VS SB
Г.В. Кубарев
КУЛЬТУРА ДРЕВНИХ ТЮРОК АЛТАЯ
По материалам погребальных памятников
RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES
SIBERIAN DIVISION
INSTITUTE OF ARCHAEOLOGY AND ETHNOGRAPHY
G.V. KUBAREV
THE CULTURE OF THE ANCIENT TURKS
OF THE ALTAI
(on the basis of burials)
Edited by E.I. Derevjanko
Novosibirsk
2005
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
СИБИРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ И ЭТНОГРАФИИ
Г.В. КУБАРЕВ
КУЛЬТУРА ДРЕВНИХ ТЮРОК АЛТАЯ
(по материалам погребальных памятников)
Ответственный редактор
доктор исторических наук Е.И. Деревянко
Новосибирск .	.
2005
«АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР»
БИБЛИОТЕКА
ББК 63.4 (2)
К88
Утверждено к печати
Ученым советом Института археологии и этнографии СО РАН
Рецензенты
доктор исторических наук С. 77. Нестеров
доктор исторических наук Я.А. Шер
кандидат исторических наук А.П. Бородовский
Монография подготовлена в рамках стипендии им. А. Гумбольдта за 1999-2000 гг. (г. Бонн, Германия),
индивидуального гранта RSS/OSSF (Research Support Scheme of the Open Society Support Foundation)
№ 1312/1999 по теме «Искусство древних тюрок Южной Сибири», гранта Президента Российской Федерации
№ МК - 2717.2003.06 по теме «Происхождение, датировка и проблема распространения “геральдики”
в евроазиатской степной зоне».
Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ),
проект №04-01 -1621 д.
Рисунок на обложке выполнен А.Н. Кубаревой
Кубарев Г.В.
К88 Культура древних тюрок Алтая (по материалам погребальных памятников) / Г.В. Кубарев. - Новосибирск:
Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. - 400 с.
ISBN 5-7803-0145-Х
В монографии впервые публикуются материалы новой, представительной серии древнетюркских погребений, иссле-
дованных на территории Русского Алтая. В научный оборот вводится археологическая коллекция, содержащая как широко
распространенные и массовые категории предметов, так и редкие и уникальные находки. К числу последних принадлежит
защитный доспех, набранный из металлических пластин, остатки кафтанов из китайского узорчатого шелка, предметы
из органических материалов.
Материалы погребений древних тюрок Алтая анализируются автором с привлечением данных по другим древнетюрк-
ским памятникам (оградкам, изваяниям, граффити), а также с использованием письменных источников и этнографических
свидетельств. Это позволило всесторонне охарактеризовать материальную и духовную культуру древних тюрок Алтая,
включая погребальную обрядность, военное дело, костюм и целый ряд других вопросов.
Книга адресована археологам, этнографам и историкам.
ISBN 5-7803-0145-Х	ББК 63.4 (2)
© Институт археологии и этнографии СО РАН, 2005
Моим родителям посвящается.
«Четыреугла все были (тюркам) врагами; выступая с войском,
они покорили все народы, жившие по четырем углам, и принудили
их всех к миру. Имеющих головы они заставили склонить (головы),
имеющих колени они заставили преклонить колени»*.
ВВЕДЕНИЕ
Археологическим памятникам древних тюрок посвящены монографические исследования [Гаврилова,
^5: Овчинникова, 1990], отдельные очерки и главы в публикациях [Киселев, 1951; Могильников, 1981а;
Г азинов. 1984; Balint, 1989 и др.], а также огромное количество статей. Статьи затрагивают как общие про-
'пемы древнетюркской истории и археологии [Вайнштейн, 1966а; Трифонов, 1975; Савинов, 1973; и др.],
-ак и эволюцию, типологию отдельных категорий вещей [Нестеров, 1981; Неверов, 1985; Добжанский, 1990;
Худяков. 1993; Бородовский, 1993; и др.], военное дело древних тюрок [Савинов, 1981; Новгородова, Горелик,
Lv' >: Худяков, 1983,1986; Горелик, 1993а; Горбунов, 1994, 1998; и др.] и т.д. Следует отметить книги и сводные
пахоты по отдельным видам памятников (например, изваяниям) [Грач, 1961; Шер, 1966; Кубарев В.Д., 1984,
2 «На]. по специфическим отраслям производства (черной металлургии) [Зиняков, 1983, 1988]. К настоящему
времени выработана периодизационная схема тюркских древностей [Гаврилова, 1965], которая впоследствии
'ыла дополнена [Могильников, 1981а; Савинов, 1984]. Археологические раскопки позволили накопить боль-
д?й фактический материал.
Н.Я. Бичурину [1950, 1998] и Лю Мао-цаю [Liu Mau-tsai, 1958] мы обязаны переводами китайских источни-
<з по истории древних тюрок. Особенно следует отметить ту полноту и систематичность, с которыми Лю Мао-
_ай собрал, перевёл и снабдил собственными комментариями широкий круг китайских письменных источников.
Переводы таких аутентичных источников, как рунические тексты с территории Центральной Азии, существенно
п?полнили данные китайских анналов [Малов, 1950, 1959]. Одним из первых исследователей, написавших ис-
 ?гию древних тюрок на основании сведений из письменных источников, стал Л.Н. Гумилев [1993]. Работы С.Г.
Кля шторного по истории древних тюрок, где анализируются рунические памятники, можно считать основопола-
-аюшими [Кляшторный, 1964; Кляшторный, Савинов, 1994; Кляшторный, Султанов, 2000; и др.].
Тем не менее, многие общие и частные проблемы древнетюркской археологии и истории далеки от окон-
чательного разрешения. Перед исследователями стоит задача создания дробной периодизационной схемы
выявления возможных локальных вариантов погребений. Существует проблема соответствия данных пись-
менных источников археологическим материалам, например, в вопросе древнетюркских трупосожжений
• смены погребального обряда. Целый ряд регионов, и в том числе территория Русского Алтая, практически не
“спали в поле зрения летописцев, а содержащаяся в письменных источниках информация чрезвычайно скупа.
Именно поэтому изучение археологических памятников способно пролить свет на этнополитическую ситуа-
цию в данных регионах. Требует своего объяснения малочисленность памятников периода Первого Тюркско-
г? каганата. По-прежнему неоднозначной остается хронологическая и этническая интерпретация материалов
могильника Кудыргэ и древностей кудыргинского типа в целом. Не всегда ясна реконструкция или назначение
тех или иных вещей. О некоторых из них (например, о костюме или защитном доспехе) мы можем судить лишь
по скудным упоминаниям в письменных источниках и отдельным изображениям, т. к. археологические мате-
пиалы до сегодняшнего дня практически отсутствовали. Рассмотрение таких вопросов, как история костюма,
происхождение и эволюция защитного вооружения, анализ тех или иных технических приемов и материалов
в изготовлении предметов и др., по сути, невозможно без изучения процесса формирования самого этноса,
без выявления исторических, генетических и культурных связей народа (в нашем случае древних тюрок). В силу
малочисленности археологических материалов либо специфики их обработки, этим исследовательским пробле-
мам пока не уделялось, на наш взгляд, должного внимания. Декоративно-прикладное искусство древних тюрок
также не стало предметом специального изучения и никогда не воспринималось как единый художественный
стиль эпохи, подобно звериному стилю ранних кочевников. Вместе с тем, изучение древнетюркской орнаменти-
ки может приблизить нас к решению целого ряда общих историко-культурных проблем.
* Из памятника в честь Кюль-Тегина [Малов, 1950, с. 30].
Таким образом, введение в оборот и обработка новой, представительной серии древнетюркских захороне-
ний, безусловно, важны. Они содержат информацию, которая в определенной степени помогает разрешить неко-
торые проблемы и дискуссионные вопросы, скорректировать ряд выводов и датировок. Учитывая почти полное
отсутствие у древних тюрок городищ и укрепленных поселений, погребения, несомненно, являются наиболее
информативными и важными археологическими источниками по уже обозначенному кругу проблем.
Тема культуры древних тюрок Алтая* имеет особое звучание еще и потому, что именно с Алтаем связаны
генеалогические легенды древних тюрок, а сам этноним тукю, согласно легендарным преданиям, означает
шлем, форму которого и повторяли алтайские горы. Вторая половина I тыс. н. э. по праву называется древне-
тюркской эпохой. Велико было влияние материальной культуры, военного дела, политико-административного
устройства государства древних тюрок на родственные кочевые, а в определенной степени и на оседло-земле-
дельческие народы. Буддийский монах Сюаньцзан, посетивший в начале VII в. «западные страны», описывал
порядки и обычаи разных народов, сопоставляя их с порядками и обычаями тюрок - неким особым типом
культуры. Обычаи, образ жизни и вооружение других северных варваров китайцы сравнивали именно с древ-
ними тюрками, признавая их наиболее могущественными среди современных им кочевников.
Объектом нашего исследования послужили 43 древнетюркских захоронения, явившиеся результатом бо-
лее чем двадцати лети их раскопок на территории Алтая Восточноалтайским отрядом ИАЭт СО РАН (до этого
ИИФиФ СО АН СССР)**. Подавляющее большинство захоронений расположено в двух «физико-географичес-
ких провинциях» - Центральном и Юго-Восточном Алтае.
Центральный Алтай отличается «контрастностью ландшафтов и мозаичностью их распространения»
при господстве лиственнично-лесного среднегорья: северные склоны покрыты, как правило, лесом, а южные
склоны - степные [Самойлова, 1971, с. 204]. Особенностью этого района является наличие довольно крупных
межгорных котловин.
Юго-Восточный Алтай характеризуется своеобразием ландшафтов и имеет больше сходных черт с тер-
риторией соседней Монголии. Специфичность этой провинции обуславливается изолированностью от Цент-
рального Алтая, значительной высотой над уровнем моря (свыше 2000 м), а также большой суровостью и кон-
тинентальностью климата. Наиболее крупные межгорные котловины - Чуйская и Курайская - представляют
собой «опустыненные степи монгольского типа» [Там же, с. 209].
Концентрация древнетюркских памятников (погребений, изваяний, наскальных изображений) в этих двух
районах не случайна. Они являются исконными местами обитания степняков-скотоводов в отличие, например,
от горно-лесных районов Северного Алтая.
История изучения тюркских древностей Алтая насчитывает более полутора столетий. Первые упомина-
ния об исторических памятниках этого региона можно найти в материалах, изданных участниками естествен-
но-научных экспедиций (П.С. Паллас, А. Гумбольдт, П.А. Чихачев, К.Ф. Ледебур и др.) и рудно-поисковых ра-
бот (Н. Шангин, А. Стрижков и др.) конца XVIII - начала XIX в. Определенную роль сыграли и грабительские
раскопки «бугровщиков»: с одной стороны, памятники уничтожались, а с другой - накапливались первичные
знания о них, усиливался интерес к сбору древностей.
К числу первых собственно археологических раскопок на Алтае относятся исследования К.Ф. Ледебура.
В 1826 г. Дерптским университетом была организована ботаническая экспедиция на Алтай. Её возглавляли
К.Ф. Ледебур, А.А. Бунге и К.А. Мейер. В долине р. Чарыш, в Усть-Канской степи, К.Ф. Ледебуром были
раскопаны четыре кургана, три из которых, судя по описанию погребального инвентаря, были раннесред-
невековыми [Ледебур, Бунге, Мейер, 1993, с. 98, 99]. Ученый не предпринял попытку интерпретировать
материал.
известный языковед-тюрколог, этнограф и археолог В.В. Радлов олицетворяет собой новый период
в алтайской археологии. 1860, 1865 и 1870 годы отмечены его поездками на Алтай, где предпринимались и
археологические раскопки. Так, летом 1865 г. В.В. Радлов проводил раскопки в верховьях р. Катуни. В мо-
гильнике Катанда I были исследованы восемь курганов, четыре из которых, возможно, древнетюркские.
Не исключено, что впускные погребения Большого катандинского кургана (Катанда II) тоже относились к это-
му времени, как и четыре из девяти раскопанных здесь же курганов [Радлов, 1989, с. 442^149]. В берельской
степи им исследован ещё один раннесредневековый курган [Там же, с. 449^151]***. Таким образом, впервые
* Здесь и далее под словом «Алтай» будет подразумеваться территория Русского Алтая, т.е. современной Республики
Алтай. Автор отказался от термина «Горный Алтай», т. к. он представляет собой пример тавтологии. Понятие «Русский Ал-
тай» является исключительно географическим, под которым подразумевается часть алтайской горной системы, входящей
в состав Российской Федерации [Большая Российская энциклопедия, 2004, с. 18].
** Его возглавляет В.Д. Кубарев.
*** Некоторые материалы из раскопок В.В. Радлова 1865 г. были позднее введены в научный оборот А.А. Захаровым [1926].
6
в научный оборот вводились массовые и хорошо документированные археологические материалы. Ученым
была сделана попытка классифицировать захоронения. И хотя многие предположения В.В. Радлова не выдер-
живают критики, это не умаляет его заслуг.
Наиболее интенсивными периодами археологических исследований в первой половине XX в. являют-
ся 1924-1927 гг. и 1935-1937 гг. В 1924-1925 гг. Алтайской экспедицией Этнографического отдела Русского
м} зея под руководством С.И. Руденко в низовьях р. Чулышман был частично исследован могильник Кудыргэ
Руденко, Глухов, 1927]. Он представлял собой уникальный комплекс, материалы которого до сих пор трудно
интерпретировать однозначно (геральдические бронзы, кудыргинский валун, изображения на роговых наклад-
ках передней луки седла и др.). Часть курганов относится к наиболее раннему периоду древнетюркской эпохи.
Не случайно именно этот памятник в дальнейшем послужил основой для периодизации раннесредневековых
погребений Алтая.
Результативными и сенсационными были археологические работы Саяно-Алтайской экспедиции Госу-
дарственного исторического музея в 1935 и 1937 гг. под руководством С.В. Киселева и Л.А. Евтюховой. Они
проводились в связи со строительством Чуйского тракта [Евтюхова, Киселев, 1941; Киселев, 1951, с. 531].
В К\ райской степи исследовано 12 курганов из 6 курганных групп, а в долине р. Урсул - 8 древнетюркских
курганов. Часть материалов из них до сих пор не опубликована. Многие погребения содержали уникальные
находки (железный котел на поддоне, серебряный сосудик с рунической надписью, деревянная колода и др.)
и новый массовый материал. Именно он и послужил С.В. Киселеву основой для классификации раннесредневе-
ковых погребений. Привлекали внимание исследователей и другие древнетюркские памятники - изваяния [Ев-
тюхова, 1941]. Создание периодизации и типологии памятников древнетюркской эпохи явилось необходимым
> словием для теоретического осмысления и интерпретации все более возрастающего фактического материала.
Как следствие этого происходило дальнейшее уточнение и усовершенствование периодизационных схем.
В 1939 г. в Усть-Канском районе, в долине р. Яконур, проводила раскопки Алтайская экспедиция Эрми-
тажа. возглавляемая М.П. Грязновым [1940]. Из предварительного сообщения о раскопках невозможно уста-
новить точное число исследованных древнетюркских захоронений. По крайней мере, 4 впускных погребения,
судя по инвентарю, можно отнести к древнетюркской эпохе. Лишь недавно материалы одного из погребений,
исследованных М.П. Грязновым, были введены в научный оборот [Тишкин, Горбунов, 2003].
В 1948 г. А.А. Гавриловой были продолжены раскопки могильника Кудыргэ, а в 1954 г. - могильника Ка-
тан да II. Главная её заслуга заключается в выделении и характеристике шести хронологических типов средне-
вековых погребений [Гаврилова, 1965]. Периодизационная схема А.А. Гавриловой с небольшими изменениями
используется до сих пор.
Археологические работы на Алтае были возобновлены в середине 1960-х гг. Южно-Алтайской археоло-
гической экспедицией Государственного Эрмитажа, возглавляемой С.С. Сорокиным. Исследован могильник
Коксу I, который относится к скифскому времени, однако впускное погребение кургана 27, несомненно, явля-
ется древнетюркским [Сорокин, 1974, с. 72, 73].
В 1970-1990-х гг. археологические исследования на территории Алтая проводились наиболее интенсив-
но. В них участвовали как академические учреждения, так и учебные заведения. Объем фактического матери-
ала увеличился в несколько раз.
Интересны результаты работ в долине р. Узунтал Алтайского палеоэтнографического отряда ЛГУ
в 1972 г., руководимого Д.Г Савиновым. Автор раскопок проанализировал погребальный инвентарь шести
захоронений, сделав вывод об их принадлежности к различным периодам древнетюркского времени [Сави-
нов. 1982, с. 112-117].
С 1970-х гг. археологические изыскания вела и Алтайская экспедиция ИА АН СССР, возглавляемая
В. А. Могильниковым. Так, в 1977 г. исследовано погребение древнетюркской эпохи в могильнике Курота, уже из-
вестном по раскопкам С.В. Киселева [Могильников, Куйбышев, Елин, 1992, с. 83]. Однако наиболее интересный и
массовый материал принесли раскопки восьми курганов могильника Кара-Коба I, а также кургана 13 могильника
Кара-Коба II, проводившиеся в 1980-1981 гг. Результаты работ почти полностью опубликованы, а большая часть
захоронений отнесена к кудыргино-катандинскому типу, т. е. к VII—VIII вв. [Могильников, 1983, с. 67-69; 1990,
с. 135-185; 1997, с. 187-235]. Следует также отметить и впускное погребение древнетюркского времени (Талдура,
к. 2), исследованное этим же отрядом [Могильников, Елин, 1982, с. 103]. Особое внимание привлекает могильник
Кер-Кечу, находящийся в Центральном Алтае, в среднем течении р. Катунь. Несмотря на то, что все двенад-
цать исследованных погребений разграблены, по характерным признакам они могут быть датированы VI—VII вв.
При этом отмечено их сходство с захоронениями могильника Кудыргэ [Могильников, 1985, с. 229-230].
С 1970-х гг. археологические работы осуществляла и экспедиция ГАНИИИЯЛ. В 1978 г. в Усть-Кан-
ском районе раскопаны древнетюркские курганы 19, 27 и 29 в могильнике Бажынты, а также погребение 17
7
в могильнике Сары-Кобы. Захоронения отнесены к разным периодам древнетюркской эпохи [Суразаков, 1979,
с. 274; 1982, с. 124-127]. В 1990 г. в этом районе на могильнике Ябоган исследовано еще одно погребение [Ко-
чеев, Суразаков, 1994, с. 71-75]. В 1983 г. в Усть-Канском районе Алтайской экспедицией АГУ изучены 3 древ-
нетюркских кургана могильника Кырлык II. Наиболее интересным представляется курган 2, в котором погре-
бение подростка сопровождалось захоронением барана (замена коня). Материалы этих погребений датирова-
ны VIII - первой половиной IX в. [Мамадаков, 1985, с. 224; Бородаев, Мамадаков, 1985, с. 62-68]. В 1989 г.
совместной экспедицией ИА АН СССР и ГАНИИИЯЛ на территории Центрального Алтая был раскопан древ-
нетюркский кенотаф - Яломан II (к. 4) [Могильников, Суразаков, 1994, с. 43]. В 1984 г. экспедицией АГУ
в могильнике Катанда-3 исследовано 11 древнетюркских курганов [Мамадаков, Горбунов, 1997, с. 115].
Археологическим отрядом КемГУ на правом берегу р. Чуи, в Алагаильской долине, был раскопан нару-
шенный древнетюркский курган - Алагаил (к. 22) [Мартынов и др., 1985, с. 159-163].
В 1980-х - начале 1990-х гг., в связи с проектом строительства Катунской ГЭС, территория предполагае-
мого затопления в среднем течении р. Катунь оказалась наиболее археологически изученным районом Алтая.
И в полной мере это относится и к древнетюркским погребальным памятникам. В течение ряда лет археологичес-
кие исследования проводились сразу несколькими отрядами. Изученные памятники включали и древнетюркские
курганы. Так, Алтайской экспедицией АГУ в 1986 г. раскопаны 4 кургана в могильнике Тыткескень VI [Кирю-
шин, Неверов, 1991, с. 178-180; Кирюшин, Горбунов и др., 1998, с. 165-175], а в 1988 г. полностью исследо-
ван могильник Верх-Еланда I, состоявший из пяти курганов [Кирюшин, Неверов, Степанова, 1990, с. 224-242].
Погребения датированы IX-X вв. В этом же районе Алтае-Сибирским отрядом Алтайской экспедиции ИИФиФ
СО РАН раскопаны два кургана древнетюркской эпохи (№ 1,3) в могильнике Усть-Чоба-1 [Соловьев, 1999], а так-
же впускное погребение в могильнике Тянгыс-Тыт [Худяков, Борисенко, 1998]. Южносибирским отрядом НГУ
исследованы древнетюркский курган в Усть-Ороктое [Тетерин, 1991, с. 151-153] и погребение того же времени
в могильнике Дялян [Митько, Тетерин, 1992, с. 85-86]. Оба захоронения, вследствие их почти полного ог-
рабления, датированы второй половиной I тыс. н. э. В 1992 г. на правобережье Средней Катуни экспедицией
ГАНИИИЯЛ вскрыт курган 1 в могильнике Чоба-7 [Ларин, Суразаков, 1994, с. 86]. Этой же экспедицией исследо-
вано погребение 46 в могильнике Кор-Кобы I [Суразаков, 1990, с. 69,71, рис. 22]. В среднем же течении р. Катунь,
в долине р. Бийке, исследованы раннетюркские захоронения 5 и 6 могильника Усть-Бийке III [Тишкин, Горбунов,
1999], а близ впадения ручья Чобурак в р. Катунь - одиночное погребение лошади [Бородовский, 1994].
Важно учесть и два древнетюркских погребения, исследованных Западносибирским отрядом в до-
лине р. Бертек на плоскогорье Укок - Бертек-27 и Бертек-34 [Молодин, 19926, с. 32, 33; Савинов, 19946,
с. 104-116], а также три погребения в долине р. Ак-Алаха - Ак-Алаха III (к. 2) [Алтай.., 1995, рис. 158-160]
и Кальджин-8 (к. 1, 3) [Молодин, Новиков, Соловьев, 2003]. Общее число раскопанных на плоскогорье Укок
захоронений древнетюркского периода, включая неопубликованные, составляет шесть погребальных комп-
лексов [Молодин, 2000, с. 151].
Известно древнетюркское погребение, совершенное в гроте у перевала Балтарган, на правом берегу р. Боль-
шой Ильгумень, в Центральном Алтае [Худяков, Кочеев, Моносов, 1996, с. 46-53]. Оно датировано IX-X вв.
Большой интерес представляет и женское мумифицированное захоронение древнетюркского времени, случайно
обнаруженное в местности Чатыр у с. Жана-Аул в Кош-Агаческом районе [Худяков, Кочеев, 1997, с. 10-18].
Еще одно древнетюркское скальное погребение, из материалов которого до нас дошел лишь орнаментированный
кочедык, известно в устье р. Кадрин, при впадении ее в р. Катунь [Кубарев Г.В., 1998].
Как уже упоминалось, Восточноалтайским отрядом исследовано 43 древнетюркских захоронения из 23 кур-
ганных групп*. Часть материалов этих погребений опубликована в отдельных статьях [Кубарев В.Д., 1984, 1985,
19926, Кубарев, Киреев, Черемисин, 1990; Кубарев Г.В., 1991, 1992а, 19926, 1994а, 19946, 1995а, 19956; Kuba-
rev G.V, 1997а, 19976, 1998; Кубарев Г.В., Кубарев В.Д., 2003]. Некоторые данные использованы для диссертаци-
онных исследований [Зиняков, 1983; Добжанский, 1984; Нестеров, 1986; Хаславская, 1990; Овчинникова, 1990]**.
Краткий обзор показывает, что всего на территории Алтая исследовано 187 курганов древнетюркского времени***
* Расположение каждого кургана и курганной группы смотри в Приложении 7, а также на рисунке 1.
** Хочется выразить сожаление и недоумение по поводу использования Б.Б. Овчинниковой [1990] материалов
данной коллекции в своих статистических разработках без разрешения автора раскопок. Это нарушает авторские права
и противоречит научной этике.
*** В их число нами были включены погребения кудыргинского типа из самого могильника Кудыргэ, а также по-
добные захоронения в других районах Алтая. Вопрос об их этнокультурной принадлежности остается, на наш взгляд, от-
крытым и требует особого рассмотрения в рамках самостоятельного исследования. Необходимо также отметить открытие
целой серии погребений кудыргинского типа в предгорьях Алтая - могильник Горный-10 [Абдулганеев, 2001; Абдулганеев,
Степанова, 2001] и ряд захоронений Осинкинского могильника [Савинов, 2000].
8
Рис. 1. Древнетюркские погребальные памятники, исследованные на территории республики Алтай:
. - Верх-Еланда; 2 - Чоба; 3 - Бике; 4 - Усть-Бийке; 5 - Тыткескень; 6 - Дялян; 7 - Усть-Чоба; 8 - Тянгыс-Тыт; 9 - Усть-
Оооктой; 10 - Кудыргэ; 11 - Бажынты; 12 - Яконур; 13 - Кырлык; 14 - Ябоган; 15 - Шибэ; 16 - Кара-Коба; 17 - Туэкта;
.*4 - Курота; 19 - Балык-Соок; 20 - Яломан; 21 - Кадрин; 22 - Балтарган; 23 - Кер-Кечу; 24 - Калбак-Таш; 25 - Кокса;
- Катанда; 27 - Боротал; 28 - Алагаил; 29 - Курай; 30 - Талдура; 31 - Коксу; 32 - Берель; 33 - Бертек; 34 - Ак-Алаха;
?? - Чатыр; 36 - Узунтал; 37 - Барбургазы; 38 - Ак-Кобы; 39 - Талдуаир; 40 - Юстыд; 41 - Джолин; 42 - Уландрык; 43 - Ташанта.
। в это число вошли ограбленные погребения, датированные второй половиной I тыс. н.э., отдельные захороне-
ния лошадей, которые далеко не всегда можно рассматривать как кенотафы, и 43 рассматриваемых захороне-
ния) (рис. 1). Большое количество материалов этого периода пока не опубликовано. Так, лишь краткая пред-
варительная информация имеется об исследованных древнетюркских погребениях на могильниках Кок-Паш,
Коо, Усть-Карасу [Васютин, 1985, с. 194-195; 1987, с. 231], близь с. Шибе [Абдулганеев, Алехин и др., 1988,
с. 204]. Таким образом, указанное число древнетюркских погребений Алтая, как минимум, можно увеличить
еще на 16 объектов.
9
Что касается других памятников древнетюркской культуры на Алтае (изваяния и оградки, граффити, ру-
нические надписи и т. д.), то их фиксация и обработка в основном также приходится на последние три де-
сятилетия. Так, информация по древнетюркским изваяниям Алтая обобщена в монографии [Кубарев, 1984].
С учетом находок, сделанных за последние годы [Кубарев, Кочеев, 1988; Кубарев, Оцука, Масумото и др., 2002,
рис. 1], их общее число приближается к трем сотням. Точное количество древнетюркских оградок подсчитать
невозможно - их многие тысячи [Кубарев, 1984, с. 47], исследованных же - чуть более ста тридцати.
Рунические надписи Алтая находят, как правило, либо на скалах (совместно с граффити), либо на пред-
метах из погребений. Их количество постоянно увеличивается. К настоящему времени корпус рунических
памятников Алтая насчитывает порядка 65 надписей*. Чаще всего это посвятительные, благопожелательные
тексты и эпитафии.
Древнетюркские граффити сопровождают практически каждое крупное местонахождение петроглифов
Алтая [Кубарев, Маточкин, 1992]. Можно упомянуть некоторые из них - Калбак-Таш, Жалгыз-Тобе, Кара-Оюк,
Чаганка, Бичикту-Бом, Карбан и др. Их изучение находится в начальной стадии: рассматриваются вопросы
хронологии граффити [Кубарев, 1984; Елин, 1994], предпринимаются попытки осмысления образов и выде-
ления общих стилистических приемов [Маточкин, 1990]. Поставленные проблемы не получили своего окон-
чательного разрешения, поэтому важна дальнейшая обработка и публикация граффити. Необходимо их более
активное использование при интерпретации других древнетюркских памятников.
Поселения эпохи средневековья на территории Алтая практически не исследовались. Керамика средне-
векового облика встречена в верхних слоях на двадцати семи многослойных поселениях, однако датирующие
вещи с ней не обнаружены [Шульга, 1998, с. 151]. Таким образом, опубликованные и хорошо документиро-
ванные местонахождения нам не известны. Отнесение укрепленных поселений у устья р. Большой Яломан
в Онгудайском районе иуд. Кайсын Усть-Канского района к древнетюркскому периоду требует подтвержде-
ния археологическими исследованиями.
Специальные изыскания привели к тому, что было открыто более 30 памятников металлургии железа,
относящихся к древнетюркской эпохе [Зиняков, 1988, с. 31]. Почти все они сконцентрированы в Юго-Восточ-
ном Алтае и образуют крупный Чуйско-Курайский горно-металлургический район.
Таким образом, в отношении памятников древнетюркской культуры Алтай выступает в качестве одного
из наиболее изученных регионов. Подобно погребениям, все остальные памятники большей частью распро-
странены в Южном и Центральном Алтае, что, как мы убедились, закономерно. Выполняя роль дополнитель-
ных источников, они, тем не менее, чрезвычайно важны.
Подавляющее большинство публикаций по древнетюркской археологии вводит в научный оборот археоло-
гические памятники с резюме относительно их датировки. Аналитические публикации направлены, главным об-
разом, на разработку классификации и типологии массового материала и более точного определения хронологии
и этапов развития материальной культуры. Лишь несколько обобщающих работ в той или иной степени анализи-
руют этот материал в широком культурно-историческом контексте с привлечением письменных, этнографических
и других данных [Киселев, 1951; Гаврилова, 1965; Могильников, 1981а; Савинов, 1984; и др.]. Несомненно, форма-
лизованное представление и описание совершенно необходимо при интерпретации массового археологического
материала. Остается актуальной и задача более дробной хронологии**. Тем не менее, следует указать на субъек-
тивность типологических разработок (в частности, она зависит от числа выделяемых тем или иным исследовате-
лем признаков, оценки их значимости и т. п.), их ограниченные возможности при датировке артефактов.
Типологическая характеристика массовых категорий предметов присутствует и в нашей монографии.
Вместе с тем, необходимо подчеркнуть, что типологические разработки не являлись самоцелью, а служили
вспомогательным средством для упорядоченного описания и представления материала. Этим объясняется их
некоторая условность. По нашему мнению, возможности формально-типологического подразделения матери-
ала достаточно ограничены и способны лишь до определенной степени приблизить нас к решению одного из
главных и сложных вопросов - датирование археологического материала. Учитывая относительно длительное
бытование многих типов предметов, дискуссионность вопросов их появления, трансформации и исчезновения,
с помощью типологических разработок мы можем установить лишь относительную дату для отдельных кате-
горий предметов и самих комплексов, проследить их эволюцию.
Датировка массовых категорий предметов и целых комплексов в рамках типологической характеристи-
ки во многом зависит от их сопоставления с узко датированными и большей частью импортными изделиями
* В оценке разных специалистов эта цифра варьирует.
** Наиболее обоснованную и логичную методику хронологизации памятников на основе типологических схем см.:
[Генинг, 1979, с. 96-98]
10
(монетами, зеркалами, тканями и пр.). Однако именно такие предметы импорта достаточно редки в древне-
тюркских погребениях. Учитывая эти обстоятельства, необходимо подчеркнуть, что хронологическая схема
с подразделением этапов в два столетия, выдвинутая нашими предшественниками [Гаврилова, 1965; Могиль-
ников, 1981а; Савинов, 1984], сохраняет свое значение. Обоснованное и доказуемое выявление этапов или
периодов в 100 и 50 лет для древнетюркских памятников VI-X вв. при использовании данной методики хро-
нологизации (т. е. на основе типологии и сопоставления с узкодатированными предметами), на наш взгляд,
невозможно. Думается, что в будущем для датирования древнетюркских комплексов будут активно привле-
каться методы точных наук (например, радиоуглеродный анализ, дендрохронология).
Именно поэтому мы используем уже предложенную хронологическую схему, а в вопросах датирования
ограничиваемся лишь некоторыми уточнениями и наблюдениями. Пожалуй, впервые для этого нами применен
китайский шелк, годы выпуска которого известны, а «жизнь» достаточно коротка.
В данной монографии мы попытались реализовать комплексный подход в использовании источников. Ин-
формация, полученная при обработке погребений, проверялась и дополнялась данными других источников -
изображений (граффити, каменные изваяния), рунических надписей, письменных свидетельств сопредельных
государств. При интерпритации материала использовались также этнографические данные и эпос. Именно та-
кой подход обеспечивает наибольшую объективность информации. Одной из тенденций современного иссле-
дования становится междисциплинарный подход в изучении археологического материала. Применение мето-
дов естественнонаучных дисциплин (палеобиологических определений, генетических исследований, анализа
состава металлических изделий, дендрохронологии и др.) позволяет конкретизировать информацию, зачастую
заметно ее корректируя. Другим направлением исследования является восстановление, насколько это возмож-
но, этнографического облика археологической культуры с обработкой «нетрадиционных» для археологии ма-
териалов (например, текстильных изделий) и реконструкция конкретных и сложносоставных предметов (пан-
циря, узды, пояса и др.). Наше исследование осуществлялось в рамках этих двух направлений.
Эта книга обязана своим появлением Владимиру Дмитриевичу Кубареву, который на высоком професси-
ональном уровне осуществил раскопки всех представленных здесь древнетюркских погребальных комплексов.
В процессе работы над монографией постоянно ощущалась его поддержка.
Особенно автор благодарен за помощь Евгении Ивановне Деревянко, моему бессменному научному руко-
водителю и высокопрофессиональному специалисту.
Хотелось бы поблагодарить за советы и консультации С.П. Нестерова, А.П. Бородовского, Н.В. Полосьмак,
А.Д. Журавлеву, Л.Н. Мыльникову, О.А. Митько, А.А. Иерусалимскую, Е.И. Лубо-Лесниченко, В.В. Горбунова,
М.В. Горелика, Д.Д. Васильева, Эльфриду Р. Кнауэр, Уве Фидлера, Тэцу Масумото, Оцука Казуёси и др.
Автор признателен академикам А.П. Деревянко и В.И. Молодину, без содействия которых эта моногра-
фия не вышла бы в свет. Невозможно переоценить значение переводов китайской археологической литературы,
выполненные С.В. Алкиным. Они существенно дополнили исследование. Украшением работы стали рисунки,
выполненные Д.В. Поздняковым. При его непосредственном участии осуществлены и многие реконструкции.
Д.В. Поздняковым было также предпринято антропологическое изучение коллекции [2001]. Часть материа-
лов использована для радиоуглеродного датирования, за что автор благодарит сотрудника института геологии
Л.А. Орлову. Единичные датировки были уже ранее опубликованы [Орлова, 1995]. Исследование было бы
неполным без палеозоологических определений сотрудников ИСиЭЖ СО РАН Р.В. Бабуевой и Ю.Г Швецо-
ва, палеоботанических данных, полученных сотрудниками ЦСБС СО РАН И.Ю. Коропачинским, Ю.П. Хло-
новым и В.С. Симагиным. Дополнением к работе служит отдельная статья сотрудников института геологии
ОИГГМ СО РАН Н.В. Росляковой и Ю.Г. Щербакова о предварительных результатах анализа элементного со-
става бронзовых и серебряных изделий из данной коллекции (см. Приложение 2). Определение химического
состава красителей шелка и ряда химических анализов самих тканей проведено исследовательским центром
(Nara National Cultural Properties Research Institute) г. Нара (Япония) под руководством профессора Масанори
Сато. Всем им автор выражает искреннюю благодарность.
Я также признателен Фонду имени А. Гумбольдта (г. Бонн, ФРГ), финансировавшему мою работу в Евро-
азиатском отделе Германского археологического института (г. Берлин), а также лично профессору Г. Парцинге-
ру и доктору А. Наглеру. Благодаря этой возможности, мне удалось поработать с иностранной литературой по
раннесредневековой археологии древних тюрок и авар в библиотеке Евроазиатского отдела и Римско-Герман-
ской комиссии Германского археологического института, а также лично ознакомиться с аварскими археологи-
ческими коллекциями в Вене, Будапеште, Сегеде и др.
Перевод развернутого резюме на английский язык сделан автором при содействии переводчиков ИАЭт
СО РАН О.В. Волковой и Е.Ю. Панкеевой, а также профессора Орегонского университета (США) Э. Якобсон
и Л. Трофимова. Таблицы и рисунки, кроме оговоренных случаев, выполнены автором.
И
ГЛАВА 1
ПЛАНИГРАФИЯ КУРГАНОВ И ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД
Планиграфия археологических памятников все чаще становится предметом рассмотрения и служит важным
источником информации. Выявление закономерностей в расположении курганов при учете всех остальных дан-
ных (погребального обряда, конструкции насыпи, сопроводительного инвентаря) позволяет сделать определен-
ные выводы. Так, например, это помогает при палеосоциологических реконструкциях, выявлении хронологичес-
ки близких комплексов и т. д.
1.1. ЗАКОНОМЕРНОСТИ В ПЛАНИГРАФИИ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ КУРГАНОВ
Могильники, функционировавшие на протяжении нескольких исторических эпох, широко известны на тер-
ритории Южной Сибири и Центральной Азии, в том числе на Алтае. Несомненно, подобные погребально-по-
минальные комплексы имеют определенную планировку и закономерности в расположении. Разновременные
курганы образуют единый архитектурный комплекс. Известно, что в эпоху бронзы и скифское время курганы
сооружали «цепочкой», которая, как правило, была ориентирована по линии север - юг. Традиция подобного рас-
положения могильников справедливо связывают с семейным родством. Погребально-поминальные памятники
на протяжении нескольких исторических периодов возводили в одних и тех же местах - вблизи рек, на ровных
и незатапливаемых плато. Объясняется это удобством расположения жилья, вблизи которого и сооружали курга-
ны. Об устройстве кладбища у тюркоязычных народов недалеко от селения, но не в непосредственной близости
от него, сообщается и в этнографической литературе [Катанов, 1894, с. 122].
Планиграфия курганов древнетюркского времени обладает существенными отличиями по сравнению с пог-
ребальными памятниками предшествующих эпох. Приводимые наблюдения справедливы для древнетюркских
курганов Русского Алтая, а также соседних районов Тувы и Монгольского Алтая*. Они основываются на серии
рассматриваемых курганов, но находят подтверждение и в других материалах. Итак, по имеющимся данным
можно выделить и охарактеризовать два основных случая расположения древнетюркских курганов [Кубарев Г.В.,
1993, с. 50].
1. Группы курганов, не образующие четкого ряда и пристроенные к основной «цепочке» скифского могильни-
ка. Каждая группа насчитывает 2-3 кургана, а их общее количество не превышает 10-15. Примерами являются
могильники Балык-Соок I (табл. 120), Курай IV и др. Они устроены, как правило, с восточной стороны от могиль-
ника ранних кочевников, лишь иногда - с запада (могильник Кара-Коба, Кырлык). Расположение древнетюрк-
ских курганов именно с восточной стороны не случайно. Очевидно, это связано с общим почитанием востока
у древних тюрок, чему имеются многочисленные подтверждения. Стелы, балбалы, каменные изваяния сооружа-
лись с восточной стороны от древнетюркских оградок. Наиболее распространенная ориентация человека в древ-
нетюркских погребениях - восточная. В картине мира древних тюрок восток всегда ассоциировался с направле-
нием «вперед» [Малов, 1950, с. 36]. В связи с этим становится понятным обращение древнетюркских изваяний
лицевой стороной на восток. Вход в ставку тюркского хана находился с восточной стороны «из благоговения
к стране солнечного восхождения» [Бичурин, 1950, с. 230]. Возведение насыпей, связанное с почитанием востока,
отмечено Гильомом Рубруком для команов (тюркоязычных половцев): «...погребения в направлении к востоку,
именно большие площади, вымощенные камнями, одни круглые, другие четырехугольные и затем четыре длин-
ных камня, воздвигнутых с четырех сторон мира по сю сторону площади» [Путешествие в восточные страны...,
* Так, в результате разведочных работ на территории Монгольского Алтая для древнетюркских погребальных памят-
ников отмечены те же закономерности в расположении относительно могильников скифского времени, что и в Русском
Алтае.
12
с. 103]. Им же была подчеркнута ориентация изваяний команов лицом на восток [Там же, с. 102]. Почитание
з-: стока сохранилось и у потомков древних тюрок - южных алтайцев (ориентация входа юрты на восток).
Совершение погребений рядом с более древними курганами, по-видимому, считалось почетным, а люди,
х оставившие, могли почитаться как предки. Как мы увидим, предметные комплексы курганов, входящих в одну
т}лп>. хронологически близки. Не исключено, что они представляют собой небольшие семейные кладбища.
7? и этом, судя по размеру насыпи и сопроводительному инвентарю, курганы с богатыми захоронениями распо-
лзлись в северной и центральной частях могильника. Важно отметить, что подобные группы древнетюркских
--.гганов наиболее часто встречаются в Центральном Алтае.
Подобная традиция совершения погребений на площади древних кладбищ прослеживается и на примере
гих локальных вариантов культуры древних тюрок. Так, древнетюркские погребения на территории сред-
-его Енисея группировались вокруг таштыкских склепов, либо курганов типа чаатас [Митько, Тетерин, 1998,
_ 39"]. Устраивали впускные погребения и в насыпи курганов предшествующей татарской культуры [Савинов,
Г залов. Паульс, 1988, с. 83]. Вместе с тем, для этого региона характерна совсем иная планиграфия могильников:
ндевнетюркские курганы располагаются группами от 3 до 12 объектов, фактически пристроенных друг к другу.
В центре этих групп находилось самое большое сооружение - погребение мужчины с конем. Вокруг него концен-
трировались погребения женщин и детей [Митько, Тетерин, 1998, с. 397, 398]. Примерами подобной планигра-
1ии служат могильники Маркелов Мыс I и II, Белый Яр II, Усть-Тесь и др. [Там же, с. 398]. Отмечается также
зынос отдельных курганов на 30-40 м за пределы курганной группы и расположение групп в один ряд.
Вариантом расположения древнетюркских курганов на Алтае, вернее, его локальной особенностью, служит со-
рхжение одного или двух курганов также с восточной стороны от могильника ранних кочевников (Уландрык I,
< i 0; Барбургазы I, к. 9 и др.). Иногда бывают исключения (с запада - Юстыд I, к. 8). Одиночные и парные курганы
характерны именно для Южного Алтая - высокогорного района. Не исключено, что факт малочисленности курга-
нов в высокогорье объясняется меньшим количеством населения по сравнению с Центральным Алтаем. Такое соот-
ношение населения сохраняется и сейчас, что вызвано менее благоприятными условиями жизни в высокогорье.
Интересно отметить две группы парных курганов, исследованных в Юго-Восточном Алтае (Джолин I,
9. 10: Юстыд XII, к. 28, 29). Каждая пара состоит из мужского и женского погребения, предметные комплексы
которых чрезвычайно близки хронологически. И хотя у нас нет веских оснований, можно предположить, что это
могилы супружеских пар.
Заслуживает внимания и факт иного расположения раннетюркских курганов (VI—VII вв.) по отношению к кур-
ганам скифского времени. Например, с южной стороны от скифского могильника (Катанда-3, к. 11) [Мамадаков,
Горох нов, 1997, с. 115]. Этот признак расположения курганов может иметь датирующее значение, однако требует
подтверждения новыми данными.
2. Компактные погребальные комплексы (два кургана и две оградки - Калбак-Таш II, Ак-Кобы III, Юстыд
XIV и т. д.) либо одиночные курганы (Ак-Кобы, у изв.). Отличительной особенностью является то, что подобные
погребально-поминальные сооружения никак не связаны с памятниками предшествующих эпох. Их часто уст-
лан вади в изолированных, «укромных» местах. Они встречаются на всей территории Алтая. Сопроводительный
инвентарь таких захоронений позволяет утверждать, что традиция расположения погребально-поминальных
памятников в изолированных местах начала распространяться с конца I - начала II тыс. н. э. Она сохранялась
на протяжении почти всего II тыс. н. э. и может считаться характерной чертой подземных погребений теленгитов
'Кхбарев ГВ., 1995а, с. 22]. Эти захоронения соответствуют нормам древнетюркской погребальной обрядности,
однако обладают некоторыми инокультурными чертами и заимствованиями (кыргызские стремена с прорезями
з подножке, необычные подквадратные насыпи, сложенные из сланцевых плит). По-видимому, иной этнической
принадлежностью (подобные захоронения, скорее, результат ассимиляционных процессов) и объясняется изоли-
рованное положение таких курганов.
Определенными особенностями в расположении, которые будут рассмотрены ниже, обладают и захоронения
детей младенческого возраста. Для них вообще не возводили (в отличие, например, от пазырыкской культуры)
специальных погребальных сооружений, а использовали естественные ниши, расщелины и т. п.
Что касается проблемы соотношения количества древнетюркских оградок и курганов, то она далека от разре-
шения. Довольно часто курганы и оградки образуют единый погребально-поминальный комплекс. Однако можно
привести большое количество примеров, когда, с одной стороны, курганы не имеют сопровождающих их огра-
док. с другой - оградки расположены обособленно и удаленно. Особенно большим количеством и разнообразием
типов отличаются оградки Южного Алтая, т. е. района, где курганов значительно меньше. Они могут быть «бес-
порядочно» разбросаны, либо образовывать подобно могильникам «цепочки» по линии север - юг. Очевидно,
не все древнетюркские оградки следует считать поминальными сооружениями, однако назначение некоторых из
них пока неясно.
13
1.2.	ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД
Погребальный памятник как вещественный результат погребального ритуала является важным объектом
археологического исследования. Особенности погребального обряда (намогильное и внутримогильное соору-
жения, положение погребенного, его ориентация и т.д.) помогают при определении культурно-хронологичес-
кой принадлежности захоронения, а также в восстановлении некоторых мировоззренческих представлений,
в том числе связанных с погребальным обрядом.
1.2.1.	Насыпи
Намогильные сооружения курганов представляют собой неотъемлемую составную часть погребально-
го памятника. С одной стороны, насыпи курганов имеют определенное символическое назначение, с другой -
зачастую обладают этническими признаками. Как и в большинстве других археологических культур, в том числе
относящихся к различным историческим эпохам, курган с внутримогильными сооружениями воспринимался
древними тюрками как модель жил ища-дома. Форма насыпи в виде полусферы могла имитировать форму юрты.
Погребенного человека снабжали основным и необходимым набором вещей. Интересно, что и в письменных ис-
точниках, например, при описании «турок»-гуззов (огузов), могила сравнивается с домом, а намогильное соору-
жение с подобием юрты [Путешествие Ибн-Фадлана..., 1939, с. 63]. Ведь и само слово курган, по одной из версий,
соответствует иранскому гур-хане, что означает могила-дом [Там же, с. 99]. Насыпь кургана могли соорудить
и в виде горы [Liu Mau-tsai, 1958, S. 265].
Мнение о том, что насыпи курганов являются своеобразными архитектурными сооружениями, стало, пожа-
луй, общепризнанным. Насыпи древнетюркских курганов Алтая представлены, как правило, полусферическими
каменными или каменно-земляными сооружениями круглой, овальной формы (рис. 2, 2; табл. 58, 78, 143). Они
часто сложены из речных валунов, иногда - из дикого рваного камня. В высокогорье (Южный Алтай) насы-
пи практически не задернованы, в отличие от центральных районов, где они из-за сильной задернованности
и кустарника порой плохо различимы. Размеры насыпей варьируют по диаметру и высоте. Их можно условно
разделить на малые и средние (в древнетюркскую эпоху не сооружали огромные «царские» курганы подобно ран-
ним кочевникам). Малые курганы имеют диаметр 4-6 м, а высоту 0,2-0,3 м. Диаметр средних курганов ра-
Рис. 2. Разнотипные намогильные сооружения:
7 - Юстыд XIV, к. 2; 2 - Ташанта III, к. 10; 3 - Ак-Кобы, у изв.
вен 7-12 м, а высота 0,3-0,6 м. Насыпи 28 курганов
по размерам средние и только 9 курганов могут быть
признаны малыми. Первоначально такие намогильные
сооружения имели вид круглой или овальной плат-
формы с аккуратно подогнанными крупными валуна-
ми или плитами по внешнему краю. У четырех курга-
нов (Ак-Кобы III, к. 2; Боротал I, к. 6; Балык-Соок I,
к. 10, 18) прослежены крепиды (обкладка крупными
камнями края насыпи). Интересен и факт тщатель-
ной забутовки галькой пространства между крупны-
ми камнями в насыпи одного из курганов (Джолин I,
к. 9) (табл. 58). Сооружение крепиды отмечено и
в древнетюркских курганах Среднего Енисея [Митько,
Тетерин, 1998, с. 398; Поселянин, Киргинеков, Тарака-
нов, 1999, с. 96] и внутреннего Тянь-Шаня [Москалев,
Табалдиев, Митько, 1996, с. 60].
Наибольшего внимания заслуживают совершен-
но необычные для Алтая намогильные сооружения
курганов, исследованных в долинах рек Барбургазы
и Юстыд (Юстыд XIV, к. 1,2; Ак-Кобы, у изв.). Два
из них (Юстыд XIV, к. 1, 2), как уже отмечалось, обра-
зовывали небольшой изолированный погребально-по-
минальный комплекс. Оба кургана имели подквадрат-
ные кладки из сланцевых плит (рис. 2, 7; табл. 40, 43).
Плиты подгоняли друг к другу и укладывали послой-
но. Сооружения достигали высоты 0,5 м, однако со-
вершенно очевидно, что они были значительно выше.
14
Упавшие и сброшенные плиты с верхних рядов кладки зачищены за её пределами. Длина стен в среднем состав-
ляла 4,8 м, а ориентированы они были по сторонам света. Особенно тщательно укладывали внешние стороны
и углы, образующие своеобразную ограду. Однако внутри неё также зафиксировано заполнение из более мелких
и небрежно сложенных плит. В основании стен и углов находились наиболее массивные плиты.
Погребения обоих курганов совершены по традиционному древнетюркскому обряду - с сопогребением ло-
шади, перегородкой из сланцевых плит между человеком и лошадью, ориентацией человека в пределах северо-
восточного сектора и т. д. По характерному предметному комплексу они относятся к позднетюркскому времени,
т. е. к IX-X вв. Так как курганы образовывали единый комплекс и имели общие черты погребального обряда,
вероятней всего, они были сооружены без большого хронологического перерыва.
Ещё один такой же курган с подквадратной насыпью-платформой был исследован в долине р. Барбургазы,
в пяти-шести километрах от описанного погребального комплекса [Кубарев В.Д., 1984, с. 171]. Кладка оказа-
лась сильно разрушенной, но удалось установить, что она сходна с описанным выше погребальным комплексом
(рис. 2, 3; табл. 87). Впрочем, существенным её отличием были вертикально вкопанные плиты вдоль всех сторон
кладки. У восточной полы насыпи находилось древнетюркское каменное изваяние. По характерному сопроводи-
тельному инвентарю захоронение этого кургана отнесено к позднетюркскому времени. Стелы или каменные из-
ваяния у насыпей древнетюркских курганов устанавливали достаточно редко. По-видимому, их наличие является
поздним признаком. Тем не менее, можно отметить подобные памятники на Алтае: Бертек-34 [Савинов, 1994а,
с. 147], Курота [Евтюхова, 1941, с. 133], Кара-Коба I (к. 47) [Могильников, 1990, с. 150, 151].
Примечательна также насыпь ещё одного кургана (Талдуаир I, к. 6). Ее основание было выложено плитами,
а галька и валуны почти не использовались. Погребение этого кургана относится к концу I тыс. н. э. и по намо-
гильному сооружению сходно с древнетюркскими курганами Тувы [Трифонов, 1975, с. 187].
Намогильные сооружения подобных курганов (прежде всего, речь идет о погребально-поминальном комплек-
се Юстыд XIV) могут быть сопоставлены с минусинскими чаатасами. Их основные конструктивные особеннос-
ти (подквадратная форма, техника горизонтальной кладки плит, размеры, ориентация сторон ограды по сторонам
света и др.) находят прямые аналогии в Хакасии, а также в Восточном Казахстане. Однако имеются и сущест-
венные отличия: отсутствие стел и оформленного «входа» у ограды, иной погребальный обряд. Чрезвычайно
важно отметить, что на Среднем Енисее существуют разные варианты погребальных памятников типа чаатасов.
Так, например, известна группа погребений, совершенных по обряду ингумации под прямоугольными оградами,
чаще всего не обставленными стелами [Азбелев, 1994, с. 130]. Именно такие памятники соотносимы с курганами
кимаков в Восточном Казахстане. Часть тюркских погребений на территории Минусинской котловины имеет
насыпи в виде платформ из уложенных плашмя и тщательно подогнанных плит [Митько, Тетерин, 1998, с. 398;
Тетерин, 2000, с. 42]. Квадратные выкладки имеют насыпи некоторых курганов на территории Внутреннего Тянь-
Шаня, однако их характеристики в литературе не приводятся [Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, с. 60].
Относительно этнокультурной принадлежности памятников типа чаатасов в Юго-Восточном Алтае можно
выдвинуть две гипотезы. По первой и наиболее предпочтительной, люди, оставившие эти курганы, были выход-
цами из Хакасии. Как уже отмечалось исследователями [Савинов, 1973, с. 346], начиная с VIII в., в Саяно-Алтае
появилось много погребений, совершенных по смешанному обряду. Очевидно, они отражают интенсивные этни-
ческие и культурные связи кыргызов и прежних подданных Тюркского каганата. Свидетельством таких контак-
тов на Алтае являются вещи кыргызского происхождения в сопроводительном инвентаре древнетюркских погре-
бений, а также собственно кыргызские захоронения по обряду трупосожжения. И.Л. Кызласов пришел к выводу
о распространении енисейской рунической письменности в этом районе Алтая [1994, с. 85]. Подавляющее боль-
шинство подобных памятников относится к периоду не ранее середины IX в., связано с завоевательными похо-
дами кыргызов и перенесением их ставки в Северо-Западную Монголию. Появление курганов типа чаатасов,
возможно, имеет отношение к этим событиям. Однако вряд ли их следует считать кыргызскими. По-видимому,
это группы родственного тюркского населения, проживавшего на территории Среднего Енисея и оказавшегося
под сильным кыргызским влиянием. Часть их по каким-либо причинам, вслед за кыргызской экспансией, пересе-
лилась в Юго-Восточный Алтай. Окончательным ответом на вопрос об этнокультурной принадлежности такого
рода памятников послужит дальнейшее изучение погребений под оградами типа чаатасов и обряда ингумации
в Минусинской котловине.
Нельзя полностью отрицать и вторую гипотезу, хотя она и менее вероятна. Учитывая близость Восточного
Казахстана, памятники типа чаатасов могли быть оставлены кимаками. На плато Укок (Юго-Западный Алтай)
исследован курган со сложной намогильной конструкцией, что свидетельствует, по мнению автора раскопок,
о кимако-кипчакском влиянии [Савинов, 1994, с. 150]. И хотя юго-восточные границы кимако-кипчакского госу-
дарственного объединения ещё четко не определены, известно, что владения кимаков доходили до Монгольского
Алтая, куда они зимой откочевывали с лошадьми [Бартольд, 1973, с. 47].
15
Однако можно утверждать, что идея сооружения подобной кладки и ее техническое исполнение совершенно
нетипичны для Алтая (как, впрочем, и для Восточного Казахстана) и являются заимствованием. На Алтае тради-
ция возведения подобного рода памятников не прослеживается, в отличие от Среднего Енисея, где она развива-
лась с древности [Кубарев Г.В., 1995а, с. 173].
Частыми находками при зачистке насыпей являются кости лошади и овцы (нередко колотые или побывавшие
в огне), угли и фрагменты керамики. По-видимому, они представляют собой остатки одной из поминальных
тризн, совершаемых у могилы. В насыпи одного из курганов (Ак-Кобы, у изв.) обнаружен костяк овцы без черепа
(возможно, жертвенное животное).
1.2.2.	Сопроводительные сооружения
Сооружения, сопровождающие насыпи курганов, достаточно разнообразны, хотя и немногочисленны. Так,
с восточной стороны у насыпи одного из курганов (Барбургазы II, к. 9) была устроена подквадратная каменная
кладка, в которой найдены угли (табл. 78). Ряд каменных колец-кладок, также с восточной стороны сопровожда-
ли другой курган (Юстыд XII, к. 28). В результате зачистки в них обнаружены следы кострищ с золой и мелкие
кальцинированные кости животных (табл. 25). Такие сооружения относятся к поминальному циклу, а их распо-
ложение с восточной стороны, как мы уже убедились, закономерно. Подобные каменные кольца были зафиксиро-
ваны также у следующих курганов: Барбургазы II, к. 9; Барбургазы III, к. 7 (табл. 77); Джолин I, к. 9; Джолин III,
к. 1 и 2 (табл. 57); Талдуаир I, к. 6 (табл. 93); Юстыд I, к. 8 (табл. 14). Надо полагать, что такие поминальные
каменные кольца сопровождали все (за редким исключением) древнетюркские курганы. Часто они либо не фик-
сируются исследователями, либо являются разрушенными в результате антропогенного воздействия (например,
распашка полей в непосредственной близости от курганов)*. Чрезвычайно редко встречается ряд балбалов, отхо-
дящих на запад от кургана (Балык-Соок I, к. 23) (табл. 144). По-видимому, это объясняется культовым характером
одиночного захоронения лошади.
Как уже упоминалось, древнетюркские курганы и оградки в некоторых случаях образуют некий единый по-
минально-погребальный комплекс (Калбак-Таш, Ак-Кобы III, Юстыд XIV и др.) (табл. 39, 93, 113). Несомненно,
все описанные сопроводительные сооружения были непосредственно связаны с поминально-погребальной об-
рядностью, а об ее изменчивости или эволюции говорит их большая вариативность.
1.2.3.	Могильные ямы
Размеры могильной ямы зависели от величины кургана. Как правило, ямы имели овальную или подпрямо-
угольную форму и были ориентированы длинной осью по линии восток - запад, иногда север - юг. Средние раз-
меры 260 х 190 см при глубине от 40 до 150 см. Размеры ям наиболее крупных курганов составляли 380 х 440 см,
а глубина - до 200 см.
Интересно отметить, что в заполнении ямы одного из курганов (Балык-Соок I, к. 9), на глубине 120-135 см,
найден костяк собаки (табл. 122). Так как основное погребение этого кургана оказалось ограбленным, следует
предположить, что захоронение собаки синхронно более позднему впускному погребению и, возможно, является
культовым.
1.2.4.	Погребения человека
Все исследованные захоронения по характерным особенностям, прежде всего по наличию или отсутствию
собственного погребального сооружения, можно разделить на три типа: основные, впускные и скальные.
Основные погребения - это захоронения, для которых сооружены отдельные курганы. Данная представи-
тельная группа включает 37 захоронений. Все они одиночные и совершены по обряду трупоположения с конем
(рис. 3,2, 3). Ориентация человека, как правило, восточная, иногда - с сезонными отклонениями (23 погребения).
Значительно реже человек лежал головой в пределах северного и западного секторов (Юстыд XII, к. 28; Юс-
тыд XIV, к. 2; Юстыд XXIV, к. 13; Калбак-Таш, к. 2; Балык-Соок I, к. 15), а в одном захоронении - на юг (Джолин I,
к. 10). Часто голова человека была развернута лицевым отделом на север. Иногда в погребениях прослеживается
тлен от органической подстилки, либо настил из поперечных жердочек. В трех захоронениях (Джолин I, к. 10;
Ак-Кобы III, к. 2; Талдуаир I, к. 6) у изголовья зафиксированы каменные подушки (табл. 65, 94, 97). Поза погре-
* Именно на территории Южного Алтая (в отличие от его центральных районов), в силу меньшего антропогенного
воздействия и слабого почвообразования (задернованности), наиболее часто фиксируются подобные поминальные соору-
жения.
16
Рис. 3. Разнотипные погребения и внутримогильные сооружения:
1 - Балык-Соок I, к. 23; 2 - Джолин I, к. 10; 3 - Джолин III, к. 2\ 4 - Боротал I, к. 6.
'энного тоже традиционна: вытянуто, на спине, руки вдоль тела или слегка согнуты в локтях (см. рис. 3, 2, 3).
? оершего снабжали необходимыми и, надо полагать, личными вещами. Кроме того, ему предназначалась заупо-
<йная пища. Примечательно, что она, как правило, находилась в двух местах: в какой-либо посуде у изголовья
-: гребенного и в приторочной суме на лошади. Следует отметить совершение захоронения зависимого человека
отсутствии основного погребения (Боротал I, к. 50). Это подтверждает его необычная поза (поверх и поперек
.г>ба) и отсутствие инвентаря (рис. 4, 4).
1.2.5.	Сопогребение коня
Главной отличительной чертой погребального обряда древних тюрок является сопроводительное захоро-
-ение одного или нескольких коней. Это «классическое» погребение целой туши коня, а не отдельных костей

17
\ r>U \ 1
Рис. 4. Разнотипные погребения и внутримогильные сооружения:
1 - Юстыд XII, к. 3; 2 - Боротал I, к. 51; 3 - Барбургазы I, к. 20; 4 - Боротал I, к. 50.
и шкуры или сбруи (рис. 3, 2, 3; 4, 2-4). Сорок захоронений рассматриваемой серии имели сопогребения коней
(как правило, по одному, реже - по два). В трех захоронениях (Боротал I, к. 6, 50; Балык-Соок I, к. 9.) обнаружено
по три коня, а в одном (Балык-Соок I, к. 11) - четыре (табл. 126). Последний является единственным извест-
ным нам древнетюркским погребальным памятником такого рода на территории Южной Сибири и Центральной
Азии.
Несомненно, количество сопогребенных коней соответствовало социальному положению, знатности и бо-
гатству умершего. Воин должен был иметь и запасных коней: слова «однолошадный», «одноконный» имеют
в тюрко-монгольском эпосе пренебрежительный оттенок. Наибольшей же степенью бедности считалось не иметь
коня вовсе [Липец, 1984, с. 243-244]. В тех захоронениях, где погребенного сопровождали несколько коней, толь-
ко одно животное имело полное снаряжение, другое (другие) было запасным и лишь иногда взнузданным. Только
18
два погребения (Юстыд ХИ, к. 29; Джолин I, к. 9) составляют исключения: оба коня в них были полностью эки-
пированы. Спутанного, заседланного и взнузданного коня укладывали, как правило, в южной половине ямы,
ориентируя в противоположную от человека сторону, т. е. обычно на запад. В тех случаях, когда ориентация
человека была северной или северо-западной, конь укладывался в противоположном направлении. Поза жи-
вотного традиционна - на брюхе, с поджатыми ногами. Иногда оно бывает завалено на правый или левый бок,
а в одном погребении (Барбургазы I, к. 20) конь лежал на спине (!). Часто голова коня повернута к человеку. Как
правило, человек и конь находились на разных уровнях (конь выше). Не исключено, что отсутствие черепов
у лошадей в некоторых курганах (Бике III, к. 12; Боротал II, к. 2) связано с завершающим поминальным циклом
[Кубарев В.Д., 1984, с. 71].
Древнетюркские погребения с конем, кроме собственно Алтая, Монголии и Тувы, известны также в Хакасии
и Средней Азии.
Этнографические материалы по тюркоязычным народам Саяно-Алтая свидетельствуют о том, что с умершим
погребался именно ездовой конь, т.е. тот, на котором он постоянно ездил [Дьяконова В.П., 1975, с. 154]. Пред-
ставляется убедительным предположение, что ориентация коня указывала маршрут движения по «дороге в мир
мертвых» [Нестеров, 1990, с. 72]. Функции коня в захоронении ограничивались следующим: «доставить хозяина-
всадника и служить ему в переездах и походах» [Липец, 1982, с. 214]. Предназначение коня для сопровождения
хозяина в мир умерших нашло отражение в его специальном названии (койлуга ат - алт., хайлуга - якут, и др.),
которое сохранилось у многих тюркоязычных народов [Дьяконова В.П., 1975, с. 154]. Что же касается погребаль-
но-поминальной обрядности в целом, то роль коня была значительно шире: жертвенное животное в поминальном
обряде [Кубарев В.Д., 1984, с. 81], перевозчик умершего, пища [Нестеров, 1990, с. 53].
Сопогребение коня (коней) может считаться алтайской традицией. Ее возникновение относится к скифско-
му периоду (VI—III вв. до н. э.). Она выступала наиболее характерной чертой погребального обряда собственно
пазырыкской культуры и позже была воспринята носителями булан-кобинской культуры Алтая [Мамадаков,
1990, с. 16; Соенов, Эбель, 1992, с. 32]. Последняя, в свою очередь, несомненно, явилась одним из компонентов
при формировании древнетюркского этноса. Все это свидетельствует о генетической связи и преемственности
древних тюрок с ранними кочевниками. Подобная традиция сохранилась у населения Саяно-Алтая вплоть
до этнографической современности*. На территории Алтая известно единственное одиночное древнетюркское
погребение человека без коня - Тыткескень VI, курган 1 [Кирюшин, Горбунов и др., 1998, рис. 2, 7]. Некоторые
черты погребального обряда тюрок-тугю на сопредельных с Алтаем территориях заметно отличаются от ал-
тайских. Так, древнетюркские погребения на Среднем Енисее включают значительное количество одиночных
захоронений без коня (как правило, женские и детские) [Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, с. 96; Мить-
ко, Тетерин, 1998]. Они совершались не только в простых грунтовых ямах, но и в ямах с подбоем. Ориентация
человека и коня в них однонаправленная: в пределах западного сектора с различными отклонениями [Савинов,
Павлов, Паульс, 1988, с. 101; Митько, Тетерин, 1998, с. 398, 401].
1.2.6.	Кенотафы
Специфической разновидностью основных погребений являются кенотафы - символические захоронения
(рис. 4, 2-4; табл. 71, 107, 109, 151). К ним можно отнести 4 погребения (Барбургазы I, к. 20; Боротал I, к. 50, 51;
Бике III, к. 2) и, вероятно, ещё одно (Балык-Соок I, к. 12). Кенотаф сооружался в том случае, если человек погибал
в бою или по каким-либо другим причинам не было возможности захоронить его тело. На месте символического
захоронения человека оставляли его вещи. Часто это был неполный предметный комплекс. По-видимому, это
объясняется заменой личных вещей человека, либо невозможностью сопроводить символическое захоронение
всеми его личными вещами. Иногда в кенотафах находят остатки кукол, замещающих человека. Например, в за-
хоронении Барбургазы I (к. 20) обнаружена кукла из хвороста, в шелковой одежде (рис. 4, 3). На Алтае кенотафы
были известны в скифскую эпоху. Эта традиция не прерывалась вплоть до этнографического времени [Куба-
рев В.Д., 1987, с. 30; Тощакова, 1978, с. 135].
В целом верно разделение одиночных погребений коней на погребения с вещами человека (т. е. кенотафы)
и захоронения взнузданных коней [Нестеров, 1990, с. 77-81]. Однако при этом, на наш взгляд, полностью
не учитывается их многообразие и конкретная вариативность. Не все одиночные погребения коней с вещами
человека могут быть признаны кенотафами, и наоборот. При этом должны комплексно учитываться все осталь-
ные признаки: поза коня, отсутствие или наличие в яме места для символического захоронения и т. д.
* В.Д. Кубарев исследовал этнографические теленгитские погребения с конем.
19
1.2.7.	Одиночные захоронения коней
Ещё одной разновидностью основных погребений являются одиночные захоронения коня (коней) (Боро-
тал I, к. 6; Балык-Соок I, к. 23). В одном из них (Боротал I, к. 6) погребено три коня (рис. 3, 4). Несмотря на
наличие в захоронениях вещей человека, их вряд ли следует считать кенотафами, т. к. даже не было оставлено
место для предполагаемого погребенного. Одиночные погребения коней широко известны в Южной Сибири
и Центральной Азии [Нестеров, 1990, с. 79]. Их число постоянно увеличивается [Бородовский, 1994, рис. 5, 7;
Могильников, 1994; Илюшин, 1995, рис. 1]. Допуская возможные объяснения сооружения подобных погребе-
ний преждевременной гибелью боевых коней и невозможностью их захоронения одновременно с человеком
[Нестеров, 1990, с. 79, 80], нельзя полностью отрицать и культового характера части из них. В этом убеждает
необычная поза (Балык-Соок I, к. 23) и неестественно заломленная назад голова животного, далеко не полная
его экипировка, вкопанный под ним железный котел (рис. 3,7; табл. 144, 145) и, наконец, ряд балбалов, идущий
на запад от насыпи. Как известно, балбалы сопровождали не насыпи курганов, а древнетюркские поминальные
сооружения - оградки.
К выводу о культовом назначении одиночных погребений коней на материалах могильника Кара-Коба при-
шел и В.А. Могильников [1994, с. 113]. Он сопоставил их с древнетюркскими оградками, которые, по его
мнению, предшествуют им и относятся к V-VI вв. Примечательно, что такие черты подобных захоронений,
как поза коня (на боку с развернутой головой), небольшая яма, наличие балбалов, аналогичны описываемому
погребению (Балык-Соок I, к. 23). Вместе с тем, имеются и существенные отличия в ориентации, предметном
комплексе и т. д. Концом I тыс. н. э. датировано одиночное погребение коня из кургана 2 могильника Чобурак I
[Бородовский, 1994, с. 76, 82]. В нем неоседланный и невзнузданный конь тоже был уложен на бок, место
для человека в яме отсутствовало, а немногочисленный сопроводительный инвентарь погребенного находился
прямо на коне. По-видимому, традиция сооружения одиночных погребений коней существовала на протяже-
нии всей второй половины I тыс. н. э. Подобные погребения сопутствовали тюркским захоронениям с конем
и известны, например, во внутреннем Тянь-Шане [Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, с. 60]. Выявление осо-
бенностей подобных захоронений, их локальных вариантов, а также более обоснованное определение назначе-
ния станет возможным на основе большой серии погребений. Однако уже сейчас можно говорить о выделении
их в особую группу.
1.2.8.	Внутримогильные сооружения
В древнетюркских курганах внутримогильные сооружения чрезвычайно редки. Как правило, в погребении
человек отделен от коня перегородкой, зачастую символической. Ее роль мог выполнять ряд камней-плит,
деревянных колышков, доска или плаха, наконец, просто грунтовая перемычка. Особенно следует отметить
разделение могильной ямы на две части с глубины 30 см и до дна (110-130 см) рядом деревянных жердей
(Джолин I, к. 9; Джолин III, к. 2) (табл. 58, 59). Редким для древнетюркских захоронений Алтая является
и наличие подбоя для человека, перекрытого тремя рядами плит (Талдуаир I, к. 6). Не исключено, что эта черта
погребальной обрядности свидетельствует о связях с населением соседней Тувы, где исследован целый ряд по-
добных памятников [Овчинникова, 1990, с. 9]. По нашему мнению, наличие подбоев объясняется контактами
с группами населения западных тюрок. Так, большинство погребений с конем внутреннего Тянь-Шаня имеет
подбои, что, согласно мнению ряда исследователей, является результатом взаимовлияния культур местного
населения (кенкольской культуры) и пришлых тюркских племен [Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, с. 111].
Совершение подбоя для человека может служить этнодифференцирующим признаком для западных, «десяти-
стрельных» тюрок в среде родственных тюркоязычных народностей или племен. Подобно тому, как одно из
тюркоязычных племен - (т. н. «китайские татары» округов Хами и Баркуль, описанные Н.Ф. Катановым [1894,
с. 135]) хоронило своих покойников не в простых грунтовых ямах и гробах, а без гробов, в специальных боко-
вых нишах-подбоях. Совершение ниши-подбоя в могильной яме продолжало оставаться характерной чертой
погребального обряда киргизов и казахов [Фиельструп, 2002, с. 117]*. Эти факты служат яркой иллюстрацией
сохранения подобных деталей погребального обряда вплоть до этнографической современности в одном и том
же регионе.
Тем не менее, в двух захоронениях зафиксированы «классические» внутримогильные сооружения: деревян-
ный сруб (Боротал I, к. 50; рис. 4, 4) и каменный ящик (Боротал I, к. 51; рис. 4, 2).
* Интересно, что для женской могилы боковая ниша-подбой была не обязательна, но зато яму рыли глубже, т. к. жен-
щина грешна.
20
Деревянный одновенцовый сруб составлен из лиственничных плах толщиной 8-10 см. Ширина сру-
ба 92-96 см, а длина 240 см. Подобные деревянные срубы из тонких плах обнаружены в целом ряде среднеенисей-
ских погребений с конем (могильник Белый Яр II) [Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, рис. 4, 4; 7, 2;
10, 5; 12,2].
Каменный ящик сложен из массивных сланцевых плит, установленных на ребро. Внутренние размеры это-
го ящика 180 х 65 х 40 см. Сверху его покрывали такие же сланцевые плиты. Каменные ящики найдены и
в некоторых других древнетюркских погребениях, например, в Туве (Аргалыкты VIII, к. 2) [Трифонов, 1975,
рис. 2, 5].
К числу редких внутримогильных сооружений древнетюркских курганов принадлежит и деревянная колода
(Курай IV, к. 1) [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 50]. Подобные внутримогильные сооружения (каменный ящик,
деревянный сруб, колода), несомненно, свидетельствовали о богатстве и высоком социальном положении умер-
шего. Они восходят к внутримогильным сооружениям курганов скифской и гунно-сарматской эпох.
1.2.9.	Впускные погребения
Второй тип представляют впускные погребения, т.е. совершенные под насыпью, либо при небольшом уг-
лублении в могильную яму более древнего кургана. Главной их отличительной чертой служит отсутствие как
такового собственного погребального памятника. Исследовано 5 подобных погребений в насыпях курганов
пазырыкской культуры (Юстыд XII, к. 3, 12, 14; Боротал I, к. 82; Калбак-Таш, впуск, погр.). Два из них также
являются кенотафами. Подобный обычай совершения впускных захоронений широко распространился в эпоху
раннего средневековья и просуществовал вплоть до этнографического времени. Необходимо отметить, что
одно впускное погребение (Юстыд XII, к. 3) не имело сопогребения лошади и было совершено на каменной
кладке (рис. 4, 7). Определение его узкой даты и этнической принадлежности затруднено из-за почти полного
отсутствия инвентаря.
В целом, для всех впускных захоронений характерно меньшее разнообразие и представительность пред-
метного комплекса, что, очевидно, объясняется невысоким социальным статусом погребенных. Как основные
захоронения под отдельной насыпью, так и впускные погребения устраивались тувинцами и в XVIII-XIX вв.
[Дьяконова В.П., 1975, с. 120, 121, 145].
1.2.10.	Детские скальные захоронения
Третий тип древнетюркских погребений представляют скальные захоронения. Особого внимания заслужива-
ют детские древнетюркские погребения, в частности, погребение младенца, совершенное в гроте на р. Юстыд
в Юго-Восточном Алтае. В его сопроводительный инвентарь входили дощечки от колыбели, деревянная палоч-
ка (?), фрагменты деревянной чашки и глиняный сосуд (табл. 56).
Хотелось бы подробнее остановиться именно на детских древнетюркских погребениях, так как хорошо из-
вестно, что половозрастные различия в погребальном обряде и сопроводительном инвентаре характерны для по-
давляющего большинства археологических культур. Так, детские погребения зачастую очень сильно отличаются
от захоронений взрослых. Как правило, они более «скромные» по намогильным и внутримогильным сооружени-
ям, а также по составу погребального инвентаря. В некоторых случаях, детям вообще не устраивали особые пог-
ребальные памятники, либо они имели совершенно отличный от взрослых обряд. Например, в культуре чаатас
в Хакасско-Минусинской котловине детей не старше 10 лет не сжигали, в отличие от взрослых, а хоронили по об-
ряду трупоположения [Кызласов Л.Р., 1981а, с. 47]. Нормы захоронения детей существенно отличались от погре-
бальной обрядности для взрослых и в таштыкской культуре [Вадецкая, 1999, с. 118, 119]. Подобные особенности
детских погребений зафиксированы и этнографически.
Отличие захоронений взрослых, которым устраивали специальные погребальные сооружения на родовых
кладбищах, от захоронений детей было отмечено Н. Кагановым у каргинцев, проживавших в Минусинской кот-
ловине [ 1894, с. 124,125]. Он так описывал способ погребения детей: «Завертывали умершаго ребенка извнутри
в кочму, снаружи в бересту и потом привязывали к дереву. Иногда клали его в дупло, а сверху закрывали древес-
ною корою» [Катанов, 1894, с. 125]. Погребально-поминальная обрядность в отношении детей разительно отли-
чалась от обрядности по отношению к умершим взрослым. Так, если взрослого хоронили через один или два дня,
то ребенка, как правило, в тот же день [Там же, с. 121]. Обряд общения родственников с умершим, если он яв-
лялся ребенком, посредством шамана либо вообще не проводился, либо проводился в значительно более сокра-
щенном виде [Дьяконова В.П., 1975, с. 60, 63, 70]. Такие факты объясняются определенными представлениями
о смерти ещё не получившего социальный статус члена общества.
21
К настоящему времени в Саяно-Алтае, Монголии и Казахстане исследовано большое количество древнетюрк-
ских погребений. Детских захоронений среди них мало (на Алтае - Кырлык-2, к. 2 [Бородаев, Мамадаков, 1985,
с. 63]; Юстыд, скальное погребение; Джолин III, к. 2; Катанда-3, к. 7 [Мамадаков, Горбунов, 1997, с. 116]; в Ту-
ве - Монгун-Тайга 57-XXXVI [Грач, 19606, с. 32]; Улуг-Хову, к. 54 [Кызласов Л.Р., 1979, с. 132]; в Хакасии - Узун
хая, скальн. погреб. [Кызласов И.Л., 1986, с. 100]). На Среднем Енисее исследовано представительное число от-
дельных детских погребений, сопровождающих и пристроенных к захоронениям взрослых. Детские погребения
исследованы в могильниках Белый Яр II, Маркелов Мыс I и II, Кирбинский Лог и др. Сооружения представ-
ляют собой небольшую каменную кладку и неглубокую яму. Погребенные были снабжены немногочисленным
и скромным инвентарем, либо он вовсе отсутствовал [Митько, Тетерин, 1998, рис. 1, 4; 2, 3; Поселянин, Кир-
гинеков, Тараканов, 1999, с. 89-94, рис. 2]. Детские погребения имеют ту же ориентировку, что и взрослые -
в пределах западного сектора.
Для детских захоронений можно отметить разнообразие норм погребальной обрядности. Отличительной чер-
той части детских погребений (Монгун-Тайга 57-XXXVI; Кырлык-2, к. 2), которая уже была отмечена исследо-
вателями [Грач, 19606, с. 71], является сопроводительное захоронение барана (своего рода символическая замена
коня). Интересно, что обычай дарить мелкий рогатый скот (овец, баранов, коз) детям известен по этнографичес-
ким свидетельствам тувинцев и южных алтайцев [Дьяконова В.П., 1975, с. 157]. Нередко животное выступало
в качестве ездового, на котором ребенок учился ездить верхом [Дэвлет, 1990, с. 100]. Исследованы и этнографи-
ческие захоронения детей с бараном [Дьяконова В.П., 1975, с. 156]. Еще одно захоронение ребенка (Катанда-3,
к. 7) имело небольшие размеры намогильного сооружения (диаметр 3 м, высота 0,12 м), неглубокую (0,34 м)
и небольшую (1,0 х 0,42 м) яму и, что самое главное, не содержало сопроводительного погребения коня или его
символической замены в виде барана [Мамадаков, Горбунов, 1997, с. 116, рис. 6]. По имеющимся археологи-
ческим материалам четко не прослеживается возрастной рубеж, после которого подросток считался взрослым
человеком, а значит, к нему могли применить обычные нормы погребальной обрядности. В.П. Дьяконова пред-
лагает считать таким рубежом 13 лет, опираясь на двенадцатилетний животный цикл [1975, с. 156]. Однако даже
в некоторых детских погребениях (Монгун-Тайга-57-XXXVI; Катанда-3, к. 7) [Мамадаков, Горбунов, 1997, с. 116]
обнаружены пояса с накладными бляхами, которые считаются важным атрибутом мужчины-воина. В захороне-
нии 5-7-летнего ребенка (Джолин III, к. 2) найдены железные наконечники стрел. Само захоронение сопровожда-
лось сопогребением коня. По-видимому, эти факты могут указывать на высокий социальный и имущественный
статус членов семьи, к которой принадлежал ребенок. Так, по мнению Р.С. Липец, переход мальчиков в разряд
взрослых воинов происходил очень рано. При этом, чем знатнее была семья мальчика, тем в более раннем возрас-
те это совершалось [Липец, 1984, с. 51].
Что же касается скального погребения на р. Юстыд, то необходимо отметить, что в Хакасии исследовано ещё
одно средневековое захоронение ребенка в остатках колыбели, найденное в гроте скалы Узун хая [Кызласов И.Л.,
1986, с. 100]. По мнению Л.Р. Кызласова, население, оставившее культуру чаатас, хоронило маленьких детей до
одного года в расщелинах скал [1981а, с. 48]. Несмотря на немногочисленность подобных погребений в силу их
случайного обнаружения, следует выделить особый тип детских скальных захоронений раннего средневековья
на территории Саяно-Алтая [Кубарев ГВ., 19966]. Тем более что, согласно этнографическим данным, южные ал-
тайцы и тувинцы хоронили детей грудного возраста в колыбели, в каком-либо укромном месте [Дьяконова В.П.,
1975, с. 69].
Известно и единственное пока погребение (Улуг-Хову, к. 54) человека (женщины?) с конем, в котором также
находился скелет ребенка-уродца [Кызласов Л.Р., 1979, с. 133].
По-видимому, некоторые детские погребения могли быть безинвентарными, не имели сопроводительных за-
хоронений барана или коня, подобно тому, как это было принято в недавнем прошлом у теленгитов и тувинцев.
Объяснялось это тем, что ребенок ещё не владел вещами.
Наличие детских погребений с бараном или конем, с инвентарем (причем, с включением важных категорий
предметов мужчины-воина) и без него, по-видимому, безинвентарных и одиночных, а также скальных погребе-
ний детей колыбельного возраста и (в исключительных случаях) парных захоронений взрослых и детей, позволя-
ет сделать вывод о значительной вариативности и неустойчивости норм детской погребальной обрядности. Это
могло быть связано с различными представлениями (например, о возрастном рубеже при захоронении детей груд-
ного возраста), либо с конкретными причинами (возможным богатством и социальным статусом членов семьи
ребенка). Указанное разнообразие форм детских погребений отчасти объясняет их малочисленность. Следует
учитывать и то, что местонахождение некоторых из них археологически сложно зафиксировать.
Отличия и особенности детских погребений, известные у алтайцев и тувинцев, существовали уже в древне-
тюркскую эпоху, что ещё раз свидетельствует о преемственной исторической связи южных алтайцев и тувинцев
с древними тюрками [Дьяконова В.П., 1975, с. 156].
22
1.3.	АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
В рассматриваемой серии из 43 погребений 17 оказались частично или полностью нарушенными (ограбление,
жизнедеятельность грызунов), что заметно снижает их информативность. По характерному сопроводительному
инвентарю исследованных захоронений можно утверждать, что 23 из них были мужскими (Уландрык I, к. 10;
Уландрык III, к. 5; Ташанта II, к. 5; Ташанта III, к. 10; Юстыд I, к. 8; Юстыд XII, к. 12, 29; Юстыд XXIV, к. 13;
Джолин I, к. 9; Барбургазы II, к. 9; Ак-Кобы, у изв.; Калбак-Таш, к. 2; Калбак-Таш, впуск, погр.; Балык-Соок I,
к. 9-11, 19; Бике I, к. 9; Барбургазы III, к. 7; Талдуаир I, к. 6, 7), с включением мужских кенотафов (Барбурга-
зы I, к. 20; Боротал I, к. 82), 5 - женскими (Юстыд XII, к. 28; Джолин I, к. 10; Ак-Кобы III, к. 2; Балык-Соок I,
к. 34; Юстыд XIV, к. 2) и 2 - детскими (Юстыд, скал, пог.; Джолин III, к. 2). Определение пола ещё 13 погребе-
ний по наличию того или иного погребального инвентаря не представляется возможным, т.к. они ограблены.
Предпринятый антропологический анализ большей части рассматриваемых погребений подтвердил «археологи-
ческое» определение пола погребенных. По характерному комплексу признаков данной краниологической серии
население Алтая в эпоху раннего средневековья, несомненно, принадлежало к южно-сибирской расе [Поздняков,
2001, с. 143]. Тюрок Алтая маркируют ярко выраженные монголоидные особенности, по которым они могут
быть объединены в одну группу с енисейскими кыргызами и кимаками Кустанайской области. Они отличаются
от группы смешанного происхождения, образованной тюрками и уйгурами Тувы, кимаками Восточного Казах-
стана, серией из Барабинской лесостепи [Поздняков, 2001, с. 151].
Для мужских и женских захоронений отмечен единый погребальный обряд. Главное же их отличие заключает-
ся в наборе сопроводительного инвентаря. Так, например, только в мужских погребениях встречаются предметы
вооружения (колчан, накладки на лук, наконечники стрел), орудия труда, наборные пояса. Женские захоронения
характеризуются значительно меньшим разнообразием предметного комплекса. В них часто находят такие вещи,
как гребни, зеркала, пряслица, керамические сосуды и др.
1.4.	ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ ДРЕВНЕТЮРКСКОМУ ПОГРЕБАЛЬНОМУ ОБРЯДУ
Этнографические свидетельства невозможно напрямую экстраполировать для интерпретации археологичес-
ких объектов. Тем не менее, учитывая «живучесть» многих традиций, мировоззренческих представлений, пред-
метов материальной культуры кочевников, именно такое сопоставление представляется наиболее продуктивным
и позволяет в некотором роде оживить археологический материал. Тем более правомерно сопоставление генети-
чески родственных культур. В нашем случае это культура древних тюрок и их потомков в лице тюркоязычных
народов Южной Сибири и Центральной Азии. По историческим меркам, их отделяет не такой уж большой вре-
менной промежуток.
Интересным и информативным является сопоставление материальных остатков погребального обряда древ-
них тюрок и погребального обряда тюркоязычных народов Южной Сибири и Центральной Азии. В особенности
интересны сведения о тех народностях, чьи погребальные обычаи менее всего подверглись влиянию мировых
религий (ислама и буддизма-ламаизма), а также данные, полученные от информаторов в XIX в. и не затрону-
тые политикой искоренения шаманства. К числу подобных источников принадлежит работа Н.Ф. Каганова
о погребальных обрядах у тюркских племен [1894]. Эти данные дополняются и более поздними этнографичес-
кими свидетельствами погребального обряда тувинцев [Дьяконова В.П., 1975]. Суммируя их, можно сказать, что
у большинства тюркоязычных народов погребение умершего происходило по примерно одинаковому «сцена-
рию», который можно условно разделить на три стадии.
1.	Действия в юрте. Умершего человека обмывали, посадив на доску или бересту в переднем углу юрты, воз-
ле огня (мужчину - на южной стороне юрты, а женщину - на северной). Доску после этого больше не использо-
вали, а выбрасывали. На вымытого покойника надевали его собственную одежду. После этого укладывали его на
кошму головой к переднему углу (кошму затем тоже опускали в могилу). Если делали гроб, то покойного уклады-
вали внутрь. Любимого коня умершего седлали в день смерти, привязав вещи в торока. Гриву и хвост животного
заплетали. Коня привязывали перед дверями юрты. Он стоял до тех пор, пока умершего не выносили из юрты.
В юрте же устраивали поминки, а покойный оставался на всю ночь (иногда на двое суток) здесь же. Обычай
ритуального оплакивания с самоистязанием (царапаньем лица, вырыванием волос и т. д.) занимал важное место
в погребальном обряде древних тюрок. Сохранился он и у современных тюркоязычных народов Саяно-Алтая
[Дьяконова В.П., 1975, с. 155] и Средней Азии [Фиельструп, 2002, с. 123].
2.	Транспортировка умершего к месту погребения и захоронение. На кладбище не ехала ни одна женщина,
исключительно мужчины. Все они были верхом на лошадях. Умершего везли на повозке (санях или волокуше).
23
Один из мужчин садился верхом на оседланного коня покойника. Привезя его на место, клали на землю, ориен-
тируя так, как он будет находиться в могиле (в отличие от древних тюрок, головой, как правило, не на восток,
а на запад). Одни мужчины копали могилу, другие - таскали камни. Мужчина, приехавший на коне покойного,
подводил оседланного коня и со словами «Возьми своего коня» три раза бросал повод на левую руку умершего
(на том свете левая рука станет правой).
Особого внимания заслуживает способ умерщвления коня, который целесообразно привести целиком: «...
расседлавши коня и сняв с него вещи, ведут его к низменному месту или яме. Люди, не боящиеся ничего, ведут
того коня; затем, приведя его в яму, связывают вместе 4 ноги его, голову притягивают меж передних ног его же уз-
дою и его же поводом. Сзади меж ног и брюхом коня вталкивают оглоблю. Народ ступает на эту оглоблю ногами.
Мужественный, небоящийся человек берет острый нож и вонзает его коню меж ушей в затылок» [Катанов, 1894,
с. 117-118]. Судя по всему, именно таким способом умерщвляли коней и древние тюрки, в отличие, например,
от пазырыкцев, убивавших их чеканом по голове. Соответствует этому описанию и поза сопогребенных коней
в древнетюркских захоронениях - на брюхе, с поджатыми под себя и спутанными ногами. Надо думать, что
умерщвление коня происходило не в самой яме, а в непосредственной близости от нее. По-видимому, в яму сна-
чала спускали уже убитого коня, а затем покойного.
Покойного сопровождали все необходимые ему в ином мире вещи. При этом многие из них намеренно порти-
ли (разрезали узду, разбирали седло, отрезали пуговицы и т. п.). Считалось, что в ином мире все эти вещи явятся
в целом виде. Археологически факты порчи сопроводительного инвентаря в тюркских погребениях фиксируются
далеко не всегда, прежде всего, из-за плохой сохранности органических материалов. Наиболее часто отрезали
пряжки, либо наконечник ремня пояса, т. н. колчанного крюка - они отсутствуют при наличии всех остальных
деталей пояса (бляшек, тройников-распределителей). Седло на сопровождавшем покойного коне иногда разво-
рачивали задом наперед. В некоторых случаях целая вещь заменялась ее частью. Например, целый набор стрел
в колчане, включавший в среднем 30 экз., заменялся символическими 5-7 экз. Возможно, иногда у стрел в погре-
бениях отсутствовали наконечники.
После засыпки ямы сверху набрасывали много камней, что называли кая (скала). Огонь на могиле во вре-
мя похорон никогда не зажигали. Деревянные лопатки, которыми рыли могилу, разбивали по окончании работ.
Железные лопатки (вследствие их дороговизны) привозили обратно домой. По возвращении к юрте, где жил
ранее покойник, мужчины умывались снаружи водой из приготовленного ведра. Часть людей, участвовавших
в похоронах, уходила домой, другие оставались в юрте. Оставшиеся, бодрствуя, сидели три ночи подряд до рас-
света. Если кто засыпал, то его будили, чтобы не пришла душа умершего и не стала ходить по спящему.
3.	Поминки*. Через 3 дня устраивали поминки, не ездя на кладбище. В этот день собиралось не очень много
людей. Половину араки и пищи бросали в огонь как жертву духу огня за покойника.
Следующие поминки устраивали на седьмой день на самом кладбище. Теперь ехали все - и мужчины, и жен-
щины. Приехав на кладбище, у начала могилы (т. е. на западе) раскладывали огонь (надо полагать древние тюрки
это делали в каменных кольцах, устроенных с восточной стороны от кургана). Собрав от всех присутствующих
по чашке араки и чашке с кусками мяса, ставили их на камни насыпи. Каждый выливал часть своей араки 3 раза,
повторяя: «Пей из этого вина! Ешь из этой пищи!» Принеся чашку с аракой с могилы, выливали ее в огонь. Мясо
приносили в чашке оттуда же и горстями 3 раза бросали его в огонь. Кости сжигали на месте. Оставшееся мясо
по одному куску раздавали родственникам покойного. Затем все пили араку и ели мясо. Выпив вино и съев мясо,
все возвращались к юрте покойного, где снова пьют «крепчайшее из вина» и ели «лучшее из кушанья».
Через 20 дней поминки происходили дома - на кладбище не выезжали. Мясо клали на огонь, туда же лили
араку. Собравшиеся также пили араку и ели мясо.
Поминки устраивали и через 40 дней у могилы покойного (как на седьмой день). Такие же поминки устраивали
через полугодие. По истечении года со дня смерти устраивали поминки последний раз. Все родственники собира-
лись и приезжали на кладбище. Жена (муж) умершего (умершей) обходили могилу 3 раза по ходу солнца (восток -
юг - запад - север) и говорили: «Я тебя бросаю теперь!» После этого муж (жена) мог жениться (выйти замуж).
Интересные факты относительно выбора места похорон у казахов и киргизов собраны в 1920-х гг.
Ф.А. Фиельструпом. Так, согласно ему, казахи хоронили в урочище, где умершего настигла смерть (если только
он не завещал похоронить себя в каком-либо определенном месте) [Фиельструп, 2002, с. 108]. Хоронили также
вблизи дорог, чтобы родственники могли при каждом удобном случае прочитать молитву по умершему. Другое
условие - близость воды. Если человек умирал летом, вдали от дома, и не было возможности доставить его
* По справедливому замечанию В.П. Дьяконовой, нет никаких оснований называть обряды заключительной части пог-
ребального цикла поминками. Они представляют собой общение и прощание посредством шамана родственников с умер-
шим, отправляющимся в иной мир [1975, с. 59].
24
-з родную землю (он начинал разлагаться), то хоронили на месте смерти. Если же он умирал зимой, то старались
доставить тело на родину. В случае холодной зимы и большого снега умерших зарывали в снег до весны, а место
временного захоронения огораживали камышом [Фиельструп, 2002, с. 109-110]. Практиковалось также времен-
-ое захоронение покойника (аманат) вдали от родины и вторичное захоронение его останков на родной земле.
Перечисленные особенности в совершении захоронений диктовались целесообразностью и были обусловлены
ч^ъективными причинами. Надо полагать, они были присущи большинству центрально- и среднеазиатских ко-
чевников, в том числе, в эпоху раннего средневековья.
Количество оставленных в течение шести столетий древнетюркских курганов на территории Алтая и в со-
предельных регионах в целом невелико, даже при предполагаемой невысокой плотности населения в высокогор-
ных районах. Бросается в глаза их сравнительно небольшое число по отношению к погребальным памятникам
предшествующих эпох (например, пазырыкской культуры). Незначительное число погребений с конем можно
связать, на наш взгляд, с возможной социальной стратификацией древнетюркского общества, к различным слоям
которого применялись те или иные нормы погребальной обрядности. Например, известно, что тувинцы по про-
исхождению подразделялись на черную кость (простые люди), среднюю кость (состоятельные люди, чиновни-
ки и пр.) и белую кость (духовенство) [Катанов, 1894, с. 129]. Простолюдинов бросали в степи, подостлавши под
них войлок, а под голову уложив седло и снабдив скромным набором вещей. У изголовья иногда привязывали коня.
Духовенство и верхушку общества предавали сожжению. Людей средней кости погребали. Учитывая незначи-
тельное количество древнетюркских погребений с конем, совершенных под отдельными курганами, можно пред-
положить, что они сооружались преимущественно для состоятельных и знатных членов общества. Несомненным
можно считать факт низкого социального положения людей, погребенных под насыпью более древних курганов.
Для совершения подобного захоронения не требовалось значительных усилий. Кроме того, их сопроводительный
инвентарь практически всегда был очень скромен. Надо полагать, что изготовление и установка изваяний у древ-
них тюрок тоже были уделом состоятельных и влиятельных членов общества. К примеру, о тувинцах сообщается,
что «если покойник пользовался уважением народа, то возле него ставится его изображение, вытесанное из камня
или из дерева» [Катанов, 1894, с. 128]. Тул - чучело покойного из его одежды, призванное сохранить образ и быть
его временным воплощением, изготавливался для умершего мужчины - главы семьи или человека почтенного
[Фиельструп, 2002, с. 129, 131].
Погребально-поминальная обрядность древних тюрок включала также сооружение поминального комплекса -
оградки, изваяния и балбалов. Поминальные сооружения, в первую очередь изваяния, уже неоднократно станови-
лись предметом исследования [Евтюхова, 1952; Грач, 1961; Шер, 1966; Кубарев В.Д., 1984 и др.]. Реконструкция
поминального обряда древних тюрок, предложенная В.Д. Кубаревым [1984] с использованием этнографических
данных, представляется убедительной и обоснованной. Согласно ей, оградка - это ни что иное, как ритуальное
жилище для души умершего (сунезин). В ее центре ставилось лиственничное дерево, выходившее вершиной
в отверстие крыши. В жертву приносили лошадь или овцу, предназначенную для угощения умершего, шамана
и родственников. С северной или восточной стороны оградки-жилища разводили костер для кормления сунезин.
Изваяние изображало самого умершего. В нем временно, до окончания поминального цикла, была заключена
душа. Таким образом, умерший сам участвовал в собственных поминках [Кубарев В.Д., 1984, с. 79-80]. На восток
от оградки-жилища вкапывали ряд памятных камней - балбалов. Они «дарились» родственниками и гостями,
участвовавшими в поминках, и одновременно могли служить коновязью. Во время вторых поминок снова раз-
водили костер, а снаружи к оградке пристраивали каменный или деревянный ящик, в который клали пищу душе
умершего. По окончании последних поминок символическое жилище сжигали [Кубарев В.Д., 1984, с. 80-81].
* * *
В целом, погребальный обряд данной серии захоронений предстает перед нами в уже сложившемся виде.
Это лишний раз подтверждает почти полное отсутствие среди рассматриваемой серии раннетюркских захоро-
нений. Иногда в погребальном обряде фиксируются отдельные нововведения, которые, возможно, отражают
его эволюцию и трансформацию. Это уже упоминавшееся исследователями появление северной, северо-запад-
ной ориентировки [Савинов, 1984, с. 65], которая становится характерной позднее, во II тыс. н. э. Захоронения
с такой необычной ориентировкой исследователи часто относят к позднетюркскому времени. Примером нестан-
дартного расположения вещей в погребениях может служить седло. Как правило, его клали на лошадь, однако
известны случаи (Барбургазы I, к. 20; Джолин III, к. 2; Балык-Соок I, к. 11) расположения седла либо под го-
ловой, либо в изголовье человека. Этот обычай также получил распространение во II тыс. н. э. и сохранился
до этнографической современности. Как основные типы погребений, так и многие элементы погребального
обряда древних тюрок аналогичны захоронениям южных алтайцев, что свидетельствует об их генетической
и исторической преемственности [Кубарев ГВ., 1995а, с. 23].
25
ГЛАВА 2
КОСТЮМ ДРЕВНИХ ТЮРОК
Костюм является важным этническим признаком и служит внешним выражением этнического самосо-
знания. Именно поэтому ношение одеяния враждебного народа расценивалось тюрками как подчинение ему:
«В спокойное сие время прошу у высочайшего из владык носить одеяние великого царства (курсив наш - ЛА.),
и законы иметь общие с китайцами» [Бичурин, 1950, с. 244]. В ответном слове императора подчеркивается:
«Великий муж, просвещая народ, не требует изменения в обычаях. Нужно ли для просвещения, срезывать
полу, и перевязываться шнурами с длинными кистями (курсив наш - ЛА.)» [Там же]. Антитеза «свой - чужой»,
едва ли не в первую очередь воплощалась в костюме: в покрое одежды, характерных деталях оформления -
отделке, материале (ткань животного или растительного происхождения), цвете, украшениях.
Как любая категория материальной культуры, костюм несет на себе отпечатки заимствований и взаимодействия
различных традиций. Как следствие этого, в одном регионе в те или иные исторические периоды складывались
унифицированные покрои одежды. Нередко в результате подобных культурных взаимодействий целиком заимс-
твуются покрои одежды, либо отдельные характерные элементы костюма. Причинами заимствований могли быть
военное и политическое подчинение, целесообразность и практичность в использовании, мода и т. д. Наиболее
восприимчивыми в этом отношении являлись знать и верхушка общества. Так, одежда в дипломатической прак-
тике всегда служила предметом дарения послам или почетным гостям, превращалась в своего рода денежный эк-
вивалент. Именно предметы одежды занимали одно из главных мест среди дипломатических даров [Путешествие
Ибн-Фадлана..., 1939, с. 64, 65, 67; Бичурин, 1950, с. 283, 298; Малявкин, 1989, с. 43; Тугушева, 1991, с. 7 и др.].
Зачастую высокопоставленные лица имели специальные фонды кафтанов (халатов), предназначенных для пожа-
лования. Стоимость подобных костюмов могла составлять огромные суммы [Мукминова, 1979, с. 71].
Костюм, несомненно, следует рассматривать и как определенную знаковую систему или язык [Львова,
Октябрьская и др., 1988, с. 171; Адоньева, 1993, с. 315], как одно из искусств, своего рода «портативную архитектуру
индивидуального пользования» [Сычев Л.П., Сычев В.Л., 1975, с. 60]. Бесспорно и то, что: «Единство костюма сви-
детельствовало о единстве представлений. Ношение костюма, соответствовавшего общей норме, выявляло благо-
намеренность человека по отношению к коллективу и подтверждало его “идеологическую” тождественность»
[Адоньева, 1993, с. 319]. Кроме того, те или иные элементы костюма указывали на пол, возраст, социальный
статус и имущественное положение человека. Наконец, одежда, как и многие другие личные вещи умершего
человека, выступала у тюркоязычных народов в качестве его временного заместителя, вместилища души.
Тема костюма древних тюрок затрагивалась во многих научных работах. Как правило, детали одежды ана-
лизировались в монографиях, посвященных древнетюркским изваяниям [Евтюхова, 1952, с. 102-106; Грач,
1961, с. 59-66; Шер, 1966, с. 11; Кубарев В.Д., 1984, с. 22-31]. Существуют также статьи о внешнем облике
и одежде древних тюрок [Вайнштейн, Крюков, 1966], а также отдельные разделы в монографиях [Овчинникова,
1990, с. 19-23; Вайнштейн, 1991, с. 189-195 и др.]. Вопросы взаимовлияния и взаимодействия тюркского
и согдийского костюма отражены, например, в статье Н.П. Лобачевой [1979], тюркского и восточнотуркестан-
ского - в работах С.А. Яценко [2000, 2001]. В центре внимания всегда была дискуссия о манере запахивания
полы верхней плечевой одежды древних тюрок: на правую или левую сторону. Наличие многих частных про-
блем и вопросов в рамках данной темы объясняется противоречивостью и немногочисленностью источников,
а также практически полным отсутствием археологических текстильных изделий. Материалы, появившиеся
в последнее время, позволяют по-новому взглянуть на многие проблемы и приблизиться к их разрешению.
2.1. ТЕКСТИЛЬНЫЕ НАХОДКИ
К сожалению, остатки тканей из древнетюркских погребений требуют специальной обработки, поэтому
не всегда становятся объектом исследования. Часто о них лишь упоминают в публикациях. А между тем, они
26
чрезвычайно информативны для изучения истории древнего ткачества, путей проникновения импортных тка-
ней к кочевникам Центральной Азии и Южной Сибири. По большим фрагментам тканей можно судить об
отдельных элементах одежды, ее покрое. Наконец, те или иные разновидности шелковых тканей с опреде-
ленными технологическими и орнаментальными особенностями имеют достаточно узкую хронологическую
привязку, что, в свою очередь, делает их неоценимыми при датировании погребальных комплексов.
Итак, в семнадцати древнетюркских погребениях (из представляемых сорока трех) зафиксированы остат-
ки шелка, шерстяной ткани, войлока, фрагменты кожи и меха. В японском исследовательском центре г. Нара
(Nara National Cultural Properties Research Institute) под руководством профессора Масанори Сато было изуче-
но 12 образцов шелковых тканей из данной коллекции. Инфракрасные спектры показали, что все они изготов-
лены из протеинового волокна. Исследование разрезов шелкового волокна под микроскопом свидетельствует
о том, что весь шелк относится к виду Bombyx mori (культивированный шелкопряд). Далее данные по красите-
лям приводятся по наиболее сохранившимся из двенадцати образцов.
Как правило, в захоронениях находят лишь незначительные фрагменты ткани: окантовку панцирных
пластин (Балык-Соок I, к. 11), остатки сумочки для зеркала (Юстыд XIV, к. 2) и т.п. В трех погребениях
(Джолин I, к. 9; Талдуаир I, к. 7; Юстыд I, к. 8) обнаружены довольно значительные остатки шелка и меха.
А ещё в четырех захоронениях (Юстыд XII, к. 29; Барбургазы I, к. 20; Ак-Кобы, у изв.; Юстыд XXIV, к. 13)
куски ткани настолько большие, что имеет смысл говорить о частях одежды, хотя целые изделия отсутс-
твуют. Остатки одежды в погребениях позволяют судить о её покрое, особенностях и деталях. Приведем
их описание.
Юстыд XXIV(к. 13). Сохранилось три куска ткани: два малых - приблизительно 30 х 35 см (табл. 52, 7, 2;
54; 55) и большой - длина 145 см, ширина 25-30 см (табл. 52,3). Большой кусок представляет собой часть каф-
тана (область пояса по ширине), а сохранность ткани объясняется воздействием окислов бронзового наборного
пояса. Кусок имеет пять вертикальных швов, т.е. сшит из шести малых кусков шириной почти строго по 30 см.
Фрагмент изделия снабжен подкладом из коричневого неорнаментированного шелка. Внутри, на швах между
лицевым шелком и подкладом, сохранились остатки тонкого войлока. Несомненно, первоначально тонкий вой-
лок был проложен по всей площади кафтана. Изделие относится к числу утепленных и сшито из множества
небольших кусков.
Орнаментированный лицевой шелк фиолетового цвета является т. н. камчатной тканью*. К сожалению,
целый элемент раппорта не сохранился (табл. 53). Орнамент представлял собой расположенные рядами ме-
дальоны, между которыми находились симметричные изображения, близкие к растительным, т.н. пальмет-
ки (табл. 53-55). Каждый медальон образован двумя рядами перлов. Приблизительный диаметр медальона
составлял 51-54 см. В него вписаны два геральдически расположенных дракона. Они очень выразительны
и детализированы: показаны шерсть, чешуя, рога, ухо и огонь (?), вырывающийся из раскрытой пасти.
На лапах драконы имеют три когтя. Задние конечности и хвост частично различимы только на одном фрагмен-
те (табл. 55). Между драконами находится «древо жизни», в центре которого выполнен цветок с шестью лепес-
тками. Древо отдаленно напоминает колонну. Интересно, что части медальонов на отдельных кусках старались
располагать параллельно, в ряд. Впрочем, из отдельных кусков ткани «целые» медальоны не составляли. Этот
шелк был окрашен в пурпурный цвет химическим веществом алканин. Ультрафиолетовый спектр красителя
близок спектру «турецкого пурпура» - красителя, получаемого из моллюсков. Стоимость его была столь вели-
ка, что он использовался только для окрашивания королевских мантий.
Следует также отметить, что один из шести кусков лицевой части шириной 13 см представляет собой фраг-
мент орнаментированного шелка серо-серебристого цвета. Из-за его плохой сохранности скопировать орна-
мент не представляется возможным. В погребении также найдены фрагменты шерстяной ткани.
Юстыд XII (к. 29). Здесь обнаружены два больших куска ткани (36 х Ц и 38 х 18 см) (табл. 38, 2, 3),
два средних (16х 18и 14х 13 см) (табл. 37, 7; 38, 7) и десять малых, часть из которых являлись заплатками.
Шелк желто-зеленого, болотного цвета не орнаментирован. На многих фрагментах ткани имеются швы, одна-
ко какие-либо части изделия не определяются. Так, на большом куске (табл. 38, 2) различим клин - вставка,
состоящая из двух частей и соединяющая два полотна. Предположительно клин располагался под рукавом.
Во многих местах на ткани видны следы заплаток, размеры которых совпадают с фрагментами шелка (9 х 7
и 7,5 х 8,0 см), также простроченными по краям (табл. 37, 2, 3; 38, 7). Другой большой кусок ткани, вероятно,
представляет собой нижний край полы (?) изделия, сшитый из трех кусков шириной по 14 см. Две его стороны
подвернуты и прошиты (рис. 38, 3).
* Орнамент камчатной ткани того же цвета, что и фон. Орнамент и фон создавались разным направлением нитей,
и изображение на шелке можно увидеть лишь при игре света.
27
Интересен фрагмент шелка среднего размера (табл. 37, 7). Он тоже имеет подвернутый край, в который
вшит скрученный из такого же шелка шнурок (табл. 37, 7). Длина шнурка около 6 см, а заканчивается он узел-
ком. Фрагмент шелка представляет собой край полы, а шнурок с узелком, очевидно, играл роль пуговицы и де-
коративного элемента нагрудной части кафтана. Следует отметить декоративную заплатку (?), которая состоит
из двух кусков шелка: желто-зеленого и коричневого с геометрическим орнаментом (табл. 37, 3). Последний
фрагмент прошит со всех сторон.
Куски ткани сшиты между собой втачным швом (края загнуты внутрь и прошиты). Имеются также три
небольших фрагмента неорнаментированного светло-коричневого шелка, который, вероятно, служил подкла-
дом. И хотя нет сшитых двойных тканей и тонкого войлока, вполне возможно, что это тоже остатки стеганного
кафтана. Об этом косвенно свидетельствует то, что изделие сшито из кусков шелка шириной 10-14 см.
Необходимо упомянуть два миниатюрных кусочка необычайно толстого желтого шелка с растительной (?)
орнаментацией и маленький фрагмент коричневого войлока, прошитого толстой скрученной нитью.
Ак-Кобы (погребение у изваяния). Здесь найдены три куска шелка: два больших (77 х 35 и 59 х 39 см)
(табл. 92, 7) и один малый (16x7 см) (табл. 92, 3). К малому фрагменту неорнаментированного шелка темно-
золотистого цвета пришита шелковая лента шириной 1,5-2,0 см, к которой, в свою очередь, привязана брон-
зовая пряжка. Оба больших куска ткани снабжены шелковыми «поясками» длиной 41—45 см и шириной 4 см.
Они пришиты у продольного шва. Судя по всему, эти два куска образуют одно целое (табл. 92, 7), а края с «по-
ясками» обметаны. Общая ширина сложенных кусков составляет 135 см. Вероятно, это часть кафтана у пояса
(по ширине). В основном для изделия и его подклада использован темно-золотистый неорнаментированный
шелк. Вдоль продольного шва, со стороны лицевой части, пришито несколько небольших кусков орнаментиро-
ванного шелка, которые чередуются друг с другом. Одни из них серо-серебристого цвета, с геометризованным
орнаментом и строгой симметрией (табл. 92, 2), другие - фиолетового цвета, с медальонами (?). В швах ткани
зафиксированы остатки тонкого войлока, т. е. кафтан тоже был стеганным.
Барбургазы I (к, 20). Сохранились четыре крупных и три малых фрагмента шелка (табл. 74). Самый
большой кусок ткани представляет собой значительную часть изделия (табл. 74, 5). Его уникальность за-
ключается в том, что две полы кафтана оказались завязанными. Представляется возможным установить верх
изделия, поэтому можно утверждать, что правая пола налегала на левую. Запах глубокий - 23-24 см. Общая
ширина кафтана, учитывая налегающую полу, составляла 138 см. Длина сохранившейся части 83 см, причем
расстояние сверху до узла завязок равно 22 см. На этой части изделия насчитывается пять поперечных вер-
тикальных швов. Шелк - камчатная ткань золотистого цвета с орнаментом в виде вписанных друг в друга
ромбов (табл. 75, 2). Этот лицевой шелк, скорее всего, был окрашен отваром корней морены с добавлением
солей олова в качестве закрепителя красителя на ткани. Имеется подклад из неорнаментированного светло-
коричневого шелка.
Ещё один фрагмент ткани является практически полностью сохранившимся рукавом кафтана (табл. 74, 7).
Его длина составляет 60 см, а ширина 22 см. Большая его часть сшита из одного куска ткани: различимы про-
дольный и поперечный швы. Рукав выполнен из золотистого шелка с ромбами и имеет подклад. Следы войлока
не зафиксированы.
Два больших фрагмента ткани, очевидно, относятся к нижней части кафтана. Один из них имеет высо-
ту 40 см, а ширину 93-94 см (табл. 74, 6). Он состоит из подкладочного неорнаментированного шелка и приши-
того и налегающего на него орнаментированного шелка. Раппорт последней ткани скопировать невозможно:
с драконами (?), цвет близок к золотистому. Этот шелк снабжен ещё одним собственным подкладом с тонким
войлоком по всей площади. Его сохранившаяся длина 20 см. На подкладе есть два шва, а на орнаментальной
полосе - четыре. Кусок орнаментированного шелка с двумя подкладами подвернут в нижней части и с левого
края. Другой фрагмент такого же орнаментированного шелка с войлоком и подкладом относится к подолу
кафтана, т.е. является продолжением предыдущего куска (табл. 74, 7). Его ширина равна 38 см, а длина 29 см.
На фрагменте насчитывается три шва, а подвернут он снизу и по правому краю. Таким образом, ширина сло-
женных вместе последних двух кусков шелка в целом соответствует общей ширине кафтана, хотя не исключе-
но, что она была несколько больше.
Имеются также два фрагмента отворотов ворота (17 х 10 и 17 х 12 см) (табл. 74, 2, 3). У обоих с одной
стороны использован шелк с ромбами-линиями (табл. 76, 2), с другой - шелк с цветочным орнаментом
(табл. 75, 7). Цвет ткани близок к золотистому, а элементы узора отдаленно напоминают цветы, состоящие из че-
тырех сердечек. Цветы расположены рядами, как бы в шахматном порядке. Оба фрагмента подшиты по двум
краям, а один из них (табл. 74,2) дополнительно окантован неорнаментированным шелком. Ещё один кусок тка-
ни(17х 12см), вероятно, тоже относится к вороту (табл. 74,4). Наеголицевой стороне использован шелке «цветами»,
на оборотной - неорнаментированный шелк.
28
Необходимо упомянуть и шелковую тесьму, завязанную в узел. Очевидно, она служила второй завязкой
на груди.
Весь описанный шелк из данного захоронения сложен для обработки. Он чрезвычайно ломок и первона-
чально представлял собой спрессованный монолит. Пробное разворачивание маленького фрагмента и накле-
ивание его на основу дало шелк светло-коричневого цвета с драконами в медальонах (табл. 76, 7). Диаметр
медальона 17 см, а в его центре находится «древо жизни». Не исключено, что это тот же шелк, что использован
на подоле кафтана.
Таким образом, изделие выполнено из четырех, а возможно, даже пяти типов орнаментированного шелка.
Основная часть кафтана сшита из шелка с ромбами (табл. 75, 2), в отделке ворота применен шелк с «цветами»
(табл. 75, 7) и ромбами-линиями (табл. 76, 2), а для подола - с медальонами (?) (табл. 76, 7). Шелк с отличной
от ромбов орнаментацией подбирался по цвету, близкому к золотистому.
Юстыд I ( к. 8). Здесь обнаружены два куска (39 х 26 и 30 х 25 см) камчатной ткани желтого цвета. Шелк
с растительным, довольно сложным по композиции, орнаментом (табл. 19): различимы листья с «прожилка-
ми», много разделительных линий. Раппорт целиком не восстанавливается: очевидно, он большого размера.
У шва одного из фрагментов ткани сохранились остатки фиолетового орнаментированного шелка, а у швов
другого фрагмента - остатки желтого неорнаментированного шелка. По-видимому, это части подклада. Следы
войлока не зафиксированы.
Джолин I (к. 9). Остатки найденной здесь одежды включают многочисленные обрывки шкуры ягненка
(Ovis аттоп)* (табл. 64, 7), кусочки войлока желто-зеленого цвета и фрагмент кафтана (16,5 х 17 см). Его
лицевая сторона покрыта камчатной тканью красного цвета, орнаментированной драконами в медальонах
(табл. 64, 2). Здесь тоже различимо «древо жизни». Подклад из двойного шелка красного цвета и неорнамен-
тированного желтого шелка. Между подкладом и лицевым шелком проложен тонкий коричневый войлок по
всей площади, т.е. кафтан был стеганым. Мех, вероятно, являлся остатками шубы, которая, судя по всему,
была покрыта шелком.
Талдуаир I (к. 7). Обнаружены фрагменты шкуры сурка {Marmota baibacina) с длинным ворсом корич-
невого цвета (13,5 х 14,0; 20 х 14; 8 х 16; 21 х 12 см). Один из них сшит толстыми нитями из трех кусков
(табл. 104, 7). Остатки шубы свидетельствуют о том, что шкуры сшиты ворсом внутрь, а сверху и снизу их
покрывали коричневым неорнаментированным шелком. Имеются также толстый желтый войлок, фрагмент
коричневого толстого войлока (19 х 14 см) и многочисленные мелкие обрывки шелка, войлока и шкуры.
Все детали одежды найдены в области пояса погребенного.
Барбургазы II (к. 9). Зафиксирован фрагмент меха каменной куницы {Martes foind) (7 х 8 см) с длинным
двуцветным (желтым и коричневым) ворсом. К нему пришит длинный и узкий (4,5 х 32 см) кусок орнаменти-
рованного шелка фиолетового цвета с медальонами (?). На шве с внутренней стороны шелка различимы остат-
ки желто-зеленого неорнаментированного шелка - подклада. Имеется довольно большой фрагмент желто-зе-
леного войлока (13,5 х 8,0 см). Был ли он частью стеганого кафтана, сказать с уверенностью сложно. Мех вряд
ли является остатками шубы, скорее всего, им был оторочен утепленный стеганый кафтан. Спектр красителя
этого шелка не удалось расшифровать точно, но можно предположить наличие красного и синего, которыми,
возможно, являются кермес и индиго.
Балык-Соок I (к. 11), Здесь найден небольшой кусок (6,5 х 4,0 см) орнаментированного шелка, возможно,
фиолетового цвета. Шелк двойной; внутри проложен тонкий войлок.
Талдуаир I (к. 6). Обнаружены миниатюрные кусочки неорнаментированного желтого шелка.
Ташанта III (к. 10). Зафиксирован фрагмент (4,0 х 2,5 см) орнаментированного желтого шелка.
Юстыд XII (к. 12). В погребении найдены миниатюрные кусочки неорнаментированного двойного шелка
желтого цвета, а также небольшой шелковый ремешок.
Ак-Кобы III (к. 2). Здесь обнаружены два небольших (6 х 6 и 5 х 6 см) куска коричневого неорнаменти-
рованного шелка. Один из них подвернут с одной стороны, а другой - с остатками тонкого желто-зеленого
войлока. Шелк из погребений Ак-Кобы III (к. 2) и Юстыда I (к. 8), а также шелк от подклада из Джолина I
(к. 9) были окрашены в желтый цвет с помощью химического вещества лутеолин. Из какого растения получали
это вещество, пока не определено.
Миниатюрные фрагменты шелка зафиксированы также в погребениях Юстыд XII (к. 12), Юстыд XIV
(к. 1, 2), Уландрык I (к. 10).
* Здесь и далее определение меха и шкур произведено старшим научным сотрудником Института систематики и эколо-
гии животных СО РАН, кандидатом биологических наук Ю.Г. Швецовым.
29
z:z. ОРНАМЕНТАЦИЯ И ДАТИРОВКА ШЕЛКА
В результате обработки материалов из погребений получена разнообразная и представительная коллекция
шелковых тканей. Прорисовано 12 различных типов орнамента. Во многих случаях раппорт был достаточно
большим, поэтому целиком не восстановлен. Три из двенадцати типов орнамента представляют собой разно-
видности одного и того же сюжета: два дракона с «древом жизни» в медальонах, между которыми раститель-
ные пальметки. Друг от друга они отличаются размерами медальонов, деталями изображения и цветом шелка
(красный, коричневый, фиолетовый). Несомненно, шелковые ткани с подобным орнаментом имели китайское
происхождение и представляют собой широко распространенные камчатные художественные ткани эпохи Тан
[Сакамото, Лубо-Лесниченко, 1989, с. 61; Лубо-Лесниченко, 1994, с. 93, 129]. Шелк с такой орнаментацией
известен на Алтае (Катанда II, к. 1) [Захаров, 1926, с. 100, табл. VI; Бентович, Гаврилова, 1972, рис. 3], в Туве
(Аргалыкты), Синьцзяне (могильники Астана) [Сакамото, Лубо-Лесниченко, 1989, с. 61], Монголии (Наинте-
суме) [Боровка, 1927, с. 74, рис. 7]. Найден он и в развалинах согдийского замка на горе Муг близ Самарканда
[Бентович, Гаврилова, 1972, рис. 2], а также в японском монастыре Хорюдзи и императорской сокровищнице
Сёсоин [Сакамото, Лубо-Лесниченко, 1989, с. 61]. Такая же ткань обнаружена в Китае (уезд Дулань, пров. Цин-
хай) [Лубо-Лесниченко, 1994, с. 99].
По диаметру медальонов (17-24 см) две ткани (Джолин I, к. 9; Барбургазы I, к. 20) относятся ко второй
группе, а третья (Юстыд XXIV, к. 13) (диаметр медальонов 51-54 см) - к третьей группе [Сакамото, Лубо-Лес-
ниченко, 1989, с. 61]. Весь шелк выполнен в технике саржи на полотняном фоне.
Ткани с таким орнаментом достаточно четко датируются. Так, на одной из них из могильника Астана име-
ется надпись: «...Уезд Шаунлю (пров. Сычуань), начальный год правления Цзинъюань (710 г.)» [Лубо-Лес-
ниченко, 1994, с. 164]. А к последним десятилетиям VII - первой половине VIII в. закончилось создание кол-
лекций императорского хранилища Сёсоина и монастыря Хорюдзи, чему соответствуют даты на вотивных
знаменах, находящихся в них [Сакамото, Лубо-Лесниченко, 1989, с. 65]. Датирование подобных тканей кон-
цом VII - первой четвертью VIII в. находит свое подтверждение и в археологических материалах согдийского
замка с горы Муг. Этот шелк был использован здесь для изготовления поясного мешочка [Oxus, 1994, fig. 80].
Итак, орнамент из противостоящих драконов в медальонах следует рассматривать как наиболее популярный
в конце VII - начале VIII в. Он принадлежит к числу так назваемого «сасанидского» орнамента: узор в виде
круглого или овального медальона с зооморфными персонажами. «Сасанидские» узоры, как декоративная текс-
тильная композиция, превратились в простые благопожелательные эмблемы, включающие некоторые символы
и образы китайской мифологии [Дьяконова Н.В., 1969, с. 97]. Заимствовались они китайцами, по-видимому,
посредством согдийцев, у которых тоже были чрезвычайно популярны. Основным центром производства тка-
ней с «сасанидским» орнаментом выступала область Шу (современная провинция Сычуань) [Сакамото, Лубо-
Лесниченко, 1989, с. 68]. Уже к концу VIII в. выпуск тканей с таким орнаментом (в том числе с драконами
в медальонах) практически прекратился. В этом решающую роль сыграли императорские указы о запрещении
изготовления тканей с сасанидским узором. Один из таких указов был издан в годы под девизом правления
Да-ли (766-779) [Лубо-Лесниченко, 1994, с. 210].
