Приговор прозвучал, словно шаг в исчезновение, прыжок в другое прошлое, в существование, ещё незаполненное болью и
радостью. Упрямая достоверность приговора укоротила мои представления о дистанции между умозрительной точкой и кулаком,
бьющим в челюсть; о скорости полёта точки абстрактного света над тьмой бездны, в которой летает ошалелый кулак.
В зале суда появляются два огорчённых мента и вяло озираются по сторонам:
- Кого здесь в тюрьму-то уводить?
Я робко подхожу к ментам, озадаченно развожу руками и лепечу, что меня.
- Ну что ж. – по жи лой мент грустно зевает. – Тогда пошли.
Я прощаюсь с друзьями беспомощными кивками головы – они мне что -то говорят, что-то холодно-хорошее – я выбираюсь вслед
за ментами на улицу и прищуриваюсь на внезапно вспыхнувшее солнце. Машины нет. Мы пешком идём до тюрьмы по слякотному
весеннему проспекту, пожилой мент легко пощёлкивает семечки.
- Сигареты есть? – спрашивает у меня другой мент.
- Есть. – говорю я.
- Значит, дай закурить, а то мои кончились. – располагает к душевности мент и выуживает из протянутой пачки сигарету.
- Сколько сроку дали? – спрашивает пожилой мент, сплёвывая неаккуратную шелуху.
Я говорю, что дали три года.
- На «общак» пойдёшь?
- Куда-куда? – не понял я вопроса.
- Колонию тебе дали общего режима?..
Я совершенно не знаком с режимными установками в ИТУ, судья мне подсунул срок заключения на три года и мне этого знать
достаточно.
- Конечно, общего. – с ам себе отвечает мент. – Ты ведь в первый раз к нам?
- В первый.
- Украл чего?

- Украл.
- Ну, вот видишь...
– о горчённо хмурится мент. – А воровать-то, оказывается, и не хорошо.
Он и недоволен мной, что я получаюсь такой вот совсем ещё молодой вор, что при случайном стечении обстоятельств, я бы мог и
у него – мента – что-нибудь украсть, но ему чуточку и жалко меня, поскольку я отзывчив и без понтов.
- Надейся, пацан, на благость Всевышнего. – к мо е му удивлению, мент весьма уверенно крестится. – Посидишь годик-другой, а
там по УДО освободят.
- Благость Всевышнего? – взволнованно повторяю я. Об этом механизме в судебных инстанциях мне стоило бы хорошенько
поразмыслить, подготовить удобную площадку для испытания его на практике.
- Может, и меньше года отсидишь, может, какая-никакая амнистия будет. – добавляет другой мент и занимается вытягиванием
ещё одной сигареты из моей пачки.
Амнистия – понятие, которое я начинаю воспринимать уже слишком трепетно и болезненно. Я с собачьей преданностью
посмотрел на мента, как будто бы вот именно сейчас, сию же секунду, он мне эту амнистию и оформит.
- В Кремле обещали амнистию. – по кл адисто рассуждает мент. – Либо к Дню Победы, либо к ноябрьским праздникам.
- К Дню Победы? – радуюсь я. Это ведь через пару месяцев наступит, даже раньше.
- Либо к Новому Году. – добавляет мент.
- Почему к Новому-то? – удивляется пожилой. – Разве к Новому Году амнистии бывают?.. Никогда такого не было, чтоб к
Новому Году амнистия была.
- Значит, не будет. Значит, к ноябрьским будет.
- К ноябрьским точно будет. Давно амнистии не было, если правду сказать.
- Давно. Значит, пацан, жди амнистии к ноябрьским, и не скучай слишком. Сиди и жди.
- А вот, если к ноябрьским не будет...
–
призадумывается пожилой мент, с сожалением разглядывая скорчившийся окурок в
пальцах напарника.
Я затаился.
- ...т о гда к Новому Году амнистии точно не будет, на восьмое марта если будет – то тебя не коснётся, про первомайские праздники
– х ер его знает, а вот на девятое мая следующего года обязательно должна быть амнистия. Давненько не было.
- Если к ноябрьским её не будет, – пожимает плечами другой мент. – т огда, возможно, вообще не будет.
- Это очень даже возможно. Ведь если давно амнистии не было, то зачем ей сейчас быть или, скажем, завтра-послезавтра?
- Я не знаю. – привычно пожимает плечами другой мент.

- Была бы амнистия недавно – ей бы позволили появиться и сейчас, это абсолютно всем понятно. А если её давно не было, то
особого смысла, значит, в ней никто не видит, значит, её никогда и не будет. Это же вроде своеобразно установленного порядка. Сегодня
спросишь: была амнистия?.. Не было. Завтра спросишь: была?.. И завтра не было. И послезавтра, и послепослезавтра, и после... как
его... послепослепослезавтра!.. Никогда больше амнистии не было – что и есть сложившийся порядок вещей.
- Порядок должен быть во всём. – без труда сопоставляет в уме все вчерашние и завтрашние дни другой мент. – Но верится мне,
что будет амнистия, должна она быть – уж такое это баловство заразное и для почитания властей полезное.
- Значит, должна быть амнистия? – тихо шепчу я.
- Должна, жди.
- К ноябрьским ждать?
- Или к ноябрьским жди или после них жди. Вообще – сиди и жди.
- Это точно, вор должен сидеть в тюрьме. – ме н т с по п ыткой благословения Всевышнего смотрит на меня, и я согласно киваю
головой.
Всего и делов-то: ждать!.. Другие-то тоже будут ждать, не я один такой.
xxxxxxxxxxxxx
Электрический ток выводит склизкую мелодию по тонким, жёстким проводам – дзу-у-у -у – часовой на вышке с гематомой в глазу
пялится на медленно раскрывающуюся луну – дзу-у-у-у – я почему-то начинаю верить, что поэта нельзя увидеть мёртвым, а если он
мёртв – то и все мертвы – дзу-у-у-у –
Господи, Ты – един Бог, Ты – Бог мой, Создатель всего и вся, сколько раз мне ещё нужно повторять это, решаясь окончательно
поверить в Тебя, подобрать из неприкасаемых слов свой Символ Веры, крик о помощи?.. Помоги мне!!

xxxxxxxxxxxxx
Ангел учится летать. Прыгает с бугорка на бугорок, с кочки на кочку, крылышками машет незавидной растопыркой – всё не в
прок. Тут из-за кулис выскакивает Арлекино, озабоченно ходит вокруг Ангела и наконец решается пощупать его крылья: картонные?..
Ангел говорит, что нельзя им быть картонными, что он против обмана любезной публики, что он не шут гороховый и всё такое прочее.
Арлекино сочиняет обидный стишок про ворону, дочитывает его до середины, но вдруг припоминает забавный анекдот, а стишок
подождёт.
- Посадили мужика в тюрьму. – рассказывает Арлекино анекдот. – В первый раз посадили, а он, конечно, понятия не имеет о
тюремных правилах. Заваливается такой в камеру и типа шутит: привет, говорит, козлы!.. Ну, зэки налетели на него, отметелили как
надо, а после учат: у нас «козлами» называют всяких нехороших личностей, потому мы не козлы, и тебя побили!.. А мужик кровь
утирает, говорит: ну, так бы сразу и сказали про личностей, а то налетели как петухи!..
Ангел и Арлекино, взявшись за животики, долго и рассыпчато хохочут, удачная шутка сближает даже самые несхожие сердца.
Затем Арлекино говорит, что он может попробовать научить Ангела летать. Ангел говорит, что нет необходимости беспокоиться, не
нужно утруждать себя пустяками, но в конце концов соглашается. Арлекино детально разъясняет суть своего обучения. Сразу видно,
говорит Арлекино, что Ангел из лентяев и все поступки в своей жизни совершает из-под палки, а, значит, если Ангела хлобыстнуть
палкой по спине, то обучение принесёт плоды. Арлекино показал палку, которую он повсюду таскал за собой. Обычный орешник, почти
и не сучковатый.
- Я надеюсь, – почёсывает Ангел спину, – ты не злобный гопник, и хочешь меня бить палкой исключительно оттого, что хочешь
научить летать?..
- Надейся, надейся. – разрешает Арлекино.
Вдруг некие восставшие московские бояре заряжают царь-пушку, выстреливают – и с неба упал рядом с Ангелом и Арлекино
чумазый Панталоне. Он спешно подымается, отряхивается от пыли и запаха гари, и – словно ничуть не бывало – говорит: картонные
крылышки?.. Ангел с гордостью разъясняет, что они не картонные. Панталоне сразу теряет интерес к крыльям, ему их не купить и не
продать, он вынимает из штанов бублик, надкусывает и отправляется-было восвояси. Но Арлекино отводит Панталоне в сторонку и
рассказывает ему пречудесный анекдот, который должен развеселить падшего с неба озорника.

- Сажают мужика в тюрьму. – рассказывает Арлекино. – Провели ревизию в одном учреждении, и у ревизоров прибавилось
маленько энтузиазма. Тыщ на семь.
- Понятно. – г ов орит Панталоне.
- А мужик раньше в тюрьме не сидел и знакомств в уголовной среде не заводил... Ну, ты понимаешь, что культурному человеку
незачем со всякой швалью якшаться.
- Ещё бы. – го в орит Панталоне.
- И вот мужик заваливается в камеру, матрац на шхонку кидает, знаешь, так по -свойски, и к сокамерникам обращается: наше вам
с кисточкой! привет, козлы!..
- «Козлы»?.. Он так и сказал – «козлы», мне не послышалось? – встрепенулся Панталоне.
- Какое послышалось!.. Нет, зэки, конечно, тоже подумали сперва, что им послышалось, кто-то даже головой встряхнул: да не
послышалось ли мне, дескать, этакое явное сумасбродство?.. Только, несомненно, никому ничего не послышалось, и пошли зэки
мужика метелить.
- «За козла ответишь» – всем известное правило. Как же зэкам стерпеть обиду? – усмехнулся Панталоне.
- Никак не возможно. Отметелили – будь здоров.
- Ну, а потом они ему объяснили, кого именно называют «козлами»? – распереживался Панталоне. – Ему знать эту истину просто
обязательно, иначе его так и будут постоянно метелить... Какой ему срок дали?
- Три года. Нет, они ему всё конкретно объяснили, они его почти за человека приняли и дали кровь умыть с лица, а он кровь-то
умывает и говорит дружелюбно (держа в уме науку про «козлов» и всё такое прочие экзистенционально-криминалистическое), говорит:
вы бы так мне сразу и сказали, и не били по лицу, а то налетели как петухи!..
Пронзительный истерический хохот обуял приятелей, слёзы и кашель едва-едва сумели его остановить. Панталоне сказал, что он
много повидал дураков на свете, но таких, как мужик в анекдоте, ещё не встречал. Вот уж дурак так дурак!..
Затем Арлекино и Панталоне вознамерились серьёзно взяться за Ангела, чтоб научить летать. Палка всё ещё находилась в руках
Арлекино, и он решил пустить её в ход. Ангел, получив удар, крякнул и застыл столбом, а, спустя несколько минут, рухнул на сцену
геометрически выверенным и расплющенным углом.
- У тебя есть знакомые, которые засвидетельствовали бы, что мы его не били? – спрашивает Арлекино у Панталоне.
Панталоне говорит, что у него полно таких знакомых, и позвал на помощь Труффальдино. Тот возникает из директорской ложи
театра и, исполненный романтической безалаберности, говорит, что труп Ангела он видит, а палки в руках у Арлекино не видит.
- Точно не видишь? – показывает ему палку Арлекино.

- Точно.
- Вот эту ореховую палку, которой я у тебя перед носом машу, ты точно не видишь?
- Яневижу.
- Тогда я расскажу тебе анекдот, чтоб уныние развеять. С таким забавным анекдотом в любую компанию не стыдно сунуться.
И Арлекино рассказывает Труффальдино анекдот про мужика, которого посадили в тюрьму. Про тот факт, что мужик работал в
госучреждении, Арлекино хотел умолчать, поскольку торопился, но Панталоне вмешался и сказал, что мужик всё-таки проворовался
на ответственной должности, а это говорит о нездоровой обстановке в среде государственных чиновников. Труффальдино
заинтересовала эта подробность из биографии мужика. Труффальдино записал адрес злополучного учреждения и пообещал тамошнему
начальству ещё много разных радостей. Слово РАДОСТЕЙ Труффальдино поставил в кавычки.
- Мужик этот был преизрядной сволочью, и когда его сажали, весь город вздохнул с облегчением. – ск а за л Панталоне. –
Особенно облегчились обесчещенные им вдовы.
Арлекино поблагодарил Панталоне за жизненные подробности и продолжил рассказывать анекдот. Рассказал, как мужика
привели в камеру, и как он вознамерился представиться этаким свойским парнем, этаким дружбаном всех урок, но его подвела
элементарная безграмотность, он не ведал блатных понятий и лингвистических тонкостей.
- То есть, его, дурака, на государственной службе ничему толком не обучили? – морщится Труффальдино.
- А чему его могли обучить, если там работают одни хмыри? – задаёт встречный вопрос Панталоне.
- Но это же абсурд, он обязан был знать, что ревизионная комиссия на него зуб точит, а значит и кандалы во всю маячат!.. Неужели
трудно было подготовиться к тюремной ангажированности?
Арлекино пожимает плечами и рассказывает, что, лишённый элементарных понятий, мужик осмотрел обстановку камеры и сказал
во всеуслышание: приятно познакомиться, доброго всем дня и хорошего настроения!.. А сокамерники налетели на него и отметелили.
- Конечно, им мало приятного от таких знакомств. – з а ме ч а е т Труффальдино. – В камере тесно и душно, а у мужика, возможно,
ноги потеют и запах изо рта нехороший – нюхать-то его ежеминутно никакого нету удовольствия.
- Не путай ты меня, пожалуйста, голубчик, тут не ноги виноваты. Он их «козлами» назвал, а они его за это отметелили.
- Ах, он их «козлами» назвал?? Да когда это он успел??
- Когда вошёл в камеру, так сразу и сказал, что ему приятно с ними познакомиться, а они сказали, чтоб он присаживался где ему
удобней будет, а он им сказал: ну чё, козлы! будем дружить, теперь вы от меня никуда не денетесь!..
- И они его отметелили? – суровеет Труффальдино.
- Не отходя от кассы.

- Жестоко?
- Весьма. Нравы-то в уголовной среде необузданные.
Затем Арлекино рассказывает, что мужику коротко, но веско растолковали трагическую промашку, и посоветовали впредь
следить за базаром. И тогда этот – совершенно охреневший от первого дня пребывания в тюрьме – мужик говорит: теперь я понимаю,
почему вы вдруг превратились в настоящих петухов и на меня налетели!.. Арлекино и Панталоне принялись ждать, когда
Труффальдино расхохочется.
- Он чего, совсем дурак – этот ваш мужик? – довольно-таки серьёзно спросил Труффальдино.
- Совсем!
- Про «петухов-то», кажется, он должен был знать.
- Не знал!
- Нет, ну ладно в учреждении ваньку сваля л, но в школе -то он, верно учился – в простой советской школе... И что же, ему в школе
про «петухов» ничего не сказали?
- Ни словечка!
- А мама с папой почему не предупредили?
- Оба работали скрипачами в филармонии, откуда им про «петухов» знать?..
Труффальдино суровел всё больше и больше.
- И вот такого несчастного человека посадили в тюрьму? – вдруг вспыхнул гневом Труффальдино. – Да у кого же рука поднялась,
чтоб совершить этакое злодейство?.. Три года дали человеку ни за что ни про что! три года человеку в застенках маяться, терпеть
унижения с поношениями!.. Вот бы судье мозги хорошенько прочистить – хотя бы и пылесосом, наша промышленность выпускает
надёжные пылесосы... есть здесь у кого-нибудь наш советский пылесос?.. покажите мне его, а я скажу, годен он или не годен для
прочистки мозгов... дайте пылесос, не жадничайте!.. Ведь разнесчастный человек даже не знает, что многие братцы-уголовники совсем
не «козлы», а ему, конечно, хочется сказать своим новым знакомым что-нибудь весёленькое, ему ведь три года с ними жить бок о бок,
вот он и сказал, что они «козлы», потому что природные козлы – весьма полезные домашние животные!.. это тюремные козлы
вызывают отвращение своим образом мышления и поведенческими инстинктами, но мы не имеем права требовать от рядового
советского человека знаний в этой смутной области... между нами говоря, сокамерники напрасно его отметелили, а уж лучше бы
призадумались на досуге: вот мужик назвал нас «козлами», так вместо того, чтоб его метелить, лучше бы нам призадуматься, где мы
сделали поворот в своей жизни в сторону «козлов», где мы осуществили сей немаловажный промах?.. Заодно не помешало бы им и
про «петухов» подумать, поскольку наука утверждает, что каждый третий из нас – это латентный гомосексуалист. И чем понапрасну

метелить мужика, нужно крепко подумать о своей целеустремлённости, посчитать в камере каждого третьего зэка и спросить с него по
всей строгости: имеет ли он право с честью смотреть в глаза другим братанам?.. Очень, знаете ли, интересный повод даёт мужик, чтоб
призадуматься и заняться гигиеной совести.
- Дядя! – в один голос обратились Арлекино и Панталоне к Труффальдино. – Чеши отсюда скорей, а то хуже будет!.. Сука ты,
дядя, ты нас до истерики довёл!!
На следующий день Ангел учился петь. Сальная горловая перхоть чудесно преображалась в гармонично-извилистый звук,
непривычное к пению дыхание жадно стимулировалось эквилибристикой сменяющихся нот, сладостная усталость с неопознанными
едкими ошибками самотворчества и самогения – кинулась в вечность, и вездесущий Арлекино, поддавшись пению Ангела, нарисовал
мелом на стене круг, бросил где-то на его линии точку – и мне показалось, что круг уже перестал быть замкнутым, что круг обрёл вход
и выход. С этой-то точки и начнётся его томительное физическое разложение. С этой-то точки и начнётся разрушение иерихонских
стен.
Пой, Ангел, пой!..
Меня выкрали в детстве цыгане,
увезли на чужой край земли,
но память о мамочке-маме
ничем заменить не смогли!
Вот я вырос и стал хулиганом
– бил, насиловал и убивал –
но память о мамочке-маме
днём и ночью в себе сохранял!
Вот я с бандою головорезов
обокрал государственный банк,
но не долго затем куролесил –
был повязан под лаем собак!
Вот нас судят – проклятых бандитов,
твёрже дуба старушка-судья...
Но узнал я судью и воскликнул:
«Здравствуй, мама! ведь это же я!..»

xxxxxxxxxxxxx
И словно в бреду натыкаешься на конец света. Требуешь, чтоб нам всем дали тишины. Тишина – это
то самое настоящее, которого хочется всегда, потому что его всегда мало, не хватает. Как еды. Как сна.
Как боли. Как честной неизвестности.
H
Т
Е
БО
Б
С
И
ВОПЛЯ
Е
Л
П
З
Л ПРОПАСТЬ
О
Ь
ВЕСТHОСТЬ
ЬЫ
О
В
Я
А
H
ВИЗГОМ-И ТЫ ВHЕЙ ОДИH
ДМЕHHОГО
С
О
HАГАЯ
Г
Т
Я
О
В
ЗАПОЛHЕHАЯ
ЖЕHЩИНА
С
УЖАС
Т
МЁРТВОГО
Р
ПЕРЕД
А
ЖИВЫМИ
ГРЕХ
М
А ПЕРЕД
П
Р
ТЕHЬ ДУРАКА
Т
О
В
ПАВШЕГО
ЯТИHОЙ
БЕЗ ВЕСТИ В РАЮ
ЛЕЖИШЬ И ТИХОHЬКО ЖДЁШЬ ПИЗДЮЛЕЙ

xxxxxxxxxxxxx
Дело было зимой, угрюмый северный ветер нагнал снега и припорошил кладбище. Люди зябко жались друг к дружке, сонливо
перетаптывались, проклиная утренний морозец и несподручного покойника. Краснолицые мужики натягивали покрепче шапки на
головы – пора бы и к поминальным блинкам!.. И когда гроб донесли до свежевырытой ямы, то не осмотрели её как следует, а сразу
застучали молотками по крышке.
- Опускай!
По-быстренькому наплакавшись, гроб принялись опускать в яму на грязных, дубеющих верёвках, но вдруг из неприветливых
недр могилы раздался крик:
- Погодите загружать, я ещё тут жив!..
Присутствующие умолкли и озадачились.
- Покойник, что ли, заговорил? – шепнула сама себе безутешная вдова.
- Если заговорил, значит ожил. – вкрадчиво предположил батюшка. – А если ожил, значит, теперь не покойник.
- Как же это так, отец родной?
- А шут его знает как! Полежал да ожил – я не врач, я в подробности вдаваться не могу! – сумрачно ответил батюшка и, крайне
смущаясь обстоятельствами оживления, быстренько перекрестился.
Вдова почему-то подумала о поминальных блинках и о соседке, которая хозяйственно дожидалась на квартире участников
похорон. Чего угодно могла ожидать добрая соседка, но только не возвращения домой, на поминальные блинки, самого покойника.
- Класть гроб или чего? – спросили могильщики у батюшки.
- Пускай вдова решает. Ейный был муж. Она все его повадки знает.
- Да поднимайте гроб-то, люди добрые, выпускайте меня на свет божий! – снова крикнул паникующий голос. Можно было
допустить, что он принадлежал ожившему покойнику, но никому этого делать не хотелось.
Недавний близкий родственник усопшего – Василий Кондратьич Копыткин – отчётливо ощущая желудок, сполоснул организм
водкой, ёкнул и приказал:
- Давайте-ка, братцы, тащите гроб обратно. Посмотрим.
Испуганные могильщики потащили. Гроб водрузили на прежнее место и прислушались к заколоченной крышке. Тишина.
- Причудилось? – спрашивает батюшка.
- Причудилось. – л ыбится Василий Кондратьич.

Народ одобрительно заликовал, народ обрадовался, что ему попритчилась такая странная нелепость. С негромким облегчением
зазвенели стаканы, некоторые прибулькивали прямо из горла.
- Опускай его, родимого, обратно. – приказал Василий Кондратьич могильщикам, и те согласно кивнули в ответ взлохмаченными
башками.
Гроб принялись заботливо опускать обратно.
- Да куда вы его опять суёте, помилуйте? – завопил осипший голос из ямы. – Я же говорю вам: помогите выбраться!.. Оглохли
что ли?
- Ожил соколик! – хлопает ртом вдова и грохается в обморок.
- Очевидное-невероятное. – покачивает головой батюшка, осознавая, что теперь в его жизни что-то резко переменилось.
- Что делать будем, Василий Кондратьич? – спросил, обескураженный чередой событий, ещё один родственник усопшего – некто
Полтынов.
- Нахрен бы всё послать. – проговорил несколько бледный Василий Кондратьич Копыткин, однако не поспешил с окончательным
выводом, а призадумался.
- Давай пошлём. – подтолкнул его в бок Полтынов.
- Давай. Но чуть погодя.
Василий Кондратьич осторожно приблизился к кромке могилы и заглянул вниз. Затем развёл руками, выказывая своё абсолютное
недоумение и охая. «Мама, роди меня обратно!..» – заметил вслух кто-то из присутствующих.
- Что нам теперь делать-то, батюшка? – Полтынов с надеждой поискал подсказки у священника. – Ежели мы столкнулись с
наваждением, то выход какой-нибудь из него имеется?.. Чай, батюшка, вы на похоронах не в первый раз – должны всё знать.
Батюшка, осторожно подбирая слова, заговорил:
- Перекрестить тут всех одним махом если?.. Попросить хором спеть что-нибудь благопристойное?.. Всё-таки люди верующие
собрались, и помолиться за упокой души – я думаю – сумеют.
- Может и сумеют. – вя зко со глас ился Полтынов.
Батюшка твёрдо и степенно перекрещивает окружающий мир и прислушивается к могиле.
- Граждане дорогие!! да вы мучать меня вздумали!! чего это, интересно, я вам плохого сделал?? – разъярённо захрипел голос из
ямы.
- Оривидерчи! – схватился за сердце батюшка и лаконично-эпическими прыжками поспешил удрать с кладбища.
Затем гроб с покойником, как бы подкинутый снизу мощной пружиной, вылетел из ямы и пронёсся несколько метров над головами
ошалелого народа. «Вот до греха-то довели, вот ведь народ непутёвый!» – пожаловалась багрово-облезлая голова, которая с трудом

поднималась из могильной ямы, и принадлежала эта голова кладбищенскому сторожу Митричу. Вид у Митрича был заспанный, но
нервный. Запойный, но крайне сердитый.
- Эх вы, граждане с гражданками! – укоризненно заговорил Митрич в адрес покойника и собравшихся почтить его светлую
память. – Повеселиться, что ли, решили над стариком, потешиться вздумали?.. Ведь не слепые вы должны быть, видели, что я в яме
заснул спьяну. Зачем на меня гроб скидывать?..
Могильщики принялись клясться, что ничего подобного они в яме не разглядели. Сказали, что снежком припорошило яму и ловко
сокрыло нахождение Митрича.
- Зачем же ты туда залез, дедушка? – зябко поёживаясь спросил юноша ангельской внешности, пришедший на похороны с
приятелем – пареньком огненно-рыжей расцветки и любителем выпить нахаляву.
- Да я привыкши в могилках спать. – за в ерил Митрич. – Тихо здесь и мирно, никто не шалит. Кабы вы не припёрлись с
баловством своим – я бы ещё часок поспал.
- Мы не баловались. Мы покойного дяденьку хороним.
- Когда хоронят, тогда соображают, куда чего класть. И в могилу с живым человеком гробы не пихают. На это только баловники
одни и способны. Да вот не подобающее место вы нашли для своих веселий – запомните это раз и навсегда. Постыдитесь.
Затем Митрич забрал у Копыткина всю водку и ушёл.
- Это чёрт нешто? – задребезжала старушка-мать вдовы, но и сама не поверила, что довелось увидеть чёрта.
- И как же он в яме не замёрз насмерть, пока спал? – призадумался Полтынов.
- С пьяну-то! Да кто хошь не замёрзнет! – облегчённо сплюнул Василий Кондратьич.
- И силища-то эк распоясалась у дедушки: эвон куда гроб закинул!..
- С пьяну-то! С пьяну-то и мы можем! – заверил Василий Кондратьич.
- Да уж, когда с пьяну – тогда оно сразу видно, что с пьяну! – шумно выдохнул заинтригованный народ и долго ещё не решался
взяться за гроб с усопшим, чтоб наконец-то предать его земле. Очень не мечталось спотыкнуться об причины, позволяющие немедленно
посетить аптеку.
К тому же, батюшка дёру дал и исчез. Да и вдова, как видно, померла. Сердце-то у девушки не каменное, не выдержало. Может,
братцы, отложить на сегодня похороны, а завтра-послезавтра обоих покойничков по гробам разложить, да в одну могилку сразу
упаковать?.. Поместятся.
- Давайте, до завтра!! – взялся распоряжаться Василий Кондратьич, скучая без водки. – Здесь собираемся, в это же время. Чтоб
никто не опаздывал – смотрите у меня!.. Тащите гроб назад. Домой.
Ангел и Арлекино первыми подхватили гроб и потащили к катафалку.

xxxxxxxxxxxxx
«Ночь, сверкающая предрассветными огнями, распалит пожар моей любви. Среди отзвуков житейских бурь и неприступных стен,
я ме ч таю о бла женстве встреч с тобой – любимая моя!.. Я помню каждый лучик твоих глаз, твой превентивный стан и запах, словно
нежный букет мартовских роз. Я подарю тебе Луну, любимая, храни её у самого сердца – там, где только и можно сохранить
чистоту нашей страсти, наших безбрежных чувств!..»
Я вычеркнул «мартовских» и поставил «апрельских», держа в уме, что недавно сочинял письмецо про букет мартовских
тюльпанов, а повторяться мне не хотелось. Я закончил послание забором из трёх восклицательных знаков и невольно облизнул губы –
губам не хватало какого-то сока, чувственной влаги. Так бывает после того, как переборщишь с пошловатыми и незатейливыми словами
любви. Появляется небольшое отвращение к самому себе, но это лишь по причине творческого недомогания и ощущения, что меня
используют, как шестёрку. А я считаю себя поэтом.
- Ловко ты, пацан, романы сочиняешь. – душевным образом похвалил меня Полтынов, складывая маляву в конвертик, удобный
для доставки. – Пяток сигарет заслужил, парень, получи!..
«Эх, – думаю я, шумно и долго затягиваясь. – в м аз а ть бы ещё какой-нибудь стишок лирического характера! какие-нибудь сюси -
масюси да любовь -мор ковь!..» Но сочинять стихи Полтынов мне не доверял, поскольку в камере имелся другой заслуженный поэт –
Жора Наседкин. Жора крал на железнодорожных станциях мешки с цементом и продавал их по демпинговым ценам садоводам-
любителям. Благосостояние Жоры росло на зависть всяким ничтожным фраерам, а муза посещала с неугомонной настырностью
геморроя – как говорится, живи и радуйся!.. Арестовали Жору, когда он попытался всучить мешок лейтенанту ВДВ в отставке,
несознательно понося воинов-интернационалистов и восхваляя частнособственнические инстинкты.
- «Я подарю тебе Луну !» – мечтательно улыбнулся Полтынов, вспоминая мои темпераментные строки. – Вот так ни хрена себе
пообещал – а подари-ка попробуй!.. Замучаешься дарить, ёбтить!!
Нет, я бы подарил. Какой-нибудь озорной ногастой блондинке.
- Эх, бабы, бабы... – не без интимной каверзы просипел Полтынов. – Из удобного вещества вы состоите, дорогие наши
женщины, так сказать, спутницы жизни... очень любопытно мять его и щупать!.. Но вот проблем от вас хуева туча.
Используя долгие и муторные фантазии конспирации, осуждённый Полтынов посылал любовные письма осуждённой Ленке
Колёсовой, пребывающей в соседнем корпусе. Удивительным манером у этой пары сложилась взаимная любовь, поскольку на свободе
они никогда не встречались, а за время нахождения в тюрьме виделись всего пару раз – случайно, передвигаясь навстречу друг другу
по коридорам. Оба подали тюремному начальству заявку на мотив законной женитьбы. Начальство и само иногда женилось – ежели

припекало – но свадьбы внутри СИЗО пресекало, и намерено было пресекать дальше. Любовь – это тот плод, который нуждается в
герметизации, поскольку уголовный кодекс суров и нравственен, а любовь траекторична и нережимна. Все любовные записки от имени
Полтынова сочинял я, а так как юность моя, запертая в неволе, была переполнена производством вдохновения, то творчество пестрело
лунными постелями, обнажённостью млечного пути, влажным лоном вселенной и дидактикой женских глаз. Иногда я тихонечко
сочинял про сладкие неги и торжество плоти – поскольку в тюрьме о таких вещах громко говорить не полагается.
- А что это за «превентивный стан такой»? – желая приобщиться к метафорам литературы высоких чувств, спросил Полтынов.
– Для какой образной цели он вдруг возвысился?
- Это для авангарда. – по я сн ил я. – Для формирования боеспособных идей на духовном уровне – что требуется от каждого
разумного человека, проживающего в наше время. Особенно это важно для нашей страны, которая иногда всё-таки отстаёт от парохода
современности.
- Ты всё-таки осторожней обходись с этими пароходами. – предостерёг Полтынов. – Я ихних капитанов в очень неприглядном
качестве наблюдал: ладно бы винище пили и блевали себе спокойно, а то с водой шутки шутят и граждан-пассажиров утопить норовят...
авангард... А вот ты, Жора, как есть заслуженный поэт, ты авангарду способен дать дорогу в своём творчестве? Можешь его
приветственно срифмовать с какой-нибудь «разлучницей-разлукой»?..
- Могу.
– нехотя отозвался Жора.
- Точно можешь?.. Или хвастаешь?..
- Всё могу. И футуризм, и абстракционизм, и хуй-пойми-чего – всё могу!!
Жора Наседкин поскрипел на шхонке и убедительно зевнул.
- Да, братцы, ловко у вас конкретика в художественные формы проникает, мне бы так. – з адумчиво вздохнул Полтынов. Но,
наверняка, и у него с Ленкой достигалась высшая энергетика любовных отношений по переписке, когда практически ничем другим –
это в камере-то, на виду у всех! – нельзя заменить развесистые клюквы свободного организма. Или вы как думаете?
- Чего-то сомневаюсь я в жорикином футуризме... – не сдержал я насмешки.
- Жорик, слышь, в натуре. – обратился к поэту Полтынов, подстрекаемый новой идеей. – Напиши мне стихи про суть нашей
воровской жизни. Чтоб сугубо в авангардном стиле. Но доступном всеобщему пониманию. Сможешь так?..
- Запросто. Хуйли. – н е с л иш ко м уверенно сказал Жора Наседкин.
- Вот, вот... Надо такие стихи знать, чтоб тяготы неволи воспринимались, словно отутюженные временные трудности – ведь такие
они и есть на самом деле. Но окончательная мысль должна прийти к выводу, что приволочёмся когда-нибудь и мы погулять на праздник
жизни, а там-то, как говорится, покой нам будет только сниться... это рифма: говор ится – сни ть ся?
- Рифма. – к ив нул Жора.

