволим себе одно напоминание. Есть у Сада пре-
красная новелла «Доржевиль, или Преступник в силу доб-
родетели». Героиня ее, Виргиния, еще в детстве поняла,
что живет в обществе тотальной несвободы. Она полюби-
ла одного молодого человека, но родители запретили ей
встречаться с ним из-за его низкого происхождения. Вирги-
ния чувствовала себя несчастной среди людей «с каменны-
ми душами», «разновидностей животных, более похожих на лю-
тых зверей, чем на человеческие существа». Она возненавидела
Последний акт кровавой драмы 4^3
людей и решилась на убийство своих родителей. Ок<1зав-
шись в отчаянном положении, она вступила в связь со сво-
им родным братом, не знавшим ее в лицо, по была разоб-
лачена. После этого Виргиния ведет себя с высоким до-
стоинством, опа не изворачивается, пе играет на жалость.
Она клеймит себя позором с интонацией такого непри-
ступного самоуважения, какое пристало страдающей ге-
роине высокой трагедии. Ее последнее жгучее желание —
уничтожить всякую память о себе. Она убивает свое ново-
рожденное дитя. Она действует подобно Медее, ни в чем
не желая покориться жестокой судьбе: «Пусть же нп земле
не останется никаких следов моих злодеяний».
Виргиния — ярко выраженный тип революционной
натуры: страстная максималистка, воспринимающая
смертельную борьбу как естественное состояние обще-
ства. Поняв, что она стала его заложницей, героиня но-
веллы не хочет отдать обществу даже свое мертвое тело,
даже своего ребенка — ничего. Прокляв общество, она
прокляла себя за то, что не смогла быть от пего свободна.
Виргиния — это Жюльен Сорель Сада. Когда Сад писал
свой наказ похоронить его в лесу и сровнять могилу с зем-
лей, Виргиния, думается, стояла за его спиной.
Если бы в 1806 году он знал, что в далекой Северной
Пальмире вышел четырехтомник под названием «Садие-
вы повести», это могло дать ему заряд положительных
эмоций, ведь отрицательных у пего было больше. (Сегод-
ня в Музее книги Российской государственной библиоте-
ки хранятся эти тома, купленные некогда полковником
Мартыновым.)
Ежегодно Сад пе находил себе места в день кончины
отца. В январе 1808 года, отмечая 41-ю годовщину ее, он
записал: «Весь день я думаю о нем и не могу лечь в постель, не
проливая слез. Ах! Будь он жив, разве пришлось бы мне тер-
петь все это идиотство, от которого я страдаю ?!»
В 1809 году Сада потрясло известие о гибели его сына
Луи-Мари. Их отношения никогда не складывались просто,
но Луи-Мари всегда оставался любимцем отца. Сын многое
унаследовал от пего: откровенный артистизм, смешанный
с некоторым легкомыслием; неудержимое пристрастие
404 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
к женщинам, которых у Луи-Мари было множество... А те-
перь вышло так, что офицер наполеоновской армии Луи-
Мари де Сад попал в засаду и погиб на юге Италии, где
его отец некогда с таким удовольствием путешествовал...
Клод Арман пе мог заменить Саду старшего сына.
В июле 18ю года ушла из жизни Рене-Пелажи, супру-
га Сада перед Богом. В последние годы жизни опа почти
ослепла, сильно растолстела. Сад нигде не зафиксировал
каких-либо особенных эмоций по случаю ее смерти. Воз-
можно, он был теперь равнодушен к пей, как всегда оста-
вался равнодушен к их дочери Мадлен Лор, внешне весь-
ма похожей па мать, такой же некрасивой, но менее умной
и развитой.
Из всего, что Сад написал за десятилетие для постанов-
ки на сцене Шарантона, уцелела лишь одна вещь — «Празд-
ник дружбы». Это нечто среднее между пьесой и сценари-
ем театрализованного представления по случаю праздно-
вания дня рождения Кульмье. Поэтому сегодня нельзя
судить о качестве поздней драматургии Сада. Ее уничтоже-
ние явилось поступком диким и бессмысленным, ибо пье-
сы для Шарантона не могли содержать ни грана порно-
графии. Сад обязан был отбирать исключи тельно легкие
и веселые пьесы, хотя, как мы знаем, он обожал и мрач-
ные готические драмы в британском духе. В условиях
работы с психически ненормальными людьми их тяже-
лые настроения, отрицательные эмоции могли привести
к немедленному закрытию театра. Правда, в начале его
деятельности Сад поставил драму Мерсье «Новый настоя-
тель Кильрини», вещь невеселую, но она шла в середине
вечера, начавшегося салопной комедийкой и завершивше-
гося жизнерадостным фарсом. Возможно, ставились и дру-
гие короткие пьески, но всегда в середине программы
и всегда с ослаблением трагического. Известная пьеса Пе-
тера Вайса «Преследование и убийство Жан-Поля Марата,
представленное артистической труппой психиатрической
лечебницы в Шарантоне под руководством г-на де Сада»
(1964) выглядит стопроцентной фантазией. Разве могли бы
врачи-психиатры допустить, чтобы одна больная вжи-
валась в роль подруги Марата Симоны Эврар, увидевшей
Последний акт кровавой драмы 4^5
в ванне окровавленное тело любимого человека, а другая
душевнобольная (пусть под наблюдением двух медсестер,
как указано у Вайса) готовилась вонзить в грудь Марата ку-
хонный нож?! А уж о том, чтобы заканчивать представле-
ние оргией душевнобольных, вопящих;
Шарантон! Шарантон!
Наполеон! Наполеон!
Искупление! Искупление!
Совокупление! Совокупление! —
даже и Сад не мог помечтать. Петер Вайс создал талантли-
вую пьесу. Вместе с тем он создал новую легенду о Саде,
отразившую определенный этап восприятия личности
Сада в середине XX века в канун «сексуальной революции».
После смерти Гастальди Сад стал свидетелем настоя-
щей схватки двух врачей, вступивших в соперничество за
место главного врача: Де Гиза и Руайе-Коллара. Кульмье
хотел осл авить Де Гиза, продолжателя заветов Гастальди.
Де Гиз не считал необходимым перенасыщать больных
лекарствами. Он практиковал лечение па базе хорошего
ухода, гуманного обращения, обильной пищи. Лекарствам
он отводил второе место. Руайе-Коллар, ставленник ми-
нистерства общей полиции, бывший политик, доктор
медицины с 1803 года, решительно выступал против
доверительного общения администрации с больными.
Он требовал раздельного пребывания мужчин и женщин
в лечебнице и дифференциации больных по типу болез-
ни. Он ратовал за уничтожение в ней театра и писал Куль-
мье жалобы на Сада. Ими он осложнял обстановку в Ша-
рантопс: Кульмье пе мог открыто признать факт своего
доверия Саду. Однако его положение в политических
кругах пока было столь прочно, что письма Руайе-Колла-
ра в течение ряда лет не имели серьезных последствий.
В 1811 году в Шарантоне работал ревизор Ж. Б. де Не-
виль. Он в своем докладе опроверг донос Руайе-Коллара.
По мнению Невиля, комедии и концерты оказывали бла-
гоприятное воздействие на нервную систему пациен-
тов. Писатель Ж. Б. Сальг в 1813 году свидетельствовал
о том же (НП, с. 50):
406 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«Роли дают больным, которым выпало счастье выздоров-
ления, а также тем, у кого порой случаются просветления;
для них выбирают те роли, которые им лучше подходят
и соответствуют их силам и состоянию. Зрителями были
те из них, кто способен был воспринимать представления.
Играют только тень веселые пьесы, вызывающие зарази-
тельный, искренний смех. Родственники больных тоже
участвуют в их развлечениях и приходят играть вместе
с ними; многие там собираются из одного лишь желания
способствовать выздоровлению этих несчастных... В кон-
це концов, беззлобный смех способствует улучшению их
состояния».