Интересна камчатная ткань золотистого цвета (Барбургазы I, к. 20) с ромбами, в которые вписаны еще
два ромба (табл. 75, 2). Ткань такого же цвета с похожими ромбами обнаружена в древнетюркском погребе-
нии Монгун-Тайга-58-IV в Туве [Грач, 1960а, с. 136, рис. 83]. Китайский шелк с ромбами найден на Кавказе
[Иерусалимская, 1992, с. 57]. Что касается других орнаментов: цветочного (табл. 75, 7), в виде простых ромбов
(табл. 76, 2), двух типов геометрического узора (табл. 37, 3; 92, 2), четырех видов растительного орнамента
(табл. 19, 51), то прямые аналогии им по опубликованным материалам нам не известны. Однако необходимо
отметить, что с начала VIII в. в Танском Китае «сасанидские» узоры на шелке сменили растительные орнамен-
ты, главным образом, с цветочными «мотивами» [Лубо-Лесниченко, 1994, с. 208]. Подтверждением этой даты
служит и воспроизведение орнаментации шелка, из которой выполнен кафтан одной из музицирующих фи-
гур средневекового уйгура, изображенного в Идикутшари (Восточный Туркестан) [Кибирова, 2000, табл. 83].
На шелке кафтана изображен цветочный орнамент, подобный тому, что есть на шелке из погребения Барбур-
газы I (к. 20) (табл. 75, 7). Но если все рассматриваемые ткани являются монохромными, то единственная из
них, использованная для поясного мешочка (табл. 51, 73), полихромная: желтый растительный орнамент на
зеленом фоне. Имеется также около 8-9 видов шелковых гладких или безузорных тканей различной окраски.
В целом, цветовая гамма представленных шелковых тканей включает золотистый, темно-золотистый, зеленый,
болотный (?), желтый, красный, коричневый, фиолетовый и серо-серебристый цвета. При этом следует учи-
тывать их длительное нахождение в земле с возможным изменением первоначального цвета. Наиболее часто
встречаются в древнетюркских погребениях шелка фиолетового, желто-зеленого и коричневого цвета.
30
Следует упомянуть также находки из следующих захоронений Алтая: Туяхта, к. 3; к. 4; Курай IV-1 [Киселев,
1951, с. 539 - 541], Курай VI-1 [Евтюхова, Киселев, 1941, с. 110], Кара-Коба I, к. 85 [Могильников, 1997, с. 201],
мумифицированное погребение в местности Чатыр [Худяков, Кочеев, 1997, с. 12]. В одном из них (Туяхта, к. 4),
судя по рисунку, для изготовления трёх мешочков было использовано 5 или даже 6 типов орнаментированного
шелка (часть из которых полихромные). В могильнике Ур-Безери, датированном X-XI вв., найдены шелковые
узорные ткани иранского происхождения [Лубо-Лесниченко, 1989, с. 7]. В Туве остатки шелка зафиксированы
в древнетюркских погребениях Монгун-Тайга-58-V, -58-VIII и -58-Х [Грач, 19606, с. 22, 31, 120-144], Бай-
Тайга-59-1 [Грач, 1966, с. 96], Кокэль-2, -6, -13, -22, -23 и -47 [Вайнштейн, 19666, с. 292-348]. К сожалению,
в публикациях исследователи, как правило, лишь упоминают о шелке, но не дают прорисовок орнамента и не
пытаются анализировать остатки изделий, их покрой и т. п.
Учитывая немногочисленность орнаментальных мотивов и сюжетов тканей согдийского производства, их
геометричность и специфическую цветовую гамму [Иерусалимская, 1972а, с. 8; Винокурова, 1957, с. 28], мож-
но сделать следующий вывод: практически все представленные шелковые ткани имеют китайское происхожде-
ние, хотя не исключено, что некоторые из них сделаны в Средней Азии. Определенную ясность могло бы вне-
сти выявление технических характеристик тканей. Подавляющее большинство текстильных находок следует
датировать концом VII - началом VIII в., т. к. многие из них найдены вместе с тканями, имевшими медальоны.
Ткани с растительной орнаментацией могут быть отнесены к VIII в. И лишь некоторые, в особенности гладкие
и безузорные ткани, возможно, относятся к позднетанскому периоду (IX-X вв.).
К настоящему времени коллекция китайских шелковых тканей из древнетюркских погребений Алтая и по
количеству, и по видам орнамента вполне сопоставима с коллекциями из Бобровского могильника, Мощевой
Балки и др. Встречаются также орнаменты, не имеющие аналогов в других местонахождениях. Описанная
нами коллекция шелковых тканей, несомненно, представляет большой интерес для изучения истории китайс-
кого шелкоткачества.
Материалы древнетюркских погребений Алтая не изобилуют предметами китайского импорта: шелк яв-
ляется единственным исключением. Он зафиксирован едва ли не в половине представленных захоронений.
При этом, судя по количеству находок, ношение одежды из шелка, очевидно, не служило привилегией богатых
людей. VII - первую половину VIII в. можно считать временем наивысшего расцвета Шелкового пути [Лубо-
Лесниченко, 1994, с. 256]. Кроме того, процветала «дипломатическая» и «обменная» торговля тюрок с Танским
Китаем. Так, в письменных источниках постоянно упоминаются «дары» шелком китайских императоров, либо
мирные договоры с ежегодной выплатой по несколько сот тысяч кусков шелковых тканей [Бичурин, 1950,
с. 233, 246, 276, 283]. Лю Мао-цай при переводе китайского текста приводит несколько разновидностей ки-
тайского шелка, приносимого ежегодно в дар древним тюркам: шелк - Seide (tseng), грубая шелковая ткань
или шелковые счески* - Florettseide (sii), парча - Brokat (kin), цветной шелк (полихромный -Г.К.) - bunte Seide
(ts’ai) [Liu Mau-tsai, 1958, S. 13].
Практиковалась и торговля-обмен лошадьми на шелк. Одним из таких центров торговли в начале VIII в.
была танская пограничная крепость Западный Шоусянь в Ордосе [Лубо-Лесниченко, 1994, с. 261]. Таким
образом, шелк выступал в качестве платежного средства. После захвата центрального участка Шелкового пути
тибетцами во второй половине VIII в. шелк на Алтай мог попадать по так называемому «киргизскому» пути,
который начинался в Восточном Туркестане, или «уйгурскому» пути, шедшему из империи Тан через Ордос
и ставшему ведущим [Лубо-Лесниченко, 1989, с. 4]. К центральноазиатским кочевникам попадало огромное
количество шелковых тканей, что и фиксируется по материалам древнетюркских погребений.
Древние тюрки, создавшие, пусть и на короткий срок, огромную империю, подготовили почву для куль-
турного и торгового обмена между Востоком и Западом [Гумилев, 1993, с. 175]. И торговля шелком занимала
в этом не последнее место.
Фрагменты шерстяной светло-коричневой ткани, по-видимому, местного производства. Тонкий войлок ко-
ричневого и желто-зеленого цветов, в подавляющем числе случаев служивший для утепления верхней одежды,
несомненно, тоже местного изготовления. Так, в китайских письменных источниках часто упоминается исполь-
зование войлока и войлочных юрт древними тюрками [Бичурин, 1950, с. 229], а остатки войлока в других древне-
тюркских погребениях Алтая и сопредельных регионов нередки. Буддийский монах Сюаньцзан описывал воинов
западнотюркского хана Шеху одетыми как в расшитые шелковые одеяния, так и в войлочные одежды, сделанные
из грубой шерсти [Тугушева, 1991, с. 6]. В целом, материалу для изготовления одежды придавалось большое зна-
чение, а ткани из «травы» (растительного происхождения) противопоставлялись шелку, войлоку и другим тканям
животного происхождения. Последние большинством кочевников почитались и считались сакральными.
* Отходы кокономотания и шелкопрядения.
31
Л.Э. TEKUnL 1 ГУ 1Х1ДП21	1 /\П/\
В рассматриваемых захоронениях не были найдены целые предметы одежды, однако анализ их крупных
фрагментов, характерных конструктивных особенностей, а также комплексное использование других источ-
ников (каменных изваяний, граффити, настенных росписей; текстильных находок, близких в культурно-хро-
нологическом отношении; письменных источников и этнографических данных) позволяют реконструировать
основные типы верхней одежды древних тюрок [Кубарев Г.В., 2000]. При этом определяющее значение имеют
именно изобразительные материалы.
Нами учтено более 170 древнетюркских изваяний Алтая, Тувы, Монголии и Семиречья (см. рис. 5-10),
на которых различимы детали одежды. Для анализа выборочно привлечены изваяния, выполненные только
в канонической позе (в правой руке сосуд, левая рука на поясе или оружии), а также изваяния, входящие в
поминальные комплексы Кюль-Тегина, Бильге-кагана и Тоньюкука. Изваяния с сосудом в обеих руках, с птица-
ми и т. п. исследователи справедливо не связывают с тюрками. Детали одежды на них также заметно отли-
чаются. На всех древнетюркских изваяниях человек изображался в верхней одежде. Привлечены также древне-
тюркские наскальные граффити, изображения на мобильных предметах из погребений, отчасти настенная
живопись. По имеющимся данным можно выделить следующие элементы костюма: кафтан, шуба, рубаха,
штаны, головной убор, сапоги. Основным компонентом в этом комплексе одежды являлся кафтан.
Единой терминологии для верхней плечевой распашной одежды эпохи раннего и позднего средневековья
в русскоязычной археологической и этнографической литературе не существует, как нет и четкого разграниче-
ния понятий «кафтан» и «халат». Так, например, часть исследователей совместно употребляют эти термины,
подразумевая, тем самым, тождество кафтана и халата [Решетов, 1977, с. 250; Горелик, 1979, с. 50; Равдоникас,
1990, с. 67; Самашев, 1998, с. 406]. Другие, напротив, отличают кафтан от халата, но не приводят их определений
и тех различий, которые они имеют [Дьяконова Н.В., 1980; Яценко, 2000]. Халат от кафтана отличают, понимая
под первым нижнюю одежду, а под вторым - верхнюю, как правило, утепленную, стеганую одежду [Бернштам,
1950, с. 78; Вербицкий, 1993, с. 25]. В «Путешествии Ибн-Фадлана на Волгу» [1939, с. 59, 67] и в письменных
источниках XVI в. по Средней Азии халат и кафтан также упоминаются отдельно [Мукминова, 1979, с. 72].
Для обозначения этого элемента костюма употребляется отдельно либо слово кафтан [Альбаум, 1960,
с. 128; Руденко, 1962, с. 41; Даркевич, 1974, с. 28; Бентович, 1980, с. 198; lerusalimskaja, 1996, S. 47; Гаврильева,
1998, с. 16-17 и др.], либо термин халат [Сычев Л.П., Сычев В.Л., 1975, с. 33; Стариков В.С., Сычев В.Л., 1977,
с. 214; Лобачева, 1979, с. 25; Крюков, Малявин, Софронов, 1987, с. 272; Худяков, 1992, с. 121-122; Кубарев ГВ.,
2000; Баяр, 2001, с. 21; и др.].
При переводе письменных источников чаще используется именно слово кафтан, а не халат [Бичурин,
1950, с. 283; Путешествия в восточные страны..., 1957, с. 27; Кюнер, 1961, с. 190].
В западной литературе термин «халат» отсутствует вообще, а для обозначения верхней плечевой и длин-
нополой одежды используется исключительно слово «кафтан»*. Вместе с тем, в иностранной справочной ли-
тературе не существует единства относительно происхождения этого слова и его этимологии. По одной вер-
сии, персидское слово chaftan (подложка для панциря или одежда) посредством арабов попало в испанский
и французский, а затем и английский языки, по другой - это же слово тюркского происхождения было передано
в западноевропейские языки посредством русского, польского и сербского языков [Kluge-Gotze, 1957]. Без пре-
увеличения можно сказать, что слово «кафтан» имеется практически во всех европейских языках: caftan (англ.,
исп., португ. и др.), caftan, cafetan (фр.), caffetano (итал.), Kaftan (нем.) [Lokotsch, 1927].
В русскоязычной справочной литературе также отсутствует четкое разграничение этих понятий. Приводимая
информация почти исключительно относится к новому времени и не учитывает возможные трансформации этого
элемента костюма. И все же, суммируя эти данные**, кафтану и халату можно дать следующие определения:
Кафтан (хафтан*** - тюрк.-перс.) - верхняя мужская и женская двубортная одежда с глубоким запахом
и поперечным центральным швом. Рукава кафтана могут быть как длинными, так и короткими - до локтя.
В верхней части (до пояса) кафтан достаточно плотно облегает корпус и заужен в талии, тогда как его подол
расширен. Кафтан, как правило, снабжен одной, двумя или несколькими застежками в верхней части, а подол
может иметь разрезы для удобства при верховой езде. Последнее указывает на его кочевническое происхожде-
ние. Кафтан, как правило, имеет подклад и является утепленной, стеганой верхней одеждой.
* За консультацию автор признателен Э. Кнауэр (Университет Пенсильвании, США).
** Автор благодарен А.А. Иерусалимской за консультации по этому вопросу
*** Одна из разновидностей длиннополой одежды у крымских татар называлась «каптан» [Рославцева, 2000, с. 26],
т. е. кафтан и представляла собой один из характернейших типов одежды степняков.
32
Халат (хал ’ат - араб.) - верхняя распашная мужская и женская одежда. По покрою халат обычно длинный,
широкий, с длинными рукавами. Используется он, как правило, с поясом и не имеет поперечного центрально-
го шва (т. е. является цельнокроеным). Халат, в отличие от кафтана, может выступать как в качестве нижней,
так и верхней одежды. В последнем случае он стеганый и утепленный.
Таким образом, с этимологической и, по-видимому, лингвистической точек зрения, для распашной плече-
вой одежды рассматриваемого здесь типа предпочтительней пользоваться термином «кафтан», а не «халат».
Детали одежды на изваяниях позволяют предположить существование двух типов кафтана, вернее, двух
вариантов одного и того же кафтана. Основные характеристики одного из них: распашной, двубортный, слегка
приталенный. Он имеет длинные узкие рукава (иногда с манжетами) и довольно большие треугольные отворо-
ты-лацканы (рис. 5 и 6). Ширина отворотов свидетельствует о ширине запаха. Разрез часто показан достаточно
глубоким. В некоторых случаях отвороты фиксировались застежками (рис. 5, 5, 11, 14, 16, 26), а на одном изва-
янии (рис. 5,17) различимы необычные фигурные отвороты-лацканы. В верхней части (до пояса) кафтан имел
от одной до трёх застежек (рис. 5, 2; 7, 4; 9, 6). Судя по изображениям, ими служили шнурки с узелком и петли,
а возможно, пуговицы (рис. 9, 6).
Существенно дополняют характеристику кафтана граффити и настенные росписи. Судя по ним (рис. 6, 12,
19-22', 7, 33, 34’, 10,17, 19-21, 24, 25), длина кафтана доходила до середины голени и ниже. Отвороты-лацканы,
как правило, выполнены из другой, орнаментированной ткани (рис. 5, 28', 6, 8, 13, 14, 17-20). Таким же спо-
собом иногда выделяли край верхней полы, подол и манжеты (рис. 6, 8). Подобный обычай отмечен для тра-
диционной одежды многих современных народов Центральной и Восточной Азии [Вайнштейн, 1991, с. 158].
Уникальным следует признать детальное воспроизведение орнамента шелка на изваянии из Убур-Хангайского
аймака Монголии (рис. 5, 28). Подобный орнамент мы находим на изображении узорного кафтана граффити
Гиндукуша (рис. 6, 17).
Вторым вариантом того же кафтана являлось изделие с вырезом на груди, но без отворотов и воротника
(рис. 7; 8,1-17, 21, 22). Все остальные характеристики совпадают с первым вариантом. Это именно распашная
верхняя одежда, а не рубаха с вырезом для головы, о чем свидетельствует показанная пола на нескольких изва-
яниях (рис. 7,1-6, 10). В обоих вариантах верхняя пола кафтана на изваяниях изображалась редко. Кроме того,
иногда в вырезе на груди различима нижняя рубаха (рис. 7, 4, 28).
Археологические текстильные находки, являющиеся остатками целых изделий, существенно дополняют
характеристику древнетюркского кафтана. Так, можно утверждать, что практически все кафтаны имели под-
клад (Барбургазы I, к. 20; Юстыд XXIV, к. 13; Ак-Кобы, у изв.; Ак-Кобы III, к. 2; Балык-Соок I, к. 14; Джолин,
к. 9) и были утепленными, меховыми: между лицевым и подкладочным шелком зафиксированы остатки тонко-
го войлока. Лицевой шелк, как правило, был орнаментированным, а для подклада использовалась неорнамен-
тированная ткань, что свидетельствует о бережном отношении к узорчатому шелку. Изделия часто изготовлены
из небольших кусков ткани и даже с включением разного шелка. Все куски сшиты настрочным (или втачным)
швом. По фрагментам текстильных изделий можно судить о некоторых особенностях кроя. Например, рукав
кафтана из погребения Юстыд XII (к. 29), по-видимому, вшит при помощи ластовиц (табл. 38, 2). Ластовицы
показаны и в детальных изображениях памятников живописи Восточного Туркестана [Дьяконова Н.В., 1980,
с. 190]. Наибольшая ширина кафтана в области пояса варьирует от 135 до 145 см (Юстыд XXIV, к. 13; Ак-Кобы,
у изв.; Барбургазы I, к. 20). В верхней части (до пояса) полы фиксировались в одном или двух местах шелко-
выми ленточками (Барбургазы I, к. 20) или т. н. галуном (Юстыд XII, к. 29). Галун представляет собой скру-
ченный из такого же шелка шнурок (длина 6 см), который заканчивается узлом (табл. 37, 1). Примечательно,
что узел не имеет видимого окончания. Его имитации были чрезвычайно популярными и многократно воспро-
изводились в изделиях из рога (например, навершиях плетей). По нашему мнению, подобный узел на одежде
и его имитации служили оберегом и имели прямую аналогию -улзию («нити счастья» или «бесконечный узел»
у монголов) [Жуковская, 1988, с. 190]. С противоположной стороны подобный галун должен был вдеваться
в петлю. В кафтане из ещё одного погребения (Ак-Кобы, у изв.) для связывания пол применялась металли-
ческая пряжка (?), а в районе пояса - шелковые ленты длиной по 45 см. Одежда, остатки которой найдены
в захоронениях, несомненно, использовалась при жизни владельцев. Об этом свидетельствуют следы починки -
заплатки (Юстыд XII, к. 29). Следует отметить и декоративную «заплатку» (табл. 37, 3), в которую намеренно
включен орнаментированный шелк. Очевидно, она служила элементом декора кафтана.
Наибольшего внимания заслуживают крупные фрагменты изделия из одного погребения (Барбургазы I,
к. 20). Важным археологическим свидетельством о манере запахивать кафтан являются сохранившиеся свя-
занные полы: правая налегает на левую (табл. 74, 5). Запах глубокий - 24 см. Наибольшая ширина кафтана
в области груди и пояса составила 138 см. Предполагаемая длина, учитывая сохранившиеся части, очевид-
но, равнялась порядка 130 см. Кафтан с подкладом, однако следы войлока не зафиксированы. Изделие сшито
33
Рис. 5. Изображения деталей одежды на древнетюркских изваяниях Казахстана (7 - 4, 6, 7, 10- 12, 16, 20, 21, 26),
Алтая (5, 9, 13 - 15), Монголии (8, 18, 19, 22 - 25, 27, 28) и Тувы (77).
34
Рис. 6. Изображения деталей одежды на изваяниях, граффити и настенных росписях. Тува (7, 4),
Казахстан (2, 3, 5, 7), Киргизия (б, 8, 9, 22), Афрасиаб (10, 16, 19, 20), Монголия (77),
Япония (72), Алтай (13, 14, 18), Китай (75, 27) и Гиндукуш (17).
35
Рис. 7. Изображения деталей одежды на изваяниях, граффити и настенных росписях. Тува (7 - 4, 9, 20), Алтай (5 - <?
10- 14, 16, 17, 21 - 23, 25 - 29, 31, 32), Монголия (75, 18), Семиречье (79, 24, 33),
Западная Сибирь (30) и Пенджикент (34).
36
Рис. 8. Изображения деталей одежды на древнетюркских изваяниях Алтая (7 - 6, 12, 16, 18 - 22, 24, 33),
Монголии (7, 10, 11, 25, 28, 34, 35, 39, 40), Семиречья (8, 15, 17, 23, 36-38),
Казахстана (9, 14) и Тувы (13, 26, 27, 29 - 32).
37
Рис. 9. Изображения деталей одежды на древнетюркских изваяниях Алтая (7, 2, 4, 5, 8, 12, 13, 17, 18,
20, 21, 23-27, 29-31), Семиречья (3, 10, 11, 14-16, 19, 22, 28) и Тувы (6, 7, 9).
38
Рис. 10. Изображения деталей одежды на изваяниях, граффити и настенных росписях. Монголия (1,2,8-12, 14),
Тува (3, 4), Семиречье (5), Алтай (6, 7, 13, 15, 17, 18, 19- 25), Япония (16).
39
Рис. 11. Верхняя плечевая одежда древних тюрок.
Рисунок Д.В. Позднякова.
из орнаментированного золотистого шелка с ромба-
ми (табл. 75, 2). Внизу имеется утепленная орнамен-
тированная и выполненная из другого шелка полоса
высотой около 30 см. У кафтана насчитывается пять
вертикальных швов. Был ли наплечный шов - ска-
зать невозможно. Судя по всему, кафтан не имел
поперечного шва на спине. Длина сохранившегося
рукава 60 см, а ширина 22 см. Для отворотов-лацка-
нов использован шелк с «цветочным» орнаментом
(табл. 75, 7). Как уже упоминалось, полы связывались
двумя тесемками. Не исключено, что кафтан имел раз-
резы по бокам или сзади, что характерно для костюма
приспособленного к верховой езде. Подобные боко-
вые разрезы за счет несоединенных швов отмечены
на кафтанах VIII—IX вв. из Мощевой Балки (Кавказ)
[Иерусалимская, 1992, с. 14]. Такие разрезы являют-
ся характерной особенностью всех видов традици-
онной китайской одежды, которая распространилась
с периода Тан [Стариков, Сычев, 1977, с. 202]. Учиты-
вая приведенные параметры и особенности оформ-
ления, а также опираясь на изобразительные данные,
возможна реконструкция этого изделия (рис. 11).
Для иллюстрации и предположительной реконструк-
ции второго варианта кафтана с разрезом на груди
нами использованы остатки изделия из шелка с дра-
конами (Юстыд XXIV, к. 13) (см. рис. 11).
Таким образом, практически все фрагменты одеж-
ды в погребениях представляют собой остатки верх-
ней плечевой одежды - кафтана. В суровых условиях
высокогорья и континентального климата легко объ-
яснима его утепленность: большая длина и использование тонкого войлока-меха. При этом носили его, оче-
видно, и летом и зимой (зимой к нему добавлялась шуба и т. п.). По основным параметрам и характеристикам
подобный кафтан соответствует кочевническому одеянию.
2.4.	АНАЛОГИ ТЮРКСКИХ КАФТАНОВ
Представленные варианты этого кафтана и их детали имеют аналогии среди текстильных находок, близких
в культурно-хронологическом отношении. Лишь изредка по остаткам шелка в древнетюркских погребениях
можно высказывать предположения о характере изделий. В захоронениях на Алтае (Туяхта, к. 3) зафиксирова-
ны «обрывки узорчатого шелка от костюмов: верхнего - цвета бордо, среднего - зеленоватого (лицевой шелк
с подкладом от кафтана? - Г.К) и нижнего - золотисто-желтого (рубаха? - ГК). Между слоями одежды
на груди лежал небольшой шелковый мешочек...» [Киселев, 1951, с. 541]. В описании материалов другого пог-
ребения (Курай IV-1) мы находим сведения о длине кафтана: «...от плеча и до колена сохранились сплошным
куском шелковые (кафтан? -Г.К.) и шерстяные (рубаха? -Г.К) ткани» [Там же, с. 539]. Необходимо отметить,
что шелковая ткань с драконами из Катанды также имела подклад из неорнаментированного шелка [Захаров,
1926, с. 102]. Еще в одном погребении (к. 11) могильника Катанда-3, представлявшего собой кенотаф, зафик-
сированы фрагменты одежды из шелка и остатки шубы [Мамадаков, Горбунов, 1997, рис. 10]. Возможно, ос-
татки крытой шелком шубы обнаружены и в захоронении Кара-Коба I (к. 85) [Могильников, 1997, с. 201].
Фрагментарно сохранилась шелковая наплечная одежда типа кафтана в Чатырском погребении [Худя-
ков, Кочеев, 1997, с. 12]. Кафтан был сшит из узорчатого шелка красного и коричневого цвета. В погребении
с зеркалом Цинь-Вана в Туве найдены «остатки нескольких шелковых одежд (по-видимому, кафтан и две руба-
хи). Очень интересен фрагмент, демонстрирующий плечевую часть одежды, причем сохранившаяся цветность
ткани позволяет высказать предположение, что спина была сшита из шелка синего цвета, а грудь из золотисто-
желтого шелка» [Грач, 19606, с. 31]. Интересно, что, по-видимому, иногда умершего снабжали дополнитель-
40
ной (?), принадлежавшей ему одеждой, которую сворачивали и укладывали в погребение. В другом захороне-
нии Тувы (Кокэль-6) зафиксированы: снизу - куски шерстяной ткани (подклад кафтана?), поверх неё - шелк
(лицевой шелк?) [Вайнштейн, 19666, с. 296].
Для соединения пол в верхней части кафтана иногда пользовались пуговицами. Одна такая железная пуго-
вица обнаружена в погребении Кокэль-23 в Туве [Вайнштейн, 19666, с. 235].
Заслуживают внимания и остатки шелковой одежды, найденные в кургане 6 Бобровского могильника
в Казахстане [Арсланова, 1963, с. 81-83]. Покрой кафтана, его особенности совершенно отличны от рассматри-
ваемых образцов. Их объединяет лишь наличие подклада и то, что они сшиты из множества кусков. Интересно,
что халат, найденный здесь же, длиннополый. Его полы тоже связывали узкими лентами. Ещё один аналог -
текстильная находка в богатом кочевническом погребении конца VIII—IX вв. на оз. Синеглазово под г. Челя-
бинском [Стоколос, 1962, с. 165; Иерусалимская, 1969, с. 99]. От кафтана погребенного сохранились большие
куски: полы, части рукавов и спины. Памятник близок к алано-салтовской культуре.
Наиболее информативными и сходными в деталях следует признать несколько кафтанов* VIII—IX вв.
из Мощевой Балки [Иерусалимская, 1978, с. 151; 2001; lerusalimkaja, 1996, S. 33-54], а также некоторых дру-
гих могильников Карачаево-Черкесии - Нижнего Архыза и Нижней Теберды [Орфинская, 2001]. Такой тип
одежды впервые появился у жителей Кавказа в период раннего средневековья [Равдоникас, 1990, с. 69]. Его
распространение, на наш взгляд, следует соотносить с созданием Первого Тюркского каганата и последую-
щей экспансией центрально- и среднеазиатских тюркоязычных кочевников в Восточную Европу. Так, самый
известный кафтан с сенмурвами восточного типа имеет целый ряд соответствий с фрагментами одежды из
древнетюркских погребений Алтая. Это тоже длинная и утепленная (беличий мех) верхняя мужская одежда
с подкладом: кафтан, облегающий в верхней половине и широкий - в нижней. Он имеет два отворота-лацкана
со следами опушки. Глубокий запах налево, правая пола сверху. Пола фиксировалась тремя галунами. Причем,
как и в погребении Юстыд XII (к. 29), петли располагались с левой стороны, а узелки - на правой поле. Края
пол и подол укреплены изнутри шелковой каймой.
Обычай застёгивать полы шнуровыми галунами и петельками был распространен в эпоху раннего средне-
вековья и представлял собой яркую особенность плечевой одежды. Известен он был и у китайцев [Сычев Л.П.,
Сычев В.П., 1975, с. 34]. Примечательно, что «...пришивающиеся корешки как пуговичных, так и петельных
шнуров не маскировались, а оставались на поверхности платья, образуя своеобразные декоративные мини-
атюрные петлички» [Там же]. Такие галуны-петлички были и на кафтанах монгольского времени, найденных
на Кавказе и в Восточной Европе [Греков, Якубовский, 1937, рис. 6; Равдоникас, 1990, с. 70, рис. 19]. По мне-
нию Э. Кнауэр, галуны или петлички, являющиеся прототипом пуговиц, получили распространение в Китае,
а позднее и на западе, но первоначально были заимствованы от кочевников [Knauer, 2001, р. 139].
Аналогами «заплатке» из орнаментированного шелка (к. 29, Юстыд XII) (табл. 37, 3) могут выступать деко-
ративные шелковые ромбики, нашивавшиеся на женскую одежду аланского круга из Карачаево-Черкесии [Ор-
финская, 2001, с. 111, рис. 8]. Два ромбика и треугольник изображены на кафтане охотника детализированных
древнетюркских граффити с р. Чаганки на Алтае [Черемисин, 2001, рис. 3]. Надо полагать, что подобные трех-
или четырехугольные нашивки выполняли роль амулетов-оберегов и являли собой устойчивую кочевническую
традицию. Их нашивали, как правило, на уязвимые и значимые участки тела - грудь, спину и т. д. Кроме уже
перечисленных, подобные нашивки-амулеты, выполненные из ткани отличного от кафтана цвета и иногда об-
шитые серебряным галуном, широко бытовали у крымских татар и ногайцев [Рославцева, 2000, с. 41^42].
Тюркские материалы Алтая подтверждают наблюдение, сделанное на аланских образцах с территории Кав-
каза: бытовую одежду, в отличие от праздничной, шили из более мелких кусков ткани. Она, как правило, была
сильно изношенной и со следами починки [Орфинская, 2001, с. 107].
Определенные аналогии с тюркским кафтаном находит кафтан, по-видимому, происходящий из Мощевой
Балки, относимый к VIII—X вв. и хранящийся в музее Метрополитен (г. Нью-Йорк) [Knauer, 2001, fig. 1; Kajitani,
2001]. Он также имеет правую полу сверху, окантовку края верхней полы и подола орнаментированным шел-
ком, галуны, но только один отворот-лацкан.
Практически все исследователи, анализировавшие реалии изваяний, отмечали первый вариант кафтана
(т. е. с лацканами) [Грач, 1961, с. 59; Кубарев В.Д., 1984, с. 27; Вайнштейн, 1991, с. 190; и др.]. Менее опре-
* Только в коллекции Государственного Эрмитажа насчитывается 16 верхних и утепленных кафтанов, 8 из которых со-
хранились целиком (3 мужских и 5 детских), а остальные во фрагментах. Кроме того, имеются остатки двух кожаных кафта-
нов, а также десяти более или менее сохранившихся изделий без подклада, включая игрушечный экземпляр [lerusalimskaja,
1996, S. 47—49]. Последние отличаются от верхних и утепленных тем, что не имеют подклада и, как правило, изготовлены
из полотна, а не из шелка.
41
деление говорилось о втором варианте, лиОо он вообще не упоминался. Судя по представительному числу
изображений (см. рис. 5-10), именно эти два варианта кафтана были наиболее распространенными и собственно
тюркскими.
Оба варианта находят многочисленные аналогии в изобразительных материалах: в росписях гробниц
Кушу в Японии (рис. 6, 72), в танской могиле Су (пров. Шэньси) (рис. 6, 27) и гробнице принцессы Юн-Тай
(рис. 6, 75), на погребальных статуэтках VII—VIII вв., изображающих иноземцев [China, 1994, № 117 - 119,
141; Usbekistan, 1995, Abb. 77, 78], во фресковой живописи Китая VII—VIII вв. [Крюков, Малявин, Софронов,
1984, рис. 35; Сунь цзи, 1987, р. 311], в граффити Гиндукуша (рис. 6, 77), росписях Афрасиаба (рис. 6, 10, 16,
19, 20) и Пенджикента (рис. 7, 34), в граффити Жалтырак-Таша в Киргизии (рис. 6, 22; 7, 33) и т. д. Известны они
и на среднеазиатских изделиях художественного металла [Пугаченкова, Ремпель, 1982, с. 232, 246] и серебряном
хазарском ковше (рис. 7, 30). Схожий кафтан, однако с одним правосторонним отворотом, изображен в роспи-
сях Балалык-тепе [Альбаум, 1960, рис. 96, 99, 101; и др.]. Кафтан с простым вырезом, без отворотов, имеющий
правую полу сверху, кайму из орнаментированной ткани края верхней полы и подола, а также подклад и разрезы
по бокам, представлен на среднеазиатских настенных росписях [Дьяконова Н.В., 1980, рис. 1, в, г]. Большое коли-
чество изображений кафтана с отворотами-лацканами имеется в Средней Азии и Восточном Туркестане [Gabain,
1973, Abb. 118, 179; Лобачева, 1979, с. 33; Дьяконова Н.В., 1980, табл. II-IV; Яценко, 2000, табл. 56, 59].
Из числа не приведенных в сводных таблицах древнетюркских изваяний с деталями одежды следует от-
метить ряд скульптур из Восточного Туркестана и Монгольского Алтая, на которых воспроизведен кафтан
с отворотами-лацканами [Ван Бо, Ци Сяошань, 1996, с. 5, 39, 41, 82; Баяр, Эрдэнэбаатар, 1999, рис. 25-27, 30].
В некоторых случаях на этих изваяниях имитируется отделка отворотов кафтана другой орнаментированной
тканью [Ван Бо, Ци Сяошань, 1996, с. 5, 008-А-8].
На жанровой сцене из Носа (Nosa, Югославия) кафтаны спешившихся всадников близки по характерис-
тикам уже описанным: длиннополые, приталенные, с окантовкой верхней полы и низа [Ласло Секереш, 1957,
рис. 2]. Это изображение приписывается аварам [Ласло Секереш, 1957; Balint, 1989, Abb. 78; Кубарев Г.В., 2001,
рис. 1, 7, 2; и др.] либо древним тюркам [Могильников, 1981а, рис. 22, 5]. Судя по всему, аварский кафтан был
чрезвычайно близок древнетюркскому. Влияние авар на византийцев в одежде иллюстрируют слова Псевдо-Мав-
рикия: «Одежда самих воинов должна быть просторна, длинна и красива, как у аваров» [2000, с. 288].
В одном из египетских папирусов Венской коллекции, датируемом примерно 640 г., содержится текст
на греческом языке, где перечисляется одежда. Привлекает внимание характеристика некоторых изделий:
«Одежда с коротким рукавом, до локтя, из чистого шелка, согласно хуннской манере (моде)» [Diethart, 1996,
S. 256]. При этом под «хуннами» в византийских источниках понималось большинство евразийских кочевни-
ков, имевших восточное происхождение: авары, тюрки, хазары и др. Все это свидетельствует о значительном
распространении и большой популярности подобного кафтана благодаря образованию Первого Тюркского ка-
ганата, включавшего огромную территорию. В этом смысле он перестает быть тюркским и целиком либо от-
дельными элементами заимствуется многими народами. Распространению тюркского кафтана в подчиненных
тюркам регионах способствовали и «административные» меры - насаждение тюркского костюма и обычая
носить косы в Турфанском княжестве (Гаочане) [Яценко, 2000, с. 361, 362; 2001, с. 10]. Впрочем, в результате
культурных взаимовлияний тюрки также заимствовали многие детали одежды. Например, манжеты на рукавах
и отделка лацканов дорогой цветной тканью, вероятно, появились под влиянием согдийцев [Лобачева, 1979,
с. 25]. К VIII—IX вв. согдийская культура стала составной частью культуры тюркских кочевников в Семиречье,
и, по сообщениям Махмуда Кашгарского, согдийцы приняли одежду и нравы (включая язык) тюрок [Берн-
штам, 1940, с. 42]. Таким образом, кажется справедливым вывод о том, что «произошла известная нивелировка
костюма и, может быть, уже создались синтезированные формы одежды, сложившиеся на базе как согдийско-
го, так и тюркского костюма» [Лобачева, 1979, с. 24].
Близкий механизм культурных взаимовлияний в области костюма, несомненно, имел место и во взаимо-
отношениях Танского Китая и древних тюрок. Так, по мнению специалистов, «с древнейших времен исто-
рия китайского костюма была историей борьбы исконных китайских форм с формами одежды, бытовавшей
у кочевых народов сопредельных северных и западных стран. Для китайского костюма характерен свобод-
ный, широкий покрой, длинный и широкий рукав и предпочтительное употребление завязок вместо пуговиц.
Одежда же кочевников всегда была приспособлена для верховой езды: плотно облегала тело, отличалась узким
рукавом, узким круглым воротом и рядом застежек» [Сычев Л.П., Сычев В.Л., 1975, с. 62]. О заимствовании
китайцами «варварского» костюма писал и ученый XI в. Шэнь Ко [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 150].
Известно, что одежда и нравы тюрок импонировали китайской знати, поэтому и возникла мода на все тюрк-
ское. Ссылаясь на Лю Мао-цая, Л.Н. Гумилев писал: «Тюркская одежда - зеленый или коричневый кафтан
с воротником, запахнутый налево и подпоясанный ремнем, стал в Танскую эпоху обычной одеждой» [Гумилев,
42
1993, с. 176]. Это подтверждают и изображения собственно китайцев (см. рис. 6, 15, 21). Примечательно, что
при заимствовании покроя кафтана был сохранен традиционный запах китайцев - направо (см. рис. 6, 75),
а также некоторые другие элементы. Заимствование одежды у соседних народностей (например, зауженнос-
ти стана и рукавов) объяснялось в Цзю Тан шу удобством и практичностью [Стариков, Сычев, 1977, с. 219].
Лю Мао-цай, вслед за японским исследователем Харадой, пришел к выводу, что наличие вырезных лацканов на
одежде некоторых китайцев танского времени свидетельствует о заимствовании ими определенных элементов
тюркского кафтана [Liu Mau-tsai, 1958, S. 470]. В.Л. Сычев также отмечал широкое распространение в Танском
Китае кафтана с отворотами на застежках [1977, с. 42]. Относительно изображения в Чиласе II - Гиндукуше
(рис. 6,17) К. Иеттмар подчеркивал необычность одежды «варвара» [1985, с. 49].
В более поздний период (X-XI вв.) близкий по основным характеристикам кафтан (приталенный и расши-
ряющийся книзу, с несколькими петличками-галунами и пр.) и, несомненно, генетически связанный с древне-
тюркским, использовался кочевниками Восточной Европы, часть из которых имела центральноазиатское,
тюркское происхождение - болгарами, половцами, венграми [Knauer, 2001, fig. 22, 23]. Примером может слу-
жить кафтан половецкого хана, обнаруженный в погребении на территории Украины [Золото степу..., 1991,
с. 274-275; Knauer, 2001, р. 142, 143]. Из золотоордынских материалов XIV в. (раскопки в Увеке, на Волге)
происходит шелковый кафтан из китайской ткани [Греков, Якубовский, 1937, рис. 6]. Такая форма верхней
одежды была известна на территории Кавказа в Х-ХШ вв. и бытовала до XVII в. [Равдоникас, 1990, с. 70-72;
lerusalimskaja, 1996, S. 52, 53]. Сохранялась она на Переднем Востоке вплоть до этнографической современнос-
ти, а у венгров - до XVI-XVII вв., наконец, стала известна и в Западной Европе [Knauer, 2001, fig. 24-28].
2.5.	МАНЕРА НОШЕНИЯ КАФТАНА
Одной из основных проблем при изучении костюма древних тюрок является проблема запаха кафтана. Как
известно, это важный этнический признак. Проблема вызвана противоречием изобразительных материалов
переводу Н.Я. Бичурина, согласно которому кафтан древних тюрок запахивался на правую сторону (т.е. левая
пола находилась сверху). Мнения исследователей разделились. Большая их часть - А.Д. Грач [1961, с. 60],
Л.Н. Гумилев [1949, с. 239], А.Н. Бернштам [1950, с. 78], Л.П. Потапов [1951, с. 7] и др. - поддержала мнение
Н.Я. Бичурина. Лю Мао-цай перевел это же место в «Чжоу-шу» с противоположным переводу Н.Я. Бичурина
значением: «носящие запах на левую сторону» [Liu Mau-tsai, 1958, S. 8]. С этим согласовывается и перевод
Лю Мао-цаем фрагмента из «Суй-шу»: «...застегивают свою одежду на левую сторону...» [Liu Mau-tsai, 1958,
S. 41]. С.И. Вайнштейн, М.В. Крюков [1966, с. 184], Л.Л. Викторова [1980, с. 40] и С.А. Яценко [2000,
с. 323-325] тоже считают, что кафтан древних тюрок запахивался на левую сторону. Этой же точки зрения при-
держиваются авторы работы по китайскому этносу [Крюков, Малявин, Софронов, 1979, с. 145; 1984, с. 153].
Л.Р. Кызласов высказал промежуточную точку зрения: не было твердо установленного покроя, а застегивание
на разные стороны могло отличать легкую летнюю одежду от зимней [1969, с. 49]. Последнее мнение подде-
ржала Б.Б. Овчинникова [1990, с. 20]. К близкому выводу пришел и Д. Баяр [2001, с. 21-22]. Предпринимались
попытки объяснить данное противоречие посредством этимологии слова «пола» [Гаврилова, 1965, с. 39].
По нашему мнению, с учетом серии новых изображений и фактов эта дискуссия может быть разрешена
в пользу запахивания кафтана на левую сторону. Не приводя лингвистического обоснования С.И. Вайнштейна
[Вайнштейн, Крюков, 1966, с. 184] ошибки в переводе Н.Я. Бичурина, выскажем некоторые дополнительные
доводы. На двадцати четырех изображениях древнетюркских изваяний различим запах: на девятнадцати (см. рис.
5, 1, 3-8, 19, 23, 27, 28; 7, 7-5; 9, 6; 10, 8, 9) правая пола налегает на левую и только на пяти (см. рис. 5, 25; 7, 6,
10; 10, 7, 2) - наоборот. При этом на двух изваяниях (см. рис. 10, 7, 2), по предположению С.И. Вайнштейна [Там
же, с. 185], изображена китайская одежда с левой полой наверху. Верхняя пола этих одеяний запахивается далеко
направо и фиксируется на боку, что характерно именно для китайской традиции [Стариков, Сычев, 1977, с. 201].
Из письменных источников известно, что кроме шелковых тканей тюркским ханам преподносилось в дар боль-
шое количество готовых кафтанов: «.. .подарил ему (Чуло-хану -Г.К.) тысячу штофных кафтанов и 10 000 кусков
шелковых тканей» [Бичурин, 1950, с. 283]. О тюркском хане Мочжо сообщается, что он в шапке путоу и фиоле-
товом кафтане (здесь имеется в виду китайская одежда) дважды совершил поклонение [Кюнер, 1961, с. 190].
Пик культурных взаимовлияний между китайцами и древними тюрками приходится на период пленения пос-
ледних и расселения части из них на территории Китая. Поэтому вполне объясним тот факт, что на части изоб-
ражений древнетюркской знати, в особенности относящихся к эпохе Второго Тюркского каганата, представлены
китайские одеяния. Интересно другое изваяние с левой полой наверху (см. рис. 5, 25). Оно совмещает китайский
запах на правую сторону с «тюркскими» лацканами-отворотами. Именно к выводу о заимствовании китайцами
43
у народов Центральной Азии халата с отворотами-лацканами, узкими рукавами, но при сохранении запаха, соглас-
но китайской традиции - направо, пришли некоторые исследователи [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 153;
1987, с. 272].
Древние тюрки на росписях Афрасиаба (см. рис. 6, 19, 20) и на детальных древнетюркских граффити
(см. рис. 6, 8) также изображены с правой полой сверху. На бронзовой фигурке древнетюркского воина по-
казан кафтан с отворотами-лацканами [Худяков, 1986, рис. 72, б]. При этом правая пола кафтана - наверху.
На детальных изображениях древних тюрок из Монголии хорошо различимы кафтаны с лацканами-отворота-
ми, на которых правая пола тоже налегает на левую [Сэр-Оджав, 1970, рис. 8].
Неоспоримым фактом могут считаться сохранившиеся связанными полы кафтана из древнетюркского пог-
ребения (Барбургазы I, к. 20): правая пола налегает на левую. Кафтаны из Мощевой Балки также имеют правую
полу сверху [Иерусалимская, 1992, с. 14]. Наконец, в письменных источниках эпохи Тан китайская одежда про-
тивопоставляется «варварской». При этом известно, что вся китайская одежда по древней традиции запахивалась
слева направо [Сычев Л.П., Сычев В.Л., 1975, с. 33; Крюков, Малявин, Софронов, 1979, с. 145]. «Обратный поря-
док, т. е. запах на левую сторону, так называемый цзожэнъ, издавна считался признаком варварства» [Сычев Л.П.,
Сычев В.Л., 1975, с. 33]. Примечательно, что на севере Китая, в отличие от юга, сказывалось сильное кочевни-
ческое влияние. Местная древнекитайская аристократия подражала завоевателям-кочевникам, перенимала у них
манеру ношения наплечной одежды, в т. ч. запах на левую сторону [Крюков, Малявин, Софронов, 1979, с. 145].
Противоположный китайцам запах справа налево характерен для многих древних центральноазиатских кочев-
ников [Руденко, 1953, с. 107; Альбаум, 1960, с. 128; Кюнер, 1961, с. 196; Вайнштейн, 1991, с. 195; и др.]. Однако
известно, что древние и современные кочевники Центральной Азии по манере запахивания наплечной одежды
четко подразделялись на тюрок с запахом на левую сторону и монголов, а также киданей и шивэев (дунхуско-
сянбийская традиция) - на противоположную, правую [Викторова, 1980, с. 40]. Иллюстрацией этому служит
свидетельство Вильгельма де Рубрука - главы дипломатической миссии, побывавшей в Каракоруме в середи-
не XIII в. Он подчеркивал противоположность запаха тюркоязычных народов и монголов: «Ибо Татары от-
личаются от Турок именно тем, что Турки завязывают свои рубашки с левой стороны, а Татары всегда с пра-
вой» [Путешествия в восточные страны..., 1957, с. 100]. Этот факт полностью подтверждают детали одежды
на каменных изваяниях Монголии древнетюркского и монгольского времени [Баяр, 2001, с. 26, 27].
Длинные полы кафтана могли при необходимости затыкать за пояс - обычай, широко распространенный
у кочевников [Вайнштейн, 1991, с. 154]. Интересно в этом отношении изображение двух борющихся (?) спе-
шившихся воинов (рис. 7, 30) в кафтанах с заткнутыми за пояс полами. Лацканы кафтанов, в свою очередь
могли фиксироваться пуговицами таким образом, чтобы одежда становилась наглухо застегнутой. Об этом
можно судить по согдийским настенным росписям [Лобачева, 1979, с. 21], а также по кафтану с сенмурвами
из Мощевой Балки [lerusalimskaja, 1996, Abb. 196]. Именно такая манера ношения кочевнического кафтана
с отворотами была распространена в Танском Китае [Сычев В.Л., 1977, с. 42; Крюков, Малявин, Софронов,
1984, с. 152]. Кафтан мог надеваться поверх панциря, благодаря чему иногда его называют «налатником».
Так, на согдийских настенных росписях представлены изображения воинов, носивших кафтан поверх кольчуги
[Бентович, 1980, рис. 1, в]. На плите усыпальницы китайского императора Тай-цзуна изображен тюрок, кафтан
которого надет поверх ламеллярного панциря [Thordeman, 1939, fig. 253].
2.6.	ОСОБЕННОСТИ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТЮРКСКОГО КАФТАНА
Как уже упоминалось, древние тюрки погребали умерших в их повседневной одежде, на которой имелись
следы починки (заплаты). Очевидно, это было связано с представлениями об одежде и отношением к ней во
многих как древних, так и современных традиционных культурах центральноазиатского региона. Одежда но-
силась практически до лохмотьев. Примером может служить обычай погребения рядовых и знатных пазырык-
цев в повседневной одежде со следами носки [Полосьмак, 2001, с. 136]. Традиция хоронить покойника в такой
одежде отмечена у тувинцев, особенно у тех, которые погребали умерших под курганами [Дьяконова В.П.,
1975, с. 50, 125], а также у многих других тюркоязычных народов [Катанов, 1894, с. 116, 121].
Необходимо отметить у тюркоязычных народов и факт сохранения образа покойного в виде его чучела - ту/,
[Фиельструп, 2002, с. 129-131]. Тул представлял собой крестовину или жердь с надетыми на них халатом и шап-
кой покойного, являлся вместилищем его души вплоть до годовых поминок. При перекочевках на новое месте
вся одежда покойного (тул) перевозилась на оседланной лошади. Тул изготавливался по смерти мужчины, главь
семьи или почтенного человека. Несомненно, обычай сохранения облика покойного был присущ и древним тюр-
кам, что нашло свое яркое воплощение в изготовлении каменных изваяний мужчин-воинов.
44
На всех рассмотренных изваяниях и изображениях древних тюрок представлен практически исключитель-
но мужской кафтан. Немногочисленные исключения составляют изображения женщин в трехрогих головных
уборах и длиннополом кафтане. На сцене из Суттуу-Булака на женском кафтане показаны треугольные отво-
роты-лацканы (см. рис. 6, 8). Лацканы, окантовка верхней полы (правая пола изображена сверху) и манжеты,
как и у мужских кафтанов, отделаны другой, орнаментированной тканью. Женщина с кудыргинского валуна
изображена в шубе или узорчатом кафтане с отделкой верхнего края полы (см. рис. 10, 75). Таким образом, для
костюма древних тюрок, по-видимому, была характерна слабая дифференциация мужской, женской и детской
одежды. Это отмечено и на согдийских росписях [Лобачева, 1979, с. 32], у населения Средней Азии и Казах-
стана монгольского времени [Сухарева, 1979, с. 78], зафиксировано в недавнем прошлом у тюркоязычных на-
родов Южной Сибири [Потапов, 1951, с. 10]. Интересно отметить, что при четкой дифференциации мужской
и женской одежды в Танском Китае, к 680 г. здесь сложилась мода на ношение мужской одежды наложницами
императорского гарема и служанками в домах знати [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 150-151, рис. 34].
Их изображали в кочевническом кафтане, подпоясанном поясом с подвесными ремешками и сумочкой-креса-
лом. В целом факт отсутствия дифференциации мужского и женского костюма у многих народов объясняется
простотой ранних форм одежды [Сухарева, 1979, с. 79]. Вероятно, женский древнетюркский костюм отличал-
ся от мужского лишь деталями, а также яркостью расцветки и рисунком ткани. Интересно, что детская одеж-
да VIII—IX вв. из Мощевой Балки повторяет покрои одежды взрослой.
Одежда древних тюрок, очевидно, имела сезонные разновидности, а праздничная по покрою не отличалась
от повседневной, но была нарядней благодаря лучшему качеству ткани. Прежде всего, использованием той или
иной ткани, а не покроем, по-видимому, отличалась и одежда разных социальных слоев (большая роль прида-
валась оформлению пояса и оружию): на одном полюсе - орнаментированный шелк, на другом - домотканая
шерстяная ткань и мех.
Тюркский костюм, очевидно, генетически восходит к предшествующему хуннскому времени. Имеется це-
лый ряд соответствий: наличие подклада, использование войлока для утепления верхней одежды [Руденко,
1962, с. 41] и др. Особенно интересна текстильная находка из женского погребения I-П вв. Усть-Эдигана (к. 10)
на Алтае [Худяков, 1992, с. 121-122]. Это практически полностью сохранившийся, верхний, распашной дву-
бортный кафтан, сшитый из шелка. Его основные параметры и характерные особенности аналогичны древне-
тюркским образцам: отсутствие воротника и отворотов, запах на левую сторону - правая пола сверху, длинные
и узкие рукава, длина кафтана, достигающая середины голени. Вместе с тем, появление такой важной и ха-
рактерной детали кафтана, как отвороты-лацканы, вероятно, следует относить к II—IV вв. На территории Вос-
точного Туркестана зафиксированы многочисленные изображения подобной одежды [Дьяконова Н.В., 1980,
с. 178; Яценко, 2000, с. 332, 333]. При этом мужской кафтан П—IV вв. из Хотанского оазиса кроме характер-
ных треугольных отворотов-лацканов имеет и ряд других соответствий древнетюркскому кафтану: правая
пола наверху, окантовка подола и края верхней полы, приталенный силуэт [Дьяконова Н.В., 1980, табл. II, 4].
На росписи из Тарашлыка, датируемой V-VI вв., представлены фигуры мужчин в таких же кафтанах. Пора-
зительно соответствие восточнотуркестанского и тюркского костюмов и в таких деталях, как подвешенные
к поясу на правом боку сумочка-кресало, нож, платок [Дьяконова Н.В., 1980, табл. Ш, 5]. Генетическое родство
восточнотуркестанского и тюркского костюма, в первую очередь, главной его составляющей - кафтана с отво-
ротами-лацканами, вполне согласовывается с ранним восточнотуркестанским периодом истории самих древ-
них тюрок. В свете этого предположение о парфяно-сасанидском [China, 1994, № 117,141; Knauer, 2001, р. 139],
в частности, сармато-аланском, происхождении такого типа кафтана [Иерусалимская, 2001, с. 93; lerusalimskaja,
1996, S. 51] представляется неубедительным. Приводимый изобразительный и археологический материал сви-
детельствует о его центральноазиатском происхождении. В эпоху раннего средневековья, скорее, существовал
противоположный вектор в области костюмных заимствований - с востока на запад.
Вызывает возражение и обобщающий вывод о непрерывном развитии и сохранении неизменным в сво-
их основных деталях т. н. традиционного степного костюма на протяжении столетий, начиная со скифской
эпохи [lerusalimskaja, 1996, S. 50; Knauer, 2001, р. 137]. Следует отметить, что тюркский кафтан, находящий
параллели и генетически связанный с верхней плечевой одеждой хуннского времени, все же разительно
отличается от костюма скифского периода [Руденко, 1953, с. 104-112; 1960, с. 207-209; Полосьмак, 2001,
с. 108-137]*.
* Верхняя плечевая одежда из третьего Пазырыкского кургана, называемая С.И. Руденко кафтаном, по покрою и харак-
терным деталям более похожа на рубаху. Одежда, представленная на изображениях причерноморских скифов, судя по ее
длине, должна быть названа курткой, а не кафтаном. Такие детали, как украшение кантом края одежды и подола, не могут
рассматриваться как этнокультурные особенности, т. к. использовались различными народами и в разные эпохи.
45
2.7.	ДРУГИЕ ЭЛЕМЕНТЫ КОСТЮМА
Третью разновидность верхней одежды, кроме рассмотренных вариантов кафтана, представляет собой,
по-видимому, шуба. Не исключено также, что это кафтан с меховым воротником (см. рис. 9). Из исследователей,
занимавшихся изучением древнетюркских изваяний, только В.Д. Кубарев выделил подобные изображения и от-
нес их к зимней одежде [1984, с. 27]. Между тем, количественно они не уступают изображениям кафтана.
Из китайских письменных источников известно, что древние тюрки «носят меховое и шерстяное одеяние»
[Бичурин, 1950, с. 229]. В том, что деталь на груди является меховым воротником, убеждает высокий рельефный
валик. Аналогии в других изобразительных материалах нам не известны. Единственным воспроизведением
шубы можно считать одежду на двух женских фигурах с кудыргинского валуна (см. рис. 10, 75). Причем, край
полы оторочен другим мехом. Остатки шубы либо меховой оторочки (?) кафтана найдены в трех погребениях
(Джолин I, к. 9; Талдуаир I, к. 7; Барбургазы П, к. 9). Для меховой одежды использовали шкуры ягненка и сурка,
а также мех каменной куницы. На одном изделии (Барбургазы П, к. 9) к меху пришит шелк, а в отношении двух
других (Талдуаир I, к. 7; Джолин I, к. 9) можно утверждать, что это остатки шубы. Шкуры сурка (Талдуаир 1,
к. 7) использовали ворсом внутрь, а сверху и снизу их покрывали неорнаментированным коричневым шелком.
Как отмечал Л.П. Потапов [1951, с. 9], богатые алтайцы покрывали шубы шелком. Найдена шуба и в кенотафе
на Алтае (Катанда I, к. 8) [Гаврилова, 1965, с. 54]. В Туве, в погребении Монгун-Тайга-58-IV, найдены остатки
одежды из овчины и меха тарбагана, нашитые на войлочную основу с подкладкой (?) [Грач, 1960, с. 134].
При наличии трех основных представленных групп изваяний можно выделить единичные и, на наш взгляд,
заимствованные покрои одежды (см. рис. 10, 1-12, 14). Это тем более становится очевидным, так как данные
скульптуры изображают знать древнетюркского общества. Часть из них уже рассматривалась (см. рис. 10,1, 2).
На двух изваяниях (см. рис. 10, 6, 7), очевидно, представлена глухая одежда с полосой отделки вокруг ворота,
широко распространенная у согдийцев [Лобачева, 1979, с. 28]. Два изображения (см. рис. 10, 77, 72) напомина-
ют нераспашную одежду с отделкой по плечам, а одно (см. рис. 10,4) - кафтан-накидку, бытовавший в Средней
Азии [Лобачева, 1979, с. 38].
Особого внимания заслуживает фигурка коленопреклоненного человека в маске с кудыргинского валуна
(см. рис. 10, 77). Он также изображен в длинном кафтане, с большой маской на голове. Маска значитель-
ными размерами и лентами (?) сзади отдаленно напоминает маски мистерии цам. По мнению специалистов
[Жуковская, 1977, с. 78], ламаистская мистерия цам значительно древнее самого ламаизма. Это позволяет
поставить вопрос о существовании ритуального костюма для отправления определенных культовых шаман-
ских церемоний.
Судить о нижней одежде древних тюрок значительно сложней, т. к. на изображениях она почти всегда
закрыта верхней одеждой, а целые изделия в погребениях отсутствуют. Несомненно, под верхнюю одежду
поддевалась рубаха: её верхняя часть иногда показана в вырезе кафтана на груди изваяния (см. рис. 5, 5, 14, 26,
28; 7, 4, 11, 28). Можно только предполагать, что рубаха была достаточно длинной и не запахивалась в штаны,
как у алтайцев [Потапов, 1951, с. 13]. Почти целиком сохранившаяся шелковая рубаха была найдена в женском
погребении XI в. грота Узун-Хая в Хакасии [Кызласов И.Л., 1981, с. 206].
Изображения штанов единичны (см. рис. 7, 30; 10, 22). По ним можно предположительно говорить о ко-
ротких, доходящих до середины голени и заправляющихся в сапоги штанах. В захоронении Катанда I (к. 8)
обнаружены штаны «из довольно грубой ткани, схожей с вытканным из верблюжьей шерсти армяком киргизов,
снизу обшиты тонким сплетенным шнуром, спущенным книзу для подвязывания» [Гаврилова, 1965, с. 54].
Штаны кочевников представляют собой очень консервативный элемент одежды. Полотнища, перегнутые по-
полам, образуют штанины, между которыми вшивают мотню. Подобный покрой известен с хуннского времени
[Руденко, 1962, с. 39], был распространен в раннем средневековье (штаны VIII—IX вв. найдены в Мощевой
Балке [Иерусалимская, 1992, с. 45; lerusalimskaja, 1996, Abb. 52]) и сохранился вплоть до этнографической
современности у тюркоязычных народов Южной Сибири [Потапов, 1951, с. 13], у китайцев [Стариков, Сычев,
1977, с. 205] и других народов. Штаны могли изготовляться из разных материалов и быть утепленными.
Головные уборы уже становились предметом дробного типологического анализа [Евтюхова, 1952, с. 102—
104; Грач, 1961, с. 60; Кубарев, 1984, с. 22-26]. Не останавливаясь на них подробно, отметим их значительное
разнообразие. Наиболее распространенным следует считать головной убор в виде небольшой шапочки типа
тюбетейки (см. рис. 5, 77; 7, 1-3, 6-8, 11, 14, 17, 25; 8, 3, 10, 12, 18-21, 23-25, 29-31; 9, 7, 3, 5, 6, 17, 30). Вы-
сокие головные уборы различных типов и оформления (см. рис. 7, 27, 24; 8, 26, 28, 32-42; 9, 18; 10, 7, 5-7, 12,
14, 15) могут рассматриваться как атрибуты знати. Головные уборы, очевидно, изготовлялись из следующих
материалов: основа - кожа, войлок, мех, которые могли быть покрыты орнаментированным шелком, подобно
изделию из Мощевой Балки [Иерусалимская, 1992, с. 45; lerusalimskaja, 1996, Abb. 207-209]. Ряд головных убо-
46
ров из Мощевой Балки, в частности, круглые шапочки в виде тюбетейки, А.А. Иерусалимская сопоставляет
с центральноазиатскими прототипами [lerusalimskaja, 1996, S. 4(М11]. Иногда тюркские головные уборы ук-
рашали дополнительными деталями: известны две золотые желудевидные подвески в древнетюркском погре-
бении (Монгун-Тайга-58-УШ) в Туве [Грач, 1960а, с. 121]. Примечательно, что на изваяниях с «лацканами»,
как правило, отсутствуют головные уборы и показаны косы. Изваяния же с простым вырезом на груди чаще
изображены в головных уборах, но без кос. Возможно, это свидетельствует об этнической дифференциации
внутри самого полиэтнического государственного объединения древних тюрок.
Наиболее распространенная прическа - длинные волосы, заплетенные в 5-7 кос. Они перехватывались
внизу и иногда у затылка (см. рис. 5, 1, 2), вероятно, разноцветными тесемками. Изображения подобной при-
чески, кроме изваяний, широко известны по настенным росписям Афрасиаба (см. рис. 6,10, 16, 19) и граффити
(см. рис. 6, 9, 22; 10,13, 19-22, 24, 25). Исключением можно считать изображение двух кос (рис. 6, 7), а также
волос, собранных в накосник (?) (см. рис. 5, 20; 8, 27).
Сапоги представляют собой важную часть комплекса одежды. На изображениях они часто скрыты кафтаном,
поэтому лишь иногда можно судить об их высоте (см. рис. 10, 72, 23, 25) - до колена или ниже, особенностях -
с косо срезанным голенищем (рис. 10, 23). Обувь кочевников специфична и должна отвечать определенным
требованиям: «...езда на коне с появлением стремян обусловила наличие в обуви толстой подошвы, которая не
утомляла ногу..., когда требовалось долго стоять на стременах; плотного голенища, предохранявшего голень от
стирания о ремень стремени; различных по высоте передка и задка голенища, чтобы не подтирать коленную
часть, и загнутого носка, который был удобнее прямого» [Василевич, 1963, с. 53]. Надо думать, что сапоги
древних тюрок соответствовали подобным требованиям и представляли собой мягкие бескаблучные выво-
ротные сапоги типа ичигов. Единственная находка сапога «из войлока с войлочной простеганной подошвой
и загнутым голенищем» отмечена в погребении Катанда I (к. 8) на Алтае [Гаврилова, 1965, с. 54]. В захороне-
нии VI-IX вв. Тош-Башат (к. 114) в Киргизии зафиксированы остатки сапог [Винник, 1963, с. 84]. Это две по-
дошвы из пяти-семи слоев кожи, с задниками. Носки сапог заостренные и слегка загнутые вверх. Близки по
характерным особенностям кожаные сапоги из раннесредневекового погребения 10 в области Лобнора [Литвин-
ский, Лубо-Лесниченко, 1995, с. 83, табл. 6, 7]. Это высокие (52-53 см) сапоги без каблуков, с заостренным нос-
ком и значительно более высоким передним краем голенища. Такую форму и характерные особенности сапог
подтверждают изображения Восточного Туркестана [Литвинский, Лубо-Лесниченко, 1995, с. 86, табл. 6, 9].
В шести погребениях рассматриваемой серии обнаружены «наборы» из двух обувных пряжек и наконеч-
ников ремней. Ими сапоги перетягивались у щиколотки. Изготовленные из бронзы или серебра, в целом они
однотипны, лишь оформление наконечников ремней отличается разнообразием. Одна пара наконечников из
кургана 11 могильника Балык-Соок I украшена бирюзовыми вставками (табл. 129, 1, 2). В одном нарушенном
погребении (Уландрык I, к. 10) зафиксированы три пряжки и наконечника ремня (табл. 4,13, 15, 17-20), а также
дополнительная деталь-украшение (табл. 4, 14). Последняя находит единственную известную нам аналогию
на территории Саяно-Алтая в материалах погребения кургана 2 памятника Катанда-3, где она была найдена
в районе голени [Мамадаков, Горбунов, 1997, рис. III, 27, 23]. Из числа аналогов, удаленных территориально,
можно упомянуть такие же бляшки в виде «трилистника» в мохэских дальневосточных материалах [Деревян-
ко Е.И., 1987, табл. XVI, 7]. Это вполне согласуется с выводом о заимствовании мохэсцами характерных пред-
метов торевтики у древних тюрок [Деревянко Е.И., 1987, с. 77]. В другом захоронении (Барбургазы I, к. 20)
в районе щиколоток сохранились остатки кожаных сапог и ремешков (табл. 73, 13-16). Это два фрагмента
(7,0 х 10,5 и 11 х 12 см) толстой одинарной кожи. Однако внутри по всей ее площади отмечен толстый войлок.
А, как известно, обувь кочевников была кожаной, зимой - с войлочным чулком [Василевич, 1963, с. 53]. Ал-
тайцы также использовали войлочный чулок в кожаных сапогах [Потапов, 1951, с. 22], а сапоги с войлочными
ноговицами найдены в Мощевой Балке на Кавказе [Иерусалимская, 1992, с. 17]. На одном куске кожи есть длин-
ный (около 37 см), обернутый вокруг ремешок (ширина 0,8-0,9 см). Форма целого изделия не восстанавливает-
ся, однако можно предположить, что голенище сшили из двух кусков. Часто наконечники ремней не проходят
в пряжки (Балык-Соок I, к. 11; Барбургазы II, к. 9). Это свидетельствует о том, что изначально они предназнача-
лись только для ослабления натяжки и полностью не вытаскивались. Такие же обувные пряжки и наконечники
ремней найдены в слое третьей четверти VIII в. в Пенджикенте [Распопова, 1979, рис. 1,14, 15; 5, 73]. При этом
их оформление в деталях совпадает с некоторыми экземплярами из древнетюркских погребений (табл. 73, 7, 8).
Примечательно, что самый распространенный и старинный вид обуви на мягкой подошве у якутов - торба-
за - имел пришитые медные пряжки на коротких ремешках и обвязывался вокруг щиколотки завязками [Гав-
рильева, 1998, с. 53, рис. XXII, XXV]. Мягкие кожаные сапоги тувинцев и ряда других народностей Саяно-Ал-
тайского нагорья завязывались у щиколотки ремешком [Дьяконова В.П., 1975, с. 126]. Металлические детали
обуви имели и декоративное назначение. Так, ремешки сапог из Мощевой Балки кроме пряжек и наконечников
47
украшали накладками, инкрустированными стеклом [Ковалевская, 1981, с. 86]. Кроме того, не каждое муж-
ское древнетюркское погребение содержит такие находки. Не имела обувных пряжек и наконечников ремней
и женская обувь (ни в одном женском захоронении они не найдены), что позволяет предположить существова-
ние простых, не перетянутых ремешками сапог.
Сапоги с высокими голенищами, доходившими до колен, были еще одним элементом костюма «варваров» -
древних тюрок. Он был заимствован и повсеместно распространился в Танском Китае [Крюков, Малявин,
Софронов, 1984, с. 157-158]. В танских источниках часто упоминаются сапоги черного цвета. В эпоху ранней
Тан сапоги стали составной частью церемониальной придворной одежды. У китайцев мужская обувь прак-
тически не отличалась от женской вплоть до IX-X вв. [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 158]. Думается,
что у древних тюрок тоже отсутствовала дифференциация обуви на мужскую и женскую.
2.8.	НАБОРНЫЕ ПОЯСА
Наборный пояс является важнейшим элементом костюма древних тюрок. Наряду со своим прямым назна-
чением он играл роль украшения и знака воинского отличия. Пояс и детали поясной гарнитуры заняли значи-
тельное место в трудах, посвященных материальной культуре древних тюрок [Гаврилова, 1965; Овчиннико-
ва, 1990], а также выступали в качестве предмета специальных исследований [Ковалевская, 1979; Добжан-
ский, 1990]. Совершенно справедливо пояс рассматривался как своеобразный «паспорт», показатель социаль-
ного положения его владельца, по нашему мнению, значительно более важный, чем собственно одежда. Кро-
ме того, во многих случаях наборные пояса, благодаря характерному оформлению деталей, могут выступать
в качестве самостоятельной, датирующей категории предметов.
Коллекция полных наборных поясов из представляемых погребений насчитывает 11 экземпляров (в трех
из них количество накладных блях из-за плохой сохранности не устанавливается). Кроме того, в двенадцати
захоронениях, наряду с основным, зафиксированы остатки второго «боевого» пояса*. В семи нарушенных
погребениях найдены отдельные части поясов (пряжки, наконечники и т. д.). Впрочем, некоторые из них могут
быть отнесены к уздечным наборам. Как известно, по технологии изготовления, форме и размерам детали по-
яса и узды достаточно сходны.
Наборные пояса, найденные in situ, можно разделить на 6 основных типов. Признаками для выделения
типа служат форма блях, их определенное сочетание, а для варианта - специфические дополнительные детали.
Некоторые типы (V и VI) условны, т. к. эти поясные наборы единичны. К ним можно добавить характеристику
отдельных предметов поясной гарнитуры, типологии которых разработаны другими исследователями [Кова-
левская, 1979; Распопова, 1979, 1980; Овчинникова, 1990]. Все это позволяет судить о технологии их изготов-
ления, датировке и т. д.
Тип I. Вариант а включает пояса, состоящие из трех видов накладных блях: прямоугольных, сегментовид-
ных (полуовальных, со срезанным нижним краем) и блях типа лунниц. Насчитывает 2 экз. из погребений Ак-
Кобы (кург. у изв.) (рис. 12, 2) и Барбургазы II (к. 9) (рис. 12, 3). Бляхи поясов этого типа гладкие, без орнамен-
та, с прорезями для подвесных ремешков. Все они имеют шпеньки для крепления к кожаному поясу и заднюю
пластину. Изготовлены из бронзы (?) или сплава, внешне напоминающего т. н. белый металл - оловянистую
бронзу. Подвесных ремешков насчитывается от одного до трех.
Вариант б. При наличии блях, характерных для варианта а, пояс из погребения Балык-Соок I (к. 11)
дополнительно снабжен четырьмя бляхами «переходной» формы от прямоугольных к сегментовидным,
т. е. с дугообразной верхней стороной (рис. 12, 7). Они выполнены из серебра. Пояс имеет 7-8 подвесных ре-
мешков с обоймами. Миниатюрные сердечковидные бляшки украшали подвесные ремешки двух поясов этого
типа (рис. 12, 7, 2). Прямой аналогией подобной комбинации блях служит пояс из погребения Туяхта (к. 4)
на Алтае [Евтюхова, Киселев, 1941, табл. III].
Тип II. Пояса, включающие два вида накладных блях: прямоугольные и сегментовидные. Насчитывается
2 экз. из погребений Джолим I (к. 9) и Талдуаир I (к. 6). Один наборный пояс (рис. 13, 2) отнесен к этому типу
условно, т. к. не все его бляхи сохранились. Не исключено, что он относится к первому типу. Бляхи сделаны
из бронзы (?) и снабжены двумя подвесными ремешками. Отличительной чертой второго пояса (рис. 13, 3)
является то, что его детали выполнены из железа.
Наконечники и пряжки таких поясов однотипны. Пряжка представляет собой шарнирное соединение:
на оси укреплены рамка, язычок и щиток. Щиток пряжки прямоугольный, овальный на конце. Наконечники
* Подробно они будут рассмотрены в главе «Вооружение и военное дело».
48
Рис. 12. Разнотипные поясные наборы.
поясов с прямым основанием и округлым завершением. Подобные пряжки и наконечники были наиболее рас-
пространены в VHI-IX вв. Как и основные типы бляшек (прямоугольные, сегментовидные, лунницы и др.),
они находят многочисленные аналогии в четко датированном слое VIII в. в Пенджикенте [Распопова, 1979,
рис. 1,3, 5]. Пояса типов I и II с подобной комбинацией блях выступают в качестве наиболее распространенных
в древнетюркскую эпоху и могут быть датированы концом VII—IX вв., а пояс с железными бляхами - до X в.
включительно. Они находят многочисленные аналогии как на территории Алтая (Катанда II, к. 5 [Гаврилова,
1965, рис. 7]; Курай II, к. 3; Туяхта, к. 4 [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 15, табл. III]; Узунтал I, к. 2 [Савинов,
1982, рис. 5, 17]), так и в сопредельных регионах: Кузнецкой котловине (мог. Сапогово, к. 12-14 [Илюшин
и др., 1992, рис. 34, 35, 38]), Восточном Туркестане (Ярхото [Литвинский, 1995, табл. 32]). Изображения пря-
моугольных и сердцевидных блях, а также лунниц часто встречаются на древнетюркских изваяниях (см. рис. 5,
14, 15', 8,4; 9,13, 18). Большинство исследователей [Распопова, 1965, с. 90; Амброз, 19716, с. 123; Добжанский,
1990, с. 37] отмечают смену на рубеже VII—VIII вв. типов и орнаментации поясных украшений и преобладание
блях-оправ прямоугольной и сегментовидной форм с прорезями.
Особого внимания заслуживает наборный пояс из железных блях (рис. 13, 3). Изготовление поясной гарни-
туры, а также некоторых других категорий предметов из железа (узды, деталей колчана), следует рассматри-
вать как важный хронологический признак конца I тысячелетия. И хотя железные части пояса найдены в слое
третьей четверти VIII в. [Распопова, 1980, с. 92], наиболее вероятная его датировка - IX-X вв. Наборные пояса,
состоящие из железных блях геометрических форм, обнаружены в могильнике Сапогово (к. 19) [Илюшин и др.,
1992, рис. 49-51]. Находки отнесены ко второй половине VIII - первой половине IX в.
Тип III. Включает пояс из погребения Юстыд I (к. 8) с бляхами сердцевидной формы, а также с фестонча-
тыми накладными бляхами или изделиями т. н. портальной формы (рис. 12, 4). Бляхи бронзовые, с позолотой
и растительным орнаментом в виде полупальмет и волют. Накладки портальной формы имеют прорезь для под-
весных ремешков. Интересен и наконечник ремня с фигурными очертаниями. Подобные пояса значительно ме-
нее многочисленны, по сравнению с изделиями первого и второго типов. Они могут быть датированы VIII—IX вв.,
т. к. бляхи такой же формы найдены в слое первой четверти VIII в. в Пенджикенте [Распопова, 1980, рис. 63,
8, 10, 77]. Прямой аналогией такому поясу на Алтае является находка в Узунтале [Савинов, 1982, рис. 6, 7]. Их
сближает одинаковый орнамент и позолота. Бляхи портальной формы найдены в древнетюркских погребениях
Кокэль-22 в Туве [Вайнштейн, 19666, табл. V, 6-5] и Катанда II (к. 2) на Алтае [Гаврилова, 1965, рис. 9, 6].
49
Рис. 13. Разнотипные поясные наборы.
Наборный пояс, включающий такие же фестончатые накладные бляхи, обнаружен и в мохэском могильнике
Чалиба (м. 19) в Северо-Восточном Китае [Нестеров, Алкин, 1999, с. 169, рис. 7, 2, 3]. Как и юстыдские бляхи,
они выполнены из бронзы, позолочены и имеют такую же орнаментацию. Исследователи датируют это погре-
бение VIII в. [Там же, с. 173]. Однако в этом же могильнике (м. 10) обнаружены неорнаментированные пояс-
ные бляхи портальной формы. Для данного погребения получена радиоуглеродная дата - 619-626 гг. [Там же,
с. 171], что позволяет отнести бытование подобных блях к более раннему периоду - VII в.
Тип IV. Представлен поясом из погребения Юстыд XXIV (к. 13). Он снабжен прямоугольными бронзовыми (?)
бляхами с фестончатыми краями и лунницами (рис. 13, 7). Пояс имеет 11 подвесных ремешков с миниатюр-
ными наконечниками и небольшими бляшками с фестончатыми краями. Отличительными чертами пояса этого
типа служат вырезные, фестончатые края бляшек, наличие двух лировидных подвесок и двух блях в виде бычь-
ей морды, а также декоративная подкладка из желтого неорнаментированного шелка с кожаной аппликацией.
Последняя пришита и привязана к кожаной основе пояса. Она выполняла роль подкладки небольшой кожаной
сумочки. Обычай поддевания под пояс и предметы носимые за поясом, подклада-ткани с тем, чтобы одежда не
портилась, был известен у средневековых китайцев [Сычев Л.П., 1958, с. 98]. Первоначально длина пояса, оче-
видно, составляла 1 м. Лировидные подвески различны по форме: у одной из них более длинный наконечник
и значительно меньший круг основания. Они подвешивались на одном ремешке с бляхами в виде морды быка
и располагались на боку. Подвесные ремешки, продетые в прорезь блях, фиксировались обоймами. Задняя
пластина накладных блях и щиток пряжки - железные. Фигурные края имеет и наконечник ремня. Предпочти-
тельным кажется предположение о том, что лировидные бляхи служили знаком социального статуса человека
[Добжанский, 1990, с. 42; Овчинникова, 1990, с. 38]. Очевидно, такое же назначение имели подвесные бляшки
несколько иной формы третьей четверти VIII в. из Пенджикента [Распопова, 1980, рис. 63, 32, 33].
Примеров подобного оформления блях с вырезными краями немного. Близкий по оформлению пояс выбит
на одном из древнетюркских изваяний Алтая - знаменитом «Кезере» [Кубарев В.Д., 1984, табл. XX, 727]. Такие
же вырезные края имеют прямоугольные поясные бляхи из могильника Сапогово (к. 19) в Кузнецкой котловине
[Илюшин и др., 1992, рис. 51]. Датирующими признаками пояса может считаться большое количество под-
весных ремешков и лировидные подвески. Они получили наибольшее распространение в период Уйгурского
каганата (с середины VIII в.) и бытовали в IX-X вв. [Евтюхова, 1952, с. 109; Добжанский, 1990, с. 42; Овчинни-
50
кова, 1990, с. 38]. Каменные изваяния с большим количеством подвесных ремешков и лировидными подвесками,
а также с сосудами в обеих руках, причисляются исследователями к уйгурским памятникам [Кызласов Л.Р., 1969,
с. 82]. Неожиданно наиболее яркую и удаленную аналогию мы находим в материалах Корсаковского могильника
(п. 279) на Дальнем Востоке [Медведев В.Е., 1985, рис. 1]. Это целый наборный пояс, включающий прямоуголь-
ные фестончатые бляхи с прорезями и три абсолютно идентичные лировидные подвески (набор дополняют 5 «бу-
бенчиков»). Основным отличием этого пояса от юстыдского является отсутствие большого количества подвесных
ремешков и их наконечников, а также блях-лунниц. По данным В.Е. Медведева [1985, с. 155,159], погребение 279
Корсаковского могильника принадлежало мальчику и датируется первой половиной X в.
Поясные бляхи с фестончатыми очертаниями обнаружены и в других дальневосточных памятниках [Де-
ревянко Е.И., 1987, табл. XVI, 29]. Тем не менее, юстыдский пояс по вхождению в погребальный комплекс,
содержащий китайский шелк с драконами в медальонах, можно датировать первой половиной VIII в.
Тип V. Включает пояс, состоящий из бронзовых блях трех видов (Талдуаир I, к. 7; рис. 13, 4): прямоуголь-
ных с прорезью; небольших прямоугольных (длинная сторона по вертикали); в виде колечка. Необычными
следует признать последние два образца. Они не имеют аналогов ни в изобразительных материалах, ни среди
археологических находок. Наличие в комплексе прямоугольных блях с прорезью, а также блях нестандартной
формы, позволяет отнести этот пояс к IX-X вв. Судя по сохранившимся шелковым тесемкам и кожаным ре-
мешкам, вещи могли подвешиваться, в том числе, путем обвязывания вокруг ремня.
Тип VI. Насчитывает два пояса из погребений Юстыд XII (к. 29) (рис. 12, 5) и Ташанта III (к. 10) (рис. 14,
15, 16). Их объединяют небольшие размеры бляшек, квадратная форма, отсутствие прорезей. Однако пояса
обладают и существенными отличиями. Один из них (см. рис. 12, 5) состоит из 18 серебряных бляшек (разме-
ры 1,3 х 1,5 см). В центре - орнамент в виде прописной буквы «X». Бляшки крепились при помощи двух длин-
ных шпеньков, которые загибались с противоположной стороны ремня: прием, резко отличающий этот пояс от
других изделий. Пряжка и наконечник пояса, от которых зафиксированны только окислы, выполнены из железа.
Подобный пояс не имеет прямых аналогий на Алтае и в сопредельных регионах. Можно лишь упомянуть изобра-
жение небольших по размеру бляшек пояса на древнетюркском изваянии из Хара-Яма в Монголии [Кубарев В.Д.,
1995, рис. 1]. На нем бляхи тоже квадратные, однако расположены они ромбически. Несомненно, такие пояса
с необычными и небольшими бляшками принадлежали богатым и знатным членам общества. В пользу этого сви-
детельствует остальной сопроводительный инвентарь погребения Юстыд XII (к. 29), а также оградка аютинского
типа (т. е. со рвом и валом), у которой установлено изваяние с подобным поясом. По предметному комплексу,
в который входит этот пояс, его можно датировать VIII—IX вв.
Уникальным следует признать второй пояс данного типа. Его бляшки сделаны из спрессованного органи-
ческого материала (размеры 2 х 2 см). Удалось установить форму и орнамент бляшек (рис. 14, 75), однако их
количество неизвестно. Вероятно, подобные детали пояса покрывали сверху листовым золотом или серебром.
Аналоги таких бляшек по форме, размерам и орнаментации в древнетюркских материалах отсутствуют, однако
с ними очень схожи бляшки из катакомбного могильника VII - начала VIII в. Чир-Юрт на Кавказе [Ковалев-
ская, 1996, рис. 3, 31], а также из ряда аварских погребений Центральной Европы (например, Гатер (Gater),
м. 51) [Marosi, Fettich, 1936, fig. 28, 2, 3]. В последнем случае бляшки выполнены в той же технике тиснения,
а их орнаментация достаточно близка ташантинским.
Особого внимания заслуживает и пряжка пояса, которая резко отличается от серии в целом однотипных
пряжек. Это бронзовая односоставная литая пряжка со щитком в виде четырех вогнутых спиралевидных круж-
ков и мысиком. В пряжке имеются отверстия, в том числе для язычка. Наиболее близкой аналогией может счи-
таться случайная находка из Херсонеса. Она принадлежит к овальнорамчатым пряжкам со щитком варианта 23
и отнесена к VI—VIII вв. [Ковалевская, 1979, с. 29, табл. XII, 12].
Как уже упоминалось, отдельные части поясов встречены ещё в семи погребениях. В одном из них (Бике I,
к. 9) обнаружены остатки плохо сохранившегося пояса, состоявшего из железных блях (рис. 14,1-3). Они неболь-
шие по размерам, подквадратной формы, в центре имеют отверстие (см. рис. 14, 7, 2). Количество блях устано-
вить не удалось. Материал изготовления и форма свидетельствуют о поздней датировке пояса - IX-X вв. Остатки
двух поясов - сегментовидные и сердцевидные бляхи (Уландрык I, к. 10; рис 14, 6), лунницы (Барбургазы III,
к. 7; рис 14, 34-36) - могут быть отнесены к уже выделенному типу I. При этом бляхи одного пояса (см. рис. 14, 6)
бронзовые, а наконечник и щиток пряжки - железные.
Детали другого пояса (рис. 14, 34-36) выполнены из серебра. Части ещё двух поясов (Боротал I, к. 82;
рис. 14, 7-10, Балык-Соок I, к. 19; рис. 14, 33) в равной степени могут принадлежать к типу I или II. Интересны
три поясные (?) бляшки-подвески (рис. 14, 7, 8, 10). На одной из них сохранилась подвеска-крючок с шариком
на конце. Сами бляшки выполнены в виде цветка с тремя лепестками (рис. 14, 7, 8). Близкая по форме «пряжка
со шпеньком» известна по материалам погребения могильника Кудыргэ (к. 11) [Гаврилова, 1965, с. 25]. Однако
51
Рис. 14. Поясная гарнитура.
52
обе эти находки не проясняют назначение подобных бляшек-подвесок. Вероятно, накладками от пояса следу-
ет считать и т. н. четырехшариковые бляшки (Балык-Соок I, к. 10; рис. 14, 18-21), несколько миниатюрных
наконечников (рис. 14, 23-29), пряжку (рис. 14, 30), фестончатую бляху с несомкнутыми краями (рис. 14, 22).
Последняя, возможно, соответствует бляхам портальной формы поясов типа III. Все они обнаружены в пот-
ревоженном погребении. Часть из них могла использоваться в сбруйном наборе. Четырехшариковые бляшки
находят аналогии в Кудыргэ (к. 11, 13, 22) [Гаврилова, 1965, с. 25, 26]. В целом типична форма наконечников
ремней (рис. 14, 5, 13, 14) и пряжки (рис. 14, 4) из двух других погребений - Уландрык III, к. 5 (рис. 14, 4, 5),
Юстыд XII, к. 14 (рис. 14, 13, 14). Они тоже, вероятно, относятся к поясу. Однако остается неясным способ
крепления язычка к данной пряжке.
Представляется, что металлические детали пояса отливали на месте, за редкими исключениями. В пользу
этого свидетельствует техника крепления деталей наиболее распространенных поясов - блях-оправ. Штифты
блях, продетые сквозь ремень, с его оборотной стороны приклепывались или припаивались к пластине. Други-
ми словами, в задачу мастера входила не только отливка определенного количества блях, наконечников и пря-
жек, но и собственно закрепление их на кожаной основе, т. е. изготовление уже готового пояса. Учитывая осо-
бенности каждого пояса (количество блях, их оформление и пр.), следует предположить, что их изготавливали
по индивидуальным заказам на месте, а не импортировали как некую стандартную продукцию из отдаленных
областей. Подавляющее большинство древнетюркских металлических украшений поясной и уздечной гарни-
туры выполнено с использованием технологии литья по воску с потерей формы, которая была распространена
в евроазиатских степях второй половины I тыс. [Laszlo, 1970, S. 88, 89; Конькова, Король, 2001, с. 95]*.
Материал для изготовления предметов поясной гарнитуры различен. Судя по всему, чаще всего это был сплав -
оловянистая бронза, внешним видом напоминающая серебро (см. Приложение 2). Подобное использование спла-
вов бронзы следует считать характерной технологической чертой для большинства раннесредневековых кочев-
нических культур Евразии. Например, анализ состава металла, из которого выполнены украшения из могильника
Мощевой Балки (VIII—IX вв.), показал, что подавляющее большинство изделий выполнены из сплава бронзы
с тем или иным процентным содержанием цинка и других металлов [lerusalimskaja, 1996, S. 80-81]. Добавление
цинка облегчало плавку металла (понижало температуру плавления) [lerusalimskaja, 1996, S. 80-81]. Использова-
ние именно сплавов со значительными примесями олова, мышьяка, свинца и других металлов при литье предме-
тов торевтики было характерно для чжурчжэньской культуры Приамурья второй половины XII - середины XIII в.
[Медведев, Малахов и др., 1998]. Не исключено, что на использование кочевниками оловянистой бронзы оказа-
ло влияние китайское художественное литье, т. к. именно в Китае было распространено производство изделий
изт. н. белого металла. Для китайских изделий на примере зеркал было установлено, что серебристый верхний слой-
это не результат лужения оловом, а естественная патина, состав и состояние которой зависят от составляющих,
примеси и условий нахождения [Богданова-Березовская, 1975, с. 134].
Иногда бронзовые изделия позолочены, очевидно, с помощью амальгамирования. Именно амальгамирова-
нием изготавливалась золотая фольга пазырыкцами на Алтае [Щербаков, Рослякова, 2000, с. 181]. Подобный
способ нанесения золотого покрытия установлен, например, и для бронз чжурчжэньской культуры [Медведев,
Малахов и др., 1998, с. 42]. Значительно реже встречаются пояса, бляшки которых выполнены из серебра или
железа. Известны и поясные бляшки, вырезанные из кости и повторяющие формы металлических изделий
[Алтай.., 1995, fig. 160]. Очевидно, материал, из которого изготовлены поясные бляхи, может нести допол-
нительную информацию о социальном статусе и имущественном положении его владельца. Так, например,
* В отличие от центральноазиатского региона, в аварских памятниках Карпатской котловины обнаружено несколько
погребений мастеров-литейщиков по изготовлению предметов торевтики (блях поясов и узды, серег и т. п.) [Laszlo, 1970,
S. 79-80]. Интересен тот факт, что все они локализуются в связующих пунктах - на перекрестках дорог, либо вдоль тор-
говых и иных путей (на берегах рек или вдоль римских дорог). Надо полагать, что такая закономерность в расположении
мастерских была характерна также для Южной Сибири и Центральной Азии. Особенно интересно аварское погребение ли-
тейщика из Кунсцентмартона (Kunszentmarton), которое позволяет представить набор инструментов и форм, а также судить
о технологии изготовления бронзовых, серебряных и золотых изделий. Так, в частности, здесь найдено более 40 моделей-
образцов для производства деталей от восьми различных поясов, по меньшей мере, от трех разновидностей уздечных блях,
формы для производства серег. Наличие весов и гирек говорит о том, что этот мастер изготавливал украшения не только из
бронзы, но и из драгоценных металлов [Laszlo, 1970, S. 80]. По мнению Г. Лашло, для производства одной псевдопряжки
мастеру требовалось около 10 различных литейных форм и от 27 до 30 рабочих операций [Laszlo, 1970, S. 82].
Техника литья по воску с потерей формы была менее трудоемкой и предполагала серийное производство. При этом
бляшки несколько отличались друг от друга по размерам и некоторым деталям. Возникновение такой техники литья связы-
вают с Южной Сибирью и Центральной Азией [Laszlo, 1970, S. 92].
53
китайским чиновникам того или иного ранга полагалось носить пояса, накладки которых были выполнены И2
строго определенного материала - золота, кости носорога, серебра. Простолюдины носили пояса с железными
бляшками [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 156].
Неоспоримым фактом в пользу местного производства большинства предметов торевтики в древнетюркскук
эпоху (в первую очередь поясной и уздечной гарнитуры) выступает тождественность главных рудных компонен-
тов - примерное соотношение содержания этих металлов как в природных рудах Алтая, так и в рассматриваемых
археологических артефактах (см. Приложение 2). И хотя был предпринят лишь предварительный анализ элемен-
тного состава бронзовых и серебряных изделий из тюркских погребений, этот вывод очевиден уже сейчас.
Другой, менее распространенной, технологией изготовления украшений пояса и узды у древних тюрок
сосуществовавшей с литьем, была техника тиснения штампом, известная еще в эпоху ранних кочевников. Об-
ращает на себя внимание тот факт, что подобной техникой выполнены изделия нестандартных для древних
тюрок VII-VIII вв. «западных» форм - например, небольших квадратных бляшек без прорезей (рис. 14, 75)
бляшек в виде псевдопряжек [Мамадаков, Горбунов, 1997, рис. X, 3] и цветка (табл. 31, 1-3, 5-7; 66, 3)
Не вызывает также сомнений местное изготовление украшений, выполненных техникой тиснения, найденных
в древнетюркских погребениях. Одной из характернейших черт этой техники у древних тюрок было исполь-
зование легкого органического вещества в качестве основы (наряду с бронзовой), тогда как согдийские и авар-
ские мастера преимущественно изготавливали бронзовую основу [Laszlo, 1970, S. 84; Беленицкий, Распопова
1980, с. 215]. Техника тиснения и штамповки была известна в Согде в VII-VIII вв. [Беленицкий, Распопова
1980, с. 217]. Так, в Пенджикенте, в слоях VII-VIII вв. найдено несколько бронзовых матриц для тиснение
тонкого листа, а также сами тисненные бляшки, покрытые золотой или серебряной фольгой [Там же, с. 215]
Авары Восточной и Центральной Европы также широко применяли технику тиснения [Laszlo, 1970, S. 84,
Buschhausen, 1996, S. 242]. В аварских погребениях VI—VIII вв. представлены многочисленные детали поясной
и уздечной гарнитуры из тисненного золотого или серебряного листа, а также собственно матрицы [Laszlo
1970, S. 84, Abb. 83-85]. В целом, технология изготовления предметов украшений не может рассматриваться
как этнокультурный дифференцирующий признак. Большинство технических приемов для производства пред-
метов торевтики использовалось с древности очень многими народами.
Часто сохраняется кожаная основа пояса. Она представляет собой толстую кожаную полосу (средняя ши-
рина 2,5-2,8 см), сложенную вдвое и с изнанки прошитую сухожильными нитями. На лицевой стороне основа
украшена, как правило, тремя-четырьмя продольными полосами тиснения. Прием украшения кожаного ремня
тиснением мы находим и на детальных изображениях пояса в настенной живописи Восточного Туркестана
[Gabain, 1973, Abb. 162]. На многих поясах различимы следы починки: включение в комплекс других, не-
сколько отличных блях; скрепление некоторых блях при помощи кожаных полосок; вторичное использование
пряжки и наконечника ремня путем нашивания на новую кожаную основу (с частичным сохранением старой'
и т. д. Интересно, что небольшие накладные бляшки на поясах различных типов (если таковые имеются в составе
наборного пояса) всегда располагаются у наконечника ремня и служат для фиксации язычка пряжки. Они разли-
чаются по форме: сердцевидные (табл. 18, 6, 7), типа лунниц (табл. 129, 5), в виде круга (табл. 104, 8).
Таким образом, все рассмотренные наборные пояса и детали поясной гарнитуры вписываются в хронологи-
ческие рамки второй половины, конца VI-Х вв. Наиболее распространенными можно считать пояса типов I и II
в которых использованы бляхи геометрических форм с прорезями. Чаще всего они не орнаментированы. Вместе
с тем, остатки поясов, украшенные бляшками прямоугольной и сегментовидной форм с прорезями, обнаружень
в нескольких погребениях Северо-Западного Китая [Распопова, 1999, с. 24, 25, рис. 24, 25]. Согласно эпитафии
наиболее раннее из этих погребений относится к 610 г. Менее распространенными следует признать пояса типе
III, т. е. с бляхами портальной формы. Они, как правило, орнаментированы, с позолотой. По приведенным анало-
гиям, пояса типов I—III, за исключением наборного пояса из железных блях, датируются серединой или концом
VII-VIII вв. Вариантом поясов с геометрическими бляхами является пояс типа IV. Он выделен в отдельный тиг
на основании иной комбинации блях и их вырезных краев. По сопроводительному инвентарю этот пояс може!
быть отнесен к первой половине VIII в. Уникальны пояса типа VI, которые, вероятно, принадлежат к середи-
не VII-VIII в. Квадратные бляшки небольших размеров без прорезей чрезвычайно редки и, несомненно, служили
показателем высокого социального статуса владельца.
В более поздний период (IX-X вв.) при сохранении некоторых характерных элементов (например, геомет-
рических блях с прорезями), появились новые существенные признаки. Это добавление блях нестандартных
форм (тип V), а также изготовление деталей пояса из железа. При этом железные бляхи одного из поясое
(рис. 14, 7, 2) по небольшим размерам и форме (подквадратные) близки поясам типа VI. Не исключено, что пе-
реход к производству деталей пояса из железа был обусловлен серебряными и медными сырьевыми кризисами
конца I - начала II тыс., с которыми связывают переход к технологии тиснения [Конькова, Король, 2001, с. 97].
54
Обычай украшения пояса накладными металлическими бляхами определенных специфических форм (гео-
метрических, лунниц и т. д.), со свешивающимися ремнями и предназначенными для подвешивания различ-
ного рода предметов, отмеченный на территории всей Евразии, несомненно, связан с древними тюрками. Так,
к выводу о заимствовании наборного пояса согдийцами у тюрок, о сильном влиянии и наличии тюркских
элементов в согдийском наборном поясе пришла В.И. Распопова [1965, с. 78; 1980, с. 95]. Она подчеркнула осо-
бую близость поясных наборов VII—VIII вв. Сибири, Семиречья и Согда. Тюркский пояс с металлическими на-
кладками и подвесными ремешками, как один из важных элементов «варварского» костюма, был заимствован
и получил широкое распространение и в Танском Китае [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 155-157]. Как
в результате прямых торговых и дипломатических контактов, участия в военных действиях, так и посредством
Китая тюркский пояс получил распространение и в дальневосточном регионе, например, среди тунгусоязыч-
ных мохэсцев (мукри) [Деревянко Е.И., 1987, с. 71-77; Государство Бохай..., 1994, рис. 14, 7-4; 18, 1-4, 6-10,
14—17\> Нестеров, Алкин, 1999, рис. 7]. Этому также способствовала торговая деятельность согдийских купцов,
охватывавшая территорию Бохая, а позднее - тесные контакты с Уйгурским каганатом [Государство Бохай...,
1994, с. 33, 164-165]. У мукрийцев были известны пояса, набранные из блях-оправ с прорезями прямоуголь-
ных, сегментовидных, а также редких в собственно тюркских памятниках переходных между ними форм [Го-
сударство Бохай..., 1994, рис. 14, 7-4; 18, 7-4, 6-10, 14-17', Нестеров, Алкин, 1999, рис. 7]. Они, как правило,
не орнаментированы и выполнены из железа или бронзы.
Как на возможные прототипы тюркских поясов с металлическими бляхами, имеющими прорези для под-
весных ремешков, можно указать на поясные пластинчатые бляхи, бытовавшие в позднескифское время на
Алтае [Кубарев В.Д., 1987, с. 79-82, рис. 28, 11-15', 1991, с. 88, рис. 21, 8-10, 12, 75]. Это прямоугольные или
квадратные деревянные бляхи, чаще гладкие и лишь в некоторых случаях орнаментированные. Длина их сто-
рон 4-6 см. Как правило, в нижней части они имеют прорезь для подвесного ремня, а к поясу пришивались
посредством пары мелких отверстий. Набор включал в себя 3-4 поясные бляхи, которые представляли собой
имитации металлических изделий. Число блях и материал их изготовления (золото, серебро, бронза) отража-
ли социальный и имущественный статус владельца, а общее количество могло достигать 9-13 экз. [Кубарев
В.Д., 1992а, с. 82-83]. Хронологически древнетюркским предшествуют и редкие экземпляры поясных блях
с прорезями, известные по материалам таштыкской культуры. Они имеют сегментовидную или овальную форму
и выполнены из железа [Вадецкая, 1999, табл. 9, 4; 87, 7].
Изображения животных в поясной гарнитуре древнетюркского времени чрезвычайно редки. Именно поэ-
тому к наиболее интересным деталям одного из наборных поясов (табл. 50, 6) относятся бляшки в виде морды
быка. Как известно, бык с древности почитался многими народами, в том числе и тюрко-монгольскими. На Ал-
тае в позднескифскую эпоху были известны изображения морды быка в качестве поясных украшений [Кубарев
В.Д., 1987, табл. IV, 2]. У хуннов, которые считаются предками многих тюрко-монгольских этносов Южной
Сибири и Центральной Азии, бык принадлежал к числу жертвенных животных [Бичурин, 1950, с. 144]. Черепа
и кости быка находят в хуннских погребениях [Коновалов, 1976, с. 164]. Морда быка или его фигура с поверну-
той анфас головой служили излюбленным орнаментальным мотивом именно на поясных ажурных пластинах
конца I тыс. до н. э. - начала I тыс. н. э. [Дэвлет, 1980]. Некоторые тюрко-монгольские народы, в частности
уйгуры, в мифологических представлениях ведут своё происхождение от быка. Он выступает как важный пер-
сонаж и в эпосе тюркоязычных народов Саяно-Алтая. Так, например, в алтайском эпосе чудовище-людоед
Делбеген ездит на синем быке [Суразаков, 1985, с. 35], а Кара-Таады (жена великана) - на черном быке [Маа-
дай-Кара, 1995, с. 90]. Бык часто ассоциируется с иным миром и связан с образами мифологических чудовищ.
Следует также отметить уздечные бляшки, найденные в Туве (Улуг-Хорум, к. 4) и относящиеся к тюхтятской
культуре [Кызласов, Король, 1990, рис. 44]. На них представлены фантастические полулюди-полуживотные
с рогами, которые, возможно, являются бычьими. Рога быка - наиболее значимая его часть. Во многих случа-
ях она заменяла и символизировала образ животного. Изображение бычьей морды может быть сопоставлено
с бычьими масками ламаистской мистерии цам.
Оформление наборного пояса, в особенности наличие бляшек в виде бычьей головы, возможно, подчерки-
вает уйгурское (?) происхождение его владельца. В любом случае он занимал достаточно высокое положение
в древнетюркском обществе.
На одном из представленных поясных наборов (табл. 104, 8) заслуживает внимания кожаный ремешок,
завязанный в узел без видимого окончания, т. е. бесконечный узел. Возможно, он служил оберегом.
Как известно, определенное количество блях, материал изготовления, а также, возможно, их орнаментация
свидетельствовали о социальном статусе обладателя пояса. В рунических памятниках иногда упоминается ко-
личество накладных блях - 42, 50 и т. д. [Васильев, 1995, с. 258, 263]. А так как число блях на поясе величина
постоянная - в среднем 25 (судя по поясам, сохранившимся in situ), то подобная цифра может получиться толь-
55
ко при учете всех металлических деталей пояса, включая подвесные ремешки. Именно последние, вероятно,
в течение жизни постепенно добавлялись к поясу, а их количество свидетельствовало о ранге владельца.
Наборный пояс является неотъемлемой частью именно мужского костюма. В качестве исключения следует
рассматривать нахождение его в женском погребении памятника Катанда II (к. 5) [Гаврилова, 1965, рис. 7]
и в детских захоронениях Катанды-3 (к. 7) [Мамадаков, Горбунов, 1997, с. 116] на Алтае и Монгун-Тай-
га-57-XXXVI в Туве [Грач, 19606, с. 32]. В подобных случаях эти пояса были мужскими, «пожертвованными»
по каким-либо причинам родственникам. Вывод о принадлежности кожаных наборных поясов, украшенных
бляшками, к мужскому костюму подтверждается и материалами раскопок тувинских погребений XVII-XIX вв.
Если в мужских захоронениях обнаружены остатки именно таких поясов, то в женских прослежены фрагмен-
ты поясов-опоясок, делавшихся из ткани [Дьяконова В.П., 1975, с. 126]. Не бесспорным кажется утверждение
о том, что лишь в трети древнетюркских погребений найдены пояса [Добжанский, 1990, с. 74]. Не учитывая
почти целиком ограбленные погребения, а также детские и женские, процент мужских захоронений с деталями
поясной гарнитуры довольно высок - около 60-70 %. Кроме того, далеко не всегда отсутствие пояса объясняет-
ся тем, что не все воины могли или имели право украшать свой пояс накладными бляхами [Добжанский, 1990,
с. 74]. Так, отсутствие некоторых вещей (в том числе пояса) в кенотафах может расцениваться как невозмож-
ность сопроводить символическое захоронение погибшего всеми его личными вещами. Пояса из драгоценных
металлов, как и одежда, могли быть желанным трофеем [Беленицкий, Распопова, 1980, с. 213] или выступать
в качестве дипломатического дара [Бичурин, 1950, с. 298].
2.9.	ПОЯСНЫЕ СУМОЧКИ
Наряду со многими функциями, пояс имел и чисто утилитарное назначение. К нему подвешивали различ-
ные необходимые предметы: сумочки, нож, оселок, кочедык, оружие (кинжал и палаш), иногда даже ложку
(в кожаном футляре она заправлялась за пояс). Эти вещи существенно дополняют костюм древних тюрок*.
Остатки поясных сумочек, а также предметов, связанных с ними, зафиксированы в девяти погребениях. В по-
давляющем числе случаев сохраняется железная основа сумочки - кресало (Юстыд I, к. 8; Юстыд XXIV, к. 13;
Джолин I, к. 9; Барбургазы II, к. 9; Ак-Кобы, у изв.; Балык-Соок I, к. 11, 19; Талдуаир I, к. 6), реже-шелк и кожа
(Уландрык I, к. 10; Юстыд XXIV, к. 13). По наличию или отсутствию лопастей кресала могут быть разделены
на два типа, а по форме - на варианты:
Тип I. Вариант а. Кресала с фигурными лопастями округлой формы. Средние размеры 6,0 х 8,5 см. Насчи-
тывается 4 экз. (рис. 15, 5, 6).
Вариант б. Кресало с фигурными лопастями прямоугольных очертаний. Размеры 5 х 5 см. Насчитывается 1 экз.
(рис. 15, 4).
Оба варианта в верхней части имеют пряжки для фиксации на подвесном ремешке. Пластины часто изог-
нуты. Кресала, обнаруженные ещё в двух погребениях (Юстыд I, к. 8; Балык-Соок I, к. 11), имеют плохую
сохранность и условно отнесены к типу I.
Тип II. Массивная пластина без лопастей, имеющая квадратные очертания и расширяющаяся в верхней части
(рис. 15, 7). Размеры 9 х 10 см. Края пластины загнуты и образуют бортик. Пластина снабжена двумя отверстия-
ми: верхнее, очевидно, служило для подвешивания, а центральное - для крепления кожаной части сумочки. Пос-
ледняя фиксировалась при помощи перекрученных кожаных ремешков и была сшита, вероятно, из трех частей.
Сумочка-кресало снаружи имела клапан, а кожаная часть - подклад из ткани. Среди немногочисленных аналогий
железным накладкам подобного типа можно назвать кресало, найденное в древнетюркском погребении Монгун-
Тайга 57-IX в Туве [Грач, 19606, рис. 19]. Железные кресала являются частой находкой в захоронениях и высту-
пают в качестве неотъемлемой детали древнетюркских изваяний. Наиболее распространенными следует считать
сумочки-кресала округлой «классической» формы типа I (вариант а). Железные накладки типа II встречаются
значительно реже. Сумочки-кресала, подобно рассмотренному сохранившемуся экземпляру, на лицевой части
имели кожаный «карман» с клапаном. О таком их устройстве свидетельствуют настенные росписи Пенджикента
(рис. 6, 10). В некоторых случаях на лицевой части подобной сумочки крепилась ажурная железная пластина
с прорезным орнаментом [Трифонов, 2000, рис. III, 4]. Сумочки-кресала всегда подвешивали на поясе с правой
стороны. Иногда их сверху украшали миниатюрными роговыми накладками (рис. 15, 20-23) либо серебряными
«чешуйками» (рис. 15, 12, 13, 18, 19). Сумочки-кресала изображены подвешенными справа к поясу у некоторых
мужских персонажей настенных росписей Балалык-Тепе [Альбаум, 1960, рис. 112, 113].
* Большинство из них будет рассмотрено в других главах.
56
Рис. 15. Поясные сумочки, сумочки-кресала и предметы, к ним относящиеся.
57
С левой стороны пояса в некоторых случаях крепились небольшие кожаные сумочки. Вероятно, остатки
подобной сумочки найдены в одном из погребений (рис. 15, 75). Ее форма не восстанавливается. По краям она
была обшита дополнительной полосой. Особого внимания заслуживает аппликация, в которой использова-
ны ткань и кожаные полоски. Остатки стеганной орнаментированной сумочки обнаружены в древнетюркском
захоронении Монгун-Тайга-58-Х в Туве [Грач, 1960а, рис. 67]. Очевидно, в кожаную сумочку вкладывалась
и пришивалась шелковая сумочка. Её вероятные размеры 6,0 х 4,0-4,5 см. Сшита она из орнаментированного
шелка фиолетового (?) цвета (рис. 15, 6). Сумочка имеет подклад.
Уникальной является кожаная сумочка прекрасной сохранности (рис. 15, 26). Её размеры 9,0 х 5,5-6,0 см.
Сумочка снабжена подкладом из желтого шелка и клапаном. На ней имеются четыре серебряных детали:
пряжка, «скоба», миниатюрная бляшка на задней стороне и фигурная большая бляшка - на лицевой. Частич-
но сохранился узкий ремешок для подвешивания сумочки, а также для фиксации клапана. К шелку подклада
двумя крученными двойными нитями пришита шелковая сумочка (размеры 7,5 х 6,0 см). Она сшита из двух
различных по орнаментации и окраске шелковых тканей: верхняя половина - фиолетовый шелк с расти-
тельным орнаментом (судя по всему, от образца шелка с драконами в медальонах), нижняя - полихромный
шелк, где на зеленоватом фоне выполнен желтый растительный орнамент. Привлекает внимание изображе-
ние «цветка» (рис. 15, 27). Сумочка украшена шестью декоративными узелками: по углам и в центре. Она
также снабжена подкладом. В ней были найдены скрученный в колечко конский волос (рис. 15, 24) и сверну-
тый вчетверо отрезок шелковой ткани (рис. 15, 25), размеры которого 19x6 см. Это шелк фиолетового цвета
с растительным орнаментом (не исключено, что от шелка с драконами в медальонах, найденного в этом же
захоронении).
Небольшие шелковые мешочки найдены и в других древнетюркских погребениях Алтая - Курай IV (к. 1),
Туяхта (к. 3,4) [Киселев, 1951, с. 538, 541, табл. LI], в материалах из замка на горе Муг [Oxus, 1994, fig. 80], в за-
хоронениях Мощевой Балки [Иерусалимская, 1992, с. 36; leruslimskaja, 1996, Abb. 22, 23, 78-81, 167, 200, 219],
Хасаутском могильнике, Эшкаконе, Нижнем Архызе [Малахов, Орфинская, 2001, с. 94]. Фигурная бляшка
с клапана кожаной сумочки близка такой же бляшке, происходящей из слоя третьей четверти VIII в. Пенджи-
кента [Распопова, 1979, рис. 3, 31]. Обращает на себя внимание тот факт, что шелковые мешочки у древних
тюрок шились практически всегда из двух видов орнаментированного шелка (табл. 51, 13) [Киселев, 1951,
табл. LI]. У шелкового мешочка с горы Муг, подобно экземпляру из юстыдского погребения, в верхней части
использован фиолетовый шелк с драконами в медальонах [Oxus, 1994, fig. 80]. Находка с горы Муг датируется
достаточно узко - конец VII - первая четверть VIII в.
Как известно, подобные кожаные и шелковые поясные сумочки использовались для ношения необходимых
мелких вещей, а также предметов магического свойства. Так, например, частыми находками в них являются
камешки кремня или горного хрусталя (рис. 15, 7, 8, 17), служившие в качестве огнива. Следует отметить также
комочки органического вещества (?), замшевую «куколку» с таким же комочком (рис. 15, 14), косточки минда-
ля* (рис. 15, 9-11), остатки трута, рыбьи позвонки** (рис. 15, 28, 29). Надо полагать, что косточки миндаля,
«куколка» и рыбьи позвонки выполняли роль амулетов. Подобное же значение имели три зуба человека и зуб
грызуна (?) в остатках шелковых мешочков из погребения Курай IV (к. 1) на Алтае [Киселев, 1951, с. 538].
Там также были найдены два кремня и остатки трута. Человеческие зубы, свернутая узкая шелковая ленточка,
перекрученные жгут и ленты, деревянная, заостренная на конце палочка зафиксированы в остатках пояс-
ных сумочек в погребении могильника Аргалыкты I (к. 15) в Туве [Трифонов, 2000, с. 146]. Интересно, что
в шелковом мешочке из Мощевой Балки обнаружено 7 сухих ягод и палочка лещины, сломанная надвое [Иеру-
салимская, 1992, с. 26]. Отрезок шелковой ткани из поясной сумочки в погребении могильника Юстыд XXIV
(к. 13) также, по-видимому, служил амулетом. Факты подобного использования лоскутов ткани известны
в этнографии народов Китая***.
* Миндаль малый (Amygdalus папа L.) является несъедобным и очень горьким. Наиболее вероятное его происхожде-
ние - Джунгарский Алатау. Определение сделано кандидатом биологических наук, старшим научным сотрудником ЦСБС
СО РАН В.С. Симагиным. Ядрышки миндального ореха («пянь таожэнь», «бадань») упоминаются как продукт, достав-
лявшийся в Китай в качестве дани из Средней Азии [Малявкин, 1989, с. 100]. Сладкие сорта употреблялись в пищу как
лакомство, а горькие применялись в китайской медицине [Малявкин, 1989, с. 312-313].
** Большой позвонок принадлежит щуке (Esox lucius), малый - налиму (Lota lota). Определение сделано кандидатом
биологических наук, старшим научным сотрудником Института систематики и экологии животных СО РАН Р.В. Бабуе-
вой.
*** Автор благодарит за информацию по этому поводу профессора Оцука Казуёси (Национальный музей этнологии
г. Осака, Япония).
58
Позвонок такой же крупной рыбы обнаружен в древнетюркском погребении Сабинка I (к. 1, м. 2) на терри-
тории Минусинской котловины [Савинов, Павлов, Паульс, 1988, с. 85, рис. 5, 7] и в кургане 10 Копёнского чаа-
таса культуры енисейских кыргызов [Евтюхова, 1948, с. 36]. Среди амулетов, встречающихся в могилах ранних
болгар на Волге, а также салтово-маяцкой культуры, отмечены позвонки крупных рыб [Плетнева, 1981, с. 78].
Подобные находки свидетельствуют о том, что кочевники Евразии, обладая сходной материальной культурой,
имели близкие мировоззренческие представления, а амулетами им служил примерно одинаковый набор предме-
тов. Этот факт объясняется миграцией части тюркоязычных кочевников в восточноевропейские степи.
Кроме уже перечисленных, поражают своей идентичностью амулеты в виде вырезанных из дерева кону-
сообразных или призматических предметов с гранями. Три подобных амулета были обнаружены в аланском
кожаном мешочке из Хасаута на Кавказе [Малахов, Орфинская, 2001, с. 97], а четыре таких же - в шелковом
мешочке из древнетюркского погребения Туяхта (к. 4) на Алтае и Копенского чаатаса (к. 6) в Хакасии [Киселев,
1951, с. 541, табл. LI]. Эти амулеты сближает также вырезанный на них косой крест.
Сопоставление шелковых мешочков из Мощевой Балки и других кавказских могильников алан с западно-
европейскими христианскими ладанками (реликвариями или филактериями), в которых хранились язычес-
кие обереги и апотропеи [lerusalimskaja, 1996, S. 125; Малахов, Орфинская, 2001, с. 94-95], представляется
нам неубедительным. Западноевропейские христианские ладанки значительно моложе шелковых мешочков
из кавказских могильников и относятся к ХП-ХШ вв., а их появление в Европе связывают со временем не
ранее X-XI вв. Существование сирийско-палестинских прототипов западноевропейским и аланским мешоч-
кам-реликвариям, в пользу которого высказалась А.А. Иерусалимская [1996, S. 125], является лишь гипотезой.
Таким же предположением остается высказывание о заимствовании аланами традиции ношения шелковых
мешочков-реликвариев из Византии [Малахов, Орфинская, 2001, с. 98]. К тому же, при анализе западноевро-
пейского материала сохраняется много неясностей: как использовались мешочки для христианских реликвий,
где их носили, что в них содержалось. На наш взгляд, учитывая многие другие соответствия в материалах
салтово-маяцкой и древнетюркской культур (уже рассмотренный кафтан, предметы вооружения и пр.), алан-
ские экземпляры с территории Кавказа следует сопоставлять именно с синхронными, а также несколько бо-
лее ранними шелковыми мешочками для хранения и ношения предметов магического назначения и оберегов
из древнетюркских погребений Южной Сибири и Центральной Азии.
Религиозные представления, отраженные в этнографических свидетельствах и эпических сказаниях
и связанные с погребальным обрядом, все больше находят подтверждение в археологических материалах. Так,
например, не случайно нахождение конских волос, скрученных в колечко, в одном из тюркских погребений
(Юстыд XXIV, к. 13) (рис. 15, 24). Несомненно, оно отражает представление о магической силе конского воло-
са: «...в эпосе тюрко-монгольских народов герой, очутившись в трудном положении, сжигает волосок, данный
ему конем при расставании, и этим вызывает того. Конский волос служит также “мостом” в подземное царство,
куда другого пути нет» [Липец, 1982, с. 223].
2.10 СЕРЬГИ
Серьги существенно дополняют костюм и внешний облик древних тюрок. Они использовались как муж-
чинами, так и женщинами. Коллекция серег из исследованных захоронений насчитывает 7 экз.: два из них
найдены в мужских погребениях, пять - в женских. Только два экземпляра представляют собой парные серьги.
По наличию или отсутствию подвески серьги подразделяются на типы, по характерному оформлению подве-
сок - на варианты.
Тип I. Вариант а. Серьга с полой подвеской-раструбом (Ак-Кобы III, к. 2), в которой с помощью стержень-
ка крепится позолоченная имитация жемчужины (рис. 16, 5). Она со шпеньком и второй «жемчужиной» в вер-
хней части. Ближайшие аналогии на Алтае - серьги из захоронений Курай VI (к. 1) [Евтюхова, Киселев, 1941,
рис. 23], Катанда II (к. 5) [Гаврилова, 1965, рис. 7, 4, 5], Узунтал VI (к. 1) [Савинов, 1982, рис. 5, 5]. Серьги тако-
го типа исследователи датировали VII—VIII вв. [Гаврилова, 1965, с. 64; Савинов, 1982, с. 113]. Б.Б. Овчинникова
считает возможным отнести их ко второй половине VIII—IX в. [1990, с. 45].
Вариант б. Серьга с длинной подвеской-стерженьком, в центре которой укреплена геометрическая «буси-
на» из золота или кости (рис. 16, 7 - 3). На конце подвески - крупная жемчужина (рис. 16, 3) либо её имитация
(рис. 16, 7, 2). В верхней части серьги имеют шпенек с жемчужиной. Насчитывается 3 экз. Две парные серьги
(рис. 16, 7, 2) бронзовые, с позолотой; геометрическая «бусина» и «жемчужины» выполнены из кости (Юстыд
XIV, к. 2). Ещё одна серьга (рис. 16, 3) представляет собой настоящее ювелирное изделие (Балык-Соок I,
к. 11). Это массивная золотая серьга с двумя настоящими жемчужинами. В верхней и нижней частях от геомет-
59
6
Рис. 16. Серьги (1 - 6, 11), зеркала (9, 70), бусины (7, 12), китайская монета (8) и шпилька (13).
60
рической бусины располагаются свободно вращающиеся четыре колечка из спаянных шариков в виде зерни.
Дополнительным креплением стерженька служит припаянное «ребрышко», также выполненное в виде зерни.
Изделия подобного типа традиционно датируются исследователями VIII—IX вв. [Евтюхова, 1957, с. 208; Овчин-
никова, 1990, с. 46]. Следует указать на находку серьги с подвеской в виде колечек из зерни в тюркском погре-
бении Катанда-3 (к. 16) [Мамадаков, Горбунов 1997, рис. VII, 6-5]. Серьги, украшенные зернью, реже встреча-
ются на Алтае, чем в Туве, Монголии и Хакасии. Две золотые серьги такого типа с подвесками, украшенными
сферическими серебряными шариками и колечками из зерни, обнаружены в кургане 11 Шелехметского II кур-
ганно-грунтового могильника на территории Самарской Луки [Лифанов, 2001, рис. 1, 2]. Богатое погребение
человека с конем, содержащее эти серьги, было датировано VII—VIII вв. и интерпретировано в свете тюркской
или тюркско-хазарской принадлежности. Подобные серьги традиционно называют «салтовскими», а их раз-
личные варианты были широко распространены в VII—IX вв. в евразийской степной зоне. Происхождение этих
серег, очевидно, следует связывать с Южной Сибирью и Центральной Азией, а их широкое распростране-
ние - с созданием древними тюрками Первого Тюркского каганата.
Тип II. Серьги без подвески (Юстыд XII, к. 28; рис 16, 6; Юстыд I, к. 8; рис 16, 4; Джолин I, к. 10; рис. 16,
77, 72). Все они имеют шпенек сверху, а также «рёбрышко» (рис. 16, 4, 77), либо вырез (рис. 16, 6) в нижней
части. Насчитывается 3 экз. Выделены в отдельный тип условно, т. к., несомненно, первоначально представля-
ли собой серьги с подвесками, которые впоследствии были утеряны. Об этом свидетельствует жемчужина от
подвески, найденная вместе с серьгой. Серьги этого типа могут быть отнесены к периоду бытования уже рас-
смотренных изделий, т. е. к VIII—IX вв. Следует отметить, что в женских погребениях часты находки парных
серег. Однако в двух непотревоженных женских захоронениях (Джолин I, к. 10; Ак-Кобы III, к. 2) обнаружено
по одной серьге в области левого уха, как и у мужчин. В то же время на многих древнетюркских изваяниях,
изображающих воинов, часто показаны парные серьги (рис. 8, 72, 14). По-видимому, четко установленных
правил ношения серег мужчинами и женщинами не существовало. Серьги изготавливали из бронзы (часто
с позолотой), серебра, золота. Материал, а также характер оформления подвески свидетельствовали о богат-
стве и социальном статусе человека.
Нахождение бус в древнетюркских погребениях чрезвычайно редко. В одном женском захоронении
(Балык-Соок I, к. 34) обнаружена глазчатая бусина (рис. 16, 7). Она, вероятно, использовалась в составе ожере-
лья, которое являлось частью женского костюма. В целом этот элемент одежды для древних тюрок не типичен.
К женскому костюму относится также железная шпилька для волос (рис. 16,13).
Таким образом, новый материал позволяет всесторонне охарактеризовать такую значимую категорию ма-
териальной культуры, как костюм. При этом, кроме традиционно рассматриваемых предметов (например, на-
борного пояса и серег), представляется возможным, пожалуй, впервые достаточно полно охарактеризовать
собственно одежду, прежде всего, её основной элемент - кафтан. Реконструкция кафтана и выявление его
особенностей основываются на комплексном использовании изобразительных материалов, археологических
данных, письменных источников и т. д. Новые изображения и факты помогают, по нашему мнению, окон-
чательно разрешить дискуссию о запахе в пользу правополости одежды древних тюрок. Многие элементы
древнетюркского костюма получили большое распространение в степях Евразии, поэтому можно говорить
о складывании синтезированных форм и определенной нивелировке костюма.
61
ГЛАВА 3
БЫТОВЫЕ ПРЕДМЕТЫ
В древнетюркских погребениях часты находки вещей бытового назначения: ножи, зеркала, тесла, посуда, греб-
ни и т.д. Как и другие категории предметов в рассматриваемых захоронениях, они в подавляющем большинстве
использовались при жизни владельцев. Общей особенностью этой группы вещей является то, что почти все они
не выступают в качестве датирующих, т.к. либо не образуют представительной серии, либо бытуют практически
без изменений длительный промежуток времени.
3.1.	ПОСУДА
Посуда по материалу изготовления может быть разделена на пять групп: 1) керамическая; 2) железная; 3)
деревянная; 4) серебряная (либо из сплава - оловянистой бронзы?); 5) комбинированная (выделяется условно).
