СОВРЕМЕННАЯ
ФАНТАСТИКА
ПОВЕСТИ И РАСФКАЗЙ
СОВЕТСКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ
ПИСАТЕЛЕЙ
МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСТВО "КНИЖНАЯ ПАПАТА» 1$38

Современная фантастика: Повести и рассказы
С568 сов. и зарубеж. писателей/Сост. В. Бабенко.—М.:
Кн. палата, 1988.— 704 с.— (Попул. б-ка).
ISBN 6-7000-0020-2
Тревоги, проблемы и надежды современного мира — ак-
туальные темы творчества писателей-фантастов. Разнообразные
произведения, вошедшие в настоящий сборник, объединяет
общая забота о будущем человечества, о судьбе важнейших
гуманистических ценностей. Читатель книги встретится с по-
вестями и рассказами виднейших мастеров научной фантасти-
ки (А. и Б. Стругацких, К. Саймака, Р. Брэдбери, Р. Шекли)
и откроет для себя новых интересных авторов.
„ 4701000000- 073 г квит/те
С Tfl8(01)-88 Ьеаобъям. ББК 84(0)6
Литературно-художественное издание
Популярная библиотека
СОВРЕМЕННАЯ ФАНТАСТИКА
Повести и рассказы
Составитель Бабенко Виталий Тимофеевич
Заведующая редакцией Н. В. Ганиковская
Редактор В. Л Сагалова
Художник С. Б. Шехов
(Художественный редактор О, В. Романова
Технический редактор Н. И. Аврутис
Корректор Л. Ю. Столярова
И Б № 50
СябВО в вабор 18.04.88. Подписано d аечать 27.07.88. Формат 84x1081/,.
Бумага кн.-журн. для вые. печ., 60 г. Печать высокая. Уел цеч л ЗЬ 96
Усл. кр.-о*т 36.96. в суперобложке 37.59. Уч чзд. л. 40,99 Ти»(ы< ?00 000 экз'
[1-й завод 1—75000 экз.). Изд. № 52. Заказ 1200. Цена 6 р.
Издательство «Канжная палата». 10300b, Москва, ул. Неждановой, b/10.
Рязанская областная типография. 390012, Рязаиь, Новая, 69/12

ББК84(0)6
С 568
Составитель и автор комментариев
В. Г. Бабенка
-4701000000 073 ..
С- Без ооъявл.
008(01)-&8
ISBN 5-7000-0020-2 Издательство «Книжная

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
«..Всегда хотелось мне выпустить такую книгу, чтоб все
рассказы в ней были разные... Потому что сборник рас-
сказов представляется мне не в виде строя солдат, или
производственной бригады, или даже компании друзей,
или семейства за столом, а в виде собрания самых раз-
личных людей, по которым можно составить представле-
ние о человечестве в целом. Отбор по росту, расе, полу
или профессии здесь просто неуместен. По человеку —
всех рас, народов, ростов и судеб. А общего у них то, что
все они люди с одной планеты. И чем более разными они
будут, тем богаче и полнее составится в единое целое
мозаика жизни...»
Эти слова принадлежат Михаилу Веллеру — писате-
лю, чей рассказ вошел, наравне с произведениями других
авторов, в данный сборник.
В принципе на приведенной выше цитате можно было
бы и остановиться — моя цель как составителя представ-
лялась мне точно такой же. Однако в предвидении недо-
умения читателей определенного круга придется кое-что
пояснить.
Под «определенным кругом» я разумею ту часть кри-
тикой, литературоведов, да и обыкновенных читающих
людей тоже, которые привыкли в понятие «научная фан-
тастика» вкладывать совершенно конкретный смысл: «ли-
тература о научных свершениях и технических достиже-
ниях будущего». Ожидания этой группы ревнителей чис-
тоты жанра могут не вполне оправдаться. В этом сборни-
ке рядом с «чистой» фантастикой уживаются сказка и
притча, рассказы о перемещениях во времени (знакомая
всем фантастическая традиция, заложенная еще Г Уэлл-
сом) соседствуют с ироническими, саркастическими, са-
5

тирическими историями, с сюжетами, где элемент фант$"
стического минимален (бежит человек себе, бежит" трус-
цой, а прибегает вдруг в прошлое,— рассказ М. Кривича
и О. Ольгина «Бег на один километр»), а человеческая
составляющая весьма велика. В одном ряду с известными
фантастами Р. Брэдбери, Р Шекли, А. Бестером, А. Ван-
ГЗогтом стоят «магический реалист» Т. Ландольфи, ни на
кого не похожий насмешник Б. Виан, сатирик Д. Бунда-
та*. И тут же — Габриэль Гарсиа Маркес, которого кри-
тика всегда причисляла к «основной литературе» и никог-
да— к фантастике.
Но в том-то и дело, что нет никаких «основных» и «до-
полнительных» литератур. Нет и не может быть деления
великого потока на «высокие» и «низкие» течения. Есть
литература и не-литература — и только! Что бы ни гово-
рили ученые критики...
Две задачи стояли передо мной при составлении сбор-
ника. Первая: чтобы в сборник вошла только хорошая —
настоящая!— фантастическая проза (научная или не очень
научная — дело десятое). Вторая: книга должна состоять
только из произведений, опубликованных ранее. Здесь ме-
ня понять труднее: много ли прелести в публикации пере-
изданий? Отвечаю: много!
Если разобраться, то последние полтора-два десятиле-
тия книжная фантастика у нас — как отечественная, так
и переводная — находится в печальнейшем положении.
Издают ее мало, плохо, без знания дела и ограниченными
тиражами (причины тут самые разные, они известны, од-
нако предисловие к сборнику — не лучшее место, чтобы
вдаваться в их изложение). Между тем в течение 70—80-х
годов выросло уже новое поколение писателей-фантас-
тов — иные из них выпустили по одной книге, а большин-
ство не имеет книг вовсе. Впрочем, произведения их про-
читать— при большом желании — можно: в журналах,
сборниках, альманахах, даже газетах — центральных и
местных. Это так называемая «рассеянная» фантастика —
увы, почти неизвестная широкой публике. Тем более хо-
чется воспользоваться случаем, чтобы с благодарностью
упомянуть редакции журналов и сборников, на страницах
которых впервые увидели свет многие хорошие повести и
рассказы,— это и «Знание — сила», и «Наука и религия»,
и «Энергия», и «Енисей», и «Даугава», и «Рабочая смена»,
* Все включенные в сборник произведения зарубежных писателей
©публикованы на языке оригинала до мая 1973 года.
(R

и «Вокруг света», и «Химия и жизнь», и выпуски «НФ»
издательства «Знание»...
А интерес к фантастике, по-прежнему колоссальный. Не
случайно d ряду читательских предпочтений она уверенно
стоит почти в самом начале. Это еще раз подтвердил со-
циологический опрос, на результаты которого ориентиру-
ется, издательство «Книжная палата». Более того — сама
идея подобного сборника в составе «Популярной библио-
теки» высказана и поддержана читателями. Характерно,
что еженедельник «Книжное обозрение» не так давно по-
святил целый номер проблемам фантастики. И, отмечая
некоторые сдвиги, произошедшие в последнее время, тем
не менее признал: «И сегодня, как и тридцать лет назад.
приходится объяснять, убеждать и ругаться».
В самом деле, сегодня доходит до парадокса. Напри-
мер, один из ярких представителей нового поколения со-
ветских фантастов Эдуард Геворкян сзою первую книгу
получил... из ФРГ! Западногерманское издательство через
ВААП купило повесть «Правила игры без правил» и вы-
пустило ее отдельным томиком. Советские же издательст-
ва продолжают выжидать. Чего? Очевидно, широкого вы-
пуска первых книг новых советских фантастов в Азии,
Африке, Америке, Австралии. Своеобразное представление
о пробных тиражах...
Но вернемся к настоящему сборнику Повторю вслед
за М. Веллером (кстати, автором пока что Одной-единст-
венной книги на русском языке): в этой книге мне хоте-
лось бы видеть представленными самых различных авто-
ров. И всеми признанных метров — Аркадия и Бориса
Стругацких, пришедших в фантастику в середине пятиде-
сятых годов,— и представителей поколения молодых —
30—40-летних фантастов; и зарубежных классиков, и ма-
лоизвестных пока еще у нас западных мастеров фантасти-
ческой прозы.
Главное, что, на мой взгляд, объединяет всех этих ав-
торов,— ни один из них никогда не садился за стол с мы-
слью: «А напишу-ка я сегодня рассказ в жанре научной
фантастики!» Настоящий писатель никогда не пишет «в
жанре» и не сочиняет «на тему». Он пишет о том, что бо-
лит у него в душе, о том, как резонирует эта боль с бо-
лью всего человечества. Он пишет о людях и для людей,
он призывает: думайте, думайте, думайте! Он, мучитель-
но стыдясь фальши и лжи, старается говорить правду и
только правду, даже если отправляет своих героев в бу-
дущее или к дальним звездам... И в конце концов то, какие
7

приемы он использует, какие жанровые или стилистиче-
ские аргументы выбирает в споре за истину (фантасти-
ка — это ведь тоже в определенном смысле аргумент, не
более того), — его частное дело.
Читая хорошую фантастику, надо обязательно помнить,
что объект исследования автора — и объект воспитания,
объект воздействия или критики — это всегда мы, совре-
менные люди Земли.
В заключение — несколько высказываний о фантасти-
ке, как предмет для раздумья.
Мишель Монтень: «Сильное воображение порождает
событие, говорят ученые».
Ф. М. Достоевский: «Фантастическое должно до того
соприкасаться с реальным, что вы должны почти поверить
ему».
Рабиндранат Тагор: «Человек овладевает миром с по-
мощью своего разума; художественная фантазия помогает
ему приблизить мир к себе...»
Анна Ахматова: «...Будущее... как известно, бросает
свою тень задолго перед тем, как войти...»
В этой фразе все — значимо. Раз тень — значит, впере-
ди яркий свет. И в то же время, если тень — следователь-
но, на пути препятствия. И еще очень важное слово:
«задолго»...
Истинные фантасты — это те люди, которые распозна-
ют тени будущего раньше других людей. И четче видят
свет впереди.
Виталий Бабенно

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Аркадий и Борис СТРУГАЦКИЕ
Владимир ПОКРОВСКИЙ «Владимир МИХАЙЛОВ
Эдуард ГЕВОРКЯН • Михаил ВЕЛЛЕР
Алан КУБАТИЕВ • Любовь и Евгений ЛУКИНЫ
Борис ШТЕРН-Александр СИЛЕЦКИЙ
Михаил КРИВИЧ и Ольгерт ОЛЬГИН
Авдей КАРГИН • Вячеслав РЫБАКОВ
Дмитрий БИЛЕНКИН

Аркадий СТРУГАЦКИЙ,
Борис СТРУГАЦКИЙ
Нее нужды представлять Аркадия Натановича (1925) и
Бориса Натановича (1933) Стругацких — известных совет-
ских фантастов, уже три десятилетия радующих читате-
лей своими произведениями. Их повесть (правильнее бы-
ло бы сказать: - киноповесть) «Пять ложек эликсира» —
прекрасный образец реалистической фантастики, за кото-
рую выступают эти авторы: «Фантастический элемент
должен врастать в реалистическую ткань повествования и
образовывать с нею некий единый сплав с совершенно
■ новыми (как и полагается сплаву) свойствами». Всего
одно сказочное допущение — Эликсир Жизни,— но в ка-
кой мощный прожектор превращается фантастический при-
ем, высвечивающий души человеческие до самого дна...
пять ЛОЖРЖ ЭЛИКСИРА
Время действия: наши дни, поздняя весна.
Место действия: крупный город, областной центр на
юге нашей страны.
Двухкомнатная квартира писателя средней руки Фе-
ликса Александровича Снегирева. Обычный современный
интерьер. Кабинет идеально прибран: все полированные
поверхности сияют, книги на полках выстроены аккурат-
ными рядами, кресла для гостей, полосатый диван — кра-
сивы и уютны, пол чист и блестит паркетом. Порядок и
на рабочем столе: пишущая машинка зачехлена, массив-
пая стеклянная пепельница сияет первозданной чистотой,
рядом затейливая зажигалка и деревянный ящичек, напо-
ловину заполненный каталожными карточками.
Два часа дня. За окном — серое дождливое небо.
Феликс — у телефона на журнальном столике под тор-
шером. Это обыкновенной наружности человек лет пяти-
десяти, весьма обыкновенно одетый для выхода. На ногах
у него стоптанные домашние шлепанцы.
— Наталья Петровна?—говорит он в трубку.— Здрав-
ствуй, Наташенька! Это я,- Феликс... Ага, много лет, мно-
го зим... Да ничего, помаленьку. Слушай, Наташка, ты
будешь сегодня на курсах?.. До какого часу? Ага... Это.
10

славно. Слушай, Наташка, я к тебе забегу около шест,
есть у меня к тебе некое маленькое дельце... Хорошо? Ну,
до встречи...
Он вешает трубку и устремляется в прихожую. Быстро
переобувается в массивные ботинки на толстой подошве,
натягивает плащ и нахлобучивает на голову бесформен-
ный берет. Затем берёт из-под вешалки огромную авось-
ку, набитую пустыми бутылками из-под кефира, лимонада,
фанты и подсолнечного масла.
Слегка согнувшись под тяжестью стеклотары, выходит,
он на лестничную площадку за порогом своей квартиры и
остолбенело останавливается.
Из дверей квартиры напротив выдвигаются два сани-
тара с носилками, на которых распростерт бледный до зе-
лени Константин Курдюков, сосед и шапочный знакомый
Феликса, третьестепенный поэт городского масштаба.
Увидев Феликса, он произносит:
— Феликс! Сам господь тебя послал мне, Феликс!..
Голос у него такой отчаянный, что санитары враз ос-
танавливаются. Феликс с участием наклоняется над ним.
— Что с тобой, Костя? Что случилось?
Мутные глаза Курдюкова то закатываются, то сходят-
ся к переносице, испачканный рот вяло распущен.
— Спасай, Феликс!—сипит он.— Помираю! На коле-
нях тебя молю... Только на тебя сейчас и надежда... Зой-
ки нет, никого рядом нет...
— Слушаю, Костя, слушаю!—говорит Феликс.— Что
надо сделать, говори...
— В институт! Поезжай в институт... Институт на Бо-
городском шоссе — знаешь?.. Найди Мартынюка... Марты-
нюк Иван Давыдович... Запомни! Его там все знают,..
Председатель месткома... Скажи ему, что я отравился,
ботулизм у меня... Помираю!.. Пусть даст хоть две-три
капли, я точно знаю — у него есть... Пусть даст!
— Хорошо, хорошо! Мартынюк Иван Давыдович, две
капли... А чего именно две капли? Он знает?
На лице у Кости появляется странная, неуместная ка-
кая-то улыбка.
— Скажи: мафуссалин! Он поймет...
Тут из Костиной' квартиры выходит врач и напускает-
ся на санитаров:
— В- чем дело? Чего стоите? А ну, давайте быстро!
Быстро, я говорю!
Санитары пошли спускаться по лестнице, а Костя от-
чаянно кричит:
— Феликс! Я за тебя молиться буду!..
11

— Еду, еду!— кричит ему вслед Феликс.— Сейчас же
аду!
Врач, воткнув незажженную «беломорину» в угол рта,
стоит в ожидании лифта. Феликс испуганно спрашивает
его:
— Неужели и вправду ботулизм?
, Врач неопределенно пожимает плечами:
— Отравление. Сделаем анализы, станет ясно.
— Мартынюк Иван Давидович,— произносит Феликс
д$слух и, когда врач взглядывает на него непонимающе,
торопливо поясняет:— Нет, это я просто запоминаю. Мар-
дынюк, председатель месткома... Мафуссалин...
Дверь лифта раскрывается, и они входят в кабину.
— А как вы полагаете,— спрашивает Феликс,— мафус-
салин этот и от ботулизма поможет?
— Как вы сказали?
— Мафуссалин, по-моему...— произносит Феликс сму-
щенно.
— Впервые слышу,— сухо говорит врач.
— Какое-нибудь новое средство,— предполагает Феликс,
Врач не возражает.
— Может быть, даже наиновейшее,— говорит Феликс.—
Это, знаете ли, из того института, что на Богородском...
Кстати, а куда вы моего Курдюкова сейчас повезете?
— Во Вторую городскую.
— А, это совсем рядом...
У неотложки они расстаются, и Феликс, гремя бутыл-
ками, бежит на середину улицы останавливать такси.
Выбравшись из машины, Феликс поудобнее прихваты-
вает авоську и, кренясь под ее тяжестью, поднимается по
широким бетонным ступенькам под широкий бетонный ко-
зырек институтского подъезда. Навалившись, он распа-
хивает широкую стеклянную дверь и оказывается в об-
ширном холле, залитом светом многочисленных ртутных
трубок. В холле довольно много людей, все они стоят куч-
tvaMH и дружно курят. Феликс зацепляется авоськой за
урну, бутылки лязгают, и все взгляды устремляются на
авоську. Ежась от неловкости, Феликс подходит к бли-
жайшей группе и осведомляется, где ему найти Марты-
шока, председателя месткома. Его оглядывают и пока-
зывают в потолок. Феликс идет к стойке гардероба и вру-
чает гардеробщику свой плащ и берет. Пытается он всу-
чить гардеробщику и свою авоську, но получает решитель-
ный отказ и осторожненько ставит авоську в уголок,
12

На втором этаже ои открывает дверь в одну из комнат
и вступает в обширное светлое помещение, где имеет мес-
то масса химической посуды, мигают огоньки на пультах,
змеятся зеленоватые кривые на экранах, а спиною к две-
ри сидит человек в синем халате. Едва Феликс закрывает
за собой дверь, как человек этот, не оборачиваясь, ряв-
кает через плечо:
— В местком! В местком!
— Ивана Давыдовича можно?—осведомляется Феликс.
Человек поворачивается к нему лицом и встает. Он
огромен и плечист. Могучая шея, всклокоченная пегая ше-
велюра, черные, близко посаженные глаза.
— Я сказал — в местком! С пяти до семи! А здесь у
пас разговора не будет. Вам ясно?
— Я от Кости Курдюкова... От Константина Ильича.
Предместкома Мартынюк словно бы налетает с разбе-
гу на стену.
— От... Константина Ильича? А что такое?
— Он страшно отравился, понимаете, в чем дело? Есть
подозрение на ботулизм. Он очень просил, прямо-таки
умолял, чтобы вы прислали ему две-три капли мафусса-
лина...
— Чего-чего?
— Мафуссалина... Я так понял, что это какое-то новое
лекарство... Или я неправильно запомнил? Ма-фус-са-
лин...
Иван Давыдович Мартынюк обходит его и плотно
прикрывает дверь.
— А кто вы, собственно, такой?—спрашивает он не-
приветливо.
— Я его сосед.
— В каком это смысле? У него же квартира...
— И у меня квартира. Живем дверь в дверь.
— Понятно. Кто вы такой — вот что я хочу понять.
— Феликс Снегирев. Феликс Александрович...
— Мне это имя ничего не говорит.
Феликс взвивается.
— А мне ваше имя, между прочим, тоже ничего не
говорит! Однако я вот через весь город к вам сюда перся...
— Документ у вас есть какой-нибудь? Хоть что-ни-
будь...
— Конечно, нет! Зачем он вам? Вы что — милиция?
Иван Давыдович мрачно смотрит на Феликса.
— Ладно,— произносит он наконец.— Я сам этим зай-
мусь. Идите... Стойте! В какой он больнице?
J3

— Во Второй городской.
— Чтоб его там... Действительно другой конец города.
Ну, ладно, идите. Я займусь.
— Благодарю вас,— ядовито говорит Феликс.—Вы ме-
ня просто разодолжили!
Но Иван Давидович уже повернулся к нему спиной.
Внутренне клокоча, Феликс спускается в гардероб, об-
лачается в плащ, напяливает перед зеркалом берет и по-
ворачивается, чтобы идти, но тут тяжелая рука опуска-
ется ему на плечо. Феликс обмирает, но это всего лишь
гардеробщик. Античным жестом он указывает в угол на
проклятую авоську.
Феликс выходит на крыльцо, ставит авоську у ноги и
достает сигарету. Повернувшись от ветра, чтобы заку-
рить, он обмирает: за тяжелой прозрачной дверью, упер-
шись в стекло огромными ладонями и выставив бледное
лицо свое, пристально смотрит на него Иван Давыдова
Мартынюк. Словно вурдалак вслед ускользнувшей жер-
тве.
Народу в трамвае великое множество. Феликс сидит
с авоськой на коленях, а пассажиры стоят стеной, и вдруг
между телами образовывается просвет, и Феликс заме-
чает, что в этот просвет пристально смотрят на него свет-
лые выпуклые глаза. Лишь на секунду видит он эти гла-
за, клетчатую кепку-каскетку, клетчатый галстук между
отворотами клетчатого пиджака, но тут трамвай со скре-
жетом притормаживает, тела смыкаются, и странный на-
блюдатель исчезает из виду. Некоторое время Феликс
хмурится, пытаясь что-то сообразить, но тут между пас-
сажирами вновь возникает просвет, и выясняется, что
клетчатый наблюдатель мирно дремлет, сложив на живо-*
те руки. Средних лет мужчина, клетчатый пиджак, гряз-
новатые белые брюки...
В зале Дома культуры Феликс, расхаживая по краю
сцены, разглагольствует перед читателями.
— ...С раннего детства меня, например, пичкали клас-
сической музыкой. Вероятно, кто-то где-то когда-то сказал,
что если человека ежечасно пичкать классической музы-
кой, то он к ней помаленьку привыкнет и смирится, и это
будет прекрасно. И началось! Мы жаждали джаза, мы
сходили по джазу с ума — нас душили симфониями. Мы
обожали душещипательные романсы — на нас рушилн
скрипичные концерты. Мы рвались слушать бардов и ме-
14

нестрелей— нас травили ораториями. Если бы все эти
титанические усилия по внедрению классической музыки
имели бы КПД ну, хотя бы как у паровоза, мы бы все
сейчас были знатоками и ценителями. Ведь это же тысячи
и тысячи часов классики по радио, тысячи и тысячи те-
лепрограмм, миллионы пластинок! А что в результате?
Сами видите, что в результате...
Под одобрительный шум в зале Феликс отходит к сто-
лику и берет очередную записку.
— «Были ли вы за границей?»
Смех в зале. Возглас: «Как в анкете!»
— Да, был. Один раз в Польше туристом. Два раза
п Чехословакии с делегацией... Так. А что здесь? Гм..»
«Кто, по-вашему, больше боится смерти: смертные или
бессмертные?»
В зале шум. Феликс пожимает плечами и говорит:
— Странный вопрос. Я на эту тему как-то не думал.,,
Знаете, по-моему, о бессмертии думают главным образом
молодые, а мы, старики, больше думаем о смерти!
И тут он видит, как в середине зала воздвигается зна*
комая ему клетчатая фигура.
— А что думают о смерти бессмертные?—пронзитель-
ным фальцетом осведомляется клетчатая фигура.
Этим вопросом Феликс совершенно сбит с толку и
несколько даже испуган. Он догадывается, что это не-
спроста, что есть в этой сцене некий непонятный ему под-
текст, он чувствует, что лучше бы ему сейчас не отвечать,
а если уж отвечать, то точно, в самое яблочко. Но кан
это сделать — он не знает, а поэтому бормочет, пытаясь
то ли сострить, то ли отбрехаться:-
— Поживем, знаете ли, увидим... Я, между прочим,
пока еще не бессмертный. Мне трудно, знаете ли, о таких
вещах судить...
Клетчатого уже не видно в зале, Феликс утирается
платком и разворачивает следующую записку.
Покинув Дом культуры, Феликс решает избавиться от
проклятой авоськи с бутылками. Он пристраивается в не-
большую очередь у ларька по приему стеклотары и сто-
ит, глубоко задумавшись.
Вдруг поднимается визг, крики, очередь бросается
воассыпную. Феликс очумело вертит головой, силясь по-
нять, что происходит. И видит он: с пригорка прямо на
него, набирая скорость, зловеще-бесшумно катится ги-
15

гантский МАЗ-самосвал с ковшом, полным строительного
мусора. Судорожно подхватив авоську, Феликс отскакива-
ет з сторону, а самосвал, промчавшись в двух шагах, с
грохотом вламывается в ларек и останавливается. В ка-
бкне его никого нет.
Вокруг кричат, ругаются, воздевают руки.
— Где шофер?
В гастроном пошел, разгильдяй!
— На тормоз! На тормоз надо ставить!
— Да что же это такое, граждане хорошие? Куда ми-
лиция смотрит?
— Где моя посуда? Посуда-то моя где? Он же мне
всю посуду подавил!
— Спасибо скажи, что сам жив остался...
— Шофер! Эй, шофер! Куда завалился-то?
— Убирай свою телегу!
Выбравшийся из развалин ларька приемщик в гряз-
ном белом халате вскакивает на подножку и ожесточенно
давит на сигнал.
Потряхивая головой, чтобы избавиться от пережитого
потрясения, Феликс направляется на Курсы иностранных
языков к знакомой своей, Наташе, до которой у него бы-
ло некое маленькое дельце.
По коридорам Курсов он идет свободно, как у себя
дома, не раздеваясь и нисколько не стесняясь своих бу-
тылок, раскланиваясь то с уборщицей, то с унылым по-
жилым курсантом, то с молодыми парнями, устанавлива-
ющими стремянку в простенке.
Он небрежно стучит в дверь с табличкой «Группа ан-
глийского языка» и входит.
В пустом кябинетике за одним из канцелярских столов
сидит Наташ й, Наталья Петровца, она поднимает на Фе-
ликса глаза, и Феликс останавливается. Он ошарашен, у
него даже лицо меняется. Когда-то у него была интрижка
с этой женщиной, а потом они мирно охладели друг к дру-
гу и. давно не виделись. Он явился к ней по делу, но те-
перь, снова увидев эту женщину, обо всем забыл.
Перед ним сидит строго одетая загадочная дама. Пре-
красная Женщина с огромными сумрачными глазами ведь-
мы-чаровницы, с безукоризненно нежной кожей лица и ла-
комыми губами. Не спуская с нее глаз, Феликс осторожно
ставит авоську на пол и, разведя руками, произносит:
— Ну, мать, нет слов!.. Сколько же мы это не виде-
лись?— Он хлопает себя ладонью по лбу.— Ну что за иди-
16

от! Где только были мои глаза? Ну что за кретин, в са-
мом деле! Как я мог позволить?
— Гуд ивнинг, май дарлинг,— довольно прохладно от-
зывается Наташа.— Ты только затем и явился, чтобы мне
об этом сказать? Или заодно хотел еще сдать бутылки?
— Говори!—страстно шепчет Феликс, падая на стул
напротив нее.— Говори еще! Все, что тебе хочется!
— Что это с тобой сегодня?
— Не знаю. Меня чуть не задавили. Но главное —
я увидел тебя!
— А кого ты ожидал здесь увидеть?
— Я ожидал увидеть Наташку, Наталью Петровну, а
увидел фею! Или ведьму! Прекрасную ведьму! Русалку!^
— Златоуст,— говорит она ядовито, но с улыбкой. Ей
приятно.
— Сегодня ты, конечно, занята,— произносит он дело-
вито,
— А если нет?
— Тогда я веду тебя в «Кавказский»! Я угощаю тебя
сациви! Я угощаю тебя хачапури! Мы будем пить коньяк
и «Твиши»! И Павел Павлович лично присмотрит за всем...
— Ну, естественно,— говорит она.— Сдадим твои бу-
тылки и гульнем. На все на три на двадцать...
Но тут Феликс и сам вспоминает, что сегодняшний ве-
чер у него занят.
— Наточка,— говорит он.— А завтра? В «Поплавок»,
а? На плёс, а? Как в старые добрые времена!..
— Сегодня в «Кавказский», завтра в «Поплавок»... А
послезавтра?
— Увы!—честно говорит он.— Сегодня не выйдет. Я
забыл.
— И завтра не выйдет,— говорит она.— И послезавтра.
— Но почему?
— Потому что ушел кораблик. Видишь парус?
— Ты прекрасна,— произносит он, как бы не слушая.
и пытается взять ее за руку.— Я был слепец. У тебя даже
кожа светится.
— Старый ты козел,— отзывается она почти ласково,—
Отдай руку.
— Но один-то поцелуй — можно?— воркует он, тщась
дотянуться губами.
— Бог подаст,— говорит она, вырывая руку.— Пере-
стань кривляться. И вообще уходи. Сейчас ко мне придут.
— Эхе-хе!—Он поднимается.— Не везет мне сегодня.
Ну, а как ты вообще-то?
!7

— Да как все. И вообще, и в частностях.
~ По-дурацки у нас как-то с тобой получилось...
— Наоборот! Самым прекрасным образом.
— По-деловому, ты хочешь сказать?
— Да. По-деловому.
— А чего же тут прекрасного?
Без последствий. Это ведь самое главное, диар Фе-
ликс, чтобы не было никаких последствий. Ну, иди, иди,
ие отсвечивай здесь...
Феликс понуро поворачивается к двери, берет авоську
и вдруг спохватывается.
— Слушай, Наталья,— говорит он.— У меня же к тебе
огромная просьба!
— Так бы и говорил с самого начала...
— Да нет, клянусь, я как тебя увидел — все из голо-
вы вылетело... Это я только сейчас вспомнил. У тебя на
курсе есть такой Сеня... собственно, не Сеня. а Семен Се-
менович Долгополов...
— Ну, знаю я его. Лысый такой, из Гортранса.,. Очень
тупой...
— Святые слова! Лысый, тупой и из Гортранса. И еще
у него гипертония и зять-пьяница. А ему нужна справка
об окончании ваших Курсов. Вот так нужна, у него от
этого командировка зависит за бугор... Сделай ему зачет,
ради Христа. Ты его уже два раза проваливала...
— Три.
— Три? Ну, значит, он мне наврал. Постеснялся. Да
пожалей ты его, что тебе стоит? Он говорит, что ты его
невзлюбила... А за что? Он жалкий, невредный челове-
чек... Ну, что ты так смотришь, как ледяная? Что он тебе
сделал?
— Он мне надоел,— произносит Наташа со странным
выражением.
— Так тем более! Сделай ему зачет, и пусть он идет
себе на все четыре стороны... отсвечивать здесь у тебя не
будет... Пожалей!
— Хорошо, я подумаю.
— Ну, вот и прекрасно! Ты же добрая, я знаю...
■— Пусть он ко мне зайдет завтра в это время.
— Не зайдет!—произносит Феликс, потрясая подня-
тым пальцем.— Не зайдет, а приползет на карачках! И
будет держать в зубах плитку «Золотого якоря»!
— Только не в зубах, пожалуйста,— очень серьезно
возражает Наташа.
18

Вечереет. Феликс предпринимает еще одну попытку
избавиться от посуды. Он встает в хвост очереди, голов?
которой уходит в недра какого-то подвала. Стоит неко*.
торое время, закуривает, смотрит на часы, Затем, потоп-
тавшись в нерешительности, обращается к соседу.
— Слушай, друг, не возьмешь ли мои? По пять копеек
отдам.
Друг отзывается с мрачноватым юмором:
— А мои по четыре не возьмешь?
Феликс вздыхает и, постояв еще немного, покидает
очередь.
Он вступает в сквер, тянущийся вдоль неширокой ули-
цы, движение на которой перекрыто из-за дорожных ра-
бот. Тихая, совершенно пустынная улица с разрытой мос-
товой, с кучами булыжников, громоздящихся на тротуаре.
Феликс обнаруживает, что на правом его ботинке раз^
вязался шнурок. Он подходит к скамейке, опускает на
землю авоську и ставит правую ногу из. край скамейки, :i
вдруг авоська его словно бы взрывается с лязгом и дре-
безгом .
Невесть откуда брошенный булыжник угодил в нее и
произвел в бутылках разрушения непоправимые. Брызги
стеклянного лома усеяли все пространство вокруг ног Фе-
ликса.
Феликс растерянно озирается. Сквер пуст. Улица пус-
та. Сгущаются вечерние тени. В куче стеклянного кро-
шева над распластанной авоськой закопался испачканный
глиной булыжник величиной с голову ребенка.
— Странные у вас тут дела происходят...— произносит
Феликс в пространство.
Он делает движение, словно бы собираясь нагнуться
за авоськой, затем пожимает плечами и уходит, засунув
руки в карманы.
В шесть часов вечера Феликс входит в зал ресторана
«Кавказский». Он останавливается у порога, оглядывая
столики, и тут к нему величественно и плавно придвига-
ется метрдотель Павел Павлович, рослый смуглый муж-
чина в черном фрачном костюме с гвоздикой в петлице.
— Давненько не изволили заходить, Феликс Александ-
рович!— рокочет он.— Дела? Заботы? Труды?
— Труды, вашество, труды,— невнимательно отзывает-
ся Феликс.— А равномерно и заботы... А вот вас, Пал Па-
льто, как я наблюдаю, ничто не берет. Атлет, да и только...
19

— Вашими молитвами, Феликс Александрович. А паче
всего — беспощадная дрессировка организма. Ни в коем
случае не распускать себя! Постоянно держать в узде!..
Впрочем, вы-то сюда приходите как раз для другого...
Извольте вон туда, к окну, Анатолий Сократович вас уже
ждут...
— Спасибо, Пал Палыч, вижу... Кстати, мне бы с со-
бой чего-нибудь. Домой к ужину. Ну, там, пару калачиков,
ветчинки, а? Но в долг, Пал Палыч! А?
— Сделаем.
В этот момент за спиной Феликса раздается оглуши-
тельный лязг. Феликс подпрыгивает на метр и в ужасе
оборачивается. Но это всего лишь молоденький официант
Вася уронил поднос на металлический столик-каталку.
— Шляпа, дырявые руки,— с величественным презре-
нием произносит метрдотель Павел Павлович.
Главный редактор местного журнала Анатолий Сокра-
тович Романюк любит в меру выпить, вкусно закусить м
угостить приятного, а тем более—нужного человека.
— Ты, Феликс, пойми, что от тебя требуется прежде
всего,— произносит он, выставив перед собой вилку с на-
саженным на нее ломтиком кеты.— Прежде всего требует-
ся выразить ту мысль, что в наше время понятие смысла
жизни неотделимо от высокого морально-нравственного
потенциала...
Феликс трясет головой.
— Это, Анатолий Сократыч, я все уже понял... Я хочу
тебе выразить, что нельзя все-таки так, с бухты-барахты...
Надо все-таки заранее, хотя бы за неделю, а еще лучше —
за две... Ты сам подумай: разве это мыслимо — за ночь
статью написать?
— Журнал должен быть оперативен! Как вы все этого
не понимаете? Журнал по своей оперативности должен
приближаться к газете, а не удаляться от нее! Ты знаешь,
я тебя люблю... Ты сильно пишешь, Феликс, и я тебя люб-
лю... Печатаю все, что ты пишешь... Но оперативности у
тебя нет!
— Так я же не газетчик! Я — писатель!
— Вот именно! Писатель, а оперативности нет! Надо
вырабатывать! Возьми, к примеру, этого... Курдюкова
Коську... Знаю, поэт посредственный и даже неважный...
Но если ты ему скажешь: «Костя! Чтобы к вечеру бы-
ло!»— будет. Он, понимаешь, как Чехов. За что я его и
люблю. Тут же, понимаешь, на подоконнике пристроит-
20

ся — и готово: «По реке плывет топор с острова Колгуе-
ва...» Или еще что-нибудь в этом роде.
Феликс спохватывается.
— Ч-черт! Надо же позвонить, узнать, как он там...
— Где?— кричит редактор уже вслед убегающему Фе-
ликсу.
В вестибюле ресторана Феликс звонит на квартиру
Курдюков а.
— Зоечка, это я, Феликс... Ну, как там Костя вообще?
— Ой, как хорошо, что вы позвонили, ФеликЫ Я толь-
ко что от него! Только-только вошла, пальто еще не сни-
мала... Вы знаете, он очень просит, чтобы вы к нему
зашли...
— Обязательно. А как же... А как он вообще?
— Да все обошлось, слава богу. Но он очень просит,
чтобы вы пришли. Только об этом и говорит.
— Да? Н-ну... Завтра, наверное. Ближе к вечеру..,
— Нет! Он просит, чтобы обязательно сегодня! Он мне
просто приказал: позвонит Феликс Александрович — ска-
жи ему, чтобы пришел обязательно, сегодня же...
— Сегодня? Хм...— мямлит Феликс.— Сегодня-то я ни-
как... Тут у меня Анатолий Сократыч сидит...
Зоя не слушает его.
— А если не позвонит, говорит,— продолжает она,— то»
найди его, говорит, где хочешь. Хоть весь город объезди...
Что-то у него к вам очень важное, Феликс... И важное, и
срочное...
— Ах, черт, как неудобно получается!..
— Феликс, миленький, вы поймите, он сам не свой.,.
Ну забегите вы к нему сегодня, ну хоть на десять минут?
—• Ну ладно, ну хорошо, что ж делать...
Феликс вешает трубку. Беззвучно и энергично шевелит
губами. На физиономии его явственно изображен бунт.
Когда Феликс входит в палату, Курдюков сидит на
койке и с отвращением поедает манную кашу в жестяной
тарелке. Он весь в больничном, но выглядит в общем не-
плохо. За умирающего его принять невозможно. Палата на
шесть коек, у окна лежит кто-то с капельницей, а больше
никого нет — все ушли на телевизор смотреть футбол.
Увидевши Феликса, Курдюков живо вскакивает и так
про к нему бросается, что Феликс даже шарахается от не-
ожиданности. Курдюков хватает его за руку и прннима-
24

ется пожимать и трлсти, трясти и пожимать** и при этом
говорит как заведенный, почему-то все время оглядываясь
Mh тело с капельницей и не давая Феликсу сказать ни
слова:
— Старик! Ты себе представить не можешь* что тут
со мною было! Это же десять кругов ада, клянусь тебе
всем святым! Сначала меня рвало, потом меня судороги
били, потом меня несло, да как! Стены содрогались! Трид-
цать три струи, не считая мелких брызг! Страшное дело!
Но и они тоже времени не теряли... Представляешь, пона-
бежали со всех сторон, с трубками, с наконечниками, с
клистирами наперевес, все в белом, жуткое зрелище, шес-
теро меня держат, шестеро промывают, шестеро в очереди
стоят...
Он все оглядывается и, наступая на ноги, теснит Фе-
ликса к дверям.
— Да что ты все пихаешься?—спрашивает Феликс,
уже оказавшись в коридоре.
— Давай* старик, пойдем присядем... Вой там у них
скамеечка под пальмой...
Они усаживаются на скамеечку под пальмой. В кори-
доре пусто и тихо, только вдали дежурная- сестра позвя-
кивает пузырьками, да доносятся приглушенные взрывы
эмоций футбольных болельщиков.
— Потом, представляешь, кислород!—с энтузиазмом
продолжает Курдюков.— Сюда — трубку, в нос — две... Ну,
думаю, все, врезаю дуба. Однако нет! Проходит час, про-
ходит другой, прихожу в себя, и ничего!
— Не понадобилось, значит,— благодушно вставляет
Феликс.
— Что именно?— быстро спрашивает Курдюков.
— Ну, этот твой... мафусаил... мафуссалин.,, Зря, зна-
чит, я хлопотал.
— Что ты! Они мне, понимаешь, сразу клизму, промы-
вание желудка под давлением, представляешь? Такой ки-
слород засадили, вредители! Только тут я понял, какая это
страшная была пытка, когда в тебя сзади воду накачива-
ют... У меня, понимаешь, глаза на лоб, я им говорю: ребя-
та, срочно зовите окулиста...
И тут Курдюков вдруг обрывает себя и спрашивает
шепотом:
— Ты что так смотришь?
— Как? — удивляется Феликс.— Как я смотрю?
— Да нет, никак...— уклоняется Курдюков. — Я вижу,
отец, ты малость вдетый нынче, а? Поддал,, старик, а?
22

— Не без того,— соглашается Феликс и, не удержав-
шись, добавляет: — Если бы не ты, я и сейчас бы еще про-
должал с удовольствием.
— Ничего! — с легкомысленным жестом объявляет Кур-
дюков.— Завтра или послезавтра они меня отсюда выки-
нут, и мы с тобой тогда продолжим. Без балды. Я тебе
знаешь какого коньячку выставлю? Называется «Ахта-
мар», прямо с Кавказа... Это, знаешь, у них такая леген-
да была: любила девушка одного, а родители были против,
а сама она жила в замке на острове...
— Слушай, Костя,— прерывает его Феликс стеснитель-
но,— знаю я эту легенду. Ты меня извини, ради бога, но
мне сегодня еще работать всю ночь. Сократыч статью за-
казал...
— Да-да, конечно! — вскрикивает Курдюков.— Конеч-
но, иди! Что тут тебе со мной? Навестил, и спасибо тебе
большое...
Он встает. И Феликс тоже встает — в растерянности и
недоумении. Некоторое время они молчат, глядя друг
другу в глаза. Потом Курдюков вдруг снова спрашивает
полушепотом:
— Ты чего?
— Да ничего. Пойду сейчас.
— Конечно, иди... Спасибо тебе... Не забуду, вот уви-
дишь...
— Ты мне больше ничего не хочешь сказать?—спра-
шивает Феликс.
— Насчет чего? — произносит Курдюков совсем уже
тихо.
— А я не знаю — насчет чего! — взрывается Феликс—
Я не знаю, зачем ты меня выдернул из-за стола... Ни
поесть толком не дал, ми выпить... Сократыч обиделся...
Мне говорят: срочное дело, необходимо сегодня же, немед-
ленно... Какое дело? Что тебе необходимо?
— Кто говорил, что срочное дело?
— Жена твоя говорила! Зоя!
•— Да нет! — объявляет Курдюков и снова делает лег-
комысленный жест.— Да чепуха это все, перепутала она!
Совсем не про тебя речь шла, и было это не так уж сроч-
но... А она говорила—сегодня? Вот дурища! Нет, Феликса
она просто не поняла с перепугу. Ну, напугалась же баба.,.
Феликс машет рукой.
— Ладно. Господь с вами обоими. Не поняла, так не
поняла. Выздоровел — и слава богу. А я тогда пошел до-
мой.
23

Феликс направляется к выходу, а Курдюков семенит
рядом, забегая то справа, то слева, то хватая его за ло-
коть, то сжимая его плечо.
— Ну, ты ж не обиделся, я надеюсь...— бормочет он.-
Ну, дура же, молодая еще... Не понимает ничего., i Ты,
главное, знай: я тебе благодарен так, что если ты меня
попросишь... о чем бы ты меня ни попросил... Ты знаешь,
какого я страху здесь натерпелся? Не дай бог тебе отра-
виться, Снегирев, ей-богу... Ну, ты не сердишься, да? Ну
скажи, не сердишься?
А на пустой лестничной площадке, рядом с телефоном-
автоматом, происходит нечто совсем уж несообразное.
Курдюков вдруг обрывает свою бессвязицу, судорожно
вцепляется Феликсу в грудь, прижимает его к стене и,
брызгаясь, шипит ему в лицо:
— Ты запомни, Снегирев! Не было ничего, понял? За-
будь!
— Постой, да ты что? — бормочет Феликс, пытаясь ото-
драть от себя его руки.
— Не было ничего!—шипит Курдюков.— Не было! Хо-
рошенько запомни! Не было!
— Да пошел ты к черту! Обалдел, что ли?— гаркает
Феликс в полный голос. Ему удается, наконец, оторвать от
себя Курдюкова, и, с трудом удерживая его на расстоянии,
он произносит:—Да опомнись ты, чучело гороховое! Что
это тебя разбирает?
Курдюков трясется, брызгается и все повторяет:
— Не было ничего, понял? Не было!.. Ничего не было!
Потом он обмякает и принимается плаксиво объяснять:
— Накладка у меня получилась, Снегирев... Наклад-
ка у меня вышла! Институт же секретный, номерной... Не
положено мне ничего про него знать... А тебе уж и подав-
но не положено! Не нашего это ума дело, Феликс! Я вот
тебе ляпнул, а они уже пришли и замечание мне сделали...
Прямо хоть из больницы не выходи!
Феликс отпускает его. Курдюков, морщась, принима-
ется растирать свои покрасневшие запястья и все бубнит
со слезой одно и то же:
— Накладка это... А мне уже влетело... И еще влетит,
если ты болтать будешь... Загубишь ты меня своей бол-
товней! Секретный же! Не положено нам с тобой знать!
— Ну хорошо, хорошо,— говорит Феликс, с трудом со-
храняя спокойствие.— Секретный. Хорошо. Ну чего ты дер-
гаешься? Сам посуди, ну какое мне до всего этого дело?
Не положено, так не положено... Надо, чтобы я забыл,—
24

считай, что я все забыл... Не было и не было, что я — спо-
рю? Что за манера, в самом деле?
Без всякой жалости он отодвигает Курдюкова с дороги
и принимается спускаться по лестнице с наивозможной для
себя поспешностью. Он уже в самом низу, когда Курдю-.
ков, перегнувшись через перила, шипит ему вслед на всю
больницу:
— О себе подумай, Снегирев! Серьезно тебе говорю! О
себе!
Феликс только сплевывает в сторону.
Дома, в тесноватой своей прихожей, Феликс зажигает
свет, кладет на столик объемистый сверток (с едой от Пав-
ла Павловича), устало стягивает с головы берет, а затем
снимает плащ и принимается аккуратно напяливать его на
деревянные плечики.
И тут он обнаруживает нечто ужасное.
Б том месте, которое приходится как раз на левую
почку, плащ проткнут длинным шилом с деревянной ру-ч
кояткой.
Несколько секунд Феликс оцепенело смотрит на эту
округлую деревянную рукоятку, затем осторожно вешает
плечики с плащом на вешалку и, придерживая полу, двумя'
пальцами извлекает шило.
Электрический блик жутко играет на тонком стальном
жале.
И Феликс отчетливо вспоминает:
— искаженную физиономию Курдюкова и его шипящий
вопль: «О себе подумай, Снегирев! Серьезно тебе говорю!
О себе!»;
— стеклянный лязг и дребезг и булыжник в куче бито-
го стекла на авоське;
— испуганные крики и вопли разбегающейся очереди
и тупую страшную морду МАЗа, накатывающуюся на него,
как судьба...
Феликс, не выпуская шила из пальцев, накидывает на
дверь цепочку и произносит вслух:
— Вот, значит, какие дела.:;
Глубокая ночь, дождь. В свете уличных фонарей блес-
тит мокрая листва, блестит брусчатка мостовой, блестят
плиты тротуара. Дома погружены во тьму, лишь кое-где
горят одинокие прямоугольники окон.
У подъезда десятиэтажного дома останавливается лег-
ковой автомобиль. Гаснут фары. Из машины выбираются

под дождь четыре неясные фигуры, останавливаются и за-
дирают головы.
Женский голос: Вон три окна светятся. Спальня, ка-
бинет, кухня... Седьмой этаж.
Мужской голос: Странно... Почему у него везде свет?
Может, у него гости?
Другой мужской голос: Никак нет. Один он. Никого
у него нет.
Кабинет Феликса залит светом. Горит настольная лам-
па, горит торшер над журнальным столиком с телефоном,
горит трехрожковая люстра, горят бра над полосатым ди-
ваном напротив книжной стенки.
Феликс в застиранной роскошной пижаме работает за
письменным столом. Пишущая машинка по ночному вре-
мени отодвинута в сторону, Феликс пишет от руки. Запол-
ненная окурками пепельница придавливает стопу исписан-
ных страниц. На углу стола — пустая турка с перекипев-
шим через край кофе и испачканная кофейная чашечка.
Страшное шило лежит тут же, в деревянном ящичке с ка-
таложными карточками.
Звонок в дверь.
Феликс смотрит на часы. Пять минут третьего ночи.
Феликс глотает всухую. Ему страшно.
Он поднимается, идет в прихожую и останавливается
перед входной дверью.
— Кто там? — произносит он сипло.
— Открой, Феликс, это я,— отзывается негромко жен-
ский голос.
— Наташенька?—с удивлением и радостью говорит
Феликс.
Он торопливо снимает цепочку и распахивает дверь.
Но на пороге вовсе не Наташа. Давешний мужчина в
клетчатом. Под пристальным взглядом его светлых выпук-
лых глаз Феликс отступает на шаг.
Все происходит очень быстро. Клетчатый неуловимым
движением оттесняет его, проникает в прихожую, крепко
ухватывает его за запястья и сразу же прижимает его спи-
ной к двери в туалет.
А с лестничной площадки быстро и бесшумно входят
в квартиру один за другим:
— огромный, плечистый Иван Давыдович в черном пла-
ще до щиколоток, в руке — маленький саквояж; войдя, он
только коротко взглядывает на Феликса и проходит в ка-
бинет;
26

—- стройная й очаровательная Наталья Петровна с dy«
мочкой йа длинном рёмёткё через гШёчо, нежно улыба-
ется Феликсу и картинно делает ручкой, как 6bt говоря!
«А вот и я!»;
— и высокий, смуглый Павел Павлович в распахнутом
сером пальто, под которым виден все тот же чёрный фрач-
ный костюм с той же гвоздикой в петлице, с длинным зон-
тиком-тростью под мышкой; войдя, он приподнимает шляпу
и, сверкнув лысиной, приветствует Феликса легким покЛо*
ном.
Феликс (обалдело): Павел Палыч?
Павел Павлович: Он самый, душа моя, он самый...
Феликс: Что случилось?
Павел Павлович ответить не успевает. Из кабинета раз-
дается властный голос:
— Давайте его сюда!
Клетчатый ведет Феликса в кабинет. Иван Давыдович
сидит в кресле у стола. Плащ его небрежно брошен на дй*
ван, саквояж поставлен у ноги.
Феликс: Что, собственно, происходит? В чем дело?
Иван Давидович: Тихо, прошу вас.
Клетчатый: Куда его?
Иван Давидович: Вот сюда... Сядьте, пожалуйста, на
свое место, Феликс Александрович.
Феликс: Я сяду, но я хотел бы все-таки знать, что
происходит...
Иван Давидович: Спрашивать буду я. А вы сади-
тесь и будете отвечать на вопросы.
Феликс: Какие вопросы? Ночь же на дворе...
Слегка подталкиваемый Клетчатым, он обходит стол m
садится на свое место напротив Ивана Давыдовича. Он
растерянно озирается, и по лицу его видно, что ему очень
и очень страшно.
Хотя, казалось бы, чего бояться? Наташа мирно сидит
«а диване и внимательно изучает свое отражение в зеркаль-
це, извлеченном из сумки. Павел Павлович обстоятельно
устраивается в кресле под торшером и ободряюще кивает
оттуда Феликсу. Вот только Клетчатый.*? Он остался в
дверях — скрестивши ноги, прислонился к косяку и раску-
ривает сигарету; руки его черных кожаных перчатках.
Иван Давидович: Сегодня в половине третьего вы
были у меня в институте. Куда вы отправились потом?
Феликс: А кто вы, собственно, такие? Почему я дол-
жен...
Иван Давидович: Потому что. Вы обратили внимание,.
27

что сегодня вы трижды только случайно остались в жи-
вых?.. Ну вот, хотя бы это...— Он берет двумя пальцами
страшное шило за кончик лезвия и покачивает перед гла-
зами Феликса.— Два сантиметра правее — и конец! По-
этому я буду спрашивать, а вы будете отвечать на мои
вопросы. Добровольно и абсолютно честно. Договорились?
Феликс молчит. Он сломлен.
Иван Давидович: Итак, куда вы отправились от меня?
Только не лгать!
Феликс: в Дом культуры. Железнодорожников.
Иван Давидович: Зачем?
Феликс: Я там выступал. Перед читателями... Вот граж-
данин может подтвердить. Он меня видел.
Клетчатый: Правильно. Не врет.
Иван Давидович: Кто была та полная женщина в оч-
ках?
Феликс: Какая женщина?.. А, в очках. Это Марья Лео-
нидовна! Она зав. библиотекой,
Иван Давидович: Что вы ей рассказывали?
Феликс: Я? Ей?
Иван Давидович: Вы. Ей.
Клетчатый: Рассказывал, рассказывал! Минут двад-
цать у нее в кабинете просидел...
Феликс: Что значит — просидел? Ну, просидел... Она
мне путевку заверяла... Договаривались о следующем вы-
ступлении... Она меня просила в район выехать... И ни-
чего я ей не рассказывал! Что за подозрения? Скорее уж
это она мне рассказывала...
Иван Давидович: Итак, она заверила вам путевку.
Куда вы отправились дальше?
Феликс: На Курсы! Наташа, скажи ему!
Наташа: Феликс Александрович, ты не волнуйся. Ты
просто рассказывай все кяк было, и ничего тебе не будет.
Феликс: Да я и так рассказываю все как было...
Иван Давиоович: j\oi\, еще из знакомых вы встре-
тили на Курсах?
Феликс: Ну, кого... (Он очень старается.) Этого... ну, Ва-
лентина, инженера, из филиала, не знаю, как его фами-
лия... Потом этого, как его... Ну, такой мордастень-
кий...
Иван Давидович: И о чем вы с ними говорили?
Феликс: Ни о чем я с ними не говорил. Я сразу про-
шел к Наташе... к Наталье Петровне...
Иван Давидович: Потом вы оказались в ресторане. За-
чем?
28

Феликс: Как это — зачем? Поесть! Я же целый день
не ел... Между прочим, из-за этого вашего Курдюкова!
Иван Давыдович: А почему вас там дожидался Рома-
нюк?
Феликс: Он заказал мне статью. О морально-нравст-
венном потенциале. О смысле жизни современного чело-
века... Вот я ее пишу, вот она!
Иван Давыдович: А зачем вам понадобилось расска-
зывать ему про Курдюкова?
Феликс: Про Курдюкова?
Иван Давыдович: Да! Про Курдюкова!
Феликс: Ничего я ему не рассказывал про Курдюко-
ва! С какой стати?
Павел Павлович: Ну как же не рассказывали? Только
и слышно было: Курдюков, Курдюков...
Произнеся эти слова, Павел Павлович поднимается,
секунду смотрит па телефон, выдергивает телефонный
шнур из розетки и снимает аппарат со столика на пол.
Затем произносит: «Эхе-хе...» и направляется к двери на
кухню.
Иван Давыдович (раздраженно): Павел... э... Павло-
вич! Я не понимаю, неужели вы не можете десять минут
подождать?
Павел Павлович (приостановившись на мгновение в
дверях): А зачем, собственно, ждать? (Издевательским
тоном) Курдюков, Курдюков...
Он скрывается па кухне, и оттуда сейчас же доносит-
ся лязг посуды.
Феликс (нервно кричит ему вслед): Не было этого!
Может быть, и упоминали мы его один или два раза... С
какой стати? (Ивану Давыдовичу) А если бы даже я
ему и рассказал? Что тут такого?..
Иван Давыдович: Значит, вы все-таки рассказали ему
про Курдюкова?
Феликс: Да не рассказывал я! Скорее, это уж Рома-
шок мне о нем рассказывал! Как Курдюков свои стишки
пишет и все такое... А я про Курдюкова только и сказал,
что он отравился и я еду к нему в больницу... И все. П
больше ничего.
Иван Давыдович: А о том, что Курдюков послал вас
ко мне?
Феликс: Да господи! Да конечно — нет! Да ни еди-
ного слова!
Наступает внезапная тишина. Феликс обнаруживает,
что все с жадным вниманием смотрят на него. В тишине
29

^йетливо слышно, как Павел Павлович на кухне чем-то
побрякивает и напевает неопределенный мотивчик.
Иван Давидович (вкрадчиво): То есть, вы уже тогда
поняли, о чем можно говорить, а о чем нельзя?
Феликс молчит. Глаза его растерянно бегают.
Иван Давидович: Феликс Александрович. Будет луч-
ше ;?сего, если вы сами, без нашего давления, доброволь-
но и честно расскажете нам: с кем вы сегодня говорили
о Курдюкове, что именно говорили и зачем вы это дела-
ли. Я очень советую вам быть откровенным.
Феликс: Да господи! Да разве я скрываю? С кем я
говорил о Курдюкове? Пожалуйста. С кем я говорил...
Да ни с кем я не говорил! Только с одним Романюком и
говорил... Да, конечно! С женой Курдюкова говорил, с Зо-
ей!.. Она мне сказала, чтобы я поехал к нему в больницу^
и я поехал... И все. Все! Больше ни с кем!
На кухне снова слышится звон посуды, и в кабинете
появляется Павел Павлович. На нем кухонный фартук,
в одной руке он держит шипящую сковородку, в другой —
деревянную подставку для нее.
Павел Павлович: Прошу прощения. Не обращайте
внимания... Я у вас, Феликс Александрович, давешнюю
ветчину там слегка... Вы уж не обессудьте...
Феликс (растерянно): Да ради бога... Конечно!
Иван Давидович (раздраженно): Давайте не будем
отвлекаться! Продолжайте, Феликс Александрович!
Но Феликс не может продолжать. Он с испугом и
изумлением следит за действиями Павла Павловича. Па-
вел Павлович ставит сковородку на журнальный столик
и9 нависнувши над нею своим большим благородным но-
сом, извлекает из нагрудного кармана фрака черный
плоский футляр. Открыв этот футляр, он некоторое вре-
мя водит над ним указательным пальцем, произносит как
бы в нерешительности: «Гм!» и вынимает из футляра
тонкую серебристую трубочку.
Клетчатый (бормочет): Смотреть страшно...
Павел Павлович аккуратно отвинчивает колпачок и
принимается капать из трубочки в яичницу — на каждый
желток по капле.
Наташа: Какой странный запах... Вы уверены, что. это
съедобно?
Павел Павлович: Это, душа моя, «ухэ-тхо»... в бук-
вальном переводе—«желчь водяного». Этому составу, де-
точка, восемь веков...
Иван Давидович (стучит пальцем по столешнице):
ВО

Довольно, довольно! Фелике Александрович, продолжай-
те! 6 чем вы говорили с Романюком?
Феликс (с трудом отрываясь от созерцания Павла Пав-
ловича): О чем я говорил с Романюком?.. Он попросил
меня написать статью. Срочно. Сегодня же... Вот эту. (Он
касается пальцем стопки бумаг под пепельницей.)
Иван Давидович: А о чем вы договорились с Курдю-
ковым в больнице?
Феликс: С Курдюковым? В больнице? Н-ну... Ни о чем
определенном мы не договаривались... Он обещал пос-
тавить бутылку коньяку, и мы договорились, что ее разо-
пьем... Его ведь не сегодня-завтра выпишут...
Иван Давидович: И все?
Феликс: И все...
Иван Давидович: И ради этого вы поперли на ночь
глядя через весь город в больницу?
Феликс: Н-ну... Это же почти рядом... И потом, про-
сил же человек...
Иван Давидович: Курдюков ваш хороший друг?
Феликс: Что вы! Мы просто соседи! Раскланиваемся.,,
Я ему отвертку, он мне пылесос...
Иван Давидович: Понятно. Посмотрите, что у вас по-
лучается. Не слишком близкий ваш приятель, чувствую-
щий себя уже вполне неплохо, вызывает вас поздно ве-
чером к себе в больницу только для того, чтобы пообещать
распить с вами бутылку коньяка. Я правильно резюми-
ровал ваши показания?
Феликс: Д-да...
Иван Давидович: Вы бросили на середине деловой
разговор с вашим работодателем, вы забыли, что вам
предстоит всю ночь корпеть над работой,— и ради чего?
Феликс: Откуда я знал? Откуда мне было знать? Ведь
мне его жена баки забила: срочно, немедленно!
Иван Давидович: О чем вы сговорились с Курдюк©^
вым в больнице?
Феликс: Ей-богу, пи о чем!
Иван Давыдович поворачивается и смотрит на Клет-
чатого. Тот, раскуривая очередную сигарету, отрицатель-
но мотает головой.
Иван Давидович (Клетчатому): Вы полагаете?..
Клетчатый: Врет.
Иван Давыдович (с упреком): Феликс Александрович,
ведь я же предупреждал вас...
Феликс (трусливо): В чем, собственно, дело?
Клетчатый: Брешет он, сучий потрох! Не знаю, о чем
3!

они там сговорились, но на лестнице было у них крупное
объяснение! Он же по ступенькам ссыпался — весь крас-
ный был, как помидор!
Феликс: Так я и не скрываю! Я и был злой! Я бы ему
врезал, если бы не больница!
Клетчатый (уверенно): Врет. Врет. Я же вижу: где
правда, там правда, а здесь — врет!..
Павел Павлович (негромко): А всего-то и надо было
вам, Ротмистр, сделать два шага вверх по лестнице, вот
вы бы и все услышали, а мы бы здесь не гадали...
Клетчатый (смиренно): Виноват, ваше сиятельство.
Однако были некоторые причины... А пусть-ка этот афе-
рист объяснит нам, господа, что означали слова: «О себе
подумай, Снегирев! О себе!» Эти слова я слышал прекрас-
но и никак не могу взять в толк, к чему бы они!
Иван Давидович: О чем вы сговорились с Курдюко-
вым?
Феликс: Да ни о чем мы не сговаривались! Ей-богу
же — ни о чем!
Иван Давыдович: О чем вы сговорились с Курдюко-
вым?
Феликс: Господи! Да что вы ко мне пристали, в самом
деле? Нечего мне вам добавить!
Иван Давыдович: О чем вы сговорились с Курдюко-
вым?
Феликс: Наташа! Да кто это такие? Что им нужно
от меня? Скажи им, чтобы отстали!
Клетчатый коротко и очень страшно гогочет.
Иван Давыдович: Слушайте меня внимательно. Мы
отсюда не уйдем до тех пор, пока не выясним все, что
нас интересует. И вы нам обязательно расскажете все,
что нас интересует. Вопрос только — какой ценой. Цере
мониться мы не будем. Мы не умеем церемониться. И
должно быть тихо, даже если вам будет очень больно...
Он берет саквояж, ставит его на стол, раскрывает,
извлекает из него автоклавчик и, звякая металлом и стек-
лом, принимается снаряжать шприц для инъекций.
Феликс наблюдает его манипуляции, покрываясь ис-
париной.
Иван Давыдович: Разумеется, мы бы предпочли по-
лучить от вас информацию быстро, без хлопот и в чис-
том виде, без всяких примесей. Я думаю, это и в ваших
интересах тоже...
Тем временем Клетчатый скользящим шагом Пересе
кает комнату и намеревается встать у Феликса за спиной.
32

Феликс в панике отодвигается вместе со стулом и ока-
зывается загнанным между столом и книжной стенкой.
Клетчатый (шепотом): Тихо! Сидеть!
Феликс (с отчаянием): С-слушайте! Какого дьявола?
Наташа! Пал Палыч!
Наташа сидит на диване, уютно поджавши под себя
ноги. Она подпиливает пилкой ноготки.
Наташа (ласково-наставительно): Феликс, милый, па-
до рассказать. Надо все рассказать, все до последнего
Павел Павлович: Да уж, Феликс Александрович, вы
уж пожалуйста! Зачем вам лишние неприятности?
Феликс (он сломлен, дрожащим голосом): Да-да, не
надо...
Иван Давидович: Отвечать будете?
Феликс: Да-да, обязательно...
Иван Давидович: О чем вы сговорились с Курд кито-
вым?
Феликс не успевает ответить (да он и не знает, что
отвечать). Дверь в комнату распахивается, и на пороге
объявляется Курдюков. Он в мокром пальто не по росту,
из-под пальто виднеются больничные подштанники, на
ногах — мокрые растоптанные тапки.
— Ага!—с фальшивым торжеством произносит он и
вытирает рот тыльной стороной кулака, в котором зажа-
та огромная стамеска.— Взяли гада? Хорошо! Молодцы
Но как же это вы без меня? Непорядок, непорядок, не пп
\'ставу! Апеллирую к вам, Магистр! Не по уставу!.. Итак?
Кто ему рассказал про Эликсир?
Иван Давидович (вскакивая): Он знает про Эликсир?
Наташа (тоже подскочив): То есть как это?
Павел Павлович: Что-что-что?
Клетчатый: А что я вам говорил?
Курдюков- Хе! Он не только про Эликсир знает! Он
мне намекал, что ему и про Источник известно! Он мне
уже и Крапнзкнн Яр называл, сукин сын!
Все взоры устремляются на Феликса.
Феликс (бормочет, запинаясь): Ты что, Курдюков? Ка
кои еще Эликсир? Крапивкин Яр — знаю, а Эликсир...
Какой Эликсир?
Курдюков наклоняется к нему, уперев руки в боки:
— А Крапивкин Яр, значит, знаешь?
Феликс: 3-знаю... Кто ж его не знает?
Курдюков: Ладно, ладно! «Кто ж его не знает...» А
что ты мне поо Коапивкии Яр намекал давеча? Помнишь?
Феликс: Про Крапивкин Яр? Когда?
2 Заказ № 1200

Курдюков: А сегодня! В больнице! <8от поправишься,
Костенька, и пойдем мы с тобой прогуляться в Крапив-
кин Яр...» У меля глаза на лоб полезли! Откуда? Как
узнал? «Придется тебе, Костенька, одну ложечку для ме-
пя уделить...» Ложечку ему! А?
Феликс (орет в отчаянии): Какую ложечку? Да ты
что — опять консервами обожрался? Что ты мелешь?
Слышны глухие удары в потолок. Все притихают.
Феликс (понизив голос): Послушайте, ночь на дворе,
мы же людям спать не даем!.. Что вы у меня здесь су-
масшедший дом устроили?
Курдюков (сдавленным шепотом): Ты что — про Кра-
пивкин Яр мне не говорил? Посмей только отпираться,
скотина! И про ложечку Эликсира не говорил?
Феликс: Да ничего подобного я тебе не говорил! Ду-
рак ты консервный, заблеванный!
Курдюков: Не отпирайся! И про Крапивкин Яр гово-
рил, и про Эликсир говорил, и про Источник намекал... Я
тебя предупреждал давеча? «Молчи! Ни единого слова!
Никому!» Говорил я тебе это или нет?
Феликс: Ну, говорил! Так ведь ты про что говорил?
Ты же ведь...
Курдюков: А! Признаешь! Правильно! А раз призна-
ешь, то не надо запираться! Не надо! Честно признайся:
кто тебе рассказал? Наташка? В постельке небось рас-
сказала? Расслабилась?
Он оглядывается на Наташу и, тихонько взвизгнув,
шарахается, заслоняясь кулаком со стамеской, а Наташа
надвигается на него неслышным кошачьим шагом, слегка
пригнувшись, опустив вдоль тела руки с хищно шевеля-
щимися пальцами.
Наташа (яростно шипит): Ах ты, паскуда противная,
душа гадкая, грязная, ты что же это хочешь сказать?
Курдюков (визжит): Я ничего не хочу сказать! Ма-
гистр, это гипотеза! Защитите меня!
Наташа вдруг останавливается, поворачивается к Ива-
ну Давидовичу и спокойно произносит:
— Ну, все ясно. Этот патологический трус сам же все
и разболтал. Обожрался тухлятиной, вообразил, что по-
дыхает, и со страху все разболтал первому же встречно-
му...
Курдюков: Вранье! Первый был доктор из «Скорой по-
мощи»! А потом санитары! А уж только потом...
Наташа: И ты им все разболтал, гнида?
Курдюков: Никому! Ничего! Он уже и так все знал!
34

Клетчатый, оставивши Феликса, начинает бочком-боч-
ком придвигаться к Курдюкову. Заметив это, Курдюков
валится на колени перед Иваном Давыдовичем.
Курдюков: Магистр! Не велите ему! Я все расскажу!
Я только попросил его съездить к вам... Назвал вас, ви-
новат... Страшно мне было очень... Но он и так уже все
знал! Улыбнулся этак зловеще и говорит: «Как же, знаю,
знаю Магистра»..,
Феликс (потрясая кулаками): Что ты несешь? Опом-
нись!
Курдюков: «Поеду, говорит, так и быть, поеду, по ве-
черком мы еще с тобой поговорим!» Я хотел броситься, я
хотел предупредить, но меня промывали, я лежал плас-
том...
Феликс: Товарищи, он всё врет. Я не понимаю, чего
ему от меня надо, но он все врет...
Курдюков: А вечером он уже больше не скрывался?
Поймите меня правильно, я волнуюсь, я не могу сейчас
припомнить его речей в точности, но про все он мне рас-
сказал специально, чтобы доказать свою осведомлен-
ность...
Феликс: Врет.
Курдюков: Чтобы доказать свою осведомленность и
склонить меня к измене! Он сказал, что нас пятеро, что
мы бессмертные...
Феликс (монотонно): Врет.
Курдюков (заунывно, словно бы пародируя): «В Кра-
пивкином Яре за шестью каменными столбами под бе-
лой звездой укрыта пещера, и в той пещере Эликсира
Источник, точащий капли бессмертия в каменный
стакан...»
Феликс: Впервые эту чепуху слышу. Ом же просто с
ума сошел.
Курдюков (воздевши палец): «Лишь пять ложек Элик-
сира набирается за три года, и пятерых они делают бес-
смертными...»
Феликс: Он же из больницы сбежал, вы же видите..,
Курдюков (обычным голосом): Он вас назвал, Ма-
гистр. И Наташечку. И вас, Киязь. «А пятого, говорит,
я до сих пор не знаю...»
Все смотрят на Феликса.
Феликс (пытаясь держать себя в руках): Для меня
все это — сплошная галиматья. Горячечный бред. Ниче-
го этого я не знаю, не понимаю и говорить об этом про-
сто не мог.
2*
35

Все молчат. И в этой тишине раздается вдруг пронзи-
тельный звонок в дверь. Все застывают.
Иван Давыдович (глядя на Феликса): М-м?
Феликс (несколько ободрившись): Я думаю, это сосед
сверху. Я думаю, вы слишком тут все орете.
Снова звонок в дверь — длинный, яростный.
Иван Давыдович: Идите и извинитесь. Никаких лишних
слов. И вообще ничего лишнего. Ротмистр, проследите.
Сопровождаемый Клетчатым, Феликс выходит в при-
хожую. Наружная дверь, оказывается, наполовину рас-
крыта, и на пороге маячит фигура в полосатой пижаме.
— Я, гражданин Снегирев, жаловаться на вас буду,—
объявляет фигура.— Полчетвертого ночи!
Феликс: Сергей Сергеич, простите, ради бога. Мы тут
увлеклись, переборщили... Правильно, Ротмистров?
Клетчатый: Переборщили. Правильно. Больше не по-
вторится, я сам прослежу.
Феликс: Простите, Христа ради, Сергей Сергеич! С
меня полбанки, а?
Сергей Сергеич (плачуще): Мне, Феликс Александро-
вич, вставать в шесть утра! А вы тут, понимаете, произ-
ведения свои читать затеяли, да еще ие просто читать, а
на три голоса, выражением... Сил же никаких нет!
?еликс: А что, все слышно?
ергей Сергеич: Да вот как над ухом прямо!
Феликс (Клетчатому): Вот видите? Говорил же я вам,
что пора уже расходиться...
Клетчатый: Все! Все. Сергей Сергеич, все. С него пол-
банки и с меня тоже полбанки. И полная тишина. Как в
могиле. Правильно я говорю, Феликс Александрович?
Как в могиле!
— И-иэх! — произносит Сергеи Сергеич горестно и
удаляется, шлепая тапочками.
Феликс пытается запереть дверь, но тут выясняется,
что замок сломан.
Феликс (с отчаянием): Ну что за сволочь! Вы погля-
дите только, он же мне замок сломал!
Клетчатый (с жадным любопытством): Кто? Сергей
Сергеич? А зачем?
Феликс-. Да причем здесь Сергей Сергеич? Курдюков
этот ваш, псих полоумный! И что вы все свалились на
мою голову? Забирайте вы его и уходите к чертовой ма-
тери, не то я милицию вызову!..
Клетчатый: Тихо! Эт-то еще что такое? А ну-ка, про-
водите и — тихо!
36

Едва Феликс вступает в кабинет, как на него сзади
наскакивает Курдюков. Он обхватывает его левой ру-
кой за лицо, чтобы зажать рот, а правой с силой бьет
стамеской в спину снизу вверх. Стамеска тупая, рука у
Курдкжова соскальзывает, и никакого смертоубийства не
получается. Феликс лягает Курдюкова ногой, тот отлета-
ет на Ивана Давыдовича, и оба они вместе с креслом ру-
шатся на пол. Пока они барахтаются, лягаясь и размахивая
кулаками, Клетчатый хватает Феликса за руки и прижи-
мает его к стене.
Павел Павлович (насмешливо): Развоевались!..
Наташа (она уже возлежит на диване в позе мадам
Рекамье): Шляпа. И всегда он был шляпой, сколько я его
помню...
Павел Павлович: Но соображает быстро, согласитесь...
Иван Давыдович наконец поднимается, брезгливо
вытирая ладони о бока, а Курдюков остается на полу —
лежит, скорчившись, обхватив руками голову.
Иван Давыдович: Господа, так все-таки нельзя. Так
мы весь дом разбудим. Я попрошу, господа...
Клетчатый отпускает Феликса, и тот принимается ощу-
пывать ушибленную спину.
Феликс (дрожащим голосом): Слушайте, а может, во-
обще хватит на сегодня? Может, вы завтра зайдете? Ведь,
efi-богу, дождемся, что кто-нибудь милицию вызовет. А
так — завтра...
Иван Давыдович: Сядьте. Сядьте, я вам говорю? И
молчите. (Курдюкову.) А вы вставайте. Хватит валяться,
вставайте!
Наташа: Пусть валяется.
Иван Давыдович (поднимая кресло и усаживаясь):
Хорошо, не возражаю. Пусть валяется.
Клетчатый: А может, вы его... того?
Иван Давыдович: Да нет. Притворяется... Перепугал-
ся. Ладно, пусть пока лежит... Вот что, господа. Ситуа-
ция переменилась. Я бы сказал, она усложнилась.
Павел Павлович: Тогда самое время сварить кофе.
Иван Давыдович: Нет, Князь. Кофе не надо. Нельзя.
Павел Павлович: Нельзя выпить по чашке кофе? Про-
сто кофе?
Иван Давыдович: Просто?
Павел Павлович: Да! Просто кофе. Крепкий сладкий
кофе по-венски.
Иван Давыдович: Хорошо. Сварите. Вы поняли, что
ситуация осложнилась?
37

Павел Павлович: Ну, естественно!
Иван Давыдович: Тогда займитесь.
Павел Павлович умело и аккуратно собирает на под-
нос джезве и чашечку со стола Феликса и уносит все это
на кухню.
Иван Давыдович: Я, господа, прошу вас основательно
усвоить, что сегодня мам ничего здесь делать нельзя. (Он
принимается собирать обратно в саквояж свои медицин-
ские причиндалы.) Если мы оставим здесь труп, милиция
разыщет нас очень быстро. Это понятно?
Клетчатый: Виноват, герр Магистр, не совсем понят-
но. Нам же не обязательно оставлять труп здесь! Можно
выкинуть его в окно... Седьмой этаж... Вдребезги? Само-
убийство!
Иван Давыдович закрывает глаза, поднимает лицо к
потолку и некоторое время молчит, сдерживаясь. Потом
оя говорит:
— Пять минут назад сюда приходил человек. Вы за-
метили это, Ротмистр?
Клетчатый: Так точно, заметил. Сергеи Сергеевич. Это
шш верхней квартиры.
Иван Давыдович: Вы обратили внимание, что он вас
тоже заметил, Ротмистр?
Клетчатый: Так точно.
Иван Давыдович: Он запомнил вас, понимаете? Ваш
■летчатый пиджак, ваше кепи, ваши усики... Он вас опн-
ивг, и вас найдут. Самое большее — через неделю.
Курдюков (из угла, куда он незаметно переполз): А
во-моему, ничего страшного. Ротмистр уедет куда-нибудь,
отсидится годик...
Иван Давыдович: Вас, Басаврюк, спросят: откуда вы
©брели в эту самую ночь такой великолепный синяк под
глазом?
Курдюков: У меня алиби! Я в настоящий момент в
«больнице!
Пауза. Из кухни доносится гуденье кофемолки.
Наташа (решительно): Нет. господа, я тоже против.
hot знают, что мы с Феликсом дружили, вчера он ко мне
•ажодил, ночью меня не было дома... Зачем мне это на-
до? Затаскают по следователям. Я вообще против того,
«етобы Феликса трогать. Е го надо принять.
Курдюков (выскакивает из угла, как черт из коробоч-
ка): Это за чей же счет? Шлюха ты беспардонная!
Иван Давидович: Да тише вы, Басаврюк! Сколько
можно повторять? Тн-ше! Извольте не забывать, что это
m

по вашей вине все мы сидим здесь и не знаем, на что ре-
шиться. Так что советую вам вести себя особенно тихо...
Молчите! Ни слова более! Сядьте!
Клетчатый: В самом деле, сударь! Труса отпраздно-
вали, а теперь все время мешаете...
Иван Давыдович: Я, господа, просто не вижу иного
пути, кроме как поставить Феликса Александровича пе-
ред выбооом...
И тут Феликс взрывается. Он изо всей силы грохает
ладонью по столу и голосом, сдавленным от страха и
ненависти, объявляет:
— Убирайтесь к чертовой матери! Все до одного! Сей-
час же! Сию же минуту! Чтобы ноги вашей здесь не
было!..
В дверях кухни появляется встревоженное лицо Пав-
ла Павловича. Клетчатый, хищно присев, делает движе-
ние к Феликсу.
Феликс (клетчатому): Давай, давай, сволочь, иди!
Ты, может, меня и изуродуешь, бандюга, протокольная
морда, ну и я здесь тоже все разнесу! Я здесь вам такой
звон устрою, что не только дом — весь квартал сбежится!
Иди, иди! Я вот сейчас для начала окно высажу вместе
с рамой...
Иван Давыдович (резко ): Прекратите истерику!
Феликс (бешено): А вы заткнитесь, председатель мест-
кома! Заткнитесь и выметайтесь отсюда, и заберите с со-
бой всю вашу банду! Немедленно! Слышите?
Иван Давыдович (очень спокойно): Вашу дочь зовут
Лиза...
Феликс: А вам какое дело?
Иван Давыдович: Вашу дочь зовут Лиза, ваших вну-
ков зовут Фома и Антон, и живут они все на Малой Ту-
пиковой, шестнадцать. Правильно?
Феликс молчит.
Иван Давыдович: Я надеюсь, вы понимаете, на что я
намекаю? Книжки читаете?
Феликс (угрюмо): По-моему, вы все ненормальные...
Иван Давыдович: Этот вопрос мы сейчас обсуждать
не будем. Если вам удобнее считать нас ненормальны-
ми — пожалуйста. В известном смысле вы, может быть, и
празы...
Феликс: Чего вам от меня надо — вот чего я никак не
пойму!
Иван Давыдович: Сейчас поймете. Судьбе угодно бы-
ло, чтобы вы проникли в нашу тайну...
39

Феликс: Никаких тайн не знаю и знать не хочу.
Иван Давыдович: Пустое, пустое. Следствие законче-
яо. Не об этом вам надлежит думать. Вам предстоит сей-
час сделать выбор: умереть или стать бессмертным.
Феликс молчит. На лице его тупая покорность.
Иван Давыдович: Вы готовы сделать такой выбор?
Феликс медленно качает головой.
Иван Давыдович: Почему?
Феликс (морщась): Почему? Да потому что нет у ме-
ня никакого выбора... Если я выберу смерть, вы меня вы-
кинете в окно... А если я выберу это ваше бессмертие...
я вообще не знаю, какую гадость вы мне тогда сделаете.
Чего от вас еще ждать?..
Наташа: Святая дева! До чего же глупы эти совре-
менные мужчины! Я, помнится, моментально поняла, о
чем идет речь...
Иван Давыдович: Не забывайте, мадам, это было
лятьсот лет назад...
Наташа: Четыреста семьдесят три!
Иван Давыдович: Да-да, конечно... Вспомните, тогда
ведь все это было в порядке вещей: бессмертие, философ-
ский камень, полеты на метле... Вам ничего не стоило
тогда поверить по первому слову! А вы представьте се-
бе, что пишете заметку для газеты «Кузница кадров», а
тут к вам приходят и предлагают бессмертие...
Курдюков (из угла): Да врет он все. Ваньку он перед
вами валяет. Давным-давно он уже все порешил и вы-
брал...
Иван Давыдович: Перестаньте, Басаврюк, вы уже на-
доели. Все это теперь несущественно. На самом деле да-
же интереснее, если Феликс Александрович действитель-
но ничего не понимает.
Некоторое время он пристально, изучающе смотрит
Феликсу в лицо, а потом начинает с выражением, слов-
но читая по тексту, говорить:
— Недалеко от города, в Крапивкином Яру, есть кар-
стовая пещера, мало кому здесь известная. В самой глу-
бине ее, в гроте, совсем уж никому не известном, свиса-
ет со свода одинокий сталактит весьма необычного крае-
вого цвета. С него в каменное углубление — кап-кап'-
яап! — капает Эликсир Жизни. Пять ложечек в три года.
Этот Эликсир не спасает нн от яда, ни от пули, ни от ме-
ча. Говоря современным языком, это некий гормональ-
ный регулятор необычайной мощности. Одной ложечки в
три года достаточно, чтобы воспрепятствовать любым иро-
*о

цессам старения в человеческом организме. Любым! Ор-
ганизм не стареет! Совсем не стареет. Вот вам сейчас пять-
десят лет. Начнете пить Эликсир, и вам всегда будет пять-
десят лет. Всегда. Вечно. Понимаете? По чайной ложке в
три года, и вам навсегда останется пятьдесят лет.
Феликс пожимает плечами. Не то чтобы он поверил
всему этому, но трезвая, разумная речь Ивана Давыдо-
вича, а в особенности применяемые им научные тер^мины
производят на него успокаивающее действие.
Иван Давидович: Беда, однако же, в том, что ложе-
чек всего пять. А значит, и бессмертных может быть
только пять. Со всеми вытекающими отсюда последстви-
ями. Понятно? Или нет?
Феликс: Шестой лишний?
Иван Давидович: Истинно так.
Феликс (оживляясь): Но ведь я, кажется, и не пре-
тендую...
Иван Давидович: То есть, вам угодно выбрать смерть?
Феликс: Почему — смерть? Меня это вообще не каса-
ется! Вы идите своей дорогой, а я — своей... Обходились
;ке мы друг без друга до сих пор!
Иван Давидович: Я вижу, вы пока еще не поняли си-
туацию. Эликсира хватает только на пятерых. Надо ли
объяснять, что желающих нашлось бы гораздо больше!
Если бы сведения распространились, у нас бы просто от-
няли Источник, и мы бы перестали быть бессмертными.
Понимаете? Мы все были бы давным-давно мертвы, ес-
ли бы не сумели до сих пор — на протяжении веков! —
сохранить тайну. Вы эту тайну узнали, и теперь уж одно
из двух: или вы присоединяетесь к нам, или, извините,
мы будем вынуждены вас уничтожить.
Феликс: Глупости какие... Что же, по-вашему, я по-
бегу сейчас везде рассказывать эту вашу тайну? Что я, по-
вашему, идиот? Меня же немедленно посадят в психушку!
Иван Давидович: Может быть. И даже наверное. Но
согласитесь, уже через неделю сотни и сотни дураков
выйдут на склоны Крапивкина Яра с мотыгами и лопа-
тами... Люди так легковерны, люди так жаждут чуда!
Нет, рисковать мы не станем. Видите ли, у нас есть опыт.
Мы можем быть спокойны лишь тогда, когда тайну зна-
ют только пятеро.
Феликс: Но я же никому не скажу! Ну зачем это мне,
сами подумайте! Ну поверьте вы мне, ради бога! До-
черью своей клянусь!
Иван Давидович: Не надо. Это бессмысленно.
41

Феликс: Но вы лее должны понимать: у меня дочь,
внуки, как же я в таких условиях могу проговориться?
Это же не в моих интересах!
Иван Давидович: Вы прекрасно знаете, вы же писа-
тель, что люди сплошь да рядом поступают именно про-
тив своих интересов.
В кабинете появляется Павел Павлович с подносом,
на котором дымятся шесть чашечек кофе.
Павел Павлович: А вот и кофеек! Выпьем по чашеч-
ке кофе, и все проблемы разрешатся сами собой! Прошу!
(Наташе.) Прошу, деточка... Ротмистр! Магистр, про-
шу вас... Вам приглянулась эта чашечка? Пожалуйста!..
Феликс Александрович! Я вижу, они вас совсем развол-
новали, хлебните черной бодрости, успокойтесь... Басав-
рюк, дружище, старый боевой конь, что же ты забился в
угол? Чашечку кофе — и все пройдет!..
Обнеся всех, он возвращается на свое место к жур-
нальному столику с оставшейся чашечкой и, очень до-
вольный, усаживается в кресло.
Феликс жадно, обжигаясь, выхлебывает свой кофе,
ставит пустую чашечку на стол и озирается.
Один только Павел Павлович с видимым наслаждени-
ем вкушает «черную бодрость». Иван же Давыдович, хо-
тя и поднес свою чашечку к губам, но не пьет, а при-
стально смотрит на Феликса. И Наташа не пьет: держа
чашечку на весу, она внимательно следит за Иваном Да-
выдовичем. Ротмистр ищет, где бы ему присесть. А Кур-
дюков у себя в углу уже совсем было нацелился отхлеб-
нуть и вдруг перехватывает взгляд Наташи и замирает.
Иван Давыдович осторожно ставит свою чашечку на
стол и отодвигает ее от себя указательным пальцем. И
тогда Курдюков с проклятьем швыряет свою чашечку
прямо в книжную стенку.
Феликс (вздрогнув от неожиданности): Скотина! Что
ты делаешь?
Павел Павлович (хладнокровно): Что, муха попала?
У вас, Феликс Александрович, полно мух на кухне...
Иван Давыдович: Князь! Ведь я же вас просил! Ну
куда мы теперь денем труп?
Павел Павлович (ёрничает): Труп? Какой труп? Где
труп? Не зижу никакого трупа!
Наташа высоко поднимает свою чашечку и демонстра-
тивно медленно выливает кофе на пол. Ротмистр, звучно
крякнув, ставит свою чашку на пол и осторожно задвига-
ет ногой под диван.
42

Павел Павлович: Ну, господа, на вас не угодишь,,.
Такой прекрасный кофе удался... Не правда ли, Феликс
Александрович?
Курдюков (остервенело): Гад ядовитый! Отравитель!
За что? Что я тебе сделал?
Иван Давидович: Басаврюк! Если вы еще раз позво-
лите себе повысить голос, я прикажу заклеить вам рот!
Курдюков (страстным шепотом): Но он же отравить
меня хотел! За что?
Иван Давидович: Да почему вы решили, что именно
вас?
Курдюков: Да потому что я сманил у него этого, тре-
клятого повара! Помните, у меня был повар, Жерар Де-
котиль? Я его переманил, и е тех пор он меня нена-
видит!
Иван Давидович смотрит на Павла Павловича.
Павел Павлович (благодушно): Да я и думать об этом
забыл!.. Хотя повар был и на самом деле замечательный.,,
Уникальный был повар...
Феликс наконец осознает происходящее. Он медленно
поднимается на ноги. Смотрит на свою чашку. Лицо его
искажается.
Феликс (с трудом): Так это что — вы меня отравили?
Павел Павлович!
Павел Павлович: Ну-ну, Феликс Александрович! Что
за мысли?
Феликс (не слушая): Пустите, пустите! Меня тошнит,
пустите!
Он выбирается нз-за стола и, оттолкнув Клетчатого,
устремляется в уборную.
Он сидит на краю ванны, весь мокрый, и вытирается
полотенцем, тупо глядя перед собой, а Клетчатый, стоя
в дверях, благодушно разглагольствует:
— Напрасно беспокоитесь, Феликс Александрович.
Это он, конечно, целился не в вас. Если бы. он целился
в вас, вы бы уже сейчас у нас тут похолодели... А вот в
кого он целился — это вопрос! Конечно, у нас здесь те-
перь один лишний, но вот кого он считает лишним?..
Феликс (бормочет): Зверье... Ну и зверье... Прямо вур-
далаки какие-то...
Клетчатый: А как же? А что прикажете делать? У ме-
ня, правда, опыта соответствующего нет пока. Не знаю,
как это у них раньше проделывалось. Я ведь при Источ-
нике всего полтораста лет состою.
Феликс, вытираясь полотенцем, смотрит на него с ужа-
43

сом и изумлением, как на редкостное и страшное жи-
вотное.
Клетчатый: Сам-то я восемьсот второго года рожде-
ния. Самый здесь молодой, хе-хе... Из молодых, да ран-
ний, как говорится... Но здесь, знаете ли, дело не в годах.
Здесь главное — характер. Я не люблю, знаете ли, что-
бы со мной шутили, и никто со мной шутить не рискует.
Ко мне сам Магистр, знаете ли., хе-хе... не говоря уже
о всех прочих... Быстрота и натиск прежде всего, я так
полагаю. Извольте, к примеру, сравнить ваше нынешнее
поведение с тем, как я себя вел при аналогичном, так
сказать, выборе... Я тогда в этих краях по жандармской
части служил и занимался преимущественно контрабан-
дистами. И удалось мне выследить одну загадочную пя-
терку... Пещерка у них, вижу, в Крапивкином Яру, осто-
рожное поведение... Ну, думаю, тут можно попользовать-
ся Выбрал одного из них, который показался мне пожи-
же, и взял. Лично. А взявши — обработал. Обрабаты-
вать я уже умел хорошо, иачальстзо не жаловалось. Ну-с,
во г он мне все и выложил... Заметьте. Феликс Алек-
сандрович: то, что вам нынче на блюдечке преподнесли
по ходу обстоятельств, мне досталось в поте лица... Всю
ипчь, помню, как каторжный... Однако, в отличие от вас,
я быстро разобрался, что к чему. Там, где место только
пятерым, там шестому не место. А значит — камень ему
т> шею, а сам — в дамках...
Феликс: Так вот почему этот идиот на меня кинулся...
со стамеской со своей... как ненормальный...
Клетчатый: Не знаю, не знаю, Феликс Александрович...
Д;/маю, понормальнее он нас с вами, как говорится... Да
и то сказать: вот у кого опыт. С одна тысяча двести во-
семьдесят Еторого годика! Такое время прн Источнике
удержаться — это надобно уметь!
Феликс: Костя? С тысяча двести?.. Да он же просто
рифмоплет грошовый!
Клетчатый: Ну, это как вам будет удобнее... Облегчи-
лись? Тогда пойдемте.
Они возвращаются в кабинет. В кабинете молчание. На -
тлша вдумчиво, с каким-то даже сладострастием, обра-
батывает помадой губы. Павел Павлович озабоченно кол-
дует со своими серебристыми трубочками над ломтиками
ветчины, разложенными на дольках белого пухлого кала-
ча. Иван Давыдович читает рукопись Феликса, брови у
него изумленно задраны. Курдюков же, заложив руки за
спину, как хишчик в клетке, кружит в тесном пространст-
44

ве между дверью и окном. Битое лицо его искривлено так,
что видны зубы. Увидев Феликса, он пятится к стене п
прижимается лопатками.
Павел Павлович (взглянув на Феликса): Ну? Все в по-
рядке? Мнительность, голубчик, мнительность! Нельзя так
волноваться из-за каждого пустяка...
Иван Давидович (бодро): Так! Давайте заканчивать.
Ротмистр, пожалуйста, приглядывайте за обоими. Вы,
Басаврюк, стойте где стоите и не смейте кричать. Иначе
я тут же, немедленно, объявлю, что я против вас. Феликс
Александрович, вы — сюда. И руки на стол, пожалуйста.
Итак... С вашего позволения, я буду сразу переводить на
русский... М-м-м... «В соответствии с оснозным... э-э-э...
установлением... а именно, с параграфом его четырнадца-
тым... э-э... трактующим о важностях...» Проклятье! Как
бы это... Князь, подскажите, как это будет лучше — «ахэЛ*
лан»...
Навел Павлович: «Нанзначггтельненше наисамейшее
важное».
Иван Давидович; Чудовищно неуклюже!
Павел Павлович: Да пропустите вы всю эту белиберду»
Магистр! Кому это сейчас нужно? Давайте суть, и своими
словами!..
Иван Давидович: Вы не возражаете, Феликс Алек-
сандрович?
Феликс: Я вам только одно скажу. Если ко мне кто-
нибудь из вас приблизится...
Иван Давидович: Феликс Александрович! Совсем не
об этом сейчас речь... Хорошо, я самую суть. Случай чрез-
вычайный, присутствуют все пятеро, каждый имеет один
голос. Очередность высказываний произвольная либо по
жребию, если кто-нибудь потребует. Прошу.
Курдюков (свистящим шепотом): Я протестую!
Иван Давидович: В чем дело?
Курдюков: Он же не выбрал! Он же должен сначала
выбрать!
Наташа (глядясь в зеркальце): Ты полагаешь, котик,
что он выберет смерть?
Все, кроме Курдюкова и Феликса, улыбаются.
Курдюков: Я ничего не полагаю! Я полагаю, что дол-
жен быть порядок! Мы его должны спросить, а он должен
нам ответить!
Иван Давидович: Ну, хорошо. Принято. Феликс Алек-
сандрович, официально осведомляемся у вас, что вам угод-
но выбрать: смерть или бессмертие?
45

Белый, как простыня, Феликс откидывается на спинку
стула и в тоске хрустит пальцами.
Феликс: Объясните хоть, что все это значит! Я не по-
нимаю!
Иван Давидович (с досадой): Все вы прекрасно по-
нимаете! Ну, хорошо... Если вы выбираете смерть, то вы
умрете, и тогда голосовать нам, естественно, не будет на-
добности. Если же вы выберете бессмертие, тогда вы ста-
новитесь соискателем, и дальнейшая ситуация подлежит
йашему обсуждению.
Пауза.
Иван Давидович (с некоторым раздражением): Неу-
жели нельзя обойтись без этих драматических пауз?
Наташа (тоже с раздражением): Действительно, Фе-
ликс! Тянешь кота за хвост...
Феликс: Я вообще не хочу выбирать.
Курдюков (хлопнув себя по коленям): Ну, вот и пре-
красно! И голосовать нечего!
Иван Давидович (с ошарашенным видом): Нет, по-
ввольте...
Наташа: Феликс, ты доиграешься! Здесь тебе не ред-
шялегия!
Павел Павлович: Феликс Александрович, это что?
Шутка? Извольте объясниться...
Курдюков: А чего объясняться? Чего тут объясняться-
то? Он же этот... гуманист! Тут и объясняться нечего! Бес-
смертия он не хочет, не нужно ему бессмертие, а отпус-
тить его нельзя... Так чего же тут объясняться?
Наташа (взявшись за голову): Ой, да перестань ты
тарахтеть!
Иван Давидович: Вы, Феликс Александрович, неудач-
ное время выбрали для того, чтобы оригинальничать...
Павел Павлович: Вот именно. Объяснитесь!
Курдюков: А чего тут объяс...
Ивам Давидович обращает на него свои мрачный взор,
и Курдюков замолкает на полуслове.
Феликс: Я в эту игру играть не намерен.
Наташа (нежно): Это же не игра, дурачок! Никак ты
свой рационализм преодолеть не можешь. Убыот тебя —
и все. Потому что это не игра. Это кусочек твоей жизни.
Может быть, последний.
Курдюков: А что она вмешивается? Что она лезет? Где
з?о видано, чтобы уговаривали?
Наташа (указывает пальцем на Феликса): Я — за него.
Курдюков: Не по правилам!
ш

Наташа: Пусть он тебя удавит, а я ему помогу.
Курдюков хватается за лицо руками и с тоненьким пис-
ком съезжает по стене на пол.
Павел Павлович: Магистр, а может быть, Феликс Алек*
сандрович просто плохо себе представляет конкретную
процедуру? Может быть, нам следует ввести его в под-
робности?
Иван Давыдович: Может быть. Попробуем. Итак, Фе-
ликс Александрович, когда вы выбрали бессмертие, вы
тотчас становитесь соискателем. В этом случае мы ут-
верждаем вашу кандидатуру простым большинством голо-
сов, и тогда вам с господином Курдюковым останется ре-
шить вопрос между собой. Это может быть поединок, это
может быть жребий, как вы договоритесь. Мы же со сво-
ей стороны сосредоточиваем свои усилия на том, чтобы
ваше соревнование не вызвало нежелательных осложнений.
Обеспечение алиби... избавление от мертвого тела.., не-
обходимые лжесвидетельства... и так далее. Теперь про-
цедура вам ясна?
Феликс (решительно): Делайте что хотите. В «шестой
лишний» я с вами играть не буду.
Павел Павлович (потрясенный)? Вы отказываетесь от
шанса на бессмертие?
Феликс молчит.
Павел Павлович (с восхищением)? Господа! Да он же
любопытная фигура! Вот уж никогда бы не подумал! Пи-
сателишка, бумагомарака!.. Вы знаете, господа, я, пожа-
луй, тоже за него. Я — консерватор, господа, я не поклон-
ник новшеств, но такой поворот событий! Или я ничего не
понимаю, или теперь уже новые времена наступили нако-
нец... Хомо новус?
Курдюков (скулит): Да какой там хомо ттовус! Что
вам, глаза поза лепило? Продаст же он вас! Продаст! Для
виду сейчас согласится, а завтра уже продаст! Да посмот-
рите вы на него! Ну зачем ему бессмертие? Он же гума-
нист, у него же принципы! У него же внуков двое! Как он
от них откажется? Феликс, ну скажи ты им, ну зачем
тебе бессмертие, если у тебя руки будут в крови? Ведь те-
бе зарезать меня придется, Феликс! Как ты своей Лизке
в глаза-то посмотришь?
Наташа (насмешливо): А что это он вмешивается? Что
он лезет? Где это видано, чтобы отговаривали?
Курдюков (не слушая): Феликс! Ты меня послушай, я
ведь тебя знаю, тебе же это не понравится. Ведь бессмер-
тие— это и не жизнь, если хочешь, это совсем иное суще-
"4?

слвование! Ведь я же знаю, что ты больше всего ценишь...
Тебе дружбу подавай, тебе любовь подавай... А ведь ни-
чего этого не будет! Откуда? Всю жизнь скрываться, от
дочери скрываться, от внуков... От зластей скрываться,
Феликс! И так веками, век за веком! (Зловеще.) А потом
ты станешь такой, как мы. Ты станешь такой, как я! Ты
очень меня любишь, Феликс? Посмотри, посмотри повни-
мательнее, я— твое зеркало!
Все слушают, всем очень интересно.
Павел Павлович (блеет одобрительно): Неплохо, очень
неплохо изложено. Я бы еще добавил из Шмальгаузена:
«Природа отняла у нас бессмертие, давши взамен любозь».
Но ?зедь и наоборот, господа! И наоборот!
Курдюков (не слушая): Это же нужен особый талант,
Феликс, — получать удовольствие от бессмертия! Это тебе
ие рюмку водки выпить, не повестуху настрочить...
Феликс: Что ты меня уговариваешь? Ты своих вон ди-
нозавров уговаривай, чтобы они от меня отстали! Мне
твое бессмертие даром не нужно!..
Павел Павлович: Позвольте, позвольте! Не увлекаетесь
л;; вы, Феликс Александрович? Как-никак, бессмертие есть
заветнейшая мечта рода человеческого! Величайшие из
великих по пояс в крови не постеснялись бы пройти за
бессмертием!.. Не гордыня ли вас обуревает, Феликс Алек-
сандрович? Или вы все еще не верите?
Феликс: Во-первых, я действительно вам не верю...
Павел Павлович: Но это же, простите, глупо. Нельзя
же в своем рационализме доходить до глупости!
Феликс: А во-вторых, вы мне предлагаете не бессмер-
тье. Вы мне предлагаете совершить убийство.
Курдюков (страстно): Убийство, Феликс! Убийство!
Феликс: Величайшие из великих — ладно. Знаю я, ко-
го вы имеете в виду. Чингис-хаи, Тамерлан... Вы мне
их в пример не ставьте, я этих маньяков с детства не-
навижу...
Курдюков (подхалимски): Живодеры, садисты...
Феликс: Молчи! Ты мне никогда особенно не нравился,
чего там... а сейчас зообще омерзителен... Такой ты подо-
нок оказался, Костя, просто подлец... Но убить! Да нет,
чушь какая-то... Несерьезно.
Павел Павлович: А вы что же, друг мои, хотите полу-
чить бессмертие даром? Забавно! Много ли вы в своей
жизни получили даром? Очередь в кооператив получить —
и то весь в грязи изваляешься... А тут все-таки бессмер-
тие!
4а

Феликс: Даром я ничего не получил, это верно. Но и в
грязи никогда не валялся...
Курдюков: Ой-ли?
Феликс: Да уж задниц не лизал, как некоторые! Я ра-
ботал! Работал и зарабатывал!
Павел Павлович: Ну, вот и поработайте еще разок,.,
Феликс (угрюмо): Это не работа.
Клетчатый и Наташа (в один голос): Почему это не
работа?
Павел Павлович ухмыляется. Феликс оглядывает их
всех по очереди.
Феликс: Господи! Подумать только — Пушкин умер,
а эти бессмертны! Коперник умер. Галилей умер...
Курдюков (остервенело): Вот он! Вот он! Моралист
вонючий в натуральную величину! Неужели вы и теперь
не понимаете, с кем имеете дело?
Наташа: Да-а, Феликс... Я, конечно, не Галилей, но
Афродитой помнится, ты меня называл, и не раз...
Павел Павлович (поучительно): Что жизнь, что бес-
смертие— и то, и другое нам дарует Фатум. Только
жизнь дается нам — грехами родителей — бесплатно, а
за бессмертие надобно платить! Так что мне кажется,
господа, вопрос решен. Феликс Александрович погорячит-
ся-погорячится, да потом и поймет, что жизнь дается че-
ловеку один раз, и коль скоро возникла возможность
растянуть ее на неопределенный срок, то таковой воз-
можностью надлежит воспользоваться независимо от то-
го, какая у тебя фамилия — Галилей, Велизарий, Снеги-
рев, Петров, Иванов... Феликсу Александровичу не нра-
вится цена, которую придется ему за это платить. Тоже
не страшно! Внутренне соберется, надуется... ну, нос за-
жмет в крайнем случае, если уж так его с души воротит...
Кстати, вы, кажется, вообразили себе, Феликс Александ-
рович, что вам предстоит перепиливать сопернику горло
тупым ножом или, понимаете ли... как он вас, понимае-
те ли... стамеской...
Курдюков: Только на шпагах!
Павел Павлович: Ну зачем обязательно на шпагах?
Две пилюльки, совершенно одинаковые на вид, на цвет,
на запах... (Лезет в часовой кармашек, достает плоскую
круглую коробочку, раскрывает и показывает издали.)
Вы берете себе одну, соперник берет оставшуюся... Все
решается в полминуты, не более... и никаких мучений, ни-
каких судорог, рецепт древний, многократно испытан-
ный... И заметьте! Мук совести никаких: Фатум!

Курдюков (кричит): Только иа шпагах!
Наташа (задумчиво): Вообще-то на шпагах зрелищнее..,,
Павел Павлович: Во-первых, где взять шпаги? Во-
вторых, где они будут драться? В этой комнате? На пло-
щади? Где? В-третьих, куда деть труп, покрытый коло-
тыми и рублеными ранами... Хотя, разумеется, это гораз-
до более зрелищно. Особенно, если принять во внимание,
что Феликс Александрович сроду шпаги в руке не дер-
жал... Это вы совершенно правильно подметили, деточ-
ка: такие бои особенно привлекательны при явном пре-
восходстве одной из сторон...
Иван Давидович: Господа, я вынужден еще раз на-
помнить. Никаких акций в этой квартире. В том числе и
с вашими пилюлями. Князь.
Павел Павлович (вкрадчиво): Ни малейших следов?
Иван Давидович: Нет!
Павел Павлович: Я гарантирую вам совершенно. Про-
сто с человеком случится инфаркт. Или апоплексический
удар...
Иван Давидович: Нет, нет и нет! Не сегодня и не
здесь. Собственно, это вообще особый разговор. Вы за-
бегаете, Князь! Давайте подбивать итоги. Вы, Князь, за
соискателя. Вы, сударыня, тоже. Басаврюка я не спраши-
ваю. Ротмистр?
Клетчатый (бросает окурок на пол и задумчиво расти-
рает его подошвой): Всячески прошу вашего прощения,
repp Магистр, но я против. И вы меня извините, .чадам,
целую ручки, и вы, ваше сиятельство. Упаси бог, никого
обидеть не хочу и никого не хочу задеть, однако мнение в
этом вопросе имею свое и. можно сказать, выстраданное.
Господина Басаврюка я знаю с самого моего начала, дав-
но уже, и никаких виезапностей от него ждать не приво-
дится..:
Наташа (насмешливо): И нынешнюю прелестную ноч-
ку вы тоже ожидали, Ротмистр?
Клетчатый: В нынешней прелестной почке, мадам,
прелестного, конечно же, мало, но ничего такого уж сов-
сем плохого в ней тоже пет. Все утрясется, все будет пу-
тем. Господин Басаврюк — человек слабый, оступился.,
и еще, может быть, оступится — больно уж робок. Но он
же наш... А вот господии писатель, не в обиду ему будет
сказано... Не верю я вам, господин писатель, не верю п
никогда не поверю. И не потому я не верю, что вы пло-
хой какой-нибудь или себе на уме — упаси бог! Просто
не понимаю я вас. Не понимаю я, что вам нравится, а
ВО

ч-|о вам не нравится, чего вы хотите, а чего не хотите...
Чужой вы, Феликс Александрович, Будете вы в нашей
маленькой компании как заноза в живом теле, и лучше
для всех для нас, если вас не будет. Совсем. Извините
великодушно, ежели кого задел. Намерения такого не
было.
Курдюков (прочувствованно): Спасибо, Ротмистр! Ни-
когда я вам этого не забуду!
Клетчатый с заметной опаской взглядывает на него,
делает неопределенный жест и принимается раскуривать
очередную сигарету. И тут вдруг Курдюков, сидевший до
сих пор на корточках у стены, падает на четвереньки,
быстро, как паук, подбегает к Ивану Давыдовичу и сту-
кается лбом в пол у его туфли.
Иван Давыдович (брезгливо-небрежно): Хорошо, хо-
рошо, я учту... Господа! Голоса разделились поровну. Ре-
шающий голос оказался за мной...
Он со значением смотрит на Феликса, и на лице его
рдруг появляется выражение изумления и озабоченности.
Феликс больше не похож на человека, загнанного в
ловушку. Он сидит вольно, несколько развалясь, закинув
руку за спинку своего кресла. Лицо его спокойно и отре-
шенно, он явно не слышит и не слушает, он даже улыба-
ется углом рта! Наступившая тишина возвращает его к
действительности. Он как бы спохватывается и принима-
ется шарить рукой по бумагам на столе, находит сигаре-
ты, сует одну в рот, а зажигалки нет, и он смотрит на
Клетчатого.
Феликс: Ротмистр, отдайте зажигалку! Давайте, давай-
те, я видел! Что за манеры?.. (Ротмистр торопливо воз-
вращает зажигалку.) И перестаньте вы мусорить на пол!
Вот пепельница, вытряхните и пользуйтесь!..
Все смотрят на него настороженно.
Феликс: Господа динозавры, я тут несколько отвлек-
ся и, кажется, что-то пропустил... Но, понимаете ли, ког-
да до меня дошло наконец, что убивать вы меня сегодня
не осмелитесь, мне значительно, знаете ли, полегчало...
И знаете, что я обнаружил? У нас тут с вами, слава бо-
гу, не трагедия, а комедия! Комедия, господа! Забавно,
правда?
Все молчат.
Курдюков (неуверенно): Комедия ему...
Наташа: Если комедия, то почему же не смешно?
Феликс (весело): А это такая особенная комедия! Ког-
да смеяться нечему! Когда впору плакать, а не смеяться!
51

И снова все молчат, и каждый силится понять, что же
это вдруг произошло с соискателем.
Иван Давидович: Я хотел бы поговорить с соискате-
лем наедине.
Павел Павлович: И я тоже...
Иван Давидович: Куда у вас здесь можно пройти, Фе-
ликс Александрович?
Феликс: Что за тайны?.. А впрочем, пройдемте в
спальню.
В спальне Феликс садится иа тахту, Иван же Давыдо-
вич устраивается напротив него на стуле.
Иван Давидович: Итак, насколько я понял по ваше-
му поведению, вы наконец сделали выбор.
Феликс: Какой выбор? Смерть или бессмертие? Слу-
шайте, бессмертие, может быть, и неплохая штука, не
знаю... но в такой компании... В такой компании только
покойников обмывать!
Иван Давидович. Ах<, Феликс Александрович, как
вы меня беспокоите! Но смерть же еще хуже! Да, конеч-
но, по-своему вы правы. Когда обыкновенный сереньким
человечек волею судьбы обретает бессмертие, он с неиз-
бежностью превращается через два-три века в монома-
на... Черта характера, превалировавшая в начале его жиз-
ни, становится со временем единственной. Так появляется
ваша эротоманка Наталья Петровна, маркитанточка из
рейтарского обоза,— ныне в ней, кроме маркитантки, уже
ничего не осталось, и надо быть, простите, Феликс Алек-
сандрович, таким вот непритязательным кобелем, как вы,
чтобы увидеть в ней женщину...
Феликс: Ну, знаете, ваш Павел Павлович не лучше!
Иван Давидович: Нисколько не лучше! Я не знаю, с
чего он начинал, он очень древний человек, но сейчас это
просто гигантский вкусовой пупырышек...
Феликс: Недурно сказано!
Иван Давидович: Благодарю вас... У меня вообще впе-
чатление, Феликс Александрович, что из всей нашей ком-
пании я вызываю у вас наименьшее отвращение. Я уга-
дал?
Феликс неопределенно пожимает плечами.
Иван Давидович: Благодарю вас еще раз. Именно по-
этому я и решил потолковать с вами без свидетелей. Что-
бы не маячили рядом совсем уж омерзительные рожи. Не
стану притворяться: я — холодный, равнодушный и жес-
токий человек. Иначе и быть не может. Мне пять сотен
лет. За такое время волей-неволей освобождаешься от
52

самых разнообразных химер: любовь, дружба, честь и
прочее. Мы все такие. Но в отличие от моих компаньо-
нов я имею идею. Для меня существует в этом мире не-
что такое, что нельзя пи сожрать, ни облапить, ни засу-
нуть под зад, чтобы стало еще мягче. За свою жизнь я
сделал сто семь открытий и изобретений. Я выделил
фосфор на пятьдесят лет раньше Брандта, я открыл хро-
матографию на двадцать лет раньше Цвета, я разработал
периодическую систему примерно в те же годы, что и
Дмитрий Иванович... По понятным причинам я вынужден
сохранять все это в тайне, иначе мое имя уже гремело бы
в истории. Всю жизнь я занимаюсь тем, что нынче назва-
ли бы синтезированием Эликсира. Я хочу, чтобы его бы-
ло вдосталь. Нет-нет, не из гуманных соображений! Ме-
ня не интересуют судьбы человечества. У меня свои ре-
зоны. Простейший из них: мне надоело сидеть в подполье
и шарахаться от каждого жандарма. Мне надоело опере-
жать свое время в открытиях. Мне надоело быть номе-
ром ноль. Я хочу быть номером один. Но мне не на кого
опереться. Есть только четыре человека в мире, которым
я мог бы довериться, но они абсолютно бесполезны для
меня. А мне нужен помощник! Мне нужен интеллигент-
ный собеседник, способный оценить красоту мысли, а не
только красоту бабы. Таким помощником можете стать
вы. По сути, Курдюков оказал мне услугу: он поставил
вас передо мной. Я же вижу — вы человек идеи. Так по-
думайте: попадется ли вам идея, еще более достойная,
чем моя!
Феликс: Я ничего не понимаю в химии.
Иван Давыдович: В химии понимаю я! Мне не нужен
человек, который понимает в химии. Мне нужен человек,
который понимает в идеях. Я устал быть один. Мне ну-
жен собеседник, мне нужен оппонент. Соглашайтесь, Фе-
ликс Александрович! До сих пор бессмертных творил
Фатум. С вашей помощью их начну творить я. Соглашай-
тесь!
Феликс (задумчиво): Н-да-а-а...
Иван Давыдович: Вас смущает плата? Это пустяки.
Нигде не сказано, что вы обязаны убирать его собствен-
ными руками. Я обойдусь без вас.
Феликс: Всунете меня в сапоги убитого?
Иван Давыдович: Вздор, вздор, Феликс Александро-
вич! Детский лепет, а вы же взрослый человек... Констан-
тин Курдюков прожил на свете семьсот лет! И все это
время он только и делал, что жрал, пил, грабил, портил
61

малолетних и убивал. Он прожил шестьсот пятьдесят
лишних лет! Это просто патологический трус, который
боится смерти так, что готов пойти на смерть, чтобы толь-
ко избежать ее! Шестьсот пятьдесят лет, как он уже
мертв, а вы разводите антимонии вокруг его сапог! Кста-
ти, и не его это сапоги, он сам влез в них, когда они бы-
ли еще теплые... Послушайте, я был о вас лучшего мне-
ния! Вам предлагают грандиознейшую цель, а вы дума-
ете — о чем?
Феликс: Ни вы, ни я не имеем права решать, кому
жить, а кому умереть.
Иван Давидович: Ах, как с вами трудно! Гораздо
труднее, чем я ожидал! Чего же вы добиваетесь тогда?
Ведь пойдете под нож!..
Феликс: Да не пойду я под нож!
Иван Давидович: Пойдете под нож, как баран, а это
ничтожество, эта тварь дрожащая, коей шестьсот лет как
пора уже сгнить дотла, еще шестьсот лет будет порхать
с цветка на цветок без малейшей пользы для чего бы то
ни было! А я-то вообразил, что у вас действительно есть
принципы. Ведь вы же писатель. Ведь сказано же было
таким, как вы, что настоящий писатель должен жить дол-
го! Вам же предоставляется возможность, какой не было
пи у кого! Переварить в душе своей многовековой личный
опыт, одарить человечество многовековой мудростью... Вы
подумайте, сколько книг у вас впереди, Феликс Александ-
рович! И каких книг — невиданных, небывалых!.. Да, а
я-то думал, что вы действительно готовы сделать что-то
для человечества, о котором с такой страстью распинае-
тесь в своей статье... Эх, вы, мотыльки, эфемеры!..
Ф г лике: Вот мы уже и о пользе для человечества за-
говорили...
Иван Давыдович поднимается и некоторое время смот-
рит на Феликса.
Иван Давидович: Вам, кажется, угодно разыгрывать
из себя героя, Феликс Александрович, но ведь сочтут-то
вас глупцом!
Он выходит, и сейчас же в спальне объявляется Клет-
чатый.
Клетчатый: Прошу прощения... Телефончик...
Он быстро и ловко отключает телефонный аппарат п
несет его к двери. Перед дверью он приостанавливается.
Клетчатый: Давеча, Феликс Александрович, я мог по-
казаться вам дерзким. Так вот, не хотелось бы оставить
такое впечатление. В моей натуре главное — прямота.
54

Что думаю, то и говорю. Однако же намерения обидеть,
задеть, возвыситься никогда не имею.
Феликс: Валите, валите отсюда... Да с телефоном по-
осторожнее! Эт,о вам не предмет для конфискации! Може-
те позвать следующего. Очередь небось уже выстроилась...
Оставшись один, Феликс валится спиной на кушетку
и закладывает руки под голову. Бормочет:
— Ничего... Тут главное — нервы. Ни черта они мне
не сделают, не посмеют!..
У двери в спальню Курдюков уламывает Клетчатого.
Курдюков: Убежит, я вам говорю! Обязательно уде-
рет! Вы же его не знаете!
Клетчатый: Куда удерет? Седьмой этаж, сударь...
Курдюков; Придумает что-нибудь! Дайте, я сам по-
смотрю...
Клетчатый: Нечего вам там смотреть, все уже осмот-
рено...
Курдюков: Ну я прошу вас, Ротмистр! Как благород-
ный человек! Я вам честно скажу: мне с ним поговорить
надо...
Клетчатый: Поговорить... Вы его там шлепнете, а мне
потом отвечать...
Курдюков (страстно, показывая растопыренные ладо-
ни): Чем? Чем я его шлепну? А если даже и шлепну?
Что здесь плохого?
Клетчатый: Плохого здесь, может быть, ничего и нет,
но ведь, с другой стороны, приказ есть приказ... (Он быст-
ро и профессионально обшаривает Курдюкова.) Ладно
уж, идите, господин Басаврюк. И помогай вам бог...
Курдюков на цыпочках входит в спальню и плотно за-
крывает за собой дверь.
Феликс встречает его угрюмым взглядом, но Курдю-
кова это нисколько не смущает. Он подскакивает к тахте
и наклоняется к самому уху Феликса.
Курдюков: Значит, делаем так. Я беру на себя Рот-
мистра. От тебя же требуется только одно: держи Маги-
стра за руки, да покрепче. Остальное — мое дело.
Феликс отодвигает его растопыренной ладонью и са-
дится.
Курдюков: Ну, что уставился? Надо нам из этого дерь-
ма выбираться или не кадр? Чего хорошего, если
тебя шлепнут или меня шлепнут? Ты, может, думаешь,
что о тебе кто-нибудь позаботится? Чего тебе тут Ма-
55

гнстр наплел? Наобещал небось с три короба? Не верь
ни единому слову! Нам надо са*мим о себе позаботиться!
Больше заботиться некому! Дурак, нам только бы вы-
рваться отсюда, а потом дернем кто куда... Неужели у
тебя места не найдется, куда можно нырнуть и отси-
деться?
Феликс: Значит, я хватаю Магистра?
Курдюков: Ну?
Феликс: А ты, значит, хватаешь Ротмистра?
Курдюков: Ну! Остальные, они ничего не стоят!
Феликс: Пошел вон!
Курдюков: Да почему? Дурак! Не веришь мне? Ну, ты
мне только пообещай: когда я Ротмистра схвачу, попри-
держи Ивана Давыдовича!
Феликс: Вон пошел, я тебе говорю!
Курдюков рычит совершенно как собака. Он подбега-
ет к окну, быстро и внимательно оглядывает раму и,
удовлетворившись, устремляется к двери. Распахнув ее,
он оборачивается к Феликсу и громко шипит:
— О себе подумай, Снегирев! Еще раз тебе говорю!
О себе подумай!
Едва он скрывается, в спальню является Наташа и то-
же плотно закрывает за собой дверь. Она подходит к
тахте, садится рядом с Феликсом и озирается.
Наташа: Господи, как давно я здесь не была! А где
же секретер? У тебя же тут секретерчик стоял...
Феликс: Лизавете отдал. Почему это тебя волнует?
Наташа: А что это ты такой колючий? Я ведь тебе ни-
чего плохого не сделала. Ты ведь сам в эту историю въе-
хал... Фу ты, какое злое лицо! Вчера ты на меня совсем
не так смотрел... Страшно?
Феликс: А чего мне бояться?
Наташа: Ну, как сказать... Пока Курдюков жив...
Феликс: Да не посмеете вы.
Наташа: Сегодня не посмеем, а завтра...
Феликс: И завтра не посмеете... Неужели никто из вас
до сих пор не сообразил, что вам же хуже будет?
Наташа: Слушай. Ты же не понимаешь. Они же сов-
сем без ума от страха. Они сейчас от страха на все го-
товы, вот что тебе надо понять. Я вижу, ты что-то там за-
думал. Не зарывайся! Никому не верь, ни единому слову.
Й спиной ни к кому не поворачивайся — охнуть не успе-
ешь! Я видела, как это делается...
Феликс: Что это ты вдруг меня опять полюбила?
Наташа: Сама не знаю. Я тебя сегодня словно впер-
56

вые увидела. Я же думала: ну, мужичишка, ну, кобелек,
на два вечерка сгодится... А ты вон какой у меня оказал-
ся! (Она совсем придвигается к нему, и прижимается, и
гладит по лицу.) Мужчина... Хомо... Обними меня! Ну,'
что ты сидишь, как чужой?.. Это же я... Вспомни, как ты
говорил: фея, ведьма прекрасная... Я ведь проститься хо-
чу... Я не знаю, что будет через час... Может быть, мы
сейчас последний раз с тобой...
Феликс с усилием освобождается от ее руки и встает.
Феликс: Да что ты меня хоронишь? Перестань! Вот
уж нашла время и место!
Наташа (цепляясь за него): В последний разочек...
Феликс: Никаких разочков... С ума сошла... Да пере-
стань, в самом деле!
Он вырывается от нее окончательно и отбегает к окну,
а она идет за ним, как сомнамбула, и бормочет, словно в
бреду:
— Ну почему? Почему?.. Это же я, вспомни меня...
Трупик мой любимый, желанный!..
Феликс: Слушан! Тебе же пятьсот лет! Побойся бога,
старая женщина! Да" мне теперь и подумать страшно!..
Она останавливается, будто он ударил ее кнутом.
Наташа: Болван.
Феликс (спохватившись): Господи, извини... Что это я,
в самом деле... Но и так же тоже нельзя...
Наташа: Дрянь. Идиот. Ты что — вообразил, что Ма-
гистр за тебя заступится? Да ему же одно только и нуж-
но— баки тебе забить, чтобы ты завтра по милициям не
побежал, чтобы время у нас осталось решить, как мы те-
бя будем кончать! Что он тебе наобещал? Какие золотые
башни?
Тут в спальню заглядывает Павел Павлович. В руке
у него бутерброд, он с аппетитом прожевывает лакомый
кусочек.
Павел Павлович: Деточка, десять минут истекли! Я
полагаю, вы уже закончили?
Наташа (злобно): С ним закончишь! И не начинали
даже! (Решительными точными движениями она оправ-
ляет на себе платье, волосы.) Хотела напоследок пополь-
зоваться, но он же ни на что не годен, Князь! Не пони-
маю, на что вы надеетесь...
И она стремительно выходит вон мимо посторонившего-
ся Павла Павловича.
Павел Павлович: Ай-яй-яй-яй-яй! Вы ее, кажется, оби-
дели... Задели, кажется... Напрасно, напрасно. (Садится
-57

на тахту, откусывает от бутерброда.) Весьма опрометчи-
во. Могли бы заметить: у нас ко всем этим тонкостям, к
нюансам этим относятся очень болезненно! Обратили вни-
мание, как наш Басаврюк попытался Маркизу подставить
вместо себя? Дескать, это она все наши секреты вам по
женской слабости раскрыла? Ход простейший, но очень,
очень эффективный! И если бы не трусость его, могло бы
и пройти... Вполне могло бы! А что в основе? Маленькое
недоразумение, случившееся лет этак семьдесят назад.
Отказала ему Маркиза. И не то чтобы он горел особен-
ной страстью, но отказала! То есть никому никогда не от-
казывала, а ему отказала... Чувствуете? Вы не поверите,
а вот семьдесят лет прошло, и еще сто семьдесят лет
пройдет, а забыто не будет! А в общем-то мы все друг
друга не слишком-то долюбливаем. Да и за что мне их
любить? Вздорные существа, мелкие, бездарные... Этот
Магистр наш, Иван Давыдович, высоко о себе мнит, а на
самом деле — обыкновенный графоман от науки. Я же
специально справки наводил у него в институте... Он там
вечный предместкома. Вот вам и друг Менделеева! Диву
даюсь, что в нем этот Ротмистр нашел! Откуда такое со-
бачье преклонение? Да вы не стойте в углу, Феликс Алек-
сандрович, присаживайтесь, поговорим...
Феликс садится на другой край тахты, закуривает и
исподлобья наблюдает за Павлом Павловичем. А тот не-
торопливо извлекает из своего футляра очередную сереб-
ристую трубочку, капает из нее на последний кусочек бу-
терброда и, закативши глаза, отправляет кусочек в рот.
Он наслаждается, причмокивает, подсасывает, покачива-
ет головой как бы в экстазе. Проглотивши наконец, он про-
должает:
— Вот чего вы, смертные, понять не в состоянии. Иног-
да я стою в зале оесторана и наблюдаю за вами, и ду-
маю: «Боже мой! Да люди ли это? Мыслящие ли это су-
щества?» Ведь вы же не едите, Феликс Александрович!
Вы же просто в рот куски кидаете! Это же у вас какой-
то механический процесс, словно грубый грязный коче-
гар огромной лопатой швыряет в топку бездарный уголь,
коим только головы разбивать... Ужасающее зрелище,
уверяю вас... Вот, между прочим, один аспект нашего
бессмертия, который вам, конечно, на ум не приходит. Я
не знаю, какого сорта бессмертие даровано Агасферу. По
слухам, это желчный, сухопарый старик, совершеннейший
аскет. Наше бессмертие — это бессмертие совсем иного
сорта! Это бессмертие олимпийцев, упивающихся некта-
53

ром!.. Эликсир — это что-то поразительное?' Вы можете
есть все что угодно, кроме распоследней тухлятины, кото-
рую есть вам просто не захочется. Вы можете пить лю-(
бые напитки, кроме откровенных ядов, и в любых колик
чествах... Никаких катаров, никаких гастритов, никаких
заворотов кишок и прочих запоров... И при всем при этом
ваша обонятельная и вкусовая система всегда в идеаль-
ном состоянии. Какие безграничные возможности для на-
слаждения! Какое необозримое поле для эксперимента!
Л вы ведь любите вкусненько поесть, Феликс Александр
рович! Не умеете — да. Но любите! Так что нам с вами
будет хорошо. Я вас кое-чему научу, век благодарны бу-
дете... и не один век!
Феликс: Да вы просто поэт бессмертия! Бессмертный
бог гастрономии!
Павел Павлович: Оставьте этот яд. Он неуместен. По
сути дела, я хотел помочь вам преодолеть вашу юношес-
кую щепетильность. Я понимаю, что у вас нет и быть ке
может привычки распоряжаться чужой жизнью, это не »
обычаях общества... А может быть, вы просто боитесь рис-
ковать? Так ведь риска никакого пет. Пусть он сколько
угодно кричит о шпагах — никаких шпаг ему не будет.
Будут либо две пилюльки, либо два шприца — Магистр
обожает шприцы! — либо «русская рулетка»... А тогда
все упирается в чистую технику, в ловкость рук, этим бу-
ду заниматься я, как старший, и успех я вам гарантирую...
Феликс: Слушайте, а зачем это вам? Какая вам от ме^
ия польза, вашество? Чокаться вам не с кем, что ли? Нек-
таром...
Павел Павлович: Польза-то как раз должна быть вам
очевидна. Во-первых, мы уберем мозгляка. Это поганый
тип, он у меня повара сманил, Жерарчпка моего бесцен-
ного... Карточные долги я ему простил, пусть, но Жера-
ра! Не могу я этого забыть, не хочу и не просите... А ло-
том... Равновесия у пас в компании пет, вот что главное.
Я старше всех, а хожу на вторых ролях. Почему? А по-
тому, что деревянный болван Ротмистр держит почему-т©
нашего алхимика за вождя. Да какой он вождь? Он пе-
ленки еще мочил, когда я был хранителем трех Ключей...
А теперь у него два Ключа, а у меня — один!
Феликс: Понимаю вас. Однако же я не Ротмистр.
Павел Павлович: Э, батенька! Что значит — не Рот-
мистр? Физически крепкий человек, да еще с хорошо под-
вешенным языком, да еще писатель, то есть человек с во-
ображением... Да мы бы с вами горы своротили вдвоем Г Я
69

бы вас с Маркизой помирил... что вам делить с Марки-
зой? И стало бы нас уже трое...
Феликс: Благодарю за честь, вашество, но боюсь, что
вынужден отказаться.
Павел Павлович: Почему, позвольте узнать?
Феликс: Тошнит.
Пауза.
Павел Павлович: Позвольте мне резюмировать ситу-
ацию. С одной стороны — практическое бессмертие, оза-
ренное наслаждениями, о которых я вынужденно упомя-
нул лишь самым схематическим образом. А с другой сто-
роны--скорая смерть, в течение ближайшей недели, я
полагаю, причем, может быть, и мучительная. И вам
угодно выбрать...
Феликс: Я резюмирую ситуацию совсем не так...
Павел Павлович: Батенька, да в словах ли дело? Бес-
смертия вы жаждете или нет?
Феликс: На ваших условиях? Конечно, нет.
Павел Павлович (воздевая руки): На наших услови-
ях, видите ли! Да что же вы за человек, Феликс Алек-
сандрович? Ужасаться прикажете вам? Склонить перед
вами голову? Или развести руками?
Феликс: Погодите, вашество. Я вам сейчас объясню...
Павел Павлович (не слушая): Я чудовищно стар, Фе-
ликс Александрович. Вы представить себе не можете, как
я стар. Я сам иногда вдруг обнаруживаю, что целый век
выпал из памяти... Скажем, времена до Брестской унии
помню, и что было после Ужгородской—тоже помню, а
что было между ними — как метлой вымело... Так вы мо-
жете представить, сколько я этих соискателей на своем
веку позидал! Кого только среди них не было... Визан-
тийский логофет, богомил-еретик, монгольский сотник,
ювелир из Кракова... И как же все они жаждали при-
пасть к Источнику! Головы приносили и швыряли передо
мной: «Я! Я вместо него!» Конечно, нравы теперь не те.
головы не принято отсекать, по ведь и не требуется! Про-
стое согласие от вас требуется, Феликс Александрович!
Так нет! Отказывается! Да что же вы за человек такой?
И ведь знаю, казалось бы, я вас! Не идеал, совсем не
идеал! И выпить, и по женской части, и материальных
потребностей, как говорится, не чужд... И вдруг такая
твердокаменность! Не-ет, потрясли вы меня, Феликс
Александрович Просто в самое сердце поразили. Снача-
ла вы не понимали ничего, потом стали понимать, но ни-
как не могли поверить, а теперь и понимаете, и верите...
60

Может быть, мученический венец принять хотите? Вздор,
знаете вы, что не будет вам никакого венца... Фанатик?
Нет! Мазохист? Тем более—нет. Значит—хомо новус.
Снимаю перед вами шляпу и склоняю голову. А я-то,
грешным делом, думал: человеков я знаю досконально...
Он смотрит на часы и поднимается. Произносит за-
думчиво:
— Ну что ж, каждому свое. Пойдемте, Феликс Алек-
сандрович, времени у пас больше не осталось.
В кабинете тем временем Наташа шарит по полкам с
книгами, берет одну книгу за другой, прочитывает наугад
несколько строчек и равнодушно роняет на пол. Из угла
в угол по разбросанным книгам, по окуркам, по осколкам
посуды снует Курдюков, руки его согнуты в локтях, паль-
цы ритмично движутся, словно он дирижирует невидимым
оркестром. Клетчатый, стоя столбом у стены, внимательно
следит за его эволюциями. А Иван Давидович листает
газетную подшивку.
За окном светает. За окнами туман.
Входят Павел Павлович и Феликс.
Иван Давыдович: Наконец-то! (Отбрасывает подшив-
ку.) Итак, Феликс Александрович, ваше решение?
Павел Павлович: Одну минуточку, Магистр. Я хочу
сделать маленькое уточнение. Я тут поразмыслил и при-
шел к выводу, что Ротмистр прав. Отныне я за нашего
дорогого Басаврюка. Как говорится, старый друг лучше
новых двух.
Курдюков: Благодетель!
Наташа: Я тоже. К дьяволу чистоплюев.
Курдюков: Благодетельница! (Торжествующе показы-
вает Феликсу язык.)
Иван Давыдович (после паузы): Вот как? Н-ну, что
ж... А я, напротив, самым категорическим образом под-
держиваю кандидатуру Феликса Александровича. И я бе-
русь доказать любому, что он, несомненно, полезен для
нашего сообщества.
Он бросает короткий взгляд на Клетчатого, и тот, сде-
лав отчетливый шаг вперед, становится рядом с ним.
Клетчатый: Я тоже за господина писателя. Раз другие
меняют, то и я меняю.
Курдюков (плачет): За что? Я же всегда за... Я же
свой... А он сам не хочет...
Павел Павлович: Во-первых, он сам не хочет. А во-
вторых, Магистр, вы все-таки оказались в меньшинстве...
61

Иван Давыдович: Но я и не предлагаю принимать ка-
кие-нибудь необратимые решения прямо сейчас' Уже свет-
ло, сделать сегодня мы все равно ничего не сможем, мы
не готовы, надо все хорошенько продумать... Господа! Мы
расходимся. О времени и месте следующей встречи я каж-
дого извещу во благовремении...
Курдюков (хрипит): Он же в милицию... Сию же ми-
нуту!..
Иван Давыдович обращает пристальный взор на Фе-
ликса.
Иван Давыдович: Милостивый государь! Вам были
сделаны весьма лестные предложения, не забывайте об
&том. Обдумайте их в спокойной обстановке, И помните,
пожалуйста, что длинный язык может лишь принести вам
и вашим близким непоправимые беды!
Феликс: Иван Давыдович! Да перестаньте же вы мне
угрожать. Ну как можно быть таким самовлюбленным
дураком? Неужели же непонятно, что я скорее откушу
себе этот мой длинный язык, чем хоть кому-нибудь рас-
крою такую тайну? Неужели же вы неспособны понять, ка-
*:ое это счастье для всего человечества — что у Источника
бессмертия собралась именно ваша компания, компания
бездарей, ленивых, бездарных, похотливых ослов...
Иван Давыдович: Милостивый государь!
Феликс: Какое это безмерное счастье! Помыслить ведь
страшно, что будет, если тайна раскроется, и к Источнику
прорвется хоть один настоящий, неукротимый, энергич-
ный, сильный негодяй!.. Что может быть страшнее! Бес-
смертный пожиратель бутербродов — да это же огромная
удача для планеты! Бессмертный энергичный властолю-
бец— вот это уже беда, вот это уже страшно, это ката-
строфа... Поэтому спите спокойно, динозавоы вы мои до-
рогие! Под пытками не выдам я вашей тайны...
Они уходят, они бегут. Первой выскакивает Наталья
Петровна, на ходу запихивая в сумочку свои космети-
ческие цацки. Величественно удаляется, постукивая зон-
тиком-тростью, Павел Павлович, сохраняя ироническое
выражение на лице. Трусливо озираясь, удирает Курдю-
ков, теряя и подхватывая больничные тапочки. Клетча-
тый не совсем улавливает пафос происходящего, он прос
то дожидается Ивана Давыдовича. Иван же Давыдович
слушает дольше всех, но в конце концов и он не выдер-
живает.
Феликс (им вслед): Под самыми страшными пытками
ме выдам! Умру за вас, как последняя собака! Курдюко-
т

ва буду беречь, как зеницу ока, за ручку его буду через
улицу переводить... И запомните: ежели что, не дай бог*
случится, я в вашем полном распоряжении! Считайте, что
теперь есть у вас ангел-хранитель на этой Земле!
Феликс стоит у окна и рассматривает всю компанию
с высоты седьмого этажа. Курдюкова запихивают в кре*
мовые «Жигули», Клетчатый за ним, Наташа садится за
руль, Иван Давыдович — с нею рядом. Павел Павлович
приветствует отъезжающую машину, приподняв шляпу, а
затем неспешно, постукивая тростью-зонтиком, уходит из
поля зрения.
И тогда Феликс оборачивается и оглядывает кабинет.
Вся мебель сдвинута и перекошена. На полу раздавлен-
ные окурки, измятые книги, черные пятна кофе, растоп-
танные телефонные аппараты, осколки фарфора. На сто-
лах, на листах рукописи валяются огрызки и объедки, та-
релки с остатками еды.
Дом уже проснулся. Слышно, как гудит лифт, гроха*
ют где-то двери, раздаются шаги, голоса.
И тут дверь в кабинет растворяется, п на пороге
появляется дочь Феликса Лиза с двумя карапузами-близ-
нецами.
— Почему у тебя дверь...— начинает она и ахает.— Что
такое? Что у тебя тут было?
Феликс: Пиршество бессмертных.
Лиза: Какой ужас... И телефоны разбили! То-то ж§ я
не могла тебе дозвониться... В садике сегодня карантин,
и я привела к тебе...
Феликс: Давай их сюда. Идите сюда скорее, ко мне,
Сейчас мы с вами тут приберем. Правильно, Фома?
Фома: Правильно.
Феликс: Правильно, Антон?
Антон: Неправильно. Бегать хочу.

Владимир ПОКРОВСКИЙ
Человек перед нравственным выбором — это, видимо,
главнейшая тема мировой литературы. Лучшая фантам
тша, которая, по сути, и есть тот гонкуровский «бинокль»,
что показывает «картины под неведомым до сих пор уг-
лом зрения», позволяет максимально приблизить к нам
объект изображения: здесь человек всегда укрупнен, нрав-
ственная суть всегда обнажена, а выбор — как правило,
мучителен и беспощаден по отношению к человеческому
«я». И если «я» земного индивидуума воспринимает боль
существ, рожденных под чужими звездами, как свою соб'
ственную — а именно такая ситуация лежит в основе по-
вести московского писателя Владимира Покровского
(1948),— значит, выбор был сделан правильно.
Владимир Покровский, как и многие другие советские
писатели-фантасты новой генерации, был участником Все-
союзных семинаров молодых литераторов, работающих в
жанрах приключений и научной фантастики. Начинай с
1982 года такие семинары проходят ежегодно в Домах
творчества Союза писателей СССР «Малеевка» или «Ну-
булты». По месту проведения первого семинара школа
молодых фантастов, оформившаяся в 80-х годах, стала
называться «малеевской».
ВРЕМЯ ТЕМНОЙ ОХОТЫ
Пройдет одиннадцать земных лет, и патрульным Второй
Космической службы Виктор Новожилов снова попадет
ма Уалауала. В космосе стареют быстро. В свои тридцать
(«есть он будет выглядеть на все сорок пять, отпустит
усы, станет брить щеки два раза в день и приобретет дур-
ную привычку массировать мешки под глазами. Угрюмым
от природы, он станет непроницаемо мрачен, за глаз!
его будут звать «Старик», но живот его останется плос-
ким, движения быстрыми, и только он сам будет знать о
том, что работать во Второй службе ему осталось совсем
немного, что скоро па Землю, скоро все кончится — и по;
ра сходить с трассы.
Он поймет, что откладывать уже нельзя, сядет в своГ'
катер и направит его на Уалу. г
За сто восемьдесят пять лет существования земной ко»
лонии на этой планете сюда завез\7т множество всяко?
64

живности, но лишь мангусты смогут к ней приспособить-
ся. Да еще пока есть лошади — но те будут стремительно
вымирать. Маленький, в двадцать голов, табун будет ко-
чевать с места на место, спасаясь от ночных хищников, и
на потомство просто не останется времени.
Когда Виктор спустится сюда, его катер раздавит при
посадке нору мангустов, и все семейство, кроме одного ман-
густенка, погибнет. Малыш побежит прочь, петляя между
огромными толстыми листьями. Непривычный к свету, ои
в ужасе будет шарахаться из стороны в сторону, пока не
наткнется на палиаиду, которую колонисты в свое время
прозвали «Собачья».
А Виктор пройдет к поселку. Чуда, ожидаемого с та-
кой страстью, не произойдет. Потом он вспомнит, что
крылья на катере не убраны, что надо, пока не поздно,
исправлять ошибку, а стало быть, пора возвращаться:
здесь никто не может сказать, в какое время и где упадет
солнце («прекратит дневной танец», как говорят пеулы)
и последним лучом даст сигнал к началу темной охоты,
времени, когда человеку не стоит оставаться на открытом
пространстве.
Птицы, вспугнутые его приходом, снова опустятся на
землю разноцветной тучей, положат клювы под животы»
зароются в пыль, и снова наступит торжественная гудя-
щая тишина. Все дома вокруг — и приземистые хижины
времен Пожара, и кряжистые «грибки» постройки Косма-
того-отца, и коттеджи, выращенные из зародышей уже в
последние годы перед Инцидентом — все они окажутся
трупами тех домов, что стояли здесь раньше. Окна раз-
биты, двери выломаны, на поблекших стенах — желтая
плесень, спутник заброшенности, и все заборы повалены.
Виктор замрет посреди улицы. Полоса вздувшейся
пыли отметит дорогу, какой он пришел сюда. Будет жар-
ко, необычно жарко для этого времени года, хотя разве
можно говорить что-нибудь о климате этой планеты, где
даже сутки не равны друг другу по времени?
* * *
Трудно сказать, кто является истинным виновником
всего случившегося, в особенности Инцидента на Уале.
Одни будут обвинять колонистов; другие — бить себя
й грудь, мол, мы, земляне, не поняли, не так подошли;
третьи в поисках причин заберутся в дебри истории н всю
ответственность возложат на тех, кто раздул сенсацию
вокруг Уалы, кто добился основания исследовательского
.., Заказ Jfe 1200
65

комплекса, совершенно не думая о том, что Земля еще не
готова к такому шагу, что, в конце концов, она просто не
могла в то время должным образом содержать поселение
на другом краю Галактики. Все эти люди будут искать
виноватого, все они будут твердо уверены, что виноватый
есть, что его необходимо если не наказать, то, по крайней
мере, найти.
Каждый будет прав и не прав и, может быть, более
всех окажется прав тот, кто вообще не будет искать ви-
новных, а займется исправлением ситуации.
Разумеется, колонизация была преждевременной. Зем-
ля не имела ни ресурсов на такую обширную экспедицию,
ни времени, которое следовало бы ей уделить, ни особой
нужды в ней.
Но послушайте... Планета-сенсация, уникальная уже
своей прецессирующей орбитой (Уала вращается не во-
круг своей оси, а по спирали, причем радиус спирали то
увеличивается, то уменьшается — результат воздействия
магнитного пульсара Лоэ), которая поэтому просто не име-
ет права быть сейсмически спокойной, но тем не менее
сейсмически спокойна, планета с жизнью земного типа,
впрочем, и не совсем земного, планета с разумными су-
ществами, наконец, планета с двумя генетическими кода-
ми, один из которых в точности повторяет земной, планета,
где на каждом шагу — открытие.
Что ж, отгородиться своими заботами, отвернуться?
Сенсация, как и все сенсации вообще, благополучно
утихла, и, как только умер главный энтузиаст колониза-
ции Уалы академик О. Е. Бончар, экспедицию решено бы-
ло отозвать. Людям, которые целью своей жизни поста-,
вили исследование Уалы, да и затратили на это по двад-
цать-двадцать пять лет, трудно было примириться с та-
ким решением, и кое-кто просто отказался сниматься с
места. Им сказали — хорошо, оставайтесь, но мы не смо-
жем снабжать вас так же полно и регулярно, как раньше.
Здесь была не угроза, а чистая правда и, пожалуй, тай-
ная надежда, что постепенно решимость бончарцев сой-
дет на нет. Не сошла. Те согласились — конечно, конечно,
мы понимаем, мы попробуем сами. И осталась лишь рей-
совая ракета (раз в земной месяц) да сеансы дельта-свя-
зи в строго определенные часы. А потом рейсы стали не-
регулярными, а связь после смерти радиста вообще пре-
кратилась. Может быть, надо было забрать их оттуда
силой?
История Бончарки очень часто кажется трудной для
66

понимания, иногда просто необъяснимой, а иногда — от^
талкивающей. Но это тема совсем другого рассказа. Здесь
же — самый минимум, может быть, скучный, но без него
не понять.
Когда появился Космокодекс и в нем — Второй Закон,
запрещающий людские поселения на планетах с собствен-
ным разумом, бончарцев уже нельзя было сдвинуть с мес-
та, да никто особенно и не пытался. Закон не имел еще
тогда реальной силы. Время от времени Уалу посещали
инспектора ОЗРа (Общества Защиты Разума), но даль-
ше уговоров дело не шло. Может быть, здесь ошибка, мо-
жет быть, нужно было действовать настойчивее? Но ведь
никто не просил о помощи: пеулы, то есть коренные уаль-
цы, не вымирали, боичарцы не жаловались и крепко дер-
жались за свой поселок, а о возвращении и думать забы-
ли. Ко времени Инцидента был у них в царьках Косма-
тый-сын, или теперь уже просто Косматый, человек власт-
ный до деспотичности, резкий, сильный и даже с конст-
руктивной идеей — что-то там очень смутное, о «больших
городах».
Странное сложилось тогда положение. С одной сто-
роны, Уалу, как планету с разумом, закрыли, никого ту-
да не пускали, официальные заказы бончарцев уже не вы-
полнялись. Бончарка как бы перестала существовать. С
Л ругой стороны, патрульные все же совершали туда рей-
сы, снабжали товарами, почтой, привозили инспекторов.
Часть вины за случившееся Виктор возьмет на себя
(в доверительных беседах и в разговорах, где серьезное
подается шутя), но, если откровенно, будет считать эти
свои слова благородной ложью. Все эти одиннадцать лет
он будет вспоминать тот проклятый, тот «всеми бывши-
ми и будущими богами проклятый день», когда он поте-
рял Паулу. Он будет анатомировать этот день, разрезать
его на секунды, он вспомнит его весь, до мельчайших
подробностей, вспомнит не сразу, а постепенно, радуясь
каждому вновь восстановленному обстоятельству, пусть
даже самому ничтожному, это станет своего рода манией,
и любовь его превратится со временем в памятник, нежно
лелеемый, но, как всякий памятник, очень мало похожий
на оригинал.
Он вспомнит Вторую Петлевскую улицу, как бежали
но ней ребятишки, рыжие от пыли, как тяжелые меховые
шубы, накинутые на голое тело, едва поспевали за ними,
67

цепляясь, летели сзади, пытаясь прижаться к спинам, а
дети кричали, расставив то ли в ужасе, то ли в восторге
широкие красные рукава:
— Выселение! Выселение! Нас выселяют!
Он вспомнит нового инспектора, того, что прислали
тогда вместо Зураба, вспомнит свое удивление — Инспек-
тора Общества Защиты Разума редко покидают свои пос-
ты— вспомнит (или придумает) дурное предчувствие, ко-
торое охватило его при виде этого очень молодого тонко-
го парня с напряженными глазами и нерасчетливыми дви-
жениями, вспомнит, как подумал: «Что-то случится».
Звали инспектора то ли Джим Оливер, то ли Оливер
Джим, то ли как-то совсем иначе — он отзывался на оба
имени, но каждый раз передергивался л заметно оскор-
блялся. Про себя Виктор назвал его Молодой. Молодой
был зол, энергичен, пытался глядеть чертом, но пока не
очень получалось.
Как этот инспектор стоял в гостевом отсеке катера,
чуть пригнувшись, окруженный четырехстенной репродук-
цией с модных тогда хайремовских «Джунглей». Буйные
сумасшедшие краски окружали его, и здесь, среди этих
зверей, деревьев и цветов, среди этого пиршества чудес,
он казался настолько неуместным, что хотелось его не-
медленно выгнать.
Вспомнит Базнла Рапдевера, в тот день он был пер-
вым, кто встретил катер. Самый толстый и самый дру-
желюбный человек на всей планете. Он прокричал ему,
как всегда:
-- Письма привез, Панчуга?
Панчуга — уаловская транскрипция пьянчуги. Так про-
звали Виктора за отечное лицо, последствие частых пере-
грузок,— обычная история среди патрулыциков.
Он возил им письма, инструменты, приборы, одежду,
посуду — любая мелочь с Земли ценилась здесь крайне
высоко. Он удивился однажды, увидев помазок, сделанный
из куска дерева и двух десятков щетинок местной свиньи.
Сложнейший сельскохозяйственный агрегат ничего здесь
не стоил по сравнению с обыкновенной лопатой, потому
что лопату, если она сломается, можно починить, а его
нельзя. Некому.
Он вспомнит, как встретила его в тот день Паула, как
пришла одной из последних, как смотрела с уже привыч-
ной угрюмостью, как напряженно помахала ему рукой.
(Когда-то, во время пустякового разговора, он сказал ей:
— Я знаю про тебя все, я полностью тебя понимаю.
68

— Тогда скажи, о чем я сейчас думаю?
Тут не только вызов был, оп понял потом,— она на-
деялась, что он угадает, может быть, больше всего на
свете ждала, что угадает.
Он и угадывать не стал. Отшутился.)
И вспомнит отчаянное чувство вины перед ней и злость
свою на нее, злость за то, что когда-то поддался на ее
уговоры и согласился осесть на Уале, перечеркнуть все
свои планы, полностью сломать жизнь, но потом ни ми-
нуты об этом серьезно не думал, все оттягивал — как-ни-
будь обойдется. А Паула все понимала и молчала про это,
только поугрюмела и перестала говорить про любовь —
делай что хочешь, мне все равно.
— Оставайся, буду твоей женой. Нам мужчины нуж-
ны. Потомство. Свежая кровь.
Вот что она ему говорила. Свежая кровь.
Он всегда считал, что любит ее. Ни до, ни после ниче-
го подобного не случалось. Значит, любовь. Но эта любовь
была тягостна, унизительна, как болезнь. Пробивать веч-
ное равнодушие, выпрашивать ласковые слова, чуть не в
ногах валяться... плюнуть с горечью, все на свете проклясть,
отвернуться, но для того только, чтобы она удержала его
своим бесцветным «не уходи», и остаться, надеясь неиз-
вестно на что.
Виктор вспомнит, как спускались они в тот день к по-
селку, как отстали от остальных, он обнял ее за плечи,
а она не оттолкнула его, но, конечно, и не прижалась. Она
еще ничего не знала, только удивлялась, почему не при-
ехал Зураб, а он не решался сказать правду и болтал
какую-то чепуху.
Темно-синее небо, красные блики па облаках, пыль-
ные спины впереди, верхний ветер, тревога...
В этой истории для Виктора останется много неясно-
го, такого, чего он уже никогда не узнает и не поймет.
Он часто будет вспоминать Омара, который приходил-
ся Косматому первым врагом. Виктор не любил Омара.
да его и никто особенно не любил, к нему просто тянуло
всех, какая-то особенная энергия, доходящая до мудро-
сти честность. Хотя особенно умным Омара трудно было
назвать.
В конце концов Виктор так нарисует себе Омара: яр-
ко выраженный азиат, с влажными, черными, «догмати-
ческими» глазами и жестким подбородком. Один из не-
69

многих бончарцев бреет бороду. Бывал в переделках, ло
йез на рожон аккуратно и всегда побеждал. Вспыльчив,.
во вспыльчивость его кажется и немного преувеличенной,
©и словно подыгрывает себе. Бго боятся больше, чем Кос-
матого, он — совесть, он — сила.
Он из тех, которых звали грубым словом «космодо-
иы». У них непонятно, то ли они не приняли Землю, то
лн она их отвергла. Этакие бродяги, благородные парии
с невероятно путаной философией, с непредсказуемыми
поступками и обязательно с трагической судьбой. В об-
щем, полный набор. Именно поэтому Виктор его избегал,
хотя и тянуло к нему страшно.
Одно время считали даже, что «космолом»— это не
социальная бирка, а психическая болезнь.
Омар появился среди бончарцев за восемь лет до Ин-
цидента и неожиданно для себя нашел свое призвание в
ночной охоте. Он был бы полностью счастлив здесь, если*
бы не Косматый со своей диктатурой, хотя, может быть,
именно из-за этого и счастлив. Что бы Косматый ни пред-
ложил, все Омар встречал в штыки. Косматый ненавидел
Омара, но терпел. Он говорил всем, что такой человек
просто необходим, чтобы и в самом деле ке получилась
диктатура. Как будто это может ей помешать. Как буд-
то кто-нибудь мог сказать, что Косматый боится Омара.
А в тот день, тот час, когда Виктор с инспектором
садились на батутиое поле рядом с Бончаркой, Омар го-
товился к дальней охоте. Он сидел на корточках перед
костром пеулов, а напротив в той же позе сидел Хозяин.
В Норе почти никого не было, даже древние старики но-
выползали наружу, только из женской залы доносились
визгливые пулеметные очереди слов, да вертелся рядом
голубокожнй помесепок Дыпкэ. Он то и дело, как бы не-
взначай, бочком, подбирался к Омару и тыкал его в пле-
чо своей головенкой с вялыми по-детски ушами. Друго-
го способа выразить свою любовь он не знал.
— Он тебя любит,— без пеульского «эуыкающего» ак-
цента, только очень быстро, сказал Хозяин.
— Пожалуй, возьму его сегодня с собой.
Дынкэ замер. Ко старик отрицательно поднял руку.
— Будет холодно. И ветер. Не ходи пока.
— В бурю охота спорится. А он парень здоровый.
— Он очень сердится по ночам. Даже у пеулов не
так. Очень дальние крови бродят. Если не умрет, будет
хороший охотник.
— Тем более.,
70

— Не ходи.
Были выбраны уже охотники в сопровождение Ома-
ру — Палауомоа, горбуичик с плохим нюхом, но фено-
менальной реакцией, и еще один, которого Омар почти
не знал. Этого звали по-земному — Мартин.
— Прошу, не ходи,— тараторил Хозяин, подливая в
свою фарфоровую чашку настой с неприятным запахом.
Название этого напитка было совершенно непроизноси-
мое— девять гласных подряд.— Почему сегодня пришел?
Ты не говорил раньше.
— Косматый просил. Ему дичь зачем-то нужна.
Хозяин забеспокоился.
— Косматый? Он очень гордый. Почему как раз се-
годня? Он научился читать погоду?
Плаксиво прозудел вокс. Омар вынул его из кармана.
— Омар здесь.
Никто не ответил. Вокс продолжал зудеть.
— Да слышу, слышу! Здесь Омар, кто говорит?
Хозяин с уважением смотрел на маленькую коричне-
вую коробочку в руках гостя. У него такой не было. За-
то был фонарик. Старик достал его и осветил дальний
угол залы.
Омар чертыхнулся.
— Только вчера все в порядке было. Неужели и этот
выбрасывать?
Зудение смолкло, послышался чей-то возбужденный ба-
сок:
— Омар, ты меня слышишь? У тебя что-то с воксом,
Омар!
— Спасибо,— пробурчал тот.
— Я совсем не слышу тебя, Омар, если ты меня слы-
шишь все-таки... Прилетел Панчуга и с ним новый ин-
спектор. Очень злой. Ходят всякие слухи...
— Что он говорит? — уважительно спросил Хозяин,
спрятав фонарик. Следуя какому-то непонятному этике-
ту, он отказывался понимать голоса из вокса.
— Он говорит, что нового инспектора привезли. —
Омар задумчиво прищурил глаза.— Ч-черт1
— Значит, Косматый не научился читать погоду,—
удовлетворенно заключил Хозяин.
Омар встал и сунул вокс в карман. Пеулы называют
людей «калаумуоа», что значит «очень печальный», пото-
му что только удрученный каким-нибудь страшным го-
рем пеул может двигаться так плавно и медленно, как
всегда делают люди;
71

— Так что откладывается охота. Жаль. Надо на но-
вого инспектора посмотреть.
— Не спеши,— тем странным, невыразительным то-
»ом, которым пеулы сообщают особо важные новости, ш>-
*лросил старик.— Я думаю, они еще долго разговаривать
будут.
— Я тоже хочу поговорить.
— Ты лучше потом. Инспектор скажет одно, Косма-
тый— другое, а ты придешь и скажешь свое.
— Не понимаю тебя. Что «свое»?
— Косматый — очень гордый человек. Он не уйдет из
Бончарки. Он лучше убьет всех. Нельзя, чтобы вы все
вместе кричали. Ничего не сделаешь. Иди и слушан, что
спи говорят.
Омар никогда не мог понять, откуда пеулы, особенно
старики, могут так точно предугадать будущие события.
Никакой телепатии у них и в помине не было, и даром
предвидения они тоже не обладали. И нельзя ска-
зать, чтобы они были очень умны, часто они бывали
просто глупы и наивны, не понимали простейших
вещей, хоть убей, не понимали. Но в таких случаях,
как сейчас, слова их были туманны, но всегда били в точку.
— Не понимаю тебя, старик. Скажи яснее.
— Я много раз говорил. Не ты его боишься, а он те-
бя. Нельзя быть таким гордым. Он все испортит.
— Мне некогда, старик. Я пошел,— сердито буркнул
Омар и стал подниматься к выходу из Норы.
— Главное — Друзья Косматого. Все время глаза на
них. Они как пао — глупые, но ядовитые. И бьют сзади.
Пусть они все время будут перед твоими глазами.
— Зачем? — Омар чувствовал, как возбуждение за-
хватывает его, какая-то мысль неистово прорывалась на-
ружу.
— Ты часто убивал, но не так.
— Не «как»? — тихо и осторожно спросил он после
долгой паузы.
— Твоему народу хорошо будет у нас. Мы друзья.
Человек и низенький, скособоченный, тощий, словно
составленный из палочек, синекожий пеул смотрели друг
другу в глаза.
— Я приду,— торопливо сказал Омар.
— Я приду,— вдогонку ответил хозяин.
Так прощались пеулы. А при встрече они говорили:
«Я тебе помогу».
72

А чаще всего Виктор будет вспоминать разговор в
библиотеке Кривого, знаменитого бончарского книжника,
умершего за шесть лет до Инцидента. Дом Кривого стал
читальней, куда мог прийти всякий и где решались обыч-
но все общественные дела.
Как и все здания на площади Первых, библиотека бы-
ла очень старой постройки, одним из первых строений
Косматого-отца: бревенчатая коробка с четырехскатной
крышей и художественно выполненным крыльцом. Было
в ней две комнаты: маленькая — жилая и собственно биб-
лиотека. Все стены до потолка были заставлены книж-
ными полками. Стекла на полках отсутствовали, порядка
не было никакого. Книги стояли кое-как, иногда свалены
были в стопки, тут же рядом валялись горки библиоли-
тов — коричневого цвета кристаллов для чтения на экра-
не. Библиолитов было немного, они в Бончарке не прижи-
лись. Экраны, вставленные в длинный читальный стол,
не действовали, хотя в свое время Виктор притащил их
один за другим восемь штук.
Нельзя сказать, что бончарцы ничего не читали. Пра-
вильнее будет так: читали, но мало. Урывками, наспех,
что попало.
Пыль огромными рыжими хлопьями лежала на всем.
Косматый все время порывался навести в библиотеке по-
рядок, но толку было мало, так же мало, как и с асфо-
покрытием для главной улицы поселка — Первой Петлев-
ской. Виктор старался, доставал асфальтовую пленку,
рулоны с энтузиазмом стали раскатывать, но потом ох-
ладели, и все благополучно потонуло в пылп.
Инспектор сидел за длинным читальным столом, про-
тив него, словно на светском приеме, расположился Кос-
матый со своими двумя Друзьями. Остальные толпились
в дверях.
Косматый и Друзья по случаю приезда гостей были
одеты вполне пристойно, да и другие колонисты тоже на-
цепили на себя все самое лучшее. Домашние балахоны
тонкой шерсти, выцветшие, но чистые рубахи, почти все
были обуты. Но несмотря на это, здесь, среди книг и биб-
лиолитов, все они выглядели неуместными, так же как
Молодой выглядел неуместным в гостином отсеке катера.
Настороженные взгляды, напряженные позы, руки, темные
от грязи и пыли,— бончарцам недоставало только звериных
шкур.
73

Разговор шел на высоких тонах. Собственно, это был
и не разговор даже, а откровенная схватка, которая на-
чалась еще у катера, когда Косматый, протягивая Моло-
дому руку, спросил:
— Теперь, получается, ты будешь уговаривать?
Молодой руку пожал, но дружелюбия не выказал.
— Нет.— И это «нет» прозвучало излишне звонко, с
вызовом.— Нет, уговаривать я не буду.
А теперь они сидели за библиотечным столом, перед
каждым из собеседников стояло по высокому стакану
«болтуна», местного чая, доброго дурманящего напитка,
но на протяжении всего разговора никто из них не сде-
лал ни одного глотка.
— Я не понимаю, какие еще нужны объяснения?—
нервничал Молодой.— Нарушена статья Космокодекса.
нарушена сто восемьдесят пять лет назад и до сих пор
нарушается. О чем еще говорить? На планетах с разум
ной жизнью поселения людей ка-те-го-ри-чес-ки запреще-
ны. Это понятно?
—- Нет,— набычившись, отвечал Косматый.— Полторы
тысячи людей, все здесь родились, никуда не хотят. А ты
говоришь — закон, объяснять не буду. Нехорошо. Зураб
всегда объяснял.
Виктор долго не мог понять, почему Молодой так нер-
вничает. Он вообще плохо понимал происходящее. Толь-
ко потом, спустя много времени, он, как ему показалось,
нашел ответ. Видно, Молодой чувствовал, что неправ, но
хотел настоять на своем. Может быть,, это было для него
вопросом карьеры. Первое поручение, такое важное...
— Столько времени было можно, а теперь нельзя?
Почему?
Молодой нервничал еще и по той причине, что ему
приходилось юлить. Он не мог сказать колонистам, что
судьбу их решила в сущности мелочь: неизвестно из ка-
ких соображений ОЗР подчинили Четвертой Службе, то
есть Кум-Юсупу, который выше всего ставил порядок и
не слишком любил вдаваться в тонкости. Зураб не по-
стеснялся бы рассказать все, он бы сокрушенно вздыхал,
разводил бы руками — я, ребята, здесь ни при чем, при-
казали сообщить, я и сообщаю, могу себе представить,
каково вам сейчас, ребята, но что я могу сделать? Он был
скользкий человек, этот Зураб, и очень сложно было по-
нять, что он сделает или скажет в следующую секунду.
В библиотеке стало темно. Колонисты с тревогой по-
сматривали в окно на лохматое небо. Надвигалась боль-
74

шая буря. Пронзительно пели верхние ветры. Это бывает
очень редко, обычно верхний ветер один, он гудит моно-
тонно, от него болит голова и возникает ощущение, что
все происходит во сне. Но бывает, что почти на одной вы-
соте встретятся несколько верхних ветров, они ударятся
друг о друга и уронят на землю звуки, иногда неслыхан-
ной красоты. Пронесется торжественная, одуряющая ме-
лодия, прижмет тебя к планете, проймет дрожью и через
минуту умчится.
— Будет буря,— сказала тогда Паула, и ведь точно —
буря пришла, будь оно все трижды проклято!
Как она смотрела на Виктора, когда Молодой офици-
альным голосом объявил о выселении!
— Ты знал?
— Да,— ответил Виктор небрежно, будто это само со-
бой разумелось. Он не смел повернуться к ней.
— Что ж не сказал?
Он пожал плечами. И спиной почувствовал, каким хо-
лодом обожгла его Паула.
Он вспомнил и другой день, тот, когда он в первый
раз сказал ей, что жениться не собирается, а если и же-
нится, то уж, конечно, не осядет на Уалауала. Они тогда
устали после далекой прогулки к Ямам. Шел дождь, и
надо было спешить. Паула вертела в руках какую-то хво-
ростину, смотрела по обыкновению вбок, равнодушно и
чуть улыбаясь. Виктор подождал ответа и, не дождав-
шись, отвернулся, чтобы поднять сумку. В то же мгно-
вение Паула, закусив губу, сильно полоснула его прутом
по спине. Это было так неожиданно, что он испугался.
Он подумал, что какой-то зверь напал на него, резко от-
прыгнул в сторону, обернулся к Пауле и оторопел.
Та смотрела на него с ненавистью и болью. Никогда
ом не видел ее такой.
— Ты что?!
Она молчала. Виктор сразу успокоился, стал взрос-
лым и рассудительным, взял у нее из рук хворостину (Па-
ула смотрела вбок, но хворостину пыталась не отдавать)
и сломал.
Он говорил — я не могу здесь остаться, потому что
всему конец. Мне еще год патрулировать, а потом я вер-
нусь к Изыскателям. Ты не представляешь, что это для
меня значит.
Там все под рукой, все к твоим услугам, там даже
воздух родной, там не надо мучительно долго объяснять
элементарные вещи, там все понимают с полуслова (без
П

этого там просто нельзя), настоящая мужская работа,
где впереди — цель, а за спиной — ожидающие твоего
возвращения. В тебе нуждаются, ты необходим, а без
этого не жизнь — существование.
Она отвечав:! — а я не могу бросить Бончарку, у ме-
ня мать, братишка, у меня отец с деревянной болезнью,
как их оставит-? Да и сама не хочу.
Бошарцы с молоком впитывали любовь к своему до-
му, хотя л юс» ть тут, по мнению Виктора, было абсолют-
но нечего.
Постоянная тяжелая работа, интересы дикаря, грязь,
каменный век, хотя рядом, рукой подать, твоя собствен-
ная суперцивилизсция.
Он сдался. Он сдался на третьей встрече и теперь от-
чаянно жалел об этом. Он считал, что его поймали на
слове.
А теперь, когда объявлено было о выселении, Паула
дернула его за рукав и сварливо сказала:
— Теперь ты просто должен остаться с нами.
Обязанность. Виктор ненавидел это слово до дрожи.
Не успев родиться, ты уже кому-нибудь что-нибудь дол-
жен. И каждый тянет на свою сторону и говорит — это
твой долг.
Он вспомнил еще ее отца, бывшего почтаря Никиту.
Тот плохо очистил рапу после укуса хармата, местного
нолуящера с огромными фасеточными глазами. Хармат
любит полакомиться белковым папоротником, редким, но
от этого не менее страшным врагом всего живого на Уала-
уала, если, конечно, не считать самого хармата и еще не-
скольких страшилищ с неземным генокодом. Споры па-
поротника, попадая в живую ткань, размножаются в ней,
пьют ее соки. Трудно представить себе смерть более ужас-
ную и мучительную, чем смерть от укуса хармата. Сна-
чала поражается позвоночник. Человек лежит и кричит
от боли. Затем лишаются подвижности руки и ноги, под
конец дело доходит до челюстей. Кожа прорывается, и
наружу выползают длинные желтые корни, они шевелят-
ся з поисках почвы.
Никита еще мог двигать правой рукой, он держался
только на болеутолителях. Он все время стонал, и сто-
нать ему оставалось года полтора-два. Он потихоньку
сходил с ума, он говорил:
— Никто из вас не знает, как хороша жизнь. Вы дол-
жны завидовать мне. Полтора года!
76

Бокс доносил гудение голосов, ничего не понять, на
кого ни переключись, одно и то же гудение голосов. Один
голос, похоже, Косматого. Омар долго вспоминал его
вокс, вспомнил, набрал. Слышимость стала лучше, но
все равно разобрать трудно. Что-то о пеулах, о Космоко-
дексе. Опять уговаривают. Но инспектор другой. Ян го-
ворил...
Если все так, как говорил старик-пеул, то действитель-
но надо спешить.
Пеул мудр, хитер, бестия, все понимает, и то, что ом
предложил, пусть невозможный, но, кажется, единствен-
ный выход. Омар не представлял себе, как сумеет все это
проделать, но внутренне готовился. Он убеждал себя, что
ничего другого не остается, а может быть, это и на самом
деле так было, он сам себя заражал уверенностью, он
ускорил шаги, он то и дело падал, спотыкался, запутывал-
ся ногами в переплетении гибких белых корней новорож-
денной палианды.
Надо спешить.
Несколько дальних охот тому назад Омар поймал ко-
ня. Конь был чудо как хорош, разве что бабки толстова-
ты, но, Омар отпустил его, решил — пусть погуляет. И те-
перь пожалел об этом. Нижние ветры подняли тучи пы-
ли, вжали в землю корни и папоротники, били то в лицо,
то в спину, и вскоре пришлось бросить и рюкзак, и винтовку,
только пеноходы оставить — без них реку не перейти. Ре-
ка бушевала, воды не было уже видно, одна только пена
клубилась над низкими берегами.
Надо спешить, спешить, что-то там не так, и почему-
то там не Зураб, а другой. И вокс почему-то работает
только на прием.
«...Я не собираюсь вас уговаривать, не мое это де-
ло»,— вон даже как!
Теперь он уже полностью был уверен в своей правоте,
он знал, что происходит там, в библиотеке Кривого, и
знал, чем кончится. Он полностью доверился интуиции.
Только ветер и пыль окружали его, и страшно было н
одиноко, боже мой, боже мой, тебя нет, конечно, но, если
ты только есть, сделан так, чтобы я на самом деле был
прав, дай мне силы перенести все это, и пусть другие то-
же поймут меня, ты, да еще Хозяин, хотя нет, он все по-
нимает по-своему...
У него болело колено, болело, должно быть, уже ча-
77

с а полтора, и не было времени посмотреть, что там такое.
Потом, потом...
Без меня что угодно может случиться... Этот Косма-
тый... они же трусы, трусы, боятся его, все сделают, что
он скажет... Проклятые светлые города... отравил людей,
отравил... Дернуло меня пойти на охоту...
Рогатая черепаха баноэ, один из немногих дневных
хищников, очень питательная и очень опасная, появилась
перед Омаром внезапно, точно откуда-то выпрыгнула, а
ружье он бросил.
— Не вовремя, ч-черт!
Говорили только Косматый и Молодой, Друзья мол-
чали. Это были личные телохранители Косматого, пред-
писанные уставом Бончаркн. Одного нз Друзей Виктор
знал хорошо — тот славился по всей Бон чарке своими си-
лой, глупостью и умением напускать на себя глубокомыс-
ленный вид. Второй был более непосредственный. Он не
сводил с инспектора ненавидящего взгляда, исподтишка
показывал ему свой мослатый кулак и время от времени,
не в силах сдержать напор чувств, наклонялся к Косма-
тому и что-то с жаром шептал ему на ухо. Косматый вы-
слушивал его внимательно и с видимым участием, а за-
тем, взвесив все «за» и «против», отрицательно качал го-
ловой. Телохранитель в эти моменты заводил глаза к по-
толку, как бы говоря: «Я умываю руки», и вглядывался в
других, ища поддержки, мол, что ж это делается, а-а?
Молодой все-таки снизошел до объяснения. Теперь он
излагал причины выселения с той же готовностью, с ко-
торой раньше отказывался от каких бы то ни было объ-
яснений.
— Вы губите местное население! — говорил он, уда-
ряя ладонью по столу в такт своим словам.— Давно до-
казано, что вмешательство высших цивилизаций в дела
туземцев приносит один только вред. Могут произойти
самые неожиданные социальные катаклизмы.
— Пеулы — наши друзья. Мы ничего плохого им не
делаем. Спросите их, мы хоть одного из них убили?
Виктор видел, что Косматый притворяется, что он ве-
дет какую-то свою игру, но какую — не понимал.
— Ваши друзья, ха-ха! — театрально хохотал Моло-
дой.— Эти ваши друзья обрабатывают ваши поля, охо-
тятся для вас, это скорее ваши рабы! Вы стали рабовла-
дельцем, милейший!
78

— Пеулы— не рабы. Они помогают нам, мы — им,
что плохого?
— Чем? Чем, черт возьми, вы им помогаете? Ситец? Бу-
сы?
— Почему ситец-бусы? Мы их лечим, оружие даем, ло-
паты, инструмент всякий. Мы много им помогаем.
— Оружие? Да вы хоть соображаете, чем хвастае-
тесь? Это самое главное обвинение против вас.
Косматый напружинился и мгновенно побагровел.
— Что ты нам указываешь, Лисенок?—зарычал он,—
Ты приехал, мы не звали тебя, почему тебя слушать?
От злости Молодой даже привскочил с места.
— Вы из себя монарха-то, державного монарха, не
стройте! Это не я, это Земля вам указывает, родина
наша!
— Наша родина здесь!
— Земля — ваша родина в высшем смысле. Вы люди...
— А-а-а, в высшем смысле! Оставь его себе, свой выс-
ший смысл. Мы здесь родились и другой родины не хо-
тим. Почему тебя слушать?
Лицо инспектора пошло красными пятнами, тонкие
губы искривились, глаза горели бешенством — вот-вот
взорвется. Но сдержался, сжал зубы, с минуту молчал.
— Значит, так,— сказал он наконец с трудом и впол-
голоса,—Мы выселяем вас потому, что здесь вообще за-
прещено находиться. Во-вторых, ваша колония ведет се-
бя по отношению к местному населению преступным об-
разом.
— Ай-ай-ай!
Молодой нервно сморгнул и продолжал:
— Ваше вмешательство в естественный ход истории
влечет за собой самые гибельные...
— Пеулы живут в сто раз лучше, чем другие. Кому
спасибо?
— А кто уничтожил племя атана? Не вы?
— Мы. Но они жгли наши дома, убивали нас. И пе«
улов тоже убивали. Терпеть?
Они и двух минут не могли говорить спокойно. Что-то
сделалось с воздухом, со звуками, со значением слов —
абсолютно все колонисты были взбудоражены. Они пере-
говаривались между собой, размахивали руками, угрожа-
юще поглядывали на инспектора. Тот чувствовал эти
взгляды, но виду не подавал.
Стены дрожали от органного гудения верхних и ниж-
них ветров, бордовые тучи носились по небу. Будет буря!
7»

— Кроме опасности социальной, вы несете в себе опас-
ность генетическую. Вы для пеулов — чума. Рано или
поздно вы убьете их одним своим присутствием.
— Это как это?
— Не забывайте, у них генетический код тот же, что
и у люден. Ведь вы не можете отвечать за каждого коло-
ниста, и если кому-нибудь взбредет в голову... м-м-м... по-
родниться с ними, то последствия...
— Да что ты все со своими последствиями? — отмах-
нулся Косматый.— Все нормально будет. Последствия!
— Пеулы вымрут, если это случится. Вы даже пред-
ставить себе не можете, какие от этого могут получиться
дети.
— Почему не могу? Могу. Дети как дети. Только во-
лос больше, да уши длинные. А так обычные дети. У не-
которых даже кожа белая.
— Да нет, ну откуда вам знать?
— А что там не знать? Что я, помесенка ни разу не
видел?
— Что-о? Как вы сказали? — по-детски удивленными
глазами Молодой уставился на Косматого,
— Я сказал,— раздраженно пробасил тот,— что ника-
ких дурных последствии не получается. Одна только поль-
за. Свежая кровь...
— Свежая кровь! И вы еще хотите остаться на этой
планете! Вы убиваете их, вы вредите им, как только мо-
жете, и еще хотите, чтобы вас не выселяли?! Да вас су-
дить надо!
Косматый вскочил с места. Друзья и Молодой тоже.
Один из телохранителей жутковато осклабился и вспрыг-
нул на стол.
— Назад! — крикнул Косматый.
Виктор навсегда запомнил этот момент, когда над сто-
лом вдруг выросли четыре фигуры — Косматый, сжима-
ющий и разжимающий кулаки, нетерпеливые телохрани-
тели, Молодой, испуганный, загнанный, нахохленный:
Виктор запомнил внезапную тишину, Паулу, почему-то
хватающую его за рукав, и то, как сам он, бормоча что-то,
протискивается вперед, идет к Молодому, становится ря-
дом, угрюмый, настороженный... Как оттаивали глаза
Косматого, как он наконец сказал:
— Сядем.
— Сядем,—энергично, с фальшивой бодростью повто-
рил Молодой, и все успокоились. Они сели и с прежним
пылом продолжали бессмысленный разговор.
80

Виктор отошел к полкам за спиной Молодого. Слиш-
ком стало опасно. Напротив белым пятном застыло лицо
Паулы — с ней тоже творилось что-то непонятное. Нет,
точно, словно вся планета сошла с ума в тот день перед
бурей, которая все грозила и не шла.
Почему, почему Молодой уговаривал их, ведь все бы-
ло решено, и ничего от него не зависело? Почему так
ярился Косматый, доказывая свою правоту? Умный чело-
век, он не мог не знать, что все слова бесполезны.
— Посмотрите, как вы живете, до чего вы дошли!
— Пятьдесят лет назад нас было триста, когда отец
взял все в свои руки, а сейчас уже полторы тысячи — вот
до чего мы дошли! (Элементарная диктатура, бормотал
Молодой, ущемление личности, тут и до фашизма неда-
леко.) А никакой диктатуры. Обсуждения, решения, пра-
во голоса > каждого — все это есть.
— А бюрократический аппарат? А эти телохранители?
Вы посмотрите, сколько бездельников здесь развелось!
Это, по-вашему, не вырождение?
— Нельзя так говорить! Парни стараются, гробят се-
бя, ты, Лисенок, ничего в этом не понимаешь, тебя со-
всем другому учили. Без них невозможно.
И так они спорили, перескакивали с одного на другое,
возвращались к пеулам, снова кричали о вырождении, и
никак нельзя было понять, кто из них прав. У Молодого
не хватало слов, он срывался, терял нить, а Косматый,
наоборот, набирал силу. Он даже успокоился, его клоко-
чущий астматический бас уже не ревел, уже гудел ровно
и сильно, под стать верхним ветрам, а те, словно забрав
у него все бешенство, дико орали на разные голоса.
— Вы посмотрите, как живут ваши люди! Как они
одеты! Как устали они!
— Молчи, Лисенок! Мы устали, нам некогда и негде
щеголять платьями. Это все будет потом.
— Потом не будет. Будет все хуже и хуже. Вы по-
смотрите, они уже норы роют в своих домах.
— Норы удобнее, чем дома. Надо только уметь их
строить.
— У вас нет ни одной ракеты. От вас бегут. Никто из
тех, кого вы послали на Кадеко в Космический корпус,
не вернулся.
— Мозгляки. Этих не жаль. Нам нужны сильные люди.
— Вы убьете себя работой, у вас нет ни сил, ни лю-
дей, чтобы выжить. И если Земля перестанет вам помо-
гать...
61

— А она нам и не помогает. Нам не нужно. Дайте
нам сто лет, и здесь будет не хуже, чем на Земле, только
не мешайте. Здесь будет огромный красивый город-стра-
на, и у каждого будет много еды и много времени отдох-
нуть.
— А пеулы? Куда вы пеулов денете?
— Они, конечно, будут жить с нами. Не скалься, Ли-
сенок, они не будут у нас рабами.
— Тогда рабами будете вы.
Буря выла на все голоса, верхние ветры пели рекви-
ем, нижние визжали простуженно, что-то сильно удари-
лось в дом, закачалась под потолком самодельная лампа
из листьев, но никто не обратил внимания, и Молодому
стало казаться, будто все это происходит во сне. Спор ни
к чему не приводил, да и не мог привести, спор выдыхал-
ся, а Косматый давил, давил, и от двери уже неслись уг-
розы. Лицо Косматого стало огромным, некуда было деть-
ся от его гипнотического расплывающегося взгляда, буря
проникла в самую кровь и не давала сосредоточиться.
И наступил момент, когда Молодой перестал спорить,
перестал хвататься за голову и бить кулаками по столу,
когда он закрыл глаза и устало проговорил:
— Не понимаю, зачем все это? Не понимаю. Я здесь
ни при чем, зачем вы мучаете меня? Зачем, когда все и
так ясно — через педелю придут корабли и переправят
вас на Землю, па Куулу, на Париж-100, куда угодно.
— Неужели ты не понял, Лисенок, что мы никуда не
уйдем отсюда?
— Вас не спрашивают, вам даже не приказывают,
вас просто заберут отсюда, хотите вы этого или нет,
— Лисенок, силой от нас ты ничего не добьешься. Мы
не те люди.
— Не я. Земля. Вы ничего не сможете сделать. Сюда
придут корабли...
— А мы их не пустим!
Бончарцы одобрительно зашумели — еще чего, пусть
только сунутся! Пусть у себя приказывают. Здесь им не
Земля!
Молодой слабо усмехнулся.
— Каким образом?
— Увидишь, Лисенок. Скажи им всем — мы будем
драться. Скажи — мы умеем.
Среди всеобщего гама Молодой вдруг вскинулся,
встал, впился в Косматого удивленным взглядом.
— Я понял1 Я только что понял. Вот! — сказал он
82

громко и резко, потом повернулся к бончарцам.— Вот те
слова, ради которых он меня изводил. Слушайте! Весь
этот разговор— провокация, ну конечно, и главарь ваш,
соответственно, провокатор! Ему нужно одно — остаться
вожаком. А на Земле он не сможет этого сделать.. Он хо-
чет остаться здесь, пусть через кровь, но только здесь, он
же ие меня уговаривал — вас! Ему нужно, чтобы все
дрались за него!
Косматый что-то неразборчиво крикнул, перегнулся
через стол и сильно толкнул Молодого в грудь. Тот с
грохотом повалился на спину.
В следующее мгновение Виктор был уже рядом, уже
поднимал его..
— Ребята, тихо, ребята, нам пора!
— Подлец!— бесился Косматый.— Х-хармат ползучий!!
Меня — провокатором!
Молодой еще не пришел в себя, он слабо стонал и
трогал затылок, а телохранители с энергичным видом
уже лезли к нему через стол.
— Ребята, сначала со мной, сначала со мной, ребя-
та!— приговаривал Виктор, готовясь к драке. Ему бело
страшно и радостно.
— Стойте! — отчаянно крикнула Паула, и Косматый
повторил за ней:
— Стойте. Пусть убирается.
Телохранители замерли на столе в дурацких позах,
даже энергичный вид сохранили, только тот, который
больше ненавидел инспектора, крякнул с досадой:
— Эх, зр^рра!
Виктор повел Молодого к двери. От сильного напря-
жения болело лицо.
— Ну-ка, ребята, пропустите, а то как бы в самом
деле не опоздать. Вон погода какая.
Их пропустили, кто с угрозой, кто с недоумением, кто
со страхом. Виктор, не переставая, вертел головой и нес
чепуху, а Молодой шел покорно, все трогал затылок. Дой-
дя до двери, он повернулся к Косматому и хриплым, как
со сна, голосом проговорил:
— Значит, до скорого!
— Убирайся, Лисенок!
Они открыли дверь, вздрогнули от ветра и холода, и
тогда Косматый крикнул, перекрывая шум непогоды?
— Панчуга, останься!
— Зачем?
— Останься, тебе говорю. Он сам дойдет.

Виктор с сомнением покосился на Молодого.
— Я дойду. Ничего,— слабо сказал тот.
— Ну, ладно. Я скоро. Задерживаться не буду.
И он вернулся в библиотеку.
Там распоряжался Косматый. Колонисты сгрудились
вокруг стола, мрачные, недоуменные лица, то один, то
другой, подстегнутый приказом, срывался с места и, на
ходу запахиваясь, уходил в морозную бурю. Дверь почти
постоянно была открыта, в библиотеке стало холодно.
Косматый рьяно руководил. Его длинные белые воло-
сы, начинающиеся от макушки, были всклокочены, толстое
небритое лицо, утолщенное книзу, нз яростного стало ярост-
но-деловитым. Пригнувшись к столу, он водил глазами, вы-
искивая нужного человека, тыкал в него пальцем.
— Роман! Тащи сюда все лопаты, какие в запаснике.
Быстро!
— Как тебя? Том. Бери с собой сынка и записывай,
сколько у кого оружия. И какого. Стой! Возьми с собой
еще двоих, жука этого и... читать умеешь? Хорошо... и вот
этого. А то не справишься.
— А ты иди ко мне домой, попроси у жены самописок
побольше. Она знает, где. А ругаться начнет, скажи —
я велел. Будем людей расставлять.
Виктор примерно понял, зачем он нужен Косматому,
и приготовил, как ему показалось, короткий, точный от-
вет. Лицо и вся фигура его выражали такое непробивае-
мое упрямство, что Косматый, скользнув по нему взгля-
дом, довольно ухмыльнулся.
— Хорошо смотришь, Панчуга!
— Зачем звал?
— Погоди. Видишь, дела?
И снова занялся другими. Он не замечал его, даже
нарочно не замечал, тыкал пальцем в разные стороны,
звал кого-то, кого-то гнал прочь, а Виктор переминался,
пока, наконец, не потерял терпение.
— Так что насчет меня, Косматый? Погода портится.
— Ты погоди с погодой. Ты мне знаешь что?—Кос-
матый не смотрел на Виктора, выискивал кого-то глаза-
ми.— Вот что. Ты скажи, какое у тебя на катере оружие?
— Я против Земли не пойду,— выпалил Виктор заго-
товленную фразу.— Зачем тебе мое оружие?
Но Косматый уже отвлекся, снова забыл про Вик-
тора. Правда, был такой момент, когда деловой вид сле-
34

тел с его лица, глаза расширились, рот съехал набок и
проступила такая страшная тоска, что Виктору стало не
по себе. Но Косматый тут же набычился, еще больше
пригнулся к столу, выставил палец, как флаг, рявкнул:
— Гжесь, погоди-ка!
Высокий рябой колонист, собиравшийся было уйти,
заметно вздрогнул, обернулся и неприветливо спросил:
— Ну?
— Ты же все равно своего Омара сейчас вызывать
будешь, правда?
— Что, нельзя?
— Так ты ему скажи, пусть с пеулами договорится,—
в голосе Косматого слышалось непонятное торжество.—
Пусть они идут сюда с лопатами, норы боевые строить
помогут. Да пусть колючек метательных побольше при-
волокут.
Гжесь замялся, и тогда встрял Виктор.
— Так я пойду, Косматый.
Тот метнул в его сторону недовольный взгляд.
— А мне говорили, что ты держишь свои слова.
— Я не тебе обещал остаться.
— Ей — все равно что мне. Гжесь, что стоишь, иди.
— Но, послушай, Косматый, какие там обещания?—
взмолился Виктор.— Я же не обещал драться за вас!
— Обещал — не обещал!—отмахнулся Косматый.— И
слушать не хочу. Гжесь, ну?
— Омар не пойдет,— угрюмо пробурчал Гжесь,— Омар
не захочет драться.
— А чего еще твой Омар не захочет?—вскинулся Кос-
матый, мгновенно ярясь (но тоска, тоска проглядывала
сквозь его ярость). — Погоди, Панчуга, сейчас. Что тебе
тот Омар? Он и десяти лет здесь не прожил, только все
портит.
Виктору показалось, будто шум бури усилился, но это
было не так, просто смолкли все разговоры в библио-
теке.
Гжесь тяжело поднял свои глаза на Косматого, заго-
ворил медленно, как во сие:
— Омар не хочет, чтобы ты командовал нами.
— Да ну?— притворно удивился Косматый и почти
лег подбородком на стол.
— Он говорит, что ты не имеешь права делать с нами
все, что тебе захочется, что люди устали от тебя. Что мы
гнем спины ради того, чего никогда не будет. Эти твои
города...
Р5

Косматый не сразу справился с лицом, сглотнул, при-
щурил глаза, выпятил губы.
— Ну-ну?
— Они всем надоели, вот что он говорит.
У Косматого зсегда была некоторая кислинка в лице,
казалось, он пытается двигать ушами. Сейчас этой кис-
липки прибавилось.
— А он не говорит, твой Омар, что вы бы все сдохли
без меня и без моего отца? Он не говорит, что метит на
мое место?
— Он говорит, с тобой только хуже. И не только он,
все так говорят.
— И ты, конечно?
— Да все!
Косматый загадочно улыбнулся, поманил Гжеся паль-
цем:
— Иди-ка сюда!
— Нам и без того трудно, а тут еще и на тебя спину
.помай.
— Ближе.
Гжесь бубнил п бубнил, он уже не мог остановиться.
Он нехотя, шаг за шагом, приближался к столу.
— Ни минуты нет от тебя покоя. Все приказы, прика-
зы, теперь вот с Землей воевать вздумал. А я, может, не
.хочу с Землей воевать!
— Еще ближе!
— У меня детеныш ногу сломал, с ним сидеть надо.
Кому сидеть?
Косматый, не сводя с Гжеся глаз, протянул ладонь к
телохранителям.
— Палку!
Ему подали непонятно откуда взявшуюся палку.
— Ну, так!
И мгновенная серия ударов, справа, слева, по лицу,
по животу. Гжесь отшатнулся, заслонился руками, взвиз-
гнул, не удержавшись, упал на спину, тогда Косматый
вскочил, отбросил палку и лежачего — ногами, ногами!
Успокоился. Сел. Кто-то бросился поднимать Гжеся, но
Кос м а 1 ы и к р и к н у л:
— Пусть сам!
Гжесь корчился на полу, пытаясь встать.
— И будь доволен, что так кончилось. Убирайся!
Гжесь наконец встал, пряча глаза, вытерся рукавом,
сплюнул кровь, пошел к выходу. Ноги его дрожали. Ос-
тальные молча следили за ним, и ни на одном лице нель-
86

з.я было прочесть ни осуждения, ни одобрения. Только
эмоциональный телохранитель ударил кулаком по колену,
довольно крякнул и с победоносным видом оглядел при-
сутствующих. Косматый уже звал другого, тоже, видимо,
сторонника Омара, тот мрачно выслушал прежний при-
каз и молча вышел.
— Стой!— сказал ему в спину Косматый.— У Омара
вокс не работает. Он слышит, а передать ничего не мо-
жет. Ты его вызови и говори сам. Ответа не жди. Понял?
Все.
Народ понемногу стал рассасываться. Наконец у Кос-
матого и для Виктора нашлось время.
— Панчуга,— сказал он, потирая ушибленную руку,—
оставайся. Понимаешь, без тебя здесь никак.
— Я против Земли не пойду,— тупо ответил Виктор.
— Я ведь тебя вижу, Панчуга,— почти ласково про-
изнес Косматый,— ты так упрямишься, потому что зна-
ешь— деваться тебе некуда.
— Ну, подумай сам, Косматый, ведь Земля! Что ты
против нее можешь?
— Так ведь я, Панчуга, что думаю. Разве пойдут они
полторы тысячи убивать? Если драться-то будем? Ведь не
пойдут, а, Панчуга?
— Да они вас...
— А мы их из пушечки из твоей нейтронной встретим.
И пожгем кораблики. А они все равно не пойдут. Гума-
нисты! А как же?
В своем роде Косматый определенно был великим че-
ловеком. Лицо его меняло выражения без малейших уси-
лий. Предельный гнев, вдохновение, деловитость, неж-
ность, хитрость, будто множество совершенно разных лю-
дей по очереди входили в его тело с одной только целью—
убедить. Косматый был гений убеждения, ему можно бы-
ло противостоять, только закрыв глаза и уши. Но Виктор
еще держался. Он даже представить себе боялся, что мо-
жет остаться на стороне этого... спятившего дикаря.
— Ты про катер забудь, Косматый,— как можно твер-
же отчеканил он,— я против Земли не пойду. Считай, что
поговорили. Все. Пока.
Косматый погрозил ему пальцем и захихикал:
— А ведь врешь, уже поддаешься, еще немного — и
будешь готов. Вижу, вижу, все вижу!— Виктору показа-
лось, что в отличие от Косматого и всех остальных он
придуман кем-то с какой-то неясной целью, что он ничего
не понимает вокруг, зато все понимают его до конца.
87

— Косматый, я не останусь.
— Тебе только на людях неловко. Так это сейчас!—
Косматый поднял глаза к бончарцам и с дурашливой
серьезностью выкрикнул:
— Вон! Все вон! Панчугу вербовать буду!
— Хватит, Косматый, я пойду.
— Стой! Подожди! Сейчас!— Косматый вскочил из-за
стола, бросился к колонистам.— Ну, кому говорю, давай-
те! Сейчас, Панчуга, сейчас!— стал выталкивать их в
дверь.
Вскоре библиотека опустела, только Друзья остались.
Теперь они сидели рядышком у заколоченного окна. Выла
буря.
— Вот сейчас и поговорим,— суетясь, потирая руки,
заспешил Косматый.— А и не выйдет ничего, все равно
хорошо. Ведь мне, Панчуга, здесь и поговорить не с кем.
Главный я тут. А с главным особенно не разговоришься.
Все свои какие-то дела у всех, чего-то хотят, да и боят-
ся... А мы с тобой вроде как равные. Да ты садись, са-
дись. Вот, «болтуна» выпей.
— Пойду я, Косматый,— неуверенно произнес Виктор.
(Только бы не поддаться, только бы выдержать!)
— Ты ведь просто зарежешь .меня, Панчуга, если уйдешь.
Ты пойми.
— Брось, Косматый. Что со мной, что без меня — все
равно не получится. Да и не хочу я.
— Ты погоди, погоди,— горячился Косматый, он стран-
но улыбался, глаза блуждали, вид у него был полусумас-
шедший.— Ты послушай меня! Ты — последний мой ко-
зырь, Панчуга. Лисенок — дурак-дурак, да понял, да толь-
ко не до конца. Их же всех Омар с толку сбивает, умеет,
подлец, с толку сбивать, раньше я думал — пусть живет,
вроде контролировать меня будет, чтобы не зарывался,
смотрю — нет, другого хочет. Тебя здесь не будет, они
и не пойдут. Омар тут такое раскрутит! А ты — это ору-
жие, это сила, без тебя — ну никак, Панчуга! Думаешь,
я для себя? Думаешь, так мне хочется у них вожаком
быть? Ну, пусть хочется, пусть для себя — все равно для
них получается! Ведь не о сегодняшнем надо думать, ведь
так и пропасть недолго, если о сегодняшнем-то! Не пони-
мают они.
У него было совершенно больное лицо. Он тосковал
уже не скрываясь.
— Ничего не хотят, пусть Косматый за нас думает,
лишь бы нам хорошо, да ладно, я что, я готов, на любую
88

пакость пойду, а это сделаю. Пусть плюются, а только
будут на Уале города, будут, Панчуга, для этого ничего
не жалко, ты еще их сам увидишь, Панчуга, может, и
строить сам будешь, ведь и надо-то немного — только
хотеть!
— Я не умею спорить, Косматый,— отбивался Виктор.—
Только не мое это дело.
— Стоп! — Косматый снова переменился, жестко уда-
рил взглядом,— Ты боишься смерти? Скажи!
— Не понял,— угрожающе сказал Виктор.
— Страшной, страшной смерти боишься?
— Это что, мне?
— Ты сначала скажи.
— Запомни, Косматый,— Виктор сатанел, когда ему
угрожали,— со мной это будет непросто.
— Э, про-осто, так просто, что...— и опять перемена.
Теперь уже хитрость, с прищуром, с какой-то гадкой весе-
лостью, почти шепотом.— А вдруг они гуманизма-то и не
проявят? Мы им залп, они — два. И никого не останется,
и простить тебя некому будет. Еще свихнешься. Ведь ру-
ки на себя наложить можно, а, Панчуга?
И Виктор через силу, не слушая:
— Нет. Все зря. Я против Земли не пойду.
— Вот затвердил: «Не пойду, не пойду!» А почему н.е
пойдешь? Что там держит тебя? Земля? А ты там и не
бываешь, сам говорил. Ерунда. Ничего там тебя не дер-
жит.
— Хватит об этом. Не знаешь ты ничего.
— Знаю, знаю, все знаю.— Косматый скучно помор-
щился.— Я тебя так знаю, что все твои дела за неделю
вперед вижу. Ты за свободу свою боишься, на все готов,
лишь бы свободу свою сберечь, а того не видишь, что от
свободы этой ничего не осталось. Так не бывает, Пан-
чуга!
Но Виктор специально не слушал, твердил свое:
— Я против Земли не пойду. Хватит. Пора мне.
В течение всего разговора Виктор ни разу не вспом-
нил о Молодом, о том, что с ним будет, если он останется
на Уале.
— Паулу с собой возьмешь, ты подумай, Панчуга.
Ведь девку тебе отдаем, против всех наших правил, не
четырем, а одному, и какую девку! Она б нам таких бон-
чарчиков нарожала, а мы тебе отдаем, пожалуйста,, за-
кончится все и забирай ее куда хочешь.
— Косматый...
89

— Ты погоди-погоди... Вот мы ее сейчас позовем,—
Косматый подбежал к двери, распахнул, крикнул:
— Паула! Паула, сюда! Па-а-а-а-а-у-ула-а-а!— обер-
нулся:— Лева, приведи!
Эмоциональный телохранитель соскочил со скамейки,
выбежал прочь. Он вернулся с ней почти сразу же, вид-
но, рядом была.
Паула не вошла — вбежала.
— Ох, буря, ну буря! Восторг, а не буря! Что в тем-
ноте сидите?
Включила свет.
Она была радостно возбуждена, наверное, сказали, что
женят. Никогда Виктор не видел ее такой. Вернее, видел,
но так давно, что забыл, при каких обстоятельствах.
— Вот, Панчуга, бери. Жена.— Косматый подобрел и
стал похож со своей шевелюрой на рождественского деда.
Виктор молчал и не отрываясь смотрел на Паулу. Та
была похожа в этот момент на девочку, которой дарят
конфету, но при этом она не уверена, что не разыгры-
вают.
— Жарко у вас.— Она скинула шубу прямо на руки
эмоциональному Леве. Тот встал как столб, не зная, что
делать с неожиданной ношей.
— Ну, что?—и непопятно было, то ли это предложение
оценить ее красоту, то ли вопрос — зачем звали.
Виктор не мог отвести от нее глаз. Он всегда пытался
быть объективным и всегда говорил себе, что не так уж
ока и красива, волосы слишком черные, подбородок вели-
коват, глаза не так чтоб уж очень умные, но сейчас он
забыл про все. Он и потом, в течение одиннадцати лет,
будет вызывать в памяти именно этот момент. Вся в дви-
жении, яркая, радостная... Чересчур было в ней этой ра-
дости, вот что.
Косматый взял ее сзади за плечи, сказал ласково:
— Так вот, Паула, жених твой артачится, обещания
своего исполнить не хочет. Говорит, не пойду к вам. Что
делать будем?
Глаза ее с. прежней радостью смотрели поверх Викто-
ра в стену, будто видела она там что-то необычайно ин-
тересное. Так слепые иногда смотрят.
— А что делать? Пусть уходит.
— Да нет, так не получится,— мягко возразил Кос-
матый.— Нам женишок твой нужен. Ракета его нужна.
Старинное слово «ракета» Виктор только в книгах
встречал. Он никак не мог отделаться от впечатления,
90

что перед ним разыгрывают какой-то очень дешевый
спектакль.
— А что больше нужно — ракета или он?— спросвла
она, все так же глядя в стену.
— Да ракета вроде больше нужна.
— А ты его убей.— Паула с наивным удивлением пе-
ревела взгляд на Косматого, мол, что ж сам-то не дога-
дался.— Вот и ракета будет.
— Так тоже не пойдет, девочка,— засмеялся Косма-
тый,— нам с ракетой без него не управиться. Ты уж попро-
буй его уговорить. А не уговоришь, мы с тобой вот что
сделаем.
Косматый, как бы задумавшись, взглянул на телохра-
нителей.
— Вот мои парни, чем не мужья тебе. У пас ведь, Пан-
чуга, сам знаешь, с женщинами трудновато, у нас на каж-
дую женщину три, а то и четыре мужа полагается, а тво-
ей Пауле мы только двух определим. Честь! Как счита-
ешь, Панчуга?
— Эх!—сказал Лева, прижимая к груди шубу,— хо-
рошо!
Все они смотрели на Виктора. Косматый, склоненный
к Пауле, ехидный, довольный, Паула — она все еще улы-
балась приклеенной своей улыбкой,— телохранители смот-
рели и ждали чего-то. Виктор только сейчас увидел, что
свет в библиотеке красный, и стены красные, и глаза, и
лица, и руки. И дышать было трудно.
— Так что, остаешься, Панчуга?—крикнул Косматый,
но как-то медленно крикнул, словно сквозь вату.
— Я,— сказал Виктор,— против Зем... Паула! Пойдем
отсюда.
Он посмотрел ей в глаза и увидел в них сочувствие м
любовь, да, черт возьми, любовь, ту самую, что в начале,
тогда.
— Паула!
— Вик, останься,— попросила она.— Иначе никак.
— Вот какие у меня молодцы, чем не мужья,— ни к
кому особенно не обращаясь, бормотал Косматый.
Потом, много позже, Виктор поймет, что нервозность,
почти истерика, которая владела всеми в тот день, шла
исключительно от Косматого. Косматый находился тогда
в крайней степени возбуждения, и возбуждение это пе-
редавалось другим.
— Я не могу. Я...
— Выбирай, Панчуга!
si.