- Ну, так и пиши, твою мать, без стеснения! Твори искусство!
Жора помял рукой кисло-рыжую бородёнку, которую он принципиально не сбривал, пользуясь малейшим либерализмом
тюремного начальства.
- Инструментарий-то словесный богат, лишь бы был повод к фонаризации потёмок. – по ль зуясь пристальным вниманием к своей
персоне, Жора заговорил лозунгами абстрактного искусства.
«Неплохо начал, фуфло галимое. – подумал я. – Только если он про дидактику женских глаз загнёт, то это уже будет плагиат, а
за плагиат он конкретно ответит – падлой буду!»
- Ты обратился за помощью к поэту, значит ты уважаешь поэта. – для начала Жора похвалил Полтынова.
- Именно. – с о гласи лся Полтынов. – Без уважения уважаемым человеком не станешь.
- Благодарю тебя, брателло, и обещаю твои потребности стихов обеспечить. В специфических сундуках нашего бытия томятся
разные струны: и полезные, и те, которые нигде не канают, и те, которые не слаще ведра говна в подарок! – Жора, отмечая
скабрёзность, покосился на меня. – Да прямо сейчас стишок напишу. Хочешь – ямбом могу написать, хочешь – хореем. Я всяко могу.
- Нафик, нафик хореем! – бодро запротестовал Полтынов. – И ямбом – тоже нафик. Ты, Жорик, как-нибудь без них крутись,
будь ближе к абстракции для народа. Когда хуй чего поймёшь, но вроде бы всё ясно.
Я поддержал Полтынова и сказал, что современному поэту важно мыслить в перспективе всенародной любви, и даже, в некотором
смысле, её олицетворять. Слово должно быть пронизано осмыслением и культурой внезапного озарения.
- Стрёмный ты шкет, Золотарёв. – п отянулся к бородёнке Жора. – Очень стрёмный, и на кента не тянешь.
Но тут Серёга Лысый избавил свою физиономию от соседства с подушкой и довольно конкретно заявил:
- Создаётся впечатление, что у нас не тюрьма, а какое-то литобъединение при Доме Культуры Не-Пришей-К -Пизде-Рукав.
Чего-то в нашей хате поэтов стало больше, чем клопов. Я одуреваю от этого беспредела и стремлюсь называть вещи своими именами:
долбоящеры вы все – граждане поэты!!
Банно-прачечный, застиранный цвет физиономии Серёги Лысого наглядно подтверждал вышеизложенное недовольство.
- Что, Жора, всё стишки пишешь? мозги компостируешь? – Лысый искал чем-бы посущественней задеть уважаемого поэта. –
Типа ты никакой не Жора, а типа ты какой-то там Пушкин... какой-то там ты типа у Лукоморья Дуб Зелёный...
- Разум всевидящих скорбен оттого, что не властен исцелить слепых. – та к им в о т ультимативным утверждением подошёл к
проблеме Лысого поэт Жора Наседкин.
- Да? – Лысый, кажется, не понимал допустимого в поэтических вольностях. – Это получается, что ли, типа я слепой и
придурковатый, а ты у нас всё видишь и стоически грустишь?.. А если мне попросить тебя прогуляться до параши и застолбить на ней
своё всевиденье, ты будешь рыпаться или побежишь на цырлах?

- Жалко мне тебя, Лысый, овца ты заблудшая. – з а шустрил пальцами в бородёнке Жора.
- Жалко? А вот жалко-то у пчёлки! – напомнил Лысый.
- Я знаю.
Жора быстренько искал словесного катарсиса, совершенно уничтожающего молодого гопника, поскольку просьба заглянуть в
парашу не казалась ему возможной для исполнения (во всяком случае, прямо сейчас, при данном недвусмысленном антураже к этой
просьбе). Лысый конкретно напрашивался на неслыханную доселе грубость, возможно, на новый жанр грубости. Возможно, спецом
лез на рожон.
- Я бы мог тебя казнить. – пустился в словесные авантюры Жора. – Но любая казнь – а я имею в виду прежде всего духовную
казнь – не послужит для спасения заблудшей овцы, ибо она нелепа и горделива, словно блоковская незнакомка в шалмане. Ты вот
залупаешься на меня, а я выше этого, мне и плюнуть-то в тебя западло.
- Да ты – сука и урод, Жора! – засмеялся Лысый. – Ты такой урод, что лично мне связываться с тобой неохота. А вот, кто в кого
плевать будет – это мы ещё посмотрим. На одной зоне срок мотать будем, на солнечный ДОП поедем с песней радостного труда, а там
у меня половина зоны из знакомых корешков, я там всех паханов знаю!.. И Лёха Воробей из моих корешков, и Лёха Мамыгин, и
Куцый!.. Я всех знаю. Вот там и поплюёмся, придёт времечко. Ещё посмотрим, как Филька Золотарёв поплюётся на зоне, скважина-
то из него тоже брызжет не по понятиям. Вот в Лёху Мамыгина пускай-ка плюнет, а Лёха Мамыгин и прочитает ему поэму. Отходную.
В Лёху Мамыгина просто так не плюнешь, он сам нахал известный.
Предо мной возник празднично-недружелюбный лик неизвестного мне доселе Лёхи Мамыгина, который зачем-то клялся матерью
и скалил зубы. «Хорош гусь!» – оценил я уголовного авторитета с колонии общего режима. А если ещё и Лёха Воробей начнёт клясться
матерью и скалить зубы?.. а Куцый?.. это же полное отсутствие возможности безнаказанно поплеваться на зоне !..
- Заткнись, Лысый, как говориться, закрой хайло. – пресёк Полтынов зарождающийся конфликт. – С Лёхой Мамыгиным буду
базарить конкретно я, а он не такой жлоб, как ты, он и на культурном поле отметился. Буфетчицу из Волковского Театра дрючил –
только в путь!..
Лик Лёхи Мамыгина мгновенно полинял и исчез. Шмара из Волковского театра лениво повиляла задом.
- А ты, Жора, дабы бросить последний мазок на картину, почитай нам свои стихи. Сочини и прочитай, как обещал. Предъяви
нам духовную казнь, если и не в полной мере твоих мечтаний, то хотя бы символически. В натуре.
Жора слегка по-бараньи склонил голову и утрамбовал пылающие губы:
- Я бы прочитал, если можно немножко символически... ща, я с мыслями соберусь...
Жора до вечера собирался с мыслями, перечёркивал что-то у себя в блокнотике, нашёптывал непривычные щекотливые звуки, и
наконец слез со шхонки, сел за столик и выразительно прочитал:

Мы – ворьё, шпана, повесы...
жизнь прожигаем, драмы мистифицируем!
Приторному счастью в карман лезем –
лахудр протоколируем!..
Чёрно-кровье вместе с чёрным хуем
любим делить поровну.
Насыщаемся материнским поцелуем,
молимся на сорванную с плеч голову!!
Непродолжительное время мы молчали вдумчиво, но тревожно. Затем принялись молчать уверенно и недоумённо.
- Не пиши, Жорик, таких стихов. – критически помрачнел Полтынов. – Понять их весьма тяжело. Про хуи вообще стихов
сочинять не надо: структура-то, как не посмотри, двусмысленная. А чего он у тебя чёрный-то?
Жора сказал, что цветовая гамма не предоставляет поэту большого выбора, поэт вынужден барахтаться в неотступном
очевидном... ну, не про голубой же хуй сочинять социально-ориентированные поэмы?.. При слове «голубой» Полтынов изрядно
поперхнулся. А Лысый сказал, что теперь он всё отлично понимает про Жорика, и не удивится, если кто-нибудь из великих мира сего
засунет жорину писанину Жорику в известное место.
- Как ты будешь жить со своей писаниной в известном месте, Жорик, я не понимаю! – вздохнул Лысый.
Но тут головой об шхонку ударился я и сказал несколько замечательных фраз. Вот они.
- Всё будет тип-топ, всё ништяк, братва! – сказал я . – Из Лысого я сделаю отбивную, и поможет мне в этом Лёха Мамыгин – я
уже практически с ним добазарился. А из Жоры на зоне сделают педика, возможно, что лично Лёха Мамыгин и сделает – он мастер
по опускалову. Хотя, очень захочется и Куцему опустить Жорика, возможно, у него с Лёхой Мамыгиным произойдёт из-за этого драка,
а победит сильнейший... А твоя Ленка – шлюха самая настоящая и крыса позорная. – с каз ал я и кнувшему от удивления Полтынову.
– Она мне сто раз обещала дать – сам понимаешь, чего дать – и когда-нибудь обязательно даст, шлюха, я её за язык не тянул. И Лёхе
Воробью она обещала дать, если уже не дала. Лёха-то давеча хвастал, что местную бабёнку в рот имел... Вот и всё. Больше мне вам
сказать нечего. Сосите свои чёрные хуи!
- Чего-с?? – сокамерники озадаченно переглянулись.
- Ох, и бестолковые же вы братцы. – во весь рот улыбнулся я. – Не научились ещё жить по понятиям. Простому и тёплому
человеческому слову не поддаётесь. Шучу ведь я. Юморю. Или не смешно?..
Жора Наседкин – чуть заикаясь – хихикнул. Поэт поэта завсегда поймёт.

xxxxxxxxxxxxx
Ангел и Арлекино прогуливаются по любимому кладбищу, скучают.
- «Шишигина Раиса Альфредовна»... – вч и ты в а е т ся Арлекино в надгробные имена. – Помнишь такую?..
- Помню. – в здыхает Ангел. – Добрая старушка была. Когда умирала, меня всё по головке гладила. На сына ейного был, вроде,
похож. А сынок спился.
- «Любовь Михайловна Наседкина»... Тоже добрая старушка была. Помнишь бабу Любу?..
- Очень хорошо помню. Всё ягодками со своего огорода угощала. Слушай, у ней ещё внучок был – Жорик! Парнишечка в штанах
из драпа и в школьном пиджаке. Нагловатый парнишечка. Куда подевался – не помню . Запропал.
- Посадили, говорят. А, помнишь, как он всю общагу железнодорожного техникума заразил?.. То ли сифаком, то ли триппером...
Его пацаны тогда крепко побили.
- Помню... Значиться, здесь бабушка его похоронена?.. А могилка-то заброшена. Насрать внуку на бабушку.
- На бабушек всем насрать.
*****
Кладбищенский сторож Митрич и батюшка, умаявшись в споре про полезность денатурата, умолкли на внезапном взлёте мысли
об анатомических реестрах, передохнули и приступили к критическому обзору среды обитания.
- Консенсус? – указывает Митрич на уничтожаемые водку и закуску.
- Найден. – го в орит батюшка.
- Бог? – указывает Митрич на небо.
- Созерцает. – доверительно сообщает батюшка.
- Образ и подобие его? – указывает Митрич на себя.
- Ограниченны в законопослушании. – грозит батюшка.
- Умиротворение? – не сдерживается от трудных поисков Митрич.
- Неуступчиво. – за ме ч а е т батюшка.
- И где же справедливость? – скорбно вопрошает Митрич.
- В консенсусе. – отвечает батюшка.
Митрич встаёт на лыжи и пускается в катанье по мозговым извилинам.

БОГАТЫРЬ ТАИТ СВОЁ
а-ИБОвКОС
З
ОЛ
М
А
ДУВАЛ
УП
О
Б
ДО
К
Г
РАЛОО-
ЗОЛОТЫЕ
О
СЛОВНОП К
НАКОЛ
Т
Н
У
К
Е
И
ЛАК КОЛЕТ У
А
И
У
Л
Ч
ГОВНИСТОГО
О
У
ГОНОРА
С
Л
ВСЕ
КУТКОМ О
БЬЮТСЯ
ТЕПЛА - П
ОБ
Н
И
З
К
О
КАЛОРИЙНЫЙ
КОЛОКОЛ
Через месяц с Митрича снимают гипс, мозги и прочие части тела очищают при помощи витаминных клизм.
- А ведь возвращается народ в церковь? а, батюшка?.. – не хо тя признаёт реалии бытия Митрич. – Нету, значит, в народе
неприкаянности атеизма, разуверился он в правоте безбожия. Иному аккумулятору щедрости препоручает свою судьбу и довольство.
- Как-как ты говоришь? – плутовато прыснул смехом батюшка. – Почему, говоришь, церковь народу понадобилась? аккумулятор
щедрости, говоришь?..
- Верь слову, батюшка: аккумулятор! и весьма ненадёжный, надо полагать!.. Куличи-то неспроста пекут – умасливают начальство
праздничным настроением. Есть Бог или нет Бога – а на всякий случай кулич готов. Уж если не Бога, то попа точно умаслишь.

- Нет, врёшь, меня не умаслишь. – круто сердится батюшка.
- Да я же рассуждаю без конкретики, а по -прежнему широко и во всеобщем обзоре среды обитания! – останавливает Митрич
кулак, занесённый батюшкой. – Я схематические частности завсегда уважаю больше, нежели зримые целостности.
И тут среда обитания, вознегодовав на кощунственные речи, начинает мстить. Твердь небесная с туберкулёзным лаем, с грохотом
анальной фрустрации обрушивается на землю, давит в прах и пыль всякий удел рода человеческого, но спустя несколько столетий
размягчается, тает, превращается в пар и возвращается на прежнее место. Вроде жить можно. Хотя, и темновато пока.
- Выжили, батюшка? – шепчет в пустоту палеозойской эры кладбищенский сторож Митрич.
- Чего мне! я завсегда выживу! – ревниво шепчет из пустоты батюшка. – А выпить-то осталось чего, Митрич? пошарь-ка вокруг
себя!
Митрич нашаривает.
- Много ли там? – пробует батюшка на слух определить количество и потряхивает бутылкой. – Полная! Быть того не может!
Митрич ухмыляется в потёмки.
- Выпить-то мы её полюбасу выпьем, – обещает батюшка. – но в з агадку мироздания ещё один пунктик добавим с испугом и
напряжённостью органов внутренней секреции. А что дальше с нами будет?.. А?..
Митрич пугливо сморкается в мглу.
- Мужики, да не бздите, у меня ещё ящик с собой!.. мужики, бля буду, как я вам рад!.. – зап инае т ся из те м но ты г о ло с родственника
Копыткина.
- Василий Кондратьич – это ты? – расплывается в удовольствии Митрич.
- Он самый я и есть, кому ж ещё, как не мне!.. Я уж давно здесь.
- Заныкал, что ли, водку с поминок-то?
- Заныкал ящик.
- Рады-то мы как тебе, Василий Кондратьич, а то уж думали: одним куковать придётся! – растроганный Митрич заполняет
стаканы. – Надо же додуматься: заныкал целый ящик!..
- Ну, чада мои, будем! – стартует тостом батюшка.
- Ваше здоровье, батюшка!
- Будем!..

xxxxxxxxxxxxx
(из литер атур ного наследия Ж ор ы Наседкина)
Был найден пастух
священных коров,
вопящий в буфете вокзала
о коррупции высших чинов
правительственного клана.
Готовность немедленно
сесть в тюрьму
– под пытки, под грех педерастов –
внушает презрение к нему,
и к затее дурного смутьянства.
Бомжи, пацифисты,
базарная новь
собираются в общую стаю
и устраивают массовую любовь
на площади трёх вокзалов...
Никто не обязан
помирать в одиночестве,
но когда всей стране
издохнуть хочется –
выздоравливает тот,
кто всегда пьёт и жрёт!
Кровь – в себя!
Нельзя наоборот!

xxxxxxxxxxxxx
Селёдка, с аппетитом съеденная на ужин, не пошла Полтынову в прок. Около восьми вечера он с воинственным утробным рёвом
взгромоздился на параше, набычился и принялся опорожняться. Без пятнадцати девять он обессиленно скатился с параши, засорив
сантехнику настолько, что на очистку ушло время с девяти вечера до шести утра. Чисткой параши старательно и без возражений
занимался ушлёпок Додичев.
Очухавшийся Полтынов не без странного удовольствия рассматривал предметы, выгребанные из параши, взглядом разделяя их
на три кучки. Первая кучка выражала укор самому Полтынову, вторая кучка являлась собранием изобретений всех зэков нынешних и
минувших времён, облегчавшихся на этой параше, за третью кучку ответить никто не вызвался.
- Что это? – с грациозной брезгливостью указал Полтынов на кучку. – Я вас всех, суки, на куски порежу, если не разъясните.
Суки мелко задрожали и зашелестели слаженными сучьими голосами:
это шёпоты публики, нетерпеливо изучающей театральный занавес, это Освящённые Им остроконечные столпы на которых
болтаются, растопырив руки, пустынножители, словно бабочки, приколотые булавками, это волнение первого раза, когда
овладеваешь тем, что казалось бесконечно недоступным, это вживление в оно, это взгляд, восприятие взгляда взглядом, порядок
случайностей, взрыв пластилиновой бомбы в руках пластилинового солдата, пульс издыхающей собаки, сокрытие осязаемого,
предсмертный рывок, множественность Я, овощи с человеческими глазами, носиками и ротиками, с наточенными клыками в
ротиках, улыбаются:
вечное унижение фокусников, извлекающих из рукавов карточных дам и карточных королей,
зайца из цилиндра, монеты из карманов глупых зрителей, сочное сердце и голову Сытого на блюде для Голодного, шапку-
невидимку, танк Т-34, астрологический круг Умбанды с ведьмой по центру круга, примеряющей новые колготки:

это весенний треск распахнутого окна с проникающим запахом вымирающего народа, дезориентированного в апокрифах, это
улица, неизменно заплетающаяся под ногами, дом, третий этаж, дверь, ключ, коридор, половичок, всё – дальше ползти нету сил .. .
где это я?.. вот чёрт, опять залез в квартиру соседей – ключ -зараза опять подошёл... тётя Марина, извиняюсь я, тётя Марина!..
. .. эт о пун кти ры л и ца, при помощи которых рисуют маску для пасхального яйца...
в гробу я видала всё ваше семейство – соседи-то блядь выискались
. .. сын о чек н аш, говорите выворачивает фонарные столбы?..
да как такое говорить у вас язык поворачивается?..
ну выпил – с кем не бывает, а ваш-то давно трезвым с работы приходил?..
ваш – он ведь пьёт и не закусывает, оттого и дурак совсем
сынок – дурак, а вам всё пиздахаханьки
выпил – закусил – вот как надо, да иди ты к себе на кровать, дрыхни – сука - зла на тебя не хватает
это фонарные столпы, бегством выводящие евреев из Египта, из волшебства концентрации в царство консервирования, где все
сыновья напрямую рождённые от своих отцов обращают жезлы в гадов и науськивают их на Адама, а вот это и сам Адам,
распластанный на столе патологоанатома, медленно расчленяющего труп и догадывающегося почему-то, что пришло время
собирать камни... вот утерянное ребро Адама, плазма поджаренного на солнце гада, зёрна от плевел, идолы и амбалы, монтекки
и капулетти, буратины и антихристы, цахесы цинноберы, ноздрёвы, смердяковы, передоновы, гумберты, эдички, леопольды блумы,
сталкеры, венички ерофеевы, филушки раскоряченные, с гитарами – патлатые – ебанутые напрочь. .. чего они там орут со сцены?
это экранизация эротических снов, это бегство сперматозоидов на курорты Египта, где явствует их биологический и социальный
смысл, это хохот шкодливо щурящегося палача, это лингвистические недоразумения подростка-импотента, не отличающего
лояльную к государству порнографию от истеричной философии недотраханных старых тёток, это гоп-гоп вау-вау ес-ес шпили-
вили, хорошо забашляли, снимем тёлочку, труба блин пиздец, нахуй нам презики, не ёрзай, комок ваты, скажешь мамке – убью,
волна за волной, сидуксин за аминазином, волчий вой, война, взвод, звезда во лбу, шаг за шагом, гной мозолей, черви
человеческого мяса, дом, третий этаж, дверь, ключ, коридор, вор, девочка-соседка, половичок, семя, смех, сволочь, заточка,
задвижка, за дело, запас, завязь, засада, занос, зонт, зонд, залупа конская, шприц, подвал, морг, студенты-практиканты, парень
совсем молодой был, а девка-то ничего, я б с ней замутил, ничего прошмандовочка, я б её тоже выеб... посадят .. .

Суки примолкли и, вкрадчиво заглядывая в глаза Полтынова, принялись ждать приговора.
- Это что? – брезгливо ткнул пальцем Полтынов в ребро Адама. – Вы меня за пидараса тут держите, что ли, и херню
подсовываете?
- Исключительно в целях конспирологии. – з аю л ил и суки. – Иногда проще пидарасом прикинуться, чем объяснить женщине,
почему ты с ней не хочешь переспать.
- Я этого не слышал, и вы мне этого не говорили. – ухмыльнулся Полтынов.
- Собственно говоря, большинство мифологий вертится вокруг скабрёзных тем. Мы просто решили чуточку и вас приобщить к
культурному наследию.
- Не-не, – решительно отказался приобщаться посмурневший Полтынов. – по пробуйте меня чем-нибудь иным удивить.
Суки отчаянно заковырялись в кучке, выуживая то одну культурную пакость то другую:
-
Вот в этих кандалах Фёдор Михайлович Достоевский присутствовал на казни петрашевцев – и если внимательно
присмотреться, то мы заметим следы надпила, говорящие о попытке Фёдора Михайловича совершить побег... вот письмо Александра
Исаевича Солженицына с просьбой к американскому президенту сбросить пару атомных бомб на Москву – письмо было перепослано
президентом товарищу Сталину... а вот пуля, пущенная в лоб Михаилом Сергеевичем Горбачёвым по итогам 18-ой партийной
конференции – как известно, Горбачёв тогда остался жив, резко завязал с алкоголем и принялся за активизацию перестройки,
ускорения и гласности...
Полтынов уже сжимал кулаки, приготавливаясь двинуть по рылу первого, подвернувшегося под руку.
- Этим вы меня не удивите, сучье племя! А где во всём этом хаосе движение художника?..
Да вот оно – сюжет более чем живописен. Холст 7X8, масло: я, снедаемый похотливым расчётом, сцапал сзади за горло скулящую
Ленку Колёсову, срываю с неё одежду и рабски, упоительно насилую!.. Мучаю жаром страсти, взрываюсь вздыбленной наготой!.. Да
уж ладно тебе врать, Филушка... тоже мне насильник... по правде-то говоря, у меня с Ленкой промах за промахом... я тыкаюсь и
тыкаюсь, и всё почему-то промахиваюсь, всё найти не могу заповедный проход... в эту-то... ну, как бы так сказать помягче... да на кой
чёрт мне нужна такая живопись, ежели на ней выпячивается промах за промахом?.. ну, не умеешь трахаться – значит не трахайся,
отойди в сторонку, остынь... порукоблудствуй там – чего ж теперь... откуда вы берётесь, мерзота такая, сынки маменькины?..
Из третьей кучки вылезает Амнистия в наколках, касающихся СЛОНа и тотемного сталинского профиля. Амнистия играет
пальцами юридически-пылкие уркаганские темы и возбухает:
- Ну чо, шнурки, кому здесь врезать в поддыхало?
Почему-то в поддыхало хотят все. А я хочу, чтоб меня выпустили на волю.

xxxxxxxxxxxxx
А выйду я на волюшку,
меня встретит горюшко:
зарубили менты-падлы
Лёху-кореша!
выпал жребий и унёс с собой
Лёху-кореша!..
А дай мне время, Лёха,
наточу пилки –
справлю по ментам
кровавые поминки!
Отдам свою волюшку
чёрному ворону –
срок тюремный или «вышку»
поделим теперь поровну.
Встретит меня тюряга –
и рада и не рада.
Хоть ангел, а хоть бес –
а одна награда:
сдохнуть да в могилку лечь –
такова моя награда!..

xxxxxxxxxxxxx
Весна придурковато кипела и напоминала о привольной благости. С улицы в камеру проникали призывные звуки трудовых
будней мукомольного завода, расположенного неподалёку от тюрьмы. Почему-то страшно тянуло схватить молоток и начать им лупить
по какой-нибудь железяке, изготовляя полезную для государства вещь.
- Они ведь счастливы, люди-то эти! – подумал я вслух, имею в виду тех, кто сейчас на воле. И был послан нахуй Серёгой Лысым.
После проведённого в камере шмона и изъятия двух пачек чая, не на шутку разговорился узбек Лёня Бердыев. Осуждённый за
продажу на колхозном рынке дынь, накаченных водой из шприца. Каждая была накачена настолько, что вдвое превышала природный
вес. За сезон продаж Лёня и его коллеги обогащались настолько, что возвращались в родной Узбекистан на новеньких «Жигулях».
Сейчас Лёня Бердыев остро переживал на тему конфискации личного имущества, и – в целом – плохо изъясняясь на русском языке,
умудрялся довольно-таки внятно провозглашать ценности частнособственнических инстинктов. Невзначай наврал, что у его старшего
сына в Ташкенте имеется дом, две машины и две жены, а у младшего сына – три дома, три машины и миллион на сберкнижке. А дочка
вышла в жёны за секретаря обкома. «Хорошая со мной оказия случилась: породнился с ч ебур еком !» – виновато теперь чешет затылок
председатель обкома.
- Значит, Лёня, жизнь удалась? – спрашиваю я.
- Удалась, да. Всё могу.
- А почему в тюрьме сидишь, да ещё вдали от родного дома?
- Э, сын взятку даст, да, и уйду из тюрьмы. На двух машинах сын встречать будет, старикам везде у нас почёт.
- Нет, Лёня, хоть старикам и везде у нас почёт, но одну древнею узбекскую притчу ты не знаешь.
- Как не знаю?? Где не знаю, почему??
- А вот послушай.
«На огромной сахарной горе (что выросла по милости генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева у самого
поднебесья солнечного Узбекистана), поселилась неизвестная старуха. Стукнуло ей лет пятьсот, ещё столько же пока не стукнуло – да
благослови её годы всякий, кто этого захочет. По вечерам старуха буравила в горе нефтяную скважину и пела песни советских
композиторов. Про Аллаха и словечка доброго не произнесла за все пятьсот лет, а паранджу даже по праздникам не носила. Пришли
к ней на гору добрые люди – сплошь и рядом почтенные аксакалы – и говорят: саляйм алейкум!.. А она им: учение Маркса всесильно,
потому что оно верно!.. Аксакалы на колени рухнули, на коленях же с горы сползли и разнесли ту благую старушечью весть по всем

бахчам и целинным землям окрест. Ну, на следующий день – благослови его премудрость гидрометцентра – все узбекские граждане и
переселились жить на сахарную гору. Нефти не нашли, а поскольку наступила тяжёлая русская зима, то стали жечь костры, лепить
пельмени и печь блины в преддверии масленицы. А старуху пустили на растопку. Ибо нет счастливой жизни коммуниста без
мучительного конца.»
Закончил я рассказывать притчу. Лёня Бердыев нервно поёжился.
- Нет-нет, – говорит. – ты пл о хую притчу знаешь, неправильную. У нас нельзя старуху на растопку, у нас можно барашка
кушать. Шашлык-машлык.
Я не возражаю узконациональным познаниям узбека, не углубляюсь в вопросы о вкусной и здоровой пище. Погожу немного с
ёрническим запалом.
*****
- Слышал? – Карл Маркс по-дружески пихнул в бок архангела Гавриила. – Народ-то в Азии до чего тёмный!..
- Необразованность. – в орчливо соглашается Гавриил.
- Старух им жалко, голодранцам! о старухах пекутся, было бы о ком!..
- Необразованность завсегда дурному делу попутчик. – скучает Гавриил. – Уж стало быть так повелось на белом свете, чего уж
тут.
- Да ведь им только своих узбекских старух жалко, пусть и заблудших, но своих – вот в чём процессуальная закавыка! – суетится
Маркс. – А подай им старуху из какой-нибудь Папуа-Новой Гвинеи – так ни за какие коврижки её не пожалеют. Катись, дескать,
колбаской по Малой Спасской!.. Умеют беззащитных старух катать бессовестно-то, и глазом не моргнут.
- Нравы. – указывает Гавриил перстом в туманную сторону.
- То-то, что вам – прислужникам божественного промысла – легко всё на людские нравы списать: списал, выбросил вон из головы
– л е жи те п ерь и не чешись! – Маркс сурово кашлянул и обратился к Лёне Бердыеву: – Ты, милый человек, скажи мне по-простому,
по-житейски: ты, скажи, на кой ляд христианских трудящихся водяными дынями кормил втридорога?
Лёня бестолково мыкает и увиливает от ответа.
- Тебе сколько годков? – спрашивает Маркс. – Семьдесят уже есть?.. В следующем году стукнет?.. А ежели не стукнет и ты
помрёшь?.. Куда все эти деньги, заработанные жульническим способом, ты подеваешь?.. В гроб с собой утащишь?..
Узбек стыдливо ёрзает.
- Скажет он! Жди! – со злостью сплюнул секретарь обкома.