Зачастую материал определял форму, параметры и предназначение той или иной посуды.
7.	Керамическая посуда древних тюрок, в отличие от керамических комплексов других раннесредневековых
кочевнических культур - сросткинской [Адамов, 1995], кыргызов и уйгур [Худяков, 1989, с. 142], культуры чаатас
[Кызласов, Мартынов, 1986], до недавнего времени практически не привлекала к себе внимания исследователей.
Объясняется этот факт в первую очередь ее малочисленностью. Исключение составляют лишь древнетюркские
погребения на территории Хакасии, неотъемлемой частью сопроводительного инвентаря которых были кера-
мические сосуды. Керамика, как правило, только упоминалась в литературе по древним тюркам [Гаврилова,
1965, с. 36; Овчинникова, 1990, с. 61] и лишь некоторые статьи были посвящены ее специальному рассмотрению
и анализу [Журавлева А.Д., Кубарев В.Д., 1992; Митько, Журавлева, 1994; Кубарев Г.В., Журавлева А.Д., 1998;
Борисенко, Худяков, 2001]. Между тем, учет типологического разнообразия и характерных особенностей кера-
мики, ее предположительного назначения, сопоставления как с тюркской керамикой сопредельных регионов, так
и с керамическими комплексами родственных тюркоязычных культур, безусловно, важен при общем рассмотре-
нии материальной культуры древних тюрок. Необходимо это и при анализе развития керамических традиций на
территории Южной Сибири и Центральной Азии во временной ретроспективе.
Керамическая посуда в рассматриваемой коллекции представлена четырьмя сосудами (Боротал II, к. 2; Юс-
тыд I, к. 8; Калбак-Таш, к. 2; Юстыд, скальн. захор.). Ещё в трех захоронениях (Юстыд XIV, к. 1; Боротал I, к. 82;
Балык-Соок I, к. 10) зафиксированы отдельные фрагменты, как и в насыпях трех других курганов (Балык-Соок I,
к. 12, 14; Бике I, к. 9). Последние представляют собой следы поминально-погребальной тризны.
Сосуд из мужского погребения (Боротал II, к. 2) слабопрофилированной горшковидной формы, не орнаменти-
рован (рис. 17, 5). Начин донный, с вертикальным спаем дна и придонной части тулова. Внутренняя поверхность
неровная, с вмятинами от пальцев. На внешней поверхности прослеживаются следы спаев лент (не менее трех).
Верх венчика отогнут наружу. Необходимо отметить, что сосуд был аккуратно поставлен в своеобразную «нишу»
в стене могильной ямы над головой погребенного. Он найден на глубине 15 см, в северном углу ямы, тогда как
погребение человека с конем находилось на глубине 80 см.
Примечателен небольшой керамический сосуд высотой всего 10 см, найденный в богатом древнетюркском
погребении Юстыд I (к. 8) (рис. 17, 6). Сосуд не орнаментирован, горшковидной формы. Технология его изго-
товления: донный начин, спай придонной части с дном вертикальный; тулово выполнено из одной ленты, верх
венчика отогнут наружу. Формовка неаккуратная, асимметричная. Стенки толстые относительно небольших раз-
меров сосуда.
Ещё один сосуд (Калбак-Таш, к. 2) представляет собой по форме небольшую банку со слегка вогнутым внутрь
верхом венчика (рис. 17, 7). Орнаментирован сосуд круглыми ямочными вдавлениями по венчику и соединяющи-
ми их резными дугообразными линиями. Изготовлен ленточной техникой, предположительно из двух-трех лент.
62
Рис. 17. Керамика древних тюрок Алтая (7 - 7, 73) и ее аналоги из Верхнего Приобья (3), Тувы (9, 10, 12),
Прибайкалья (77), Монголии (14) и Минусинской котловины (75):
1,2- Кудыргэ, к. 22; 3 - Макажан, огр.; 4 - Юстыд, огр. 2; 5 - Боротал II, к. 2; 6 - Юстыд I, к. 8; 7 - Калбак-Таш, к. 2;
8 - Ближние Елбаны VI, м. 6; 9 - MT-57-XXXVI; 10 - тюркский ритуальный курган MT-57-XI; 77 - Куркутский комплекс;
72 - Бай-Тайга-59-5; 73 - Барбургазы I, к. 19; 14 - Джаргалынты, к. 2; 75 - тюркское погребение на р. Таштык.
Начин донный, с вертикальной линией спая дна и придонной части. Главным отличием этого сосуда от остальных
является тщательная отделка поверхностей, их аккуратное заглаживание. Сосуд ремонтировали: в верхней части
имеются два просверленных отверстия, посредством которых была стянута трещина.
Сосуд вазообразной формы (Юстыд, скальн. зах.) орнаментирован вертикальными нарезками на венчике
и на плечиках (табл. 56, 7). Венчик слегка отогнут. Характеризуется сосуд примитивной ленточной техникой;
формовка неаккуратная. Особенность - наличие двух обломанных ручек.
3.1.1.	Аналоги тюркской керамики
Необходимо отметить, что вся известная на сегодняшний день древнетюркская керамика происходит именно
из погребально-поминальных памятников. Керамика из поселенческих комплексов отсутствует, как и сами пуб-
ликации по четко датированным древнетюркским поселениям. Находки керамики в древнетюркских погребаль-
но-поминальных памятниках Алтая достаточно редки: к настоящему времени известно всего девять целых сосу-
дов, два из которых практически невозможно привлечь к анализу из-за недостаточного количества иформации,
а еще в четырнадцати памятниках обнаружены более или менее информативные фрагменты сосудов. Два сосуда
найдены в кургане 22 могильника Кудыргэ [Гаврилова, 1965, с. 27, 36, рис. 13, 14]. Это керамические сосуды сла-
бопрофилированной формы с ногтевым орнаментом у края и слегка отогнутым венчиком (рис. 17, 7, 2).
Плоскодонный сосуд «баночного» типа найден в мужском погребении могильника Курай III (к. 1) [Киселев,
1941, с. 303; Евтюхова, Киселев, 1941, с. 96]. Аналогичный по форме сосуд находился в женском захоронении
с конем (Курай III, к. 2) [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 27]. Крупный фрагмент плоскодднной банки обнаружен
63
в погребении 4 могильника Туэкта [Овчинникова, 1990, рис. 31, 77]. Сосуд из поминальной оградки Макажан
представляет собой грубое подобие вазообразного изделия: узкое горлышко, плавно расширяющееся тулово [Ку-
барев В.Д., 1984, табл. XXX, 4; Кубарев Г.В., Журавлева А.Д., 1998, с. 25, 26, рис. 1, 3]. Орнаментирован он
резными линиями и налепными «шишечками» (рис. 17, 3). Дно слегка вогнутое. Вероятно, сосуд изготавливался
на камне или другой подставке с выпуклой поверхностью. Придонная часть крепилась к днищу сбоку таким
образом, что спай имеет вертикальное направление, но с небольшим наклоном к внешней поверхности. Тулово
формовали способом кольцевого ленточного налепа: достоверно фиксируются по спаям 4 ленты. Спаи лент на-
клонены внутрь. Внутренняя поверхность заглажена щепочкой. Толщина стенок в среднем 0,5 см, но в области
плечиков они тоньше - до 0,2-0,3 см. Верх венчика утолщен за счет отгиба края наружу.
Аналогичен предыдущему по форме сосуд из поминальной оградки 2 с р. Юстыд [Кубарев В.Д., 1984, рис. 12,5;
Кубарев Г.В., Журавлева А.Д., 1998, с. 25, 26, рис. 1, 4]. Он представляет собой толстостенное (толщина сте-
нок 1,0-1,2 см, толщина дна 1,5 см) слабопрофилированное изделие с диаметром венчика меньше диаметра туло-
ва (рис. 17, 4). Сосуд орнаментирован двумя поясками прокатки цилиндрического штампа. Технология изготов-
ления: донный начин; придонная часть крепилась к днищу сверху - стык соединения горизонтален; внутренняя
поверхность заглажена; на плечиках изнутри фиксируются следы двух спаев лент. Верх венчика слегка отогнут
наружу и утолщен. Внешняя поверхность горловины имеет характерные горизонтальные полоски заглаживания,
очевидно, на примитивной вращающейся подставке, однако идентифицировать ее как ручной гончарный круг не
представляется возможным: следы вращения довольно короткие, зачастую слегка наклонные.
В насыпи древнетюркского кургана 1 могильника Чобурак-1 обнаружены фрагменты керамики с накольчатым
орнаментом (по венчику баночного сосуда) [Бородовский, 1994, рис. 4,2]. Фрагменты нескольких сосудов и один
практически целый экземпляр зафиксированы в пяти поминальных оградках памятника Биченег [Борисенко,
Худяков, 2001, с. 146, рис. 1].
Как правило, целые сосуды находят в погребениях, тогда как сосуды, использованные при поминальной триз-
не, разбивали: довольно часто встречаются фрагменты керамической посуды в насыпях курганов, либо в запол-
нении ям. Кроме уже перечисленных находок фрагментов сосудов, следует упомянуть фрагменты еще одного,
по-видимому, слабопрофилированного керамического сосуда горшковидной формы, происходящего из культово-
го сооружения раннетюркского времени (конец V-VI в.) - Кара-Коба (объект 88, кольцо 2) [Могильников, 1994,
рис. 17]. По своим основным характеристикам эти фрагменты керамики сходны с уже рассмотренными целыми
сосудами. Исключение составляют, пожалуй, лишь фрагменты сосуда с памятника Боротал I (к. 82). Их отличает
высокое качество теста, залощенность стенок, светло-коричневый цвет и наличие необычного для древнетюрк-
ской керамики орнамента. Перечисленные особенности позволяют предположить, что эта керамика уйгурского
происхождения [Кубарев В.Д., 1985, с. 148]. Необычно большими размерами и, возможно, банкообразной формой
(судя по склеенной части) выделяются остатки сосуда из насыпи кургана 12 могильника Балык-Соок I. Однако
целиком его форма и размеры не восстанавливаются.
3.1.2.	Древнетюркские керамические сосуды
Все сосуды древних тюрок Алтая объединяет общая технологическая черта - лепная техника изготовления,
совпадающая во многих деталях. Для них характерны неаккуратность формовки, грубость формовочной мас-
сы, асимметричность форм, преимущественно небольшие размеры и относительно «скудная» орнаментация.
По форме и предполагаемому назначению эти сосуды можно разделить на три группы.
Первая группа представлена вазообразными изделиями (диаметр венчика значительно меньше максимально-
го диаметра тулова). Очевидно, в быту сосуды этой группы использовали в качестве «столовой» посуды, т. е. для
хранения жидких продуктов - молочных и спиртных напитков. К ним относятся два экземпляра из поминальных
оградок (рис. 17, 3, 4). Отметим, что сосуды именно этой группы имеют сравнительно «богатый» декор. «Парад-
ной», вследствие богатой орнаментации, была названа группа таштыкской керамики, близкой к рассматриваемой
форме [Вадецкая, 1999, с. 43]. Эта форма была известна населению Алтая еще в скифское время [Кубарев В.Д.,
1991, рис. 12, 13]. Она получила широкое распространение и среди ранних кочевников соседней Тувы [Грач,
1980, рис. 49, 2, 4, 5; Вайнштейн, 1966в, табл. I, 9; II, 9; III, 72] и Северо-Западной Монголии [Цэвээндорж, 1978,
рис. 5,1-13]. Интересно отметить, что в поздних пазырыкских курганах появляются сосуды с оформлением верха
венчика отгибом наружу [Кубарев В.Д., 1991, рис. 13,2], что в целом не было характерно для ранних кочевников
Алтая, но является отличительной чертой сюннуской керамики [Коновалов, 1976, с. 198].
В алтайских памятниках булан-кобинской культуры первой половины I тыс. н. э. обнаружены представи-
тельная серия керамической посуды, среди которой есть и вазы [Худяков, 1998а, с. 206-207]. По мнению автора
раскопок могильника Усть-Эдиган, булан-кобинские гончарные вазы являются некачественным по исполнению
64
подражанием хуннской посуде [Там же, с. 207]. На территории Тувы вазообразные лепные сосуды первой полови-
ны I тыс. н. э. широко представлены как в погребениях [Вайнштейн, Дьяконова, 1966, табл. IV, 1, 2, 4, 13, 17, 19;
Вайнштейн, 1970, с. 74, табл. II], так и в ритуальных курганах [Грач, 19606, рис. 57, 59]. Орнамент сосуда из ог-
радки Макажан находит аналогии среди сосудов Тувы предтюркского и тюркского времени. Резные наклонные
линии на сосуде сходны с резной штриховкой сосуда из древнетюркского погребения в Монгун-Тайге (рис. 17, 9)
[Грач, 1966, рис. 32], а налепные «шишечки» характерны для булан-кобинской [Худяков, 1998а, рис. 3], кокэль-
ской [Вайнштейн, Дьяконова, 1966, табл. IV, 3-5; Вайнштейн, 1970, табл. 1,6,7,15-17,21] и чаатинской керамики
[Кызласов Л.Р., 1969, рис. 20,4]. Резной орнамент (прямые, зигзагообразные, наклонные линии и их композиции)
часто встречается на кувшинах ранних кочевников Алтая [Сорокин, 1974, рис. 2, 77; 3, 5, б].
Орнамент сосуда из оградки 2 с р. Юстыд, с одной стороны, имеет ранние аналоги. На хуннском сосуде из
Монголии [Цэвээндорж, 1985, рис. 8, 7], на кувшинах из позднеташтыкских склепов Михайловского могильни-
ка на р. Кие в Кемеровской области [Мартынова, 1985, рис. 110,2; 114], на чаатинских гончарных вазах из Тувы
[Кызласов Л.Р., 1969, рис. 17, 3; Кызласов Л.Р., 1979, рис 121,2; 124, 5; Худяков, 1989, рис. 3, 1-8] прослежен
аналогичный технический прием орнаментации - прокатка цилиндрическим штампом с нанесенными на него
резными ромбами и треугольниками. Единственное отличие - на алтайском сосуде этот орнамент проще, по
сравнению с широкими «пышными» поясами на аналогичных сосудах. С другой стороны, во второй половине
I тыс. н. э. прокатка цилиндрическим штампом с различными видами геометрических нарезок являлась ха-
рактерным элементом орнаментации кыргызских ваз [Кызласов, Мартынов, 1986, рис. 12, 14; Худяков, 1989,
с. 144, рис. 4].
С южным тюркским влиянием связывают исследователи появление плоскодонной посуды в инвентаре погре-
бений сросткинской культуры [Грязнов, 1956, табл. 56, 4; Могильников, 1981 в, с. 45]. Она представлена неболь-
шими вазообразными сосудами (рис. 17, 5).
Вторая группа включает сосуды горшковидной формы, слабопрофилированные, со слегка выделенным гор-
лом и незначительно раздутым туловом. Диаметр венчика у них приблизительно равен диаметру тулова. Подоб-
ные сосуды могли использоваться для приготовления и приема пищи. К этой группе относится подавляющее
большинство сосудов из древнетюркских погребений (Боротал II, к. 2; Юстыд I, к. 8; Кудыргэ, к. 22; Курай III,
к. 1,2) (рис. 17, 7, 2, 5, 6). Сосуды не орнаментированы, за исключением кудыргинских горшочков, украшенных
по венчику насечками.
Керамика горшковидной формы появилась на заключительном этапе пазырыкской культуры, что, возможно,
связано с влиянием нового населения Южной Сибири в конце I тыс. до н. э. (результат сюннуской экспансии),
и продолжала бытовать на протяжении всего I тыс. н. э. Сосуды именно такой формы известны из памятников
булан-кобинской культуры на Алтае [Мамадаков, 1990; Худяков, 1998а, с. 206]. Широко представлена посуда
горшковидной формы в могильниках Кокэль на территории Тувы [Вайнштейн, Дьяконова, 1966, табл. IV, 3, 5,
10-12, 14-17; Вайнштейн, 1970, с. 72, табл. 1] и Чааты [Кызласов, 1969, рис. 17,2, 4; 19, 7; 20,1-4]. В ритуальных
курганах гунно-сарматского и древнетюркского времени Тувы наиболее часты находки грубых сосудов горшко-
видной формы (рис. 17,10, 12) [Грач, 19606, рис. 53, 55; 1966, рис. 31]. Примечательно в этой связи, что сосуд из
ритуального кургана 19 могильника Барбургазы на Алтае [Кубарев Г.В., 19926, с. 7-12] тоже горшковидной фор-
мы, лепной, небольших размеров, с орнаментом из двух прямых врезных линий (рис. 17, 13). С одной стороны,
он практически идентичен тувинским сосудам из ритуальных курганов гунно-сарматского времени, с другой -
алтайским и тувинскому древнетюркским сосудам. Аналогичный горшковидный сосуд найден в погребении
с конем в Монголии (см. рис. 13, 14) [Евтюхова, 1957, рис. 7, 5]. Горшковидная форма преобладает среди кера-
мики бурхотуйской культуры в Забайкалье [Асеев, Кирилов, Ковычев, 1984, с. 68]. Она близка предтюркской
и древнетюркской керамике Алтая и Тувы лепной техникой изготовления и некоторыми особенностями орна-
мента. Широко представлена горшковидная посуда в погребениях енисейских кыргызов [Грязнов, Худяков, 1979,
рис. 84, 7, 5-9, 13-22; Кызласов, Мартынов, 1986, рис. 8, 11].
Сосуд на поддоне из могильника Кудыргэ (к. 22) генетически связан с кубками, которые были широко распро-
странены в таштыкской культуре [Вадецкая, 1999, табл. 81,119,129 и др.]. Это тем более очевидно, учитывая дру-
гие параллели (типы серег, поясной гарнитуры) и связь погребений кудыргинского типа с таштыкской культурой.
В целом такая форма сосудов не была характерна для кочевников Алтая скифского и гунно-сарматского времени
и является заимствованной, очевидно, из таштыкской и кокэльской культур. Так, в материалах булан-кобинской
культуры на Алтае известны лишь два экземпляра кубков [Худяков, 1998а, с. 207, рис. 1, 7; 2,5]. Кубок тюркского
времени обнаружен в детском захоронении могильника Белый Яр II (к. 5) на Среднем Енисее [Поселянин, Кир-
гинеков, Тараканов, 1999, с. 97, рис. 15, 5].
Третья группа включает баночные сосуды. Они представлены двумя небольшими изделиями из могильников
Калбак-Таш (к. 2) (рис. 17, 7) и Туэкта (погр. 4). Крупные баночные сосуды для приготовления пищи известны
65
из погребений ранних кочевников Тувы [Грач, 1980, рис. 49, 6; Вайнштейн, 1966в, табл. III, 10, 11] и Монголии
[Цэвээндорж, 1978, рис. 5, 15-19, 21, 22]. На Алтае изредка встречаются небольшие закрытые баночные сосуды
[Кубарев В.Д., 1991, табл. 39, 7]. В первой половине I тыс. н. э. на Алтае широко бытовала посуда банкообразной
формы и небольших размеров [Худяков, Скобелев, Мороз, 1990, с. 143; Худяков, 1998а, с. 207]. Посуда такой фор-
мы была самой распространенной в хуннское время. В синхронных памятниках на территории Хакасии она тоже
широко представлена [Вадецкая, 1999, с. 43].
На соседних территориях, испытавших влияние тюркоязычных народов, широкое распространение посуды
баночной формы можно отметить у курыкан Прибайкалья [Асеев, 1980, табл. I, VI, VII, XXX, рис. 15, 16,23, 26,
27, 38, 48]. Сближает алтайскую древнетюркскую посуду с курыканской и орнамент: ямочные вдавления и рез-
ные линии - излюбленный мотив погребальной и поселенческой посуды (рис. 17, 77). У енисейских кыргызов ба-
ночная посуда представлена единичными экземплярами [Кызласов, Мартынов, 1986, рис. 15,119; 58,135]. Среди
тюркских погребений с конем в Минусинской котловине можно отметить находку баночного сосуда в погребении
на р. Таштык (рис. 17, 75) [Нестеров, 1982, рис. 1,2].
Четвертая группа. Ее представляет чаша из оградки 1 памятника Биченег [Борисенко, Худяков, 2001, с. 147,
рис. 1, 7]. Этот сосуд имеет слабопрофилированное сферическое тулово и слегка отогнутый наружу венчик. Его
размеры: высота 9 см, диаметр тулова 18 см. Вероятно, чашу использовали для приема пищи. Открытые чаши-
миски находят обычно в насыпях курганов скифского времени, а также на поселениях Алтая [Могильников,
Суразаков, 1980, рис. 1, 7, 2, 4; Шульга, 1998, рис. 3, 1-8]. Грубые мелкие чаши встречаются и в синхронных
погребениях Тувы [Грач, 1980, рис. 49, 7, 3].
Таким образом, несмотря на немногочисленность находок керамики в древнетюркских погребально-поми-
нальных памятниках, можно сделать определенные выводы. Керамика не однообразна, как кажется на первый
взгляд. Она представлена четырьмя группами сосудов. Предположительно можно говорить о преимущественном
использовании в определенных целях тех или иных сосудов. Подавляющее большинство керамических сосудов
использовалось при жизни их владельцев. Они не являются моделями, специально изготовленными для погребе-
ний. Об этом свидетельствует значительный нагар на стенках, а в некоторых случаях - следы ремонта: стягива-
ние трещины посредством двух просверленных отверстий в верхней части сосуда (Калбак-Таш, к. 2) (см. также:
[Борисенко, Худяков, 2001, с. 147]). Косвенно этот вывод подтверждает и то, что в древнетюркских погребениях
не встречена ни одна категория вотивных вещей.
Практически все указанные группы керамики, как и технологические элементы, имеют аналоги в керамике
предшествующих культур. Одни из них традиционно бытовали у кочевников ещё в I тыс. до н. э., а другие появи-
лись в начале I тыс. н. э. в связи с приходом нового населения, знакомого с сюннуским керамическим производ-
ством. Свидетельством последнего являются керамические гончарные печи, обнаруженные на р. Юстыд [Ку-
барев В.Д., Журавлева А.Д., 1986]. Следовательно, в формировании древнетюркской алтайской керамической
традиции приняло участие и местное, и пришлое население.
За редким исключением, выделенные разновидности керамического комплекса древних тюрок находят ана-
логии в керамике, представленной в тюркских погребениях на территории Среднего Енисея [Митько, Тетерин,
1998, рис. 1, 3; 2, 2; Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, с. 97, рис. 14, 15]. Общее число сосудов из этих
погребений превышает 60 экз. Количественно преобладают толстостенные, грубо выполненные горшковидные
сосуды, имеются также баночные, в виде кубка и ковша и, наконец, «кыргызские вазы». Последние изготовлены
как на гончарном круге, так и лепным способом, и обнаружены в погребениях с конем (не в одиночных захоро-
нениях, кенотафах и пр.), что может рассматриваться как показатель высокого социального и имущественного
положения. Часть сосудов вазообразной формы по своим пропорциям, очевидно, имитируют «кыргызские вазы»
[Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, с. 97, рис. 14, 2, 3, 72, 73] и являются свидетельством влияния мес-
тного керамического комплекса на керамику древних тюрок. Пожалуй, лишь чаши не представлены в древне-
тюркских захоронениях на Енисее. В отличие от древнетюркских погребений Алтая и Тувы, характерной чертой
древнетюркских захоронений на Среднем Енисее служит практически обязательное сопровождение погребен-
ного одним или двумя сосудами. Это может рассматриваться как одна из важных отличительных особенностей
среднеенисейского варианта культуры древних тюрок [Митько, Тетерин, 1998, с. 402,403].
Широкий ареал аналогичной керамики во второй половине I тыс. н. э. свидетельствует о единой гончарной
традиции в среде тюркоязычных народов Южной Сибири. Особенности же определяются ее развитием в раз-
личных этнических образованиях. При таком рассмотрении алтайская керамика древних тюрок предстает отде-
льным керамическим комплексом в среде родственных керамических комплексов тюркоязычных народов Юж-
ной Сибири.
Вместе с тем, необходимо отметить, что такая черта древнетюркской керамики, как некоторая ее примитив-
ность (лепная техника изготовления, неаккуратность формовки, грубость формовочной массы и т. д.) и широкое
66
использование посуды из небьющихся материалов, свидетельствуют о постепенном угасании традиции керами-
ческого производства у древних тюрок Саяно-Алтая. Редкая встречаемость керамической посуды в древнетюрк-
ских памятниках может быть соотнесена с практически полным отсутствием керамики у алтайцев [Тощакова,
1976, с. 182], древнетюркский компонент в этногенезе которых неоспорим. Впрочем, вряд ли это автоматически
свидетельствует о большей подвижности и об уровне оседлости древних тюрок по сравнению, например, с кир-
гизами или уйгурами.
3.1.3.	Железная посуда
Остатки железной посуды зафиксированы в четырех погребениях (Уландрык I, к. 10; Боротал I, к. 51; Балык-
Соок I, к. 9, 23): в трех это, по-видимому, фрагменты железных котлов-казанов, а в одном - части железного ков-
ша (?). Форма и размеры изделий установлены только у наиболее информативной находки (табл. 145, 2). Котел
найден в отдельном погребении лошади и был вкопан под её ногами. Диаметр верхней части 27 см, дна - 10 см;
высота 30-35 см; толщина стенок 1,5-2,0 см. Остатки железной посуды из всех погребений объединяет общая
технологическая черта: они склепаны из довольно больших отдельных пластин. На их поверхности различимы
большие круглые заклепки (табл. 145, 2).
Находки железных котлов в древнетюркских захоронениях исчисляются единицами. На Алтае они обнаруже-
ны на памятниках Курай IV (к. 1) [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 49] и Туяхта-3 [Овчинникова, 1990, рис. 32, 5].
Случайно найдены котлы в долине р. Кучерла и в Кош-Агачском районе (хранится в фондах Горно-Алтайского
краеведческого музея) [Бородовский, Новиков, 1999, с. 292]. Такие котлы обнаружены в Туве (Монгун-Тай-
га 57-XXVI [Грач, 1960, рис. 25], Даг-Аразы V-1 [Овчинникова, 1990, рис. 32,5]), Хакасии (тюхтятский клад [Кыз-
ласов Л.Р., 19816, рис. 33, 38]) и Монголии (Аргаан-Гол [Худяков, Цэвээндорж, 1985, рис. 1, 27]).
Котел из Балык-Соока близок к т. н. подвесным котлам (без поддона), однако его форма отлична от уже извес-
тных экземпляров. Что касается котлов с поддоном, то по своим характеристикам (яйцевидная форма тулова, под-
дон, наличие двух ручек) они восходят не только к хуннскому периоду [Овчинникова, 1990, с. 62; Бородовский,
Новиков, 1999, с. 292], но и к значительно более раннему времени. Определенный интерес представляет брон-
зовый котел из сяньбийского погребения конца IV в. близ Хуххото в Китае [Крюков, Малявин, Софронов, 1979,
рис. 8,7]. По форме, размерам и наличию прорезного поддона он абсолютно идентичен древнетюркским. Такой же
отлитый из бронзы котел найден на Алтае в погребении (к. 227) могильника Балыктыюль, датируемом III—IV вв.
[Сорокин, 1977, рис. 4, 7]. Их принципиальные отличия заключаются в материале и технологии изготовления.
В древнетюркскую эпоху подобные котлы стали склепывать из отдельных листов железа, а не отливать из брон-
зы. Однако уже в предшествующей древнетюркскому периоду таштыкской культуре были известны близкие
по основным характеристикам клепаные железные котлы [Вадецкая, 1999, табл. 8,13, 14\ 9, 6]. Вполне вероятно,
что смена технологии и материала была вызвана сырьевыми кризисами середины и конца I тыс. н. э., когда бронзу
стали применять преимущественно для производства предметов торевтики.
Железные клепаные котлы использовались для приготовления пищи. По-видимому, для подобных больших
котлов-казанов необходимо было готовить очаг-яму. Во всяком случае, именно такие очаги для котлов копали
и освящали киргизы на поминках [Фиельструп, 2002, с. 158]. Эти очаги копали на специально отведенном участ-
ке, а варили в котлах мясо. Число котлов-казанов (иногда до 150 шт.) зависело от количества людей, принимавших
участие в поминках [Там же, с. 149].
3.1.4.	Деревянная посуда
Деревянная посуда древних тюрок делится на три типа: 1) блюда (блюда на ножках) и функционально близ-
кий к нему лоток (с крышкой); 2) чашки; 3) кружки. В восьми погребениях рассматриваемой серии обнаружена
деревянная посуда, либо её фрагменты.
1.	Лоток, блюдо (рис. 18, 7-9). Остатки небольшого деревянного блюда или лотка зафиксированы в пяти
захоронениях (Уландрык I, к. 10; Юстыд XII, к. 29; Ак-Кобы, у изв.; Юстыд XXIV, к. 13; Калбак-Таш, к. 2).
По наиболее сохранившемуся экземпляру (рис. 18, 7, 5) можно оценить их конструктивные особенности. Длина
лотка 26 см, ширина 8 см, а высота по краям 3 см. Лоток был снабжен крышкой, длина которой 22 см, а шири-
на 5,5 см. Вероятно, они изготовлены из одного куска лиственницы. По конструкции и параметрам, возможно,
с этим изделием сходен лоток, от которого сохранились лишь фрагменты (рис. 18, 9).
Древним тюркам были также известны и деревянные блюда несколько больших размеров, чем лоток, а иногда-
с небольшими ножками. Подобные блюда найдены в древнетюркских памятниках Алтая (Табажек [Захаров, 1926,
рис. 1, 3]), и Тувы (Кокэль-2, -13, -23 [Вайнштейн, 19666, табл. I, 6; IV, 8\ VII, 14]). Изображение такого блюда
67
Рис. 18. Серебряные сосуды (2, 5) и деревянная посуда (7, 3, 4, 6- 9).
представлено и на одном из древнетюркских изваяний Алтая [Кубарев В.Д., 1984, табл. XXXVI, 214]. Блюда-сто-
лики (тепши - алт.) этнографически засвидетельствованы в недавнем прошлом у южных алтайцев [Тощакова,
1976, с. 192]. Обращает на себя внимание близость алтайского слова тепши древнетюркскому tevsi, которое так-
же означает «блюдо; блюдо-столик на ножках».
2.	Чашка (рис. 18,6). Найден 1 экз. (Юстыд, скальн. зах.). Чашка сделана из капа березы мелколистной (Betula
microphylla Bunge). От кружки она отличается более уплощенной формой. Её предположительный диаметр 8 см,
а высота 4 см. Чашка имеет фигурную ручку со щитком.
В трех древнетюркских курганах могильника Беш-Таш-Короо в Притяньшанье обнаружены низкие и широ-
кие деревянные чаши с округлым сферическим дном, с раздутыми боками и слегка сужающимися внутрь стенка-
ми [Табалдиев, Худяков, 1999, с. 63, рис. 14, 7, 2]. Близкие по форме деревянные чашки происходят из курганов
скифского времени [Дьяконова В.П., 1976, рис. 2].
3.	Кружки (рис. 18, 7, 3, 4). Остатки таких деревянных сосудиков обнаружены в трех захоронениях (Джолин I,
к. 9; Ак-Кобы, у изв.; Талдуаир I, к. 7). Целиком реконструируется один из них (рис. 18, 7). Высота этой круж-
ки 8 см, диаметр тулова 10 см; ручка простая. На кружке следы ремонта в виде берестяной накладки. Части
другого деревянного сосуда (рис. 18, 3, 4) сохранились благодаря окислам бронзовых скоб и пластинок, которые
скрепляли треснувшие участки. Такой способ скрепления деревянных сосудов зафиксирован и в погребениях
68
Тувы (Чааты I, к. 10) [Кызласов Л.Р., 1979, рис. 126], Хакасии (Батеневская Пристань, м. 3) [Нестеров, 1999, с. 95],
Притяньшанья (Беш-Таш-Короо) [Табалдиев, Худяков, 1999, с. 63]. Диаметр тулова ещё двух кружек (Джолин I,
к. 9; Талдуаир I, к. 7) составил 12-14 см. Близкие по форме и размерам деревянные кружки обнаружены в древне-
тюркских захоронениях Тувы - Кокэль-2, -22 и -23 [Вайнштейн, 19666, табл. I, 7; V, 7; VI, 75]. Несколько нестан-
дартный, узкий, цилиндрический плоскодонный сосуд с расширяющейся горловиной обнаружен в могильника
Беш-Таш-Короо (к. 5) [Табалдиев, Худяков, 1999, с. 63, рис. 14, 3]. Примечательно, что в этом бокале находилась
бедренная кость барана. Следует также отметить, что в одном погребении (Ак-Кобы, у изв.) вместе обнаружены
деревянный лоток и кружка.
Деревянная посуда использовалась для приема пищи: лотки и блюда - для мясной, т.к. в них часты находки
костей барана или лошади; кружки и чашки - для жидких молочных и спиртных напитков. Рассмотренные образ-
цы свидетельствуют о разнообразии типов деревянной посуды. Причем, большая их часть, по нашему мнению,
восходит к деревянной посуде I тыс. до н. э. и широко представлена в курганах пазырыкской культуры Алтая [Ку-
барев В.Д., 1987, рис. 18]. Это ещё одна категория предметов, свидетельствующая о преемственности и наличии
местного компонента населения в формировании культуры древних тюрок Алтая. Более того, формы деревянной
посуды, способы её изготовления (особенно популярен кап и прикорневая часть дерева) сохраняются у многих
тюркоязычных народов Саяно-Алтая до этнографической современности. Это подтверждается и целым рядом
соответствий алтайских и древнетюркских терминов, обозначающих различные деревянные сосуды [Тощакова,
1976, с. 197]. Интересно нахождение в одном из погребений (Балык-Соок I, к. 11) небольшого ножа с изогнутым
лезвием, который, вероятно, использовался для выборки полостей в деревянной посуде.
Уникальной для древнетюркских захоронений следует признать находку деревянной ложки в кожаном фут-
ляре (см. рис. 21,2). Её общая длина 15,7 см, длина ручки 7,5 см, а максимальная ширина 6 см. К ложке плотно
подогнан кожаный футляр, основная часть которого сшита из одного куска (см. рис. 21,7). Верх футляра загнут.
К основной части снизу и сверху пришивался специальный клапан (см. рис. 21, 4), оставляя боковые разрезы
для извлечения ложки. От случайной потери ложку предохранял надевавшийся плотно снизу ещё один футляр
(см. рис. 21,3). Верхней загнутой частью футляра ложка подвешивалась за ремень пояса, на спине. В качестве
немногочисленных аналогий можно упомянуть деревянную ложку из погребения XXV могильника Кокэль в Туве
[Вайнштейн, 1970, рис. 49, 2] и из Мощевой Балки на Кавказе [lerusalimskaja, 1996, Abb. 100], роговую ложку
из Хотана [Литвинский, 1995, табл. 16, 6], железный экземпляр из раннесредневекового могильника Саратовка
на территории Кузнецкой котловины [Илюшин, 1999, рис. 58, 77].
По-видимому, деревянную посуду следует считать наиболее распространенной у древних тюрок, однако из-
за плохой сохранности она редко фиксируется в погребениях. Кроме того, деревянная посуда, вероятно, имела
определенную сакральность: дерево считалось живым существом, а его свойства передавались изделиям, из него
выполненным*. Так, например, у киргизов к годовым поминкам специально вытачивали большое количество
деревянной посуды [Фиельструп, 2002, с. 148, 180].
3.1.5.	Серебряная посуда
Серебряная посуда представлена двумя сосудами из захоронений Балык-Соок I (к. 11) и Талдуаир I (к. 6). Они
однотипны, однако имеют отличия в оформлении.
Один из них (рис. 18, 5) на поддоне (высота 9,5 см; диаметр тулова 10 см, дна - 7 см). Ручка этого сосуда
выполнена в виде спаянных шариков и крепится к тулову при помощи «крестовидной» бляхи. На дне вырезан
тамгообразный знак. Оформление ручек сосудов в виде зерни с крестовидной бляхой являлось наиболее распро-
страненным приемом в древнетюркскую эпоху [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 1, 2; Илюшин, Сулейменов и др.,
1992, рис. 44, 7; Залесская, Львова и др., 1997, с. 311-314].
Второй сосуд (рис. 18, 2) близок по параметрам и имеет широкое округлое тулово, высокий, слегка отогну-
тый по краю, венчик, низкий поддон и ручку в виде вертикально расположенного кольца. Это кольцо припаяно
к бляшке в виде сердечка, а та, в свою очередь, к тулову сосуда. Венчик кружки слегка помят, а придонная часть
чрезвычайно хрупкая. Стенки сосуда украшены каннелюрами, а на дне выполнен орнамент в виде шестилепес-
ткового цветка.
К настоящему времени на Алтае найдено несколько подобных сосудов: в Катанде [Смирнов Я.И., 1909,
табл. ХСП], Туяхте [Евтюхова, Киселев, 1941, табл. II, рис. 2], Юстыде [Кубарев В.Д., 1979, с. 146, рис. 7-9] и Бер-
* В тоже время, дерево, согласно представлениям древних тюрок, содержит элемент огня, которому они поклонялись
[Тугушева, 1991, с. 6]. Поэтому у них, например, было не принято использовать деревянные ложа. Тюрки из-за поклонения
не садились ни на что деревянное, а сидели на двойных тюфяках на полу.
69
теке [Савинов, 1994а, с. 148]. Ещё один сосуд из Курая и обломок сосуда из Юстыда отличаются по своим про-
порциям и относятся к другому типу. Кружки такого же типа известны и по раскопкам древнетюркских курганов
соседней Тувы (Калбак-Таш [Маннай-оол, 1963, с. 238-246] и Монгун-Тайга [Грач, 1960а, с. 96]). Материалы
могильника Сапогово в Кузнецкой котловине также включают обломок и два целых серебряных сосуда [Илю-
шин и др., 1992, с. 97, ПО].
Все указанные находки по параметрам и пропорциям аналогичны рассматриваемым экземплярам. Вместе
с тем, сосуд из Талдуаира отличается оформлением. Это каннелюры стенок сосуда, а также орнамент на внешней
поверхности дна в виде шестилепесткового цветка, заключенного в круг (см. рис. 18,2). В центре цветка - мелкий
кружковый орнамент. Привлекает внимание тот факт, что сосуд, вероятно, выполнен из какого-то сплава, либо при
его изготовлении использована техника посеребрения (имеются следы бронзовых окислов). Окончательный ответ
на этот вопрос может дать только металлографический анализ. Очевидно, плохая сохранность сосуда объясняется
материалом его изготовления. Ручка сосуда из Монгун-Тайги оформлена аналогично талдуаирской находке.
Что касается такого орнаментального приема, как каннелюры на стенках сосуда, то наиболее близкой анало-
гией может считаться каннелированная кружка-кувшин VIII в. из Кудымкарского клада [Маршак, 1976, рис. 5].
Сравниваемые сосуды сближает также крепление ручек через сердечковидную бляшку (у кудымкарской кружки
от нее сохранился след). Подобные изделия оказали влияние на каннелированные кружки согдийской керами-
ки VIII в. [Маршак, 1976, с. 237]. На значительное распространение такого орнаментального приема, как канне-
люры, на территории Средней Азии могут указывать и изображения капеллированных кубков и чаш на росписях
Балалык-Тепе [Альбаум, 1960, рис. 101, 106, 108, 117, 132 и др.]. Каннелированные стенки имеются и на неко-
торых аварских сосудах [Toth, Horvath, 1992, Abb. 69, 3; Garam, 1993, taf. 19, 21]. Аналогичен каннелюрам орна-
ментальный прием, использованный на бронзовом кувшине из Средней Азии эпохи арабского владычества [Мар-
шак, 1971, рис. 26]. Своими корнями орнаментация в виде каннелюров уходит в скифскую эпоху. Она широко
представлена на золотых и серебряных сосудах причерноморских скифов (см. например [Золото степу..., 1991,
с. 384]). Орнаментация дна в виде изображения цветка имеется на одной из кружек Перещепинского клада [За-
лесская, Львова и др., 1997, кат. 70] и на согдийском экземпляре [Маршак, 1971, рис. 2]. Кроме того, растительная
орнаментация различных вещей (уздечных бляшек, наборного пояса и т. д.) получила большое распространение
среди тюркоязычных народов Саяно-Алтая в VIII—X вв. Так, в древнетюркских погребениях нередки украшения
предметов в виде цветка, в том числе шестилепесткового (Юстыд XII, к. 29 [Кубарев Г.В., 1994а, с. 67], Джолин I,
к. 10 и др.). Использование растительных мотивов исследователи связывают с западным, среднеазиатским влия-
нием [Кызласов, Король, 1990, с. 169].
Время бытования серебряных сосудов такого типа на территории Саяно-Алтая определяется рамка-
ми VIII—X вв.[Савинов, 19946, с. 48], хотя, по нашему мнению, часть из них может быть отнесена и к VII в. Кроме
уже приведенных аналогов из собственно тюркских памятников, близкие по форме и характерным деталям круж-
ки и кружки-кувшины обнаружены в Восточной (Перещепинский клад [Залесская, Львова и др., 1997, кат. 69-71])
и Центральной Европе (каганские или знатные погребения авар [Toth, Horvath, 1992, Abb. 69]). Трудно согласиться
с мнением о том, что приводимые как аналоги аварские сосуды не имеют ничего общего с центральноазиат-
скими сосудами [Toth, Horvath, 1992, S. 82]. В центральноазиатских и аварских материалах, наряду с кружками
с шаровидным туловом, представлены и кружки-кувшины вытянутых пропорций. Ручки тюркских сосудов
не всегда выполнены в виде спаянных шариков, но также имеют форму простого кольца.
Наличие в перещепинской коллекции различных по происхождению групп предметов (византийской, тюрк-
ской и др.), а также историко-культурная интерпретация формирования этой коллекции представляются доста-
точно убедительными [Залесская, Львова и др., 1997, с. 68]. Они связываются с событиями 628-630 гг., с участием
западных тюрок в войне с персами на стороне Византии. Вещи иранского, а также собственно тюркского проис-
хождения первоначально, возможно, принадлежали кагану западных тюрок и лишь позднее (вероятно, в качестве
военного трофея) попали к владельцу перещепинских сокровищ. Характернейшей чертой перещепинских сосу-
дов из тюркской группы является ручка в виде кольца из шариков. Даже если принять за дату перещепинского
памятника последнюю четверть VII в. [Залесская, Львова и др., 1997, с. 99], то серебряные сосуды из тюркской
группы этого комплекса оказываются старше, чем собственно тюркские серебряные кружки с территории Саяно-
Алтая. Последние преимущественно датируются VIII—IX вв.
Форма кружек с характерным шаровидным туловом была не только заимствована согдийцами у древних тю-
рок, но и перенесена на керамику [Маршак, 1971, с. 52]. Тюркскими элементами в согдийской металлической
посуде также могут считаться форма поддона и характерное оформление ручек [Там же]. Своим появлением
в Танском Китае подобные серебряные и золотые сосуды обязаны торговым контактам с согдийцами и сущес-
твованию колоний согдийских эмигрантов непосредственно в Китае [Донгфанг, 1998]. Такие сосуды не были
характерны для традиционной китайской посуды.
70
По нашему мнению, орнаментация сосуда из Талдуаира служит косвенным доказательством его поздней да-
тировки - IX-X вв.
Как уже отмечалось, нахождение таких серебряных сосудов и их единичность обусловлены привилегирован-
ным положением погребенного в древнетюркском обществе [Савинов, 1994а, с. 148]. Прототипом серебряных
сосудов послужили близкие по форме деревянные кружки, что косвенно свидетельствует о местном изготов-
лении таких изделий из серебра. При этом деревянные и серебряные сосуды существовали и использовались
синхронно.
Большой интерес вызывает также обкладка тонкими золотыми листами первоначально деревянной и несо-
хранившейся кружки из Малого Перещепина [Залесская, Львова и др., 1997, с. 193, кат. 70]. По форме и наличию
ручки из спаянных шариков она напоминала тюркские образцы. Такая техника изготовления свидетельствует
о переходной форме между деревянными и металлическими сосудами. Следует отметить стандартность форм
и размеров, а также наличие нескольких основных вариантов оформления. Последнее ограничивалось, как пра-
вило, только особенностями в изготовлении ручки и бляшки-щитка, к которой эта ручка припаивалась. Традиция
крепления ручки через щиток отмечена именно для тюркских металлических сосудов [Маршак, 1976, с. 237].
В отличие от некоторых согдийских экземпляров, тулово которых украшено сложным сюжетным орнаментом,
серебряные кружки из тюркских памятников всегда имели гладкое тулово. Исключение составляет, пожалуй,
только каннелированный талдуаирский сосуд с изображением цветка на дне, орнаментация которого указывает
на согдийское влияние.
В целом, среднеазиатская орнаментика не получила широкого распространения при изготовлении подобных
сосудов у древних тюрок, что также косвенно свидетельствует об их местном производстве. Возможно, стан-
дартизация формы и наличия лишь нескольких вариантов оформления ручек собственно тюркских серебряных
кружек указывает на небольшое число центров их изготовления. Как отмечал Б.И. Маршак [1976, с. 237], появле-
ние подобных кружек и кружек-кувшинов в Средней Азии явилось результатом тюркско-согдийских контактов,
которые сыграли большую роль в развитии прикладного искусства Средней Азии.
3.1.6.	«Комбинированные» сосуды
Примером условно названных «комбинированными» сосудов служит уникальная находка в одном из захоро-
нений (Джолин I, к. 10). У локтевого сустава погребенной были обнаружены остатки необычного сосуда, в кото-
ром находились позвонки барана. Его приблизительные размеры 15 х 20 см. Форма не восстанавливается. Сосуд
имеет сложную технологию изготовления и насчитывает, по меньшей мере, пять слоев: 1) внешняя обмазка; 2)
текстиль; 3) дерево; 4) текстиль; 5) внутренняя обмазка. Текстиль достаточно грубый и, по-видимому, местного
производства. Дерево вряд ли является корой, скорее это тончайший спил дерева*. То, что внешний и внутренний
слои представляют собой обмазку, не вызывает никаких сомнений, т. к. в некоторых местах она некачествен-
ная, сквозь неё проступает текстиль. Однако является ли она глиняной или здесь было использовано какое-либо
органическое вещество (смола?) - с уверенностью сказать сложно. Несомненно, обмазка предназначалась для
удержания влаги. Наличие подобного устройства позволяет реконструировать технологию изготовления сосуда.
Сначала, по-видимому, тонкому спилу ещё не высохшего дерева придавалась необходимая форма. Возможно,
этому также способствовало приклеивание (?) внутри и снаружи текстиля. Затем сосуд обмазывали с обеих сто-
рон глиной либо каким-то органическим веществом. На одном из фрагментов имеется отверстие (возможно, для
подвешивания).
Нахождение в остатках этого сосуда позвонков барана и обмазка глиной (?) свидетельствуют о применении та-
ких сосудов для хранения и ношения жидких продуктов и мясной пищи. Не исключено, что они использовались
часто, однако в захоронениях, как правило, не сохраняются.
Таким образом, можно утверждать, что у древних тюрок Алтая наибольшее распространение и разнообразие
форм получила «мобильная» посуда из небьющихся материалов - дерева, металла, а также «сложносоставные»
и, по-видимому, кожаные и берестяные сосуды. К сожалению, в древнетюркских погребениях посуда из органи-
ческих материалов сохраняется редко. Однако, как показывают материалы археологических культур с хорошей
степенью сохранности органики (например, таштыкской [Вадецкая, 1999, с. 41] и кокэльской [Вайнштейн, Дья-
конова, 1966, табл. I, II, IX, X; Вайнштейн, 1970]), посуда из дерева и бересты количественно преобладала над
керамической. Учитывая редкость и недостаточно высокое качество керамики, этот вывод становится тем более
очевидным для культуры древних тюрок. Кроме того, сопоставление археологического материала с этнографи-
* По мнению научного сотрудника ИАЭт СО РАН И.Ю. Слюсаренко, это продольный спил с дерева (годовые кольца
неразличимы), вероятно, хвойной породы.
71
ческими данными указывает на наличие общих черт и глубокую традиционность в технике обработки материалов
для поделки кожаных и деревянных сосудов, начиная с эпохи ранних кочевников и вплоть до этнографической
современности [Тощакова, 1976, с. 197]. Соответствия находят форма и назначение кожаных и деревянных сосу-
дов, а применительно к тюркоязычным народам - и терминология, их обозначающая. Редкость и примитивность
«стационарной» посуды (керамических сосудов) у древних тюрок свидетельствует о слабом развитии керамичес-
кого производства и его постепенном угасании. Железные котлы, по-видимому, широко использовались в быту,
однако из-за их значительной ценности редко попадали в погребения. Наряду с функциональным назначением,
посуда могла свидетельствовать о социальном положении и богатстве владельца, что находило свое отражение,
например, в антитезе - деревянные и серебряные кружки-сосудики.
3.2.	МЕЛКИЕ БЫТОВЫЕ ПРЕДМЕТЫ
3.2.1.	Ножи
Относятся к одной из наиболее массовых категорий сопроводительного инвентаря. Так, в двадцати захороне-
ниях (Ташанта II, к. 5; Ташанта III, к. 10; Юстыд I, к. 8; Юстыд XII, к. 14; Юстыд XXIV, к. 13; Джолин I, к. 9, 10;
Барбургазы II, к. 9; Ак-Кобы, у изв.; Ак-Кобы III, к. 2; Боротал I, к. 51, 82; Калбак-Таш, к. 2; Балык-Соок I, к. 9, 11;
Бике I, к. 9; Боротал II, к. 2; Юстыд XIV, к. 2; Талдуаир I, к. 6, 7) зафиксированы либо целые экземпляры ножей,
либо их обломки (рис. 19). При этом в двух из них (Боротал I, к. 51; Талдуаир I, к. 6) обнаружено по два ножа.
Ножи находят как в мужских, так и в женских погребениях. Только по наиболее сохранившимся экземплярам
можно сделать определенные выводы. Все ножи достаточно однотипны: однолезвийные, черешковые; спинка
прямая, а лезвие иногда выгнуто. Ширина лезвия 1,5-2,0 см, а длина 12-14 см. При переходе к черешку имеется
выступ с одной, либо с двух сторон. Привлекает внимание небольшой нож, острие которого изогнуто в сторону
лезвия (рис. 19, 4). Подобные ножи, иногда называемые резцами, известны у народов Саяно-Алтая в этнографи-
ческое время [Дьяконова В.П., 1976, с. 203, рис. 4]. Использовались они для получения полостей в деревянной
посуде. На некоторых ножах различимы следы деревянных ножен.
Наиболее сохранившаяся деталь ножен представляет собой дощечку, которая несколько длиннее и шире лез-
вия. Для него вырезано углубление-паз (рис. 19, 6). Сверху на паз должна была накладываться и приклеиваться
тонкая планка. Такая конструкция ножен заметно отличается от реконструируемого образца ножен из Кудыргэ,
которые составлялись из двух равных по размеру дощечек и склеивались по краям [Семенов, 1985]. Кудыргин-
ские ножны имеют берестяную обмотку. Оба эти типа ножен известны по материалам могильника Мощевая
Балка [lerusalimskaja, 1996, S. 100-101, Abb. 120-123]. Ножны, составленные из двух равных половин, склеивали
и дополнительно обматывали берестой или кожаными ремешками. С помощью последних ножны подвешива-
лись к поясу. При наличии конструкции с углублением-пазом достаточно было склеить части ножен без допол-
нительной обмотки. Различия в конструкции, размерах и некоторых деталях ножен свидетельствует о том, что
их изготовление не было специализированным, а практиковалось разными людьми и, вероятно, в каждой семье
[lerusalimskaja, 1996, S. 100]. Ножны могли быть покрыты лаком (Ташанта III, к. 10). Рукояти ножей тоже изго-
товлялись из дерева.
Судя по изображениям, мужчины крепили ножи к поясу с левой стороны, а у женщин они могли храниться
в переметной суме (Юстыд XIV, к. 2). Часть рассматриваемых ножей, судя по параметрам, могли относиться
к боевым. Однако их плохая сохранность не позволяет говорить об этом определенно. Вероятно, ножи дли-
ной 18-20 см были полифункциональными, в том числе, могли использоваться в бою.
3.2.2.	Тесла
Являются плотничьим деревообрабатывающим орудием и входят в состав мужского сопроводительного ин-
вентаря. Коллекция насчитывает 6 тесел. Формально они могут быть разделены на два типа.
Тип 1. Тесла с равновеликими лезвием и втулкой (рис. 20,1, 4, 6). Включает 3 экз. (Балык-Соок I, к. 11; Барбур-
газы I, к. 20; Юстыд I, к. 8). Среднее размеры: длина 9-10 см, ширина втулки 3,5 см, ширина лезвия 4,4 см.
Тип 2. Тесла со слабовыраженными «плечиками» (рис. 20,2, 3, 5). Включает 3 экз. (Бике III, к. 12; Бике I, к. 9;
Барбургазы III, к. 7). По размерам эти изделия в основном аналогичны теслам типа I.
Особо выделяется тесло (рис. 20, 7), имеющее необычную длину - 14,6 см. Подобные экземпляры встреча-
ются редко. Примечательной особенностью другого тесла (рис. 20, 5) служит наличие отверстия для фиксации
рукояти.
72
Рис. 19. Ножи (7-5, 7- 10, 12, 13), остатки деревянных ножен (б) и рукояти (77).
Тесла часто находят в древнетюркских захоронениях (см. сводку [Нестеров, 1981, с. 168; Овчинникова,
1990, с. 59]). С небольшими изменениями они продолжали применяться на территории Южной Сибири вплоть
до этнографического времени [Тощакова, 1976, с. 191; Дьяконова В.П., 1976, с. 201]. Обнаружены они и в аварских
памятниках Центральной и Восточной Европы [Marosi, Fettich, 1936, Fig. 6, 7]. Попытки проследить временное
бытование обоих типов тесел [Нестеров, 1981, с. 171; Овчинникова, 1990, с. 59] следует признать дискуссионны-
ми. По нашему мнению, оба формально выделенных типа отражают технологические особенности изготовления
и встречаются в хронологически близких памятниках, а значит не могут выступать в качестве датирующей кате-
гории предметов.
Что касается функционального назначения тесла, то здесь предпочтительней мнение большинства исследо-
вателей [Киселев, 1951, с. 516; Кызласов Л.Р., 1969, с. 21; Овчинникова, 1990, с. 60 и др.] о его хозяйственном
применении, а не использовании в качестве оружия ближнего боя [Худяков, 1981, с. 120; Нестеров, 1981, с. 172;
Соловьев, 1987, с. 90]. Сам факт наличия тесел в погребениях мужчин-воинов не доказывает этого. О чётком
разделении функций тесла и боевого топора может свидетельствовать совместное их нахождение в одном погре-
бении (Катанда II, к. 2) [Гаврилова, 1965, рис. 9]. Способ насадки подобных тесел известен по археологическим
находкам с сохранившейся деревянной рукоятью из погребений Мощевой Балки [lerusalimskaja, 1996, Abb. 19].
73
Рис. 20. Топоры-тесла.
Местонахождение тесел в части захоронений позволяет предположить, что они хранились в переметной суме.
Сведения о привязывания тесла-топора к торокам седла имеются в этнографической литературе [Катанов, 1894,
с. 116]. Как показывает сопоставление археологических и этнографических материалов, формы и размеры тесел,
способ их насадки бытовали в течение большого промежутка времени на обширной территории: «Тесло как уни-
версальное орудие в деревообделочном производстве прослеживается на протяжении ряда исторических эпох
как в Саяно-Алтае, так и на более широких территориях, связанных между собой взаимокультурными и этничес-
кими связями с древнейших эпох» [Дьяконова В.П., 1976, с. 201]. На той или иной стадии обработки дерева тесла
использовали для изготовления деревянной посуды, древков стрел, основы юрт и др. Интересно отметить и факт
использования тесел-топоров шаманами в специальных камланиях у некоторых тюркоязычных народов Южной
Сибири [Потапов, 1969, с. 71].
3.2.3.	Зеркала
Другую категорию предметов быта и обихода представляют зеркала. В коллекции насчитывается 2 зеркала
(см. рис. 16, 9, 10). Они обнаружены в женских захоронениях (Юстыд XIV, к. 2; Ак-Кобы III, к. 2).
Одно из них имеет круглую форму, диаметр 9,8 см при высоте бортика 0,9 см. Зеркало достаточно массивное
(310 г). Лицевая сторона изделия гладкая, оборотная - с орнаментом, который представляет собой определенную
74
композицию (см. рис. 16, 9). В центре - шишка-петля в виде сидящего льва. Во внутреннее поле орнамента по-
мещены четыре льва, которые расположены строго симметрично. Внешнее поле отделено ободком-лозой. В нем
находятся четыре иволги среди виноградных побегов. Они образуют пары из летящих навстречу друг другу птиц.
Поражает удивительная проработанность деталей и высокое качество литья. Благодаря этому можно рассмотреть
реалистически изображенное оперение птиц, шерсть хищников, виноградные завитки и листья. По краю зеркала
выполнен бордюр с «чешуйчатыми» изображениями. Зеркало отличает высокий рельеф, а выполнено оно из т. н.
белого металла (по-видимому, оловянистой бронзы).
Подобные зеркала с изображением животных и винограда, при различиях в деталях изображения и
размерах, принадлежат к одному из наиболее распространенных типов зеркал, которые отливали в Тай-
ском Китае в VII - начале X в. Так, только на территории Минусинской котловины найдены 25 экземпля-
ров, включая и местные отливки [Лубо-Лесниченко, 1975, с. 17]. Зеркало с животными и виноградом хо-
рошей сохранности обнаружено в Монголии (Джаргаланты, к. 2) [Евтюхова, 1957, рис. 3]. Такие зеркала
обнаружены также в Средней Азии [Распопова, 19726, с. 69; Usbekistan, 1995, Abb. 84]. Обломок подоб-
ного зеркала найден в Барабинской лесостепи [Молодин, 1992а, рис. 156], а еще один экземпляр - в Вос-
точной Европе, далеком Верхнем Посурье [Белорыбкин, 2001, с. 217, рис. 6]. В последнем случае зерка-
ло представляет собой не копию, как предполагает автор раскопок, а оригинальное китайское изделие,
ставшее предметом импорта. В пользу этого говорит то, что оно изготовлено из т. н. белого металла.
Ну и, конечно, центральный персонаж орнамента является не выхухолем, а львом [Белорыбкин, 2001, с. 217,
рис. 6]. О многочисленности танских зеркал этой группы свидетельствует их наличие во многих европей-
ских коллекциях древностей [Balint, 1996, S. 235]. Известны и более поздние зеркала (Х-ХШ вв.) со зна-
чительно измененной орнаментацией, однако являющиеся воспроизведением популярных танских зеркал
с изображением животных и винограда [China, 1994, № 172; Журба, Ходакова, 2000, с. 25, 26].
Однако все эти зеркала отличаются друг от друга деталями. Такие признаки зеркала с Юстыда, как белый
металл, тщательно выполненный орнамент и массивность, убеждают в том, что оно привозное, китайское.
Считается, что подобные зеркала - пример новых мотивов в китайском орнаментальном искусстве, заим-
ствованных из Ирана, Средней и Центральной Азии, Индии. Львы и виноградные побеги составляют важный
элемент в новом орнаменте [Лубо-Лесниченко, 1971, с. 49]. В то время сохранялась идея о том, что зеркало -
это миниатюрная модель Вселенной. «В связи с этим львы на зеркалах могут рассматриваться как четыре
божества “сышэн” ханьского времени, символизируя четыре стороны света и центр» [Лубо-Лесниченко, 1971,
с. 49]. Кроме того, львы и виноград имели и благопожелательное значение: приносить счастье и отгонять зло.
Птиц на зеркале четыре. Их число, расположение по отношению ко львам, а также то, что они образуют пары,
не случайно. Вполне возможно, что птицы имели т. н. свадебную символику.
Определенный интерес для датирования зеркал с подобным орнаментом представляет находка шишки-петли
в виде фигурки сидящего льва в Пенджикенте, в слое середины VIII в. [Распопова, 19726, с. 69]. Факт многочис-
ленности танских зеркал такого типа подтверждается количеством их находок на территории собственно Китая:
известно около 100 экз. При этом 18 из них, что особенно важно, происходят из датированных танских погребе-
ний [Сюй Дянькуй, 1994, с. 305]. Зеркала с изображением животных и винограда распространились вплоть до
Японии, где их количество тоже значительно [Соосёку, 1993, рис. 132, д]. Юстыдское зеркало по характерным
особенностям ближе всего к выделенному типу I Е [Сюй Дянькуй, 1994, с. 306]. Зеркало данного типа обнару-
жено в погребении 10 года правления Кайюань* (722 г.) танского императора Сюаньцзуна. Подавляющее боль-
шинство таких зеркал относится к VIII в. Вопрос о более дробной дате для зеркал такого типа внутри танского
времени остается открытым. Однако по некоторым выделенным критериям зеркало с Юстыда можно датировать
расцветом Тан (конец VII-VIII в.).
Второе зеркало резко отличается от уже рассмотренного. Оно тонкое, слегка изогнутое (см. рис. 16, 10)
и имеет дисковидную форму (диаметр 7 см). Изготовлено из бронзы и отполировано с обеих сторон. Зеркала та-
кого типа редки в древнетюркских захоронениях. Одной из немногочисленных аналогий, датируемой VII—IX вв.,
является зеркало из могильника Бел-Саз II на территории Тянь-Шаня [Табалдиев, 1999, с. 81, рис. 2, 7]. Это
зеркало тоже тонкое, не имеет орнамента и петли. Перечисленные характерные особенности позволяют пред-
положить, что оно местного производства и, возможно, восходит к образцам гунно-сарматской эпохи.
Оба зеркала найдены в остатках сумочек. При этом китайское зеркало лежало в сумочке из кожи и войлока,
форму и устройство которой можно восстановить по целому экземпляру [Евтюхова, 1957, рис. 4, 7]. В шишку-
петлю, как правило, продевалась и завязывалась шелковая тесьма для ношения на руке. Судя по местонахожде-
нию в захоронении, зеркала могли храниться в переметной суме.
* Девиз правления Кайюань (713-741 гг.) танского императора Сюаньцзуна (712-756 гг.).
75
Рис. 21. Ложка (2) с чехлом (7, 3, 4), пряслица (5, 7 - 77),
точильный брусок (б) и шило (72).
Находки китайских средневековых зеркал на Алтае единичны: Курай III (к. 2) [Евтюхова, Киселев, 1941,
рис. 34], Катанда II (к. 5) [Гаврилова, 1965, рис. 7, 6], Узунтал I (к. 5, 6) [Савинов, 1982, рис. 5, 9; 11], Кор-
Кобы I (к. 46) [Суразаков, 1990, рис. 22, 7]. Как правило, зеркала входили в состав женского погребального инвен-
таря, однако находят их и в мужских захоронениях (Монгун-Тайга-57-XXVI) [Грач, 1960а, рис. 22].
К немногочисленным бытовым предметам принадлежит шило (?) (рис. 21, 12) с насадом для рукояти и че-
тырехгранной рабочей частью (Балык-Соок I, к. 19). Каменный точильный брусок (Ак-Кобы, у изв.) имеет дли-
ну 19 см и прямоугольное сечение (рис. 21,6). Судя по изображениям (см. рис. 5, 2, 14, 26), точильные бруски
подвешивали в чехле на правом боку, рядом с сумочкой-кресалом или под ней. Являясь непременной принадлеж-
ностью почти каждого мужчины, они, тем не менее, редко встречаются в захоронениях.
В двух женских погребениях (Балык-Соок I, к. 34; Юстыд XIV, к. 2) найдены два костяных игольника в виде
небольших полых трубочек (рис. 22, 7, 8). То, что это именно игольники, доказывает находившаяся в одном из них
железная игла (рис. 22,9). В мужской погребальный инвентарь входил также роговой крючок для развязывания уз-
лов или т. н. кочедык. Впрочем, это тоже редкая находка (рис. 22,6,10). Коллекция насчитывает 2 экз. (Юстыд XII,
к. 29; Балык-Соок I, к. 11). Особо примечателен один из них (см. рис. 22,6). При длине 16 см он имеет треугольное
навершие, которое с обеих сторон украшено орнаментом и снабжено сквозными отверстиями для подвешивания
к поясу. Кочедык как составляющая сопроводительного инвентаря, представлен и в материалах из аварских пог-
ребений Центральной и Восточной Европы [Erdelyi, 1966, Abb. 55; Daim, 1996, S. 359; Torok, 1998, Taf. 56, 8].
76
Рис. 22. Гребни (7 — 5), кочедык (6, 10), игольники (7, 8) и игла (9).
3.2.4.	Пряслица
Эта категория предметов входит в состав женского сопроводительного инвентаря. В трех женских захороне-
ниях (Ак-Кобы III, к. 2; Боротал I, к. 51; Юстыд XIV, к. 2) обнаружены пять пряслиц и одна заготовка. При этом
в одном из них (Юстыд XIV, к. 2) находились три пряслица (рис. 21,5, 7, 8) и заготовка (рис. 21,9).
Пряслица однотипны: керамические или каменные, дисковидной формы, диаметр не превышает 6 см. Кера-
мические пряслица, как правило, изготавливали из стенок сосуда. На территории Алтая пряслица обнаружены
в погребениях Узунтала, Курая, Туяхты, Катанды [Овчинникова, 1990, с. 162]. Несомненно, эти изделия приме-
нялись в ткацком производстве. Предположение об их использовании в игре с лошадью не выдерживает критики
[Овчинникова, 1990, с. 61]. Нахождение пряслиц при лошади свидетельствует лишь о том, что они хранились
в переметной суме. Ошибочным является также отнесение пряслиц к женским височным украшениям [Савинов,
1994а, с. 149]. Издавна пряслица применяют для прядения на веретене: «Существенным вкладом в развитие
ткачества стало изобретение пряслица для увеличения инерции вращательного движения» [Пивоварова, 1992,
с. 69]. В одном из древнетюркских погребений Притяньшанья (могильник Беш-Таш-Короо, к. 8) обнаружено ве-
ретено - дисковидное каменное пряслице с надетым на него деревянным стержнем-пряслом [Табалдиев, Худяков,
1999, с. 62]. Подобные археологические находки хорошей сохранности во множестве известны на территории
Восточного Туркестана [Литвинский, 1995, с. 174 - 179]. Деревянные прясла снабжались керамическими, дере-
77
вянными, костяными и металлическими пряслицами. Средняя длина прясла составляла около 26 см. Традиция
использования пряслиц в ткачестве сохраняется до этнографической современности. Среди большого количества
текстильных находок из рассматриваемой серии погребений, несомненно, имеются фрагменты тканей местного
производства.
Заслуживает внимания и колыбель из скального захоронения на Юстыде, от которой сохранились три дощечки
(табл. 56, 3-5). Их длина 39—40 см. Они имеют многочисленные отверстия и пазы. Вероятно, конструктивно она
сходна с колыбелями южных алтайцев [Тощакова, 1978, рис. 3]. Последние тоже собирали из нескольких доще-
чек, имевших многочисленные отверстия для кожаных ремешков.
3.2.5.	Гребни
Гребни являются достаточно редкими находками и встречаются как в мужских, так и в женских захоронениях.
В четырех погребениях (Ак-Кобы III, к. 2; Юстыд XIV, к. 2; Уландрык I, к. 10; Балык -Cook I, к. 34) обнаруже-
но 5 гребней. По материалу изготовления и форме их можно разделить на две группы: 1) деревянные - 3 экз.
(рис. 22, 7-3); 2) роговые - 2 экз. (рис. 22, 4, 5). В данном случае форма изделия зависела от материала и отвечала
требованиям прочности. Деревянные гребни удлиненные по горизонтали, как правило, имеют небольшие разме-
ры (ширина не превышает 5-6 см, а высота - 4-5 см) и большое количество зубцов, крайние из которых массив-
ны. Исключение составляет лишь один гребень (рис. 22, 7). Его длина равна 13,5 см, а высота 7 см.
Роговые гребни удлиненные по вертикали, с небольшим количеством зубцов. Один из них (рис. 22, 4) имеет
сужающееся навершие и десять зубцов. Его высота 10,5 см, а ширина 4 см. Однако наиболее примечательным
является другой роговой гребень (рис. 22, 5). Его высота составляет 11,7 см, а ширина 3,5 см. Этот гребень имеет
девять зубцов, два из которых обломаны. Зубцы отделены от навершия полосой. Навершие гребня может слу-
жить образцом резьбы по кости. В центре лицевой стороны вырезана фигура, похожая на ромб (?), а рядом с ней
параллельные линии (рис. 22, 5). В верхней части навершие сужается и заканчивается двумя фигурками гераль-
дически расположенных животных (мелкий пушной зверь?). Голова одной фигурки обломана, а на другой четко
различимы глаза и небольшие ушки.
Гребни не являются датирующей категорией предметов. Одновременно использовались и роговые, и деревян-
ные гребни, о чем свидетельствует их нахождение в одном погребении (Уландрык I, к. 10).
3.3.	ПЛЕТИ
Плеть служила неотъемлемой составляющей экипировки всадника и довольно часто встречается в древне-
тюркских захоронениях. Так, в девяти погребениях найдены либо «наборы» плетей (Уландрык I, к. 10; Ташан-
та III, к. 10; Юстыд I, к. 8; Юстыд XII, к. 28; Балык-Соок I, к. 10, 11,23), т. е. навершие и рукоять, либо отдельные
наконечники (Юстыд XIV, к. 1; Балык-Соок I, к. 19). Плеть входит как в мужской, так и в женский сопроводитель-
ный инвентарь. Управление коня при помощи плети (при различиях в посадке), а не шпор считается восточной,
кочевнической манерой и традицией [Кирпичников, 1973, с. 72].
Наконечники и навершия плетей обнаруживают большое разнообразие форм, орнаментального украшения и
системы отверстий. Навершия-утяжелители достаточно массивны, имеют либо шарообразную форму (табл. 28,6),
либо различные варианты трубчатой формы (табл. 17, 6, 7). Почти все они снабжены сквозными поперечными
отверстиями для продевания петли-темляка, служившей для подвешивания плети к кисти руки. Лишь в одном
случае это парные продольные отверстия. Следует отметить реалистично выполненный орнамент в виде узла
(табл. 28,6). По нашему мнению, это имитация т. н. бесконечного узла, многократно повторяющегося в других из-
делиях из рога. Наконечники однотипны: конической формы и полые внутри - со сквозным отверстием. Необыч-
ны лишь два экземпляра (табл. 5, 77; 125, 26). Часть наконечников орнаментирована (см., например, табл. 17, 6).
В трех захоронениях удалось проследить роговые детали плети in situ и установить их длину: 65 см - Юстыд I, к. 8;
75 см (толщина 2,5-3 см) - Юстыд XII, к. 28; 25-28 см - Балык-Соок I, к. 23. Ещё в одном погребении (Барбурга-
зы II, к. 9) возле коня лежало деревянное древко длиной 50-60 см. Не исключено, что это остатки плети.
По мнению А.П. Бородовского, массивные шарообразные навершия могли быть составной частью не только
плети, но и функционально близкого к ней стека [1993, с. 180-181]. Он, как и плеть, применялся для управ-
ления конем, а шарообразное навершие являлось его верхним окончанием и играло роль утяжелителя [Боро-
довский, 1993, с. 184]. Тем не менее, хотелось бы подчеркнуть, что наиболее вероятно отнесение рассматри-
ваемых роговых наверший и наконечников именно к конструктивным элементам плетей. Сам по себе факт от-
сутствия в погребениях несохранившегося ремня плети при наличии наверший и наконечников не доказывает
78
существования стека. Нам неизвестны какие-либо этнографические
данные относительно использования стека тюркоязычными народа-
ми Южной Сибири. Что же касается предполагаемого хранения стека
в колчане [Бородовский, 1993, с. 182], то это тоже вызывает ряд воз-
ражений. Так, в древнетюркском погребении Монгун-Тайга-58-IV «де-
ревянная трость с костяным набалдашником» (по нашему мнению, это
плеть с несохранившимся кожаным ремнем - Г.К.) лежала не в хоро-
шо сохранившемся колчане, а поверх него [Грач, 1960а, с. 139]. Кро-
ме того, из-за трудности извлечения сомнительно вкладывание стека
в «закрытый» колчан, имеющий клапан и приемник с крышкой. В бо-
лее поздний период - эпоху развитого и позднего средневековья - дей-
ствительно существовали колчаны значительно большего размера, чем
обычные, которые имели карман на лицевой стороне для помещения
плети, кистеня и т.п. [Винклер, 1992, с. 293]. Однако эти колчаны по
форме, устройству и материалу изготовления (кожа, а не береста) рази-
тельно отличаются от древнетюркских.
Главным доводом в пользу интерпретации роговых наверший и нако-
нечников как деталей именно плети служит факт существования в Сред-
ней Азии в XIX в. достаточно длинных плетей (65-80 см), снабженных
шарообразным навершием, которое не позволяло соскользнуть ремню
темляка [Usbekistan, 1995, S. 179, Abb. 328]. Шарообразные навершия
у рукояти плетей показаны на изображениях-тамгах сибирских народов
[Бородовский, 1993, рис. 1, 2-4]. Все это позволяет графически реконс-
труировать древнетюркскую плеть на примере экземпляра из погребе-
ния кургана 28 памятника Юстыд I (рис. 23). По нашему мнению, сквоз-
ное отверстие в шарообразном навершии служило для крепления темля-
ка. О прикреплении собственно ремня плети судить сложнее. Вероятно,
оно осуществлялось посредством органических материалов. К примеру,
это могли быть насечки на деревянном стержне, которые сверху обма-
тывали сухожилиями, фиксирующими ремень, подобно монгольским
[Mongolen, 1989, Abb. 152] и тувинским экземплярам [Вайнштейн, 1991,
рис. 92, 3]. Однако с предположением А.П. Бородовского о существова-
нии стека в эпоху раннего средневековья можно в определенной степени
согласиться. В отличие от коротких, длинные плети (до 80 см), имею-
щие утяжелители - шарообразные навершия, даже при наличии ремня,
вполне могли выполнять роль стека, т. е. служить для нанесения удара
по крупу коня.
Пожалуй, наиболее интересной по наличию зафиксированных до-
полнительных деталей в оформлении является плеть - «деревянная
трость с костяным набалдашником» - из погребения кургана 15 могиль-
ника Аргалыкты I [Трифонов, 2000, с. 14]. Ее первоначальная длина
составила 80 см, деревянная рукоять обернута одним слоем бересты,
а костяной набалдашник был красного цвета (окрашивание имело
смысл при наличии резного орнамента на навершии, о чем в публика-
Рис. 23. Реконструкция плети
с роговыми навершиями.
ции не сообщается). Оформление наконечников плетей в виде плетенки
и узла было достаточно популярным и имитировало реально сплетен-
ный кожаный ремень. Подобно оформлению юстыдской находки, пле-
тенка имеется на рукояти плети из могилы Ак-Кюна и на наконечнике с Енисея [Кызласов Л.Р., 1951, рис. 8, 10].
Заслуживает внимания предмет из древнетюркского погребения могильника Аргалыкты в Туве, исследованного
Ю.И. Трифоновым [Вайнштейн, 1974, рис. 45,1]. Это достаточно длинное изделие, первоначально, по-видимому,
имевшее деревянную основу. От него сохранились лишь роговые накладки с заклепками. Накладки покрыты рез-
ным орнаментом в виде извивающегося побега, а на их окончания насаживали круглые в сечении и орнаменти-
рованные навершия, близкие навершиям плетей. Как и рукоять плети из могилы Ак-Кюна на Алтае, этот предмет
у одного из своих окончаний плавно изогнут. И хотя нам не известны обстоятельства ее находки и длина, с боль-
шой долей уверенности можно предположить, что это уникально выполненная и богато декорированная плеть.
79
Наряду с «парадными» плетьми, имевшими костяные наконечники, а в некоторых случаях и дополнительные
детали в оформлении (окрашивание, оборачивание берестой и т. п.), существовали и простые плети с деревян-
ным кнутовищем и ремнем. По-видимому, последние были значительно короче. Так, при лошадях или под рукой
погребенных в древнетюркских захоронениях могильника Беш-Таш-Короо были зафиксированы длинные (к со-
жалению, их длина не указана) деревянные палочки - рукоятки плетей-нагаек [Табалдиев, Худяков, 1999, с. 62].
Они соответствуют уже упомянутой деревянной палочке из нашей коллекции (погр. могильника Барбургазы II,
к. 9). Несколько плетей с сохранившимся деревянным кнутовищем и ремнем найдены в раннесредневековых
памятниках Мощевой Балки и Курджиново [lerusalimskaja, 1996, S. 113, Abb. 137, 3]. Плеть из Мощевой Балки
«простого типа»: длина 40 см, без наконечников и наверший, с завязанным узлом ремнем.
Достаточно известны навершия плетей, найденные в Южной Сибири в погребениях VII-X вв., поэтому при-
ведение аналогий теряет смысл. Встречаются они и в памятниках II тыс. н. э. Навершия плетей из восточно-ев-
ропейских памятников IX—XIII вв. заметно отличаются. Это шарообразные навершия с клювовидным выступом,
выполненные из рога или металла [Кирпичников, 1973, рис. 41, табл. XXIV]. Такие же металлические или ро-
говые навершия плетей в виде головы птицы с клювом происходят из памятников аскизской культуры в Южной
Сибири [Кызласов И.Л., 1983, с. 41, табл. XVIII, 1-5]. Можно предположить, что они представляют собой особый
вариант навершия плетей, появившийся в Южной Сибири к концу I тыс. н.э. и путем миграций тюркоязычных
кочевников получивший распространение и в Восточной Европе.
Однако наибольшее соответствие древнетюркским образцам по размерам, форме, системе отверстий и даже
орнаментации обнаруживают роговые навершия плетей из аварских погребений Восточной и Центральной Ев-
ропы [Garam, 1998, Abb. 1-3; Torok, 1998, Taf. 56, 3]. Как правило, они имеют шарообразную форму, а также
большое продольное (для деревянной рукояти) и узкое поперечное (для темляка) отверстия. Некоторые из них
орнаментированы плетенкой [Garam, 1998, Abb. 1, 3, 4; 3, 77]. Согласно сводке Е. Тарам, они образуют предста-
вительную группу, найдены преимущественно в мужских погребениях с конем и относятся к VII—IX вв. [Garam,
1998, S. 121]. Находки из погребений позволили реконструировать плеть авар [Ковачеви1з, 1977, Abb. 94], которая
идентична древнетюркской.
Оформление плети могло служить показателем социального статуса ее владельца. Примеры тому - упоминав-
шиеся среднеазиатские этнографические плети с металлическим посеребренным стержнем, покрытым изящной
орнаментацией [Usbekistan, 1995, S. 179, Abb. 328]. Судя по этнографическим данным, именно длинные плети
(до 80 см), как правило, богато декорированы, их можно назвать «парадными». Ярким примером украше-
ния плети как символа власти у древних тюрок является широко известная рукоять плети из погребения Ак-
Кюна - Курай IV (к. 1) [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 2; Кызласов Л.₽., 1951 ]. Традиция украшать плеть роговыми
орнаментированными навершием и наконечником сохранилась у тюркоязычных якутов [Культурное наследие..,
1994, рис. 29]. Как и у древнетюркских экземпляров, у якутских плетей навершие близ темляка особенно богато
декорировано. Роговые детали-навершия известны и у монгольских плетей [Mongolen, 1989, Abb. 152].
Плеть, несомненно, выступала у древних тюрок символом власти, о чем свидетельствуют слова Турксан-
фа - правителя западных тюркских земель, обращенные к византийскому послу Валентину по поводу поддержки
византийцами авар: «Но вархониты (авары -Г.К), как подданные турков, придут ко мне, когда я захочу; и только
увидят посланную к ним лошадиную плеть мою, убегут в преисподнюю» [Менандр Византиец, 2003, с. 300].
Батыр-посол в дипломатических переговорах не расставался со своей плетью [Липец, 1984, с. 60].
В тюрко-монгольском эпосе плеть выступает не только как средство для управления конем, но и в качестве
серьезного оружия: ею убивают недостойных удара меча или сабли врагов [Липец, 1984, с. 81]. На охоте ударами
плети по носу убивали волка. Техника изготовления плети, приводимая в эпосе, очень реалистична, достаточно
подробна и наиболее характерными деталями подтверждает нашу реконструкцию: «Шар на конце плети (курсив
наш -Г.К.) сделан из булата-чой. Ударная ладонь-ремень - из стали махан, подстежка - из серебра-гоши, обвив-
ная тесьма - из шелка гурмер, рукоятка - из сандалового дерева» [Липец, 1984, с. 82]. Плеть могла крепиться
у седла: «.. .тридцатипудовую тяжелую плеть у луки седла прицепил» [Липец, 1984, с. 194].
В целом, предметы быта и обихода, в отличии, например, от таких динамичных сфер материальной культуры, как
военное дело и вооружение, конское снаряжение, характеризуются как достаточно консервативные категории вещей.
Они, как правило, не претерпевали значительных изменений на протяжении длительного периода, что, по-видимо-
му, объясняется наличием оптимальных форм и конструктивных решений. Многие из них единичны и не образуют
представительных серий. Как и другие категории материальной культуры, они зачастую представляли собой индика-
тор социального и имущественного положения человека. Ряд бытовых предметов (плеть, топор-тесло) использовался
и в шаманских церемониях, о чем свидетельствуют этнографические данные. Например, в общении с умершим ша-
ман отгонял плетью злых духов, чтобы они не мешали умершему говорить. Шаман отгонял плетью и чужих умерших,
которые, узнав про угощение, приходили полакомиться пищей и табаком [Дьяконова В.П., 1975, с. 59, 63].
80
ГЛАВА 4
ВООРУЖЕНИЕ И ВОЕННОЕ ДЕЛО
Предметы вооружения являются одной из важнейших составляющих материальной культуры. Вооружение
и уровень развития военного дела тесно связаны с экономическими, социальными и политическими фактора-
ми. В культуре номадов развитию военного дела всегда придавалось особое значение. Оно обладало многими
специфическими особенностями по сравнению с военным делом оседло-земледельческих обществ. В опре-
деленном смысле уровень развития вооружения и военного дела служили залогом «выживания» кочевников.
Кочевым обществам принадлежат многие усовершенствования и изобретения в области вооружения, нововве-
дения в тактике боя и т. д. Как и в любой области материальной культуры, здесь происходило взаимодействие
и взаимовлияние: земледельческие народы многое заимствовали у кочевников и наоборот. Ярким подтвержде-
нием высокого уровня развития военного дела у древних тюрок служит создание огромной империи - Первого
Тюркского каганата. Одной из основных причин этого послужил целый ряд усовершенствований и нововведе-
ний в военной области.
Комплекс вооружения традиционно делится на две группы: наступательное оружие ближнего и дальнего
боя; защитный доспех. При этом в первую группу включено также военное снаряжение, т. е. предметы, пред-
назначенные для хранения и ношения оружия.
Наступательное оружие дальнего или дистанционного боя включает сложносоставной лук и стрелы. Эти
категории предметов принадлежат к числу наиболее массовых в погребениях. В качестве военного снаряже-
ния, сопутствующего им, рассматриваются колчаны, налучья и саадачный пояс.
4.1.	НАСТУПАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ ДИСТАНЦИОННОГО БОЯ
4.1.1.	Сложносоставные луки
Остатки сложносоставного лука в виде роговых накладок зафиксированы в двадцати одном погребении.
По форме, месторасположению и количеству накладок луки можно разделить на несколько типов.
Тип 1. Лук с боковыми срединными, а также двумя парами боковых концевых накладок (рис. 24, 3) (Юс-
тыд XII, к. 29). Концевые накладки короткие, с вырезом для тетивы. В верхней части одной из пар концевых
накладок имеются отверстия для крепления с железным шпеньком. Частично сохранилась деревянная основа
лука - кибить. Размеры лука около 138 см. Луки подобного типа являются достаточно распространенными и
находят многочисленные аналогии на Алтае и в сопредельных регионах*.
Тип 2. Лук со срединными боковыми и срединной узкой накладками, а также двумя парами боковых кон-
цевых накладок (рис. 24, 5) (Боротал I, к. 82). Концевые накладки длинные, с плавным изгибом и вырезом для
тетивы. Такие луки называют «хуннскими».
Тип 3. Лук с одной парой концевых и срединными боковыми накладками (рис. 24, 8) (Юстыд I, к. 8). Кон-
цевые накладки длинные, с вырезом для тетивы. В верхней части они снабжены отверстием, а также железным
шпеньком. Необычны срединные боковые накладки: они достаточно массивные, гладкие, без насечек, со «сре-
занными» окончаниями; их длина 20,5 см. Плечи лука, возможно, были асимметричными.
Тип 4. Лук со срединными боковыми накладками, срединной узкой и двумя концевыми накладками (по од-
ной на каждом плече) (рис. 24, 7). Существенное отличие последних заключается в их необычной форме и
отсутствии вырезов для тетивы. Очевидно, их следует считать фронтальными. Найден один такой лук (Тал-
дуаир I, к. 7). Его длина составляла 140 см. Он был асимметричным (одно плечо 77 см, другое - 63 см). Близкая
* Сводку находок луков различных типов в Южной Сибири см.: [Худяков, 1986, с. 139-141].
81
Рис. 24. Роговые накладки на луки различных типов.
по форме и тоже без выреза для тетивы концевая накладка найдена в погребении Юстыд XII (к. 12) (рис. 24, 7).
Она входила в неполный «комплект» со срединной боковой накладкой. Относился ли этот набор накладок
к типу 4, сказать невозможно.
Тип 5. Луки с двумя срединными боковыми накладками (рис. 24, 2, 4, 9). Включает 16 экземпляров (Уланд-
рык I, к. 10; Ташанта II, к. 5; Ташанта III, к. 10; Джолин I, к. 9; Барбургазы I, к. 20; Барбургазы II, к. 9; Ак-Кобы,
у изв.; Калбак-Таш, к. 2; Балык-Соок I, к. 9-11, 19; Бике I, к. 9; Барбургазы III, к. 7; Талдуаир I, к. 6). Из них
четыре изделия отнесены к данному типу условно, т.к. представлены либо фрагментами, либо одиночными
срединными накладками. В одном погребении (Балык-Соок I, к. 11) найдены две пары срединных боковых
накладок на два лука. Интересно, что они отличаются размерами: большие накладки 18 см, малые - 15 см.
В целом срединные накладки трапециевидные, овальновытянутые, массивные, с прямым срезанным краем,
а их размеры сильно варьируют. Длина в среднем составляет 15-18 см, ширина 2,6 см. На оборотной стороне,
а также на углах лицевой части имеются насечки для более прочного крепления. Иногда сохраняется кибить
лука (рис. 24,9). Такие луки предположительно были симметричными. Это т.н. «древнетюркский» лук, распро-
страненный во второй половине I тыс. н. э. Наиболее широкое использование они получили в эпоху Второго
82
Тюркского каганата, т.е. во второй половине VII - первой половине VIII в. Однако луки такого типа просущес-
твовали до конца I тыс. н. э. [Савинов, 1981, с. 149]. Находки луков с двумя срединными боковыми накладками
известны на территории всей Южной Сибири и Центральной Азии.
Тип 6. Лук с двумя срединными боковыми и одной срединной фронтальной накладками (рис. 24, 6) (Уланд-
рык III, к. 5). Появление луков такого типа исследователи связывают с концом I тыс. н. э. [Худяков, 1980, с. 71].
Возможно, луки были симметричными.
Следует отметить и остатки деревянного лука без роговых накладок, найденные в одном из погребений
(Ак-Кобы, у изв.). Судя по тлену, длина изделия составляла 96 см. Такие же модели (?) луков известны из ма-
териалов кокэльской культуры Тувы [Худяков, 1993, с. 117].
Приведенные материалы, с одной стороны, подтверждают мнение о тенденции к уменьшению количес-
тва накладок в ходе эволюции лука [Гаврилова, 1965, с. 87], с другой стороны, типологическое разнообра-
зие луков свидетельствует о сложности и многолинейности их эволюции в Южной Сибири, сосущество-
вании луков разных типов на протяжении второй половины I тыс. н. э. [Савинов, 1981, с. 160]. При всей
вариативности наборов роговых накладок на лук, несомненно, наиболее распространенным типом на Алтае
в VII-X вв. являлся т. н. «древнетюркский» лук, снабженный двумя срединными боковыми накладками. Это
подтверждает как рассматриваемая нами коллекция, так и материалы других древнетюркских погребений.
Лук типа 4, по-видимому, стал результатом разработки во второй половине I тыс. н. э. луков с плечевыми
фронтальными накладками [Худяков, 1993, с. 126]. Подобный лук получил распространение к IX-X вв. При-
мечательно, что концевые боковые накладки на лук, кроме традиционного способа крепления - приклеи-
вания с использованием насечек, имели отверстия и дополнительно фиксировались при помощи железных
шпеньков.
Сложносоставные луки делали из дерева, рога, сухожилий и других материалов. Об их устройстве мож-
но судить либо по целым сохранившимся раннесредневековым экземплярам из погребений Мощевой Балки
[lerusalimskaja, 1996, Abb. 134, 135], либо по отдельным уцелевшим частям из погребения Камтыттугем на
Алтае [Савин, Семенов, 1997], из помещений дворца Топрак-кала в низовьях Амударьи [1984, с. 216-220]
и с р. Гогопс на Кавказе [Савин, Семенов, 1992]. Проведение таких аналогий абсолютно правомерно, т. к. имен-
но центральноазиатские луки были привнесены тюрками в восточноевропейские степи, где и послужили
образцом для изготовления местных луков. Судя по находкам, луки имели пять основных составляющих:
рукоять-перехват, два плеча и два рога. Рукоять и рога были снабжены двумя-четырьмя костяными накладками,
а плечи с внутренней стороны - роговыми либо деревянными пластинами. Кибить лука состояла из большого ко-
личества отдельных деревянных частей-пластин (в находке из Топрак-Калы их не менее 11) и от 2 до 7 костяных
и роговых накладок. Точность подгонки и прочность склейки пластин и накладок очень велики. Для лука ис-
пользовалась плотная, вязкая и тяжелая древесина (скорей всего, несколько ее сортов), а для склейки его частей -
какой-то очень прочный клей*. Через плечи и рукоять лук покрывали сухожилиями, а места перехода плеч
в рукоять и рога дополнительно усиливали обмоткой из сухожилий. Зачастую лук обклеивали тонкой берестой,
корой или лубом для предохранения от воздействия влаги. В китайских письменных источниках подчеркива-
ется губительное воздействие неблагоприятных погодных условий на характеристики и свойства лука: «...как
пошли сильные дожди; луки со стрелами ослабели...» [Бичурин, 1950, с. 250]. Даже метафоричное описание
лука древних тюрок указывает на те части, из которых он был изготовлен: «Они (древние тюрки -Г.К.) имеют
луки, скрепленные клеем из костей мифического животного Ки-лин (K’i-lin) и украшены рогами (роговыми на-
кладками? -Г.К.\ а их стрелы - перьями кондора (грифа?), которыми они стреляют орлов» [Liu Mau-tsai, 1958,
S. 39]. Упоминание об украшении (?) лука (kiie-kung) древних тюрок рогами (т.е. роговыми накладками) мы
находим и в тексте «Суй-шу» [Liu Mau-tsai, 1958, S. 41]. Луки, по-видимому, могли покрывать лаком. Именно
о таком лакированном луке говорится в биографии Ван Цзуна (Wang Tschung-sse) [Liu Mau-tsai, 1958, S. 338].
Сообщается, что весил он 150 фунтов (около 45 кг) и хранился в футляре для демонстрации миролюбивых
намерений.
Изготовление кибити лука из достаточно большого количества отдельных деревянных деталей подтвержда-
ет находка частей кибити в погребении 29 могильника Юстыд XII. Две из них представляют собой тщательно
выструганные и первоначально вставляемые в паз детали в виде клина (табл. 34, 5, 6). Имеются также два
обломка рукояти-перехвата (табл. 34, 7, 16). Очевидно, только использованием различных сортов древесины
* Вполне возможно, что для склеивания частей лука использовался рыбий клей, который упоминается в китайских
письменных источниках. Так, например, тюркский каган Хйели (Хели) при заключении мира с китайским императором по-
дарил ему 10 фунтов (около 4 кг) рыбьего клея, что должно было символизировать крепкую дружбу между государствами
[Liu Mau-tsai, 1958, S. 136].
83
можно объяснить сохранность отдельных частей кибити. Детали лука из разной древесины были также найде-
ны в позднетюркском погребении XIII-XIV вв. памятника Сопка-2 (захоронение 668) в Барабинской лесостепи
[Молодин, Соловьев, 1995, с. 69-71]. Фрагмент кибити от рукояти-перехвата сохранился еще в одном захоро-
нении рассматриваемой серии - Джолин I (к. 9) (табл. 63, 9).
Представленная типология луков, учитывающая количество костяных накладок, их размеры и форму, яв-
ляется в значительной степени условной, т. к. включает только сохранившиеся детали лука. Как показывают
уникальные по сохранности находки луков, некоторые накладки делали из обычно утрачиваемых материалов:
рога быка [Савин, Семенов, 1997, с. 39], древесины [Топрак-Кала, 1984, рис. 88]. Поэтому наряду с типологи-
ческим подразделением луков по количеству сохранившихся деталей следует также различать их существен-
ные технологические признаки [Савин, Семенов, 1998, с. 291]. По мнению А.М. Савина и А.И. Семенова, на
рубеже VII—VIII вв. произошло изменение способа сборки лука - от более архаичного соединения внахлест
к соединению встык [1998, с. 291]. При этом в Восточной Европе луки гунно-болгарского типа со сборкой
внахлест сменили луки хазарского или центральноазиатского типа со сборкой встык. Обе эти схемы сборки
лука имеют центральноазиатское происхождение и появились в Европе в разное время и в уже сложившемся
виде [Савин, Семенов, 1998, с. 293, 295]. Представляется убедительным вывод о том, что использование со-
ставных накладок, в отличие от их цельносоставных аналогов, определялось не совершенствованием и поис-
ком новых форм оружия, а исключительно размерами исходного сырья - длиной кусков рога или кости [Савин,
Семенов, 1998, с. 295].
Наиболее яркими примерами технологического приема сборки встык в рассматриваемых материалах вы-
ступают накладки луков, имеющие торец, из погребений Джолин I (к. 9), Юстыд I (к. 8), Юстыд XII (к. 12),
Калбак-Таш (к. 2). Обломок деревянной кибити, обнаруженный в погребении Джолин I, имеет уступы, в кото-
рые упираются встык торцы плечевых пластин.
Нахождение в одном погребении (Балык-Соок I, к. 11) двух пар роговых срединных накладок на два лука
соответствует описанию тюрок: «...они приучают всадников возить (при себе) два или три лука и тетивы в соот-
ветствующем числе» [Мандельштам, 1956, с. 231]. По-видимому, ношение двух или даже трех луков было обы-
денным явлением, однако в захоронениях погребенных сопровождал, как правило, только один лук. Ношение
двух луков в спущенном виде в одном налучье отмечено и у согдийцев [Распопова, 1980, с. 68]. Убедительным
представляется вывод о том, что хранить и носить лук со спущенной тетивой необходимо было для сохранения
его упругости, а для большей надежности воин имел два или даже три лука. Однако известны изображения, на
которых воин имеет в налучье два лука: один со спущенной тетивой, а другой - с натянутой [Дьяконова Н.В.,
1984, с. 103, рис. 12; 1995, табл. XXII, XXIV]. Запасные тетивы, судя по описанию Псевдо-Маврикия [2000,
с. 288], хранились в мешочках при колчанах. Натягивали лук, очевидно, как правило, в рукавицах. Об этом
можно судить по специальному приказу, отданному в конкретной ситуации - натягивать лук обнаженными
руками [Бичурин, 1950, с. 275]. Луки у каждого воина должны были быть по своим силам - не выше сил,
но лучше ниже. В письменных источниках подчеркивается, что искусство стрельбы из лука приходит с опы-
том, почему и необходимо молодым и не умеющим пока стрелять воинам давать слабые луки, либо вооружать
копьями и щитами [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 288].
4.1.2.	Наконечники стрел
Наконечники стрел представляют собой одну из наиболее массовых категорий погребального инвентаря.
Так, в восемнадцати захоронениях найдено 109 наконечников стрел. Из них 36 нельзя подвергнуть типологи-
ческому анализу из-за плохой сохранности. Наконечники стрел по материалу изготовления можно разделить
на два класса - железные и роговые.
Железные наконечники стрел относятся к отделу черешковых, представленных по сечению пера нескольки-
ми группами, которые делятся на типы по форме пера.
Группа 1. Трехлопастные наконечники.
Тип 1. Удлиненно-шестиугольные наконечники (рис. 25, 1-3). Включает 26 экземпляров (Боротал I, к. 82;
Калбак-Таш, вп. погр.; Юстыд XXIV, к. 13; Ак-Кобы, у изв.; Юстыд XII, к. 29; Джолин I, к. 9; Барбургазы II,
к. 9; Уландрык I, к. 10; Джолин III, к. 2; Талдуаир I, к. 6). Длина пера 4,5-6,7 см, ширина 2-3 см; длина череш-
ка 3-8 см. Наконечники снабжены остроугольным острием, широкими лопастями, покатыми плечиками.
В некоторых случаях лопасти имеют округлые отверстия.
Тип 2. Удлиненно-пятиугольные наконечники (рис. 25, 4, 5). Включает 9 экземпляров (Барбургазы I, к. 20;
Талдуаир I, к. 6; Джолин I, к. 9; Барбургазы II, к. 9; Юстыд XXIV, к. 13). Длина пера 4,5-5,8 см, ширина 2,7 см;
длина черешка 8-9 см. Наконечники имеют остроугольное острие, широкие лопасти, прямые плечики.
84
Рис. 25. Разнотипные наконечники стрел.
Тип 3. Удлиненно-треугольные наконечники (рис. 25, 6-8). Включает 13 экземпляров (Боротал I, к. 82;
Юстыд XII, к. 29; Барбургазы II, к. 9; Талдуаир I, к. 6, 7; Бике I, к. 9). Длина пера 4 см, ширина 1,5-2,3 см;
длина черешка 4,2^1,8 см. Наконечники снабжены остроугольным острием, узкими лопастями и прямыми
плечиками.
Тип 4. Овально-крылатые наконечники (рис. 25, 10). Включает 1 экземпляр (Барбургазы II, к. 9). Длина
пера 4,2 см, ширина 2,4 см; длина черешка 3 см. Наконечник имеет остроугольное острие, широкие лопасти
с выступающими крыльями и округлыми плечиками.
Тип 5. Ромбические наконечники (рис. 25, 9). Включает 1 экземпляр (Калбак-Таш, вп. погр.). Длина пе-
ра 3,5 см, ширина 2,5 см; длина черешка 5,5 см. Наконечник с округлым острием, широкими лопастями, пока-
тыми плечиками. Лопасти снабжены округлыми отверстиями.
Группа 2. Трехгранно-трехлопастные наконечники.
Тип 1. Боеголовковые наконечники (рис. 25,18, 19). Включает 9 экземпляров (Юстыд XXIV, к. 13; Барбур-
газы II, к. 9). Длина пера 4,8 см, ширина 1,5 см; длина черешка 5,5-8 см. Наконечник с остроугольной трехгран-
ной боевой головкой и трехлопастной шейкой.
Группа 3. Трехгранные наконечники.
Тип 1. Боеголовковые наконечники (рис. 25, 11, 16, 17). Включает 5 экземпляров (Калбак-Таш, к. 2; Улан-
дрык I, к. 10). Длина пера 3,0^1,7 см, ширина 1,2-2,0 см; длина черешка 4,7 см. Наконечники с тупоугольной
боевой головкой и удлиненной шейкой.
Тип 2. Овально-вытянутые наконечники (рис. 25,14, 15). Включает 4 экземпляра (Барбургазы I, к. 20; Бар-
бургазы II, к. 9; Калбак-Таш, к. 2). Длина пера 3,5^1,8 см, ширина 1 см; длина черешка 4-5 см. Наконечники
с овально-вытянутой боевой головкой.
85
Группа 4. Четырехгранные наконечники.
Тип 1. Удлиненно-ромбические наконечники (рис. 25, 20, 21). Включает 2 экземпляра (Боротал I, к. 82;
Талдуаир I, к. 6). Длина пера 4 см, ширина 1,2-1,6 см; длина черешка 4-6 см. Наконечники с остроугольным
острием и покатыми плечиками.
Группа 5. Плоские наконечники.
Тип 1. Асимметрично-ромбические наконечники (рис. 25, 12). Включает 1 экземпляр (Калбак-Таш, к. 2).
Длина пера 7,5 см, ширина 3,5 см; длина черешка 7,5 см. Наконечник с тупоугольным острием и покатыми
плечиками.
Тип 2. Ромбические наконечники (рис. 25,12). Включает 1 экземпляр (Барбургазы II, к. 9). Длина пера 5,8 см,
ширина 3 см; длина черешка 3,8 см. Наконечник с остроугольным острием и покатыми плечиками. Его осо-
бенностью является рельефный выступ по продольной оси. Очевидно, он представляет собой нечто среднее
между плоским и т. н. двухлопастным наконечником.
Роговые наконечники представлены отделом изделий с насадом, внутри которого выделяется одна группа,
включающая один тип.
Группа 1. Плоские наконечники.
Тип 1. Удлиненно-пятиугольные наконечники (рис. 25, 22). Включает 1 экземпляр (Уландрык I, к. 10). Дли-
на пера 8 см, ширина 1,8 см. Наконечник с остроугольным острием, покатыми плечиками и раздвоенным на-
садом.
Типологический анализ представленной коллекции наконечников стрел показывает, что наиболее распро-
страненными являлись трехлопастные наконечники с различной формой пера, особенно принадлежащие ти-
пам 1-3. Некоторые типы (4 и 5) насчитывают по одному экземпляру. Трехлопастные наконечники с неболь-
шими изменениями (в конце I - начале II тыс. н. э. становятся более массивными) применялись в течение всей
второй половины I тыс. н. э. Часть из них имеет отверстия в лопастях, как считается, для усиления вращения
стрелы в полете [Левашова, 1939, с. 52; Овчинникова, 1990, с. 73]. О попадании крутящейся тюркской стрелы
сообщается и в письменных источниках [Liu Mau-tsai, 1958, S. 319].
Нельзя не упомянуть поэтичную теорию Ю.А. Плотникова [2001], объясняющую назначение отверстий
в лопастях стрел. По его мнению, отверстия не несут какой-либо функциональной нагрузки, а призваны придать
абрису наконечника сходство с личиной - «шайтанской рожей». Таким образом, отверстия в лопастях превраща-
ли обычные стрелы в «глазастые стрелы», тем самым, представляя собой пример одушевления оружия [Плотни-
ков, 2001, с. 84]. Гипотеза в целом интересна, но думается, что, несмотря на большое количество приведенных
автором примеров из эпоса, этнографии и исторических источников, обосновать ее очень непросто.
Многие наконечники снабжены полыми шариками-свистунками, каждый из которых, как известно, мог слу-
жить муфтой, а также производил пронзительный свист при полете стрелы. Как правило, свистунками оснаще-
ны трехлопастные наконечники. Заслуживает внимания и тот факт, что в некоторых захоронениях (Юстыд XII,
к. 29; Уландрык III, к. 5; Уландрык I, к. 10) свистунки стрел (запасные?), а также их заготовки обнаружены в ос-
татках поясных сумочек. Последние представляют собой определенный интерес для установления технологии
изготовления. Появление трехлопастных и трехгранных наконечников стрел различных форм в Центральной и
Восточной Европе связывают именно с аварами [Freeden, 1991, S. 599-601, Abb. 3-6], ядро которых имело цен-
тральноазиатские корни. От трехлопастных наконечников стрел предшествующего периода их отличает форма
(различные варианты пятиугольных наконечников) и размеры, массивность, наличие отверстий в лопастях.
Что касается последнего отличия, то оно служит неопровержимым свидетельством центральноазиатского про-
исхождения подобных стрел, как и самих предметных комплексов. Как известно, прорези в лопастях наконеч-
ников стрел - специфическое североазиатское явление конца I тыс. до н. э. - начала II тыс. н. э., появившееся
в среде азиатских кочевников [Плотников, 2001, с. 80]. Аварские же наконечники стрел более сходны именно
с южносибирско-центральноазиатским вариантом, а не с западносибирским и дальневосточным.
Менее многочисленны трехгранные и четырехгранные бронебойные, а также плоские наконечники стрел.
Отмечено, что именно в VIII—X вв. росло процентное соотношение и типологическое разнообразие тюркских
бронебойных стрел [Худяков, 1986, с. 150]. Довольно представительную группу (9 экз.) образуют трехгранно-
трехлопастные наконечники. Вероятно, они тоже получили наибольшее распространение к VIII-X вв. Чрез-
вычайно редкой находкой следует признать роговой наконечник стрелы с раздвоенным насадом. Единичные
экземпляры подобных наконечников обнаружены в памятниках конца I тыс. н. э. на Алтае [Худяков, 1986,
с. 150]. Роговые наконечники с раздвоенным насадом известны по древнетюркским погребениям памятника
Катанда-3 (к. 11), датируемого серединой VII в. [Мамадаков, Горбунов, 1997, рис. IX, 11, 12].
Как правило, набор наконечников стрел в погребении насчитывал 5-9 экземпляров. И лишь в двух захоро-
нениях найдено 16 (Барбургазы II, к. 9) и 14 (Юстыд XXIV, к. 13) экземпляров, что близко к реальной вмести-
86
мости колчана: в среднем число стрел, помещающихся в него, приближается к тридцати. Именно такое коли-
чество стрел должен был иметь воин в бою [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 288]. По нашему мнению, небольшое
количество стрел было «достаточным» для захоронения и соответствовало нормам погребальной обрядности.
Это не единственный пример замены целого и полного набора вещей их небольшим количеством в древне-
тюркских погребениях. По-видимому, даже такой неполный комплект в захоронениях отражал реальное со-
отношение стрел с бронебойными и трехлопастными наконечниками. В среднем это соотношение составля-
ло 1:10, т. е. в колчане могли находиться две-три стрелы с бронебойными наконечниками. Очевидно, к кон-
цу I тыс. н. э. набор стрел в колчане стал более разнообразным. Он стал включать значительную долю трех-
гранно-трехлопастных, плоских, а также трехлопастных наконечников нестандартных форм. Подобный ком-
плект стрел найден в погребении Барбургазы II (к. 9). Он включает четыре типа трехлопастных, плоский,
бронебойный и трехгранно-трехлопастной наконечники.
Эта тенденция привела к вытеснению в начале II тыс. н. э. трехлопастных наконечников стрел из комплекта
и преобладанию плоских и трехгранных наконечников [Гаврилова, 1965, с. 88]. В этом отношении показателен
набор стрел из захоронения Калбак-Таш (к. 2), включавший один плоский и шесть трехгранных наконечни-
ков. Обращает на себя внимание их массивность и значительные размеры. Подобные наконечники могут быть
отнесены к концу Х-ХП вв. Ближайшие аналоги - плоские наконечники стрел такого же типа из кургана 1
могильника Верх-Еланда I на Алтае [Кирюшин и др., 1990, рис. 3, 4] и трехгранные наконечники из бачатских
курганов, совершенных по обряду трупоположения с конем на территории Кузнецкой котловины [Илюшин,
1993, рис. 50, 2-5; 51, 7-7; и др.].
Установленным фактом можно считать то, что в отличие от стрел с трехлопастными наконечниками, ко-
торые укладывали в колчан наконечниками вверх, бронебойные стрелы и стрелы с плоскими наконечниками
помещали в колчан в противоположном направлении. Очевидно, это было необходимо для быстрого нахожде-
ния стрелы с определенным функциональным назначением и для экономии места в колчане. Подобный способ
помещения стрел в колчан зафиксирован in situ в одном из захоронений (Барбургазы II, к. 9). Он прослежива-
ется и на примере находок из кургана 1 могильника Верх-Еланда I на Катуни [Кирюшин и др., 1990, с. 239],
кургана сросткинской культуры могильника Шадринцево I в лесостепном Алтае [Неверов, Горбунов, 1996,
с. 75], позднетюркского захоронения могильника Сопка-2 в Барабинской лесостепи [Молодин, Соловьев, 1995,
с. 82], а также, по-видимому, из кургана 85 могильника Кара-Кобы I на Алтае [Могильников, 1997, с. 206].
4.1.3.	Древки стрел
Древки стрел и их обломки зафиксированы в четырех захоронениях (Уландрык I, к. 10; Уландрык III, к. 5;
Калбак-Таш, к. 2; Юстыд XII, к. 29). Особого внимания заслуживают древки стрел, найденные на памятнике
Юстыд XII (к. 29) (табл. 35). Это большие обломки, а также отдельные части древков стрел (до 30-37 см дли-
ной и 0,7-1,0 см в диаметре), сделанных из ивы (salik)*. Каждое древко снабжено ушком - вырезом для тети-
вы, который изнутри окрашен в красный цвет. Рядом с ушком есть метки: как правило, это широкая красная
и узкая черная полоски. Края полос намечались ножом. Полосы-метки не были связаны с необходимостью
быстрого нахождения той или иной стрелы [Вайнштейн, 19666, с. 324; Худяков, 1986, с. 150], т. к. подобное
теряет смысл при их хранении в колчане наконечниками вверх (по нашему мнению, т. н. закрытых колчанов,
в которых стрелы хранились бы наконечниками вниз, не существовало). Как мы уже убедились, бронебойные
наконечники стрел, в отличие от трехлопастных, укладывали наконечниками вниз. Несомненно, целые древки
составлялись из двух-трех частей. Отдельные их детали имеют наклонные срезы, которые складывали вместе,
склеивали (снабжены насечками) и дополнительно оборачивали тонкой берестой. В трактате IX в. ал-Джахиза
указывается, что тюрок «...склеивает, выстругивает и обвязывает (сам) свои стрелы» [Мандельштам, 1956,
с. 241]. По-видимому, наличие составных стрел объясняется отсутствием подходящего исходного материала.
Сохранились также части древков со следами железного насада наконечника стрелы (табл. 35). Судя по разме-
рам колчана, длина древков должна была составлять 70-80 см. Остатки древков стрел из другого захоронения
(Калбак-Таш, к. 2) также имеют следы оборачивания берестой в месте крепления с ним наконечника.
Наиболее близкой аналогией такой детали стрел, как древки, является находка из древнетюркского погребе-
ния Кокэль-13 в Туве [Вайнштейн, 19666, рис. 39]. Особо примечательным можно считать наличие практичес-
ки идентичных меток красными и черными полосами. Длина древков стрел стандартна - 74 см. Метки красной
краской есть и на древках из тюркского погребения могильника Кара-Кобы I (к. 85) на Алтае [Могильников,
* Здесь и далее определения пород дерева выполнены академиком И.Ю. Коропачинским и кандидатом биологических
наук, старшим научным сотрудником ЦСБС СО РАН Ю.П. Хлоновым.
87
1997, с. 206]. На мугских древках сохранились следы черной и красной краски, а также наклеенных поверх
обмотки перьев (как правило, четырех). Похожие метки были и на сохранившихся древках стрел из погребений
Мощевой Балки [lerusalimskaja, 1996, рис. 134, 138], из дворца Топрак-кала [1984, с. 222]. Древки стрел могли
также декоративно обклеивать разноцветной корой деревьев или кустарников [Савин, Семенов, 1997, с. 36].
Вырез для тетивы окрашен в красный цвет на древках из скального погребения гуннского времени Камтыт-
тугем в Южном Алтае [Савин, Семенов, 1997, с. 36], а также у древков стрел сарматов [Хазанов, 1971, с. 42].
Примечательно, что в отличие от юстыдских составных древков, сделанных из ивы, древки из Камтыттугема
выполнены из взрослой стволовой части березы.
Вообще выбору материала для древков кочевники уделяли большое внимание [Хазанов, 1971, с. 42]. Вмес-
те с тем, составные древки стрел не являются редкостью. Они обнаружены и в древнетюркских погребениях
Тянь-Шаня, однако здесь они были соединены при помощи штыря, а не путем склеивания срезов [Москалев,
Табалдиев, Митько, 1996, рис. 10]. У жителей Топрак-Калы камышовое древко имело две деревянные насад-
ки - переднюю и тыльную, которые были снабжены заостренным штырем для соединения с древком. Места
соединений деревянных и камышовых частей дополнительно обматывали [Топрак-Кала, 1984, с. 221]. Древки
стрел согдийцев тоже были составными [Распопова, 1980, с. 73]. Они включали тростник и дерево, имели близ-
кую технику крепления: склеивались и снаружи обматывались жилкой.
Древки стрел, очевидно, делали несколько разной длины с тем, чтобы в приемнике-щитке колчана наконеч-
ники распределялись более равномерно, а также для более легкого извлечения стрел. Подобный способ поме-
щения стрел мы можем видеть на детальных изображениях из Восточного Туркестана [Gabain, 1973, Abb. 178;
Дьяконова Н.В., 1995, табл. Е, 3].
Хотя на юстыдских древках не зафиксированы следы оперения, по-видимому, оно все же было. Предпо-
ложение, что стрела с трехлопастным наконечником, в силу конструктивных особенностей последнего, при
полете в оперении не нуждалась [Молодин, Соловьев, 1995, с. 85] опровергают достаточно детализирован-
ные древнетюркские граффити Калбак-Таша (Алтай). На них трехлопастные стрелы показаны с оперением
[Kubarev, Jacobson, 1996, fig. 31]. По-видимому, расширение колчана книзу служило для большей сохранности
оперения стрел.
4.1.4.	Колчаны
Колчаны были важной составляющей саадачного набора и предназначались для хранения и ношения стрел.
В восемнадцати погребениях (Уландрык I, к. 10; Ташанта III, к. 10; Юстыд XII, к. 12, 29; Юстыд XXIV, к. 13;
Джолин I, к. 9; Барбургазы I, к. 20; Барбургазы II, к. 9; Ак-Кобы, у изв.; Бике I, к. 9; Талдуаир I, к. 6,7; Калбак-Таш,
к. 2; Уландрык III, к. 5; Калбак-Таш, вп. погр.; Боротал I, к. 82; Юстыд I, к. 8; Балык-Соок I, к. 11) зафикси-
рованы либо остатки колчанов, либо их принадлежности. В пяти из них (Ташанта III, к. 10; Юстыд XII, к. 29;
Барбургазы I, к. 20; Ак-Кобы, у изв.; Талдуаир I, к. 6) сохранились целые экземпляры. Практически все они
изготовлены из бересты и относятся к одному и тому же типу - колчаны с «карманом» или щитком. Стрелы
в подобных колчанах хранились наконечниками вверх. Очевидно, в остальных захоронениях обнаружены ос-
татки именно таких колчанов, т.к. наконечники стрел в подавляющем большинстве случаев зафиксированы in
situ остриями вверх.
Рассмотрим наиболее сохранившийся колчан (Юстыд XII, к. 29) (рис. 26). Его общая длина составляет 92 см,
высота щитка 15 см; ширина в нижней части 22 см, в перехвате - 13,5 см. Колчан многослойный, сшитый из од-
ного куска бересты березы пушистой (Betula pubescens Ehrh). Посередине колчан был переломлен, а позднее от-
ремонтирован (прошит). Низ колчана укреплен дополнительной полосой бересты, а верхняя полоса составляет
единое целое со щитком колчана. На краях щитка имеются многочисленные отверстия и роговые накладки для
жесткости (рис. 27), соединявшие щиток и футляр колчана. В центре и по бокам есть следы от тонких деревян-
ных и костяных накладок, часть из которых сохранилась (см. рис. 26). Они крепились через двойные отверстия
при помощи сухожилий или нитей. На оборотной стороне колчана различим след от деревянной планки (для
жесткости) шириной 3,5 см. Сохранилась также часть деревянной крышки колчана с отверстиями для крепле-
ния по краям. Лицевая сторона изделия слегка выпуклая, на ней прорезаны тамгообразные знаки (табл. 33, 75).
С левой стороны имеются два отверстия, которые усилены роговыми накладными бляшками (см. рис. 27). Среди
древков стрел в колчане обнаружена достаточно массивная (до 1,8 см в диаметре) палочка, одно из окончаний
которой обломано, а другое плавно срезано (табл. 35,5). Она имела вырезанную по всему диаметру выемку, сов-
падающую по ширине с отверстиями для подвешивания колчана. В обломанной части эта палочка должна была
иметь еще одну такую же выемку. Все это свидетельствует о том, что подвесные ремни колчана пропускались
через отверстия и крепились в местах выемок к одной и той же деревянной палочке (см. рис. 27).
88
Рис. 27. Конструктивные особенности колчана из кургана 29
могильника Юстыд XII. Рисунок Д.В. Позднякова.
Рис. 26. Реконструкция колчана из кургана 29
могильника Юстыд XII. Рисунок Д.В. Позднякова.
Четыре других наиболее сохранившихся колчана (табл. 13, 72; 73, 77; 90,14; 99, 17) близки по форме, уст-
ройству и характерным особенностям уже описанному. Все они расширяются в нижней части, имеют «карман»
или щиток, обладают близкими параметрами: общая средняя длина 85-95 см, высота щитка 15-20 см, ширина
нижней части 20-22 см, ширина перехвата 13-15 см. Общие признаки колчанов: наличие деревянной дощечки,
крепившейся для жесткости на оборотной стороне колчана (Барбургазы I, к. 20; Джолин I, к. 9): сохранившаяся
длина 49 см, ширина 9,5 см, толщина 0,5 см (табл. 63, 72; 73, 10); деревянные планки на лицевой стороне, от
которых зафиксированы следы (Барбургазы I, к. 20) (табл. 73, 77); дополнительная деталь в месте крепления
подвесных ремешков. К числу особенностей следует отнести крепление железных пластин к колчану (Бике I,
к. 9) (табл. 150, 14, 15) и индивидуальное оформление нижней (Ташанта III, к. 10) (табл. 13, 72) и, вероятно,
верхней (Юстыд XII, к. 12) (табл. 22, 7) полос-накладок. Узкие костяные накладки в одном из захоронений
(Боротал I, к. 82), судя по парным отверстиям, могли первоначально крепиться на колчан. Остатки колчана
(щиток и верхняя укрепляющая полоса), который тоже относится к данному типу, обнаружены ещё в одном
погребении - Уландрык I (к. 10) (табл. 4, 6). Некоторые колчаны, не имеющие отверстий на левой боковой
стороне, очевидно, подвешивали при помощи несохранившихся деревянных петель, подобно монгун-тайгин-
скому экземпляру [Савин, Семенов, 1990, с. 85]. Интересно, что в детском захоронении (Джолин III, к. 2) три
наконечника стрелы лежали без колчана.
Иными конструктивными особенностями обладали колчаны, следы которых прослежены в двух других
захоронениях (Барбургазы II, к. 9; Калбак-Таш, к. 2). Они изготовлены из тонких плашек, обернутых сверху
берестой. Форму изделий зафиксировать не удалось. В одном случае (Барбургазы II, к. 9) установлена длина
колчана (80-90 см) и толщина плашек (0,2-0,3 см), в другом (Калбак-Таш, к. 2) - только толщина плашек
(0,5-0,6 см). Конструктивно с ними сходен колчан со щитком из Кара хоя в Турфане, выполненный из доще-
чек и близкий по параметрам к берестяным экземплярам [Тулуфань боугуань, 1992, fig. 230], а также колча-
ны, обнаруженные в аланских погребениях Мощевой Балки [lerusalimskaja, 1996, с. 111, рис. 134, 136, 141].
Последние тоже состояли из тонких деревянных плашек, обернутых кожей или берестой, и повторяли форму
колчанов со щитком [lerusalimskaja, 1996, рис. 141, 3]. По-видимому, подобные колчаны получили некоторое
распространение среди древних тюрок к концу I тыс. н. э. Найденные экземпляры принадлежат, пожалуй,
89
к числу первых подобных находок в тюркских памятниках. В целом, древнетюркские и центральноевропей-
ские (аварские) колчаны, изготовленные из бересты, несколько отличались от деревянных восточноевропей-
ских изделий [Савин, Семенов, 1990, с. 88]. Выполненные же из дерева восточноевропейские колчаны явля-
лись лишь разновидностью центральноазиатских по происхождению колчанов со щитком, повторяя их форму
и характерные особенности.
Особое сходство с центральноазиатскими изделиями по устройству, форме, размерам и наличию костяных
накладок обнаруживают аварские колчаны, выполненные из бересты [Кюрти, 1984]. Обкладка щитка колча-
на золотыми или серебряными пластинами в аварских каганских погребениях из Бочи (Bocsa) [Laszlo, 1955,
Abb.47; Garam, 1993, Taf. 13-16), Кунбабонь (Kunbabony), Печ-Кёзтеметё (Pecs-Koztemeto) [Toth, Horvath, 1992,
Abb. 65, 2; Taf. XX, XXI], а также Малого Перещепина [Залесская, Львова и др., 1997, с. 319] является лишь
признаком привилегированного положения его владельца, символом власти. Конструктивные же особенности
этих колчанов, их форма восходит к берестяным футлярам рядовых кочевников, как и традиция украшения
колчана и его щитка орнаментированными костяными накладками.
Следует признать ошибочным традиционное выделение исследователями еще одного типа колчана - со сре-
занным верхом (т.н. закрытых колчанов) [Гаврилова, 1965, с. 29, 30; Вайнштейн, 19666, с. 324; Могильников,
1981а, с. 36; Худяков, 1986, с. 151; Овчинникова, 1990, с. 77, 78 и др.]. По нашему мнению, среди приводимых
им аналогов нет ни одного целого экземпляра, по которому можно было бы достоверно установить форму
колчана. Все они обнаружены во фрагментах, а характер их документации также не позволяет этого сделать.
Немногочисленные целые экземпляры т.н. закрытых колчанов представляют собой не что иное, как перевер-
нутые (издательская ошибка?) вверх дном колчаны со щитком [Вайнштейн, 19666, рис. 12]*. При этом щиток
не показан. Эти же колчаны в данных публикациях на детальных планах погребений изображены как колчаны
со щитком, в которых стрелы укладывали наконечниками вверх [Вайнштейн, 19666, рис. 11, 14, 21]. Монгун-
тайгинские колчаны из раскопок А.Д. Грача [1960а, рис. 64, 76], как показывает четкая документация автора
раскопок и тщательно выполненная реконструкция [Савин, Семенов, 1990], тоже не являются «закрытыми».
Нам не известно ни одно детализированное изображение, приписываемое древним тюркам, на котором был бы
представлен т. н. закрытый колчан. Во всех изобразительных материалах доминирует колчан со щитком. Таким
образом, установленным и доказанным следует считать факт использования древними тюрками только одного
типа колчана - расширяющегося книзу, имеющего перехват и щиток.
«Открытые» колчаны, расширяющиеся в верхней части, без клапана или крышки, в которых стрелы храни-
лись остриями вниз, очевидно, следует считать сасанидскими, т. к. они представлены на изображениях именно
сасанидского круга [Тревер, Луконин, 1987, рис. 7, 13, 23, 25, 34, 35]. В этом случае стрелы были несколько
длиннее колчана и своим оперением выступали наружу для более легкого их извлечения. В отличие от тюркских
колчанов со щитком, подвешивался он иначе: за горловину и не наклонно, а практически строго вертикально.