Как мы видим, Сад и Кульмье допускали па сцепу и
в зрительный зал лишь тех обитателей палат Шарантона,
у которых течение болезни пе внушало опасений. Как пра-
вило, Сад хорошо знал их лично, с каждым его что-то свя-
зывало. Спектакли, шедшие только один раз в месяц, заду-
мывались как часть большого вечера отдыха, как «празд-
ники дружбы», всеобщих приветствий. Не будем забывать,
что все это было в период грозных войн. Где-то далеко от
степ Шарантона бушевали грандиозные битвы, решались
судьбы мира. Двадцать первого октября 1805 года, того са-
мого года, когда спектакли Сада стали регулярными, адми-
рал Нельсон атаковал соединенный франко-испанский
флот и уничтожил его, при этом лишившись жизни. Вто-
рого декабря того же года у селения Аустерлиц в 120 км от
Вены разыгралась одна из самых крупных битв во всемир-
ной истории и была одержана фантастическая победа
Наполеона над русскими и австрийцами. В 1813 году, ко-
гда зрители имели возможность видеть последние в жизни
Сада постановки, Европу потрясло сражение под Лейпци-
гом. Император Наполеон I делал судорожные усилия,
удерживая пока часть Германии и закрывая русским доро-
гу па Париж. Какой из миров казался более безумным: тот,
кровавый и непредсказуемый, мир Аустерлица, пылающей
Москвы, трупов, плывущих по Березине среди ледяного
крошева, или мир больницы в Шарантоне, взрывающий-
ся раз в месяц фейерверками в честь приехавших к Саду
Последний акт кровавой драмы 407
и Кульмье гостей? (Кульмье „а самом деле устраивал иной
раз после спектаклей еще и ужины с фейерверками.)
Нашлось немало желающих поделиться впечатления-
ми от спектаклей Маркиза. Кажется, первый по времени
отзыв, дошедший до пас, принадлежит Огюсту де Лабуис-
Рошфору — стихотворцу, посетившему театральный вечер
в лечебнице 5 июля 1805 года. Этого Лабуиса, воспевав-
шего радости брака, называли тогда, как поясняет Левер,
«поэтом девственной плевы» (Левер, с. 612). Лабуис увидел
в партере компанию дам и молодых людей, ведущих бе-
седы о философии, о моде, об искусстве... Раздался сиг-
нал к началу представления — кто-то невидимый ударил
по настилу сцены деревянным молотком. Поэт заметил,
что занавеска на авансцене открылась (кто-то потянул за
веревочку) и вскоре можно было увидеть героя комедии,
некрасивого, невысокого ростом и толстого актера с ка-
кой-то ужасно большой головой. Толстяк не слишком
хорошо помнил текст. Роль, по мнению Лабуиса, ему во-
все не подходила. Он не знал тогда о подлинном значе-
нии Сада в устройстве шараптонских спектаклей, как не
знали и многие другие в зале, ибо Кульмье старался, осо-
бенно в первые годы, скрыть от Парижа свое тесное со-
трудничество с Садом, боясь раскрыть этот секрет как са-
моразоблачение, которое могло спровоцировать изгна-
ние его с поста директора. Лабуис, впрочем, отметил про
себя, что, в то время как лично его все происходящее
скорее возмущало, некоторые зрители аплодировали
и радовались. В конце концов ему шепнули, что в главной
роли выступает де Сад! Экспансивный поэт-моралист
страшно возмутился: «О Небо! Осмелюсь ли произнести...
как?... это... да... Это... граф де Сад... граф де Сад... позорный
урод! Все эти почести оказаны тому, кто должен возмутить
всякое мыслящее существо! Он к тому же может убежать
со сцены и что-нибудь натворить! Какой преступный бред!»
Такие, как этот добряк Лабуис-Рошфор, несомненно,
должны были своими негодующими отзывами разжигать
интерес искушенных театралов Парижа и других сто-
лиц— «гурманов зрелищ». В Шарантон потянулась из-
бранная публика. Известны письма с просьбами устроить
408 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
посещение спектакля от высокопоставленных шведских
дворян, от фрейлин двора королевы Нидерландов. Сре-
ди неизменных приверженцев Сада и постоянных зрите-
лей всегда выделялась своей яркой внешностью знамени-
тая оперная певица мадам Септ-Обеп, приезжавшая с кра-
савицей дочерью. Все желающие не могли уместиться
в зале Шарантона. Порой даже авторы пьес, поставленных
Садом, с трудом протискивались в переполненный зал.
Многие приезжали с особенной целью посмотреть на
любовную пару Сад — Сансибль. Легенда гласила: он — де-
моническая личность, опаснейший потрясатель основ
морали, творческий гений, поставивший себя вне религии
и закона; она — артистка, возвышенная душа, посвятившая
себя бунтарю и последовавшая за ним в психиатрическую
лечебницу, готовая заживо похоронить себя ради него.
Какой сенсационный жизненный сюжет! Этот огонь власт-
но привлекал мотыльков. Они, пролетевшие через Вели-
кую революцию, Террор, разруху, Директорию и теперь
очутившиеся в Империи, люди сумасшедшей эпохи роман-
тизма, разочаровавшиеся в коллективной социальной
борьбе, в идеологии разума просветителей, уже внутрен-
не готовы были броситься в другую крайность — уверовать
в творческий порыв, в интуитивное озарение, уверовать
в Человека Судьбы, равного Богу и бросающего ему вызов.
Духовная уникальность, изгнанничество, сверхпороч-
ность, сверхэгоизм становились приметой времени и даже
модой. То было время Наполеона, время «Рене» Шатобри-
ана, повести о преступной любви сестры и брата и о ми-
ровой скорби, время Байрона, по сути открыто жившего
с Августой, сестрой по отцу, родившей от него дочь, Бай-
рона, прославившего в гениально-безумных поэмах искус-
ство как «кубок смерти, наполненный ядом», как сатанизм,
как вечное противостояние смирению христианства. Сад
еще пе мог прочесть «Гяура» (1813), «Абидосскую невесту»
(1815), «Шильонскогоузника» (1816) и «Каина» (1821) Бай-
рона, он шел чуть впереди этого поэта-титана. Его бунт
воспринимался обратной стороной бунта и вызова Напо-
леона, ставившего па колени нации и королей, унизивше-
го и фактически пленившего папу римского, положившего
Последний акт кровавой драмы 4^9
на полях сражений пять-шесть миллионов человек. Люди
той эпохи в огромном большинстве своем не смогли бы все
это сформулировать с достаточной ясностью. Но они ин-
туитивно тянулись к Бунту и Вызову во всех его формах.
Бунт и Вызов сделались даже модой, и Сад понял это, и вы-
ражал с присущей ему энергией. Он смело погонял безум-
ного романтического коня.
Юная актриса мадемуазель Флор как-то отправилась
в Шарантон с целью сблизиться с влиятельной мадам Сент-
Обен. Девушка поехала туда вместе с подругой, будучи уже
наслышанной о шарантонских спектаклях. Она настрои-
лась скептически, ибо не верила, что сумасшедшие могут
выражать себя в искусстве, поскольку не владеют необхо-
димым мастерством. Судя по написанным через тридцать
лет мемуарам Флор, она обладала характером серьезным
и рассудительным. Тем ценнее оставленный ею портрет
Маркиза на восьмом десятке лет его жизни.
Ей довелось побывать на чествовании Кульмье, во
время которого давалось театральное представление. Она
отметила, что среди исполнителей ролей оказалось не так
уж много пациентов Шарантона. На сцене отчаянно ко-
кетничала мадам Кене. Зрители хлопали известному па-
рижскому комику из «Амбигю Комик». Роль молодого
человека Эраста играл красивый душевнобольной, поме-
шавшийся на почве любви. Роль девушки Люсиль играла
тоже больная — молодая и красивая блондинка. Мадемуа-
зель Флор одобрила ее работу. В роли слуги Маскариля вы-
ступал молодой больной, мнивший себя великим живопис-
цем. Мадемуазель Флор отметила в отдельных случаях
неадекватное поведение по ходу спектакля актеров-боль-
ных. Один из них, с неохотой игравший слугу, неожидан-
но для зрителей ушел за кулисы: ему надоело прислужи-
вать-, другой вдруг сорвал с себя парик и бросил суфлеру...
В конце вечера молодая певица-испанка (тоже больная)
спела куплеты Сада, посвященные Кульмье. В куплетах
отсутствовала даже тень чего-то предосудительного.