Лёня жалобно хлюпнул носом.
- А много ли ты трудовых копеек содрал с православных трудящихся масс? – решительно требует ответа Маркс.
- Покупали. – с о пи т Лёня Бердыев. – Я продавал.
- А если б твою маму родную покупали? И маму бы продал? – впялился немигающим взором Маркс в присутулившегося старика.
- Сталина на них нет. – грохнул кулаком об шхонку председатель обкома.
- Ладно, чего уж теперь ныть понапрасну. – в к акой-то мере я вступаюсь за Лёню Бердыева. – Одолело басурман стяжательство,
шайтан попутал. Вы бы, граждане критиканы, шайтана подвергли экзекуции, а то чего всё на Лёню наезжаете?.. Лёня – жертва
обстоятельств, раб Молоха!..
- Ох, грехи наши тяжкие, охохонюшки! – принялся распутывать тяжёлую плётку архангел Гаврил в поисках какого-нибудь
шайтана поблизости. – Необразованность, чего уж тут!.. Будем поучать!!
Величие человека с трудом находит преемственности. Ищет и ищет, а шайтан знай себе кривляется.
Послушаем?.. Ну, давайте, выслушаем и шайтана.
*****
.. .и я короче ему в рыло – хренак, хренак!.. а он типа такой ничо не понимает,
типа такой чёткий пацанчик, типа он здесь не при делах, а сам мне в рожу метит –
хренак, хренак!.. ты чо, говорю, если ты не при делах пацанчик, то и я в натуре
не при делах ёптись... а он типа: да бля буду, пацаны, погорячился, нервишки бля
шалят, а вы тоже хороши... нуёптыбля, короче интересуюсь, чем это мы хороши?..
а он типа: заткнись, сука, ты у меня падла костями срать будешь, пиздюлей не
огребёшь! звиняйте, пацаны, чо-то снова горячусь, сомнабулически чо-то...
как-то типа так чо-то... а я такой сержусь: может ты, типа, своими ебаными
культяпками хочешь свои пломбы из жопы выковыривать? тыэта тебе ща бляэто!..
а он типа: нукабля иди туданах! нутыпоэл?.. и заново мне в рыло – тыгыдысь!!
а я так конкретно: чоооо? небля пиздуй отсюда, я обознался, ты пацанчик не
такой пацан... а он: обаебануца можно – обознался он! хуясе!.. и опять мне
в рыло – бздынь, бздынь!.. ну чо, хуила, допезделся?.. получается, что типа так
оно и есть – допезделся, съебусь нахуй с этого района вот...типа так...

xxxxxxxxxxxxx
Конвоиры Ганс и Клаус сообщили, что начальник СИЗО лично пригласил меня в свой кабинет. «Надо бы нам кое в чём
разобраться!» – сказал начальник, многозначительно вертя указательным пальцем в воздухе.
- Знаю я, куда всё это катится. – з асо м невался я. – Опять в карцер посадят на сутки. За плохое поведение.
- Топай давай, пошевеливайся! – конвоиры Ганс и Клаус, подталкивая меня в спину автоматами, подвели к карцеру. – Данке
шён – зер битте!..
Клаусова овчарка нахально лыбилась и искала момента, чтоб цапнуть мои ноги. Я прицыкнул на овчарку, но та лишь хитро
облизнулась, словно в предвкушении чего-то приятного, словно разомлевший Кастанеда облизывается на лирику русских поэтов-
символистов. Клаус подмигнул Гансу, Ганс подмигнул мне – и мы прошли мимо карцера.
- Вот, милости прошу к нашему шалашу! – распахнул двери своего кабинета начальник СИЗО. – А мы здесь гуляем, так
сказать!.. Отмечаем событие большой важности. Только вас и не хватало.
Сначала я бросил взгляд на настенный портрет Дзержинского с неловко подклеенным дымящимся окурком, а затем осмотрел
застолье. Всё было организованно второпях и не слишком аккуратно. Гости были пьяненькие и расходится не собирались. Во главе
стола сидели Ангел и Арлекино.
- Земляк! земеля! – воскликнул Арлекино, намереваясь меня обнять. – Вот радость-то какая, братцы: я земляка встретил, можно
сказать, старого дружбана и карефана... вот ведь, братцы, мне сегодня повезло!.. – Арлекино обнял меня, усадил рядом с собой и
растолковал причину застолья: – А у нас ведь горе случилось, страшное горе, я ведь невестушку-то свою – Коломбину – завтра отдаю
на съедение дракону... надо так поступить, ничего не могу поделать, не хочется, а надо... Коломбина, подойди сюда!.. поцелуй-ка Фила,
это мой старый карефан, знала бы ты, чего мы с ним по жизни испытали – да какое тебе до этого дело, честно сказать, если тебя завтра
дракон сожрёт!.. надо, Фил, не хочется, а надо... ты-то как, ещё не женился?.. ну, какие твои годы, ещё сто раз женишься!..
Пьяное веселье сыпалось тоскливой раскрошенной мозаикой, начальник СИЗО беззлобно упрекал Ангела за шутку с
приклеенным окурком, кладбищенский сторож Митрич следил за тем, чтоб у всех было налито, батюшка напомнил, что мне следует
выпить штрафную.
- Какую ещё штрафную? – не понял я.
- Принято так на Руси, у простых русских людей. – разъяснил Митрич. – Если кто из гостей опаздывает, ему наливают водки
больше всех. Называется она ш тр аф ная... Полней, полней ему наливай, Василий Кондратьич!..

Я поморщился и выпил ш тр аф ную.
- Больно лихо ты её дерябнул. – во з мутился Митрич. – Значит, мало мы тебе налили. Это, извиняюсь, получается смех на палочке
в стеклянной баночке, а не ш тр аф ная. Давай-ка мы тебе нальём большой стакан.
- Этот подойдёт? – спросил начальник СИЗО, протягивая кружку вместимости на пол-литра. – Министр на юбилей подарил:
знаю я вас, чертей, говорит!..
- Этот подойдёт. – ск азал Митрич и заполнил посудину.
Я ещё раз выпил штрафную.
- Тогда и мне нужно выпить ш тр аф ную, ведь я, между прочим, целый день работал и порядок в тюрьме наводил. – по требовал
начальник СИЗО, с завистью проследив за моими глотательными движениями.
- Верно, работал ты сегодня не без успеха. – с о гл ас ил с я с доводами Митрич и эту же посудину заполнил до краёв. – Мы ценим
чужой труд, главное, чтоб и ты наш ценил.
Гражданин начальник воздал похвалу любому востребованному труду и выпил. Митрич осовело протёр большим пальцем
опустошённую кружку и с явным чистосердечием обратился ко мне:
- А ты, Филушка, вроде бы ещё не пил ш тр аф ной?.. пришёл к нам позже всех, стоишь в стороночке, как ни в чём не бывало... –
и мигом заполнил посудину. – Надеюсь, что ты не брезгуешь нашей компанией?
Я поклялся в чём только угодно, что не брезгую, и выпил.
Арлекино грустно засматривался в глаза Коломбины, та притуплённо закусывала и чуть заметно вздыхала. Ангел сбивчиво
доказывал батюшке что-то об анатомической несовместимости сил небесных и сил земных, но тот не очень-то и спорил. Конвоиры Ганс
и Клаус тихонечко прислонились к стене, выпивали и закусывали, не забывая бросать куриные кости собаке.
- А налили ли Филушке ш тр аф ную? – вдруг громыхнул батюшка требованием справедливости. – Мы же не ироды, мы истинные
русские люди, а, значит, должны ублажать человека по полной программе... пей, Филушка, пей!..
Я вежливо рыгнул и ещё раз выпил ш тр аф ную. Тогда Василий Кондратьич сказал, что водка кончилась, но Арлекино, Ангел и
начальник СИЗО откликнулись на это презрительным «ха-ха» и послали Коломбину за водкой. «Ой и ревнив дракон, ой и не простит
он нам этаких шалостей, а мы всё-таки выпьем!» – сказал Арлекино.
-
Я вот уразуметь нисколечко не могу: выпил ли Филушка ш тр аф ную или мы тут все человеческие обычаи презрели? –
разглядывая принесённый Коломбиной ящик водки, спросил батюшка. – Я вижу, что Филушка чего-то пьёт, но я не уверен, что он
пьёт штрафную.
- И я не уверен. – т оржественно пробурчал Митрич.

Все остальные – к моему удивлению – тоже были не уверены, и я ещё раз выпил ш тр аф ную. После чего резко вылетел из
прагматической созерцательности и прекратил пить ш тр аф ны е. Правда, те порции, которые я продолжал пить, тоже были весьма
метки.
- Друзья. – доброхотно раскланивался я то направо, то налево. – Я немного выпил и оттого буду много резюмировать – черта
характера такая необыденная, хоть ты тресни!.. вообразите-ка себе начало жизненного пути, ну как будто бы вы опять стали
младенчиками в пелёночках, и мамаша-то, мамочка ваша, об пол вас – трах! со всего размаху!.. ну, и хочется узнать, чем завершится
ваш жизненный путь при этаком раскладе?..
Гости за столом лукаво улыбались. Начальник СИЗО не без удовольствия потирал затылок.
- А хотите свежий анекдот расскажу? – я слегка пришлёпнул по попе, проскользнувшую мимо Коломбину. – Ну, значит,
слушайте... входит мужик в камеру и говорит: я вас, козлов, очень даже отлично понимаю, и сейчас вы меня метелить будете! но закон
на моей стороне, а вас ждёт неминуемое наказание, и за петушатничество в том числе!.. Друзья, не хотите анекдота?.. Ох и напоили вы
меня – сволочи такие получаетесь, что я прямо не знаю, как попроще сказать... налей мне ещё, Митрич, у меня есть праздничный тост,
я предлагаю выпить за дам, потому что «не дам» слово плохое... пусть всё проходит мимо, кроме интима!.. – я церемонно выпил и
кивком головы поблагодарил Митрича за оказанную услугу. – Не случайно всё, что происходит в моей жизни, крайне неслучайно, мне
ваши плутни очень даже запросто можно раскусить, хоть вы тресните... эй ты, как там тебя... Чувырла?.. Коломбина!.. А ну раздевайся
догола, кому говорю, и танцуй – друзья, я вам всем предлагаю посмотреть стриптиз...
Коломбина, вместо стриптиза, начинает исполнить танец-сюрприз в совершенно одетом виде, да так, что все демобилизованные
мужские рефлексы катаются со смеху.
- Друзья!.. мы же здесь все друзья и карефаны не разлей вода – если я правильно понимаю всё здесь происходящее... ну-ка,
гражданин начальник, проснитесь, хватит дрыхнуть... разбудите кто-нибудь гражданина начальника, а то он меня не слышит... ну,
пожалуйста... ну, толкните его посильней в плечо или в пузо там пните, в пузень-то этакий... вот так, вот так... гражданин начальник!..
- А-а??
- Я ей говорю: танцуй стриптиз!.. а она говорит: нет, хочу себе мужа-бандита и белый мерседес!.. Вы чего сами-то хотите,
гражданин начальник: стриптиза или сразу постельных сцен?..
- А -а!.. – г лумливо бормочет начальник СИЗО.
- Понимаю, понимаю, что вам стриптизов и на работе хватает, ну их к лешему!.. сочувствую и соболезную, так сказать, полон
доверия к всепониманю, извините, если кто меня не так здесь понял... Коломбина!.. ах ты, мать твою перемать, ты что же гражданина
начальника стесняешься?.. снимай трусы, сука!..

Ангел шепнул Арлекино, чтоб тот увёл Коломбину куда-нибудь подальше от меня. Иначе дракону завтра достанется товар бывший
в употреблении.
- Я почему настаиваю на том, чтоб Коломбина сняла трусы, друзья мои?.. потому, что может быть девушке жарко и с ней может
случиться инфаркт – современные барышни такие мнительные – а если она думает, что я прямо-таки жить не могу без её трусов, то
она в этом глубоко ошибается!.. как же с вами бывает скучно, друзья мои!..
- А Ленку Колёсову бить по зубам было не скучно? – суровеет Василий Кондратьич.
- Как так? – недоумеваю я. – А я Ленку Колёсову по зубам и не бил.
- А вот и бил, эвон она уже который час в углу сидит и за зубы держится.
- Вот тебе на! а я её даже и не заметил!.. вот не повезло вашей достоуважаемой Ленке Колёсовой... как её бишь?
- Елена Валерьевна. – подсказывает Василий Кондратьич.
- Елена Валерьевна, голубушка. – я тя нусь губами к ручке девушки, не слишком желающей этакой близости. – Не обращайте
внимания на свои зубы, это сущие пустяки, вырастут, может быть, другие и куда лучше прежних... ну-ка, давайте-ка, чтоб зла друг на
друга не держать, выпьем на брудершафт... как там его бишь?.. немцы-сволочи навыдумывали... а, Елена Валерьевна?
- Нет, мне нельзя иметь тягу к брудершафтам, я девушка порядочная! – отпихивается от налитой стопки темноглазое прекрасное
создание.
- Порядочная она девушка – скажите пожалуйста... а если я тебя заново по зубам тресну, да из установки залпового огня – в раз
перестанешь долдонить про порядочность, у порядочных-то людей зубов во рту немерено, и про запас ещё есть... а, Елена Валерьевна?
быстрей решайтесь со мной на брудершафт пить! за немцев-сволочей!..
Ганс и Клаус добродушно улыбаются, клаусова овчарка затянула пасторальную песенку про Лили Марлен. Кладбищенский
сторож Митрич выпил за здоровье немцев-сволочей и, приобняв собаку, подхватил песенку. Ангел и Арлекино принялись уверять
Елену Валерьевну, что не будет ничего постыдного, если она выпьет со мной на брудершафт, правда обращались Ангел и Арлекино
непосредственно всё к той же клаусовой овчарке, приняв её за горделивую Ленку Колёсову. Но и сама Елена Валерьевна медленно
склонялась к мысли, что «немножко можно с Филом и на брудершафт», но очень немножко и очень медленно она к этой мысли
склонялась.
- Елена Валерьевна, вы так пьяницей никогда не станете – смотреть на тебя противно. – кручинюсь я. – У вас такой прекрасный
и огромный рот, а ты пить не хочешь... ну-ка, сор ока- вор она каш у свар ила, деток накор мила: тому- сему не дала, а Ленусику налила!
отвор яй п ош ир ш е р от! .. пей, пей, красавица, вот это другое дело... не держись за рюмочку, сейчас ещё нальём...
- А брудершафт?? – вожделенно сияют Ганс, Клаус и клаусова овчарка.

- А мы девушки порядочные! – я бью себя в грудь и наглядно доказываю свою странную порядочность. – Руки в брюки, фиг в
карман – и хожу как атаман!.. да вы у гражданина начальника поспрашивайте-ка про порядочных девушек, растолкайте его и спросите,
уж он-то вам скажет всю истинную суть событий, скааажет!.. а жизнь -то, дорогие друзья, блефует и скукоживается, изо дня в день
каждый из нас берёт грех на душу – а живёт, и ничего ему не делается... дуракам закон не писан!..
Ангел подталкивает Арлекино с хитрым видом: типа я тебе говорил давеча о том же самом, да ты меня не слушал. Арлекино
отмахивается и пытается заткнуть мне рот квашеной капустой.
- Бабка сажала! – рекламирует капусту кладбищенский сторож Митрич. – И квасила тоже бабка. Сначала сажает, – загибает
пальцы на руке Митрич, чтоб всем были понятны сумасбродства его бабки. – за те м по л ив а е т и о т с орняков освобождает, а потом
квасит!.. Каждый год такая напасть, что ты кушай, Филушка, не стесняйся!..
- Передайте вашей супруге низкий поклон! – сквозь непрожёванную капусту во рту я пытаюсь нести человеческую речь. – Она,
в отличие от вас, постигла гармонию и пребывает в ней из года в год, хотя зависимость от урожая капусты – как и любая зависимость
– раздражает и мешает пребывать в состоянии дзэна. Вы должны любить свою супругу как следует, и ещё раз низко кланяйтесь ей от
меня!.. – я дугообразно склонился и выплюнул остатки капусты. – Мир всегда будет несовершенен, помните об этом, господа!..
- Разве это имеет значение? – спрашивает батюшка.
- И ещё какое!.. оно же – это ваше ЭТО его систематически и имеет – значение -то!.. почему вы думаете, что внешняя пустота
бытия не отделена от внутренней пустоты?.. потому что вера в Бога для вас это психологический фактор существования, а по биологии
вы в школе двойки получали, вот и думаете, что другие ничего такого подумать не могут или не должны мочь... а вот интересно, что
там думает про всё это наша драгоценная Валерия Еленовна?.. а, душечка?.. не захотела со мной на брудершафт пить, а теперь кусай
локотки от скуки, фу-ты ну-ты ножки гнуты... Надо, Елена Валерьевна, брать от жизни всё – всё, что дают!.. не сумеешь взять ты,
значит, извини-подвинься, приберёт какой-нибудь Василий Кондратьич и обязательно утащит!.. Денег возьмёт себе Василий
Кондратьич, женщин возьмёт, вдовушку за вдовушку... в смысле, за вдовушкой вдовушку... Ни на минуточку не остановиться, чтоб
передохнуть – поскольку передыхать некогда: впереди ещё нефтяные вышки и приветливые газопроводы...
- Мне, мне, мне!!
- Что такое, гражданин начальник? что вы у меня просите?..
- Вдовушку мне! вдовушку-у-у!..
- Ага, слышим, ща сделаем... Елена Валерьевна, вы не вдова?.. Вдовы кончились, гражданин начальник, нету больше вдов на
российском просторе, спите себе спокойно... стукните ему кто-нибудь по башке, пусть уснёт... что?.. ах да, башка гражданина
начальника временно присвоена мною, я теперь и есть над всеми вами гражданин начальник – и вот сижу тут, водку жру и доказываю

всяческим непутёвым личностям, что процесс вымирания неотступно действует на нас и на нашу советскую страну... драконов в ней всё
больше и больше, а красавиц всё меньше... Что ж, мы принимаем вымирание, как неизбежность, гордимся им и пируем.
- Ни хрена я не принимаю! выпустите меня отсюда! – орёт Коломбина из запертого кукольного сундучка.
*****
Разбуженный, ближе к утру, дракон чутко принюхивается и пытается понять причину несвоевременного пробужденья. Из пасти
вытекает длинная старческая струя. Глаза неприятно слезятся. В ушах зудит повышенное давление.
- Нет, так больше продолжаться не может. – в здыхает дракон. – Надо ветеринару показаться.
Затем дракон вздыхает ещё грустней. Советская ветеринария и с лошадьми постоянно что-то портачит, а столь тонкий и умный
биологический механизм, как дракон, ей и вовсе не по зубам. В древних былинах говорится про какого-то доктора Айболита –
специалиста безупречной репутации и высокой квалификации – но вряд ли этот доктор жив до сих пор.
- В Германию надо бы лететь, или в Израиль... – м е ч та е т дракон. – Да ведь суки загранпаспорт не выдают. Всё здесь как назло.
Дракон выпивает упаковку анальгина, прикрывает глаза, прислушивается...
- «Трынды -брынды балалайка! Трынды -брынды заиграй-ка!..» – юношеским пьяным тенорком кто-то орёт из тюремного замка.
– «Трынды -брынды не хочу! Трынды -брынды спать хочу!..»
- Хуюшки теперь вам, а не спать!! – слышится голос, подозрительно схожий с липким баском начальника тюрьмы. – На, возьми,
Филушка, гитару!.. играй давай!..
- Что играть?
- Вот эту знаешь?
- Какую?
- «Солнечный круг».
- Знаю.
- Играй.
Гитара расстроенно звенит и прибулькивает, а начальник безмятежно во весь голос орёт: «Солнечный круг, немцы вокр уг,
Гитлер пошёл на р азведку!.. В яму упал, ногу сломал и на стене нап исал: Пусть всегда будет водка! Колбаса и селёдка! Огурцы и
помидор ы! Вот такие мы обжор ы!..»
- К ветеринару! – шепчет себе дракон. – Срочно. И всех.

xxxxxxxxxxxxx
Я иду по весеннему тракту
в родную свою деревеньку:
помочь по хозяйству брату
и душой отдохнуть маленько.
Сходить искупаться на речку,
сходить за грибами в лес –
чудесные есть местечки
и имеется к ним интерес...
Но печали добавлю в картину,
ведь горький убивец я:
соседу по шее двинул –
и он умер, меня кляня.
Мне дали пятнашку сроку,
отсидел от звонка до звонка.
Суровую хлеба корку
от жизни вкусил я сполна!
И вот возвращаюсь с рассветом
туда, где я стал всем чужой...
Жалею, что нету соседа,
не выпить мне с ним «мировой»!..

xxxxxxxxxxxxxx
ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ
На сцене декорации тюремной камеры. Горячая вязкая смесь из духоты и запахов
прожорливого мужского пота, заношенного белья и капустной баланды. Тщедушный, робко
вздыхающий мужик, справляет малую нужду, стараясь не разбудить терпеливо спящих
сокамерников. «Опять, сучонок, мимо кассы ссышь!» – бурчит сквозь сон жилец шхонки, соседствующей
с отхожим местом. Мужикк шустро завершает труды, застёгивается, произносит вслух фразу,
которую трудно разобрать, но схожую с «не был – будешь, а был – не забудешь» и странным образом
ныряет в отхожее место, чтоб больше не вынырнуть. Над сценой кружит голодным коршуном
картонная копия ДРАКОНА и многозначительно безмолвствует. На сцене поэтапное явление духов тюрьмы:
МЫ, МАМОЧКИ, ШИТО-КРЫТО.
МЫ. Даже предположить не могли, что за одного убитого покойника десять лет дают!.. Со всех сторон рассматриваем сие странное
происшествие и как не крути: обидно!.. И убитый-то был человеком незаметным, рохлеватым, гнусным... могли бы за него года два
дать... Ё -моё, нешто мы чисто по -человечески не поняли бы, что два года за убийство надо отсидеть?.. а тут десять впендрючили – и
ступай, сынок, на кичу, дави клопов... это, ежели мы через десять лет на свободу откинемся, а там ещё кого-нибудь под горячую руку
оприходуем, так нам и ещё десятку врубят за здорово живёшь?.. захерачат по самое не ба луй?.. десять да десять – будет двадцать, а
наслаждаться молодостью когда?? жить мне когда – хочу у вас спросить??
МАМОЧКИ. Хоть и арифметично рассуждаете, но мелочно. Загубив неповинного человека, на что надеялись?
МЫ. На гуманизм надеялись, мамочки. Это ведь такое слово расчудесное «гуманизм» – душа радуется!.. Да вот откройте сегодняшнею
газету, мы там карандашом подчеркнули, ведь до чего хорошо бестии пишут в передовице: гуманизма не х ватает в постр оении
государ ственной машины способом не свер ху- вниз – как мы, к сожалению, пр ивыкли – а сни зу-ввер х!.. Отыщите-ка, мамочки, болт
гуманизма между двух стоящих друг против друга столпов – и с ними в обнимку маневрируйте. Ежели он – убитый нами – такой-то
из себя весь жалкий, чушок-то практически такой, говно, которое и убить не жалко – то разве принцип гуманизма трудно к нам
применить?.. разве мы не нуждаемся в эксплуатации милосердия, ежели мы пока ещё живы, а чушок давно помер, похоронен и
претензий не высказывает?..
МАМОЧКИ. Да точно ли помер?

МЫ. Собственными руками придушили!.. Да не забивайте голову чепухой и не задавайте глупых вопросов, нам десять лет за него дали!..
МАМОЧКИ. Хорошо, если десятку дали за того, за кого надо было дать, а то могли бы дать и за другого. Но вот вы проясните свою
мысль про маневр ир ование, про болт гуманизма, не к ночи будет он помянут – куда его засадить-то??
МЫ. Засадили уже (весело поводя рукой по тюремной камере). А надо было не в тюрьму сажать, а в плодотворную почву
воссочувствия!.. Конечно, мы чисто по-человечески всё понимаем: хочешь нас наказать – накажи!.. но и помилуй вслед за этим!..
Дезавуируй десятку, ибо для нервного юношеского организма это слишком много.
ШИТО-КРЫТО (зардевшись от радости). Я прямо сейчас и дезавуирую, я кой-чего припасло на эту тему. (помахивая поленом)
Килограммов на десять будет... нет, на все двадцать... Надеюсь, тут никто не возражает?
К разочарованию зрителей, дезавуация вышла слишком поспешной и малокачественной.
Те, кто о ней громче всех просил, лишь удовлетворённо почесались, а полено, трусливо нашёптывая про «позор на мою
седую голову», улетело за кулисы, откуда сразу же раздался ёмкий и весьма убедительный звук.
АНГЕЛ и АРЛЕКИНО (выглядывая из- за кулис). Граждане, когда вас будут бить по шеям, то учтите: руку они в этом деле набили
преизрядно... Больно!!
ТРУФФАЛЬДИНО (выглядывая из- за кулис и грозя поленом). Клятi москалi, щоб ви повиздихали!..
Стены тюремной камеры с холодным хрустом разверзаются, городская вселенная плавными выверенными движениями
созидает сама себя, чествует фетиши свободы. Публика видит на сцене архитектурно-урбанистические коммуникации с
компьютерными дисплеями в центрах управления вселенной, повсюду торчат известковые штыки небоскрёбов, сдержанно-
эпилептически жужжат кавалькады летающих транспортных средств, жидкокристаллические экраны в прямом эфире передают
процесс сжигания еретиков на громыхающих фанфарами площадях, в театре стремительно устанавливаются
кабинки для воскрешения жертв политических репрессий с картонными коробками для сбора пожертвований,
купол театрального зала преобразуется в расчерченное, словно пиктограмма, низкое шагреневое
небо. Появляется на пару мгновений бесстыдно-вздыбленная закоптелая алюминиевая радуга.
Остро пахнет постулатами вседозволенности.
ШИТО-КРЫТО (постукивая по радуге). Природа не терпит пустоты. Отлучите Бога от занятий творчеством – тут же за творчество
примется дьявол. А что такое творчество, имитирующее красоту?.. Оно срам людской на выданье отдаёт – медный грош ему цена!..
МАМОЧКИ. Ты нам сначала покажи этот грош, а затем докажи его ущербность – тоже монетарист выискался!
ГРОШ (внезапно являясь в свете рампы, с торчащей из кармана чекушкой). Доброе утро, граждане. Закурить не найдётся?

