Средние века. Выпуск 55 - Кручинина Л.С.

Автор: Кручинина Л.С.

Теги: средние века (v – xv вв) история история средних веков средние века

ISBN: 5-02-009082-4

Год: 1992

Похожие

Под покровительством Сантьяго. Испанское завоевание Америки и судьбы знаменитых конкистадоров

Культура Возрождения. Том 2. Книга 2. Энциклопедия. Р-Я, A, S

История Колумбии с древнейших времен до начала XXI века

250 веков доколумбовой Америки

Текст

СРЕДНИЕ ВЕКА.
СБОРНИК
Редакционная коллегия:
|М.А.БАРГ], Н.И. БАСОВСКАЯ
О.И. ВАРЬЯШ (ответственный секретарь)
В.М. ВОЛОДАРСКИЙ, Е.В. ГУТНОВА
С П. КАРПОВ, Е.А. МЕЛЬНИКОВА
В.И. МАЖУГА, Л.П. РЕПИНА
А.А. СВАНИДЗЕ (ответственный редактор)
П К). УВАРОВ, В.И. УКОЛОВА. Б.Н. ФЛОРЯ
Н.А. ХАЧАТУРЯН
СРЕДНИЕ ВЕКА
ВЫПУСК
55
т
ИЗДАТЕЛЬСТВО "НАУКА"
МОСКВА 1992
ББК63.3(0) 4
С75
Средние века. Вып. 55. - М.: Наука, 1992. 336 с.
С75 ISBN 5-02-009082Л
Сборник статей медиевистов Института всеобщей истории АН СССР и других
отечественных и зарубежных исследователей посвящен проблемам Ганзы, истории
культуры, политической истории средневековья Европы.
Для историков.
0503010000-087 _92 , полугодие
042(02)-92
ББК 63. 3(0)4
Научное издание
СРЕДНИЕ ВЕКА
Выпуск 55
Утверждено к печати Институтом всеобщей истории
Российской Академии наук
Заведующая редакцией 77. С. Кручинина
Редактор издательства И.И Кузнецов Художественный редактор ИД. Богачев
Технический редактор ГП Каренина. Корректор ЗД. Алексеева
Набор выполнен в издательстве на компьютерной технике
ИБ № 49883
Подписано к ле чти 14.05.92. Формат 60x90 1/16. Бумага офсетная 2
Гарнитура Таймс. Печать офсетная Усл.печ.л. 21,0. Усл.кр.-отт. 22,0
Уч.-изд.л. 26,4. Тираж 700 экз. Тип зак. 3215
Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Наука”
117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., д. 90
Ордена Трудового Красного Знамени 1-я типография издательства "Наука”
199034, Санкт-Петербург В-34, 9-я линия, 12
ISBN 5-02-009082-4
© Российская академия наук, 1992
К 500-летию ОТКРЫТИЯ АМЕРИКИ
КРУГЛЫЙ СТОЛ "СТАРЫЙ И НОВЫЙ СВЕТ"
О ФОРМАХ И ХАРАКТЕРЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ
ИСПАНСКОЙ И ИНДЕЙСКИХ КУЛЬТУР В ЭПОХУ КОНКИСТЫ
Исходным пунктом в процессе взаимодействия иберийских и индейс-
ких культур в Новом Свете стало само столкновение в ходе Конкисты
двух чрезвычайно непохожих друг на друга человеческих миров. Одна-
ко к прямому столкновению дело не сводилось. Уже в XVI в. зарож-
даются новые, более сложные формы взаимоотношений испанского и
индейского этнокультурных элементов.
В сущности, речь идет о культурном синтезе. Имел он место в эпоху
Конкисты или нет? Можно ли характеризовать те типы взаимодейст-
вия, наличие которых установлено со всей достоверностью, как синтез?
Вокруг этого вопроса разгорелись споры среди советских латиноамери-
канисгов в связи с обсуждением темы 500-летия открытия Америки.
Когда имеет место синтез во взаимодействии различных цивилиза-
ций? Для того чтобы прояснить этот вопрос, вообразим себе англичани-
на, который имеет привычку пить чай в пять часов вечера. Разве он
перестает быть представителем английской культуры оттого, что регу-
лярно потребляет упомянутый продукт восточного происхождения? По-
добное заимствование из чужой цивилизации явно не превращает жите-
лей Британии в представителя этой цивилизации, поскольку оно не
нарушает целостность его культурно-цивилизационного облика. Анало-
гичным образом целостность европейской культуры не была нарушена
тем, что начиная с XVIII-XIX вв. важнейшеее место в рационе евро-
пейских народов стали занимать картофель и другие продукты амери-
канского происхождения.
Очевидно, далеко не всякое введение элементов одной культуры в
ткань другой приводит к синтезу культур. О синтезе можно говорить
лишь там и тогда, тде и когда внедрение комонентов иных социокуль-
турных реалий приводит к формированию такого взаимодействия меж-
ду этими компонентами и культурой-реципиентом, в ходе которого они,
изменяясь сами, качественно меняют данную культуру, в результате
чего в итоге возникает новая целесгность.