Такой тип колчана, при одновременном более широком использовании колчанов со щитком, получил некоторое
распространение в VI—VIII вв. и на территории Средней Азии [Шишкин, 1963, с. 216-217, табл. XVII].
Судя по многочисленным изображениям на настенных росписях Согда, Восточного Туркестана и Китая,
а также на детализированных древнетюркских граффити, колчан подвешивался на правом боку с помощью
двух довольно длинных ремешков (именно с левой стороны колчаны снабжены двумя отверстиями). Один
из ремешков крепился у перехвата, другой - чуть выше середины колчана. Согласно изобразительным дан-
ным, щиток колчана, как правило, имел клапан (из ткани или какого-либо другого органического материала),
крепившийся к устью щитка и прикрывающий стрелы [Дьяконова Н.В., 1995, табл. Е, 3; Соосёку, 1993.
с. 143 и др.]. Возможно, остатки такого клапана были обнаружены на хорошо сохранившемся колчане из Тувы
(Монгун-Тайга-1958-Х-2) [Савин, Семенов, 1990, с. 85]. Щиток одного из колчанов Бобровского могильника
в Казахстане был прикрыт снаружи тканью, сшитой в виде разноцветного трезубца [Арсланова, 1963, табл. II, 7].
Иногда щиток изнутри окрашивали в красный цвет (материалы памятника Даг-Аразы V-1 в Туве [Овчиннико-
ва, 1990, с. 77], изображение в гробнице Кушу в Японии [Соосёку, 1993, рис. 143], деревянный колчан из Кара
хоя в Турфане [Тулуфань боугуань, 1992, fig. 230]). Наряду с декоративным украшением-каркасом колчана
(в виде нижней и верхней укрепляющих, часто орнаментированных берестяных полос или роговых накладок,
а также трех продольных деревянных либо роговых плашек), его могли окрашивать в черный цвет либо покры-
вать кожей [Gabain, 1973, Abb. 178; Соосёку, 1993, рис. 143]. Подобная традиция окрашивания и обтягивания
колчана кожей существовала и в монгольское время [Федоров-Давыдов, 1966, с. 29].
* Отнесение Ю.С. Худяковым к т.н. закрытым колчанам целого экземпляра из погребения кургана 29 могиль-
ника Юстыд XII тоже является неверным [1986, с. 151]. Находка представляет собой «классический» колчан со щитком
(табл. 33, 75).
90
Колчаны со щитком были широко распространены как на территории Саяно-Алтая, так и в сопредельных
регионах (см. сводку: [Овчинникова, 1990, с. 76, табл. 14]). Посредством центральноазиатских кочевников,
в первую очередь, благодаря древним тюркам и аварам, подобные колчаны стали известны в Китае, Японии,
Средней Азии, на Кавказе, в Восточной и Центральной Европе. Их использовали на протяжении всей второй
половины I тыс. н. э. Кроме многочисленных археологических находок, они широко представлены и в изобра-
зительных материалах. Их возникновение, очевидно, следует связывать с Саяно-Алтаем и относить к III—V вв.
Именно в материалах булан-кобинской культуры, датируемой этим временем, известны подобные берестяные
футляры для хранения стрел*. Остатки мехового колчана с карманом происходят из погребения в местности
Камтыттугем на Алтае, относимого к гунно-сарматскому периоду [Савин, Семенов, 1997, рис. 1]. В форме
некоторых колчанов у воинов, изображенных на планках из склепов таштыкской культуры, можно предпола-
гать колчан с карманом [Вадецкая, 1999, рис. 58, 7; 60, 5]. В практически неизменном виде колчаны со щитком
продолжали использоваться вплоть до XIV вв. Только со все большим распространением и окончательным
вытеснением трехлопастных наконечников стрел плоскими на смену этим колчанам пришел футляр, в кото-
ром полуоткрытые стрелы хранились остриями вниз. Все это позволяет рассматривать колчан со щитком как
идеальный футляр для хранения и ношения, в первую очередь, трехлопастных стрел, что подтверждается и их
количественным преобладанием в наборе стрел VI-Х вв.
4.1.5.	Налучья
Как уже упоминалось, для ношения и хранения луков использовались налучья. Их остатки в погребениях
фиксируются чрезвычайно редко, однако судить о них можно по изображениям и отдельным археологическим
находкам. Налучья делятся на два основных типа.
Тип 1. Чехол, повторяющий изгиб лука со спущенной тетивой в виде полумесяца. Изображения подобных
налучий широко известны по росписям Согда, Афрасиаба [Альбаум, 1975, рис. 14], Пенджикента [Распопова,
1980, рис. 57], Восточного Туркестана (Шикшин) [Дьяконова Н.В., 1995, табл. Е, 7, 4], по щиту с г. Муг [Рас-
попова, 1980, рис. 60] и др. Различаются два варианта налучий. Один из них срезан в верхней части, а значит
несколько короче, чем собственно лук. Второй вверху имеет клапан, свисающий и целиком прикрывающий
лук. Налучья, как правило, подвешивали с левой стороны, изготавливали из бересты, а иногда, возможно, из
кожи. Единственное известное нам по археологическим материалам налучье такого типа найдено в кургане 6
Бобровского могильника в Казахстане [Арсланова, 1963, с. 72]. Его длина составила 150 см, а ширина 35 см.
Берестяное налучье длиннее вложенного в него лука на 20 см. В этом же погребении, на костяке другой ло-
шади, сохранился прямоугольной берестяной чехол (саадак) длиной 170 см, шириной 50-60 см. В нем обна-
ружены берестяной колчан и остатки ещё одного лука. По-видимому, эту находку следует рассматривать как
один из вариантов саадачного набора, представляющего один из способов ношения колчана и лука. Подобный
берестяной чехол, учитывая его значительные размеры, возможно, крепился к седлу лошади.
Тип 2. Кожаный чехол, предназначенный для хранения лука с натянутой тетивой. Единственный экземп-
ляр найден в погребении Калбак-Таш (к. 2) (табл. 117, 79). И хотя его форму целиком проследить не удалось,
можно отметить, что длина изделия составляла 30^40 см, а ширина 15 см. Сшивали налучье, очевидно, из двух
кусков кожи. Сверху на лицевой стороне крепилось большое количество (63 экз.) миниатюрных бронзовых
круглых бляшек с орнаментом, а также 4 фигурных ромбических бляхи (см. табл. 117, 79). Эта находка объ-
ясняет назначение большого количества подобных бляшек, известных из погребений сросткинской культуры
[Гаврилова, 1965, рис. 11; Савинов, 1995, рис. 2]. Несомненно, они служили украшением кожаных налучий,
близких калбакташскому экземпляру. В систему крепления налучья входили также бронзовые пряжка и нако-
нечник ремня. В целом, его форма, вероятно, была близка к кожаным налучьям монгольского времени и поз-
днесредневековым образцам [Молодин и др., 1990, рис. 48]. Их тоже украшали бляшками с лицевой стороны.
Кожаное налучье VIII—IX вв. обнаружено и в Мощевой Балке [lerusalimskaja, 1996, рис. 134]. С тыльной сто-
роны налучья могли иметь клапан для хранения запасной тетивы, подобно тому, который имеется на хорошо
сохранившемся экземпляре из Мощевой Балки [Каминский, 1982, с. 50].
Если на протяжении почти всей второй половины I тыс. н. э. наиболее популярными и распространенны-
ми можно считать длинные берестяные налучья типа 1 для луков со спущенной тетивой, то к концу I - нача-
лу II тыс. н. э., по-видимому, начали распространяться небольшие кожаные налучья типа 2 для луков с натянутой
тетивой. Очевидно, это отражает процесс трансформации лука, уменьшение его размеров. При этом форма и
* Мы выражаем благодарность Ю.Т. Мамадакову за сообщения о находках подобного рода в материалах булан-кобин-
ской культуры.
91
устройство налучий развитого и позднего средневековья восходит к ранним образцам конца I - начала II тыс. н. э.
Вместе с тем, судя по изобразительным данным, выделенные два типа футляров для хранения и ношения луков
сосуществовали, что свидетельствует об их четком функциональном отличии друг от друга. Так, у одного из
воинов на настенной росписи Шикшина показаны два налучья, подвешенных на пояс с левой стороны: длин-
ное - для лука со спущенной тетивой и футляр, в котором различим лук с натянутой тетивой [Дьяконова Н.В.,
1984, с. 103, рис. 12; 1995, табл. XXII, XXIV].
4.1.6.	Саадачные пояса
В систему крепления колчана входили тройники-распределители и т. н. колчанный крюк, реже - кольца и,
возможно, небольшие пряжки. В двенадцати захоронениях обнаружены подобные детали крепления. В четы-
рех погребениях (Барбургазы II, к. 9; Калбак-Таш, вп. погр.; Талдуаир I, к. 6; Ак-Кобы, у изв.) зафиксировано
по три тройника, в двух (Джолин I, к. 9; Юстыд XXIV, к. 13) - по два, а еще в пяти (Ташанта III, к. 10; Барбур-
газы I, к. 20; Бике I, к. 9; Юстыд I, к. 8; Боротал I, к. 82) - по одному-два (однако могло быть как два, так и три).
В одном захоронении (Юстыд XII, к. 29) найдены 2 железных кольца. В некоторых из этих погребений обнаруже-
ны колчанные крюки (Джолин I, к. 9; Бике I, к. 9; Талдуаир I, к. 6; Уландрык III, к. 5; Калбак-Таш, вп. погр.).
Все эти предметы традиционно и совершенно справедливо исследователи относили к креплению колчана.
Однако их интерпретации либо не уделялось внимание вообще, либо она не имела однозначного решения.
Так, колчанный крюк рассматривался А.А. Гавриловой как застежка второго пояса [1965, с. 39]. Это мнение
было поддержано В.И. Распоповой [1980, с. 74]. Основываясь исключительно на изобразительных данных из
Восточного Туркестана, А. Габен пришла к выводу о существовании специального боевого пояса для подве-
шивания колчана и налучья [Gabain, 1973, S. 137-139]. При этом археологические материалы, в частности,
колчанный крюк и тройники ими не рассматривались и не интерпретировались.
Большинство исследователей, основываясь на материалах близких в культурно-хронологическом отноше-
нии раннесредневековых древностей Восточной Европы, считает, что колчанный крюк крепился на кожаном
ремешке к днищу колчана [Генинг, Халиков, 1964, с. 48; Медведев А.Ф., 1966, с. 20; Культура Биляра, 1985,
с. 135]. Крючок служил для прикрепления колчана во время верховой езды к ноге (?) лучника [Генинг, Халиков,
1964, с. 48]. Делалось это для закрепления колчана при быстрой верховой езде [Медведев А.Ф., 1966, с. 20].
Тем не менее, ни один из исследователей не аргументирует подобное заключение. По-видимому, оно основано
на первоначальном месторасположении крючка близ днища колчана (или его остатков) в некоторых захороне-
ниях. Однако далеко не всегда найденные in situ части какого-либо предмета без сохранившейся органической
основы свидетельствуют о его конструкции. Близка точка зрения и Ю.С. Худякова при интерпретации материа-
лов кыргызских трупосожжений: «...железные крючья служили для ремня, крепившегося к днищу, который
удерживал колчан в наклонном положении» [Худяков, 1980, с. 117]. Допускается также вариант, при котором
крючья вставлялись в петлю колчана [Худяков, 1986, с. 151]. С подобным использованием колчанного крюка
согласились и другие исследователи [Трифонов, 1987а, с. 199; Деревянко Е.И., 1987, с. 62 - 63].
Особую сложность вызывало наличие тройников-распределителей (как правило, в погребениях их находят
по 3 экз.). Неясным оставалось их количество и предназначение. Как следствие этого, возникали громозд-
кие и необъяснимые реконструкции портупейных ремней (?) [Трифонов, 1987а, с. 199], либо исследователи
ограничивались констатацией крепления колчана тремя тройниками: «Есть основания полагать, что иног-
да колчан крепился к поясу с помощью трех ремней с железными тройниками и пряжками» [Худяков, 1986,
с. 151]. Существует и предположение об украшении «тремя медными ажурными бляшками» (тройниками)
наружной стороны колчана [Генинг, Халиков, 1964, с. 49]. Оно тоже основывается только на нахождении in situ
трех тройников-распределителей на лицевой части колчана либо его остатков. Часто тройники для крепления
саадака из раннесредневековых погребений принимали за детали сбруи коня [Худяков, Борисенко, 1998, с. 372;
Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, рис. 30, 3-5; и др.]. Пожалуй, ближе всех к истине при интерпретации трой-
ников оказался В.А. Могильников [1997, с. 208-210]. Основываясь на первоначальном положении тройников
в погребении могильника Кара-Кобы I (к. 85) на Алтае, исследователь пришел к выводу, что два из них слу-
жили для подвешивания колчана, а один - для крепления налучья. По его мнению, два ремня тройника опо-
ясывали колчан, а третий крепился к портупейному ремню основного пояса. Налучье в двух разных местах
подвешивалось за два ремешка тройника, а третий крепился к портупейному ремню пояса. Однако с подобной
системой крепления при помощи тройников, как мы увидим, тоже нельзя согласиться. Таким образом, можно
отметить, что не существует единой точки зрения в интерпретации крепежных деталей колчана и их конкрет-
ной реконструкции. Общим мнением большинства исследователей служит заключение о том, что колчаны
могли подвешиваться при помощи тройников к основному поясу.
92
Рис. 28. Стрелковые (саадачные) пояса (реконструкция). Рисунок Д.В. Позднякова'.
1 - Барбургазы И, к. 9 (Алтай); 2 - Талдуаир I, к. 6 (Алтай); 3 - Монгун-Тайга-58-IV (Тува);
4 - Кызырь (Бараба); 5 - Бобровский мог., к. 6 (Казахстан).
По нашему мнению, рассматриваемые крепежные детали являются остатками второго «боевого», т. н. стрел-
кового (саадачного) пояса, в котором роль пряжки выполнял колчанный крюк (рис. 28, 2) [Кубарев, 19986].
В целом не новая идея существенно дополнена интерпретацией тройников, а также наличием у таких поясов
в редких случаях пряжек и наконечников ремней. По предлагаемой реконструкции две лопасти тройников со-
единяли кожаный ремень пояса, а к третьей крепился подвесной портупейный ремень (рис. 28). Два тройника
размещались вблизи предполагаемого или имеющегося в наличии наконечника пояса и служили для подвеши-
вания колчана (т. е. на правом боку). Третий тройник располагался ближе к пряжке либо к «колчанному» крюку
и предназначался для налучья. Приведем ряд соображений, прямо или косвенно доказывающих подобную
реконструкцию.
Кожаная основа такого пояса сохраняется, как правило, лишь у бронзовых или серебряных деталей-тройни-
ков, в отличие от основного пояса, где часто за счет окислов накладных блях целиком находят кожаный ремень.
И все же в трех раннесредневековых захоронениях обнаружены стрелковые пояса с сохранившимся кожаным
ремнем: Монгун-Тайга-58-IV в Туве [Грач, 1960а, рис. 82], Кирбинском Логе (к. 3, мог. 1) в Хакасии [Савинов,
Павлов, Паульс, 1988, с. 97, рис. 12, 5], Бобровском могильнике (к. 6) в Казахстане [Арсланова, 1963, табл. I,
5]*. Эти находки прямо подтверждают предложенную реконструкцию, т. к. конструктивно аналогичны ей: по-
* Из территориально удаленных аналогий можно указать на пояс с сохранившейся кожаной основой и тремя тройни-
ками из раскопок В.Н. Ястребова Лядинского могильника в Среднем Поволжье. Древнемордовский могильник датирован
IX-XI вв. Пояс опубликован автором раскопок и экспонируется в Государственном Эрмитаже г. Санкт-Петербурга [Ястре-
бов, 1893, рис. 14, 24].
Пояс, включающий три кольца - тройника-распределителя, происходит из кургана Ц-191 могильника Гнездова, а также
ряда древнемордовских могильников [Мурашева, 1997, с. 72, рис. 7]. Вывод о том, что такие пояса представляют собой
балтскую традицию, выглядит спорным [Там же, с. 77]. На наш взгляд, подобные пояса, как, собственно, наборные пояса
и многие предметы вооружения и одежды, были заимствованы финно-угорскими народами и, возможно, балтами у мигри-
ровавших центрально- и среднеазиатских тюркоязычных кочевников в конце I тыс. н. э.
93
Рис. 29. Стрелковый пояс (реконструкция),
способ подвешивания колчана и налучья.
Рисунок Д.В. Позднякова.
яса не снабжены таким количеством накладных блях,
как основной пояс; они соединяются тремя тройни-
ками-распределителями (в погребении из Кирбин-
ского Лога двумя тройниками), а значит, имеют по
три портупейных ремня. Оформление тройников
монгун-тайгинского пояса в виде сердцевидных бля-
шек абсолютно аналогично бронзовым тройникам
из погребений Барбургазы II (к. 9) и Джолин I (к. 9)
(табл. 82,14-16). Территориально эти памятники рас-
положены очень близко. Примечательно, что одна ло-
пасть двух тройников пояса из Бобровского могиль-
ника не украшена бляшкой, что находит соответствие
с тройниками из погребения Барбургазы II (к. 9). Авто-
ры раскопок эти пояса не интерпретировали как стрел-
ковые, а между тем, они были обнаружены у колчана
(Монгун-Тайга [Грач, 1960а, с. 130], Кирбинский Лог
[Савинов, Павлов, Паульс, 1988, с. 97]), в берестяном
чехле (саадаке) вместе с колчаном и налучьем [Арсла-
нова, 1963, с. 72]. Примером подобного пояса служат
и находки тройников с бронзовыми сердцевидными
бляшками, с остатками ремней и пряжкой из раско-
пок В.В. Радлова у д. Кызырь [Молодин и др., 1988,
рис. 2, 2], а также тройник из кургана Олтарь-1
в Барабе [Молодин и др., 1988, рис. 40, 3]. Крепле-
ние колчана двумя тройниками, а налучья - одним,
подтверждает их месторасположение в погребении
могильника Кара-Кобы I (к. 85) на Алтае [Могиль-
ников, 1997, с. 208-210]. Здесь же сохранились фраг-
менты подвесных портупейных ремней с пряжками,
обоймами и наконечниками, которые свидетельству-
ют о том, что ремни колчана и налучья пристегива-
ли пряжками к портупейным ремням, образуемыми
тройниками саадачного пояса.
Соединение ремней при помощи кольца было
подвижным, а значит, более соответствовало подве-
шиванию таких массивных и больших предметов,
как колчан и налучье (рис. 29). По-видимому, вследс-
твие этого ремни меньше изнашивались. Наличие на тройниках из погребений Барбургазы II (к. 9) (рис. 28, 1)
и Кара-Кобы I (к. 85) [Могильников, 1997, рис. 5, 7] остатков больших и малых ремней с соответствующими
бляшками свидетельствует о четком разграничении функций: большие ремни соединяли кожаную основу поя-
са, а малые представляли собой остатки трех портупейных ремней. Такую же закономерность можно отметить
и для тройников из других памятников: например, из кимакских погребений предгорий Алтая [Могильников,
2002, рис. 47, 25], из курганов VIII—X вв. на Южном Урале [Мажитов, 1981, рис. 21, 70; 26, 27]. Напротив, рас-
смотрение особенностей основных наборных поясов с сохранившимся кожаным ремнем и найденных in situ
позволяет утверждать, что ни колчан, ни налучье к ним не могли подвешиваться. В этом выводе убеждает то,
что, с одной стороны, двух-трех подвесных ремешков было явно недостаточно для саадачного набора (Джолин I,
к. 9; Ак-Кобы, у изв.), т. к. к поясу, прежде всего, подвешивались сумочка-кресало, нож и т. д. С другой стороны,
когда подвесных ремешков было значительное количество (Юстыд XXIV, к. 13), они были короткими и, скорее
всего, выполняли декоративную функцию. Исключено крепление саадачного набора и на пояса с бляшками без
прорезей (Юстыд XII, к. 29; Кара-Кобы I, к. 85), которые вообще не имели подвесных ремешков. Между тем,
в погребениях с этими поясами найдены колчаны или их остатки, а также тройники-распределители.
Отсутствие изображений второго пояса на древнетюркских изваяниях [Добжанский, 1990, с. 43] не яв-
ляется контраргументом его существованию. Напротив, это служит косвенным доказательством того, что
к основному поясу с бляхами не подвешивался саадачный набор, т. е. ни второй пояс, ни колчан с налучьем не
изображались на изваяниях. Привлекают внимание некоторые детали изображений, которые канонически мно-
94
гократно воспроизводятся. Так, на наш взгляд, не случайно колчан и налучье показывали вместе и отдельно
от человека: на сцене с кудыргинского валуна [Гаврилова, 1965, табл. VI], в жанровой сцене из Бичикту-Бома
на Алтае [Кубарев Г.В., 2003, рис. 1, 7], на изваянии с р. Хар-Яма в Монголии [Кубарев В.Д., 1995, табл. I, 7],
в композиции из Ешкиольмеса в Казахстане [Марьяшев, Рогожинский, 1991, рис. 59], на серебряном хазарском
ковше [Даркевич, 1974, рис. 2]. Несмотря на то, что колчан и налучье на портупейных ремнях крепились с по-
мощью пряжек, проще было снять целиком саадачный пояс, чем отстегивать отдельно каждый предмет. Таким
образом, под постоянно изображенными вместе колчаном и налучьем следует понимать то, что они снимались
вместе со стрелковым поясом. Пояс, как правило, не показывался, хотя в Кудыргэ и в сцене на серебряном
хазарском ковше между колчаном и налучьем намечена линия. Степень детализации и «масштаб» сцен не
позволяли показать стрелковый пояс, а тем более его конструктивные особенности. Снятие такого боевого или
стрелкового пояса могло символизировать миролюбивые намерения (вместе с коленопреклоненной позой -
знаком приветствия?) и, наконец, эти предметы не мешали в обыденной обстановке. Напротив, повесить врагу
при его пленении колчан на шею означало знак покорности [Липец, 1984, с. 112].
Основной пояс с накладными бляхами, а также второй саадачный пояс могли подвешиваться вместе, однако,
по-видимому, чаще всего саадачный пояс надевался в определенных ситуациях (например, перед сражением,
разведкой, охотой* и т. п.) прямо на защитные доспехи. Это одно из объяснений относительно редкой встреча-
емости изображений мужчин-воинов с двумя поясами. Тем не менее, на втором поясе всадника, изображенного
на щите с г. Муг, подвешено налучье [Распопова, 1980, рис. 60], а у Хосрова II в гроте Таки-Бустан показаны
два пояса: один парадный, с бляхами; ко второму, нижнему, справа подвешен колчан, а слева - налучье [Распо-
пова, 1980, с. 104]. По мнению Д. Никола, в снаряжении позднесасанидского всадника из Таки-Бу стана (колчан
со щитком, пояс с подвесными ремешками, седло) ощутимо сильное центральноазиатское, тюркское влияние
[Nicolle, 1996, р. 31]. На отдельном поясе крепятся налучье и колчан у всадника, изображенного на серебряном
сасанидском блюде VIII в. [Тревер, Луконин, 1987, с. 112, рис. 3, 35]. На детализированных древнетюркских
граффити с р. Чаганки на Алтае всадник воспроизведен с двумя поясами, к нижнему из которых крепился
колчан и налучье [Черемисин, 2001, рис. 4]. В росписи гробницы царевича Чжангуая в Китае, в сцене охоты
большинство всадников имеет два пояса [Kunstschatze, 1980, Abb. 59]. При этом саадачный пояс с колчаном
и налучьем подвешен значительно ниже основного. Перечисление аналогов-изображений саадачного пояса
можно продолжить.
Нахождение двух поясов в богатых мужских захоронениях зафиксировано в раннесредневековых древнос-
тях Восточной Европы [Плетнева, 1967, с. 162], аварских памятниках** [Laszlo, 1955, Abb. 47, 60, 61, 80].
Подвешенное одним ремешком к отдельному поясу налучье хорошо различимо в изображении всадника
на накладке луки седла из Верхнечирюртовского могильника [Магомедов, 1983, рис. 23]. Целесообразность
в подвешивании налучья к поясу именно одним ремешком для удобства использовании была подчеркнута
А.В. Крыгановым [1996, с. 346]. Для русского оружия и воинского снаряжения было характерно сильное вос-
точное, кочевническое влияние. П. фон Винклер отмечал наличие особого пояса, к которому с левой стороны
подвешивались налучье с луком, а с правой - колчан [Винклер, 1992, с. 292]. Особый пояс с колчаном и на-
лучьем, опоясывающий воинов в доспехах, представлен в изображениях монголов на иранских миниатю-
рах XIV в. [Горелик, 1987, рис. 4, 5]. О ношении второго боевого пояса, к которому в том числе крепился и лук,
известно из алтайского героического эпоса [Маадай-Кара, 1995, с. 15-16].
Тройники-распределители в рассматриваемой коллекции по материалу изготовления и, как следствие этого,
оформлению разделяются на две группы.
К первой относятся тройники, сделанные из бронзы (или сплава) (табл. 82, 14—16\ 50, 8, 9). Они представ-
ляют собой кольцо, в которое продеты ремни, украшенные сердцевидными бляшками (иногда такие бляшки
отсутствуют). Кольца имеют различные варианты оформления: в виде простого кольца (Джолин I, к. 9) (табл. 62,
14, 19), кольца с «трилистником» (Барбургазы II, к. 9) (табл. 82, 14-16), кольца, разбитого на три сектора,
соединенных в центре перемычкой (Юстыд XXIV, к. 13) (табл. 50, 8, 9).
Железные тройники резко отличаются формой и устройством лопастей. Кольца таких тройников всегда
простые. Лопасти представляют собой загнутые вокруг кольца пластинки вытянутых очертаний. Они имеют
* Примечательно, что, например, в росписи гробницы царевича Чжангуая в Китае в сцене выезда на охоту большинство
всадников имеет стрелковый пояс с подвешенными колчаном и налучьем, а сама охота больше напоминает парадный выезд
или воинские учения [Kunstschatze, 1980, Abb. 59]. Охотники на древнетюркских граффити, как правило, не имеют колчана
и налучья, а воспроизведены лишь с тремя-четырьмя заткнутыми за пояс стрелами (см., например, [Kubarev, Jacobson 1996,
fig. 409, 464].
**Для подвешивания налучья достаточно одного портупейного ремня, а не двух, как реконструировал Г. Лашло [Laszlo,
1955, fig. 60, 64].
95
заклепки для фиксации ремней. Форма лопастей различна: фигурная (табл. 99,18-20), овальная (табл. 150, 8),
прямоугольных очертаний (табл. 119, 5-7). Нижняя пластина, как правило, была значительно уже верхней,
лицевой. Вероятно, особенности оформления железных тройников связаны с материалом изготовления. Же-
лезные тройники встречаются в погребениях значительно чаще, чем бронзовые: из 11 наборов 8 железных*.
Бронзовые тройники-распределители можно считать «парадными», т.к. именно они обнаруживают большое
разнообразие в орнаментальном оформлении (рис. 28, 7, 3-5). Материал изготовления - железо - служит
поздним датирующим признаком, что уже отмечалось для поясной гарнитуры. Железные тройники кон-
ца I тыс. н. э. имеют лопасти вытянутых очертаний, что сближает их с тройниками XI—XII вв. из материа-
лов аскизской культуры [Кызласов И.Л., 1983, табл. VII, 8\ VIII, 7, 9, 11, 13, 16]. Рассматриваемые тройники-
распределители с подвижными лопастями, являющиеся частями стрелкового пояса, по нашему мнению,
не являются типологически родственными литым тройникам, используемым для украшения узды, и не пред-
шествуют им [Могильников, 1997, с. 210].
Колчанные крюки достаточно однотипны. Они имеют удлиненный щиток с двумя или тремя заклепками для
фиксации на поясе (табл. 99,16). Один из них отличается формой и представляет собой шарнирное соединение
(табл. 119, 3). Следует согласиться с мнением А.А. Гавриловой [1965, с. 39] и В.И. Распоповой [1980, с. 74]
о том, что подобные крюки служили пряжками-застежками. В пользу этого свидетельствует то, что в захороне-
ниях, где для второго стрелкового пояса использовались настоящие пряжки и наконечники ремней (Барбурга-
зы II, к. 9; Юстыд XXIV, к. 13; Балык-Соок I, к. 11, а также Монгун-Тайга-58-IV [Грач, 1960а, рис. 82], Бобров-
ский мог., к. 6 [Арсланова, 1963, табл. I, 5]), такие крюки не найдены. Показательно, что у монголов пояс, к ко-
торому подвешивались колчан и налучье, тоже застегивался на крюк, а не на обычную пряжку [Mongolen, 1989,
Bil. 158]. Не имеет пока однозначного объяснения факт отсутствия колчанных крюков (при отсутствии пря-
жек и наконечников ремней) в части погребений, где зафиксированы тройники-распределители. По-видимому,
он объясняется преднамеренной порчей оружия, либо предметов для их хранения и ношения, которые прина-
длежали погребенному.
Крюки, часто называемые колчанными, представлены в материалах пазырыкской культуры на Алтае [Ку-
барев В.Д., 1987, рис. 25, 2, 3’, с. 82; 1992а, с. 81]. Их принято относить к поясным застежкам, выполнявшим
роль пряжки. В этом отношении подобные крюки могут рассматриваться как прототипы раннесредневековых
экземпляров. Кроме того, именно к поясу, застегнутому на крючок, подвешивался горит, остатки которого об-
наружены в погребении кургана 5 могильника Уландрык I [Кубарев В.Д., 1987, табл. XI, XII]. Так называемые
колчанные крюки - частая находка и в материалах кокэльской культуры в Туве [Вайнштейн, 1970, рис. 60, 2;
73, 5; 97, 7-9; 106, 5). Таким образом, сама идея использования крюка в качестве пряжки-застежки для пояса
находила свое воплощение у разных центральноазиатских кочевников на протяжении многих столетий. Крюки
и, что самое главное, тройники-распределители, не имеющие лопастей с бляшками, обнаружены среди со-
проводительного инвентаря таштыкских погребений на территории Минусинской котловины [Вадецкая, 1999,
с. 127, табл. 70, 82, 104, 105]. Тройники интерпретированы здесь как детали сбруйного набора [Вадецкая, 1999,
с. 127], однако, учитывая возможные генетические связи и целый ряд соответствий погребального инвентаря
таштыкской культуры и древнетюркских погребений, можно предположить, что крючки и тройники в таштык-
ских материалах представляют собой остатки саадачного пояса. В таком случае таштыкские тройники следует
рассматривать в качестве прототипов древнетюркских образцов.
Для саадачного раннесредневекового пояса необходимо отметить значительную вариативность. «Класси-
ческим» можно считать применение трех тройников с крюком-застежкой, либо пряжкой и наконечником. Оче-
видно, существовал вариант с двумя тройниками (Джолин I, к. 9; Юстыд XXIV, к. 13). В таком случае к поясу
подвешивался колчан без налучья (?). К последнему близок пояс с двумя железными кольцами (Юстыд XII,
к. 29). Данную конструкцию с кольцами иллюстрирует изображение из Восточного Туркестана [Gabain, 1973,
fig. 161]. В некоторых случаях к саадачному поясу могли подвешиваться меч-палаш и кинжал. Предложенная
реконструкция и приводимая система доказательств позволяют отнести подобные тройники с подвижными
лопастями, находимые в кочевнических древностях на территории практически всей Евразии [Грач, 1960а,
с. 130; Арсланова, 1963, с. 76; Генинг, Халиков, 1964, с. 48; Федоров-Давыдов, 1966, с. 56; Медведев В.Е., 1975,
рис. 13, 12-16', Мажитов, 1981, с. 34, 43, 51; Могильников, 19816, рис. 26, 52, 79; 2002, рис. 6, 4; 47, 25; 48, 7;
* Ю.С. Худяков и А.Ю. Борисенко ошибочно относят подобные железные тройники-распределители из впускного древ-
нетюркского погребения в могильнике Тянгыс-Тыт к числу принадлежностей седельных ремней, считая, что: «Подобное
оформление металлических деталей сбруи не характерно для древнетюркской культуры и эпохи раннего средневековья,
но типично для культур кочевников начала II тыс. н. э., в том числе для культуры енисейских кыргызов» [1998, с. 372].
Подобные тройники не имеют отношения к седельным ремням, а являются частями саадачного пояса. Они были характер-
ны для древнетюркской культуры, хотя и на ее позднем этапе - IX-X вв.
96
Деревянко Е.И., 1987, табл. XVI, 6, 38; Молодин и др., 1988, с. 8; Нестеров, Максимов, 1990, рис. 2, 9-11;
Илюшин, Сулейменов и др., 1992, рис. 22,13; 35, 36; 42,12; Богачев, Ермаков, Хохлов, 1996, рис. 3, 4-6; Илю-
шин, 1997, рис. 26, 3; 31, 13, 14; Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, рис. 30, 3-5; Тетерин, 2000, с. 37, рис. IX,
6-8; и др.], именно к частям стрелкового или саадачного пояса. Исследователи зачастую считали их частью
сбруи коня.
Тройники как составляющие саадачного пояса получили наибольшее распространение именно в раннем
средневековье, тогда как в эпоху позднего средневековья они практически не были известны. Так, наиболее
поздние железные тройники относятся к предмонгольскому времени (XI—XII вв.) и найдены в материалах ба-
чатских курганов Кузнецкой котловины, погребения которых совершены по обряду трупоположения с конем
[Илюшин, 1993, рис. 33, 75], в материалах аскизской культуры [Кызласов И.Л., 1983, с. 33]. По-видимому,
использование стрелкового пояса с крюком (иногда с пряжкой-наконечником) являлось общекочевнической
традицией, которая широко распространилась на всей степной зоне Евразии в раннем средневековье и про-
существовала в трансформированном виде вплоть до этнографической современности. Примером такой ре-
минисценции служит пояс XIX в. из Северного Афганистана, вероятно, гератской работы [Usbekistan, 1995,
Abb. 338]. Этот пояс можно назвать боевым, т. к. использовался он исключительно для подвешивания клинко-
вого оружия. Как и саадачный пояс, он имеет три подвесных портупейных ремня, один из которых рудимен-
тарный: короткий и декоративный, к которому уже ничего не крепилось. Такими же рудиментарными являются
и крепления портупейных ремней, которые лишь имитируют тройники. Ремни соединялись уже не при помо-
щи колец, а приклепывались. Сверху на это крепление накладывалась бляшка, а еще три фигурных наконечни-
ка имитировали лопасти тройника.
* * *
На пряжке и наконечнике одного из саадачных поясов (Барбургазы II, к. 9) зафиксированы гравировки
(табл. 83). Все они, за исключением одной (табл. 83, 5), стали различимы только после снятия медных окислов.
Несомненно, наибольшего внимания заслуживает короткая руническая надпись, процарапанная на оборотной
стороне наконечника ремня (табл. 83, 2, 6). Она насчитывает 7 (?) знаков. Длина строки 2,3 см, высота зна-
ков 0,8-1,0 см. Левая часть надписи видна значительно хуже. Над надписью имеется глубоко вырезанная там-
га (?) в виде «носа и бровей», подобная чертам лица на древнетюркских каменных изваяниях. Здесь же слабо
процарапан треугольник. Интересно, что рунические надписи, выполненные на деталях пояса, находят именно
на оборотной стороне наконечника ремня. Очевидно, это не случайно. На лицевой стороне наконечника вы-
гравирована фигура в виде «сердца» (табл. 83, 7). Однако, на наш взгляд, она содержит точно такую же тамгу,
что и на противоположной стороне (табл. 83, 4). Возможно, позднее к ней были добавлены другие детали
(табл. 83, 5). В целом фигуру можно трактовать как схематичную личину (?). Оборотная сторона поясной пряж-
ки содержит один большой знак - тамгу (?), а также несколько слабо различимых линий, в том числе треуголь-
ник (табл. 83, 7, 9). На лицевой стороне пряжки процарапано несколько знаков - тамг (?), которые налегают
друг на друга (табл. 83, 8,10). Однако они вполне различимы и можно выделить, по меньшей мере, семь знаков
(табл. 83, 11-17). Среди многочисленных линий имеются и точки. Наконечник и пряжка ремня пришиты
к другой кожаной основе, т.е. не исключено, что они служили частями основного пояса или даже сменили вла-
дельца. Возможно, это отчасти объясняет наличие большого количества знаков-тамг.
Прочтение барбургазинской* рунической надписи было предпринято И.Л. Кызласовым: «В зависимости от
облика второй буквы надпись правдоподобно прочесть как (e)rs(i)g или, менее вероятно, как (e)rc(i)g» [2001,
с. 134]. Прилагательное ersig означает «мужественный, доблестный». Не претендуя на точное определение
количества знаков и на установление возможных дополнительных резов на надписи и не будучи специалис-
том-лингвистом, хочу отметить, что прочтение И.Л. Кызласовым этой короткой надписи не вызывает доверия
и может быть принято лишь как один из возможных вариантов. Не имея возможности ознакомиться лично
с находкой, И.Л. Кызласов из четырех знаков произвольно меняет два, таким образом, делая лишь допущение-
предположение. При этом изменение обоих знаков обусловлено лишь неким теоретическим посылом: «Если
подтвердится употребление в надписи буквы ins/s, это будет указывать на принадлежность барбургазинского
граффито к енисейскому алфавиту. Последний четвертый знак... нередко применяется в надписях алтайского
варианта енисейского письма для обозначения конца слова, завершения устойчивого словосочетания, окон-
чания фразы или всей надписи. Такая верная отличительная особенность письма и помогает опознать руну
* Могильник, в одном из погребений которого (№ 9) на наконечнике пояса была найдена руническая надпись, носит
название Барбургазы II, а не Барбургазы III, как ошибочно полагает И.Л. Кызласов [2001, с. 134]. Прерогативой изменения
первоначальной архивной нумерации могильников обладают исключительно авторы раскопок и публикации.
97
в опубликованной прорисовке» [Кызласов, 2001, с. 134]. Таким образом, изначально и априорно, согласно сво-
им теоретическим представлениям о культурно-исторической ситуации на Алтае, лингвист относит эту над-
пись к алтайскому варианту енисейского письма, а уже на основании этого «выявляет» спорные знаки-буквы.
Именно предположительность определения части знаков вызывает большие сомнения как в прочтении самой
надписи и отнесении ее к очередному памятнику алтайского варианта енисейского письма, так и к целому ряду
вытекающих отсюда категоричных выводов общего культурно-исторического плана, датировки всего погре-
бального комплекса.
4.2.	НАСТУПАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ БЛИЖНЕГО БОЯ
К наступательному оружию ближнего боя относятся: однолезвийное клинковое оружие, кинжалы (боевые
ножи), боевые топоры, копья.
4.2.1.	Копья
Копье - древковое оружие, предназначенное, прежде всего, для таранного удара конных, тяжеловооружен-
ных всадников. Наконечники копий представляют в коллекции 4 экземпляра (Уландрык I, к. 10; Барбургазы I,
к. 20; Балык-Соок I, к. 11 и 23). Все они втульчатые, ромбические в сечении. По форме пера их можно условно
разделить на два типа.
Тип 1. Удлиненно-пятиугольные наконечники (табл. 73, 7). Включает 2 экземпляра (Барбургазы I, к. 20;
Балык-Соок I, к. 11). Длина пера одного копья (Барбургазы I, к. 20) составляла 10 см, ширина 1,7 см; длина
сохранившейся втулки 8 см. Длина пера другого экземпляра (Балык-Соок I, к. 11) 13,5 см, а ширина 1,6 см.
Втулка обломана, однако можно предположить, что ее длина примерно равнялась длине пера. Перо наконечни-
ков этого типа имеет прямоугольные очертания и остроугольное острие.
Тип 2. Удлиненно-треугольные наконечники (табл. 4, 77). Включает 1 экземпляр (Уландрык I, к. 10). Пред-
полагаемая длина пера 15-16 см, ширина 2,5 см; длина сохранившейся втулки 7,6 см. Наконечник с остроу-
гольным острием и сужающимся к нему пером.
Ещё у одного наконечника перо не сохранилось (табл. 145, 7). По окислам в погребении (Балык-Соок I,
к. 23) установлено, что общая длина наконечника составляла 20-25 см, а длина втулки 10 см. Во втулке были
зафиксированы остатки древка, а возле её основания сохранился железный шпенек для его крепления.
Наконечники копий являются относительно редкой находкой в древнетюркских погребениях. Так, на Алтае
они обнаружены в следующих захоронениях: Катанда I (к. 7, 8) [Гаврилова, 1965, с. 55] и Яконур (м. 5) [Гряз-
нов, 1940, с. 19]. Миниатюрная модель наконечника копья длиной 7 см происходит из оградки Кызыл-Таш
[Соенов, Эбель, 1996, рис. 3, 2]. Близкие по форме, ромбические в сечении, втульчатые наконечники копий
найдены в раннесредневековых памятниках в предгорьях Алтая (Гилево II, к. 3 и др.) [Могильников, 2002,
рис. 7, 11], Казахстане (мог. Иссык, № 5) [Григорьев, Загородний, 1995, рис. 2, 22], Кузнецкой котловине
(мог. Сапогово, к. 11 [Илюшин, Сулейменов и др., 1992, рис. 33, 73], Сапогово-2 [Илюшин, 1997, рис. 19, 7], мог.
Саратовка, к. 43 [Илюшин, 1999, рис. 50, 7]), Минусинской котловине (кыргызские погребения) [Худяков, 1980,
табл. X], Монголии [Худяков, Цэвээндорж, 1985, рис. 1, 7] и т. д. Наконечники данного типа были распростране-
ны практически во всей евроазиатской степной зоне, включая Восточную Европу [Багаутдинов, Богачев, Зубов,
1998, с. 113-115, рис. 24, 7-5] и Дальний Восток [Деревянко Е.И., 1987, табл. XII]. Особенно следует отметить
наконечники копий из аварских памятников Центральной и Восточной Европы. По размерам и особенностям
(узкое и ромбическое в сечении перо) они абсолютно идентичны древнетюркским наконечникам [Kovrig, 1955,
Pl. Ill—V, VII; Freeden, 1991]. Их известно представительное число (по меньшей мере, 45 экз.). Многие из них
обнаружены в погребениях с конем [Freeden, 1991, S. 610]. Часты изображения копий и на древнетюркских
граффити (см. рис. 32). При этом именно катафрактарии показывались с копьями. Копье было непременной
принадлежностью тяжеловооруженного всадника, поэтому вывод об использовании этого древкового оружия
тюркскими легковооруженными воинами [Худяков, 1986, с. 157] только на основании отсутствия деталей за-
щитного доспеха в погребениях представляется неубедительным. Как будет показано ниже, редкая встречае-
мость панцирей в захоронениях не свидетельствует об их редком использовании. Недоумение вызывает также
заключение относительно использования копья пешими воинами и об отрядах копьеносцев-пехотинцев как об
основе тюркского войска [Кызласов И.Л., 1996, с. 77].
Копье принадлежало к излюбленному и одному из основных видов оружия средневековых кочевников:
«Любование копьем, страшные, незаживающие раны, нанесенные им, попытки спасти раненого батыра, мед-
98
ленное умирание - все это запечатлено в эпосе» [Липец, 1984, с. 78]. К копьям зачастую крепились знамена,
хвост яка, как это представлено на граффити и настенных росписях. Древки копий могли быть ярко окра-
шенными [Липец, 1984, с. 101]. Псевдо-Маврикий отмечает наличие у авар конных копий с ременной петлей
посередине и со значками [2000, с. 287]. Копья они носили на плечах, а в бою часто имели по два копья [Псев-
до-Маврикий, 2000, с. 370].
Длина рассматриваемых наконечников копий 20-25 см. В арабских письменных источниках особо отмеча-
ется, что «...копье тюрок - короткое и полое (т. е. имеющее втулку - ГК.). А короткие полые копья пронзают
с большей силой и более легки для ношения» [Мандельштам, 1956, с. 233]. Этот факт становится очевидным,
если тюркское и аварское копье сравнить, например, с сарматским древковым оружием. Если длина наконеч-
ников обычных копий сарматов, как и у древних тюрок, составляла 25 см, а предположительная длина всего
копья вряд ли превышала 2 м, то наконечники массивных пик или контосов были больше: длина наконечни-
ка 30^46 см, общая длина до 4 м [Хазанов, 1971, с. 48^49].
По этнографическим данным, копье (туу найза) играло определенную роль в погребально-поминальном
обряде киргизов и казахов [Фиельструп, 2002, с. 134, 166-167, 178-179]. Наряду с любимым конем и одеждой
оно выступало в качестве временного заместителя покойного. На сороковой день сквозь кошму юрты проде-
валось копье или деревянный шест с привязанным белым или красным платком (либо собственным знаменем
умершего), что указывало на траурную церемонию. После окончания траура копье преломлялось. На могилу
копья не ставились. Кроме того, на поминках устраивался поединок на пиках (союш, саиш) - длинных шестах
с тупым концом, либо развилкой, чтобы короткий рожок при ударе не дал проникнуть в тело длинному и заос-
тренному наконечнику*.
4.2.2.	Боевой топор
Боевой топор служил вспомогательным оружием ближнего боя. В данной коллекции он представлен одним
экземпляром (Джолин I, к. 9) (табл. 62,13). Этот топор проушной, узколезвийный, высокообушный. Его длина
11 см, ширина лезвия 3 см, высота обушка 2 см, а диаметр проуха 1,5 см. Топор был прикреплен к портупей-
ному ремню на правом боку. Длина сохранившейся части рукояти составляла 30 см, а первоначальная длина,
очевидно, достигала приблизительно 40^45 см. Длина тлена рукояти боевого топора из погребения Узунтал V
(к. 2) равнялась 65-70 см [Савинов, 1982, с. 109]. Находки боевых топоров в древнетюркских погребениях Ал-
тая достаточно редки: Чобурак I, к. 2 [Бородовский, 1994, рис. 5, 4, 5] - 2 экз.; Катанда II, к. 2 [Гаврилова, 1965,
рис. 9, 77] - 1 экз.; Узунтал V, к. 2 [Савинов, 1982, рис. 5, 3] - 1 экз.
Именно последние два изделия наиболее близки по основным параметрам к находке в Джолине. Эти бо-
евые топоры характеризуются небольшими размерами и грацильными пропорциями. Они резко отличаются,
например, от массивных и больших кыргызских боевых топоров (длина 13,5-15,5 см, ширина лезвия 3,5-
6.0 см) [Худяков, 1980, с. 63]. Топор из Джолина выделяется среди других находок асимметрично-ромбичес-
ким сечением лезвия, что более соответствует функции эффективного разрушения брони. Боевой топор луч-
ше всего подходил к условиям затяжного ближнего боя с тяжеловооруженной конницей [Кирпичников, 1966,
с. 45]. Боевыми топорами вооружены воины, облаченные в защитные доспехи, в настенной живописи Шикши-
на, которая может быть датирована VIII в. [Дьяконова Н.В., 1995, табл. XXIV]. Изображение кыргызского вои-
на в доспехах на Сулекской писанице [Кызласов Л.Р., 1969, рис. 41] демонстрирует один из способов ношения
боевого топора: подвешенным за темляк на руке.
Судя по тюргешской монете 740-742 гг., найденной в погребении из Катанды [Гаврилова, 1965, с. 67], по-
добные боевые топоры, по-видимому, могут быть отнесены к VIII—IX вв. Вообще такое вспомогательное ору-
жие ближнего боя, как боевой топор, не было характерно для оружейного комплекса центральноазиатских ко-
чевников, в отличие, например, от восточно-европейских номадов [Кирпичников, 1966, с. 44; Плетнева, 1967,
с. 158] и кочевников дальневосточного региона - чжурчжэней [Деревянко Е.И., 1987, с. 99]. У тех и других оно
являлось обязательной принадлежностью воина. Редки находки боевых топоров и в Средней Азии [Распопова,
1980, с. 78]. Нельзя полностью исключать и символического назначения топора как знака ранга и знатности его
владельца [Кирпичников, 1966, с. 33; Распопова, 1980, с. 78]. Весьма примечательно, что воин из погребения
в Джолине держит топор в подчеркнуто церемониальной позе: кисть правой руки на рукояти, боевая часть
изделия поднята вверх, к правому плечу [Кубарев В.Д., 19926, с. 32].
* Противники надевали кольчугу, несколько халатов, либо кожаные латы и повязывали голову платками. Целью поедин-
ка было выбить противника из седла, однако часто бои заканчивались увечьем или смертью одного из них. По окончании
поединка между мужчинами происходил такой же, но «потешный» бой между женщинами.
99
4.2.3.	Боевые ножи
Боевой нож - это однолезвийное клинковое оружие по преимуществу режущего действия с клинком
не короче 13 см и толщиной спинки не менее 3 мм [Горелик, 19936, с. 10]. Два экземпляра ножей, судя
по их параметрам, могут быть классифицированы как боевые (табл. 22, 6; 36; 3). Длина лезвия одного из них
(Юстыд XII, к. 29) составила 23 см, ширина 2,7 см, а толщина спинки 4 мм (табл. 36, 3). На нем сохранились
остатки деревянных ножен. Восстанавливаемая длина лезвия второго ножа 11 см (оно было длиннее), шири-
на 2,7 см, а толщина спинки 5,5 мм (табл. 22, 6). Имеется массивный железный насад с упором для рукояти.
Следует отметить редкую встречаемость подобного оружия в древнетюркских погребениях.
4.2.4.	Клинковое оружие
К числу клинкового наступательного оружия ближнего боя принадлежат находки из погребений Калбак-
Таш (к. 2), Джолин I (к. 9) и Уландрык I (к. 10).
В одном из захоронений (Уландрык I, к. 10) обнаружены окислы обломанного (?) клинка в остатках ножен.
Его сечение установить не удалось, а сохранившаяся длина клинка составляла 15-16 см.
В другом погребении (Калбак-Таш, к. 2) вдоль правого бока человека был найден однолезвийный клинок.
Его общая длина 93 см, длина рукояти 15 см, а перекрестья 13 см. Ширина клинка у перекрестья 3^1 см,
в нижней части - 2,5-3,0 см (табл. 117, 7). Рукоять первоначально была деревянная и имела навершие в виде
бронзового колпачка. Клинок найден в деревянных ножнах, вероятно, состоявших из двух плашек и покрытых
черной гофрированной кожей. Близ перекрестья на ножнах сохранилась бронзовая обойма шириной 1,3 см.
Здесь, а также ближе к середине клинка, обнаружены две фигурные бронзовые бляшки для подвешивания.
Как показала очистка от окислов, все бронзовые детали этого клинкового оружия были позолочены. Сохран-
ность железа плохая, однако можно определить сечение клинка - треугольное. Перекрестье, вероятно, было
втульчатым и имело небольшой наклон в сторону лезвия, как и черенок рукояти.
Несомненно, уникальной находкой является палаш с согдийской надписью (табл. 63, 7), найденный в од-
ном из захоронений (Джолин I, к. 9). Его общая длина составила 86 см, длина рукояти 12 см; ширина лезвия
у перекрестья 3,5 см, в нижней части - 2,5 см, толщина 0,3-0,5 см. Перекрестье длиной 7,5 см напускное,
пластинчатое, ромбическое в сечении. Клинок слабо изогнут, его острие расковано - обоюдоостро. На палаше
зафиксированы остатки ножен, которые, возможно, были изготовлены из двух деревянных дощечек (толщи-
на 0,2-0,3 см), обернутых берестой. Палаш подвешивался на двух портупейных ремнях с помощью железных
колец, которые крепились к петлям ножен (одна из них под перекрестьем, другая - в 30 см от перекрестья).
У основания клинка на спинке есть инкрустированная золотой проволокой согдийская курсивная надпись
(табл. 63, 7).
Анализ и перевод надписи был сделан В.А. Лившицем [Кубарев В.Д., 19926], однако впоследствии им же
уточнен [Лившиц, 1998]. Целесообразнее поэтому привести ее второе прочтение. Интерпретация надписи ос-
ложнялась фрагментарностью и необходимостью реконструкции. К тому же, согдийские надписи на оружии до
этого не были известны. Надпись первоначально содержала 36 или 37 букв (всего 9 слов). «В приводимой ниже
реконструкции в круглые скобки заключены частично сохранившиеся, в прямые - полностью восстанавливае-
мые буквы; система транслитерации - обычная в согдологии; прописными буквами обозначена идеограмма:
(ZN)H (‘k)[yn]’k хурб (kt?)y(w)ny (k)[...]’t rtsy nh ry(p) x[‘t]
“Этот меч (‘kyn’k = согд. 3kine, kine «акинак») - собственность Катгуна, (сына?) К[.. .]ата. И да не будет ему ^владель-
цу меча) вреда”.
Имя Katyun (или Katqun, Katyun, Katron) я не смог объяснить как согдийское; возможно, оно древнетюрк-
ское или принадлежит какому-то иному этносу.
Древнеиранское название короткого меча - akinaka (Akinaka-, согд. (3)kine восходит в конечном счете
к индоевропейскому глагольному корню *(s)k(h)ai- (Рок. 917), который имел в качестве первоначальных зна-
чения «резать, отрезать».) - известно в греческой передаче (akinakes) уже в V в. до н. э. В согдийских буддий-
ских текстах, переведенных с китайского, дважды засвидетельствована форма kyn’k (=kine), соответствующая
по значению «мечу» в китайском оригинале, без каких-либо определений формы этого оружия (TSP 6:7, р. 202;
Vim. 136). Вариант (ck)[yn]’k, с начальным ‘-, представляет, возможно, архаичную согдийскую форму, но сле-
дует учитывать нерегулярность согдийской орфографии и частые альтернации начальных ‘к- и к-» [Лившиц,
1998, с. 282, 283].
100
Как видим, надпись включает: 1) указание на принадлежность палаша владельцу; 2) благопожелание. Ла-
коничная надпись, нанесенная одновременно с поковкой палаша, служила меткой на дорогом оружии. Несом-
ненно, построение содержания этой согдийской надписи выполнено по трафаретным образцам рунических
текстов орхоно-енисейских памятников Центральной Азии. Тексты пишутся по одному шаблону и делятся
обычно на две части: 1) перечисление всего земного, от которого отделился умерший; 2) перечисление всего,
чем не насладился умерший. Другими важными составляющими древнетюркских эпитафий являются наличие
имени человека, в честь которого водружен памятник, и алкыша - благопожелания. Да и в самом содержа-
нии, строе надписи чувствуется стиль рунических памятников. Отсюда можно предположить, что надпись
выполнена по заказу тюркского воина согдийским мастером на его родном языке. Вместе с тем, вторая часть
надписи на клинке из Джолина явно близка по форме заклинанию, призванному выполнять оградительные ма-
гические функции. У нас нет достаточных оснований утверждать, что джолинский палаш является импортным
изделием, однако хорошо известно, что через территорию Алтая проходили торговые пути, а предприимчи-
вые согдийские купцы основывали свои торговые фактории не только в Восточном Туркестане и Семиречье,
но и в Китае, Туве, Монголии [Распопова, 1970, с. 91].
Согдийская надпись свидетельствует о том, что в VII—VIII вв. согдийский язык стал языком международного
общения на огромных территориях от Мерва до степей Центральной Азии. Быстрое распространение согдий-
ского письма было связано с новой волной переселения согдийцев в Семиречье. Надпись фактически закрепля-
ла индивидуальную собственность владельца палаша, поэтому дорогостоящий клинок и оказался в его могиле.
Высокий социальный статус человека, погребенного с именным оружием, не вызывает сомнений.
По сопроводительному инвентарю погребений палаш из Джолина может быть отнесен ко второй полови-
не VIII—IX вв., а ещё один однолезвийный клинок (Калбак-Таш, к. 2) - к IX-X вв. н. э. Последний, по классифи-
кации и терминологии Ю.С. Худякова, относится к т. н. прямым саблям [1980, с. 40]. По нашему мнению, оба
рассмотренных клинка представляют собой переходные, поисковые формы клинкового оружия между «клас-
сическим» палашом и саблей. Данные находки дополняют коллекцию рубяще-колющего оружия из раннесред-
невековых памятников Южной Сибири и Центральной Азии. По основным параметрам и конструктивным ха-
рактеристикам они близки палашам и саблям из собственно тюркских погребений [Овчинникова, 1981, с. 138;
Могильников, 1997, рис. 3, 6, с. 199], тюргешей [Илюшин, Сулейменов и др., 1992, рис. 46, 1-4], памятников
культуры енисейских кыргызов [Худяков, 1980, с. 36], кимаков [Худяков, Плотников, 1995, с. 93] и др.
Редкая встречаемость подобного рода оружия в древнетюркских погребениях не свидетельствует об его
редком использовании. Напротив, именно палаш, меч являются неотъемлемым атрибутом древнетюркских из-
ваяний, изображающих воинов. Это яркий пример корректировки данных одного источника другим. Редкая
встречаемость этого оружия отмечается исследователями и для памятников других культур [Плетнева, 1967,
с. 157; Распопова, 1980, с. 78]. Кажется убедительным предположение С.А. Плетневой о том, что редкие на-
ходки палашей, мечей, сабель объясняются, с одной стороны, ценностью этого оружия, с другой - обрядовой
передачей клинков по наследству [1967, с. 157]. Кроме того, в случае поражения в бою такое оружие станови-
лось желанной добычей врага. В захоронение клинок мог попасть либо при отсутствии наследника, либо если
он был именным, подобно палашу из Джолина.
4.3.	ЗАЩИТНЫЙ ДОСПЕХ
Защитный доспех является важной и неотъемлемой частью оружейного комплекса. Именно защитное воо-
ружение благодаря особенностям конструкции и оформления может выступать дополнительным источником
при этноисторическом и историко-экономическом анализах. Массовое применение и высокое качество защит-
ного доспеха позволяют судить о развитии военного дела, ремесла и т. д. Вместе с тем, как в обобщающих
трудах по древнетюркской материальной культуре [Гаврилова, 1965; Овчинникова, 1990], так и в специализи-
рованных работах по вооружению азиатских кочевников [Новгородова, Горелик, 1980; Худяков, 1983; Худяков,
1986; Горелик, 1993а; Горбунов, 1994; и др.] защитному доспеху древних тюрок уделялось внимание лишь
в самом общем виде. Объясняется это, прежде всего, немногочисленностью археологических данных.
Относительно терминологии в обозначении защитного доспеха с теми или иными конструктивными осо-
бенностями, во избежание путаницы, следует, на наш взгляд, пользоваться общепринятыми терминами. В чис-
ле первых, они были сформулированы в 1930-х гг. Б. Тордеманом в его основополагающих трудах [Thordeman,
1933, р. 117; 1939], а позднее дополнены и стали общепризнанными [Robinson, 1967, р. 12-13; Gamber, 1978;
Горелик, 1987, 1993а, 19936, 1995; и др.]. Основным критерием для выделения типа панциря служит тот или
иной способ крепления панцирных пластин к основе, либо скрепление их между собой. Форма и матери-
101
ал, из которого выполнены пластины, количество отверстий и пр. являются второстепенными признаками
по отношению к конструктивным особенностям доспеха. Итак, различают четыре основных типа панцирей:
1) чешуйчатый {«scale armour» - англ., «Schuppenpanzer» - нем.); 2) ламеллярный {«lamellar armour» - англ.,
«Lamellenharnisch» - нем.); 3) ламинарный {«laminar armour» - англ., «Laminarharnisch» - нем.); 4) пластинча-
тый {«plate armour» - англ., «Spangenharnisch» - нем.)*. Покрой панцирей одного типа мог заметно отличать-
ся, либо быть комбинированным. Панцирные пластины из рассматриваемой коллекции, а также приводимые
им аналоги, как будет продемонстрировано в дальнейшем, по системе отверстий принадлежат исключительно
ламеллярному доспеху, т. е. набираемому без основы, со скреплением пластин между собой ремешками. Отне-
сение подобных пластин к чешуйчатым панцирям [Худяков, 1980, с. 122; Худяков, Соловьев, 1987, с. 155; Соло-
вьев, 1987, с. 52-54], в которых пластины нашивались на мягкую основу, представляется ошибочным. Ни сме-
щение рядов относительно друг друга, ни внешнее сходство покроя панциря с рыбьей чешуей при ламеллярном
соединении пластин не позволяет называть их чешуйчатыми. Подобное обозначение ламеллярных панцирей
чешуйчатыми [Худяков, 1986, с. 158] вводит в заблуждение и вносит терминологическую путаницу.
4.3.1.	Детали панциря
При наличии письменных свидетельств и изобразительных материалов собственно археологические наход-
ки предметов защитного вооружения особенно информативны. Однако, как правило, они не отличаются комп-
лексностью и относительно редки. Детали защитного доспеха обнаружены в двух погребениях: Балык-Соок I
(к. 11) и Боротал I (к. 6). В последнем случае они представляли собой две обломанные, соединенные ремешка-
ми (сохранились их остатки), а затем спекшиеся панцирные пластины (табл. 106,10). Размеры сохранившихся
частей: длина 4,2 см, ширина 2,1 см, толщина 0,2 см. В пластинах имеется, как минимум, по пять отверстий,
в том числе парные боковые (табл. 106, 10). Правая пластина налегает на левую на 1 см. Вероятно, по форме,
размерам и системе отверстий они сходны с панцирными пластинами, которые будут описаны и рассмотрены
ниже. Уникальным следует признать древнетюркское погребение (Балык-Соок I, к. 11), в котором обнаружен
целый, хотя и потревоженный грабителями, панцирь.
По первоначальному местонахождению частей доспеха невозможно судить о его конструкции. К тому же,
от панциря не сохранилось ни одной целой пластины. Однако в результате проведенных реставрационных
работ удалось склеить несколько пластин и деталей доспеха. Панцирные пластины по размерам, количеству
отверстий и некоторым особенностям (их форма стандартна) можно условно разделить на четыре типа, часть
которых делится на варианты.
Тип 1. Пластины, имеющие округлый верхний край и подпрямоугольный нижний (рис. 30, 1). Длина плас-
тин 7,0-7,5 см, ширина 2,0-2,7 см, толщина 0,1-0,3 см. У основания пластины слегка сужаются. Отличитель-
ные особенности: наличие полусферических выступов в верхней части и значительная толщина. Каждая плас-
тина снабжена двенадцатью отверстиями. Насчитывается 46 обломков от не менее 34 пластин. Восстанов-
лен 1 экземпляр.
Тип 2. Пластины, имеющие округлый верхний край и подпрямоугольный нижний (рис. 30, 2, 3). Размеры
пластин: длина 9,5-10 см, ширина 2,3-3,0 см, толщина 0,1-0,2 см. Отличительные особенности: часто слегка
вогнуты в верхней части. Насчитывается 151 обломок от не менее 39 пластин. Восстановлены 2 экземпляра.
Вариант а. Пластины снабжены тринадцатью отверстиями (рис. 30, 2).
Вариант б. Пластины снабжены четырнадцатью отверстиями (три отверстия в нижнем окончании)
(рис. 30, 3).
На спекшихся фрагментах пластин типов 1 и 2 различимо их налегание друг на друга как слева направо,
так и справа налево на 0,4-0,5 см.
Тип 3. Пластины, имеющие округлый, слегка заостренный верхний край и подпрямоугольный нижний
(рис. 30, 4, 5). Размеры пластин: предполагаемая длина 6,5-7,0 см, ширина 0,7-1,0 см, толщина 0,1-0,2 см.
Верхний край иногда вогнут.
Вариант а. Пластины снабжены четырнадцатью отверстиями (рис. 30, 4).
Вариант б. Пластины снабжены пятнадцатью отверстиями (рис. 30, 5).
Имеются также обломки пластин с иной системой отверстий, которые, возможно, образуют ещё один ва-
риант (табл. 132, 4, 10). Однако полностью размер этих пластин и количество отверстий не восстанавливаются.
* О более общем подразделении доспехов на т. н. гомогенные и гетерогенные, наличии еще одного типа панциря в виде
монолитного доспеха-кирасы, дефиниций тех или иных типов доспехов, времени их возникновения и дальнейшего разви-
тия см., например: [Горелик, 19936, с. 92-138].
102
Рис. 30. Панцирные пластины и навершие шлема (реконструкция):
1 - пластина типа 1; 2 - пластина типа 2 (вариант а); 3 - пластина типа 2 (вариант б); 4 - пластина типа 3 (вариант а);
5 - пластина типа 3 (вариант б); 6 - железное кольцо кольчуги; 7 - бронзовое кольцо кольчуги;
8 - пластина типа 4; 9 - навершие шлема.
Насчитывается 702 обломка от не менее 172 пластин. Целиком не удалось восстановить ни одной пластины.
На спекшихся фрагментах четко различимы окантовка тканью верхнего края каждого ряда и нижнего края
первого ряда, а также способ скрепления с помощью шнура или тесемки (рис. 31, 4а, 46).
Тип 4. Пластины, имеющие округлый верхний край и подпрямоугольный нижний (рис. 30, 8). Предполо-
жительная длина изделий 18 см при высоте 15,5-16,0 см, ширина 3,0-3,7 см, а толщина 0,2-0,3 см. Отличи-
тельные особенности: сильно изогнуты, снабжены приблизительно двадцатью семью отверстиями (рис. 30, 8).
Насчитывается 102 обломка от не менее 18 пластин. Полностью не удалось восстановить ни одной пластины.
Пластины налегали друг на друга слева направо на 8-9 мм. В нижнем окончании они имеют следы окантовки
шириной 5 мм.
Ещё 107 малых и средних по размерам обломков пластин в равной степени могут быть относиться к ти-
пам 1,2 или 4.
14 железных обломков, по нашему мнению, не принадлежат ни к одному из выделенных типов. От ос-
тальных их отличает большая толщина (0,3-0,4 см) и обильные следы органики (табл. 132, 17-19). Вполне
возможно, что они представляли собой части двух больших пластин-блях. Однако их точная форма и система
отверстий окончательно не восстанавливаются. Можно лишь сказать, что по краям они снабжены большим
количеством отверстий и имеют следы органики шириной в 1 см. В центре изделий также имелось несколько
отверстий.
103
Из железных обломков удалось частично восстановить округлое навершие шлема (рис. 30, 9). Его толщи-
на 0,3 см, а первоначальные размеры составляли, очевидно, 12 х 10 см. Навершие слегка вогнуто, в центре
имеет полусферический выступ. По краю оно, вероятно, имело большое количество отверстий для крепления
пластин.
Кольчуга, найденная в погребении, набрана из бронзовых малых и железных больших колец. Она пред-
ставляет собой крупные разрозненные фрагменты бронзового плетения со спекшимися железными кольцами
(табл. 131, 1). Плетение выполнено из бронзовых (рис. 30, 7) и железных колец (рис. 30, 6), чередовавших-
ся между собой, однако установить порядок их взаиморасположения невозможно. Приблизительная площадь
кольчуги составляет 490 см2 (20,0 х 24,5 см). Бронзовые кольца имеют диаметр 0,7-0,8 см, ширину 0,1 см
и толщину 0,07 см. Их плетение - четыре в одном (табл. 131, 7 в); четыре кольца, соединенные с «централь-
ным», имеют спайки. Диаметр железных колец составляет 1,6-1,7 см, ширина 0,3-0,4 см, толщина 0,2 см.
Очевидно, они имели такую же систему скрепления, что и бронзовые кольца. На кольчуге сохранились остатки
органики и фрагменты орнаментированного китайского шелка от нижней окантовки и подкладки.
В месте скопления обломков панцирных пластин в захоронении обнаружены небольшие железные на-
конечники ремней (табл. 131, 12-15), массивная пряжка (табл. 131, 10) и наконечник ремня (табл. 131, 77).
А из железных обломков склеен предмет (табл. 131,9), назначение которого неясно. Их совместное нахождение
и материал изготовления, вероятно, свидетельствуют о том, что эти изделия служили деталями доспеха.
4.3.2.	Реконструкция панциря
Большое количество панцирных пластин позволяет предположить, что в погребении находился целый до-
спех. Очевидно, он был уложен в непосредственной близости от человека, в центре могильной ямы. К сожале-
нию, панцирь преднамеренно разбит «грабителями», и некоторые его части оказалась в «грабительском» лазе.
В противном случае он должен был сохраниться спекшимся монолитом. Анализ формы пластин, их размеров
и системы отверстий, а также привлечение изобразительных и археологических материалов позволяет предло-
жить один из возможных вариантов реконструкции защитного доспеха из Балык-Соока* [Kubarew, 1997а].
Система отверстий подобных панцирных пластин предполагает их скрепление между собой при помощи
ремешков, т. е. балык-соокский панцирь относился к числу т. н. ламеллярных. Об этом свидетельствуют следы
кожаных ремешков как на лицевой, так и на оборотной сторонах панцирных пластин (табл. 132, 5-9). О сис-
теме их скрепления можно судить по детальному описанию Плано Карпини такого типа панциря у монголов
[Путешествия в восточные страны.., 1957, с. 50, 51], приводимого большинством исследователей, что осво-
бождает нас от его дополнительного цитирования. Скрепление таких пластин четко прослеживается и по об-
разцам панцирей этнографического времени, происходящих из Тибета [Thordeman, 1939, fig. 232, 30-32’, 233;
236-238]. Пластины этих панцирей совершенно аналогичны балык-соокским по форме, количеству и распо-
ложению отверстий. В панцире они располагались длинной стороной по вертикали. Боковые парные, а также
нижние отверстия служили для соединения пластин в горизонтальные полосы (т. е. с помощью трех ремеш-
ков), а центральные - для скрепления полос между собой. При этом, судя по многочисленным изобразитель-
ным данным, этнографическим и сохранившимся археологическим экземплярам панцирей, пластины, скорее,
накладывались «снизу вверх», хотя вполне возможно и обратное направление - «чешуёй». Так, в Китае и Корее
в несколько более ранний период (IV-V вв.) были известны ламеллярные «чешуйчатые» доспехи [Горелик,
1993а, с. 157]. Исходя из общих тенденций развития защитного вооружения во второй половине I тыс. н. э.,
которые нашли отражение в изобразительных материалах сопредельных регионов (см. сводку: [Горелик, 1993а,
рис. 5-8]), а также в петроглифах Алтая, панцирь из Балык-Соока включал следующие части: «корсет-кирасу»,
состоящую из нагрудника и наспинника; двухчастный подол из двух лопастей, крепившийся к нагрудной части
и доходивший до колена; оплечья, шлем и кольчужную бармицу-«ожерелье» (рис. 31, 33).
Нагрудник набирался из пластин типа 1 (рис. 31,5), так как меньшие по размерам и массивные пластины
обеспечивали более плотное и частое крепление, что совершенно необходимо для этой части доспеха. Кроме
того, они имеют такую декоративную деталь, как полусферические выступы, которая, несомненно, использо-
валась в наиболее видимой составляющей панциря. Предположительное число пластин типа 1, необходимых
для нагрудника (в расчете на мужчину среднего телосложения), составило около 150 штук. Подол крепился
к нагруднику, доходил до колена и имел осевой разрез (рис. 31, 5). Он набирался из более длинных пластин
типа 2. Предположительное число пластин, необходимых для подола, 160 штук. Нижний край подола окантовы-
вался тканью или кожей. Наспинник также состоял из пластин типа 2. Их предположительное число ПО штук
* Автор благодарит за ценные советы и помощь в реконструкции В.В. Горбунова.
104
Рис. 31. Шлем и панцирь (реконструкция). Рисунок В.В. Горбунова:
1 - скрепление пластин с навершием шлема; 2, 3 - шлем с кольчужной бармицей; 4 - изнанка (а) и лицевая сторона
(6) оплечья; 5 - нагрудник и подол (в - их изнанка); 6 - наспинник; 7 - общий вид панциря.
(рис. 31,6). Наспинная и нагрудная части доспеха соединялись оплечными и боковыми ремнями, от кото-
рых сохранились железные наконечники (табл. 131, 12-15). Оплечья закрывали руку до локтя и набирались
из пластин типа 3 - более узких, а потому и обеспечивающих большую гибкость (рис. 31,4). Судя по следам,
скрепление пластин в один ряд происходило при помощи длинных ремешков. Между собой ряды соединя-
ли многочисленными короткими ремешками (рис. 31, 4а, 46). В нижней части оплечья имелась окантовка из
ткани. Кроме того, окантовывался верхний край каждого ряда. Общее предполагаемое количество пластин
оплечий 310 штук.
Из составных деталей шлема удалось частично склеить навершие и пластины (тип 4). Первоначальный
размер навершия шлема составлял, по-видимому, 12 х 10 см. В центре оно имеет полусферический выступ
(рис. 30, 9). И хотя не удалось восстановить ни одной целой пластины от шлема, с определенной степенью до-
стоверности, возможна реконструкция как пластин, так и самого шлема. Учитывая приблизительные парамет-
105
ры боевого наголовья по известным образцам (общая высота 17 см, размеры основания тульи эллипсовидной
формы 19 х 22 см при длине окружности 65 см), высота пластин шлема должна была составлять 16 см при
длине 18 см. Они имели до двадцати семи отверстий (рис. 30, 8).
Таким образом, тулья-купол шлема состояла из скрепленных между собой длинных и изогнутых пластин.
Их необходимое число - 23 штуки. Для соединения пластин шлема друг с другом, в отличии от панцирных
пластин, использовались не только боковые парные отверстия, но и центральные. Тем самым обеспечивалось
очень надёжное их скрепление. Подобно панцирным пластинам, парные боковые отверстия пластин шлема
соединялись вертикально идущим ремешком, а с внутренней стороны - продольным. Парными отверстиями
в верхней части пластины соединялись с навершием (рис. 31, 7), которое должно было быть снабжено двад-
цатью тремя парными отверстиями. Из-за незначительной степени изогнутости пластин и навершия купол
шлема имел полушаровидную форму (рис. 31,2, 3).
Площадь кольчуги невелика, поэтому, вероятней всего, она использовалась в качестве бармицы-«ожере-
лья», прикрывая шею и плечи (рис. 31,2, 3). Плетения из бронзовых и железных колец, возможно, чередова-
лись полосами. Бармица имела окантовку нижнего края и подкладку из шелка. Балык-соокский панцирь был
снабжен дополнительными деталями - двумя массивными пластинами, покрытыми кожей или тканью и, веро-
ятно, находившимися на груди. Однако их первоначальная форма не восстанавливается. Как уже упоминалось,
различные части доспеха украшали китайским орнаментированным шелком и черной лакированной кожей.
Массивная железная пряжка и наконечник ремня относились к стрелковому поясу, к которому подвешивались
колчан и налучье.
4.3.3.	Аналоги тюркских панцирей
Пластины ламеллярного доспеха, аналогичные пластинам типов 1 и 2 (с такой же или подобной системой
отверстий, размерами и формой), широко бытовали в степной зоне Евразии и использовались на протяжении
всего I тыс. н. э. По мнению В.В. Горбунова, такие панцирные пластины принадлежат к т. н. сяньбийской тра-
диции и в отличие от панцирных пластин хуннской традиции имеют срединные центральные отверстия, подра-
зумевающие только подвижный способ соединения [Горбунов, 2000, с. 13]. Территориально и хронологически
наиболее близкими пластинам типов 1 и 2 следует считать находки на Алтае (Берель, к. 3 [Гаврилова, 1965,
с. 55]; Кудыргэ, оградка XIII [Гаврилова, 1965, с. 16, табл. 5]; Узунтал I, к. 2 [Савинов, 1982, с. 107, рис. 8], Бо-
ротал I, к. 6 (табл. 106) [Кубарев В.Д., 1985, с. 138, рис. 2] и Катанда-3, к. 21 [Мамадаков, Горбунов, 1997, с. 117,
рис. VIII, 74]), в Туве (Монгун-Тайга-58-IV [Грач, 1960а, с. 130]; Бай-Тайга-59-5 [Грач, 1966, с. 103]; Аймыр-
лыг III, П-6 [Овчинникова, 1981, с. 141]; Улуг-Хорум, вп. погр. 2 [Грач, 1982, с. 158]; Тора-Тал-Арты СХ-59-17,
СХ-59-4 [Нечаева, 1966, с. 135, 774]; Хемчик I [Грач, Нечаева, 1960, с. 191] и др.), Монголии (Нахиугийн-
Манхан [Худяков, Баяр, 1992, с. 38^11], Загал [Худяков, Лхагвасурэн, 2002, рис. 3, 8 - 10]), Кузнецкой кот-
ловине (мог. Сапогово, к. 1, 8, 11, 12, 14, 17, 19 [Илюшин и др., 1992, с. 23], мог. Саратовка [Илюшин, 1999,
рис. 64-67]), Казахстане (у с. Алатау [Курманкулов, 1980, с. 195], Джартас, к. 80 [Трифонов, 19876, с. 128],
Иссык [Григорьев, Загородний, 1995, рис. 2]) и др. Известны они и в синхронных памятниках Восточного
Туркестана [Thordeman, 1939, fig. 232,19-21, 23, 25], Тибета [Thordeman, 1939, fig. 232, 30-35, 38-42], Средней
Азии [Синицын, 1950; Богомолов, 1997; Бердимурадов, Самибаев, 1999; и др.], Дальнего Востока [Деревян-
ко Е.И., 1987, с. 65, табл. XV]. Посредством центральноазиатских кочевников (прежде всего, авар и древних
тюрок) в середине и во второй половине I тыс. н. э. этот тип доспеха распространился далеко на запад: Кавказ
и Восточную Европу [Arendt, 1932; Воронов, Бгажба, 1985, с. 92, 94, 95], Центральную Европу [Csallany, 1933,
1960, 1972, 1982; Kovrig, 1963; Paulsen, 1967; Pirling, 1979 и др.].
Декоративная деталь пластин типа 1 - полусферические выступы - находят параллели в материалах Сред-
ней Азии: предметах защитного вооружения кенкольской археологической культуры (I-V вв.) [Кожомбердиев,
Худяков, 1987, с. 95] и настенных росписях Пенджикента [Беленицкий, 1973, табл. 23]. Однако наиболее яркой
и близкой в культурно-хронологическом отношении аналогией является целый спекшийся панцирь, найден-
ный в Западном Казахстане в местности Бек-Бике [Синицын, 1950, рис. 32, 33; 1956, с. 103-104]. Примечатель-
но, что панцирь целиком набран из пластин такой же формы (округлый верхний край и прямоугольный ниж-
ний), с аналогичной системой отверстий, а главное - с полусферическими выступами посередине. Панцирь
состоял из двадцати пяти рядов пластин, скрепленных между собой ремешками, что лишний раз подтверждает
использование подобных изделий в ламеллярном доспехе. При этом пластины накладывались «снизу вверх»,
т.е. округлым окончанием вверх. Панцирь имел вид длинной безрукавной «рубашки» длиной 110 см, шириной
в плечах 40 см, шириной полы 60 см. Верхние ряды пластин крепились к железным полосам (19,0 х 3,5 см) -
две спереди и две сзади. Кроме этого, панцирь был снабжен наплечниками, каждый из которых составляли три
106
изогнутых пластины размером 12 х 7 см. Памятник датирован в широких пределах VIII—XII вв. [Синицын, 1950,
с. 109]. Традиция украшения пластин полусферическими выступами распространилась и далеко на запад -
до севера Руси, Новгорода [Медведев А.Ф., 1959, с. 125] и Сурско-Окского междуречья [Белорыбкин, 2000,
рис. 10, 19].
Узкие пластины типа 3 с тремя парными боковыми отверстиями достаточно необычны и редки. Немно-
гочисленными их аналогами являются детали защитного доспеха, найденные в Китае (Цюйцзянчи, Сиань)
[Горелик, 1993а, рис. 12, 77] и отнесенные к VII—IX вв. Причем, пластины, соответствующие типам 2 и 3, здесь
обнаружены в одном наборе. Другим аналогом пластин типа 3 являются пластины из Даржелинг (Darjeeling),
Тибета [Thordeman, 1939, fig. 232, 43}. Относительно легкой изогнутости большинства пластин (на балык-
соокских экземплярах имеется в верхней части), очевидно, правы те исследователи [Медведев А.Ф., 1959,
с. 126], которые связывают это с лучшим отражением или смягчением удара копья, бронебойного наконечника
стрелы и т. п. Изогнутость панцирных пластин, создающих «пружинящий» эффект, отмечена для «пластинча-
тых» доспехов всех времен.
Находка частей шлема в древнетюркском погребении на территории Саяно-Алтая уникальна. Так, на Алтае
фрагмент железного изделия из пластин, который, вероятно, относился к шлему, представлен лишь единствен-
ным экземпляром из могильника Мендур-Соккон I (огр. 1) [Соёнов, Эбель, 1997, с. 104; Соёнов, Глебов, 1997,
с. 152]. Фрагмент состоит из двух склепанных рядов плавно изогнутых пластин, один из которых включает
11 мелких (6,0 х 1,5 х 0,2) деталей. Пластины второго ряда, вероятно, обломаны. Находкадатирована V-VIII вв.
[Соёнов, Эбель, 1997, с. 115]. Отнесение этого фрагмента к остаткам шлема, а также реконструкция боевого
наголовья [Соёнов, Глебов, 1997, рис. 1, 7] остаются гипотетичными. В сопредельных регионах тоже известны
лишь единичные экземпляры шлемов. Они относятся к VIII—X вв. Например, в одном из погребений (к. 15)
могильника Сапогово в Кузнецкой котловине [Илюшин и др., 1992, с. 106] найдены фрагменты шлема, условно
отнесенного к сфероконическим и датированного второй половиной VIII - первой половиной IX в. Ещё одно
боевое наголовье обнаружено в кургане 2 могильника Рёлка на Средней Оби [Чиндина, 1977, с. 32]. Оно имеет
сфероконическую форму, склепано из восьми полос и снабжено ободом и навершием. Кроме того, в Южной
Туве, во впускном погребении IX - XII вв. с кыргызским трупосожжением (Улуг-Хорум, п. 2), найдено боль-
шое количество панцирных пластин, среди которых имеется несколько длинных (17-18 см) экземпляров [Грач,
1982, с. 158]. Можно предположить, что они тоже являлись пластинами, составлявшими купол-тулью шлема.
Не исключено, что изображение шлема на одном из катафрактариев в граффити Алтая (рис. 32, 4) следует
трактовать как шлем, набранный из отдельных пластин.
Форма и конструкция защитных наголовий из Рёлки и Сапогово совершенно отличны от балык-соокского
шлема. Принцип набора тульи-купола шлема из длинных изогнутых пластин восходит к ранней традиции на-
чала I тыс. н. э. Шлемы подобной конструкции, имеющие отличия в скреплении пластин, их размерах, форме
тульи, известны от Японии и до Центральной Европы [Arendt, 1932, Abb. 1; Paulsen, 1967, Taf. 24; Распопова,
1980, с. 84; Сюй Цзяго, Сунь Ли, 1987, с. 51; Werner, 1988, Abb. 15, 18; Соосёку, 1993, рис. 97; Джо Ю., 1993,
рис. 20; Дьяконова Н.В., 1995, с. 288; Краткий отчет.., 1997, с. 22, 23; Никитин, Шавкунов, 1998, с. 133 - 135;
Погодин, 1998, с. 60 - 68; Рец, Юй Су-Хуа, 1999, рис. 5, 1г, Зг; и др.], а в некоторых регионах (например,
Приамурье) они продолжали использоваться и в позднем средневековье [Медведев В.Е., 1981, с. 179]. Шлемы
с полушаровидной формой тульи-купола в III—VI вв. были широко распространены в Средней Азии, Китае,
Японии [Горелик, 1993а, с. 163]. По-видимому, возникновение шлемов, набранных из пластин-полос, следует
связывать с северными и северо-восточными районами Китая. Именно отсюда, из сяньбийских памятников II в.,
происходят одни из наиболее ранних образцов подобных шлемов [Юйшу Лаохэшэнь, 1987, рис. 127-129; Рец,
Юй Су-Хуа, 1999, с. 48]. Позднее, в IV - VI вв., они получили распространение не только в Китае, но и в сосед-
ней Корее, Средней Азии, а в VI в. через авар и древних тюрок достигли Восточной и Центральной Европы.
Один из наиболее ранних экземпляров шлемов с пластинчатым набором тульи найден в кургане 6 Исаковского
могильника в Западной Сибири [Погодин, 1998, с. 60-68, рис. 8-10]. Он отнесен к первой половине I тыс. н. э.
Впрочем, его существенными отличиями является подтреугольная форма пластин, их количество (12 экз.), сферо-
коническая форма тульи. Тем не менее, сам принцип набора тульи шлема из отдельных пластин следует признать
центральноазиатским*. Среди наиболее близких аналогий балык-соокскому боевому наголовью - шлем такой же
конструкции и формы периода Когурё из Китая (хранится в музее г. Шэньян пр. Ляонин) [Джо Ю., 1993, рис. 20].
* Несмотря на то, что автор публикации не находит аналогий Исаковскому шлему в защитном вооружении сарматов
и поздних скифов, а отмечает значительное количество аналогий в центральноазиатском и дальневосточном регионах,
он приходит к противоречивому выводу, что средневековые шлемы Согда, Восточного Туркестана и Китая не имеют прак-
тически ничего общего со шлемом из Исаковского могильника [Погодин, 1998, с. 64].
107
Рис. 32. Монгольские (2) и алтайские (У, 3-9) изображения тяжеловооруженных всадников и воинов в доспехах:
1, 5, 6 - Жалгыз-Тобе; 2 - Хар-Салаа; 3 - Юстыд, огр.; 4 - Кудыргэ; 7, 8 - Кара-Оюк; 9 - Бичикту-Бом.
Из этого же района происходит еще один сяньбийский шлем, датируемый IV-VI вв. [Сюй Цзяго, Сунь Ли, 1987,
рис. 1]. Он набран из двадцати восьми длинных и изогнутых пластин, скрепленных ремешками. Шлем имеет
навершие, аналогичное балык-соокскому, а низ составляющих его пластин окантован тканью.
Две другие дальневосточные находки пластинчатых шлемов из Бокхондонга (Bokchondong) в Корее [Werner,
1988, Abb. 15, 18] и Рощинского могильника в Приморье [Никитин, Шавкунов, 1998, с. 133-135] отличаются
вытянутой конической формой. Они набраны из достаточно большого количества пластин (примерно 40 шт.)
и накладывались друг на друга в противоположные стороны по отношению к центральной пластине, находя-
щейся в передней части шлема.
Заслуживает внимания и пластинчатый шлем, найденный профессором Ю.А. Кулаковским в 1891 г. в Кры-
му, на Госпитальной улице г. Керчи [Arendt, 1932, Abb. 1, Кубарев, Ахмедов, Журавлев, 2003, с. 205]. Он со-
108
стоит из пятидесяти двух пластин, стянутых проволокой* снизу, сверху и посередине, имеет полусферическое
навершие с отверстием для плюмажа. К шлему крепилась кольчужная бармица. Кроме этого, в катакомбе обна-
ружен комплект вооружения для двух воинов: еще один шлем (выполненный из шести пластин-секторов), мно-
гочисленные панцирные пластины, обломки двух мечей, наконечник копья и др. Данный предметный комплекс
предварительно датирован VI в. В. Арендт, частично опубликовавший материалы из данного погребения, от-
носил его к древним тюркам [Arendt, 1932]. На наш взгляд, полностью не исключена аварская принадлежность
этого захоронения. В любом случае, комплекс вооружения из керченской катакомбы, включая пластинчатый
шлем, имеет центральноазиатское происхождение и связан с продвижением авар и тюрок на запад.
Другим примером, иллюстрирующим проникновение предметов вооружения центральноазиатских кочев-
ников в Восточную и Центральную Европу, является знаменитая находка панциря и шлема в Южной Германии,
в местности Нидерштотцинген (Niederstotzingen) [Paulsen, 1967]. И хотя коническая форма шлема из Нидерш-
тотцингена и наличие фигурных краев у пластин отличает его от балык-соокского изделия, принципиальным
является набор тульи-купола из пластин [Paulsen, 1967, Taf. 24, 60-62, 64, 65]. По мнению П. Паульсена, это
богатое алеманнское погребение с конем датируется первой четвертью VII в., а шлем и панцирь являются
даром или военным трофеем, доставшимся погребенному в результате контактов или военных столкновений
с аварами [Paulsen, 1967, S. 155]. Близкий по форме боевому наголовью из Нидерштотцингена и тоже набран-
ный из отдельных пластин шлем с кольчужной бармицей обнаружен в Дагестане [Каминский, Каминская-Цо-
кур, 1997, рис. 7, 7]. Форма и конструкция шлема (наличие разнонаправленных пластин) из Нидерштотцинге-
на повторяют конструктивные особенности уже упомянутых шлемов из Бокхондонга (Bokchondong) в Корее
[Werner, 1988, Abb. 15, 18] и Рощинского могильника в Приморье [Никитин, Шавкунов, 1998, с. 133-135].
Судя по настенной живописи Пенджикента, пластинчатые шлемы бытовали в Средней Азии и во второй
половине I тыс. н. э. [Распопова, 1980, с. 84]. По-видимому, шлемы полушаровидной формы, набранные из
пластин, продолжали использоваться в центральноазиатском регионе в конце I тыс. н. э., наряду со всё более
распространявшимися цельноковаными, либо склепанными из полос, с коническими и сфероконическими на-
вершиями. Шлемы полушаровидной формы, набранные из большого количества пластин, соединенных ко-
жаными ремешками, продолжали использоваться вплоть до монгольского времени. Об этом можно судить по
сохранившемуся экземпляру, датируемому концом XIII - началом XV в. [Katalog..., 1997, fig. 9].
В целом необходимо отметить, что во второй половине I тыс. н. э. во всей евразийской степной зоне доми-
нировал именно ламеллярный доспех, являвшийся наследием защитного вооружения предшествующего пе-
риода. При этом в различных регионах, несмотря на значительную унификацию защитного доспеха и его ши-
рокое территориальное распространение, существовала специфика или традиции в оформлении пластин, их
форме, количестве отверстий, покрое панцирей. К примеру, в Восточном Туркестане и Средней Азии особен-
но популярными были панцири, набранные из пластин с вырезным, фигурным краем [Дьяконова Н.В., 1984,
рис. 9, 14; 1995, табл. Г, Ж; Кожомбердиев, Худяков, 1990; Горелик, 1995, табл. 51, 52; Бердимурадов, Сами-
баев, 1999 и др.]. С ними, очевидно, связаны единичные находки подобных же пластин в Приобье [Соловьев,
1987, с. 52], а также большое их количество в аварских памятниках Восточной и Центральной Европы [Arendt,
1932; Csallany, 1933, 1960, 1972, 1982; Paulsen, 1967; Pirling, 1979 и др.].
4.3.4.	Кольчуга
Кольчуга нечасто встречается в раннесредневековых погребениях Центральной Азии и Южной Сибири.
Небольшие ее фрагменты обнаружены в погребальных памятниках Алтая (Кудыргэ, к. 22) [Гаврилова, 1965,
табл. XXIV], Прибайкалья (Куркут I) [Асеев, 1980, с. 21], Кузнецкой котловины (Сапогово, к. 15, 17) [Илюшин
и др., 1992, с. 23], Среднего Приобья (Рёлка, к. 5) [Чиндина, 1977, с. 33], Тянь-Шаня [Кожомбердиев, Худяков,
1987, с. 97]. Как правило, это небольшие обрывки кольчуг, часть из которых могла быть переиспользована.
Не вызывает сомнений тот факт, что кольчуга из погребения в Балык-Сооке являлась составляющей защитного
доспеха - бармицей. При этом чрезвычайно интересна её конструкция: сочетание плетений из железных боль-
ших и бронзовых малых колец, их чередование друг с другом. Подобное использование и сочетание полос из
бронзовых (медных) и железных колец отличает кольчужные доспехи Востока [Винклер, 1992, с. 255]. Вплета-
лись полосы из медных колец в железную кольчугу и на Руси [Кирпичников, 1971, с. 9]. Меньшие по диамет-
ру, относительно железных изделий, бронзовые кольца кольчуги использовались в защитном доспехе воинов,
участвовавших в битве при Висбю на острове Готланд в 1361 г. [Thordeman, 1939, fig. 100, р. 111]. Предпри-
* Осмотр этого шлема в фондах ГИМа позволяет предположить, что пластины шлема были скреплены кожаными
ремешками, а не проволокой.
109
нятое на большом фактическом и иллюстра-
тивном материале исследование Б. Тордемана
показало, что ламеллярные панцири, а также
Рис. 33. Древнетюркский воин в защитном доспехе VIII - IX вв.
Рисунок Д.В. Позднякова.
другие элементы защитного доспеха воинов
при Висбю, восходят к раннесредневековым
центральноазиатским образцам [Thordeman,
1939, р. 245-285].
Прежде всего, плетение из бронзовых
колец имело декоративное назначение, хотя
нельзя отрицать и его функциональную при-
годность. Находки кольчуг в кочевнических
погребениях исследователи традиционно свя-
зывают с их западным, среднеазиатским или
иранским происхождением [Гаврилова, 1965,
с. 31; Горелик, 1993а, с. 164]. В Средней Азии
было налажено производство кольчуг. Они
пользовались здесь большой популярностью.
В настенной живописи Восточного Туркес-
тана V-VI вв. есть изображения воинов в до-
спехах, шлемы которых имеют кольчужную
бармицу [Дьяконова Н.В., 1984, рис. 12; 1995,
табл. XXIV]. Вопрос об освоении подобного
производства самими кочевниками остаётся
открытым. Что касается техники изготовле-
ния кольчуги (её плетения из бронзовых ко-
лец), то можно отметить следующее: кольца
попеременно сварены и склёпаны. Причем,
четыре склёпанных кольца соединялись с од-
ним сваренным. Такая техника типична и для
кольчатой брони всего домонгольского перио-
да на Руси [Кирпичников, 1971, с. 9]. Подоб-
но балык-соокскому изделию, кольчужной
бармицей были снабжены уже рассмотрен-
ные нами пластинчатые шлемы аварского круга из Керчи [Arendt, 1932] и Нидерштотцингена [Paulsen, 1967,
taf. 24], а также шлем из Дагестана [Каминский, Каминская-Цокур, 1997, рис. 7,1].
Древние тюрки пользовались небольшими округлыми щитами, однако судить о степени их использования
чрезвычайно сложно. В древнетюркском погребении VIII—IX вв. в Туве обнаружен единственный пока экзем-
пляр (диаметр 78 см), изготовленный из пяти досок (толщина не более 1 см), скрепленных поперечной пере-
кладиной [Овчинникова, 1982, с. 216-217]. Подобный «конный» щит мог использоваться только для отражения
стрел, а не ударов таранного или клинкового оружия.
* * *
Сам балык-соокский панцирь вполне мог быть сделан на Алтае. Согласно китайским письменным сви-
детельствам, Алтай являлся крупным центром производства и обработки железа в Южной Сибири и Цент-
ральной Азии. Древние тюрки прославились именно как железоплавилыцики [Бичурин, 1950, с. 228]. Это
подтверждается как материалами погребений, так и памятниками черной металлургии. Более 30 подобных
памятников было открыто и изучено на территории преимущественно Южного Алтая [Зиняков, 1983, с. 6]. Ин-
тересен тот факт, что VIII-X вв. характеризуются возросшим уровнем производства металлических изделий и
большим распространением использования стали [Зиняков, 1983, с. 16]. Несомненно, кузнечное производство
на Алтае было знакомо с изготовлением защитного доспеха, что и нашло отражение в алтайской топонимике.
Один из крупных пунктов железоделательного производства на Алтае находится близ устья правого притока
р. Чуи - Куяхтанаре (Куйак-Танар). Это название расшифровывается как «панцирь, броню привяжет, завя-
жет» [Молчанова, 1979, с. 238]. Вероятно, изготовление панциря далеко не всегда требовало особых навыков.
В пользу этого свидетельствует, например, то, что в экстренных случаях китайское население префектур и окру-
гов обязывали среди прочего ремонтировать или изготовлять оружие и панцири [Liu Mau-tsai, 1958, S. 313].
НО
Вместе с тем, защитный доспех из Балык-Соока обладает рядом особенностей в конструкции и оформле-
нии. К ним относятся использование кольчуги как части доспеха, разнообразие типов пластин, что в целом не
характерно для конца I тыс. н. э. (в частности, наличие узких пластин оплечий), декоративная деталь в виде
полусферических выступов, дополнительное украшение частей панциря лакированной кожей и китайским орна-
ментированным шелком и шлем, набранный из пластин. Всё вышеперечисленное находит параллели в защитном
вооружении, применявшемся в Средней Азии, и возможно, свидетельствует о распространении оружейной моды
согдийцев, либо об изготовлении этого панциря на заказ для знатного тюркского воина (рис. 33).
Хорошо известна колонизационная деятельность согдийцев и их торговля с кочевниками: «Предприимчи-
вые согдийские ремесленники и купцы селились в весьма отдаленных от их родины областях: в Китае, Туве,
Монголии» [Распопова, 1970, с. 91]. Многие предметы (поясная гарнитура, серебряные сосуды, украшения
и др.) перестали быть этнически показательными. Происходило заимствование предметов как согдийцами
у кочевников, так и наоборот. Трудно определить, сделаны ли они кочевниками или на заказ согдийскими мас-
терами. Что касается вооружения, то «изделия согдийских оружейников славились за пределами Согда» [Там
же, с. 107]. В материалах древнетюркских погребений на Алтае найдены предметы вооружения, возможно,
тоже изготовленные согдийцами [Кубарев В.Д., 1992, с. 34]. Однако развитие вооружения самих согдийцев
в VII—VIII вв. происходило не без влияния тюркского оружейного комплекса [Распопова, 1980, с. 107].
4.4.	ПЕТРОГЛИФЫ-ГРАФФИТИ КАК ИСТОЧНИК ПО ВОЕННОМУ ДЕЛУ
Ценным свидетельством использования защитного доспеха в древнетюркскую эпоху являются петрогли-
фы-граффити на территории собственно Алтая (рис. 32). К их числу относятся изображения тяжеловоору-
женных всадников и воинов в Жалгыз-Тобе (рис. 32, 7, 5, 6), Чаганке [Черемисин, 2001, рис. 6], Бичикту-Боме
(рис. 32, 9), Юстыде (рис. 32, 3), Кара-Оюке (рис. 32, 7, 8), на кудыргинском валуне (рис. 32, 4). На территории
Монгольского Алтая к числу наиболее известных изображений тюркских тяжеловооруженных всадников при-
надлежат петроглифы Хар-Хада [Новгородова, Горелик, 1980]. Позднее стали известны рисунки из Хар-Салаа
[Кубарев В.Д., 20016, рис. 14] (рис. 32,2). Несмотря на значительную схематичность изображений, достаточно
четко определяются основные детали доспеха: нагрудная часть, прикрытия ног и рук, шлем. Лошади были
снабжены защитной попоной. Непременным атрибутом катафрактария служило копье. В некоторых случаях
(рис. 32, 2, 7) показаны сцены боя, где кроме тяжеловооруженных всадников участвуют и пешие лучники. Тем
не менее, использование подобных граффити для рассмотрения особенностей защитного доспеха, его дробной
типологизации и датирования представляется невозможным [Горбунов, 1998; 2000, с. 14]. Прежде всего, это
вызвано схематичностью самих рисунков, следствием чего является предположительность многих отождест-
влений и выводов.
По нашему мнению, выделение В.В. Горбуновым типов панцирей, шлемов, доспеха верхового коня сделано
не на основе собственно сцен алтайских граффити, а исходя из общих тенденций развития защитного вооруже-
ния, изобразительных материалов и археологических находок с территории оседлых государств. И уже вслед
за этим автор попытался найти соответствия многочисленным выделенным типам защитного вооружения
в сценах граффити. Многие из подобных отождествлений остаются гипотетичными, а выделение некоторых
типов доспеха выглядит недостаточно убедительно. Так, на схематичных граффити невозможно отличить
«длиннополую катафракту» от «длиннополого халата», а выделение большинства типов шлемов, попоны тоже
не подтверждается наскальными рисунками [Горбунов, 2001, с. 104,109-111]. Вызывает возражения датирова-
ние отдельных сцен или фигур узкими хронологическими рамками: III - первой половиной V в., VI - середи-
ной VII в. и др., а также этнокультурная принадлежность некоторых из них (например, отнесение части сцен
к булан-кобинской культуре). На наш взгляд, реалии, представленные на рассматриваемых граффити, а также
схематичность их передачи не позволяют датировать их уже второй половины I тыс. н. э. или более ранним
временем.
Пожалуй, только небольшую группу граффити из Чаганки с изображениями катафрактариев [Черемисин,
2001] можно признать достаточно реалистичной и детализированной для подобного анализа. По степени по-
разительной проработанности деталей и тщательности исполнения данные граффити вполне сопоставимы
с настенными росписями Восточного Туркестана, Средней Азии и Китая. Так, например, на них прорисован
высокий конический шлем с плюмажем, науши, а различные части панциря показаны разнонаправленными
параллельными линиями [Черемисин, 2001, рис. 6].
По нашему мнению, наибольшая концентрация изображений катафрактариев в Чуйской степи, в отличие
от других районов Алтая, не случайна. Как известно, Чуйская степь представляет собой достаточно широкую
111
межгорную котловину, где можно было использовать все преимущества плотно сомкнутого строя тяжеловоо-
руженных всадников. В других районах Алтая, с их пересеченной местностью и узкими долинами, подобная
тактика боя была невозможна.
Вообще Алтай следует рассматривать, в определенном смысле, как природную крепость, в особенности
Центральный Алтай. В условиях узких горных троп и прижимов небольшое количество воинов могло сдер-
живать продвижение целой армии. Возможно, поэтому на Алтае, в отличие от соседней Тувы, пока не обна-
ружены укрепленные городища. Хотя полностью не исключено, что городище на Катуни (в районе Большого
Яломана), занимавшее важное стратегическое положение, принадлежит древнетюркской эпохе. Наличие таких
конструктивных особенностей некоторых древнетюркских оградок, как ров, вал, а также четырехугольная фор-
ма, позволяют предположить, что древние тюрки были знакомы с фортификационными сооружениями.
4.5.	ПИСЬМЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ О ВОЕННОМ ДЕЛЕ И ТАКТИКЕ БОЯ
Другим важным источником по военному делу древних тюрок служат письменные данные. Тогда как для
периода Первого и Второго Тюркских каганатов, при всей их лаконичности, основными и наиболее информа-
тивными можно считать китайские династийные хроники и биографии китайских государственных деятелей
и военачальников [Бичурин, 1950; Liu Mau-tsai, 1958], то для VIII—X вв. (времени Уйгурского и Кыргызского
каганатов) - это свидетельства арабских авторов. Они позволяют соотнести содержащиеся в них сведения с ар-
хеологическими материалами, а также сделать определенные выводы о тактике ведения боя. В этом отношении
интересно «Послание Фатху б. Хакану» ал-Джахиза, относящееся к IX в. [Мандельштам, 1956]. И хотя речь
в нем идет о западных группах тюрок, его использование вполне оправдано, так как западные и восточные тюр-
ки являются носителями единой культурной традиции. Ряд интересных сведений по воинскому снаряжению,
тактике боя авар и древних тюрок содержат сочинения византийских авторов VI - начала VII в.: «Стратегикон»
Псевдо-Маврикия [2000], «История» Ф. Симокатты [1996]. Так, например, «Стратегикон» - трактат по военно-
му искусству, адресованный римскому командному составу и приписываемый императору Маврикию (время
правления 582-602 гг.), позволяет судить, насколько значительным было тюркско-аварское влияние на военное
искусство византийцев, а также составить представление о собственно тюркско-аварском комплексе вооруже-
ния, тактике и пр. По сути, это уникальное сочинение представляет собой учебник, в котором подробно осве-
щено военное искусство тюркоязычных и иных кочевников. Учитывая значительную близость материальной
культуры (в частности, вооружения) авар и древних тюрок, а также центральноазиатское происхождение части
авар, использование «Стратегикона» представляется вполне оправданным.
Авар, тюрок и других кочевников византийцы по античной традиции называли собирательным именем «ски-
фы», отмечая общее в их вооружении и тактике боя. В VI в. византийская армия получала варварское воору-
жение и обучалась по варварскому же образцу, а особое значение придавалось коннице. Считалось, что только
подобными подвижными соединениями, оснащенными по последнему слову военной техники, можно было
противостоять многочисленным варварам, прежде всего, кочевникам. Кроме того, о непосредственном знаком-
стве византийцев с особенностями военного дела древних тюрок может говорить факт того, что десятитысячная
тюркско-хазарская гвардия служила в личной страже византийского императора [Калинина, 2000, с. 253].
Показательно, что в одном и том же погребении (Балык-Соок I, к. 11) были обнаружены и защитный до-
спех, и наконечник копья. Копьё предназначалось для боя с защищенным панцирем противником, для таран-
ного удара. Так, Псевдо-Маврикий описывает снаряжение, которое необходимо было иметь византийским во-
инам: «В особенности, чтобы у начальствующих... были брони с плечевыми ремнями (здесь и далее курсив
мой - ГК.) и наножники,... шлемы с небольшими султанами на верху,... чтобы были у них конные копья
с ременной петлей посередине и со значками, как у аваров... Далее следует, чтобы морды и груди лошадей
у начальников и других отборных воинов были прикрыты латами, хотя бы из лоскутьев (имеются в виду «лос-
кутья» кожи -ГК), как у аваров, которые предохраняли бы шеи и груди лошадей, в особенности у тех всад-
ников, которые во время боя должны быть впереди» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 287, 288]. В другом месте
трактата, где рекомендуется скрывать блеск оружия от неприятеля до столкновения, приводятся интересные
характеристики самого панциря, его частей: «.. .наплечникиу панцирей до поры до времени отстегивать и от-
кинуть за плечи» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 339]. Итак, выдающиеся из авар, по описанию Псевдо-Маврикия,
были снабжены железными либо кожаными панцирями, а их кони - защитными попонами.
Согласно арабским письменным источникам, бой у тюрок открывали богатыри, вступавшие в поединок
с воинами противника: трое всадников со своим знаменем и барабанами [Юнусов, 1990, с. 100]. Излюбленны-
ми способами завязать сражение являлись быстрые набеги, метание копий и стрел [Симокатта, 1996, с. 114].
112
При наличии боевого построения несколько сотен конников часто выступали для завязки сражения [Бичурин,
1950, с. 250; Liu Mau-tsai, 1958, S. 89, 187]. Так, например, в 624 г. будущий китайский император Тай-цзун
во главе сотни всадников приблизился к боевому построению тюрок и пытался вызвать на бой кагана Хйе-
ли (Хели) [Liu Mau-tsai, 1958, S. 137]. Именно это можно отнести к первой фазе боя - использование лука и
стрел с дальней дистанции. В главе «Стратегикона», посвященной борьбе со «скифами», о первой фазе боя
сообщается: «Бой начинают дальними засадами, обходами неприятеля, притворным отступлением с перехо-
дом опять в наступление и строями в виде клина, то есть разбросанными» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 372].
О «скифских» засадах авар и древних тюрок сообщается: «Когда уже началась схватка, то находящиеся в пер-
вой линии нарочно обращаются в бегство, и неприятель бросается преследовать их в беспорядке; когда он
минует то место, где расположены засады, то они выскакивают и обыкновенно бросаются ему в тыл, а отсту-
павшие до этого поворачивают назад, и таким образом неприятель оказывается окруженным со всех сторон.
Такой маневр чаще всего употребляется скифскими племенами» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 315].
Вторая фаза боя представляла собой использование древкового и клинкового оружия. Именно защитный
доспех и копьё определяли тактику боя - таранный удар плотно сомкнутым строем, что и подтверждают пись-
менные данные: «...сила натиска в первый момент - а это удар, которым они достигают того, что хотят...» [Ман-
дельштам, 1956, с. 228]. Подобная копейная атака могла решить исход всего боя. Столкновение двух конных
отрядов копейщиков таранным ударом мы находим на росписях Пенджикента [Распопова, 1980, рис. 50, 7].
Тактика чжурчжэньских войск заключалась в выставлении в авангарде копьеносцев. Их называли крепкой ар-
мией или ин - «стойкими», а сами они и их лошади были одеты в латы [Кычанов, 1976, с. 277]. В задачу тяже-
лой ударной конницы (т.н. «врубающейся» конницы) тюрок (ту - ки) входило расстройство рядов противника,
замешательство. Иногда такие атаки предпринимались несколько раз [Бичурин, 1950, с. 291]. По-видимому,
именно о подобной быстрой атаке панцирной конницы древних тюрок в самом начале боя сообщается в био-
графии китайского военачальника Ян Су (Yang Su): «Раньше, когда генералы воевали с варварами, то больше
всего они боялись быстрой атаки вражеских всадников; вперемешку, рядами они выстраивали повозки, пехоту
и всадников, возводили заграждения и выстраивались для боя в четырехугольник, в середине которого находи-
лись всадники» [Liu Mau-tsai, 1958, S. 117]. Однако такая тактика боя против кочевников, как отмечали сами
китайские генералы, могла носить лишь оборонительный характер и не обеспечивала победу. Именно поэтому
Ян Су предложил отказаться от старой тактики и перейти к формированию конных подразделений, которые
могли бы противостоять кочевникам. Результаты этих нововведений проявились в ближайшем же крупном
сражении с тюрками - войско Дату-хана (Ta-t’ou) было разбито [Liu Mau-tsai, 1958, S. 117]. Надо думать, что
под часто упоминаемыми в источниках элитными всадниками тюрок и китайцев подразумеваются именно
катафрактарии.
Очевидно, большая часть древнетюркского войска была менее экипирована: например, без попон на ло-
шадях, либо представляла собой легкую конницу*. Разделение войска тюрок на легкую и тяжелую конницу
широко известно. Тактика боя основывалась на взаимодействии легкой и тяжелой кавалерии, которые не могли
решить исход боя самостоятельно. Легкие лучники (как пешие, так и конные) стрельбой из лука оказывали
активную поддержку панцирным всадникам, нанося большие потери противнику. В то же время они могли
прикрыть отход катафрактариев в случае неудачной атаки для организации новой. Подобные сцены боя пред-
ставлены в согдийской настенной живописи [Маршак, Распопова, 1998, с. 280]. Легкая конница, как правило,
сражалась на дистанции и без поддержки тяжеловооруженных всадников была обречена.
Такая тактика боя была известна, по меньшей мере, с рубежа нашей эры и использовалась, например, сар-
матами, парфянами и аланами [Хазанов, 1971, с. 73; Никоноров, 1995; Перевалов, 1999]. Она была связана
с появлением тяжеловооруженной конницы и, несомненно, изобретена кочевниками. Так, основу сарматского
и аланского войска во II в. до н. э. составляла тяжелая панцирная конница - катафрактарии (клибанарии или
контофоры), вооруженная длинными пиками (контосами). Основной тактический прием заключался в таран-
* Судить о количестве тяжеловооруженных всадников по отношению к легковооруженной коннице у древних тюрок
очень сложно. По косвенным данным можно предположить, что последняя численно в несколько раз превосходила общее
количество катафрактариев. Источники подчеркивают, что катафрактарии выставлялись исключительно в авангарде войс-
ка. О чжурчжэнях, например, сообщается: «Число латников у нюйчжей впервые видели такое (т.е. такое большое - Г.К),
обыкновенно оно не достигало тысячи» (цит. по: [Деревянко Е.И., 1987, с. 107]). Соотношение числа катафрактариев
с легковооруженными всадниками у сарматов, по оценке А.М. Хазанова, составляло 1:10 [1971, с. 75]. Впрочем, это не оз-
начало отсутствия элементов защитного вооружения (шлема, нагрудника и т. п.) у т. н. легковооруженной конницы, а также
вероятное использование ими кожаных доспехов.
В этом отношении вызывает возражение тезис о едва ли не поголовном оснащении защитным доспехом тюркских вои-
нов и значительном численном превосходстве тяжеловооруженной конницы [Горбунов, 2000, с. 18, 21].
113
ной лобовой атаке отдельными отрядами [Перевалов, 1997, с. 130, 131]. Тяжеловооруженная конница, пос-
тавленная впереди, атаковала в тесно сомкнутом строю с целью прорыва боевых порядков врага. Такие атаки
предпринималась несколько раз - катафрактарии то наступали, то отступали [Перевалов, 1999, с. 74]. В зави-
симости от особенностей противника и конкретных задач катафрактарии использовали те или иные боевые
построения - клином либо в одну линию [Хазанов, 1971, с. 74]. Численно катафрактарии составляли меньшую
часть войска по отношению к легковооруженной коннице (примерно 1:10) и вербовались преимущественно из
аристократии [Хазанов, 1971, с. 75].
По-видимому, создание тяжеловооруженных подразделений для их использования в конной атаке плотно
сомкнутым строем следует связывать с кочевыми и полукочевыми народами Средней Азии [Хазанов, 1971,
с. 77]. Возникнув в среде кочевников в 111-11 вв. до н. э. (задолго до изобретения стремян), эта боевая тактика
продолжала использоваться последующие полтора тысячелетия многими кочевниками евразийских степей.
В Центральной Азии в эпоху раннего средневековья такая тактика боя при дальнейшем развитии и усовер-
шенствовании защитного доспеха (смены чешуйчатого доспеха ламеллярным), использовании копья вместо
длинной пики (контоса), достигающей четырех метров, изобретении стремян (в отличие от «сарматской» по-
садки и двуручного хвата пики) получила широкое распространение среди многих кочевых народов. При-
менялась она и древними тюрками. Очевидно, ею пользовались и современные им оседло-земледельческие
этносы - китайцы, согдийцы, подобно тому, как в свое время у парфян и сарматов ее заимствовали римляне.
В подтверждение применения этой тактики согдийцами говорят настенные росписи [Распопова, 1980, рис. 50, 7;
Маршак, Распопова, 1998, с. 280].
Все эти факты свидетельствуют о том, что не только новшества в оружии, воинском снаряжении, но и
в тактических приемах ведения боевых действий быстро распространялись среди кочевников и оседлых наро-
дов евразийской степной зоны. При этом тактику ведения боя можно считать более консервативным элементом
в военной области, сохранявшимся в течение длительного периода, в сравнении с нововведениями и усовер-
шенствованиями защитного и наступательного вооружения, воинского снаряжения.
Древним тюркам была знакома и тактика ложного отступления - завлечения противника, также прошед-
шая испытание временем. Надо полагать, она была присуща многим кочевникам евразийских степей, начиная
с эпохи ранних кочевников и вплоть до монгольского времени [Шишкин, 1963, с. 214; Хазанов, 1971, с. 87;
Горелик, 1990, с. 156]. Свидетельством применения подобной тактики в эпоху раннего средневековья служат
уже приведенные данные из «Стратегикона» об аварах и древних тюрках, сведения арабских письменных ис-
точников о тюрках [Юнусов, 1990, с. 98-99], а также изображения отступающих и стреляющих назад всад-
ников на согдийских настенных росписях [Маршак, Распопова, 1998, с. 280-281]. Две основные фазы боя -
на дальней дистанции посредством лука и стрел и бой древковым и клинковым оружием - были характер-
ны для большинства евразийских кочевников эпохи средневековья, а, по-видимому, и более раннего периода.
Древние тюрки отнюдь не являются изобретателями подобной тактики степного боя.
Военные действия, которые вели кочевники, сильно зависели как от времени года, так и от конкретных
погодных условий. Наиболее благоприятными для совершения набегов и ведения военных действий для ко-
чевников являлись лето и осень, менее благоприятными - зима и весна. Так, в частности, в «Стратегиконе»
в качестве рекомендуемого времени нападения на «скифов» указывается февраль и март, как время наиболь-
шего истощения лошадей после зимы (цит. по [Diethart, 1996, S. 255]). Об аварах и тюрках сообщается, что
«за ними всегда гонится большое число обозных животных обоего пола, потому что ими и питаются, от их
присутствия и войско кажется многочисленнее... даже вплоть до дня сражения коней заботливо кормят как
летом, так и зимой» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 370-371]. Именно поэтому для них очень чувствителен был
недостаток в пастбищах. В китайских источниках неоднократно отмечается наличие скота - прежде всего,
лошадей и овец - в обозе тюркского войска. Скот использовался в качестве провианта. В результате пора-
жений древних тюрок в бою китайцам часто доставались тысячи и десятки тысяч голов скота [Liu Mau-tsai,
1958, S. 107, НО, 117, 120]. Погодные условия (например, сильные дожди) могли сказываться на эффектив-
ности стрельбы из лука - луки и стрелы «слабели» [Бичурин, 1950, с. 250]. Панцирным всадникам было
чрезвычайно сложно вести военные действия в сильную жару [Liu Mau-tsai, 1958, S. 308].
Арабские письменные источники о тюрках и византийские - о «скифах» едины в описании боевого пос-
троения [Юнусов, 1990, с. 98, 99; Псевдо-Маврикий, 2000, с. 371]. Так, согласно арабским авторам, тюрки
выстраивались не рядами, а отдельными конными отрядами [Юнусов, 1990, с. 98, 99]. У Псевдо-Маврикия
об аварско-тюркском боевом построении мы читаем: «В сражении же боевой порядок их состоит не из
трех частей, как у римлян и персов, но из различных ватаг, соединенных между собой так, чтобы казались
расположенными в одну только линию... Глубина боевого порядка неопределенна и делается, смотря по
обстоятельствам; о соблюдении ее, а также о равнении по фронту и сомкнутости заботятся более всего»
114
[Псевдо-Маврикий, 2000, с. 371]. Кроме этого, у «скифов» имелись еще особые отряды, одни из которых
выдвигались вперед для производства нечаянных нападений на неосторожного противника, другие - подде-
рживали те части боевого порядка, которые наиболее теснил неприятель. Обозы и вьюки с оружием ставили
в тылу за боевым порядком, на расстоянии 1-2 тыс. шагов, а для их прикрытия выделяли отдельный конный
отряд. Если неприятель обращался в бегство, то они не довольствовались, как персы, римляне и другие
народы, умеренным преследованием его, но гнали до полного рассеяния [Там же]. Отдельными крупными
отрядами тяжелой и легкой конницы, координировавшими свои действия, вели бой сарматы, парфяне, аланы
[Хазанов, 1971, с. 88]. У центральноазиатских кочевников существовали и специальные конные разведочные
отряды [Малов, 1959, с. 40]. Иногда военные действия велись небольшими отрядами в две, три или шесть
тысяч воинов [Малов, 1950, с. 66], что особенно подходило для молниеносных походов на непокорных коче-
вых соседей. По степной традиции, каган, восседая на золотом троне, наблюдал с холма за ходом сражения
[Юнусов, 1990, с. 100].
Относительно военного лагеря «скифов» сообщается, что они не огораживались рвами, а располагались
в палатках в разных местах, смотря по необходимости - причем, каждый род отдельно. Все припасы сносили
на руках и складывали у палаток. Сторожевые караулы выдвигали далеко и располагали их близко друг к другу,
чтобы неприятелю было сложно предпринять неожиданное нападение. В целом подчеркивается непостоянство
и корыстолюбие «скифов», наличие у них очень многих родов. Именно раздоры и добровольные перебежчи-
ки приносили им большой вред. Неприятеля старались победить не открытой силой, а при помощи обмана,
хитростей, лишения съестных припасов [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 370-371]. С этими данными согласуются
и китайские источники: «...они (тюрки -Г.К.) не разбивают лагерь в определенном месте; они останавлива-
ются там, где найдут траву и воду, и их овцы и кони являются их провиантом...» [Liu Mau-tsai, 1958, S. 130].
В отличие от китайцев, тюрки не окружали военный лагерь рвами.
Судя по письменным источникам, у большинства евразийских степняков войско имело родоплеменную
структуру*, в рамках которой существовала десятичная система. Подобная структура войска, надо полагать,
была и у древних тюрок. Кроме того, оно, несомненно, включало представителей подчиненных либо союзных
племен и народов. Это подтверждается как письменными, так и эпическими данными. Если владения эпичес-
кого хана обширны и мощны, то его войско и дружина состоят из представителей племен и народов едва ли не
всей Азии [Липец, 1984, с. 13]. По письменным источникам известно, что тюркские военачальники - члены
строго дифференцированного военного сообщества.
Следует отметить и то, что в «Стратегиконе» подчеркивается превосходство авар и тюрок в военном деле
в сравнении с другими кочевниками: «Скифские племена употребляют, так сказать, один строй и боевой поря-
док; начальников у них много, но они невежи в военном искусстве; одни только турецкие и аварские племена
стараются установить более сильные, чем у остальных скифских племен, строи и боевые порядки и в бою
действуют сомкнуто. Турецкие племена многочисленны, независимы, чуждаются всяких занятий и искусств
и не заботятся ни о чем, кроме того, как бы крепче биться с неприятелем. Аварское племя, напротив, трудолю-
биво, способно к перемене и очень опытно в военном деле» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 370]. Именно подоб-
ное превосходство в военном деле древних тюрок и авар по сравнению с другими кочевыми объединениями
может объяснить феномен создания Тюркских и Аварского каганатов.
Бой управлялся знаменами, а флажки на копьях определяли принадлежность воина к тому или иному под-
разделению. Так, в рунических памятниках часто упоминается, что знатные воины, главы родов являлись об-
ладателями боевого знамени [Васильев, 1995, с. 259]. Часты изображения боевых знамен в средневековых
граффити [Марьяшев и др., 1979, рис. 4 - 6] и настенных росписях [Kunstschatze, 1980, Abb. 59]. Фигурируют
они и в письменных источниках [Бичурин, 1950, с. 300]. Во многом ориентируясь на авар и древних тюрок,
автор «Стратегикона» пишет о боевых знаменах: «Верхи знамен в мерах** должны быть одного какого-либо
цвета, а флажки особого цвета в каждой [малой] мере. Для того, чтобы каждая тагма могла узнавать свое зна-
мя, верхушкам знамен надо присвоить особые значки каждому, которые известны были бы воинам, и чтобы
посредством этих знаков и сами знамена распознавались между собой и в мерах, и в [малых] мерах, и в тагмах.
Необходимо, чтобы мерархи хорошо знали свои знамена и знали их приметы, а также чтобы издали могли уз-
навать своих подчиненных» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 289]. Знамя могло быть неподвижным, наклоненным
* Расположение в военном лагере по родам у авар, согласно Псевдо-Маврикию, нами уже отмечалось. У чжурчжэ-
ней существовало структурное разделение войска на моукэ (отряд из 50-100 человек одного рода или мелкого племени)
имэнъань (сводный отряд нескольких родов или целого племени в 1 тыс. дворов [Деревянко Е.И., 1987, с. 126]).
** Мера («отделение», «часть»), тагма («полк») - названия тактических подразделений в византийской армии.
Мерарх - начальник, командующий мерой.
115
вперед или назад, поднятым кверху или опущенным вниз, что подразумевало определенные команды [Там
же, с. 340]. По-видимому, боевое знамя охранялось. Бой также управлялся при помощи литавр и бараба-
нов [Юнусов, 1990, с. 100]. Управление боя посредством знамени и барабана, судя по всему, применялось
практически всеми кочевниками евразийских степей. Так, например, про чжурчжэньского военачальника
сообщается, что в начале атаки он «...привесил лук, поднял меч, три раза махнул флагом, три раза ударил
в барабан, опустив флаг, атаковал. Сам во главе армии ворвался во вражеский стан...» (цит. по: [Деревян-
ко Е.И., 1987, с. 108]).