МАМОЧКИ. Вот тебе раз! Свои надо иметь.
ГРОШ. Понятненько. Эмансипируемся, гражданки?
МАМОЧКИ. А не твоё дело. Как-нибудь без тебя выдюжим. Мы не из таковских , нас дрянной терминологией не запугать.
ГРОШ. Не злите меня напрасно. Кроме дрянной терминологии, у меня имеются, к примеру, молнии разящие, огни испепеляющие,
аспиды жалящие и обвалы на фондовых биржах.
МАМОЧКИ. Аспиды... ишь чего выдумал... двадцать первый век на дворе, а он каким-то старьём нам грозит – бедолага деревенский...
Хлебни-ка лучше из бутылки своей – авось полегчает .
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК (на дворе). Здрасьте, а вот и я!.. « Дв а года я скитался по тайге, я жр ал звер ей, мор ош ку, х вою едкую...но
вер ил я ф ар товой той звезде, ч то вы ведет меня к людскому свету...» Вы извините, что я гулящей девкой нарядился – мне для дела надо.
АСПИДЫ$. Здрасьте, мы тоже тут!.. В долларовом, кстати, эквиваленте.
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК. Врёте вы всё. Жлобьё вы, а не аспиды. Не верьте ни единому их словечку, граждане. Они меня выебли, а
не заплатили.
АСПИДЫ$. А ты сам за пиздёж в рот возьмёшь?.. Кто так обзывается – тот сам так называется . Развели пидорасню.
ГРОШ. Слушайте, вы оба!.. Валите отсюда, пока по щам не получили!.. Мамочки, дайте закурить в конце-то концов, а то пялитесь на
нас, словно на клоуна в цирке.
МАМОЧКИ. Нет у нас курева, некурящие мы – чего пристал!
ШИТО-КРЫТО (обращается к ГРОШУ). Беда, дяденька, с этими эмансипированными бабёнками. Не пьют, не курят, а только нервы
людям портят. Подходи, папаша, дам тебе закурить. Отчего табачок-то твой иссяк, нешто бедствуешь?
ГРОШ. Впечатляюсь я вашими справедливыми словами – до того вы упоительно и даже ласково умудряетесь их говорить. Вы, между
прочим, по профессии не социальный работник?.. Нам документы на инвалидность оформить надоть.
МЫ. Да тунеядец он. Сигаретку-то возьми, ежели даёт, а внимания на него обращать не нужно.
ШИТО-КРЫТО. Чья бы корова мычала! Постыдились бы тут выступать с попрёками, ежели у самих мозги засраны!..
МЫ. А нам стыдиться нечего. Мы можем и трудовые мозоли предъявить.
ШИТО-КРЫТО. Постеснялись бы при дамах предъявлять. Сказало бы я, откуда у вас мозоли на руках взялись, но язык поганить
неохота.
АСПИДЫ$. Господи, куда мы попали! Как всё это нам надоело!.. (исчезая в золотовалютных резервах) Работать бы пошли,
дармоеды. Толку от вас, как от козла молока.
МАМОЧКИ (климактерично). Да, да, работать! В Москву, в Москву!..

ШИТО-КРЫТО. Нет, я со спокойной совестью работать не могу. Я срам людской доподлинно вижу и огорчаюсь увиденным со слезами
на глазах. Мне при таком душевном надрыве – увы, не до работы.
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК. Ах, значиться, вы из тунеядцев будете?.. Ну, тогда мне с вами не по пути. Хорошо, что приметил в Москве
одного занятного мужичка – и прокормит, и образование даст... (уходит, игриво задрав хвост) Граждане, помогите, кто чем может...
сами мы не местные, документы в поезде украли...
На небе кривляется буква У.
У. Созвездий карусели крутились, лились, пели.
Грядущее у цели, но съели его, съели.
Тогда в компактный омут,
На рычажок нажавши,
Спустили липкий ропот
Унитазно-бражный.
И весело запели – задрыгали ногами.
И вдруг на самом деле заделались богами.
Появляется УГУДУМ и проглатывает букву У.
У. Тот, кто двадцать первый в алфавите –
Тот углами уголовен и губителен.
УГУДУМ испытывает небывалый страх и лопается вдрызг. Сыграло очко.
ЛОПКИ. Лоп, лоп, лоп!!
Бьют барабаны, трубят зарницы, гармошки поскальзываются на сальных доминантах, шампанское пробует спеть
вальс «Амурские Волны», вставляя в него фразы типа «заправлены в планшеты космические карты», вопросы экстрасенсорики
румянятся маковой соломкой... ой, извините, маковой росинкой!..
Весёлые и расторопные сучьи выползки накрывают праздничные столы:
пир горой, жизнь трын-травой, последняя свадьба на земле-матушке!!
СТАТУЯ СВОБОДЫ жеманно хихикает в кисейную фату, СТАТУЯ ПЕРУНА обречённо жениховствует.

ШИТО-КРЫТО. Горько! Горько!
МАТЬ ЖЕНИХА. Да погодите вы со своим «горько». Невеста-то беременна – и чует моё сердце, что не от нашего принца. А нам такие
гулящие невесты без мазы... Тебя кто обрюхатил, стерва?
МАТЬ НЕВЕСТЫ. Граждане, у нас за всё заплачено, и с минуты на минуту торт внесут, а ругаться «стервами» уговору не было. Здесь,
верно, кое кто думает, что русскую словесность можно на брехню свести... Да ты видела когда беременных стерв, чтоб подобные вещи
принародно говорить?.. Да ты чуешь, чем моя фига с маслом пахнуть может, Зина с магазина?.. Девушка просто арбузов накушалась
и пополнела враз, делов-то .
НЕСБАЛАНСИРОВАННОЕ ПИТАНИЕ. А я предупреждало про арбузы, это на моей практике не первый случай.
МАТЬ ЖЕНИХА. Не нравиться «стерва», так за «стерву» я могу прощения попросить, могу и поклониться вам в ноженьки – нам не
привыкать перед всякой сволотой спину гнуть... Но вертихвосток ваших нам в жёны не надоть!!
СТАТУЯ СВОБОДЫ. Мама, я не вертихвостка.
МАТЬ НЕВЕСТЫ. Я знаю, доченька. Здесь, верно, кое-кто думает, что может и за «вертихвостку» прощения попросить и с целыми
зубами остаться.
СТАТУЯ СВОБОДЫ. Мама, мне в регистратуре сказали, что ветеринар принимает с восьми до двух, а когда я пришла, то он не принимал
с восьми до двух, а на обед ушёл и отлынивал. Не могла же я в другую поликлинику побежать скорей – я там никого не знаю, они там
вдруг и не поверят в историю с арбузами.
ВЕТЕРИНАР. А вы бы сами попринимали с восьми до двух без обеда, а я бы на вас посмотрел. Я, между прочим, не лошадь, чтоб так
надрываться.
МАТЬ ЖЕНИХА. Милый человек, вот нам очень интересно про арбузы узнать: в животе-то невестином разве от них вспучка этакая?
ВЕТЕРИНАР. Давайте проверим. Раздевайтесь, девушка.
СТАТУЯ ПЕРУНА. Интересная работёнка! Как это вы смеете моей родной невесте говорить «раздевайтесь»?.. Да тут кругом
посторонние.
ПУБЛИКА В ЗАЛЕ (весьма подбадривающе). Раздевайтесь, раздевайтесь, девушка!!
ПАПА ЖЕНИХА. Я, сынок, тебе прямо скажу. Хотя я и немало повидал арбузов в своих мытарствах, но ежели такая пикантная ситуация
наклюкивается, то пусть девка раздевается – мне бы на голую девку хотя бы одним глазком взглянуть!!
ПРАВЫЙ ГЛАЗ И ЛЕВЫЙ ГЛАЗ (яростно спорят). Я гляну!.. Нет, я!.. Нет-нет-нет, только я!.. Слышь, ты на кого батон крошишь?..
На кого надо – на того и крошу, тоже мне тут выискался!.. Э -эй! Ну-ка, пойдём отойдём, братан! Чо-то ты мне не нравишься!.. Никуда

я не пойду. Иди, гуляй один!.. Да шо воще я с тобой базарю, мочить тебя надо!.. Ну да, попробуй. Правильно говорят люди: не тронь
говно – оно и не воняет!.. Да так я тебе и поверил, что не воняет!.. Упырь!.. Распиздяй!..
ВЕТЕРИНАР. У меня к данной проблематике чисто профессиональный интерес. Передо мной все бабы раздеваются – и ничего
удивительного я в этом не нахожу. Выполняю свои обязанности честно и уполномочено. Ну, и материальное вознаграждение, ко всему
прочему, улучшает мой жизненный тонус – работу свою я люблю, но я не аскет.
МАТЬ НЕВЕСТЫ. Погоди, доченька, не раздевайся. Ты, докторишка хренов, почём за осмотр берёшь? Может, ты её и трахнешь
заодно, за эти же деньги?..
ВЕТЕРИНАР (смущённо). Собственно говоря, я не столько сам беру, сколько мне втихаря дают. Сунут купюру в конвертик, а конвертик
на стол положат – дескать, письмецо. Пляшите.
ПАПА ЖЕНИХА (вдохновенно). Я всё сам заплачу до копеечки!.. А что? Деньги есть, будем помогать девушке раздеваться!!
СТАТУЯ ПЕРУНА. Покорнейше прошу остыть, папаша. Ваша власть советская того и гляди прикажет долго жить, а вы тут на голых
девок намерены пялиться. А при капитализме, папаша, частная собственность неприкосновенна, и девки за ваши нищенские пенсии –
не продаются. Я так прямолинейно вам и говорю про суть событий, чтоб вы многого себе не воображали.
ЗРИТЕЛИ В ЗАЛЕ (слегка офигевая). Как же мы теперь без власти-то советской?.. Кто же нас теперь на путь к комунизму поведёт?..
Долгий гул разочарования. Свадьба со свистом проваливается под сцену,
декорации исчезают на манер тектонических сдвигов и астральной предприимчивости.
На сцене голо и меркло. На костылях приползает СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ.
СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ. Я пришла попросить прощения
за невольные прегрешения,
за логические инсинуации
в подавлении средств информации.
Позитив проведённых репрессий
оказался ничтожным в последствии,
краснозвёздные лики совести
обернулись источником подлости.
Я пыталась кормить невольников
пайкой плановой экономики,

волокитствовала инициативу,
сочетая маразм с силой.
Не смущалась коррекцией гения,
отшлифовкой единства мнений,
и желала сразить под сухую
положение функций......
Сильный чахоточный кашель мешает ей договорить покаянный псалом до конца, слезинки раскаяния
катятся по старческим щёкам. Всем становиться очень жалко старушку, все готовы незамедлительно
исполнить для неё благодарственное песнопение. Для этой цели публика в зале разделяется на пары
– в каждой паре по одному мужчине и по одной женщине – где мужчины изображают рабочего с молотом,
а женщины строят из себя колхозницу с серпом. Очень противный и индифферентный голос
звучит из-за кулис на весь театральный зал: киностудия «Мосфильм» представляет!..
НКВД. Я правильно понимаю, что здесь решили надругнуться над святынями? (обращаясь к публике). Товарищи, давайте
успокоимся, пожалуйста. Рассаживайтесь снова по своим местам, спектакль продолжается... вот, смотрите, снова декорации тюремной
камеры построили... ну, не будет советской власти, так какая-нибудь другая будет... вам-то непоебать – какая у вас власть?.. садитесь
по местам, кончайте панику... ну, перестрелять тут что ли вас всех – гадов?.. ну, товарищи, честное слово, не доводите до греха!..
Зрители ворчливо рассаживаются по местам.
МАМОЧКИ. Можно продолжать спектакль?
НКВД. Да, дамочки, продолжайте неспеша. Зовите, если что.
МАМОЧКИ. Настало самое время, чтоб пооткровенничать. А то вы подумаете, что мы чисты и непорочны и даже жертвы некоего
судебного произвола, но это не так. Нас посадили за ужасное мошенничество и воровство, и сидим мы вполне заслуженно. Будем
сидеть от звонка до звонка.
АНГЕЛ и АРЛЕКИНО (выглядывая из- за кулис). Кого хоть вы украли?.. Что-то не верится. Скромницы такие.
МАМОЧКИ. Не кого, а ч то . Обокрали квартиру Генерала. Слушаете, да у него одних медалек – на миллион золотом . А у жены
бижутерия сплошь из бриллиантов. Так ведь мы чисто не для себя на воровство пустились... для деточек малых... деточки-то сроду
бриллиантов не видели, а тут хоть глянут...
Зрители ехидно смеются.

ХОР ДЕТЕЙ. Жило шило
плыло мыло
колом по лбу колотило
шитом-крытом говорило:
ухо обухом храпит
сушка сушею сушит
шишел-мышел выше крыши
кот кота дерёт за жижу
клочки сочно волочит –
кыш! кыш! кыш!
хвост узлом взабрывк шкворчит –
брысь! брысь! брысь!
АМПЛИТУДА КОШАЧЬЕГО ДВИЖЕНИЯ. Срам-то какой да при всём честном народе, со стыда сгореть можно!..
МЫ. А теперь, граждане женщины, приготовьтесь: для вас сюрприз!! К нам приехал обокраденный Генерал!!
Действительно, на сцену выходит ГЕНЕРАЛ и озабоченно хмурится.
ГЕНЕРАЛ. Тут чего – дураков и воров со всей страны насобирали?
МЫ. Никак нет, товарищ Генерал, дураки исключительно регионального происхождения. Да здесь есть и ваши земляки – может вы
кого узнали, может кто и родственник ваш?
ГЕНЕРАЛ (испуганно озираясь по сторонам). Не может быть у меня родственников. Я в разведроте подписку давал о сохранении
девственности – с тех пор и креплюсь. Жена, конечно, жалуется, да мне насрать. Гляньте-ка, я тут повесточки принёс из военкомата,
ибо весенний призыв начался... Евстафьев и Волков – в зале есть такие?.. У нас вакансии в разведывательном стройбате нарисовались.
ЕВСТАФЬЕВ и ВОЛКОВ. Да ебанитесь, товарищ Генерал!! Мы в армию не хотим!!
ГЕНЕРАЛ. Да вы, братцы, вижу, из панков будете?.. I am an anti-christ, I am an anarchist!.. Don't know w hat I w ant but, I know how to
get it!.. Ничего, братцы, у нас медицина бесплатная – всех вылечит . Дурдомов в стране много.
ЕВСТАФЬЕВ и ВОЛКОВ. А мы вашу страну не любим. Мы только свою любим.

ГЕНЕРАЛ мгновенно посуровел, потерял где-то кучу восклицательных знаков, в его больном желудке заныло нечто
двухгодичной давности, и вряд ли оно когда-нибудь переварится. Заботы о будущем страны тяготят нерасточительную совесть
ГЕНЕРАЛА, он набирает в лёгкие воздух и орёт совершенно необъяснимые патриотические штуки.
Генерал. Ать, два!..
ХОР ДЕТЕЙ. ...три, четыре!
ГЕНЕРАЛ. Кто побит моей сатирой?
ХОР ВЫЛЕЧЕННЫХ ДЕТЕЙ. Обслуживающие НАТО крысы
и наркоманы-пацифисты!!!
ГЕНЕРАЛ (почувствовав себя в своей тарелке). Вот среди некоторых невоенных граждан существует мнение, что пороть детей
непедагогично – однозначно ошибочное мнение. Ведь для чего тогда и наличествует ремень в военной форме, если им не пороть наших
– сам и по н им ае те – невразумительных дочерей и сыновей?.. Ведь если отказаться от порки, то мы могли бы заменить в военной форме
ремень на подтяжки – я думаю, наука изобрела бы какие-нибудь специальные армейские подтяжки – это было бы по-своему элегантно,
но не практично с точки зрения воспитательного процесса. (обращается к ШИТО- КРЫТО) А теперь, гражданин, я хочу у вас спросить:
вы по званию кто будете?
ШИТО-КРЫТО. Допризывник. Запаса.
ГЕНЕРАЛ. Ну, расскажите мне, каково настроение личного характера? Вы преисполнены желания исполнить свой долг перед Родиной?
ШИТО-КРЫТО. Так точно, преисполнено. Даже горю. Но в запасе.
ГЕНЕРАЛ. Угу, картина цветёт миндалём и пахнет жасмином – понятненько ... я теперь намерен провести по своим каналам дознание,
я теперь узнаю, откуда ты такой сокол с ясным финистом к нам в гости залетел... я теперь с тебя глаз не спущу, в окопы отправлю говно
жрать... а из окопов в казармы – там тоже говна навалом, тоже имеется чего пожрать...
ШИТО-КРЫТО. Если всем миром навалимся – сожрём в два счёта.
ГЕНЕРАЛ (поглаживая свою гладко выбритую голову). Нравится причёска?.. У тебя такая же будет. Лысая башка необходима для
примагничивания воинского духа и блистательной мужественности... да и посторонние возбудители зуда в виде насекомых не заводятся:
нет для них уюта и тенистого уголочка на башке, гладко всё!
ШИТО-КРЫТО. С этим я согласно, ваша взяла. Башка у вас воинственна. Но вот жопа, прямо скажем, подкачала.
ГЕНЕРАЛ. Неужели широковата?
ШИТО-КРЫТО. Обалденно!
ГЕНЕРАЛ. Э -э, не врёшь ли ты, допризывник? У меня нет глаз, которые бы увидели пониже спины, а ты этим пользуешься.

ШИТО-КРЫТО. Обижаете, товарищ Генерал. И чтоб не быть голословным, предлагаю устроить техническую проверку. (обращается
к публике) Друзья, одолжите кто-нибудь креслице на пять минут. (одолженное кресло с почётом переносится из зала на сцену)
Вот теперь посмотрим, уместится ли ваша жопа в обычное театральное кресло. Приступайте к проверке, товарищ Генерал!.. Я попрошу
зрителей поаплодировать.
Звучат вызывающие тревогу аплодисменты. ГЕНЕРАЛ крайне недоверчиво ощупывает кресло,
скукоженные фантазии и здравомыслие предостерегают от всевозможных технических проверок.
Аплодисменты не смолкают. ШИТО-КРЫТО просит процессуальной тишины.
ГЕНЕРАЛ (кряхтя). Если надо – значит надо... я вам всем сейчас покажу, почему справедливость торжествует у одних, а другим
достаётся позор и обструкция... сосунки вы ещё на генерала хайло открывать... оппа!.. (зад не пропихивается в кресло) я, если
можно, слегка на боковые ручки надавлю, не волнуйтесь, не поломаю... оппачки!.. (зад не пропихивается) крепкое креслице-то
сколотили, сразу заметно, что театральные мастера своё дело знают... и ещё чуток: оппа!..
КРЕСЛО (шёпотом). Товарищ Генерал, суживайтесь!
ГЕНЕРАЛ (шёпотом). Сам знаю. Да ни фига не суживается. Оппа!..
КРЕСЛО. Не будьте скептиком, Генерал. Старайтесь.
ГЕНЕРАЛ. Прямо весь из себя.
КРЕСЛО. Суживайтесь. У вас прекрасные шансы.
ГЕНЕРАЛ. Да ты бы само – если мне симпатизируешь – поддалось бы на раздвиг... чуточку всего надо...
КРЕСЛО. Хороша чуточка. Я вам помогаю как могу, да резервуары ваши на редкость огромны. Чем питаетесь-то, товарищ Генерал?
ГЕНЕРАЛ. Да чем придётся – тем и питаюсь ... служба, брат... сегодня супа вермишелевого покушал, так от него заметного пополнения
быть не должно, поскольку сварен на курином бульоне... оппа-оппа-опапа!.. тут не в резервуарах незадача, а в том, что ты мне плохо
помогаешь – тебе надо из-за всех сил постараться мне помочь... ооооооооооп!! (зад не пропихивается)
ЧЕГО ИЗВОЛИТЕ. Опомнитесь, люди русские! Эким паскудством свои взоры тешите и бесовским смехом ублажаетесь!.. Это же не наш
генерал, не русский, а это шпионский генерал, из заморского королевства к нам засланный. Да его надо гнать отсюда поганой метлой.
Ну-ка, все вместе и по моей команде на три-четыре, погоним его прочь... три-четыре!..
ПУБЛИКА (взахлёб). По-шёл-прочь-су-ка!! Да-вай-по -йди-прочь!!
ГЕНЕРАЛ. Verfluchte goim!! Раскусили падлы!! (поспешно покидает сцену)

МАМОЧКИ. Удивляемся мы могуществу русского народа. Ведь никто не вскочил, как оголтелый, кулаками не замахал, бомбой атомной
не пригрозил, а всего-то лишь крикнул в сердцах: пошёл прочь, дескать!.. И враг устрашённый бежит.
МЫ. Но враг не просто так сбежал, враг с собой кресло прихватил. (обращаются к зрителю, оставшемуся без кресла) А ты чего
зевал?.. Видишь, что сволочь бежит с твоим креслом – значит догоняй его и отнимай своё имущество, чудо-человек!.. Теперь вот сиди
на полу, растяпа, и от жены тычки выслушивай.
ЗРИТЕЛЬ (саркастически). Подразумеваете за женой моей склочный характер?.. Это как вам будет угодно, но верного направления в
ваших изволениях не наблюдается. Мы с женой аж на уровне фибров друг дружку ощущаем и ничтоже сумнящ еся довольствуемся.
Поэтому я требую исполнить для нашей образцово-показательной тантрической связи «многую лету». Пускай поют все. А при
отсутствии знаний текста, требую делать хотя бы заинтересованный вид.
МАМОЧКИ. Да он пьян, окаянный!.. Люба, закрывай буфет!
ЗРИТЕЛЬ. Остерегайтесь Любу побеспокоить, Люба здесь совершенно не при чём. Я ведь знал, куда шёл, инстинкты иногда вовремя
срабатывают и спиртным впрок запасаются. У меня коньяк с собой.
ШИТО-КРЫТО. Да и дорого у Любы коньяк покупать. С наценками продаёт.
ЗРИТЕЛЬ. Категорически должен с вами согласиться. Неправомерно дорого. Что, впрочем, не умоляет иных достоинств Любы ровно в
той степени, которая не нарушает мою тантрическую связь с женой. И почему – должен я вопросить, возвышая голос – тут какие-то
пошлые актёришки стращают меня достопочтенной Любой?.. Да хотя бы я и жил совместно с Любой по закону единства
противоположностей, то не вам – жалким актёришкам, паяцам да шутам гороховым – размусоливать нашу дорогу в буфет со всеми
непотребными подробностями, причитающимися злоупотреблять исключительно в личных беседах... я -то здесь, у вас, просто зритель,
и потому достаточно свободен (требую подчеркнуть сие знаменательное буквосочетание «свободен»!), я сейчас рвану на трамвае домой
и упоюсь тщеславием, а вас – шуты гороховые – отсюда ещё долго не выпустят, а некоторым и вовсе суждено сдохнуть на сцене...
часовые на вышках зря что ли затворами щёлкают?.. вот мне и достаются в итоге: жена с Любой, свобода с чистой совестью, домашний
борщ с голубцами под водочку и «многая лета»... А вам что достаётся?? Хуй знает что.
МЫ. Убедил, сопротивление бесполезно. Грянем, братия, «многую лету»?
Вся труппа театра исполняет шаловливую «многую лету».
БУФЕТЧИЦА ЛЮБА. Бис, бис!!
Исполняется на «бис».

ШИТО-КРЫТО. Боюсь, как бы мы теперь кого не воскресили. Случайным макаром.
МАМОЧКИ. Да разве такое возможно?..
ШИТО-КРЫТО. Да у меня сто раз такое получалось. Только спою «многую лету» – так половина кладбища воскресает и домой бежит.
Перед родственниками совестно.
Секунду спустя на сцену выбегает на цыпочках ПОКОЙНИК.
ПОКОЙНИК. Сбежал-таки! наконец-то воскрес и сбежал!.. люди добрые, не подскажите, где здесь можно... того ... по-маленькому?..
МЫ. Нуждаешься, что ли, братан?
ПОКОЙНИК. Так если организм требует... зануждаешься!..
МЫ. Вот в уголке справляйся... там у нас параша... да отвернись ты спиной к зрителям, не срамись... Что-то рожа твоя мне знакома.
ПОКОЙНИК (шумно справляет малую нужду). Ох, спасибочки... а то прямо невтерпёж... с того самого дня, как помер, так и не ссал...
А рожи сейчас у многих схожи, такая эпоха эклектики... Уффф!!
ШИТО-КРЫТО. Ты там ссы да поменьше разговаривай, а то мимо нассышь! Всякий приходит сюда второпях да норовит обоссаться,
да всё кое-как . . . А убирать типа дядя будет?..
ПОКОЙНИК. Нет, нет, не беспокойтесь, у меня ничего мимо не протекёт... Уфффф!! Вот и всё, братцы, и ещё раз вам: спасибочки!..
Смойте за мной!! (решительно заныривает в дыру отхожего места и больше не подаёт о себе ни весточки)
МАМОЧКИ. Мамочки!
МЫ (остолбенело). Вот оно как получается... смойте, говорит, за мной... А кто теперь вправе решать вопросы жизни и смерти, если
покойники непослушны и извёртливы?.. точнее говоря, кому теперь даны права, чтоб одним разрешать жить дальше, а других
приноравливать окончательно и бесповоротно к смерти?.. кто из нас – в этой камере – должен умереть завтра или прямо сейчас?.. И
если покойник оказался жизнеспособней нас всех – живых, то почему мы до сих пор сидим в тюрьме, а не покоимся на кладбище?..
Кто и чего пытается здесь доказать при помощи нас – живых, если мы сами себе ничего доказать не можем, а только всякой дряни
удивляемся?.. А ну, занавес давай!! занавес!! конец спектаклю – у нас слёзы на глаза наворачиваются!!
МАМОЧКИ. Занавес!!
У. А ну, пошли все вон отсюда!!
ЗАНАВЕС

ЗАНАВЕС ПРИОТКРЫВАЕТСЯ
ШИТО-КРЫТО(всхлипывая). Уважаемые зрители! Вот и закончился наш спектакль, а я так и не успело ничего о себе рассказать.
Думаю, что вы не очень-то об этом жалеете – мало ли, дескать, белиберды вам довелось услышать и увидеть за то время, что сидите в
театре, а вот ответа на главные – можно сказать на самые сокровенные – вопросы так и не дождались. Вы, быть может, только и
пришли в театр из чаяния что-либо духовное приобрести, что-либо большее, чем разнообразные повседневные тяготы – а теперь-то
что конкретно вы унесёте с собой, покинув нас?.. какой камень с души каждый из вас сбросит при выходе на улицу?.. Я не знаю, кого
вы теперь начнёте сильнее ненавидеть: наказывающих или наказываемых, арестантов или стражников, жертв или палачей... верно,
это зависит от того, кто вы есть сами по жизни – что вы имеете предъявить конкретно, да так чтоб конкретно за это и ответить!.. что′
вы такое не по сути пола, возраста и физического здоровья – а по сути более широкого смысла, не касающегося напрямую тюрем и
независимого от того, кто будет управлять вашим завтрашним днём... А он будет – вы спросите – этот завтрашний день?.. Будет,
обязательно будет завтрашний день, он и завтра будет, и послезавтра будет – подождать-то надо совсем немного, и он обязательно
прибудет, словно освобождённая из стеклянного музейного шкафа скрипка Страдивари, словно случайно всхожее зерно в трещине
асфальтового шоссе, словно мысль, посаженная на ось сверхсознанья, над которой поглумились и дальше пошли... словно вопль,
брошенного в одиночную камеру кающегося существа: выпустите меня отсюда!.. о, Боже, выпусти меня!..
АНГЕЛ и АРЛЕКИНО (выглядывая из- за кулис). Граждане, не слушайте этого балабола. Он – ворюга. А вор в тюрьме должен сидеть.
ЗАНАВЕС
СТЕНЫ ТЕАТРА ОБРУШИВАЮТСЯ НА ЗРИТЕЛЕЙ

xxxxxxxxxxxxx
(из литер атур ного наследия Жор ы Наседкина)
Говорите, будьте сильнее!!
говорите, требуйте подлинности!!
говорите, расчищайте воспоминания!!
Дразнит громада любви
немотой,
но говорите с ней!! говорите, себя удивляя!!
Заставьте
всю подлость,
всю нечестивость дел людских
выть от отчаяния –
и говорите,
всё лучшее в себе
и в своих детях вспоминая!!
Будьте сильнее всех,
говорите: будем сильнее!..
Требуйте счастья,
говорите: Господи, Ты есть!..
Всё, что нас оправдывает и тешит –
бессмысленней вращения земного шара...
Но!!
Встать, суд идёт!!
На суде не могут улыбаться даже святые!!

xxxxxxxxxxxxx
- Я пробивался сюда долгие годы. – с каз ал Ангел. – Я упал с небес и выбрал дорогу наугад, топая по которой, забавлял жестоких
дураков и самозванцев-христиан. Одни не давали мне пить, подмешивая в вино яд. Другие мешали чтению молитв, выкрадывая слова.
Были и такие, что забавлялись насилием, словно, одураченная балаганом публика. Но вот я здесь, и я возвещаю о себе.
Достаёт потрёпанный манускрипт и торжественно читает медленно соединяющимися словами:
«Насильно
Мы именно те,
Сплочённые!
которые называем его
мы Вам отдаём
Великим Учеником,
брата нашего.
но для вас
Мы отдаём его –
он навсегда будет
похожего
Великим Учителем –
на мудрую подделку,
ибо это главное,
отдаём,
что вы найдёте в падшем Ангеле!
отрывая от собственных артерий,
Когда-нибудь вы
опустошая
украдёте его у нас насовсем,
удовлетворение целомудрием!
призывая на помощь Смерть!»
- Слышь, братва, позовите Покойника, он умеет с этими религиозными фанатиками разговаривать.
- Опять сектанта, что ли, к нам подсадили?
- Опять!.. Посмотрите на дурака: крылья напялил и говорит, что Ангел!..
- Нет проблем, за уши вытащим. – Василий Кондратьич стучится в парашу. – Друг, будь любезен, выползи на полчасика. Ну,
самое большое – на часок, ароматов-то твоих нам тоже долго не вытерпеть.
Покойник, самодовольно улыбаясь от фактичности того, что кому-то позарез нужен, выползает из среды обитания и отряхивается.
- Василий Кондратьич? – тянется Покойник пожать руку приятелю. – Как твоё здоровьице, родное сердце? привет родителям!..