— Ты врешь, врешь, Косматый. Ты нарочно!
— Паула,— властно и зло сказал Косматый,— пойдешь
за них, если он не останется?
И она так же властно и с такою же злобой:
— Пойду.
Виктор пошатнулся и деревянным шагом пошел к вы-
ходу. Взялся за дверь. И услышал сзади жалобный, ры-
цающий голос Паулы:
— Внк, останься! Если ты уйдешь... Ну, пожалуйста,
Вик!
Потом он будет со стыдом вспоминать, как бросился к
ней» как держал ее за плечи, как заглядывал ей в глаза
(но уже ни следа той любви, вообще никакого чувства,
одна скука), как морщился, как прижимался щекой к ее
волосам, как просил ее уйти с ним, просил, не надеясь,
просто потому, что не мог не просить, и все это на глазах
у Косматого, который ходил рядом и ждал, когда закон-
чится эта бессмысленная горькая сцена.
Будь хоть намек у нее в глазах, Виктор остался бы.
Только досада и равнодушие, будто и не было ничего.
Он замолчал посреди слова, оттолкнул ее с силой, от-
вернулся, побежал к выходу, телохранители пытались пе-
рехватить его, но вся их сила была в кулаках да в ножах,
он с ними легко справился, с муженьками. Треск суста-
вов, пара сдавленных криков, шум падения — все случи-
лось легко и быстро. Дверь, сорванная с петель, еще па-
дала, а он уже бежал по площади.
— Держите его!—закричал Косматый.
И один голос, высокий, злой:
— Он предатель! Убейте, убейте его! Стреляйте в пре-
дателя!
Омар добрался до поселка, когда Виктор с Молодым
уже улетели.
Что творилось, что творилось вокруг! Нижние ветры
словно взбесились, они трепали его, не пускали, сбивали
в молоко тяжелую пыль, били ею с размаху. По улицам,
по полю, запахнувшись в траву, бродили высокие мрачные
смерчи, так холодно было, а ведь только час назад стояла
жара, хоть нагишом гуляй.
Он слышал все, о чем говорил Косматый (вокс при-
жат к уху), уже никаких сомнений, уже все, и в первый
раз за долгое, долгое время Омар вынужден был приду-
мывать на ходу, как вести себя и о чем говорить. Трудно
92

оставаться честным и мудрым, когда ты уже решил что-то
сделать и сделаешь наверняка, независимо от того, прав
ты или неправ,— тогда не поступок зависит от тебя, а ты
ст поступка, а честность твоя, в конце концов, подогнана
будет к поступку и тем самым убита. Омар никогда не
признавался себе, что в тот день случились события стыд-
ные и фальшивые, он даже не узнает этого никогда.
...На улицах бушевала пыль. Из нее возникали люди,
пропадали и появлялись опять, устремляясь за ним, а он
вихляющим пеульским шагом шел к дому Косматого.
Вокс молчал. Косматый вынырнул вдруг из рыжего мо-
лока, в которое превратился мир, он стоял, широко рас-
ставив ноги, красный от пыли и холода, и скалил зубы в
странной улыбке.
— Ну, вызвал пеулов?
— Нет.
— Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной
работы.
— Нет. Никакой работы не будет.
...Самое начало и самый конец. Остальное смешалось
и уже не понять, что было до, а что — после.
— ...Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь лю-
дей на смерть. Не дам.
Как полно в тот день они понимали друг друга, а дру-
гие ничего понять не могли. Все знали про ЭТО, со дня
на день ждали, а теперь дружно вертели шеями, от од-
ного к другому, от одного к другому, пытаясь хоть что-
нибудь разобрать...
— Ты мучал нас ненужной работой, ты бил нас, ты
вертел нами, как тебе вздумается. Теперь — все!
Омар нарочно, с холодной кровью, сам распалил себя.
Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить
фразу — это было опасно.
— Мы знаем, как умеешь ты говорить. Нет. Хватит с
нас твоей болтовни!
А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто
никогда не говорил так с Косматым.
И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул
назад руку.
— Палку! Я тебя (медленно, с паузами, пристально
глядя), как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в
пыль вколочу!
— Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого боль-
ше не будешь бить. Все, Косматый, все!
Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое
93

у кого чернели в руках ружья Вейнса. И Друзья тоже
держались за пистолеты. Лева, оскалясь, подражая Кос-
матому, чуть пригнулся. Настороженность, ни капли стра-
ха.
Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каж-
дого. Те стояли, как статуи, следили за остальными. Вер-
ные Друзья Косматого. Верные. Молодцы. И снова к Ома-
ру:
— Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!
И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, пал-
кой...
...Все скрыто под пылью, под временем, под крепким
щитом из ложных воспоминаний, который поставили пе-
ред собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется
помнить...
...Так было надо...
...Омар крикнул: «Не троньте, не убивайте его! Не
здесь!»
...Пять шагов, и ничего не видно — пыль. Она глушит
все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться,
но толку от этого чуть...
...В окружении молчаливых Нескольких, посреди ору-
щих людей...
...Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолк-
нуть...
...А потом было, кажется, так. Кто-то бежал, высоко
задирая ноги, словно задался целью насмешить осталь-
ных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился
в пыль, да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не
нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал: «Я уми-
раю». Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли по
переулку имени Одного Погибшего Друга, кто-то прости-
рал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому мат-
росу:
— Земля! Земля!
...Бури словно и не было, и ночь ушла, не настав, а
только смутив обитателей палианды. Никто не спал, го-
ворили, кричали...
Да, кажется, именно так все и было.
* * *
И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка,
бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень
важные дела, от которых в памяти ничего не осталось,
запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему
94

предлагали сопровождать группу захвата (разве пойдут
они полторы тысячи убивать, а, Панчуга?), ведь никто
так не знал Уалу, как он. И конечно, он отказался, но -на
него давили, и его начальство тоже стало давить, чтобы
не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло
до того, что пришлось выбирать — соглашаться или уйти
с патрульной работы, а значит, не выдержать испытатель-
ный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена,,
оп каждый раз будет морщиться, вспоминая ее.
Но каким-то образом, он не понял каким, все улади-
лось, он остался патрульным, не сопровождая группу зах-
вата.
Он видел их, он специально пришел в порт, когда оно
ждали транспортников — очень ему хотелось посмотреть,,
что за люди пойдут на Бончарку.
Оказалось — самые обычные парни, как и везде, спо-
койные и веселые. И безо всяких соплей. Их было около
сотни, и по вечерам они заполняли все припортовые ули-
цы. Песни, анекдоты, зубодробительные истории, рассчи-
танные на доверчивых девушек, во всяком случае позво-
ляющие девушкам продемонстрировать свою доверчивость.
Патрульные ходили злые, как черти. Для всего города
приезд группы захвата 'был большим событием.
Он был с ними, слушал их анекдоты, расспрашивал их,
сам рассказывал про бончарцев. Конечно, никто никого
убивать не собирался, этого еще не хватало-, все было про-
думано очень хорошо. Парализующие поля, легкие стоп-
ружья — никто никому не сделает больно. Заберут застыв-
ших людей, похватают их скарб, увезут. Никакого насилия.
Он представил себе, что вот, все готовы к отражению
атаки, у всех ружья и древние пушки направлены в небо.
Что у них — завораживающие излучатели? Вакуум-эли-
минаторы? Вряд ли есть что-нибудь поновее. Среди всего
этого допотопного арсенала решительными шагами ходит
Косматый в своей рабочей хламиде, подбадривает, грозит,,
одним словом, поднимает воинский дух. Женщины стоят
у порогов, мужчины сжимают ружья и все, как один, смот-
рят в небо.
Среди них Паула.
Никиту, беднягу, бросили одного. Он лежит на кро-
вати под окном, у самого входа в нору, по обыкновению
что-нибудь напевает и здоровой рукой трогает клавиши
своего любимого «Космического Дозора», самой гениаль-
ной в мире игры. Он боится, но виду не подает. Он все
время боится с тех пор, как его укусил хармат.
ад

Они, конечно, не успеют сделать ни одного выстрела.
Они даже не поймут, что все кончено. Замрут в нелепых
позах: кто упадет, кто будет стоять, пока и его не снесет
ветром. На них осядет пыль, и птицы станут к ним под-
бираться, и, может быть, где-нибудь возникнет пожар —
это вполне возможно при фикс-атаке. Огонь будет лизать
их тела, им будет больно, ужасно больно, но они даже
пальцем не смогут пошевелить, даже не поймут толком,
отчего их гложет такая страшная боль.
Через два дня на рассвете вся группа транспортников
ушла. Виктора уже не было в городке. Он вышел на ка-
тере не в свое дежурство, лишь бы видеть, как все слу-
чится.
Тридцать четыре часа он кружил над Уалауала, почти
не спал, почти ничего не ел, а больше бродил по катеру,
по тесным его переходам, вел бесконечные разговоры с
Паулой, реже — с Косматым и никаких сигналов, даже
обязательных по уставу, не специально, нет, просто не бы-
ло сил. Так же, как не было сил включить свет в гостином
отсеке. Дверь в рубку была полуоткрыта, в разбавленной
темноте угрожающе шевелились хайремовские джунгли,
требовали яркого света, а Виктор не мог даже руку под
пять к пятнышку выключателя.
Через тридцать четыре часа он увидел армаду. Она
появилась со стороны Аверари, пять огромных эсквайров,
и пилоты у них были класса ноль — корабли шли слажен-
но, ровно, синхронно, переливаясь красными вспышками
огней срочной службы.
Великолепным глиссе они стали на причальную ор
биту, как на учениях, провели маневр «отражение нейтрон-
ной атаки», то есть повернулись носами к центру плане-
ты, тревожный звонок, голос:
— Внимание, колонисты! Внимание, колонисты! При-
нимайте гостей!
Молчание.
— Внимание, колонисты! Колонисты, внимание! При-
нимайте гостей!
Молчание.
А потом голос Молодого, звонкий, задорный:
— Косматый! Косматый! Ты слышишь меня? Слышишь?
Me может быть, чтобы у них все воксы сломались, по-
думал Виктор, просто не хотят отвечать.
— Ну, неважно! Хочешь, молчи. Мы идем, Косматый!
96

Через несколько секунд от каждого корабля отделилось
по боту. С неожиданной скоростью они одновременно ри-
нулись вниз. Послышалось ровное сорокагерцевое гуде-
ние— заработали парализующие поля. Виктор, несмотря
на жестокость и даже трагичность момента, восхитился
точностью маневра — боты начали падать именно в тот
момент, когда можно сесть на Бончарку по касательной,
то есть наиболее быстро и с наименьшей затратой горю-
чего, а с такой планетой, как Уалауала, это очень сложно,
почти невыполнимо, процессирующее движение очень пу-
гает, с первого раза ошибаются даже самые опытные пи-
лоты. Сам Виктор зазевался и потому упустил нужный
момент, поверхность Уалы крутнулась вбок, так что при-
шлось спускаться по очень сложной кривой.
Поселок был пуст. Десантники ходили из дома в дом,
громко перекликались и не обращали на Виктора никакого
внимания.
— Я так и знал, так и знал,— говорил он себе, но
вслух, хотя скажи ему кто-нибудь, что он говорит это спе-
циально, чтобы его услышали, он бы наверняка оскорбил-
ся.
Все двери в поселке были заперты, каждый дом, слов-
но в ожидании страшной бури, был включен на рейнфор-
синг, над поселком, словно черные хлопья сажи, в небы-
валом количестве вились птицы, попадались среди них и
пестрые твари, но все из тех, из дневных, которых так
боятся пеулы. Из переулка Косая Труба дул ветер, свер-
ху неслась нескончаемая тоскливая нота, и не было во-
круг ни одного знакомого человека.
— Может, они улетели?
— Да им не на чем улететь. По сводке у них ни од-
ног^ нилота не было- Потом — патрули. Засекли бы.
При этих словах на Виктора обернулись.
— Ушли, все бросили...
— Саня, беги сообщи наверх обстановку.
Над переулком закружил еще один бот. Он лихо про-
брил Первую Петлевскую и сел рядом с последним до-
мом. Вышли двое — Молодой и еще кто-то.
Оба были одеты в длинные меховые балахоны, и двух
минут не прошло, как они вышли из бота, а уже вспоте-
ли. Молодой оглядывался с озабоченным и чуть расте-
рянным видом.
— Вы здесь? Что вы тут делаете? — Взгляд свысока,
недоумение и еле заметная фальшь.
— Хожу.
4 Заказ № 1200
97

Молодой повернулся к своему спутнику:
— Местный патрульщик.
Он хотел сказать еще что-то, но тут раздались крики
«сюда, сюда», все пошли на голос, сначала шагом, потом
быстрей, быстрей, вот Центральная плешь, библиотека
Кривого, дверь нараспашку, небольшая толпа десантни-
ков...
— Пропустите, что там?
(«Что там?»—подумал Виктор и сказал себе, что ом
уже знает, хотя, конечно, ничего он не знал, просто был
готов ко всему. Словно бы женский голос донесся до него
изнутри, защипало вытаращенные глаза, и сердце зако-
лотилось.)
Из библиотеки, пятясь, вышел десантник, повернул к
людям бледное перекошенное лицо, сказал что-то сдав-
ленным тихим голосом (никто не понял, что именно) и,
будто очнувшись, убежал за угол.
— Новенький. Еще не приходилось ему,— сказали ря-
яом с Виктором.
— Что случилось? Кого... кто там?—спросил Виктор
и, не дожидаясь ответа, бросился в библиотеку.
На читальном столе лежал изуродованный труп Кос-
матого. В библиотеке было темно. Косматый был по грудь
прикрыт покрывалом, но все равно было видно, что смерть
он принял мучительную, что даже после его смерти убий-
цы остановились не сразу.
Молодой сидел на скамье, на том же месте, что и в
первый раз! Он сидел, склоняясь над лицом Косматого, и
губы его странно кривились, словно ползали бесконтроль-
но по лицу, ставшему в один миг длинным и старым. Он
беспрерывно покачивался взад-вперед, отчего производил
впечатление сумасшедшего. Влажные глаза его поблески-
вали в темноте, и была в них та же спокойная застылость,
что и во взгляде Косматого.
Он муторно вздыхал, облизывался и бормотал невнят-
но, как умирающий, у которого все онемело.
— Ну? Ну, доказал? Герой. Молодец. Доказал ты Ли-
сенку? Э-э-эх, ты. Вот теперь как...
Он поднял голову, когда вошел Виктор, попробовал
улыбнуться виноватой улыбкой.
— Я же не знал. Я... никогда бы... он.,, не понимаю,
ничего не понимаю... Почему, а?
— Бросьте. Кто же мог знать?
— Он же вас остаться просил.
Виктор вздрогнул. Молодой не мог знать этого. Этого
98

не мог знать никто. Он опять почувствовал себя выду-
манным, который ничего не понимает, но о котором все
понимают всё.
Кто-то тронул Виктора за плечо. Чуть не вскрикнув,
он резко обернулся, Сзади стоял спутник Молодого, че-
ловек с большим белым лицом, очень почему-то знако-
мым.
— Извините, пожалуйста, но мне сказали, что вы хо-
рошо знаете эти места.— Человек выслушал утвердитель-
ное молчание, кивнул.— Вы не знаете, куда могли уйти
колонисты?
Виктор посмотрел на Косматого, попытался не отве-
тить и не смог.
— К пеулам, куда же еще.
— А... еще раз простите, пожалуйста... А вы не смогли
бы провести нас туда?
Виктор отрицательно мотнул головой, но человек с
белым лицом ждал более конкретного ответа.
— Нет.
Поддавшись микробу вежливости, он слегка покло-
нился, повторил:
— Нет, извините,— и быстро вышел, отпихнув кого-то
с дороги.
Сзади раздалось повелительное «постойте», потом
просящее, удивленное «да постойте, куда же вы?».
— Я не могу!—крикнул Виктор, нарушая мир тихих
голосов и похоронных поз.— Я не могу.
Перед тем как идти к Норам, Виктор заглянул в дом
Паулы. Часть мебели стояла на месте — то, что привез он.
Остальное исчезло. Людей здесь не было, как видно, уже
давно. Под окном зияла пора.
— И Никиту забрали. Не пожалели,— пробурчал он
себе под нос.
Он представил, как больно было Никите на тряских
носилках, как сжимал он зубы, как терял сознание. У пеу-
лов около сотни нор, в одной из них лежит сейчас он, ле-
жит на меховой подстилке, рядом разложен микроскопи-
ческий костерок, вонь, духота, сырость, гарь, мельтешат
уродливые синекожие дети, мать чинит одежду в углу,
лицо у нее горькое и упрямое (и тупое! — со внезапным
злооадством добавил он вслух), а Паулу отвел в сторону
коренастый пеул из тех, что ходят на охоту с людьми, и
пытается объяснить ей, что с этого дня она стала его же-
4*
99

ной. Он уже с кем надо договорился, и никто из людей
возражать не будет. Паула, конечно, смотрит в сторону,
усмехается и молчит.
Путь до Нор длинный, и надо было спешить, чтобы опере-
дить десантников, если те решатся на поиски,— он не хо-
тел говорить с Паулой при них. Когда показался лес, усы-
панный жадными до тепла цветами, светлое солнце Оэо
уже начало свою вечернюю пляску. Все предвещало доб-
рый вечер —и плавная синусоида, которую выписывало
солнце, и цвет облаков, и голос верхнего ветра, и все ноч-
ные цветы, которые плотно прятали свои лепестки в ко-
робочки лаковой кожи.
— Может, еще успеем до темной охоты,— сказал он
вслух.
Виктор совершенно не понимал, что произошло у бон-
чарцев, хотя особого удивления не испытывал. Ему каза-
лось, что он знал все заранее, то есть не то чтобы совсем
уж точно знал, но предполагал что-то именно в этом ро-
де. И что Косматого убьют, тоже знал, хотя, ну казалось
бы, почему?
Если бы он остался, Косматый представлял бы собой
более серьезную силу, чем охотники, потому что ясно —
без охотников и без Омара здесь не обошлось. Омар всег-
да точил на Косматого нож. Если бы Виктор остался,
Паула была бы сейчас с ним, была бы драка с группой
захвата, то есть не драка, а приготовление к ней, вместо
драки были бы парализующие поля, и всех бы увезли.
Если бы он остался, все было бы по-другому, был бы жив
Косматый, но Космос для Виктора закрылся бы навсегда
и все потеряло бы смысл.
Он полчаса перебирался через нагромождения ползу-
чих стволов, пока не увидел первую Нору. Нора была
мертвой, вход в нее был завален блестящими черными
камнями, которые означали, что Хозяин Норы умер и за-
брал ее с собой на темное солнце Лоа, родину верхних
ветров. Чуть позже он встретил двух охотников-пеулов,
которые волочили за собой на ветках тощую электричес-
кую свинью сарау. Виктор не знал местного языка, но
они приняли его и привели к своей Норе. Были они до-
вольно высоки ростом для своего племени, имели чрез-
вычайно важный вид и, видимо, очень гордились своей
добычей, свирепой зверюгой, у которой на двадцать ки-
лограммов костей едва наберется пять килограммов мяса.
Нора находилась на небольшой поляне, вырубленной
посреди зарослей, и представляла собой невысокий кур-
100

ган с очень массивным деревянным навесом. Входное от-
верстие закрывала бревенчатая дверь. Рядом, с ружьем
наперевес, стоял часовой, темно-синий пеул с длиннющи-
ми ушами. Виктор удивился этому ружью, потому что у
охотников были только метательные колючки.
Увидев человека, часовой ужасно заволновался, бро-
сился навстречу, но остановился и побежал звать Хозяи-
на Норы. Тот шустро выбежал из двери, хотя и был очень
стар. Его позеленевшая от времени кожа была усыпана
деревянными нашлепками, назначения которых Виктор не
знал, но предполагал, что это украшения. Стали появлять-
ся еще пеулы и среди них маленький голубокожий чело-
вечек, почти карлик. Он проявлял к пришельцу особенный
интерес, все кружил вокруг Виктора, склоняя набок смеш-
ную свою головенку. Уши у него были нормальной челове-
ческой величины, и ноздри не смотрели в стороны, какупе-
улов, да и вообще все у него было как у людей. Виктор
впервые видел помесенка, хотя и слышал о них не раз.
— Карааона муаэоу,— произнес Виктор приветствие,
исчерпав тем самым запас знаний в пеульском языке.
— Карааона,— быстро ответил старик и зачастил, и
зачастил! Виктор пожал плечами.
— Не понимаю.
Тогда Хозяин сказал:
— Калаумуоа. Лудуа. А говора с тобоу. Ты говора што
хотя. Садыса.
Виктор почти ничего не понял, но сел на предложен-
ное бревно.
— Люди ушли из Бончарки. Топ-топ,— сказал он гром-
ко, словно чем громче, тем понятнее.— Лудуа, понимаешь?
Хозяин неопределенно кивнул.
— Лудуа хорошо.
— Где они? Как их найти?
— Откуда зиау? Сыжу Нора, иы выжу.
— Ты разве не знаешь, что они ушли?
— Откуда знау. Нора. Тымно.
Хозяин Норы был необычайно прыток для своих лет.
Ом выпаливал слова очень быстро и сопровождал их кас-
калом гримас, которым нет аналога в человеческой ми-
мике. Но как только начинал говорить Виктор, старичок
моментально застывал в самой нелепой позе, и с непри-
вычки было очень трудно говорить с ним как с живым и
разумным существом, все казалось, что кукла.
— И у полторы тысячи. Много-много. И ты никого не
видел? Не верю.
101

— Обыдыл. Вэру нада.
— Там был больной. Деревянная болезнь. Насаоуэ.
Понимаешь?
— Плохо,— кивнул Хозяин,— насаоуэ — плохо, Болыно.
Мортво.
— Ты его видел?
— Откуда выжу?
— Ну, может, охотники говорили?
— Нэт. Охотнык сарау выды. Убыл. Принэса. Лудуа —
нэвыды. Нэт.
Вокруг собралось уже довольно много пеулов, все
больше женщины и дети. Но было и несколько мужчин.
Один из них, видимо, понимавший по-русски, громко рас-
толковывал остальным, о чем идет речь. Из-под шкуры у не-
го выглядывали рваные спортивные брюки, а на уши бы-
ла нахлобучена красная кожаная кепка. От толпы воняло.
— Женщина! Паула! — умоляюще кричал Виктор.—
Ты должен ее знать! Она часто в этих местах бывала!
Где она?
— Нэт. Нэ выды.
Хозяин явно что-то скрывал. Нэт, нэ выды, нора, тым-
но — от него ничего нельзя было добиться. Виктор дико-
вато огляделся по сторонам. Он и всегда-то чувствовал
себя на Уале не в своей тарелке, как бы во сне, но сей-
час это чувство обострилось до крайности.
Существа, хоть и похожие на людей, но совсем не лю-
ди, окружали его. Уродливые лица, сумасшедшая смесь
дикарских шкур и земных туалетов—все было настолько
чужим, что казалось придуманным. И то, как они смот-
рели на него—не любопытно, а как бы очень понимаю-
ще. Косматый говорил ему как-то, что пеулы намного ум-
нее людей, потому, дескать, что обстановка здесь намного
сложнее, требуется более развитый мозг, чтобы выжить.
Виктор встал, злобно и размашисто махнул рукой, скри-
вился.
— Так. Тогда до свидания. Пойду дальше.
И повернулся спиной к Хозяину.
— Стоу! — гавкнул тот.
— Ну, что еще?
— Оэо нызыка. Тэмноа скоро. Мортво будуш.
— Как-нибудь не помру. Мне бы на другую Нору
выйти.
— Нэ выыдышь. Тэмноа буду. Ставаса нада.
Виктор пристально, с вопросом посмотрел на Хозяина.
Ловушка? Вряд ли.
102

— Не могу я здесь оставаться. Прости. До свидания.
— Нада ставаса эта Нора,— настаивал старичок.
Виктор и сам понимал, что времени до ночи осталось
совсем немного. Он помялся, принял наконец предложе-
ние и, непроизвольно морща нос, вошел в Нору.
Здесь произошла с ним небольшая неловкость. Дело
в том, что пеулы не знают ступенек. Они привыкли хо-
дить чуть ли не по отвесным стенам, и поэтому спуск в
Нору был невозможно крутым. Ноги у Виктора сразу по-
ехали, он охнул и, чуть не сбив Хозяина, бодро ковыляв-
шего впереди, пропахал спиной довольно длинную борозт
ду. И сразу стало светлее — это Хозяин достал откуда-
то из потаенных складок своей шкуры электрический фо-
нарик— подарок Косматого.
Внизу горел маленький костер. К нему жались безо-
бразного вида старики и старухи в самой последней ста-
дии одряхления, те, у которых не было сил подниматься
наверх. Было сыро, и совершенно нечем было дышать.
Виктор поздоровался, осторожно вдыхая.
Кто-то в углу очень по-человечески кашлянул. Виктор
встрепенулся.
— Кто там?—спросил он встревоженным голосом.
Пеулы хрипло дышали, глядя в костер остановивши-
мися глазами. Уши у них висели, словно у спаниелей,
будто и не слышали они ничего.
Виктор наступил в темноте на кого-то, пробрался туда,
где слышал кашель.
Кто-то пытался сдержать дыхание. Виктор включил
згжигалку, но от нее стало еще темнее. Все же он сумел
разглядеть что-то вроде мягкого кресла и человека (точ-
но, человека!), сидящего в нем.
— Ты кто?
— Бэднэ, стары, болпы пеула,— послышался знако-
мый голос.
— Базил, ты? — он узнал этот голос, этот голос мог
принадлежать только почтарю Базилу, наследнику Ники-
ты, самому толстому и самому дружелюбному человеку
во всей Вселенной.
— Нэ, нэ, нэ Базила,— ответил Базил из темноты.—
Бэднэ, стары, болны пеула. А^нолао зовут.
(Базил! Толстяк Базил. Он терпеть не мог ни малей-
шего неудобства, дом его переполнен был всяческими
кпеслами, подушками, зародыши которых Виктор привез
ему как-то, он любил крепкий, может быть, даже черес-
чур крепкий чай-болтун, он так любил хорошо поесть, хо-
103

рошо поспать, он все время носился со своей женой, кра-
сивой толстушкой Кармен, вечно заказывал Виктору ка-
кую-нибудь земную диковинку для нее. Бэднэ, стары, бол-
ны пеула!)
От него ничего нельзя было добиться. Где Паула —
откуда выжу, где все — откуда выжу, почему убили Кос-
матого— нэ знау, а нэ дела космата мортво, а пеула, кос-
мата — лудуа, нэ знау, нэт. Тогда Виктор, потеряв тер-
пение, выругался длинным патрульным ругательством, и
Ьазил не выдержал, одобрительно хмыкнул.
— Плохо понымау,— сказал он из темноты,— говора
нэ быстра.
— Собака ты! — крикнул в сердцах Виктор.— Скотина
последняя! Я тебя как человека прошу, мы же друзьями бы-
ли — скажи, где Паула?
— Нэ знау,— сокрушенно ответил Базил.— Нэ выжу,
нэ слышу. Тэмноа. Глубокоа. Бэдны, стары, болны пеула.
Обыдыла.
Последние слова Базил произнес даже с удовольстви-
ем, видно, ему Очень нравилась его роль, а этого-то Вик-
тор никак не мог выдержать. Он оставил Базила, бросил-
ся к костру, схватил пылающую ветку, нет, все равно
темно будет, бросил, заорал во все горло:
— Хозяин! Где Хозяин?
Тот появился сразу же, будто только и ждал, когда
его позовут.
— Значит, говоришь, нет здесь людей?
— Нэту, нэту, ныкого нэту,— затараторил старик.
— Э-э, что с тобой говорить. Темно. Света, Хозяин!
— Спат нада. Свэта нэ нада. Устала.
Он сделал быстрое движение рукой, пытаясь спрятать
что-то под шкуру. Фонарик! Но Виктор его опередил.
— Врешь! Вот он! — выхватил у него фонарик, обер-
нулся в темноту.
— Ну, где ты, Базил?
Луч высветил на стене большую фотографию, изрядно
подпорченную (три пеула на огромной слоноподобной ту-
ше), чиркнул по обнаженному лоснящемуся телу (ка-
кой-то охотник флегматично натирался светящейся мазью
перед темное охотой), пробежал по ряду кошмарных си-
них рож и наконец уперся в Базила.
— А-а-а! — закричал Виктор.
Базил сидел в своем любимом кресле под горностая.
Он закрывал лицо ладонью и, щурясь, смотрел на Вик-
тора с прежним благожелательным выражением.
104

Лавируя между телами, Виктор подбежал к нему.
— Ну, все? — сказал он, хрипло дыша, как после дол-
гого бега.— Поигрались?
— Нэ понымау,— широко ухмыльнулся Базил.
— Но я же узнал тебя, узнал! Что тебе еще надо?
— Бэдны, стары, болны пеула,— умильно подняв кол-
баски бровей, нараспев произнес Базил полюбившиеся
слова.— Папа лудуа мама пеула. Помэсэнэ.
— Но ты же врешь, врешь! Мне-то зачем? Что я те-
бе-то плохого сделал?
— Нэ знау,— чуть удивленно ответил тот, но по лицу
его было видно, что хотел он сказать совершенно другое,
мол, чего ты, парень, брось, не принимай так близко к
сердцу, мне и самому немного не по себе, а если правду,
так и очень не по себе, давай лучше о чем-нибудь другом
поговорим.
— Не знаешь. Ну хорошо, я... не остался с вами, но
ведь, Базильчик, миленький, ведь ничего бы не измени-
лось! Уходить надо было отсюда, уходить!
Толстяк молчал. По лицу его еще блуждала доброже-
лательная улыбка, но глаза растерянно моргали.
— Нэ понымау,— тихо сказал он.
— Чего ты не понимаешь, чего?
Базил совсем уже растерянно оглянулся.
— А-а, я понял! — Виктор хлопнул себя по лбу.— Ну
да, конечно, ведь ты не можешь быть здесь один, здесь
еще кто-то, и жена твоя и... и еще кто-нибудь, ну конеч-
но, конечно, ты их просто боишься!
— Нэ понымау, што говора. Пеула глупы, лудуа ум-
ны, да?
Но Виктор уже не слушал.
— Конечно, конечно,— как в лихорадке бормотал он,
шаря лучом по Норе.— Где-то здесь, где-то... Стой! Вот
он!
Луч наткнулся на чью-то спину, которая вне всяких
сомнений могла принадлежать только человеку. Спина на-
пряглась.
— Ну-ка, повернись, повернись, дорогой, ну-ка?
Человек не поворачивался. Виктор уже шагал к нему.
Пеулы недовольно переговаривались, но не мешали. Охот-
ник все так же флегматично натирал себя мазью.
Человек словно не слышал.
— И ты тоже боишься. Да что же я вам враг, что ли?
Виктор подошел к нему вплотную и, вглядевшись, уви-
дел, что человек этот стоит на коленях, прижимаясь к
105'

влажным бревнам стены. Поза была неестественна, так
нелепа, что Виктор испугался. Уже без прежней решимо-
сти он осторожно тронул рукой плечо человека, а тот
вдруг завопил хрипло и мгновенно повернулся к нему.
Виктор тоже закричал и отпрянул.
На него смотрел помесенок, тот карлик, что вертелся
рядом во время беседы с хозяином Норы. Теперь ничего
приятного не было в этом сумасшедшем злобном лице.
Карлик был тоже испуган. Он собирался дорого продать
свою жизнь.
— Дынкэ, Дынкэ,— послышался из темноты успока-
ивающий голос Хозяина.
Виктор досадливо махнул рукой.
— Нет, не то! Неважно!
Он стал спиной к помесенку и, рисуя лучом фонаря
трясущиеся узоры, заговорил. Он обмирал от злости и
ощущения нереальности происходящего. Он говорил горь-
ко, с болью, не особенно подбирая слова:
— Все равно вы здесь, слушайте, слушайте, вы, иди-
оты, скоты паршивые. Молодой-то был прав, Лисенок-то!
На что вы пошли и ради чего, вы хоть на секунду заду-
мались?— Он выговаривал им все то, что хотел сказать
Косматому и Пауле, но не сказал почему-то, все, все, что
он о них думал, он не слишком уверен был в своей пра-
воте, но ему было все равно, он проклинал их нежелание
говорить, их дурацкое высокомерие,— ведь не предатель
же он, в самом деле!
Он понимал, что смешон, но ничего поделать с собой не
мог Он должен был высказать все. Мелькнуло — схожу с
умя.
И тогда он опять побежал к Базилу. Он тряс его за
плечи и чуть не плакал.
— Где Паула, ты только скажи, где она, и больше
мне ничего не надо. Черт с вами, с вашими обидами, ни-
чего вы не понимаете. Где Паула, Паула где?
Все, все вокруг было чужим, даже свои.
— Не знау.— равнодушно и мрачно и уже без вся-
кого дружелюбия в голосе заявил наконец Базил.
Это такая обида, когда человек ничего не понимает
иокруг себя, а все остальные видят его насквозь. Но еще
горше, когда привыкаешь к этому, когда найдешь даже
радость в таком понимании, и вдруг окажется, что все
вокруг притворялись, что они тоже ничего не видели и
не понимали
Вдруг захохотал помесенок, захохотал басом, совер-
106

шенно как человек, и Виктору показалось, что все осталь-
ные вокруг еле сдерживают смех, сжимают черные губы
и лица прячут в ладонях, чтобы не показать не вовремя,
как им смешно.
Но хохот оборвался, и все стихло, и через минуту раз-
дался храп Базила. Костер уже ничего не освещал, пре-
вратился в тусклую темно-красную кляксу. Охотник на-
конец закончил свои натирания и пошел к выходу, где
уже рокотала страшная уальская ночь. Он шел медлен-
но, важно, торжественно, будто плыл, и чем дальше ухо-
дил он от костра, тем сильней светилось его раскоряченное,
непривычной формы тело.
Многое останется для Виктора тайной. Он так и не
узнает, что бончарцы были все-таки рядом, полсотни че-
ловек находилось всего в нескольких метрах от него. Он
не узнает, что Норы обычно состоят из множества пе-
щер, что в одной из них сидели те, кого он искал, и Омар
был там, и Паула. Еще не костер, еще светильники и
мощные фонари, еще со своим скарбом, но уже вместе,
в одном большом зале. Каждый занимался своим делом,
и, казалось, никто не заметил его прихода.
Он не узнает также, почему Базил выдавал себя за
пеула. А все объяснялось очень просто: по обычаю каж-
дый, кто приходит к пеулам жить, получает новое имя, но-
вых родителей и новое прошлое, а свою прежнюю жизнь
забывает. Своего рода ритуал.
Ничего не узнает он об Омаре, ничего в нем не пой-
мет, для Виктора странным будет этот последний вызов
по воксу после ночевки в Норе.
Он возвращался утром к поселку, помесенок, пристав-
ленный показывать дорогу, опять милый и любопытный,
все бегал вокруг него и по всякому поводу растягивал рот
в добродушнейшей улыбке, словно хотел сказать: ты, мол,
не обижайся за вчерашнее, мало ли что бывает, вообще-
то я не такой уж и урод, могу быть очень даже приятным.
И вот — тихий голос, почти шепот, непонятно откуда
в замершем холодном лесу. Помесенок заверещал что-то,
запрыгал. Виктор остановился, завертел головой — не
сразу понял, что вокс.
— Вик!
Никто не звал его так на Уале. Виктор остановился,
жадно глядя на плоскую коробочку.
— Да. Я слушаю. Кто это?
107

— Как он кричал, Вик, как он кричал!
— Это ты, Омар?
— Да. Я хочу сказать... я хочу, чтобы ты передал сво-
им, что... ну, в общем, все у нас в порядке, чтобы они к нам
не совались больше, что я, Омар, проклинаю их и желаю им
всего наихудшего. Вот так.
— Ты где?
Никогда Омар не разговаривал так ни с ним, ни с кем
бы то ни было на Уале. Он всегда был очень замкнут.
— Ты где, Омар?
— Я его сам. Никому не дал. Ритуал устроил. Пеуль-
ский. Они называют — гуффау. У них ведь тоже суд есть,
ты и не знал, вы никто пеулов не знаете, даже бончарцы
и те... К пеулам надо серьезно.
— Омар, ты где? Нам надо поговорить. Как тебя най-
ти?
— Не ищи. Уходи отсюда и больше не возвращайся.
А то и тебя тоже... Ты хороший человек, но ты Землею
отравлен. Не нужен ты здесь.
— Это ты приказал, чтобы со мною не говорили?
— В общем, да. Здесь все сложнее. Объяснять надо.
Лень. Столько крови хлестало, я и не ожидал, у здешней
живности куда меньше крови, чем у людей.
— Омар!
— Передай им обязательно. Главное, пусть не суются.
Так и передай, Омар, мол, проклинать велел.
«Что ни человек на этой Уале, то сумасшедший»,— по-
думал Виктор.
— Но почему?
— Долго объяснять. Не поймешь. У вас ведь там все
так устроено, чтобы человек, не дай бог, плохих своих ка-
честв не проявил. Да и я сам сколько раз видел. Мол, лю-
бое преступление провоцируется обстоятельствами, ведь
так? Значит, надо обстоятельства подправить, чтобы они
не провоцировали. Свободные вы там — что хочу, то и
делаю. Только вот хотения ваши... по ниточке. Все вы мя-
киши, ни на кого надеяться нельзя, ведь вам и не надо
ни на кого надеяться там, на Земле, вы и так проживете.
— Все это я слышал,— поморщился Виктор.
*— Ну да, обычные космоломные бредни. Знаю. Так
передашь?
— Где Паула?
— Она его защищала. Рядом стояла. Оттолкнули ее,
а его... Я кричу — не троньте его, погодите...
— Что с ней?
108

— Ничего с ней. Все хорошо с ней. Я ведь почему ри-
туал устроил? Для пышности. Если чувствуешь, что
сфальшивить можешь, все в ритуал превращай. Великая
вещь. Полезная. Красивая даже.
— Я хочу с ней поговорить. Где она?
— Ничего ты не хочешь, врешь ты. Он так орал. Это
хуже всего, когда человек от такой боли орет. Страшнее
и не придумаешь. А его по всем правилам. Даже танец.
А как же? А из него кровища.
— Омар, я все понимаю, но...
— Видишь, какая ты мерзость отравленная. Ты ведь
врешь, что понял, ты и не слушал меня, но тебе все рав-
но, можешь и с убийцей дела устраивать. Паулу я тебе
не отдам. Убирайся.
— Я вот сейчас не поеду никуда, тебя разыщу, и тог-
да ты за свои слова...
— Тебя убьют, не ходи. Тебе одна дорога — на Зем-
лю. Самое-то страшное знаешь что? Я ведь тоже отрав-
лен. Я ведь думал — Косматого уберу и все только на-
чнется. А все кончилось. Даже человека убить не могу.
— Да ведь убил же!
— Убил! Потому что не отравлен совсем. Я еще вы-
живу, мы все выживем, мы вытравим все земное. Косма-
тому Земли хотелось, городов на Уале. Передай — будут
и города, только не те, совсем не те. Только так!
— Омар!
— Убирайся!
Виктор так и не узнает, что Омару жить осталось не-
долго, что погибнет Омар в глупой стычке с охотниками,
нелепо и быстро, что ничего он не успеет, а главное, что
никто не успеет его понять. Да и возможно ли это было?
Чего он хотел, за что так ненавидел Землю, какие свет-
лые города роились в его мозгу — никто этого не узнает.
И через одиннадцать лет Виктор снова появится на
Уале. Стоя посреди заброшенного поселка, он скажет се-
бе — мне здесь нечего делать. Он увидит, что солнце Оэо,
которое только что было так высоко, резко упало вниз,—
значит, скоро наступит ночь, значит, надо бежать отсюда
не мешкая.
Он так решит, но задержится, чтобы в последний раз
посмотреть на дом Паулы. Зачем это ему нужно, он и
сам не сможет ответить, вернее, сможет, однако ответом
не будет удовлетворен. Итак, он пойдет смотреть дом.
1Q9

Он не успеет этого сделать, потому что в конце улицы
увидит женщину, одетую по-земному. Он испуганно вски-
нет руки, закричит ей — стойте, идите сюда, но она не
ответит, она исчезнет в ту же секунду, оставив его в не-
доумении— то ли действительно была, то ли почудилось.
— Паула! — без всякой надежды позовет он, и, конеч-
но, никто не ответит, только стайка турчанок взовьется
кверху и пискляво подхватит его призыв.
— Паула! Паула!
Солнце Оэо будет стремительно падать, и ни на что не
останется времени. Он бросится вон из поселка, но снова
увидит женщину, теперь уже точно — Паулу, он узнает
ее. Она пробежит по переулку и оставит после себя низ-
кую стену пыли.
— Стой! Подожди!
Он кинется по ее следам, но никого не найдет.
— Где ты? Не прячься, Паула!
И странно будет ему, что она прячется.
Солнце упадет низко, так низко, что уже никуда не
успеть. Виктор будет бегать по улицам, забыв про опас-
ность, а когда заколет в боку, он остановится, схватится
за обломок забора, закроет глаза.
— Я здесь. Ну, что же ты? — крикнет Паула.
Он рывком обернется на голос, и тогда солнце Оэо за-
кончит свой дневной танец. Темнота нагрянет так быстро,
будто на планете нет атмосферы Ночные цветы раскро-
ют свои коробочки и выпустят на волю светящиеся ле-
пестки. Изменится запах, изменится воздух, даже верх-
ний ветер запоет по-другому.
Виктор, впервые застигнутый темнотой на Уалауала, в
смятении прижмется к забору, нащупает пистолет, при-
слушается.
Звери на Уалауала боятся света. Чем это объяснить,
не знает никто. В песнях рассказываются об этом леген-
ды, не лишенные прелести, но абсолютно неправдоподоб-
ные. Существует гипотеза, что в прежние времена свет
второго солнца — теперь холодного магнитного пульса-
ра — был опасен и что Rce живые существа взращивались
во тьме. Это только догалка, которую никто не проверял.
Так или иначе, а настоящая жизнь на Уалауала начи-
нается с заходом сол ни а Словно кто-то бьет в набат, и
все просыпается. Все живое готовится к смертной схват-
ке. Из палианды ползут на волю разные гады: харматы,
пигоны папоротниковые львы,— в воздух поднимаются
полчища кошмарных монстров, где их уже поджидают
110

дикие кошки и огромные длинные птицы уэбо. Тишина
сменяется каскадом самых разнообразных звуков: зло-
вещими криками, хлопаньем крыльев, лязгом неизвестно
откуда, хрипеньем, воем, кто-то вдруг начинает выпевать
гамму почти человеческим голосом, и песня обрывается
посередине. А то вдруг прогремит выстрел. Всю темную
сторону планеты заливают волны ярости, все живое, дро-
жа от голода, любви и страха, идет бороться за свою
жизнь.
Мангустенка ночь застанет в палианде, среди множест-
ва ночных цветов. Их внезапный свет испугает его, и он
помчится, не разбирая дороги, и огромный папоротнико-
вый лев распахнет перед ним трехзубую пасть, но не ус-
пеет полакомиться — уж слишком быстро метнется вбок
м а нгу стенок.
Лошади в ту ночь потеряют своего вожака. Сначала
они будут бежать от стаи санпавлов, мохнатых полувол-
ков-полуящеров с благообразными длиннобородыми фи-
зиономиями, и одна кобылица отстанет. Вожак, конь шо-
коладной масти с мощным крупом и толстыми бабками,
обеспокоенно всхрапнет и станет звать ее, и она отзовет-
ся, жалобно, печально, почти без страха, но в следующий
же момент тонко закричит от ужаса, потом крик ее обор-
вется и послышится басовитое «а-га-га» санпавлов.
Подобранный, худой, быстрый, как насекомое, яшмовый
панаола прыгнет на мангустенка и ударит лапой, но схва-
тить не успеет— на него самого уже бросится электри-
ческая свинья. Она бросится беззвучно, с подветренной
стороны, до нападения она ничем не выдаст себя, только
искры будут пробегать по ее длинной шерсти, но панаола
успеет почуять опасность, он выставит когти, нырнет под
ее страшные бивни и вцепится в жесткое хрипящее горло.
Они убьют друг друга в конце концов, но еще до это-
го мангустенок придет в себя и убежит. Он наткнется на
чью-то нору и уже соберется спрятаться в ней, как вдруг
оттуда послышится чей-то испуганный писк. Рискованно
занимать чужие норы, однако сверху кто-то будет проди-
раться к нему, с треском распихивая потолочные листья.
Тогда он пересилит себя, бросится в нору, незнакомый
запах обдаст его, и кто-то злобно зафыркает.
Когда при свете цветов и вторая кобылица попадется
в зубы санпавлам, вожак не выдержит, повернет табун
и поскачет на помощь. Но каурый помчится ему напере-
рез, ударит крупом и свалит его, и сам возглавит табун,
и в первый миг табун не заметит подмены. Зверю, упав-
111

шему во время темной охоты, уже не встать. Пигон обовь-
ет его задние ноги, дикая кошка с визгом упадет на го-
Лову. Вожак выпучит глаза и забьется, но это будет уже
агония.
Если солнце Оэо падает быстро, оно еще может по-
явиться над горизонтом — на десять минут, на пятнадцать,
на полчаса, на целый день — как повезет. Виктор вспом-
нит об этом и, глядя мимо Паулы, будет с нетерпением
ждать восхода. Ему будет не до нее, пусть даже она и не
привидение, пусть, самое главное тогда будет—не упус-
тить кратковременной передышки. Тогда нападения мож-
но будет не опасаться, зверье замрет, закроет глаза и
осторожно поползет к палиандам. Может быть, первый
раз в жизни Виктор испытает настоящий страх.
Мангустенок будет бежать сломя голову, он забудет
даже голод. Ему будет казаться, что все охотятся только
на него одного, что во всем мире нет для него убежища.
И в эту страшную минуту он услышит запах, идущий со
стороны поселка, запах непонятный, но чем-то знакомый
и нестрашный. Не сбавляя скорости, он свернет туда и
вскоре появится около домов. Теперь ои будет бежать
под пылью, выставляя наружу лишь темный расцарапан-
ный нос. Знакомый запах усилится. И вдруг на горизонте
появится тоненькая оранжевая полоска. Это светлое солн-
це Оэо решит порадовать мир своим видом и скажет
ему — замри. Еще не спадет ярость темной охоты, еще
сон не окончится, когда раздастся истошный крик:
— Солнце!
И мангустенок, выставив из пыли узкую свою мордоч-
ку, увидит человека, бегущего мимо, а за ним женщину.
Она будет кричать ему что-то, но мужчина не обернется.
— Успеть, успеть, успеть...

Владимир МИХАЙЛОВ
Острая проблема выбора стоит перед героем повести
рижского писателя Владимира Михайлова (1929) —
мастера философской фантастической прозы (романы «Сго-
рсж брату моему», «Тогда придите, и рассудим»), уже
четверть века работающего в этом труднейшем жанре.
Повесть «Все начинается с молчания» заставляет заду-
маться о самой сути исторического развития. Что лучше:
двигаться вперед, но, не зная грядущего, ошибаться, па~
дать и снова вставать или идти уверенно, четко видя
путь, но — назад? Трудно найти в фантастике послед'
них лет произведение, где столкновение прогресса с
регрессом — в историческом, социальном и духовном
планах — исследовано столь же скрупулезно, а вывод
столь же художественно убедителен.
ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ С МОЛЧАНИЯ
Чем дальше, тем больше люди трезвели, и на столе при-
бавлялось полных бутылок. Потом разом поднялись и
пошли одеваться.
Встречать Зернова собралось человек двадцать, двад-
цать пять. Могильщики проворно орудовали лопатами,
подхватывая вылетавшую снизу землю и кидая в кучу.
Затем подняли гроб; ящик с косыми стенками стоял н?
образовавшейся у могилы насыпи — белый, как подвенеч-
ное платье. Вдова подошла вплотную, утирая глаза. От-
крыли крышку; Зернов лежал бледный, с голубизной, как
снятое молоко, худой, спокойный, старый. Было ему, впро-
чем, неполных пятьдесят всего, но измучила болезнь. Три
человека выступили и сказали что полагалось, в том числе
Сергеев и директор — его стали уже называть новым. «До-
рогой друг,— сказал директор,— мы рады, что ты возвра-
щаешься в наши ряды, Мы высоко ценим вклад, который
тебе предстоит сделать в нашу сложную и благодарную
издательскую деятельность, мы искренне сожалеем, что
раньше ты не успел сделать всего того, что сулил твой
талант, организаторские способности и высокая принци-
пиальность». И так далее. Потом гроб закрыли, но зако-
лачивать уже не стали; шестеро встречавших, кто поздоро-
вее, натужась. подняли гроб на плечи и понесли по не-
113

широкой, с первыми опавшими листьями, аллейке к воро-
там. Вторая смена, еще шестеро, шла сразу за родными.
За воротами кладбища ждал специальный автобус, из
бюро услуг, и еще «Латвия», издательский, а также дирек-
торская «Волга» и «жигуль» Сергеева. Жидкая процессия
медленно вытекла из ворот, гроб закатили по металличес-
ким, блестевшим от употребления штангам в автобус,—
шофер помогал изнутри,— расселись сами; вдову — она еще
была вдовой — Сергеев посадил в машину рядом с собой,
и поехали.
Дома была возня, пока гроб по неудобной, как во всех
новых строениях, слишком узкой лестнице внесли на чет-
вертый этаж. Из квартир, мимо которых проносили гроб,
иногда выглядывали соседи, кто-то сказал другому: «Да
это Зернов вернулся, из шестнадцатой квартиры, который
болел». «А, помню, помню»,— ответил другой. В квартире
гроб поставили на стол, с которого успели уже убрать бу-
тылки и закуски. Снова сняли крышку. Людей прибави-
лось; входили, некоторые даже в пальто, стояли минутку
подле открытого гроба, кланялись или просто кивали, ухо-
дили. К вечеру немногие оставшиеся вынули Зернова из
гроба, и гроб сразу же увезли: Зернов лежал теперь на
кровати, с него сняли то, в чем хоронили, надели обычное
белье, закрыли с головой простыней. Посидели молча и
стали расходиться.
Остался только Сергеев. Наталья Васильевна вышла в
другую комнату и вскоре вернулась, уже не в трауре, a r
домашнем халатике. Они перешли в другую комнату, где
стояли стол, широкий диван и стенка. Сели рядом на ди-
ван, и Сергеев стал гладить Наталью Васильевну по голо-
ве. Она прислонилась к нему, закрыла глаза и пробормо-
тала: «Не знаю, как будет теперь, ничего не знаю боль-
ше, он вернулся — а мы?..» Так они просидели всю ночь,
то молча, то перебрасываясь несколькими незначительны-
ми словами, не о себе. Когда за окнами засветлело, при-
ехал врач, усталый, как все люди по утрам, немного раз-
драженный, но старавшийся сдерживаться. Он Зернова
знал, бывал у него не раз — но это прежде, прежде, сей-
час-то он был тут впервые, и, однако, его не удивило, что
и он знал здесь всех, и его все знали, как знали и то, что
вскоре Зернову станет немного лучше, и тогда врач на-
правит его в больницу, а через некоторое время снова на-
вестит его дома—после того как Зернов из больницы вер-
нется. Наталья Васильевна подала врачу свидетельство.
Тот поводил по строчкам ручкой, странным, но уже при-
114

вычным образом втягивавшей написанное в себя, спрятал
чистый бланк в сумку и уехал.
Наталья Васильевна сидела подле кровати, на которой
лежало тело. Усталая, она склонилась, оперлась локтями
о колени, спрятала лицо в ладонях. Сидеть так было не-
удобно и больно ногам, но она не меняла позы — потому,
может быть, что знала: ему сейчас намного хуже, и хо-
тела хоть часть боли принять на себя. Задремала ли она?
Кажется, нет, ведь был день; правда, всю предыдущую
ночь она просто не спала; но может быть, и не задремала
сейчас, а просто углубилась мыслями во что-то неопреде-
лимое и неназываемое, когда мысли находят выражение
не в словах, а в обрывках картин. Так или иначе, первый
вздох мужа она упустила. Как и тогда — последний; все
повторялось в точности.
Когда Наталья Васильевна открыла глаза, Зернов уже
дышал — неровно, словно спотыкаясь на каждом вздохе,
рынками, в несколько приемов вбирая воздух и потом
словно не решаясь выдохнуть, стремясь подольше удержать
его в себе, как бы страшась, что следующего вздоха не
будет...
Шли долгие минуты; дыхание неуловимо выравнивя-
лось, хотя до нормального было по-прежнему далеко. Пг-
том Зернов начал бормотать, громко и невнятно. «Ове<\
етиребу, етиребу»,— и еще что-то, совсем уже невразуми-
тельное. Наталья Васильевна судорожно выпрямилась,
ощутив на своем плече руку. Это Сергеев дотронулся до
нее—перед тем как бесшумно отойти, выйти в прихожую,
выйти, уехать. Наталья Васильевна беспомощно взгляну-
ла на него. «Что он говорит?» — спросила она, хотя губы
ее выговаривали вовсе не то. «Это речь навыворот»,— от-
ветил Сергеев, губы его тоже двигались не в лад словам.
«Of долго будет так?» — спросила она. «Пока не придет
в сознание,— ответил Сергеев.— Он долго был без созна-
ния перед смертью?»—«Последние сутки... да, почти сут-
ки» — «Ну вот, — сказал Сергеев,— значит, и будет сут-
ки. Ничего. Ты не волнуйся. Делай все, как делается, и
помни: никаких случайностей не будет».
Он еще что-то говорил, но Наталье Васильевне это не
нужно было, она поняла лишь, что Зернов еще сутки про-
лежит без сознания, а потом придет в себя, и хотя даль-
ше будут еще тяжкие мгновения и дни, но это не страш-
но, если знаешь, что все закончится благополучно. «Как
важно.— подумала она,— заранее знать, что все закон-
чится благополучно...»
115

Наталья Васильевна медленно вошла из кухни с по-
ильничком в руках, склонилась над Зерновым, поднесла
поильник к его губам.
Он выпил, перевел дыхание и хрипло и слабо выгово-
рил:
— Ната!.. Попить дай, Ната...
Она кивнула, поставила поильник на тумбочку, легко
прикоснулась к его лбу.
— Митя... Митюша...
— На-та...— раздельно, с усилием проговорил он.—
Ты извини. Совсем, кажется, табак дело. Совсем...
Она присела на краешек кровати. Он сделал усилие,
чтобы отодвинуться, дать ей побольше места, но не смог:
не было сил.
— Чувствую,— сказал он все так же с трудом,—
мне не вылезти.
— Да что ты, Митя...
— Странно, что еще... Мне казалось, я уже...
— Нет, Митенька, нет! — Она взяла его лицо в ладо-
ни.— Ну, посмотри на меня... Постарайся понять. Ты при-
шел в себя. Это прекрасно. Теперь с тобой ничего плохо-
го не случится.
— Думаешь... я... не умру?
— Знаю! — ликующе сказала она.— Не умрешь! И не
думай больше об этом! Самое страшное позади. Еще, ко-
нечно, временами тебе будет нехорошо. Но и это пройдет,
и в конце концов ты станешь совершенно здоров. Как
раньше. Помнишь, каким здоровым был ты раньше?
Зернов улыбнулся; закрыл глаза. Дыхание было уже
куда ровнее, чем сутки назад.
— Какое... сегодня... число?—спросил он потом.
— Двадцать третье. Двадцать третье сентября.
— Ага. Жалко...
— Чего, Митенька?
— Хочется... чтобы лето. Тепло. Зелень... Воздух...
— Ну и прекрасно, что хочется. Лето вот-вот начнется.
Да и осень теплая в этом году.
Он некоторое время лежал молча, видимо, соображая.
Потом открыл глаза. Во взгляде теперь был смысл.
— Странно...
— Да, Митя, конечно... я понимаю. Сначала всем нам
многое кажется странным. Но мы привыкаем. К этому не
так уж трудно привыкнуть.
— К чему?
— Ну, я не смогу объяснить как следует. К жизни,
116

вот к чему. Станет тебе лучше, встретишься с Сергеевым,
он объяснит так, что ты поймешь.
— Да...— пробормотал он.— Сергеев сможет, да..?
Ната! Позвони ему... пусть придет сегодня,
— Он не придет.
— Очень прошу...
— Он не сможет, Митенька. Поверь. И позвонить я
сейчас не могу. Ты уж лучше не спрашивай зря. И не спорь.
Наталья Васильевна встала, сняла крышку стерилиза-
тора, вынула приготовленный шприц, умело сделала укол,
взяла стерилизатор — идти на кухню, ставить на огонь.
— Как заболело сразу... Долго будет?
— Не очень. Будет болеть все меньше,
— Ты меня уже лечила так?
— Конечно.
— А я почему-то помню наоборот: ты колола меня,
когда болело, когда больше не было сил терпеть.
— Спи,— строго сказала Наталья Васильевна.— И
терпи. Все остальное — потом.— И она поспешно вышла
на кухню.
Зернов пролежал дома неделю с небольшим, постепен-
но приходя в себя, хотя был еще очень и очень слаб. По-
том Наталья Васильевна увезла его в больницу, и там он
пролежал еще почти месяц; его выхаживали, потом про-
оперировали. Операция была несложной, потому что рань-
ше у Зернова ничего не удалили: оказалось, что бесполез-
но. И теперь его положили на стол, хирург автоматичес-
ки, бездумно двигая пальцами, иглой удалил свежие швы,
вскрыл полость, все переглянулись, безнадежно покачали
головами, потом посмотрели, исследовали как полагалось,
стали снимать зажимы, хирург решительно повел скаль-
пелем, за которым плоть срасталась — не оставалось ни-
какого следа от разреза. Из больницы Зернов вышел зна-
чительно более бодрым, чем вошел туда. Вернулся домой.
Потом приехал врач. Зернов отдал ему полученное в боль-
нице направление, врач, как и раньше, снял ручкой все
вписанное в бланк и уложил чистую, разгладившуюся
бумагу в свою сумку. Они еще немного поговорили о здо-
ровье, потом врач осмотрел и выслушал его и сказал, что
теперь Зернов быстро выздоровеет. Зернов откровенно
сказал врачу, что ни черта не понимает: медицина стала
какой-то новой за время его болезни. Врач почему-то
оглянулся и, пригнувшись, вполголоса сказал, что и сам
ничего не понимает во всем этом.
117

А потом, спеша, чтобы Зернов не собрался с мыслями
и не стал сдавать вопросов, заговорил о другом.
— Ну, прекрасно — лежите, поправляйтесь. Я теперь,
как вы знаете, к вам приходить не стану, через месяц уви-
димся с вами у меня в поликлинике—вы тогда поймете
наконец, что болеть у вас будет далеко не случайно, вы
ведь из живущих по принципу «гром не грянет — мужик
не перекрестится». Тогда мы и обнаружим у вас эту па-
кость. А уж дальше пойдут семечки: болеть будет все ре-
же, и скоро вы вообще обо всем этом забудете.
— Вы так точно знаете все наперед?
— Это-то не фокус,— усмехнулся врач.— Все знают
всё наперед, не я один. Это элементарно. Вот прошлого мы,
к сожалению, в большинстве своем не помним. Не знаем,
что было вчера. А завтра — оно открыто, в нем никаких
секретов...— и он взял сумку и направился в ванную —
мыть руки.
— Погодите, доктор...
— Послушайте,— сказал врач строго, повернув голо-
ву,— вы думаете, вы у меня один на повестке дня? Нима-
ло-с. И я спешу. На наше счастье, у нас было время пого-
ворить, но... Ничего, разберетесь как-нибудь сами. И пой-
мете: это, в общем, прекрасно—когда будущее открыто
взорам. Ничего не надо бояться. Все известно, все опре-
делено. События расчислены по годам и минутам. А вы
не ломайте головы и делайте так, как оно делается. Не
пытайтесь перехитрить жизнь. Думайте лучше о делах
практических. Потому что вскорости вам на службу: че-
рез три дня, если хотите точно. Если есть возможность —
выйдите на улицу. Погода такая, что торчать дома прос-
то грех. Двадцатое июня, самый свет.
Зернов полежал еще немного. Но после того, как док-
тор уверенно обнадежил, больше не лежалось. И в самом
деле, пустяки какие-то, наверное, а все уже вообразили
черт знает что, и сам он, главное, поверил — и раскис... Зер-
нов поднялся, пошатнувшись,— слаб он все-таки стал,
ничего не скажешь,— натянул халат, подошел к распах-
нутому окну, откуда тянуло свежестью пополам с бензи-
новым перегаром: окна у Зернова выходили на улицу. На-
дежно оперся о подоконник и стал смотреть. За окном
была летняя теплынь, люди шли в пестром, легком, при-
ятно было смотреть, особенно на женщин, хотя с четвер-
того этажа много ли разглядишь. Солнце ярко отража-
лось в окнах по ту сторону улицы. Все было нормально.
118

И все же — показалось ему — какие-то странности воз-
никли в жизни. Что-то непонятное. Хотя все вроде было —
как всегда... Так уж и все? Вдруг Зернов понял, что его
так подсознательно смутило: движение по проезжей час-
ти улицы шло по левой стороне. Как в Англии. Сначала,
поняв это, он испугался: то-то сейчас наломают дров! Но
ничего не происходило, все ехали нормально, надежно —
по левой стороне. Да, действительно... Зернов начал при-
глядываться ко всему, что было внизу, внимательнее и
заметил еще одно: игрушечный грузовичок, самый при-
митивный, ехал по тротуару задом наперед и на веревоч-
ке тащил за собой мальчика лет, может быть, трех, и маль-
чик этот бежал за грузовичком, но бежал не лицом впе-
ред, что было бы нормально, но пятясь, глядя назад,— и
бежал смело, и никто не боялся, что ребенок упадет... «На-
та!»—крикнул Зернов, но Наталья Васильевна была на
кухне и, наверное, не услышала. Тогда Зернов отошел от
окга, сел около телефона и хотел уже набрать номер Сер-
геева, бывший свой, но рука с вытянутым пальцем вдруг
так и повисла в воздухе, потому что Зернов вдруг заду-
мался еще над одной странностью, обнаружив ее на этот
раз в себе самом.
Дело заключалось в том, что, собираясь набрать но-
мер, чтобы поговорить с Сергеевым, Зернов механически
подготовил и первый вопрос: ну, что вы там за три дня
без меня наворотили? Потому что вдруг как-то само со-
бой вспомнилось, что он действительно только три дня
как прервал из-за болезни работу, совершенно точ-
но— три дня. Но одновременно было ему ясно и другое:
что не три дня, а куда дольше лежит он, и в больнице он
был, и совсем плохо ему приходилось, без малого уми-
рал — нет, тут не три дня, тут счет получался совсем дру-
гой. И это Зернов тоже знал не менее твердо, чем то, что
три дня назад он был еще на работе, хотя чувствовал с*>-
бя уже нехорошо. Подобная двойственность ощущений
без явной возможности отдать предпочтение одному из
них говорила о душевном, точнее — психическом заболе-
вании, и Зернов, держа на весу телефонную трубку, в ко-
торой журчал непрерывный гудок, испугался не на шутку.
Tvt трудно было сказать, что хуже: корчиться от прокля-
ого новообразования, как порой деликатно называют
пак, или загреметь в дурдом; второе даже хуже было, по-
7ому что каким-то непостижимым образом пятнало penvra-
гию человека, а у Зернова репутация была надежной, он
ею гордился, и здравый смысл никогда еще его не подво-
119

дил. Вот что заставило его (думал он) помешкать со
звонком; на деле же просто время звонка не пришло.
Но вот его правая рука сама собой, без всякого учас-
тия его воли, поднесла трубку к уху, даже не пытаясь
'^брать номер.
Hv, как ты? — спросил Сергеев на том конце про-
вод.
— Знаешь, ничего. Наверное, ложная тревога. Но я
не об этом хотел... Ты сильно занят?
— Умеренно,— сказал Сергеев.— Готовлюсь передать
тебе дела. В таком же порядке, в каком они были, когда
ты уходил.
— Передать мне?
— Через три дня, как только выйдешь,— слышно бы-
ло, что Сергеев усмехнулся.— Что, еще одно непостижи-
мое явление?
— Похоже на то. Слушай, отложи лучше дела и при-
езжай сейчас ко мне. Ты, видимо, понимаешь, что проис-
ходит...
— Естественно,— откликнулся Сергеев.— Я побольше
твоего живу на свете.
— Такого за тобой до сих пор не замечалось,— ска-
зал Зернов, помнивший, что Сергеев был на восемь лет мо-
ложе.
— Просто у тебя календарь старый.
— Не знаю уж, какой календарь, но хочу, чтобы ты
сейчас приехал и ввел меня в курс. Иначе я тут и спятить
могу.
— Не бойся. Этого не случится.
— Свихнусь незамедлительно.
— Не получится. А приехать я сейчас не в состоянии.
— Ты скажи в дирекции или главному редактору, или
просто в редакции скажи, что я прошу...
— Да не в начальстве дело. Физически невозможно.
— Стряслось что-то?
— Нет, у нас тишь да гладь. Как и везде. Но приехать
не могу. Мы с тобой увидимся только через три дня, и ни
секундой раньше.
— Почему так?
— Потому, что иначе природа не позволяет. Понимаю:
тебе нехорошо при мысли, что эти три дня ты проживешь
в неведении. Не тужи: мы все прошли через такое. К то-
му же, за эти три дня ты до многого и сам дойдешь, дога-
даешься. А я потом только помогу тебе привести все в
систему.
!20

— Ну, если ты так,—сказал Зернов,— то я сейчас сам
приеду. Ты никуда не собираешься?
— Никуда,— ответил Сергеев весело.— Ну, приезжай.
Если удастся, конечно.
— Подумаешь, экспедиция к центру Земли! —сказал
в ответ Зернов и положил трубку, а перед тем набрал, не
думая, номер.
Он и в самом деле вознамерился вот взять и поехать
сейчас в издательство, к Сергееву, да и вообще — пови-
дать всех своих. Пиджак висел на спинке стула. Зернов
залез двумя пальцами в нагрудный карман. Пропуск был
на месте. Зернов на всякий случай раскрыл пропуск. Дей-
ствителен до конца года, все в порядке. Сейчас еще толь-
ко...— он глянул на календарь,— июнь, да, врач же гово-
рил. Разгар лета. А очнулся я когда? В сентябре? Абра-
кадабра, сапоги всмятку. Впрочем, насчет сентября это,
вернее всего, был бред... Он держал пиджак, смотрел на
брюки, тоже висевшие на стуле. Надо ехать к Сергееву.
Что для этого нужно? Так. Сперва в ванную, умыться. По-
бриться. Зернов сделал несколько шагов по комнате. Сту-
пать было не то чтобы тяжело, но как-то непривычно, за-
труднительно, как если бы он проталкивался через воду.
Ослаб, подумал Зернов. Потом попятился, ступая уве^
ренно и легко, словно подчиняясь какой-то деликатно вы-
талкивавшей его силе. Надо ехать к Сергееву. Он акку-
ратно повесил пиджак не на стул, а на место, в шкаф. На-
до ехать. Надо... Он думал упорно об этом до самого ве-
чера, а делал тем временем что-то совершенно другое?
пробовал читать, принимал лекарства, отвечал на теле-
фонные звонки: многие уже знали, что он заболел. Зво-
нил диссертант, которому нужна была публикация,
звонил мужик, которого Зернов хотел было заполучить в
свою редакцию — очень деловой мужик,— но вот не успел.
Все звонившие начинали почему-то с поздравлений, и Зер-
нов сначала думал, что его разыгрывают, и с трудом удержи-
вался от того, чтобы не вспылить, не обругать, не накри-
чать по телефону; но потом подумал, что это просто одна
из множества внезапно возникших странностей жизни,
странностей, пока еще ему непонятных, и следует просто
слушать и благодарить, ничему не возражать и ничего,
само собой, не обещать; впрочем, обещать он и раньше
не очень-то любил. Поняв это, он бодро поговорил и с му-
жиком, и с диссертантом, и с секретаршей директора, и
со всеми, кто ни звонил... Да, я слушаю... И я рад вас
слышать... Пожалуй, нормально. Ну, знаете, мы такой на-
121

род, нас только если через мясорубку, остального не бо-
имся, не то что молодежь... Да, спасибо, очень признате-
лен... «Надо съездить к Сергееву»,— подумал он, когда
пришла выходившая в магазин Наталья Васильевна и
вошла к нему — такая, какой была она все эти дни: то ис-
кренне жалеющая, то напряженная, будто бы затаившая
в себе что-то. И, как во все эти дни, промелькнула при
виде ее мысль: знает? Да нет, откуда же?..
— Ну, как тебе, не лучше?
— Со мной все в порядке,— ответил Зернов.—И вооб-
ще, теперь все почему-то уверены, что все будет хорошо.
— Так оно и есть,— согласилась она.— С тех самых
пор, как ты вернулся...
— Я вернулся?—спросил Зернов удивленно.— Я в
последний раз выезжал — уж и не помню когда. В прош-
лом году еще, наверное.— Снова возникло у него такое
ощущение, словно он коснулся чего-то странного, непо-
нятного и потому страшного. «Надо к Сергееву съез-
дить»,— в который уже раз мелькнуло в голове. Но очень
хотелось спать. Зернов, не думая, съел что-то, что Наталья
Васильевна принесла и поставила на тумбочке у кровати,
потом неожиданно сходил в Банную, даже не думая об
этом, вернулся, лег и уснул.
Зернов и Сергеев сидели вдвоем на скамейке в изда-
тельском внутреннем дворике; машина, которая привезла
их, только что уехала, и они могли бы сразу войти в дом
и подняться наверх, в свою редакцию, где заведующий,
девять редакторов и младший редактор располагались в
двух комнатах, довольно большой и очень маленькой. Но
отчего-то Зернов с Сергеевым не сделали этого, а сели
на скамейку — оттого, может быть, что Зернов чувство-
вал себя не очень хорошо. Однако, несмотря на неваж-
ное самочувствие, думать он мог четко, и неизбежный и
необходимый разговор между ними начался сам собой,
когда Зернов сказал:
— Странное впечатление: словно когда-то это уже бы-
ло. Совсем недавно... И вот сейчас со двора уедет фургон.
Но видишь, нет никакого фургона, а я ведь четко вроде
бы помню: он стоял во двопе, выгружали книги — в ма-
газин пришел контейнер. Потом фургон стал очень не-
ловко разворачиваться, в несколько приемов, и потом
уехал ;—Зерно" еще раз обвел дворик взглядом.— Никакого
фургона нет. Это так называемая ложная память. Ка-
122

жется, что все было точно так, а начнешь анализиро*
вать — и оказывается, ничего подобного...
Сергеев только усмехнулся. Подвывая на низкой пе-
редаче, фургон въехал из подворотни задним ходом и стал
неуклюже, туда-сюда, разворачиваться. Наконец остано-
вился, водитель вылез, распахнул заднюю дверцу, и де-
вушки стали таскать пачки книг из магазина и склады-
вать в кузов. Зернов смотрел, забыв закрыть рот. Потом
медленно проговорил:
— Не понимаю...
— Пора понять,— сказал Сергеев негромко.— Так мы
живем. Навыворот.
— Слушай, я вспомнил: это ведь действительно было!
С фургоном. Было... вчера? Нет, вчера меня тут не было.
Нет, сегодня! Когда же это было сегодня? Мы ведь только
что приехали!
— Это было сейчас!
— Не понимаю...— озадаченно проговорил Зернов.
— Это произошло только что. На твоих глазах. Но
до того было еще раз. Пять, десять или, может быть,
двадцать миллиардов лет тому назад —никто не знает,
сколько.
Зернов ответил не сразу. Помолчал, пожал плечами:
— В такие цифры я вообще не верю. И фантастикой
никогда не увлекался. Ты можешь объяснить так, чтобы
было понятно?
— Попытаюсь. Мы живем в обратном ходе времени.
Возвращаемся по своим следам. Это доходит?
— Наивный вопрос. Конечно, нет.
— Обратный ход времени. Ну, ты же интеллигентный
человек и обладаешь каким-то представлением об устрой-
стве вселенной. У нас в редакции полно брошюр «Зна-
ния».
— Ну и что?
— Пульсирующая модель вселенной. Помнишь? Ну,
разбегание галактик, эффект Допплера и все такое про-
чее. Затем — в какой-то момент времени — остановка...
— Насчет остановки я не помню.
— Остановка — и начало обратного процесса: сбега-
ние галактик к одному центру, фиолетовый Допплер вме-
сто красного и так далее.
— Это новая теория?
— Если бы только теория... Это случилось, понял?
Иного объяснения нет. Но кроме сбегания галактик про-
изошло, видимо, и еще одно,, самое существенное: вспять
123

повернуло и время. И если раньше оно шло, допустим, от
минуса к плюсу, то после этого двинулось обратным пу-
тем — от плюса к минусу. То есть от будущего — к про-
шлому. Вернее, от того, что мы тогда называли будущим,—
к тому, что тогда считалось прошлым.
— Забавно... Помнится, была одна рукопись об этом.
Была?
— Куда уж забавнее. Рукопись? Была. И будет еще,
не бойся.
— И когда это произошло? Поворот времени?
— Откуда я знаю? Никто не знает. Ведь после того
как мы с тобой померли...
— Что-что?
— Не дергайся. Понимаю, что тебе неприятно. Но
больше ты не умрешь, не бойся. Однако в свое время мы
с тобой померли, и после нас были еще десятки или сот-
ни или миллионы поколений, и все они тоже успели уме-
реть, а потом, возможно,— возможно, но вовсе не извест-
но, ибо это недоказуемо! — вселенная существовала ка-
кое-то время — миллиарды лет, может быть,— без наше-
го участия, без участия разумной жизни; но может быть,
разум был и до самого конца,— а потом все это пошло
задним ходом, и стали снова возникать и протекать те же
процессы, что происходили раньше, при прямом ходе вре-
мени,— но только в обратном направлении. И снова по-
вторялись те же поколения, от последующих к предыду-
щим, от детей к отцам, от следствий — к причинам...
— Да нет,— сказал Зернов уверенно и даже махнул
рукой.— Этого не может быть.
— То есть как? — опешил Сергеев.
— Очень просто. Ведь если так, значит, должны по-
вториться все те события, которые происходили раньше?
Пусть и в обратном порядке... Или я неверно понял?
— Ты понял правильно.
Зернов усмехнулся.
— Кто же это разрешит?
— Что ты сказал?
— Сказал ясно: кто это разрешит? Кто допустит?
— А, вот что,— Сергеев серьезно посмотрел на Зерно-
ра.— А никто никого не спрашивал. Вот никто и не за-
претил.
На этот раз Зернов молчал не меньше минуты.
— Но почему все вдруг двинулось вспять? Прогресс
ведь неудержим, необрятим!
— Глупый вопрос. Почему вообще существует мир?
124

Да еще не всегда такой, каким мы его себе представляем.
— М-да. Тут надо еще подумать. Крепко подумать. Так,
сразу я эту точку зрения принять не могу.
— Дело твое. Тем не менее, только благодаря этой,
как ты говоришь, точке зрения ты сейчас существуешь
на свете.
— Я существую потому, что в свое время родился, на-
до полагать.
— Нет. Это было в прошлый раз. Родился, жил, умер.
Нормальная последовательность для того времени. А сей-
час— наоборот. Вернулся, жил, исчез. Или, если угодно,
антиродился.
— Не понимаю все же.
— Что именно? Механизм антирождения? Ну, в этом
я, естественно, не специалист, я по-прежнему филолог и,
дожив до ранней молодости, снова окажусь на филоло-
гическом, а пс па медицинском. Но если это тебя так ин-
тересует, позвони кому-нибудь из гинекологов, если
только...
— Я лучше прямо отсюда подъеду.
— Отсюда ты, Митя, никуда не подъедешь, да и по-
звонить даже не сможешь — если только в том, прежнем
течении времени у тебя в этот день не было никаких кон-
тактов с гинекологами.
— Зачем они были мне нужны? Ната здорова. Но при
чем тут...
— В том-то и дело. Тебе придется — как и мне, и каж-
дому вернувшемуся, просто поверить, что так все и про-
исходит. «Вернувшиеся» — это вместо «воскресшие»: тот
термин чересчур окрашен эмоционально и мифологически.
Бот вернулся ты, а двадцать лет назад — я...
— Выходит, ты пережил меня на двадцать лет? Ну,
знаешь.
— Видишь, ты уже ориентируешься в новой системе
понятий. Да, на двадцать... Но ты не обижайся: дело про-
шлое. Так что теперь я соответственно на двадцать лет
старше тебя, богаче в смысле опыта, ко многому успел
привыкнуть. Но если тебя волнуют вопросы продолжи-
тельности жизни, можешь утешиться тем, что исчезну я
на восемь лет раньше тебя. И ты будешь еще студентом,
когда я окажусь уже в начальной школе. Устраивает?
Зернов пожал плечами.
— Давай о деле. В том, что ты излагаешь, я вижу все
больше слабых мест...
— Жизнь вообще полна всяческих алогичностей.
125

Разве когда-нибудь было иначе? Никто не запрещает те-
бе думать, только вот опровергать лучше не пытайся: без-
надежная задача. Лучше усвой то, что в главном ты уже
понял: дело далеко не исчерпывается тем, что мы дви-
жемся от старости к детству, а не наоборот. Мы еще и
проходим этот обратный путь след в след, точно так, как
совершали его в тот раз, только в обратном порядке. След
след, и если сейчас мы с тобой сидим здесь и разгова-
риваем, то лишь потому, что в тот раз, когда мы вышли
из редакции, закончив процедуру передачи дел — времен-
ной, считалось, но было ясно, что ты ложишься надолго,
хотя никто не знал, конечно, что ты больше не вернешь-
ся... Ну ладно, ладно... Так вот, когда мы спустились сю-
да, машины еще не было — директорской, она потом от-
везла нас к тебе...
— Та, что сейчас привезла нас сюда?
— Именно. Ее тогда не было более получаса, и мы с
тобой сидели вот на этом самом месте и болтали. Вот
почему у нас и сейчас нашлась возможность посидеть и
поговорить. Иначе ее не возникло бы. Так что если у те-
бя в той жизни — так говорить проще всего: в той жиз-
ни — не было в этот день встречи с гинекологом, то и на
этот раз ты его никак не встретишь.
— Ты абсолютно уверен? Стопроцентно?
— На сто в квадрате. Невозможно, и все.
— Хорошо. Тогда объясни вот что. Ты прав: в про-
шлый раз мы сидели тут же, я помню, но говорили-то мы
не об этом! Об этом мы в тот раз никак не могли разго-
варивать, верно? И когда три дня назад я звонил тебе из
дому — согласен, это было повторением звонка в той, как
ты говоришь, жизни,— но в тот раз мы и по телефону
говорили совсем другое, я точно помню, я тебя спрашивал
о заседании тиражной комиссии. А раз так — а оно имен-
но так! — значит, не все повторяется! Согласен?
— Было бы странно, если бы до тебя никто не заме-
тил этого несоответствия. Все его замечают. И, наверное,
куда больше думали над этим и понимали, те, кто жил до
нас н успел исчезнуть прежде нас,— отдаленные потом-
ки. Возможно, они делали какие-то выводы...
— Ты говоришь так, словно ничего об этом не знаешь.
— А откуда же мне знать? В первой жизни они при-
шли после нас, и мы, естественно, могли только гадать о
них. а на этот раз они были до нас — и исчезли, и то, что
они зияли, ушло с ними.
— Но ведь должны были остаться их труды...
126

— Труды исчезали значительно раньше их авторов.
— Ну, хотя бы из уст в уста, из поколения — в поко-
ление?
— Не знаю, почему, но такого не получилось, видимо.
Может быть, потому, что в этой жизни прошлое у боль-
шинства людей как бы отсекается. Прожит день — и
словно его не было. Ты помнишь, например, что было с
тобой — вчера, позавчера?
— Ну, не все, конечно, но главное помню. Что был
в больнице. Что звонил тебе. Что мы устроили вроде ве-
черинки в редакции...
— Стоп! Это уже наложение. Вечеринка—это из пер-
вой жизни, сейчас она нам еще только предстоит. Но
больница, действительно, уже позади, больше ее в твоей
жизни не будет. Ага, значит, все-таки... все-таки ты по-
мнишь то, что было вчера. Жаль.
— Почему?
— Да просто — так жить труднее. Знаю по себе. А
вообще-то нас, таких, со второй памятью, мало. Зато бу-
дущее— теперешнее будущее — всем известно более или
менее точно, в соответствии с крепостью памяти каждого
из нас. Потому что все, что мы помнили на каждый дан-
ный момент в первой жизни, мы продолжаем знать и
сейчас. И, значит, нам известно все будущее, потому что
мы не можем совершать никаких других поступков, кро-
ме тех, какие были совершены в той жизни. Все проис-
шедшее накрепко впаяно в свой миг времени и никуда
деваться не может. Время — железная детерминанта, ина-
че вселенной вообще не существовало бы. И когда миг
возвращается в обратном течении времени, он приносит
с собой все без исключения, до последней мелочи, все,
что в нем содержалось п продолжает содержаться. Миг
времени — или квант времени, как угодно,— идеально кон-
сервирует все, заключающееся в нем. И нам никуда не
деться от этого.
— Хорошо, хорошо. Убедительно, пусть так. И все
же, разговариваем-то мы иначе! Не те мысли, не те сло-
ва. А ведь это тоже — факты бытия. Следовательно, су-
ществуют исключения из правила.
— Кажущиеся исключения.
— Объясни.
— Ты сказал: мысли и слова. Но это, ты сам знаешь,
совершенно не одно и то же. Слова... Слушай, а так ли
уж ты уверен, что я сейчас выговариваю те слова, кото-
рые ты воспринимаешь?
127

— Полагаешь, у меня расстройство слуха? А у тебя?
— Ни в коей мере. Но проследи за моими губами, по-
ка я говорю. Совпадает ли артикуляция? Следишь? Ви-
дишь?
— Но в таком случае...
— Ты, я, все люди — мы слышим, надо полагать, не
слова. Мысли. А внешне — для глухонемого, читающего
по губам,— мы ведем точно тот же разговор, что и тог-
да,— да еще произносим наоборот.
— Тогда... Миллиарды лет назад?
— Это нас не должно волновать. Для нас этих милли-
ардов не было и не будет. Они уже миновали.
— Пусть так. Значит, для мыслей все же делается ис-
ключение? А мол-сет, и не только для мыслей? Если у нас
все должно происходить наоборот, как в киноленте, пу-
щенной с конца, то мы должны ходить — пятясь, ездить
только задним ходом, я уж не говорю о многих физиоло-
гических деталях. Но на самом деле...
— Знаю, что ты хочешь сказать. Это тоже приходи-
ло в голову каждому. А объяснение просто. Строго в об-
ратном порядке повторяются процессы, в которых не уча-
ствует жизнь. А когда участвует — возникают какие-то от-
клонения, тем более значительные, чем выше по уровню
эта жизнь. Но не в событийном ряду! Повторение собы-
тия— закон в любом случае! А в ряду, так сказать, ра-
ционально-эмоциональном, духовном, если хочешь, и на
самом деле происходят процессы, не являющиеся зер-
кальным отражением тех, что происходили в той жизни.
Понаблюдай рыб в аквариуме — когда в твою жизнь
опять вернется аквариум. Они будут плыть то головой
вперед, то хвостом. Но вот мышь пробежит уже точно
по той же, что и тогда, дороге, но в трех случаях из
четырех — головой вперед. А человек, за исключением
самых маленьких детей, идет нормально во всех слу-
чаях. Хотя, откровенно говоря, пятиться — легче. Не
замечал?
— Да, это я почувствовал.
— И машину человек ведет точно так же. Хотя куда
проще — положить руки на баранку и позволить машине
ехать багажником вперед. Но сознание не мирится с
этим. Не желает мириться.
— Иными словами, когда в действии участвует со-
знание...
— Именно.
Зернов помолчал. Потом нахмурился.
128

— Выходит, сознание — вне времени? Неподвластно ему?
Сергеев откинулся на спинку скамьи, сложил руки на
груди, усмехнулся уголком рта.
— Во времени — материя. Она вцементирована вовре-
мя каждой своей частицей, а сознание... Одним словом,
мысли возникают у нас не как обратная запись преж-
них, а заново и независимо от прошлого — хотя, конечно,
и опираются на опыт. Однако то, что мы думаем, никак
не влияет на наши действия: они предопределены. Тут за-
прет. Поэтому три дня назад ни я не мог приехать к те-
бе, ни ты ко мне. И я, и ты могли в тот миг делать лишь
то, что делали в это же время в Первой жизни. Хотя ду-
мать при этом могли о чем угодно и хотеть — тоже чего
угодно... Ничего, когда свыкнешься с этим комплексом яв-
лений, успокоишься — то поймешь, что в нынешнем нашем
бытии хорошего, пожалуй, куда больше, чем плохого.
Сергеев встал, и Зернов тоже поднялся почти одно-
временно — не потому, чтобы ему захотелось встать, но
просто тело само встало; значит, время пришло. Зернов
оперся на руку Сергеева, и они медленно пошли к подъ-
езду издательства. Зернов успел еще только сказать:
— Обо всем этом надо бы книгу издать. Пособие для
возвращающихся. Если, конечно, еще не издана.
Сергеев невесело усмехнулся.
— Нет, ты еще не обвыкся. Книгу издать? Да разве
мы сейчас издаем? Все наоборот, друг мой милый, все
наоборот...
Первый день на старой работе, в редакции, в которой
Зернов проработал больше десяти лет заведующим, а до
того — редактором, прошел как-то незаметно, очень не-
привычно, хотя с другой стороны все было почти как тог-
да, и дела все были знакомыми. Просто не сразу можно
было привыкнуть к тому, что люди входили к нему с ре-
шенными вопросами, а разговор шел об этом самом во-
просе, и тогда он получался нелепым, потому что в конце
его и Зернов, и посетитель приходили к тому, что вопрос
из ясного и решенного превращался в открытый и неяс-
ный— и тогда посетитель уходил; иногда же говорили они
совсем о другом, о чем попало, о ерунде — и все равно,
когда посетитель уходил с выражением надежды на ли-
це, он уносил с собой нерешенный вопрос. Одним сло-
вом— все, как в той жизни, но все наоборот. Где-то на
четвертом разговоре Зернов стал уже привыкать к этому:
ко всему ведь можно привыкнуть. Немного кольнуло его,
когда Мила, младший редактор, незадолго до конца pa-
is Заказ J* 1209
129

боты (по-старому — вскоре после начала) встала, подош-
ла к шкафу, где за стеклянными дверцами стояли редак-
ционные экземпляры выпущенных книг, вынула томнк —
новенький, свежий — и направилась к двери. «Мила, вы
куда это? — окликнул ее Зернов, не допускавший даже,
чтобы редакционные экземпляры показывали кому-либо
вне его кабинета, даже автору, еще не получившему сво-
их договорных десяти книжек.— Куда понесли?». Мила,
не оборачиваясь, ответила: «В производственный отдел,
сдавать»,— и вышла. Так Зернов впервые столкнулся с
тем, что теперь в издательстве книги не выходили, как в
той жизни,— теперь они, напротив, одна за другой долж-
ны были сдаваться производственникам, свозиться из ма-
газинов и складов в типографии, где с них снимали пере-
плеты, разброшюровывали, расфальцовывали, сросшиеся
сами собой листы пропускали через машины, где они свер-
тывались в непрерывный рулон бумаги, позже увозивший-
ся на фабрику или на станцию для погрузки в вагоны,
а набор в конце концов поступал в линотипы или дру-
гие наборные устройства и превращался в однородную
металлическую массу. В этом заключалась сейчас их ра-
бота, и Зернов уже начал понимать, что привыкнуть ко
всему этому можно и жить можно, потому что главное в
жизни и в работе — процесс, а возникает ли что-то в его
результате или исчезает — не столь важно, если процесс
отлажен и если он нужен — или принято считать, что он
нужен. Когда Зернов понял это, на душе стало вдруг не-
ожиданно легко: стало вдруг ясно, что годы, проработан-
ные в издательстве, он и в этой жизни неизбежно прора-
ботает, и никакие силы этого не изменят. И это сознание
наполнило его такой беззаботностью, какой он раньше в
себе никогда не ощущал.
В таком настроении вышел он на вечернюю, уже про-
хладную улицу, где стояли чистота и свежесть и залива-
лись птицы. И ко всему этому тоже можно было легко
привыкнуть — к тому, что птицы поют по вечерам, а не
по утрам, как раньше, и что вечерами бывает ясно и све-
жо и чувствуешь себя бодрым и полным сил, а по утрам
будет, наверное, наоборот, пыльно и суетливо, и станешь
ощущать усталость, потому что перед работой придется
еще побегать по магазинам, разнося покупки. Но и это
примелькается, войдет в обычай видеть, как солнце са-
дится на востоке; ведь живут же люди и, если верить
Сергееву, не первый век живут так...
130

Возвращаясь домой, чтобы поужинать и лечь спать,
Зернов подошел к киоску, чтобы оставить там сегодняш-
нюю газету, обнаруженную им в кармане пиджака. Зер-
нов положил газету на прилавок, для чего пришлось ми-
нуту-другую постоять в очереди, на газету положил две
копейки, назад получил пятак. Зернов всегда находил па-
ру секунд, чтобы перемолвиться словечком со стариком-
киоскером, подрабатывавшим здесь к пенсии. Судя по
тому, что Зернов застал его на месте, старик вернулся
во Вторую жизнь раньше его, а теперь ему предстояло
жить еще очень долго, чуть ли не до конца двадцатого
века, до его десятых годов, и жизнь эта, как понимал
всякий хотя бы в объеме школы знакомый с историей,
обещала быть интересной, хотя и достаточно беспокой-
ной, и наполненной значительными событиями. Старик
выглядел в точности как раньше, но это была их первая
встреча после возвращения Зернова, и Зернов поздоро-
вался с особым удовольствием.
— Ну, вот и вы вернулись,— сказал старик.— Я ис-
кренне рад вас видеть. Пора и вам пожить спокойной
жизнью. И оглянуться.— Старик посмотрел на Зернова
как-то чрезвычайно значительно.— Возвращайтесь огляды-
ваясь; эти слова говорят вам что-либо?
— По-моему, нет...
— Вы не в Сообществе?
— В каком сообществе?
— Обладателей обратной памяти. Мы все в него
входим.
— Почему же я — нет?
— Потому что...
Старик глянул иа Зернова, на этот раз словно сомне-
ваясь. Но время их разговора истекло — неумолимо, как
в междугородном телефоне, и без предупреждения. Раз-
говор не мог продолжаться ни секундой дольше, чем в той
жизни, а ведь тогда, помнится, они поболтали о погоде —
только-то... И старик уже принимал от следующего газе-
ты и отдавал мелочь, шел сложный размен белых и жел-
тых монеток, а Зернова ноги сами собой несли дальше,
по направлению к остановке троллейбуса.
Наталья Васильевна уже спала, она приходила с ра-
боты и ложилась спать раньше. Зернов умылся, сделал
зарядку, затем сразу почувствовал сонливость и лег.
Однако уснуть в эту ночь ему не удалось. То есть те-
131

до исправно спало, храпело даже, время от времени пово-
рачиваясь с боку на бок. Но мысль бодрствовала.
Зернов думал о жизни. И о жизни вообще, и, в пер-
вую очередь,— о своей собственной; не о той, что шла сей-
час,— о ней думать пока что было нечего, она только на-
чалась,— но о той, Первой, какую теперь надо было, если
верить Сергееву (а Зернов поверил), прожить навыворот,
©т последних дней к первым. Зернов понимал, что пря-
дется к этому привыкнуть, сколь бы необычной эта жизнь
ин казалась ему сейчас, сначала; однако перед тем, как
привыкнуть, надо было н поразмыслить. Потому что да-
же тогда, когда программа действий была, казалось бы,
нредельно ясна, Зернов все же любил подумать, еще и
еще раз все взвесить и предусмотреть, потому что потом,
когда придется принимать какие-то решения, думать, мо-
жет статься, будет и некогда. Правда, сейчас, похоже,
никаких решений принимать не придется, все они были
приняты тогда, в Первой жизни, миллиарды, как говорят,
лет тому назад; и тем не менее, подумать надо было —
чтобы представлять, что же тебя ожидает и в ближайшем,
и в более отдаленном будущем. И Зернов, вместо того
чтобы спать, думал. Думать сейчас — значило вспоми-
нать.
Он и вспоминал ту свою, Первую жизнь, когда время
текло нормально, и не находил в ней ничего такого, чего
следовало стыдиться, о чем пожалеть. Все делалось в об-
щем правильно, в духе времени, жил он целеустремлен-
но и целесообразно и, в общем, порядочно. Даже если
спрашивать по самому большому спросу, по самому стро-
гому кодексу — в чем можно было бы упрекнуть его? Та-
ких сомнительных мест было три: отношения с Адой, ис-
тория с автором и выступление против директора, старо-
го директора. Но, если говорить всерьез, были в жизни
множества людей поступки и более сомнительного свой-
ства, и числом их бывало куда больше, да и кто и как
будет с него за это спрашивать? Дело-то прошлое! А в
остальном в жизни было не так уж мало хороших минут,
часов и даже дней. Жаль, конечно, было, что прервалась
она так скоро — но теперь и это уже было делом прош-
лым, теперь он снова жил. И всю свою предстоящую
жизнь мог знать заранее и каждый хороший момент, пред-
стоящий в ней, встречать осмысленно и исчерпывать до
предела возможностей. Нет, если подумать спокойно и
трезво, отбросив неизбежный вначале призвук необычай-
ности, сенсационности, то в этой Второй жизни многое
132

было устроено куда разумнее. Хотя бы то, что жизнь ведь
теперь пойдет к молодости, к расцвету, обилию сил, на-
дежд, мечтаний...
Тут он на минутку запнулся. С какой стороны ни по-
смотри, ни для надежд, ни для желаний в новой жизни
места вроде бы не оставалось. И надежды, и желания че-
ловека обусловлены прежде всего незнанием предстояще-
го, а также существованием каких-то возможностей влиять
на будущее, предпочитать одно другому. А в этой Второй
жизни все было известно и предусмотрено заранее, следо-
вательно, и выбора никакого, и никакого влияния на бу-
дущее быть не могло. Сначала Зернов как-то обиделся бы
ло, но, поразмыслив, решил, что такую цену, в общем, стои-
ло заплатить за ощущение полной уверенности во всем
предстоящем. Надо полагать, пройдет немного времени —
и ему покажется странным, без малого невероятным, как
могли люди существовать в той жизни, когда неизвестно
было, что принесет завтрашний день, а о послезавтрашнем
и вовсе нельзя было думать серьезно. Нет, Вторая жизнь
была куда более основательной, надежной, определенной.
И иметь хоть что-нибудь против такого порядка вещей
мог лишь человек с неустойчивой психикой, сам не знаю-
щий, что ему нужно и чего он хочет. Так что — будем жить,
и поекрасно будем жить!
Так размышлял Зернов, пока его тело спало, и все ка-
залось ему ясным, понятным, превосходным. Очень славно
чувствовал он себя, когда мысли его наконец утихомири-
лись на какой-то час, а потом тело медленно проснулось
и начало не спеша вставать, начиная новый день.
Когда Зернов еще только подходил к издательству, он
почувствовал, что его начало как бы слегка покачивать,
как если бы он несколько выпил. Голова была совершенно
ясной, но голова тут роли не играла, а тело действительно
имело причины так вести себя. Это Зернов прекрасно пом-
нил. Именно сегодня, в предпоследний день (по старому
исчислению) его пребывания на работе, когда он еще не
ушел, но уже всем стало достоверно известно, что он ухо-
дит— лечиться или, как многие предполагали, умирать,—
сами собой, званые и незваные, собралось десятка пол-
тора человек, кое-кто из друзей-приятелей, кое-кто из ав-
торов, испытывавших к редактору чувство благодарности
за то, что книги их планировались и проходили без затя-
жек и проволочек; каждый прихватил кое-что с собой, ре-
дактрисы сварили кофе. Конечно, такое не полагалось на
133

службе, однако кофе тут пили всегда, а известное постанов-
ление только что минуло, ушло во второе прошлое, так
что сегодня — все были уверены — и на остальное посмот-
рят сквозь пальцы, потОхМу что причина была всем извест-
на, и все сочувствовали.
Зернов пришел сегодня на работу часа на два рань-
ше, чем полагалось, но в его редакции было уже много
народу, звякала посуда и столбом стоял табачный дым.
Так случилось потому, что в тот раз Зернов, против обык-
новения, ушел, не дожидаясь, пока все разойдутся, и лишь
попросил Сергеева, уже фактического заведующего, про-
следить, чтобы все было в ажуре, все заперто, огни поту-
шены и ключи сданы. И сейчас, войдя в комнату — не в
свой кабинет, а в большую, редакторскую, где все проис-
ходило,— Зернов, поздоровавшись со всеми, сразу отвел в
сторону Сергеева, повторяя тогдашние действия, раз и
навсегда написанный сценарий.
— Знаешь, всю ночь думал. Обо всем на свете. О жиз-
ни. И решил, что не так страшно. Даже наоборот. Хорошо.
Сергеев кивнул:
— Все равно ведь, иного не дано. Воспринимай как
должное.
— Кстати, слушан... Что значит — «Возвращайся огля-
дываясь»?
— Ну, иди, садись. Вон твое место освободили.
«Ну и пусть они носятся со своим Сообществом как хо-
тят,— подумал Зернов сердито.— Напрашиваться не ста-
ну Обойдусь».
Однако послушно сел. Сразу же почувствовал знако-
мую горечь во рту и поднял рюмку. Мгновенная заминка,
вызванная его приходом, уже прошла, снова поднялся гул,
все говорили кто с кем, все чувствовали себя хорошо; в
конце концов, болезнь Зернова для многих была лишь по-
водом, чтобы собраться. Так и тогда было; он вспомнил
вдруг четко, что последние минут двадцать просидел здесь
как бы в одиночестве, как если бы его здесь уже не бы-
ло— да его и не было по сути дела, он уходил надолго,
если не навсегда, вопросов больше не решал, только очень
наивный человек стал бы сейчас говорить с ним о делах,
но наивных здесь не было. А кроме дел с ним говорить и
не о чем было, пожалуй. В той жизни, осознав вдруг, что
одинок, он и ушел, не дожидаясь конца веселья. Теперь же
сидел, и усмехаясь внутренне, и одновременно сердясь,
потому что сейчас, когда все понимали, что он не ушел, а
напротив — пришел, и пришел надолго,— сейчас многие
134

охотно подошли бы к нему, пока он сидел один,— и не по-
тому, что боялись, что он в отместку за неуважение и пре-
небрежение (никогда ведь не знаешь, как может быть ис-
толковано твое естественное в общем-то поведение) смо-
жет что-то затормозить в издательском процессе с той или
другой рукописью: все присутствующие вернулись на свет
раньше Зернова и прекрасно знали, что теперь вообще ни-
чего не издается, а лишь сдается в небытие, да если бы и
не так — все равно Зернов и при всем желании ничего из-
менить не мог бы: все предопределено. Нет, подойти к не-
му многим хотелось просто из подсознательной привычки
не оставлять начальство в одиночестве, пока оно началь-
ство, но использовать каждый момент, чтобы побыть ря-
дом с ним —даже и не имея в данный миг конкретной це-
ли. Но подойти сейчас к нему никто не мог, даже чтобы
просто поздравить с возвращением. Так что Зернов поси-
дел некоторое время в одиночестве, выпил еще рюмку и
слушал, что говорилось вокруг. Это было интересно, по-
тому что говорилось уже не то, что было сказано в тот
раз., но много нового. Потом дверь распахнулась, но еще
прежде, чем она распахнулась, тело Зернова, действуя по
написанному Временем сценарию, поднялось со стула и
двинулось в ту сторону. «Что это?— мелькнуло у него.—
Ах. да!..» В отворившуюся дверь вошел директор. Человек
либеральный, он счел уместным для себя, уходя после ра-
боты (а сейчас — придя на работу) подняться этажом вы-
ше, чтобы сказать несколько добрых слов выбывающему
из строя хорошему сотруднику. Тут же, у двери, он пожал
Зернову руку, кивнул, улыбаясь, остальным, сразу смолк-
шим и вставшим (именно так провожали директора в тот
раз), подошел к столу, где ему сразу же подали тарелочку
с закуской, он закусил, ему подали и рюмку, он выпил.
< Ну вот,— сказал он затем Зернову,— могу лишь повто-
рить то, что говорил при вашем возвращении — тогда вы
этого по понятной причине не слышали,— он засмеялся, и
Зернов тоже.— Рад вашему возвращению в строй, рад то-
му, что будете долго и успешно здесь работать. Чуть не
сказал — издавать... Ну что же, задачи меняются, но ра-
ботать все равно надо, и работать хорошо. Жаль только,
что лично мне доведется работать с вами недолго...» Ди-
ректор снова улыбнулся, подал Зернову руку и пошел к
двери, обернувшись, снова кивнул всем и вышел, и все сно-
ва заговорили.
Зернов опустился на свой стул, чувствуя, как испорти-
лось настроение. Директор мог бы и не напоминать... И
135

без того было свежо в памяти, что директор пришел в из-
дательство с другой руководящей работы всего за полто-
ра месяца до проводов Зернова. А до того был другой ди-
ректор, старый, с которым Зериов в общем-то ладил; тем
«е менее, узнав от приятеля, вхожего наверх, что там име-
ется по поводу директора определенное мнение и что ему,
вернее всего, в самом скором времени предстоит уйти на
пенсию,— Зернов понял, что такую информацию нельзя не
использовать, и на собрании, посвященном итогам соцсо-
ревнования за квартал, вдруг резко выступил против ди-
ректорского стиля работы. То, что он говорил, соответст-
вовало действительности, но что-то не так было в его вы-
ступлении, и все чувствовали это, хотя вряд ли кто-нибудь
смог бы точно определить, в чем заключается это «не так»;
директор же слушал спокойно и даже кивал изредка. Он-то
уже точно знал, что уходит, был он опытным работником
и законы жизни понимал достаточно хорошо. А когда поя-
вился новый директор, Зернов постарался, чтобы инфор-
мация о его выступлении дошла до директорских ушей: не
говорило ли оно, это выступление, о том, что интересы
дела Зернову дороже собственной безопасности? И не го-
ворило ли оно (хотя и вполголоса) также и о том, что,
раз Зернову доступна информация сверху, то относиться
к нему следует со вниманием? Так что отношения Зерно-
ва с новым директором обещали сложиться очень хоро-
шо— если бы не болезнь и не то, что за нею последовало.
Теперь же, когда Зериов вернулся, новому директору пред-
стояло уйти на прежнюю его работу, а сюда должен был
вернуться старый, чтобы пробыть на своем посту много
лет. И пусть практически ничего сделать Зернову он не
сможет, если даже захочет,— все равно, работать с ним
долгие годы будет, пожалуй, не очень-то приятно. От этих
мыслей Зернову и стало сейчас не по себе.
Но тут эти мысли его вдруг остановились, словно на-
толкнувшись на какое-то препятствие. Зернов не сразу
понял, что именно вдруг заставило их свернуть совсем в
другом направлении. Потом понял: то было имя. Имя его
жены, Наташи, Наты, Натальи Васильевны.
То есть, конечно, Наталий на свете — великое множест-
во, но тут Зернов как-то сразу вдруг понял, что именно о
ней говорили два уже изрядно выпивших участника при-
ятной вечеринки. Один был редактор из соседней редак-
ции, другим был автор, тоже издававшийся в той редак-
ции,— писал он детские книжки,— но в свое время, не-
сколько лет назад, работавший редактором в этой, зер-
136

новской. «Нет, я не понимаю все-таки, как это можно,—
глядя на собутыльника блестящими покрасневшими гла-
зами, говорил один, шевеля губами с некоторым уже на-
пряжением.— Ты подумай, ведь Наталья с Сергеевым про-
жили ни много ни мало двадцать лет, и прекрасно жили.
И началось это у них, мне Татьяна говорила, когда этот
был еще жив...» — «Ну, а нам с тобой что за дело?—рас-
судительно возражал второй, соседский редактор.— Рань-
ше началось или позже, двадцать лет или два года они
прожили — их дело, милый, их личное дело, ясно? Не бу-
дем ханжами и лицемерами, не нам осуждать кого-то, да
и не за что».— «Да нет,— горячился моралист,— ты совер-
шенно не понял, я не о том. Но вот ситуация: этот вернул-
ся, придется Наталье опять ложиться с ним в постель, а
Коля, значит, побоку». — «Судьба,— философски решил
второй, ухватившись за рюмку.— Против жизни не пой-
дешь».— «Я и не сказал бы ни слова, если бы возвраща-
лось все,— упрямо не сдавался первый.— Но ведь то, что
ей придется сейчас жить с Зерновым, вовсе не означает,
что Сергеева она разлюбит, в том-то и беда! Если бы всё
буквально повторялось, а то не зря ведь говорят: чувству
не прикажешь...» — «Да,— согласился наконец второй,—
тут ты прав, это тяжело. Но что поделать — бывают в на-
шей Второй жизни еще и не такие ситуации. Погоди, вот
придет к Зернову его автор — тот самый... Ладно, давай
еще по одной...»-—и они заговорили о чем-то другом.
Вот, значит, как обстояли дела на свете, после того
как Зернова не стало. И вот что значит — иметь обратную
память, помнить, что было вчера и еще раньше в этой жиз-
ни. Многие ли обладают ею? Люди будут говорить, но что
тут можно поделать? Ничего...
Но уже истекло время, которое надо было Зернову
просидеть в одиночестве; уже стало меньше выпито, и раз-
говоры сделались более связными, и к нему начали подхо-
дить и группироваться вокруг него, как-никак хозяина ве-
черинки и главного героя, и пошли поздравления и другие
неважные разговоры. Потом позвонила Ада; и это было
приятно, и как-то вдруг захватило дух от этого звонка и
всего, с ним связанного, что теперь еще только предстоя-
ло. Все же не такой простой была эта Вторая жизнь, как
казалось...
Часам к трем дня все успели разойтись — трезвые; в
редакции навели порядок, и Зернов засел в своем кабине-
те, занимаясь тем, чем занимался в эти часы и в тон жиз-
ни: снял свою подпись с некоторых принесенных Милой
137

бумаг и вернул их Миле для дальнейшего расформирова-
ния, потом доработал с принятыми вчера от Сергеева де-
лами. Совершалось это все автоматически, думать при этом
можно было о чем угодно. И Зернов думал.
О Сергееве он подумал только: эх, а считался другом...
Но всерьез обижаться на него как-то не получалось: му-
жик есть мужик, Зернов и сам был таким, а кроме того —
не просто поиграл Сергеев с Натальей, видишь — двад-
цать лет прожил... Но неясно было, как теперь вести себя
с женой: показать ли, что знает, или скрыть? А хватит ли
сил скрыть? Вряд ли: когда-нибудь вырвется. Если бы у
нее не было обратной памяти и она целиком забыла все,
что было у нее с Сергеевым до возвращения Зернова, бы-
ло бы куда легче: грех по неведению — не грех. Конечно,
с другой стороны, не такими уж идеальными были отно-
шения Зернова с женой перед тем, как он слег (болезнь
все отодвинула); так что была возможность махнуть ру-
кой на все: мало ли что бывает, ну, согрешила — но он
ведь и сам... Зернов было и решил так; но прожитые за-
ново, по второму разу дни вдруг, совершенно неожидан-
но, заставили понять: Наташа вовсе не была для него сей-
час безразличной, как в эти же дни Первой жизни, дух не
желал возвращаться на круги своя, он жил самостоятель-
ной жизнью. И вот откуда-то появилось в душе — в том
самом, что не подчинялось времени и пространству,— яв-
ное чувство к ней, словно отзвук, и даже не отзвук, а про-
должение того, давнего, что было в свое время, что свело
их вместе. Может быть, причиной было то, что, когда Зер-
нов вернулся к жизни, Наташа была рядом и он заново
воспринял их вместе: жизнь и ее; может быть, существо-
вали и другие причины. Так или иначе, для него не могло
остаться безразличным то, что он узнал.
Долго думать на семейную тему, впрочем, некогда бы-
ло. Сейчас предстояло серьезно поговорить с одним авто-
ром, некогда доставившим Зернову немало если не хлопот,
то во всяком случае неприятных ощущений. Разговор этот
с автором в новой жизни будет первым из многих, еще
предстоящих. И хотя Зернов не знал, что именно на сей
раз будет говорить он, и что — автор, зато отлично знал,
что он будет делать и чего не будет; говорить можно что
угодно, думать — тоже, но делать можно только то, что
можно,— так сформулировал бы Зернов основной закон
новой жизни, если бы кто-нибудь потребовал у него такую
формулировку.
С автором этим было не просто. Не с самим автором,
138

вернее, а с его рукописью. Примерно год назад (Зериов
все еще привычно мыслил по старому счету времени) ав-
тор принес рукопись на двенадцать листов. Поскольку име-
ни у автора не было, заявки он не подавал и даже устно
ничего заранее не просил и не предупреждал, рукопись его
вместе со многими другими попала в самотек и месяца два
пролежала в шкафу, пока редактор, занимавшийся само-
теком, не добрался наконец и до нее. Редактор осилил ру-
копись неожиданно быстро, уже на третий день подошел с
нею к Зернову и сказал, смущенно улыбаясь: «Наверное,
это вам надо прочесть». — «А что, есть смысл?» — не думая,
как-то механически поинтересовался Зернов. Вообще он
читал, как правило, лишь то, что шло в производство.—
«Ну, не знаю, это как посмотреть. Могут быть, конечно,
возражения. Но читается с интересом».— «Ладно»,— согла-
сился Зернов без особой охоты.
Через день-другой он действительно нашел время, что-
бы заглянуть в рукопись. И даже удивился: зачем ему на-
до было читать это? Написанное относилось к фантастике;
Зернов воспринимал этот жанр нейтрально, как нечто не-
обязательное, хотя в какой-то степени и неизбежное: жанр
был популярен. Но издавать такие вещи ему не хотелось, по-
тому что они требовали особого внимания: автор мог, за-
путавшись в своих вымыслах, даже сам того не желая, на-
писать что-нибудь такое, что могло бы быть неправильно
воспринято общественностью. Что касается этой рукописи,
то в ней повествовалось о том, как где-то в отдаленном
будущем группа выдающихся ученых, движимых даже не
столько желанием еще более обогатить человечество но-
выми возможностями, сколько интересом к тому, «что из
эого может получиться», поставила эксперимент, который
вышел из-под контроля, и в результате течение времени во
всей вселенной повернуло назад и время пошло от настоя-
щего к прошлому. До этого места Зернов дошел и решил,
что дальше читать не стоит. О чем бы автор ни писал даль-
ше и какой бы ни придумал конец, Зернов не мог согла-
ситься с самой постановкой вопроса. Потому что ведь выс-
казывать какие-то подозрения такого рода в адрес ученых,
иными словами — в адрес науки в целом, означало, по
мнению Зернова, едва ли не выносить вотум недоверия
всему научно-техническому прогрессу; а с этим он совер-
шенно не был согласен — не говоря уже о том, что никак
не мог взять на себя подобную ответственность. Не его
ума делом было это, да и не автора тоже. Хотя, с другой
стороны, замысел был, конечно, интересен, и книжка мог-
139

ла получиться вполне приличной — с точки зрения люби-
телей этого жанра, естественно. Нет, в таком виде она
идти не могла, тут и говорить было не о чем, надо было
с автором и рукописью основательно поработать.
Зернов считал, что не следовало придавать всей выду-
манной автором истории вселенский масштаб. Слишком
уж широко, да и если вдуматься — не было оснований по-
лагать, что результат какого-то частного эксперимента
может распространиться на всю вселенную: йе было пока
у земной науки таких возможностей. Конечно, действие
происходило в неопределенном будущем; но настолько-то
Зернов законы жанра понимал, чтобы знать, что в какое
бы будущее ни относил автор действие своего опуса, на
самом деле речь всегда шла о каких-то современных про-
блемах, иначе кому это было бы интересно? Однако, про-
блемы могли быть реальными, взятыми из жизни, а мог-
ли оказаться и надуманными, сконструированными. И вот
эта проблема была явно надуманной: на самом деле наука
никому ничем не угрожала, она была благом, а всякие
отступления от этого являлись лишь досадными случай-
ностями.
Поразмыслив, Зернов разработал даже некую диспози
цию — как можно было сохранить книгу и в то же время
избежать всякой возможности неправильных толкований.
Время действия следовало приблизить к нашим дням;
вместо вселенского масштаба применить другой, куда бо-
лее локальный: пе в объеме всей Земли даже, а одной ка-
кой-то страны или группы стран, безответственные руко-
водители которых, исполненные империалистических ам-
биций, заставили ученых применить сделанное ими, в об-
щем-то, вполне доброкачественное и полезное открытие
именно таким образом, что время в их странах поверну-
ло назад. И следовало, конечно, показать, к каким пла-
чевным последствиям для народов этих стран такие дей-
ствия привели.
Разговаривая после этого с автором, Зернов изложил
ему свою программу действий и был весьма удивлен, ког-
да тот категорически отказался менять что бы то ни бы-
ло. Потому что, видите ли, его интересовали не политиче-
ские, а морально-этические проблемы, и вообще, он не со-
бирался отказываться от своего замысла даже во второ-
степенных деталях. С такой позицией Зернов согласиться
никак не мог. У него тоже была своя гордость, и в конце
концов за то, что выйдет из печати, отвечал в первую оче-
редь не автор, а сам Зернов: написать можно что угодно,
140

но не все написанное следует обнародовать— так было
везде и во все времена, у общества существовали свои
защитные реакции, рефлексы, инстинкты. Так что из пер-
воначальных благих намерений Зернова ничего не получи-
лось. Рукопись он, кстати, так и не дочитал.
И вот теперь ему предстоял разговор с тем самым ав-
тором. Но не первый разговор, когда обе стороны были
еще исполнены оптимизма, а (по старой хронологии) по-
следний. Разговор, когда Зернов, успевший уже устать от
затянувшейся возни с не по-умному упрямым автором,
вернул ему рукопись с окончательным заключением, со-
вершенно исключавшим возможность ее издания.
Одно обстоятельство делало этот разговор особенно
неприятным. А именно — то, что автор в какой-то степе-
ни оказался прав, и такое невероятное, о общем, явление,
как поворот времени, произошло и на самом деле. Так что
автор вроде бы мог торжествовать. Однако на самом де-
ле это была, разумеется, чистая случайность, какие бы-
вали в литературе и раньше; кроме того, если строить
множество вариантов будущего, какой-нибудь из них мо-
жет и совпасть, хотя бы в общих чертах, с реальностью.
Только и всего. И со стороны автора было бы весьма бес-
тактно теперь упрекать Зернова в том, что он когда-то
чего-то не понял и не оценил. Всякая вещь оценивается
по критериям данного момента, это понятно и малому ре-
бенку. Так что, хотя и было у Зернова искушение исполь-
зовать этот разговор, чтобы поинтересоваться у автора,
что же он на самом деле думает теперь, когда время и в
самом деле шло назад,— поддаваться этому искушению
никак не следовало. И еще менее следовало признавать
себя в какой-то степени виноватым за то, что тогда, в
Первой жизни, рукопись была, как это называлось на про-
фессиональном жаргоне, зарублена. Не был Зернов в этом
виноват. И если бы даже он отнесся к рукописи гораздо
серьезнее, чем сделал это тогда,— все. равно, он не мог
бы поступить иначе, чем поступил тогда, потому что рис-
ковать своим положением и возможной еще карьерой, и
даже просто репутацией опытного и зрелого работника,
ради одной, пусть даже интересной книги он никак не хо-
тел и не мог. Даже не вправе был, если угодно.
Так что предстоящий разговор был лишним, ненужным
и неприятным. И все же от него никуда не уйти было...
Автор вошел: худой, с ранними морщинами, в поношен-
ном пальто, и, ни слова не говоря, не садясь, расстегнул
потрепанный портфель, вынул рукопись, подержал в ру-
141

ке и протянул Зернову, тоже уже протянувшему руку. Сел.
Зернов опустил рукопись на стол перед собой и побара-
банил пальцами по картону. Он точно помнил сейчас, что
тогда в разговоре последнее слово было за ним, а зна-
чит — сейчас ему придется начинать, хочет он того или
нет. Но как именно начать, он еще не решил. Можно бы-
ло сказать что-то свое, сегодняшнее; но тогда неизбежно
пришлось бы прийти к тому, что автор был тогда прав,
пусть и частично. Но можно было и позволить разговору
течь по старому руслу от конца к началу. Увы, это зави-
село сейчас в основном от автора: что он изберет — все
равно как в шахматной партии, когда первый ход за ва-
ми, а какую именно играть защиту—решает уже играю-
щий черными противник. Зернов реши.] первый ход сде-
лать нейтральным: проговорил (вместо вежливых слов
прощания в тот раз): «Давно мы с вами не виделись. Много,
как говорится, воды утекло». Автор смотрел на него спо-
койно и немного устало, и в его глазах Зернов прочитал,
что автор все знает, видит и понимает. «Нет, ни на какие
изменения я не пойду, я не раз уже говорил вам это и по-
вторяю еще раз»,— проговорил автор. То были слова из
прошлого разговора, состоявшегося сегодня миллиарды
лет назад. Зернов облегченно вздохнул мысленно: ну что
же, тем лучше... «Я еще раз говорю вам: подумайте. Если
вы согласитесь переработать рукопись с учетом наших
пожеланий и замечаний, мы с удовольствием пересмотрим
наше решение. Пока же не может быть и речи о включе-
нии ее в план. Подождем, пока вы не напишите что-ни-
будь другое». Зернову не понадобилось думать над этими
словами, они выговаривались сами собой, некогда уже
сказанные слова; так разговаривать было легко. «Я про-
читал ваше заключение и не вижу в нем практически ни-
чего, с чем мог бы согласиться»,— сказал автор и протя-
нул Зернову заключение — три листка бумаги, сначала
внимательно прочитав напечатанный на машинке текст.
Зернов взял заключение и, не опуская протянутой руки,
сказал: «Вот мое заключение. Думаю, что вы согласи-
тесь с тем немногим, чего мы от вас хотим». После этого
он аккуратно положил заключение в папку, а папку — в
9ЛЩШ стола. «Ну, так к какому же выводу вы в конце кон-
нов пришли?» — не очень дружелюбно поинтересовался
автор. Зернов, доброжелательно улыбаясь, проговорил:
< Мы в редакции после нашего последнего разговора сно-
ва очень внимательно перечитали рукопись и долго раз-
мышляли о ее дальнейшей судьбе». После краткого мол-
142

чання автор сказал: «Ну, у меня предчувствие, что Йа
этот раз вы скажете мне что-то новое». Зернов сказал;
«Давненько, давненько вы к нам не заходили». Автор, не-
весело улыбнувшись, сказал: «Вот и я. Надеюсь, вы успе-
ли достаточно хорошо отдохнуть от моих визитов». Оба
помолчали. Автор встал. «Садитесь, пожалуйста,— сказал
ему Зернов,— приветствую вас, как говорится—добро по-
жаловать». Автор отошел к двери и оттуда сказал: «Здрав-
ствуйте. Можно?» После этого он отворил дверь, вышел
и медленно закрыл дверь за собой. «Да!» — громко сказал
Зернов, оставшись один. После этого в дверь снаружи по-
стучали. Зернов снял телефонную трубку и начал с кем-
то разговаривать. Потом он положил трубку и телефон
зазвонил, прозвонил два раза и умолк.
«Да,— подумал Зернов, сидя за столом и глядя на за-
крытую дверь,— и на самом деле обидно, что получилось
так. Если бы знать... Но кто мог знать?»
Это «кто мог знать» относилось, пожалуй, не только к
автору с его рукописью, но и ко многому другому. В том
числе и к телефонному разговору, состоявшемуся только
что, о котором, как и обо всем прочем, заранее известно
было, что он состоится. Только в Первой жизни этим раз-
говором некое событие завершалось, теперь же, естествен-
но, им оно начиналось. И то, что событие это пришлось
как раз на сегодняшний день, сейчас казалось Зернову
не случайностью, но следствием какой-то закономерности:
нынешний день должен был как бы заставить его снова
задуматься о жизни, об этой Второй жизни, хотя все о
ней вроде бы уже было передумано и решено.
Человек быстрее или медленнее привыкает ко всему,
чаще—достаточно быстро. Это прекрасная черта, иначе
он давно уже вымер бы как вид. И еще есть у человека
одна неплохая черта: отношение к чудесам. Тут он при-
держивается крайностей и уж либо видит чудо и в том,
что легко можно объяснить при помощи простой логики,
либо не усматривает его даже там, где логика, послушно
заложив руки за спину, отступает в сторонку. Но, не су-
мев объяснить, человек все равно привыкает, как привы-
кают к аксиомам,— и удивляется, что можно предпола-
гать какой-то другой порядок вещей.
Так и Зернов успел уже привыкнуть, точно таким же
образом, как делали это миллионы и миллиарды возвра-
щающихся до него. Привык без особых треволнений, по«
тому что насчет смысла новой жизни он был спокоен, щ
видя в ней никаких подвохов, а по остальным повода^
Ш

нечего было и волноваться: ничто от него не зависело, по-
рядок вещей был твердо установлен и неизменен.
Но вот сегодня оказалось, что и Вторая эта, заранее
и строго расчисленная жизнь способна была подбрасы-
вать какие-то неприятные сюрпризы (как то, что услышал
он о Наташе и Сергееве) и заставляет как-то по-новому
оценивать то, совершенное ранее, в жизни Первой, что ка-
залось нормальным, само собою разумеющимся и уж во
всяком случае не способным омрачить состояние его ду-
ха даже при неизбежном сейчас повторении. Так получа-
лось с автором, с которым, если подумать, в свое время
можно было поступить и по-другому, что дало бы возмож-
ность чувствовать себя сейчас совершенно иначе; так же
получилось и с тем телефонным разговором, за которым
сейчас должны были последовать действия.
Должны были, да; и поэтому Зернов сейчас убрал бу-
маги в стол, повернул ключ и вышел в соседнюю комнату
Там он сказал Сергееву: «Спасибо, машину я поставил на
старое место». Сергеев кивнул, улыбнулся, вынул из кар-
мана ключи от своей машины и протянул Зернову. «Спа-
сибо»,— сказал еще раз Зернов, взял ключи и вышел.
Зернов рулил небрежно, заранее зная, что ничего с
ним не случится, потому что в первом бытии поездка эта
прошла гладко, без малейшей помехи. Хотя погода стала
портиться, пошел дождик, асфальт намок, а резину Сер-
геев сменил только позавчера, и сейчас, она была совер-
шенно лысой — до первого инспектора,— несмотря на все
это, ничего случиться не могло, хоть возьми и брось совсем
баранку: максимум того, что может произойти,— машина,
предоставленная себе самой, сразу развернется и поедет
багажником вперед, как ей и полагалось бы в обратном
течении времени и как мешало ей ехать человеческое со-
знание и лежавшие на руле руки, повиновавшиеся созна-
нию. Но и тогда ничего не случилось бы, и сейчас не слу-
чится. Все предопределено.
Предопределен вой тот поворот впереди. Там Зернов
повремя увидит камень и плавно шевельнет баранкой,
чтобы не попасть на камень колесом — иначе на такой до-
роге могло и занести. Потом? Что-то будет потом. Ах, да.
Потом его обгонит спешащий куда-то «универсал», води-
тель его, обгоняя, краем глаза скользнет по Зернову, а
Зернов подумает, что слишком уж тот рискует, и хорошо
еще, если для такой спешки есть повод, но, может быть,
«44

ездок просто лихачит и обгоняет больно уж опасно: почти
впритирку, хотя дорога свободна... Да, это случится через
несколько минут. Интересно: чем ближе подходит собы-
тие, тем лучше, со всеми деталями, воскресает оно в тво-
ей памяти. Да, это будет через несколько минут — нет,
теперь уже секунд, кажется. А потом? Зернов напряг па-
мять.
Он напряг, а рука вдруг, неожиданно для него, вы-
ключила скорость, нога мягко нажала на тормоз, баранка
шевельнулась: какой-то беспричинный страх заставил его
остановиться, не съезжая на обочину (в такую погоду
лучше не оставлять асфальта). Он вышел, подставил ли-
цо дождю, постоял так минуту-другую, прерывисто дыша,
чувствуя, как дрожат руки, закурил, глубоко затянулся и
стоял так, не обращая внимания на сырость. Что-то не
так было? Но ведь ничего случиться не может... Мотор ле-
ниво крутился на холостом ходу, машина подрагивала.
Зернов сел, медленно тронулся. Вскоре вошел в поворот.
Камня, который помнился, там не было. Зернов еще даже
не успел удивиться, как увидел, что наискось пересекая
дорогу стоял встречный — здоровенный рефрижератор; фур-
гончик автоинспекции отъезжал задним ходом; дорога
здесь шла по насыпи, внизу валялся вверх колесами стран-
но плоский «универсал», знакомая машина, и около нее
возились люди. Они осторожно клали тело подальше от
перевернутой машины, и Зернов уже теперешним понима-
нием сообразил, что останавливаться не нужно, что по-
мощь не требуется, «скорая», привезя тело, уже уехала,
инспекция тоже только что закончила дела, теперь тут де-
лать больше нечего, сейчас будет порядок. Он осторожно
обогнул рефрижератор и поехал дальше. Да, вот как это
было; а он вспоминал все по старой канве, забыв о пере-
стройке причинно-следственных связей. Теперь наоборот —
машина под откосом стала причиной того, что вскоре Зер-
нова обгонит она же, торопясь с места прошлой гибели —
вперед, ко Второй жизни. Зернов не мог видеть, но пред-
ставлял, как через небольшое время «универсал» мягко
взлетит в воздух, в самый момент взлета почти совершен-
но разогнувшись и распрямившись, с лета встанет на доро-
гу, на малое мгновение прижмется к скуле встречного реф-
рижератора, потом расцепится, сложно вильнет в заносе
на скользком вираже, а потом (водитель, уже оживший,
будет как ни в чем не бывало сидеть за рулем) понесется
от рефрижератора, а тот — в противоположную сторону,
от «универсала». И вот только после этого лихач обгонит
Ш

Зернова н покосится на него. А останавливался Зернов
только что по той причине, что надо было прийти в себя
и успокоиться после зрелища катастрофы. Вот как оно
будет — или было.
Однако, какое-то время ведь прошло между обгоном —
и катастрофой; прошло там, в Первой жизни. Потому что
требовалось время, чтобы кто-то успел сообщить, успел
приехать — «скорая», инспекция... Да, время прошло, ми-
нут двадцать, пожалуй. Куда же оно тогда девалось,
время?
Зернов знал, куда; но не очень хотелось сейчас об этом
думать, потому что после событий и впечатлений сегод-
няшнего дня ему теперь не совсем было ясно, как же сле-
дует относиться к тому, что сейчас произойдет. Пожалуй,
он не стал бы сетовать на судьбу, если бы предстоящее
вдруг не состоялось, если бы можно было каким-то обра-
зом от него уйти. Это, кажется, впервые за все время пос-
ле возвращения пришла к нему в голову такая не очень
разумная мысль: а нельзя ли в самом деле как-то от это-
го уйти? Неужели действительно нельзя, подумал он, гля-
дя на дорогу, автоматически пошевеливая рулем. Неверо-
ятным все же казалось, что на хорошей скорости, под де-
вяносто, ничего не может произойти ни с машиной, ни,
следовательно, с ездоком—даже если он сильно этого
захочет. Ну, а если попробовать?.. Ведь если Дух и Вре-
мя не связаны жестко, то должна же найтись ситуация, в
которой Дух окажется сильнее события? Неужели, если сей-
час полностью сосредоточиться на желаемом действии —
на одном сверхпрограммном, незапланированном движе-
нии руля,— нельзя будет совершить его? Не верилось, что
человек, если он всерьез захочет разбиться, не в состоя-
нии сделать этого: всю жизнь бывало как раз наоборот.
Нет, если очень сильно, по-настоящему захотеть... Паль-
цы Зернова собрались покрепче схватить баранку, плечи —
чуть выдвинуться вперед, глаза нашли хороший столб впе-
реди — бетонную балку, поддерживавшую большой щит
с какой-то надписью... И тут он опомнился. Пусть и знал
он заранее, что ничего из этой попытки не выйдет, но пы-
таться-то было зачем? Неужели из-за того, что Наталья
оказалась не совсем такой — или совсем не такой, какой
он ее представлял? Обидно, слов нет; и однако же —так
ли уж трагично? Разве уже давно, несколько последних
лет, ему не было все равно, как Наталья и что она? Жи-
ли вместе по инерции, выполняли определенные обязан-
ности, но что касается любви или чего-то, что могло за-
146

менить ее,— ой этом они, кажется, уже и не вспоминали.
И что касается его самого, он давно уже не замедлил сде-
лать из этого практические выводы; вот и она, оказыва-
ется, тоже. Пожалуй, следует даже порадоваться за нее
задним числом: значит, не такой унылой была ее жизнь,
как могло статься. Какая же надобность по такому, пря-
мо сказать, не смертельному поводу думать о смерти?
Нет, совершенно не было никакого повода... Грудь Зер-
нова глубоко вздохнула, пальцы расслабились. Ни к че-
му, ни к чему. Тем более, что идут минуты, которым на-
длежит пройти между катастрофой с «универсалом» и
мгновением обгона. Зернов помнил, чем будут заняты эти
минуты. Вот чем, подумал он, тормозя, потому что Ада
уже показалась на обочине и стояла, глядя на машину
и подняв руку над головой: по-старому — прощально, те-
перь же этот жест можно было воспринять как приветст-
вие.
Зернов вышел из машины и запер ее, он и Ада обня-
лись и медленно пошли к своему укромному местечку. По-
ка шли, разговаривали. Разговор был целиком из Первой
жизни: ничего нового, что сказать друг другу, они сей-
час не нашли. Разговор этот, нервный и немного усталый,
шел о том, что Ада и Зерков друг друга любят, это ес-
тественно, иначе чем можно было бы объяснить то, что
произошло (произойдет,— сделал он мысленную поправ-
ку) между ними сейчас и происходило (будет происхо-
дить, поправил он) до этого? А раз любят, то не пора ли
честно сказать всему миру об этом и быть вместе всерь-
ез и надолго? Ей казалось, что пора.
— Ты ведь понимаешь... У нас нет в этом никакой
другой нужды, мы оба не одиноки, не голодны... Но раз
что-то столкнуло нас и удерживает вместе... Я не хочу
больше — так, по кустам, это унизительно, мы же не дети...
Зернов соглашался и успокаивал и целовал ее, хотя
сам об этом и в той жизни, помнится, не думал всерьез,
потому что знал цену всему этому для себя: ну, красивая
женщина, ну, сработал старый кобелиный инстинкт, ну,
скучно было, ну, приятно, что есть нечто такое — но не
более... Пикантно, однако, подумал он вдруг, выходит,
мы с Натальей на сей раз синхронно изменяем друг дру-
гу... И внезапно от этой мысли стало как-то мутно, про-
тивно, тоскливо, и Зернов испугался даже — такой неодо-
лимой силой наполнилось вдруг неожиданное ощущение!
Но они дошли уже до того самого облюбованного мес-
течка, где и в дождь было сухо и где увидеть со стороны
147

их могли бы только при самом крайнем невезении, а те-
терь-то они твердо знали, что — не увидит никто. Близость
оба восприняли с радостью, никому не захотелось проти-
виться неизбежному, а сознание того, что вот это самое
однажды уже было, придавало ощущениям какую-то до-
полнительную остроту. Прошло время, с четверть часа,
времени у обоих было мало, и они той же дорогой пошли
назад, и говорили уже только о любви, о том, как соску-
чились за дни, проведенные не вместе, и ни слова больше
не было сказано о проблемах — опять-таки потому, что
повторялся лишь тогдашний разговор. Потом они крепко
поцеловались, долго, пока хватило дыхания. Ада посмот-
рела вдогонку отъехавшему Зернову и пошла к близкой
остановке пригородного автобуса; осторожность они со-
блюдали тщательно.
Вот куда ушли минуты. Вскоре лихач наконец обог-
нал Зернова, и теперь это показалось естественным: чело-
век торопился от своей смерти обратно, в жизнь... Только
как знать, что принесет Вторая жизнь возвратившемуся
в нее человеку, и не пожалеет ли он в какой-то миг, что
все не кончилось совершенно — там, под откосом, где вот
только что лежало его изломанное тело близ расплющен-
ной машины?
Отчего опять такие мысли, строго одернул Зернов сам
себя. И в самом деле: ведь только что казалось совершен-
но ясным, что ничего плохого не случилось, происходив-
шее было в порядке вещей, и, зная то, что Зернов теперь
знал, нельзя было упрекать себя даже в каком-то пре-
грешении перед женой. Наталья ведь тоже!.. Но не успо-
каивало ни одно, ни другое, никакие логические суждения.
И с каждым оборотом колес усиливалось ощущение: что-
то не так.
А может быть, просто формальной ясности ему сейчас
не хватало? И, чтобы добиться ее, следовало откровенно
поговорить с Натальей, сказать ей: мы квиты, и давай-ка...
Что «давай-ка», вдруг запнулся мысленно Зернов. Что
я хочу сказать ей и какого ответа собираюсь добиться? Я
ведь вовсе не хочу, оказывается, сказать ей: «Давай-ка
окончательно закроем глаза на наши делишки и будем
жить кому как нравится». Я, кажется, хочу чего-то сов-
сем иного — сказать: «Давай-ка простим друг другу на-
ши ошибки и грехи и заживем снова так, как жили ког-
да-то в Первой жизни,— заживем, считаясь хотя бы с тем,
что та жизнь так или иначе приближается к нам, и нику-
да нам от нее не укрыться. Не будем же ей противоре-
ча

чить, но напротив — постараемся ей соответствовать?»
Неужели я действительно вот это самое хочу сказать,
подумал Зерноз, удивляясь себе. Почему? Что изменилось
за какие-то считанные минуты? Ерунда какая-то. Чушь.
Однако чувствовал, что не ерунда, наверное, и не чушь,
но что-то неожиданное и могучее. И знал уже, что как
только Время даст ему такую возможность, скажет На-
таше именно это и будет ожидать ее слов с каким-то вов-
се уж неуместным молодым страхом.
В издательство Зернов вернулся к концу рабочего дня,
поставил машину — вернее, она сама встала на место,
отдал ключи хозяину и, побыв еще немного в кабинете,
поехал домой. Наташа спала. Впрочем, спала ли? Кто
мог теперь наверняка сказать, спит человек или бодрст-
вует? Тело — да, спало, но во Второй жизни человек куда
острее, чем в прошлой, чувствовал, что тело — еще не
весь он, что главное в нем — нечто другое, неподвластное
Времени... Зернов лег рядом и почти сразу ощутил, что
Наташа бодрствовала, хотя тело ее тихо и уютно дыша-
ло, как дышат во сне, и глаза были плотно закрыты. Дух
ее не спал; и, значит, не было никакой причины откла-
дывать разговор, который отчего-то стал сейчас Зернову
чрезвычайно нужен.
Но в эти минуты, когда Наташа лежала рядом, что-то
стало уже представляться Зернову несколько иначе, чем
в машине, на дороге. Что же получается, думал он сей-
час, я ведь как-то не принял во внимание, что Наташа,
наверное, и сейчас охотно осталась бы с Сергеевым, раз
уж наш дух не знает обратного хода, а развивается все
дальше — вперед... Она сейчас хотела бы лежать с ним,
а лежит со мной и будет лежать те пятнадцать лет, что
мы с ней еще будем женаты, и тела наши, никого не спра-
шивая, станут делать все то, что делали тогда — а в мыс-
лях ее буду вовсе не я!.. Но это же, по сути дела, наси-
лие, и я буду настоящим насильником и никак не смогу
ни помешать этому, ни предотвратить, так ведь получа-
ется? О господи боже, да можно ли так, да за что так?..
Зернов был эгоистом ровно в такой степени, в какой яв-
ляется им каждый нормальный мужчина, склонный все,
что с ним происходит хорошего, приписывать себе, а пло-
хое — другим. Поэтому ему и не пришло в голову, что его
отношения с Адой в Первой жизни установились рань-
ше, чем Натальи — с Сергеевым; Зернов сейчас думал
лишь о том, что если бы между Наташей и Сергеевым
сейчас и никогда ничего не было, то им, супругам, сегод-
1149

ня ничто не мешало бы спокойно жить этой Второй жиз-
нью, но вот же — она не выдержала! А ведь, если только
память не лжет, тогда, напоследок, успокаивала, обеща-
ла: что бы со мной ни случилось, я всегда останусь для
нее одним-единственным... Да, точно, обещала. И вот,
значит, как сказано — и башмаков еще не износив... Ах,
Наташа, Наташа, и зачем ты так, это ведь нам теперь
казнь на всю жизнь, на все лучшие годы этой нашей Вто-
рой жизни! Как ты могла?..
Зернов забыл, рассуждая так, что не в Первой жизни
находился сейчас, где невысказанная вслух мысль так и
оставалась его достоянием; во Второй жизни, где обще-
ние между людьми реализовалось не при помощи одних
лишь слов, по как-то иначе, мысль нередко становилась
слышимой, иначе никакие разговоры сейчас вообще не
могли бы происходить. Поэтому все, что Зернов только
что думал про себя, в устаревшем ощущении своей закры-
тости от постороннего внимания, на деле для лежавшей
рядом Наташи было то же самое, что раньше — слова,
сказанные вслух. Так что Зернов даже вздрогнул, услы-
шав явственный ответ:
■— Ты ведь никогда не оставался один,— сказала На-
таша.— Это я осталась, потому что ие я умерла, а ты.
Тебе не понять, что значит для женщины уже не первой
молодости — остаться в одиночестве. Вот почему я... Но
ие только это. Скажу откровенно: я его тогда не любила,
но очень хорошо к нему относилась и была очень благо-
дарна за то, что он оказался рядом.
— Как же не любила,— возразил Зернов обиженно,—
если ты с ним еще при мне живом!.. И потом — зачем же
было после всего этого меня уверять, на моем смертном
одре, что ты никогда, никого, что я один — и так далее,
ты сама должна помнить, что тогда говорила.
— Я и помню,— ответила Наташа после недолгого
молчания.— Но чего ты от меня тогда хотел, чего сейчас
хочешь? Я ведь тебя когда-то любила, Митя, потом раз-
любила— по разным причинам, но в тот момент, когда
ты умирал, я тебя снова любила — потому что понимала,
что самая большая беда происходит с тобой, что ты ухо-
дишь совсем. Что же ты хотел, чтобы я тебе сказала, что
я-то остаюсь, и мне надо будет еще как-то жить, и может
быть долго, и что самые тяжелые рапы в конце концов
затягиваются?
— Но ведь не просто говорила! Обещала ведь, обеща-
ла! А обещания надо выполнять, разве не так?
150

— Ох, Митя, милый... Если бы все обещания, что да-
ются мертвым, выполнялись — кто знает, какой была бы
тогда жизнь на Земле? Намного лучше, наверное, честнее...
Но ведь люди обещают все, чего от них ждут, а сами ду-
мают: тебе легко, ты умираешь, и все это сейчас навсег-
да перестанет интересовать тебя, а нам-то еще жить, зна-
чит, нам решать, как мы поступим на самом деле. Но
главное, Митя, в том, конечно, что я тогда тебя уже не
любила, я ведь сказала только что.
— Почему? — не удержавшись, спросил он, хотя вряд
ли надо спрашивать о таких вещах, да и Наташа вполне
могла уйти от объяснения, сказав: «Разлюбила, и все».
Но она этого не сделала.
— Почему? Да потому, что ты, кого я любила, задол-
го до смерти ушел, делся куда-то, кинул меня. А остал-
ся другой, которого я любить никак не могла. Тот, кто
превыше всего ставил мнение своего начальника и сделал-
ся постепенно трусом, хотя и называл свою трусость уме-
нием жить и пониманием правил игры; тот, кто боялся
поддержать хоть что-то, в чем был хоть малейший риск,—
хотя знал, как и все мы, что новое рождается в борьбе
со старым...
— Это ты о чем? — перебил он.
— Ты знаешь. О том самом человеке, о его романе...
— Сергеев наболтал?
— Нет. Ты ведь не знаешь, Митя, что было после те-
бя. А я знаю. Человек этот, твой автор, прожил еще не-
сколько лет и все эти годы писал. Никуда не обращался,
никому не показывал — официально, во всяком случае.
Наверное, ты у него отбил охоту. Только друзьям, да ка-
кие были у него друзья; скорее, собутыльники. Они в та-
ких делах мало что понимали. Умер он, как говорят, вне-
запно, от перепоя, может быть, но чувствовал, видимо,
что конец не за горами: все написанное — вроде бы у не-
го был целый ящик рукописей, не посылочный ящичек, а
картонная коробка от цветного телевизора, подобрал, на-
верное, на свалке,— все это он уничтожил. Говорили, сжег,
но я не верю: сжечь при центральном отоплении дома та-
кую гору бумаг не так просто, соседи заподозрят пожар.
Спустить в унитаз? Тоже адова работа, не для слабого,
изнуренного человека, а таким он под конец и был. Мо-
жет быть, рукописи просто выкинули те, кто въехал по-
том в его комнату. Так или иначе, исчезло все, кроме од-
ной рукописи. Она находилась у кого-то из его собратьев
и провалялась там, пока в компанию не затесался кто-то
151

смыслящий в литературе. Такие ведь тоже далеко не всег-
да исповедуют воздержание... Прочитал — и поднял трез-
вон: вещь была очень хороша. Одна рукопись, а был их
чуть ли не кубометр... А ведь это ты его отвадил, Митя,—
л только из-за своей трусости. А твое выступление про-
тив директора чего стоило? Я уж не говорю об Аде... Не-
ужели ты думал, что можешь надолго скрыть от меня?
Митя, Митя... Что же удивляться, что я перестала лю-
бить тебя?
«Беда с теми, кто все помнит,— подумал Зернов.—•
Кстати...»
— Ната, у тебя хорошая обратная память. А к Сооб-
ществу ты тоже принадлежишь?
— Да...— ответила она не сразу.
— Что такое это Сообщество? Расскажи, пожалуйста.
— Ну, я не очень хорошо знаю... В общем, люди, об-
ладающие обратной памятью, издавна стараются поддер-
живать между собой связь и обмениваться информацией
о прошлом. Но это очень трудно. Ведь никто не в состоя-
нии устанавливать какие-то новые связи, знакомства с
теми людьми, которых не было в нашей Первой жизни.
А таких, с обратной памятью,— немного. Я вот знаю толь-
ко Колю... ну, Сергеева, и тебя теперь. Так что от меня
пользы мало, кажется. Но иногда через одного человека
поддерживается связь с большой группой Помнящих — так
мы называемся...
— Но для чего же знать Второе прошлое, Ната? Ведь
ничего нельзя изменить.
— Не спрашивай, я не знаю. Может быть, кто-то ду-
мает, что можно? Видно, у создателей Сообщества была
причина — желать, чтобы прошлое не забылось. Они ведь
успели в Первой жизни уйти куда дальше нас! Какой-то
смысл был. Но я его не знаю.
— Почему же не приглашают в Сообщество меня?
— Не знаю... Может быть, потому, что твоя память
не может дать людям ничего — ну, полезного, доброго?
Не знаю...
Зернов лежал рядом с Наташей, и пусто было в душе,
не хотелось ни возражать, ни оправдываться, ни перекла-
дывать на кого-то другого — хотя все это он делать
умел. Погодя он сказал только:
— Наташа, ведь нам полтора десятка лет вместе жить.
Неужели вот так и будет?
— А как иначе? — спросила она.— Чувства ведь' вспять
не идут, это ты уже понял, верно? Что же делать? Будем
152

жить, да; и будем проходить снова через все это, и ты бу-
дешь делать все так, как делал в той жизни, потому что
иного пути у тебя нет. Что же я тут могу поделать?
Да, что тут могла Наташа поделать — а он сам, Зер-
нов, что мог? Ничего. Кто мог знать? Если бы предупре-
дил кто-то, что придется всю свою жизнь пройти еще раз,
след в след, от конца к началу — может быть, и жили бы
как-нибудь иначе. Хотя вряд ли: и когда люди верили в
Страшный суд — все равно, поступали так, как хотели или
как жизнь требовала. Вот это он и есть — Страшный суд...
Сделанного не вернешь — вот уж недаром сказано.
Как же жить теперь?
— Давай спать будем,— пробормотал наконец Зернов.
Наташа не ответила. Может быть, уснула наконец по-
настоящему, а может быть, думала о своем — думала так
тихо, что услышать ничего нельзя было.
А он все не мог и не мог уснуть. Мысли разыгрались.
Был им дан толчок, только, к сожалению, не совсем в ту
сторону, в какую следовало. И в. самом деле. Не шуточ-
ное дело предстояло: прожить целую жизнь, в которой
все было предначертано, ничего нельзя было избежать —
и в то же время избежать следовало. Как можно этого
добиться? Наверное, думал Зернов, надо все происходя-
щее воспринимать и истолковывать так, чтобы жить в
максимальном согласии с окружающим. Потому что если
не жить в согласии с окружающим, значит, надо стре-
миться его изменить. А изменить во Второй жизни нельзя
было ничего.
Примириться; что, однако, означало «примириться»?
Зернов знал лишь один способ сделать это: если нельзя
влиять на окружающий мир, то остается лишь влиять на
самого себя, убеждая, что всё, что происходит, происхо-
дит к лучшему в этом лучшем из миров. Правда, представ-
ляемый таким образом мир не будет целиком совпадать
с миром реальным; но разве это важно? В конце концов,
мир таков, каким мы его ощущаем. Ну, а своими ощуще»
ннями можно научиться управлять должным образом, й
таким образом жить в том мире, какой кажется тебе наи-
более благоприятным для твоего самоощущения. Жить в
своей модели мира. Это прекрасно. Потому что это не ме-
шает никому другому, а тебя самого, автора и жителя
этой модели, целиком мирит с тем, что существует вокруг
тебя.
153

Построить свой мир, думал Зернов, чувствуя, как про-
кикает в него странное спокойствие — как будто сразу
удалось решить все проблемы, прошлые, настоящие и бу-
дущие. И поселить в этом мире всех тех, кто может иметь
какое-то отношение к нему... ко мне, иными словами. Как
это сделать? Да просто убедить их в том же самом, к че-
му только что пришел я. Возможно ли это? Возможно:
тот, кто знает, в чем хочет убедить других, всегда имеет
преимущества перед теми, у кого нет столь четко обозна-
ченной цели. Ну что же, попробуем! И если удастся — зна-
чит, Вторая жизнь действительно станет приятной, безза-
ботной и безмятежной, и все предстоящие годы и десяти-
летия будут воистину наградой за все те беспокойства и
неудобства, какими была полна та, Первая жизнь, теперь,
к счастью, отошедшая безвозвратно...
Теперь Зернов с каждым днем чувствовал себя лучше.
Молодел, как говорится, не по дням, а по часам. И это
нравилось ему и заставляло чем дальше, тем с большим
удовольствием взирать на Вторую жизнь — теперь, когда
основная проблема существования (полагал Зернов) бы-
ла им решена, и он старался не омрачать больше состоя-
ние своего духа никакими отрицательными переживания-
ми. Сейчас это было не трудно. Все, что человек воспри-
нимает и оценивает, он воспринимает через себя и оцени-
вает в зависимости от того, как это «все» относится к не-
му: положительно или наоборот. Он старался видеть и
видел одно лишь положительное. О таких вещах, как бо-
лезнь и смерть, можно было уже думать спокойно, как о
пережитом визите к стоматологу. Дышалось легко. Стоя-
ла весна, пришедшая, как теперь и полагалось, после ле-
та,, и на душе становилось прекрасно от высокого неба и
звонкого воздуха — и от того, что было ясно, как надо
жить, умело проводя линию между неизбежностью поступ-
ков и свободной жизнью духа, обитающего в особом ми-
ре и как можно меньше отвлекающегося к событиям ре-
альности, которые так или иначе происходили сами со-
бой и никаких усилий разума или воли от человека не тре-
бовали. Поскольку в любом событии есть свое добро и
свое зло, надо было воспринимать его лишь со стороны
добра — и принимать с радостью.
Свидания с Адой, например. Они должны были проис-
ходить и происходили. Но не в том мире, в каком Зернов
жил раньше. А в другом — в том, который он, согласно
своей новой теории жизни, создал для себя, в котором
15*

ничто не мешало, не отягощало души, но напротив, могло
обеспечить и. ему, и Аде максимум счастья, какое вообще
можно было извлечь из подобной ситуации.
Мир этот, на построение которого у Зерпова ушло очень
немного времени, во всем был подобен настоящему; но не
современному, не миру Второй жизни, а тому, в котором
прошла Первая: миру неопределенностей, неожиданностей
и свободной воли. В этом заключалось первое внесенное
Зерновым изменение. Второе же было вот каким: хотя
мир во всех основных деталях соответствовал реальному,
людей в нем не было. То был безлюдный мир, созданный
Зерновым, как уже говорилось, исключительно для самого
себя. Нет, он не желал человечеству ничего плохого, не
придумывал никаких глобальных катастроф, созданный
им мир не вытекал из реального, но существовал парал-
лельно ему, и в нем с самого начала людей не было — ни-
кого, кроме самого Зернова и еще одного человека. Вто-
рим человеком была женщина. Зернов, обитавший в этом
новом мире, знал, чувствовал, что она есть, существует, и
ощущал свою обязанность найти ее, потому что представ-
лял, как тяжко, горько и неуютно быть женщине одной в
бескрайнем мире, где не на кого опереться, не о ком забо-
титься, некого любить. И сам он тоже чувствовал, что
мир, при всем его великолепии, полноте, защищенности
от спорных благ, сопутствующих технической цивилиза-
ции, при отсутствии главных врагов человека — людей, в
чем-то с ним не согласных или в чем-то ему завидую-
щих,— мир этот неуютен и незавершен без женщины, ко-
торая есть ключевой камень свода мироздания. И вот он
искал ее, чтобы предложить ей все, что имел и мог, на
что был способен и на что она могла сделать его способ-
ным сверх того; искал, чтобы повелевать и зависеть, ох-
ранять и быть охраняемым и чтобы исполнить все, что
должно человеку исполнить в жизни. Он искал — и чув-
ствовал, что уже скоро, сейчас, вот-вот найдет ее — един-
ственную, потому что других в мире не существовало, и
выбирать было не из кого, и сравнивать было не с кем
и не нужно, и даже думать о любви не нужно было, по-
тому что когда во всем мире существуют только два чело-
века, только он и она, то что еще им остается, как не лю-
бить друг друга? И Зернов, спеша и спотыкаясь, шел ту-
да, где (подсказывало ему предчувствие) обязательно
встретит ее, и никто не пострадает от этой встречи, ибо
страдать некому, и никто не помешает встрече, ибо не су*
ществует никого, кто мог бы помешать, и никто не увн-
15$

дит их, потому что они одни в мире, в котором нельзя ни
обмануть, ни изменить, ни нарушить что бы то ни было —
потому что их будет только двое.
Наверное, глядя на все это со стороны, можно было
легко заметить, насколько хрупкими и нереальными яв-
лялись все зерновские построения: и шел он не по дико-
му лесу, и люди попадались навстречу, и несомненные
признаки цивилизации в изобилии имелись окрест. Но
Зернов не замечал их, он шел совсем в других местах —
в другом, его собственном мире. Великим благом было
это качество Второй жизни: иди, не видя, не думая, за-
крыв глаза, грезя наяву,— и все равно придешь туда, ку-
да нужно. И он пришел, и встретил женщину, и вел себя
с нею так, как полагалось в этом его персональном ми-
ре,— вернее, говорил ей именно то, что нужно было, и
тем самым заставил ее тоже говорить и чувствовать так,
как если бы она была единственной женщиной в этом ми-
ре, а он — единственным мужчиной, и они наконец-то на-
шли друг друга, чтобы никогда больше не потерять. Им
было прекрасно друг с другом сейчас, потому что они
знали, что в этом мире ничего не нарушают, не преступа-
ют, никому не причиняют боли, ни перед кем и ни в чем
не становятся виноватыми, потому что их было только
двое. И они даже удивились, как это раньше им не при-
шло в голову создать свой мир и уйти в него и существо-
вать в нем, зная, что все действия в реальном мире будут
выполнены ими и бессознательно, для этого их сознанию
вовсе не нужно будет там показываться. Во время этой
встречи и Зернов, и Ада впервые, кажется, почувствова-
ли во всей полноте, что Вторая жизнь лучше Первой, по-
тому что дает свободу представлять себе мир таким, ка-
ким им нравилось, каким было нужно.
Иными словами, то, что могло стать для обоих вы-
нужденным действием, оказалось теперь чем-то другим —
желаемым и целеустремленным. Вот какой стороной обер-
нулась Вторая жизнь. И когда они на этот раз расстались,
то мысль о следующей встрече согревала их, и было пре-
красно знать, что нет во вселенной ничего, что могло бы
помешать этой встрече. Было — значит, будет! — такие
слова можно было бы. сделать девизом Второй жизни, и
думать об этом им было приятно.
Было — значит, будет. Однако правило это относилось
не только к свиданиям приятным. Пока автобус тащил-
ся обратно, Зернов волей-неволей высунул голову из сво-
его мира, чтобы вспомнить и сориентироваться в другом
156

мире, реальном: все-таки он ехал на службу, и полезно
было вспомнить, что ему там сегодня предстояло.
Особо напрягать память не пришлось: как ни при-
скорбно, нынче он должен будет пережить еще одну встре-
чу с тем самым автором, за которого так обиделась На-
талья; встречу уже не первую и еще* к сожалению, не
последнюю. Что поделаешь, философски подумал Зернов,
трясясь на сиденье, приятное и неприятное чередуется —
а может быть, и хорошо, что чередуется? Неприятное...
Но тут же он спохватился: а почему, собственно, встре-
ча должна быть неприятной? Где сказано? Ведь во вре-
"мя этой встречи — известно заранее — никаких значитель-
ных действий не произойдет. Злосчастная рукопись как на-
ходилась в редакции, так там на этот раз и останется,
вся встреча пройдет в разговорах, как и в Первой жизни
прошла она в разговорах. Правда, в тот раз сказано бы-
ло немало такого (и автором, и самим Зерновым), что
никому не улучшило настроения; но ведь разговоры-то те-
перь в нашей власти, едва ли не весело думал он сейчас.
Мы ведь можем поговорить с ним совсем иначе, в другой
тональности, а может быть, и совсем о других вещах.
Другой мир—■ пришло ему в голову сразу же,— нужно
создать другой мир и для этого случая, для этого эпизо-
да, для всей этой истории с автором и его произведени-
ем. Пусть и он, бедняга, окажется в таком мире, где все
его желания исполнялись бы. Что же, попробуем найти
такую модель...
Так Зернов и стал действовать, когда автор явился и
сел по ту сторону письменного стола. На лице посетите-
ля было именно то выражение, с каким он ушел с этого
свидания в прошлой жизни — ироническое и горькое: ав-
тор тогда уже ни в какие обещания не верил. Надо было
ввести его, даже втолкнуть в другой, мысленный, прият-
ный мир — разом, пока он еще ничего не понял, а то ведь
станет еще сопротивляться, цепляться за тот мир, что при-
нято считать реальным...
— Я очень рад, что вы пришли,— сразу начал Зернов,
внутренне радуясь тому, что у него хватит времени на
длинный монолог: в той жизни последние несколько ми-
нут говорил он один, автор лишь слушал да временами
поджимал губы и покачивал головой. Поджимать губы и
качать головой он будет и сейчас, это — действие, его не
изменить, но на него не следует обращать ни малейшего
кпимания.— Я очень рад, что вы пришли, потому что мно-
го думал над нашей с вами проблемой. И понял, что ни-
157

какой проблемы нет. Давайте на минутку отвлечемся от
конкретных обстоятельств, давайте заглянем в корень.
Обобщим, так сказать.
Это и был мир, в который он хотел ввести автора: от-
влеченный мир, в котором два мыслителя толкуют об от-
влеченных, хотя и интересных проблемах, никакого прак-
тического значения не имеющих; мир философов, мир
почти неподвижный, в котором только мысль динамична
и только она имеет какое-то значение.
— Оказалось, Вселенная устроена так, что мы с вами
встречаемся снова. И оба мы прекрасно знаем, что может
случиться, а чего не может. Изменить что-либо — не в на-
ших силах, и ни в чьих вообще силах. Что же можно все-
таки изменить, если факты сами по себе неизменны? Из-
менить можно только наше к ним отношение. Между про-
чим, думаю, вы согласитесь со мною в том, что отноше-
ние к фактам лучше всего анализировать и корректиро-
вать именно по прошествии времени, когда они уже, так
сказать, устоялись, осели, сделались частью истории. Вот
к давайте подумаем о нашем отношении к событиям, ко-
торые нас обоих касаются. Вы написали книгу, я ее про-
читал. То, что описанные в ней события потом частично
совпали с жизнью, сейчас не имеет большого значения. Так
же как и судьба вашей рукописи там, в Первой жизни.
Почему? Потому что эта судьба сейчас уже так или ина-
че осталась позади. И она ни в какой степени не влияет
к не может влиять на то, что происходит с нами сегодня.
Вы оказались пророком, ну и что? Ну, предположим, что
в Первой жизни я поступил иначе, другие люди тоже по-
ступили иначе, книга ваша вышла, вы прославились, и в
долгие столетия Второй жизни вы пользовались репута-
цией ясновидца, хотя вам самому это было совершенно
безразлично, поскольку в живых вас уже не было — или
еще не было. Подумайте: в тот момент времени, в кото-
ром мы с вами живем, мы принципиально не можем най-
ти ни малейшего признака, ни малейшего доказательства
того, что всё произошло именно так или именно не так.
Ведь каким бы ни было то, что осталось по ту сторону
этого мгновения, осталось в прошлом, в том, что по нашим
нынешним понятиям есть прошлое,— каким бы, повторяю,
оно нн было, в настоящем времени ни вы, ни я не сможем
найти ни малейшего признака того, так ли это было или
иначе. Та нерушимая причинно-следственная связь, какая
существовала в Первой жизни и в рамках которой мы с
рами еще продолжаем по инерции мыслить,— связь эта
158

исчезла, рухнула, ее нет, следствия в нынешнем мире осу-
ществляются раньше причин, но если в Первой жизнц
причины влияли на следствия, то в нашей, Второй, след-
ствия никак не влияют на причины, причины существуют
независимо от них. Вот вы пришли ко мне, и мы сидим и
разговариваем. Является ли это событием, как-то завися-
щим от того, вышла ваша книга или нет? Не является:
в любом случае этот разговор состоялся бы. Понимаете?
В нашей нынешней жизни, в обратном течении време-
ни, не имеет больше никакого значения то, что было в про-
шлом. Никакого! От истории ничего не зависит! Совер-
шенно неважно, что именно было раньше. А что будет в
дальнейшем — всем нам прекрасно известно, и это дает
нам прекрасную возможность конструировать историю
каждого текущего момента в полном соответствии с на-
шими желаниями, потому что любое прошлое все равно
приводит к этому настоящему. Вот вы пришли ко мне, аб-
солютно уверенный, что пришли из того прошлого, в ко-
тором ваша книга так и не вышла, а все остальное, на-
писанное вами, так и пропало, не найдя выхода к людям;
и так далее. Поэтому, с вашей точки зрения, этот разго-
вор вообще не нужен. А я вот говорю вам: нет, вы непра-
вы. Потому что я выдвигаю совершенно иной вариант про-
шлого: все было совершенно не так, как помнится вам.
То, что вы представляете себе — наваждение, сон дурной,
на самом деле все было совершенно не так. И я, напри-
мер, четко помню, что книга ваша вышла. Да-да. Напря-
гитесь, вспоминайте! Она вышла, вспомните, в переплете
номер семь, основная масса тиража — серого цвета, но не-
сколько тысяч и коричневого, у типографии тогда не хва-
тило балакрона одной расцветки. Критика была громкой,
хотя и не всегда доброжелательной. Так или иначе, о вас
сразу заговорили. Помните? Вспоминайте, вспоминайте! Я
уверен — вы вспомните! И вы, позволив себе с месяц от-
дохнуть где-то в деревне, сразу же взялись за второе про-
изведение, которое тоже принесли сюда, и по его поводу
мы с вами тоже немного подискутировали, но, как и в
первом случае, в конце концов нашли общий язык, и вто-
рая книга тоже вышла, и укрепилось уже сложившееся
представление о вас как о писателе незаурядном. А даль-
ше, что называется, пошло-покатилось... Помните? Долж-
ны помнить! Потому что именно так оно и было! Уверяю
вас! Увы, я не могу привести никаких материальных, ве-
щественных доказательств моей правоты. Потому что все
тиражи ваших книг, как и всех других, когда подходило
159

время, собирались в магазинах, оттуда увозились на ба-
зы, с баз — в типографии, и там исчезали — как вообще
происходит с любым материальным предметом в нашей
Второй жизни. Нет у меня вещественных доказательств,
к великому сожалению — нет. Но ведь и у вас нет ни еди-
ного доказательства того, что все происходило именно
так, как вам кажется, как, по вашему мнению, вы по-
мните...
Тут наконец зерновский монолог должен был прервать-
ся— пришло время и автору подать реплику, как в хоро-
шо срепетированном спектакле. Так что Зернов не без
удовольствия перевел дыхание, хотя знал, что отдых его
будет непродолжительным.
— Но зачем? — спросил автор, явно не ожидавший та-
кого поворота разговора, несколько растерявшийся, сби-
тый с позиций, поколебленный в настроении.— Зачем мне
думать и представлять так, как вы говорите? Я ведь...
Он не закончил: время его истекло, потому что в тот
раз он отвечал еле-еле, цедя сквозь зубы лишь словечко-
другое.
— Да для жизни! — ответил сразу же Зернов, именно
такого вопроса и ожидавший.— Для жизни, друг мой! По-
думайте непредвзято. У вас, у меня впереди еще десятки
лет жизни. И почти всё это время мы будем находиться,
как примято говорить, в здравом уме и твердой памяти.
Ио на зтот раз нам предоставлена такая возможность, ка-
кой в той жизни мы не обладали: создавать память по соб-
ственному усмотрению! Как и тогда, память играет нема-
лую роль в нашем мироощущении, в жизненном тонусе,
в настроении — во всем, исключая лишь практические по-
ступки, в которых мы не вольны. Но раз наша жизнь за-
висит от памяти, то почему же нам не постараться сделать
ее такой, при которой нам будет легче жить — коль ско-
ро такая возможность нам дана, и никто никогда не смо-
жет доказать, что дело обстоит не так, как уверены мы
с вами! Вот выйдите отсюда на улицу, твердо зная, что
вы — великий писатель, не так давно еще всем известный,
но — к сожалению, время катится вспять, а обратной па-
мятью обладают единицы... Испытайте легкое сожаление
при мысле об этом — но не более того1
— Но ведь есть же такие — кто помнит! И они смо-
гут опровергнуть...
— Никто ничего не сможет! Потому что доказательств,
как я уже говорил, в принципе существовать не может,
а чти касается памяти... Кем бы мы ни были в прошлом,
i60

не станем преувеличивать собственного значения для дру-
гих людей. Поверьте мне: ни для кого из них мы — даже
вы! — не были главным в жизни. Не так-то уж старались
люди запомнить все, что касалось вас — не говорю уж о
себе. Они могут помнить что-то в той степени, в какой это
связано с событиями их собственной жизни — если наше пря-
мое или косвенное вмешательство играло в их жизни ка-
кую-то роль. Кроме того — памяти, увы, свойственно ис-
кажать минувшее. И вот если, допустим, мы с вами вдво-
ем начнем последовательно и серьезно утверждать, что
книги ваши в свое время выходили и что вы были широ-
ко известным писателем, то даже люди, обладающие па-
мятью, сперва начнут сомневаться в том, правильно ли
они помнят события прошлого, а затем понемногу уверят-
ся в том, что правы мы — потому что мы станем утверж-
дать безоговорочно, а они столь безоговорочно отрицать
не смогут. Мало того, чем дальше, тем больше будет нахо-
диться людей, которые ваши книги в прошлом читали,—
потому что всегда было и будет немало людей, которым
стыдно признаться, что они чего-то не читали, если это
было модно или просто интересно. И они вспомнят, сна-
чала смутно, а потом и совершенно точно! Понимаете те-
перь, чего я хочу?.. К сожалению, вы не сможете мне от-
ветить, потому что у вас осталось время только попро-
щаться, сейчас вы встанете и уйдете; но поскольку это не
последний наш разговор, подумайте на досуге о том, что
я вам говорил сейчас, подумайте — и согласитесь в том,
что жить в этом мире, который я только что раскрыл пе-
ред вами, куда удобней и приятней, чем в том, в каком вы
жили до этого разговора. Вы ничего у себя не отнимете,
вы лишь станете богаче и проживете предстоящие вам де-
сятки лет совсем в ином настроении, чем прожили бы их
в другом случае. И при этом думать обо мне вы то-
же будете несколько иначе, чем думали бы, не случись
этого нашего разговора и не согласись вы со мной. А я
ведь вижу, что в принципе вы уже согласились! Но поду-
майте, подумайте. И в следующий раз, я уверен, вы при-
дете сюда совсем в другом настроении!
Так закончил Зернов, с удовольствием чувствуя, что и
позицию, и настроение Автора он действительно поколе-
бал весьма сильно, и с еще большим удовольствием пони-
мая, что у него самого настроение после этого разговора
тоже значительно поднялось, и жить стало в какой-то ме-
ре легче, а дальше будет и еще легче. Так что когда Ав-
тор, как ему и полагалось сейчас, встал и пошел к двери
б Заказ № 1200
16!

и у двери попрощался и вышел, сохраняя на тице мрач-
но-сосредоточенное выражение, какое было и в тот раз
(а другого и сейчас быть не могло), то по глазам Автора,
по чему-то такому неуловимому в них, заметно было, что
он находился сейчас в состоянии полного недоумения, но
не отрицательного недоумения, а положительного, кото-
рое можно выразить примерно так: не знаю, что это та-
кое, но похоже, что-то хорошее. Зернов же глядел ему
вслед, испытывая довольство собой. И даже непрошенно
промелькнувшая сторонкой мысль о том, что время, хотя
и вспять, но все же идет, и приближается день того само-
го собрания, когда Зернову предстоит выступать и обви-
нять,— даже эта мысль не заставила его огорчиться всерь-
ез: теперь способ известен, спасемся, бог даст, и от этого...
Дня через два понадобилось, правда, собрать все си-
лы, все самообладание, чтобы не вывалиться из своего
мира, где все было к лучшему, в тот реальный, неуютный
мир, каким порой оборачивалась Вторая жизнь. Произо-
шло это потому, что почти с самого утра — часа за три до
того, как идти на службу,— в квартире царил полный раз-
гром. В большой комнате два мужика возились, стучали,
кряхтели, поругивались, царапали паркет, роняли стулья —
и при всем том пытались показать, что совершают какую-
то полезную работу. Чем дальше, тем они более мрачне-
ли, потому что еще только войдя в квартиру (Зернов
встретил их в прихожей), один из них, помоложе и побой-
чее, тут же сунул Зернову в ладонь две сложенные пополам
синие пятерки, и Зернов некоторое время держал деньги
зажатыми в руке, прежде чем переправил в карман. Каж-
дому ясно, что получать деньги приятнее, чем отдавать,
тем более если деньги ты отдал, а работать тебе все равно
придется — примерно так думали, должно быть, оба при-
шедших. Но и Зернова полученные деньги не радовали,
хотя сегодня он должен был получить и еще куда больше.
Рассчитавшись, оба деятеля прошли в большую комнату,
с минуту постояли, оглядывая оценивающе большую и уже
совсем новую стенку югославского производства. Из этой
стенки Зернов с Наташей уже сняли и вынули все, что в
лен стояло, лежало и висело. Деятели переглянулись,
вздохнули, тот, что помоложе, сказал: «Ну вот, хозяин,
полный порядочек» — слова, сказанные им и в тот раз, в
той жизни; потом оба взялись за дело, Наташа же и Зер-
нов стали вносить упаковочный картон, жестяные полосы,
которыми раньше все было окольцовано, веревки и про-
162

чее. Стенку стали ворочать, разнимать и разбирать. Де-
лали это работяги не очень уверенно, разбирали какую-то
часть, потом, почесав в затылке, начинали собирать сно-
ва, потом разбирали опять — и поэтому работа, в об-
щем-то не очень сложная, заняла два с лишним часа. На-
блюдая за работой и порой пытаясь вмешаться, Зернов
невесело думал о том, что в конце концов они все же
справятся с этим делом, потом, очень аккуратно упаковав
все доски и пластины, в которые превратится очень полез-
ная часть обстановки, указывающая, кстати, на опреде-
ленный, отнюдь не самый низкий уровень жизни ее вла-
дельца,— упаковав, они примутся сносить тяжелые паке-
ты вниз, где к тому времени неизбежно окажется грузо-
вое такси, водитель которого тоже первым делом отдаст
Зернову деньги за рейс и станет помогать тем двоим. Они
погрузят бывшую стенку,— в комнате сразу станет как-то
непривычно пусто,— Зернов сядет в кабину и они поедут
в магазин — сдать стенку продавцу и получить назад
уплаченные за нее в Первой жизни деньги, довольно зна-
чительные. Все это еще предстояло сегодня, и пока шел
процесс разрушения, Зернов стал вдруг (неожиданно и,
может быть, не совсем к месту) думать о смысле жизни —
жизни вообще, и Второй в частности. И в самом деле,
грустно получалось: раньше время шло, и ты работал,
зная, что работа эта, кроме тех результатов, которые она
принесет в общем плане — читателям, литературе, куль-
туре, государству, человечеству, наконец,— даст и другие
результаты, менее значительные в масштабе мировой куль-
туры, но важные для тебя самого: за истраченное время
н силы ты получишь некоторую сумму денег и сможешь
купить что-то, в связи с чем в жизни появится что-то по-
вое и приятное. Теперь же получалось нелепо, потому чт<"
работать надо было ровно столько же времени, и силг:
уходили те же, но вместо того, чтобы что-то получать, ти
должен был это «что-то» возвращать в магазин и полу-
чать назад свои деньги, которые через день-другой над&>
было отнести в издательство и сдать в кассу, еще и по-
стояв для этого в очереди. Потом надо было расставить.
по местам вновь привезенную, из небытия старую мебель,
опротивевшую еще в Первой жизни — а память о новой
стенке останется и будет побаливать... Легче, подумал
Зернов, легче, наверное, во Второй жизни тем, кто в Пер-
вой не очень ценил вещи, не обращал особого внимания
на то, на чем сидит и лежит, на чем ест и во что одева-
ется. Ну ладно, тут же стал он опровергать сам себя, до-
®*
161

пустим, покупает такой человек книги или картины. Но и
с ними ведь не лучше, я сам на прошлой неделе сдал книг
на полсотни рублей, какая же разница? Он прекрасно по-
нимал, однако, что разница есть. Сданные книги нельзя
было, правда, еще раз перечитать или подержать в руках,
но прочитаны-то они были и в памяти оставались, а в этом
и заключалось их главное назначение: жить в памяти и,
следовательно, по-прежнему как-то влиять на твою жизнь,
жизнь духа. Нет, видимо, книги были для Второй жизни
выгоднее мебели, а еще куда выгоднее были спектакли,
концерты, выставки или путешествия: тут мало того, что
ты получал деньги назад, но ты же и еще раз — как бы в
премию — смотрел тот же самый спектакль, или любовал-
ся полотнами, или посещал чужие города и веси. Да, это,
оказывается, было самым выгодным — но кто мог знать,
что эфемерное переживание от искусства окажется долго-
вечнее мебели?..
Мысли его прервались: вошла Наташа, неся еще одну
охапку упаковочной бумаги, которой сейчас же предстояло
пойти в работу, а вслед за нею — Сергеев, нагруженный
листами гофрированного картона. Сергеев — тут? Сейчас?..
Однако Зернов сразу же вспомнил, что и действительно
заезжал Сергеев в тот раз — спросить, не нужно ли чем
помочь; заезжал, хотя и пробыл недолго. Тогда Зернова
даже тронуло такое внимание, хотя объяснил он его те>э,
что был, как-никак, начальником Сергеева; теперь же он
подумал, что вовсе не в том было дело — заметил, вер-
нее— по-новому оценил взгляд, брошенный Сергеевым на
Наташу, и понял, что гадать о причинах не приходится. И
появление Сергеева, и этот взгляд его сразу же отбили у
Зернова всякую охоту рассуждать отвлеченно. Сам удив-
ляясь, он ощутил вдруг даже не приступ — нет, буквально
взрыв какой-то в душе, взрыв ревности, едва ли не нена-
висти к сопернику; хорошо еще, что над действиями свои-
ми Зернов был не властен, иначе как знать, что могло бы
тут произойти. Ревность эта его самого немало удивила:
вроде бы все ведь было ясно, все было неизбежно — чего
же волноваться попусту? Но здравая эта мысль не помог-
ла: не хотел он, совершенно не хотел делить Наташу с
кем-то — хотя бы на краткий миг, хотя бы только в ду-
шевном плане. Не мог примириться с такой мыслью. Не
желал.
Господи, подумал Зернов, что же это со мной? Ведь
все, кажется, так прекрасно устроилось, такая безмятеж-
ная жизнь пошла в моих мирах — зачем же это, зачем же
164

так переживать что-то, происходящее не в моем мире, а в
реальном, до которого мне и дела почти никакого нет? Ведь
уже, кажется, установилось полное безразличие между на-
ми, каждый волен жить как хочет в своей душе; чего же
мне? Неужели на самом деле она мне не безразлична еще?
Да что я, в самом деле — снова люблю ее? Бывает ли
так?..
Бывает, наверное,— раз со мной приключилось, тут же
ответил Зернов сам себе. Что делать: духом, даже своим9
нельзя командовать, напротив, это он командует всем про-
чим... Зернов смотрел на Наташу, улавливая каждое ма-
лейшее ее движение, вглядываясь в каждую черточку ее
лица,— смотрел и чувствовал, что на самом деле, как бы
он себя ни уговаривал, все это осталось — или снова ста-
ло— для него бесконечно дорогим, и что жить без этого
просто невозможно. Он имел в виду не ее физическое при-
сутствие, которое самой жизнью было ему гарантировано
еще на полтора десятка лет,— нет, теперь, когда физичес-
кая сторона жизни так немного значила, потому что была
неизменна и неизбежна, ему нужна была общность духов-
ная, потому что только в душе и происходила теперь на-
стоящая жизнь. Нет, не могло оставаться все так, как
было еще минуту назад.
Мир, подумал Зернов привычно. Как же это получи-
лось, что в моих мирах до сих пор не нашлось местечка
для Наташи, хотя именно ей главное место в них и долж-
но принадлежать? Надо сейчас же, незамедлительно соз-
дать новый мир для нас обоих, мир, в котором Наташа,
как и я сам, будет свободна и счастлива. Да, создать этот
мир...
И тут в нем шевельнулось сомнение. А может ли он
создать такой мир? Они ведь только в его душе сущест-
вуют, новые миры, и кем бы он их ни населял, легче от
этого становится только ему самому, и никому другому.
До сих пор, правда, он ничего иного и не хотел; он убеж-
дал Автора или Аду, но ему было все равно, чувствуют ли
они себя, расставшись с ним, по-прежнему в его мире или
возвращаются в реальность. Да, скорее всего, возвраща-
ются. Свои миры он создавал для себя и сейчас впервые
захотел создать такой мир для другого человека, для На-
таши,— и понял вдруг, что создать мир для другого мож-
но только одним способом: действуя через реально суще-
ствующий мир, иными словами — пытаясь на этот реаль-
ный мир как-то воздействовать... Это все было просто, ло-
гично, понятно, и только одно затруднение видел он перед
165

собой: заключалось оно в том, что воздействовать на этот
реальный мир, уже по самому его принципу, было нель-
зя, невозможно.
Странно, думал Зернов, Вторая жизнь как бы сама не-
сет в себе семена своей гибели: она дает возможность ис-
пользовать все время, чтобы думать, поскольку работа дела-
ется сама собой. Ну что же, используем данный нам
шанс...
Мир для Наташи, думал он. Как создать такой мир, в
котором мы будем вместе и она будет снова любить
меня?
Он попробовал разложить задачу на элементы. До сих
пор Зернов создавал миры для себя. Создать мир для себя
можно было, изменив некоторые черты реального мира
(пусть только в своем воображении) так, как это нужно
было Зернову. Если же требуется создать мир для друго-
го человека, то — логически рассуждая — следовало изме-
нить нечто в реальном мире так, чтобы оно стало прием-
лемым для человека, для которого мир создается. Все
лросто.
Просто, но практически невыполнимо. Потому что до
сих пор мир создавался, как уже сказано, в воображении
Зернова, а своему воображению он был хозяин. Наташа
же была — сама по себе, и управлять ее воображением
Зернову вряд ли удалось бы. Кроме всего прочего и пото-
му, что нынешняя Наташа не была той, с кем расстался
он, уходя из жизни. Она прожила еще долго после того, п
опыт этих лет и все изменения, внесенные этими годами в
ее духовное «я», сохранялись и сегодня. Так что Наташа
была, по сути дела, незнакомой женщиной, которую надо
было завоевывать с самого начала.
Надо ли? Зернов не сразу все-таки поверил в то, что
это необходимо. Он сначала попытался убедить себя в
том, что все — лишь только придурь, глупость: заново влю-
биться в собственную жену, нелепо ведь, смеяться будут!
Но ничто не помогало: сердцу, как говорилось еще давно,
не прикажешь, а сейчас, во Второй жизни, это ощущалось
куда острее, чем раньше. Если бы можно было находить
какие-то рациональные корни любви, Зернов, возможно,
пришел бы к выводу, что в возрождении его чувства сыг-
рало роль и то, что он как бы отнял жену у другого че-
ловека, Сергеева. Кроме того, он не мог забыть, как вела
себя она с ним, когда он болел и умирал, и запоздалая
благодарность вспыхнула в нем.
166

Итак, мир для Наташи надо было создать в ее вооб-
ражении, а влиять на него, на воображение, Зернов не мог
никак, за исключением одного способа: следовало изме-
нить то, что должно было в этот Наташин мир войти,—
чтобы на нее подействовали факты. Чтобы она поверила
в реальность нового, предназначенного для нее мира.
Что должно было в этот мир войти? Многое; но главным
и основным, что должно было непременно там присутство-
вать, был сам Зернов. И поскольку сегодняшнего, реаль-
ного Зернова Наташа не любила, измениться следовало в
первую очередь ему самому. Очень просто, не правда ли?
Только как это сделать?
О человеке судят по его поступкам. То, что он думает
и говорит, убеждает людей лишь тогда, когда подкрепля-
ется делами. Это известно столько времени, сколько су-
ществует общество. И Зернову, чтобы убедить Наташу в
том, что он становится другим, надо было совершать ка-
кие-то поступки, которые позволили бы ей на самом деле
поверить в это.
Но все поступки во Второй жизни были лишь повто-
рением тех, что совершились уже в жизни Первой. Ничего
кного совершить сегодня было нельзя. И в то же время,
это было необходимо, потому что никогда и ни одну жен-
щину не убедят слова: я рад бы.сделать для тебя то и это,
по, к сожалению, обстоятельства не позволяют... Убежда-
ет другое: это сделать было невозможно, но ради тебя я
сделал!
Тут было над чем подумать...
Как ни странно, сама мысль о том, что надо вступать в
какой-то конфликт со Второй жизнью, иными словами —
со Вселенной, природой, бытием, Зернова не испугала и не
удивила.
Потому что, исследовав свою Первую жизнь — а зна-
чит, и предстоящую теперь Вторую — до самых истоков,
до безмятежного детства, Зернов так и не нашел в ней та-
кого рубежа, на котором можно было бы остановиться,
сказать: вот тут я был человеком без страха и упрека, вот
такого, каким я был в тот момент, Наташа не могла бы
меня не полюбить. Не оказалось в жизни такого мгнове-
ния. Нет, безусловно, было в ней немало хорошего, но оно
всегда тесно переплеталось с таким, за что Зернову было
бы трудно хвалить себя. Если он выступал против чего-то,
что можно было назвать злом, то не потому, что так болел
душой за добро, но потому, что чувствовал за собой под-
держку чего-то доброго, более сильного, чем зло. Но ведь
167

бывало, что и против добра выступал он — когда зло в
тот миг было сильнее. Правда, в Первой жизни глубоко в
сознании Зернова сидело привычное: я сам себе хозяин,
что бы я ни делал — делаю потому, что так хочу, а если и
не хочу, то хотя бы признал нужным, полезным, целесооб-
разным, оттого и сделал. Может быть, и подлость сделал,
но — сам! Для уважающего себя человека быть чьим-то
инструментом постыдно, уж лучше считать себя — ну, не
подлецом, конечно, к чему громкие слова, но, допустим,
человеком, чьи понятия о морали не всегда совпадают с
общепринятыми. Таким Зернов себя и воспринимал. Но
вот теперь, мысленно продвигаясь от одного эпизода, быв-
шего в Первой жизни и предстоявшего во Второй, к дру-
гому такому же эпизоду, он убедился: нет, все-таки был
инструментом; не в руках одного какого-то человека, но в
руках какого-то общепринятого в свое время настроения,
говорившего, что делать следует то, что тебе выгоднее,
потому что все равно помрем, а дальше — пустота. И мож-
но было (понимал Зернов) возвращаться к самым исто-
кам и ничего такого, что нужно было ему сейчас,— ника-
кого другого себя сейчас там не обнаружить.
Так-то оно так, думал Зернов, одновременно занимаясь
служебными бумагами. Однако же, разрешите вопрос. Мож-
но? Итак: в этой нашей Второй жизни я — человек все же
или нет? Или просто комбинация материальных частиц с
заданной программой? Нет: простая комбинация не стала
бы мыслить, была бы лишена духа, того самого, кто толь-
ко и сохраняет независимость в наши дни. Но если я че-
ловек, то мне обязательно должно быть присуще свойство
нарушать программу. Само явление, сам феномен чело-
века есть постоянное и непрерывное нарушение програм-
мы. Сама жизнь есть во многом нарушение программы.
Иначе она была бы повсеместной, и проблема множест-
венности или исключительности обитаемых миров не вол-
новала бы умы.
Но из этого вытекает, что нарушить в принципе можно
всякую программу. Даже эту. И бороться, спорить можно
даже и с великим Временем. Надо только найти — как.
Конечно, рассуждал Зернов несколькими днями позже,
бросить вызов природе, выйти с ней один на один и пы-
таться сокрушить законы мироздания — задача, прямо
скажем, не очень обнадеживающая. Раз уж никто не смог
аз тех, кто посильнее меня... Он вспомнил, как, услышав
от Сергеева о Второй жизни, проговорил растерянно: «Кто
же это разрешит?» Велика была унаследованная от Пер-
¥68

вой жизни вера во всемогущество людей, стоящих навер-
ху. Но против природы и они, видимо, оказались бессиль-
ными.
Тут что-то заставило его задержаться мыслями. Что-то
в этом рассуждении было не так, хотя что-то и так. Но
что именно было не так — он понять долго не мог.
И вдруг понял. Нет, были тут все-таки основания для
каких-то сомнений. И основания эти заключались в том,
что Вторая жизнь, если брать ее целиком, была непоследо-
вательна. А непоследовательность — был убежден Зернов —
не присуща природе. Непоследовательными бывают люди,
но не Бытие.
Непоследовательность же заключалась в том, что жизнь
возвращалась по своим следам, а дух человеческий за
нею не следовал. Возникал разрыв, и с каждым днем раз-
рыв этот увеличивался. Потому что Вторая жизнь в сво-
ем движении неизбежно должна пройти и через, допустим,
средневековье, и через пору рабовладельчества, и через
каменный век — но сознание-то не может вернуться к это-
му, оно давно уже оставило все это позади, сознание с
этим не смирится! Оно неизбежно, пусть и непроизвольно,
будет сопротивляться, и так же неизбежно настанет мо-
мент, когда сопротивление духа сделается настолько мощ-
ным, что продолжаться дальше Вторая жизнь не сможет;
пусть даже сейчас трудно представить себе механизм, при
помощи которого бесплотное сознание сможет остановить
вполне вещественные процессы.
Итак, непоследовательность, внутреннее противоречие
были явными. А ведь природа, повторил себе Зернов, не
противоречива. Дух тоже является частью природы,
поскольку не существует ничего, что лежало бы вне ее,
природа — это как бесконечно большая величина в мате-
матике, которая оказывается больше любой другой задан-
ной величины. Но если дух — тоже природа, то он шел бы
тем же самым возвратным путем,— если бы природа со-
вершила этот великий поворот. Значит, не она? Как там
было в той рукописи?
А если не она, то — люди? Пусть другие люди, жив-
шие куда позже нас, намного более могущественные тех-
нически, энергетически, как угодно, но — люди. Почти как
у упрямого Автора.
С людьми же всегда можно было и всегда можно бу-
дет бороться. И когда человек борется с человеком, ка-
ким бы ни было соотношение их сил вначале, результат
схватки не является стопроцентно предсказуемым. Давид
169

и Голиаф? Да, Давид и Голиаф. Не станем пренебрегать
выразительным образом.
И не люди ли некогда — в далеком прошлом Второй
жизни — завещали нам. потомкам: возвращайтесь огляды-
ваясь! Потому что если мы станем оглядываться, то, может
быть, поймем, что все еще можно изменить... Жаль, кста-
ти, что я тогда не дочитал...
Мысли эти захватили Зернова. Захватили настолько,
что он не стал даже, вопреки обычаю, взвешивать и раз-
мышлять: да зачем мне это? Что я выиграю? Погнавшись
за призраком — не потеряю ли чего-то более важного, и
реального к тому же? Впрочем, тут причина могла заклю-
чаться просто в том, что Зернов полюбил свою собст-
венную жену; а человек влюбленный — когда же и где
способен был размышлять и взвешивать?
И на следующий день на работе Зернов сказал Сер-
гееву (вместо того, чтобы обсуждать с ним авторские за-
явки в перспективный план, оставшийся уже далеко в
прошлом):
— Не хотите принимать меня в ваше Сообщество — и
не надо. У вас, наверное, есть свои причины, да я и не
стремлюсь. Но над одним делом вам, пожалуй, стоило бы
поразмыслить.
— Какое именно дело?—спросил Сергеев.
— Протаранить нашу Вторую жизнь. Повоевать со
Временем. Я хочу осуществить это. Но в одиночку могу и
не справиться.
— А почему ты считаешь, что мы должны хотеть
этого?
— Для чего же тогда вы существуете? Какой толк —
хранить память о прошлом, если вы не хотите извлечь из
него что-то для будущего? А будущее нашей теперешней,
Второй жизни, как ты сам понимаешь, неизменяемо. Если
я не прав, то тогда какой смысл в вашем лозунге? Зачем
надо, возвращаясь — оглядываться? К чему тогда это?
— Допустим,— сказал Сергеев спокойно, хотя спокой-
ствие его казалось не очень убедительным.— Послушай...
% понимаю, знаю все, что ты хочешь и- можешь сказать.
Не думай, что такие мысли только к тебе пришли, что ни-
кто другой об этом не задумывался, не приходил, может
быть, в отчаяние... Было, друг мой, было, это своего рода
детская болезнь Второй жизни. Но со временем она про-
водит— и потом уже не возвращается. Думаешь, мне сей-
час все так уж нравится? Да я, может быть, потерял ку-
да больше твоего! Наташу потерял — это одно уже... Но
ITO

псе это — личное дело каждого из нас. И не может быть
противопоставлено природе.
— А если природа тут ни при чем?
— М-м... — только и" произнес Сергеев и надолго за-
молчал, и Зернов тоже молчал — такая пауза полагалась
им по сценарию.
— Если человек,— заговорил потом Зернов,— нашел
средство повернуть время, то он может найти и противо-
положное.
— Может быть. Но не нам с тобой найти. И даже не
тому Автору, пусть он что-то и угадал.
— А может быть, это крайне просто? Куда проще, чем
мы думаем. Может быть, не нужна тут никакая техника,
ничто подобное.
— Думаешь?
— А ты полагаешь, наш дух случайно сохранил свобо-
ду действия — при полном отсутствии свободы физической?
— Не знаю, не знаю... Но ведь это и не главное, Митя.
Я уже сказал тебе: это просто не нужно. Что у нас такого
против Второй жизни?
— У меня — очень серьезные возражения. Куда идем
мы в этой жизни? Путь наш можно назвать одним словом:
регресс. Другое определение вряд ли сыщешь. Вот, два
дня назад я снял с полки несколько книг. Из них одну хо-
рошую и одну прекрасную. Зашел в магазин и сдал. Се-
годня этих книг больше нет у меня. Завтра их не будет в
природе. Следующее поколение, поколение наших отцов,
станет духовно беднее нас с тобой. Дух не идет вспять —
но что-то неизбежно теряется, и теряется не самое худшее,
а то, что остается, приведет лишь к страшным противоре-
чиям между сознанием и бытием.
— Может быть. Пусть я сегодня знаю чуть меньше, чем
вчера. Но я стал моложе, здоровее... Воздух становится
чище, прозрачней — вода, гуще — леса...
— Что ты хочешь этим сказать?
—■ А вот что: если предположить на минуту, что время
действительно повернули люди...
— Ага! Выходит, не я один возвращаюсь к рукописи!
— Постой... то стоит задуматься: а почему и зачем они
по сделали? Неужели были глупее нас с тобой? Была,
значит, причина. И, наверное, достаточно серьезная...
— У них, может быть, и была. Но у нас, сегодня, я ее
не вижу, да и ты не видишь. И стоит ли эта их причина
того, чтобы через сколько-то лет снова началась война?
Та, которая была? Не говоря уже о том, что будет ей пред-
171

шествовать и что за ней последует в нашей Второй жиз-
ни. Сергеев, тебе не страшно?
— Но ведь можно посмотреть и иначе. Да, возвратное
движение человечества пройдет через войну. Через многие
войны и через многое иное, о чем не хотелось бы думать.
История жестока.
— Иными словами, жестоко наше будущее?
— Но есть ведь и другая сторона! Будет война — зна-
чит, вернутся миллионы, погибшие на ней. И снова прожи-
вут то, что им отмерено, от первого дня до последнего. По-
чему ты, вернувшийся, ааново пользующийся радостями
жизни,— почему ты хочешь отказать в этом миллионам
людей, ничуть не худших?
— Но повторение фашизма во всех его формах...
— Но то же самое относится ведь и к его жертвам...
И потом, Митя, послушай: тут главное — не этические кри-
терии. Главное в другом. Если люди в какой-то момент —
не мы с тобой, а люди куда более могущественные во всех
отношениях — решили повернуть время вспять, то этому
может быть лишь одно объяснение: они увидели перед
собой нечто столь страшное, что не нашли иного выхода,
как отступить во времени. Предположим теперь, что жизнь
снова вернулась на старые рельсы. Еще раз повторится
то, что было тогда. Значит, пройдет время — и мы снова
окажемся перед тем страшным, что однажды уже заста-
вило людей бежать от него?
— Что это могло быть?
— Откуда мы знаем? Может быть, страшная какая-
нибудь война, даже и с пришельцами, может быть — пол-
ная непригодность Земли к дальнейшей жизни людей вслед-
ствие не задержанного вовремя развития цивилизации, а
может быть, и еще что-то — ну, очередная болезнь века,
от которой не успели найти средства... Видишь ли, возвра-
щаясь, мы знаем, что нам придется пройти через многое,
в том числе и скверное. Но тут мы хоть знаем, что нам
предстоит! А когда знаешь, уже не так страшно. Да и кро-
ме того... Ты говоришь о регрессе, обо всем таком. Но по-
смотри вокруг, на людей, которых ты знаешь. Разве им
плохо? Разве они недовольны? Жалеют о Первой жизни,
о временах Свободной волн?
— Да помнят ли они?
— Не обязательно сравнивать с чем-то, если ты чув-
ствуешь, что тебе больно. Но людям не больно. Им вовсе
яе плохо. Да, они лишились возможности решать. Совер-
шать поступки по своей воле. Но разве в той своей жизни
172

они так уж часто решали сами и совершали поступки -по
своей воле? Зато теперь они пользуются всеми благами
жизни. Никакого риска. Никакой ответственности. Ни ма-
лейшей необходимости задумываться над жизнью. Все оп-
ределено. И человек старается извлечь максимум эмоцио-
нального удовлетворения из каждого прожитого по про-
грамме момента. И ты хочешь лишить его такой жизни,
которую он, быть может, воспринимает как награду за
прожитую в хлопотах первую. Только хочет ли он, чтобы
ты его лишил?
— Но у него нет главного! Дух требует, чтобы каждый
из нас стремился стать лучше! Но мы не можем...
— Но может быть, это все-таки меньшее зло.
— Иными словами,— сказал Зернов,— ты мне не по-
мощник.
— Нет. И тебе советую: брось. Зря потратишь нервы,
силы. Поверь: пройдет. Свыкнешься. Ощутишь благость
всего того, о чем я тебе сегодня говорил. И порадуешься
тому, что не попытался испортить что-то.
— Ты говоришь, Наташу ты любил?— спросил Зернов
вдруг, казалось бы, и не к месту вовсе.
— Тебе пора,— сказал Сергеев в ответ.— Директорское
начинается: слышишь, соседи уже пошли. Сегодня длин-
ное будет директорское.— Он взглянул на часы.— Хорошо,
правда: идти на совещание и ничуть не волноваться, за-
ранее зная все, что там будет и чего не будет.
Да, не так просто решалось все: ведь и у Сергеева бы-
ла своя правда, и не одна даже, а несколько, и самой
главной из этих его правд была: кто может взять на себя
ответственность решать за людей, не спросив их? Изме-
нить что-то только для себя, для Наташи? А можно .ям
так? Вряд ли: если уж начнутся изменения, то покатятся,
вероятно, лавиной.
Но смириться Зернов не мог. И решил все-таки сделать
попытку изменить свою линию бытия, свою судьбу, карму,
если угодно. Решил открыто выказать неповиновение Вре-
мени, Второй жизни.
Пришло время ехать на свидание с Адой. И Зернов
решил, что не поедет. Это казалось делом достаточно про-
стым: не надо было ничего делать, напротив: надо было
ничего не делать. Просто удержаться — и все.
Ехать на свидание предстояло из дома. Зернов решил,
что за час до срока примет основательную дозу снотвор-
ного. А перед тем запрется в квартире и выбросит ключ в
173

окно. Интересно, как тут будет выкручиваться Время, не
без самодовольства подумал Зернов, и весь этот план и
мысли его доказывают лишь, насколько сильна бывает
инерция сознания — инерция, позволявшая думать, что хо-
тя бы мелкими своими поступками еще можно было рас-
поряжаться по собственному усмотрению.
Свидание, как обычно, должно было состояться утром,
до работы, поскольку в Первой жизни все это происходи-
ло по вечерам. Зернов проснулся не как обычно — сразу,
а постепенно, но зато очень приятно: как будто медленно
вылезал из теплой, душистой ванны. Встал. Голова был??
необычайно ясной. Он сразу же принял снотворное, потом
сел завтракать. Посидел немного, настраивая себя на пол-
ный успех задуманного. И в самом деле: принял же он
снотворное, как и хотел, и ничто не помешало ему! Прав-
да, он никак не мог вспомнить: а не принимал ли он снот-
ворное в это же время и в Первой жизни? Но он и не очень
старался вспомнить. Пришла пора выбросить ключ. Зер-
нов встал. Вышел в прихожую: ключ был в кармане паль-
то. Рука сама собой потянулась снять пальто с вешалки.
«Нет,— остановил себя Зернов,— этого делать не надо,
нужно только достать из кармана ключ. Достать ключ!—
приказал он мысленно сам себе.— Достать ключ!» Зернов
напряг всю свою волю, пытаясь сконцентрировать ее в
исчезающе малом объеме, чтобы она приобрела пробивную
способность летящей пули. «'Достать...» Вдруг сильно за-
кружилась голова. Быстрее, быстрее. Он перестал видеть.
Кажется, перехватило дыхание. Кажется, он падал. Ка-
жется, кричал: его охватил почему-то дикий, необъясни-
мый ужас. Потом была тьма. Еще позже Зернов очнулся;
ключ был в кармане пальто, пальто — на Зернове, Зер-
нов — в автобусе, автобус ехал туда. Зернов сидел, никто
не обращал на него внимания. Видимо, и в бессознатель-
ном состоянии он вел себя как нормальный человек. Вмес-
то сознания действовало Время.
На этот раз Зернов приехал намного раньше, чем мог
бы — в той жизни, он, проводив Аду, не уехал, как обычно»
следующим автобусом, а задержался: захотелось побыть
одному на природе, он давно не позволял себе этого. Дул
нетер, но в лесу, подальше от опушки, он совсем утихал и
лишь лениво шумел в вершинах. Под этот шум хорошо
было думать. Нужно было думать. Попытка не удалась,
но смиряться было рано. Зернов подумал, что Аде может
быть, так же не хотелось ехать на эту встречу, как и ewv
самому, не хотелось близости, хотя близость была обяза-
174

на наступить, хотели они того или нет. Но расхождение
между желаемым и осуществимым копилось, концентри-
ровалось, поднимало давление — до какого-то взрыва, ко-
торый должен был, видимо, произойти в сознании, хотя
вряд ли мог получить воплощение в реальных поступках.
Или все-таки мог — каким-то совершенно неизвестным, но
неизбежно простым способом.
Времени было еще много. Зернов вышел на поляну, где
был и в тот раз. Интересно, как сейчас это будет выгля-
деть, промелькнуло в голове. В тот раз событие произошло
у него на глазах. Если бы Зернов тогда знал, что ему при-
дется наблюдать все еще раз, но в обратном порядке, он
обождал бы до конца: интересно было бы видеть все на
всех этапах, с подробностями. Но и так он представлял
себе, что было дальше: приехала машина, люди с пилами
и топорами обрубили сучья и раскряжевали ствол, погру-
зили и увезли. Теперь все было доставлено на место, и
нельзя было больше увидеть, как горит костер, как из пла-
мени и золы возникают сучья, как, повинуясь взмахам
топоров, возвращаются они на свои места и прирастают
к стволу... Все это теперь уже успело произойти, и упав-
шее в тот раз дерево лежало, опираясь на обломившиеся
сучья, что оказались внизу,— этим еще предстояло при-
расти,— и самая макушка, тоже отломившаяся при паде-
нии, лежала чуть в стороне от хлыста. Ветер наверху
усиливался. Зернов стоял боком к дереву, затем резко по-
вернул голову и услышал треск; тогда это сломались сучья
при падении дерева. Началось: снова прозвучал резкий,
скрипучий треск, потом глухой удар — и словно этот звук
не только послужил сигналом, но и придал телам необхо-
димую энергию,— вершина дерева подпрыгнула, описала
пологую траекторию по направлению к стволу, а ствол в
это время дрогнул раз и другой, словно разминая нижние
затекшие сучья,— и вдруг, как бы оттолкнувшись ими от
земли, взлетел косо — а вершина поймала его в самом
начале этого движения, сомкнулась со стволом, и дальше
они двигались единым целым. Ствол начал взлетать быст-
ро, одновременно сучья расправлялись, места изломов ис-
чезали бесследно, вот обломанный комель одним своим
краем прикоснулся к торчавшему из земли пню, и вокруг
этого места соприкосновения, как вокруг шарнира, дерево
стало подниматься, все замедляясь, и уж совсем медленно
встало на пень. Зернов напряженно следил, как произой-
дет срастание; с места, где он стоял, пень был виден луч-
ше всего. Раздался новый треск, и в тот же миг линия из-
175

лома исчезла, а скрип еще немного продолжался и стих,
Дерево замахало вершиной, потому что налетел новый,
самый сильный порыв ветра. Но он сразу ослабел, и вер-
шина восставшего дерева, поднимавшаяся над остальны-
ми, теперь лишь раскачивалась в воздухе. Отныне мно-
гие десятки лет, а может быть и сотни, дереву предстояло
прожить без хлопот на своем пути превращения в семеч-
ко, которое потом займет свое место в шишке другого де-
рева, материнского, а тому пока еще только предстоит
возникнуть вновь из щепы, трухи, перегноя — или из ба-
лок, досок, дыма и золы. Предстоит. Если только Зериоа
не помешает.
Это и хотел он, собственно, видеть: когда думаешь о
каком-то процессе, полезно бывает посмотреть хотя бы на
его модель. И он испытал какое-то странное ощущение
оттого, что все случилось как бы само собой, но в то же
время (трудно было избавиться от ощущения) протнво-
(естествеино. Нет, рано было опускать руки.
Не спеша пошел он дальше. Вышел к ручью. Уступ поч-
вы образовал здесь подобие водопада; Зернов постоял,
рассеянно глядя на весело бегущую воду. Она бежала
вверх, добегала до уступа, вспенивалась, взлетала брыз-
гами и, одолев полуметровую ступень, как ползущая в го-
ру рептилия, так же весело устремлялась дальше — к свое-
му истоку. Круговорот воды не нарушился, просто колесо
крутилось в обратную сторону. Гигантское колесо, диамет-
ром с планету. А он, Зернов, хочет попытаться как-то ос-
тановить его, чтобы потом повернуть в противоположном
направлении. Зернов, маленький человечек в маленькой
сшей жизни, с крохотными возможностями и такими же
потребностями — на что замахнулся он? Чего возжелал?
Но, подумал он тут же, способен ли человек пожелать
чего-то такого, что совершить не способен? Не помечтать
о чем-то — мечтать можно бесконечно и беспочвенно,—но
именно пожелать, а желание ведь и есть сплав мечты и
ощущения собственных возможностей. Правда, способность
еще вовсе не означает, что у тебя получится задуманное,
оно может и не получиться по множеству причин. И, од-
нако, знать, что это тебе по силам,— великое дело... Мо-
жет быть, само возникновение у меня такого желания, по-
думал он, и значит, что я на такое способен? Не знаю..,
Наташу я люблю — вот в этом я уверен. И уж если хоть
что-нибудь могу, то ради нее это сделаю. Вот если бы не...
Он думал это уже на автобусной остановке, куда вер-
нулся точно в нужное время. Ада приехала, естественно,—
178