От обилия странных впечатлений у мадемуазель
Флор сжалось сердце: она испытала неподдельное волне-
ние. Вот каким она запомнила Маркиза:
410 Этот прекрасным полоумный маркиз де Сад
«Лицо его отражало ум и характер. Я и сегодня вижу его
как живого. У меня ведь такая, же хорошая память
на лица, как и на имена. У Сада была слегка удлиненная,
довольно красивая голова, орлиный нос, открытые ноздри,
тонкий рот и выступающая, нижняя губа. Уголки рта опу-
скались в вызывающей улыбке. Его маленькие, но сверкаю-
щие глаза скрывались под мощными дугами, затененными
густыми бровями; его сморщенные веки закрывали уголки
глаз, как это бывает у кошек; его открытый лоб поднимал-
ся овалом. Волосы были причесаны в пучок, как у Людо-
вика XV, с боков слегка завиты и в совершенстве припудре-
ны, и эта шевелюра ему шла в его семьдесят четыре года 1.
Держался он прямо и приподнято, а его благородная по-
ступь выдавала человека из высшего общества...»
Милую мадемуазель Флор поразил еще сильный кон-
траст между впечатлением, какое он произвел па нее,
и его скандальной известностью (см.: Левер, с. 615—616).
Облик Маркиза в середине ноября 1814 года, в по-
следние недели его жизни, запечатлелся в памяти моло-
дого доктора Рамона:
«Я часто встречал его в коридоре подле его комнаты. Оде-
вался он небрежно, гулял в одиночестве, тяжело волоча ноги.
Я никогда не видел, чтобы он с кем-то общался. Проходя,
я здоровался, и он отвечал мне приветствием с такой хо-
лодной вежливостью, которая пресекала, всякую возможную
попытку вступления в разговор... Я никак не мог бы пред-
положить в нем автора „Жюстины” и „Жюльетты”: он
производил однозначное впечатление угрюмого и надмен-
ного старого господина».
Вот такой совместный портрет то ли семидесяти-
трех-, то ли семидесятичетырехлетнего художника в юно-
сти, совпавшей у пего с глубокой старостью, предложили
' Флор чуть забежала вперед. В своих мемуарах она описала
вечер в день рождения Кульмье, а родился директор 30 сен-
тября 1741 года. Но 30 сентября 1814 года, когда Саду
исполнилось 74 года, Кульмье уже не было в Шарантоне,
потому что его уволили 31 мая 1814 года. Выходит, Флор
видела спектакль годом раньше?
Последний акт кровавой драмы 411
нашему вниманию никогда друг друга не видевшие мадему-
азель Флор, субретка, и доктор Рамон, юноша, чья посмер-
тная память окажется крепко спаянной с Маркизом...
Почему Рамон запомнил Маркиза неизменно мрач-
ным? Того настигли очередные испытания: после паде-
ния Наполеона Кульмье лишился покровителей и Людо-
вик XVIII уволил его. Кульмье грозило судебное пресле-
дование. Прошел слух о том, что он под влиянием Сада
развратился и совершил изнасилование. Руайе-Коллар
торжествовал. Правда, «жертва» категорически отказа-
лась признать факт изнасилования: Кульмье исполнилось
уже 73... Саду не нужно было объяснять, зачем все это
затеяно. Его театру пришел конец. Пора и ему самому на
покой... на вечный покой...
Прощальная улыбка любви
Но покой еще пе предвидится. О таком мироощуще-
нии писал наш Пушкин в чудесных стихах:
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
В последние полгода жизни Сада, ни в чем не знавше-
го осторожной половинчатости, к нему пришла с «улыб-
кою прощальной» еще одна любовь: он сблизился с юной
Мадлен Леклер. Он звал ее «Магдалена», а в своем днев-
нике обозначал «Мгл».
Мадлен была дочь одной из служащих лечебницы.
О ее отце ничего пе сообщается. Пытаясь понять днев-
никовые записи Сада, чаще всего достаточно туманные,
а порой непроницаемо зашифрованные, биографы
(в частности см.: Повер с. 451) приходят к заключению,
41а Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
что Маркиз обратил внимание па Мадлен Леклер g сен-
тября 1808 года. Мадам Кене в тот день болела. Сад уви-
дел девушку — нет, даже и не девушку еще, а ребенка
в возрасте около 12 лет. (Возраст ее можно просчитать
только по указанию того же Маркиза: согласно его днев-
никовой записи, ig декабря 1814 года ей должно было
исполниться 18 лет.)
Поскольку тетради с дневниками Сада после его смер-
ти уничтожались и сохранились только два относитель-
но небольших фрагмента: первый — с 5 июня 1807 года
до 26 августа 1808 года, второй — с 18 июля 1814 года до
до ноября 1814 года (то есть за предсмертные полгода
Маркиза) то мы можем говорить что-то конкретное
о взаимоотношениях старика и девочки Мадлен только
в период лета и осени 1814 года. Имели ли они раньше
встречи — навсегда останется загадкой.
Восемнадцатого августа 1814 года Сад записал, что ма-
дам Леклер, мать Мадлен, «была полна решимости оставить
мне дочь на тех именно условиях, которые я сам предложил, и она
не нашлась, что ответить на мои слова». Что это могло озна-
чать? Они торговались и сошлись в цене? Они в очеред-
ной раз обсуждали содержание уроков, которые Сад давал
Мадлен? Могло быть все что угодно... После каждого при-
хода девушки в комнату Маркиза он давал ей деньги. Да-
вал сколько мог: несколько франков, иногда — меньше. Она
всегда брала их, не обращая внимания на сумму. Когда он
достал всего лишь один франк, она тоже пе удивилась и не
обиделась. Все же из записей Маркиза совершенно ясно:
его договоренность с матерью касалась пе только и не
столько денег. Мать рассчитывала па помощь знаменито-
го старика в решении каких-то жизненно важных вопро-
сов. Каких? Некоторые полагают, что Мадлен мечтала
стать актрисой и Сад якобы давал обещание продвинуть ее
на сцену. Это чисто умозрительное предположение, ничем
пе подтвержденное в дневниках. Зато из записей писателя
недвусмысленно явствует, что он во время встреч с Мад-
лен в его комнате давал ей уроки письма и чтения. (Мад-
лен Леклер была неграмотна.) Вместе они читали популяр-
ный фривольный роман «Шартрский портье».
Последний акт кровавой драмы 4*3
Встречи длились по часу, порой — по два часа. Их «про-
грамма» представляется довольно конкретно: Сад каждый
раз стремился подкормить вечно голодную девицу, предла-
гая ей шоколад и другие лакомства, недоступные ей в доме
матери. Мадлен любила шоколад, остальное ела не всегда,
могла отодвинуть еду в сторону. «Сейчас она не хочет хорошо
поесть, а после пожалеет», — записывал Сад. Она страдала
каким-то заболеванием желудка, дома принимала на ночь
лекарства и сахар, видимо для снятия болей, и, по ее сло-
вам, пе хотела «привыкать к хорошей еде». Вторым пунктом
программы были небольшие диктанты или чтение вслух.
Затем они затевали то, что Сад называл «маленькими игра-
ми». Эти же «игры» в каком-то их варианте он обозначал
понятным одному ему значком 0 — нулем или буквой «о»,
косо перечеркнутой справа налево. Он вел одному ему по-
нятный подсчет ее визитов или ее услуг. Дневник пестрит
записями типа: «Мгл пришла сделать полностью yj-e и 87-е».
Отношения Маркиза с Мадлен складывались совсем не-
однозначно. Старик с присущим ему и в страсти хладно-
кровием педантично отмечал на бумаге все нюансы пове-
дения Мадлен. Он огорчался, когда она проявляла холод-
ность, безучастность, заявляла, что «есть две вещи, которые
она не станет делать». Иногда он записывал с ликованием:
«Она осталась на два часа», «была очень любезна», «она выпи-
ла, занималась чистописанием, попела». Сад мучительно пред-
вкушал ее визиты, пытался увидеть в каких-то абсолютно
случайных поступках знаки ее отношения к нему, ее пла-
нов на будущее. Однажды она принесла ему персики. Их
оказалось девять. Сад подумал, что этим она предупреди-
ла его, что будет отсутствовать в течение девяти дней...
Порой она выказывала совершенно несомненные знаки
привязанности к нему. Она извинялась за пассивность.
Он замечал в ней закипающую страсть. Опа заверяла его:
— Я всегда останусь верна вам! Это все Шарантон!
Он просил ее пореже ходить на танцы...