В жизни укоренившихся в Новом Свете испанских конкистадоров
появилось много новшеств. Однако ни то, что они познакомились с
новыми продуктами, ни заимствование испанцами у местного населения
определенных элементов организации быта, ни даже воздействие
индейской традиции на формы семейной жизни выходцев из Европы -
ни один из этих и подобных факторов не затрагивал испанскую
культуру как целостность. Испанские конкистадоры эпохи завоевания
6
''Старый и Новый свет "
Америки, несмотря на воздействие индейского мира па многие
аспекты их жизни и деятельности, оставались именно испанцами в Аме-
рике.
Не касаясь социально-экономических проблем и ограничившись непо-
средственно сферой культуры, зададим себе вопрос: когда, например,
монах-францисканец Торибио де Паредес де Бенавенте ( взявший в ка-
честве псевдонима индейское слово "мотолиния" - ншций, бедный - и
вошедший в историю именно под именем "падре Мотолиния") приказы-
вал своим прихожанам-индейцам приносить ему бумажки с пиктогра-
фическими изображениями их грехов, чтобы таким образом охватить
максимальное число людей процедурой исповеди1, имел ли место
культурный синтез? Чтобы утвердительно ответить, достаточно ли
фактов использования с целью проповеди христианства элементов
автохтонной культуры - песенно-танцевальных жанров, опыта органи-
зации индейского театра, языческой обрядности?
Конечно, с высоты сегодняшнего дня мы видим, что подобные фор-
мы взаимодействия культур стали исходным пунктом синтеза. Однако
для определения самих этих форм нужно, очевидно, найти особое обо-
значение, чтобы избежать путаницы, которая неизменно возникает в
случае расширительной трактовки понятия синтеза.
Проблема заключается в том, чтобы найти теоретическое объясне-
ние существования такого типа взаимодействия разнородных социо-
культурных элементов (широко распространенного в эпоху Конкисты),
в рамках которого эти элементы уже образуют системное единство,
хотя каждый из них не перестает быть самим собой. Термин "синтез"
здесь явно не подходит, ибо новое культурно-цивилизационное качество
в данном случае еще не возникает. Термин "эклектика", как правило,
используемый для объяснения подобных явлений, не кажется нам удач-
ным, поскольку вызывает ассоциации с чисто философским пониманием
эклектики как механического неорганичного соединения разнородных
мировоззренческих принципов и схем в рамках одного теоретического
построения.
На наш взгляд, в данном случае может быть полезен поиск анало-
гичных по своей структуре форм системного единства в иных сферах
материального мира, изучаемых естественными науками. Такая форма
имеется в животном мире: симбиоз, т.е. тип сожительства животных
различных видов, образующих некую систему взаимодействия, в рам-
ках которой каждое из них остается самим собой. По нашему убежде-
нию, именно термин "симбиоз” лучше всего позволяет "ухватить" спе-
цифику того типа взаимодействия социокультурных элементов, о кото-
ром идет речь.
Следует подчеркнуть, что применение в данном контексте понятия
"симбиоз" отнюдь не означает механического переноса выводов, полу-
*См.: История литератур Латинской Америки: От древнейших времен до начала
Войны за независимость. М., 1985. С. 249-250.
"Старый и Новый свет"
7
ченпых при изучении качественно иной, биологической сферы на социо-
культурные реалии. Для симбиотической разновидности системного
единства в "мире людей" характерен совершенно иной тип взаимоотно-
шений между составляющими. В природе связь между симбионтами но-
сит по общему правилу жестко фиксированный, статичный характер:
так, рак-отшельник и актиния не только не перестают, но и в принципе
не могут перестать быть самими собой в ходе взаимодействия. Иная
картина в обществе: взаимодействующие в рамках симбиоза культур-
ные элементы могут измениться и при определенных условиях действи-
тельно меняются, открывая путь для перехода от симбиотических к
иным типам системного единства, внутри которых уже намечается соз-
дание нового качества.
Тенденция к синтезу культур в эпоху Конкисты несомненно сущест-