- Привет, привет. – н е о ч ен ь ищет разговора про своих рестриктных родителей Василий Кондратьич и указывает на предмет
тревоги: – Мы туточки как в Бога веруем? Мы так веруем, чтоб и сачкануть можно было по необходимости, и чтоб от этого нам больно
не стало. А этот фрукт захожий на что намекает? Удовлетвори любопытство.
Покойник просторно скалится глубоким и безщёким ртом, поблёскивает золотой фиксой:
- А, да тут у вас Ангел на нары посягает, на ловца и зверь бежит... С каких мест будешь, фраерок, кого знаешь?
- С горы липовой. Переулок Индустриальный, дом шесть, квартира шестнадцать.
- А, бывал я, бывал на липовой горе, доводилось... Саню Шитова знаешь – он ещё возле хозтовар ов живёт, он с сеструхой Валеры
Кривого водился... э, ни хера ты не знаешь, если Саню Шитова не знаешь... а я-то с Саней в прошлую осень славненько по липовой
горе погулял, Саня-то в тех местах за пахана – вот и гуляет каждую осень при полном своём благополучии... вот когда у вас хозтовары
сгорели вместе с пожарниками, я тогда и говорю Сане: ни один хер не догадается, кто магазин поджёг, сквозит пепелище сплошным
неведеньем!.. А Саня Шитов говорит: да уж, молодцы мы с тобой, хитрованы! хуй нас проссышь!.. А я говорю: почему вдруг нас хуй
проссышь?.. А он говорит: потому, что потому ... потому что потому... чего-то такое он сказал изрядно мудрёное – я сразу и не
запомнил – и на «У» решил свести все свои хитрости... Ну, а дальше рассказывать неинтересно. Дальше я помер вдруг, и вроде как
меня кто-то ножичком почикал .
- Так это вы хозтовары сожгли?
- Ну! Таланты-то надо к профилактическим мерам прикладывать, нельзя им в собственном соку вариться – задыхаются!.. В
нашем государстве уж такие условия проблемные, что невозможно произвести из людей гениев без поджигания магазина хозтоваров.
- А Бог-же как?.. Бог-то – он всё видит!!
-
Вот, говоря о Боге, ты в самую точку попал. Беседовать с покойником о Боге – славное занятие и полезность его в
соответствующие анналы впишется. Хорошо, что я – не урна с прахом, а вполне себе живой такой покойник – легче лёгкого со мной
запанибрата в анналы вписаться... «анналы»... словцо-то, признаться, отнюдь не гостеприимное...
- Значит, страшишься говорить о Боге?
- Ну, раз ты настаиваешь, то я уступлю, от меня не убудет... вводим!.. вытащите Арлекино из коробки с куклами, он экземпляр
выдающийся – не мне чета!..
- Куда полез с-сука? – слышен назидательный голос кладбищенского сторожа. Он, верно, при исполнении обязанностей и ему
никого пущать не велено: ни покойников из могил, ни кукол из коробки.
- Митрич, – просит Покойник за Арлекино. – о н со в се м н а чуть-чуть нужен, я сам здесь за ним послежу.

- С -суки! – мягчая нравом, сопит кладбищенский сторож из глубин отхожего места. – И оба не пытайтесь удрать от меня, иначе
возмездие догонит. Даже если я не поймаю – то завсегда есть кому за нехристей всерьёз взяться!
- Вот-вот, Митрич, на эту схоластическую тему мы с народом и дискутируем. Народ хочет много знать – ибо оборзел вконец.
- У, суки! – дал согласие кладбищенский сторож на общение с народом своих подопечных.
- Свет милый, здравствуй! – раскрыл глазёнки Арлекино, вылезая из коробки и проникаясь нутряным камерным антуражем. –
Природа – мати моя – доколе же не перестаёшь ты меня удивлять!..
- Братан, ей чудна матушка-природа, а особливо в гармонии с тобой – с козявкой клоунской!.. но что ты нам поведаешь о Боге?
– л аст ит ся Покойник.
- Бога нет. – о трезает Арлекино.
- А если всё-таки есть? Хотя бы в факте некоторой утешительной эмблемы?
- Покажь тогда.
- Показать-то зело проблематично, нету среди нас художественных ориентиров вселенского свойства. И не обязательно узреть
предмет, дабы не сомневаться в его существовании. Можно поверить и на слово.
- Пошловато. Слово – не воробей.
Неуверенность снедает обывательские ресурсы. Доморощенные зэки с кислинкой принялись теребить свои оловянные крестики.
- Так ты, братан, хочешь кичливо выглаголить, что коли н есть зр ящих Бога воочию, то несть и истинно увер овавш их в Него?..
Не знаю, насколько мы понимаем содержание тех ресурсов богопознания, но, осуждая недостаток веры у народа, не осуждаешь ли ты
тем самым и Бога?.. А разве можно осуждать того, в кого отродясь не веруешь?.. зашибись?
- Зашибись. – тоскливо чешется Арлекино.
- Значиться, есть Бог?
- Покажь.
- Братцы-уркаганы, ну явите ему хоть экое-нибудь свидетельство! неужто из вас никто силою веры не сдвигал горы в море?.. Вот-
вот, гляньте-ка, Арлекино, на субъекта: он горы в море сдвигал, геологом служил в Призаполярье.
- Пошляк.
- Да почему пошляк??
- Да потому что Бога нету! нетути его совсем, ой нетути-и!..
- Вот услышал ли ты, Ангел, знание тех, которые получили его ценой, быть может, погубленной души?
- Услышал. – ше п ч ет Ангел.

- Так и что теперь ты скажешь нам?
- Если Арлекино свою душу загубил, то не передо мной он ответственен за это, а перед теми, кто идёт вслед за ним. И отвечать он
будет не передо мной.
- Да перед кем тогда?? – вопят, сплавившись в единый кулачок, Покойник и Арлекино.
- Перед Богом.
Камера мгновенно рассыпается на осколки мозаики, когда-то демонстрировавшей жития двенадцати апостолов.
Кладбищенский сторож засовывает свой кулачок в карман, поворачивается, размашисто крестясь сам для себя, и выползает из-
за ширмы нужника. Батюшка также устало и размашисто крестится, уходит в свой уголок камеры.
xxxxxxxxxxxxx

Словно и не было никогда среди живых – Его, всего лишь одного вечно живого....

xxxxxxxxxxxxx
Сначала выключили свет – и по всему цирку забегали иллюминированные зайчики из прожекторов. Оркестр профанфарил и
заиграл цирковой марш Дунаевского. Сразу стало громко, светло и празднично, а на арену подпустили ярко-красного туманца, чтоб
дети поверили в картину волшебства – да и взрослым не помешало бы поверить в чудо. А те мужики, которые с прожекторами
орудовали, щёлкнули у себя рубильниками, и на арене образовалось огромное световое пятно – пылинки в нём серебристо вертелись и
звенели. И тут на арену вышел шпрехшталмейстер – солидный мужик, костюмчик с бабочкой, лысина чем-то блестящим зализана. Он
торжественно поздоровался певучим баском. Видит, что сегодня в цирк много народу пришло, и объявляет, что первым номером нашей
программы будет выступать воздушная гимнастка Чеснокова. Ну, мы так жиденько поаплодировали, не очень-то так радостно мы её
приветствовали, потому что мы ещё не знали какие-такие фокусы примется вытворять воздушная гимнастка Чеснокова. Да она,
собственно говоря, ничего особенного и не вытворяла. Залезла на трапецию под самый купол и стала там качаться, извиваться,
вертеться по-всякому. Принялась на одной ноге висеть, на шее, на спине, и очень старалась вниз не бултыхнуться, потому что высоко
залезла – эффект такой она для нас придумала – и было бы ей очень больно вниз упасть, возможно даже со смертельным исходом. Ну,
мы ей похлопали, потому что любой артист нуждается в поощрении. А вот если бы она там – на верхотуре у себя – как -нибудь в
оригинальном задоре повисла, чтоб на одном мизинце левой ноги удержаться, то можно было бы сказать, что наши циркачи – народ
уникальных возможностей. Ну, а воздушная гимнастка Чеснокова по-быстренькому вниз спустилась, ничего себе не сломала,
раскланялась и вроде бы даже пригласила всех на завтрашнее представление, где она возможно и оправдает зрительские чаяния и
грохнется башкой об арену – до новых встреч, друзья!.. А потом этот дядька – шпрехшталмейстер – сказал, что сейчас выступят
лауреаты премии ленинского комсомола, обладатели множества призов на фестивалях в княжестве Монако, уникальные русские силачи
Бурдюковы. И тут вышли такие конкретные мужики, ростом с два этажа, и в цирке сразу повисла невольная тишина. Бицепсы и
трицепсы у них оказались весьма впечатляющих достатков. Некоторые мужики, среди публики, хмуро заелозили в креслах под
ироничными взорами жён. Этих Бурдюковых ещё чем-то загорелым измазали, как будто они прямиком с пляжа в цирк заглянули. И
трусики на них были очень коротенькие, почти как у воздушной гимнастки Чесноковой. Но она так быстро вертелась под куполом, что
и разглядеть ничего неприличного нельзя было, а эти вышли степенно, не суетясь, и у них всё что хочешь можно было разглядеть.
Многие бабёнки в цирке тут совсем не сдержались и ахнули от восторга, сразу все критерии силачей Бурдюковых на себе примерив.
Но это всё, конечно, несколько в тайне происходило – цирк, по сути, заведение аморальное, но тем не менее не поощряет прилюдное
провозглашение всяческих эротических фантазий. А когда эти лауреаты премии ленинского комсомола принялись гирьки подкидывать

и ловить, то тут по цирку пронеслись безудержные овации! Народу лауреаты явно нравились!.. А потом один силач залез на голову
другому силачу, и тот – который внизу – стал тому – который вверху – гирьки кидать одну за другой, а тот стал их ловить и отправлять
назад тому, который внизу. Так они умудрились прожонглировать восемью гирьками и ни разу ничего не уронили. Потом сказали, что
сейчас будет исполняться смертельный номер, и они просят нервных не смотреть. Ну, конечно, все нервные так и выпялили глаза. А
силачи разошлись по краям арены друг напротив друга и один швырнул в другого гирьку – я думаю, пуда на два гирька, если не два с
полтиной – а другой эту гирьку принял на голову и головой же отбил в сторону того, кто её кинул, чтоб он её тоже головой отбил
обратно. Так они и поиграли с гирькой немножко, а публика, затаив дыхание, всё это созерцала и ждала своевременного
смертоубийства. У нас на футболе тоже иногда мячи головой отбивают – страшенные моменты, нужно правду сказать, дух захватывает
– и в собственные ворота попадают. А потом в милицейской хронике под каждым трупом футболиста галочку ставят: дескать, одним
пидарасом меньше!.. Затем цирковые силачи – те самые лауреаты ленинской премии Бурдюковы – вытащили толстые железные
прутья и взялись их по-всякому гнуть, сгибать и разгибать. Скрежет поднялся неимоверный, с этих лауреатов пот ручьями полился,
мускулы заскрипели в разноголосицу, а зрачки обоих Бурдюковых в какой-то дымный статус убрались и шлейф печали за собой
уволокли – видно было, что очень нелегко силачам прутья гнуть, особенно после отфутболивания гирьки головами. Они ещё обратились
к какому-то толстяку из первого ряда: дескать, не хило ли тебе, дядя, загнуть железяку?.. А тот гнул-гнул, гнул-гнул, хрен чего согнул
и запунцовел выразительно. А рядом с ним какая-то тётка сидела – так она настолько издевательски хохотала, что толстяку совсем
стыдно стало, и я не знаю куда он затем с первого ряда подевался – может, в буфет ушёл, да наверняка туда и ушёл. А тётка-то до конца
представления досидела, всё подпрыгивала на своём креслице да ёрзала, никуда не уходила – может быть, опять силачей ждала. Но
шпрехшталмейстер объявил клоунов – а этих -то ребят все любят, и взрослые и дети. Дураков-то чего не любить – ребята безобидные.
И выскочили тут на арену клоунами Евстафьев и Волков – у Евстафьева такой рыжий парик на макушке с клочкастыми ёршиками,
вроде кикиморного солнышка, а у Волкова физиономия чем-то белым вымазана и брови угольком подведены печально, и вообще он
довольно-таки грустным заявился на арену, с какой-то нецирковой унылостью. И вот он идёт себе тихонечко по манежу, никого не
замечает – и вдруг ка-а-ак тонюсенькими струйками из обоих глаз прыснет метров на пять в обе стороны, ка-а-ак зальёт весь первый
ряд с головы до ног (толстяк-то, наверное, догадывался про эти клоунские чудеса и вовремя сбежал), ка-а-ак замахает руками: не
сдержался, мол, граждане, извините!.. А Евстафьев спрашивает: почему ты плачешь, Волков?.. А тот говорит: я плачу потому,
Евстафьев, что от меня ушла жена!.. И опять водой прыскает по первым рядам – очень, признаться, интересную забаву он себе
придумал, но мы на восьмом ряду сидели и сухим остались, и даже веселились пуще всех. А рыжий спрашивает: а почему от тебя ушла
жена, Волков?.. А тот говорит: ушла, потому что у неё есть ноги, Евстафьев!.. Очень весёлая шутка, весь цирк усмеялся до слёз. Не до
таких, конечно, как у Волкова, но всё-таки ... ноги, понимаешь, у ней есть... ноги-то у всех есть, но не от всякого жена уходит, эх ты

дурень!.. С тем Евстафьев и Волков покинули арену, а шпрехшталмейстер объявил канатоходца. Конечно, тоже лауреата имени какой-
то премии, заслуженного артиста трёх республик, а в Монте-Карло – говорят – прямо офигели от того, что такие канатоходцы до сих
пор ещё по советским циркам ходят. Вот он и у нас пошёл по натянутой верёвке, никуда не падал, а даже кульбиты какие-то принялся
выпрыгивать. Даже, может быть, это были фляки – я в этом не очень разбираюсь – но не падал на землю, держался устойчиво, тут
надо отдать ему должное. Ему, кстати, и хлопали очень громко, почти лучше всех других артистов. А он, верно, в раж вошёл и –
представляете! – табуретку двумя ножками поставил на верёвку и сам на табуретку сел, как индийский йог – представляете! – сидит
себе такой в манящей позе и не падает. А потом одной ножкой поставил табурет на верёвку и так же проворно сел – сидит и не падает.
После того, как я домой пришёл и попробовал усидеть на табуретке с одной ножкой – так кучу шишек на лбу насобирал и челюстью до
завтрашнего вечера замкнулся. А этому канатоходцу всё с рук сходило, такой он получается превосходный артист. Если доживёт до
следующего Монте-Карло, то там все зрители сдохнут от зависти. Это я вам точно говорю – вот помяните моё слово. А в нашей
цирковой программе стали выступать дрессированные собачки. Вроде бы похожие на обыкновенных пудельков, но слишком
здоровенные, и какие-то косицы им заплели с бантиками, что смотрелось довольно-таки забавно. Хотя, скажем без обиняков про наших
дворовых шавок, которым косиц не заплетают, но резвятся они ничем не хуже дрессированных: бегают, тяфкают, через палочки
прыгают... А я вижу, что дрессировщица в малиновом балахоне постоянно своим питомцам в пасть кусочки закидывает – видать,
голодом морит целый день, а тут они за жрачку чего хочешь вытворят. На задних лапках так игриво прыгают туда-сюда, будто принцы
какие. А дрессировщица всё сюсюкает с ними, вроде и сама чего-то нужное подтяфкивает, но, верно, и у ней нервишки сдали –
дамочка-то она явно пенсионного возраста – вдруг принялась орать не интеллигентными словами. У ней такая сварливая собаченция
была – никак не хотела с тумбы на тумбу перепрыгивать, башкой мотала. Дрессировщица-то ей: Джекки, дескать, апорт!.. ну, или там
«сиддаум плиз, Джекки!»... ну, или не знаю чего она ей говорила, во всяком случае приглашала прыгнуть и разумеется за жрачку... А
Джекки башкой мотала: дескать, нет-нет, не уговаривайте меня, я вам не нанималась!.. Тут Ганс подтолкнул меня в плечо и говорит:
«Смотри, Клаус, какая непослушная собака!.. У нас, в конвойном отделении, собаки поумней будут!..» Я говорю Гансу: «У нас во дворе
собака Жулька обитает – никто её специально не дрессировал, а она лапку подаёт и голос. А ещё раньше, когда я маленьким был, у нас
во дворе Залипуха обитала и тоже лапку подавала – её потом бомжи съели, наверное. Нам про это дядя Гриша говорил, когда
шашлыками угощал.» А Ганс мне говорит: «Как ты думаешь, Клаус, было бы в радость бомжам эту цирковую Джекки сожрать –
собаченция килограмм на двадцать пять чистого весу?.. Так она постоянно бегает по арене ч ер ез нех очу, бегает и худеет, а если б бегала
поменьше, то и до сорока килограмм отожралась бы!..» А я говорю Гансу: «Я никак не пойму: откуда в цирке деньги на прокорм собак
берутся, если они их стаями по пятнадцать-двадцать штук по всей стране возят?.. а слоны?.. попробуй-ка кучу этих дармоедов
прокормить, да и водкой напоить, чтоб не бузили, ощущая уничижение своей глобальности... легче батальон бомжей за год прокормить,

чем одного слона!..» Ганс тоже не понимал таких цирковых загадок. Но скоро мы попрощались с собачками, дрессировщица на
прощание вальс станцевала сама с собой и ушла, а все бабушки, которые цирковые программки продают, прослезились от умиления.
Затем на арену вышли наши клоуны. Опять Евстафьев с Волковым. Который Волков – тот стал дудеть в пустое ведро вальс, что
исполнила дрессировщица собак, а Евстафьев напевно прочитал стишок, смысл которого я не понял, но в вкратце запомнил таким:
Если бы капельмейстер и шпрехшталмейстер
с быстрой благодарностью нащупали искомое,
то бы капельмейстер и шпрехшталмейстер
нашли в своих мозгах дубы сосновые!!
Но капельмейстер и шпрехшталмейстер –
из тех, которых жизнь ничему не учит,
а значит капельмейстер и шпрехшталмейстер
дубиной по мозгам получат!!
Тут шпрехшталмейстер обиделся на стишок и взялся прогонять клоунов с арены, мотивируя тем, что они мешают процессу
представления. Вообще-то, процессу мешал сам шпрехшталмейстер – нихуя интересного не делал, только циркачей объявлял, а это и
дурак может – и клоуны решили прогнать его. Евстафьев сбегал за ведром воды и, пока Волков заговаривал зубы шпрехшталмейстеру,
подкрался сзади и стал лить воду ему на голову. Но шпрехшталмейстер успел отойти в сторону, и получилось так интересно, что
Евстафьев облил Волкова – прямо всё ведро целиком на него вылил. Тот обалдел в таком недоумевающем конфузе и покрутил пальцем
у виска: типа, ты зачем меня облил, когда договаривались, что будем шпрехшталмейстера обливать?.. А тот говорит, что они
договаривались обливать шпрехшталмейстера без ведома самого шпрехшталмейстера, и эта сволочь-шпрехшталмейстер не стоял на
одном месте, а ходил куда ему вздумается. «Хорошо ещё, – сказал Евстафьев. – ч т о о н до сих пор не смекнул про наши проказы, и у
нас есть шансы его снова облить!» И тогда Евстафьев взялся заговаривать зубы шпрехшталмейстеру, а Волков подкрался сзади с
ведром воды и облил самым натуральным образом злополучного Евстафьева, поскольку шпрехшталмейстер и здесь случайно отошёл
в сторонку. Так эти клоуны уморительно поливали друг дружку ещё пару раз, пока безобразию не положил конец директор цирка,
который перекрыл крантик с водой и поставил подле злого сторожа. А из пустых вёдер ничегошеньки на шпрехшталмейстера не лилось
–
таким образом он остался сухим. Эти клоуны вечно попадали в преглупейшие ситуации, и нам приходилось лишь веселиться над
ними и гадать, откуда такие дураки берутся. А потом на арене цирка выступали сеструха с брательником по фамилии Капецкие, и
сеструха крутила обручи. Сеструха, конечно, оказалась бабёнкой бесстыдной, и мужикам очень занятно стало смотреть, как она обручи
крутит при наличии голого живота и стройных ног. А брательник только бегал рядом и обручи подавал. Такой, знаете, странный

брательник, очень похожий на моего бывшего одноклассника – тоже по фамилии Капецкий – который всё опарышей собирал на
задворках «пивных»... спортсмен-рыболов такой, блин, с неизменным подростковым удивлением на прыщавом лице... окунями всех
дворовых кошек перекормил, их до сих пор тошнит от этих окуней... Но тут объявили смертельный номер, и, дескать, потому он был
смертельным, что немалое число цирковых артисток в Америке, которые хотели его повторить, померли прямо на арене цирка.
Брательник показал, что у него есть пятьдесят обручей и заявил, что его сеструха, дескать, все пятьдесят на себе повертит. Сеструха
вильнула попкой и стала вертеть эти дурацкие обручи, а он стал набрасывать их на неё: один, два, десять, сорок семь, сорок восемь,
сорок девять... весь цирк затаил дыхание и считал, я даже пальцы загибал на руке, а Ганс от волнения привстал с места – но
пятидесятого обруча не получилось, потому что брательник промахнулся... Им всё равно одобрительно похлопали: мол, молодцы,
спасибо и за сорок девять обручей, поберегите девушкино пузо!.. А те не хотят угомониться, поскольку если было обещано пятьдесят,
то – по закону жанра – должно быть пятьдесят... И брательник стал опять на сеструху обручи набрасывать, просто в каком-то
феноменальном сосредоточении на это раз пребывал: один, десять, сорок семь – а сеструха вдруг устала крутить, и обручи посыпались
с неё, словно копеечные монетки в ладонь хулигана, когда он пинает ногой по автомату с газированной водой. Все опять похлопали
благожелательно, но с учётом того, что пятьдесят обручей будет многовато даже и для такой вертлявой бабёнки. А она решила доказать,
что пятьдесят будет не многовато, что она тыщу раз на себе пятьдесят вертела, и принялась за новую попытку. И брательник ей в этом
деле перечить не стал, хотя при новой попытке её сил хватило на сорок пять обручей. Тогда она, прицыкнув на шпрехшталмейстера,
решилась взяться за новую попытку, но никто ей уже не хлопал, много чести будет. Тогда она обиделась и ушла с брательником,
несолоно хлебавши. А барабанщик из оркестра – который по тарелочке гремел всякий раз, когда брательник на сеструху обруч
накидывал – сбацал дробью на барабане какой-то хеви-метал и шарахнул чем-то тяжёлым по роялю, чтоб полцирка ненадолго оглохло.
А пианист не стал барабаны ломать, он просто пригляделся к роялю внимательней: и вроде бы нормально рояль начал работать, на
«ля» уже не западал!.. Потом выступали дагестанские джигиты. Они выступали на лошадях и вытворяли такое, что зрителям
становилось чрезвычайно жарко, а ноги так и порывались скакануть куда-нибудь в дагестанскую степь, на просторы, которые стелятся
безбрежными морями. Дядьки эти, которые были джигитами, и на лошадях сверху скакали, и под лошадьми снизу, и сбоку лошадей и
как-то так задом наперёд. А посерёдке арены стоял самый главный ихний мужик с кнутом, хлестал во всю мочь и орал по-грузински:
асса да асса!.. Потом три лошади принялись скакать рядышком, а три джигита скакали на них стоя, а ещё два джигита залезли на этих
трёх, а ещё один залез на этих двух и стал помахивать красным флагом. Очень красивая получилась зрелищность, и все зрители
испытали настоящую гордость за русских джигитов, потому что, если вдруг наступит война, и на врага поскачет этакая пирамидальная
махина из трёх коней и шестерых джигитов с красным флагом – асса да асса! – то никакой враг не устоит, а бросится бежать куда глаза
глядят. Джигиты нам всем очень понравились, и их долго не отпускали с арены, но, наверное, лошади устали и убежали. Джигиты

быстренько стряхнули опилки с папах, полебезили перед своим главным мужиком с кнутом и тоже, наверное, устали, убежали за
лошадьми. А главный мужик ещё минутки три стоял посерёдке и слушал, как ему аплодируют, но тоже раскраснелся как девка малая и
убежал. А потом шпрехшталмейстер, видать, придумал мстительную каверзу и вызвал на арену клоунов. Всё тех же: Евстафьева и
Волкова. Те, как дураки пришли, ничего не подозревая, сами над собой хихикают, жеманятся. Тут на арену завалилась самая
натуральная киносъёмочная группа, и шпрехшталмейстер сказал, что сейчас здесь начнут снимать кино. Вроде даже по заказу
государственного комитета по телевидению и радиовещанию. А Евстафьев вдруг говорит, что кино снимают в специальных
павильонах, и он не понимает, причём здесь цирк. А киношники ему говорят, что задумали снимать клоунов в главных ролях, и лучше
всего это делать прямо в цирке. Вроде как клоунов больше нигде не сыскать. Дураков-то таких . Клоунам, конечно, понравилось, что
их задумали снимать в кино, только спросили: про что будет фильм?.. А дамочка такая – с помпончиком на берете – затараторила
очень-очень быстро: дескать, наденьте кепочки, возьмите платочки и вам придётся таскать брёвнышко. Говорит, самое главное, чтоб
веселей таскать, поскольку наш советский пролетариат завсегда изумительно весел!.. Ну, Волков и говорит, что он не против немножко
тяжёленького потаскать: а где оно, спрашивает, это ваше брёвнышко?.. А та говорит: внесите реквизит, клиент созрел!.. Тут шесть
дюжих униформистов приносят это самое брёвнышко, и оно – я вам доложу – размеров оказалось здоровенных. Режиссёр киношный
говорит клоунам, пока они не очень приуныли: граждане, тут дел на пять минут! взяли брёвнышко, дескать, весело понесли, уронили,
утёрлись платочками – и до свидания!.. Ну, начали клоуны брёвнышко таскать, а это им было явно не по силам. Они, когда попёрли
его на плечах от исходной точки, даже не вспомнили, что им надо быть весёлыми. Хотя и выглядели полными обалдуями. Режиссёр
тогда сказал, что кино не получится без энтузиазма, что надо снимать заново и тащить бревно назад. Клоуны немного пособачились, но
потащили брёвнышко к исходной точке, а затем стали снимать кино заново. Тащат они это бревно, диковато улыбаясь и ножками
дрыгая – типа пританцовывая, типа им очень весело брёвнышки таскать. Дотащили кое-как, платочками обмахнулись, немножко
покачались от усталости, а оператор киношный тут закричал, что у него плёнка кончилась и надо всё заново снимать. Клоуны, конечно,
обложили оператора по-матери, но брёвнышко попёрли назад. Какая-то ответственность у них пробудилась, у дураков-то. Ноги,
конечно, заплетаются кренделями, спины в непередаваемых изгибах трещат по швам – всё это вызывало необычайный смех у публики,
я лично ржал как лошадь. Ганс тоже смеялся очень громко – никогда его раньше таким не видел. Влипли, дескать, клоуны со своим
кино!.. А те тащат бревно и радоваться энтузиазму не собираются. Волков потихонечку сзади напирает, вроде даже поторапливает
Евстафьева, а тот еле плетётся, орёт: осторожно, Юрий!.. И тут брёвнышко как-то навалилось на него и придавило – Евстафьев
пластом лежит и руками машет огорчённо, слегка мычит от опупения... А Волков ещё и присел отдохнуть на брёвнышко – наверное,
маленько не догадывался, что Евстафьев корячится в бедственном положении!.. Режиссёр завопил, что так дело не пойдёт и надо опять
заново снимать, и вообще надо прибавить темпа, не забывая про лирический задор советского пролетариата. А клоуны – как говорится