В другом месте трактата сообщаются чрезвычайно интересные детали и практичные советы относительно
флажков (не следует их путать со знаменами) на копьях воинов: «Мы советуем вовсе не надевать во время сра-
жения флажков на копья, потому что насколько они необходимы для пышности и великолепия в то время, когда
войско стоит в строю (на парадах) или при осаде городов, настолько же они совершенно бесполезны в сраже-
нии, потому что при метании копья в отдаленную цель флажок мешает правильному его полету. При стрельбе
же из луков флажки впередистоящих тоже мешают стрелкам, которые сзади. Затем они - помеха при набегах,
при отступлении и при новом переходе в наступление, почему они совершенно лишние в бою. Если они надеты
на копья, то строй заметен издали; вообще надо, чтобы они развевались до тех пор, пока неприятель подойдет
на 1000 шагов, после чего их снять и спрятать в особые футляры» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 302]. Боевые
значки-флажки на копьях также являются наследием предшествующего периода и были известны у сармат
и алан [Хазанов, 1971, с. 89; Перевалов, 1997, с. 133].
Металлический панцирь ценили, он требовал специального ухода (починка, шлифовка-чистка). В бою он
был желанным трофеем. Письменные источники пестрят сообщениями о брошенных бегущим неприятелем
панцирях [Liu Mau-tsai, 1958, S. 269, 276, 383]. В 621 г. в результате сражения с тюрками китайцам среди про-
чего удалось захватить коня и панцирь Хйели-кагана (Хели-кагана) [Liu Mau-tsai, 1958, S. 278]. Надевали пан-
цирь исключительно перед боем, разведкой, вылазкой, а перевозили его, как правило, на вьючных животных
в обозе [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 289]. Воин должен был иметь кожаную «покрышку» в обозе, либо простор-
ную тряпичную куртку при себе для защиты панциря и лука от сырости: «Gunas или Guberonicia (тряпичная
куртка -Г.К.) должны быть просторны и с широкими рукавами, чтобы воины могли в случае дождя или сырой
погоды накинуть их на себя, прикрыть панцирь с луком и сберегать таким образом свое вооружение, не будучи
при этом стеснены действовать стрелами или копьем. Это необходимо при разведках, так как прикрытые ими
панцири не видны неприятелю, а ударам стрел конечно будут сопротивляться... Кроме кожаных покрышек
панцирей, следует иметь другие, более легкие, которые во время боя или набега можно было бы возить, привя-
зав сзади седел, для того чтобы у тех, которые имеют обыкновение возить куртки в обозе, в случае отступления
или продолжительного отсутствия, панцири не остались без покрышек и от этого не портились бы» [Псевдо-
Маврикий, 2000, с. 288,289]. О том, что кочевники приторочивали к седлам кольчуги и латы, известно из фоль-
клорных источников [Липец, 1984, с. 101].
Любопытные сведения об испытании панциря сообщаются в биографии Се Чжэнгуя (Sie Jen-kuei) [Liu
Mau-tsai, 1958, S. 305]. Перед военным походом на тюрок китайский император Гао-цзун (Kao-tsung) предло-
жил этому военачальнику испытать панцирь. Император обратился к Се Чжэнгую со следующими словами:
«В прежние времена были выдающиеся стрелки из лука, которые пробивали семь панцирных пластин. Поп-
робуйте прострелить хотя бы пять слоев!» Се Чжэнгуй выстрелил и прострелил панцирь. Император очень
удивился и распорядился доставить еще один, более крепкий панцирь и подарил его Се Чжэнгую [Liu Mau-tsai,
1958, S. 305]. Про другого военачальника, напротив, сообщается, что он никогда не был в состоянии пробить
стрелой чешуйки (пластины) панциря [Liu Mau-tsai, 1958, S. 166].
Возможно, у древних тюрок практиковалась выдача оружия перед военным походом. О том, как это делали
в китайской армии, сообщается в письменном источнике [Liu Mau-tsai, 1958, S. 338]. После окончания похода
оружие собирали. Тех, кто его потерял, штрафовали. Метафоричные выражения, употребляемые в китайских
письменных источниках, «снять панцирь», «свернуть панцирь» означали «перестать бороться».
Несомненно, панцири знатных и богатых воинов дополнительно украшали. Например, балык-соокский до-
спех украшен лакированной кожей, орнаментированным шелком и т. п. О тюркском кагане Шаболио сообща-
ется, что он имел позолоченный панцирь [Liu Mau-tsai, 1958, S. 81].
О тюрках постоянно упоминается, что они хорошо экипированы, носили панцирь (аль-джавшан), кольчугу
(дир), щит и шлем (банда) [Юнусов, 1990, с. 98]. Тюрки достигли особого совершенства в ведении боевых
действий: «И (никто) не внушает такой страх арабским войскам, как тюрки» [Мандельштам, 1956, с. 243].
Период с VIII по X в. в Южной Сибири и Центральной Азии характеризовался активными миграцион-
ными процессами и частыми войнами, что нашло отражение в письменных источниках и археологически
фиксируется по погребениям со смешанным обрядом и предметным комплексом, большим количеством ке-
116
нотафов*. Необходимость в защитном вооружении в это время возрасла и, вероятно, произошла некоторая его
унификация. Наблюдается тенденция к распространению и развитию защитного доспеха в «редуцированном»
виде. Письменные источники конца I тыс. н. э. редко сообщают о закованных с головы до ног в железо отрядах
конницы [Юнусов, 1990, с. 101].
Археологические находки, данные письменных источников, изобразительные материалы и налаженное
металлургическое производство позволяют предположить достаточно широкое распространение защитного
доспеха у древних тюрок. Трудно согласиться с мнением, что тюрки формировали воинские контингенты лег-
ковооруженных всадников-лучников, как вспомогательную конницу в войсках уйгурских и кыргызских кага-
нов, и что исключительно знатные воины были защищены панцирными доспехами [Худяков, 1986, с. 150, 159].
Только по тем предметам вооружения, которые находят в захоронениях, невозможно судить обо всем приме-
нявшемся оружии и о степени распространенности той или иной его категории. Кроме защитного доспеха, су-
ществуют и другие категории оружия, не входящие или относительно редкие для погребального инвентаря (на-
пример, мечи, палаши, сабли). Однако их редкая встречаемость в погребальных памятниках отнюдь не свиде-
тельствует о том, что ими пользовались редко. Неотъемлемой частью снаряжения воина на подавляющем боль-
шинстве древнетюркских изваяний был меч, палаш. Как известно, детали защитного вооружения - нечастая
археологическая находка среди кочевнических древностей Евразии, а целые экземпляры доспехов единичны
и происходят из захоронений именно знатных воинов [Arendt, 1932; Csallany, 1933; Медведев А.Ф., 1959, с. 19;
Paulsen, 1967; Кирпичников, 1971, с. 43]. Как правило, в погребальных памятниках степной зоны Евразии на-
ходят лишь отдельные панцирные пластины либо часть доспеха, что, очевидно, имело символическое значение
и связано с правилами поминально-погребальной обрядности. Ярким подтверждением этому служат и наход-
ки отдельных панцирных пластин, заменяющих целый панцирь, в поминальных сооружениях - древнетюрк-
ских оградках Кудыргэ (огр. XIII) [Гаврилова, 1965, с. 16], Кызыл-Таша (огр. 2) [Соенов, Эбель, 1996, рис. 3)]
Мендур-Соккона I (огр. 1) [Соенов, Эбель, 1997, с. 104] на Алтае, а также Хемчика I в Туве [Грач, Нечае-
ва, 1960, с. 191] и Иссыка в Казахстане [Григорьев, Загородный, 1995, рис. 2]. Такие категории вооружения,
как панцирь и меч, палаш, в отличие от оружия массового производства - лука, стрел и др., относились к числу
ценных и использовались не одним поколением, а в случае поражения становились добычей врага [Симокатта,
1996, с. 43, 80]. В тюрко-монгольском эпосе оружие описывается любовно: его высокое качество и стоимость
вызывало особое отношение. Очевидно, поэтому существовал обычай давать имена лучшему личному ору-
жию [Липец, 1984, с. 63]. Так, в якутской загадке отразилось отношение воина к доспехам: «На стене есть кра-
са мужчин. Старинная броня» [Там же, с. 64]. Драгоценное оружие и доспехи калмыцкие батыры одалживали
друг другу. В эпосе панцирь воспевался: он всегда звенит и сверкает [Там же, с. 65]. В письменных источниках
часто упоминается, что знамена и панцири в боевом строю ярко блестят [Liu Mau-tsai, 1958, S. 191].
Неубедительным и бездоказательным остается предположение о пехоте как основе войска древних тю-
рок [Кызласов, 1996]. Пешее войско для них, скорее, исключение и свидетельство экстремальности ситуации
(например, нехватки лошадей). Так, в тюрко-монгольском эпосе явственно прослеживается пренебрежение
к пешему передвижению вообще, а тем более для воина [Липец, 1984, с. 241-243]. Участие в бою для кочевни-
ка было практически немыслимо без его коня.
По косвенным данным можно также предположить, что у древних тюрок были распространены доспехи,
выполненные из органических материалов: кожи, войлока и др. Так, например, арабские источники пишут
об использовании тюрками кожаного доспеха с высоким стоячим бронированным воротником - базефгена
[Юнусов, 1990, с. 102]. Существование доспеха из «лоскутьев» кожи отмечено для авар [Псевдо-Маврикий,
2000, с. 370], чей комплекс вооружения был чрезвычайно близок древнетюркскому. По-видимому, кожаные
панцири были известны сарматам [Хазанов, 1971, с. 58]. Не позднее III в. датируются панцирные пластины из
кожи из руин Ния в пустыне Такламакан, а к IX в. относятся ламеллярные пластины из лакированной кожи,
обнаруженные близь оз. Лобнор в Тибете [Thordeman, 1939, р. 250, 251]. В эпоху раннего средневековья кожа-
ные панцири использовались в Китае, а, судя по письменным источникам, с ними были знакомы и чжурчжэни
[Деревянко Е.И., 1987, с. 109-110]. Согласно Плано Карпини, наиболее распространенным у монголов были
доспехи, выполненные именно из кожи [Путешествия в восточные страны.., 1957, с. 50]. Панцири из кожаных
ламеллярных пластин использовались вплоть до этнографического времени. Примером может служить пан-
цирь из местности Вассу (Wassu) в китайской провинции Сычуань [Thordeman, 1939, р. 248, fig. 239]. Наконец,
кожаные панцири упоминаются в эпосе [Липец, 1984, с. 66]. Судя по всему, доспех, набранный из кожаных
* Показательно в этом плане отсутствие черепа у одного из погребенных (Ташанта III, к. 10), а также след удара
(округлое отверстие) боевым оружием (боевым топором?) в правой височной кости черепа человека из другого захороне-
ния (Ак-Кобы, у изв.).
117
пластин либо полос (т. н. ламинарный панцирь), мог позволить себе иметь практически каждый воин, в отли-
чие от панциря, включавшего железные пластины. Учитывая это, можно предполагать значительно большее
распространение у древних тюрок кожаных лат по сравнению с металлическими. Несомненно, фиксация по-
добного доспеха в археологических памятниках возможна только при наличии особо благоприятных условий
консервации.
* * *
Для второй половины VII-X вв. можно отметить высокий уровень развития военного дела у древних тюрок
Алтая. Несмотря на потерю собственной государственности в середине VIII в., для вооружения древних тюрок
Алтая отмечены общие тенденции в развитии и усовершенствовании оружейного комплекса, характерные для
центральноазиатских кочевников конца I тыс. н. э. (дальнейшее использование защитного доспеха, увеличение
типологического разнообразия бронебойных, плоских, трехгранно-трехлопастных стрел, усовершенствование
сложного лука и т. д.). Это тем более становится понятным, если учесть, что территория Русского Алтая не
входила в состав Уйгурского каганата, а подчинение кыргызам было номинальным.
Таким образом, необходимо подчеркнуть, что организация военного дела, судя по данным письменных ис-
точников, у большинства раннесредневековых кочевников всего пояса евразийских степей имела единые при-
нципы организации. Это касается как тактики ведения и управления боем, так и родоплеменной комплектации
войска, включавшей отдельные конные отряды и десятичную систему деления. Причем, в отличие от собствен-
но предметов вооружения (защитного и наступательного оружия и т. п.), которые с течением времени заметно
эволюционировали, тактика ведения боя и организация войска оставались практически неизменными на про-
тяжении столетий. Нововведения в этой сфере были ограничены. Тактика степного боя, включавшего обстрел
с дистанции из лука в начальной его стадии, выставление в авангарде катафрактариев, их копейные атаки,
притворное отступление сложилась задолго до тюркской эпохи и успешно применялась степняками, включая
эпоху развитого средневековья. «Ноу-хау» в области оружия и воинского снаряжения распространялись в степ-
ном мире с удивительной быстротой, и порой трудно судить о возможном центре их возникновения.
Тюрки характеризовались их современниками как учителя других народов в военном деле и мастерстве.
В соответствии с этим им отводилось определенное место в картине мира: «И нет у них иных помыслов, кро-
ме набега, грабежа, охоты, верховой езды, сражений витязей, поисков добычи и завоевания стран. Помыслы
их направлены (только) на это, подчинены (лишь) этим целям и мотивам, ограничены ими и связаны (только)
с ними. Они овладели этим делом в совершенстве и достигли в нем предела. Это стало их ремеслом, торговлей,
наслаждением, гордостью и (предметом) их разговоров и ночных бесед. И будучи таковы, они сделались в вой-
не такими же, как греки в (теоретическом) знании, жители Китая в ремеслах, арабы в том, что мы перечислили
и упомянули и как род Сасана (т. е. сасаниды) в (организации) царства и управлении» [Мандельштам, 1956,
с. 240, 241].
118
ГЛАВА 5
СНАРЯЖЕНИЕ ВЕРХОВОГО КОНЯ
Конь играл огромную роль в жизни, религиозных представлениях и ритуалах древних тюрок. Его значение
в военном деле, хозяйственной и других сферах жизни номадов невозможно переоценить. Именно поэтому
конь занимал особое место в мировоззрении кочевников: был жертвенным животным в посвящении божест-
вам, в погребально-поминальном обряде и т. д. [Нестеров, 1990, с. 85]. Как правило, найденные в захоронениях
лошади полностью экипированы - взнузданы, оседланы, спутаны. Традиция сопогребения коня сохранилась
у тюркоязычных народов вплоть до этнографической современности [Дьяконова В.П., 1975, с. 154]. Предметы,
относящиеся к снаряжению верхового коня (удила и псалии, стремена, подпружные пряжки и др.), образуют
представительные серии и зачастую обладают датирующими и этнопоказательными признаками.
5.1.	УДИЛА И ПСАЛИИ
Удила и псалии - наиболее массовый археологический материал в древнетюркских захоронениях, как из-
вестно, являющийся важной частью узды. Так, в двадцати восьми погребениях обнаружены удила (31 экз.),
в подавляющем большинстве случаев снабженные псалиями. Типологическому анализу подверглись 29 экзем-
пляров, т. к. форма и характеристики ещё двух (Юстыд XIV, к. 1; Балык-Соок 1, к. 23) неопределимы.
Существует два основных подхода к вопросу классификации и типологизации раннесредневековых удил.
Первый из них заключается в том, что удила и псалии в их эволюционном развитии рассматриваются как единая
категория [Гаврилова, 1965, с. 80-84; Кирпичников, 1973, с. 11; Савинов, 1984, с. 134, 135]. Объектом анали-
за второго подхода служат отдельно удила и псалии, а вопросы их взаимовстречаемости изучаются дополни-
тельно [Кызласов И.Л., 1983, с. 22-29; Овчинникова, 1990, с. 90; Неверов, 1992, с. 141]. По нашему мнению,
предпочтителен первый подход. С одной стороны, псалии и удила представляют собой единый «комплект»
(находки удил без псалий часто объясняются плохой сохранностью последних, т. к. часто они были выполнены
из органических материалов), с другой стороны, окончания удил и псалии - наиболее изменчивая часть, тог-
да как грызло неизменно и состоит из двух подвижных стержней. Кроме того, простые однокольчатые удила
в представляемой серии преобладают. Они были широко распространены территориально и хронологичес-
ки [Неверов, 1992, с. 144]. Таким образом, по окончанию удила могут быть объединены в следующие группы:
однокольчатые, двукольчатые и крюковые. По форме псалий их можно разделить на типы, а по оформлению -
на подтипы.
Группа 1. Однокольчатые удила со звеньями, заканчивающимися одним кольцом, предназначенным для
крепления псалия и дополнительного кольца для повода.
Тип 1. Удила с S-образными псалиями.
Подтип 1а. Удила с простым окончанием псалий (рис. 34, 8). Насчитывается 4 экземпляра (Джолин I, к. 9;
Ак-Кобы III, к. 2; Боротал I, к. 20; Балык-Соок I, к. 9). Длина псалий варьирует от 13 до 21 см. Они прямоуголь-
ные в сечении, со скобой. Все удила снабжены дополнительным кольцом для повода.
Подтип 16. Удила с мысовидным окончанием (рис. 34, 6). Насчитывается 3 экземпляра (Юстыд I, к. 8;
Балык-Соок I, к. 12; Талдуаир I, к. 6). В среднем длина псалий составляет 13 - 15 см. Они прямоугольные
в сечении, со скобой. Два экземпляра имеют дополнительные кольца для повода.
Подтип 1в. Удила с Сапожковым окончанием (рис. 34, 3). Найден 1 экземпляр (Бике I, к. 9). Длина пса-
лий 18 см. Они прямоугольные в сечении, со скобой. Имеются дополнительные кольца для повода.
Подтип 1г. Удила с кеглевидным окончанием (рис. 34, 7). Найден 1 экземпляр (Ташанта III, к. 10). Длина
псалий 14 см. Они прямоугольные в сечении, со скобой. Имеются дополнительные кольца для повода.
119
Рис. 34. Разнотипные удила-псалии.
Тип 2. Удила с роговыми псалиями (рис. 34, 2). Насчитывается 7 экземпляров (Балык-Соок I, к. 11, 19;
Боротал 1, к. 6, 50; Джолин 1, к. 9; Талдуаир 1, к. 7). Ещё в трех нарушенных погребениях (Барбургазы III,
к. 7; Балык-Соок I, к. 9,10) обнаружено по одному-два псалия без удил, которые не сохранились. Псалии «клы-
ковидной» формы имеют, как правило, широкую подтреугольную верхнюю часть и сужающуюся нижнюю;
средние размеры 8,5-10,0 см. Изготовлены они из рога марала*. При этом была сохранена естественная повер-
хность рога. Псалии либо вообще без отверстий, либо имеют одно небольшое отверстие в нижней узкой части
(рис. 34, 2). На некоторых из них различимы следы стертости.
Тип 3. Удила с роговыми стержневыми двудырчатыми псалиями (рис. 34, 13). В одном из погребений
(Боротал I, к. 6) обнаружен роговой псалий. Его длина 15 см. Выполнен он, по-видимому, из рога косули.
Естественная форма подработана, а одно из окончаний отдаленно напоминает голову лошади. В псалии име-
ются два отверстия с остатками железной скобы.
Тип 4. Удила с деревянными стержневыми двудырчатыми псалиями (рис. 34, 7). Найден 1 экземпляр (Юс;-
тыд XII, к. 29). Сохранившаяся длина псалий 10 см. Один из них имеет два отверстия и фигурное окончание
(рис. 34, 7). Судя по отсутствию остатков железа, широте отверстий и большому расстоянию между ними,
отверстия предназначались для кожаных ремней, а не для железной скобы.
Ещё в четырех погребениях (Джолин I, к. 10; Джолин III, к. 2; Барбургазы II, к. 9; Ак-Кобы, у изв.) обнару-
жено 5 однокольчатых удил без псалий. По-видимому, псалии были выполнены из органических материалов
(дерева, рога), поэтому не сохранились. Эти удила могут относиться к типам 2-4. Часть из них снабжена допол-
* Предварительное определение изделий из рога проведено кандидатом исторических наук А.П. Бородовским.
120
нительными кольцами для повода (рис. 34, 5). В целом длина звена удил составляет 8-10 см; внешний диаметр
колец на концах звеньев равен 3 см, в соединении - 2 см.
Тип 5. Удила с кольчатыми псалиями и «восьмеркой» (рис. 34, 12). Включает 2 экземпляра (Юстыд XII,
к. 29; Боротал I, к. 82). Длина звена 7,0-8,5 см, диаметр кольца 8,0-8,5 см. Псалии предназначены для крепле-
ния ремней оголовья (на одном из них сохранилась обойма со шпеньком), «восьмерки» - для повода. Кольца
и «восьмерки» одних удил ложновитые, с нарезками (рис. 34, 12).
Группа 2. Двукольчатые удила. Окончания звеньев удил снабжены двумя кольцами: внутреннее предназна-
чалось для псалия, а во внешнее вставлялось кольцо для повода.
Тип 1. Удила с S-образными псалиями (рис. 34, 10, 14). Насчитывается 2 экземпляра. Длина звеньев 7,0-
9.5 см, псалий - 13-19 см. Кольца одних удил (Ак-Кобы, у изв.) расположены перпендикулярно друг к другу
(т. н. перпендикулярно-кольчатые удила). Кольца других (Юстыд XII, к. 28) в одной плоскости (т.е. восьмерко-
видные удила). Они снабжены дополнительным кольцом для повода. S-образные псалии одних удил (рис. 34,14)
вместо обычной петли имеют фигурную пластину с отверстиями.
Тип 2. Удила со стержневыми органическими псалиями (рис. 34, 9). Найден 1 экземпляр (Юстыд XXIV,
к. 13). Длина звена 10,5 см. Они относятся к восьмерковидным удилам с перегибом в месте соединения не-
подвижных колец. Звенья удил ложновитые. Имеются дополнительные кольца для повода. С удилами найдены
две железные скобы от несохранившегося стержневого двудырчатого псалия, выполненного из органического
материала (дерева или рога).
Ещё один экземпляр удил (Калбак-Таш, к. 2) тоже относится к группе двукольчатых, однако его параметры
и особенности из-за плохой сохранности не установлены.
Группа 3. Удила крюковые (в месте соединения звеньев, а также на окончаниях).
Тип 1. Удила болыпекрючные (рис. 34,11). Найден 1 экземпляр (Калбак-Таш, вп. погр.). Длина звеньев 9-
10 см, диаметр кольца 4 см. Кольца выполняли роль псалий.
Таким образом, проведенный типологический анализ показывает, что наиболее распространенными и широ-
ко использовавшимися являлись однокольчатые удила с различными вариантами стержневых псалий. При этом
простые однокольчатые удила бытовали на протяжении всей второй половины I тыс. н. э. Сочетание таких удил
с различными типами псалий позволяет сузить их хронологические рамки. Так, справедливо считается, что наи-
более широкое использование однокольчатых удил с S-образными псалиями приходится на VII—IX вв. [Гаврило-
ва, 1965, с. 83; Савинов, 1984, с. 135]. В рассматриваемой серии они составляют одну из самых представитель-
ных групп и находят многочисленные аналогии в древнетюркских памятниках Саяно-Алтая [Овчинникова, 1990,
с. 95]. Представлены они и в настенной живописи Восточного Туркестана [Gabain, 1973, Abb. 19, 20].
Не менее часто встречается сочетание однокольчатых удил с роговыми псалиями «клыковидной» формы
(рис. 34, 2). То, что это именно псалии, доказывает неоднократное их нахождение in situ во внешних кольцах
удил (Джолин I, к. 9; Балык-Соок I, к. 11; Талдуаир I, к. 7 и др.). Неясным остается способ крепления подобных
псалий при отсутствии отверстий. Однако значительная часть из них, вероятно, имела небольшое отверстие в
нижнем сужающемся окончании, которое, как правило, обломано. В верхней части псалий иногда был снабжен
нарезками. Судя по взаимовстречаемости с удилами, имеющими S-образные псалии, «клыковидные» псалии
бытовали в VII—IX вв.
Особо следует отметить двудырчатый роговой (рис. 34, 13) и деревянные стержневые псалии (рис. 34, 1).
Первый из них представляет собой «классическое» изделие подобного рода с остатками железной скобы
в обоих отверстиях. Обращает на себя внимание зооморфное оформление одного из окончаний псалия: в виде
головы лошади. Оно аналогично находкам с памятников Туяхта-4 на Алтае [Овчинникова, 1990, рис. 43, 5]
и Аржан в Туве [Там же, 1990, рис. 43, 10]. Исследователи относят подобные псалии к удилам катандинского
типа, распространенные в VII—VIII вв. [Гаврилова, 1965, с. 83].
Деревянные двудырчатые псалии не были снабжены железными скобами для крепления к удилам (рис. 34,1).
Очевидно, эту роль выполняли кожаные ремни, т. е. псалии относятся к кудыргинскому типу [Гаврилова, 1965,
с. 80]. Однако нахождение их в погребении VIII в., да еще с удилами, имеющими кольчатые псалии, позволя-
ет предположить, что их хронологические рамки не ограничивались VI—VII вв. Бытование роговых псалий
в VII—VIII вв. подтверждают и материалы аварских погребений [Hampel, 1905, Taf. 208]. Интересно, что дере-
вянные псалии обнаружены на запасном коне, снаряжение которого в целом более «скромное». Немногочис-
ленные находки однокольчатых удил без псалий, по-видимому, означают, что последние не сохранились и были
выполнены из органических материалов.
Начиная с VIII в., некоторое распространение получили двукольчатые удила с различными типами псалий
(рис. 34, 10, 14), однако говорить об их преобладании над однокольчатыми псалиями в этот период не прихо-
дится [Савинов, 1984, с. 134]. Этому противоречит как представленная серия удил-псалий, так и материалы
121
других древнетюркских погребений Алтая. Для культуры древних тюрок двукольчатые удила, очевидно, следу-
ет рассматривать не как эволюционную ступень, а как пример инокультурного заимствования. В этом отноше-
нии права А.А. Гаврилова, которая называет двукольчатые удила кыргызскими [1965, с. 81]. Они также были
характерны для сросткинской культуры.
Редкими следует признать и удила с кольчатыми псалиями (рис. 34, 12). Такие же удила найдены на Алтае
в памятниках Берель (к. 3) [Гаврилова, 1965, рис. 4, 11], Курай VI-1 [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 24], Кара-
Коба (к. 8) [Могильников, 1990, рис. 5, У), Катанда-3 (к. 7) [Мамадаков, Горбунов, 1997, рис. VI, 24, 25]. Такие
удила исследователи датируют VIII—IX вв. [Савинов, 1984, с. 134], однако необходимо указать, что они бытова-
ли и в предтюркское время (кокэльская культура) [Вайнштейн, 1970, рис. 51, 8, 9]. Эти удила тоже ложновитые,
либо обернуты металлической полосой (?) и имеют дополнительное звено - «восьмерку».
Крюковые удила представлены в коллекции лишь одним экземпляром (рис. 34, 11). Их появление относят
к IX-X вв., а наибольшее распространение - ко II тыс. н. э. [Овчинникова, 1990, с. 94]. Интересно отметить,
что значительная часть удил, отнесенных нами к однокольчатым и двукольчатым, имеет крюковое соединение
в месте скрепления звеньев, тогда как окончания звеньев выполнены в виде колец. Возможно, это более позд-
ний признак, отражающий постепенный переход к крюковым удилам. В пользу данного предположения свиде-
тельствует тот факт, что в подавляющем большинстве случаев подобные удила снабжены S-образными и коль-
чатыми псалиями. В целом такие особенности, как уменьшение размеров и толщины звеньев, четырехгранное
сечение и перевитость, указывают на конец I - начало II тыс. н. э. Помогают при уточнении датировок тех или
иных типов удил с разными псалиями и их сочетание в одних комплексах: Юстыд XII (к. 29) - однокольчатые
удила с деревянными двудырчатыми и кольчатыми псалиями; Джолин I (к. 9) - однокольчатые удила с S-образ-
ными и роговыми «клыковидными» псалиями; Боротал I (к. 6) - однокольчатые удила с роговыми двудырчаты-
ми и роговыми «клыковидными» псалиями; Ак-Кобы (у изв.) - двукольчатые удила с S-образными псалиями
и однокольчатые удила без псалий (вернее, с несохранившимися стержневыми псалиями).
Привлекает внимание деревянная развилка (рис. 34,4), которая, несомненно, относится к узде. Её сохранив-
шаяся общая длина 21,5 см, а длина ответвлений 10 см. Последние имели отверстия (рис. 34, 4), как, вероятно,
и основной стержень. Возможно, развилка служила в качестве псалия для крепления и продевания ремня, что
было зафиксировано и в материалах пазырыкской культуры [Руденко, 1960, рис. 46, а\. В таком случае второй
экземпляр подобной развилки не сохранился.
Новый фактический материал подтверждает периодизационную схему эволюции удил, предложенную
А.А. Гавриловой [1965, с. 80-84]. Однако это не был прямолинейный процесс, где один тип последовательно
сменял другой, а «мастера не возвращались к устаревшим образцам». Как и другие массовые предметы, по-
видимому, «устаревшие» типы удил-псалий определенное время сосуществовали с усовершенствованными
изделиями. Например, двудырчатые роговые и деревянные псалии могли продолжать использовать по целому
ряду причин: легкость в изготовлении и замене, удобство в применении и т. д. На этот процесс накладывались
также инокультурные заимствования - появление двукольчатых удил, удил с кольчатыми псалиями.
5.2.	УЗДЕЧНЫЕ НАБОРЫ
Уздечные наборы - важная составная часть узды. Их детали зафиксированы в двенадцати захоронениях.
Причем в пяти из них (Юстыд I, к. 8; Юстыд XII, к. 14; Балык-Соок I, к. 9,23; Юстыд XIV, к. 2) немногочислен-
ны бронзовые или железные пряжки и наконечники ремней (2-4 экз.). Ещё в семи погребениях найдены целые
уздечные наборы, либо их остатки. Уздечные наборы по составу характерных накладных блях, их количеству
и местам крепления могут быть разделены на два типа.
Тип 1. Уздечные наборы, включающие немногочисленные (4-6 экз.) бляхи, как правило, округлой формы
(рис. 35, 4). Бляхи прикрывают перекрестья ремней. Подобные уздечные наборы отличает значительная вари-
абельность и индивидуальность в оформлении блях, их размеры, наличие дополнительных деталей (налобной
бляхи) и т. д. Примерами такого украшения узды могут служить наборы из двух погребений (Юстыд XII, к. 29;
Джолин I, к. 10). Наибольшего внимания заслуживает один из них (рис. 35, 4). Он состоит из пяти больших и
одной малой блях, а также налобной уздечной бляхи. Несомненно, уздечный набор дополнял седло, имевшее
роговые орнаментированные накладки и предназначавшееся основной или «парадной» лошади.
Уздечная налобная бляха достаточно массивна, выполнена из железа. На ее лицевой стороне есть стилизо-
ванный растительный орнамент с позолотой (табл. 31,4), который отличается строгой симметрией. В верхней
части сохранилась подпрямоугольная петля-выступ для подвешивания с остатками спекшегося железа, в ниж-
ней - три выступа с отверстиями (в среднем сохранился железный шпенек). Большие уздечные бляхи имеют
122
Рис. 35. Различные уздечные наборы (реконструкция). Рисунок Д.В. Позднякова.
диаметр 5 см, а малая - 3,5 см. Каждая бляха снабжена четырьмя шпеньками длиной 1,0-1,3 см. Бляхи брон-
зовые, покрытые толстой золотой фольгой. Выполнены они в виде четырехлепесткового цветка. Внутри не-
которых из них сохранились остатки основы: какого-то спрессованного органического материала. Часть блях
найдена на перекрестьях ремней узды. Они кожаные, двойные, прошитые сухожильными нитями и имеющие
ширину 2,5 см. Как и кожаная основа наборных поясов, уздечные ремни украшены тиснением. На перекрестьях
ремни продевались таким образом, что в одном из них делался разрез. Для того, чтобы их зафиксировать, они
прошивались вместе либо крепились при помощи заклепок. Бляхи, наряду с декоративным назначением, служи-
ли дополнительным креплением: их шпеньки продевали сквозь ремни и загибали с обратной стороны.
Уздечная налобная бляха описанного типа - чрезвычайно редкая находка. Наиболее близкими ей аналогами
следует считать бляхи из погребения у горы Увгунт в Монголии [Кляшторный, Савинов, Шкода, 1990, с. 9] и кур-
гана 6 Копёнского чаатаса [Евтюхова, 1948, с. 35, рис. 59]. Материалы этих погребений датируются VIII—IX вв.
Близкая форма, петля для подвешивания, позолота сближает эти бляхи. Вместе с тем, имеются отличия в их
оформлении. Так, на находке из увгунтского погребения изображены противостоящие крылатые львы, а к вы-
ступам подвешены колокольчики. Бляха из Копёнского чаатаса снабжена свисающими головками драконов.
Похожие украшения узды найдены в погребениях IX-X вв. в Новосибирском Приобье и X-XI вв. - на Кавказе
123
[Кляшторный, Савинов, Шкода, 1990, с. 9]. Однако отнесение исследователями подобных блях к седельным
[Там же] является ошибочным. Объясняется это тем, что ни одна из них не была найдена до этого в положении
in situ - либо в ограбленном погребении, либо в захоронении по обряду трупосожжения. Юстыдская находка
указывает на то, что такие бляхи использовались именно для украшения узды. К тому же, передняя лука седла
коня, которому принадлежал этот уздечный набор, была украшена роговыми орнаментированными накладка-
ми. Вполне возможно, что отверстия в нижней части бляхи, найденной в юстыдском погребении, тоже служили
для подвешивания колокольчиков.
Прямые аналоги уздечным бляхам в виде цветка по размерам и конструктивным особенностям не извест-
ны. Однако форма четырехлепесткового цветка использовалась при изготовлении блях узды (погребение кург.
Монгун-Тайга-58-VIII в Туве [Грач, 1960а, с. 122], кург. 1 мог. Курай VI на Алтае [Евтюхова, Киселев, 1941,
с. 99, рис. 25] и др.). Интересно отметить, что уздечные налобные бляхи всегда сопровождались бляшками
с четырехлепестковым орнаментом. Это, по-видимому, не было случайностью.
По предлагаемой реконструкции узды [Кубарев Г.В., 1994а], четыре большие бляхи прикрывали перекрестья
ремней, а пятая помещалась в центре носового ремня. К налобному ремню бляха с растительным орнаментом
крепилась при помощи железной скобы (?). Сверху на это крепление накладывалась малая бляха (рис. 35, 4).
Рассмотренный уздечный набор следует датировать VIII—IX вв.
Второй уздечный набор, от которого сохранилась круглая бляха и наконечник ремня (?) (табл. 66, 3, 4),
конструктивно близок к уже представленному. Бляха имеет диаметр 3 см и представляет собой массивное
серебряное покрытие, которое, очевидно, предназначалось для органической основы. Она выполнена в виде
шестилепесткового цветка. Сохранились остатки ещё нескольких подобных блях. Несомненно, они тоже при-
крывали перекрестья ремней.
Тип 2. «Классические» и наиболее распространенные уздечные наборы, составленные из тройников-рас-
пределителей и многочисленных накладных блях разнообразной формы (рис. 35,1-3). Подобные целые набо-
ры или их отдельные части обнаружены в пяти захоронениях (Балык-Соок I, к. 10,11,15, 18; Юстыд XII, к. 28).
Оформление тройников и блях самое различное, выполнены они из серебра и имеют шпеньки для крепления.
В таких наборах тройники-распределители прикрывали перекрестья ремней. По форме лопастей они могут
быть разделены на секировидные (рис. 35,1, 2) и прямоугольные с выступом посередине (рис. 35,3). Подобные
тройники находят многочисленные аналогии среди материалов раннесредневековых памятников Саяно-Алтая,
а первые из них могут считаться наиболее распространенными. На многих тройниках в центральной части
выполнен орнамент, имитирующий узел (табл. 28,1, 2; 128, У; 138,13\ 140, У), что можно интерпретировать как
рудимент реального завязывания в узел ремней узды. Подобные тройники наиболее архаичные, а их появление
в VII в. следует связывать с древними тюрками. Пряжки и наконечники ремней, входящие в состав некоторых
уздечных наборов, по характерным особенностям идентичны уже описанным поясным наборам и отличаются
лишь меньшими размерами.
Разнообразны по оформлению и накладные бляхи. Так, в одном из погребений (Балык-Соок I, к. 10) они
прямоугольные и гладкие (рис. 35, 2). В этот же набор входила и бляшка в виде дубового листа (табл. 138, 72),
прямые аналоги которой не известны. Следующий уздечный набор представлен бляшками прямоугольной фор-
мы, имеющими ромбическое возвышение в центре и вырезы на поперечных сторонах (рис. 35, У). Подобные
бляхи обнаружены в Кузнецкой котловине (мог. Сапогово, к. 10, И, 13, 17) [Илюшин и др., 1992, рис. 32, 35].
Памятник, где они были найдены, отнесен ко второй половине VIII - первой половине IX в. Характерны
были такие бляхи и для культуры чаатас того же периода [Кызласов Л.Р., 1981а, рис. 28, 47]. Довольно рас-
пространенными являлись и т.н. фестончатые бляхи лепестковидной формы (рис. 35, 3). Наиболее близкие
им аналогии обнаружены на Алтае (Курай IV, к. 4) [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 68], в Туве (Монгун-Тай-
га-57-XXVI) [Грач, 19606, рис. 27] и Кузнецкой котловине (мог. Сапогово, к. 10) [Илюшин и др., 1992,
рис. 32, 13]. Они встречаются в памятниках культуры чаатас, хойцегорской культуры в Забайкалье [Кызла-
сов Л.Р., 1981а, рис. 28, 57; 35, 7], а также далеко на западе, в аварских погребениях Карпатской котловины
[Marosi, Fettich, 1936, Taf. VI, 5-2У], и бытовали в VIII—IX вв. Такие бляхи лепестковидной и прямоугольной
формы не использовались в поясной гарнитуре.
Приведенные аналогии позволяют говорить о том, что датировка всех рассматриваемых уздечных наборов
вписывается в хронологические рамки VIII—IX вв. Наибольшую близость в оформлении бляшек и тройников
обнаруживают между собой уздечные наборы из Балык-Соока (к. 11, 15, 18), что не удивительно, т. к. погребе-
ния близки хронологически и, возможно, связаны родственными узами.
Реконструкция уздечных наборов этого типа основывается, прежде всего, на находке из кургана 28 непот-
ревоженного погребения Юстыд XII (рис. 35, 3). Этот набор включает 34 серебряных бляшки и 2 тройника.
Наличие только двух тройников позволяет предположить, что они накрывали перекрестья нащечных и на-
124
лобного ремней, а носовой вообще отсутствовал (рис. 35, 3). Впрочем, не исключен вариант преднамеренной
порчи узды родственниками умершего (например, ее разрезание и т. п.) и первоначального использования в ней
четырех тройников. Бляшки достаточно плотно располагались на нащечных и налобном ремнях. Подтвержде-
ние такой системы расположения ремней мы находим в росписях Пенджикента [Распопова, 1980, рис. 69, 71]
и Восточного Туркестана [Gabain, 1973, Abb. 19, 20]. Близкие в культурно-хронологическом отношении древ-
ности Южного Урала тоже содержат уздечные наборы такого типа [Мажитов, 1981, рис. 36, /5]. Надо полагать,
что такое же расположение ремней и блях имели и другие уздечные наборы рассматриваемой коллекции. При
этом, вполне возможно присутствие носового ремня, перекрестья которого с нащечными ремнями не прикры-
вались второй парой тройников, хотя это и маловероятно.
Примечательным является тот факт, что далеко не во всех богатых захоронениях обнаружены уздечные
наборы с накладными бляхами. Несомненно, они свидетельствуют о состоятельности и знатности человека.
Особое место в этом отношении занимает узда, украшенная крупными позолоченными бляхами (в том числе,
налобной). Относительно редкая встречаемость уздечных наборов с металлическими украшениями отмече-
на и для Руси. По значению исследователи ставят их в один ряд с наборными поясами [Кирпичников, 1973,
с. 22]. В эпосе подчеркивается ценность конского снаряжения. Покупку богатой сбруи, выполненной из золота,
серебра, бронзы и стоившей порой не меньше самого коня, могли позволить себе лишь состоятельные семьи.
Бедняки обходились без седел и пользовались веревкой вместо узды [Липец, 1984, с. 192-193].
5.3.	СЕДЛА
Седло является одной из важнейших составляющих снаряжения верхового коня. Находки целых и сохра-
нившихся седел относительно редки. Зачастую об их наличии в погребениях свидетельствуют роговые и же-
лезные части.
В одиннадцати захоронениях рассматриваемой серии обнаружены роговые и железные накладки, канты,
почти всегда прослеживался тлен либо остатки седел. Ещё в одном захоронении (Джолин III, к. 2) под головой
погребенного подростка найден деревянный остов седла (рис. 36, У). Оно имело дугообразную, сравнительно
невысокую переднюю луку, более массивную заднюю луку и выгнутые полки. Размеры полок: длина 41 см,
ширина 26,5 см, высота изогнутой передней части 12 см. Передняя лука устанавливалась почти вертикально,
задняя - значительно положе. Они прикреплялись при помощи кожаных ремней через многочисленные отвер-
стия, которыми снабжены полки. Следует отметить и большие отверстия для подвешивания стремян. Харак-
терной чертой этого седла может считаться наличие лопастей.
Наибольшее количество находок целых седел из древнетюркских памятников приходится на Туву [Вайн-
штейн, 1966а, 19666; Овчинникова, 1990, с. 100]. Единичные экземпляры обнаружены и за пределами Саяно-
Алтая [Вайнштейн, 1966а, с. 327]. Однако в последнее время представительная серия седел была найдена
в тюркских погребения Внутреннего Тянь-Шаня [Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, с. 65, рис. 7,1, 2; Табал-
диев, Худяков, 1999, с. 60-61, рис. 11). Большинство этих седел имеют лопасти, что сближает их с находкой из
Джолина. Такая же форма седла с лопастями отмечена среди материалов курумчинской культуры VIII—X вв.
в Забайкалье [Дашибалов, 1995, рис. 34, 7]. Седло этого типа найдено в древнетюркском погребении близ
Урумчи (Синьцзян) [Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 164, рис. 41,6].
Подобная деталь представляет собой важный технологический и датирующий признак. Седла с лопастями
широко представлены в изобразительных материалах [Вайнштейн, 19666, с. 69; Крюков, Малявин, Софронов,
1984, с. 165]. Единая точка зрения по вопросу типологии и датировки древнетюркских седел у исследовате-
лей отсутствует. Так, С.И. Вайнштейн относит бытование седел с лопастями к VII—VIII вв. [1966а, с. 327],
а Л.Р. Кызласов - к VIII—X вв. [1979, с. 137]. Судя по всему, седла «древнетюркского» типа получили широкое
распространение в течение всей второй половины I тыс. н. э. (при этом изменение размеров и формы лук седла
следует рассматривать отдельно). Во всяком случае, заимствование китайцами седла такого типа произошло
еще в конце VI в., что подтверждают изображения из погребения 582 г. в уезде Цзинсянь (провинция Хэбэй)
[Крюков, Малявин, Софронов, 1984, с. 165]. Через Китай такое седло проникло в Японию, а в результате со-
здания Первого Тюркского каганата - и далеко на запад: по всей зоне евроазиатских степей. Популярность
подобного седла, очевидно, объясняется удачными конструктивными решениями, предоставлявшими большие
возможности для управления конем.
Особое внимание привлекает тот факт, что на нижней оборотной стороне одной из полок седла из Джолина
имеются граффити (табл. 69, 5). Это симметричное изображение гор (?). Так как они вырезаны на невидимой
части седла, можно предположить, что они служили оберегом. Фрагмент деревянного седла с многочисленными
125
Рис. 36. Седло (7), роговые (5 - 9) и железные (2, 3) накладки на луки седел, канты (4, 10).
отверстиями (по-видимому, часть полки) найден ещё в одном погребении - Юстыд XIV, курган 1 (табл. 42, 3),
а тлен седла зафиксирован в захоронении Талдуаир I, курган 7 (длина 44 см, ширина 31 см).
Рассмотрим другие составные части несохранившихся седел - роговые и железные накладки, канты.
Необычными следует признать роговые седельные накладки и канты (рис. 36, 8-10) одного из погребений
(Уландрык I, к. 10). Накладки шириной 1,5-1,7 см слабо изогнуты, посередине имеют многочисленные одиноч-
ные, а на окончаниях - парные отверстия. Насчитывается одна малая, одна средняя и две (?) большие накладки.
Крепились они через отверстия при помощи роговых шпеньков (длина примерно 2 см). Насечки для допол-
нительного приклеивания имеются на оборотной и лицевой (?) сторонах изделий. У роговых кантов (шири-
на 1 см) та же система крепления - с помощью шпеньков. К сожалению, нахождение этих деталей седла в нару-
шенном погребении не проясняет его конструкцию и места крепления накладок. Можно лишь предположить,
что они покрывали переднюю и заднюю луки седла. Прямые аналоги подобным накладкам в центральноази-
атском регионе не известны, однако накладки на седло из некоторых аварских погребений им вполне соответс-
твуют [Kovrig, Korek, 1960, Pl. ХС1Х]. Традиция окантовки лук седла железными или роговыми накладками
сохранялась у тюркоязычных народов Саяно-Алтая до XVI1-XIX вв. [Дьяконова В.П., 1975, с. 123].
126
Наибольший интерес представляют роговые орнаментированные накладки на переднюю луку седла из двух
захоронений - Джолин I, курган 10 (рис. 36,5) и Юстыд XII, курган 29 (рис. 36,6, 7). Одна из этих пар (рис. 36,5)
обнаружена в женском погребении. Это низкие, округлые, слегка изогнутые накладки. Максимальная ширина
изделия в верхней части 3,8 см. С оборотной стороны имеются нарезки для приклеивания, а в нижней части од-
ной из накладок - обломанное отверстие для дополнительного крепления, от которого сохранились окисли же-
леза. Лицевая сторона украшена растительным орнаментом, стилизованным под пчел или бабочек (рис. 36, 5).
Изображения пчел и бабочек известны и в древнетюркской торевтике: на серебряных бляшках уздечного на-
бора из кургана 3 могильника Курай IV [Евтюхова, Киселев, 1941, рис. 57, 60, 61]. Седло с этими накладками
тоже снабжено роговым кантом (рис. 36, 4), повторяющим контур передней луки. Кант с внутренней стороны
имеет насечки для приклеивания.
Вторая пара роговых накладок (Юстыд XII, к. 29) имеет арочную или «крыловидную» форму: вырезы на
внешней стороне и подпрямоугольные очертания в верхней части (рис. 36, 6, 7). Максимальная ширина 4,6 см.
Накладки наклеивались: на оборотной стороне имеются нарезки. Кроме того, для дополнительного крепле-
ния использовалось отверстие посередине и четыре полуотверстия на внутренней части. Накладки украшены
сложным растительным орнаментом в виде извивающегося побега (см. рис. 36, 6, 7). Обращает на себя внима-
ние, что фон выделен параллельными либо пересекающимися линиями. Аналогичны по форме (арочные или
«крыловидные») роговые накладки из женского погребения могильника Кара-Коба I (к. 8) на Алтае [Могиль-
ников, 1990, рис. 6]. На них также вырезан сложный растительный орнамент. В погребении Юстыд XII (к. 29)
на обеих лошадях были зафиксированы остатки седел, на которых найдены роговые канты. Они с насечками
на внутренней стороне, а один - с дополнительным железным шпеньком. По тлену и сохранившимся частям
седел можно установить их приблизительные параметры (длина полок около 50 см, ширина 35 см), а главное -
форму: с лопастями. Эта характерная деталь сближает их с описанным седлом из Джолина.
По-видимому, седла с различными по форме и размерам передними луками (низкими округлыми, арочными
«крыловидными», подтреугольными) длительное время сосуществовали друг с другом. Не исключено, что они
соответствовали различным типам седел с тем или иным назначением: парадные украшены роговыми орна-
ментированными накладками, военные снабжены железными оковками и т. д. Обоснованно об этом можно
будет судить по более представительным сериям находок. Во всяком случае, различия седел по форме и назна-
чению существовали до недавнего времени у многих кочевых народов [Кызласов Л.Р., 1979, с. 138].
Ещё в шести захоронениях (Джолин I, к. 9; Юстыд XIV, к. 2; Талдуаир I, к. 6; Барбургазы I, к. 20; Бар-
бургазы II, к. 9; Балык-Соок I, к. 9) в качестве деталей седел обнаружены железные оковки передней луки
(рис. 36, 2, 3). Они достаточно однотипны. Наиболее сохранившиеся из них имеют дугообразную форму и
ширину 2,7 см. Накладки снабжены рядом заклепок (см. рис. 36, 2, 3). Своеобразием отличается подобный
«набор» в одном из погребений (Юстыд XIV, к. 2). Кроме дугообразных накладок, он также включает большую
пластину нестандартной формы (табл. 45,3), которая, возможно, крепилась в центре. Две массивные железные
пластины с отверстиями и шпеньками (табл. 80, 3, 4) относились к седлу из другого захоронения (Барбурга-
зы II, к. 9). Седла имели кожаное покрытие, о чем свидетельствуют остатки двух изделий (Талдуаир I, к. 6;
Барбургазы I, к. 20). Так, в пятне тлена седла (длина 50 см, ширина 36 см) погребения Талдуаир I (к. 6) обна-
ружены фрагменты черной кожи. К этому же седлу относились два небольших бронзовых наконечника. При-
мечательно, что железные накладки располагались с задней стороны седла, т. е. оно было уложено на лошадь
задом наперёд*. Среди фрагментов седла из захоронения Барбургазы I (к. 20) тоже найдены куски пересохшей
кожи. Железные оковки передней луки седла, вероятно, являются более поздним вариантом накладок, имеют
многочисленные аналогии на территории Саяно-Алтая и датируются преимущественно VIII - X вв. Известны
они были и аварам, особенно в VIII - начале IX в. [Garam, Kovrig etc., 1975, fig. 7, 29; Garam, 1987, Taf. XV, 7;
XVI, 8, 9 etc]. Появление окованной железом передней луки седла связано с дальнейшим развитием военного
дела [Кубарев В.Д., 1992, с. 30]. Во всяком случае, лука седла выполняла защитную функцию: при нападении
именно ее старались разрубить [Липец, 1984, с. 68]. Кроме того, сломанная лука седла символизировала гибель
владельца коня [Там же, с. 197]. Таким образом, наиболее вероятно, что седло с железными оковками передней
луки следует рассматривать как боевое. Седла с окованными передней и задней луками продолжали бытовать
вплоть до этнографического времени (например, у венгров) [Garam, 1987, Abb. 4].
* В древнетюркском погребении могильника Беш-Таш-Короо (к. 20) с территории Притяньшанья тоже было обнаруже-
но седло, помещенное на лошадь задом наперед [Табалдиев, Худяков, 1999, с. 60]. Следует отметить, однако, что при этом
и сама лошадь была ориентирована необычно - в ту же сторону, что и человек. Подобные факты могут объясняться намерен-
ными действиями, направленными на невозвращение умершего к своим родственникам, либо символизировать отражение
противоположности потустороннего мира, когда сломанное становится целым, а перевернутое, наоборот, обычным.
127
Седла выступали и в качестве дипломатических даров между тюрками и китайской империей в лице кагана
и императора. Они были призваны символизировать мир. Конечно, в подобных случаях речь идет о богато
украшенном седле - с позолотой и гравировками [Liu Mau-tsai, 1958, S. 270].
К числу редких находок, имеющих отношение к седлу, принадлежит железное кольцо для крепления то-
роков, найденное в одном погребении с железными оковками седла (Джолин I, к. 9). Как известно, седельные
кольца появились в конце I тыс. н. э. (отмечены единичные находки [Нечаева, 1966, рис. 9, 7]) и начали широко
использоваться во II тыс. н. э. [Савинов, 1977, с. 37]. Так, седельные кольца для приторочивания обнаружены
в могилах часовенногорского типа [Гаврилова, 1965, табл. XXVII].
5.4.	РАСТИТЕЛЬНАЯ ОРНАМЕНТИКА ДРЕВНИХ ТЮРОК
В монографии, посвященной согдийскому серебру, Б.И. Маршак отмечал, что степное искусство рассмат-
риваемого периода остается практически неизвестным [1971, с. 51]. К настоящему времени мы можем конста-
тировать наличие достаточно представительной серии предметов из древнетюркских погребений Центральной
Азии и Южной Сибири, представляющих собой образцы декоративного искусства.
Декоративное искусство древних тюрок по сравнению с искусством ряда других кочевых народов эпо-
хи раннего средневековья (например, кыргызами или аварами) выглядит, на первый взгляд, незамысловато
и просто. В нем, за редкими исключениями, отсутствуют зооморфные и антропоморфные персонажи, сложные
композитные сцены.
Именно растительная орнаментация доминировала в искусстве древних тюрок, получила поистине ев-
разийское распространение: не только у тюрко-монгольских кочевников степной зоны, но и в Суйском и
Танском Китае, Согде, Византийской империи. Подобный орнамент нашел свое воплощение и многократно
тиражировался на предметах высокохудожественной торевтики - в золоте, серебре и бронзе, на изделиях
из кости, камня и дерева, наконец, при украшении ковров и шелковых тканей. Растительная орнаментация
стала своеобразным художественным «языком» древнетюркской эпохи и отражением социального престижа
и имущественного положения. Ею украшены согдийские серебряные сосуды и древнетюркские серебряные
и позолоченные пояса, дорогое клинковое оружие и китайский шелк, одежда суйского императора Вэнь-ди
и золотой головной убор тюркского Бильге-кагана. Феномен распространения и популярности растительной
орнаментации можно сопоставить лишь с распространением звериного стиля в евразийских степях в скиф-
скую эпоху.
В тюркских памятниках Алтая по сравнению с соседними регионами обнаружено наибольшее число ор-
наментированных роговых накладок на переднюю луку седла. Они происходят из следующих погребений:
Катанда II, (к. 5) [Гаврилова, 1965, рис. 8, 7], Узунтал (к. 3) [Савинов, 1982, рис. 10, 7], Тыткескень-6 (к. 10)
[Кирюшин, Горбунов и др., 1998, рис. 6, 2, 5], Кара-Коба I (к. 8) [Могильников, 1990, рис. 6, 7], Алагаил (к. 22)
[Мартынов и др., 1985, рис. 9, 7, 2], Кальджин-8 (к. 1) [Молодин, 2000, с. 153; Молодин, Новиков, Соловьев,
2003, рис. 11]. Изображение изящных лепестков с бутонами мы находим также на небольших берестяных
деталях седла, либо переметной сумы, выполненных в виде полумесяца, из могильника Большой Яломан II
(к. 4) [Могильников, Суразаков, 1994, рис. 15]. Наиболее популярным орнаментальным мотивом у древних
тюрок был извивающийся побег с попеременно отходящими от него цветками. У детально изображенных цвет-
ков можно различить бутон ромбической формы и три значительно более длинных и закрученных лепестка.
Иногда побег образует сложное симметричное сочетание лепестков (рис. 36, 6, 7). В другой композиции рас-
тительный орнамент стилизован под изображение бабочек (рис. 36, 5). На некоторых образцах цветки заметно
стилизованы, а на других они уже деградировали в запятые. Орнамент на всех накладках вырезан острым
предметом, а фон всегда углублен и выделен параллельными или пересекающимися линиями, что аналогично
выделению фона кружковым орнаментом в торевике. Очевидно, это было необходимо для более прочного
задержания красителя (черного или иного цвета). Только в таком случае слабо различимый вырезанный орна-
мент становился заметным. Подобная орнаментальная композиция всегда оконтурена. Извивающийся побег,
как нельзя кстати, подходил для окантовки или декорирования длинных и узких по форме предметов (накладки
на луку седла, рукоять плети и др.). Сложные и строго симметричные композиции служили для украшения
всего орнаментального поля изделия.
Думается, что форма лепестков побега, представляющая его различные варианты («классический», вклю-
чающий три лепестка, один из которых длинный, а четвертый в виде бутона; три или четыре закрученных ле-
пестка округлой формы; «деградировавшие» лепестки в виде запятых), являет собой не эволюцию этого орна-
ментального сюжета у древних тюрок [Маршак, 1971, с. 52], а лишь индивидуальное исполнение и трактовку
128
одного и того же классического варианта. Особенное разнообразие вариантов мы обнаруживаем на роговых
и костяных изделиях, что вполне закономерно и объясняется их «штучным» изготовлением.
Подобный растительный орнамент на роговых накладках передней луки седла известен по материалам из погре-
бений сопредельных регионов: Монголии - Загал [Худяков, Лхагвасурэн, 2002, рис. 3, 7—3], Кыргызстана - Сутту-Бу-
лак (к. 54) [Anke, Moskalev etc, 1997, Abb. 19, 6]. В последнем случае на накладке представлен не извивающий-
ся побег, а несколько S-образных фигур, окончания которых выполнены в виде такого же бутона с лепестками.
Растительная орнаментация в форме пальметт воспроизведена на берестяных накладках на луку седла или
колчане из тюркского погребения на территории Хакасии (мог. Уйбат II, к. 2) [Евтюхова, 1948, рис. 115].
В поминальных комплексах древнетюркской знати на территории Монголии (Хонит-Ула, Хануй, Кошо-
Цайдам) бордюр каменных плит украшен извивающимся побегом, либо все орнаментальное поле каменных
плит заполнено симметричными растительными композициями [Войтов, 1986, рис. 3, У, 3, 4; 1996, рис. 3;
Album, 2001, р. 150, 151, 288, 289, 293]. Золотое навершие головного убора Бильге-кагана, найденное в чис-
ле прочих предметов в его поминальном комплексе, выполнено с использованием изящно переплетающихся
между собой растительных побегов [Album, 2001, р. 118, 119]. Можно лишь предполагать, насколько большой
пласт изобразительного творчества древних тюрок, связанный с украшением изделий из органических матери-
алов (дерево, войлок и т. п.), остается неизвестным.
Происхождение такой растительной орнаментации представляет собой одну из наиболее сложных проблем
в изучении декоративного искусства раннесредневековых кочевых культур Евразии. Необходимо учитывать,
что мотив извивающегося побега был известен разным народам, в том числе кочевникам, начиная со скифской
эпохи [Золото степу.., 1991, с. 320]. В этом смысле можно было бы согласиться с мнением С.И. Вайнштейна
о том, что генетическая связь данного мотива у тюрок и более древних племен Саяно-Алтая вряд ли возможна
из-за его чрезвычайно широкого распространения от Средиземноморья и до Кореи [1974, с. 65]. Однако анти-
чные образцы разительно отличаются от рассматриваемой нами древнетюркской орнаментики.
По мнению В.Е. Войтова, геометрические, растительные и другие композиции на каменных ящиках древне-
тюркских каганско-княжеских памятников VIII в. Монголии в большинстве случаев имитируют узоры согдий-
ских и танских шелковых тканей [1996, с. 124].
Близкий, но более сложный по составу отдельных элементов, растительный орнамент был известен в эпо-
ху раннего средневековья в Восточном Туркестане [Gabain, 1973, Taf. 83, 228]. Мотив извивающегося побега
представлен и на окантовке одежды «чужака» из Дуньхуана [Gabain, 1973, Taf. 159]. Абсолютно идентичный
древнетюркскому извивающийся побег вырезан на деревянной раме, обнаруженной в Безеклык, Турфане
[Тулуфань боугуань, 1992, рис. 120]. Изображение, по-видимому, можно датировать VI—VII вв.
Орнамент в виде извивающегося побега, в том числе на накладках на переднюю луку седла и колчан, был
известен в Средней Азии и далеко на западе - в Восточной и Центральной Европе, что, безусловно, связано
с созданием Первого Тюркского каганата и с экспансией центральноазиатских кочевников. Так, поражают сво-
им сходством с центральноазиатскими изделиями в выборе орнаментальной композиции и техническом испол-
нении роговые накладки на колчан, найденные в согдийском храме Джартепа [Бердимурадов, Самибаев, 1999,
рис. 113]. Зал IV периода, в котором обнаружены накладки, отнесен авторами раскопок к V-VII вв., а сами на-
кладки, по их мнению, являются импортными и, вероятнее всего, попали сюда из тюркских степей [Бердиму-
радов, Самибаев, 1999, с. 52]. В пользу этого свидетельствует все тот же рассмотренный нами орнаментальный
мотив в виде извивающегося побега, выделение фона пересекающимися линиями, оконтуривание композиции.
Как и другие предметы вооружения, обнаруженные в храме Джартепа, колчан мог быть даром, подношением.
К тюркской группе вещей в составе коллекции из Малого Перещепина относятся накладки на две луки
седла (переднюю и заднюю?) из тончайших золотых пластин, которыми оббивались деревянные или роговые
детали [Залесская, Львова и др., 1997, с. 211, кат. 88]. На них тиснением изображен растительный орнамент
в виде тюркского извивающегося побега. Подобная же орнаментация представлена и на золотой накладке
на щиток колчана тюркской группы предметов Малого Перещепина, которая датируется первой третью VII в.
[Залесская, Львова и др., 1997, с. 209-211, кат. 87].
Значительно более стилизованным, однако, несомненно, родственным центральноазиатским образцам вы-
ступает декор в виде извивающегося побега на роговых седельных накладках из Верхнечирюртовского мо-
гильника на Кавказе [Маммаев, 1989, рис. 236] и в погребении могильника Брусяны IV (к. 2) на Средней Волге
[Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, табл. LXXI]. В аварских материалах Центральной Европы тоже есть рого-
вые накладки с растительной орнаментацией, сходной с тюркской - с извивающимся побегом [Hampel, 1905,
Taf. 477; 480, 49; Kovrig, Korek, 1960, fig. XCVIII; Garam, Kovrig usw, 1975, fig.24, b. 7, 9; и др.]. Их сближает
также наличие выделенного фона и контура. В VII и особенно VIII веках подобная орнаментация стала одним
из наиболее излюбленных декоров и в аварской торевтике, чьим прототипом и послужила резьба по кости
129
[Hampel, 1905, Taf. 490; Garam, Kovrig usw, 1975, S. 17, 54, 71; Toth, Horvath, 1992, Taf. XV, 5; и др.]. Трудно со-
гласится с мнением ряда исследователей, считающих, что растительная орнаментация авар обязана своим про-
исхождением Византии и позже через арабов достигла Китая и Центральной Азии [Daim, 1987, S. 129]. Этому,
в частности, противоречит более ранний возраст азиатских образцов (VI—VII вв.) в сравнении с египетскими
и византийскими изделиями (VII—VIII вв.).
Традиционно и совершенно справедливо расцвет в использовании растительной орнаментации древними
тюрками, а также другими кочевыми и оседло-земледельческими этносами, большинство исследователей от-
носит к VIII в. Однако находка железной накладки на луку седла из Бугутского памятника (582 г.) на терри-
тории Монголии позволяет предположить, что древние тюрки были знакомы с подобной орнаментацией уже
в VI в., т. е. в эпоху Первого Тюркского каганата. В свете этого мнение о заимствовании древними тюрками
в VII в. согдийской пальметты и ее трансформации в «растрепанную пальметту» [Маршак, 1971, с. 52; За-
лесская, Львова и др., 1997, с. 211] представляется недостаточно убедительным. Скорее, наоборот, согдийцы
заимствовали у китайцев и древних тюрок подобную растительную орнаментацию и творчески ее перерабо-
тали. Данная орнаментика была известна в уже сложившемся виде в Китае эпохи Северная Вей (386-534 гг.)
[Mueller, 2000, Abb. 35-37] и в правление династии Суй (581-618 гг.), а у древних тюрок под влиянием китай-
цев распространилась, по-видимому, в VI в.
Вопрос происхождения такой орнаментации остается пока открытым. Как на возможный источник про-
исхождения подобной растительной орнаментации у древних тюрок можно указать на декор, известный еще
пазырыкцам. Это мотив т. н. бегущих волн, также украшавший луку седла, и широко представленная в мелкой
пластике растительная орнаментация, в том числе пальметты [Руденко, 1960, рис. 127, 30-132]. В то же время,
многие элементы растительного декора скифской эпохи имеют ближневосточное происхождение [Кызласов,
Король, 1990, с. 71].
Значительно большее сходство с согдийской пальметтой обнаруживают симметричные растительные ком-
позиции на предметах древнетюркской торевтики (табл. 18, 7-7; 31,4), хотя и они не являются полностью тож-
дественными среднеазиатским образцам. Наличие выделенного точечного или кружкового фона тоже сбли-
жает согдийские и тюркские изделия из металла. Нельзя не согласиться с выводом, что «...степь, населенная
кочевниками, жадно впитывала искусство передовых народов, была посредником между весьма отдаленными
странами и сама внесла ощутимый вклад в арсенал форм и приемов у мастеров оседлых народов» [Маршак,
1971, с. 57].
В декоративном искусстве древних тюрок, в сравнении с искусством других кочевников эпохи раннего
средневековья, господствовала растительная орнаментация. Несмотря на чрезвычайно широкое распростране-
ние, растительная орнаментация в определенной степени может служить этнокультурным индикатором древне-
тюркских памятников. На наш взгляд, именно создание Первого Тюркского каганата способствовало распростра-
нению, в числе прочего, моды на украшение предметов специфическим растительным орнаментом. Археологи-
ческие памятники Средней Азии, Восточной и Центральной Европы, содержащие образцы подобного декора,
напрямую либо генетически связаны с древними тюрками.
Сложившись в эпоху раннего средневековья, орнаментация в виде извивающегося побега просущество-
вала без изменений у многих тюрко- и монголоязычных народов до этнографической современности. Так,
в монгольское время она была чрезвычайно популярна и, как в древнетюркскую эпоху, использовалась для
украшения седел, колчанов, предметов торевтики. Например, мы находим ее на окантовке серебряной посуды
XIII—XIV вв. из Приднепровья [Золото степу, 1991, с. 345], Хакасии [Кызласов И.Л., 1983, рис. 37]. Здесь она
представлена совместно с изображениями в виде пальметт или сложных симметричных композиций. Расти-
тельная орнаментация в виде извивающегося побега сохраняла свою популярность у чжурчжэней в ХП-ХШ вв.,
для искусства которых характерно существование особого южносибирского пласта [Гусева, 1978, с. 93].
Будучи значительно переработанным, данный орнаментальный мотив нашел свое воплощение на изделиях
из металла.
Подобная орнаментация представлена и на металлических изделиях аскизской культуры, преимущественно
с территории Хакасии [Кызласов И.Л., 1983, с. 63, табл. 11,26; XXII, 16, 17\ XXVI, 60-62]. Кратко характеризуя
данную орнаментацию, И.Л. Кызласов отметил, что «...этот мотив XI—XII вв. сложился из сочетания S-образ-
ных растительных узоров раннеаскизских предметов, хотя волнообразно изгибающиеся побеги, восходящие
к виноградной лозе, известны и на памятниках IX-X вв.» [1983, с. 63]. Исследователь не видит в подобной
орнаментике монгольского времени предшествующих ей древнетюркских образцов. Растительная орнамента-
ция в виде извивающегося побега дожила до XVIII - начала XX в. в тканных и вышитых узорах, аппликациях
крымских татар, корни культуры которых связаны с культурой тюрко-монгольских народов [Рославцева, 2000,
с. 58, табл. XVII, 6].
130
5.5.	СТРЕМЕНА
Стремена являются одной из массовых категорий предметов в древнетюркских курганах. Коллекция насчи-
тывает 40 стремян из двадцати двух погребений. При этом типологическому анализу подвергли 38 изделий,
а характеристики ещё двух (Ак-Кобы, у изв.; Боротал I, к. 82) установить не удалось. По конструкции ушка-
петли стремена разделены на две группы (восьмеркообразные и с пластинчатым ушком), а по форме и особен-
ностям ушка-петли - на типы.
Группа 1. Восьмеркообразные стремена.
Тип 1. Стремена с горизонтально вытянутой, приплюснутой петлей-ушком (рис. 37, 1, 5, 8). Включает
13 экземпляров (Талдуаир I, к. 7; Ташанта III, к. 10; Джолин I, к. 10; Джолин III, к. 2; Юстыд I, к. 8; Барбургазы I,
к. 20; Ак-Кобы III, к. 2; Юстыд ХП, к. 29; Бике1, к. 9). Общая высота 11-15 см, ширина 11-12 см; высота петли 3 см,
ширина 4 см; средняя ширина подножки 3 см. Как правило, дужка имела округлую (рис. 37, 5) или арочную
(рис. 37, 8) формы. Иногда она была подпрямоугольной (рис. 37, 7). Подножка часто снабжена ребром жесткости.
Тип 2. Стремена с вертикально вытянутой петлей-ушком (рис. 37, 3). Включает 5 экземпляров (Калбак-Таш,
вп. погр.; Бике I, к. 9; Талдуаир I, к. 7; Балык-Соок I, к. 12). Общая высота 14-16 см, ширина 11 см; высота
петли 4 см, ширина 3,0-3,5 см; ширина подножки 2,0-3,5 см. Дужка имела округлую форму. Подножка чаще
всего без ребра жесткости.
Группа 2. Стремена с пластинчатым ушком-петлей.
Тип 1. Стремена с пластинчатым ушком на шейке подквадратной формы, иногда с округлым верхним краем
(рис. 37, 7, 9, 77). Включает 7 экземпляров (Джолин I, к. 9; Юстыд XXIV, к. 13; Боротал I, к. 50). Общая высота
16-17 см, ширина 12 см; высота ушка 4 см, ширина 3 см; ширина подножки 5-7 см. Подножка часто снабжена
ребром жесткости. Дужка, как правило, овальная или арочная (рис. 37, 7, 9, 77). Высота прорези в ушке варь-
ирует от 1 до 2,5 см.
Тип 2. Стремена с пластинчатым ушком на шейке удлиненной прямоугольной формы, часто с закраинами
(рис. 37,2, 6, 12-14). Имеется отверстие в нижней части ушка. Включает 11 экземпляров (Балык-Соок I, к. 11,14;
Юстыд XIV, к. 2; Барбургазы II, к. 9; Юстыд XII, к. 28; Талдуаир I, к. 6). Средняя высота 18-21 см, ширина 13 см;
высота ушка 6,5-7,0 см, ширина 3,0-3,8 см; ширина подножки 7,0-8,5 см. Стремена отличаются большими раз-
мерами, массивностью и почти обязательным наличием ребра жесткости. Некоторые изделия имеют прорези
в подножке (Юстыд XIV, к. 2 (рис. 37, 73), Талдуаир I, к. 6 (рис. 37, 72)), а ещё одно стремя (Юстыд XII, к. 28
(рис. 37, 2)) первоначально было покрыто толстым серебряным листом.
Тип 3. Стремя с круглой петлей на шейке и большой прорезью (рис. 37, 4). Включает 1 экземпляр (Барбур-
газы I, к. 20). Высота ушка 5 см, диаметр петли 3 см. Подножка снабжена ребром жесткости и имеет шири-
ну 5 см. Общие размеры не устанавливаются.
Тип 4. Стремя с пластинчатой петлей и невыделенной шейкой (рис. 37, 10). Включает 1 экз. (Боротал I,
к. 50). Общая высота 18 см, ширина 13 см; высота петли 4,5 см, ширина 3 см; ширина подножки 5,5 см. Дужка
имеет арочную форму.
Предпринятый типологический анализ свидетельствует о том, что наибольшее распространение получили
первые два типа выделенных групп. Как известно, стремена с петельчатым и пластинчатым ушком сосущество-
вали на всем протяжении I тыс. н. э. [Савинов, 1984, с. 133]. Восьмеркообразные стремена считаются наиболее
ранними [Гаврилова, 1965, с. 34], однако они продолжали использоваться до конца I тыс. н. э., а с изменениями
и во II тыс. н. э. Представленные экземпляры восьмеркообразных стремян, по-видимому, в большей степени
характерны для памятников VIII—IX вв. Они находят многочисленные аналогии на территории Саяно-Алтая.
Стремена с пластинчатой петлей типов 1 и 2 (т. е. с подквадратной и удлиненной прямоугольной петлей
с закраинами) идентичны стременам таких же типов у енисейских кыргызов [Евтюхова, 1948, рис. 60, 65, 96,
102, 135). Бытовали они в VIII—X вв., но получили наибольше распространение в VIII—IX вв. Широкая подножка
и высокая пластина являются хронологическими признаками. Они отмечены на стременах VIII—IX вв. Стреме-
на с прорезями в подножке (рис. 37, 72, 13) на Алтае могут рассматриваться либо как собственно кыргызские,
либо наличие прорезей являлось заимствованием характернейшей детали оформления. Эти прорези аналогичны
в мельчайших деталях, количестве и расположении прорезям на кыргызских стременах [Евтюхова, 1948, рис. 135].
Очевидно, их следует отнести к IX-X вв. Факт инокультурного заимствования стремян прорезями подтверждает-
ся и их немногочисленностью в древнетюркских захоронениях Алтая (Курай III, к. 2) [Евтюхова, Киселев, 1941,
рис. 28]. В целом, надо отметить, что стремена с пластинчатой петлей получили максимальное распространение
в VII—IX вв., а отчасти и в X в. Они были известны на огромной территории от Саяно-Алтая до Центральной Ев-
ропы, а в XI в. почти повсеместно вышли из употребления [Кирпичников, 1973, с. 49]. Как восьмеркооборазные,
так и пластинчатые стремена стали известны в Европе в VI в. благодаря аварам и тюркам.
131
Рис. 37. Разнотипные стремена.
Редкими и имеющими архаичную форму следует признать типы стремян 3 и 4 (т. е. с пластинчатой пет-
лей) (рис. 37, 4, 10). Аналогами стремени с невыделенной шейкой (рис. 37, 10) могут считаться изделия,
датируемые VI—VII вв. из Кудыргэ (к. 7, 22) [Гаврилова, 1965, табл. XIV, 7; ХХШ, 9), 3 стремяни из кольце-
вых выкладок могильника Кара-Коба I [Могильников, 1994, рис. 13, 14] на Алтае, близкое по форме стремя
из Юго-Западной Тувы (Улуг-Хорум) [Грач, 1982, с. 160-162], стремя из Среднего Поволжья (пос. Золота-
ревка) [Измайлов, 1990, рис. 1]. Однако характерные предметные комплексы погребений Боротал I (к. 50)
и Барбургазы I (к. 20) не позволяют отнести данные стремена к раннетюркскому времени. Существенным от-
личием аналогичных образцов является узкая подножка с Т-образным сечением, тогда как два рассматривае-
мых экземпляра стремян имеют широкую и плоскую подножку. К тому же, в одном из погребений (Боротал I,
к. 50) стремя с невыделенной шейкой входило в комплект со стременем типа 1, т. е. имеющим подквадрат-
ную пластинчатую петлю на шейке (рис. 37,11), а в другом (Барбургазы I, к. 20) - с восьмеркообразным стре-
менем. Эти два захоронения в данной серии представляют один из немногочисленных примеров сочетания
разнотипных стремян в одном комплексе. Считается, что обычай объединять стремена разных типов возник
в конце VII—VIII вв. [Амброз, 1973, с. 93].
132
Необходимо отметить характерные особенности восьмеркообразных стремян и стремян с пластинчатой
петлей. Первые из них, как правило, значительно меньших размеров, с более узкой подножкой и по большей
части без ребра жесткости. Они значительно чаще встречаются в женских и детских погребениях. Стремена
с пластинчатой петлей массивней, имеют большие размеры, широкую подножку и ребро жесткости. Они рас-
считаны на высокие нагрузки и могли использоваться тяжеловооруженными воинами. Косвенно этот вывод
подтверждает тот факт, что наконечники копий часто находят именно во всаднических погребениях, инвентарь
которых содержит пластинчатые стремена (например, у авар) [Kovrig, 1955, Pl. Ill—V, VII]. Следует согласиться
с мнением Б.Б. Овчинниковой [1990, с. 112] и С.В. Неверова [1998, с. 149] о том, что массивность и большие
размеры пластинчатых стремян свидетельствуют о высоком социальном статусе владельца. Это подтверждают
украшение и декоративные детали: оборачивание толстым листовым серебром (рис. 37, 2), наличие прорезей
в подножке (рис. 37,12, 13) и т. д., а также собственно факт их нахождения в богатых захоронениях. Подобные
стремена подражали таким образцам искусства, как, например, массивное стремя с инкрустацией серебром
в виде растительного орнамента и птиц из Уйбатского чаатаса [Евтюхова, 1948, рис. 23]. Достаточно вспомнить
пластинчатые стремена из богатых аварских погребений [Garam, 1992, Taf. 12,24], серебряные стремена из Пе-
рещепинского клада [Залесская, Львова и др., 1997, с. 235; кат. 120] и с территории Северного Ирана [Werner,
1974, Abb. 5-7].
Нахождение одного стремени и двух-трех наконечников стрел без колчана в захоронении подростка (Джо-
лин III, к. 2), безусловно, отражало неполноценный социальный статус погребенного.
5.6.	ПОДПРУЖНЫЕ ПРЯЖКИ
Ещё одной необходимой и важной деталью снаряжения коня являются подпружные пряжки (рис. 38). Сле-
дует сразу отметить, что подобные пряжки использовались древними тюрками исключительно для стягивания
ремней подпруги (прежде всего, это роговые пряжки), а ссылки на их применение в поясном наборе, подвеши-
ванию к поясу и т. д. [Неверов, 1985, с. 192; Овчинникова, 1990, с. 123] не имеют под собой основы. Изображе-
ние «подпружной пряжки», подвешенной к поясу на левом боку, на одном из древнетюркских изваяний Тувы
[Евтюхова, 1952, рис. 22, 2] не что иное, как небольшая кожаная сумочка, подобная найденной в погребении
Юстыд XXIV (к. 13) (табл. 51, 12). Она зафиксирована in situ с той же стороны на поясе, а её очертания дей-
ствительно напоминают подпружную пряжку.
Подпружные пряжки тоже принадлежат к массовым категориям сопроводительного инвентаря. Так, в двад-
цати семи захоронениях найдено 47 пряжек: 26 роговых и 22 железных. Как правило, по одной - две, реже - три
пряжки в погребении. В двух из этих захоронений (Калбак-Таш, к. 2; Юстыд XII, к. 12) обнаружены лишь ро-
говые язычки пряжек. Все подпружные пряжки по материалу изготовления разделены на две основные группы:
роговые (в основном из рога марала) и железные. Большинство роговых подпружных пряжек имеет индиви-
дуальное оформление, поэтому даже самая дробная типология [Неверов, 1985; Овчинникова, 1990] не может
учесть всего многообразия форм и деталей. Кроме того, далеко не все выделяемые признаки имеют значение для
датирования. Поэтому, на наш взгляд, необходимость в дробной типологической схеме отсутствует. По общему
контуру все подпружные роговые пряжки разделены на типы, по характерным отверстиям - на варианты.
Тип 1. Прямоугольно-вытянутая пластина с перехватом, образующим щиток и рамку, или т. н. выделеннорам-
чатые. Верхнее завершение пряжки может быть округлым (рис. 38, 9) или слегка заостренным (рис. 38,10, 16).
Вариант 1а. Подпружные пряжки с Т-образным верхним и горизонтальным нижним вырезами (рис. 38, 9,
11, 14, 15, 17). Включает 6 экземпляров (Юстыд I, к. 8; Балык-Соок I, к. 19; Джолин I, к. 9; Ак-Кобы, у изв.;
Джолин III, к. 2; Барбургазы III, к. 7).
Вариант 16. Подпружные пряжки со сплошным вырезом (рис. 38, 7, 8, 21, 22). Включает 7 экземпляров
(Юстыд XII, к. 29; Ак-Кобы, у изв; Балык-Соок I, к. 19; Боротал I, к. 50, 82; Талдуаир I, к. 6, 7). Особо следует
выделить пряжку подпрямоугольных очертаний (рис. 38, 8) и пряжку с четко выполненными щитком и рамкой,
на которой есть «мысик» (рис. 38, 7).
Вариант 1в. Подпружные пряжки с тремя несоединенными отверстиями (рис. 38, 10, 16). Включает 2 эк-
земпляра (Ташанта III, к. 10; Талдуаир I, к. 7).
Тип 2. Пряжки с прямыми боковыми сторонами, иногда расширяющимися в верхней части, или т. н. невы-
деленнорамчатые.
Вариант 2а. Подпружные пряжки с Т-образным верхним и горизонтальным нижним вырезами (рис. 38,
1-3, 5, 18). Включает 6 экземпляров (Боротал I, к. 6, 50; Юстыд XII, к. 28; Балык-Соок I, к. 10). Интересна одна
из пряжек этого варианта (см. рис. 38, 7), у которой края вокруг отверстий выделены рельефно.
133
Рис. 38. Роговые (7 - 79, 21, 22) и железные (20, 23 - 28) подпружные пряжки.
Вариант 26. Подпружные пряжки со сплошным вырезом (рис. 38, 4, 6, 12). Включает 3 экземпляра (Джо-
лин I, к. 9; Талдуаир I, к. 6; Балык-Соок I, к. 10). В одном случае (рис. 38, 12) нижний край пряжки заканчива-
ется необработанной (естественной) поверхностью рога. Выделяется также пряжка прямоугольных очертаний
(рис. 38, 6).
Тип 3. Пряжки округлой формы с естественным внешним краем. Выполнены из поперечного среза рога
(у его основания).
Вариант За. Подпружная пряжка с Т-образным вырезом вверху и горизонтальным внизу (рис. 38, 13)
(Балык-Соок I, к. 19). Нижний край изделия срезан.
Вариант 36. Подпружная пряжка со сплошным вырезом (рис. 38, 79) (Бике I, к. 9). Язычок изделия выпол-
нен из железа.
Генезис роговых подпружных пряжек уходит своими корнями в скифскую и гунно-сарматскую эпоху [Не-
веров, 1985, с. 198-200]. Они обнаружены, например, в погребениях булан-кобинской культуры первой поло-
134
вины I тыс. н. э. на Алтае [Мамадаков, 1987; Соенов, 2000]. Одна из булан-кобинских невыделеннорамчатых
пряжек, являя собой переходный вариант, имела как подвижный язычок, так и крепящийся дополнительно
шпенек. Экземпляры подпружных роговых пряжек, идентичных древнетюркским, найдены в ряде гуннских
погребений конца IV-V вв. н. э. в Крыму [Дашевская, 1995, с. 57, рис. 3, 8].
Различные типы подпружных пряжек широко бытовали на протяжении всей второй половины I тыс. н. э.
Необходимо признать индивидуальность и значительное разнообразие форм подпружных пряжек, а также их
сочетание в одних комплексах. Часть признаков, по-видимому, определялась технологическими приемами их
изготовления. Можно согласиться с мнением об определенных изменениях пряжек в ходе эволюции [Неверов,
1985, с. 200], однако причислять их к категории датирующих предметов, по-видимому, невозможно. С выво-
дом о предшествовании невыделеннорамчатых пряжек выделеннорамчатым не согласуется тот факт, что они
длительное время сосуществовали друг с другом: вплоть до конца I тыс. н. э. (даже в позднетюркское время
невыделеннорамчатые пряжки сохраняли архаичную форму). Кроме того, именно к выделеннорамчатым изде-
лиям, что противоречит более поздней датировке [Там же], относится подпружная пряжка из уже упомянутого
гуннского погребения конца IV-V вв. в Крыму [Дашевская, 1995, рис. 3, 8]. Вместе с тем, многие наблюдения
относительно тех или иных датирующих признаков пряжек, несомненно, верны. Так, убедительным кажется
предположение о позднем появлении (конец I тыс. н. э.) такого элемента, как острый носик дужки [Неверов,
1985, с. 202]. Ярким и, пожалуй, единственным примером этому в коллекции может служить изделие, имити-
рующее настоящую металлическую пряжку (рис. 38, 7). Судя по остальному сопроводительному инвентарю
захоронений, в которых найдены пряжки с железными язычками (рис. 38, 4, 19), последние действительно
могут считаться поздним типологическим признаком. Нехарактерный удлиненный щиток одной из пряжек
(рис. 38, 10), вероятно, отражает эволюцию в сторону удлинения щитка, приближающегося к пряжкам мон-
гольского времени. Различные типы подпружных пряжек представлены в аварских памятниках Центральной
Европы [Hampel, 1905, Taf. 242, 2а; Marosi, Fettich, 1936, Fig. 9, 9].
В целом, при количественном преобладании невыделеннорамчатых и выделеннорамчатых различных форм
редкими являются округлые пряжки, выполненные из поперечного среза рога (рис. 38,13, 19). Представляемая
коллекция подпружных пряжек противоречит выводу о локальном преобладании на Алтае пряжек с ровными
краями, т. е. невыделеннорамчатых [Овчинникова, 1990, с. 118].
Наряду с роговыми подпружными пряжками в древнетюркских погребениях находят и железные застежки
для подпруги. Все железные подпружные пряжки разделены нами на два основных типа (рамчатые и с язычком
на вертлюге), а по характерной форме - на варианты.
Тип 1. Рамчатые пряжки без специального приспособления для соединения с ремнем.
Вариант 1а. Подпружные пряжки с круглой или овальной рамкой (рис. 38, 25, 26). Включает 5 экземпляров
(Уландрык I, к. 10; Ташанта III, к. 10; Юстыд XXIV, к. 13; Джолин III, к. 2).
Вариант 16. Подпружные пряжки с прямоугольной рамкой (рис. 38, 23). Включает 4 экземпляра (Юстыд I,
к. 8; Ак-Кобы III, к. 2; Талдуаир I, к. 7).
Вариант 1в. Подпружные пряжки с прямоугольным основанием в месте крепления язычка и округлой про-
тивоположной стороной (рис. 38, 24). Включает 2 экземпляра (Балык-Соок I, к. 11).
Вариант 1г. Подпружная пряжка удлиненной формы с продольным расположением язычка (рис. 38, 28)
(Калбак-Таш, к. 2).
Тип 2. Подпружные пряжки с язычком на вертлюге (рис. 38, 20, 27). Включает 8 экземпляров (Юстыд XII,
к. 28; Джолин I, к. 9; Барбургазы I, к. 20; Балык-Соок I, к. 11, 14; Юстыд XIV, к. 2). Одна из пряжек выделяется
массивностью и размерами (6 х 8 см) (Юстыд XII, к. 28) (рис. 38, 27).
Первые два варианта пряжек типа 1 (рис. 38, 23, 25, 26), в силу универсальности формы, могут быть от-
несены к довольно широкому промежутку времени - второй половине I тыс. н. э. Незначительные размеры
свидетельствуют о вероятности использования их и как седельных пряжек. Вариант 1в достаточно необычен
(рис. 38, 24). Он отличается не только формой, но и конструктивными особенностями. Подобно пряжкам на
вертлюге, эти пряжки имеют встроенную ось, на которой вращается язычок. Вероятно, их следует рассматри-
вать как переходную форму между рамчатыми пряжками и пряжками на вертлюге. При учете их нахождения
с пряжкой на вертлюге справедливо отнести такие пряжки к VIII—IX вв. Редкой является и пряжка удлиненной
формы со слегка вогнутыми сторонами - вариант 1г (рис. 38, 28). Аналоги ей на Алтае не обнаружены. Близ-
кие по форме железные подпружные пряжки использовались в Древней Руси в IX-X вв. [Кирпичников, 1973,
рис. 43, 4}. Характерный сопроводительный инвентарь захоронения позволяет говорить о бытовании таких
пряжек в конце I - начале II тыс. н. э. Считается, что пряжки типа 2, т. е. с язычком на вертлюге (рис. 38, 20, 27),
получили наибольшее распространение в VIII—IX вв. [Савинов, 1984, с. 137]. Они находят многочисленные
аналоги на территории Алтая, Тувы и Минусинской котловины.
135
Известны примеры совместного использования роговых и железных пряжек. Причем, чаще вместе
с роговыми изделиями находят рамчатые железные пряжки (седельные?) (Ташанта III, к. 10; Юстыд I, к. 8),
реже - «классические» с язычком на вертлюге (Джолин I, к. 9). Однако в последнем случае они найдены
на разных лошадях. Судя по количеству подпружных пряжек в захоронениях, тюрки пользовались двумя или
тремя подпругами. Об этом свидетельствуют и этнографические данные по тюркоязычным народам Саяно-
Алтая [Вайнштейн, 1991, с. 211].
5.7.	ЗАСТЕЖКИ ДЛЯ ПУТ
Застежки для пут представляют собой ещё одну массовую категорию снаряжения коня и, как известно, слу-
жили для стреноживания. В двадцати захоронениях (Уландрык I, к. 10; Юстыд I, к. 8; Юстыд XII, к. 12, 28, 29;
Юстыд XIV, к. 1; Юстыд XXIV, к. 13; Джолин I, к. 9, 10; Барбургазы I, к. 20; Боротал I, к. 6, 50, 82; Балык-Соок
I, к. 9-11, 14,19; Барбургазы III, к. 7; Джолин III, к. 2) обнаружено 46 застежек для пут: по две-четыре в каждом
погребении. Все они роговые, за исключением двух экземпляров из дерева (Юстыд XIV, к. 1; Джолин III, к. 2)
(рис. 39, 8, 9). Застежки для пут достаточно однотипны (рис. 39, 8-36) и имеют длину 6-8 см. Форма незна-
чительно варьирует (с прямой или дугообразной спинкой, подтреугольных очертаний, с равносторонне вы-
пуклыми краями и т. д.), однако не может быть использована в качестве датирующего признака. Застежки для
Рис. 39. Застежки для пут и приторочных ремней.
136
пут бытовали на территории Саяно-Алтая в VI-Х вв. Выделение типов застежек для пут [Овчинникова, 1990,
с. 127] не оправдано, а локальное преобладание какого-либо одного типа на Алтае не подтверждается приво-
димыми материалами. Способ применения ременных треножных пут известен по этнографическим данным
[Кирпичников, 1973, с. 78], а застежки для пут с сохранившимся кожаным ремнем представлены в материалах
Мощевой Балки [lerusalimskaja, 1996, Abb. 137, 2].
Последняя категория немногочисленных предметов конского снаряжения включает своеобразные по фор-
ме пряжки. В четырех погребениях их найдено 7 экземпляров: Боротал I (к. 82); Талдуаир I (к. 7) - по 1 экз.
(рис. 39, 6, 7); Уландрык III (к. 5) - 2 экз. (рис. 39, 4, 5); Юстыд XII (к. 29) - 3 экз. (рис. 39, 7-3). Все они вы-
полнены из рога и по устройству однотипны: два отверстия, щиток, рамка, наконечник или носик. Однако эти
застежки отличаются размерами и оформлением. Особенно выделяется одна пряжка, украшенная прорезным
орнаментом (рис. 39, 7). В древнетюркских погребениях Саяно-Алтая известна достаточно представительная
серия подобных пряжек.
Не существует единого мнения о способе применения подобных пряжек, а также термина, их обозначающе-
го. Вероятно, их использовали в качестве застёжек или фиксаторов приторочных ремней, однако не исключено
их применение как составляющей чумбура. Форма пряжек и наличие шпенька-застежки (в некоторых случаях
рудиментарного), несомненно, восходит к подобным изделиям скифского времени, найденным в пазырыкских
курганах Алтая [Кубарев В.Д., 1992а, с. 35], и к металлическим пряжкам таштыкской эпохи [Вадецкая, 1999,
табл. 91, 105]. Сохраняется характерная форма таких пряжек и в первой половине I тыс. н. э. [Худяков, Скобе-
лев, Мороз, 1990, рис. 5].
Д.Г. Савинов рассматривал данные роговые пряжки в качестве прототипов металлических лировидных под-
весок раннесредневековых поясных наборов [1984, с. 127]. На наш взгляд, их связь несомненна, однако следует
добавить, что по своей форме и конструкции и те и другие восходят к образцам роговых и металлических
пряжек с длинным неподвижным шпеньком хуннского и предтюркского периодов. Их сближают вытянутые
очертания, наличие двух отверстий для ремней и длинный неподвижный шпенек. Отличие роговых пряжек
конского снаряжения от поясных лировидных подвесок, известных в древнетюркских материалах, заключается
в том, что первые сохранили свое функциональное назначение, вторые же - его утратили, преимущественно
выполняя знаковую и декоративную функции.
Не случаен факт наличия тамг на некоторых предметах конского снаряжения (подпружных пряжках, за-
стежках для пут). Они предназначались для закрепления права собственности. Судя по многочисленным древ-
нетюркским граффити, клеймо-тамгу часто ставили и на круп самой лошади (обычай сохранился до этногра-
фической современности). Другим интересным направлением исследований может служить сопоставление
тамг из погребений и тамг, вырезанных на скалах, стелах и т. д. Это редкий пример возможных «связей» раз-
личных древнетюркских памятников. Вероятно, с накоплением новых данных будет установлен ареал тех или
иных тамг. Что, в свою очередь, в определенной степени поможет уточнить границы этнических образова-
ний и т. д. Однако уже сейчас можно говорить о том, что тамги из погребений Южного Алтая (например, Уланд-
рык I, к. 10) находят аналоги в Северо-Западной Монголии (местонахождение Бага-Ойгур) и Центральном
Алтае (граффити Калбак-Таша) [Kubarev, Jacobson, 1996, pl. 15]. Это свидетельствует о родственных связях
и тесных контактах населения Алтая в древнетюркскую эпоху.
Большинство предметов снаряжения коня постоянно эволюционировало. Развитию более совершенных
форм и конструктивных решений, отвечающих тем или иным требованиям, придавалось огромное значение.
Оно вполне сопоставимо с активным поиском новых форм в такой динамичной сфере, как вооружение и во-
енное дело, и определялось важной ролью коня в древнетюркском обществе. Иногда среди предметов сна-
ряжения коня можно выделить привнесенные, инокультурные элементы (кыргызские стремена с прорезями
в подножке; двукольчатые, витые удила и др.). Как и другие категории древнетюркского предметного комплек-
са, снаряжение коня выступало в роли индикатора имущественного и социального статуса человека. На одном
полюсе позолоченные бляхи уздечного набора и покрытые серебром стремена, на другом - деревянные застеж-
ки для пут, отсутствие украшения узды и т.д. В «Стратегиконе» Псевдо-Маврикия так описывается снаряжение
верхового коня кочевника: «Седла должны быть с большими чепраками из шкур, шерстью вверх. Такие же
крепкие удила. При седлах должно быть два железных стремени, кожаный мешок, аркан и мешок для провиан-
та, в котором воины могли бы, в случае необходимости, везти с собой 3- или 4-дневный запас его, 4 кисточки
на спине лошади, 1 на голове и 1 под подбородком» [Псевдо-Маврикий, 2000, с. 288].
137
ГЛАВА 6
ДАТИРОВКА ПОГРЕБЕНИЙ. ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
НА ТЕРРИТОРИИ АЛТАЯ В ДРЕВНЕТЮРКСКУЮ ЭПОХУ
Вопросы узкой датировки древнетюркских погребений продолжают оставаться наиболее трудноразреши-
мыми и дискуссионными при изучении культуры древних тюрок. Традиционный метод типологического под-
разделения тех или иных категорий массового погребального инвентаря является достаточно ограниченным
и служит в первую очередь выявлению эволюционного ряда в развитии категорий предметов, их взаимо-
встречаемости и относительной (как правило, в пределах двух столетий) датировки самих погребальных ком-
плексов. При этом использование типологических разработок для получения относительной даты комплекса
невозможно без использования датированных аналогий.
6.1.	ДАТИРОВКА ПОГРЕБЕНИЙ
Одним из наиболее действенных методов датирования погребений кочевников остается использование
предметов импорта, которые могут быть отнесены к определенному и относительно узкому хронологическо-
му промежутку. К их числу принадлежат монеты, зеркала, ткани и пр. К сожалению, именно предметы импорта
являются достаточно редкими находками в древнетюркских погребениях Алтая. Исключение составляет, по-
жалуй, лишь китайский шелк. Остаткам тканей в погребениях, как правило, не уделяется должного внимания,
а между тем, кроме информации о собственно одежде импортная ткань может помочь при датировании самого
погребального комплекса. Яркий пример этому - китайский шелк с сасанидским орнаментом в виде гераль-
дически расположенных драконов в медальонах. Эти ткани отличаются друг от друга размерами медальонов,
отдельными деталями, цветом, а пик их популярности и наиболее широкого производства в Танском Китае
приходится на конец VII - первую половину VIII в. Нами уже приводились основания для подобной датировки
этой группы шелков. Учитывая, как правило, непродолжительную «жизнь» ткани с момента ее производства,
применения и попадания в погребение, она становится значительно более надежным основанием для датиро-
вания, чем монеты и предметы торевтики.
В одном из погребений (Юстыд I, к. 8), в остатках поясной сумочки была найдена бронзовая китайская мо-
нета (рис. 16, 8). Ее диаметр 24,5 мм, размеры квадратного отверстия 7,1 х 6,7 мм, толщина по ободку 1,6 мм,
вес 3,66 г. Эта монета«кайюань тунбао» была наиболее распространенной в средневековом Китае. Ее отливали
в эпоху династии Тан более трехсот лет (618 - 906 гг.)*. Это так называемый цянъ, очевидно, одного из пер-
вых выпусков. Судя по диаметру, это мелкая разменная монета достоинством в одну единицу [Воробьев, 1963,
с. 125]. На ее лицевой стороне изображены четыре иероглифических знака: по одному с каждой стороны отвер-
стия (см. рис. 16, 8). Надпись означает: «имеющая хождение монета начала правления» [Быков, 1969, с. 18]. От-
сутствие каких-либо знаков, легенд или иероглифов на оборотной стороне монеты, а также тот факт, что мелкая
разменная «кайюань тунбао» отливалась непрерывно, затрудняет ее точное хронологическое определение. Тем
не менее, диаметр монеты, хорошее качество отливки, ровный ободок свидетельствуют об ее принадлежности
к ранней Тан [Воробьев, 1963, с. 133]. Таким образом, юстыдская монета, по-видимому, была отлита в 621-760 гг.
Танские монеты, благодаря обширным торговым связям Китая, проникли в соседние регионы: Среднюю Азию,
Дальний Восток и др. Торговля велась и с кочевниками, о чем свидетельствуют письменные источники, а также
археологические материалы. Однако то небольшое количество монет, которое попадало к кочевникам, вряд ли
применялось по прямому назначению, т. е. в качестве средства платежа. Вероятней всего, монета использова-
лась как амулет. Монеты «кайюань тунбао» достаточно широко известны в материалах раннесредневековых
* Монета определяет нижнюю временную границу погребения Юстыд I (к. 8) 20-ми гг. VII в.
138
погребений Южной Сибири и Центральной Азии: в Туве - Монгун-Тайга-58-IV [Грач, 1960а, рис. 78], в Мон-
голии - Джаргаланты (к. 2) [Евтюхова, 1957, рис. 8], в Кузнецкой котловине - могильник Сапогово [Илюшин
и др., 1992, рис. 53, 6] и др.
Другое изделие китайского производства в рассматриваемой коллекции - зеркало с изображением живот-
ных и винограда (Юстыд XIV, к. 2). По ряду уже выделенных критериев это зеркало можно датировать расцве-
том Тан (конец VII-VIII в.).
Таким образом, используя предметы импорта в качестве датирующих категорий вещей для погребений,
в которых они найдены, можно предложить следующие датировки. По наличию шелка с драконами в медаль-
онах шесть захоронений (Барбургазы II, к. 9; Джолин I, к. 9; Барбургазы I, к. 20; Ак-Кобы, погр. у изв.; Юс-
тыд XXIV, к. 13; Балык-Соок I, к. 11) следует отнести к 680-750 гг., т. е. ко времени наибольшего распростране-
ния, производства и популярности подобных камчатных тканей. Погребение Юстыд I (к. 8) с китайской моне-
той «кайюань тунбао» и орнаментированным шелком с растительными мотивами можно датировать 650-800 гг.
Наиболее вероятно, что этот курган был сооружен в VIII в. Захоронение Юстыд XIV (к. 2) по наличию китай-
ского зеркала с изображением животных и винограда, а также таких характерных категорий погребального
инвентаря, как стремена кыргызского облика, следует отнести к IX-X вв.
Как уже упоминалось, возможности узкой датировки отдельных категорий предметов и погребальных ком-
плексов на основании исключительно типологических разработок достаточно ограничены. По нашему мне-
нию, самое дробное типологическое подразделение материала не позволяет обосновано распределить его по
этапам-периодам даже в пределах одного столетия. Для этого совершенно необходимо использование мето-
дов точных наук. Материалы некоторых древнетюркских погребений нашей серии удалось датировать радио-
углеродным методом. Калибровка радиоуглеродных дат позволила получить отрезки календарного времени,
в рамках которых и было совершено то или иное погребение. Как правило, они охватывают одно столетие или
несколько его превышают. Значение радиоуглеродного датирования для древнетюркских погребений Алтая
чрезвычайно велико, т. к. оно позволяет сузить датировку конкретных памятников с двух до одного столетия
и получить ряд опорных дат для уже исследованных и новых памятников. Как и предполагалось, два кургана
(№ 28 и 29) в одном могильнике (Юстыд XII) оказались близки по времени сооружения - середина VII - середи-
на VIII в. Радиоуглеродное датирование позволило сузить дату скального детского погребения на р. Юстыд до поч-
ти полутора столетий (601-772 гг.). Это несомненный успех, учитывая отсутствие в данном захоронении каких-
либо ярких датирующих предметов. К самому раннему памятнику данной серии относится погребение кургана
10 могильника Уландрык I (542-653 гг.), а к наиболее позднему - курган 2 могильника Калбак-Таш (886-988 гг.).
Дата калбакташского погребения позволяет говорить о том, что древнетюркские погребения, выходящие за пре-
делы I тысячелетия, пока не известны. Необходимым представляется проведение дальнейшего радиоуглеродного
датирования материалов древнетюркских памятников в сочетании с дендрохронологическим анализом.
Таблица
Радиоуглеродные даты некоторых древнетюркских погребений
№ п/п	Объект (курган)	Дата, л. н.	Шифр	Калиброванная дата (±о), гг. н. э.	Материал
1	Юстыд XII, кург. 28	1345 ±25 лет	СОАН-1671	645-763	Дерево
2	Юстыд XII, кург. 29	1300 ± 30 лет	СОАН-5914	663-744	»
3	Юстыд, скальное погр.	1365 ± 45 лет	СОАН-5916	601-772	»
4	Уландрык I, кург. 10	1460 ± 35 лет	СОАН-5921	542-653	Кость
5	Калбак-Таш, кург. 2	1120 ± 25 лет	СОАН-5920	886-988	Дерево
В работе нами также было предпринято типологическое подразделение массовых категорий предметов:
в некоторых случаях не столь дробное и достаточно условное, в других - использовались разработки пред-
шественников. Что касается вопроса датировок и эволюции тех или иных категорий предметов, то проведен-
ный анализ подтверждает периодизационную схему, предложенную А.А. Гавриловой [1965] и дополненную
другими исследователями [Могильников, 1981а; Савинов, 1984; Овчинникова, 1990]. Однако в некоторых
случаях новый материал корректирует подобные заключения относительно датировки конкретных предметов
и их типов. Например, о более позднем (до VIII—IX вв.) использовании роговых орнаментированных накладок
арочной формы на переднюю луку седла и деревянных двудырчатых псалий и т. п.
139
Проведенный типологический анализ погребального инвентаря и учет устойчивых сочетаний предметов
служат основой для датирования захоронений. Это позволяет распределить их по определенным хронологичес-
ким отрезкам. При этом важно отметить характерный для каждого периода набор сопроводительного инвентаря,
те его категории, которые являются датирующими. Наиболее ранним погребением рассматриваемой серии яв-
ляется погребение кургана 10 могильника Уландрык I. Наши наблюдения относительно некоторых ранних ка-
тегорий сопроводительного инвентаря (например, роговой наконечник стрелы с раздвоенным насадом), про-
исходящих из данного погребения, подтверждает и его радиоуглеродная дата - 542-653 гг. По классификации
А.А. Гавриловой, уландрыкское погребение относится к кудыргинскому этапу (VI—VII вв.) [1965, с. 51].
Наиболее представительная группа погребений относится к т. н. катандинскому этапу, т. е. к VII—VIII вв.
Она насчитывает 26 захоронений (Балык-Соок I, к. 9, 10-12, 14, 15, 18, 19, 23, 34; Боротал I, к. 6, 50, 51; Ак-
Кобы, погр. у изв.; Ак-Кобы III, к. 2; Барбургазы I, к. 20; Барбургазы II, к. 9; Барбургазы III, к. 7; Джолин I,
к. 9, 10; Джолин III, к. 2; Ташанта II, к. 5; Ташанта III, к. 10; Юстыд XII, к. 28, 29; Юстыд XXIV, к. 13).
Помимо таких наиболее распространенных в древнетюркскую эпоху предметов, как роговые подпружные
пряжки, срединные накладки на лук и застежки для пут, датирующими для этой группы погребений могут
считаться серьги с раструбом-подвеской, простые однокольчатые удила, а также удила с S-образными пса-
лиями, восьмёркообразные стремена с горизонтально вытянутой петлей и стремена с пластинчатым под-
квадратным ушком, поясные неорнаментированные бляхи прямоугольной, сердцевидной форм, серебряный
сосуд, железный боевой топор и т.д.
Другая группа погребений может быть датирована уже несколько более поздним временем - второй по-
ловиной VIII—IX в. Она включает 4 захоронения (Боротал I, к. 82; Юстыд I, к. 8; Юстыд XII, к. 12; Уланд-
рык III, к. 5). В более узкой и поздней датировке, по сравнению с первой группой погребений, убеждают следую-
щие категории предметов: железные оковки передней луки седла, лировидные подвески, двукольчатые удила
с S-образными и стержневыми псалиями, удила с кольчатыми псалиями и «восьмерками», массивные стремена
с высокой пластинчатой дужкой и широкой подножкой и т. д.
Как уже отмечалось, некоторые курганы образуют определенные комплексы (Джолин I, к. 9, 10; Юс-
тыд XII, к. 28, 29; Юстыд XIV, к. 1,2; Боротал I, к. 6, 50, 51; могильник Балык-Соок), которые, вероятно, были
сооружены без большого хронологического перерыва. Поэтому можно говорить о родстве погребенных внутри
каждого из них.
К позднетюркскому времени или к эпохе «кыргызского великодержавия» (IX-X вв.) следует отнести 6 пог-
ребений (Юстыд XIV, к. 2; Талдуаир I, к. 6, 7; Калбак-Таш, к. 2; Калбак-Таш, вп. погр.; Бике I, к. 9). Харак-
терными для этого периода являются железные тройники для подвешивания колчана, стремена кыргызского
облика, удила с S-образными псалиями, имеющими фигурное завершение, плоские наконечники стрел, желез-
ные поясные бляхи (в целом, изготовление предметов из железа поздний признак) и т. д. По-видимому, дата
наиболее поздних древнетюркских погребений не выходит за пределы I тысячелетия.
К сожалению, не все погребения могут быть узко датированы. Причины этого либо в отсутствии пог-
ребального инвентаря или разграбленности, либо в том, что те немногочисленные категории предметов,
которые в него входят, были широко распространены на протяжении VI-Х вв. Дата этих захоронений
определяется именно такими широкими хронологическими рамками. Подобных погребений шесть (Юс-
тыд XII, к. 3, 14; Юстыд XIV, к. 1; Юстыд, скальн. зах.; Боротал II, к. 2; Бике III, к. 12). Причем, вероятно,
одно из них (Бике III, к. 12) близко по времени сооружения древнетюркскому кургану соседнего могильни-
ка (Бике I, к. 9) и относится к IX-X вв. Судя по тому, что два кургана (Юстыд XIV, к. 1,2) образовывали ком-
пактный погребальный комплекс и имели необычные насыпи типа минусинских чаатасов, они относятся
к одному периоду, т. е. погребение Юстыд XIV (к. 1) тоже датируется IX-X вв. Основанием для отнесения
скального детского погребения на р. Юстыд к VII—VIII вв. может служить калиброванная радиоуглеродная
дата - 601-772 гг.
Что касается погребального обряда, то необходимо отметить его относительную устойчивость на протяже-
нии VII—XI вв. (при подавляющей восточной ориентировке погребенного иногда фиксируется и северная). Это
служит еще одним дополнительным доводом в пользу датирования рассматриваемой серии погребений в основ-
ном своей массе, периодом не ранее VII в. Как известно, для раннетюркского времени характерна неустойчивость
погребального обряда.
Итак, предпринятый анализ сопроводительного инвентаря позволяет утверждать, что основная часть
этих захоронений вписывается в хронологические рамки VII-X вв. При этом одно погребение относится
к периоду Первого Тюркского каганата (551-630 гг.), подавляющее их количество (30 погр.) - ко време-
ни существования Второго Тюркского (687-742 гг.) и Уйгурского (745-840 гг.) каганатов, меньшее их чис-
ло (8 погр.) - к периоду «кыргызского великодержавия» (середина IX-XI в.).
140
По нашему мнению, эта серия погребений в полной мере отражает ситуацию с тюркскими древностями
на Алтае, когда подавляющее количество исследованных курганов относится к VII-X вв., в то время как
памятники периода Первого Тюркского каганата (VI - начало VII в.) исчисляются единицами. Могильник
Кудыргэ, хотя частично и относится к раннетюркскому времени, тем не менее, по чертам погребальной
обрядности и предметному комплексу является уникальным и стоит обособленно. Так же мало погребаль-
ных памятников VI в. и в соседних регионах: Туве, Монголии, Казахстане. Более того, их единичность
и разбросанность (они, как правило, не образуют могильников) характерна для всей степной зоны Евра-
зии: «В Восточной Европе, Сибири и Монголии также ещё не найдены следы могущественных кочевых
объединений VI в.» [Амброз, 1973, с. 91]. Вполне убедительным представляется объяснение подобных
фактов периодом завоеваний и освоения новых земель [Плетнева, 1967, с. 181; Амброз, 1973, с. 91; 1981,
с. 12]. И если учесть огромную территорию, объединенную Первым Тюркским каганатом, ведение посто-
янных боевых действий, перекочевки, становится очевидным и закономерным отсутствие постоянных ро-
довых кладбищ, и в целом единичность памятников этого времени. В последующие периоды (вторая поло-
вина VII—XI в.) ситуация (в том числе на Алтае) изменилась и большое количество памятников, вероятно,
связано с относительно постоянным проживанием на той или иной территории, сезонными перекочевками
и т. п. Вместе с тем, проблема выявления археологических памятников эпохи Первого Тюркского кагана-
та относится не только к погребениям, но и к каменным изваяниям и оградкам. Считается, что изваяний
периода Первого Тюркского каганата известно очень немного [Савинов, 1984, с. 59; Войтов, 1996, с. 107].
Таким же проблематичным остается отнесение части тюркских оградок к VI в. Таким образом, возможное
объяснение малочисленности тюркских памятников VI в. кроется не только в подвижности населения
и миграциях, но и в особенностях погребально-поминального обряда древних тюрок в указанный период
(не фиксируемых пока археологически), а также в его существенной трансформации на рубеже VI и VII вв.
Удастся ли разрешить эту проблему в дальнейшем, либо тюркские памятники VI в. так и останутся архео-
логически не выявленными?
Исследованные погребения в основном принадлежат к двум областям региона - Центральному и Юж-
ному Алтаю. При этом какие-либо существенные отличия между ними не отмечены. Возможно, памятники
Южного Алтая больше тяготеют к Центральной Азии. К концу I тыс. н. э. здесь зафиксировано представи-
тельное число захоронений, совершенных по смешанному погребальному обряду, кыргызских трупосожже-
ний и т. п. Это вполне объяснимо, учитывая близость Тувы и Монголии, которые являлись театром основных
военных действий и политических событий этого периода. Вероятно, другой контактной зоной был район
Средней Катуни, однако для подтверждения этого необходим более представительный материал.
6.2.	ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ НА ТЕРРИТОРИИ АЛТАЯ В VI-XII ВЕКАХ
По имеющимся данным чрезвычайно сложно говорить о политических событиях VI—XII вв. применительно
к рассматриваемой территории Алтая*. Однако по скудным упоминаниям в письменных источниках, с одной
стороны, и археологическому материалу - с другой, можно высказать некоторые предположения. Так, пожа-
луй, наиболее прямым упоминанием Алтая, на что уже указывали исследователи [Гумилев, 1959, с. 105-106;
1993, с. 229; Савинов, 1984, с. 48], служит его описание в связи с обоснованием здесь в 630 г. орды тюркского
хана Чеби. При этом примечательным и достаточно детальным является описание «северной стороны Золотых
гор» (именно территории Русского Алтая): «Золотые горы с трех сторон состоят из отвесных утесов; только
с четвертой есть проход, по которому можно проехать конному и на телеге» [Бичурин, 1950, с. 263]. Это опи-
сание хорошо соотносится с реальной топографией Русского Алтая, его системой перевалов. Поэтому вполне
логично допустить, что какая-то часть курганов VII—VIII вв. в Курайской и Чуйской степях оставлена населе-
нием, входившим в орду Чеби-хана. Его войско исчислялось в 30 тыс. человек. Он подчинил себе кыргызов на
Енисее и карлуков на западе. В 649 г. в результате карательного похода китайцев Чеби-хан был взят в плен, а
его народ переселен в Отюкенскую чернь. Последнее, несомненно, является преувеличением, т. к. целиком пе-
реселить народ невозможно, тем более учитывая географические особенности Алтая. Поэтому какая-то часть
орды Чеби-хана (вероятно, большая) осталась на Алтае.
* Так, по мнению большинства исследователей, предки древних тюрок переселяются на Алтай и в Туву в V - нача-
ле VI в., где в контакте с местным населением и продолжалось формирование новой этнической общности. Пожалуй, лишь
Л.Н. Гумилев относит появление древних тюрок на Алтае только к 630-м гг. [1959, с. 105 - 106, 110], не включая террито-
рию Алтая в область тюркского этногенеза. Собственно погребениям по обряду трупоположения с конем на Алтае отказано
в тюркской принадлежности, а к погребениям приписаны тюркские оградки [Гумилев, 1959, с. 108, ПО].
141
По-видимому, территория Алтая входила в состав Второго Тюркского каганата (679-742 гг.). Во всяком
случае, походы на карлуков, тюргешей, кыргызов [Малов, 1950, с. 40, 41] «очерчивают» территорию Второго
Тюркского каганата и косвенно свидетельствуют о вхождении в него Алтая. Упоминается Алтай («поднявшись
в Алтунскую чернь») и при описании похода против тюргешей в руническом тексте памятника Кюль-Тегина
[Малов, 1950, с. 41]. Надо полагать, что при постоянном проживании древних тюрок на Алтае в VI-Х вв.,
во время Первого и Второго Тюркских каганатов, его территория пережила несколько «волн» или пришествий
родственного населения из центральных районов империи - Монголии. Вероятно, они соответствовали круп-
ным политическим событиям, прежде всего, упадку либо разгрому каганатов.
Рассмотрение этнополитической ситуации на территории Алтая тесно связано с вопросами этнической
идентификации собственно погребений с конем. Несмотря на значительное число исследованных раннесред-
невековых погребений на территории Центральной Азии и Южной Сибири, пока не удается с достаточной
степенью уверенности соотнести их со всеми народностями или племенами, которые фигурируют в пись-
менных источниках. В то же время нет веских оснований относить все погребения с конем исключительно
к древним тюркам. Так, например, отличия погребений кудыргинского типа (в погребальном обряде - наличие,
в том числе одиночных погребений человека и лошади; в сопроводительном инвентаре с их геральдическими
бронзами) от погребений т. н. катандинского типа (с их наиболее характерными поясными бляхами-оправами
с прорезями) совершенно очевидны. Однако их сложно назвать стадиальными или хронологическими, так
как эти типы погребений, как минимум, первую половину VII в. сосуществовали, а это, в свою очередь, мо-
жет свидетельствовать об их разной этнической принадлежности. Исследованные в последнее время погребе-
ния кудыргинского типа в предгорных районах Алтая (могильник Горный-10 [Абдулганеев, Степанова, 2001],
Осинкинский могильник [Савинов, 2000]), за единичными исключениями, вообще являются одиночными -
без сопровождающего их коня. Материалы могильника Горный-10 по наличию китайских монет ушу и ряду
других признаков могут быть датированы в пределах VI—VII вв., а возможно, и более ранним временем [Аб-
дулганеев, Степанова, 2001, с. 217]. Погребения кудыргинского типа, с одной стороны, находят соответствия
в материалах таштыкской культуры, с другой - в целом ряде археологических культур Урала, Восточной
и Центральной Европы, содержащих т.н. геральдические бронзы. Последнее не является случайным и свиде-
тельствует об их несомненной генетической и, по-видимому, этнокультурной связи. Именно поэтому актуаль-
ным остается отнесение А.А. Гавриловой кудыргинцев к пришлому населению на Алтае. Исследовательница
никогда не отождествляла их с тюрками-тугю, а сравнивала с европейскими аварами [1965, с. 59-60]. В целом
эта проблема далека от своего разрешения и требует рассмотрения в рамках самостоятельного исследования.
Среди погребений с конем выделяется группа захоронений с подбоем для человека, что также может выступать
как этнодифференцирующий признак.
Проблема несоответствия данных китайских письменных источников об обряде трупосожжения у древ-
них тюрок и фиксируемого археологически обряда трупоположения с конем не имеет пока однозначного
разрешения. Ни одно достоверное и четко документированное древнетюркское трупосожжение на террито-
рии Центральной Азии и Южной Сибири к настоящему времени не известно. Не найдены они ни в Сред-
ней Азии, ни на Кавказе, ни в Восточной Европе. Следует считать установленным и доказанным то, что
оградки древних тюрок являются исключительно поминальными сооружениями, а остатки кальцинирован-
ных костей не могут считаться погребениями. Как уже указывалось, подавляющее количество погребений с
конем относится именно к периоду Второго Тюркского, Уйгурского и Кыргызского каганатов (вторая поло-
вина VII-X в.), тогда как погребения с конем эпохи Первого Тюркского каганата (вторая половина VI - пер-
вая половина VII в.) единичны, если вообще могут быть отнесены к этому периоду. Является ли этот факт
косвенным свидетельством в пользу существования обряда трупосожжений в период ранней истории древних
тюрок и смены этого обряда на трупоположения с конем к 630-м годам? Впрочем, это предположение никак
не объясняет отсутствие трупосожжений эпохи Первого Тюркского каганата, которые бы фиксировались архе-
ологически. Другим возможным объяснением данного противоречия может быть смена обряда трупосожжения
только у верхушки древнетюркского общества в 630-х гг. на обряд погребения с конем, который всегда был при-
сущ рядовым членам общества и ранее.
Широко известен цитируемый всеми исследователями отрывок из китайских летописей, согласно которо-
му тюрки-тугю «умершего весной и летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начинает желтеть и
опадать; умершего осенью и зимою хоронят, когда цветы начинают развертываться» [Бичурин, 1998, с. 234].
Таким образом, с момента смерти и до собственно похорон в среднем могло проходить от двух до шести
месяцев, а набальзамированное (?) тело либо пепел трупосожжения хранились в определенном месте. На по-
добную особенность погребального обряда древних тюрок указывали Д.Г. Савинов [1984, с. 59] и В.Е. Войтов
[1996, с. 109]. В этом свете связь и возможная преемственность описываемого источниками погребального
142
обряда тюрок в период их ранней истории с погребальным обрядом таштыкской культуры [Савинов, 1984,
с. 59] становятся еще более очевидными. Это подтверждается и целым рядом соответствий в материальной
культуре.
Таким образом, следует подчеркнуть, что погребальный обряд, вопреки всеобщему мнению, хотя и явля-
ется достаточно консервативным элементом традиционной культуры, тем не менее, подвержен значительным
трансформациям.
Точка в дискуссии об этнической принадлежности погребений с конем тюркам либо телеским племенам
может быть поставлена лишь при наличии представительного числа исследованных погребальных памятников
с территории собственно Монголии. Судя по китайским династийным хроникам, 15 телеских племен обитали
собственно в Монголии, а также к северу от нее - в Саяно-Алтайском нагорье [Liu Mao-tsai, 1958, S. 243; Ма-
лявкин, 1989, с. 119, 121, 132, 134, 139]. Их точная локализация относительно друг друга затруднена. Сам же
факт их северного, по отношению к тюркам, расположения подтверждают и тюркские рунические надписи:
слева от тюрок (т. е. на севере) народ токуз-огузов [Малов, 1950, с. 38, 40]. Таким образом, телеские памятники
(в первую очередь, погребения) должны быть представлены на территории Алтая и Тувы*. Вместе с тем, в том
же тексте в честь Кюль-Тегина сообщается, что народ токуз-огузов был «мой собственный народ», а сам автор
обращается к тюркским и огузским бегам и народу [Малов, 1950, с. 39,42]. Надо думать, что в рамках Второго
Восточнотюркского каганата, представлявшего собой племенной союз (конфедерацию племен), произошла из-
вестная нивелировка и унификация не только материальной культуры, но и других сторон жизни: в том числе,
погребальных обычаев. В этом смысле термин «алтае-телеские тюрки», предложенный Д.Г Савиновым [1984,
с. 57], имеет право на существование.
С потерей собственной государственности древними тюрками судить об их участии в политических со-
бытиях второй половины VIII—XI в. достаточно сложно. Ссылаясь на перевод сведений тибетского географа,
Л.Н. Гумилев указал, что на Алтае и к югу от него в период Уйгурского каганата жили два народа [1993,
с. 377]. «Один (из них - ГК.) находится в стране столь закрытой (курсив мой - Г.К.), что карлуки не могут
в неё проникнуть, и подчинен вождю с титулом Ики иль кур эркин, т. е. вождь двух племенных объединений».
Убедительным представляется вывод Л.Н. Гумилева о том, что этот народ является остатками тюрок, укрыв-
шихся в горах Южного Алтая и учредивших там привычную для них систему «толис-тардуш».
Археологические памятники позволяют косвенно судить о политической ситуации в рассматриваемом ре-
гионе в это время, о взаимоотношениях с уйгурами и кыргызами. По нашему мнению, тюрки Алтая не входили
в состав Уйгурского каганата, а их зависимость и подчинение кыргызам позднее можно расценивать как но-
минальные. Ведь именно на VIII—IX вв. приходится расцвет материальной культуры древних тюрок на Алтае
(т. н. курайская археологическая культура), а подавляющее большинство исследованных древнетюркских за-
хоронений относится к этому времени. При этом выделяется достаточно представительное число «богатых»
погребений, которые вряд ли были оставлены зависимым и подчиненным населением, к тому же, достаточно
многочисленным. Однако самое главное - это высокая степень этнической однородности раннесредневековых
памятников конца I тыс. н. э. на Алтае. Собственно уйгурские памятники (захоронения, изваяния, надписи)
на Алтае не известны, а количество кыргызских трупосожжений заметно уступает их числу в соседней Туве.
Кыргызы слабо заселили Алтай, в отличие от Тувы, которая являлась театром военных действий между кыр-
гызами и уйгурами, где некоторое время располагалась ставка кыргызского кагана [Кызласов Л.Р., 1984, с. 77].
По сути дела, Тува после Минусинской котловины стала для енисейских кыргызов второй родиной [Грач, Сави-
нов, Длужневская, 1998, с. 74]. Исследователи отмечают три «уровня»-стадии кыргызского «великодержавия»:
1) военная экспансия енисейских кыргызов, связанная с разгромом уйгурского каганата и закончившаяся
к концу IX в; 2) некоторое расселение кыргызов за пределами Минусинской котловины, в том числе на терри-
тории Алтая (по-видимому, судьба этого населения не была тесно связана с метрополией); 3) образование на
территории Тувы нового центра кыргызского государства [Грач, Савинов, Длужневская, 1998, с. 74].