куда ей было деваться, как и ему? Они неторопливо пошли
по лесу к своему местечку. На этот раз Зернов не стал
создавать их особый мир. Не было этого мира, были реаль-
ные люди: Наташа, Ада, он сам, были их неустройства и
беды, о них-то и надо было думать, а не укрываться за
стенами воображения и безразличия.
Они достигли наконец того самого убежища, языческо-
го капища любви — как со смехом окрестил его Зернов в
той — Первой, легкой жизни. Да, как ни странно—легкой,
потому что легко — не знать будущего, просто прекрасно...
Тут было уже сыровато и не так уютно, как во время пер-
вых свиданий, что же удивительного: лето кончилось, стоя-
ла весна. Тогда, в Первой жизни неуют не остановил их.
Значит, не остановит и сейчас? Ах, как хорошо было бы,
если бы хоть что-нибудь могло их остановить, похоже, та-
кая мысль родилась одновременно у обоих любовников.
Ада смотрела на Зернова улыбаясь, но улыбка казалась
мертвой, в ней не было содержания, а глаза выражали то
ли жалобу, то ли обиду, словно он обманом завел ее сю-
да, перехитрил, хотя на самом деле все было совершенно
не так... Потом, словно не понимая, словно помимо своей
воли — а так оно и было по сути дела,— Ада стала рас-
стегивать пуговицы плаща, он — тоже. «Слушай, пойми...
Я не хочу!»—услышал Зернов. «Не хочу, не нужно, ни-
кому не нужно...» — «Я тоже,— честно ответил он, продол-
жая раздеваться,— это ошибка, нам незачем быть вместе,
fee обижайся, но меня просто не тянет к тебе!..» — и он
обнял ее и прижал к себе. «Это ужасно,— в ее глазах были
сейчас боль, ужас, отвращение,— это ужасно, это невоз-
можно— то, что мы сейчас делаем...» Мысли были сегод-
няшними, все остальное — вчерашним, из Первой жизни.
if они легли и обнялись, и тела их стали любить друг дру-
га, а в глазах людей был ужас, потому что каждый со-
вершал насилие и над другим, и над самим собой, но тела
не желали повиноваться чувствам, Время управляло их
движением.
Потом они снова шли к автобусу, шли куда быстрее,
чем сюда,— потому, конечно, что и в тот раз торопились.
Тогда им не терпелось ощутить друг друга; но и сейчас
быстрый шаг соответствовал их настроению, им хотелось
как можно скорее расстаться, не видеть друг друга, на-
всегда забыть — если бы они были в этом вольны. «Слу-
шай... неужели нам придется пережить это еще раз, и еще
раз, и еще?..» — «Боюсь, что да»,—ответил Зернов. Это
невозможно, я не перенесу, я на себя руки наложу...» —
177

«Если бы!—невесело усмехнулся он. — Но лучше и не
пробуй, ничего не получится».— «Все равно. Это невоз-
можно! Ну придумай же что-нибудь, чтобы этого не
было, ты же мужчина, придумай! Я возненавижу тебя
совершенно, пойми, я уже сейчас ненавижу!» Зернов
кивнул. Сам он не испытывал к Аде ненависти, но бы-
ло чувство отталкивания, похожее на отвращение. «Что-
нибудь попробую придумать,— сказал он,— но не уве-
рен... Я давно уже об этом думаю. Пробуй и ты. Мо-
жет быть, вместе у нас что-нибудь и получится».—
«У нас вместе? — переспросила Ада. — Какие страш-
ные слова! Не хочу их слышать. Ну почему все так? Мне
ведь все время казалось, что я люблю тебя. И я по-преж-
нему полна любви, но вот... Но вот... Не понимаю, что про-
исходит, что со мною делается, что со всеми нами дела-
ется!»
«Сознание,— сказал Зернов,— дух, он не хочет жить
по указке, хотя бы и по указке Времени, он не живет ста-
рыми чувствами и оценками, не перестает приходить к
новым. Может быть, если бы продолжалась Первая жизнь,
и мы в ней оставались бы вместе, то пришли бы к тому
же — значит, чувство было лишь кажущимся, преходя-
щим, ненастоящим, непрочным. А так — дух продолжает
развиваться, постигать что-то, но нас заставляют возвра-
щаться по своим следам, мы в противоречии сами с собой,
не знаю, чем это кончится».—«Смиримся,— сказала Ада
грустно и уверенно,— мы всегда в конце концов смиря-
емся».— «Не знаю, что выйдет на этот раз...» — «Все сми-
рялись, иначе еще до нас что-нибудь да произошло бы».
«Как знать,— сказал Зернов.— Ведь всегда так: ничего
не происходит до того самого момента, когда вдруг про-
исходит».— «Придумай что-нибудь,— еще раз попросила
Ада,— мне всегда казалось, что ты можешь придумать
что-то такое... неожиданное. И обидно было, что ты де-
лал что-то совсем не то. Почему?»— «Наверное, потому,
что в той жизни мы не чувствовали так ясно разницы меж-
ду своим духом и ходом жизни; казалось, что они разум-
но дополняют, подкрепляют и двигают друг друга. И по-
надобилось так явно ощутить разницу между одним и дру-
гим, чтобы понять, увидеть, что тогда мы на самом деле
куда чаще подчиняли свой дух требованиям каждого дня,
чем, наоборот, формировали этот день по велению своего
духа. Теперь мы это понимаем. Да что толку?» — «Ду-
май,— сказала Ада,— я в тебя верю, и чтобы что-то к те-
бе осталось, сделай что-нибудь такое, чтобы не повторя-
178

лось, не могло повториться то, что было сегодня... И я
тоже буду думать. Я тебе обязательно позвоню — я ведь
все равно должна звонить тебе каждый день, ты же пом-
нишь».— «Да,— сказал он,— будешь, я знаю. И я тоже
буду тебе звонить, раз уж так оно и было тогда. Если мы
что-нибудь придумаем, обязательно скажем друг другу».—
«Я рада,— сказала она уже почти спокойно,— что не при-
ходится тебе объяснять и доказывать. Ну почему тогда мы
не остановились вовремя?» — «В тот раз,— сказал Зер-
нов,— нам было хорошо все время, и никто не хотел оста-
навливаться».— «Если бы и сейчас, то...» — «Нет,— ска-
зал он,— сейчас это невозможно».— «Я знаю».
Они подошли к автобусу. Ада сразу села и уехала. Зер-
нов поглядел вслед. Ему предстояло побыть здесь еще
полчаса, до следующего автобуса, своего. Он не думал
больше об Аде, думал о Наташе, о себе, о своей любви и
о том, как мало его любовь может значить для вселенной
с ее вселенскими проблемами и аргументами. Вселенские
аргументы?— подумал он дальше. А что это вообще такое?
Что такое — общечеловеческие проблемы? Человечество
состоит из людей. Проблемы и аргументы Наташи, Ады,
мои — разве в конце концов не из них слагается и обще-
человеческое? Вертится какая-то мысль, но не могу ни-
как ее ухватить, а в ней, кажется мне, и заключается
что-то очень важное.
На душе было смутно и тоскливо, утро тянулось как-то
нелепо. Зернов подошел к полке; иногда достаточно было
взять хорошую, испытанную книгу, заставить себя загля-
нуть в нее — книга затягивала, тоска уходила, забывалось
все, что мешало. Ом постоял немного, тупо глядя на пол-
ку; сейчас она напоминала челюсть после хорошей дра-
ки, тут и там зияли пустые места, и того, что он хотел про-
читать сейчас, тоже не было: ушло. Все меньше станови-
лось в жизни того, к чему привык, возникали вдруг какие-
то старые вещи, к которым приходилось приноравливать-
ся заново, и было это неприятно.
Но он все не отходил от полки; наверное, в той жизни
стоял так, придумывая, как разместить то, что предстоя-
ло принести — то, чего недосчитался сегодня. Сейчас мыс-
ли были другими. Он пытался поточнее вспомнить все,
что обещал ему завтрашний день. Не вспоминая, можно
было и ошибиться. Конечно, полной достоверности не бы-
ло н в таких воспоминаниях по свежим следам: мы пом-
ним события не совсем так, а порой — совсем не так, как
179

они происходили на самом деле, так что порой приходи*
лось удивляться ходу событий, совершенно, казалось бы,
неправильному по сравнению с их отпечатком в памяти.
Но это все-таки касалось в основном деталей, а суть со-
бытий помнилась правильно.
Зернов стоял, вслушиваясь почти бессознательно в ша-
ги Наташи за стеной. Черт знает, что происходило с ним
сейчас: стоило услышать ее шаги — и сердце уже срыва-
лось с места, стремилось бежать, лететь — не говоря уже
о том, что творилось, когда она была рядом, хотя бы в
той же комнате. Но, к сожалению, именно в эти дни они
редко бывали вместе; даже когда оба находились дома,
старались держаться в разных комнатах. То есть, конеч-
но, не сейчас старались, а в Первой жнзни, когда на эти
дни приходилась у них одна из все более частых тогда
размолвок; но и теперь, когда Зернов рад был бы не рас-
ставаться с женой, Время держало их в отдалении друг
от друга, и Зернов так от этого страдал, что даже не по-
верил бы раньше, если бы ему сказали, что он вообще на
такое способен.
Но вот вчера перед сном Зернов совершенно точно оп-
ределил, что сегодня у него возникает, наконец, возмож-
ность поговорить с Наташей детально, продолжительно,
провести большой разговор, как определил он про себя.
Зернову почему-то казалось, что от этого разговора зави-
сит многое, очень многое, и он постарался как следует об-
думать все н настроиться на совершенную искренность;
это было, пожалуй, самым трудным, жизнь к искренности
не очень-то приучала. Мгновение приближалось. Ну вот,
подумал он, вот сейчас... А грудь уже поднималась, наби-
рая воздух.
— Ната!—позвал он негромко, сразу же и наотрез от-
казавшись от искушения вспомнить, чем же закончился их
бурный разговор тогда, и предпочтя сразу же начать с то-
го, что следовало сказать сейчас.— Ната!—Он знал, что в
том покое, который сейчас стоял в квартире, она услышит
и отзовется.
Послышались ближе ее шаги — быстрые, резкие, злые.
Так она в последний момент вышла из комнаты тогда —
почти выбежала, и его заключительные слова прозвучали
ей вдогонку. Но сейчас это ведь ничего не значило...
Наталья вошла — принужденно-сдержанная, как и во
все последние дни, когда они существовали параллельно
друг другу, не пересекаясь.
— Я слушаю тебя, Митя,—сказала ома, войдя и оста-
J80

ловившись шагах в трех от него; сказала нейтрально, без
злости, но и без ласки, которая безошибочно почувство
валась бы.
Он взглянул на нее.
— Неужели ничего нельзя исправить?
— Ты о чем?
— Обо всем... О нас прежде всего. Все уходит. Наше с
тобой время уходит зря. Говорят: приближается моло-
дость, и это прекрасно. А черта ли мне в ней? Зачем мне
молодость без тебя?
— Да,— сказала Наталья.— Что же ты хочешь испра-
вить?
— Все. Все то, чего ты во мне не признаешь, не при-
емлешь. Жизнь. Работу. И... одним словом, все.
Наталья не сделала вида, что не понимает, о чем это
он. Но и не отрезала гневно, что на эту тему, мол, не же-
лает разговаривать. Л ведь могло и так случиться.
— Кто же в состоянии помочь тебе?—спросила она,
не удивившись, но и не обрадовавшись, кажется.
— Я не хочу этой Второй жизни, понимаешь? Ни для
себя, ни для кого... Потому не хочу, что она не дает мне
стать лучше, чем я был, заставляет повторять то, чего я
не хочу уже и не должен повторять. А я хочу не таким
быть, каким был, а другим!
— Разве можно что-нибудь изменить?
— Не стану объяснять в деталях, скажу только глав-
ное, как мне оно представляется. Я не могу поверить, что
целью тех людей, которые совершили такой фундаменталь-
ный поворот в мироздании — а теперь я уже совершенно
уверен, что то были люди, а не природа,— что целью их
было опять провести планету и жизнь на ней через все
ранее пройденные этапы — назад. Я думаю, что они ос-
тавили, предусмотрели возможность в какой-то точке
времени снова повернуть. Иначе получается, что они шли
на постепенное уничтожение человечества, а потом и всей
жизни — до полной пустоты, до первобытной Земли.
— А если,— сказала она тихо,— это не было намерен-
ным действием? Представь: вышел из-под контроля некий
эксперимент...
— Так или иначе, произошло насилие над людьми и
природой, а насилие всегда нужно чем-то питать, предо-
ставленное себе самому, оно не может существовать имен-
но потому, что оно противно природе. Зло не может нахо-
диться в состоянии устойчивого равновесия, оно всегда
колеблется. А раз так, то достаточно оказать сопротив-
181

ление — и процесс возвратного движения, наша- Вторая
жизнь прервется.
— Митя,— на этот раз он услышал свое имя; не так,
как недавно: не чувствовалось прежнего холода.— Ну лад-
но, ты пытаешься понять, как повернуть от Второй жизни;
но куда? К Первой? А стоит ли того Первая жизнь,
чтобы к ней возвращаться? Ты говоришь о свободе пос-
тупков, о движении вперед и так далее. Но снова повто-
рить свою Первую жизнь, начиная вот хотя бы с сегод-
няшнего дня, я не хочу. А ты? И если сейчас начнется та
наша жизнь — много ли тебе останется в ней существо-
вать?
Жестоко это было, конечно, и Наталья сама немного
испугалась, но слова были уже сказаны. Зернов, однако,
не так воспринял их, как она: боялась.
— Неужели ты думаешь, что я этого не помню, не по-
нимаю? Но, знаешь, пусть мало я проживу, но уже по-но-
вому... и ты будешь вспоминать обо мне не так, как в
тот раз, и не так, как сейчас. А ведь мне это и нужно. Хоть
коротко прожить, но так, как — я теперь понимаю — на-
до жить.
— Да ведь Первая жизнь — она тоже уже однажды
прожита!
— Наташа! Да почему, собственно, оказавшись в нор-
мальном течении Времени, мы должны будем повторять
свою Первую жизнь? Кем сказано? Кто решил? Я по-
нял!— вдруг перебил он сам себя.— Понял! «Возвращай-
тесь оглядываясь!» — вот в чем секрет! Ты поняла? Вот от-
куда лозунг! И вот зачем существует ваше Сообщество.
Ведь та жизнь, поступательная, снова даст людям возмож-
ность выбирать, решать, пробовать, идти другими путями!
И именно для того, чтобы не повторять тех ошибок, глупос-
тей или преступлений, которые были в той нашей Первой жиз-
ни, именно для этого и надо возвращаться — оглядываясь
на ту Первую жизнь,— чтобы вовремя предостеречь самих
себя от повторения того, чего повторять не нужно. Конечно
же, именно это имели в виду те, кто положил начало Сооб-
ществу. Они знали, что со временем неизбежно произойдет
новый поворот. А потом люди просто привыкли ко Второй
жизни, к ее жестким рамкам, забыли, что можно жить ина-
че. И мы будем возвращаться в том же направлении, в ко-
тором некогда стремилась Первая жизнь,— но будем огля-
дываться на ее тупики!
— Да Митя, же! Подумай, что ты говоришь! Это будет
даже не простая неопределенность, но — хуже. Полное не-
182

знание, полное не знаю что.^ Ты представляешь? Одни
события не произойдут совсем, вместо них совершатся со-
всем другие, одни люди не родятся, вместо них появятся
какие-то, кого никогда еще не было, и куда же придет
мир, если направить его по этому пути?
— Ната!—сказал Зернов весело.— Да ты ли это? Что
тебя пугает? Но ведь такой и была жизнь — та жизнь!
Разве мы знали, кто родится, что произойдет и так далее?
Что ж сомневаться?
— А мы сможем? Сможем делать все в той жизни не
так, как уже делалось, но — делать по-другому, как лучше?
— Я — смогу. Потому что я люблю тебя и хочу, чтобы
ты любила меня снова. Со мной же никогда так не было,
— Даже тогда... в самом начале?
— Сейчас куда сильнее. Та любовь была словно найден-
ная. Шел — нашел, только и всего. А сейчас — совсем дру-
гое. Потерял. Искал. Нашел с трудом. С немалым. На-
шел — как будто я сам ее сделал, сам родил, сам выпесто-
вал. Совсем другое, понимаешь? И вот она-то мне поможет,
уверен — поможет перевернуть все. Потому что — это я не-
давно понял — надо сосредоточить самое сильное свое чув-
ство, которое может вместить весь твой дух,— вот тогда
возникнет рычаг, которым вполне можно...
— А точка опоры, Митя?
— Это — ты.
— Я не могу,— сказала она едва слышно.— Пока
еще — нет. Пойми... Не может все воспрянуть так сра-
зу. Я буду любить тебя, Митя, наверное, даже сильнее,
чем раньше, но для этого понадобится время.
— Понимаю, Ната. Я заслужил...
— Подожди, я не закончила. Боюсь, что без точки опо-
ры ничего у тебя не получится. В одиночку тебе не сделать.
Начинать должны самое малое двое.
— Я буду ждать,— сказал Зернов.— Сколько понадо-
бится.
— Так что,— она запнулась,— от завтрашнего собрания
ничто тебя не оградит.
— Да,— невесело согласился он.— Это так.
К подъезду издательства множество людей подо-
шло почти одновременно и раньше обычного — потому
что в тот раз собрание кончилось позже, чем заканчивался
обычно рабочий день, и люди сразу же стали расходиться,
спеша по домам. Зернов помнил эти минуты. Ему казалось,
что он помнил их прекрасно. Не забывал. После того как
183

собрание тогда закончилось, он старался вести себя так,
будто ничего не случилось. Улыбался, раскланивался, про-
щаясь со всеми знакомыми с таким видом, словно целый
день только и ожидал того мига, когда сможет улыбнуться
именно этому человеку,— однако так он улыбался каждо-
му. И ему казалось тогда, что люди, с которыми он про-
щался, смотрели на него с большим, чем раньше, уважени-
ем, как если бы они вдруг поняли, что Зернов — не такой,
как они все, но смелее, принципиальнее и, быть может,
дальновиднее. Вот как это ему представлялось. И вот по-
дошло время, и он оказался в потоке тех же событий, стру-
ившихся к своим истокам.
И началось с того, чего он ну никак не помнил, совер-
шенно забыл — потому, наверное, что был тогда, уходя,
взволнован куда более, чем сам предполагал. Потому что
первым, с кем он сейчас поздоровался, оказался человек,
вовсе не присутствовавший тогда на собрании: его отверг-
нутый Автор.
Кажется, что-то подобное все же было тогда: Автор то
ли проходил по улице мимо, то ли дожидался кого-то у из-
дательства, и Зернов перекинулся с ним несколькими ниче-
го не значившими словами. А забыл об этом, надо пола-
гать, потому, что Автор никакого отношения к собранию не
имел, для Зернова же в те минуты все не имевшее отноше-
ния к только что завершившемуся собранию просто не су-
ществовало. Тем не менее, сейчас встреча повторилась, и
что-то надо было сказать, потому что и тогда что-то было
сказано. И Зернов сказал вдруг то, чего совершенно не хо-
тел, и что выговорилось как бы само собой, потому что Зер-
нову нужен был слушатель.
— Вот вы меня поймете,— сказал Зернов без предисло-
вия, вместо приветствия.— И согласитесь со мною. Это не
жизнь. Нельзя так.
— А как раньше—можно?
— Тоже нельзя. Но тогда мы могли выбирать. Сей-
час — не можем.
— Что же вы предлагаете?
— Попытаться вернуться к нормальному течению вре-
мени. И там...
— Мне давно ясно, что другого пути нет,— сказал Ав-
тор, ничуть не удивившись.— Странно только, что до сих
пор никто не сделал этого.
— Наверное,— сказал Зернов,— ни у кого не было дос-
таточно сильного чувства для этого. Такой любви.
— Вы плохо читали мою книгу,— сказал Автор.— Там
184

же все сказано. Не обязательно любовь. Ненависть — не
менее сильное чувство.
— Тогда вы должны мне помочь.
— О, нет. Этого я не умею. Я ведь вас даже не нена-
вижу. Жалею, может быть. Все, что у меня есть, я вкла-
дываю в то, что пишу, на прочее меня не хватает. Но лю-
дей, которые ненавидят вас, я думаю, достаточно. И се*
годня, пожалуй, их больше, чем обычно. Вот и восполь-
зуйтесь.
Зернов ничего не успел ответить: время истекло, разго*
вор закончился, и Автор уже шел своей дорогой. А Зер-
нов все еще находился среди людей, торопившихся к из<
дательству. Он кланялся и улыбался, и люди тоже улы«
бались и что-то говорили. Но глаза большинства смотре*
ли на него с брезгливым презрением, а чьи-то — с откро-
венной ненавистью, той самой, о которой говорил тольк.6
что Автор.
В тот раз не было таких взглядов. Значит, люди при-
шли к ненависти не сразу. Значит, не он один вспоминал?
и оценивал, и переживал все заново... Хотя, может быть,
все обстояло значительно проще: все уже знали, что
старый директор вернулся и будет работать долго, и мож-
но было без всякого риска высказать Зернову хотя бы
взглядом то, чего он, надо полагать, заслуживал.
Ненависть — тоже сильное чувство...
Так думал Зернов, усаживаясь в зале, куда плотнс
входили и тоже садились прочие. Директор вошел, хмурый
и ни на кого не глядящий; того, другого директора уже не
было — теперь ему предстояло появляться в издательстве
лишь время от времени в качестве представителя другой
организации. Вместе с директором вошло несколько (в тот
раз они вместе с ним выходили) наперебой говоривших
что-то; тогда, видимо, его утешали, сейчас — поздравляли
с возвращением. Наверное, от чистого сердца? Ведь не
хуже других директоров был он, хотя и не лучше. Сейчас
Зернов понимал это отлично, и если бы нашлась хоть ка-
кая-то возможность промолчать, он с радостью не высту-
пал бы. Но знал, что Время такой возможности ему не
даст. Говорить придется. Можно, конечно, покаяться, ска-
зать: я был плохим, сейчас хочу быть лучше. Но можно
было и наоборот — вызвать огонь на себя, чтобы...
Собрание началось. Немногочисленный президиум усел-
ся, за стол, люди подняли руки, потом прочитали проект
решения, затем начали выступать. Зернов сидел, не вслу-
шиваясь. Он знал, что его очередь третья.
185

Предыдущий оратор умолк и сошел с трибуны, предсе-
датель назвал фамилию выступавшего. Тогда Зернов встал.
Ноги несли его вперед, к президиуму, к трибуне. По-
слышались разрозненные, неуверенные аплодисменты. Лю-
ди смотрели на него, и взгляды были такими же, как пе-
ред издательством полчаса назад. Зернов коротко перевел
дыхание. Сейчас еще можно было выбирать. Каяться. Или
повторить все сказанное тогда, чтобы доказать, что в тот
раз руководствовался лишь интересами истины. Но ни то
ми другое не было нужно никому. И то и другое было бы
тактикой, но не истиной. Таким путем нельзя было выйти
из Второй жизни. Как можно — он еще не понимал до кон-
це, но уже знал, как нельзя. Он стоял на трибуне. Люди
смотрели на него. Все помнили, что говорил он тогда. Раз-
ве ему нечего было сказать? Ведь было!
— Вы знаете все о Второй жизни, которую мы живем,—
сказал Зернов.— И помните о Первой. Наверное, вы успе-
ли подумать и о той, и о другой. Может быть, вам уже
надоело об этом думать. Мне — еще нет. Потому что я
вернулся недавно. Я думал и думаю. И, кажется, что-то
понял. Вы помните, что я говооил тут в тот раз. Не хва-
лю себя за это и не осуждаю. Потому что это говорил тот
я. каким был в тот самый день и час Первой жизни. И
слушали меня те вы, какими были тогда. Сегодня — тот
самый день и час в обратном ходе Времени. Но разве вы
остались теми же? Нет. И я не остался. Наш дух, наше
сознание не связаны рамками Времени. И мы сегодня
Л'/маем и чувствуем во многом иначе, чем тогда. Мы
другие. Но Вторая жизнь заставляет нас повторять те
поступки, какие мы совершали, когда были другими.
Это неправильно и несправедливо. Я понял, что гово-
рили ваши глаза, когда вы встретили меня возле из-
дательства. Я понимаю, что говорят ваши глаза сейчас. Я
yjjqy сказать вот что: сейчас у нас есть такая возможность
думать о себе, о своей жизни, какой раньше не было —
долгому что в Первой жизни сам процесс ее отнимал все
'.ремя и силы, мы были заняты течением жизни, не оазмы-
шляя об ее сути. Сейчас мы можем делать это. И боль-
шинство из нас, если только не все, не стали бы совер-
шать многие из тех поступков, которые мы вынуждены по-
вторять в этой жизни,— не стали бы, если бы вновь по-
лучили возможность принимать решения и поступать в
соответствии с ними. Вторая жизнь не дает нам такой
возможности. Поэтому я против Второй жизни. Вы скаже-
те, что это ничего не меняет: с Временем спорить нельзя.
Ш

А я знаю, что можно; это зависит от того, в чьих Время
руках. Можно снова вертеться к тому направлению жизни,
когда мы будем обладать свободой решать и действовать.
Нужно только одно: понять, что мы вовсе не обязаны бу-
дем повторять снова все, что делали тогда в Первой жиз-
ни. Нет, у нас будет полная возможность начать все по-
иному. Потому что сами мы стали иными. Во всяком слу-
чае, некоторые из нас. Я знаю: многие видят во Второй
жизни немалые достоинства. Наверное, они существуют
реально. Но какими бы они ни были, они не могут пере-
весить главного недостатка. Он заключается в том, что
наше тело вынуждено совершать все то, что делало когда-
то, в то время как дух уже не хочет этого, это ему не нуж-
но, он стал выше, свободнее, самостоятельнее. Не должно
быть такого противоречия между нашим духом и практи-
кой жизни. Думайте об этом! Думайте! И когда настанет
момент поворота к новой Первой жизни, к поступательной
жизни — встретьте его готовыми, и пусть он не застанет
вас врасплох!
Зернов чувствовал, что мог бы сказать еще многое. Од-
нако время его истекло. Идти было тяжело, как бывает
тяжело идти под водой, сопротивляющейся движениям. Он
возвращался на свое место. Он смотрел на людей. Однако
на него не смотрел никто. Люди продолжали смотреть на
трибуну, на которой он только что стоял. Они смотрели вни-
мательно, словно ждали еще чего-то. Зернов удивился. Он
продолжал идти к своему месту. А люди все еще глядела
туда, вперед. Председатель должен был объявить имя
только что выступавшего, имя Зернова; но и он молчал.
Зернов почувствовал, что страшно устал, что идти ста-
новится все труднее. Когда он подошел к своему стулу,, у
него было ощущение, словно он промаршировал километ-
ров тридцать. Он сел. В зале было молчание. Люди смот-
рели на пустую трибуну. Президиум сидел неподвижно., v,
люди в нем тоже смотрели на трибуну, на которой никого
не было. Председатель не вставал, словно совершенно за-
был о своих обязанностях. Что случилось? Или его выступ-
ление так подействовало на них? Но ведь существует попа
еще незыблемый сценарий Времени, и... Одним словом,
Зернов ничего не мог понять. Молчание и неподвижность
в зале длились еще минуту. Другую, третью. Потом пред-
седатель встал. Он объявил, что выступать будет Зершув
и предложил подготовиться тому, кто уже выступил перед
Зерновым. Потом люди захлопали и следующий оратор за-
нял место на трибуне. Все пошло своим чередом. Что же,
ш

никто даже не заметил этих минут молчания — непонят-
ного, Ничем не объяснимого молчания?
И вдруг Зернов понял.
Молчание продолжалось эти несколько минут потому,
что это было еще его время. Ему еще полагалось говорить.
В тот раз его выступление заняло все отведенные регла-
ментом десять минут. Сейчас — минуты три, четыре. Потом
он сошел с трибуны...
...Сошел с трибуны, хотя ему полагалось еще оставать-
ся на ней и говорить.
...Сошел с трибуны и пошел на свое место. И хотя ид-
ти было необычайно трудно, он все же смог сойти с три-
буны, пройти по залу и сесть на свое место.
Это получилось не намеренно. Просто он был убежден,
что его время истекло. Ему показалось, что необходимость
заставляет его сойти и вернуться на место. А между тем,
как оказалось, Время, наоборот, должно было помешать
ему. И мешало.
Но он смог?.. Он действительно смог!
Ната говорила, что в одиночку ничего нельзя сделать.
Нужно, чтобы тебя кто-то поддерживал.
Зернов понял, что Автор был прав. Владевшее Зерно-
вым чувство не падало в пустоту. Оно сталкивалось с
другим, достаточно сильным и направленным. Правда, то
была не любовь. Другое чувство, не менее действенное.
Автор не ошибся: сегодня эти люди его, пожалуй, ненави-
дели. За то, что в Первой жизни он был таким, каким был.
Но сейчас это помогло ему.
Он внутренне усмехнулся: выходит, полезно — вызы-
вать ненависть к себе? И тут же поправил сам себя: по-
лезно — если ты хочешь меняться к лучшему. Отношение
других позволяет тебе понять подлинную меру твоей не-
приглядности. И действовать соответственно.
Значит, он был прав.
Итак — возможно.
Может быть, уже вообще все возможно? Например —
встать п уйти, не дожидаясь трех часов, когда закончится
собрание?
Он попытался встать, не особенно, впрочем, веря в ус-
пех. И оказался прав в своем неверии: тело ему снова не
повиновалось. На этот раз оно действительно вело себя
как безжизненный макет.
Но это не огорчило Зернова. Главное он теперь знал:
это возможно. Просто сейчас люди больше не концентри-
ровали свое внимание на нем, а кроме того, отношение к
166

нему неизбежно должно было сейчас измениться: он ска-
зал ведь именно то, что, наверное, приходило в голову не
одному из них. Так или иначе, его больше не ненавидели
так остро, как за несколько минут перед тем. А любить
его, разумеется, еще не стали. Так что не было второго
чувства — поддерживающего, несущего. Не было — здесь.
Но Зернов знал, где еще сейчас он мог вызвать подоб-
ное же отношение к нему. По заслугам.
И хотя до трех часов оставалось еще много времени, а
с трех нужно было досидеть еще до половины десятого, до
конца рабочего дня, Зернов подумал, что время это про-
мелькнет незаметно.
Потому что он будет думать о своей жене, которую не
видел уже несколько часов — такое долгое, неимоверно
долгое время.
Когда он шел домой, ему казалось, что мир стал уже
немного другим, не таким, каким был, когда он шел пг
службу. Да это и на самом деле было так. Потому что мир,
по которому он шел, был уже не просто реальным миром,
но таким, который Зернов начал приспосабливать для На-
таши. Мир, которому он перестал подчиняться и на кото
рый тем самым начал влиять.
Оказавшись наконец дома, Зернов не бросился с поро-
га к Наташе. Не было такого действия в сценарии, и не
таким хилым было Время, чтобы так сразу сдаться. Но'
он посмотрел на нее так, что и она как бы двинулась ему
навстречу, заструилась — оставаясь физически неподвиж'
ной за столом, на кухне, где ужинала. Она, разумеется, ни-
чего еще не знала о том, что произошло на собрании; но
сразу поняла, что пришел Зернов не таким, каким ухо-
дил. А это сейчас было главным.
Когда была убрана посуда, и они легли, и можно ста-
ло, вроде бы засыпая, разговаривать — он не удержался и
сказал ей:
— Знаешь, что-то удалось все-таки. Пусть немногое,
но удалось. Мне кажется, никто еще и не понял, что слу-
чилось. Ты не представляешь, как это меня сразу подняло!
— Почему же нет?— Наташа, кажется, даже чуть оби-
делась.— Думаешь, я не почувствовала, что произошло!
Ну, Митя..,
— Прости,— сказал он.— Прости. Но я так рад!
— Потому что не придется больше делать то, чего те'
бе не хотелось повторять в жизни?
.189

— Да, конечно,—согласился он.—Только...**-добавил
он, помолчав,— это не самое главное. Да, «теперь я пони-
маю: это не самое главное.
— А что же?
— Ты знаешь сама.
— Может быть. Но ты все равно скажи.
— Скажу... Понимаешь, я все последнее время просто-
таки с ужасом думал, что время идет, пройдет сколько-то
лет — и вот настанет день нашей свадьбы...
•— Прекрасный день.
— Но пройдет еще немного времени — и вдруг в один
черный день мы поймем, что уже только знакомы. А еще
позже я буду лишь изредка встречать тебя и проходить
мимо. И ты тоже, даже не обратив на меня внимания...
— Ну, не совсем так. Но, Митя... А если Время вернет-
ся к нормальному течению, но я буду все-таки любить не
тебя? Подумай! Сейчас ты, во всяком случае, можешь быть
уверен, что, люблю я тебя или нет, но еще много лет буду
рядом с тобой: Время не позволит ничего другого. А ты
хочешь оказаться вместе со мной и Николаем в том мире,
где у каждого из нас будет свобода действий, где мало
того, что тебе снова будет грозить болезнь,— будет еще и
опасность того, что мы вскоре расстанемся. Если, конечно,
для тебя это — опасность.
— Я знаю, Ната. Все понимаю. Но лучше так. Луч-
ше— естественно: пусть будет горе, но не принуждение.
Хотя — если сказать откровенно, то ведь не я, а Сергеев,
Николай должен был делать то, что делаю я, чтобы отвое-
вать тебя. А он, видишь, смирился.
— Думаешь, я этого не понимаю? Митя, откровенно
говоря, мне горько поэтому. Хотя я ведь знаю, что он хо-
роший...
— Лучше меня.
— Во многом лучше. Но вот видишь, на главное его
не хватило. Переступить запрет... Митя, я не знаю еще,
что решу, как будет, если вообще что-то получится, если
все это — не пустые мечты. Но только — если мы и тогда
останемся вместе... и если ты действительно относишься
ко мне так, как уверяешь, то никогда не станешь упрекать
меня в этом. Даже вспоминать не станешь.
— Согласен: не стану. Не хочу. И вообще — никакого
Сергеева между нами не было. Работает в издательстве та-
кой — и все.
— Нет, не все, Митя. А она?
Он не ответил.
т

— Митя, но ведь она существует. И тоже — человек.
Захочет ли она этой новой жизни — без тебя? Ведь у вас,
кажется, было серьезно? Иначе и я бы...
— Она...— сказал Зернов.— Не буду враты не знаю,
чем кончилось бы все в Первой жизни... останься я в жи-
вых. Но сейчас все изменилось. Не знаю подробностей, но
она сейчас, думаю, крепко ненавидит меня. За то, что сей-
час происходит с нами — без желания, без надобности...
— И тем не менее ты позвонишь ей сразу же, как
только встанешь.
— Да. Потому что мы все еще живем во Второй жиз-
ни. И...
— Я не сужу тебя. Знаю, что ты этого не хочешь. Те-
перь не хочешь. Но все же будешь звонить и договаривать-
ся о свидании. И свидания эти будут продолжаться до тех
пор, пока... пока не истечет их время — или пока что-ни-
будь не изменится... Думаешь, я не понимала тогда, что
это звонит именно ока, или что ты звонишь к ней? Я ведь
женщина...
— Позвоню, да. Ты права, с этим я пока ничего не мо-
гу поделать. Позвоню. Но не забудь: ведь сегодня мне хоть
что-то, но удалось! Начинается всегда с пустяков, с мело-
чей. Может быть, все начинается именно с молчания?,, Я
позвоню. Но ничего не стану говорить. Постараюсь не ска-
зать ни слова. Буду молчать.
— Тогда она услышит то, что ты говорил в тот раз в
Первой жизни — даже если ты не скажешь ни слова.
— Что она тогда услышит? Курлыканье навыворот,
как по радио? Ну и что? Это все равно, что молчание. Бе-
лый шум. Она поймет, что это значит,— потому что и са-
ма хочет того же.
— Ты уверен?
— Я знаю.
— Хорошо. Если тебе удастся это — значит, действи-
тельно, все уходит в прошлое, которое не вернется ни при
каких условиях. Если так, то... то давай будем молчать в
трубку оба.
— Ты согласна?
— Теперь — да.
Телефон зазвонил утром. Кратко звякнул, как раньше
при отбое.
Женщина обреченно поднялась. Подошла и сняла труб-
ку. В глазах ее было выражение, словно ей предстояло
услышать вынесенный ей приговор.
191

— Слушаю,— сказала Ада.
Она постаралась сказать это спокойно. Хотя в ней би-
лась ненависть. К жизни, к себе самой. Но прежде всего—
к другому человеку.
В телефоне молчало.
— Не слышу вас,— сказала Ада.— Нажмите кнопку,
если вы из автомата.
По-прежнему стояло молчание. Был какой-то неразбор-
чивый шум, бормотание — и все. Ни одного слова.
— Алло!
Все оставалось без изменений.
Тогда она положила трубку. И заплакала. Слезы не
текли, но она плакала. Не от горя. Ада плакала от облег-
чения. Ей стало хорошо.
Зернов положил трубку, набрав перед тем номер.
— Ната!—сказал он.— Ты понимаешь — нам, кажется,
удалось!
Он сказал это громко, потому что Наталья была в тот
миг в ванной: в Первой жизни, конечно же, Зернов не стал
бы звонить Аде, когда жена его находилась бы в той же
комнате.
— Как было бы прекрасно!—откликнулась она.
— Если удалось — значит, еще один шаг вперед!
— И все же ты поедешь и встретишься с ней...
Зернов представил это. И почувствовал, как дрожь про-
бежала по телу. Дрожь протеста.
— Знаешь,— сказал он,— я наглею. Теперь я начинаю
верить, что можно будет и не поехать! Раз уж началось...
— Это было бы великолепно, Митя,— проговорила На-
таша, входя в комнату.— Но я еще не так уверена. По-
доясдем.
— Чего?
— Ты не помнишь?
— Постой...
— Тогда, в тот раз... первой, за полчаса до тебя, по-
звонила она. Помню, как ты покосился на меня и сказал,
что чуть позже позвонишь сам. Сейчас ты позвонил. Зна-
чит, вскоре...
— Да,— сказал Зернов, мрачнея.— Да-да.
— Значит, она позвонит?
— Может быть...
— Ты понимаешь: она не может не позвонить, так же,
как ты сам не мог.
— Не знаю,—сказал Зернов, чуть помедлив.—Понн-
192

маешь, если только мне... нам удалось что-то сдвинуть с
места, то процесс изменения может и не затухнуть, но по-
немногу расширяться. Может быть, ему не хватало только
первого толчка, какого-то небольшого усилия. И тогда она
не позвонит вообще, а я... я не почувствую необходимости
встать и подойти к телефону именно в тот момент, когда
надо начать говорить,— в момент, когда мы в тот раз за-
кончили разговор.
— Посмотрим. Но если она даже и позвонит, но тоже
будет молчать — значит, это не случайность, значит, что-
то уже начало совершаться. И тогда мы действительно
можем рассчитывать...
— Подождем.
— Да. Будем ждать.
Стрелка часов ползла, как уже было привычно, справа
налево. Секундная. Зернов с Наташей, не отрываясь, смот-
рели на нее. И им казалось, что стрелка хотя и движется,
но как-то не так уверенно, как обычно. Словно ей хотелось
остановиться и завертеться в другую сторону.
Прошло тридцать минут. Сорок.
Прошел час.
Телефон молчал. Зернов сидел не двигаясь. И вдруг
они поняли, что телефон не зазвонит. Ада не позвонит во-
обще.
Было темно. Они сидели вдвоем. Стояла тишина, но
что-то было в этой тишине. Как будто окончился кон-
церт, но хотя все музыканты уже ушли, музыка все еще
звучала. Сама собой.
Эдуард ГЕВОРКЯН
Повесть москвича Эдуарда Геворкяна (1947) —•
тоже участника Всесоюзных семинаров молодых фантас-
тов и «приключенцев»— демонстрирует особенности «ю-
леевской» школы: динамика, экспрессия, острый сюжет»
напряженное внимание к вопросам морали и воспитания»
ПРАВИЛА ИГРЫ БЕЗ ПРАВИЛ
Глава первая
Цепочка дорожных столбиков таяла с каждой минутой-—
наползал туман. Дорога исчезла, фары высвечивали толь*
ко два расплывчатых овала. Я медленно катил вперед, по-
том осмелел, поддал газу и чуть не проскочил развилку»
19$

Видимо, здесь раньше стоял шлагбаум. Расплющенный
узел поворотной штанги был вмят в асфальт, словно по
нему проехался каток.
Через несколько минут после развилки лучи фар сколь-
знули по бетонной стене и уперлись в решетчатые ворота.
Я вышел, провел рукой по стене, но звонка не нашел.
Звуки клаксона глохли в тумане, сквозь щели ворот
ничего нельзя было разглядеть.
Меня ждали к утру. Я не рассчитывал на торжествен-
ную встречу, но у ворот таких заведений полагается выс-
тавлять охрану или хотя бы привратника.
Ночевать в машине не хотелось, поворачивать обратно
к мотелю — тем более. Несколько минут я топтался у ре-
шетки, сваренной из толстых прутьев, потом достал фо-
нарь. Почти к самой стене подступали кусты, трава вытоп-
тана. Я снова посигналил. Или в самом деле туман вино-
ват, или спят крепко. Еще бы не спать за такой оградой!
Я злобно пнул решетку.
Ворота ржаво скрипнули и медленно распахнулись.
Браво! Это называется строгая изоляция!
Минуту или две я стоял, ожидая прожекторов, сирены,
окрика, на худой конец. Ничего не дождавшись, взял с
заднего сидения портфель, сунул в карман плаща коробом
с электроникой и, обойдя врытый перед воротами рельс,
пошел но выложенной плитами дороге, подсвечивая фо-
нарем.
Дорога кружила меж больших деревьев, некоторые
росли прямо на ней, в бетонных кольцах. Я обошел ствол,
уперся в другой и обнаружил, что это не дерево, а коре-
настый мужчина в темном плаще.
Я полез в карман за бумагами. В ту же секунду руку
плотно зажали. Справа от меня оказался еще один. Соня
в ухо, он деловито вывернул мне и вторую руку. Нейтра-
лизовать его ничего не стоило, но я решил пока не обост-
рять отношений.
— Послушайте,— миролюбиво сказал я,— бумаги в
нравом кармане.
— Что — в правом кармане?—переспросил тот, что б
темном плаще.
— Видите ли, я некоторым образом инспектор по шко-
лам и приютам.
Державший меня отпустил руки, буркнул что-то pi ис-
чез.
— Извините!-* сказал мужчина в плаще*—У нас ре-
жим, а вас ждали к уъру.
194

— Понятно,— согласился я,— Вы не проводите к ди-
ректору, если он не спитг разумеется?
— К директору? Да хоть сейчас. Собственно говоря
я директор. Пойдемте, что нам здесь стоять, в сырости'
Он повернулся и пошел в темноту. Я подобрал фонарь
и, стараясь не отставать, шел и молча удивлялся. Режим,
видите ли! А ворота не запирают, и директор сам ловив
посторонних, как последний охранник.
Здание школы возникло сразу, черным квадратом; ме-
стами сквозь узкие вертикальные щели пробивался сла-
бый свет. Директор лязгнул связкой ключей и завозилсе
у замка. Мне показалось, что дверь была открыта и клю-
чами он гремит для вида.
В длинном светло-зеленом коридоре было пусто. На
дверях по обе стороны не было ни надписей, ни номерог
Коридор ломался под прямым углом и шел к лифту. Я
знал, что воспитатели и часть охранников живут на пер-
вом этаже, на остальных двух — воспитанники.
Директор остановился у ближайшей к лифту двери,
толкнул ее и вошел. Я последовал за ним.
Стол, несколько кресел и шкаф в полстены — вот все.
что было в комнате. Директор разместился в кресле у
зашторенного окна и начал вываливать на стол папки, бу-
маги, извлек наконец толстую прошнурованную книгу и
придвинул -ее ко мне.
— Вот,— облегченно вздохнул он,— можете начинать.
— Прямо сейчас?— спросил я, глянув на часы.
Он поднял голову, кашлянул и засмеялся.
— Совсем заработался. Не хватает рук, не хватает
средств, бюджет трещит, дотации мизерные. Все приходит-
ся самому... Сейчас вас проводят в гостевую комнату, у
нас, извините, без роскошеств.
— Вы не беспокойтесь,— сказал я,— это не тотальная
ревизия, а календарная инспекция по выборочным шко-
лам. Иногда федеральные власти вспоминают, что в их
ведомстве не только больницы и тюрьмы, но и спецшколы.
Дня два я похожу, полистаю бумаги и... все.
Вздоха облегчения я не услышал. Директор испыту-
юще глядел на меня. Я зевнул и тут же почувствовал, что
в комнате появился еще кто-то, но оборачиваться не стал.
— Проводите инспектора в гостевую,— сказал директор.
— Там кондиционер не работает,— хрипло ответили
ему.
Теперь я оглянулся. Лысый верзила в форме охран-
ника.
7*
195

— Как это не работает?! Где Пупер?
— Спит.
Пока они выясняли, кто, чем и когда должен занимать-
ся, я осторожно покопался в кармане, еще раз зевнул и
аккуратно всадил «кнопку» в ножку директорского стола.
Наконец директор уговорил лысого разбудить Пупера и,
в свою очередь, уговорить его включить кондиционер. Лы-
сый пообещал директору наслать на него Пупера и мот-
мул головой, приглашая меня следовать за ним.
Директор задумчиво жевал губами, глядя вслед лы-
сому.
Я пожелал ему спокойной ночи и, не дожидаясь от-
вета, вышел. Лысый уже заворачивал за угол, когда я
догнал его.
— Чертовский туман, не правда ли?—вежливо сооб-
щил я ему.
— Туман?— переспросил он.
— Да-да, туман.
— Ах, туман...— задумчиво протянул он, и это было
все, что мне довелось от него услышать.
Молча он провел до двери и, не пожелав спокойной но-
чи, удалился.
Комната действительно была без роскошеств. Склад-
ной стол, стулья, широкий диван, застеленный простыней
и одеялом. Окно, шторы... Приподняв штору, я обнаружил
за ней металлические ставни. Затем я достал авторучку
и прошелся по всем местам, куда только можно воткнуть
микрофоны. Неонка не мигала — пусто. Я обшарил поч-
ти всю комнату, когда до меня дошел идиотизм этого
занятия — не храп же они будут записывать!
Быстро раздевшись, я лег. Пусть они благородно не
подслушивают, но я не собираюсь состязаться с ними в
благородстве. Вынув из кармана пиджака зажигалку, я
подкрутил колесико и прижал к уху, однако сколько ни
вслушивался, ничего, кроме слабого звука, напоминаю-
щего храп, не услышал.
Я представил себе, как директор спит за столом, хмык-
нул, спрятал зажигалку и погасил свет.
Утром я проснулся, дрожа от сырости и холода. Види-
мо, лысому так и не удалось разбудить Пупера. Я лежал,
кутаясь в негреющее одеяло, когда в дверь стукнули.
— Войдите,— сказал я.
В дверном проеме возник директор.
— Доброе утро!
196

— Доброе... ага!—сказал он и внимательно посмотрел
на мой пиджак. Судя по выражению его лица, он пытал-
ся вспомнить, кто я такой и что здесь делаю.
— Завтрак через двадцать минут,— наконец сказал
он, закончк-з осмотр моей одежды.— Я зайду за вами.
— Весьма признателен,— ответил я, подтягивая спол-
зающее одеяло.
Директор вышел. Я не мог сообразить, где у них сан-
блок, потом догадался отодвинуть настенное зеркало, за
которым обнаружилась ниша с умывальником и все ос-
тальное. Приведя себя в порядок, я разложил по карма-
нам магнитофон, обойму с «кнопками», за ними последо-
вали другие мелкие, но полезные устройства.
Директор пришел точно через двадцать минут.
— Мы завтракаем вместе с воспитанниками,— сказал
он,— на втором этаже.
Перспектива совместного завтрака с бандой правона-
рушителей меня не восхитила. Представляю себе, что это
за завтрак: шеренги затянутых в черную кожу надзира-
телей, стоящих над головами понурых, забитых оливеров
твистов и поигрывающих, скажем, кнутами...
— Это наша традиция,— без всякой причины сказал
директор, когда мы подходили к лифту,— совместный завт-
рак, такая вот традиция. Обед и ужин раздельно, но завт-
рак— вместе. Делинквенты необычайно чувствительны...
Второй этаж, в отличие от спартанской обстановки пер-
вого, бил в глаза вызывающей роскошью. Большой холл,
ковер с длинным ворсом во весь пол, стены под резной
дуб, в углу цветной телевизор, одна из последних моделей,
настенный двухметровик. Если в такой холл запустить де-
сяток нормальных подростков без отклонений и с прилич-
ной родословной, то через неделю, ну, через месяц они
превратят этот салон в нужник. А тут не простые подрост-
ки. Так что же — в самом деле затянутые в кожу и с кну-
тами?
Директор глянул на часы.
— Все уже в столовой.
Мы пересекли холл и вошли в столовую.
Столовая тоже впечатляла!
Хрустальных подвесок, правда, не было, но стекла и
никеля хватало вполне. Чисто, и не несет подгорелым жи-
ром. Подростки сидели за длинными столами и чинно бра
ли с ленты транспортера подносы с тарелками. Воспита
тели и охранники сидели рядом и брали подносы с другой
ленты. На нас никто не обратил внимания. Директор под-
197

вел меня к столу воспитателей, взял два подноса и один
придвинул ко мне.
С едой тоже было все в порядке — масло свежее, джема
порядочно, чан крепкий, н печенье в меру рассыпчато. Ис-
коса я наблюдал за подростками. Четыре группы по де-
сять-двенадцать человек, группы собраны по возрасту:
за крайним столом взрослые парни, а ближе к нам — почти
дети. Странно, обычно группы комплектуются по степени...
После завтрака директор повел меня по этажу. В клас-
сах никого' не было. «Рано еще,— пояснил директор,— а
вот, кстати, библиотека...» Классы были чистые, мебель
целая, а библиотека большая. Я вспомнил свою бесплат-
ную среднеобразовательпую руину, которой муниципаль-
ные подачки помогали, как самоубийце страховка, вспом-
нил грязь, ободранные столы и заляпанные стены...
На обратном пути я заглянул в спортзал и опешил:
четыре подростка в присутствии преподавателя и поощряе-
мые его азартными криками избивали друг друга палками.
Сразу же заметив, что удары не достигают цели или ловко
парируются, я нерешительно спросил директора:
— Вы уверены, что палочная драка пойдет им на поль-
зу?
— Несомненно! Во-первых, это сублимация агрессив-
ных влечении. Они еще проходят курс каратэ. А во-вто-
рых, появляется уверенность в себе, подавляется стадный
инстинкт. Понимаете, исчезает стремление объединяться
в группы. Разумеется, все занятия под строгим контролем,
у нас очень опытные преподаватели.
Я покачал головой, но ничего не сказал. Сублимация
так сублимация. Ну, а если взбунтуются, как в Гаран-
ском интернате? Впрочем, это уже их заботы. Как гова-
ривал мой хороший знакомый старина Б идо, когда его
вытаскивали из-под моста: в своем хлеву и свинья — ко-
ролева.
Мастерские были оборудованы великолепно. Станки,
верстаки и все такое... В технике я не очень разбираюсь,
но судя по внешнему виду, у них не утиль и не бросовый
товар.
Несколько подростков собирали большое устройство с
толстой трубой. Присмотревшись, я с удивлением обнару-
жил, что у них вырисовывается полевое безоткатное ору-
дие.
— Это что,— ткнул я пальцем в ствол,— тоже субли-
мация?
Директор мягко взял меня за локоть и вывел в кори-
198

дор. Он втолковывал мне о врожденной агрессивности, об
избытке энергии, снова о сублимации, а я, слушая его
вполуха и поддакивая где надо, вспоминал, как однажды
выклянчил у старшего брата, тогда еще живого, подер-
жать на минуту тяжеленный «люгер», и как я с дворовой
мелюзгой ползал по мосту и подбирал автоматные гиль-
зы после стычки двух банд, а пределом мечтаний у всей
компании был «глостер» с удлиненным стволом. Может,
не так уж и глупо они придумали с этой пушкой, подумал
я, Дай нам тогда кто-нибудь вволю набабахать из орудия,
впечатлений хватило бы надолго, и не сразу бы начали
лить кастеты и точить напильники.
— Надеюсь,— перебил я директора,— пушку будут ис-
пытывать в достаточно отдаленном месте? Жертвы среди
мирного населения для сублимации, я полагаю, не обяза-
тельны.
— О, да!—улыбнулся директор.— У нас под боком
ущелье, рядом с бывшим полигоном. На сам полигон мы
не забираемся, туда в свое время и химию сбрасывали, а
вот ущелье — глубокое и глухое. Снаряды холостые, но
грохот порядочный, а мирному, как вы говорите, населению
ми к чему знать о наших играх и забавах. Не так поймут...
— А ваши...
— Ребята в восторге! Масса впечатлений! Вторая груп-
па уже месяц ждет испытаний, и представьте себе — ни
одного нарушения. За три замечания мы лишаем права
присутствовать...
Может, они и перегибают палку со своими методами,
но если эти железки действительно помогают держать их
в узде, то черт с ней, с пушкой. К тому же вполне в духе
добрых славных традиций. Для чего же безоткатка, как
не для воспитания? Не собираются же они, в самом деле,
штурмовать Долину?
Обход мы закончили в полдень. Если утром еще я сом-
невался— не наведен ли лоск специально к моему приез-
ду, то теперь я был уверен в обратном. Мелочи вроде ухо-
женных цветов и утоптанных ковровых дорожек говорили
о давнем и стабильном порядке.
Миссия моя с формальной стороны была выполнена.
Перебрать бумаги, просмотреть на выбор пару досье —
можно смело писать в отчете, что в школе для подрост-
ков-делинквентов № 85 все в порядке. Идеальном!
Оставалась одна неувязка, и необходимо было ее увя-
зать. Директору я сказал почти правду. По крайней мере,
ни на букву не отойдя от текста сопроводительного лист-
199

ка. Действительно, я инспектор. Но только не федераль-
ный, а федерального бюро, а это несколько иное, не муни-
ципальное ведомство. И ко всему еще инспектор не по не-
совершеннолетним, а по расследованию... как там в Уло-
жении: «преступной или могущей стать преступной дея-
тельности».
Не мог же я сразу же после завтрака заявить дирек-
тору, что у него в школе неладно, и небрежно спросить,
вочему за последние двенадцать лет ни один из выпуск-
ников не был затребован родителями? Причем это еще по-
ловина апельсина, как сказал старина Бидо, когда на оче-
редном допросе я пообещал упечь его за бродяжничество,
поскольку ни в чем серьезном уличить не мог. Так вот,
родителей у некоторых вообще не было, а многие из на-
личествующих чаще всего были под надзором либо уже
изолированы. Хуже другое — ни один из выпускников не
был обнаружен не только на территории графства, но и во
всей конфедерации. Самое естественное предположение —
выходя из школы, они меняли фамилии и жили по чужим
документам.
А это попахивало если и не заговором, то чем-то очень
похожим на заговор!
Рассортированные бумаги лежали аккуратными стоп-
ками. Директор широким жестом указал на свое кресло и,
пообещав зайти через час, вышел. Я рассеянно полистал
платежные ведомости, переложил не глядя слева направо
стопки учетных карточек, наконец добрался до списка уча-
щихся. Так-так, сорок шесть человек: Цезар Коржо, Хач
Мангал, Стив Орнитц, Пит Джеджер...
Пит Джеджер... тогда он сидел перед нами на жесткой
скамье отделения, вцепившись трясущимися руками в барь-
ер и, весь перекошенный, с идиотским смехом исходил слю-
ной и соплями. Его подобрала патрульная машина в Ве-
селом квартале у дверей какого-то притона. Несколько
придя в себя, он назвался, а когда дежурный составил акт
и заполнил форму на принудительное лечение, то компью-
тер, в который ввели данные и отпечатки, неожиданно
включил магнитный замок и блокировал выход.
Дежурный запросил отдел информации и вызвал сле-
дователя. Следователь и распечатка на Пита пришли од-
новременно. Судя по бумаге, он сейчас должен был нахо-
диться в спецшколе, за триста миль отсюда и под надеж-
ной охраной.
Я засиделся в своей конторе и заехал с патрульными
200

в отделение выпить кофе и перекусить — третий час ночи,
а утром, в субботу, я собирался вылететь на Побережье,
разобраться наконец с женой, в каких отношениях мы с
ней находимся и долго ли эта неопределенность будет тя-
нуться. В буфете я взял несколько бутербродов, кофе не
было, запивал минералкой. Когда я пошел к выходу, <меня
чуть не сшиб дюжий сержант, выскочивший в коридор с
криком: «Где док?»
За ним из комнаты несся дикий вой, сопровождаемый
глухими ударами.
Дежурный выкручивал руки долговязому подростку, а
тот вырывался и бился головой о барьер.
— Позвольте,— сказали за моей спиной. Полицейский
доктор отпихнул меня от барьера, выхватил шприц и лов-
ко вкатил в руку буйствующего несколько кубиков чего-то
желтого. Подросток обмяк и привалился к барьеру. Де-
журный вытер пот со лба, кинул фуражку на стол и ус-
тавился на меня. Я показал ему свою карточку.
— Что с ним?
— Взбесился, молокосос,— обиженно сказал дежур-
ный.— Его притащили сюда — ну в стельку, привели в
чувство, а тут выяснилось, что ему в спецшколе полага-
ется быть. Только спросил про школу, а с ним истерика.
Следователя укусил, сейчас ему руку перевязывают. Этот,
как его, Пит Джеджер, беглец, по всей видимости...
Юнец несколько пришел в себя.
— Послушай, парень,— мягко сказал я,— тебя никто не
тронет и плохого не сделает. Тебя что, обижали в школе?
Он вдруг вскочил и уставился совершенно круглыми
глазами мне за спину, словно увидел там привидение, и
не одно к тому же. Когда я невольно оглянулся, он с кри-
ком «сволочи?» боднул меня в живот и перескочил через
барьер. В дверях его остановил кулак сержанта.
— Зря его так,— сказал я, приведя дыхание в норму.
— Виноват,— равнодушно ответил сержант и пошеве-
лил носком ботинка голову лежащего на полу Джеджера.—
Минут через пять очнется, а если водой окатить, то сразу.
И вот Пит Джеджер косо сидел перед нами и трясся и
лепетал что-то, закатывая мутные глаза, а пока дежурный
выяснял по телефону, куда его сунуть до утра, я прики-
дывал, успею ли поменять утренний десятичасовой билет
на ночной рейс, чтобы не тратить время днем.
Раскисшего подростка отволокли в камеру, а я с по-
путным патрулем уехал в аэропорт.
Жену я не застал. Придавленная тяжелой китайской
201

вазой записка гласила, что у нее репетиция, она извиняет-
ся, но всю волокиту придется отложить на месяц, до премь-
еры, и что надо поговорить с сыном — плохо ходит в
школу.
Сына тоже не было дома. В его комнате все как обыч-
но— стены оклеены фотоблоками, в углу неизменный хаос.
Травкой не пахло, упаковок из-под таблеток тоже не бы-
ло видно, значит, «колесами» не балуется, это уже слав-
но, а что не посещает занятий, так еще неизвестно, помо-
жет ли ему образование выбиться на местечко потеплее.
Мне лично оно только мешало. Ну, об этом ему говорить
не надо, напротив, несколько слов об упорстве, настойчивос-
ти, несколько общеизвестных примеров.., потом незаметно
сунуть ему в карман чек и проследить, чтобы он незамет-
но не сунул его обратно.
Зачем ей понадобился бракоразводный процесс перед
премьерой, думал я, возвращаясь с Побережья. Уже на
посадке сообразил, что все просто — она и из этого хотела
извлечь выгоду — бесплатная реклама, успех фильма обес-
печен!
Утром меня вызвал Шеф и попросил ознакомиться с
новым делом. Судя по его вежливому тону, он опять по-
ссорился с секретаршей и искал, на ком сорвать зло.
Я взял папку и тихо вышел. Минут через пять он
вызвал меня по селектору.
— Ты забыл отчитаться по делу Ванмеепа,— сказал он.
— Дело закрыто и передано в суд.
— Вот и славно! Тогда приступай. Ознакомься и при-
ступай.
— Слушаюсь?—рявкнул я и, кажется, щелкнул каб-
луками.
Выходя, я услышал его довольное хмыканье. Такая вот
жизнь: венцу творения приходится маневрировать, ловчить
и при этом блюсти остатки собственного достоинства, а
когда это невозможно, то не терять хотя бы чувства
юмора.
В кабинете я взялся за папку. По делу проходил не-
давний знакомец, Пит Джеджер. В памяти была еще све-
жа его истерика в отделении. Вначале я не понял, почему
на него завели дело, и чем больше вчитывался, тем мень-
ше понимал, чем я должен заниматься. К делу прилага-
лись показания Пита, из кармашка торчала кассет-копия
допроса. Протокол в основном состоял из отдельных слов,
многоточий и ремарок типа «допрашиваемый молчит», «до-
прашиваемый истерично хохочет» и т. п. На все вопросы о
202

причинах побега он отмалчивался или плакал, а когда ему
сказали, что позвонят в школу — потерял сознание.
Прослушав кассету, я ничего нового не выяснил. Меж-
ду всхлипыванием, плачем и надсадным кашлем он как
заведенный повторял, что в школе ему будет крышка, что
там нечисто, и что Колин, Хенк и Етрос все расскажут,
если вырвутся. Заключение медэксперта — весьма типич-
ный случай запущенного параноидального невроза, возмож-
но, имело место употребление психотомиметиков.
Запросив материалы по школе, перед тем как трясти
Пита, я провел выборочную проверку, копнул глубже... и
пошло-поехало!
И вот я за столом директора перебираю большие колен-
коровые папки с личными делами. Так, досье Джеджера:
родился в Остоне, Норт-Энд, семья среднеблагополучная,
учился в бесплатной районной, связался с компанией «пи-
ратов». Интеллект — 94. Агрессивность—115. Родился,
учился. Школьный рапорт. Не окончил, направлен в рас-
пределитель за избиение учителя. Плюс к этому мелкие
кражи, поджог мусоропровода. Акт о направлении в спец-
школу, акт о приемке, запись врача — медкарта прилага-
ется, ежемесячный контроль... Вот оно!
Отметка за этот месяц — он что же, сейчас мирно за-
нимается в библиотеке или там в мастерских, а не сидит
в следственном карантине? И вообще, он не в бегах, а
тихо дерется на палках или сублимирует агрессивность в
нечто дальнобойное? Судя по документу, так оно и есть, и
подпись рядом. Ладно, допустим, любой проходимец на
допросе мог себя выдать за Джеджера. Только вот с паль-
чиками плохо, отпечатки все-таки его, Пита, и находить-
ся ему здесь никак нельзя. Так что отметка о контроле ли-
ловая.
С этого и начнем, аккуратно, без нажима. И не сейчас,
а после обеда.
Я снова взялся за список: вот и Хенк Боргес, а вот Ко-
лин Кригльштайнер, еще Колин, только Ливере. Зато Ет-
рос у них один.
Листая инвентарную книгу, я обнаружил в спортивном
снаряжении два надувных спасательных плота. Насколько
мне известно, самый крупный водоем поблизости — это
пруд в муниципальном парке Долины.
Не дождавшись директора, я ушел к себе в комнату.
Войдя, я остановился на пороге —вещи лежали не так.
20S

Портфель ближе к краю стола, а стул вдвинут до упора.
Что же они искали? Все свое я ношу с собой, особенно в
чужих владеньях.
Я сел на кровать, достал зажигалку и прошелся по
всем «кнопкам», которые распихал на втором этаже под
директорские речи о сублимации. Чувствительность на пре-
деле, но везде пусто! Только один микрофон брал стран-
ные звуки, что-то вроде мелодичного похрюкивания.
Сунув приемник в карман, я встал. И замер. Из-под
кровати мне послышался слабый шорох.
— Ну, вылезай!—спокойно сказал я и присел.
Под кроватью никого не было.
После обеда я шел по первому этажу. Везде пусто, у
входа на стене появился большой плакат с сочной мулат-
кой — «Посетите Гавайи!».
«Непременно посетим»,— пробормотал я и вышел во
двор.
Школа располагалась на склоне горы, сверху нависа-
ли огромные замшелые валуны. Парк шел вниз, дорога,,
по которой я вчера добирался, усыпана листьями. Вокруг
дома аллея, скамейки.
Ночью шел дождь, спортплощадка за школой раскис-
ла, лужи маскировались опавшей листвой. Площадка бы-
ла врезана в склон, двери за ней вели, очевидно, в раз-
девалку и душевые, сооруженные в горе.
Так, волейбол, баскетбол, регби... а это что? Я оста-
новился перед массивным сооружением из стальных труб,
автопокрышек, цепей и досок. От несильного ветра все
это угрожающе раскачивалось и скрипело, цепи звенели,
мокрые доски медленно поворачивались... Похоже на кине-
тическую скульптуру. Вдруг я физически ощутил, как чей-
то взгляд жжет мой затылок. Не оборачиваясь, я полез в
карман, вынул платок и уронил его.
Ни на площадке, ни у дома никого не было. Окна в
ставнях даже днем! Если кто-то и смотрел на меня, то
только из школы. Это хоть понятнее, чем равнодушное
безразличие в столовой.
Начинала раздражать неестественность происходяще-
го. Если здесь в самом деле нечисто, то почему никто не
трется возле меня, пытаясь сбить с толку, запугать или
просто купить? Или у них и намыленный муравей в щель
не влезет, как говаривал старина Бидо, или это блеф.
Даже самого заурядного инспектора надо ублажать,
204

от его доклада зависит размер куска, отхватываемого из
кармана налогоплательщика в школьную казну.
Туча, цеплявшаяся за вершину, сползла вниз. Закапал
мелкий дождь. Не знаю, как намыленному муравью, а
мне пора вползать в дело и переходить от впечатлений к
фактам, а от фактов к выводам.
* * *
— Что ж,— сказал я директору,— все в порядке. Те-
перь для отчета надо побеседовать...— Я рассеянно пово-
дил пальцем и ткнул наугад.
— Скажем, вот этот. Селин Гузик.
— Селин? Минутку!
Директор перебрал дела, сунул мне досье Гузика и со
словами «сейчас приведу» вышел. Глядя вслед, я сообра-
жал, что же здесь неладно? Потом дошло — директор идет
за воспитанником, как последний охранник. Мог ведь по
селектору вызвать! Странные у них тут порядки...
Итак, пусть для начала Гузик. Шестнадцать лет. Сос-
тоятельная семья. Развод. Остался с отцом. Шайка «ноч-
ные голуби». Драки, мелкие кражи, участие в Арлимских
беспорядках. Интеллект — 90. Агрессивность—121. Харак-
теристики, медкарты, контрольные отметки и т. п.
За дверью засмеялись, потом быстро вошел директор,
а с ним высокий черноволосый парень. На правом рукаве
нашита голубая единица.
— Инспектор побеседует с тобой, Селин,— сказал ди-
ректор, а мне показалось, что он охотно добавил бы: «если
ты не имеешь ничего против» или нечто в этом роде.
— Здравствуйте,— вежливо сказал Селин.
— Привет,— ответил я,— садись.
Директор вышел. Я впился глазами в лицо Селина, пы-
таясь уловить облегчение или растерянность, но ничего не
заметил.
— Если хочешь,—предложил я, следя за ним,— вый-
дем во двор.
— Так ведь дождь!— улыбнулся Селин.
— Ну, ладно. Есть претензии, жалобы?
— А как же,— заявил он (я встрепенулся),— есть пре-
тензии!
Уткнувшись в бумаги и не глядя на него, я спросил:
— Чем недоволен?
— Ребят у нас мало. Группы по десятке! Со всей шко-
лы две команды наберешь, а на регби и того меньше. Не-
интересно!
205

«~ Хорошо, я запишу. На что сам жалуешься?
— Я же говорю — ребят мало!
В его абсолютно честных глазах не было ни капли иро-
нии. Над чем они все-таки смеялись с директором в коридоре?
— Тебе здесь не очень скучно?
— Что вы! Я староста группы.— с достоинством сооб-
щил он, тронув матерчатую нашивку на рукаве,— времени
не хватает скучать.
Ах, даже староста! Не знал я, что в спецшколах при-
влекают подопечных к управлению. Да и в обычных тоже...
Оригинально!
— Как же ты сюда попал?
Селин хохотнул.
— Ерундой занимался с ребятами... Бывало, зайдем в
магазин, каждый сопрет лампочку, мяч или там дверную
ручку, а потом в другом магазине заменим это барахло
на точно такое же. Или ценники переставим. Таблички
всякие: «не курить», «не сорить» — срывали и вешали се-
бе на грудь. Еще указатели к туалетам снимали и прико-
лачивали у полицейских участков. А то молоко крали и
в почтовые ящики выливали. У нас в заброшенных домах
базы были, все туда стаскивали, пока шатуны не прогнали.
Ну, еще автомобили сцепляли...
— Как это — сцепляли?
— У нас двойные крючки были из нержавейки. Маши-
ны на улицах плотно стоят, ну, мы бампер к бамперу и
цепляли...
Он рассказывал о своих делах спокойно и равнодуш-
но, словно все это было очень давно и не с ним. Перевос-
питали уже, или считает прошлые свои забавы нормаль-
ным досугом? Вот я сижу тут с ним, слушаю о его подви-
гах на арлимском пепелище, а мой сын в это время сцеп-
ляет автомобили или заливает молоком ящики. Черт его
знает, с кем связался и почему не ходит в школу...
— Чем вы занимаетесь в мастерских? — перебил я Се-
лина.
— Как чем? Наша группа пулемет собирает, крупно-
калиберный.
— Даже так! Зачем вам пулемет?
— Ну, приятно пострелять. Я в детстве самопалы де-
лал...
— А сейчас?
— Что —сейчас?
— А сейчас не делаешь?
— Зачем? Пулемет ведь!
206

— Да, пулемет — это ке самопал. И боеприпасы к не-
му сами делаете?
— Конечно. Я придумал, как гильзы обжимать.
— Молодец! — похвалил я его.— А не боитесь ранить
кого-нибудь?
— Что вы!—удивился Селин.— У нас знаете какой
полигон! А бункер? Вот если самопалы — тогда точно ко-
го-нибудь убьет. В нашем дворе двоим пальцы поотрывало.
— Ну, ладно... Что это?
За окном кто-то затрещал и засвистел. Селин вытара-
щил на меня глаза.
— Это соловей,— осторожно сказал он,— значит, дождь
перестал.
— А разве они осенью поют?
— Поет ведь этот.
— Хорошо, свободен. Позови директора.
Пришел директор. Селин остался стоять в дверях.
— С Гузиком я закончил.
— Ага. Ну, иди, Селин. Впрочем, пришли...—он во-
просительно посмотрел на меня.
— Напоследок, скажем...— я как бы наугад провел по
списку,— вот этот, Пит Джеджер.
— Позови Пита,—сказал директор как ни в чем не
бывало.
Селин кивнул и вышел. За стеной тихо загудел лифт.
Директор между тем сел в кресло напротив и стукнул паль-
цем по бумагам Селина.
— Один из самых трудных подростков. Полнейшая не-
восприимчивость к требованиям подчинения закону и в
большой степени недальновидный гедонизм. Мы возились
с ним два года, теперь его не узнать.
— Чем же вы его обломали, пулеметом?
Директор слабо махнул рукой.
— Пулемет — это пустяки, это уже потом, чтобы снять
остаточную агрессивность, ну, чтобы свободного времени
не оставалось. Не вдалбливать же им с утра до вечера
биографии отцов-основателей? Мы прививаем...
Директор не успел договорить, что именно они приви-
вают, как в дверь постучался и вошел охранник, высокий,
чем-то похожий на Селина, повзрослевшего лет на двад-
цать, с густой шевелюрой и низким лбом.
— Вы за Джеджером посылали,— сказал он, подобо-
страстно глядя на меня.— Так он все еще в изоляторе. Не
может, извините, прийти.
— Что он натворил?— полюбопытствовал я,
WZ

— Почему же — натворил? Он болен. Температура...
— Слушайте, Пупер,— вдруг рявкнул директор,— вы
не включили кондиционер!
Они начали громко выяснять, почему не включен кон-
диционер, кто спит во время дежурства, куда исчезают
протирочные концы, а я не торопясь извлек из стопки дело
Джеджера и небрежно пролистал его. К шумной перебран-
ке я не прислушивался, это все дешевый театр, балаган, я
знал, что вызов Пита кончится подобным образом.
— Вот что,— сказал я, когда они замолчали,— не меша-
ет осмотреть и изолятор. Он у вас где — на втором?
Я был уверен, что директор сейчас лихорадочно приду-
мывает, как не допустить меня к изолятору или отвлечь
внимание от Джеджера. Если он объявит Пита остроин-
фекционным больным, тогда он последний дурак. И вооб-
ще, что бы он ни сказал — не в его пользу. Послать-то он
в а ним послал!
Пупер вежливо улыбнулся и вышел. Я встал. Дирек-
тор глянул на часы и со словами: «В изолятор, так в изо-
лятор»,— пропустил меня в коридор.
Миновав холл второго этажа, мы пошли широким про-
ходом. На степах висели репродукции чего-то классичес-
кого: люди, копи, батальные сцепы... Четыре больших
двустворчатых двери. Сквозь матовое стекло доносился
смех, кто-то декламировал стихи пронзительным голосом.
Мы свернули в узкий переход и вышли у спортзала. От-
туда шел металлический лязг, перемежаемый глухими уда-
рами.
— Опять на палках сублимируют?
— Нет,— улыбнулся директор,— сегодня они работают
на снарядах.
Я приоткрыл дверь. В центре зала стояли два соору-
жения, младшие братья той штуки, что мокла на спорт-
площадке. Из двух групп по пять человек одновременно
выбегали два подростка, бежали наперегонки и, подпрыг-
нув на трамплине, врезались с разгона прямо в эти... сна-
ряды. Сооружения угрожающе содрогались, доски кача-
лись во все стороны, автомобильные покрышки раскачи-
вались бредовыми маятниками, тросы скрипели и хлопали
по доскам.
Невысокий парень ужом проскользнул меж досок, от-
толкнулся от одной покрышки, нырнул под вторую, повис
на секунду на тросе и, соскочив с противоположной сторо-
ны, побежал обратно под одобрительные крики своей
команды. Второй бежал назад чуть прихрамывая.
208

— Забавные у вас снаряды!
— О! Если бы вы приехали летом! К сожалению, зал
небольшой, много инвентаря лежит на складе. Ребят отор-
вать невозможно... Вы читали статью Коэна о содержании
делинквентной культуры?
Я ограничился невнятным движением головы.
— Мы подавляем беспричинную враждебность ко взрос-
лым или просто «не своим» исключительной целенаправ-
ленностью их деятельности. Не говорим: делай то, не де-
лай этого, и ты будешь преуспевать. Они сами видят —
если сегодня выточат ствол, то через неделю смогут по-
стрелять, если выучат урок по химии, то смогут завтра
заняться пиротехникой. Это не просто «стимул — реакция»
и не явное поощрение, просто они знают, что, пропустив
ступень, они не смогут сделать следующего шага. С каж-
дым приходится работать индивидуально.
Я слушал его невнимательно. Пока мы шли по кори-
дору, он жаловался на мизерность дотаций, на трудности,
а я пытался связать увиденное и услышанное с тем, что ни
один из выпускников школы к родителям не вернулся и
нигде не зарегистрирован. Ни на бирже, ни в полиции. И
еще я гадал, кого мне сейчас предъявят вместо Джеджера,
Мы остановились у стеклянной перегородки с большим
красным крестом на белом круге. Стекло толстое, с сине-
ватым отливом. Как на патрульных машинах, пулей не
пробьешь. Интересный фактик!
А сейчас — особое внимание! Если не будет прямой
опасности, то расследование я проведу сам, а если... тогда
стоит сорвать с зажигалки верхний колпачок и нажать на
кнопку, как из Долины поднимется двадцатиместный «си-
корский» с полным боекомплектом.
На той стороне показалась фигура в белом халате, сте-
кло ушло в стену.
— Это наш доктор,— представил директор.
— Приятно,— буркнул доктор и сунул мне руку.
Доктор мне не понравился. Небритый брюнет с ко-
лючим взглядом. «Такой вкатит какую-нибудь гадость и
не поморщится!» — опасливо подумал я, не вынимая ле-
вую руку из кармана и поглаживая колпачок зажигалки.
Пит на допросах нес бессмыслицу, но одно слово он
часто повторял. Это слово — изолятор. Может, они здесь
глушат воспитанников химией?
Доктор провел нас к белой двери, рядом стоял здоро-
венный санитар. Прислонившись к стене, он задумчиво
чесы нос, игнорируя наш приход.
£09

— Предупреждаю,—сказал доктор, неприязненно ко-
сясь на меня,— мальчик не совсем здоров после нервного
срыва, лучше с ним не разговаривать.
— Что вы, доктор!— ответил я.— Это чистая формаль-
ность.
Он что-то буркнул, постучал в дверь и вошел. Мы с
директором последовали за ним. На кровати лежал па-
рень, при нашем появлении он сел. Я, не гляд,я на него»
осмотрел помещение.
— Все в порядке,— сказал я,— вопросов нет, спасибо,
доктор,— и словно невзначай глянул на парня.
В следующую секунду я только героическим усилием
воли удержался от черной ругани. Его можно было на-
звать двойником Джеджера, если бы не свежий шрам на
носу, заработанный им четыре дня назад в нашей конторе,
когда он пытался сунуть мне в глаз мою же авторучку.
Это был Пит Джеджер в натуре, а не какая-нибудь деше-
вая подделка, как сказал бы Шеф.
Вначале я подумал, что он меня не узнал. Но я на-
прасно обольщался. Пит вскочил, вытянулся во весь свой
дурацкий рост и радостно завопил:
— Привет, капитан! И вы здесь?
Доктор равнодушно смотрел в окно, а директор со сла-
бым удивлением па лице повернулся ко мне. В какой-то
миг померещилось облегчение в его глазах, но мне было
уже на все плевать!
Я медленно полез в карман, вынул из потайного кла-
пана служебную карточку и с непонятным самому себе
злорадством сунул ее директору под самый пос.
Ползунок ночной лампы я довел до конца, волосок ед-
ва тлел. Повернувшись с боку на бок, а затем приподняв
и опустив ноги, я аккуратно запаковался в одеяло. В ком-
нате было прохладно, кондиционер так и не включили.
Завертываться в одеяло меня научил Гервег, когда мы
вляпались по уши в выгребную яму со вторжением в одну
пропитанную нефтью маленькую республику. Перед вы-
садкой мы напялили на себя форму гвардейцев бывшего
правителя, и команды по радио отдавались на местном
наречии. Впрочем, все это мало помогло, нас быстро при-
жали к дюнам и прошлись сверху истребителями, которые,
к большому удивлению уцелевших, оказались не старыми
развалинами, а «миражами» последних моделей. В бара*
ках мы пробыли меньше года. Кормили сносно, на обра-
210

щение тоже нельзя было жаловаться, только вот восточ-
ная музыка изводила с утра до вечера. Потом нас сдали
частям ООН, погрузили на лайнер, и через две недели мы
топтали столичный асфальт. Цветами нас не встречали—
только родственники да кучка демонстрантов с бранью по
нашему адресу на плакатах.
Компенсацию я быстро проел, а в Бункере вежливо
объяснили, что работой они не обеспечивают, а пока я ва-
лялся на нарах, мне вычитался стаж за недоблестное по-
ведение. С гуманитарным образованием и с таким проко-
лом в послужном списке в госведомства я смело мог не
соваться. Очереди на биржу отпугивали за три квартала»
с курией связываться не хотелось, да и выходов на нее у
меня не было. А тут вдруг у Гервега дядя оказался круп-
ным чином в полицейском управлении, и это решило все.
Я плюнул на большие надежды, подаваемые в замшелых
стенах «альма матер», и оттрубил два года на курсах пе-
реподготовки Управления. Потом меня заметил Шеф, вы-
делил, взял на стажировку, два удачных дела — и меня
зачислили в штат.
Я почти согрелся, но никак не мог заснуть. Теперь здесь
знают, кто я, и безопасность, следовательно, возросла. Пос-
ле принятия Закона о Возмездии убийства и подозритель-
ные несчастные случаи с сотрудниками федеральных орга-
нов сошли практически на нет. Пока я здесь, мне ничто не
грозит, да и на обратном пути тоже. Если над ними завис-
нет бронированный двухвинтовик и даст ракетный залп,
то мало кому понадобятся оружейные мастерские и спорт-
зал. Разумеется, все это при условии, что они не в номер-
ном квадрате. Но кто меня пустит в квадрат?!
Плохо, что они спокойно приняли мою засветку. Дирек-
тор слегка удивился, а персоналу, кажется, на все каш-
лять. Я объяснил директору, что мой визит связан с побе-
гом Пита, но пусть это его не волнует, дело формальное, а
инспектором я назвался, чтобы не будоражить его подо-
печных и воспитателей.
Директор и не думал волноваться! Будь он трижды ар-
тист— игру я бы заметил, но он действительно был спо-
коен. Как катафалк. Ему все равно, кто я и зачем, а это
могло означать только одно — за ним стоит реальная си-
ла. Либо армия, либо курия. Не исключено, что и то, и
другое.
Перебор бумаг, опрос воспитателей и охранников ни к
чему не привел. На мои расспросы, каким образом и по-
чему удрал Пит, воспитатели пускались в рассуждения о
211

сложной и тонкой психологии подростка-делинквента, а
охранники с унылым однообразием жаловались на нехват-
ку рук, за всеми не уследишь, работы по уши, а как ни
приучай — удава вместо галстука не повяжешь. Охранник
Пупер, например, заявил, что плюнет на школу и уедет в
Долину, телохранителем, потому как деньги ерундовые, а
подростки хоть с виду тихие, но от них всего, можно ожи-
дать, с оружием балуются, контроль контролем, а как да-
дут из четырехствольного, так все брюхом вверх и лягут...
Судя по всему, Пупер не разделял взглядов директора
иа методы сублимации. Полагаю, что он и слова такого
не знал.
О выпускниках я пока не заикался, не торопясь воро-
шить осиное гнездо. Не нравилось мне здесь, и что-то фаль-
шивое мерещилось во всем. Так вроде школа как школа,
а зайдешь за фасад — и обнаружится, что это огромная
декорация с пыльной мешковиной и трухлявыми подпор-
ками сзади...
Я насторожился. По коридору кто-то шел, один, осо-
бенно не таясь. Шаги затихли у моей комнаты. За дверью
потоптались и постучали. Плохо! Если бы сейчас ворвалось
несколько молодчиков с кастетами или даже пукалками—
я бы зпал, что делать. Но когда вежливо стучат, значит,
дело безнадежно.'
В дверь еще раз стукнули, и темная фигура, возникшая
в проеме, спросила голосом директора:
— Вы спите?
Идиотский вопрос. Я приподнялся на локте, пружины
топко скрипнули.
— Мне ненадолго,— сказал директор и вошел.
Выключатель находился у изголовья. При верхнем све-
те директор выглядел представительно: крупная фигура,
высокий лоб, слегка опущенные уголками вниз усы и подо-
зрительно спокойные глаза.
Пока я натягивал брюки, он молча сидел у стола, вни-
мательно разглядывая свои ногти. В моей практике ночные
визиты кончались обычно тем, что на десерт собеседник
пытался меня кокнуть либо подкупить. Впрочем, если ди-
ректор вдруг кинется выкручивать мне руки, я не поверю
своим глазам. Не к лицу! Это дело лысого или даже Пупе-
ра, а то есть у них еще такой, физиономия — вылитый Бак-
вивисектор.
— Надеюсь,— произнес наконец директор,— у вас все
в порядке?
— Разумеется,— улыбнулся я, хотя мне стоило больших
212

трудов не послать его к черту,— дело почти формальное.
Не хотелось впутывать департамент просвещения, хотя,—
здесь я еще раз улыбнулся,— мы воспользовались их вы-
веской. Ваши парни не ангелы, Джеджер тоже, знаете ли...
— Значит, он все-таки набезобразничал? Нонам ниче-
го не сообщали...
— С ним все в порядке.
В этом я как раз и не был уверен, но сейчас меня боль-
ше интересовал сам факт полночного разговора. Притом,
столь содержательного.
Директор перестал разглядывать ногти на левой руке и
*перешел на правую, а я наблюдал за его занятием.
— Вы уезжаете завтра?—наконец спросил он.
— Если ничего не изменится...
Глаза его чем-то полыхнули, кажется, бешенством.
— Послушайте, вы срываете нам работу. У нас дел
по горло!
— У меня тоже,— я сочувственно развел руками,—
масса дел. Ничего, завтра посмотрю кое-какие бумаги, а
после обеда распрощаюсь,— а сам подумал: «Там видно
будет!»
— После обеда?..— Он пожевал губами.— Вам удоб-
нее выехать утром.
— Этот вопрос,— деликатно сказал я,— с вашего поз-
воления, я постараюсь решить сам.
Он устало вздохнул, полез в карман, достал круглый
пластмассовый жетон и бросил его на стол.
Разочарование было не очень велико, я подозревал
нечто в этом роде. Одно смущало: жетонами курии так
не бросаются, я бы поверил и на слово. Не такая важная
шишка, чтобы жетон. За все время службы я только раз
видел кругляш, и вот теперь второй. Крайний случай и
высший козырь!
Некоторое время я просидел в легком оцепенении. Ма-
шину я взял свою, а не служебную, и теперь Шеф черта
с два выпишет чек на бензин. Во-вторых, прибавки в этом
году можно не ждать, да и в будущем тоже,— такой про-
кол!
— Утром!—тихо заключил директор нашу беседу и
вышел.
Я повертел прозрачный жетон с впрессованной в него
буквой «К» и сунул в карман. Странно! Высшим козырем
но скромному капитану — надо, чтобы я убирался скорее,
иначе могу увидеть или услышать .нечто мне не надлежа-
щее. JBot и прихлопнули жетоном, чтобы не лез в их дела.
213

Как там приговаривал директор, когда мы обходили клас-
сы? «Ребята при деле»,— вот что он повторял.
Хорошенькое дельце!
Все ясно — выпускников прибирает к рукам курия. Еще
бы! Крепкие парни с бурным прошлым, владеют оружием,
неплохо дерутся... Находка для курии! А дряни ей ненуж-
но, мусор ей даже вреден, потому что в хорошо отлаженном
механизме организованной преступности все должны делать
свое дело хорошо и вовремя. То-то в последнее время ша-
тунов стало меньше. Слава богу, иногда можно хватать вся-
кую мелочь, вроде зарвавшихся «послушников», на это есть
что-то вроде молчаливого уговора с курией.
На своем третьем деле я чуть не погорел. Крупное хище-
ние на государственном металлургическом комплексе, слиш-
ком крупное, чтобы не была замешана курия. Я не сразу
понял, чем там воняет, погорячился и намял теста, а когда
сообразил что к чему, то чуть не наложил в штаны. Всего
неделя прошла после свадьбы, и дюжина пуль вместо медо-
вого месяца мне были совершенно ни к чему. Тогда мне
повезло — Шеф вернулся из отпуска раньше срока и быст-
ро все замял.
Непонятно получается с директором. Если бы жетон
предъявил Лысый или даже этот, Пупер, я бы не очень уди-
вился. Но директор! Я видел его досье: Игнац Юрайдэ,
пятьдесят два года, лауреат премий имени Спока, Сухом-
лннского, Кун-цзы. Награжден медалью Конгресса «За гу-
манизм». Работал в Африке и так далее...
Этот гуманист мечет жетон, как заправский кардинал,—
чушь какая-то! В свое время его таскали в комиссию
по расследованию антигосударственной деятельности. Про-
тесты общественности, вой прессы... И вдруг такой пово-
рот! Я не ангел и работаю не с ангелами. При случае могу
поступиться принципами, бульдозера зонтиком не остано-
вишь, как говорил старина Бидо, когда его в очередной ра
вышвыривали из отделения, ничего не добившись. Не всем
дано играть благородные роли, но когда короли превраща-
ются в шутов — это как-то не по правилам. Это даже оскор-
бительно для нас, простых смертных. Мы, может, только
тем и утешаемся, что есть другие, непродавши'еся и великие.
Могли его купить или запугать? В пятидесятом его дом
дважды пытались сжечь ультра, где-то на юге Африки его
брали заложником сепаратисты, несколько раз в него стре-
ляли. Такого можно только сломать, но запугать?.. Вряд ли.
Да и на что он годен, сломленный? Курия любит, чтобы
себя выкладывали всего, с любовью к делу. А вот к како-
214

му делу — это уже конклав преподнесет в лучшем виде и
надлежащей упаковке. Объяснят так, что сам поверишь и
других убедишь в отсутствии иного выхода. И поверишь,
что в курии благодетели заправляют и что лучше грабить
по графику, научно разработанному, а не дилетантски па-
лить из автомата в случайных прохожих у Стройбанка. Хо-
рошо оплачиваемые бакалавры риторики докажут в два
счета, что государство — первый грабитель, а не воспользо-
ваться своим паем просто грех для порядочного налогопла-
тельщика, стонущего под налоговым прессом. И игорные
дома, где порядок и спокойствие, лучше грязных подвалов.
где прирежут, не спросив фамилии. А кто желает себя доб-
ровольно травить, пусть уютно курит травку или колется.
Тогда он тих и безопасен, пока его не скрутит. Пьяных сей-
час не увидишь на улицах, пьют дома. Курия объявила
пьянству тотальную войну и добилась сухого закона. Мо-
лодчики курии лупили пьяных без пощады, раздевали всю-
ду и в любую погоду. Правда, ходили слухи, будто одна
фракция в курии задавила другую, а случись наоборот, би-
ли бы наркоманов.
На втором этаже, судя по слабой музыке и еле слыш-
ному смеху, не спали. Я посмотрел на часы — поздновато...
Звукоизоляция у них хорошая: в зале я видел «Филис —
до», тысячеваттный ритмизатор, ко мне же едва доносился
писк, в котором с трудом угадывался боевик сезона «Поце-
луй меня в фалду».
«Мальчики при деле»,— лучше не скажешь! При деле.
Да-а, пройдись ты лет десять назад по Арлиму, и если го-
лову не открутят или не общипают догола, то молись богу,
дьяволу или Национальной декларации, чтобы жуткие пол-
чища юных негодяев занялись чем-нибудь толковым, а не
шлялись по загаженным до блевоты улицам, терроризируя
весь район. А может, он увидел, как вся его работа, гордые
принципы и белые манишки летят в глубокую и вонючую
дыру и что высокие идеалы не стоят фальшивой монеты,
потому что на каждого порядочного и достойного челове-
ка, выпестованного им, наше общество, образец истинной
демократии самого свободного мира, плодит тысячами и
десятками тысяч смрадных подонков...
Его могли купить и тем, что организованная преступ-
ность, в просторечии — курия, оспаривает в первую очередь
грабительские прерогативы государства, облегчая карма-
ны налогоплательщиков утонченно и безболезненно. Игор-
ные дома и наркотики не страшнее водородных хлопушек
и орбитальных эжекторов, куда, как в бездну, со свистом
215

уходит треть бюджета. Он мог выбрать меньшее зло, и
меньшим злом для него оказалась курия.
В моих рассуждениях была неувязка. Юрайда, судя по
тому, что я о нем знал, скорее примкнул бы к левакам или
радикалам, чтобы героически и бессмысленно погибнуть в
стычке с полицией, не запятнав чистоты своей совести. Для
курии у него характер не тот. Хотя что я знаю о его характе-
ре? Было у меня дело, когда один сенатор с блестящей репу-
тацией задушил свою любовницу за то, что она позволила се-
бе неуважительно отозваться о его идеалах. Подозритель-
но вот что: если ребят прибирает курия, то почему они ме-
няют фамилии? Глупо. И жетон на такие мелочи ни к чему,
Значит, я наткнулся или могу наткнуться на нечто запрет-
ное. Не задумала ли курия переворот? Но зачем начинать
со школ, пестовать юнцов? Да меня бы и близко не под-
пустили. Шеф бы придержал. Хоть мы и зовем его за гла-
за «Трясунчиком», но на самом деле кличка не очень спра-
ведливая, если надо, он и сам лезет в пекло. Долг службы,
честь мундира и все такое... Но там, где пахнет самую ма-
лость курией, он становится тверд и несгибаем, проявляя
коварство и отвагу в чудовищных дозах, лишь бы не хо-
дить по минному полю. Нюх у него на курию фантастичес-
кий, подозреваю, что они его подкармливают. Ну, а что
делать? Когда п деле Крупчатника мы брали с ним вдво-
ем ошалевшую от наркотиков банду вооруженных шатунов,
у нас был одни шанс на сто и мы его вытянули. Но если
вязаться с курией и идти поперек, шансов просто нет, а это
всегда обидно, когда нет шансов. На это дело, воняй оно
хоть на каплю курией, Шеф не отпустил бы ни при каких
обстоятельствах, если только не желал избавиться от меня.
Но если меня утопят, сильно в гору пойдет Торл, дурак по-
томственный и патентованный, а Шеф после курии больше
всего боится дураков.
Сверху все еще несся писк ритмнзатора и слабый топот.
Что ж, подумал я, если надо уезжать, то я уеду. Пора-
дую Шефа жетоном. Но еще не утро! А поэтому не будем
беспокоить директора Юрайду и предпримем легкий марш-
бросок на второй этаж. Чуть позже, когда они угомонятся..„
Глава вторая
Наверху стихло. Минут двадцать я выжидал, прислуши-
ваясь, а затем вышел в коридор. Никого не было, но там,
на этажах, у лифта вполне мог сидеть охранник. На вся-
кий случай.
216

Лифтом пользоваться рискованно, а где у них лестни-
ца, я так и не понял. Зато днем, обходя здание, обратил
внимание на водосточные трубы, гладкие, блестящие, слов-
но отполированные. Несолидно ползать по ночам, но на
что только не пойдешь, лишь бы не тревожить занятых
людей.
Я был уверен, что на первом этаже нет ни души, во
эта уверенность быстро исчезала, я чувствовал затылком,
как сзади неслышно и быстро подкрадывается... с касте-
том... сейчас врежет! Не оборачиваясь, я резко дернулся
вправо и стукнулся о стенку. За мной никого не было. Я
пожал плечами и вернулся в комнату.
Взяв из портфеля кое-какие мелочи, я пошел к выходу.
У последней комнаты услышал странные звуки и слегка
приоткрыл дверь. Из-за нее выполз могучий храп. Я вздох-
мул и пошел к выходу. Дверь во двор, как я и предпола-
гал, была открытой.
Во дворе было темно и глухо. Ежась от мокрой прохла-
ды, я прошелся вокруг дома, дважды ударившись плечом
о дерево. Можно было подумать, что в здании, темнеющем
на фоне безоблачного звездного неба, все вымерло, если
бы не тонкие спицы света, местами пробивающиеся на
втором и третьем этаже. Луны не было, ее загораживал
склон.
Пока я ходил у дома, ветер пригнал туман, звезд поч-
ти не осталось. Я споткнулся о корень и, к стыду своему,
потерял направление. Внутренний голос подбивал идти
вправо...
На руку упало несколько капель, только дождя мне не
хватало! Я пошел быстрей, но тут же уперся вытянутой
ладонью в металлическую полосу. Нащупав соседние по-
лосы, я понял, что внутренний голос привел к воротам.
Выругавшись, я повернул обратно и шел на этот раз
медленнее. Не успел я отойти шагов на двадцать, как затылок
опять свело от напряжения. На этот раз я был уверен, что
за мной кто-то идет. Я шагнул с дорожки на траву, за де-
рево. Во мне медленно взбухала злоба—если и эта тре-
вога окажется ложной, то я за себя не отвечаю. Подпалю
школу!..
Кто-то беззвучно прошел мимо, выдавая себя движени-
ем воздуха. Он шел от ворот, следовательно, к школе. Сла-
ва богу, что-то начало происходить. Наконец появляется
некто, за которым можно следить, выявлять контакты,
брать с поличным и нейтрализовать. Разумеется, если это
не какой-нибудь крупный пень из курии. ,
3171

Ночная приставка барахлила. Пока я вкручивал фильт-
ры, он скрылся за поворотом. Не отрегулировав до конца,
я двинулся за ним. Большой четкости не требовалось, хва-
тит и контура. Не подвели бы только батареи, все-таки
сыро...
Возбуждение улеглось, все стало обыденным, привыч-
ным. Ночной гость, судя по контуру,— мужчина. Охран-
ник или воспитатель, загулял допоздна в Долине, а теперь
спешит исполнять служебные обязанности. Я беру его за
кадык и спрашиваю, не пешком ли он топал от самой До-
лины, а если его подвезли, то кто и докуда, и почему не
было слышно машины — туман идет сверху, и слышно по-
ка хорошо.
Он будет врать или говорить правду, не имеет значе-
ния, мне бы только за слово уцепиться. Ну, а если это по-
допечный, то еще лучше. Дать пару раз по соплям, он и
посыплет, как выбирался из школы (это, скажем, ерунда,
отсюда только безногий или ленивый не сбежит, если захо-
чет), куда и к кому уходил, а главное — почему вернулся?
Если же он посторонний, то открываются очень богатые
перспективы. Курии, например, нет нужды лазать по но-
чам!
Ночной пришелец вышел прямо к зданию. Я сунул прис-
тавку в карман. Ветром разогнало туман, звезд хватало,
чтобы следит!) за его перемещениями, тем более что из-за
горы весьма кстати вылез край луны.
Он подошел к входной двери. Я напрягся, собираясь
рвануть за ним и догнать у лифта, однако полуночник пот-
рогал дверь, затем отошел на несколько шагов и, судя по
позе, стал разглядывать окна.
Правую руку он держал в кармане, а левую у лица.
Та-а-ак! Я выдернул приставку и нырнул за скамью. Мину-
ты две он стоял неподвижно, я успел подстроить фильтры.
Он стоял боком, лицо светилось красным пятном, у глаз
дрожал полупрозрачный прямоугольник с темными четки-
ми кружками. Проклятие! У него тоже приставка ночного
видения. Хорошо, что он не обернулся. Повезло. Одно уже
ясно — это посторонний.
Он снова пошел к двери, открыл ее, заглянул внутрь и,
оставив ее открытой, двинулся в мою сторону, смотря ку-
да-то вбок. Дойдя до угла, заглянул за дом, потом вернул-
ся, но опять не вошел. Проверяет подходы!
Пока он шелестел листвой за углом, я в несколько
прыжков оказался у входа и пробрался в свою комнату.
Встав у двери так, чтобы видеть в щель коридор, я выта-
«в

щил из футляра ампулу с люмоксином и погасил свет. Бу
дет забавно, подумал я, если он полезет ко мне в комна
ту. Мелькнула мысль, что фигурой он напоминает Шефа
Я позволил себе улыбнуться, но тут освещение в коридор*
изменилось, почти неслышные шаги приблизились к мое?"
двери. Я поднял ампулу.
Когда темная фигура пересекла поле моего зрения, i
зажал свободной рукой нос и рот и сдавил тонкий плас-
тик. Струя люмоксина, шипя и испаряясь, брызнула в ко-
ридор.
Глухой шлепок об пол.
Задержав дыхание, я медленно сосчитал до пяти м
вышел в коридор. Среднего роста мужчина в черной кожа-
нон куртке лежал вниз лицом, мерно сопя и время oi
времени постанывая. Я втащил его к себе, включил свет
и перевернул на спину.
Минуту или две я в идиотском трансе, еле сдерживая
истерический смех, смотрел на его длинное лицо с боль-
шой родинкой под носом.
Затем я поборол соблазн пнуть лежащего и сел. Теперь
я уже ничего не понимал.
Надо же! Старина Бидо собственной персоной пожало-
вал в гости.
— Вы всегда сначала стреляете, а потом смотрите —
в кого?
— Вот вода...
Бидо отхлебнул из стакана и со стоном взялся за го-
лову. Стукнулся. Хотя после люмоксина как с похмелья:
жажда и головная боль.
На столе был разложен малый джентльменский набор,
который я выгреб из его карманов, пока он валялся без
чувств. Пукалка с глушителем, кастет, отмычка, моток
толстой лески с крюком и метателем, несвежий платок,
начатая пачка «Люкса 001» и визитная карточка. Самым
интересным из этого перечня была визитная карточка.
Жирным золотом оттиснутые буквы гласили, что в миру
Бидо зовут Лайоном Круипо. Это не новость: когда он
попадал к нам, трясли его крепко, подозревая в скупке
краденого у шатунов. Но вот маленькая четверка в углу
визитки, медленно становясь на свету невидимой, говорила
о многом. Пока Лайон-Бидо жадно пил воду, я развле-
кался тем, что зажимал угол между большим и указа-
тельным пальцем. Через несколько секунд четверка сно-
ва проявлялась.
т_

Кто бы мог подумать, что наш скромный Бидо — «аб-
бат»!
А как он крутил на допросах, ломая из себя бедного
несчастного иммигранта! Еще бы, найди мы у него визит-
ку, отпустили бы, не связываясь, или прихлопнули без
шума, если втемную. К тому же курия не любит, когда ее
люди светятся без нужды или без санкции.
Старина Бидо немного пришел в себя. Его длинное ли-
цо еще более вытянулось, он с сожалением глядел на ме-
ня, предоставляя выкручиваться из ситуации самому.
Мне захотелось дать с места, не вставая, ребром ла-
дони снизу по ноздрям этого типа, чтоб зашелся кровью,
стервец! Лучше бы он оставался шатуном, старым, хитро-
ватым, безопасным и весьма симпатичным шатуном. С
аббатом не поговоришь запросто о жизни, не рявкнешь
внезапно и не возьмешь за ухо. Аббат при случае может
выйти на Шефа. С другой стороны, если прижарит, то и
я могу выйти на «кардинала», ну и тем более на аббата.
Поговорим, как равный с равным... ствол ему в глаз!
Бидо допил воду и рассовал свое хозяйство по карма-
нам.
Не было ни одной стоящей мысли, потом пришли сра-
зу две, мелькнули, спутались... Бидо при любых обстоя-
тельствах не должен был красться и таиться, наоборот,
подвалил бы с понтом и обязательно с оравой служек.
Марку держать надо!
Но тогда получается, что директор Юрайда мелкий са-
мозванец! Такого курия никому не простит, и как ни кру-
ти, место директора в этой школе скоро будет вакантным.
Но что, если в курии раскол и свои темные дела, настоль-
ко темные, что скоро вакантной окажется моя должность?
Вот еще о чем я думал, наблюдая, как старина Бидо
запихивает в карман пачку «Люкса»: я трепыхаюсь здесь
черт знает сколько и не выкурил ни одной сигареты. Ку-
рящих тоже не видел. Я забыл о сигаретах и не вспомнил
бы, если бы не «Люкс», а ведь моя норма — полторы пач-
ки в день! От этой бессмыслицы стало страшно, голову
обдало холодом. Меня проняло — дело и впрямь нечисто!
Старина Бидо явно не собирался курить, хотя у меня
на допросах клянчил сигарету за сигаретой, выдирал зу-
бами фильтр и прикуривал одну от другой.
Не распыляют же здесь, в конце концов, антитаб в
кондиционерную систему? К тому же Пупер ее никак не
задействует, лентяй такой! Оригинальная методика вос-
гштания: стрелять из миномета можно до изнеможения,
220

каратэ или палочный бой сколько душе угодно, но вот
курение... ай-яй-яй, курят только дурные мальчики, кото-
рые не слушают наставлений матушек, не ходят в воскрес-
ную школу и непременно плохо кончают. Может, у дирек-
тора Юрайды идиосинкразия на табачный дым, и он сып-
лет щедрой рукой антитаб в вентиляцию и кастрюли...
— Недоразумение можно считать не имевшим места,—
произнес Бидо.
— Несомненно,— ответил я.
— Мы вполне могли бы установить неофициальный
контакт, вы понимаете...— Он пошевелил в воздухе паль-
цами.
— Если не ошибаюсь, школа не контролируется ваши-
iMii людьми?—осведомился я.
— Право, я затрудняюсь...— замялся он.
— Спасибо, достаточно. Неофициально фиксирую, что
вы ничего не сказали. Тогда кто их пасет?
— Не знаю. Собственно говоря... э-э-э...
— Ясно! Ты... пардон, вы для того п... Есть догадки,
предположения?
Старина Бидо с большим сомнением гладил свой под-
бородок, его распирали противоречивые чувства. Честно
говоря, тот, прежний Бидо, фонтан вранья и остроумный
сквернослов, мне нравился больше, чем этот уныло дипло-
матствующий аббат.
— Они к нам не имеют никакого отношения,— сказал
наконец Бидо,— мы потрясли кое-кого, но впустую. Я по-
терял троих, даже не булькнули.
Вот это дела! Курия ничего не выяснила. Куда же это
я, позвольте спросить, лезу и во что уже успел вляпаться?
Разведка? Непохоже, они бы завернули за сто километров,
и еще пинка дали сзади, для скорости.
Хорошо, что я не одни в этом чертовом месте и Бидо
вроде напарника. Дело становилось мрачным и непонят-
ным. Правительство в лице разведки и курия в своем соб-
ственном лице не имеют к этому заведению отношения-, а
насколько мне известно, это единственные реальные силы
с которыми надо считаться в нашей благословенной стра-
не. Некоторые полагают, что это даже одна сила. Может>
радикалы? Но у них монет хватит разве что на десято!.
списанных пулеметов. Нет, радикалами не пахнет, левымь
тоже, левые против насилия принципиально.
На часах было ровно три.
Старина Бидо оглядел комнату, нервно зевнул и сооб-
щил, что собирался идти напролом. Недавно здесь про-
221

пали трое, сгинули и чирикнуть не успели. И не новички,
один из них стажировался на Сицилии. А сейчас с ним че-
ловек двадцать, оцепили школу за оградой, никто не выс-
кочит. Он решил взять первого, оттащить за ворота к
крепко встряхнуть.
Моя ночная вылазка была ничуть не умней. И я со-
бирался брать языка, трясти, вытряхивать, но что именно—
представлял слабо. Теперь я понимал безнадежность моей
затеи: ну, взял охранника или воспитателя, а что они зна-
ют? Нет, господа мои, как сказал один неглупый человек:
бей в голову, остальное само развалится. Надо брать ди-
ректора за кадык и трясти до посинения. Что они делают
с детьми, куда их потом прячут, и кто за этим стоит.
Терять нечего. Утром я заведу его сюда, старина Бидо
нарычит и посулит все, что причитается самозванцам, а я,
воспользовавшись замешательством, вколю директору не-
много сыворотки.
Бидо согласился с моим планом сразу.
— Могут ваши люди без вас пойти напролом?—спро-
сил я.
— Нет, они ждут меня или сигнала. Если не вернусь
через...
Он беспокойно взглянул на часы, подцепил ногтем
кнопку. За ней блеснула тонкая нить. В часах пискнуло.
Бидо шепнул что-то вроде «место», и кнопка втянулась
обратно.
— Вовремя,— облегченно выдохнул он,— через полчаса
они бы тут все разнесли. Теперь до сигнала.
* * *
Старина Бидо задремал на стуле, мне же не спалось.
С ночным гостем откровенного разговора не получилось,
он мямлил, крутил, но так и не сказал, почему сам сунул-
ся в школу, а не послал кого помельче.
Интересно, в какую вонючую дыру я лезу, если даже
курия здесь ползает по ночам, а глубоко законспирирован-
ный аббат шастает с пистолетом и подставляется? Надо
уносить ноги, пока не оторвали! Шефу покажу жетон, по-
радую старика- Правда, в прошлом году, за неделю до
аварии, Барлетт ляпнул с похмелья, что дочь Шефа обру-
чена с племянником чуть ли не кардинала. Барлетт всегда
врал оптом и в розницу, но почему бы не предположить, что
Шефа попросили по-семейному пощупать это дело. А ста-
рина Бидо прикрывает меня или дублирует. Забавно...
Сон не шел Я достал азжигалку и подключился наугад
Ш

ко второму этажу. Там тоже не спали. Кнопка четыре, это
холл. Разговаривали подростки.
«...Мы на двух машинах выскочили да как дали вдоль
дороги, эти все попрятались по норам. А потом Кук про-
шелся из лейки, вот крику-то было, ха-ха-ха, а на базу
вышли только вечером, а там ловушка, Кука в темноте
зацепили, а Пет сказал, что Куку крышка, если не успеем
до утра выбраться...»
«Успели?» •— спросил второй хриплым голосом.
«Успеешь, как же! Влезли в болото и хлюпали сутки,
а вокруг эти носились, головешки кидали».
«А-а-а...»
«Вот тебе и а! Пет сказал, сволочи, мальцу каникулы
испортили».
«Вы что тут расселись,— вмешался третий голос,— тест
по химии уже раздали, не успеете, олухи».
Интересный разговорчик. Надо спросить у ребят, куда
их возят на каникулы, и какие это еще каникулы в спец-
школе?! Занятия ночью, в четвертом часу... не спят они
вообще, что ли?
В классах я тоже оставил кнопки. В одном было тихо,
в другом, судя по всему, шел урок!
«...Вопрос твой хорош, Макс, но ты забегаешь вперед.
К прерафаэлитам мы еще вернемся, и ты мне напомнишь,—
говорил мягкий, хорошо поставленный голос,— теперь об-
ратите внимание на лицо всадника. Видите, это не свире-
пая жажда крови, нет, перед нами напряженное спокой-
ствие честного сожаления. Воин убивает, потому что идет
бой. Кто прав, а кто виноват, будет спрошено после, а по-
ка либо ты, либо твой враг. Заметьте, краски не грубы и
не крикливы, что было свойственно раннему периоду твор-
чества. Преобладают полутона, война изображается не
грудами окровавленного мяса, нет, мы видим пластику
мышц, а линии копий и мечей рассекают пространство кар-
тины на фрагменты, членимость которых строго мотивирова-
на— сила против силы...»
Не знаю, сколько времени я бесцельно вертел в руках
зажигалку. Можно подумать, что это не школа для со-
циально опасных подростков, а Куперсфильдский колледж
для интеллектуальной элиты. В конце концов, здесь соб-
раны не мечтательные отроки с томиком Овидия под мыш-
кой, а завтрашние шатуны или профи для курии. И попа-
ли они сюда не по злой воле родителей, заточавших млад-
ших сынов в монастырь. Для чего же им тогда ночные
лекции по живописи?,
Ш

У нас в школе такими предметами и не пахло. Основ-
ной курс, куцые факультативы, половина преподавателей
ходит с синяками, а половина лупцует нас. В старших
классах одни, вроде меня, взялись за ум, другие рассоса-
лись по бандам и спецшколам.
Старина Бидо вдруг тонко захрапел. С ним тоже не-
просто. Даст ли мне его оцепление благополучно выско-
чить отсюда или прихлопнет по недоразумению...
Глаза начали слипаться. Засыпая, я подумал, что ес-
ли заваруха начнется ночью, то очень много шансов прос-
нуться покойником.
Проснулся я от толчка.
Старина Бидо стоял у двери, держа руку в кармане.
Заметив, что я встаю, он поднес палец к губам.
В коридоре гремели шаги, слышалась возня, гудел
лифт. Бидо выругался и отошел от двери.
— Доброе утро! У них что, двери нигде не запираются?
— Видимо, нет,— ответил я.
Бидо прошелся по комнате, поглаживая подбородок.
Придя к какому-то решению, он вытянул кнопку часов и,
косо глядя на меня, зашептал в нее. Часы он прижал к
уху.
Я вошел в душевую. Бриться не стал, щетина еще не
заметна, тем более, что бритва уже в портфеле. Покончив
с туалетом, я вернулся в комнату и обнаружил Бидо си-
дящим на неубранной кровати. Он рассеянно вертел в ру-
ках часы, осторожно постукивал по ним пальцем и сно-
ва прижимал к уху.
— Черт бы побрал эту технику!
— Могу предложить свою,— я полез во внутренний
карман.
Бидо криво улыбнулся и покачал головой. Значит, ра-
ботает с дешифратором. Он даже слегка осунулся, в гла-
зах появился лихорадочный блеск. Я бы даже сказал, что
он отчаянно трусит. Впрочем, это его личное дело, я тоже
не супермен без страха и упрека.
Восемь утра. Пора начинать нашу авантюру. Утешало
одно: поскольку за моей спиной замаячила курия, то, ока-
завшись в темной комнате с двумя чудовищами, я не на-
ступлю на мозоль хотя бы одному из них.
— Значит, так,— сказал я,— постараюсь заманить сю-
да директора, а если не выгорит, то вернусь, и можно
звать подкрепление.
224

— Не нравится мне это!—мрачно тряхнул свои часы
Бидо.
— Они могут начать без сигнала?
— Нет, но... — Он задумался.
— Ну, хорошо. В случае чего, я буду поблизости.
Не знаю, в каком случае я собирался быть поблизости,
ко больно уж жалкий у него был вид. В самом деле, по-
чему бы не подбодрить бедного аббата?
Я вышел во двор и несколько растерялся. За время,
проведенное здесь, стала привычной обстановка изоляции
и умолчаний, тумана и полумрака. А сейчас небо было
чистое, два облака в вышине тянулись друг за другом,
солнце наполовину вышло из-за гор, а опавшие листья
багровыми и желтыми пятнами окаймляли двор.
По школьному двору носились парни, покрикивая, за-
дирая и толкая зазевавшихся. Причиной оживления был
армейский четырехосный «беккер», до верха брезентовой
крыши набитый картонными ящиками. Двое спускали их
вниз, остальные подхватывали, волокли и складывали у
входа. Через несколько минут я обнаружил причину су-
матохи: ящики, на мой взгляд совершенно неотличимые
друг от друга, без надписей и наклеек, сортировались и
растаскивались по разным местам. Крик, шум и дерганье
шли из-за споров, куда какой ящик нести.
Двое воспитателен безучастно наблюдали за разгруз-
кой. У кабины директор Юрайда подписывал на колене
бумаги и по одной совал их в окно водителя.
Я увидел Селина, он стоял у кузова и распоряжался.
куда нести очередной ящик, непрестанно покрикивая: «Не
перепутайте, не перепутайте!» Затем сорвался с места,
подбежал к ближайшему штабелю и выдернул нз сере-
дины ящик — штабель развалился, от крика зазвенело в
ушах.
На меня не обращали внимания. Если у нас с Бидо
совместная акция не рухнет и я целым выберусь отсюда,
то долго буду помнить это утро: грузовик, коробки и а,
дурак дураком, ничего не понимающий...
Проходя мимо коробки со слетевшей крышкой, я за-
глянул в нее. Рулоны бумаги, белой бумаги, раза в дв:<
шире туалетных рулонов. Они что, на десять лет запа-
саются?
Юрайда отошел от кабины и заметил меня. Для на-
чала я пожелал ему доброго утра. Он ответил мне тем
же. Выдавив из себя еще несколько пустых фраз, я за-
225

молчал» сбображая, как умудрился широченный «беккер»
пролить через ворота, миновав врытый посередине рельс?
А оцепление?
« Ребята заправили вашу машину,— сказал дирек-
тор, в смысле, пора, мол, тебе и прощаться.
—* Спасибо,—* Ответил я. Интересно, чем заправили, и
что от меня останется, когда их заправка сработает?"
Теперь ряд мелочей...
*=* Каких еще мелочей?— резко спросил директор.
— От силы пять-десять минут, оформим акты реви-
зии и все, В конце концов, я тоже не хочу задержи-
ваться.
Директор Юрайда нахмурился. Ему явно не хотелось
говорить со мной о чем бы то ни было, и он, по всей ви-
димости, считал, что я просто тяну время. Тем не менее
наживку глотнул, хотя немного не по плану. Он попро-
сил меня дождаться в кабинете, пока не покончат с раз-
грузкой. J\aj\no, пусть будет так.
Я не стал беспокоить старину Бидо, директор мог вер-
нуться не один, а афишировать связи с курией небезо-
пасно.
В кабинете за директорским столом сидел Пупер и
рылся в бумагах. Увидев меня, он расплылся в улыбке,
кивнул, сгреб все в ящик стола и попятился к двери,
чуть не. опрокинув кресло.
Сев па его место, я дождался, пока он закрыл за со-
бой дверь, и отколупнул «кнопку». Не оставлять же на
память! Интересно, почему здесь любой вхож в кабинет
директора и может шарить в его бумагах?! Я выдвинул
верхний ящик и наугад взял несколько листков. Платеж-
ные бланки.
Черт, кажется, я сглупил в разговоре с директором.
Какие там еще акты ревизии, если ревизор я липовый?
Впрочем, директор вроде бы не обратил на это внимания.
Два раза на селекторе загорался вызов, но я проиг-
норировал. Потом я рассмотрел его тщательнее. Оказа-
лось, это простой телефон с приставкой, а не внутриве-
домственный многоканальник. Может, у них есть прямая
связь с Долиной?
Недолго думая, я набрал номер местного отделения.
Трубку взял дежурный, я назвал код и столичный номер.
Через минуту он соединил меня с конторой. Из моих на
месте никого не было, а секретарша нелюбезно ответи-
ла, что начальство работает дома, с женой. У Шефа труб-
ку никто долго не снимал, потом взяла его жена. Мину-
226

ты три ушло на пустую болтовню, директор мог войти
в любой момент, а мне не хотелось, чтобы он застал ме-
ня на телефоне. Наконец она позвала супруга.
Шеф удивился моему звонку и спросил, не произошло
ли чего-нибудь, требующего немедленного вмешательства.
Нет, нет, заверил я, все более или менее в порядке (здесь
я мысленно выругался). Как скоро, спросил Шеф, я ду-
маю возвращаться? Как получится, ответил я, думаю, что
скоро. Шеф помолчал и спросил, как я себя чувствую.
Он был уверен, что линия на поводке. Было бы стран-
но, если бы телефон не прослушивался. На вопрос о са-
мочувствии я разразился тирадой, в которой со смаком
описал состояние печени, желудка и предстательной же-
лезы. Пусть слухачи гадают, что я имею в виду. Шеф
тоже задумался, потом хохотнул и пожелал удачи.
— Еще один вопрос,— успел сказать я до того, как
он собрался положить трубку,— что там в книжке у Луч-
ника насчет меня?
Опять молчание. Шеф кашлянул и спросил, правиль-
но ли он меня понял- Разумеется, ответил я. все, навер-
но,, в ажуре, но на всякий случай... И если не трудно, то
желательно сейчас.
Шеф передал трубку жене, и пока старая кошка мо-
лола языком, я, подхихикивая и поддакивая в нужных
местах, гадал, скоро ли вернется директор и что меня
дернуло спросить о реестре. Интуиция, что ли? Те не-
сколько сотен квадратов были в основном правительст-
венными гадюшниками, нашпигованными новейшей или
выдаваемой за новейшую смертоубийственной техникой.
Ее тщательно оберегали от глаз честных налогоплатель-
щиков, на чьи деньги, кстати, все это было сработано и
которым, как я полагаю, плевать хотелось на нее. А кому
было интересно, тот мог все в самом лучшем виде раз-
глядеть или даже сфотографировать на память со сво-
их спутников слежения.
Жена Шефа умолкла на полуслове, в разговор с па-
раллельного телефона вмешался Шеф.
Он сообщил, что по моему возвращению даст коман-
ду секретарше готовить на меня бумаги, что я заси-
делся в капитанах и пора расти дальше. И что мне надо
срочно сворачивать дела и выезжать прямо сейчас. Ко-
гда же я, похолодев, спросил, почему меня не предупре-
дили, он резонно ответил, что самому надо заботиться о
пределах своей деятельности. И положил трубку.
К своему удивлению, я вдруг понял, что во мне нет
8*
227

страха. Теперь, когда я знал, что Закон о Возмездии не
распространяется на квадрат школы, и неважно кто тут
ворочает — правительство, разведка, курия или все хо-
ром дружною семейкой, я получил свободу рук. Вернее
мог. Шеф будет с меня пылинки снимать и. на себя пе-
рекладывать, он ведь тоже ковал мое поражение.
Встану сейчас и тихо удалюсь, не хлопая дверью, по-
ка они разгружают. Портфель, правда, остался в комна-
те, но портфель не стоит заупокойной мессы. Пусть ос-
танется на память Бидо. Да вот, еще с Бидо... неудобно
покидать не попрощавшись, но ничего не поделаешь —
я в эти игры не играю. Ставки не те и правил я не знаю.
Пусть Бидо меня простит, если выберется без ущерба.
Не знаю еще, как мне прорываться мимо его головоре-
зов. Грузовик они пропустили... в школу. А из школы?
Я поднялся с директорского кресла и остался стоять.
Что за бред, подумал я! Даже если мы с Шефом вели
себя как последние недоумки, то куда смотрела курия?
Итак, Шеф засылает меня не глядя, неважно — сам или
по просьбе. Бидо возникает из тьмы и входит в контакт
ео мной. И все благополучно забывают свериться с реест-
ром номерных квадратов! Ну, пусть я обычно беру дело
без расспросов, пусть Шеф, утомленный после секретар-
ши, забыл посмотреть карту. Но чтоб курия совалась
туда, где ей делать нечего?! А если они решили, что мо-
гут здесь поживиться, то мне ни к чему торчать между
двумя дорожными катками. В конце концов, мое началь-
ство велит оперативно уносить ноги. Можно намекнуть
старине Бидо, что мы моемся чужим мылом, и пора ти-
хо оставить этот гостеприимный уголок, пока нами не за-
мялись костоломы посерьезнее его гвардейцев. Но если
Бидо знает, на что идет, и сочтет меня дезертиром, то
вправе будет поступать по законам военного времени.
Одному выбираться легче, решил я, к тому же я его сю-
да не звал.
Я снова опустился в кресло. При мысли, что надо
красться мимо комнаты, где затаился Бидо, пробирать-
ся сквозь двор и кордон, возникали разнообразные «но»,
неуверенность мешала действовать.
Обидно было уезжать, ни в чем не разобравшись. Я
оказался в постыдной роли человека, которого крепко
взяли за нос и водили по комнатам со словами: «Хотите
«а дурака посмотреть?»,— а потом крепко дали под зад.
Да провались они в самую глубокую и зловонную дыру,
зачем мне лезть в их делишки, если нет состава преступ-
ав

ления? А если есть — тем более! Я не идеалист. В наше
время быть идеалистом не только глупо, но и опасно. Мне
бы только добраться до своей конторы и взять тихое
дело с пальбой, поножовщиной, заурядным насилием, не
прикрытым бронированным щитом правительственных ор-
ганизаций или организованной преступности,
Наконец я выбрался из-за стола и пошел к двери, но
туг в кабинет вошел сам директор Юрапда.
* *
— Не хотелось оставлять у вас превратное мнение о
нашей работе,— сказал директор.
Я плюхнулся в кресло перед столом, озабоченно гля-
нув на часы, мол, все это мне до груши, и вообще мне
пора...
Директор тактично улыбнулся. Улыбку можно было
расценивать как поощрение моей игре либо как насмеш-
ку над моими ужимками. А может, п так и этак. Плевать,
игра пока его!
Он сгреб со стола оставшиеся бумаги в ящик, минуту
молча сидел, затем сильно потер нос, извинился и выва-
лил бумаги обратно, перебирая их по одной. Я без ин-
тереса следил за его манипуляциями, переводя взгляд с
бумаг на лицо, с лица на телефон... Жаль, что я не спро-
сил у Шефа, как им удалось забрать Джеджера. Быстро
они его заполучили, без волокиты с оформлением, это
странно, я знаю тех ребят, им сам президент скоманду-
ет, и то неделю будут тянуть.
— Вот она!— провозгласил директор, взмахнув сло-
женным вдвое листком бумаги.— Извините, у нас сейчас
бедлам, скоро выпуск.
Я развел руками, в смысле, ничего не поделаешь.
Надеюсь, вы давно уже догадались, что у нас не
пригон. Прошу извинить за дешевый розыгрыш с жето-
ном. Страх перед чти ми мерзавцами так велик, что я был
даже приятно поражен вашим поведением. Многие уд-
рали бы в тот же час. Признайтесь, вы были уверены,
что имеете дело с курией?
— Ну еще бы! — охотно согласился я, тем более что
так оно и было. В следующую секунду я сообразил, что
веду себя как кретин и мгновенно скорректировал:—Как
это —розыгрыш?
Директор испытующе глянул на меня, махнул рукой.
— В любом случае вы вели себя достойно. Не кину-
лись за мной, уверяя в сочувствии, но и не сбежали. Хо-
229

рошо, когда люди не теряют достоинства. Вы мне понра-
вились!
— Польщен,— только и сказал я. Знал бы он.„
— Жетон можете предъявить вашему начальству, в
вас оставят в покое («О покое я сам позабочусь,— мельк-
нуло в голове,— выбраться бы, а жетон самому пригодит-
ся»). Но рассеять ваши сомнения...
— Позвольте,— я не мог отказать себе в удовольствии
подергать тигра за усы,— если вы не в курии, то у меня
появляется основание безболезненно продолжать* рассле-
дование.
Директор Юрайда разочарованно вздохнул.
— По-моему, с Джеджером вы уже разобрались.
— С ним да, по не с остальными,— тихо сказал я.
Пора было слегка приоткрывать карты. Либо он сей-
час рявкнет мне свое воинское звание и потребует соблю-
дения всех почестей по стойке «смирно», либо примется
доваривать лапшу.
— А кто вас интересует?—удивился директор.
— У меня тут списочек.— Я достал из записной книж-
ки листок распечатки, аккуратно развернул и вручил ди-
ректору.— Это не все, по для начала, думаю, хватит.
Просмотрев список бывших выпускников, он равнодуш-
но вернул его.
— Если пас не затруднит, дайте адреса хотя бы не-
которых.
Медленно покачав головой, он неожиданно рассме-
ялся.
— Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопыт-
ство. Нет, я действительно не знаю, где они сейчас на-
ходятся.
— Следует понимать так, что к их исчезновению вы
имеете отношение?
— Ну почему — «исчезновению»?! Мы действительно
имеем отношение к их перемещению за пределы страну.
Вы удовлетворены формулировкой?
Формулировка меня удовлетворяла. Я кивнул.
— Хорошо. Я полагаю... У вас есть дети? — перебил
&зм себя директор.
— Есть.
— Тогда вы поймете. Хоть мы и привыкли к мысли,
нто мир катится в преисподнюю, балансирование на гра-
vn не может продолжаться вечно. Если канатоходец не
слезает, он рано или поздно упадет. В океанах подвод-
йых лодок больше, чем рыбы. Склоки из-за любой ерун-
230

дьг. Военно-промышленные спруты загребают все, до че-
го дотянутся. Нет, перспективы рода человеческого блес-
тящими не назовешь. Разумеется, я противник войны и
насилия во всех проявлениях, но я не страус и зарывать
голову в песок не хочу. Если мы не в силах предотвра-
тить катастрофу, то надо хотя бы немного позаботиться
о будущем человечества, вернее, остатков человечества
после нее.
Вот так номер, подумал я, пацифист в рядах наших
славных и доблестных вооруженных сил.
— Я охотно подпишусь под любым воззванием за мир
и разоружение,— продолжал директор,— но если в ка-
ком-нибудь паршивом реле замкнет контакт, то воззва-
нием межконтинентальную махину, выходящую из шах-
ты, не остановишь! И поздно будет приносить извинения
по прямому проводу. Необходимо быть реалистом и учи-
тывать все, что в силах учесть. Этим мы и занимаемся!
— Чем именно? — тупо спросил я.
— Мы готовим наших выпускников к максимальному
выживанию. Это потенциальные лидеры уцелевших! Они
знают, как вести себя в экстремальных ситуациях. Даже
если кроме них никого не останется, то они начнут все
сначала. Мы рассредоточиваем их повсюду, где только
можно и нельзя. Сами понимаете, все, что я вам рассказал,
не для огласки. Хотя и это неважно. Пресса одну-две не-
дели пошумит, ну, может, еще парочка запросов оппози-
ции... Во всяком случае, я надеюсь на вашу порядочность.
Он замолчал, а я чуть было не зевнул ему в лицо.
Когда он начал свои рассуждения о бренности бытия, я
стал ожидать большого вранья и вот дождался рождест-
венской сказочки о будущих благодетелях. Слов нет,
придумано красиво. Так и видишь, как среди руин и пе-
пелищ возникают быстрые ловкие тени, собирают уцелев-
ших и ведут их в леса и горы. А там, разумеется, начина-
ют рассказывать голодным и больным историю искусства,
которую им здесь преподают почему-то ночами,
Директор Юрайда, грубо говоря, врет. Но все-таки не-
понятно, почему он и те, кто за ним, врут, а не просто вы-
ставляют. Раз так, подергаем еще...
— И ваши супермены выживут в любой ситуации? —
невинно спросил я.— Даже если никого больше не оста-
нется?
— Если у них будет шанс, они его не упустят.
— А дальше?
— Что — дальше?
231

— С кем они будут воспроизводить род человеческий?
Надо позаботиться насчет соответственно натасканных
подруг.
— Мы это учли,— после секундной заминки прогово-
рил Юрайда,— вы забываете, что существуют и женские
исправительные школы.
— То есть вы их расселяете парами?
— М-да, нечто в этом роде.
Вот он и попался! Надо же — парами! Я специально
убил два дня на списки выпускниц женских спецшкол, но
ничего подозрительного не обнаружил, если не считать ис-
чезновений воспитанниц вместе со своими сутенерами или
самоубийства в наркологических центрах. Эти вряд ли го-
дились в праматери детей рода людского. Врал директор
Юрайда, а почему врал — непонятно. Все здесь врут, ре-
шил я, пусть из самых лучших побуждений, но врут. Ди-
ректор врет, воспитанники заливают, Бидо темнит, и Шеф
тоже хорош...
— Прекрасно! — сказал я.— Ваш случай вне моей ком-
петенции. Полагаю, что в Сенате с одобрением отнеслись
к вашей затее?
Со свистом втянув в себя воздух, директор Юрайда
скривился так, будто ему птичка па язык капнула.
— Мне только этих фашиствующих старперов не хва-
тает!
— Как же вы проводите сноп бюджет? Президент обе-
щал урезать все программы, не имеющие выхода на Бун-
кер.
Директор щелкнул пальцами. Я понял так, что эти пус-
тяки меня не должны волновать. Пробный шар ухнул ми-
мо лунки.
В дверь без стука просунулась голова Селина. Со сло-
вами «извините, на минутку» голова втянулась обратно,
дверь закрылась. Все произошло так быстро, что я, сидя
к двери боком, сообразил в чем дело, когда директор встал
из-за стола и, сказав: «Я сейчас», вышел.
Из коридора неслись возбужденные голоса, слов разо-
брать я не мог. Подслушивать у замочной скважины не-
удобно, можно получить дверной ручкой в ухо. Техника
осталась в портфеле, со мной только приставка в кармане
илаща и мелочь.
«Даже если директор не врет,— подумал я,— Джед<
зкер все-таки не тот человек, которого я хотел бы увидеть,
вылезая из убежища, А остальные... это они здесь тихие.
Хорошо, что все вранье!»
£32

Директор вернулся минут через пять, молча сел в кре-
сло и, побарабанив короткими пальцами по сто-
лу, принялся рассматривать меня. Не понравился мне его
взгляд. Вижу тебя насквозь, говорил он, ты враг, говорил
он, смерть тебе!..
Скорее всего, мне все это померещилось. Шеф прав, с
моим воображением надо иметь нервы толщиной с палец
или вообще их не иметь.
— Мне кажется, что я вас не убедил,— сказал он тихо.
— Нет, почему же! — вежливо ответил я.— Боюсь, что
был излишне назойлив...— Я развел руками.— Служба1
— Оставьте,— устало смежил веки директор,— вы ум-
ный человек. Притворяетесь, правда, хорошо, но... вы учи-
лись в Форт-Менте?
— Не имел чести,—сухо ответил я, его манера переби-
вать самого себя начинала раздражать.
— Но ваш перстень...
— Корнерстоум, социологический факультет.
На выпускном вечере мы с Кларой обменялись перстня-
ми, а через два дня она погибла в авиакатастрофе. Я ни-
когда не был суеверным и особенно не верил в прови-
денье, но мысль, что она пересекла мой путь и приняла
удар судьбы на себя, не оставляла никогда. С тех пор я
всегда ношу университетский перстень — и память, и та-
лисман.
Вопрос директора покоробил меня. Я понимал, что
сейчас начнется другой разговор, и чем он еще кончится —
неизвестно. Если я не лезу в его дела, то для него же
лучше не лезть мне в душу. В конце концов все, что ска-
зано, было только сказано. А верить на слово — так свой
миллион никогда не сколотишь. Единственное, что можно
потрогать,— это жетон, и тот, как выяснилось, наглая под-
делка. Ох, напущу я на них старину Бидо со всей его сво-
рой!
Выяснив, что я не кончал училище для федеральных
оперативников в Форт-Менте, директор Юрайда пове-
селел.
— Отлично,— провозгласил он, потирая руки,— я чув-
ствовал, с вами можно быть откровенным. Не спрашиваю,
то вас привело на эту службу, но надеюсь, что она не
идет в ущерб широте вашего кругозора. Я вообще против-
ник секретности, но при некоторых обстоятельствах глас-
ность может повредить. Наши демократические институ-
ты препятствуют любому начинанию, реальная помощь
часто исходит из учреждений, стремящихся к целям, про-
233

тивоположным нашим. А ловчить, поступаться принципа-
ми — скверно.
Что ж, с этим я могу согласиться. Принципами торго-
вать нехорошо, однако эти умозрения сейчас меня не ин-
тересовали. Одно смущало: он весь расслабился, обмяк,
в голосе исчезли неуловимо издевательские интонации, ко-
торые раздражали в его откровениях о грядущей мясо-
рубке. Передо мной сидел усталый пожилой человек, ко-
торый мог быть, например, моим старшим братом.
Он не мог быть моим старшим братом. В то время, ког-
да он учил африканских детишек грамоте, мой брат Сар-
кяс давно уже пророс сорняком на арлимском пустыре,
закопанный после побоища с чужаками. Но это личное
дело каждого, где ему быть и в каком качестве.
— Скажите мне, если не трудно, во имя чего, во имя
какой цели работаете вы? — прервал паузу директор.— У
еас неплохая машина, потом вы купите другую, потом
еще... Квартира, дом, вилла... Жена, любовница, любовни-
цы... Производить, чтобы потреблять, и потреблять, чтобы
производить. Банально. Но немного обидно для разумно-
го существа, вы не находите?
— Вы можете предложить нечто более интересное?
— Всему свое время! Вряд ли вас приводит в восторг
завозная куча, в которой по уши засело наше благосло-
венное общество. Пресса на откупе у монополий, искусст-
во превратилось в вотчину сексуальных маньяков, интел-
лигенция впала в мелкие извращения, и всем наплевать
«а всех в соответствии с поправками к конституции.
Кажется, он радикал, разочарованно подумал я, или
левый.
— Где наши традиционные ценности? Где дух перво-
открывателей? Скажите зажравшемуся обывателю: геро-
изм, отвага, доблесть. Он покивает головой, но в лучшем
случае сочтет вас болваном. Деловитость и предприимчи-
вость выродились в наглое пошлое жульничество. Техни-
ческие изощрения выдаем за прогресс. Культ силы привел
к тому, что нас либо боятся, либо ненавидят. А мы нена-
видим самих себя. Спесиво поучаем всех, как себя следу-
ет вести, а в доме своем не можем навести порядок. За-
крываем глаза на вакханалию преступности, кричим о ра-
совом и классовом мире, и это в самой разобщенной
стране! Позор! В чем дело, почему истощились духовные
омш?
Вопрос был явно риторическим, но директор на неко-
торое время замолчал. Все это прелюдия, идеологическая.
834

так сказать, подкладка. Сейчас пойдет главное... Я отно-
шусь к умеренным нейтралам, но у меня есть знакомства
в различных кругах, приходилось общаться и с радикала*
ми, и с фундаменталистами. Наслушался и тех, и других.
А тесть мой вообще был леваком, и каждый визит к ним
превращался в политсеминар. Он донимал меня анализом
моей классовой сущности и обзывал винтиком репрессив-
ного механизма. На старости лет он неожиданно перешел
в католичество. Этот опрометчивый шаг настолько шоки-
ровал респектабельных соседей, что многие в городке пе-
рестали с нами раскланиваться.
— Чем же вы объясняете такое положение вещей? *-•
спросил я, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Не притворяйтесь наивным! Наше общество потеря-
ло стимулы духовного роста. Мелкое копошение во имя
мелкого благополучия породило поколения мелких людей.
Исчезли сдерживающие факторы нравственности, мо-
раль элиты и дна неразличима. Большие стимулы, способ-
ствующие оздоровлению нации, отсутствуют, а почему?
Потому что нет великих целей! Не к чему стремиться, нет
такой мечты, во имя которой общество могло бы прене-
бречь внутренними и внешними распрями. Вы скажете —
личное благополучие? Оно оказалось ложной целью хотя
бы потому, что привело к распаду общества. Но какая
цель, пусть даже ложная, породит новые стимулы для ду-
ховного возрождения? Надо найти, вообразить, приду-
мать, наконец, то, во имя чего даже последний мерзавец
не рискнет вылезти на поверхность со своими шкурными
интересами. И когда у нас появится Великая Новая Цель,
мы...
— ...мы установим во имя ее Новый Порядок? — вста-
вил я.
Директор Юрайда запнулся и с недоумением посмот-
рел на меня.
— Моего отца сожгли в Дахау,— негромко сказал он,
затем вдруг закричал:— Как вы могли подумать! Как вы
посмели!
— Извините, возможно, я неудачно выразился.
Он смотрел на меня, и снова я видел в его глазах*
<Враг, враг!..», снова засосало под ложечкой...
— Неудачно — не то слово! Подозревать нас в тота-
литарном заговоре? Чудовищно!
С чего это он так разнервничался, как старая дева в
.чупанарии? Вежливый обмен мнениями о перспективах
нашей демократии перешел в мелодраму. Если я хожу во-
■235

круг горячего, то надо форсировать, даже рискуя на-
рваться.
— Все это очень мило,— сказал я,— но мне по-преж-
нему ничего не говорит ваша «новая цель». И, кстати, кто
это — «мы»?
Как говаривал старина Бидо в ответ на мое очередное
обещание упечь его в одиночку, «тишина — лучший массаж
для нервов». Минуту или две мы с директором Юрайдой
массировали друг другу нервы, затем он рассмеялся.
— Лучше ничего не сказать, чем недоговорить. С ва-
шего позволения, я продолжу...
И он продолжил...
То, что я услышал, не просто поразило меня, а даже
заставило на некоторое время утратить чувство реально-
сти происходящего. Но прежде чем меня ошарашить, он
окончательно добил все забытые или еще тлеющие цели,
закопал все правительственные программы и кремировал
.традиционные ценности. И после этого объявил, что путь
человека в будущее проходит через космос. Интенсивное
освоение космического пространства вызовет мощный
взрыв героического энтузиазма, объединит человечество,
заставит хотя бы на время забыть распри и переориен-
тирует интересы активной массы. Пусть в конечном итоге
и космос окажется ложной целью — это все-таки Большая
цель! Не трусливое ковыряние на орбитальных станциях,
а смелый массированный бросок на ближние планеты.
Освоение новых плацдармов и снова рывок... Конгрессме-
ны скорее удавятся, чем отдадут пару миллиардов голо-
дающим Африки. Но даже их ослепит блестящая перспек-
тива космической экспансии. Тем более, что им не при-
дется тратиться на подготовку людей. Вот она, первая
волна освоенцев. Сильные, ловкие, бесстрашные и гото-
вые на все.
Он имел в виду своих воспитанников!
Я не знал, что делать, принимать эту фантасмагорию
всерьез или, вежливо улыбнувшись, выразить недоверие.
Тут я представил своего сына этаким Гордоном Флешем.
Вот он в роскошном скафандре. Одной рукой вырывает
гшлураспакованную красотку из щупалец омерзительного
похотливого спрута, а другой — поражает из бластера ле-
тающие тарелки, нашпигованные до отказа завоевателя-
ми Галактики. Я невольно улыбнулся, директор принял
это на свой счет и недоуменно поднял брови.
Я объяснил ему, чем была вызвана улыбка. Он хохот-
нул, но тут же серьезно спросил:
§36

— Вы уверены, что не хотели бы скорее видеть сына
где-нибудь на Марсе, чем без дела шатающимся между
парком и трудбюро?
Крыть мне было нечем — он попал в самую точку. Что
я предложу сыну после школы, если он к этому времени
не спутается с шатунами? Полицейскую школу? Или
устрою по большому знакомству (старина Бидо!) служ-
кой? Я пришел к мысли, что при всей невероятности за-
теи директора Юрайды и тех, кто за ним стоит, есть в
ней нечто привлекательное. Дети получают новый шанс!
Как складно получается: самые активные, самые оголте-
лые нонконформисты с удовольствием ринутся в космос.
Л как же — героика нового фронтира! Меля смущал тер-
мин «активная масса», где-то я его слышал, но бог с ним!
Даже если все это не выведет страну из социального сту-
пора, то хотя бы тысячи, десятки тысяч потенциальных
преступников не уйдут и курию, не станут шатунами...
Меньшее зло?
— Как к вашему проекту относится курия?
Лицо директора потемнело, глаза зажглись ненави-
стью.
— Мы не позволим этим негодяям запускать свои гряз-
ные лапы в наши дела,— отчеканил он.— Дай им волю,
они всю Солнечную систему превратят в бордель!
Он был прав как никогда. Другое дело— понравится
ли такой оборот старине Бидо? Но почему перед шансом
для моего сына должен стоять Бидо? Пусть я не альтру-
ист, и меня заботит не благо человечества, а личная, безо-
пасность, но только из-за трусости отца своего страдать
сыну незачем!
Я поймал себя на мысли, что всерьез поверил дирек-
тору. Учтено все: общественное мнение уже постепенно рас-
паляется заявлениями компетентных лиц, сенаторов за-
валивают письма избирателей, требующих немедленного
штурма космических бездн... Если под этим соусом еще и
сократят расходы на вооружение и переоборудуют меж-
континентальные в транспортные, то я первым встану на-
вытяжку и спою гимн в честь директора Юрайды.
— Ладно,— сказал я,— считайте меня вашим союзни-
ком. Но как вы оказались в номерном квадрате? Армия?..
— Не только армия,— кивнул директор,— есть и другие
силы. Впрочем, армия давно присматривалась к космосу
и имеет свою долю. Мы ее сразу разочаровывать не бу-
дем. Им надоест играть в «космические войны», когда лю-
ди станут заниматься настоящим делом.
237

Дела здесь нешуточные. И не курят здесь, отучают...
Наверно, ангитаб! В кармане у меня лежит нераспечатан-
ная пачка «Престижа», и хоть бы что!
— Вам приходится много работать?— посочувствовал я.
— Перед выпуском мы и ночами занимаемся,— спо
койно ответил директор.™ Используем стимуляторы, не-
много, малыми дозами. Конечно, под контролем перво-
классных врачей. Но, к сожалению, бывают срывы. Край-
не редко, но бывают.
Намекает на Джеджера. Понятно. Нет, не очень по-
нятно! Когда мы его задержали, третьего или четвертого...
они что, уже пичкали их стимуляторами? Впрочем, этим
молокососам все нипочем, у них и после эфетола похмелья
не бывает. В их годы я как огурчик бегал почти неделю
без сна на допинге, пока не споткнулся, решив переспать
с девчонкой из соседнего подъезда. Поспать-то я поспал,
можно сказать, выспался на славу...
— Ну, вот вы и в курсе всего,— объявил директор
Юрайда и поднялся с места.— Уверен, что мочиться в наш
бензин вы не будете.
Я заверил Юрайду, что не собираюсь портить им бен-
мн, мы немного посмеялись, а затем я сказал, что меня
ничто больше не задерживает. Пройдусь еще раз по шко-
ле и уеду.
Директор задумался, потом бодро сказал, что не име-
ет ничего против. И вообще неплохо было бы перекусить.
Дела делами, а режим прежде всего. Я пообещал не опаз-
дывать на завтрак.
И пошел во двор.
Глава третья
Пока мы с Юрайдой вскрывали болячки общества и
перебирали цели и стимулы, разгрузка окончилась. Ящики
исчезли, народу поубавилось. Три подростка толкали садо-
вую тележку с мотками толстой веревки, поверх которых
лежала ручная лебедка. Они завернули за угол.
Я пошел за ними. Вообще-то надо было идти к стари-
не Бидо и выкручиваться. Но не хотелось... Не хотелось,
чгобы курия запускала свои мохнатые лапы в это дело,
не хотелось, чтобы меня придавили здесь между делом,
и* хотелось, чтобы Шеф засчитал это как провал. Ничего
т хотелось... С другой стороны, директору Юрайде я не
сказал, что в комнате у меня затаился матерый аббат, ко-
торому нужны языки или головы, чтобы оправдаться пе-
£38

ред конклавом. Я не сказал директору, что если курия ся-,
дет на хвост, то самое разумное — без суеты сливать беи»
зин и выбрать местечко потенистее, чтобы вдове не напек-
ло головку во время посещений.
Хотя до завтрака оставалось еще полчаса, я чувствовал
сеоя пророком Иезекиилем после плотного обеда. Давно
мне не было так скверно. Впервые так на меня накатило
в дюнах, когда я валялся с растянутой стопой после наше-
го блестяще провалившегося вторжения. От нашей десят-
ки остались трое — я, Гервег и Хом. Хом лежал рядом, и
жизни в нем было не больше, чем в подметке. Гервег уполз
в сухой колючий кустарник в поисках воды. Я был уверен,
что он не вернется, оставив меня в попутчики Хому, Тог^
да на меня и навалилось не отчаяние и безнадежность, а ту-
пое черное равнодушие ко всему. Страх пришел после,
когда приполз Гервег с распухшим от укусов лицом, тол*
куя перед собой шлем с мутной жижей. Я испугался за се-
бя: до той поры я не подозревал, что во мне есть такая
чернота и безразличие..,
Садовую тележку прокатили мимо спортплощадки у
распахнутым дверям, которые я принимал за вход в раз-*
девалку. Подростки разгрузили тележку и потащили лебеду
ку в темный проем.
— Не тяжело? — спросил я, подходя.
— Не-а,— мотнул головой тот, что стоял ближе.
— Что у вас здесь? — Я ткнул пальцем внутрь,
— Склад.
— Тебя как зовут?
— Хенк.
— А скажи-ка, Хенк...— Я на секунду осекся, потом
спокойно продолжил:— Вы не здесь, случайно, боеприпасы
держите?
— Что вы,— удивился он,— они в арсенале!
— Ах, да,— сказал я, раздумывая, стоит ли брать его
в оборот.
Хенк и еще двое. Пит называл их, и они что-то знают.
— Нравится тебе здесь?
— Нормально,— лаконично ответил Хенк, укладывая
мотки.
Стеллажи были забиты матрасами, разобранными
спортивными снарядами и длинными кривыми трубами.
Ничего я не собирался выпытывать у парня. Мне уже
было все равно, где, когда и каким образом они собира-
ются прорываться в космос. Мне было плевать, кто за
этим стоит и на чьи деньги вершатся эти великие дела.
239

Единственное, чего я хотел,— это очутиться на Побережье,
надавать кому следует по физиономии, а потом плюнуть
на^все и зарыться в горячий песок. На Побережье сейчас
тепло, нет этой мокрой гадости и холодного ветра. Что я
здесь делаю, на что трачу силы и время? А времени, мо-
жет, и осталась сущая ерунда!
В глубине склада что-то с шумом обрушилось.
— Вот недотепы! — вскричал Хенк и бросился туда.
Я пошел вдоль стеллажей. Склад был больше похож
на ангар. Высокий сводчатый потолок окрашен зеленой
краской, местами она лохматилась и отставала неопрят-
ными кусками. Две сильные лампы качались, тени прыга-
ли по стенам, пересекались. Склад был врублен в гору
метров на двадцать, здесь вперемешку со спортивной снас-
тью лежала разбитая мебель, стандартные упаковки ка-
фельных плиток и всякое старье. Замка на дверях нет, это,
видно, заскок местного руководства. Впрочем, при таких
грандиозных замыслах они могут позволить себе малень-
кие слабости.
Хенк и его подручные справились с лебедкой и выско-
чили, переругиваясь, наружу, оставив дверь открытой.
В конце склада рядом с ящиками, сложенными впритык к
стене, ржавым пятном темнела небольшая овальная дверь.
К своему удивлению, я обнаружил, что это заглушка от
персональных бомбоубежищ фирмы «Кастлер» с запираю-
щим колесом в центре.
Я взялся за колесо, оно пошло туго, видимо, им редко
пользовались. Люк открылся, свет от ламп высветил по-
мещение. И опять я оказался обманутым! Это было не
бомбоубежище, а небольшая пещера с низким сводом; в
нескольких метрах от люка шумела темная вода, я сообра-
зил, что это подземная река.
Перешагнув через порог, я заметил, что вода течет поч-
ти вровень с полом. Света не хватало, но все же я разгля-
дел дыру, откуда шла вода, и была видна поперечная
щель, куда она уходила.
Подойдя ближе к воде, я наступил на что-то мягкое. Я
ие вскрикнул п не подпрыгнул, но сердце екнуло, и в го-
лове стало холодно. Нагнувшись, f выругался. Под нога-
ми у меня лежал надувной плот, воздух спущен, когда же
и охлопал его, то обнаружил, что спасательный комплект
и рация отсутствуют, но ампула на месте. Я знал эту мо-
дель-— четырехместный армейский «поплавок».
Выбравшись из пещеры, я завернул люк и, потушив
свет, вышел на воздух.
240

У дверей школы я догадался, что видел Ледяную ре-
ку— она начинается где-то в Загорье, несколько раз про-
падает в ущельях, а затем выходит к столице. Неглубокая
река, скорее речка.
В коридоре меня встретил директор. Он извинился за
то, что не сможет позавтракать вместе со мной, проводил
до лифта и ушел.
Дверь кабины захлопнулась с лязгом. Я посмотрел на
часы. Бидо сейчас изнывает от неизвестности и может, не
дождавшись меня, вылезти на свет божий и учинить с пе-
репугу кровопролитие. Вот тут-то я и окажусь между дву-
мя катками. Или воспользуюсь заварухой и благополучно
исчезну! А если бы тут учился мой сын?
Пока я раздумывал, кто-то вызвал лифт. Кабина дерну-
лась и пошла... вниз! Ого! Я не знал, что у них есть ниж-
ние этажи, да и кнопки... вот пять кнопок, стандартная
капель, верхние дно замазаны зеленой краской. Я-то ду-
мал, чтоб по ошибке не нажали!
Кабина проехала мимо пустого освещенного коридора,
я успел разглядеть зарешеченные двери. Наверно, это и
есть арсенал.
На следующем этаже лифт остановился, но я не
стал выходить, чтобы неожиданность была на моей сторо-
не. Зачем она мне понадобилась, эта неожиданность, я не
знал. Привычка!
«Ну, скоро ты там?»—донесся голос снаружи.
В полумраке за частой сеткой трудно было что-либо
разглядеть. Я пожал плечами и осторожно нажал на
ручку...
Опять коридор. В его глубине тускло светится единст-
венный плафон, а под ним стоит воспитатель спиной ко
мне. Издалека послышалась невнятная скороговорка и ме-
таллическое дребезжание.
— Что ты там бормочешь?—раздраженно воскликнул
воспитатель и, пройдя вглубь, скрылся за дверью.
Я тихо закрыл кабину и рывком проскочил площадку
перед лифтом к штабелям картонных ящиков в большой
нише. Внутренний голос уговаривал меня не заниматься
глупостями, все .и так ясно, но я был в своей стихии — вы-
леживал, крался, полумрак, зловещие фигуры... детский
сад! Правда, игры в этом саду непростые, и на мою долю
игрушек может не хватить. Но привычка... За годы служ-
бы выработался идиотский профессионализм, толкающий
на действия, значительно опережающие мысль об их пос-
ледствиях. Юрапда про нижние этажи ничего не говорил.
241

Дверь громко хлопнула, и смачно чавкнул замок. За-
мок, отметил я, не такие уж они идеалисты, это несколько
утешает.
Мимо прошли двое: воспитатель и охранник. Охранни-
ка я тоже разглядел, это был тот, похожий на Бака-виви-
сектора из последней серии «Тайной акции».
Лифт загудел. Я выбрался из своего блиндажа и в оче-
редной раз спросил себя: какого черта я здесь потерял?
Арсенал не самое подходящее место для прогулки перед
завтраком, а если мне понадобится полевое безоткатное
орудие с боекомплектом для исключительно гуманной ак-
ции, то директор Юрайда одолжит на денек-другой. Мы с
ним теперь если не друзья, то вроде как союзники.
Коридор был заметно короче верхнего, того, где меня
безуспешно дожидается голодный и злой старина Бидо.
Двери здесь зарешечены, замки на дверях и на решетках.
Хорошие замки, филлипсовские, красная точка мигает —
сигнализация.
Коридор кончался тупиком, слева от него дверь без ре-
шетки и замка. Зато к ней прикноплен лист бумаги, на ко-
тором я в полутьме еле разобрал буквы коротенького сло-
ва: «Морг».
Вот здесь бы разгуляться воображению, вот здесь бы
представить, как я вхожу, а там... там меня встретят надле-
жащим образом, оприходую!, обмоют н уложат, аккурат-
но скрестив руки па груди. Или, скажем, войду, а там
Джеджер, п другие, и директор.., воскресают, встают и
хватают меня... Все эти пикантные ситуации я хладнокров-
но продумал и эмоций особых не испытал. Насмотрелся
я трупов во всех видах. Расследование в девяти случаях
из десяти начинается с морга.
Я толкнул дверь и вошел. Еще одно темное помещение.
Справа от двери я нащупал выключатель и зажмурился —
люминесцентные лампы шли рядами по потолку, обливая
комнату ярчайшим бело-голубым светом. Во всю стену
шла дверь стационарного холодильника, такие громадины
я видел па складах «Фрут Бокс». Ну что же, дипфризе-
ры—с<щое удобное место для хранения скоропортящейся
продукции.
Копаться в чужих холодильниках — самый что ни на
есть дурной тон. Того, кто лезет в чужой холодильник, не
пускают в приличное общество и не приглашают на раут.
Придется отказаться от раутов. Где у них тут рычаг?
Я отошел к краю и отжал хромированную рукоятку
вниз. Белая эмалированная дверь сложилась пополам и
242

пошла вверх. В первые секунды я ничего не понимал, но
когда среди аккуратным рядом уложенных тел я узнал
слегка покрытое изморозью лицо старины Бидо, мне пока-
залось, что из холодильника хлынул жар, что-то горячее
кольнуло в сердце и растеклось в желудке.
Они лежали плотно прижатые друг к другу, головами
к двери, голые, в пятнах замерзшей крови. Темная родин-
ка на лице Бидо показалась мне черной, глаза его были
закрыты, и слава богу!
Рычаг обратно не шел: я не сразу сообразил, что изо
всех сил сжимаю его в ладони, вместо того чтобы поднять
вверх. Наконец дверь встала на место.
Я прислонился к двери. Меня трясло, но не от страха,
а от холода. На какое-то мгновение я действительно был
потрясен. Теперь я понял, для чего Селин вызывал из ка-
бинета Юрайду: они засекли Бидо и его ребят. И стран-
ные взгляды директора означали только одно — директор
прикидывал, кончать ли меня вместе с Бидо или аббат в
моей комнате оказался случайно. Лед был в его глазах, лед
холодильника! Конечно, у них большие цели, высокая мис-
сия, а кто мешает и путается под ногами — в холодильник!
Было немного жаль, но не Лайона Круипо, аббата, а
старину Бидо, хитрого, шустрого бродягу. И еще облегче-
ние: теперь уж я смогу выбраться. И зависть: если они спра-
вились с Бидо, то какие тузы в их колоде! С курией у ме-
ня счетов особых не было, я старался, чтобы наши пути
не пересекались. Комплексов на этой почве у меня не воз-
никало, но муть всегда оставалась, когда мне, лицу со зна-
чительными полномочиями, приходилось делать реверан-
сы перед каким-нибудь «кардиналом». А они не испуга-
лись! Р-раз, и нет старины Бидо со всей компанией, и пле-
вать им на курию. С будущими освоенцами шутки плохи.
Ну, а если конклав спросит за Бидо с меня? Шел он ведь
ко мне!
Выходя из морга, я не смог потушить свет — вдруг по-
лезла в голову густая чертовщина. Я был уверен, что сто-
ит выключить освещение, как бесшумно поднимется дверь,
восстанет старина Бидо и, укоризненно качая головой, мед-
ленно пойдет на меня...
К лифту я шел не оборачиваясь, но одному богу извест-
но, каких усилий мне это стоило. У пустых коробок вообра-
жение подсказало, что за ними кто-то прячется, но это пус-
тяки, такими мелкими страхами самого себя не проймешь.
За ручку я взялся мокрый от пота, и не страх, нет, не страх
терзал меня, а сознание своей ничтожности и никчемности.
243

Оно раскаленным гвоздем сидело в мозгу — стоило мне
годы и годы выбиваться и карабкаться, чтобы в такой мо-
мент оказаться разменной фигурой, меньше, чем пешка,
меньше, чем самая поганая пешка в чужой игре. А игра
серьезная, и в правилах разобраться трудно, если они вооб-
ще есть, эти правила! Великая цель, новые стимулы... Ка-
кие слова! Интересно, наорал бы на меня директор Юрай-
да или сразу определил бы в холодильник, спроси я, оправ-
дывает ли Великая цель равновеликие средства?
На втором этаже я вышел в холл и направился в сто-
ловую. Все эти переживания не могли заглушить зверский
голод, тем более что ужин вчера был более чем легок. Мо-
жет, это цинично, но оставим курии погребать своих мерт-
вецов: живой лев лучше мертвой собаки... или наоборот?
Сейчас почти десять, неужели прошло всего два часа
с тех пор, как я видел в последний раз старину Бидо, с
бездействующими часами, растерянным, с тоскливыми гла-
зами?
В столовой было пусто. Три подростка торопливо до-
пивали газировку. Один снова потянулся к сифону, но тут
дверь с шумом распахнулась, в зал влетел Селин и за-
орал на них: «Чего расселись, через полчаса выпуск, бы-
стро в актовый!»
Воспитанников как ветром сдуло. Из внутреннего по-
мещения выскочили еще двое, в белых халатах и повар-
ских колпаках; па ходу сдирая с себя халаты, они выбе-
жали из столовой.
В актовый так в актовый! Я не торопясь дожевал гам-
бургер, запил водой и пошел в актовый зал.
Дверь в зал оказалась закрытой.
Из зала несся шум, кто-то визгливо смеялся. Пока я
раздумывал, стучаться или плюнуть и уйти, мимо про-
мчался подросток и, крикнув на бегу: «На галерею, на
галерею», исчез в коридоре. Вход на галерею, опоясываю-
щую актовый зал, был на третьем этаже.
По пути к лифту я задумался: почему воспитанники
перестали меня выделять, не обращают особого внимания?
Да и в первый день я не был в центре внимания, насто-
роженность была, а сейчас и ее нет. Считают уже своим,
чтоуш?
Перед входом на галерею толпилось несколько под-
ростков, отпихивая друг друга от двери. Мне уступили
дорогу, но крайне неохотно. Узкая галерея была набита
воспитателями, охранниками и их подопечными. Я вы-
ставил вперед плечо и винтом протиснулся к перилам.
244

В бок упирался локоть охранника, кто-то мерно ды-
шал в затылок. Перила давили на живот, но я не обра-
щал на это внимания. Я понимал, что присутствую в ка-
честве зрителя, возможно, весьма нежелательного. Неда-
ром так настаивал Юрайда, чтобы я как можно скорее
уносил отсюда ноги. С первого взгляда я понял, что про-
исходит нечто из ряда вон выходящее.
Довелось мне бывать на выпускных торжествах, а как
же: клятвы в верности родным стенам, убеленные главы
почтеннейших метров, высокий слог и прочувствованная
речь с небольшой слезой в голосе. И чистые лица вы-
пускников, озаренные светом великих надежд, и малень-
кая девочка с огромным бантом, декламирующая «Напут-
ственную оду» Горация Обергера, и все такое...
Непохоже, чтобы здесь собирались читать «Напутст-
венную оду» или произносить высокопарные речи. Бантов
я тоже не заметил. На сцене стоял узкий столик, вроде
журнального, за ним сидели трое: воспитатель — кажется,
заместитель директора,— а по бокам двое юнцов, затяну-
тых в плотно облегающие костюмы из зеленой кожи. Пе-
ред ними лежали две коробки. Но не это поразило меня,
а сам зал—ни одного кресла или стула, а только те са-
мые рулоны, что разгружали сегодня утром. Они все бы-
ли размотаны и пересекали белыми дорожками весь зал
под разными углами, пола под ними не было видно. Не-
сколько рулонов торчком приставлены к стенам, еще
больше их было свалено в беспорядке в центре зала. На
них сидели воспитанники, десять подростков.
Это и есть выпускники, догадался я. В зале больше
никого не было, вся школа толпилась на галерее, хотя
зал был большой, хватило бы места всем. Может, у них
такой ритуал?
«Это кто справа?»—свистящим шепотом прошелестел
воспитанник. «Ты что? — ответили из-за моей спины.—
Это же Везунчик Куонг!»
Воспитатель, не вставая, взял со стола лист бумаги и
начал громко зачитывать фамилии воспитанников. Они
по очереди подходили к сцене, воспитатель брал попере-
менно из двух коробок белые прямоугольники с лентой.
Подошедший жал руку воспитателю, вешал прямоуголь-
ник на шею и спускался в зал под сдержанный гул галс-
реи. Везунчик и второй хлопали его по плечу.
«Повезло Селину,— завистливо сказал кто-то,— к Дер-
гачу попал. У него не заскучаешь».
Селин действительно был в числе выпускников, вид у
245

него, насколько я мог разглядеть, был весьма горделивей.
Белый прямоугольник он закинул за спину и привалился
небрежно к рулонам. Пита среди них не было, хотя он в
школе четвертый год. Школа сейчас пуста, ее можно об-
шарить всю, от спален до морга. Я поразился собственно-
му спокойствию, будто и не трясся полчаса назад в темном
коридоре подвального этажа.
Закончив вручение прямоугольников, воспитатель под-
нялся из-за стола и ушел со сцены за кулисы.
Я несколько раз взглядом пробегал по галерее, но ни-
как не мог обнаружить директора Юрайду.
Везунчик и... как его... Дергач спрыгнули со сцены и
подошли к воспитанникам. Селин подобрался, вытянул
из-за спины белый прямоугольник и зажал его двумя ру-
ками, остальные тоже взялись за них.
На галерее стало тихо. Везунчик достал откуда-то бе-
лый шар величиной с крупный апельсин, такой же шар
появился и у Дергача. Они переглянулись, кивнули друг
другу и подбросили шары вверх.
Яркая зеленая вспышка ослепила меня. Когда перед
глазами перестали плавать желтые и красные пятна, я
чуть не вскрикнул: внизу никого не было! Исчезли воспи-
танники, исчезли те двое, с шарами, начисто пропали ру-
лоны, ни кусочка не осталось.
«Куда они делись?» — возникла первая мысль. Оче-
видно, я произнес се вслух, потому что охранник поко-
сился на меня, а говорливый воспитанник с удивлением
ответлл:
— Как куда? Выпуск ведь, теперь до следу... ох!
Его взяли за шиворот и втянули в поток выходящих
с галереи.
Волна безразличия захлестнула и утянула на дно, ту-
да, где тишина и прохлада, и осторожно ходят длинные
тени... По краешку сознания проходили вялые мыслишки
о гипнозе, о ритуале, о раздвигающихся полах, почему-то
вспомнилось, как бабушка водила меня в детстве смот-
реть исчезновение слона в балаган. Мелкие догадки воз-
никали по инерции, роль ничего не понимающего проста-
ка надоела, а ввязываться в высокоученый спор с дирек-
тором бессмысленно. Они здесь ведут свою игру, крупную,
очень крупную игру без правил. Впрочем, какие тут прави-
ла, когда главным козырем у них холодильник... Кто не
боится курии, тот может вести игру без правил.
Что ж, сказал я себе, если с тобой ведут игру без пра-
вил, самое умное — уносить ноги. И как можно скорее!
246

На галерее опустело, я вышел за последними и поимел
к лифту. Школа наполнилась возбужденными голосами,
шумом, смехом, топотом, словно и не было этих несколь-
ких дней напряженной тишины и чинного порядка. Вь*-
пуск. Но почему осенью?
Я вернулся к себе в комнату. Никаких следов борьбы,
беспорядок на кровати такой же, каким я его оставил.
Значит, не здесь брали старину Бидо. Я взял портфель и
вышел, хлопнув дверью,
К директору заходить не стал, говорить не о чем. Если
я увидел то, что не предназначалось для моих глаз, и ему
это не понравится, то он во имя своей правоты и меня
уложит рядом с теми. Уложит, искренне сожалея. Но цель
слишком велика, чтобы спотыкаться об меня.
Еще неизвестно, подумал я, как повернется дело с ку-
рией. Может, оставить здесь адрес, чтобы присмотрели
за сыном, если по дороге случайно собьет грузовик? Илз?
в центре города машину вместе со мной превратят в дур-
шлаг очередью с заднего сиденья мотоцикла? Курия, зна-
ете ли...
Во дворе меня ждал директор.
Он несколько раз крепко встряхнул мою руку, поже-
лал доброго пути и заявил, что проводит до ворот... Я не
стал возражать.
Мы шли молча. Скользкие листья расползались под
йогами, ветер гнал с деревьев водяную пыль, пахло кис-
лой гнилью.
У ворот он остановился.
— Кто вам читал историю социальных учений? —
спросил он.
— Не помню,— ответил я, пожимая плечами.
Опять пустые разговоры!
Теперь можно вежливо улыбнуться, помахать ручкой
и расстаться друзьями. Ворота были распахнуты, рельс*
лежал у стены, дырка от него заполнена водой. Они по-
догнали мою машину к краю, чтобы грузовику было
удобно разворачиваться.
Директор подобрал с земли веточку и сосредоточенно
ломал ее на куски. Я тоже не торопился. Куда спешить —
в столице рано или поздно придут и спросят, куда я дел
старину Бидо. А когда я им отвечу: разве я сторож, ва-
шему аббату, меня тут же и прихлопнут.
Юрайда доломал ветку и ссыпал кусочки себе в кар-
ман. Достал визитную карточку.
— Здесь мой столичный адре<;.
247

— Благодарю.— Я небрежно сунул ее в карман.
Спросить его, что ли, о выпуске? Не стоит, опять со-
врет,
— Ложь о Валленроде смутила не один слабый ум,—
прервал молчание директор, испытующе глядя на меня, —
и соблазн действительно велик. Лучше быть шестерней,
чем песчинкой в зубьях. Еще ни одна песчинка не лома-
ла машину...
Не понимая, что он имеет в виду, я ничего не ответил.
— Конрад Валлеирод, магистр Тевтонского ордена,
жестокий истребитель еретиков и неистовый завоеватель,
легендами был превращен в народного мстителя, пробрав-
шегося на командный пост, не брезгуя никакими средст-
вами, для того чтобы в .решающий момент подставить си-
лы ордена под сокрушительный удар. Как это утешитель-
но звучит для тех, кто продается врагу, надеясь впос-
ледствии послужить правому делу. И как это ласкает
слух тех, кто, служа богу, вдруг узнает, что прислужива-
ет дьяволу! Кто строит поединок на обмане, чаще всего
бывает обманут сам.
Интересно, для чего он мне рассказывает эти истори-
ческие анекдоты? То ли вербует в свои ряды, то ли наме-
кает, что к трупам в холодильнике fie имеет отношения,
а если и имеет, то вынужденно, протестуя в душе. Но от-
куда он знает, что я видел морг? Неужели после этого он
рискнет выпустить меня отсюда живым? «Ловушка! —
обожгла мысль.— Он меня проверяет!»
Директор говорил, говорил, называл имена и даты,
приглашал на рождество к себе домой... Я слушал его
невнимательно, изредка кивая.
— Нет ли у вас сигарет? — неожиданно спросил он.
Я протянул так и не начатую пачку «Престижа». Он
распечатал ее, вытянул три штуки, завернул их в носо-
вой платок, а затем извлек из кармана небольшой плас-
тиковый пакет и запаковал в него платок с сигаретами.
Минуту или две мы молча смотрели друг на друга. В его
глазах был вопрос, чего-то он от меня ожидал. Но мне было
уже наплевать на все тайны и трупы, скорее бы домой
или на теплый песок.
Директор Юрайда кивнул, повернулся и медленно по-
шел к школе. Его плащ несколько раз мелькнул за де-
ревьями и исчез.
Я подошел к обрыву. Каменистая осыпь терялась в
дымке внизу. На противоположной стороне желтели пят-
на кустов. Там, за холмами, начинается спуск в Долину.
248

— Красиво, не правда ли?
— Великолепно! — согласился я и только тогда обер-
нулся.
Неслышно возникший Пупер протягивал мне папку.
— Вы забыли акты проверки.
— Ах, да, — равнодушно сказал я,— спасибо.
— Надеюсь...— улыбаясь начал он, но тут же осекся.
Его взгляд уперся в мою ладонь. Я продолжал дер-
жать пачку сигарет, забыв о них. Под лопаткой засоса-
ло, я понял, как сильно изголодался по затяжке. Пупер
с явным беспокойством разглядывал именно голубую пач-
ку «Престижа».
— Если не ошибаюсь,— сказал он, уставив на нее па-
лец,— ома у вас была полной! В школе вы не выкурили
пи одном.
— Л нам что за дело, любезный?
Наглым охрамнпк что-то пробормотал и завертел го-
ловой, всматриваясь под ноги. Потом вскинул па меня
глаза, потянул носом и перевел взгляд туда, где минуту
назад скрылся директор. Ничего не сказав, он быстро по-
шел к воротам.
Слова, факты и предметы не сложились для меня
в законченную картинку, но тем не менее я делал свое
дело автоматически: догнал Пупера, сбил с ног: и, сор-
вав с себя галстук, прикрутил охранника локтями назад
к прутьям ворот. Когда он опомнился от неожиданного
нападения, я уже достал ампулу с сывороткой и сорвал с
иглы колпачок. От укола в плечо он дернулся и вытара-
щил на меня глаза.
Вот сейчас он и посыплет все...
— Ну, давайте побеседуем. Что интересного вы могли
бы мне рассказать?
Но Пупер, вместо того чтобы начать тут же выклады-
вать все как на исповеди (сыворотка действует практиче-
ски сразу), потребовал, чтобы я немедленно его развязал,
начал грозить жалобами моему начальству, а под конец
заявил, что я сошел с ума и меня надо немедленно изо-
лировать. Я же стоял над ним и недоумевал. Сыворотка,
что ли, скисла? Не бывает такого, чтоб после двух куби-
ков человек тут же не превратился в выбалтывающую
пгайны машину! Возможно, он ничего не знает. Пешка
йроде меня. Хотя странная у него реакция, и сигареты...
Мысль не успела оформиться, когда я медленно достал
зажигалку, извлек сигарету... Он расширившимися глаза-
ми следил за моими манипуляциями. Когда я зажег сига-
249

рету, он дернулся и обмяк. Затяжка теплой волной пошла
в легкие.
Я выдохнул дым прямо ему в лицо и... еле успел от-
скочить. Его вывернуло наизнанку. Пупер захрипел и, ка-
жется, потерял сознание.
Ничего не соображая, стараясь связать мысли воеди-
но, я стоял как пень. Потом легонько двинул его ногой
в щиколотку. Пупер слабо застонал, открыл один глаз и
'снова закрыл.
— Отравитель! — просипел он.— Вы все отравители,
вся ваша поганая планета!
Меня затрясло от возбуждения. Я напал на жилу и
разработаю ее до конца. Если понадобится, я буду пы-
тать его еще, но он мне сейчас выложит, почему планета
«наша», а не его!
— Куда девали выпуск? — рявкнул я ему в ухо.— Где
они?
Он молчал. Я щелкнул зажигалкой.
— Немедленно прекратите,— захлебываясь зачастил
он,— мы помогаем вам избавляться от никому не нужных
,и опасных элементов. Они не нужны школе, производст-
ву, даже армии. Но их энергия, храбрость, этическая гиб-
кость...
Старые песни. Хватит, наслушался!
— Не дуй в карман! Куда их дели, быстро!
— Вы не поймете...
— Я постараюсь. Итак?.. — Я похлопал по карману,
где лежали сигареты.
— Пятерых...— он просипел что-то неразборчиво,— ос-
тальных перераспределят на...— снова непонятное сипенье.
— Громче и внятнее!
— Это недалеко, шесть и двенадцать световых лет.
От невероятной догадки у меня словно лопнуло в го-
лове.
— Развяжите мне руки и скорее уезжайте,—с угро-
зой сказал Пупер.—Если станете болтать, вам никто не
поверит, а нам стоит моргнуть, и от вас даже пепла не ос-
танется. Вы и представить не можете, сколько людей слу-
жат Делу, не подозревая о нем...
Он так и сказал: «Делу», с большой буквы, значитель-
но. Но угрозы — это хорошо! Угрозы — это мозоли, козы-
ре и больной зуб. Значит, ты человек, если угрожают.
Угрожают — значит боятся. Но какая нелепость: тща-
тельно охраняемая тайна всплывает вонючим комом на
поверхность из-за ерунды, пустяка. Впрочем, все засек-
zm

реченные системы защищены от серьезных поползнове-
ний и утечек. Предусмотреть можно все, кроме роковых
случайностей. А они и разваливают самую хитрую кон-
спирацию.
— Так зачем вам подростки? — перебил я Пупера.
Вместо ответа он попытался пнуть меня в живот, во
я мигом урезонил его. Он крякнул от боли и затих.
— Итак? — Я поднес огонек к сигарете.
— Ладно,— устало сказал он,— я вас предупредил...
Вся правда оказалась невозможной, неожиданной, но
я поверил сразу. И растерялся. Одно дело, когда после
работы валяешься на диване с банкой «Туборга» перед
телевизором и смотришь, как наши славные парни разде-
лывают мерзких пришельцев всех мастей и расцветок,дру-
гое— когда выясняется, что, пока киношники лепили свою
туфту, натуральные инопланетяне без шума и рекламы
вывозили наших детей!
— Освоение Галактики требует больших затрат, не
только материальных, но и этических,— втолковывал мне
Пупер.— Отряды цивилизаторов несут трудную, но благо-
родную службу, которая под силу только им и больше
никому!
Он говорил о благодарных родителях, получивших при-
личные отступные и готовых пятки лизать воспитателям,
шшь бы их чада были пристроены. И всем наплевать, ку-
ла они будут пристроены, лишь бы не были обузой.
— Что же делают эти цивилизаторы?— спросил я, на
что он уклончиво пробормотал, что, мол, космос велик, м
пе все населенные планеты стремятся к нормальному об-
щению, к взаимовыгодной торговле и тому подобное. На
пе очень развитых мирах бывают нежелательные эксцес-
сы, когда применение силы просто неизбежно для предо-
вращения большего зла.
— Но почему подростки? И почему мы, своих, что ли,
пе хватает?
Пупер долго молчал, а потом нехотя сказал, что выби-
рать им не приходится, потому что взрослые особи (он
так и сказал «особи», сукин сын!) не годятся по психопа-
раметрам, их слишком долго обучать и координировать, а
/^подростковые возрасты недостаточно мисдиминоральны.
А почему земляне? Он предпочел бы не отвечать на этот
вопрос, но если я настаиваю... Он уступает насилию. Най-
ти разумных и достаточно развитых, но способных к сило-
-251

вьш акциям практически невозможно. Пока мы единствен-
ные, и выбирать не приходится.
Вот так! Они прибирают к рукам разумные миры, но
что-то мешает им убивать. Мораль, табу или еще что —
неважно. А если строптивые туземцы отказываются менять
слоновую кость и рабов на бусы и зеркальца, то их объяв-
ляют дикарями и травят хорошо натасканными цивилиза-
торами. Господи, неужели история так омерзительно по-
вторяется везде?
Пупер все призывал меня посмотреть на положение
вещей непредвзято, проявить широту взглядов. В конце
концов, несколько раз повторил он, когда земляне выйдут
в большой космос, они смогут использовать опыт и знания
первых отрядов, ведь лет через десять начнут возвращать-
ся... некоторые. А гласность вредна, поэтому они обрати-
лись не к правительству, а к частным лицам. Лучшие
преподаватели, отличное оборудование, контакты, нефор-
мальные, разумеется, с правительственным аппаратом. Не
все посвящены в Дело до конца, даже Юрайда знает лишь
то, что ему сочли нужным сказать.
Он говорил, говорил, а я всматривался в него, пытаясь
углядеть что-либо чужое. В кино просто — там они непри-
ятны, зелены и мпогоглазы, а этот охранник был похож...
на охранника. Заурядное лицо, таких на сто — девяносто.
Хорошо бы запаковать его в багажник и вывалить пе-
ред оппозиционной прессой в столице. А если и это обман,
и вся подлость с детьми имеет вполне земное происхож-
дение? Тогда в лучшем случае упекут в палату для буй-
ных, если успеют. Скорее всего курия перехватит нас по
дороге и вытрясет все. Тогда я буду свидетелем, и весьма
нежелательным, в новой игре. Скверно играть, не зная
правил, еще хуже — когда правил вообще нет.
Шевельнулось во мне сомнение, уж не обманный ли
это маневр хитрого на выдумку директора Юрайды, одна-
ко чутье подсказывало, что хитрости кончились, я уперся
в стенку и дальше хода нет, а сзади стоят с ружьями у
плеча и сейчас упадет команда...
Я рывком поднял Пупера и несильно дал ребром ла-
дони по горлу. Всхлипнув, он мягко осел на землю. Я
развязал узел и оттащил его в кусты. Полежит полчасика,
отдохнет, а я за это время сменю в Долине машину или
доберусь до аэропорта.
Когда я подошел к своей «эйзет алка» и распахнул
дверь, в глаза бросился прилипший к сиденью кленовый
листок. Они заправляли машину, все в порядке, уговари-
252

вал я себя. Кто же в наше время сует в бензобак дина-
митный патрон или срезает тяги — это же просто неэтич-
но. Я дважды обошел машину, потрогал фары, но никак
не мог решиться. Может, столкнуть машину с обрыва, а
там пусть ищут останки настырного капитана.
За воротами густо зарычал турбинный двигатель, из-
за деревьев показался грузовик. «Беккер» выполз нару-
жу, остановился. Я метнулся к кустам. Из кабины выбрал-
ся водитель, за ним коренастый подросток. Они подошли
к рельсу, подняли его и, ухнув, всадили на место, вып-
леснув из дыры грязный фонтан. Водитель что-то сказал,
подросток хохотнул и, махнув рукой, исчез за деревьями.
Водитель забрался в кабину, а я, не раздумывая, выско-
чил из своего укрытия, вцепился в скобу и, подтянувшись,
свалился в кузов. Грузовик дернулся, развернулся и по-
катил вниз.
В углу пустого кузова была свалена ветошь, куски бре-
зента. Я вжался в угол, упершись ногами в рейку на по-
лу. От развилки машина свернула к Долине и прибавила
скорость. Я расслабился. Через полчаса въедем в город.
Пупер скоро придет в себя, но пока доползет, пока при-
мут решение, я успею вылететь на Побережье. Плохо, что
оставил машину, догадаются...
Плевать им на меня, ожесточенно подумал я. Они зна-
ют свое дело. Шеф мне не поверит или велит помалки-
вать. У него свои игры с курией, и я ему не партнер. Соб-
рать газетчиков? Не поверят, розыгрыши с тарелками при-
елись, от меня потребуют доказательств.
Юрайда тоже хорош! Зря я гадал, на чем его полома-
ли и за сколько купили. Таких не надо гнуть и ломать,
дешевле обмануть. И не шестеренка он, а шестерка! Как
он тогда — «меньшее зло»! Вот оно, его меньшее зло: про-
давать детей в иностранный легион. Как ни крути, эти
«цивилизаторы» ничем не отличаются от наемников. От
карателей.
Но все же не угроза и ненависть были в глазах Юрай-
ды, а тоска. Им крутят как хотят, и сделать ничего нель-
зя, и не директор он вовсе, а заложник. Он пытается
как-то контролировать ситуацию, на курию окрысился,
чтобы эти с ней не связывались. Еще бы! Курия им доб-
ра наберет много, эшелонами. Меньшее зло, тьфу!
Господи, за что! За что, старый ты пес, наказываешь
зле нас, а детей наших?! Что там болтал этот — «единст-
венные»? Неужели там больше некому убивать, и свои
грязные делишки они обстряпывают нашими руками, ру-
253

ками наших детей? Выйдем в большой космос, а как же!
Да любое мыслящее существо отшатнется с ужасом и
омерзением от тех, чьи дети по локоть в крови. Если мы
единственные убийцы, то подобающее нам место — на по-
мосте, в капюшоне с прорезями и с отточенным топором.
Они начнут вовращаться, эти убийцы! Радости-то будет
сколько...
Пусть мы еще дики и кровожадны, но зачем выстав-
лять напоказ наше безобразие, да еще наживаться на
этом? Чем же они лучше нас, чистоплюи? Ведь знают про
холодильник, прекрасно знают. Жаль, что не спросил, во
имя чего они разыгрывают кровавую карту человечества,
что они у себя не поделили?
Машину затрясло, брезентовый верх захлопал, очевид-
но, проезжали ремонтный участок. Скоро въедем в город.
Турбина загудела громче, что-то застучало, зашелесте-
ло по брезенту. Ветки, догадался я. Пора ориентироваться.
Пока я пробирался к заднему борту, машина остано-
вилась. Я замер, прислушиваясь. Снаружи хлопнула дверь,
что-то лязгнуло, потом грузовик медленно пополз вперед.
Мы у бензоколонки, решил я н потянул полог вверх и пе-
рекинул ногу через борт.
Свет резанул по глазам. Пока я привыкал к нему, ма-
шина развернулась и стала.
Я, не теряя времени, спрыгнул. Выпрямился и сунул
пальцы себе в рот, чтобы не закричать,— грузовик стоял
во дворе школы, я бы поклялся, что это точная копия, ес-
ли бы на пороге не стоял Пит Джеджер и не делал мне
ручкой.
* * *
В кустах над валуном мелькнуло красное пятно, раз-
дался сухой треск. Рядом свистнуло, на голову посыпа-
лись клочья коры. Я вжался в холодную мокрую листву.
Очередь прошла высоко, следующая ссекла ветки в сторо-
не — стреляли наугад.
Пятно исчезло, но я не шевелился, дыхание еще не
вошло в норму, сердце толкалось где-то под мышкой. По
руке поползла холодная струйка, я чуть приподнял голо-
ву— красный дождевой червь переползал ладонь. Я брезг-
ливо тряхнул рукой и снова замер. Голоса наверху стих-
ли, но от них можно ожидать любой пакости. Сумерки
уже наступили, но еще слишком светло.
Наконец я отдышался и немного отполз назад. Нат-
кнулся на камень и застыл. Переждать, затаиться и пере-
'254

ждать, время работает на меня, самое позднее через чае
стемнеет, я выползу к дороге, а там посмотрим.
Холод начал пробирать. Разогревшись во время бега,
я чуть было не сбросил плащ, А сейчас я тнхо радовал-
ся, что не сделал такой глупости. Не хватало мне еще
воспаления легких!..
В голых кустах защелкала и засвистела птица. Соло-
вей, решил я, тут соловьи осенью поют. Не помню, какие
из птиц предупреждают о человеке, а какие наоборот.
Забыл. К черту птичек, надо зарыться поглубже в зарос-
ли, полуголые сучья плохо прикрывают. Хорошо, хоть плащ
красноватый, на фоне листьев не очень заметен.
Особого страха не было, все легло по хорошо знако-
мым лункам — меня преследуют — я отрываюсь — в меня
стреляют — я маневрирую... просто, понятно, никаких за-
гадок. Шанс выбраться из этой ловушки есть, и я им не
пренебрегу. Страх придет позже, если я благополучно до-
берусь до столицы. Что меня там ждет: картечь в живот
пли кислота в глаза? Богатый выбор...
Будь я проклят, если понимаю, где развернулся гру-
зовик н пошел обратно. У водителя рация, понятно, но
почему меня не прихлопнули по дороге?
Обнаружив, что снова оказался во дворе школы, я ока-
менел и стоял, ничего не соображая. Джеджер что-то ска-
зал в коридор, и оттуда неторопливо вышли подростки ©
клюшками для гольфа в руках. Пересмеиваясь, они мед-
ленно двинулись ко мне, заходя справа и слева.
Я мгновенно стряхнул с себя оцепенение и скоордини-
ровался. Плохо! Будь их трое, даже четверо, я бы риск-
нул, но пять... а вот и Джеджер за ними... шестеро! Не
можешь бить — беги, а когда растянутся, то одного-двух
вырвавшихся вперед можно сковырнуть. Все это мелькну-
ло в голове, и тут же я нырнул под кузов грузовика, вы-
скочил сбоку и рванул вниз по дороге, к воротам. Увести
их подальше, измотать и взять на испуг!
Но не успел я пробежать и сотни метров, как увидел
еще нескольких подростков, с гоготом и улюлюканием бе-
гущих навстречу. Игра приняла другой оборот. Я взял ле-
вее и, проламываясь сквозь кусты, выбрался к спортпло-
щадке.
«Куда же вы, капитан,— узнал я издевательский голос
Джеджера,— поговорим!»
Они не спешили, зная, что мне деваться некуда — спорт-
площадка врезана в гору. Я и сам не знал, почему кинулся
именно сюда. В острые моменты интуиция меня еще не под*
253

водила. Не отдавал себе отчета в действиях, я пробежал
отрезок от здания до склада, полностью выложившись.
Распахнув плечом складскую дверь и не зажигая све-
та, я метнулся в самый конец, моля бога, чтобы не спот-
кнуться. Налетел на ящики, чертыхнулся и тут же нащу-
пал колесо люка. Проклиная себя за то, что утром туго за-
вернул его, крутанул изо всех сил и чуть было не упал,
когда люк распахнулся. Когда я был уже внутри и тянул
люк на себя, в светящемся дверном проеме возникли тем-
ные фигуры, раздался хохот, гулко усиленный сводами.
Стараясь не лязгнуть металлом, я тихо довел люк и за-
вернул кремальеру. Стопора не было, можно открыть и
снаружи.
Нащупав на резиновом плоту карман с ампулой, я хо-
рошенько стукнул по ней кулаком. Мягкий ком подо мной
вздулся, расправился и задеревенел. Недолго думая, я ос-
торожно столкнул его в воду, лег на рейки и оттолкнулся
от берега. Вода подхватила плот и понесла его. Я вжал
голову как можно ниже, хотя понимал, что большой опас-
ности не должно быть, иначе здесь не держали бы плот.
Интересно, а для чего его хранили?
В темноте ничего не было видно. Течение убыстрилось,
я обнаружил, что постепенно сползаю головой вниз, сле-
довательно, подземная река уходила вниз. Сколько я ни
шарил вокруг себя, весел не обнаружил. Впрочем, сейчас
они мне были им к чему. Я ничего не мог предпринять и
просто лежал на дне плота, стараясь не думать о пропас-
тях в конце пути, решетках на выходе и прочих дешевых
ужасах из низкопробных боевиков.
Я заметил, что течение замедлилось, встречный ветер
перестал трепать волосы. И тут же в глаза ударил свет.
Река вырвалась на поверхность в ущелье. Подняв го-
лову, я обнаружил, что плот несет на трос, низко натяну*
тый между берегами, почти у самой воды.
Плот я вытащил на берег и закидал листьями — на вся-
кий случай. Пройдя немного по течению, наткнулся на ши-
рокую тропу, посреди нее валялся разбитый длинный ящик
с рассыпанными вокруг стреляными гильзами. Я пожал
плечами и пошел дальше, туда, где, по моим расчетам,
должна была находиться дорога.
А через несколько шагов обнаружил, что меня ждут...
* * *
Левую руку я невольно подогнул, и она затекла. Я ос-
торожно вывел ее из-под себя и пошевелил пальцами.
256

Терпение истощалось. Конечно, единственный шанс —
это ночь, темнота, но лежать в грязи с дождевыми червя-
ми мне опротивело. Ничего не предпринимая, молено рас-
слабиться, потерять бдительность — и вот тебя уже воло-
кут в холодильник за ноги, и директор Юрайда говорит
приличествующие моменту слова.
Лучше всего заползти глубоко в кустарник, найти мес-
те посуше. Влажные листья не шуршали, но ползать по
ним было тяжело. Я прополз несколько метров и взмок.
Если меня здесь не прихлопнут, то пневмония доконает
наверняка.
Шорох слева! Я замер в нелепой позе, рука так и ос-
талась на воротнике, вытаскивая свалившуюся за шиво-
рот веточку.
Из-за кустов вылез невысокий, но крепкий плечистый
парень, и не клюшка для гольфа была у него в руке, и
д.чже не «ганза», любимая трещотка наемников, а ком-
пактный «дюрапдаль», восемьдесят четыре малокалибер-
ных дисбалансированных жала. Они входят в тело под
углом и рвут ткани. Хватает и одного попадания. Напри-
мер, в мое тело. Холодная ярость захлестнула меня: мало
того, что они балуются самоделками, так еще заполучили
новую модель, недавно начавшую поступать в армию.
«Вот оно, оружие!—полыхнуло в мозгу.— Действуй!»
Когда он отвернулся, я рывком прополз несколько мет-
ров, подобрался ближе, прикрываясь кустами, и прыгнул.
Он обернулся в тот момент, когда я летел на него в прыж-
ке. Реакция была мгновенной, но я опередил его на долю
секунды, выбив ногой вскинутый «дюрандаль». Коснув-
шись земли, я крутанулся на одной ноге и пнул его в бед-
ро. Он полетел в заросли. Галстук мне снова пригодился.
Вытянув его из кармана, я связал руки подростку.
С оружием я чувствовал себя дураком вдвойне: не на-
до было отказываться от него при выезде в школу, уповая
на Закон о Возмездии, а главное, дело принимало иной
оборот, многозарядная трещотка в моих руках так и взы-
вала к силовым акциям.
Что ж, подумал я, если меня и пристрелят, то хоть па-
ду с оружием в руках. При исполнении. Я чуть не выру-
гался вслух от раздражения на самого себя. Напыщенный
дурак, на кой черт тебе оружие! Если им понадобится, они
подвезут минометы и перекроют ущелье. Славно порезвят-
ся, а заодно и технику опробуют.
Подросток очухался и жег меня ненавидящими глаза-
ми.
257

— Если пикнешь, уложу на месте,— прошипел я, по-
грозил зачем-то пальцем и стал продираться сквозь кус-
ты к реке.
Тропинка шла к полигону, директор что-то говорил о
ней, идет она от школы и тянется через все ущелье.
Едва я отошел на несколько шагов, как юный негодяй
заорал диким голосом: «Сюда, Пит, Хачи, скорей сюда!»
У меня хватило здравого смысла не возвращаться, хотя
пара оплеух привела бы крикуна в чувство. Я прибавил
ходу и свернул вправо.
Идти было трудно. Податливая масса раскисших листь-
ев вязко пружинила. Скользко. Я мог в любую минуту
кувыркнуться с пяти-шести метров вниз, на камни, вы-
лезшие из воды.
Послышались возбужденные голоса, по камням зацо-
кали пули. Я метнулся вперед, но тут же сошел с тропы м
полез наверх. Они кинутся по тропе, а я залягу наверху
и пережду.
Сумерки сгустились, но видимость в ущелье еще хо-
рошая, солнце снизу подсвечивало облака. Темное небо и
странно белеющие облака, словно приклеенные...
Голоса и стрельба остались внизу. Я прислонился н
дереву и перевел дыхание. Здесь кончался кустарник, за
ним стояли редкие тощие березы на открытом простран-
стве, а метрах в тридцати начинались скалы.
Я добрался до скал и, прижавшись к нагретому за день
камню, застонал от блаженства. Тепло...
В скалах были широкие расщелины. Хорошее убежище.
Отсюда была видна противоположная сторона ущелья,
заметны искореженные, разбитые в щепу деревья, боль-
шие черные проплешины.
Нашли место для полигона, злобно думал я, протиски-
ваясь между глыбами. Я ободрал руку, но пролез в коло-
дец, образованный рухнувшими сверху огромными камня-
ми. Здесь было темнее, чем снаружи, но сквозь щели мож-
но еще разглядеть кустарник внизу и подходы к расще-
лине.
За длинным обломком я обнаружил углубление, в ко-
тором и разместился. «Дюрандаль» жал мне бок, я выста-
вил его перед собой. Получилась отличная стрелковая
ячейка. Если полезут в щель, то по одному можно перебить
батальон пехоты. Но не воевать же с детьми?! Правда,
детки уж больно способные. А как же, высоко ценящееся
в обитаемой Вселенной пушечное мясо...
Если бы пушечное мясо, затосковал я, если бы они бы-
258

ли жертвами обмана!.. Так ведь нет, они знают, на что их
специально и со вкусом натаскивают. Не удивлюсь, если
кроме лекций по искусству им к литературу соответствую-
щую тщательно подбирают, стишки на ночь читают про му-
жество и отвагу. Не пушечное мясо, а кровь и плоть вой-
ны, единственная убивающая сила, пользующаяся боль-
шим спросом. Золотари и вышибалы нужны всем! Но как
нас встретят в космосе? Брезгливо зажав носы или что
гам у них... Космос... Да кто рискнет пустить нас дальше
Луны, нас, убийц по призванию?
А кто сможет нас остановить, мелькнула горделивая
мыслишка, но тут же сам понял — кто! Им объяснят, что
так надо! Во имя нашего же блага. Лучшие надзиратели—
это бывшие рабы.
Мысли пошли по кругу, я устал, ноги страшно ныли,
спину ломило. Жаль, что эфетол остался в портфеле. И
ночную прпстаику я легкомысленно переложил туда.
Обидно, что с Джеджером так и не разобрался. Из-за
него н посыпалась труха, но что с ним тогда случилось,
непонятно.
Почему удрал из школы, на что намекал, говоря об
изоляторе? Как его сумели так быстро забрать? Что с
ним было — нервный срыв? А сейчас он вышел на охоту
для укрепления нервов. Лучшее средство от бессонницы—
охота на человека!
И с директором непонятно. То ли обманывает, то ли
его обманывают... Издевался он надо мной или действи-
тельно звал в союзники? Возможно, он здесь в одиночку
пытается что-то делать. Помешался от ненависти к курии,
личные счеты или нечто в этом роде. Решил одну нечисть
натравить на другую и не заметил, как попал в жернова.
Непонятно...
Лежать на камнях было неудобно, я встал, несколько
раз присел, разминаясь, и снова вернулся на место. Воз-
никла мысль о рывке наверх, к дороге, но я эту мысль
благоразумно подавил.
Время от времени я поглядывал вниз, а когда уже ре-
шил, что они убрались отсюда, кусты зашевелились, из
них вылезли две фигуры, а за ними еще две. От досады я
стукнул кулаком по камню!
Они медленно пошли вдоль зарослей, потом начали
карабкаться вверх. Вскоре их голоса раздались возле мое-
го убежища. Я прижался к камню, подтянув к себе «дю-
рандаль».
— Глянь-ка, Пит!—сказал ломающийся голос.
!>•
т

— Ого, а вот еще!
Следы! Я же таскался по грязи и мокрой земле, а здесь
еухой камень. Надо же так развинтиться!
— Куда он делся?— спросил первый.
— Никуда не денется!—уверенно отозвался Пит и крик-
нул:
— Давай сюда!
Подошли еще двое и загородили щель. Мне были вид-
ны все.
— Надо эту дыру проверить,— сказал один из них, ты-
ча пальцем в мою сторону.
— Так ведь он вроде туда полез,— возразил первый,
вглядываясь себе под ноги и указывая куда-то вбок.
Я затаил дыхание. Если заметят, пристрелят как ку-
ропатку.
— Здесь его нет!—гулко раздался голос рядом, а по-
том уже снаружи:—Может, его внизу зацепило, надо прой-
тись!
Пройдись, пройдись, милый, взмолился я, мне бы еще
минут двадцать, ну, десять, темно уже.
— А следы?
— Не поймешь, вроде он снова вниз пошел. Или на-
верху засел?
— Переждем,— сказал молчавший до сих пор подрос-
ток.— Ночью никуда не денется, а утром мимо нас поле-
зет. На дороге встретим.
Они заговорили разом, заспорили, потом Пит заявил,
что за палаткой лучше не ходить. Во-первых, можно нар-
ваться (боятся меня, сопляки!), а во-вторых, до утра мож-
но пересидеть здесь, в расщелине. Не маленькие!
У меня пересохло в горле. Мышеловка захлопнулась!
Навалился Большой Страх и стал душить, в голове опус-
тело, и в этой пустоте завизжал тонкий голос: «Беги, бе-
ги, беги...»
Бежать было некуда. Хорошая каменная гробница! Я
хотел подняться, но из ног будто вынули кости.
Они по одному протискивались в расщелину, еще не-
сколько шагов, и Пит скажет: «А вот и наш капитан»,—
или что-то в этом роде, и вид у меня будет глупый и по-
зорный.
Страх вдруг ушел, испарился, на какое-то мгновение
мне померещилось, будто я снова окопался в дюнах, а ря-
дом Гервег пытается снять пулеметчика с вышки, и хоть
нет у меня ни к кому здесь ненависти, я буду стрелять и
убивать» чтобы не убили меня.
260

Это видение еще не успело исчезнуть, когда я вскочил
и нажал на спуск.
Сухие хлопки слились в длинный треск и заметались в
каменном мешке.
«Что я натворил,— обожгла мысль,— в кого стрелял?!»
Пит был еще жив, когда, шатаясь, я подошел к нему.
Он что-то пробормотал и уронил голову.
Что я натворил, я же убил их! Не знаю, сколько вре-
мени я простоял над ними, тупо повторяя: «Что я натво-
рмл, что я натворил, что я натворил...» Но тогда я еще не
понимал — что! И когда вдруг понял, пришел огонь и вы-
жег мозг, в глазах замелькали багровые пятна. Их лица
в темноте не были видны, но я вдруг решил, что один из
них — мой сын!
Не помню, что было потом. Кажется, я по очереди тор-
мошил их, лепетал: «Вставайте, ребята, поиграли и хва-
тит»,— и другой вздор. Потом меня подняло с места и ки-
нуло вниз; продираясь сквозь кустарник с закрытыми гла-
зами, я споткнулся и полетел лицом в листья, и единст-
венной при этом мыслью было: «Сейчас проснусь...»
Я стоял на тропе, у ног моих лежал «дюрандаль». Шок
прошел, холодное отчаяние сковало меня. Было все равно,
идти вниз, к полигону, а там застрелиться или спрыгнуть
в реку здесь. Самое подлое, что одновременно с этим я не
собирался делать ни того, ни другого, мелкие оправдания
возникали и тут же стыдливо гасли. Но придет их час,
они расцветут потом, и память все смажет.
Ложь, сплошная ложь! А правда — вот она: кровь де-
тей моих на руках моих. И моя ли в том вина? Им сказа-
ли— убей, их научили — как, им объяснили — зачем. Что
с того, если они не здесь, а т а м свирепствуют в зондер-
командах, что с того, если они замарали имя человеческое
во веки веков?! А эти и меня сделали убийцей, чистоплюи!
Кто им дал право вязать нас кровью? Кто дал право за-
гонять в казармы, продавать в наемники?..
Игры без правил кончаются кровью.
Я сел на камень и долго просидел в темноте.
Звезды начали исчезать, потянуло сыростью, наползал
туман. Туманом сопровождался мой приезд сюда, им же и
кончается. Ничего, это ненадолго. Теперь я начну зада-
вать вопросы, и пусть они попробуют мне не ответить!
Если ведется игра без правил — устанав-
ливай свои правила!
Я подобрал «дюрандаль» и пошел наверх, к школе.
261