– с ов с е м ушли в прострацию: на четвереньках ползут и лбами подпихивают брёвнышко!.. вот буквально своими дурными лобешниками
бревно подталкивают, стремятся к трудовым рекордам... Все в цирке захохотали, как резаные, а некоторые заикаться от смеха начали.
Режиссёр говорит клоунам: вернитесь на исходную точку, снимаем заново с задором!.. Они опять поползли на исходную точку – два
дрыща-то – лобешниками своими мимо бревна промахиваются, видно, что в соображении каком-то неадекватном застопорились.
Только слышат, о чём им эта дамочка киношная – деловая такая, в берете – тараторит без умолку, и огрызаются по мере возможного.
А режиссёр им: снимаем заново! снимаем заново!.. Это даже мне показалось форменным издевательством, хотя в цирке поднялось
хохоту ещё больше – ведь по закону жанра, любая правильно преподнесённая садистская шуточка, смешит народ с наибольшим
эффектом. Но тут клоуны устали терпеть режиссёрские выходки, вытащили огромные ножи и заорали, что зарежут всю
киносъёмочную группу!.. И до того нелепые они вытащили ножи, что смех у публики нипочём не желал униматься – публика имела
своё мнение про клоунские угрозы. Однако, та самая тётка в первом ряду – которая раньше млела от силачей Бурдюковых – тут
перепугалась ножиков и завизжала, будто резать клоуны собрались именно её. Кто-то в цирке стал смеяться и над глупой тёткой, но её
истерика оказалась заразительной – и вот, спустя минуту-другую, ещё несколько тёток заорали про то, что их режут, затем и какие-то
дядьки подключились к этим визгам, а уж затем в цирке поднялась настоящая паника. Народ с воплями и руганью ринулся из цирка,
сбивая всех, кто замешкался у дверей или подскользнулся на крутых ступеньках. Народ принялся кого-то давить, затаптывать и
требовать шухера. Чьи-то сумочки замолотили по чьим-то чертыхающимся физиономиям, порванные бусы и цепочки моросили по
полу дождём, куски пиджаков и галстуков летали над головами. Тут и меня затолкали со всех сторон, засосали в толпу и поволокли
подальше от Ганса, осыпая по пути всеми этими бусами и галстуками – я даже умудрился получить по физиономии от чьей-то нахальной
сумочки – творилось что-то жуткое!.. Но всё-таки я успел разглядеть на арене клоунов, совершенно недоумевающих по поводу
случившейся истерики и трусливо жмущихся друг к другу. Я также разглядел злодея-шпрехшталмейстера, который, воспользовавшись
паникой и неразберихой, сам вытащил из-за пояса нож и принялся резать киносъёмочную группу. И резать он её принялся самым
натурально-гнетущим образом, поскольку кровь лилась не очень-то похожая на клюквенный сок. Так он всю группу за считанные
секунды перерезал, а сам затесался в толпу зрителей, удирая прочь. Вскоре и меня толпа выбросила на улицу – я даже не успел в
гардеробе забрать куртку, так без куртки и поехал домой физиономию залечивать. Ганса толпа уволокла совсем в другую сторону, и
вид его был крайне печален. Казалось, он видит под куполом цирка что-то крылатое. Что-то вроде ангела или дракона. Я не знаю, я
ничего не видел. А уже дома – на следующий день – я смотрел телик по первой программе, и там сказали, что клоунов вчера схватили
и посадили в тюрьму по обвинению в убийстве киносъёмочной группы. Такая вот ужасная несправедливость приключилась с людьми
в советском цирке. Набедокурил один гадёныш, а другим теперь отвечать.

xxxxxxxxxxxxx
Как-то лунной июльской ночью
я подругу домой провожал.
И, глядя в её светлые очи,
про любовные неги шептал.
А подруга, внезапно млея,
отдалась мне под шум ветвей –
мы решили жениться скорее,
нарожать побольше детей.
Но мамаша её завопила
про позор и девичью честь.
И в тюрягу меня засадила,
чтобы эту влюблённость пресечь...
А теперь, после массы раздумий
о коварстве любови земной,
я мечтаю приехать в июле
прямо к бывшей подруге домой.
Я приеду на фирменной «тачке»,
непременно деньгами соря.
И мамаша её заплачет:
«Жениха посадила, а зря!»
А я плюну мамаше в рыло,
улыбнусь, словно кум королю,
и уеду на пляж, на Мальдивы,
где найду ту, кого полюблю!!

xxxxxxxxxxxx
«...Всё нерадившееся зябнет в той фактуре, в которой моё творчество ликует...»
Жора Наседкин поставил многоточие, облизнул огрызок карандаша и решил заменить одну из точек на гордое фиглярство
восклицательного знака. Мысли о деструктивности бытия серьёзно беспокоили Жору Наседкина на данном этапе жизни. Трудно было
смириться с тем, что он – как личность – теряется в гнетущей бездне быдловатого сообщества, лишь тихой сапой урывая некоторые
куски фартовой контрибуции. « ...Всё, что взошло и пышно распустилось – к тому душа моя уныло приложилась!..» Хорошо, что
Жора (а не какие-нибудь доморощенные паханы и урлабаны) мог по достоинству оценить свои творческие потуги, испытать прилив
вдохновения во всей его красе, терпеть тяготы удовольствия от взлётов и падений. «...И если дым Отечества стал горек и отчаян – я
всё пойму, я сам порою вдрызг печален...» Жора запихнул огрызок карандаша в рот, чтоб создалось впечатление, будто он курит
сигару. Жора импозантно пыхнул губами и испустил невидимый дымок. Робкое артистическое притворство означало лишь то, что
Жора слегка замурыжен, тосклив, и ему требуется временная утешительная регалия, она же – игрушка. Чтоб окончательно не попасть
под кулак гнилой раздражительности. « ...С уверенностью типа джентльмена, я даже Черчилля могу вписать в поэму...» Жоре
становилось приятно воображать себя с сигарой – этакого джентльмена, с элегантной забавностью выпускающего аккуратные круги
дыма и ловко прищёлкивающего алчной зажигалкой, умеющего вести многоугольные и хитросплетённые разговоры, прерываемые
долгими затяжками с лёгким простительным «пфффф»... Ещё бы рюмочку коньяка и кровать с томно-вычурной блядью!.. Шебутная
жорина мечтательность перескочила с образа джентльмена на фигуру заносчивого красавца с печатью воровского фатума на лице, что-
то вроде Лёхи Мамыгина – белобрысого, притягательного гадёныша, которому бабы вешаются на шею, а он, безошибочно определяя
аппликатуру физиологических явлений, трактует эти самые явления, как «весь мир – бардак, все бабы – бляди». Причём с
кульминацией именно на «блядях», вызывающей у сокамерников дружественный ржач. Жора хорошенько запомнил эту аксиому и не
упускал случая подпустить её в соблазнительно-творческие моменты. «...Бывает, братцы, до тоски в душе обидно – когда кругом
бардак, а вот блядей не видно...»
Воображаемые клубы дыма растаяли и Жора выбросил огрызок карандаша. «Вот что конкретно – меня, как поэта – раздражает
в тюрьме прежде всего? – натянул мысленные пружинки Жора Наседкин. – А вот то, что всяческая быдлота не стремиться быть
снисходительной к чужим неудачам. Народ здесь собрался морально убогий и напрягается, если вдруг касается насчёт элементарной
двойствености вопросов бытия. Нормальный человек, вроде меня, приобретает очень вредную и унизительную бдительность, невольно
развивает примитивное примирение к насмешкам. Тюрьма – будучи организмом, постоянно требующим палки – гасит все светлые и

талантливые помыслы, все творчески-целительные регулировки на маршрутах обоюдоострой ненависти. А, значит, мне – именно и
конкретно мне, как многообещающему поэту! сперва, как поэту, а уж затем, как умному человеку! – здесь нет места. И если власть
запаздывает с указом об амнистии, то, значит, следует порадеть за себя самому, поторопится с выходом на волю. Или что-то в этом
роде.»
«В ночь иногда (да и дневной порой),
когда высматриваешь через решётку звёзды,
весь мир мерещится крысиною норой,
и тяготят глаза тугие слёзы.
Я в эти жуткие моменты одинок,
как бесконечность на холсте у Левитана,
и понимаю, что из тысячи дорог,
я выбрал путь неискуплённого обмана.
Но покаянию местечко тоже есть
в моём облупленном огромном сердце...
Позвольте Ангелу со мною рядом сесть –
нам мало нужно, чтоб конкретно спеться!..
Нам нужен тёплый приземлённый дом,
в саду которого всегда цветёт сирень...
Простите, люди, что родился я скотом –
умру, как чисто человеческая тень!!»
Двенадцать часов ночи... Половина первого ночи... Без пятнадцати час... Это время, когда только Жоре Наседкину не спится, но
других сокамерников – с их непрочным дерзостным аскетизмом и пошловатой философией – упорно затягивают сны. Они, словно
диковинные звери, ищут чего-нибудь мягкого и вкусного в уркаганских головах, а затем быстренько вкушают от этого мягкого,
облизывая туберкулёзные обкусано-красные губы, скрывающие росчерки клыков!.. Затем, игриво покачивая приторно
соблазнительными женскими головками и упираясь в съедаемую плоть твёрдыми сосками, они отдаются съедаемой плоти с мистически
чарующей греховностью взбесившейся самки!.. А в погоню за кошмарным блаженством эротических снов мчатся дурацкой
карнавальной толпой взъерошенные прощелыги и базарные воришки, подгоняемые камнями и стрелами озлившихся аборигенов,

мчатся полупьяные ханыги с побитыми до синяков полупьяными жёнами и беззастенчиво-имбецильными детишками, мчатся судьи-
ханжи и – одуревшие от собственного беспредела – товарищи прокуроры с гражданами начальниками, мчатся крохоборствующие
убийцы и маньяки, конвоируемые вертухаями, обречёнными на вечное паскудство и садизм, мчатся обшарпанные и назойливые, словно
помойные мухи, цыганские таборы с воплями картёжников-наркоманов и неизлечимых педофилов, мчатся блатующие дворовые
жулики-малолетки, тоскующие по ножам и кровавым дракам, мчатся дурные девки, выгнанные даже из воровских притонов за болезни
и смрад, мчатся их более удачливые подруги – жгучие, ражие, кобылистые, безотказные – в каких-то странных и дорогих шубках,
цацках, побрякушках... Тут же, вслед за всем этим мчатся, наперекор друзьям и недругам, свежие политические веяния, упругие
ораторские словеса, чьи смелые спасительные плоды, сорванные с дерева пятнистого генсека, подпитанные зомбирующим клёкотом
газет и телевидения, мчится новое русское безумие с требованием покаяния от тех, кого само же забивало до смерти, мчится хамское
оправдание предательства всего и вся, мчится соблазнительная сытость с долларовыми бумажками в сладко-дрожащей руке и бесовской
улыбкой на физиономии, которую невозможно запомнить... А позади всех мчится-несётся пыль столбом, летит прекрасное из
прекраснейших мечтаний, назидательное из назидательнейших волшебств, чудеснейшая явь из сновидений: летит долгожданная
Амнистия!.. Амнистия – переполненная исторического величия и великодушия, озарения и обожествления!.. Она вся такая
крепенькая, ладно сколоченная, на четырёх коротких, но прытких ножках, шумная и борзая, ухватистая и податливая... она блохой
скачет за карнавальной толпой, на спине болтается старенький туристический рюкзачок, забитый заблудшими душами и справками об
освобождении...
Тюрьма. Ночь. Вкус боли.
«...Что сон, что явь – всё в неких сферах неприметно! Тут даже жаловаться прокурору тщетно!..» Жора Наседкин тоскливо
поелозил на шхонке, соображая, что за несколько прошедших дней не сообщил тюремному руководству ничего интересного о
сокамерниках. Тюремное руководство могло и опечалиться. Лишить Жору обещанных преференций.
- Свобода! – Жора повернул голову к окну, через которое едва проникал в камеру солоноватый первобытный запах, и ловил его
жадными ноздрями. – Скорей бы мне на свободу! Нельзя мне здесь долго сидеть, не могу!..
Сразу, как только Жору привезли из зала суда в тюрьму, ему предложили должность баландёра. Предложение мотивировали
возможностью поскорее выйти на условно-досрочное освобождение и с чистой совестью приступить к строительству гражданского
общества. Жора зарекомендовал себя на должности баландёра с наилучшей стороны, и начальство – чьё стоическое руководство было
безошибочно бдительным – предложило Жоре заняться стукачеством, поскольку это в разы ускоряло продвижение на волю. «Тюрьма
– орган не просто дисциплинарный, но и многоукладный.
– в крадчиво нашёптывал нашему поэту майор Варзуха. – Когда следишь
за всем сразу, то не успеваешь выследить каждого – тут стукачи и помогают администрации СИЗО справляться с неисправимыми

маргиналами. Типа сливать напор воды, чтобы шлюзы не прорвало, и отряд омоновцев своими дубинками не ринулся прорывы
затыкать.» Так Жора и стал стукачом, ловко используя свой природный дар (отчасти и поэтический) наблюдательности и
общительности. Майор Варзуха уверял, что сам начальник СИЗО нахваливал осуждённого Наседкина и шутливо замечал, что этакому
хитрому стукачку сидеть бы да сидеть дальше на пользу государству. Уверения майора Вархзухи не пришлись Жоре по душе. Жоре
хотелось детально разобраться в этом вопросе. Уточнить время, отмеренное ему начальником СИЗО для пребывания в тюрьме.
Жора, оглядываясь на спящих сокамерников, тихонько поцарапался в дверь камеры и присел перед открывающейся
«кормушкой». Когда он увидел не вертухая со скучно-балдёжным выражением на сморщенной физиономии, а бледный ангельский
стан с небольшими крылышками и утешительным цинизмом на губах, то на несколько мгновений застыл от удивления.
- И вправду, что ли, ангел?? Живой?? – ахнул Жора.
- Не бзди, Жорик, всё путём. – шёпотом пригласил Ангел поэта к собеседованию. – Я знаю, Жорик, что ты про пачку чая
настучать хочешь, которую зеки припрятали, и я одобряю твоё намерение – молодчина Жорик. Но разве ты сам от чифиря
отказываешься? Разве вчера его не лопал вместе со всеми?..
- Да как сказать... лопать -то особо здесь не налопаешь – народу хуева туча!
- Не, твои отмазки не канают, лопал – значит лопал! Где жрёшь – там и срёшь; такой ты у нас Жорик получаешься!!
- Да чего ты придираешься-то?.. я похлебал потихонечку, всего чуток, по мере возможностей...
- Вот каждому теперь и воздастся по мере – зашибись будет. Слыхал, наверное, про установку такую?..
- Да, в неопределённой форме слыхал, библейская фигня вроде. – б уркнул Жора. – Слыхать-то слыхал, но не имел возможности
столкнуться напрямую... начальник только пообещал, что по УДО выпустит, а сам такой, что хуй его проссышь...
- Забудь про начальника. Чего тебе на волю не терпится, мил-человек?.. Чего ты там забыл?
- Весна... – пролепетал Жорик, всё ещё чувствуя проникновение приторного запаха с воли.
- Ага. – хрумкнул лёгким гоготаньем Ангел. – Опять весна, опять грачи – опять тюрьма, опять драчи!..
- Ну да, грачи конечно тоже... как -то, знаете ли, всё выворачиваюсь наизнанку, стишки придумываю для сволоты всякой, а
момент чистой искренности всё равно ускользает... задача-то выходит с тремя неизвестными...
- Ясен пень, что с тремя... Да почему с тремя??
- Кругом волки позорные – это раз, а про два и тр и вы лучше моего знаете – к вашим же небесным канцеляриям они и ускользают
ненаказанными.
Ангел – показалось – с удовольствием выслушал жорино мнение о небесной канцелярии.

- Если как следует чертей не ловить – то завсегда они ускользнут туда, где их никто не ловит. – ск азал Ангел, углубляя жорины
понятия о моментах искренности. – Да, впрочем, я могу и тебя послать на хутор бабочек ловить – в качестве тренировки перед
неизбежными испытаниями в будущем... Пойдёшь?
- Бабочек-то мне не надо. А чтоб чего нужное ловить – для того надо особую интуитивную уверенность иметь. Вскормленную хоть
на каком-нибудь регулярном поощрении.
- А поощрений за стукачество тебе маловато?
- Пока всё очень непонятно... – в здохнул Жора. – И сам процесс весьма стрёмен. Урки узнают – бить будут.
- Да и не только бить. – хихи кнул Ангел. – Поимеют во все щели.
- Всенепременно одним битьём дело не завершится. – густо покраснел Жора.
- А ведь говорят: кто не рискует – тот не пьёт шампанского.
- И пускай не пьёт. Водки что ли мало?..
- Ну, братец. – по ним ающе сверкнул глазами Ангел. – Вот ты и договорился до какой-никакой истины. Выказал свою форменную
суть. Ведь всего на свете ты боишься. Пожалуй, ты и свободы боишься, она не очень нужна тебе – а просто, по привычке, раззявал
хавальник, посмотрите на него!.. Ничего, скоро придёт конец твоим страхам, и ты к нам на небо попадёшь, свидимся. Замолвлю за
тебя словечко.
- Как это – на небо? – оторопел Жора. – Нет, вы врёте всё, мне рано на небо!..
- Туфту гонишь, Жорик. Туда никому не рано.
- Да мне именно, что рано! честное слово – рано, товарищ Ангел!.. я полон неслыханной бодрости!!
- Смирись, смирись и не борзей, самому же будет легче.
-
Да какое там легче!.. товарищ Ангел!.. гражданин начальник!.. нет, извольте выслушать, извольте никуда не улетать и
выслушать мой протест... мне ещё нельзя на небо – вы не имеете такого права!.. используйте меня на земле, дайте мне последний
шанс!!!
Но Ангел уже не слушал несчастного поэта-стукача. «Кормушка» хрипло захлопнулась, а Ангел – совершив несколько пробных
взмахов крыльями – с налёту разбил вдребезги тюремную стену и отправился в небо. Гибким, задиристым силуэтом замаячил он на
беспощадно-гладком небе, словно галлюцинация, запечатлённая сбрендившим иконописцем.
- Извольте меня выслушать, извольте быть человеколюбивым! – заорал недодавленным слизняком Жора Наседкин. – Вы там у
себя, в божественных чертогах, получаетесь хуже волков позорных!.. Я теперь про всю подлость вашу очень хорошо даже знаю!.. Не
имеете права!!

Вдруг из параши вырвался густо-чёрный пенистый фонтан, поднимающий вверх кладбищенского сторожа Митрича.
- Догоню суку! – размахивая рыцарским мечом дур андалем, сторож Митрич бросился в пролом и помчался к ближайшей часовой
вышке, чтоб схватить автомат и садануть по Ангелу.
Похотливо заорала тюремная сигнализация, загремели тимпаны ликующих вертухаев, резкие щелчки военных команд ускорили
топот серо-подкованных сапог, вальсирующие автоматные очереди приступили к погоне за гибким силуэтом на беспощадно-пустом
небе. Тра-та -та -та!.. И вот тонкое окровавленное тело Ангела рыхлым кулём упало на землю. «Ангел!» – откуда-то из карцерных
банок вырвался истерично-призывный крик Арлекино, покрытого струпьями кожи и гематомами.
- Держите его под прицелом! я этих хитрых сук хорошо знаю! – засуетился Митрич, торопясь к вожделенному телу. – Всем
стрелкам наливаю по сто грамм, а особо отличившимся – ящик коньяку!.. Хорошо поработали, ребятки, чистые «першинги»!..
- Рады стараться, Ваше Величество!! – вытянулись во фрунт вертухаи.
Тяжёлые медно-багровые рога полезли из лобовых долей Митрича, кожа на лице скукожилась и почернела, голос засвистел
шершавыми гласными, не имеющими никаких объяснимых человеческих значений. С каждым свистом над тюрьмой нависала гнетущая
могильная вонь. Только тут у центральных ворот тюрьмы появился начальник СИЗО и сердито притопнул ножкой.
- Кто здесь главный? – простуженно взвизгнул он. – Я здесь главный!.. Пошли все вон!!
Вертухаи и стрелки разбежались по своим местам, Митрич занырнул обратно в нужник, тело Ангела незаметно исчезло –
впрочем, начальник СИЗО о нём даже и не подумал. Жора с обесцвеченной аккуратностью залез на свою шхонку и почти мгновенно
влип в череду быстрых нелепых сновидений. В одном сне Жора безжалостно бил по сусалам каких-то слишком знакомых клоунов, в
другом сне грабил железнодорожный вагон, битком забитый коробками с чаем, затем разъяснял сообществу волков позорных разгадку
загадки с тремя неизвестными и наконец помогал бежать из ссылки академику Сахарову. Затем проснулся и с поразительной
отчётливостью понял, что ему нужно делать дальше. Написать донос прокурору области на начальника СИЗО. Прокурор не оставит
донос без внимания, накажет тюремщиков за творимый беспредел, а Жору наградит досрочным освобождением. Текст доноса с
необычайной ясностью высветился в сознании Жоры Наседкина, он запомнил его наизусть и уснул заново. Абсолютно благостный и
уверенный в завтрашний день.
А утром, как обычно – ровно в шесть часов пятнадцать минут – внутренний двор тюрьмы огласил весёлый и огнедышащий рёв:
- Тюрьма, доброе утро! Это говорит Дракон, бля!..

xxxxxxxxxxxxx
(из литер атур ного наследия Ж ор ы Наседкина)
Тюрьма – она как будто фотография страны –
соединяет человечество с изгоями.
Ещё не поздно беспощадность сатаны
перелопатить дидактичным мордобоем!..
Ещё не поздно вероломному ребёнку
отправить в небо атакующую пулю...
И, наклонившись над
поверженным потомком,
шептать: ты предан и убит!
но я люблю тебя!..
Но тот, кто предан – он же и спасён,
ему подвластны многие умы...
Пусть в одиночестве и зябко, нелегко
заречься от тюрьмы и от сумы!..

xxxxxxxxxxxx
Труффальдино прочитал объявление на заборе, что в тюрьму на работу требуется палач. И сразу побежал устраиваться. А
начальником СИЗО оказался Панталоне.
- Ах ты, старый чёрт!! Вот где себе тёплое местечко отыскал!! – обрадовался Труффальдино.
- Давай-ка без чертей и панибратства. – нахмурился Панталоне. – Должность у меня ответственная, и человек я уважаемый. Меня
тут все боятся.
- Если тебе очень хочется, я тоже бояться буду... – з а л ил ся см е х о м Труффальдино. – Ой, боюсь, боюсь, боюсь... Погоди-ка, а
зачем тебе палач? У тебя своих нет что ли?
- Да полно тут палачей. – с мутился Панталоне. – Но мне надо особого.
- Психопата, что ли, какого?.. Не, извини, друг Панталоша, я не из таковских.
- Да не, не психопата и не маньяка... У меня одна затея появилась, и её надо втихаря проделать, чтоб никто из местных не знал.
Одну сволочугу расстрелять надо потихоньку. Донос на меня вздумала написать.
- Что за сволочуга?
- Жора Наседкин.
- Не знаю такого... По какой статье сидит?
- За хищение госимущества, вроде на железной дороге что-то тырил. Да не в этом дело. Он сидел себе спокойно, докладывал
потихоньку, что в камере творится. А тут вдруг с дуба рухнул. Прокурору на меня донос вздумал написать. А у меня сейчас время
непростое, запутался в драконах, то да сё.... Если прокурор с проверкой в тюрьму нагрянет – мне кранты. Как бы самого не посадили.
- Так ты уголовников подпиши – они враз этого Жору отымеют.
- Нельзя. Говорю же: мне по-тихому хочется... Чтоб комар носа не подточил. Поможешь, брат?..
- Отчего не помочь... Панталоша, конечно, я тебе помогу!.. Только я никогда никого не расстреливал. Научишь?
- Да ничего сложного. Пойдём прямо сейчас в подвал, попрактикуешься.
- Какой ещё подвал?..
- Есть у нас один специальный бункер – мы его называем «бункером президента».

Приятели быстро спустились в бункер. Панталоне включил свет, и Труффальдино увидел, что у стены сидит Пульчинелла,
прикованный к батарее наручниками.
- Так это вовсе не Жора!! – воскликнул Труффальдино.
- Да я сам знаю, что это не Жора. Не слепой же. Этого дурака я специально для тебя приготовил, чтоб ты расстреливать научился.
Чтоб потом Жору затащить сюда и шлёпнуть, а ты не промахнулся.
- Панталоша, прости меня, ради Бога, но ты изверг какой-то ... Не жалко тебе Пульчинеллу?..
- Да этих Пульчинелл в здешнем театре, как тараканов. Было бы кого жалеть. Стреляй давай.
Труффальдино осмотрел ящики с оружием. Пистолеты и винтовки ему не очень приглянулись. Очень соблазнительно выглядел
начищенный до блеска ручной пулемёт.
- Не шумно будет, если из пулемёта? – спросил Труффальдино.
- Да мы из него постоянно здесь по консервным банкам стреляем. Никто внимания не обращает на шум. Хочешь из пулемёта?..
- Хочу. Если Пульчинелла не против.
Пульчинелла с кляпом во рту только яростно промычал. Труффальдино непонимающе пожал плечами. Панталоне умелыми
движениями рук протянул ленту с патронами в пулемёт, указал Труффальдино, куда надо нажимать.
- Представь себе, что ты сбежал из американского плена, в какой-нибудь республике Конго. А вот этот гад – американский
полковник, который тебя мучил и пытал, хотел, чтоб ты стал предателем.
- Ах, сука!! – сердито засуетился Труффальдино.
- Именно, что сука. Я тебе больше скажу: возможно, он тебя и в жопу выеб, чтоб ты со стыда помер.
- В жопу выеб??
- Ага. Но ты не помер, а ухитрился сбежать. Украл пулемёт и нашёл блиндаж, где эта сволочь спала тихонечко, как сурок. И теперь
пришло время расплатится за всё содеянное. Стреляй, Труффальдино, не мешкай.
- Ах ты, сууууука!!!
Труффальдино направил пулемёт в сторону Пульчинеллы и осёкся. В невинных круглых глазках Пульчинеллы сверкали слёзы
обиды и отчаяния.
- Погоди, Панталоша, я не понял... – з адумался Труффальдино. – Как ты хочешь своего Наседкина расстрелять? Просто
притащить сюда, в бункер, и расстрелять?..

- Акакещё?
- Да ты в своём уме?.. А завтра прокурор с комиссией приедет, спросит: где тут у вас Наседкин?.. Что ты ему ответишь?.. Увы, в
списках не значится.
- Да просто скажу, что потихоньку расстреляли Наседкина. Тоже мне гусь какой.
- А с какого хера вы Наседкина расстреляли? Приговора-то суда не было такого.
- С какого хера?.. – и спуганно повторил Панталоне. – Верно ты говоришь, что нет такого хера. Об этом я и не подумал.
- Братцы!! – вдруг завопил Пульчинелла, освободившись от кляпа во рту. – Если пообещаете, что не убьёте меня, я вам советом
помогу.
- Ну, допустим, пообещали. Давай, советуй.
- Братцы!! Не вздумайте своего Наседкина сюда тащить, а прогоните его в тюремный двор и там шмаляйте чем попало. Пускай все
слышат, как вы убили эту сволочугу при попытке к бегству. Прокурор даже медальки выдаст.
- Ах, ловок ты!.. – в о скл и кнул Панталоне. – Ведь здорово придумал.
- Только один недочёт может статься. – вздохнул Пульчинелла.
- Какой?
- Если Наседкин по двору побежит слишком быстро, да ещё зигзагами, то из пулемёта можно промахнуться. Не доверяю я этой
мелкой технике. Надо чем-нибудь конкретней шарахнуть.
- Беда... – призадумался Панталоне. – Тогда смотрите, что у меня имеется.
Панталоне вытащил с самого низа ящика короткоствольную гаубицу и с нескрываемой любовью погладил её ствол.
-
За три минуты выпускает около сотни выстрелов и радиус поражения на семнадцать метров. Нравится?..
- Офигенная вещь. – во с кл икнул Пульчинелла. – Братцы, отцепите меня от наручников, а я вам помогу. Честное слово, помогу. Я
из этой гаубицы хоть всех здешних Наседкиных перестреляю. Я чувствую, во мне прямо азарт проснулся.
- И я чувствую, что у меня руки зачесались!! – воскликнул Труффальдино. – Давайте не будем откладывать дело в долгий ящик,
а захерачим сволочугу прямо сейчас!.. Он, поди-ка, сегодня в хорошем расположении духа?
- В отличном!! – сказал Панталоне.
- Ну вот!! Самое время укокошить бедолагу!!