Сансибль не вмешивалась в отношения своего друга
с Мадлен Леклер. Иногда опа обижалась на пего, а чаще —
нет. Опа уважала все его привязанности и прихоти. Скорее
всего опа знала, что Допасьен испытывает боли в мошонке
4М Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
и едва может прикасаться к своим воспалившимся поло-
вым органам. Сад говорил об этом медикам. Быть может,
по этой причине Сансибль исключала половую связь До-
насьепа с Мадлен? Или ей вообще было все равно? Ссыла-
ясь па одного мемуариста, осведомленного в нюансах отно-
шений Сада с Сансибль и Мадлен, Жан-Жак Повер заклю-
чает, что Сансибль мечтала после освобождения Маркиза
из Шарантопа устроить их жизнь втроем). (Повер, с. 455).
Согласно самым последним записям Маркиза, Мадлен
пришла к нему в воскресенье 27 ноября, то есть за четы-
ре дня до его кончины. Он пожаловался ей на свои боли,
а потом они поговорили о ее предстоящем 18-летии и пре-
дались «кпк обычно... маленьким играм». Она говорила ему
хорошие слова. Таким выдалось последнее свидание Сада.
Тридцатого ему провели лечение и надели на половые
органы кожаный бандаж.
Несомненно, Сада в те дни мучил и какой-то другой
недуг. У пего давно признавали астму. Возможно, врачи
просмотрели обострение еще какой-то болезни, которая
через пару дней стала причиной его смерти. А то, что Сад
акцентировал всеобщее внимание на своих половых орга-
нах, говорит, думается, лишь о том, что им он придавал
в своем бытии исключительное значение, о них он забо-
тился в первую очередь. Вряд ли Маркиз предполагал бли-
зость своей смерти до той минуты, когда вместо Мадлен
оп увидел перед собой священника.
Деликатный уход и... возвращение
Наступил день i декабря, ничем, кажется, особо пе
примечательный день в истории Франции или мира. По-
верженный Наполеон угрюмо отмеривал шаги в своем
дворце в Портоферрайо па острове Эльба. Джордж Бай-
рон печатал в Лондоне полное собрание своих сочинений
и вынашивал планы женитьбы. Амадей Гофман в Берлине
писал «Фантазии в манере Калло». Лицеист Александр
Пушкин создавал «Воспоминания в Царском Селе», свое
первое крупное творение, положившее начало его славе:
Последний акт кровавой драмы 4 15
О, вы которых трепетали
Европы сильны племена,
О галлы хищные! и вы в могиле пали.
О страх! о грозны времена!
Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,
Презревший правды глас, и веру, и закон,
В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?
Исчез, как утром страшный сои!
В Париже росс! — где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
Грядет с оливою златой.
Утром 1 декабря, в четверг, ig-летний Рамон, студент-
медик, недавно приступивший к работе в шарантонской
лечебнице, столкнулся в коридоре с аббатом Жоффруа,
вышедшим из комнаты Сада. Именно Рамон в последнее
время делал Саду процедуры, чтобы уменьшить воспале-
ние мошонки. Только накануне он наложил старику кожа-
ный бандаж, о чем и засвидетельствовал Сад в своей по-
следней дневниковой записи. Рамон отметил довольное
выражение лица аббата Жоффруа, которого Сад попро-
сил прийти и на следующее утро. Судя по всему, Сад
пережил такую же ситуацию, как Манфред, король Неапо-
ля и Сицилии, проклятый Церковью и раскаявшийся пе-
ред смертью противник Ватикана. Данте поместил леген-
дарного грешника Манфреда в Чистилище. Не вспомни-
лись ли Маркизу на смертном ложе вот эти чеканные
терцины? Манфред говорит поэту:
Предвечная любовь не отвернется
И с тех, кто ими проклят, снимет гнет,
Пока хоть листик у надежды бьется.
И все же, кто в распре с Церковью умрет,
Хотя в грехах успел бы повиниться,
Тот у подножья этой кручи ждет,
Доколе тридцать раз не завершится
Срок отщепенства, если этот срок
Молитвами благих не сократится.
416 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Ты видишь сам, как ты бы мне помог,
Моей Констанце возвестив, какая
Моя судьба, какой на мне зарок.
От тех. кто там, вспомога здесь большая.
Перевод М. Лозинского
Но вернемся к Рамону. Юный врач зашел к Саду
и постоял возле его постели. Ему пе поправилось состоя-
ние старика. Рамон отправился к главному врачу для до-
клада. Можно предположить, что тут же срочно направи-
ли посыльного за родственниками Маркиза.
Днем 2 декабря в палату умирающего вошел Клод
Арман де Сад. Он отыскал доктора Рамона и попросил
посидеть около отца. Сам оп, наверное, отправился в по-
мещение администрации лечебницы или к нотариусу
Фино.
В обязанности Рамона не входило выполнение функ-
ций сиделки: дел у пего хватало. Поколебавшись, он
все же остался у постели умирающего. Он дал ему мик-
стуру, какое-то питье. Маркиз впал в забытье. Его дыха-
ние, всегда затрудненное, стало особенно шумным и тя-
желым. Рамон сидел у изголовья во мраке наступивше-
го зимнего вечера. В какой-то миг он вдруг понял, что
более не слышит дыхания старика... Пройдет полвека,
и старый врач Рамон напишет в своих воспоминаниях
о Саде:
«Ide-то в середине ночи, вскоре после того как я напоил месье
де Сада, уже не слыша более никакого шума и удивленный
тем, что не слышу его дыхания, я подошел к его постели
и констатировал его смерть».
Клод Арман сидел у нотариуса Фино, теперь уже став-
шего мэром коммуны Шараптоп-Сеп-Морис. Они обсуж-
дали детали траурного обряда, читали текст завещания.
Нужно было еще выправить свидетельство о смерти. Клод
Арман уговорил Фино не показывать мадам Кене завеща-
ние. Он вернулся в лечебницу и попросил доктора Рамона
не производить вскрытие тела отца. Рамон впоследствии
утверждал, что не вскрывал Сада.
Последний акт кровавой драмы 4*7
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ
«Тысяча восемьсот четырнадцатого года,
третьего декабря, в полдень.
В нашем присутствии, мэра, коммуны Шарантон-Сен-
Морис, государственного служагцего, предстали месье Жан-
Пьер Дюмустье, пятидесяти пяти лет, и Мари Виктуар
Франсуа Дюбюиссон, пятидесяти семи лет, оба прожива-
ющие в вышеупомянутом Шарантон-Сен-Морисе. Вышеупо-
мянутые объявили нам, что вчера, второго числа текущего
месяца декабря, скончался в этой коммуне около десяти
часов вечера месье Допасьен Альфонс Франсуа, граф Десад,
литератор, в возрасте семидесяти четырех лет, проживав-
ший в вышеупомянутом Шарантон-Сен-Морисе, и заявите-
ли подписали с нами настоящее свидетельство о смерти.
Согласен с записанным
Дюмустье, Дюбюиссон и Фино, мэр»
(см.: Повер, с. 472).
Хоронили Маркиза по религиозному обряду на боль-
ничном кладбище в конце правой его восточной части,
как поясняет Левер (с. 656), практически на берегу реч-
ки, разделявшей это кладбище. Установили камень без
указания фамилии погребенного. На камне был высечен
крест. Волю Сада, высказанную им в завещании, таким
образом, отчасти выполнили: могила осталась безымян-
ной. Ферма в Мальмезоне, рядом с которой Сад хотел
упокоиться, была продана за четыре года до его смерти,
так что Клод Арман не имел возможности похоронить
отца в заветном леске.
Клод Арман ежемесячно выплачивал мадам Кене по
пятьдесят франков до самой ее смерти в Шарантоне
в 1832 году. (Все квитанции он сохранил.)
Когда администрация Шарантон-Сен-Мориса решила
произвести реконструкцию кладбища, многие могилы
были вскрыты, в их числе и могила Маркиза, которую
хорошо запомнил доктор Рамон. Дальше все события
развивались по аналогии с тем, как это было с Манфредом,
418 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
чья могила на берегу реки была разрыта, останки его
перенесены за реку, за границу государства, которым
когда-то правил этот король.
Состоялась распродажа книг покойного Маркиза.
Рукописи его свезли в префектуру и, просмотрев их,
почти все уничтожили; тетради и дневники сожгли в при-
сутствии сына. Часть рукописей выставили на аукцион,
и Клод Арман приобрел их единым лотом за 515 франков.
Ныне здравствующий граф Ксавье де Сад (род.