Михаил ВЕЛЛЕР
Книга «Хочу быть дворником», вышедшая в Таллине в
)983 году, исчезла с прилавков мгновенно. Коллекция
безукоризненных новелл — тонких по стилю, точных по
мысли — открыла имя автора: Веллер. Михаил Веллер
(1948), живущий и работающий в Таллине, не пишет
объемных произведений. Он привержен .рассказу. Об
этом жанре он говорит так:
«В идеале каждый рассказ — это открытие другого
мира, а не еще одна дверь в мир один и тот же...»
ВСЕ УЛАДИТСЯ
Понедельник — день тяжелый, уж это точно. Но вторник
выдался и того почище: Чижикова выперли с работы. Де-
ло так было.
В понедельник с утра Чижиков успел поскандалить с
женой, изнервничался, и когда пришел к себе в музей, всё
у него из рук валилось.
Значился Чижиков в шефском отделе по работе с се-
лом, занимался координацией этой самой работы. В обя-
занности его входило договариваться с начальством дру-
гих музеев об организации выездных экспозиций, с дирек-
торами совхозов—о размещении работников и экспона-
тов, с секретарями райкомов — о подстраховке директо-
ров и с автобазой — о предоставлении транспорта. Собст-
венно, весь отдел и состоял-то из него одного.
Поездки эти устраивались где-то раз в месяц, так что
работы было немного, но и оклад у Чижикова был ма-
ленький, и он подрабатывал на полставочки экскурсово-
дом, водил группы по Петропавловской крепости/Жить-
то надо.
Кстати, экскурсоводом он был хорошим. Вдохновлял-
ся, трагические ноты в голосе появлялись, даже осанка
становилась какая-то элегантная и значительная. Нрави-
лось такое занятие Чижикову; слушали его с интересом
и жадно, что нечасто случается, и писали регулярно бла-
годарности в книгу отзывов.
Так вот, значит, в тот злополучный понедельник все у
Чижикова не ладилось. У него, правда, всегда все не ла-
дилось. У директора совхоза вымерзли озимые, и было
ему не до Чижикова, в райкоме все уехали на какое-то
262

выездное бюро, прижимистые музеи экспонатов не дава-
ли, в трубку все идиотски переспрашивали: «Что за Чи-
жиков?» — трубка эта чертова телефонная аж плавилась
у него в руке, и голос осип.
Но в конце концов удалось Чижикову все организовать,
и так он этому обрадовался, совершенно измученный и
потный весь,— что забыл позвонить на автобазу. Просто
напрочь забыл. Ну и, естественно, все приготовились — а
ехать и не на чем. Кошмар! Ну и, естественно, вызвал Чи-
жикова директор на ковер. И наладил ему маленькое Ва-
терлоо.
— Я вас выгоню в шею! В три шеи!—утеряв остатки
терпения, орал директор.— Сколько же можно срывать к
чертям собачьим работу и мотать людям нервы! Когда
прекратятся ваши диверсии?— Негодование его стало не-
переносимым, он взвизгнул и топнул ногами по паркету.
Смешливый Чижиков не удержался и хрюкнул.
— Вот-вот,— устало сказал директор и опустился в
кресло.— Посмейся надо мной, старым дураком. Другой
бы тебя давно выгнал.
— Петр Алексеевич...— умоляюще пробормотал Чижи-
ков.
— Работникам выписаны командировочные, директор
совхоза собирает людей в клубе, секретарь райкома обес-
печивает нормальное проведение мероприятия — а Кеша
Чижиков забыл договориться с автобазой об автобусе.
В какой раз?
— Во второй,— прошептал Чижиков, переминаясь на
широкой ковровой дорожке.
— А кто перехватил внизу и выгнал делегацию, кото-
рую мы ждали?
Чижиков взмок.
— Я думал, это посторонние,— скорбно сказал он.
— Кеша,— непреклонно сказал директор,— знаешь, с
меня хватит. Давай по собственному желанию, а?
Чижиков упорно рассматривал свои остроносые немод-
ные туфли.
— А кто обругал Пальцева?—упал тяжкий довод.—
Это ж надо допереть — пенсионер республиканского зна-
чения, комсомолец восемнадцатого года, с Юденичем во-
евал!
— Ох!..
— Не мед характер у старика,— согласился дирек-
тор.—Но он же помочь тебе хотел. А ты с ним — матом.
Он — жалобу, мне — замечание сверху!..
263

— Я ведь извинялся,— взмолился Чижиков.
— А кто выкинул картотеку отдела истории пионер-
гкого движения? Алик ее четыре года собирал!
— Ремонт был, беспорядок, вы же знаете,— безнадеж-
но лоник Чижиков.— Глафира Семеновна распорядилась
убрать лишнее, показала на угол — а я не разобрался.
— Вот тебе две недели,— приняв решение и успокаива-
ясь окончательно, резюмировал директор.— Оглядись, по-
дыщи себе место, а к концу дня принесешь мне заявление
©б уходе.
— Петр Алексеевич,— Чижиков прижал руки к гал-
стуку,— Петр Алексеевич, я больше не буду.
— Кеша,— ласково поинтересовался директор,— у ко-
го на экскурсии в Петропавловке школьник свалился со
стены, чудом не свернув себе шеи?
...За окном была Нева, здание Академии художеств на
том берегу, почти неразличимый отсюда памятник Кру-
зенштерну.
— Голубчик,— сказал директор.— Мне, конечно, будет
без тебя не так интересно. Но я потерплю. Оставь ты,
Христа-бога ради, меня и мой музей в покое.
Чижиков махнул рукой и пошел к дверям.
Исполнилось ему недавно тридцать шесть лет, был он
худ, мал ростом и сутуловат. Давно привык к тому, что
?*се называют его на ты, к своему несерьезному имени и
фамилии, которые когда-то так раздражали его, привык
к вечному своему невезению, к выговорам, безденежью,
к тому, что друзья забыли о нем.
Он не стал дожидаться конца дня, написал заявление,
молча оставил его в отделе кадров, натянул пальтишко
и вышел на улицу.
Ревели в едучем дыму «МАЗы» и «Татры» на площади
Труда. Чижиков медленно брел по талому снегу бульва-
ра Профсоюзов, курил «Аврору», пожимал на ходу пле-
чами.
В «Баррикаде» он взял за двадцать пять копеек би-
лет на новый польский фильм «Анатомия любви». Подру-
ги жены фильм усиленно хвалили, но возвращалась же-
на с работы поздно, и все было никак не выбраться в кино.
Фильм Чижикову не понравился. Актрисы все были ми-
лые и долгоногие, главный герой крепколицый и совестли-
вый, они увлеченно работали, модно одевались, жили в
просторных квартирах, и какого лешего они при этом дер-
гались и закатывали сцены, оставалось совершенно неяс-
ным.
264

Потом он отправился в Русский музей. На выставке
современных художников увидел он замечательную кар-
тину: в тайге, на опушке, стоит маленький бревенчатый
дом, струится дымок над крышей, бежит рядом прозрач-
ный ручей, и треугольник каких-то птиц — гусей, навер-
ное,— или лебедей?—тянется на закат. Картина Чижико-
ву понравилась чрезвычайно. Он долго стоял перед ней,
все вздыхал: ему представлялось, как хорошо было бы
жить далеко в лесу, в такой избушке, топить печку, под-
кладывая поленья в дружелюбный огонь. Он купил бы се-
бе двустволку и ходил на охоту, стрелял бы тетеревов на
полянах, а может быть, и оленей. Зимой можно кататься
на лыжах, а летом купаться в ручье, ловить рыбу, соби-
рать ягоды и лежать в щекочущей траве, смотреть, как
плывут в небе косяки птиц из знойной далекой Африки в
северную тундру.
— Сколько можно говорить, что музей закрыт!
— Что?!
— Закрыт музей! — закричала смотрительница и зама-
жала руками.— Идите, пожалуйста, на выход, русским
языком вам сколько уже долдоню!
Чижиков подумал, что надо идти домой, и на душе у
него стало плохо.
Стемнело уже, на тротуарах стояли грязные талые лу-
жи, туфли у Чижикова промокли. Завернул в гастроном —
продукты обычно он покупал — но какая-то усатая тол-
стая старуха нахально влезла перед ним в очередь, про-
давщица наорала на него, что чек не в тот отдел, он со-
всем расстроился, сдал чек в кассу и ушел.
А зашел он в винный магазин на углу Герцена, выпил
залпом два стакана вермута, подавляя гадкое чувство, и
пешком, не торопясь, зашагал к себе на Петроградскую.
Медленно поднялся он по истертой лестнице на пятый
этаж. Тихонько открыл тугую дверь. На кухне соседка
Нина Александровна жарила какую-то чадящую рыбу.
Она тут же зашевелила чутким носом, уставила на Чижи-
нова круглые злые глаза болонки.
— Пьяный явился,— нехорошим голосом констатирова-
ла Нина Александровна.
— Ну что вы,— Чижиков заискивающе улыбнулся, вы-
тирая старательно ноги.
— Нарезался, милок! — наращивала Нина Александ-
ровна.— Вот так и живешь в одной квартире с алкоголи-
ками! Ночами, понимаешь, курит, топает в коридоре, каш-
ляет под дверью, а днем пьет!
265

— Молчать!! — белогвардейски гаркнул Чижиков, ме-
няя цвет лица, как светофор.
Глюкнула Нина Александровна, забилась в угол, тря-
ся крашеными кудельками. Победно топая, прошествовал
Чижиков к своей комнате по узкому коридору.
— Ах ты, паразит? — взбеленилась Нина Александров-
на вслед.— Я к участковому пойду, я квартуполномочен-
ная, я тебя выселю отсюдова, пьяная морда!
— Расстреляю! — Чижиков запустил в нее резиновым
сапогом и вошел в комнату.
Фамилия Нины Александровны была—Чижова, иЧи-
жикова этот факт приводил в бешенство.
В комнате Илюшка, сынок, готовил уроки. Блестели
очки в свете настольной лампы, топорщились красные уши.
Остался, бедолага, во втором классе на второй год. Эх,
ушастенький-очкастенький ты мой... Чижиков подошел к
сыну, погладил по голове.
— Учись, сынок, учись. Перейдешь в третий класс —
велосипед куплю, как обещал.
— «Орленок»?
— «Орленок».
Сын поковырял в носу, доверчиво прижался к Чижи-
кову.
— Пап, а когда мы переедем в новую квартиру?
— Скоро, Илюшка. Совсем уже скоро очередь подой-
дет — и переедем.
— Через год?
— Примерно.
— Это же так долго — год!
— Ты и не заметишь, как пройдет.— Чижиков похло-
пал сына по плечику.— Весна, лето, осень — и все.
— Па-ап, а мы поедем летом на юг? Толька Шпаков
ездил, говорит — так здорово.
— Поедем,— решил Чижиков.— Обязательно поедем.
Да, подумал он, возьмем и поедем.
— Есть хочешь? —спросил он.
— Ага.
— Сейчас я чего-нибудь нам сварганю.
Эх, а замечательно было бы пожить в той лесной из-
бушке. И с сыном вдвоем можно...
Жена пришла только в девять часов, когда они на па-
ру смотрели телевизор. Хлопотная работа там, на кино-
студии. Но она ведь бухгалтер, что ее так задерживают?
— Так,— сказала жена.— Телевизор смотрят, а посу-
да грязная на столе стоит.
266

— Ну, Эля,— примирительно забурчал Чижиков.—
Сейчас я помою, ну... не волнуйся.
— Еле ноги домой приносишь, а тут грязь, опять
впрягайся. Да что я вам, лошадь, что ли?
Илюшка сжался и опустил глаза в пол.
— Через месяц кооперативный дом сдают,— мстительно
сообщила Элеонора.— Хомяковы переезжают.
— Что ж поделать, если у нас нет денег на коопе-
ратив,— рассудительно сказал Чижиков.— Скоро получим
зю городской очереди.
— Твое скоро...— тяжело сказала она.— Другие зара-
батывают. На Север вербуются, на целину. Вон Танькин
муж полторы тысячи привез за лето — строили что-то под
Тюменью. А ты разве мужчина. Одно название...
— Ну, Элечка,— пытался Чижиков свести все вмиро-
вую.— Вот все-таки сапоги итальянские купили тебе осе-
нью. Шуба, опять же...
Элеонора осеклась, отвела взгляд. Лицо ее пошло
пятнами.
— Дурак,— с ненавистью процедила она.
— Наверное,— вздохнул Чижиков и пошел на кухню
мыть посуду.
Перед сном жена вздрогнула и отстранилась, когда
он приблизился, груди ее просвечивали под голубым ней-
лоновым пеньюаром. Чижиков безропотно поставил себе
раскладушку между столом и телевизором.
Ночью долго курил в коридоре, стряхивал пепел в
щербатое блюдечко. Все чудилась избушка, запах тайги,
студеный быстрый ручей, клики гусей в вышине... Наваж-
дение— аж горло перехватило, голова закружилась даже.
Оперся рукой о стену, что-то округлое почувствовал, сжал
машинально. Отнял руку, взглянул. Непонятный фрукт
лежал в руке.
Чижиков понюхал его. Фрукт пах затхлью и клеем. На
ощупь был шершавый, как картон, и легкий. Сжал силь-
нее в пальцах. Фрукт слегка продавился, но соку не было.
Чижиков попробовал куснуть его. Противно, опять же
вроде картона.
Хм. Он всунул фрукт обратно в стеку. Тот повис отдель»
но от грозди, черенок торчал в сторону. Чижиков пристро-
ил его поаккуратней... Потом с интересом стал менять гроз-
ди местами. Одобрительно обозрел беспорядок в обоях —*
и просиял от удачной мысли.
Откинув голову и скрестив руки на груди, эдакий ху*
ложник у мольберта, он прицелился взглядом в дверь Ни-
Ш7

ны Александровны — и принялся за дело. Из фруктов вы-
ложил холмик с могильным крестом, грозди разломал и
составил короткую малоприличную эпитафию. Оценил
творческим оком свое произведение, подмигнул, покурил,
посоображал кое-что. И довольный отправился спать.
Улегся он шумно, не заботясь, что визжала и дренькала
хлипкая раскладушка.
На работу Чижиков с утра не пошел — все равно ведь,
А, припоминая, листал старые записные книжки, отыскал
телефон одноклассника, ставшего сравнительно известным
в городе художником, и напросился в гости.
Художник трудился на верхнем этаже старого дома по
улице Черняховского. Свет проходил в стеклянный косой
потолок, олифой пахло и пылью, инвентарь художничес-
кий разнообразный повсюду валялся.
— А-а!..— встретил он Чижикова, подавая белую длин-
нолалую руку с блестящими ногтями. Рука настоящего
художника, с уважением отметил Чижиков, пожимая ее„
— Добрый день,— дипломатично поздоровался он, не
зная, на вы быть или на ты.
— Здорово, Кешка, старик,— душевно сказал худож-
ник и заулыбался.— Рад тебе, рад. Так, знаешь, приятно, ко-
гда через двадцать лет школьные друзья о себе напоминают.
— Я тоже,— сказал Чижиков,— я здорово рад, Воло-
дя,— и еще с чувством потряс руку.
— Значит, за встречу,— художник достал из скрипу-
чего шкафчика початую бутылку коньяка, сгреб тюбики и
краски с края стола, обтер стаканы длинным пальцем. Со
своей седой прядкой, в черном халате, из-под которого
виднелись отутюженные брюки и замшевые туфли, очень
он был импозантен.
— Со свиданьицем,— пропустили; художник подвинул
ему сигареты в пачке с верблюдом, щелкнул диковинной
зажигалкой.
— Как живешь-то, рассказывай.
— Нормально,— сказал Чижиков.— Квартиру скоро
должен получить.
— Это хорошо,— одобрил художник.— А мне вот, по-
нимаешь, все приличную мастерскую не пробить. Бездари
разные лезут вперед, а ты сиди тут в трущобе... — Он за-
крутил головой, завздыхал.
— Женат? — осведомился,
— Женат... Уж десять лет.
— Ну-у?—восхитился художник. — Молодец! И дети
есть?
2S8

— Сын,— сказал Чижиков.— Во второй класс ходит.
— Молодчага! А у меня вот нет пока вроде,— хохот-
нул.
Чижиков заерзал.
— Так что у тебя за дело-то, выкладывай,— разрешил
художник.
Не зная, как приступить, Чижиков огляделся. Подошел
к мольберту. Солнце добросовестно освещало празднич-
ными лучами уходящий вдаль сад. На переднем плане на-
рядная колхозница, стоя на лесенке, собирала с дерева
персики.
— Гляди,— прошептал он...
И вытащил лесенку.
Дородная поселянка висела в воздухе. Лесенка постоя-
ла рядом с мольбертом и сама собой с треском упала.
— А? — торжествующе спросил Чижиков. Сорвал пер-
сик и положил на стол.
— Нет,— сказал художник,— так плохо. Мне не нра-
вится. Тоже мне сюрреализм, ни то ни се.
Он машинально откусил персик.
— Экая дрянь!—сплюнул, поморщившись.— Синий ка-
кой-то внутри,— швырнул пакостный плод в угол.— Так и
отравиться можно.
— Тебя ничего не удивляет? — опешил Чижиков.
— О чем ты? А-а... — Художник снисходительно усмех-
нулся.— У нас, брат, в изобразительном искусстве,— по-
кровительственно объяснил он,— такие есть сейчас мас-
таки! Такие шарлатаны!.. Ты не подумай, я не о тебе,—
спохватился он,— я вообще... Давай-ка еще по коньячку.
Озадаченный Чижиков выпил.
— Ты наведывайся почаще,— пригласил художник,—
я тебе такого порасскажу!..
Вот так—так, размышлял Чижиков, спускаясь по
лестнице. Вот ты незадача... С кем бы мне потолковать
обстоятельней...
И на следующий день тем же манером отправился к
Гришке Раскину, с которым они в пятом классе за одной
партой сидели. Потом Гришка стал копаться в вузовских
учебниках, выступать на всяких олимпиадах, очками об-
завелся, времени ему не хватало всегда, и их дружба ма-
ло-помалу иссякла.
Гришка работал в университетском НИИ физики, за-
нимался проблемой флюоресценции и дописывал доктор-
скую диссертацию.
Помяв Чижикова жесткими руками альпиниста — каж*
.269

дое лето Гришка уезжал на Памир, был даже, говорят,
мастером спорта по скалолазанию,— он потащил его ку-
да-то наверх по узким крутым лесенкам с железными пе-
рилами и вволок в маленькую комнатушку.
Чижиков уселся в закутке на обычный канцелярский
стул и разочарованно огляделся.
— Что,— хмыкнул Гришка,— непохоже на лаборато-
рию физика в кино?
— Да вообще-то я иначе себе все представлял,— со-
знался Чижиков.
Стены каморки были выкрашены зеленой масляной
краской, точь-в-точь как у Чижикова в туалете. Черный
громоздкий агрегат топорщился кустами замысловатых
деталей, не оставляя почти жизненного пространства. На
откидном столике в углу лежала конторская книга под
настольной лампой, да два стула стояли.
— Ничего,— мечтательно потянулся Гришка,— осенью
в новый комплекс переберемся, там просторно б}'дет.
Был он тощий, лохматый, в роговых очках; по внеш-
ности — классический физик, точно из кино.
— Давай свое дело. Будем разбираться.— Он кинул
взгляд на часы.
К этому визиту Чижиков подготовился основательней.
И внутренне, и экипировался, так сказать.
— Я тут, похоже, одну штуку случайно открыл,— про-
изнес он, смущаясь, отрепетированную фразу. Из бумаж-
ника вынул открытку. Брильянтовая капля росы красиво
лучилась на тугом хрупком лепестке лилии.
— Смотри внимательно,— попросил он. Гришка усел-
ся поудобнее и стал внимательно смотреть.
Чижиков осторожно сунул в открытку два пальца.
Хрустнул переломленный стебель. Желтая лилия мелко
подрагивала в его руке. Росинка стекла в чашечку. На
открытке остался размытый фон.
— За-бав-но,— изрек Гришка. Повертел открытку, на
лампу просветил, пощупал.— За-бав-но. Слушай, а как ты
это делаешь?
— Просто,— сказал Чижиков.— Беру и делаю. Сам не
знаю как. Вот так.
Он взял открытку и приладил лилию на место. Те-
перь не было на лепестке капли росы.
— И давно? — спросил Гришка с интересом.
<— Два дня. Ночью, понимаешь, я курил в коридоре...
— Квазиполитравитационный три-эль-фита-переход в
минус эн-квадрат-плоскость,— забубнил Гришка, сведя
2Т0

глаза к переносице. Может, он другое что сказал. Чижи-
ков все равно ни хрена не понял.
— Слушай, Кеш,— Гришка, косясь на час», потере-
бил Чижикова за рукав.— Я, ты извини, срочно должен
в подвал бежать, там сейчас опыт пойдет. А тебе с этим
надо в пятую лабораторию, к Аристиду Прокопьевску,
скажи — от меня. Как пройти, я объясню.
Он выдрал из конторской книги лист и начеркал ки-
тайскую головоломку, закончив ее крестиком.
— Сначала здесь, а после сюда и сюда, ясно, да? Ве-
чером позвони мне. ты связи со мной не теряй.
Около часа Чижиков провел в движении по невообра-
зимо заковыристой, но с неумолимостью физического за-
кона повторяющейся траектории, пока не выпал из нее у
дверей пятой лаборатории, которая временно расположи-
лась в помещении третьей. И выяснил, что Аристид Про-
копьевич вчера вылетел на месяц в Новосибирск читать
лекции, но это не точно, а где точно, никто не знает. Воз-
можно, во второй лаборатории, но это вряд ли.
Еше двадцать минут Чижиков пробирался на волю.
Устало шлепая по Менделеевской линии, поднял ворот-
ник от мелкого дождика и загрустил.
Всю пятницу он провел в раздумьях. Гришку по теле-
фону застать не удавалось ни дома, ни на работе. И
дождь все моросил.
В иероглифах записных книжек наткнулся на старый
домашний адрес Сережки Бурсикова, тихого мальчонки,
насморк еще у него не проходил вечно. Ходил в свое вре-
мя слушок, что он после школы в духовную семинарию
иода лея.
А черт его знает, подумал Чижиков... Подумал и ре-
шился.
Остаток дня он потратил на наведение справок.
Сел в субботу вечером на поезд, отправляющийся с
Витебского вокзала, и поехал в один белорусский горо-
лок, где Бурсиков был настоятелем церкви. Жене ска-
зал—в командировку; она, похоже, и не огорчилась ни-
чуть.
Церковь стояла в заснеженном саду на холме, недале-
ко от базара, У ворот курили на лавочке двое.
Чижиков с некоторой опаской поздоровался, поклонив-
шись слегка, даже шапку снял на всякий случай — благо
1епло было,—и осведомился, где может видеть настояте-
ля, Сергея Анатольевича Бурсикова.
— Вы по какому делу? — спросил тот, что постарше^
271

— По личному,— быстро ответил Чижиков. Уж Ильфа
и Петрова он читал.
— Туда,— пожилой махнул на желтый флигель у ог-
рады.
Во флигеле оказалась часовня, а в коридорчике поза-
ди— всякая канцелярия-бухгалтерия; Чижиков оробел не-
сколько. Он никогда не был в церкви.
Отрешенные лики святых темнели с икон. Согбенная
старушка протирала тряпочкой возвышение, украшенное
серебряными узорами. Крупной поступью, глядя перед со-
бой, в черной до полу рясе, проследовал высокий прямой
мужчина. Старушка бесшумно засеменила к нему, поцело-
вала красную крепкую руку с перстнем на указательном
пальце.
Воскресная служба кончилась в час, настоятеля Чи-
жиков нашел уже переодетого.
— Я вас слушаю,— бегло сказал настоятель, не пред-
лагая Чижикову сесть.
Выглядел он вопреки ожиданию заурядно и, по мне-
нию Чижикова, неподобающе. Без бороды, выбрит был
настоятель, коротко подстрижен, в стандартном деше-
вом костюмчике. И лицо помидором.
— Здравствуйте, Сергей Анатольевич.— Чижиков не
знал, как себя вести.
— Здравствуйте.— Он явно не тянулся к разговору.
— Я Чижиков,— сказал Чижиков.
— М-да?
— Мы учились вместе...
— Э?..
— В одном классе, в школе, Кеша Чижиков, Чижик,
помните?
— Оч-чень приятно. Разумеется. Слушаю вас.
Люди рядом ходили — не располагала обстановка. Ви-
зит грозил рухнуть. Чижиков заволновался и обнаглел.
— У меня очень важное до вас дело.— Он значитель-
но сощурился.— Необходим конфиденциальный разговор.
Желательно в нерабочей... м-м... Лучше дома. Я приехал
специально.
— Вы настаиваете,— недовольно отметил настоятель.—
Подходите к пяти.
Он сказал адрес и взялся за пальто.
Чижиков побродил по городу. На базаре купил три ки-
ло отличной антоновки — пусть Илюшка витаминится.
Настоятель принимал его в тесной проходной зальце —
гостиной, видимо.
272

— К вашим услугам...
Чижиков повторил номер с открыткой. Настоятель сле-
дил зорко.
— И что же? — спросил он наконец.
— Как? — растерялся Чижиков.
— Вы фокусник?
— Это не фокус,— выразительно сказал Чижиков.
Ожидая вопроса, крутил бахрому скатерти. Настоятель
неодобрительно посапывал.
— Хотите чаю? — предложил он.
— По-моему, это чудо,— застенчиво объяснил Чижиков.
— Э?.. — удивился настоятель.
— Ну ведь... Бог творит чудеса!..— выдал Чижиков на-
пролом и покраснел.
— Не надо,— осадил настоятель.— Не надо.
— И не в чудесах,— с неожиданной тоской добавил
он,— совсем не в чудесах заключается вера. Хотите чаю?
— Да не хочу я чаю! — обозленный Чижиков отчаял-
ся на крайние меры.
В лепной золоченой раме святой Мартин резал попо
лам свой плащ. Картина напротив: старик с изукрашен-
ным распятием.
— «А теперь делить буду я!» — процитировал Чижиков
и отобрал у доброго святого недоразрезанный плащ. Кня-
жеским жестом опустил его на стол. Пристукнул увесис-
тым золотым распятием.
Пыльный грубый плащ пребывал на столе и пах по-
том. Придавливал толстые складки тусклый крест с ис-
крящимися камнями.
Лицо настоятеля замкнулось...
— Нельзя ли восстановить порядок? — отчужденно по-
просил он.
Чижиков плюнул с досады.
— Жертвую на храм,— отвечал в раздражении из при-
хожей.
Вечером он пил чай в поезде, грыз ванильные сухари-
ки. Долго ворочался на верхней боковой полке, мысль од-
на все мучила. Ночью проснулся, лежал.
А мысль эта была такая:
Теперь он может уйти в свою избушку.
С утра заскочив домой положить в холодильник ябло-
ки для Илюшки, он отправился в Русский музей.
Стоял, стоял перед картиной. Будоражащие запахи
хвойной чащи, дымка над крышей, казалось, втягивал,
приопуская веки.
273

Сорвал незаметно травинку. Травинка как травинка,
зеленая.
Смотрительница уставилась из угла. Эге, засомневал-
ся Чижиков, увидит еще кто, скандала не оберешься. На-
чнут за ноги вытаскивать, с картиной сделают что-нибудь,
а потом выкручивайся как хочешь. Надо ночью, решил он.
Спрятаться в музее, а когда все уйдут — вот тогда лезть.
Легко сказать — спрятаться... Придумал. Присмотрел
через два зала натюрмортик с ширмочкой: можно отси-
деться. Натюрморт скульптурой заслонен, смотрительни-
ца вяжет, носом клюет, народу нет—подходяще... Для
страховки вымерил шагами два раза расстояние до сво-
ей картины, теперь с закрытыми глазами нашел бы.
Но сегодняшний вечер захотелось побыть дома. Напо-
следок, елки зеленые...
Печален и загадочен был он в этот вечер. Даже жена
в удивлении перестала его пилить. Чижиков целовал часто
сына в макушку, переделал все по дому и жене отвечал
голосом необычно ласковым и всепрощающим, что ее как-
то смущало. Перед сном, тем не менее, поскользнувшись
на ее взгляде, улыбнулся с тихой грустью и поставил свою
раскладушку.
Он явился в музей около пяти и, улучив момент, без
приключений забрался в свой натюрморт. За ширмочкой
валялся всякий хлам, он уселся поудобнее и стал ждать.
Переход он задумал осуществить в двадцать ноль-
ноль. Пока все разойдутся, пока то да се...
Время, разумеется, еле ползло. Хотелось курить, но
боязно было: мало ли что...
А там... Первым делом он сядет в траву у ручья и бу-
дет курить, любуясь на закат. Потом... Потом напьется
воды из ручья, ополоснется, пожалуй, смывая с себя
въедливую нечистоту города.
Кусты колышутся под ветром. Прохладно. Вот он встал
и пошел к избушке. On! — полосатый бурундучок мельк-
нул в траве. Чижиков постоял, улыбаясь, и поднялся на
рассыхающееся крыльцо. Вздохнул с легким счастливым
волнением — и толкнул дверь.
Ширма упала. Чижиков вскочил, проснувшись. Без
двенадцати минут восемь. Он подрагивал от нетерпения.
Первый шаг его в темном зале был оглушителен. За-
скользил на цыпочках. Шорох раскатывался по анфиладе.
Так... Еще... Здесь!..
Темнел прямоугольник его картины. Скорей взялся
потными руками за раму.
274

Задержав дыхание, закрыв глаза и нагнув, как ныря-
ют, голову — влез.
Что-то как-то...
Осознал: крик. И — предчувствие резануло.
«Не то! — ошибка! — сменили!» —ослепительно зали-
хорадило.
Оскользаясь в грязи на пологом склоне, раздираясь
нутряным «Ыр-ра!!», зажав винтовки с примкнутыми шты-
ками, перегоняли друг друга, и красный флаг махался в
выстрелах внизу у фольварка.
— Чего лег?! — рвясь на хрип.
Ощущение. Понял: пинок.
— Оружие где, сука?!..— давясь, проклекотал кадыкас-
тый, в рваной фуражке.
Обмирая в спазмах, Чижиков хватанул воздух.
— Из пополнения, што ль?
— Да,— не сам сказал Чижиков.
— Винтовку возьми! — ткнул штыком к скорченной
фигуре у лужи.— Вишь—убило! И подсумок!
Чижиков на четвереньках ухватил винтовку, рукой
снял грязь.
— Встань! В мать! Телихенция... Впер-ред!
Чижиков неловко и старательно, довольно быстро по-
бежал по склону, подставляя ноги под падающее тулови-
ще. Кадыкастый плюхал рядом, щерясь косил на него.
Передние подсыпали к зелени и черепицам окраины.
гам правее дробно-ритмично зататакало, фигурки втер
яись в пашню.
— Ах твою в бога!..— рядом, упав, проскреб щетину.—
Конница в балке у них...
Чижиков увидел: слева в километре выскакивают по
несколько, текут из земли всадники, растягиваясь в ши-
рину, стремятся к ним.
— Фланг, фланг загинай!..— отчаянно пропел сосед,
пихнул, вскочив, Чижикова, они побежали и еще за ними.
Слева перебегали, ложились, выгибая цепь подковой.
Упали, дыша.
Выставили стволы.
Раздерганная пальба.
Прочеркивая и колотя глинозем, оцепеняя сознание
всепроникающим визгом, завораживая режущим посвер-
ком клинков на отлете, рвала короткое пространство кон-
ница.
— Стреляй, твою! —оскалясь, сосед вбил затвор.
275

Как он, Чижиков внимательно передернул со стальным
шелком затвор. Локти податливо, ползли из упора.
«...Выход — где — запомнить — не найду — как же...»—
прострочило в мозгу и не стало, потому что он принял це-
лящий взгляд поверх конской морды, пегий в галопе
чуть вбок заносил задние ноги, казак привставал на стре-
менах, неверная мушка поддела нарастающий крест рем-
ней на холщовой рубахе.,.
Всхлипывая горлом, напряженно тараща заслезивший-
ся глаз, потянул спуск и невольно зажмурился при. ударе
выстрела.
Алан КУБАТИЕВ
Тема «маленького человека» свойственна фантастике в
той оке степени, как и литературе реалистической. Более
того, именно эта тема наглядно показывает, что никакого
противопоставления двух литератур быть не может: фан-
тастика — тот же реализм, только иными средствами.
Особенность «маленького человека» в том, что он всегда
велик — будь то наш современник Иннокентий Чижиков
из рассказа М. Веллера или персонаж рассказа Алана
Кубатиева (1952) Дмитрий Хрисанфович Иванов, неза-
метно скончавшийся в 1880 году и тем не менее обрет-
ший бессмертие...
А. Кубатиев живет во Фрунзе, несколько рассказов и
повестей опубликованы в журналах, альманахах, он —
один из четырех авторов, составивших сборник «Снеж-
ный Август», что вышел в Новосибирске в 1985 году.
КНИГОПРОДАВЕЦ
Крынкину всегда поручали ответственные дела.
Когда стало ясно, что «Эстетическая энциклопедия» так
и будет лежать на складе до морковкина заговенья, Алек-
сей Никитич вызвал его.
Крыикин вошел в крохотный кабинет не стучась, сел,
ие дожидаясь приглашения, и спросил, не поздоровавшись:
— Что на этот раз повесите?
Алексей Никитич заметно рассердился. Знал он Крын-
кина не первый год, никогда его не одобрял, но признавал
его полезность в решении проблем вроде этой. Поэтому он
притушил свой гнев и примирительно ответил:
276

— Ну что ты, Володя, так сразу — «повесите»... Ты
ведь ас, «книгопродавец Смирдин»! Надо ее, проклятую,
сбросить... Затоварилась!
Крынкин расстегнул замшевый пиджак, закурил длин-
ную сигарету «Данхилл» и сквозь дым обронил:
— Ничего, не капуста. Полежит, не протухнет.
Алексей Никитич вздохнул левой ноздрей на четыре
такта, задержал дыхание и выдохнул на четыре такта пра-
вой ноздрей. Затем сказал еще более сладким голосом,
покручивая в пальцах карандаш «Смена»:
— Ты сам посуди, кого же я пошлю? Бачурин в коман-
дировке, Малинина в декрете, Озерчук бюллетенит, Пят-
кнна еле-еле на два отдела справляется...
Но Крынкин помотал головой, выводя тонким дымом
расплывающиеся вензеля:
— Не-е-е-ет... У меня своей рухляди хватает. Вернется
Бачурин, поставьте его, и пусть себе тужится!
Заведующий сломал карандаш и ссыпал обломки в пе-
пельницу. Побарабанив пальцами по бювару, сказал сдав-
ленным голосом:
— Говори прямо: чего просишь?
Крынкин посмотрел на свою сигарету и согласно кив-
нул:
— Вот. Это деловой разговор, это приятно слышать! Я
прошу мало. Три экземпляра «Декоративных рыбок», три
Дюма, четыре Даррелла и один-единственный «Современ-
ный филиппинский детектив». После диктуйте мне любые
условия.
С каждым новым названием Алексей Никитич все глуб-
же вжимался в кресло. Когда Крынкин умолк, заведующий
беспомощно расслабил галстук, сунул в рот таблетку и ма-
хнул рукой:
— Грабь...
Крынкин сердечно рассмеялся:
— Уж вас ограбишь, Алексей Никитич! Тамара без ва-
шей записки со склада бумажки не даст. Вы уж напиши-
те...
Внимательно проглядев письменное распоряжение и
поймав заведующего на попытке дать вместо четырех книг
Даррелла три, Крынкин достойно откланялся и вышел.
После его ухода Алексей Никитич еще долго чувствовал
себя так, словно у него с одежды срезали все имевшиеся
пуговицы. Такое ощущение оставалось у него даже после
самого пустячного разговора с Крынкиным. Хорошо, хоть
кабинет можно было проветрить.
277

Батарейки Крынкин поставил новые, свежие, поэтому
мегафон рявкал так оглушительно, что горожане, мчавши-
еся по подземному переходу, невольно бросали взгляд на
заманчиво разложенную печатно-полиграфическую про-
дукцию.
— Новый четырехтомный справочник по таксации лесо-
материалов! Незаменимое пособие для дачного застройщи-
ка! Справочник для поступающих в вузы, вещь первой не-
обходимости для абитуриента! Увлекательный сборник ре-
портажей с конных заводов Кубани! Без «Эстетической эн-
циклопедии» человек не может считать себя культур-
ным! Содержит необходимые сведения о супружес-
кой жизни!
Народ, любопытствуя, замедлял свой стремительный
бег, и Крынкин уже распродал семь томов. От входа вниз
по ступеням текла волна ледяного воздуха. Но Крынкину
мороз был нипочем. На нем были валенки до колен, толс-
тый свитер верблюжьей шерсти и постовой тулуп с огром-
ным воротником.
Часа в два его тронули за рукав. Крынкин обернулся.
Солидного вида человек нежно ему улыбался.
— Здравствуйте, Володя...
— Здравствуйте, Николай Потапович,— с достоинством
ответил Крынкин.
— Ну что, Володя, как стоится?..
— Ничего, спасибо, помаленьку...
Человек стеснительно покашлял. Потом, собравшись с
духом, спросил:
— Володя, помните, вы в тот раз обещали поискать?..
— Конечно, помню,— отозвался Крынкин.— Задали вы
мне работу...
Он выдал какой-то старушке схему метрополитена,
отсчитал сдачу и повернулся к клиенту:
— Достал!
— Достали?!!—возликовал Николай Потапович.— Ах»
Володя, ну не золотой ли вы человек? Спасибо вам не
знаю какое!
Крынкин с натугой склонился — тулуп был точно де-
ревянный—достать из портфеля черный томик. Увидев
его, клиент прямо-таки затрясся. Не выпуская книги, он
одной рукой и чуть ли не зубами открыл портфель. Уло-
жив ее там, он прижал свой клад к груди и посмотрел
на Крынкин а счастливыми глазами:
— Ну, Володя, дорогой! Нет слов!
Крынкин сочувственно,-улыбнулся, глядя в сторону, ц
278

покивал головой,— и Николай Потапович вспомнил, зама-
хал свободной рукой:
— Ой, Володя, извините!..—полез в карман, вытащил
три бумажки и стыдливо спросил:
— Пять номиналов, как условились, да?..
Крынкин принял, после чего осчастливленный Нико-
лай Потапович попрощался и унесся с томиком Федерико
Гарсиа Лорки, о котором Крынкин не знал ничего, кроме
того, что он поэт. За стихи он вообще брал на десять про-
центов дешевле. Наверное, потому, что сам терпеть их не мог.
До конца рабочего дня к нему не раз еще подходили.
Суровый пенсионер в толстом пальто получил Даррелла и
«Декоративных рыбок». Два акселерата обрели вожде-
ленных Шекли и Маркеса. Изящной даме в короткой шуб-
ке и твердых джинсах после воркующей беседы были
вручены Лорка, Даррелл и «Современный филиппинский
детектив». И так далее. Крынкин работал вдохновенно и
без суеты, успевая между делом вещать в мегафон
манящие призывы. Между делом он распродал Энцикло-
педию, пустив последние экземпляры в нагрузку к Дар-
релл у и Дюма.
Перед закрытием к нему подошел долговязый парень
в вельветовом пальто. Усы у него были толстые, как ма-
лярная кисть. Он деловито кивнул Крынкину и сказал:
— Лэн Маккензи, «Алфавит» и «Пернамбуко».
— Годится,— проронил Крынкин. Приняв три ярких
конверта, он добыл взамен из неистощимых глубин порт-
феля аккуратный пакет:
— Жапризо, Гарднер и Найо Марш, «Последняя за-
веса»..
Парень молча затолкал пакет в сумку, опять кивнул и
зашагал к выходу.
На этом многотрудный день Владимира Крынкина за-
канчивался. Настала пора сворачивать дело — переход
опустел, стало еще холоднее. Мегафон, столик и остатки
товара по договоренности хранились в соседнем киоске «Со-
юзпечати».
Старик появился, когда он упаковывал книги. Заметил
его Крынкин не сразу, а когда заметил, чуть не испугался.
Поднял голову и увидел: стоит рядом старик и присталь-
но на него смотрит.
Крынкин перевел дух и рявкнул не хуже мегафона:
— Вам чего?
Желтые усы стали торчком, глаза сощурились — ста-
рик улыбался. Он чуть поклонился, развел руками:
279

— Простите великодушно, отвлек вас от работы...
— Отвлек, отвлек,— ворчал Крынкин, перевязывая
пачку и уголком глаза следя за стариком. Леший его зна-
ет, что у него на уме...
Распрямившись, он потопал валенками, отряхнул руки.
Старик смотрел очень непонятно — будто Крынкин был
невесть какая диковина. Ну конечно, не без того. Все-та-
ки рост метр восемьдесят девять при весе восемьдесят
семь, в своем деле бог — вон какие люди перед ним на цы-
почках ходят... Но старик глядел прямо-таки неприлично,
с оттенком счастливого недоверия.
Нездоровые у него были глаза. Белки покрасневшие,
радужка мутно-голубая, как сильно разбавленное молоко.
Крынкин, кашлянув, сказал:
— Я уже кончаю, так что вы бы...
— Нет-нет,— замахал руками старик,— Христа ради,
не обращайте на меня внимания!..
Мимо прошли два милиционера в черных дубленых шу-
бах и валенках с галошами. У одного из микрофона рации
попискивало: «Та-та, та-та-та, ти-ти-тиии...» — «Ямщик, не
гони лошадей...»
«Ишь ты!..» — ухмыльнулся невольно Крынкин и вдруг
рассыпал не связанную еще пачку книг прямо на ас-
фальт— затоптанный, захлюстанный, в месиве подтаявше-
го снега.
Ахнув, старик пал на колени, опередив Крынкина. По-
лы его черного пальто разлетелись по самой грязище. Тря-
сущимися руками он подбирал книги и все время то ли стонал,
то ли охал, носовым платком обтирая с переплетов мутные
капли и грязь.
Опомнившись, Крынкин налетел на старика, выхватил
у него из рук собранные книги, оттесняя его тулупным за-
дом, и поднял остальные. Что он произносил в душе — неиз-
вестно, вслух же говорил следующее:
— Ах, паппаша, пап-ппаша, работать не даете... Своих
дел у в;*с кет?! За чужими надзираете на общественных
началах? Эт-ти мне пенсионеры!
Старик вначале опешил. Потом взглянул на Крынкина,
руки тем же платком вытирая, и молвил необидчиво:
— Не обессудьте, молодой человек. Так уж судьба сло-
жилась, что мне кроме вас и обратиться не к кому...
Тренированным нюхом почуял Крынкин — странное,
но неопасное. Он повозился со столиком, выигрывая вре«
мя, и осведомился:
— А вы от кого?
280

— Го есть как, извините?..— Старик даже наклонился
к нему.
— Ну, вам кто-то посоветовал ко мне обратиться или
как?— разъяснил Крынкин, не понимая, зачем тратить вре-
мя на этого дремучего типа.
— Вот оно что,— с облегчением произнес старик.— Нет,
простите великодушно, никто мне вас не рекомендовал. Я
ведь здесь никого не знаю...
Очень странно он последние слова сказал. Улыбка у
него какая-то дикая стала, и головой завертел, заогляды-
вался. Псих, твердо решил Крынкин.
— Нет, никаких рекомендаций. Это просто невероят-
ная удача, что вынесло меня именно на вас. Дар небес!
Ведь один вопрос у меня вашему веку, только один, и ко-
му, как не вам, благородного дела вершителю, ответ дер-
жать...
Закашлялся старик, мосластые руки к груди притиснув,
завибрировал весь от надсады. Крынкин теперь разглядел,
что пальцы у него прямо-таки коричневые от табака, а
пальто... И вовсе это было не пальто.
Это был длинный сюртук. Швы побелели от старости,
а пуговицы были разные — одни медные, другие костяные.
«Ну дает!» — беспомощно подумал Крынкин, не в силах
лодумать что-либо другое.
«Ти-ти, ти-ти-ти, ти-ти-тиии...» Мимо опять прошел
патруль, и у Крынкина даже мелькнула мысль сдать им
старика, а самому слинять—подальше и побыстрее... А
что он им скажет? Это ведь не кинокомедия с психами и
санитарами...
Старик тем временем отдышался, утер губы. Платок
между пальцами потемнел, точно в нем раздавили вишню.
Он виновато посмотрел на Крынкина, с досадой скомкал
платок и швырнул его в сторону.
— Еще раз простите, ради бога,— севшим голосом вы-
говорил он.— Вас, молодой человек, извините, как имену-
ют?
— Володя,— машинально ответил Крынкий.
— Владимиром... А по батюшке?
— Петрович...
— Владимир Петрович... Ах ты, боже мой, боже мой!—
непонятно разволновался старик.
— Да чего вам, собственно, надо? — возмутился нако-
нец Крынкин. Ои, которого даже сертификатные мальчики
<лг восемнадцати до сорока лет уважительно именуют асом»
тоит и теряет время непонятно с кем и неизвестно зачем!
281

Старик умоляюще протянул руку. Глаза его наполни-
лись слезами, губы затряслись. Ему было очень стыдно, но
он не мог сдержаться:
— Умоляю вас, Владимир Петрович, голубчик, не сер-
дитесь... Безумно много зависит от вашего ответа, безумно...
Он отер глаза, успокаиваясь. Глубоко и судорожно
вздохнул и заговорил:
— Покорнейше прошу вас, Владимир Петрович, вспом-
ните— случалось ли вам встречать такую книгу? Автор
ее — Дмитрий Хрисанфович Иванов, полный титул — «Че-
ловеческое братство. В ожидании золотого века». Отпеча-
тана сия книга, должно быть, в типографии братьев Айва-
зовых, иждивением Философического товарищества...
Как только речь зашла о книге, Крьшкин моментально
обрел трезвость мысли и стойкость духа. Ему всегда каза-
лось, что любой вопрос на эту тему мгновенно включал у
него внутри жужжащие, щелкающие, искрящиеся реле,
бешено крутил катушки с магнитолентой, дробно строчил
печатающим устройством, а ему, Крынкину, оставалось
только дождаться подачи ответа на выход.
Но ответ не поступал. Информация была неполной.
Крьшкин помедлил, раздумывая, а потом спросил:
— А года нет?
— Какого года? — не понял старик.
— Ну, года издания?
— А-аа, простите, Владимир Петрович! Тысяча восемь-
сот восьмидесятый или восемьдесят первый...— Старик,
извиняясь, развел руками.— Более точных сведений, увы,
не имею...
Крьшкин подумал еще. Старик примостился у облицо-
ванной серыми изразцами колонны и смотрел на него с
надеждой и страхом. Он, видимо, сильно замерз — часто
вздрагивал и подгибал пальцы в рукава своего дурацкого
сюртука.
— Вообще-то я не букинист,— неопределенно сказал
Крьшкин, разряжая молчание. Ему давно хотелось уйти,
но не давало не к месту задетое профессиональное самолю-
бие.— Я ведь живыми книгами торгую...
Старик вдруг отодвинулся от колонны:
— Что такое? — протяжно спросил он, поднося ладонь
к уху.— Что значит «живыми»? Мертвых книг, сударь мой,
не бывает!
Крынкин недоуменно смотрел на петушившегося старца.
— Не в обиду вам будь сказано, сударь мой,— насе-
дал на него размахивающий руками старикашка,— глагол
282

«торговать» к книге неприменим! Да-сс! Абсолютно ей
чужд! Торговать книгой, как пуговицами, мясом, дрова-
ми,— омерзительно! Осквернять святое дело!..
От гнева и натуги старик опять зашелся в кашле. Но,
держась за тощую грудь, хрипел сквозь приступ:
— Их надо раздавать!., бесплатно!., бесплатно!:, ш
улице!., в лавках!., в деревнях!..
Подождав, пока старик смолкнет, Крыикин иронически
спросил:
— А кто ж вам их за бесплатно изготовит, папаша?
Выпрямившись, старик хрипло, но торжественно мол-
вил:
— В грядущем, сударь мой, каждый сочтет наиблаго-
роднейшей из обязанностей хоть малым способствовать
просвещению и возвышению человека!..
Критически оглядев его, Крыикин ответил:
— До грядущего дожить надо, панаша!
Вздрогнув, будто его кольнули, старикашка изумлен»©
уставился на Крынкина, но вдруг его глаза сощурились, и
Крынкии увидел, что в них мелькнуло новое, очень непри-
ятное ему выражение.
Подумаешь... И не таких видали. Недавно один недоу-
мок отдал ему без всякой доплаты и домены «Стамбуль-
ский экспресс» и «День Орла» за какого-то разлохмачен-
ного Одоевского, которого никто больше не читал и читать
не будет.
Стоп. Что-то мелькнуло. Ну конечно! Крынкин торжест-
вующе улыбнулся старику и щелкнул пальцами:
— Ликуйте, папаша! Вспомнил!
— Да, сударь?
— Точно! Два года назад попросили меня найти это
самое... «Человеческое братство». Сперва через знакомых,.
а потом сам явился. Историк, что ли... Я нашел, да только
не продали — книга здорово редкая...— Крынкин невольно
понизил голос: со стариком что-то творилось.— Потом, го-
ворят, ее целиком реквизировали еще при царе. Считанные
экземпляры остались...
Старик словно собрался молиться. Руки были сжаты
перед грудью, глаза устремлены куда-то вверх, на лампу
дневного света.
— Боже мой, боже мой,— захлебывающимся шепотом
говорил он.— Вот, ничего не надо больше. Был человек,
хотел найти, нуждался, искал, прочел... Ради одного этого.,*
Он вдруг скрестил руки на груди и выпрямился. Седые
полосы засыпали воротник, глаза сверкали.
зед

— Да, ваше превосходительство! — фальцетом выкрик-
нул он.— Да! Просчитались! Именно оставлен след, и не
на песке! Гос-по-дин полковник, жандармская крыса!.,
Стараясь сделать все быстро и бесшумно, Крынкин за-
пер киоск и нацелился умотать. Но старик очнулся, сума-
тошно взмахнул руками и бросился к нему. Вцепившись
в рукавицу Крынкина, он затряс ее восторженно и благо-
дарно:
— Владимир Петрович! Милый вы мой, дорогой! Если
бы вы знали, что вы для меня сделали!..
Роясь свободной рукой в карманах, старик причитал:
— И одарить-то мне вас нечем!..
Крынкин высвободился, отступил назад и сказал, брез-
гливо отряхивая тулуп:
— Да не надо ничего. Шли бы вы домой...
Старик все суетился, бормотал что-то, и терпение Крын-
кина с треском лопнуло.
— Катись ты, дед, в самом деле!—рыкнул он, выка-
тив глаза.— Узнал, чего надо, и вали! Торчи тут из-за не-
го на морозе, пень старый!..
Он со злобой выдернул ключ, и в тот же момент сзади
донеслось знакомое попискивание милицейской рации. Толь-
ко сейчас оно звучало по-иному: «Та-та, та-та-та, ти-ти-
ти-та-ааа...» — «Вот мчится тройка удалая...»
Крынкин даже обрадовался. Решительно двинувшись
к патрулю, обратился к высоченному сержанту:
— Разберитесь, пожалуйста, с этим хрычом! Пришел
иод самое закрытие, лезет, мешает, сил нет!..
Сразу он, конечно, ничего не понял. Подумал, что пар
от дыхания. И только потом сообразил, что между шап-
кой голубоватого меха и таким же воротником форменной
шубы прилежно порхал, отзываясь на каждое движение
нездешне смуглого лица, крохотный серебристый микро-
фончик.
Смуглый отстранил Крынкина и подошел к старику.
Достав из кармана сложенный в несколько раз кусок тка-
ни, развернул ее и покрыл плечи старика. Словно прозрач-
ный плащ, она опустилась до самых колен.
«Сержант» бережно застегнул на горле у старика мас-
сивную пряжку и повернул на ней верхний диск.
Ткань мгновенно помутнела и словно проросла длинным
коричневым мехом.
— Мы предупреждали вас, Дмитрий Хрисанфович,—
густо и тихо прогудел смуглый,— из случайного поиска
редко выходит что-либо хорошее...
284

— Вышло, вышло, господа... простите, друзья мои,—
бормотал старик, смигивая слезы,— главное получилось...
Ему было плохо, он почти повис на руках спутника.
Тот оглянулся и тревожно позвал:
— Алексей!..
Но второй милиционер уже спешил к нему, доставая
на ходу из кобуры белый прямоугольный футляр с крас-
ными крестами на всех гранях, который сам раскрылся в
его руке. Сдернув рукавицы, он ловко и умело сунул куда-
то за пазуху старику зеленую капсулу.
Только тогда Крынкину стало по-настоящему жутко.
К тому же он понял, что в течение всего разговора через
переход не прошел ни один человек, хотя был самый ко-
нец рабочего дня, и проклятые валенки словно примерзли
к асфальту...
Старик оправился почти сразу: щеки порозовели, он
выпрямился и глубоко вздохнул. Алексей вынул руку с
капсулой, ставшей мутно-белой. Лицо его оставалось та-
ким же сурово сосредоточенным, как лицо врача, только
что вышедшего от тяжелобольного.
— Ваш пожизненный должник, господа, простите, дру-
зья!..— Старик приобнял «милиционеров» за плечи.
Потом, повернувшись к Крынкину, сказал:
— Спасибо и вам, Владимир Петрович. Все же вы по-
дарили мне радость... Пусть и не очень хотели... Дам вам
на прощание совет... Или нет, попрошу вас: не обижайте
людей. Прощайте.
Улыбнувшись Крынкину морщинисто и ласково, старик
пошел в глубь перехода, не дожидаясь спутников.
Рация пропела громко и настойчиво: «Та-та, та-тат-та,
та-та-тии-таа!..»
— Пора, Леон,— сказал тот, которого звали Алексе-
ем.— Время восстанавливается.
Леон сумрачно кивнул, надевая овчинные рукавицы.
Алексей придержал его за локоть и спросил вполголоса,
показывая в сторону киоска:
— Может, стереть? Для его же спокойствия...
Крынкин расслышал. И заледенел. Он представил се-
бе, как его будут стирать. Как пыль. Или как карандаш-
ный штрих — резинкой.
— Не стоит,— басовито ответил Леон, и в его темных
глазах появилось то же неприятное выражение, что и у
старика, когда он добавил: — Этот и сам все забудет...
И они зашагали вслед за стариком, который уже подни-
мался по каменным ступеням к синему, стылому городско-
285

му январю. Алексей и Леон догнали старика и пошли ря-
дом с ним.
Пока они не скрылись из виду, Крынкин молча смот-
рел им вслед. Потом, с трудом поворачивая шею, огля-
делся. Переход был ярко освещен и пуст, вверху мигала
и зудела по-комариному неоновая трубка.
И эта трубка, уже месяц трещавшая над его столиком,
вдруг словно заново осветила то, что случилось сейчас
и чему он все равно не мог подобрать никаких объяс-
нений.
У самых валенок он увидел темный платок. Испачкан-
ный платок старика, выброшенный им после приступа.
Комок вдруг дернулся, откатился в сторону, словно
под сильным ветром, подпрыгнул и исчез.
Крынкина сильно толкнули. Он стоял вплотную к сте-
не, мимо шли люди, оглядываясь на него. Переход был
полон, часы показывали шесть сорок пять, но он твердо
знал, что вот сейчас только было полшестого и ни души
на двести метров вокруг...
Домой он доехал на такси. Дожидаясь лифта и под-
нимаясь на одиннадцатый этаж, Крынкнн все время ог-
лядывался, как будто за спиной кто-нибудь стоял. Он чуть
не сломал ключ, открывая дверь, потом ободрал пальцы,
снова закрывая ее на все замки — японский электронный,
английский цифровой, длинный немецкий засов и цепочку
производства завода металлоизделий № 7 Заперев, обес-
силенио сполз но стенке и сел прямо па пол.
Через некоторое время он пришел в себя настолько,
что снял тулуп, разулся и обул шлепанцы. Пройдя в ком-
нату, открыл сервант и вынул из бара темную бутылку н
»рюмку. Коньяк опалил горло, но легче не стало. Крынкин
встал и направился к книжной полке, где стоял уцелев-
ший еще с техникумовских времен «Большой философский
словарь».
«ИВАНОВ, Д. X.». Когда он прочел семь набранных
петитом строчек, его потянуло протереть глаза. В скобках
после инициалов стояли две даты: «1826—1880». Голова
у Крынкина снова пошла кругом.
Телефонный звонок словно ударил его в ухо. Сняв
трубку, он ответил нетвердым голосом:
— Слушаю...
В трубке весело и возбужденно завопили:
— Але, Володя, ты? Бросай все, хватай деньги, при-
езжай ко мне! Тут один срочно загоняет «Таурус», квад-
рофоник, такой, как ты искал! Але! Але! Слышишь меня?
286

— Да-да,— машинально ответил Крынкин. И" вдрур
словно бы ожил.
Видение элегантного плоского магнитофона, сияющих
ручек на черных, глубокой матовости панелях, компакт-
ных ребристых колонок вновь наполнило -его той самой
энергией, что двигала его жизнь и многогранную деятель-
ность до встречи в переходе с нелепым стариком.
Вот когда можно было забыть весь этот бред и про-
должать жить, жить полноценной, разумной жизнью!
И Крынкин ринулся к секретеру.
Любовь и Евгений ЛУКИНЫ
Супруга Любовь и Евгений Лукины (оба —1950) —
волгогриОцы. Н последние годы они все чаще публикуют
произведении на страницах журналов, сборников и дао/се
газет. Очень хочется верить, что первая книга этих ав-
торов — не за горами.
СТРОИТЕЛЬНЫЙ
Сказочка
Члены комиссии зоподозрили неладное лишь на вто-
ром часу блуждании по стройке, когда непонятным обра-
зом вышли опять на залитый летним солнцем пятый, ц
пока что последний, этаж. Внизу, на поросшем зеленой
травкой холме вынутого грунта, стоял и задумчиво смот-
рел на них сторож Петрович. У ног его, задрав встрево-
женные морды, сидели дворняжки Верный и Рубин.
— Вы там не заблудились? — подозрительно спросил
сторож.
Субподрядчик весело блеснул золотыми зубами.
— А что, бывает?
— Да случается, — вполне серьезно отозвался Петро-
вич.
— С юмором старичок,— заметил проектировщик, по-
щипывая черную бородку.
Они направились к лестнице.
— А вот охраняется строительство, между прочим, об?
разцово,— отдуваясь, сказал тучный генподрядчик.— Вц
заметили: ничего не расхищено, не растащено... Уж каза«
2S?

лось бы, плитка лежит нераспакованная: бери — не хочу!
Нет, лежит...
Заказчик, глава комиссии, резко повернул к нему уз-
кое бледное лицо. Очки его гневно сверкнули.
— Я вообще не понимаю, о чем мы говорим,— раздра-
женно бросил он.— Вы собираетесь размораживать строй-
ку или нет?
Широкие бетонные ступени оборвались, в лестнице не
хватало пролета. Глава комиссии тихо зашипел, как разъя-
ренный кот, и принялся нервно счищать какую-то строи-
тельную дрянь с лацкана светлого пиджака. Проектиров-
щик с опаской заглянул вниз.
— Без парашюта не обойтись. Как у вас тут рабочие
ходят?
— Три года как не ходят,— уточнил субподрядчик.—
По-моему, нужно идти по коридору до конца — там дол-
жен быть трап.
Они прошли по коридору до конца и остановились пе-
ред пустым проемом, разглядывая двухметровой глубины
ров с бетонными руинами на дне. Никакого трапа там не
было.
— Ага,— сообразил субподрядчик.—Значит, это с дру-
гой стороны.
Комиссия последовала за ним и некоторое время плу-
тала по каким-то сообщающимся бетонным чуланам, один
из которых был с окном. В окне они снова увидели зеле-
неющий склон и сторожа Петровича с собаками.
— Все в порядке, Петрович,— воссиял золотым оска-
лом субподрядчик и помахал сторожу.— Скоро закончим...
— Со мной не пропадешь,^ заверил он, ведя комиссию
по мрачному тоннелю, изъязвленному дверными проема-
ми.— Я ведь почему эти коридоры перепутал: одинаковые
они, симметричные... Ну, вот и пришли.
Они выглянули наружу и отшатнулись. Коридор, как и
первый, обрывался в пустоту, а вот внизу...
— Это как же надо строить,— визгливо осведомился
заказчик,— чтобы с одной стороны этаж был вторым, а с
другой — четвертым?
Он поискал глазами генподрядчика и нашел его сидя-
щим на бетонном блоке. Генподрядчик был бледен н вы-
тирал платком взмокшую лысину.
— Я дальше не пойду,— с хрипотцой проговорил он,—
Водит...
Его не сразу поняли, а когда поняли, всем стало очень
неловко. Проектировщик был просто шокирован.

*— Как вам не стыдно! — еле вымолвил он.— Взрослый
человек!..
Генподрядчик, приоткрыв рот, глядел на него робкими
старушечьими глазами.
— Может, сторожа покричать? — жалобно предложил
он.
— Что? — вскинулся проектировщик.— Да про нас по-
том анекдоты ходить по городу будут!
Довод был настолько силен, что комиссия немедленно
двинулась в обратный путь. Тесный бетонный лабиринт
кончился, и они снова оказались на лестничной площадке.
— Странно,— пробормотал субподрядчик.— Тут не бы-
ло нижнего пролета...
Теперь не было верхнего. Ступени вели вниз и только
вниз. Члены комиссии дошли до промежуточной площад-
ки и остановились. Собственно, можно было спускаться п
дальше, по дальше был подвал.
— Л то еще it шахтах бывает...— хрипло начал генпод-
рядчик.— У меня зять в шахте работает. Они там однаж
ды с инженером сутки плутали. К ним аж на угольном
комбайне прорубаться пришлось. А старики потом говори-
ли: «Хозяин завел...»
— Так то шахта,— ошарашенно возразил субподряд-
чик,— а то стройка...— И неожиданно добавил, понизив
голос: — Мне про эту стройку тоже много странного рас-
сказывали...
Вдалеке завыли собаки. Генподрядчик вздрогнул. Ос-
тальные тоже.
— Ну что, товарищи,— с преувеличенной бодростью
сказал проектировщик.— Подвал мы еще ие осматривали...
В подвальном помещении было сухо, пыльно, простор-
но и довольно светло — в потолке не хватало двух плит.
Справа и слева чернели дверные проемы. Разбросанные
кирпичи, перевернутая бадья из-под раствора, у стены —
козлы в нашлепках цемента. Запустение.
— Ну, спустились,— проворчал субподрядчик.— А даль-
ше что делать будем?
— Загадки отгадывать,— задушевно сообщил кто-то.
— А на вашем месте я бы помолчал! —обрезал заказ-
чик.— Спроектировали бог знает что, а теперь шуточками
отделываетесь!
— Это вы мне? — вытаращил глаза проектировщик.—
Д ;ч я вообще рта не открывал.
— А кто же тогда открывал?
10 № 12№
289

— Я,— застенчиво сказал тот же голос.
Члены комиссии тревожно переглянулись.
— Тут кто-то есть,—озираясь, прошептал генподряд-
чик.
— Ага,— подтвердили из самого дальнего угла, где бы-
ла свалена спутанная проволока и куски арматуры.
— Что вы там прячетесь?—Проектировщик, всматри-
ваясь, шагнул вперед.— Кто вы такой?
— Строительный,— с достоинством ответили из-за арма-
туры.
— Да что он голову морочит!—возмутился субподряд-
чик.— Какие строители? Ворюга, наверное. А ну, выходи!
— Ага,— с готовностью отозвался голос, и арматура
зашевелилась. Шевелилась она как-то странно — вроде бы
распрямляясь. Затем над полом в полутьме всплыл здоро-
венный обломок бетона.
— Э! Э! — попятился субподрядчик.— Ты что хулига-
нишь! Брось камень!
В ответ послышалось хихиканье. Теперь уже все ясно
видели, что за вставшей дыбом конструкцией никого нет,
угол пуст. Хихикало то, что стояло.
Обломок бетона служил существу туловищем, а две
толстые арматурины — ногами. Полутораметровые руки за-
вершались сложными узлами, откуда наподобие.пальцев
торчали концы арматуры диаметром поменьше. Длинную,
и опять же арматурную, шею венчало что-то вроде прово-
лочного ежа, из которого на членов комиссии смотрели
лва круглых блестящих глаза размером с шарики для
пинг-понга.
— Да это механизм какой-то,— обескураженно прого-
ворил проектировщик.
— Сам ты...—обиделось существо.
Определенно, звук шел из проволочного ежа, хотя рта
в нем видно не было. Как, впрочем, и носа.
— Это он,— прохрипел сзади генподрядчик.— Водил
который...
— Я,— польщенно призналось странное создание и, ме-
лодично позвякивая, продефилировало к козлам, на кото-
рых и угнездилось, свернувшись клубком. Теперь оно на-
поминало аккуратную горку металлолома, из которой вер-
тикально торчал штырь шеи с проволочным ежом. Круг-
лые смышленые глаза светились живым интересом.
— Потрясающе!..— ахнул проектировщик. Он сделал
шаг вперед, но был пойман за руку субподрядчиком.
— Вы уж нас извините,— заторопился субподрядчик, |

расшаркиваясь перед существом.— Очень приятно было по-
знакомиться, но... Работа, сами понимаете... Как-нибудь в
другой раз...
Пятясь и кланяясь, он оттеснял комиссию к лестнице.
— Да погодите вы,— слабо запротестовал проектиров-
щик.— Надо же разобраться...
Но субподрядчик только глянул на него огромными
круглыми глазами — точь-в-точь как у того, на козлах.
— До свидания, до свидания... — кивал он как заведен-
ный.— Всего хорошего, всего доброго, всего самого-само-
го наилучшего...
— До скорого свиданьица,— приветливо откликнулось
существо.
Услышав про скорое свиданьице, субподрядчик обмяк.
1нчпомощпо оглядел остальных и поразился: лицо генпод-
рядчика было мудрым и спокойным.
Брось, Впталь Стенаныч,— со сдержанной грустью
ск.'пал тот.—Куда теперь идти? Пришли уже.
Тем временем из шока вышел заказчик, глава комис-
сии.
— Как водил?!—заикаясь, закричал он существу.—
Что значит водил? По какому праву? Кто вы такой? Что
иы тут делаете?
— Загадки загадываю,— охотно ответило оно.— Про-
хожим.
Заказчик начал задыхаться и некоторое время не мог
иыговорить ни слова.
— По загадке каждому или одну на всех? — озабочен-
но поинтересовался генподрядчик.
— Откуда ж я на каждого напасусь? — удивилось
оно.— Одну на всех.
— Ну, это еще ничего,— с облегчением пробормотал
генподрядчик и оглянулся на членов комиссии.— А, това-
рищи?
Странное дело: пока блуждали по стройке, он трясся
от страха, а теперь, когда действительно стоило бы испу-
i ;пься, успокоился, вроде бы даже повеселел. Видимо,
ноображение рисовало ему куда более жуткие картины.
— И если отгадаем?
— Идите на все четыре стороны.
■— Это как же понимать? — взвился заказчик.— Зна-
чит если не отгадаем?..
- Ага,— подтвердило создание.
- Это наглость! Произвол! Вы на что намекаете?
И и \пе, товарищи, ничего он нам не сделает!
К»'
291

Никто не двинулся с места.
— Я ухожу! — отчаянно крикнул заказчик и посмот-
рел на существо.
Проволочные дебри вокруг глаз весело задвигались.
Возможно, это означало улыбку.
Глава комиссии стремглав бросился вверх по лестни-
це. Остальные так и впились глазами в то, что разлег-
лось на козлах,— как отреагирует.
— Вернется,— успокоило оно.
На лестнице раздался грохот. Это сверху на проме-
жуточную площадку сбежал заказчик. Он, оказывается,
расслышал.
— Я вернусь!—прокричал он в подвал, пригнувшись и
грозя сорванными с носа очками.— Только вы учтите: я
не один вернусь!
Выкрикнул и снова пропал. Некоторое время было слыш-
но, как он там наверху карабкается, оступаясь и опроки-
дывая что-то по дороге. На промежуточную площадку
просыпалась горсть битого кирпича и щепы.
— А что это вы стоите?—полюбопытствовало су-
щество.— Пришли и стоят.
Члены комиссии зашевелились, задышали, огляделись
и начали один за другим присаживаться на перевернутую
бадью из-под раствора. Пока они устраивались, существо
успело со звоном расплестись и усесться на козлах совсем
по-человечьи — свесив ноги и положив .арматурные пятер-
ни на колени. Кажется, оно ожидало града вопросов. Дол-
го ожидало. Наконец — первая робкая градина:
— Слышь, браток... — заискивающе начал субподряд-
чик.—А ты, я извиняюсь... кто?
— Строительные мы,— оно подбоченилось.
Члены комиссии встревоженно завертели головами.
— А что... много вас тут?
— Стройка одна, и я один,-1-объяснило существо.
— Домовой, значит? — почтительно осведомился ген-
подрядчик.
— Домовой в дому,— оскорбилось оно.— А я — строи-
тельный.
Проектировщик вскочил, испугав товарищей по не-
счастью.
— Леший?— отрывисто спросил он.
— Нет,— с сожалением призналось существо.—Леший
в лесу.— И, подумав, добавило:— А водяной в воде.
Надо понимать, отношения его с лешими были самы?
«по

ми теплыми, с домовыми же, напротив, весьма натяну-
тыми.
— С ума сойти!—жалобно сказал проектировщик и
сел на бадью.
— Давайте не отвлекаться, товарищи,— забеспокоился
генподрядчик.— Время-то идет...
— А если не отгадаем? — шепотом возразил субподряд-
чик.— Слышь, земляк,— позвал он,— а мы ведь не прохо-
жие, мы люди казенные — комиссия.
— А нам все едино: комиссия, не комиссия...— душев-
но ответил строительный.— Загадывать, что ли?
У всех троих непроизвольно напряглись шеи. Шутки
кончились.
— А загадка такая...— Строительный поерзал, пред-
вкушая, и со вкусом выговорил:—Летит — свистит. Что
такое?
— Муха с фиксой,— выпалил генподрядчик.
— Не-а,— радостно отозвался строительный.
— То есть как это «не-а»? — возмутился тот.— Я ж эту
загадку знаю. Мне ее в тресте загадывали.
— Там было «летит—блестит»,— напомнил субпод-
рядчик.
— Ну, все равно, значит, муха с этим... Ну, без зуба
там, раз свистит.
— У мух зубов не бывает,— назидательно сообщил
строительный.
Троица задумалась. Проектировщик в затруднении по-
скреб бородку.
— Совещаться можно? — спросил он.
— Ага,— закивал строительный в полном восторге.
Проектировщик поднял товарищей и утащил под лест-
ницу, где конспиративно зашептал:
— Давайте логически. Он — строительный, так? Ле-
ший— в лесу, домовой — в дому...
— Водяной — в воде,— без юмора дополнил генпод-
рядчик.
— Вот именно. А он — строительный. Он — на стройке.
Значит, и загадка его...
Субподрядчик ахнул и вылетел из-под лестницы.
— Кирпич? — крикнул он и замер в ожидании.
— А он свистит? — с сомнением спросили с козел.
— Так ведь летит же...— растерялся субподрядчик.—
licin облегченный, с дырками... И с шестнадцатого этажа...
— Не кирпич,— с загадочным видом изронил строи-
имьиый.
293

Расстроенный субподрядчик вернулся под лестницу.
— Слушайте,— сказал он,— а в самом деле, что вооб*
ще на стройке может свистеть? Ну, «летит» — понятно:
план летит, сроки летят...
— А по-моему,— перебил генподрядчик,— нужно про-
сто отвечать что попало. Пока не угадаем.
Он выглянул и спросил:
— Чижик?
— Не-а.
— Ну вот, видите, не чижик...
Мнения разделились. После пяти минут тихих и ярост-
ных препирательств был выработан следующий план: двое
бомбардируют строительного отгадками, а третий (проек-
тировщик) заводит непринужденную беседу личного ха-
рактера. Строительный простоват — может, и проговорится.
Комиссия снова расположилась на перевернутой бадье.
— И давно вы тут обитаете?—с любезной улыбкой
начал проектировщик.
— Обнтаю-та?—Строительный прикинул.
— Пуля?— крикнул субподрядчик.
— Нет, не пуля,— отмахнулся строительный.— Да года
три, почитай... обитаю,— прибавил он.
— Но, наверное, есть и другие строительные?
— Есть,-—согласился строительный.— Только они на
других таких стройках... обитают.
Нравилось ему это слово.
Генподрядчик начал приподниматься: кажется, его
осенило.
— Баба-Яга?—с трепетом спросил он.
— Так это же из сказки,— удивился строительный.
Члены комиссии ошеломленно переглянулись. Кто бы
мог подумать! Однако в чем-то строительный все же про-
болтался: отгадку следовало искать в реальной жизни.
— Ветер на замороженной стройке,— сказал проекти-
ровщик.
— Ветер па замороженной стройке...— мечтательно по-
вторил строительный.— С умными людьми и поговорить
приятно.
— Угадал?—субподрядчик вскочил.
— Нет,— с сожалением сказал строительный.— Но все
равно красиво.
Проектировщик поскреб бородку.
— Скучно вам здесь небось? — очень натурально по-
сочувствовал он.
— Да когда как бывает,— пригорюнился строитель*

рый;— Иной раз обитаешь-обитаешь — загадку некому
*§адать.
г — Так уж и некому?
— Да приходил тут один намедни... за плиткой.
— И что же? — небрежно спросил хитроумный проек-
тировщик.— Отгадал он?
Вопрос восхитил строительного — проволочные дебри
весело встопорщились.
—■ Не скажу! — ликующе объявил он.
В соседнем помещении что-то громыхнуло. Все, вклю-
чая строительного, уставились в проем, откуда доносились
^ьи-то шаги и сердитое бормотанье. Наконец в подвал,
Отряхиваясь от паутины и ржавчины, ввалился заказчик
й одичалыми глазами обвел присутствующих. Встретив-
шись с ласковым взглядом строительного, вздрогнул, сор-
вал очки и принялся протирать их полой пиджака.
— Ладно.— с ненавистью буркнул он.— Давайте вашу
загадку.
— Летит — свистит,— с удовольствием повторил строи-
тельный.— Что такое?
— Этот...— Глава комиссии пощелкал пальцами.—Во-
робей?
Субподрядчик хмыкнул.
— Воробьи чирикают, а не свистят...
Заказчик вяло пожал плечами и сел на бадью.
— Это все из-за вас,— сварливо заметил ему генпод-
рядчик.— Комиссия, комиссия... Силком ведь на стройку
тащили!
— А не надо было строительство замораживать!—ог-
рызнулся заказчик.
— Так а если нам чертежи выдали только до пятого
этажа!
— Простите,— вмешался проектировщик.— А как же
мы их вам выдадим, если до сих пор не знаем, какие кон-
струкции закладывать? Что вы, понимаете, с больной го-
ловы на здоровую!..
— Да хватит вам!—забеспокоился субподрядчик.—
Нашли время!
Спорщики опомнились.
— Так, значит, говорите, редко заходят? — заулыбав-
шись, продолжил беседу проектировщик.
Редко,— подтвердил строительный.— Поймал -*то я
«•■■(.пит ночью на третьем этаже. Батарею он там свинчи-
295

вал. Ну, свинтил, тащит. А я стою в дверях и говорю: от-
гадаешь загадку—твоя батарея. Грохоту было...
— Я представляю,— заметил проектировщик.— Ну, а
батарею-то он потом забрал?
— Да нет,— развел арматуринами строительный.— Я
говорю: забирай батарею-то, а он ее на место привинчи*
вает...
— То есть отгадал он? — подсек проектировщик.
Проволочная башка чуть не сорвалась со штыря. Та-
кого коварства строительный не ожидал. Испепелив про-
ектировщика глазами, он с негодующим бряцаньем повер-
нулся к комиссии спиной и ноги на ту сторону перекинул.
— Хитрый какой...— пробубнил он обиженно.
Легкий ветерок свободы коснулся узников. В одиночку,
оказывается, люди выбирались, а их-то четверо.
— Строительный,— отчетливо проговорил генподряд-
чик.
— Ась? — недружелюбно отозвался тот, не оборачива-
ясь. Круглые глаза слабо просвечивали сквозь проволоч-
ный затылок.
— Отгадка такая,— пояснил генподрядчик.— Летит —
свистит. Ответ: строительный.
— Нет,— буркнул тот, не меняя позы.— Свистеть не
умею.
— Этого сторожа уволить надо,— сказал вдруг заказ-
чик.— У пего на стройке комиссия пропала, а он никаких
мер не принимает.
— А правда, как же Петрович-то уберегся? — подско-
чил субподрядчик.— Что ж ои, за три года ни разу в зда-
ние не зашел?
— Ничего удивительного,— скривился глава комис-
сии.— Принимаете иа работу кого попало, вот и заводится
тут... всякое.
— Если я только отсюда выберусь!..— рыдающе начал
генподрядчик.
Повеяло средневековым ужасом.
— Я сниму людей с гостиницы!..— надрывно продол-
жал он.— Я сниму людей с микрорайона!.. Я... я сдам эту
стройку за месяц, будь она проклята!..
Слушать его было страшно. Строительный беспокойно
заерзал и закрутил своим проволочным ежом — даже его
проняло. И тут кто-то тихонько заскулил по-собачьи. Во-
лосы— сколько у кого было на голове — зашевелились.
Пленники посмотрели вверх и увидели на краю прямо-

угольной дыры в потолке черную, похожую на таксу двор-
няжку. Затем до них донеслись неторопливые шаркающие
шаги, и рядом с Верным возник сторож Петрович. По-ста-
риковски, уперев руки в колени, он осторожно наклонился
и заглянул в подвал.
— А, вот вы где...— сказал он.— Колька, ты, что ли,
опять хулиганишь? Опять про ласточек про своих? И не
стыдно, а?
Строительный со звоном н лязгом соскочил с козел...
— Так нечестно! —обиженно заорал он.
— А так честно? — возразил сторож.— Шкодишь-то ты,
а отвечать-то мне. Эгоист ты, Колька. Только о себе и ду-
маешь.
Строительный, не желая больше разговаривать, в два
длинных шага очутился у стены. Мгновение — и он уже
шел по ней па четвереньках вверх, всей спиной демонстри-
руя оскорбленное достоинство. На глазах присутствующих
он добрался до потолка и заполз в широкую вытяжную
трубу. Затем оттуда выскочила его голова на штыре и, сер-
дито буркнув: «Все равно нечестно!»,— втянулась обратно.
— Вот непутевый,— вздохнул сторож.
Субподрядчик, бесшумно ступая, приблизился к про-
ему в потолке и запрокинул голову.
— Петрович! — зашептал он, мерцая золотом зубов и
опасливо косясь на трубу.— Скинь веревку!
— Так вон же лестница,— сказал сторож.
И члены комиссии, солидные люди, толкаясь, как школь-
ники, отпущенные на перемену, устремились к ступенькам.
\\ на этот раз лестница не оборвалась, не завела в ту-
пик— честно выпустила на первом этаже, родимая.
Давненько не слышала замороженная стройка такого
шума. Сторожа измяли в объятиях. Заказчик растроганно
тряс ему одну руку, проектировщик — другую, генподряд-
чик, всхлипывая, облапил сзади, субподрядчик — спереди.
— Петрович!..— разносилось окрест.— Дорогой ты мой
старик!.. Век я тебя помнить буду!.. Вы же спасли нас, по-
нимаете, спасли!.. Я тебе премию выпишу, Петрович!..
Потом заказчик выпустил сторожа и принялся встрево-
женно хватать всех за рукава и плечи.
— Постойте, постойте!..— бормотал он.— А как же с
этим... со строительным? Надо же сообщить!.. Изловить!
Возгласы смолкли.
— Ну да! — сказал сторож, осторожно освобождаясь

от объятий.— Изловишь его! Он теперь где-нибудь в
стене сидит. Обидчивый,..
Члены комиссии отодвинулись и долго, странно на не-
го смотрели.
— Так ты, значит... знал про него? — спросил субпод-
рядчик.
— А то как же,— согласился Петрович.— Три года,
чай, охраняю.
— Знал и молчал?
— Да что ж я, враг себе — про такое говорить? —уди-
вился сторож.— Вы меня тут же на лечение бы и отпра-
вили. Да он и не мешает, Колька-то. Даже польза от не-
го: посторонние на стройку не ходят...
В неловком молчании они подошли к вагонке, возле ко-
торой приткнулась серая «Волга».
— Слушай, Петрович,— спросил субподрядчик,—а по-
чем}' ты его Колькой зовешь?
Старик опешил. Кажется, он над этим никогда не за-
думывался.
— Надо же как-то называть,— сказал он наконец.— И
потом внук у меня — Колька. В точности такой же обор-
мот: из бороды глаза торчат да нос...
— Что-то я никак не соображу! — раздраженно пере-
бил его проектировщик, который с момента избавления не
проронил еще ни слова.— Почему он нас отпустил? Загад-
ку-то мы не отгадали.
— Так Петрович же отгадку сказал,— напомнил из ка
бины субподрядчик.— Ласточка.
— Ласточка? — ошарашенно переспросил проектиров-
щик.— Почему ласточка?
— Увал<ает,— пояснил сторож.— Вон их тут сколько
развелось.
Все оглянулись на серый массив стройки. Действитель-
но, под бетонными козырьками там и сям темнели глиня-
ные круглые гнезда.
— Но это же некорректная загадка! — взревел проек-
тировщик.— Ее можно всю жизнь отгадывать и не отга-
дать!.. Да он что, издевался над нами?!
Разбушевавшегося проектировщика попытались у тол-
кать в машину, но он отбился.
— Нет уж, позвольте! — подскочил он к Петровичу,—
А вам он ее тоже загадывал?
— А то как же,— ухмыльнулся старик.— Летит — свис-
тит. Ч спрашиваю: «Ласточка, что ли?» Он говорит: «Лас-
точка...»

Проектировщик пришибленно посмотрел на сторожа Ш
молча полез в кабину.
— Но Петрович-то, а? — сказал субподрядчик, выводя
-Волгу» на широкую асфальтовую магистраль.— Ох, ста-
ри-ик!.. От кого-от кого, но от него я такого не ожидал...
— Да, непростой старичок, непростой,— деревянно под-
дакнул с заднего сиденья проектировщик.
— Кто-то собирался снять людей с микрорайона,— на-
помнил заказчик.— И сдать стройку за месяц.
Генподрядчик закряхтел.
— Легко сказать... Что ж вы думаете, это так просто?
Микрорайон — это сейчас сплошь объекты номер один...
II потом: ну что вы, в самом деле! Ну, строительным, ну
и что? Это же бесплатный сторож... О-ох!..— выдохнул он
мдруг, наклоняясь вперед и закладывая руку за левый
борт пиджака.
— Что? Сердце? — испуганно спросил субподрядчик,
поспешно тормозя.
Генподрядчик молчал, упершись головой в ветровое
стекло.
— Нет, не сердце,— сдавленно ответил он.— Просто
пспомнил: у меня же завтра еще одна комиссия...
— А на какой объект?
— Библиотека...
— Ох ты...— только и сказал субподрядчик, глядя на
него с жалостью.
— Тоже замороженная стройка? — поинтересовался
проектировщик.
— Семь лет как замороженная.— Субподрядчик сокру-
шенно качал головой.— Я вот думаю: если здесь за три го-
да такое завелось, то там-то что же, а?

Борис ШТЕРН
Борис Штерн (1947) родился и вырос в Одессе, здесь
же он начал печататься, некоторое время работал в Ниж-
невартовске— и в Сибири же впервые опубликовался в
сборниках ъДебют» и «Снежный Август». Ныне Б. Штерн
живет в Киеве, где вышла его первая книга «Чья пла-
нета?»
Б. И. Стругацкий написал о Штерне так: «Пристало-
нейшее внимание к языку, никаких стилистических не-
брежностей, никаких штампов, тщательная разработка
сюжета, беспощадное отбрасывание необязательного и —
разумеется, конечно же, s первую очередь! — юмор. За-
мечу, кстати, что людям без чувства юмора читать рас-
сказы Бориса Штерна не имеет никакого смысла. Более
того, это им противопоказано».
ГАЛАТЕЯ
Раньше санаторий назывался «Донбасс», а теперь «Хим-
солокио». Когда шахтеры перебрались в Крым, они оста-
вили в санатории статую шахтера с отбойным молотком —
не тащить же его с собой? Новые хозяева шахтера сносить
не стали, по установили рядом с ним в клумбе целеустрем-
ленного молодого пария в облегающем комбинезоне. Этот
парень, чуть не падая, устремлялся в небо, держа в за-
дранной правой руке клубок орбит с шариком в середине.
Завхозы слабо разбираются в искусстве, но Коробей-
никову обе статуи нравились. Нормально. Украшают.
Впрочем, сейчас ему было не до искусства. Он лежал в
больнице в предынфарктном состоянии, а санаторий ос-
тался без завхоза и без присмотра. Дела там творились
хуже некуда — садовые скамейки выкрасили не зеленым,
как положено, а радугой; кинофильмы крутились очень
уж подряд французские, а санаторные собаки бегали где
придется и никого не боялись.
«Странно, почему так на душе хорошо? — раздумывал
главный врач санатория, нюхая сирень, заглянувшую в
открытое окно.— Какая-то такая духовная раскрепощен-
ность... с чего бы это? Наверно, не к добру...»
Весь май главврач умиленно что-то нюхал, но однаж-
ды услышал под окном знакомый раздраженный голос:
— Здесь нельзя ходить в купальниках, вы не в прито-

не. Мы сообщим по месту работы о вашем недостойном
поведении.
Это вышел на работу спасенный врачами Коробейни-
ков. Его скорбный голос завис над санаторием, как серый
дирижабль. Сирень вздохнула и сразу же отцвела. Собаки
поджали хвосты. У главврача начался насморк.
А Коробейников уже стоял на обрыве с блокнотом в
руках. Под ним загорали и плавали в Черном море сплош-
ные кандидаты наук, народ не простой; а он отмечал в
блокноте мероприятия на весенне-летний период. Скамей-
ки перекрасить, дворнику указать, с плотником надо что-
то делать. Потом он направился к главному корпусу, где
поймал за рукав дворника Борю, веселого человечка лет
пятидесяти, и указал ему на заляпанную птичками статую
шахтера с отбойным молотком.
— Что я вам, нанялся?! — вызверился Боря.— Кре-
постное право?! Я и так один за всех вкалываю, так те-
перь мне еще шахтера мыть?
(Боря был в плохом настроении, потому что буфетчица
не оставила ему на рубль пустых бутылок за то, что он
перенес ей на пляж ящик с пивом.)
— Я два раза повторять не буду, а не хочешь — по
собственному желанию! — привычно ответил Коробейни-
ков; а Боря показал ему в кармане фигу.
Коробейников начал огибать главный корпус, думая о
том, что давно пора поставить вопрос о Борином безот-
ветственном поведении на профсоюзном собрании. Он сде-
лал еще один шаг и... увидел обнаженную женщину.
Коробейников окаменел. Блокнот выпал из рук. Ниче-
го подобного он и в мыслях не держал! Какая-то ладная
особа с бедрами, как бочки, направлялась к обрыву в сто-
рону моря, придерживая на плече кувшин и помахивая
свободной рукой.
Она была совершенно... не одета.
Коробейникову стало так стыдно, что он отвернулся и
спрятался за угол главного корпуса. «Совсем молодежь
очумела...— подумал он.— Куда она прет с кувшином в та-
ком виде?! Выяснить фамилию п сообщить на работу о не-
достойном поведении!»
Коробейников хотел высунуться из-за угла и призвать
порядку эту бесстыжую холеру, но сердце вдруг под-
прыгнуло; пришлось прислониться к стене. Он переждал
минуту и, держась за сердце, отправился жаловаться глав-
грачу.

Тот выслушал историю о нескромной девице с бедрами
и недоверчиво усмехнулся.
— Ничего смешного не вижу,— обиделся Коробейни-
ков.— Надо что-то предпринимать, а то вконец распусти-
лись.
— Да это же наша новая статуя,— удивился главврач —
Позавчера без вас поставили... Вот что значит искусство —
за живую приняли!
— Что я уже... совсем, что ли? — смутился Коробей-
ников.
— Ничего, ничего... бывает,— успокоил главврач.
Если она неживая, то это, конечно, меняет дело, решил
Коробейников. Все же ои ие до конца понимал обстанов-
ку... что-то его смущало. Он распорядился по хозяйству и
неуверенно направился к главному, корпусу... такая у не-
го работа — ходить по санаторию. Ему хотелось еще раз
взглянуть на нее, хотя это было неудобно. Он раза два ос-
танавливался, оглядывался, срывал веточку... наконец по-
добрался к повороту и вытянул.
Она все еще шла по воду
Коробейников вспотел и отвернулся. Черт знает что,
вертится как школьник. Экую гадость поставили, пройти
нельзя.
Вдруг из кустов вылез Боря с ведром и с тряпкой и
деловито сообщил:
— Шахтера я уже помыл, счас за нее возьмусь.
{Боря был уже в хорошем настроении, потому что при-
шла буфетчица.)
Коробейников на миг представил картину омовения,
плюнул дворнику под ноги » зашагал к главврачу, зная
теперь, что должен сказать о создавшейся обстановке. С
порога он нервно спросил:
— Не понимаю! Эта девица... она что, каждый день
будет у нас стоять?
— Знакомьтесь, наш завхоз,— ответил главврач, с не-
навистью взглянув правым глазом на Коробейникова, а
левым умудряясь принести извинения какому-то бравому
старику в замызганной куртке и в берете с крохотным
свиным хвостиком.— А это непосредственный создатель
нашей новой статуи, заслуженный деятель искусств...—
Главврач назвал фамилию, которую Коробейников потом
так и не мог вспомнить.— Будет у нас отдыхать. По всем
вопросам изобразительного искусства обращайтесь к нему.
— Значит, вам не нравится моя скульптура? — вкрад-
чиво спросил заслуженный деятель искусств, 4 Коробей-

виков сразу сообразил, что с этим стариканом не стоит
связываться — во всяком случае, не рассуждать «нравит-
ся — не нравится».
— Я про качество не скажу,— попятился Коробейни-
ков.— У меня к качеству никаких претензий. Я о другом...
У нас отдыхают кандидаты наук... и с детьми приезжают...
Вот стояла у нас когда-то купальщица с веслом... тоже и
формы, и детали, но она была одета в купальник!
— Одета... — задумчиво повторил заслуженный дея-
тель.— Одета, раздета, с веслом... Старые песни. Постоите
рядом с ней, не стесняйтесь. И попытайтесь понять, что она
не вызывает никаких низменных эмоций, а наоборот —
только добрые и здоровые чувства. А все эти «с веслом»,
«с мячом», «с молотком»... Поймите наконец, что вся эта
серийная парковая живопись (ударение в слове «живо-
пись» заслуженный деятель сделал на последнем слоге)
давно не соответствует эстетическим потребностям нашего
народа. Споры на эту тему затихли лет двадцать назад,
и я не думал, что придется к ним возвращаться. Вы, как
видно, не интересовались вопросами искусства. Кстати, я
настаивал на недавнем худсовете, чтобы вашего шахтера
куда-нибудь уволокли, а то он портит вид на Мадрид и не
соответствует санаторной тематике. Л парень с ядерной
структурой... ничего, для «Химволокна» сойдет.
Коробейников ничего не понимал. При чем тут Мадрид?
Что происходит в санатории? Пока он болел, тут произо-
шла культурная революция! Скамейки красят радугой, хо-
тя положено зеленым; дворники моют голых девок; какой-
то таинственный худсовет собирается сносить ни в чем не
повинного шахтера... и все это называется «вид на Мад-
рид»?
— Только через мой труп вы снесете шахтера!—тихо
сказал Коробейников.
— Ну при чем тут трупы? — поморщился заслуженный
деятель искусств.
Коробейников вышел из кабинета и хотел хлопнуть
дверью, но ее еще неделю назад унесли к плотнику на ре-
монт. Где этот бездельник? Опять спит на пляже?
В коридоре Коробепникова догнал главврач и скорого-
воркой сказал:
— Никто шахтера не сносит, что вы, в самом деле...
мне лично все эти статуи до лампочки, что есть они, что
их нет! Сейчас таких девиц ставят в каждом парке по де-
сять штук... мода такая! Зачем так волноваться с вашим
сердцем?
303

— Мне плохо, я пойду домой,— пробормотал Коробей-
ников.
Дома он лег на диван, а в глазах у него вертелась го-
лая девка. Ему хотелось говорить о ней, но жена ничего в
искусстве не понимала. Она искала валидол и говорила,
что нельзя быть таким старым дураком и за всех волно-
ваться.
— Раньше бы за это намылили шею,— вдруг сказал он,
— Ты о чем?—спросила жена.
— Поставили, понимаешь, статую... Со всеми подроб-
ностями,— опять заволновался Коробейников.— Женское
тело, конечно, красиво...
Он хотел развить мысль, но запутался. Красиво-то кра-
сиво, с этим никто не спорит...
Жена подождала, что он еще скажет, но не дождалась
и ушла на кухню.
Коробейников лежал на диване и думал. В голове у
пего завелись какие-то новые мысли об эстетических пот-
ребностях. Он никогда о них не думал. От этих мыслей
ему было плохо — будто завезли новую мебель и произ-
водили в голове перестановку.
Ночью ему приснился Боря, моющий девку* на профсо-
юзном собрании. Сердце быстро задергалось и чуть не
оторвалось, жена вызвала среди ночи «скорую помощь», и
Коробейников до конца недели пролежал дома.
По телевизору каждый день показывали аэробику, но
эта современная физзарядка ему тоже не нравилась —
хотя девицы и были одеты в гетры и в полосатые купаль-
ники, но Коробейников чувствовал в аэробике какой-то
подвох... Новые мысли не покидали его, но п никак не ук-
ладывались. Он думал о художниках, которые рисуют п
лепят обнаженных женщин, о женщинах, которые пози-
руют им, и о таинственном худсовете, который разрешает
все это делать. Похоже, что художники не совсем нормаль-
ные люди. Странный, озабоченный народ. Возможно, он
чего-то недопонимает — споры на эту тему затихли лет
двадцать назад, а он до сих пор о них ничего не слышал —
где, когда? Эстетические потребности надо, конечно, удов-
летворять, но детям никак нельзя смотреть на подобные
вещи. И шахтерам. А кандидатам наук — подавно.
Нет, тут какая-то дальновидная государственная поли-
тика, думал Коробейников. Рожать стали меньше, вот и,
ставят для поднятия духа каменных девок.
Мысль была глупа, но хоть с каким-то резоном, и он
иомнпгг» УСПОКОПЧСЯ.

Опасения Коробейникова подтвердились — в понима-
нии искусства кандидаты наук оказались зловреднее шах-
теров. А он предупреждал! Пока Коробейников болел, они
отбили девке кувшин, и теперь она не шла по воду, а не-
понятно что делала. Вместо кувшина заслуженный дея-
тель искусств всунул ей в руку букет роз, но получилась
полная ерунда—девкина поза под букет не подходила,—
она размахивала цветами, будто подзывала к себе шах-
тера с отбойным молотком и парня с ядерной структу-
рой, а те, конечно, рады стараться — прямо к ней и устрем-
лялись, чуть не падая со своих пьедесталов. Новый кув-
шин ожидали из реставрационной мастерской со дня на
день, а заслуженный деятель, проходя мимо девки на пляж,
по-хозяйски прищуривался — все ли у нее на месте.
Выйдя на работу, Коробейников не застал букета. Он
обнаружил в руке у девки метлу, а на голове рваную шап-
ку-ушанку с одним ухом. (Боре не попало только потому,
что главврач смеялся над его проделкой.)
Решив к девке не подходить и даже издали на нее не
смотреть, Коробейников отправился проверить, вышел ли
на работу плотник. На доске объявлений висела художест-
венная афиша о том, что «Фантомас разбушевался», но вви-
ду плохой погоды сеанс в летнем кинотеатре может не сос-
тояться. Из открытых дверей плотницкой мастерской слы-
шались шуршанье рубанка и на удивление серьезный Бо-
рнн голос:
— Коробей появился, видел?
— Видел,— отвечал голос плотника.
— Теперь прячь стаканы, житья не будет,— вздохнул
Боря. Ударение в слове «стаканы» он поставил на послед-
нем слоге.— Вообще-то, он мужик неплохой, но прямой,
как шпала. Он из-за этой статуи получит инфаркт, помя-
ни мое слово. Он добрый, когда все красиво.
— Так она же красивая,— отвечал равнодушный голос
плотника.
— Он красоту не так понимает, оттого ему и плохо.
Коробейников в задумчивости отошел. Его убедили рас-
суждения дворника. «В самом деле, пусть стоит,— поду-
мал он о девице с бедрами.— Красиво? Красиво. Значит,
пусть стоит».
То ли ноги сами несли его, то ли все дороги в санато-
рии вели к ней, но вскоре он опять очутился у статуи. Со-
противляться было бессмысленно, что-то его туда притя-
гивало. Около нее прямо в клумбе стоял незнакомый бо-
родатый молодой человек, курил трубку и под руководст-
305

вом заслуженного деятеля сажал ей на плечо новый кув-
шин.
— Кувшин отбили,— неприветливо объяснил заслужен*
ный деятель, когда Коробейников приблизился.— Некотб-
рые граждане не видят разницы между голыми девками
и произведениями искусства. Варвары!
Коробейников принял эти слова на свой счет, но про*
молчал и нерешительно взглянул на девку в упор. Ему
показалось, что с ее каменного лица исчезла прежняя улыб-
ка, и теперь она глядит как-то тоскливо.
— Это из ваших? — спросил Коробейников, когда мол-
чать стало неудобно.
— Мой лучший ученик,—с гордостью объяснил заслу-
женный деятель.— Надо мальчикам помогать, кто же пос-
ле нас будет? Молодец, старается.
Бородач что-то недовольно пробурчал и чуть не про-
глотил трубку.
— Все мы немножко Пигмалионы,— вздохнул заслу-
женный деятель.— Носимся со своими скульптурами и че-
го-то ждем от них. А некоторые в кавычках ценители ис-
кусства первым делом спрашивают — сколько же она сто-
ит, эта статуя, в денежном выражении?
Коробейников совсем смутился, потому что именно это
и хотел спросить.
— Не так уж и много,— усмехнулся заслуженный дея-
тель.
Молодой бородач плюнул в клумбу.
— Когда я был в Австрии,— вдруг неожиданно для се-
бя сказал Коробейников,— то насмотрелся там па этих.,,
кюфр... курфр...
— Курфюрстов?
— Да... на лошадях. Там в каждом городе в центре
сидит кто-нибудь на лошади. Такая традиция. Как у нас
с веслом, так у них на лошади.
— Вот именно!—с интересом подхватил заслуженный
деятель.— У германцев свой шаблон. У них тяжеловесный
стиль, давит. Кстати, а в Австрию путевка сколько стоит?
— Не знаю,— удивился Коробейников.— Я там был не
по путевке.
— Командировка?
— Да, что-то вроде командировки,— усмехнулся Коро-
бейников.— С апреля по ноябрь сорок пятого.
— А,— понимающе кивнул заслуженный деятель. I
Коробейников еще немного потоптался около статуи и
побрел в библиотеку, твердя про себя, чтобы не забыть?

«Пигмалион, Пигмалион...» Слово было знакомое, но он
забыл, в чем там дело. Он попросил у библиотекарши эн-
циклопедию на букву «П», но, странное дело, оказалось,
что сегодня ночью кто-то выбил окно и украл именно эту
энциклопедию на букву «П». Коробейников огорчился, но
библиотекарша и без энциклопедии объяснила ему, что
Пигмалион был известным древнегреческим скульптором,
а его художественную биографию написал известный анг-
лийский писатель Бернард Шоу.
Всю следующую ночь в санатории лил дождь и выли
собаки, а утром Боря, выйдя под дождем со шлангом по-
ливать цветы за полставки садовника, обнаружил, что на
этот раз изувечены все три статуи — у шахтера отбит от-
бойный молоток, у парня из рук исчезла ядерная струк-
тура, а у девицы опять пропал кувшин.
Разбудили заслуженного деятеля. Тот вышел под зон-
тиком, оцепил происшедшее как «акт вандализма» и по-
требовал оградить свое произведение от варварских пося-
гательств.
Стало не до шуток. Коробейников вызвал милицию.
Прибыл оперативник с блокнотом, зорко взглянул на
девицу и первым делом спросил, не было ли у нее врагов.
— У кого?— переспросил Коробейников.
— Возможно, кто-нибудь в санатории предубежденно
относился к внешнему виду этой дамы,— подсказал опе-
ративник, разглядывая следы в клумбе.
— Нет... никто не замечен,— смутился Коробейников.
— Значит, ханжей у вас нет,— заключил оперативник.
Коробейников согласился. Затем последовал вопрос:
какой был кувшин?
— Кувшин как кувшин. Похожий на эту... на гречес-
кую вазу.
«Кувшин, стилизованный под древнегреческую амфо-
ру»,— записал оперативник.
— Какой молоток был у шахтера?
— Отбойный.
— Ясно, что отбойный. Меня интересует его располо-
жение.
— Отбойный молоток располагался на левом плече,—
ответил Коробейников.— А шахтер придерживал его левой
рукой.
— Так и запишем... Теперь разберемся с этим хлопцем.
К и» он такой, по-вашему?
— Наверно, ученый,—задумался Коробейников, раз-
глядывая устремленного в небеса хлопца.— Физик.
307

— А что он держал в руке?
— Это... ядерную структуру. Ну, эта штука... она по*
хожа на планетную систему.
— Понял,— кивнул оперативник.— Так вот, меня ин-
тересует именно эта структура. Какой у вас контингент от-
дыхающих? Химики и физики? Интеллигентный контин-
гент. Меня интересует именно химическая структура этих
статуй. Акта вандализма здесь не наблюдается. Посмот-
рите: кто-то ходил ночью по клумбе, но не растоптал ни
одной розы. Странный злоумышленник, верно? Далее... ес-
ли я что-нибудь понимаю в монументальнОхМ искусстве, то
молотки и кувшины на подобного рода статуях крепятся
внутри на металлической арматуре. Значит, отбить их сов-
сем не просто,— эту арматуру надо еще отпилить ножов-
кой. А потом реставрировать в местах повреждений. Взгля-
ните: на плече, где стоял кувшин, и на руке этой дамы не
видно никаких следов повреждений.
— Что же это должно означать?—спросил Коробей-
ников, удивленный наблюдательностью оперативника.
— Только то, что скульптуры не повреждались в при-
падке гнева, а умышленно, целенаправленно изменялись.
— А зачем?
— Не знаю. Наверно, кому-то не нравились все эти
скульптурные украшения. Возможно, у этого заслуженно-
го деятеля искусств есть соперники в творческом плане...
возможно, мы имеем дело с редким преступлением на поч-
ве разного понимания изобразительного искусства... Мо-
царт и Сальери? Как вы думаете?
— Спросите лучше у него,— ответил Коробейников. О
Моцарте и Сальери он никак не думал, зато сразу вспом-
нил недовольного бородатого ученика.
Оперативник отправился на розыски заслуженного дея-
теля искусств, а Коробейников побрел на пляж. Что де-
лать на пляже под дождем, он не знал, но ему хотелось
побыть одному. Там не было ни души — пустой пляж с
коркой мокрого песка после ночного ливня, лодки, накры-
тые брезентом, да фонарь мигал над будкой лодочника,
ожидая короткого замыкания.
Непорядок!
Коробейников уже собрался выключить фонарь, как
вдруг увидел, что из-под брезента ближней лодки выгля-
дывает... планетная структура-.
В лодке лежали отбойный молоток, кувшин, планетная
система и энциклопедия на букву «П».

Коробейников опустил брезент, выключил фонарь и
вернулся в санаторий к статуям.
Он внимательно разглядывал их. Статуи изменились...
как он раньше этого не замечал? Левая рука шахтера без
молотка торчит так, будто он что-то выпрашивает или жа-
луется на жизнь. Хлопец-ядерщик без своей структуры вы-
глядит совсем уже неестественно... Коробейников готов по-
клясться, что этот парень выдвинул немного вперед ле-
вую ногу, чтобы изменить неудобную позу и не упасть с
пьедестала. А выражение лица у девицы в самом деле из-
менилось— удивительно, что заслуженный деятель этого
до сих пор не заметил.
Коробейников вообразил себя на их месте — как стоял
бы он голым на пьедестале в неудобной позе, как хотелось
бы ему зашвырнуть в кусты эти молотки, кувшины и ато-
мы, как хотелось бы поразмяться и приодеться, как рыс-
кал бы он по санаторию в поисках одежонки и развлече-
ний— и обязательно забрался бы в библиотеку!—как виз-
жали бы собаки при виде оживших статуй и как под утро
приходилось бы лезть на пьедестал и принимать вечную
позу.
Эти фантазии преследовали его весь день, как надоев-
ший дождь. Он шел па обрыв и осматривал пляж... ни вар-
варов, ни вандалов там не наблюдалось. В оживающие
статуи, понятное дело, он не мог поверить, зато верил в
хулиганов, разрушающих памятники. Он решил устроить
в лодочной будке засаду — если хулиганы припрятали в
лодке свою добычу, то они к ней должны вернуться.
«Я их лично поймаю и привлеку к уголовной ответст-
венности!— думал Коробейников.— Я их научу искусство
любить!»
Ехать домой, чтобы потом возвращаться, не хотелось.
Он позвонил жене, а потом весь вечер бродил в треуголь-
ном брезентовом плаще вокруг скульптур и подозрительно
разглядывал всякого, кто к ним приближался.
Какой-то молодой кандидат наук проходил мимо деви-
цы, остановился, закурил и принялся ее разглядывать.
— Проходи, чего уставился?— сказал ему Коробейни-
ков.— Никогда не видел?
— Дед, что с тобой?!—весело изумился кандидат на-
ук.— Ты откуда такой взялся? Из какой эпохи? Я тут стою,
понимаешь, и облагораживаюсь искусством, как вдруг вы-
ползает какой-то динозавр и спрашивает, чего я тут стою.
«В самом деле,— смутился Коробейников.— Человек
облагораживается, а я на него рычу».

— Вот вы, извиняюсь, умный человек, да?—примиряю-
ще спросил Коробейников.— Тогда объясните мне про ато-
лы. Они что, везде одинаковые?
— Обязательно.
— Ив камне, и в живом теле?— уточнил Коробейников.
— Обязательно. А в чем дело?
— Выходит, камень может ожить? Вот, к примеру, эта
статуя... вы не смейтесь... она может ожить?
— Ожить? — переспросил веселый кандидат наук,—
Отчего же не может. Может. Были даже исторические пре-
цеденты. Например, у скульптора Пигмалиона...
Коробейников затаил дыхание.
— ...который проживал в Древней Греции, однажды
ожила мраморная статуя по имени Галатея. Под воздей-
ствием любви... Знаете, есть такое сильное чувство. Факт.
А статуя Командора у Пушкина?
— А что с ним случилось?—жадно спросил Коробей-
ников.
— С кем?
— С Командором... с Пушкиным я знаю.
— Ожил Командор. От ревности. Тут все дело в биопо-
ле. Сильное чувство порождает сильное биополе, и тогда
оживают даже камни. Или возьмем портрет Дориана Грея...
— Портреты, значит, тоже?!— восхитился Коробейни-
ков.
Кандидат наук задумался.
— Нет. Портреты оживать не могут. У них нет третьего
измерения. Портреты — нет, а статуи — могут. Это не про-
тиворечит законам природы. Вроде давно доказано, что
живое возникло из неживого. Более того, это не противо-
речит современному научному мироощущению — а это глав-
ное.
— Значит, не противоречит?—обрадовался Коробейни-
ков.
— Не противоречит.
— Спасибо за консультацию!
Когда поздним вечером дождь наконец прекратился и
отдыхающий народ со всего санатория потянулся в летний
кинотеатр смотреть на разбушевавшегося Фантомаса, Ко-
робейников прихватил одеяло, спустился на пляж и спря-
тался в лодочной будке. На него упало весло, перед ним в
темноте плескалось Черное море, а сверху из санатория
доносились вопли Луи де Фюиеса. Под плеск волн и до-
носившиеся вопли он уснул.

Проснулся он, когда Фантомас кого-то душил.
Коробейников спросонья выглянул в окошко и тут же'
испуганно пригнулся. У лодки с отброшенным брезентом
стояли три громадные тени, а женский голос читал по сло-
гам статью из энциклопедии на «П»:
— «Пи-гма-ли-он из-ва-ял ста-ту-ю жен-щн-ны не-о-
бык-но-вен-ной кра-со-ты и на-звал ее Га-ла-те-ей». А мой
называл меня Машкой. Я, говорит, свою Машку слепил
за три дня и за три тысячи.
Коробейников боялся дышать, это был не сон.
— Не плачь, Маша,— отвечал ей необыкновенный муж-'
ской бас.— Я своего деятеля найду и прихлопну как муху.
— Не надо тут никого хлопать, а надо отсюда удирать,—
сказала третья тень в облегающем комбинезоне.— Надо
отчаливать, пока не закончился фильм.
— Это точно,— вздохнул каменный шахтер.— Нет вре-
мени за ним бегать. Подадимся на Донбасс.
— Нет! Только в Таврию!— строго ответил женский
голос.— Там понимают искусство.
— Как хочешь, дорогая,— испугался шахтер.— В Тав-
рию так в Таврию. Я только хотел сказать, дорогая, что
на Донбассе...
— Уже дорогая...— ревниво перебил парень-ядерщик.
— Потом разберемся, кто кому, дорогая!—прикрикнул
женский голос.— Взломайте склад, возьмите там сапоги и
плащ, надоело голой ходить. В библиотеке прихватите эн-
циклопедию на «Т». Но осторожно, завхоз где-то здесь
крутится. А я найду весла и якорь. А кувшин утоплю... не
тащить же его в Таврию.
— И молоток утопи,— сказал шахтер.
— И эту рухлядь тоже,— сказал парень.
Две громадные тени вышли за ворота лодочной стан-
ции и начали подниматься к санаторию. Коробейникова
трясло: он представил, что будет, если ожившая Галатея
пойдет сейчас в будку за веслами.
Но женский силуэт с кувшином направился не к буд-
ке, а к морю. Это спасло завхоза. Галатея на берегу раз-
махнулась и швырнула кувшин за волнорез, а Коробейни-
ков выбрался из будки и побежал в санаторий.
В санатории выли собаки от страха перед ожившими
статуями. Коробейников мчался к летнему кинотеатру, ни-
чего не соображая. Фантомас бушевал из последних сил.
Материальный склад был уже взломан — Коробейников
чувствовал это всеми фибрами своей завхозной души. Сей-
час скульптуры лезли в библиотеку...
ЯП

Где этот заслуженный деятель? Он один может оста-
новить свою Галатею!
Народ уже выходил из кинотеатра. Там все закончи-
лось благополучно — Фантомаса опять не поймали.
— Старика в берете не видел? С хвостиком?—спросил
Коробейников у Бори, не пропускавшего ни одного фильма.
— А вон идет со старухой.
Заслуженный деятель искусств выходил из кинотеатра
с молодой дамой и, что называется, вешал ей на уши лап-
шу. Она глядела ему в рот, а он рассказывал, как много
у него врагов и соперников в творческом плане. Не дают,
мешают работать. Ломают статуи. Им бы только заказ ур-
вать. Везде завистники, под каждым кустом. В прошлом
году, например, ему заказали скромный поясной бюст на-
чальника книготорга. Надо было сразу лепить! Но пока
завез глину, то-се... ни книг, ни торга, ни начальника. За-
служенный работник, кто бы мог подумать.
— Она ожила!—вскричал Коробейников, налетая на
заслуженного деятеля и размахивая руками.— Быстрей!
На лляд{! Ваша Галатея ожила!
Заслуженный деятель внимательно оглядел Коробей-
иикова, постучал пальцем по своему лбу и повернулся к
даме.
Коробейников схватил его за куртку:
— Они собрались плыть в Таврию!
— Чего ты кричишь?—тихо сказал заслуженный дея-
тель, вырываясь и оглядываясь.— Я завтра уезжаю в Брюс-
сель на симпозиум, пусть оживает. Пусть что хочет, то и
делает. Пусть ее вдребезги разобьют. Я работу сделал. Что
я вам, нанялся ее сторожить?
Он отбросил руку Коробейникова, забыл про свою да-
му и пошел по аллее, громко бормоча:
— Галатея... Таврия... Химволокно... Я говорил на худ-
совете— преждевременно! Народ не поймет! Нет... голую
бабу им подавай!
С этого момента Коробейников стал разбираться в ис-
кусстве. Он хотел крикнуть вслед: «Катись отсюда, Пиг-
малион!», но ему в сердце будто врубился отбойный моло-
ток. Он упал на асфальт, а дама завизжала.
К удивлению врачей, Коробейников очнулся в сентябре.
Лето куда-то подевалось... Рядом сидела его жена и вя-
зала. Он сказал ей:
—■ Искусство нельзя того... до лампочки. А то все они
разбегутся.

Потом он заснул, и ему приснилось, что он сам был
когда-то каменной статуей с блокнотом в руке, и вот..,;
того... ожил под влиянием сильного чувства.
Александр СИЛЕЦКИЙ
Настоящая сатира. — всегда смех сквозь слезы. Под-
тверждение этому — рассказ москвича Александра Си-
лецкого (1947), автора, которого любители фантастика
знают уже на протяжении четверти века. А. Силгцкий
начал писать фантастику еще в школе, а один из его рас-
сказов занял первое место на международном конкурсе
научной фантастики в 1963 году, когда автору было всего
шестнадцать лет.
НОЧЬ ПТИЧЬЕГО МОЛОКА
Вывеска новогодней ярмарки, вознесенная к небу на доб-
рый десяток метров, неоновой радугой изогнулась над пло-
щадью, и Василий Семибратов, памятуя, что на часах уж
восемь вечера, а подарка для жены все нет, припустил
навстречу ярмарочной толчее.
Он прорвался к павильонам, лавчонкам и лоткам, влил-
ся в тесную струю покупателей и пошел крутиться коле-
сом возле пестрых прилавков, справляясь о ценах, вертя в
руках безделушки всех сортов и пререкаясь с сонными и
злыми продавцами.
А потом реальный мир вдруг сдвинулся куда-то, смес-
тился на второй, а то и на третий план, и тогда засверка-
ли, одурманивая и ослепляя, всевозможные прелести и чу-
деса. Горками китайских фонариков рассыпались упругие
мандарины, а дальше — ананасы из Вьетнама, как чуче-
ла голов медвежьих, застыли в ожидании, и яблоки такие,
будто лампочки внутри горят,— с ума сойти!—а дальше—
сочные бананы, как батоны, каждый весом в полкило, а
дальше — тульские и вяземские пряники, пирожные и тор-
ты, торты вафельные, плоские, и с розами, и с зайцами
шоколадными, а дальше — кофе «арабика», «сантос» и
«кенийский», запах умопомрачительный, на части разры-
вает, бомба, а не запах! — а дальше — розы и тюльпаны,
лилии, гвоздики, астры, и толкотня такая, хоть ребра ближ-
нему ломай, а цены — э, да что тут говорить!..
Семибратов на секунду останавливался, ошалело глядя
то вправо, то влево, беззвучно шевелил губами, повторяя

немыслимые цифры и волшебные названия, но люди хищ-
'|ю напирали на него и проталкивали дальше — от придав-
ал к прилавку, от павильона к павильону, так что в конце
коицэг. Василий, злой на себя и на других, забился в уз-
кий простенок и замер, горестно соображая: «Ну вот, я
та:: и .шал — ни черта здесь нет. Кутерьма, орут кругом...»
— Браток, может, возьмешь? Недорого отдам.
Семибратов дернулся, точно задел ненароком зажжен-
ную сигарету, и тут заприметил подле себя человечка не-
определенных лет, без броских черт лица, однако с огнен-
ном, косматой бородой.
Человечек что-то прятал под полой потертого, выцвет-
шего плаща, caw просительно тянул из куцего кашне
худую шею п пп секунды не стоял на месте — ноги его
выделывали какие-то цыплячьи коленца, плечи мелко по-
дергивались в беззвучном смехе, а руки, засунутые под
плащ, ходили ходуном, как поршни малого паровичка.
— Ну так что же?—не унимался человечек.— Берешь?
— Погоди,— рассеянно остановил его Семибратов.—
Погоди... Шустрый ты какой, однако. Метеор! Ничего тол-
ком не рассказал, ничего не показал... Да мало ли, что ты
мне подсунуть хочешь!..
Нет!— убежденно затараторил человечек.— Товар
первостатейный, такой еще поискать, а может,— и вообще
не сыщешь! Это тебе не фнидпбрюшка какая—фьють! —
и готово: подымалась. Нет! Вещь железная. Можно ска-
зать, вечная вещь!
— Ишь ты,— усомнился Семибратов.— Что ж там у
тебя такое?
— И не говори!—Человечек залихватски подмигнул и
выхватил сверток из-под полы.— Пальчики, браток, обли-
жешь. Ей-ей! Ну-ка! Гляди сюда!
Он рванул газету, комкая ее на лету, н встряхнул пе-
ред оторопевшим Семибратовым обыкновенной, местами
потертой скатертью.
Была она невелика в размерах и по краям изукраше-
на петухами.
— Скатерть...— уныло и разочарованно констатировал
Семибратов.— Да к тому же и не новая... Ты что, издева-
ешься надо мной? Мне для жены подарок нужен! Пони-
маешь? Ценный! Хоть и не очень дорогой...
— Вот-вот!—довольно пискнул человечек, п плечи его
затряслись еще сильнее.— Об том и речь! Ты не смотри,
что старая... Зато товар-то какой!.. Железная вещь. Ска-
терть-самобранка! Чуешь?!

— Чего-чего? — возмутился Семибратов.— Самобран-
ка? Ха! Да ты бы врать хоть научился. Совести в тебе нет.
— Вот она, скатерть-то,— осклабился человечек, ни-
чуть не смутясь.— Ей что ни прикажи — вмиг исполнит.
— Да будет тебе,— вздохнул Семибратов.— Придумай
что-нибудь пооригинальней. Транзисторную мясорубку, на-
пример, или атомные щи... И что это тебя к старине по-
тянуло?
— Господи!—всплеснул руками человечек, начиная
нервничать.— Ведь говорю — работает как новая! Вот хоть
сейчас покажу!..
— Ну, валяй,— согласился Семибратов,
Человечек воровато огляделся, затем ухнул, молодце-
вато притопнул и одним взмахом руки расстелил на ас-
фальте скатерку, которая вмиг расправилась, напружини-
лась вся и застыла, радуя и удивляя глаз своей гладкой,
без единой морщиночки, поверхностью.
Петушки на краях встрепенулись, вскинули головы,
распушили хвосты и, казалось, готовы были тотчас заку-
карекать, хлопнуть крыльями по бокам и, сорвавшись с
места, горделиво прогарцевать по всему пустому скатерт-
ному пространству, как по площади, сплошь обсыпанной
сахарной пудрой.
— Ну-ка, скатерть-самобранка, чудеса творящая, иа-
корми-напои, враз исполни волю мою!—дурным загроб-
ным голосом простонал человечек, совершая пассы, как во
время заплыва брассом, сложенными лодочками пятерня-
ми. А потом, обернувшись к Семпбратову, снисходительно
осведомился: — Заправляться-то — чем будете?
— Мне много не надо,— усмехнулся Василий.— Чайку,
если можно, ну, и пончиков с пяток. Озяб я что-то.
— И отлично!—вскричал человечек, как будто именно
вот это и рассчитывал услышать.— За работу, родимая,
ну-ка! Давай, не скупись!
И разом что-то стукнуло, негромко звякнуло, будто лоп-
нула струна на расстроенной мандолине, повалил неведо-
мо откуда дым, а когда над скатертью разъяснилось, уви-
дал Семибратов, к своему великому удивлению, и вправ-
лу — чашку с душистым чаем и блюдечко с пятью пончи-
ками, покрытыми волнующей хрустящей корочкой.
— Батюшки!—только и смог прошептать Семибратов
и на всякий случаи, как водится, протер глаза, но видение
не исчезало.— Неужели и впрямь?
— Да вы пейте чаек-то — остынет,— заметил челове-
чек.— Я же говорил: обмана никакого.
Я !В

Семибратов недоверчиво надкусил пончик, прожевал,
затем пригубил чашку и сладостно зажмурился.
Через минуту он только облизывался и с сожалением
глядел на опустевшую скатерть.
— Н-да,— сказал он после некоторого размышления,—
тут, пожалуй, все честно. Впрочем, чай да пончики — эка
Невидаль! Вот был бы, положим, кокосовый орех в сме-
тане или шашлык по-кавказски, или индейка с черносли-
вом... Вот тогда — да! А так, по мелочам—даже как-то и
не интересно...
— Ладно,— согласился человечек.— Это можно. Ну-ка.,
скатерть!
Семибратов и глазом моргнуть не успел, как все его
Заветные мечты вдруг материализовались и лакомо засты-
ли в двух шагах от него.
— Ну так что, браток, берешь или нет?
— Беру!— решительно сказал Василий Семибратов,
предчувствуя, как завистливо зашепчутся приглашенные
на сегодня гости.— Сколько?
— Двадцать пять.
«С ума сойти! Задаром ведь отдает!» — восторженно
подумал Семибратов, отсчитывая деньги, но потом вдруг
остановился и строго глянул на своего благодетеля.
— А откуда у вас скатерка-то эта?
Человечек будто только и дожидался подобного воп-
роса. Он состроил глуповатую гримасу и простецки ух-
мыльнулся, пожав плечами.
— Не информирован. Да и не интересовался. Давно
она у меня. А вот откуда —шут ее знает.
«Врет, подлец!—обрадованно подумал Семибратов.—
За версту видно, что врет. Ну да ладно, пусть хоть ук-
рал— меня это нынче не касается. Ведь главное — такая
вещь!.. Ай да Семибратов!»
— Но всю эту снедь... Во что сложить?
— Не извольте беспокоиться,— ободрил человечек.—
Сгинь все!—повелительно вскричал он.— Обелись!
Мигом на скатерти ничего не осталось.
— Ну, с богом,— сказал человечек, ласково сворачивая
скатерть.— Желаю счастливо отпраздновать. Только учти-
те: вещь тонкая, приятственного обращения требует. Без
перегибов и нажима. С наступающим!
Он передал сверток Семибратову и, весь передернув-
шись, разом исчез.
— С наступающим,— эхом отозвался в пустоту Семи-
братов и скатерть на всякий случай спрятал за пазуху.

Он выбрался из закоулка, несколько секунд глядел на
витрины, прислушивался к выкрикам, несшимся отовсюду,
и вдруг диковато хохотнул и показал всем язык — мол,
знайте наших!— а затем пошел расталкивать толпу.
Он выскочил на площадь, крутанул в переулок и поле-
тел, не чуя ног, домой.
Дорога дальняя; конечно, можно на трамвае или —
коли шиковать по-крупному, с размахом, безоглядно, в
соответствии с моментом — на такси, но слов нет, до чего
хотелось Семибратову подольше чувствовать себя единст-
венным владельцем эдакого чуда, и потому он выбрал пе-
ший ход, лишь временами останавливаясь у какой-нибудь
глухой подворотни,— тогда скатерть, повинуясь его воле,
разворачивалась, распрямлялась, извлеченная на мороз,
и, точно по волшебству — а может, и впрямь по волшеб-
ству? — возникали на ней стопочки с различными налив-
ками н ломтики лимонов — их Семибратов со знанием де-
ла отправлял в желудок, крякая и причмокивая всякий
раз, и только после этого, с тихой радостью па душе, от-
правлялся дальше.
И по мере того как приближался он к своему дому, в
голове его созревала удивительно простая, но вместе с тем
значительная м^ысль, вернее, целый праздничный набор
мыслей, в чем-то одинаковых и следующих неотступно од-
на за другой:
«Ну, уж теперь я точно заживу по-человечески. Бес-
платный стол, понимаете ли, пей-ешь чего душа пожела-
ет! Сказка!.. Денег останется — куча! Тут-то я и телевизор
наконец цветной куплю, японский — видео с порнухой!—
и магнитофон хороший, импортный, конечно, и костюмов
себе нашью — на каждый день по костюму, и квартиру но-
вой мебелью обставлю, да не какой-нибудь, а все импорт-
ной опять же, наимоднейшей, в кооператив блатной вступ-
лю, чтоб было комнат пять-шесть, книги у барыги подберу
толковые, ковры кругом настелю — пусть все видят, что
н мы не лыком шиты, с ускорением живем, по перестрой-
ке!— и картины по стенам развешу, а жене я шубу куплю
соболиную, броши всякие, колечки да браслеты, а там,
глядишь, и на автомобиль заморский поднакопится — эх,
вот красота начнется, все от зависти лопнут, только и раз-
говоров будет: ,,0, Семибратов не простак, живет умею-
чи, законно, ему в рот палеи, не клади!" — а все почему? —
да потому, что скатерть-самобранка у него, чудо, жар-
птицу в руках своих держит, заработал, понимаете ли, за-
служил!..»
317

Наконец добрался он до дома и встал, гадая, явились
гости или еще нет,— от этого зависело многое, и в част-
йости, в какой форме следует подать свое приобретение.
Семибратов форме, пусть даже пустяковой, всегда при-
давал немалое значение.
Как говорится, знал, что делал.
Налетел порыв холодного ветра и взмел возле ног Се-
мибратова легкую поземку.
Василий поежился и счастливо хихикнул. Потом толк-
нул парадную дверь и вошел в подъезд.
В подъезде стоял терпкий елочный запах, н весь ка-
фельный пол был устлан зеленой хвоей, в тусклом свете
лампочки похожей на кучки обгорелых спичек.
Засунув палец в отверстие почтового ящика и не об-
наружив никакой запоздалой корреспонденции, Семибра-
тов беззаботно засвистел, умеренно фальшиво выводя мо-
тив какой-то модной песенки, которую трижды на день пе-
редавали по радио вот уже целую неделю, затем еще раз
ощупал заветный сверток и лишь тогда направился к лиф-
ту.
Однако лифт не работал, так что Семибратову при-
шлось пешком подниматься на шестой этаж, и на всем
пути его преследовал одурманивающе-сочный запах елок,
а из квартир тем временем летели музыка и шум пред-
новогодней суеты.
Возле своей двери, тяжко отдуваясь, Семибратов чуть
замешкался, прислушался, потом довольно крякнул и
вонзил в замочную скважину ключ с подвешенным брел-
ком — космической ракетой на цепочке, в полтора рубля
ценой.
Он на цыпочках вошел в переднюю, неслышно притво-
рил за собою дверь, скинул на вешалку, забитую чужими
манго и разностильными дубленками, свое старенькое, в
мелкий ворс, пальто и кроличью — под пыжика—ушан-
ку и с воплем: «Катенька, а вот и я, что я тебе при-
нес!.. » — влетел в столовую — она же спальня, и она же
кабинет,— где за раздвинутым столом, выглядывая из-за
фужеров, пузатого электросамовара и свечей, торчали
улыбающиеся головы гостей.
Тут все повскакали с мест, едва не своротив разряжен-
ную елку до потолка, и, строя умильные гримасы, разом
затараторили:
— А вот и сам, а вот и сам!..
— Ну, почему так долго, друг любезный? Ведь —со-
гласись — не очень-то прилично...

— А я тут, знаешь, всем наговорил, что ты, приятель,
к ночи заблудился!.. Уже того-сь, должно быть,— вот п
заблудился...
— Тихо, граждане! — сказал Семибратов твердо.—
Ничего страшного. До Нового года — почти два часа. А
Катенька знает, почему я задержался. Я подарок ей ис-
кал. И, поверите, нашел! Вы сроду ничего такого не ви-
дали. И — р-раз!..
Он с разбойным видом ухмыльнулся, выхватил спря-
танную за спиной скатерть и развернул, взмахнув ею,
будто флагом, над головой.
— Н-эм... скатерть...— разочарованно-уныло констати-
ровал кто-то.
— Васенька, она льняная? Где достали?
— А вы взгляните-ка на петухов! Это же роскошь! —
раздался мужественный баритон.— Крестьянские узоры,
народный орнамент!..
Супруга Семибратона молчала, и па лице ее ясно бы-
ло написано не то чтобы презрение к мужу-простофиле,
но некое разочарование, сплавленное со злостью,— дес-
кать, нашел чем похваляться, подумаешь, скатерть — эка
невидаль, даже в такой чудесный праздник не мог приду-
мать ничего путного, а ведь к себе, поди ж ты, и забот, и
ласки требует... Срамиться только и горазд... Растяпа!
— Катенька,— томно сказал Семибратов,— ты не ду-
май... Я обегал весь город...
В комнате повисла неловкая тишина.
— Ты не думай,— повторил Семибратов и вдруг хит-
ровато улыбнулся.— Этот Новый год мы отпразднуем так,
как никому не снилось. Это — чудо, то, что я принес. Я
скатерть-самобранку купил! Понятно?!
— Чего-чего? — протянул недоверчиво кто-то из гос-
тей.— В наши-то дни — и волшебство?
— Именно!—воскликнул Семибратов.— Я тоже по-
началу не поверил. А потом... Э, да что там объяснять!..
Сейчас вы сами убедитесь!
Он быстро подошел к столу и, прежде чем кто-нибудь
успел опомниться, поспешно и не церемонясь принялся
переставлять прямо на пол, под ноги собравшимся, бу-
тылки, холодные закуски, тарелки, чашки и торты. Потом
расстелил на пустом столе скатерть-самобранку и, широ-
ко разведя руки, с видом гастролирующего факира от
Москонцерта, повернулся к гостям.
Кто-то хмыкнул, глядя на него, кто-то, вздохнув, по-
жал плечами, женщины зашушукались и невольно попя-
319

тились, а верная Катенька только качнула головой и сми-
ренно-жалко, будто извиняясь, улыбнулась...
— Что же вы стоите? — несколько опешив, прогово-
рил Семибратов.— Вот оно, чудо, перед вами. Давайте
приказывайте, требуйте — возражения не будет, нечего
стесняться! Любой деликатес, любой напиток...
Минутное оцепенение прошло.
— А что она умеет?
— Да все, что пожелаете! Не верите?
И гости воспрянули духом.
— Хочу икры. Зернистой. Килограмм,— изрекла плю-
гавая девица, раскуривая сигарету «Кент».
— Слыхала, скатерть?! — гаркнул Семибратов.— За-
дело, старушка!
Звякнуло, пшикнуло, запахло рыбным магазином, и на
столе возникло блюдо, доверху заваленное икрой.
Икра была отборная, не на всех официальных банке-
тах такую сыщешь.
—• Ой! — то ли испуганно, то ли восторженно вскрик-
нули гости.— Неужто — настоящая?
— Проверьте! — царственно предложил Семибратов.
— Но, простите, откуда? — В углу сидел некто, жевал
мятный пряник и был полон сарказма.— На пустом ведь
месте... Я вес видел!
— То-то и оно! Волшебство, товарищи, чистой воды
волшебство!
— М-да,— донеслось с другой стороны стола,— оно,
впрочем, конечно — такой уж век. Нынче в газетах каж-
дым день о чудесах трубят... И не надоедает.
— Ну, а коли так,— улыбаясь, сказал Семибратов,—
валяйте, друзья! Бесплатное удовольствие. Аттракцион
для всех!
— Хочу индейку, в ананасах!— тотчас раздалось.
— Хочу заливного поросенка!
— Побольше...
— Да чтоб совсем уж прямо вот такое!..
— А мне бы... Ах!..
— Хочу, товарищи, хочу!
И через пять минут стол ломился от яств, и возника-
ли все новые лакомства, новые чудеса кулинарного ис-
кусства, приправленные фантазией гостей, а гости, в раж
войдя, надсаживались до хрипоты.
Семибратов же только ухмылялся, довольно руки по-
тирал и бегал вкруг стола, взгоняя страсти до предела:
«Хочу — могу, ну, и хоти, не медли!»
320

Но наконец все утомились.
Красные и потные, они уселись на свои места, схвати-
ли вилки, ложки и ножи и принялись накладывать в та-
релки всяческую снедь, чтоб моментально набить себе рты,
запивая заморскими винами, настойками и коньяками, и,
не прожевав как следует одно, с голодной жадностью на-
броситься на новые куски.
Это был пир — ужасный и восхитительный.
Раблезианский пир. Чумной.
— Где скатерть-то достали, ик?
— Да с рук купил...
— И много было, и к?
— Одна-единственная.
— Врете, батенька, заливаете! Небось в магазине, из-
под прилавка, да? По старой памяти, на экспорт? Да?
— Да пет же, право...
— Л заплатили сколько?
— Двадцать пять.
— Целковых?
— Ну естественно!
— Вот видите! Вот видите! За уникальную-то вещ«>
сдерут — ого-го, подумать страшно!.. Сказать не хотите —
ладно. А еще называется — друг...
— А что? — встрепенулась какая-то дамочка с лицом
эмансипированной матрешки.— Вот ведь здорово-то, а?
В любом магазине — по скатерти-самобранке... По чуду
на каждом углу! Все были б сыты до отвала.
— Нет, такого и не ждите,— возразили ей.— Эти ска-
терти в Африку посылают. Там народ голодает, а денег —
нет ни у кого... Оттого у нас из-под полы и приходится
доставать. Ура развивающимся странам!
— Нет, вы представьте себе,— не унималась дамоч-
ка,— вы только представьте себе, я слышала: электрони-
ка эта может все! Глядишь, волшебную палочку изобре-
тут... И на службу ходить не надо. Махнешь разок — и
все что ноже лаешь... И машины, и — квартиры, и — ме-
бель там, и драгоценности, о господи! А денег — кучи,
кучи!..
— Деньги-то на что? — резонно перебил ее супруг.—
Ты—думай прежде...
— Как — на что? Они всегда нужны. И потом — мало
ли... Война вдруг... Или палочка сломается...
— Э, бросьте,— с ухмылкой сказал Семибратов,— ни-
каких вам палочек не будет. Это уже слишком. Но вот
скатерть-самобранка!..
321

— Слушай-ка, Вася, будь человеком, продай ты мне
ее, скатерку эту. Я тебе тысячу целковых отвалю.
— Кровью добытое — не продаем! Нет, вы только по-
слушайте его,— захохотал подбоченясь Семибратов.— Он
с ума сошел, ей-богу!
— Хочу птичьего молока,— решительно потребовала
матрона с дальнего конца стола.
— Птичьего?! — замялся Семибратов.— Да я, право,
и не знаю...
— А вы попробуйте! Вы — закажите... Вам же ничего
не стоит...
— Уговорили. Ладно. Ну-ка, скатерть, подавай нам
птичьего! Дистиллированного! Живо!
Все кругом на секунду померкло, покрылось волную-
щейся дымкой, зазвенели колокольчики, заливаясь, как
сотни соловьев, и наконец посреди стола возник белоснеж-
ный кувшин, плотно прикрытый инкрустированной крыш-
кой и с длинным, будто шея лебединая, носиком, из ко-
торого разносились удивительнейшие свежесть и благо-
ухание.
— Пожалуйста! — сказал горделиво Семибратов.—
Птичье — так птичье...
— А ведь старенькая уже...— тихо молвил один из гос-
тей, теребя с пониманием краешек скатерти.— Поди ж ты,
много на своем веку поработала... В скольких руках, на-
верное, перебывала...
— Чего же .мы сидим? — осведомился кто-то.— Под-
ставляйте бокалы!
Маятниковые часы в углу, чуть дребезжа, пробили по-
ловину двенадцатого.
— Ого! — воскликнули все разом.— Время-то бежит!..
Совсем еще немного... И — Новый год! Год птичьего мо-
лока! Дожили наконец-то!
— Милый! — чмокнула Катюша мужа в щеку.
— Друзья,— произнес Семибратов, вставая,— вы толь-
ко вдумайтесь, в какое время мы живем! Кругом — чуде-
са... Прогресс, друзья! И нужно распорядиться с умом,
выжать из эпохи все, как из лимона...
— Нектару хочу!—встрепенулась его соседка спра-
ва.— Божественный напиток! Вы представляете: бьют ча-
сы, и мы поднимаем бокалы... А в них — нектар! Или нет,
пополам — птичье молоко с нектаром... Какой коктейль!
— А еще барашка бы сюда,— мечтательно заметил
кто-то.—Живого барашка, чтоб здесь же —зарезать и ос-
вежевать... Мечта поэтов! Видал я, как делают настоя-
322

щие шашлыки, из теплого мяса... А баран стоит—дубина
дубиной, глазами только моргает да хрипит эдак тихонь-
ко, без натуги — когда ему горло перерезают... И гор-
дость сразу поднимается: вот он ты, можно сказать, са-
пиенс, а перед тобою — тварь четвероногая, ни ума в ней,
ни страсти настоящей... Одно слово — баран.
— Это еще что,— вмешался другой гость,— в Китае,
говорят, в ресторанах прежде особые столы стояли с дыр-
кой посередине, да, и вроде стол как стол, только с дыр-
кой, значит, а вот из нее, из дырки той — мозг живой
обезьяны торчит... Тут-то его палочками и потребляют.
Деликатес! Ах ты, батюшки!.. И ничего тут нет предосу-
дительного! Едят же люди... А скатерка-то — того, и это
смастерить могла бы...
— Да,— то ли улыбаясь, то ли зевая, томно отозва-
лась дама и роскошном декольте,— и вправду хорошо
бы — не так, как у всех, а чтоб по-особому, ну, что-ни-
будь восхитительное к чудовищное. Себя ошеломить...
Ужас, как хочется! Васенька, что же вы примолкли?
Семпбратов хмельно откинулся на спинку стула и лас-
ково глядел на гостей.
До чего милые люди — эрудиты, интеллектуалы, все-то
знают, все-то понимают... Ах!..
Но потом он вдруг выпрямился, глубоко вздохнул и,
поигрывая ножиком, твердо посмотрел каждому в глаза.
— А мне, грешным делом, вот какая идея сейчас в го-
лову пришла,— таинственно сказал он и поднял палец,
призывая к всеобщему вниманию.— Я прекрасно знаю:
индейки, шашлыки, поросята, мозги, нектар, торты воз-
душные, которые тают на языке, птичье молоко, всякие
прелести, каких сразу и не придумаешь,— все это здоро-
во, конечно, но — в общем-то доступно, если очень захо-
теть...
— Ну что, что еще? — не выдержали гости.— Ты —
сразу говори!
— Сразу!.. — ухмыльнулся Семибратов.— Это, знаете...
Ну, ладно! Коль чудеса творить, так до конца! Такой уж
век. Хотите человечины? А? Вы не хотите?
Десять пар глаз, не мигая, уперлись в него, как в ка-
менную стену, смятенно перебегая от кирпича к кирпичу,
в надежде найти хоть какой-нибудь просвет в мертвой
кладке, трещинку, зазор, который помог бы эту стену
расшатать...
— Человечины^.— выдохнули десять ртов.— Но ведь —
невозможно!
323

— Кто сказал?! Вы вспомните... Неужели никогда вам
ве хотелось, как запретный, но манящий плод, вкусить че-
ловечины?.. Чтобы почувствовать себя людьми!.. Мы не
каннибалы. Но верим, как и они, в чудеса. Так вот же
оно, это чудо, перед вами, способное утолить любой ваш
голод! Человечина... Попробовать, чтоб больше не хотеть,
чтоб душу свою освободить, избавиться от гнета низмен-
ного...
— Жареная,— прошептал едва слышно кто-то, но сло-
во это прозвучало, как сто тысяч набатов, как взрыв ужас-
ной водородной бомбы, полыхнувшей где-то в недрах и од-
новременно— в вышине...
— Хоть раз попробовать... Чтобы понять себя...
— Боже,— прошелестело вокруг.— Жареной... челове-
чин кн... Боже!..
— Вы не бойтесь! — заверил страстно Семнбратов.—
Самн посудите. Скатерть-то волшебная — все сможет, все
стерпит... Зато какие воспоминания! Какой Новый год!
Другие и мечтать не смеют...
Все словно оцепенели, застыли, каждый в своей позе —
с бокалами птичьего молока в руках, неестественно, су-
дорожно изогнувшись, откинувшись па спинку стула или,
напротив, навалившись грудью па уставленный яствами
стол, сдавливая пальцами виски, разинув изумленные рты
или, напротив, глупо улыбаясь, п па всех лицах, как пе-
чать, как маска, обозначилось одно: смятение, и только.
Но откуда-то изнутри проступать уже начинало иное:
болезненная страсть, затаенная надежда, тоска и радость
одновременно — так или не так, а может, и впрямь? —
йто, собственно, узнает, ведь все кругом свои...— и тут
плотину, душную завесу неуверенности и смущения вне-
запно прорвало, люди встрепенулись, ожили, с испугом
и мольбою глядя друг на друга, как бы поддержки ища,
согласия и веры, и тогда в тишине раздался срывающий-
ся женский крик:
— Господи, хочу! Чёловечинки... Дайте мне! Я боль-
ше — не могу...
Тут разом взвыли все, с грохотом вскочили с мест,
и заходила ходуном квартира, стулья опрокинулись, стол
зазвенел тарелками и ножами — люди стояли друг про-
тив друга, потные и красные, липкие в похоти своей, а
рты их широко, беззвучно разевались, глотая воздух и
скаля зубы, и языки болтались, глотки перекрывая, слю-
нявые бело-розовые языки, выплевывая в пустоту слова:
— Человечины! Жареной! Хотим, хотим!..
324

— Скатерть-самобранка! — крикнул не своим голосом
Семйбратов, но показалось, что все равно он слаб и нем,
что звуки, еле народившись, тотчас замирают на губах.—
Эй, скатерть-самобранка! — завопил он из последних сил.—
Ну-ка, ты, чудеса творящая, вмиг исполни волю мою! Дан
нам человечины — сочной, пропеченной, чтобы таяла во
рту! Мы ждем, ждем — расщедрись, родимая!
И все переменилось.
Никто опомниться даже не успел, как края скатерти
внезапно изогнулись, тотчас же исчезло все с нее — и яс-
тва царские, и напитки божественные,— а петухи, что ска-
терть украшали, стремглав взлетели, перья и крылья рас-
пушив, вскричали жутко и вразнобой и обернулись огнен-
ными петухами, рванулись к Семибратову и закружились
вкруг него, смерчем встали от пола до потолка и охвати-
ли Семибратова пламенем жарким и неугасимым, объяли
целиком...
— Ой, мамочки мои, горю! Помогите! — завыл, опро-
кидываясь навзничь, Василии.— Спасите же! Воды...
Запахло паленым, дух жаркого разлетелся по кварти-
ре, а Семйбратов катался по полу, срывая с себя одежду,
но огненные петухи клевали тело, и не было от них спа-
сенья.
Вспыхнули картины на стенах, треща заполыхала ель,
огонь переметнулся на шторы, занялась обивка стульев
и дивана — дом горел.
«А он, постойте-ка...— мелькнуло в последний раз в
мозгу Семибратова,— он и другим, наверно, предлагал...
Приятственного обращения требует?»
— Спасите, ради всех святых!
Но люди словно обезумели.
Молча, позажимав носы, лишь бы не чувствовать это-
го дьявольского запаха, они все, давя друг друга, кину-
лись в переднюю, а из передней — вон, вон из квартиры,
чтобы выскочить на улицу, подальше от пламени, чтобы
вдохнуть морозного воздуха и мчаться, мчаться куда
глаза глядят...
Часы в углу пробили двенадцать раз и смолкли.
В других домах, в чужих квартирах люди поднимали
бокалы, чокались и пили — за здоровье, за счастье, за
добрые чудеса на этой земле, вступившей незаметно в
Новый год...
В ту ночь по городу носились красные машины, и те-
лефоны надрывались под гнетом цифр «01».
325

Михаил КРИВИЧ
Ольгерт ОЛЬГИН
Читатели давно знают и ценят произведения, подпи-
санные фамилиями М. Кривич и О. Ольгин. Наконец-то
можно раскрыть эти псевдонимы: соавторы разрешили
составителю данного сборника назвать их настоящие име-
на. М. Кривич — это Михаил Гуревич (1938), а О. Оль-
гин— Ольгерт Либкин (1939). Они оба москвичи, по ос-
новной профессии — журналисты, работают в журнале
«Химия и жизнь».
БЕГ НА ОДИН КИЛОМЕТР
Когда мне перевалило за пятьдесят, я начал полнеть.
Каждый, с кем случается такая беда, обнаруживает ее
внезапно и по-своему. У меня было так.
Стояло жаркое московское лето, когда вполне прилич-
но ходить на работу в рубашке с коротким рукавом и в
легких брюках, может быть, если вы работаете в официаль-
ном учреждении, то при галстуке с чуть-чуть приспущен-
ным узлом. Где я работаю—неважно, но галстука я ме
носил. Разве что по особым случаям.
Случай настал скоро: в изящном конверте из плотной
бумаги пришло на мое имя (оно было вписано от руки кал-
лиграфическим почерком) приглашение на прием, который
имеет состояться... ну, и так далее. Идти ужасно не хоте-
лось, но деваться было некуда. Я завязал с грехом попо-
лам галстук и надел парадный летний пиджак, висевший
без дела в шкафу с прошлого августа. Подошел к зерка-
лу, пригладил волосы и застегнул пиджак на верхнюю пу-
говицу. Вернее, сделал попытку застегнуть, потому что,
как только пуговица влезла в петлю, пиджак перекосился
и стал морщить под мышками. Я быстро расстегнулся, рас-
правил плечи и стянул полы пиджака. Они едва сходи-
лись. Им мешал живот.
Я расстроился невероятно. Поджарым и стройным ме-
ня никто не назвал бы и в юности, скорее кряжистым или
мускулистым, но уж никак не полным. Я всегда старался
держать форму. Иногда бассейн, регулярно теннис*—ато
вошло в привычку. Правда, Последнее время я уже не но-
сился по корту как сумасшедший, но у задней линии играл
326

неплохо, и драйвы мне удавались. Утираясь полотенцем
после очередного сета, я говорил Юрке Пруднику: «Это
тебе, Док, не формулы в тетрадке рисовать...»
Прудник — единственный из моих одноклассников, с
кем я не потерял связи. Он физик, доктор наук, мировая
величина. В теннис он никогда не играл из-за полноты и
отсутствия интереса к подвижным играм, предпочитал
шахматы или бридж, но на корт изредка наведывался —
посмотреть, как я играю, а потом погулять вместе, пере-
кидываясь малозначащими фразами. «Ты мне нужен для
разрядки»,— говорил мне Прудник. Он мне тоже был очень
нужен, хоть раз в неделю. Сам не знаю для чего.
И вот, стоя перед зеркалом и глядя на проклятую пу-
говицу, я представил себе, как раздаюсь вширь, покупаю
напольные весы, сажусь на диету, выспрашиваю у знако-
мых, уже прошедших это тяжкое испытание, какие раз-
грузочные дни полезнее — кефирные или яблочные,— и
все равно через год или два догоняю Дока, и мы с ним
вместе ходим на корт, садимся рядом на скамеечку и вяло
крутим головой, следя за мячом.
В тот же день я отказался от белого хлеба — а как я
любил его, еще теплый, только что принесенный из сосед-
ней булочной, с маслом и яблочным мармеладом... Жене
сказал, что впредь она сладости будет есть без меня, а
пироги пусть печет для гостей. И главное — я решил каж-
дый день бегать.
— Джоггинг — это хорошо,— флегматично заметил Юр-
ка Прудник, когда я рассказал ему по телефону о своих
намерениях. Он любил вставлять английские словечки, это
выходило у пего естественно и не вызывало у меня про-
теста.— Только не перегибай палку.
Перегнуть палку я не боялся, потому что знал себе
цену. А что до джоггинга, то по мне пусть уж лучше это
чужеземное слово, чем «бег трусцой» или «бег от инфар-
кта». Трусцой бегать не приучен, а до инфаркта, надеюсь,
еще далеко.
Итак, решено: каждый вечер (утром люблю поспать)
по три километра. Без ускорений, но в приличном темпе.
И через месяц посмотрим, кто кого.
Мягким вечером, не душным и не дождливым, в са-
мый раз для первого выхода на люди в кроссовках и тре-
нировочном костюме, я появился у Никитских ворот. Не-
торопливо поднялся по каменным ступеням и вошел на
Тверской бульвар. Надо мной высилась могучая фигура
Тимирязева. Великий естествоиспытатель, сложив руки на
327

животе, смотрел поверх моей головы на кинотеатр Повтор-
ного фильма. Кинотеатр, в котором я на утренних сеан-
сах за гривенник, то есть за рубль по-старому, перевидал
столько лент, ушедших в небытие,— разве что изредка
прокрутят что-то по телевидению, и я смотрю, не отрыва-
ясь, наивные сцены, в которых каждый жест подчеркнут
и каждое слово продекламировано...
Простите, отвлекся. Я хотел лишь объяснить, отчего
выбрал местом старта подножье каменного Тимирязева.
Мое детство прошло по соседству с Тверским бульва-
ром, и судьбе было угодно оставить меня здесь до зрелых
лет, в то время как все мои одноклассники, вместе с дру-
гими жителями окрестных переулков, разъехались кто ку-
да — в Тропарево, Строгино, Медведково... Днем в пере-
улках этих толчея, потому что опустевшие дома раздали
учреждениям, и служебные машины теснятся у подъез-
дов, над которыми когда-то висели таблички с номерами
квартир, а по вечерам тут малолюдно, и я, конечно, мог
спокойно бегать и по переулкам, не привлекая к себе осо-
бого внимания. Однако я в спорте не новичок, мне нужна
отмеренная дистанция.
Наверное, проще всего бегать по кругу стадиона, да
только пет его поблизости, а ехать неведомо куда ежеве-
черне— нет, увольте. Тем более что совсем рядом столько
раз измеренный нашими йогами Тверской бульвар длиною
ровно в километр. Учительница физкультуры так нам н
говорила: «От Тимирязева до Пушкина, тысяча метров,-
бегом — марш!»
Москвичи, родившиеся до воины, понимают, конечно,
что эту команду она отдавала нам в те далекие — такие
ли уж далекие? — времена, когда великий поэт стоял еще
на Тверском и не переселился на другую сторону площа-
ди, которой он дал свое имя. Тогда он, можно сказать,
смотрел в лицо себе нынешнему, повернувшись спиною,
без всякого злого умысла, к Тимирязеву, до которого от
него был ровно километр.
Наша учительница физкультуры выводила нас на
Тверской летом и зимой—бегать или ходить на лыжах.
«От Тимирязева до Пушкина — марш!»
Ее имени и отчества я не помню, в памяти осталось
только прозвище, мы звали ее Четэри, в этой кличке бы-
ло что-то грузинское, может быть, даже княжеское, хотя
сама физкультурница была светло-русая, скуластая, с
выцветшими бровями, совсем не грузинка и не княжна.
Когда мы в начале урока шли гуськом по кругу, она от-

чеканивала, задавая ритм: раз-два-три-четэри, с упором,
с акцентом на это непонятное «з» в середке,— вот и ста-
ла для нас Четэри.
Ей было тогда, должно быть, лет тридцать, а нам она
казалась уже пожилой, хотя с легкостью прыгала через
коня и показывала каскад кувырков на пропыленных
тряпичных матах. Еще она обожала вольную борьбу и, хо-
тя это совсем не женское дело, вела в школе секцию, где
я числился среди фаворитов: кряжистым упорным маль-
чикам хорошо дается борьба.
Бег им дается хуже. Особенно когда они вырастают
в кряжистых и уже не столь упорных мужчин, которым
за пятьдесят.
«От Тимирязева до Пушкина...»
Ну ладно, не до Пушкина, до фонарей под старину,
что стоят сейчас на том, дальнем, почти не различимом
конце бульвара.
Я покосился на прохожих, которым до меня не было
дела, глубоко вдохнул и резко побежал по боковой до-
рожке вдоль ограды. Корпус я старался держать прямо,
бедро подымать повыше, а центр тяжести переносить с
ноги на ногу по возможности плавно. Кто его знает, как
было на самом деле, но мне казалось, что все получает-
ся по правилам.
Слева промелькнули серо-белые каменные фигуры на
газоне — сказочный зверь, некто непонятный, играющий
то ли на дудке, то ли на свирели. По правую руку стоял
большой дуб, у его подножья была табличка с возрас-
том— двести лет. Нелепица какая-то, подумал я, написа-
ли бы, в каком году посажен, не то придется каждый год
менять табличку — двести один год, двести два...
Эти мысли занимали меня недолго, потому что бежать
стало гораздо труднее. К середине бульвара отяжелели
ноги, сбилось дыхание, стало сухо во рту. Я уже не мог
втягивать воздух носом на каждый третий шаг, а глотал
его широко раскрытым ртом, без всякого ритма, как, по-
пало. Потом остро закололо в правом боку, и я понял,
что недооценивал сложностей бега трусцой, или джоггин-
га, как его ни называй.
Мы сразу замечаем, что отличает нас от прочих, ведь
это так лестно — быть сильнее, остроумнее, тоньше дру-
гих. И втайне полагаем, что общие правила, применимые
к большинству людей, писаны не. про нас. Читал же я в
книжках и слышал по телевизору — посоветуйтесь с вра-
чом1, начинайте с. малого, прибавляйте, аонемяогу,— ко
329

это же для слабых, а не для тех, кто ирошел школу воль-
ной борьбы, а потом до блеска отработал драйв слева.
Правило было писано и про меня.
Я понял это в то мгновенье, когда всем телом почув-
ствовал резкий толчок, будто внезапно остановился эс-
калатор метро. Меня крутануло и, теряя равновесие, я ус-
пел заметить справа красно-кирпичную стену нового
МХАТа. Все вокруг затуманилось, задрожало, контуры
деревьев, скамеек и чугунной ограды чуть сместились, как
на плохой любительской фотографии. Я едва устоял ш
ногах. Нет, рано мне еще замахиваться на три километ-
ра. Потихоньку добегу до конца бульвара, и хватит на
:егодня.
Но странное дело — после этого толчка я вновь почув-
ствовал себя уверенно. Мир сфокусировался, контуры
предметов стали четкими, пожалуй, даже более резкими,
чем они были прежде, словно я надел очки, без которых,
кстати, стараюсь обходиться. Мне показалось, что ноги
мои стали быстрыми, а воздух как-то сам по себе про-
плывает через прокуренные бронхи и легкие, вымывал
оттуда тяжелые осадки от «Столичных», «Стюардесс» н
немножко от «Мальборо».
Бежалось, как ни странно, легче прежнего. Я чувство-
вал себя почти невесомым и ощущал радость от каждого
движения. Должно быть, это и есть второе дыхание; уди-
вительно, что прежде мне не доводилось испытывать та-
кого приятного чувства.
Я слегка прибавил, это далось мне без труда, и со-
всем близко увидел бронзовую спину Пушкина и бронзо-
вую руку с зажатым в ней бронзовым цилиндром. Совсем
у памятника я сделал крутой вираж, чтобы, не снижай
темпа, бежать по другой стороне бульвара обратно, к
Тимирязеву,— все-таки наша взяла, и возраст для трени-
рованного человека не помеха, но не успел я додумать
эту нехитрую мысль, как сердце словно сорвалось со сво-
его места и стало .метаться в груди, колотясь о ребра, а м
глотке застрял ватным тампоном смятый, скомканный
воздух. Я споткнулся, зашаркал отяжелевшими ногами и
остановился. Хватит на сегодня. Домой. Пешком.
Я плюхнулся на скамейку. Отдышусь немного. Погля-
жу по сторонам. До чего же все-таки хорош Опекушин-
ский Пушкин, эта его левая рука с цилиндром, прижатая
к фалдам сюртука...
Шутить изволите. Как же эту руку разглядишь, если
Пушкин эвон сколько лет на другой стороне площади, ли-

цом сюда, к Тверскому бульвару, а левая-то рука у него
за спиной. Но я только что, готов поклясться, видел этот
самый цилиндр и бронзовые фалды!
Я резко повернулся и сразу нашел на дальней стороне
Пушкинской площади привычного Пушкина, даже раз^
глядел цветы у постамента, а потом перевел взгляд по-
ближе. Мой Тверской, как и положено ему на нынешнем
отрезке времени, завершался не статуей, а прямоуголь-
никами клумб и стилизованными фонарями.
В мире что-то перевернулось, а потом стало на свои
места. Впрочем, судя по беззаботным лицам прохожих, в
мире все оставалось по-прежнему. Если что-то и перевер-
нулось, то в моей голове. Галлюцинация вследствие физи-
ческой перегрузки. А что тут особенного? Наверняка па-
рочка немецких профессоров еще в прошлом веке описа-
ла подобное явление, и с тех пор оно зовется их именами.
Какой-нибудь «синдром Кнопфа—Таииенбаума». Красиво
и непонятно.
Я отдышался и побрел домой, придумывая своему син-
дрому новые звучные названия. Тимирязев стоял на своем
обычном месте и все так же глядел на кинотеатр. Отсюда
я сделал вывод, что недомогание кончилось.
На следующий день я пришел к Тимирязеву, дав себе
зарок бежать не более километра, причем в самом щадя-
щем темпе. Гордясь своим благоразумием, я совершенно
спокойно, без намека на усталость, прошел половину дис-
танции. Никакой одышки, никакого колотья в боку. Вот и
славно. Буду прибавлять день ото дня метров по двести-
триста, потом немного увеличу темп, через месяц, глядишь,
выйду на запланированный рубеж. Главное — не форси-
ровать события.
Совершенно на ровном месте, без видимой причины,
разрывая нехитрую цепочку моих рассуждений, меня, как
и накануне, вдруг резко крутануло, и картина перед гла-
зами поплыла, теряя резкость. Но я уже знал, что через
секунду резкость восстановится, и был готов поймать это
ускользающее мгновение, понять, что же, в конце концов,
со мной происходит.
Я машинально продолжал бежать. Все было почти как
прежде, но чего-то в пейзаже недоставало. Что-то из него
исчезло. Что?
На месте не было МХАТа. Вместо него громоздилась
заброшенная кирпичная постройка, величественная и жал-
кая одновременно. Сотни раз я проходил мимо нее. Лишь
много лет спустя, когда я растерял всех школьных друзей,
331

кроме Юры Прудиика, эти каменные руины в самом цент-
ре Москвы превратились в театр.
И что-то в пейзаже было лишним. Я понял, что имен-
но, как только заскрежетали колеса и раздались резкие
звонки,— одни, другой, третий раз нажали на педаль, что-
бы расшевелить зазевавшихся прохожих,— я понял, что
вдоль бульвара идет красный двухвагонный трамвай.
Трамвай как трамвай. Меня трудно им удивить, хотя
я знаю £Очно, что здесь уже лет тридцать назад сняли
рельсы. Просто у меня синдром. Синдром Бауэра—фон
Линденгроссена. С кем не случается. Вот с этими, что
бегут рядом со мной и впереди меня, с ними, должно
быть, то же самое. Только отчего они все такие молодые,
совсем мальчишки? И почему на них одинаковые голубые
майки и черные трусы? И зачем я бегу вместе с ними,
стараясь не отставать, и кто этот тощий, с сухими длин-
ными ногами, что бежит впереди всех, и я так хочу до-
гнать его, но знаю, знаю же, что никогда мне этого не
сделать, потому что...
Стоп, сказал я себе. Спокойно. И не надо щипать се-
бя за руку, потому что это не сон. Всему найдется объяс-
нение. Не сейчас, так позже. А пока—давай вперед, к
финишу, и там, если очень захочется, можешь порассуж-
дать.
И я бежал, стараясь не рассуждать, последнюю сотню
метров до финиша, но сердце мое колотилось сильнее
прежнего. Там, слева, за оградой бульвара, есть сквер с
фонтаном, и у фонтана обычно сидят люди на скамейках,
сто раз я видел это, проезжая мимо на троллейбусе, си-
дят, конечно, если погода хорошая, а в плохую фонтан
не работал, но сквер-то все равно оставался, и еще над
ним, на стене углового дома по Сытинскому переулку, ви-
сят часы, по которым никак не понять, сколько же сейчас
времени, загадка часового искусства.
Так вот, сквера не было, и фонтана, и часов. Там сто-
ял двухэтажный дом, и в нем кинотеатр «Новости дня», в
котором я впервые познакомился с кинематографом, про-
смотрев ленту «Человек рассеянный». А рядом с кино —
шашлычная «Эльбрус», куда мы не раз захаживали после
стипендии.
Бред. Синдром Бюхиера — Эрленмейера.
С головой, вывернутой влево, уставившись глазами на
вывеску «Эльбруса», я чуть не налетел на пьедестал, ко-
торый вместе со статуей Пушкина опять переехал на
Тверской бульвар. Бежавшие со мной мальчишки в чер-

ном и голубом тоже остановились. Один тяжело отдувал-
ся, другой завязывал шнурок на тапочке, трое ребят ото-
шли в сторонку и над чем-то тихо смеялись. Их лица каза-
лись мне странно знакомыми.
Я переводил взгляд с одного лица на другое, пытался
вспомнить, где и когда я их видел. И что более всего по-
ражало меня — никто не обернулся в мою сторону, никто
не воспринял меня как чужака, затесавшегося не в свою
компанию.
За спиной раздался тяжелый топот, кто-то крикнул:
«Давай, Слон, прибавь маленько»,— и все засмеялись; я
обернулся и увидел пухлого паренька, неуклюже пере-
ставляющего ноги. К его смуглому лбу прилипли черные
пряди полос, он отдувался, но кое-как бежал, не перехо-
дя на шаг. «Вперед, элефаит! Идешь на рекорд! Финиш
королевского слона!»
Не обращая внимания па выкрики, парень топал пря-
мо иа меня. Это был Юрка Прудппк. Слои. Пятнадцати-
летний Королевский Слон. Я и теперь редко обращаюсь
к нему по имени, ему это не идет, зову его Слоном или
Доком. То, что он станет доктором наук, не вызывало ни
у кого сомнений с первого класса.
Когда на тебя бежит слон, ему надо уступить дорогу.
Я сделал шаг в сторону. Я ждал, как продолжится сюжет,
что будет потом и чем все это кончится — детская наив-
ная любовь к кинематографу, простому, с крепко сколо-
ченной фабулой, с погоней и с непременным торжеством
добра над злом. Когда Док еще был для всех Слоном, я
смотрел такие фильмы раз по пять.
Продолжения не было. Исчезли «Новости дня» и «Эль-
брус», сгинули трамвайные рельсы за оградой, Пушкин
переместился на другую сторону площади, растаяли в воз-
духе хохочущие над юным Прудником мальчишки со
смутно знакомыми лицами. И сам Слон, неудержимо на-
бегавший на меня, исчез, канул в небытие. Я почувство-
вал усталость, может быть, от внезапности пережитого, а
может, просто от того километра, что остался за спиной.
На скамейках было полно народу. Я повернулся и не-
спешным шагом пошел к дому. От меня в сторону Никит-
ских ворот убегал какой-то сухопарый лысый мужчина,
одетый, как и я, в тренировочный костюм и синие адида-
совские кроссовки.
Назавтра я позвонил Пруднику на работу, мне ие тер-
пелось узнать, видел ли он что-либо подобное, где был
в тот момент, когда топал на моих глазах по бульвару, но
333

секретарша сказала, что шеф уехал в лекционное турне
по провинциальным заокеанским университетам. Добрый
месяц он будет морочить голову веснушчатым студентам
из штата Индиана, как следует понимать пространство и
время в свете нынешних концепций, которые ему, Слону,
известны лучше, чем кому бы то ни было.
Вечером, надев спортивный костюм, я вновь отправил-
ся на Тверской. Хватит выдумывать себе синдромы. Пора
разобраться что к чему. Авось и без Дока сумею.
Когда я добрался до места, которое назвал для себя
точкой перегиба, меня вновь крутануло, но теперь я уже
знал, чего можно ждать от пространства и времени в этой
точке. Опять вместо МХАТа стояло недостроенное чуди-
ще, и это не удивило меня, потому что так и должно быть,
и бежал я не один, а в компании своих одноклассников,
и это тоже было в порядке вещей.
Я узнал их всех, разве что не смог припомнить все фа-
милии. Класс растянулся на полсотни метров, замыкал
группу, конечно, Слон, потому что он был Слоном. Еще
по настроению он был Жирный-Поезд-Пассажирный. Впе-
реди, оторвавшись от группы, мчался, скупо работая ру-
ками, длинноногий жилистый Санька Карюхин. А рядом,
по центральной аллее, вдоль скамеек бодро бежала Четэ-
рн с секундомером в одной руке и с жестяным рупором в
другой. Физическая подготовка у нее была что надо, она
бежала наравне с нами и что-то кричала на бегу в свою
жестяную дудку. Мне показалось, что она обращается ко
мне: «Коленки подымай, подымай, говорю, коленочки, не
спи па ходу!»
А я не спал. Я подымал коленочки. выше некуда. По-
тому что очень хотел догнать Саньку Карюхина. Догнать,
обойти и первым оказаться у Пушкина. Мне это было
нужно — вот так. Позарез.
Обучение в те годы, как вы помните — или знаете по-
наслышке,— было раздельным. Девочки учились в сосед-
ней школе. Но бегали они по тому же Тверскому бульва-
ру, правда, не километр, а меньше, потому что они девоч-
ки. И у них была форма, похожая на нашу, только майки
!?е синие, а белые. А трусы тоже черные, но широкие, как
паруса, вроде коротких шаровар, на резинках снизу. Ужас-
но смешные трусы, в них даже самые изящные девочки
выглядели неуклюже, у худеньких ноги казались еще тонь-
ше, чем были на самом деле.
Только одну девочку, одну-единственную, казалось
мне, не могли испортить даже эти дурацкие трусы. Я знал,

что она сейчас сидит с подругами на скамейке у финиша,
но все ее подруги были для меня на одно лицо, так что
добежать первым мне надо было только из-за нее. Я не
знал, как ее зовут. Никогда с ней не разговаривал. Не
подходил близко. Пока я не обгоню Саньку Карюхина,
пока не добегу первым, знал я, у меня губы не шевель-
нутся, чтобы сказать ей «привет» или что-то в этом роде.
Такая была у меня внутренняя установка. Наверное,
и у нее есть красивое название.
Эту девочку я увидел в первый раз зимой, когда Четэ-
ри привела нас на Тверской с лыжами. Я запомнил
вишневый байковый костюм и вязаную вишневую же ша-
почку. Девочки всегда прибегали раньше нас — у них же
дистанция короче — и сидели на лавочках у финиша, от-
дыхали. Я много раз давал себе слово подойти к ней, и
мне казалось, что она этого ждет, по я не мог пересилить
себя, пока этот тощий Санька Карюхпп опять и опять
приходит первым.
Но что сказать ей, когда я обгоню наконец Карюхина?
Я не мог ничего придумать. Да и надо ли придумывать,
если Саньку все равно не обогнать?
Как давно это было, однако!
Всякий раз, выкладываясь до последнего, я приходил
к Пушкину вторым.
Четэри говорит, что я не бегун, а борец, потому что
ноги у меня тяжеловаты. И еще, говорит она, мне не хва-
тает злости.
Вот если бы эта девочка с Тверского пришла к нам r
зал, когда мы тренируемся на матах! Я бы припечатал
всех на лопатки, одного за другим, дожал бы и того де-
сятиклассника, который здорово держится па мосту. Но
Саньку Карюхина с его ходулями никакой злостью не
возьмешь. И я уходил с Тверского, не оборачиваясь, и
спиной чувствовал, что кто-то провожает меня взглядом...
Почти каждый день я ходил теперь на бульвар бегать
в прошлое. Повидаться с одноклассниками, украдкой по-
смотреть на девочку — у нее такой серьезный и чуть уко-
ризненный вид,— и конечно же, побыть самим собою, та-
ким, каким я был до института, до женитьбы, до работы
и всего прочего, что сделало меня таким, каков я сегодня.
А каков я сегодня? Не о полноте речь, тем более ка-
кая там полнота, так, склонность. Я знаю то, умею это,
разбираюсь кое в чем, что-то игнорирую, может быть, на-
прасно, но в чем моя нынешняя суть? Зачем я хожу на ра-
боту, на теннисный корт, для чего болтаю о разных пус-
335

тяках с Прудником, почему решил отказаться от белого
хлеба и начал бегать? Разве от двух-трех лишних кило-
граммов что-то внутри у меня переменится?
С того дня, когда я снова увидел на бульваре ту де-
вочку в смешных трусах и спина Саньки Карюхина опять
1ч опять маячила передо мной, я бегал, наверное, ради то-
го, чтобы получить ответ хотя бы на один из этих вопро-
сов. Если не видно разгадки в сегодняшнем дне, может
быть, она отыщется в прошлом.
Это прошлое крутилось перед моими глазами, как ви-
деолента. Все знакомцы из тех времен, когда не снесли
еще кинотеатр «Новости дня», прошли передо мной, и я
не видел только одного — самого себя. Действие разыгры-
валось вовне, а внутри я был мужчиной за пятьдесят, и
не было рядом зеркала, чтобы разглядеть себя четырнад-
цатилетнего. Да и надо ли?
Жена была уверена, что я слегка свихнулся на почве
бега, однако относилась к моим занятиям доброжелатель-
но, поскольку считала, что каждый человек в определен-
ном возрасте обязан иметь какое-нибудь пристрастие. Она,
например, собирала камин и каждый год показывала их
на очередной выставке коллекционеров-любителей. Мне
приходилось ездить на открытие, выслушивать скучные
речи и делать вид, будто я разделяю всеобщее восхище-
ние какими-то особыми халцедонами. Но я посещал эти
выставки исправно, и моя жена, хотя и с усмешкой, тоже
благословляла меня на забеги по Тверскому. К счастью,
она ни разу не пришла посмотреть, как я справляюсь со
сьоим километром.
Единственное недоразумение возникло после того, как
я вернулся с бульвара не в своих кроссовках с тремя по-
лосками, а в темно-синих тапочках из парусины на чер-
ной литой резине. Я даже не припомню, когда видел в по-
следний раз такие тапочки в магазинах, их, должно быть,
перестали делать давным-давно. А в школе мы всегда
бегали в таких, разве что иногда попадались не темно-си-
ние, а коричневые, изредка с красной окантовкой. Не
знаю, как это получилось, но после поворота в настоя-
щее— мы брели тогда по аллее с юным Слоном и он до-
казывал мне, что Эйнштейн подходит к единой теории
поля не с того конца, а я соглашался, хотя и не знал тол-
ком про Эйнштейна, потому что в те годы его в школе не
проходили,— так вот, оказавшись в настоящем времени,
я обнаружил, что кроссовки по непонятной причине оста-
лись там, вдалеке, а я шагаю в темно-синих тапочках, ко-

торые, как ни странно, даже не жали. В них я и пришел
домой, заготовив по дороге объяснение для жены, каким
образом произошла такая перемена. Кажется, я сказал
ей, что выручил одного провинциала и разукрасил это
происшествие романтическим орнаментом, ввернув не-
сколько слов о любви провинциала к уральским само-
цветам,— и вопрос был исчерпан.
Гораздо труднее было найти объяснение тому, что про-
исходило со мной почти ежедневно. В физике я не очень
силен, но мне помогли здравый смысл и общая эрудиция,
которую признает даже Док, правда, в своеобразной фор-
ме. «Ты очень нахватан»,— говорит он. Однако, когда ему
надо узнать, как звали того парня, который первым по-
строил самодельный радиотелескоп, он не лезет в энци-
клопедию, а звонит мне.
Я прокручивал в голове десятки вариантов и отбра-
сывал их один 3ct другим, пока не наткнулся на. элемен-
тарное объяснение. Удивительно, до чего оно оказалось
простым. Смотрите. Мы живем в трехмерном мире и всю
жизнь мечемся в пространстве меж трех осей. Есть еще
четвертая, ось времени, вдоль которой метаться возбра-
няется, а можно лишь плавно и равномерно двигаться к
неизбежному концу. Или, если брать человечество в це-
лом, то к прекрасному будущему.
Возможно, вы слышали об искривлении трехмерного
пространства. Тогда совсем нетрудно представить себе та-
кой изгиб, при котором точка — пусть для ясности этой
точкой буду я сам — сместится во времени, скользнет по
его оси. Вперед или назад — это дела не меняет.
Непонятно? Тогда эксперимент на пальцах. Упростим
все до предела, пусть будет не трехмерное, а двухмерное
пространство, скажем, лист бумаги. Нарисуем на нем две
пересекающиеся линии, оси координат, и в любом месте
поставим точку. Эта точка — я в двухмерном пространстве.
Или вы, если так будет понятнее. А теперь приставим к
началу координат спицу и проткнем ею бумажный лист
насквозь. Острие спицы указует то направление, в котором
движется время. Но попробуйте смять произвольным об-
разом нанизанный на спицу бумажный лист, и вы уви-
дите, что точка, которой вы себя обозначили, оказалась
уже Епереди прежнего положения, то есть в будущем. Или,
с той же вероятностью, позади, в прошлом.
А это как раз мой случай.
Конечно, тут было редчайшее стечение обстоятельств,
уникальное взаимодействие полей, которое мне не объяс-
337

нить и тем более не показать на пальцах, как фокус со
спицей. Надо дождаться Дока, он что-нибудь придумает.
Но если такое может в принципе случиться, то почему не
сейчас и отчего не на Тверском бульваре?
А на бульваре все шло своим чередом. Я прибегал не
первым, но среди первых, болтал с ребятами, и они назы-
вали меня уже забытым мною школьным прозвищем —
Батон, потому что и тогда я очень любил белый хлеб с
яблочным мармеладом, и Четэри покрикивала на меня,
когда я пытался сделать ускорение на финише: «Коленоч-
ки, коленочки выше! Руками работай!»
Я научился не вываливаться сразу после финиша из
старого времени и несколько минут оставался с ребятами;
для этого достаточно было не двигаться резко и не менять
своего места в группе. Вел я себя, впрочем, не совсем есте-
ственно: смеялся чуть громче, чем нужно, и старался не
встретиться глазами с той девочкой, только изредка и на
мгновенье бросал на нее взгляд. У нее было мягкое круг-
лое лицо и очень светлые легкие волосы, а цвет глаз я не
мог рассмотреть, наверное, серые или зеленые. Подойти
поближе я не решался. Может быть, боялся, что, сделав
шаг к скамейке, я так и останусь в прошлом, что воронна
времени засосет меня и я не смогу выбраться на поверх-
ность, в мои естественные дни.
Что же, собственно, пугало меня? Чем плохо попросить
убежища в собственной юности, пройти заново лучшую
пору жизни, вступить в зрелость, не повторяя совершен-
ных когда-то ошибок, и достичь пятидесятилетия во вто-
рой раз — с удвоенной мудростью?
Да, я не избежал такого искушения. Но Санька Карю-
хнн был впереди, и Четэри говорила мне не раз: «Ты не
бегун, ты борец. И тысяча метров не твоя дистанция».
Каждый должен искать шансы на своей дистанции. Моя
пройдена больше чем наполовину, и поздно уже возвра-
щаться к старту. Поздно и нечестно. Второй раз прокру-
чивать свою жизнь, лавируя и подстилая соломку на
то место, где упадешь,— в этом есть что-то нечистое,
верно?
Впрочем, размышляя таким образом, я скорее отстаи-
вал свои нравственные принципы, нежели принимал реше-
ние— остаться или вернуться. Ибо как я ни старался, но
через пять, от силы через десять минут неизменно вывали*
вался из мальчишеского прошлого и оказывался напротив
сквера с безумными часами. Это могло случиться от чьего-
то громкого выкрика, от резкого поворота головы, от того,.

наконец, что я чувствовал на себе взгляд светловолосой
девочки.
Тверской бульвар без шашлычной и «Новостей дня»
терял сразу немного красок, но, наверное, не потому, что
это здание так уж украшало его — просто с возрастом вос-
приятие у каждого становится менее острым, да и зрение
начинает пошаливать. Ноги мои тяжелели, но я все же
старался не идти обратно пешком, а пробежать по аллее
хотя бы сотню-другую метров. И всегда впереди маячил вы-
сокий худой мужчина с большой лысиной. Он бежал уп-
ругим, пружинистым шагом, в нем угадывался бывший
спортсмен, притом хорошего класса.
С некоторого времени по дороге домой я стал ветре
чать на аллее моложавую женщину, подтянутую, с. очень
светлыми волосами; мне казалось, что она как-то по-осо
бому провожает меня взором. Иногда она прохаживалась,
по аллее, иногда сидела с вязаньем на скамейке. От свежих
ощущений, принесенных из прошлого, мне становилось бес
покойно и грустно, хотя я и понимал, что возможность сов-
падения ничтожно мала, и все мои сверстники давно разъ
ехались кто куда, и так много на свете женщин с легкими
светлыми волосами.
Моя жизнь, прежде полная событиями, приобрела не-
которую монотонность. Что ни день, я скатывался по искри-
вленному желобу в собственное прошлое, в одно и то же
время и место, подмечал мелкие перемены, происходив
шие у памятника Пушкину, и ждал, волнуясь, когда же
что-то изменится решительным образом. Впрочем, я не
подгонял события, ведь время в юности медленное и ела
достно тягучее, какой была исчезнувшая неведомо кудп
конфета «Коровка».
Был уже конец августа, и первые желтые листья пада-
ли на аллею, когда наступил наконец мой час — тот са-
мый, ради которого я день за днем выходил на бульвар.
Полнота больше не тревожила меня, но чего-то мне не хва-
тало, может быть, злости, как говорила Четэри, и я был
этому рад, потому что любая злость мне претит, даже
спортивная. И если мой час настал, то иное чувство было
тому причиной, я не хочу называть его, потому что боюсь
высокопарности, знаю только, что со злостью оно не сов-
мещается.
Впервые за последнее время выдался пасмурный день,
к вечеру прошел мелкий дождь, и от теплого асфальта
поднимался пар. Когда в середине бульвара я привычно
вбежал в свое детство, там пронзительно пахло теплыми
339

мокрыми листьями. Как всегда, я увидел впереди худую
спину Сани Карюхина в пропотевшей голубой майке. Са-
ня бежал как автомат, ритмично переставляя ноги, и рукн
его ходили, будто шатуны, взад и вперед, прижатые к ху-
дым бокам. Запах листьев бил мне в ноздри, пар стелился
над землей, сзади раздавался топот десятков ног, и в это
мгновенье я вдруг ясно почувствовал, что могу догнать
Карюхина. Эта дистанция будет моей, хотя бы один раз в
жизни, пусть я и не умею как следует поднимать коленки
и ноги у меня тяжеловаты для бега.
Я рванул, как будто бежал стометровку. Казалось, что
Карюхин остановился, а я медленно, преодолевая могучее
сопротивление, сокращаю расстояние между нами, сжи-
маю разделяющую нас пружину. Сердце колотилось не-
истово, воздуха не хватало, но я смял эту воображаемую
пружину, отбросил ее прочь, и препятствия между нами
уже не существовало.
Саня оглянулся, увидел меня за спиной и попытался
сделать рывок, но я поравнялся с ним, и мы бежали ло-
коть в локоть, иногда задевая друг друга.
— Еще немножечко, еще капельку,— кричала Четэри
в свой рупор.— Толчковой порезче!
Она кричала это мне, а не Саньке, ведь всегда неволь-
но болеют за тех, кто слабее, кто выигрывает не по прог-
нозу, а вопреки ему. И я пытался толчковой порезче, на-
жимал еще капельку, еще немножечко. Я не имел ничего
против Карюхина, но я слышал Четэри, видел перед собой
глаза той девочки так близко, как не видел никогда, чуть
удлиненные серые глаза, которые смотрели на меня с на-
деждой и толкали меня вперед.
У бронзовых ног Пушкина я остановился. Карюхин
был у меня за спиной.
Дальше все было не так, как мне виделось в мечтах.
Я не подошел к ней. Она сама встала со скамейки, по-
смотрела на меня в упор и тихо сказала:
— Наконец-то. Я так рада.
— Спасибо,— ответил я и замолчал беспомощно. Не
знал, что еще сказать. Волна радости накатила на меня и
подняла на свой пенный гребень. Наверное, я сделал ка-
кое-то неосторожное движение, может быть, просто то бы-
ло движение души, я подался навстречу девочке, кажется,
хотел спросить у нее имя, только и всего, но этот гребень
опрокинул меня и вышвырнул на Тверской бульвар моих
зрелых лет, без Пушкина и всего прочего, что осталось
там, далеко, в детстве.

Но странное дело — впервые за все это время я не чув-
ствовал усталости, словно и не пробежал километр, да еще
быстрее Саньки Карюхина. Волна, которая выкинула меня
на берег, толкала меня и несла, и я побежал от площади
размашисто и свободно, не сожалея о том, что пришлось
вернуться в сегодня. «Наконец-то»,— сказала она. Так лег-
ко я никогда не бегал.
Впереди появилась худая спина лысого бегуна, того
самого, которого я видел здесь и прежде. Любопытно бы-
ло бы заглянуть ему в лицо, и я без особых усилий увели-
чил скорость. Обогнал лысого, оглянулся. Он смахивал на
Саньку Карюхина, хотя, конечно,, кто может поручиться...
Я помахал мужчине рукой, он улыбнулся и ответил
тем же жестом. Мне подумалось, что и в Саньке не было
никакой такой особой злости, просто он бегал лучше меня,
вот и вес.
Когда до Тимирязева оставались считанные метры, на
аллею вышла светловолосая женщина с сумкой, из кото-
рой торчали спицы. Женщина выжидающе посмотрела на
меня. Я остановился.
— Как красиво вы бежите,— улыбнувшись, сказала
она.— Я часто вижу вас здесь.
— А вы, наверное, хорошо вяжете,— ответил я.— Для
меня это тайна за семью печатями.
Женщина засмеялась.
— Завтра я буду сидеть на этой скамейке и довязывать
шапочку.
— А я завтра буду бегать.
— Значит, до встречи,— сказала она и опять засмея-
лась.
И я отложил еще на один день разговор, так странно
начатый тридцать с лишним лет назад. Я боялся этого раз
говора. Нас разделяла едва ощутимая грань, которую так
легко смять неосторожным словом. Завтра, думал я, ша-
гая к дому. Что значит один день? Завтра.
На следующий день, едва я зашел на бульвар, меня
окликнули. На ближайшей к выходу скамье вальяжно
развалился Слои в клетчатой куртке, снизу доверху на
молниях и заклепках. Тяжелые слоновьи ноги обтягивали
джинсы, на которых было еще больше заклепок.
Смешно, подумал я. Свой первосортный товар, свои уни-
кальные лекции Док обменял на бусы и стекляшки. Одна-
ко Слон, судя по всему, так не считал. Он был крайне до-
волен собою. Ему не терпелось поделиться путевыми впе-
чатлениями.
341

Я хлопнул его по джинсовой ноге и сел рядом.
— У меня такое дело, Док... — начал я. Но не смог до-
говорить. Оказывается, в штате Айова, в тамошнем уни-
верситете, когда он, по обыкновению, стал объяснять свои
взгляды на единую теорию поля, один из местных бал-
бесов принялся свистеть, едва только Док позволил себе
усомниться в подходе Эйнштейна к этому вопросу. А в
университете Джона Гопкинса...
В тот вечер, который мог перевернуть все мое прошлое
и будущее, мне было не до тамошних университетов и да-
рящих в них нравов. Я не очень велелпво перебил Дока и
путано изложил ему события на Тверском, которые про-
исходили в то время, пока он, Док, мотался по универси-
тетской глубинке. Я рассказал ему все — о дистанции в
один километр и финишах Королевского Слона, о Четэри
и Саньке Карюхине, даже о женщине с вязаньем, с кото-
рой я вчера перекинулся малозначащими фразами. А по-
том носком тапочка нарисовал на песке координатные оси
м выложил свое объяснение, почему и как я попадаю с
Тверского бульвара в прошлое и возвращаюсь обратно.
Помните, про спицу и скомканную бумагу.
Слон слушал меня сочувственно. Он опустил голову на
грудь, отчего число подбородков удвоилось, и сказал:
— Чушь.
Я обиделся.
— Совершенная чушь,— уточнил Прудник.— Тебя не
извиняет даже сомнительное образование и столь же сом-
нительный род занятий.
Не торопясь, уверенным лекторским тоном Док объяс-
нил мне, что думает современная наука о взаимосвязи
пространства п времени. Я ничего толком не понял, кро-
ме, разве что, одного: если бы даже случилось невероят-
ное и на Тверском в самом деле образовался желоб, то
мне, чтобы в него попасть, пришлось бы развить скорость,
превышающую скорость света, на что, как я обязан знать,
существует строгий запрет. И тогда, добавил Слон с'из-
девкой, я потерял бы не только паршивые кроссовки, но
и собственное тело, включая не слишком умную голову.
— И все же,— спросил я въедливо,^- как ты объяс-
нишь тот факт, что я с тобой разговариваю, а кроссовки
мои исчезли?
— Будь я следователем,— сонно возразил Прудннк,—
я нашел бы двадцать подходящих версий. Мне лень рас-
суждать на эту тему. Тем более что эта пропажа, в отли-
чие от нашей бесценной молодости, легко восполнима.