Ученые уже указывали на возможные союзнические отношения между тюрками и кыргызами во время
уйгуро-кыргызских войн [Худяков, 1983, с. 15; Кызласов Л.Р., 1984, с. 49; Нестеров, 1985, с. 119]. Интересной
иллюстрацией к взаимоотношениям тюрок и кыргызов на территории Алтая служит содержание рунических
надписей, найденных у с. Мендур-Соккон. В них совместно сообщаются имена собственные знатного тюрка
и кыргыза, которые являются родственниками (?) [Баскаков, 1966, с. 80, 81]. Особенности немногочисленных
кыргызских погребений на территории Алтая (вариации и отклонения от минусинских норм) свидетельствуют,
по мнению Д.Г. Савинова, о процессе аккультурации и, по-видимому, ассимиляции немногочисленных групп
кыргызов местным населением [Савинов, 1978, с. 37]. Показательны в этом отношении и курганы с насыпями
* О погребениях телеских племен известно лишь, что они представляли собой трупоположения [Liu Mao-tsai, 1958, S. 128].
143
типа минусинских чаатасов. Они представляют собой совмещение важнейших характеристик двух погребаль-
ных обрядов: намогильного сооружения типа чаатасов, сложенных из плит, и собственно захоронения, совер-
шенного по типичному древнетюркскому погребальному обряду. По нашему мнению, эти курганы свидетель-
ствуют об ассимиляционных процессах между местным населением и выходцами из Минусинской котловины.
Интересно, что население, оставившее погребения с конем на территории Минусинской котловины, вероятно,
представляет собой результат миграции тюрок с территории Тувы, захваченной уйгурами в 750 г. [Нестеров,
1985, с. 119]. Оставшиеся на территории Среднего Енисея немногочисленные группы тюрок растворились
в местной кыргызской среде. Не являются ли курганы с необычными для Алтая насыпями типа чаатасов
и некоторыми категориями погребального инвентаря кыргызского облика погребальными памятниками тюрок,
вернувшихся из Минусинской котловины и испытавших сильное кыргызское влияние?
В целом представляется, что присоединение Алтая к Кыргызскому каганату было номинальным и проис-
ходило мирным путем*. Речь, скорее, может идти о союзнических отношениях между кыргызами и тюрками.
Очевидно, даже после разгрома Второго Тюркского каганата тюрки Алтая сохраняли значение реальной поли-
тической и военной силы, хотя говорить об их активной политической роли в Центральной Азии в этот период
не приходится. Как известно, последнее упоминание в китайских хрониках о тюркском посольстве относится
к 941 г. [Liu Mau-tsai, 1958, S. 391].
К выводу о сохранении в Туве населения, этнически близкого алтайским тюркам в VIII—X вв., пришли не-
которые исследователи [Кызласов Л.Р., 1960, с. 147, 151; Вайнштейн, 19666, с. 334]. Сам этот факт, безуслов-
но, важен, хотя этнополитическая ситуация в Туве, по-видимому, заметно отличалась от ситуации на Алтае.
Древнетюркское население в Туве проживало совместно с кыргызами и, вероятно, с уйгурами. Для Тувы ха-
рактерно значительное большее разнообразие раннесредневековых памятников, их различной этнической
принадлежности. Позднетюркские погребения известны и на территории Монголии [Евтюхова, 1957; Худяков,
Турбат, 1999 и др.].
По мнению Л.Н. Гумилева, к середине IX в. тюрки превратились в телесов, которых он предлагает не пу-
тать с теле - предками телеутов [1993, с. 262]. Этот небольшой народ ещё мог постоять за себя, и найманам не
удалось овладеть Южным Алтаем. Так, в «Юань чаомиши» телесы упоминаются в числе суверенных племен,
покоренных в 1207 г. Джучи-ханом [Гумилев, 1993, с. 262]. Впрочем, не исключено, что территория Алтая
в XII в. входила в государство найманов, ставшее к тому времени основной политической силой на севере
Центральной Азии [Грач, Савинов, Длужневская, 1998, с. 75-76]. По-видимому, на территории Алтая находи-
лось владение Буюрук-хана - брата государя найманов, имевшего отдельное от него войско и область [Грач,
Савинов, Длужневская, 1998, с. 75-76]. Кыргызы и найманы поддерживали друг с другом контакты. Известно
о поражении, нанесенном кыргызам последними. Можно ли найманов считать потомками древних тюрок?
Несомненным остается тот факт, что тюрки продолжали жить на Алтае, как, впрочем, и на территории Тувы
и Монголии, на протяжении второй половины VIII—X вв. Что касается периода XI—XII вв., то археологических
и письменных данных пока явно недостаточно. Можно предполагать смену этнонима и значительную транс-
формацию материальной культуры. Однако то, что немногочисленные пока погребения с конем XI—XII вв.
являются погребениями именно потомков древних тюрок, не вызывает никаких сомнений. В этом отношении
чрезвычайно интересной представляется группа бачатских курганов, исследованных на территории Кузнецкой
котловины [Илюшин, 1993]. Датируемые предмонгольским временем (XI-XII вв.), эти погребения совершены
по характерному погребальному обряду: с сопогребением коня (ориентация человека на восток с противопо-
ложной ориентацией коня, традиционная поза коня - на брюхе, с поджатыми под него ногами), а также содержат
достаточно выразительный инвентарь. По мнению А.М. Илюшина, эти погребальные памятники следует припи-
сывать «теленгутам» [1993, с. 41]. Есть все основания связывать это пришлое в Кузнецкую котловину тюркоязыч-
ное население с потомками тюрок Алтая, которые приняли участие в сложении сросткинской культуры.
6.3.	ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В КУЛЬТУРЕ ДРЕВНИХ ТЮРОК АЛТАЯ
И СОПРЕДЕЛЬНЫХ ТЕРРИТОРИЙ
Памятники древнетюркской культуры Алтая, что вполне естественно, имеют много общих черт с тюрк-
скими древностями соседних регионов: Тувы, Монголии, Восточного Казахстана. И в этом отношении Алтай
следует рассматривать как одну из провинций древнетюркской ойкумены. Вместе с тем, необходимо отметить
* Пока не существует веских оснований относить средневековые крепости на Алтае (Б. Яломан, Кайсын) к кыргызам
[Могильников, 1997, с. 222].
144
и значительное своеобразие тюркских древностей Алтая. Одной из самых главных отличительных особеннос-
тей является большая этническая однородность раннесредневековых памятников Алтая, относящихся к древ-
нетюркской культуре. Можно даже говорить об определенной консервации культуры в позднетюркское время.
На Алтае, в отличие от Тувы чрезвычайно мало одиночных погребений (без коня), захоронений иной этничес-
кой принадлежности (уйгурские погребения и изваяния отсутствуют). Все перечисленное характерно, прежде
всего, для VI—VIII вв., тогда как в IX-X вв. ситуация несколько изменилась. Так, середина IX в. отмечена по-
явлением на Алтае некоторого числа кыргызских памятников (трупосожжений, возможно, части рунических
надписей). К IX-X вв. определенное распространение получили захоронения со смешанным погребальным
обрядом (например, с насыпями типа минусинских чаатасов) либо с некоторыми нехарактерными особен-
ностями (наличие подбоев). Очевидно, это последствия более интенсивных этнических контактов, миграций
и войн конца I тыс. н. э. Но даже эти события не привели к радикальным изменениям. Можно лишь говорить
о проживании в этот период на Алтае какого-то числа кыргызов, об определенных ассимиляционных процес-
сах при подавляющем преобладании местного населения.
Что касается погребений, то примечателен факт значительно меньшего, по сравнению с соседними терри-
ториями, количества импорта, прежде всего, китайского: монет, зеркал и т. п. Исключение, пожалуй, составля-
ет лишь китайский шелк.
Своеобразием отличаются и другие тюркские памятники Алтая. Так, например, при наличии оградок со
рвами (аютинского типа) на них отсутствуют скульптурные изображения львов, черепах, сидящих фигур лю-
дей, подобно тому, как это зафиксировано в Центральной Монголии, Туве, Семиречье. Подавляющее число
изваяний Алтая, как бы в подтверждение этнической однородности населения, изображено в канонической для
древних тюрок позе, в отличие от Семиречья, центральных районов Монголии и Тувы, где распространены их
различные варианты: с сосудом в обеих руках, с птицей, в необычной одежде с длинными обшлагами и т. д.
Как известно, рунические надписи Алтая, как правило, выполнены на скалах, либо на предметах из погребений.
На Алтае не отмечена традиция устанавливать стелы с эпитафиями, а единичные надписи на стелах, по-види-
мому, вырезаны на енисейском варианте рунического письма.
Своеобразие древнетюркских памятников Алтая и, прежде всего, их этническая однородность, не в послед-
нюю очередь объясняется относительной изолированностью и труднодоступностью этого региона. Географи-
ческие особенности Алтая могли использоваться при ведении боевых действий, превращая его в своеобраз-
ную природную крепость. Отсюда проистекают трудности захвата этой территории, неподчинение уйгурско-
му кагану и номинальность ее вхождения в состав Кыргызского каганата. Относительная изолированность,
по-видимому, сказывалась и на торговых и культурных контактах. Впрочем, это не означает их отсутствия
и непреодолимости перевалов.
Материалы из исследованных захоронений позволяют судить о связях населения Алтая рассматриваемо-
го периода с другими территориями. Примером может служить наличие импортных вещей: китайский шелк,
монеты, зеркала, палаш с согдийской надписью, возможно, панцирь. Они, вероятно, попадали на Алтай пос-
редством т. н. «киргизского» или «уйгурского» шелковых путей. Впрочем, что касается вещей согдийского про-
исхождения, не исключены и прямые контакты. Документированным фактом можно считать существование
связей с Джунгарским Алатау, в пользу чего неоспоримо свидетельствует нахождение в одном из захоронений
(Уландрык I, к. 10) косточек миндаля.
Взаимоотношения с кыргызами и некоторое их расселение на Алтае в IX-X вв. подтверждают вещи кыр-
гызского происхождения в древнетюркских погребениях и собственно кыргызские памятники (трупосожже-
ния, возможно, часть рунических надписей).
Судя по всему, географический Алтай, основную часть которого составляют Русский и Монгольский Ал-
тай, а также пограничные районы на территории Китая и Казахстана, представлял собой в древнетюркскую
эпоху единый в культурном и этническом отношении регион. Древнетюркское население отдельных областей
Саяно-Алтая было тесно связано друг с другом, в том числе родственными отношениями. На это указывают
одинаковые родовые тамги на территории Русского и Монгольского Алтая (как на скалах, так и на предметах
из погребений), чрезвычайная близость древнетюркских памятников Южного Алтая и Западной Тувы. И хотя
погребения тюрок на территории Монгольского Алтая остаются практически неизученными, отдельные на-
блюдения над тюркскими памятниками этого географического региона свидетельствуют об их близости. Так,
например, закономерности в расположении древнетюркских курганов относительно могильников скифской
эпохи, отмеченные для Русского Алтая, находят свое подтверждение и на погребальных памятниках Монголь-
ского Алтая. Древнетюркские изваяния последнего, как и на территории Русского Алтая, отличаются значи-
тельной однородностью и представлены, как правило, скульптурами в канонической позе. Этот факт, а также
«скромность» поминальных памятников Монгольского Алтая (отсутствие сидящих фигур, скульптур живот-
145
ных и пр.), в сравнении с центральными районами Монголии, специально отмечали в литературе [Баяр, Эрдэ-
нэбаатар, 1999, с. 94]. Заключение об однородности древнетюркских изваяний, изображенных в канонической
позе, справедливо и для скульптур с прилегающего района Китая [Ван Бо, Ци Сяошань, 1996, с. 58-61, 82-115].
Вывод о близости тюркских памятников на территории географического Алтая требует их дальнейшего срав-
нительного археологического и антропологического изучения.
Древнетюркским погребениям в различных регионах Южной Сибири, что вполне объяснимо влиянием
местного населения, присущи те или иные черты своеобразия в сравнении с алтайскими. Вариант древнетюрк-
ских погребений с конем на территории Минусинской котловины заметно отличается от алтайских захороне-
ний. Это проявляется в значительно большем количестве одиночных погребений без коня (как правило, жен-
щин и детей) [Митько, Тетерин, 1998; Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, с. 96; Нестеров, 1999; Тетерин,
1999]. Древнетюркские погребения Среднего Енисея совершались не только в простых грунтовых ямах, но
и в ямах с подбоем, ориентировка человека и коня однонаправленная, в пределах западного сектора, с различ-
ными отклонениями [Савинов, Павлов, Паульс, 1988, с. 101; Митько, Тетерин, 1998, с. 398, 401]. Детей (в том
числе младенцев) хоронили в отдельных погребальных сооружениях, а не в скальных расщелинах и укромных
местах. Могильники древних тюрок традиционно располагались в непосредственной близости к погребаль-
ным памятникам предшествующих эпох - таштыкским кладбищам, курганам типа чаа-тас. Однако в отличие
от алтайских, они концентрировались группами по 3-10 курганов вокруг мужских погребений с конем по «со-
товому» принципу [Митько, Тетерин, 1998, с. 403; Тетерин, 2000, с. 39^0]. Наконец, специфической чертой
тюркских погребений на Среднем Енисее является большое количество керамической посуды в составе сопро-
водительного инвентаря, включая т.н. «кыргызские вазы», а также насыпи-платформы из уложенных плашмя
плит. Судя по характерным чертам погребальной обрядности, некоторые группы тюрок, связанные родством,
компактно проживали в отдельных районах на территории Среднего Енисея [Митько, 2000, с. 61]. Эти группы
населения занимали привилегированное положение, о чем свидетельствует совершение погребений в насыпях
татарских курганов, а также сопроводительные трупосожжения. Другой особенностью тюркских памятников
Минусинской котловины является практически полное отсутствие поминальных оградок с изваяниями: извес-
тны лишь единичные экземпляры [Митько, Тетерин, 1998, с. 403].
Тюркские памятники в одном из наиболее интересных регионов - Восточном Туркестане, за исключени-
ем уже упомянутых каменных изваяний, практически не известны. Отдельные вещи тюркского облика (пояс-
ные бляхи-оправы, стремена и пр.) происходят большей частью из музейных коллекций [Литвинский, 1995,
табл. 32; Худяков, 19986, рис. 1].
Что касается древнетюркских памятников собственно Монголии, то наиболее изученными являются по-
минальные комплексы и изваяния, а также памятники рунической письменности. Погребальные комплексы
тюрок изучены пока слабо и часто представлены нарушенными либо недостаточно документированными пог-
ребениями [Худяков, Цэвээндорж, 1985, 1999; Худяков, Турбат, 1999; Худяков, Лхагвасурэн, 2002]. В их числе
погребения конца I тыс., что подтверждает факт проживания древних тюрок на территории собственно Монго-
лии и после разгрома Второго Тюркского каганата.
Древнетюркские погребения на территории Кыргызстана находят значительно большие соответствия с ал-
тайскими по сравнению со многими другими соседними регионами. Это отражается как в чертах погребальной
обрядности (намогильные каменные сооружения округлой, реже - квадратной формы; перегородки в могиле
между конем и человеком в виде плит или бревен; разная ориентация коня - в пределах западного сектора -
и человека - восточного сектора), так и собственно в предметах сопроводительного инвентаря [Бернштам,
1950, табл. XLIV-XLIX; Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, с. 60-61; Табалдиев, Худяков, 1999]. Вместе
с тем, среди раннесредневековых памятников имеется представительное число одиночных захоронений без
коня, катакомбных погребений, а большая часть погребений с конем совершена с подбоями. Все это определяет
специфику раннесредневековых погребений Внутреннего Тянь-Шаня и, по мнению исследователей, является
результатом взаимовлияния культур местного населения (кенкольской культуры) и пришлых тюркских племен
[Москалев, Табалдиев, Митько, 1996, с. 111]. Общность происхождения и родство тюрок и тюргешей нашло
свое отражение и в письменных источниках - тексте, посвященном Кюль-Тегину: «Тюргешский каган был
наш же тюрок, из нашего же народа» [Малов, 1950, с. 38]. Несомненно, культура населения Тянь-Шаня была
неразрывно связана с общими этнокультурными процессами внутри тюркских государственных образова-
ний и находилась под сильным этнокультурным влиянием, исходящим из других районов Центральной Азии,
в частности, Монголии и Алтая.
На раннесредневековых культурах Приобья - сросткинской и верхнеобской - сказалось сильное тюркское
влияние. Объясняется оно не только модой и распространением вещей «общетюркского облика», а проникно-
вением сюда групп тюркоязычного населения из районов Центральной Азии. Эти культуры представляют со-
146
бой смешение местного угро-самодийского и пришлого тюркского компонентов. Продвижение-миграция цен-
тральноазиатских кочевников на север в эпоху средневековья (как, по-видимому, и во все исторические эпохи)
вдоль великих сибирских рек Катунь, Обь и Енисей представляется вполне естественной как некий «природный
путь». Так, специфика инвентаря и отчасти погребальный обряд сросткинской культуры указывают на преоб-
ладание в ней тюркских корней и на меньшее присутствие самодийских элементов [Неверов, Горбунов, 2001,
с. 177-178]. Именно поэтому аналоги многим категориям инвентаря, растительной орнаментации в материалах
сросткинской культуры с рассматриваемой коллекцией не случайны. Особый интерес в этом отношении вы-
зывает погребение кургана 2 небольшой курганной группы Калбак-Таш (табл. 115-117), датируемое IX-X вв.
Среди прочих предметов сопроводительного инвентаря оно содержит остатки кожаного налучья, украшеного
большим количеством бляшек (табл. 117, 19). Подобные бляшки широко представлены и в материалах срост-
кинской культуры [Савинов, 1995, рис. 2]. Это также позволяет проследить связи трансформирующейся в нача-
ле II тыс. н. э. культуры древних тюрок и сросткинской культуры. Уже упомянутую группу бачатских курганов
на территории Кузнецкой котловины также следует рассматривать в рамках этого процесса.
Одним из наиболее ярких памятников мигрировавшего тюркоязычного населения на территории Кузнецкой
котловины является могильник Сапогово [Илюшин, Сулейменов и др., 1992]. Его материалы не просто находят
отдельные аналогии, а комплексно сопоставимы с тюркскими древностями VIII в. В могильнике обнаружены
также китайские и тюргешские монеты. От собственно тюркских погребений их отличает погребальный обряд-
трупосожжение на стороне. Вполне вероятно, что это мигрировавшие в результате арабского завоевания
с территории Семиречья тюргеши [Илюшин, Сулейменов и др., 1992, с. 46^7].
Неоспоримыми фактами, в том числе свидетельствующими о своеобразии культуры древних тюрок, может
считаться слабое развитие керамического производства, отсутствие поселений (не известны на сегодняшний
день) и значительно меньшая роль земледелия в комплексном хозяйстве, по сравнению с другими тюркоязыч-
ными народами Южной Сибири, в раннем средневековье.
Прослеживаемые в материалах салтово-маяцкой культуры параллели с древнетюркским предметным ком-
плексом (кафтан, серьги, поясная гарнитура, орнаментация роговых изделий и др.) и некоторыми чертами
погребальной обрядности (каменные насыпи) не случайны и не являются отражением т. н. евразийской моды.
Это свидетельство генетических связей и родства древних тюрок с хазарами и их центральноазиатского про-
исхождения, которое фиксируется и по письменным источникам [Калинина, 2000]. В арабских письменных
источниках хазар часто называют тюрками и отмечают значительное сходство в мировоззренческих представ-
лениях, языке (например, глава хазар также имеет титул «хакан») и пр. [Калинина, 2000, с. 253].
147
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Исследованные погребения существенно дополняют и конкретизируют наши представления о материаль-
ной культуре древних тюрок. С одной стороны, они предоставляют массовый и часто датирующий материал -
стремена, удила, наконечники стрел, роговые накладки на лук и т. п., тем самым пополняя круг аналогий.
С другой стороны, такие предметы, как панцирь, серебряные сосудики, налобная уздечная бляха, остатки из-
делий из китайского шелка и др., являются уникальными и некоторые из них интерпретированы впервые. Круг
дискуссионных вопросов и проблем, затронутых в работе, определялся самим материалом, той новой инфор-
мацией, которая в нем содержится. Некоторые из них, как нам представляется, удалось разрешить, по другим
высказаны те или иные предположения. Однако это стало возможным только благодаря комплексному подходу,
использованию всех источников (изображений, письменных данных, этнографических свидетельств и др.).
Такой подход обеспечивал большую достоверность и верификацию выводов, т. к. другие источники порой су-
щественно корректировали информацию, полученную при обработке погребального инвентаря.
Как известно, погребения представляют собой достаточно специфический вид археологических памятни-
ков. Состав и количество сопроводительного инвентаря во многом обуславливались нормами погребальной
обрядности, определенными представлениями. Погребальный инвентарь не отражает всего многообразия
предметного комплекса материальной культуры, а по частоте встречаемости какой-либо категории предметов
в захоронениях далеко не всегда можно судить о её распространенности и использовании в жизни.
Значительное место в монографии отведено детальной реконструкции некоторых вещей (различные типы
узды, панцирь, кафтан, тройники-распределители, являющиеся составными частями второго пояса). Многие
из них до этого подробно не рассматривались.
Древними тюрками была создана самобытная и своеобразная материальная культура, значение и ценность
которой осознавалась и ими самими. Так, в тексте памятника Кюль-Тегину, рассчитанного на широкую публи-
ку, прямо говорится о том, что причиной гибели Первого Тюркского каганата послужили дары народа табгач
(китайцы), драгоценности «мягкие» - золото, серебро, спирт (или зерно), шелк [Малов, 1950, с. 34]. Автор тек-
ста призывает не обольщаться подарками и жить по своим обычаям. Не случайно навязывание китайской мате-
риальной культуры Конфуций рассматривал как один из самых действенных способов борьбы с «варварами».
Материальная культура тюрок, с одной стороны, прошла несколько этапов своей эволюции, с другой, как
и любая культура, она развивалась в активном взаимодействии и взаимовлиянии с культурами других народов:
как родственных кочевых, так и оседлых (китайская, согдийская и др.). Оба эти процесса нашли отражение
в археологическом материале. Подобные инокультурные заимствования либо распространение моды на оп-
ределенные вещи (при условии их местного изготовления) фиксируются по отдельным предметам, имеющим
специфические особенности в конструкции или оформлении (двукольчатые удила, палаш с согдийской над-
писью, особые орнаментальные сюжеты и т. д.). Вместе с тем, в результате активных контактов, торговли
происходит нивелировка многих категорий предметов близких культур, поэтому зачастую невозможно сказать,
сделана ли вещь самими тюрками, либо кыргызами, китайцами, согдийцами.
Древние тюрки, объединив, пусть и на короткий период, большую часть евразийской степной зоны в рам-
ках Первого Тюркского каганата, способствовали активизации межкультурных и межэтнических контактов,
нивелировке материальной культуры, складыванию в определенном смысле моды на многие предметы. Роль
материальной культуры древних тюрок заключается в ее широкой территориальной «экспансии» и распростра-
нении характерных предметов далеко за пределами Центральной Азии и Южной Сибири. Это справедливо
в отношении наборных поясов с подвесными ремешками, кафтана, украшений (серег), посуды и т. д.
Однако речь должна идти не только о так называемой евразийской моде - об опосредованном распростра-
нении тех или иных предметов древнетюркской культуры, например, посредством торговых контактов. Не-
сомненно, функционирование Великого Шелкового пути сыграло в этом значительную роль. Тем не менее,
148
создание древними тюрками огромного по территории государства, переселение различных тюркоязычных
и сопутствующих им угорских племен далеко на запад имело в этом отношении, пожалуй, первостепенное
значение. Примерами могут послужить археологические комплексы Восточной Европы [Залесская, Львова
и др., 1997; Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998]. И хотя отнесение тех или восточноевропейских памятни-
ков VII - VIII вв. к хазарам или болгарам (праболгарам) носит дискуссионный характер*, тем не менее, сильная
доминанта культуры алтайских тюрок в археологическом материале на Самарской Луке несомненна [Багаут-
динов, Богачев, Зубов, 1998, с. 170]. В пользу этого свидетельствует устройство каменных курганных насыпей,
идентичность целого ряда предметов сопроводительного инвентаря: серьги, поясные наборы, растительная
орнаментация на луке седла, застежки для пут, детали саадачного пояса и т. д.
Хозяйство древних тюрок носило комплексный характер, но его основу составляло отгонное скотоводство.
Так, китайские источники подчеркивали, что существование тюрок определяется овцами и лошадьми [Маляв-
кин, 1989, с. 216]. Характерная черта скотоводства древних тюрок-система зимних и летних пастбищ, которая,
судя по всему, сложилась уже в эпоху бронзы и сохранилась в неизменном виде на территории Саяно-Алтая
до современности. Важными подсобными видами хозяйственной деятельности являлись охота, рыболовство
и земледелие. В пользу рыболовства у древних тюрок могут свидетельствовать находки рыбьих позвонков
в погребениях, редкие изображения рыб, наличие древнетюркских терминов, так или иначе связанных с рыбо-
ловством, и их сходство с алтайскими терминами, тюркоязычная топонимика [Соенов, 2001, с. 25, 26].
Потеря собственной государственности - разгром Второго Тюркского каганата - не означала физической
гибели носителей культуры и её исчезновения. Напротив, именно на VIII—IX вв., как мы уже убедились, прихо-
дится расцвет материальной культуры древних тюрок. Несмотря на то, что проблема происхождения древних
тюрок далека от своего окончательного разрешения, по уже имеющимся материалам очевидно участие в нем
каких-то групп местного населения Алтая. Преемственность и генетическая связь древних тюрок с населени-
ем Алтая предшествующих скифской и гунно-сарматской эпох фиксируется как по отдельным характерным
категориям предметов (деревянная и керамическая посуда, некоторые типы роговых пряжек и др.), так и по
специфическим элементам погребально-поминального обряда (сопогребение лошади, балбалы, типы внутри-
могильных сооружений - каменный ящик, сруб и др.). И хотя в археологических памятниках Алтая нача-
ла II тыс. н. э. происходят существенные изменения, прежде всего, в погребальном обряде, тем не менее, со-
храняются многие характерные черты древнетюркской материальной культуры, а древнетюркский компонент
может считаться одним из основных в этногенезе южных алтайцев и тувинцев.
Культура древних тюрок оказала большое влияние на многие степные народы и оседлые цивилизации Ев-
разии. Ее невозможно рассматривать вне широкого территориального и историко-культурного контекста. Рас-
пространению единых форм предметов, украшений, вооружения в первую очередь способствовали прямые
миграции древних тюрок и других центральноазиатских народов, а также опосредованные контакты - торговля
и в определенном смысле мода. Здесь мы сталкиваемся с таким же феноменом, как и в скифскую эпоху - ши-
роким распространением единых форм предметов и изобразительного стиля во всей евроазиатской степной
зоне. Однако это явление значительно более многоплановое и связано не только с материальной культурой,
но и с переносом политической, социально-экономической структуры государственных образований централь-
ноазиатского образца на территорию Средней Азии (Тюргешский каганат), Восточной и Центральной Европы
(Аварский, Хазарский каганаты), «миграцией» фольклора и эпических мотивов**, по-видимому, письменнос-
ти, эстетических воззрений и изобразительного стиля. Именно поэтому не стоит преувеличивать роль т. н.
евразийской моды в распространении единых форм оружия, украшений, орнаментации, одежды и т. п. Эта
мода формировалась путем прямого переселения центральноазиатских народов. Такая же модель комплек-
сного культурного воздействия вслед за древними тюрками была реализована монголами, объединившими
в рамках единого государства практически всю степную зону Евразии.
Прямые миграции народов в эпоху средневековья, как и сопутствующие им «миграции» материальной
культуры, эпических мотивов, письменности, основ социально-политической структуры, происходило пре-
имущественно с востока на запад и значительно реже в обратном направлении.
* Так, например, новинковская группа памятников на Самарской Луке связывается с праболгарами, которые вместе
с гуннами уже ко второй половине IV в. проникли на Кавказ и Предкавказье [Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, с. 171].
Согласно другому предположению, эта же группа памятников оставлена одной из тюркоязычных групп, входивших в со-
став населения Хазарии [Казаков, 1999, с. 30]. Думается, что многие характерные элементы этих погребальных памятни-
ков, имеющие центральноазиатское происхождение, сформировались не ранее VI в., что делает второе предположение
более предпочтительным.
** Одним из первых мысль о расселении эпических мотивов в евроазиатской степной зоне путем прямой миграции
племен, миграции преимущественно с востока на запад, была высказана Г.Н. Потаниным. См.: [Липец, 1984, с. 8].
149
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
На русском языке
Абдулганеев М.Т., Алехин Ю.П., Иванов Г.Е., Кунгуров А.Л., Кунгурова Н.Ю., Мамадаков Ю.Т., Степанова
Н.Ф., Талантаев С.Н., Тарасенко В.А., Шамшин А.Б., Шульга П.И. Работы Алтайского университета // АО 1986
года. - М.: Наука, 1988. - С. 202-206.
Абдулганеев М.Т. Могильник Горный 10 - памятник древнетюркской эпохи в северных предгорьях Алтая // Про-
странство культуры в археолого-этнографическом измерении: (Западная Сибирь и сопредельные территории). - Томск:
Изд-во Том. гос. ун-та, 2001. - С. 128-130.
Абдулганеев М.Т., Степанова Н.Ф. Исследования на могильнике Горный 10 (Северный Алтай) // Проблемы архе-
ологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Год. итог. сес. ИАЭт СО РАН 2001 г. -
Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2001. - Т. VII. - С. 216-219.
Адамов А.А. К вопросу о керамике сросткинской культуры // Археология вчера, сегодня, завтра. - Новосибирск:
Изд-во НГПУ, 1995. - С. 83-90.
Адоньева С.Б. Костюм как реплика // Кунсткамера. Этнографические тетради. - 1993. - Вып. 2-3. - С. 315-320.
Азбелев П.П. Погребальные памятники типа минусинских чаатасов на Иртыше // Этнокультурные процессы
в Южной Сибири и Центральной Азии в I—II тыс. н. э. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 1994. - С. 129-138.
Альбаум Л.И. Балалык-Тепе: (К истории материальной культуры и искусства Тохаристана). - Ташкент: Изд-во АН
УзССР, 1960.-228 с.
Альбаум Л.И. Живопись Афрасиаба / АН УзССР, ИА. - Ташкент: Фан, 1975. - 112 с.
Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. Ч. 1-2 // СА. - 1971а. - № 2. -
С. 96-123; 19716.-№ 3. - С. 106-134.
Амброз А.К. Стремена и седла раннего средневековья как хронологический показатель (IV—VIII вв.) // СА. - 1973. -
№4-С. 81-98.
Амброз А.К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи V - первой половины VIII вв. // Степи Евразии в эпоху
средневековья. - М.: Наука, 1981. - С. 10-23. - (Археология СССР).
Арсланова Ф.Х. Бобровский могильник. [Вост. Казахстан] // Изв. АН КазССР. Сер. обществ, наук. - 1963. -
Вып. 4. - С. 68-84.
Асеев И.В. Прибайкалье в средние века. - Новосибирск: Наука, 1980. - 152 с.
Асеев И.В., Кириллов И.И., Ковычев Е.В. Кочевники Забайкалья в эпоху средневековья. - Новосибирск: Наука,
1984.-201 с.
Багаутдинов Р.С., Богачев А.В., Зубов С.Э. Праболгары на Средней Волге: (У истоков истории татар Волго-Ка-
мья). - Самара: Изд-во «Полдень. XXII век», 1998. - 287 с.
Бартольд В.В. Приложение к «Отчету о поездке в Среднюю Азию с научной целью в 1893-1894 гг.» // Соч., 1973. -
Т. 8. - 723 с.
Баскаков Н.А. Три рунические надписи из с. Мендур-Соккон Горно-Алтайской АО // СЭ. - 1966. - № 6. -
С. 79-83.
Баяр Д. Каменные изваяния на территории Монголии: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. - Улаанбаатар, 2001. - 36 с.
Беленицкий А.М. Монументальное искусство Пенджикента: (Живопись. Скульптура). - М.: Искусство, 1973. -
68 с.
Беленицкий А.М., Распопова В.И. Согдийские «золотые пояса» // Страны и народы Востока. - 1980. - Вып. 22. -
С. 213-218.
Белорыбкин Г.Н. Аскизские следы в Сукско-Окском междуречье // Аскизские древности в средневековой истории
Евразии. - Казань: Музей Республики Татарстан, 2000. - С. 128-149.
Белорыбкин Г.Н. Мода на украшения на территории Верхнего Посурья в IX-XI вв. // Культуры евразийских степей
2-й половины I тыс. н. э. (из истории костюма). - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-краевед, музея им. П.В. Алабина,
2001.-Т. 1.-С. 214-225.
150
Бентович И.Б. Одежда раннесредневековой Средней Азии: По данным стен, росписей VI—VIII вв. // Страны и на-
роды Востока. - М.: Наука, 1980. - Вып. 22. - С. 196-212.
Бентович И.Б., Гаврилова А.А. Мугская и катандинская камчатные ткани. [VII—VIII вв.] // КСИА. - 1972. -
Вып. 132.-С. 31-37.
Бердимурадов А.Э., Самибаев М.К. Храм Джартепа. - Ташкент: Изд-во народ, наследия им. А. Кадыри, 1999. -
72 с., 136 рис.
Бернштам А.Н. Согдийская колонизация Семиречья // КСИИМК. 1940. - № 6. - С. 34-43.
Бернштам А.Н. Труды Семиреченской археологической экспедиции «Чуйская долина» // МИА. - 1950. - № 14. -
158 с.
Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. - М.; Л.:
Изд-во АН СССР, 1950. - Ч. 1. - 382 с.
Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. - Алматы:
Изд-во «Жалын баспасы», 1998. - Ч. 1. - 390 с.
Богачев А.В., Ермаков С.Ф., Хохлов А.А. Выползовский I курганный могильник ранних болгар на Самарской
Луке // Культуры евразийских степей 2-й половины I тыс. н. э. - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-краевед. музея
им. П.В. Алабина, 1996. - С. 83-98.
Богданова-Березовская И.В. К вопросу о химическом составе зеркал Минусинской котловины // Лубо-Лесниченко
Е.И. Привозные зеркала Минусинской котловины. - М.: Наука, 1975. - С. 131-149.
Богомолов Г.И. Панцирный доспех с городища Канка // История материальной культуры Узбекистана. - Самар-
канд: Изд-во «Сугдиен», 1997. - Вып. 28. - С. 79-85.
Большая Российская энциклопедия. - М.: Большая Российская энциклопедия, 2004. - Т. 1. - 1007 с.
Борисенко А.Ю., Худяков Ю.С. Керамика из древнетюркского поминальника Биченег // Древности Алтая: Меж-
вуз. сб науч. тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2001. - С. 145-154. - (Изв. лаб. археологии; № 7).
Боровка Г.И. Археологическое обследование среднего течения р. Толы // Северная Монголия: Сб. - Л.: Изд-во АН
СССР, 1927. - Т. 2. - С. 43-88.
Бородаев В.Б., Мамадаков Ю.Т. Могильники Кырлык I и Кырлык II в Горном Алтае // Проблемы охраны археоло-
гических памятников в Сибири. - Новосибирск: ИИФиФ СО РАН, 1985. - С. 51-88.
Бородовский А.П. Плети и стеки в экипировке раннесредневекового всадника юга Западной Сибири // Военное
дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1993. - С. 179-189.
Бородовский А.П. Исследование одного из погребально-поминальных комплексов древнетюркского времени
на Средней Катуни // Археология Горного Алтая. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1994. - С. 75-82.
Бородовский А.П., Новиков А.В. Средневековый котел из долины р. Кучерла // Проблемы археологии, этногра-
фии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы VII Год. итог. сес. ИАЭт СО РАН. - Новосибирск:
Изд-во ИАЭт СО РАН, 1999. - Т. V. - С. 288-295.
Быков А.А. Монеты Китая. - Л.: Сов. художник, 1969. - 78 с.
Вадецкая Э.Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. - СПб.: Изд. центр «Петербургское Востоковедение»,
1999.-440 с.
Вайнштейн С.И. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры: (В связи с археологическими исследова-
ниями в Туве) // СЭ. - 1966а. - № 3. - С. 67-94.
Вайнштейн С.И. Памятники 2-й половины I тыс. в Западной Туве // Тр. ТКАЭЭ. - 19666. - Т. 2. - С. 292-348.
Вайнштейн С.И. Памятники казылганской культуры // Тр. ТКАЭЭ. - 1966в. - Т. 2. - С. 143-184.
Вайнштейн С.И. Раскопки могильника Кокэль в 1962 г.: (Погребения казылганской и сыын-чюрекской культур) //
Тр. ТКАЭЭ. - 1970. - Т. 3. - С. 7-79.
Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы / АН СССР, ИЭ; ТувИЯЛИ. - М.: Наука, 1974. - 224 с.
Вайнштейн С.И. Мир кочевников центра Азии. - М.: Наука, 1991. - 296 с.
Вайнштейн С.И., Дьяконова В.П. Памятники в могильнике Кокэль конца I тыс. до н. э. - первых веков н.э. //
Тр. ТКАЭЭ. - 1966. - Т. 2. - С. 185-291.
Вайнштейн С.И., Крюков М.В. Об облике древних тюрков // Тюркологический сборник к 60-летию А.Н. Кононо-
ва. М.: Наука, 1966.-С. 177-187.
Василевич Г.М. Типы обуви народов Сибири // МАИ. - 1963. - Вып. XXL - С. 3-65.
Васильев Д.Д. Персоналии древнетюркских эпитафий: (Возможности источниковедческого анализа) // Восточное
историческое источниковедение и специальные исторические дисциплины. - М.: Изд-во вост, лит., 1995. - Вып. 3. -
С.256-267.
Васютин А.С. Раскопки древнетюркских памятников в Горном Алтае // АО 1983 года. - М.: Наука, 1985. -
С. 194-195.
Васютин А.С. Раскопки погребений хуннского времени на восточном Алтае // АО 1985 года. - М.: Наука, 1987. -
С. 230-231.
Вербицкий В.И. Алтайские инородцы. - Горно-Алтайск: Изд-во «Ак Чечек», 1993. - 270 с.
Викторова Л.Л. Монголы: (Происхождение народа и истоки культуры). - М.: Наука, 1980. - 224 с.
151
Винклер П. Оружие. - М.: Изд.-коммерч. фирма «Софт-Мастер», 1992. - 332 с.
Винник Д.Ф. Тюркские памятники Таласской долины // Археологические памятники Таласской долины. - Фрунзе:
Изд-во АН КиргССР, 1963. - С. 79-93.
Винокурова М.П. Ткани из замка на горе Муг // Изв. Отд-ния обществ, наук АН ТаджССР. - 1957. - Вып. 14. -
С. 17-32.
Войтов В.Е. Древнетюркские памятники на Хануе // СА. - 1986. - № 4. - С. 74-89.
Войтов В.Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания в культово-поминальных памятниках Монголии
VI—VIII вв. - М.: Гос. музей Востока, 1996. - 151 с.
Воробьев М.В. К вопросу определения старинных китайских монет «кайюань тунбао» // Эпиграфика Востока. -
1963.-Вып. 15.-С. 123-146.
Воронов Ю.Н, Бгажба О.Х. Материалы по археологии Цебельды: (Итоги исслед. Цибилиума в 1978-1982 гг.) /
АН ГрузССР, АбхИЯЛИ. - Тбилиси: Изд-во «Мецниереба», 1985. - 116 с.
Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. - М.; Л.: Наука, 1965. - 113 с.
Гаврильева Р.С. Одежда народа Саха конца XVII - середины XVIII века. - Новосибирск: Наука, 1998. - 144 с.
Генинг В.Ф. Хронология поясной гарнитуры I тыс. н. э.: (По материалам могильников Прикамья) // КСИА. -
1979.-Вып. 158.-С. 96-106.
Генинг В.Ф., Халиков А.Х. Ранние болгары на Волге: (Больше-Тарханский могильник). - М.: Наука, 1964. - 196 с.
Горбунов В.В. Реконструкция вооружения древнетюркских воинов Горного Алтая // Археология и этнография Си-
бири и Дальнего Востока: XXXIV РАСК. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1994. - С. 109-116.
Горбунов В.В. Тяжеловооруженная конница древних тюрок: (По материалам наскальных рисунков Горного Алтая) //
Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1998. -
С. 102-128.
Горбунов В.В. Оборонительное вооружение населения лесостепного и горного Алтая в III—XIV вв. н. э.: Автореф.
дис. ... канд. ист. наук. - Барнаул, 2000. - 25 с.
Горелик М.В. Среднеазиатский мужской костюм на миниатюрах XV-XIX вв. // Костюм народов Средней Азии. -
М.: Наука, 1979.-С. 49-69.
Горелик М.В. Ранний монгольский доспех (IX - 1-я пол. XIV в.) // Археология, этнография, антропология Монго-
лии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 163-208.
Горелик М.В. Степной бой: (Из истории военного дела татаро-монголов) // Военное дело древнего и средневеково-
го населения Северной Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во «Полиграф», 1990. - С. 155-160.
Горелик М.В. Защитное вооружение степной зоны Евразии и примыкающих к ней территорий в I тыс. н. э. // Воен-
ное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1993а. - С. 149-179.
Горелик М.В. Оружие Древнего Востока (IV тыс. - IV в. до н. э.). - М.: Наука, 19936. - 350 с.
Горелик М.В. Вооружение народов Восточного Туркестана // Восточный Туркестан в древности и раннем средне-
вековье. - М.: Изд-во вост, лит., 1995. - С. 359-430.
Государство Бохай (698-926 гг.) и племена Дальнего Востока России / Отв. ред. Э.В. Шавкунов. - М.: Наука,
1994.-220 с.
Грач А.Д. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге: (Полевой сезон 1958 г.) // Тр. ТКАЭЭ. -
1960а.-Т. 1.-С. 73-150.
Грач А.Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в Центральной Туве: (Полевой сезон 1957 г.) //
Тр. ТКАЭЭ. - 19606. - Т. 1. - С. 7-72.
Грач А.Д. Древнетюркские изваяния Тувы по материалам исследований 1953-1960 гг. - М.: Изд-во вост, лит.,
1961.-95 с.
Грач А.Д. Археологические раскопки в Сут-Холе и Бай-Тайге: (Из материалов полевого сезона 1959 г.) // Тр.
ТКАЭЭ. - 1966. - Т. 2. - С. 81-107.
Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии / ТувИЯЛИ. - М.: Наука, 1980. - 256 с.
Грач А.Д. Средневековые впускные погребения из кургана-храма Улуг-Хорум в Южной Туве // Археология Сев.
Азии. - Новосибирск: Наука, 1982. - С. 156-168.
Грач А.Д., Нечаева Л.Г. Краткие итоги исследований первой группы археологического отряда ТКЭИЭ // Уч. зап.
ТувИЯЛИ. - 1960. - Вып. 8. - С. 185-192.
Грач А.Д., Савинов Д.Г, Длужневская Г.В. Енисейские кыргызы в центре Тувы. - М.: Изд-во «Фундамента-
Пресс», 1998. - 84 с.
Греков Б., Якубовский А. Золотая Орда: (Очерк истории Улуса Джучи в период сложения и расцвета в XIII—
XIV вв.). - Л.: Наука, 1937. - 203 с., 20 рис.
Григорьев Ф.П., Загородний А.С. Средневековые поминальные оградки могильника Иссык // Сохранение и изуче-
ние культурного наследия Алтайского края. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1995. - Вып. V, ч. 2. - С. 176-181.
Грязнов М.П. Раскопки на Алтае [в 1939 г.] // Сообщ. Гос. Эрмитажа. - 1940. - Вып. I. - С. 17-21.
Грязнов М.П. История древних племен верхней Оби по раскопкам близ с. Большая Речка. - М.; Л.: Изд-во АН
СССР, 1956. - 161 с. - (МАИ; № 48).
152
Грязнов М.П., Худяков Ю.С. Кыргызское время // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Ени-
сее. - Новосибирск: Наука, 1979. - С. 146-159.
Гумилев Л.Н. Статуэтки воинов из Туюк Мазара // Сб. МАЭ. - 1949. - Вып. 12. - С. 232-253.
Гумилев Л.Н. Алтайская ветвь тюрок-тугю // СА. - 1959. - № 1. - С. 105-114.
Гумилев Л.Н. Древние тюрки. - М.: Тов-во «Клышников - Комаров и К0», 1993. - 526 с.
Гусева Л.Н. Об истоках некоторых орнаментальных мотивов в искусстве чжурчжэней // Археологические материа-
лы по древней истории Дальнего Востока СССР. - Владивосток: Наука, 1978. - С. 90-93.
Даркевич В.П. Ковш из Хазарии и тюркский героический эпос // КСИА. - 1974 - Вып. 140. - С. 28-32.
Дашевская О.Д. Погребение гуннского времени на городище Беляус // Памятники Евразии скифо-сарматской эпо-
хи. - М.: Изд-во ИА РАН, 1995. - С. 56-61.
Дашибалов Б.Б. Археологические памятники курыкан и хори. - Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 1995. - 191 с.
Деревянко Е.И. Очерки военного дела племен Приамурья. - Новосибирск: Наука, 1987. - 225 с.
Добжанский В.Н. Наборные пояса кочевников Азии. - Новосибирск: Изд-во Новосиб. гос. ун-та, 1990. - 162 с.
Дьяконова В.П. Погребальный обряд тувинцев как историко-этнографический источник / АН СССР, ИЭ. - Л.:
Наука, 1975. - 164 с.
Дьяконова В.П. Некоторые палеоэтнографические черты в традиционной культуре тувинцев // Материальная куль-
тура народов Сибири и Севера. - Л.: Наука, 1976. - С. 198-212.
Дьяконова В.П. Алтайцы: (Материалы по этнографии теленгитов Горного Алтая). - Горно-Алтайск: Изд-во «Юч-
Сюмер», 2001. - 224 с.
Дьяконова Н.В. «Сасанидские» ткани // Тр. Гос. Эрмитажа. - 1969. - Т. 10. - С. 81-98.
Дьяконова Н.В. К истории одежды в Восточном Туркестане II—VII вв. // Страны и народы Востока. - М.: Наука,
1980.-Вып. 22.-С. 174-195.
Дьяконова Н.В. Осада Кушинагары // Восточный Туркестан и Средняя Азия. - М.: Наука, 1984. - С. 97-107.
Дьяконова Н.В. Шикшин. Материалы Первой Русской Туркестанской экспедиции академика С.Ф. Ольденбурга.
1909-1910. - М.: Изд-во вост, лит., 1995. - 301 с.
Дэвлет М.А. Сибирские поясные ажурные пластины II в. до н. э. -1 в. н. э. - М.: Наука, 1980. - 66 с. - (Археология
СССР. САИ; вып. Д4-7).
Дэвлет М.А. Листы каменной книги Улуг-Хема. - Кызыл: Тув. кн. изд-во, 1990. - 120 с.
Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Северного Алтая // Тр. ГИМ. - 1941. - Вып. 16. - С. 119-134.
Евтюхова Л.А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов) / ХакНИИЯЛИ. - Абакан: Сов. Хака-
сия, 1948.- 111 с.
Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // МИА. - 1952. - № 24. - С. 72-100.
Евтюхова Л.А. О племенах Центральной Монголии в IX в.: (По материалам раскопок курганов) // СА. - 1957. -
№ 2. - С. 205-227.
Евтюхова Л.А., Киселев С.В. Отчет о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. // Тр. ГИМ. -
1941.-Вып. 16.-С. 75-117.
Елин В.Н. Хронология граффити // Материалы по истории и культуре Республики Алтай. - Горно-Алтайск: Изд-во
ГАГУ, 1994.-С. 55-57.
Жуковская Н.Л. Ламаизм и ранние формы религии. - М.: Наука, 1977. - 199 с.
Жуковская Н.Л. Категории и символика традиционной культуры монголов. - М.: Наука, 1988. - 195 с.
Журавлева А.Д., Кубарев В.Д. Некоторые аспекты развития керамических традиций населения Горного Алтая
в раннем средневековье // Проблемы сохранения, использования и изучения памятников археологии. - Горно-Алтайск:
Изд-во ГАГПИ, 1992. - С. 80-81.
Журба Т.А., Ходакова Н.В. «Китайское» зеркало из собраний НОКМ // Наследие древних и традиционных культур
Северной и Центральной Азии: Мат-лы ХХХХ РАЭСК. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. - Т. 2. - С. 25-26.
Залесская В.Н., Львова З.А., Маршак Б.И., Соколова И.В., Фонякова Н.А. Сокровища хана Кубрата: (Переще-
пинский клад). - СПб.: Изд-во «Славия», 1997. - 336 с.
Захаров А.А. Материалы по археологии Сибири: (Раскопки акад. В.В. Радлова в 1865 г.) // Тр. ГИМ. - 1926. -
Вып. I.-С. 71-106.
Зиняков Н.М. Черная металлургия и кузнечное ремесло алтайских племен VI-Х вв.: Автореф. дис. ... канд. ист.
наук. - Кемерово, 1983. - 21 с.
Зиняков Н.М. История черной металлургии и кузнечного ремесла древнего Алтая. - Томск: Изд-во Том. гос. ун-та,
1988.-276 с.
Золото степу. Археолопя Украши. - Киев; Шлезвиг: Ин-т археологии АН Украины; Археологический музей
г. Шлезвига, 1991. - 423 с.
Иерусалимская А.А. «Челябинская» ткань: (К вопросу о постсасанидских шелках) // Тр. Гос. Эрмитажа. -
1969.-Т. 10.-С. 99-109.
Иерусалимская А.А. К сложению школы художественного шелкоткачества в Согде // Средняя Азия и Иран. - Л.:
Б.и., 1972а.-С. 5-56.
153
Иерусалимская А.А. Новая находка так называемого сасанидского шелка с сенмурвами // Сообщ. Гос. Эрмитажа. -
19726. - Вып. 34. - С. 11-15. - (Мат-лы могильника Мощевая Балка).
Иерусалимская А.А. Аланский мир на «шелковом пути»: (Мощевая Балка - ист.-культ. комплекс VIII—IX вв.) //
Культура Востока: (Древность и раннее средневековье). - Л.: Аврора, 1978. - С. 151-162.
Иерусалимская А.А. Кавказ на шелковом пути: Каталог времен, выст. / Гос. Эрмитаж.- СПб., 1992. - 70 с.
Иерусалимская А.А. Некоторые вопросы изучения раннесредневекового костюма: (По материалам анализа одежды
адыго-аланских племен VIII—IX вв.) // Культуры евразийских степей 2-й половины I тыс. н. э. (из истории костюма). -
Самара: Изд-во Самарск. обл. ист.-краевед. музея им. П.В. Алабина, 2001. - Т. 1. - С. 87-105.
Измайлов И.Л. Появление и ранняя история стремян в Среднем Поволжье // Военное дело древнего и средневеко-
вого населения Северной и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во «Полиграф», 1990. - С. 61-70.
Илюшин А.М. Курганы средневековых кочевников долины реки Бачат. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 1993. - 56 с.,
55 рис.
Илюшин А.М. Ритуальные захоронения коней в Горном Алтае: (Датировка и география) // Сохранение и изучение
культурного наследия Алтайского края. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1995. - Вып. V, ч. 1. - С. 122-125.
Илюшин А.М. Курган-кладбище в долине р. Касьмы как источник по средневековой истории Кузнецкой котлови-
ны. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 1997. - 118 с.
Илюшин А.М. Могильник Саратовка. - Кемерово: Изд-во КузГТУ, 1999. - 160 с.
Илюшин А.М., Сулейменов М.Г., Гузь В.Б., Стародубцев А.Г. Могильник Сапогово - памятник древнетюркской
эпохи в Кузнецкой котловине. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1992. - 127 с.
Йеттмар К. Перекрестки путей и святилища в Западной Центральной Азии // Информ, бюл. МАИКЦА. - 1985. -
Вып. 9. - С. 46-58.
Казаков Е.П. Новые археологические материалы к проблеме ранней тюркизации Урало-Поволжья // Татарская
археология. - 1999. - № 1-2 (4-5). - С. 23-38.
Калинина Т.М. Предания средневековых арабских источников об азиатской прародине хазар // Проблемы истории
и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии: Мат-лы Междунар. науч. конф. / Ин-т монголовед, буддологии и
тибетологии. - Улан-Удэ, 2000. - Т. 1: Археология и этнология. - С. 249-255.
Каминский В.Н. О конструкции лука и стрел северокавказских аланов // КСИА. - 1982. - Вып. 170. - С. 48-51.
Каминский В.Н., Каминская-Цокур И.В. Вооружение племен Северного Кавказа в раннем средневековье // Исто-
рико-археологический альманах. - М.; Армавир: Армавир, краевед, музей. - 1997. - Вып. 3. - С. 61-69.
Катанов Н.Ф. О погребальных обрядах у тюркских племен (с древнейших времен и до наших дней) // Изв. Общ-ва
археол., ист. и этнограф, при Имп. Казанск. ун-те. - 1894. - Т. XII, вып. 2. - С. 109-142.
Кибирова С. Музыкальная культура // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: (Архитектура,
искусство, костюм). - М.: Изд-во вост, лит., 2000. - Т. 4. - С. 385-537.
Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. - М.; Л.: Наука, 1966. - Вып. 1: Мечи и сабли IX—XIII вв. - 147 с. -
(Археология СССР, САИ; вып. Е1-36).
Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. - Л.: Наука, 1971. - Вып. 3: Доспех, комплекс боевых средств IX-
XIII вв. - 91 с. - (Археология СССР, САИ; вып. Е1-36).
Кирпичников А.Н. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX—XIII вв. - Л.: Наука, 1973. - 140 с. - (Архео-
логия СССР, САИ; вып. Е1-36).
Кирюшин Ю.Ф., Горбунов В.В., Степанова Н.Ф., Тишкин А.А. Древнетюркские курганы могильника Тыткес-
кень-VI // Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1998. - С. 165 - 175. - (Изв. лаб.
археологии; № 3).
Кирюшин Ю.Ф., Неверов С.В. Хронология памятников I тыс. н. э. в устье р. Тыткескень // Проблемы хронологии
и периодизации археологических памятников Южной Сибири. - Барнаул: Изд-во Алт. гос. ун-та, 1991. - С. 178-180.
Кирюшин Ю.Ф., Неверов С.В., Степанова Н.Ф. Курганный могильник Верх-Еланда I в Горном Алтае // Археоло-
гические исследования на Катуни. - Новосибирск: Наука, 1990. - С. 224-242.
Киселев С.В. Курайская степь и Старо-Бардинский район, 1935 // Археологические исследования в РСФСР 1934—
1936 гг. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. - С. 298-304.
Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири. - М.: Изд-во АН СССР, 1951. - 643 с.
Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. - М.: Наука,
1964.-216 с.
Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., Шкода В.Г. Золотой брактеат из Монголии. Византийский мотив в центрально-
азиатской торевтике // Информ, бюл. МАИКЦА. - 1990. - Вып. 16. - С. 5-17.
Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи Евразии. - СПб.: Фарн, 1994. - 165 с.
Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Государства и народы Евразийских степей. Древность и средневековье. - СПб.:
Изд-во «Петербургское Востоковедение», 2000. - 320 с.
Ковалевская В.Б. Поясные наборы Евразии IV-IX вв.: (Пряжки). - М.: Наука, 1979. - 88 с. - (Археология СССР,
САИ; вып. Е1-2).
Ковалевская В.Б. Центральное Предкавказье // Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Наука, 1981. - С. 83-90.
154
Ковалевская В.Б. Проблемы математической обработки археологического материала VI-IX вв.: (По материалам
Кавказа) // Культуры евразийских степей 2-й половины I тыс. н. э. - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-краевед. музея
им. П.В. Алабина, 1996. - С. 5-23.
Кожомбердиев И.К., Худяков Ю.С. Комплекс вооружения кенкольского времени // Военное дело древнего населе-
ния Северной Азии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 75-106.
Кожомбердиев И.К., Худяков Ю.С. Реконструкция древнетюркского панциря из памятника Сары-Джон // Информ,
бюл. МАИКЦА. - 1990. - Вып. 17. - С. 48-52.
Коновалов П.Б. Хунну в Забайкалье: (Погребальные памятники). - Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во, 1976. - 220 с.
Конькова Л.В., Король Г.Г. Формирование и развитие традиций в обработке художественного металла в степной
Евразии эпохи средневековья // Археология, этнография и антропология Евразии. - 2001. - № 1. - С. 94-100.
Кочеев В.А., Суразаков А.С. Курганы могильников Ябоган I и II // Археологические и фольклорные источники по
истории Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1994. - С. 70-81.
Крыганов А.В. Налучья и их ношение раннесредневековыми кочевниками Евразии // Культуры евразийских степей
2-й половины I тыс. н. э. - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-краевед. музея им. П.В. Алабина, 1996. - С. 344-352.
Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос на пороге средних веков. - М.: Наука, 1979. - 328 с.
Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос в средние века (VII—XIII). - М.: Наука, 1984. -
336 с.
Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового
времени. - М.: Наука, 1987. - 312 с.
Кубарев В.Д. Новые сведения о древнетюркских оградках Восточного Алтая // Новое в археологии Сибири и Даль-
него Востока. - Новосибирск: Наука, 1979. - С. 135-160.
Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния Алтая. - Новосибирск: Наука, 1984. - 232 с.
Кубарев В.Д. Древнетюркские кенотафы Боротала // Древние культуры Монголии. - Новосибирск: Наука,
1985.-С. 136-148.
Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. - Новосибирск: Наука, 1987. - 304 с.
Кубарев В.Д. Курганы Юстыда. - Новосибирск: Наука, 1991. - 190 с.
Кубарев В.Д. Курганы Сайлюгема. - Новосибирск: Наука, 1992а. - 220 с.
Кубарев В.Д. Палаш с согдийской надписью из древнетюркского погребения на Алтае // Северная Азия и соседние
территории в средние века. - Новосибирск: Наука, 19926. - С. 25-36.
Кубарев В.Д. Изваяние с р. Хара-Яма// Проблемы охраны, изучения и использования культурного наследия Алтая. -
Барнаул: Изд-во АГУ, 1995. - С. 158-162.
Кубарев В.Д Изваяние, оградка, балбалы (о проблемах типологии, хронологии и семантики древнетюркских поми-
нальных сооружений Алтая и сопредельных территорий) // Алтай и сопредельные территории в эпоху средневековья. -
Барнаул: Изд-во АГУ, 2001а. - С. 24-54.
Кубарев В.Д. Сюжеты охоты и войны в древнетюркских петроглифах Алтая // Археология, этнография и антропо-
логия Евразии. - 20016. - № 4. - С. 95-107.
Кубарев В.Д., Журавлева А.Д. Керамическое производство хуннов Алтая // Палеоэкономика Сибири. - Новоси-
бирск: Наука, 1986.-С. 101-119.
Кубарев В.Д., Кочеев В.А. Новая серия каменных изваяний Алтая // Археология Горного Алтая. - Горно-Алтайск:
ГАНИИИЯЛ, 1988. - С. 206-222.
Кубарев В.Д., Киреев С.М., Черемисин Д.В. Курганы урочища Бике // Археологические исследования на Катуни. -
Новосибирск: Наука, 1990. - С. 43-95.
Кубарев В.Д., Маточкин Е.П. Петроглифы Алтая. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 1992. - 124 с.
Кубарев Г.В. Новые данные по древним тюркам Алтая // Проблемы археологии и этнографии Сибири и Дальнего
Востока. - Красноярск: Изд-во «Сибирь», 1991. - Т. 2. - С. 60-61.
Кубарев Г.В. Древнетюркское погребение с р. Чуи // Проблемы сохранения, использования и изучения памятников
археологии. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГПИ, 1992а. - С. 91-92.
Кубарев Г.В. Средневековое погребение с р. Барбургазы (Восточный Алтай) // Материалы XXX МНСК. История. -
Новосибирск: Изд-во НГУ, 19926. - С. 7-12.
Кубарев Г.В. Особенности топографии раннесредневековых курганов Горного Алтая // Материалы по археологии
и этнографии Сибири и Дальнего Востока. XXXIII РАСК. - Абакан: Изд-во АГПИ, 1993. - С. 49-50.
Кубарев Г.В. Богатый уздечный набор из древнетюркского погребения // Проблемы изучения культурно-историчес-
кого наследия Алтая. - Горно-Алтайск: Изд-во АКИН, 1994 а. - С. 67-69.
Кубарев Г.В. Древнетюркский кенотаф из Бике 3 // Археология Горного Алтая. - Барнаул: Изд-во АГУ, 19946. -
С. 82-86.
Кубарев Г.В. О памятниках типа минусинских чаатасов на Алтае // Проблемы охраны, изучения и использования
культурного наследия Алтая. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1995а. - С. 171-175.
Кубарев Г.В. О древнетюркском компоненте в этногенезе южных алтайцев // Аборигены Сибири: проблемы изуче-
ния исчезающих языков и культур. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 19956. - Т. II. - С. 20-23.
155
Кубарев Г.В. Китайское зеркало с Юстыда // Сохранение и изучение культурного наследия Алтайского края. - Бар-
наул: Изд-во АГУ, 1995в. - Вып. V, ч. 1. - С. 126-130.
Кубарев Г.В. Новый серебряный сосуд из Талдуаира // Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. - Горно-Алтайск:
Изд-во ГАГУ, 1995г. - С. 164-182. - (Изв. лаб. археологии; № 1).
Кубарев Г.В. Изображение быка в поясной гарнитуре древнетюркского времени // Актуальные проблемы сибир-
ской археологии. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1996а. - С. 78-81.
Кубарев Г.В. Детские древнетюркские погребения Саяно-Алтая // Археология, палеоэкология и этнология Сибири
и Дальнего Востока: Тез. докл. XXXVI РАСК. - Иркутск: Изд-во Иркутск, гос. ун-та, 19966. - Ч. 2. - С. 107-111.
Кубарев Г.В. Кочедык из скального древнетюркского погребения на р. Кадрин // Проблемы археологии, этногра-
фии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы VI Год. итог. сес. ИАЭт СО РАН. - Новосибирск: Изд-
во ИАЭт СО РАН, 1998а. - Т. IV. - С. 266-269.
Кубарев Г.В. К вопросу о саадачном или «стрелковом» поясе у древних тюрок Алтая // Древности Алтая: Изв.
лаб. археологии. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 19986. -№ 3. - С. 190-197.
Кубарев Г.В. Халат древних тюрок Центральной Азии по изобразительным материалам // Археология, этнография
и антропология Евразии. - 2000. - № 3. - С. 81-88.
Кубарев Г.В. Сравнительное изучение аварских и центральноазиатских раннесредневековых граффити // Проб-
лемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Год. итог. сес. ИАЭт СО
РАН. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2001. - Т. VII. - С. 343-349.
Кубарев Г.В. Жанровая сцена из Бичикту-Бома // Степи Евразии в древности и средневековье: Мат-лы Междунар.
науч, конф., посвящ. 100-летию со дня рожд. М.П. Грязнова. - СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2003. - К. II. - С. 242-246.
Кубарев Г.В., Ахмедов И.Р., Журавлев Д.В. Катакомбное погребение с доспехом с Госпитальной улицы г. Керчи
(предварительная информация) // Боспорские исследования. - Керчь: Ин-т востоковед. НАН Украины, 2003. - С. 204-
221.
Кубарев Г.В., Журавлева А.Д. Древнетюркская керамика Алтая // Гуманитарные науки в Сибири. - 1998. -
№3.-С. 25-31.
Кубарев Г.В., Кубарев В.Д. Погребение знатного тюрка из Балык-Соока (Центральный Алтай) // Археология, этно-
графия и антропология Евразии. - 2003. - № 4. - С. 64-82.
Кубарев Г.В., Оцука К., Масумото Т., Маточкин Е.П., Кубарев В.Д. Исследования Чуйского отряда на Алтае //
Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Год. итог. сес. ИАЭт
СО РАН. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2002. - Т. VIII. - С. 357-360.
Культура Биляра. - М.: Наука, 1985. - 216 с.
Культурное наследие народа Саха. - СПб.; Якутск: Изд-во «Ленарт», 1994. - 96 с.
Курманкулов Ж.К. Погребение воина раннетюркского времени // Археол. исслед. древ, и средневекового Казах-
стана. - Алма-Ата: Изд-во «Наука» КазССР, 1980. - С. 191-197.
Кызласов И.Л. Аскизская культура: (Средневековые хакасы X-XIV вв.) // Степи Евразии в эпоху средневековья. -
М.: Наука, 1981. - С. 200-207. - (Археология СССР).
Кызласов И.Л. Аскизская культура Южной Сибири X-XIV вв. - М.: Наука, 1983. - 128 с. - (Археология СССР,
САИ; вып. Е 3-18).
Кызласов И.Л. Новый вид погребальных памятников Южной Сибири // Материалы по археологии Горного Алтая. -
Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1986. - С. 100-129.
Кызласов И.Л. Горноалтайские рунические надписи на стелах // Археологические и фольклорные источники
по истории Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1994. - С. 81-94.
Кызласов И.Л. Материалы к ранней истории тюрков. I. Древнейшие свидетельства об армии // РА. - 1996. -№ 3. -
С. 73-89.
Кызласов И.Л. Рунические надписи на двух поясных наконечниках // Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. -
Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2001. - С. 132-138. - (Изв. лаб. археологии; № 6).
Кызласов Л.Р. Резная костяная рукоятка плети из могилы Ак-Кюна (Алтай) // КСИИМК. - 1951. - Вып. 36. -
С. 50-55. - (Погребение VI—VIII вв. из Курайского могильника).
Кызласов Л.Р. Тува в составе уйгурского каганата (VIII—XI вв.) // Уч. зап. ТувИЯЛИ. - 1960. - Вып. 8. - С. 144-
157.
Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. - М.: Изд-во МГУ, 1969. - 212 с.
Кызласов Л.Р. Древняя Тува: (От палеолита до IX в.). - М.: Изд-во МГУ, 1979. - 208 с.
Кызласов Л.Р. Древнехакасская культура чаатас VI-IX вв. // Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Наука,
1981а. - С. 46-52. - (Археология СССР).
Кызласов Л.Р. Тюхтятская культура древних хакасов (IX-X вв.) // Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Нау-
ка, 19816. - С. 54-59. - (Археология СССР).
Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века: Учеб, пособие. - М.: Высшая школа, 1984. - 168 с.
Кызласов Л.Р., Король Г.Г. Декоративное искусство средневековых хакасов как исторический источник. - М.:
Наука, 1990.-216 с.
156
Кызласов Л.Р., Мартынов С.В. Из истории производства посуды в Южной Сибири в VI-IX вв. // Восточный Тур-
кестан и Сред. Азия в системе культур Древнего и Средневекового Востока. - М., 1986. - С. 183-210.
Кычанов Е.И. Чжурчжэни в XI в. // Сибирский археологический сборник. - Новосибирск: Наука, 1976. -
С. 269-281.
Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. - М.: Изд-во
вост, лит., 1961. - 392 с.
Кюрти Б. Об азиатском происхождении одного типа аварских колчанов в Карпатском бассейне // Проблемы архео-
логии степей Евразии. - Кемерово: Изд-во КемГУ, 1984. - С. 112-121.
Ларин О.В., Суразаков А.С. Раскопки могильника Чоба-7 // Археология Горного Алтая. - Барнаул: Изд-во АГУ,
1994.-С. 86-91.
Левашова В.П. Из далекого прошлого южной части Красноярского края. - Красноярск: Краснояргиз, 1939. - 68 с.
Левина Л.М. Этнокультурная история восточного Приаралья. - М.: Изд-во вост, лит., 1996. - 396 с.
Ледебур К.Ф., Бунге А.А., Мейер К.А. Путешествие по Алтайским горам и джунгарской Киргизской степи. -
Новосибирск: Наука, 1993. -414 с.
Лившиц В.А. Согдийский «акинак» на Восточном Алтае // Военная археология. Оружие и военное дело в истори-
ческой и социальной перспективе. - СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1998. - С. 282-283.
Липец Р.С. Отражение погребального обряда в тюрко-монгольском эпосе // Обряды и обрядовый фольклор. - М.:
Наука, 1982.-С. 212-236.
Липец Р.С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. - М.: Наука, 1984. - 264 с.
Литвинский Б.А. Бытовой инвентарь // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. - М.: Изд-во
вост, лит., 1995. - С. 106-255.
Литвинский Б.А., Лубо-Лесниченко Е.И. Горное дело. Ремесло // Восточный Туркестан в древности и раннем
средневековье. - М.: Изд-во вост, лит., 1995. - С. 7-91.
Лифанов Н.А. Новые формы украшений новинковского населения // Культуры евразийских степей второй поло-
вины I тысячелетия н. э. (из истории костюма). - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-краевед. музея им. П.В. Алаби-
на, 2001.-Т. 2.-С. 166-169.
Лобачева Н.П. Средневековый костюм раннесредневековой эпохи: (По данным стен, росписей) // Костюм народов
Сред. Азии. - М.: Наука, 1979. - С. 18-48.
Лубо-Лесниченко Е.И. Китайские бронзовые зеркала с изображением животных и винограда в собрании Эрмита-
жа // Сообщ. Гос. Эрмитажа. -1971.- Вып. 32. - С. 47-51.
Лубо-Лесниченко Е.И. Привозные зеркала Минусинской котловины: К вопр. о внешних связях древнего населения
Южной Сибири. - М.: Наука, 1975. - 166 с.
Лубо-Лесниченко Е.И. «Уйгурский» и «киргизский» пути в Центральной Азии // Тр. Гос. Эрмитажа. - 1989. -
Вып. 27. - С. 4-9.
Лубо-Лесниченко Е.И. Китай на шелковом пути. - М.: Изд-во вост, лит., 1994. - 326 с.
Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С. Традиционное мировоззрение тюрков Южной
Сибири. Пространство и время. Вещный мир. - Новосибирск: Наука, 1988. - 225 с.
Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С. Традиционное мировоззрение тюрков Южной
Сибири: (Человек. Общество). - Новосибирск: Наука, 1989. - 243 с.
Маадай-Кара. Алтайский героический эпос. - Горно-Алтайск: «Ак Чечек», 1995. - 208 с.
Магомедов М.Г. Образование Хазарского каганата: (По материалам археол. исслед. и письм. Данных). - М.: Наука,
1983.-224 с.
Мажитов Н.А. Курганы южного Урала VIII-ХП вв. / АН СССР. Башк. фил. ИИЯЛ. - Уфа, 1981. - 164 с.
Малахов С.Н., Орфинская О.В. Византийские филактерии и аланские шелковые мешочки-реликварии // Истори-
ко-археологический альманах. - М.; Армавир: Армавир, археол. музей. - 2001. - Вып. 7. - С. 94-99.
Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. - Л.: Изд-во АН СССР, 1950. - 452 с.
Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. - М.; Л.: Изд-во АН СССР,
1959.- 111 с.
Малявкин А.Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. - Новосибирск: Наука, 1989. - 432 с.
Мамадаков Ю.Т. Раскопки памятников Горного Алтая // АО 1983 года. - М.: Наука, 1985. - С. 223-224.
Мамадаков Ю.Т. О памятниках 1-й половины I тыс. н. э. в Горном Алтае // Археологические исслед. на Алтае. -
Барнаул: Изд-во АГУ, 1987. - С. 197-203.
Мамадаков Ю.Т. Культура населения Центрального Алтая в первой половине I тыс. н. э.: Автореф. дис.... канд.
ист. наук. - Новосибирск, 1990. - 19 с.
Мамадаков Ю.Т., Горбунов В.В. Древнетюркские курганы могильника Катанда-3 // Древности Алтая: Межвуз. сб.
науч. тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1997. - С. 115-129. - (Изв. лаб. археологии; № 2).
Маммаев М.М. Декоративно-прикладное искусство Дагестана: Истоки и становление. - Махачкала, 1989. - 348 с.
Мандельштам А.М. Характеристика тюрок IX в. в “Послании фатху б. Хакану” ал-Джахиза // Тр. ИИАЭ АН
КазССР. - Алма-Ата: Изд-во АН КазССР, 1956. - Т. 1 - С. 227-253.
157
Маннай-оол М.Х. Итоги археологических исследований ТувНИИЯЛИ в 1961 г. // Уч. зап. ТувНИИЯЛИ. -
1963. - Вып. X. - С. 238-246.
Мартынов А.И., Кулемзин А.М., Мартынова Г.С. Раскопки могильника у поселка Акташ в Горном Алтае // Ал-
тай в эпоху камня и раннего металла. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1985. - С. 147-172.
Мартынова Г.С. Таштыкские племена на Кие. - Красноярск: Изд-во Краснояр. гос. ун-та, 1985. - 112 с.
Маршак Б.И. Согдийское серебро. Очерки по вост, торевтике. - М.: Наука, 1971. - 158 с.
Маршак Б.И. Материалы по среднеазиатской торевтике // СА. - 1976. - № 1. - С. 227-240.
Маршак Б.И., Распопова В.И. Война глазами согдийских художников // Военная археология. Оружие и военное
дело в исторической и социальной перспективе. - СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1998. - С. 278-281.
Марьяшев А.Н., Ермолаева А.С., Мотов Ю.А. Новые петроглифы урочища Тамгалы // Вест. АН КазССР. - Алма-
Ата, 1979.-№8.-С. 50-54.
Марьяшев А.Н., Рогожинский А.Е. Наскальные изображения в горах Ешкиольмес. - Алма-Ата: Изд-во «Гылым»,
1991.-48 с.
Маточкин Е.П. Граффити Карбана // Археологические исследования на Катуни. - Новосибирск: Наука, 1990. -
С.150-160.
Медведев А.Ф. К истории пластинчатого доспеха на Руси // СА. - 1959. - № 2. - С. 119-134.
Медведев А.Ф. Ручное метательное оружие: (Лук и стрелы, самострел). VIII-XIV вв. - М.: Наука, 1966. - 184 с. -
(Археология СССР, САИ; вып. Е1-36).
Медведев В.Е. Материалы раскопок могильника у с. Надеждинского // Сибирь, Центральная и Восточная Азия
в средние века. - Новосибирск: Наука, 1975. - С. 113-142.
Медведев В.Е. Опыт реконструкции поясов чжурчжэньского времени // Проблемы реконструкций в археологии. -
Новосибирск: Наука, 1985.-С. 154-159.
Медведев В.Е. Общее и особенное в некоторых видах вооружения чжурчжэньской эпохи Приамурья и Приморья //
Военное дело древнего населения Северной Азии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 205-219.
Медведев В.Е., Малахов В.В., Власов А.А., Кундо Л.П., Краевская И.Л., Краминцев В.А., Овсянникова И.А.
Химический состав корсаковских бронз // Гуманитарные науки в Сибири. - 1998. - № 3. - С. 38-43.
Менандр Византиец // Византийские историки. - Рязань: Александрия, 2003. - С. 229-335.
Митько О.А., Журавлева А.Д. К вопросу о миграционных процессах на Саяно-Алтае в I тыс. н. э. (по материалам
керамических комплексов древних тюрок) // Палеодемография и миграционные процессы в Западной Сибири в древ-
ности и средневековье. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1994. - С. 151-154.
Митько О.А. Древнетюркский могильник на р. Таштык // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае
и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. - С. 55-64.
Митько О.А., Тетерин Ю.В. Древнетюркское погребение могильника Дялян // Проблемы сохранения, использова-
ния и изучения памятников археологии. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГПИ, 1992. - С. 85-86.
Митько О.А., Тетерин Ю.В. О культурно-дифференцирующих признаках древнетюркских погребений на Сред-
нем Енисее // Сибирь в панораме тысячелетий: Мат-лы Междунар. симпоз. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН,
1998.-Т. 1.-С. 396-404.
Могильников В.А. Тюрки. // Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Наука, 1981а. - С. 29-43. - (Археология
СССР).
Могильников В.А. Кимаки // Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Наука, 19816. - С. 43-45. - (Археология
СССР).
Могильников В.А. Сросткинская культура// Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Наука, 1981 в. - С. 45-46. -
(Археология СССР).
Могильников В.А. Курганы Кара-Коба II // Археологические исследования в Горном Алтае в 1980-1982 гг. - Гор-
но-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1983. - С. 52-89.
Могильников В.А. Исследования на Алтае // АО 1983 года. - М.: Наука, 1985. - С. 229-230.
Могильников В.А. Древнетюркские курганы Кара-Коба I // Проблемы изучения древней и средневековой истории
Горного Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1990. - С. 137-185.
Могильников В.А. Культовые кольцевые оградки и курганы Кара-Кобы I // Археологические и фольклорные ис-
точники по истории Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1994. - С. 94-116.
Могильников В.А. Курган 85 Кара-Кобы I и некоторые итоги изучения древнетюркских памятников Алтая, в связи
с исследованиями в Кара-Кобе // Источники по истории Республики Алтай. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАИТИ, 1997. -
С.187-234.
Могильников В.А. Кочевники северо-западных предгорий Алтая в IX - XI веках. - М.: Наука, 2002. - 362 с.
Могильников В.А., Елин В.Н. Курганы Талдура I // КСИА. - 1982. - Вып. 170. - С. 103-109.
Могильников В.А., Куйбышев А.В., Елин В.Н. Раскопки в Куроте // Проблемы сохранения, использования и изу-
чения памятников археологии. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГПИ, 1992. - С. 83-84.
Могильников В.А., Суразаков А.С. Археологические исследования в долинах рек Боротал и Алагаил // СА. -
1980.-№2.-С. 180-191.
158
Могильников В.А., Суразаков А.С. Раскопки памятников Большой Яломан I и И // Археологические и фольклор-
ные источники по истории Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1994. - С. 38-48.
Молодин В.И. Древнее искусство Западной Сибири. - Новосибирск: Наука, 1992а. - 191 с.
Молодин В.И. Исследования в долине Бертек на плоскогорье Укок //Altaica. - 19926. - № 1. - С. 23-34.
Молодин В.И. Древности плоскогорья Укок: (Тайны, сенсации, открытия). - Новосибирск: «ИНФОЛИО-пресс»,
2000.- 189 с.
Молодин В.И., Новиков А.В., Соловьев А.И. Погребальные комплексы древнетюркского времени могиль-
ника Кальджин-8 (некоторые технологические и этнокультурные реконструкции) // Археология, этнография
и антропология Евразии. - 2003. -№ 2. - С. 71-86.
Молодин В.И., Савинов Д.Г., Елагин В.С., Соболев В.И., Полосьмак Н.В., Сидоров Е.А., Соловьев А.И., Бо-
родовский А.П., Новиков А.В., Ким А.Р., Чикишева Т.А., Беланов П.И. Бараба в тюркское время. - Новосибирск:
Наука, 1988. - 176 с.
Молодин В.И., Соболев В.И., Соловьев А.И. Бараба в эпоху позднего средневековья. - Новосибирск: Наука,
1990.-260 с.
Молодин В.И., Соловьев А.И. Погребение позднетюркского воина в Барабе // Средневековые древности Западной
Сибири. - Омск: ОмГУ, 1995. - С. 65-101.
Молчанова О.Т. Топонимический словарь Горного Алтая. - Горно-Алтайск: Горн.-Алт. отд-ние Алт. кн. изд-ва,
1979.-398 с.
Москалев М.И., Табалдиев К.Ш., Митько О.А. Культура средневекового населения внутреннего Тянь-Шаня
и сравнительный анализ с сопредельными регионами Центральной Азии. - Бишкек: Кыргызский нац. гос. ун-т; Ново-
сиб. гос. ун-т, 1996. - 259 с.
Мукминова Р.Г. Костюм народов Средней Азии по письменным источникам XVI в. // Костюм народов Средней
Азии. - М.: Наука, 1979. - С. 70-77.
Мурашова В.В. Реконструкция облика древнерусского наборного пояса X-XI вв. (по материалам «дружинных»
курганов) // Тр. ГИМ. - 1997. - Вып. 93. - С. 71-79.
Неверов С.В. Костяные пряжки сросткинской культуры (VIII-X вв. н. э.) // Алтай в эпоху камня и раннего металла. -
Барнаул: Изд-во АГУ, 1985. - С. 192-206.
Неверов С.В. Удила второй половины I тыс. н. э. Верхнего Приобья (классификация и типология) // Вопросы архео-
логии Алтая и Западной Сибири эпохи металла. - Барнаул: Изд-во БГПИ, 1992. - С. 141-154.
Неверов С.В. Стремена Верхнего Приобья в VII—XII вв.: (Классификация и типология) // Снаряжение верхового
коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1998. - С. 129-151.
Неверов С.В., Горбунов В.В. Курганный могильник сросткинской культуры Шадринцево-1 // Археология, антро-
пология, этнография Сибири. - Барнаул, 1996. - С. 163-192.
Неверов С.В., Горбунов В.В. Сросткинская культура: (Периодизация, ареал, компоненты) // Пространство куль-
туры в археолого-этнографическом измерении. Западная Сибирь и сопредельные территории. - Томск: Изд-во Том.
гос. ун-та, 2001.-С. 176-178.
Нестеров С.П. Тесла древнетюркского времени в Южной Сибири // Военное дело древних племен Сибири и Цен-
тральной Азии. - Новосибирск: Наука, 1981. - С. 168-172.
Нестеров С.П. Погребение с конем на р. Таштык // Археология Северной Азии. - Новосибирск: Наука, 1982. -
С. 95-102.
Нестеров С.П. Таксономический анализ минусинской группы погребений с конем // Проблемы реконструкции
в археологии. - Новосибирск: Наука, 1985. - С. 111-121.
Нестеров С.П. Конь в культах тюркоязычных племен Центральной Азии в эпоху средневековья. - Новосибирск:
Наука, 1990. - 143 с.
Нестеров С.П. Древнетюркские погребения у с. Батени // Памятники культуры древних тюрок в Южной Сибири
и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - С. 91-102.
Нестеров С.П., Алкин С.В. Раннесредневековый могильник Чалиба на р. 2-я Сунгари // Традиционная культура
востока Азии. - Благовещенск: Изд-во АмГУ, 1999. - Вып. 2. - С. 153-176.
Нестеров С.П., Максимов С.М. Средневековый клад с р. Селемджи // Военное дело древнего и средневекового
населения Северной и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во «Полиграф», 1990. - С. 121-128.
Нечаева Л.Г. Погребения с трупосожжением могильника Тора-Тал-Арты // Тр. ТКАЭЭ. - 1966. - Т. 2. - С. 108-142.
Никитин Ю.Г., Шавкунов В.Э. Предметы вооружения Рощинского могильника // Археология и этнология Дальне-
го Востока и Центральной Азии. - Владивосток: Ин-т истории ДВО РАН, 1998. - С. 130-136.
Никоноров В.П. К вопросу о парфянской тактике (на примере битвы при Каррах) // Военное дело и средневековая
археология Центральной Азии. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 1995. - С. 53-61.
Новгородова Э.А., Горелик М.В. Наскальные изображения тяжеловооруженных воинов с Монгольского Алтая //
Древний Восток и античный мир. - М.: Изд-во МГУ, 1980. - С. 101-112.
Овчинникова Б.Б. К вопросу о вооружении кочевников средневековой Тувы: (По материалам могильника Аймыр-
лыг) // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск: Наука, 1981. - С. 132-146.
159
Овчинникова Б.Б. Погребение древнетюркского воина в Центральной Туве // СА. - 1982. - № 3. - С. 210-218.
Овчинникова Б.Б. Тюркские древности Саяно-Алтая в VI-Х вв. - Свердловск: Изд-во Урал. гос. ун-та, 1990. -
150 с.
Окладникова Е.А. Граффити Кара-Оюка, Восточный Алтай // МАЭ. — 1988. - Вып. 42. - С. 140-158.
Орлова Л.А. Радиоуглеродное датирование археологических памятников Сибири и Дальнего Востока // Методы
естественных наук в археологических реконструкциях. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт, 1995. - Ч. II. - С. 207-232.
Орфинская О.В. Аланский костюм VIII—IX вв.: (По материалам из скальных могильников Карачаево-Черкесии) //
Культуры евразийских степей 2-й половины I тыс. н. э. (из истории костюма). - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-кра-
евед. музея им. П.В. Алабина, 2001. -Т. 1. - С. 106-122.
Перевалов С.М. Военное дело у аланов II в. до н. э.: (По трактатам Флавия Ариана «Диспозиция против ала-
нов» и «Тактика») // Историко-археологический альманах. - М.; Армавир: Армавир, краевед, музей, 1997. - Вып. 3. -
С. 129-134.
Перевалов С.М. Сарматский контос и сарматская посадка // РА. - 1999. - № 4. - С. 65-75.
Пивоварова Н.Н. Из истории ткачества в Горном Алтае // Проблемы сохранения, использования и изучения памят-
ников археологии. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГПИ, 1992. - С. 69-70.
Плетнева С.А. От кочевий к городам: (Салтово-маяцкая культура). - М.: Наука, 1967. - 198 с.
Плетнева С.А. Ранние болгары на Волге // Степи Евразии в эпоху средневековья. - М.: Наука, 1981. - С. 77-80. -
(Археология СССР).
Плотников Ю.А. О назначении отверстий в лопастях стрел // Вопросы военного дела и демографии Сибири в эпо-
ху средневековья. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2001. - С. 79-95.
Погодин Л.И. Вооружение населения Западной Сибири раннего железного века. - Омск: ОмГУ, 1998. - 84 с.
Поздняков Д.В. Формирование древнетюркского населения Горного Алтая по данным антропологии // Археология,
этнография и антропология Евразии. - 2001. - № 3. - С. 142-154.
Полосьмак Н.В. Всадники Укока. - Новосибирск: Изд-во «ИНФОЛИО-пресс», 2001. - 336 с.
Поселянин А.И., Киргинеков Э.Н., Тараканов В.В. Исследование средневекового могильника Белый Яр II // Ев-
разия: (Культурное наследие древних цивилизаций). - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - Вып. 2. - С. 88-116.
Потапов Л.П. Одежда алтайцев // МАЭ. - 1951. - Т. 13. - С. 5-59.
Потапов Л.П. Этнический состав и происхождение алтайцев. - Л.: Наука, 1969. - 196 с.
Псевдо-Маврикий. Стратегикон // Искусство войны. Антология военной мысли. - СПб.: Изд-во «Амфора»,
2000. - С. 285-378.
Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И. Очерки искусства Средней Азии. - М.: Искусство, 1982. - 288 с.
Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу / Ред. И.Ю. Крачковский. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1939. - 193 с.
Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука / Ред. Н.П. Шастина. - М.: Гос. изд-во географ, лит.,
1957.-270 с.
Равдоникас Т.Д. Очерки по истории одежды населения северо-западного Кавказа: (Античность и средневековье). -
Л.: Наука, 1990.- 141 с.
Радлов В.В. Из Сибири: (Страницы дневника). - М.: Наука, 1989. - 749 с.
Распопова В.И. Поясной набор Согда VII-VIII вв. // СА. - 1965. - № 4. - С. 78-91.
Распопова В.И. Согдийский город и кочевая степь в VII-VIII вв. // КСИА. - 1970. - Вып. 122. - С. 86-91.
Распопова В.И. К сложению школы художественного шелкоткачества в Согде // Средняя Азия и Иран. - Л.: Б.и.,
1972а.-С. 5-56.
Распопова В.И. Зеркала из Пенджикента // КСИА. - 19726. - Вып. 132. - С. 65-69.
Распопова В.И. Основания для датировки металлических изделий из Пенджикента // КСИА. - 1979. - Вып. 158. -
С. 106-113.
Распопова В.И. Металлические изделия раннесредневекового Согда. - Л.: Наука, 1980. - 140 с.
Распопова В.И. Металлические изделия из Пенджикента (находки 1971-1998 гг.). - СПб.: Формика, 1999. - 104 с.
Решетов А.М. Одежда малых народов Китая // Одежда народов зарубежной Азии. - Л.: Наука, 1977. - С. 248-269. -
(Сб. МАЭ; Т. 32).
Рец К.И., Юй Су-Хуа. К вопросу о защитном вооружении хуннов и сяньби // Евразия: (Культурное наследие древ-
них цивилизаций). - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - Вып. 2. - С. 42-55.
Рославцева Л.И. Одежда крымских татар конца XVIII - начала XX в. Историко-этнографическое исследование. -
М.: Наука, 2000. - 104 с.
Руденко С.И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1953. - 404 с.,
120 табл.
Руденко С.И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. -
361 с., 128 табл.
Руденко С.И. Культура хуннов и ноинулинские курганы. - М.: Изд-во АН СССР, 1962. - 206 с.
Руденко С.И., Глухов А.Н. Могильник Кудыргэ на Алтае // Материалы по этнографии. - Л., 1927. - Т. 3, вып. 2. -
С. 37-52. - (Могильник VI—VII вв.).
160
Савин А.М., Семенов А.И. Колчан древнетюркского времени из Монгун-Тайги (МТ-1958-Х-2) // Военное дело
древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во «Полиграф», 1990. -
С. 81-96.
Савин А.М., Семенов А.И. Средневековый лук из находки на р. Гогопс // Северная Евразия от древности до сред-
невековья. - СПб.: ИИМК, 1992. - С. 201-205.
Савин А.М., Семенов А.И. Материалы гуннского облика из пещеры Камтыттукем в Горном Алтае: Ксилотомичес-
кий анализ // Культура народов Сибири: Мат-лы III Сиб. чтений. - СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1997. - С. 34^-6.
Савин А.М., Семенов А.И. О центральноазиатских истоках лука хазарского типа // Военная археология: (Оружие
и военное дело в исторической и социальной перспективе). - СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 1998. - С. 290-295.
Савинов Д.Г. Этнокультурные связи населения Саяно-Алтая в древнетюркское время // Тюркологический сборник. -
1972 (1973).-С. 339-350.
Савинов Д.Г. Из истории убранства верхового коня у народов Южной Сибири (II тыс. н. э.) // СЭ. - 1977. - № 1. -
С. 31-48.
Савинов Д.Г. О длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии // Вест. ЛГУ. Сер. ист., яз.,
лит. - 1978. - Вып. 3. - С. 35-40.
Савинов Д.Г. Новые материалы по истории сложного лука и некоторые вопросы его эволюции в Южной Сибири //
Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск: Наука, 1981. - С. 146-162.
Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы Узунтала: (К вопросу о выделении курайской культуры) // Археология Се-
верной Азии. - Новосибирск: Наука, 1982. - С. 102-122.
Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1984. - 176 с.
Савинов Д.Г. Древнетюркское время // Древние культуры Бертекской долины. - Новосибирск: Наука, 1994а. -
С. 146-152.
Савинов Д.Г. Могильник Бертек-34 // Древние культуры Бертекской долины. - Новосибирск: Наука, 19946. -
С.104-124.
Савинов Д.Г. Погребения Сросткинского могильника: (Дневник раскопок С.М. Сергеева 1930 г.) // Сохранение
и изучение культурного наследия Алтайского края. - Барнаул: Изд-во АГУ, 1995. - Вып. V, ч. 2. - С. 166-171.
Савинов Д.Г. Кудыргинский предметный комплекс на Северном Алтае (по материалам Осинкинского могильника) //
Памятники древнетюркской культуры в Саяно-Алтае и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. -
С.170-177.
Савинов Д.Г., Павлов П.Г., Паульс Е.Д. Раннесредневековые впускные погребения на юге Хакасии // Памятники
археологии в зонах мелиорации Южной Сибири. - Л.: Наука, 1988. - С. 83-103.
Сакамото К., Лубо-Лесниченко Е.И. Группа камчатных тканей VII—VIII вв. из Центральной Азии и Японии //
Тр. Гос. Эрмитажа. - 1989. - Вып. XXVII. - С. 61-70.
Самашев З.С. Одежда и прически средневековых номадов Центральной Азии по данным петроглифов // Культуры
евразийских степей 2-й половины I тыс. н. э.: (Вопросы хронологии). - Самара: Изд-во Самар, обл. истор.-краевед.
музея им. П.В. Алабина, 1998. - С. 406-423.
Самойлова Г.С. Типы местности и физико-географическое районирование // Горный Алтай. - Томск, 1971. -
С. 199-211.
Семенов А.И. Восстановление кудыргинских ножен древнетюркского времени // Сообщ. Гос. Эрмитажа. - 1985. -
Вып. L. - С. 35-38.
Симокатта Ф. История. - М.: «Арктос - Вика-пресс», 1996. - 272 с.
Синицын И.В. Археологические памятники по реке Малый Узень: (Саратовская область и Западный Казахстан) //
КСИИМК.- 1950.-№ 32.-С. 101-112.
Синицын И.В. Археологические исследования в Западном Казахстане (1948 - 1950 гг.) // Тр. ИИАЭ АН КазССР. -
Алма-Ата, 1956. - Т. 1. - С. 87-139.
Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. - М.: Наука, 1984. - 184 с.
Смирнов Я.И. Восточное серебро. - СПб., 1909. - 130 табл.
Соенов В.И. Результаты раскопок на могильнике Верх-Уймон в 1999 году//Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. -
Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2000. - С. 48-62. - (Изв. лаб. археологии; № 5).
Соенов В.И. Рыболовство на Алтае // Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2001. -
С. 16-32. - (Изв. лаб. археологии; № 6).
Соенов В.И., Глебов А.М. Средневековый алтайский шлем // Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. - Горно-Ал-
тайск: Изд-во ГАГУ, 1997. - С. 152-154. - (Изв. лаб. археологии; № 2).
Соенов В.И., Эбель А.В. Курганы гунно-сарматской эпохи на верхней Катуни. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГПИ,
1992.- 116 с.
Соенов В.И., Эбель А.В. Новые материалы из алтайских оградок // Гуманитарные науки в Сибири. - 1996. - № 3. -
С. 115-118.
Соенов В.И., Эбель А.В. Ритуальные сооружения могильника Мендур-Соккон-1 // Древности Алтая: Межвуз.
сб. науч. тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1997. - С. 103-115. - (Изв. лаб. археологии; № 2).
161
Соловьев А.И. Военное дело коренного населения Западной Сибири. - Новосибирск: Наука, 1987. - 192 с.
Соловьев А.И. Исследования могильника Усть-Чоба-1 на Средней Катуни // Древности Алтая: Межвуз. сб. науч,
тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1999. - С. 123-133. - (Изв. лаб. археологии; № 4).
Сорокин С.С. Цепочка курганов времени ранних кочевников на правом берегу Кок-Су: (Южный Алтай) // Архео-
логический сб. Гос. Эрмитажа. - 1974. - № 16. - С. 64-91.
Сорокин С.С. Погребения эпохи Великого переселения народов в районе Пазырыка // Археологический сб. Гос.
Эрмитажа. - 1977. - Вып. 18. - С. 57-67.
Стариков В.С., Сычев В.Л. К проблеме генезиса традиционной одежды южных китайцев // МАЭ. - 1977. -
Вып. 32.-С. 198-229.
Стоколос В.С. Курган на озере Синеглазово // Археология и этнография Башкирии. - Уфа, 1962. - Т. 1. - С. 163—
167.
Суразаков А.С. Раскопки в Горном Алтае // АО 1978 года. - М.: Наука, 1979. - С. 274.
Суразаков А.С. Раскопки памятников Курата II и Кор-Кобы I // Проблемы изучения древней и средневековой исто-
рии Горного Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1990. - С. 56-96.
Суразаков С.С. Алтайский героический эпос. - М.: Наука, 1985. - 256 с.
Сухарева О.А. Опыт анализа покроев традиционной «туникообразной» среднеазиатской одежды в плане их исто-
рии и эволюции // Костюм народов Средней Азии. - М.: Наука, 1979. - С. 77-103.
Сычев В.Л. Из истории плечевой одежды народов Центральной и Восточной Азии: (К проблеме классификации) //
СЭ. - 1977-№ 3. - С. 32^6.
Сычев Л.П. Мужская одежда древних китайцев // СЭ. - 1958 - № 3. - С. 94-100.
Сычев Л.П., Сычев В.Л. Китайский костюм. Символика. История: (Трактовка в литературе и искусстве). - М.:
Наука, 1975.- 132 с.
Табалдиев К.Ш. Зеркала из погребений Внутреннего Тянь-Шаня // Евразия: (Культурное наследие древних циви-
лизаций). - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - С. 78-81.
Табалдиев К.Ш., Худяков Ю.С. Древнетюркский памятник Беш-Таш-Короо // Памятники культуры древних тю-
рок в Южной Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - С. 55-81.
Тетерин Ю.В. Средневековые памятники у р. Ороктой в долине Средней Катуни // Охрана и использование архео-
логических памятников Алтая. - Барнаул: Изд-во БГПИ, 1991.- С. 151-153.
Тетерин Ю.В. Погребение знатного тюрка на среднем Енисее // Памятники культуры древних тюрок в Южной
Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - С. 113-128.
Тетерин Ю.В. Древнетюркские погребения могильника Маркелов Мыс I // Памятники древнетюркской культуры
в Саяно-Алтае и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. - С. 27-54.
Тишкин А.А., Горбунов В.В. Материалы исследования памятника Усть-Бийке III в Горном Алтае // Проблемы ар-
хеологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы VII Год. итог. сес. ИАЭт СО РАН. -
Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 1999. - Т. V. - С. 520-526.
Тишкин А.А., Горбунов В.В. Раннетюркское погребение на могильнике Яконур (по материалам раскопок
М.П. Грязнова) // Древности Алтая: Изв. лаб. археологии. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2003. - № 10. - С. 107-117.
Топрак-Кала: (Дворец). - М.: Наука, 1984. - 304 с. - (Тр. Хорезм, археол.-этногр. экспед.; Т. XIV).
Тощакова Е.М. Кожаная и деревянная посуда и техника её изготовления у южных алтайцев // Материальная куль-
тура народов Сибири и Севера. - Л.: Наука, 1976. - С. 182-197.
Тощакова Е.М. Традиционные черты народной культуры алтайцев (XIX - начало XX в.). - Новосибирск: Наука,
1978.- 160 с.
Тревер К.В., Луконин В.Г. Сасанидское серебро: (Худож. культура Ирана III—VIII вв.): Собр. Гос. Эрмитажа. - М.:
Искусство, 1987. - 155 с., 124 рис.
Трифонов Ю.И. Конструкции древнетюркских курганов Центральной Тувы // Первобытная археология Сибири. -
Л.: Наука, 1975.-С. 185-193.
Трифонов Ю.И. О берестяных колчанах Саяно-Алтая VI-Х вв. в связи с их новыми находками в Туве // Военное
дело древнего населения Северной Азии. - Новосибирск: Наука, 1987а. - С. 189-199.
Трифонов Ю.И. Джартас // Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС. - Алма-Ата: Изд-во
«Наука» КазССР, 19876. - С. 115-129.
Трифонов Ю.И. Погребение X в. н. э. на могильнике Аргалыкты I // Памятники древнетюркской культуры в Саяно-
Алтае и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ, 2000. - С. 143-156.
Тугушева Л.Ю. Уйгурская версия биографии Сюань-цзана. - М.: Наука, 1991.-591 с.
Уманский А.П. Археологические раскопки К.Ф. Ледебура в Горном Алтае (1826 г.) // Уч. зап. ГАНИИИЯЛ. - Гор-
но-Алтайск: Алт. кн. изд-во, 1964. - Вып. 6. - С. 35-52.
Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов: (Археологические
памятники). - М.: Изд-во МГУ, 1966. - 275 с.
Фиельструп Ф.А. Из обрядовой жизни киргизов начала XX века. - М.: Наука, 2002. - 302 с.
Хазанов А.М. Очерки военного дела сарматов. - М.: Наука, 1971. - 172 с.
162
Худяков Ю.С. Вооружение енисейских кыргызов. - Новосибирск: Наука, 1980. - 175 с.
Худяков Ю.С. Вооружение кочевников приалтайских степей в IX-X вв. // Военное дело древних племен Сибири
и Центральной Азии. - Новосибирск: Наука, 1981. - С. 115-132.
Худяков Ю.С. Вооружение древних тюрок Горного Алтая // Археологические исследования в Горном Алтае
в 1980-1982 годах. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1983. - С. 3-27.
Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск: На-
ука, 1986. - 268 с.
Худяков Ю.С. К истории гончарной керамики в Южной Сибири и Центральной Азии // Керамика как историчес-
кий источник. - Новосибирск: Наука, 1989. - С. 134-152.
Худяков Ю.С. Мумифицированное захоронение из могильника Усть-Эдиган // Материалы к изучению прошлого
Горного Алтая. - Горно-Алтайск: ГАНИИИЯЛ, 1992. - С. 118-135.
Худяков Ю.С. Эволюция сложносоставного лука у кочевников Центральной Азии // Военное дело населения юга
Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1993. - С. 107-148.
Худяков Ю.С. Керамика хуннского времени из долины р. Эдиган // Древние поселения Алтая. - Барнаул: Изд-во
АГУ, 1998а.-С. 206-211.
Худяков Ю.С. Материалы древнетюркской культуры из музеев Восточного Туркестана // Сибирь в панораме тыся-
челетий: Мат-лы Междунар. симпоз. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 19986. - Т. 1. - С. 592-599.
Худяков Ю.С., Баяр Д. Средневековый памятник в местности Нахиуйгин-Манхан в пустыне Монгол Элс // Север-
ная Азия и соседние территории в средние века. - Новосибирск: Наука, 1992. - С. 36-44.
Худяков Ю.С., Борисенко А.Ю. Своеобразное впускное погребение древнетюркского времени на могильнике
Тянгыс-Тыт // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы VI Год.
итог. сес. ИАЭт СО РАН. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 1998. - Т. IV. - С. 369-373.
Худяков Ю.С., Кочеев В.А. Древнетюркское мумифицированное захоронение в местности Чатыр у с. Жана-Аул
в Горном Алтае // Гуманитарные науки в Сибири. - 1997. - № 3. - С. 10-18.
Худяков Ю.С., Кочеев В.А., Моносов В.М. Балтарганские находки // Гуманитарные науки в Сибири. - 1996. -
№3.-С. 46-53.
Худяков Ю.С., Лхагвасурэн X. Находки из древнетюркского погребения в местности Загал в Монгольском Алтае //
Древности Алтая: Межвуз. сб. науч. тр. - Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2002. - С. 94-105. - (Изв. лаб. археологии; № 8).
Худяков Ю.С., Плотников Ю.А. Рубяще-колющее оружие кимаков // Военное дело и средневековая археология
Центральной Азии. - Кемерово: Кузбассвузидат, 1995. - С. 92-107.
Худяков Ю.С., Соловьев А.И. Из истории защитного доспеха в Северной и Центральной Азии // Военное дело
древнего населения Северной Азии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 135-163.
Худяков Ю.С., Скобелев С.Г., Мороз М.В. Археологические исследования в долинах рек Ороктой и Эдиган
в 1988 году // Археологические исследования на Катуни. - Новосибирск: Наука, 1990. - С. 95-150.
Худяков Ю.С., Турбат Ц. Древнетюркское погребение на памятнике Элст Хутул в Северной Монголии // Евразия:
(Культурное наследие древних цивилизаций). - Новосибирск: Изд-во НГУ, 1999. - Вып. 2. - С. 88-116.
Худяков Ю.С., Цэвээндорж Д. Комплекс находок древнетюркского времени из Аргаан-гола // Археологийн Суд-
лал. - Улаанбаатар. - 1985. - Т. XI. — С. 98-102.
Худяков Ю.С., Цэвээндорж Д. Древнетюркское погребение из могильника Цаган-Хайрхан-Уул в Северо-Западной
Монголии // Памятники культуры древних тюрок в Южной Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во НГУ,
1999.-С. 82-90.
Цэвээндорж Д. Чандманьская культура // Археология и этнография Монголии. - Новосибирск: Наука, 1978. -
С. 108-117.
Цэвээндорж Д. Новые данные по археологии хунну // Древние культуры Монголии. - Новосибирск: Наука,
1985.-С. 51-87.
Черемисин Д.В. Исследование петроглифов на юге Горного Алтая в 2001 году. Наскальные изображения Чаган-
ки // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы Год. итог. сес.
ИАЭт СО РАН. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2001. - Т. VII. - С. 480-484.
Чиндина Л.А. Могильник Рёлка на Средней Оби. - Томск: Изд-во Том. гос. ун-та, 1977. - 193 с.
Шер Я.А. Каменные изваяния Семиречья. - М.; Л.: Наука, 1966. - 140 с.
Шишкин В.А. Варахша. - М.: Изд-во АН СССР, 1963. - 250 с.
Шульга П.И. Поселение Партизанская Катушка на Катуни // Древние поселения Алтая. - Барнаул: Изд-во АГУ,
1998.-С. 146-164.
Шульга П.И., Горбунов В.В. Фрагмент доспеха из тюркского кенотафа в долине р. Сентелек // Материалы по воен-
ной археологии Алтая и сопредельных территорий. - Барнаул: Изд-во АГУ, 2002. - С. 112-130.
Щербаков Ю.Г., Рослякова Н.В. Состав золотых и бронзовых изделий, источники металлов и способы их обра-
ботки // Феномен алтайских мумий. - Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2000. - С. 179-187.
Юнусов А.С. Военное дело тюрок в VII - X вв. (по арабским источникам) // Военное дело древнего и средневеко-
вого населения Северной и Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во «Полиграф», 1990. - С. 97-106.
163
Ястребов В.Н. Лядинский и Томниковский могильники Тамбовской губернии // Мат-лы по археологии России. -
1893.-№ 10.-94 с.
Яценко С.А. Костюм // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: (Архитектура, искусство, кос-
тюм). - М.: Изд-во вост, лит., 2000. - Т. 4. - С. 296-384.
Яценко С.А. О некоторых вопросах изучения «археологического» костюма. Механизмы костюмных связей народов
Великой степи // Культуры евразийских степей 2-й половины I тыс. н. э. (из истории костюма). - Самара: Изд-во Самар,
обл. истор.-краевед. музея им. П.В. Алабина, 2001. - Т. 1. - С. 4-21.
На европейских языках
Album of the Turkish monuments in Mongolia. - Ankara: TICA, 2001. - 347 p.
Anke B., Moskalev M., Soltobaev O., Tabaldiev K. Ausgrabungen auf dem Graberfeld von Sjuttu Bulak, Raj. Kockorka,
Kyrgyzstan // Eurasia Antiqua. - 1997. -N 3. - S. 513-570.
Arendt W. Ein altturkischer Waffenfund aus Kertsch // Zeitschrift fur historische Waffen- und Kostumkunde. - 1932. -
T. IV (XIII). - Heft 3. - S. 49-55.
Balint Cs. Die Archaologie der Steppe. (Steppenvolker zwischen Volga und Donau vom 6. bis zum 10. Jahrhundert). -
Wien-Koln: Bohlau Verlag, 1989. - 304 S.
Balint Cs. Probleme der archaologischen Forschung zur awarischen Landnahme // Ausgewahlte Probleme europaischer
Landnahmen des Fruh- und Hochmittelalters. - Sigmaringen: Jan Thorbecke Verlag GmbH & Co, 1993. - S. 195-273.
Balint Cs. Die Awaren und der Osten aus historischer Sicht // Hunnen und Awaren. - Eisenstadt, 1996. - S. 229-235.
Buschhausen H. Byzantinische Reprasentationkultur: Gold, Silber, Seide, Elfenbein // Hunnen und Awaren. Eisenstadt,
1996.-S. 238-248.
Cemeteries of the early middle ages (6th - 9th centuries A.D.) at Pokaszepetk. - Budapest: Akademiai Kiado, 1995. -
241 p.
China. Eine Wiege der Weltkultur (5000 Jahre Erfindungen und Entdeckungen). - Mainz/Rhein: Verlag Philipp von Zabem. -
1994.-589 S.
Csallany D. A kunszentmartoni avarkori otvossir (Goldschmiedegrab aus der Awarenzeit von Kunszentmarton (Ungam).
Szentes, 1933. - S. 48, 9 Taf.
Csallany D. A hajdudorogi avar mellpancel (Der awarische Brustpanzer von Hajdudorog // A Debreceni Deri Muzeum
evkonyve. 1958-1959. - 1960 - S. 17-23.
Csallany D. Avarkori pancelok a Karpat-medenceben (1 resz.) (Die Panzer der Awarenzeit im Karpatenbecken) //
ANyiregyhazi Joza Andras Muzeum Evkonyve. - Budapest, 1972. -T. XII-XIV. 1969-1971. - S. 7-44, 14 Taf.
Csallany D. Avarkori pancelok a Karpat-medenceben (2 resz.) (Die Panzer der Awarenzeit im Karpatenbecken) //
ANyiregyhazi Joza Andras Muzeum Evkonyve. -Nyiregyhaza, 1982. -T. XV-XVIL 1972-1974. - S. 5-15, 12 Taf.
Daim F. Das awarische Graberfeld von Leobersdorf, NO. - Wien: Verlag der Osterreichischen Akademie der Wissenschaften,
1987. - Bd 1. - 470 s.; Bd 2. - 323 s.
Daim F. Holz-, Knochen- und Geweihverarbeitung // Hunnen und Awaren. Eisenstadt, 1996. - S. 358-361.
Diethart J. ,,Bulgaren“ und ,,Hunnen“ in Agypten // Hunnen und Awaren. Eisenstadt, 1996. - S. 254-257.
Erdelyi I. Die Kunst der Awaren. - Budapest: Corvina Verlag, 1966. - 61 s., 60 Taf.
Freeden U. Awarische Funde in Suddeutschland? // Jahrbuch des Romisch-Germanischen Zentralmuseums Mainz. -
1991.-S. 593-627.
Gabain A. Das Leben im uigurischen Konigreich von Qoco (850-1250) // Veroffentlichungen der Societas Uralo-Altaica. -
Bd. 6. - Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1973. - 211 Abb., 249 s.
Gamber O. Waffe und Rustung Eurasiens. Friihzeit und Antike. - Braunschweig: Klinkhardt & Biermann, 1978. - 431 p.
Garam E. Pferdegraber der awarenzeitlichen Graberfeldes in Tiszafured (Angaben der spatawarenzeitlichen
Pferdebestatungen) //Alba Regia - 1987. - N XXIII. - S. 65-125.
Garam E. Die munzdatierten Graber der Awarenzeit // Awarenforschungen. Archaeologia Austriaca: Monographien.
Studien zur Archaologie der Awaren 4. - Wien: Institut fur Ur- und Friihgeschichte der Universitat Wien, 1992. - Bd 1. -
S. 135-250.
Garam E. Katalog der awarenzeitlichen Goldgegenstande und der Fundstucke aus den Furstengrabem im Ungarischen
Nationalmuseum // Catalogi Musei Nationalis Hungarici. Ser. Archaeologica I. - Budapest: Akademiai Kiado, 1993. - 229 s.
Garam E. Avar kori csont ostor vagy korbacsvegek es ostorbuzoganyok // Communicationes Archaeologicae Hungariae. -
1998.-S. 109-121.
Garam E., Kovrig L, Szabo J. GY., Torok GY. Avar Finds in the Hungarian National Museum. (Cemeteries of the avar
period (567-829) in Hungary). - Budapest: Akademiai Kiado, 1975. - Vol. 1. - 404 s.
Hampel J. Altertumer des friihen Mittelalters in Ungam. - Braunschweig: Druck und Verlag von Friedrich Vieweg und
Sohn, 1905.-Bd. 3.-539 Taf.
lerusalimskaja A.A. Friihmittelalterliche Funde an der nordkaukausischen Seidenstrasse // Hrsg. vom Bayerischen
Nationalmuseum, Munchen und von der Staatl. Ermitage, Sankt Petersburg. - Munchen: Editio Maris, 1996 - 343 s.
164
Kajitani N. A Man’s Caftan and Leggings from the North Caucasus of the Eighth to Tenth Century: A Conservator’s Report //
Metropolitan Museum Journal. - 2001. - Vol. 36. - P. 85-124.
Katalog zabytkow tatarskich. Brow i uzbrojenie tatarow / Ред. Jacek Gutowski. - Warszawa: Res Publica Multiethnica. -
139 p.
Kluge-Gotze Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache. 17 Aufl. - Berlin, 1957.
Knauer E.R. A Man’s Caftan and Leggings from the North Caucasus of the Eighth to Tenth Century: A Genealogical Study //
Metropolitan Museum Journal. - 2001. - Vol. 36. - P. 125-154.
Ковачеви!) J. Аварски каганат. Београд, 1977. - 239 s.
Kovrig I. Contribution au probleme de 1’occupation de la Hongrie par les Avars // Acta Archaeologica. - 1955. - T. VI. -
Budapest. - S. 163-230.
Kovrig I. Das awarenzeitliche Graberfeld von Alattyan //Archaeologia Hungarica. - Budapest: Akademiai Kiado,
1963.-T. XL.-269 p., 80 fig.
Kovrig L, Korek J. Le cimetiere de 1’epoque avare de Csoka // Acta Archaeologica. - Budapest, 1960. - T. XII. -
S. 257-299.
Kubarev V.D., Jacobson E. Siberie du sud 3: Kalbak-Tash I (Republique de L’Altai). Repertoire des petroglyphes d’asie
centrale. - Paris: Diffusion de Boccard, 1996. - T. V. 3, F. 3. - 256 p.
Kubarew G.V. Der Panzer eines altturkischen Ritters aus Balyk-Sook // Eurasia Antiqua. - 1997a. - N 3. - S. 629-645.
Kubarev G.V. The culture of the ancient Turks of the Altai (Eski Altay Turklerinin kiilturu) // Sibirya Ara§tirmalari. -
Istanbul: Simurg, 1997b. - P. 233-249.
Kubarev G.V. Silk finds from ancient Turkic burials in the Altai region // Circle of Inner Asian Art. Newsletter. - London,
1998.-Issue 8.-P. 21-22.
Kunstschatze aus China. 5 000 v. Chr. Bis 900 n. Chr. Neuere archaologische Funde aus der Volksrepblik China. Katalog. -
Zurich, 1980.-370 s.
Laszlo G. Etudes archeologiques sur 1‘histoire de la societe des avars // Archaeologia Hungarica. - Budapest: Akademiai
Kiado, 1955. - T. XXXIV. - S. 296, Taf. 70.
Laszlo G. Steppenvolker und Germanen (Kunst der Volkerwanderungszeit). - Wien; Munchen: Verlag Anton Schroll & Co,
1970.- 171 s., 193 Abb.
Ласло Секереш. Зедан интересантан налаз из раног средн>ег века из Носе (An interesting found from Nosa) // Рад
BojBoljaHCKHx музе)а. Нови Сад. - 1957. - № 6. - S. 231-236.
Liu Mau-tsai Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-Turken (T’u-Kue). - Wiesbaden: Otto Harrassowitz,
1958.-Bd. 1.-S.484.
Lokotsch K. Etymologisches Worterbuch der europaischen (germanischen, romanischen und slavischen) Worter
orientalischen Ursprungs. - Heidelberg, 1927.
Marosi A., Fettich N. Trouvailles avares de Dunapentele // Archaeologia Hungarica. - Budapest: Magyar Torteneti
Muzeum, 1936. -T. XVIII. - 105 S., 8 Taf.
Mongolen. - Innsbruck-Frankfurt/Main: Pinguin-Verlag & Umschau-Verlag, 1989. - 226 s.
Nagy M. Awarenzeitliche Graberfelder im Stadtgebiet von Budapest. - Budapest: Druckerei des Ungarischen
Nationalmuseums, 1998. -Teil I. - 213 s.; Teil II. - 214 Taf.
Nicolle D. Sassanian armies. The Iranian Empire early 3rd to mid-7th centuries AD. - Dewsbury: Montvert Publications,
1996.-72 p.
Oxus. Tesori dell’ Asia Centrale. - Roma, 1994. - 255 p.
Paulsen P. Alamannische Adelsgraber von Niederstotzingen. Vor- und Friihgeschichte, Heft 12/1. - Stuttgart: Verlag Muller
& Graff, Kommissionsverlag, 1967. - 197 s.
Pirling R. Das romisch-frankische Graberfeld von Krefeld-Gellep. 1964 - 1965. // Germanische Denkmaler der
Volkerwanderungszeit. - Berlin: Gebr. Mann Verlag, 1979. - Ser. B, Bd. 10, Teil 2.-91 s., 138 Taf.
Robinson H.R. Oriental Armour. - N.Y.: Walker and Company, 1967. - 257 p.
Thordeman B. The asiatic splint armour in Europe // Acta Archaeologica. - 1933. - Vol. IV. - P. 117-150.
Thordeman B. Armour from the battle of Wisby. 1361. - Stockholm: Almqvist & Wiksells Boktryckeri-A.-B., 1939. -
Vol. I.-480 p.; vol. II. - 145 p.
Toth E., Horvath A. Kunbabony. Das Grab eines Awarenkhagans. - Kecskemet: Museum des Komitats Bacs-Kiskun,
1992.-295 s.
Torok Gyula Das awarenzeitliche Graberfeld von Halimba // Das Awarische Corpus (Avar Corpus Fuzetek). - Debrecen-
Budapest: Kapitalis Druckerei, 1998. - Beihefte V. - 254 s.
Usbekistan. Erben der SeidenstraBe. - Stuttgart-London: Edition Hansjorg Mayer, 1995. - 368 s.
Werner J. Nomadische Gurtel bei Persem, Byzantinem und Langobarden // La civilta dei longobardi in Europa. - Roma:
Accademia nazionale dei Lincei, 1974. - S. 109 - 139, Taf. 9.
Werner J. Adelsgraber von Niederstotzingen bei Ulm und von Bokchondong in Sudkorea // Bayerische Akademie
der Wissenschaften. Philosophisch-Historische Klasse. - Heft 100. - Munchen: Verlag der Bayerischen Akademie der
Wissenschaften, 1988. - 20 s., 36 Abb.
165
На китайском языке
Ван Бо, Ци Сяошань. Ычоу чжилу цаоюань шижэнь яньцзю (Изучение каменных изваяний степей шелкового
пути). - Урумчи, 1996. - 313 с.
Краткий отчет о раскопках погребения 88М1 у кирпичного завода в деревне Шиэртай, г. Чаоян // Веньу. - 1997. -
№ 11 - С. 19-31.
Сунь цзи. Древние пояса Китая // Treatises on archaeology and cultural. - Cultural Relics Publishing House, 1987. -
P. 297-321.
Сюй Дянькуй. Археологическое изучение периодизации танских зеркал // Каогу сюэбао. - 1994. - № 3. - С. 299-
342.
Сюй Цзяго, Сунь Ли. Краткое сообщение о раскопках городища Гаоэршань в уезде Фушунь провинции Ляонин //
Ляохай вэньу сюэкань. - 1987. - № 2. - С. 43-62.
Тулуфань боугуань (Турфанский музей). - Урумчи; Сянган: Синьцзян мэйшу шэинь чубаньшэ, 1992. - 113 с.
Ци Дунфан. Изучение золотых и серебряных сосудов согдийского типа танского периода (с сосудами, имеющими
ручку, в центре дискуссии) // Каогу сюэбао. - 1998. - № 2. - С. 153-172.
Юйшу Лаохэшэнь (Лаохэшэнь в провинции Юйшу). - Пекин: Изд-во Вэньу, 1987. - 172 с., 50 табл.
На японском языке
Соосёку кофун но сэкай: Дзуроку (Decorated tombs in Japan. Special Exhibition). - Токио: Асахи Симбун, 1993. -
264 p.
Томиока Кэндзо. Шина кокё дзусэцу (Обзор по древнекитайским зеркалам с иллюстрациями). - Токио, 1974.
Харада Ёсито. Сина тодай-но фукусеку (Современный китайский костюм) // Тосё тэйкоку даигаку бунгаку киё. -
1921.-Т. IV.
На корейском языке
Алтай мунмёнчжон: уриэ пурирыль чхачжасо (Выставка «Культура Алтая: в поисках наших корней»). - Сеул. -
1995.- 191 с.
Джо Ю. Хангуксангосахак бо (Журнал корейского общества древней истории). - Сеул. - 1993. - № 14. - С. 305—
310.
На монгольском языке
Баяр Д. Монголын тов нутаг дахь турэгийн хун чулуу (Тюркские каменные скульптуры Центральной Монголии). -
Улаанбаатар: Изд-во АН МНР, 1997. - 148 с.
Баяр Д., Эрдэнэбаатар Д. Монгол Алтайн хун чулуун хошоо (Каменные изваяния Монгольского Алтая). - Улаан-
баатар: Монгол улс Шинжлэх Ухааны Академи Тухийн Хурээлэн, 1999. - 166 с.
Сэр-Оджав Н. Древние тюрки (VII-VIII вв.) // Археологические исследования. - Улаанбаатар: Ин-т истории АН
МНР, 1970. - Т. V, вып. 2. - 116 с.
166
SUMMARY
PREFACE
The study of ancient Turkic antiquities in the Altai is of particular significance since this region is considered to
have been the native land of the ancient Turks. According to genealogical legends, the Altai is connected to the early
history and to the origin of the Turkic community. The Altai period of ancient Turkic history is important, also, as the
period during which the Turks developed their own statehood. As a result of the creation of an extended empire, the an-
cient Turks influenced and transmitted elements of their material culture (e.g., caftan, belt plaque decorations, stirrups)
and aspects of their political structure to other nomads of the Eurasian steppe. They also had a significant influence on
the settled people of China, Sogd, Sassanian Iran and Byzantium.
The Altai forms an enormous mountainous system intersecting with the territories of four existing states: Rus-
sia, Mongolia, Kazakhstan and China. The Mongolian Altai still remains poorly investigated archaeologically, but
archaeological research of the Russian Altai has been in progress for more than 170 years.* Since the time of the first
researchers, K.F. Ledebur in 1826 and V.V. Radlov in 1865, the investigation of Turkic antiquities has only increased,
including the work of such Russian scientists as S.V. Kiselev, S.I. Rudenko, A.A. Gavrilova, V.D. Kubarev, D.G. Sa-
vinov, V.A. Mogil’nikov and others. The periods of the most intensive archaeological investigation of ancient Turkic
burials in Altai include 1925 - 1927, 1935 - 1937, and years since 1970 to the present. In the Preface, the history of
Turkic archaeological excavations in the Altai is considered.
Ancient Turkic antiquities in the Altai include mound burials, stone sculptures and enclosures, rock paintings -
graffiti and runic inscriptions, associated with them. These antiquities also include settlements and objects of iron
metallurgy. Burials offer the most interesting and informative source for the history of the ancient Turks. At present at
least 187 burials have been investigated in the Altai region. Forty-three of them - represented in this book for the first
time (see Appendix) - were excavated by the East-Altaic Group of the Institute of Archaeology and Ethnography of
the Siberian Department of the Russian Academy of Sciences, under the leadership of V.D. Kubarev. These burials are
located mostly in central and south-eastern Altai (fig. 1).
Despite voluminous publications on ancient Turkic archaeology, many research problems remain. These include
problems in the correlation of archaeological and written records relating to burial ritual; the problematic lack of an-
cient Turkic monuments relating to the First Turkic Qaghanate in comparison with materials from a later period; and
questions regarding the actual and detailed reconstruction of composite artifacts such as armor, caftan, saadak belt and
others. In this book, using new and informative ancient Turkic burials, we attempt to address some of these problems.
In the interpretation of ancient Turkic burials other sources were used: materials from other ancient Turkic monuments,
written records, ethnographical data, and information provided by epic literature.
CHAPTER 1.	THE SPATIAL DISTRIBUTION OF KURGANS AND BURIAL RITUALS
Spatial distribution. The recognition of the regularity in arrangement of archaeological monuments is an important
source of information. Within the Altai, it is indisputable that kurgans of different historical periods but within the
same cemetery formed a united architectural complex. As a rule, kurgans of the Bronze Age and Early Nomadic peri-
ods extend in rows from north to south. These groups of kurgans are usually explained as referring to kinship groups.