в 1922 г.), потомок Маркиза в седьмом колене (отец Тибо
де Сада, автора диссертации о мировоззрении Марки-
за), в 1995 году рассказал, что Клод Арман купил 29 янва-
ря 1815 года уцелевшие рукописи отца за 175 франков, от-
вез их в замок Копде-ан-Бри и спрятал ящики с ними на
чердак. В дальнейшем вплоть до середины XX века имя
Донасьена Альфонса Франсуа де Сада в семье не произно-
силось: оно словно выветрилось из памяти поколений его
потомков.
Доктор Рамон после вскрытия могилы почему-то
оставил у себя череп Маркиза. Возможно, он увлекался
в те годы френологией (методом Галля). Рамон дружил
с доктором Шпурцхаймом, немцем, тоже увлекавшимся
френологией. Шпурцхайм выпросил у Рамона заветный
череп с клятвенным обещанием вернуть его. Через не-
которое время Шпурцхайм умер в Америке. Каких-либо
сведений о судьбе черепа не сохранилось, но остались сде-
ланные с него слепки, и их демонстрировали студентам.
Левер сообщает, что Тибо де Сад нашел слепок чере-
па в Музее человеческого разума. На нем была надпись
красными буквами по левой стороне; «Маркиз де Сад. Ком.
Дюмутъе, №529».
Френологи находили, что природа наградила Сада
прекрасным сводом черепа, свидетельствовавшим о склон-
ности к теософии и о добродушии. Согласно форме че-
репа, Сад отличался отсутствием агрессивности и тяги
к сексуальным излишествам.
История с черепом Сада быстро стала мифом в среде
литераторов и медиков. Ее пересказывали по-разному.
Анри д’Альмера, едва ли не первый биограф Сада, привел
Последний акт кровавой драмы 419
рассказ писателя Жюля Жанена, утверждавшего (впрочем,
у него было очень богатое воображение), что он видел этот
череп собственными глазами. Один френолог, не зная,
кому он принадлежит, очень внимательно рассмотрел его
и открыл в нем выступы, говорящие о склонности к пла-
тонической любви и жажде материнской нежности.
Во время Второй мировой войны в замке Конде-ан-
Бри распоряжались фашисты. Замок стоял полуразру-
шенным, а Ксавье де Сад находился в концлагере, где он
прошел все муки ада (и потерял 35 кг веса!). Фашистские
солдаты, хозяйничавшие в замке, мочились там на пачки
листков, исписанных рукой Маркиза.
В 1947 году Ксавье де Сад вступил во владение замком
Конде-ан-Бри и обнаружил таинственные ящики на чер-
даке. В то время он почти ничего не знал о своем вели-
ком предке, не прочел ни одной его строки. Многие годы
по примеру многих поколений Садов он хранил абсолют-
ное молчание о своей ошеломительной находке'.
«В моей жизни случались очень долгие антракты», — го-
варивал некогда Сад о своих тюремных заключениях. Од-
нако, самым длинным все же оказался «антракт» в жиз-
ни его бумаг, в изданиях его работ, в публичной памяти
о нем. Этот антракт растянулся на два с лишним века.
Читатель, приходилось ли вам отведать шампанского
«Маркиз де Сад»? А ведь если оформить специальный
заказ, это вполне можно себе позволить. Шампанское
«Маркиз де Сад», как белое, так и красное, выпускается,
но очень ограниченными партиями: виноградники Кса-
вье де Сада не так уж велики... На этикетках бутылок кра-
суется портрет Маркиза и его девиз: «Любовь, желание,
страсть». Это, как и многое другое, что связано с именем
Маркиза, стало возможно после широкого празднования
250-летия со дня рождения писателя, когда французская
интеллигенция смогла открыто признать его одним из
великой когорты писателей Франции. Антракт окончил-
ся, и жизнь литературного наследия де Сада продолжа-
ется!
«Вокруг света». 1995, № 4, с. 50—52.
420 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Суждения известных людей
о Маркизе
«Угрожать женщине пустить в ход интимные письма,
могущие скомпрометировать ее и ее семью, чтобы толь-
ко не возвращать долг, — этого свойства недоставало мар-
кизу де Саду».
Из письма мадам де Сталь. 1815
«Вот имя, которое все знают, но никто не произно-
сит: пишешь его — и рука трясется, а произносишь —
в ушах раздается похоронный звон...»
«Книги маркиза де Сада убили столько детей, сколь-
ко не смогли бы убить и двадцать маршалов де Ретц, и они
продолжают убивать».
«Везде, где появляется этот человек, вы чувствуете
запах серы».
Ж. Жанен. «Маркиз де Сад». 1834
Суждения известных людей о Маркизе 4^3
«Берусь утверждать, что Байрон и де Сад (прошу про-
стить за такое сопоставление) стали двумя основными
вдохновителями наших современных писателей: один —
известный, видный, о другом не говорят. Но если вы хо-
тите поглубже разобраться в наших модных романистах
и заглянуть в сундук на лестнице, ведущей в потаенный
альков, — не теряйте этот главный ключ».
Сент-Бёв. «Некоторые истины
о литературной ситуации». 1843
«Маркиз де Сад, оригинал-сладострастник, в погоне за
идеалом вечного духа беспощадно терзал бренную плоть».
А. Дюма. «Адская бездна». т8уб
«Нужно постоянно возвращаться к де Саду, то есть
к естественному человеку, чтобы объяснить зло».
Ш. Бодлер. 1850-е гг.
«Ваше выражение „легкий оттенок садизма” несколь-
ко оскорбило меня. Всякое ваше слово имеет большое зна-
чение. Вот почему такое слово, высказанное вами в печа-
ти, является почти позорным клеймом. Разве вы забыли,
что я сидел на скамье подсудимых в качестве обвиняемого
в оскорблении нравов и что дураки и негодяи не брезгают
никаким оружием? Не удивляйтесь, если в один прекрас-
ный день вы прочтете в любой клеветнической газетке,
каких существует немало, нечто вроде следующего: „1ос-
подин Флобер — ученик де Сада. Его друг и крестный...”»
Из письма Г. Флобера Септ-Бёву. 1862
«В письмах Флобера упоминается Старик. Старик —
это Сад. Флобер также называл его „великим Садом”».
Ж.-Ж. Повер. 1953
«Общий разговор — сплошная похабщина, даже не
остроумная. Какой-то подчеркнутый цинизм, словно все
побились об заклад вогнать в краску официантов. И до
самого выхода на бульвар, касаясь слуха всех этих
424 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
женщин, проносятся обрывки эстетических суждений
о господине де Саде».
Э. и Ж де Гонкур. «Дневник». 1857
«Существо это, довольно трудно поддающееся опреде-
лению, называлось общим, родовым именем Малый и по
типу очень напоминало Пантагрюэля... Была у Малого
и целая повесть его жизни, к которой каждый добавлял
свою страничку. Он писал стихи и кончал тем, что стано-
вился содержателем „Дома Фарсов”, где бывали „праздни-
ки дерьма” во время очищения желудка, и тогда по кори
дорам гулко раздавались команды: „Три ведра дерьма в че-
тырнадцатый! Двенадцать горшков в восьмой!” Творение,
таким образом, превращалось во что-то близкое к де Саду.
Удивительный этот де Сад: куда пи глянь, он везде возни-
кает у Флобера, словно маячит на его горизонте. Флобер
уверяет, однако, что в ту пору он не читал де Сада».
Там же. i860
«Флобер советуется с нами по поводу одной главы
своего „Карфагена”. Это описание поля битвы, перечис-
ление всяких ужасов. Очень явственно проглядывает
здесь влияние двух писателей — де Сада и Шатобриана».
Там же. 1861
«Мы философствуем по поводу маркиза де Сада...»
Там же. 1862
«В то время явилась в свет книга под заглавием, если
не ошибаюсь, ,Justine ou Les liaisons dangereuses”Вспом-
нив как-то о ней, я спросил Пушкина, что это за книга.
„Это, — отвечал он, — одно из замечательных произведений
развращенной французской фантазии. В ней самое отврати-
тельное сладострастие представлено до того увлекательно,
что, читая ее, я чувствовал, что сам начинаю увлекаться, и
бросил книгу, пе дочитавши. Советую и вам пе читать ее”».