вовала. Были и отдельные примеры уже осуществившегося духовного
синтеза2.
Однако названная тенденция отнюдь не являлась преобладающей.
Опа лишь постепенно пробивала себе дорогу в борьбе с мощными
коитртенденциями. Достаточно вспомнить в связи с этим проявившееся
па первых этапах конкисты стремление ряда ее деятелей стереть с
лица земли индейский мир; впоследствии - попытки колониальной
администрации поставить непроходимый барьер между этим миром
(repOblica indigena) и другими социально-этническими группами, населяв-
шими Испанскую Америку; стремление самих индейцев по возможности
отгородиться от мира завоевателей, выразившееся в пассивной само-
изоляции значительной части индейских общин в колониальный период;
наконец, четко проявившаяся в программных целях лидеров восстаний
коренного населения в XVI-XVIII вв. вплоть до Тупака Катари и его
сподвижников во время восстания Тупака Амару 1780-1783 гг. установ-
ка на полное искоренение всего, что принесла с собой Конкиста, что
было так или иначе связано с европейской цивилизацией.
Однако тенденция к культурному синтезу оказалась в итоге наибо-
лее динамичной, определив магистральный путь социокультурной эво-
люции латиноамериканских обществ.
Я.Г. Шемякин
ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА
ГЛАЗАМИ НЕМЕЦКОГО КОНКИСТАДОРА
Среди немногих немцев, участвовавших в завоевании Америки, осо-
бое место принадлежит Николаусу Федерману из Ульма, сотруднику
компании Вельзеров, бывшему одно время даже губернатором Вене-
2Инка Гарсиласо де ла Вега. История государства инков. Л., 1974; Obras hisloritas de
Don Fernando de Alva Ixtlilxochill. Mexico, 1891. T. I.
8
"Старый и Новый свет"
суэлы.1 В немалой степени его известности способствовали записки -
Индейская история”, составленные им как отчет об экспедиции 1530 г.
вглубь Венесуэлы2 . Это сочинение Н.Федермана, на наш взгляд, дает
богатый материал не только для описания одного из эпизодов Конкис-
ты, по и для анализа куда менее разработанной темы - стереотипы
восприятия Нового Света европейцами. Результаты некоторых наблю-
дений, сделанных именно под этим углом зрения, в кратком виде изла-
гаются ниже.
Естественно, у исследователя "Индейской истории” прежде всего
возникает желание поймать автора на переносе каких-либо реалий род-
ной Швабии в экзотические американские края. Однако прямых ассо-
циаций с Германией в рассказе конкистадора не слишком много. Он
вскользь говорит о двух из встреченных им в Венесуэле рек, что они
не меньше Дуная или Рейна (59, 80), пересчитывает полученную от
одного из племен дань золотом в рейнские гульдены (38) и ненароком
употребляет имеющее глубокие смысловные корни в немецкой истории
выражение "frid und gelaite" для обозначения свободного пропуска экс-
педиции одним из туземных племен (34). Забавно, когда индейский
вождь имеет meyerhoff (44). Зато язык, которым Федерман описывает
Америку, чрезвычайно насыщен своеобразными дублетами из испан-
ских или индейских слов и эквивалентных им, по мнению автора, не-
мецких. Некоторые повторяются по нескольку раз на каждой странице,
но Федерман то ли не считает своего читателя способным запомнить
без постоянного перевода иноязычные слова, то ли выдерживает пунк-
туальность, а скорее всего, и сам мыслит об Америке именно такими
"дублетами". Вот некоторые примеры их: Pueblo oder flecke, Casique
oder Herr, Principal Oder fiimempste, Esclavos Oder verkauffte knecht, remedio
oder vorteyl, ein passo Oder weg, confederation oder verbiindtnis, Naturales
oder innwoner. Tractament oder unterhaltung. Это устойчивые для Федер-
мана сочетания, и они заметно отличаются по структуре от обычных
пояснений для читателя экзотических реалий типа: "каноэ - так назы-
ваются их суда" (60), "маис - это их зерно" (44), "гамаки - так назы-
ваются индейские кровати" (40). Здесь, по-видимому, не просто хоро-
шее знание испанского языка, а уже непреодолимая привычка описы-
вать Новый Свет особой лексикой. Даже элементарные действия,
содержание которых одинаково, что в Европе, что в Америке, напри-