In comparison with the surface monuments of earlier epochs, the locations of ancient Turkic kurgans and enclosures
* Hereafter we will consider only the Turks of the Russian Altai.
167
have some peculiarities. These observations pertain in the first place for the Russian Altai, but they also apply to the
Mongolian Altai and Tuva. Thus, it is possible to characterize two main locational variants:
1.	Groups of kurgans not organized in lines, but erected close to and, as a rule, on the east of the lines of Early No-
madic kurgans. Typically they include two-ten kurgans, but only maybe as few as one or two (pl. 1, 8, 47, 57, 70, 77,
120). The arrangement of Turkic kurgans on the east side of Early Nomadic kurgans is not accidental. It is connected
with the common honoring of the East by ancient Turks, a practice maintained by most Turkic-speaking people to this
day. In comparison with Altai monuments, the ancient Turkic kurgans of the Middle Yenisei are usually grouped like
a honeycomb around earlier kurgans.
2.	The second variant in the spatial organization of ancient Turkic sites involves compact burial-memorial com-
plexes including two kurgans and two enclosures (pl. 39). Sometimes single ancient Turkic kurgans were erected (pl.
93). The special feature of this variant organization is the fact that they are isolated and not connected with the archaeo-
logical monuments of earlier epochs. To judge from burial inventory this locational tradition was characteristic of the
end of the first millennium and the beginning the second millennium.
Burial ritual. As a rule, stone mounds of ancient Turkic kurgans are round, semi-spherical structure; so this form
was perceived by ancient Turks as a model of the house-yurta (fig. 2, 2). On some mounds the edges are reinforced
by large stones. In at least three instances [Yustyd XIV (к. 1, 2), Ak-Koby, kurgan near the sculpture)], the square
stonework enclosures are made of shale plates (fig. 2, 1, 3). The burial inventory of these kurgans indicates dates in
the 9th and 10th centuries. In each case the kurgan is isolated. The unusual nature of the mounds seems to be rooted in
the Middle Yenisei region. It is possible that these specific burials represent a group that came into the Altai from that
region and maintained a mixed burial ritual.
In some cases, the burials have accompanying structures that are not numerous but are varied, such as square or
round constructions and balbals (pl. 25, 78, 144). Burial pits are always round or square in form and are located at a
depth of from 40 to 170 cm.
All investigated burials can be divided into three types: 1 - primary burials, 2 - secondary burials, 3 - rock buri-
als. Primary burials are those characterized by a separate kurgan. This is the most representative group, accounting for
thirty seven of the investigated burials. They are all single inhumations with accompanying horse burials (fig. 3, 2, 3).
In each case, the dead has been laid out with an easterly orientation, sometimes with seasonal deflections. The position
of the body is traditional: stretched out, supine, with arms by the side. As a rule, there is a partition erected between
the buried man and his horse in the form of large vertical stones or poles. Nevertheless, there are also classic burial
structures taking the form of a log house, a stone box and log coffin.
A characteristic and distinctive feature of the ancient Turkic burial ritual was the accompanying burial of one, two,
or three horses (fig. 3, 2, 3; 4, 2 - 4). One burial from the examined series - Balyk-Sook I (k. 11) - contained four
horses (pl. 126). This instance remains unique within the Sayan-Altai region and Central Asia. Ancient Turkic burials
with accompanying horses are known also in Mongolia, Tuva, Khakassia, and Central Asia. Accompanying horses
were intended for the long trip to the other world, as well as for service to the owner in that further world. The practice
of including horse burials with the burial of the dead can be considered a specifically Altaic tradition. Its origin lies
in the Scythian period (6th - 3rd centuries B.C.) and this tradition was preserved in Sayan-Altai until the 19th century.
Variations in the form of the primary burial include cenotaphs - symbolic burials (fig. 4, 2 - 4) and isolated burials of
one or more horses (fig. 3, 1, 4).
The second type of burial is called a secondary burial. The distinctive feature of the secondary burial is the absence
of any specific burial structure. The dead would be laid in an earlier mound or in the pit of the earlier kurgan. In general,
all secondary burials are characterized by the poverty of the burial goods. Obviously, this would be explained by the
lower social status of the dead.
The third type of burial is the rock burial. This type is characterized by the insertion of the dead into caves or grot-
toes and by the lack of individual burial structures. Infants were always thus buried. Children’s burials also differ
considerably from those of adults. As a rule, they are much more modest in terms of burial structure and inventory.
In some cases, we find that they have no special burial structure or that the structure is absolutely different from that
characteristic of an adult’s. Children’s burials evidence the most varied rituals. A distinctive feature of some children’s
burials is the burial of a sheep - perhaps intended as a substitution for the horse burial.
Anthropological analysis of the series of burials considered here indicates that among forty three burials were
twenty three male, five female and two of children. Sex determination of the dead in another thirteen burials was im-
possible because of skeletal deterioration. According to the anthropological indicators of this series, the population of
the Altai in the early Middle Ages belonged to the South-Siberian race [Pozdnjakov, 2001: 143].
In this chapter, the ancient Turkic burial ritual is comparing with ethnographic data regarding the burial ritual of
modern Turkic-speaking people.
168
CHAPTER 2.	THE COSTUME OF THE ANCIENT TURKS
Like language and customs, costume is an indicator of ethnic identity in that it provides a means of self expression.
Traditionally, the caftan is one of the main elements of a nomads’ attire. The consideration and reconstruction of such
a specific category of material culture as attire require the complex use of a variety of sources: representations in the
form of anthropomorphic stone images, graffiti, wall paintings, proper textiles, and written and ethnographic data.
Textile finds, their ornamentation and dating. The inventory of seventeen of the forty three burials referred to here
contains the remains of clothes in the form of silk, woolen fabric, felt, fragments of leather, and fur. Frequently these
are only small fragments; however in several burials significant parts of clothing were found (pl. 19, 37, 38, 52 - 55,
74, 75, 92). As a result of laboratory analysis, twelve types of silk ornaments were identified. Three represent versions
of the same motif: two dragons and a “tree of life” in a medallion (pl. 53 - 55, 64, 76). They differ from each other
in the size of the medallions, details in the images and in the colours. Silk with similar ornaments are known to be of
Chinese origin, and there are many similar examples from China, Mongolia, Middle Asia, Japan, and so forth. These
motifs are reliably dated to the 7th and 8th centuries. In addition to these roundel designs, a few examples of rhomboid,
geometrical and floral patterns have also been found. There are also eight or nine kinds of non-omamented silks of
various colours. The overwhelming majority of patterned silks examined are monochromatic textiles; there is only one
polychromatic sample known.
In general, taking into account the few ornamental motifs and textile designs of Sogdian manufacture as well as
their geometrical motifs and specific colour scales, it is possible to conclude that practically all examined silk textiles
are of Chinese origin. It is possible, however, that some of the fabrics were made in Central Asia. Almost all these
textile should be dated to the late 7th and the 8th centuries, because many of them came from the complexes where silks
with medallions and dragons were also found. Only some of the textiles - in particular those that are non-omamented -
belong, possibly, to the late Tang period (9th- 10th centuries).
At present, the collection of Chinese silks from ancient Turkic burials of the Altai can be compared with textile
finds from, inter alia, Bobrovskiy cemetery in Kazakhstan and Moshevaja Balka in the Caucasus. These finds include
ornaments which are absent from other sites. They confirm data in written Chinese records about the quantity of silk
sent to the ancient Turks of Central Asia as tribute or payment. Thus, the dating of these silk textiles (7th- 8th centuries)
coincides with the flourishing of the Silk Road. The distribution areas of Chinese silk in Central Asia could help in
the understanding of possible ways of its penetration. The frequency of Chinese silk in ancient Turkic burials allows
us to affirm that the wearing of silk clothing was not solely the privilege of rich and noble nomads. These textile finds
make it possible to reconstruct the costume of ancient Turks. In addition, they allow us to consider questions of cultural
interaction and borrowing between the costumes of the ancient Turks and those of Tang China.
Reconstruction of the caftan. The topic of the ancient Turks’ costume has been touched upon in many studies. As
a rule, details of clothing have been analyzed in papers devoted to ancient Turkic anthropomorphic stone sculptures.
There is as yet, however, no comprehensive consideration of this question. The new archaeological material presented
here as well as representational materials which have recently appeared allow us to consider this question in new ways
and arrive at more certain conclusions.
Anthropomorphic stone sculptures constitute the most numerous and informative group of depictive materials.
Within the Altai, Tuva, Mongolia, and Eastern Kazakhstan, we have documented more than 170 ancient Turkic stone
figurines with recognizable elements of clothing (fig. 5 - 10). We deal only with sculptures representing people in a
canonical pose (holding a vessel in the right hand, with the left hand held at the waist or on a weapon), as well as with
the figurines constituting parts of the commemorative complexes of Kiul-Tegin, Bilge-Qaghan, and Tonukook. The
great majority of sculptures depicting a man with a vessel in both hands and with birds is justly not associated with
Turks. The details of their clothing also differ significantly from Turkic traditions. Generally, an ancient Turkic stone
image depicts a man dressed in outer clothing, what is called a ‘caftan.’ The details recorded on stone figurines suggest
that there existed two types of caftan or more exactly two variations of the same caftan style. The first can be defined
as loose and slightly waisted, with long, narrow sleeves (sometimes with cuffs) and rather large triangular flaps. The
width of the flaps is indicative of the caftan’s wrapping width. The cut of the neckline is often quite deep. In some
cases, the flaps were fixed by frogs (fig. 5,5, 11, 14,16, 26). One recorded sculpture represents some unusual figured
flaps (fig. 5, 17). There were one or three frogs on the upper part of the caftan (above the belt). These were the so-
called knotted laces inserted into loops, and these could even have been buttons (fig. 5, 2). Graffiti and wall paintings
substantially contribute to the characterization of the caftan. Judging from this material, the caftan typically reached
the middle of the shin or lower (fig. 6, 12, 16, 17, 19 - 22; 7, 33, 34). The flaps were usually made of some other or-
namented cloth (fig. 5, 28; 6, 17,19, 20). The same cloth was used to decorate the edge of the upper flap, the hem and
cuffs (fig. 6, 8; 7,34; 10,15, 25).
169
The second variant of the caftan is a model with a low neck but without cuffs or collar (fig. 7, 8). In all other re-
spects, this caftan corresponds to the above-mentioned variant. The flap depicted on several stone sculptures is indica-
tive of the fact that they were loose, outer clothing rather than a shirt with a hole for the head (fig. 1,1-6, 10). The
upper flap on both variants of the caftan was rarely shown on statues. Sometimes it is possible to see a shirt through
the cut on the breast (fig. 7, 4, 28). The textile finds included in this collection essentially supplement and concretize
the reconstruction of these two variants of the ancient Turkic caftan. For example, they were always reinforced against
cold - with thin felt and a lining. The lining on the right side was usually made of ornamented silk, while that for the
left- of non-omamented silk. Very often ancient Turkic caftans were constructed from several pieces of silk. In this
chapter, the author also considers textile analogies from ancient Turkic burials of Altai and Tuva (includes the cemeter-
ies of Katanda, Chatyr, Kurai, Kokel’, inter alia) as well as from other regions.
The Wrapping of the caftan. This discussion also examines the question of caftan wrapping, because it an impor-
tant ethnic indicator. The problem addressed here derives from the contradiction between artistic representations and
the caftan description given in the translation of Chinese sources by N.Y. Bichurin [1950: 229]. Taking into account
recent data, it appears that the ancient Turks wrapped their caftans to the left side. We proceed from the fact that caftan
wrapping can be seen on twenty six ancient Turkic stone figurines. We mean two variants of the true Turkic Caftan
(a model with a slit and cuffs, but without a collar). Twenty-one sculptures have the right flap over the left (fig. 5,1,3-8,
19, 27, 28', 7,1-5, 34) while only five have the opposite variant (fig. 5, 25; 7, 6, 10). In one burial of this series
[Barburgazy I (k. 20)] were found the remains of a caftan in which flaps were tied and the right flap was folded over
the left (pl. 74, 5).
Most scholars who have investigated stone images have noted the first variant of the caftan, that being a model with
lapels. The second variant has been vaguely mentioned or missed altogether. According to numerous depictions, it is
these two variants of the caftan that could be considered authentically Turkic, and they were wide spread. The geogra-
phy of their numerous analogs is extensive. They are known in tomb paintings in Japan (fig. 6, 12) and China (fig. 6,
15, 21), in paintings from Afrasiab (fig. 6, 10, 16, 19, 20) and Pendjikent (fig. 7, 34). They are represented in Central
Asia by the graffiti of Gindukush (fig. 6, 17) in Afghanistan and Zhaltyryk-Tash (fig. 6, 2) in Kirghizia.
Apparently, there was a slight difference between the clothing of Turkic men, women and children. Female dress
seems to have differed from that of males by only a few details, as well as by the use of brighter colors and cloth de-
sign. Obviously, the dress of the ancient Turks had some seasonal variations, but the pattern of festive clothes did not
differ from that of ordinary clothes, though they were more fashionable and made from materials of better quality. The
Turkic caftan genetically seems to go back to the Xiong-nu period from when one can find a number of similarities in
archaeological materials: the presence of a lining, the use of felt to give warmth to outerwear, and so forth.
It is clear that new representational and archaeological data allow us to offer considerably more regarding the
caftan, as well as to make it possible to reconstruct this article of clothing (fig. 11). According to these materials we
can consider the caftan with lapels and a simple cut on the breast to be a variant of a real Turkic caftan. New depic-
tions and archaeological materials indicate that the caftan was wrapped from right to left. Other variants with opposite
wrapping appear far more rarely than the two considered variants and are represented only on statues of noble Turks
(fig. 10, 1, 2). These types of outerwear are undoubtedly borrowed from the Chinese (see, e.g., stone statues from
Central Mongolia) and from peoples who inhabited agricultural states of Central Asia (e.g., statues from Eastern
Kazakhstan). Due to cultural interaction and mutual influence, the ancient Turks (principally the nobility) borrowed
significantly from the Chinese, Sogdians and other peoples. A wide variety of representational materials, however, sup-
ports the fact that the caftan of the ancient Turks was also popular in neighboring agricultural states. Many elements
of ancient Turkic attire were widespread among peoples inhabiting the steppes of Eurasia. We can hypothesize the
formation of some synthesized models and the emergence of a certain uniformity in costume. An important part in this
process was played by Turkic unification of a vast territory into a single state.
This section also includes discussion of other elements of the ancient Turkic costume, such as leather boots with
bronze buckles, trousers and head-dress.
The plaque-decorated belt is one the most remarkable and important parts of the ancient Turkic costume. In ad-
dition to its direct functional purpose, it was regarded as an ornament, a military decoration and an indicator of social
status. In addition, the detailing of a set of belt-plaques can often indicate dating. We have eleven examples of intact
belts sets. From seven another plundered burials were found only partial sets. All belt sets can be divided into six types
on the basis of their form. The belts of Types I and II, with plaques taking geometrical forms (fig. 12,1-3', 13,2, 3), are
the most widely found and have numerous analogues in Turkic burials from Altai, Tuva and Khakassia. Such rectan-
gular, segmental and semi-lunar plaques are also most often depicted on ancient Turkic stone sculptures. Type III, with
plaques of portal form (fig. 12, 4) is rare. Belts of these three types are dated from 7th- 9th centuries. Belts types IV -
VI (fig. 12, 5; 13, 1, 4', 14, 15, 16) have individual forms. In the 7th- 9th centuries while preserving some characteristic
170
elements (pierced geometrical belt-plaques) new features appeared in the handling of the belt sets: in addition to non-
standardized plaque forms, they were also manufactured from iron (fig. 13, 3, 4; 14,1 - 3). I addition, the Turks used
different techniques for making belt plaques, including casting and stamping.
Across Eurasia, the tradition of decorating a belt with metal plates of certain specific forms (e.g., geometrical, cres-
cent-shape) is connected specifically with the ancient Turks. It is certain that the Sogdians borrowed such belt types
from the Turks [Raspopova, 1965: 78]. Thus one finds a distinctive similarity in belt-plaque sets in the 7th- 8th centuries
across Siberia, Eastern Kazakhstan and Sogd. The origin of pierced belt plaques goes back to the Early Nomads, since
similar belts with wooden plates were already known in the Scythian period.
Belt purses were another element of Turkic costume and were used for keeping small things and amulets. Two
kinds of belt purses may be distinguished: leather purses with a flap and an iron plate for striking fire (fig. 15,1, 4, 5,
16) and leather forms with an interior removable silk purse (fig. 15, 26, 27). The first kind of bag had two forms: the
first— round, with metal plates (fig. 15, 5, 16), and the second - square (fig. 15, 1, 4). In comparison with the square
bags, round ones were the most widespread in burials and they are often depicted on ancient Turkic stone sculptures.
The unique find of a well preserved leather bag from one of the burials [Yustyd XXIV (k. 13)] (fig. 15,26) clarifies the
character of such an object. In this bag were found a silk bag (fig. 15,27), horse hair (fig. 15,24) and small piece of silk
(fig. 15, 25). Among other amulets, fish vertebra (fig. 15, 28, 29) and almonds (fig. 15, 9 - 77) have been found.
Gold earrings supplemented the ancient Turks’ costume and appearance and were used by both women and men.
In general, they had one typical form: earrings with a long pendant-core, to which was fastened a central geometrical
«bead» from gold or bone (fig. 16, 7 - 3, 5). At the end of the pendant is usually found a large pearl or its imitation. The
earring pin is always covered with a pearl. Such decorations are traditionally dated to the 7th- 9th centuries and were
widely used in the steppe zone of Eurasia. Such earrings might have originated in South Siberia and Central Asia and
subsequently spread over such vast territory as a result of the establishment of the First Turkic Qaghanate.
CHAPTER 3.	HOUSEHOLD IMPLEMENTS
Household implements are not numerous in ancient Turkic burials. Their forms and peculiarities were conservative,
used over a long historical period. For this reason, they do not function as reliable chronological indicators.
Vessels can be divided into five groups on the basis of their manufacture: 1 - ceramic, 2 - iron, 3- wooden, 4 - sil-
ver, 5 - “combined”. There is a regular correspondence between the material of manufacture and specific forms, sizes
and functions. Ceramic vessels can be divided on the basis of form and possible function into another four groups:
vase-form vessels (fig. 17, 3, 4), a form with constricted neck (fig. 17, 7, 2, 5, 6), straight sided form (fig. 17, 7) and
cup form [Borisenko and Chudjakov, 2001: 147]. In spite of their variety of forms, ancient Turkic ceramic vessels are
neither numerous nor refined. One may note their careless manufacture, asymmetrical shapes and the bad quality of
the clay. Ceramic vessels are not typically included in the inventories of Turkic burials of Altai, Tuva and Mongolia.
Nevertheless, when they do appear, their indications of wear and repair indicate that they were taken from everyday
use and were not made specifically for burial.
The remains of iron vessels or large saucepans were found in four burials (pl. 5, 16, 18', 109, 3; 123, 4; 145, 2).
Form and size could be determined in only one case - that from Balyk-Sook I (k. 23) (pl. 145, 2). The vessel’s height
was 35 cm, the diameter at the top - 27 cm, the diameter at the foot - 10 cm. The vessel was made from riveted iron
plates and was intended for suspension. There are just a few finds of large iron saucepans in ancient Turkic burials
[Evtjuchova and Kiselev, 1941: fig.49; Ovchinnikova, 1990: fig. 32, 5, etc.] but in form they are quite different from
the vessel considered above. All types were used for food preparation. The remains of wooden vessels were found in
eight burials. They may be divided into another three types: 1 - dishes (fig. 18, 7- 9), 2 - caps (fig. 18, 6), 3 - mugs
(fig. 18,1, 3, 4). A unique find was a wooden spoon in a leather case (fig. 21, 7 - 4). It is possible that wooden vessels
were widely used, but due to poor preservation, they are rarely found in burials.
Silver vessels represent one of the most interesting and important categories of ancient Turkic precious metal work
(fig. 18,2, 5). They are of the same type as those described above with a wide, round body (diameter 10 cm), a low foot
and a height of approximately 9,5 - 10 cm. The most varied element of these vessels is the decoration of the handle.
It might be made in the form of a ring composed of balled forms and fastened to the body with the help of a cross-
shaped plaque (fig. 18, 5). This was the most popular method in South Siberian Turkic vessels of the 7th- 8th centuries.
Other handle variants include a ring with a palmetto shaped soldered plate on top or a ring with heart-shaped plate
(fig. 18, 2). In the collection considered here, there are two such silver vessels (fig. 18, 2, 5). Several such cups have
been recovered from the Altai region: from Bertek, Katanda, Tuekta, and Yustyd. Cups of this type were found in
neighboring Tuva, at Kalbak-Shat, Mongun-Taiga and in the Kuznetsk Basin - Sapogovo cemetery.
171
One peculiarity of the Turkic vessel is that its walls are grooved and its base is ornamented with a six-petal flower
engraved in a circle with a background of punch-work (fig. 18, 2). Direct analogies of such decoration in other ancient
Turkic materials are not known. The decoration of this vessel and the material of its manufacture (alloy instead of sil-
ver) indicate its later date of the 9th- 10th centuries and, as shown in parallels [Marshak, 1971: fig. 26], illustrates the
adoption of ornamental motifs from Central Asia.
The silver material of such vessels and their small number testify to the privileged status of those who owned them.
Their shape repeats the profile of wooden prototypes vessels known since the Scythian period and also used in the
ancient Turkic epoch (fig. 18, 7). This fact testifies to their Sayan-Altai origin and production. One is impressed by the
identical form and size of the Turkic caps and also by the presence of just a few basic ornamental decorations, most
specifically in the treatment of the handles. It may be assumed that there existed only a small number of manufacturing
centers of such vessels in southern Siberia. The shape and sizes of similar silver cups from neighboring settled regions -
China and Sogd, for example - and also from other nomadic groups, such as the Uigurs and Kyrgyz, for example -
can be traced to the Turkic vessels. In size, form and decoration of the handle Sogdian silver vessels are absolutely
identically to those of the Turks. Sogdian ornament, however, included floral elements, as well as anthropomorphic
and zoomorphic images. Along with the above analogues from the Turkic sites, mugs and jugs of similar shapes and
characteristic features have been recorded in eastern (Pereshepinski hoard) and central (Avar burials of high-ranked
people) Europe.
The only example of a “combined” vessel has been recovered from a woman’s burial in Dzholin I (k. 10). The
remains of the vessel indicate an original size of 15 x 20 cm. Its form was impossible to reconstruct. This vessel has
five layers: an outer layer of clay or resin, a second layer of rough textile, a third thin wood layer, another textile layer,
and, finally, an inner layer of clay or resin. Inside this vessel were found a sheep’s vertebrae. Such a vessel could be
used for holding of liquid and meat products.
Turkic vessels were, above all, portable and made from wood, leather and their combinations. Ceramic vessels
were not typical. This fact indicates the decline of ceramic manufacture in comparison with earlier periods - Scythian
and Hunno-Sarmatian. Some identical forms of the vessels, such as mugs, were repeated in different materials (wood,
silver). In this case the material of manufacture reflected the different social status of the people. Large iron saucepans
were probably used often in everyday life, but due to their value they were not included in burial inventory.
This chapter also considers such objects as knifes (fig. 19), scabbards (fig. 19), adzes (fig. 20), mirrors (fig. 16,
9, 10), awls, needles (fig. 16, 73; 22, 9) and needle-cases (fig. 22, 7, 8), kochedyk (an instrument for untying knots)
(fig. 22, 6, 10), spindle whorls (fig. 21,5, 7 - 77), combs (fig. 22, 7 - 5), and whips (fig. 23). In the archaeological
collection under consideration there are two mirrors. One of them is of local production (fig. 16,10) and the second
one represents an original Chinese mirror (fig. 16, 9) made from so called “white metal”. Such Chinese mirrors
with animals and vines were among the most widespread of Tang mirrors from the 7th to the beginning of the 10th
centuries. A number of similar Chinese mirrors have been found in the Minusinsk Basin, Mongolia, Central Asia
and Japan. Mirrors with such ornamental motifs have a number of variants. The mirror in this collection is dated to
the end of the 7th to the 8th centuries. The whip is a standard part of nomadic equipment. Typically, only the bone
parts of the whip would survive within the Turkic burials. The ancient Turks not only used normal whips but also
long (65 - 80 cm) and ceremonial whips which were ornamented with bone parts. This chapter includes a consid-
eration of analogies to ancient Turkic ceremonial whips from the Altai and neighboring regions as well as from
ethnographic materials.
CHAPTER 4.	ARMOUR AND THE ARTS OF WAR
Weapons are among the most important aspects of any material culture and are closely connected with economic,
social and political factors. Indeed, the level of development of weapons and the arts of war were guarantee of nomadic
survival. Weapons are traditionally divided into two groups: offensive arms for distant and for close combat and armor.
The first of these groups also included equipment for holding weapons. The central elements in the first group are the
composite bow and arrows. Such materials have been found frequently in Turkic burials.
Hom remains of composite bows have been recorded in twenty one burials. On the basis of form, location and
number of horn parts, the composite bows can be divided into six types (fig. 24). Typological variety testifies to their
complexity and evolution in South Siberia and to the coexistence of bows of different types during the second half of
the first millennium. It is certain that the so called “ancient Turkic” bow, with its horn parts, was most widespread in
the Altai and neighboring regions. This fact is supported by the collection under consideration as well as by materials
from other ancient Turkic burials. The typology of composite bows advanced here is provisional, since it is completely
172
dependent on preserved materials. It is certain that some unique parts of the bows were made from materials that might
not be preserved, such as cattle horn [Savin and Semenov, 1997: 39] and different kinds of wood [Toprak-Kala, 1984:
fig. 88].
Arrowheads represent one of the most numerous categories of burial inventory (fig. 25). Thus, 109 arrowheads
have been recovered from eighteen burials. The overwhelming majority of the arrowheads are made from iron and
only one - from horn (fig. 25, 22). One may use the cross section of arrowheads to classify them into groups, and their
general shape - into types. Typological analysis of the considered collection of arrowheads indicates that three-bladed
arrowheads were the most widespread (fig. 25, 1 - 10), Many are equipped with ball-whistles. Less numerous are tri-
ple-edged and tetra-hedral armor-piercing arrowheads (fig. 25,11, 14-17, 20, 21), as well as flat arrowheads (fig. 25,
12, 13, 22). Typological analysis indicates that in the early first millennium, three-bladed arrowheads were superseded
by triple-edged and flat arrowheads.
As a rule, one may find five to nine arrowheads in any burial. In only two burials [Yustyd XXIV (k. 14), Barburgazy
II (k. 9)] were found fourteen examples; this number is close to the real capacity of a quiver (in average the quiver
contains about thirty arrows). It would appear that a small number of arrows were used in burials to represent the full
complement in the quiver. In other words, the smaller number was “enough” for the dead. It is interesting to note that
the position of arrows within the quiver corresponded to form and function: arrows with three-bladed arrowheads were
placed head up and arrows with armor-piercing heads and flat arrowheads - down. This variation in positioning of the
arrows allowed the rider to rapidly find arrows for different functions.
Arrows shafts are preserved in four burials of this series. Special attention must be given to those from Yustyd XII
(k. 29) (pl. 35), among which were fragments of arrow shafts made from willow and with lengths between 30 - 37 cm
and a diameter of 0,7 - 1 cm. The shafts are marked with black and red stripes. The Yustyd shafts were made of two
or three parts, cut with slanted sections, which could be glued together and wrapped with birch bark. This section also
considers archaeological analogies to arrows shafts and data derived from written records regarding the bows and ar-
rows of the ancient Turks.
Quivers were an important part of the Saadak set. In eighteen burials of this series were found the remains of quiv-
ers or of the metal details of the Saadak belt. Five quivers among them were in a good state of preservation (fig. 26,
pl. 13, 72; 73,10-12\ 90, 74; 99, 7 7). Almost all were made of birch bark. The quivers are of the type known as ‘pocket’
or ‘shield’. In such quivers the arrows were stored with the arrowheads upright. The best preserved quiver [Yustyd XII
(k. 29)] is 92 cm. long. Some of the quivers have specific detailing: in one case one notes the presence of two iron plates -
Bike I (k. 9) (pl. 150, 14, 15), or elsewhere - particular ornamentation [Tashanta III (k. 10)] (pl. 13, 72). Two quivers
[Barburgazy II (k. 9), Kalbak-Tash (k. 2)] had unusual constructive features - they were made from thin wooden sticks
covered with birch bark. The archaeological and representational analogies to such quivers taken from regions adjoin-
ing the Altai, as well as from more remote regions - Central Asia, East and Central Europe are well known. The Avar
quiver, for example, is almost identical to ancient Turkic examples.
The traditional point of view [Gavrilova, 1965: 29, 30; Chudjakov, 1986: 151; Ovchinnikova, 1990: 77, 78, etc.]
holds that there was another one type of quiver among the ancient Turks - “cut top” or the “closed”. This point of view
is mistaken. Since no “closed” quivers have been found, it is impossible to establish the existence of such a type.
Bow cases were intended for carrying and preserving bows. Their remains derived from Turkic burials are rare,
although there are some representational materials and some archaeological finds. The bow cases can be divided
into two types. The Type I was of leather or birch bark and reflected the curved form of the bow with the bow-string
removed. The Type II is of a smaller form and was intended for keeping and carrying strung bows. The only such
example is known from the burial in Kalbak-Tash (k. 2) (pl. 117,19). During most of the second half of the first mil-
lennium, the Type I of long birch bark case was most popular and widespread among the ancient Turks. At the end
of the first and the beginning of second millennia this type was replaced by the smaller bow case of the second type.
Obviously, that reflected the process of transformation of the bows, their decreasing size. The form and construction
of the bow cases of the late Middle Ages go back to the ancient Turkic bow cases of the Types II of the end of the
first millennium.
Saadak belt. Artifacts relating to the fastening of quivers and bow cases to a belt are frequently found in ancient Turkic
burials (fig. 28). These objects include triplet-allocators*, a quiver catch and, less often, rings and small buckles. In our
collection these finds are represented in material from twelve burials. These artifacts are traditional and correctly classified
as quiver fastenings. Their interpretation, however, has not been given adequate attention, or has been uncertain. In fact,
there is no agreed upon interpretation of quiver fastenings or of their specific reconstruction. The only common conclu-
sion of the majority of researchers is that quivers could be suspended on the belt with the help of three triplet-allocators.
* Tri-partite elements for the suspension of the quiver and bow case.
173
In my opinion, the fastening details of the quiver constitute parts of a second ’’fighting” or so-called shooting (saa-
dak) belt, in which the “quiver” catch played the role of a buckle (fig. 28,2; 29). The reconstruction of the leather parts
of the belt offered here indicates that a narrow pendant strap was fastened to a third ‘triplet-allocator’(fig. 28). Two
triplet-allocators were placed near the supposed belt tip and served for hanging the quiver (on the right side). The third
one was placed closer to the buckle, or to the “quiver” catch, and was intended for suspending the bow case (fig. 28). In
two early medieval burials were found “fighting” belts or their remaining leather parts (fig. 28,3, 5). Both finds confirm
the offered reconstruction. The original excavators did not interpret these belts as shooting belts.
The use of connecting rings on the belt created in effect a mobile construction which facilitated the hanging of
large objects such as quivers and bow cases. As a consequence, the belts were less likely to wear out. The presence of
triplet-allocators in one burial [Barburgazy II (k. 9)] (fig. 28, 7) with the remains of large and small leather pieces with
appropriate plaques testifies to functional distinctions: large plaques connected the leather basis of a belt, while small
ones represented the components of three narrow straps for hanging objects. A consideration of well-preserved simple
belts suggests that quivers and bow cases could not be suspended from them.
The absence of representations of the saadak belt on ancient Turkic stone sculptures does not contradict its exis-
tence. On the contrary, it indirectly proves that the basic belt with badges was not used for suspending the saadak set,
i.e. the second belt with quiver and bow case were not represented on the stone sculptures. Details found in engraved
representations indicate that the quiver and bow case were repeatedly shown together and separately from the person.
The fact that the quiver and bow case were regularly represented together means that they were both removed with
the shooting (saadak) belt. This interpretation is also supported by the presence of two belts on images of medieval
warriors.
Thus, the “fighting” or shooting (saadak) belt is characterized by a significant number of variants. The “classical”
variant involves the application of three triplet-allocators with the catch-fastener, or the buckle and the tip. Another
variant employed two triplet-allocators. In this case, perhaps, the belt suspended only quiver. Similar to the latter vari-
ant is a belt employing two iron rings. Available evidence and the suggested reconstruction allow us to classify similar
triplet-allocators with moveable parts. These are found in nomadic antiquities across Eurasia as parts of a shooting or
saadak belt. As a rule, they have been interpreted by researchers as components of a horse harness. However, the use
of a shooting belt with a catch (sometimes with a buckle-tip) was a common nomadic tradition. Triplet-allocators as
a part of a saadak belt reached their greatest distribution during the early Middle Ages. During the late Middle Ages
they were practically unknown.
To the offensive arms of close combat belong: spears, battle-axes, daggers (battle knifes), and single-bladed
swords. Spears were shafted weapons intended primarily for ramming attack by heavily armored horsemen. Spear-
heads are found frequently in ancient Turkic burials in Altai. In the considered collection, four examples are repre-
sented. They are all winged, stemmed and rhomboid in cross-section with a total length of 18 - 25 cm. Distinctions in
the form of the wings allow them to be divided into two types: 1 - a long five angled form (pl. 73, 7) and 2 - a long
triangular form (pl. 4, 77). Such spearheads have numerous analogies in archaeological materials in Altai and in neigh-
boring and more remote regions. For example, the spearheads of the central European Avars [Kovrig, 1955: Pl. Ill - V,
VII, Freeden, 1991: 610] are absolutely identical to the ancient Turkic examples. Written records and ethnographical
and epic data offer some interesting information regarding spears.
The battle-axe was an auxiliary weapon for close combat. In the collection it is presented by only one example, from
Dzholin I (k. 9) (pl. 62, 13). This battle-axe had been fastened to the warrior’s belt on the right side. The length of the
preserved wooden handle was 30 cm, but the original length was probably about 45 - 65 cm. Finds of such weapons in
ancient Turkic burials are rather rare. According to the Turgesh coin of 740 - 742, found in a Turkic burial at Katanda,
Altai [Gavrilova, 1965: 67], it is possible to conclude that such battle-axes were used during the 8th and 9th centuries.
Swords also belong to the weapons of close combat. Those from three burials [Kalbak-Tash (k. 2), Dzholin I (k. 9),
Ulandryk I (k. 10)] may be mentioned. The best preserved swords were found in the first two burials. They are both
single bladed. One of them is 93 cm in length (pl. 117, 7). The handle is set at a slight angle from the blade and the
blade is triangular in cross-section. Its wooden scabbard was wrapped with black crimped leather. The bronze details
of the sword itself and of the sword strap were gilded. Another sword, found in Dzholin I (k. 9) (pl. 63, 7) is 86 cm
long and the blade is slightly curved. Remains of a wooden scabbard were visible on this blade. A Sogdian inscription
in gold wire was inlaid on the back of the blade. The inscription, translated by V. A. Livshits, indicates that the Sogdian
language had by then become the language of international commerce across Central Asia. According to its distinctive
features and to the other elements from the burial inventory, the sword from Dzholin can be dated to the period of the
latter 8th and the 9th centuries and the sword from Kalbak-Tash to the 11th- 12th centuries. The fact that swords are rarely
found in ancient Turkic burials means that they were too highly valued to be buried, but their depictions on ancient
Turkic sculptures indicates that this weapon was the constant attribute of the Turkic warrior.
174
Only two examples of knives, by reference to their size, can be classified as battle-knives (pl. 22, 6; 36, 3).
Defensive armor. Within the ancient Turkic inventory of grave goods, armor is of particular interest. Details of
armor can be reconstructed from the finds in two burials under consideration - Balyk-Sook (k. 11) (fig. 30, pl. 132 -
134) and Borotal I (k. 6) (pl. 106,10). The most complete set was found in the burial of the Balyk-Sook cemetery. The
large number of recovered armor lamellae (i.e. metal plates) suggests that a complete armor set had been placed in the
grave. It was apparently laid in the immediate vicinity of the human body, in the center of the grave. Unfortunately,
the armor was destroyed when the grave was disturbed and some parts of it were found in the plunderer’s tunnel. The
construction of this armor cannot be restored on the basis of its original disposition in the grave. Furthermore, no single
complete lamella has been recovered. In the course of restoration, however, certain details have been gathered and a
few lamellae of the armor have been reconstructed (fig. 30).
Armor lamellae were classified into four types according to the shape, size, and number of apertures (fig. 30,1-5, 8).
Some types include several sub-types. On certain fragments it is possible to discern construction elements such as
fabric edging as well as the use of cords to lace the lamellae together (fig. 132, 4 - 9, 11, 12, 17 - 19). The left to right
overlap of lamellae measures approximately 8-9 mm. The lower portions show leather edging 5 mm wide.
Another set of iron fragments supports the restoration of the circular upper portion of a helmet (fig. 30,9, pl. 134,4).
This piece is 0.3 cm thick. Its original dimensions can be estimated as 12 x 10 cm. The helmet top is slightly convex
and at its center there is a semi-spherical embossment. It is possible that this piece had apertures along the edges for
attaching plates. The chain mail, previously, attached to the helmet is made of small bronze and large iron rings. Large
disconnected fragments of bronze chain with decomposed iron chains have been recovered (pl. 131, 1). Chains of
iron rings (fig. 131, la) alternate with chains of bronze rings (fig. 131, lb), but the exact pattern of their arrangement
cannot be determined. Provisionally, the size of the chain armor was 490 sq. cm (20 x 24.5 cm). Organic remains and
fragments of patterned Chinese silk serving as edging to the lowermost chain and lining were traced on the surface of
some chain armor. A few small belt-tip decorations made of iron (pl. 131, 72 - 75), a massive buckle (pl. 131,10), and
a large belt-tip decoration piece (pl. 131, 77) can be associated with the armor set.
Reconstruction of armor. The reconstruction of the Balyk-Sook coat of mail is suggested by the forms and sizes
of the armor lamellae, the patterns of apertures and available archaeological and art evidence. The noted pattern of
apertures on armor lamellae attests to the attribution of the Balyk-Sook coat of mails to the lamellar type of armor, i.e.,
separate lamellae were bound together with straps. In such armor coats, long lamellae were placed vertically. Apertures
along the long sides were used for fastening lamellae together in order to form horizontal bands. Central holes served
for attaching horizontal bands to one another. The most probable pattern of would have had the lower lamella overlap-
ping the upper one, i.e., with the semi-circular upper ends on top. However, the reverse direction of semi-circular ends,
the “scale” pattern, is also possible. Lamella “scale” armor coats were used in China and Korea during an earlier period
(4th- 5th centuries) [Gorelik, 1993: 157]. On the basis of general tendencies in the development of weaponry during the
second half of the first millennium, reflected in the art of contiguous territories as well as in Altai petroglyphs (fig. 32),
we suggest the following reconstruction (fig. 31, 33). The Balyk-Sook armor consisted of a “corset-cuirass” with two
upper pieces covering breast (fig. 31,5) and back (fig. 31, 6), a knee-length skirt of two pieces (fig. 31,5), shoulder
pieces (fig. 31,4), helmet, and a neck piece of chain mail (fig. 31,1-3).
The breast piece was composed of Type 1 lamellae (fig. 30, 7), because smaller and more massive lamellae
formed a denser and thicker protection, necessary for that part of the armor. These lamellae bear decorative semi-
spherical embossments, which form a design of this most visible part of the armor. The skirt was made of Type 2
lamellae (fig. 30, 2, 3). The hem of the skirt was edged with textile or leather. The back piece was also made of
Type 2 lamellae. The breast and back pieces were bound with straps on the shoulders and sides. Iron decorative
tips of the straps were also found in the grave. Armor pieces protecting the shoulders and upper arms were com-
posed of Type 3 lamellae, which are narrower and insure flexibility (fig. 30, 4, 5). Judging by traces of organic
matter on the armor surface, separate lamellae were bound with long straps to form a band and separate bands
were tied together with numerous short straps (fig. 30, 4, a, b). The lower portions of the shoulder and arm pieces
were edged with textile as was the upper portion of each band. The upper section and helmet lamellae (Type 4)
have been partially restored. Although no single helmet lamella has been completely restored, the proposed
reconstruction seems reliable. Given the approximate dimensions of other specimens of military headwear, the
estimated height of the curved helmet lamellae was 16 cm, and the length was 18 cm. Such lamellae had about
twenty seven apertures (fig. 30, 8). The crown of the helmet is composed of twenty three long curved lamellae
fastened to one another. The slightly curved lamellae and convex top form the semi-global shape of the helmet
(fig. 31,2, 3). By contrast, the chain mail is not particularly large and must have been used to protect the neck
and shoulders (fig. 31,2, 3). Chains of bronze and iron rings were apparently attached alternately and the whole
chain construction edged at the lower end and lined with silk.
175
The Balyk-Sook armor had an additional detail: what may have been shoulder pieces in the form of two massive
lamellae lined with leather or textile (pl. 132,17 - 19). As mentioned above, some parts of the armor were edged with
Chinese patterned silk and black patent leather. Massive iron decorations of the belt and its tip represent parts of a
leather “warrior” belt, to which a quiver and a bow case could be attached.
Analogies to Turkic armor. Armor lamellae similar to the specimens of Types 1 and 2 identified in the present work
were used across the Eurasian steppe zone throughout the entire first millennium. The closest analogues, chronologi-
cally and territorially, are suggested by similar finds reported from many sites located in the Altai, Tuva, Mongolia
and Kazakhstan. Decorative, semi-spherical embossed ornaments on Type 1 lamellae have also been recorded from
the Kenkol archaeological culture in Central Asia (1th- 5th centuries) [Kozhomberdiev, Hudiakov, 1987: 95] and from
the parietal art of Pendjikent [Belenitski, 1973: pl. 23]. The closest analogue in cultural, chronological, and territorial
aspects is a fragment of armor coat recovered from kurgan 7 of the Balchikova-3 site in the Altai [Shulga, Gorbunov,
2002]. Another similar object is the complete armor recovered from the Bek-Bike area in western Kazakhstan [Sinitsyn,
1950: fig. 32, 33; 1956: 103 - 104]. The tradition of decorating armor lamellae with semi-spherical embossing spread
far to the west - to Novgorod in the northern part of European Russia. The narrow lamellae of Type 3 are unusual.
The only analogue that has been recorded has been glimpsed in the details of an armor coat uncovered in Quijianchi,
Xian, China [Gorelik, 1993: fig. 12, 11], dating from 7th through 9th centuries. Armor lamellae corresponding to Types 2
and 3 were found in a single set.
The helmet parts considered represent unique finds within the Sayan-Altai, on the other hand quite a few speci-
mens dating from the 8th to 10th centuries have been reported from contiguous regions: the Sapogovo cemetery in the
Kuznetsk Basin [Iliushin et al., 1992: 106] and the Roelka cemetery in the middle Ob basin [Chindina, 1977: 32].
Helmets from Roelka and Sapogovo demonstrate considerably different shapes and constructions compared to the
Balyk-Sook specimen. The method of making helmet crowns of long and curved lamellae originated in the early first
millennium. Helmets of such construction but differing in methods of connecting lamellae and in resulting shapes of
the crowns are known from many places in Eurasia from Central Europe to Japan.
Chain mail represents a rare find in early Medieval Central Asian and South Siberian burials. Small fragments have
been reported from burial sites in the Altai, Cis-Baikal, Kuznetsk Basin, the middle Ob Basin. These finds usually rep-
resent small fragments of mail, some of which might have been reused for other purposes. The noteworthy construction
feature of the Balyk-Sook mail is a combination of large iron and small bronze rings worked into one piece. Such a
combination of chains of bronze (brass) and iron rings was typical for the eastern tradition of mail production [Winkler,
1992: 255]. It is believed that chain mail from nomadic burials was manufactured in Central Asia or Iran [Gavrilova,
1965: 31; Gorelik, 1993: 164].
It is possible that the Balyk-Sook lamellar armor may have been manufactured in the Altai. According to Chinese
written sources, the Altai was regarded as the iron production and processing center of South Siberia and Central Asia.
The ancient Turks were famous for their iron smelting tradition [Bichurin, 1950: 228]. This inference is supported by
available materials from burials and from ferrous metal smelting sites. More than 30 such sites have been investigated,
most in the southern Altai [Ziniakov, 1983: 6]. The period 8th- 10th centuries was characterized by a high level of metal
technology and by the wide distribution of weapons made of tempered steel. The Altai population was without doubt
known for its ability to produce armor and this fact is reflected in Altaic toponyms, for example, Kuyakhtanar River
(Kuiakhtanare) (Kuiak-Tanar) means ‘armor attaching, binding’ [Molchanova, 1979: 238]. The Balyk-Sook armor set
demonstrates certain peculiarities both in construction and decoration but mostly in the usage of mail as a part of the
armor and various forms of lamellae, which are not typical for the end of the first millennium. Such features as narrow
shoulder lamellae, the decoration of lamellae with semi-spherical embossing, the additional decoration of parts of the
armor with patent leather and Chinese patterned silk and a helmet made of lamellae are characteristic of this armor set.
These characteristic features have parallels in armor used in Sogdian Central Asia and either suggests the widespread
popularity of the Sogdian style or manufacture to order of this particular armor by a Sogdian artisan for a high-ranking
Turkic warrior.
Written records can be listed among other important sources on the art of war of the ancient Turks. For the pe-
riod of the First and the Second Turkic Qaghanates, the major and most informative records are the Chinese dynastic
chronicles [Bichurin, 1950], while for the period of the 8th—10th centuries (the Uighur and Kyrgyz Qaghanates), Arab
written sources prove more significant. Correlations of written data with archaeological materials allow us to make
certain inferences regarding battle tactics. In this respect, The Message to Fatkh Khakan by al-Jahiz of the 9th century
is of particular interest [Mandelstam, 1956]. It is highly significant that the Balyk-Sook kurgan yielded a set of armor
and a spearhead. Spears were designed for fighting with enemies wearing strong armor. The employment of armor and
spears refers to a specific war tactic reported in written records: an attack through a close order resembling a hit with
a ram. Such an attack might win the battle. The task of the Turkic heavy cavalry, the tu-ki ‘breaking through’, was to
176
disorder the ranks of the enemy. Sometimes, such attacks were undertaken several times during a battle. Turkic troops
were subdivided into heavily and lightly armed mounted formations. War tactics were based on interactions between
these divisions. Lightly armed archers supported the attacks of heavily armed divisions, severely damaging the enemy.
In the case of an unsuccessful attack, the lightly armed divisions covered the retreat of cavalrymen in order to arrange
a new attack. In their turn, heavy cavalry supported the raids into the ranks of the enemy performed by lightly armed
horsemen. These specific military tactics were invented by nomads, but the ancient Turks were among the first tribes
to use such tactics. Apparently, settled agricultural populations, such as the Chinese and Sogdians, learned to use the
same military tactics.
Graffiti from the Altai provide other valuable evidence on the usage of protective armor in the ancient Turkic period
(fig. 32). Despite the sketchy characteristics of these rock images, the major parts of the armor can be identified clearly:
a helmet, a breast piece and pieces covering the arms and legs. Protective covering is also depicted on the horses.
During 8th through 10th centuries, South Siberia and Central Asia constituted an area of intensive migrations and
frequent wars. This is reflected in written records and in archaeological evidence provided by the mixed burial ritual
and grave goods as well as by numerous cenotaphs. This period was characterized by an increased necessity for armor
and armor sets were probably standardized. Protective armor tended to develop in “reduced” mode. The Altai, espe-
cially its central area, can be regarded as a natural fortress. In narrow mountain passes, a few warriors could contain the
advance of a whole army. This might be the reason why no fortified settlements of the ancient Turkic period have been
discovered in the Altai in contrast to the situation in the contiguous territory of Tuva. Nevertheless, the construction
elements of some ancient Turkic stone enclosures, such as ditches and ramparts, allow us to hypothesize that ancient
Turks were familiar with fortification.
In the period between the second half of the seventh century to the tenth century, the Turkic art of war in the Altai
reached a high level of development. Despite the loss of the Altai Turk statehood in the middle of the eighth century,
general tendencies in the development and improvement of armor and weaponry can be noted. Such tendencies have
been noted in all nomadic communities of Central Asia at the end of the first millennium and included the development
of armor, the extension of the range of armor piercing weapons through the development of flat, trihedral arrows, the
improvement of bow construction, and so forth. The Balyk-Sook armor as well is unique. It is the only nearly complete
set of armor that has been recovered from ancient Turkic burial mounds in the Sayan-Altai Mountains. This find pro-
vides new information on the development of protective armor and the art of war in South Siberia and Central Asia at
the end of the first millennium.
CHAPTER 5.	EQUIPMENT OF THE SADDLE-HORSE
The horse has played an important role in the economic and spiritual life of the ancient Turks, as well as in their
art of war and burial ritual. I have already mentioned that horse burials were the most distinctive feature of the ancient
Turkic burial ritual. As a rule, the horse was buried in its full regalia: bridle, saddle, hobbles^ etc. In cases of two or
three accompanying horses, only one would be fully equipped. The elements characteristic of horse regalia are, as a
rule, numerous and often include features indicative of their dating and group ethnic identity.
In twenty eight burials of this series were found thirty three examples of snaffles attached to cheekpieces.
In the typological analysis twenty nine well-preserved examples were used. Snaffles considered with cheekpieces
can be classified into three groups: one-ring snaffles (5 types) (fig. 34,1-8, 12), two-rings snaffle (2 types) (fig. 34,
9, 10, 14) and hooked snaffles (1 type) (fig. 34, 77). This typological analysis shows that the most widespread were
one-ring snaffles with varying rod-shaped cheekpieces. The common point of view is that the wide use of one-ring
snaffles with S-formed cheekpieces can be dated to the 7th-9th centuries [Gavrilova, 1965: 83, Savinov, 1984: 135].
In the considered collection they form one of the most numerous groups and have many analogies in ancient Turkic
antiquities of the Sayan-Altai. Another combination is represented by the one-ring snaffle with the horn cheekpiece
of “fang-form” (fig. 34, 2).
The most interesting cheekpieces are of horn (fig. 34, 13) or wood (fig. 34, 7) and two-holed, with an iron loop
connecting both holes. Beginning in the 8th century snaffles with the different forms of cheekpieces (fig. 34,10, 14) be-
came more widespread. Obviously, for the ancient Turkic culture the dissemination of the two-ring snaffles should be
interpreted not as an evolutionary stage but as an example of cultural borrowing. Because they have been found on the
Middle Yenisei, it is possible to refer to these snaffles as ‘Kyrgyz’. They were also typical for the Srostki culture (Altai
krai). Hooked snaffles are represented in the collection by only one example (fig. 34, 77). The appearance of the hooked
snaffle is dated to the 9th- 10th centuries and their extended use to the second millennium. In general, new archaeologi-
cal material has supported the scheme of snaffle evolution suggested by A. A. Gavrilova [1965: 80 - 84]. Nevertheless,
177
it was not a linear process, in which one type of snaffle was substituted by another and thenceforth discarded. The most
probable fact is that “old” types of snaffles continued to coexist with new ones.
Metal bridle ornaments constitute another important category of horse regalia. Elements have been recorded in
twelve burials. On the basis of their shape, number, and location, bridle sets can be divided into two types. Bridle
sets of Type 1 include few (4 - 6) pieces, usually round in form and with floral ornamentation (fig. 35, 4). They
were used to cover strap crossings. Such bridle sets are distinguished from one another by significant originality
in their detailing and by their size, as well as the presence of additional elements. Special attention should be paid
to one set which consists of four large plaques; a small plaque and a forehead plaque (fig. 35, 4). Within this set,
bronze plaques in the form of four-petal flowers are covered with a thick gold foil. Inside some of these were found
the remains of a pressed organic material. Direct analogies in the floral form and sizes of such bridle-plaques are
not known. However, a four-petal ornament was rather frequently used in the decoration of bridle-plaques. A bridle
forehead plaque of such type is an extremely rare find and has some analogies only in form, but not in the specific
ornamental motif. According my reconstruction of this bridle, four large plaques covering strap crossings as well
as a fifth one were located in the center of a nose strap (fig. 35, 4). This bridle set should be dated to the period 8th
to 9th centuries. The second set, with a remaining round plaque and a strap-end (?) (pl. 66, 3, 4) is structurally close
to that already considered. A plaque with a six-petal ornamentation took the form of a massive silver covering, sup-
ported by some kind of organic material.
The classic and the most widespread bridle sets of Type 2 include immovable triplet-allocators and plaques, both
made of silver, but with various mountings (fig. 35, 1 - 3). They all have pins for fastening to the bridle straps. In
such sets, the triplet-allocators covered the strap crossings. Based on the form of their blade - like element, they can
be divided into “pole-axe”-shaped (pl. 128, 7; 138, 73; fig. 35, 7, 2) and rectangular shapes with a ledge in the middle
(pl. 28,2; fig. 35,3). These triplet-allocators have numerous analogies all over the territory of Sayan-Altai. Buckles and
strap-ends of these bridle sets are identical to those described for the belt and differ only by their smaller sizes. Bridle
plaques could be: rectangular and smooth (pl. 138, 4 - 77; fig. 35, 2), rectangular with a rhombic eminence and cuts
(pl. 128, 7; fig. 35, 7) scalloped and petal-shaped (pl. 28, 7, 3 - 5; fig. 35, 3). These plaques, dated to the 8th - 9th centu-
ries, have been found in the Altai, the Kuznetsk Basin and in Khakassia. Bridle-sets may also have included so-called
four-ball plaques (pl. 31, 7 - 3, 5 - 7), some tiny strap-ends (pl. 138, 7, 2), buckles (pl. 138, 3), an oak leaf style orna-
ment (pl. 138, 72) and some other plaques of non-standard forms. An ornamental knot in the center of a triplet-allocator
(pl. 28, 2) can be interpreted as reference back to the pin originally used to bind bridle straps together. On the basis in
situ finds and graphic materials, the author has reconstructed bridle-sets of Type 2 (fig. 35, 7 - 3). There is no doubt
that the tradition of ornamenting bridle, as well as of belts with metal plaques, is also of nomadic origin. Such bridle
decoration marked an individual’s high status and wealth.
The saddle was one of the most important parts of the horse equipment. Finds of well-preserved saddles are rather
rare. More often only the horn and iron details of the saddle are recorded. Such horn and iron saddle details were found
in eleven burials of this series. In some cases, the wooden decay of the saddles could be traced. In one child’s burial
(Dzholin III, (k. 2)), the wooden frame of a saddle was recorded under the head of the dead (fig. 36, 7). The existence of
such blades should be considered as the most distinctive feature of this saddle. The overwhelming majority of the finds
of well preserved saddles come from the Turkic burials of neighboring Tuva [Vainstein, 1966a, 1966b, Ovchinnikova,
1990: 100]. The recent excavations of Turkic burials in Inner Tjan’-Shan’ (Kyrgyzstan) have added considerably to the
existing number of such saddles [Moskalev, Tabaldiev, Mit’ko, 1996: 65, fig. 7, 7,2]. It is probable that such types of
ancient Turkic saddles were used throughout the second half of the first millennium. The Chinese borrowed the Turkic
saddle by the late 6th century and through the Chinese such saddles spread to Japan and, through the ancient Turks
themselves their usage spread far to the West, across the whole Eurasian steppe zone. The popularity of such saddles is
probably explained by its successful construction, which enhanced the exploitation of the horse.
The horn and iron details of the saddles are also considered in this section. The most interesting are ornamented
horn pommels from two burials: Dzholin I, (k. 10) (fig. 36, 5) and Yustyd XII, (k. 29) (fig. 36, 6, 7). The saddle horn
pommels and their horn binding from the burial - Ulandryk I, (k. 10) are of unusual shape (fig. 36, 8-10). In another
six burials, iron pommels of the saddles were found (fig. 36, 2, 3). They are of the same shape. The best preserved
examples of them are curved and have some rivets (fig. 36, 2, 3). The appearance of iron pommels was undoubtedly
connected with the development of the art of war and defensive armor.
Floral ornamentation dominated not only the art of the ancient Turks; in the second half of first millennium: it
also became truly widespread across Eurasia; appearing among other Turkic- and Mongol-speaking nomads of the
Eurasian steppe zone, within Sui and Tang China, and within Sogd and Byzantium. It can be found on many objects
of fine workmanships: in metal (gold, silver and bronze), horn, wood, stone and textiles (carpets and silk). This plant
ornamentation became a particular artistic “language” of the ancient Turkic epoch and a reflection of high social status
178
and wealth. The phenomena of such dissemination of plant ornamentation in the early Middle Ages can be compared
only with the dissemination of the ‘animal style’ across the Eurasian steppe in Scythian epoch.
Special consideration should be given to the ornamented horn pommels (fig.36, 5-7). They are distinguished from
each other by form and size; all of them, however, are decorated with plant ornamentation in the form of a serpentine
tendril with symmetrically and alternately branched three petals and, in some cases, with a bud (fig. 36, 5 - 7). The
form and length of saddle pommels were ideally suitable for this motif. Rather frequently such petals are depicted with
tendrils or rhombic endings (obviously buds) in a graceful manner (fig. 36, 6, 7). On some copies, are finds a complex
symmetric combination of petals. Plant or tendril composition is always contoured. Some pommels contain rather
stylized and primitive petals, some of which degenerate into a massive “comma”. On other pommels, the tendril is
shortened by the form of an object. Ornamentation on all pommels is engraved with a sharp object and the background
is always marked by parallel or crossed lines. In my opinion, this was necessary to more solidly hold the dye of black
or other colour. Only by this means could poorly distinguishable engraved decorations become visible.
It is remarkable that an overwhelming majority of these ornamented pommels were found in the territory of Altai.
Plant ornamentation in the form of a serpentine tendril was extremely popular in the 7th - 9th centuries across the Eur-
asian steppe zone: in Mongolia, China, Caucasus and Europe. Some variants of this decoration in comparison with
Turkic versions are simplified, while on fabrics and carpets (for example, from China) they are, on the contrary, char-
acterized by rich details. We may note the similarity and relationship of ancient Turkic motifs of a serpentine tendril
to Sogdian palmettos. The problem of the origin of such plant ornamentation still remains unsolved. It is very possible
that such ornamentation was borrowed by ancient Turks and Sogdians from China, where it was known already in
the 4th - 5th centuries. Although the possible origin of such plant ornamentation could be found also in ornamental mo-
tives of the Altai Pazyryk culture (5th - 3th centuries BC). The fact that the ancient Turks have played a special role in
spreading such ornamentation across the Eurasian steppe zone cannot be doubted. Although it seems to have originated
in the early Middle Ages, the motif retained its popularity across the nomadic world in Mongol period and even within
Turkic and Mongol speaking populations of the 19th century.
Stirrups belong to another category of the numerous articles of horse equipment, found in Turkic burials. The col-
lection being considered counts forty examples from twenty two burials. Based on the construction of their loop they are
divided into two groups. The first group, so-called “eight-shaped” stirrups (fig. 37,1, 3, 5, 8) can be divided into two types.
The second group of stirrups with the loop shaped as a flat rectangular plate (“lamellar”) (fig. 37, 2, 4, 6, 7,9 - 14) can
be divided in four types. The stirrups of both groups coexisted throughout the second half of the first millennium [Sav-
inov, 1984: 133]. Majority of these stirrups are dated to the 8th - 9th centuries. Only a few are earlier (7th century) or later
(10th century). Many analogous stirrups have been found in other Turkic burials of Altai and neighboring regions.
“Lamellar” stirrups with the loop shaped as a flat rectangular plate and slit in the step-bearing part (fig.37,12,13) are
identical to stirrups associated with the Kyrgyz population of the Yenisei [Evtuchova, 1948: fig. 60, 65, 96, 102, 135].
Although they were used throughout the 8th - 10th centuries, their greatest expansion occurred in the 8th - 9th centuries.
The broad step-bearing element and the loop in form of long rectangular plate are chronological indicators of the 8th -
9th centuries. Some of the stirrups of the “lamellar” group should be recognized as rare and archaic. One finds some analo-
gies in stirrups from the burials of kurgan 7 and 22 cemetery Kudyrge, which are dated the late 6th and 7th centuries.
We must note some distinctive features of “eight-shaped” stirrups and “lamellar” stirrups. As a rule, the former are
smaller than the latter and have a narrower step-bearing part. They are often found in the burials of children and women
burials. “Lamellar” stirrups are massive and have a broad step-bearing part. They seem to have been intended for
higher loading and might have been used by heavily armored horsemen. The thickness of “lamellar” stirrups pointed
to the high rank of their owner. Special decorative elements on a few such examples, such as a thick silver leaf coating
(fig. 37, 2) and slits in the step-bearing parts of the stirrups support the issue of rank. “Lamellar” stirrups in our collec-
tion recall more elaborate examples, such as a stirrup from the Chaatas in Uibat decorated with encrusted patterns in
the form of birds and plant motifs, and which is as a true work of art [Evtyukhova, 1948: fig. 23]. Similar stirrups were
recovered from rich Avar burials [Garam, 1992: Taf. 12, 24] and silver stirrups were reported from the Pereshepinski
hoard [Zalesskaya et al., 1997: 235, № 120] and from Northern Iran [Werner, 1974: Abb. 5 - 7].
Another important and frequently encountered part of Turkic horse equipment includes girth strap buckles
(fig. 38). In twenty seven burials were found forty seven examples (twenty six of horn and twenty two of iron). By their
material they can be divided into two groups. The genesis of the horn buckles is rooted in the Scythian and Xiongnu.
The finds of such buckles in the burials of the Bulan-Koby culture of the first half of first millennium [Mamadakov,
1987, Soenov, 2000] serve as a vivid example. The different types of girth strap buckles were widely used during the
whole second half of first millennium. It is necessary to note the individuality and variety of forms of the girth strap
buckles and their combinations within the same complexes. The iron buckles are constructed very differently from the
horn examples.
179
Hobbles represent another category of numerous articles of Turkic horse equipment. In twenty burials were found
forty six examples of the hobbles - that is, from two to four examples in each burial. They are all made from horn ex-
cepting two wooden examples (fig. 39, 8, 9). Hobbles are all of the same type (fig. 39, 8 - 36). A less frequently found
of horse equipment is that comprising unusual buckles. In four burials were found seven examples. They are all made
from horn and are of the same type (fig. 39,1 - 7). It is very possible, that they were used as buckles for chumbur. Their
form and the availability of prongs undoubtedly go back to such articles of the Scythian period, found in the burials of
the Pazyryk culture in Altai [Kubarev, 1992a: 35] and to the distinctive metal buckles of the Tashtyk epoch [Vadezkaja,
1999: Pl. 91, 105].
Most articles of horse equipment as well as weapon were constantly being improved. It is certain that the Turks paid
considerable attention to the form and construction of this material.
CHAPTER 6.	THE DATING OF TURKIC BURIALS AND THE ETHNOPOLITICAL SITUATION
IN THE TERRITORY OF ALTAI
The question of the precise dating of Turkic burials remains the most difficult and debatable in research on ancient
Turkic culture. The traditional method of typological analysis of artifacts is problematic but it could help in understand-
ing the evolution of some artifacts and within a broad chronological framework, it could clarify the dating of burials
themselves. The use of typology, however, for the determination of relative dating of burial complexes is impossible
without firmly dated materials from the burial inventories.
Import articles with firmly established dates of manufacture are particularly useful for dating burials. Coins, mirrors
and textiles belong to such import articles. Unfortunately, they are rather rear finds in the ancient Turkic burials in the
Altai. The only exception is the Chinese silk. As we have already determined the most popularity and wide production
of Chinese silk with dragons in medallions fell on the late 7th and the first half of the 8th centuries. A Chinese bronze
coin (fig. 16, 8) was found in one of the Turkic burials of this series (Yustyd I, kurgan 8). This coin - “kaiuan’ tunbao” -
was the most widespread of Tang China and was cast over a period of more than 300 years (618 - 906). This coin
determines the lower chronological horizon of the burial of kurgan 8 cemetery Yustyd I as 620. The peculiarities of the
Yustyd coin indicate that it was cast between 621 and 760. Another article of Chinese import in the considered collec-
tion of Turkic materials is the mirror with animals and grapes from the burial Yustyd XIV (k. 2). This mirror can be
dated to the late 7th and 8th centuries.
Typological analysis and the correlation of our series of burial inventory with precisely dated import articles allow
us to propose a chronology of the burials themselves. The most attention was paid to complexes of artifacts, which
are typical for some periods. One of the burials (Ulandryk I (к. 10) is dated into the second half of the 6th and first
half 7th centuries. One of the most representative groups of burials belongs to the 7th and 8th centuries. It includes 26
burials: Balyk-Sook I (k. 9 - 12, 14, 15, 18, 19, 23, 34), Borotal I (k. 6, 50, 51), Ak-Koby III (k. 2), Ak-Koby, (kurgan
near the sculpture), Barburgazy I (k. 20), Barburgazy II (k. 9), Barburgazy III (k. 7), Dzholin I (k. 9, 10), Dzholin III
(k. 2), Yustyd XII (k. 28, 29), Yustyd XXIV (k. 13), Tashanta II (k. 5), Tashanta III (k. 10).
Another group of the burials can be dated more precisely and in later period - the second half of the 8th and 9th cen-
turies. It includes 4 burials: Borotal I (k. 82), Yustyd I (k. 8), Yustyd XII (k. 12), Ulandryk III (k. 5).
To the late ancient Turkic period or to the so called epoch of “Kyrgyz Great Power” - 9th and 10th centuries another
six burials should be dated: Yustyd XIV (k. 2), Talduair I (k. 6, 7), Kalbak-Tash (k. 2), Kalbak-Tash (secondary burial),
Bike I (k. 9).
Each burial, unfortunately, can not be precisely dated due to the absence of burial inventory, to the plundered state
of the burials, or just due to the impossibility of determining the chronological placement of some materials used over
the whole second half of the first millennium. There are six such burials: Yustyd XII (k. 3, 14), Yustyd XIV (к. 1),
Yustyd (rock burial), Borotal II (k. 2), Bike III (k. 12). It is very possible that one of these burials (Bike III (k. 12))
is chronologically close to another burial of the neighboring cemetery (Bike I (k. 9)) and belongs to the 9th and 10th
centuries. It is also necessary to note, that two kurgans (Yustyd XIV (к. 1,2)) formed one burial complex and each had
an unusual square mound like Minusinsk Chaatas. This suggests that they belong to the same chronological period, i.e.
to that of the burial of kurgan 1 cemetery Yustyd XIV dated to the 9th and 10th centuries.
My analysis of the burial inventory shows that the main part of these burials belongs to the period of the 7th and
10th centuries. The overwhelming majority of them (thirty burials) were constructed in the period of the Second Turkic
Qaghanate (687 - 744) and Uigur Qaghanate (745 - 840). A small number of them (eight burials) were constructed
in the period of “Kyrgyz Great Power” (the second half of the 9th and the 10th centuries) and only one burial - in the
period of the First Turkic Qaghanate (551-630). In my opinion, this series of burials reflects the situation with ancient
180
Turkic monuments in the Altai and in neighboring regions, where the majority of burials belong to the period of the
late 7th through 11th centuries. Antiquities of the First Turkic Qaghanate are almost unknown.
The ethnopolitical situation in the Altai region. A final subject of archaeological-historical researches is the ques-
tions of the political history and ethnic nature of investigated monuments. The consideration of such problems must be
based on a complex approach and on the use of the most varied sources: archaeological, written and ethnographic. The
ethnopolitical situation in the Altai region during the First Turkic Qaghanate (687 - 744) remains debatable in many
aspects because of the small number of monuments and their isolated location. This consideration is also complicated
by the then incomplete formation of an ethnic community of ancient Turks with a characteristic inventory complex
and appropriate funeral structures. Apparently, the Turkic ethnos formed with the participation of several ethnic com-
ponents and deep local roots within the Altai reflected in the more ancient traditions of horse burial, funerary sculpture
and certain burial inventory.
There are much more data in the written records concerning the political events in the 7th - 11th centuries. Not all
of them are, however, directly connected to the Altai region. Perhaps the most direct mention of the Altai, already
specified by researchers [Gumilev, 1993: 229, Savinov, 1984: 48] - is its description in Chinese chronicles in con-
nection with the settling in the Altai the horde of Turkic khan Chebi in 630. Obviously, the territory of the Altai was
a part of the Second Turkic Qaghanate (687 - 744). The campaigns against Karluk, Turgesh and Kyrgyz [Malov,
1950: 40, 41] make clear the borders of the Second Turkic Qaghanate and indirectly indicate the inclusion of Altai.
With the constant residence of ancient Turks in the Altai region the 6th - 11th centuries - i.e., during the First and the
Second Turkic Qaghanates - it is clear that this territory has received several “waves” of related population from
central regions of the Turkic empire - Mongolia. Probably this corresponded to larger political events, and to the
rice and fall of the Qaghanates.
After losing their own statehood, ancient Turks continued to live in the Altai during the second half of the 8th
till 11th centuries. Archaeological monuments allow us to appreciate indirectly the political situation and mutual relations
of Turks with Uigurs and Kyrgyz in the region in that period. During the period of the Uighur and Kyrgyz Qaghanates,
the Altai’s Turks retained considerable independence and their subordination was only nominal. The period of the 8th and
9th centuries could be considered as flouring of the material and spiritual culture of the Altai Turks, since the overwhelm-
ing majority of excavated Turkic burials, is attributed to this period. Almost all burials of high-ranked Turks in the Altai
also belong to this period. Uighur burials have not yet been discovered in the Altai, while the Kyrgyz cremations are not
so numerous in the Altai in comparison with the neighboring Tuva. The Kyrgyz population of the Altai was consider-
ably smaller than that of Tuva, which was, in essence, a theatre of war between Kyrgyz and Uighur troops and served as
headquarters for the Kyrgyz Kagane [Kyzlasov, 1984: 77]. The relative isolation and remoteness of the Altai region seems
to have been the reason for the small Kyrgyz population. Some researchers have argued for a possible alliance between
the Turks and Kyrgyz in the Uighur-Kyrgyz wars [Khudiakov, 1983: 15; Kyzlasov, 1984: 49]. Apparently, even after the
defeat of the Second Turkic Qaghanate the Altai Turks retained their high political and military status.
All this indicates that the rout of the Second Turkic Qaghanate did not mean the physical death of the ancient Turks
or their complete disappearance from their former territories. In my opinion, the facts summarized above contradict the
simplified model of replacement of one ethnopolitical association by another. Exactly as Uigurs were for a definite time a
part of the structure of Turkic polyethnic state formation, so later Turks were included in the structure of Uigur Qaghanate.
The affinity of language, material culture and world outlook also helped in this process. The Altai region represented one
of provinces of the ancient Turkic world - in common features in the Turkic archaeological monuments of neighboring
regions, as well as the own specific ones, discussed earlier. Many of these specific characteristics may be explained by the
geographical isolation of the Altai. In the late Turkic period that is, second half of the 8th till 10th centuries and after the rout
of the Second Turkic Qaghanate it is necessary to note that, the very preservation of ancient Turkic culture may also have
resulted from the Altai’s geographical isolation. Indeed, Altai Turkic archaeology reflects a relatively uniform ethnicity.
The thesis about a certain conservation of elements of the ancient Turkic culture in the Altai is confirmed by the
preservation many of them and, in particular, the tradition of accompanying horses burials in the second millennium
and up to ethnographic time. The ancient Turkic burials in the Altai, in a certain sense, can be considered as a standard,
since they reflect a relatively ethnic uniformity. By contrast, burials in neighboring areas (Tuva, Khakasija, Kazakh-
stan) in many respects reflect the interaction of various ethnic groups. The ancient Turkic kurgans of Mongolia remain
almost unexplored.
CONCLUSION
Materials from burials, rock carvings and written sources let us come to some conclusions concerning a level of
development of material culture, military affaire, and the economic-cultural type of the ancient Turks. The latter had
181
a complex character, the main role in which was played by cattle breeding with seasonal pastures. This was the most
appropriate economic occupation in such climatic and geographical conditions. Fishing and hunting were of additional
importance. Finds of ploughs and hoes including Chinese metal parts of plough, millstones of the hand-operated mill,
as well as remains of irrigation systems testify to the presence of agriculture [Kiselev, 1951: 513], but it was never
highly developed. Another important activity was that of the blacksmiths craft. In the early Middle Ages the Altai be-
came a well-known centre for the manufacture and processing of iron in South Siberia and Central Asia. The ancient
Turks were highly regarded as metallurgists [Bichurin, 1950: 228]. More than 30 sites for the production of iron have
been opened and investigated in the Altai region [Ziniakov, 1988: 31]. Iron metallurgy maintained its significance dur-
ing the second half of the first millennium and it was an important part of economic and trade relations with neighbor-
ing regions.
Further investigations will allow us to come closer to the solution of the problems of the dating of burials and of the
reconstruction of the ethnopolitical situation. On the one hand it is important to consider the specific ethnopolitical situ-
ation in each region; on the other hand, such an investigation requires a comparative consideration of the neighbouring
regions. As this analysis shows, the ethnopolitical situation in any specific region of Central Asia and South Siberia in
the early Middle Ages differed considerably from that in neighbouring regions when considered within the framework
of written records. Thus, archaeological data serves as an invaluable supplement to fragmentary written records.
The ancient Turks created an original material and spiritual culture. This culture had an appreciable influence on
neighboring peoples; at the same time it absorbed elements of those foreign cultures. Analyzing the complex of differ-
ent sources, and first of all, the materials derived from burials, it is possible to confirm the complex nature of ancient
Turkic culture. This culture included elements of the earlier Pazyryk culture and of the Xiong-nu period, on the other
hand, ancient Turkic culture had genetic connection to the modem Turkic-speaking populations in South Siberia.
The Appendix of the book contains a full description of the forty three investigated ancient Turkic burials
in the Altai region and illustrations of their plans and archaeological artefacts. Here is also attached an article of
N.V. Rosljakova and U.G. Sherbakov, which is devoted to some preliminary results of analyses of element contents of
bronze and silver artifacts from this ancient Turkic collection.
182
Табл. 1. План могильников Уландрык I и Уландрык III.
183
Табл. 2. План погребения кургана 10. Уландрык I:
1 - железный наконечник стрелы; 2 - роговой наконечник стека; 3 - детали наборного пояса; 4 - железный наконечник
копья; 5 - фрагменты железа; 6 - фрагмент шелка; 7 - обломки дерева; 8 - деревянный гребень; 9 - роговой гребень;
70-роговыеседельныекантыинакладки; 77-роговыесвистунки; 72-роговой наконечник; 73-фрагментберестяного колчана;
14 - роговые накладки на лук; 75 - остатки железного палаша; 16-роговые застежки для пут; 77- фрагменты железного ковша.
184
Табл. 3. Предметы из кургана 10. Уландрык I.
185
Табл. 4. Предметы из кургана 10. Уландрык I.
186

Табл. 5. Предметы из кургана 10. Уландрык I.
187
Табл. 6. Предметы из кургана 10. Уландрык I.
188
гл. - 58 см
Табл. 7. План погребения кургана 5 и предметы из него. Уландрык III.
189
Табл. 8. План могильников Ташанта II и Ташанта III.
190
Табл. 9. План погребения кургана 5 и предметы из него. Ташанта П.
191
Табл. 10. План впускного погребения кургана 10 и железные предметы из него. Ташанта III:
1 - удила; 2, 3 - пряжки; 4 - однолезвийный нож.
192
Табл. 11. План погребения кургана 10. Ташанта III:
1 - железные наконечники стрел; 2 - берестяной колчан; 3 - роговые накладки на лук; 4 - навершие стека; 5 - остатки
дерева; 6 - наконечник стека; 7 - железная пряжка; 8 - поясной набор; 9 - железный кинжал; 10 - деревянные колья;
11 - кости барана; 12 - железные удила; 13 - роговая подпружная пряжка; 14, 15 - железные стремена; 16 - железная пряжка.
193
Табл. 12. Предметы из кургана 10. Ташанта III.
194

Табл. 13. Предметы из кургана 10. Ташанта III.
195
196
5
Табл. 15. План погребения в кургане 8. Юстыд I:
1 - железные удила; 2 - железные пряжки; 3 - железное стремя; 4 - роговые застежки для пут; 5 - керамический сосуд;
6 - серебряная серьга; 7 - железный тройник-распределитель; 8 - поясной набор; 9 - железный нож; 10 - роговые накладки
на лук; 11 - фрагмент шелка; 12 - железное тесло-топор; 13 - железное огниво; 14 - китайская монета; 15 - роговая
подпружная пряжка; 16 - наконечник и рукоять стека.
197
Табл. 16. Предметы из кургана 8. Юстыд I.
198
Табл. 17. Предметы из кургана 8. Юстыд I.
199
Табл. 18. Предметы из кургана 8. Юстыд I.
200
Табл. 19. Прорисовка орнамента шелка из погребения кургана8. Юстыд I.
201
Табл. 20. План могильника Юстыд XII.
202
гл. 36 см
Табл. 21. План впускного погребения курганаЗ. Юстыд XII.
203
Табл. 22. Предметы из впускного погребения кургана 12. Юстыд XII.
204
Табл. 23. План впускного погребения кургана 14 и предметы из него. Юстыд XII.
205
О 20	7	22	21	9	9	7	16 И
I ° 1 - серебряная серьга
I ' I - застежка для пут
Табл. 24. План и разрез насыпи кургана 28. Юстыд XII.
206
Табл. 25. План поминальных выкладок у кургана 28. Юстыд XII.
207
Табл. 26. План погребения кургана 28. Юстыд XII:
1 - железная подпружная пряжка; 2 - железные стремена; 3 - серебряный уздечный набор; 4 - железные удила
с псалиями; 5 - деревянная плаха; 6 - навершие стека; 7 - наконечник стека; 8, 9 - роговые застежки для пут.
208
Табл. 27. Предметы из кургана 28. Юстыд XII.
209
5
Табл. 28. Предметы из кургана 28. Юстыд XII.
210
Табл. 29. План погребения кургана 29. Юстыд XII:
1 - железные удила с деревянными псалиями; 2 - остатки седел с роговыми накладками; 3 - роговые застежки для пут;
4 - кости барана, позвонки рыб, свистунки для стрел; 5 - остатки стремян; 6 - роговая подпружная пряжка; 7 - застежки
для приторочных ремней; 8 - удила с остатками ремней узды и золотыми бляхами; 9 - деревянный лоток; 10 - роговые
накладки на лук; 11 - берестяной колчан с наконечниками стрел; 12 - поясной набор; 13 - железный нож и роговой кочедык;
14 - фрагмент шелка.
211
Табл. 30. Предметы из кургана 29. Юстыд XII.
212
Табл. 31. Предметы из кургана 29. Юстыд XII.
Табл. 32. Предметы из кургана 29. Юстыд XII.
214
Tao.i. 33. Предметы из кургана 29. Юстыд XII.
Табл. 34. Предметы из кургана 29. Юстыд XII.
216
Табл. 35. Древки стрел из кургана 29. Юстыд XII.
217
Табл. 36. Предметы из кургана 29. Юстыд XII.
218
Табл. 37. Фрагменты шелка из кургана 29. Юстыд XII.
219
Табл. 38. Фрагменты шелка из кургана 29. Юстыд XII.
220
Табл. 39. План курганной группы Юстыд XIV.
Табл. 40. План и разрез насыпи кургана 1. Юстыд XIV.
222
О 20 см
I____I___I
гл. 0-150 см
Табл. 41. План погребения кургана 1. Юстыд XIV:
1 - деревянные плахи; 2 - фрагменты керамики; 3 - фрагменты железа; 4 - железные удила; 5 - роговое навершие стека;
6 - остатки седла, деревянные застежки для пут; 7 - фрагменты шелка.
Табл. 42. Предметы из кургана 1. Юстыд XIV.
224
с
о
L
1
1 М
J
Табл. 43. План и разрез насыпи кургана 2. Юстыд XIV.
гл. 50 см
Табл. 44. План погребения кургана 2. Юстыд XIV:
1 - деревянный гребень; 2 - железная шпилька; 3 - бронзовые серьги; 4 - шелк; 5 - роговой игольник с железной иглой;
6 - железные накладки седла; 7 - железные подпружные пряжки; 8 - бронзовая пряжка; 9 - железные стремена;
10 - китайское зеркало; 11 - керамические и каменные пряслица; 12 - железный нож с деревянной рукоятью.
226
Табл. 45. Предметы из кургана 2. Юстыд XIV.
227
tSJ
Табл. 46. Предметы из кургана 2. Юстыд XIV.
228
229
Табл. 48. План погребения кургана 13. Юстыд XXIV:
1 - железные стремена; 2 - роговые застежки для пут; 3 - железная пряжка; 4 - железные удила; 5 - поясной набор;
б-железный нож; 7 -сумочка-огниво; 8 -берестяной колчан и железные наконечники стрел; 9 -тройники-распределители;
10 - пряжки и наконечники ремней от сапог; И - кожаная сумочка; 12 - фрагмент шелка; 13 - деревянные колья.
230

Табл. 49. Предметы из кургана 13. Юстыд XXIV.
231
Табл. 50. Предметы из кургана 13. Юстыд XXIV.
232

V
Табл. 51. Предметы из кургана 13. Юстыд XXIV.
233
Табл. 52. Фрагменты шелка из кургана 13. Юстыд XXIV.
234
Табл. 53. Прорисовка орнамента шелка из кургана 13. Юстыд XXIV.
235
10 см
Табл. 54. Фрагмент шелка из кургана 13. Юстыд XXIV.
236
О	10 см
।________________।________________।________________।_______________।________________।_______________।________________।________________।________________।________________।
Табл. 55. Фрагмент шелка из кургана 13. Юстыд XXIV.
237
Табл. 56. Предметы из скального погребения ребенка. Юстыд.
238
239
Табл. 58. План и разрезы насыпи кургана 9. Джолин I.
240
Табл. 59. План погребения кургана 9. Джолин I:
7 - остатки деревянной кружки, позвонки барана; 2 - берестяной колчан с железными наконечниками стрел; 3 - тройники-
распределители; 4 - роговые накладки на лук; 5 - железный боевой топор; 6 - палаш; 7- поясной набор; 8 - железный нож;
9 - сумочка-огниво; 10 - пряжки и наконечники ремней для сапог; 11 - деревянные колья; 12 - роговые застежки для пут;
13 - железная подпружная пряжка; 14 - железные стремена, пряжки, обоймы, роговая подпружная пряжка; 15 - железные
удила с роговыми псалиями; 16 - железные накладки на луку седла, обойма, наконечник ремня.
241
242
Табл. 61. Предметы из кургана 9. Джолин 1.
243
Табл. 62. Предметы из кургана 9. Джолин I.
244
ч >$>—
Табл. 63. Предметы из кургана 9. Джолин I.
245
Табл. 64. Фрагменты одежды из кургана 9. Джолин I.
246
Табл. 65. План погребения кургана 10. Джолин I:
1 - серебряные бляхи узды; 2 - железные удила; 3 - роговые накладки на луку седла; 4 - железные стремена; 5 - кость
барана; 6 - роговая подпружная пряжка; 7 - роговая застежка для пут; 8 - золотая серьга;
9 - обломки сосуда с бараньими позвонками.
247
Табл. 66. Предметы из кургана 10. Джолин I.
248
Табл. 67. План погребения кургана 2. Джолин III:
1 - роговая подпружная пряжка; 2 - деревянное седло; 3 - железные наконечники стрел; 4 - железная пряжка;
5 - деревянная застежка для пут; 6 - железное стремя; 7 - железные удила;
8 - деревянная «рогатина» и остатки кожаных ремней узды.
249
Табл. 68. Предметы из кургана 2. Джолин III.
250
1
Табл. 69. Предметы из кургана 2. Джолин III.
251
Табл. 70. План могильника Барбургазы I.
252
Табл. 71. План погребения кургана 20. Барбургазы I:
1 - железное тесло-топор; 2 - роговые застежки для пут; 3 - кости барана; 4 - остатки деревянного седла с железными
накладками; 5 - железная подпружная пряжка; 6 - остатки кожи от сапог; 7 - железное стремя; 8 - берестяной колчан
с железными наконечниками стрел; 9 - железный наконечник копья; 10 - фрагменты железа; 11 - обломки деревянной
основы лука; 12 - роговые накладки на лук, шелк; 13 - ветки кустарника; 14 - остатки железных удил.
253
Табл. 72. Предметы из кургана 20. Барбургазы I.
254
Табл. 73. Предметы из кургана 20. Барбургазы I.
255
Табл. 74. Остатки изделия из шелка из кургана 20. Барбургазы I.
256
Табл. 75. Прорисовка орнамента с фрагментов
шелка из кургана 20. Барбургазы I.
Табл. 76. Прорисовка орнамента с фрагментов шелка из кургана 20. Барбургазы I.
258
Курганная группа
Барбургазы II
• • * it
С
О	20 м
I_____I_____I
до р. Барбургазы 200 м

Табл. 77. План могильников Барбургазы II и Барбургазы III.
Табл. 78. План и разрез насыпи кургана 9. Барбургазы И.
260
Табл. 79. План погребения кургана 9. Барбургазы II:
1 - роговые накладки на лук; 2 - тройники-распределители; 3 - остатки колчана с железными наконечниками стрел;
4 - фрагменты одежды (мех, войлок, шелк); 5 - бараньи позвонки; 6 - поясной набор, огниво; 7 - железный нож; 8 - пряжки
и наконечники ремней от сапог; 9 - железные удила; 10 - железные стремена; 11 - деревянные колья; 12 - кости барана;
13 - железная пластина.
261
Табл. 80. Предметы из кургана 9. Барбургазы II.
262
Табл. 81. Предметы из кургана 9. Барбургазы II.
263
Табл. 82. Предметы из кургана 9. Барбургазы II.
264
Табл. 83. Руническая надпись и тамгообразные знаки на пряжке и наконечнике ремня из кургана 9. Барбургазы II.
265
Табл. 84. План погребения кургана 7. Барбургазы III, первый уровень (гл. 35 - 50 см).
266
Табл. 85. План погребения кургана 7. Барбургазы III, второй уровень (гл. 70 - 100 см):
1 - роговые псалии; 2 - роговые застежки для пут; 3 - роговая подпружная пряжка; 4 - железное тесло; 5 - роговые
срединные накладки на лук; 6 - железная пряжка; 7 - серебряный наконечник ремня; 8 - серебряная пряжка;
9 - серебряные поясные бляшки.
267
Табл. 86. Предметы из кургана 7. Барбургазы III.
268
Табл. 87. План и разрез насыпи кургана у изваяния. Ак-Кобы.
269
гл. 50-150 см
Табл. 88. План погребения в кургане у изваяния. Ак-Кобы:
1 - железные удила; 2 - роговая подпружная пряжка; 3 - железное стремя, остатки седла; 4 - деревянный лоток с позвонками
барана, деревянная кружечка; 5 - фрагменты сложного лука, роговые накладки на лук; 6 - берестяной колчан с железными
наконечниками стрел; 7 - железное огниво; 8 - поясной набор; 9 - железный нож; 10 - точильный брусок; 11 - шелк.
270
Табл. 89. Предметы из кургана у изваяния. Ак-Кобы.
271
Табл. 90. Предметы из кургана у изваяния. Ак-Кобы.
272
Табл. 91. Предметы из кургана у изваяния. Ак-Кобы.
273
О 10 см
     111111
Табл. 92. Остатки изделия из шелка и прорисовка орнамента из кургана у изваяния. Ак-Кобы.
274
Табл. 93. План могильников Ак-Кобы III и Талдуаир I.
275
гл. 83 см
Табл. 94. План погребения в кургане 2. Ак-Кобы III.
276
Табл. 95. Предметы из кургана 2. Ак-Кобы III.
А
О	20 см
I______I______I
В
----------Б
Табл. 96. План впускного погребения кургана 6 и предметы из него. Талдуаир I:
1,2— железные удила; 3, 4 - раковины каури.
278
Табл. 97. План погребения кургана 6. Талдуаир I:
1 - берестяной колчан с железными наконечниками стрел; 2 - 5 - пряжки для подвешивания колчана; 6 - колчанный крюк;
7 - 9 - тройники-распределители; 10 - серебряный сосуд; 11, 12 - роговые срединные накладки на лук; 13, 14 - железные
ножи; 15 - железный предмет и ремешок с наконечником; 16- поясной набор и фрагменты шелка; 17-накладка на сумочку-
огниво; 18 - железная изогнутая пластина; 19 - железные накладки на луку седла; 20, 25 - роговые подпружные пряжки;
21 - бронзовый наконечник ремня; 22, 24 - железные стремена: 23 - железная пряжка; 26- железные удила.
279
Табл. 98. Предметы из кургана 6. Талдуаир I.
280
Табл. 99. Предметы из кургана 6. Талдуаир I.
281
Табл. 100. Предметы из кургана 6. Талдуаир I.
282
Табл. 101. План погребения кургана 7. Талдуаир I:
1 - деревянный сосуд; 2 - роговые накладки на лук; 3 - наборный пояс с фрагментами одежды; 4 - железный нож;
5 - деревянная ложка; 6 - железный колчанный крюк; 7 - остатки берестяного колчана; 8 - железные наконечники стрел;
9 - железные стремена; 10 - роговые подпружные пряжки; 11 - железная пряжка; 12 - остатки деревянного седла;
13 - железные удила с роговыми псалиями.
283
Табл. 102. Предметы из кургана 7. Талдуаир I.
284
Табл. 103. Предметы из кургана 7. Талдуаир I.
285

Табл. 104. Предметы из кургана 7. Талдуаир I.
286
Табл. 105. План могильника Боротал I.
287
Табл. 106. План погребения кургана 6 и предметы из него. Боротал I.
288
Табл. 107. План погребения кургана 50. Боротал I:
1 - фрагменты железных деталей узды; 2 - железные удила; 3 - роговые псалии: 4, 5 - железные стремена;
6, 7- роговые подпружные пряжки; 8 - роговая застежка для пут.
289
Табл. 108. Предметы из кургана 50. Боротал I.
290
с
Табл. 109. План погребения кургана 51 и предметы из него. Боротал I.
291
Табл. ПО. План впускного погребения кургана 82. Боротал I:
1 - железные удила; 2 - роговые накладки на лук; 3 - роговые седельные канты; 4 - фрагменты керамики; 5 - железное
стремя; 6 - железные наконечники стрел; 7 - бронзовые бляхи от упряжи; 8 - роговая подпружная пряжка;
9 - бронзовая поясная бляха; 10 - железный нож; 11 - роговые застежки для пут.
292
Табл. 111. Предметы из кургана 82. Боротал I.
293
Табл. 112. Предметы из кургана 82. Боротал I.
294
Табл. 113. План могильников Боротал II и Калбак-Таш.
295
Табл. 114. План и предметы из погребения кургана 2. Боротал II:
1 - керамический сосуд; 2 - железный нож.
296
Табл. 115. План погребения кургана 2. Калбак-Таш:
1 - керамический сосуд; 2 - железный палаш; 3 - колчан с наконечниками стрел; 4 - фрагменты кожаного налучья;
5 - железный нож; 6 - железная пряжка; 7 - фрагменты железного предмета; 8 - остатки железных удил.
297
Табл. 116. Предметы из кургана 2. Калбак-Таш.
298
Табл. 117. Предметы из кургана 2. Калбак-Таш.
299
Табл. 118. План и разрез впускного погребения (кенотафа). Калбак-Таш.
300

Табл. 119. Предметы из впускного погребения (кенотафа). Калбак-Таш.
301
Табл. 120. План могильников Балык-Соок I и Балык-Соок И.
302
Табл. 121. План впускного погребения кургана 9 и предметы из него. Балык-Соок I:
1 - железные удила.
303
Табл. 122. План впускного погребения собаки в кургане 9. Балык-Соок I.
304
с
Табл. 123. План погребения кургана 9 и предметы из него. Балык-Соок I.
305
Табл. 124. План погребения кургана 10. Балык-Соок I:
1 - серебряные бляшки узды; 2 - роговые накладки на лук; 3 - роговые застежки для пут; 4 - роговой наконечник стека; 5
- роговой псалий; 6 - роговое навершие стека; 7 - роговые подпружные пряжки; 8 - наконечники ремней;
9 - железная пряжка; 10 - фрагмент керамики.
306

Табл. 125. Предметы из кургана 10. Балык-Соок I.
307
Табл. 126. План погребения кургана 11. Балык-Соок I:
1 - серебряные пряжки и наконечники ремней для сапог; 2 - кочедык; 3 - железное огниво, кремень, две роговые бляшки;
4 - серебряный сосуд; 5 - железный нож; 6 - наборный пояс; 7 - роговые застежки для пут; 8 - золотая серьга; 9 - железный
наконечник копья; 10 - роговой наконечник и рукоять стека; 11 - серебряные пряжки; 12 - железные панцирные пластины;
13 - обрывки кольчуги, роговой свистунок и обломок наконечника стрелы; 14 - железный наконечник и пряжка ремня,
железные наконечники; 75-железные стремена; 16 -роговые накладки на лук; 77-железное тесло-топор; 18 -серебряные
бляхи и пряжки узды, тройник; 19 - железные подпружные пряжки; 20 - железные удила с роговыми псалиями.
308
Табл. 127. Предметы из кургана 11. Балык-Соок I.
309
Табл. 128. Предметы из кургана 11. Балык-Соок I.
310
Табл. 129. Предметы из кургана 11. Балык-Соок I.
311
Табл. 130. Предметы из кургана 11. Балык-Соок I.
312
Табл. 131. Предметы из кургана 11. Балык-Соок I.
313
Табл. 132. Разнотипные панцирные пластины из кургана 11. Балык-Соок I.
314
Табл. 133. Разнотипные панцирные пластины из кургана 11. Балык-Соок I.
315
Табл. 134. Детали шлема из кургана 11. Балык-Соок I.
316
с
Табл. 135. План и разрез насыпи кургана 12. Балык-Соок I.
317
Табл. 136. План погребения кургана 12 и предметы из него. Балык-Соок I:
1 - железное стремя; 2 - железные удила.
318
Табл. 137. План погребения кургана 14 и предметы из него. Балык-Соок I:
1 - железное стремя; 2 - железная подпружная пряжка; 3 - 5 - роговые застежки для пут.
319
Табл. 138. План погребения кургана 15 и предметы из него. Балык-Соок I, первый уровень (гл. 0-40 см).
320
Табл. 139. План погребения кургана 15. Балык-Соок I, второй уровень (гл. 40 - 70 см).
321
с
Табл. 140. План погребения кургана 18 и предметы из него. Балык-Соок I:
1 - серебряный тройник-распределитель; 2 - серебряный наконечник ремня.
322
Табл. 141. План погребения кургана 19. Балык-Соок I:
1 - железные удила с роговыми псалиями; 2 - роговые подпружные пряжки; 3 - роговые застежки для пут; 4 - роговой
наконечник стека; 5 - роговые накладки на лук; 6 - серебряная поясная бляха; 7 - железный наконечник стрелы;
8 - железное огниво; 9 - пятно гумуса.
Табл. 142. Предметы из кургана 19. Балык-Соок I.
324
|В
Табл. 143. План и разрезы насыпи кургана 23. Балык-Соок 1.
325
с
1
О	5 м
i___i_____i____i____i___i
Табл. 144. План расположения балбалов у насыпи кургана 23. Балык-Соок I.
326
Табл. 145. План погребения кургана 23 и предметы из него. Балык-Соок I.
Табл. 146. План погребения кургана 34 и предметы из него. Балык-Соок I:
1 - костяной игольник; 2 - бусина; 3 - роговой гребень.
328
Табл. 147. План могильников Бике I - Ш.
329
гл. 40 см
Табл. 148. План погребения кургана 9. Бике I:
1 - железные удила; 2, 3 - железные стремена; 4 - топор-тесло; 5 - наконечники стрел; 6 - колчанный крюк; 7 - накладки
на лук; 8 - обломок стрелы; 9 - пластина с заклепками; 10 - поясные пластины; 11 - пряжка; 12 - подпружная пряжка;
13 - пряжка с крючком; 14 - тройник-распределитель.
330
Табл. 149. Предметы из кургана 9. Бике I.
331
Табл. 150. Предметы из кургана 9. Бике I.
332
гл. 90 см
Табл. 151. План погребения кургана 12 и предмет из него. Бике III:
1 - железное тесло-топор.
1. Вид на могильник Балык-Соок I.
334
2. Погребение. Балык-Соок I, к. 11.
3. Насыпь. Джолин HI, к. 2.
335
LU
LU
Os
4. Насыпь. Юстыд XIV, к. 2.
5. Погребение. Джолин III, к. 2.
337
6. Погребение. Джолин I, к. 9.
338
7. Погребение. Джолин I, к. 10.
339
8. Погребение. Юстыд XII, к. 29.
340
9. Погребение. Юстыд I, к. 8.
341

10. Вид на пояс in situ. Юстыд I, к. 8.
11. Деталь узды in situ. Юстыд XII, к. 28.
12. Железный котел. Балык-Соок I, к. 23.
343
13. Серебряный сосуд. Балык-Соок I, к. 11.
14. Серебряный сосуд. Талдуаир I, к. 6.
344
15. Растительный орнамент на дне сосуда. Талдуаир I, к. 6.
16. Китайское зеркало. Юстыд XIV, к. 2.
345
17. Деталь изображения на зеркале. Юстыд XIV, к. 2.
18. Наборный пояс из серебряных блях. Юстыд XII, к. 29.
346
19. Роговая накладка на переднюю луку седла. Юстыд ХП, к. 29.
20. Деталь изображения на роговой накладке луки седла. Джолин I, к. 10.
347
21. Уздечные бляхи. Юстыд XII, к. 29.
348
22. Золотая серьга с жемчужинами.
Балык-Соок I, к. 11.
23. Бронзовое зеркало. Ак-Кобы III, к. 2.
24. Роговой наконечник. Юстыд XII, к. 28.
25. Роговая подпружная пряжка. Юстыд XII, к. 28.
349
26. Железное стремя, обернутое серебряным листом.
Юстыд ХП, к. 28.
27. Уздечные бляхи, прессованные из серебра. Джолин I, к. 10.
350
28. Бронзовая китайская монета «Кайюань тунбао». Юстыд I, к. 8.
29. Бронзовая поясная пряжка. Ташанта III, к. 10.
351
30. Наборный пояс из бронзовых блях и с сохранившейся кожаной основой. Ак-Кобы, курган у изваяния.
31. Наборный пояс из серебряных блях. Балык-Соок I, к. 11.
32. Наборный пояс из бронзовых блях и с сохранившейся кожаной основой. Юстыд XXIV, к. 13.
352
33. Деталь наборного пояса - бляшка в виде бычьей головы.
Юстыд XXIV, к. 13.
34. Кожаная и шелковая сумочки, шелковый «платочек» и конский волос,
свернутый в колечко. Юстыд XXIV, к. 13.
353
35. Кожаная сумочка с железной основой - кресалом.
Юстыд XXIV, к. 13.
36. Железное кресало. Ак-Кобы, курган у изваяния.
354
37. Руническая надпись и тамги на наконечнике
пояса. Барбургазы И, к. 9.
38. Тамга, вырезанная на подпружной пряжке.
Джолин I, к. 9.
39. Серебряные обувные застежки.
Балык-Соок I, к. 11.
40. Камка. Фрагмент шелкового кафтана. Юстыд XXIV, к. 13.
355
41. Камка (деталь орнамента). Юстыд XXIV, к. 13.
42. Камка (деталь орнамента). Юстыд XXIV, к. 13.
356
43. Шелк. Юстыд I, к. 8.
44. Фрагмент кафтана. Ак-Кобы, курган у изваяния.
357
45. Фрагмент шелка. Барбургазы I, к. 20.
46. Деталь кафтана. Барбургазы I, к. 20.
358
47. Деталь кафтана. Барбургазы I, к. 20.
48. Заплатка из орнаментированного шелка. Юстыд XII, к. 29.
359
49. Фрагменты кафтана. Юстыд ХП, к. 29.
50. Фрагменты кафтана. Юстыд ХП, к. 29.
360
51. Роговой гребень.
Балык-Соок I, к. 34.
52. Сцена граффити с панцирными воинами.
Жалгыз-Тобе.
53. Детали шлема. Балык-Соок I, к. 11.
361
54. Фрагменты защитного вооружения. Балык-Соок I, к. 11.
55. Фрагменты защитного вооружения. Балык-Соок 1, к. 11.
362
56. Фрагменты защитного вооружения. Балык-Соок I, к. 11.
57. Остатки деревянной кибити и роговые накладки на лук. Джолин 1, к. 9.
363
58. Палаш. Джолин I, к. 9.
59. Согдийская надпись на спинке палаша. Джолин I, к. 9.
60. Фрагмент кольчужной бармицы. Балык-Соок I, к. 11.
365
Приложение 1
ОПИСАНИЕ КУРГАНОВ
Уландрык I
Могильник Уландрык I расположен в среднем течении одноименной реки, на её левом берегу. Он состоит
из пятнадцати курганов скифской эпохи, образующих прерывистую цепочку, ориентированную с небольшим от-
клонением по линии север - юг. С восточной стороны от неё сооружен древнетюркский курган (№ 10) (табл. 1).
Курган 10. Округлая в плане насыпь (диаметр 10 м, высота 0,3 м), выложенная крупными камнями, была
сильно задернована. В центре - небольшая западина. При зачистке между камнями насыпи встречены разроз-
ненные кости животных.
Могильное пятно имело подквадратную форму (160 х 170 см). В заполнении ямы, состоявшем из суг-
линка и мелкого галечника, уже на глубине 20-25 см начали попадаться отдельные кости лошади, а также
обломки железных и костяных изделий. На глубине 30 см в северной части ямы найдена деревянная палочка
(длина 100 см, диаметр 3^4 см) с плоской костяной накладкой с заклёпками на конце. Рядом обнаружены мно-
гочисленные железные обломки, а при дальнейшем углублении - разрозненные кости лошади и человека.
На глубине 65 см в центре ямы найдены две роговые застежки от пут, на одну из которых нанесена тамга
(табл. 3, 72). Здесь же обнаружены костяные накладки на луки седел (табл. 3, 5-9), а также накладки, служив-
шие окантовкой седла (табл. 3, 1-4). Они имеют отверстия и заклепки. На той же глубине в западной части
ямы выявлены роговой свистунок стрелы (табл. 5, 3), роговой гребень (табл. 5, 7), костяной наконечник стрелы
с раздвоенным насадом (табл. 4, 8), обломки деревянного гребня (табл. 5, 2), многочисленные обрывки шелка
(табл. 5, 13; 6, 7, 13, 19, 20), войлока (табл. 6, 27, 23, 24) и шерстяной ткани (табл. 6, 22). У западной стенки
ямы расчищены остатки берестяного колчана (табл. 4, 6), а рядом с ним - роговой свистунок с остатками же-
лезного наконечника и древка стрелы (табл. 4, 5), бронзовая поясная бляшка (табл. 5, 75). Здесь же найдены
многочисленные обломки предметов из дерева и железа: втулка копья (табл. 4, 77), округлые сбруйные бляхи,
наконечники стрел (табл. 4, 1-4, 7), деревянный лоток (табл. 5, 20), железная пряжка (табл. 3, 75).
В северо-западном углу, в стенке ямы (глубина 70 см), обнаружены детали пояса: железная пряжка
(табл. 5, 75) и набор бронзовых блях двух типов (табл. 5, 16), миниатюрные бронзовые пряжки с остатками
узких кожаных ремешков и трех наконечников (табл. 4,13-15, 17-20). Компактно (вероятно, в поясной сумоч-
ке) располагались роговой наконечник плети (табл. 5, 72), четыре роговых свистунка стрел и одна заготовка
для свистунка (табл. 5, 4-8), две серебряные бляшки-чешуйки с отверстием посередине (табл. 6, 75, 16), кос-
точки миндаля (табл. 6, 72, 77, 18) и две роговые бляшки (табл. 6, 10, 11). Во фрагментах шелковой ткани
найдена «куколка», изготовленная из скрученного куска кожи (табл. 6,14)н содержавшая внутри некое спрес-
сованное вещество. На фрагментах кожаной сумочки, покрытой тонкой шерстяной тканью, прослеживается
кожаная аппликация (табл. 6, 5).
По скоплению костей в восточной части ямы удалось установить, что в могиле были погребены две лоша-
ди. Нижний костяк сохранил анатомический порядок, а его ориентация - южная (табл. 2). Здесь же обнаруже-
на третья по счету застежка для пут, на которой тоже имелась тамга (табл. 3, 13). На глубине 110 см в западной
части ямы обнаружены разрозненные кости человека. Очевидно, костяк человека лежал по линии север - юг.
В центре ямы располагались восемь колышков, которые отделяли погребения человека и лошадей. Рядом
с кольями, ближе к человеческим останкам, сохранились фрагменты железного ковша (табл. 5, 16-18). Среди
человеческих костей найдены ещё две роговые застежки для пут (табл. 3, 10, 11). Вдоль бедренных костей
лежала роговая срединная накладка на лук (табл. 4, 72), а параллельно ей - обломок палаша (кинжала?) в дере-
вянных ножнах (длина сохранившейся части 15-16 см).
Уландрык III
Могильник Уландрык III расположен в нижнем течении одноименной реки, на ее правом берегу. Он вклю-
чает в себя 7 курганов скифской эпохи, образующих цепочку по линии север - юг (табл. 1). Вплотную к ней
с восточной стороны устроен древнетюркский курган (№ 5).
Курган 5. Насыпь округлой формы (диаметр 3,9 м, высота 0,2-0,3 м) была сложена валунами и скальными
обломками. После снятия насыпи прослежено могильное пятно, длиной осью ориентированное по линии вос-
ток - запад.
На глубине 35^40 см зачищены разрозненные кости лошади и человека. По некоторым из них удалось
установить, что погребенный человек был ориентирован на восток, а конь - на запад (табл. 7). Среди костей
в беспорядке лежали две срединные роговые накладки на лук (табл. 7, 7, 2) и одна фронтальная (табл. 7, 3),
три роговых заготовки для свистунков (табл. 7, 72, 14, 15), обломок древка стрелы. Почти по центру ямы об-
наружены две костяные застежки для торочных ремней (табл. 7, 10, 77), обломки железных блях и пряжек (?)
(табл. 7, 5, 6, 9), бронзовая пряжка (табл. 7, 7), бронзовый наконечник ремня (табл. 7, 8), фрагменты бересты
(табл. 7, 13) и колчанный крюк (табл. 7, 4).
Ташанта II
Могильник Ташанта II находится на левом, высоком берегу р. Ташантинки (левый приток р. Юстыд),
в 100-150 м на юг от пос. Ташанта. Он состоит из четырех курганов, образующих цепочку по линии север -
юг (табл. 8). С восточной стороны от неё и был устроен древнетюркский курган (№ 5).
Курган 5. Насыпь имела округлую в плане форму (диаметр 8,5 м, высота 0,3 м). После ее зачистки и разбор-
ки прослежено могильное пятно, длинной осью ориентированное по линии северо-восток - юго-запад.
Размеры могильной ямы составили 260 х 220 см. Заполнение - мешаный суглинок. На глубине 50-60 см
в восточной части ямы зачищены разрозненные кости лошади (табл. 9). Они были отделены от западной части
ямы рядом камней. Среди костей найдены роговая подпружная пряжка (табл. 9, 7), две срединные накладки
на лук (табл. 9, 2, 3), а также фрагмент железного ножа (табл. 9, 4).
Ташанта III
Могильник Ташанта III расположен в одном километре к востоку от русла р. Уландрык и в полутора - двух
километрах на северо-запад от пос. Ташанта. Он образует цепочку из девяти курганов скифской эпохи, ори-
ентированную по линии север - юг (табл. 8). С восточной стороны от неё устроен древнетюркский курган
(№ 10).
Курган 10. Насыпь округлой в плане формы (диаметр 9 м, высота 0,3 м) была сложена валунами, сланцевы-
ми плитами и мелкой галькой. В центре насыпи - слабо задернованная площадка. Камни уложены в основном
в один слой. В насыпи обнаружены разрозненные кости коня и человека (табл. 10). Костяк человека, судя по
обломкам черепа, был ориентирован на восток, а сверху его прикрывали продольно уложенные доски. Среди
ребер погребенного найдены две железные пряжки (табл. 10, 2, 3), а вдоль левой руки - небольшой железный
нож (табл. 10, 4). Костяк коня лежал справа от погребенного человека, но был ориентирован в противополож-
ную (западную) сторону. В челюстях коня обнаружены железные однокольчатые удила (табл. 10, 7).
Могильная яма имела овальную форму, а длинной осью была ориентирована по линии восток - запад
(табл. 11). Ее размеры составили 230 х 140 см. Заполнение ямы - крупные валуны и мелкий сухой суглинок.
Встречены мелкие угольки и обгоревшие кости животных. В южной половине ямы, на глубине 85 см, найден
костяк коня, ориентированный черепом на запад. Поза животного традиционна: на брюхе, с поджатыми ногами
(табл. 11). В челюстях обнаружены железные удила с S-образными псалиями (табл. 12, 7), на ребрах - два же-
лезных стремени (табл. 12, 3, 4) и круглая железная пряжка (табл. 12,5). У правой лопатки коня найдена роговая
подпружная пряжка без язычка (табл. 12, 2). Рядом с ней лежали кости бараньей ноги в анатомическом порядке,
хотя тазовая кость барана лежала и возле тазовых костей коня (возможно, она была приторочена к седлу в пере-
метной суме). Следует отметить, что конь был старой особью: кости таза срослись, зубы сильно стерты.
В северной части ямы, на глубине ПО см, обнаружен костяк мужчины, уложенного вытянуто, на спину
(табл. 11). Череп отсутствовал, хотя сохранилось несколько выпавших зубов. Погребение частично нарушено
грызунами (правая плечевая кость, ключица и даже ребра оказались в северо-восточном углу). Однако от-
сутствие черепа с этим не связано. На погребенном лежал берестяной колчан (табл. 13, 72), закрывая костяк
от коленных суставов до шейных позвонков. В нем, вероятно, было не более пяти - семи стрел с железными
трехлопастными наконечниками. Сохранилось несколько спекшихся наконечников стрел (табл. 13, 5). Две ро-
говые накладки на лук (табл. 13, 1, 2) лежали поверх колчана, ближе к его нижней части. От лука сохранились
обрывки коры. Слева от погребенного найдены наконечник и рукоять стека (табл. 13, 7, 8), а у левого плеча -
круглая железная пряжка. В области пояса обнаружены остатки поясных блях из легкого органического ве-
щества (табл. 13, 10), бронзовая пряжка с фигурным щитком (табл. 13, 9) и железная обойма (табл. 13, 6).
Поясные бляхи выполнены из органики, поэтому целиком не сохранились, хотя удалось установить их размеры
и форму (табл. 13, 10). На поясе, между ног погребенного, лежал плохо сохранившийся железный кинжал (?)
в деревянных ножнах, покрытых красным лаком (табл. 13, 77). Его длина составляла 30-35 см.
367
Костяк человека был отделен от костей коня полосой материкового грунта (ширина 12-15 см, высота 5-10 см).
Ту же роль играли несколько деревянных колышков, вкопанных с интервалом 10-12 см вдоль правого бока коня.
Юстыд I
Могильник Юстыд I расположен в среднем течении р. Юстыд, на правом ее берегу (близ родника Калан).
Он включает 9 курганов скифской эпохи, образующих прерывистую цепочку с севера на юг (табл. 14). С запад-
ной стороны от основной группы курганов устроен древнетюркский курган (№ 8).
Курган 8. Насыпь округлой в плане формы (диаметр 8,5 м, высота 0,3-0,4 м) была сложена валунами
в 1-2 слоя.
Яма овальной формы имела размеры 230 х 210 см. На глубине 35 см в южной части ямы был зачищен кос-
тяк коня, ориентированного головой на запад. Конь был уложен на брюхо и завален на правый бок, а голова
животного развернута в противоположную от человека сторону, т. е. на юг (табл. 15). В его челюстях найдены
железные кольчатые удила с S-образными псалиями (табл. 16, 3). На тазовых костях коня обнаружены кости
задней ноги барана и две железные подпружные пряжки (табл. 16, 9, 12), а у передней левой ноги - железное
стремя (табл. 16, 10). Прямо по центру ямы, на расстоянии 65 см друг от друга, найдены роговые наконечник
и рукоять стека (табл. 17, 6, 7). У коленного сустава левой ноги погребенного обнаружена подпружная роговая
пряжка (табл. 16, 77), а несколько ниже её - железный наконечник ремня (от подпруги?) (табл. 16, 4). При раз-
борке костяка лошади под тазовыми костями найдены три застежки от пут (табл. 16, 6-8).
Погребение лошади было отделено от погребения человека перемычкой невыбранного материкового грун-
та. На глубине 80 см, в северной части ямы, зачищен костяк человека, уложенного вытянуто, на спину; ступни
ног в небольшом подбое. Ориентация погребенного восточная, а череп развернут лицевым отделом на север
(табл. 15). В головах стоил керамический сосудик черного цвета (табл. 17, 9). Под черепом найдена серебряная
серьга (табл. 18, 77), у кисти правой руки - срединные и концевые накладки на лук (табл. 17, 7, 2, 4, 5), же-
лезный нож (табл. 17, 8), а также мелкие фрагменты железа. На погребенном был наборный пояс из блях двух
типов (табл. 18, 1-10), сердцевидной и округлой (со срезанным низом и фестончатым верхом) форм. Бляхи
выполнены из серебра, с позолотой и растительным орнаментом. На поясных бляхах сохранились фрагменты
темно-зеленого шелка (табл. 19) и остатки кожаных ремешков. Пряжка со щитком и наконечник пояса тоже
украшены растительным орнаментом (табл. 18, 7, 5). У костей левой руки лежал железный тройник для подве-
шивания колчана (табл. 17, 3). Под левой тазовой костью погребенного найдены железное тесло (табл. 18, 73),
сумочка-огниво плохой сохранности, а также китайская монета династии Тан (табл. 18, 72). Сверху погребен-
ный был покрыт слоем тонких тальниковых прутьев.
Юстыд XII
Могильник Юстыд XII расположен в среднем течении одноименной реки, на её правом берегу. Он включает
в себя 27 курганов скифской эпохи, образующих четкую цепочку по линии север - юг (табл. 20). С восточной
стороны от неё сооружены два древнетюркских кургана (№ 28, 29). В трех других курганах (№ 3, 12, 14) обна-
ружены впускные раннесредневековые погребения.
Курган 3. Насыпь округлой формы (диаметр 11 м, высота 0,2 м) была сложена валунами. Могильное пят-
но подквадратной формы длинной осью ориентировано по линии восток - запад (размеры 350 х 235 см). На
глубине 35 - 40 см под слоем валунов обнаружено впускное погребение (табл. 21). Погребенный покоился
вытянуто, на спине; ориентация восточная. Кости рук лежали вдоль тела, кистями на костях таза. Погребение
совершено на каменной кладке, сооруженной из крупных валунов.
В правой тазовой кости погребенного застрял железный наконечник стрелы. Его форму определить трудно
из-за плохой сохранности, однако по сохранившейся части можно предположить, что это был трехлопастной
черешковый наконечник стрелы.
Курган 12. В нарушенной насыпи (приблизительный диаметр 7-8 м) обнаружены остатки раннесредневе-
кового погребения. Среди предметов, относящихся к нему, зафиксированы фрагменты массивного железного
ножа со следами ножен (табл. 22, 6), концевая и срединная роговые накладки (табл. 22,10, 77), роговая застеж-
ка для пут (табл. 22, 10), орнаментированная берестяная деталь колчана (табл. 22, 7), два железных насада от
наконечников стрел (табл. 22, 2, 3), остатки изделий из дерева (табл. 22, 4, 5, 12), железный предмет неизвест-
ного назначения (табл. 22, 7) и роговой язычок от подпружной пряжки (табл. 22, 8).
Курган 14. Насыпь овальной формы (диаметр 10 м, высота 0,3-0,4 м) была сложена валунами. В центре -
западина. Могильное пятно имело овальную форму. На глубине 30^40 см под слоем валунов зачищено впус-
368
кное погребение человека с конем (табл. 23). Погребение совершено на каменной кладке, сложенной из круп-
ных валунов, и ориентировано длинной осью по линии север - юг. Размеры каменной кладки 210 х 160 см.
По разрозненным костям лошади можно установить, что животное было уложено в южной части кладки, попе-
рёк ее (т.е. по линии восток - запад).
В северной части кладки зачищено нарушенное погребение человека, совершенное параллельно захороне-
нию лошади. По положению берцовых костей можно предположить, что погребенный был ориентирован на
восток. Череп отсутствовал. Несколько выше берцовых костей, в области пояса, найдены две бронзовые бляш-
ки (табл. 23, 2, 3). Вдоль лучевой кости левой руки лежал железный нож (табл. 23, 5, 6). Среди костей изредка
встречались древесные угли.
Курган 28. Насыпь эллипсовидной формы (табл. 24) имела размеры 9 х 10 м и высоту 0,2 м. Сложена она
речными валунами, слабо задернована в центре. При разборке насыпи в её южной части найдены обломки
костей животных и человека, а почти по центру - роговая подпружная пряжка (табл. 27, 3), застёжка для пут
(табл. 28, 9) и серебряная серьга (табл. 28, 8).
После снятия насыпи прослежено могильное пятно овальной формы, длинной осью ориентированное по
линии север - юг (размеры 230 х 190 см). В центре ямы, на глубине 10-30 см, зачищена каменная кладка из
валунов. После снятия кладки в северо-восточной части ямы обнаружен костяк коня, ориентированный на
юго-восток. Конь был уложен на левый бок, ногами к человеку (табл. 26). При этом голова животного оказалась
развернута в сторону погребенного. Конь, очевидно, был заседлан, взнуздан и спутан. Об этом свидетельству-
ют находки: железные удила с S-образными псалиями (табл. 27, 7), найденные в челюстях коня. Большое коли-
чество серебряных бляшек от узды (табл. 28, 7-5), а также два тройника-распределителя ремней (табл. 28, 7, 2)
обнаружены у черепа лошади. Железное посеребрённое стремя (табл. 27, 4) найдено на рёбрах, а другое такое
же стремя (табл. 27, 5) - у черепа лошади. На передних и задних ногах лошади лежали две роговые застежки
для пут (табл. 28, 10, 77). На глубине 45 см, ближе к черепу погребенного, расчищена железная подпружная
пряжка (табл. 27, 2).
Погребение лошади было отделено от погребения человека доской (табл. 26). С внешней стороны доска
обуглена. Её длина 170-175 см, ширина 20 см, а толщина 3^4 см. Передние и задние ноги коня, очевидно, слу-
чайно сместились на эту оградительную доску, частично придавив погребение человека.
На глубине 90 см обнаружен костяк человека, покоившегося на спине (табл. 26); ориентация северо-запад-
ная. Череп погребенного развернут лицевым отделом на запад, а кости правой ноги чуть согнуты в колене.
Слева от погребенного прослежен тлен от стека. На окончаниях этого стека (длина 75 см, диаметр 2,5-3,0 см)
сохранились роговые рукоять (табл. 28, 7) и наконечник (табл. 28, 6). Кисть правой руки сдвинута грызунами.
Ими же на поверхность насыпи кургана вынесены отдельные кости и часть находок. Костяк, вероятно, прина-
длежал старой женщине: позвонки оказались сросшимися, а верхняя челюсть без зубов.
На восток от кургана, в 14,2 м от края насыпи, исследовано семь кладок в виде каменных колец (табл. 25).
Пять колец образуют один четкий ряд по линии север - юг, два других кольца отходят под углом на юго-запад.
Внутри колец зачищены следы кострищ с золой, углями и мелкими кальцинированными костями животных.
Курган 29. Насыпь овальной формы (диаметр 9,5 м, высота 0,8 м) была сложена валунами, слабо задернова-
на. В насыпи, среди камней, найдены раздробленные или расколотые кости лошади со следами острого орудия.
Наибольшая их концентрация наблюдалась в северной части насыпи.
Под насыпью вскрыто могильное пятно, длинной осью ориентированное по линии восток - запад (раз-
меры 260 х 210 см). На глубине 38^40 см появилась валунная кладка в 2-3 слоя. Под кладкой, на глуби-
не 100-130 см, зачищены два костяка коней, ориентированных на запад (табл. 29). Кони были уложены с подог-
нутыми под брюхо ногами, мордами друг к другу. На их костяках найдены остатки деревянных седел, костяные
седельные канты (табл. 30, 4-9; 32, 7-3).
Один конь (южный) имел седло с роговыми накладками, украшенными растительным орнаментом
(табл. 32, 4, 5). У седла найдены три роговых застёжки для пут (табл. 32, 7-9). Компактно (возможно, во вьюч-
ной суме) лежали три роговых свистунка для стрел (табл. 36, 8-10\ одна заготовка (табл. 36, 5) и два рыбьих
позвонка (табл. 36, 6, 7). Здесь же были найдены кости задней ноги барана (вероятно, была приторочена к сед-
лу). На седле и под ним собраны железные обломки - остатки стремян (табл. 32, 6).
Точно такие же фрагменты железных стремян найдены и под седлом второго (северного) коня. У седла
также обнаружены три застёжки для торочного ремня (табл. 30, 77-73), роговая застежка для пут (табл. 30,14)
и роговая подпружная пряжка (табл. 30, 10). В челюстях этого коня сохранились небольшие железные удила
с деревянными двудырчатыми псалиями (табл. 30, 7-3). За седлом, у тазовой кости, найдена золотая бляха
в виде четырехлепестковой розетки (табл. 31, 7). Под костяками обоих коней прослежен слой черного густого
тлена (мощность 3^4 см).
369
В северной части ямы, отделенной от захоронения коней рядом вертикально поставленных камней,
на глубине 155 см обнаружен костяк человека. Погребенный лежал на спине, черепом на восток - юго-восток
(табл. 29). Правая рука была вытянута вдоль тела, кисть подсунута под тазовую кость, а фаланги левой руки на-
ходились на костях таза. Череп был развернут вправо, т. е. лицевой частью на север. Возле черепа стоял лоток,
выполненный из лиственницы (табл. 36,1, 2). Вдоль правой руки погребенного лежали деревянные и роговые
детали сложного лука (табл. 34,1-7, 13, 14, 16). Его предполагаемая длина 138 см. Сверху костяк человека при-
крывал берестяной колчан, расширяющийся книзу и имеющий «карман» (табл. 33, 75). Длина колчана 91 см;
ширина «перехвата» 13,5 см, а нижней части 22 см. Деревянное дно колчана было на уровне коленных суставов
погребенного, а его верхняя часть доходила почти до плеч. В колчане найдены древки стрел (табл. 35), а также
восемь железных наконечников для них (табл. 33, 1-4, 7-9, 12). Наконечники однотипные - трехлопастные
с костяными свистунками. Древки стрел имеют на нижнем конце вырез для тетивы, а рядом с ним - по две крас-
ных поперечных полосы (табл. 35, 3, 4, 9-15). Возле колчана найдены два железных кольца (табл. 33, 5, 6), две
роговые накладные бляхи для ремня (табл. 33, 10, 77), костяная планка - накладка для жесткости (табл. 33, 73),
а также длинная деревянная планка - «основа» колчана. Щиток колчана был снабжен роговыми накладками
для жесткости (табл. 34, 8-12, 15).