М. В. Юзефович. «Воспоминания о Пушкине». 1880
' «Жюстина, или Опасные связи» (фр-)-
Суждения известных людей о Маркизе 4^5
«Еще не явилась знаменитая книга г-жи Сталь о Гер-
мании, а Шатобриан еще только обдумывал свой „Genie
du Christianisme” еще носил только в душе психологи-
ческие исповеди Рене и Эвдора. Писались просто сказки,
бившие на занимательность и прошпигованные насквозь,
с одной стороны, сентиментальностью, которой, как ви-
ноградным листиком, прикрывалась, и не всегда удачно,
чувственность, да нравственностью, которая в переводе
на чистый французский язык значила и значит всегда,
как известно, рассудочность. Но этим-то лицемерством
и важны эти пошлые изделия, предназначавшиеся для
потребления читающей черни. Лицемерство сентимен-
тальности и нравственности — вещь весьма понятная пос-
ле чувственных сатурналий, начатых философом Дидро
и законченных маркизом де Садом».
А. А. Григории. 1862
«Им овладела одна всепоглощающая мечта — более
извращенная, более мрачная, чем самые омерзительные
измышления маркиза де Сада...»
Билъе де ЛилъАдан. 1874
«А правда ли, что вы, — злобно ухмыльнулся он, —
правда ли, что вы принадлежали в Петербурге к скотско-
му сладострастному секретному обществу? Правда ли, что
маркиз де Сад мог бы у вас поучиться? Правда ли, что вы
заманивали и развращали детей?»
Ф. М. Достоевский. «Бет». 1871-1872
«В Мокром я проездом спрашиваю старика, а оп мне:
„Мы оченно, говорит, любим пуще всего девок по приго-
вору пороть и пороть даем всем парням. После эту же,
которую ноне порол, завтра парень в невесты берет, так
что оно самим девкам, говорит, у нас повадно”. Каковы
маркизы де Сады, а? А как хочешь, оно остроумно. Съез-
дить бы и нам поглядеть, а? Алешка, ты покраснел? Не
стыдись, детка».
Ф. М. Достоевский. «Братья Карамазовы». 1879-1880
1 «Гений христианства» (фр.).
426 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«Прочел я... статью Михайловского о Достоевском.
Оп верно подметил основную черту его творчества. Оп
мог бы вспомнить, что и во французской литературе было
схожее явление — а именно пресловутый маркиз де Сад.
Этот даже книгу написал „Tourments et supplices’’1, в ко-
торой оп с особенным наслаждением настаивает на раз-
вратной неге, доставляемой нанесением изысканных мук
и страданий. Достоевский тоже в одном из своих рома-
нов тщательно расписывает удовольствие одного любите-
ля... И как подумаешь, что об этом пашем де Саде все рос-
сийские архиереи свершали панихиды и даже предики
читали о вселюбви этого всечеловека! Поистине, в стран-
ное время мы живем!»
II. С. Тургенев - М. Е. Салтъжову-Щедрину 1882
«Посреди всей этой шумной имперской эпопеи в от-
светах пламени виднеется пораженная громом голова,
широкая грудь, изборожденная молниями: человек-фал-
лос с царственным циничным профилем и усмешкой жут-
кого и величественного тирана; на этих проклятых стра-
ницах будто содрогается вечность; с этих запекшихся губ
будто срывается дыхание бурного идеала. Приблизьтесь,
и вы услышите, как в этой грязной окровавленной пада-
ли пульсируют артерии вселенской души и как по вздутым
венам течет божественная кровь. В этой клоаке — чистая
лазурь, в этом отхожем месте — нечто от Бога. Заткните
уши, чтобы не слышать бряцание штыков и раскаты ору-
дий; не смотрите на нахлынувшую волну побед и пораже-
ний, и тогда вы увидите, как из тени проступает огром-
ный, блестящий, невыразимый призрак, вы увидите: над
целой эпохой, усыпанной созвездиями, встает громадное
и зловещее лицо маркиза де Сада».
А. Ч. Суинберн. 1870-е гг.
«Все, что тут составляет вымысел, Барбе с величай-
шим нахальством выкрал из книг маркиза де Сада; ему
' «Мучения и пытки» (фр.).
Суждения известных людей о Маркизе 427
принадлежит только католический покрой, который оп
придал своим гнусностям».
М. Нордау о творчестве Барбе д ’Орвилъи в 1890-х гг.
«Кто может получать удовольствие в писаниях марки-
за де Сада и других авторов такого рода? Только психо-
паты с извращенными инстинктами».
Оп же
«Ирония положения привела к тому, что твой отец
станет живым прототипом героя хрестоматий для вос-
кресной школы, тебя поставят в один ряд с отроком Са-
муилом, а мне отведут место между Жилем де Ретцем
и маркизом де Садом. Что ж, все это к лучшему. Я не со-
бираюсь жаловаться. Один из многих уроков, которые
нам дает тюрьма, — порядок вещей таков, как есть, и все
будет как будет. И у меня нет ни малейшего сомнения, что
средневековый злодей и автор „Жюстины” составят мне
компанию получше, чем Сэндфорд и Мертон».
Из послания О. Уайльда А. Дугласу
(«Тюремная исповедь»), 1898
«Должны же мы признать, что в лице де Сада мы
имеем перед собой далеко не заурядного автора порно-
графических произведений, а что мы имеем тут дело
с выдающейся личностью и выдающимся литературным
явлением, с безнравственной силой, 'черпающей, я бы ска-
зал, непосредственно из первоисточника зла».
Профессор А. Эйленбург. 1899
«Никто и никогда пе был наделен такой духовной
свободой».
Г. Аполлинер о де Саде. 1909
«Оккультное влияние Д. А. Ф. де Сада продолжается
уже сто пятьдесят лет. Кажется, что отныне оно из тай-
ного станет более явным. За это мы благодарим Гийома
Аполлинера, с удовольствием обнаружившего в бо-
жественном маркизе тот модернизм, что двигал самим
428 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
Аполлинером всю его жизнь. Ему нравилось видеть в Жю-
стине образ женщины прошлого, а в Жюльетте — совре-
менную женщину, которой он столько принес в жертву,
что все его творчество посвящено исключительно ей.
Теперь пусть невежды свистят в свое удовольствие:
Садом будут восхищаться во все времена все те, кто спо-
собен наслаждаться прекрасными примерами моральных
законов и свободой духа. Жизнь Сада и его творчество
открывают, каким из этих дорогих принципов мы долж-
ны принести себя в жертву. Именно по этим причинам
Сад принадлежит не литературе, но истории нравов: его
место скорее в ряду основателей религии, а не на более
низкой ступени — романистов и школяров».
Р. Деснос. /925
«Вскоре представляется новый случай заработать
деньги: Аполлинер берется подготовить для издательства
братьев Бриффо серию „Мастера любви”; па сей раз речь
идет отнюдь не об издании подпольного и анонимного
типа, нет, Аполлинер выступает как составитель и автор
предисловия. Первой книгой в этой серии были произ-
ведения маркиза де Сада, прокомментированные самим
поэтом. Маркиза де Сада в то время еще недооценивали,
он был далек от той известности, которую приобретет
после Второй мировой войны как развратитель школьни-
ков и одновременно как объект внимательного изучения
и исследования ученых. Аполлинер обратился к нему пер-
вый и поэтому должен быть отмечен особо».
Ю. Хартвиг. «Аполлинер». 1962
«Я считаю любого почитателя Анатоля Франса дегене-
ратом. Мне нравится, что литератор, которого приветству-
ют сегодня одновременно и тапир Моррас, и слабоумная
Москва, и даже по своей невероятной глупости сам Поль
Понлеве, написал, чеканя монету гнуснейшего инстинкта,
самое обесчещивающее из предисловий к графу де Саду —
тому, кто провел всю жизнь в тюрьме, чтобы получить
в конце концов пинок ногой от этого официального осла».
Л. Арагон. 1924
Суждения известных людей о Маркизе 4^9
«За исключением патологических вымыслов де Сада,
действительность, вероятно, никогда не отставала от во-
ображения порнографических писателей того времени.
Но многое из того, что вышло из больного мозга маркиза
де Сада, было во вкусе многочисленных распутников эпо-
хи и потому, вероятно, тоже осуществлялось на практике».
Э. Фукс. «Галантный век». 1920-е гг.
«Истинно то, что роза, даже лишенная всех лепест-
ков, остается розой, так же как в этой истории истинно
то, что баядерка продолжает танцевать.