Подробноо Федермане и деятельности Вельэеров в Венесуэле см.: Савина Н.В.
Южнонемецкий капитал в странах Европы и испанских колониях в XVI в. М., 1982.
С- 239-265; Созииа СА. На горизонте Эльдорадо. М., 1972. С 84 и сл.; Friede J. Nicolas
Federman en el descubrimiento del nuevo Reino de Granada Mexico, 1957; Idem. Vida у viajes
de Nicolas Federman. Bogota, 1960; Idem. Los Weiser en la conquista de Venezuela. Caracas;
Madnd. 1961.
2Мы пользовались старым изданием: Nicolaus Federmanns und Hans Slades’ RaUqn in
Siidamerica 1529 bis 15551 Hrsg. von K. Kliipfel. Stuttgart, 1855. В тексте в скобках указаны
номер страницы.
"Старый и Новый свет"
9
мер, торговать, плыть на корабле или же, скажем, что-либо разузна-
вать, Федерман передает не простым немецким словом, а на этом
своем жаргоне - наверное, именно потому, что для него подсознательно
разница между одинаковыми действиями в Старом и Новом Свете была
все-таки существенной (55,60,57 и др).
А вот описаний природы Венесуэлы, столь непохожей на швабские
пейзажи, в записках нет. К ней отношение Федермана, так сказать,
сугубо прагматическое - мешают или нет местные горы, реки и леса
продвижению конкистадора. "Мы ехали между двух гор в долине вдоль
большой реки, называющейся Коагери..." (42). "Река в долине текла
очень быстро; она была также широка и глубока" (24). "Река шириной
примерно в два арбалетных выстрела" (49) или же другая, где "вода
заливала седла" при переправе вброд (61). Пустынные горы, в которых
"трудно и опасно было вести лошадей" (25). И лишь когда тропики
обрушивали на Федермана страшный ливень или изматывали его лихо-
радкой, из его кратких упоминаний об этом становится ясно, что реки и
леса на его пути не совсем такие, как в Европе.
Стереотипы восприятия Федерманом индейцев легко прослеживаются
благодаря постоянным повторам одним и тех же тем в его записках.
Индейцы все каннибалы, их племена в постоянной вражде между собой.
Индейцы не носят одежды и, что неоднократно подчеркивает Федер-
ман, ценят дорого то, что "у нас” весьма дешево (19, 34, 38, 48). Лиц
туземцев Федерман не описывает, зато регулярно обращает внимание
на рост и пропорции тела ("у этих людей весьма приличный рост и про-
порции (тела], они также крепкого сложения. И женщины их весьма
красивы" (72). "Эти люди очень низкорослы... Их рост - пять пядей, но
некоторые среди них и четырех пядей. Однако в большинстве своем
тела у них изящных пропорций и [хорошего] внешнего вида" (26). Фе-
дерман старается тщательно фиксировать названия племен и населен-
ных пунктов. Неудивительно, что он обращает внимание и на коли-
чество золотых украшений и других "кусочков золота" в том или дру-
гом племени. Что же касается материальной культуры индейцев, Фе-
дерман ограничивается почти исключи!ельно беглыми описаниями
внешнего вида жилищ туземцев и их оружия.
Стереотипно и поведение европейцев. При вступлении на террито-
рию очередного племени они нападают на первое же селение, захваты-
вают пленных и приводят их к Федерману. Тот держит перед ними тор-
жественную речь и отпускает с подарками и предложениями дружбы к
местному касику. Касик должен прибыть лично и договориться с Федер-
маном о "дружбе". В обмен на подарки в виде рыболовных крючков,
четок и пр. индейцы обязывались спабжать отряд продовольствием,
предоставить ему носильщиков, переводчиков, проводников, которые
будут сопровождать Федермана до границы владений следующего пле-
мени. Затем все повторяется сначала, и, договорившись со следующим
вождем, Федерман отпускал взятых ранее слуг-индейцев назад к свое-
му племени. Но это лишь общая схема - стоило каким-либо обстоя-
10
"Старый и Новый свет"
тельствам нарушить заготовленный сценарий, как европейцы, не
мудрствуя лукаво, старались поправить положение насилием. Насилие
- это, похоже, и автоматическая реакция членов отряда Федермана на
любую неожиданную или нестандартную ситуацию и Даже своеобраз-
ный способ установления контакта с местными жителями. Когда жите-
ли одного из селений заперлись в своих домах при приближении белых и