Через час с небольшим Панталоне позвонил Гансу и Клаусу и потребовал, чтоб в административный корпус срочно доставили Жору
Наседкина. Конвоиры, не задавая лишних вопросов, забрали Жору из камеры и – игриво подталкивая в спину автоматами – повели
к выходу во двор. Пульчинелла, вооружённый гаубицей, и Труффальдино, крепко вцепившийся в ручной пулемёт, сидели на часовой
вышке и дожидались выхода Наседкина.
- Говёная работёнка у здешних ребят. – ск а за л Труффальдино, имея в виду вертухаев и часовых на вышках. – Целыми днями
торчи здесь и мыкайся, как какой-нибудь бобик: соблюдай бдительность, сторожи хуйню всякую.
- Да почему хуйня... – во зразил Пульчинелла. – Тоже ведь люди сидят. Люди разные бывают.
- А тебе их жалко?..
- Мне всех жалко. Если б дать всем достаточного соображения и правильного воспитания, то хороших людей было бы заметно
больше, чем дурных.
- Если бы да кабы, так во рту росли грибы... – хи хик нул Труффальдино.
Нерешительным шагом и пугливо озираясь по сторонам, Жора Наседкин вышел из тюремного корпуса, оглянулся, чтоб убедиться,
как быстро захлопнулась за ним дверь, и прошёл чуть вперёд.
- Сейчас на середину двора выйдет – и захерачим!! – вспотел от напряжения Труффальдино.
Жора, по-ребячьи спотыкаясь и удивляясь необъяснимой свободе передвижения, сделал ещё несколько шагов, остановился и
приуныл. Взгляд его скользнул по забору с колючей проволокой и остановился на часовой вышке. Зрачки сверкнули тоскливо и хищно.
- Кто тут? – спросил Жора.
Никто не откликнулся. Пульчинелла крепко прижал палец к губам, чтоб случайно чего-нибудь не брякнуть.
Жора Наседкин втянул в себя максимальное количество воздуха, заткнул длинными пальцами ушные раковины и ноздри,
разболтанно затрясся, захрустел костями и через мгновение взорвался огромным дымчатым столбом, напоминающим гриб ядерного
взрыва!!
Когда через несколько часов пыль рассеялась, Труффальдино и Пульчинелла увидели закопчённую воронку, углубляющуюся
далеко вниз, в землю, и, возможно, не имеющую конца.
- Не, я так не играю... – разочарованно протянул Труффальдино.

xxxxxxxxxxxx
Никудышным я рос пацанёнком,
по чужим огородам бродил,
издевался над бедным котёнком
и тихонько в подъезде курил.
С пацанами натягивал девок –
когда время к тому подошло.
Имел злобный и синий оттенок,
когда пил беспросветно бухло.
А впоследствии стал я бандитом,
многих граждан порезал ножом –
очень нравилось быть знаменитым,
очень тешилось жить с куражом!
Перекоцал я кучу народа,
пребывая во внутренней тьме...
И естественно, к Новому Году
очутился в проклятой тюрьме!
Тут я многое передумал,
много суток я плакал взахлёб:
моя жизнь – пацанятам наука,
я прожил как простой долбоёб!..
Я лежу под апрельским снегом
в череде безымянных могил
– словнобыля,асловноинебыл–
в меня пулю палач засадил!!

xxxxxxxxxxxxx
Чёрт Шпареный да Балда Ивановна притулились на узенькой скамейке, неподалёку от городской тюрьмы. Принесли
продуктовую передачу для меня – как и обещали – но тюрьма оказалась закрытой. Дежурный на воротах зло косит глазом и
помалкивает. Трухлявой гарью доносит из тюрьмы, и никто не хочет объяснить, в чём дело. Чёрт Шпареный нашёл в кустах кулёк с
леденцами. Развернул кулёк – оказался лист бумаги, исписанный мелким почерком и направленный для ознакомления прокурору.
- Мне-то пофик, я не прокурор. – облизнулся Чёрт Шпареный и принялся леденцы в рот закидывать. И Балду Ивановну угостил.
Сидят оба довольные, леденцы посасывают и завирают друг другу с три короба. А вокруг народ принялся собираться,
прислушиваться.
- Наши дорогие соотечественники! – чуть привстала и поклонилась публике Балда Ивановна. – Все уважаемые маменьки,
папеньки, друзья-товарищи, милостивые государи и государыни!.. Правильно я перед народом изъясняюсь, Чёртушка?
- Всё правильно, в самую точку. Только смотри: здесь два немца – Ганс и Клаус!.. Рожи до чего хитрые. Ну-ка, залупнись
хорошенько, начни качать права!..
Балда Ивановна с удовольствием напевно заголосила:
-
Немец-перец-колбаса купил кошку без хвоста! Кошка сдохла, хвост облез – немец-перец хвост и съест!.. Турбо-урбо-
сентибряки! Шель-буль-буль каляки-шмаки! Деус-деус-краснодеус – бац!.. Правильно, Чёртушка?
- Всё правильно, компостируй дальше мозги.
- Дальше нам потребуется помощь пианино... про лебедей нужно....
- А-а, понимаю: саундтрек! Ну, блин, горазда ты на креативное мышление, Балда Ивановна!.. Но пианино нам взять негде.
- У меня радиоприёмник есть. – с каз ал пузатый мужичок, одышливо посмеиваясь на каждую шутку. – Хороший радиоприёмник.
«ВЭФ-СПИДОЛА-10». Могу включить.
Включили радиоприёмник, погоняли по волнам УКВ, а никаких лебедей не нашли. Одна тётушка представилась учительницей
Верой Гафуровной, сказала, что на пианино умеет «Лебединое Озеро» играть, и ноты первого акта повсюду с собой таскает, на всякий
случай. А вот и пригодились. Показали радиоприёмнику ноты балета «Лебединое Озеро», и он вкратце это озеро выпрудил. Тогда
Балда Ивановна сказала, что слишком быстро радио с задачей справилось, и она – Балда Ивановна – не успела высказать всего, что
хотела. Радиоприёмник провещал, что не виноват в том, что ему мало нот дали: дали бы побольше – сыграл бы подольше!.. Балда
Ивановна сказала, что современная техника, свободно разгуливающая в УКВ-диапазоне, могла бы и помочь чем-нибудь в увеличении

численности озёрных нот, хотя бы минут на пятнадцать. А радиоприёмник заявил, что оно не баронесса фон Мек, чтобы Петру Ильичу
Чайковскому в нужде помогать.
- А тогда, – пригрозил Чёрт Шпареный. – м ы у тебя на панельке ругательство нарисуем, и русских букв в нём будет больше, чем
тебе хотелось бы.
- Да разве слово «хуй» русского происхождения?.. – тут встряла в разговор пианистка Вера Гафуровна. – Вовсе не русского.
- Да ладно вам врать! Натурально русского.
- Нет-нет, я русскому сызмальства по словарям Ожегова обучена, и деток обучаю, там таких слов не бывает.
- Бывает!
- Не бывает, идите-ка вы к чёрту!..
Тут, собравшиеся у тюрьмы филологи, быстренько поделили русский язык на двое: на эпитафийный общеевропейский и на
заборный трёхбуквенный.
- А отчего же, по-вашему, заборный трёхбуквенный никогда на станет эпитафийным? – злится Балда Ивановна.
- Эпитафия, девушка, – хитроумно поучают филологи. – во -первых, сочиняется соразмерно со вкусами и средствами заказчика,
а во-вторых, она сугубо трагична. А ваши три буквы, окромя забора, ещё и к рукоблудию приложимы – универсальность-то
поражающая.
-
Рукоблудие...
–
сердито бурчит Балда Ивановна.
–
Слыхал, Чёртушка, какое нынче отношения к первоэлементам
складывается?.. Ехидное и непочтительное.
Непочтение к акциям рукоблудия, неприятие их на тему апофеоза добра, достойного того, чтоб земля разверзлась и поглотила
всякую закомплексованную земную тварь, яко воды всемирного потопа пожирали иных негодяев в библейские времена – за всё нам
приходиться расплачиваться, и так порой жёстко расплачиваться, что стыдно родным и близким в глаза смотреть. Баба Ванга однажды
предсказала смерть коммунизма, но коммунизм предсказал смерть бабы Ванги – чем же утоляли сексуальный голод, и та и другой, если
не акциями воспитательного террора?..
- А хочешь, Балда Ивановна, я тебе сказку расскажу? – спрашивает Чёрт Шпареный.
- Конечно, хочу. Не спрашивай в следующий раз, сразу рассказывай.
- Ну вот. – принялся рассказывать Чёрт для Балды Ивановны, не забывая и почтенную публику. – Одна милая девочка осталась
сиротой, и когда возвращалась с кладбища, то нашла новые туфельки. «Дай, – думает. – н адену туфельки и буду по району щеголять,
ибо несчастной сиротинушке любая дурь пойдёт!..» И надела. А туфельки начали грызть ножки девочки, до самых коленок догрызли.
«Ух, устали. – ск азал и туфельки. – Но ничего страшного, на сегодня отдохнём, а завтра доедим.» А завтра проснулись туфельки и

смотрят: ни девочки, ни кладбища, а стоит посреди поля Кремль и кашу манную в мавзолее варит. «Кремль, а Кремль! – просят
туфельки. – Дай нам кашки, а то вкусненького захотелось.» А Кремль говорит: «Эх, никуда от попрошаек не спрячешься, везде
достанут... нешто в Америку упорхнуть?..» А Ленин из каши такой орёт: «Все вы, пакостники и тунеядцы! только бы брюхо набить и
на травке поваляться!..» Тут всем русским людям стало стыдно и все умерли. А туфельки и вовсе скрылись с глаз долой.
- Всё? – помолчала с минуту Балда Ивановна. – Вся сказка?
- Вроде вся. – по жал пл е ч а м и Чёрт Шпареный. – Я другого ничего не помню там.
- Хоть и глупая сказка, но один толк в ней есть. – призналась Балда Ивановна. – Попроси меня чисто по-человечески: что бы ты
сделала в сию секунду?.. А я бы сказала, что прямо сейчас взяла бы и умерла!.. Пусть меня хоть здесь похоронят, и горюшко моё
стопудовое похоронят, и всю эту тюрьму дурацкую!.. Верно, сторож Митрич в здешних отхожих местах нашёл себе тёплый уголочек,
вот и проследит, чтоб меня в могилке никто не обижал!..
- О! – сказали конвоиры Ганс и Клаус, радуясь, что могут утешить Балду Ивановну. – Отхожих мест и тёплых уголочков у нас
здесь навалом.
- Погоди, голубушка... – з а мя л ся Чёрт Шпареный. – Где-то я недавно читал про отхожие места... где же, где же... Ах вот!!
Чёрт Шпареный развернул лист бумаги, который служил кульком для леденцов, и принялся деловито читать, наугад ткнув
пальцем, как будто он – Чёрт Шпареный – наиглавнейший в этих краях прокурор:
-
«Отхожие места по сравнению (тыс. М 3/га) с размерами человеческой души проигрывают в пропорциональности, но
выигрывают в умении мстить. Заключённых-дипломников с факультета ассенизаторского месседжа обеспечивают регулярными
методическими пособиями и фактическими средствами обеспечения правильного справления нужды. Осуществляется выгулка по
историческим отхожим местам рекламно-коммерческих агентств по договорным ценам, со скидкой за первые два захода, исходя из
стоимости барреля отходов на мировых фондовых биржах, и приравнивая курс рубля по отношению к чечевичной похлёбке. Снижение
индекса DOW JONES уже приручило сотрудников складов для отходов бытовой деятельности восполнять потери качественным и
нескоропортящимся товаром собственного производства. Специалисты рекомендует активней применять золотовалютные резервы в
своей жизнедеятельности, поскольку стартовая цена рубля не соответствует ценам, обозначенным в официальных документах,
фиксирующим уровень жизни населения, с учётом всеразличных предоплат, бартерных сделок и самовывозов. Для наилучшей
заполняемости среднестатистического отхожего места рекомендуется употреблять портвейн «Три Семёрки» в чугунках марки 5,5 кВТ.
Но начальник СИЗО от выдачи портвейна осуждённым категорически отказывается. Мягкость и доступность туалетной бумаги
ограничена. Различные печатные издания не имеют гигиенических сертификатов от федеральных служб госсанэпиднадзора.

Возможно, вы скажите: это каприз и диалектика!.. А мы скажем, что диалектика здесь вовсе не причём, а каждый выбирает для себя
естественный процесс статистического отклонения, идеологию прошлого или презумпцию невиновности будущего.»
- Чёрт знает что тут творится... – пробормотала Балда Ивановна.
- И не говори. – с о гл аси л ся Чёрт Шпареный. – Смотри, на бумаге подпись имеется. Какой-то Жора Наседкин. Хитрый, видать,
паршивец – донос прокурору написал. Дальше читать?..
- Да ну... нудный какой-то твой Жора... – за м ял а сь балда Ивановна. – Скуку навёл.
- Что же вы про меня забыли? – ехидно вопросил радиоприёмник. – Не желаете ли теперича «Соловья» Алябьева?
- Желаем! – раскупорил в себе купеческие настроения Чёрт Шпареный. – Плачу наличными! По червонцу за куплет!.. Балда
Ивановна, ты готова поддержать культурные устремления?
- Я как народ. – указывает на толпу Балда Ивановна. – Я в этих вопросах завсегда с народом.
- Давай «Соловья»! – охотно заволновалась толпа . – Поднадоел нам хуже горькой редьки всяческий ретрофутуристичный
лаундж и прочий эмбиент!..
Радиоприёмник сбацал «Соловья». В жанре нонконформистского экшн. А затем сообщил, что начало шестого сигнала
соответствует двенадцати часам московского времени. И умолк навсегда.
- Рашка! – вдруг мерзко захихикал старичок с длинной седой бородкой, напоминающий бездомного Хоттабыча. – Стадо баранов!
Нихера тут у вас не работает и работать не будет. Чего с вас взять!..
- Ты зачем ругаешься, дед? – мирно улыбаясь, спросил Чёрт Шпареный.
- Потому что в жопе ваша Рашка! – обрадованно заскулил старик Хоттабыч, всё больше напоминая встрёпанного бомжа,
присосавшегося к канистре фурацилина. – «O, say can you see, by the dawn`s early light...»
- «А завзяття, праця щира своего ще докаже, ще ся вомiв УкраЇнi пiснь гучна розляже!..» – принялись напевать свою любимую
песню конвоиры Ганс и Клаус.
Российский простолюдины с завистью поглядывали на счастливую парочку певцов и мысленно желали, чтоб незамедлительно
применили к каждому россиянину епитимии западных культурных ценностей. Первой одумалась, чувствуя, что тут творится не совсем,
что надо, кастрюлька с борщом. Кастрюльку притащила Ленка Колёсова, освободившаяся буквально позавчера, и теперь мечтающая
накормить домашним обедом своего возлюбленного – уголовника Полтынова.
- Сущность моя изначально космополитична. – вдруг заявила кастрюля с борщом. – Борщ нужно жрать, а не идеологизировать.
Иначе ведь заорать можно: el pueblo unido jamas sera vinicido!.. Начнётся революция, хаос и мордобой.
- Обязательно начнётся. – по обещали историки-этнографисты.

Рядышком с Чёртом Шпареным и Балдой Ивановной присел на скамейку двуглавый державный орёл. Левая голова имела в клюве
сигаретку давно потухшую. Без устали чиркал орёл спичками об коробок – чиркал и чиркал!.. Спички ломались и не горели.
- Да вы, видать, с похмелья, и так сильно трясёте коробок, что только мешаете. – по с очувствовала Балда Ивановна. – А
возможно, что спички сырые... сейчас зажигалки на каждом углу продают – купите себе зажигалку...
- Спорить ни с кем не намерен, спички дрянь – всё возможно, а на зажигалку мне бабла жалко. – г луховато отозвался орёл. – У
меня пенсия по инвалидности смехотворная, да и на лекарства много денег уходит – я же сердечник, мне настойка боярышника в
пузырьках необходима – а спички дрянь, спорить бессмысленно.
- А ваша инвалидность бытового или производственного происхождения? – с небольшой опаской покосился на орла Чёрт
Шпареный. – Ежели инвалидность по производственной категории идёт, то пенсии на лекарства должно хватать. И государство
субсидии на этот случай выдаёт... вы, поди-ка, алкоголик, а нас морочите своими идеалами и сырыми спичками... А, Балда Ивановна?
Что думаешь на сей счёт?..
- Ежели не стремиться каждый день поджигать сеновалы, то на зажигалку денег хватит и на боярышник должно хватить.
- Тут, надо сказать, не производственная травма виновата, а надломка душевных качеств. – с о общил орёл и выплюнул окурок в
лапу, затем спрятал в коробок. – Завтра докурю.
Проходящий мимо мордастый, свежевыбритый Иосиф Виссарионович некоторое время пристально рассматривал орла, примеряя
что-то в своём уме, высчитывал какие-то упрямые закавычки, но небрежно высморкнулся и потопал дальше.
- Никому я теперича не нужен, девушка. – п е ч аль но
проводил взглядом Иосифа Виссарионовича орёл.
–
Поистрепался,
поизгулялся, всё нажитое за тысячелетнею историю подрастерял – и никому даром не нужен!.. Да, девушка, чуть не забыл! –
обратился он к Ленке Колёсовой. – Вы мне кастрюльку денька на два не одолжите? Борща мне не надо – можете сами съесть – а вот
воду разогреть дома не в чем. Жена постирушку устроила, а горячую воду отключили и подогреть не в чем. Да мне самому хотелось
бы помыться тёпленькой!..
Ленка Колёсова с удовольствием одолжила кастрюльку, предварительно угостив всех желающих борщом. Тюрьма оказалась
закрытой надолго, и Полтынову борща не достанется никак.
- Не обмани только, верни кастрюльку. Помни, что всего на два дня брал.
- Да-да-да! – слишком расторопно покинул местечко орёл с кастрюлей. – Век за вас Бога молить буду, каждое воскресенье –
свечечку за ваше здоровье! Плевать, что спички отсырели!..
- В райские кущи попадёшь, Леночка, не сомневайся! – с некоторым хамоватым оттенком пообещала кастрюля, едва поспевающая
за торопливым шагом орла.

Тут появился скромный на вид мужичок, лет сорока, в потёртом длинном плаще и – кажется
–
голоногий. Он остановился
напротив Чёрта, мягко прихлопнул его по плечу и затараторил:
-
Полюбуйтесь, гражданин начальник: на Аццкой ГЭС два месяца не могут отремонтировать гидрозатвор для нашего
центрального отопительного котла. В результате грешники вынуждены томиться в очередях, роптать не в тему, требовать улучшений
услуг, оказываемых населению... В результате ухудшается производительность труда, казна недополучает налогов, а бригадир – я вам
доложу – сволочь и не чешется!.. Вы мне объясните, гражданин начальник, а то я никак не могу понять: может, он враг народа? может,
он за процветание преисподней не молится?..
По толпе собравшихся пробирается волна недовольства. Слышно бурчание о зажравшихся коммунистах, о праве профсоюзов
объявлять забастовку, о невозможности взять квартиру в ипотеку даже на том свете.
- В газете «Известия» опубликованы цифры зарплат некоторых государственных чиновников. – н адрывно сообщил старик
Хоттабыч. – Например, руководство железных дорог получает по тыще рублей в месяц, не считая премиальных.
- Велики ли премиальные? – интересуется мужичок в плаще.
- Пять миллиардов рельсошпал в год.
- Бляди какие. А билеты на пригородные поезда всё дорожают и дорожают!
- А вы заглядывали в декларацию о доходах начальник этого СИЗО?.. – не сдержались и сердито залопотали Ганс с Клаусом. –
Иногда хочется раздавить его, как клопа, поскольку обкрадывает всех: и заключённых и охранников!.. С кухни свежую капусту таскает
и на ближайшую овощную базу увозит. А оттуда гнильё забирает. Дачу себе построил на Рыбинском водохранилище, в
природоохранной зоне!..
- Ох, мрази! – заскрежетал радиоприёмник. – Ну, граждане, согласитесь: нельзя зарабатывать миллионы в стране, где бедных
больше, чем богатых – это чистый экстремизм.
- Валить надо гадов!..
- Надо вот эту бумажку Жоры Наседкина прокурору отослать. Граждане, есть среди вас какая-нибудь дочка прокурора?.. Чтоб
быстрей дело пошло.
Чёрт Шпареный и Балда Ивановна с деловитой озабоченностью пронаблюдали, как народ поискал среди себя родственников
прокурора. Нашли бабушку Лёхи Мамыгина, но та открестилась и от прокурора и даже от районного участкового уполномоченного.
Доставить бумажку прокурору пообещал старик Хоттабыч.
- Лично в руки отдам. Посмотрю, чего он делать будет. Если промолчит и замнёт историю, я ему покажу кузькину мать. Раздавлю
гадину.

- Правильно, давить их надо!! – заорала Ленка Колёсова.
- Всех прижучить так, чтоб не рыпались!..
- Давайте, граждане, революцию им устроим, как в 1917-ом году. Чтоб вихри враждебные веяли над нами!..
- А давайте... Товарищи, кто «за», прошу поднять руки!..
- Я –за!..
- Я тоже за!..
- За!!
- За!!
Балда Ивановна испуганно прижала уши и сообразила, что пора здесь всех утихомирить. Никаких революций ей точно не
хотелось, уж слишком хорошо она и Чёрт Шпареный помнили все прошедшие революции. Визгу много, а толку мало.
- Дорогие товарищи! – напевно, с жалобным надрывом повела речь Балда Ивановна. – Всё-то я и Чёрт Шпареный выдумали,
всё это неправда сочинённая, и нет вас на белом свете, как никогда и не было. Никого из вас нет!.. Сидим мы на скамейке вдвоём – и
далеко не в первый раз тут сидим– бывает, что целыми днями сидим и сочиняем всякую белиберду, лишь бы не скучно было. Ждать
большего счастья от жизни нам ни к чему, дождались своего с лихвой и пенять за это не на кого. Ни родных ни близких у нас не осталось
–
кто поумирал, кто позабыл о нас вовсе, кто знать не знает...Трудно ли позабыть о тех убогих, которые сидят на скамейке перед
городской тюрьмой и дурью маются?.. Извините, дорогие товарищи, если вам очень обидно, что вы невзаправдашние, выдуманные...
мы же и предположить не могли, что вас на воодушевление потянет, на революцию, что вам жить по-человечески захочется... сдаётся
мне, что никак это для вас невозможно... дорогие товарищи!.. ну, что вы молчите?.. понурились и молчите... ну, я сейчас сама
расплачусь, будто рёва-корова, и от этого только всем хуже будет!.. ну, чего теперь делать-то, товарищи?.. ну, не молчите!..
- Увы! – сказало Увы.

xxxxxxxxxxxx
Глуховатый колокольчик звенит в руках секретаря... Встать, суд идёт!! Вызывается свидетель Василий Кондратьич Копыткин.
- Распишитесь, что будете говорить правду и только правду.
- Я врать не умею, не из таковских. – п ок аш л ив ае т Василий Кондратьич и ставит свою подпись огромным вихлявым росчерком,
которому не хватает клочка бумаги. Судья, прикрыв рот ладошкой, едва сдерживается от громкого хмыканья.
- Рассказывайте, свидетель, что вы видели. Давайте коротенько, если можете. Дело-то ясное .
- Дело тёмное – вот что я вам доложу по случаю третьего вызова меня в суд. – грубовато заявил Василий Кондратьич. – Ещё со
следователем разговаривал, и он нихера не понял, теперь вам начну рассказывать – вы тоже нихера не поймёте. Вся суть состоит в
том, что я сам нихера не понимаю, чего вам от меня надо. Чему я свидетелем-то был?
- Дурака из себя не корчь, Вася! – просипела вдова покойника, присутствующая в зале суда. – Расскажи про тот самый день. У
тебя хорошо получалось рассказывать.
- Ах про тот самый день! – почесал затылок Василий Кондратьич. – Тогда, гражданин судья, дело было так. Получается, что у
меня помер родственник, и его вдова пригласила всех на похороны: дескать, умерший часто вас упоминал хорошими словами и был бы
рад последней встрече!.. Лично я не мог отказать вдове в этом маленьком и практически невинном удовольствии, побрился и пришёл.
Вот вы сами спросите у вдовы – она здесь сидит и подтвердит, что я человек деликатный, когда дело касается общения с мёртвыми.
Вот там, на кладбище, я оказался неожиданно погружённым во тьму, и что со мной дальше было – не припомню. Может быть, я и
женился на этой самой вдове при состоянии помутнения рассудка – я ведь, правду сказать, и при трезвом рассудке на эту женщину
заглядывался, в чём-то она мне кажется очень близким человеком. А по пьяни могу натворить таких дел, что никакой суд не разберёт.
Да вы у Покойника спросите про обстоятельства того случая, он там с начала до конца присутствовал и много чего должен был видеть.
А я, извините, больше ничего не припоминаю.
Судья требовательно взглянул на Покойника, который и оказался подсудимым в этом процессе. Покойник, трусливо тараща
пустые глазницы и неуклюже запинаясь, поздоровался с достопочтенной публикой и пожелал всем хорошего времяпрепровождения.
Лишь бы все были живы и здоровы. Вид его оказался вовсе не страшен, хотя слегка и бурчлив.
- Ёлы-палы, это меня, что ли, засудить хотят? – невольно клацнул зубами Покойник. – Я так понимаю, что Бога вы не боитесь,
гражданин судья, и о геенне огненной не помышляете – чаете, что всё с рук сойдёт!..
- Встаньте, подсудимый, и не юродствуйте. Что вы можете сообщить суду?..

- Уважаемый суд, много чего я вам могу сообщить. – чуть ли не пускаясь в плач от волнения, заговорил Покойник. – Во всём
виноваты мои природные славолюбие и меланхолия А эти чувства, как известно, есть благодатное поле для произрастания в душе
эгоизма. Если некоторое время я поддавался теории сдержек и противовесов, пытался изгнать из себя инстинкты, раскрепощающее
совесть, то затем просто хлопнул по лбу и сказал: пёс их всех побери на белом свете, а всё равно меня никто не любит и не намереваются
любить!.. Вот представьте себе хорошенько, уважаемый гражданин судья: моя жена!.. На разные замечания огрызается, деньги прячет
в таких местах, что сроду не отыскать, с соседями ежедневно лается, лишнего куска мяса в кастрюлю не положит... И всё время кричит,
что я не смываю за собой в туалете! Этакая-то брезгливость в её-то годы, и откуда что берётся!..
- Попрошу занести в протокол, что мой подзащитный всегда смывал за собой. – в ы л е з и з-под скамейки для подсудимых адвокат
Покойника.
–
Есть документ, подписанный сантехником ЖЭКа, обслуживающего квартиру моего подзащитного, в котором
зафиксировано точное количество справления больших и малых нужд, совпадающее с количеством смыва за собой.
Судья потребовал приобщить документ к делу.
- Нет, конечно, когда совсем нет возможности за собой смыть – допустим, когда воду отключали в доме – тогда я не смывал. –
честно признался Покойник. – Во всех прочих случаях, мог и по два раза за ручку дёрнуть, смывая за собой, поскольку я не враг
семейному очагу. Я и три раза за собой смывал, не заботясь об экономии воды – фактически Волга мелела на глазах. А я всё смывал и
смывал.
- А дальше что? – торопит судья.
- А дальше я помер. Отчего и почему – это отдельный разговор, и вас он пока не касается. Помереть может каждый. И вот,
значит, лежу я в гробу бука букой , что характерно, приодет в новый костюм в полосочку. Энтузиазм не вытанцовывается – но мне
этого и не надо, лежу себе, спокойненько наблюдаю за окружающей суматохой.
- За какой ещё суматохой? – удивился судья.
- Когда гроб стали спускать в могилу, оказалось, что в ней уснул кладбищенский сторож Митрич. Этот Митрич и заорал: дескать,
прекращайте свои похороны! выпустите меня!.. И все вокруг перепугались. Потому что подумали, что это я из гроба завопил. Ну, типа
ожил и завопил. Дурной народ, боится всего.
- И правильно делает, что боится. – н апыжи л ся судья. – Откуда в вас столько равнодушия?.. Подсудимый, вы хотя бы понимали
тогда степень рискованности ситуации? Все ли ваши родственники могли перенести её с должной стойкостью?.. Не ёбнуться малость?
- Во всём виноват мой наследственный эгоизм. – б уркнул Покойник. – Прошу так и записать в протокол: я не оправдываюсь.
Мне иногда такие дурные мысли в голову приходят, что лучше бы не родиться на свет. Представьте, пока я в гробу лежал, мне прямо
в мозгах какая-то маленькая мразь песни напевала: Мой девиз – четыр е слова: я девчонка – это клёво!.. И ещё четыр е слова: за друзей

пор ву любого!.. Всей родне даю совет – пить пр и каш ле клей «момент»! .. Всем на свете дуракам – слегонца нач ищу жбан!.. Такие вот
дикие и неуместные куплеты.
Кто-то из публики залился нервным долгим смехом, что вынудило рядом сидящих заткнуть ему рот парой носовых платков.
- А как же Василий Кондратьич? – спросил прокурор. – Он же ваш любимый родственник. Почему он не мог в могилку
заглянуть, всё проверить, перед тем, как гроб спустить?..
- Я не знаю, чего он там мог или не мог. – сердито постучал зубами Покойник. – Дело было зимой – немного подмораживало,
снежок выпал, вдова нюни распустила, водка тревожно щурилась. Я подумал про себя: крышку сейчас заколотят, спустят гроб в яму,
закопают меня к чёртовой матери – и знай затем лежи себе полёживай, радуйся щедрости одиночества!.. Мне вдруг захотелось сказать
батюшке – священнику-то нашему приходскому – застопорись, дескать, батюшка! оставь меня в покое с твоим Богом! не кропи!.. Да
разве скажешь так вдруг? Эгоизм-то довлеет, велит не распространяться всуе о том, что знаешь правду мирозданья.
- Прошу заметить, – ангажирует пальцем адвокат. – ч то при тогдашних трагических обстоятельствах, мой подзащитный не
вымолвил ни словечка, чем доказал свою благопристойность и ответственность.
- Да, тихонько лежал. – подтвердил Покойник. – А тот факт, что меня немножко покувыркали, прежде чем в яму отпустить и
засыпать, я во внимание не беру... я такими житейскими мелочами не хочу утомлять уважаемый суд... главное, что худо-бедно, но
похоронили... не в тот день, так на следующий... Лежу себе. Размышляю о собственном величии. Сдерживаюсь от полночных прогулок.
Хотя, приятели и звали.
- Какие приятели? – икнулось прокурору.
- Да вы словно с Луны свалились. – о скал ил с я Покойник. – Там полно кладбище народа. Днём в могилках лежат, ночью по земле
шастают, выгуливаются. Это мне спустя неделю рассказали, что на землю тьма обвалилась, рухнули устои и прочие опоры. Я про
рухнувшие устои не поверил – слишком радостное событие это было бы для меня, хоть пляши, а косточки-то, между прочим утомились
сутки напролёт в бездействии лежать. Вот я и вышел поглядеть, чего с землёй приключилось. А вокруг зги не видно, особого смятения
не нащупывается, земля под ногами не дрожит... Парадокс качества. Боженька, видно, постарался. Не поверите, уважаемый суд, я
тогда даже пожалел маленько, что умер раньше времени. Говорю приятелям: рановато я, мужики, умер, не нахимичил собственных
интересов во всеобщей разрухе настолько, чтоб наглядность её вопросов не вызывала!.. А они мне: самое интересное ещё впереди!.. И
действительно, как в воду глядели. Слышу я вдруг: а Василий Кондратьич-то с нашим батюшкой и ещё с каким-то хмырём водкой
потчуются. Лопают прямо без стеснения на повапленных гробах и сосуществованию своему довольны паче меры.
- Врёшь? – сглотнул слюну прокурор.