И жестом доброго волшебника он положил мне на ко-
лени яркую пластиковую сумку.
— Примерь,— сказал он.— Кажется, твой сайз.
— Размер,— ответил я.— По-русски это размер.
— А я что сказал?—удивился Док.— Я и говорю —
сайз. Примерь сникеры.
В сумке были кроссовые туфли со встроенным в язы-
чок микрокалькулятором для расчета беговых нагрузок.
Сайз действительно оказался моим. Туфли были мне впору
Я сунул темно-синие тапочки в сумку и предложил
Прудиику пробежаться вместе, чтобы увериться в моей
правоте. Слон так посмотрел на меня, что я не решился
настаивать. Впрочем, он согласился дойти пешком до мес-
та, откуда я попадал в прошлое, и посмотреть что к чему.
Всю дорогу до МХАТа Док обиженно ворчал — солид-
ный ученый, почетный член и лауреат, дел сверх головы,
а он отвлекается на мальчишеские глупости. За несколько
шагов до того самого места Док по моему сигналу пере-
шел на неуклюжую трусцу, я побежал рядом. Мы пере-
секли воображаемую черту — и ничего не произошло. Ров-
ным счетом ничего. На скамейках сидели одетые по ны-
нешнему парочки, мужчина прогуливал скотч-терьер а,
справа над бульваром нависала громада Художественного
театра.
— Это все?—спросил Прудник с облегчением.— Тогда
пошли, но, чур, без спешки.
Мы добрели до конца бульвара, поглазели через пло-
щадь на Пушкина, молча посидели на скамейке и пошли
ко мне домой пить чай.
Жене очень понравились новые кроссовки. И еще боль-
ше кольцо с индейской бирюзой, которое Док преподнес
ей с истинно слоновьей галантностью.
На следующий день я вышел на Тверской в новых крос-
совках и опять не попал в изгиб. Он словно сгинул после
объяснений Дока. Раз за разом я пытался преодолеть не-
видимый барьер, и все без толку. Когда я прекратил бес-
плодные попытки, было уже поздно, женщина с вязаньем,
наверное, ушла. А может быть, она в тот день не прихо-
дила на бульвар вовсе.
Дома я нашел записку от жены: «Уехала в клуб. Ужин
на плите. Позвони Пруднику». В кастрюльке плавала
цветная капуста, я погрел ее, выудил вилкой и съел, стоя
у окна. Капуста хороша в масле и в сухарях, пожалуй, не-
много сметаны тоже не помешает. Я поставил тарелку в
раковину и пошел звонить.
343

— Стареешь, энциклопедист!—закричал Прудник. Он
был настроен агрессивно.— Если память подводит, не ле-
нись заглянуть в справочник. Я сегодня посмотрел, и что
же? А то, что нет в Тверском бульваре километра. Девя-
тисот метров — и тех нет. Твоя история фальшива с са-
мого начала. Откуда ты взял этот километр?
— Но Четэри столько раз говорила...
— Не верь устному слову,— наставительно произнес
Док,— верь печатному. Спокойной ночи, авантюрист.
Я вернулся на кухню и вымыл тарелку. Без масла и
сметаны она отмылась мгновенно. Потом я нашел сумку
с темно-синими тапочками и спрятал ее в стенной шкаф
подальше, за коробки с камнями, которые жена не раз-
решала выбрасывать.
Еще не раз я выходил на Тверской, и все безрезуль-
татно. Структура пространства-времени, надо думать, хруп-
кая штука, а тут сотни прохожих, электрический ток в
проводах, пятна на Солнце, мои кроссовки с микрокаль-
кулятором, да мало ли что еще. Удивительно не то, что
этот желоб исчез, а то, что он вообще существовал...
Но существовал ли он? Да, тысячу раз говорю я. Нет,
один раз сказал Док. И это единственное «нет» оказа-
лось сильнее. Мне нечего противопоставить этой силе, пе-
ред безупречной логикой отрицания любой из нас безза-
щитен. В Тверском бульваре меньше километра, Пушкин
стоит на другой стороне площади, пространство не сом-
нешь, как бумажный лист. Я достаю из стенного шкафа
тапочки, провожу пальцем по их грубой синей парусине,
по черной резиновой подошве и кладу их обратно, в даль-
ний угол, за коробки.
До самой поздней осени я видел на бульваре худую
спину немолодого бегуна (лысину он уже прикрывал ша-
почкой); я хотел догнать его, но никак не мог этого сде-
лать, потому что только один раз, один немыслимый раз,
движимый не завистью и не злостью, я догнал Саньку
Карюхина, и такие минуты, понимал я, не повторяются.
И еще я встречал иногда на бульваре женщину с ми-
лым лицом, она вязала или просто глядела на прохожих,
изредка поправляя рукой легкие волосы. Мы обменива-
лись кивками» но подойти к ней ближе я так и не решил-
ся— было как-то неловко ни с того ни с сего присесть
рядом, а повода все не находилось. Я пробегал мимо,
склонял голову, и женщина поворачивалась ко мне, отве-
чала наклоном головы, и чудилось мне, провожала взгля-
дом, по я не оборачивался* потому что чувствовал непо-

нятный, необъяснимый стыд; и мне все хотелось подойти
поближе и. разглядеть, какого же цвета у нее глаза — се«
рые или нет, ведь с возрастом, говорят, цвет глаз может
измениться. С возрастом многое может измениться, но я
ие знаю, надо ли об этом жалеть.
Все хорошо, говорил я себе. Все складывается олл-райт,
говорил мне Док. Мой халцедон получил па выставке пер-
вый приз, говорила мне жена.
Чего во мне нет, так это злости. Ни спортивной, ни ка-
кой другой. Может быть, нет во мне и еше чего-то, что злос-
ти противоположно. Не мне о том судить.
А потом я перестал ходить на бульвар. Записался в
группу здоровья, езжу через день на занятия в Лужники.
Там хороший зал, теплый душ, толковые тренеры. Лишний
вес я давно сбросил и сейчас спокойно ем на ужин хлеб с
маслом и яблочным мармеладом.
А еде а КАРГИН
Еще один псевдоним — Авдей Каргин, причем на этот
раз зашифрованы два имени: Валерий Генкин (1940) и
Александр Кацура (1941). Оба живут и работают в Мо-
скве. Первый — инженер-электронщик, второй — философ.
Из сочетания основных профессий соавторов можно за-
ключить, что научная фантастика — жанр, созданный спе-
циально для них.
ТОРШЕР ДЛЯ ЛАБОРАНТА
«Рассказать или нет?»—думал Иван Игнатьевич, меняя
стекло с мазком на предметном столике микроскопа. Сов-
сем было собрался, но увидел, что у Ксении Ивановны
сложный билирубин, и решил отложить до обеда. В обед,
точно, удобнее, и боцмана не будет. Пальцы Ивана Иг-
натьевича с профессиональной проворностью орудовали
стеклами, крутили микровинт, но мыслями он был далеко,
не слышал стеклянного звяка посуды, которую боцман, на-
клонив медный затылок, составлял в сушильный шкаф, не
замечал привычного шума центрифуги и лишь изредка
бросал взгляд на Ксению Ивановну.
В два часа Василий Лукьянович по обыкновению отод-
винул локтем штатив с пробирками, постелил чистую тря-
пицу на серое, в проплешинах, сукно стола и, заскрипев
345

стулом, потянулся к своей кошелке. Кряжистая фигура
боцмана внушала Ивану Игнатьевичу известную робость—
чувство, которого он стеснялся, особенно в присутствии
Ксении Ивановны. И чего, казалось бы, робеть? Чего сму-
щаться? Ему, врачу как-никак, обыкновенного лаборан-
та. И человек Василий Лукьянович был не злой, хотя все
больше молчал, а руки его с тяжелыми короткими кистя-
ми всегда были, если только он не возился с пипетками и
мерными цилиндрами, сжаты в колючие рыжие кулаки.
На тряпицу легли два крутых, в трещинках, яйца, ро-
зовая луковица, шмат буженины собственного приготов-
ления. Подталкиваемый в спилу домашними запахами,
Иван Игнатьевич вышел на улицу, чтобы там, в тополи-
ной тени напротив крыльца лабораторного домика, дожи-
даться замешкавшуюся с последним анализом Ксению Ива-
новну. Так сказать или нет? Ведь решит, что спятил. Она
хоть женщина романтическая и начитанная, но все же жен-
щина, а они в необычное верят с трудом. Скорее сбывшее-
ся сочтут вымыслом, чем позволят себя провести болтун}'
и выдумщику. Иван Игнатьевич, правда, не имел особых
оснований для столь широких обобщений по части жен-
ского характера. Сам он был с детства застенчив сверх
меры. В школе тихоня, институт закончил в какой-то за-
думчивости. В больнице, где проходил интернатуру, боял-
ся. Ответственности, начальства, анекдотов, коллег, паци-
ентов. Сам и попросился в лабораторию. Жене, впрочем,
по душе был тихий его нрав, но потом, видимо, стал раз-
дражать, и она уехала с немолодым, но напористым глав-
ным инженером какой-то стройки, оставив Ивану Игнатье-
вичу почти взрослого сына и блокнот кулинарных рецеп-
тов, написанных крупным, уверенным почерком. Прошло
время. Сын стал студентом. По вечерам, пробираясь на
кухню, Иван Игнатьевич огибал разбухшую вешалку,
путался в чьих-то сапогах и слышал взрывы смеха за
дверью, всегда закрытой. Увидав по телевизору фильм, в
котором пожилой благообразный мужчина, сидя в тю-
ремной камере, клеил конверты и чувствовал себя совер-
шенно счастливым, Иван Игнатьевич ощутил непреодоли-
мое желание и самому вести столь же покойную, уединен-
ную и небесполезную для общества жизнь.
После женитьбы сына квартиру разменяли. Переехав
на окраину в собственную комнату, Иван Игнатьевич ма-
ло-помалу стал избавляться от робости и душевного неую-
та. Быт его постепенно обрастал удобными мелочами
привычными занятиями. Гостей у него не бывало, и cdoj

жилье в чреве панельного параллелепипеда он почитал за
настоящую крепость в английском смысле этого слова. Са-
модельные стеллажи потихоньку заполнялись книгами.
Там, в тисненых переплетах, за листами папиросной бу-
маги жили цветные птицы. Солнечная цапля с черными
стрелами на распушенных желтых крыльях. Султанская
курочка, ковыляющая на беспомощных лапках. Хмурый
заспанный кагу с растрепанным сиреневым хохлом. Ве-
черами, когда, утомленный, откладывал Иван Игнатьевич
книгу, представлялся ему густой красивый лес. Он лежит
на маленькой поляне и вникает в птичью жизнь, полн\ ю
таинственного очарования. В просветах ветвей синеет не-
бо, птицы поют свободно, и их язык становится все более
привычным, все более понятным.
А на днях случилось вот что. Иван Игнатьевич при-
позднился — читал, как маленькие соколы-чеглоки ловят
лапками жуков-навозников, потом брюшко откусывают, э
что осталось, на землю бросают. Жестокая привередли-
вость чеглоков ему претила. Искалеченные жуки ползали,
страдали, и он расстроился. Глаза уже смыкались. Иван
Игнатьевич отложил книгу, потянулся выключить торшер,
сонным взглядом ухватил какую-то неровность на строй-
ном лаково-желтом стволике, да сразу же и похоронил
это впечатление в медлительных предночных мыслях. Ут-
ром, отставляя торшер от дивана, почувствовал укол. Осто-
рожно убрал ладонь. На гладкой деревянной поверхности
обозначилось шершавое вздутие. Торчал острый сучок с
будто приклеенной тугой изюминкой-почкой.
Теплая загадочность события весь день дремала в его
мозгу. Под вечер, когда почка заметно увеличилась в раз-
мерах, Иван Игнатьевич взволновался не на шутку. «Вы
только подумайте,— бормотал он, шагая по комнате.—
Нет, каково, а? Впрочем, я всегда знал, я чувствовал, я
знал это»,— говорил он в стену довольно бессвязно, ибо
сам не очень понимал, что он должен был чувствовать и
знать.
Наконец Ксения Ивановна, пожелав боцману прият-
ного аппетита и тронув отраженную створкой шкафа ко-
роткую стрижку, спустилась к щуплой фигурке Ивана Иг-
натьевича, маячившей у крыльца. По дороге в молочное
кафе — десять минут ходьбы от больницы — Иван Игнать-
евич для разгону заговорил о любимом предмете.
— Вот пеночку, Ксения Ивановна, о которой я вам
вчера рассказывал, многие знают. Птица у нас известная,,
из породы славок. А то есть еще пуночка. Та побольше, б
347

мою ладонь. Живет в тундре. И вот что интересно. Приле-
тают пуночки на север ранней весной. Сначала самцы. И
каждый себе участок ищет. Как найдет — никого туда не
пускает. Сам взлетит на валун повыше и поет. Часами
напролет поет: «пи-и!» Ну, потом уже самочки прибывают,
и у каждой пары место определено. Можно сказать, квар-
тирный вопрос решен...
Так и не добрался в тот день до главного. Духу не хва-
тило. Зато на следующий день случилось такое, что мол-
чать уже стало невмоготу.
— Что это с вами сегодня, Иван Игнатьевич? Вы слов-
но именинник, румянец даже,— спросила его Ксения Ива-
новна, когда они двинулись привычной дорогой.
— У меня, Ксения Ивановна, событие,— начал он вдох-
новенно, запнулся и продолжил тугим голосом,— у меня
дома торшер. Такой, знаете ли, на деревянной ноге.
Ксения Ивановна улыбнулась.
— Торшер — это хорошо. Рада за вас.
— Вы вот смеетесь...— Он замолчал.
Ксения Ивановна посмотрела на него внимательно. И
тут Иван Игнатьевич как в воду:
— Он у меня зацвел.
— Кто зацвел?
— Торшер.
— Торшер? Да вы шутник, Иван Игнатьевич!
— Сам понимаю, странно звучит. Но это так. Зацвел
голубым цветком. Ветку пустил с листьями.
— И много их, цветов?
— Один.
— Один — это еще ничего. Не совсем, значит, совесть
потеряли,— Ксения Ивановна засмеялась низким смехом и
посмотрела на Ивана Игнатьевича с интересом, какого
прежде ее взгляд не выражал.
Но он этого не заметил. Обиделся.
А домой шел весь в ожидании. Что там? И увидел:
ствол от вечернего солнца золотой и теплый, вторая ветка
проклюнулась, а первая еще два цветка дала. И не сдви-
нуть уже его с места — тонкими упругими нитками впился
тяжелый блин в сырой паркет.
Смирив волнение, Иван Игнатьевич, как ни в чем не
бывало, поужинал покупной котлетой с чаем, сел в кресло
под торшером и открыл любимую книгу «Осы, птицы, лю-
ди».
Шли дни. Бесконечной чередой тянулись стекла и склян-
ки с биоматериалом. После работы Иван Игнатьевич воз-

вращался прямо домой. Если раньше, бывало, нет-нет да
и сходит в кино или посидит часок на бульваре, а то прой-
дется по магазинам — просто так, поглазеть, то теперь
спешил ом под сень своего чуда, ласкал пальцами теплый
ствол, носил из кухни воду в стакане, опасливо плескал
на расползавшиеся корешки, запрокинув голову, следил за
уходящими вверх ветвями, отмечая путь древесного жука
или божьей коровки. Голубых цветов становилось все боль-
ше, и в лаборатории он скучал по их слабому холодно-
вато-горькому запаху.
В беседах с Ксенией Ивановной он избегал возвращать-
ся к этой теме, боялся насмешки. Но как-то не выдержал:
— А знаете, Ксения Ивановна, отчего я сегодня прос-
нулся?
— Не знаю, Иван Игнатьевич. От будильника, навер-
но.
— Л вот и пет. Дятел над головой стучал. Так долбил!
— Лн-яп, Иван Игнатьевич, прямо беда с вамп. Не до-
ведут до добра ваши птицы.
— Опять не верите,— сказал он.— А вы...
И тут Иван Игнатьевич выпалил то, что, казалось, ни-
когда и вымолвить не сможет:
— А вы приходите, сами увидите.
Выпалил и трусливо замолчал.
Ксения Ивановна тоже промолчала. А возвращаясь до-
мой, дошла до подъезда, представила стерильный уют сво-
ей кухни, холод большой чисто прибранной комнаты, по-
вернулась и пошла в кино. Давали какую-то комедию, гру-
стную и нелепую.
Рассказы Ивана Игнатьевича о птицах Ксения Иванов-
на слушала вполуха, хотя виду не подавала. Думала о
своем. То мужа вспоминала, еще молодого, до болезни, то
консерваторский класс с белым роялем, то медучилище,
то ясные глаза мальчишки в детской комнате и голос его,
очень искренний: «Я потому, тетенька милиционер, Сашка
порезал, что он биту мою зажал. Хорошая бита, сам лил...»
Тетенька милиционер не выдержала, сломалась.
Старалась, правда, не опускаться, следила за собой.
Журналы покупала на автобусной станции, старик-ки-
оскер оставлял «Новый мир», «Иностранку», «Неделю»,
Ходила иной раз и в театр, и на выставку. А на концер-
ты, в оперу — на живую музыку — никогда. Не могла
смотреть на волшебные руки людей — там, па сцене или
349

в оркестровой яме. Сразу ощущала два своих негнущихся
пальца, боль возвращалась через тридцать почти лет. За-
то дома, поставив пластинку на черный тяжелый диск,
Ксения Ивановна начинала жить настоящей, а не выду-
манной жизнью. Под звуки «Страстей по Иоанну» все
это — анализы крови и желчи, мочи и ликвора, молочные
обеды с Иваном Игнатьевичем, редкие письма и звонки
дочери — исчезало, и она, перестав притворяться лаборан-
том и женщиной средних лет, восходила по бесконечным
ступеням хоралов, выше, выше, сладко цепенела душа, и
медленные слезы радости стекали по ее щекам.
«У птиц ведь свои композиторы, Ксения Ивановна. И
свой Бах. Глухарь. Застаньте его на току — сколько раз-
меренной страсти в глухариной любовной песне...» Чудак
Иван Игнатьевич! Убегает теперь после работы как ош-
паренный. Вваливается, должно быть, в свою берлогу,
достает из «Морозко» кислый творог крупинками, ест с
.ефиром, повидлом мажет, чтоб не морщиться, и садит-
ся разглядывать цветные картинки при свете торшера.
Вообразить его цветущим деревом! Это, однако... Да это
все равно, что принять ее, Ксении Ивановны, комнату за
старинную гостиную с барочной мебелью... Ксения Ива-
новна жила на втором этаже кооперативной башни, об-
лицованной веселой зеленоватой плиткой. Широкая тахта
в ее комнате застелена пушистым новозеландским пле-
дом, в полках среди книг посверкивают хрустальные ве-,
щицы, голубеют за стеклом серванта высокие бокалы,
привезенные дочерью из Чехословакии. Но сейчас она не
замечает этого. Она отчетливо видит синие штофные сте-
ны в золотых медальонах, легкую лепку потолка, орехо-
вый узор паркета, голубую, под стать стенам, обивку ди-
ванов и кресел и множество людей, замерших в ожида-
нии. Иван Игнатьевич, нахохлившись, сидит рядом с ли-
той фигурой боцмана, на шелковом пуфе пристроился ста-
рик-киоскер, за которым стоит ясноглазый паренек, так
мастерски отливавший биты. А вот другой мальчик, по-
старше, тоже ясноглазый, вожак ватаги, оравшей в луче-
зарной тишине майского вечера: «В-Союзе-нет-еще-пока-
команды-лучше-,, Спартака"».
Тогда он больно крутил ей запястье и приказывал кри-
чать: «„Спартак" — чемпион!» А сейчас сосредоточенно
ждет, сидя между ее дочерью и худым сутулым мужчи-
ной, отвергнувшим лицо. Еще дальше, в полутьме,— сжав-
шаяся пара старичков, он и она, но лиц их тоже не раз-
глядеть. Только что убрали ворох цветов с белой крышки

рояля. Больше ждать невозможно. Она опускает руки*
it в воздухе повисают нервные взрывы скрябинской сонаты,
Василий Лукьянович был молчалив оттого, что стес-
нялся грубого, громкого своего голоса, ставшего таким от
прошлой его морской службы. А после контузии, поразив-
шей Василия Лукьяновича в самом конце войны, стал ом
глуховат на правое ухо, отчего заговорил еще громче. Кон-
чал он службу в тылу, сначала санитаром, потом фельд-
шером. Дело оказалось непустое, и продолжал бы он эту
работу на гражданке, да только досаждали бестолковые,
еле бормочущие пациенты, сами не знавшие, что с ними
стряслось. Приходилось переспрашивать по многу раз, на-
клоняя левое ухо. Василии Лукьянович поразмыслил и
пошел в лаборанты,
В людях Василий Лукьянович ценил основательность^
в речах — трезвость, в поступках дисциплину и разум-
ность. Ксению Ивановну уважал, угадан в пен характер
за внешней мягкостью. Иван же Игнатьевич, хотя и врач,
и начальство, был, по его меркам, человек несерьезный,
пустоватый человек, звенящий какой-то, а потому Васи-
лий Лукьянович своего коллегу жалел, внешне, правда,
никак этого чувства не проявляя. Но то, что услышал он
сейчас — случайно, конечно: курил после обеда на лавоч-
ке за кустами жасмина, когда Иван Игнатьевич и Ксения
Ивановна прошли мимо,— поразило и расстроило Василия
Лукьяновича. Скажите пожалуйста, дерево у человека в
квартире выросло. Дятлы стучат. Заместо потолка небо.
Ну и наплел. Ну и гусь. И Ксения Ивановна хороша. Нет,
чтобы одернуть, коллегу в чувство привести. Эх, все-таки
баба есть баба. Слабая порода.
Дятлов было два. Под их уютный перестук Иван Иг-
натьевич, умильно прикрыв веки — притворщик!—следил,
как плавно движется она по комнате, собирая на стол.
Вначале покрыла его — василисиным взмахом от себя —
чрусткой, в квадратах складок, скатертью, уже лет пять
не тревожимой в нижнем ящике гардероба. Поставила
две тарелки толстого фаянса в залитых глазурью растре-
щинах и рядом с каждой — тронутые желтизной салфет-
ки в серебряных потемневших кольцах. Птицы на миг
угомонились, непривычная тишина заставила его поднять
«олову и потерять из виду стол и руки Ксении Ивановны.
Оказалось, дятлы взлетели повыше и возились там с гнез--
лом, притыкая былки й веточки. -За последнее время %ор-
851;

шер заметно вырос. Буйная крона скрыла, унесла вверх
протечный потолок. Иван Игнатьевич вглядывался, лю-
бопытствуя увидеть знакомые желтые кляксы, но глазам
открывались синие куски неба, где выше редких облаков
висел темный крестик сапсана.
Он снова опустил глаза. Два невидимых от чистоты и
топкости бокала таяли друг против друга, а в стороне, на
краю стола, теплым куриным духом исходила фарфоро-
вая супница, оперенная ручкой половника. Ксения Ива-
новна, должно быть, решила, что он задремал. Тихо отве-
ла рукой синецветную ветку, наклонилась п сказала:
— Ваня, Вань, встава-а-й. Обед на столе.
Боже, хорошо-то как.
Худой мужчина и старички уже были на своих местах.
Она скинула плащ, прошла в дальнюю комнату пере-
одеться. К инструменту вышла в черном бархатном пла-
тье, села за клавиатуру и задумалась. Первый звук полос-
пул пространство. Он резал его и рвал, и в черные тре-
угольные дыры лезли другие звуки. Вот они хлынули не-
остановимой лавиной — бантов, колпаков, чулок под ле-
тящими фалдами. Они хватают ее и тащат, она смеется
и отбивается. Жарко горит солнце на рожке охотника.
Пастушок идет краем поля, закинув голову к ликующему
небу, и сквозь гуд недалекого леса пробиваются крики вал-
торны. А там, за углом, за внезапно открывшейся кре-
постной стеной, за островерхими башнями тесного города
взрывается ярмарка, заполняя собой кривые улочки, бу-
лыжные площади, колокольчиковое поле, и звучит в ней
и бьется призывный клич. Солнце заходит, светло и вол-
шебно бегут по клавишам пальцы, а если и ошибаются,
то ошибаются легко и лукаво. Так играл Иосиф Гофман.
Но вот невидимая сила сбила звуки в могучие упряж-
ки, пальцы стали собранней, удары резче и суровей. В иг-
ре проступила страшная размеренность и точность. Какая
дерзкая поступь басов. Какие смелые порывы открыли
дорогу вверх. Какие мертвые паузы оттенили стремитель-
ный бег. И вдруг—в повисшем пустом пространстве с
дивной загадочностью встает одинокий звук. Так играл
Сергей Рахманинов.
Низкое небо опустилось над полем. В застоявшейся
его зелени плыли подкрашенные розовым облака. Одна-
едкпствеиная птица тонко звенела над умолкшей травой.
По полю шла девочка в венке из ромашек. Она уходила
к горизонту, не думая о дороге. Скажи, куда? Скажи, за-

чем? Звуки вопрошают, бьются, замирают. И вместе с
теплым вечерним туманом все вокруг затопляет высокая
светлая нежность. Так играет она, Ксения Адоскияа.
В пятницу из кошелки Василия Лукьяновича, поми-
мо обычной снеди, явились капустный пирог, пакет посох-
шего зефира и бутылка без этикетки.
— Вот,— сказал он, поводя рукой над столом.— Это,
значит...— И, опережая удивленно-сердитую морщинку на
лбу Ксении Ивановны, добавил, кивнув на бутылку:—
Легкое очень, домашнее...
Иван Игнатьевич, направившийся было к выходу, что-
бы на улице поджидать Ксению Ивановну, застыл в две-
рях.
— Что вы сказали, Василий Лукьянович?
— Я в том смысле — день рождения у меня. Шаг, ста-
ло быть, к этой...
— Ну что вы такое говорите, Василии Лукьянович,—
заторопилась Ксения Ивановна.
— К пенсии, говорю, шаг. Недолго уж, два годика ос-
талось. Это вы молодежь, а я... Словом, давайте это... от-
метим, что ли.
Такую длинную речь Василий Лукьянович в стенах ла-
боратории произнес, пожалуй, впервые.
— Ах, ну право,— приговаривала Ксения Ивановна,
нарезая кулебяку, расставляя мензурки и бумажные та-
релочки и передавая Ивану Игнатьевичу миску с помидо-
рами— мыть. Тот покорно, даже с готовностью, ушел.
— Я вот, Ксения Ивановна, хотел сказать вам,— на-
чал Василий Лукьянович,— про Ивана. Вы ведь тоже, на-
ьерно, заметили.
— Что я такого могла заметить?
— Птицы эти, деревья...
— Да, птиц он любит. А что?
— Птиц и я люблю. Особенно чаек. Я к тому, что за-
говаривается он. У него ведь птицы-то на этом... Только
не думайте, не подслушивал я. Случайно вышло. А вы,
нехорошо, Ксения Ивановна, подыгрываете вы ему. Вам
бы урезонить человека.
— Господи, да о чем вы, Василий Лукьянович?
— О торшере его, о чем же еще. Дятлы у него там по-
селились, цветы лезут. Того гляди груши рвать начнет.
— Ах, вот что вас беспокоит,— сказала Ксения Ива-
новна ровным голосом.
— Ну да. Совсем ведь с катушек сойдет.
353

— Эх, Василий Лукьянович, голубчик. И все-то у вас
прямо, и все-то у вас ровно. Ну торшер, ну цветы. Тут ра-
доваться надо, коли такая удача. Не часто выпадает че-
ловеку, чтобы вот так. Я и сама недавно этого не пони-
мала. А жизнь, она ведь... Да нет, не умею я объяснять.
Знаете что! Приходите-ка вы лучше в воскресенье ко мне,
с Натальей Павловной приходите. Я вам сыграю.
В комнату, толкнув коленом дверь, протиснулся Иван
Игнатьевич. Левой рукой он прижимал к себе миску с
умытыми влажными помидорами, а правою робко выста-
вил букет привядших бордовых гладиолусов.
— Извините, цветы немного того. Но другие еще ху-
же были. Вот, Василий Лукьянович, мы с Ксенией Ива-
новной поздравляем вас. И пусть все ваши желания ис-
полнятся.
— Ул< не с вашего ли... не из вашего ли сада цветы? —
басовито брякнул Василий Лукьянович, но в конце фра-
зы поперхнулся и закашлялся. Кашлял долго, натужно,
до слез.
— Будьте здоровы, Василий Лукьянович! — сказала
Ксения Ивановна.— Это очень важно, чтобы желания ис-
полнялись. Ведь тогда все будут счастливы. Вот у вас ка-
кое самое заветное желание?
Василий Лукьянович немного помолчал, разливая ви-
но. Потом, когда уже выпили, сказал:
— Я, знаете, до войны под Мелитополем жил, у само-
го моря. А возвращаться не стал—не к кому. В разных
местах бывал. Доучивался, работал. Здесь вот зацепился,
а все туда тянет. Думаю себе, на пенсию выйду, уговорю
Наталью, поедем в нашу Степановку.— Он еще помолчал
и тихо добавил:— Лодку куплю, стану рыбу ловить.
Так, за разговором, они и не заметили, что кончился
обед.
В этот день двери запирала Ксения Ивановна, н — та-
кое случилось впервые — Иван Игнатьевич и Василий
Лукьянович дождались ее. Некоторое время шли втроем.
А когда она свернула к себе, мужчины продолжали путь по
медленно остывающему булыжнику. Иван Игнатьевич рас-
сказал боцману об удивительной птице колпице с расши-
ряющимся книзу клювом, странным образом похожим
и на лопату, и на молоток. Василий Лукьянович, в свою
очередь, объяснил Ивану Игнатьевичу, как берет кефаль
на Бирючьем острове, который и не остров вовсе, а са-
мый край длиннющей Федотовой косы. Уже прощаясь,
Василий Лукьянович сказал:
354

'— Я чего спросить хотел. Что это с Ксенией-то проис-
ходит?
Иван Игнатьевич смотрел не понимая.
— Эти ее разговоры о рояле, о том, будто играет она.
Надо бы отвлечь ее от мыслей этих* Какая уж тут игра,
сами понимаете.
— Да что вы, Василий Лукьянович,— вздохнул Иван
Игнатьевич облегченно.—-Подумаешь, рояль. Ну, появил-
ся у Ксении Ивановны рояль. Ну, играет она на нем. Но
ничего такого тут нет. А играет, между прочим, замеча-
тельно. Да ведь Ксения Ивановна и женщина необыкно-
венная. Понимаете ли вы это? Вы должны понять. Со
мной тоже, скажу вам по секрету, удивительная история
вышла. Вот у вас, например, есть дома торшер?..
Потом, когда Иван Игнатьевич, махнув рукой, юркнул
в свой переулок, Василий Лукьянович замедлил и без то-
го неторопливый шаг. Сейчас пройдет он мимо глухого
куба бойлерной с намалеванными на грязной стене спа-
дающими буквами ЦСКА, минует перевернутую урну у
подъезда, откроет визгливую створку с красной фанерной
заплатой и станет подниматься, хрустя скорлупой у мусо-
ропроводной колонны с вырванными крышками. Он войдет
в квартиру, где делит стол и постель с женщиной, много
лет назад пришедшей сюда, чтобы досадить другому (как
и он привел ее, чтобы досадить Марианне и забыть ее пле-
чи в соленых каплях), да и оставшейся — стирать и стря-
пать, гасить в себе и в нем вожделение и молчать, мол-
чать, молчать. Он распахнет окно, выходящее на крутой
подъем к нефтебазе, где надсадно воют бензовозы, он от-
кроет окно, эх, дятлы-рояли, и высунется до пояса...
Иван Игнатьевич торопился. Он ждал сегодняшним
вечером в гости Ксению Ивановну. Она обещала прийти
на ужин к половине восьмого. Иван Игнатьевич летел до-
мой. Сейчас он войдет к себе, отыщет кнопку среди кор-
ней, впустит этот задумчивый свет, похожий на свет забы-
того фонаря в листве ночного парка. И лишь две мысли
слегка тревожили Ивана Игнатьевича. Во-первых, дятлы
селятся в дуплах и гнезд никогда не вьют. И, во-вторых,
он твердо помнил, что серебряные кольца для салфеток
мать продала сразу же после войны.
Василий Лукьянович распахнул окно, выходящее на
крутой подъем к нефтебазе, откинул створки, эх, дятлы-
рояли, и высунулся до пояса. Он увидел красную глину
12*
355

азовского пляжа, вдохнул запах степи и моря, горечь и
соль коснулись губ. Там, где вода теряет прибрежную жел-
тизну и сливается с сине-зеленым небом, глаза схватили
маленькую белую запятую — баркас чудака или городско-
го бездельника: какой серьезный рыбак выйдет в море в
этот час. Да и не ходят теперь рыбаки под парусом.
Но это был парус. А над ним, но ближе, на густо ок-
рашенном холсте неба, стремительную двойную линию
выводила пара сизых точек. Чайки.
Вячеслав РЫБАКОВ
Вячеслав Рыбаков (1954) — ленинградский писатель-
фантаст, автор многих повестей и рассказов, а также сце-
нария известного фильма «Письма мертвого человека»,
созданного совместно с режиссером /С. Лопушанским и
Б. Стругацким.
Надо ли писать, снимать фильмы о страшном? Надо! —
убежден В. Рыбаков. «...Читать или слышать о неблаго-
приятном будущем,— говорил он в интервью газете „Ве-
черний Ленинград",— избегают именно те, кто не хочет
напрягаться для построения будущего благоприятного и
сосредоточился на высасывании соков из благоприятного
для себя настоящего». И дальше — в том же интервью:
«Появление Христа перед последним человеком на Зем-
ле — это, конечно, не религиозный, а этический символ.
Рассказ „Зима" — один большой вопрос: может ли этика
противостоять прагматизму, в том числе его крайней со-
временной форме — форме термоядерного насилия? И ка-
ким бы ни был ответ на этот вопрос — только этика пы-
талась и пытается осуществить подобное протиеостс"
яние».
ЗИМА
Возможно, кто-то, как и он, еще отсиживался в подвалах,
убежищах, бункерах. Возможно, кто-то еще не замерз в*
Антарктиде. Вполне возможно, в стынущих темных глу-
бинах еще дохаживали свое, снуло шевеля плавниками
здшт'ов и рулей, подлодки. Все не имело значения. Этот
человек ощущал себя последним и поэтому был послед-
ним.

После того как над коттеджем прогремели самолеты —
бог знает, чьи, бог знает, куда и откуда,— подвал затряс-
ся, едва не лопаясь от переполнившего его адского звука,—
сверху уже не доносилось никакого движения, только буря
завывала. Человек едва не оглох тогда, и нескоро услы-
шал, что малышка проснулась — перепуганно кричит из
темноты, заходится, давится плачем. Конечно, это были
самолеты одни, другой, третий, совсем низко. Зажег фона-
рик. Пошатываясь — для себя ои ие успел схватить никакой
еды, а прошло уже суток четверо — побежал к дочери. Бу-
бу-бу! Кто это тут не спит? Страшный сон приснился? Фу,
какой противный сон, давай его прогоним, вот так ручкой,
вот так, вот так. Прогна-а-али страшный сон! Спи, не бой-
ся, папа тут. Все хорошо. Примерно через сутки ударил
мороз.
Ледяные извилистые струйки медленно, словно крупные
хлопья снега, падали сверху, с потолка, затерянного в
темноте. Теплые вещи летом хранились здесь — повезло,—■
и человек все нагромоздил на малышку, только свое
пальто надел на себя. Где-то он читал об этом или слы-
шал— вся дрянь, гарь, миллионы тонн гари и пыли, ко-
торые взрывы выколотили из земли, плавали теперь в стра-
тосфере, пожирая солнечный свет. Малышка стала пла-
кать чаще, чаще звала маму, чаще просила есть— чело-
век экономил молоко и все кутал ее, все боялся, что она
простудится. Гу-гу-гу! Кто это тут не спит? Ночь на дво-
ре, видишь, как темно — хоть глаз коли. Мама утром при-
дет. «Мама» она уже две недели как выговаривала, а «па-
па» никак не хотела, это его очень огорчало, хоть он и не
подавал виду, посмеивался.
Потом все как-то сразу подошло к концу. Когда ма-
лышка вновь захныкала, человек едва смог встать, едва
нащупал коченеющими руками свой фонарик—пустил о
потолок обессилевший красноватый луч. Высветился стол,
кроватка под ворохом одежды, тонущие в тени шкафы и
стены. Человек слил остатки воды в кастрюлечку, из ко-
робка достал последнюю спичку, из шкафчика — послед-
ний пакет молока, уже до половины пустой, из аптечки —
снотворное. Растолок все таблетки. Снял с полки очеред-
ную книгу, разодрал; чиркнув спичкой, зажег бумагу под
кастрюлькой. Стало светлее, подвал задышал, заколы-
хался в такт колыханиям рыжего огня. Резало привыкшие
к темноте глаза. Но человек смотрел, читал напоследок —
раньше, в толчее дел, некогда было перечитывать люби-
мые книги, теперь дела уже не мешали. «Нет! Не в тво-
357

ей власти превратить почку в цветок! Сорви почку и раз-
верни ее — ты не в силах заставить ее распуститься. Твое
прикосновение загрязнит ее, ты разорвешь лепестки на
части и рассеешь их в пыли. Но не будет красок, не будет
йромата. Ах! Не в твоей власти превратить почку в цве-
ток. Тот, кто может раскрыть почку, делает это так про-
сто...» Пламя медленно, словно лениво, ползло по стра-
нице, переваривало ее, и страница ежилась, теряя смысл.
Оставались хрупкие, невесомые лохмотья. Сюда нальешь
воды на две трети бутылочки примерно. Уразумел? И в
воде разогревай. Мы всегда превыше всего ценили мир,
говорил человек на экране, энергично и уверенно. Если
нам понадобится еще пятьдесят ракет, мы развернем все
пятьдесят, и никто нам не помешает. Мы руководствуем-
ся только своими интересами и своей безопасностью. Ва-
шей безопасностью! Мы не устаем бороться за мир с ору-
жием в руках везде, где этого требуют жизненные инте-
ресы нашей страны.— Перестань косить в телевизор. Одно
и то же бубнят каждый день... Мир, мир — а переезд тре-
тий день починить не могут... Попробуй обязательно, не
перегрел ли. Да не рукой пробуй, а щекой! — Ома чмокнула
его в щеку.— Ой, у тебя и щеки-то ничего не поймут, я
тебя до мозолей зацеловала. Или не только я? — Не уез-
жай,— попросил человек.— Я к вечеру вернусь. Отец звал,
супу вкусного хочет. Ну я же к вечеру вернусь. А ты оста-
вайся тут за родителя. Научишь ее «папа» говорить, пока
я не отсвечиваю. Ой, как я буду назад спешить,— мечта-
тельно проговорила она и пошла к станции, а он остался
за родителя. Когда согрелось молоко в стеклянной буты-
лочке с мерными щербинками на боку, он высыпал туда
порошок и тщательно разболтал.
— Соображаешь, чем пахнет? — спросил он хрипло и
испробовал бутылочку щекой.— Сейчас папа тебя накор-
мит.
Услышав слово «накормит», она завозилась, пытаясь
выпростать руки из-под укрывавшей ее рыхлой горы.
— Папа,— отчетливо сказала она, когда человек пере-
гнулся к ней над сеткой кровати. Поспешно зачмокала,
скривилась — горьковато!—но пи на миг не выпустила
соску, только смешно морщилась, вразнобой перебирая
мышцами маленького лица.
— Вот умница,— приговаривал человек, свободной ру-
кой поддерживая пушистый теплый орешек се головы.—
Вот молодец... Как славно кушает...
Она все-таки высвободила руку, он стал запихивать

ее обратно, он и теперь боялся, что она простудится. Не
сбавляя темпа, она шумно дохлебала последние капли,
отодвинула его руку и, удовлетворенно смеясь, вцепилась
крохотными пальцами в щетину на его подбородке. Он
ткнулся в гладкую кнопку ее носа, потерся лбом, щека-
ми — она хохотала, повизгивала.
— Гу-гу-гу. У кого это носик такой маленький? У кого
это ручка такая тепленькая? Гли-гли-гли! Ну, будет, бу-
дет, не балуйся, а то молочко обратно выскочит.
Он так и стоял, пока пальцы ее не разжались и рука
не упала. Она уснула, как тонет камень. Он опустился на
стул рядом с кроваткой, сжался, точно ожидая удара. Ее
дыхание, отчетливо слышное в морозной тишине, стало
затрудненным, легонечко булькнуло на выдохе и разор-
валось. Скорчившись, он ждал — но она не дышала. Он
не мог поверить, что все случится так просто. Но она не
дышала. Фонарик угасал час за часом, вот уже лишь
нить красновато тлела —она по-прежнему не дышала. Он
встал — оглушительно скрипнул стул,— попятился, сбил
на пол кастрюлечку со своей последней водой. От грохо-
та едва не лопнули уши. Надсаживаясь, едва не падая от
усилий, откинул, уже не боясь ничего снаружи, массив-
ную крышку люка, и внешний воздух холодным комом
рухнул вниз.
Шумные порывы морозного, сладковатого ветра при-
вольно перекатывались в темноте. Под ногами — ковер и
осколки. Сколько же здесь рентген? Вслепую сделал не-
сколько шагов; ударившись о косяк, выбрался из гостиной
и коридор. Ведя рукой по стене, добрался до наружной
двери н изо всех сил оттолкнул се от себя.
Он едва устоял. Ледяной поток, наполненный хлесткой
снежной крупой и пеплом, словно водяной вал, ударил и
грудь, ободрал лицо. Человек вскинул руки, заслоняя гла-
за, и только теперь бутылочка выпала из окостеневших
пальцев — со стеклянным стуком, едва слышным в реве
ветра, она скатилась по невидимым ступеням. Где-то не-
подалеку протяжно скрипели платаны. Слепота была не-
стерпима, до крика хотелось хоть на секунду разорвать
ее — или выцарапать себе глаза.
Истертый, избитый ветром, он дополз до гаража. Ску-
ля от бессилия, долго не мог попасть внутрь. Замерз за-
мок, у двери намело. Протиснулся. Залез в машину. За-
хлопнул дверцу, отсекая влетавшие в кабину вихри, и от
блаженства на несколько минут потерял сознание.
Когда он уже отчаялся завести мотор, мучительное ур-
359

чание стартера в какой-то раз все же сменилось мягким
рокотом, нелепо уютным в этом аду. Машина преданно
дрожала, как всегда. Машина была жива. Человек вклю-
чил фары и, захлопнув лицо ладонями, закричал от сви-
репой боли, от беспощадного удара света. Перед намерт-
во зажмуренными глазами пульсировало ослепительное
изображение — изломанные деревья с примерзшими к вет-
вям тряпочками листьев и черные, сникшие цветы в снегу
и пепле.
Струп поземки летели навстречу, косо пересекая шос-
се. Машина вспарывала их, колеса то и дело скользили
по ледяной крупе, зависали, отрываясь от покрытия, и
тогда ревущая буря грозила смахнуть машину с дороги.
Некоторое время человек бездумно соблюдал рядность;
потом, когда фары высветили днище опрокинутой грома-
ды контейнера, ушел влево и со странным чувством мерт-
венного освобождения пустил разграничительный пунктир
иод кардан. Один раз где-то далеко — за городом, за мы-
сом, в открытом море — полыхнула долгая голубая зар-
ница. Что-то горело? Взорвалось? Или война еще шла?
Он обогнал окаменевшую колонну армейских грузовиков
и бронетранспортеров — многие перевернулись, свалились
с шоссе, когда па них обрушилось... что? Вокруг выступов
на корпусах крутились снежные вихри. Он притормозил —
машину слегка занесло и долго волокло боком. Прикры-
вая лицо, вышел наружу. Ветер ошеломлял, душил, неза-
стегнутое пальто рвало плечи, взлетая к затылку. Влез в
один из кузовов. Смерзшейся грудой лежали ледяные ма-
некены в полевой форме. Некоторые успели достать про-
тивогазы, некоторые даже успели их надеть. Выдрал из
груды один автомат, потом другой. Волоча в каждой руке
но автомату, доковылял до машины. Снегопад усиливал-
ся—бешеная, сверкающая пляска в лучах фар и тьма во-
круг.
Город не очень пострадал. Видимо, бомба взорвалась
где-то южнее, в районе химкомбината,— поговаривали,
что там выполняют заказы военного ведомства. Наверное,
оттуда и тянуло странным сладковатым угаром. Часто
приходилось разворачиваться у завалов, у перевернутых
автобусов и машин. Один раз автомобиль будто въехал
на каток; всю улицу и бог знает сколько еще улиц залила
лопнувшая канализация. Его опять сильно занесло, он
едва не врезался в растоптанный девятнэтажный дом, про-
копченный долгим пожаром. Здесь он тоже предпочел вер-
нуться и поискать объезд.
Ш

По знакомой лестнице поднялся на третий этаж. По-
ставил автомобильный фонарь на пол, долго возился с
ключами — не слушались пальцы. Потом не открывался
замок. Наконец вошел. Словно бы вышел обратно на ули-
цу. Здесь, за столь надежно запертой дверью, здесь, где
всегда еще с порога охватывало чувство тепла, уюта и
покоя, Была и вихрилась та же пурга, опаляла щеки, сте-
ны обросли серыми от пепла сугробами и край пола — не-
ровный, иззубренный — обрывался в пустоту. Там несся
снежный вихрь, глубинно мерцая от света фар внизу. И
она, присыпанная пеплом и снегом, лежала лицом вниз на
полу кухни, и кастрюля из-под супа лежала на боку в по-
луметре от ее головы, и кусочки мяса, моркови, сельдерея
вмерзли в твердую, заиндевелую кипу волос.
Тесть был, как всегда, в кабинете. Здесь часть стены
внесло внутрь, и она, раскрошив книжный шкаф и пись-
менный стол, распалась на несколько плоских обломков.
Трещины были плотно забиты черным снегом. Из одной
неловко торчали пальцы, сжимавшие шариковую ручку.
Человек едва не разорвал себе руки в тщетных попытках
сдвинуть обломки, потом вернулся на кухню, осторожно
оторвал от пола жену — на одежде и на обожженной ще-
ке ее торчали тоненькие, неровные крылышки мутного
льда. Он обломал их и, зацепив двумя пальцами фонарь,
вышел на лестницу. Прислонив жену к стене, аккуратно
запер дверь.
У машины, верно мурлыкавшей на холостом ходу, он
оглянулся на дом. Была какая-то запредельная насмешка
в гротескно решетчатой обнаженности сотен одинаковых
клеток. Вон там жил кибернетик, в которого жена одно
время была влюблена, вон там, где смятое пианино све-
силось в пургу. Вспоминая, как ревновал, он открыл двер-
цу и хотел, как всегда, усадить жену рядом с собой, но
она не помещалась, она замерзла вытянувшись. Он уло-
жил ее на заднее сиденье.
Возле магистрата новая мысль пришла человеку в го-
лову. Крепкое, старинное здание, фасадом обращенное к
северу, удивительно уцелело. Уцелели почти все стекла.
Уцелели рвущиеся, хлопающие по ветру флаги по обе сто-
роны парадного подъезда. Тормозя, человек проехал ми-
мо ушедшей в снег важной машины; внутри темнел, за-
прокинувшись, ледяной манекен шофера — он так и не
дождался пассажира. Обдирающая, как наждак, пурга
ворвалась в кабину. Визгливый грохот распорол шипенье
и завыванье, летящие клубы снега озарились пульсирую-
361

шим оранжевым светом. Приклад колотился о плечо. Bes-
авучными призрачными водопадами стекла фасада еры
вались в пляшущую мглу, один из флагов вдруг отделил-
ся от стены и, напряженный, как парус, косо полетел вниз.
Короткий красный огонь выплескивался из дула. Глаза
слепли от леденеющих на щеках слез, руки свело судоро-
гой — но от ужасающей пошлости, претенциозности про-
исходящего его тошнило.
Потом тошнота не прошла — усилилась, начались спаз
мы, а желудок давно был пуст, и лишь немного желчи
выбросилось в рот. Задыхаясь, человек хотел выплюнуть
желчь на лежащие в снегу пустые автоматы, но тут из
носа хлынула кровь—кровь в нем еще была. Сколько же
здесь рентген? У него звенело в голове, все качалось.
С женой на руках он спустился в подвал, уложил ее
на диван. Накрыл своим пальто, подоткнул в ногах, что-
бы ей было теплее. Прилипший к пальто снег не таял.
Автомобильный фонарь наполнял подвал бесчеловеч-
ным белым светом.
Чго-то пробормотав, человек поспешил обратно, на-
верх. Через несколько минут вернулся, неся полупустую
бутылку коньяку. Закрыл люк — крышка лязгнула, рухнуз
в пазы, и завывание ветра сразу стало далеким и неваж-
ным.
Налил в рюмку. С губ в спокойном морозном воздухе
слетал пар. Пригубил, зашелся кашлем, расплескивая ле-
дяной коньяк. Едва переведя дух, отчаянно выпил, налил
снова, рюмка колотилась в его руке, тускло отблескива-
ющие капли слетали с кромки стекла. Снова выпил, спе-
ша, но зубы у него все равно стучали. Оторвал рюмку от
губ, и она, лишившись опоры, заплясала в пальцах и вы-
прыгнула из них, сверкнула в сторону, в тень. Сел на края
дивана, сбросил пальто на пол—разлетелись рыхлые по-
лоски снега,— ковыляющими пальцами раздергал краси-
вую тесьму у ворота, стал сдирать блузку, надетую, как
он любил, на голое тело. Тонкая отвердевшая ткань отде
лилась вместе с кожей, ошпаренной разлившимся супом.
Едва не падая от поспешности, бросился к аптечке, щедро
смазал бурые проплешины мазью от ожогов. Потом вы-
плеснул на ладонь немного коньяку и принялся растирать
не захваченную ожогом кожу. Хрипло дыша, приставы-
вая при каждом вздохе, человек работал исступленно,
точно боялся опоздать. Через некоторое время, вдруг спо-
хватившись, поднес горлышко к ее губам, попытался, не-
внятно и ласково воркуя, разжать ей челюсти и дать вы-

пить глоток. Не сумел. Снова плеснул на ладонь. Вдруг
замер, ошеломленный догадкой,— задергалось иссеченное
пургой лицо.
— Она не умерла!—закричал он и с удвоенной силой
принялся растирать жесткое, как настывший камень, те-
ло — кожа лохмотьями ползла с его ладони, по животу
и груди жены потянулись первые, легкие полосы крови.—
Глупенькая, а ты что подумала? Дуешься на меня — а са-
ма не поняла! Я снотворного ей дал, снотворного1 Она
проснется утром и позовет тебя опять, и что я ей скажу?
Она тебя ждет, зовет все время, только «мама» и гово-
рит! — Разогнулся на миг, поднял глаза на кроватку и
увидел сидящего на стуле мужчину в грязной, не по пого-
де легкой хламиде до пят. Окаменел. Гость — смуглый,
бородатый и благоуханный — безмолвно смотрел на не-
го, и свет фонаря яркой искрой отражался в его больших
печальных глазах.
Человек медленно поднялся.
— Ну, вот...— хрипло произнес он. Гость молчал. Это
длилось долго.
— Думаешь, я сошел с ума?
Гость молчал, его коричневые глаза не мигали.
— Хочешь коньяку?
Гость молчал. Выл ветер наверху. Бутылка с глухим
стуком вывалилась на пол и откатилась в сторону, раз-
матывая за собой прерывистую тонкую струйку.
— Опять пришел полюбоваться, какие мы плохие?
Гость молчал.
— А сам-то! Мы оглянуться не успели, а у тебя уже
кончилось молоко! И ничего лучше меня не придумал
ты! Прихлопнул!
Гость молчал.
— А я отогрею их, вот увидишь,— тихо сказал че-
ловек.
По щекам гостя потекли крупные детские слезы. Не-
сколько секунд человек смотрел недоуменно, потом понял.
— Э-э,— сказал он и, безнадежно шевельнув рукой,
снова опустился на диван. Гость упал перед ним на коле-
ни. Схватил его руку, прижался горячим, мокрым от слез
лицом. Плечи его чуть вздрагивали.
— Не бери в голову,— с трудом выговорил человек и
вдруг улыбнулся.— Все пустяки,— положил другую руку
на голову гостя и принялся гладить его мягкие ароматные
волосы. На вьющихся черных прядях оставалась су-
кровица, тянулась отблескивающими жидкими паутинка-
363

ми.— Гли-гли-гли. Страшный сон приснился? Поверь, все
пустяки... Не получилось раз, не получилось два — когда-
нибудь получится. Ты только не отчаивайся.
— Я тоже думал, отогрею,— жалобно пролепетал
гость прямо в притиснутую к его лицу ладонь. Худые пле-
чи под хламидой затряслись сильнее.
Бок о бок хозяин и гость вышли из дома, и груда пур-
ги обвалилась на них. Параллельно земле мчался неисто-
вый, всеобъемлющий поток, волшебно подсвеченный из-
нутри фарами машины, затерянной в его глубинах.
— Спички-то хоть найдутся? — спросил человек. Горя-
чая рука вложила в его пальцы коробок. Человек криво
усмехнулся:— Этого добра у тебя всегда хватало для нас...
Идя на свет, он добрался до машины, вынул из багаж-
ника запасную канистру. Зубами отвернул пластмассовую
крышку, вернулся к двери, затерявшейся было в пурге.
Гость уже исчез — будто привиделся. Задыхаясь, поднял-
ся по ступеням, поставил канистру на пол коридора и
пнул йогой. Канистра опрокинулась в темноту. Присев, че-
ловек подождал, пока бензин растечется. Потом, пробор-
мотав глухо: «Отогрею, вот увидишь...»,— зажал несколь-
ко спичек в кулаке и неловко чиркнул.
Пламя с ревом встало едва не по всему дому сразу. С
опаленным лицом человек скатился с крыльца в сугроб
у самой границы гигантского гремящего костра. Стало
светло, как днем; оранжевая мохнатая толща стремитель-
ного снега просматривалась далеко-далеко. Увидел, как
затлела, задымилась одежда, и подумал: холодно.

Дмитрий БИЛЕНКИН
В прошлом году скончался Дмитрий Александрович Би-
ленкин (1933—1987). Горькая, невосполнимая потеря...
Ушел из жизни один из лучших советских фантастов, яр-
кий публицист, светлый человек, руководитель Москов-
ского и «малеевского» семинаров фантастов, наставник
многих молодых писателей.
Рассказ Д. Биленкина не случайно завершает совет-
ский раздел сборника, располагаясь после сюжетов дра-
матических, психологических, сатирических. После рас-
сказов-предупреждений. Ибо в этой новелле — будущее.
Наше будущее. Технологически могущественное, социаль-
но ответственное, нравственно чистое, требовательное к
себе. Будущее, по отношению к которому мрак и мрако-
бесие уже навсегда позади.
ПРОБА ЛИЧНОСТИ
Внимание Поспелова привлекли голоса за дверью. Он
приостановился. Вечера в интернате не отличались тиши-
ной, дело было не в шуме, который доносился из каби-
нета истории, даже не в том, что ребята, похоже, заня-
лись там чем-то, скрытым от глаз учителя. На это они
имели полное право. Кому, однако, мог принадлежать
фальцетом срывающийся, явно старческий и, судя по ин-
тонациям, перепуганный голос?
— Помилосердствуйте... Всё пакостные наветы недру-
гов моих, клевещущая злоба завистников...
Что за странная лексика! Впрочем, это кабинет исто-
рии, там все может быть...
— Нет, Фаддей Венедиктович,— послышалось за
дверью.— Вы, пожалуйста, ответьте на наш вопрос.
Фаддей Венедиктович? Поспелов сдвинул брови. Ка-
кое необычное имя! И почему-то знакомое. Фаддей... Ве-
недиктович... «Так это же Булгарин!—ахнул Поспелов.—
Девятнадцатый век, Пушкин, травля, доносы... Ничего не
понимаю!»
Уже давно вид закрытых ребятами дверей не мог на-
вести педагога на мысль о чем-то дурном, но так же точ-
но в подобной ситуации и педагог не был для ребят неже-
ланным гостем. Без долгих размышлений Поспелов толк-
365

нул дверь и, войдя в помещение, тихонько притворил ее
за собой.
Семеро мальчиков и девочек не заметили его бесшум-
ного появления. Они были так увлечены своим заня-
тием, что отвлечь их, чего доброго, не смогло бы и на-
шествие инопланетян. Слова вопроса, с которыми Поспе-
лов хотел к ним обратиться, остались непроизнесенными.
И немудрено! Там, где он очутился, был самый обычный,
погруженный в полумрак школьный кабинет, в котором
сидели столь же несомненные, хорошо знакомые учителю
подростки двадцать первого века — голоногие, голорукие,
весьма взволнованные и привычно сдержанные. Но такой
же несомненной, такой же подлинной была смежная реаль-
ность— уставленная громоздкой мебелью, как бы про-
должавшая аудиторию комната, изразцовое чело печи в
простенке, конторка с впопыхах брошенным поверх руко-
писи гусиным пером, шкаф с темными корешками книг
на полках, узкое и высокое окно, в которое падал хму-
рый свет дня, явно петербургского, потому что над кры-
шами вдали восставал шпиль Петропавловки. И ничто
материальное не отделяло эту комнату от действитель-
ности двадцать первого века: просто в двух шагах от ребят
акмолитовое покрытие пола кончалось, как обрезанное
ножом, и сразу начинался навощенный паркет. Вот только
свет из окна, озарявший фигуру у конторки, не проникал
за черту, хотя в воздухе ему не было никакой видимой
преграды.
Но не эта реальность состыковки двух эпох поразила
учителя. Будучи физиком, он прекрасно понимал, что все
находящееся там, за чертой, столь зримое и очевидное,
на деле было произведением фантоматики, неотличимой от
настоящего моделью прошлого, сотканной компьютером
голограммой. Парадокс, обратный тому, который возника-
ет при быстром мелькании спиц в колесе: там грубая сталь,
оставаясь веществом, расплывается в призрак; здесь приз-
'рачное ничто превращалось для взгляда в самую что ни
на есть подлинную и телесную материю. Туда, в девятнад-
цатый век, можно было даже шагнуть, потрогать предме-
ты, но лишь затем, чтобы убедиться в мнимости и этой
конторки, и этого массивного, с завитушками, шкафа, и
этих резных кресел, столь же проницаемых для взмаха
руки, как самая обычная тень. И в том, что среди всей
этой иллюзорной обстановки находился прилизанный, с
лоснящимся от пота лицом Фаддей Венедиктович Булга-
ргш (Видок Фиглярин, по нелестной аттестации современ-

ников), тоже не было ничего исключительного. Как все
остальное, компьютер и его моделировал по рисункам, за-
пискам, воспоминаниям той эпохи, воссоздал облик, душев-
ный склад, характер мыслей,, наделил фантом самостоя-
тельной, насколько это вообще возможно, жизнью допод-
линного Фаддея Венедиктовича, так что фигура у кон-
торки могла слушать, думать, говорить и чувствовать,
как сам Булгарин. Нового для Поспелова тут ничего не
было. Всего несколько лет назад шальная жажда спра-
ведливости толкнула его, тогда еще студента, подобным
образом воссоздать Лобачевского, чтобы хоть • тень вели-
кого человека услышала благодарность потомков, ведь
Лобачевский при жизни не дождался ни единого слова
признания, даже простого понимания своего труда. Од-
нако уже ослепший старик сразу перебил его излияния:
«Благодарю вас, сударь, по я и так знал, что моя вооб-
ражаемая геометрия будет нужна».
Однако сейчас от Поспелова ускользал смысл самой
затеи, и он не мог понять того странного разговора, ко-
торый завладел его вниманием.
— Повторяю вопрос, Фаддей Венедиктович. Вы по-
нимали значение Пушкина в литературе?
Поспелов сразу узнал говорящего: Игорь, конечно, и
тут был главным!
— Понимал-с, прекрасно понимал, ваше...
— Напоминаю: без титулов, пожалуйста!
— Хорошо-с.— Казалось, что Булгарин при каждом
слове мелко раскланивается, но это впечатление создавал
его ныряющий, с придыханием, голос, потому что телесно
он держался со смиренным достоинством.
— Если вы понимали, кто такой Пушкин, то почему
вы его травили?
— Ложь сплетников и низких клеветников! Я, я —
травил?! Господи, пред тобой стою, всегда желал Алек-
сандру Сергеевичу добра, стихи его с восторгом печа-
тал, мне он писал приятельски, сохранил как святыню...
могу показать...
Рука Булгарина дернулась к конторке.
— Не надо,— в голосе Игоря прорвалась брезгли-
вость.— Эти письма двадцатых годов нам хорошо из-
вестны. Скажите лучше, что вы писали о Пушкине, на-
пример, в марте и августе 1830 года.
— Не отрицаю!—поспешно и даже как-то обрадован-
но воскликнул Булгарин.— Случалось, пенял достопоч-
тенному Александру Сергеевичу, звал, некоторым обра-
367

зом, к достойному служению царю н отечеству. Не по
нят был, оскорблен эпиграммами, поношением литера
турных трудов моих, недостойным намеком на прошлое
супруги, но зла — упаси боже! — не сохранил, ту эпиграмм-
ку сам напечатал, .рыдал при безвременной кончине
Александра Сергеевича... Заносчив был покойный, доб-
рых советов не слушал, ронял свое величие поэта, тан
все мы, грешные, ошибаемся! Господи, отпусти ему пре-
грешения, как я их ему отпустил...
От обилия чувств лицо Булгарина покривилось; он
сконфуженно утер слезу.
Шелест возмущения прошел по залу. Одна из дево-
чек даже вскочила, готовая броситься, выкрикнуть по-
трясшее ее негодование. Остальным удалось сохранить
спокойствие, только взгляды всех сразу устремились па
Игоря. Девочка, помедлив, села. Губы Игоря сурово сжа-
лись. «Да,— сочувственно подумал Поспелов.— Вот это н
есть демагогия, с которой вы, ребятишки, никогда не
сталкивались. Такого ее мастера, как Фаддей, голыми
руками взять и надеяться нечего... И чего, интересно, вы
хотите добиться, милые вы мои?»
— Значит, добра желали,— слова Игоря тяжело упа-
ли в зал.— Тогда поясните, как это ваше утверждение
согласуется с тем, что вы секретно писали .и говорили о
Пушкине Бенкендорфу?
Сжав пальцами край конторки, Булгарин подался
вперед, будто желая лучше расслышать. Его глаза, в ко-
торых еще стояли слезы, моргнули, совсем как у старо-
го, привычного г. побоям пса. Никакого звука он, впро-
чем, не издал.
— Забыли? Может быть, напомнить вам некоторые
ваши доносы? Этот, например: «К сему прилагаю все
тайно ходящие в списках стихи г. Пушкина, содержание
которых несомненно изобличает вредный уклон его мыс-
лей...»
«Ого!—изумился Поспелов.— Где они нашли такой
документ? Впрочем, что я... Это же артефакт, иначе в
учебниках было бы. Конечно! Такого доноса Булгарина
не сохранилось, но как палеонтолог по одной кости спо-
собен реконструировать скелет, так и нейтральный
компьютер, к которому ребята, несомненно, подключи-
лись, может по известным фактам и записям воссоздать
утраченный текст. Не дословно, но вряд ли и сам Бул-
гарин хорошо помнит написанное им когда-то... Риско-
ванно, но, кажется, ребята попали в самую точку».

— ...Назвать день, когда вы это написали?
Ответа не последовало. Что-то шепчущие губы Бул-
гарина побелели, он пошатнулся, криво оседая в ближ-
нее кресло.
— Страховочный импульс!!! — бешено крикнул Игорь.—
Упредить не могли?!
— Спокойно, спокойно,— ломким басом отозвался вто-
рой с края подросток. Его короткие пальцы проворно
коснулись чего-то на пульте дистанционного управления,
который он держал на коленях. Склоненное лицо подсве-
тили беглые огоньки индикатора.— Это не сердечный прис-
туп (Поспелов невольно вздрогнул), даже не обморок.
Просто испуг и ма-аленькая игра в жука-притворяшку.
— Но ты хоть сбалансировал тонус?
— Еще бы! Пусть посидит, отдохнет, поразмыслит...
— А обратная связь?
— Отключена. Не видит он теперь нас и не слышит—
эмоционируй как хочешь!
Поспелов вжался в тень, ибо ребята тут же повска-
кали с мест. Всех прорвало. Всем не терпелось выска-
заться, все спешили высказаться и кричали наперебой,
как только возможно в их возрасте.
— Вот тип!!! С таким слизняком возиться — потом
год тошнить будет...
— Игорь, чего ты: «Пушкин да Пушкин!» Надо по
всему спектру, исподволь, а ты — бац!.. Я тебе медити-
ровал, медитировал...
— Нет, ты представь, каково было Пушкину! Вот
только он написал «Пророка», в уме еще не остыли
строчки «И внял я неба содроганье...», а в редакции к
нему с улыбочкой Булгарин, и надо раскланиваться с
этим доносчиком, руку жать...
— Раскланивался он с ним, как же! Он в письмах
его «сволочью нашей литературы» называл...
— То в письмах! А в жизни от него куда денешься...
— ...Ленка, ты заметила, какие у Булгарина стали
глаза? Печальные-печальные...
— А я что говорила! Жизнь у него была собачья, мо-
жет, не так он и виноват...
— Кто не виноват?! Булгарин?!
— Ну, о чем вы... Надо разобраться, выяснить...
— Нет, вы слышали?! Она ему сочувствует!!!
— Почему бы и нет? Надо по справедливости.
— А он к кому-нибудь был справедлив?
— Так это же он! Уподобиться хочешь?
369

— Что, что ты сказала? Повтори.
— Ничего я не сказала, только булгарины и позже
были. Гораздо позже, а раз так...
— Увидите, каяться он сейчас будет. Возразить-то
нечего. Даже скуч...
— Тихо! — Игорь предостерегающе вскинул руку.—
Приходит в себя. По местам, живо! Петя, готовь связь,
а вы думайте, прежде чем советовать...
Все тотчас смолкло. Будто и не было суматохи, кри-
ка, задиристой перепалки, привычка к самодисциплине
ьгнгом взяла свое. Свободно и непринужденно, в то же
время подтянуто и достойно в зале сидели... Судьи? Нет.
Но и не зрители. И уж, пожалуй, не дети. Исследовате-
ли. У всех в ушах снова очутились медитационные фото-
клипсы, которые позволяли Игорю улавливать мыслен-
?<ые советы, отбирать лучшие, так что мышление стано-
вилось коллективным, хотя разговор вел только один. По-
спелов невольно залюбовался знакомыми лицами, на
которых сейчас так ясно отражалась сосредоточенная ра-
бота ума, и чувств. Вмешиваться не имело смысла. Какой
бы ни была поставленная цель, ребята подготовились
серьезно, с той ответственностью и внутренней свободой,
без которой не может быть гражданина.
Веки Булгарина меж тем затрепетали. Он исподтиш-
ка кинул быстрый, опасливый взгляд. Помертвел на мгно-
вение. Вялая рука сотворила крестное знамение. Лицо
его как-то внезапно успокоилось, он тяжело поднялся,
старчески прошаркал вперед и выпрямился с кротким
достоинством.
— Сидите, если вам трудно,— поспешно сказал Игорь.
— Не слабостью угнетен,— тихо прошелестело над
залом. Губы Булгарина горестно дрогнули.— Тем сражен
и повержен, что и тут настигла меня клевета...
— Вы хотите сказать, что никогда не писали доно-
сов на Пушкина?
— То не доносы... То крик совести, то служба поддан-
ного, ради которой страдал и страдаю. Никем, никем не
понят! — Голос Булгарина надрывно возвысился, руки
широко и моляще простерлись к залу.— Тебе, всеблагий,
открыты истинные порывы моей души, суди справедливо!
Голос упал и сник. Поспелова точно обдало холодом,
ибо теперь, после этих слов, ему с пугающей ясностью от-
крылось то, о чем он уже смутно догадывался, но от
чего, протестуя, убегал его смятенный ум. Ведь это же...
Чем или кем должны были представиться Булгарину вот

эти самые подростки?! Адским наваждением? Галлюци-
нацией? Самим судом божьим?!
В любое из этих допущений Булгарину, конечно, бы-
ло поверить легче, чем в истину. Неважно, что никакого
подлинного Булгарина здесь не было. Этот воссозданный
голографией и компьютерной техникой призрак вел и
чувствовал себя так, как в этих обстоятельствах мог се-
бя вести и чувствовать живой Фаддей Венедиктович. Не-
сомненно, ребята успели ему внушить (или даже заранее
вложили в него это знание), что с ним говорят потомки.
Но психика, пусть всего лишь психика модели, руковод-
ствуется представлениями своей эпохи. Значит, фантом
мог думать...
Поспелов растерянно взглянул на ребят. Ощущают
ли они хоть каплю той жути, которая овладела им?
Не похоже. В жизнь Поспелова фантоматика вошла
как новинка, а вот для них она была привычной дан-
ностью. Зато все ирреальное, потустороннее, что когда-
то страшило ум, было для них фразой в учебнике, безли-
ким фактом далекого прошлого, который надо было ра-
ционально учесть, когда имеешь дело с этим прошлым,
только и всего. Просто Игорь нагнулся к Пете и осведо-
мился шепотом: «Насчет бога, это он как, искренне?»
Тот пожал, плечами. «Судя по эмоционализатору — чис-
той воды прагматизм».— «Ага, спасибо...»
— Стало быть, Фаддей Венедиктович.— продолжал
Игорь спокойно,— мотивом ваших поступков была об-
щественная польза?
— Так, истинно так! Верю, вы убедитесь...
— Уже убедились. Все же поясните, пожалуйста, как
именно ваши доносы в Третье отделение способствовали
процветанию отечественной литературы.
— Каждодневно служили, каждодневно, и хотя не
всегда ценились, как должно, благотворное влияние свое
оказали. Что сталось бы с Пушкиным, да и с другими
литераторами, кабы неведение помешало властям тот-
час подметить дурное на ниве словесности и мягко, оте-
ческой рукой упредить последствия? Страшно подумать,
каких лекарств потребовала бы запущенная болезнь! В
том мой долг и состоял, чтобы, пока не поздно, внима-
ние обращать и тревогу бить. Старался по мере слабых
сил и преуспел, надеюсь.
— Настолько преуспели, Фаддей Венедиктович, что
эти ваши старания по заслугам оценены потомством.
— Ах! — Пухлые щечки Булгарина тронул светлый
371

румянец, глаза растроганно заблестели; всем своим об-
ликом он выразил живейшую готовность заключить со-
беседника в объятия.— Писал, писал я как-то его высо-
копревосходительству Дубельту Леонтию Васильевичу:
«"Есть бог и потомство; быть может, они вознаградят ме-
ня за мои страдания». Счастлив, что оправдалось!
Булгарин многозначительно устремил указательный
палец к небу.
— Да-а, Фаддей Венедиктович,— протянул Игорь.—
Мы вас вполне понимаем. Служили верно, искренне, рья-
но, а вознаграждаемы были не по заслугам. Хуже того,
обиды имели.
— Страдал, еще как страдал,— с готовностью под-
хватил тот.— Даже под арест был посажен безвинно за
неугодное государю мнение о романе господина Загос-
кина!
— Не только под арест... Случалось, жандармские ге-
нералы и за ушко вас брали, как мальчишку, на колени
ставили. Вас, литератора с всероссийским именем!
«Неужели было?» — недоверчиво удивился незнако-
мый с документами той эпохи Поспелов, но вмиг осев-
шее лицо Булгарина развеяло его сомнения.
— Имел разные поношения... — Голос Булгарина сра-
зу осип.— Оттого и возлагал на потомков надежды, что
даже со стороны их высокопревосходительств терпел
мучения!
— Сочувствуем, Фаддей Венедиктович. Это не жизнь,
когда не то что за мнение, за самые восторженные пох-
валы власть предержащим вы получали нагоняй. Ведь
и так бывало?
— Святая истина! Побранил однажды в газете петер-
бургский климат, так мне претензия: «Как смеешь ругать
климат царской столицы!» Стоило отдать должное ме-
рам правительства, так и тут не угодил! Сказали мне:
«Не нуждаемся мы в твоих похвалах...»
— И все-таки вы продолжали служить этой унижав-
шей вас власти. О личном достоинстве не говорю, но
отчего же вы так восхваляли строй, при котором вас за
провинность в угол на колени ставили?
— Не ради почестей старался! Поносителей своих
презирал...
— И Дубельта?
— Его особо!
— Чего же вы тогда к нему в письмах обращались:
«отец и командир»?

— Это же так принято по-русски, по-семейному...
— Барин холопа наградит, он же его накажет, а хо-
лоп еще и ручку облобызает, так?
— Снова я не понят! — с горечью воскликнул Булга-
рин.— Не дурным слугам — идее я был предан...
— Ясно! В своих «Воспоминаниях» вы писали: «Луч-
ше спустить с цепи голодного тигра или гиену, чем снять
с народа узду повиновения властям и закону... Все уси-
лия образованного сословия должны клониться к прос-
вещению народа насчет его обязанностей к богу, к за-
конным властям и законам... Кто действует иначе, тот
преступает перед законами человеческими...» Вот это и
есть та идея, ради которой вы, терпя унижения, труди-
лись так ревностно?
— Да-с! За приверженность богу, царю и властям
законным мятежники мне голову отрубить грозились!
— Положим, с декабристами вы сначала завязали
крепкую дружбу, хотя для нас не было тайной, что они
как раз хотят «преступить перед законами человеческими».
— Виноват, оступился по молодости, тут же раска-
ялся и делом доказал свою преданность!
— Совершенно верно! Сразу после декабрьского вос-
стания вы представили проект усовершенствования цен-
зуры и стали сотрудником Третьего отделения. Оставим
это. Не будет ли ошибкой сказать, что Николай I и его
правительство следовали той же, что и вы, идее?
— Несомненно! Иначе как бы я мог...
— Хорошая, неуклонно проводимая в жизнь идея
должна принести народу благо. Согласны?
— Так...
— Тогда объясните, пожалуйста, слова из вашей соб-
ственной докладной записки о положении дел в России:
«От системы укрывательства всякого зла и от страха от-
ветственности одного за всех выродилась в России страш-
ная система министерского деспотизма и сатрапства ге-
нерал-губернаторов...»
— То о дурных слугах царя писано, о недостатках,
кои надлежит исправить!
— Дурные слуги, так у вас получается, — это мини-
стры, генерал-губернаторы, сам шеф Третьего отделения,
а недостатки — всеобщая система произвола и лжи. Вот
что, по вашим собственным словам, расцвело под солнцем
вашей идеи! Так чему вы служили в действительности?
Может быть, не идее вовсе, не царю, не государству, а
самому себе?
373

— Неправда! Все ложно истолковано!
— Ну зачем так, Фаддей Венедиктович! Есть факты
и есть логика. Вы, полагаю, убедились, что нам известно
о вас самое тайное. Не лучше ли самому сказать
правду?
На Булгарина было жалко смотреть, точно его, было
согретого пониманием, внезапно окатили ледяной водой.
Он съежился, поблек и онемел, казалось. Но в его зат-
равленном взгляде мелькали колкие, злые искры, что
никак не вязалось с жалобным и растерянным выражени-
ем его лица.
— Скажу-с,— выдавил он глухо.— Всю правду-с.
Веру в добро и истину сквозь беды пронес, но затравлен
был обстоятельствами, опутан ими, как пленник сетями,
и... и...
— И?
— И оступался... Слаб человек, никому зла не хотел,
но сволочью был окружен, завистниками; вынужден был
бороться, святые не без греха...
— Кто же заставил вас сближаться со сволочью? В
начале двадцатых годов к вам хорошо относились луч-
шие люди России.
— Они сущность мою видели! Останься жив Грибое-
дов, который, в Персию уезжая, мне, как лучшему другу,
рукопись своей комедии доверил...
— Которую вы затем продали за несколько тысяч руб-
лей. Вы и прежних друзей — декабристов — предали.
Только не говорите, что из идейных побуждений! Вы и
своего могущественного благодетеля Шишкова тоже пре-
дали.
— Ради бога, поймите же меня наконец! Издатель и
литератор в России — агнец среди волков...
— Позвольте! Никто из писателей, чьи книги стоят
у нас на полках, не служил в Третьем отделении, не до-
носил на своих собратьев, хотя находился в тех же ус-
ловиях.
— В других, совершенно других! Я не стыжусь своего
прошлого, но в глазах властей...
— Вы не стыдитесь своего прошлого?
— Я храбро сражался против Бонапарта под Фрид-
ландом, ранен был во славу русского оружия...
— А потом во славу французского оружия сражались
против крестьян Испании, позднее, в Отечественной вой-
не 12-го года, бились против русских солдат...
— Даже пристрастная комиссия оправдала меня!

'— От которой вы кое-что скрыли, да и Бенкендорф
•амолвил словечко. Хозяева вами брезговали, но в вас
нуждались, тут все понятно. И то, что вас в свое время
заставило уйти к Наполеону,— тоже.
— Несправедливость полкового командира, отставка,
злая нищета...
— Да, да, знаем, как вы в Ревеле стояли с протяну-
той рукой и хорошим литературным штилем, иногда да-
же стихами просили милостыню...
Округлая фигура Булгарина дернулась, как лягушка
под ударом тока.
— Не было этого!!!
Все вздрогнули, ибо так мог возопить раненый.
— Было,— побледнев, но непреклонно повторил Игорь.
В его словах Поспелову даже почудился лязг скаль-
пеля.— Было, Фаддей Венедиктович. И горькую вы тогда
пили, и офицерскую шинель крали, все было.
Булгарин отшатнулся, ловя воздух широко раскры-
тым ртом, и боль, которую он сейчас испытывал, пере-
далась всем, вызвала желание отпрянуть, защититься от
горького, непрошеного, тягостного к нему сочувствия. И
еще больше от острого, гипнотического, недостойного лю-
бопытства к невольно открывшимся уголкам этой выж-
женной цинизмом души. Даже оператор растерянно за-
~ыл о своих переключателях, хотя казалось, что Булга-
рина сейчас хватит непритворный обморок. Все словно
коснулись клемм какого-то высокого и опасного психи-
ческого напряжения, и уже готов был раздаться крик:
«Выключить, выключить!»
Но Булгарин не грохнулся в обморок. Наоборот, его
голос внезапно обрел твердость.
— Все правда.— Он быстро облизал высохшие губы.—
Падал я на самое дно бездны, молил о помощи, но ос-
тавили меня как бог, так и люди. Сколько я претерпел
oi них! Так я понял, в каком мире живу... Хотел потом
забыть и очиститься, оттого и потянулся к лучшим лю-
дям России. Но знали, знали жандармы, какие на мне
пятнышки! Что для них человек? Пылинка в делах госу-
дарственных, звук пустой... Хорошо чистеньким! А мне
под нажимом куда деваться? Снова в нищету, на дно,
стреляться с похмелья? Уж нет-с! Во мне талант был
сокрыт, его сам бог велел всем беречь. Стал я себя ук-
реплять, ненавистников нажил, зато «Иваном Выжиги-
ным» и многими другими своими сочинениями русскую
словесность прославил!
375

От столь внезапного поворота, от дышащих искрен-
ностью слов Булгарина растерялся даже, казалось бы,
готовый ко всему Игорь. «Вывернулся!» — с отчаянием и
безотчетным восхищением подумал Поспелов, и от этого
мелькнувшего в душе восхищения ему стало гадко, со-
вестно и противно.
— Вы считаете свои книги вкладом в литературу?—
успел оправиться от замешательства Игорь.
— Нескромно было бы мне отвечать словами Алек-
сандра Сергеевича: «Я памятник себе воздвиг нерукот-
ворный...» Однако же редкая книга видывала такой ус-
пех, как мой «Выжигин». Даже мой поноситель Белин-
ский признавал это.
— Верно, успех был. Только, несмотря на шумную
рекламу, официальную поддержку и вами же организо-
ванное славословие, читатель очень скоро и прочно охла-
дел как к «Выжигину», так и к другим вашим сочинени-
ям. Вы не задумывались, почему?
— Небо содрогнулось бы, начни я перечислять все
интриги смутьянов, которые, вознося новомодные сочи-
нения, портили вкус публики н отвращали ее от истинно
патриотических образцов литературы! Но все вернется
на свои места, все!
— С вашим «патриотизмом», Фаддеи Венедиктович,
мы, положим, разобрались. Поговорим лучше об обстоя-
тельствах, которые вас заставили клеветать и доносить.
Эх, Фаддей Венедиктович, и вранью есть мера! Обстоя-
тельства... Вы очень скоро стали богатым. Могли бы спо-
койно отойти от дел и писать романы в своем именин.
Только не говорите нам, что вас не отпускало со службы
Третье отделение! Но вы упорно продолжали свою дея-
тельность. Обогащались, не брезгуя ничем. Кажется, не
было такого талантливого писателя, художника, актера,
на которого вы хоть раз не напечатали бы хулу. Даже
геометрию Лобачевского ваша газета охаяла... без пра-
ва ответа, конечно. Десятилетиями вы точно, прицельно
били по всему честному, передовому, что возникало в Рос-
сии. Сказать, почему?
Булгарин молчал, до ниточки сжав побелевшие губы.
— Во-первых, вы в глубине души прекрасно понима-
ли, что без поддержки властей, без сотрудничества с
Третьим отделением вы и ваши сочинения — ноль. Толь-
ко так, выслуживаясь, подличая, угождая, вы могли ут-
вердить свое имя и обогатиться.
— Господи, дождусь ли я справедливости?! Имел я

доходы — так разве это грех? Не затем я домогался влия-
ния, а чтобы, заимев полное доверие властей, осторож-
но склонять их к улучшению дел и облегчению тягот! Мои
записки правительству, кои вы уже трогали, и мои про-
жекты доказывают...
— Что даже вам было тяжело в обстановке всеобще-
го бесправия! Верим. Но вы же его и умножали. Не вы
ли предлагали проект устройства новой сыскной полиции,
во главе которой рекомендовали поставить самого что ни
на есть зверя? Нет, Фаддей Венедиктович, не сидит на
вас маска потайного либерализма. Все, увы, куда проще.
Вот логика ваших поступков. Пушкина вы до поры до
времени не трогали, даже печатали с расшаркиванием.
Потом вдруг стали строчить на него доносы, печатно на-
мекнули, что он плагиатор, чем даже вызвали царское
неудовольствие. Откуда такая внезапная перемена, что
произошло? Только одно: Пушкин с друзьями затеял га-
зету, которая могла составить опасную конкуренцию ва-
шей «Пчеле»...
— Поклеп, нет тому подтверждающих документов, а
сказать можно все!
— Есть логика фактов. Ваша «Северная пчела», сквер-
ная, по единодушному мнению, газета, имела все же не-
мало подписчиков. Она была единственной ежедневной
газетой России, и у подписчиков просто не оставалось
выбора. А где подписчики, там и доходы. Терять моно-
полию вам никак не хотелось! Прошел слух — только
слух!— что Вяземский хочет издавать газету. От вас тут
же спешит донос с обвинением Вяземского в аморальном
поведении. Привести еще факты того же рода или хва-
тит? Хватит... И талантливых писателей вы стремились
опорочить прежде всего потому, что их произведения со-
ставляли конкуренцию вашим, могли их зачеркнуть, что,
разумеется, и случилось. Вот исток вашей ненависти ко
всему талантливому! Вы еще потому хотели всех унизить,
что чужая порядочность мешала вам жить. Если бы все
кругом лизали сапоги, гребли под себя, наушничали, то
вам было бы куда уютней. А так даже царь, даже жан-
дармы брезговали вами... Да, жизнь у вас была — не по-
завидуешь!
Булгарин дышал учащенно, с присвистом. До сих пор
даже в испуге, в самом униженном подобострастии его
лицо сохраняло некую цепкую, ко всему готовую энер-
гию сопротивления. Теперь — никто не уловил мгновения,
когда это произошло,— его лицо погасло. В нем не ос-
377

талось ничего, кроме внешних примет старости: рыхло
обвисших щек, багрово-синеватых склеротических жилок
под дряблой кожей, безвольно полуоткрытых губ с капель-
кой набежавшей слюны. Вид этой жалкой, дрянной ка-
пельки внезапно обдал Поспелова такой пронзительной
жутью, что он едва не заорал на весь зал: «Да что же
вы делаете, наконец?! Булгарин давно мертв, его это не
может коснуться, здесь призрак, фантом — кого же вы
тогда мучаете? Зачем?!»
Ничего этого он не выкрикнул, не метнулся, чтобы ос-
тановить кощунственный разворот событий,— не успел.
Булгарин, то, что представляло собой Булгарииа, вдруг
словно обрел второе дыхание. Исчезла дряхлость, напор
энергии стер опустошенность, глаза ненавидяще блесну-
ли, зло и четко грянули неожиданные слова.
— Ваш приговор хуже, чем нелеп. Факты? И убийст-
во награждаемо, когда оно совершено на войне. Зако-
ны определяют, кто есть виновный! Установленные людь-
ми, они соблюдаются земными властителями; мои же пос-
тупки были поощряемы самим государем. А ежели я ви-
новат перед законом всевышнего, то каким? Тайному
следовать невозможно, потому что он нам неведом, за
соблюдением же открытых надзирает святая церковь,
коя также не находила во мне больших прегрешений.
Чист я перед государственными и божьими установле-
ниями! Каким же тогда законам следуете вы? Никаким
или бесовским! Но я-то им неподсуден, и за меня бог,
раз я не нарушал его законов!
Он замер с торжеством. Сама оскорбленная святость
глядела теперь свысока и упивалась явным замешатель-
ством судей. Какая разница, кто перед ним был,— по-
томки, жандармы, дьяволы или ангелы, если можно бы-
ло отвести неведомую, но, с его точки зрения, реальную
кару! Все годилось в той ужасной, ни в каких книгах не
описанной ситуации, в которой он очутился,— что ж, вся
его жизнь была искусной борьбой, он умел приспосабли-
ваться и побеждать в любых обстоятельствах.
Поспелов вздрогнул от унижения и гнева. Подлость
не могла, не смела торжествовать над его ребятами, а
она вопреки всему нагло торжествовала. Он не имел
больше права молчать, он лихорадочно искал и в отчая-
нии не находил слов, которые могли бы выручить, спас-
ти растерявшихся подростков от разгрома и стыда пора-
жения. Доводов не было. А он-то еще воображал, что
ребята затеяли недостойную игру в кошки-мышки! Неу-

жели н он, пусть не историк, не психолог, но вс*-таил
взрослый человек двадцать первого века, педагог, бес-
силен опровергнуть чудовищную софистику лжиг! На
что, на какие ненужные сейчас науки он тратил свое вре-
мя, вместо того чтобы...
Губы Булгарина уже кривила довольная усмешка:
многоопытным чутьем он правильно оценил значение
столь долгого и тягостного молчания. Но внезапно — Пос-
пелов не сразу понял причину — веки прожженного де-
магога опасливо дрогнули. Он заметил — все заметили!—
слабую, чуть грустную и, пожалуй, снисходительную улыб-
ку Игоря. Поспелов в нетерпении подался вперед. Бул-
гарин и его далекий потомок в упор глядели друг на дру-
га. И Булгарин не выдержал — отвел взгляд.
— Почему вы не хотите смотреть мне в глаза?—сти-
рая улыбку, тихо спросил Игорь.
Булгарин надменно вскинул голову, всем своим ви-
дом показывая, что его полная воля поступать так, кан
он хочет.
— Чего же вы боитесь, Фаддей Венедиктович, если
за вами правда, закон и бог? Кстати, вам не кажется
странным, что и в ваше время хороший поступок не нуж-
зался ни в оправдании, ни в самооправдании, тогда как
дурной требовал и того и другого? Вы приняли наш суд
уже тем, что оправдывались.
— Софистика! — Булгарин презрительно пожал пле-
чами.— Истину я хотел утвердить — и только. А что ви-
ните меня в оправданиях, то должно вам знать, что ча-
ще злодей в чужих глазах предстает невинным, чем нао-
борот. Или вам сие неизвестно? Неизвестно, как вижу.
— Тогда просветите, Фаддей Венедиктович. Верно ли
мы вас поняли, что в глазах людей и перед законом не-
винный может оказаться злодеем, а злодей — невинным?
— Так, тысячу раз так!
— Но в таком случае благоволение к вам законов,
на которое вы так упирали, ни о чем не говорит.
Булгарин смешался, но только на миг.
— Но не доказывает и обратного!—воскликнул он с
жаром.— Толковать можно так, можно этак, одна фило-
софия, разве я что-нибудь утверждал? Одну истину, толь-
ко истину!
— Какую из трех, Фаддей Венедиктович? Сначала
вы представили себя борцом за идею, но это не оказа-
лось истиной. Затем вы обвинили во всем, что заставля-
ло вас поступать так, а не иначе, неумолимое давление
379

обстоятельств. Но и в этом, как выяснилось, мало исти-
ны. Наконец, третья и, надеюсь, последняя ваша истина:
поступал с благословения всех законов, значит, моя
жизнь — пример гражданской добродетели.
— И даже ваш всезнающий, но предвзятый якобы
потомков суд того не опроверг! Потому что истина...
«Считалось: не пойман — не вор,— устало подумал
Поспелов.— А тут и пойман, и уличен, а не вор... Одна,
кажется, только одна осталась возможность, я ее теперь
вяжу, но видят ли ее ребята?» Ему хотелось уткнуть го-
лову во что-нибудь мягкое и прохладное — таким вымо-
танным он себя чувствовал. А Булгарин — тот ничего,
был свеж... «Только не сорвись, Игоречек, только не сор-
вись!» — молил в душе Поспелов.
— Коли ваши поступки, Фаддей Венедиктович, впол-
не соответствовали человеческим законам и нормам, по-
ощрялись ими, то вам нечего было скрывать. Почему же
тогда вы таили от всех свою службу в Третьем отделении?
Как и следовало ожидать, ответом была снисходи-
тельная усмешка.
— Высшие государственные интересы, да будет вам
известно, требуют от такого рода службы немалой сек-
ретности.
— Эту вашу работу общество считало нравственной
или только мирилось с нею как с неизбежным злом?
— Противу такой службы мог говорить лишь смутьян!
— Следовательно, ваш донос, к примеру, на Турге-
нева, из-за которого тот угодил в тюрьму, был морален.
Тургенев же, написав неугодную статью, поступил амо-
рально.
— Как закон судит, так оно и есть.
— А если закон в одних случаях карает, а в других
поощряет преступника, то какова цена такому закону?
— Сие уже казуистика, в которой, благодарение бо-
гу, я не силен.
— Будто? Как часто вы брали взятки?
— Я?! Взятки?!
— Вы. Взятки.
— Поклеп, ложные слу...
— Полно, Фаддей Венедиктович! До сих пор не хо-
тите верить, что нам о вас все известно?
— То одна видимость взяток! Благодарственные под-
ношения, дружеские подарки.
— Врете. Показать, где, когда, с кого вы брали взят-
ки за те или иные публикации в своей газете? Назвать

имена этих фабрикантов, книготорговцев, актеров? Тому
же Третьему отделению это, кстати, было хорошо из-
вестно.
— Господи, да кто же у нас не берет взяток?! Обы-
чай, можно сказать, такой. Все берут, и с меня брали,
тут вывода никакого делать нельзя. Тут взвесить просту-
пок, соотнести с заслугами...
— Иначе говоря, дело не в поступке, а в его оценке.
Тургенев разгневал власть — и он преступник. Вы же,
доносчик и взяточник,— примерный патриот. Нет, ока-
зывается, закона, есть благорасположенность свыше.
— Как во все времена, как во все времена!
—<- Судите о прошлых временах, но не трогайте бу-
дущие, вы о них ничего не знаете.
— Истинно говорите! Как зимой невозможно без шу-
бы, так в мое время нельзя без нравственных отступле-
ний.
— Таков был закон жизни?
— Таков, таков! Я, что ли, его установил? Жил со-
гласно, как все. Таких людей, хотите знать, мог бы ули-
чить, так высоко стоящих...
— Все одинаково черненькие, так?
— Кто к власти прикоснулся, те, почитай, все.
— И раз все виноваты, значит, никто не виновен. Ка-
жется, это уже четвертая ваша истина? Только и здесь
неувязка, Фаддей Венедиктович. Большинство ваших сов-
ременников доносы ненавидели, взяток не брали, лжи и
угодничества не терпели. Не оттого ли общественное мне-
ние и презирало вас, что вы воплощали в себе и то, и
другое, и третье?
— Боже мой, я-то при чем?! Как свыше предписано
было, так я и жил. Если пастух не туда ведет стадо, то
разве ягненок в ответе?
— Но вы-то были сторожевым псом. В уме вам не от-
кажешь, многое хорошо понимали, только превыше всего
была для вас выгода.
— Что ж с того? Лишь праведников не интересует
выгода, однако бог создал людей такими, что праведни-
ков среди нас немного. Велика ли тут моя вина? Соб-
лазнов не избежал, грешен. Сам царь лгал о событиях
декабрьского возмущения, я не святей царя. Доносы бы-
ли поощряемы — не я, так другой... Что допускалось, то
делал, а чего не допускалось, того не согрешал. Кругом
взятки брали, и я брал. Пусть многогрешен! Зато не жил
в праздности, как многие, мысли имел, труд уважал,
381

написал девять томов сочинений. Неужели эта чаша ве-
сов не перевесит? Святой Петр трижды предавал Христа,
покаялся и был возведен в апостолы. Мое же раскаяние
не слабей.
— Не видно его что-то, Фаддей Венедиктович. Ваше
раскаяние больше на оправдание и торговлю похоже.
— Клянусь, в мыслях того не было! — Что-то лихо-
радочно прорвалось в словах Булгарина. Он взвинченно
озирался. — Чем, чем могу доказать свою искренность?!
— В Третьем отделении вы, однако, не утруждали
себя поисками, — едко усмехнулся Игорь.— Напомнить?
— Сего мало!—впиваясь взглядом в эту усмешку,
вскричал Булгарин.— Должен со всей душой, по-нашему,
по-христиански...
Внезапно он сложился втрое и, прежде чем кто-ни-
будь осознал смысл его движения, уже был на коленях,
— Как оплошавшее дпте стою перед вами многогре-
шен!
Все так и застыли, лишь кто-то, подавленно вскрикнув,
закрыл лицо руками. Постыдней и хуже вида упавшего
на колени старика, его с дрожью простертых рук была
та поспешная готовность, с которой он это проделал.
Никто не допускал возможности такой развязки от одной
лишь видимости намека на ее жслапностЕ>. Но намек-то
вышел не кажущийся... И но всем этом была своя страш-
ная логика, ибо за ней стояла многоопытность холопа,
который чутко улавливает окрик и точно знает, когда
можно пререкаться, а когда следует униженно себя рас-
топтать.
Смотреть на это было так омерзительно, думать о сво-
ей вине так нестерпимо, что Игорь с белым от ужаса ли-
цом первым метнулся к пульту, вырвал его из сомлев-
шие рук товарища. Все погасло с коротким, прозвучав-
шим, как пистолетный выстрел, щелчком. Исчезла обста-
новка девятнадцатого века, исчез и Булгарин. Но и ос-
тавшись наедине со своим временем, все молчали, не
смея поднять глаз, как будто рядом еще находился жут-
кий призрак.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Теодор ТОМАС и Кейт ВИЛЬГЕЛЬМ
Роберт ШЕКЛИ- Дино БУЦЦАТИ • Борис ВИАН
Адольфо Бьой КАСАРЕС • Роберт АРТУР
Клиффорд САЙМАК • Мишель ДЕМЮТ
Альфред БЕСТЕР • Томмазо ЛАНДОЛЬфИ
Норман СПИНРАД • Кэтрин МАКЛИН
Габриэль Гарсиа МАРКЕС • Рэй БРЭДБЕРИ
Роберт ЯНГ • Альфред ВАН-ВОГТ

Теодор ТОМАС
Кейт ВИЛЬГЕЛЬМ
Зарубежный раздел открывает так называемая эколо-
гическая фантастика — направление, разрабатывающее те-
му сложных взаимоотношений человека с окружающей
средой. И один из ярких примеров здесь — произведение
известных американских фантастов Теодора Томаса (1920)
и Кейт Вильгельм (1928) «Клон», публикуемое в нашем
сборнике в том виде, в котором оно было помещено в
журнале «Искатель» в 1973 году,
КЛОН
Мод Венделл обратила внимание на клоп, когда он начал
пульсировать в сливном отверстии мойки для посуды, При
виде этой неприятной закупорки она попыталась пропих-
нуть ее в трубу, орудуя скребком для очистки дна каст-
рюль. Но масса не поддалась. Чертыхнувшись, Мод Вен-
делл бросила скребок и надавила на клон пальцем.
Через легко проницаемую стенку клеточной ткани кло-
на к ее пальцу устремился насыщенный ферментами икор.
При соприкосновении с тканями человеческого тела фер-
менты немедленно разрушили их белковую структуру, а из
образовавшихся при этом аминокислот и других веществ
стали формироваться ткани клона. Палец Мод Венделл и
не чувствовал никакой боли. И только спустя несколько
секунд женщина поняла, что он исчез и вместо него обра-
зовалась ткань клона. Тогда она закричала и отпрянула
от раковины мойки...
О часов 33 минуты
Ничего не подозревавший город искрился мириадами ог-
ней. С окраины, раскинувшейся вдоль озера Мичиган, на
город дул тихий ночной ветерок. Ночь была ясна, и толь-
ко высоко в небе плыли тонкие перистые облака, иногда
затмевая звезды.
Большие города никогда по-настоящему не спят. И
этот город был полон ночной суеты. Окна учреждений бы-
ли ярко освещены, легковые автомобили и автобусы дви-
гались по улицам, по тротуарам торопились прохожие. Не-
которые районы города были погружены в темноту. Тру-

довая жизнь в фабричных корпусах, расположенных здесь,
замерла до утра.
Этот ночной город выглядел как любой другой в это
время суток.
Глубоко под поверхностью улиц протянулись вены, ар-
терии и нервы города. Водопровод подает воду в каждый
дом, система канализационных труб отводит отбросы и не-
чистоты. Телефонные кабели соединяют весь город в еди-
ное целое и его жителей с остальным миром. Электричес-
кие кабели, теплоцентрали, вышедшие из употребления
трубопроводы змеятся в слоях глины, проходят сквозь твер-
дые породы. Некоторые из них пульсируют под напором
энергии, в других жизнь еле теплится, а третьи бездейст-
вуют. Все вместе они — артерии, вены и нервные каналы
городского организма, без которых он не может жить.
Трудно даже себе представить, насколько велика мас-
са химических веществ, содержащихся в сточных водах,
которые проносятся по системе канализационных труб.
Здесь есть измельченные питательные вещества любого
рода, мыльные растворы и моющие вещества, красители
и чернила, косметические препараты, помои и отбеливате-
ли, смолы и катализаторы, ферменты и отходы жизнедея-
тельности человека и животных. Перемешиваясь в почти
бесконечных вариациях и концентрациях при самых раз
личных температурах и давлениях, эти вещества представ-
ляют собой тот химический котел, из которого может воз-
никнуть что угодно.
Было 0 часов 33 минуты, когда все это началось.
Недалеко от центра города, на расстоянии одного квар-
тала от городской больниц!,:, стояло здание, на четырнад-
цатом этаже которого шли ремонтные работы. Вторая
смена рабочих уже ушла, осталось только несколько че-
ловек, убиравших помещение к предстоящему утром пере-
езду. Генри Поллини с удовлетворением посмотрел на свер-
кающие чистотой трубы под установленными в ванной ра-
ковинами. Он нагнулся и бросил комок ветоши в мусор-
ный бак. Он хотел было бросить туда же и бутыль из-под
соляной кислоты, но заметил, что в ней еще есть некото-
рое количество жидкости. Тогда он вылил остатки кисло-
ты в раковину. После этого он выбросил пустую бутыль в
мусорный бак и направился домой.
Кислота через сифон устремилась вниз по трубе в глав-
ную подземную магистраль. Она пронеслась через все
четырнадцать этажей, не разбавленная никакой другой
жидкостью, так как в это время никто больше ничего не
385

выливал. Раствор кислоты влился в трубу, проходящую
под первым этажом здания, потом под тротуаром попал
в трубу большего диаметра, находящуюся под проезжен
частью улицы. Эта труба шла в направлении ближайшего
перекрестка и впадала в огромный бетонный ящик кол-
лектора, находившийся в двух футах от бордюра, отделя-
ющего тротуар от мостовой. В коллектор вливалось содер-
жимое нескольких труб, а вытекало через одну трубу
большого диаметра, идущую к предприятию по обработ-
ке сточных вод.
Перед отверстием выводной трубы сбоку в стенке
коллектора был дефект — пузырь воздуха, образовав-
шийся во время заливки бетона. Тонкая пленка бетона,
отделявшая воздушный пузырь от внутренней камеры
коллектора, разрушилась, образовав внутри его стенки
полость, заканчивающуюся на расстоянии трех дюймов от
наружной поверхности стенки коллектора. В одном футе
от наружной стороны коллектора проходило колено паро-
провода высокого давления, уложенного в слое утрамбо-
ванной земли. Тепло, излучаемое паропроводом, согрева-
ло коллектор, поддерживая в нем постоянную темпера-
туру в 101° по Фаренгейту.
Вылитая в канализацию соляная кислота влилась в
коллектор и была разбавлена его содержимым. Водово-
рот сточных вод затянул ее во внутреннюю полость стен-
ки коллектора. Кислота нейтрализовала избыточную
щелочность среды, превратив ее в какое-то подобие жид-
кости. Так дефектная полость в стенке коллектора стала
маткой. Это случилось в 0 часов 48 минут.
Генри Поллини еще не ушел с четырнадцатого зтажа,
когда произошло второе событие. Уборщица одного из
помещений в соседнем здании в последний раз опустила
мокрую тряпку в ведро с грязной водой; оглядев тща-
тельно вымытый пол, она решила, что навела тут доста-
точную чистоту. Никто ведь не увидит грязного пятна в
углу. Она подняла ведро и заковыляла к унитазу. Ни о
чем не думая, вылила туда воду, как она делала это
каждую ночь, за исключением суббот, вот уже на про-
тяжении последних восемнадцати лет. Грязная вода по-
лилась вниз по канализационной трубе, как это уже слу-
чалось несчетное количество раз до этого. Вода проникла
в горизонтальную трубу и наконец попала в коллектор.
Это случилось спустя пятнадцать секунд после того, как
там оказалась соляная кислота. Грязная вода влилась з
коллектор из другой трубы. Поток занес в полость 1
386

стенке коллектора только часть жидкости, содержащей
тринатрийфосфат, но и этого количества оказалось дос-
таточно,
В это время мальчишка-уборщик в маленькой соси-
сочной выбросил в раковину большую порцию мясных
отходов. Ножи мясорубки измельчили мясо до таких мик-
роскопических размеров, что частицы мяса при самой
незначительной кислотности окружающей среды могли
перейти в растворимое состояние. Мясо очутилось в кол-
лекторе спустя несколько секунд после того, как там ока-
зался раствор тринатрийфосфата.
Так в одном и том же месте оказались три основных
компонента, растворенных в материнской жидкости -
теплой, булькающей, готовой. Небольшой поток пронес-
ся мимо полости. В нем плыла маленькая частичка сту
денистой окиси кремния. Она уже несколько недель то
поднималась вверх, то опускалась вниз на дно коллекто
ра, подхватывая то несколько атомов ртути из соединении
ртути с хромом, то присоединяя несколько атомов ципки
из пахнущих какой-то растиркой бинтов, то нбпряя и
себя некоторое количество хромотитаиовой смеси, нхо
дившей в состав кусочка краски, то соединяясь с гидро
окисью алюминия. Поверхность частицы желеобразной
окиси кремния соприкасалась с великолепной по своим
каталитическим свойствам средой, когда она оказалась
внутри полости и опустилась на дно самой дальней ее
части, где температура была лишь на долю градусы
выше, чем в других частях полости.
Было 0 часов 49 минут:
Молекула белка, находящегося в мясе, соприкосну-
лась с поверхностью желеобразной окиси кремния. Один
конец молекулы прилип к поверхности частицы, и это
изменило электрический потенциал всей молекулы. Она
обмякла, вздрогнула, и электрический заряд на другом ее
конце захватил из воды другую неизвестную молекулу,
притянул ее к поверхности частицы окиси кремния й
закрепил. Обе молекулы потянулись друг к другу, соп-
рикоснулись посередине, и в результате возникла третья
молекула, которая отделилась и стала плавать побли-
зости. Этот процесс стал повторяться, потому что в по-
лости было очень много питательных и других сложных по
своему составу веществ. Вскоре в воде вокруг частицы
желеобразной окиси кремния оказалось несчетное коли-
чество молекул, ориентированных по их продольной оси
в сторону частицы окиси кремния. Было 0 часов 50 минут.
13*
887

Сквозь вязкую, имеющую округлую форму оболочку,
окружавшую частичку окиси кремния, проникли два ато-
ма йода, попавшего сюда из остатков йодной настойки.
Тотчас же сферические образования из молекул слились
в два больших жгута, одним концом соединенных с час-
тицей желеобразной окиси кремния. В этот момент в
коллектор влилась порция жидкости из горизонтальной
канализационной магистрали. Туда, где находилась ка-
пелька окиси кремния, не попало ничего нового, но жид-
кость пришла в легкое движение, и два жгута перемес-
тились по стенке полости туда, где было повышенное
содержание карбоната кальция. В коллектор влилась
новая порция сточных вод, и в полости снова произошло
перемещение жидкости. В результате две отдельные мо-
лекулы слились воедино. Именно в этот момент на свет
появился клон. Это произошло в 0 часов 51 минуту.
Многое могло бы случиться и помешать дальнейшему
развитию клона. Малейший избыток любой кислоты или
щелочи мог разрушить длинную, тонкую, легко уязвимую
цепь молекул. Реактивные радикалы любого вида могли
прекратить способность цепочек молекул воспроизводить
себя. Но ничего этого не произошло. Извивающаяся тон-
кая цепочка молекул избежала гибельных для нее обсто-
ятельств. Более мелкие молекулы стали присоединяться
вдоль цепочки, сливаться с ней, обволакивать ее. Вскоре
спиральная конструкция молекулы была закончена, и
вокруг нее начала формироваться другая. В полости бы-
ло много питательных и сложных веществ. Тоненькая
цепочка молекулы захватывала их и строила новые це-
почки. Как только их стало четыре, они разделились по-
парно, но соединяясь концами, и процесс пошел дальше.
К 1 часу 50 минутам, то есть спустя час, новое вещество
достигло такого размера, что его можно было рассмот-
реть невооруженным глазом. Размер его был с песчинку.
По мере увеличения его объема скорость роста нового
вещества увеличилась, и к 2 часам 50 минутам оно уже
лоходило на пульсирующий бильярдный шар. Новое ве-
щество пришло в состояние, когда ему для построения
цепочек своих молекул не нужны были материалы других
молекул, не нужны были материалы определенного хими-
ческого состава. Оно было уже в состоянии захватывать
различные вещества и превращать их в свою собствен-
ную ткань. Клон представлял собой непрерывно растущий
организм, а все необходимые ему питательные вещества
находились вокруг него в полости.
Qflft

Еще через час клон достиг объема в кубический фут.
Он заполнил своею тканью все пространство полости, и
его масса частично проникла в коробку коллектора. Там
он нашел изобилие питательных веществ, и рост клона
ускорился. Повторяя внутреннюю форму коробки коллек-
тора, клон растекался по стенкам. Клон разрастался на
поверхности стенок, и его прирост измерялся в футах.
Распространение клона прекращалось на стенках кол-
лектора на уровне, до которого доходили сточные воды,
но оно продолжалось в нижних частях коллектора, где
клону легче было найти питательные вещества.
К началу третьего часа с момента появления клона
на свет он уже выстлал всю поверхность коробки коллек-
тора, омываемую сточными водами. Тогда стала увели-
чиваться толщина слоя ткани клона. Он стал разрастать-
ся вокруг входных отверстии горизонтальных канализа-
ционных магистралей, но не закрывая самих отверстий
труб и не препятствуя поступлению внутрь коллектора
сточных вод. Но настал момент, когда нижняя часть ко-
робки коллектора заполнилась плотной Maccoii ткани
клона. Эта масса пульсировала, уплотнялась и стремилась
найти новые возможности для своего роста. Клон должен
был куда-то двинуться.
Сначала он начал продвигаться по стенкам бетонного
ящика выше уровня сточных вод. Вскоре он покрыл всю
внутреннюю поверхность коробки коллектора. К этому
времени ткани клона достигли такого состояния, когда
могли сопротивляться разлагающему воздействию хими-
ческих веществ, клон мог обволакивать материалы, ко
торые не усваивал и не превращал в свою ткань.
Горизонтальные канализационные магистрали продол-
жали подавать в коллектор сточные воды, но уже не в
прежних количествах, и клон стал испытывать недостаток
в питании. Ему ничего не оставалось, как двинуться по го-
ризонтальным магистралям системы канализации, и он
двинулся вдоль грубы, по которой вливалось больше все-
го сточных вод. Это произошло в 4 часа 55 минут.
Клон продвигался вдоль канализационной трубы, вы-
стилая ее внутреннюю поверхность. Его рост в меньших
по диаметру трубах ускорялся. По мере продвижения
клона по трубе толщина его слоя увеличивалась за счет
поступающих питательных веществ. Когда наступающий
край ткани клона продвинулся на расстояние пятидесяти
футов, его объем настолько увеличился, что полностью
закрыл внутреннюю часть трубы. Клон поглощал и ус-
3№

ваивал большую часть содержимого сточных вод, поэто-
му закупорки магистрали пока не произошло.
Когда растущий побег клона продвинулся по первой
канализационной магистрали на расстояние около двух-
сот футов, из коробки коллектора по другой магистраль-
ной трубе начал движение второй отросток.
Теперь клон выработал новый способ, обеспечиваю-
щий ему ускоренный рост. Как только он попадал в мес-
то соединения нескольких труб, где они образовывали
участок увеличенного диаметра, клон создавал там но-
вый тип ткани. По своим свойствам она походила на
нервную ткань и выполняла роль своеобразного контроль-
ного центра, поддерживающего высокую степень актив-
ности растущего отростка, а также его способность к
приспособляемости к окружающим условиям. Поэтому по
мере роста клона он вырабатывал в себе потенциальную
способность к самовозрождению в случае гибели одного
или нескольких растущих отростков его ткани, занятых
поисками пищи.
Клон продвинулся вдоль всей длины канализацион-
ной магистрали до трубы, ведущей в большой жилой дом.
Обычно клон разрастался вокруг отверстия трубы, но,
когда он достиг места соединения этих двух труб, поток
сточных вод в вертикальной трубе внезапно резко сокра-
тился, в то время как в горизонтальной части магистра-
ли они продолжали течь мощным потоком. Поэтому клон
двинулся по основной магистрали. Ткани клона превра-
тились в хищника. Он еще получал энергию от неболь-
шого потока и ускорил свой рост. Клон повернул вверх и
двинулся по одной из узких труб, ведущих в жилой дом.
По трубе бежала вода, несущая с собой азотистые ве-
щества. Клон двигался навстречу этому потоку до тех
пор, пока его ткань не оказалась вровень со срезом от-
верстия моечной раковины, перед которой стояла Мод
Венделл, мывшая после завтрака грязные тарелки.
7 часов 35 минут.
Кольцо ткани клона возникло на уровне самого среза
сточного отверстия раковины, потом оно уплотнилось. Мод
Венделл чистила, скребла тарелки и сковороду и не заме-
тила появления клона. Ткани его продолжали уплот-
няться до тех пор, пока кольцо слегка не выступило за
срез трубы внутрь раковины. Солнечный свет, проникав-
ший в кухню через окно, упал на кольцо ткани клона, ш

она впервые ощутила воздействие энергии светового лу-
ча. В ткани клона образовались новые перекрестные свя-
зи, возникли новые молекулы, и его ткань приобрела зе-
леноватый оттенок. Клон вздрагивал на дне моечной ра-
ковины, и тут его увидела Мод Венделл.
При виде этой неприятной закупорки сливного отвер-
стия она попыталась пропихнуть ее в трубу с помощью
скребка для очистки дна кастрюль. Но масса не подда
лась. Чертыхнувшись, Мод Венделл бросила скребок и
надавила на массу пальцем.
Через легко проницаемую стенку клеточной ткани к
пальцу устремился насыщенный ферментами икор. При
соприкосновении с тканями человеческого тела ферменты
тотчас разрушили их белковую структуру, а из образовав-
шихся при этом аминокислот и других веществ началось
формирование ткани клона. Палец не чувствовал ника-
кой боли. И только спустя несколько секунд женщина по
пяла, что се палец исчез и вместо него образовалась ткань
клопа. Тогда она издала вопль и отпрянула от рако-
вины.
Когда Мод Венделл отпрянула ог раковины и потяну-
ла за собой прилипший к пальцу клон, ткани его растя-
нулись, по мере -увеличения натяжения они становились
тоньше, но прочность их возрастала. Неожиданный тол-
чок бросил Мод Венделл на колени, завалив набок. При
падении она смахнула несколько стаканов со стола, и
они разбились. Ей потребовалось несколько секунд, что-
бы снова сосредоточить свое внимание на руке. Руки
уже не было, не было ни кисти, ни части предплечья —
все превратилось в зеленоватую светящуюся ткань, ко
торая тянулась из отверстия раковины к кольцеобразно-
му ободку кожи на руке. Мод Венделл снова пронзитель-
но закричала.
Франк Венделл был занят упаковкой образцов това-
ров. Он готовился к новому рабочему дню коммивояже-
ра. Когда из кухни раздался первый крик жены, он гля-
нул в ее сторону и произнес: «Что там еще случилось?»
Потом, услыхав звук бьющейся посуды, он встал и быст-
ро засеменил к кухонной двери. Переступив порог кухни,
он увидел жену, стоящую на коленях перед раковиной
Она тянула из раковины что-то похожее на бельевую ве-
ревку. «О господи!» — вырвалось у него. Он подскочил к
этому жгуту, схватился за него обеими руками и начал
тянуть к себе. Жгут не поддался его усилиям, тогда Франк
Венделл наклонился над раковиной и заглянул в нее. Он
891

увидел массу вещества, заполнявшего сливное отверстие
раковины; быстро утолщаясь, она поднималась в виде
тонкого жгута, который он держал в руках. Он взглянул
на свои руки. Его глаза широко открылись, он подавил
готовый сорваться крик и кинул взгляд на жену. Клон
уже поглотил ее правую руку, часть плеча и груди и уже
вот-вот должен был покончить с головой.
Человеческое тело на шестьдесят процентов состоит из
воды. Между тем ткани клона содержали всего сорок про-
центов воды. По мере того как клон поглощал ткани чело-
веческого тела, превращая их в свою собственную ткань,
он поглощал только то количество воды, которое ему было
необходимо. В результате у границы, отделяющей ткани
клона от тканей человеческого тела, выделялись капельки
воды, которые стекали на пол. Граница двух тканей быст-
ро перемещалась, и избыточная для тканей клона вода вы-
ступала наружу, сбегала вниз и собиралась на полу.
Франк Венделл пришел в себя от оцепенения. Он попы-
тался отскочить от раковины, но и его внезапно останови-
ла неведомая сила. Он начал молотить руками, издавая
при этом хриплый вой, стараясь избавиться от клона. Но
все его действия привели лишь к тому, что клон опутал
его и начал наступление на его тело в нескольких местах
одновременно. Клон добрался до его груди, и вскоре зву-
ки, которые издавал Франк Венделл. прекратились.
На полу кухни стояла лужа. Этого количества воды бы-
ло слишком много, чтобы ее впитала одежда, оставшаяся
от Венделлов, и она растеклась по всему полу в кухне,
просачиваясь сквозь трещины и щели между плитками
пола. Клон растекался в этой луже. Он поглотил все нейло-
новое белье и шерстяные брюки, но не притронулся к хлоп-
чатобумажному платью женщины и нижнему белью муж-
чины. Клон поглотил обувь обоих, после чего уже не оста-
лось ничего, чем бы он мог воспользоваться. Клон растекся
тонким слоем по полу и попытался воспользоваться воско-
вой пастой, которой был натерт пол, а потом и самими
плитками пола, а также металлическими ножками кухон-
ного стола и стульев и крашеной филенкой. Ни одна из
этих вещей ему не подошла.
Клон нашел питание, к которому он так жадно стремил-
ся, но очень ненадолго. Усики и пленки ткани клона в раз-
личных частях кухни уплотнились и двинулись в обратном
направлении к раковине. Жгут клона перевалил через край
раковины и вполз в сточное отверстие, где и замер непод-
вижно у самого среза. Вода, растекшаяся по полу, наконец
392

протекла между плитками в подпол и стала капать с потол-
ка в кухне этажом ниже.
Было 7 часов 45 минут утра. А в погребенных под го-
родом трубах рост клона продолжался. Он проникал во
все новые и новые ответвления от магистральных труб, ве-
дущих к коллектору. Клон проник в другие коллекторные
коробки и заполнил их, а затем вышел из них дальше.
Время от времени он поворачивал в ответвления, ведущие
к жилым домам и магазинам, а также к зданиям, где бы-
ли люди. Неподвижные части ткани клона требовали срав-
нительно незначительного количества питательных веществ,
но растущим его частям требовалось их гораздо больше.
Клон уже распространился под десятью городскими
кварталами, проникнув в большинство зданий этого рай-
она, но пока еще нигде не покинул труб. В 7 часов 55 ми-
нут он проник в магистраль, ведущую в здание большого
учреждения с расположенным на первом этаже рестора-
ном. Посудомоечная секция ресторана работала на полную
мощность, и в канализационную систему непрерывным по-
током устремлялись густые помои. Клон двигался навст-
речу этому потоку сперва по магистрали, а потом по трубе,
ведущей непосредственно к чану посудомойки. Последний
толчок воды подвел отросток клона к срезу трубы. Тогда
клон выдвинулся из трубы, образовав желвак слегка фос-
форесцирующего зеленоватого вещества.
Гарри Шварц, мойщик посуды, уставился на этот слег-
ка пульсирующий пузырь. Он ткнул в него лолиуретано-
вой губкой. Губка прилипла к клону, и Гарри увидел, как
она исчезла. Он оглянулся на своего подручного и крикнул:
— Эй, Джо, глянь-ка. Черт те что сожрало мою губку.
— Чего?—спросил Джо. Он подошел к чану и загля-
нул в него. Когда он увидел зеленоватый желвак, он ик-
нул, а потом спросил:—А ты что же это не чистишь свой
чан?
Он наклонился над чаном, но Гарри Шварц удержал
его:
— Не притрагивайся. Оно сожрет и тебя, как губку.
Джо вырвался, нагнулся и схватил желвак клона обеи-
ми руками. Он потянул за него и чуть-чуть вытянул из
трубы. Джо потянул сильнее, но смог оттолкнуться от ча-
на всего на один шаг.
— Что за дьявольня у тебя здесь!—выругался он.
— Глянь-ка,— крикнул Гарри,— оно жрет твои руки!
Оно жрет тебя!
Джо взглянул на свои руки и увидел, что они обе почти
393

полностью исчезли. Он закричал и попытался, используя
весь свой вес, оторваться от клона. Но тот прилип к нему
накрепко.
— Отдери его! Поскорей отдери!—закричал Джо, обра
щаясь к Гарри.
Гарри Шварц протянул было руку к жгуту клона, но
передумал.
— Подожди! Я возьму нож!— Гарри кинулся к доске
на дальней стене, где висели ножи для разделки про-
ектов.
Но Джо охватила паника. Наполовину лишившись рук.
он метался из стороны в сторону перед чаном и вопил:
— Да отдери же его от меня! Отдери скорее!
Второй повар и мальчишка-мойщик посуды с офи-
циантом подскочили к нему. Повар прикрикнул на Джо
— А ну заткнись! Посетители услышат! Что это у те-
бя? — и он протянул руку к жгуту клона.
— Не прикасайся! Это кусается! — закричал ему Гарри.
Но повар не обратил на его слова никакого внимания
Он ухватился за жгут, потянул за него и прилип. Повар
попытался высвободиться и рванул жгут, зацепив им маль-
чишку-мойщика. Официант тоже схватился за жгут и на-
чал тянуть.
На шум в кухню прибежали другие служащие рестора-
на, и их глазам предстала картина борьбы людей с чем-
то, напоминающим гигантскую жевательную резинку Не-
которые из прибежавших бросились в самую гущу борю-
щихся, другие попятились, когда увидели, что дергающие
ся тела людей были частично уже поглощены пузырящей-
ся массой. Пронзительно вскрикнула женщина, потерял со-
знание и упал на пол мужчина Поперек его тела лег жгут
клона, впился в него и поглотил так и не пришедшего в
себя человека.
Гарри Шварц оказался в западне Жгуты клона не да-
вали ему выбраться из угла кухни, где он стоял. В руках
у него был нож для разделки мяса, и Гарри лишь ждал
удобного случая, чтобы пустить его в дело. Прямо перед
ним клон только что прикончил второго повара, и раз-
бухшая масса на некоторое время замерла Гарри поко-
лебался с минуту, дождался, когда поблизости не ока-
залось борющихся тел, и предпринял выпад
Он осторожно нагнулся над разбухшим куском клона,
дотянулся до тонкого жгута, занес высоко над головой
нож и с силой спустил его вниз. Нож прошел сквозь ткань
клона и вонзился в пол. Гарри выдернул его и увидел, что
•394

расчлененные куски вещества снова слились воедино. Гар-
ри затравленно оглянулся.
Повсюду были видны большие лужи воды, ручьи бе-
жали со столов для разделки продуктов. В двери появи-
лось несколько посетителей. Увидев, что собой представ-
ляет кухня, они замерли в оцепенении.
Один из посетителей увидел в углу трясущегося от
страха Гарри и направился к нему, переступая через жгу-
ты клона.
— Назад, он сожрет вас, не подходите!—завопил Гарри
Но посетитель не стал его слушать. Последний из жгу-
тов клона коснулся его ноги, прилип и стал быстро вса-
сывать в себя сперва ботинок, потом сквозь носок добрал-
ся до ступни. Мужчина высоко подпрыгнул, а когда уви-
дел, что это ему не помогло, начал дико кричать.
Гарри снова двинулся из своего угла. Он обошел за-
хваченного клоном человека и наклонился над жгутом,
присосавшимся к его ноге. Гарри замахнулся ножом и ру-
банул им прямо по ткани клона. Но на этот раз, вместо
того чтобы тут же выдернуть нож, Гарри сделал им дви-
жение в сторону, отделяя две разрубленные ударом части
клопа,— они легко разделились.
8 часов ровно
К восьми часам движение в городе усилилось. Основ-
ной поток транспорта доставлял из пригородов контор-
ских служащих, у которых не было времени позавтракать
чашкой кофе с бубликом. Прибывавшие одни за другим до-
полнительные поезда и автобусы доставляли все новых
пассажиров. Кафе, аптеки, кафетерии открывались, гото-
вые принять обычный поток утренних посетителей, торо-
пящихся получить свой завтрак. Продавцы газет отсчи-
тывали мелочь. Городская детвора высыпала на улицы,
чтобы возобновить прерванные накануне игры в похожих
на загоны для скота дворах под грохот переполненных по-
ездов воздушной железной дороги.
Марк Кеннистон, младший патологоанатом городской
больницы, вышел из мрачноватого подъезда своего дома,
стараясь не запачкать белый костюм. Но еще до того, как
на расположенной в трех кварталах от его дома пресви-
терианской церкви часы пробили восемь' раз, над строи-
тельными площадками, где процесс разрушения и сози-
дания, казалось, происходил одновременно, уже висели
густые клубы пыли.
3§5

Марк поежился, глядя на эти исчадия пыльного ада, и
двинулся на работу за восемь кварталов от дома. Он ста-
рался осторожно ступать белыми ботинками, но видел,
как пыль забивалась в их трещины. Марку Кеннистону
было тридцать лет. Он был высок ростом и очень худ. Его
каштановые волосы явно нуждались в услугах парик-
махера.
Его серые глаза глубоко сидели под выступающими
надбровными дугами, очертания рта были твердыми. Дви-
гаясь на работу, он старался не думать о том, какие мес-
та могли бы ему достаться. Он мог бы последовать сове-
ту своего учителя в Нортвестерне, который уговаривал его
пойти на научно-исследовательскую работу в области раз-
работки биологических средств ведения войны по прави-
тельственным заказам или стать сотрудником одной из
частных корпораций, в лабораториях которых велись по-
добные же исследования. Там хорошо платили, работа
там создавала положение... Конечно, еще не поздно, го-
ворил он себе, но другой голос в его душе тотчас выдал
язвительный комментарий: «Все дело в том, что тебе нуж-
ны деньги. Но тебе необходим опыт, вот и поработай годи-
ка два в городской больнице».
Он нахмурился, наскочив на кучу мусора, и помрачнел,
увидев, какой слой пыли осел на его когда-то белых туф-
лях. Марк направился позавтракать на площадь Эл. У
входа в ресторан он купил газету, сел за столик, где всег-
да завтракал, и стал ждать, когда принесут кофе. В ресто-
ране в это утро было шумно, а в кухне, по-видимому, шла
изрядная потасовка. Марк с раздражением посмотрел на
дверь, ведущую во внутреннее помещение. Пятясь, по-
явилась официантка Грэйси. Шум на кухне усилился, ему
послышался голос Гарри, пробивающийся сквозь вопли и
крики. Тогда он встал из-за стола.
Гарри Шварц обучал его поварским хитростям приго-
товления на скорую руку блюд, когда Марк впервые при-
ехал в город, провалился на вступительных экзаменах, но
был зачислен в университет с платой за один семестр. Гар-
ри дал ему кушетку с бугристым матрасом и кормил,
когда он тратил на книги деньги, предназначенные
на еду. И если уж Гарри повышает голос, то дело
дрянь.
Грэйси остановилась, поднос она держала криво, лицо
ее было пепельно-серым. Посетители начали покидать рес-
торан, а в углу мужчина торопливо набирал номер теле-
фона.

Марк пересек зал, толкнул дверь и переступил порог.
Сперва ему показалось, что школьники ворвались туда
и устроили игру, плеская друг в друга водой. Повсюду на
полу была вода. Кое-где она закручивалась в водовороты,
тут и там в беспорядке валялась разнообразная одежда.
И было еще что-то зеленоватое... Марк увидел чью-то кисть
руки, вцепившуюся в ножку старинной печки, по запястью
ползло зеленое вещество, брызгавшее водой по мере сво-
его продвижения, а запястье исчезало. Вот исчезла и вся
рука, зеленое вещество коснулось железа печки и, отсту-
пив, съежилось, стало бесформенным и двинулось вспять.
— Доктор! Ради бога уходите! — Гарри кричал необыч-
ным для него визгливым голосом. Марк взглянул в угол и
увидел маленькую фигурку на другом конце кухни, скор-
чившуюся на выступе, образованном рабочим столом и
полками. Держась одном рукой, Гарри размахивал зажа-
тым в другой ножом.
— Иди за помощью, доктор! — кричал он.—Смотри,
чтобы оно не коснулось тебя!
Он взмахнул ножом в сторону змееобразного отростка
зеленого цвета, который двигался мимо него по стенке
буфета. Отрубленный отросток сжался, а потом стал как
бы ощупывать окружающее пространство, как это дела-
ет амеба в поисках... чего? Марк замер, наблюдая за тем,
как отрубленный кусок вещества вытягивал тоненькие от-
ростки, которые наконец соприкоснулись с большим кус-
ком такого же цвета и немедленно слились с ним.
Гарри схватил кастрюлю кипящей воды и выплеснул
ее вниз на зеленую массу. Она прекратила движение, побе-
лела ненадолго, а Гарри спрыгнул с выступа, перепрыгнул
через лужу на полу и оказался рядом с Марком, еле пере-
водя дух.
— Доктор, давай сматываться отсюда! Оно сожрало
их! Джо, Мики и Эла... Оно сожрало их!
Марк не шевельнулся, разглядывая зеленую массу. Она
после вылитого на нее кипятка замедлила движение, но не
погибла. Масса собиралась в одно целое, двигалась обрат-
но по направлению к моечному чану.
Марк следил за клоном до тех пор, пока он не исчез
в чане. Только тут он вспомнил о Гарри, который смотрел
широко открытыми глазами и молча тряс головой.
— С тобой все в порядке? — спросил его Марк.
— Да. Оно не схватило меня. Что это такое, доктор? —
Голос Гарри был хрипл, по его лицу струился пот, но он,
яазалось, даже не замечал этого.
397

Марк схватил руку Гарри и потянул его к двери. Гарри
двинулся за ним, все еще держа кухонный нож.
В ресторане творилось настоящее столпотворение, и им
пришлось протискиваться сквозь толпу. Маленький чело-
вечек с лицом хорька висел на телефоне, и Марк подумал»
что как только он передаст в свою газету «пенки» инфор-
мации, то, быть может, догадается позвонить в полицию,
Марк повел Гарри через боковой проход и направился к
больнице.
— Расскажи мне подробно, что здесь произошло,— ска-
зал он.
Он повел Гарри прямо в лабораторию. Секретарша ла-
боратории Элинор сидела за столом и, склонившись перед
маленьким зеркальцем, красила губы.
— Вызови шефа! — кинул ей Марк, подталкивая Гарри
в маленькую комнатенку.
Марк, с трудом сдерживая волнение, ждал, когда она
дозвонится. Мигнула лампа сигнала, и он снял трубку.
— Доктор Агнью? Это Марк Кеннистон. Тут чрезвы-
чайное происшествие.— Он не остановился, услыхав бормо-
тание на другом конце провода.— Вы знаете ресторан на
площади Эл? Я только что оттуда и видел там существо
или какой-то организм, способный растворять ткани чело-
веческого теля...
Бессвязанное бормотание на другом конце провода пе-
решло в рев, и Марк остановился, чтобы выслушать его.
— Это ты, Кеннистон? Какого черта тебе надо? Я бре-
юсь, Кеннистон. О чем ты там рассказываешь?
— Какой-то вид организма, доктор. Я не знаю, что это
такое. Он растворяет людей...
— Господи! Кеннистон, иди и выпей крепкого кофе! —
В трубке послышался треск брошенной на рычаг трубки.
Марк невидящим взглядом уставился на Гарри. До не-
го еще не могло дойти, что никто не захочет верить ему.
— Канализационщики, — произнес он. — Кто отвечает
за работу канализационной системы?
— Санитарное управление, — ответил Гарри. — О'Хер-
лихи. Но у них еще никто на работу не пришел, доктор.
Через несколько минут Марк снова тупо глядел на
умолкнувший телефон. Ответ О'Херлихи был потрясающим.
— Он уезжает за город, должен успеть к самолету в
девять тридцать,— бесцветным голосом сказал Марк Гар
ри.— Я должен изложить ему все это в письменном виде.
Они молча посмотрели друг на друга.
— Что теперь будешь делать, доктор?

— Думаю начать прямо по списку. Полиция, уполномо-
ченный по вопросам здравоохранения, газеты, буду зво-
нить любому, кто готов выслушать.
— Доктор, все они скоро прибудут к себе на работу.
А что, если позвонить Эдди Двайру в полицейский участок
и послушать, что он скажет?
Марк сказал Элинор, чтобы она вызвала полицейский
участок.
— Сержант Двайр? Это Марк Кеннистон говорит, из
городской больницы. Я был сегодня утром в ресторане Эла,
когда все это произошло... Да, Гарри Шварц со мной здесь.
Хорошо, сержант. Немедленно.
9 часов 05 минут
Когда Марк и Гарри вошли в полицейский участок,
там толпилось уже человек двадцать. Они шумели, стара-
лись обратить на себя внимание, взывали о помощи. Мар-
кп и Гарри у дверей встретил полицейский.
— Вы Кеннистон и Шварц? Следуйте за мной,— ска-
зал он.
Он провел их в помещение, находящееся за барьером.
Посетители проходили сюда по одному. Их выслушивал
сержант, делавший пометки в блокноте. Еще один стол был
выставлен в приемную. За пультом телефонного коммута-
тора сидел полицейский, пытавшийся отвечать на поступа-
ющие вызовы. Было видно, что он не справляется с потоком
звонков.
Сопровождавший Марка и Гарри полицейский посту-
чал в дверь и толкнул ее, не дожидаясь ответа.
— Вот пришли Кеннистон и Шварц, сэр,— сказал он.
В комнате было трое полицейских: сержант Двайр и
еще двое. Один из них негромко говорил в телефонную
трубку. Двайр быстро подошел к ним, крепко пожал Мар-
ку руку.
— Вы знаете, что происходит? — спросил он
— Вещество в трубе?
Двайр кивнул.
— Не очень многое. По всей видимости, оно способно
растворять человеческое тело и снова возвращаться в ка-
нализационные трубы.
— Хорошо, подождите минуту, повторите это капита-
ну Прескотту.
Они молча ждали, и Марк слышал часть телефонного
разговора.
Ш

— ...По крайней мере, семнадцать. Никаких следов.
Никаких очевидцев... пока никаких интервью. Я сообщу
вам.— Сердито насупившись, он положил трубку.
Марк рассказал ему все, что знал, а затем Гарри до-
бавил подробности. Капитан хмурился не переставая. Ког-
да vhh умолкли, он отвернулся с негодованием.
— Зеленая масса! Организм!— Он тяжело прошел к
окну и, не поворачивая головы, проговорил:
— До сих пор известно, что, по крайней мере, семнад-
цать человек пропали без следа, а может быть, даже боль-
ше, мы не успеваем подсчитывать получаемые сообщения.
А что нам говорят очевидцы? Зеленое вещество!— Тут он
повернулся и махнул рукой.— Хорошо. Идите. Оставьте
ваши письменные заявления...
— Капитан,— Марк не двинулся с места,— что вы на-
мерены предпринять?
— Что я могу сделать? Издать приказ?
— Вы можете связаться с мэром, с санитарным управ-
лением. Можно закрыть систему отвода нечистот. Начать
поиски этого организма или черт его знает что это такое...
— Я не имею права обращаться к мэру,— сказал Пре-
скотт.— Я доложил обо всем комиссару. Пусть он решает,
как быть.
— К тому времени, пока до него дойдет, что происхо-
дит, сколько еще людей исчезнет в луже воды? Капитан,
может быть, стоит плюнуть на чинопочитание и позвонить
мэру?
— Двайр, выставьте их отсюда,— приказал Прескотт.
Двайр открыл дверь и, поскольку Марк все еще топ-
тался в нерешительности, взял его за руку и вывел из ком-
наты.
—- Не забудьте написать ваши показания!— крикнул
он Марку.
— К чертям всякие заявления,— вырвалось у Марка,
и он махнул рукой Гарри, направляясь к двери.
Было 9 часов 26 минут утра, когда Марк и Гарри снова
добрались до больницы и проникли на первый этаж через
запасной выход. Дежурная приемного покоя радостно улыб-
нулась при виде их. В окружении знакомых предметов- и
атмосферы приемного покоя, при виде посетителей, иду-
щих по направлению к кафетерию, Марк поймал себя на
ощущении, что это обычный день. Он проследил за удив-
ленным взглядом дежурной и увидел, что Гарри продолжа-
ет держать в руках нож для разделки мяса. И тотчас к не-
му вернулось ощущение катастрофы.

— Пойдем,— бросил он Гарри.— Выпьем кофе.— Он
провел его в кафетерий по коридору, пахнущему дезинфек-
цией, воском и болезнями. Они нашли свободный столик,
и Марк принес кофе.
— Что ты собираешься делать?— спросил он Гарри.
— Да еще даже не думал.— Гарри .растерянно посмот-
рел на Марка.— Надо поискать другую работу, мне кажет-
ся. А сегодня, наверное, просто послоняюсь и посмотрю,
как ты развернешься с этим... Если ты пе возражаешь...
Марк понял, что Гарри попросту боится остаться один.
У него у самого было точно такое же чувство. Ощущение
беспомощности было следствием невозможности что-ни-
будь предпринять, когда все, что они говорили, игнориро-
валось, а их предупреждения тонули в океане бюрократи-
ческих условностей.
— Конечно,— ответил ему Марк,— побудь со мной. Это
все еще далеко не закончилось. Мне сдается, тебе следует
побыть...
Он не успел закончить фразу Его слова потонули g
отчаянном крике, раздавшемся из кухни. Еще до того, как
стих этот вопль отчаяния, Марк вместе с Гарри уже были
у двери, ведущей на кухню.
Клон появился из сливного отверстия бака из нержа-
веющей стали, и все, что было съедобного на кухонном
столе, он немедленно поглотил. Прижатые к столу, стояли
три поварихи и два кухонных мальчишки. В оцепенении
они смотрели на тягучую зеленоватую массу, растекавшую-
ся по полу и приближавшуюся к ним. Отросток клона
наткнулся на тарелки с бутербродами, другая его ветвь
напала на мясо для жаркого. Без единого звука клон по-
жирал все подряд: исчезали бутерброды, куски жаркого,
обрезки. Пожирая все, клон двигался по кухонному столу.
По полу медленно двигался более толстый его слой.
— Не дайте этому коснуться вас!-— крикнул Марк,
Пять недоумевающих лиц повернулись в его сторону.
— Эй вы, двое! Прыгайте и бегите!—Марк глядел в
сторону мальчишек, находившихся от него по ту сторону
змеящейся полосы клона.— Торопитесь, пока эта штука не
растеклась еще больше!
Один из мальчишек перепрыгнул через клон и убежал.
Второй приготовился прыгать, но клон, словно почувствовав
поблизости живое, начал двигаться рывками в разные сто-
роны, и мальчик попятился.
— Не туда, не туда!— закричал ему Марк, но было
уже поздно.
401

Марк отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища, и
вздрогнул, когда за спиной раздался крик ужаса и отчая-
ния. Обернувшись, Марк увидел, что клон растекается по
стойке, переливается через ее края и двигается к высоким
стульям, на которых замешкалось несколько человек, не
успевших вовремя скрыться.
— Нам лучше смыться отсюда! — крикнул Гарри, дви-
гаясь вдоль стены и сохраняя почтительное расстояние
между собой и отверстиями раковины позади стойки. У
входа толпились любопытные, старавшиеся рассмотреть,
что тут происходит.
— Освободите двери! — крикнул Марк.
Гарри поднял над головой нож и кинулся на ошелом-
ленных людей, которые тотчас отступили перед его натис-
ком. Марк медленно двинулся за ним. Вплотную за ним
двигались три поварихи, одна скороговоркой произносила
молитвы. И это бормотание действовало успокоительно.
Дойдя до конца стойки, Марк поднял руку, предупреждая,
что надо остановиться.
Клон покрыл всю поверхность стойки и был от них на
расстоянии всего трех футов. Тонкий отросток клона уже
двинулся им наперерез, отрезая путь к чистому простран-
ству между столами. Марк перешагнул через этот отросток
и взял большую банку с сахаром. Он быстро высыпал са-
хар около той части отростка, которая была дальше всего
от них. Клон тотчас рванулся к предложенной добыче,
растекаясь, подбирая каждую крупицу сахара, а Марк
все сыпал и сыпал сахар до тех пор, пока все поварихи
не выбрались из-за стойки. Марк посторонился, пропуская
их. На одном из столов лежал нож мясника, брошенный
кем-то, и Марк схватил его, продолжая сыпать сахар по
мере своего движения.
Один из отростков клона вытянулся дюймов на шесть,
потом десять, пятнадцать. Марк взмахнул ножом и силь-
ным ударом отделил кусок клона от основной массы и тем
же ударом отбросил отрубленную часть далеко в сторону.
Прежде чем отделенный кусок клона начал двигаться,
Марк накрыл его почти опустошенной банкой. Клон немед-
ленно пополз по внутренней стороне банки, поедая остат-
ки сахара.
Все происшедшее заняло не более десяти минут, считая
с того мгновения, когда Марк впервые услыхал вопли из
кухни. Он так и не знал, сколько человек погибло в кафе-
терии.
Сквозь толпу пробирался больничный сторож. Увидев

Марка, вооруженного ножом, он выхватил револьвер и
громко крикнул:
— Что здесь происходит?
— Освободите все помещение! — приказал ему Марк.—
Немедленно закройте нижний вход в здание. Никого не
впускайте.
— Что — бомба? — только и спросил сторож, повернув-
шийся, чтобы выполнить распоряжение — единственное,
что он способен был понять в этой ситуации.
— Да-да, что-то в этом роде, — бросил Марк. — Только
действуйте побыстрее.
Прибежали другие сторожа, а также два полицейских, и
Марк слышал, как все громче и громче произносилось
слово «бомба». Охрана хорошо знала, как действовать
против газа, как бороться с дымом, огнем, угрозой взры-
ва бомб, одним словом, против любой известной им
опасности, к которой их готовили. А в кафетерии была
угроза, которой они не понимали, и это вызывало у них
чувство страха. Марк не стал их разуверять. Он сделал
знак Гарри, и они оба кинулись к лестнице. Марку нуж-
но было срочно попасть в лабораторию с куском клона,
который он поймал в банку.
На первом этаже Марк в сопровождении Гарри нап-
равился к лифтам. Им удалось захватить лифт-экспресс.
Здесь еще не чувствовалось ни растерянности, ни пани-
ки, которые царили этажом ниже. Поднимаясь на седь-
мой этаж, где была лаборатория, Марк неожиданно вы-
ругался и нажал сразу на пять кнопок.
— Что случилось, доктор? — окликнул его Гарри.
— Эта штука не ограничивается нападением только
на первые или вторые этажи зданий,— произнес Марк
сдавленным голосом.— Об этом не говорилось в сооб-
щениях. Оно может подняться на любой этаж. Я должен
увидеть Эди.
— Я останусь здесь,— понимающе кивнул Гарри,—
н задержу лифт.
Марк бегом пустился по коридору пятого этажа к
отделению рентгенологов, где работала Эди Хемпстед. Она
сидела за своим столом, и ее иссиня-черная головка бы
ла склонена над докладом, который она писала.
— Эди! Ты нам нужна наверху, дело экстренное!
Она взглянула на него с удивлением.
— Я дежурная. Уйти не могу.
— Дорогая, не возражай. Пойдем, по дороге все объ-
ясню.
403

Она колебалась мгновение, потом последовала за
Марком.
9 часов 15 минут
Все трое шли быстрым шагом по коридору к лабо-
ратории патологической анатомии. На ходу Марк объ-
яснял Эди создавшееся положение. При этом он держал
перед собой стеклянную байку из-под сахара с куском
клона и с опаской поглядывал на нее. Гарри шел, не
спуская глаз с клона. Он держал в руках кухонный
нож в таком положении, словно готов был без промед-
ления пустить его в ход.
— Что .это ты хочешь делать с ножом, Гарри? — спро-
сил Марк.— Уж не стукнуть ли им меня?
— Даже и не знаю, доктор. Но уж непременно что-
нибудь сделаю, если эта штуковина вырвется наружу.
Не знаю, что буду делать, но что-нибудь предприму.
Он помолчал немного и спросил:
— Доктор, как по-твоему, что это такое? Откуда оно
свалилось на нас?
Эди взглянула на банку и отвернулась.
Марк пожал плечами.
— Не знаю. Может быть, нам удастся узнать это сен-
час в лаборатории.
Они подошли к двери и вошли. Марк подошел к лабо-
раторному столу, прикрытому сверху мраморной доской,
и осторожно поставил на него банку из-под сахара. При-
крыв ее колпаком вытяжного шкафа, он нагнулся и при-
двинулся к банке.
— Осторожно, доктор, пожалуйста!—сказал Гарри и
стал рядом с Марком, держа наготове кухонный нож.
Он чувствовал себя неспокойно от близости клона и ли-
ца Марка. Почувствовав слабое изменение температуры,
клон запульсировал в банке, по-видимому, реагируя на
тепловое излучение.
Марк выпрямился, тряхнул головой и сказал;
— Оно прекрасно ощущает мое присутствие, вероят-
нее всего потому, что мое лицо излучает тепло. Хорошо,
давайте проделаем несколько опытов, чтобы знать, на
что оно способно. Эди, ты и Гарри должны мне помочь.
Сюда никто не придет раньше половины десятого.
— Скажи, Марк, это действительно нечто живое? —
опросила Эди, поглядывая на банку с клоном.
— Вот именно это мы и должны выяснить,— ответил
он.

— А что такое патологоанатомия, доктор? — спросил
Гарри.
— Чаще всего это опыты с тканью мертвых, чтобы
понять, что происходит с тканью живых. Давайте выяс-
ним, как эта... этот организм поглощает живую ткань.
Взвесим банку.
Марк подошел к весам и взвесил банку с клоном.
— Теперь,— сказал он,— нам нужна мышь.
Эди подошла к клеткам и принесла мышь.
— Взвесь ее, пожалуйста,— попросил Марк.
Эди взвесила пустую банку, затем взвесила мышь и
сделала запись. Марк удовлетворенно кивнул.
— Теперь, Гарри, я опущу мышь в банку с этим су-
ществом. Ты откроешь крышку, я брошу мышь внутрь, а
ты быстро закроешь крышку. Понял?
— Ты действительно собираешься открыть крышку,
доктор?
— Нам нужно провести несколько опытов с этой шту-
кой, если мы хотим выяснить, что это такое. Ну, ты готов?
Гарри взял банку одной рукой, положил вторую на
крышку и вопросительно посмотрел на Марка. Марк от-
крыл крышку банки с мышью.
— Я готов,— сказал он.
Гарри повернул крышку банки с клоном, приподнял ее,
и Марк быстрым движением опрокинул банку с мышью.
Гарри хлопнул крышкой банки и проворно повернул ее,
запирая.
Было такое впечатление,* словно мышь упала в воду.
Она быстро погрузилась в зеленоватую массу вещества,
и к краю банки сбежала столовая ложка чистой воды. В
банке снова все успокоилось. Эди коротко вздохнула.
Марк сказал:
— Должен признаться, мало что можно сказать, как
оно это проделывает. Давайте посмотрим, что нам ска-
жет взвешивание.
Марк стал делать вычисления на кусочке бумаги. Он
снова взвесил банку с клоном и сказал Гарри:
— Я хочу вылить из банки образовавшуюся там во-
ду. Как думаешь, сможем мы это проделать?
К нему подошла Эди.
— Я тебе помогу.
— Нет, уж ты лучше смотри со стороны,— сказал ей
Марк.
— Готов?—спросил он Гарри.
— Конечно, доктор.
405

Гарри начал чувствовать себя более уверенно после
того, как они засадили клон в банку, взвесили его, скор-
мили ему мышь, и все это сошло им с рук.
— Ты будешь держать банку и наклонишь ее,— ска-
зал Гарри.— А я приоткрою крышку и дам воде вытечь.
Хорошо?
— Давай. Мы выльем воду в мензурку, но сперва ее
надо взвесить.
Эди взяла мензурку и сделала пометку. Марк поместил
мензурку на середине лабораторного стола и сказал:
— Здесь нам ничто не помешает.
Он приподнял банку и пододвинул к мензурке. Гарри
взялся за крышку. Марк быстро наклонил банку. Гарри
открыл ее и стал следить, как вытекает вода. Клон заше-
велился, почувствовав тепло рук Марка, и двинулся по
направлению к крышке. Гарри был настороже и прикрыл
крышку за мгновение до того, как клон подполз к отвер-
стию, а потом помог Марку осторожно поставить банку
на стол.
Все трое взглянули друг па друга, и Гарри сказал:
— Ну, доктор, мы, кажется, кое-что усекли. Что мы
теперь еще предпримем?
Он явно получал удовольствие от этих процедур.
— Прежде чем что-нибудь еще делать, мы должны
взвесить воду. И пожалуйста, старик, не валян дурака.
Не забудь, что эта штуковина в банке способна разде-
латься с тобой.
Эдн быстро взглянула на Марка, но не стала задавать
вопросов.
— Я знаю, что оно может сожрать меня. Я знал это,
как только увидел его в первый раз. Просто у него со
мной не получилось и не получится, пока у меня мой
нож.
И Гарри снова взял нож в руки.
Марк отложил расчеты и подошел к банке с клоном.
— Эта тварь поглощает всего около семидесяти про-
центов от общего веса животного. Вероятно, то же самое
происходит и с человеком. Она не может поглотить всей
воды, содержащейся в организме млекопитающего, вот в
чем все дело. Вот почему этот организм постоянно остав-
ляет возле себя воду. А вот что содержит в себе эта вода?
Он поднял мензурку и посмотрел сквозь нее на свет, а
потом понюхал. Его лицо придвинулось к краю мензурки.
Эдн коротко кивнула ему.
— Марк, будь осторожнее.

— Доктор, поостерегись. Там, в воде, может быть тоже
эта штука,— сказал Гарри.
У Марка был озадаченный вид.
— Не думаю. А ну, попробуем.
И он опустил палец в воду в мензурке,
— Она теплая,— сказал Марк.— И мне кажется, без
вредная.
Он вынул палец из мензурки и осторожно прикоснул-
ся к нему языком. Лицо его сморщилось, и он сказал:
— Очень соленая или содержит большое количество
органических веществ в растворенном состоянии. Но это
не чистая вода.
Марк повернулся к клону спиной.
— Давайте проверим. Как можно судить, стекло на
дежно удерживает это существо. А вот как будет обстоять
дело с металлами? Давайте бросим туда кусочек железа
и посмотрим, что из этого получится. Возьмем вот эту
лопаточку.
И Марк взялся за крышку банки.
Гарри остановил его:
— Подожди, доктор. Эта тварь хорошо лазает вверх
Не держи в руках ничего, что собираешься сунуть туда.
— Ты прав. Хорошо, я отломлю кусочек лезвия брит-
вы и брошу туда. Вот так.
Кусочек металла упал на^ поверхность клона и туч яч-
утонул в ней. Скоро металлическая пластина прошла
сквозь ткань клона и опустилась на дно банки. Насколь-
ко они могли судить, металл не претерпел никаких изме-
нений.
— Черт,— сказал Марк.— Кажется, металл ему не ну-
жен. Хотел бы я знать, что еще оно не принимает?
Дверь с шумом отворилась, и доктор Рудольф Агнью
влетел в комнату. Это был крупный человек, покрытый
великолепным загаром. У него были синие глаза и вы
дающиеся скулы, и со лба на затылок шла седая прядь
волос. Он увидел Марка и обратился к нему через всю
лабораторию раскатистым голосом:
— Что происходит в больнице, доктор? Насколько я
понимаю, вы отдали распоряжение закрыть кафетерий
после того, как какой-то газ отравил несколько человек
Потрудитесь объяснить мне это!
Он остановился перед Марком. Тот холодно покло-
нился ему.
— Доктор, мы в затруднительном положении. Некое
живое существо появилось в трубах под городом. Оно
407

появлялось, трижды. Насколько мне известно, выползая из
труб, нападало на людей, убивало их. Оно совершило
нападение и здесь, в кафетерии, и я не знаю, сколько
человек погибло. Я дал распоряжение закрыть кафете-
рий. Я пришел сюда потому, что мне удалось добыть ку-
сок этого вещества. Вот оно.
Марк указал на банку с клоном.
Доктор Агнью опустил глаза на банку из-под сахара
с зеленоватой желеобразной массой на дне.
— Вы хотите сказать... этот жалкий кусок желеоб-
разного вещества убивает людей? Послушайте, доктор,
вы за кого меня принимаете?
Гарри Шварц посмотрел на доктора Агнью, смерив
его взглядом, и сказал Марку:
— Доктор, может быть, правда, сказать ему, за кого
мы его принимаем? Или лучше дать ему самому испы-
тать судьбу?
— Ладно; Гарри,— вздохнув, сказал Марк.— Доктор
Агнью, это действительно небольшой кусок первоначаль-
ного вещества. Я видел его в ресторане, затем оно напало
на учащихся в школе, находящейся на расстоянии более
квартала от ресторана, потом оно появилось здесь, а от-
сюда до школы также больше квартала. В каждом случае
это вещество появлялось в помещении через отверстие
сточных труб, растекалось по полу и действительно убива-
ло людей, контактируя с ними. Я думаю, что это вещест-
во распространяется, проползая по трубам канализацион-
ной системы от одного места к другому. Я надеюсь, что
оно не захватило весь район. Если же это так, то весь
город находится в опасности до тех пор, пока мы не най-
дем средства борьбы с этим веществом.
— Глупости,— возразил Агнью.— Никогда в жизни
не слыхал такой чепухи.
— Доктор Агнью,— вмешалась Эди.— Я видела, как
оно уничтожило мышь.
Лицо Марка пылало от негодования.
— Я предлагаю вам, доктор, исследовать это вещест-
во, прежде чем вы придете к какому-нибудь выводу. Бо-
лее двадцати человек уже поплатились жизнью.
Агнью фыркнул и стал ходить взад и вперед. Схва-
тив доктора Агнью за руку, Марк увлек его к банке.
— Доктор Кеннистон,— загремел Агнью,— с меня хва-
тит! Я приму меры, чтобы вас выставили из этой боль-
ницы и закрыли перед вами двери всех других больниц
нашего города. Вы некомпетентный медик и глупец, и

я уверен, что именно по этой причине вам не место в ме-
дицине, так как ваши диагнозы могут угрожать жизни
пациентов.
Лицо доктора Агныо стало почти черным от прилива
крови, а голос сорвался.
— Послушай, доктор,— вмешался Гарри,— а что, если
мы покажем ему дешевый спектакль?
В руке Гарри держал за хвост белую мышь.
Марк оглянулся и увидел, что Эди уже взяла в руки
банку с клоном. Она открыла крышку, а Гарри бросил
туда животное, и Эди быстро закрыла крышку. Лицо ее
было совсем белым. Все было сделано быстро и ловко,
и доктор Агнью не успел отвернуться. Через три секунды в
банке не осталось ничего, кроме клона и небольшого ко-
личества воды. Доктор Агныо приблизился к лаборатор-
ному столу, нагнулся над банкой и стал рассматривать ее.
Доктор Агныо покачал головой и произнес:
— Наверное, какая-то желеобразная кислота. Долж-
но быть, очень сильная кислота, кислотный гель.
Марк уже взял себя в руки.
— Какая кислота из вам известных, доктор, способна
па подобную реакцию?—спросил он очень мягко.
Весь отдавшись созерцанию клона, Агныо пробормо-
тал:
— Не знаю. Должен сознаться — не знаю. Не хотите
же вы уверить меня, что эта масса — живой организм?
Этого не может быть. Откуда она берет энергию? Что кон-
тролирует ее поведение? Где у нее нервный центр?
Марк кивал ему. По мере того как он раздумывал над
всеми этими вопросами, он чувствовал, как проходит его
раздражение.
— Очевидно, что это вещество способно превращать
живые существа в свою собственную ткань,— сказал он.—
Мне не известен источник его энергии. Я никогда не ви-
дел и не слышал ничего подобного. Оно постепенно раст-
воряет стекло. Есть основание считать, что оно не трога-
ет нержавеющую сталь. Но усваивает сахар. А вода, ко-
торую это вещество не усваивает во время поглощения
животной ткани, содержит соли. Следовательно, оно не
все способно усваивать.
— Бросьте туда еще одну мышь,— сказал доктор Аг-
пыо,— я хочу еще раз посмотреть, что будет.
Гарри быстро достал другую мышь, и доктор Агнью,
приблизив лицо к банке, смотрел, как клон расправился
с пей.
409

— Ничего не понимаю,— покачал он головой.
И, выпрямившись, произнес:
— Хорошо, проведем несколько опытов. Давайте нач-
нем с проб на азот Кьеддала, абсолютно неорганические
вещества, углеводороды, жиры. Сделайте несколько сре-
зов этой ткани, чтобы можно было подвергнуть ее ана-
лизу. Проверьте на нем все красители, возьмите образцы
для рентгеноскопии и электронного микроскопа. После
этого мы сможем наметить дальнейший путь... А что это
со всеми вами? Почему никто не шевелится?
Некоторое время все молчали. Потом Марк произнес:
— Доктор, обращаться с этим веществом опасно. Я
не знаю, как можно взять его пробу на содержание азо-
та. Про себя скажу, что я не хотел бы ставить ни одного
кусочка этого вещества под свой микроскоп, чтобы его
рассмотреть. Лучше бы провести с ним опыты, пока оно
находится в этой банке, проверяя его реакцию на раз
личные вещества. Мы уже проверили его на некоторые
кислоты, очень сильные кислоты, и оно на них никак не
отреагировало. Давайте попробуем другие вещества.
Фрэнк,— обратился он к одному из лаборантов,— прине-
сите несколько флаконов с реагентами, и мы проверим
каждый из них в небольших количествах, а там посмот-
рим, что делать.
— Стойте,— крикнул доктор Агнью в ярости,— что
за ненаучный подход, который не даст нам никакой по
лезной информации! Я сам возьму пробу.
Он приподнял банку из-под сахара и отвинтил крыш-
ку. Гарри отскочил от него, за ним последовали лабо-
ранты.
— Вы, идиот, закройте банку!—крикнул ему Марк.—
Одно прикосновение, и вы покойник!
Он попытался закрыть крышку, но Агнью увернулся,
повернул банку набок и положил ее на лабораторный
стол, а затем стал между Марком и банкой с клоном.
Марк отпрянул. Агнью взял в руки стальную палоч-
ку и надавил на один край клона. Клон быстро двинулся
вверх по палочке, но Агнью выдернул ее из массы. На
палочке ничего не осталось. Агнью попытался еще не-
сколько раз отделить кусочек ткани клона, но каждый
раз безуспешно. Он принялся отделять ею совсем малень-
кий кусочек клона. Он уже отделил было крошечный ку-
сочек ткани величиной с горошину. Агнью с торжест-
вующей улыбкой взглянул на Марка, и этого было дос-
таточно. Тонкий жгутик клона подобрался к его пальцу

но внутренней стороне палочки незамеченным. Сперва
Агнью ничего не почувствовал, затем увидел, что клон
ползет по его пальцам, распространяясь по руке. Эди
вскрикнула, лицо Агнью стало мертвенно бледным. Он
выронил стальную палочку, взмахнул высоко рукой п
ударил ею по мраморной поверхности лабораторного сто-
ла. Клон вытянулся из банки, но ненамного. Он продол-
жал распространяться по руке Агнью. Доктор взглянул
на свою руку, лежащую на столе, и его лицо посерело.
Вдруг он начал говорить хриплым голосом:
■— Я не чувствую никакой боли, ничего совершенно.
Чувствую приятную теплоту воды, которая сбегает из
моих тканей в месте ее превращения. Я вижу, как про-
падают мои пальцы, но как бы продолжаю их ощущать,
понимаю ложность этого ощущения. Мое сознание оше-
ломлено тем, что я вижу, по физически я не ощущаю ни-
чего.
Он умолк, глядя па клоп. Остальные словно приросли
к месту, не в состоянии шевельнуться.
— Я полагаю, что когда оно дойдет до жизненно важ-
ных органов, то и тогда боли не будет,— продолжал док-
тор Агнью,— просто произойдет отключение сознания, а
тям это вещество докончит... докончит... закончит свое
Нет!
лгныо снова яростно взмахнул рукой, и Марк еле ус-
пел отскочить, чтобы не быть задетым клоном.
Клон висел на руке доктора Агныо в виде толстой со-
сиски. Доктор взмахнул рукой, и сосиска ударила по стек-
лянным бутылям, стоявшим на полке над лабораторным
столом. Раздался звук бьющегося стекла, потекли жид-
кости. В воздухе запахло парами соляной кислоты и жид-
кого аммиака, клубы дыма поднялись над разбитой по-
судой. Агнью не переставая размахивал правой рукой,
и тонкая струйка воды брызгала во все стороны по лабо-
ратории. Агнью поскользнулся и ударился головой о пол-
ку с лабораторной посудой. От удара он потерял созна-
ние и завалился на лабораторный стол. Гарри подскочил
к нему сбоку и глянул на руку. Клон дополз уже до лок-
тя. Лоб Гарри покрыли крупные капли пота.
— Доктор,— громко позвал он Марка,— быстро сюда!
Он тут же со всей силой ударил ножом по руке док-
тора Агнью чуть выше локтя. Клон с частью отрубленной
руки остался на лабораторном столе. Через десять се*
кунд он покончил с обрубком, превратив его в свою ткань.
Марк подскочил к лежащему на полу доктору Агнью
411

и быстро зажал обрубок руки, чтобы остановить бьющую
из артерии кровь. Эди сорвала с доктора Агнью галстук,
сделала из него жгут и с помощью обломка стеклянной
трубки наложила прочную повязку. Марк взглянул на
Гарри Шварца.
— Честное слово, ты молодец! — сказал он. — Здоро-
во это у тебя получилось. Впервые человек, попавшийся
в эту переделку, остается жив.
Гарри продолжал возиться на лабораторном столе.
Клон еще лежал на столе, и всякий раз, как он начинал
двигаться, Гарри отпихивал его обратно лезвием ножа.
Он весь был поглощен этим занятием, внимательно следя
за тем, чтобы его пальцы, державшие нож, касались толь-
ко кончика рукояти.
— Да, — сказал он,— на это трудно было решиться,
но это помогло. Что мы теперь будем делать с этой
тварью, доктор? Надо, наверное, снова загнать ее в бан-
ку
— Верно, — произнес Марк, поднимаясь с колен.
Оставив доктора Агнью на попечение Эди, он обратил-
ся к лаборанту:
— Фрэнк, принеси кувшин с широким горлом.
Лаборант стремительно кинулся к шкафу с посудой.
— Джойс, немедленно вызовите сюда группу «Скорой»
и отправьте доктора Агнью в хирургическую.
Джойс бросилась к телефону.
— Чарли, возьми кусок металла или стекла и помоги
Гарри удерживать эту штуку на одном месте. У тебя все
в порядке, Гарри?
— Пока все идет хорошо, доктор. Посмотри, однако,
что сталось с этой штукой вон там.— Гарри указал голо-
вой на дальний конец клона.
Марк посмотрел в указанном Гарри направлении и
увидел, что ткань клона потемнела и сморщилась. Пока
он рассматривал этот участок, коричневатый цвет рас-
пространился ближе к центру массы клона. Масса пере-
стала пульсировать, зеленоватое свечение пропало. Все
признаки говорили о том, что ткань умирает. В том мес-
те у края ткани клона виднелась лужа жидкости, вытек-
шей из разбитых бутылей. Марк обошел вокруг стола,
чтобы лучше рассмотреть лужу. Он наклонился было,
чтобы понюхать ее, но отпрянул — так был силен резкий
запах уксусной, азотной кислот и других веществ, сме-
шавшихся из разбитой посуды,
— Не знаю, что это может быть такое,— сказал он.—

Тут столько всего намешано. Но одно ясно — это не азот-
ная кислота. Мы ее пробовали на этом веществе ц выяс-
нили, что она на него не действует. И другие кислоты
ему нипочем. Но почему эта жидкость такая темная? Мы
же ничего темного до сих пор не брали.
— Ума не приложу, доктор,— сказал Гарри.— Но я
уверен, что ты догадаешься. Вот только как долго мне
удастся удерживать эту штуку, чтобы она не расползлась
по всей комнате.
Тут дверь широко распахнулась, и в нее вошли трое
людей с носилками, которые они поставили около рас-
простертого на полу доктора Агнью.
— Что с ним случилось?—спросил врач.— У него от-
резана рука?
Марк не был расположен пускаться в объяснения.
— Диагноз правильный, доктор. А теперь забирайте
его отсюда и быстро несите в хирургическую.
Врач окинул взглядом разгромленную лабораторию н
сделал знак санитарам. Они подняли доктора Агнью и
вышли из комнаты. Эди вымыла руки и присоединилась
к Марку.
Марк принялся шарить на полу среди разбитой по-
суды неподалеку от клона.
— Бисульфит соды, двууглекислая сода, персульфат
соды, фенолфталеин, паранитрофенол, раствор йода, ор-
токрезолфталеин, мала... — читал надписи на них Марк.—
Постой! Раствор йода!
Он зачерпнул немного жидкости мензуркой и выплес-
нул ее на клон. Масса клона дернулась и отодвинулась
в сторону, а на месте, куда упали капли йодного раст-
вора, образовалось отверстие. Края образовавшегося от-
верстия потемнели и сморщились, словно сквозь массу
клона прошла струя пламени.
— Вот оно в чем дело!—сказал Марк.— Кажется, мы
нашли средство!
Схватив мензурку, он опрометью бросился к металли-
ческому шкафу и принялся шарить там в поисках нужной
ему бутыли.
Дверь в лабораторию внезапно распахнулась, и в нее
вошли полицейский и несколько врачей. Они замерли на
пороге и стали озираться при виде погрома.
— Что здесь происходит? Что случилось с доктором
Агнью?
— Вот это вещество,— Марк показал на стол, где
Гарри продолжал сгребать клон в одну кучу,— коснулось
413

руки доктора Агныо и могло его убить. Мы ампутирова-
ли доктору руку, чтобы спасти ему жизнь. Доктор Агныо
первый человек, которого удалось спасти с тех пор, как
эта штука появилась из труб.
— Вы хотите сказать, что преднамеренно ампутиро-
вали руку, потому что это вещество коснулось его? Вы
что, с ума сошли?— проговорил врач, направляясь к Гар-
ри.— Что это такое?
— Отойдите, доктор. Оно кусается. Держитесь от него
подальше.— Гарри свободной рукой удержал врача.
Второй врач наклонился над столом, рассматривая
пульсирующую массу. Гарри прикрикнул на него:
— Отойдите! Доктор, скажите ему, чтобы он отошел.
Марк, держа в руках флакон с йодом, сказал врачу:
— Держитесь подальше от этой массы, доктор. Если
вы до нее дотронетесь, это будет стоить вам руки, Гарри,
давай попробуем загнать эту штуку в бутыль, где ей и
место.
Новые люди прибывали и прибывали в лабораторию
и толпились в дверях. В помещении становилось тесно.
— Офицер,— обратился Марк к полицейскому,— по-
жалуйста, освободите лабораторию. Кто-нибудь может
пострадать. Это существо уже погубило многих,
Полицейский поколебался немного, а потом стал вы-
проваживать людей из лаборатории.
— Теперь, Фрэнк, — попросил Марк, — помоги Гарри
загнать это в бутыль.
Фрэик держал бутыль в руках и испуганно таращил
глаза. Он робко приблизился к столу.
— Хорошо, доктор,— произнес Гарри,— положим бу-
тыль набок и посмотрим, удастся ли мне соскрести в нее
эту штуку.
Его движения стали плавными и быстрыми, как толь-
ко ои полностью остановил продвижение растекающейся
массы клона.
— Следи за ним,— продолжал Гарри.— Держи бутыль
за донышко так, чтобы оно не коснулось твоей руки.
— Доктор,— обратился он на этот раз к больнично-
му врачу,— не отойдете ли вы подальше, чтобы мы могли
заняться этой тварью?
— Я никогда не видел ничего подобного. Что это та-
кое?
— А кто его знает, но оно разделается с вами, если
вы дотронетесь до него.
Ловкими движениями Гарри придал клону вытяну-

тую в узкую ленту форму. Один конец ее лежал рядом с
горловиной бутыли, и клон начал течь внутрь.
— Ну, кажется, мы сумели укротить его,— прогово-
рил Гарри, — держите бутыль ровнее. Доктор, уберите
ваши руки, не понимаете, что ли?
Больничный врач, заинтересованный зрелищем теку-
чей массы, дотронулся до рукояти ножа, чтобы почувст-
вовать через нее вязкость массы клона. Он старался по-
мочь Гарри направить клон в бутыль, и мгновение каза-
лось, что вне бутыли остался только один жгут клона.
Врач отпустил рукоять ножа и быстро пальцем надавил
на жгут клона, чтобы засунуть его в бутылку.
Он тут же отдернул руку, пытаясь отлепить палец от
клона, но вместо этого вытянул его обратно из бутылки
на лабораторный стол. Фрэнк с ужасом поставил бутыль
обратно на стол. Все трое глядели, как по руке врача
стремительно двигалась зеленая ткань клопа.
— Доктор,— позвал Гарри Марка,— скорее неси ра-
створ. Этот парень приклеил к себе эту тварь, и я не хо-
чу отрубать ему руку.
Прибежал Марк, неся в руке мензурку с раствором
йода. Он немедля вылил раствор на запястье и руку
врача. Ткань клона сморщилась, стала темно-коричне-
вого цвета в том месте, где на нее попала жидкость.
Клоп прекратил дальнейшее продвижение. Поглотив
запястье, он остановился перед барьером из йода.
— Я ничего не чувствую,— проговорил врач.— Как
вы думаете, мои пальцы под этой коричневой массой
целы?
— Боюсь, доктор, — покачал головой Марк, — что их
нет. Теперь у вас будет возможность специализировать-
ся только на постановке диагноза. Гарри, я думаю, что
эта масса отвалится, когда мы убьем ее йодом.
Они подождали еще немного. Марк отошел, чтобы при-
готовить еще раствор йода. Фрэнк, пятясь, отошел и пос-
тавил пустую бутыль на край лабораторного стола в не-
скольких шагах от лужи воды и йода, растекавшейся вок-
руг клона, присосавшегося к руке врача. Гарри поднял
нож и посмотрел на коричневый участок ткани клона, на
запястье врача.
— И не думай пустить свой тесак в дело,— произнес
тот. — С меня хватит неприятностей.
— Но мне не нравится, что эта штука все еще на ва-
шей руке,— сказал Гарри.— Очень не нравится.
— Но ведь она мертвая, не так ли?
41В

— Часть ее мертвая, что верно, то верно,— ответил
Гарри и, обращаясь к Марку, спросил:—Доктор, как ты
думаешь, удалось нам убить всю эту штуку твоим раст-
вором? Ведь опасно держать ее тут. Еще кто-нибудь мо-
жет попасться, как этот парень.
Марк закончил приготовление новой порции раствора.
— Возможно, и так. Но, черт возьми, может быть, и
нет!—сказал он, подходя.— Мы должны выяснить как
можно больше, может быть, нам и не представится дру-
гой такой случай.
— Марк,— позвала его Эди,— а откуда бежит вся эта
вода?
Она указала на лабораторный стол, с которого вода
лилась ручьем.
Марк и Гарри уставились на лужу, растекавшуюся по
столу и переливающуюся через край стола. Марк глянул
в сторону бутыли с обесцвеченным раствором йода. На
краю этой лужи лежала коричневая вздрагивающая ткань
клона, а далее рука доктора. Вода вытекала из омертве-
лой ткани клона. Вдруг до Марка дошел смысл происхо
дящего. Он посмотрел на врача, стоявшего с обескура
женным выражением на лице, разглядывающего увели
чивающуюся лужу воды. Глаза Марка встретились с
глазами Гарри, в которых он прочитал ту же догадку.
— Доктор, это — в нем!—прошептал Гарри.
Он взмахнул ножом и отрубил кисть руки врача —
не появилось ни капли крови.
Врач отступил от стола и закричал на Гарри:
— Что ты сделал? Идиот, ты отрубил мне руку) Что
ты...
Он внезапно умолк.
К распростертому на полу врачу подбежал Марк и
взглянул на остаток его руки. Обрубок представлял со-
бой плотную зеленоватую фосфоресцирующую ткань, пок
рытую корочкой коричневого, сморщенного слоя.
Марк выпрямился, рядом с ним стоял полицейский.
— Что с ним?— спросил он.
— Эта штука добралась до него. Она проникла внутрь
его тела, поэтому, ради бога, держитесь от него в стороне.
Лучше станьте у двери и не пускайте сюда никого, пока
мы не укротим эту тварь.
— Хорошо, сэр.— Полицейский бросился к двери и
привалился к ней спиной.
— Гарри и ты, Фрэнк, спровадьте эту массу со стола
в бутыль. А я попробую заняться парнем. Ну, иди же!
438

Фрэнк шагнул и взял бутыль, но держал ее так, чтобы
сбегающая с нее вода не попала на его брюки. Гарри
принялся сгребать клон в одну кучу, запихивая туда и
почерневшую от йода ткань. Марк наклонился над рас-
простертым на полу телом и стал осторожно лить на него
раствор йода.
— Эди, приготовь галлон раствора йодной настойки.
Налей в кувшин воды, брось туда горсть йодистого калия,
а затем добавь горсть йода и смешай все. Все это найдешь
там.
Он махнул в сторону шкафа и снова наклонился над
телом.
— Доктор, а с ним плохо. Как мы вытянем из него
эту штуку?
— Мы этого сделать не сможем. Теперь она уже в
нем. Нужно как-нибудь убить ее. Может быть, придется
разрубать тело па части и убивать по кускам с помощью
пода. Тогда...
Он обернулся к полицейскому:
— Что?
— Комиссар Соренсен за дверью. Пустить его?
— Да, да. Конечно.
Соренсен был комиссаром городского управления
здравоохранения.
Это был стройный, безукоризненно одетый и приче-
санный человек. Он оглядел лабораторию, а затем воп-
росительно посмотрел на Марка.
— Будет несколько трудно объяснить вам, — вздохнул
Марк,— поэтому вы уж поверьте, комиссар, тому, что
я скажу, а я постараюсь все изложить по порядку.
— Я готов поверить чему угодно, — сказал Соренсен.—
Вы слушали радио? Включите.
Марк кивнул Эди, которая направилась к репродуктору.
— Принеси большие ножницы,— сказал Марк лабо-
ранту.— Мистер Соренсен, этот человек,— и Марк ука-
зал на лежащее на полу тело,— только что был убит не-
ким видом организма, который, как можно предположить,
обитает в нашей канализационной системе. Всякий раз,
как только это вещество почувствует голод или другую
какую-то потребность, оно появляется из канализацион-
ных труб, нападает на людей и снова исчезает в кана-
лизации. Нам удалось отделить кусок этого вещества и
выяснить некоторые подробности его поведения. Оно
быстро погибает от раствора йода, но для этого необхо-
димо, чтобы ткань этого организма вступила в контакт с
417

йодом, и йод убивает только ту его часть, е которой соп*
рикасается. Этот человек вел себя неосторожно и превра-
тился в это вещество. Сейчас мы должны попытаться
убить его. А теперь, пожалуйста, отойдите в сторонку.
Гарри, ты готов?
Гарри утвердительно кивнул, и оба принялись за ра-
боту. Марк натянул резиновые перчатки и стащил про-
читанную раствором йода одежду, из-под нее появилась
ткань клона. Гарри отрубал куски ножом, Марк заливал
их раствором йода. Соренсен минуту смотрел на их рабо-
ту, потом ему стало плохо.
Через несколько минут резиновая перчатка Марка
впервые соприкоснулась с тонкой, как волос, нитью кло-
на. Клон не отреагировал на нее, словно это была сталь-
ная палочка. Марк криво усмехнулся и продолжал до-
бивать клон, лежащий на полу.
9 часов 55 минут
Ирэн Аппель топнула красивой ножкой, в нетерпении
поглядывая то на свои наручные часы, то на стенные. До
начала передачи оставалось пять минут. Как и всегда
перед радиопередачами, она чувствовала невероятное
волнение. Кто-то вложил ей в руки лист бумаги, и она
быстро пробежала глазами небольшое, строк на десять,
сообщение, с которым уже ознакомилась раньше. Ирэн
внезапно бросила листок и дернулась, вырываясь из-под
нежных пальцев парикмахерши.
— Мисс Аппель,— взмолилась та,— пожалуйста!
— Заткнись! — отрезала Ирэн Аппель — Баз! — кину-
ла она через плечо, снова впившись в текст.— Баз Кинг-
елей!
Он появился перед ней, массивный человек с квад-
ратным лицом, обрамленным бородкой.
— Что это за сивый бред? — спросила она его.— Как
называются такие басни? Ты что, хочешь казаться остро-
умным?
Баз провел рукой по своим коротко остриженным во-
лосам.
— Успокойся, Ирэн,— сказал он.— Все здесь пра-
вильно. Мы будем давать об этом передачи каждые кол-
часа.
Она с ненавистью уставилась на него, чувствуя то
же самое, что пережила в то страшное утро, когда читала
запись впечатлений очевидца о взрыве атомной бомбы.

— Тридцать пять человек? — проговорила она, не
столько спрашивая его, а как бы говоря сама с собой.—
Куда же они исчезли?
— В канализационную трубу,— ответил Баз.
Никто не улыбнулся.
Через минуту самая очаровательная в стране диктор-
ша читала перед микрофоном:
'■'Наше сегодняшнее местное сообщение: леди и джентль-
мены! Тридцать пять, человек — мужчины, женщины, де-
ти— исчс ш с лица земли, не оставив после себя ника-
ких следов, по которым можно было бы судить о том,
как и куда они исчезли. По словам очевидцев, они слы-
шали крики, но, когда прибегали на помощь, им ничего
не оставалось, как стоять и смотреть на то, что, пожалуй,
можно назвать самым чудовищным из происшествий за
всю историю человечества».
Многоуважаемый Джои Майкл Слаттери барабанил
толстыми красными пальцами но полированной поверх-
ности письменного стола. Маленькие глазки мэра перебе-
гали с одного лица сидевших напротив людей на другое.
Говорил комиссар по вопросам здравоохранения док-
тор Соренсен:
— ...это правда, Джон. Мы попросту не знаем, что
это такое. Не представляю, что ты можешь еще сказать
им.
Джон Слаттери трахнул кулаком по столу.
— И что, я должен выглядеть как самый настоящий
идиот? А только это и можно будет обо мне подумать!
Ну уж и разделаюсь я с этим подонком за то, что он
смылся, оставив меня расхлебывать эту кашу!
Последнее замечание относилось к санитарному инс-
пектору, который в это время пил кофе со льдом на кры-
ше солярия квартиры некой Патриции Бауер, находя-
щейся на восемнадцатом этаже самого новейшего и са-
мого дорогого жилого дома, выстроенного на берегу озера.
Еще некоторое время слышались проклятия и брань
в адрес Тимоти О'Херлихи. Затем многоуважаемый Джон
Майкл Слаттери отпустил обоих своих помощников. В
течение некоторого времени он мерил шагами свой каби-
нет, собираясь с мыслями. И к тому времени, когда в
приемной собрались ожидавшие его появления журна-
листы, у него была приготовлена для них версия.
— Леди и джентльмены,— начал он проникновенно,—
я дал указание создать комиссию для расследования
IV
419

причин, создавших угрожающее положение в нашем горо-
де. Одновременно я дал указание своим сотрудникам
подготовить к действию запасную систему радиовещания,
используя резервы средств связи гражданской обороны.
Я лично буду находиться в штабе гражданской обороны
в здании архива, и мы, как только получим какое-либо
сообщение, немедленно будем оповещать по радио на-
селение.
До сих пор у нас нет еще конкретного мнения отно-
сительно природы данного явления. Мы просили бы вас
воздерживаться от распространения слухов, которые мо-
гут в силу своего характера причинить больше зла, чем
само это загадочное явление.
Мэр сделал паузу и пригубил стакан воды, стоявший
перед ним. Его выступление прозвучало значительно сла-
бее, чем он рассчитывал. Большинство репортеров, среди
которых была и Ирэн Аппель, остались бесстрастными,
лишь кое у кого можно было заметить скептические улыб-
ки. Журналистам было известно, что мэр абсолютно ни-
чего не знает о происходящем в городе, что его план
личных обращений к населению по радио не что иное,
как грандиозный спектакль.
— Мэр Слаттери, не хотите ли вы сказать, что пере-
дачи по радио будут вестись только по системе экстрен-
ного вещания?
— Нет,— сказал мэр.— Вовсе нет. В настоящее время
я не намерен отдавать распоряжение о закрытии хотя бы
одной из действующих радиочастот. Однако при необхо-
димости мы вмешаемся и прервем работу любой радио-
станции...
10 часов 15 минут
Клон распространялся под кварталами города, запол-
няя собой все канализационные магистрали и коробки
коллекторов. Объем массы клона был огромен, и вместе
е тем получаемое им количество питательных веществ
было сравнительно небольшим, потому что клон мог пи-
тать только свои разраставшиеся отростки. В своем раз-
витии клон прошел стадию, когда он мог ограничивать
себя в поступлении необходимых ему веществ, и сейчас
он был не в состоянии довольствоваться малым.
И вот настал момент, когда внутреннее строение его
тканей перестроилось в соответствии с новыми условиями.
В тканях образовался новый по своему составу икор, ко-
торый вскоре проник во все клетки ткани клона. Какое-то

время клон оставался почти неподвижным, слегка выс-
тупая над срезом десяти тысяч сливных отверстий рако-
вин. А затем в одно мгновение эта выпуклая поверхность
взорвалась вверх жгутами, которые немедленно приклеи-
лись к потолку помещений. Прикрепившись ко всем по-
верхностям, где прикоснулись жгуты, клон сразу пустил в
ход свои ферменты.
Для начала жгуты клона выпустили тонкие нити тка
ни, которые цеплялись за малейшую неровность поверх-
ности деревянных предметов. Клон извлекал мельчайшие
количества белковых веществ из древесных клеток и тем
самым делал дерево более пористым. Сквозь поры клон
погружал нити в глубь древесной ткани, превращая цел-
люлозу в крахмал. Затем клон начал превращать крах-
мал в сахар и немедленно его поглощать. Толстые жгуты
ткани клона, выброшенные первоначально из сливных
отверстий, образовали настоящую подушку.
Некоторые из этих нитей прикрепились к оштукату-
ренным стенам, к бетонным перекрытиям, к камню или
кирпичу. И каждый раз нити находили в поверхностях
малейшие трещинки или шероховатости. При помощи
кислот, содержащихся в икоре, а также ферментов клон
разлагал углекислый кальций, превращая его в раство-
римую соль органического соединения кальция. В соче-
тании с сахарами эта соль давала возможность клону
развиваться и расти.
Через несколько минут деревянные полы потерял!!
свою прочность и там, где они были недостаточно тол-
стыми, рухнули. Оштукатуренные стены начали прогибать-
ся, и даже бетонные перекрытия стали утоньшаться. Кир-
пичные стены с незначительным содержанием углекислого
кальция почти не пострадали от нападения клона, по он
с успехом поглощал цемент и бетон, скреплявший между
собой кирпичи, стены становились непрочными и обру-
шивались.
Эволюция в развитии способностей клона пагубно от-
разилась на судьбах людей даже в большей степени, чем
на сооружениях.
Новый характер действий клона проявился в зданиях
десятка кварталов в центре города, расположенных во-
круг коллекторного сборника системы канализации, где
ок впервые появился на свет. Клон был везде: в мага-
зинах, в помещениях жилых домов, в вестибюлях и при-
хожих, в аллеях и дворах.
Наибольшее опустошение клон произвел в одном из
421

крупнейших магазинов города, в универмаге Стэйнвей.
В этот день в магазине была ежегодная распродажа
по сниженным ценам. Двери магазина открыли в 9 часов
30 минут утра. И даже разнесшийся слух о появлении
клона не уменьшил наплыва покупателей, в основном
женщин, которые поспешили воспользоваться случаем
сэкономить. Бойкая торговля шла на всех десяти эта-
жах. Торговые залы представляли собой настоящее стол-
потворение. Люди теснились перед прилавками, выбирая
покупки.
Когда клон, словно выброшенный взрывом, взлетел
из отверстий труб, прошло несколько минут, прежде чем
люди обратили внимание на грозящую им опасность и
позабыли про покупки.
Клон объявился во всех помещениях магазина. Он
без разбора поглощал все: кожаные изделия, нейлон и
людей. Спустя четыре минуты после появления клона в
магазине началась паника, но было уже поздно. Огром-
ные слои клона покрывали лестницы и стены, прилавки,
полы и потолки. Клон проник в моторный отсек эскала-
торного отделения и набросился на изоляцию кабелей, в
результате чего возникло короткое замыкание, и эскала-
торы остановились. Короткие замыкания в других поме-
щениях здания привели в действие автоматические вы-
ключатели, которые отключили энергоснабжение. Стали
лифты, погас свет. В полутемных помещениях магазина
люди боролись с клоном, каждый по-своему. Большинст-
вом овладела паника.
Вода с десятого этажа потекла по лестницам и в шах-
ты лифтов. Скоро это были уже не ручейки, а ручьи. На
девятом этаже они стали еще мощнее, а на восьмом уси-
лились еще более. Вода, образовавшаяся на одном эта-
же, сливалась с водой, выделенной клоном на другом,
потому что он напал на здание на всех этажах одновре-
менно. На втором этаже вода уже ниспадала каскадами
по ступеням лестниц и эскалаторов.
Клон полностью очистил помещение универмага и ле-
жал повсюду тонким слоем. Когда он исчерпал все имев-
шиеся в наличии источники белков, его ткань выпустила
тончайшие нити, которые стали проникать в дерево я
кирпичную кладку стен, и здание универмага стало раз-
рушаться, проседать. Это случилось в 10 часов 59 минут
утра.
Вместе с водой клон начал течь вниз по ступеням лест-
ницы, ведущей в вестибюль станции метро, находившейся

под универмагом. Скоро он преодолел последний лест-
ничный пролет, разделился на два рукава и потек по
платформе. В метро в это время было несколько пас-
сажиров, напуганных странным гулом голосов, слышав-
шихся с поверхности, и ждавших в нерешительности при-
хода следующего поезда, чтобы поскорее уехать с этой
подозрительной станции. Подошел поезд, пассажиры то-
ропливо кинулись к вагонам, но их остановил вид зеле-
новатого вещества, покрывавшего платформу. Люди за-
мерли в нерешительности. Несколько человек осторож-
но приблизились к клону, за ними последовали любопыт-
ные, чтобы увидеть, что будет дальше. Все они сгруди-
лись перед клоном.
— Что это такое?
— Может быть, идут ремонтные работы на платформе?
— Что за отвратительное зрелище!
И настал момент, когда один из пассажиров сделал
шаг вперед и притронулся носком ботинка к пульсирую-
щей массе. За этим последовала неизбежная в таких слу-
чаях борьба, попытки помочь жертве клона, которые
приводили ко все увеличивавшимся потокам воды. Еще
не вошедшие в соприкосновение с клоном попрыгали с
платформы на рельсы и попытались спастись через запас-
ной выход у другого перрона. Они выскочили на поверх-
ность, где тоже царила паника. Им удалось рассказать
полицейскому о появлении угрозы в метро, а он доложил
в полицейское управление.
В метро клон расправился со всем на платформе, что
было пригодно для усвоения. Он только что прикончил
последние жертвы, как подошел другой поезд. Взвизгнули
тормоза, открылись двери, и пассажиры вывалились на
платформу, покрытую слоем клона. Началось сущее стол-
потворение. Через минуту после прихода поезда машинист
попытался закрыть двери и увести поезд со станции. Но
двери не закрывались, их блокировал клон. Машинист
нажал кнопку сигнала тревоги, и по тоннелю пронесся
раздирающий уши звук сирены. На всей линии метро во
всех тоннелях встали поезда, так как сработала система
аварийной защиты. Тысячи пассажиров сидели в поездах,
с недоумением спрашивая друг друга о причине остановки.
11 часов ровно
Мальчишки-разносчики уже бегали с газетами днев-
ного выпуска, когда Ирэн Аппель вышла из здания муни-
423

ципалитета. Взяв газету, она пробежала глаза?ли по за-
головкам и не нашла в них ничего нового. Даже то, что
она уже слышала, было еще больше переврано. Теперь
уже вещество, находящееся в трубах под городом, назы-
вали то змеями, то змееподобным веществом.
Она услыхала настойчивый сигнал автомобиля. Ей сиг-
налил, высунувшись из окна автомашины, Майк Моррис,
сотрудник редакции новостей.
— Эй, что-то происходит в районе, где живут китай-
цы. Хочешь, поедем посмотрим.
Моррис еще не успел закончить фразу, как Ирэн уже
захлопнула за собой дверцу машины. Радиоприемник в
автомобиле был настроен на волну полицейской радио-
станции, динамик, захлебываясь, говорил непрерывно.
Во время поворота Майк задел ручку настройки прием-
ника, и Ирэн принялась настраивать его на прежнюю
волну.
Они повернули на Кларк-стрит, направляясь на юг.
Динамик продолжал молча потрескивать. Еще не отда-
вая себе отчета в том, когда это произошло, они оба за-
метили, что в темпе движения произошли заметные из-
менения. Поток машин двигался с юга на север, на уг-
лах стояли полицейские, старавшиеся обеспечить непре-
рывное движение автотранспорта.
— Значит, был сигнал тревоги,— сказал Майк.
Их остановили на углу Кларк-стрит и 21-й западной.
Весь район дальше был закрыт для неслужебных машин,
мак сказал полицейский. Они объехали четыре квартала,
прежде чем им было разрешено снова двинуться в на-
правлении южной части города. Все движение было
встречным. На пересечении двух улиц их снова заставили
делать объезд. Майк поставил машину на автомобильную
стоянку у полицейского участка в середине квартала.
— Нам едва ли удастся подъехать ближе, чем сей-
час, — сказал он Ирэн. — Хочешь подождать меня здесь?
Ирэн решительно распахнула дверцу машины.
Они двинулись вместе, стараясь идти, не сталкиваясь
е встречной толпой. Люди шли им навстречу, одни ры-
дали, другие шли как в трансе. Ирэн время от времени
поглядывала на небо. По нему неслись тучи, но дождя
еще не было, хотя по улице бежали потоки воды. В этих
ручьях плыли части одежды, которые закупоривали сточ-
ные решетки, создавая водовороты, заставляя воду рас-
текаться, подниматься почти до уровня тротуара. Ирэн,
хотя был жаркий день, бросило в дрожь.
А 94

Ближе противоположной универмагу стороны улицы
им подойти не удалось. Путь им преградили автомобили
пожарной команды, полиции и «скорой помощи».
— Я прорвусь туда,— мрачно сказал Майк Ирэн,—
а ты лучше останься здесь.
Ирэн понимающе кивнула и вошла в магазин прохла-
дительных напитков. Она вынула своп блокнот.
— Что тут произошло?— спросила она владельца ма-
газина.
— Господи,— откликнулся тот,— все с ума посходили!
Полицейский сказал мне, что перекрыли всю канализа-
ционную систему. Нужно держаться в стороне от всякой
воды. И драпать, если увидишь, что из нее что-то вы-
лезает.
Ирэн вышла из магазина и вошла в другой. Оттуда
она прошла еще в один и так далее. От полицейского
она узнала столько, сколько не смогла выудить у всех
владельцев лавок.
— Надо признаться, леди, что мы ничего не знаем.
Одни говорят, что это какие-то змеи; другие — что люди
превращаются в воду, которая течет по улицам, а неко-
торые утверждают, что какое-то вещество их растворяет.
Ирэн Аппель подошла к жилому дому, который по-
спешно покидали жильцы. В прихожей стояла лужа во-
ды, электричество было выключено.
Она удержала за руку женщину с двумя детьми.
— Куда вы направляетесь?
— Не знаю. Повсюду вода... Мой муж попытался со-
скрести это... А собака стала кусать... Теперь везде одна
вода.
Ирэн пропустила женщину, потом подошла к зданию и
толкнула дверь, держа наготове перо и блокнот.
Внутри здания зеленоватая пленка ползла по стенам,
шторам, текла по коврам, взбиралась на мебель, остав-
ляя после себя какой-то хлам, разрозненные предметы и
обрывки материалов, куски металла. Зеленоватая пленка
в своем движении, молчаливом и чудовищно-страшном,
подобралась почти к ногам Ирэн, прежде чем она нашла
в себе силы сдвинуться с места. Она отступила, выро-
нив блокнот. Маленькая книжечка была немедленно по-
глощена клоном. Ирэн повернулась и опрометью кину-
лась из здания.
У двери она остановилась н оглянулась. Пол вестибю-
ля был весь покрыт этой массой. Остановился лифт, и
пятнадцать человек выскочили из его кабины, навьючен-
425

ные скарбом, торопясь выбраться из дома. Ирэн вскрик-
нула, когда трое из них наступили на зеленоватое ве-
щество и начали погружаться в него, словно провали-
ваясь сквозь пол, а вокруг них стала растекаться вода.
Ее крик слился с их воплями. Остальные пассажиры лиф-
та обежали вокруг ковра из клона и выскочили на улицу
невредимыми. Кто-то схватил Ирэн за руку и увлек за
собой, она послушно шла, не переставая рыдать.
Пит Лоренц начал тихонько напевать, когда огромные
колеса шасси его «ДС-8» тронули посадочную полосу.
Они коснулись ее почти неощутимо, без толчка, а он
продолжал напевать, в то время как его глаза все видели,
а руки машинально проделывали необходимые движения.
Пит Лоренц был счастлив. После четырнадцати лет
бездетного супружества у Лоренца должен был родиться
ребенок. И всякий раз, как он вспоминал об этом, его
простоватое лицо озаряла широкая улыбка, а черные
глаза сияли.
Он вышел из самолета и торопливой походкой напра-
вился к телефонной будке, чтобы проверить, не было ли
для него сообщения, которого он ждал вот уже около че-
тырех часов. Ему удалось дозвониться до Детройта, но
его домашний номер был занят, и Питу Лоренцу пришлось
ждать. Радостным голосом назвал свой номер телефона.
— Алло, дорогая!—закричал в трубку Пит.— Что у
тебя нового?
— Пока ничего, Пит. Не тревожься, я тебе говорила
вчера,— услыхал он веселый голос Марии.
— Хорошо. Буду дома...— он посмотрел на часы — бы-
ло 11.05,— через три часа. Подождешь меня? Слышишь?
Он улыбнулся, услыхав, как она засмеялась, и пове-
сил трубку. Толпа пассажиров увеличилась, и только те-
перь он обратил внимание на их странный вид. Они не
были похожи на людей, собравшихся путешествовать,
потому что они были похожи... Пит схватился за дверную
ручку телефонной будки и даже тряхнул головой, чтобы
отогнать внезапно возникшую нелепую мысль об этом
сходстве. Эта толпа напомнила ему... беженцев.
Пит направился к своему самолету, его встретил второй
пилот. Вид у него был озабоченный.
— Выдан новый план полета,—с недоумением сказал
он,— Нам предстоит совершать челночные рейсы между
этим аэродромом и Милуоки.
Пит остановился, и его толкнули в спину. Видение по-

тока беженцев снова возникло перед ним, на этот раз бо-
лее отчетливо, чем ранее.
— Из-за чего все это? — спросил он, не показывая,
что его это беспокоит.
— Убей меня бог, если я знаю.
Самолет «ДС-8» был полностью загружен и поднялся
в воздух раньше, чем Пит узнал о том, что под городски-
ми улицами в канализационной системе что-то случилось,
i\ может быть, с самими этими людьми что-то произо-
шло. Он сделал круг, прежде чем лечь курсом на север.
Город под ним выглядел как обычно. Сверху не была
пидна причина, заставившая людей покинуть город. Пит
пожал плечами. Надо думать, это не вызвано бомбеж-
кой, город не был подвергнут нападению и не стал жерт-
вой военных действий. В любом случае его должны сме-
нить в час ночи, и в час ночи он отключается, воспользу-
ется оказией и поедет в Толедо, домой, к новому члену
семьи Лоренцев, которому еще предстоит появиться на
свет.
В сарае для скота в северо-восточном углу террито-
рии боен, где пересекаются улицы Першинг и Хальстед,
в середине бетонного пола было большое отверстие для
стока. Из этого стока и появился жгут клона. Он доле-
тел до потолка, покрытого густым слоем жирной копоти
и засохшего помета. Клон немедленно стал распростра-
няться, а когда он покрыл собой весь потолок, то от не-
го отделился побег, который опустился на пол сарая в
лвух шагах от одного из быков. Животное равнодушно
глянуло на извивающуюся ленту и отвернулось в другую
сторону.
Клон начал свое продвижение по полу, где для него
ныло много питательных веществ. Так он растекался по
полу до тех пор, пока не наткнулся на левое заднее ко-
пыто животного. Бык ничего не почувствовал и вел себя
спокойно до тех пор, пока клон не расправился с боль-
шей частью задней ноги и тяжелый круп быка ие начал
проседать. Когда бык все же попытался сделать шаг, его
тело завалилось на левый бок. Животное стало биться,
чтобы восстановить равновесие, но это ему не удавалось.
Еще через минуту от животного осталась только передняя
четверть тела, которая постепенно погружалась в расте-
кавшуюся лужу воды. Клон стал быстро растекаться вокруг.
Он подобрался к копытам стоявших поблизости дру-
гих животных и одновременно напал на четырех быков.
427

Спустя мгновение прилипший к их ногам клон опрокинул
их на пол. Их рев встревожил животных, находившихся
в загоне.
На бойне были и другие сточные колодцы. Клон поя-
вился и из них. Беспокойство среди животных распрост-
ранялось со все нарастающей силой. Овцы блеяли и пы-
тались перепрыгнуть через забор. Они взбирались на спи-
ну друг другу, чтобы выбраться из загона.
Оказалось, что овцы были единственными животны-
ми, которые чувствовали, когда на них нападал клон:
прилипнув к их густой шерсти, клон не сразу добирался
до шкуры и мяса. Обезумевшие от страха овцы выдира-
лись из тенет нитей клона, когда он только прилипал к
их шерсти. Оставив клону клок шерсти, овцы убегали,
спасаясь на какое-то время.
Прибежали служащие боен, чтобы выяснить, что
происходит. Определить источник панического страха жи-
вотных было невозможно. Служащие старались утихо-
мирить их, а на то, чтобы выяснить причину буйства, у
них не было времени.
Сидя на краю забора загона для скота, Тайни Андер-
сен криками пытался успокоить носившихся по кругу
животных.
— Что им померещилось? — крикнул он Фрэнку Крю-
сону.
Андерсен спрыгнул в проход между загонами и бегом
бросился вокруг забора, чтобы задержать животных и
не дать им возможности проникнуть сквозь образовавший-
ся на другой стороне пролом. Завернув за угол, он по-
скользнулся и упал в грязную лужу, покрытую слоем
воды.
— Это еще откуда взялось?—пробормотал он, выти-
рая грязь с рук. Он добежал до пролома, взобрался на
забор и начал отгонять от него животных.
Ближе к одному из краев он увидел странного вида
слой. Приглядевшись, Андерсен увидел, что он находит-
ся в движении. Какие-то побеги отделялись от него и
направлялись -к ногам животных. Один из побегов кос-
нулся ноги быка, и Андерсен увидел, как под копытом
немедленно образовалась лужа. Затем побег стал подни-
маться выше, и тут только Андерсен заметил, что он име-
ет зеленоватый оттенок.
Андерсен оглянулся, чтобы позвать кого-нибудь, а
когда снова взглянул на быка, тот уже бился, стараясь
освободиться от прилипшей к нему массы. Андерсен сос-
428

кользнул по внутренней стороне забора, чтобы посмот-
реть на происходящее поближе. К этому времени нош у
быка уже не было, и Андерсен имел возможность ви-
деть, как все происходит. Тут он догадался, что появле-
ние этой массы и вызвало панику среди животных.
Андерсен взобрался на самую верхушку ограды, что-
бы поверх загона с обезумевшими животными разгля-
деть кого-нибудь из служащих. В забор, на котором он
стоял, одновременно ударились два быка, и этого толчка
оказалось достаточно, чтобы Андерсен потерял равнове-
сие и полетел внутрь в пленку клопа. Андерсен попытал^
ся освободиться от клона, но тот уже въелся в кожаные
подошвы его сапог. Через три секунды клон проник сквозь
подошвы и принялся за его ступни. Андерсен подполз к
стенке загона и стал громко звать на помощь. В реве жи-
вотных и топоте тысяч копыт никто не мог его услышать.
Но, когда Андерсен падал с забора, это видел Крюсом.
Он подождал немного, надеясь, что товарищ сам выбе-
рется из загона. Но тот не появлялся, и Крюсон бросил-
ся к нему на помощь. Он нашел Андерсена ползущим
вдоль стенки загона.
— Что с тобой?—спросил его Крюсон.
Андерсен кивнул на свои ноги. Крюсон взглянул, у
него отвисла челюсть.
— Скажи нашим, чтобы они не прикасались к этой
штуке. Видишь? Скажи им об этом.
— Я тебя вытащу отсюда,— сказал Крюсон, поды-
маясь.
Просунув руку сквозь забор, Андерсен удержал его.
— Тебе не удастся сделать это, Фрэнк. Даже быки не
могут оторваться от этого. Побудь со мной немного, хо-
рошо? Это займет немного времени. Просто постой еше
несколько минут, а потом ты пойдешь и скажешь всем
об этом. Скажи, чтобы они не прикасались к этому...
Крюсон вскочил на ноги и, пятясь, наблюдал траги-
ческий конец Андерсена. Потом он опрометью бросился
в контору. По дороге он останавливался, чтобы расска-
зать встречным о том, что видел, но его сообщение не
было новостью.
Территория бойни превратилась в сущий ад. Клон
был повсюду, пожирал животных, взбирался по заборам,
растекался по земле, проникал в здания. К бойне прим-
чались полицейские машины, но они уже ничего не могли
предпринять.
429

11 часов 59 минут
Красный глаз телевизионной камеры неотрывно сле-
дил за Базом Кингслеем, пока он читал длинный список
мест, где клон был обнаружен, где он совершил напа-
дение на людей за последние полчаса. Позади Кингслея
висела карта, по которой змеилась густо заштрихованная
линия, очерчивавшая непрерывно расширявшийся район
бедствия.
— Сейчас мы переходим к показу телепередачи с мес-
та событий нашими выездными группами операторов в
различных районах города. Первым мы даем слово Раль-
фу Бондо. Ваше слово, Ральф. Что произошло на Юнион
стейшен?
— Там идет массовая эвакуация, Баз...
Изображение на экране было туманным, но голос Бои-
до был отчетливо слышен.
— Население сотнями покидает город. Те, у кого нет
возможности перебраться из районов, подвергшихся опус-
тошению, к кому-либо из друзей и знакомых в пределах
города, направляются в пригороды, где их размещают в
зданиях школ, в пожарных депо, в казармах и зданиях
управления гражданской обороны. С собой они ничего
не берут, кроме того, что могут нести в руках.
— Теперь очередь за Питером Вашлн с центральной
станции Иллинойс.
— Все то же самое, Баз. Люди стараются выбраться
из города возможно скорее, кидаются в поезда в надеж-
де скрыться от угрозы нападения. Многие теряют своих
близких. Женщины с детьми уезжают, не зная, где и что
произошло с их мужьями или со старшими детьми, кото-
рые ушли в школу и не вернулись до их отъезда.
Внезапно голос его прервался, но тут же раздался
снова. Питер Вашли заговорил уверенно и твердо:
— Зеленое вещество появилось на центральной стан-
ции Иллинойс!
Послышался нарастающий шум, раздались паничес-
кие выкрики и вопли. Затем снова послышался голос Пи-
тера:
— ...отсюда нет выхода... бледно-зеленое вещество рас-
ползается так, словно кто-то разлил расплавленный пара-
фин, оно покрывает собой платформы, захватывает все
на своем пути, люди исчезают в нем. Они исчезают, пре-
вращаются в воду. Я нахожусь в остекленном кабинете
начальника станции, откуда видно все столпотворение на
430

платформах. В кабинет набилось так много народа, чти
мы не можем даже пошевелиться, но здесь, по крайней
мере, мы на какое-то время находимся в безопасности...
О-о-о, лента этого вещества вползла под дверь кабинета.««
Она увеличивается...
Голос Питера утонул в истошных криках, а когда они
затихли, из репродуктора не стало слышно ни звука.
В наушниках, надетых на голову, Баз услыхал срываю-*
щийся голос директора радиостанции:
— Сейчас мы включаем временный кабинет мэра го-
рода, из которого он руководит операциями, связанными
с чрезвычайным положением в городе.
Достопочтенный Джон Майкл Слаттери прочистил
горло.
— Леди и джентльмены, у меня есть для вас несколь-
ко важных сообщений. Ужасающее бедствие обрушилось
на нас. Но мы справимся с ним, леди и джентльмены. Вы
же должны проявить выдержку и спокойствие. И не под-
даваться панике. Мы все ожидаем сведений из лабора-
тории городской больницы относительно природы вещест-
ва, что напало на город. Пока же в ожидании новых со-
общений мы можем сказать вам, что это вещество имеет
вид извивающихся лент, которые способны проникать в
здания и жилые дома через систему канализационных
труб. Нет никакого сомнения в том, что эти ленты исклю-
чительно опасны. Поэтому, леди и джентльмены, держи-
тесь подальше от всех незакрытых сливных отверстий я
труб.
Управление транспортных перевозок закончило состав-
ление плана эвакуации районов города. Незамедлительно
после моего заявления мистер Иген Грисолд, начальник
транспортного управления, подробно расскажет о поряд-
ке эвакуации и маршрутах движения. Просьба к вам: вы-
полняйте его указания, чтобы избежать транспортных
пробок. Полиция уже закрывает въезд в указанные райо-
ны, и я повторяю — ни один человек не имеет права въез-
да в этот район, за исключением машин спецназначения.
Мэр отпил большой глоток воды, пробежал глазами
листы бумаг, разложенных перед ним на столе.
— Сейчас я зачитаю список центров, подготовленных
для тех, кто вынужден оставить свое жилье. Просьба вни-
мательно прослушать этот перечень и выбрать для себя
ют, что ближе всего расположен от вашего дома. Сразу
направляйтесь туда и ждите, пока вас вывезут за город.
Ни в коем случае сами не отправляйтесь на железнодо-
■■431

рожные станции, на автобусные станции или в аэропор-
ты. Из указанных центров вас в организованном порядке
доставят к одной из посадочных станций, или вы полу-
чите кров в самом городе.
Все государственные служащие должны незамедли-
тельно явиться к месту своей работы. Все служащие поли-
ции и пожарной охраны должны прибыть в свои участки
и ждать там дальнейших указаний.
Нашим первым шагом будет попытка изгнать это ве-
щество из канализационной системы города, заставить его
направиться в озеро и там подвергнуть его опрыскиванию
и убить. Санитарному управлению отдано распоряжение
произвести очистку канализационной системы в закрытых
районах города с помощью промывки труб, и мы надеем-
ся, что нам удастся очистить город от этого чудовища.
Однако пока не приближайтесь к сливным отверстиям.
Спасайтесь бегством, если увидите зеленоватое вещество.
Не пытайтесь бороться с ним.
В городской больнице Марк выключил репродуктор и
повернулся к собравшимся в лаборатории.
— Ну и ну,— сказал он с горечью.— Вот он, наш мэр.
Проявить выдержку и спокойствие!..
— Кто-то из нас должен отправиться с докладом и до-
ставить его лично,— сказал Соренсен.
— Не только с докладом,— возразил Марк.— Он дол-
жен будет добиться отмены решения промывать канали-
зационную систему. Сможет ли он выполнить такое зада
ние? Можно ли этого добиться?
— Ответ может дать один разве господь бог,— ска-
зал Соренсен.— Тимоти О'Херлихи мог бы это сделать, но
говорят, что его нет в городе. Я уверен, что он бы дал
распоряжение перекрыть канализацию, отключить и изо-
лировать весь пораженный район... Но его нет в городе.—
Соренсен пожал плечами.
Помощник начальника санитарного управления взгля-
нул на расползающиеся контуры отметок на настенной
карте и сравнил их с картой, показанной по телевидению.
На его лице отразилось беспокойство: его жена работала
в гостинице Конрад Хилтон, находившейся всего в двух
кварталах от района, объявленного закрытым. Он поднял
телефонную трубку и стучал по ней до тех пор, пока не
услышал ответ телефонистки.
— Соедините меня с гостиницей Конрад Хилтон, — ска-
зал он, и в его голосе послышались жалобные нотки, уси-
ленные мембраной.

— К ним никак не удается дозвониться, сэр.
— Пожалуйста, попробуйте.
Он мерил некоторое время комнату шагами, потом при-
нял решение. Это не его дело вскрывать пакеты на имя
мистера О'Херлихи, полученные от мэра. Ему никто не
поручал принимать решение закрывать или открывать ка-
нализационную систему, может быть, даже выпустить это
вещество на свободу в озеро. Если он оставит письмо, то
мистер О'Херлихи найдет его... Он и должен был прини-
мать решение. Но с другой стороны... Помощник началь-
ника санитарного управления принялся писать распоря-
жение об открытии всех коллекторных камер, но тут же
порвал начатое письмо. Нет, никаких письменных распо-
ряжений. Вместо этого он по внутренней связи дал указа-
ние секретарше передать устное распоряжение. Она должна
была и расплачиваться. После этого он уехал, чтобы за-
брать свою жену п отправиться к себе домой, подальше
от всего этого.
В лаборатории городской больницы репродуктор был
снова включен на полную мощность.
Марк лихорадочно печатал. Через минуту он выдер-
нул листки из машинки.
— Вот и все,— сказал он.— Тут все, что мы сумели
установить. Пять экземпляров.
Один экземпляр он сложил и вложил в нагрудный
карман своей рубашки. Один отдал Эди, один Гарри Швар-
цу и один Соренсену. Последний экземпляр он положил
в открытый сейф, закрыл дверцу и повернул ручку.
— Ну, Эди, ты остаешься здесь в обороне до тех пор,
пока они не эвакуируют больницу. Оставь радио вклю-
ченным и немедленно выбирайся отсюда, как только сю-
да пожалуют солдаты или кого они там пришлют. По-
нятно?
Эди кивнула. На минуту они замерли, глядя друг на
друга, а потом она бросилась к нему на шею и обняла.
— Марк, будь осторожен! В некоторых местах оно уже
покрыло все улицы. Возвращайся скорее!
Марк шагнул к двери, но обернулся на пороге.
— Помни, если эта тварь объявится в больнице, под-
нимайся сюда и законопать щели под дверью.
Вслед за комиссаром городского управления здраво
охранения Соренсеном и Гарри Шварцем Марк вышел
из больницы. Так начался их поход к зданию Архивного
управления на служебной машине Соренсена.
433

Квартал, где находилась больница, опустел. Здесь не
было ни одной машины, но, по мере того как они продви-
гались на север, они сразу попали в дорожную пробку.
Марк вышел из машины и взобрался на крышу, чтобы
выяснить, что там происходит. Впереди, насколько мож-
но было рассмотреть, все было запружено машинами. На
некоторых из них тоже стояли водители.
— Это, наверное, там, впереди,— сказал Гарри.
— Не могу ничего разглядеть,— ответил ему Марк.—
Но мы не можем сидеть здесь и ждать. Пойдемте-ка пеш-
ком.
Через два квартала они увидели причину возникнове-
ния пробки. На перекрестке произошла серьезная авария
трех легковых автомашин и грузовика. Пройдя немного,
они увидели брошенный автомобиль с ключом в замке
зажигания. Они немедленно двинулись на нем дальше на
север. Сейчас они выехали из района, где были зарегист-
рированы появления клона. Чем дальше они оставляли
позади себя этот район, тем меньше было видно следов
паники.
Перед входом в здание Архивного управления полиция
сдерживала натиск репортеров. Марк повел машину в
обход здания, пытаясь найти другой вход.
— Завернем за угол, — предложил Соренсен. — Я про-
веду вас с собой.
Марк остановил машину, вынул ключи и вышел. Почти
тотчас же Соренсен был узнан, и их окружила толпа.
— Эй, Соренсен, что нового?
— Нашли вы чудовище?
Они пробились сквозь толпу репортеров, следуя вплот-
ную за Соренсеном. До самых дверей их сопровождали
полицейские, которые вошли с ними в здание. Один из
полицейских направился к телефону, но Соренсен прошел
мимо него прямо к лифту. Марк и Гарри неотступно сле-
довали за ним. Гарри нажал кнопку, закрывающую двери.
— Двадцатый этаж,— сказал Соренсен,— там нахо-
дится кабина для радиопередач управления гражданской
обороны.— Он вынул из кармана пистолет и стал его ос-
матривать.
— Я держу его в машине в отделении для перчаток,—
пояснил Соренсен.— Мне не хотелось оставлять его там,
когда мы бросили мою машину.
Он передал пистолет Марку.
— Он может вам понадобиться,— сказал он.
Марк спрятал пистолет в карман брюк.