отказались оттуда выходить, чтобы завязать с ними "дружбу", европей-
цы, желавшие подружиться во что бы то ни стало, подожгли дома. В
этот раз индейцы дружить согласились, но при аналогичной ситуации
чуть позже в другом месте этот уже испытанный прием не сработал -
600 индейцев предпочли сгореть, но не "подружиться" (43, 53-54).
В записках Федермана содержится материал не только о собствен-
ных стереотипах европейцев - автор пытался также понять, что за
образ белых сложился в головах у индейцев. Здесь мы имеем дело с
"представлением о представлении”. В какой мере "реконструкция"
Федермана соответствовала реальным взглядам туземцев - особый
вопрос. Для нас важнее то, что этот "индейский" образ белого стал
составной частью представлений европейцев о жителях покоряемого
материка элементом европейской культуры. Итак, "с точки зрения ин-
дейца" европейца отличали борода, одежда и лошадь (19, 37, 51, 55).
Коню в этой триаде отводилось особое место. "Конь — самая надеж-
ная наша защита, поскольку внушает самый большой страх" (37).
Правда, в Венесуэле, в отличие от Мексики, индейцам не приходило в
голову, что лошадь и всадник — единство существо. Они видели в
лошадях особую породу оленей, прирученную европейцами. Туземцы,
по мнению Федермана, считали европейцев демонами (tciiflcn), и сам
Фсдерман старался всеми средствами это представление закрепить.
Убитых или умерших белых хоронили тайком, чтобы индейцы не узна-
ли о смертности пришельцев (31). Заболевших лихорадкой европейцев,
бывших уже не в состоянии держаться в седле, Федерман приказывал
слугам-индейцам нести в гамаках, как индейских вождей. "Это очень
важные люди,— объяснял туземцам Федерман, — и они требуют осо-
бого для себя почета" (40).
Федерман не желал, чтобы индейцы знали главную цель их экспеди-
ции - поиски золота. Когда от него хотели откупиться, он говорил: "Я
пришел сюда не ради золота - его у меня самого достаточно" (47), и в
доказательство даже делал мелкие подарки. В этом также видно созна-
тельное стремление сформировать у туземных племен такой образ
европейцев, в котором не было бы слабостей, выгодных (при опреде-
ленных обстоятельствах) индейцам.
М.А. Бойцов
"Старый и Новый свет"
11
АНГЛО-ИСПАНСКОЕ СОПЕРНИЧЕСТВО В НОВОМ СВЕТЕ
И АНГЛИЙСКОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVI в.
Грандиозное противостояние Англии и Испании во второй половине
XVI в., безусловно, одна из наиболее захватывающих страниц истории.
В конце 60-70-х годов соперничество колоссальной державы, владычи-
цы морей, раскинувшейся на двух континентах, и ее главы - Филип-
па II, ревностного поборника всемирной католической идеи, с одной сто-
роны, и островпой торгово-промышленной Англии с ее рыжеволосой
королевой, пользовавшейся к этому времени авторитетом "протес-
тантского папы”, - с другой, приобрело глобальный характер. Их инте-
ресы сталкивались повсюду: на континенте, в Нидерландах и Франции,
где сражались их войска, в Португалии и Германии, где обе страны
усиленно интриговали, и на море - у берегов Нового Света и на путях
к Американскому материку. Однако наиболее драматические коллизии
этой борьбы развернулись именно на просторах океана, на морских
дорогах в испанскую Вест-Индию. Закулисные интриги дипломатов в
Европе оставались тайной для непосвященных, во Франции и Нидер-
ландах сталкивались лишь незначительные контингенты испанских и
английских войск, которые не могли склонить чашу весов в чью-либо
cTopoiry. А океанический театр военных действий стал той грандиозной
сценой, па которой это соперничество выступало в наиболее ярких,
открытых формах, приковывая к себе напряженное внимание современ-
ников. За успехами и неудачами на море следили с замиранием сердца,
после каждой стычки разражались памфлетами, стараясь превознести в
глазах остального мира собственный успех или преуменьшить потери.
В глазах англичан с 70-х годов XVI в. морские победы стали наибо-
лее престижными, превратились в главное средство удовлетворения на-
ционального честолюбия. Специфика английского восприятия морского
соперничества с Испанией определялась тем, что Англия— страна