-
Ничего не вру, спросите хоть сами у Василия Кондратьича... вон он сидит, головой кивает... А после вижу, что
светопреставление последний фонарь затушило, ухнуло тьмой кромешной и такой спектакль выдало, что мама не гор юй !.. Хорошо,
что силёнок у него надолго не хватило, и вскоре всё возвратилось на круги своя. Жизнь, как видим, продолжается, и люди счастливы.
А Дракона выпустил на волю Лёха Мамыгин, никто его об этом не просил.
- Какого дракона?? Так он, окаянный, на воле?? – испуганно вопросил судья.
- Как же! – улыбнулся свежеиспечённым крендельком Покойник. – Лёха Мамыгин разбил цепи пудовые и выпустил Дракона на
волю. Пьяным был, а с пьяну каких только дурных дел не натворишь. «Ну, – тогда говорит Дракон. – до тех пор, пока меня Иван-
царевич не победит, я буду вам проблемы создавать и красавиц жрать. Каждую неделю.» Вот и допились, называется.
- Какой ещё Иван-царевич?.. Почему вдруг Иван-царевич?.. – н е с о ображал судья.
- Раньше завсегда с Драконами Иваны-царевичи сражались. – п оя сн ил адвокат. – Сказочные времена были, дурные... А прямо
сейчас где нам взять Ивана-царевича?? Негде. Эх, быть теперь беде от этого Дракона.
Зал судебных заседаний тревожно зашумел, тётушки на задних рядах перестали грызть семечки и проверили в сумочках наличие
кошельков и ключей от квартир, чтоб поскорей сбежать домой и покрепче закрыть двери, если вдруг что.
- Хорошо, а сам Лёха Мамыгин где сейчас?.. – с трого вопросил судья. – Мы всю вашу компанию выведем на чистую воду.
Пересажаем всех, блядь, лет на пятнадцать.
- Злые люди вы, чёрствые, не соображаете в гуманизме. – с м ачно отхаркнулся Покойник и обратился к конвоиру: – Слышь,
начальничек, дай закурить. Спасибо, братан, как-нибудь сочтёмся. Эх, Россия, дура ты сердешная, не ценишь сыновей своих и
дочерей... Эй, Лёха, вылезай сюда к нам и подпевай... «я на чёрной скамье, на скамье подсудимых...»
Лёха Мамыгин вылезает из-под скамьи для подсудимых и подпевает неухоженным контральто. Выглядит прилично для своих лет
и образа жизни. Этакое среднестатистическое национальное меньшинство и прагматик.
- Уважаемый гражданин судья, о чём изволите спрашивать?..
- Твоя фамилия – Мамыгин?.. Ты зачем дракона на волю выпустил?
- Я?? – Лёха Мамыгин от изумления растягивает отверстие рта до предела, а затем резко захлопывает рот и озабоченно
покачивает головой. – Да упаси меня Боже связываться с драконом, гражданин судья, это такая неправда, что совершенно похожа на
поклёп. Честное слово, вам лучше верить мне, чем глупым покойникам, чтоб затем не обижаться на собственные глупости... я-то, при
своих ресурсах, обойдусь как-нибудь без Дракона, как-нибудь все эти ужасные годы обходился, и очень даже легко чувствовал себя в
авторитете у родных и близких... В конечном счёте, на свете живёт много приятных людей, мне всегда найдётся с кем поговорить и с
кого взять немного денег. Мне ваш Дракон и даром не нужен.

- Мамыгин, отвечай по существу дела, не юли!!
- Несомненно намереваюсь отвечать по существу, гражданин судья, если вы возбраняете юлить – я готов активно посодействовать
вам и не юлить... если вам угодно спрашивать про какого-то Дракона, то я могу отвечать про Дракона... чего я только не могу в этом
бренном мире... Но, дорогие граждане собравшиеся, вы должны мне дать достоверных фактов о моих вмешательствах в дела Дракона,
причём, таких фактов, которые бы светились, словно ярко-красное м aserati в ночи, и убеждали бы всех, что именно я выпустил Дракона
на волю, что я такое гиблое дело затеял!..
- У нас есть свидетельские показания, Мамыгин. Давай короче!! – проворчал прокурор.
- Отлично, давайте будем говорить короче, несмотря на то, что при нашем обоюдном родстве, нам есть о чём поговорить долго и
по существу. Вот ради нашей с вами мамочки, гражданин прокурор, скажите: разве можно обвинять невинного только потому, что
какая-то пьяная сволочь на него настучала?..
- О матери нашей вспомнил! Слышала бы тебя наша мать! – посыпал голову пеплом прокурор.
- Мать слышит. – за в ерил Лёха Мамыгин. – Мать всегда всё слышит и понимает.
- Не надо нам тут ваших матерей, наслышались мы тут всякого матер ного. – сердито застучал молотком по столу судья. – Нас
интересует: кто выпустил Дракона на свободу?.. Или всё-таки Дракон в клетке?..
- Честное слово, не удобно вас беспокоить, рассказывая разные пустяки, если вы так туго соображаете, но придётся. Начну с того,
что жил-был на Руси царь.
- Какой ещё царь?? – хмыкнул судья.
- А какой ещё может быть царь в нашей благословенной стране?.. Разумеется, самый мудрый и сверхъестественного естества. Но
вот однажды он исчез, пропал без вести, можно сказать, пропал в самый что ни на есть интересный исторический момент, когда маховик
времени усилил своё влияние на личностный рост каждого россиянина... я, гражданин судья, без устали волновался за своё
гуманитарное перерождение, не умел найти себе место, чтоб спокойно сесть и развеяться – нет, я весь пребывал в заботах, сидел как
на иголках, раздумывал: куда бы мог подеваться наш царь? куда запропастился – если говорить объективно – наш царь-государь?..
И вот тогда добрые люди сказали мне, что наш царь отправился в чисто-поле, где был охмурён тёмными силами и превращён в Дракона.
А я набрался силы духа и поспешил на это самое упомянутое поле... поспешил, несмотря на ревматизм и недоеденный завтрак, поспешил
найти несчастного царя – точнее говоря, Дракона – и расколдовать его обратно в цари...
- Расколдовать?? – ахнули все собравшиеся в зале суда, бледно пылая взорами олигофреников.

- Да, дорогие мои сограждане, я понимаю, что кажусь вам обычным преступным элементом, простым уголовником и расхитителем
народного добра. Но мне доводилось таких троглодитов в чувство приводить, сидючи по лагерям да по тюрьмам – что ни в сказке
сказать, ни пером описать!..
- И ты их всех запросто расколдовывал? – ёкнуло сердечко у прокурора. – Как же это ты так, братец?..
- По щучьему велению, по моему хотению!.. – шутливо буркнул Лёха Мамыгин. – Даже очень странно объяснять, какими могут
быть внутренние способности каждого человека, в том числе и непостижимого характера.
- Ну, хорошо, вот пришёл ты в чисто-поле . – пот оропил Лёху прокурор. – И кого ты там увидел?
- И вот пришёл я в чисто-поле – это вы безусловно справедливо заметили, отпираться бессмысленно – какой же вы ловкач в
вопросах уличения, дорогой братец, наша мамочка завсегда не могла вами вдоволь нахвастаться, поскольку добрых слов не хватало,
дай Бог здоровья и вам и нашей мамочке... Пришёл и, представьте себе, вижу, что никого в поле нет, что оно действительно совершенно
чисто... – Лёха выдержал интригующую паузу. – Тогда мне стало скучно ждать неизвестно кого – прямо-таки одуряющая тишина
зависла в природе и бесполезное дыхание неведомого организма кружилось над головой паки чёрного ворона. Я быстренько справил
нужду, прикинул в какой стороне находится родимый дом и, попивая пивко из бутылочки, направился восвояси... а был ли в это время
в чисто-поле царь или Дракон – мне категорически не понятно, я решил, что незачем и голову ломать, ибо от полного кирдыка никто
не застрахован... правда, по полю были разбросаны столь очевидные лепёхи, что возлагать ответственность за них на царя можно
только с большой долей юмора – совсем не махонькие были те лепёхи – а вот привлечь Дракона за то, что гадит в неположенных
местах, вы имеете полное право, гражданин судья... Но, однако, кто их доподлинно знает – этих царей?.. Этих, позвольте заметить,
местечковых тиранов и волюнтаристов?.. Ведь сколько доброго народа – по их воле
– сгнило
на каторгах?.. А попробуй-ка посади
хоть какого-нибудь царя на пудовую цепь – проблем не оберёшься. На весь мир прославишься душегубом и злодеем. Я когда разбивал
эти цепи-то пудовые, только о том и думал, что занимаюсь освободительной миссией.
- Какие ты разбил цепи пудовые?.. Где разбил?.. – пл о хо со ображая, судья пристукнул молотком по столу.
- Ну и разбил, и ничего такого страшного, совершенно ради великой цели разбил... – быстренько заговорил Лёха Мамыгин. – Я
же не предполагал, что они непременно будут пудовыми, взял и разбил как ни в чём не бывало... увидел их на краю чисто-поля, подумал,
что хорошая вещь, пригодится мало ли кому... к тому же, сказать честно, нельзя полезным вещам на земле валяться – мало ли кто об
них может запнуться, упасть и ногу сломать... хотя бы вот и гражданин прокурор сможет запросто упасть и уйти на больничный на два
месяца, а тут непременно разгул преступности произойдёт, уж это-то я вам обещаю – я наверняка всю эту преступность понимаю как
никто другой... Вот я спокойненько разбил эти цепи и пошёл домой, мне очень надо было поспеть домой к ужину, поскольку ужины в
нашей стране ещё никто не отменял, хотя и бытует мнение, что «закуска градус крадёт» – запросто может быть, что и крадёт,

уважаемый суд, но сейчас такие времена препоганые наступили, что крадут все, кому не лень... да хоть у прокурора вот спросите про
нынешние времена, пока он ещё на работе и ничего себе не сломал... спросите, я и сам с удовольствием послушаю, я никуда не
тороплюсь!..
- Ты нам скажешь, наконец: кто сидел на этих цепях и кого ты, сукин сын, освободил ?? Царя, Дракона или чёрт знает кого?! –
разозлился замороченный судья.
- А вот это, любезный гражданин – так надо понимать – есть ужасная неразгаданная тайна, и если она когда-нибудь разгадается,
то нас всех в дрожь бросит – и меня, конечно, тоже туда бросит!.. Мне больше и сказать нечего.
- Мне есть чего сказать! – живо подскочил на своём месте старик Хоттабыч. – У меня имеется письмо от некоего Жоры Наседкина
на имя прокурора. Письмо касается безобразной деятельности начальника СИЗО. Уверен, суду будет любопытно ознакомиться с
текстом этого письма. А то, что начальник СИЗО выслуживается перед Драконом, как последняя мразь – это нам всем известно .
- Сам ты мразь! – огрызнулся начальник СИЗО, оказавшийся – всем на удивление – в зале суда.
- Возможно даже, – продолжил вещать старик Хоттабыч. – это т на ч а л ьн ик со в ершил чудовищное преступление против Жоры
Наседкина, который мог бы быть если не самим царём, то ближайшим родственником царя, способным растолковать нам всем чреду
преступлений Дракона и начальника СИЗО. И вот в нашей тюрьме – прямо-таки вдали от человеческих глаз и Божьего отмщения –
свершилось преднамеренное убийство с дальнейшей утилизацией трупов: ба-ба-бах из гаубицы!! И всё у него, извините, ш и то - кр ы то!..
«Какой-такой царь? не знаем мы никакого царя!.. Жора Наседкин? Да с хуя ли нам ваш Жора Наседкин??»
Со своего места неохотно поднялся начальник СИЗО.
- Да срать я хотел на все эти наговоры. Я такой вот человек принципиальный – меня нельзя ничем пронять. Этот вот бомжара
поселковый точно заметил: у меня в делах всё ш и то-кр ы то!.. Не придерёшься.
- Ах, Шито-Крыто? – с удовольствием потёр ручонками судья. – Нашего терпения сегодня на всех хватит, мы доведём это дело
до конца... мы вас всех пересажаем... Где Шито-Крыто?
Шито-Крыто угрюмо и неохотно вылезает из-под скамьи подсудимых. Пережёвывает во рту дёшево-державную сургучную
печать и, косясь взглядом на начальника СИЗО, невольно сжимает кулаки.
- Признавайся, гадина: ты распустило слухи, что наш царь превратился в Дракона? Ты расстреляло царя без суда и следствия?
Мешал он тебе?.. – в из гнул старик Хоттабыч.
- Я??? – Шито-Крыто страстно ударило себя в грудь. – Нет греха на мне за убийство царя! Ни разочку не стрельнуло по нему и
не попало – пусть у меня руки отсохнут, коли я почтенных граждан в заблуждение ввожу!.. Это большевицкая сволота в стране

напаскудила, я их штучки насквозь вижу... говна коммунячья!.. это она его – царя-батюшку – томила в застенках, мурыжила на
допросах, а потом в подвале расстреляла!..
- Погодите, со своим говном. – не терпеливо пробарабанил судья молотком по столу. – У нас имеются показания свидетелей, что
вы и начальник СИЗО выманили Жору Наседкина во двор тюрьмы и расстреляли из гаубицы.
- Что-то я ничего не пойму... Про какого царя вы речь ведёте: про Жору Наседкина или Николашку? – смутилось Шито-Крыто.
- Да при чём здесь Николашка ваш! сто лет в обед!.. Мы тебе про нашего царя толкуем, про самого мудрого которого.
- Так вы не про Николашку?.. Ну, братцы, вы прямо в пот меня вогнали! Ну, прямо сердце защемило от сверхъестественного
напряжения, думаю: что за хренотень?.. когда это я на жизнь царя посягало?.. А вы не про Николашку спрашиваете, а про нашего
родименького царя... Вот лажанулось-то я со своей мнительностью, ох и лажанулось!!
- Сука ты такая! кто охотился на царя с драконом? отвечай немедленно!
- Да я ни сном ни духом – зуб даю! – Шито-Крыто поддело большим пальцем своё единственный – в верхнем ряду – зуб. – Вот
зачем вы, граждане судьи, на меня напраслину возводите?.. И Жора Наседкин ваш никогда царём не был, и до сих пор жив-здоров.
Можете с ним познакомиться. Прямо сейчас.
Из-под скамьи подсудимых озабоченно сверкнули два шустрых глаза и прикинулись непониманием.
- Ну-ка, Жорик, вылезай и исповедуйся перед судом! – потребовало Шито-Крыто.
Жора Наседкин вылез из-под скамьи, вежливо поклонился прокурору и публике, а затем обратился к самому справедливому суду
в мире с почтительностью, напоминающей игры детсадовских несмышлёнышей: скажите, пожалуйста, если он, Жорик, даст
чистосердечные признания, то будет ему от этого натуральная выгода, вплоть до смягчения приговора и освобождения по УДО?..
Судья ответил, что будет такая выгода, выгодней которой не бывает во всём белом свете. И Жора Наседкин приступил к даче
показаний.
- О том факте, что Дракон случайно был выпущен на волю, я узнал почти мгновенно после того как это случилось. Узнал, ещё
будучи служащим железнодорожной станции Сортировочная, где имел грех таскать из вагонов различные богатства советского народа.
За что впоследствии был справедливо осуждён.
- А ты знал про то, что Дракон мог быть не зверем, а заколдованным царём?..
- Не знал, но предполагал. У нас половина города об этом предполагала и судачила. Особенно, когда поползли слухи, что убить
Дракона сможет только Иван-царевич... Ну, это известная тема, вроде Эдипова комплекса – мы все её прекрасно понимаем.
- На всех не наговаривай... – б уркнул старик Хоттабыч. – Моего папашу Эдипом звали, так мы с ним жили душа в душу. А вот
маманя стервозой была ещё той.

- Дедуль, помолчи, а!.. – по просил Жора. – Маманю свою приплёл... так вот, возвращаясь к Дракону... Поскольку никакого
Ивана-царевича в наших краях нет и не предвидится, то Дракон оставался живым, здоровым, в хорошем расположении духа. Жрал
раз в неделю по одной красавице. И вроде бы все к этому привыкать стали. А потом меня в тюрьму посадили.
- В тюрьме тебя стукачом сделали, правильно мы понимаем?.. – спросил судья.
- Это не важно, кем меня сделали, если касательно истории с Драконом... ведь нас сейчас интересует именно эта история?.. Так
вот, однажды обсудив с сокамерниками сложившуюся ситуацию, мы пришли к мысли, что надо привлечь на битву с Драконом какого-
нибудь лоха. Если погибнет, то его не жалко, а если вдруг победит, то всем будет хорошо и никому не обидно. Я тогда в шутку
посоветовал снарядить на битву Филушку Золотарёва, поскольку он мне никогда не нравился – мерзкий пацанчик. Но почему-то все
приняли эту идею всерьёз. Кто-то даже посоветовал принарядить его принцессой, чтоб Дракона обмануть, но Филушка категорически
отказался. Зашквар, говорит.
- Конечно, зашквар... – п о пробовал вставить слово я.
- Вот такие, понимаете ли, принципы имеются у некоторых наших сограждан. Им плевать, что Дракон однажды сожрёт всех
красавиц в городе, а потом примется за обычных людей. А мне было не наплевать, я решил совершить побег из тюрьмы, чтоб на свободе
активней предаться делу уничтожения Дракона. Я даже задумал поднять на борьбу весь наш город, весь неравнодушный народ. Для
чего запустил слух, что написал прокурору донос на начальника СИЗО – а донос я и вправду написал – и стал дожидаться, когда
начальник вздумает меня погубить. Я рассчитал всё как следует. Я даже приметил канализационный люк в середине тюремного двора,
в который можно проникнуть, когда начальник СИЗО и вертухаи начнут стрелять куда попало. Я надеялся на их совершенную тупость.
И очень скоро случилось так, как я предполагал. Через этот люк я попал в сеть канализационных труб, откуда выбрался на волю.
- Сбежал, сука? – процедил начальник СИЗО.
- Ага. – с удовольствием прихлопнул сам себе Жора Наседкин по лбу. – Я ведь умный, не то, что некоторые!.. И практически
сразу я созвал митинг на главной городской площади. Стою я на трибуне, торжественно ораторствую на тему, что дальше так жить
нельзя, что пора положить предел безобразию, что если каждый горожанин будет сидеть в своём вонючем углу и помалкивать в
тряпочку, то перспективы нашей страны весьма сомнительны. Горожане активным образом меня поддержали. Мною был создан
комитет общественного спасения, первым рассматриваемым вопросом которого являлся вопрос о недоверии к руководству области.
«Куда вы подевали нашего премудрого царя?» – вопросил я у председателя обкома, перечислив все подлости и беззакония, творимые
советской властью за последний вековой период. Вскоре из обкома последовал услужливый ответ, намалёванный восторженными
каракулями, о том, что никакого царя в нашей области более нету, что он, дескать, застигнутый врасплох впечатлениями мистического
плана, сам себя проклял, а затем отрёкся от престола. Вскоре, поддавшись уговорам кладбищенского сторожа Митрича, похоронил

себя заживо и сочинил анекдот про то, как один мужик заходит в камеру и удивляется скоплению в ней козлов и петухов. Таков был
ответ из обкома.
В зале суда повисло тяжёлое напряжение.
- Какой ещё анекдот? – тихо спросил прокурор.
- Ну... заходит один мужик в камеру... Слушайте, я его плохо знаю. Может, Арлекино расскажет. Есть в зале Арлекино?..
Арлекино в судебном зале не оказалось, попробовал вспомнить анекдот Василий Кондратьич, но вышло так, что никто не
рассмеялся, а всем стало максимально грустно.
- И тут я решился на битву с Драконом! – радостно сообщил я. – Без переодеваний и прочих пустяков. Я подумал, что если,
кроме меня, никто на эту битву не согласен, то я могу стать героем. Если суждено умереть молодым, то лучше это сделать по-геройски.
- Не сразу согласился. – в я з ко уточнил Жора Наседкин. – Сперва наш комитет попробовал перепоручить должность Ивана-
царевича кому-нибудь из активистов комитета и, снабдив всем необходимым, отправить на бой с Драконом. Но при тайном голосовании
выявилось, что от голосования по этому вопросу воздержались практически все. Проголосовал лишь я, и крестик в списке имён,
начёрканный мной, естественно оказался напротив Филушки. Дальше оставались детали.
- Упустим эти детали. – торопливо попросил судья. – Приступайте сразу к битве. Надеемся, всё было эпично?..
- В определённой степени – да. Ровно в полночь, за околицей, привязав к жертвенному столбу последнею принцессу – прекрасную
Коломбину – мы принялись ждать появления Дракона на небе. Ловушка была очевидно бесхитростной, но мы не сомневались в её
действенности, поскольку Дракон вряд ли отказался бы от такого лакомства. Губа-то у него не дура, любой другой сластолюбец тоже не
откажется от Коломбины – хотя бы и наш Филушка. Разумеется, перед тем, как выпустить Филушку на поле боя, мы его напоили, но
не подрасчитали количество спиртного. Филушка прибыл вдребезги пьяный, стрёмный и хаотично принюхивающийся к жертвенному
столбу. «Я, – заявил Филушка, указывая на Коломбину. – эту девушку себе забираю, а вам всем морды набью и перетрахаю, если чо.
И дракона вашего трахну, если чо.» Мы все смущённо промолчали. Лично мне стало противно его слушать. Хорошо, что в эту самую
минуту, в небе появился Дракон.
- Дракон?? – тревожно прокатилось по залу суда обострённое чувство страха и неверия. – Неужели настоящий дракон??
- Да, действительно, на чёрном беспощадно-гладком небе в клубящемся свете мощных прожекторов высветился дракон. Немного
понаблюдав за нами, он принялся неспешно кружить по небу, выбирая тот единственно возможный миг, чтоб стремительно
спикировать на жертвенный столб и насладиться принцессой. Жирная белесая оболочка Дракона извилисто дёргалась в предвкушении
сладкого яства, хвост вилял точно у несдержанной собаки при виде сахарной косточки. «Стреляй же!» – закричали мы Филушке,
потому что лучшего мига для убийства Дракона ждать было нельзя.

- И он стрельнул?? – вытер пот со лба прокурор.
- Филушка старательно целился из гаубицы, долго примеривался пальцем к курку и рассказывал нам, что, дескать, не в первый
раз попадает в подобный переплёт, что, дескать, вы ещё не знаете каких драконов ему удавалось подстреливать на охоте... ах, господа,
да вы знаете ли, что за прелесть – эта охота?.. очаровательная компания героических парней – в какой-то степени тех самых иван -
царевичей – высаживается с электрички в ближнем Подмосковье, выпивает на дорожку по сто грамм чудесного коньяку и, слегка
подтрунивая друг над другом, углубляется в валежник... только представьте себе кисловатые запахи волшебного пурпурно-осеннего
леса, ужин за костерком и задумчивую беседу под гитарный шёпот экого-нибудь дяди Юры... «милая моя, солнышко лесное... где, в
каких краях, встретимся с тобою?..» Ах, господа, да что тут говорить, вы обязательно должны сходить на охоту, и я вас всех приглашаю
на охоту, на вальдшнепов, непременно на вальдшнепов, у меня в родственниках есть замечательный егерь, этакий лесной штабс-
капитан, он их чует как миленьких – этих вальдшнепов – а их намного трудней подстрелить, чем этого вашего чёртового Дракона...
господа, фу-у, я не ожидал, что он окажется таким маленьким, это же просто смешно для нормального человеческого Дракона, нелепо...
было бы честней поймать его в капкан и отрубить голову, я как раз мечтал позаниматься анатомией с какой-нибудь ящерицей или
земноводным... вы, извиняюсь, никогда в детстве над лягушками не издевались?.. есть такие специальные щипчики, ими очень удобно
лягушек лишать голов – щёлк да щёлк – у этих лягушек чертовски слабое здоровье, в этом смысле всем земноводным не повезло, я
отлично помню, как мы с пацанами, в детстве, собирались у небольшого болотца, вылавливали лягушек штук по сто, и начинали им
башки отщипывать – щёлк да щёлк!..
Жора Наседкин развёл руками, показывая до чего нелепо выглядела вся эта битва Фила Золотарёва с Драконом.
- Затем он посмотрел на Коломбину, убеждаясь, что от неё ещё хоть что-то осталось... – приступил к завершению рассказа Жора
Наседкин. – Прицелился из пистолета Дракону в глаз и: пух-пух!!! бах-бах!!! вжух!!!
- И? – ахнула публика в зале суда.
- И промахнулся. – ударил кулаком об ладонь Жора Наседкин. – Вместо дракона подстрелил Ангела.
- Как подстрелил Ангела?? – забеспокоился судья. – Какого ещё Ангела?.. Он его убил??
- Убил. – трагически произнёс Жора Наседкин.
- Вот так запросто, ни за что ни про что – взял и убил Ангела?.. Вместо Дракона?..
- Вы всё сами слышали, я от своих чистосердечных признаний не отрекаюсь. Фил Золотарёв убил Ангела.
Гул недовольства прокатился по залу суда, послышались звуки сооружаемого эшафота во дворе.
- Тогда мы этого паренька сейчас казним. – сердито зашипел прокурор. – Да, гражданин судья?..
- Нет, не правда. – я вскочил со своего места и запротестовал. – Я не убил Ангела, я его легонько подстрелил и украл.

- Украл??
- Ну да, украл. Как будто бы никому не хотелось иметь дома настоящего Ангела, чтоб играть с ним иногда, разговаривать по
душам – это же так интересно... как будто бы вы все тут такие совестливые и чистенькие, и никогда ничего плохого не делали – а это
не так, и вам меня судить не полагается, я даже плюю на ваш дурацкий суд... как будто бы вы мне что-нибудь сделаете... ничего вы мне
не сделаете!..
Судья, прокурор и адвокат лукаво улыбнулись.
- Родной ты наш Филушка. – развёл руками прокурор. – Ты этим не шути, ты понимать должен, что за кражу государственного
имущества и оскорбление суда тебе полагается высшая мера наказания. Только по доброте душевной, я могу замолвить за тебя словечко,
и потребовать, чтоб тебя ещё раз отправили на битву с Драконом. И на этот раз выворачивайся, как знаешь. Больше мы тебя прощать
не намерены.
- Слушай, Филушка, – спросил судья. – а сейчас Ангел при тебе? Ты можешь предъявить его суду живым и здоровым?
- Могу.
- Покажи, мы обязаны убедиться, что ты только украл Ангела, а не убил его.
Я проглотил неприятный комок в горле и вытащил из кармана штанов помятого, с вывихнутой челюстью, извазюканого в мелких
табачных крошках, грустного Ангела. «Граждане судьи, у меня всё зашибись! да ну вас нахуй!» – невменяемо пробурчал Ангел, и
более ничего путного сказать не захотел.
- Ну, что же... – быстро посовещавшись с адвокатом и прокурором, судья огласил своё решение и хлопнул молоточком по столу:
–
Покойника мы отпускаем на волю, пусть только заплатит штраф. А гражданин Золотарёв приговаривается к новой битве с
Драконом, по результату которой определится его дальнейшее будущее. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Через минуту меня повели под конвоем, по длинному слякотному проспекту, на место новой битвы с Драконом, и в моём кармане
слабо попискивал сворованный Ангел. Изредка какие-нибудь прохожие провожали нас заинтересованными взглядами, потому что
прекрасно понимали, что меня уводят не просто на битву с Драконом, а в Исчезновение. Понимали, что совершённый шаг навстречу
битве мне не изменить, мне не совершить другого шага вперёд, да и никому из смертных – несмотря на внешнею благополучную свободу
–
этот шаг вперёд недоступен. Это только мой шаг. И та довлеющая покорность, с которой я шествую посреди добродушных
конвоиров, настолько чётко вырисовывается и обособляется, что я невольно стал принимать каждый шаг по проспекту за шаг в самого
себя, а Исчезновение зачислять в Освобождение. Кого же мне теперь позвать на помощь, Господи?.. Когда украденный мною Ангел
сможет украсть меня для тебя, Господи?.. Неужели я нужен только для битвы с Драконом??
Не понимаю.

xxxxxxxxxxxxx
Продаю железную сытость
сонного солнца, свисающего бомбой
в параде раскрытых небесных тел
и прерванных судорог яркой веры.
Продаю дурман мнимой любви,
утомлённой губами хитрой слабости
и трещинами собранного взгляда,
всё мнимое складывающего в Моё...
Покупаю исчезновенье!!
Продаю память о друге,
сокрытую смыслом молодой гибели.
Продаю бесконечность умирающих душ,
обессиленных плотью и кровью предков.
Продаю – как удар – механику гения,
с которой Иуда продаётся Иисусу,
чтоб вновь обрести слова откровений,
остаться любимым Его учеником...
Покупаю исчезновенье!!
Продаю наваждение ритма пламени
в гибких пределах замкнутого круга –
покорно и властно оно поедает
свой мир, свой полёт, и плоды своих дел.
Да в придачу отдам уголок во вселенной
с человеческим счастьем,
с человеческим сном...
Продаю мертвецам непримиримых мёртвых.
Покупаю исчезновенье!!

доработано 2015 г.