На двадцатом этаже их тотчас же остановили охран-
ники внутренней службы безопасности.
— Мы очень сожалеем, комиссар. По радио выступа-
ет мэр. Он сейчас не может вас принять,
Гарри вытащил огромный нож мясника. Марк вынул
из кармана пистолет Соренсена.
— А ну, с дороги!—сказал он.
Охранники попятились, непроизвольно направившись
в сторону закрытой двери. Соренсен распахнул ее. За ней
была еще одна дверь с красной светящейся надписью
«Идет передача». Еще два охранника взглянули на них,
поднимаясь со своих мест, но тут же сели, увидев в ру-
ках Марка пистолет.
Мэр Слаттери в это время говорил в микрофон:
«...как мы уже говорили, положение близко к тому,
когда мы будем полностью контролировать ход событий.
Не впадайте в панику...»
Он запнулся, когда в его поле зрения попал Марк.
Мэр сделал ему раздраженный знак. Вперед выступил
радиотехник.
— Какого черта, ребята, вам здесь надо? Передача же
идет в эфир!
Он только сейчас обратил внимание на Соренсена н
сделал приветственный знак рукой.
— А вы, черт возьми, где пропадали все утро?
— Дайте его в эфир,— сказал радиотехнику Марк.—
Это комиссар Соренсен.
Радиотехник нахмурился, взглянул в сторону мэра, но
потом кивнул в знак согласия.
— Джон,— сказал мэру Соренсен.— Мы вынуждены
приступить к полной п немедленной эвакуации города в
самый короткий срок и любыми путями. И мы вынуждены
перекрыть канализационную систему, несущую сточные
воды из города, а также закрыть ливневые сбросы, где
это только возможно. Эти меры не остановят беду, но они,
возможно, замедлят ее распространение.
— Вы затопите город, идиот,— прохрипел мэр.— А с
кого будут снимать за это голову?
— Я гроша ломаного не дам за ту его часть, где сидит
эта гадость, и, по мне, пусть бы она вся вечно осталась
под водой,— ответил Соренсен.
Радиотехник поднял руку, глядя на большие часы на
пульте. Когда он опустил руку, Соренсен подошел к ми-
крофону.
— Леди и джентльмены, передаем экстренное сообще-
435

иие. Слушайте его внимательно. Под улицами нашего
города находится единый живой организм, который уже
захватил тридцать кварталов и продолжает распростра-
няться со скоростью одна десятая часть квартала за каж-
дые пять минут. Распространение идет во всех направле-
ниях...
Марк прислонился к двери. Внезапно он почувствовал
страшную усталость. Но это дело они сделали. Пусть те-
перь люди знают, что им угрожает. Пусть они побегут из
города. И может быть, кое-кому из них повезет и они ус-
пеют спастись.
13 часов 04 минуты
Облака все ниже и ниже спускались к верхушкам не-
боскребов. На улицах города воздух становился тяжелым,
густым и горячим. Лица прохожих то и дело обращались
в сторону неба в надежде увидеть просвет в облаках или
почувствовать первые капли дождя. Пусть уж что-нибудь,
но только не эта зловещая застойность. Но вот гроза при-
шла. Молния, ударившая в шпиль небоскреба, плясала,
но крайней мере, з течение пяти секунд. В воздухе сразу
запахло озоном. В узких щелях улиц прокатились рас-
каты грома. Пронесся порыв ветра, а за ним полил дождь.
Он лил такими густыми струями, что видимость на ули-
цах сократилась до полквартала, а небо стало таким близ-
ким, что, казалось, до него можно было достать рукой.
Ураган несся, как гигантское колесо, обрушивая по-
токи воды. Ливень колотил по одежде, застрявшей в ре-
шетках водосточных колодцев, решетки забивались все
плотнее, и скоро вода перестала стекать в них, начали
растекаться по улицам, сливаться с другими потоками,
заполнять низины, подземные переходы, подвалы домов.
На углу Восемнадцатой и Кларк-стрит дождь хлестал
по лепным украшениям карниза обреченного жилого до-
ма. Клон выбросил свои ищущие пищи щупальца по все-
му зданию. Оки пожирали на своем пути кальций из бе-
тона, большую часть дерева, проедая полы террас. Дож-
девая вода проникала сквозь отверстия, проделанные кло-
ном, стекала сквозь них в других элементы конструкции,
растекалась по полу. Полы не выдерживали тяжести и
проседали, боковые наружные стены прогибались наружу,
словно здание кто-то надувал изнутри.
Одна из стальных двутавровых балок перекрытия вы-
валилась из ниши наружной стены и со страшным шумом

рухнула на пол нижнего этажа. Внутренние перегородки
завалились, потолок в этом месте просел. Пол нижнего
этажа выдерживал рухнувшие элементы всего каких-ни-
будь несколько секунд, а потом тоже рухнул вниз. Ли-
шившись внутренней поддержки, наружные стены вне-
запно прогнулись внутрь и с грохотом обрушились. Две-
надцатиэтажное здание раскачивалось несколько мгно-
вений, а затем осело, стало разваливаться. Грохот ру-
шащегося здания не уступал по силе раскатам грома с
бушующего неба.
Над развалинами завис вертолет, а потом устремился
к другому дому в четырех кварталах к западу. Рядом с
летчиком сидел Майк Моррис. Прижав к губам коробочку
микрофона,- он быстро вел репортаж о виденном.
«...вот-вот развалится церковь св. Павла. Шпиль юж-
ного придела крепится и падает. Боже! Там люди... Они
пытаются выбраться, по уже все здание церкви сотряса-
ется: оно начало разваливаться».
Он остановился, потому что его голос утонул в страш-
ном грохоте. Когда через минуту он снова начал гово-
рить, он еле ворочал языком.
— Я вижу это вещество среди развалин. Оно находит-
ся под слоем воды, которая покрывает все вокруг. Люди,
успевшие покинуть церковь, стали его жертвой.
Внезапно его голос прервался, а потом он закричал
в микрофон:
— Боже мой, неужели им нельзя ничем помочь? По-
шлите сюда вертолеты! Пришлите кого-нибудь!
Вертолет сделал круг и улетел.
Пожар начался в развалинах высоченного жилого до-
ма, который был построен всего полгода назад. Дом го-
рел, несмотря на ливень, к небу поднимался столб гус-
того дыма, смешанного с паром. А через улицу в одном
из новых домов толпилась группка юнцов, выжидая, не
утихнет ли ливень, чтобы добежать до угла здания, где
они у перекрестка оставили украденный автомобиль. Руки
их были заняты награбленными вещами, карманы отто-
пыривались, и, когда кто-либо из них боязливо озирался,
другие старались делать вид, будто не замечают этого.
Их предводителем был Калл и Бикел. Когда они гра-
били одну из комнат, им пришлось столкнуться с клопом.
Они выскочили из нее, выбив дверь и бросив ее поверх
слоя клона. По лестницам они неслись сломя голову, по-
ка не очутились внизу. Но клон был в здании, и Каллн
окинул злобным взглядом вестибюль. В руках у него был
437

коротковолновый транзисторный приемник, стоил он, на-
верное, пять или шесть долларов, и Калли никак не хо-
тел, чтобы он испортился от дождя, который продолжал
неистовствовать за стеклянной дверью. Он увидел, как
зеленоватая масса, переливаясь со ступеньки на ступень-
ку, спускается по лестнице. Было похоже, что кто-то рас-
катывает короткую дорожку.
Калли выстрелил несколько раз в эту массу, и все ви-
дели, как пули взбивали ее, но она тотчас же затягивала
выбоины. Калли подхватил с пола брошенную кем-то га-
зету, свернул ее жгутом, зажег и бросил перед спускаю-
щейся по лестнице массой. Клон остановился, цвет его
стал грязно-серым, но потом он вновь двинулся вперед. На
этот раз по стенам и вокруг горящей бумаги, обтекая ее.
Мальчишки, побросав награбленное, выскочили под
дождь и во всю прыть кинулись по направлению к укра-
денному автомобилю. Калли на бегу яростно ругался.
Они почти добежали до угла, когда здание взлетело на
воздух, словно в него угодила бомба. Дело в том, что,
когда они бегали по квартирам здания, они открывали
краны газовых горелок, и сейчас газ взорвался. За пер-
вым последовал второй взрыв, уже не такой сильный.
Они с восторгом глазели на то, как из здания вылетали
клубы огня и дыма, а потом третий взрыв потряс окрест-
ности. Взрывом выбросило горящие части конструкций,
они упали на близлежащие здания и подожгли их. Маль-
чишки стояли на углу, потрясенные грандиозностью того,
что они наделали.
— А ведь весь квартал сгорит к чертовой матери!—
сказал наконец Калли.
Затем, огласив окрестности дружным свистом и ги-
ком, они погрузились в автомобиль и на полной скорос-
ти умчались.
Телефон в городе не работал. Прекращалась подача
электроэнергии, начали отключать газ, потому что рушив-
шиеся здания охватывал пожар. Ливень перешел в ров-
ный непрекращающийся поток воды с неба, и по сводке
погоды можно было ждать, что он не прекратится до кон-
ца дня.
Вертолеты, посланные для выяснения масштабов раз-
рушений в городе, снижались все ниже и ниже, а потом
один за другим стали возвращаться на свои аэродромы.
Сквозь эту серую завесу были видны лишь сполохи заре-
ва, что делало лежащий внизу город похожим на дантов-

агай ад. Впечатление это усиливалось красным ореолом
вокруг сигнального огня на крыше одного из небоскре-
бов.
Над озером разносился истошный рев бакенов, где-то
вопила сирена локомотива. Автомобили и автобусы, ут-
кнувшись бампером в бампер, непрерывным потоком мед-
ленно двигались из города. На железнодорожных стан-
циях путевые бригады выбивались из сил, отгоняя товар-
ные составы и подавая пассажирские вагоны. Два из го-
родских вокзалов подверглись нападению клона и вышли
из строя.
Аэродром Мидуэй продолжал еще принимать и вы-
пускать в воздух самолеты. Надвигающийся туман гро-
зил закрыть аэродром, и самолеты уже кружили над озе-
ром, готовясь взять курс на другие города.
В 13 часов 10 минут Пит Лоренц делал круг перед по-
садкой. Город под самолетом был покрыт туманом, лишь
кое-где видны были слабо светящиеся пятна зарева. Дождь
хлестал по самолету, бил по ветровому стеклу кабины.
Пит внимательно прислушивался к тому, что говорил дис-
петчер посадки, автоматически выполняя все указания для
слепого полета, пока самолет не снизился до высоты пять-
сот футов и он не увидел огни посадочной полосы. Са-
молет снижался с большей, чем следовало, скоростью.
«Посадка будет не из приятных»,— подумал он, но пре-
небрег этим. Ему хотелось поскорее приземлиться, взять
новую партию пассажиров и взлететь.
Он подрулил к стоянке самолета и услыхал, как аэро-
дромная команда со стуком опустила трап на фюзе-
ляж самолета. Пит открыл дверь. Стюардесс с ним не
было. Им было приказано оставить самолет в Милуоки.
Не было и второго пилота. Правда, такого приказа он
не получал и просто не явился к вылету, но Пита это уже
не беспокоило. Для него это значило, что самолет может
взять лишних три человека.
Во время посадки пассажиров, за которой он наблю-
дал, в лицо ему бил холодными струями дождь. Пит про-
верил, чтобы у всех были застегнуты привязные ремни, а
потом дал знак впустить еще нескольких пассажиров.
Так как никто не брал с собой багажа, он мог рассчиты-
вать поднять дополнительный вес. Правда, пассажирам
будет тесновато, но зато они окажутся вне города. Он псе
внимание сосредоточил на том, чтобы самолет был пол-
ностью загружен этими промокшими несчастными людь-
ми, имевшими жалкий вид. Некоторые из них что-то го-
439

ворили, другие плакали, третьи молились. В самолет во-
шел мужчина, сопровождаемый шестью малышами. Вне-
запно он бросился из самолета, крикнув что-то через пле-
чо. Пит не успел удержать его. Трое детей плакали. Пит
взял на руки самого младшего и отнес к себе в кабину,
усадив на место второго пилота. Вернувшись к входной
двери, он поднял один палец. Это значило, что он может
взять еще одного пассажира. По трапу поднялась моло-
дая женщина. С нее струилась ручьями вода, но она, ка-
жется, этого не замечала. Пит усадил ее на место, где до
этого сидел ребенок, привязал ремнями. Его самолет был
полностью загружен. Даже перегружен.
13 часов 15 минут
Марк потер лицо руками и оперся спиной о дверь. К
нему подошел мэр Слаттери.
— А у вас, доктор, талант заваривать кашу. Ну, а те-
перь нельзя ли попросить объяснить, как обстоит дело с
вашей собственной работой? Какого дьявола вы не вы-
яснили, при помощи чего можно разделаться с этой
тварью?
Усталость Марка как рукой сняло.
— Я знаю средство, которое убивает это вещество. Его
убивает раствор йода. Но какой прок от моего знания?
— То есть вы хотите сказать, что знаете, при помощи
какого средства можно разделаться с этой тварью, и вме-
сте с тем спокойненько подпираете эту чертову дверь? Что
с вами, доктор? Что вам для этого нужно?
— Очень много йода и воды, а также йодистого ка-
лия. Нужны средства для разбрызгивания раствора, нуж-
ны люди, которые возьмутся за эту работу и которые бы
мне помогли...
— Я знаю, кто вам нужен,— сказал мэр,— вам для
этой работы нужны люди из пожарного управления, са-
мые смелые и самые квалифицированные специалисты
своего дела во всем городе. Где находятся эти ваши пре-
параты?
— Они имеются на складах химических веществ, там
может быть и готовый раствор. Ведь речь идет просто о
йоде. И все, что нужно делать,— это разбрызгивать раст-
вор йода.
Мэр быстро отошел от Марка и вышел в другую ком-
нату к телефону. Его попытки дозвониться оказались бе-
зуспешными, линии были заняты, и ему не удалось до-

звониться даже до телефонистки. Тогда мэр кинулся и
одному из одетых в штатское, взял у него радиопередат-
чик и вызвал начальника пожарной службы по радио.
Очень подробно мэр объяснил ему, что необходимо сде-
лать, назвал того, кому поручено осуществлять опера-
цию, и уточнил место встречи. Повернувшись к Марку, он
сказал:
— Начальник пожарной службы встретит вас на ули-
це перед домом в пяти минутах ходьбы отсюда. Я даю
вам полномочия от моего имени рассказать ему подроб-
ности предстоящей операции. За дело.
Поколебавшись, Марк протянул ему руку. Мэр пожал
ее.
Выйдя на улицу, Марк и Гарри увидели, что уличное
движение почти прекратилось. По тротуарам двигался
непрерывный поток пешеходов, они торопились как мо-
гли, некоторые даже тащили набитые чемоданы.
Вдруг раздался пронзительный вой сирены, и из-за
угла выехал ярко-красный автомобиль. Когда он подъехал,
люди бросились на мостовую. Машина остановилась око-
ло Марка и Гарри. Марк подошел к кабине и предста-
вился.
— .Забирайтесь сюда,— сказал ему краснолицый муж-
чина с заднего сиденья,— и, пожалуйста, снова растолкуй-
те мне, что вам потребуется. Мэр ничего толком не мог
сказать.
— Раствор йода,— ответил ему Марк.— Столько его,
сколько можно раздобыть, и средства для его разбрыз-
гивания.
— У нас есть ручные распылители, ранцевые, у нас
есть танкетка-распылитель, есть мощные автомашины-
распылители. Какие вам подойдут?
— Нужны будут все сразу. Вы знаете, где достать йод?
— Да. Мы уже договорились с Гаверс кемикалс, Цн-
намидон, Дюпоном, Монсанто, Патон кемикалс, со всеми
фирмами. Самые большие запасы у Патон кемикалс. Сей-
час я скажу моим ребятам, чтобы они трогались на зап-
равку наших машин.
Начальник взял микрофон и отдал несколько корот-
ких приказаний,
— Как по-вашему, доктор, откуда нам следует начать?
Мои ребята съедутся туда.
Марк пожал плечами.
— Насколько я понимаю, это не имеет значения. На-
верное, оттуда, где положение хуже всего?
441

Начальник пожарных снова взялся за микрофон. Сос-
тоялся разговор с управлением противопожарной службы
и полицейским управлением. Марк слышал все, что гово-
рилось, но ему трудно было понять жаргонный язык радио-
разговоров.
— Все они говорят,— сказал наконец начальник по-
жарных,— что хуже всего дело обстоит в районе Восем-
надцатой и Стэйт-стрит. Там эта тварь проникла даже в
метро. У вас есть возражения против того, чтобы мы на-
чали именно оттуда?
— Пусть будет так. Мне кажется, это именно тот рай-
он, где она появилась в первый раз. Давайте начнем от-
туда.
Даже вой пожарной сирены мало помогал, чтобы рас-
чистить путь для движения вперед. И чем ближе они подъ-
езжали к району Восемнадцатой и Стэйт-стрит, тем гуще
становился поток людей на улицах. Они повернули на
Куллертон. Вдоль улицы стояли брошенные автомашины,
некоторые из них заехали прямо на тротуар. Витрины
были разбиты, но толпа здесь была пореже. Несколько
человек медленно двигались вдоль улицы, заглядывая в
витрины, или крались вдоль стен.
— Чертовы мародеры,— пробормотал пожарный, вы-
таскивая здоровенный пистолет из кармана заднего си-
денья.
Позади них на улицу вылетела пожарная машина, ог-
лашая окрестности воем своей сирены. Начальник вышел
из машины, держа в руках пистолет, и просигналил вто-
рой машине, чтобы она стала рядом. Футах в ста впере
ди раздались крики и стоны. Они неслись из входа в раз-
рушенный магазин, куда забралось трое мародеров. Сей-
час они яростно отбивались от клона, который напал на
них, когда они копались в разбитой витрине. Марк, Гаррн
и начальник пожарных повернулись на крики и увидели
густой слой клона, медленно вытекавший из магазина на
тротуар. Начальник повернулся к водителю второй ма-
шины.
— Ты привез раствор йода?
— Да, начальник. Мы заправили в цистерну пять ты-
сяч галлонов раствора, как вы сказали. Хотите попробо-
вать здесь? Похоже, что нам незачем ехать еще куда-ни-
будь.
— Пожалуй, ты прав. Заводи машину и разворачивай
рукав в направлении этого магазина. Посмотрим, что
можно сделать с этой штукой, ползущей по тротуару. А
44?

вот доктор скажет тебе, как надо это сделать. Доктор, мне
кажется, что брандспойт надо отрегулировать так, чтобы
он давал не сплошную струю, а мелкие брызги. Что вы
на это скажете?
Марк молча кивнул, осторожно двигаясь в направле-
нии клона. Следом за ним с ножом в руках шел Гарри.
Четверо пожарных с машины-цистерны разматывали
шланг следом за ними.
— Установите брандспойт,— сказал Марк,— на углу
дома. Тут мы сможем отхватить большой кусок этой мас-
сы, не дать ей скрыться в сточной решетке и уничтожить
на месте. Хорошо?
— Все будет, как вы сказали, доктор. Вы командуете.
Пожарный поколдовал над брандспойтом, пододвинул-
ся поближе к краю дома, обернулся и крикнул:
— Порядок, Чарли. Включай!
Огромное облако пурпурных брызг ударило из бранд-
спойта и поплыло над толстым слоем клона, растекав-
шимся по тротуару. Струя брызг била метров на двадцать
с лишним, медленно оседая на поверхность клона, захва-
тывая часть улицы. Облако продолжало оседать и нако-
нец коснулось пульсирующей поверхности массы клона.
Вся растекшаяся масса клона, на которую опустился
распыленный раствор йода, как-то вдруг опала и поползла
обок, словно вода. Марк и Гарри, уже знакомые со спо-
собностью клона вести себя неожиданным образом, прыг-
нули на капот стоящего поблизости автомобиля и успели
избежать прикосновения к клону. Но брандспойтщик и
трое других пожарных этого не успели. Клон сперва кос-
нулся их ног, а потом мгновенно поднялся до колен. Слой
клона был тонкий, и все четверо смогли пробежать не-
сколько шагов. Но вот их движения стали замедленными,
они остановились и стали бить ногами по слою клона.
— Облейте себя раствором,— закричал им Гарри,—
скорее облейте себя!
Брандспойтщик двадцать лет прослужил пожарным,
он привык хладнокровно и спокойно действовать в любых
обстоятельствах. И тут он остался верен привычке. Всех
троих покрыло густое облако раствора йода, когда он на-
правил струю брызг на свои ноги и ноги товарищей. Об-
лако кипело вокруг них, а затем струя ударила в сторону
автомобиля, у которого спрятались Марк и Гарри.
Облако йодного тумана стало рассеиваться вокруг трех
пожарных, и через некоторое время их уже можно было
различить. Они сидели на земле, а вокруг них виднелась
443

сморщившаяся масса коричневого цвета. Брандспоитщик
продолжал, чихая и кашляя от паров пода, поливать все
вокруг раствором. К нему на помощь подоспели двое дру-
гих пожарных и стали помогать ему направлять струю
жидкости. Нижняя часть ног троих пожарных уже не мог-
ла выдержать веса их тел. Их нижние коешчности исчез-
ли не полностью, но большая часть мягких тканей уже не
существовала. Но вокруг них клон погиб.
— Дайте мне двух человек в помощь!— крикнул бранд-
споитщик через плечо.— Я разделаюсь с этой штукой, но и
вы смотрите по сторонам.
К нему уже спешила подмога. Одни подхватили бранд-
спойт и начали продвигаться к клону, другие подняли
трех пострадавших и понесли их к автомашине.
Тонкие пленки клона сморщивались при соприкосно-
вении с раствором йода, и пожарные двигались все даль-
ше и дальше, прокладывая себе путь через его массу.
Клон начал отступать перед ними. На помощь пожарным
пришли Марк с Гарри, и общими усилиями они направи-
ли струю жидкости в другую сторону, чтобы можно было
выяснить результаты их работы.
— Нам нужно добить всю эту массу, что скопилась
на улице,— сказал Марк,— но я боюсь, что она может
куда-нибудь ускользнуть. Посмотри, нет ли у нее какой-
нибудь лазейки?
Гарри показал на решетку для стока дождевой воды
у тротуара.
— Мне кажется, оно может уползти вон туда,— ска
зал он.
— Направьте сильную струю йода на эту решетку,—
предложил Марк.— Тогда она туда уже не сунется. Мо-
жет быть, есть еще места, куда она может двинуться?
Но никто не мог подсказать ничего нового. Пожарный
направил брандспойт на водосливный колодец и дал по
нему мощную струю.
— Прекрасно,— сказал Марк.— Теперь поливайте эту
массу, но будьте осторожны. Если она двинется в нашем
направлении, все должны взобраться на автомашину.
Снова взвилось облако йодного раствора и стало мед-
ленно оседать на толстый слой клона. Клон дернулся и
начал растекаться тонкими ручьями, но кругом натыкал-
ся на раствор. Он перестал дергаться, и верхний его слой
приобрел густо-коричневый цвет. Неожиданно одним рыв-
ком вся огромная масса его вещества устремилась к цент-
ру, собираясь воедино на проезжей части улицы. Здесь

клон образовал нечто вроде огромного бугра почти круг-
лой формы футов двадцати в диаметре и пяти высотой.
— Вот дьявол!—воскликнул пожарный-брандспойтщик,
Раствор йода скапливался на вершине бугра, а затем
стекал по его краям на асфальт, затекал в трещины ве-
щества, образовавшиеся на коричневой омертвевшей ткани.
— Взгляните-ка!—сказал Марк.— Это вещество спа-
сается под слоем погибшей ткани. Так нам понадобится
неделя, чтобы пропитать весь слой и добраться до центра.
Гарри, а ну-ка принеси кусок стекла.
Гарри подобрал большой кусок разбитого витринного
стекла и осторожным ударом погрузил его острый конец в
бугристую поверхность массы клона. Стекло прошло сквозь
верхний слой, погрузилось внутрь, тем самым дав воз-
можность раствору йода проникнуть внутрь. Раствор уби-
вал на своем пути ткань клона, а стекло уходило все глуб-
же и глубже.
— Облейте тонкой струей стекло,— сказал Марк по-
жарному.
Скоро там, где стекло вошло в массу клона, зияла
круглая дыра, стенки которой состояли из мертвой ткани.
— Ну, вот мы и нашли средство, как прикончить эту
тварь,— произнес Марк.— Выключите брандспойт и пой-
демте со мной.
Он подобрал па улице тонкую полосу алюминия, подо-
шел к краю груды клона и принялся с ее помощью воро-
шить массу. По мере того как он разгребал верхний рых-
лый слой мертвой ткани,'раствор йода стекал в глубь буг-
ра и соприкасался с живой тканью. Новые порции раство-
ра то и дело окатывали бугор.
— И все-таки,— покачал головой Марк,— это слишком
медленно. Раствор убивает его, но очень медленно. Нам
нужно что-то придумать, чтобы раствор проникал вглубь
сквозь уже убитую ткань. Может быть, окажется какое-
нибудь смачивающее средство.
Никто не успел ему ответить. Раздался грохот грозо-
вого разряда. Все посмотрели на небо. Оно все было по-
крыто бурно несущимися облаками. Дождь обрушился
потоком. Капли были огромные, и падали они так густо,
что домов на другой стороне улицы не стало видно. Через
десять секунд по улице потекла река. Капли дождя, ба-
рабаня по рыхлой помертвевшей поверхности глыбы клопа,
производили странный глуховатый звук. Они быстро смы-
ли с него раствор йода, и стало видно, что поверхность
клона снова начала пульсировать и вздыматься. Пожар-
445

ный с брандспойтом обдал клон струей жидкости. Клон
сжался, отодвинулся, но, как только дождь смыл раствор,
клон снова пришел в движение.
— Под таким дождем -у нас ничего не получится!—
крикнул Марк.— Пойдемте в машину, но смотрите пол
ноги.
Очень осторожно они вернулись в машину начальника
пожарной службы. К тому времени и другие машины с
раствором йода подошли и стали рядом. Дрожа от холо-
да, Марк и Гарри забрались в машину и стали сове-
щаться.
— Не нравится мне этот дождь,— сказал начальник,—
часть города на запад отсюда уже затоплена. А эта чер-
това тварь,— тут он кивнул в сторону клона,— по-види-
мому, закупорила все ливневые колодцы, как перед этим
случилось с канализационной системой. Ведь даже слив-
ные отверстия в метро закупорены. Там уже на два фута
стоит вода, и уровень ее быстро поднимается. По сведени-
ям метеостанции, нужно ждать очень по^должительного
ливня. У нас и без того забот хватало, а тут еще дождь.
Посмотрите-ка на эту штуку.
Слабо различимая сквозь завесу дождя груда клона
начала растекаться во все стороны, опадала, заполняя со-
бой всю проезжую часть улицы. Толстый его слой, уполз-
ший обратно в разрушенный магазин, опять показался на
улице и двинулся по тротуару.
— Может быть, нам лучше убраться отсюда, началь-
ник, пока есть еше возможность?—спросил водитель ма-
шины.
— Подождите,— сказал Марк.— Видите, вода течет в
направлении этой массы.
Он опустил ветровое стекло и крикнул брандспойтщику:
— Направьте струю раствора вдоль улицы так, что-
бы он потек во всю ее ширину! Вместе с водой он поте-
чет туда!
Пожарный кивнул в ответ, отрегулировал сопло, и
струя раствора ударила сперва в одну, а потом в другую
сторону улицы. Было видно, как потемневшая от йода во-
да потекла по направлению к клону, который тонким сло-
ем уже покрыл всю улицу, поднявшись даже на тротуар.
Где кончался растекающийся слой клона, не было вид-
но. Сквозь пелену падающей воды люди видели, что тем-
ная от раствора вода и пульсирующая масса клона сбли-
жались. Вдруг край массы клона рванулся назад, подняв
фонтан воды, и улица мгновенно превратилась в какой-

то кошмар. Стараясь спастись от соприкосновения с раст-
вором йода, клон начал выбрасывать во все стороны тон-
кие жгуты, вздыматься столбами. Там, где жидкость вош-
ла в соприкосновение с клоном, начала появляться его
отмирающая ткань. Тогда клон стал уплотняться, созда-
вая что-то похожее на запруду. Вода в этом месте уже
дошла до восьми дюймов глубины, сравнялась с тротуа-
ром, а потом потекла по нему в стоящие вдоль улицы до-
ма. А за образовавшимся барьером клон продолжал пуль-
сировать и растекаться.
— Ну так вот,— сказал начальник,— ваша жидкость
убивает это существо, но и оно уже научилось ему про-
тивостоять. Простите, одну минуту,— он повернулся к ра-
диопередатчику.
— Мне кажется, мы можем брызнуть раствором по ту
сторону плотины, которую оно сделало. Если туда лить
раствор, то мы сумеем с ним покончить,— сказал Гаррл
Марку.
— Попробуем,— ответил Марк.
Он вышел из машины под дождь. Гарри последовал за
ним. Через большую, как озеро, лужу они направились к
брандспойтщику. С помощью двух других пожарных он пе-
ретащил шланг и брандспойт к краю запруды. А потом
без колебаний шагнул прямо на омертвевший слой клона.
Марк и Гарри отступили, но Гарри тут же наклонился,
чтобы рассмотреть следы ног брандспойтщика, а потом
посмотрел на Марка, пожал плечами и тоже наступил на
этот слой. Через двадцать шагов начинался живой слой
клона.
Брандспойтщик отрегулировал сопло, дал широкую
струю вокруг живой ткани клона и тотчас же перекрыл
раствор, чтобы посмотреть, что будет дальше. Результат
был таким же, как и ранее, но на этот раз брандспойтщик
выпустил раствор в виде густого тумана, который опус-
тился на всю вздымающуюся поверхность клона, чтобы тем
самым не дать ей возможности вскинуться и создать но-
вую плотину. Широким веером он направлял распылен-
ный раствор на все пространство проезжей части улицы,
временами пуская густую струю в текущую по мостовгиг
воду. Этот метод оказался удачным, и вся группа вскоре
смогла продвинуться уже через толстый слой клона, уби-
тый раствором. Они периодически поливали фасады до-
мов, пускали струю жидкости в подъезды и витрины ма-
газинов. Им удалось пройти метров сто вперед, когда вне-
запно подача раствора прекратилась.
ui

На мгновение они замерли, словно ждали, что клон,
почувствовав, что у них нет больше оружия, может вне-
запно атаковать их. Но вокруг все было покрыто раство-
ром йода, и на какое-то время клон не мог к ним прибли-
зиться. Они повернули обратно и, с трудом преодолевая
потоки дождя, направились к машине, следовавшей за
ними.
— У меня нет больше раствора. Нужна другая цис-
терна! — крикнул им водитель, опустив ветровое стекло.
К машине подошел начальник пожарных.
— Нам везут еще раствор,— сказал он.— Но в го-
роде этих веществ осталось не так много. Другие маши-
ны израсходовали раствор гораздо быстрее, чем мы, и у
них результат был хуже нашего. Эта штука покрывается
коркой мертвой ткани, и дальше дело не идет. Мы уже
выпустили несколько тонн раствора йода, который расте-
кается поверх сливных колодцев и течет по улицам, но
большая его часть все-таки каким-то образом уходит под
землю в ливневые колодцы, хотя почти все они закрыты.
Линии метро между станциями Федерал и Кермак напол-
няются водой, и мы не можем пробиться к центральной
линии, чтобы направить туда йод.
Он развел руками.
— Вода поступает оттуда. Что нам нужно, так это
группа водолазов, которые опустились бы туда с бранд-
спойтом.
— Вам нужны легкие водолазы,— сказал Марк.— Но
там нулевая видимость.
Начальник пожарных с удивлением взглянул на него.
— А вам знакомо это дело? —спросил он.
— Я в течение нескольких лет занимался легководо-
лазным делом.
— Прошли подготовку?
— Обучался по программе водолазного дела, сдал
экзамены. А что?
— У нас в управлении есть отдел спасательной служ-
бы на воде,— сказал начальник, задумчиво потирая под-
бородок.— Но я не могу просить их влезать в такое дело.
Но если такой малый, как вы, возьмется руководить ими,
то есть такой человек, который знает, что нужно делать
там, может быть, тогда...
Он снова потер подбородок.
— Но, послушайте,— сказал Марк,— мне и раньше
приходилось попадать во время погружений в чертовски
трудные переделки, но никогда со мной не было ничего

сравнимого с нынешней ситуацией. Ну нет, я туда не су-
нусь.
Они стяли под проливным дождем. Сквозь завесу дож
дя они видели, как на расстоянии метров ста от них дер-
гался клон. Это были уже знакомые им пульсации и
вспучивания, которые означали, что скоро клон перейдет
в атаку.
— Нам, пожалуй, лучше уехать отсюда,— сказал на-
чальник пожарных,— если раствор йода не будет туда
доходить.
Он помолчал, а потом не без сожаления продолжал:
— И так по всему городу: мы уступаем, оставляя ему
простор для разбоя. Если нам не удастся остановить его
теперь...
Подошел пожарный.
— Раствор везде на исходе,— сказал он.— Цистерна,
которая доставляла нам раствор, должна была использо-
вать половину своего запаса для того, чтобы пробиться
к нам. Она будет через пять минут. Это вещество распро
страняется быстрее, чем раньше. Ему, кажется, дождь
идет на пользу. Есть угроза наводнения.
Начальник пожарных многозначительно посмотрел на
Марка. Но тут вперед выступил Гарри.
— Послушайте, начальник! Не надо просить парня
идти на это. Только представьте, что там творится.
— А я думаю о том, во что превратится наш город
через час, если мы не предпримем каких-то мер. Если
выдворить это вещество из метро, тогда, быть может, нам
удастся спасти город. Какой там последний прогноз пого-
ды, Чарли?
— В последний раз, когда я слушал радио, говорили,
что ливень ожидается без перерыва в течение нескольких
часов.
Начальник пожарных вздохнул и медленно отвер-
нулся.
— Ладно, начальник,— сказал Марк.— У вас есть
маски, полностью закрывающие лицо?
Пожарный быстро повернулся к нему.
— Черт возьми, конечно, есть. У нас есть абсолютно
все и даже немного больше. Поведете ребят туда?
— Послушай, доктор,—вмешался Гарри,— ты зна-
ешь, на что идешь?
— Нет,— покачал головой Марк,— я знаю, что я идиот,
но я все же попробую себя на этом деле. Может быть,
449

нам и удастся сделать что-нибудь полезное. Ты постоишь
с моей страховочной веревкой?
Гарри утвердительно кивнул.
— Тогда поехали,— сказал начальник пожарных.— Я
начну комплектовать группу.
Они снова все набились в машину. С радиопередатчи-
ком что-то не ладилось, и понадобилось с полминуты»
прежде чем начальник смог пробиться сквозь перегру*
женный разговорами канал и передать сообщение о пред-
стоящей встрече в назначенном месте.
Ехали медленно. Часто приходилось делать останов-
ки и расчищать себе путь с помощью раствора йода. .Про-
шло двадцать пять минут, прежде чем они добрались до
входа в метро. Но им пришлось ждать еще минут десять,
пока прибыла другая машина с группой легких водолазов.
Начальник представил их Марку:
— Это Си Рикер, Боб Фултон, Чарли Клайн, Джо
Рэйли, Эд Вольферт, Билл Хэйдинг, Чак Дантон. Ребя-
та, перед вами доктор, который сумел найти способ унич-
тожить эту тварь. Он водолаз, и вам предстоит спустить-
ся в центр тоннеля с небольшим шлангом. Есть у кого-
нибудь соображения, как нам справиться с этой задачей
и не потеряться, когда вы там будете?
— Мы можем спуститься, нащупывая путь, сперва по
ступеням лестницы, придерживаясь поверхности стены,
потом пересечь платформу и найти рельсы....— предложил
Чарли Клайн.— А нет ли там проводов под током?
Начальник немедленно послал кого-то узнать, все ли
линии энергопитания в метро отключены.
— Я часто пользовался этой станцией,— сказал Рэй-
ли,— хорошо знаю, как она выглядит, и легко в ней ори-
ентируюсь. Могу идти ведущим.
— А как мы будем за тобой двигаться при нулевой
видимости? — спросил Си Рикер.
— Только на ощупь. Давайте одеваться, и пошли. От
того, что мы будем тянуть, лучше не будет.— Рэйли по-
вернулся и начал быстро выгружать из машины снаря-
жение.
Марк присоединился к нему и нашел костюм, который
был ему впору, разделся и начал натягивать брюки.
— Нужно, чтобы нигде не было ни малейшей щели,
открывающей кожу,— сказал он, обращаясь к водола-
зам.— Это вещество не трогает резину, поэтому иоетвд-
мы из неопреновой пены будут вас защищать. Но тща-
тельно следите за положением капюшона на met сведя,

Если ниже затылка капюшон закатается и эта штука кос-
нется кожи, для вас все кончено.
— А как со стеклом, доктор?
— Не трогает. У меня в лаборатории я держал его
в стеклянной банке в течение нескольких часов, и ниче-
го не случилось. Оно не трогает стекло, сталь, хлопчат-
ку, резину и... Постойте. Эти тросы не годятся.— Марк
указал на груду нейлоновых тросов.— Эта скотина сож-
рет нейлон в одно мгновение. Может быть, есть хлопко-
вая веревка или манильский трос?
Стали обшаривать все машины и наконец нашли бух-
ту грязного манильского троса.
— Си, Фултон и Дантон,— сказал Рэйли,— пойдут
вниз. Доктор и я будем идти впереди и держаться вплот-
ную друг к другу. Вы же, ребята, возьмите баки с раст-
вором,—он указал па ранцевые распылители,— и пойде-
те сразу за нами так, чтобы их можно было нам сразу
передать или пустить в ход самим, если это понадобится.
Сигнал будем подавать друг другу, надавливая на руку
соседа. Кто будет держать страховочный конец?
— Я буду страховать доктора,— сказал Гарри.
—- Может, вы поручите свой трос водолазу, доктор?
Марк отрицательно покачал головой.
— Все равно все страхующие будут стоять рядом и
иметь возможность переговариваться.
Рэйли согласился и назначил несколько водолазов,
чтобы держать страховочные концы, с которыми пойдут
ныряльщики. Они закончили подгонку снаряжения и про-
верил и друг у друга нее его детали, чтобы убедиться, что
ни один участок кожи на шее не обнажен. Потом подо-
звали пожарных, чтобы они помогли им поднести снаря-
жение, и направились к ступеням входа в метро.
Уровень воды там дошел уже до половины лестницы.
Они сложили все оборудование на площадке и молча
глядели на воду. Вода была черной и неподвижной, на ее
поверхности плавали масляные пятна и грязь, сигарет-
ные окурки, обертки жевательной резинки, смятые газе-
ты, запачканный носовой платок, мертвая крыса и мно-
жество другого сора, вымытого из метро.
Один из пожарных, подносивший тяжелое снаряжение,
произнес:
— В первый раз в жизни я благодарю бога, что он
сделал меня обыкновенным рядовым пожарным и мне
приходится просто взбираться по лестницам и бросаться
в горящие здания.
15*
451

15 часов ровно
При виде этой отвратительной воды Марк почувство-
вал, как его внутренности переворачиваются. Ему никог-
да не приходилось погружаться в подобную мерзость. А
там где-то под ее поверхностью прятался клон. Ноги
Марка подкашивались. Нет, ему не решиться на это. Лег-
ко было храбриться, будучи на улице, но теперь перед
ним была эта вода, скрывающая смерть, вот теперь это
было трудно сделать.
— Никогда не думал, что настанет день, когда меня
будет тошнить при виде воды, в которую нужно ныр-
нуть,— сказал Си Рикер.— Ну, так что будем делать? По-
вернем обратно? Или мы все-таки нырнем и сделаем то,
о чем сами и те, кто об этом узнает, будут долго расска-
зывать?
— Правильно,— ответил ему Фултон.— Это такое по-
гружение, о котором потом можно брехать лет двадцать.
Ну нет, черт возьми, такого случая нельзя упустить.
Они посмотрели друг на друга и на Марка.
Марк оттолкнулся от стены. Он почувствовал, что
страх прошел.
— А я, пожалуй, рад, что у меня за плечами семь лет
учебы медицине. Она мне сейчас очень даже пригодится.
— Что верно, то верно,— подхватил Чарли Клаин.—
Я два года проторчал в телевизионной школе, и, правду
сказать, ребята, сейчас очень рад этому.
Они все обвязались вокруг пояса страховочными ве-
ревками, укрепили за спинами ранцы, привязали грузы
и в последний раз проверили все элементы снаряжения и
страховочные веревки. И наконец все надели закрываю-
щие лицо маски и произвели осмотр головного снаряже-
ния, в особенности положения капюшона.
Рэйли вошел по грудь в воду. Марк стал прямо за
ним. Все остальные заняли свои места в таком порядке,
в каком они будут двигаться под водой. Рэйли кивнул им
и скрылся под водой.
Марк присел и тоже вошел в воду. Как только его го-
лова оказалась под поверхностью, он перестал что-либо
видеть. Он нагнулся, чтобы пощупать руками ступени
лестницы, не зная при этом, как ему быть: закрыть ли
глаза или держать их открытыми? По мере продвижения
по лестнице он обнаружил, что, тараща глаза, чтобы раз-
глядеть хоть проблеск света, он сам себе мешает сосре-
доточиться, тогда он зажмурился, и ему стало легче.

Они спустились по одной лестнице, сделали правый
поворот и начали спускаться еще по одной лестнице. Ког-
да они дошли до конца, пришлось ждать, чтобы убедить-
ся, что все в сборе. Протянув руки, они ощупью провери-
ли друг друга, и Марк почувствовал, что касающиеся его
руки задерживались в пожатии несколько дольше, чем
нужно. Ему самому было приятно на мгновение ощутить
прикосновение следующих за ним людей. После этого они
двинулись дальше.
Идти приходилось вдоль стены подземной платформы.
По тому, что ему пришлось дважды уравнивать давление
в ушах, Марк понял, что они погрузились уже на глуби-
ну около десяти метров.
Когда они вышли к краю платформы, пришлось сде-
лать остановку, чтобы еще раз проверить положение всех
участников группы.
Во время ожидания Марк включил свой фонарь н под-
нес его к самой маске. Он увидел смутное круглое пятно
света и слабые очертания раскаленной нити. Увидеть это
было приятно, и он почувствовал себя лучше, когда опус-
тил фонарь и снова повесил его на пояс.
Переступив через край платформы, они спустились на
рельсы. Повернув направо, группа двинулась вдоль рель-
сов. Марк очень удивился, что им пришлось продвинуть-
ся всего каких-то метров пятьдесят, когда они достигли
места, где три тоннеля метро уходили в монолит скалы.
Где-то здесь им должен был встретиться клон.
Через двадцать метров они снова остановились, чтобы
проверить, все ли члены группы на месте. Рэйли был ря-
дом, позади следовали трое других.
Они двинулись вперед, и Марк с минуты на минуту
ждал, что где-то рядом с ними объявится клон. Страхо-
вочную веревку стало трудно тянуть за собой из-за того,
что она петляла по поворотам, пройденным ими. Он чув-
ствовал, что справа от него находится Рэйли, а трое дру-
гих нажимали сзади на его ноги, затрудняя движения,
необходимые для плавания. Он двигал ногами очень ос-
торожно, стараясь обеспечить свое продвижение преиму-
щественно работой ступней. Они наконец прибыли на
место.
Марк протянул руку назад и, взявшись за плечо Ри-
кера, потянул его, давая знать, что нужен ранец с раст-
вором йода. Вместе с ним пододвинулись остальные. Те-
перь все пять человек лежали друг на друге: двое внизу,
трое наверху, под ними были шпалы, а сбоку рельсы.
453

Марк лежал неподвижно, ощущая, как люди над ним
возились с вентилями, подготавливая аппараты для пуска
раствора йода. Справа он продолжал ощущать присутст-
вие Рэйли, готовившего шланг, который ему передал Фул-
тон. Марк чувствовал слабое течение воды вдоль спины к
голове при ее движении по тоннелю. Рука водолаза,
шарившая слева, дотронулась до запястья Марка,
схватила его и приподняла немного вверх. Желая высво-
бодить руку, Марк двинул ею чуть вниз. Пальцы его, оде-
тые в резину, коснулись густой пульсирующей массы, ко-
торая немедленно стала обволакивать кисть. И хотя он
ждал этого каждую минуту, тело сразу покрылось мураш-
ками. Мышцы Марка конвульсивно сократились, и, охза-
ченный слепым паническим страхом, он закричал в загуб-
ник. Его сдавленный крик достиг слуха остальных ны-
ряльщиков. Марк выдернул свою руку и кинулся вверх.
Его движение было таким, резким, что он ударился о по-
толок. Только толстый слой пенорезины спас его от поте-
ри сознания.
Удар головой отрезвил Марка, и он повис под потол-
ком тоннеля, часто дыша, расслабившись, чтобы взять
под контроль мышцы и привести в порядок сознание. Он
не знал, что стало с другими членами группы, но они дол-
жны были быть где-то ниже его. Марк взялся за свой стра-
ховочный конец, потом задержал дыхание и оттолкнулся
от потолка, спускаясь вниз, в темноту, вытянув руки пря-
мо перед собой и на этот раз полностью готовый к тому,
что они вот-вот погрузятся в массу клона. Но вместо это-
го он опустился на шпалы и сел на них в растерянности.
А где же остальные? Но тут что-то прикоснулось к его
левой ноге. Мышцы снова начали конвульсивно сокра-
щаться, но он сумел взять себя в руки. Марк протянул
руку, чтобы выяснить, какой предмет коснулся его ноги.
Ухватившись за него, он понял, что это была человечес-
кая рука в резиновой перчатке, тогда он облегченно
вздохнул. Марк занял место рядом с водолазом. Он не
мог узнать, кто это был, но было ясно, что рядом с ним
есть еще один член их группы. Таким образом, их стало
трое. Два других куда-то исчезли, потерялись в тоннеле,
Марк ощупал спины двух водолазов и обнаружил, что
только у одного из них был ранцевый распылитель с раст-
вором йода. Это значило, что один из них Рэйли. Марк
снова стал обследовать ранцевый резервуар и обнаружил,
что клапан открыт. Подставив палец к выходному отвер*
стию сопла, Марк почувствовал напор струи раствора

йода. Было приятно сознавать, что вода вокруг них на-
сыщена йодом. Сознание этого окончательно вернуло Мар-
ку уверенность.
Он потрогал свою страховочную веревку. Она тяну-
лась назад, указывая направление, откуда Они прибыли.
Он ощупал шпалы и сориентировался в направлении тон-
неля. Легким движением он потянул Рэйли и второго
водолаза вперед по тоннелю, держась между ними. Та-
ким образом они проверили весь тоннель в поисках про-
павшего товарища. Внезапно Рэйли стал шарить, и Марк
понял, что он что-то нашел. Тут он почувствовал руку на
своей спине, потом вторую, и стало ясно, что к ним при-
соединился второй водолаз. Рэйли повел их еще глубже
в тоннель, и они тронулись за ним. Только тут Марку
пришла в голову мысль о том, что в случае, если пропав-
ший водолаз находится впереди них, то его страховоч-
ная веревка должна тянуться где-то под ними. Он дал
сигнал группе остановиться и стал шарить вокруг себя
по шпалам. Вскоре другие водолазы поняли его намере-
ния, и почти тотчас же они наткнулись на веревку.
Водолаз слева от Марка — он решил, что это был Си
Рикер,— взял его руку и положил ее на веревку, тянув-
шуюся параллельно рельсам в том же направлении, в ка-
ком двигались они. Марк слегка потянул за нее, но она
не поддалась. Тогда он потянул за нее сильнее, но и это
оказалось безрезультатным. Он начал двигаться вдоль
веревки, в то же время проверяя, идут ли остальные во-
долазы за ним. Метра через три он наткнулся на ноги во-
долаза, а потом обнаружил все его тело. Марк ощупал
шею, головы не было, и наткнулся на прочную стену, тя-
нувшуюся и вправо и влево. Он стал изучать стену. Вну-
три она была эластичной, а внешняя сторона крошилась.
Марк даже чувствовал, как ее поверхность крошится под
его рукой, и понял, из чего она состоит. Весь тоннель
был плотно закрыт массой клона, но наружная его по-
верхность состояла из мертвой ткани, убитой раствором
йода. Клон себя защищал мертвой тканью, и йод не мог
до него добраться.
В ярости Марк отвел кулак и что есть силы ударил по
стене. Кулак погрузился в поверхность, разрушив живую
ткань клона, но ткань становилась твердой, как только
йод убивал ее. Так стена снова восстановилась, и Марк
отодвинулся немного назад.
Руки других водолазов ощупали его, а потом н пятого
члена их группы. Четвертый водолаз взял мертвого за
455

плечи и попытался оттащить тело. Но только согласован-
ными усилиями всех четырех водолазов, упершихся нога-
ми в стену из клона, они наконец сумели оторвать его.
Марк дотянулся до своей страховочной веревки и три
раза сильно за нее дернул. И тут же он почувствовал,
что веревка, закрепленная вокруг его кисти, натянулась.
Гарри начал выбирать ее. Вытянув руку, Марк убедил-
ся, что остальные четверо тоже получили сигнал выхо-
дить. Так они и двигались по темному тоннелю, вытянув
вперед руки, чтобы не удариться обо что-нибудь. Следуя
за всеми поворотами страховочных веревок, они подня-
лись над платформой, пересекли ее и подплыли к нача-
лу ступеней.
Марк начал дышать мелкими и частыми вздохами. По
ступеням он полз на животе и слышал, как грузы, при-
крепленные к поясу, ударялись о каждую из ступеней. Он
даже не почувствовал, что его голова уже оказалась на
поверхности, до тех пор, пока не услыхал голос Гарри,
сказавшего:
— Эй, доктор, открывай глаза.
Свет был ослепляющим даже сквозь заляпанную гря-
зью и маслом маску. Он сдернул ее с головы, встал п
поднялся по ступеням, чтобы выйти из этой отвратитель-
ной воды. И тут же его вырвало.
По ступеням, разбрызгивая воду, поднимались трое
водолазов, четвертый плавал в воде.
— Что там с вами стряслось? — спросил начальник
пожарных.— Вода продолжает подниматься. Вам не уда-
лось убить эту тварь?
Все еще глядя на плавающего в воде водолаза, Марк
отрицательно покачал головой.
— Эта штука закрывает собой весь проем тоннеля от
дна до потолка,— сказал он.— Оно прикрылось пробкой
из отмершей ткани, и раствор йода не может проникнуть
дальше. Точно так, как было на улице. Кто это? — ука-
зал он на плавающее тело.
Они подтянули тело без головы. Только посмотрев на
оставшихся в живых, можно было определить, кто же
погиб.
— Это Чак Дантон,— сказал начальник и отвернулся.
— Давайте трогаться отсюда,— снова заговорил на-
чальник.— Теперь никто не скажет, что мы не попробо-
вали сделать это.
Они все вышли на воздух под проливной дождь.
На верхней ступени начальник остановился и оглядел-

ся вокруг. Клон был повсюду: на улицах, полз по стенам
домов, забирался между зданиями, выползал на крыши.
— Ну, мне кажется, дело подходит к концу. Эта
тварь укрепилась под городом. Она расползается очень
быстро, теперь уже повсюду. Нам уже не удается под-
держивать связь со всеми нашими радиоточками. Да,—
он повернулся в сторону Марка,— пока вы были там, под
водой, эта тварь проникла на радиостанцию, когда перед
микрофоном выступал комиссар Соренсен. Он не стал
обращать на это внимания, продолжал говорить радиослу-
шателям, что надо делать, чтобы избежать гибели, что
нужно немедленно покидать город. По тогду, что вместе с
его голосом слышались вопли и крики других людей, на-
ходившихся с ним в студии, можно было судить, что тварь
уже была там, но он продолжал говорить, словно бы это
была воскресная передача. Потом в его голосе послыша-
лись какие-то странные потки, он изменился, но продол-
жал говорить. Потом поперхнулся, будто ему кто-то на-
нес удар под ложечку, прочистил голос, попытался что-то
сказать, но уже не смог. И все было кончено.
Начальник покачал головой.
— Он сделал много хорошего, этот парень. Никогда не
думал, что он способен так умереть. Умирая сам, успокаи-
вал других. Это можно было почувствовать, даже стоя
здесь.
Он вздохнул и отвернулся.
— Ну что ж, поехали. Нужно выбраться из города, по-
ка есть еще возможность. У нас хватит этого раствора,
чтобы пробиться?
Марк и Гарри переглянулись. Очень тихо Марк про-
изнес:
— Поезжай с ними, Гарри. Мне надо вернуться в боль-
ницу. Там ведь Эди. Надо ее забрать. И не спорь со мной,
пожалуйста. Поезжай с ними.
Гарри рассмеялся.
— Пошли вдвоем, доктор,— сказал он и поднял свой
нож.
Марк пожал плечами. Они взяли кое-что из снаряже-
ния, попрощались с пожарными и пошли вниз по улице
под дождем.
15 часов 05 минут
Ирэн Аппель закончила передачу своего репортажа и
некоторое время сидела неподвижно. Все внутри у нее
одеревенело, и она больше была не в состоянии ощущать
457

страх или чему-либо удивляться. Все, что было теперь
напечатано на листках бумаги, она зачитывала ровным,
бесцветным голосом.
Баз коснулся ее руки. Она поднялась и прошла с ним
в комнату редакции последних известий, где уже собра-
лись остальные. Ее глаза перебегали с предмета на пред-
мет, и до сознания медленно доходило, что она находится
перед огромным окном, выходящим на четыре квартала,
занятых зданиями Архивного управления, стоящими го-
раздо ниже.
И все это произошло всего в четырех кварталах отсю-
да. И говорят, что это распространяется час от часу...
объявляясь без предупреждения за милю от того места,
где его только что видели, не давая своим жертвам подго-
товиться, не оставляя им времени, чтобы спастись.
— Как же оно велико?—произнесла она вслух.
— Сейчас уже более десяти миль длиной,— ответил ей
кто-то.
Это трудно было себе представить. Организм размером
в десять миль...
— Вы слышали, о чем тут говорилось?—спросил ее Баз.
— Не имеет значения,— покачала она головой.— Про-
сто скажите, что я должна делать.
И я сделаю это.
Баз дотронулся до ее щеки своими огромными паль-
цами, которые неожиданно оказались очень нежными.
— Я знаю это, малыш,— сказал он.— Вот каков план.
Мы все покидаем здание. Перебираемся на вертолеты, с
которых будет вестись непрерывная радиопередача о со-
бытиях. Будем летать на высоте тридцати тысяч футов до
тех пор, пока уже нечего будет передавать. Тебе придет-
ся лететь с Мори Купером и вести передачи для частей
Национальной гвардии. Вы не должны спускаться ниже
пятидесяти футов к этой заразе и при первом признаке
ее появления подниматься выше. Поняла?
Марк и Гарри Шварц пробирались обратно к город-
ской больнице. Губы Марка были плотно сжаты, а кисти
его рук побелели — с такой силой он вцепился в баранку
руля. Если раньше паника вспыхивала в городе очагами,
то сейчас он был весь охвачен ею. Марк едва обращал
внимание на толпы людей, мчавшихся с вытаращенными
глазами, или на автомобили, налезавшие друг на друга.
Он почти физически ощущал, что клон сейчас находится

в метро, в канале, под улицами, по которым он проезжал.
Он сказал репортерам, что единственным способом спасе-
ния сейчас является авиация, и ему очень хотелось
оказаться среди тех, кто воспользуется ею и выберется.
Но прежде он должен взять Эди, а уж потом они присо-
единятся к толпам, которые покидают город. Авиация бу-
дет распылять раствор йода и тем самым изолирует клон,
а потом задавит раствором или оставит медленно поги-
бать от недостатка питания. А пока все, что можно было
сделать,— это уехать отсюда, и как можно скорее. Марк
выбирал для движения боковые улицы, так как знал,
что все основные магистрали плотно забиты машинами,
как движущимися, так и брошенными и разбитыми.
Когда они подъехали к району, где впервые объявил-
ся клон, они увидели, что развалин там стало гораздо
больше. В некоторых зданиях продолжался пожар, в дру-
гих огонь, прибитый дождем, слабо тлел. И только тогда
Марк вздохнул свободно, когда увидел здание городской
больницы.
Но что-то изменилось, и Марк почувствовал это, как
только вышел из машины, которую поставил у запасного
выхода. Больница была пуста, так он подумал вначале.
Потом ему пришла мысль, что ее эвакуировали.
Над их головами послышался грохот двигателей вер-
толета, и на уже потемневшем небе обозначился темный
силуэт машины. Марк понял, что эвакуация идет полным
ходом, и двинулся по направлению к лифту. Но Гарри
остановил его. Марк проследил за направлением его
пальца и увидел зеленоватую пленку, покрывавшую сте-
ну и часть двери лифта.
Теперь клон изменил тактику. Он не расходовал энер-
гии на поиски пищи больше, чем это было необходимо.
Вместо того чтобы двигаться всей массой, он теперь вы-
тягивал длинные тонкие нити, которые осуществляли по-
иск. Узкая лента клона тянулась вдоль всего вестибюля,
при этом она обшаривала всю поверхность пола.
Марк повернулся в сторону лестницы. Она была сво-
бодна, но, поднявшись на один пролет, они оба остано-
вились. Поперек дверного проема лестничного колодца
виднелась еще одна лента зеленого вещества. Но сама
лестница была свободна. На четвертом этаже они снова
остановились. Гарри тяжело дышал. Марк словно оцепе-
нел. Ни на одном из этажей, которые они прошли, не бы-
ло слышно ни звука. Поперек прохода на лестничную
площадку тянулась лента клона.
459

— Черт возьми, доктор, что будем делать? — спросил
Гарри.— Оно же тянется через всю площадку.
— Какие у тебя надеты носки? — спросил Марк, сни-
мая ботинки.
— Хлопчатобумажные, — ответил заинтригованный
Гарри.
— Тогда снимай ботинки. Эта тварь не трогает хлоп-
чатку. Заправь брюки в носки, как у меня...
Гарри начал быстро переобуваться, а потом они туго
перевязали манжеты брюк шнурками от ботинок.
— Ты сперва постой здесь и посмотри,— сказал Марк.
— Я еще не знаю, насколько эта тварь чувствительна к
вибрации и к теплу, излучаемому человеческим телом.
Гарри открыл было рот, чтобы возразить, но, прежде
чем он произнес хоть слово, Марк двинулся вперед и, по-
колебавшись, переступил через ленту клона. Немедленно
от основной ленты отделилась тоненькая нить. Эта нить
пододвинулась к обутой в хлопчатобумажные носки но-
ге. Марк не шевельнулся, и она двинулась вверх, изгиба-
ясь, скручиваясь, перемещаясь то влево, то вправо, под-
нимаясь все выше и выше по хлопчатобумажным рабо-
чим брюкам, а потом сползла вниз. Марк вздохнул. То-
ненькая нить снова вернулась и слилась с основной лен-
той клона. Она вытянулась еще на несколько сантимет-
ров и снова успокоилась.
— Порядок, Гарри. Тихонько делай то же самое. Ста-
райся как можно меньше производить шума и не двигай-
ся, если она дотронется до тебя.
У Гарри был затравленный вид, когда он взглянул
на таящий в себе смерть барьер, отделявший его от Мар-
ка. Марк видел, как движутся его пальцы, и понял, что
он складывает их крестом. После этого Гарри шагнул
через ленту клона. И снова вытянулась ниточка и обсле-
довала его ногу. Но на этот раз она не стала поднимать-
ся, потому что ей уже было ясно, что это не то, что ей
нужно. Как только ниточка сползла с ноги Гарри, они
дш-шулись по широкому коридору, стараясь ступать воз-
можно тише. Дважды они видели, как появились тонкие
нити. Одна из них промахнулась и не коснулась их во-
все, покачалась взад и вперед с секунду-другую и верну-
лась обратно. Вторая вползла по ноге Марка до его поя-
са. Марк расстегнул кожаный пояс и освободил его от
петель. Ниточка добралась до его рубашки, начала опоя-
сывать его талию, и тут он вдруг, холодея, подумал о том,
что она может проникнуть между двумя полами рубашки,

в теш месте, где она застегивается. Зеленоватая полоска
клона была уже в двух дюймах от пуговиц, когда остано-
вилась, изменила направление, а потом спустилась вниз и
втянулась в основную ленту вещества.
— С тобой все в порядке?— спросил Марк бледного
Гарри. Он не хотел, чтобы Гарри свалился без сознания.
Тот в ответ только кивнул.
— Опусти голову и сосчитай до пяти,— приказал ему
Марк. Гарри повиновался, и, когда он снова поднял го-
лову, на лице его уже не было той мертвенной бледности.
Южное крыло здания ^д ел ало поворот под прямым уг-
лом. Детское отделение было отделено от остального по-
мещения стеклянными дверями. Крики слышались отту-
да. Их почти заглушал непрекращающийся гул двигате-
лей вертолета, зависшего над зданием. Поперек входа в
детское отделение, блокировав его, лежала полоска клона.
Насколько Марк мог разглядеть, клон еще не проник
в южное крыло. Марк стал двигаться к двери, но внезап-
но резко остановился. Клон был и внутри. Он лежал ков-
ром перед тремя закрытыми дверьми в глубине коридора
детского отделения, и двери тоже были покрыты слоем
клона. Двигаясь быстро, но осторожно, Марк наступил
на ленту клона, охранявшую вход в южное крыло здания,
и, прежде чем ниточка-разведчик направилась к нему, он
стремительно проскочил расстояние в десять или двенад-
цать футов в глубину вестибюля.
— Подожди минуту, Гарри,— крикнул он другу,— и
беги сюда!
Он вошел в амбулаторное отделение, где была аптека
детского отделения. По-видимому, все запасы йода уже
были изъяты. Но он неожиданно обнаружил литровую
бутыль йодного раствора, в ней было две трети жидкости.
С лихорадочной поспешностью он опорожнил флакон для
распыления жидкости и влил туда раствор йода. В ам-
булаторию влетел Гарри.
— Эта мерзость движется за нами, доктор, я, навер-
ное, побеспокоил ее больше, чем ты.
— Ладно. Забери как можно больше спирта, который
найдешь здесь, и перелей его во флакон для распыления.
Он положил флакон с раствором йода в карман и вы-
шел в дверь амбулатории как раз вовремя, чтобы увидеть,
что росток ткани клона движется к ним. Как только он
приблизился, Марк брызнул на него йодом. Клоп отпря-
нул, словно его ошпарили кипятком. Гарри тем временем
переливал спирт во флаконы для разбрызгивания жидкое-
461

тей, обнаруженные им в аптеке. Все его карманы были
забиты ими. Он подошел к Марку, и они стали молча на-
блюдать за поведением клона.
Клон дотронулся до высыхающего слоя йодного раст-
вора и отпрянул назад. На расстоянии фута от основной
массы отделился другой росток, проделал то же самое и
тоже отодвинулся от черты. Клон попытался пересечь чер-
ту йода в двух футах над полом, потом в трех, а потом
уже у самого потолка. Он прополз поперек потолка, вы-
брасывая тонкие, как волос, нити, которые ощупывали
черту йодного раствора, но каждый раз отдергивая их при
соприкосновении с жидкостью. Так он прополз вдоль всей
линии.
— Ну, кажется, это ему не преодолеть, доктор,— про-
изнес Гарри еле слышно.
Марк поднял бутыль с раствором и посмотрел через
нее на свет. В ней осталась всего половина. Он промолчал.
Они направились в глубь вестибюля, где двери закупо-
рил большой по размерам участок клона.
— Ты что, снова хочешь обрызгать его раствором
йода?—спросил Гарри.
— Нет, его здесь слишком много. На этот раз мы вос-
пользуемся спиртом, после того как я создам загражде-
ние.
Марк провел защитную линию, а затем сказал Гарри,
чтобы тот вылил побольше спирта на слой клона.
— А потом мы его подожжем спичкой,— сказал он с
угрозой.
— Но ведь его не берет огонь,— возразил Гарри, раз-
брызгивая спирт.
На клон спирт не произвел никакого впечатления. Жид-
кость собиралась в углублениях его поверхности, кое-где
стекала на пол.
— Я хочу заставить его отступить, чтобы нам расчис-
тить пол возле одной из дверей,— ответил Марк.
Гарри зажег спичку и бросил ее на зеленоватую массу.
Когда пламя вспыхнуло, клон дернулся и отпрянул,
стараясь избавиться от жгучего пламени. Спирт горел си-
неватым пламенем, но недолго, и погас. Резкий едкий за-
пах вызвал слезы у Марка и Гарри, в горле у них перши-
ло. Они отогнали клон на три фута, после чего Марк про-
вел линию йодным раствором, и они смогли подойти к две-
ри. Марк постучал в нее.
Она чуть приоткрылась, и они с трудом в нее протис-
нулись. Ее нельзя было открыть больше из-за того, что

все помещение было плотно забито людьми. Там были
три большие комнаты, построенные с таким расчетом,
чтобы их можно было, убрав перегородки, соединять в
одно помещение. Сейчас так и было сделано.
Марк лихорадочно осматривался, ища Эди, но ее там
не было видно.
Человек в белом халате, лет сорока, с загорелым ли-
цом, протиснулся к Марку. Это был доктор Алмквист. Как
он сказал, ему было поручено техническое осуществление
всей операции. Где мисс Хэмпстед? Он не имеет ни ма-
лейшего представления. Он вообще не знает, кто где
находится. Им говорили, что эвакуация закончится в час
тридцать самое позднее. После назначенного времени про-
шло два часа, а ведь и на других этажах есть люди, сидя-
щие в осаде.
— Как вам удается держаться?—спросил Марк.
— По внутренней связи была передана инструкция: в
случае появления этой твари баррикадировать двери, они
металлические, как вы знаете, а все щели законопачи-
вать простынями или еще какими-либо другими материа-
лами из хлопка, пропитанными раствором йода.
— Чего они не сказали,— продолжал он,— так это,
как мы должны выбираться из забаррикадированных ком-
нат, а также что надо сделать для того, чтобы выйти на
крышу и быть поднятыми на вертолетах, что мы должны
делать, когда здание будет разваливаться на куски. На-
верное, сидеть и ждать. Но вы-то ведь прошли? Может
быть, эта чертовщина скрылась?
Марк коротко объяснил ему все как было. Он только
не сказал, что крики из детского отделения были единст-
венными, которые слышались в здании. Он оглядел по-
мещение, в котором было человек семьдесят пять или во-
семьдесят, и спросил:
■— Сколько здесь больных?
— Большинство. Мы первыми подняли на крышу ле-
жачих, потом была очередь тех, которые передвигались
на колясках. Когда с этим покончили, было опасно до-
жидаться на крыше, поэтому мы разбрелись по разным
отделениям.
Доктор Алмквист нервно рассмеялся и стал ворошить
свои рыжие волосы рукой, пальцы которой дрожали.
— А эта гадина уже была на крыше в это время, по-
нимаете?
Марк думал о том, не захватил ли клон уже все это
здание.
463

— Доктор, вот что мы должны будем сделать. Гарри
и я расчистим дорогу к пожарной лестнице, она ближе
всего находится от этого помещения. Вам нужно перепра-
вить этих людей на два лестничных пролета выше на кры-
шу солярия Седьмого южного отделения. Оттуда мы по-
дадим сигнал вертолетам, чтобы они нас забрали. Но не
начинайте эвакуацию до тех пор, пока мы вам не свист-
нем, поняли? Есть у вас еще раствор йода?
В отделении нашлось еще два литра раствора, и Марк
забрал их с собой.
Им понадобилось полчаса, чтобы расчистить путь для
эвакуации осажденных больных и доктора. Когда по-
следний из больных был доставлен на затопленную дож-
девой водой крышу солярия и вертолет улетел с первой
партией больных, Марк повернулся к Алмквисту и спро-
сил:
— А почему вы остались? Вы же педиатр, не так ли?
Алмквист опустил голову, а потом взглянул на Марка
со смущенной улыбкой.
— Знаете, мне сейчас тысяча лет, а у меня еще трое
парализованных детей.
Он отвернулся к группе детишек, мокнувших под дож-
дем в ожидании своей очереди, и лицо его просветлело.
Марк ничего не сказал, потом резко отвернулся и пошел
к входу в здание.
— Я все-таки должен найти Эди,— сказал он Гарри.—
А ты лучше побудь здесь и постарайся улететь со следую-
щим вертолетом.
Гарри хмуро посмотрел в сторону и с явной обидой
сказал:
— А кто будет обрабатывать эту тварь спиртом, когда
меня не будет с тобой?
— Ну ладно, пойдем,— бросил ему Марк.
Он вернулся, подошел к Алмквисту и протянул ему
руку.
— Простите!
Алмквист улыбнулся и ответил Марку крепким руко-
пожатием.
По ту сторону барьера из йода клон уже воздвиг мас-
сивную стену из своей ткани, и у Марка явилось подозре-
ние, что он готовится перебросить через барьер свои ни-
ти-щупальца, чтобы двигаться через преграду. Он отогнал
от себя эту мысль и постарался сосредоточиться на том,
как им добраться до северо-восточного крыла, где должн?
была быть Эди. Он все еще стоял в нерешительности, ко-

гда внезапно услыхал, что кто-то его зовет. Он стал ози-
раться, но тут сверху появился еще один вертолет, из ко-
торого снова его окликнули. Алмквист настойчиво указы-
вал в сторону Марка. Он кинулся обратно.
— Эй, Кеннистон,— крикнул ему Алмквист,— это не
ваша девушка делала сообщение по радио о применении
пода?
Марк сделал утвердительный знак.
— Тогда она эвакуировалась... Дайте вспомнить.— Он
закрыл глаза, мучительно вспоминая, а потом сказал: —
Приют для девочек или тюремная школа, что-то в эгом ро-
де. Наверное, журналисты знают. Вон их вертолет.
Марк поднял глаза и увидел второй вертолет, выско-
чивший из облаков.
— Эй, вы Кеннистон? — крикнул ему кто-то с вертоле-
та. Машина опускалась все ниже и ниже. Потом она се-
ла на крышу.
— Леди и джентльмены, а сейчас мы готовимся по-
добрать доктора Марка Кеннистона. Это молодой патоло-
гоанатом, который сделал первое сообщение об этом ор-
ганизме, и это именно он ворвался в радиостанцию, что-
бы дать возможность комиссару Соренсену выступить по
радио. Сейчас комиссара Соренсена уже нет в живых.
Баз сделал паузу, чтобы переждать шум затихающе-
го двигателя, а потом сказал:
— Входите, доктор! Мы вас приветствуем у нас на
борту. Можете вы что-нибудь сказать нашим радиослу-
шателям?
— Все, кто сейчас слушает нас,— сказал Марк,— и не
выезжает из города,— идиоты! Могу одно сказать: пови-
дайте город, и как можно скорее. И будьте предельно ос-
торожны, смотрите, куда вы наступаете.
Он сделал знак Базу отключить микрофон и спросил
его:
-— Говорят, вы совершили полет с эвакуированными
в одну из женских школ? Какая это школа?
— Приют для девочек на площади Дэйвиса, — ответил
Баз.— Там относительно спокойно, но здания рушатся.
Там несколько сотен девочек, десятки из них прикованы
к постели или имеют те или иные повреждения. Их эва-
куация идет полным ходом.
— Можете вы забросить меня туда? — спросил его
Марк.
Баз ответил:
-г* Я веду репортаж о ходе эвакуации во всем этом
465

районе. У меня нет никаких возражений против того, что-
бы слетать туда.
Марк и Гарри помахали доктору Алмквисту, который
с десятком больных детей ждал очередного вертолета.
Они виднелись внизу маленькими фигурками, стоящими
под дождем на крыше солярия.
Секундой позже клон внутри больницы перебросил ду-
гу своей ленты через барьер йодного раствора, сделал ее
твердой и стал передвигаться по ней словно по мосту.
Он стал обшаривать пол, обнаружил дверь, ведущую
на крышу солярия, и выслал нити-разведчики на залитую
дождем крышу. Когда вертолет прилетел за новой парти-
ей эвакуируемых, на крыше никого не было. Только тут
и там в лужах воды виднелись бесформенные предметы
одежды.
Баз Кингслей указал вниз. Там виднелись приземис-
тые корпуса здания отвратительного вида, без каких-ли-
бо украшений. Они были похожи на серые кирпичи, бро-
шенные в лужу воды.
— Здесь,— произнес Баз одними губами.
Он мог говорить в микрофон, зная, что его голос, уси-
ленный на радиостанции, разносится по эфиру, но гово-
рить в вертолете и услышать ответ было просто невоз-
можно.
Окрестные дома явно носили следы разбойных напа-
дений клона. Некоторые из них полностью рухнули, дру-
гие частично, но трудно было найти хоть одно уцелевшее
здание.
Здание женской колонии для несовершеннолетних ка-
залось относительно неповрежденным. Его южная стена
подалась внутрь, и часть крыши просела, но остальные
стены еще держались. На крышу садиться было нельзя,
и они спустились по висячему трапу. Спрыгнув вниз, они
оказались в воде.
В слуховом окне на крыше появилась женщина с рез-
кими чертами лица.
— А-а-а, я думала, это вертолет для эвакуации. Кры-
ша обрушивается. Ему теперь не сесть на нее еще раз.
Она уже хотела скрыться, когда Марк окликнул ее.
— Медсестра Хэмпстед у вас?
— Здесь она,— ответила женщина.— Вы прибыли по-
мочь или задавать вопросы?
Марк спустился за ней по металлическим ступеням
лестницы этажом ниже. Внутри здание оказалось более
поврежденным, чем это казалось снаружи. Пол был yes?

лйн обвалившейся штукатуркой, сквозь десяток щелей
л или потоки воды.
Гарри и женщина посмотрели друг на друга с взаим-
ной неприязнью. Она снова повернулась к Марку.
— Где ваша сумка? Вы прибыли, чтобы оказать пер-
вую помощь! Не так ли?
— Где мисс Хэмпстед?
Она повернулась и сделала им знак следовать за ней,
обходя места, казавшиеся ненадежными. Они спустились
тремя этажами ниже, прежде чем повернули в вестибюль.
Здесь вдоль стен были двери малюсеньких, похожих на
камеры комнатушек, и разрушений было еще больше.
— В южной стороне здание еще хуже,— сказала жен-
щина.
Она привела их в зал, и тут внезапно через комнату
к Марку рванулась Эди и повисла у него на шее.
— Марк, это ужасно! Эта тварь проникла в здание,
а они не могли убежать. Они вынуждены были ждать,
видя, как оно подползает к ним ближе и ближе, и ниче-
го не могли сделать.
Марк держал ее в своих объятиях, чувствуя, как она
дрожит.
— Что вы делаете сейчас? — спросил он ее.
— Некоторые из девушек оказались под развалина-
ми. Эта тварь не до всех добралась, обошла две секции
здания, когда оно рухнуло, а они остались там, когда оно
начало разрушаться. Слава богу, эта тварь не появляет-
ся дважды в одном и том же месте.
Марк еще крепче обнял ее, но не сказал, чтобы не пу-
гать ее, что она ошибается.
— Большинство из них уже погибло,— прибавила
Эди.— Несколько добровольцев сейчас обыскивают раз-
валины в поисках уцелевших. Марк, как оно может об-
рушивать дома?
Женщина с суровым лицом вмешалась в их разговор.
Она бесцеремонно дотронулась до руки Эди.
— Работа не ждет, мисс, нужно много сделать до при-
лета вертолета. Я уже говорила, что мы не можем вы-
нести их на крышу. Она разрушается. Их надо выносить
во двор.
Эди высвободилась из рук Марка.
— Она права. Тут еще очень много дел...
И она направилась к девушкам, лежащим на полу
или сидящим, прислонившись к стене.
— Мы израсходовали все свои запасы перевязочного
467

материала,— сказала Эди.— У нас уже нет никаких за-
пасов. Ты ничего не прихватил с собой?
Посмотрев на лустые руки Марка и Гарри, она вздох-
нула.
— Ну ладно, обойдемся. Ведь осталось всего лишь ка-
ких-нибудь полчаса или немного больше.
Она .пустилась на колени перед девушкой, которую
оставила, бросившись к Марку. Девушка стонала, не от-
крывая глаз, когда Эди начала менять окровавленную по-
вязку на ее голове.
— У нее, кажется, сломана нога,— сказала Эди, ука-
зывая на другую девушку.
В течение следующего получаса они почти не пророни-
ли ни слова. Псткилая женщина заставила Гарри занять-
ся поисками уцелевших вместе с другими добровольцами.
Один из них появился еще до того, как Марк закончил
наложение временной повязки последней из раненых.
— Мы никого больше не обнаружили,— сказал муж-
чина, устало прислонившись к двери. Его лицо было по-
крыто грязью, обсыпано известкой, с потеками от пота
и дождя. Двое других мужчин вошли в зал. Одним из
них был Гарри.
— Доктор, тварь уже здесь! Она снова в здании. Пе-
рекрыла все двери и окна, у пас ист отсюда выхода!
Марк посмотрел мимо девушки, которую он перевязы-
вал, на оконный проем. По стеклу тянулось несколько
тонких нитей. Он поднялся и выскочил к выходу. С
верхней площадки лестницы опускались вниз тончайшие
нити, словно кто-то ткал паутину. Рядом с мим появился
Гарри.
— Вот как оно перекрывает все двери. И тут, доктор,
и йод не поможет. Я уже попробовал. Теперь оно делает
над ним мостик и перебрасывается через преграду. Как
же так, доктор?
Что, тварь становится умнее, что ли?
А у них на руках было девятнадцать раненых деву-
шек, няня, надзирательница и три добровольца-рабочих.
И все они оказались в ловушке.
О том, чтобы отпугнуть тварь с помощью огня, не мог-
ло быть речи, потому что она уже усвоила метод, как пре-
одолевать препятствия. Когда Марк повернулся к Эди,
в ее глазах был ужас, а он не мог ничего сказать ей в
утешение.
JlfiR

15 часов 30 минут
Ирэн Аппель говорила в микрофон спокойным голосом,
не давая воли охватившему все ее существо страху. Вер-
толет пролетал над плотной толпой беженцев. Автома-
шины двигались по автостраде со скоростью пятнадцать
миль в час. Создавалось впечатление, будто тронулись
все машины, способные передвигаться. Все внизу пред-
ставляло собой сплошной хаос, но в то же время в этом
хаосе чувствовался какой-то внутренний порядок. Люди
двигались как автоматы, и паника, которая ощущалась в
городе, уступила место автоматизму.
Вертолет поднялся выше и набрал скорость, приблп-
жаясь к началу колонны, которая двигалась только в од-
ном направлении, занимая всю проезжую часть улицы.
Перед колонной, делая зигзаги, двигались патрульные
мотоциклисты. Они обследовали все выходящие на маги-
страль улицы, останавливались для тщательной провер-
ки перекрестков, затем снова трогались в путь.
Клон, как страшная зараза, проник в другие районы
города. Легковые и грузовые машины, на которых люди
пытались спастись, были косвенной причиной распростра
нения клона. Прилипая к покрышкам, въедаясь в малей-
шие трещины и углубления резины, набрасываясь на ней-
лон, входящий в материал покрышек, клон отрывался or
общей массы, но не бросал добычи. А оторвавшись от ос-
новного тела, он тем самым становился новым очагом
своего распространения. Возник новый район пораже-
ния в дальнем северном конце города, другой — в при-
городе.
Ирэн сделала пилоту знак повернуть обратно. Верто-
лет сделал круг и полетел навстречу новым партиям б с-
женцев. Ирэн продолжала вести репортаж, рассказывая о
людях, которых она видела внизу, и ее голос оставался
ровным и бесстрастным. Они приземлились на аэродроме
штаба Национальной гвардии. Капитан Рутерфорд, кив-
нув Ирэн, продолжал давать инструкции группе мужчин
[. военной форме.
— Вот этот район сейчас очищен,— говорил он, ука-
зывая на карту. Это был район шириной в шесть и дли-
ной в пятнадцать кварталов. Капитан провел жирную
черную линию по некоторым улицам.— Вот эти канали-
зационные магистрали были перекрыты и действовать.по-
ка не будут. Что касается остальных, то у нас нет о них
сведений. Наш план состоит в томг чтобы залить весь
469

этот район бензином и поджечь. Весь этот район выгорит,
но в своем большинстве он уже и сейчас разрушен.
Ирэн сделала сообщение об этом плане, как единствен-
ном из известных крайних средств, рассчитанном на то,
чтобы затормозить скорость распространения клона, при-
остановить его.
В 14 часов 10 минут Пит Лоренц с контрольной башни
услыхал сообщение, что его жена почувствовала схватки,
повторяющиеся через каждые десять минут. Он улыб-
нулся. Это было более двух часов тому назад, подумал он,
снижаясь. Он видел, что посадочная полоса была укоро-
чена и освещена, как новогодняя елка. Внезапно он весь
напрягся. Что-то светилось переливчатым светом на взлет-
ной полосе. Что-то слегка зеленоватого цвета, и это что-
то двигалось. Он почувствовал приступ острого страха, а
руки вцепились в штурвал. Это проникло и на аэродром
Мидуэй!
Людей загоняли в самолет. Зеленоватое вещество было
повсюду: его пленка извивалась на взлетной полосе и
дальше, в стороне от летного поля, на погрузочных пло-
щадках. Он видел, что люди делали импровизированные
огнеметы, используя бензовозы, из шлангов которых по-
ливали огнем это вещество и сдерживали его продвиже-
ние.
В этот раз самолет стоял всего пять минут, времени
не хватило даже для дозаправки горючим. В контрольной
башне дежурную сменил какой-то мужчина, который ни-
чего не знал о его жене и новорожденном. Как показа-
лось Питу, мужчина на контрольной башне впал в исте-
рику, это было слышно по его голосу.
— Это вещество уже проникло в здание! Боже мой!
Оно в здании!
Потом передача прервалась, и уже другой, более спо-
койный голос заговорил, но, видимо, с большего расстоя-
ния.
— Уолли? Это ты, Уолли?— крикнул Пит.
— Да. Погрузился, Пит? Это последний полет, прия-
тель. Получи подтверждение в Милуоки, хорошо?
С трудом поборов волнение, Пит произнес обязатель-
ные в таких случаях слова. Затем последовал короткий
разбег и взлет. Он повел машину круто вверх, не обра-
щая внимания на короткий выкрик, который он услышал
в наушниках. Через секунду он снял их с головы, прислу-
шиваясь к крикам уже в самом самолете, словно они вто-
470

рили тем, что он услыхал с контрольной башни. Он по-
вернулся и увидел тонкую струйку воды, бегущую из-под
двери.
— Только не в озере!—сказал он сам себе громко.—
Эта тварь может жить в воде и расползаться дальше. Нет,
мне нужно хорошенькое разрушенное здание, лучше, ес-
ли оно уже горит...
И тут он увидел это здание — роскошный жилой дом.
Он поднял самолет повыше, сделал круг, потом еще под-
нялся повыше, а затем круто опустил нос самолета вниз.
Тонкая зеленоватая ниточка вползла в кабину пилота, и
Пит с минуту смотрел на нее. Потом он закрыл глаза и
стал молиться:
— Господи, пусть это будет мальчик! Дай мне погиб-
нуть вместе с машиной, а не от этой гадины!
Самолет со страшным грохотом взорвался, когда он
еще продолжал произносить свои мольбы.
Марк Кеннистон отчетливо представлял себе клон, пе-
ребирающийся через барьер из раствора йода, который
они разбрызгали. Он отдавал себе отчет в том, что на
этот раз у него нет практически ни одного способа пере-
хитрить клон. Надзирательница стояла у двери и смотре-
ла на выход к пожаркой лестнице в глубине вестибюля.
— Вот оно,— произнесла она, и Марк открыл глаза,
сжав руку Эди, которая каким-то образом очутилась в
его руке.
— Гарри, ты и другие мужчины, соберите все какие
возможно простыни. Да побыстрее! — приказал Марк.
Гарри и двое других мужчин бросились внутрь поме-
щения. Их топот гулко разнесся по разрушенному зда-
нию.
— А вы,— обратился Марк к надзирательнице,— на-
чинайте рвать простыни на полосы. Следите только, что-
бы они не скручивались.
Он взглянул на девушек, прикидывая, кто из них смо-
жет передвигаться самостоятельно, отделяя от тех, кто
сделать этого не в состоянии. Гарри бросил в комнату
две простыни и снова выбежал. Марк схватил одну из
них и принялся раздирать ее на полосы шириной в шест-
надцать дюймов.
— Мы должны,— сказал он, лихорадочно продолжая
рвать ткань,— запеленать самих себя и всех остальных;
как мумии.
Он принялся забинтовывать одну из девушек, окуты-
471

вая ее ноги таким образом, чтобы не видно было ни одно-
го кусочка тела.
— Продолжай бинтовать,— сказал он Эди, а сам при-
нялся за другую девушку.
— Только следите за тем, чтобы ни один кусочек тела
не остался неприкрытым.— Он кинул взгляд на то, как
идут дела у Эди, и одобрительно кивнул ей.— Все пра-
вильно. А теперь принимаемся за голову, закроем все: рот,
глаза и так далее.— Он улыбнулся перепуганной девуш-
ке и, наклонившись к ней, сказал:
— Представь себе, что мы играем в слепых.
Эди прикрыла ее глаза лентой, и девушка кивнула
своей забинтованной головой.
В комнате появилось еще шесть простыней, потом еще
семь или восемь. После этого мужчина никуда не пошел.
— Там уже не пройти,— сказал один из них,— тварь
покрывает пол.
— Хорошо,— ответил ему Марк,— рвите простыни ши-
риной фута в полтора и тщательно обматывайтесь поло-
сами, с большим запасом перекрывая витки.
Он закончил бинтовать одну девушку, потом принял-
ся за другую. Пришли Гарри и второй доброволец, они
принесли еще несколько простыней.
— Все, доктор. Больше нет,— сказал Гарри Марку.
Он захлопнул дверь и подоткнул в щель одну из прос-
тыней.— Это не остановит ее, но на какое-то время задер-
жит.
Он принялся рвать простыни, и некоторое время в ком-
нате было тихо. Вдруг надзирательница указала на блед-
го-зеленую нить, которая нашла трещину в штукатурке
и теперь, извиваясь, раскачивалась вдоль стены, в соро-
ка футах от того места, где они работали.
Они успели забинтовать девушек. Марк забинтовал
Эди, а Гарри в это время трудился, бинтуя надзиратель-
ницу. Последним бинтовался Марк. В это время клон до-
брался до первой из девушек и начал ощупывать ее не-
подвижное тело. Она не сделала ни одного движения, и
Марк надеялся, что она потеряла сознание. Он натянул
себе на голову наволочку и перестал что-либо видеть,
кроме слабого светлого пятна со стороны окна. Как мож-
но туже он обмотал и затянул вокруг шеи полоску тка-
ни, а потом завязал узел.
— Все готовы? — спросил он сдавленным голосом. В
ответ послышалось глухое ворчание остальных.— Хоро-
шо. Тогда вперед пойдет надзирательница, она будет вы-
472

водить нас. Все остальные должны взяться за руки и ид-
ти слелом. Каждый мужчина понесет одну из девушек,
которые не могут ходить, и...
— Я понесу Милли,— прервала его надзирательни-
ца.— Она легкая.
— Прекрасно,— сказал Марк.— В таком случае оста-
нутся только две девушки, за которыми мы должны бу-
дем вернуться.
Кто-то ойкнул, и послышался сдавленный вопль:
— Это ползает по мне. Я не могу, не могу!
— Это будет на всех нас! — крикнул Марк резко, от-
лично понимая, что паника может все погубить.— Тихо!
Как только вы почувствуете это на себе, продолжайте
идти ровным шагом, не торопитесь. Но не останавливай-
тесь и не дергайтесь. Эта штука будет тянуться за вами
некоторое время, а потом отпадет, как только убедится,
что имеет дело с несъедобной для него тканью. Где бы
вас это ни застало, не впадайте в панику и не пытайтесь
убежать.
Марк обнаружил, что уже различает кое-что через на-
волочку, и направился к первой из девушек, лежавшей
на полу. Он помнил, что у нее сломана нога.
— Нужен один из мужчин,— сказал он.
Кто-то дотронулся до его руки, и он услыхал, как де-
вушку подняли. Гарри взял другую девушку. Потом' рс-
дошла надзирательница.
— Милли? — спросила она. В ответ послышался
плач.— '1 ихо, тихо! Я постараюсь не делать тебе больно.
Марк взял следующую девушку и вдруг почувствовал,
что другая поднимается на ноги.
— Пожалуйста, не оставляйте меня одну,— взмоли-
лась она, снова падая на пол.— Я смогу передвигаться,
честное слово, смогу, если кто-нибудь будет мне помо-
гать, ну совсем чуть-чуть помогать.
Несколько девушек собрались вокруг двух оставших-
ся на полу.
— Мы не бросим вас,— сказал кто-то резко.— Вста-
вайте, пошли!
Марк стиснул зубы, когда услышал, как ломается
кость, и понял, что временная шина не удержала конеч-
ности и кость разошлась. Девушка вскрикнула и умолкла.
— Мы взяли ее,— сказал все тот же резкий голос.—
Она, наверное, ходить не будет, но останется жива.
Остальные девушки подняли последнюю: она была
без сознания. Вся группа начала двигаться к двери. Впе-
473

реди шла надзирательница с Милли, лежавшей на ее
широких плечах. Надзирательница ощупывала стену од-
ной рукой. Мужчина, шедший за ней, держался за руку
Милли и, в свою очередь, чувствовал, что кто-то еще дер-
жится за руку той, кого он нес сам.
Это было невероятно трудным путешествием, кошма-
ром, которому нет конца. К ногам Марка прилипал клон.
Однажды он спутал ему ноги, и Марк должен был семе-
нить малюсенькими шажками, перемещаясь буквально
по сантиметрам. Но он не переставал двигаться, и нако-
нец клон либо оборвался, либо отвалился. Надзиратель-
ница вела их, тщательно выбирая путь через обрушив-
шиеся предметы.
Неожиданно Марк заметил, что говорит вслух, и сам
поразился уверенности своего тона.
— Мы все идем вместе,— говорил он,— идем легко и
спокойно. Никаких толчков, никаких остановок. Вы, воз-
можно, почувствуете на себе это, но должны продолжать
двигаться. Не пытайтесь сбросить с себя или вырваться.
Клон выбросил нить и коснулся его груди, потом дви-
нулся вверх по наволочке, надетой на голову.
Марк почувствовал пот, побежавший по щеке, и сде-
лал движение головой, чтобы ткань наволочки впитала
его. Вторая лента клона начала ползать у него по спине.
Он почувствовал, как усиливается давление на его лицо,
что пятно света, видимое через ткань, уменьшилось. Он
быстро закрыл'глаза и немедленно почувствовал тяжесть
клона на своих веках. Клон сбежал по щеке, и Марк
плотно закрыл рот. Его тряс озноб, мороз пробегал по
телу, и Марк боялся, что его стошнит.
— Мы подошли к лестнице и начинаем спускаться,—
услыхал он приглушенный голос надзирательницы.
Девушка, которую нес Марк, заплакала, и он крепче
обнял ее. Клон сполз с его лица, сдавил наволочку на
шее и переместился на грудь, а потом отстал совсем.
Марк знал, что теперь он принялся за девушку. Она по-
теряла сознание. Марк слышал, что кто-то впереди начал
плакать. Тогда он снова заговорил. И рыдания прекрати-
лись. Они прислушивались к его голосу, боялись поте-
ряться, но все же слушали его голос. Для них его голос
был тем же, чем для него страховочная веревка в тонне-
ле метро. Он продолжал говорить. Спускаясь по лестни-
це, он думал об Эди, идущей впереди него, представляя
себе, как она поддерживает девушку под руку, направ-
ляет ее, предостерегает от паники.
474

Р» некоторых местах клок был у них под ногами, и они
двигались, как по слабо надутому матрасу.
— Не останавливайтесь. Двигайтесь, даже если вы
будете перемещаться по сантиметру в минуту, только не
останавливайтесь! —крикнул он.
— Он опутал меня всю: и бедра, и шею...— услыхал
он голос надзирательницы.
Цепочка людей продолжала двигаться, правда, гораз-
до медленнее, и Марк почувствовал дополнительную тя-
жесть от массы клона, обволакивавшей все его тело. Ста-
ло невмоготу от возросшей тяжести от прикованной к
Марку девушки. Каждый новый шаг давался ценой му-
чительных усилий, каждый вздох — пытка. Он уже не
мог больше двигаться, обе его ноги оказались прижаты-
ми друг к другу... Он передвинулся на несколько санти-
метров, ощущение было такое, словно он двигался в ме-
ре из смолы. Но вот он почувствовал, что с головы спол-
зла тяжесть, и он облегченно и глубоко вздохнул и не-
медленно принялся говорить. Раздался истерический
вопль одной из девушек.
— Помните,— повысил Марк голос,— оно не может
проникнуть через хлопчатку. Продолжайте двигаться.
Девушка у него на плече всхлипывала. Тогда он шеп-
нул ей:
— Успокойся. Он до тебя не доберется. Успокойся.
Она затихла, и шагов двадцать он нес ее и клон, но
группа тоже продолжала двигаться. А Марк все говорил
и говорил...
Еще ступени, и они уже идут по вестибюлю, потом
почти останавливаются, потом чуть было ire забрели в
комнату, потом в другую, перебирались через завалы, ко-
торые надо было ощупывать, чтобы выбрать направление.
Группа все двигалась и двигалась, пока неожиданно на
них не подул свежий воздух. Марк ощутил на себе кап-
ли дождя, наволочка прилипла к лицу, и он закрыл глаза.
— Двор впереди прямо,— донесся до него голос над-
зирательницы. Марк споткнулся о столб или еще о что-
то. Девушка крепче обхватила его за шею. Он потерял
равновесие и, чтобы удержаться на ногах, оперся одной
рукой о стену, почувствовав под рукой упругую подуш-
ку из клона. И тотчас клон начал двигаться под его ру-
кой. Марк отвел ее, ощущая, как тот вцепился в его ру-
ку. Он двинулся дальше, и клон отстал.
Дождь начал хлестать" его изо всех сил. Марк продол-
жал держаться за руку девушки, которая была впереди,

и шел, шлепая по огромным лужам, и почти наткнулся
на девушку, когда она остановилась.
— Ну, вот мы и пришли,— сказала надзирательница.
Марк осторожно опустил свою ношу, но девушка еще
несколько мгновений не отпускала его шеи. Он услыхал.,
как она прошептала:
— Спасибо, доктор. Большое спасибо.
Очень осторожно Марк снял с головы наволочку и ос-
мотрел двор. Здесь клона нигде не было, и он сказал дру-
гим членам группы, что они могут снять свои капюшоны.
Но предупредил, что нужно быть наготове и не снимать
остальной хлопчатобумажной брони. Колпаки должны
быть наготове, чтобы их надеть в любую секунду. Они
присели в ожидании вертолетов, не обращая никакого
внимания на дождь.
16 часов 35 минут
Они сидели под проливным дождем во дворе, счастли-
вые от сознания, что находятся там, и обменивались улыб-
ками. Им было всем очень хорошо.
— Эй, там. С вами все в порядке? — раздался вдруг
голос, покрывший шум дождя.
Они повернулись на голос. К ним шел пожарный с ран-
цевым распылителем. Когда он вышел из-под арки ворот,
Марк тотчас узнал его. Это был один из тех водолазов,
которые держали страховочные концы во время погруже-
ния в тоннель метро. При виде Марка пожарный вос-
кликнул:
— Вот это здорово, доктор! А мы разыскиваем вас
повсюду! Там хотят вас вызволить отсюда. Наш штабной
автобус в четырех кварталах отсюда. Мы проводим вас
туда.
Марк посмотрел на женщин и девушек, потом повер-
нулся к пожарному. Тот следил за его взглядом.
— Хорошо, хорошо. Мы всех возьмем на буксир. У
нас на улице стоит грузовик, а мы как раз собираемся
уезжать. У нас кончается эта штука,— он указал на за-
плечный бак с раствором йода,—а достать тут его негде.
Пошли, идите за мной, все идите!
Марк пропустил женщин вперед и пристроился в хвос-
те колонны. Все они несли на руках раненых, как и рань-
ше. Когда они подошли к грузовику и погрузили всех, во-
дитель сказал Марку:
— Доктор, пройдите вниз по улице до конца кварта-

ла и поверните налево. Через два квартала увидите —
стоит один из наших грузовиков. Он стоит на перекрест-
ке. Они вызовут для вас вертолет. Но поторапливайтесь.
Марк взглянул на Эди и Гарри.
— Садитесь,— сказал он им, показав на грузовик.—
Я разыщу вас, как только освобожусь.
Эди и Гарри переглянулись. Потом посмотрели на
Марка и отрицательно покачали головой, словно они пред-
варительно сговорились после длительного обсуждения
этого предложения.
— Мы решили остаться с тобой,— очень тихо сказала
Эди,— поэтому не будем спорить. Нам лучше поторопить-
ся. У нас не так много времени.
Марк начал было возражать, но у него не хватило
слов, чтобы убедить их, и в душе у него все было пере-
полнено теплым чувством. Он посмотрел на Эди и Гар-
ри, на их смешные забинтованные фигуры и сказал води-
телю грузовика:
— А нет ли у вас здесь непромокаемых костюмов?
— Как не быть,— ответил он и показал вглубь кузова.
Марк отвел Эди и Гарри к заднему борту машины, и
они, порывшись, подыскали три подходящих по разме-
рам костюма. Сорвав с себя все до белья, они натянули
эти костюмы. Потом повернулись и пошли по улице, слы-
ша вслед благодарственные восклицания женщин и на-
путственный возглас пожарного.
Они повернули за угол и остановились потрясенные:
вся улица была заполнена клоном. Пленка вещества по-
крывала все вокруг. Она вздымалась, переливалась, пол-
зла вверх и вниз по стенам еще не рухнувших зданий. На
улицах высились груды рухнувших кирпичных стен, и ко-
нец квартала было трудно рассмотреть.
Гарри пожал плечами.
— Что делать? — сказал он.— Идти надо. Эта тварь
не откатится назад, чтобы пропустить нас.
И он пошел вперед по улице. Не было слышно ни зву-
ка. Только капли дождя монотонно шелестели. Гарри об-
ходил выступы клона, а когда обойти было невозможно,
он осторожно наступал прямо на зеленоватое вещество
и быстро поднимал каждую ногу, пока еще вздувающееся
вещество не обволокло ее. Эди и Марк следовали за ним.
Уже подходя к концу квартала, Марк сказал им:
— А вы обратили внимание, как изменилось наше от-
ношение к этой твари? Вот мы с вами идем по лей, слов-
но всегда так и делали.
477

Эди обернулась к нему и улыбнулась.
— Именно в этом залог того, что мы победим его.
Ах! — Отвернувшись, она прошла слишком близко от кус-
ка рухнувшей стены, из которой торчали обломки кирпи-
чей с острыми краями. Сердце Марка оборвалось, когда
он увидел, что она зацепилась за кирпич костюмом чуть
выше правого колена. Костюм лопнул, и сквозь длинную
прореху стало видно ее кожу. В одно мгновение все изме-
нилось. Марк стал лихорадочно искать глазами, нет ли
поблизости нитей клона, которые могли напасть на Эди.
Он резким движением отбросил ее от стены, частично по-
крытой клоном, и сказал:
— Гарри, не видишь ли ты грузовика? Нам надо от-
сюда выбираться!
— Ничего не видно, доктор. Посмотрим, нет ли его за
этим углом.
Они обошли угол. При ходьбе Эди сгибалась, прикры-
вая порванное место перчатками непромокаемого костю-
ма. Они взглянули вдоль улицы. В конце ее была огром-
ная куча рухнувших кирпичей, и из-за нее не было видно,
что там дальше. Марк развел руками.
— Пошли дальше,— сказал он.
Они шли так быстро, как могли. Однажды им пришлось
отбить нападение ленты клона, выбросившейся на них из
окна второго этажа. Наконец они обошли груду кирпича и
увидели грузовик. Он был почти весь покрыт слоем клона.
Никого кругом не было видно.
— Видели, что случилось?—сказал Гарри.— Грузовик
заблокировало рухнувшим зданием. Будем надеяться, что
ребята успели смыться, но нам-то от этого не легче. Куда
же нам теперь двигаться?
Они осмотрелись вокруг. Вид был "пустынный: никаких
следов живого человека, одни только развалины домов, за-
валенные и затопленные улицы. Улица, по которой они
только что прошли, была покрыта слоем клона. Выхода у
них не было — идти некуда.
Марк указал' на многоэтажный гараж метрах в пяти-
десяти от того места, где они стояли. Подъездные эстака-
ды были покрыты слоем клона, но этот слой был не очень
толст.
— Давайте попробуем. Может быть, нам удастся доб-
раться* до крыши и нам повезет привлечь к себе внимание
вертолетов.
Эди и Гарри смотрели туда с некоторым сомнением.
— Может быть, у вас есть другое предложение?
47R

Они молча пожали плечами. Все трое преодолели рас-
стояние до входа и стали подниматься вверх. Марк дви-
гался справа от Эди, прикрывая ее ногу от возможного
нападения нитей клона. Когда они осторожно ступали по
ковру из клона, сверху иногда падали цементные плитки,
отвалившиеся от одной из колонн. Падая на ближайшую
эстакаду, они тут же тонули в зеленоватом слое.
Стальные конструкции здания над ними казались тем-
но-красными в зареве пожаров, но, по крайней мере, там,
наверху, не было клона. Они наконец добрались до того
места эстакады, где клон уже сожрал весь бетон, и далее
продвигались по сложному переплетению арматурного же-
леза, когда-то находившегося внутри бетонных балок. Чем
выше они поднимались, тем реже им попадался клон. И
наконец, когда они выбрались на крышу, то увидели, что
клон заметен здесь лишь отдельными пятнами. Но эти оча-
ги клона почти полностью исчерпали имевшиеся запасы
питательных веществ и теперь примялись выбрасывать во
все стороны тонкие нити-щупальца.
Все трое взглянули на свинцово-серое небо, но не уви-
дели ничего отрадного, кроме отягченных влагой туч.
— Думаю, что нам придется подождать,— сказал
Марк,— и будем надеяться, они за нами скоро прилетят.
Выбрав себе место среди стальных ферм каркаса зда-
ния, они уселись у самого его края.
17 часов 30 минут
■— Сколько же нам ждать?..— спросила Эди.
Они сидели на металлических конструкциях здания две-
надцатого этажа, а внизу под ними улицы были затоплены
водой. Собственно, улицу они и не видели, перед их взо-
ром плыла пелена тумана, пронизываемого струями дож-
дя, да иногда они видели, как в воздухе взвивались зеле-
ные ленты клона. На какую высоту способен клон вы-
стреливать свои щупальца, Марк не знал.
— А сумеют ли они задержать эту тварь здесь?—спро-
сила Эди через некоторое время.
Они должны сделать это. Вот если клон прорвется в
озеро... Все озера почувствуют на себе его присутствие,
все территории вокруг великих озер станут его жертвами,
начнут гибнуть один за другим города, и по мере продвп*
жения этой твари по земле может настать день, когда она
прижмет людей к океанскому побережью, все разрастаясь;
-А увеличиваясь в размерам
479

Марк представил себе, какое количество органического
вещества находится в глубинах океана, и у него засосало
под ложечкой.
Эдн внезапно крепко прижалась к нему, и он увидел
раскачивающуюся в воздухе ленту клона, ищущую очеред-
ную жертву. Вот она дотронулась до ее руки, изогнулась
и отпрянула от мокрой поверхности резинового костюма.
Побег клона исчез за пеленой дождя.
Глядя поверх головы Эди, Марк видел дрожащее за-
рево пожаров, пятнами проступающее сквозь туман.
Он ощущал запах пожарища и понимал, что если вер-
толет и пролетит, то это может оказаться слишком позд-
но. В этот момент он услыхал приближающийся рев дви-
гателей. Гарри пытался криками привлечь к себе внима-
ние летчика. Вертолет медленно плыл сквозь туман. Это
была та самая машина, на которой они прилетели в тю-
ремную больницу, как догадался Марк. Баз Кингслей со
своим неизменным микрофоном махал им приветственно
руками.
Под дном вертолета, раскачиваясь по ветру, болтался
веревочный трап. Марк и Гарри поймали его нижний ко-
нец и натянули, чтобы дать возможность Эди подняться.
Эди поднялась, Гарри подтолкнул вперед Марка, а сам
отступил на шаг. Стоило Марку встать на одну из первых
ступеней трапа, как по его руке скользнула тонкая лента
клона. Он тотчас же отпустил трап и, балансируя одной
рукой, второй взялся за какую-то стальную балку карка-
са и стоял так до тех пор, пока клон не оставил его и не
скрылся. Вертолет, как только они отпустили трап, взмыл
вверх футов на пятнадцать, а потом осторожно стал сно-
ва спускаться. На этот раз Марк успел подняться в ма-
шину. За ним быстро стал подниматься Гарри. Но до того,
как они начали выбирать трап, в его нижний конец вце-
пился отросток клона и стал быстро подниматься по не-
му к вертолету. Бормоча проклятия, Гарри выхватил свой
нож и одним ударом перерубил веревку... Летчик круто
поднял вертолет в воздух и повел его с предельным для
машины набором высоты.
До сознания Марка с трудом доходило, что говорил
Баз Кингслей, бубня в свой микрофон, да он и не старался
вникать в смысл его репортажа.
Они приземлились, и, наверное, Баз сумел заранее пе-
редать сообщение об их прилете, потому что их встретил
армейский «джип» с сидевшим в нем майором.
Во втором «джипе», следовавшем за ними, Ирэн Ап-

пель и Мэри Купер. Ирэн, стоя на сиденье, махала рукой
Базу.
— Мы тоже сели, Баз! Видимость нулевая. Больше
полетов над городом не будет. На подходе самолеты-рас-
пылители.
Баз пересел к ней в «джип», и они уехали.
Майор представился. Его звали Том Арлингтон. Он по-
вез их в штаб, который разместился в арсенале. Им дали
сухую одежду, а потом накормили горячим супом и кофе„
и тут же, без всякого перерыва, состоялось совещание»
посвященное вопросу о том, как можно остановить рас-
пространение клона.
— Доктор Кеннистон, вы специалист. Что нам теперь
делать? Минут через десять мы ждем появления в возду-
хе самолетов-распылителей. Каждый из них в состоянии
покрыть раствором две тысячи акров. Все самолеты за-
правлены раствором мода. Так вот, возникает вопрос: от-
куда лучше всего нанести удар? Откуда самолеты должны
начать распылять раствор?
Марк отодвинул тарелку с супом и взглянул на кар-
ту, занимавшую всю стену комнаты. На ней был весь город
с пригородами. Жирная красная линия охватывала почти
весь город. Внутри ее был клон, он рос с каждой минутой
и то тут, то там прорывался за черту, появляясь за мили
от места его первоначального зарождения.
— Береговую линию нужно всю залить раствором.
Нужно во что бы то ни стало не дать проклятой твари по-
пасть в озеро, а если это случится, нас ничто уже не спа-
сет,— сказал Марк.
Самолеты начали опрыскивание со стороны озера, по-
ливая береговую линию сперва полосой в пятьдесят футов
шириной, потом во втором заходе полоса увеличилась до
;ста футов, потом до полумили. Другие самолеты начали
'Операцию опрыскивания за несколько миль к западу, на-
правляясь в глубь пораженного района, с каждым заходом
^расширяя полосу отравы. Скоро весь город был опоясан
кольцом раствора йода шириной в милю. На это потребо-
валось два часа. Особенно много раствора сбрасывалось
в реки.
Клон попытался выдвинуть отростки в тщетных попыт-
ках найти источники питания. Центр города уже не мог
дать ему достаточное количество питательных веществ для
поддержания жизнедеятельности всего организма. Лишен-
ные бетонных оболочек, стальные конструкции вздыма-
лись высоко в небо, словно вехи, указывающие на те мес-
431

та, где когда-то стояли самые высокие здания города. А
там, внизу, толстые слои клона покрывали буквально все
вокруг. Распространяться он больше уже никуда не моп
по всему периметру огромной площади была создана пре-
града из раствора йода. Город был опустошен. Клон запол-
нил собой всю канализационную систему, все тоннели мет-
рополитена и все подвалы зданий. Он проник во все соо-
ружения, высасывая последние крупицы солей кальция
там, где мог их найти. В лихорадочных поисках питатель-
ных веществ вся огромная масса клона пришла в движе-
ние и стала пульсировать еще яростнее. Из основной мас-
сы вещества вверх взлетали многочисленные ленты и жгу-
ты, вспучивались мощные желваки. Было такое впечатле-
ние, будто воздух пронизывают ленты серпантина в ново-
годний праздник.
Вся колоссальная масса клона, раскинувшаяся на пло-
щади в сто квадратных миль, вздымалась, извивалась и
взрывалась. Было впечатление, что город представлял со-
бой нечто живое и сейчас бился в предсмертных муках.
Насколько позволяла видимость, город представлял собой
арену агонии клона. Он пытался перебраться через смер-
тельный для него барьер из раствора иода по омертвев-
шим участкам своей собственной ткани, по и в этом тер-
пел неудачу. Как только люди замечали уязвимое для
ырорыва клона место в йодном барьере, они без промед-
ления устремлялись туда с новыми порциями раствора.
И вот настало время, когда клон уже не мог больше
расходовать столько энергии, сколько ему требовалось
для поддержания своей активности. Он умирал от голода.
Перестали взлетать вверх зеленоватые ленты и жгуты, он
прекратил метаться. Когда все ресурсы питательных ве-
ществ были исчерпаны, в его молекулярной структуре про-
изошли новые изменения. Клон пытался приспособиться к
изменившимся условиям.
Повсюду движение вещества клона внезапно прекрати-
лось, и это неожиданное спокойствие производило такое
же цепенящее действие, как и зрелище пульсирующей и
дергающейся массы. Люди, наблюдавшие за поведением
клона с самолетов, поняли, что клон готовится к каким-то
новым действиям в изменившихся условиях. По радио по-
летели во все концы предупреждения быть готовыми ко
всяким случайностям.
Клону потребовалось всего двадцать секунд для того,
чтобы перестроить свою внутреннюю структуру, но извне,
на первый взгляд, никаких признаков этих перемен
ш

обнаружить не удавалось. На этот раз наиболее способ-
ные к перестройке и приспособляемости молекулы орга-
низма клона нашли выход, гибельный для всей массы кло-
на. Эти молекулы начали жить за счет поглощения осталь-
ной массы клона, он стал получать необходимую энергию,
пожирая самого себя. Вскоре на поверхности массы клона
стали появляться провалы и ямы. Их стали заливать и
опрыскивать новыми порциями раствора йода, и процесс
пошел еще быстрее.
К 22 часам люди поняли, что они укротили клон. Не
было новых сообщений о прорывах вещества или его но-
вых появлениях, а он сам уже был не в силах добраться
до озера. С пожарами, бушевавшими в городе, вести борь-
бу было совершенно невозможно, и значительная масса
клона погибала вместе с горящими зданиями. Деваться
ему было некуда, яростное пламя пожарищ заставляло
его метаться и корчиться, выбрасывать свои побеги в по-
исках спасения, но все было бесполезно, и он погибал в
огне. Уцелевшее вещество клона усилило лихорадочные
поиски питательных веществ и подбирало абсолютно все,
что только могло превратить в свою ткань. Ослабленные
предыдущими нападениями клона, здания не выдержива-
ли увеличивавшейся под его весом нагрузки и рушились.
Город был затоплен, разрушен и во власти огня. Марк
начал осознавать размеры битвы, ведущейся за город,
смертельной битвы против твари, погубившей город. Он
чувствовал в своей руке руку Эди. Город погиб, но люди
выстояли. Они еще борются.
* № *
Под каждым большим городом и сейчас текут целые
реки, в которых в изобилии находятся всевозможные ми-
неральные и органические вещества. Они представляют
собой богатый источник энергии, могущей дать толчок к
возникновению практически любой химической реакции, ь
этих потоках есть измельченные питательные вещества лю-
бого рода, мыльные растворы и моющие вещества, краси-
тели и чернила, косметические препараты, помои и отбели-
ватели, смолы и катализаторы, ферменты и отходы жиз-
недеятельности человека и животных. Перемешиваясь в
почти бесконечных вариациях и концентрациях при самых
различных температурах и давлениях, эти вещества пред-
ставляют собой тот химический котел, из которого может
возникнуть что угодно...

Роберт ШЕКЛИ
Если в повести Т. Томаса и К. Вильгельм против чело-
века взбунтовалась слепая природа, то в рассказе Робер-
та Шекли (1929) перед нами бунт природы прозревшей.
Под пером одного из виднейших мастеров англоязычной
фантастики оживает сама Вселенная, возмущенная без-
застенчивостью и алчностью земной цивилизации, и в
этой Вселенной для человека-эксплуататора места уже нет.
БЕЗЫМЯННАЯ ГОРА
Когда Моррисон вышел из штабной палатки, Денг-наблю-
датгль посапывал в шезлонге, приоткрыв во сне рот. Мор-
рисон осторожно обошел его, чтобы ненароком не разбу-
дить. Неприятностей и так хватало.
Ему предстояло принять делегацию аборигенов, тех са-
мь?х, что барабанили в скалах. А потом проконтролировать
уничтожение безымянной горы. Его помощник, Эд Лернер,
находился уже па месте. Но прежде необходимо разобрать-
ел с последним происшествием.
Когда он пришел на строительную площадку, был пол-
день, и рабочие отдыхали, привалившись к своим гигант-
ским машинам, жуя бутерброды и потягивая кофе. Все
выглядело обыденно, однако Моррисон достаточно долго
■руководил перестройкой планет, чтобы не заметить дурных
признаков. Никто его не поддевал, никто не заводил раз-
говоров.
На сей раз пострадал бульдозер «Оуэн». В кабине осев-
шей на мосты машины дожидались два водителя.
— Как это произошло? — спросил Моррисон.
— Не знаю,— ответил первый водитель, вытирая зали-
вающий глаза пот.— Дорога словно вспучилась.
Моррисон хмыкнул и пнул громадное колесо «Оуэна».
Бульдозер мог свалиться с двадцатифутовой скалы — и да-
ж-z бампер у пего не погнулся бы. Это была одна из самых
г.зочных машин. И вот уже пятая выходит из строя.
— Здесь все идет кувырком,— сплюнул второй водитель.
— Вы теряете осторожность.— сказал Моррисон.— Тут
ке Земля. С какой скоростью вы ехали?
— От силы пятнадцать миль в час,— ответил первый во-
дитель.
4*84!

— Ага,— иронично поддакнул Моррисон,
— Святая правда! Дорога будто вспучилась, а потом
провалилась...
— Ясно,— сказал Моррисон.— Когда до вас дойдет, что
тут не скоростное шоссе? Я штрафую обоих на половину
дневного заработка.
Он повернулся и зашагал прочь. Пусть лучше злятся на
него, но забудут свой суеверный страх перед этой пла-
нетой.
Моррисон направился к безымянной горе. Из лачуги ра-
диста высунулась голова.
— Тебя, Морри. Земля.
Даже при полном усилении голос мистера Шотуэлла.
председателя правления «Транстерран Стил», был едва
слышен.
— Что вас задерживает?
— Происшествия,— коротко доложил Моррисон.
— Новые происшествия?
— Увы, сэр, да.
Наступило молчание.
— Но почему, Моррисон? Спецификации указывают мяг-
кий грунт и терпимые условия. Разве не так?
— Так,— нехотя признал Моррисон.— Полоса неудач.
Но мы ее осилим.
— Надеюсь,— сказал Шотуэлл.— Искренне надеюсь. Вы
торчите почти месяц и не то что города — дороги не пост-
роили! У нас уже пошла реклама, публика интересуете**.
Туда собираются ехать люди, Моррисон! Промышленность
и предприятия сферы обслуживания!
— Я понимаю, сэр.
— Безусловно, понимаете. Но они требуют готовую пла-
нету и конкретные сроки переезда. Если их не дадим мы, т
даст «Дженерал Констракшн», или «Земля-Марс», или
«Джонсон и Герн». Планеты — не такая редкость. Это тоже
понятно?
С тех пор как начались происшествия, Моррисон с тру-
дом держал себя в руках. Теперь его внезапно прорвало.
— Какого черта вы от меня требуете?! — заорал он.—
Думаете, я затягиваю специально? Можете засунуть свой
паршивый контракт...
— Ну-ну,— поспешно заюлил Шотуэлл.— Лично к вам,
Моррисон, у нас нет никаких претензий. Мы верим — ми
знаем! — что вы лучший специалист по перестройке пла-
нет. Но акционеры...
485

— Я сделаю все, что в моих силах,— сказал Моррисов
я дал отбой.
— Да...— протянул радист.— Может, господа акционеры
сами изволят пожаловать сюда со своими лопатами?.,
Лернер ждал на Контрольном Пункте, мрачно взирая
на гору. Она была выше земного Эвереста. Снег на склонах
в лучах полуденного солнца отливал розовым.
— Заряды установлены? — спросил Моррисон.
— Еще несколько часов.— Лернер замялся. Помощник
Моррисона был осторожным, низеньким, седеющим чело-
веком и — в душе — противником радикальных перемен.—
Высочайшая вершина на планете... Нельзя ее сохранить?
— Исключено. Именно тут нам нужен океанский порт.
Лернер кивнул и с сожалением посмотрел на гору.
— Печально. На ней никто не побывал.
Моррисон молниеносно обернулся и кинул на помощни-
ка испепеляющий взгляд.
— Послушай, Лернер, я отлично сознаю, что на горе
никто не побывал, я вижу символику, заключающуюся в ее
уничтожении. Но ты знаешь не хуже меня, что от этого
никуда не деться. Зачем растравлять рану?
— Я не...
— Мне платят не за пейзажи. Я терпеть не могу оейза-
жи! Мне платят за то, чтобы я приспосабливал планеты ш
конкретным нуждам людей.
— Ты сегодня нервный,— произнес Лернер.
— Просто воздержись от своих намеков.
— Ну хорошо.
Моррисон вытер вспотевшие ладони о штаны и винова-
то улыбнулся.
— Давай вернемся в лагерь и посмотрим, что затевает
этот проклятый Депг.
Выходя, Лернер оглянулся па безымянную гору, крас-
ным контуром вырисовывавшуюся на горизонте.
Даже планета была безымянной. Немногочисленное
местное население называло ее Умха или Оиья, но это не
имело ровно никакого значения. Официальное название
появится не раньше, чем рекламщики «Транстеррап Стил»
яодыщут что-нибудь приятное на слух для миллионов по-
тенциальных поселенцев. Тем временем она значилась про-
сто как Рабочий Объект 35. На планете находилось нес-
колько тысяч людей и механизмов; по команде Моррисона
они станут разравнивать горы, сводить леса, изменять рус-
#86

ла рек, растапливать ледяные шапки, лепить континенту,
рыть новые моря — словом, делать все, чтобы превратить
Рабочий Объект 35 в еще один подходящий дом для уни-
кальной и требовательной цивилизации гомо сапиенс.
Десятки планет были перекроены на земной манер. Ра-
бочий Объект 35 ничем из них не выделялся, тихий мир
спокойных лесов и равнин, теплых морей и покатых хол-
мов. Но что-то неладное творилось на кроткой земле. Про-
исшествия, выходящие за пределы любых статистических
вероятностей, порождали нервозность у рабочих, а та,
в свою очередь, вызывала новые и новые происшествия.
Бульдозеристы дрались со взрывниками. У повара над ча-
ном картофельного пюре случилась истерика. Спаниэль
счетовода укусил за лодыжку бухгалтера. Пустяки вели
к беде.
А работа — незамысловатая работа на незамысловатой
планете — едва началась.
Денг уже проснулся. Он сидел в штабной палатке и при-
щурившись глядел на стакан виски с содовой.
— Как идут дела? — бодро поинтересовался он.
— Прекрасно,— отозвался Моррисон.
— Рад слышать,— с чувством сказал Денг.— Мне нра-
вится наблюдать, как вы, ребята, трудитесь. Эффективно.
Безошибочно. Все спорится. Любо-дорого смотреть.
Моррисон не имел власти над этим человеком и его
языком. Кодекс строителей разрешал присутствие предста-
вителей других компаний — в целях «обмена опытом». На
практике представитель выискивал не передовую методику,
а скрытые слабости, которыми могла воспользоваться его
фирма... А если ему удавалось довести руководителя строй-
ки до белого каления — тем лучше. Денг был непревзой-
денным мастером в этом деле.
— Что теперь? — живо поинтересовался он.
— Мы сносим гору,— сообщил Лернер.
— Блестяще! — воскликнул Денг.— Ту здоровую? По-
трясающе! — Он откинулся на спинку и мечтательно уста-
вился в потолок.— Эта гора стояла, когда Человек рылся
в грязи в поисках насекомых и жадно поедал то, чем по-
брезговал саблезубый тигр. Господи, да она гораздо стар-
ше! — Денг залился счастливым смехом и сделал глоток
из стакана.— Эта гора высилась над морем, когда Чело-
век — я имею в виду весь благородный вид «гомо сали-
енс» — еще ползал в океане, не решаясь выйти на сушу.
— Достаточно,— процедил Моррисон.
487

Денг посмотрел на него с укоризной.
— Но я горжусь вами, Моррисон, я горжусь всеми вами.
Мы далеко ушли с тех пор. То, на что природе потребова-
лись миллионы лет, человек может стереть в порошок в
один день! Мы растащим эту милую горку по частям и воз-
ведем на ее месте город-поэму из стекла и бетона, который
простоит сто лет!
— Заткнитесь!— с перекосившимся лицом зарычал Мор-
рнсон и шагнул вперед. Лернер предостерегающе опустил
ему на плечо руку. Ударить наблюдателя — верный способ
остаться без работы.
Денг допил виски и высокопарно провозгласил:
— Посторонись, Мать Природа! Трепещите, вы, древние
скалы Ti крутые холмы, ропщи от страха, о могучий океан,
чьи бездонные глубины в вечной тишине бороздят жуткие
чудовища! Ибо Великий Моррисон пришел, чтобы осушить
море и сделать из него мирный пруд, сравнять горы и по-
строить из них двенадцатиполосное скоростное шоссе с
комнатами отдыха вместо деревьев, столовыми вместо уте-
сов, бензозаправочными станциями вместо пещер, реклам-
ными щитами вместо горных ручьев, а также другими хит-
роумными сооружениями, необходимыми божественному
Человеку.
Моррисон резко повернулся п вышел. Он почувствовал
искушение разукрасить Денгу физиономию и развязаться
со всей чертовой работой. Но он не поступит так, потому
что именно этого Денг и добивался.
И разве стоило бы так расстраиваться, если бы в словах
Деига не было доли правды? — спросил себя Моррисон.
— Нас ждут аборигены,— напомнил Лернер, догнав
шефа.
— Сейчас мне не до них,— сказал Моррисон. Но с дале-
ких холмов донеслись свистки и бой барабанов. Еще один
источник раздражения для его несчастных работников.
У Северных Ворот стояли три аборигена и переводчик.
Местные жители походили на людей — костлявые, голые
первобытные дикари.
— Чего они хотят? — устало спросил Моррисон.
— Попросту говоря, мистер Моррисон, они передума-
ли,— сказал переводчик.— Они хотят получить назад свою
планету и готовы вернуть все наши подарки.
Моррисон вздохнул. Он затруднялся втолковать им,что
Рабочий Объект 35 не был «их» планетой. Планетой нельзя
владеть — ее можно лишь занимать. Суд вершила необхо-
димость. Эта планета скорее принадлежала нескольким
*88

миллионам земных переселенцев, которым она требовалась
отчаянно, чем сотне тысяч дикарей, разбросанных но ее
поверхности. Так, по крайней мере, считали на Земле.
— Расскажите им снова о великолепной резервации, ко-
торую мы подготовили. Их будут кормить, одевать, учить...
Беззвучно подошел Денг.
— Мы ошеломим их добротой,— добавил он.— Каждому
мужчине — наручные часы, пара ботинок и государствен-
ный семенной каталог. Каждой женщине — губную пома-
ду, целый кусок мыла и комплект настоящих бумажных
штор. Каждой деревне — железнодорожную станцию, мага-
зин и...
— Вы препятствуете работе,— заметил Моррнсон.—
Причем при свидетелях.
Денг знал правила.
— Простите, дружище,— произнес он и отступил назад.
— Они говорят, что передумали,— повторил перевод-
чик.— Буквально выражаясь, они велят нам убираться к
себе на дьявольскую землю в небеса. Не то они уничтожат
нас ужасными чарами. Священные барабаны уже призы-
вают духов и готовят заклятья.
Моррисон с жалостью посмотрел на аборигенов. Что-то
наподобие этого происходило на каждой планете с корен-
ным населением. Те же самые бессмысленные угрозы дика-
рей. Дикарей, которые отличались гипертрофированным
чувством собственного величия и не имели ни малейшего
представления о силе техники. Великие хвастуны. Великие
охотники на местные разновидности кроликов и мышей. Из-
редка человек пятьдесят соберутся вместе и набросятся на
несчастного усталого буйвола, загнав его до изнеможения,
прежде чем посмеют приблизиться, чтобы замучить до
смерти булавочными уколами тупых копий. А потом какие
закатывают празднования!.. Какими героями себя мнят!
— Передайте, чтобы убирались к черту,— сказал Мор-
рисон.— Передайте, что если они подойдут к лагерю, то на
собственной шкуре испытают кое-какие настоящие чары.
— Они пророчат страшную кару в пяти категориях
сверхъестественного,— крикнул вслед переводчик.
— Используйте это в своей докторской диссертации,—
посоветовал Моррисон, и переводчик лучезарно улыбнулся.
Наступило время уничтожения безымянной горы. Лер-
пер отправился с последним обходом; Денг носился со схе-
мой расположения зарядов. Потом все отошли назад.
489

Щзрывники скрючились в своих окопчиках. Моррисон по-
шел на Контрольный Пункт.
Один за другим рапортовали о готовности руководители
групп. Фотограф сделал заключительный снимок.
— Внимание!— скомандовал по радио Моррисон и снял
с предохранителя взрывное устройство.
— Взгляни на небо,— проговорил Лернер.
Моррисон поднял взгляд. Сгущались сумерки. С запада
появились черные облака и быстро затянули коричневато-
желтое небо. На лагерь опустилась тишина; замолчали да-
же барабаны на холмах.
— Десять секунд... пять, четыре, три, две, одна — по-
шла! — закричал Моррисон и вдавил кнопку. В этот миг он
почувствовал на щеке слабый ветерок. И тут же схватил-
ся за кнопку, инстинктивно пытаясь возвратить содеянное,
Потому что еще до того, как раздались крики, он понял,
что в расположении зарядов допущена кошмарная ошибка.
Позже, оставшись в одиночестве в палатке, после того
как похоронили мертвых, а раненых отнесли в лазарет,
Моррисон попробовал восстановить события. Это была, ра-
зумеется, случайность: внезапная перемена направления
ветра, неожиданная хрупкость породы под поверхностным
слоем и преступная глупость в установлении бустерных за-
рядов именно там, где они могли причинить наибольший
вред.
Еще один случай в цепочке невероятностей, сказал он
себе... и резко выпрямился.
Ему в голову впервые пришло, что все происшествия
могли быть организованы.
Чушь!.. Но перестройка планет — тонкая работа, с вир-
туозной балансировкой могучих сил. Происшествия неиз-
бежны. Если им еще помочь, они приобретут катастрофи-
ческий характер.
Моррисон поднялся и стал мерить шагами узенький про-
ход палатки. Подозрение с очевидностью падало на Денга
Конкурентные страсти могли завести далеко. Докажи он,
что «Транстерран Стил» некомпетентна, работы проводят-
ся небрежно, в аварийных условиях,— и заказ достанется
компании Денга.
Но это чересчур очевидно. Доверять нельзя никому. Да-
же у неприметного Лернера могли быть свои причины. Воз-
можно, стоит обратить внимание на аборигенов и их ча-
ры — почем знать, вдруг это проявление психокинетичес-
ких способностей.
4Q0

On подошел к выходу и посмотрел на разбросанные во-
круг палатки, где жили его рабочие. Кто виноват?
С холмов доносился слабый бой неуклюжих барабанов
бывших владельцев планеты. И прямо впереди высилась'
иссеченная шрамами лавин безымянная гора.
Ночью Моррисои долго не мог уснуть.
На следующий день работа продолжалась как обычно.
Денг, подтянутый и собранный, в брюках цвета хаки и ро-
зовой офицерской рубашке, подошел к колонне грузовиков
с химикатами для сведения болот.
— Привет, шеф! — бодро начал он.— Я бы с удовольст-
вием поехал с ними, если не возражаете.
— Извольте,— вежливо согласился Моррисон.
— Премного благодарен. Обожаю подобные опера-
ции,— сообщил Денг, забираясь в кабину головной маши-
ны рядом с картографом.— Такого сорта операции напол-
няют меня чувством гордости за человеческий род. Мы под-
нимаем эту бесполезную болотную целину, сотни квадрат-
ных миль, и в один прекрасный день поля пшеницы заколо-
сятся там, где торчал камыш.
— Ты взял карту? — спросил Моррисон у десятника
Ривьеры.
— Вот она,— сказал Лернер, передавая карту,
— Да...— громогласно восхищался Денг.— Болота — в
пшеничные поля. Дух захватывает! Чудо науки. И что за
сюрприз для обитателей болот! Вообразите испуг сотен ви-
дов рыб, земноводных, птиц, когда они обнаружат, что их
водяной рай внезапно отвердел. Буквально отвердел вокруг
них; фатальное невезение. Зато, разумеется, превосходное
удобрение для пшеницы.
— Что ж, двинулись,— приказал Моррисои. Денг игри-
во замахал провожающим. Ривьера влез в грузовик.
Флинн, десятник-химик, ехал в своем джипе.
— Подождите,— сказал Моррисон и подошел к джи-
пу.— Я хочу, чтобы вы последили за Денгом.
— Последить? — непонимающе уставился Флинн.
— Ну да.— Моррисои нервно потер руки.— Поймите,
я никого не обвиняю. Но происходит слишком много слу-
чайностей. Если кому-то выгодно представить нас с дур-
ной стороны...
Флинн по-волчьи улыбнулся.
— Я послежу за ним, босс. Не волнуйтесь за эту опера-
цию. Может быть, он составит компанию своим рыбкам под
пшеничными полями.
491

— Без грубостей,— предупредил Моррисон.
— Боже упаси. Я прекрасно вас понимаю.— Десятник
нырнул в джип и с ревом умчался к голове колонны. Полча-
са процессия грузовиков взметала пыль, а потом последний
исчез вдали. Моррисон вернулся в палатку, чтобы составить
отчет о ходе работ,
И обнаружил, что не может оторваться от рации, ожи-
дая сообщения Флинна. Хоть бы Денг что-нибудь натворил!
Какую-нибудь мелкую пакость, доказывая свою вину. Тогда
у Моррисона было бы полное право разорвать его на части.
Прошло два часа, прежде чем ожила рация, и Моррисон
расшиб колено, кинувшись к ней при звуке зуммера.
— Это Ривьера. У нас неприятности, мистер Моррисон.
Головная машина сбилась с курса. Не спрашивайте, как
это произошло. Я полагал, что картограф знает свое дело.
Платят ему достаточно.
— Что случилось?!— закричал Моррисон.
— Должно быть, въехали на тонкую корку. Она трес-
нула. Внизу грязь, перенасыщенная водой. Потеряли все,
кроме шести грузовиков.
— Флннн?
— Мы настелили понтоны н многих вытащили, но
Флинн не спасся.
— Хорошо,— тяжело произнес Моррисон.— Высылаю за
вами вездеходы. Да, н вот что. Не спускайте глаз с Денга.
— Это будет трудновато,— сказал Ривьера.
— Почему?
— Видите ли, он сидел в головной машине. У него не
было ни малейшего шанса.
Атмосфера в лагере была накалена до предела. Новые
потери ожесточили и озлобили людей. Избили пекаря, по-
тому что хлеб имел странный привкус, и едва не линчевали
гидробиолога за то, что он слонялся без дела у чужого обо-
рудования. Но этим не удовлетворились и стали погляды-
вать на деревушку аборигенов.
Дикари устроили поселение в скалах рядом с рабочим
лагерем — гнездо пророков и колдунов, собравшихся про-
клинать демонов с неба. Их барабаны гремели день и ночь.
У людей чесались руки стереть всю эту братию в порошок,
просто чтобы прекратить шум.
Моррисон активизировал работы. Дороги строились и
через неделю рассыпались. Привезенная пища портилась
с катастрофической скоростью, а есть местные продукты
Ф2.

никто не хотел. Во время грозы молния ударила в генера-
тор, нагло обойдя громоотводы, установленные самим Лер-
нером. Возникший пожар охватил пол-лагеря, а близле-
жащие ручьи пересохли самым загадочным образом.
Предприняли вторую попытку взорвать безымянную го-
ру. В результате возник обвал, причем в неожиданном мес-
те. Пятеро рабочих, тайком выпивавших на склоне, были
засыпаны камнями. После этого взрывники отказались ус-
танавливать на горе заряды.
И снова вызвала Земля.
— Но что именно вам мешает? — спросил Шотуэлл.
— Говорю вам, не знаю,— ответил Моррисон.
— Вы не допускаете возможности саботажа? — немного
помолчав, предположил Шотуэлл.
— Вероятно,— сказал Моррисон.— Все это никак не
объяснить естественными причинами. При желании, нам
можно сильно нагадить: сбить с курса колонну, переста-
вить заряды, повредить громоотводы...
— Кого вы подозреваете?
— У меня здесь пять тысяч человек,— медленно произ-
нес Моррисон.
— Я знаю. Теперь слушайте внимательно. Правление
решило предоставить вам неограниченные полномочия. Для
выполнения работы вы имеете право делать все что угодно.
Если надо, заприте пол-лагеря. Если считаете необходи-
мым, уничтожьте аборигенов. Примите все и всяческие ме-
ры. Любые ваши действия не будут поставлены вам в вину
и не повлекут ответственности. Мы готовы даже уплатить
более чем солидное вознаграждение. Но работа должна
быть выполнена.
— Я знаю,— сказал Моррисон.
— Но вы не знаете, какое значение приобрел Рабочий
Объект 35. По секрету могу сообщить, что компания потер-
пела ряд неудач в других местах. Стихийные бедствия, не
предусмотренные страховкой. Мы чересчур завязли, чтобы
бросить эту планету. Вы просто обязаны довести дело до
конца. Любой ценой.
— Сделаю все, что в моих силах,— сказал Моррисон и
дал отбой.
В тот день взорвался склад горючего. Десять тысяч гал-
лонов Д-12 были уничтожены, охрана погибла.
— Тебе дьявольски повезло,— мрачно проговорил Мор-
рисон.
— Еще бы.— Под слоем грязи и пота лицо Лернера бы-
493

£0 серым. Он плеснул себе в стакан.— Окажись я там
десять минут позже, и мне крышка.
— Йертовски удачно,—задумчиво пробормотал Морри-
сон*
«i Ты знаешь,— продолжал Лернер,— мне показалось,
что почва раскалена. Не может это быть проявлением вул-
канической деятельности?
*~ Нет,— сказал Моррисон.— Наши геологи обнюхали
здесь каждый сантиметр. Под нами гранитная плита.
— Гмм.,. Морри, возможно, тебе следует убрать абори-
генов.
— Зачем?
-*— Единственный неконтролируемый фактор, В лагере
все следят друг за другом. Остаются только местные!
В конце концов, если допустить, что паранормальные спо-
собности...
Моррисон кивнул.
— Иными словами, ты допускаешь, что взрыв устроили
колдуны?
Лернер нахмурился, глядя на лицо Моррисона.
■— Психокинез. На это стоит обратить внимание.
— А если так,— размышлял Моррисон,— то аборигены
могут все что угодно. Сбить с курса колонну...
— Полагаю.
— Так что же они тянут? — спросил Моррисон.— Взор-
вали бы нас к чертовой матери без церемоний, и все!
— Возможно, у них есть ограничения...
— Ерунда. Слишком замысловатая теория. Гораздо про-
ще предположить, что нам кто-то вредит. Может быть, по-
сулили миллион конкуренты. Может быть, чокнутый. Но
он должен быть кем-то из руководства. Из тех, кто прове-
ряет схему расположения зарядов, устанавливает мар-
шруты, отправляет рабочие группы...
— Ты что же, подразумеваешь...
— Я ничего не подразумеваю,—отрезал Моррисон.—
А если ошибаюсь, прости.— Он вышел из палатки и подо-
звал двух рабочих.— Заприте его где-нибудь, да проследи-
те, чтобы он оставался под замком.
— Ты превышаешь свою власть.
— Безусловно.
— И ты не прав. Ты не прав, Морри.
— В таком случае, извини.
Он махнул рабочим, и Лернера увели.
494

Через два дня пошли лавины. Геологи ничего не могли
понять. Выдвигались предположения, что повторные взры-
вы вызвали трещины в коренной подстилающей породе, тре-
щины расширялись...
Моррисон упорно пытался ускорить работы, но люди
начали отбиваться от рук. Пошла молва о летающих тарел-
ках, огненных дланях в небе, говорящих животных и разум-
ных машинах. Подобные речи собирали множество слуша-
телей. Ходить по лагерю вечером стало опасно. Доброволь*
ные стражи стреляли по любой тени.
Моррисон был не особенно удивлен, когда однажды но-
чью обнаружил, что лагерь опустел.
Через некоторое время в его палатку вошел Ривьера.
— Ожидаются неприятности.— Он сел и закурил сига-
рету.
— У кого?
— У аборигенов. Ребята отправились в их деревню.
Моррисон кивнул.
— С чего началось?
Ривьера откинулся на спинку стула и глубоко затя-
нулся.
— Знаете этого сумасшедшего Чарли? Того, что вечно
молится? Он побожился, что видел у своей палатки одного
местного. По его словам, тот заявил: «Вы сдохнете. Все вы,
земляне, сдохнете». А потом исчез.
— В столбе дыма?
— Ага.— Ривьера оскалился.— Вот именно, в столбе
дыма.
Моррисон знал, о ком идет речь. Типичный истерик.
Классический случай.
— Кого они собрались уничтожать? Ведьм? Или пей-
с\перменов?
— Знаете, мистер Моррисон, по-моему, это их не осо-
бенно волнует.
Издалека донесся громкий раскатистый звук.
— Они брали взрывчатку? — спросил Моррисон.
— Понятия не имею. Наверное.
Это дикость, подумал Моррисон, паническое поведение
толпы. Денг ухмыльнулся бы и сказал: «Когда сомнева-
ешься, всегда стреляй. Лучше перестраховаться».
Моррисон поймал себя на том, что испытывает облег-
чение. Хорошо, что его люди решились. Скрытый пси-та-
лант... кто знает.
Через полчаса до лагеря добрели первые рабочие, мол-
чаливые, понурые.
Ш

— Ну? — произнес Моррисон.— Всех прикончили?
— Нет, сэр,— выдавил один из рабочих.— Мы до них
даже не добрались.
— Что случилось? — спросил Моррисон, с трудом сдер-
живая панику.
Люди все подходили. Они стояли тихо, опустиз глаза.
— Что случилось?! — заорал Моррисон.
— Мы были на полдороге^—ответил рабочий.— Потом
сошла лавина.
— Многих покалечило?
— Из наших никого. Но она засыпала их деревню.
— Это плохО)— мягко проговорил Моррисон.
— Да, сэр.— Люди молчали, неотрывно глядя на него.—
Что нам делать, сэр?
Моррисон на миг плотно сжал глаза.
— Возвращайтесь к палаткам и будьте наготове.
Фигуры растаяли во тьме.
— Приведите Лернера,— сказал Моррисон на вопроси-
тельный взгляд Ривьеры. Как только Ривьера вышел, он по-
вернулся к рации и стал вызывать в лагерь все группы. Им
завладело недоброе предчувствие, так что когда через пол-
часа налетел торнадо, это не застало его врасплох. Он су-
мел увести людей в корабли, прежде чем сдуло палатки.
Лернер ввалился во временную штаб-квартиру в радио-
рубке флагманского корабля.
— Что происходит?
— Я скажу тебе, что происходит,— ответил Моррисон.—
В десяти милях отсюда проснулась гряда потухших вулка-
нов. Идет мощнейшее извержение. Метеорологи сообщают
о приближении приливной волны, которая затопит полови-
ну континента. Зарегистрированы первые толчки землетря-
сения. И это только начало.
— Но что это?! — воскликнул Лернер.— Чем это выз-
вано?
— Земля на связи? — спросил Моррисон у радиста.
— Вызываю.
В комнату ворвался Ривьера.
— Подходят последние две группы,— доложил он.
— Когда все будут на борту, дайте мне знать.
— Что здесь творится? — закричал Лернер.— Это тоже
моя вина?
— Прости меня,— произнес Моррисон.
— Что-то поймал,— сказал радист.— Сейчас...
— Моррисом! — не выдержал Лернер.— Говори!!
496

— Я не знаю, как объяснить. Это слишком чудовищно
для меня. Денг — вот кто мог бы сказать тебе.
Моррисон прикрыл глаза и представил перед собой Ден-
га. Тот насмешливо улыбался. «Вы являетесь свидетелями
завершения саги об амебе, которая возомнила себя богом
Выйдя из океанских глубин, сверхамеба, величающая себя
Человеком, решила, что раз у нее есть серое вещество под
названием мозг, то она превыше всего. И придя к такому
выводу, амеба убивает морскую рыбу и лесного зверя, уби-
вает без счета, ни капли не задумываясь о целях Природы.
А потом сверлит дыры в горах, и попирает стонущую землю
тяжелыми городами, и прячет зеленую траву под бетонной
коркой. А потом, размножившись несметно, сверх всякой
меры, космическая амеба устремляется на другие миры к
там сносит горы, утюжит равнины, сводит леса, изменяет
русла рек, растапливает полярные шапки, лепит материки
и оскверняет планеты. Природа стара и нетороплива, но она
и неумолима. И вот неизбежно наступает пора, когда при-
роде надоедает самонадеянная амеба с ее претензиями im
богоподобие. И, следовательно, приходит время, когда пла-
нета, чью поверхность терзает амеба, отвергает ее, выпле-
вывает. В этот день, к полному своему удивлению, амеба
обнаруживает, что жила лишь по терпеливой снисходитель-
ности сил, лежащих вне ее воображения, наравне с тваря-
ми лесов и болот, не хуже цветов, не лучше семян, и что
Вселенной нет дела до того, жива она или мертва, что все
ее хвастливые достижения не больше, чем след паука на
песке».
— Что это?..— взмолился Лернер.
— Я думаю, что планета нас больше терпеть не будет,—
сказал Моррисон.— Я думаю, ей надоело.
— Земля на связи! — воскликнул радист.— Давай,
Морри.
— Шотуэлл? Послушайте, мы сматываем удочки,— за-
кричал Моррисон в трубку.— Я спасаю людей, пока еще
есть время. Не могу вам объяснить сейчас и не уверен, что
смогу когда-нибудь...
— Планету вообще нельзя использовать? — перебил
Шотуэлл.
— Нет. Абсолютно никакой возможности. Я надеюсь»
что это не отразится на репутации фирмы...
— О, к черту репутацию фирмы! — сказал Шотуэлл.—
Дело в том... Вы не имеете понятия, что здесь творится,
Моррисон. Помните наш гобнйский проект? Полный крах.
И не только у нас. Я не знаю. Я просто не знаю. Прошу
4ЭД

меня извинить, я говорю бессвязно, но с тех пор как затону*
ла Австралия...
— Что?! — взревел Лернер.
— Пожалуй, мы должны были заподозрить что-то, когда
начались ураганы, однако землетрясения...
— А Марс? Венера? Альфа Центавра?
— Везде то же самое. Но ведь это не конец, правда,
Моррисон? Человечество...
— Алле! Алле! — закричал Моррисон. — Что случи-
лось? — спросил он у радиста.
— Связь прервалась. Я попробую снова.
— А, черт с ними,— выговорил Моррисон. В эту секун-
ду влетел Ривьера.
— Все на борту,— выпалил он.— Шлюзы закрыты. Мы
готовы, мистер Моррисон.
Все смотрели на него. Моррисон обмяк в кресле и расте-
рянно улыбнулся.
— Мы готовы,— повторил он.— Но куда нам податься?
Дино БУЦЦАТИ
Своеобразной экологической заостренностью отмечен и
рассказ итальянского прозаика Дино Буццати (1906—
}972). Сказочный элемент придает новелле аллегорический
характер: трагическая участь дракона и незавидный конец
самоуверенного графа Джерола заставляют нас задуматься
об извечной борьбе гуманности и бесчеловечности. Д. Буц-
цати — очень популярный в Италии писатель, окурналист,
художник. Его любимый жанр — притча, короткая по фор-
ме и емкая по содержанию.
КАК УБИЛИ ДРАКОНА
В мае 1902 года некий Джозуе Ломго — крестьянин графа
Джерола, часто ходивший на охоту в горы,— сказал, что он
видел в Сухом Долу какую-то здоровенную зверюгу, похо*
жую на дракона.
В Палиссано, деревушке, находившейся в самом конце
долины, испокон веку жила легенда о том, что где-то здееьг
в одном из безводных ущелий, до сих пор еще сохранилось
такое чудище. Только никто не принимал эти россказни
всерьез. Но на сей раз доводы Лонго, убедительность его
слов и подробности пережитого им приключения, совершен-
41*8

но т менявшиеся от рассказа к рассказу, давали основа-
ния предположить, что и впрямь что-то такое там есть, и
граф Мартино Джерол решил убедиться в этом самолично.
Он, конечно, понимал, что ни о каком настоящем драконе
речи быть не может, но нельзя было исключить, что в здеш-
них пустынных ущельях обитает какая-нибудь крупная
змея редкого вида.
Компанию в этой экспедиции ему составили губернатор
провинции Куинто Аидронико со своей бесстрашной краса-
вицей женой Марией, ученый-натуралист Ингирами и его
коллега, искусный мастер по изготовлению чучел, Фусти.
Губернатор, человек скептического склада ума и не очень
сильной воли, уже давно заметил, что жена его неравно-
душна к Джеролу, но как-то не придавал этому значения,
и когда Мария предложила ему поехать вместе с графом
охотиться на дракона, согласился не задумываясь. Он со-
вершенно не ревновал жену к Мартино и нисколько ему не
завидовал, хотя тот был намного моложе, красивее, силь-
нее, храбрее и богаче его.
И вот как-то после полуночи из города в сопровождении
восьми верховых охотников выехали два экипажа; к шести
утра они были уже у деревни Палиссано. Джерол, красави-
ца Мария и оба натуралиста спали. Бодрствовал один лишь
Аидронико; он и велел остановить лошадей перед домом
своего старого знакомого — доктора Таддеи. Вскоре, подня-
тый с постели кучером, из окна второго этажа выглянул
доктор — заспанный, в ночном колпаке. Андронико, подой-
дя к окну и весело поздоровавшись, рассказал ему о цели
экспедиции. Он рассчитывал, что доктор, услышав историю
о каких-то драконах, просто посмеется над ними. Но Тад-
деи лишь неодобрительно покачал головой.
— На вашем месте я бы туда не ездил,— сказал он
твердо,
— Почему? Думаете, там ничего нет? Может, все это
пустая болтовня?
— Нет, не потому,— ответил доктор.— Я-то как раз ду-
маю, что дракон есть, хотя мне лично видеть его не доводи-
лось. Но ввязываться в такое дело я бы не стал. Есть во
всем этом что-то зловещее.
— Зловещее? Уж не хотите ли вы, Таддеи, сказать, что
действительно верите?..
— Я уже стар, дорогой мой губернатор,— ответил док-
тор,— и повидал на своем веку достаточно. Возможно, ко-
нечно, что все это враки. Но может быть, и правда. Нет, на
вашем месте я бы в это дело не ввязывался. И вообще, по-
499

слушайте меня: дорогу туда отыскать трудно, много ополз-
ней, породы здесь рыхлые — от легкого ветерка может на-
чаться целое светопреставление — и совершенно нет воды.
Оставьте эту затею, губернатор, отправляйтесь-ка лучше
вон туда, на Крочетту (он указал на округлую, поросшую
густой травой гору за деревней), там пропасть зайцев.—
И, немного помолчав, добавил:— Нет, с вами я бы действи-
тельно не пошел. Слышал я как-то... Да что вам говорить,
еще смеяться станете...
— Почему это я стану смеяться? — воскликнул Андро-
нико.— Говорите, говорите же!
— Ну ладно. Ходят слухи, что дракон изрыгает дым, и
дым этот ядовит. Даже малой толики его достаточно, что-
бы убить человека.
Вопреки своему обещанию, Андронико расхохотался.
— Я всегда знал, что вы ретроград,— заключил он,—
чудак и ретроград. Но это уж переходит всякие границы.
Сейчас же не средневековье, дорогой Таддеи. До свидания.
Мы вернемся вечером и непременно с головой дракона!
Помахав рукой, он сел в экипаж и приказал кучеру тро-
гать. Входивший в группу охотников и знавший дорогу
Джозуе Лонго двигался во главе отряда.
— Почему тот старик качал головой? — спросила про-
снувшаяся между тем Мария.
— Пустяки! — ответил Андронико.— Это симпатяга
Таддеи; от нечего делать он занимается еще и ветеринари-
ей. Мы говорили с ним об эпидемии ящура.
— А о драконе? — спросил граф Джерол, сидевший на-
против.— Ты не спросил, известно ли ему что-нибудь о дра-
коне?
— Признаться, нет,— ответил губернатор.— Не хотел
выглядеть смешным. Я сказал, что мы приехали сюда по-
охотиться. И только.
Поднявшееся солнце развеяло сонливость путников; ло-
шади побежали резвее, а кучера затянули песню.
— Этот Таддеи был нашим домашним врачом,— сказал
губернатор.— Когда-то у него была превосходная клиенту-
ра. Но однажды, не помню уж почему, кажется, из-за не-
счастной любви, он уединился в деревне. Потом опять что-
so приключилось, и он забрался в эти горы. Случись с ним
что-нибудь еще, не знаю уж, куда он сможет податься от-
сюда; тоже станет чем-то вроде дракона!
— Что за глупости! — откликнулась Мария раздражен-
но.— Только и разговору у вас, что о драконе. Эта музыка
500

мне уже надоела, за всю дорогу ничего другого я не слы-
шала.
— Да ведь ты сама захотела поехать,— мягко, но не без
иронии возразил ей муж.— И потом, как ты могла слышать,
о чем мы говорим, если спала? А может, ты притворялась?
Мария не ответила: она с беспокойством смотрела в
окошко на горы, которые становились все выше, круче и су-
ровее. В конце долины виднелось хаотическое скопление
конусообразных вершин, в большинстве своем голых <— ни
тебе леса, ни луга,— желтоватых и бесконечно унылых. Под
палящим солнцем они светились ровным и сильным светом.
Около девяти утра экипажи остановились: дальше доро-
ги не было. Путники поняли, что находятся в самом сердце
этих зловещих гор. Вблизи было видно, что сложены они из
рыхлых и осыпающихся пород, чуть ли не из сухой земли —
сплошная осыпь от вершины до подножия.
— Ну вот, здесь как раз и наминается тропа,— сказал
Лонго, показывая рукой на протоптанную людьми дорож-
ку, которая вела в небольшую лощину.— Если идти по ней,
то за три четверти часа можно добраться до Бурел я, где
как раз мы и видели дракона.
— Воду взяли? — спросил Андронико, обращаясь к
охотникам.
— У нас есть четыре фляжки с водой и еще две с вином,
ваше превосходительство,— ответил один из охотников.—
Думаю, хватит...
Странно. Теперь, когда они были вдали от города и эти
горы отгораживали их от всего мира, мысль о драконе ка-
залась уже не такой абсурдной. Путешественники огляде-
лись: картина, представившаяся их взору, была малоуте-
шительной. Желтоватые гребни, куда еще не ступала йоги
человека, лабиринт разбегавшихся в стороны трещин, из-
вивы которых невозможно было проследить взглядом,—
великое запустение.
Молча тронулись в путь. Впереди шли охотники с ружья-
ми, старинными кулевринами и прочим охотничьим снаря-
жением, за ними — Мария, а замыкали шествие оба натур
листа. К счастью, тропа вилась по теневой стороне: сре/м-i
этих желтых склонов терпеть солнечный свет было бы прес-
то мукой.
Лощинка, которая вела к Бурелю, тоже была узка и из-
вилиста, по дну ее не бежал ручей, на склонах не росли ни
кусты, ни трава, кругом виднелись только камни да осыпи.
Ни птичьего щебета, ни журчания воды, лишь изредка
шуршала осыпающаяся галька.
501

Пока группа двигалась вперед, ее догнал поднимавший-
ся по тропе быстрее, чем наши путники, юноша с козьей
тушей на плечах.
— Это он к дракону идет,— сказал Лонго. Сказал совер-
шенно серьезно, даже без намека на шутку. И пояснил, что
жители Палиссано очень суеверны и ежедневно отправляют
в Бурель козу, чтобы задобрить чудовище. Дань эту тас-
кают по очереди деревенские парни. Не дай бог услышать
голос чудовища — тогда жди беды.
— Значит, дракон ежедневно съедает по козе? — шутя,
спросил граф Джерол.
— Во всяком случае, на другое утро там ничего не нахо-
дят, это точно.
— Даже костей?
— Ну да. Он утаскивает козу в свою пещеру, там ее и
съедает.
— А не может быть, чтобы съедал ее кто-то из деревен-
ских? — спросил губернатор.— Дорогу сюда знают все.
И вообще, кто-нибудь видел, как дракон утаскивает козу?
— Не знаю, ваше превосходительство,— ответил охот-
ник.
Между тем юноша, тащивший тушу, поравнялся с ними.
— Послушай-ка, парень,— сказал граф Джерол своим
властным голосом,— за сколько продашь эту козу?
— Я не могу ее продать, синьор,— ответил тот.
— Даже за десять скудо?
— Ну, разве что за десять...— согласился юноша.— Но
тогда мне придется сходить за другой.— И с этими словами
он опустил свою ношу на землю.
Андронико, посмотрев на графа Джерола, спросил:
— Зачем тебе эта коза? Надеюсь, ты не собираешься ее
есть?
— Скоро сам увидишь, зачем она мне,— ответил граф
уклончиво.
Один из охотников взвалил козу себе на плечи, парень
из Палиссано побежал вниз, в деревню (было ясно, что он
отправился за другой козой для дракона), и группа про-
должила свой путь.
Не прошло и часу, как они добрались до места. Лощина
неожиданно перешла в большой пустынный цирк— Бурель,
нечто вроде естественного амфитеатра с глинистыми скло-
нами и торчащими из них красновато-желтыми скалами.
Здесь, в самом центре площадки, в верхней части конусооб-
502

разной кучи камней виднелась черная дыра — пещера дра-
кона,
— Он там,— сказал Лонго. Все остановились поодаль,
на усыпанной галькой ровной площадке, служившей от-
личным местом для наблюдения и расположенной метров
на десять выше пещеры, почти прямо напротив нее. Пло-
щадка эта имела еще и то преимущество, что снизу взо-
браться на нее было невозможно из-за отвесного склона.
Мария могла чувствовать себя здесь в полной безопас-
ности.
Все притихли и стали прислушиваться. Но вокруг цари-
ло великое молчание гор, лишь изредка нарушаемое шоро-
хом щебня. То справа, то слева внезапно обрушивался ка-
кой-нибудь глинистый выступ, и мелкие камешки тонень-
кими ручейками долго сыпались вниз, являя картину веч-
ного разрушения. Казалось, будто эти забытые богом горы
мало-помалу рассыпаются в прах.
— А что, если дракон сегодня не покажется? — спросил
Куинто Андронико.
— У меня же есть коза,— ответил Джерол.— Ты забыл,
что у меня есть коза!
Всем было ясно, что он этим хотел сказать: коза помо-
жет им выманить чудовище из пещеры. И начались приго-
товления. Два охотника с трудом поднялись по откосу мет-
ров на двадцать выше пещеры, чтобы в случае необходимо-
сти ее можно было забросать камнями. Третий отнес тушу
на галечник и положил ее поближе к входу. Остальные
расположились по обеим сторонам под надежной защитой
больших валунов и зарядили свои ружья и кулеврины. Анд-
ронико не сдвинулся с места: он хотел видеть все.
Красавица Мария молчала. Вся ее уверенность куда-то
улетучилась. С какой радостью она сию же минуту верну-
лась бы назад! Но признаться в этом не решалась. Ее
взгляд блуждал по отвесным склонам, по старым и новым
осыпям, по подпиравшим стенки рыхлым глиняным пиляст-
рам, которые могли рухнуть в любую минуту.
Вся их группа — и муж, и граф Джерол, и натуралисты,
и охотники — казалась ей малой песчинкой в этом море
одиночества.
Перед входом в пещеру положили козью тушу и стали
ждать. Уже перевалило за десять, и солнце теперь залива-
ло Бурель, раскаляя все вокруг. От стен ущелья струился
горячий воздух. Чтобы укрыть от палящих лучей губернато-
ра и его жену, охотники, взяв в экипаже полости, сооруди-
ли из них что-то вроде навеса. Мария все время пила воду.
503

■— Внимание! —- крикнул вдруг граф Джерол, стоявший
на большом камне внизу, на галечнике; в руках у него был
карабин, а у пояса болтался металлический ломик.
Все вздрогнули и затаили дыхание: из зева пещеры по-
казалось что-то живое.
— Дракон! Дракон! — закричали два или три охотника,
и непонятно было, чего в этом крике больше — радости или
ужаса.
Какое-то живое существо, извиваясь и покачиваясь,
выползло на свет. Вот оно легендарное чудовище, один го-
лос которого нагонял страх на целую деревню!
— Ой, какой противный! — воскликнула Мария с яв-
ным облегчением: она была готова к худшему.
— Ну, держись! — весело закричал один из охотников,
и все приободрились.
— Похоже, что это маленький ceratosaurus! — сказал
профессор Ингирами, овладевший собой настолько, что у
него вновь проснулся интерес к научным проблемам.
Чудовище и впрямь оказалось не таким уж страшным:
чуть больше двух метров в длину, голова, похожая на кро-
кодилью, но покороче, шея, вытянутая, как у ящерицы, раз-
дутое туловище, небольшой хвост и вдоль спины что-то
вроде мягкого, покрытого слизью гребешка. Но не столько
скромные размеры животного, сколько скованность его
движений, вид пергаментно-землистой, с зеленоватым от-
тенком, кожи и дряблого туловища развеяли страхи. Все
вместе говорило о его невероятной старости. Если это и
был дракон, то дракон дряхлый, почти умирающий.
— Получай!—с издевкой крикнул один из охотников,
стоявший над входом в пещеру, и, метнув в животное ка-
мень, угодил ему прямо в череп. Отчетливо послышалось
глухое «тук», словно ударили по тыкве. Мария вздрогнула
от отвращения.
По-видимому, удар был недостаточно сильным. Оторо-
певший дракон несколько мгновений оставался неподвиж-
ным, потом повел шеей и помотал головой — наверное, от
боли. Челюсти его то открывались, то закрывались, так что
был виден частокол острых зубов, но голоса он не подал.
Затем дракон двинулся по галечнику к козе.
— Эй, тебе, кажется, шею свернули? — крикнул со сме-
хом граф Джерол, вдруг утративший свою надменность.
Предвкушение скорой расправы с животным переполняло
его нетерпеливой радостью.
Выстрел из кулеврины, сделанный метров с тридцати,
оказался неудачным. Он разорвал неподвижный воздух и
504

укылым многократным эхом раскатился среди обрывистых
склонов, на которых образовалось множество маленьких
осыпей.
Но тут же последовал второй выстрел: пуля попала чу-
довищу в заднюю лапу, и из нее потекла струйка крови.
— Смотри, как он пляшет! — воскликнула прекрасная
Мария, тоже захваченная жестоким зрелищем. Мучаясь от
боли, животное и впрямь завертелось на месте, вздрагивая
и жалобно ковыляя. Раздробленная лапа волочилась, остав-
ляя на гальке полосу черной жидкости.
Наконец рептилия добралась до козы и вцепилась в нее
зубами. Когда дракон уже начал отходить назад, граф
Джерол, желая продемонстрировать свою храбрость, подо-
шел к нему поближе и примерно с двух метров разрядил
карабин в голову животного.
Тут из пасти чудовища вырвалось что-то вроде свиста.
Казалось даже, что оно старается сдержаться, подавить в
себе ярость, не кричать в полный голос; была какая-то не-
ведомая людям причина, заставлявшая его терпеть эту
муку. Одна из пуль попала ему в глаз. Выстрелив, Джерол
отбежал назад, полагая, что дракон тут же свалится и ис-
пустит дух. Но животное не упало замертво, его жизнь
казалась такой же неугасимой, как горящая смола. Со
свинцом в глазу, чудовище спокойно пожирало мясо, и было
видно, как при каждом глотке раздувается его шея. Потом
дракон отступил назад, к подножию скалы, и стал караб-
каться по стенке сбоку от входа в пещеру. Как ни старал-
ся он уйти от опасности, быстро ползти он не мог: земля то
и дело осыпалась у него под лапами. Купол неба был чист
и прозрачен, солнце быстро подсушивало следы крови.
— Совсем как таракан в тазу,— тихо, ни к кому не об-
ращаясь, пробормотал губернатор Андронико.
— Что ты сказал? — спросила его жена.
— Ничего, ничего,— ответил он.
— Интересно, почему он не уходит в пещеру? — заметил
профессор Ингирами, старавшийся дать научное обоснова-
ние всему увиденному.
— Боится, наверное, попасть в западню,— высказал
свое предположение Фусти.
— Скорее всего он просто ошалел. И не надо приписы-
вать ему способность мыслить.
— Ceratosaurus... Нет, это не ceratosaurus... Сколько
раз мне приходилось воссоздавать их для музеев!.. Cerato-
saurus не такие. Где у него хвостовые шипы?
505

— Он их прячет,— откликнулся Ингирами.— Смотри,
какое у него раздутое брюхо, да и хвост поджат, вот шипов
и не видно.
Они продолжали беседовать, как вдруг один из охотни-
ков, тот, что сделал второй выстрел из кулеврины, бросил-
ся бегом к площадке, где стоял Андронико, явно намерева-
ясь покинуть остальных.
— Ты куда? Куда? — крикнул ему Джерол.— Стой на
своем месте, пока мы тут не кончим.
— Я ухожу,— твердо ответил тот.— Не нравится мне
вся эта история. По-моему, так не охотятся,
— Что ты хочешь этим сказать? Струсил? Признайся!
— Нет, синьор, я не струсил.
— А я говорю тебе — струсил, иначе ты бы остался на
своем месте.
— Я не струсил, повторяю еще раз. А вам должно быть
стыдно, синьор граф.
— Ах, это я еще должен стыдиться? — возмутился Map-
тино Джерол.— Что за мерзавец! Бьюсь об заклад, что ты
сам из Палиссано, трус несчастный. Убирайся прочь, пока я
тебя не проучил как следует! А ты, Беппи, куда?—закри-
чал он снова, увидев, что еще один охотник собрался их
покинуть.
— Я тоже ухожу, синьор граф. Не хочу участвовать в
этом грязном деле.
— Что за негодяи! — заорал Джерол.— Если бы я мог
отойти отсюда, я бы вам показал, трусы несчастные!
— При чем здесь трусость, синьор граф? — возразил ему
второй охотник.— Трусость здесь ни при чем. Сами увиди-
те, что все это плохо кончится!
— А вот я вам сейчас покажу! — И с этими словами
граф поднял с земли камень и с яростью запустил им в
охотника. Но не попал.
Наступило минутное затишье; дракон по-прежнему ка-
рабкался на стенку, но все так же безуспешно. Земля и
камни осыпались, увлекая его за собой вниз, на прежнее
место. Если не считать этого шума потревоженных камней,
было тихо.
Вдруг раздался голос Андронико.
— И долго еще это будет продолжаться? — крикнул он
Джеролу.— Здесь адская жарища. Давай кончай поскорее
с этой тварью. Что за удовольствие так мучить животное,
даже если оно — дракон?
506

-— А я тем р.чноват? — откликнулся Джерол раздражен-
но.— Сам видишь — он не желает умирать. С пулей в чере-
пе он стал даже резвее...
Тут граф замолчал, увидев на краю галечника юношу,
притащившего вторую козу. Удивленный присутствием всех
этих вооруженных людей, следами крови на камнях и, глав-
ное, тем, что дракон на виду у всех карабкается по стене,
он, никогда раньше не видевший, как тот выходит из пеще-
ры, остановился и стал наблюдать эту странную сцену,
— Эй, молодой человек! — закричал Джерол.— Сколько
ты хочешь за свою козу?
— Нисколько. Больше нельзя,— ответил юноша.— Я не
отдам ее, хоть вы мне золота тут насыпьте. Что же это вы
наделали? — добавил он, глядя широко открытыми глаза-
ми на истекающее кровью чудовище.
— Мы пришли сюда, чтобы навести порядок. Можете
радоваться: с завтрашнего дня никаких коз таскать вам
сюда не придется.
— Почему не придется?
— Завтра дракона больше не будет,— сказал граф и
улыбнулся.
— Да нельзя же, не можете вы этого сделать, послу-
шайте! — воскликнул юноша испуганно.
— Ну вот, еще этот теперь! — закричал Мартино Дже-
рол.— Давай сюда козу сейчас же!
— Говорю, не дам,— ответил юноша, отходя назад,
— Ах, черт побери! — С этими словами граф накинул-
ся на парня, ударил его кулаком прямо в лицо, вырвал у
него из рук козью тушу, а его самого сбил с мог.
— Ну, вы еще пожалеете, пожалеете, говорю вам, еще
как пожалеете! — поднимаясь с земли, бормотал сквозь зу-
бы парень — па большее он не мог осмелиться.
Но Джерол уже отвернулся.
Солнце палило вовсю, и трудно было смотреть — так
слепили сверкавшие под его лучами желтый щебень, скалы,
мамни и снова щебень, сплошной щебень... Не на чем, со-
вершенно не на чем было отдохнуть глазу.
Марию все сильнее мучила жажда, и она никак не могла
мапиться вдоволь.
— Господи, какое пекло! — жалобно повторяла она.
Даже граф Джерол стал раздражать ее.
Между тем вокруг них словно из-под земли выросли де-
сятки людей. Должно быть, они пришли из Палиссано, ус-
лышав, что какие-то чужаки поднялись в Бурель. И вот
597

теперь эти люди неподвижно стояли на желтых глинистых
уступах и безмолвно наблюдали за происходящим-
— Смотри, какая у тебя публика! —сказал Андронико,
пытаясь разрядить обстановку шуткой. Он обращался к
Джеролу, который, призвав на помощь двух охотников, во-
зился с козьей тушей.
Молодой граф поднял голову и увидел незнакомцев, не
сводивших с него глаз. Пренебрежительно отмахнувшись,
он вновь принялся за дело.
Обессилевший окончательно дракон соскользнул по стен-
ке на галечник и лежал там неподвижно: было видно лишь,
как вздымается его раздутый живот,
— Готово! — крикнул один из охотников, вместе с Дже-
ролом поднимая козу с земли. Они вспороли ей брюхо, за-
ложили туда заряд пороха и подсоединили к нему фитиль.
Затем на глазах у всех граф бесстрашно направился по
галечнику к дракону, положил — не больше чем в десяти
метрах от него — козью тушу и, разматывая бикфордов
шиур, стал отходить назад.
Пришлось прождать не меньше получаса, прежде чем
животное сдвинулось с места. Незнакомцы, стоявшие на
глинистых гребнях, казались изваяниями; они не перегова-
ривались, и на их лицах было написано неодобрение. Не
обращая внимания на солнце, которое жгло уже в полную
силу, они не отрывали взгляда от дракона, словно моля его
не двигаться с места.
Но дракон, пораженный выстрелом из карабина в хре-
бет, неожиданно повернулся, увидел козу и медленно по-
полз к ней. Когда он потянулся к добыче, граф поджег фи-
тиль. Язычок пламени быстро побежал по шнуру и, достиг-
нув козьей туши, лизнул порох: раздался взрыв. Это был
не очень громкий, гораздо менее громкий, чем выстрел ку-
леврины, сухой, чуть приглушенный звук: с таким звуком
ломается толстая палка. Но дракона отбросило назад, и он
упал навзничь, так что стало видно его развороченное брю
хо. Потом он опять перевернулся и стал мучительно раска-
чиваться из стороны в сторону; казалось, он хотел сказать,
что это несправедливо, что люди слишком жестоки и что
теперь уже ничего не поделаешь.
Граф торжествующе засмеялся. На этот раз — лишь ои
один.
— Какой ужас! Хватит! — крикнула Мария, закрывая
лицо руками.
— Да,— тихо проговорил ее муж,— я тоже считаю, что
все это плохо кончится.
508

Чудовище, по-видимому совсем уже обессилевшее, лежа-*,
ло в луже черной крови. И вдруг из боков у него потяну-
лись — одна справа, другая слева — две тяжелые струи
темного дыма, стлавшиеся понизу и с трудом отрывавшиеся
от земли.
— Ну, видишь? — спросил Ингирами, обращаясь к свое-
му коллеге.
— Да, вижу,— откликнулся тот.
— Два жаберных отверстия — как у ceratosaurus'a. Так
называемые operculi hammeri.
— Нет,— возразил Фусти,— это не ceratosaurus.
Граф Джерол вышел из-за валуна, служившего ему ук-
рытием, и направился к чудовищу, чтобы прикончить его.
Дойдя до самой середины галечной насыпи, он уже занес
было свой ломик, по его остановил крик присутствующих.
На какой-то миг Джеролу показалось, что этим криком
они выражают свое ликование: ведь дракону пришел ко-
нец. Но тут он заметил, что кто-то шевелится у пего за спи-
ной. Резко обернувшись, граф увидел,— вот потеха! — как
из пещеры, спотыкаясь, выползли два жалких звереныша и
довольно быстро заковыляли к нему. Это были две малень-
кие неуклюжие рептилии длиной не больше полуметра,
этакие уменьшенные копии испускающего дух дракона,
два дракончика, два его малыша: очевидно, голод заста-
вил их покинуть пещеру.
Все произошло в считанные мгновения. Граф продемон-
стрировал необыкновенную ловкость.
— Вот тебе! Вот тебе! — кричал он, азартно размахивая
своей железной палицей. Двух ударов оказалось достаточ-
но. Энергично и решительно действуя ломиком, он с такой
легкостью проломил черепа обоим уродцам, словно у них
были не головы, а стеклянные шары. Они лежали бездыхан-
ные на камнях, и издали были похожи на две волынки с
пустыми мехами.
И тогда наблюдавшие за этой сценой незнакомцы мол-
ча, врассыпную бросились вниз по усыпанным галькой пе-
ресохшим руслам. Казалось, все бегут от какой-то страшной
опасности. Не издав ни звука, не шелохнув ни камешка, ни
разу не оглянувшись на пещеру дракона, они исчезли так
же внезапно, как и появились.
Дракон зашевелился. Казалось, он так никогда и не
умрет. Медленно, как улитка, пополз он к убитым детены-
шам, не переставая выпускать две струи дыма. Добрав-
шись до них, он рухнул на галечник, с невероятным усили-
ем вытянул шею и принялся облизывать своих мертвых
Ш

уродцев, возможно, надеясь вернуть их таким образом
к жизни.
Наконец, собрав последние силы, дракон запрокинул го-
лову к небу — так он еще ни разу не делал — и издал про-
тяжный, постепенно набиравший силу неописуемый вопль,
вопль, какого никто и никогда еще в мире не слышал. В его
голосе, не похожем ни на голос человека, ни на голос жи-
вотного, было столько страстной ненависти, что даже граф
Джерол застыл на месте, скованный страхом.
Теперь стало ясно, почему дракон не хотел возвращать-
ся в пещеру, где он мог бы укрыться от своих преследова-
телей, почему он не издал ни стона, ни крика, а лишь иног-
да сдавленно шипел. Дракон боялся за своих детенышей и
ради их спасения пожертвовал собственной жизнью: если
бы он скрылся в пещере, люди последовали бы за ним туда
и нашли бы его малышей. А подай он голос, детеныши сами
выбежали бы к нему. И только теперь, увидев их мертвы-
ми, чудовище кеторгло из груди этот вопль.
Дракон взывал о помощи и требовал отмщения за ги-
бель своих детей. Но к кому он взывал? К горам, таким пус-
тынным и суровым? К небу, в котором не было ни птицы,
ни облачка? К. людям, которые истязали его? Или, быть мо-
жет, к дьяволу? Его крик ввинчивался в скалистые стены,
пронзал небесный свод, заполняя собой вселенную. Каза-
лось просто немыслимым (хотя никакого разумного основа-
ния для этого не было), чтобы никто так и не откликнулся
на его зов.
— Интересно, к кому он обращается? — спросил Андро-
нико, тщетно стараясь придать своему вопросу шутливый
тон.— Кого зовет? Никто вроде бы не спешит к нему на по-
мощь?
— О, скорей бы уж он умер! — воскликнула женщина.
Но дракон все не умирал, хотя граф Джерол, горя же-
ланием прикончить его, все стрелял и стрелял из своего
карабина. Бац! Бац! Никакого.результата. Дракон продол-
жал нежно облизывать своих мертвых детенышей, но дви-
жения его языка становились все замедленнее. Какая-то
беловатая жидкость вытекала из его уцелевшего глаза.
— Глядите! — воскликнул профессор Фусти.— Он же
гша чет!
Губернатор сказал:
— Уже поздно. Хватит, Мартино. Пора возвращаться.
Семь раз поднимался к небу голос дракона, семь раз
эхом отвечали ему скалы и небо. На седьмой раз крик его,
540

который, казалось, никогда не кончится, внезапно ослабел,
потом резко оборвался. Наступила тишина.
Эту гробовую тишину вдруг нарушил чей-то кашель'*
Весь в пыли, с потным, исказившимся от усталости и вол-
нения лицом, граф Мартино, бросив на камни карабин я
прижав руку к груди, шел по осыпи и кашлял.
— Ну, что такое? — спросил Андронико, и по лицу его
было видно, что он почуял недоброе.— Что с тобой?
— Ничего,— ответил Джерол, через силу стараясь гово-
рить бодро.— Глотнул немного дыма.
— Какого дыма?
Джерол не ответил и махнул рукой в сторону дракона.
Чудовище лежало неподвижно, уронив голову на камни.
Можно было бы сказать, что оно уже мертво, если бы не
две струйки темного дыма.
— По-моему, с ним все уже кончено,— сказал Андро-
нико.
Похоже, так оно и было. Непокорная душа покидала
тело.
Никто так и не ответил на его крик, во всем мире никто
пальцем не шевельнул. Горы стояли неподвижные, даже
ручейки сыплющейся земли, казалось, замерли; на чистом
небе не было ни облачка, солнце клонилось к закату. Не
нашлось никакой силы, которая могла бы отомстить за со-
вершенную расправу. Человек пришел и стер с лица земля
это сохранившееся с древних времен пятно. Сильный и ко-
варный человек, повсюду устанавливающий свои мудрые
законы во имя порядка; безупречный человек, который ра-
деет о прогрессе и ни в коем случае не может допустить,
чтобы где-то, пусть даже в диких горах, сохранились дра-
коны. Это убийство совершил человек, и глупо было бы воз-
мущаться.
То, что он сделал, было в порядке вещей и вполне отве-
чало законам. И все-таки казалось просто невозможным,
чтобы никто не откликнулся на последний зов дракона. Вот
почему и Андронико, и его жена, и охотники торопились
убраться восвояси. Даже господам натуралистам, махнув-
шим рукой на возможность сделать такое редкое чучело,
хотелось уже быть подальше отсюда.
Местные жители исчезли, словно предчувствуя беду.
Снизу по осыпающимся стенкам поползли тени. Над телом
дракона, похожим на обтянутый пергаментом остов, все
еще поднимались вверх две струйки дыма, медленно зави-
ваясь кольцами в неподвижном воздухе. Казалось, все уже
кончено: произошла грустная история, о которой надо по-
5И

скорее забыть. Но граф Джерол кашлял и кашлял. Обесси-
левший, он сидел на большом камне рядом со своими
друзьями, которые не осмеливались с ним заговорить. Даже
бесстрашная Мария отвернулась и смотрела куда-то в сто-
рону. Тишину нарушал лишь отрывистый кашель графа.
Тщетно Мартино Джерол пытался подавить его: мучитель-
ный огонь проникал все глубже в его грудь.
— Так я и чувствовал,— прошептал губернатор жене,
которую слегка лихорадило,— так я и знал, что все это
плохо кончится.
Борис ВИАН
Французский писатель Борис Виан (1920—1959) оказал
сильное влияние на западную литературу второй половины
XX века. Резкая критика окружающей действительности,
вплоть до открытого пародирования, кажется, всех ее сто-
рон, острый юмор, виртуозная словесная игра — эти осо-
бенности виановской прозы завоевали множество сторон-
ников среди читателей — но увы, спустя годы после смерти
автора. Б. Виан — прозаик, драматург, автор и исполни-
тель песен — умер в безвестности. В Советском Союзе пока
вышла только одна его книга «Пена дней» («Художествен-
ная литература», 1983), откуда и взят предлагаемый рас-
сказ.
ПРИЛЕЖНЫЕ УЧЕНИКИ
Л юн и Патон спускались по лестнице Полицейской акаде-
мии. Только что закончился урок рукоприкладной анато-
шш, и они намеревались пообедать, перед тем как засту-
пить на пост у штаб-квартиры Партии конформистов, где
совсем недавно какие-то гнусные мерзавцы переколотили
окна узловатыми дубинками. Люн и Патом весело шагали
враскачку в своих синих накидках, насвистывая «Марш по-
лицейских»; при этом каждый третий такт отмечался весь-
ма чувствительным тычком белой дубинки в ляжку соседа,
вот почему этот марш настоятельно требует четного числа
исполнителей. Сойдя с лестницы, они свернули в галерею,
ведущую к столовой. Под старыми каменными сводами
марш звучал как-то чудно, ибо воздух в галерее начинал
вибрировать на ля-бемольных четвертях, каковых вся му-
512

зыкальная тема содержала никак не менее трехсот тридца-
ти шести. Слева, в узеньком дворике с чахлыми деревцами,
обмазанными известью, тренировались и разминались их со-
братья по профессии — будущие шпики и полицейские. Од-
ни играли в «прыг-шпик-не-зевай», другие учились танце-
вать мазурку — на спинах мазуриков, третьи колотили зе-
леными (учебными) дубинками по тыквам,— их требова-
лось разбить с одного удара. Л юн и Патон даже бровью не
повели: такое они и сами проделывали каждый божий
день, не считая четвергов, когда учащиеся выходные.
Л юн толкнул массивную дверь столовой и вошел пер-
вым. Патон замешкался: надо было досвистать марш, вечно
он отставал от приятеля на пару тактов. Двери непрестан-
но хлопали, в столовую со всех сторон стекались слушатели
Академии, они шли группами по двое, по трое, крайне воз-
бужденные, так как накануне началась экзаменационная
сессия.
Люп и Патон подошли к столику помер семь, где столк-
нулись с Полапом и Арлаиом — парой самых отъявленных
тупиц во всей Академии, каковую тупость они с лихвой воз-
мещали незаурядным нахальством.
Все четверо уселись под стоны придавленных стульев.
— Ну, как оно? — спросил Люн у Арлана.
— Хреново! — ответствовал тот.— Подсунули мне, гады,
старушенцию годов на семьдесят, не меньше, а уж костис-
тая до чего, старая кобыла!..
— А вот я своей с одного маху девять жевалок вышиб,—
похвастался Полан,— сам экзаменатор меня поздравил!
— Эх, не повезло мне,— бубнил свое Арлан,— подложи-
ла она мне свинью, плакали теперь мои нашивочки!
— Все ясно,— сказал Патон,— им больше не удается
набирать для нас учебный материал в трущобах, вот они
и выдают нам кого посытее. Бабы — те, правда, похлипче,
а с мужиками прямо одно мучение: вы не поверите, я
нынче утром весь взопрел, пока вышиб одному глаз.
— Ну, вот это мне раз плюнуть! — обрадовался Ар-
лан.— Гляньте-ка, я тут чуток помозговал над своей ду:
бинкой.
Он продемонстрировал им свое изобретение. Конец ду-
бинки был весьма умело заострен.
— С лёта вмазывается! — заявил он.— Верных два очка
в кармане. Я уж поднатужился, надо же было отыграться
за вчерашнее.
— Мелюзга в этом году тоже черт знает какая, просто
руки опускаются,— заметил Люн.— Вчера мне дали одного
513

мальца, так я всего только и смог, что перебить ему кисть,
л это с моего-то удара! О ногах я уж и не говорю, тут даже
дубинка не помогла, пришлось маленько каблуками порабо-
тать. Противно даже, ей-богу!
— Это точно,— согласился Арлан,— из приютов нам
больше ни шиша не перепадает. А нынешние поступают к
нам прямо из детприемника. Тут уж на кого налетишь, дело
случая. Если мальчишке не пришлось голодать, его, твер-
докожего дьявола, ни одна дубинка не возьмет!
— А я гляжу,— прервал его Полан,— горят мои наши-
вочки ясным огнем, и давай дубасить что было сил, чуть
не сдох, ей-богу! У меня от натуги даже пуговицы с мун-
дира посыпались, из шестнадцати всего семь на месте
осталось. Но сержанта хлебом не корми, а дай придрать-
ся. В другой раз, говорит, будешь пришивать покрепче.
И — бац! — наряд мне вне очереди!
Они замолчали: подоспел суп. Люн схватил поварешку
и запустил ее в кастрюлю. Сегодня в меню был наваристый
бульон из галуыятины. Все четверо налили себе по полной
тарелке.
Люн стоял на посту перед штаб-квартирой Партии кон-
формистов. Скуки ради он разглядывал обложки на витри-
не книжной лавки, и от одних названий у пего ум за разум
заходил. Сам он в жизни не читал ничего, кроме «Спут-
ника полицейского», содержащего описание четырех тысяч
случаев нарушения общественного порядка: начиная с от-
правления малой нужды на улице и кончая словесным ос-
корблением полицейского. Всякий порядочный полицейский
обязан был все их знать назубок. Каждый раз, когда Люн
открывал картинку на странице пятьдесят, где был изобра-
жен субъект, переходящий улицу в неположенном месте, он
буквально вскипал от ярости, и только перевернув страни-
цу, умиротворялся при виде «образцового полицейского».
По странному совпадению «образцовый полицейский» как
две капли воды походил на его дружка Патона, который в
данный момент переминался с ноги на ногу по другую сто-
рону здания.
Вдали показался тяжелый грузовик, набитый балками
из барбандированной стали. На самой длинной из них, оглу-
шительно хлопавшей концом по мостовой, пристроился
мальчишка-подмастерье. Он размахивал красным лоскутом,
разгоняя прохожих, но на машину со всех сторон бросались
лягушки, и бедняга непрестанно отбивался от этих осклиз-
лых тварей, привлеченных красным цветом.
5И

Громадные черные колеса грузовика подпрыгивали на
камнях мостовой, и мальчишка плясал на своей балке, как
мячик на ракетке. Машина поравнялась с Люном, как вдруг
ее сильно тряхнуло. В тот же самый миг крупная ядовито-
зеленая лягушка впрыгнула мальчишке за ворот и скользну-
ла под мышку. Тот взвизгнул и отпустил балку. Переку-
вырнувшись, он врезался в самый центр книжной витри-
ны. Отважный Люи, не колеблясь, засвистел во всю мочь и,
как лев, ринулся на мальчишку. Он выволок его за ноги из
разбитой витрины и начал усердно вдалбливать ему в голо-
ву ближайший газовый рожок. Большой осколок стекла,
торчащий из спины мальчика, трясся вместе с ним и отбра-
сывал солнечный зайчик, который весело плясал на горя-
чем сухом тротуаре.
— Опять фашисты! — крикнул подбежавший Патон.
Из магазина вышел служащий и приблизился к ним.
— Я думаю, это чистая случайность,— робко сказал
он,— мальчик слишком молод для фашиста.
— Да вы что! — заорал Люи.— Я же видал, он это на-
рочно!
— Ну...— начал служащий.
Разъяренный Люн на минуту даже выпустил мальчиш-
ку из рук.
— Вы что, учить меня вздумали? Глядите... а то я сам
кого хошь научу!
— Да... Понятно,— сказал продавец. Он поднял маль-
чика и скрылся вместе с ним в дверях.
— Вот паразит! — возмутился Патон.— Ну, ои еще об
этом пожалеет!
— Еще как! — откликнулся довольный Люн.— Глядишь,
и повышение в кармане. А фашиста этого мы все равно от-
сюда выудим, сгодится нам в Академии.
— Ну и скучища, чтоб ее!..— проворчал Патон.
— Ага,— ответил Люи,— то ли дело на прошлой неделе!
Чего бы сообразить, а? Хоть бы разок в семь дней раз-
влечься чем ни на есть, и на том спасибо!
— Точно,— сказал Патон.— Эй! Глянь-ка вон туда!
В бистро напротив сидели две красивые девушки.
— Ну-ка, сколько там на твоих? — спросил Люн.
— Еще десять минут, и порядок,— ответил Патон.
— Ух вы, цыпочки! — воскликнул Люн (он глаз не мог
оторвать от девушек).— Зайдем, выпьем, что ли?
— Давай, — сказал Патон.
515

— Ну, а сегодня-то вы с ней встречаетесь? — спросил
II ИТОН.
— Нет,— сказал Люн,— она занята. Тьфу, что за прок-
лятый день!
Они дежурили у входа в Министерство прибылей и убыт-
ков.
— Ни живой души,^— сказал Люн,— прямо хоть...— Он
умолк, так как к нему обратилась почтенная пожилая дама.
— Простите, месье, как пройти на улицу Дэзеколь?
— Действуй,— скомандовал Люн.
И Патон трахнул даму дубинкой по голове. Потом они
аккуратненько уложили ее на тротуар, поближе к стенке.
— Старая дура,— сказал Люн,— не могла, что ли, по-
дойти ко мне слева, как положено?! Ну вот, вроде и раз-
влеклись,— заключил он.
Патон заботливо обтирал дубинку клетчатым носовым
платком.
— Ну, а чем она занимается-то, твоя красотка? — спро-
сил он.
— А я почем знаю,— ответил Люн,— но она милашечка
что надо!
— А это... ну, сам понимаешь, она здорово проделыва-
ет? — спросил Патон.
Люн залился краской.
— Патон, ты просто разнузданный тип! Ну что ты пони-
маешь в чувствах?
— Значит, сегодня ты с пей не увидишься,— сказал
Патон.
— Нет,— сказал Люн,— чем бы, в самом деле, вечерок
занять?
— Можно наведаться к Центральному складу,— пред-
ложил Патом.— Вдруг какие-нибудь типы вздумают пошу-
ровать там насчет съестного?
— Так ведь там не наш участок,— засомневался Люн.
— Ну и что, сходим просто так,— ответил Патон,— мо-
жет, повезет зацапать кого-нибудь, вот смеху-то будет! Но
если не хочешь, давай наладимся в...
— Патон! — воскликнул Люн.— Я знал, что ты свинья,
но это уж слишком! Как я могу этим заниматься — теперь?!
— Ты трехнулся,— сказал Патон,— ладно, черт с тобой,
смотаемся на Центральный склад. И прихвати на всякий
случай свой упокоитель, вдруг посчастливится убаюкать
кого-нибудь!
— Ясное дело! — вскричал Люн, весь дрожа от возбуж-
дения.— Самое меньшее десятка два уложим!
516

— Эге! — сказал Патон.— Я гляжу, ты втюрился
крепко!
Патон шел впереди, Люн за ним, едва не наступая друж-
ку на пятки. Пройдя вдоль искрошившейся кирпичной сте-
пы, они приблизились к аккуратному, тщательно ухоженно-
му пролому: сторож содержал его в порядке, чтобы жулики
не вздумали карабкаться на стену и, чего доброго, не по-
вредили ее. Люн и Патон пролезли в дыру. От нее вела
в глубь территории склада узенькая дорожка, с обеих сто-
рон огороженная колючей проволокой, чтобы вору некуда
было свернуть. Вдоль дорожки там и сям виднелись окоп-
чики для полицейских, обзор и обстрел из них был велико-
лепный. Люн и Патон выбрали себе двухместный и комфор-
табельно расположились в нем. Не прошло и двух минут,
как они заслышали фырканье автобуса, подвозящего гра-
бителей к месту работы. Еле слышно звякнул колоколь-
чик, и в проломе показались первые воры. Люн и Патон
крепко зажмурились, чтобы не поддаться искушению,—
ведь гораздо занятнее перестрелять этих типов на обрат-
ном пути, когда они с добычей. Те прошли мимо. Вся ком-
пания была босиком, во-первых, во избежание шума, во-
вторых, по причине крайней дороговизны обуви. Наконец
они скрылись из вида.
— А ну, признайся, ты предпочел бы сейчас быть
с ней? — спросил Патон.
— Ага,— сказал Люн,— прямо не пойму, что со мной
творится. Должно быть, влюбился.
— А я что говорю! — подхватил Патон.— Небось и по-
дарки делаешь?
— Делаю,— сознался Люн.— Я ей подарил осиновый
браслет. Он ей очень понравился.
— Немного же ей надо,— сказал Патон,— такие давно
уже никто не носит.
— А ты откуда знаешь? — спросил Люн.
— Тебя не касается,— ответил Патон.— А ты хоть разок
пощупал ее?
— Замолчи! — сказал Люн.— Такими вещами не шутят.
— И чего это тебя на одних блондинок тянет? — про-
должал Патон.— Да ладно, пройдет, не она первая, не она
последняя. Тем более там и взяться-то не за что, кожа да
кости.
— Сменил бы ты пластинку,— сказал Люн.— Ну чего ты
ко мне пристал?
— Потому что на тебя смотреть противно,— сказал Па-
517

тон.— Гляди, влюбленный, втюришься — как раз попадешь
в отстающие!
— За меня не бойся,— сказал Люн.— Тихо! Идут!
Они пропустили мимо себя первого — высокого тощего
мужчину с лысиной и мешком мышиной тушенки за спиной.
Он прошел и только тогда Патон выстрелил. Удивленно
крякнув, тот упал, и банки из мешка раскатились по земле.
Патон был с почином, настала очередь Люна. Он вроде бы
уложил еще двоих, по они вдруг вскочили и пустились нау-
тек. Люн изрыгнул поток проклятий, а револьвер Патона
дал осечку. Еще трое жуликов проскочили у них под самым
носом. Последней бежала женщина, и разъяренный Люн
выпустил в нее всю обойму. Патон тут же выскочил из окоп-
чика, чтобы прикончить ее, но она и так уже была готова.
Красивая блондинка. Кровь, брызнувшая на ее босые ноги,
казалось, покрыла ногти ярким лаком. Запястье левой руки
охватывал новенький осиновый браслет. Девушка была
худа как щепка — кожа да кости. Наверняка умерла нато-
щак. Что ж, оно и полезней для здоровья.
Адольфо Бьой КАСАРЕС
Рассказ А. Бьой Касареса можно отнести к жанру пре-
дупреждения. Действительно, словно вся история латино-
американского континента — с государственными переворо-
тами, «генеральскими путчами», преследованием инакомыс-
лящих реакцией, «эскадронами смерти» — стоит за этим
произведением. Адольфо Бьой Касарес (1914) по праву счи-
тается родоначальником аргентинской фантастики.
НАПРЯМИК
Через несколько часов езды по бесконеч-
ной однообразной дороге старая сеньора,
с годами обессилевшая, но столь же власт-
ная, как в лучшие свои времена, сказала
шоферу: «Езжайте полем напрямик, сокра-
тим путь».
Дж. Мессина. Из шоферской кабины.
В этот июньский полдень, выходя из дома, Гусман отчетли-
во ощутил тревогу: вот уже год, как легкое, преходящее
волнение охватывает его всякий раз, когда он собирается
518

в дорогу. Просто привычка, подумал он, въевшаяся в душу
привычка, прямо сказать, не слишком удобная для челове-
ка его профессии: Гусмаи был коммивояжером. Подумал ои
еще, что должно же тут крыться какое-то объяснение, и в
голове у него промелькнула мысль о жене и даже об италь-
янских предках жены. А она' как раз шла за ним по пятам
и тянула надоевшую канитель неизменных наставлений:
«Не гони машину. Не отвлекайся. Будь осторожен, как бы
не столкнуться».
Гусман закрыл глаза и, пытаясь защититься и успоко-
иться, представил себе жену такой, какой, несомненно, ви-
дели ее все: цветущая, чуть склонная к полноте блондинка;
о се юной свежести можно судить не только по коже, но и
по вызывающе растрепанным пышным волосам, по крепко-
му, налитому телу. А Баттилана, знаток в этом деле, еще
говорит, что молодая женщина — беззаботная тварь! И ои
спросил себя, что лучше, беззаботная женщина, которая,
возможно, дает мужу волю, пли такая, как эта, которая ни-
когда не оставляет сто в покое. Но раз уж досталась ему
его Карлота, сжимавшая его сейчас в объятиях так, будтс
им предстоит разлука навеки, он отложил решение этой
задачи до другого случая. Наконец ои вырвался из ее рук
и повернулся к «Гудзону». Для каждого путешественника
(да еще имея в виду почки и люмбаго) автомобиль рано
или поздно превращается в орудие пытки; но не единым
опытом живет человек: некоторый вес имеют и мнение
ближнего, и мечты молодости. Обманутый собственной пре-
увеличенной оценкой своего «гудзона-8», модели 1935 года,
чьи достоинства были, конечно, несомненны, но ограничен-
ны, как у каждого автомобиля, он оглядел его с гордым
удовлетворением, хотя и не обольщался этим слишком
хорошо ему знакомым трогательным видом заботливо ухо-
женной старой колымаги. Удовлетворение, впрочем, было
вполне обоснованно, ибо «гудзон» выполнял два обязатель-
ных условия, необходимых для счастья: увозил его из дома
и возвращал обратно. Сказав себе: «Каждый имеет право
на свои причуды», он подумал, что, войдя в пору зрелости,
научился ловко привирать. Раз уж жена волнуется, когда
он проводит ночь в дороге, он решил ее успокоить: «Сейчас
двину прямо в Рауч».
Гусман, который обычно развозил благородные продук-
ты фирмы Лансеро по шоссе номер 2 до самого Долореса
и по прибрежной дороге до Саладо, на этот раз, исполняя
просьбу сеньора управляющего, должен был заменить
уехавшего на отдых коллегу и отправиться по шоссе номер
519

3 до Лас-Флорес-и-Качари, свернуть к Pay чу и по дороге
па Аякучо, миновав речку Эль-Пердидо, добраться до од-
ного из главных клиентов в округе, недовольного тем, что
ому, как правило, доставляли прокисший айвовый марме-
лад, раскрошившиеся листья мате и вермишель с жучком.
Он сел в машину, разогрел мотор, бодро помахал рукой, ис-
пещренной черными волосками, и, не устояв перед стрем-
лением подтвердить ложь, которое, по большей частя,
разоблачает ее, крикнул:
— В Рауч!
— Как в Рауч? — спросила Карлота.— А разве ты не
захватишь раньше Баттилану? Ты что, не едешь с Батти-
ланой?
Он сразу спохватился:
— Совсем из головы вон. Вот они, твои наставления,
только память отшибают.
Забыл он о другом. Совершенно не помнил, что говорил
жене о спутнике; но лучше не разбираться, о чем говори-
лось, о чем нет, дело темное, чуть что не так, и можно по-
пасться.
— А я, по правде сказать,— призналась Карлота, ду-
мая о своем и уходя от разговора, грозившего вытащить на
свет божий все обманы,— сама не знаю, когда я больше
беспокоюсь... Если ты едешь один — случись что-нибудь, и
помочь некому; а если вдвоем — разболтаешься, отвле-
чешься, тут-то беда и придет.
Гусман смотрел на нее не слушая. Так и увез с собой
воспоминания об этом юном лице, на диво не отражавшем
ни ее страхов, ни забот.
Предавшись неуемной игре воображения, он подумал,
что, полети Карлота, как птичка, вслед за ним от их дома
на улице Чекабуко, 700, до ресторана близ площади Кон-
ституции, она бы вернулась домой вполне довольная и оду-
раченная. В самом деле, он оставил машину перед домом
Баттилаиы на улице генерала Орноса, по которой мог потом
поехать прямо в Рауч.
Чтобы украсить жизнь хотя бы скромными победами,
умный человек не станет ждать удачи, а сам сделает лов-
кий ход.
В ресторане, просторном, как портовый склад, «парии»
сидели в ожидании за столом. Их было восемь — по боль-
шей части однокашники, все люди зрелые, усталые, седо-
власые. «Новичками», которых ввели «старики», числились
Баттилана — его подопечный — и Нарди — знакомый Фон-
левилье. Когда-то их было пятнадцать, теперь стало мспь-
520

ше из-за смертей, болезней и других бед. Каждый не раз-
думывая усаживался на свое привычное место, и только ста-
рый Кориа, по прозвищу Непоседа, не обращая внимания
на других, занимал любой чужой стул.
Общий спор шел о выгодах и невыгодах завтрака по
сравнению с ужином, а кое-кто пытался объяснить Баттила-
ие существо дела и перетащить его на свою сторону.
— Ну, сами скажите,— спросил Фондевилье, подмигнув
левым глазом,— куда я гожусь в конторе после этого пира?
— А мне скажите, куда годятся старики, которые позд-
но ложатся?
— А они вообще никуда не годятся,— ответил Батти-
лана.
Бельверде объяснил:
— Мы собираемся каждый четверг.
Другой, желая как-то определить их кружок, добавил:
мы, «парии».
— От парней в нас осталось одно название,— признал
Сауро.
— И, что еще печальнее, дух,— подхватил Гусман.
— Высокий дух,— торжественно произнес Баттилана и,
подумав, добавил: — Напоминаете вы мне старичков, что
собираются на площадях.
Гусман поколебался между желанием возразить и ста-
каном вина. Решил в пользу вина, потом нервно отщипнул
кусочек хлеба.
— Не так давно,— рассказывал Сауро, обращаясь к
Баттилане,— мы собирались под вечер в кафе, там квартет
играл танго лучше некуда, к восьми переходили в ресторан,
кухня тут знатная, а заканчивали вечер... сам догадайся?
— Мучаясь животом после помидорной подливки,— не
задумываясь ответил Баттилана.
В этот самый момент официант, не желавший терять
время даром, с извинением, похожим на упрек, раздвинул
их головы и поставил на стол блюдо с равиолями'.
— Нет, сеньор. В illo tempore2 пили мы свой вермут в
баре и играли в карты, но теперь, дело стариковское, пред-
почитаем судачить и дружно согласились, что больше, чем
вермут, нам подходит фисташковое мороженое.
Вмешался Фондевилье:
— Просто диву даешься, как нам всем нравится это
мороженое. Идем в кафе на улице Сан Хуан, мороженое
1 Род пельменей.
2 te времена (лат.).
521

там свежее, народу всегда полно, и вы наедаетесь за стой-
кой вволю, зная, что тут уж вас не отравят.
— А вы знаете, сеньор, сколько жертв уносит из года
в год отравление дурной пищей? — спросил Нарди.
Сразу воодушевившись, Кориа посоветовал:
— Дайте сеньору Баттилане точный адрес кафе. Реко-
мендую его вам от всей души, если, конечно, вы такой же
любитель мороженого, как мы.
Снова взял слово Сауро;
— Говорят, будто фисташки (враки, скорее всего) под-
держивают, надеюсь, вы понимаете меня, жизненную силу
мужчины, так что все мы пошучиваем, пошучиваем, а каж-
дый свою порцию мороженого съедает, кроме сеньора,—
кивнул он на Кориа,— он у нас самый старенький, вот мы и
следим, чтобы он заказывал целых две, ему-то фисташки
позарез нужны.
Фондевилье подмигнул и, показывая на Баттилану, ска-
зал с восхищением:
— Вот уж кому нет нужды в фисташках.
Улыбнувшись, Баттилана скромно согласился:
— Сказать откровенно, пока что — нет.
Гусман, не слишком склонный к рассуждениям, подумал,
что лучших людей, чем в его время, на свете не было, а о
нынешнем поколении и говорить не стоит. Кроме того, кое-
кто заблуждается. Баттилана, например, у себя на Западной
железной дороге блистал сильным и острым умом, а столк-
нулся с парнями и сразу померк. Он даже не уверен, не
было ли ошибкой ввести его в их узкий кружок и, того ху-
же, рассказать о своей поездке. В самом деле, ссылаясь на
желание как следует узнать всю округу, Баттилана получил
в конторе разрешение и теперь, если не поможет чудо, они
поедут вместе еще дальше Рауча, и туда и обратно, чему,
в сущности, надо радоваться, ведь, случись в дороге какая-
нибудь поломка или неприятность, полное одиночество не
такое уж удовольствие.
Бельверде и Сауро, посмеиваясь, но каждый упрямо
стоя на своем, завели неизбывный спор консерватора с ра-
дикалом.
— Смилуйтесь,— взмолился Баттилана.— Сдается, в
Музее Ла-Платы осталось только два экземпляра этой вы-
мершей породы: вы оба.
«А что, если я его брошу? — подумал Гусман.— Если
притворюсь, будто в суматохе, прощаясь, позабыл о нем?
Поездка пройдет совсем по-другому».
522

На десерт подали фисташковое мороженое, вот уж при-
ятная неожиданность.
— Кто-нибудь заказал,— смекнул Сауро.
В ответ раздался приглушенный смешок Кориа.
— Это он, он,— закричали несколько человек, указывая
на него пальцем.
Старику похлопали. Сауро велел официанту:
— Сеньору Кориа двойную порцию.
Взглянув на тарелку Баттиланы, Кориа заметил:
— А этот сам себя наградил. Оно ему хоть и не нужно,
а видать, нравится.
— Молодой желудок ест за двоих,— рассудил Фонде-
вилье.
Бельверде высказался беспристрастно:
— Разве такое мороженое на улице Сан Хуан? Не
сравнить!
Прощались неторопливо, сбившись кучками, уже на ули-
це. Гусман заметил, что Баттилана куда-то пропал, вот те-
перь можно и забыть о нем; когда пришло время расходить-
ся, он, не видя своего спутника, направился к улице Орно-
са, правда, медленным шагом: гнев его поостыл. Вскоре он
услыхал за спиной задыхающийся голос Баттиланы:
— А я подумал, вы меня бросили, дон Гусман. Задер-
жала меня у телефона одна зануда. Сами знаете этих жен-
щин: сплошные советы и наставления. Вышел, а в ресто-
ране ни души, но я догадался, где вас искать.
— Не говорите мне «дон»,— откликнулся Гусман и по-
думал, что у Баттиланы все при нем: берет, английская
трубка, пестрый платок вокруг шеи, ворсистая куртка, на
которую он обратил внимание еще в ресторане, светло-ко-
ричневые брюки, желтые туфли; бесстрастно взглянув на
него, он добавил:— Не вздумайте осуждать мой «гудзон»,
не то никуда не поедете.
— Ну нет, прежние машины...— одобрительно начал
Баттилана.
Мотор «Гудзона» ревел, как мощный самолет, наверное,
потому, что прогорел глушитель. Гусман свернул по улице
генерала Ириарте, миновал мост Пуэйрредон и, оставив
справа хладобойню Ла-Негра, выехал на прямую дорогу.
Когда Баттилана снял берет, Гусман, несмотря на холод,
опустил боковое стекло, чтобы ветер развеял запах духов.
«Дамский любимчик,— подумал он.— Ну и свиньи эти
бабы». Его спутник дремал с бессмысленным выражением
лица, переваривая сытный завтрак, и, словно отзываясь на
каждую выбоину шоссе, то вздыхал, то посвистывал, то
523

всхрапывал. Они долго ехали, пока пригород не остался
позади; наконец-то кругом было поле. На столбах или изго-
родях после каждого большого пролета висели вывески с
названиями остановок: «Весна», «Оковы», «Потеря», «Хол-
мы», «Лига», «Бык». Гусман подумал: «Никогда еще все
это не выглядело так уныло».
Баттилана вздрогнул от собственного храпа. Оконча-
тельно проснувшись, он сказал:
— Извините, если я вел себя в ресторане по-хамски, но
не выношу я эту среду.
— А что плохого в этой среде?
— Я не то чтобы очень разборчив, какое там! Но эта
самодовольная тупость... Уверены, что живут в лучшем из
миров.
— А их много, этих миров? — презрительно спросил
Гусман.
— Есть разные миры, разные Аргентины, разные време-
на, которые ждут нас в будущем; куда-нибудь скоро по-
падем.
Не в силах следовать за Баттиланой в столь глубоких
размышлениях, Гусман предпочел тему попроще:
— Знайте, есть и у нас стоящие люди.
— Не спорю. Это здорово, когда собираются все вмес-
те. Сказать, почему я не выношу их? Они живой портрет
Республики. Для них образец — правительство. Хоть поми-
рай со скуки.
— Демократия. А вам, как не помню уж какому деяте-
лю, нужен инка?
— Нет, историю назад не повернешь Необходим боль-
шой скачок, крутой поворот. Хватит с нас правительства
болтунов и бездельников.
— Вас вышлют.
— А я не боюсь. Вручите бразды правления политикам
и специалистам других воззрений, измените общественные
структуры, и появится надежда на будущее. Отдаете себе
отчет?
По-прежнему не очень разбираясь в словах Баттиланьз,
Гусман изрек:
— Жизнь — сложная штука.
Поразмыслив, он пришел к удивительному заключению:
он счастливчик. Он либо разъезжает, а это почти отдых,
либо ходит с женой на Западную железную дорогу, в клуб
прежнего их района, либо остается дома, с хорошей
книгой, у телевизора. Друзей хоть отбавляй: парни, товари-
щи по клубу — среди них и Баттилана,— знакомые в но-
Г.24-

вом районе, люди, еще не пустившие корней, с которыми,
правда, иной раз не очень ладишь.
— С вашего разрешения,— сказал Баттилана и вклю-
чил радио. Раздались звуки самбы Варгаса. Какой-то гру-
зовик не давал им проехать; когда они наконец его обогна-
ли, на них едва не налетел автобус. Гусман разразился
бранью, которую шофер не услышал, он был уже далеко,
Баттилана примирительно вступился:
— Поставьте себя на их место. Трудяги, устают.
— А я, по-вашему, кто? — взъелся Гусман.
В Монте они потеряли больше четверти часа у заправоч-
ной колонки. Некому было их обслужить. Увидев, как Бат-
тилана зашел в домик, Гусман решил, что тот ищет заправ-
щика; но он, оказывается, хотел умыться. Наконец какой-то
старик, не расставаясь с портативным приемником, который
передавал не слишком интересный футбольный матч, за-
полнил бак; не потрудившись даже завинтить пробку, он
ушел дослушивать свой футбол.
Было уже поздно, Гусман отложил на обратный путь
посещение двух или трех клиентов из Лас-Флореса. Они
оставили позади оливковые рощи Ла-Колорады (ныне док-
тора Доминго Аростеги), знаменитый Пардо, затем Мира-
монте и не доезжая Качари свернули по проселочной доро-
ге на восток. Баттилана закашлялся и робко проговорил:
— Пыль, знаете, залетает.
— К счастью, не так, как в новых машинах,— кашляя
ответил Гусман.
Проехав около сотни лиг, они миновали мост через ре-
чушку Лос-Уэсос, прокатили мимо сельского магазина, что
ha углу, и уже перед самым Раучем, за полем с торговыми
ц ярмарочными балаганами, на малой скорости пересекли
лути заброшенной железнодорожной ветки.
— Здорово же вы знаете свой маршрут,— заметил
Баттилана.
Принимая с тайным удовлетворением похвалу, которую
считал заслуженной, Гусман как раз подумывал, не сбился
ли он с дороги. Путь через город был надежнее, но более
длинным; чтобы выиграть время, он предпочел обогнуть
загородные дома; в крайнем случае, он лишь рисковал по-
терять выигранные минуты. Однако уже должна быть видна
станция железной дороги. Когда он готов был признаться
в своих сомнениях, показалась станция. Они оставили ее
слева. Гусман подумал: «Метров через триста пересеку
главную железнодорожную ветку». Триста метров непонят-
ным образом растягивались. По его расчетам, они про-
525

ехали больше километра. Он хотел было спросить у попав-
шегося навстречу человека в повозке: «Правильно я тут
еду?», но покатил дальше, не желая терять в глазах Баттн-
ланы свою репутацию знатока дорог. «Что за дичь»,— поду-
мал Гусман. Пересекая долгожданные пути, он мысленно
пришел к нелепому выводу: «Сегодня я вроде бы все нахо-
жу на месте, но что-то происходит с расстояниями. Они не
такие, как всегда. То сокращаются, то растягиваются».
Оба спутника дружно высказались о дороге, уводящей
их от Рауча: неровная, вся в выбоинах и лужах. Прошел
короткий дождь. К концу дня свет начал меняться, все ка-
залось окрашенным необыкновенно резко — и зеленые луга,
и черные коровы. Небо внезапно потемнело.
— Что-то плохо видно,— признался Гусман.— Как бы
не пропустить указатель со стрелкой на дорогу в Удакиолу.
Она должна остаться слева. А потом, подъезжая к Аякучо,
за речкой Эль-Пердидо увидим бакалейную лавку «Ла
Кампана» напротив школы.
Хотя они ехали довольно долго, указателя все не было.
Вдали прокатился гром, и сразу же на машину сплошной
стеной обрушился ливень. Гусман прикинул и отверг воз-
можность прервать путь, вернуться назад. Дорогу развез-
ло, он ехал медленно.
— Ох, уж эти ливни нашей родины,— сказал он и по-
думал, как отразится на его славе бывалого путешествен-
ника предложение (он его, конечно, сделает безразличным
тоном) вернуться в Рауч; смелости ему не хватило; он
продолжал вести машину, но наконец, в надежде вызвать у
товарища соответствующий отклик, решился сказать:
— Ну и ливень!
— Пройдет,— ответил Баттилана.
Гусман бросил на него быстрый взгляд, увидел мельком,
как он сидит с открытым ртом, тупо уставясь в серо-белую
муть мокрого стекла, подумал: «Забился в свою бесчувст-
венность, как улитка в раковину»,— и чуть не повторил сло-
ва одного земляка, которые как-то вспомнил его коллега в
отеле «Ригамонти» в Лас-Флоресе: «Пройдет... через год».
А Баттилана словно назло повторял:
— Пройдет. Такой ливень не затягивается.
— Не затягивается,— рассеянно согласился Гусман,
в глубине души ругая спутника на все корки.— А вы отку-
да знаете?
Дождь лил неторопливо, как видно зарядив на всю ночь.
Свет снова изменился: поле озарилось, и каждая мелочь
526

проступила отчетливо и ясно, словно предвещая путникам
какую-то неведомую беду. Гусман сказал, словно про себяз
— Последний дневной свет.
— И не поймешь, откуда он. Сдается, исходит от зем-
ли,— подхватил Баттилама с некоторым беспокойством.—
Видите, как этот свет все меняет. Поле сейчас не такое,
как было.
— Некогда мне смотреть по сторонам,— огрызнулся
Гусман,— глина скользкая, как мыло, зазеваешься — и уго-
дишь в кювет.
Навстречу им прямо по середине дороги мчался грузо-
вик с солдатами, и, чтобы разминуться с ним, не перевер-
нувшись, Гусману пришлось пустить в ход всю свою лов-
кость.
— Заметили помер? — спросил Баттилана.— Посмотри-
те, обернитесь и посмотрите. Откуда только такой номер?
— На кой мне номер? Есть же такие люди. Только им и
дела, что номер встречной машины. Кому рассказать — не
поверят. На волосок от нее проскочили, и то потому лишь,
что я правлю как бог, а теперь я еще должен оборачивать-
ся и смотреть номер.— Он даже повысил голос и негодуя
спросил:—Знаете, что я,думаю? Лучше, пока еще светло,
повернуть и пуститься обратно в Рауч.
— Вам так кажется? — спросил Баттилана.
— Вы что, герой или дурачок? Решайтесь. Фары «Гудзо-
на» едва светят; этот ливень, который, по-вашему, пройдет,
по-моему, будет лить до утра; дорога как намыленная дере-
вяшка. Не стану я ни за что ни про что гробить машину.
Смотрите, тут дорога пошире. Можно развернуться.
Разворот был сделан безупречно, но едва он взял курс
на Рауч, как машина начала пугающе сползать в кювет.
— Вот что, вылезайте; я дам газ, вы подтолкнете, а я
вырулю,— приказал Гусман.— Тут только вовремя толка-
нуть, и мы ее вытащим.
Баттилана выскочил прямо под дождь. Гусман хотел бы-
ло подать ему берет, который лежал иа заднем сиденье; но
поскольку тот не заметил ни его движения, пи, очевидно,
моды, хлеставшей ему в лицо, Гусман подумал: «Пускай
себе мокнет. В конце концов сам виноват, нечего было упи-
раться. Плохо, что потом будет мокрой псиной пахнуть. Не
прими я его тогда во внимание, мы бы сейчас сидели в гос-
тинице в Рауче, как важные господа, и прислуживала бы
нам сама дочка хозяина. Бьюсь об заклад, этот козел
обольстил бы ее».
62Z

— Готово? — спросил он.
— Готово,— сказал Баттилана.
Гусман включил первую скорость и чуть-чуть прибавил
газу. Машина потащила за собой Баттилану (толкнув ее,
он упал на колени в самую грязь), но вместо того чтобы
выбраться по насыпи на дорогу, продолжала скользить по
кромке, с трудом сохраняя равновесие. Гусман притор-
мозил.
— Для такого дела,— холодно заявил он,— вы не по-
мощник. Даже помеха.— Потом, взглянув на колеса и на
следы от них, добавил: — Дальше не поеду, не то совсем
сползу вниз. Где бы тут попросить помощи?
Справа, недалеко от дороги, они увидели какую-то хи-
бару, вероятно, дорожный пост.
— Пойду попрошу помочь? — спросил Баттилана.
Гусман подумал: «Как подтянул его, сразу смирным
стал».
— Пойдем вместе,— сказал он.
Чтобы не угодить в лужу, приходилось все время смот-
реть под ноги. Когда они подняли глаза, перед ними стоял
большой квадратный белый дом.
Звонка не было. Гусман застучал в дверь кулаком к
крикнул:
— Слава деве Марии!
— Мы не в театре, дон Гусман.
— Мы в чистом поле, дон Баттилана. Что я, по-ваше-
му, должен делать? Ругаться? Я на вас полагаюсь, а вы с
глупостями пристаете. Взгляните-ка на эту башню.
Башня стояла справа, бетонная, очень высокая, как бы
увенчанная площадкой, на которой виднелись люди, веро-
ятно, часовые. Сверху падал луч вращающегося прожек-
тора.
— Клянусь вам,— начал Баттилана,— клянусь...
Дверь приоткрылась, и он сразу замолчал. Выглянула
молодая женщина, белокурая, с высокой грудью, одетая в
какую-то оливково-зелеиую форму, без сомнения, военную
(гимнастерка с высоким воротом, юбка). Суровая, невоз-
мутимая, она смотрела на них холодными голубыми гла-
зами.
— Причина? — спросила она.
— Причина? — с изумлением переспросил Гусман; по-
том оживился и, смеясь, заявил:— Вот этот сеньор во всем
виноват...
Баттилана перебил его, явно желая взять объяснения на
себя.
528

— Прошу прощения, сеньорита,— он слегка поклонил-
ся,— мы побеспокоили вас, потому что влипли с машиной.
Если бы вы дали нам на время лошадь, мы бы запрягли се
в свою колымагу и в два счета...
— Лошадь? — спросила женщина с таким изумлением,
как будто речь шла о чем-то неслыханном.— Ну-ка, ваши
пропуска.
— Пропуска? — проговорил Гусман.
Баттилана объяснил: — Сеньорита, мы пришли просить
о помощи. Не можете — дело другое.
— Есть у вас пропуска или нет? Заходите, заходите.
Они вошли в коридор с серыми стенами. Женщина за-
перла дверь, дважды щелкнув замком, и оставила связку
ключей при себе. Они переглянулись, ничего не понимая,
Баттилана жалобно взмолился:
— Но, сеньорита, мы не хотим вас задерживать. Если
вы не можете дать нам лошадь, мы уйдем.
Без всякого выражения, несколько устало женщина про-
изнесла:
— Документы.
— Не хотим вас задерживать,— любезно повторил Бат-
тилана,— мы уходим.
Не повышая голоса (сначала они даже подумали, что
она обращается к ним), женщина позвала:
— Капрал, доставьте этих двоих к полковнику.
Сразу появился капрал в форме, подпоясанной красным
кушаком, схватил их за руки выше локтя и быстро повел
по коридору. Пока он тащил их, Гусман, не без труда ста-
раясь сохранить достойную осанку, спрашивал: «Что все
это значит?», а Баттилана хвалился высокопоставленными
друзьями, которые строго взыщут с виновных в ошибке, ко-
нечно, невольной, и совал свое удостоверение личности
женщине, которая уже уходила, и капралу, который его
не слушал. Капрал ввел их в комнатку, где какая-то де-
вушка, сидя к ним спиной, приводила в порядок картоте-
ку; оставив их тут, капрал предупредил:
— Ни с места.
Он приоткрыл дверь и, просунув голову в смежную ком-
нату, доложил:
— Я доставил двоих, полковник.
В ответ раздалось одно-единственное слово:
*- Камера.
Баттилана возмутился.
**- Э, нет. Пусть меня выслушают,— почти закричал
ли,— Я уверен, сеньор полковник войдет в наше положение!
529

■— Куда? — рявкнул капрал и толкнул Баттилану так,
что тот пошатнулся.
Гусман подумал, стоит ли сейчас противиться. Капрал
снова схватил их за руки, на этот раз еще крепче, и повел.
Выходя из комнаты, Гусман заметил взгляд, брошенный
Баттиланой на женщину, разбиравшую картотеку, и с восхи-
щением подумал: «Ну, этот своего не упустит». Когда он
тоже посмотрел на нее, девушка обернулась и оказалась
одной из тех отвратительных старух, что со спины кажутся
молодыми.
Камерой была ярко освещенная комнатушка с побелен-
ными стенами; у одной из них стояла койка.
— Хорошо еще нас оставили вместе,— заметил Гусман.
Неожиданная сердечность этих слов или жестокая неле-
пость всего, что сейчас произошло, победила упрямое со-
противление Баттиланы.
— Куда мы попали, дои Гусман? — спросил он чуть не
плача.— Я хочу вернуться домой, к Эльвире и девчушкам.
— Скоро вернемся.
— Вы думаете? Сказать вам правду? Мне кажется, мы
останемся тут навеки.
— Бросьте вы.
— Сказать вам правду? Я веду себя с женой подло.
Жена любит меня, она сияет от радости, стоит только мне
появиться, а я, скотина, путаюсь с другими. Скажите сами,
дон Гусман, хорошо это? А главное, когда дома есть жена,
которая ни в чем никому не уступит. Но объясните, куда мы
лопали? Что тут? Я ничего не понимаю, но сказать вам
правду? Не нравится мне это. Признаться вам? Так не по-
хоже на мой город, на Буэнос-Айрес, как будто он остался
очень далеко. Очень далеко и в другом времени. Так жутко,
словно кто-то сказал: не вернетесь. Знаете, девчушкам, од-
ной — семь, другой — восемь лет, я помогаю им готовить
уроки, играю с ними и каждый вечер целую их в кроватках,
когда они ложатся спать.
— Хватит,— приказал Гусман.— Мужчины нюни не рас-
пускают. Хуже этого нет. Чего вы добиваетесь? Хотите,
чтобы я расчувствовался и не смог защищаться? Вернее,
защищать нас обоих, ведь вы в таком виде никуда не годи-
тесь.
— Супруга...
— Да ладно вам с супругой.
— Я хочу говорить о супруге. Поймите, не о моей, Гус-
ман, о вашей. Тут не все чисто.
— А до моей вам какое дело?
530

— Не знаю, куда это мы попали. Угораздило же нас по-
пасть сюда. А все я виноват, не сумел как следует подтолк-
нуть машину. Прошу вас, не надо на меня сердиться. Я и
сам не простил бы вам такое. Я злопамятный. Не нравится
мне все это. Что теперь с нами будет? Я хотел бы облег-
чить душу. Ведь я встречаюсь с Карлотой.
Открылась дверь, и капрал приказал:
— Выходите.
Они повиновались. Гусман заметил, что слова Баттила-
ны ничуть его не задели. Он подумал: «Как будто он ничего
и не сказал. Однако это не пустяки... Уж не ослышался ли
я?» Когда же он мысленно произнес: «Быть этого не мо-
жет», в глазах у него потемнело и пришлось прислониться
к дверному косяку. Капрал быстро повел их по коридору.
Они вошли в большую комнату, напомнившую ему школь-
ный класс. За столом сидели военный и та женщина, кото-
рая их сюда впустила; па стене, над головами этих двоих,
висел портрет какого-то человека с бородой. Военный, до-
вольно молодой, бледный, с тонкими губами, смотрел на них
враждебно и вызывающе. Пожалуй, самым неприятным
было для Гусмана имя Карлоты в устах Баттиланы. Эти
люди за столом напоминали ему не то экзамен в школе, не
то суд. На минуту Гусман позабыл о словах Баттиланы,
оборвал свои мысли и предположения: он полностью вклю-
чился в то, что происходило с ним сейчас.
Капрал подвел их к табуреткам, стоявшим в глубине
комнаты у стены, довольно далеко от стола. Военный и
женщина тихо переговаривались; женщина рассеянно пе-
ребирала рукой связку ключей. Ожидание затянулось, и
Гусман опять вернулся к своим мыслям. Вдруг он оторвал-
ся от целиком поглотившего его опасного раздумья: ему
почудилось, будто женщина с какой-то особой настойчиво-
стью смотрит на Баттилану. А тот тоже смотрел на нее
широко открытыми глазами, и взгляд у него был цепкий,
словно щупальца. Пораженный своим открытием, Гусман
снова позабыл обо всем остальном и подумал: «Да он ест
ее глазами, а она отвечает ему. Вот это обольститель!
Обольститель высшей марки». Военный что-то шепнул жен-
щине. Женщина подозвала капрала. Они увидели, как тот
прошел к столу, получил приказ, вернулся к ним.
— Вы! Встаньте перед судом,— сказал капрал Батти-
лане,
Дальше произошла мимическая сцена. Баттилана пе-
ресек комнату, предъявил удостоверение. Военный просмот-
рел его, швырнул на стол, выпрямился, вытянул вперед го-
Б31

лову, поднял подбородок и замер в угрожающей и несом-
ненно неудобной для него позе. Женщина взяла и про-
смотрела удостоверение, взглянула на Баттилану. тряхнула
головой. Тут к мимике присоединились голоса (правда, ед-
ва слышные). Баттилана возмутился, потребовал объясне-
ний. Военный пренебрежительно перебил его, женщина о
';ем-то спросила. Как Гусман ни напрягал слух, он едва раз-
бирал отдельные слова: проезжий, железная дорога, Лан-
ссро, компаньон. Баттилана вернулся на место, явно расте-
рянный. Гусман подумал: «Сейчас возьмутся за меня».
Хотел было спросить у Баттиланы, каково ему пришлось, но
вспомнил о Карлоте и не захотел с ним разговаривать.
— Вы! — приказал ему капрал.
Наверное, из-за того, что судьи смотрели на него, рас-
стояние до стола показалось ему бесконечным. С ним не
поздоровались, и он тоже не стал здороваться.
— Место жительства? — спросила женщина.
После минутного замешательства он ответил:
— Буэнос-Айрес.
— Вид на жительство?
Он смотрел, ничего не понимая. Женщина раздраженно
повторила:
— Отвечайте, есть у вас вид па жительство или нет?
Другой какой-нибудь документ?
— Предупреждаю, надзирательница, я не расположен
изучать еще одно удостоверение,—■■. проворчал полковник.
— Еще бы, полковник. Знаете? — объяснила надзира-
тельница.— Я сперва подумала, что он говорит о каких-то
своих заверениях.
— Я сбегаю к машине,— предложил Гусман, подумав,
что нечего ему особенно распинаться перед ними.— В ма-
шине у меня военный билет.
— Браво. Вы превзошли наши ожидания,— заявил пол-
ковник и тут же проревел:— Лопнуть можно!
Женщина, вперив в Гусмана свой холодный взгляд, до-
бавила:
— Не так мы глупы. Без нашего согласия не ускользнет
лшкто. Что вы задумали?
— Я арестован? — возмутился Гусман. — Отвечайте, я
арестован?
— Что вы задумали? — повторила женщина.
— Провести ночь в гостинице «Испания» в Рауче,— от-
ветил Гусман,— и если дорога подсохнет, посетить завтра
одного клиента в Аякучо, за речкой Эль-Пердидо.