Между черепом человека и тазовыми костями второго (северного) коня обнаружены железные удила с коль-
чатыми псалиями (табл. 31,3), на которых сохранились детали кожаной узды (табл. 31). На обрывках широких
ремней узды, для прочности прошитых сухожильными нитями, обнаружены пять позолоченных блях в виде
четырёхлепестковых розеток (табл. 31,2, 3, 5-7) и массивная позолоченная налобная бляха с растительным
орнаментом (табл. 31,4). Бляхи служили украшением узды, закрывая перекрестья ремней.
При зачистке погребенного найдены орнаментированный крючок для развязывания узлов - кочедык
(табл. 36, 4), плохо сохранившийся железный нож (табл. 36, 3) в деревянных ножнах. В районе пояса обнару-
жены 18 серебряных бляшек, нашитых на узкий кожаный ремешок (табл. 36, 77). Поясная пряжка, очевидно,
была железной (сохранились лишь фрагменты). По всему костяку собраны большие куски шелковой ткани
от одежды (табл. 37, 38).
Юстыд XIV
Курганная группа, получившая название Юстыд XIV, представляет собой небольшой погребально-поми-
нальный комплекс. Он включает два кургана и несколько оградок, а расположен на правом берегу р. Юстыд,
в её среднем течении (табл. 39).
Курган 1. Насыпь подквадратной формы имела длину по линии север - юг и восток - запад примерно 9,6 м.
Сложена насыпь почти полностью из сланцевых плит, лишь изредка попадались уплощенные валуны. Она
достаточно задернована. При зачистке насыпи выяснилось, что она была квадратной формы, в виде платфор-
мы, плиты которой тщательно подогнаны друг к другу (табл. 40). Число рядов плит сохранившейся клад-
ки 7-9, при высоте 60 см. Первоначальные размеры насыпи могут быть определены как 5 х 5 м. Высота насыпи
и число рядов кладки были, очевидно, значительно больше. Об этом свидетельствуют плиты, которые упали или
оказались сброшены, тем самым, придав насыпи округлый вид. В насыпи найдено очень много костей лошади
и овцы, а также фрагмент керамики. Встречались угли и обломки дерева.
После снятия насыпи обозначилось могильное пятно округлой формы (диаметр 250 см). На глубине 60 см
в южной части ямы зачищены плиты, стоявшие вертикально по линии восток - запад. Они разделяли яму
на две части, одновременно прикрывая разрозненный костяк коня. Животное, очевидно, было уложено на брю-
хо, головой на запад (табл. 41). На нём найдены обломки деревянных частей седла (табл. 42, 3), а также обло-
манная деревянная застёжка от пут (табл. 42, 2). Ближе к центру ямы обнаружены фрагменты железа (возмож-
но, остатки стремян) и роговой наконечник стека (табл. 42, 7).
На глубине 150 см в северной части ямы зачищены разрозненные кости человека (табл. 41). Кости ног,
сохранившие первоначальное положение, свидетельствуют о том, что погребенный был ориентирован на вос-
ток. В центральной и северной частях ямы найдены обугленные плахи, направленные под углом друг к другу.
Вероятно, это остатки настила. У предполагаемой головы погребенного обнаружен развал керамического сосу-
да, а также железные обломки. В ногах лежали фрагменты керамики и железные удила. Среди костей человека
попадались фрагменты шелка.
Курган 2. Насыпь округлой формы (диаметр 7,5 м, высота 0,3-0,4 м) была сложена преимущественно слан-
цевыми плитами, реже - плоскими валунами. При зачистке насыпи удалось установить, что первоначально
она представляла собой подквадратную кладку (табл. 43). Её размеры 450 х 460 х 30 см. Углы намогильного
сооружения слегка округлены. В кладке сохранилось 3-5 рядов плит (табл. 43). В основании каждого угла
370
располагались массивные плиты-базы. Каменная кладка ориентирована стенками по сторонам света. В насыпи
кладки встречались разрозненные кости лошади - лопатка, позвонки, рёбра и т. д. (табл. 43).
После снятия насыпи на древней поверхности обозначилось небольшое могильное пятно, смещенное
к северо-западной части кладки, а длинной осью ориентированное по линии север - юг. Размеры ямы 222 х 171 х
х 100 см. Заполнение - мешаный суглинок. Встречались линзы плотной глины, а также кротовины. В верхней
части яма была заполнена провалившимися сланцевыми плитами из насыпи. Начиная с древней поверхности,
по всей площади ямы встречались разрозненные кости лошади. На глубине 10-20 см в центре ямы зачищены
четыре вертикально стоявшие сланцевые плиты, которые отделяли погребения человека и лошади, образуя
западную и восточную части ямы (табл. 44).
В восточной части, на глубине 50-90 см, расчищен разрозненный костяк лошади. По некоторым костям (че-
реп, тазовые кости, рёбра), сохранившим анатомический порядок, можно предположить, что животное было
ориентировано на юг. Поза лошади традиционна: на брюхе, с поджатыми ногами, голова развёрнута к погре-
бенному человеку. Костяк последнего находился в западной части могилы (табл. 44). В ногах погребённой,
на глубине 66 см, найдены железные стремена с фигурными прорезями в подножке (табл. 45,10, 77) и небольшая
бронзовая пряжка (табл. 45, 6). Несколько глубже (80-85 см) обнаружены две железные подпружные пряжки
с язычком на вертлюге (табл. 45, 8, 9) и железные накладки на переднюю луку седла (табл. 45, 7-5, 7). При раз-
борке костяка лошади у тазовых костей (предположительно в перемётной суме) найдено скопление предметов.
Оно включало зеркало из белого металла (оловянистая бронза?) с орнаментом и петлёй в центре (табл. 46, 4),
лежавшее гладкой поверхностью вверх в окислившихся остатках кожаной сумочки, набор пряслиц - два кера-
мических (табл. 46, 8, 13) и одно каменное (табл. 46, 7), а также каменную заготовку (табл. 46, 9) и железный
нож с деревянной рукоятью (табл. 46, 7).
В западной части ямы, на глубине 95-100 см, расчищен костяк женщины, лежавшей вытянуто, на спине.
Череп ее был наклонён вперёд, а кисть левой руки покоилась на костях таза (табл. 44). Ориентация погребен-
ной северная, с небольшим отклонением на восток. В головах, на глубине 100 см, найден массивный деревян-
ный гребень (табл. 46, 72). Вокруг черепа прослежен чёрный тлен (краситель для волос?), а также фрагменты
орнаментированной шелковой ткани. Здесь же обнаружены две бронзовые позолоченные серьги со шпеньком
и подвеской (табл. 46,10, 14). Под черепом найдена железная шпилька (табл. 46, 3), а у локтевого сустава пра-
вой руки - костяной игольник (табл. 46, 5) с остатками железной иглы (табл. 46, 6). В области тазовых костей
встречены фрагменты шелка. У ног погребённой лежали кости барана (заупокойная пища).
Юстыд XXIV
Могильник Юстыд XXIV находится в верхнем течении р. Юстыд, на ее левом берегу. Он включает 12 ка-
менных курганов скифского времени, образующих цепочку по линии север - юг (табл. 47). С восточной сторо-
ны от неё устроен древнетюркский курган (№ 13).
Курган 13. Насыпь округлой формы (диаметр 6,6 м, высота 0,5 м) была сложена крупными валунами. В центре
едва различима западина. Яма овальной формы была ориентирована длинной осью по линии север - юг (разме-
ры 230 х 140 см). Сверху яма заполнена крупными валунами. На глубине 35 см в восточной части ямы зачищен
костяк коня, ориентированный на юг (табл. 48). Животное лежало на брюхе, с поджатыми под себя ногами; го-
лова завернута назад. У задних ног коня найдены два железных стремени (табл. 49, 4, 5), две роговые застёжки
для пут (табл. 49, 6, 7) и передняя нога барана (заупокойная пища). В области крестцовых позвонков лошади
обнаружена железная пряжка (табл. 49, 8). В челюстях сохранились железные удила с железными скобами
(табл. 49,1-3). Погребение лошади было отделено от погребения человека рядом деревянных колышков.
На глубине 80 см в западной половине ямы расчищен костяк человека, лежавшего вытянуто, на спине,
головой на север (табл. 48). Между черепом и северной стенкой ямы найдены крестцовые позвонки барана
в остатках деревянного блюда. На погребенном был надет пояс с серебряными бляхами (табл. 50, 1, 6), бла-
годаря чему сохранились крупные куски шелка (табл. 52, 53, 54, 55), шерстяной ткани, а также сам кожаный
ремень. На поясе имелись ремешки для подвешивания, две лировидные подвески, а также сумочка-огниво
(табл. 50, 7). В области пояса обнаружена небольшая кожаная сумочка с серебряными застёжками (табл. 51, 72).
В ней лежала шелковая сумочка (табл. 51, 73), внутри которой находился свёрнутый в колечко конский волос
(табл. 51, 10), а также небольшой лоскут шелка (табл. 51, 77). Вдоль левой бедренной кости лежал железный
нож (табл. 51, 14). Справа от погребённого расчищены остатки берестяного колчана с железными трёхлопас-
тными наконечниками стрел (табл. 51, 1-9). Рядом с колчаном найдены два тройника-распределителя ремней
(табл. 50, 8, 9). Две серебряные пряжечки и два наконечника ремней от сапог (табл. 50, 2-5) лежали у ступней
ног погребенного.
371
Юстыд (скальное захоронение)
Обнаружено в одном километре выше родника Калан, у слияния двух основных проток р. Юстыд.
В этом месте правый берег реки крутой, с частыми скальными выходами, обращенными на юг. В одном из них
(высота 30^40 м над поймой реки) и было обнаружено подобие небольшого грота, образованного разломами
и выветриванием известняков и песчаников. Грот был заполнен овечьим помётом, мелкими обломками камней
и массой свежего мумиё. Первым найден керамический горшок (табл. 56, 7), горло которого торчало из му-
миё. Здесь же лежали череп козла с передними ногами, обломанная деревянная чашечка с ручкой (табл. 56, 6),
а также ключица ребёнка, дощечки от колыбели (табл. 56, 3-5) и деревянная палочка (табл. 56, 2).
Джолин I
Могильник Джолин I назван по одноимённому урочищу, расположенному в верховьях р. Юстыд, почти
у слияния рек Нарынгол и Богуты. Он состоит из прерывистой цепочки восьми скифских курганов, ориентиро-
ванной по линии север - юг (табл. 57). С восточной стороны от неё обнаружен древнетюркский курган (№ 9).
В некотором отдалении, к юго-востоку от цепочки, выявлен ещё один курган (№ 10).
Курган 9, Округлая в плане насыпь (диаметр 10 м, высота 0,5-0,6 м) была сложена валунами и рваным кам-
нем. В центре - небольшая западина. В восточной части насыпи найдены кости лошади.
Насыпь была сложена тщательно, особенно первый слой камней, лежавший на древней поверхности. Круп-
ные камни подогнаны друг к другу, свободное пространство между ними заполнено мелкой галькой. В разрезах
насыпи чётко прослеживались остатки земляного могильного холма (табл. 58).
Могильная яма имела овальную фрму (размеры 250 х 210 см). На глубине 0,3-0,4 см по оси восток - запад,
почти точно в середине ямы, прослежены остатки восьми лиственничных кольев (диаметр 4-5 см), установ-
ленных вертикально на расстоянии 15-20 см друг от друга (табл. 58, 59). Они шли от дна ямы, отделяя погребе-
ние человека от захоронений коней. Костяки двух коней находились в южной части могильной ямы, несколько
выше погребения человека. Позы животных одинаковы: на брюхе, с поджатыми ногами, голова развернута
в сторону человека (табл. 59). Ориентация захоронений коней западная. Череп первого (восточного) коня нале-
гал на тазовые кости второго (западного) коня. Оба они были засёдланы, спутаны и взнузданы.
Экипировка восточного коня включала однокольчатые железные удила (табл. 60, 2) с роговыми псалиями
(табл. 60, 1, 3), два железных стремени (табл. 60, 9, 10), обломанную железную пряжку (табл. 60, 8), железное
кольцо (табл. 60, 6), а также роговую подпружную пряжку (табл. 60, 7). На тыльной стороне последней есть
тамгообразный знак (табл. 60, 7). На рёбрах коня прослежен органический тлен от деревянных и кожаных де-
талей седла. Рядом в анатомическом порядке лежали кости барана. У костей задних ног этого коня найдены две
роговые застёжки для пут (табл. 60, 4, 5).
Снаряжение западного коня включало железные удила с пластинчатыми псалиями (табл. 61, 7), железные
пластинки-накладки передней луки седла (табл. 61,2, 3), железную обойму (табл. 61,4), наконечник подпруж-
ного ремня (табл. 61, 8), железные стремена (табл. 61, 10, 77) и две роговые застёжки для пут (табл. 61, 5, 6).
Две железные подпружные пряжки (табл. 61, 7, 9) обнаружены рядом с рёбрами коня, справа от него.
Костяк человека находился в северной части ямы. Погребенный лежал вытянуто, на спине, головой на вос-
ток (табл. 59). Руки его были слегка согнуты в локтях. Кисть левой руки находилась на костях таза. У головы
погребенного обнаружен древесный тлен от кружечки (диаметр тулова 12-14 см). Здесь же зачищены позвон-
ки барана. Под левой рукой, вдоль левого бока человека, лежал остриём вниз железный палаш (табл. 63, 7), а
под локтём правой руки - железный боевой топор на деревянной рукояти (табл. 62, 73). Топор был подвешен
на портупейном ремне, украшенном серебряными бляшками сердцевидной формы. Над правой рукой погре-
бенного, вдоль северной стенки, ямы прослежены остатки берестяного колчана (табл. 62,18', 63, 72) с железны-
ми трёхлопастными наконечниками стрел (табл. 63, 2-7). На отдельных наконечниках сохранились костяные
свистунки. Колчан крепился при помощи колец с тремя отходящими от них ремешками, украшенными сереб-
ряными бляшками (табл. 62,14, 19). Под колчаном найдены роговые накладки на лук (табл. 63, 70, 77), остатки
деревянной кибити (табл. 63, 9) и железный крюк (табл. 62, 77).
На правой тазовой кости погребённого сохранились остатки сумочки-огнива (табл. 62, 10). В ней найдены
две обломанные челюсти мелкого грызуна, кусочки краски (?) бежевого цвета, несколько кремней из горного
хрусталя (табл. 62, 75, 76), остатки трута, несколько бляшек и пряжечка, служившие для крепления и украше-
ния сумочки (табл. 62, 3-5). У поясных позвонков лежали обломки бронзовых поясных бляшек с остатками
кожаного ремня (табл. 62, 7, 2), поясная пряжка из серебра с железным щитком. Под бляшками пояса сохрани-
лись кусочки войлока, меха и шелка (табл. 64). Под поясными позвонками в деревянных ножнах (табл. 62, 72)
372
найден железный однолезвийный нож (табл. 62, 77). У ступней ног обнаружены две пряжки и два наконечника
ремней от сапог (табл. 62, 6-9).
В 8,5 м на восток от насыпи кургана была устроена небольшая (95 х 95 х 15 см) каменная оградка. Она
была составлена из восьми камней, а внутри выложена небольшими сланцевыми плитками. По конструкции
и размерам это сооружение напоминало миниатюрные оградки, зафиксированные рядом с древнетюркскими
поминальными сооружениями.
Курган 10, Насыпь округлой формы (диаметр 6 м, высота 0,2-0,3 м) была сложена крупными валунами
и галькой. В центре прослеживалась небольшая западина. Яма овальной формы (250 х 160 см) длинной осью
была ориентирована по линии юго-восток - северо-запад. Заполнение ямы - суглинок и галечник. На глубине
100-140 см в южной части ямы зачищен костяк лошади, уложенной на брюхо, головой на северо-запад (табл.
65). У черепа лошади найдены тонкие серебряные бляхи узды (табл. 66, 3, 4) и миниатюрные железные удила
(табл. 66, 5). Два железных стремени (табл. 66, 8, 77) лежали по обеим сторонам костяка лошади. В области
рёбер обнаружены остатки деревянного седла, передние луки которого были покрыты роговыми орнаменти-
рованными накладками (табл. 66, 2). Здесь же находился роговой кант луки седла (табл. 66, 7). У правой ноги
лошади зачищены роговая подпружная пряжка (табл. 66, 6) и роговая застёжка для пут (табл. 66, 7). На правом
боку лошади в анатомическом порядке найдены кости барана.
В северной части ямы, отделенной от южной половины рядом крупных камней, поставленных на ребро,
и толстой жердью (длина 195 см, диаметр 12-13 см), обнаружен костяк человека (табл. 65). Погребенный лежал
вытянуто, на спине, руки вдоль тела, головой на юго-восток. Череп его был развёрнут лицевой частью на север.
Под ним оказалась каменная плитка - подушка, на которой прослежен темно-бурый тлен от подстилки органичес-
кого происхождения. У правой руки сохранились остатки сумочки или сосуда (из кожи или ткани?), крестцовые
позвонки барана и железные окисли от ножа. На шейных позвонках найдены массивная золотая серьга с жемчу-
жиной (табл. 66, 9), небольшая пастовая бусина, которая, возможно, прикреплена к серьге (табл. 66,10).
Джолин III
Небольшая курганная группа, получившая название Джолин III по одноимённому урочищу, находится
на правом берегу р. Юстыд, близ слияния рек Нарынгол и Богуты. Группа погребальных памятников располо-
жена у дороги на оз. Кандыктыкуль и включает четыре кургана: два скифских (№ 3, 4) и два древнетюркских
(№ 1,2). Курганы ориентированы по линии север - юг (табл. 57).
Курган 2, Насыпь округлой формы (диаметр 6,0-6,3 м, высота 0,2-0,3 м) была сложена крупными валунами.
Полы ее задернованы, в центре - наброска из камня. В центре же прослежен могильный холмик из суглинка.
После зачистки и разборки насыпи выявлено могильное пятно, длинной осью ориентированное по линии
север-северо-восток - юг-юго-запад. Размеры пятна 230 х 140 см. Заполнение ямы - суглинок с валунами.
На глубине 100-140 см вдоль южной стенки ямы зачищен костяк коня (табл. 67). Он был обложен и завален ва-
лунами. Поза животного традиционна: на брюхе, с поджатыми под себя ногами, голова развёрнута к человеку.
В челюстях коня сохранились железные удила (табл. 68, 2), остатки кожаных ремней узды (табл. 68, 7) и дере-
вянная «рогатина» (табл. 69, 4), а также кость барана. На костях передних ног коня найден обломок деревянной
застёжки для пут (табл. 68, 9), а на рёбрах - железное стремя (табл. 68, 8). У тазовых костей коня обнаружены
кости ног, таза и фаланги ребёнка. Здесь же лежал железный предмет - очевидно, пряжка (табл. 68, 4). Человека
и лошадь отделяли четыре вертикальные жерди, которые прослежены с глубины 30 см и до самого погребения.
Отдельно, в изголовье человека, на глубине 95 см обнаружено прекрасно сохранившееся деревянное
седло (табл. 69, 1-3). Его длина 38 см, а высота полок 20 см. На седле найдена роговая подпружная пряжка
(табл. 68, 3). После разборки каменного перекрытия вдоль северной стенки ямы, на глубине 150 см, зачищен
костяк подростка (табл. 67). Погребенный лежал головой на восток - северо-восток, вытянуто, на спине; череп
наклонён вперёд. Он был уложен таким образом, что под головой находилось деревянное седло. Кости ног
растащили грызуны. Под погребённым сохранились остатки органической подстилки, а также деревянные
палочки, уложенные поперёк и поверх него. Вдоль костей правой руки лежали остатки трёх железных трёх-
лопастных наконечников стрел (табл. 68, 5-7), а справа - кость барана.
Барбургазы I
Могильник Барбургазы I находится в нижнем течении одноимённой реки, на ее правом берегу. Он пред-
ставляет собой прерывистую цепочку, включающую 28 курганов скифского времени (табл. 70). С восточной
стороны от основной группы устроен древнетюркский курган (№ 20).
373
Курган 20, Насыпь разрушена выборкой камня. Она имела округлую форму (диаметр около 5 м). В остатках
насыпи местами прослежены угли и зола. После зачистки обозначилось могильное пятно (диаметр 2 м). Запол-
нение - галечник с мелким гравием. В южной половине ямы, на глубине 15-20 см, найдены кости ног лошади.
Она была уложена на спину (?), а ее голова неестественно заломлена к брюху (табл. 71). Общая ориентация
лошади западная.
В северной части ямы зачищено 4-5 сланцевых плит, лежавших плашмя. Они, вероятно, отделяли предпо-
лагаемое погребение человека от лошади, но позднее завалились. Поверх плит найдены небольшие кольчатые
удила с железными псалиями (табл. 72, 4). Они располагались недалеко от черепа коня. На глубине 40-60 см,
рядом с костями задних ног лошади, обнаружены угли, фрагменты пересохшей кожи и обломки дерева - остат-
ки седла. Его луки облегали железные изогнутые пластины (табл. 72,1-3). Рядом лежала железная подпружная
пряжка (табл. 72, 5), а также две роговые застёжки для пут (табл. 72, 6, 7). Они, очевидно, служили застёжками
для торочных ремней сумы, от которой сохранились куски пересохшей кожи. Среди обрывков сумы найдены
кости ног барана с астрагалами, а также железное тесло (табл. 73, 9). Слева от седла, вплотную к северной
стенке ямы, обнаружено железное стремя (табл. 72, 9). Вдоль северной стенки ямы зачищен берестяной колчан
(размеры 95 х 15 х 20 см) (табл. 73, 10-12). В колчане найдено несколько трёхлопастных наконечников стрел
с костяными свистунками (табл. 73, 2-4). Между стенкой ямы и колчаном зачищен перержавевший железный
наконечник копья длиной около 20 см (табл. 73, 1).
Под колчаном обнаружены обрывки одежды из шелковой ткани. Шелк лежал в несколько слоёв (табл. 74-76).
Под спрессованными шелком и кожей сохранилась подстилка (?) из тщательно подобранных, длинных и ров-
ных веточек. Возможно, это была кукла, изготовленная из хвороста и облачённая в одежды. При дальнейшей
зачистке северо-западной части ямы рядом с днищем колчана была найдена деревянная часть составного лука.
Под ней сохранились два фрагмента голенищ кожаных сапог (табл. 73, 14, 15) с ремешками и миниатюрными
бронзовыми пряжками (табл. 73, 7, 8, 13, 16). Они лежали друг на друге, указывая на предполагаемую ориен-
тацию куклы, т.е. на восток. Близ колчана обнаружена деревянная основа лука с двумя срединными наклад-
ками из рога (табл. 73, 5). Предполагаемая длина лука 140 см. Под колчаном лежало второе железное стремя
(табл. 72, 10).
Барбургазы II
Могильник Барбургазы II расположен в верховьях одноимённой реки, на ее правом берегу. Он состоит
из восьми курганов скифской эпохи, образующих цепочку, ориентированную по линии север - юг (табл. 77).
С восточной стороны от основной группы был устроен древнетюркский курган (№ 9).
Курган 9, Насыпь округлой формы (диаметр 10 м, высота не более 0,5 м) была сложена крупными речными
валунами и сланцевыми плитами. В центре прослеживалась могильная западина. С восточной стороны от на-
сыпи наблюдалась подквадратная кладка (табл. 78).
Могильная яма имела округлую форму (диаметр 260 см). На глубине 90-110 см в южной части ямы зачи-
щены два костяка коней, лежавших почти параллельно, ногами друг к другу (табл. 79). Ориентация костяков
западная; головы развёрнуты в сторону человека. У коней в челюстях сохранились железные кольчатые удила
(табл. 80, 1, 2), одно из которых было снабжено дополнительными кольцами. На рёбрах первого (северного)
коня найдены два железных стремени (табл. 80, 5, 6). Здесь же обнаружен древесный тлен от седла. Между стре-
менами зачищены две массивных железных пластины (табл. 80, 3, 4) и кости задней ноги барана (вероятно, была
приторочена к седлу). Захоронения коней отделены от погребения человека рядом деревянных колышков.
В северной части ямы зачищен костяк человека. Погребенный лежал на спине, головой на восток (табл. 79).
Череп его почти полностью разрушен. Кисть левой руки, очевидно, сжимала рукоять железного ножа (дли-
на 12-15 см), который почти полностью разрушен окислами (табл. 82, 18). Вдоль правой руки лежали остатки
колчана. В его верхней части зачищено несколько железных трёхлопастных наконечников стрел (табл. 81,1-7,
10-18). У колчана найдены три тройника-распределителя для подвешивания (табл. 82, 14-16), две серебряные
миниатюрные и одна массивная пряжки, вероятно, тоже для подвешивания колчана (табл. 82, 6, 8, 9). К кол-
чану, очевидно, относится и железная пластина (табл. 82, 13). Между стенкой ямы и колчаном обнаружены
две роговые срединные накладки на лук (табл. 81,5, 9). Слева от черепа человека зачищены позвонки барана.
На погребённого был надет наборный пояс, состоявший из трёх видов серебряных блях (табл. 82,1-7). Справа
к поясу была подвешена сумочка-огниво (табл. 82, 17). В остатках этой сумочки найден кусок горного хруста-
ля, который, возможно, служил кремнем. Поверх бляшек пояса сохранились обрывки войлока и шубы с остат-
ками орнаментированного шелка. У ступней ног обнаружены две серебряные пряжки и наконечники ремней
от сапог (табл. 82, 19-22).
374
Барбургазы III
Могильник Барбургазы III расположен на левом берегу одноимённой реки, в её нижнем течении. Он пред-
ставляет собой цепочку из шести курганов скифской эпохи, ориентированную по линии север - юг (табл. 77).
С восточной стороны от неё устроен древнетюркский курган (№ 7). С востока и запада от курганов, параллель-
но им, расположены ряды восьмикаменных поминальных колец.
Курган 7. Насыпь округлой формы (диаметр 9 м, высота 0,2-0,3 м) была сложена речными валунами
в 1-2 слоя, задернована. В центре - небольшая западина. Часть камней выбрана для хозяйственных целей.
В северо-восточной части насыпи при зачистке была обнаружена трубчатая кость животного, а в северо-запад-
ном секторе, ближе к центру, найдена раковина каури. При разборке в центре насыпи прослежен могильный
холмик из щебня.
После снятия насыпи на древней поверхности обозначилось могильное пятно округлой формы, длинной
осью ориентированное по линии восток - запад. Размеры ямы 265 х 230 х 100 см. Заполнение - суглинок
с большим количеством камней. На глубине 35-50 см, на валунах, заполнявших яму, зачищены разрозненные
кости лошади и человека (череп, позвонки, рёбра и т. д.). Кости лошади концентрировались в западной полови-
не ямы, кости человека - в юго-восточном углу (табл. 84). При дальнейшем углублении в южной половине ямы
продолжали встречаться разрозненные кости лошади. Здесь же, на глубине 70 см, найдены два роговых псалия
(табл. 86, 7, 8). На глубине 90-100 см зачищены кости лошади, сохранившие анатомический порядок (тазовые,
позвонки, рёбра). По ним установили, что конь был ориентирован на восток (табл. 85). В области рёбер и позвон-
ков найдены три роговые застёжки для пут (табл. 86, 7-5), роговая подпружная пряжка без язычка (табл. 86, 4),
железное тесло-топор (табл. 86, 9). Все эти предметы, очевидно, находились в перемётной суме.
У северной стенки ямы, на глубине 80-85 см, зачищены две роговые срединные накладки на лук
(табл. 86, 5, 6), железная пряжка (табл. 86, 10), миниатюрный серебряный наконечник ремня (табл. 86, 77)
и остатки серебряной пряжки (табл. 86,14). На глубине 100 см зафиксирована нижняя часть костяка человека,
сохранившая анатомический порядок (тазовые, часть позвонков, кости ног). По ним определена восточная
ориентация погребенного (табл. 85). При разборке костяка в области пояса найдены две серебряные сердцевид-
ные поясные бляшки (табл. 86, 72, 73). Глубина до дна ямы составила 100 см. Ко дну она сужалась до разме-
ров 195 х 190 см.
Ак-Кобы
Курган у изваяния. Отдельно стоящий курган в урочище Ак-Кобы находился на левом берегу р. Барбур-
газы, в её нижнем течении. Насыпь была округлой формы (диаметр 8 м, высота около 0,5 м) (табл. 87). При
ее зачистке выяснилось, что первоначальная форма представляла собой квадрат. Насыпь была сложена из не-
скольких слоев плитняка, образуя платформу. В северо-западной и западной частях насыпи находились самые
крупные плиты (длина до 1,5 м). В центре кургана, в западине, сразу же под плитами собраны кости овцы:
очевидно, это была целая туша овцы, но без головы. В северной части насыпи, поверх земляного могильного
холма, найдены колотые и обгоревшие кости животных. Почти вплотную к восточному краю насыпи установ-
лено каменное изваяние (табл. 87).
Изваяние было ориентировано на восток - юго-восток. Его размеры 80 х 43 х 18 см. Из общего монолита
плиты выделена голова, показаны плечи, выбивкой оконтурено круглое лицо. Левый глаз - глубокая (3^1 см)
ямка естественного происхождения, правый углублён на 1,5-2,0 см. Нос и борода выделены выборкой фона
вокруг них. Рот маленький; усы намечены слабо. Верхняя часть головы сколота наискось (табл. 87).
После снятия насыпи обозначилось могильное пятно овальной формы (140 х 120 см). Заполнение ямы -
суглинок с включением гальки, мелких сланцевых плиток и крупных валунов. На глубине 140 см по всей яме
зачищен настил из плит, провалившийся в центре. Под ним, в южной части ямы, лежали два костяка коней,
головами и ногами друг к другу (табл. 88). Ориентация костяков западная. У южного коня в челюстях железные
кольчатые удила с S-образными псалиями (табл. 89, 7). У рёбер северного коня зачищена роговая подпружная
пряжка (табл. 89, 2), а в челюстях найдены железные кольчатые удила (табл. 89, 5). Вторая такая же пряжка
с железным язычком (табл. 89, 5) обнаружена в северо-западном углу ямы. Здесь же, у костей ног погребённо-
го, найдены остатки седла, а также фрагменты железного стремени (табл. 89, 4).
В северной части ямы, на глубине 150 см, зачищен костяк человека. Погребенный лежал вытянуто, на спине,
головой на восток (табл. 88). Поверх него тоже лежали массивные сланцевые плиты. В головах погребённого
сохранилась деревянная кружечка (табл. 91, 4), а также деревянное блюдо-лоток, в котором найдены позвонки
барана. Поверх костяка человека лежали крупные куски шелковой ткани тёмно-золотистого цвета (табл. 92).
375
Справа от человека, вплотную к северной стенке ямы, найден берестяной колчан (табл. 90, 14) с железными
трёхлопастными наконечниками стрел (табл. 90, 1-8). Рядом с колчаном сохранились остатки сложного лука
и роговая срединная накладка на лук, а также фрагменты железных тройников-распределителей (табл. 90,
9-11) и точильный брусок (табл. 91, 9). На погребённого был надет кожаный пояс с накладными серебряны-
ми бляхами трёх типов (табл. 91, 5-8, 10, 11). У левой руки обнаружены обломки изогнутого железного ножа
в деревянных ножнах (табл. 90, 12, 13), а на груди - остатки железного огнива-сумочки (табл. 91, 3), в которой
находилось углеподобное вещество и кварцитовая галечка в узелке из шелка (табл. 91,2). Погребённый поко-
ился на настиле из шести - семи толстых веток, лежавших поперек.
Ак-Кобы III
Могильник Ак-Кобы III расположен на левом берегу р. Барбургазы, в её нижнем течении. Он представляет
собой компактный погребально-поминальный комплекс, включающий два кургана и несколько оградок. В мо-
гильнике исследован древнетюркский курган 2 (табл. 93).
Курган 2. Насыпь округлой формы (диаметр 7 м, высота 0,1-0,3 м) была сложена крупными речными ва-
лунами, которые концентрировались по краю насыпи. В центре - небольшая западина. Здесь же прослежен
могильный холмик. В насыпи, на древней поверхности, найдены кости барана, а также каменный пест и шли-
фованный камень.
После разборки насыпи обозначилось могильное пятно овальной формы (245 х 130 см), длинной осью
ориентированное по линии юго-восток - северо-запад. Заполнение - мешаный суглинок с галькой. На глуби-
не 108 см зачищен костяк лошади в традиционной позе: на брюхе, с поджатыми ногами (табл. 94). Ориентация
костяка северо-западная. Голова коня была развёрнута к человеку, а поддерживал ее большой камень. В че-
люстях найдены железные удила с S-образными псалиями (табл. 95, 2). У стенки ямы обнаружены фрагменты
железного стремени (табл. 95, 7). Остатки второго стремени (табл. 95, 9), а также железная подпружная пряжка
(табл. 95, 8) найдены на рёбрах коня.
Костяк лошади был отделён от погребения человека рядом камней, а также деревянной плахой, от которой
сохранился лишь тлен. В центре ямы, на глубине 97 см, лежали кости ноги барана (заупокойная пища).
В северо-восточной части ямы обнаружен костяк человека (табл. 94). Погребенный лежал вытянуто,
на спине. Череп его плохо сохранился, а лицевая часть была развёрнута на север; кости левой руки согнуты
в локте. Ориентация погребённого противоположна ориентации коня (т. е. на юго-восток). В головах человека
лежала каменная подушка. У черепа найдено тонкое бронзовое зеркало (табл. 95, 3), на котором сохранились
фрагменты шелка. Слева, у теменной кости, обнаружена серебряная серьга со шпеньком и подвеской (табл. 95,4),
а под черепом - остатки деревянного гребня (табл. 95, 1). Слева у изголовья лежали позвонки барана, остатки
железного ножичка (табл. 95, 6) и керамическое пряслице (табл. 95, 5). Под костяком человека сохранился чёр-
ный тлен от органической подстилки.
Талдуаир I
Могильник, получивший название Талдуаир I, находится на уединённом плато - второй надпойменной
террасе одноимённой реки, на её правом берегу. Он представляет собой цепочку курганов скифского времени,
ориентированную по линии север - юг, и насчитывает 5 курганов (табл. 93). С восточной стороны к цепочке
примыкают два древнетюркских кургана (№ 6, 7). К северо-западу от основной цепи курганов были устроены
ещё три кургана.
Курган 6. Насыпь имела округлую форму (диаметр 7,5 м, высота 0,2-0,6 м). Полы ее были сильно задер-
нованы, в центре - наброска из камня. Сложена насыпь преимущественно сланцевыми плитами и обломками
горных пород. При зачистке и разборке удалось установить, что большая часть её площади на древней повер-
хности была выложена плитами.
В центре насыпи прослеживалось мощное гумусированное пятно. В нём, на глубине 35 см, зачищено впус-
кное погребение ребёнка 7-10 лет (табл. 96). Ориентация погребенного - на север - северо-запад. Здесь же
лежали разрозненные кости барана. Сопроводительный инвентарь включал две раковины каури (табл. 96, 3, 4),
а также железные удила с большими кольчатыми псалиями (табл. 96, 1, 2).
Яма длинной осью была ориентирована по линии восток-юго-восток - запад-северо-запад (разме-
ры 215 х 155 см). Её заполнение - щебень с галькой. На глубине 43 см от древней поверхности, вдоль северной
стенки ямы, расчищена кладка из 14-15 плит. Установленные вертикально, они служили перегородкой между
лошадью и человеком. На глубине 75-115 см, в южной половине ямы, найден костяк лошади (табл. 97). Поза
376
животного традиционна: на брюхе, с поджатыми под себя ногами; ориентация западная, с небольшим откло-
нением на север. Голова лошади была сильно развёрнута назад, по направлению к человеку, и привалена пли-
тами. На глубине 100 см, в челюстях лошади найдены железные удила с S-образными псалиями (табл. 98, 2),
рядом роговая подпружная пряжка (табл. 98, 9). Между южной стенкой ямы и костяком лошади обнаружено
железное стремя с высокой пластинчатой петлёй (табл. 98, 10) и небольшая уздечная пряжка (табл. 98, 6).
С противоположной стороны от лошади зачищено второе стремя с прорезями в подножке (табл. 98, 77), а также
ещё одна роговая подпружная пряжка с железным язычком (табл. 98, 7). На рёбрах лошади сохранились ос-
татки деревянного седла (размеры 50 х 36 см). Сверху оно, вероятно, было обтянуто кожей. Одна из лук седла
снабжена железными накладками (табл. 98, 3-5, 8). Здесь же лежал бронзовый наконечник ремня (табл. 98, 7),
а от второго такого наконечника остались только окисли. Благодаря окислам сохранилась шерсть лошади
рыже-золотистого окраса. Между плитами перекрытия и лошадью зачищены кости барана (заупокойная пища,
вероятно, находившаяся в перемётной суме).
Погребение человека совершено в небольшом подбое, при углублении до 130-137 см, и отделено от сопог-
ребения лошади тремя рядами плит. Погребенный лежал вытянуто, на спине, головой на восток - юго-восток
(табл. 97). Череп его наклонён вперёд и лицевой частью обращён на север. Под ним найдена каменная подушка.
Поверх костяка человека расчищен берестяной колчан (табл. 99, 7 7). В систему крепления колчана входили две
железные пряжки (табл. 99, 72, 73), которые обнаружены под ним. В колчане лежали девять железных наконеч-
ников стрел: восемь трёхлопастных (табл. 99, 1-8) и один бронебойный (табл. 99, 9). Они размещались в кол-
чане остриём вверх. Справа от колчана найдены железный крючок (табл. 99, 76), большой железный тройник-
распределитель ремней (табл. 99,18) и обломок массивной железной пряжки (табл. 99,14). Под колчаном, бли-
же к черепу погребённого, обнаружен плохо сохранившийся сосудик из серебристого сплава (?) (табл. 100, 7).
На локтевом суставе левой руки находился ещё один железный тройник (табл. 99,19). Третий подобный трой-
ник (табл. 99, 20) и две роговые срединные накладки на лук (табл. 99, 10, И) с остатками деревянной кибити
обнаружены на тазовых костях человека. Вдоль левой бедренной кости лежал однолезвийный железный нож
(табл. 100, 2). Второй нож найден у левой большой берцовой кости (табл. 100, 3). Ножи, очевидно, были вло-
жены в деревянные ножны.
У тазовых костей человека, с правой стороны, зачищен обломок железной пластины с фрагментами ткани
(табл. 99, 75). Ткань, вероятно, служила какой-то деталью крепления колчана. Здесь же сохранились остатки
кожаного ремешка с миниатюрным бронзовым наконечником (табл. 100,5) и железные обломки какого-то пред-
мета, а также спрессованные фрагменты шелка и наборный пояс из железных блях двух типов (табл. 100, 8).
У локтевого сустава правой руки погребённого найдена фигурная железная накладка на сумочку-огниво
(табл. 100, 7). Между костями правой руки человека и северной стенкой могильной ямы расчищены лопатка
и позвонки барана. У левой плечевой кости обнаружена изогнутая железная пластина (табл. 100, 6) с остатками
деревянной основы.
Курган 7. Насыпь округлой формы (диаметр 6,0-6,3 м, высота 0,2-0,3 м) была сложена крупными валунами
и обломками горных пород. Полы насыпи оказались сильно задернованными. В центре - небольшая западина
и наброска из камня. Здесь же прослежен могильный холмик из щебня.
После зачистки и разборки насыпи выявлено небольшое могильное пятно (220 х 150 см), длинной осью
ориентированное по линии север-северо-запад - юг-юго-восток. Заполнение ямы - щебень, гумус, крупные ва-
луны. На глубине 60-95 см, вдоль южной стенки ямы, зачищен костяк лошади (ориентация западная). Живот-
ное было уложено на левый бок, ноги подогнуты, голова развёрнута в сторону человека (табл. 101). В челюстях
коня, на глубине 95 см, обнаружены простые кольчатые удила с роговыми псалиями (табл. 102, 1-3). У костей
передней ноги найдена миниатюрная роговая подпружная пряжка (табл. 102, 5). В области рёбер лошади за-
чищены остатки деревянного седла, на позвонках - миниатюрное восьмёркообразное стремя (табл. 102, 7),
а также кость и позвонки барана. Второе подобное стремя (табл. 102, 8), две роговые подпружные пряжки
(табл. 102, 4, 9) и небольшая железная пряжка (табл. 102, 6) найдены на рёбрах лошади.
На глубине 130 см зачищен костяк человека, ориентированный на восток, с небольшим отклонением на
север. Между стенкой ямы и черепом обнаружены деревянный сосудик (табл. 104, 3, 4) плохой сохранности
и кость барана. Погребённый лежал вытянуто, на спине. Его голова лицевым отделом была развёрнута на юг,
а руки согнуты в локтях (табл. 101). С правой стороны от погребённого сохранились остатки сложносоставно-
го лука с пятью роговыми накладками (табл. 103, 8-12). Его общая длина 140 см, но, очевидно, он был асим-
метричным - 70 х 55 см. На погребённом найден наборный пояс из бронзовых накладных блях (табл. 104, 8),
фрагменты шелка, ткани и войлока. Справа, на тазовых костях, лежали остатки деревянной рукояти (?)
и железного ножа (табл. 103, 7). На погребённом найден берестяной колчан плохой сохранности (длина 92 см).
В нём обнаружены железные трёхлопастные наконечники стрел (табл. 103, 7-6), располагавшиеся остриём
377
вниз. В области пояса зафиксированы фрагменты железного колчанного крюка и остатки меховой одежды
(табл. 104, 7). Сзади, с правой стороны, к поясу погребённого была подвешена деревянная ложка (табл. 104, 2)
в кожаном футляре с карманом (табл. 104,1, 5, 6). Человека и лошадь разделяли деревянные жерди.
Боротал I
Могильник Боротал I находится в долине р. Чуи, в её среднем течении. Он расположен в центральной,
наиболее высокой части урочища Боротал и насчитывает более ста каменных курганов, различных по форме
и размерам (табл. 105) и относящихся к разным историческим эпохам. Исследовано три из них: курган 6, рас-
полагавшийся к югу от основной группы, и курганы 50, 51 - в восточной части могильника. Насыпи послед-
них двух курганов налегали друг на друга и были сооружены по линии север - юг. При исследовании кургана
скифской эпохи (№ 82) обнаружено раннесредневековое впускное погребение.
Курган 6. Насыпь округлой в плане формы (диаметр 7 м, высота 0,3-0,4 м) была сложена валунами и слан-
цевыми плитами. По краю насыпи прослежена крепида.
Могильное пятно овальной формы (225 х 110 см) длинной осью было ориентировано по линии северо-вос-
ток - юго-запад. У северо-западной стенки ямы, на глубине 90 см, были вертикально вкопаны четыре листвен-
ничных столбика (табл. 106). Вдоль северо-западной стенки ямы зачищены костяки двух лошадей: один на дру-
гом (ориентация юго-западная). Для черепа нижней лошади был сделан подбой в стенке ямы. Почти вплотную
к юго-восточной стенке ямы лежал костяк третьей лошади, череп которой оказался под черепами двух первых
животных (см. табл. 106). Характерная поза всех трёх лошадей: на брюхе, с поджатыми ногами.
Одна из лошадей (у юго-восточной стенки ямы) была полностью экипирована. Об этом свидетельству-
ют найденные на ней железные удила с роговым псалием (табл. 106, 6, 7), две роговые подпружные пряжки
(табл. 106, 1, 2), роговая застёжка для пут (табл. 106, 3), роговые украшения узды (табл. 106, 4, 5), а также две
обломанные и спёкшиеся между собой железные панцирные пластины (табл. 106, 10) и фрагменты железной
пряжки (табл. 106, 8, 9).
Курган 50. Насыпь округлой формы (диаметр 10,5 м, высота 0,3-0,5 м) была сложена крупными камнями,
слабо задернована. В центре - небольшая западина. После снятия насыпи прослежено могильное пятно под-
прямоугольной формы (300 х 230 см), длинной осью ориентированное по линии северо-восток - юго-запад.
Заполнение - песок с включением глины и крупных камней.
В западной части ямы, на глубине 88 см, появились части деревянного одновенцового сруба, рубленного
«в лапу», с остатком 13-15 см. Сруб был сделан из лиственничных плах толщиной 8-10 см. Его ширина сос-
тавила 92-96 см, а длина 240 см (табл. 107). Покрытие сруба (из тонких лиственничных досок или коры)
с внешней стороны слегка обуглено. Со всех сторон стенки сруба были укреплены небольшими валунами
и сланцевыми плитами, поставленными на ребро. В северо-восточной части сруба поверх настила были уло-
жены две массивные плиты, на которых зачищен костяк человека (табл. 107). Погребенный лежал головой
на северо-запад. Ноги его были слегка согнуты в коленях и выходили за пределы сруба. Человек был уложен
поперёк сруба, в котором отсутствовало основное погребение.
В юго-восточной части ямы, вплотную к срубу, обнаружены костяки трех коней (табл. 107). Поза животных
традиционна: на брюхе, с поджатыми ногами. Головы лошадей были развёрнуты в сторону сруба (ориентация
юго-западная). Две лошади лежали параллельно друг другу, вдоль сруба, а третья - ближе к южному углу ямы.
Именно последняя лошадь была взнуздана и осёдлана. В её челюстях сохранились железные удила (табл. 108, 7)
и роговой псалий (табл. 108, 6). Рядом с тазовыми костями найдена роговая подпружная пряжка (табл. 108, 1)
и роговая застёжка для пут (табл. 108, 3), у левой передней ноги - железное стремя (табл. 108, 4). Второе такое
же стремя (табл. 108, 5) оказалось под черепом коня. Здесь же найдена вторая роговая подпружная пряжка
(табл. 108, 2). Несколько фрагментов железа (остатки заклёпок и блях узды) найдено у черепа второй лошади.
Кони были обложены каменными плитами и поверх, вероятно, закрыты несколькими жердями и лиственнич-
ной корой.
Курган 51. Насыпь округлой формы (диаметр 10 м, высота 0,3-0,4 м). была выложена крупными камнями.
После снятия насыпи обозначилось могильное пятно подквадратной формы (230 х 250 см). Заполнение - песок
с крупными камнями.
На глубине 38 см в южной половине ямы стали встречаться разрозненные кости лошади. Здесь же, но на глу-
бине 85 см, зачищены два разрозненных костяка лошадей (табл. 109). Они были уложены параллельно друг
другу и ориентированы на запад. У обеих лошадей отсутствовали черепа.
В северной половине ямы зачищен каменный ящик (см. табл. 109), отделённый от костяков коней «пере-
мычкой» чистого материкового песка (ширина 50-55 см). Ящик был сложен из массивных сланцевых плит,
378
установленных на ребро. Внутренние размеры ящика 180 х 65 х 40 см. В средней части сохранилось покрытие
из таких же сланцевых плит. Поверх них лежал череп, отдельные позвонки и другие кости одной из лошадей.
Погребение человека отсутствовало. Посередине ящика, на глубине 98 см, найден железный нож (табл. 109,2).
На его насаде сохранились следы деревянной рукояти, окрашенной в красный цвет.
Между северной стенкой ямы и плитой каменного ящика, на глубине 80 см, выявлено зольное пятно (разме-
ры 59 х 30 см, мощность 4-6 см). При разборке пятна ближе к плите каменного ящика найдены керамическое
пряслице (табл. 109, 4), железный ковш с длинной рукоятью (табл. 109,1, 5), а также железный нож в деревян-
ных ножнах, которые удалось только зафиксировать.
Курган 82, Насыпь округлой формы (диаметр 16,5 м, высота 0,5 м) была выложена крупными валунами
и диким рваным камнем, сильно задернована. В насыпи прослежена большая западина.
После снятия насыпи обозначилось могильное пятно. Могильная яма овальной формы (370 х 300 см) длин-
ной осью была ориентирована по линии восток - запад. При углублении на 60-80 см в южной части ямы
расчищен разрозненный костяк лошади, которая была уложена на крупные камни (табл. ПО). Поза живот-
ного традиционна: на брюхе, с поджатыми ногами; ориентация западная. В челюстях лошади сохранились
железные удила (табл. 111, 7). Вдоль правого бока лошади беспорядочно лежали железные наконечники стрел
(табл. 112, 7-6), обломки концевых накладок на лук (табл. 112, 17-20), две срединных (табл. 112, 14, 15)
и несколько фронтальных накладок (табл. 112,72,13, 76), а также фрагменты керамического сосуда (табл. 111,5).
К седлу лошади, вероятно, была приторочена нога барана, о чем свидетельствуют найденные здесь кости. Ря-
дом с ними обнаружено железное стремя. Роговая подпружная пряжка (табл. 111,2), бронзовая поясная бляха
(табл. 111, 10), а также несколько бронзовых фигурных бляшек (табл. 111,6, 7, 77) от пояса (?) найдены под
рёбрами и на тазовых костях лошади. В крестцовых позвонках лошади зачищен железный нож (табл. 111, 75),
а у правой задней ноги - две роговые застёжки для пут (табл. 111, 3, 4), застёжка для торочного ремня
(табл. 111, 72), серебряные «чешуйки» (табл. 111,5, 9), железная пряжечка (табл. 111,14) и роговые накладки -
окантовка седла (?) (табл. 112, 8-11).
Боротал II
Могильник Боротал II находится на правом берегу р. Чуи, в её среднем течении и представляет собой не-
большой погребальный комплекс, состоящий из трёх курганов (табл. 113).
Курган 2, Насыпь округлой формы (размеры 8x9м, высота 0,4 м) была сложена крупными каменными
обломками, слабо задернована. При зачистке в насыпи обнаружены разрозненные кости лошади.
Могильная яма имела подквадратную форму (210 х 220 см). В северном углу ямы, на глубине 15 см, зачи-
щен керамический сосуд (табл. 114, 7). Заполнение - суглинок с камнями. Иногда встречались разрозненные
кости лошади. В северной части ямы, на глубине 80 см, обнаружен костяк человека, покоившегося вытянуто,
на спине; руки уложены вдоль тела. Ориентация погребенного восточная (табл. 114). Под его ключицей най-
дены обломки железного ножа (?).
В южной части ямы, на глубине 90 см, расчищен костяк лошади, лежавшей с поджатыми под брюхо ногами.
Череп животного отсутствовал (табл. 114); общая ориентация западная. Между погребениями лошади и чело-
века, у западной стенки ямы, найдены бараньи кости.
Калбак-Таш
Группа курганов Калбак-Таш расположена на правом берегу р. Чуи, в её нижнем течении. Курганы сооружены
на небольшом плато в горах, приподнятом над уровнем реки приблизительно на 200-300 м. Погребально-поми-
нальный комплекс включал два кургана, две древнетюркские оградки и две кольцевые выкладки (табл. 113). Ком-
пактно расположенные, они были ориентированы по линии северо-восток - юго-запад. Исследован курган 2.
Курган 2, Насыпь округлой формы (диаметр 6 м, высота 0,3 м) была сложена валунами и плитами. Она
сильно задернована и поросла кустарником. В центре насыпи есть могильная западина, в восточной части -
галечный выброс. При разборке насыпи обнаружены фрагмент лошадиной челюсти и кость барана.
Могильное пятно овальной формы (205 х 180 см) длинной осью было ориентировано по линии север - юг.
Заполнение - мешаный суглинок с камнями. Вдоль восточной стенки ямы, на глубине 160 см, зачищен кос-
тяк лошади. Поза животного традиционна: на брюхе, с поджатыми ногами (табл. 115); ориентация на юг -
юго-восток. Голова лошади, возможно, была помещена на большой камень, но позднее сместилась. В челюс-
тях найдены железные удила плохой сохранности (табл. 116, 7), а у рёбер - железная подпружная пряжка
(табл. 116, 3). Погребение лошади было отделено рядом деревянных колышков (диаметр 3^4 см).
379
В западной части ямы, на глубине 160-175 см, обнаружен костяк человека (табл. 115), ориентированный
в противоположную от коня сторону, т.е. на север - северо-запад. Погребенный покоился вытянуто, на спине;
фаланги левой руки лежали на костях таза. В северо-западном углу ямы найден орнаментированный кера-
мический сосуд (табл. 116, 2) и кости барана (несколько позвонков, рёбра и т. д.). Справа от черепа, судя по
древесному тлену, стояло деревянное блюдо. Вдоль правой руки погребённого, у стенки могильной ямы, ком-
пактно лежали колчан (табл. 117, 76), железные наконечники стрел (табл. 117, 2-8) остриями вверх, остатки
сложного лука (табл. 117, 72, 13, 15). Сохранившаяся часть колчана имела длину 60 см, а ширину 10-12 см.
Сделан он был из тонких дощечек, обёрнутых берестой.
Под колчаном обнаружено налучье из толстой кожи с нашитыми на внешнюю сторону бронзовыми круглыми
бляшками (табл. 117,14, 19). Центральную его часть украшали также четыре бляхи подквадратной формы. Длина
налучья 29-30 см, а ширина 14-15 см. Внутри найдены две роговые срединные накладки на лук (табл. 117, 72, 13).
Под налучьем зачищен палаш плохой сохранности (табл. 117, 7). Его общая длина 93 см, длина рукоя-
ти 15 см, а перекрестия - 13 см. Рукоять деревянная, навершием служил бронзовый колпачок. Под перекрести-
ем - бронзовая обойма шириной 1,3 см. К ней прилегали две фигурные бронзовые бляшки для подвешивания.
Палаш найден в деревянных ножнах, обтянутых тонкой гофрированной кожей чёрного цвета.
На тазовых костях погребённого расчищены обломки железной подпружной (?) пряжки с костяным
язычком (табл. 116, 5-7), круглая железная пряжка с подвижным язычком (табл. 116, 10), железная пряжка
(табл. 116, 72), фрагменты кожаных ремней (табл. 116, 9, 11) и железный предмет (табл. 116,8). Между больши-
ми бедренными костями найден однолезвийный железный нож в деревянных ножнах (табл. 116, 4).
Впускное погребение, В одном из больших курганов пазырыкского типа было доисследовано впускное пог-
ребение (табл. 118). Из него происходит коллекция железных предметов: железные удила (табл. 119, 7), стре-
мена (табл. 119, 2, 4), три распределителя ремней для подвешивания колчана (табл. 119, 5-7), два наконечника
стрел (табл. 119, 8, 9), колчанный крюк (табл. 119, 3). Вещи были переданы строителями из с. Онгудай. Кроме
разрозненного костяка лошади, погребённой на уровне древней поверхности, ничего не обнаружено.
Балык-Соок I
Могильник Балык-Соок I находится в долине р. Урсул, близ впадения в неё р. Курота. Название дано по
одноимённому урочищу. Могильник расположен у подножия горной гряды и состоит из шести больших и двух
малых курганов пазырыкского типа, которые образуют цепочку, ориентированную по линии север - юг. С вос-
точной стороны от неё устроены группы курганов древнетюркского времени, насчитывающие около пятнадца-
ти каменных насыпей, значительно задернованных и поросших кустарником. В могильнике было исследова-
но 10 древнетюркских курганов (№ 9-12, 14, 15, 18, 19, 23, 34) (табл. 120). Причём, курганы 23 и 34 сооружены
с западной стороны от цепочки скифских курганов.
Курган 9, Насыпь округлой формы (диаметр 12,5 м, высота 0,5-0,8 м) была сильно задернована и поросла
кустарником. В центре - большая западина (размеры 2 х 3 м, глубина до 0,4 м). Насыпь сложена диким рваным
камнем и крупным щебнем.
После снятия насыпи прослежено могильное пятно округлой формы (диаметр 440 см). Заполнение - сугли-
нок, гумус, камни. Здесь же встречены обломки дерева, отдельные древесные угли, кости животных и человека.
Почти на уровне древней поверхности (глубина 5-10 см), поверх каменного заполнения, зачищено впускное
погребение человека с конём (табл. 121). Оно располагалось в северо-восточной части ямы.
Костяк лошади разрознен; его ориентация северо-западная. У остатков черепа найдены железные удила
(табл. 121,7). Костяк человека находился с южной стороны от лошади. Погребенный покоился вытянуто, на ле-
вом боку; был ориентирован в ту же сторону, что и лошадь, т. е. на северо-запад. Инвентарь отсутствовал.
На глубине 35^40 см в юго-западной части ямы расчищен разрозненный костяк лошади (табл. 121). Судя
по сохранившим первоначальное положение костям таза, животное было ориентировано по линии восток -
запад. Здесь же зафиксированы следы огня и отдельные древесные угли.
На глубине 40 см яма сузилась до диаметра 380 см. При выборке могильного заполнения в центре ямы (глу-
бина 120-135 см), среди камней, обнаружен разрозненный костяк собаки (табл. 122).
При углублении до 170-180 см зачищено основное погребение, которое тоже нарушено. Скопление костей
лошади, располагавшееся по центру ямы, свидетельствует о захоронении не менее трёх коней. Об их первона-
чальной юго-западной ориентации можно судить по единственному хорошо сохранившемуся черепу, найденно-
му в юго-западной части ямы (табл. 123). В челюстях коня сохранились железные удила с S-образными псалиями
(табл. 123, 3). Здесь же обнаружены роговое украшение (табл. 123, 7) и фрагмент железной накладки на луку
седла (табл. 123, 6), а также обломки железного котла (табл. 123, 4) и железного ножа (табл. 123, 5). Среди костей
380
двух других лошадей найдена роговая застёжка для пут (табл. 123, 2). Разрозненные кости человека найдены
в северо-западной части ямы. Среди них обнаружены две роговые срединные накладки на лук (табл. 123, 7, 8).
Курган 10. Насыпь округлой формы (диаметр 8 м, высота 0,4-0,5 м) была сложена крупным рваным кам-
нем и мелким обломочным материалом. В центре - небольшая западина. По краю насыпи, в её основании,
в 1-2 слоя выложены большие камни. Насыпь сильно задернована, поросла кустарником. При зачистке в запад-
ной поле насыпи найдена кость барана.
Могильное пятно овальной формы (330 х 260 см) длинной осью было ориентировано по линии север - юг.
Заполнение - гумус с песком и крупными камнями. На глубине 5-10 см в юго-восточной части ямы расчищен
костяк лошади. Поза животного традиционна: на брюхе, с поджатыми ногами. Череп лошади отсутствует;
общая ориентация юго-западная (табл. 124). Костяк лежал в отдельной яме (глубина до 40 см) и сверху был
завален крупными камнями. На нем найдено несколько серебряных бляшек узды (табл. 125, 1-4), несколько
серебряных наконечников ремней (табл. 125, 6-12) и железная пряжка с обломанным язычком (табл. 125, 14),
возможно, также от узды. На рёбрах обнаружены роговой псалий (табл. 125, 22) и две роговые подпружные
пряжки (табл. 125,18, 19), между лопатками - роговая накладка на лук (табл. 125, 23, 24), у костей задних ног-
роговая застёжка от пут (табл. 125, 20) и рукоять плети (табл. 125, 27). На поясных позвонках найдена третья
тазовая кость лошади (очевидно, остатки заупокойной пищи). Фрагмент керамики (табл. 125, 28) расчищен
ближе к головной части захоронения. Здесь же лежал раздавленный череп человека. Вероятно, он попал в за-
хоронение лошади при ограблении.
Костяк человека был отделён от захоронения лошади «барьером» материкового грунта. Как и лошадь, че-
ловек был погребён в отдельной, неглубокой (40-55 см) яме (табл. 124). Костяк нарушен только в головной
части погребения. Здесь найдены ещё несколько серебряных бляшек от узды (наборного пояса?) (табл. 125, 5,
13, 16, 17). Погребенный лежал на спине, вытянуто, головой на северо-восток. У северо-западной стенки ямы,
в погребении человека, найдена ещё одна роговая застёжка от пут (табл. 125, 21), роговая накладка на лук
(табл. 125, 25) и роговой наконечник стека (табл. 125, 26).
Курган 11. Насыпь имела эллипсовидную форму (размеры 12 х 8 м, высота 0,5 м). Могильная яма (диаметр
350 см) постепенно сужалась ко дну. В её заполнении прослеживалось пятно грабительского лаза. На глуби-
не 70-120 см, среди крупных камней, ближе к западной стенке ямы найдены многочисленные обломки же-
лезных панцирных пластин (табл. 132-134). В центре ямы зачищены две пары роговых срединных накладок
на лук (табл. 131,2-5), а также роговой наконечник и рукоять стека (табл. 128,16, 18).
При углублении до 140-155 см в центре ямы обнаружены железное тесло-топор (табл. 128, 13), стремя
(табл. 127, 13), детали узды - серебряные бляшки, наконечники, пряжки и обоймы, тройник-распределитель
(табл. 128, 1-12, 14, 15) и железный наконечник копья (табл. 131,5). Вокруг этого скопления предметов боль-
шой разрозненной массой лежали обломки железных панцирных пластин (см. табл. 132-134), а также обрыв-
ки кольчуги (табл. 131, 1). Среди многочисленных железных обломков найдены части наконечников стрел
(табл. 131, 7), роговой свистунок (табл. 131, 6) и фрагменты лакированной кожи. Здесь же лежали массивная
железная пряжка (табл. 131,10), наконечник ремня (табл. 131,11), несколько маленьких железных наконечни-
ков ремней (табл. 131,12-15) и железный предмет (табл. 131,9). При разборке этого скопления вещей обнару-
жена массивная золотая серьга с двумя жемчужинами (табл. 130, 3).
В северной половине ямы, на глубине 150 см, зачищен костяк человека, лежавшего вытянуто, на спине
(табл. 126). Ориентирован погребенный был на восток - юго-восток. Череп отсутствовал, а кости левой руки
оказались смещены грабительским лазом и лежали в анатомическом порядке в центре ямы. В головной части
погребения, у восточной стенки ямы, обнаружены детали седла и узды: железное стремя (табл. 127,14), три ро-
говые застежки для пут (табл. 127, 9-11), несколько однотипных серебряных бляшек (табл. 128,1) и две желез-
ные подпружные пряжки (табл. 127, 7, 12). Неподалеку найден серебряный сосудик с тамгаобразным знаком на
дне (табл. 130,1). Погребенного снабдили наборным поясом из серебряных блях-оправ трех типов (табл. 129, 5),
к которому подвешивался железный черешковый нож (табл. 128,19). У костей правой руки зачищены железное
огниво (табл. 129, 6), халцедон (табл. 129, 9), две маленькие роговые бляшки с «крестовидным» орнаментом
(табл. 129, 7, 8) и роговой стержень конической формы (табл. 128, 17). Две миниатюрные серебряные пряжки
и два наконечника ремней с бирюзовыми вставками (табл. 129,1-4) находились у ступней погребенного.
В южной половине ямы, при углублении до 160-200 см, зачищены костяки четырех коней, ориентированных
на запад (табл. 126). Первый (слева) конь лежал на брюхе, завалившись на правый бок. Голова его была преднаме-
ренно развернута в противоположную сторону, т. е. к человеку. Судя по положению костяка, именно это животное
было уложено первым, а затем два других коня: рядом друг с другом, в той же позе. Третий слева конь был взнуз-
дан железными удилами с роговыми псалиями (табл. 127, 1-3). Последним был погребен четвертый конь, голо-
вой поверх второго и третьего. Его тоже снабдили железными удилами с роговыми псалиями (табл. 127, 4-6).
381
Курган 12, Насыпь округлой формы (диаметр 11 м, высота 0,5-0,6 м) была сложена крупными каменными
обломками и мелким щебнем. Она сильно задернована и поросла кустарником (табл. 135). В центре насыпи -
западина глубиной до 1 м. В размерах насыпи четко прослеживались остатки земляного могильного холма.
При её разборке в северной части найдены фрагменты керамического сосуда (табл. 135, 7).
Могильное пятно имело округлую форму (диаметр 450 см). На глубине 10 см лежали разрозненные кости
двух лошадей (табл. 136). В обломках черепа одного из них найдены железные удила с S-образным псалием
(табл. 136, 2). На глубине 60-80 см яма сузилась до диаметра в 250 см. В центре ямы, на этой же глубине, най-
дено железное стремя (табл. 136, 7). Глубина ямы составила 100 см.
Курган 14, Насыпь овальной формы длинной осью была ориентирована по линии северо-запад - юго-восток.
Ее размеры 6 х 7 м, а высота 0,2-0,3 м. Сложена она каменными обломками и крупной галькой, сильно задерно-
вана. При разборке насыпи в её восточной части найдена кость лошади, а в северной поле кургана - фрагмент
керамики.
Могильное пятно овальной формы (225 х 150 см) было вытянуто по линии восток - запад. На глуби-
не 30-35 см в центре ямы расчищены челюсть, позвонки и рёбра лошади, а также баранья кость (табл. 137).
К западу от этого скопления костей найдены обломанное железное стремя (табл. 137, 7) и подпружная же-
лезная пряжка (табл. 137, 2). При дальнейшем углублении до 105 см в южной части ямы обнаружены тазо-
вые кости лошади, лежавшие в анатомическом порядке (табл. 137). Здесь же зачищены три роговые застёжки
для пут (табл. 137, 3-5). В северной части ямы, на разных уровнях (глубина 50-100 см), залегали смешанные
кости человека и лошади, отдельные крупные камни. Судя по расположению некоторых костей человека (боль-
шая и малые берцовые и др.), погребенный был ориентирован на северо-восток.
Курган 15, Насыпь округлой формы (диаметр 7 м, высота 0,3 м) была сложена каменными обломками
и крупным щебнем, сильно задернована. Могильное пятно овальной формы (270 х 210 см) было ориентировано
по линии север - юг. Заполнение - суглинок, гумус с крупными камнями. На северном и восточном краях мо-
гильной ямы, прямо на древней поверхности, найдено несколько однотипных блях от узды (табл. 138, 4-11),
распределитель ремней - «тройчатка» (табл. 138, 13), два наконечника ремней (табл. 138, 7, 2), небольшая
пряжка с железным язычком (табл. 138, 3) и одна фигурная бляшка в виде «дубового листика» (табл. 138, 72).
Все находки сделаны из серебра.
Уже на глубине 5-10 см начали встречаться разрозненные кости лошади и человека (табл. 138). При даль-
нейшем углублении до 40 см в западной части ямы зачищены разрозненные человеческие кости (табл. 139).
Ориентация погребенного - предположительно, на север - северо-запад. Отдельные его кости (тазовые, бер-
цовые и т. д.) оказались в сопроводительном захоронении лошади, располагавшемся в восточной части ямы,
в небольшом углублении (45-70 см). Кости лошади тоже разрозненные, однако часть из них найдена в анато-
мическом порядке. Можно предположить, что животное было ориентировано на юг.
Курган 18, Насыпь имела округлую форму (диаметр 5 м, высота 0,2-0,3 м). По краям она сложена крупны-
ми каменными обломками, а в центре - крупным щебнем.
Могильное пятно овальной формы (240 х 215 см) длинной осью было ориентировано по линии восток -
запад. Сразу же на древней поверхности встречены обломки отдельных костей человека и лошади. При уг-
лублении до 40 см в юго-восточной части ямы зачищено скопление костей лошади, часть которых сохранили
первоначальное положение (табл. 140). Судя по характерному расположению передних ног, лошадь была уло-
жена на брюхо и ориентирована головой на юго-запад. Справа от неё, в северо-западной части ямы, очевидно,
находился костяк человека. О его противоположной (северо-восточной) ориентации можно судить по сосредо-
точению нескольких костей (рёбра, ключица и т. д.). При разборке костей лошади найден серебряный тройник-
распределитель (табл. 140, 7), а также наконечник ремня от узды (табл. 140, 2).
Курган 19. Насыпь округлой формы (диаметр 9 м, высота 0,3-0,5 м) была сложена крупными каменными
обломками, задернована и поросла кустарником. В центре - могильная западина (глубина 0,3-0,4 м).
Могильное пятно овальной формы (315 х 210 см) длинной осью было ориентировано по линии восток - запад.
Заполнение - суглинок, мелкий щебень и крупные камни. На глубине 45-60 см, прямо по центру ямы, находились
две большие каменные глыбы, лежавшие в широтном направлении (табл. 141). Вокруг них, на разных уровнях (от 40
до 130 см), были беспорядочно разбросаны кости лошади и человека. Глыбы разделяли яму на две части: в север-
ной был погребен человек, в южной - лошадь. Костяк лошади сохранился почти полностью; общая его ориентация
западная. Кости человека разрознены. Можно предположить, что погребенный был ориентирован на восток.
Беспорядочно лежали и предметы, найденные в различных местах ямы и на разных уровнях. Обломок
железных удил (табл. 142, 72) с роговыми псалиями (табл. 142, 7, 8) находился в западной части ямы, на глуби-
не 50 см. В северной половине ямы, на глубине 90 см, обнаружены серебряная поясная бляшка (табл. 142, 75),
роговой наконечник стека (табл. 142,14), железная сумочка-огниво (табл. 142,13), железный наконечник стре-
382
лы (?) (табл. 142, 9). Почти по центру ямы, под северной плитой (глубина 100 см), лежали роговые срединные
накладки на лук (табл. 142,10, 77). Три роговые подпружные пряжки (табл. 142,1-3), а также три застёжки для
пут (табл. 142, 4-6) найдены под южной плитой.
Курган 23. Насыпь округлой формы (диаметр 8,5 м, высота 0,3-0,4 м) была сложена крупными сланцевыми
плитами и мелкими скальными обломками. На восток от насыпи, на расстоянии 26,5 м, располагался ряд бал-
балов, включавший 10 камней (табл. 143, 144).
Могильное пятно имело овальную форму (диаметр 200 см). Заполнение - глина с включением гумуса
и камней. На глубине 75 см расчищен костяк лошади, уложенной на правый бок, черепом на восток (табл. 145).
Ноги животного, вероятно, были спутаны, а голова завёрнута назад (т. е. лежала на туловище). В челюстях об-
наружены плохо сохранившиеся железные удила (табл. 145, 4, 5, 9), на черепе - остатки железных блях и пря-
жек от узды (табл. 145, 3, 8). Вдоль левой ноги лежали остатки железного копья длиной 20-25 см (табл. 145, 7).
На крупе коня, вдоль позвоночника, располагались рукоять и наконечник стека (табл. 145, 6, 7). На глубине
118 см, в центре ямы (под ногами лошади), найден железный котёл (табл. 145, 2). Его диаметр в верхней части
составил 27 см, диаметр дна - не более 10 см, высота 30-35 см, а толщина стенок 1,5-2,0 см. Сохранность котла
чрезвычайно плохая. Он был установлен в специально вырытую яму (диаметр около 40 см, глубина 35-37 см).
Курган 34. Насыпь кургана подквадратной формы (размеры 5 х 6 м, высота 0,2 м) была сложена диким рва-
ным камнем. В центре - небольшая западина.
Могильное пятно имело подквадратную форму (210 х 230 см). Заполнение - гумус и крупные камни.
На глубине 18 см в западной части ямы обнаружено скопление человеческих костей (табл. 146). Среди них
найдены роговой гребень (табл. 146, 3), костяная полая трубочка (табл. 146, 7) и глазчатая бусина (табл. 146, 2).
В восточной части ямы расчищены обломанная нижняя челюсть и ребро человека, а также несколько костей
лошади. Судя по положению некоторых костей, погребённый был ориентирован на восток.
Бике I
Курганные могильники Бике I и Бике II находятся на правом берегу р. Катунь, между её притоками Бийкой
и Чобураком. Они расположены на второй надпойменной террасе Катуни и состоят из разновременных погре-
бальных памятников (табл. 147), в число которых входят и древнетюркские курганы.
Курган 9. Насыпь округлой формы (диаметр 7 м, высота 0,2 м) была сложена диким рваным камнем и
крупными валунами, сильно задернована. При зачистке насыпи в её западной поле найден позвонок лошади,
а в восточной - обломки керамического сосуда светло-серого цвета (табл. 150, 77).
Могильное пятно овальной формы (360 х 280 см) длинной осью было ориентировано по линии восток -
запад. Заполнение - мешаный гумус с галечником. На глубине 40-75 см в южной половине ямы зачищен костяк
коня, уложенного на левый бок, головой на запад (табл. 148). В челюстях коня сохранились железные кольча-
тые удила с S-образными псалиями (табл. 149, 7). У тазовой кости коня лежало железное стремя с петельчатой
дужкой (табл. 149, 5). Второе такое же стремя найдено у рёбер, слева от костяка (табл. 149, 6). В рёбрах коня
обнаружено также железное тесло-топор (табл. 149, 4) остриём вниз. Здесь же находились два крестцовых поз-
вонка лошади (заупокойная пища). И топор, и позвонки были, по-видимому, содержимым перемётной сумы.
У задних ног коня найдена роговая подпружная пряжка с железным язычком (табл. 149, 2).
В северной половине ямы, на глубине 80 см, зачищен костяк человека (табл. 148). Погребенный покоился вытя-
нуто, на спине, головой на восток. Его левая рука была согнута в локте. У левой руки лежали остриями вверх четы-
ре трёхлопастных железных наконечника стрел (табл. 150, 7 - 4). Здесь же найден колчанный крюк (табл. 150, 5).
У тазовых костей обнаружены обломки роговых срединных накладок на лук (табл. 150, 73), а также фрагменты
железных пластин с заклёпками (табл. 150,10, 14, 15). На погребённом сохранились остатки пояса с подквадрат-
ными железными бляхами (табл. 150, 77, 72) и поясная железная пряжка (табл. 150,9). У правой руки найдены же-
лезная пряжка со шпеньком (табл. 150,16), распределители ремней (табл. 150, 7, 8) и обломки железного ножа.
Бике III
Курган 12. Насыпь округлой формы (диаметр 9 м, высота 0,3-0,4 м) была сложена валунами и крупными
каменными блоками сланцевой породы, сильно задернована. При зачистке в насыпи найдены разрозненные
кости лошади.
Могильное пятно имело овальную форму (диаметр 240 см). Заполнение ямы - гумус, крупные камни и галечник.
На глубине 50-90 см в юго-восточной части ямы зачищен костяк лошади без черепа (табл. 151). Общая ориентация
этого костяка южная. В области рёбер лошади, на глубине 75 см, найдено железное тесло-топор (табл. 151,7)
383
Приложение 2
Н.В. Рослякова, Ю.Г. Щербаков
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ АНАЛИЗА ЭЛЕМЕНТНОГО
СОСТАВА БРОНЗОВЫХ И СЕРЕБРЯНЫХ ИЗДЕЛИЙ
Исследование проводилось в лаборатории поисковой геохимии и геохимии золота Института геологии
ОИГГМ СО РАН в 1997 г.
Методы исследования
Археологические серебряные и бронзовые изделия изучались с помощью рудного микроскопа (в отражен-
ном свете), спектрального анализа, сканирующего микроскопа GEOL osm 35 с приставкой Cevex и на рентге-
носпектральном микроанализаторе Камебакс Микро (Франция).
Для проведения анализа от каждого изделия были взяты фрагменты (размер 1-2 мм), которые затем монти-
ровались в «шашку» с последующей ее шлифовкой и полировкой по методике, описанной Ю.И. Маликовым*.
Рентгеноспектральный микроанализ на микрозонде проводился совместно с Л.Н. Поспеловой при ускоряю-
щем напряжении 20 кВ, токе поглощенных электронов 20 nA, выдержке 10 секунд. Предел обнаружения эле-
ментов приведен в таблицах 1-3.
Таблица 7**
Результаты микрозондового анализа серебряных изделий (%)
Номер образца, материал	Номер точки	Ag	Си	Sn	Pb	Zn	Аи	Ni	Bi	Сумма
	6	95,48	3,31	0,100	0,583		0,636			100,17
1. Бляха конской узды	7	91,59	4,43	0,337	2,76	0,125	0,628	0,161	-	100,05
	19	93,17	4,54	1,82	0,490	0,153	0,134	-	-	100,30
8. Бляха конской упряжи	20	90,41	5,55	2,90	0,717	0,175	0,124	-	-	99,96
6. Поясная обойма	8	85,32	5,25	6,83	2,03	0,084	0,361	0,064	-	100,06
желтовато-белая фаза	11	85,25	5,86	6,31	1,96	0,101	0,349	0,139	-	100,05
красноватая фаза	12	83,30	8,24	5,73	2,32	-	0,295	-	-	100,08
синевато-серые включения в желто-белой фазе	9	46,76	29,67	9,52	10,24	-	0,226	0,101	3,35	99,95
Предел обнаружения	-	0,054	0,071	0,064	0,091	0,080	0,061	0,053	0,162	-
Примечание. As и Hg не обнаружены при чувствительности метода 0,052 и 0,094 % соответственно.
Результаты исследований
Серебряные изделия
1. Бляхи узды с памятников Балык-Соок I (к. 11; обр. 1) и Юстыд XII (к. 28; обр. 8) изготовлены из близкого
по составу материала. Серебро в них составляет 90,4-95,4 %. Внутреннее строение металла довольно однород-
ное. Некоторые различия заключаются в несколько большем содержании меди и олова в юстыдском серебре,
за счет чего и серебра в нем примерно на 2 % меньше (табл. 1).
2. Состав металла поясной обоймы с памятника Балык-Соок I (к. 10; обр. 6), тоже имея в своей основе
серебро, значительно отличается от состава материала блях конской упряжи. При микроскопическом рассмот-
рении бросается в глаза неоднородность строения. Присутствуют несколько фаз (по меньшей мере, три).
* См.: Маликов Ю.И. Подготовка препаратов для анализа на микрозонде. - Новосибирск: Ин-т геологии и геофизики
СО АН СССР, 1984.-36 с.
** Таблицы даны в авторской редакции.
384
Таблица 2
Результаты микрозондового анализа бронзовых поясных блях (%)
Материал	Номер точки	Си	РЬ	Sn	Zn	Fe	Ag	Au	As	Ni	S	Сумма
3. Джолин 1, курган 9												
Темно серая фаза (рис. 2, а)	31	10,34	14,24	26,05	1,91	1,64	0,14	0,181	-		0,183	54,56
	4	15,09	13,01	22,07	3,68	4,70	-	-	0,300		0,108	58,97
	4-0	18,89	14,77	22,29	3,36	3,25	-	-	0.755		-	63,36
	5	14,71	10,59	21,09	2,55	2,79	0,101	-	-		0,121	51,96
	5-0	14,06	9,76	28,62	5,01		-	-	0,483	-		57,98
Мелкие (более темные) включения в темно-серой фазе	1	35,59	1.51	17,05	13,84	0,192	-	-	-		-	68,19
	1А-0	31,35	3,74	13,10	12,34	0,824	-	-	-	0,215		61,57
	1А-1-0	22,06	4,28	22,57	13,92		-	-	0,467	0,222		63,52
Серая фаза Желто-белые включения в серой фазе	2	55,99	6,44	9,95	0,90	2,37	-	-	-		0,264	75,91
	2-0 3	44,92 61,50	5,99 1,91	15,01 28,28	4,35 2,80	0,214	0,254	-	0,557	-	-	70,35 94,96
	3-0	55,61	0,887	19,27	3,46		0,184	-	-	0,202		79,66
Окисленная корочка (малахит и т.п.)	1-0	45,20	2,36	0,20	6,18	0,058	-	-	-	0,126		54,12
	1А	48,96	2,06	-	5,12	-	-	-	-		-	56,14
Стерженек: внешний слой (рис. 2, в) внутренний слой (рис. 2, б)	32	12,26	18,40	25,84	3,26	3,43	-	-	0,445		0,047	63,69
	33	8,61	12,80	29,51	12,64	2,99	0,136	-	-		0,055	66,75
4. Ю с т ы д XXIV, курган 13												
Темно-серая фаза с тонкими желтоватыми включениями (рис. 2, г)	21	18,97	8,58	12,54	14,34		1,56	0,221	0,915	-		57,14
	22	19,57	0,902	-	27,51		0,103	0,545	-	-		48,68
	24	8,01	0,951	-	26,65		0,108	0,537	-	-		36,27
	25	22,57	9,34	14,44	0,921		0,343	0,657	0,464	-		48,74
	34	9,27	2,99	4,38	23,97	2,85	0,363	0,224	-		0,087	44,14
Желтая фаза	26	86,40	0,219	2,65	8,79		0,622	-	0,177	0,099		99,39
Синевато-серая фаза Стерженек: желтая фаза синевато-серые включения по краю	27 35	82,52 86,97	0,240 0,220	1,47 1,28	1,50 10,32	0,884	0,190 0,290	-	0,166	-	-	86,12 100,04
	36	83,09	0,197	0,543	0,394	0,093	0,076	-	-		-	84,41
5. Барбургазы 11, курган 9												
Центральная часть	23	93,05	0,223	5,51	0,163		0,067	-	0,836	0,155		100,07
	28-0	95,09	0,321	3,33	0,281		0,133	-	0,748	0,108		100,09
Покрытие	29	7,24	46,01	14,61	-	-	0,253	-	0,277		0,071	68,55
	29-0	9,88	47,30	17,83	-		-	-	2,61	-		77,65
7. Ак-Кобы., курган с изваянием												
Основная фаза	37	14,79	13,82	20,70	4,77	1,09	0,375	0,361	-		0,964	56,87
Включения	38	19,99	20,79	3,90	2,07	0,444	0,209	0,314	-		0,155	47,87
Предел обнаружения	-	0,062	0,072	0,048	0,064	0,037	0,043	0,046	0,070	0,053	0,019	-
Примечание. Bi и Hg не обнаружены при пределах 0,120 и 0,090 % соответственно.
385
Таблица 3
Результаты спектрального анализа «археологического» материала (%)
№ обр.	Материал (памятник)		Ag	Си	Zn	РЬ	Sn	Аи	As	Ni	Bi	Hg
1	Бляха конской узды (Балык -Cook I, к. 11)		»1,0	>1,0	-	»1,0	0,03- 0,1	-0,1	0,01	-	0,03	-
6	Поясная обойма (Балык-Соок I, к. 10)		»1,0	»1,0	0,3	»1,0	»1,0	>1,0	0,03	0,003	>0,3	-
8	Бляха конской упряжи (Юстыд XII, к. 28)		»1,0	»1,0	-0,1	»1,0	>1,0	0,03	-	-	0,03	-
3-1 3-2	Поясная бляха (Джолин I, к. 9) Окислен.	столбик, рыхлый, сама бля- ха рыхлая, зелень	>1,0	>1,0	>1,0	»1,0	»1,0	0,01	>1,0	0,01	0,05	-
			>1,0	»1,0	>1,0	»1,0	»1,0	0,02	>1,0	0,007	0,05	-
4-1 4-2	Поясная бляха (Юстыд XXIV, к. 13)	столбик, сама бляха окисл., рыхлая	>1,0	»1,0	>1,0	»1,0	»1,0	-0,1	0,1	0,005	0,05	-
			>1,0	»1,0	>1,0	»1,0	»1,0	>1,0	>1,0	0,005	0,05	-
5	Поясная бляха (Барбургазы II, к. 9)		>1,0	»1,0	-0,1	»1,0	»1,0	<0,001	>1,0	0,005	>0,3	-
7	Поясная бляха (Ак-Кообы, к. с изв.)		>1,о	»1,0	>1,0	»1,0	»1,0	0,01	>1,0	0,003	0,03	-
2	Серебряная руда (хр. Чихачева)		>1,0	»1,0	-0,1	>0,3	0,001	-	»1,0	0,001	>1,0	-
			>1,0	»1,0	-0,1	0,3	0,001	-	»1,0	-	>1,0	-
			>1,0	»1,0	-0,1	0,3	0,001	-	»1,0	0,001	>1,о	-
Примечание. Pt, Sb, Be, Mo, V, Zr, Sr, Sc, Y, Yb, La, W, T1 и Те не обнаружены.
Преобладающая желтовато-белая в отраженном свете фаза представлена на 85,3 % серебром с существен-
ными примесями меди, олова и свинца (см. табл. 1).
Вторая фаза, синевато-серая в отраженном свете, в виде мелких включений (1-12 микрон), распределяется
в первой, образуя полоски и решетки и напоминая структуру распада в природных минералах (рис. 1). В со-
ставе этой фазы резко возрастает количество меди и свинца, в меньшей степени - олова, появляется висмут.
При увеличении в 400^450 раз вторая фаза выглядит однородной. Она составляет 10-15 % от общей массы
изученного фрагмента и, вероятно, изделия в целом.
Третья фаза, красноватого оттенка в отраженном свете, за счет несколько большего (на 2 % и более) содер-
жания меди, распределяется в желтовато-белой фазе по той же решетке, что и вторая (синевато-серая) фаза,
как бы продолжая те же направления. Из-за сходного состава с первой фазой она слабо заметна и в образце
составляет 1-3 %.
Таким образом, можно предположить следующее: 1) серебро для поясной обоймы выплавлялось из другого
типа («сорта») руды, чем для конской упряжи; 2) при остывании расплава произошло разделение на фазы в за-
висимости от свойств элементов. Несложные вычисления (с учетом процентных соотношений названных трех
фаз) показали, что в среднем в материале обоймы примерно содержится: Ag = 79,5 %, Си = 9,3 %, РЬ = 1,94 %,
Sn = 6,87 %, Bi = 0,4 %, Au = 0,33 %. По сравнению с бляхами конской упряжи, Au меньше на 10-15%, заметно
больше Си и Sn, появился Bi.
Изделия из бронзы
Состав всех бронзовых изделий очень неоднородный. Они интенсивно окислены, нередко с зеленью, рых-
лого строения, при «отщипывании» рассыпаются. Суммы микрозондовых анализов оказались очень занижен-
ными (табл. 2). Спектральный анализ (табл. 3) и определение состава на сканирующем микроскопе с пристав-
кой Cevex не выявило других элементов, кроме тех, что приведены в таблицах.
386
,0*75 мм
Рис. 1. Схематическая зарисовка распределения фаз в материале обоймы.
Образец 6 (увеличение ~ 250 раз).
Их набор во всех образцах один и тот же, что иллюстрируют спектрограммы Cevex (рис. 2). Наблюдает-
ся лишь очень маленький пик, предположительно соответствующий линии фосфора или циркония. Уточнять
не имело смысла, т. к. значение суммы от этого практически не изменится. В число определяемых элементов не
были включены кислород, водород и углерод, которые, судя по интенсивной окисленности изделий, содержатся
в значительных количествах. Пересчет на окисли (табл. 4) не исправил положения. Видимо, значительная
часть элементов находится в гидроксидной форме. В силу большой рыхлости, археологический материал про-
питался эпоксидной смолой при изготовлении препарата (шашки). Это хорошо видно по результатам анализов
интенсивно окисленной корочки образца 3 (см. табл. 2). Исходя из того, что недостаток суммы приходится на
летучие компоненты, мы пересчитали содержания элементов, приведя сумму к 100% (см. табл. 4). Эти цифры
нельзя считать точными, т. к. не совсем ясно, какое количество определенного элемента вынесено из изделия
при окислении.
Поясные бляхи - это образцы бронзовых изделий 3, 4, 5 и 7.
Образец 3 (Джолин I, к. 9). Изделие интенсивно окислено, покрыто корочкой вторичных образований пре-
имущественно медного состава (малахит), а также с Zn (смитсонит), РЬ (церуссит) и т. п. (рис. 3). Затем идет
«слой» темно-серой (в отраженном свете) фазы Sn-Cu-Pb состава с Zn и Fe (элементы перечислены в порядке
понижения содержания), с черно-серыми включениями Cu-Sn-Zn состава с РЬ (см. табл. 2). Далее внутрь идет
«слой» светло-серой Cu-Sn-Pb фазы с Zn и Fe, где преобладает Си. Во всех названных «слоях» присутствует
в количестве 30—40 % желто-белая (в отраженном свете) фаза, часто окаймленная серым и отличающаяся вы-
соким содержанием Си (Cu-Sn с Zn и РЬ) с наиболее значимыми суммами.
Судя по малахитовой «корочке» со смитсонитом и церусситом, С, О и Н, не фиксируемые микрозондом,
составляют до 40 % от общей суммы элементов, не отраженных в таблице 2. Если пересчитать результаты этой
таблицы, приведя сумму к 100 %, то состав желто-белой фазы будет следующим: Си = 64-70 %, Sn = 24-30 %,
Zn = 3,0-4,3 %, РЬ = 1-2 %.
Темно-серая фаза, составляющая около 30 %, отличается преобладанием Sn и повышением роли РЬ и Fe
в сравнении с желто-белой фазой. Приведение суммы к 100 % (табл. 4) дало такой состав: Sn = 35-49 %,
Си = 19-30 %, РЬ = 17-26 %, Zn = 3,5-8,6 %, Fe = 3-8 %.
Серая фаза составляет около 30 %. Пересчет дал следующие результаты: Си = 63-74 %, Sn = 13,7-21,3 %,
РЬ = 8,5 %, Zn = 1,2-6,2 %, Fe = около 3 %.
В любом случае неоднородность состава изделия налицо. Скорее всего, она была заложена в процессе из-
готовления. Об этом же говорит двухслойное строение стерженька (шпенька) для крепления бляхи: один слой
(внешний) близок к темно-серой фазе самой бляхи (точка 32 в табл. 2; рис. 2, в), другой отличается от всех
Sn-Pb-Zn с Си составом (точка 33 в табл. 2; рис. 2, б). Ag в изделии отмечен далеко не во всех точках опробо-
вания.
387
0.<p.=.'<p i' • 3-32
о7^4 teuannR
>C>A5 CPU
Рис. 2. Спектрограммы со Scan-Cevex.
Рис. 3. Бляха от пояса (интенсивно выветрелая). Образец 3 (Джолин I, к. 9).
388
Таблица 4
Результаты пересчета содержания элементов
(приведение суммы микрозондовых анализов к 100 %)
Номер образца, памятник, материал	Номер точки	Си	РЬ	Sn	Zn	Fe
3. Джолин I, курган 9 темно-серая фаза	31	18,95	26,10	47,75	3,50	3,01
	4	25,59	22,06	37,43	6,24	7,97
	4-0	29,81	23,31	35,18	5,30	5,13
	5	28,30	20,54	40,59	4,91	5,37
	5-0	24,25	16,83	49,36	8,64	-
черно-серые включения в темно-серой фазе	1	52,19	2,21	25,00	20,30	0,28
	1А-0	50,92	6,07	21,28	20,04	1,34
	1А-1-0	34,73	6,74 '	35,53	21,91	-
светло-серая фаза	2	73,76	8,48	13,71	1,19	3,12
	2-0	63,14	8,51	21,34	6,18	-
желто-белые включения	3	64,76	2,01	29,78	2,95	0,23
	З-о	69,85	1,12	24,19	4,34	-
«корочка» малахит- смитсонит-церусситовая	1-0	83,52	4,36	0,37	11,42	0,11
	1А	87,21	3,67	-	9,12	-
Стерженек для крепления бляхи	32	19,25	28,89	40,57	5,12	5,38
	33	12,90	19,18	44,21	18,94	4,48
4. Юстыд XXIV, курган 13 слой серой фазы с тонкими желтоватыми включениями	21	33,20	15,02	21,95	25,10	-
	22	40,20	1,85	-	56,51	-
	24	22,08	2,62	-	73,48	-
	25	46,30	19,16	29,62	1,89	-
	34	21,00	6,77	9,92	54,30	6,46
слой тонкого срастания: желтая фаза синевато-серая фаза						
	26	86,40	0,219	2,65	8,79	-
	27	95,82	0,240	1,71	1,74	-
стерженек: желтая фаза синевато-серые включения						
	35	86,97	0,220	1,28	10,32	0,884
	36	98,43	0,233	0,643	0,467	0,110
5. Барбургазы 11, курган 9 Покрытие						
	29	10,56	67,12	21,31	-	-
	29-о	12,72	60,91	22,96	-	-
7. Ак-Кообы, курган с изваянием основа включения						
	37	26,00	24,30	36,40	8,39	1,92
	38	41,76	43,43	8,15	4,32	0,93
Образец 4 (Юстыд XXIV, к. 13). Как и предыдущий образец, сильно изменен: рыхлый, с медной зеленью.
Выделяются слои разного состава: 1) Zn-Cu-Sn-Pb с участочками, почти не содержащими Sn и РЬ (точки 22
и 24); 2) слой тонкого графического срастания (распада) желтой Cu-Zn с Sn фазы (точка 26, табл. 2) и синевато-
серой фазы, преимущественно Си, с небольшим со держанием Zn и Sn (точка 27 в табл. 2; рис. 4). Шпенек для
крепления бляхи имеет практически тот же состав, что и второй слой самой бляхи, но с преобладанием желтой
фазы (Cu-Sn, точка 35 в табл. 2). Синевато-серая фаза наблюдается по периферии стерженька в виде включе-
ний. Юстыдская бляха отличается от джолинского изделия постоянной примесью Ag (иногда более 1 %; точ-
ка 21), а в первом слое (в порядке рассмотрения) - Au. Содержание Ni здесь, наоборот, меньше.
Образец 5 (Барбургазы 11, к. 9). Имеет отчетливое двухслойное строение (рис. 5). Толщина стержневой час-
ти около 0,2-0,3 мм, покрытия - 0,1-0,3 мм и более. Внутри слоев состав сравнительно однородный: централь-
ная часть преимущественно Си, в покрытии преобладают РЬ и Sn, а количество As до 2 % и выше. От других
бронз образец отличается почти полным отсутствием Zn.
Образец 7 (Ак-Кобы, к. с изв.). Характеризуется, как образцы 3 и 4, неоднородным составом. Основная
часть составлена Sn, Си и РЬ с примесью Zn. Белые в отраженном свете включения размером 0,003 - (0,004 х
389
Рис. 4. Двухслойное строение: сравнительно однородная темно-серая Cu-Sn-Pb фаза (25); срастание двух фаз:
желтой - Cu-Zn и Sn (26) и синевато-серой - Си с Zn и Sn (27). Образец 4 (Юстыд XXIV, к. 13).
Рис. 5. Двухслойное строение бляхи от пояса. Образец 5 (Барбургазы II, к. 9).
z 0,017) мм довольно равномерно распределенные по массе преимущественно Cu-Pb, т. е. резко обеднены Sn.
По примесям Ag, Au и по основному составу эта бронза сходна с юстыдской (серая фаза).
Проведенное сопоставление элементных составов археологических находок и многочисленных поли-
металлических и золото-серебряных месторождений Рудного и Степного Алтая позволяет сделать вывод
об их тождественности как по соотношению главных рудных компонентов (Au, Ag, Си, Pb, Zn и др.), так и
по примерным пределам вариаций содержания этих металлов в природных рудах и археологических объектах.
Это подтверждают многочисленные находки в данных районах древних отработок и сопровождаемых шла-
ками мест плавки металлов. Проведение прецизионных исследований и сравнений составов металлических
предметов из захоронений и рудных образований региона предусмотрено в ближайшие годы.
Приложение 3
Т.Н. Глушкова
ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ТЕКСТИЛЯ
ИЗ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ ПОГРЕБЕНИЙ АЛТАЯ
Для определения технологических характеристик текстиля было представлено тринадцать фрагментов архео-
логических тканей из шести древнетюркских погребений Алтая. Приведем характеристики тканей по образцам.
Юстыд I (курган 8). Здесь обнаружены два фрагмента ткани, сшитые между собой швом «назад иголку».
Лицевой фрагмент текстиля светлее, имеет кромку, а нижний - более темного цвета, без кромок.
Образец 1 представляет собой лицевой фрагмент ткани. Он имеет кромку, вдоль которой на расстоя-
нии 0,4 см идет узорная полоска, образованная проброшенными поверх трех основ двумя утками в шахматном
порядке. Основной узор полотна ткани образован чередованием участков полотняного и саржевого переплете-
ния. Особенностью этой ткани является блестящий узор на матовом поле, образованный основными нитями.
Нити основы имеют тонину 0,15 мм, а утка - 0,20-0,25 мм. Те и другие не имеют кручения. Плотность основы
составляет 34 нити на 1 см, а утка - 27 нитей на 1 см. Ткань желтого цвета, атрибутируется как камка.
Образец 2 имеет сложную структуру переплетения нитей, в которой чередуются участки полотняного
и саржевого переплетений, расположенных полосами с уступом (небольшой фрагмент ткани не позволяет рас-
смотреть полный раппорт узора). Саржевое переплетение образовано нитью, которая каждый раз перекрывает
по три нити 2 структуры со сдвигом на 1 нить в каждом ряду. Кромки отсутствуют. Уток и основа неопреде-
лимы точно, а тестируются по косвенным признакам, исходя из описанной технологической схемы (в первом
случае - основа, во втором - уток). Тонина нитей первой структуры (основа?) составляет 0,17 мм, второй
структуры (утка?) - 0,18 мм. Нити не имеют крутки ни в основе, ни в утке. Плотность ткани по первой струк-
туре (основе?) составляет 48 нитей на 1 см, по второй структуре (утку?) - 40 нитей на 1 см. Ткань фиолетового
цвета, атрибутируется как камка.
Юстыд XII (курган 29). На памятнике найден фрагмент ткани, сшитый из двух идентичных кусков шел-
ка мелким плоским швом из некрученых шелковых нитей, более толстых, чем нити полотна. Ткань плотная,
полотняного (репсового) переплетения. Кромки во фрагментах текстиля отсутствуют; основа и уток неопреде-
лимы. Тонина нитей первой структуры составляет 0,12-0,13 мм, нитей второй структуры - 0,17-0,18 мм. Нити
не имеют кручения. Плотность нитей первой структуры - 64 нити на 1 см, второй структуры - 36 нитей на 1 см.
Ткань имеет желто-зеленый, болотный цвет. Как правило, такой цвет присущ светлым тканям, оказавшимся
на длительный период в земле. Ткань атрибутируется как шелковый репс.
Юстыд XXIV (курган 13). Обнаружены два фрагмента шелковых тканей, соединенных между собой несо-
хранившимся швом по кромке.
Образец 1. Плотный непрозрачный шелк полотняного переплетения. Кромка аналогична всей структуре
полотна; хорошо видны повороты утка. Тонина основы составляет 0,14 мм, а утка - от 0,14 до 0,2 мм (не-
равномерна). Нити основы и утка не имеют кручения. Плотность по основе составляет 34 нити на 1 см,
по утку - 27 нитей на 1 см. Ткань имеет темно-коричневый цвет, атрибутируется как тафта.
Образец 2. Узорная шелковая ткань со сложной структурой плетения нитей, где чередуются участки по-
лотняного и саржевого переплетений, образуя узор. Кромка обычная, с хорошо видимыми поворотами
утка. Основной узор начинается на расстоянии 0,9 см от кромки. Узор образован основными перекрытиями
(три основные нити проходят над одним утком). Тонина нитей основы составляет 0,17 мм, а утка - 0,3 мм.
Нити не имеют кручения ни в основе, ни в утке. Плотность полотна по основе равна 46 нитям на 1 см, по утку -
28 нитей на 1 см. В настоящее время ткань имеет фиолетовый цвет, атрибутируется как камка.
Барбургазы I (курган 20). Найден многослойный фрагмент текстиля из образцов двух видов. Максималь-
ные размеры в нерасправленном состоянии 12 х 6 см.
Образец 1. Тонкий неорнаментированный шелк полотняного переплетения, полупрозрачный за счет ис-
пользования очень тонких нитей в основе. Кромки отсутствуют; уток и основа неопределимы. Тонина нитей
первой структуры составляет 0,08 мм, а нитей второй структуры - 0,17 мм. Нити основы и утка не имеют кру-
чения. Плотность нитей первой структуры 61 нить на 1 см, а второй структуры - 42 нити на 1 см. Ткань имеет
коричневый цвет с золотистым отливом, атрибутируется как тафта (кисея?).
391
Памятник	Дата	Основа		Уток		Плотность нитей на 1 см		Сырье	Переплетение нитей	Примечания
		тонина	крутка	тонина	крутка	По основе	По утку			
Юстыд I (к. 8) образец 1 образец 2	ВТ. пол.VIII -IX в.	0,15	отсутств.	0,2 - 0,25	отсутств.	34	27	шелк	чередуется полотняное и саржевое переплетение	камка желтого цвета
	ВТ. пол.VIII -IX в.	0,17	отсутств.	0,18	отсутств.	48	40	шелк	чередуется полотняное и саржевое переплетение	камка фиолетового цвета
Юстыд XII (к. 29) образец 1	ВТ. пол.VIII -IX в.	0,12 -0,13	отсутств.	0,17-0,18	отсутств.	64	36	шелк	репсовое	шелковый репс желто-зеленого, болотного цвета
Юстыд XXIV (к. 13) образец 1 образец 2	VII - VIII вв.	0,14	отсутств.	0,14-0,2	отсутств.	34	27	шелк	полотняное	тафта темно- коричневого цвета
	VII-VIII вв.	0,17	отсутств.	0,3	отсутств.	46	28	шелк	чередуется полотняное и саржевое переплетение	камка фиолетового цвета
Барбургазы I (к. 20) образец 1 образец 2	VII-VIII вв.	0,08	отсутств.	0,17	отсутств.	61	42	шелк	полотняное	тонкий полупрозрачный шелк типа кисеи коричневого цвета с золотистым отливом
	VII-VIII вв.	0,15	отсутств.	0,2	отсутств.	46	32	шелк	чередуется полотняное и саржевое переплетение	камка золотистого цвета с узором из ромбов
Ак-Кобы (к. у изв.) образец 1 образцы 2 и 3 образец 4 образец 5	VII-VIII вв.	0,08	отсутств.	0,13	отсутств.	42	27	шелк	полотняное	чесуча - шелковая ткань невысокого качества темно- золотистого цвета
	VII-VIII вв.	0,13	отсутств.	0,17	отсутств.	40	48	шелк	чередуется полотняное и саржевое переплетение	камка темно- коричневого цвета
	VII-VIII вв.	0,12	отсутств.	0,14	отсутств.	48	40	шелк	полотняное	кисея светло- коричневого цвета
	VII-VIII вв.	0,13	отсутств.	0,2 - 0,25	отсутств.	46	34	шелк	полотняное	чесуча светло- коричневого цвета
Джолин 1 (к. 9)	VII-VIII вв.	0,12	отсутств.	0,17	отсутств.	48	34	шелк	чередуется полотняное и саржевое переплетение	камка красного цвета
Образец 2. Шелковая ткань с усложненным переплетением нитей, где в полотне чередуются участки полот-
няного и саржевого переплетения, образуя контуры ромбиков, вписанных друг в друга, уменьшающихся к цен-
тру и растянутых вдоль. Максимальная длина контурных ромбов составляет 1,9 см, а ширина - 0,9 см. Каждый
контур образован двумя линиями, составленными из трех нитей основы, которые перекрываются одним утком.
На лицевой стороне ткани основа проходит над одним утком, образуя контурный узор.
Кромки у ткани отсутствуют, однако направление основы и утка реконструируется по расположению узора.
Нити первой структуры (основы) имеют тонину 0,15 мм, а второй структуры (утка) - 0,2 мм. В основе и утке
кручение нитей отсутствует. Плотность нитей первой структуры (основы) составляет 46 нитей на 1 см, а вто-
рой структуры (утка) - 32 нити на 1 см. Ткань имеет золотистый цвет, атрибутируется как камка.
Ак-Кобы (погребение у изваяния). Пять фрагментов ткани, три из которых сшиты между собой нитью
швом «вперед иголку». У всех трех фрагментов имеются кромки. Два других фрагмента тоже сшиты между
собой швом «назад иголку»; кромки отсутствуют.
Первая сшивка (образец 1) представлена одним фрагментом шелковой ткани полотняного переплетения
и двумя фрагментами (образцы 2 и 3) идентичной шелковой ткани полотняного переплетения. Вторая сшивка
соединяет два фрагмента узорной шелковой ткани полотняного переплетения (образцы 4 и 5).
Образец 1. Тонкая шелковая ткань полотняного переплетения из тонких нитей без кручения. Нити основы
имеют тонину 0,08 мм, а утка - 0,13 мм. Плотность по основе составляет 42 нити на 1 см, а по утку - 27 нитей
на 1 см. Нити неровные, уплощенные. Сырье - шелк. Переплетение нитей полотняное. Нити основы и утка пе-
реплетаются в шахматном порядке. Качество ткани невысокое. Она атрибутируется как тафта (чесуча?). Ткань
имеет темно-золотистый цвет.
Образец 2 и 3. Фрагменты тонкой шелковой узорной ткани, в полотне которой чередуются участки полотня-
ного и саржевого переплетения, образуя одноцветный узор. У ткани имеется кромка; уток и основа определи-
мы. Тонина основы составляет 0,13 мм, а утка - 0,17 мм; кручение отсутствует. Плотность по основе 40 нитей
на 1 см, а по утку - 48 нитей на 1 см. Ткань имеет темно-коричневую окраску, атрибутируется как камка.
Образец 4. Фрагмент тонкой полупрозрачной шелковой ткани полотняного переплетения из нитей, не име-
ющих кручения. Фрагмент не имеет кромок; уток и основа неопределимы. Тонина нитей первой структуры
составляет 0,12 мм, а второй структуры - 0,14 мм. Плотность по первой структуре составляет 48 нитей на 1 см,
а по второй структуре - 40 нитей на 1 см. Цвет ткани светло-коричневый с золотисто-рыжим оттенком. Ткань
атрибутируется как тафта (кисея?).
Образец 5. Фрагмент плотной шелковой ткани полотняного переплетения. Образец не имеет кромок; уток и
основа неопределимы. Тонина нитей первой структуры составляет 0,13 мм, а второй структуры - 0,20-0,25 мм.
Плотность ткани по первой структуре 46 нитей на 1 см, а по второй структуре - 34 нити на 1 см. Ткань светло-
коричневого цвета с золотистым оттенком, атрибутируется как чесуча (подкладочная ткань).
Джолин I (курган 9). Здесь обнаружены два идентичных фрагмента текстиля. Это тонкая, довольно плот-
ная шелковая ткань с узором, образованным изменением структуры переплетения нитей. Участки полотняного
и саржевого переплетения чередуются. Ткань не имеет кромок. Нити первой структуры имеют тонину 0,12 мм,
а второй структуры - 0,17 мм. Плотность текстиля по первой структуре составляет 48 нитей на 1 см, а по вто-
рой структуре - 34 нити на 1 см. Ткань имеет красный цвет, атрибутируется как камка.
Заключение. Все обработанные фрагменты текстиля шелковые. Показательным признаком сырья явля-
ется использование нитей без кручения, что характерно для китайской текстильной традиции. Тонина нитей
отличается незначительно. Более тонкие нити применялись для изготовления тканей с полотняным перепле-
тением (полупрозрачная кисея, чесуча). Для производства камки (ткани со сложным одноцветным узором)
в основе и утке применялись нити средней тонины (от 0,12-0,17 мм в основе до 0,13-0,2 мм в утке). Пропор-
ции в соотношении тонины основы и утка примерно одинаковы. В одном случае использован уток до 0,3 мм.
Наблюдается еще одна закономерность: чем толще уток, тем меньше плотность нитей этой структуры. Та-
ким образом, значение тонины нитей связано с особенностями структуры полотна и сортом текстиля (камка,
тафта, репс, кисея и др.).
Что касается структуры полотна, то можно выделить следующие его типы:
1.	Простое полотняное переплетение - тафта (образец 1; Юстыд XXIV, курган 13), кисея (образец 1; Бар-
бургазы I, курган 20; образец 4; Ак-Кобы, погр. у изваяния).
2.	Полотняное переплетение в текстиле, где использована тонкая основа и толстый уток из остатков нитей
кокона (образцы 1 и 5; Ак-Кобы, погр. у изваяния).
3.	Усложненное полотняное переплетение (репсовое). Плотность нитей одной структуры примерно в два
раза превышает плотность нитей другой структуры (в нашем случае в 1,8 раза) (образец 1; Юстыд XII,
курган 29).
393
4.	Чередование участков саржевого и полотняного переплетения, которые образуют различные узоры
из блестящих нитей на матовом фоне: вписанные друг в друга ромбы (образец 2; Барбургазы I, курган 20), лис-
ток с прожилками (образец 2; Юстыд XXIV, курган 13), а также другие узоры геометрического и растительного
характера. Особенностью рассматриваемых камчатых тканей является изготовление узора с помощью основ, а
не утка, как в более поздний период.
Традиционно ткани с чередованием участков саржевого и полотняного переплетений считались наиболее
ценными, а технология их изготовления более сложна по сравнению с текстилем полотняного переплетения.
Самой дешевой и наименее качественной тканью являлась чесуча. Как правило, при изготовлении одежды
камка являлась тканью, которая располагалась с лицевой стороны изделия. Ткани с разными вариантами по-
лотняного переплетения использовались для подкладки (например, в кафтанах).
394
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АбхИЯЛИ - Абхазский институт языка, литературы и истории
АГПИ - Алтайский государственный педагогический институт
АГУ - Алтайский государственный университет
АКИН - Агентство по культурно-историческому наследию (при Комитете культуры правительства Республики Алтай)
АмГУ - Амурский государственный университет (г. Благовещенск)
АН КиргСССР - Академия наук Киргизской ССР
АН ТаджССР - Академия наук Таджикской ССР
АО - Археологические открытия
БГПИ - Барнаульский государственный педагогический институт
БНЦ СО РАН - Бурятский научный центр Сибирского отделения Российской академии наук
ГАГПИ - Горно-Алтайский государственный педагогический институт
ГАГУ - Горно-Алтайский государственный университет
ГАИТИ - Горно-Алтайский институт гуманитарных исследований
ГАНИИИЯЛ - Горно-Алтайский научно-исследовательский институт истории, языка и литературы
ГИМ - Государственный исторический музей
ГЭ - Государственный Эрмитаж
ДВО РАН - Дальневосточное отделение Российской академии наук
ИА АН СССР - Институт археологии Академии наук СССР
ИА АН УзССР - Институт археологии Узбекской ССР
ИА РАН - Институт археологии Российской академии наук
ИАЭт СО РАН - Институт археологии и этнографии Сибирского отделения Российской академии наук
ИИАЭ АН КазССР - Институт Академии наук Казахской ССР
ИИМК - Институт истории материальной культуры
ИИФиФ СО РАН - Институт истории, филологии и философии Сибирского отделения Российской академии наук
ИСиЭЖ СО РАН - Институт систематики и экологии животных Сибирского отделения Российской академии наук
ИЭ АН СССР - Институт этнографии Академии наук СССР
КемГУ - Кемеровский государственный университет
КСИА - Краткие сообщения Института археологии
КСИИМК - Краткие сообщения Института истории материальной культуры
КузГТУ - Кузбасский государственный технический университет
ЛГУ - Ленинградский государственный университет
МАИКЦА - Международная ассоциация по изучению культур Центральной Азии
МАР - Материалы по археологии России
МАЭ - Музей антропологии и этнографии (сборник)
МГУ - Московский государственный университет
МИА - Материалы и исследования по археологии СССР
ИГУ - Новосибирский государственный университет
НГПУ - Новосибирский государственный педагогический университет
НОКМ - Новосибирский областной краеведческий музей
ОИГГМ СО РАН - Объединенный институт геологии, геофизики и минералогии Сибирского отделения Российской
академии наук
ОмГУ - Омский государственный университет
РА - Российская археология
СА - Советская археология
САИ - Свод археологических источников
СГЭ - Сообщения Государственного Эрмитажа
СЭ - Советская этнография
ТувНИИЯЛИ - Тувинский научно-исследовательский институт истории, языка и литературы
ТКАЭЭ - Тувинская комплексная археолого-этнографическая экспедиция
ХакНИИЯЛИ - Хакасский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории
ЦСБС СО РАН - Центральный сибирский ботанический сад Сибирского отделения Российской академии наук
395
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ ......................................................................5
ГЛАВА 1. ПЛАНИГРАФИЯ КУРГАНОВ И ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД............................12
1.1.	ЗАКОНОМЕРНОСТИ В ПЛАНИГРАФИИ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ КУРГАНОВ ...................12
1.2.	ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ОБРЯД .....................................................14
1.2.1.	Насыпи ............................................................14
1.2.2.	Сопроводительные сооружения........................................16
1.2.3.	Могильные ямы......................................................16
1.2.4.	Погребения человека ...............................................16
1.2.5.	Сопогребение коня..................................................17
1.2.6.	Кенотафы ..........................................................19
1.2.7.	Одиночные захоронения коней........................................20
1.2.8.	Внутримогильные сооружения.........................................20
1.2.9.	Впускные погребения................................................21
1.2.10.	Детские скальные захоронения .....................................21
1.3.	АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ...............................................23
1.4.	ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ ДРЕВНЕТЮРКСКОМУ ПОГРЕБАЛЬНОМУ ОБРЯДУ ........23
ГЛАВА 2. КОСТЮМ ДРЕВНИХ ТЮРОК ................................................26
2.1.	ТЕКСТИЛЬНЫЕ НАХОДКИ ...................................................26
2.2.	ОРНАМЕНТАЦИЯ И ДАТИРОВКА ШЕЛКА.........................................30
2.3.	РЕКОНСТРУКЦИЯ КАФТАНА .................................................32
2.4.	АНАЛОГИ ТЮРКСКИХ КАФТАНОВ .............................................40
2.5.	МАНЕРА НОШЕНИЯ КАФТАНА.................................................43
2.6.	ОСОБЕННОСТИ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТЮРКСКОГО КАФТАНА .........................44
2.7.	ДРУГИЕ ЭЛЕМЕНТЫ КОСТЮМА ...............................................46
2.8.	НАБОРНЫЕ ПОЯСА ........................................................48
2.9.	ПОЯСНЫЕ СУМОЧКИ .......................................................56
2.10.	СЕРЬГИ ...............................................................59
ГЛАВА 3. БЫТОВЫЕ ПРЕДМЕТЫ.....................................................62
3.1.	ПОСУДА ................................................................62
3.1.1.	Аналоги тюркской керамики .........................................63
3.1.2.	Древнетюркские керамические сосуды ................................64
3.1.3.	Железная посуда....................................................67
3.1.4.	Деревянная посуда..................................................67
3.1.5.	Серебряная посуда..................................................69
3.1.6.	“Комбинированные44 сосуды .........................................71
3.2.	МЕЛКИЕ БЫТОВЫЕ ПРЕДМЕТЫ ...............................................72
3.2.1.	Ножи...............................................................72
3.2.2.	Тесла..............................................................72
3.2.3.	Зеркала ...........................................................74
3.2.4.	Пряслица...........................................................77
3.2.5.	Гребни ............................................................78
3.3.	ПЛЕТИ .................................................................78
ГЛАВА 4. ВООРУЖЕНИЕ И ВОЕННОЕ ДЕЛО............................................81
4.1.	НАСТУПАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ ДИСТАНЦИОННОГО БОЯ...............................81
4.1.1.	Сложносоставные луки ..............................................81
4.1.2.	Наконечники стрел..................................................84
4.1.3.	Древки стрел.......................................................87
4.1.4.	Колчаны ...........................................................88
4.1.5.	Налучья ...........................................................91
4.1.6.	Саадачные пояса ...................................................92
396
4.2.	НАСТУПАТЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ БЛИЖНЕГО БОЯ.............................98
4.2.1.	Копья ......................................................98
4.2.2.	Боевой топор................................................99
4.2.3.	Боевые ножи ................................................99
4.2.4.	Клинковое оружие...........................................100
4.3.	ЗАЩИТНЫЙ ДОСПЕХ................................................101
4.3.1.	Детали панциря.............................................102
4.3.2.	Реконструкция панциря......................................104
4.3.3.	Аналоги тюркских панцирей .................................106
4.3.4.	Кольчуга...................................................109
4.4.	ПЕТРОГЛИФЫ-ГРАФФИТИ КАК ИСТОЧНИК ПО ВОЕННОМУ ДЕЛ ..............111
4.5.	ПИСЬМЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ О ВОЕННОМ ДЕЛЕ И ТАКТИКЕ БОЯ.............112
ГЛАВА 5. СНАРЯЖЕНИЕ ВЕРХОВОГО КОНЯ ..................................119
5.1.	УДИЛА И ПСАЛИИ................................................119
5.2.	УЗДЕЧНЫЕ НАБОРЫ ..............................................122
5.3.	СЕДЛА ........................................................125
5.4.	РАСТИТЕЛЬНАЯ ОРНАМЕНТИКА ДРЕВНИХ ТЮРОК .......................128
5.5.	СТРЕМЕНА .....................................................131
5.6.	ПОДПРУЖНЫЕ ПРЯЖКИ.............................................133
5.7.	ЗАСТЕЖКИ ДЛЯ ПУТ .............................................136
ГЛАВА 6. ДАТИРОВКА ПОГРЕБЕНИЙ. ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ НА ТЕРРИТОРИИ
АЛТАЯ В ДРЕВНЕТЮРКСКУЮ ЭПОХУ ......................................138
6.1.	ДАТИРОВКА ПОГРЕБЕНИЙ..........................................138
6.2.	ЭТНОПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ НА ТЕРРИТОРИИ АЛТАЯ В VI-XII ВЕКАХ..141
6.3.	ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В КУЛЬТУРЕ ДРЕВНИХ ТЮРОК АЛТАЯ И СОПРЕДЕЛЬНЫХ
ТЕРРИТОРИЙ .......................................................144
ЗАКЛЮЧЕНИЕ...........................................................148
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ....................................................150
SUMMARY .............................................................167
ТАБЛИЦЫ..............................................................183
Приложение 1. ОПИСАНИЕ КУРГАНОВ (Г.В. Кубарев).......................366
Приложение 2. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ АНАЛИЗА ЭЛЕМЕНТНОГО СОСТАВА
БРОНЗОВЫХ И СЕРЕБРЯНЫХ ИЗДЕЛИЙ (Н.В. Рослякова, Ю.Г. Щербаков).....384
Приложение 3. ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ТЕКСТИЛЯ
ИЗ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ ПОГРЕБЕНИЙ АЛТАЯ (Т.Н. Глушкова).................391
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ...................................................395
397
CONTENTS
REFACE ................................................................................................5
CHAPTER 1.	THE SPATIAL DISTRIBUTION OF KURGANS AND BURIAL RITUALS .................................12
1.1.	Regularity in the spatial distribution of ancient Turkic kurgans .............................12
1.2.	Burial ritual .................................................................................14
1.2.1.	Mounds ...................................................................................14
1.2.2.	Accompanying structures...................................................................16
1.2.3.	Burial pits...............................................................................16
1.2.4.	Primary burials...........................................................................16
1.2.5.	Subsidiary horse burials..................................................................17
1.2.6.	Cenotaphs.................................................................................19
1.2.7.	Isolated horse burials ...................................................................20
1.2.8.	Secondary burials.........................................................................20
1.2.9.	- 1.2.10. Rock burials and children’s burials.............................................21
1.3.	Anthropological analysis.......................................................................21
1.4.	Ethnographical parallels to the ancient Turkic burial ritual .................................23
CHAPTER 2.	THE COSTUME OF THE ANCIENT TURKS ......................................................26
2.1.	Textile finds ................................................................................26
2.2.	Ornamentation and dating of silk finds ......................................................30
2.3.	Reconstruction of the caftan..................................................................32
2.4.	Analogies to the ancient Turkic caftan ......................................................40
2.5.	The manner of wrapping the caftan............................................................43
2.6.	Peculiarities of the ancient Turkic caftan and its origins ..................................44
2.7.	Other elements of Turkic dress...............................................................46
2.8.	Plague decorated belts.......................................................................48
2.9.	Belt purses..................................................................................56
2.10.	Earrings ...................................................................................59
CHAPTER 3.	HOUSHOLD IMPLEMENTS ...................................................................62
3.1.	Vessels .....................................................................................62
3.1.1.	Analogies to ancient Turkic ceramics .....................................................63
3.1.2.	Groups of ancient Turkic ceramic vessels .................................................64
3.1.3.	Iron vessels .............................................................................67
3.1.4.	Wooden vessels............................................................................67
3.1.5.	Silver vessels............................................................................69
3.1.6.	“Combined” vessels........................................................................71
3.2.	Small household implements ..................................................................72
3.2.1.	Knives ...................................................................................72
3.2.2.	Adzes.....................................................................................72
3.2.3.	Mirror....................................................................................74
3.2.4.	Spindle whorls ...........................................................................77
3.2.5.	Combs ....................................................................................78
3.3.	Whips ......................................................................................78
CHAPTER 4.	ARMOR AND THE ARTS OF WAR..............................................................81
4.1.	Offensive arms for distant combat................................................................81
4.1.1.	Composite bows............................................................................81
4.1.2.	Arrowheads ...............................................................................84
4.1.3.	Arrow shafts..............................................................................87
4.1.4.	Quivers...................................................................................88
4.1.5.	Bow cases ................................................................................91
4.1.6.	Saadak belt...............................................................................92
398
4.2.	Offensive arms for close combat.............................................................98
4.2.1.	Spears.................................................................................98
4.2.2.	Battle-axes ...........................................................................99
4.2.3.	Battle knives .........................................................................99
4.2.4.	Swords ...............................................................................100
4.3.	Defensive armor...........................................................................101
4.3.1.	Finds of armor details ...............................................................102
4.3.2.	Reconstruction of the Turkic armor....................................................104
4.3.3.	Analogies to ancient Turkic armor.....................................................106
4.3.4.	Chain mail armor .....................................................................109
4.4.	Petroglyphs as a source on the Turkic art of war .........................................Ill
4.5.	Written records on the art of war and tactics of fighting.................................112
CHAPTER 5.	HORSE TRAPPINGS ...................................................................119
5.1.	Snaffles and cheekpieces..................................................................119
5.2.	Bridle plaques............................................................................122
5.3.	Saddles ..................................................................................125
5.4.	Plant ornamental motifs of the ancient Turks..............................................128
5.5.	Stirrups .................................................................................131
5.6.	Girth strap buckles ......................................................................133
5.7.	Hobbles...................................................................................136
CHAPTER 6.	THE DATING OF TURKIC BURIALS AND THE ETHNOPOLITICAL SITUATION
IN THE TERRITORY OF ALTAI........................................................................138
6.1.	The dating of Altai Turkic burials .......................................................138
6.2.	The ethnopolitical situation in the Altai between the 6th and the 12th centuries .........141
6.3.	Common and particular features in the culture of the Altai Turks with reference to Turks
of neighboring regions ....................................................................144
CONCLUSION .......................................................................................148
LIST OF LITERATURE ...............................................................................150
SUMMARY ..........................................................................................167
Illustrations.....................................................................................183
Appendix 1.	Description of burials (G. V. Kubarev)...............................................366
Appendix 2.	Preliminary results of the mineralogical analyses of bronze and silver artifacts
(N.V Rosljakova, U.G. Sherbakov)..................................................................384
Appendix 3.	Technological description of textiles from the Altai Turkic burials (TN. Glushkova) .391
LIST OF ABBREVIATIONS ............................................................................395
399
Научное издание
Кубарев Глеб Владимирович
КУЛЬТУРА ДРЕВНИХ ТЮРОК АЛТАЯ
(по материалам погребальных памятников)
Редактор М.А. Коровушкшш
Технический редактор М.С. Игнатов, Н.В. Третьякова
Дизайн обложки А.А. Фурсенко
Подписано к печати 23.12.2005 г. Бумага мелованная. Формат 60x84/8
Гарнитура Times New Roman. Офсетная печать. Усл. печ. л. 46,5
Уч.-изд. л. 47. Тираж 800 экз. Заказ № 120. Цена договорная.
Издательство Института археологии и этнографии СО РАН.
Лицензия ИД № 04785 от 18.05.2001 г.
630090, Новосибирск, пр-т Академика Лаврентьева, 17.