Если же мне возразят, приводя в пример „подозритель-
ный жест маркиза де Сада, который, будучи заточен с безумца-
ми, приказал принести прекраснейшие розы, чтобы разбросать
их лепестки в отхожем месте”, — я отвечу: чтобы этот акт
протеста утратил свое поразительное значение, доволь-
но было бы, если он был совершен не человеком, провед-
шим двадцать семь лет жизни в заточении за свои идеи,
а чиновником в библиотеке. Между тем все дает основа-
ние думать, что Сад, чья моральная и социальная реши-
мость — в отличие от волевых усилий господина Батая —
была направлена па то, чтобы человеческий дух сбросил
свои оковы, хотел благодаря этому жесту вообразить себя
поэтическим идолом, этим условным знаком, который
волей-неволей, независимо от самих цветов и в меру вос-
приимчивости каждого из нас стал прекрасным сред-
ством передачи как самых благородных, так и самых низ-
ких чувств. И вообще надлежало бы воздержаться от пря-
мой оценки подобного факта, который, даже если и появляется
чистым вымыслом, никак не может ущемить совершен-
ной внутренней честности жизни и мышления Сада; он
никак не может поколебать и той героической решимо-
сти, с которой Сад создавал собственный порядок вещей,
порядок, который, так сказать, вовсе не зависел от всего,
что ему предшествовало».
Л. Бретон. 1929
Написано в полемике с Жоржем Батаем,
служившим в Национальной библиотеке,
в частности с его статьей «Язык цветов». 192g
430 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
«Он своего рода маркиз де Сад, но пишет куда хуже».
Э. Госсе о Д. Джойсе. 1922
«Вовсе пе лицемерие и пе предвзятость религиозная
мешают нам усмотреть порнографию в некоторых, на-
пример, библейских эпизодах, в сюжетном отношении
порой более смелых, нежели отдельные эпизоды в пи-
саниях такого несомненного порнографа, как маркиз
де Сад».
Вл. Ходасевич. •<О порнографии'’. 1932
«В противоположность записным романистам, ве-
ликие писатели — это романисты-философы. Таковы
Бальзак, Сад, Мелвилл, Стендаль, Достоевский, Пруст,
Мальро, Кафка...»
А. Камю. «Миф о Сизифе». 1940
«С Сада начинается современная история и совре-
менная трагедия».
Он же
«Бесспорно, что мир, который воображал Сад и же-
лали его персонажи (а почему бы и не он сам?), является
галлюцинаторным предвкушением того мира, где царст-
вует гестапо, пытки и лагеря. При этом Сад является
неотъемлемой частью идеологии сюрреалистов, и у Бре-
тона с 39-го года возникли затруднения с толковани-
ем этого автора. То, что лично Сад не был террористом
(и Деборд очень хорошо объяснил почему) и что произ-
ведения его имеют глубокую человеческую ценность (чего
никто не может оспаривать), не помешает всем более или
менее одобряющим доктрины маркиза без лицемерия
увидеть реальные концентрационные лагеря со всеми их
ужасами, уже не заключенными более в голове одного
человека, а практикуемые тысячами фанатиков. Горы
трупов дополняют философию самым отвратительным
образом».
Р. Кеио. 1945
Суждения известных людей о Маркизе 431
"Блейк сочетает... чопорное благочестие английских
диссидентов с интеллектуальной храбростью Ницше,
де Сада и Фрейда».
А. Кейзин в книге об У. Блейке. 1955
«...Де Сада никогда не забывали. Им восхищались
Флобер, Бодлер и большинство других радикалов и ге-
ниев конца XIX века. Он был одним из святых покро-
вителей сюрреализма, фигурой, определившей мысль
Бретона. Но лишь дискуссия после 1945 года по-настоя-
щему определила место де Сада как несомненной отправ-
ной точки в коренном переосмыслении человеческого
удела».
С. Зонтаг. «Порнографическое воображение». 1967
«Никому не дано чувствовать и ясно выражать стрем-
ление к тому, чего втайне желал Сад и чего он добился».
Ж. Батай. «Сад». J947-I957
«Понадобилась революция, чтобы в грохоте разбива-
емых дверей Бастилии нам в случившемся хаосе был яв-
лен секрет Сада; несчастье позволило ему прожить меч-
ту, погоня за которой есть душа философии, единство
субъекта и объекта; при случае это может быть (если пе-
рейти границы самих человеческих существ) равенством
объекта желания субъекту, испытывающему желание».
Он же
«Основной интерес для нас заключен не в ненормаль-
ностях Сада и пе в причинах их формирования, а в его
способе нести за них ответственность, вернее — их оправ-
дать. Он сделал из своей сексуальности этику, этику вы-
разил в литературе, и именно это сообщает ему истинную
неповторимость и значение».
Симона де Бовуар. «Нужно ли жечь книги Сада?». 1965
«Эротика выступает у Сада как единственно надежное
средство общения. Пародируя Клоделя, можно сказать,
432 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
что у Сада „пенис — кратчайший путь между двумя ду-
шами”».
Она же
«Язык сексуальности, которым Сад, едва произнеся
его первые слова, пронзил все паше культурное простран-
ство, став сразу его сувереном, вздернул нас на высоту той
ночи, где отсутствует Бог и где все наши жесты направ-
ляются на это отсутствие, — в усилии профанации, кото-
рая и обозначает его, и заклинает, и изнемогает в нем,
доведя себя из-за него до пустой чистоты трансгрессии».
М. Фуко. 1963
«...30 лет провел в тюрьмах за убийства па сексуаль-
ной почве. <...> Возрождение интереса к Саду — свидетель-
ство деградации определенных сфер буржуазной куль-
туры и морали».
«Краткая литературная энциклопедия». Т. 6. 1931
«Этот человек, пе удовлетворившись грезами плоти,
которые не способны насытить душу, решил воздвигнуть
некий нетленный Храм Порока. Не единичные злодей-
ства, а настоящий кодекс Зла; не деяния, а Догмат; пе одна
ночь греховных наслаждений, а бесконечная Всенощная,
переходящая в вечность; не рабство кнута, а Царство кну-
та — вот что замыслил он создать. Он, который испыты-
вал блаженство, лишь раня и разрушая, кончил тем, что
пришел к созиданию. В нем зародилась некая неясная
субстанция, некая чистейшая эссенция Зла, и образова-
ла совершенный кристалл Зла».
«У этого человека больше нет души. Тот, кто написал
такое, не может иметь человеческую душу. Это уже нечто
совсем иное. Человек, отказавшийся от своей души, запер
весь мир людей в железную клетку, а сам похаживает во-
круг и позвякивает ключами. И, кроме как у него самого,
нет больше ключей от этой клетки ни у кого на белом
свете».
«Самый странный из людей, которых мне довелось
видеть в жизни. Из тьмы злодейства он извлек сияние, из
Суждения известных людей о Маркизе 433
мерзости и грязи сотворил возвышенное — выковал рос-
кошные доспехи, достойные его громкого имени, и обра-
тился в рыцаря без страха и упрека. Лиловое свечение,
исходящее от Альфонса, озаряет окружающий мир, и дос-
пехи рыцаря тускло мерцают в этом таинственном свете.
На ржавой от крови стали — причудливые узоры, арабе-
ски из роз, фестоны из вервий. Огромный щит раскален
докрасна, он цвета обожженной женской кожи. Рогатый
шлем из чистого серебра окружен нимбом страданий и
стонов. Рыцарь прижимает к устам свой меч, досыта на-
пившийся крови, и торжественно произносит слова обе-
та. Золотые волосы, ниспадая из-под шлема, обрамляют
мертвенно-бледное, подобное лучу света лицо. Несокру-
шимые латы похожи на замутившееся от дыхания сереб-
ряное зеркало. Когда рыцарь, снимая кованую рукавицу,
своей белой и тонкой, почти женской рукой касается чье-
го-нибудь чела, самый жалкий, самый обездоленный из
людей обретает мужество и следует за своим господином
на поле брани, над которым уже занимается заря. Рыцарь
не идет — он летит по небу. А после кровавой битвы на
широком нагруднике его серебряного панциря начина-
ется беззвучный пир миллионов павших. От рыцаря
исходит холодная как лед сила, под чарами которой за-
брызганные кровью лилии опять становятся белее снега.
А белый конь воина, весь в алых пятнах, расправив ши-
рокую, как бушприт фрегата, грудь, взлетает в утреннее
небо, рассекаемое вспышками молний. И небо рушится;
неудержимым потоком разливается по нему божествен-
ное сияние, от которого слепнут все, кто наблюдал чудес-
ное зрелище. Альфонс... Быть может, оп дух этого луче-
зарного света?..»
Юкио Мисима. «Маркиза де Сад».