— Хватит,— повысив голос, приказал полковник.— Что
они задумали, эти двое, надзирательница Каделаго? Запу-
тать нас? Провоцировать нас?
Надзирательница посоветовала:
— Не берите на себя слишком много, полковник. Они
заботятся о своей шкуре.
— А я о своем терпении. Знаю, я снова впал в субъекти-
визм, но все, даже наша добрая воля, имеет предел.
— Откровенно говоря, полковник,— возразила разгне-
ванная надзирательница,— я этим двоим благодарна. Идет
следствие, поймите, идет следствие. Если завтра кто-нибудь
явится проверить наши действия...
Теперь возразил полковник:
— Хорошенькое дело.
— А почему бы и нет, полковник Крус? Кто может быть
уверен в себе? Мое правило — прикрывать тылы. Если
завтра кто-нибудь явится с наилучшим намерением нас
угробить, мы оба будем прикрыты; отказ от сотрудничест-
ва не оставляет повода для толкований.
— Кара всегда одна.
— К тому я и веду. Прибавьте, что мы не тратим зря
довольствие, не занимаем помещение, не обременяем пер-
сонал. А мертвецов кто заставит выступить против судей?
— Приговор,— сдался полковник.
Надзирательница подняла руку, разжав ее: на стол упа-
ла связка ключей.
Полковник приказал:
— На скамью!
Он сказал не «на табурет», а «на скамью». Подсуди-
мых? Гусман вернулся на место, еле передвигая ноги. Сел
и почувствовал, как придавила его усталость. Он постарал-
ся прийти в себя, понять свое положение, обдумать план
защиты, даже бегства. Посмотрел на Баттилану: тот не
выглядел ни усталым, ни пришибленным; он не сводил глаз
с надзирательницы. А у Гусмана глаза слипались. Он ре-
шил, что, закрыв их, сможет все лучше обдумать, и вспом-
нил высокую белую колонну или, вернее, увидел темную
улицу, разделенную надвое арками, в центре которой выси-
лась эта колонна, увенчанная статуей. Какое-то таинствен-
ное внутреннее чувство влекло его к этому видению, тревога
не унималась. Он узнал колонну: памятник Лавалье 1. Ког-
да же он был на площади Лавалье, и какие воспоминания
1 Лавалье Хуан (1797—1841)—аргентинский генерал, участник
Войны за независимость испанских колоний 1810—1826 гг*
633

с ней связаны? В ответ он подумал: «Уже давно никаких».
И тут же понял, что столь отчетливая картина явилась ему
не в воспоминаниях, а во сне. Он стал внушать себе: «Ни-
какой расслабленности. Каждая потерянная даром мину-
та...» Мысль свою он не закончил, потому что увидел два
высоких, хилых, бесцветных эвкалипта перед неровным ря-
дом старых домов. «А это откуда взялось?» — спросил он
себя в тоске, словно от ответа зависела его жизнь. И сразу
опознал место. «Площадь Консепсьон, если смотреть с ули-
цы Бернардо де Иригойена». Он понял, что новый сон на
мгновение вернул его в Буэнос-Айрес, в свободную жизнь.
Проснувшись, он не сразу пришел в себя. Теперь перед гла-
зами у него был кожаный ремень и зеленоватая форма. Он
взглянул вверх.
Полковник улыбаясь смотрел вниз.
— Вздремнули? Как ни в чем не бывало. Завидую вашей
выдержке. Прошу вас, отнеситесь ко мне с доверием. Пого-
ворим как мужчина с мужчиной.— Он придвинул второй та-
бурет и сел.
Гусман спросил:
— А Баттилана?
— Его утащила в свою клетушку надзирательница. Вот
ненасытная баба!
— Я так и подумал, увидев ее грудь под гимнастеркой.
— Но характер холодный, никакого снисхождения не
будет, уж поверьте мне.
Гусман подумал: «А ведь сейчас я мог быть на месте
Баттиланы, изображая фаворита королевы». Всегда он так,
вот лодырь. Не дал себе труда поухаживать за надзиратель-
ницей.
— Сейчас я вам докажу мою искренность. Эта женщина
способна на все. Фанатичка. Но сейчас, между нами гово-
ря, вы не считаете, что несколько перехватили в своем при-
творстве?
— В притворстве?
— Да, перехватили. Это вызывает подозрения.
— Я устал,— отговорился Гусман.
— Отлично знаю: при вашей профессии следует все от-
рицать. Уважаю ваше поведение, хотя для меня оно рав-
но признанию. Видите, надзирательница оставила ключи
на столе?
Гусман заметил ключи. Спросил:
— Чтобы я совершил попытку к бегству и меня рас-
стреляли?
534

— А если не попытаетесь, мы что, помилуем вас? Ну,
дружище! Слушайте меня внимательно: отвечаю откровен-
ностью на ваше недоверие. Вот что я вам скажу: я удручен,
затравлен. Будь я в вашем возрасте, бежал бы с вами куда
глаза глядят. Но мне надо думать о будущем. Слишком я
молод, чтобы пускаться в авантюры.
Гусман, уже не в силах совладать с нетерпением, спро-
сил:
— Когда бежать? Сейчас?
— Надо дождаться ружейного залпа. Тогда можете
быть уверены, что надзирательница не появится. Ни одной
казни не пропустит.
— Кого расстреливают?
— Когда услышите залп, в вашем распоряжении оста-
нется три-четыре минуты.
— Для бегства? Кого же расстреливают? — повторил
он, наперед зная невероятный ответ.— Расстреливают Бат-
тилану?
— Эта сука сначала им попользуется, а потом с вели-
чайшим хладнокровием уничтожит. Беднягу уже ничто не
спасет. Но вы — просто ума не приложу, куда вам девать-
ся, когда вы выйдете отсюда? В этих краях мне известны
два типа людей. Фанатики, их меньшинство, которые выда-
дут вас полиции, и остальные, которые из страха повредить
себе выдадут вас полиции.
Гусман язвительно заметил:
— А полиция меня отпустит.
— Одного убивают, другого отпускают. Нужно ладить
со всеми. С правительством и с революцией.
— Вы мне подаете надежду, чтобы схватить снова?
— Э, с вами не столкуешься. Но сами скажите, предо-
ставится ли вам другой случай? Считайте, если хотите, что
мы ни о чем не говорили, и поступайте по-своему. Оставляю
вас. Желаю удачи.
Он еще ничего не придумал, когда раздался залп. Тут он
вскочил, пробормотал: «Бедняга», прошел — шатаясь, спо-
тыкаясь, озираясь на все двери — через эту бесконечную
комнату. Остановился у стола и прислушался. Быстро схва-
тил ключи. Сказал: «Только бы это не было ловушкой».
Ьму показалось, что голос его прозвучал слишком громко,
и леденящая слабость сковала руки и ноги: страх. Он снова
заколебался: как бы не ошибиться дверью. Вышел в серый
коридор. Перед входной дверью с отчаянием вспомнил сло-
ва полковника: «В вашем распоряжении три-четыре мину-
ты». Надо попробовать ключи; их было много, все они тор-
036

чали в разные стороны, и он без конца перебирал связку,
страшась снова вставить негодный ключ, вместо того чтобы
испробовать новый. Прежде чем замок щелкнул, он насчи-
тал двенадцать ключей. Толкнул тяжелую дверь. Навер-
ное, ом ожидал дуновения холодного ветра в лицо, так как
отметил, что ночь теплая. Он всматривался в темноту,
тщетно пытаясь разглядеть свой «гудзон». Уж не угнали ли
его? Подождал, пока луч прожектора с башни скользнул
ло дому, и сразу бросился бегом к дороге. Он прыгал через
лужи, один раз упал (световой луч прошелся над ним, не
задержавшись). С трудом пролез сквозь проволочную огра-
ду. «Гудзон» должен быть где-то здесь. «Только бы не за-
буксовал,— подумал он,— в холодные ночи дорога подсыха-
ет быстро». Он сел в машину, вытащил подсос. Подумал:
«Только бы схватил двигатель». В первую минуту ему пока-
залось, что мотор не заведется. «Замерз»,— пробормотал
он. Мотор завелся, но оттого, что глушитель был не в по-
рядке, раздался оглушительный рев. Гусман оглянулся на
дом. Ему показалось, что там выключили свет, и в смяте-
нии он счел это «подозрительным». «Гудзон» побуксовал
немного, зацепил за край твердого покрытия и вышел на
дорогу. Гусман нажал на педаль газа. После первого мос-
тика начались бесконечные опасные провалы и выбоины.
В предрассветный час было плохо видно даже при вклю-
ченных фарах. Бегство на малой скорости выматывало нер-
вы. Он включил радио; тут же выключил: надо прислуши-
ваться, не преследуют ли его. В Рауч он не заехал. Поне-
многу увеличивал скорость; ему не терпелось добраться до
асфальтового шоссе. Включил радио. Прослушал информа-
ционный выпуск. Сегодня вечером президент будет присут-
ствовать на выпускном акте школы-мастерской в Ремедиос-
Эскалада. Дурной вкус водопроводной воды в Большом
Буэнос-Айресе — явление временное и не опасное для здо-
ровья. Старик, погибший во время перестрелки между «бой-
цами» из профсоюза и полицией, не имел никакого отноше-
ния к событиям. Гусман выключил радио и оглянулся:
сквозь стекло он увидел пустынную белесую дорогу; на зад-
нем сиденье — берет Баттиланы. Сказал про себя: «Все это
кажется невероятным». Теперь перед его взором возникли
совершенно явственно, со всеми естественными красками и
малейшими подробностями, Карлота (родинка, шрам на
животе) и Баттилана, обнаженные, радостные, ласкавшие
друг друга, не стесняясь своей наготы. Гусман передернул-
ся, как от приступа боли, и закрыл глаза. «Гудзон» виль-
нул, едва не угодив в кювет. Как вернуться домой? А если
536

не домой, то куда? Чем объяснить управляющему, что он
не выполнил его поручения в Аякучо? Разве тем, что забо-
лел в Лас-Флоресе. Он заедет в Лас-Флорес, встретится с
клиентами, пожалуется, что здоровье — будь оно нелад-
но— подкачало... Объяснение жалкое, но придется управ-
ляющему его принять; а уж он-то в Аякучо не вернется ни
за какие блага на свете. Чтобы заехать в Лас-Флорес, при-
дется собрать всю свою волю. Сейчас им владело одно-
единственное желание: попасть домой. Сможет ли он вер-
нуться домой? Вернуться к жизни с Карлотой? Он уверен:
она и была той занудой, что задержала Баттилану у теле-
фона. Едва добравшись до шоссе, он остановил машину.
Достал берет Баттиланы, пропитанный запахом его волос.
Пробормотал: «Ну и свинья Карлота». Швырнул берет за
кусты чертополоха; постарался скрыть его. Берет все рав-
но оставался на виду. «Еще найдут»,— подумал Гусман. Он
не знал, куда же его спрятать. С отвращением — запах во-
лос был тут, как живое существо,— сунул берет в карман.
Рука задела ключи надзирательницы. «Еще обыщут меня.
Еще обвинят в смерти Баттиланы». Если его будут допра-
шивать, он скажет правду. Но кто поверит его правде? Кто
поверит в происшествия этой ночи? В том, что Баттилана
исчез, сомнений не будет, но его объяснения... Более прав-
доподобной будет прямая ложь: «Я уехал один». После
завтрака с парнями он потерял Баттилану. С Карлотой по-
ведет себя так, будто знать не знает о ее измене. Кто тогда
сможет приписать ему злой умысел?.. Вероятно, он все пре-
дусмотрел, но — как знать — происходят такие странные де-
ла. Карлота и жена Баттиланы решат, что тот отговорился
поездкой, чтобы переспать с другой женщиной. Гусман
спрашивал себя, до каких пор сможет он сдерживаться и
скрывать обиду. И сам возразил себе, что минута счастья
стоит любой беды. Другого урока ночь в Аякучо ему не
дала. Что же до бедняги Баттиланы, то смерть его была так
неправдоподобна, что он даже не знал, жалеть ли о нем.

Роберт АРТУР
Американский фантаст Роберт Артур (настоящее имя —
Роберт А. Федер, 1909—1969) почти не известен советско-
му читателю. Кроме публикуемого в сборнике, у нас печа-
тались лишь три его рассказа — два в газете «Литературная
Россия» и один в сборнике «31 июня» (1968). Вот что писал
о нем его знаменитый соотечественник Айзек Азимов: «Ро-
берт Артур — незаслуженно забытое имя автора научно-
фантастических рассказов и произведений в жанре «фэнте-
зи» — более известен публике как режиссер и сценарист те-
левидения и радио, о чем остается только пожалеть: он
написал ряд замечательных рассказов, многие из которых
были опубликованы в о/сурналах, традиционно не печатаю-
щих научную фантастику». В жанре научной фантастики его
репутацию создал цикл рассказов о Мерчисоне Морксе.
«Марки страны Эль Дорадо» — первый в этой серии.
МАРКИ СТРАНЫ ЭЛЬ ДОРАДО
В клубе проводилась «Неделя увлечений», и Малькольм
демонстрировал свою коллекцию марок.
— Например, вот эти треугольники,— рассказывал он.—
Их цена точно никому не известна, поскольку они никогда
не продавались серией. Но это наиболее редкий и интерес-
ный полный набор из всех, известных филателистам. Они...
— У меня однажды была серия марок, даже более ред-
кая н интересная,— перебив его, меланхолично произнес
Мерчисон Моркс.
Моркс, невысокий тщедушный человечек, обычно сидит
у камина и молча смотрит на угли, покуривая свою трубку.
Думаю, он недолюбливает Малькольма — нашего единст-
венного миллионера, обожающего, чтобы то, чем он обла-
дает, было лучше, чем у других.
— У тебя есть серия марок более редкая, чем мои тре-
угольники? — недоверчиво спросил Малькольм. По его и
без того румяным щекам разливалась темная краска раз-
дражения.
— Сейчас нет,— покачал головой Моркс, мягко поправ-
ляя его,— но была.
— Ага! — воскликнул Малькольм презрительно.— Надо
понимать, они сгорели? Или украдены?
538

— Нет,— вздохнул Моркс.— Я их использовал. Для
почтовых отправлений. До того, как понял, насколько они
уникальны.
Малькольм закусил гув
— Эта серия марок,— уверенно сказал ом, кладя руку
на стекло, закрывающее треугольные кусочки бумаги,—
стоила жизни по крайней мере одному человеку.
— А моя,— ответил Моркс,— стоила мне моего лучше-
го друга.
— Стоила жизни лучшего друга? — потребовал, уточ-
няя, Малькольм.
Моркс покачал головой. На его лице появилось выра-
жение давней печали, словно в памяти он вновь пережи-
вал все еще хранящую в себе боль страницу прошлого.
— Я не знаю,— ответил он.— В самом деле не знаю.
Может быть, нет. Я искренне надеюсь, что Гарри Норрис —
так звали моего друга — сейчас в десять раз счастливее,
чем каждый из здесь присутствующих. Когда я думаю, что
мог бы быть с ним, если бы не моя нерешительность... Луч-
ше я расскажу вам эту историю целиком,— добавил он
чуть более уверенно.— Тогда вы все поймете.
«Сам я не филателист,— начал он, вежливо кивнув в
сторону Малькольма,— но мой отец собирал марки. Он умер
и среди прочего оставил мне свою коллекцию. Коллекция
была не особенно значительная: он больше увлекался кра-
сотой марок, нежели редкостью или ценностью, и, продав
ее, я получил едва достаточно, чтобы расплатиться за оцен-
ку коллекции.
Я даже думал какое-то время сохранить ее, поскольку
некоторые марки из коллекции, особенно марки тропических
стран, изображающие экзотических птиц и зверей, мне
очень нравились. Но в конце концов я продал их все. Кро-
ме одной серии из пяти марок, которые скупщик отказался
взять у меня, потому что они якобы поддельные.
Подделки! Если бы он только догадывался!
Но я, разумеется, принял его слова на веру, полагая, что
он в этом деле разбирается лучше меня. Кроме того, эти
пять марок заметно отличались от всех, что я до того видел,
и даже не были помещены отцом в альбом. Они просто ле-
жали в конверте, заложенном в конце книги.
Поддельные или нет, марки были красивые и интерес-
ные, все с разными номиналами: десять центов, пятьдесят,
один доллар, три доллара и пять. Все негашеные, в отлич-
ном состоянии*— так, по-моему, говорят, Малькольм? — и
589

самых веселых цветов: ярко-красная с ультрамарином,
изумрудная с желтым, оранжевая с лазурью, шоколадная
с цветом слоновой кости и черная с золотом.
И все они были большие — раза в четыре больше, чем
теперешние авиапочтовые марки, которые вам всем прихо-
дилось видеть. Сюжеты на них отличались живостью и до-
стоверностью. Особенно на трехдолларовой, с туземной де-
вушкой, несущей на голове корзину с фруктами...
Однако я опережаю события. Короче, решив, что это
действительно подделки, я спрятал марки в стол и забыл
о них.
Нашел я их снова совершенно случайно, когда копался
в столе в поисках конверта, чтобы отправить только что
написанное письмо моему лучшему другу Гарри Норрису.
В то время Гарри жил в Бостоне.
Так случилось, что единственным конвертом, который я
смог отыскать, оказался тот, где хранились марки отца.
Я высыпал их на стол, надписал конверт и, запечатав пись-
мо, наконец обратил внимание на эти странные марки.
Я уже сказал, что они были большие и прямоугольные,
размером скорее похожие на багажную наклейку, чем на
обычную почтовую марку. И вообще выглядели они необыч-
но. По верху на каждой марке шла броская надпись: «Фе-
деральные Штаты Эль Дорадо». По обеим сторонам при-
близительно в середине — номинал, а внизу еще одна
строчка: «Скоростная почта».
Будучи незнаком с подобными вещами, когда я обнару-
жил их в первый раз, я решил, что Эль Дорадо — это одно
из маленьких индийских княжеств или какое-нибудь госу-
дарство в Центральной Америке. «Скоростную почту» я
счел аналогом нашей авиапочты.
Поскольку номиналы были в долларах и центах, я боль-
ше склонялся к Центральной Америке: там множество ма-
леньких государств вроде Сан-Сальвадора или Колумбии,
которые я всегда путаю. Но до того момента я об этом осо-
бенно не задумывался.
В этот раз, однако, глядя на них, я усомнился, насколько
хорошо оценщик знает свое дело. Сделаны они были так хо-
рошо, гравюры выполнены с такой силой, такими яркими и
привлекательными красками, что я бы никогда не решился
назвать их подделками.
Конечно, сюжеты на них были не совсем обычные. На
десятицентовой марке, например, изображался стоящий
единорог с поднятой головой. Его спиральный рог целился
в небо, грива развевалась по ветру, и вся картина дышала
540

правдоподобием. 1 лядя на нее, легко было поверить, что
художник писал единорога с натуры. Хотя, разумеется, все
знают, что единорогов нет.
На пятидесятицентовой марке, держа на весу трезубец,
по пенящемуся прибою мчался в упряжке из двух дельфи-
нов Нептун. И все было так же реалистично, как и на пер-
вой марке.
Долларовая миниатюра изображала сатира, играющего
на дудочке, с греческого стиля храмом в отдалении и тре-
мя фавнами, танцующими на траве. При виде этой картины
мне просто слышалась музыка.
Я ничуть не преувеличиваю. Должен признаться, я был
удивлен, что тропическая страна поместила изображение
сатира на своей марке, поскольку я полагал, что это моно-
полия греков. Но когда я перевел взгляд па трехдолларо-
вую марку, все вылетело у меня из головы.
Возможно, я не смогу передать словами впечатление,
произведенное этой маркой па меня, а позже на Гарри
Норриса.
В центре ее была девушка. Кажется, я уже об -пом го-
ворил. Туземная девушка на фоне тропических цветов, лет,
я бы сказал, шестнадцати, только-только расцветающая
женской красотой, с потаенной улыбкой, которой ей как-то
удавалось передать ощущение одновременно и детской не-
винности, и унаследованной женской мудрости.
Я понятно говорю? Не очень? Ладно, это не имеет зна-
чения... Надо только добавить, что на голове она, как это
умеют делать туземцы, держала большое плоское блюдо с
горой всевозможных фруктов. Это блюдо и цветы у ног бы-
ли ее единственными украшениями.
Я долго не мог оторвать от нее взгляд, прежде чем пе-
рейти к последней марке серии — с номиналом в пять дол-
ларов. Эта марка по сравнению с остальными выглядела
не столь впечатляюще — на ней изображалась просто кар-
та с несколькими маленькими островами, разбросанными по
водному простору, обозначенному аккуратными буквами:
«Море Эль Дорадо». Я решил, что эти острова и есть Феде-
ральные Штаты Эль Дорадо, а маленькая точка на самом
крупном, отмеченная словом «Нирвана»,— столица госу-
дарства.
Потом у меня возникла идея. Племянник Гарри собирал
марки, и я решил шутки ради наклеить на конверт одну из
этих эльдорадских подделок — если они действительно под-
делки— рядом с обычной маркой и посмотреть, пройдет ли
марка через почтовое ведомство. Если пройдет, подумал я,
541

в коллекции племянника Гарри появится редкая иностран-
ная марка с американским гашением.
Конечно, глупая идея, но время было позднее, и то, что
я нашел марки, меня немного развеселило. Я облизал деся-
тицентовую эльдорадскую марку, прилепил ее в углу кон-
верта и пошел искать обычные марки, чтобы наклеить
рядом.
Поиски увели меня в спальню, где я наконец обнаружил
нужные марки в бумажнике, оставленном в пиджаке.
Уходя, я положил письмо на виду на своем столе.
Но, когда я вернулся в библиотеку, письма на месте не
оказалось.
Надо ли говорить, как меня это удивило? Ему просто
негде было потеряться. Никто не мог его взять. Окно оста-
валось открытым, но оно выходило на улицу на высоте
двадцать первого этажа, и влезть туда тоже никто не мог.
Ветра, который мог бы сдуть письмо на пол, также не
было. Я проверил. Я осмотрел все вокруг, удивляясь чем
дальше, тем больше.
Но тут, когда я уже почти сдался, зазвонил телефон.
Звонил Гарри Норрис из Бостона. Голос его, когда он про-
износил слова приветствия, звучал несколько натянуто.
И вскоре я узнал, почему
Тремя минутами раньше, когда он как раз собирался
лечь спать, письмо, которое я уже счел пропавшим, влетело
к нему в окно, зависло на мгновение в воздухе под его
взглядом и упало на пол.
На следующий день около полудня Гарри Норрис при-
был в Нью-Йорк. По телефону я пообещал ему, объяснив
предварительно про эльдорадскую марку, не трогать ос-
тальные, только убрать их в надежное место.
Очевидно, в том, что произошло, повинна была марка.
Каким-то образом она перенесла письмо из моей библиоте-
ки к ногам Норриса примерно за три минуты со средней ско-
ростью около пяти тысяч миль в час. Подобное, конечно, по-
ражает воображение. Разумеется, и я не остался равно-
душен.
Гарри прибыл к ленчу, и за едой я рассказал ему все,
что знал — примерно то же, что уже сообщил вам. Он с ра-
зочарованием отнесся к скудости моей информации, но я
не мог добавить ничего к тому, что мне было известно, хотя
и эти факты говорили сами за себя.
Вкратце все выглядело так: я наклеил марку Эль До-
радо на письмо к Гарри, и письмо доставило само себя без
какого бы то ни было промежуточного процесса.
542

— Не совсем так,— заметил Гарри.— Посмотри. Я при-
вез письмо с собой.
Он протянул мне конверт, и я тут же увидел, в чем дело.
Какой-то промежуточный процесс был, потому что марка
оказалась погашенной. Рядом стоял четкий бледно-фиоле-
товый штемпель. На круглом, как у нас, штемпеле значи-
лось: «Федеральные Штаты Эль Дорадо», а в центре круга,
где обычно ставится дата гашения, стояло просто «чет-
верг».
— Сегодня четверг,— заметил Гарри.— Ты наклеил мар-
ку после полуночи?
— Сразу после,— сказал я.— Странно, что эти эльдо*
радцы не придают значения часам и минутам, а?
— Это только доказывает, что они живут в тропичес-
кой стране,— предположил Гарри.— В тропиках время
почти ничего не значит. Но я имел в виду другое. Отметка
«четверг» свидетельствует, что Эль Дорадо в Центральной
Америке, как ты и предполагал. Если бы эта страна нахо-
дилась в Индии или еще где-нибудь на востоке, в штемпеле
была бы «среда», согласен? Из-за разницы во времени.
— Или пятница? — спросил я неуверенно, поскольку не
особенно разбираюсь в этих вещах.— В любом случае, мы
можем легко узнать. Нужно только посмотреть в атласе.
Как я раньше не догадался?
— Конечно,— просиял Гарри.— Где он у тебя?
Оказалось, что атласа у меня в доме нет, даже малень-
кого. Пришлось нам позвонить в один из книжных магази-
нов на окраине города и заказать на дом последнее изда-
ние самого большого атласа, что у них есть. Ожидая до-
ставки, мы снова осмотрели конверт и принялись рассуж-
дать о том, каким образом письмо могло быть доставлено,
— Скоростная почта! — воскликнул Гарри.— Еще бы!
Да авиапочта ей в подметки не годится. Слушай! Если за
время, прошедшее от того, как ты его хватился, до момен-
та, когда оно упало у моих ног, письмо пропутешествовало
не просто отсюда до Бостона, а сначала побывало в Цен-
тральной Америке, было погашено, отмечено и только потом
попало в Бостон, тогда его средняя скорость будет...
Мы сделали приблизительный расчет и получили что-то
около двух тысяч миль в минуту. Тут мы посмотрели друг
на друга.
— Бог мой! — наконец проговорил Гарри.— Федераль-
ные Штаты Эль Дорадо, может быть, и тропическая стра-
на, но здесь они определенно нашли что-то новое. Интерес-
но, почему мы никогда раньше об этом не слышали?
54$

— Может, это держится в тайне? — предположил я.—
Хотя едва ли такое возможно: марки пробыли у меня уже
несколько лет, а до этого они были у отца.
— Что-то здесь нечисто, ей-богу,— мрачно констатиро-
вал Гарри.— Где остальные марки, про которые ты гово-
рил? Думаю, пока мы ждем атлас, можно проделать с ними
кое-какие эксперименты.
Я принес четыре неиспользованные марки и передал их
ему. Надо упомянуть, что Гарри помимо всего прочего был
неплохим художником, и при виде чудесной работы на мар-
ках он восхищенно присвистнул. Затем он внимательно об-
следовал каждую миниатюру, но, как я и думал, трехдол-
ларовая особенно привлекла его внимание. Та самая, где
была изображена туземная девушка, помните?
— Господи,— громко сказал Гарри.— Какая красота!
Потом, однако, он отложил ее в сторону, закончил ос-
мотр остальных и повернулся ко мне.
— Чего я не могу понять,— произнес он,— так это реа-
листичности изображений. Если бы я не был уверен в об-
ратном, я бы заподозрил, что эти марки сделаны не с гра-
вюр, а отпечатаны с фотоснимков.
— С фотоснимков?! — воскликнул я, и Гарри кивнул.
— Да, хотя и ты и я знаем, что этого не может быть,—
добавил он.— Единороги, Нептун и сатиры в наши дни не
позируют перед фотоаппаратом. Но тем не менее такое вот
у меня чувство.
Я признался, что чувствую то же самое, и, согласившись
по поводу невозможности этого, мы вернулись к проблеме
метода транспортировки письма.
— Ты говоришь, тебя не было в комнате, когда оно ис-
чезло? — сказал Гарри.— Значит, ты не видел, как письмо
отбыло. И ты не знаешь, что произошло после того, как ты
наклеил марку и отвернулся, так?
Я согласился, и Гарри застыл в задумчивом молчании.
— Я думаю,— наконец сказал он, поднимая глаза,—
нам следует использовать одну из оставшихся марок и
отправить что-нибудь еще.
Почему это не пришло мне в голову раньше, я просто не
представляю, но когда Гарри высказал свое предложение,
оно сразу показалось мне разумным. Единственное, что
оставалось решить, это что послать и кому.
Вопрос задержал нас всего на несколько минут. У нас
не было никого, с кем бы мы хотели в данный момент де-
литься тайной. А послать что-нибудь друг другу оказалось
невозможным, поскольку мы оба находились в одном месте.
544

— Придумал! — воскликнул Гарри.-*- Мы пошлем что-
нибудь прямо в Эль Дорадо!
Я тут же согласился, но как случилось, что мы решили
отправить не письмо, а Томаса Беккета, моего старого и
больного сиамского кота, я, право, уже и не помню. Помню
только, как я уговаривал себя, что в крайнем случае это
будет милосердный способ покончить с ним. Перенос в
в пространстве с жуткой скоростью сто двадцать тысяч
миль в час наверняка избавит его от страданий быстро и
безболезненно.
Томас Беккет спал под диваном, тяжело, астматически
дыша. Я отыскал картонную коробку подходящих разме-
ров, и на всякий случай мы наделали в ней дырочек для
воздуха. Затем я взял Томаса и перенес в коробку. Тот от-
крыл старые затекшие глаза, посмотрел на меня мутным
взором и снова погрузился в сон. Чувствуя угрызения сове-
сти, я все же закрыл крышку и перевязал коробку.
— Теперь,— произнес задумчиво Гарри,— стоит вопрос,
куда его адресовать. Впрочем, для наших целой подойдет
любой адрес.
Он взял ручку и быстро написал ка коробке: «Мисте-
ру Генри Смиту, 711, авеню Елисейских Полей, Нирвана,
Федеральные Штаты Эль Дорадо». Ниже он добавил: «Об-
ращаться осторожно!»
— Но...— начал было я. Гарри меня перебил:
— Конечно, я не знаю никаких адресов там. Я его выду-
мал. Но ведь люди в почтовом ведомстве этого не знают,
правильно?
— А что будет, если...— опять начал я, и снова он отве-
тил, даже не успев выслушать вопроса.
— Посылка попадет в отдел недоставленной корреспон-
денции, я полагаю,— сказал он.— Если кот умрет, они от
него избавятся. Если же нет, я не сомневаюсь, что они о
нем позаботятся. Марки создали у меня впечатление, что
у них там не особенно тяжелая жизнь.
Вопросов у меня не осталось, поэтому Гарри взял марку
номиналом в пятьдесят центов, лизнул ее и плотно прикле-
ил к коробке. Затем убрал руку и сделал шаг назад в мою
сторону.
Мы внимательно следили за посылкой.
Какое-то время прошло, и ничего не случилось. Но за-
тем, когда на лице Гарри Норриса уже стало появляться
разочарование, коробка с Томасом Беккетом медленно под-
нялась в воздух, повернулась, словно стрелка компаса, и,
набирая скорость, поплыла к открытому окну. У самосо ок-
645

на коробка двигалась уже со скоростью беговой лошади.
Когда она вылетела на улицу, мы бросились к окну и уви»
дели, как она, поднимаясь, движется на запад над линией
домов Манхэттена. А затем прямо на наших глазах очер-
тания ее начали таять, затуманиваться, и через мгновение
коробка пропала из вида. Я предположил, что это из-за
большой скорости. Как, например, нельзя разглядеть ле-
тящую пулю.
Однако у Гарри возникла на этот счет другая теория.
Мы вернулись в центр комнаты, и он, покачав головой, про-
изнес:
— Я не думаю, что в скорости все дело. Мне кажется...
Я так и не узнал, что ему кажется, потому что в этот
момент он замолчал и замер с открытым ртом, глядя куда-
то мимо меня. Я обернулся посмотреть, в чем дело.
Снаружи у окна плавала только что исчезнувшая посыл-
ка. Она повисела некоторое время, затем медленно двину-
лась в комнату,-совершила небольшой разворот и легко опу-
стилась на стол, откуда отбыла меньше двух минут назад.
Мы с Гарри бросились к коробке и уставились на нее вы-
пученными от удивления глазами.
Потому что на посылке стоял штемпель и почтовая от-
метка, так же как и на письме. А в углу большими фиоле-
товыми буквами кто-то написал: «Возврат отправителю.
По указанному адресу получатель не проживает».
— Ну и дела,— выговорил наконец Гарри. Не очень со-
держательно, но больше в тот момент нам ничего не при-
ходило в голову. Затем из коробки донесся голос Томаса
Беккета.
Я разрезал веревки и снял крышку. Томас Беккет вып-
рыгнул из коробки с живостью, которую не демонстриро-
вал уже долгие годы. Вывод был очевиден: короткое путе-
шествие в Эль Дорадо не только не повредило ему, а напро-
тив, похоже, изменило его к лучшему. Выглядел он лет на
пять моложе.
Гарри Норрис удивленно вертел коробку в руках.
— Что самое странное,— заметил он,— так это то, что
там действительно есть адрес: «711 по авеню Елисейских
Полей». Клянусь, я его выдумал.
— Более того,— напомнил я,— посылка вернулась, хотя
мы даже не указали обратного адреса.
— Действительно,— согласился Гарри.— И все же они
знали, куда ее вернуть.
Он задумался на минуту и поставил коробку на стол.
546

— Я начинаю думать,— произнес он со странным выра-
жением лица,— что это далеко не все. Тут скрыто нечто
гораздо большее. И подозреваю, что правда гораздо инте-
реснее, чем мы предполагаем. А что касается этих Феде-
ральных Штатов Эль Дорадо, у меня есть теория...
Но он так и не закончил про свою теорию, потому что в
этот момент трехдолларовая марка шоколадного со слоно-
вой костью цвета снова привлекла его внимание.
— Боже мой! — прошептал он, разговаривая скорее с
самим собой, чем со мной — иногда это с ним случалось.—
Она прекрасна! Небесное существо! С такой натурщицей
художник может написать...
— Он может просто забыть про живопись,— вставил я.
— Запросто может,— согласился Гарри.— Хотя я ду-
маю, в конце концов это придаст ему такое вдохновение, что
он будет работать, как ему никогда и не мечталось.— Он
буквально ел марку взглядом и наконец заявил: — Такую
девушку я мечтал найти всю жизнь. Чтобы встретиться
с ней, я отдал бы... Отдал бы почти все на свете...
— Боюсь, для этого придется отправиться в Эль Дора-
до,— предложил я в шутку, и Гарри вздрогнул.
— В самом деле! Я действительно готов пойти на это.
Слушай! Марки свидетельствуют, что Эль Дорадо удиви-
тельная страна. Что если нам вместе нанести туда визит?
Нас обоих здесь ничто не держим, и...
— Отправиться туда только ради того, чюбы ты мог
встретить девушку, позировавшую художнику этой маркие
— А почему нет? Ты можешь придумать причину луч-
ше? — спросил он.— Хоти я могу сам. Во-первых, климат.
Посмотри, насколько лучше стало коту. Это маленькое пу-
тешествие омолодило его на годы! Должно быть, там очень
здоровое место. Может, там я снова стану молодым. И кро-
ме того...
Продолжать ему не было необходимости. Я уже согла-
сился.
— Хорошо. Мы отправимся первым же кораблем. Но,
когда мы туда прибудем, как мы...
— С иомошыо логики,— парировал Гарри.*— Исключи-
тельно с помощью логики. Девушка позировала художнику,
так? И Главный почтмейстер Эль Дорадо должен знать,
кто художник, так? Мы отправимся прямо к нему. Он по-
может нам разыскать художника. Художник скажет нам
имя и адрес девушки. Что может быть проще?
Я снова с ним согласился, и теперь его нетерпение стало
передаваться мне.
547

— Может быть, нам не придется плыть морем,— предло-
жил я.— Может, туда есть авиарейс. Так мы сэкономим...
— Корабли! — засмеялся Гарри, расхаживая по комна-
те и размахивая руками.— Самолеты! Можешь плыть или
лететь, если хочешь. Но у меня есть идея получше. Я от-
яравлюсь в Эль Дорадо почтой!
Я был несколько ошарашен, пока до меня не дошло, на-
сколько это гениально и просто. Гарри тут же заметил, что
Томас Беккет перенес путешествие и вернулся без вреда
для себя, а если кот выжил, то и человек сможет.
Единственное, что нам оставалось, это выбрать адрес.
Было бы довольно глупо отправиться туда только для того,
чтобы нас бесславно вернули обратно из-за неправильно
указанного адреса.
— Это я тоже понимаю,— сказал Гарри, когда я поде-
лился с ним своими сомнениями.— Первым, кого я собира-
юсь там повидать, будет Главный почтмейстер. Уж он-то
точно существует. Почту, адресованную ему, будет доста-
вить легче всего. Так почему бы не убить одним выстрелом
.двух зайцев и не отправить себя прямо ему?
Возражений у меня не осталось. План лучше и разумней
юридумать было трудно.
— Представляешь?! — добавил Гарри восторженно.—
&'же сегодня вечером я, может быть, буду ужинать вместе
с этой девушкой! Вино и гранат под золотой луной, а рядом
в тени играет на своей дудочке сатир, и нимфы танцуют на
мягком зеленом поле!
— Но...— Мне казалось, я должен был на всякий слу-
чай подготовить его к разочарованию.— Вдруг она уже за-
мужем?
Он покачал головой.
— Нет. Я чувствую. Просто чувствую. Теперь к делу.
У нас осталось три марки в сумме на девять долларов. Это-
го должно хватить. Я чуть легче, а ты, я смотрю, за послед-
нее время набрал вес. Мне хватит четырех долларов —
один и три. Пять остаются тебе. А адрес мы напишем на
f-ирках и привяжем их к запястью. У тебя есть багажные
гирки?.. Ага, вот нашел пару в столе. Давай ручку и черни-
ла. Пожалуй, это подойдет...
Он надписал бирки и протянул их мне. На обеих был
совершенно одинаковый текст: «Главному почтмейстеру.
Нирвана. Федеральные Штаты Эль Дорадо. Обращаться
осторожно!»
А теперь,— сказал он,— мы привяжем ее на руку...
ыь

Но тут я струсил. Не смог справиться с собой. Несмотря
на восхитительные перспективы, обрисованные моим дру-
гом, идея отправки самого себя почтой в полную неизвест-
ность подобно тому, как я отправил Томаса Беккета, насто-
рожила меня. Я сказал, что присоединюсь к нему позже.
Первым же самолетом или пароходом. И встречусь с ним е
главном отеле города. Гарри был разочарован, но нетерпе-
ние помешало ему уговорить меня.
— Ну, хорошо,— сказал он.— Если по каким-то причи-
нам ты не сможешь добраться пароходом или самолетом,
ты воспользуешься последней маркой?
Я твердо пообещал. Он протянул правую руку, и я при-
вязал к ней бирку. Затем он взял долларовую марку, обли-
зал ее и прилепил к бирке. Взял трехдолларовую, и в этот
момент зазвонил дверной звонок.
— Через минуту,— сказал Гарри,— пли меньше я ока-
жусь в самой прекрасной стране, которую только может
вообразить себе человек.
— Подожди секунду,— крикнул я, бросившись откры-
вать дверь. Не знаю, услышал он меня или нет. Когда я от-
вернулся, он как раз подносил к губам вторую марку, н
больше я его не видел.
Когда я вернулся в комнату с пакетом в руках — прихо-
дил посыльный из книжного магазина с заказанным атла-
сом,— Гарри уже не было.
Томас Беккет сидел, приподняв голову, и смотрел в сто-
рону окна. Занавески все еще колыхались. Я подбежал к
подоконнику, но Гарри исчез из вида.
Я решил, что он наклеил вторую марку, не заметив, как
я вышел из комнаты. Мне представлялось, как в этот самый
момент он опускается на пол перед ошарашенным Глав-
ным почтмейстером.
Потом я подумал, что не мешает все-таки узнать, где
находится это Эль Дорадо. Сняв с присланного тома обер-
точную бумагу, я принялся листать страницы атласа. Про-
листав до конца, я долго сидел молча, поглядывая на стол,
где лежали бирка с адресом и непогашенная марка. И на-
конец решился.
Я встал, принес саквояж Гарри. К счастью, было лето, и
он захватил в основном легкую одежду. К ней я добавил
из своих вещей то, что, решил, может ему понадобиться, не
позабыв про блок сигарет и ручку с чернилами на случай,
если он захочет мне написать. Немного подумав, положил
туда еще и маленькую библию. Затем застегнул ремня,
прицепил к саквояжу бирку, добавив над адресом имя:
549

«Гарри Норрис», и наклеил па нее последнюю элъдорад-
екую марку.
Через мгновение саквояж поднялся в воздух, подплыл
к окну и, набирая скорость, скрылся вдали.
Я надеялся, что он окажется на месте еще до того, как
Гарри покзнет кабинет Главного почтмейстера, и, может
быть, Гарри пришлет мне открытку или письмо с сообще-
нием о получении. Но он не прислал. Очевидно, не смог».
В этот момент Моркс замолчал, словно закончил свой
рассказ. Никем не замеченный, Малькольм отошел от
группы слушателей за несколько минут до этого и теперь
вернулся с огромным атласом в руках.
— Вот, значит, что случилось с твоей редкой серией! —
произнес он с плохо скрываемым сарказмом.— Очень ин-
тересно и увлекательно. Однако я бы хотел прояснить один
момент. Ты говорил, марки выпушены Федеральными
Штатами Эль Дорадо? Так вот, я только что просмотрел
атлас, и такого государства на свете нет!
Моркс взглянул на него совершенно спокойно.
— Я знаю,— скязал он.— Именно поэтому, просмотрев
в тот день свой атлас, я не сдержал обещания, данного Гар-
ри Норрису, и не воспользовался маркой, чтобы присоеди-
ниться к нему. Теперь жалею. Когда я думаю, как ему там
хорошо... Однако, наверно, пет смысла сожалеть о том, что
я сделал или не сделал. Я просто не мог. По правде говоря,
у меня сдали нервы, когда я убедился, что Федеральных
Штатов Эль Дорадо нет. На Земле, я имею в виду.
Оп умолк и покачал головой.
— Как бы мне хотелось узнать, где мой отец взял эти
марки,— пробормотал он едва слышно, словно разговаривая
с самим собой, и снова погрузился в задумчивость.

Клиффорд САЙМАК
Старейшина американской фантастики Клиффорд Сай-
мак (1904) очень популярен в нашей стране, переводы его
произведений на русский язык весьма многочисленны, хотя
похвастаться полным знанием творчества К. Саймака мы,
разумеется, не можем: начиная с 1944 года, когда был опуб-
ликован его первый роман «Город», писатель издал у себя
на родине более двадцати романов и свыше сотни расска-
зов. ...Когда эта книга готовилась к печати, пришла пе-
чальная весть: Клиффорда Саймака не стало...
ИГРА В ЦИВИЛИЗАЦИЮ
I
С некоторого времени Стэнли Пакстон слышал раздавав-
шиеся на западе глухие взрывы. Но он продолжал свой
путь, так как не исключено было, что преследователь его
догоняет, идет за ним по пятам, а значит, он не мог откло-
няться от курса. Потому что, если память ему не изменяла,
усадьба Нельсона Мура находилась где-то среди тех хол-
мов, впереди. Там он укроется на ночь, а может быть, даже
получит средства дальнейшего передвижения. Всякая связь
для него в данный момент исключалась — это он знал;
люди Хантера прослушивали все линии, жадно ловя каж-
дую весточку о нем.
Много лет назад он гостил у Мура на пасху, и сегодня
ему то и дело казалось, что он узнает знакомые места. Но
воспоминания его за столь долгое время, прошедшее после
визита на эти холмы, потускнели, и положиться на них ои
не мог.
По мере того как день клонился к закату, страх быть
выслеженным ослабевал. В конце концов, сзади могло ни-
кого и не быть. На одном из холмов Пакстон полчаса на-
блюдал из кустов за дорогой, но и намека на преследование
не заметил.
Конечно, обломки его- летательного аппарата давно об-
наружены, но, может быть, когда это случилось, сам он
был уже далеко и выяснить, в каком направлении он скрыл-
ся, не удалось.
Весь день он старательно наблюдал за пасмурным не-
бом и радовался отсутствию там воздушных разведчиков.
551

Когда солнце спряталось за тонувший в грозовых тучах
горный кряж, он вдруг почувствовал себя в полной безопас-
ности.
Он вышел из долины и стал взбираться на лесистый
холм. Странное, сотрясающее воздух громыхание слыша-
лось теперь совсем рядом, а небо озарялось всполохами
разрывов.
Он поднялся на холм и присел. Внизу площадь в квад-
ратную милю, если не больше, дыбилась от взрывов, между
которыми он слышал противное стрекотание, и мурашки
бегали у него по спине.
Притаившись, он наблюдал, как волнами прокатывают-
ся то с одной, то с другой стороны вспышки огней, пере-
межаясь с резкими, оглушительными залпами артиллерий-
ских орудий.
Немного посидев, он встал, плотнее завернулся в ллащ
н поднял капюшон.
С примыкавшей к подножью холма стороны поля смут-
но вырисовывалось в сумерках квадратное сооружение.
А само поле казалось накрытым гигантской перевернутой
чашей, хотя из-за темноты это впечатление могло быть об-
манчивым.
Сердито буркнув себе под нос, Пакстон сбежал вниз и
увидел, что заинтересовавшее его сооружение было своеоб-
разным наблюдательным пунктом, надежно укрепленным,
высоко поднятым над землей и сверху закрытым до поло-
вины толстым стеклом. С одной стороны вышки свисала ве-
ревочная лестница.
— Что здесь происходит? — гаркнул Пакстон, но голос
его был заглушён доносившимся с поля грохотом.
Чтобы выяснить, в чем дело, Пакстону пришлось караб-
каться по лестнице. Когда глаза его оказались на уровне
закрывавшего вышку стекла, он остановился.
Мальчик не старше четырнадцати лет был, по-видимо-
му, целиком поглощен разыгрывавшейся впереди баталией.
На шее у пего болтался бинокль, а сбоку находилась мас-
сивная приборная доска.
Пакстон добрался до конца лестницы и проник внутрь
вышки.
— Эй, молодой человек!
Мальчишка обернул к посетителю милейшую физионо-
мию со свисавшим на лоб чубом.
— Простите, сэр. Боюсь, я не слышал, как вы вошли.
— Что здесь происходит?
552

— Война. Петви как раз начал решающее наступление.
Я изо всех сил стараюсь сдержать его.
— Невероятно! — Пакетом задыхался от возмущения.
Мальчик наморщил лоб.
— Я не понимаю.
— Ты сын Нельсона Мура?
— Да, сэр. Я Грэм Мур.
— Я давным-давно знаю твоего отца. Мы вместе ходи-
ли в школу.
— Он рад будет видеть вас, сэр,— оживился мальчик,
которому не терпелось спровадить этого невесть откуда
взявшегося зануду.— Ступайте прямо на север, и тропинка
выведет вас к нашему дому.
— Может, пойдем вместе? — предложил Пакстон.
— Сейчас никак не могу. Я должен отразить атаку.
Петви добился перевеса, сберег боеприпасы и произвел не-
которые маневры, а я их не сразу заметил. Поверьте, сэр,
положение мое незавидное.
— Кто этот Петви?
— Противник. Мы вот уже два года воюем.
— Понимаю,— серьезно сказал Пакстон и удалился.
Он нашел тропинку, которая привела его в лощину меж-
ду двумя холмами. Здесь, под сенью густых деревьев, стоял
старинный дом.
Из дворика в виде патио женский голос окликнул:
— Это ты, Нельс?
Женщина сидела в кресле-качалке на гладком плитняке
и казалась белым пятнышком: бледное лицо в ореоле се-
дых волос.
— Не Нельс,— сказал Пакстон.— Старый друг вашего
сына.
Здесь, он заметил, почти не слышен был шум битвы:
благодаря каким-то особенностям акустики звук терялся в
холмах. Только небо на востоке вспыхивало от взрывов
ракет и тяжелых артиллерийских снарядов.
— Мы рады вам, сэр,— сказала старая дама, не пере-
ставая раскачиваться в своем кресле.— Но мне хотелось
бы, чтобы Нельсон был дома. Не люблю, когда он бродит
в темноте.
— Меня зовут Стэнли Пакстон. Я из политиков.
— Ах, да. Теперь припоминаю. Вы были у нас однажды
на пасху, двадцать лет назад. Я Корнелия Мур, но зовите
меня просто бабушкой, как все здесь.
— Я очень хорошо вас помню,— сказал Пакстон,— На-
деюсь, я вас не стесню.
553

— Боже упаси! У нас редко кто бывает. Мы рады каж-
дому гостю. Особенно обрадуется Теодор. Зовите его луч-
ше дедей.
— Дедей?
— Дедушкой. Так Грэм, когда был малышом, называл
его.
— Я видел Грэма. Он, похоже, очень занят. По его сло-
вам, Петви добился перевеса.
— Этот Петви слишком грубо играет,— слегка нахмури-
лась бабушка.
V
В патио неслышно вошел робот.
— Обед готов, госпожа.
— Мы подождем Нельсона,— сказала бабушка.
— Да, госпожа. Хорошо бы он вернулся. Нам не следу-
ет слишком долго ждать. Дедя уже второй раз принимается
за бренди.
— У нас гость, Илайджа. Покажи ему, пожалуйста, его
комнату. Это друг Нельсона.
— Добрый вечер, сэр, — сказал Илайджа. — Попрошу
вас пройти со мной. И где ваш багаж? Я могу, пожалуй,
сходить за ним.
— Конечно, можешь,— сухо сказала бабушка.— И я
просила бы тебя, Илайджа, не ломаться, когда у нас гости.
— У меня нет багажа,— смутился Пакстон.
Он прошел за роботом в дом и через центральный холл
поднялся по очень красивой винтовой лестнице.
Комната была большая, со старомодной мебелью и ка-
мином.
— Я разожгу огонь,— сказал Илайджа.— Осенью после
захода солнца бывает прохладно. И сыро. Похоже, соби-
рается дождь.
Пакстон стоял посреди комнаты, напрягая память.
Бабушка — художница, Нельсон — натуралист, а вот
чем занимается старый дедя?
— Старый джентльмен,— сказал робот, нагибаясь к ка-
мину,— угостит вас вином. Он будет настаивать на бренди.
Но, если желаете, сэр, я могу принести вам что-нибудь
другое.
— Нет, спасибо. Пусть будет бренди.
— Старый джентльмен чувствует себя именинником.
У него найдется, о чем с вами поговорить. Он как раз за-
кончил сонату, сэр, над которой трудился почти семь лет, и
сейчас вне себя от гордости. Не скрою, случалось, дело шло
554

крайне туго, и он делался тогда просто невыносим. У меня
до сих пор осталась вмятина, поглядите, сэр...
— Я вижу,— с чувством неловкости признал Пакстон.
Робот стоял у камина. Дрова уже начали потрескивать.
— Я схожу за вином, сэр. Если я немного задержусь, не
беспокойтесь. Старый джентльмен, без сомнения, восполь-
зуется случаем прочесть мне лекцию о правилах обхожде-
ния с гостем.
Пакстон снял плащ, повесил его на стойку возле крова-
ти, а затем вернулся к камину и сел в кресло, протянув
ноги к огню.
Не следовало приезжать сюда, подумал он. Непозволи-
тельно впутывать этих людей в грозящие ему опасности.
Они живут в ином, неторопливом, спокойном мире — мире
созерцания и раздумий, тогда как его мир — мир полити-
ки — состоит из сплошной суеты, а иногда чреват тревогами
и смертельным страхом.
Он решил ничего им не рассказывать. И он останется
здесь только на одну ночь, он уйдет еще до рассвета. Как-
нибудь он сможет связаться со своей партией. Где-нибудь
в другом месте он отыщет людей, которые ему помогут.
В дверь постучали. Очевидно, Илайджа управился быст-
рее, чем рассчитывал.
— Войдите! — крикнул Пакстон.
Это был не Илайджа; это был Нельсон Мур.
Он вошел как был, в верхней одежде, в замызганных
сапогах, и на лице его осталась темная полоска грязи, ког-
да он ладонью откинул со лба волосы.
— Бабушка сказала, что ты здесь,— проговорил он,
пожимая Пакстону руку.
— У меня две недели отпуска,— по-джентльменски со-
лгал Пакстон.— У нас только что закончились учения.
Если тебя это интересует, могу сообщить, что я избран
президентом.
— Ну, это замечательно! — с энтузиазмом сказал Нель-
сон.
— Да, пожалуй.
— Давай сядем.
— Боюсь, из-за меня задержится обед. Робот говорил.,,
Нельсон рассмеял,
«» Илайджа всегда торопит с едой. Аочет побыстрее 6Tw
делаться. Мы привыкли и не обращаем на него вниманий*
ш

— Я жажду познакомиться с Анастазией,— сказал Пак-
стон.— Помнится, ты писал мне о ней и...
— Ее нет здесь,— сказал Нельсон.— Она... в общем, она
меня бросила. Почти пять лет назад. Ей было тесно в этом
мирке. Нам вообще следовало бы вступать в браки только
с теми, кто участвует в Продолжении.
— Прости. Я не должен был...
— Ничего, Стэн. Все это в прошлом. Некоторым наш
проект просто не подходит. Я после ухода Анастазии не раз
думал, что мы собой представляем. И вообще, имеет ли все
это смысл.
— Такие мысли возникают порой у каждого,— сказал
Пакстон.— Иногда мне приходилось вспоминать историю,
чтобы как-то оправдать наши действия. Возьми, к примеру,
монахов так называемого средневековья. Им удалось все
же сберечь часть эллинской культуры. Конечно, цели у них
были эгоистические, как и у нас, участников Продолжения,
но выиграл-то весь человеческий род.
— Я тоже обращаюсь к истории и тогда кажусь себе ди-
карем, забившимся в темный угол в каменном веке и дело-
вито пыхтящим над своим примитивным орудием, когда
другие уже летают к звездам. Все это представляется такой
бессмыслицей, Стэн...
— С виду, пожалуй. То, что меня сейчас выбрали пре-
зидентом, не имеет ни малейшего значения. Но может нас-
тать день, когда знание политических методов окажется
очень нужным. И тогда человечеству достаточно будет вер-
нуться на Землю, чтобы найти все в готовом виде. Эта кам-
пания, которую я провел, была грязным делом, Нельсон.
Мне она не делает чести.
— Грязи в земной цивилизации предостаточно,— ска-
зал Нельсон,— но, раз уж мы взялись сберечь эту цивилиза-
цию, мы должны сохранить все как есть: порок рядом с бла-
городством, грязь рядом с безукоризненной чистотой.
Дверь тихо отворилась, и в комнату мягко скользнул
Илайджа с подносом, на котором стояли две рюмки.
— Я слышал, как вы вошли,— сказал он Нельсону,—
а потому захватил кое-что и для вас.
— Спасибо. Ты очень любезен.
Илайджа нерешительно помялся.
— Не могли бы вы чуточку поторопиться? Старый
джентльмен почти прикончил бутылку, Боюсь, как бы с ним
чего не случилось, если я сейчас же не усажу его за стол.
55&

II
После обеда Грэма отправили на боковую, а дедя со
леей торжественностью откупорил новую бутылку хорошего
бренди.
— Чудной мальчик,— объявил он.— Не знаю, что из
него выйдет. Как подумаю, что он целый божий день ведет
эти дурацкие баталии. Я всегда полагал, что он хочет за-
литься каким-нибудь полезным делом. Но нет ничего беспо-
лезнее генерала, когда все войны кончились.
Бабушка сердито скрипнула зубами.
— Не то чтобы мы не старались. Мы перепробовали ре-
шительно все. Но его ничем нельзя было увлечь, пока он
не ухватился за военное дело.
— Котелок у него варит,— с гордостью заметил дедя.—
Но вообразите, на днях этот наглец обратился ко мне с
просьбой написать для пего военную музыку. Я! Я и воен-
ная музыка! — почти завопил дедя, колотя себя по груди.
— В нем сидит дух разрушения,— продолжала возму-
щаться бабушка.— Он не хочет созидать. Он хочет только
уничтожать.
— Не гляди на меня,— сказал Пакстону Нельсон.—
Я давно отступился. Дедя и бабушка забрали его у меня
сразу после ухода Анастазии. Послушать их, так подума-
ешь, они его терпеть не могут. Но стоит мне тронуть его
пальцем, как оба они...
— Мы сделали все, что могли,— сказала бабушка.—
Мы предоставили ему все возможности. Мы покупали ему
любые наборы. Ты помнишь?
— Как не помнить! — ответил все еще занятый бутыл-
кой дедя.— Мы купили ему набор для моделирования окру-
жающей среды. И посмотрели бы вы, какую жалкую, не-
счастную, отвратительную планету он соорудил! Тогда мы
попытались занять его роботехникой...
— Он ловко с этим разделался,— съязвила бабушка.
— Да, роботы у него получились. Он с увлечением кон-
струировал их. Помнишь, как он бился, заставляя их вое-
вать? Через неделю от них осталось только две кучки лома.
Но я в жизни не видел такого увлеченного человека, каким
был всю эту неделю Грэм.
— Его едва можно было заставить поесть,— сказала
бабушка.
— Но хуже всего было,— сказал дедя, разливая по
рюмкам бренди,— когда мы решили познакомить его с
557

религией. Он придумал такой немыслимый культ, что мы
не знали, как с этим покончить...
— А больница,— подхватила бабушка.— Это была твоя
идея, Нельсон...
— Оставим этот разговор,— помрачнел Нельсон.—
Стэнли, я уверен, он неинтересен.
Пакстон, поняв намек, переменил тему:
— Я хотел спросить вас, бабушка, какие картины вы
пишете. Нельсон, насколько я помню, никогда об этом не
говорил.
— Пейзажи,— сказала славная старушка.— Я экспери-
ментирую.
— А я ей толкую, что это неправильно,— заявил дедя.—
Экспериментировать не положено. Наше дело — соблюдать
традиции, а не выдумывать что кому заблагорассудится.
— Наше дело,— обиделась бабушка,— не допускать
технического прогресса, но это не значит, что нам недозво-
лен прогресс в чисто человеческих делах. А вы, молодой
человек,— обратилась она за поддержкой к Пакстону,—
разве не такого мнения?
Пакстон, очутившийся между двух огней, ответил ук-
лончиво:
— Отчасти. В политике мы, естественно, допускаем раз-
витие, но периодически проверяем, насколько оно логично
н соответствует принципам человеческого общества. И мы
не позволяем себе отбросить ничего из старых приемов, ка-
кими бы отжившими они ни выглядели. То же касается и
дипломатии. Я кое-что в этом смыслю, потому что дипло-
матия и политика взаимосвязаны и...
— Вот! — сказала бабушка.
— Знаете, что я думаю? — мягко сказал Нельсон.— Мы
запуганы. Впервые в нашей истории человечество оказа-
лось в меньшинстве, и мы дрожим от страха. Мы боимся,
что среди великого множества существующих в Галактике
разумных существ человеческий род затеряется, утратит
свое лицо. Мы боимся ассимиляции.
— Ошибаешься, сын,— возразил дедя.— Мы не запуга-
ны, мой мальчик. Мы просто чертовски дальновидны, вот и
все. Когда-то мы имели великую культуру, и зачем нам от
нее отказываться? Правда, большинство современных лю-
дей приспособилось к галактическому образу жизни, но это
еще не значит, что такой путь наилучший. Когда-нибудь
мы можем захотеть вернуться к человеческой культуре или
использовать какие-то ее разделы. И, чтобы этот путь на-
всегда остался открыт для нас, нам необходим Проект Про-
558

должения. Заметьте, это важно не только для человеческого
рода — какие-то аспекты нашей культуры могут когда-ни-
будь очень и очень пригодиться всей Галактике.
— Зачем тогда держать сам проект в тайне?
— Я не считаю это тайной. Просто никто не обращает
особого внимания на человечество, а на Землю — и вовсе
никакого. Человеческий род против всех остальных — так,
мелочь, а Земля — одряхлевшая планета, о которой и гово-
рить не стоит. Вы когда-нибудь слышали, что наше дело —
тайна? —спросил он Пакстона.
— По-моему, нет. Я всегда понимал это так, что мы не
кричим о себе на всех перекрестках. На Продолжение я
смотрю как на вверенную нашему попечению святыню.
Пока все остальное человечество осваивает цивилизации
других миров, мы храним здесь, на Земле, традиции нашего
рода.
Старик хихикнул.
— Если говорить о масштабах, то мы всего лишь групп-
ка бушменов, но, попомните мои слова, мы высокоразвитые
и даже опасные бушмены.
— Опасные? — спросил Пакстон.
— Он имеет в виду Грэма,— тихо пояснил Нельсон.
— Нет,— сказал дедя.— Не только его. Я имею в виду
всех пас. Потому что, согласитесь, все, кто присоединяется
к галактической культуре, что-то в нее вносят, но неизбеж-
но и что-то теряют, отказываются от чего-то, не соответст-
вующего общему духу. Это касается и человеческого рода,
с той, однако, разницей, что он на самом деле ничего не те-
ряет. Все, от чего он отказывается, он оставляет в надеж-
ных руках. Человечество знает, что делает! Не зря оно со-
держит нас, кучку варваров па старой, доброй планете, на
которую члены этого замечательного галактического союза
глядеть не хотят!
— Не слушайте его,— сказала бабушка.— Он ужасен.
Вы не представляете, сколько в этом высохшем стари-
кашке коварства и напористости.
— А что такое Человек? — вскричал дедя.— Он, когда
надо, бывает коварен и напорист. Как достигли бы мы того,
что имеем, не будь мы коварны и напористы?
Доля истины в этом есть, подумал Пакстон. Ведь и все,
что человечество сейчас здесь проделывает, тоже созна-
тельное надувательство. Впрочем, кто знает, на скольких
еще планетах ведется такая же или аналогичная работа?
И если уж делать ее, то делать как следует. Нельзя
просто поместить человеческую культуру в музей, потому
Щ

что там она станет мертвым экспонатом. Выставка наконеч-
ников стрел может выглядеть любопытно, но человек никог-
да не научится изготовлять эти наконечники, просто глазея
на них. Если хочешь сохранить искусство изготовления на-
конечников, надо продолжать выделывать их, передавая
опыт из поколения в поколение еще долго после того, как
нужда в самих наконечниках отпадет. Достаточно пропус-
тить одно поколение — искусство будет утеряно.
Так же может затеряться и любое другое искусство или
мастерство. И не только связанное с чисто человеческой
культурой, но и с тем, что вносит человечество своего, уни-
кального в общую для всех разумных существ деятельность.
Илайджа внес охапку дров, свалил ее у камина, подбро-
сил поленьев в огонь и пошуровал кочергой.
— Ты весь мокрый,— сказала бабушка.
— На дворе дождь, госпожа,— ответил Илайджа, идя
к двери.
Пакетом размышлял о Проекте Продолжения, призван-
ном сохранить все накопленные человечеством знания и ис-
кусства.
Потому и секция политиков практикует прежние методы
политической борьбы, и секция дипломатов старательно
создает неразрешимые как будто трудности, чтобы затем
преодолевать их. И команды промышленников ведут тра-
диционную нескончаемую войну с профсоюзами. И разбро
санные по всей Земле скромные мужчины и женщины созда-
ют произведения живописи, и скульптуры, и музыки, и
изящной словесности, стремясь сберечь все, из чего склады-
вается исконно человеческая культура, не дать ей раство-
риться в новой и замечательной культуре, возникшей из
слияния духовных богатств многих звездных миров.
И па какой же случай мы все это бережем? —подумал
пдруг Пакстон. Может быть, мы делаем это из обыкновен-
ного и даже глупого тщеславия? Может быть, мы просто не
в силах отбросить скептицизм и высокомерие? Или старый
дедя правильно говорит, что наши действия полны глубоко-
го смысла?
— Вы сказали, что занимаетесь политикой,— обратился
к Пакстону дедя.— Вот эту деятельность нам особенно
важно сохранить. Насколько я знаю, ей сейчас не уделяет-
ся должного внимания. Есть, конечно, администрация, и по-
нятие о гражданских обязанностях, и прочая такая чепуха,
но настоящая политика у этой новой культуры в загоне.
560

Между тем политика может оказаться мощнейшим оружи-
ем, когда мы захотим чего-то добиться.
— Политика,— отзетил Пакстон,— часто очень грязное
дело. Это борьба за власть, стремление пересилить против-
ника, морально его растоптать. А в конечном итоге у по-
бежденного возникает комплекс неполноценности, от кото-
рого он страдает.
— И все же это, наверно, забавно. Даже, я бы сказал,
волнующе.
— Волнующе — да. Эти наши последние учения предус-
матривали игру без правил. Мы так запланировали. Выгля-
дело это, должен сказать, отвратительно.
— И тебя избрали президентом,— сказал Нельсон.
— Да, но ты не слышал от меня, что я горжусь этим.
— А следовало бы,— решительно заявила бабушка.—
В старину стать президентом было очень почетно.
— Может быть,— согласился Пакстон,— но не таким пу-
тем, каким добилась этого моя партия.
Я мог бы пойти дальше, подумал Пакстон, и рассказать
им все, чтобы они поняли. Я мог бы сказать: я зашел слиш-
ком далеко. Я очернил и опорочил своего противника сверх
всякой необходимости. Я использовал любые грязные трю-
ки. Я подкупал, и лгал, и шел на компромиссы, и торговал-
ся. И я проделал все это так ловко, что околпачил даже
электронную машину, заменяющую прежних избирателей.
А теперь мой противник выкинул новый трюк и испытывает
его на мне.
Потому что убийство так же неотделимо от политики,
как дипломатия или война. В конце концов, политика —это
балансирование на острие насилия; мы предпочли модели-
ровать не революцию, а выборы. Но политика во все време-
на переплеталась с насилием.
Он допил свой бренди и поставил рюмку на стол. Дедя
схватил бутылку, по Пакстон покачал головой.
— Спасибо, не стоит. Если не возражаете, я скоро лягу.
Мне необходимо на рассвете отправиться в путь.
Он не должен был вообще приезжать сюда. Было бы не-
простительно, если бы эти люди пострадали от последствий
недавних учений.
Впрочем, он неправ, называя это последствиями: все
происходящее является неотъемлемой частью все тех же
учений.
Тренькнул дверной звонок, и было слышно, как Илайд-
жа торопится открывать.
Ш

— Вот это да! — удивилась бабушка.— Кто мог прийти
к нам так поздно? Да еще в дождь?
Это был представитель церкви.
Остановившись в холле, он потрогал рукой свой мокрый
плащ и, сняв шляпу, стряхнул с ее широких полей воду.
Затем он неторопливо и степенно прошел в комнату.
Все встали.
— Добрый вечер, епископ,— сказал дедя.— Хорошо, что
в такую погоду вы наткнулись на наш дом. А мы рады вам,
ваше преосвященство.
Епископ широко, почти по-приятельски улыбнулся.
— Я не церковник. Я только от Проекта. Но вы можете
обращаться ко мне как к священнику. Это поможет мне не
выйти из роли.
Илайджа, вошедший следом за ним, унес его плащ и
шляпу. Епископ остался в богатом и нарядном облачении.
Дедя представил присутствующих и налил епископу
бренди. Тот поднес рюмку к губам, почмокал и сел в кресло
у камина.
— Думаю, вы не обедали,— сказала бабушка. — Ясно,
FieT. Здесь поблизости не найдется где пообедать. Илайджа,
примеси епископу поесть, да побыстрей.
— Спасибо, сударыня,— сказал епископ.— У меня поза-
ди долгий, трудный день. Я признателен вам за ваше госте-
приимство. Я ценю его больше, чем вы можете себе пред-
ставить.
— У нас сегодня праздник,— радостно объявил дедя,
в сотый раз наполняя собственную рюмку.— К нам редко
кто заглядывает, а тут за один вечер сразу двое гостей.
— Двое гостей,— повторил епископ, не сводя глаз с
Пакстона.— И впрямь славно.
III
У себя в комнате Пакстон закрыл дверь и плотнее задви-
нул засов.
Дрова в камине почти догорели; последние угольки, сла-
бо тлея, бросали тусклый отсвет на пол. Дождь негромко
барабанил по закрытому окну.
А Пакстон был объят тревогой и страхом.
Сомневаться не приходилось: епископ — убийца, послан-
ный по его следу.
Никто без причины, и достаточно веской причины, н$
потащится осенней дождливой ночью через эти холмй
562

Кстати говоря, епископ почти не промок. С его шляпы упа-
ло всего несколько капель, а плащ был чуть влажным.
Более чем вероятно, епископ прилетел и был сброшен
здесь, как сброшены, должно быть, еще в полудюжине мест
другие убийцы: их разослали повсюду, где предположи-
тельно скрылся беглец.
Поместили епископа в комнате прямо напротив, и Пак-
стон подумал, что при других обстоятельствах все можно
было бы закончить на месте. Он поднял лежавшую возле
камина кочергу и взвесил ее в руке. Один удар этой шту-
кой — и конец.
Но он не мог пойти на такое. Здесь, в этом доме, не мог.
Он положил кочергу и направился к кровати, рядом с
которой висел его плащ. Он взял плащ и стал медленно
натягивать его, вспоминая события этого утра.
Он был дома один, когда позвонил телефон, и на экра-
не возникло лицо Салливана — лицо насмерть перепуган-
ного человека.
— Хантер охотится за вами. Он отправил к вам своих
людей.
— Но он не смеет этого делать! — запротестовал Пак-
стон.
— Очень даже смеет. Он действует в рамках учений.
Убийство всегда было одним из методов...
— Но учения кончились!
— Для Хантера не кончились. Вы позволили себе лиш-
нее. Вам надо было придерживаться гипотез, связанных с
проблемой; вы зря коснулись личных дел Хантера. Вы рас-
копали такое, о чем, по его убеждению, никто не мог знать.
Как вы сумели, дружище?
— У меня есть свои каналы,— сказал Пакстон.— И в та-
ком деле, как это, все средства годились. Он тоже боролся
без перчаток.
— В общем, поторопитесь. Они явятся с минуты на ми-
нуту. У меня нет никого под рукой. Я не успею вовремя по-
мочь вам.
И все могло бы обойтись, подумал Пакстон, если б не
авария.
Ему вдруг подумалось, не было ли здесь саботажа.
Но так или иначе, ему удалось приземлиться, и он был
в состоянии идти, и смог добраться сюда, в этот дом.
Он в нерешительности стоял посреди комнаты.
563

Было унизительно бежать второй раз, но ничего другого
не оставалось. Он не мог допустить, чтобы превратности
его собственной судьбы обрушились на этот дом.
И, если не считать кочерги, он был безоружен, потому
что оружие на этой, ныне мирной планете сделалось боль-
шой редкостью—не предметом обихода, как в былые вре-
мена.
Он подошел к окну и, открыв его, увидел, что дождь
прекратился и из рваных, быстро несущихся облаков вы-
глядывает половинка луны.
Прямо под его окном была крыша портика, и, окинув
ее взглядом, он решил, что босиком здесь можно будет
пройти, а расстояние от края крыши до земли, верно, не-
многим больше семи футов.
Он снял туфли, сунул их в карман плаща и вылез через
окно. Но с полдороги он вернулся назад, прошел к двери и
тихонько отодвинул засов. Было бы не очень красиво сбе-
жать, оставив комнату запертой.
Крыша была скользкой после дождя, но он благополуч-
но добрался до края. Спрыгнув, он попал в кусты и немного
оцарапался, по это, сказал он себе,— пустяки.
Он снова обулся и поспешно зашагал прочь от дома.
Дойдя до опушки леса, он оглянулся. Позади было темно
и тихо.
Он дал себе слово, как только вся эта эпопея кончится,
подробно написать обо всем Нельсону и извиниться перед
ним.
Он нащупал ногами тропинку и пошел по ней в призрач-
ном полумраке — луна по-прежнему едва пробивалась
сквозь тучи.
— Сэр,— послышался голос совсем рядом с ним,— я ви-
жу, вы решили прогуляться...
Пакетом от страха подскочил.
— Славная ночь для прогулки,— спокойно продолжал
тот же голос.— После дождя кругом все так чисто и свежо.
— Кто здесь? — вне себя от испуга спросил Пакетом.
— Это Петви, сэр. Петви — робот, сэр.
Пакстон издал нервный смешок.
— Ах, да. Теперь припоминаю: противник Грэма.
Робот вышел из-под деревьев и двинулся вместе с ним
по тропинке.
— Только подумать, что вы захотели взглянуть па поле
боя!
564

— А что! — ухватился Накстон за протянутую роботом
соломинку.— Именно это я хочу сделать. Я никогда ни о
^ем подобном не слышал и, естественно, заинтригован.
— Сэр,— с готовностью произнес робот,— я весь в ва-
щем распоряжении. Уверяю вас, никто лучше меня не смо-
жет вам всего объяснить. Я с самого начала здесь, при мас-
тере Грэме, и, если у вас есть вопросы, я охотно отвечу на
них.
— Да, у меня есть один вопрос. Какова цель всей этой
затеи?
— Ну, вначале, конечно, просто хотели развлечь под-
растающего мальчугана. Но сейчас, с вашего позволения.
сэр, я сказал бы, что дело куда важнее.
— Ты хочешь сказать, что это часть Продолжения?
— Ну да, сэр. Я понимаю естественное нежелание лю-
дей признаться в этом даже самим себе, по факт остается
фактом: в истории человечества почти на всем ее протяже-
нии война играла важную и разностороннюю роль. Пожа-
луй, ни одному из развитых им искусств Человек не уделил
столько времени, внимания и денег, сколько он не пожалел
уделить войне.
Тропинка пошла под откос, и в бледном, неверном свете
луны проступил полигон.
— Не пойму,— сказал Пакстон,— моментами мне ка-
жется, что поле накрыто чем-то вроде чаши, а потом она
пропадает...
— По-моему, это называется экранирующим прикрыти-
ем, сэр,— ответил Петви.— Его создали другие роботы. На-
сколько я понимаю, сэр, это не новшество — просто вариант
прежних способов защиты. Несколько, конечно, усиленной.
— Но такого рода защита...
— Мы пользуемся ППБ — полностью переработанными
бомбами. Их у нас очень много, и каждая из сторон при-
меняет их по мере своих сил...
— Но вы не можете применять здесь ядерное оружие!
— Эти бомбы вроде игрушечных, сэр,— весело возразил
Петви.— Они очень маленькие, почти как горошины, сэр.
Критическая масса, как вы сами понимаете, ничтожна.
И опасное действие радиации очень недолговременно, что-
нибудь около часа...
— Ну, джентльмены,— мрачно заметил Пакстон,— вы
явно стараетесь добиться полной реальности.
— Естественно. Однако операторы не подвергаются ни
малейшей опасности. Мы примерно в таком же положении,
565

как генеральный штаб. И это нормально, потому что цель
всей затеи — сохранить искусство ведения войны.
— Но это искусство...— начал было Пакстон — и умолк.
Что он мог сказать? Если решено сберечь старую куль-
туру, сберечь ее действенной и пригодной для Продолже-
ния, значит, она должна быть сохранена целиком.
Война, надо признать,— такая же часть этой культуры,
>как и все другие характерные, в той или иной степени уни-
кальные приметы именно человеческого культурного насле-
дия, подлежащего консервации здесь для того, чтобы ока-
заться под рукой, когда придет время пустить его в ход.
— Конечно, в том, что мы делаем, есть определенная
жестокость,—сознался Петви,— но для меня, сэр, как для
робота она, пожалуй, чувствительнее, чем для человека.
Ведь потери среди воюющих роботов колоссальные. Но при
огромной концентрации огневой мощи на столь ограничен-
ном пространстве это неизбежно.
— Ты хочешь сказать, что у вас есть войска, то есть, что
вы посылаете сюда роботов?
— Ну да. А как иначе пользоваться всем оружием?
И потом, глупо ведь было бы разработать стратегию, а
дальше...
— Но роботы...
— Они малюсенькие, сэр. Это необходимо хотя бы в ин-
тересах реальности. Мы стремимся создать иллюзию на-
стоящего сражения, и потому все, чем мы оперируем, долж-
но соответствовать масштабам поля боя. Наши войска
комплектуются из самых примитивных роботов, наделен-
ных только двумя особенностями: полным послушанием и
стремлением к победе. При том массовом производстве, ко-
торое мы в своих мастерских наладили, мы не имеем воз-
можности придавать роботам индивидуальность, да и все
равно ведь...
— Да, да, понимаю.— Пакстон был несколько ошелом-
лен.— Однако сейчас мне, пожалуй...
— Но я ведь только еще начал объяснять, сэр, и ничего
вам не показал. А здесь столько соображений, столько про-
блем.
Они подошли уже к самому краю насыпи, и Петви ука-
зал на ведущую вниз, на полигон, лестницу.
— Я хочу, чтобы вы увидели все своими глазами, сэр.^э?
С этими словами он начал торопливо спускаться по стуу
пенькам к закрытому щитом проему.— Здесь у нас единс%»
венный вход на полигон. Через него мы в периоды пере*
ббв

мирия посылаем вниз свежие войска и боеприпасы или
проникаем, чтобы немного убрать поле.
Он нажал на кнопку с одной стороны щита, и тот бес-
шумно пополз вверх.
— Сейчас здесь беспорядок, потому что мы уже нес-
колько недель сражаемся,— пояснил робот.
Через проем Пакстон увидел развороченную землю со
всеми красноречивыми следами недавней битвы. Вид этого
зрелища подействовал на него точно удар под ложечку.
У него перехватило дыхание и закружилась голова; его
едва не стошнило. Он оперся рукой о стенку траншеи, чтобы
не упасть.
Петви нажал другую кнопку, и щит соскользнул вниз.
—' Это только поначалу тяжело,— робот словно бы из-
винялся.— Но со временем привыкаешь.
Пакстон медленно перевел дух и огляделся. Проем был
шире самой траншеи, и подножье лестницы имело форму
буквы «Т». Пакстон увидел, что здесь прорублены узкие
бойницы.
— Вы пришли в себя, сэр?
— Вполне,— с усилием отозвался Пакстон.
— А сейчас,— весело пообещал Петви,— я объясню вам,
как ведется огонь и как работает контрольная установка.
Он засеменил вверх по лестнице. Пакстон шел следом.
— Боюсь, это дело затянется,— сказал он.
Но робот отмел возражение.
— Раз вы уже здесь, сэр, вы непременно должны все
увидеть.— Тон его был умоляющим.— Вы не можете так
уйти.
Я должен спешить, говорил себе Пакстон. Я не могу за-
держиваться. Как только епископ убедится, что все уснули,
он пустится в погоню. Мне к этому времени надо уже быть
далеко.
Петви в обход поля добрался до наблюдательного пунк-
та, на котором Пакстон вечером побывал.
— Прошу вас, сэр,— робот указал на веревочную лест-
ницу.
Пакстон, чуть поколебавшись, быстро залез наверх.
Авось мы тут не застрянем надолго, подумал он, не же-
лая быть слишком резким с роботом.
Петви прошмыгнул в темноте мимо Пакстона и склонил-
ся к приборной доске. Щелкнул тумблер; панель освети-
лась.
— Вот здесь схематически отражается все, что происхо-
дит на поле. Сейчас экран пуст, конечно,— поле ведь тоже
567

неподвижно. Но во время боевых действий вы получаете
абсолютно точное представление о ходе дел. А вот эта па-
нель служит для корректировки артиллерийского огня, сле-
дующая — для отдачи команд войскам, эта панель...-—
увлеченно объяснял робот.
Отвернувшись наконец от приборной доски, он гордо по-
смотрел на Пакстонэ и, явно напрашиваясь на похвалу,
спросил:
— Ну, как ваше мнение?
— Замечательно.— Пакстон готов был сейчас подтвер-
дить что угодно, лишь бы побыстрей вырваться.
— Загляните сюда завтра, и вы увидите нас за делом.
И вот тут Пакстона осенило.
IV
— Вообще-то,— сказал он,— я и сам охотно потрениро-
вался бы. В юности я почитывал военные труды н, хоть это,
может, и нескромно с моей стороны, считал себя в некото-
ром роде знатоком военного дела.
— Сэр! — Петви пришел в восторг.— Вы хотите попро-
бовать?
— Если не возражаешь.
— Вы уверены, что сможете пользоваться пультом?
— Я очень внимательно слушал твои объяснения.
— Дайте мне пятнадцать минут. Как только я добе-
русь на свой пункт, я подам сигнал. После этого каждый из
пас может в любой момент начинать атаку.
— Пятнадцать минут?
— Может, я уложусь и быстрее. Я буду стараться.
— А тебя все это не слишком затруднит?
— Сэр,— с чувством сказал Петви,— я буду только рад.
Мы с мастером Грэмом уже насквозь изучили друг друга,
и это становится неинтересным. Сами понимаете, сэр, скуч-
но воевать все время с одним и тем же противником.
— Пожалуй, ты прав,— согласился Пакстон.
Он выждал, пока Петви спустится и отойдет подальше,
а затем спустился и сам.
Тучи почти рассеялись, луна светила ярче, и на откры-
том пространстве можно было теперь довольно легко ори-
ентироваться. Однако густой лес по-прежнему тонул в тем-
ноте.
Выходя на тропинку, Пакстон заметил какое-то шевеле-
ние в кустах. Он быстро спрятался под дерево и стал ждать.
Вот снова промелькнула чья-то тень, а затем Пакстон
568

увидел епископа. 1* тут у него неожиданно возникла идея:
кажется, появилась возможность окончательно разделать-
ся с врагом.
Епископ прилетел, когда было уже совсем темно и шел
дождь. Полигона он наверняка не заметил. Правда, он мо-
жет увидеть его сейчас, но едва ли догадается о его назна-
чении.
Пакетом восстановил в памяти разговор, который велся
после появления епископа. О Грэме и его военных забавах
тогда уже как будто не говорили.
Попытка, решил Пакстон, не пытка. Даже если дело не
выгорит, я потеряю лишь несколько минут.
Он бросился назад к полигону. Достигнув насыпи, он
прижался к земле и оглянулся: епископ крадучись шел сле-
дом за. ним.
До сих пор все развивалось по плану.
Пакстон нарочно пошевелился, чтобы обнаружить себя,
а затем стал спускаться по ступенькам к закрытому щитом
проему.
Он нажал па кнопку, поднял щит и отступил к бой-
ницам.
Епископ медленно, соблюдая осторожность, подошел к
проему и постоял, вглядываясь в развороченное поле. В ру-
ке он держал отвратительный, холодящий душу пистолет.
Пакстон, стараясь не дышать, плотнее прижался к зем-
ляному валу, но епископ даже не обернулся.
Немного постояв, он ринулся через проем на полигон.
Слышно было, как шуршит его шелковый наряд.
Пакстон не двигался, пока епископ не отошел на доста-
точно большое расстояние, и только затем нажал пальцем
другую кнопку. Щит тихо, медленно опустился.
Пакстон наконец облегченно перевел дух.
Все кончилось.
Хантер просчитался.
Пакстон неторопливо стал подниматься по ступенькам.
Ему незачем было больше спешить.
Он мог просто остаться у Нельсона, пока тот либо сам
отправит его дальше, либо поможет организовать переезд
в надежное место.
Хантеру не могло быть известно, какой из посланных
им убийц напал на след противника. У епископа не было
до сих пор возможности связаться со своими, да он, верно,
и не решился бы.
Уже на самом верху Пакстон споткнулся и кубарем по-
катился с лестницы, и тут раздался оглушительный взрыв,
569

потрясший, казалось, вселенную и ударом отдавшийся в
его, Пакстона, мозгу.
Ошеломленный, он встал на четвереньки и, превозмогая
боль, из последних сил потащился вниз, а сквозь треск и
грохот настойчиво пробивалась одна-единственная мысль:
Я ДОЛЖЕН ВЫТАЩИТЬ ЕГО ОТСЮДА, ПОКА НЕ
ПОЗДНО! Я НЕ МОГУ БРОСИТЬ ЕГО НА ВЕРНУЮ
СМЕРТЬ! Я НЕ МОГУ УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА!
Он слез с лестницы и продолжал ползти, пока не застрял
в узком проходе.
И не слышно было орудийного огня, не рвались снаря-
ды, не было тошнотворного стрекотания пулемета. На небе
ярко светила луна, а вокруг царила умиротворенная тиши-
на — как на кладбище.
Только смерть, с оттенком мистического ужаса подумал
он, здесь не тихая. Она обрушивается на человека, убийст-
венно страшная, сводящая с ума; тишина приходит потом,
когда все уже кончено.
При падении он ушиб голову и теперь понимал, что
треск и грохот, которые так потрясли его, раздались только
в его мозгу. Но с минуты на минуту Петви начнет атаку, и
тишина нарушится, и поздно будет что-либо предпринять.
А из глубин сознания возник вдруг внутренний голос,
сердитый, язвительный, насмехающийся над глупым добро-
сердечием.
Вопрос, говорил этот внутренний голос, стоит так: либо
ты, либо он. Ты боролся за свою жизнь единственным до-
ступным тебе способом. И любые твои действия оправ-
данны.
— Я не могу этого сделать! — вскричал Пакстон, и все
же он знал, что неправ, что поступает неразумно, что внут-
ренний голос не напрасно издевается над его нелогично-
стью.
Он встал на ноги и, пошатываясь, побрел вниз. Голова
у него раскалывалась, горло сжимал страх, но неопределен-
ное, безотчетное побуждение, пересилившее страх, рассудок
и боль, гнало его вперед.
Он дошел до щита, нажал на кнопку и через открывший-
ся проем выбрался на полигон, застыв от ужаса, потрясен-
ный одиночеством и заброшенностью, которыми веяло от
этой квадратной мили пространства, отгороженного от всей
остальной Земли, точно место последнего, окончательного
суда.
570

А может быть, так оно и есть, подумал он: место, где
вершится суд над Человеком.
Юный Грэм, возможно, единственный из всех нас по-на*
стоящему честен. Он истинный варвар, как называет его
дедя; он не лицемерит; он видит наше прошлое таким, ка-
ким оно было в действительности, и живет по его законам.
Пакетом мельком оглянулся и увидел, что проем зак-
рыт. А впереди, по искромсанному, исковерканному, пере-
паханному полю брела одинокая фигура — это мог быть
только епископ.
Пакстон с криком побежал к нему, а епископ обернулся
и стал поднимать руку с пистолетом.
Пакстон остановился, отчаянно жестикулируя. Пистолет
поднялся выше, из дула его вырвалось голубоватое облач-
ко, и в тот же миг Пакстона словно полоснуло по шее, и он
почувствовал на коже теплую влагу.
Отскочив в сторону, он бросился на землю, ударился и
пополз к ближайшей воронке. Терзаемый страхом и униже-
нием, он забрался в нее, весь кипя от гнева и ярости.
Он пришел спасти человека, а тот едва не убил его!
Я должен был бросить его здесь, подумал он.
Я должен был оставить его умирать.
Я убил бы его собственными руками, если бы мог.
Впрочем, теперь он действительно должен был убить
епископа. Убить его либо самому быть убитым — иного вы-
бора не было.
И не просто убить, но убить как можно быстрее. Пят-
надцать минут, о которых говорил Петви, истекали, и надо
было успеть покончить с епископом и выбраться отсюда,
прежде чем Петви откроет огонь.
А можно ли отсюда выбраться? — подумал Пакстон. Ес-
ли бежать, пригнувшись и петляя, есть ли надежда увер-
нуться от пуль епископа?
Вот так и надо сделать. Не тратить времени на убийст-
во, если только епископ не вынудит его к этому, а просто
бежать. Епископа пусть убивает Петви.
Он поднес руку к шее, и пальцы его сделались липки-
ми. Странно, подумал он, странно, что я не чувствую боли.
Наверняка боль придет потом.
Он осторожно выбрался из воронки и, перекатившись
через ее край, очутился в куче металла — всего, что оста-
лось от воюющих роботов.
А прямо перед ним тускло поблескивало в лунном све-
те новехонькое, без единой царапинки ружье, выпавшее,
должно быть, из рук погибшего робота.

Пакстон потянулся к ружью и в этот миг увидел еписко-
па, который был уже совсем близко: шел убедиться, что
прикончил его, Пакстона!
Бежать было поздно и — странное дело — не хотелось.
Пакстон никогда еще не питал ни к кому настоящей нена-
висти, он даже не знал до сих пор, что это такое, но теперь
он узнал это, теперь его обуяла дикая ненависть, теперь он
был способен на убийство — на убийство без пощады, без
жалости.
Он поднял ружье, его палец судорожно обхватил курок;
из дула вырвалось пламя, раздался громкий треск.
Но епископ все шел, все приближался; он не бежал, он
шел большим, размеренным шагом, чуть подавшись вперед,
как будто его тело вобрало в себя смертоносный огонь, но
смерть отступила перед волей, перед желанием убить про-
тивника.
Пистолет епископа взметнулся, и что-то ударило Пакс-
тона в грудь, раз, другой, третий, и по телу его заструилась
какая-то жидкость, а в сознании вдруг пронеслось: что-то
здесь не так.
Потому что не могут двое людей с расстояния в дюжнну
футов палить и палить друг в друга, оставаясь при этом
на ногах. Как бы плохо оба они ни стреляли, это невоз-
можно.
Пакстон выпрямился во весь рост и опустил бесполез-
ное ружье. А в нескольких шагах от него остановился епис-
коп, отбросив пистолет.
Они стояли, глядя друг на друга в бледном свете луны,
а гнев их таял и улетучивался, и на душе у Пакстона было
противно.
— Пакстон,— тупо спросил епископ,— кто сотворил это
с нами?
И было странно слышать его слова, как если бы он
спросил: кто помешал нам убить друг друга?
На какую-то долю секунды Пакстон подумал, что, мо-
жет быть, правильнее было бы не мешать им совершить
убийство. Потому что некогда убийство почиталось добле-
стью, доказательством силы и мужества, может быть, даже
доказательством права именоваться человеком.
Но им двоим не позволили убить друг друга.
Потому что нельзя убить, стреляя из пугача пластмас-
совыми пульками, наполненными похожей на кровь жидко-
стью. И нельзя убить, стреляя из ружья, которое с грохо-
том выплескивает какое-то подобие дыма и пламени, но за-
ряжено холостыми патронами.
572

А может быть, и все это поле игрушечное? И роботы, в
самые трагические моменты распадающиеся на части, бу-
дут собраны потом вновь и опять примут участие в игру-
шечной войне? И не является ли игрушкой вся эта артил-
лерия, все эти полностью переработанные бомбы, извергаю-
щие пламя и даже способные перепахать землю, но ни для
кого по-настоящему не опасные?
Епископ сказал:
— Я чувствую себя последним дураком, Пакетом,— и до-
бавил еще несколько слов, которых никогда не произнес бы
настоящий епископ, даже если бы захотел сказать, каким
дураком он себя чувствует.
— Пойдемте отсюда,— сказал Пакетом, чувствуя себя
примерно так же, как епископ.
— Я не понимаю...
— Забудем об этом,— гаркнул Пакетом.— Главное сей-
час убраться отсюда. Петви откроет...
Но он не закончил фразы, вдруг поняв, что, если даже
Петви откроет огонь, ничего страшного не произойдет. И не
откроет Петви никакого огня, потому что ом знает, конечно,,
что они здесь.
Как кибер, надзирающий за расшалившимися детьми,
он не препятствует их забавам, не вмешивается, пока он и
не подвергают себя угрозе утонуть, или свалиться с крыши,,
или еще какой-нибудь опасности. А затем вмешивается ров-
но настолько, насколько это необходимо, чтобы не позво-
лить им сломать себе шею. Может быть, он даже поощряет
их шалости, чтобы они могли разрядиться, найти выход,
своей энергии — в чисто человеческом стиле подменить ре-
альность игрой.
Как киберы, надзирающие за детьми, не препятствую-
щие им воображать себя кем угодно, задаваться и важни-
чать.
Пакетом направился к выходу с полигона, епископ в
своем замызганном одеянии поплелся следом за Пак-
стоном.
Когда они были в сотне футов от проема, щит пополз:
вверх, а возле него стоял Петви, ожидая, пока они подой-
дут, и выглядел он, как п прежде, но все-таки чуть как:
будто значительнее.
Они подошли к проему и смущенно выбрались наружу..
не глядя по сторонам и притворяясь, что не замечают:
Петви.
57S

— Джентльмены,— спросил он,— не желаете ли поиг-
рать?
— Нет,— сказал Пакстон.— Нет, спасибо. Я не берусь
говорить за нас обоих...
— Можете говорить за обоих, дружище,— вмешался
епископ.— Продолжайте!
— Мой друг и я вдоволь наигрались,— сказал Пак-
стон.— А ты молодец, что подстраховал нас, не дал нам
поранить друг друга.
Петви прикинулся удивленным.
— Но почему здесь должны быть несчастные случаи?
Это ведь только игра.
— Так мы и поняли. Куда нам идти теперь?
— Ну,— сказал робот,— куда угодно, только не назад.
Мишель ДЕМЮТ
Французский писатель-фантаст Мишель Демют (1939) из-
вестен в двух ипостасях: с одной стороны, это превосход'
ный новеллист, с другой — ведущий издатель научной фан-
тастики в стране. Огромную популярность завоевали его
«Галактические хроники» — цикл рассказов о будущем, .ох-
ватывающий период с 2020 до 4000 года.
ЧУЖОЕ ЛЕТО
В самом центре джунглей на острове Гоф-
мана, расположенном в экваториальной зо-
не Афродиты, шестой планеты Сириуса, есть
могила — гладкая стальная плита, на ко-
торой выгравированы следующие слова:
«ПАМЯТИ ГРЕГУАРА ГРЕГОРИ, КОС-
МОГРАФА, ГЕРОЯ ЗВЕЗДНОЙ ЭКСПАН-
СИИ». Но под нею никто и никогда не был
похоронен...
1
Он очнулся и открыл глаза: прямо над ним было небо, по
которому плыли белые облака. Теплый ветер ласково тро-
нул его лицо, затеребил волосы надо лбом. Он вздрогнул
и облизал губы: они были сухие, потрескавшиеся. Во рту
574

все пересохло и ощущался вкус крови. Челюсти болели,
словно он что-то жевал несколько дней подряд.
Еще мгновение он лежал, чувствуя спиной прохладу
земли, а руками — беглую ласку травинок. В нем остались
лишь удивление и неясный ужас. Он шевельнул головой,
и мысли захлестнули его торопливыми горячими волнами.
Словно ослепленный, он закрыл глаза, потом снова открыл
и увидел высоко над собой летящую черную точку — воз-
можно, птицу. А может быть, нечто совсем иное.
Ветер вновь погладил его, прошуршав в траве. Он рез-
ко сел и тут же скривился от боли в правой ноге. Серая
ткань комбинезона была разодрана. Он раздвинул ее и
обнаружил длинную черную струйку засохшей крови. Он
медленно шевельнул ногой, вспоминая, где же аптечка пер-
вой помощи.
Все обернулось неудачей. Он скрипнул зубами от боли.
«Хорошо еще, что я не истек кровью»,— подумал он. Ес-
ли бы рана продолжала кровоточить, он бы умер.
«Где же аптечка?.. И все остальное?..» Он повернул го-
лову и ощутил такое облегчение, словно ему поднесли све-
жей воды в палящий зной: спасательная капсула-кабина
была цела и стояла позади него. Дверь была распахнута.
Внутри виднелись узкая койка и рычаги управления, за
которые он, вероятно, цеплялся, сжимая зубы. Он не пом-
нил, как вышел из капсулы. По-видимому, он открыл дверь
в полузабытьи и поранился об ее острый край.
Все же двигатель капсулы сработал.
Он осмотрелся. Вокруг — никого, только необъятный,
неведомый мир насколько хватает глаз.
Горы. Горы с пологими склонами, покрытыми темными
лесами. Вдали голубые пятна, почти сливающиеся с небом.
Похоже на озера. Он сидел на склоне холма, поросшего
травой. Лес черной стеной окружал его со всех сторон, ку-
да ни повернись. Стояла абсолютная тишина. Белые пени-
стые облака спешили по небу, а за ними из-за леса напол-
зала тяжелая серая туча: собиралась гроза, чтобы утопить
в дожде это чужое лето.
Лето. Он назвал это летом. Но у него не было никаких
доказательств. Здесь все было непохоже на то, что он знал.
Однако теплый ветер, колючие травинки, которые он гла-
дил ладонями, небо и собирающаяся гроза — все это на»
поминало ему лето.
«Но я же далеко, — подумал он, — чертовски далеко!»
Он откинулся назад и медленно выдохнул воздух сквозь
сжатые зубы. Несколько секунд, чтобы собраться с силами
5?4

н доползти до капсулы. Потом аптечка первой помощи по-
может задушить боль. Второй укол — и он сможет идти,
прыгать, двигаться дальше...
«Но где же другие? — мелькнуло у него в голове. —
Что, если?..»
Сознание его на миг помутилось от ужаса и горя. По-
том он подумал: «Значит, так суждено!» Он приподнялся
на локтях и вновь посмотрел на мягкие очертания гор. До
Земли было много световых лет, а здесь вокруг него рас-
кинулась чем-то знакомая и одновременно такая чужая
планета. Обманчиво спокойная, но уже враждебная ему,
этому непонятному существу, этому мыслящему животно-
му, которое свалилось с неба, как предвестник грозы, на-
ползающей на другую экологию, на другое лето.
«А что, если это зима? — сказал он сам себе.— Мо-
жет, летом здесь стоит такая жарища, что леса горят, как
солома, и остаются только километры почерневшей зем-
ли...» Он тряхнул головой. Он еще не мог ничего сказать,
не мог ничего решить. А вдруг эти деревья вовсе не де-
ревья? Свет и тепло, струившиеся с неба, были чуть-чуть
другими. И солнце, которое их испускало, называлось Си-
риусом.
— Черт побери! — сказал он вслух. — Сириус!
Но ему было трудно в это поверить. Он всегда считал,
что планеты Сириуса были всего лишь шарами расплав-
ленного металла, вращающимися в голубом тумане без-
звучных повторяющихся взрывов Сириуса и его спутника.
От жара этих чудовищ скалы-бродяги, должно быть, пла-
вились на расстоянии тысяч и тысяч километров...
Что-то заверещало в траве, и он закусил губу, вдруг ис-
пугавшись этой возможной угрозы, возникшей из полной
тишины.
Верещание смолкло, и он услышал вокруг тысячи невнят-
ных шумов. Шорохи, потрескивание, посвистывание, позвя-
кивание... этот мир кишел жизнью — насекомыми, грызу-
нами, птицами, существами, которых он не мог опознать.
Он был одинок.
Он пополз, отталкиваясь локтями и левой ногой. Боль
вынудила его стиснуть зубы. Она разливалась от стопы к
бедру, словно какая-то горячая, тошнотворно-тягучая жид-
кость.
Ему казалось, что его собственное дыхание, отражаясь
от земли, обжигает ему лицо. Он поднял голову и увидел,
что капсула рядом. Еще несколько сантиметров... Его паль-
цы царапнули землю, и он едва не взвыл, когда какое-то на-
576

■ секомое прыгнуло в его направлении. И только потом его
окружил теплый, гладкий металл и сумрак капсулы.
Внутри пахло кожей, это был запах большого кораб-
ля. Слабость охватила его, и он закрыл глаза. Перед его
мысленным взором кружились бесчисленные осколки зер-
кал, в которых беспрестанно возникало его собственное
отражение.
«Я хочу пить, — сказал он самому себе. — Проклятая
лихорадка...»
Он опустил голову на металлический рундук, потом
(Медленно вытянул правую руку. Движения были просты:
.их специально разработали для подобных ситуаций. Но
сейчас он двигался, как муха на клею, с трудом преодоле-
вая сантиметр за сантиметром. Наконец он услышал щел-
чок, металлическая крышка под его головой задрожала и
медленно отодвинулась. Он открыл глаза, сделал послед-
нее усилие и отыскал взглядом ампулу-шприц с тонизато-
ром. Еще одно движение. Он зажмурился и замер, чувст-
вуя, как жидкость обжигает ему ладонь.
Он задышал глубже, ожидая возвращения сил. Он чув-
ствовал тяжелую жару и приближение грозы, слышал не-
прерывный шорох насекомых. Шум чужого мира.
Переведя дух, он сел и облизал губы.
Когда он сделал себе укол антибиотика, движения его
были уже более точными. Затем он проглотил крохотную
таблетку от лихорадки и начал искать кран. В капсуле
должно было быть десять литров воды. Если хорошо рас-
считать порции, несколько дней можно не опасаться жаж-
ды.
Он нащупал кран и лег на живот, чтобы напиться. Для
начала всего несколько глотков. Солнце уже нагрехо воду,
и она имела привкус металла.
Он выплюнул последний глоток в траву и сел. Вкус кро-
ви во рту усилился.
— Это пройдет, — пробормотал он. — Через несколько
минут малыш Грегори будет в форме...
В лесу г^али него разлался пронзительный крик, и он
ьздрогнул. Вдруг похолодев, он бросился к бортовому ящи-
ку л схватил светомет. Это оыл просто цилиндр из чер-
ного пластика со стеклянной рукояткой и кнопкой вместо
спускового крючка. Но еще ни один солдат на Земле не
держал в руках страшный карманный лазер. Он не помнил
точных слов, которые произнес тот, кто вручал ему и ос-
тальным членам экспедиции это оружие, но тогда он был
577

потрясен... Тот человек, кажется, говорил о Добре, о Зле и
будущем человеческой расы...
Он повертел оружие в руках и положил рядом с собой
на траву. Затем он вытащил набор средств первой помо-
щи, три пакета с пищей и вынул из гнезда в передней части
капсулы небольшой приемо-передатчик.
Он выждал еще мгновение. Туча вдруг затмила солнце,
и концерт насекомых сразу стих.
«Вперед,— подумал он,— вперед, Грегуар Грегори! На-
до отыскать остальных...»
Он медленно поднялся, перенес тяжесть тела на правую
ногу и скривился от боли. Он заткнул светомет за пояс, су-
нул продукты в один карман, аптечку — в другой. Остава-
лась только рация — ее он взял в левую руку.
В последний раз он глянул на капсулу. Сейчас это был
просто металлический саркофаг, пустой и бесполезный. Не-
большой двигатель израсходовал, видимо, почти все горю-
чее, но все же доставил его на планету живым и невре-
димым.
Он двинулся к вершине холма. Его правая рука лежала
на рукоятке лазера, и он не отрывал глаз от темной стены
чужого леса. Там могли скрываться все опасности нового
мира.
2
На краю леса Грегори остановился. Правое бедро го-
рело, ногу словно парализовало. Он положил рацию на
траву, которая здесь, под деревьями, была выше, и присел
в узкую полоску тени. Его взгляд не отрывался от зелено-
ватого сумрака, заполнившего просветы между гладкими
коричневыми стволами громадных деревьев. Светлые обла-
ка затянули все небо, но их почти не было видно сквозь
густой потолок темной листвы.
В лесу его могли подстерегать бесчисленные опасности.
«Но ничто, — подумал он, — не устоит перед светометом».
Его рука машинально легла на холодную гладкую рукоят-
ку. Он мог сжечь весь лес, чтобы устранить любую угрозу,
скрытую в его сумраке.
Он покачал головой. Светомет не сможет защищать его
долго, если он одинок в этом мире, на таком невообрази-
мом расстоянии от Земли. Надо разыскать остальных. Его
взгляд остановился на рации... Вызвать остальных!
Позывные были выгравированы на корпусе рации. Их
было тридцать: они соответствовали двадцати девяти дру-
578

гим спасательным капсулам и главному кораблю «Лан-
жевен-П».
Корабль... Он вспомнил ужасающий взрыв, который,
должно быть, потряс мир, пока он в добром здравии, хотя
и без сознания, спускался в это чужое лето. Осколки ко-
рабля рассеялись, наверное, на километры. Если только
корабль не затерялся в глубинах космоса или не растаял
в языках пламени чужого солнца...
Его пальцы дрожали, когда он касался клавишей. Он
набрал позывные первой капсулы, автомат послал номер
его личного кода, соответствующий номеру его капсулы.
Потом он перешел на морзянку. И стал ждать ответа, слу-
шая шорохи леса и верещание насекомых, которые снача-
ла смолкли, а теперь вновь начали свой концерт, словно он
передал им какой-то тайный сигнал.
Он вызвал вторую капсулу, потом третью.
Первые капли дождя заставили его вздрогнуть; он рас-
терянно глянул на светло-серое небо. Ветер посвежел, и
вдруг над горами прокатился гром.
Он опустил капюшон комбинезона, закрыл рацию и под-
нялся. Через несколько секунд дождь превратился в ли-
вень. Он вошел в лес и остановился, как только ветви де-
ревьев укрыли его от струй. Из глубины леса шел пряно-
ватый запах. Он заметил, что листья были на самом деле
иголками, собранными в плотные зонтики. Они могли быть
опасными... Все могло быть опасным, враждебным, вред-
ным.
Отныне ом должен доверять лишь собственным зна-
ниям и навыкам, полученным за время долгих предстар-
тов ы х 1 р е н и р о во к.
Как и другие, он был приучен к смене условий. Осто-
рожность п недоверчивость были привиты ему вместе с со-
противляемостью. Как и другие, он ничего не терял, поки-
дая Землю, ибо его полностью переделали, превратили о
инструмент для завоевания иного, неведомого мира, до ко-
торого ему предстояло лететь сквозь просторы космоса де-
сять лет в глубочайшем сне во чреве корабля.
Он сжал зубы. В нем все еще жили неуверенность и
страх перед полным одиночеством.
Три первые капсулы не ответили. Они разбились или ис-
чезли вместе с кораблем.
Правда, они могли оказаться слишком далеко для его
рации. Но это было маловероятно. Капсулы должны были
покинуть корабль почти одновременно, хотя и не зависели
друг от друга. А может, они не успели? В памяти не со-
579

хранилось ни одной подробности. Он ничего ме мог вспом-
нить.
Дождь превратился в серый туман, в котором тонули
лес, небо и светлая зелень холмов. Он тщательно осмотрел
кору дерева. Она состояла из многочисленных красных и
коричневых чешуек. Он осторожно коснулся ее — дерево
как дерево. Он запрокинул голову и с подозрением посмо-
трел на черный навес ветвей. Одинокая дождевая капля
разбилась о его щеку. Все казалось спокойным, привычным,
почти земным.
«Если я здесь не один, — подумал он, — мы здесь по-
работаем на славу!»
Они добьются успеха, даже если корабль исчез со всем
их грузом: машинами, инструментами, растениями и жи-
вотными. Они приспособятся к местным условиям, будут
бороться, создадут колонию. Позже, когда прилетят дру-
гие люди, они найдут здесь Новую Землю.
Слабая надежда затеплилась в его сердце. Если ему не
удастся связаться с другими по радио, он отправится на их
поиски, будет плыть по рекам, приручит животных для вер-
ховой езды. Он будет идти вперед, перевалит через высо-
чайшие горы.
Всему этому его научили за долгие годы тренировок
перед стартом. Он умел укрываться от холода, анализиро-
вать пищу, обнаруживать опасности новой среды. Все это
отпечаталось в его мозгу, в подсознании, в кончиках нервов.
В глубине леса послышалось ворчание. Грегори обер-
нулся, сердце его забилось. Это не был гром. Он насторо-
жился и различил сквозь шум дождя глухой храп. Опре-
делить расстояние было трудно, но вряд ли это было да-
леко.
«У меня есть светомет, — сказал он себе, — есть рация
и пища. И аптечка. Почему бы не пойти посмотреть?»
На мгновение он подумал о капсуле. Она могла ока-
заться полезным убежищем. К тому же ему еще пригодят-
ся металл и детали двигателя. Но тут он вспомнил о мая-
ке. Капсула посылала сигнал на частоте, которую автома-
тически принимал его приемник. Он мог в любой момент
запеленговать ее и вернуться.
Он прислушался, но храп стих. Грегори углубился в лес.
Ковер из иголок потрескивал под его йогами. Высоко
над ним по ветвям хлестал дождь. Иногда он чувствовал
580

холодок упавшей капли. Подлесок был полон странными
запахами. Он казался вымершим. Грегори подумал, что
животные, наверное, убегают при его приближении. По
крайней мере, мелкие: грызуны и беззащитные птицы, на-
пуганные чужаком, свалившимся с неба.
Но другие...
Едва он подумал о них, вновь послышался громкий
храп. И теперь значительно ближе.
Грегори остановился, прислонился спиной к дереву.
Боль в ноге снова вернулась. Он вытащил аптечку, при-
слушиваясь к пугающему храпу. Дрожащей рукой сделал
первую инъекцию, потом проглотил две таблетки. Ему
хотелось пить. Но вода осталась в капсуле.
Пищи ему хватит еще на некоторое время. Но если он
захочет напиться, не боясь отравления, то рано или поздно
ему придется вернуться к капсуле.
Оставался анализатор. Он вытащил его, раскрыл и не-
которое время рассматривал. Потом снова спрятал. Анализ
дождевой воды занял бы много времени. Это можно отло-
жить. А теперь... Он едва не улыбнулся. Сильнейшее любо-
пытство, смешанное со страхом, сжигало его.
Храпящее животное должно быть приличных размеров!
Через несколько мгновений он его увидит. Он встретится с
созданием иного мира!
Грегори сунул аптечку в карман, взял рацию в руки и
двинулся дальше.
Боль утихла, нога словно одеревенела, и он старался о
пей не думать. Храп то становился тише, то вовсе замирал.
Грегори не слышал треска ломающихся веток и подумал,
что животное, пожалуй, находится на открытом месте. Ко-
гда он выбрался на вершину холма, шум стал громче. На-
верное, под холмом была лужайка и на ней паслось не-
сколько животных, храпевших по-разному. Такое объясне-
ние удовлетворило Грегори.
Он взял оружие в правую руку и стал осторожно спу-
скаться по склону. Дождь прекратился. Он уже не слышал
шороха, хотя отдельные капли еще изредка падали на его
лицо и руки. Вдруг пронзительное кудахтанье разорвало
тишину. Рефлекс сработал безотказно: он обернулся мгно-
венно, держа палец на спуске лазера.
Грегори увидел черный силуэт птицы, которая удаля-
лась, лавируя между деревьями, и облегченно вздохнул.
Не все здесь было таким уж опасным.
Но ему еще долго придется смирять нервную дрожь
при малейшем шорохе.
581

Храп, как и в первый раз, превратился в рев, и Грего-
ри усмехнулся. Теперь животное было уже рядом. Может
быть, через несколько мгновений он увидит одно из тех
чудищ, которых с удовольствием выдумывали биологи
экспедиции. Что-то рычало в глубине леса за деревьями.
Солнечный луч просочился сквозь ветви в то самое
мгновение, когда он заметил поляну. Он застыл и присел на
корточки. Существо должно было находиться там. Оно
смолкло, но тишина казалась еще более тяжелой. Он при-
ложил ладонь к земле и ощутил ее дрожь. Существо про-
должало двигаться. Сердце Грегори бешено заколотилось,
он облизал губы и почувствовал вкус крови.
Секунды шли. Он подумал, что, может, лучше оставить
рацию, чтобы забрать ее позднее. У него будут свободные
руки, когда он встретится с этим нечто. Но рисковать не хо-
телось. Если существо окажется не одиноким, он может в
пылу схватки удалиться от рации.
«Нет, — сказал он себе,— надо вызывать остальных, а
без рации мне не найти даже свою капсулу».
Сквозь деревья на краю поляны он видел небо. Тучи
убегали, и солнце зажигало золотые искры в россыпи ка-
пель, застрявших па иголках.
Почва была взрыта. Грегори видел два поваленных де-
рева. Их красные, застывшие, словно в конвульсиях, корни
напоминали мертвых животных, вырванных из земли.
Напрягая слух, он пытался услышать храп или какой-
либо другой шум, чтобы отыскать по нему чудовище. Но
различал только множество посторонних звуков: чириканье
птиц, шорохи насекомых и далекое ворчание какого-то
зверя.
Неведомый мир кишел жизнью, а он был так одинок в
этом лесу, в этом чужом лете!
Согнувшись вдвое, Грегори подобрался к краю поляны
и встал на колени за деревом. Теперь он видел множество
поваленных, расщепленных стволов, глубокие раны корич-
невой земли. Неужели это' ревущее чудовище ополчилось
на лес? Он его не видел. Может быть, оно удалилось? Нет,
земля продолжала дрожать.
Грегори выпрямился, вышел из тени и зажмурился, ос-
лепленный.
Вдруг раздалось громовое рычание, и краем глаза он
увидел нечто несущееся прямо на него. Склон холма скры-
вал чудовище, но теперь оно двигалось к нему. За одно
короткое мгновение он разглядел тяжелый пуиповып. свер-
кающий на солнце панцирь и две черные конечности, вы-
582

рывающие куски земли. Скорость чудовища была ошелом-
ляющей, и он едва успел нажать спуск светомета.
Голубая беззвучная вспышка затмила сияние дня. По-
слышался вой, и в перегретом воздухе на миг повисла ост-
рая нота. Грегори опустил руку. Его сердце громко стуча-
ло, ноги вдруг сразу ослабли. Ему захотелось сесть, но он
остался стоять. От чудовища ничего не осталось. Почва ос-
текленела, в черном зеркале отражалось солнце. Вновь
опустилась тишина. Полная. Ни птиц, ни насекомых, ни
ревущих зверей.
«Никого! — подумал Грегори. — Одно движение — и не
останется никого и ничего...»
Он осмотрелся по сторонам, опасаясь появления друго-
го пунцового чудовища. Нет, свегомет опустошил всю
окрестность.
И он, стоя под жгучим солнцем, беззвучно, с горечью
расхохотался. Новый мир познавал человека.
Грегори присел на одни из поваленных стволов, потом,
^вил°в зеркальне воды, поднялся и взял анализатор. «Чу-
довище чудовищем, — сказал он себе, — но мне надо na-
il ir
Он проделал заученные жесты, стараясь унять дрожь
рук.
Существовало немало сложных ядов, и их присутствие
воле было бы опасным. Однако на экране появился ре-
зультат: «Вода питьевая», и Грегори стал пить, черпая пол-
ными горстями. Он наслаждался свежестью воды, от ко-
торой ломило зубы и исчезал противный вкус крови.
Когда Грегори выпрямился, он почувствовал себя в де-
сять раз сильнее.
4
День угасал. Грегори оставался на краю поляны, пока
солнце не ушло с очистившегося от туч неба. Тогда он вклю-
чил рацию и начал вызывать другие спасательные капсу-
лы — до двадцатой. Никто не ответил. Оставалось еще де-
вять капсул, но он не осмелился их вызвать, страшась пол-
ного молчания. Грегори закрыл рацию и постарался сглот-
нуть горечь, опять появившуюся во рту. Он выпил несколь-
ко глотков воды. Ему казалось, что сердце его сжалось в
холодный комок. Он ощущал одновременно печаль и ярость.
Ярость против этого мира, куда его доставила капсула,
грозив подавшейся экспедиции, против исчезнувшего ко-
рабля... Он надеялся приспособиться без машин и инстру-
583

ментов. Но теперь он знал, что день за днем, по мере исто-
щения энергии светомета, он будет превращаться в живот-
ное. Он будет думать только о воде, пище, бегстве — спа-
сении от смерти.
«Это не то, что нам говорили...» — Грегори почувствовал
головную боль и стиснул зубы. Он был р?збит, истерзан...
Нога превратилась в деревяшку. «Я не могу оставаться
здесь, — подумал он. — Надо встретиться с другими... Мне
никогда не говорили, что может случиться именно такое,
что может быть полное одиночество...»
Он окинул взглядом опустевшую поляну. Стволы дере-
вьев напоминали скелет гигантского животного, и на се-
кунду это показалось ему явью.
Солнце село за черные вершины деревьев. С криками
пролетела стая. Грегори подумал было использовать све-
томет на минимальной мощности, чтобы на лету поджа-
рить несколько птиц. Но потом обошелся одной питатель-
ной таблеткой. Он глотнул воды из ручейка, нашел, что
она отдает землей, и громко выругался.
Инъекции и таблетки как будто умерили боль в ноге.
Но раной следовало заняться всерьез. Он вынул аптечку
первой помощи и начал тщательно чистить рану. Она ока-
залась не такой уж глубокой, и он наложил довольно хо-
рошую повязку.
Повеяло свежестью, отогнавшей ужасы и отчаяние зной-
ного дня. Вскоре в этом мире наступит ночь, и Грегори
решил выбраться из лесу, чтобы не бодрствовать до утра
€ оружием в руках.
Он встал, пересек поляну, попытался сориентироваться.
Но лес окружал его со всех сторон. Он вернулся в подле-
сок и двинулся по склону, поросшему травой.
Тьма между деревьями густела, но Грегори уже не
вздрагивал от каждого крика невидимых животных и шо-
роха крыльев среди ветвей. Ему не хотелось ни есть, ни
нить, боль почти совсем утихла, и он подумал, что силы
его скоро восстановятся. Он победил пунцовую громади-
ну, которая напала на него. Оставалось только... Грегори
крепче сжал ручку рации. Может быть, другие все-таки
когда-нибудь ответят?.. Что если их растерзанные тела
лежат в обломках корабля? Он мог утонуть в каком-ни-
будь океане этого мира и стать тенью среди других зеле-
ных теней, гигантской рыбой со вспоротым брюхом. А мог
напороться на острые вершины горы...
Грегори остановился, внезапно оказавшись на открытом
месте.
184

Деревья расступились, и перед ним была узкая полоса,
которая рассекала лес. Он понял, что это своего рода тро-
па. Дорога, по которой ходили неизвестные животные...
Лишь бы не пунцовые чудовища...
Он ступил на тропу. По утоптанной земле Грегори по-
шел быстрее. Небо темнело, по нему пробегали странные
фиолетовые и красные блики. В лесу трещали бесчислен-
ные насекомые. Наступили сумерки чужого дня в миллио-
нах километров от людей.
После поворота тропа стала шире, и он вдруг услышал
знакомый храп. «Значит, верно, — подумал он. — Пунцо-
вые чудовища проложили эту лесную тропу. И она, навер-
ное, ведет к их логову... Если я до них доберусь, будет
хорошее побоище!»
Пока же '< нему приближалось одно из чудовищ.
Грегори отодвинулся в тень и спрятался за деревом.
Отсюда оч оид^л часть странной тропы и мог одним выст-
релом из светомета поджарить целое стадо пунцовых.
Храп прекратился на несколько секунд, потом стал
громче. И чудовище появилось. Его внешность обескуражи-
ла Грегори. Это не был пунцовый зверь, подобный тому,
которого си уничтожил. Незнакомец был крупнее. Чуть
пониже, но гораздо массивнее. В лесной полутьме он вы-
глядел черной движущейся массой, его невообразимые
глаза, казалось, отражали блеск исчезнувшего солнца. На
голове чудовища виднелось что-то вроде хобота; и в то
мгновение, когда Грегори поднял лазер, из хобота вырва-
лись грохочущие звуки. Животное, видимо, наделенное ка-
ким-то особым чувством, заметило его. Что выражал его
рев? Ужас или гнев? Он не стал терять время на решение
этого вопроса и нажал на спуск. Высокие деревья обрати-
лись в гигантские голубые колонны. Взрыв прогремел, и
тьма вернулась. Над тропой поплыл острый запах.
Грегори выпрямился, засовывая оружие за пояс. Теперь
дорога чудовищ блестела в том месте, где светомет рас-
плавил почву и уродливую воющую громадину.
— Черт побери! — сказал он почти весело. — Из-за
HF"
И продолжил путь по трепе. Он не знал, куда выйдет:
па oiKptdiyiu MccTh'ociii или л логову чудовищ. И то и дру-
гое было одинаково возможным. Если он выберется из
леса, он постарается вырыть себе убежище и разжечь огонь.
Если же ему придется бороться с чудовищами...
— Завтра, — сказал он вслух, — надо будет поохо-
титься.
585

А про себя добавил: «И вызвать других... пока работа-
ет рация...»
Он вновь подумал о чудовищах. Если он найдет их ло-
гово, нетрудно будет его уничтожить. Но долго так про-
должаться не может. Как он убедился, ему угрожали не
только пунцовые чудовища. Очевидно, он встретит еще
множество других ревущих и храпящих враждебных соз-
даний.
Медленно опускалась ночь. Появились звезды, и Гре-
гори, охваченный волнением, остановился. Ои видел бе-
лые, красные, желтые солнца. Одно из них было его роди-
ной. Корабль пересек всю эту бездну за несколько лет и
навсегда канул в мир, который могли бы населить люди...
Он тряхнул головой. Это было абсурдом, совершеннейшим
абсурдом.
Путешествие было долгим, таким долгим... Он хотел
припомнить хоть что-нибудь, но голова казалась пустой.
Ничего удивительного — после фантастического мимолет-
ного сна в звездолете... На Земле им объясняли. По край-
ней мере, он в этом был уверен. Но самой чЗемли он уже не
помнил. Мысленно он вертел это слово и так и эдак, пока
не заболела голова.
О Земле не стоило и вспоминать. Надо было думать
лишь о том, как ему выжить.
— Даже в одиночку! — сказал он. — Даже одному!
Грегори остановился, увидев перед собой неподвижный
силуэт. На повороте тропы, как часовой, высился черный
монолит. Грегори отступил на несколько шагов и стал его
рассматривать. Монолит слабо поблескивал в звездном
свете. Он прислушался и различил негромкое гудение. Что
это, животное или машина? Кровь быстрее заструилась по
жилам. Вторая гипотеза была слишком невероятной! Спе-
циалисты не думали всерьез о подобной возможности. И
тем не менее...
«Но кто? — подумал он. — Кто создал это? Чудовище
с хоботом?» Правда, ничто не подтверждало, что дорогу
ему преграждает машина. Чужая жизнь могла принять лю-
бое обличье. Светомет был уже у него в руке, и он спраши-
вал себя: «Что делать? Атаковать первым?» Он закусил
губу. В любом случае, он не мог пройти мимо этого, будь
то животное или машина. Но зачем стрелять, пока ему ни-
что не угрожает? А что если это создание окажется его
союзником в чужом мире? Заранее не угадаешь. Но когда-
нибудь человеку понадобится помощь неземлян. Ему было
5S6

трудно соображать. Кровотечение ослабило его, и ему
вдр-v мутп.т-гг.ттьно захотелось спать.
«А я ничего не знаю, — сказал он себе. — Может быть,
эта машина, это животное уже напало на меня каким-ни-
будь неведомым способом. Может быть, сонливость, кото-
рую я чувствую...» Он вздрогнул. Что-то происходило. У
основания монолита шевелилось что-то черное. Он крепче
сжал оружие.
Его зубы были стиснуты, он дышал прерывисто, бо-
рясь с непреодолимым желанием завыть от ужаса.
Внезапно ослепленный, он закрыл руками глаза и ин-
стинктивно бросился на землю. Он скорчился, потом при-
поднялся на локтях. Перед тем как выстрелить, он увидел
слепящий глаз, горевший сбоку от монолита и искавший
его. Ему показалось, что он услышал рев. Затем остались
только облако голубого огня, бесшумный взрыв, опалив-
ший ему легкие. Он покачнулся и покатился по земле, а с
неба с треском и свистом обрушились на него языки пла-
мени. Они хлестали его по груди, плечам, и он потерял
сознание.
5
...Грегори лежал на койке на борту корабля. Он видел
над собой громадные балки из голубоватой стали, устрем-
ленные ко второму отсеку, забитому аппаратурой. В прямо-
угольных иллюминаторах изредка появлялось пламя дви-
гателей. Вдруг со всех сторон задребезжали звонки трево-
ги. Он вскочил с койки, побежал. И вспомнил детство. Од-
нажды, испугавшись огней алтаря и золотисто-медных от-
светов во мраке, он убежал из собора, куда его привела
мать. Балки корабля напоминали своды охваченного пла-
менем собора. Он бежал по центральному коридору...
Он открыл глаза, и видение растаяло. Звонки преврати-
лись в пронзительный стрекот насекомого. Над лесом на
звездном фоне он увидел золотую луну. Грегори шевель-
нулся, и в правой руке вспыхнуло пламя боли. Он засто-
нал. С трудом приподнялся на левом локте. В воздухе
пахло паленым; его едва не вырвало. Снова болело бедро.
Он ощупал землю вокруг. Светомета рядом не было. На
мгновение ледяной страх заставил его забыть о боли. За-
тем он заметил оружие, слабо поблескивавшее в свете лу-
ны по ту сторону тропы.
Поднимаясь, он еле сдержал крик. Правая рука болта-
лась, как сломанная ветвь, в которой тлел огонь.
587

«Днем бы, — подумал он, — я осмотрел рану». Он ежал
губы и покачнулся. Несколько шагов до светомета показа-
лись ему вечностью. Голова горела, и ему невероятно хо-
телось пить.
Он опять повесил оружие на пояс.
— Я не подохну здесь, — громко проговорил он. —
Черт возьми, не подохну.
Он допустил ошибку.
Создание на повороте тропы оказалось машиной. Ма-
шиной невероятной мощности, набитой энергией. Взрыв
мог убить его, сжечь, рассеять огненными каплями.
Но там было и животное или, скорее, существо. А мо-
жет быть, несколько существ? Они подстерегали его в но-
чи. Они знали, что он придет. И наверное, они были соз-
дателями машины. В таком случае у них должны быть и
другие, более эффективные средства. Бороться с ними в
одиночку нечего и думать.
Рано или поздно он проиграет.
Грегори приблизился и осмотрел то, что осталось от
машины, кучу раскаленных, еще розовых обломков. Стоял
отвратительный запах. Он определил несколько оплавлен-
ных металлических деталей. Светомет все стер, все уни-
чтожил. Существа и технику. Он спросил себя, стоит ли ид-
ти дальше по тропе. Это становилось опасным. «Кем бы
они ни были, — подумал Грегори, — эти существа вер-
нутся».
Он содрогнулся и со страхом подумал, что сознание
могло и не возвратиться к нему до их прихода. Он пред-
ставил себе одну из громадин, протягивающую к нему свой
хобот.
Дальше, где-нибудь в горах, наверное, расположена
метрополия, населенная тысячами этих чужаков.
Если он не хочет попасть прямо в волчье логово, надо
покинуть тропу. Волчье... Секунду он искал в помраченной
памяти образ животного, носившего это имя. Но его там
не было. И голову и грудь жгло пламя лихорадки, и каж-
дый глоток ночного воздуха опалял его легкие.
Он углубился в лес, во тьму, полную стрекота насеко-
мых, страшась звука собственных шагов и треска ломаю-
щихся ветвей.
«Боже, как хочется спать, — думал он. — С каким бы
удовольствием я поспал...»
Ноги несли его сами собой. На мгновение ему показа-
лось, что между деревьями пляшет рой огоньков. Потом
все опять утонуло во мраке.
588

Он остановился, прислонился к дереву, и тут его выр-
вало. Он весь дрожал от холода. Трясущейся рукой про-
вел он по липкому лбу, потом снова двинулся вперед и че-
рез несколько метров почувствовал, как невидимые кусты
хлещут его по ногам. Листья шуршали под рукой, а шипы
цеплялись за комбинезон. Он дернулся, пытаясь освобод^тп
правую ногу, и застонал от боли в бедре. Неожиданно ку-
старник уступил, и Грегори, не рассчитав усилия, упал. Он
скатился в ложбинку, полную влажных листьев и мягкой
земли.
Наполовину зарывшись в листву, он лег на спину, ли-
цом к своду леса, и провалился в сон.
Ему снилось что-то пылающее, страшное. С серого тя-
желого неба рушились плавящиеся балки, и он, задыхаясь,
убегал. Вначале он был на громадном корабле, потом на
белой, залитой солнцем равнине. Должно быть, это было
на берегу моря, ибо он слышал рокот воли и ощущал ил
губах вкус соли. Он лизнул свою руку и вспомнил детство.
Он продолжал бежать, но теперь он бежал обнаженный по
белому пляжу. Морские птицы с черными клювами летели
слева от него, словно сопровождая. В ушах неумолчно гро-
хотало море, а во рту был все тот же вкус соли.
Он проснулся, чувствуя, что задыхается..
Соль во рту оказалась его собственной кровью, смешан-
ной с землей. Он выплюнул ее.
Рев над ним не был ревом моря. В серой туманной полу-
мгле утра где-то над деревьями жужжала и ревела неведо-
мая громадина. Он сдез успел заметить быструю тень.
Яростный ветер обрушился на ветви. Потом рев удалился
и стих.
«Ужас, — подумал он. — Бредовый сон...» Теперь за
ним охотилась чудсьч^щная птица... Он встал на колени.
Птица?.. А может быть, летательный аппарат?
Правая масть его теля была как бревно, недвижное и
холодное. Он ощупал грудь. К ней прилипли земля и ос-
татки листьев. Наверное, ночью опять шел дождь. Он ог-
ляделся. Деревья неясными серыми и рыжими силуэтами
гыплывали из тумана, который еще окутывал подлесок.
Небо, однако, светлело быстро. Угрожающее жужжание
«.тихло, но Грегори услышал вдали странный крик, нечто
вроде призыва дикого животного. И другой, в противопо-
ложной стороне.
«Боже правый!..» Он обхватил голову руками. Лоб его
болел и на ощупь казался ледяным. «Я совсем один!» Ом
вспомнил о рации и тут же вскочил на ноги. Все тело его
589

напряглось. Ему показалось, что сердце останавливается.
— Спокойно, — произнес он. — Прежде всего аптеч-
ка... сменить повязку... осмотреть руку.
Он торопливо обыскал карманы. Открыв аптечку, он
увидел, что все было в целости.
Он сменил повязку на ноге. Одна инъекция, одна таб-
летка. Он глянул на руку и скривился. То, что он увидел,
больше напоминало обгоревшую кору, чем человеческую
кожу. Но рука все же двигалась. Он прислонился к дере-
ву и расчетливо проделал все необходимое. Очистил рану.
Присыпал антибиотиком. Снова ввел успокаивающее.
Грегори спрятал аптечку, проглотил питательную таб-
летку, уб-едился, что светомет висит на поясе. И снова дви-
нулся в путь. Он должен был разыскать рацию, вернуться
на тропу, невзирая на опасность.
«Девять капсул, — думал он, рассеянно глядя на свои
сапоги, загребавшие листья и землю. — Остается девять
капсул... Надо их вызвать. И еще корабль... Может быть,
он ответит...»
Ему пришла в голову мысль, которая на несколько се-
кунд возродила надежду. Могло статься, что корабль по-
кинула только его капсула. Тогда только он, Грегуар Гре-
гори, оказался потерянным в этом чужом лесу, а экспеди-
ция уже основывала колонию...
Но до сих пор ни одна из капсул не ответила. Ни одна
из первых двадцати. Даже если они остались в своих сталь-
ных колыбелях на борту корабля, они должны были отве-
тить. И сигнал маяка его капсулы был бы уже засечен.
Он двигался вперед лишь благодаря левой ноге: правая
тащилась за ней, безжизненная, холодная. Правда, он уже
не чувствовал жара лихорадки.
Розовый свет зари просочился в лес. Грегори увидел
перед собой крохотное черное животное. Потом с ветки
сорвалась птица. Жизнь в лесу просыпалась. Он больше
никого не страшил.
«Да, теперь им нечего бояться, — с горечью подумал
Грегори. — Теперь дичью стал я...»
Вдруг он едва не вскрикнул от радости, увидев меж-
ду деревьями тропу. И почти тут же раздался рев прибли-
жающегося чудовища.
6
Грегори не стал рисковать. Он поднял светомет и вы-
стрелил, как только уродливая громада выскочила из-за
Г?с>0

поворота. В голубой вспышке высвобожденной энергии он
увидел второе чудовище, которое остановилось позади пер-
вого и попыталось отступить. Он уничтожил и его, пере-
ведя ствол лазера всего на несколько миллиметров.
И тут же, не теряя ни секунды, двинулся по тропе, оста-
вив позади себя два черных дымящихся пятна.
Чужое утро разбудило птиц, и они появились над ост-
рыми вершинами деревьев. Грегори осторожно шел по краю
тропы. Его правая рука сжимала рукоятку лазера.
Рев... Он бросился в лес.
Фантастическая птица пронеслась над тропой. На
мгновение ему показалось, что она улетает. Но она верну-
лась, чиркнула по вершинам деревьев, и, когда все вдруг
стихло, Грегори понял, что птица села.
«Нужно узнать, что это такое», — подумал он.
Светомет уничтожит врага, будь то птица или машина.
Тропа начала поворачивать, и он узнал знакомое место.
Чуть дальше виднелись черные остатки машины.
Рация... Он приступил к поискам, пригнувшись к земле,
шаря в траве под деревьями.
Но рация исчезла.
Он стоял посреди тропы, и ему хотелось выть от ярости
н одиночества. Занималась заря, небо розовело и голубе-
ло. Вскоре наступит чужое летнее утро, потом пылающий
день. А он останется непоправимо одиноким в этом чужом
мире, населенном чудовищами.
Он двинулся дальше, уже ни о чем не думая. Взошло
солнце, и на деревья легли золотистые пятна. Тучи насеко-
мых вырвались из светлых кустарников с дикими ягодами.
Грегори уже не соображал, куда он идет. Мысли путались,
обрывались, голова болела. Иногда в его воображении воз-
никали города-спруты, ревущие от избытка энергии, — сто-
лицы этой планеты. Деревья обращались в колонны, а тро-
па становилась дорогой циклопов.
«Земля никогда не узнает, — думал он. — Земля...»
Она была только словом. Он закрыл глаза и сжал виски ру-
ками, чтобы вернуть образ Земли. Но только пустота и
страх кружились в голове леденящим хороводом.
Тропа вновь повернула, деревья раздвинулись, и перед
ним открылся обширный вид. Зеленые и черные горы, свет-
лые, залитые солнцем долины, бледные пятна далеких
озер... И еще что-то, чего он не мог определить. Какие-то
правильные странные формы.
591

Где-то послышалось гудение, потом рев в противопо-
ложной стороне. Грегори вспомнил о гигантской птице,
опустившейся рядом с тропой.
Птица... Машина...
«Что ты тут делаешь?» — спросил он себя. Неожиданно
Грегори почувствовал опасность. Он хотел уйти с тропы,
скрыться в лесу под темным и мягким сводом больших
деревьев.
И тут он увидел девушку.
Она была человеком, это было несомненно. Ее длинные
темные волосы буйными прядями струились по плечам. На
ней были брюки и маленькие черные сапожки. Большие
глаза удивленно разглядывали его.
— Великий боже! — произнес он. Ему хотелось пла-
кать. — Хоть кто-то спасся... — Он приблизился к ней. —
Где ваша капсула? Вам известно, что стало с кораблем?
Она отступила, отрицательно покачивая головой. Рев,
который Грегори услышал за несколько секунд до этого,
начал приближаться. Он протянул девушке руку.
— Чудовища! — торопливо сказал он. — Они ищут
меня... Вы их еще не встречали? Идемте. И скорей! Надо
бежать...
Она открыла рот, снова покачала головой. Он схватил
ее за руку, но она вырвалась быстрым движением.
— Господи, да идите же! ■— крикнул он. — Вон они!
Она побежала по тропе, и он бросился за ней. Чудови-
ще с хоботом выросло на повороте. Девушка споткнулась,
упала. Чудовище в нерешительности остановилось. Грего-
ри взвыл и поднял светомет. Он боялся ранить девушку и
опоздал на долю секунды.
Чудовище сделало что-то непонятное, и жгучее пламя
пронзило ему грудь.
Но он не упал. Он бросился назад к краю тропы. Пламя
пожирало его изнутри. Позади снова взвыло чудовище. Ка-
залось, что кричало несколько голосов.
Грегори хотел спрятаться под деревья. Он сделал пры-
жок. Ему казалось, что он плывет по воздуху и никак не
может упасть. Серая липкая пустота окружала его, а де-
ревья удалялись с ужасающей быстротой. Пальцы его вце-
пились в землю. За секунду до того, как провалиться в не-
бытие, он открыл глаза и увидел у самого своего лица бе-
лый камень.
На камне чернели слова, и за мгновение до того, как
его голова упала на траву, приближение смерти открыло
ему истину.
S92

Надпись гласила:
«Департамент Ньевр. Сен-Сож — 8 километров».
7
Лейтенант, два солдата и девушка склонились над ним.
Он лежал на животе. Одна рука была прижата к груди, а
вторая тянулась к дорожному указателю. Его комбинезон
был заляпан грязью, в волосах застряли сосновые иглы.
Лейтенант осторожно перевернул его, приложил ухо к
груди. Выпрямившись, он покачал головой.
Вдали на проселочной дороге показались люди с верто-
лета.
— Его звали Грегуар Грегори, — сказал лейтенант. Он
глянул на обоих солдат и бледную, онемевшую девушку. —
«Ланжевен-П» разбился вчера на юге Сахары тут же по-
сле старта. Никто не думал, что хоть один мог спастись.
А потом случайно засекли сигнал маяка его спасательной
капсулы. Ее нашел один крестьянин.
— Это был мой отец, — пробормотала девушка.
— Катастрофа и шок свели его с ума, — продолжал
лейтенант; чувствовалось, что он говорит больше для себя,
чем для солдат и девушки.
Люди с вертолета были уже в нескольких метрах. Впе-
реди, пыхтя, как морж, семенил толстый капитан.
— Бедняга, он покинул корабль за несколько секунд до
катастрофы. Везение, если хотите... — Лейтенант покачал
головой. — Он решил, что опустился на одной из планет
Сириуса, это несомненно. Вначале он поджарил на лужай-
ке трактор с водителем. Потом вчера вечером — «джип» с
четырьмя людьми. Они поставили на машины громкогово-
рители, но он ничего не понял.
— А трансформатор? — вставил один из солдат. —
Всю округу лишил тока. А рядом был еще «джип» с про-
жектором.
— Еще два человека, — сказал лейтенант. — Транс-
форматор взорвался... Правда, его, — он указал рукой на
Грегори, — чуть не убило током. Это спасло бы людей с
последних двух «джипов». Ну и мясорубка!.. — Он подмял
голову и неуверенно глянул на девушку. — Да, мясорубка.
Район перекрыли слишком поздно... Рехнувшийся бедняга
с лазером в руках на свободе... Четырнадцать смертей... —
Слова тяжело падали с его губ.
Люди с вертолета остановились позади них. Толстый
капитан наклонился.
5П

— Вы с ним разделались? — сказал он.
Лейтенант резко выпрямился. И обернулся к капитану,
испытывая жгучее желание влепить ему пощечину.
— Да, — просто сказал он. — Он сошел с ума.
— Знаю, знаю, — обронил капитан, осматривая тело. —
Тренировки космонавтов чрезвычайно тяжелы, и, как это
ни парадоксально, достаточно одного несчастного случая,
какой-нибудь встряски, чтобы слабые...
Лейтенант направился к «джипу», чтобы больше ничего
не слышать. Солнце уже накалило дорогу. Он спрашивал
себя, каким видел этот летний мир Грегори. Один из сол-
дат позади него пробормотал:
— Что ни говори, все-таки Сириус...
Альфред БЕС ТЕР
Наверное, трудно даже осознать, сколь велик «парк»
машин времени в мировой фантастике. Начиная с Герберта
Уэллса, редкий из фантастов не посылал своих героев хотя
бы раз в будущее или прошлое. Известный американский
фантаст и критик Альфред Бестер не исключение. Впрочем,
мастер остается мастером. В рассказе «Выбор» использова-
ние машины времени решено с характерной для этого писа-
теля парадоксальностью. А. Бестер родился в 1913 году в
Пыо-Иорке, первый рассказ опубликовал в двадцатишести-
летнем возрасте. Он автор многих сборников рассказов и
романов, один из которых — «Уничтоженный человек» —
был опубликован в 1972 году в русском переводе под на-
званием «Человек без лица».
ВЫБОР
Эта история — предупреждение пустым фантазерам,
подобным вам, мне или Адьеру.
?,V можно ли вы потоатить на одна чашка коаЪе. до-
стопочтенный сэр? Я есть несчастный голодающий орга-
низм.
Днем Адьер был статистиком. Он занимался такими
вещами, как телицы, средние величины и распределения,
гомогенные группы и случайные отборы. Ночью же Адьер
погружался 15 сложные и тщательно продуманные фанта-
зии. Либо ом переносился на сотню лет назад, ме забыв

прихватить энциклопедии, бестселлеры и результаты ска-
чек; либо воображал себя в Золотом Веке совершенства да-
лекого будущего.
Пока вы, и я, и Адьер очень похожи.
Не можно ли пожертвовать одна чашка кофе, дражай-
шая мадам? Для благословенная щедрость. Я признателен.
В понедельник Адьер ворвался в кабинет своего шефа,
размахивая кипой бумаг.
— Глядите, мистер Гранд! Я открыл нечто!..
— О, черт, — отозвался Гранд. — Какие могут быть
открытия во время войны?
— Я поднимал материалы Внутреннего Департамента...
Вам известно, что численность нашего населения увеличи-
лась? На 3,0915 процента.
— Это невозможно. Мы потеряли столько, что... Долж-
но быть, где-то вкралась ошибка, — пробормотал Гранд,
пролистав бумаги. — Проверьте.
— Есть, сэр, — затараторил Адьер, покидая кабинет. —
Я знал, что вы заинтересуетесь, сэр. Вы идеальный стати-
стик, сэр.
Во вторник Адьер обнаружил отсутствие связи между
отношением «рождаемость-смертность» и ростом населе-
ния. Адьер представил данные шефу, заработал похлопы-
вание по спине и отправился домой к новым фантазиям:
проснуться через миллион лет, узнать разгадку тайны и ос-
таться там, припав к лону земли и всяким другим, не ме-
нее прекрасным лонам.
В среду Адьер выяснил, что в округе Вашингтон числен-
ность населения упала на 0,0029 процента. Это было не-
приятно, и ему пришлось искать прибежища в мечтах о Зо-
лотом Веке королевы Виктории, в котором он изумил и по-
корил мир потоком романов, пьес и стихов, позаимствован-
ных у Шоу, Голсуорси и Уайльда.
Одна чашка кофе, благородный сэр?! Я есть бедная
личность, нуждающаяся в жалость.
В четверг Адьер проверил Филадельфию. Прирост на
0,0959 процента. Так!.. Литл-Рок—1,1329. Сент-Луис —
2,092. И это несмотря на полное уничтожение района Джеф-
ферсона, происшедшее из-за досадной ошибки военного
компьютера.
— Боже мой! — воскликнул Адьер, дрожа от возбуж-
дения. Чем ближе к центру страны, тем больше прирост
595

численности. Но ведь именно центр пострадал сильнее
всего! В чем же дело?
Этой ночью он лилорадочно метался между прошлым и
будущим, а следующим днем по имеющимся данным начер-
тил на карте останков Соединенных Штатов концентриче-
ские окружности, цветами, обозначая плотность населения.
Красный, оранжевый, желтый, зеленый и синий круги об-
разовали идеальную мишень, в центре которой оказался
Канзас.
— Мистер Гранд! — вскричал Адьер в высокой стати-
стической страсти. — Ответ таится в Канзасе!
— Поезжайте туда и добудьте этот ответ, — велел
Гранд, и Адьер удалился.
Можно ли уделить цена один кофе, почтенная мисс? Я
есть изголодный организм, требующий к себе питания.
Поездки в те дни, надо вам сказать, были связаны с
немалыми трудностями. Корабль, шедший в Чарльстон
(в северных штатах железных дорог не осталось), налетел
на мину. Семнадцать часов Адьер держался в ледяной
де, бормоча сквозь зубы:
— Если б я только родился па сто лет раньше!
Очевидно, эта форма молитвы оказалась действенной.
Его подобрал тральщик и доставил в Чарльстон. Там Адь-
ер получил почти смертельную дозу радиоактивного облу-
чения в результате рейда, не повредившего, по счастью, же-
лезнодорожное полотно. Он лечился весь путь: Бирмингем
(бубонная чума), Мзмфис (отравленная вода), Литл-Рок
(карантин) и, наконец, Лайонесс, штат Канзас.
ьыплески лавы из шрамов на земле; выжженные доро-
ги; тучи сажи и нейтрализующих веществ; радиоактивное
свечение в темноте.
После беспокойной ночи в отеле Адьер направился в ме-
стный Статистический центр, вооруженный до зубов всяко-
го рода документами. Увы, центр не был вооружен данны-
ми. Снова досадная ошибка военных. Центра просто не су-
ществовало.
Весьма раздраженный, Адьер направил стопы в Меди-
цинское Бюро, предполагая получить сведения о рождаемо-
сти у практикующих врачей. Бюро было на месте, и был
даже акушер, который и сообщил Адьеру, что последнего
врача забрали в армию восемь месяцев назад. Возможно, в
тайну посвящены повивальные бабки, но их Списков не
имеется. Придется ходить от двери к двери, интересуясь у
каждой дамы, не практикует ли она это древнее занятие.
596

Адьер вернулся в гостиницу и на кусочке оберточной
бумаги написал: «Столкнулся с дефицитом информации.
Ждите дальнейших сообщений». Он засунул послание в алю-
миниевую капсулу, прикрепил ее к единственному выжив-
шему почтовому голубю и с молитвой выпустил его. Потом
сел у окна и загрустил.
Его внимание привлекло странное зрелище. На площадь
внизу только что прибыл автобус из Канзаса. Эта старая
развалина со скрежетом затормозила, открыла двери с боль-
шим трудом и выпустила одноногого мужчину с забинто-
ванным обожженным лицом. Очевидно, это был состоя-
тельный фермер, который мог позволить себе приехать в
поисках медицинского обслуживания. Автобус развернулся
для обратного пути в Канзас и дал гудок. Тут-то, собствен-
но, и началось странное.
Из ниоткуда... абсолютно ниоткуда... появилась толпа
людей. Они выходили из переулков, из-за развалин... они
заполнили всю площадь. Здоровые, веселые, счастливые,
они болтали и смеялись, забираясь в автобус. Они напоми-
нали туристов, с сумками и рюкзаками, ящиками, картон-
ками и далее с детьми. Через две минуты автобус был по-
лон. Когда он тронулся, из салона грянула песня, и эхо ее
еще долго блуждало среди разрушенных зданий и груд
камней.
— Будь я проклят, — проговорил Адьер.
Он не видел беззаботной улыбки больше двух лет. Он
не слышал веселого пения больше трех лет. Это было жут-
ко. Это было невообразимо.
— Эти люди не знают, что идет война? — спросил он
себя.
И чуть погодя:
— Они выглядят слишком здоровыми. Почему они не
в форме?
И наконец:
— Кто они?
Ночью Адьер спал без сновидений.
Не может ли добрейший сэр потратить одна чашка ко-
фе? Я инороден и слаб голодом.
Ранним утром Адьер за непомерную плату нанял маши-
ну, выяснил, что бензин нельзя купить вообще ни за какие
деньги, и раздобыл хромую лошадь. Увы, опросы населе-
ния ничего не дали. Он вернулся как раз к отходу автобуса
в Канзас.
597

Снова орда веселых людей заполнила площадь. Снова
старенький автобус затрясся по разбитой дороге. Снова ти-
шину разорвало громкое пение.
— Будь я проклят, — тяжело прохрипел Адьер. —
Шпионы?
В ту ночь он был секретным агентом Линкольна, пред-
восхищающим каждое движение Ли, перехитряющим Джэк-
сона и Джонсона.
На следующий день автобус увез очередную партию та-
инственных весельчаков.
И на следующий.
И на следующий.
— Четыреста человек за пять дней, — подсчитал Адь-
ер. — Район кишит шпионами.
Он начал бродить по улицам, стараясь выследить без-
заботных туристов. Это было трудно. Местные жители ниче-
го о них не знали и ими не интересовались. В те дни дума-
ли лишь о том, как выжить.
— Все сходится. Лайонесс покидает восемьдесят чело-
век в день. Пятьсот в неделю. Двадцать пять тысяч в год.
Возможно, это и есть ключ к тайне роста населения.
Адьер потратил двадцать пять долларов на телеграмму
шефу. Телеграмма гласила: «Эврика. Я нашел».
Не можно потратить на одна одинокая чашка кофе, бес-
ценная мадам? Я есть не бродяга, но лишенный человек.
Счастливый шанс представился на следующий день. Как
обычно, подъехал автобус, но на этот раз толпа собралась
слишком большая. Трое не влезли. Вовсе не обескуражен-
ные, они отошли, замахали руками, выкрикивая напутст-
вия отъезжающим, затем повернулись и пошли по улице.
Адьер стрелой выскочил из номера и следовал за ними
через весь город, на окраину, по пыльной проселочной до-
роге, пока они не свернули и не вошли в старый амбар.
— Ага! — сказал Адьер.
Он сошел на обочину и присел на неразорвавшийся сна-
ряд. Ага — что? Ясно только, где искать ответ.
Сумерки сгустились в кромешную тьму, и Адьер осто-
рожно двинулся вперед. В этот момент его схватила пара
рук, к лицу прижали что-то мягкое...
Одна одинокая чашка кофе для бедный несчастливец,
достойный сэр. Щедрость благословит.
Адьер пришел в себя на койке в маленькой комнате. Ря-
дом за столом сидел и деловито писал седовласый джентль-
598

мен с резкими чертами лица. На краю стола находился
радиоприемник.
— П-послушайте, — слабо начал Адьер.
— Одну минутку, мистер Адьер, — вежливо сказал
джентльмен и что-то сделал с радиоприемником. В центре
комнаты над круглой медной плитой возникло сияние, сгу-
стившееся в девушку — нагую и очаровательную. Она под-
скочила к столу, засмеялась и затараторила:
— Вд-ни-тк-ик-лт-нк.
Джентльмен улыбнулся и указал на дверь.
— Пойдите разрядитесь.
Девушка моментально выбежала.
— Вы шпионы, — обвинил Адьер. — Она говорила по-
китайски.
— Едва ли. Скорее, эта старофранцузский. Середина
XV века. Простите.
Он снова включил радио. Теперь свечение породило го-
лого мужчину, заговорившего с отчаянной медлительно-
стью:
— Мууу, фууу, блууу, уауу, хаууу, пууу.
Джентльмен указал на дверь; мужчина вышел, еле пе-
реставляя ноги.
— Мне кажется, — дружелюбно продолжил седовласый
джентльмен, — что это влияние потока времени. Двигаясь
вперед, вместе с ним, они ускоряются; идя против его те-
чения назад — тормозятся. Разумеется, этот эффект через
пару минут исчезает.
— Что?! — вздохнул Адьер. — Путешествие во време-
ни?
— Ну да... Вот ведь интересно. Люди привыкли рас-
суждать о путешествии во времени. Как оно будет исполь-
зовано в археологии, истории и т. д. И никто не видел ис-
тинного его назначения... Терапия.
— Терапия? Медицина?
— Безусловно. Психологическое лечение для тех непри-
способленных, которым не помогают другие средства. Мы
позволяем им эмигрировать. Бежать. Наши станции стоят
через каждые четверть века.
— Не понимаю...
— Вы попали в иммиграционное бюро.
— О, господи! — Адьер подскочил на койке. — Ответ к
загадке! Сюда прибывают тысячи... Откуда?
— Из будущего, разумеется. Перемещение во времени
стало возможным с... э, скажем, с 2505 года.
— Вы говорили, что идут из прошлого тоже.
599

— Да, но иерво*ачально-то они из будущего. Просто
решили, что зашли слишком далеко.—Седовласый джентль-
мен задумчиво покачал головой.— Удивительно, какие
ошибки совершают люди. Абсолютно утрачивают контакт с
реальностью. Знал я одного... его не устраивало ничто дру-
гое, как времена королевы Елизаветы. «Шекспир. — гово-
рил он,— испанская армада. Дрейк и Рэли. Самый муже-
ственный период истории. Золотой Век». Я не смог его об-
разумить, и вот... Выпил стакан воды и умер. Тиф.
— Можно ведь сделать прививки...
— Все было сделано. Но болезни тоже меняются. Ста-
рые штаммы исчезают, новые появляются. Извините...
Из свечения вышел мужчина, что-то протараторил и вы-
скочил за дверь, чуть не столкнувшись с обнаженной де-
вушкой, которая заглянула в комнату, улыбнулась и про-
изнесла со странным акцентом:
— Простите, мистер Джеллинг. Кто этот только что
вышедший джентльмен?
— Питере.
— Из Афин?
— Совершенно верно.
— Что, не понравилось?
— Трудно без водопровода.
— Да, через некоторое время начинаешь скучать по со-
временной ванной... Где мне взять одежду? Или здесь уже
ходят нагими?
— Подойдите к моей жене. Она вам что-нибудь под-
берет.
В комнату вошел «замедленный» мужчина. Теперь он
был одет и двигался с нормальной скоростью. Они с де-
вушкой взглянули друг на друга, засмеялись, поцеловались
и, обнявшись, ушли.
— Да,—произнес Джеллинг.—Выясняется, что жизнь—
это сумма удобств. Казалось бы, что такое водопровод]
по сравнению с древнегреческими философами, по потом
вам надоедает натыкаться на великих мудрецов и слушать,
как они распространяются про известные вам вещи. Вы на-
чинаете скучать по удобствам и обычаям, которых раньше
и не замечали.
— Это поверхностный подход, — сказал Адьер.
— Вот как? А попробуйте жить при свечах, без цен-
трального отопления, без холодильника, без самых простых
лекарств... Или наоборот, проживите в будущем, в колос-
сальном его темпе.
— Вы преувеличиваете, — сказал Адьер. — Готов по-
600

спорить, что существуют времена, где я мог бы быть счаст-
лив, я...
— Ха! — фыркнул Джеллинг. — Великое заблужде-
ние. Назовите такое время.
— Американская революция.
— Э-ээ! Никакой санитарии. Никакой медицины. Холе-
ра в Филадельфии, малярия в Нью-Йорке. Обезболивания
не существует. Смертная казнь за сотни мелких проступков
и нарушений. Ни одной любимой книги или мелодии.
— Викторианская эпоха.
— У вас все в порядке с зубами и зрением? Очков мы с
вами не пошлем. Как вы относитесь к классовым различи-
ям? Ваше вероисповедание? Не дай вам бог принадлежать
к меньшинству. Ваши политические взгляды? Если сегодня
вы считаетесь реакционером, те же убеждения сделают
вас опасным радикалом сотню лет назад. Вряд ли вы буде-
те счастливы.
— Я буду в безопасности.
— Только если будете богатым; а деньги мы с вами по-
слать не можем. Нет, Адьер, бедняки умирали в среднем в
сорок лет в те дни... уставшие, изможденные. Выживали
только привилегированные, а вы будете не из их числа.
— С моими-то знаниями?
Джеллинг кивнул.
— Ну вот, добрались до этого. Какие знания? Смутные
представления о науке? Не будьте дураком, Адьер. Вы
пользуетесь ее плодами, ни капли не представляя сущно-
сти.
— Я мог бы специально подготовиться и изобрести...
радио, например. Я бы сколотил состояние на одном радио.
Джеллинг улыбнулся.
— Нельзя изобрести радио, пока не сделаны сотни со-
путствующих открытий. Вам придется создавать целый мир.
Нужно изобрести и научиться изготовлять вакуумные дио-
ды, гетеродинные цепи и т. д. Вам придется для начала по-
лучить электрический ток, построить электростанции, обе-
спечить передачу тока, получить переменный ток. Вам... —■
но зачем продолжать? Все очевидно. Сможете вы изобре-
сти двигатель внутреннего сгорания, когда еще не имеют
представления о переработке нефти?
— Боже мой! — простонал Адьер. — Никогда не ду-
мал... А книги? Я мог бы запомнить...
—И что? Опередить автора? Но публику вы тоже опе-
редите. Книга не станет великой, пока читатель не готов
60J

понять ее. Она не станет доходной, пока ее не будут поку-
пать.
— А если отправиться в будущее?
— Я же объяснил вам. Те же проблемы, только нао-
борот. Мог бы древний человек выжить в XX веке? Остать-
ся в живых, переходя улицу? Водить автомобиль? Разгова-
ривать на ином языке? Думать на этом языке? Приспосо-
биться к темпу и идеям? Никогда. Сможете вы приспосо-
биться к тридцатому веку? Никогда.
— Интересно, — сердито сказал Адьер, — если прош-
лое и будущее настолько неприемлемы, зачем же путеше-
ствуют эти люди?
— Они не путешествуют, — ответил Джеллинг. — Они
бегут.
— От кого?
— От своего времени.
— Почему?
— Оно им не нравится.
— Куда же они направляются?
— Куда угодно. Все ищут свой Золотой Век. Бродяги!..
Вечно недовольны, вечно в пути... Половина попрошаек, ко-
торых вы видели, наверняка эти лодыри, застрявшие в чу-
жом времени.
— Значит те, кто специально приезжают сюда... дума-
ют, что попали в Золотой Век?!
— Да.
— Но это безумие! — вскричал Адьер. — Неужели они
не видят: руины? радиация? война? истерия? Самый ужас-
ный период в истории!
Джеллинг поднял руку.
— Так кажется вам. Представители каждого поколе-
ния твердят, что их время — самое тяжелое. Но поверьте
моему слову, когда бы и как бы вы ни жили, где-то обяза-
тельно найдутся люди, уверенные, что вы живете в Золотом
Веке.
— Будь я проклят, — проговорил Адьер.
Джеллинг пристально посмотрел на него.
— Будете, — мрачно сказал он. — У меня для вас пло-
хие новости, Адьер. Мы не можем позволить вам остаться
здесь — нам надо хранить секрет.
— Я могу говорить везде.
— Да, но в чужом времени никто не будет обращать
на вас внимания. Вы будете иностранцем... чудаком.
— А если я вернусь?
602

— Вы не сможете вернуться без визы, а я вам ее не
дам. Если вас это утешит, то знайте, что вы не первый, ко-
го мы так высылаем. Был, помню, один японец..,
— Значит, вы отправите меня...
— Да. Поверьте, мне очень жаль.
— В прошлое или будущее?
— Куда хотите. Выбирайте.
— Почему такая скорбь? — напряженно спросил Адь-
ер. — Это же грандиозное приключение! Мечта моей жизни!
— Верно. Все будет чудесно.
— Я могу отказаться, — нервно сказал Адьер.
Джеллинг покачал головой.
— В таком случае вас придется усыпить. Так что луч-
ше выбирайте сами.
— Я счастлив сделать такой выбор!
— Разумеется. У вас правильное настроение, Адьер.
— Мне говорили, что я родился на сто лет раньше.
— Всем обычно это говорят... или на сто лет позже.
— Мне говорили и это.
— Что ж, подумайте. Что вы предпочитаете... прекрас-
ное будущее или поэтическое прошлое?
Адьер начал раздеваться, раздеваться медленно, как
делал каждую ночь, перед тем как предаться фантазиям.
Но сейчас фантазии предстояло воплотиться, и момент вы-
бора страшил его. Еле переставляя ноги, он взошел на мед-
гый диск, на вопрос Джеллинга пробормотал свое реше-
ние и исчез из этого времени навсегда.
Куда? Вы знаете. Я знаю. Адьер знает. Он ушел в Зем-
лю Наших Дорогих Мечтаний. Он скрылся в прибежище
Наших Снов. И почти тут же понял, что покинул единствен-
ное подходящее для себя место.
Сквозь дымку лет все времена кроме нашего кажутся
золотыми и величественными. Мы жаждем будущего, мы
томимся по прошлому и не осознаем, что выбора нет... что
день сегодняшний, плохой или хороший, горький, тяжелый
пли приятный, спокойный или тревожный,— единственным
день для пас. Ночные мечты — предатели, и мы все — со-
участники собственного предательства.
Не можно тратить цена одна чашка кофе, достойный
сэр? Нет, сэр, я не есть попрошайная личность. Я есть из-
голодный японский странник оказаться в этот ужасный
год. Почетный сэр! Ради вся святая милость! Один билет
в город Лайонесс. Я хочу на колени молить виза. Я хочу в
Хиросима, назад, в 1945. Я хочу домой.
603

Томмазо ЛАИДОЛЬФИ
О Томмазо Ландольфи (1908—1979) — известном италь-
янском писателе, Эссеисте, специалисте по русской литера-
туре — лучше всего сказать словами критика Льва Аннин-
ского:
«...Всю жизнь Ландольфи переводил русские книги —
Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тютчева, Тургенева, До-
стоевского, Толстого, Лескова, Чехова, Бунина. Собственно,
он и был известен в Италии как переводчик рус-
ского, пока соотечественники не разглядели в нем одного
из корифеев прозы XX века. Может быть, русская класси-
ка помогла ему сохранять присутствие духа в странствии
по «тараканьему морю» реальности?
Так теперь он возвращает нам свой опыт».
МЕЧ
Как-то вечером, перебирая всякий хлам, перешедший к не-
му по наследству от предков, Ренато ди Пескоджаитурко-
Лонджшю обнаружил... Впрочем, вначале несколько слов
о самих предках. Если не считать далеких предков-кресто-
носцев, все представители рода Пескоджантурко-Лонджи-
но были, как говорится, людьми серьезными и основатель-
ными; каждый глава рода заботился о его процветании,
всячески приумножая фамильное добро. Блаженной памя-
ти родитель Ренато представлял собой как бы связующее
звено между стройной вереницей образцовых пращуров и
собственным дитятей. Дитятя же, сколько ни старался, так
ничего путного в жизни и не сделал. Был он страшно кап-
ризен, донельзя чувствителен, а главное — необыкновенно
ленив. К тому же, мот и недотепа.
Казалось, со смертью Ренато прервется и весь древний
род, окончательно изживший себя и обреченный на неиз-
бежное исчезновение. Весьма примечательно и то, что за
короткий срок, всего за каких-то два поколения, от преж-
него богатства Пескоджантурко-Лонджино осталось одно
далекое воспоминание. Так что теперь Ренато мог без пре-
увеличения считать, что все его наследство состояло из
многочисленного старинного хлама, скопившегося на чер-
даках родового замка. Помимо, разумеется, самого замка,
в котором он теперь обитал, почти лишенный средств к су-
ществованию.
604

Итак, в тот вечер из пыльной груды старинного оружия,
доспехов и конского снаряжения Ренато неожиданно из-
влек меч, которого раньше никогда не видел. Прежде всего
его внимание привлекли ножны, искусно выполненные из
разноцветного бархата и виссона и стянутые тонкими ре-
мешками из дорогих кож. При свете канделябра на изы-
сканных тканях слабо поблескивали потускневшие от вре-
мени чеканные бляхи, должно быть, золотые или серебря-
ные. Судя по всему, вещь была действительно ценной и
сразу заинтересовала Ренато: как знать, может, она со-
служит ему добрую службу? Он решил отнести меч в
свои покои и как следует его осмотреть.
и некоторых пор 1-снато ощущал в душе странное вол-
нение, скорее даже предчувствие, совершенно, впрочем, бес-
предметное, хотя и немало его тревожившее. Смутно он по-
нимал, что настало время что-то предпринять, чтобы выйти
наконец из тупика. Но помимо неясных угрызении совести,
Ренато часто испытывал непреодолимую внутреннюю
дрожь, словно движимый провидением искатель сокровищ,
который чувс1вует близость желанного клада. Ренато мни-
лось, что ом стал обладателем несказанного богатства, хо-
тя пока он еще не знал, что оно собой представляет и как
мм Еообще можно воспользоваться. Теперь же, стоя со сво-
ей драгоценной находкой перед горящим камином, Ренато
вновь ощутил, как знакомое чувство переполняет его с не-
бывалой силой.
Едва с ножен была стерта пыль, они предстали перед
Ренато именно такими, какими он ожидал их увидеть. Ни-
чего не скажешь: славное оружие, сразу видно руку боль-
шого мастера! Бляхи, без сомнения, были из чистого золо-
та. Эфес украшали изрядно потемневшие от долгого зато-
чения изумруды и топазы. Однако Ренато почему-то не ре-
шался вынуть клинок: непонятный страх удерживал его.
Наконец резким движением он рванул рукоять меча.
Свет осеннего солнца, рассекавший сквозь полуприкры-
тые ставни комнатные сумерки, его тонкие, как стрелы, лу-
чи, вонзавшиеся в самые укромные уголки покоев, яркие
языки ненароком взбудораженного пламени — все это бы-
;:о ничто в сравнении с ослепительным сверканием клинка!
От невыносимого блеска Ренато невольно зажмурил глаза,
хотя в старинной зале царил всегдашний полумрак. Дело
в том, что клинок, казалось, источал собственный слепящий
свет. Безупречно отполированная поверхность клинка со-
хранила первозданную гладь. С первого взгляда можно бы-
ло подумать, что он выкован из листового золота. Но где-то
605

в глубине клинка таилась зловещая чернота {вовсе не зат-
мевавшая его сияющей прозрачности), которая роднила за-
гадочный материал скорее с тем же топазом или редким
восточным камнем. Сквозь полупрозрачное лезвие клинка
Ренато мог различить извивавшиеся языки каминного пла-
мени. Клинок был столь тонок, что казалось, у него вообше
не было ни толщины, ни лезвия, ни ребер; его, наверное,
можно было согнуть и искорежить, если бы не таинственный
способ закалки, сделавший его твердым и гибким, как и
подобает всякому доброму стальному клинку.
«Черт побери!» — только и вырвалось у Ренато. Ом пол-
нее клинок к большому пальцу, чтобы проверить остроту
лезвия.
Лучше бы он этого никогда не делал! Кончик пальни
вместе с ногтем тотчас отлетел прочь. Ренато даже почуди-
лось, что он не ощутил ни малейшего нажима со стороны
лезвия. Точнее, именно в этом-то все и заключалось. Лезвие
клинка прошло сквозь подушечку и ноготь, будто не задев
их вовсе и не причинив при этом никакой боли. Но стоило
только Ренато спустя мгновение едва пошевелить рукой,
как кончик пальца отвалился, и он почувствовал жгучую
боль.
— Черт побери!—снова воскликнул Ренато.— Вот эго
клинок!
Взяв отложенный было меч, Ренато решил испробовать
его на чем-нибудь потверже. Он протянул меч к полену, одни
конец которого горел в камине, а другой лежал на тагане.
Не успел меч коснуться полена, как то послушно расколо-
лось, обнажив необыкновенно четкий срез.
В этот момент клинок зарделся косыми бликами от ка-
минного пламени. На его поверхности, точно в пылающем
медном зеркале, неожиданно выступили когда-то выграви-
рованные слова. Окутанные неуловимой дымкой, они по-
явились как бы из недр клинка и выглядели совершенно
невесомыми, словно начертанные солнечной пылью на ед-
ва уловимом дуновении, ветра.
Ренато прочел: «Я, Кавалер Кастальдо ди Пескоджам-
турко-Лонджино, Закалил сей меч, что Кладенца Орлан-
дова острее. Отныне ворогов не будет у Тебя». Слова были
писаны старинным шрифтом и звучали как вирши.
Ренато охватило сильнейшее волнение. Он с силой опу-
стил меч на один из каминных таганов, как бы не веря за-
вету далекого предка. Не успел он и глазом моргнуть, как
Злестящий медный набалдашник покатился в огонь. Значит,
меч с такой же легкостью разрезал и металл! Оставив обез-
606

главленный таган, Ренато принялся разгуливать по старин-
ной зале и сыпать удары направо и налево. Он потрясал
своим новым оружием и сокрушенно восклицал:
— Горе мне, теперь передо мной нет преград! Несчаст-
ный, весь мир у твоих ног! Кто посмеет тебе противиться?
Куда бы ни направлял Ренато свой огненный меч, тот
повсюду с легкостью прокладывал себе путь. Точно призрак,
не знающий препятствий, проходил он сквозь пораженный
предмет, не оставляя после себя ни малейших следов. И ес-
ли косо разрубленный предмет все же сохранял равновесие
н не разваливался, достаточно было легкого прикоснове-
ния, чтобы окончательно расщепить его надвое.
А Ренато все расхаживал по зале, не в силах остано-
виться. Он оставлял за собой одни обломки. Рухнули
оземь, не сумев сохранить равновесия, два каменных бюста
почтенных предков, стоявшие в нишах меж дверей; с шу-
мом отвалились высоченные спинки от нескольких массив-
ных стульев; громыхая полетели па пол кованые пластины
с четырех рыцарских доспехов; из овальной ниши в степс
выступала мраморная женская рука — была отсечена и она;
еще мгновение — и бессильно осели долу, прошептав что-
то напоследок, старинные портьеры.
На шум примчался взбудораженный старик-мажордом,
единственный, кто еще приглядывал за порядком в замке.
Ренато грозно рявкнул на старика, и тот с опаской попятил-
ся к двери, видя в руках хозяина сверкающий меч.
В ту ночь подле Ренато на старинном ложе с балдахи-
ном покоился обнаженный клинок. «Вот она, моя планида.
Нет, не зря мне на днях знак был, — размышлял Ренато. —
Вот он, заветный клад, только руку протяни, да если бы
раньше знать... Но теперь-то настал и мой долгожданный
час. Этот меч нечувствительно проходит сквозь любое тело,
рассекает любую преграду. С его помощью я совершу вели-
кие подвиги, какие точно, еще не знаю, но великие, да, ве-
ликие». Ренато долго еще не мог заснуть: его ни на секунду
не оставляла тревожная мысль о лежавшем рядом мече,
который трепетно поблескивал в темноте.
Однако шли дни, а Ренато так и не мог найти достой-
ного применения чудодейственному мечу. Неужели же, уди-
витесь вы, даже столь могущественное оружие может ока-
заться не у дел? Увы, бывает и такое. Кроме того, ни для
кого не секрет, что чем достойнее оружие, тем величествен-
нее цель, которой оно служит. Этот меч был оружием не-
обычным и для обычного дела не годился.
607

Так, в ожидании славных делний, Ренато пренебрегал
делами помельче, пока наконец не стало и таковых. Остав-
шись ни с чем, Ренато вынужден был скрепя сердце при-
знать, что биться не на живот, а на смерть ему особо не с
кем, а драконы и чудища давно уже перевелись... Для чего
же тогда вообще нужен был этот меч? Повторяю, все это
покажется вам странным, но... попытайтесь сами найти при-
менение такому мечу — и вы поймете, как это непросто.
Но и это было еще не все. Вместо того чтобы защищать
хозяина от врагов, меч сам превратился в личного врага
Ренато (а позднее и в нечто гораздо большее!). В самом
деле, то, что Ренато не мог воспользоваться мечом или не
знал, как это сделать, вовсе не снимало с него ответствен-
ности за обладание им. Поистине мучительное чувство!
«Итак, — говорил он себе, — в моих руках — чудесное
оружие. Но я не знаю, на что его употребить».
Эта мысль окончательно лишила Ренато душевного по-
коя, его последнего зыбкого прибежища. Просыпаясь яс-
ным утром, Ренато иногда думал: «Сегодня я совершу не-
что... нечто прекрасное!» Но утро сменялось днем, за днем
ааотупал вечер, а благородное намерение так и оставалось
неосуществленным. Уже Ренато не расставался с мечом и
го время прогулок по окрестностям. По пути он отсекал
девственно-невинные головки диких лилий, покачивавшихся
при дуновении предвечернего ветерка (сколь точная карти-
на будущей трагедии!). Уже для первой пробы сил он раз-
рубил пополам двух своих коров, и во всем замке не сыскать
было в целости рыцарских доспехов иль статуи, у которой
не были бы снесены голова, рука или плечо. Однако дальше
этого фантазия Ренато не шла. Да, меч становился его вра-
гом, и Ренато начал уже жалеть, что судьба уготовила ему
такое наследство.
И вот однажды вечером в замке появилась сияющая
белизной девушка. Была она неповторимой красоты: ч.е
■.зетлые кудри ниспадали на гибкий, как тростник, и строй-
ный, как тополек, стан. Она, была облачена в белое шелко-
вое платье, доходившее до самого пола и перехваченпоо в
талии широким поясом. Взгляд ее был робким и нежным.
— Чего тебе нужно? — буркнул Ренато, увидев ее на
пороге.
— Я знаю, тебе не хочется меня видеть, — испуганно
проронила она в ответ. — Но жить без тебя я уже не смогу.
"Недавно я это окончательно поняла. И я подумала: лучше
тысячу раз умереть.
603

Ренато, почти никогда не расстававшийся со своим жи-
вым мечом, машинально схватил его с длинного дубового
стола. Между ним и девушкой.сверкнул пылающий клинок.
— Уходи, — скомандовал Ренато. — Убирайся, оставь
меня в покое. Ты же ненавидишь меня?
— Никуда я не уйду, — проговорила девушка, не от-
ступив ни на шаг. Лишь на мгновение сияние меча ослепи-
ло ее. Сквозь огонь клинка Ренато различал подернутый
дымкой, чуть изогнутый облик девушки, похожий на отра-
жение в колеблющейся водной глади.
— Теперь я уже не уйду ни за что на свете.
— Но я не хочу! Не хочу, чтобы меня любили! — зато-
пал ногами Ренато, потрясая мечом. В это мгновение у не-
го вдруг мелькнула мысль: «Может, это и есть тот долго-
жданный подвиг?»
— Возненавидь, — произнес он несколько мягче. — Воз-
ненавидь меня, слышишь? Разве солнце не заливает ноля
золотом своих лучей, а лесные птицы не выводят чудных
трелей? Разве не слыхать больше шепота опавшей листвы
или переливов журчащего ручья? Разве вольный ветер не
гуляет по горным стремнинам? Что тебе до меня и до моей
затхлой берлоги?
— Солнце, — ответила девушка, — это пепел, поля —
прах, а природа мрачна и безмолвна, Ренато, если рядом
пет тебя.
— Советую тебе поостеречься! — крикнул Ренато. «Вот
он, час.великого подвига!» — думал он, охваченный стран-
ным дурманом.
— Мне нечего бояться, — с нежностью в голосе промол-
вила девушка.
То были ее последние слова. Ренато резко взметнул меч
и с размаху опустил его на девушку. Клинок прошел через
тонкий стан, не встретив ни малейшего сопротивления. Но
девушка не упала. Не двигаясь, она пристально смотрела
на своего убийцу нежным улыбающимся взглядом. На фо-
не темных витражей белоснежное чело девушки, увенчан-
ное далекими ночными звездами, сияло подобно утренней
заре. На нем не видно было и следа ужасной раны. Но меч,
который Ренато по-прежнему держал в руках, казалось,
лишился в ее лилейном теле всего своего блеска. Величест-
венное оружие в один миг потускнело и стало пепельного
цвета. Теперь оно напоминало безликую головешку, жал-
кий, никчемный кусок металла! С самого Ренато вдруг спа-
ла пелена дурмана. Кровь разом отхлынула от его лица.
Парализованный ужасом, он смотрел на девушку и не мог
609

поверить в содеянное. Отбросив в сторону уже бесполезное
оружие, он закричал:
— Боже! Что я наделал!
Тогда рассеченная надвое девушка захотела улыбнуться
любимому и успокоить его. Этого оказалось достаточно. Ее
.чицо чуть треснуло и постепенно стало распадаться. Сла-
бая, вначале едва заметная полоска крови прочертила ли-
нию от золотистых волос до шеи. Затем она побежала еще
ниже, по груди и белоснежному шелку. Трещина все уве-
личивалась; из нее хлестала, слабо пенясь в волосах, кровь.
Улыбка превратилась в чудовищную гримасу, двусмыслен-
ную, безобразную ухмылку. Хрупкое тело неудержимо раз-
валивалось. Девушка падала, рассеченная неуловимым ме-
чом. В образовавшемся просвете поблескивали далекие ноч-
ные звезды. Еще мгновение — и беззащитное создание рух-
нуло оземь на глазах у своего убийцы. И только невинная
кровь соединяла ее разрубленное тело.
А что же меч? Неужели это потускневшее, но по-преж-
нему неотразимое оружие может понадобиться кому-то
еще? Человек, унаследовавший его, зашвырнул меч на дно
самой глубокой пропасти, чтобы избавить мип от его губи-
тельной власти. Но пришли иные люди или боги и извлек-
ли его из бездны, чтобы отдать в руки других, ни в чем
не повинных людей. И те т^если его по своему земному
пути, словно крест; и этому суждено быть на горе всем
лючям.
Норман СПИН РАД
Все прогрессивные писатели мира поднимают свой голос
и;v-те войны. Одни делают это так, как Т. Ландольфи, жи-
вописавший страшный 'облазн применения «абсолютного
оружия», другие — так, как известный американский фан-
тест Норман Спин рад (1940), в своем рассказе «Творение
прекрасного» убедительно показавший деградацию куль-
туры, которую неминуемо влечет за совой любая война—■
пусть даже и не е-еуничтожающая.
ТВОРЕНИЕ ПРЕКРАСНОГО
— Вас дожидается джентльмен по имени Сибаро Ито,—
объявил селектор. — Он желает приобрести какой-ни-
будь ценный исторический памятник.
610

Не покидая своего кабинета, я навел справки о посети-
теле через центральный компьютер. Мой мистер Ито ока-
зался не кем иным, как владельцем осакской компании
«Грузовые ракеты Ито». Если Сибаро Ито выписывает чек
на любую сумму, не превышающую размер государствен-
ного долга, то в надежности этого чека можно не сомне-
ваться.
В кабинет легким шагом вошел стройный, начинающий
лысеть мужчина в красном шелковом кимоно с черным оби,
отделанным парчой. Совершенно уверен, что в ядовитом
смоге Осаки мистер Ито щеголяет в наимоднейших евро-
пейских костюмах. В нем все было идеально; типичный
японский бизнесмен, великолепный образчик той породы,
что вытеснила нас с международной арены.
Мистер Ито едва заметно поклонился и вручил мне ви-
зитную карточку. Я ответил кивком головы и остался си-
деть. Эти игры могут показаться глупыми, но с японцами
нельзя вести дело иначе.
Усевшись напротив меня, Ито вытащил из рукава ки-
моно черный рулон и церемонно водрузил его на стол.
— Мне известно, мистер I аррис, что вы являетесь зна-
током и собирателем плакатов середины 1960-х годов, —
сказал он. — Молва о вашей славной коллекции достигла
даже окрестностей Осаки и Киото, где я имею честь про-
живать. Позвольте преподнести вам скромный дар. Мысль,
что он будет находиться в таком знаменитом окружении,
наполняет меня счастьем и навеки делает вашим долж-
ником.
Мои руки дрожали, когда я разворачивал плакат. Учи-
тывая финансовые возможности мистера Ито, его скромный
дар никак не мог быть незначительным. Мой папаша обо-
жал распространяться о тех старых днях, когда всем за-
правляли американцы... Однако должен согласиться, что у
японского бизнеса есть определенные достоинства.
Но когда я развернул рулон... Я едва не уронил себя в
глазах гостя — до того мне захотелось присвистнуть. Ибо
я держал в руках ни больше ни меньше как самую первую
афишу «Благодарных Мертвых»5 в мягких черно-серых
тонах, редчайший экземпляр, совершенно недоступный про-
стым смертным. Я не смел поинтересоваться, каким обра-
зом приобрел его мистер Ито. Наступил торжественный мо-
мент, когда мы оба с молчаливым благоговением рассма-
1 «Благодарные Мертвые» — известная в конце 1960-х годов рок-
группа.
611

тривали плакат, чья красота и историческая ценность ото-
двинули на второй план тс пустяковые преходящие пробле-
мы, которые свели нас вместе.
— Надеюсь, мне представится возможность так же ус-
ладить ваши чувства, как вы усладили мои, мистер Ито,—
наконец проговорил я.
Вот так нужно строить фразы. Вроде бы и благодаришь,
и в то же время тактично напоминаешь о деле.
Мистер Ито внезапно смутился, даже потупился.
— Простите за дерзость, мистер Гаррис, но я питаю на-
дежду, что вы в состоянии помочь мне уладить весьма де-
ликатное семейное дело.
— Семейное дело?
— Именно. Я прекрасно сознаю свою бесцеремонность,
но вы, безусловно, человек утонченный н благоразумный...
Его самоуверенность таяла на глазах, как будто он со-
бирался просить помощи в удовлетворении какой-то мерз-
кой страстишки. Я почувствовал на своей стороне неоспо-
римое преимущество и понял, что сейчас передо мной от-
кроются определенные финансовые перспективы.
— Пожалуйста, не стесняйтесь, мистер Ито.
Ито нервно улыбнулся.
— Моя жена происходит из артистической семьи, —
начал он. — И ее мать, и се отец удостоены высокого зва-
ния «Гигант Национальной Культуры», о чем они не устают
.мне напоминать. Хотя я достиг немалых успехов на попри-
ще грузовых ракет, я в их глазах — простой торговец, в эс-
тетическом отношении дикарь по сравнению с их благород-
ной изысканностью. Вы понимаете мое положение, мистер
Гаррис?
Я кивнул со всей симпатией, на которую способен. Эти
японцы потрясающе усложняют себе жизнь! Крупнейший
промышленник — и его бросает в пот от одной мысли о
своих родственничках-нахлебниках, которых он запросто
может купить с потрохами! В то же время он вознамерился
утереть нос этим сукиным детям каким-то мудреным восточ-
ным путем... Сдается мне, что японцы куда лучше могут
заправлять миром, чем собственной жизнью.
— Мистер Гаррис, я желаю купить для своего поместья
в Киото видное произведение американской кульлури. От-
кровенно говоря, оно должно быть достаточного масштаба,
чтобы напоминать родителям жены о моих успехах в мате-
риальной сфере всякий раз, когда их взгляд падет па дан-
ное приобретение. А я, будьте уверены, установлю его та-
ким образом, чтобы это происходило весьма часто. Но, ра-
512