Пъеса в трех действиях, субое гг.
«В одной из сцеп фильма старик читает ребенку от-
рывок из Библии — на мой взгляд, прекраснейший в этой
книге, во многом превосходящий „Песнь песней”. Оп взят
из Книги премудрости Соломона, которая отсутствует
в некоторых изданиях. Автор вкладывает эти слова
434 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
в уста безбожников. Иначе их невозможно было бы про-
изнести. <...>
Нельзя и слова выкинуть из этой далекой проповеди
атеизма. Словно слышишь лучшие страницы божествен-
ного маркиза».
Л. Бунюэль. «Май последний вздох. Воспоминания».
«Я любил Сада. Мне было более двадцати пяти лет,
когда в Париже я впервые прочитал его книгу. Это чте-
ние произвело на меня впечатление более сильное, чем
чтение Дарвина. <...>
Книгу „Сто двадцать дней Содома” впервые издали
в Берлине в небольшом количестве экземпляров. Однаж-
ды я увидел один из них у Ролана Тюаля, у которого был
в гостях вместе с Робером Десносом. Этот единственный
экземпляр читал Марсель Пруст и другие. Мне тоже одол-
жили его.
До этого я понятия не имел о Саде. Чтение весьма
меня поразило. В университете Мадрида мне практически
были доступны все великие произведения мировой лите-
ратуры — от Камоэнса до Данте, от Гомера до Сервантеса.
Как же мог я ничего не знать об этой удивительной книге,
которая анализировала общество со всех точек зрения —
глубоко, систематично — и предлагала культурную „tabula
rasa”? 1 Для меня это был сильный шок. Значит, в универ-
ситете мне лгали. И тотчас другие шедевры предстали пе-
редо мной лишенными смысла, значения. Я попробовал
перечитать „Божественную комедию”, и она показалась
мне самой непоэтичной книгой в мире — еще менее, чем
Библия. А что сказать о „Лузиадах” или „Освобожденном
Иерусалиме”?
Я говорил себе: нужно было прочесть Сада рань-
ше этих книг! Сколько напрасно потраченного вре-
мени!
Я тотчас пожелал найти другие книги Сада. Но все
они были строжайше запрещены, и их можно было обна-
ружить только среди раритетов XVIII века. Владелец
1 «Чистая доска» (лат.).
Суждения известных людей о Маркизе 435
книжного магазина на улице Бонапарта, к которому меня
привели Бретон и Элюар, занес мое имя в список желаю-
щих приобрести „Жюстину”, но так и не разыскал ее. Зато
в моих руках побывала оригинальная рукопись „Ста два-
дцати дней Содома”, я даже чуть не купил ее. В конечном
итоге ее приобрел виконт де Ноайль — это был довольно
внушительный рулон.
Я позаимствовал у друзей „Философию в будуаре”,
которую обожал, „Диалог священника и умирающего”,
„Жюстину” и „Жюльетту”. В последней мне особенно
нравилась сцена между Жюльеттой и папой, в которой
папа признается в атеизме. Мою внучку зовут Жюльеттой,
но я оставляю ответственность за выбор имени моему
сыну Жану-Луи.
...Я был потрясен завещанием Сада, в котором он
просил, чтобы его прах был разбросан где придется
и чтобы человечество забыло о его книгах и о его имени.
Хотелось бы мне сказать о себе то же самое. Я считаю
лживыми и опасными все памятные даты, все статуи
великих людей. К чему они? Да здравствует забвение!
Я вижу достоинство только в небытии.
Если сегодня мой интерес к Саду утрачен — ведь вся-
кая восторженность проходит, — я все равно пе могу за-
быть эту культурную революцию. Его влияние па меня
было, вероятно, очень значительным».
Л. Бунюэль
«Сад: очевидно, что удовольствие при чтении его
произведений порождается известными разрывами (или
столкновениями): в соприкосновение приходят антипа-
тические коды (например, возвышенный и тривиаль-
ный); возникают до смешного высокопарные неологиз-
мы; порнографические пассажи отливаются в столь чи-
стые в своей правильности фразы, что их можно принять
за грамматические примеры. Как утверждает в таких слу-
чаях теория текста, язык оказывается перераспределен,
причем это перераспределение во всех случаях происходит
благодаря разрыву. Очерчиваются как бы два противопо-
ложных края: первый — это воплощение благоразумия.
436 Этот прекрасный полоумный маркиз де Сад
конформности, плагиата (здесь слепо копируется канони-
ческая форма языка — та, которая закрепляется школой,
языковым обычаем, литературой, культурой); второй же
край подвижен, неустойчив (способен принять любые
очертания); это место, где всякий раз можно подсмотреть
одно и то же — смерть языка. Наличие этих двух краев,
зрелище компромисса между ними совершенно необходимы.
Ни культура, пи акт ее разрушения сами по себе пе эротич-
ны: эротичен лишь их взаимный сдвиг. Удовольствие от
текста подобно тому неуловимому, невыразимому, сугубо ро-
маническому мгновению, которое переживает сладостраст-
ник, перерезающий — в конце рискованной затеи — верев-
ку в тот самый миг, когда его охватывает наслаждение».
Р. Барт. 1973
«Гул — это шум исправной работы. Отсюда возника-
ет парадокс: гул знаменует собой почти полное отсутствие
шума, шум идеально совершенной и оттого вовсе бесшум-
ной машины; такой шум позволяет расслышать само
исчезновение шума; неощутимость, наразличимость, лег-
кое подрагивание воспринимаются как знаки обеззвучен-
ности.
Оттого машины, производящие гул, приносят бла-
женство. Например, Сад множество раз воображал и опи-
сывал эротическую машину: продуманное (придуманное)
нагромождение тел, органы наслаждения которых тща-
тельно состыкованы друг с другом; когда конвульсивны-
ми движениями участников эта машина приходит в дей-
ствие, она подрагивает и издает приглушенный гул — она
работает, и работает исправно. Другой пример: когда
в паши дни в Японии множество людей предается игре в
огромном зале с игральными автоматами (их там называ-
ют „патинко”), то весь зал наполнен мощным гулом катя-
щихся шариков, и этим гулом обозначается исправный
ход коллективной машины — машины удовольствия (в дру-
гих отношениях загадочного), доставляемого игрой, точ-
ными телодвижениями. И действительно, оба примера
показывают, что в гуле звучит телесная общность; в шуме
работающего удовольствия ничей голос не возвышается,
Суждения известных людей о Маркизе 437
не становится ведущим и пе выделяется особо, ничей
голос не может даже возникнуть; гул — это не что иное,
как шум наслаждающегося множества (но отнюдь не мас-
сы — масса, напротив, единогласна и громогласна)».
Р. Барт, igyy
«Я пе склонен слишком высоко оценивать романы
Сада, по вижу его огромное значение. Думаю, это ключе-
вая фигура в истории модернизма, более того — в исто-
рии отчуждения личности. Он был нигилистом раньше,
чем возникло это слово, предвидением Достоевского
и Ницше».
Р. Хеймен. igy8
«Рукопись пришла ко мне в тот момент, когда я был
очень загружен, и, честно говоря, пришлось ознакомить-
ся с пей выборочно.
Раскрываешь в первый раз — многостраничная на-
турфилософия с отступлениями на тысячу разных тем.
О жестокости борьбы за существование, о воспроизвод-
стве растений, о чередовании видов в животном мире. На
второй раз мне попалось страниц пятнадцать о сущности
наслаждения, о чувственном и воображаемом и так да-
лее в подобном духе. В третий раз — два десятка листов
о принципе подчинения во взаимоотношениях полов
в разных странах земного шара По-моему, достаточно.
Научными публикациями мы пе занимаемся. Публике
в наше время нужен только секс, секс и еще раз секс, и чем
разнообразнее, тем лучше. От добра добра не ищут. Мы
нашли свой путь, издав „Любовные похождения кавале-
ра де Фоблаза”, Философические сочинения пересылай-
те в „Науку”!»
Из цикла пародий Умберто Эко
«Внутренние рецензии»: Маркиз де Сад «Жюстина».
ОГЛАВЛЕНИЕ
К читателю....................................... 5
Судьба и эпоха. Хроника ......................... и
В преддверии. Детство........................... 23
Ад. Жизнь до 1778 года......................... 101
Чистилище...................................... 235
Последний акт кровавой драмы................... 387
Суждения известных людей о Маркизе............. 42г