зумеется, оно должно обладать красотой и исторической
ценностью, доказывая тем самым, что мой вкус не уступа-
ет их собственным вкусам. Тогда я вырасту в глазах род-
ственников, завоюю уважение и восстановлю покой в сво-
ем доме. Мне сообщили, что вы являетесь незаменимым
советником в этих вопросах, и я горю желанием осмотреть
любые творения прекрасного, которые вы сочтете для ме-
ня подходящими.
Так вот в чем дело! Он хочет купить что-то достаточно
большое, чтобы повергнуть в изумление свою утонченную
родню, но не может довериться своему вкусу, и при этом,
словно золотая рыбка, купается в море иен! Я буквально
иг мог повепить в свою удачу. Сколько же удастся с него
содрать?..
— А... какого размера предмет вы имеете в виду, мис-
тер Ито? — небрежно спросил я.
— Я желаю приобрести какой-нибудь выдающийся па-
мятник монументальной архитектуры, с тем расчетом, что-
бы превратить мои сады в место поклонения его красоте.
Следовательно, необходимо произведение классических про-
порций. Разумеется, оно должно быть достойно поклонения,
иначе все потеряет смысл.
Да, это вам не обычная продажа очередного Говарда
Джонсона или бензозаправочной станции. Даже старый
«Хилтон» или Зал Почета бейсбольной ассоциации Купер-
стауна, которые я загнал в прошлом году, пожалуй, были
бы мелковаты для этого дела. Собственно говоря, Ито дал
понять, что цена не имеет для него значения. Это же мечта
всей жизни! Простофиля с неограниченным кредитом сам
доверчиво просится в мои нежные ручки!
— Если угодно, мистер Ито, — предложил я, — мы не-
медленно можем осмотреть несколько вариантов здесь же в
Нью-Йорке. Мой флайер па крыше.
— С вашей стороны в высшей степени любезно нару-
шить ради меня свои планы, мистер Гаррис. С удовольст-
вием соглашаюсь.
Я поднял фланер па высоту примерно около тысячи фу-
тов и повел его над полуразрушенными джунглями Манхэт-
тена. Потом мы снизились до трехсот футов и, залетев со
стороны острова Бедло, стали медленно приближаться к
статуе Свободы. Я специально не торопился подходить к
Обезглавленной Даме — товар всегда надо показывать ли-
цом. Ракурс получился великолепный: огромная зеленая
гтатуя с налетом копоти от зажигательно"' ^омбы подни-
малась из залива, словно поверженный колосс.
613

Лицо мистера Ито не выдавало никаких эмоций. Он
бесстрастно смотрел прямо перед собой.
— Вам, безусловно, известно, что это знаменитая ста-
туя Свободы, — начал я. — Как большинство памятников
старины, она доступна любому покупателю, который будет
выставлять ее с подобающим уважением. Мне не составит
труда убедить Бюро Национальных Ценностей в безупреч-
ности ваших намерений.
Мы кружили вокруг острова, чтобы Ито мог осмотреть
статую со всех сторон и надлежащим образом оценить се
презентабельность. Однако его лицо оставалось таким же
невыразительным.
— Как видите, с тех пор, как Мятежники взорвали го-
лову фигуры, ничего не изменилось, — продолжал я, ста-
раясь подогреть его интерес. — Тем самым памятник при-
обрел еще большее историческое значение и покрыл себя
неувядаемой славой. Подарок из Франции, он символизи-
рует собой родство Американской и Французской револю-
ций. Расположенная у входа в нью-йоркскую гавань, статуя
Свободы для многих поколений иммигрантов стала вопло-
щением самой Америки. А нанесенный Мятежниками ущерб
служит лишь напоминанием, как легко мы вышли из этой
переделки. Кроме того, он придает определенный меланхо-
лический настрой, вы не находите? Эмоциональность и тон-
кая красота слиты воедино в элегантном шедевре мону-
ментальной скульптуры. А запрашиваемая цена много ни-
же, чем можно было бы ожидать.
Когда мистер Ито наконец заговорил, он казался сму-
щенным.
— Надеюсь, вы меня простите, мистер Гаррис, так как
мои чувства проистекают из глубочайшего уважения к бла-
городному прошлому вашего народа... Но на меня данное
произведение искусства действует угнетающе.
— Каким образом, мистер Ито?
Флайер завершил облет статуи Свободы и начал следу-
ющий круг. Ито опустил глаза и, отвечая, не отрываясь
смотрел на маслянистые воды залива.
— Символизм этого разбитого памятника печалит меня.
Статуя олицетворяет собой упадок некогда великой нации.
Поместить ее в Киото было бы с моей стороны поступком
низменным и постыдным. Я бы осквернил память вашего
народа и проявил безграничное чванство.
Ну, что вы на это скажете?! Он, видите ли, оскорблен,
потому что считает, что выставить памятник в Японии —>
значит нанести обиду Соединенным Штатам. Выходит, де-
614

лая такое предложение, я задеваю его достоинство и наме-
каю на азиатское бескультурье. Тогда как для всякого нор-
мального американца эта распроклятая — не более чем ста-
рая рухлядь, годная лишь на то, чтобы всучить ее иностран-
цам, которые рады-радешеньки ухлопать бешеные деньги
за сомнительную привилегию утащить ее к себе. Нет, от
этих японцев просто сойдешь с ума! Кого еще можно оскор-
бить, предлагая сделать то, что они считают унизительным
для вас, хотя вы ничего дурного для себя в этом не видите?!
— Надеюсь, я не обидел вас, мистер Ито, — не подумав,
выпалил я и чуть не откусил себе язык. Как раз этого и
нельзя было говорить! Я действительно обидел его и теперь
подлил масла в огонь, поставив его в положение, когда
вежливость требовала отрицать это.
— Уверен, что ничего не могло быть дальше от ваших
намерений, мистер Гаррис, — искренне проговорил Ито. —
Всего лишь волна грусти при мысли о хрупкости величия...
Само по себе это ощущение, можно сказать, даже полезно
для души. Но видеть памятник постоянно — выше моих сил.
Льстивая японская учтивость или истинные чувства?
Кто знает, что эти люди чувствуют на самом деле? Порой
мне кажется, что они сами не ведают. Но так или иначе,
его настроение надо повысить. Причем быстро. Гмм...
— Скажите, мистер Ито, вы любите бейсбол?
Глаза Ито зажглись, словно маяки. Мрачность исчезла,
замененная теплым сиянием неожиданной улыбки.
— Да! — воскликнул он. — Я снимаю ложу на осак-
ском стадионе, но должен признаться, что до сих пор пи-
таю тайное пристрастие к «Гигантам». Как странно, что
великая игра заброшена у себя на родине.
— Однако лишь благодаря этому факту я имею воз-
можность предложить то, что несомненно вызовет у вас са-
мую горячую заинтересованность. Летим?
— Безусловно, — ответил мистер Ито. — Здешние ок-
рестности угнетающе действуют на мою нервную систему.
Мы поднялись на высоту пятьсот футов и вскоре оста-
вили покосившуюся груду грязной меди далеко позади.
Просто диву даешься, сколько значения ухитряются при-
дать японцы любому старому хламу. Причем нашему хла-
му, будто у них мало своего собственного. Но уж кому жало-
ваться, только не мне — я недурно живу благодаря этому.
Мы пересекли Гарлем и на скорости триста миль в час
промчались над Бронксом. Не было никакого смысла очи-
щать мили выжженных равнин, и теперь весь район зарос
высокой травой, ядовитым сумахом и густым кустарником.
615

Никто там не живет, если не считать патетических группок
старых смирных хиппи, не заслуживающих нашего внима-
мия. Эта местность производила удручающее впечатление,
н и хотел, чтобы мистер Ито пролетел над ней высоко и бы-
стро.
К счастью, нам было недалеко, и через пару минут мы
уже парили над объектом назначения — единственным со-
оружением, оставшимся сравнительно невредимым в этом
бедламе. Каменное лицо мистера Ито преобразилось. Его
осветила счастливая мальчишеская улыбка, и мне стало
ясно, что я попал в цель.
— Ух ты! — восторженно воскликнул Ито. — Стадион
Янки!
Древнее ристалище легко отделалось во время Мяте-
жа — так, малость обуглилось, да кое-где поосыпались вне-
шние бетонные стены. Лежащие вокруг развалины, гигант-
ские груды раздробленного кирпича, проржавевшие сталь-
ные конструкции, целые горы рухляди — все поросло ку-
старником и деревьями, естественно переходящими в дикий
природный ландшафт. Более или менее сохранился лишь
проходивший по поверхности участок подземки — огненно-
рыжий скелет, покрытый мхом.
Бюро Национальных Ценностей обнесло стадион элек-
трифицированной колючей изгородью, которую патрулиро-
вал охранник в одноместном скиммере. Я опустился до пя-
тидесяти футов и сделал пять кругов над игровым полем,
давая зачарованному мистеру Ито хорошенько насмотреть-
ся. Пусть представит себе, как восхитительно будет выгля-
деть этот шедевр в окружении его садов. Всякий раз, когда
наши пути сближались, охранник махал рукой — он, дол-
жно быть, изнывал здесь от однообразия и скуки среди
руин и чокнутых хиппи.
— Можем ли мы опуститься? — спросил мистер Ито
прямо-таки с благоговейным трепетом. Готово, он попался!
Его глаза сияли, как у сладкоежки, которому подарили кон-
дитерскую.
— Разумеется, мистер Ито.
Я медленно подвел флайер к центру стадиона и поти-
хоньку направил его к сплетению высокой травы. Мы слов-
но ныряли в огромный, не имеющий крыши собор, а вокруг
нас кольцом смыкались покореженные трибуны — прогнив-
шие деревянные скамьи, укрывавшие в своих темных глу-
бинах тучи птиц. Царила атмосфера какого-то затаенного
величия.
Мистер Ито разве что не прыгал от восторга.
616

— Ах, как прекрасно! — вздыхал он. — Какая грациоз-
ность! Какое благородство! Какие славные дела сверша-
лись здесь в былые дни!.. Дозволено ли нам ступить на это
историческое поле?
— Иу конечно, мистер Ито.
Все шло превосходно. От меня не требовалось ми слова.
Он продавал себе этот замшелый пустырь куда успешнее,
чем это делал бы я.
Мы пошли через бурьяны, вспугивая диких голубей. Не-
объятность пустого стадиона наводила священный трепет,
словно это были греческие руины или Стоунхендж, а
не заирошенная иеисиольнаи площадка. Казалось, трноуны
заполнены тенями болельщиков; в воздухе звучало эхо ве-
ликих деяний, и в каждой темном щели клубились призра-
ки исторических событий.
Мистер Ито, как выяснилось, знал о Стадионе Янки
больше, чем я (и больше, чем я когда-либо хотел знать).
Он торжественно вышагивал по полю, таская меня за со-
бой, и демонстрировал свою эрудицию.
— Мемориальные плиты с именами незабвенных героев
«Нью-Р1оркских Янки», — провозгласил мистер Ито, заме-
рев возле отметки с полустершимися цифрами «405». Здесь
из поля торчали, словно надгробия, три камня, а за ними
па стене — пять позеленевших медных табличек. — Леген-
дарные Рут, Гейриг, Димаджио, Мэнтл... Вот тут Микки
Мэнтл загнал мяч на трибуны — подвиг, в течение почти
полувека считавшийся невозможным. А там Эл Джинфри-
до остановил прорыв великого Димаджио на знаменитом
первенстве мира...
Поразительно, сколько он знал всякой всячины об этой
ерунде и какое колоссальное значение все это имело в его
глазах. Казалось, нашему обходу нет конца. Я бы, навер-
ное, свихнулся с тоски, если бы меня не утешал тот факт,
что он купился с потрохами. Пока Ито объяснялся в любви
Стадиону Янки, я убивал время, подсчитывая про себя
иены. С него можно содрать миллионов десять, а значит,
мне перепадал круглый миллион. Мысль о плывущих ко
мне в руки денежках помогала улыбаться все два часа, в
течение которых Ито блаженно лепетал и пускал слюни
от удовольствия.
Бь^л уже полдень, когда он наконец насытился и позво-
лил отвести себя к фланеру. Настала пора заняться де-
лом — надо брать его тепленьким, пока он еще неспособен
к сопротивлению.
617

— Мне невыразимо приятно наблюдать ваши глубокие
чувства к этой изумительной спортивной арене, мистер Ито.
Я приложу все усилия для скорейшего оформления доку-
ментов на собственность.
Мой клиент замер, будто очнувшись от приятных снов,
а потом опустил глаза и даже почти незаметно втянул
голову в плечи.
— Увы, — печально проговорил мистер Ито. — Лелеять
на своей земле благородный Стадион Янки превосходило бы
самые смелые мечты, но подобное самопотворство лишь
усугубит мои семейные невзгоды. Родители супруги неве-
жественно считают возвышенное искусство бейсбола заве-
зенным американским варварством, и моя супруга, к не-
счастью, разделяет их мнение и часто бранит меня за при-
страстие к этой игре. Если я приобрету Стадион Янки, то
окажусь посмешищем в собственном доме, и жизнь моя
станет совершенно невыносимой.
Ну, что вы скажете? Наглый сукин сын потратил два
часа моего времени, обнюхивая каждый камень на этой по-
мойке, и едва не свел меня с ума болтовней... — прекрасно
отдавая себе отчет, что брать не будет!! Мною завладело
отчаянное желание вколотить его зубы в глотку. Но я
вспомнил о иенах, на которые у меня еще оставалась на-
дежда, и остановился на более подходящем ответе: легкая
улыбка понимающей симпатии, вздох завистливого сожа-
ления и грустное «Увы!».
— Тем не менее, — бодро добавил мистер Ито, — я бу-
ду вечно лелеять память об этом визите. Считайте меня
своим должником, мистер Гаррис.
Это меня доконало.
Дело пахло керосином. Срывалась самая крупная сдел-
ка в моей практике. Я показал Ито два лучших образца на
своей территории, и они ему не подошли. А если он не под-
берет ничего по своему вкусу на северо-востоке, оставалась
еще масса первосортного товара в других местах. И предо-
статочно моих коллег, которые не откажутся прикарманить
жирный куш.
— Вы, безусловно, устали, мистер Гаррис, — сказал
мистер Ито. — Не буду вас больше беспокоить. Пожалуй,
нам пора возвращаться. Если вы подберете для показа что-
нибудь еще, мы договоримся о встрече во взаимно удобное
время.
Мне нечего было ответить. Я понятия не имел, что еще
предложить. Оставалось лишь направить флайер назад и
618

надеяться на чудо. Как только мы достигнем конторы, моя
золотая рыбка вильнет хвостом.
Мистер Ито бесстрастно смотрел на унылые ряды много-
квартирных домов, не заговаривая со мной и даже не за-
мечая моего присутствия. Багровый свет, льющийся сквозь
купол флайера, превращал его круглое лицо в восходящее
солнце, как будто прямо с японского флага. Я много лет
имею дело с японцами и никак не могу их понять. То они уч-
тиво надменны и превосходят вас во всех отношениях, то
вдруг обращаются в глупых сосунков. Сейчас меня постиг-
ла неудача, и я, поджав хвост, плелся домой. А рядом си-
дел разочарованный клиент и всем видом показывал, что
я — полное ничтожество, а он — пуп вселенной!
—Мистер Гаррис! Мистер Гаррис! Посмотрите! Это ве-
ликолепное сооружение!
Ито кричал. Его глаза восторженно сияли. Широко
улыбаясь, он указывал куда-то вдоль Ист-Ривер. Со сторо-
ны Манхэттена весь берег был покрыт самыми уродливы-
ми домами, как две капли воды похожими друг на друга.
Бруклинская сторона была еще хуже — так называемый
промышленный район: низкие угрюмые здания без окон,
склады, причалы... Выделялось только одно сооружение, и
лишь его мог иметь в виду мистер Ито, — сооружение, свя-
зывающее жилой массив Манхэттена с промышленным рай-
оном Бруклина.
Мистер Ито показывал на Бруклинский мост.
— Э... мост, мистер Ито? — проговорил я, с трудом со-
храняя серьезное выражение лица. Насколько мне извест-
но, Бруклинский мост лишь одним образом мог претендо-
вать на историческое значение-г он был непременным ат-
рибутом анекдотов столь древних, что они уже не вызыва-
ли смеха. Бруклинский мост традиционно продавали всем
наивным туристам и простакам — вместе с акциями несу-
ществующих урановых рудников и золочеными кирпичами.
Я не мог устоять против искушения.
— Вы хотите купить Бруклинский мост, мистер Ито?
Это было прекрасно. Теперь, после того как он всласть
поизмывался надо мной, я называю его в лицо идиотом, а
он и не подозревает!
Напротив, Ито жадно закивал, как неотесанная деревен-
щина из какой-нибудь старой шутки, и сказал:
— Да, очень. Он продается?
Я заставил себя проглотить смех и, снизившись, подвел
флайер к рассыпающейся махине. Меж двух толстых ка-
менных башен были натянуты ржавые тросы, на которых
619

висел мост. Флайеры давно уже сделали подобные соору-
жения ненужными, но, конечно, никому в голову не прихо-
дило его снести. Там, где тяжелые грязные блоки входили
в воду, они были покрыты мерзкой зеленой слизью. Выше
этой линии белел вековой нарост гуано. Места, не загажен-
ные чайками, покрывал дюймовый налет копоти. Полотно
дороги растрескалось, всюду валялись отбросы, мусор, вы-
сохшие ракушки. Я был несказанно рад, что кабина флане-
ра герметична — вонь, должно быть, стояла ужасная. Про-
гнившее, разваливающееся, запакощенное уродство... Сло-
вом, как раз то, чего заслуживал мистер Ито.
— Что ж, — молвил я. — Полагаю, я смогу продать вам
Бруклинский мост.
— Превосходно! — воскликнул Ито. — Очарователь-
ный вид, не правда ли, мистер Гаррис? Я преисполнен ре-
шимости приобрести его, невзирая на цену.
— Не могу назвать никого более достойного, чем ваша
высокочтимая особа, мистер Ито, — провозгласил я с пре-
дельной искренностью.
Примерно через четыре месяца после того, как послед-
няя секция Бруклинского моста была доставлена в Япо-
нию, я получил два пакета от мистера Сибаро Ито: письмо
с мипи-кассетой и голографическим слайдом и тяжелую по-
сылку размером с коробку из-под обуви в голубой оберточ-
ной бумаге.
Благодаря миллионам иен, лежащим на банковском сче-
ту, мое отношение к мистеру Ито несколько потеплело. Я
сунул кассету в проигрыватель и даже не удивился, услы-
шав голос японского друга:
«Приветствую вас, мистер Гаррис. Позвольте еще раз
выразкть глубокую благодарность за своевременную пере-
возку Бруклинского моста к моему поместью. Он уже уста-
новлен и доставляет всем колоссальное эстетическое на-
слаждение, а также невыразимо способствует сохранению
покоя в моей семье. Я прилагаю снимок этого дивного со-
оружения, чтобы и вы могли упиваться его красотой. Кро-
ме того, в знак признательности посылаю вам скромный
дар. Надеюсь, вы примете его с тем же чувством, с кото-
рым я его подношу. Сайонара».
Во мне проснулось любопытство, Я поднялся и вставил
слайд в стенной проектор. Передо мной возникла поросшая
лесом гора с темно-серой раздвоенной вершиной, суровая
и торжественная. Серебристая лента воды струилась по рас-
шелине и срывалась на каменное плато. Низвергающийся
*Щ

поток разбивался в небольшом озере, взметая столб брызг,
которые образовывали неоседающую дымку. И над ущель-
ем, между пиками, оставляя далеко под собой великолеп-
ный водопад, тонкой питью повис Бруклинский мост. Его
громоздкие башни, стоявшие на самом краю пропасти, вы-
глядели изящными и хрупкими по сравнению с грандиоз-
ным величием горы. Каменные блоки были вычищены п
блестели каплями влаги; тросы и полотно дороги совсем
скрывались за густым плющом. Фотография была сделана
на закате; садящееся солнце заливало мост мрачно-оран-
жевым огнем, светилось бронзой в клубящейся дымке и
сверкало алмазными сполохами в воде.
Это было очень красиво.
Наконец, вспомнив про другой пакет от мистера Ито,
я заставил себя отвести глаза.
В голубой оберточной бумаге оказался золотистый кир-
пич. Я разинул рот. Я захохотал. Потом я посмотрел внима-
тельней.
На первый взгляд, это был предмет старых шуток— кир-
пич, покрытый золотой краской. Только сделан он был из
самого настоящего чистого золота.
Я знаю, что мистер Ито хотел мне этим что-то сказать,
но что — до сих пор не могу взять в толк.
Кэтрин М А КЛИН
Кэтрин Маклин (1925) принадлежит к старшему поколе-
нию американских фантастов. Ее рассказ «Изображения не
лгут» о трудностях контакта двух цивилизаций, вызванных
такой мелочью, как несовпадение масштабов, стал в пол-
ном смысле слова хрестоматийным.
ИЗОБРАЖЕНИЯ НЕ ЛГУТ
Представитель «Ныос» спросил:
— Что вы думаете о них, мистер Нэтен? Они враждеб-
ны мам? Они похожи на пас?
— Очень похожи! — ответил худощавый молодой че-
ловек.
С/груи дождя громко барабанили по большим окнам,
скрывая от глаз аэродром, где должны были приземлиться
ОНИ. Дождь рябил лужи на бетонированных взлетных до-
рожках бездействующего аэродрома; высокая трава, сво-
ьг\

иодио растущая между дорожками, клонясь под ветром, от-
свечивала мокрым блеском.
На почтительном отдалении от того места, где должен
был приземлиться огромный космический корабль, видне-
лись тусклые силуэты грузовиков. Грузовики были до от-
каза набиты передвижной телеаппаратурой. Еще дальше,
за пустынными песчаными холмами, широким кольцом рас-
положились пушки; а где-то за горизонтом стояли нагото-
ве бомбардировщики. Они должны были защитить Земл?о
в случае вероломного нападения первых пришельцев из
космоса.
— Вы что-нибудь знаете об их планете? — спросил кор-
респондент «Геральд».
Рядом стоял представитель «Тайме». Он рассеянно при-
слушивался и пока воздерживался от вопросов к Джозефу
Р. Нэтену. К этому молодому худощавому человеку с пря-
мыми черными волосами и усталыми складками на лице
корреспонденты относились почтительно. Он был явно в
крайней стадии нервного напряжения, и они не хотели об-
рушиваться на него с вопросами все сразу. Они не собира-
лись портить с ним отношения — ведь завтра он станет
самой большой знаменитостью, имя которой когда-либо по-
являлось в газетных заголовках.
— Нет, ничего определенного.
— Какие-нибудь идеи или выводы? — настаивал «Ге-
ральд».
— Их мир, должно быть, напоминает Землю, — неуве-
ренно произнес молодой человек. — Развитие всего живо-
го определяют природные условия. В каком-то смысле, ко-
нечно. — Бросив взгляд на репортеров, он сразу же отвер-
нулся; к его потному лбу прилипла прядь волос. — Впро-
чем, это еще ничего не значит.
— Напоминает Землю, — пробормотал один из репор-
теров, записывая эти слова, словно ничего кроме этого не
было сказано.
Корреспондент «Тайме» многозначительно взглянул на
корреспондента «Геральд», и тот ответил ему быстрым
взглядом.
«Геральд» спросил Нэтена:
— Значит, вы считаете, что они могут быть опасны?
Корреспонденты знали, что приняты меры военной пред-
осторожности, но предполагалось, что им ничего не изве-
стно, и подобный вопрос мог застать Нэтена врасплох и
заставить его высказаться определеннее.
622

Тщетно. Нэтен рассеянно посмотрел в окно.
— Нет, я бы этого не сказал.
— Вы думаете, они настроены дружелюбно? — так же
настойчиво спросил «Геральд», пытаясь подступиться с дру-
гой стороны.
Нэтен слегка улыбнулся.
— Что касается этих — да.
Ничего определенного Нэтен еще не сообщил, а репор-
терам нужно было получить хотя бы основные данные,
прежде чем корабль приземлится. «Тайме» спросил:
— Как получилось, что вы вступили с ними в контакт?
Поколебавшись, Нэтен ответил:
— Помехи. Радиопомехи. Разве начальство не сообщи-
ло вам, чем я занимаюсь?
Армейское начальство вообще ничего не сообщило им.
Офицер, который привел их для этого интервью, погляды-
вал на них настороженно и сердито, словно инстинктивно
восставал против того, чтобы сообщать что-нибудь публике.
Нэтен неуверенно взглянул на офицера.
— Я служу радиодешифровщиком в военной разведке.
Я исследую направленной антенной полосы частот иност-
ранных передач и записываю все искаженные или зашиф-
рованные передачи, которые мне удается поймать. А затем
монтирую автоматические дешифровщики и устройства для
восстановления искажений.
Офицер кашлянул, но ничего не сказал.
Нэтен продолжал:
— В свободное время я направлял антенну на звезды.
Ведь звезды тоже являются источником радиошумов. Толь-
ко у них это звучит как шорох, а иногда возникают какие-то
взвизги. Люди давно уже слушают и исследуют их, пытаясь
понять, почему звездное излучение на этих частотах дает
такие резкие вспышки. Это противоречило законам при-
роды.
Он замолчал и улыбнулся, сознавая, что слова, которые
он сейчас произнесет, сделают его знаменитым. Идея, ко-
торая пришла к нему, когда он слушал шумы, была так же
проста и совершенна, как и та, что осенила Ньютона, уви-
девшего падение яблока.
— И я решил, что это не явление природы. Я попытал-
ся расшифровать это.
Нэтен заговорил торопливо, стараясь объяснить так,
чтобы было понятно:
— Видите ли, в разведке есть один старый прием: сооб-
щение записывают па пленку с такой скоростью, что оно
623

звучит совершенно так же — коротким взвизгом, а затем
передают его.
— Вы хотите сказать, что они посылают мам шифро-
ванные передачи? — спросил «Ньюс».
— Это не совсем шифр. Вам только нужно записать со-
общение и прослушать его в замедленном темпе. Они пере-
дают не нам. Если звезды имеют планеты — обитаемые
планеты! — и если между ними существует радиосвязь, то
экономичнее всего осуществлять ее направленным лучом.
Он оглядел всех — понятно ли?
— Знаете, как электрическим фонариком. Теоретически
направленный луч может двигаться вечно, не теряя энер-
гии. Но целиться лучом с планеты в планету — дело не из
легких. При таких огромных расстояниях трудно ожидать,
чтобы луч задержался на цели больше чем на несколько се-
кунд. Вот они и сжимают каждое сообщение в короткие, по-
лусекундные или односекундные импульсы и посылают луч
несколько сот раз за один сеанс. Тогда можно быть уверен-
ным, что передачу перехватят в тот момент, когда луч
скользит по поверхности планеты.
Теперь он говорил медленно и осторожно, не забывая,
что это объяснение предназначается для газет.
— Когда промахнувшийся луч случайно проходит че-
рез нашу область пространства, мы отмечаем резкий скачок
уровня шума с данного направления. Лучи посылаются с
таким расчетом, чтобы попасть ими в планеты их собствен-
ной системы, а расстояние от них до нас увеличивает ско-
рость движения луча так чудовищно, что мы успеваем ух-
ватить только какое-нибудь короткое «бип».
— Как в таком случае вы объясняете большое количе-
ство взвизгов, которые доходят до нас? — спросил «Тайме».—
Разве все планетные системы вращаются в плоскости
Галактики?
Это был неофициальный вопрос. Он вырвался непро-
извольно под влиянием волнения и заинтересованности.
Радиодешифровщик усмехнулся, напряжение на миг исчез-
ло с его лица.
— Может быть, мы просто перехватили чужие телефон-
ные разговоры? Может быть, вся Галактика кишит раса-
ми, которые целые дни напролет болтают друг с другом по
радио? Может быть, человеческий тип распространен по-
всюду?
— Это многое бы объяснило, — согласился «Тайме».
Они улыбнулись друг другу.
«Ныос» спросил:
(24

— Как же случилось, что вместо разговоров вы приня-
ли телепередачу :J
— Это вышло не случайно, — терпеливо объяснил Нэ
тен. — Я опознал характерный для телевидения способ раз-
вертки изображения и захотел его увидеть. Изображения
понятны и без слов.
Около репортеров расхаживал взад-впсред сенатор,
бормоча про себя подготовленную приветственную речь.
Через широкие окна он нервно посматривал на серую заве-
су дождя. По окнам струилась вода.
В дальнем углу комнаты, по обеим сторонам невысокой
платформы, располагались телекамеры, микрофоны на под-
ставках и потушенные прожекторы.
Эта аппаратура должна была заработать в тот момент,
когда сенатор начнет свою приветственную речь перед при-
бывшими, речь, которая прозвучит на весь мир. Рядом
стоял потрепанный аппарат без кожуха, скрывавшего вну-
тренности, — с одной стороны торчали две катодные теле-
визионные трубки, с другой — гудел динамик. Перед ап-
паратом находилась вертикальная панель с циферблатами
и тумблерами, а на столе перед панелью лежал наготове
небольшой переносной микрофон. Он был соединен с при-
бором, заключенным в красивый ящик с надписью: «Радио-
ла. Собственность Соединенных Штатов».
— Я записал пару таких сжатых передач, дошедших нз
созвездия Стрельца, и стал работать над ними, — продол-
жал Нэтен. — Два месяца прошло, прежде чем удалось
синхронизировать сигналы и выработать схему развертки,
которая дала возможность хоть что-нибудь увидеть. Когда
я получил первое подобие изображения, я продемонстри-
ровал свою работу в управлении. Мне предоставили нуж-
ное время и дали помощника. Еще восемь месяцев заняли
поиски полосы цветовых частот: надо было подобрать пра-
вильное соотношение, дабы на экране появилось что-нибудь
вразумительное.
Потрепанная штуковина с обнаженными внутренностя-
ми и была тем самым аппаратом. Они разработали его за
десять месяцев, все время что-то изменяя, чтобы превра-
тить раздражающее мелькание несинхронизированных цве-
товых разверток в какое-то подобие осмысленной картины,
— Метод проб и ошибок, — сказал Нэтен, — но в кон-
це концов все получилось. Большая ширина полосы этих
взвизгов с самого начала наводила на мысль о цветном
телевидении.
625

Он подошел к установке и прикоснулся к ней. Динамик
дал короткий гудок, серый экран осветился цветной вспыш-
кой. Чувствительная установка была готова к приему ин-
формации с борта огромного космического корабля, кото-
рый кружил сейчас в заатмосферном пространстве.
— Мы никак не .могли понять, почему так много полос.
Но когда наша установка заработала и стала записывать
и воспроизводить поступающие сигналы, выяснилось, что
мы напали на нечто вроде передач из фильмотеки. Это бы-
ли художественные передачи, пьесы.
Корреспондент «Танмса» поймал себя на том, что во
время пауз в рассказе Нэтена он невольно прислушивается,
стараясь уловить рев ракетных двигателей быстро прибли-
жающегося корабля.
«Пост» спросил:
— Как вы связались с космическим кораблем?
— Я записал «Весну Священную» Диснея — Стравин-
ского и передал ее таким же образом, как они посылали
свои сигналы. Просто взял да и попробовал. Она должна
была дойти лишь через много лет, если бы дошла вообще.
И все-таки я решил, что недурно будет обогатить их филь-
мотеку еще одной записью.
Две недели спустя, когда была принята и замедлена
новая группа записей, мы обнаружили ответ. Он совершен-
но явно предназначался нам. Это был кусок диснеевского
фильма, который показывали большой аудитории, а потом
зрители сидели и ждали перед пустым экраном. Сигнал
был очень ясный и сильный. Очевидно, мы наткнулись на
космический корабль. Фильм им понравился, и они просили
еще.
Он улыбнулся внезапно пришедшей мысли:
Вы можете сами их увидеть. Прямо по коридору.
Там лингвисты работают с автоматическим переводчиком.
Слушавший офицер нахмурился, кашлянул; молодой
человек быстро обернулся к нему.
— Ведь это не будет нарушением, если они увидят пе-
редачи? Может быть, вы проводите?
Он ободряюще сказал репортерам:
— Прямо по коридору. Как только космический ко-
рабль приблизится, вам сообщат.
Интервью закончилось. Нервный молодой человек от-
вернулся и уселся у радиоустановки; офицер же, проглотив
свои возражения, повел журналистов по коридору к закры-
той двери.
626

Открыв ее, репортеры осторожно вошли в затемненную
комнату, заставленную складными стульями; в комнате яр-
ко мерцал экран. Дверь закрылась, наступила темнота.
Слышно было, как журналисты на ощупь искали места;
представитель «Тайме» остался стоять, чувствуя себя очень
странно: он как будто спал, а когда его разбудили, очутил-
ся в незнакомой стране.
Единственной реальностью в этой темной комнате ка-
залось яркое цветное изображение двух существ на экране.
Хотя оно было размыто, он смог заметить, что движения
существ не совсем обычны, а контуры фигур несколько не-
правильны.
Он смотрел на обитателей Иного Мира.
Впечатление было, что это два замаскированных чело-
веческих существа. Они двигались странно, наполовину
танцуя, наполовину прихрамывая. Осторожно, боясь, что
изображения вот-вот исчезнут, он полез в нагрудный кар-
ман, достал поляризованные очки и надел их, подкрутив
линзы под нужным углом. Тут же обе фигуры обрели чет-
кие контуры, ожили, материализовались, а экран стал ши-
роким, обманчиво близким окном, через которое он их на-
блюдал. Двое беседовали в комнате с серыми стенами, что-
то обсуждая со сдержанным возбуждением. В ответ на ка-
кие-то слова крупный человек в зеленой тунике на мгнове-
ние прикрыл фиолетовые глаза и, состроив гримасу, сделал
движение пальцами, как бы что-то отталкивая от себя.
Мелодраматический актер.
Второй, ростом поменьше, с желто-зелеными -глазами,
подступил близко, что-то быстро и тихо говоря. Первый
стоял очень спокойно, не пытаясь прервать.
Очевидно, ему предлагали какое-то выгодное для него
предприятие, и он хотел, чтобы его убедили.
«Тайме» нащупал стул и сел.
По-видимому, «язык жестов» универсален: желание и
отвращение, влечение и антипатия, напряженность и спо-
койствие. Возможно, это были хорошие актеры. Сцены ме-
нялись: коридор, что-то вроде ангара, где, как корреспон-
дент понял, находился космический корабль, аудитория.
Были и другие существа: они беседовали и работали, го-
ворили с человеком в зеленой тунике, и всегда было ясно,
что происходит или что они чувствуют.
Они говорили на плавно звучавшем языке, с множест-
вом коротких гласных, с меняющейся тональностью, жести-
кулируя в пылу разговора, причем их руки двигались, как-
627

то странно запаздывая, не то чтобы медленно, но как-то
расслабленно.
«Тайме» не обращал внимания на речь, но эта стран-
ность движений возбудила его интерес. Что-то было и в их
походке... Усилием воли он заставил себя отвлечься от сю-
жета и сосредоточиться на их физическом облике. Кашта-
новые шелковистые волосы у всех одинаково коротко под-
стрижены, различие в цвете глаз ясно заметно благодаря
большой величине радужных оболочек; круглые глаза ши-
роко поставлены на заостренных светло-коричневых лицах.
Их шеи и плечи выдают необычную для человека силу, но
запястья узкие, а пальцы длинные, тонкие и нежные. Как
будто пальцев у них больше, чем у людей.
Рядом с ним все время слышалось жужжание машины
и чье-то бормотание. Он оторвался от пересчитывания паль-
цев и огляделся. Около него сидел внимательный и сосре-
доточенный человек в наушниках. С экрана доносились
*вуки чужого языка. Человек резко щелкал переключате-
лем на ящике, бормотал слово-другое в маленький ручной
микрофон и с нервной торопливостью опять щелкал пере-
ключателем.
Машина была, по всей видимости, автоматическим пе-
реводчиком, переводившим прямо с голоса, а бормотавший
человек — лингвистом, который пополнял ее словарный за-
пас. Около самого экрана что-то записывали двое других
лингвистов.
«Тайме» вспомнил сенатора, который расхаживал по на-
блюдательному пункту и репетировал приветственную речь.
Значит, эта речь не будет лишь пустой формальностью, как
он раньше думал, она будет переведена машиной, и при-
шельцы поймут ее.
На другой стороне светящегося окна-стереоэкрана вы-
сокий герой в зеленой тунике разговаривал с пилотом в се-
рой форме. Они стояли в ярко освещенном канареечио-жел-
том отсеке управления космического корабля.
«Тайме» решил проследить за развитием сюжета. Его
заинтересовала судьба героя, он ему нравился. Возможно,
это было следствием хорошей игры. Ведь секрет успеха ак-
тера отчасти состоит в умении завоевать симпатии аудито-
рии, а этот актер, видимо, мог быть театральным кумиром
всех солнечных систем.
Сдержанная напряженность, выдающая себя в судорож-
ных движениях рук, слишком быстрый ответ на вопрос.
Одетый в форму, ничего не подозревая, повернулся спиной,
решая какую-то задачу на карте, покрытой светящимися
628

красными точками; в его движениях была та же плавно-
медлительная грация, что и у всех других, будто все они
двигались под водой или в замедленной съемке. Герой смот-
рел на выключатель на панели, придвигаясь к нему все бли-
же и рассеянно разговаривая; сопровождающая музыка
приближалась и нарастала редкими аккордами, передавав-
шими напряжение.
Лицо существа, глядящего на выключатель, было дано
крупным планом, и «Тайме» заметил, что уши его пред-
ставляют правильные полукруги без ушных отверстий. Оде-
тый в форму что-то ответил озабоченным, глубоким голо-
сом. Он был по-прежнему виден со спины. Тот, другой,
взглянул на выключатель, придвинулся к нему, продолжая
небрежно разговаривать; выключатель приближался все
ближе и ближе. Он уже был в пределах досягаемости, за-
полнил собой весь экран. Показалась рука первого, быст-
ро метнулась вперед, легла на выключатель.
Послышался резкий хлопок, и рука разжалась, скрю-
чившись от боли. Последним, что герой увидел, подняв гла-
за, был стоящий возле него пилот в форме, неподвижный,
застывший в том же положении, в каком он повернулся и
выстрелил, оружие крепко зажато в руке. Расширившимися
глазами пилот наблюдал, как человек в зеленой тунике за-
шатался и упал.
Сцена продолжалась; одетый в форму, сникнув, смотрел
на свою руку, на орудие убийства. На мгновение, как это
часто бывает в цветном телевидении, все краски на экране
смешались, изображение стало негативным, и в фиолетовой
комнате появился зеленый человек, посмотрел на тело зе-
леного в красной тупике, затем цветорегулятор снова во-
шел в фазу, и все стало на свои места.
Появился еще один человек в форме и взял оружие из
влажных рук первого, тот тихо, с подавленным видом на-
чал что-то объяснять, музыка в это время зазвучала гром-
че, заглушая его слова, и изображение на экране стало
медленно исчезать, как будто окно постепенно затягива-
лось серым туманом.
Музыка смолкла.
В темноте кто-то одобрительно захлопал.
Сосед «Таймса» сдвинул наушники и кратко сказал:
— Больше ничего не могу выудить. Кто-нибудь хочет
просмотреть еще раз?
После короткого молчания сидящий у экрана лингвист
проговорил:
629

— Похоже, что эту ленту мы выжали до конца. Давай-
те прокрутим ту, где Нэтен и этот парень, радист с корабля,
пытаются связаться и точнее направить лучи. У меня есть
подозрение, что парень говорит обычные для радистов ве-
щи и дает отсчет: один, два, три — проверка.
В полумраке послышалась какая-то возня, и экран сно-
ва ожил.
Зазвучал отрывок знакомой симфонии, и появились слу-
шатели, сидящие перед экраном.
— В восторге от Стравинского и Моцарта, — заметил
«Таймсу» лингвист, прилаживая наушники.— Гершвина не
выносят. Как вам это нравится?
Лингвист сосредоточился на экране, началось интере-
совавшее его место.
«Пост», сидевший перед ним, повернулся к «Таймсу» и
сказал:
— Странно, до чего они похожи на людей.
Он делал заметки для передачи в газету по телефону.
— Какого цвета были волосы у этого типа?
— Не заметил.
«Тайме» подумал, стоит ли напоминать, что, по словам
Нэтена, цветовые частоты выбраны произвольно, так, чт'>-
бы они создавали наиболее правдоподобную картину. На
самом же деле гости могут, например, оказаться ярко-зеле-
ными с голубыми волосами. Можно с уверенностью гово-
рить только о соотношении цветов в полученном изображе-
нии, только о цветовых контрастах и сочетаниях цветов.
С экрана снова донесся звук чужого языка. Звуки чу-
жой речи были в общем ниже человеческих. «Таймсу» нра-
вились такие низкие голоса. Стоит ли об этом писать?
Нет, и тут что-то не так. Установил ли Нэтен правиль-
ную звуковую тональность? Воспроизводил ли он колеба-
ния в их действительном виде или произвольно менял их
так, как ему казалось правильным? Все возможно...
Пожалуй, вернее будет предположить, что сам Нэтен
предпочитает низкие голоса.
Полный неуверенности, «Тайме» подумал о том беспо-
койстве, которое заметил у Нэтена, и его сомнения усили-
лись; он помнил, как это беспокойство было похоже на
скрытый страх.
— Я совершенно не могу понять, почему он стал во-
зиться с приемом этих телевизионных передач. Почему он
просто не связался с ними? — пожаловался «Ньюс». —
Передачи неплохие, но к чему все это?
630

— Может быть, для того, чтобы понять их язык, —
сказал «Геральд».
На экране теперь была явно не пьеса, а реальная сцена:
молодой радист и какие-то аппараты. Он повернулся, по-
махал рукой и комически округлил рот (это, как сообразил
«Тайме», означало у них улыбку), а потом начал что-то
объяснять насчет оборудования, помогая себе обдуманны-
ми, но неловкими жестами и четко произнося слова.
«Тайме» тихо поднялся, вышел в ярко освещенный ко-
ридор, облицованный белым камнем, и двинулся обратно.
Стереоочки он задумчиво сложил и сунул в карман.
Никто его не остановил. Правила секретности выгляде-
ли здесь двусмысленно. Скрытность армейского начальст-
ва казалась скорее делом привычки (простым рефлексом,
проистекающим из того факта, что все зародилось в Де-
партаменте разведки), чем каким-нибудь продуманным
решением держать все это в секрете.
В главной комнате было больше народа, чем когда он
уходил. Группа теле- и звукооператоров стояла у своих ап-
паратов, сенатор сидел в кресле и читал, а в дальнем кон-
це комнаты восемь человек, составив стулья кругом, что-то
обсуждали с бесстрастной сосредоточенностью. «Тайме»
увидел некоторых, лично знакомых ему выдающихся уче-
ных, работавших в области теории поля.
До него донесся обрывок фразы: «...привязка к универ-
сальным константам, таким, как соотношение...» Вероятно,
они обсуждали способы перевода формул одной математи-
ки в другую для быстрого обмена информацией.
Их сосредоточенность была понятна, они сознавали, как
много могли принести науке новые методы, если бы только
они смогли эти методы понять. «Тайме» был бы не прочь
подойти и послушать, но до прибытия космического кораб-
ля оставалось слишком мало времени, а он хотел еще кое о
чем порасспросить.
Кустарный аппарат все еще гудел, настроенный на вол-
ну совершающего витки корабля, а молодой человек, ко-
торый все это затеял, сидел возле телепередатчика, подпе-
рев подбородок рукой. Он не повернул головы, когда подо-
шел «Тайме», но это была не грубость, а озабоченность.
«Тайме» присел рядом с ним и вынул пачку сигарет, но
вспомнил, что отсюда будет вестись телевизионная переда-
ча и курить здесь запрещено. Он спрятал сигареты, задум-
чиво наблюдая, как редели дождевые брызги на мокром
окне.
■■— Что неладно? — спросил он.
631

Давая понять, что он слушает, Нэтен дружелюбно кив-
нул:
— Вы о чем?
— Предположение, — сказал «Тайме». — Это только
мое предположение. Слишком уж гладко все идет, слишком
многое всем кажется само собой разумеющимся.
— Еще что?
— Что-то в том, как они движутся...
Нэтен отодвинулся, чтобы удобнее было смотреть на
собеседника.
— Это и меня смущало.
— Вы уверены, что выбрали верную скорость?
Нэтен стиснул руки и задумчиво посмотрел перед собой.
— Не знаю. Когда я пускаю ленту быстрее, фигуры на-
чинают метаться, и тогда непонятно, почему одежды не раз-
веваются, почему двери захлопываются так быстро, а сту-
ка не слышно, почему вещи так быстро падают. Если же я
пускаю ленту медленнее, то они вроде бы плавают. — Он
искоса изучающе взглянул на «Таймса». — Простите, не
расслышал ваше имя.
— Джекоб Льюк, «Тайме», — сказал тот, протягивая
руку.
Услышав имя, Нэтен пожал ему руку.
— Так вы редактор воскресного научного отдела. Не
раз читал. Странно, что .мы с вами встретились именно
здесь.
— Мне тоже. — «Тайме» улыбнулся. — Послушайте, а
км к у вас обстоит дело с формулами? — Он нащупал в
кармане карандаш. — Видно, что-то не так в вашей оценке
соотношения их веса и скорости. Может, все объясняется
очень просто — например, малая сила тяжести на корабле
м магнитные подошвы? Может быть, они действительно не-
много плавают?
— К чему беспокоиться? — перебил Нэтен. — Не вижу
смысла разбираться в этом сейчас. — Он засмеялся и нер-
вно откинул черные волосы. — Мы их увидим через двад-
цать минут.
— Увидим ли? — медленно спросил «Тайме».
Наступило молчание. Было слышно, как сенатор с лег-
ким шуршанием перевернул страницу журнала, как спори-
ли ученые в другом конце комнаты. Нэтен снова откинул
волосы, словно они мешали ему видеть.
— Конечно. — Он вдруг засмеялся и быстро загово-
рил:— Конечно, мы увидим их. Как же нам их не увидеть,
когда у правительства готовы приветственные речи, когда
632

армия поставлена на ноги и прячется за холмами, когда
всюду репортеры, телевизионные камеры, готовые передать
на весь мир сцену приземления. Сам президент жал мне
руку и ждет в Вашингтоне...
Не сделав даже паузы, он внезапно заговорил по-иному:
— Черт побери, нет, они сюда не попадут. Где-то ка-
кая-то ошибка. Что-то не так. Надо было сказать это на-
чальству еще вчера, когда я начал размышлять над этим.
Не знаю, почему я не сказал. Испугался, наверное. Здесь
слишком много начальников. Не хватило смелости.
Он крепко ухватил «Таймса» за рукав.
— Слушайте, я не знаю, что...
На приемо-передающей установке вспыхнул зеленый
огонек. Нэтен не смотрел на установку, но говорить пере-
стал.
Из динамика раздался голос пришельца. Сенатор
вздрогнул и нервно взглянул на громкоговоритель, поправ-
ляя галстук. Его беспокойство уже не было заметно.
— В чем дело? — с волнением спросил «Тайме».
— Он говорит, что они снизили скорость для вхожде-
ния в атмосферу. Я думаю, они будут здесь минут через
пять-десять. Это был Бад1. Он очень возбужден. «Боже,—
говорит он, — на какой мрачной планете вы живете». —
Нэтен улыбнулся. — Шутит.
«Тайме» был озадачен.
— Что он этим хочет сказать — мрачная? Ведь не по
всей же Земле идет дождь.
Дождь за окном стихал. Ярко-синие клочки неба про-
свечивали сквозь разрывы в пелене облаков. Капли воды,
стекающие по стеклам, отсвечивали голубым.
Льюк пробовал найти хоть какое-нибудь объяснение.
— Может быть, они пытаются сесть на Венеру?
Эта мысль была смешной, он это знал. Корабль ориен-
тировался по направленному лучу Нэтена, и он должен был
попасть на Землю. Бад, видимо, пошутил.
Снова вспыхнул зеленый огонек, и они замолкли, ожи-
дая, пока сообщение будет записано, замедлено и воспро-
изведено. Экран катодной трубки оживился, на нем пока-
залось изображение молодого человека, сидящего около
своего передатчика спиной к зрителям. Он смотрел на эк-
ран, на одной стороне которого можно было разглядеть
приближающуюся огромную темную равнину. Корабль ус-
тремился к ней, и ее иллюзорная твердость расплылась в
1 Бад — ДРУГ, приятель (англ.)
6ЭЗ

яростное кипение черных облаков. Облака закрутились в
чернильно-черном водовороте, на мгновение заполнили весь
экран, и тут их поглотила темнота. Молодой пришелец по-
вернулся лицом к камере, сказал несколько слов, снова ок-
руглил рот в улыбке, потом щелкнул выключателем, и эк-
ран стал серым.
Голос Нэтена сделался вдруг напряженным и бесцвет-
ным.
— Он сказал что-то вроде того, чтобы им готовили вы-
пивку, они прибывают.
— Странная атмосфера, — заметил «Тайме» просто так,
чтобы что-нибудь сказать, осознавая, что говорит слишком
очевидную вещь. — Не похожа на нашу.
Несколько человек подошли к ним.
— Что он сказал?
— Входят в атмосферу, должны приземлиться через
пять-десять минут, — ответил Нэтен.
По комнате пробежала волна острого возбуждения. Те-
леоператоры начали снова наводить свои камеры, прове-
рять микрофон, включать освещение. Ученые поднялись и,
продолжая разговор, встали около окон. Толпой вошли из ко-
ридора корреспонденты и тоже приблизились к окнам, что-
бы не упустить великого события. Трое лингвистов вошли,
толкая впереди себя большой ящик на колесах — автома-
тический переводчик — и стали наблюдать, как его присо-
единяют к радиосети.
— Где они приземлятся? — резко спросил «Тайме» Нэ-
тена. — Почему вы ничего не делаете?
— Скажите мне, что делать, и я сделаю, — тихо сказал
Нэтен, не двигаясь с места.
Это не было сарказмом. Джекоб Льюк из «Таймса» ис-
коса взглянул на его белое от напряжения лицо и умерил
тон.
— Вы не можете с ними связаться?
— Во время приземления — нет.
— Что же делать? — «Тайме» вынул пачку сигарет,
вспомнил о запрещении курить и сунул ее обратно в карман.
— Будем просто ждать. — Нэтен поставил локоть на
колено и упер подбородок в ладонь.
Они ждали.
Все в комнате ждали. Разговоры смолкли. Лысый чело-
век из группы ученых снова и снова машинально полировал
свои ногти, смотря на них невидящим взглядом, другой рас-
сеянно протирал очки, поднимал их к свету, надевал, а через
минуту снимал и снова начинал протирать. Телеоперато-
634

ры занимались своими делами, двигаясь бесшумно и рас-
четливо, с предельной аккуратностью, тщательно поправ-
ляя то, что не надо было поправлять, и проверяя уже про-
веренное. Должен был наступить один из величайших мо-
ментов в истории человечества, и они все пытались забыть
:->то и остаться спокойными, заняться своим делом, как по-
добает настоящим специалистам.
Время тянулось бесконечно долго.
«Тайме» посмотрел на часы — прошло три минуты. Он
задержал на мгновение дыхание, чтобы услышать прибли-
жающийся издали гром двигателей. Не было слышно ни
звука.
Солнце вышло из-за облаков и осветило аэродром, слов-
но огромный прожектор пустую сцену.
Неожиданно зеленый огонек снова засветился, показы-
вая, что получено очередное сжатое сообщение. Записыва-
ющий прибор записал, замедлил и передал его воспроиз-
водящему аппарату. Раздался щелчок, резко прозвучавший
в напряженной тишине.
Экран оставался серым, но звучал голос Бада. Бад ска-
зал несколько слов. Снова раздался щелчок, и огонек погас.
Когда стало ясно, что больше ничего сказано не будет и,
перевода не сообщат, люди в комнате снова повернулись к
окнам, и разговор возобновился.
Кто-то пошутил и сам одиноко засмеялся.
Один из лингвистов остался стоять, повернувшись к
громкоговорителю, потом недоуменно посмотрел в окно на
все расширяющиеся просветы голубого неба. Он понял.
— Темно! — тихо перевел «Таймсу» Нэтен. — Ваша
атмосфера густая. Именно так сказал Бад.
Прошло еще три минуты. «Тайме» поймал себя на том,
что закуривает. Выругавшись про себя, он потушил спич-
ку, а сигарету положил обратно в пачку. Он прислушался,
пытаясь различить звук ракетных двигателей. Пора бы им
и приземлиться, но гула двигателей не было слышно.
На приемнике зажегся зеленый огонек.
Инстинктивно он вскочил на ноги. Рядом с ним оказался
Нэтен. Потом раздался голос, как им показалось, Бада. Он
что-то коротко произнес и смолк. Неожиданно «Тайме»
понял.
— Мы приземлились, — шепотом повторил Нэтен.
А ветер по-прежнему сушил бетонированные дорожки,
влажную землю и блестящую траву совершенно пустын-
ного аэродрома.
бэа

Люди выглядывали в окна, пытаясь уловить рокот дви-
гателей, разыскивая в небе серебристую громаду космиче-
ского корабля.
Нэтен подошел и уселся у передатчика, включил его,
чтобы прогреть, проверяя и подкручивая ручки. Джекоб
Льюк тихо придвинулся и встал за его правым плечом, на-
деясь, что сможет быть полезным. Нэтен взглянул на него,
полуобернувшись, снял пару наушников, висевших на боко-
вой стороне высокого обтекаемого ящика — автоматическо-
го переводчика, включил их в гнезда и протянул журна-
листу.
Из громкоговорителя снова зазвучал голос.
Джекоб Льюк поспешно приладил наушники. Ему по-
казалось, что голос Бада дрожит. Какое-то время был слы-
шен только голос Бада, произносящий непонятные слова.
Затем откуда-то издалека, но ясно он услышал в наушни-
ках, как голос лингвиста, записанный на пленку, произнес
слово по-английски; потом механический щелчок и другое
ясное слово голосом другого лингвиста, затем еще одно пол
непрерывный звук чужой речи из громкоговорителя; отдель-
ные 'слова были едва слышны, перекрывали и налезали
друг на друга, как бывает при переводе, перескакивали че-
рез незнакомые слова, по все было удивительно понятно.
— Радар показывает отсутствие зданий или вообще
признаков цивилизации поблизости. Атмосфера вокруг нас
густая, как клей. Огромное давление газа, малая сила тя-
жести, полное отсутствие света. Ты не так это описывал.
Где ты, Джо? Это не обман?
Бад колебался, его понукал более глубокий начальст-
венный голос; наконец он выкрикнул:
— Если это ловушка, мы готовы дать отпор!
Лингвист стоял и слушал, бледнея на глазах. Потом по-
манил к себе других лингвистов и зашептался с ними.
Джозеф Нэтен посмотрел на них с непонятной враждеб-
ностью и, схватив ручной микрофон, включил его в машину-
переводчик.
— Говорит Джо! — сказал он по-английски тихо, ясно
и раздельно. — Это не обман. Мы не знаем, где вы нахо-
дитесь. Попытаюсь запеленговать вас. Если возможно, опи-
шите место приземления.
А огни заливали светом платформу, приготовленную
для официального приветствия гостей Земли. Телевизион-
ные станции всего мира были предупреждены, они отмени-
ли все запланированные передачи ради пезапланированно-
636

го великого события. Люди в комнате ждали, стараясь ус-
лышать нарастающий гул ракетных двигателей.
На этот раз после того, как зажегся огонек, наступила
долгая пауза. Громкоговоритель все шипел и сипел, потом
шипение перешло в равномерный треск, сквозь который ед-
ва был слышен слабый голос. Он пробивался в виде отдель-
ных металлически звучащих слов, затем снова пропал.
Машина перевела:
— Пытались... походе... починка...
Внезапно послышалось ясно:
— Не могу сказать, вышел ли из строя и вспомогатель-
ный тоже. Попробуем его. Может быть, сможем вас лучше
услышать при следующей попытке. У меня звук совсем ос-
лаб. Где площадка для приземления? Повторите. Где пло-
щадка для приземления? Где вы?
Нэтен положил микрофон, тщательно установил ручку
шкалы на записывающем аппарате и, щелкнув переключа-
телем, сказал через плечо:
— Я установил аппарат па повторение того, что говорил
в последний раз. Он все время повторяет.
Затем оп застыл в неестественном положении, все еще
полуобернувшись, будто бы неожиданно мелькнул намек
на разгадку и он безуспешно пытается его удержать.
Зеленый предупредительный огопек снова привлек вни-
мание Нэтена. Записывающее устройство щелкнуло, и на
экране появилось лицо Бада.
Раздался его голос:
— Мы услышали несколько слов, Джо, а потом прием-
ник снова вышел из строя. Мы переделываем обзорный эк-
ран так, чтобы он принимал длинные волны, которые про-
ходят сквозь этот мрак, и превращал бы их в видимый
свет. Скоро сможем видеть. Инженер говорит, что неладно
с кормовыми двигателями; капитан приказал мне передать
просьбу о помощи па нашу ближайшую космическую ба-
зу. — Он усмехнулся, округлив рот. — Просьба дойдет ту-
да лишь через несколько лет. Я верю тебе, Джо, выручи
нас как-нибудь. Говорят, что экран наконец готов. По-
дожди.
Экран посерел, и зеленый огонек погас.
«Тайме» подумал о времени, которое понадобилось им
для передачи призыва о помощи, для приема и записи толь-
ко что полученной передачи и переделки обзорного экрана.
— Они работают быстро.
Он беспокойно заерзал и, не думая, добавил:
637

— Что-то не сходится со временем. Совершенно не схо-
дится. Они работают слишком быстро.
Зеленый огонек немедленно появился снова. Нэтен по-
луобернулся к репортеру и, как только послание записа-
ли и замедлили, торопливо перевел:
— Их приемник выходит из строя. Они находятся че-
ресчур близко к нашему передатчику. Если они на Земле,
то откуда эта темнота вокруг корабля?
— Может быть, они видят в ультрафиолетовой части
спектра: атмосфера непрозрачна для этих частот, — по-
спешно предположил «Тайме». В этот момент из громкого-
ворителя раздался молодой неземной голос:
— Даю описание.
Они в напряжении ждали. «Тайме» пытался предста-
вить себе карту штата.
— По горизонту — полукруг скал. Широкое грязевое
озеро, кишащее плавающими тварями. Повсюду вокруг ко-
рабля гигантская странная белая растительность и неправ-
доподобно огромные мясистые чудовища, дерущиеся и по-
жирающие друг друга. Мы чуть не угодили в озеро и сели
прямо на его зыбкий берег. Грязь не выдерживает веса ко-
рабля, мы погружаемся. Инженер говорит, что мы могли
бы взлететь, но сопла забиты грязью, корабль может взор-
ваться. Когда вы сможете добраться до нас?
«Тайме» смутно подумал о каменноугольном периоде.
По всей видимости, Нэтен знал что-то такое, чего не
знал он.
— Где они? — тихо спросил «Тайме».
Нэтен указал на индикаторы антенны. «Тайме» пред-
ставил себе воображаемые линии, сходящиеся за окном, на
залитом солнцем пустом аэродроме с его просыхающим бе-
тоном и зеленой колышущейся травой. Там сошлись линии.
Космический корабль находится там!
Его неожиданно сжал страх перед чем-то неизвестным...
Корабль радировал снова и снова:
— Где вы? Ответьте, если возможно! Мы тонем! Где вы?
Журналист видел, что Нэтен все знает.
— Что это? — спросил он хрипло. — Они в другом из-
мерении, или в прошлом, или в другом мире, или еще что-
нибудь?!
Нэтен жалко улыбнулся; Джекоб Льюк вспомнил, что
у него на космическом корабле друг.
— Я думаю, что они с планеты, принадлежавшей какой-
нибудь бело-голубой звезде с большой силой тяжести и
разреженной атмосферой. Понятно, почему они все видят
638

в ультрафиолетовой части спектра. Наше Солнце слишком
маленькое, тусклое и желтое. Наша атмосфера настолько
плотна, что не пропускает ультрафиолетовых лучей. — Нэ-
тен горько рассмеялся. — Ничего себе шутка, в хорошень-
кое место мы их заманили; как же нам теперь быть?
— Где вы? — взывал корабль пришельцев. — Ради бо-
га, скорее! Мы тонем!
Дешифровщик прервал свою путаную речь и взглянул
корреспонденту в лицо.
— Мы спасем их, — сказал он тихо. — Вы правы на-
счет времени, правы, что они движутся не с той скоростью.
Я был не прав. Все это сжимание передач до взвизга, уско-
рение, чтобы удобнее было передавать быстродвшкущимся
лучом, — все это ошибка.
— Что вы имеете в виду?
— Они не ускоряют свои передачи.
— Они не?..
Неожиданно в воображении «Таймса» снова возникла
пьеса, которую он уже видел, но теперь актеры двигались
с размывающей очертания скоростью, слова вылетали го-
ловокружительным высокотональным потоком, мысли и ре-
шения сменялись с непостижимой быстротой, по лицам
рябью пробегали неясные волны выражений, со страшной
разрушительной силой хлопали двери, актеры вбегали и
выбегали из комнаты.
Нет — быстрее, быстрее, он не мог себе представить та-
кую быстроту, какая была в действительности; час разго-
воров и действий умещался в одном моментальном «взвиз-
гивании», в узком шумовом пике, который был короче лю-
бого слова в английском языке. Материя не могла выдер-
жать такого напряжения — инерция, резкие перегрузки.
Это было безумием.
— Почему? — спросил он. — Как?
Нэтен снова резко засмеялся и протянул руку за микро-
фоном.
— Выручить их! На сотни миль вокруг пет ни озера, ни
реки!
Дрожь пробежала по спине «Таймса» от ощущения ир-
реальности. Он заметил, что машинально роется в кармане
в поисках сигареты.
— Где же они тогда? Почему мы не видим их корабля?
Нэтеи включил микрофон жестом, выразившим всю го-
речь его разочарования.
~- Для этого нам понадобится микроскоп.
авза.

Габриэль Гарсиа МАРКЕС
Фантастика Габриэля Гарсиа Маркеса (1928) всегда при-
чудлива — будь то роман «Сто лет одиночества» или новел-
лы, подобные той, что включена в наш. сборник. Впрочем,
для лидера колумбийской и всей латиноамериканской про-
зы сплав фантастики и реальности совершенно органичен.
ОЧЕНЬ СТАРЫЙ ЧЕЛОВЕК
С БОЛЬШИМИ КРЫЛЬЯМИ
Дождь лил третий лень подряд, и они едва успевали справ-
ляться с крабами, заползающими в дом; вдвоем они били
их пялками, а потом Пелайо тащил их через залитый во-
дой дьор и выбрасывал в море. Минувшей ночью у ново-
рожденного был жар, видимо, это было вызвано сыростью
и зловонием. Мир со вторника погрузился в уныние: небо
и море смешались в какую-то пепельно-серую массу; пляж,
сверкавший в марте искрами песчинок, превратился в жид-
кую кашицу из грязи и гниющих моллюсков. Даже в пол-
день свет был такой неверный, что Пелайо никак не мог
разглядеть, что это там шевелится и жалобно стонет в
дальнем углу патио. Лишь подойдя совсем близко, он об-
наружил, что это был старый, очень старый человек, кото-
рый упал ничком в грязь и все пытался подняться, но не
мог, потому что ему мешали огромные крылья.
Напуганный привидением, Пелайо побежал за женой
Элисендой, которая в это время прикладывала компрессы
больному ребенку. Вдвоем они смотрели в молчаливом
оцепенении на лежащее в грязи существо. На нем было ни-
щенское одеяние. Несколько прядей бесцветных во.::сс при-
липло к голому черепу, во рту почти не осталось зубов, и
во всем его облике не было никакого величия. Огромные
ястребиные крылья, наполовину ощипанные, увязли в не-
пролазной грязи двора. Пелайо и Элисенда так долго и так
внимательно его рассматривали, что наконец привыкли к
его странному виду, он им показался чуть ли не знакомым.
Тогда, осмелев, они заговорили с ним, и он ответил па ка-
ком-то непонятном диалекте хриплым голосом мореплава-
теля. Без долгих размышлений, тотчас же забыв о его
странных крыльях, они решили, что это матрос с какого-
нибудь иностранного судна, потерпевшего крушение во
640

время бури. И все-таки они позвали на всякий случай со
седку, которая знала все о том и ой ълом. свете, и ей хвати-
ло одного взгляда, чтобы опровергнуть их предположения.
— Это ангел,— сказала она им.— Наверняка его присла-
ли за ребенком, но бедняга так стар, что не выдержал та-
кого ливня да и свалился на землю.
Вскоре все уже знали, что Пелайо поймал настоящего
ангела. Ни у кого не поднялась рука убить его, хотя все-
знающая соседка утверждала, что современные ангелы не
кто иные, как участники давнего заговора против бога,
которым удалось избежать небесной кары и укрыться на
земле. Остаток дня Пелайо присматривал за ним из окна
кухни, держа на всякий случай в руке веревку, а вечером
вытащил ангела из грязи и запер в курятнике вместе с ку-
рами. В полночь, когда дождь кончился, Пелайо и Элисен-
да все еще продолжали бороться с крабами. Чуть погодя
проснулся ребенок и попросил есть — жар совсем прошел.
Тогда они почувствовали прилив великодушия и решили
между собой, что сколотят для ангела плот, дадут ему
пресной воды и продуктов на три дня и отпустят на волю
волн. Но когда на рассвете они вышли в патио, то увидел»
там почти всех жителей поселка; столпившись перед курят-
ником, они глазели на ангела без всякого душевного тре-
пета и просовывали в отверстия проволочной сетки кусоч-
ки хлеба, словно это было животное из зоопарка, а не не-
бесное создание.
К семи часам пришел падре Гонсага, встревоженный не-
обычной новостью. В это время у курятника появилась бо-
лее почтенная публика — теперь все толковали о том, какое
будущее ожидает пленника. Простаки считали, что его на-
значат алькальдом мира. Более рассудительные предполага-
ли, что ему выпало счастье стать генералом, который выиг-
рает все войны. Некоторые фантазеры советовали оставить
его как производителя, чтобы вывести новую породу кры-
латых и мудрых людей, которые навели бы порядок во все-
ленной. Падре Гонсага, прежде чем стать священником,
был дровосеком. Подойдя к проволочной сетке, он поспеш-
но припомнил все, что знал из катехизиса, и затем попро-
сил открыть дверцу курятника, чтобы разглядеть вблизи
этого тщедушного самца, который в окружении остолбенев-
ших кур и сам походил на огромную беспомощную птицу.
Он сидел в углу, подставив солнцу раскинутые крылья,
среди помета и остатков завтрака, которым его угощали на
рассвете. Безразличный к происходящему, он едва поднял
свои глаза, словно покрытые патиной, и пробормотал что-т®
641

на своем диалекте, когда падре Гонсага вошел в курятник
и приветствовал его по-латыни. Приходский священник за-
подозрил неладное, увидев, что эта тварь не понимает язык
господа бога и не обучена чтить его слуг. Приглядевшись
внимательнее, он обнаружил, что уж слишком похож на
человека этот мнимый ангел: от него исходил невыносимый
запах бродяжничества, в крыльях его кишели паразиты,
крупные перья были истрепаны земными ветрами, и вообще
ничто в его нищенском облике не соответствовало высоко-
му ангельскому сану. Падре Гонсага покинул курятник и
обратился к прихожанам с краткой проповедью об опас-
ностях, которые таит в себе легковерие. Он напоминал им,
что дьявол имеет дурной обычай надевать маски, чтобы
попутать простодушных. В заключение падре справедливо
заметил, что если крылья не являются существенным эле-
ментом для определения разницы между ястребом и само-
летом, то тем в меньшей степени они могут служить для
распознания ангелов. И все же он пообещал написать
письмо епископу, чтобы тот написал письмо примасу, а тот
в свою очередь — папе римскому, дабы окончательный вер-
дикт поступил из самой высокой инстанции.
Его призыв к осторожности пал на бесплодную почву.
Новость о пленном ангеле распространилась с такой быст-
ротой, что через несколько часов патио превратился в ры-
ночную площадь, и пришлось вызвать войска, чтобы шты-
ками разогнать толпу, которая каждую минуту могла раз-
нести дом. У Элисенды заболела спина от бесконечной
уборки мусора, и ей пришла в голову хорошая мысль:
огородить патио забором и за вход брать пять сентаво с
каждого, кто хочет посмотреть на ангела.
Люди приходили аж с самой Мартиники. Приехал как-
то бродячий цирк с летающим акробатом, который не-
сколько раз пролетал жужжа над толпой, но на него никто
не обратил внимания, потому что у него были крылья
звездной летучей мыши, а не ангела. Отчаявшиеся больные
прибывали со всего Карибского побережья в поисках ис-
целения: несчастная женщина, с детства считавшая удары
своего сердца и уже сбившаяся со счета; мученик с Ямай-
ки, который никак не мог заснуть, потому что его мучил
шум звезд; лунатик, каждую ночь встававший, чтобы раз-
рушить то, что делал днем, и другие с менее опасными бо-
лезнями. Посреди этого столпотворения, от которого дро-
жала земля, Пелайо и Элисенда хотя и бесконечно устали,
но были счастливы — меньше чем за неделю они набили
деньгами матрасы, а вереница паломников, ожидавшая
642

своей очереди посмотреть ангела, все тянулась, пропадая
за горизонтом.
Ангел был всем этим очень недоволен. Доведенный до
отчаяния адским жаром лампадок и свечей, что оставляли
паломники у входа в его пристанище, он только тем и за-
нимался, что искал в курятнике место, где бы устроиться
поудобнее. Сначала его пытались кормить кристаллами
камфары, которые, если верить ученой соседке, были ос-
новной пищей ангелов. Но он от них отказался, как отка-
зывался и впредь от аппетитных завтраков, что приносили
ему паломники, — никто не знал, то ли потому, что дейст-
вительно был ангелом, то ли просто от старости. Ел он
только баклажанную икру. Казалось, единственным его
сверхъестественным качеством было терпение, особенно в
первые дни, когда его клевали куры, охотясь за звездными
паразитами, расплодившимися в его крыльях, и когда ка-
леки выдергивали его перья, чтобы приложить их к ранам,
а менее благочестивые бросали в него камни, чтобы он
поднялся и можно было бы получше его разглядеть. Один
только раз его вывели из себя — прижгли ему бок каленой
железякой, которой клеймят телят; он так долго лежал не-
подвижно, что люди решили проверить, не умер ли. Он
встрепенулся, вскочил, крича что-то на своем непонятном
языке, с глазами, полными слез, несколько раз ударил
крыльями, подняв тучи куриного помета и лунной пыли, и
внезапный холодящий душу порыв ветра показался дыха-
нием того света. Хотя многие считали, что была то обыч-
ная реакция боли, а не гнева, после этого случая старались
его не волновать, ибо все поняли, что его спокойствие было
спокойствием затихшего урагана, а не пассивностью сера-
фима на пенсии.
В ожидании высочайшего истолкования природы плен-
ника падре Гонсага безуспешно пытался на месте вразу-
мить свою ветреную паству. Но, по-видимому, в Риме по-
нятия не имеют о том, что значит срочность. Время уходило
на то, чтобы установить, имеется ли у пришельца пуп, об-
наружилось ли в его языке что-либо сходное с арамейским,
сколько таких, как он, могут поместиться на острие булав-
ки и не есть ли это просто-напросто норвежец с крыльями.
Обстоятельные письма так и шли бы, наверно, взад и впе-
ред до скончания века, если бы однажды провидение не
положило конец терзаниям приходского священника.
Случилось так, что в те дни в местечко прибыл один из
многих ярмарочных аттракционов, блуждающих по Кариб-
скому побережью. Грустное зрелище — женщина, превра-
21*
643

щенная в паука за то, что однажды ослушалась родителей.
Посмотреть женщину-паука стоило дешевле, чем посмот-
реть ангела, кроме того, разрешалось задавать ей вопросы
о ее странном обличье, рассматривать ее и так и эдак, что-
бы ни у кого не оставалось никаких сомнений в отношении
истинности свершившейся священной кары. Это был отвра-
тительный тарантул размером с барашка и с головой пе-
чальной девы. Люди поражались не столько внешнему виду
этого исчадия ада, сколько той скорбной правдивости, с
которой женщина-паук рассказывала подробности своего
несчастья. Девчонкой она сбежала однажды из дому на
танцы вопреки воле родителей, и, когда, протанцевав всю
ночь, она возвращалась домой по лесной тропе, страшный
удар грома расколол небо надвое, в открывшуюся расщели-
ну метнулась из бездны ослепительная молния и преврати-
ла девушку в паука. Ее единственной пищей были комоч-
ки мясного фарша, что добрые люди бросали иногда ей в
рот. Подобное чудо — воплощение земной правды и суда
божьего, — естественно, должно было затмить высокомер-
ного ангела, который почти не удостаивал взглядом про-
стых смертных. Кроме того, те несколько чудес, что припи-
сывала ему людская молва, выдавали его некоторую умст-
венную неполноценность: слепой старик, пришедший изда-
лека в поисках исцеления, зрения не обрел, зато у него вы-
росли три новых зуба, паралитик так и не встал на ноги,
но чуть было не выиграл в лотерею, а у прокаженного про-
росли из язв подсолнухи. Все это скорее выглядело на-
смешками, нежели святыми деяниями, и основательно под-
мочило репутацию ангела, а женщина-паук своим появле-
нием и вовсе зачеркнула ее. Вот тогда-то падре Гонсага
навсегда избавился от мучившей его бессонницы, и в патио
у Пелайо снова стало так же пустынно, как в те времена,
когда три дня подряд шел дождь и крабы разгуливали по
комнатам.
Хозяева дома на судьбу не жаловались. На вырученные
деньги они построили просторный двухэтажный дом с бал-
коном и садом, на высоком цоколе, чтобы зимой не запол-
зали крабы, и с железными решетками на окнах, чтобы не
залетали ангелы. Неподалеку от городка Пелайо завел
кроличий питомник и навсегда отказался от должности
альгвасила, а Элисенда купила себе лаковые туфли на
высоком каблуке и много платьев из переливающегося на
солнце шелка, которые в те времена носили по воскресень-
ям самые знатные сеньоры. Курятник был единственным
местом в хозяйстве, которому не уделяли внимания. Если
644

его иной раз и мыли или жгли внутри мирру, то делалось
это отнюдь не в угоду ангелу, а чтобы как-то бороться с
исходившей оттуда вонью, которая, как злой дух, проника-
ла во все уголки нового дома. Вначале, когда ребенок на-
учился ходить, они следили, чтобы он не подходил слишком
близко к курятнику. Но постепенно они привыкли к этому
запаху, и все их страхи прошли. Так что еще до того, как у
мальчика начали выпадать молочные зубы, он стал беспре-
пятственно забираться в курятник через дыры в прохудив-
шейся проволочной сетке. Ангел был с ним так же непривет-
лив, как и с другими смертными, но переносил с собачьей
покорностью все жестокие ребячьи проделки. Ветрянкой
они заболели одновременно. Врач, лечивший ребенка, не
устоял перед соблазном осмотреть ангела и обнаружил, что
у него совсем плохое сердце, да и почки никуда не годят-
ся — удивительно, как он еще был жив. Однако больше все-
го врача поразило строение его крыльев. Они так естест-
венно воспринимались в этом абсолютно человеческом ор-
ганизме, что оставалось загадкой, почему у других людей
не было таких же крыльев.
К тому времени, как мальчик пошел в школу, солнце и
дождь окончательно разрушили курятник. Освобожденный
ангел бродил взад-вперед, как обессилевший лунатик. Не
успевали его веником выгнать из спальни, как он уже пу-
тался под ногами на кухне. Казалось, он мог одновременно
находиться в нескольких местах, хозяева подозревали, что
он раздваивается, повторяя самого себя в разных уголках
дома, и отчаявшаяся Элисенда кричала, что это настоящая
пытка — жить в этом аду, набитом ангелами. Ангел так
ослаб, что есть почти не мог. Глаза, затянутые патиной,
уже ничего не различали, и он еле ковылял, натыкаясь на
предметы; на его крыльях оставалось всего несколько ку-
цых перьев. Пелайо, жалея его, закутал в одеяло и отнес
спать под навес, и только тогда они заметили, что по но-
чам у него был жар и он бредил, как тот старый норвежец,
которого когда-то подобрали на берегу моря местные рыба-
ки. Пелайо и Элисенда не на шутку встревожились — ведь
даже мудрая соседка не могла сказать им, что следует де-
лать с мертвыми ангелами.
Но ангел и не думал умирать: он пережил эту самую свою
тяжелую зиму и с первым солнцем стал поправляться. Не-
сколько дней он просидел неподвижно в патио, скрываясь
от посторонних глаз, и в начале декабря глаза его посвет-
лели, обретая былую стеклянную прозрачность. На крыль-
ях стали вырастать большие упругие перья — перья старой
645

птицы, которая словно бы задумала надеть новый саван.
Сам-то ангел, видно, знал причину всех этих перемен, но
тщательно скрывал ее от посторонних. Иной раз, думая,
что его никто не слышит, он тихонько напевал под звезда-
ми песни моряков.
Однажды утром Элисенда резала лук для завтрака, и
вдруг в кухню ворвался ветер, какой дует с моря. Женщи-
на выглянула в окно и застала последние минуты ангела
на земле. Он готовился к полету как-то неловко, неумело:
передвигаясь неуклюжими прыжками, он острыми своими
когтями перепахал весь огород и едва не развалил навес
ударами крыльев, тускло блестевших на солнце. Наконец
ему удалось набрать высоту. Элисенда вздохнула с облег-
чением за себя и за него, увидев, как он пролетел над по-
следними домами поселка, едва не задевая крыши и
рьяно размахивая своими огромными, как у старого ястре-
ба, крыльями. Элисенда следила за ним, пока не закончила
резать лук и пока ангел совсем не скрылся из виду, и он
был уже не помехой в ее жизни, а просто воображаемой
точкой над морским горизонтом.
Рэй БРЭДБЕРИ
Казалось бы, творчество Рэя Брэдбери (1920) хорошо
знакомо советскому читателю. Этого знаменитого амери-
канского писателя-фантаста издают на русском языке
дольше, чаще и больше других. И тем не менее всю много-
гранность таланта Р. Брэдбери нам еще только предстоит
открыть. Фантаст-лирик и фантаст-трагик, поэт научной
фантастики, драматург, автор поразительных автобиографи-
ческих произведений, виртуоз реалистической психологичес-
кой новеллы, обладатель точного этнографического зрения...
Особое место в творчестве этого автора занимает «ирланд-
ский цикл» — серия рассказов, где фантастический элемент
всегда минимален, а поэзия человеческих взаимоотношений
и любовь к природе подняты на небывалую высоту. Перед
нами — одна из таких историй.
ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР, ТЕПЛЫЙ ВЕТЕР
— Боже праведный, что это?
— Что — «что»?
— Ты ослеп, парень? Гляди!
646

И лифтер Гэррити высунулся, чтобы посмотреть, на ко-
го же это пялил глаза носильщик.
А из дублинской рассветной мглы — как раз в парадные
двери отеля «Ройял Иберниен», — шаркая прямо к стойке
регистрации, откуда ни возьмись прутиковый мужчина лет
сорока, а следом за ним — словно всплеск птичьего щебе-
та — пять малорослых прутиковых юнцов лет по двадцати.
И так все вьются, веют руками вокруг да около, щурят гла-
за, подмигивают, подмаргивают, губы в ниточку, брови в
струночку, тут же хмурятся, тут же сияют, то покраснеют,
то побледнеют (или все это разом?). А голоса-то, голоса —
божественное пикколо, и флейта, и нежный гобой, — ни
ноты фальши, музыка! Шесть монологов, шесть фонтанчи-
ков, и все брызжут, сливаясь вместе, целое облако самосо-
чувствия, щебетанье, чириканье о трудностях путешествия
и ретивости климата — этот кордебалет реял, ниспа-
дал, говорливо струился, пышно расцветая одеколонным
благоуханием, мимо изумленного носильщика и остолбенев-
шего лифтера. Грациозно сбившись в кучку, все шестеро за-
мерли у стойки. Погребенный под лавиной музыки, управ-
ляющий поднял глаза — аккуратные буковки «О» безо
всяких зрачков посредине.
— Что это?— прошептал Гэррити.— Что это было?
— Спроси кого-нибудь еще! — ответил носильщик.
В этот самый момент зажглись лампочки лифта и за-
жужжал зуммер вызова. Гэррити волей-неволей оторвал
взгляд от знойного сборища и умчался ввысь.
— Мы хотели бы комнату,— сказал тот самый, высокий
и стройный. На висках у него пробивалась седина.— Будь-
те так добры.
Управляющий вспомнил, где он находится, и услышал
собственный голос:
— Вы заказывали номер, сэр?
— Дорогой мой, конечно, нет!—сказал старший. Осталь-
ные захихикали.
— Мы совершенно неожиданно прилетели из Таорми-
ны,— продолжал высокий. У него были тонкие черты лица
и влажный, похожий па бутон рот. — Нам ужасно наску-
чило длинное лето, и тогда кто-то сказал: «Давайте полно-
стью сменим обстановку, давайте будем чудить!» —
«Что?» — сказал я. «Ну, ведь есть же на Земле самое не-
вероятное место? Давайте выясним, где это, и отправимся
туда». Кто-то сказал: «Северный полюс», — но это было
глупо. Тогда я закричал: «Ирландия!» Тут все прямо попа-
дали. А когда шабаш стих, мы понеслись в аэропорт. И вот
647

уже нет ни солнца, ни сицилийских пляжей — все растая-
ло, как вчерашнее лимонное мороженое. И мы здесь, и
нам предстоит свершить... нечто таинственное!
— Таинственное?— спросил управляющий.
— Что это будет, мы еще не знаем,— сказал высокий.—
Но как только увидим, распознаем сразу же. Либо Это
произойдет само собой, либо мы сделаем так, чтобы Оно
произошло. Верно, братцы?
Ответ братцев отдаленно напоминал нечто вроде
«тии-хии».
— Может быть,— сказал управляющий, стараясь дер-
жаться на высоте,— вы подскажете мне, что вы разыски-
ваете в Ирландии, и я мог бы указать вам...
— Господи, да нет же!—воскликнул высокий.— Мы про-
сто помчимся вперед, распустим по ветру наше чутье, слов-
но кончики шарфа, и посмотрим, что из этого получится.
А когда мы раскроем тайну и найдем то, ради чего приеха-
ли, вы тотчас же узнаете об этом — ахи и охи, возгласы
благоговения и восторга нашей маленькой туристской груп-
пы непременно донесутся до ваших ушей.
— Это надо же! — выдавил носильщик, затаив ды-
хание.
— Ну что же, друзья, распишемся?
Предводитель братцев потянулся за скрипучим гости-
ничным пером, но, увидев, что оно засорено, жестом фокус-
ника вымахнул откуда-то собственную — сплошь из чис-
тейшего золота в 14 карат—ручку, посредством которой
замысловато, однако весьма красиво вывел светло-вишне-
вой каллиграфической вязью: ДЭВИД, затем СНЕЛЛ, за-
тем черточку и наконец ОРКНИ. Чуть ниже он добавил:
«с друзьями».
Управляющий зачарованно следил за ручкой, затем сно-
ва вспомнил о своей роли в текущих событиях.
— Но, сэр, я не сказал вам, есть ли у нас место...
— О, конечно же, вы найдете. Для шестерых несчаст-
ных путников, которые крайне нуждаются в отдыхе после
чрезмерного дружелюбия стюардесс... Одна комната — вот
все, что нам нужно!
— Одна?—ужаснулся управляющий.
— В тесноте да не в обиде — так, братцы? — спросил
старший, не глядя на своих друзей.
Конечно, никто не был в обиде.
— Ну что ж,— сказал управляющий, неловко возя ру-
ками по стойке.— У нас как раз есть две смежных...
648

— Перфетто!1 — вскричал Дэвид Снелл-Оркни.
Регистрация закончилась, и теперь обе стороны — уп-
равляющий за стойкой и гости издалека — уставились друг
на друга в глубоком молчании. Наконец управляющий вы-
палил:
— Носильщик! Быстро! Возьмите у джентльменов ба-
гаж...
Только теперь носильщик опомнился и перевел взгляд
на пол.
Багажа не было.
— Нет, нет, не ищите.— Дэвид Снелл-Оркни беззабот-
но помахал в воздухе ручкой. — Мы путешествуем налегке.
Мы здесь только на сутки, может быть, даже часов на две-
надцать, а смена белья рассована по карманам пальто. Ско-
ро назад. Сицилия, теплые сумерки... Если вы хотите, что-
бы я заплатил вперед...
— В этом нет необходимости,— сказал администратор,
вручая ключи носильщику.— Пожалуйста, сорок шестой и
сорок седьмой.
— Понял,— сказал носильщик.
И словно колли, что беззвучно покусывает бабки мох-
натым, блеющим, бестолково улыбающимся овцам, он на-
правил очаровательную компанию к лифту, который как
раз вовремя принесся сверху.
К стойке подошла жена управляющего и встала за спи-
ной мужа, во взгляде — сталь.
— Ты спятил?—зашипела она в бешенстве.— Зачем?
Ну зачем?
— Всю свою жизнь,— сказал управляющий, обращаясь
скорее к себе самому, — я мечтал увидеть не одного ком-
муниста, но десять и рядом, не двух нигерийцев, но двад-
цать— во плоти, не трех американских ковбоев, но целую
банду, только что из седел. А когда своими ногами являет-
ся букет из шести оранжерейных роз, я не могу удержать-
ся, чтобы не поставить его в вазу. Дублинская зима дол-
гая, Мэг, и это, может быть, единственый разгоревшийся
уголек за весь год. Готовься, будет дивная встряска.
— Дурак,— сказала она.
И на их глазах лифт, поднимая тяжесть едва ли боль-
шую, чем пух одуванчиков, упорхнул в шахте вверх, прочь...
Серия совпадений, которые невероятной походкой, то и
дело сбиваясь в сторону, двигались все вместе к чуду, раз-
вернулась в самый полдень.
i Здесь: «Великолепно!» (итал-) — Прим. перев.
649

Как известно, отель «Ройял Иберниен» лежит как раз
посредине между Тринити-колледж, да простят мне это
упоминание, и парком Стивене-Грин, более заслуживаю-
щим упоминания, а позади за углом лежит Графтен-стрит,
где вы можете купить серебро, стекло, да и белье, или
красный камзол, сапожки и шапку, чтобы выехать на псо-
вую охоту. Но лучше всего нырнуть в кабачок Хибера Фин-
на и принять приличную порцию выпивки и болтовни: час
выпивки на два болтовни — лучшая из пропорций.
Как известно, ребята, которых чаще всего встретишь
у Финна,— это Нолан (вы знаете Нолана), Тимулти (кто
может забыть Тимулти?), Майк Ма-Гвайр (конечно же,
друг всем и каждому), затем Ханаан, Флаэрти, Килпатрик,
а при случае, когда господь бог малость неряшлив в своих
делах и на ум отцу Лайему Лири приходит страдалец Иов,
является патер собственной персоной — вышагивает, слов-
но само Правосудие, и вплывает, будто само Милосердие.
Стало быть, это и есть наша компания, на часах — ми-
нута в минуту полдень, и кому же теперь выйти из парад-
ных дверей отеля «Ройял Иберниен», как не Снеллу-Оркни
с его канареечной пятеркой?
А вот и первая из ошеломительной серии встреч.
Ибо мимо, мучительно разрываясь между лавками
сладостей и Хибером Финном, следовал Тимулти собствен-
ной персоной.
Как вы помните, Тимулти, когда за ним гонятся Депрес-
сия, Голод, Нищета и прочие беспощадные Всадники, рабо-
тает от случая к случаю на почте. Теперь же, болтаясь без
дела, в промежутке между периодами страшной для души
службы по лайму, он вдруг унюхал запах, как если бы по
прошествии ста миллионов лет врата Эдема вновь широ-
ко распахнулись и его пригласили вернуться. Так что Ти-
мулти поднял глаза, желая разобраться, что же послужи-
ло причиной дуновения из кущ.
А причиной возмущения воздуха был, конечно же,
Снелл-Оркни со своими вырвавшимися на волю зверюш-
ками.
— Ну, скажу вам,— говорил Тимулти годы спустя,— гла-
за у меня выкатились так, словно кто-то хорошенько трах-
нул по черепушке. И волосы зашевелились.
Тимулти, застыв на месте, смотрел, как делегация
Снелла-Оркни струилась по ступенькам вниз и утекала за
угол. Тут-то он и рванул дальним путем к Финну, решив,
что на свете есть услады почище леденцов.
§50

А в этот самый момент, ашбая угол, мистер Дэвид
Снелл-Оркни-и-пятеро миновали нищую особу,, игравшую на
тротуаре на арфе. И надо же было там оказаться имешо
Майку Ма-Гвайру, который от нечего делать убивал; время
в танце — выдавал собственного изобретения ригодон, кру-
тя ногами сложные коленца под мелодию «Легким, шяагам
через луг». Танцуя, Майк Ма-Гвайр услышал некий звук —
словно порыв теплого ветра с Гебридов. Не то чтобы ще-
бет, не то чтобы стрекотанье, а чем-то похоже на зоомага-
зин, когда вы туда входите, и звякает колокольчик, и хор
попугаев и голубей разражается воркованием и короткими
вскриками. Но звук этот Майкл услышал точно — даже за
шарканьем своих башмаков и переборами арфы. И застыл
в прыжке.
Когда Дэвид Снелл-Оркни-и-пятеро проносились мимо,
вся тропическая братия улыбнулась и помахала Ма-
Гвайру.
Еще не осознав, что он делает, Майк помахал в ответ,
затем остановился и прижал оскверненную руку к груди.
— Какого черта я машу?— закричал он в пространст-
во.— Ведь я же их не знаю, так?!
— В Боге обрящешь силу!— сказала арфистка, обра-
щаясь к арфе, и грянула по струнам.
Словно влекомый каким-то новым диковинным пылесо-
сом, что вбирает все на своем пути, Майк потянулся за
Шестерной Упряжкой вниз по улице.
Так что речь идет уже о двух чувствах — о чувстве обо-
няния и чуткости ушей.
А на следующем углу — Нолан, только что вылетев-
ший из кабачка по причине спора с самим Финном, круто
повернул и врезался в Дэвида Снелла-Оркни. Оба покач-
нулись и схватились друг за друга, ища поддержки.
— Честь имею!—сказал Дэвид Снелл-Оркни.
— Мать честная!—ахнул Нолан и, разинув рот, отпал,
чтобы пропустить этот цирковой парад. Его страшно под-
мывало юркнуть назад, к Финну. Бой с кабатчиком выле-
тел из памяти. Ои хотел тут же поделиться об этой сног-
сшибательной встрече с компанией из перьевой метелки,
сиамской кошки, недоделанного мопса и еще трех прочих —
жутких дистрофиков, жертв недоедания и чересчур усерд-
ного мытья.
Шестерка остановилась возле кабачка, разглядывая
вывеску.
851

«О боже1 — подумал Нолан.— Они собираются войти.
кЧто теперь будет? Кого предупреждать первым? Их? Или
! Финна?»
Но тут дверь распахнулась, и наружу выглянул сам
Финн. «Черт! — подумал Нолан.— Это портит все дело.
^Теперь уж не нам описывать происшествие. Теперь на-
чнется: Финн то, Финн се, а нам заткнуться, и все!» Очень-
очень долго Снелл-Оркни и его братия разглядывали Фин-
на. Глаза же Финна на них не остановились. Он смотрел
вверх. И смотрел поверх. И смотрел сквозь.
Но он видел их, уж это Нолан знал. Потому что слу-
чилось нечто восхитительное.
Краска сползла с лица Финна.
«Ба! — вскричал Нолан про себя.— Да он же... крас-
н еет!»
Но все же Финн по-прежнему блуждал взором по небу,
фонарям, домам, пока Снелл-Оркни не прожурчал:
— Сэр, как пройти к парку Стивене-Грин?
— Бог ты мой!— сказал Финн и повернулся спиной.—■
Кто знает, куда они задевали его на этой неделе!— И за-
хлопнул дверь.
Шестерка отправилась дальше, улыбаясь и лучась вос-
торгом, и Нолан готов был уже вломиться в дверь, как
стряслось кое-что почище предыдущего. По тротуару на-
хлестывал невесть откуда взявшийся Гэррити, лифтер из
отеля «Ройял Иберниен». С пылающим от возбуждения
лицом он первым ворвался к Финну с новостью.
К тому времени, как Нолан оказался внутри, а следом
за ним и Тимулти, Гэррити уже носился взад-вперед вдоль
стойки бара, а ошеломленный, еще не пришедший в себя
Финн стоял по ту сторону.
— Эх! Что сейчас было! Куда вам!—кричал Гэррити,
обращаясь ко всем сразу.— Я говорю, это было почище,
чем те фантастические киношки, что крутят в «Гэйети-си-
нема»!
— Что ты хочешь сказать? — спросил Финн, стряхнув с
себя оцепенение.
— Весу в них нет!— сообщил Гэррити.— Поднимать их
в лифте — все равно что горсть мякины в каминную трубу
запустить! И вы бы слышали. Они здесь, в Ирландии,
для того, чтобы...— он понизил голос и зажмурился,—...со-
вершить нечто таинственное!
— Таинственное!— Все подались к нему.
652

— Что именно — не говорят, но — попомните мои сло-
ва— они здесь не к добру! Видели вы когда что-нибудь
подобное?
— Со времени пожара в монастыре,— сказал Финн,— ни
разу. Я...
Однако слово «монастырь» оказало новое волшебное
воздействие. Дверь тут же распахнулась, и в кабачок во-
шел отец Лири задом наперед. То есть он вошел пятясь,
держась одной рукой за щеку, словно бы Парки исподтиш-
ка дали ему хорошую оплеуху.
Его спина была столь красноречива, что мужчины по-
грузили носы в пиво, выждав, пока патер сам слегка не
промочил глотку, все еще тараща глаза на дверь, будто на
распахнутые врата ада.
— Меньше двух минут назад,— сказал патер наконец,—
узрел я картину невероятную. Ужели после стольких лет
сбирания в своих пределах сирых мира сего Ирландия и
впрямь сошла с ума?
Финн снова наполнил стакан священника.
— Не захлестнул ли вас поток пришельцев с Венеры,
святой отец?
— Ты их видел, что ли, Финн?^—спросил преподобный.
— Да. Вам зрится в них недоброе, ваша святость?
— Не столько доброе или недоброе, сколько странное и
утрированное, Финн, и я выразил бы это словами «ро-
коко» и, пожалуй, «барокко», если ты следишь за течением
моей мысли.
— Я просто качаюсь на ее волнах, сэр.
— Уж коли вы видели их последним, куда они направи-
лись-то?— спросил Тимулти.
— На опушку Стивенс-Грина,— сказал священник.—
Вам не мерещится ли, что сегодня в парке будет вакхана-
лия?
— Прошу прощения, отец мой, погода не позволит,—
сказал Нолан,— по, сдастся мне, чем стоять здесь и трепать
языком, вернее было бы их выследить...
— Это против моей этики,— сказал священник.
— Утопающий хватается за все что угодно,— сказал
Нолан,— но если он вцепится в этику вместо спасательно-
го круга, то, возможно, пойдет на дно вместе с ней.
— Прочь с горы, Нолан,— сказал священник,— хватит
с нас нагорной проповеди. В чем соль?
653

— А в том, святой отец, что такого наплыва досточти-
мых сицилийцев у нас не было — страшно упомянуть с ка-
ких пор. И откуда мы знаем, может быть, они вот прямо
сейчас посередь парка читают вслух для миссис Мэрфи,
мисс Клэнси или там миссис О'Хэнлан... А что именно они
читают вслух, спрошу я вас?
— «Балладу Рэдингской тюрьмы»?— спросил Финн.
— Точно в цель, и судно тонет,— вскричал Нолан, слег-
ка сердясь, что самую соль-то у него выхватили из-под
рук.— Откуда нам знать, может, эти чертики из бутылоч-
ки только тем и занимаются, что сбывают недвижимость в
местечко под названием Файр-Айленд? Вы слышали о нем,
патер?
— Американские газеты часто попадают на мой стол,
дружище.
— Ага. Помните тот жуткий ураган в девятьсот пятьде-
сят шестом, когда волны захлестнули этот самый Файр —
там, возле Нью-Йорка? Мой дядя, да сохранит господь
очи его и рассудок, был там в рядах морской пограничной
службы, что эвакуировала всех жителей Файра до послед-
него. По его словам, это было почище, чем полугодовая де-
монстрация моделей у Феннелли. И пострашмее, чем съезд
баптистов. Десять тысяч человек как рванут в шторм к бе-
регу, а в руках у них и рулоны портьер, и клетки, битком
набитые попугайчиками, и спортивные на них жакеты цве-
та помидоров с мандаринами, и лимонно-желтые туфли.
Это был самый большой хаос с тех пор, как Иероним Босх
отложил свою палитру, запечатлев Ад в назидание всем
грядущим поколениям. Не так-то просто эвакуировать де-
сять тысяч разряженных клоунов, расписанных, как вене-
цианское стекло, которые хлопают своими огромными ко-
ровьими глазами, тащат граммофонные симфонические
пластинки, звенят серьгами в ушах,— и не надорвать при
этом живот. Дядюшка мой вскоре после того ударился в
смертельный запой.
— Расскажи-ка еще что-нибудь о той ночи,— сказал за-
вороженный Килпатрик.
— Еще что-нибудь! Черта с два!— вскричал священ-
ник.— Вперед, я говорю! Окружить парк и держать ухо
востро! Встретимся здесь через час.
— Вот это больше похоже на дело,— заорал Келли.—
Давайте действительно разузнаем, что за чертовщину они
готовят.
Дверь с треском распахнулась.
На тротуаре священник давал указания.
654

— Келли, Мэрфи, вам обойти парк с севера. Тимулти,
зайдешь с юга. Нолан и Гэррити — на восток; Моран, Ма-
Гвайр и Килпатрик — на запад. Пшли!
Так или иначе, но в этой суматохе. Келли и Мэрфи за-
стопорились на полпути к Стивенс-Грину, в пивной «Четы-
ре трилистника», где они подкрепились перед погоней; а
Нолан и Моран повстречали на улице жен и вынуждены
были бежать в противоположном направлении; а Ма-Гвайр
и Килпатрик, проходя мимо «Элит-синема» и услышав, что
с экрана поет Лоренс Тиббетт, напросились на вход в обмен
на пару недокуренных сигарет. И вышло в результате так,
что за пришельцами из иного мира наблюдали только
двое—Гэррити с восточной и Тимулти с южной стороны
парка.
Простояв с полчаса на леденящем ветру, Гэррити при-
ковылял к Тимулти и заявил:
— Что стряслось с этими ублюдками? Они просто
стоят и стоят там посреди парка. За полдня не сдви-
нулись с места. А у меня пальцы на ногах вымерзли на-
прочь. Я слетаю в отель, отогреюсь и тут же примчусь,
Тим, назад — стоять с тобой на страже.
— Можешь не спешить,— произнес Тимулти очень
странным, грустным, далеким, философическим голосом,
когда тот пустился наутек.
Оставшись в одиночестве, Тимулти вошел в парк и це-
лый час сидел там, созерцая шестерку, которая по-прежне-
му не двигалась с места. Любой, кто увидел бы в этот мо-
мент Тимулти — глаза блуждают, рот искажен трагичес-
кой гримасой,— вполне принял бы его за какого-нибудь
ирландского собрата Канта или Шопенгауэра или поду-
мал бы, что он недавно прочитал нечто поэтическое или
впал в уныние от пришедшей на ум песни. А когда нако-
нец час истек и Тимулти собрал разбежавшиеся мысли —
словно холодную гальку в пригоршню,— он повернулся и
направился прочь из парка. Гэррити уже был там. Он при-
топтывал ногами, размахивал руками и готов был лопнуть
от переполнявших его вопросов, но Тимулти показал паль-
цем на парк и сказал:
— Иди посиди. Посмотри. Подумай. И тогда сам мне
все расскажешь.
Когда Тимулти вошел к Финну, вид у всех был трусова-
тый. Священник все еще бегал с поручениями по городу, а
остальные, походив для успокоения совести вокруг да око-
ло Стивенс-Грина, вернулись в замешательстве в штаб-
квартиру разведки.
655

—Тимулти!—закричали они.— Рассказывай же! Что?
Как?
Чтобы протянуть время, Тимулти прошел к бару и за-
нялся пивом. Не произнося ни слова, он разглядывал свое
отражение, глубоко-глубоко захороненное под лунным
льдом зеркала за стойкой. Он повертывал тему разговора
так. Он выворачивал ее наизнанку. И снова на лицо, но
задом наперед. Наконец он закрыл глаза и сказал:
— Сдается мне, будто бы...
«Да, да»,— сказали про себя все вокруг.
— Всю жизнь я путешествовал и размышлял,— продол-
жал Тимулти,— и вот через высшее постижение явилась ко
мне мысль, что между ихним братом и нашим есть какое-то
странное сходство.
Все выдохнули с такой силой, что вокруг заискрилось,
в призмах небольших люстр над стойкой туда-сюда забе-
гали зайчики света. А когда после выдоха перестали роить-
ся эти косячки световых рыбок, Нолан вскричал:
— А не хочешь ли надеть шляпу, чтобы я мог сшибить
ее первым же ударом?
— Сообразите-ка,— спокойно сказал Тимулти.— Масте-
ра мы на стихи и песни или нет?
Еще одни вздох пронесся над сборищем. Это был теп-
лый ветерок одобрения.
— Конечно, еще бы!
— О боже, так ты об этом?
— А мы уж боялись...
— Тихо!— Тимулти поднял руку, все еще не открывая
глаз.
Все смолкли.
— Если мы не распеваем песни, то лишь потому, что со-
чиняем их. А если и не сочиняем, то пляшем под них.
Но разве они не такие же любители песен, не так склады-
вают их или не так танцуют? Словом, только что я слышал
их близко, в Стивене-Грине,— они читали стихи и тихонько
пели, сами для себя.
В чем-то Тимулти был прав. Каждый хлопнул соседа по
плечу и вынужден был согласиться.
— Нашел ты какие-нибудь другие сходства?— мрачно
насупившись, спросил Финн.
— О да,— сказал Тимулти, подражая судье.
Пронесся еще один завороженный вздох, и сборище
придвинулось ближе.
— Порой они не прочь выпить,— сказал Тимулти.
— Господи, он прав!— вскричал Мэрфи.
656

— Далее,— продолжал нараспев Тимулти,— они не же-
нятся до самой последней минуты, если женятся вообще!
И...
Но здесь поднялась такая суматоха, что, прежде чем
закончить, ему пришлось подождать, пока она стихнет.
— И они — э-э...— имеют очень мало дела с женщинами.
После этого разразился страшный шум, начались крики
и толкотня, и все принялись заказывать пиво, и кто-то по-
звал Тимулти наружу поговорить по душам. Но Тимулти
даже веком не дрогнул, и скандал улегся, а когда все сде-
лали по доброму глотку, проглотив вместе с пивом едва не
начавшуюся драку, ясный громкий голос — голос Финна —
возвестил:
— Теперь не сочтешь ли ты нужным дать объяснение то-
му преступному сравнению, каким ты только что осквернил
чистый воздух моего достойного кабачка?
Тимулти не торопясь приложился к кружке,, и открыл
наконец-то глаза, и спокойно взглянул на Финна, и звучно
произнес — трубным гласом, дивно чеканя слова:
— Где во всей Ирландии мужчина может лечь с женщи-
ной?
Он постарался, чтобы сказанное дошло до всех.
— Триста двадцать девять дней в году у нас как про-
клятый идет дождь. Все остальное время вокруг такая
сырость, что не найдешь ни кусочка, ни лоскутка сухой
земли, где осмелишься уложить женщину, не опасаясь, что
она тут же пустит корни и покроется листьями. Кто скажет
что-нибудь против?
Молчание подтвердило, что никто не скажет.
— Так вот, когда дело касается мест, где можно пре-
даться греховным порокам и плотскому неистовству, бед-
ный, до чертиков глупый ирландец должен отправиться не
куда-нибудь, а только в Аравию! Мы спим и видим во сне
«Тысячу и одну ночь», теплые вечера, сухую землю, меч-
таем о приличном местечке, где можно было бы не только
присесть, по и прилечь, и не только прилечь, но и при-
жаться, пожаться, сжаться в неистовом восторге.
— Иисусе!— сказал Финн.— Ну-ка, ну-ка, повтори.
— Иисусе!— сказали все, качая головами.
— Это номер раз,— Тимулти загнул палец на руке.—
Место отсутствует. Затем — номер два — время и обстоя-
тельства. К примеру, заговоришь сладким голосом зубы
честной девушке, уведешь ее в поле — и что? На ней кало
ши, и макинтош, и платок поверх головы, и надо всем этим
657

еще зонтик, и ты издаешь звуки, как поросенок, застряв-
ший в воротах свинарника, что означает, что одна рука уже
у нее на груди, а другая сражается с калошами, и это все,
черт побери, что ты успеешь сделать, потому что кто это
такой уже стоит у тебя за спиной, и чье это душистое мяг-
кое дыхание обдает твою шею?
— Деревенского пастора?— попробовал угадать Гэр-
рити.
— Деревенского пастора!—сказали все в отчаянии.
— Вот гвозди номер два и три, забитые в крест, на ко-
тором распяты все мужчины Ирландии,— сказал Тимулти.
— Дальше, Тимулти, дальше.
— Эти парни, что приехали к нам в гости из Сицилии,
бродят компанией. Мы бродим компанией. Вот и сейчас
вся наша братия собралась здесь, у Финна. Разве не так?
— Будь я проклят, если не так!
— Иногда у них грустный и меланхолический вид, но
все остальное время они беззаботны как черти и плюют
решительно на все — вверх ли, вниз ли, но никогда не
прямо перед собой. Кого вам это напоминает?
Все заглянули в зеркало и кивнули.
— Если бы у нас был выбор,— продолжал Тимулти,—
пойти домой — кислым и потным от страха — к злющей же-
не, и жуткой теще, и засидевшейся в девках сестренке или
же остаться здесь, у Финна, спеть еще по песне, выпить еще
пива и рассказать еще по анекдоту, что бы все мы пред-
почли, парни?
Тишина.
— Подумайте об этом,— сказал Тимулти.— И отвечайте
правдиво. Сходства. Подобия. Длинный список получает-
ся — с руки на руку и через плечо. Стоит хорошенько об-
мозговать все, прежде чем мы начнем прыгать повсюду и
кричать «Иисусе!» и «Святая Мария!» и призывать на по-
мощь стражу.
Тишина.
— Я хотел бы...— спустя много-много времени сказал
кто-то странным, изменившимся голосом,—...разглядеть их
поближе.
— Думаю, твое желание исполнится. Тс-с!
Все замерли в живой картине.
Откуда-то издалека донесся слабый, еле уловимый звук.
Как тем дивным утром, когда просыпаешься и лежишь в
постели и особым чувством угадываешь, что снаружи па-
дает первый снег, лаская на своем пути вниз небеса, и тог-
да тишина отодвигается в сторону, отступает, уходит.
658

— О боже! — сказал наконец Финн. — Первый день
весны...
Да, и это тоже. Сначала тончайший снегопад шагов, ло-
жащийся на булыжник, а затем птичий гомон.
И на тротуаре, и ниже по улице, и возле кабачка слы-
шались звуки, которые были и зимой, и весной одновремен-
но. Дверь широко распахнулась. Мужчины качнулись,
словно им уже нанесли удар в предстоящей стычке. Они
уняли нервы. Они сжали кулаки. Они стиснули зубы, а в
кабачке — словно дети явились на рождественский празд-
ник, где куда ни глянь — безделицы, игрушки, краски, по-
дарки наособицу, — уже стоял высокий тонкий человек по-
старше, который выглядел совсем молодым, и маленькие
тонкие человечки помоложе, но в глазах у них — что-то
стариковское. Снегопад утих. Птичий весенний гам смолк.
Стайка чудных детей, подгоняемых чудным пастырем,
неожиданно ощутила, будто волна людей схлынула, и они
оказались на мели, хотя никто из мужчин у бара не сдви-
нулся на волосок. Дети теплого острова разглядывали невы-
соких, ростом с мальчишек, взрослых мужчин этой холод-
ной земли, и взрослые мужчины отвечали им такими же
взглядами строгих судей.
Тимулти и мужчины у бара медленно, с затяжкой втя-
нули в себя воздух. Даже на расстоянии чувствовался ужа-
сающе чистый запах детей. Слишком много весны было в
нем.
Снелл-Оркни и его юные-старые мальчики-мужи зады-
шали быстро-быстро — так бьется сердце птички, попав-
шей в жестокую западню сжатых кулаков. Даже на рас-
стоянии чувствовался пыльный, спертый, застоявшийся за-
пах темной одежды низеньких взрослых. Слишком много
зимы было в нем.
Каждый мог бы выразиться по поводу выбора ароматов
противной стороны, но...
В этот самый* момент двойные двери бокового входа с
шумом распахнулись, и в кабачок, трубя тревогу, ворвался
Гэррити во всей красе:
— Господи! Я все видел! Знаете ли вы, где они сей-
час? И что они делаю т?
Все до единой руки в баре предостерегающе взметну-
лись. По испуганным взглядам пришельцы поняли, что
крик из-за них.
659

— Они все еще в Стивене-Грине!— На бегу Гэррити
ничего не зрил перед собой.— Я задержался у отеля, чтобы
сообщить новости. Теперь ваш черед. Те парни...
— Те парни,— сказал Дэвид Снелл-Оркни,— находятся
здесь, в...— он заколебался.
— В кабачке Хибера Финна,— сказал Хибер Финн, раз-
глядывая свои башмаки.
— Хибера Финна,— сказал высокий, благодарно кивнув.
— Где мы немедленно все и выпьем,— сказал, поникнув,
Гэррити.
Он метнулся к бару.
Но шестеро пришельцев тоже пришли в движение. Они
образовали маленькую процессию по обе стороны Гэррити,
и из одного только дружелюбия тот ссутулился, став дюй-
ма на три ниже.
— Добрый день,— сказал Снелл-Оркни.
— Добрый, да не очень,— осторожно сказал Финн, вы-
жидая.
— Сдается мне,— сказал высокий, окруженный малень-
кими мальчиками-мужами,— идет много разговоров о том,
чем мы занимаемся в Ирландии.
— Это было бы самым скромным толкованием собы-
тий,— сказал Финн.
— Позвольте мне объяснить, — сказал Дэвид Снелл-
Оркни.— Слышали ли вы когда-нибудь о Снежной Короле-
ве и Солнечном Короле?
Разом отвисли несколько челюстей.
Кто-то задохнулся, словно от пинка в живот.
Финн, поразмыслив с секунду, с какой стороны на него
может обрушиться удар, с угрюмой аккуратностью медлен-
но налил себе спиртного. Он с храпом опрокинул кружку и,
ощутив во рту пламень, осторожно переспросил, выпуская
горячее дыхание поверх языка:
— Э-э... Что это там за Королева и Король еще?
— Значит, так,— сказал высокий бледный человек.—
Жила-была эта Королева, и жила она в Стране Льда, где
люди никогда не видели лета, а тот самый Король жил на
Островах Солнца, где никогда не видели зимы. Подданные
Короля чуть "ли не умирали от жары летом, а подданные
Королевы чуть ли не умирали от стужи зимой. Однако на-
роды обеих стран были спасены от ужасов своей погоды.
Снежная Королева и Солнечный Король повстречались и
полюбили друг друга, и каждое лето, когда солнце убива-
ло людей на островах, они перебирались на север, в ледя-
ные края, и жили в умеренном климате. А каждую зиму,
66G

когда снег убивал людей на севере,, весь народ Снежной
Королевы двигался на юг и жил на островах, под мягким
солнцем. Итак, не стало больше двух наций и двух наро-
дов, а была единая раса, которая сменяла один край на
другой — края странной погоды и буйных времен года. Ко-
нец.
Последовал взрыв аплодисментов, но исходил он не от
юношей-канареек, а от мужчин, выстроившихся вдоль по-
лузабытого бара. Финн увидел, что его ладони сами хло-
пают друг о друга, и убрал их вниз. Остальные глянули на
свои руки и опустили их.
А Тимулти заключил:
— Боже, вам бы настоящий ирландский акцент! Какой
рассказчик сказок из вас получился бы!
— Премного благодарен, премного благодарен!—ска-
зал Дэвид Снелл-Оркни.
— Раз премного, то пора добраться до сути сказки,—
сказал Финн. — Я хочу сказать, ну, об этой Королеве с Ко-
ролем и всем таком.
— Суть в том,— сказал Снелл-Оркни,— что последние
пять лет мы не видели, как падают листья. Если мы угля-
дим облако, то вряд ли распознаем, что это такое. Десять
лет мы не ведали снега, ни даже капли дождя. В нашей
сказке все наоборот. Либо дождь, либо мы погибнем, вер-
но, братцы?
— О да, верно,— мелодично прощебетала вся пятерка.
— Шесть или семь лет мы гонялись за теплом по всему
свету. Мы жили и на Ямайке, и в Нассау, и в Порт-о-Прен-
се, и в Калькутте, и на Мадагаскаре, и на Бали, и в Таор-
мине, но наконец сегодня мы сказали себе: мы должны
ехать на север, нам снова нужен холод. Мы не совсем точ-
но знали, что ищем, но мы нашли это в Стивене-Грине.
— Нечто таинственное?—воскликнул Нолан.— То
есть...
— Ваш друг вам расскажет,— сказал высокий.
— Наш друг? Вы имеете в виду... Гэррити?
Все посмотрели на Гэррити.
— Что я и хотел сказать,— произнес Гэррити,— когда
вошел сюда. Там, в парке, эти стояли и... смотрели, как
желтеют листья.
— И это все? — спросил в смятении Нолан.
— В настоящий момент этого вполне достаточно,—
сказал Снелл-Оркни.
— Неужто в Стивене-Грине листья действительно жел-
теют?— спросил Килпатрик.
661

— Вы знаете,— оцепенело сказал Тимултет,— последний
раз я наблюдал это лет двадцать назад.
— Самое прекрасное зрелище на свете,— сказал Дэвид
Снелл-Оркни,— открывается именно сейчас, посреди пар-
ка Стивене-Грин.
— Он говорит дело,— пробормотал Нолан.
— Выпивка за мной,— сказал Дэвид Снелл-Оркни.
— В самую точку!— сказал Ма-Гвайр.
— Всем шампанского!
— Плачу я!—сказал каждый.
И не прошло десяти минут, как все были уже в парке,
все вместе.
Ну так что же, как говаривал Тимулти много лет спу-
стя, видели вы когда-нибудь еще столько же распроклятых
листьев в одной кроне, сколько их было на первом попав-
шемся дереве сразу за воротами Стивенс-Грина? «Нет!» —
кричали все. А что тогда сказать о втором дереве? На нем
был просто миллиард листьев. И чем больше они смотре-
ли, тем больше постигали, что это было чудо. И Нолан,
бродя по парку, так вытягивал шею, что, споткнувшись,
пал на спину, и двум или трем приятелям пришлось его
поднимать; и были всеобщие благоговейные вздохи, и
возгласы о божественном вдохновении, ибо, если уж на то
пошло, насколько они помнят, на этих деревьях никогда
не было ни одного распроклятого листочка, а вот теперь
они появились! Или, если они там и были, у них никогда
не замечалось никакой окраски, или даже, если окраска и
наличествовала, хм, это было так давно... «Ах, какого
дьявола,— сказали все,;— заткнитесь и смотрите!»
Именно этим и занимались всю оставшуюся часть вече-
реющего дня и Нолан, и Тимулти, и Келли, и Килпатрик, и
Гэррити, и Снелл-Оркни и его друзья. Суть в том, что стра-
ной завладела осень, и по всему парку были выкинуты
миллионы ярких флагов.
Именно там и нашел их отец Лири.
Но прежде чем он смог что-либо сказать, три из шести
летних пришельцев спросили его, не исповедует ли он их.
А уже в следующий момент патер с выражением вели-
кой боли и тревоги на лице вел Снелла-Оркни и К° взгля-
нуть на витражи в церкви и на то, как строительный мас-
тер вывел апсиду, и церковь им так понравилась, и они
так громко говорили об этом снова и снова, и выкрикива-
ли «Дева Мария!», и еще несли какой-то вздор, что патер
вмиг унесся, спасаясь бегством.
662

Но день достиг апофеоза, когда, уже в кабачке, один из
юных-старых мальчиков-мужей спросил, как быть: спеть ли
ему «Матушку Макри» или «Дружка-приятеля»?
Последовала дискуссия, а после того как подсчитали го-
лоса и объявили результаты, он спел и то и другое.
«У него дивный голос,— сказали все, и глаза их заблес-
тели, наполнившись влагой.— Нежный, чистый, высокий
голос».
И как выразился Нолан:
— Сынишка из него не ахти какой получился бы. Но
где-то там прячется чудная дочка.
И все проголосовали «за».
И вдруг настало время прощаться.
— Великий боже!— сказал Финн.— Вы же только что
приехали!
— Мы нашли то, что искали, нам больше незачем оста-
ваться,— объявил высокий-грустный-веселый-старый-моло-
дой человек.— Цветам пора в оранжерею... а то за ночь они
поникнут. Мы никогда не задерживаемся. Мы всегда летим,
и несемся вскачь, и бежим. Мы всегда в движении.
Аэропорт затянуло туманом, и птичкам ничего другого
не оставалось, как заключить себя в клетку судна, идуще-
го из Дан-Лэре в Англию, а завсегдатаям Финна не оста-
валось ничего другого, как стоять в сумерках на пирсе и
наблюдать за их отправлением. Вот там, на верхней палу-
бе, стояли все шестеро и махали вниз своими тоненькими
ручками, а вот там стояли Тимулти, и Нолан, и Гэррити, и
все остальные и махали вверх своими толстыми ручищами.
А когда судно дало свисток и отчалило, Главный Смотри-
тель Птичек кивнул, взмахнул, словно крылом, правой ру-
кой, и все запели:
Я шел по славному городу Дублину,
Двенадцать часов пробило в ночи,
И видел я девушку, милую девушку,
Власы распустившую в свете свечи.
— Боже,— сказал Тимулти,— вы слышите?
— Сопрано, все до одного сопрано!—вскричал Нолан.
— Не ирландские сопрано, а настоящие, настоящие
сопрано,— сказал Келли.— Проклятье, почему они не ска-
зали раньше? Если бы мы знали, мы бы слушали это еще
целый час до отплытия.
Тимулти кивнул. И шепнул, слушая, как мелодия плы-
вет над водами:
663

— Удивительно. Удивительно. Страшно не хочется, что-
бы они уезжали. Подумайте. Подумайте. Сто лет или даже
больше люди говорили, что их не осталось ни одного. И вот
они вернулись, пусть даже на короткое время!
— Кого ни одного? — спросил Гэррити.— И кто вер-
нулся?
— Как кто, — сказал Тимулти,— эльфы, конечно. Эль-
фы, которые раньше жили в Ирландии, а теперь больше не
живут, и которые явились сегодня и сменили нам погоду.
И вот они снова уходят — те, что раньше жили здесь
всегда.
— Да заткнись же ты!—закричал Килпатрик.— Слушай!
И они слушали — девять мужчин на самой кромке пир-
са,— а судно удалялось, и пели голоса, и опустился туман,
и они долго-долго не двигались, пока судно не ушло сов-
сем далеко и голоса не растаяли, как аромат папайи, в су-
меречной дымке.
Когда они возвращались к Финну, пошел дождь.
Роберт ЯНГ
Рассказы Роберта Ф. Янга (1915) неоднократно перево-
дились на русский язык. Он, безусловно, относится к чис-
лу ведущих американских фантастов. По мнению известно-
го фантаста Авраама Дэвидсона, в произведениях Роберта
Янга не следует искать традиционных атрибутов фантасти-
ки, но в них можно найти любовь, спокойствие, сочувствие
к людям, смех и надежду. «Летающая сковородка» — один
из лучших рассказов Янга.
ЛЕТАЮЩАЯ СКОВОРОДКА
Марианна Саммерс работала на фабрике сковородок. Во-
семь часов в день и пять дней в неделю она стояла у
конвейера, и каждый раз, когда мимо нее проезжала ско-
вородка, Марианна приделывала к ней ручку. Стоя у этого
конвейера, она сама непрерывно плыла по огромному кон-
вейеру, над которым вместо ламп дневного света тянулись
дни и ночи, а вместо людей вдоль него стояли месяцы. Когда
Марианна проплывала мимо очередного месяца, он что-то
ей добавлял или что-то у нее отнимал, и становилось все
яснее, что там, в конце линии, стоит и ждет последний ме-
сяц, который должен приделать ручку к ее душе.
664

Иногда Марианна спрашивала себя, как это ее угораз-
дило попасть в такую колею. Но, думая об этом, она чув-
ствовала, что попросту обманывает себя и на самом деле
прекрасно знает, почему все так вышло. Колеи созданы
для бездарей, и если ты бездарь, то рано или поздно ока-
зываешься в колее. А если при этом еще и упрямишься, то
в этой колее ты и остаешься.
Это совсем не одно и то же — танцевать в телепереда-
че или приделывать ручки к сковородкам, быть грациоз-
ной или неуклюжей, везучей или невезучей — короче, если
опять-таки говорить начистоту — талантливой или бездар-
ной. Можешь тренироваться и пробовать, сколько твоей
душе угодно, но если у тебя слишком толстые ноги, ты ни-
кому не нужна и оказываешься в колее (иначе говоря, на
фабрике сковородок), каждое утро идешь на работу и де-
лаешь там одно и то же, вечером приходишь домой и ду-
маешь одно и то же, и все время плывешь по огромному
конвейеру мимо безжалостных месяцев и приближаешься
к последнему месяцу, который тебя доделает, и ты станешь
точь-в-точь такой же, как все остальные...
По утрам она вставала и готовила завтрак в своей ма-
ленькой квартире, а потом ехала в автобусе на работу. По
вечерам она приходила домой и в одиночестве готовила се-
бе ужин, а потом смотрела телевизор. В уикенды — писала
письма и гуляла в парке. Ничто не менялось; Марианне
уже казалось, что ничто не изменится...
Но однажды вечером она пришла домой и обнаружила
у себя на оконном карнизе летающую сковородку.
День был самый обычный — сковородки, начальство,
скука, усталость в ногах... Часов в десять к ней подошел
наладчик и предложил пойти на танцы. Танцы намечались
на вечер — компания каждый год устраивала на свои сред-
ства танцы накануне Дня всех святых. Марианна уже успе-
ла отклонить пятнадцать приглашений.
Мимо проехала сковородка, и Марианна приделала к
ней ручку.
— Нет, я наверное не пойду,— сказала она.
— Почему?— растерянно спросил наладчик.
Он попал в точку — Марианна не могла ответить на
вопрос откровенно, потому что не была откровенна и са-
ма с собой. И она повторила ту же невинную ложь, кото-
рую слышали от нее все остальные приглашавшие:
— Я... я не люблю танцев.
663

— А-а.— Наладчик посмотрел на нее так же, как и пят-
надцать его предшественников, и пошел дальше. Марианна
пожала плечами. Мне безразлично, что они думают, сказа*
ла она себе. Мимо проехала еще одна сковородка, и еще,
и еще.
В полдень Марианна вместе со всеми поела в заводском
буфете сосисок с кислой капустой. Ровно в 12.30 шествие
сковородок возобновилось.
После обеда ее приглашали еще два раза. Как будто
она единственная девушка на фабрике! Временами она на-
чинала ненавидеть свои голубые глаза и круглое румяное
лицо, а иногда — даже свои золотистые волосы, которые
действовали на мужчин как магнит. Но ненависть к собст-
венной внешности ничуть ей не помогала — скорее наобо-
рот. К половине пятого у нее уже болела голова, и она до
глубины души презирала весь белый свет.
Когда она вышла из автобуса на углу, мелюзга весели-
лась вовсю. Кругом сновали ведьмы и крались гоблины,
брызгали искрами бенгальские свечи. Но Марианна не об-
ращала на все это внимания.
Канун Дня всех святых — праздник для ребятишек, а
не для побитой жизнью старой женщины двадцати двуя
лет от роду, которая работает на фабрике сковородок.
Марианна дошла до своего дома и забрала внизу почту
Пришло два письма: одно от матери, а другое...
Ее сердце колотилось, пока она поднималась в лифте
на шестой этаж и шла по коридору к двери своей квартиры
Но она заставила себя сперва распечатать письмо матери
Письмо было самым обыкновенным и ничем не отличалось
от предыдущего. Урожай винограда хорош, но если посчи-
тать, сколько денег уйдет, чтобы подрезать, подвязать и
продисковать, да еще во сколько обойдется конный про
пашник и сколько запросят сборщики, то увидишь, что от
чека почти ничего не останется (а когда еще чек придет и
придет ли вообще...). Куры несутся лучше — словно чувст-
вуют, что яйца опять подешевели. Эд Олмстед взялся ста-
вить пристройку к своему складу (и давно пора!). Дорис
Хикет родила мальчика в семь фунтов весом. Папа тебя
целует. Самое время тебе позабыть свою глупую гордость
и вернуться домой. P. S.— Тебе было бы интересно взгля-
нуть, как перестраивает свой дом Говард Кинг. Когда он
кончит, у него будет настоящий дворец.
У Марианны комок подступил к горлу. Дрожащими
пальцами распечатала второе письмо.
666

«ДОРОГАЯ МАРИАННА.
Я обещал больше не писать тебе, потому что уж сколь-
ко раз писал, просил вернуться домой и выйти за меня за-
муж, а ты даже не отвечаешь. Но бывает так, что человеку
не до мужского самолюбия.
Ты, наверное, знаешь, что я перестраиваю свой дом, и
знаешь, зачем я это делаю. А если не знаешь, то имей в
виду, что ради тебя; да и купил я его ради тебя. Хочу
сделать большое окно, но не знаю, где: в гостиной или в
кухне. В кухне было бы очень хорошо, но оттуда будет ви-
ден только сарай, а ты знаешь, какой у меня сарай. Если
сделать это окно в гостиной, то оно треснет в первую же
зиму, когда подует ветер с северо-запада; зато из гостиной
был бы хороший вид на дорогу и на ивы у речки. Что де-
лать, не знаю.
Южные холмы, что за лугами, уже стали золотисто-
красными — тебе это всегда очень нравилось. Ивы — слов-
но в огне. По вечерам я сижу на крыльце и представляю,
как будто ты идешь по дороге и останавливаешься у моей
калитки; тогда я встаю, выхожу на дорогу и говорю: «Я
рад, что ты вернулась, Марианна. Ты же знаешь, что я
люблю тебя по-прежнему». Если бы кто-нибудь услышал,
как я это говорю, он бы, наверное, решил, что я спятил —
ведь на дороге никого нет, и никто не стоит у моей ка-
литки.
Говард»
...Это было в декабре; в бодрящем вечернем воздухе
раздавались песни, смех, хруст снега под ногами бегущих
и пыхтение трактора, который тащил за собой сани с се-
ном. Звезды сияли совсем близко — черные деревья до-
ставали до них своими верхними ветками. На холмах ле-
жал снег, чистый и поблескивавший при свете звезд; вдали
чернела опушка леса. Все разместились в сене на санях,
а Марианна ехала па тракторе с Говардом; трактор броса-
ло из стороны в сторону и дергало, а его фары освещали
изрытую ухабами сельскую дорогу...
Говард обнимал се, и их морозные выдохи смешивались
при каждом поцелуе. «Я люблю тебя, Марианна»,— сказал
Говард. Она видела, как эти слова вылетали из его рта се-
ребристыми облачками и уплывали прочь, в темноту. И
вдруг она увидела, как в воздухе перед ней повисли, едва
различимые, ее собственные слова, и тут же с изумлением
услышала их: «И я люблю тебя, Гови. И я тебя люблю...»
667

Марианна услышала тикающий звук. Она не могла'
вспомнить, долго ли она так сидела и плакала. Наверное,!
долго, подумала Марианна, даже руки и ноги затекли:
Звук шел от окна ее спальни; она сразу вспомнила, как
вместе с другими детьми приспосабливала булавки на ве-
ревках к окнам, и эти булавки скреблись об оконные стек-
ла в домах стариков, которые сидели в одиночестве в ка-
нун Дня всех святых...
Она включила настольную лампу сразу, как пришла
домой, и теперь свет лампы весело разливался по ковру в
столовой. Но у стен, за границей освещенного круга, лежа-
ли тени; они сгущались в дверном проеме, за которым была
спальня. Марианна встала и прислушалась к звуку. Чем
дольше она слушала, тем больше ее охватывало сомнение
в том, что это была проделка соседских детей: тиканье
было слишком размеренным — это явно не булавка на ве-
ревочке. Серия звуков шла стаккато, потом — пауза, потом
все начиналось снова. Кроме того, окно спальни было на
шестом этаже, и рядом не было даже пожарной лестницы.
Если это не проделка детей, что же это? Узнать было
легче легкого. Марианна усилием воли сдвинулась с мес-
та, медленно подошла к двери, включила в спальне верх-
ний свет и вошла. Еще несколько коротких шагов — и она
у окна. Что-то мерцало на оконном карнизе, но невозможно
было рассмотреть, что это такое. Тиканье прекратилось,
и снизу поплыл уличный шум. Светящиеся прямоугольни-
ки окон в доме напротив складывались в узоры на темном
фоне, а неподалеку огромная голубая реклама гласила:
«СТЕЛЬКИ ФИРМЫ СПРУКА — ЛУЧШИЕ В МИРЕ!»
Марианна почувствовала себя увереннее, щелкнула
шпингалетом и медленно открыла окно. Сначала даже не
пришло в голову, что светящийся предмет перед нею — это
летающая тарелка; она приняла его за перевернутую ско-!
вородку без ручки. По привычке потянулась к вроде бы
знакомому предмету, чтобы приделать к нему ручку.
— Не трогай мой корабль!
И только тогда Марианна заметила астронавта. Он
стоял рядом со своим кораблем, и его крошечный шлем
поблескивал в сиянии, которое излучали «СТЕЛЬКИ ФИР-
МЫ СПРУКА». На нем был серый облегающий скафандр,
увешанный бластерами и кислородными баллонами, и бо-
тинки с загнутыми вверх носками; рост — дюймов пять.
Он держал в руке один из бластеров (Марианна была не
совсем уверена, что это бластеры, но, судя по всей экипи-
ровке, чем еще они могли быть?).
668;

Астронавт держал бластер за ствол; было ясно, что он
только что стучал в окно прикладом.
А еще Марианне было ясно, что она сходит с ума — или
уже сошла. Попробовала закрыть окно...
— Ни с места! Испепелю!
Марианна отдернула руки от рамы. Голос был самый
настоящий — правда, тоненький, но вполне различимый.
Что это значит? Неужели это крохотное существо не плод
ее воображения?
Теперь он держал бластер в другой руке, и Марианна
заметила, что дуло направлено прямо ей в лоб. Увидев,
что она стоит не двигаясь, астронавт чуть опустил ствол:
— Так-то лучше. Если будешь вести себя хорошо и слу-
шаться меня, то, может быть, я подарю тебе жизнь.
— Кто ты?— спросила Марианна.
Казалось, астронавт ждал этого вопроса. Он сунул свой
бластер в чехол и шагнул в пространство, наиболее осве-
щенное идущим из комнаты светом. Едва заметно покло-
нился; его шлем при этом блеснул, как обертка от жева-
тельной резинки.
— Принц Май Трейано,— торжественно произнес он
(впрочем, для торжественности все-таки нужен был другой
голос — не такой тонкий),— повелитель десяти тысяч
солнц, командир огромного космического флота. Мой флот
здесь, на орбите этой ничтожной планетки, которую вы на-
зываете «Земля».
— 3-зачем?
— Разбомбить вас хотим, вот зачем!
— Но почему ж вы хотите нас разбомбить?
— Потому что вы — угроза для галактической цивили-
зации. Неужели непонятно?
— А-а... — сказала Марианна.
— Мы не оставим от ваших городов камня на камне.
Жертвы и разрушения будут такие, что вы уже никогда не
оправитесь... Батарейки у тебя есть?
Марианне показалось, что она ослышалась.
— Батарейки?
— Батарейки для карманного фонарика вполне сой-
дут.— Принц Май Трейано казался смущенным. Впрочем,
точно разобраться в его настроении было трудно, ведь ли-
цо скрывал шлем, только небольшая горизонтальная щель
на уровне глаз была в шлеме — и все.
— У меня забарахлил атомный двигатель, — продол-
жал он.— По правде говоря, это вынужденная посадка,
К счастью, я умею организовывать управляемую цепную
669

реакцию при помощи энергии, получаемой от простой ба-
тарейки. Найдется у тебя батарейка?
— Сейчас посмотрю, — сказала Марианна.
— И без глупостей! Я сожгу тебя из бластера прямо
сквозь стену, если ты вздумаешь кого-нибудь позвать!
— Кажется, у меня в тумбочке есть фонарик.
Фонарик нашелся. Марианна развинтила его, достала
батарейки и положила на подоконник. Принц Май Трейа-
но принялся за работу; открыл боковой люк и вкатил ба-
тарейки внутрь корабля. «Стой где стоишь и не двигайся,—
бросил он, обернувшись к Марианне.— Я буду следить за
тобой через иллюминаторы». Он вошел в корабль и закрыл
за собой люк.
Борясь со страхом, Марианна осмотрела корабль повни-
мательнее. И почему их называют летающими тарелками,
подумала она. Скорее это похоже на сковородку... летаю-
щую сковородку. Кажется, даже есть место, куда должна
быть приделана ручка. А днище очень похоже на крышку
от сковородки.
Она тряхнула головой, чтобы прийти в себя. Прежде
всего, любой предмет должен казаться ей похожим на ско-
вородку. Она вспомнила об иллюминаторах, о которых го-
ворил принц Май Трейано, и тут же рассмотрела их — не-
ровный ряд крохотных окон, опоясывающий верхнюю часть
корабля. Наклонилась, чтобы заглянуть внутрь.
— Назад!
Марианна отпрянула так резко, что чуть не упала на-
взничь (она стояла у окна на коленях). Принц Май Трейа-
но выбрался из своего корабля и принял величественную
позу, освещенный «СТЕЛЬКАМИ ФИРМЫ СПРУКА» и
лампой, висящей в спальне Марианны.
— Таким, как ты, не следует соваться в технические
секреты моей звездной империи,— заявил он.— Но ты по-
могла мне починить мой ядерный двигатель, и в благодар-
ность за это я открою тебе, по каким целям мы собираемся
нанести удар. Мы не собираемся полностью уничтожать
человечество. Мы хотим лишь уничтожить вашу тепереш-
нюю цивилизацию и для этого разрушим все города на
Земле. Но мы пощадим деревни и небольшие города с на-
селением меньше 20 тысяч человек. Бомбардировка начнет-
ся, как только я вернусь к своим кораблям,— через четыре
или пять часов. Если я не вернусь, они все равно начнут
через четыре или пять часов. Если тебе дорога жизнь, воз-
вращайся в дом... я хочу сказать, немедленно покинь этот
город. Так говорю я, принц Май Трейано!
670

Еще раз поклонившись и сверкнув серебристым шле-
мом, астронавт вошел в корабль и захлопнул за собой люк,
Раздалось жужжание, и корабль затрясся. В иллюминато-
рах замерцали разноцветные огоньки — красный, голубой,
зеленый. Совсем как на рождественской елке.
Марианна смотрела как завороженная. Внезапно люк
распахнулся, и из него высунулась голова принца.
«Назад!— крикнул он.— Назад! Или ты хочешь, чтобы те-
бя сожгло струями из реактивных двигателей?!» Голова ис-
чезла, и люк захлопнулся.
Реактивным двигателем? Неужели на летающих тарел-
ках устанавливают реактивные двигатели? Не переставая
думать об этом, Марианна инстинктивно отпрянула от ок-
на. Глядя, как летающая тарелка поднялась с оконного
карниза и исчезла в ночном небе, Марианна заметила, что
из-под днища вырываются язычки пламени. Это было го-
раздо больше похоже на зажигалку, чем на реактивный
двигатель, но раз принц сказал, значит, так оно и было.
Спорить Марианна не собиралась.
Когда впоследствии она вспоминала это происшествие,
ей приходило в голову, что при желании поспорить можно
было бы о многом. Непонятно, когда принц Май Трейано
успел выучить английский и что означала его странная
обмолвка — ведь он чуть не посоветовал ей возвращаться
домой. Да еще этот атомный двигатель. Если их бомбы
устроены так же наивно, как его атомный двигатель, то
земляне, ясное дело, могут спать спокойно.
Но в тот момент ей и в голову не приходило в чем-то
сомневаться. Она была слишком занята — укладывалась
При обычных обстоятельствах угрозы принца разрушить
все города на Земле не заставили бы ее так спешить с отъ-
ездом. Но когда тебе так опротивели эти тонко нарезанные
голубые полоски, которые горожане называют небом, эти
добропорядочные газончики вместо полей, эти сытые аген-
ты по найму, которые подсмеиваются над тобой только по-
тому, что у тебя толстые ноги, когда, наконец, ты в глуби-
не души мечтаешь о предлоге, чтобы вернуться домой,—
тогда и такая причина покажется серьезной.
Даже очень серьезной.
На вокзале она немного задержалась, чтобы дать теле-
грамму:
ДОРОГОЙ ГОВИ ДЕЛАЙ ОКНО КУХНЕ ПУСКАЙ
ВЫХОДИТ НА САРАЙ БУДУ ДОМА ПЕРВЫМ ПОЕЗ-
ДОМ МАРИАННА
671

Когда огни города исчезли за горизонтом, сидящий за
пультом управления принц Май Трейано позволил себе
расслабиться. Задача выполнена неплохо, подумал он.
«Конечно, не обошлось без случайности. Но винить было
некого, кроме себя. Зря он стащил эти батарейки для фо-
нарика и даже не проверил их. Ведь он же прекрасно знал,
что добрая половина товара на складе Олмстеда пылится
там уже долгие годы и что Эд Олмстед скорее умрет, чем
выбросит вещь, которую еще можно всучить какому-ни-
будь недотепе. Но принц Май Трейано был так увлечен
постройкой своего корабля, что даже не подумал об этом.
Впрочем, то, что он попросил Марианну помочь ему
починить этот самодельный двигатель, сделало его историю
гораздо правдоподобнее. Если бы он явился и ни с того ни
с сего заявил, что его флот собирается разбомбить города
и пощадить деревни, это выглядело бы подозрительно. Но
она дала ему батарейки, и это послужило поводом к от-
кровенности. А насчет того, что их энергия позволяет ор-
ганизовать управляемую цепную реакцию — это он здоро-
во придумал. Марианна наверняка знает об атомных дви-
гателях не больше, чем он.
Принц Май Трейано устроился поудобнее в своем пи-
лотском кресле из спичечного коробка. Оп снял шлем из
оловянной фольги и распустил бороду. Он выключил под
иллюминаторами лампочки с рождественской елки и по-
смотрел вниз. Каждая деревушка казалась россыпью дра-
гоценных камней.
Утром он уже будет в своем жилище на иве, в уюте и
безопасности. Но сперва, чтобы никто не нашел сковород-
ку, нужно будет спрятать ее в той же кроличьей норе, где
лежит ручка от нее. А уж потом он сможет спокойно от-
дохнуть: сделал доброе дело, да и обязанности по дому
убавятся вдвое — тоже приятно.
Мимо пролетела ведьма на метле. Принц Май Трейано
неодобрительно покачал головой. Какое допотопное сред-
ство передвижения! Неудивительно, что люди больше не
верят в ведьм. Если хочешь, чтобы с тобой считались, на-
до идти в ногу со временем. Ведь если бы он был таким же
старомодным, как его соплеменники, то не исключено, что
у него на руках навсегда остался бы холостяк, причем бес-
помощный (по крайней мере, в том, что касается домаш-
него хозяйства). Нет, конечно, Говард Кинг отличный па*
рень, не хуже других. Но в доме не становится чище оттого,
что он сидит на крыльце, как больной теленок, мечтает,
разговаривает сам с собой и ждет, когда его девушка вер-
672

„нется домой из города. Да уж, ничего не попишешь, прихо-
дится быть современным. Марианна даже не увидела бы
его, и тем более не услышала бы то, что он хотел ей ска-
зать, если б он явился к ней в своей обычной одежде, под
настоящим именем и на своем обычном транспорте... В
двадцатом веке воображение у людей не беднее, чем в во
семнадцатом и девятнадцатом: сейчас верят в ящеров из
черных лагун и в морских чудовищ с глубины в двадцать
тысяч саженей, в летающие тарелки к в космических прн-
щельцев.
Но никто не верит в домовых...
Альфред ВАМ-ВОГТ
Рассказ <Чудовище» включался во множество зарубеж-
ных антологий, не раз переиздавался у нас. Это не удиви-
тельно: рассказ подкупает верой автора в неукротимость
духа человеческого и неистребимость человеческой природы.
Альфред Элтон Ван-Вогт родился в 1912 году е Канаде,
с 1944 года живв! в США, литературный дебют состоялся
в 1939 году. А. Ван-Вогт по праву считается одним из клаС'
сиков современной американской научной фантастики.
ЧУДОВИЩЕ
На высоте четверти мили огромный звездолет повис над
одним из городов. Внизу все носило следы космического
опустошения. Медленно опускаясь в энергетической гондо-
лосфере, Инэш заметил, что здания уже начинали разва-
ливаться ст времени.
— Никаких следов военных действий. Никаких сле-
дов...— ежеминутно повторял бесплотный механический го-
лос.
Инэш перевел настройку.
Достигнув поверхности, он отключил поле своей гондо-
лы и оказался па окруженном стенами заросшем участке.
Несколько скелетов лежало в высокой траве перед зданием
с обтекаемыми стремительными линиями. Это были скеле-
ты длинных двуруких и двуногих созданий; череп каждого
держался на верхнем конце тонкого спинного хребта. Все
костяки явно принадлежали взрослым особям и казались
прекрасно сохранившимися, но, когда Инэш нагнулся и
673

тронул один из них, целый сустав рассыпался в лрах. Вы-
прямившись, он увидел, как Иоал приземлился поблизо-
сти. Подождав, пока историк выберется из своей энергети-
ческой сферы, Инэш спросил:
— Как по-вашему, стоит попробовать наш метод ожив-
ления?
Йоал казался 'озабоченным.
— Я расспрашивал всех, кто уже спускался сюда в
звездолете,— ответил он.— Что-то здесь не так. На этой
планете не осталось живых существ, не осталось даже на-
секомых. Прежде чем начинать какую-либо колонизацию,
мы должны выяснить, что здесь произошло.
Инэш промолчал. Подул слабый ветерок, зашелестел
листвой в кронах рощицы неподалеку от них. Инэш взгля-
нул на деревья. Йоал кивнул.
— Да, растительность не пострадала, однако растения,
как правило, реагируют совсем иначе, чем активные фор-
мы жизни.
Их прервали. Из приемника Иоала прозвучал голос:
— Примерно в центре города обнаружен музей. На его
крыше — красный маяк.
— Я пойду с вами, Иоал,— сказал Инэш.— Там, воз-
можно, сохранились скелеты животных и разумных существ
на различных стадиях эволюции. Кстати, вы не ответили
мне. Собираетесь ли вы оживлять эти существа?
—■ Я представлю вопрос на обсуждение совета,— мед-
ленно проговорил Йоал,— но, мне кажется, ответ не вызы-
вает сомнений. Мы обязаны знать причину этой катастро-
фы.— Он описал неопределенный полукруг одним из своих
шулалец и как бы про себя добавил:— Разумеется, дейст-
вовать надо осторожно, начиная с самых ранних ступеней
эволюции. Отсутствие детских скелетов указывает, что эти
существа, по-видимому, достигли индивидуального бес-
смертия.
Совет собрался для осмотра экспонатов. Инэш знал —
это пустая формальность. Решение принято — они будут
оживлять. Помимо всего прочего, они были заинтригова-
ны. Вселенная безгранична, полеты сквозь космос долги и
тоскливы, поэтому, спускаясь на неведомые планеты, они
всегда с волнением ожидали встречи с новыми формами
жизни, которые можно увидеть своими глазами, изучить.
Музей походил на все музеи. Высокие сводчатые потол-
ки, обширные залы. Пластмассовые фигуры странных зве-
рей, множество предметов — их было слишком много, что^
бы все осмотреть и понять за столь короткое время. Эво-
674

люция неведомой расы была представлена последователь-
ными группами реликвий. Инэш вместе со всеми прошел по
залам. Он облегченно вздохнул, когда они наконец добра-
лись до ряда скелетов и мумий. Укрывшись за силовым
экраном, наблюдал, как специалисты-биологи извлекают
мумию из каменного саркофага. Тело мумии было пере-
бинтовано полосами материи в несколько слоев, но биологи
не стали разворачивать истлевшую ткань. Раздвинув пеле-
ны, они, как обычно делалось в таких случаях, взяли пин-
цетом только обломок черепной коробки. Для оживления
годится любая часть скелета, однако лучшие результаты,
наиболее совершенную реконструкцию дают некоторые
участки черепа.
Главный биолог Хамар объяснил, почему они выбрали
именно эту мумию:
— Для сохранения тела они применили химические ве-
щества, которые свидетельствуют о зачаточном состоянии
химии. Резьба же на саркофаге говорит о примитивной
цивилизации, незнакомой с машинами. На этой стадии
потенциальные возможности нервной системы вряд ли
были особенно развитыми. Наши специалисты по языкам
проанализировали записи говорящих машин, установлен-
ных во всех разделах музея, и, хотя языков оказалось
очень много — здесь есть запись разговорной речи даже
той эпохи, когда это существо было живо,— они без труда
расшифровали все понятия. Сейчас универсальный пере-
водчик настроен ими так, что переведет любой наш вопрос
на язык оживленного существа. То же самое, разумеется,
и с обратным переводом. Но, простите, я вижу, первое те-
ло уже подготовлено!
Инэш вместе с остальными членами совета пристально
следил за биологами: те закрепили зажимами крышку вос-
кресителя, и процесс пластического восстановления начал-
ся. Он почувствовал, как все внутри него напряглось. Он
знал, что сейчас произойдет. Знал наверняка. Пройдет не-
сколько минут, и древний обитатель этой планеты подни-
мется из воскресителя и встанет перед ними лицом к лицу.
Научный метод воскрешения прост и безотказен.
Жизнь возникает из тьмы бесконечно малых величин,
на грани, где все начинается и все кончается, на грани
жизни и нежизни, в той сумеречной области, где вибри-
рующая материя легко переходит из старого состояния в
новое, из органическом в неорганическую и обратно. Элек-
троны не бывают живыми или неживыми, атомы ничего не
знают об одушевленности или неодушевленности. Но когда
22*
675

атомы соединяются в молекулы, на этой стадии достаточ-
но одного шага, ничтожно малого шага к жизни, если толь-
ко жиэни суждено зародиться. Один шаг, а за ним темно-
та. Или жизнь.
Камень или живая клетка. Крупица золота или травин-
ка. Морской песок или столь же бесчисленные крохотные
живые существа, населяющие бездонные глубины рыбьего
царства. Разница между ними возникает в сумеречной об-
ласти зарождения материи. Там каждая живая клетка об-
ретает присущую ей форму. Если у краба оторвать ногу,
вместо нее вырастет такая же новая. Червь вытягивается и
вскоре разделяется на двух червей, на две одинаковые же-
лудочные системы, такие же прожорливые, совершенные и
ничуть не поврежденные этим разделением. Каждая клет-
ка может превратиться в целое существо. Каждая клетка
«помнит» это целое в таких мельчайших и сложных подроб-
ностях, что для их описания просто не хватит сил.
Но вот что парадоксально — нельзя считать память ор-
ганической! Обыкновенный восковой валик запоминает зву-
ки. Магнитная лента легко воспроизводит голоса, умолк-
шие столетия назад. Память — это филологический отпеча-
ток, следы, оставленные на материи, изменившие строение
молекул; и, если ее пробудить, молекулы воспроизведут те
же образы в том же ритме.
Квадрильоны и квинтильоны пробужденных образов-
форм устремились из черепа мумии в воскреситель. Па-
мять, как всегда, не подвела.
Ресницы воскрешенного дрогнули, и он открыл глаза.
— Значит, это правда,— сказал он громко, и машина
сразу же перевела его слова на язык гэнейцев.— Значит,
смерть—■ только переход в иной мир. Но где же все мои
приближенные?
Последнюю фразу он произнес растерянным, жалобным
тоном.
Воскрешенный сел, потом выбрался из аппарата, крыш-
ка которого автоматически поднялась, когда он ожил. Уви-
дев гэнейцев, он задрожал, но это длилось какой-то миг.
Воскрешенный был горд и обладал своеобразным высоко-
мерным мужеством, которое сейчас ему пригодилось.
Неохотно опустился он на колени, простерся ниц, но тут
сомнения одолели его.
— Вы боги Египта?— спросил он и снова встал.— Что
за уроды! Я не поклоняюсь неведомым демонам,
— Убейте его! — сказал капитан Горсид.
676

Двуногое чудовище судорожно дернулось и растаяло
в пламени лучевого ружья.
Второй воскрешенный поднялся, дрожа и бледнея от
ужаса.
— Господи боже мой, чтобы я еще когда-нибудь прикос-
нулся к проклятому зелью! Подумать только, допился' до
розовых слонов...
— Это что за «зелье», о котором ты упомянул, воскре-
шенный?— с любопытством спросил Иоал.
— Первач, сивуха, отрава во фляжке из заднего кар-
мана, молоко от бешеной коровки,— чем только не поят в
этом притоне, о господи боже мой!
Капитан Горсид вопросительно посмотрел на Йоала.
— Стоит ли продолжать?
Йоал, помедлив, ответил:
— Подождите, это любопытно.
Потом снова обратился к воскрешенному:
— Как бы ты реагировал, если бы я тебе сказал, что мы
прилетели с другой звезды?
Человек уставился на него. Он был явно заинтересован,
но страх оказался сильнее.
— Послушайте,— сказал он.— Я ехал по своим делам.
Положим, я опрокинул пару лишних рюмок, но во всем
виновата эта пакость, которой сейчас торгуют. Клянусь, я
не видел другой машины, и, если это новый способ наказы-
вать тех, кто пьет за рулем, я сдаюсь. Ваша взяла. Кля-
нусь, до конца своих дней больше не выпью ни капли, толь-
ко отпустите меня.
— Он водит «машину», но он о ней совершенно не ду-
мает,— проговорил Иоал.— Никаких таких «машин» мы не
видели. Они не позаботились сохранить их в своем музее.
Инэш заметил, что все ждут, когда кто-нибудь еще за-
даст вопрос. Почувствовав, что, если он сам не заговорит,
круг молчания замкнется, Инэш сказал:
— Попросите его описать «машину». Как она действует?
— Вот это другое дело!—обрадовался человек.— Ска-
жите, куда вы клоните, и я отвечу на любой вопрос. Я могу
накачаться так, что в глазах задвоится, но все равно маши-
ну поведу. Как она действует? Просто. Включаешь стартер
и ногой даешь газ...
— Газ,— вмешался инженер-лейтенант Виид.— Мотор
внутреннего сгорания. Все ясно.
Капитан Горсид подал знак стражу с лучевым ружьем.
Третий человек сел и некоторое время внимательно
смотрел на них.
677

— Со звезд?— наконец спросил он.— У вас есть систе-
ма, или вы попали к нам по чистой случайности?
Гэнейские советники, собравшиеся под куполом зала,
неловко заерзали в своих гнутых креслах. Инэш встретил-
ся глазами с Йоалом. Историк был потрясен, и это встре-
вожило метеоролога. Он подумал: «Двуногое чудовище об-
ладает ненормально быстрой приспособляемостью к новым
условиям и слишком острым чувством действительности.
Ни один гэнеец не может сравниться с ним по быстроте ре-
акций».
— Быстрота мысли не всегда является признаком пре-
восходства,— проговорил главный биолог Хамар.— Су-
щества с медленным, обстоятельным мышлением занимают
в ряду мыслящих особей почетные места.
«Дело не в скорости,— невольно подумал Инэш,— а в
правильности и точности мысли». Он попробовал предста-
вить себя на месте воскрешенного. Сумел бы он вот так же
сразу понять, что вокруг него чужие существа с далеких
звезд? Вряд ли.
Все это мгновенно вылетело у него из головы, когда че-
ловек встал. Инэш и остальные советники не спускали с
него глаз. Человек быстро подошел к окну, выглянул на-
ружу. Один короткий взгляд, и он повернулся к ним.
— Везде то же самое?
Снова гэнейцев поразила быстрота, с которой он все
понял.
Наконец Йоал решился ответить:
— Да. Опустошение. Смерть. Развалины. Вы знаете,
что здесь произошло?
Человек подошел и остановился перед силовым экра-
ном, за которым сидели гэнейцы.
— Могу я осмотреть музей? Я должен прикинуть, в ка-
кой я эпохе. Когда я был жив, мы обладали некоторыми
средствами разрушения. Какое из них было применено —
зависит от количества истекшего времени.
Советники смотрели на капитана Горсида. Тот замял-
ся, потом приказал стражу с лучевым ружьем:
— Следи за ним!
Потом взглянул человеку в глаза.
— Нам ясны ваши намерения. Вам хочется воспользо-
ваться положением и обеспечить свою безопасность. Хочу
вас предупредить: ни одного лишнего движения, и тогда
все кончится для вас хорошо.
Неизвестно, поверил человек в эту ложь или нет. Ни
единым взглядом, ни единым жестом не показал он, что
67Й

заметил, оплавленный пол там, где лучевое ружье сожгло
и обратила в ничто двух его предшественников.. С любо-
пытством приблизился он к ближайшей двери,, вниматель-
но взглянул на следившего за ним второго стража и быст-
ро направился дальше. Следом прошел страж, за ним дви-
нулся силовой экран и, наконец, все советники один за
другим.
Инэш переступил порог третьим. В этом зале были вы-
ставлены модели животных. Следующий представлял эпо-
ху, которую Инэш для простоты назвал про себя «цивили-
зованной». Здесь хранилось множество аппаратов одного
периода. Все они говорили о довольно высоком уровне
развития. Когда гэнейцы проходили здесь в первый раз,
Инэш подумал: «Атомная энергия». Это же поняли и дру-
гие. Капитан Горсид из-за его спины обратился к человеку.
— Ничего не трогать. Один ложный шаг — и страж сож-
жет вас.
Человек спокойно остановился посреди зала. Несмотря
на чувство тревожного любопытства, Инэш залюбовался
его самообладанием. Он должен был понимать, какая судь-
ба его ожидает, и все-таки он стоит перед ними,, о чем-то
глубоко задумавшись. Наконец человек уверенно загово-
рил:
— Дальше идти незачем. Может быть, вам удается оп-
ределить точней, какой промежуток времени лежит между
днем моего рождения и вот этими машинами. Вот аппарат,
который, если судить по таблице, считает взрывающиеся
атомы. Когда их число достигает предела, автоматически
выделяется определенное количество энергии. Периоды
рассчитаны так, чтобы предотвратить цепную реакцию.
В мое время существовали тысячи грубых приспособлений
для замедления атомной реакции, но для того, чтобы соз-
дать такой аппарат, понадобилось две тысячи лет с начала
атомной эры. Вы можете сделать сравнительный расчет?
Советники выжидательно смотрели на Виида. Инженер
был в растерянности. Наконец он решился и заговорил:
— Девять тысяч лет назад мы знали множество спосо-
бов предотвращать атомные взрывы. Но,— прибавил он
уже медленнее,— я никогда не слышал о приборе, который
отсчитывает для этого атомы.
— И все же они погибли,— пробормотал чуть слышно
астроном Шюри.
Воцарилось молчание. Иго прервал капитан Горсид:
— Убей чудовище!— приказал он ближайшему стражу.
679

В то же мгновение объятый пламенем страж рухнул на
пол. И не страж, а стражи! Все одновременно были смете-"
ны и поглощены голубым вихрем. Пламя лизнуло силовой
экран, отпрянуло, рванулось еще яростней и снова отпря-
нуло, разгораясь все ярче. Сквозь огненную завесу Инэш
увидел, как человек отступил к дальней двери. Аппарат,
считающий атомы, светился от напряжения, окутанный си-
ними молниями.
— Закрыть все выходы!— пролаял в микрофон капитан
Горсид.— Поставить охрану с лучевыми ружьями! Подвес-
ти боевые ракеты ближе и расстрелять чудовище из тяже-
лых орудии!
Кто-то сказал:
— Мысленный контроль. Какая-то система управления
мыслью на расстоянии. Зачем только мы в это впутались!
Они отступали. Синее пламя полыхало до потолка, пы-
таясь пробиться сквозь силовой экран. Инэш последний
раз взглянул на аппарат. Должно быть, он все еще про-
должал отсчитывать атомы, потому что вокруг него клуби-
лись адские синие вихри.
Вместе с остальными советниками Инэш добрался до
зала, где стоял воскреситель. Здесь их укрыл второй сило-
вой экран. С облегчением спрятались они в индивидуаль-
ные гондолы, вылетели наружу и поспешно поднялись в
звездолет. Когда огромный корабль взмыл ввысь, от него
отделилась атомная бомба. Огненная бездна разверзлась
внизу над музеем и над всем городом.
— А ведь мы так и не узнали, отчего погибла раса этих
существ,— прошептал Иоал на ухо Инэшу, когда раскаты
взрыва замерли в отдалении.
Бледно-желтое солнце поднялось над горизонтом на
третье утро после взрыва бомбы. Пошел восьмой день их
пребывания на этой планете. Инэш вместе с остальными
спустился в новый город. Он решил воспротивиться любой
попытке производить воскрешения.
— Как метеоролог,— сказал он,— я объявляю, что плане-
та вполне безопасна и пригодна для гэнейской колониза-
ции. Не вижу никакой необходимости еще раз подвергаться
риску. Эти существа проникли в тайны своей нервной си-
стемы, и мы не можем допустить...
Его прервали. Биолог Хамар насмешливо сказал:
— Если они знали так много, почему же не пересели-
лись на другую звездную систему и не спаслись?
— Полагаю,— ответил Инэш,— они не открыли наш ме-
тод определения звезд с планетами.
630

Он обвел хмурым взглядом круг друзей.
— Мы все знаем, что это было уникальное, случайное
открытие. Дело тут не в мудрости — нам просто повезло.
По выражению лиц он понял: они мысленно отвергают
его довод. Инэш чувствовал свое бессилие предотвратить
неизбежную катастрофу. Он представил себе, как эта ве-
ликая раса встретила смерть. Должно быть, она наступила
быстро, но не столь быстро, чтобы они не успели понять.
Слишком много .скелетов лежало на открытых местах, в
садах великолепных домов. Казалось, мужья вышли с же-
нами наружу, чтобы встретить гибель своего народа под
открытым небом. Инэш пытался описать советникам их
последний день много-много лет назад, когда эти существа
спокойно глядели в лицо смерти. Однако вызванные им
зрительные образы не достигли сознания его соплеменни-
ков. Советники задвигались в креслах за несколькими ря-
дами защитных силовых экранов, а капитан Горсид
спросил:
— Объясните, Инэш, что именно вызвало у вас такую
эмоциональную реакцию?
Вопрос заставил Инэша умолкнуть. Он не думал, что
это была эмоция. Он не отдавал себе отчета в природе на-
важдения — так незаметно оно овладевало им. И только
теперь он вдруг понял.
— Что именно?—медленно проговорил он.— Знаю. Это
был третий воскрешенный. Я видел его сквозь завесу энер-
гетического пламени. Он стоял там, у дальней двери, и
смотрел на нас, пока мы не обратились в бегство. Смотрел
с любопытством. Его мужество, спокойствие, ловкость, с
которой он нас одурачил,— в этом все дело...
— И все это привело его к гибели,— сказал Хамар.
Все захохотали.
— Послушай, Инэш!—добродушно обратился к нему
Мэйард, помощник капитана.— Не станете же вы утверж-
дать, что эти существа храбрее нас с вами или что даже
теперь, приняв все меры предосторожности, нам всем сле-
дует опасаться одного воскрешенного нами чудовища?
Инэш промолчал. Он чувствовал себя глупо. Его совер-
шенно убило открытие, что у него могут быть эмоции.
К тому же не хотелось выглядеть упрямцем. Тем не менее
он сделал последнюю попытку.
— Я хочу сказать только одно,— сердито пробурчал
он.— Стремление выяснить, что случилось с погибшей ра-
сой, кажется мне не таким уж обязательным.
Капитан Горсид подал знак биологу.
681

— Приступайте к оживлению! — приказал он.
И, обращаясь к Инэшу, проговорил:
— Разве мы можем вот так, не закончив всего, вернуть-
ся на Гэну и посоветовать массовое переселение? Пред-
ставьте себе, что мы чего-то не выяснили здесь до конца.
Нет, мой друг, это невозможно.
Довод был старый, но сейчас Инэш почему-то с ним
сразу согласился. Он хотел что-то добавить, но забыл обо
всем, ибо четвертый человек поднялся в воскресителе.
Он сел и исчез.
Наступила мертвая тишина, полная ужаса и изумления.
Капитан Горсид хрипло проговорил:
— Он не мог отсюда уйти. Мы это знаем. Он где-то
здесь.
Гэнейцы вокруг Инэша, привстав с кресел, всматрива-
лись в пустоту под энергетическим колпаком. Стражи
стояли, безвольно опустив щупальца с лучевыми ружьями.
Боковым зрением Инэш увидел, как один из техников,
обслуживавших защитные экраны, что-то шепнул Вииду,
который сразу последовал за ним. Вернулся он, заметно по-
мрачнев.
— Мне сказали,— проговорил Виид,— что, когда воскре-
шенный исчез, стрелки приборов прыгнули на десять деле-
ний. Это уровень внутриядерных процессов.
— Во имя первого гэнейца!—прошептал Шюри.— Это
то, чего мы всегда боялись.
— Уничтожить все локаторы на звездолете!—кричал
капитан Горсид в микрофон.— Уничтожить все, вы слы-
шите?
Он повернулся, сверкая глазами, к астроному.
— Шюри, они, кажется, меня не поняли. Прикажите
своим подчиненным действовать! Все локаторы и воскреси-
тели должны быть немедленно уничтожены.
— Скорее, скорее!:— жалобно подтвердил Шюри.
Когда это было сделано, они перевели дух. На лицах
появились угрюмые усмешки. Все чувствовали мрачное
удовлетворение. Помощник капитана Мэйард проговорил:
— Во всяком случае, теперь он не найдет нашу Гэну.
Великая система определения звезд с планетами останется
нашей тайной. Мы можем не опасаться возмездия...
Он остановился и уже медленно закончил:
—О чем это я говорю?.. Мы ничего не сделали. Разве
мы виноваты в том, что случилось с жителями этой пла-
неты?
Но Инэш знал, о чем он подумал. Чувство вины всегда
682

возникало у них в подобные моменты. Призраки всех ист-
ребленных гэнейцами рас; беспощадная воля, которая
вдохновляла их, когда они впервые приземлялись; реши-
мость уничтожить здесь все, что им помешает; темные безд-
ны безмолвного ужаса и ненависти, разверзающиеся за
ними повсюду; дни страшного суда, когда они безжалостно
облучали ничего не подозревавших обитателей мирных
планет смертоносной радиацией,— вот что скрывалось за
словами Мэйарда.
— Я все же не верю, что он мог сбежать,— заговорил
капитан Горсид.— Он здесь, в здании, он ждет, когда мы
снимем защитные экраны, и тогда он сумеет уйти. Пусть
ждет.-Мы этого не сделаем.
Снова воцарилось молчание. Они выжидательно смотре-
ли на пустой купол энергетической защиты. Только свер-
кающий воскреситель стоял там на своих металлических
подставках. Кроме этого аппарата, там не было ничего—
ни одного постороннего блика, ни одной тени. Желтые сол-
нечные лучи проникали всюду, освещая площадку с такой
яркостью, что укрыться на ней было просто немыслимо.
— Стража!— приказал капитан Горсид.— Уничтожьте
воскреситель. Я думаю, он вернется, чтобы его осмотреть,
поэтому не следует рисковать.
Аппарат исчез в волнах белого пламени. Вместе с ним
исчезла и последняя надежда Инэша, который все еще ве-
рил, что смертоносная энергия заставит двуногое чудови-
ще появиться. Надеяться больше было не на что.
— Но куда он мог деться?—спросил Йоал.
Инэш повернулся к историку, собираясь обсудить с ним
этот вопрос. Уже заканчивая полуоборот, он увидел — чу-
довище стоит чуть поодаль под деревом и внимательно их
разглядывает. Должно быть, оно появилось именно в этот
миг, потому что все советники одновременно открыли рты
и отпрянули. Один из техников, проявляя величайшую на-
ходчивость, мгновенно установил между тэнеицами и чудо-
вищем силовой экран. Существо медленно приблизилось.
Оно было хрупким и несло голову, слегка откинув назад.
Глаза его сияли, будто освещенные внутренним огнем.
Подойдя к экрану, человек вытянул руку и коснулся его
пальцами. Экран ослепительно вспыхнул, потом затуманил-
ся переливами красок. Волна красок перешла на человека:
цвета стали ярче и и мгновение разлились по всему его
телу, с головы до ног. Радужный туман рассеялся. Очерта-
ния стали незримы. Кще миг — и человек прошел сквозь
экран.
683

Он засмеялся — звук был странно мягким — и сразу по-
серьезнел.
—Когда я пробудился, ситуация меня позабавила,—
сказал он.— Я подумал: «Что мне теперь с вами делать?»
Для Инэша его слова прозвучали в утреннем воздухе
мертвой планеты приговором судьбы. Молчание нарушил
голос, настолько сдавленный и неестественный голос, что
Инэшу понадобилось время, чтобы узнать голос капитана
Горсида.
— Убейте его!
Когда взрывы пламени опали, обессиленные, неуязви-
мое существо по-прежнему стояло перед ними. Оно медлен-
но двинулось вперед и остановилось шагах в шести от бли-
жайшего гэнейца. Инэш оказался позади всех. Человек не-
торопливо заговорил:
— Напрашиваются два решения: одно — основанное на
благодарности за мое воскрешение, второе — на действи-
тельном положении вещей. Я знаю, кто вы и что вам нуж-
но. Да, я вас знаю — в этом ваше несчастье. Тут трудно
быть милосердным. Но попробую. Предположим,— продол-
жал он,— вы откроете тайну локатора. Теперь, поскольку
система существует, мы больше никогда не попадемся так
глупо, как в тот раз.
Инэш весь напрягся. Его мозг работал так лихорадоч-
но, пытаясь охватить возможные последствия катастрофы,
что казалось, в нем не осталось места ни для чего другого.
И тем не менее какая-то часть сознания была отвлечена.
— Что же произошло? — спросил он.
Человек потемнел. Воспоминания о том далеком дне
сделали его голос хриплым.
— Атомная буря,— проговорил он.— Она пришла из
иного, звездного мира, захватив весь этот край нашей га-
лактики. Атомный циклон достигал в диаметре около де-
вяноста световых лет, гораздо больше того, что нам было
доступно. Спасения не было. Мы не нуждались до этого
в звездолетах и ничего не. успели построить. К тому же
Кастор, единственная известная нам звезда с планетами,
тоже был задет бурей.
Он умолк. Затем вернулся к прерванной мысли.
— Итак, секрет локатора... В чем он?
Советники вокруг Инэша вздохнули с облегчением. Те-
перь они не боялись, что их раса будет уничтожена. Инэш
с гордостью отметил, что, когда самое страшное осталось
позади, никто из гэнейцев даже не подумал о себе,
684

— Значит, вы не знаете тайны?—вкрадчиво проговорил
Йоал.— Вы достигли очень высокого развития, однако за-
воевать галактику сможем только мы.
С заговорщицкой улыбкой он обвел глазами всех ос-
тальных и добавил:
— Господа, мы можем по праву гордиться великими от-
крытиями гэнейцев. Предлагаю вернуться на звездолет.
На этой планете нам больше нечего делать.
Еще какой-то момент, пока они не скрылись в своих
сферических гондолах, Инэш с тревогой думал, что двуно-
гое существо попытается их задержать. Но, оглянувшись,
он увидел, что человек повернулся к ним спиной и нетороп-
ливо идет вдоль улицы.
Этот образ остался в памяти Инэша, когда звездолет
начал набирать высоту. И еще одно он запомнил: атом-
ные бомбы, сброшенные на город одна за другой, не взор-
вались.
— Так просто мы не откажемся от этой планеты,— ска-
зал капитан Горсид.— Я предлагаю еще раз переговорить
с чудовищем.
Они решили снова спуститься в город — Инэш, Йоал,
Виид и командир корабля. Голос капитана Горсида прозву-
чал в их приемниках:
— Мне кажется...— Взгляд Инэша улавливал сквозь
утренний туман блеск прозрачных гондол, которые опуска-
лись вокруг него.— Мне кажется, мы принимаем это созда-
ние совсем не за то, что оно собой представляет в действи-
тельности. Вспомните, например,— оно пробудилось и сразу
исчезло. Л почему?.. Потому что испугалось. Ну конечно
же! Оно не было хозяином положения. Оно само не считает
себя всесильным.
Это звучало убедительно. Инэшу доводы капитана при-
шлись по душе. И ему вдруг показалось непонятным, чего
это он так легко поддался панике! Теперь опасность пред-
стала перед ним и ином свете. На всей планете всего один
человек. Если они действительно решатся, можно будет на-
чать переселение колонистов, словно его вообще нет. Он
вспомнил, как уже делалось в прошлом неоднократно. На
многих планетах небольшие группки исконных обитателей
избежали действия смертоносной радиации и укрылись в
отдаленных областях. Почти всюду колонисты постепенно
выловили их и уничтожили. Однако в двух случаях, на-
сколько он помнит, туземцы еще удерживали за собой не-
большие части своих планет. В обоих случаях было решено
685

не истреблять их радиацией — это могло повредить самим
гэнейцам. Там1 колонисты примирились с уцелевшими ав^
тохтонами. А тут и подавно—всего один обитатель, он1 не
займет много места!
Когда они его отыскали, человек деловито подметал
нижний этаж небольшого особняка. Он отложил веник и
вышел к ним1 на террасу. На нем были теперь сандалии и
свободная развевающаяся туника из какой-то ослепительно
сверкающей материи. Он лениво посмотрел на них и не
сказал ни слова.
Переговоры начал капитан Горсид. Инэш только диву
давался, слушая, что тот говорит механическому перевод-
чику. Командир звездолета был предельно откровенен: так
решили заранее. Он подчеркнул, что гэнейцы не собираются
оживлять других мертвецов этой планеты. Подобный альт-
руизм был бы противоестествен, ибо все возрастающие ор-
ды гэнейцев постоянно нуждаются в новых мирах. И каж-
дое новое значительное увеличение населения выдвигало
одну и ту же проблему, которую можно разрешить только
одним путем. Но в данном случае колонисты добровольно
обязуются не посягать на права единственного уцелевшего
обитателя планеты.
В этом месте человек прервал капитана Горсида:
— Какова же была, цель такой бесконечной экспансии?
Казалось,, он был искренне заинтересован.
— Предположим, вы заселите все планеты нашей галак-
тики. А что дальше?
Капитан Горсид. обменялся недоуменным взглядом с
Иоалом, затем с Инэшем и Виидом. Инэш отрицательно
покачал туловищем из стороны в сторону. Он почувствовал
жалость к этому созданию. Человек не понимал и, навер-
ное,, никогда не поймет. Старая история! Две расы, жизне-
способная и угасающая, держались противоположных то-
чек зрения: одна стремилась к звездам, а другая склоня-
лась перед неотвратимостью судьбы.
— Почему бы вам не установить контроль над своими
инкубаторами?— настаивал человек.
— И вызвать падение правительства?— сыронизировал
Йоал.
Он проговорил это снисходительно, и Инэш увидел, как
все остальные'тоже улыбаются наивности человека. Он по-
чувствовал; как интеллектуальная: пропасть между ними
становится все шире. Это существо- не понимало природы
жизненных-' сил, управляющих миром;
686-

— Хорошо,— снопа заговорил человек.— Если вы не
способны ограничить свое размножение, это сделаем за вас
мы.
Наступило молчание.
Гэнейцы начали окостеневать от ярости. Инэш чувство-
вал это сам и видел тс же признаки у других. Его взгляд
переходил с лица на лицо и возвращался к двуногому соз-
данию, по-прежнему стоявшему в дверях. Уже не в первый
раз Инэш подумал, что их противник выглядит совершенно
беззащитным.
«Сейчас,— подумал он,— я могу обхватить «го щупаль-
цами и раздавить!»
Умственный контроль шад внутриядерными процессами
и гравитационными полями, сочетается ли юн со способ-
ностью отражать чисто механическое, ;макрокоемическое
нападение? Инэш думал, чгго сочетается. Сила, проявление
которой они видели два часа назад, конечно, должна -была
иметь какие-то пределы. Но они этих ^пределов не знали.
И тем не менее все это теперь не имело значения. Сильнее
они или слабее — неважно. Роковые слова были про-
изнесены: «Если вы не способны ограничить, это сделаем
за вас мы!»
Эти слова еще звучали в ушах Инэша, и по мере
того как их смысл все глубже проникал в его сознание, он
чувствовал себя все менее изолированным и отчужденным.
До сих пор он считал себя только зрителем. Даже проте-
стуя против дальнейших воскрешений, Инэш действовал
как незаинтересованное лицо, наблюдающее за драмой со
стороны, по не участвующее в ней. Только сейчас он с пре-
дельной ясностью понял,.почему он всегда уступал иш ко-
нечном счете соглашался с другими. Возвращаясь в про-
шлое, к самым отдаленным дням, теперь он видел, что ни-
когда по-пастомщему не считал себя участником захвата
новых планет п уничтожения чуждых рас. Он просто при-
сутствовал при сем, размышлял, .рассуждал о жизни, не
имевшей для нею значения. Теперь это понятие конкрети-
зировалось. Он больше не мог, не хотел противиться могу-
чей волне страстей, которые его захлестнули. Сейчас он
мыслил и чувствовал заодно с неисчислимой массой гэней^
цев. Все силы п псе желания расы бушевали в его крови.
— Слушай, днупомш! прорычал он.— Если ты на-
деешься оживить свое мертвое племя—оставь эту на-
дежду!
Человек посмотрел па нею, по промолчал.
687

— Если бы ты мог нас всех уничтожить,— продолжал
Инэш,— то давно уничтожил бы. Но все дело в том, что у
тебя не хватит сил. Наш корабль построен так, что на нем
невозможна никакая цепная реакция. Любой частице по-
тенциально активной материи противостоит античастица,
не допускающая образования критических масс. Ты мо-
жешь произвести взрывы в наших двигателях, но эти взры-
вы останутся тоже изолированными, а их энергия будет
обращена на то, для чего двигатели предназначены,— пре-
вратится в движение.
Инэш почувствовал прикосновение Иоала.
— Поостерегись!— шепнул историк.— В запальчивости
ты можешь выболтать один из наших секретов.
Инэш стряхнул его щупальце и сердито огрызнулся:
— Хватит наивничать! Этому чудовищу достаточно было
взглянуть на наши тела, чтобы разгадать почти все тайны
нашей расы. Нужно быть дураком, чтобы воображать, буд-
то оно еще не взвесило свои и наши возможности в данной
ситуации.
— Инэш!— рявкнул капитан Горсид.
Услышав металлические нотки в его голосе, Инэш от-
ступил и ответил:
— Слушаюсь.
Его ярость остыла так же быстро, как вспыхнула.
— Мне кажется,— продолжал капитан Горсид,— я до-
гадываюсь, что вы намеревались сказать. Я целиком с вами
согласен, но в качестве высшего представителя властей
Гэны считаю своим долгом предъявить ультиматум.
Он повернулся. Его рогатое тело нависло над человеком.
— Ты осмелился произнести слова, которым нет про-
щения. Ты сказал, что вы попытаетесь ограничить движе-
ние великого духа Гэны.
— Не духа,— прервал его человек. Он тихонько рассме-
ялся.— Вовсе не духа!
Капитан Горсид пренебрег его словами.
— Поэтому,— продолжал он,— у нас нет выбора. Мы
полагаем, что со временем, собрав необходимые материалы
и изготовив соответствующие инструменты, ты сумеешь по-
строить воскреситель. По нашим расчетам, на это понадо-
бится самое меньшее два года, даже если ты знаешь все.
Это необычайно сложный аппарат, и собрать его единст-
венному представителю расы, которая отказалась от ма-
шин за тысячелетие до того, как была уничтожена, будет
очень и очень не просто.
688

Ты не успеешь построить звездолет. И мы не дадим те-
бе времени собрать воскреситель. Возможно, ты сумеешь
предотвратить взрывы па каком-то расстоянии вокруг себя.
Тогда мы полетим к другим материкам. Если ты поме-
шаешь и там, значит, нам понадобится помощь. Через
шесть месяцев полета с наивысшим ускорением мы достиг-
нем точки, откуда ближайшие колонизированные гэнейца-
ми планеты услышат наш призыв. Они пошлют огромный
флот: ему не смогут противостоять все твои силы. Сбрасы-
вая по сотне или по тысяче бомб в минуту, мы уничтожим
все города, так что от скелетов твоего народа не останется
даже праха.
Таков наш план. И так оно и будет. А теперь делай с
нами что хочешь — мы в твоей власти.
Человек покачал головой.
— Пока я ничего не стану делать,— сказал он и под-
черкнул:— Пока ничего.
Помолчав, добавил задумчиво:
— Вы рассуждаете логично. Очень. Разумеется, я не
всемогущ, но, мне кажется, вы забыли одну маленькую де-
таль. Какую, не скажу. А теперь прощайте. Возвращайтесь
на свой корабль и летите куда хотите. У меня еще много
дел.
Инэш стоял неподвижно, чувствуя, как ярость снова
разгорается в нем. Потом, зашипев, он прыгнул, растопы-
рив щупальца. Они уже почти касались нежного тела, как
вдруг что-то отшвырнуло его...
Очнулся Инэш на звездолете.
Он не помнил, как очутился в нем, он не был ранен, не
испытывал никакого потрясения. Он беспокоился только о
капитане Горсиде, Вииде, Йоале, но все трое стояли рядом
с ним такие же изумленные. Инэш лежал неподвижно и ду-
мал о том, что сказал человек: «Вы забыли одну малень-
кую деталь...» Забыли? Значит, они ее знали! Что же это
такое? Он все еще раздумывал над этим, когда Иоал ска-
зал:
— Глупо надеяться, что наши бомбы хоть что-нибудь
сделают!
Он оказался нрав.
Когда звездолет удалился от Земли на сорок световых
лет, Инэша вызвали в зал совета. Вместо приветствия
Иоал уныло сказал:
— Чудовище па корабле.
68fl

Его слова как громом поразили Инэша, но вместе с их
раскатами на него снизошло внезапное озарение.
— Так вот мы о чем забыли!— удивленно и громко про-
говорил он наконец.— Мы забыли, что он при желании мо-
жет передвигаться в космическом пространстве в преде-
лах...— как это он сказал?..— в пределах девяноста свето-
вых лет.
Инэш понял. Гэнейцы, которым приходилось пользо-
ваться звездолетами, разумеется, не вспомнили о такой
возможности. И удивляться тут было нечему. Постепенно
действительность начала утрачивать для него значение.
Теперь, когда все свершилось, он снова почувствовал себя
измученным и старым, он снова был отчаянно одинок.
Для того чтобы ввести его в курс дела, понадобилось
всего несколько минут. Один из физиков-ассистентов по
дороге в кладовую заметил человека в нижнем коридоре.
Странно только, что никто из многочисленной команды
звездолета не обнаружил чудовище раньше.
«Но мы ведь, в конце концов, не собираемся спускаться
или приближаться к нашим планетам,— подумал Инэш.—
Таким образом, он сможет нами воспользоваться, только
если мы включим видео?..»
Инэш остановился. Ну конечно, в этом все дело! Им
придется включить направленный видеолуч, и, едва кон-
такт будет установлен, человек сможет определить нужное
направление.
Решение Инэш прочел в глазах своих соплеменников —
единственное возможное в данных условиях решение.
И все же ему казалось, что они что-то упустили, что-то
очень важное. Он медленно подошел к большому видеоэк-
рану, установленному в конце зала. Картина, изображен-
ная на нем, была так ярка, так величественна и прекрас-
на, что непривычный разум содрогался перед ней, как от
вспышки молнии. Даже Инэша, хотя он видел это неодно-
кратно, охватывало оцепенение перед немыслимой, невооб-
разимой бездной космоса. Это было изображение части
Млечного Пути. Четыреста миллионов звезд сияли, словно
в окуляре гигантского телескопа, способного улавливать
даже мерцание красных карликов, удаленных на расстоя-
ние в тридцать тысяч световых лет. Видеоэкран был диа-
метром в двадцать пять ярдов — таких телескопов просто
не*существовало нигде, и к тому же в других галактиках
не было стольких звезд.
И только одна из каждых двухсот тысяч сияющих звезд
имела пригодные для заселения планеты.
690

Именно этот факт колоссального значения заставил; их,
принять роковое решение. Инэш устало обвел всех глаза-
ми. Когда он заговорил, голос его был спокоен:
— Чудовище рассчитало прекрасно. Если, мы полетим,
дальше, оно полетит вместе с нами, овладеет воскресите-
лем и вернется доступным ему способом на свою планету.
Если мы воспользуемся направленным лучом, оно устре-
мится вдоль луча, захватит воскреситель и тогда1вернется
к себе раньше нас. В любом случае, прежде чем наши ко-
рабли долетят до планеты, двуногий успеет оживить до-
статочное количество своих соплеменников, и тогда мы
будем бессильны.
Он содрогнулся всем телом. Рассуждал он правильно,
и все же ему казалось, что где-то в его мыслях есть про-
бел. Инэш медленно продолжал:
— Сейчас у нас только одно преимущество. Какое бы
решение мы ми приняли, без машины-переводчика1 он его
не узнает. Мы можем: выработать план, который останется
для него тайной. (!jif знает, что пи мы, ни он не можем
взорвать корабль. Нам остается единственный выход.
Единственный.
Капитан Горсид прервал наступившую тишину:
— Итак, я вижу, вы знаете все. Мы включим двигатели,
взорвем приборы управления и погибнем вместе с чудови-
щем.
Они обменялись взглядами, и в глазах у всех была гор-
дость за свою расу. Инэш по очереди коснулся щупальцами
каждого.
Час спустя, когда температура в звездолете ощутимо
поднялась, Ипэшу пришла в голову мысль, которая заста-
вила его устремиться к микрофону и вызвать астронома
Шюри.
— Шюрп!—крикнул он.— Вспомни, Шюри, когда чу-
довище пробудилось и исчезло... Ты помнишь? Капитан
Горсид не мог сразу заставить твоих помощников уничто-
жить локаторы. Мы так и не спросили их, почему они мед-
лили. Спроси их! ('проси сейчас!..
Последовало молчание, потом голос Шюри слабо до-
несся сквозь грохот помех:
— Они... не могли... проникнуть... отсек... Дверь... была
заперта.
Инэш мешком осел па пол. Вот оно! Значит, они упус-
тили не только одну деталь! Человек очнулся, все понял,
стал невидимым п сразу устремился на звездолет. Он от-
крыл тайму лок/порл м там ну поскресителя, если только не
691

осмотрел его в первую очередь. Когда он появился снова,
он уже взял от них все что хотел. А все остальное понадо-
билось чудовищу только для того, чтобы толкнуть их на
этот акт отчаяния, на самоубийство.
Сейчас, через несколько мгновений он покинет корабль
в твердой уверенности, что вскоре ни одно чужое существо
не будет знать о его планете, и в такой же твердой уверен-
ности, что его раса возродится, будет жить снова и отныне
уже никогда не погибнет.
Потрясенный Инэш зашатался, цепляясь за рычащий
приемник, и начал выкрикивать в микрофон последнее, что
он понял. Ответа не было. Все заглушал рев невероятной,
уже неуправляемой энергии. Жар начал размягчать его
бронированный панцирь, когда Инэш, запинаясь, попробо-
вал дотащиться до силового регулятора. Навстречу ему
рванулось багровое пламя. Визжа и всхлипывая, он бро-
сился обратно к передатчику.
Несколько минут спустя он все еще что-то пищал в мик-
рофон, когда могучий звездолет нырнул в чудовищное гор-
нило бело-синего солнца.

Ричард МАТЕСОН
Рассказ американского фантаста Р. Матесона (1926),
завершающий наш сборник, может показаться излишне
мрачным и рисующим человеческую породу не с лучшей
стороны. Впрочем, фантастика — как мы могли убедиться
по произведениям, вошедшим в эту книгу,— это всегда
исследование. Исследование человека и человечества. По-
рой достаточно одного, даже совсем незначительного фан'
тастического допущения — и наши проблемы приобрета-
ют непривычную отчетливость, зримость, выпуклость. В
рассказе «Нажмите кнопку» допущение, сделанное авто-
ром, трудно назвать фантастическим. Скорее, это нехит-
рый игровой элемент: некая кнопка, некая коробочка...
Но игра заставляет нас задуматься о важнейших вещах:
о милосердии и предательстве, о человечности и безду-
ховности, о жизни и смерти.
Теперь, заключая сборник, можно сформулировать один
из принципов, на которых он строился. Фантастики не
обязательно должно быть много. Это сильнодействующее
средство даже в небольших дозах дает поразительные
результаты.
НАЖМИТЕ КНОПКУ
Пакет лежал прямо у двери — картонная коробка, на ко-
торой от руки были написаны их фамилия и адрес: «Мис-
теру и миссис Льюис, 217Е, Тридцать седьмая улица, Нью-
Йорк, штат Нью-Йорк, 10016». Внутри оказалась малень-
кая деревянная коробка с единственной кнопкой, закры-
той стеклянным колпачком. Норма попыталась снять кол-
пачок, но он не поддавался. К днищу коробочки липкой
лентой был прикреплен сложенный листок бумаги: «Мис-
тер Стюарт зайдет к вам в 20"'».
Норма перечитала записку, отложила ее в сторону и,
улыбаясь, пошла на кухню готовить салат.
Звонок в дверь раздался ровно в восемь.
— Я открою!— крикнула Норма с кухни. Артур читал
в гостиной.
В коридоре стоял невысокий мужчина.
— Миссис Льюис?—вежливо осведомился он.— Я мис-
тер Стюарт.
693

— Ах, да...— Норма с трудом подавила улыбку. Теперь
она была уверена, что это рекламный трюк торговца.
— Разрешите войти?— спросил мистер Стюарт.
— Я сейчас занята. Так что, извините, просто вынесу
вам вашу...
— Вы не хотите узнать, что это?
Норма молча повернулась.
— Это может оказаться выгодным...
— В денежном отношении?— вызывающе спросила она.
Мистер Стюарт кивнул.
— Именно.
Норма нахмурилась.
— Что вы продаете?
— Я ничего не продаю,— ответил он.
Из гостиной вышел Артур.
— Какое-то недоразумение?
Мистер Стюарт представился.
— А-а, эта штуковина...— Артур кивнул в сторону гос-
тиной и улыбнулся.— Что это вообще такое?
— Я постараюсь объяснить,— сказал мистер Стюарт.—
Разрешите войти?
Артур взглянул на Норму.
— Как знаешь,— сказала она.
Он заколебался.
— Ну что ж, заходите.
Они прошли в гостиную. Мистер Стюарт сел в кресло
и вытащил из внутреннего кармана пиджака маленький
запечатанный конверт.
— Внутри находится ключ к колпачку, закрывающе-
му кнопку,— пояснил он и положил конверт на журналь-
ный столик.— Кнопка соединена со звонком в нашей кон-
торе.
— Зачем?— спросил Артур.
— Если вы нажмете кнопку,— сказал мистер Стюарт,—
где-то в мире умрет незнакомый вам человек, и вы полу-
чите 50 тысяч долларов.
Норма уставилась на посетителя широко раскрытыми
глазами. Тот улыбался.
— О чем вы говорите?— недоуменно спросил Артур.
Мистер Стюарт был удивлен.
— Но я только что объяснил.
— Это что, шутка?
— При чем тут шутка? Совершенно серьезное предло-
жение...
— Кого вы представляете?— перебила Норма.
694

Мистер Стюарт смутился.
— Боюсь, что я не могу ответить на этот вопрос. Тем
не менее заверяю вас, что наша организация очень сильна.
— По-моему, вам лучше уйти,— заявил Артур, подни-
маясь.
Мистер Стюарт встал с кресла.
— Пожалуйста.
— И захватите вашу кнопку.
— А может, подумаете день-другой?
Артур взял коробку и конверт и вложил их в руки мис-
тера Стюарта. Потом вышел в прихожую и распахнул
дверь.
— Я оставлю свою карточку.— Мистер Стюарт поло-
жил на столик возле двери визитную карточку и ушел.
Артур порвал ее пополам и бросил на стол.
■— Как по-твоему, что все это значит?— спросила: с ди-
вана Норма.
— Мне плевать.
Она попыталась улыбнуться, но не смогла.
— И ни капельки не любопытно?..
Потом Артур стал читать, а Норма вернулась на кух-
ню и закончила мыть посуду.
— Почему ты отказываешься говорить об этом?—спро-
сила Норма.
Не прекращая чистить зубы, Артур поднял глаза и
посмотрел на ее отражение в зеркале ванной.
— Разве тебя это не интригует?
— Меня это оскорбляет,— сказал Артур.
— Я понимаю, но...— Норма продолжала накручивать
волосы на бигуди,— но ведь и интригует?..
— Ты думаешь, это шутка?— спросила она уже в
спальне.
— Если шутка, то дурная.
Норма села на кровать и сбросила тапочки.
— Может быть, это психологи проводят какие-то ис-
следования.
Артур пожал плечами.
— Может быть.
— Ты не хотел бы узнать?
Он покачал головой.
— Но почему?
— Потому. пто> это аморально.
Норма забралась под одеяло. Артур выключил свет и
наклонился поцеловать ее.

— Спокойной ночи...
Норма сомкнула веки. 50 тысяч долларов, подумала
она.
Утром, выходя из квартиры, Норма заметила на столе
кусочки разорванной карточки. Повинуясь внезапному по-
рыву, она кинула их в свою сумочку.
Во время перерыва она склеила карточку скотчем. Там
были напечатаны только имя мистера Стюарта и номер
телефона.
Ровно в пять она набрала номер.
— Слушаю,— раздался голос мистера Стюарта.
Норма едва не повесила трубку, но сдержала себя.
— Это миссис Льюис.
— Да, миссис Льюис?— Мистер Стюарт, казалось, был
доволен.
— Мне любопытно.
— Естественно.
— Разумеется, я не верю ни одному слову.
— О, это чистая правда,— сказал мистер Стюарт.
— Как бы там ни было...— Норма сглотнула.— Когда
вы говорили, что кто-то в мире умрет, что вы имели в виду?
— Именно то, что говорил. Это может оказаться кто
угодно. Мы гарантируем лишь, что вы не знаете этого че-
ловека. И, безусловно, что вам не придется наблюдать
его смерть.
— За пятьдесят тысяч долларов?
— Совершенно верно.
Она насмешливо хмыкнула.
— Чертовщина какая-то...
— Тем не менее таково наше предложение,— сказал
мистер Стюарт.— Занести вам прибор?
— Конечно, нет! — Норма с возмущением бросила
трубку.
Пакет лежал у двери. Норма увидела его, как только
вышла из лифта. Какая наглость! — подумала она. Я прос-
то не возьму его. Она вошла в квартиру и стала готовить
обед. Потом вышла за дверь, подхватила пакет и отнесла
его на кухню, оставив на столе.
Норма сидела в гостиной, потягивая коктейль и гля-
дя в окно. Немного погодя она пошла на кухню перево-
рачивать котлеты и положила пакет в нижний ящик шка-
фа. Утром она его выбросит.
696

— Может быть, аабпиляотсн какойio эксцентричный
миллионер,— скааалп они.
Артур оторвался от обеда.
— Я тебя по понимаю.
Они ели а молчании. Неожиданно Норма отложила
вилку.
— А что, если что всерьез?
— Ну и что тогда?— Он недоверчиво пожал плечами.—
Что бы ты хотела — вернуть это устройство и нажать
кнопку? Убить кого-то?
На лице Нормы появилось отвращение.
— Так уж и убить...
— А что же это, по-твоему?
— Но ведь мы даже не знаем этого человека.
Артур был потрясен.
— Ты говоришь серьезно?
— Ну а если это какой-нибудь старый китайский кре-
стьянин за двести тысяч миль отсюда? Какой-нибудь боль-
ной туземец в Конго?
— А если это какая-нибудь малютка из Пенсильва-
нии?— возразил Артур.— Прелестная девчушка с соседней
улицы?
— Ты нарочно все усложняешь.
— Какая разница, кто умрет?— продолжал Артур.—
Все равно это убийство.
— Значит, даже если это кто-то, кого ты никогда в
жизни не видел и не увидишь,— настаивала Норма,
кто-то, о чьей смерти ты даже не узнаешь, ты все равно
не нажмешь кнопку?
Артур пораженно уставился на нее.
— Ты хочешь сказать, что ты нажмешь?
— Пятьдесят тысяч долларов.
— Причем тут...
— Пятьдесят тысяч долларов, Артур,— перебила Нор-
ма.— Мы могли бы позволить себе путешествие в Европу,
о котором всегда мечтали.
— Норма, нет.
— Мы могли бы купить тот коттедж...
— Норма, нет.— Его лицо побелело. — Ради бога, пе-
рестань.
Норма пожала плечами.
— Как угодно.
Она поднялась раньше, чем обычно, чтобы приготовить
на завтрак Артуру блины, яйца и бекон.
697

— По какому поводу?— с улыбкой спросил Артур.
— Без всякого повода.— Норма обиделась.— Просто
так.
— Отлично. Мне очень приятно.
Она наполнила его чашку.
— Хотела показать тебе, что я не эгоистка.
— А я разве говорил это?
— Ну,— она неопределенно махнула рукой,— вчера ве-
чером...
Артур молчал.
— Наш разговор о кнопке,— напомнила Норма.— Я
думаю, что ты неправильно меня понял.
— В каком отношении?— спросил он настороженным
голосом.
— Ты решил,— она снова сделала жест рукой,— что я
думаю только о себе...
— А-а...
— Так вот, нет. Когда я говорила о Европе, о коттед-
же...
— Норма, почему это тебя так волнует?
— Я всего лишь пытаюсь объяснить,—она судорожно
вздохнула,— что думала о нас. Чтобы мы поездили по
Европе. Чтобы мы купили коттедж. Чтобы у нас была
лучше квартира, лучше мебель, лучше одежда. Чтобы мы,
наконец, позволили себе ребенка, между прочим.
— У нас будет ребенок.
— Когда?
Он посмотрел на нее с тревогой.
— Норма...
— Когда?
— Ты что, серьезно?—■ Он опешил.— Серьезно утверж-
даешь...
— Я утверждаю, что это какие-то исследования! —
оборвала она.— Что они хотят выяснить, как поступит
средний человек при таких обстоятельствах! Что они прос-
то говорят, что кто-то умрет, чтобы изучить нашу реак-
цию! Ты ведь не считаешь, что они действительно кого-
нибудь убьют?!
Артур не ответил; его руки дрожали. Через некоторое
время он поднялся и ушел.
Норма осталась за столом, отрешенно глядя в кофе.
Мелькнула мысль: «Я опоздаю на работу...» Она пожала
плечами. Ну и что? Она вообще должна быть дома, а не
торчать в конторе...
Убирая посуду, она вдруг остановилась, вытерла руки и
698

достала из нижнего ящика пакет. Норма положила ко-
робочку на стол, вынула из конверта ключ и удалила кол-
пачок. Долгое время она сидела, глядя на кнопку. Как
странно... ну что в пен особенного?
Норма вытянула руку и нажала на кнопку. Ради нас,
раздраженно подумала она.
Что теперь происходит? На миг ее захлестнула вол-
на ужаса.
Волна быстро схлынула. Норма презрительно усмехну-
лась. Нелепо — так много уделять внимания ерунде.
Она швырнула коробочку, колпачок и ключ в мусор-
ную корзину и пошла одеваться.
Она жарила на ужин отбивные, когда зазвонил те-
лефон. Она поставила стакан с водкой-мартини и взяла
трубку.
— Алле?
— Миссис Льюис?
— Да.
— Вас беспокоят из больницы «Легокс хилл».
Норма слушала будто в полусне. В толкучке Артур
упал с платформы прямо под поезд метро. Несчастный
случай.
Повесив трубку, она вспомнила, что Артур застраховал
свою жизнь на 25 тысяч долларов, с двойной компенса-
цией при...
Нет. С трудом поднявшись на ноги, Норма побрела на
кухню и достала из корзины коробочку с кнопкой. Ника-
ких гвоздей или шурупов... Вообще непонятно, как она
была собрана.
Внезапно Норма стала колотить ею о край ракови-
ны, ударяя все сильнее и сильнее, пока дерево не трес-
нуло. Внутри ничего не оказалось — ни транзисторов, ни
проводов... Коробка была пуста.
Норма вздрогнула, когда зазвонил телефон. На под-
кашивающихся ногах она прошла в гостиную и взяла
трубку. Раздался голос мистера Стюарта.
— Вы говорили, что я не буду знать того, кто умрет!
— Моя дорогая миссис Льюис,— сказал мистер Стю-
арт.— Неужели вы в самом деле думаете, что знали своего,
мужа?

СОДЕРЖАНИЕ
От составителя
5
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
ПЯТЬ ЛОЖЕК ЭЛИКСИРА
Повесть
10
Владимир Покровский
ВРЕМЯ ТЕМНОЙ ОХОТЫ
Повесть
64
Владимир Михайлов
ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ С МОЛЧАНИЯ
Повесть
113
Эдуард Геворкян
ПРАВИЛА ИГРЫ БЕЗ ПРАВИЛ
Повесть
193
Михаил Веллер
ВСЕ УЛАДИТСЯ
Рассказ
262
Алан Кубатиев
КНИГОПРОДАВЕЦ
Рассказ
276
Любовь Лукина, Евгений Лукин
СТРОИТЕЛЬНЫЙ
Сказочка
287
Борис Штерн
ГАЛАТЕЯ
Рассказ
300
700

Александр Силецкий
НОЧЬ ПТИЧЬЕГО МОЛОКА
Рассказ
313
Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин
БЕГ НА ОДИН КИЛОМЕТР
Рассказ
326
Авдей Каргин
ТОРШЕР ДЛЯ ЛАБОРАНТА
Рассказ
345
Вячеслав Рыбаков
ЗИМА
Рассказ
356
Дмитрий Биленкин
ПРОБА ЛИЧНОСТИ
Рассказ
365
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Теодор Томас, Кейт Вильгельм
КЛОН
Повесть
Перевод с английского Н. Ситникова
384
Роберт Шекли
БЕЗЫМЯННАЯ ГОРА
Рассказ
Перевод с английского Б. Белкина
484
Дино Буццати
КАК УБИЛИ ДРАКОНА
Рассказ
Перевод с итальянского Ф. Двин
498

Борис Виан
ПРИЛЕЖНЫЕ. УЧЕНИКИ
Рассказ
Перевод с французского И, Валевич
512
Адольфо Бьой Касарес
НАПРЯМИК
Рассказ
Перевод с испанского Р. Линцер
518
Роберт Артур
МАРКИ СТРАНЫ ЭЛЬ ДОРАДО
Рассказ
Перевод с английского А. Корженевского
538
Клиффорд Саймак
ИГРА В ЦИВИЛИЗАЦИЮ
Рассказ
Перевод, с английского Т. Гинзбург
551
Мишель Демют
ЧУЖОЕ ЛЕТО
Рассказ
Перевод с французского* А. Григорьева
574
Альфред Бестер
ВЫБОР
Рассказ.
Перевод с английского В. Баканова
594
Томмазо Ландольфи
МЕЧ
Рассказ
Перевод с итальянского Г. Киселева
604
Норман Спинрад
ТВОРЕНИЕ ПРЕКРАСНОГО
Рассказ.
Перевод с английского В. Баканова
610
702

Кэтрин Маклин
ИЗОБРАЖЕНИЯ НЕ ЛГУТ
Рассказ
Перевод с английского В. Кузнецова и Л. Минца
621
Габриэль Гарсиа Маркес
ОЧЕНЬ старый человек с большими крыльями
Рассказ
Перевод с испанского А. Ещенко
640
Рэй Брэдбери
ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР, ТЕПЛЫЙ ВЕТЕР
Рассказ
Перевод с английского В. Бабенко
646
Роберт Янг
ЛЕТАЮЩАЯ СКОВОРОДКА
Рассказ
Перевод с английского А. Графова
664
Альфред Ван-Вогт
ЧУДОВИЩЕ
Рассказ
Перевод с английского Ф. Мендельсона
673
Ричард Матесон,
НАЖМИТЕ КНОПКУ
Рассказ
Перевод с английского Б. Белкина
693