мореплавателей, торговцев и рыбаков, обладавшая флотом.с опозда-
нием вступила в эпоху Великих географических открытий и оказалась в
роли догоняющего. Ее морские амбиции наталкивались на несокруши-
мое, казалось, господство Испании в Новом Свете и на подступах к
нему. Англичане едва успели, благодаря ранним экспедициям
Дж. Хоукинса в 60-х годах, осознать роль и выгоды океанической тор-
говли с Америкой, как испанцы наложили veto на эту торговлю.
Осмысление упущенных возможностей делало их только соблазни-
тельнее. Чувство "исторической несправедливости", обделенности,
испытываемое англичанами, выразил Уолтер Рэли: испанцы ведут себя
так, "как будто короли Кастилии - законные наследники всего мира"1.
I Raleigh W. A report of the truth of the fight about the isles of the Azores. Leeds, 1967.
P. C—D.
12
"Старый и Новый свет"
Это чувство усилило враждебность к испанцам, порожденную конфес-
сиональными разногласиями и подогреваемую пропагандой, которая
достигла апогея во время похода Великой Армады. В этот период
антииспанские настроения стали консолидирующим для английской
нации фактором, сплотившим вокруг Елизаветы как протестантов, так
и английских католиков. У. Рэли писал в эту пору: "Пусть ни один
англичанин, какой бы религии'он ни был, не думает об испанцах иначе,
как о тех, кого он должен победить во имя нашей нации"2.
Противостояние Испании стало, таким образом, не только полити-
ческим фактором, но и характерной чертой духовной жизни Англии. До
начала войны на море антииспанские настроения, безусловно имели
место: лучшее доказательство тому - детские игры, в которых самого
некрасивого мальчика выбирали "Филиппом П" и награждали тумаками,
однако в представлении англичан нс существовало столь резко отрица-
тельного образа врага-испанца. Морская война сыграла "организую-
щую роль" в их настроениях . Отныне испанца именуют не иначе как
"смертельным врагом" (mortal enemy). В 80-90-х годах концентрация
общественного внимания в Англии на борьбе с Испанией, поглощен-
ность ей поразительны. Вся страна от политиков до домохозяек жила
напряженным ожиданием новых вторжений с моря, повсюда искали коз-
ней испанских шпионов и убийц. (Вспомним хотя бы пьесу знаменитого
английского комедиографа Бена Джонсона, в которой англичанин,
услыхав о ките, якобы появившемся в Темзе, тут же предполагает, что
он подослан Спинолой.) В такой атмосфере общество было особенно
отзывчиво к известиям о победах английского оружия, любая вылазка к
берегам Нового Света, удачный рейд приобретали ореол национальной
победы. Англичане с жадностью внимали одному из своих героев
адмиралов: "Испанцы более всего жаждут крови англичан, сильнее, чем
жизней любого другого народа Европы, поскольку от нас они потерпели
многие поражения и бесчестья, их слабость мы показали всему миру,
мы разбили и обесчестили их у них дома, и за границей, в Европе, в
Индии, на суше и на море, всего с горсткой людей и кораблей"3.
Даже в откровенно грабительских вояжах англичане приписывали
себе благородные мотивы борьбы против "гордого испанца". В 1585 г.
мародеры Дрейка, захватив Сан-Доминго, обнаружили, по их словам,
свидетельство "ненасытных амбиций испанского короля и его нации” -
изображение в резиденции губернатора земного шара, над которым
вздымалась на дыбы лошадь, символизировавшая Испанию. Ей некуда
было опустить копыта, так как мир был слишком мал для нее, на что
указывала надпись: "Non sufficit orbis". Разграбив покоренный город,
английские пираты не отказали себе в удовольствии высказаться по
этому поводу "высоким слогом": "Если королева Англии будет реши-
2Ibid. P.D.
3Rafc«h W Op. cil P. D.
"Старый и Новый свет"
13
телыю продолжать войны против короля Испании, он будет вынужден
оставить свою гордость и чрезмерное тщеславие, и ему покажется бо-
лее чем достаточно охранять то, чем он уже владеет, на что указывает
пример этого города"4. И каждый подобный рейд давал пищу для на-
ционального мифотворчества.
Многие проблемы европейской политики приобрели в английском
общественном мнении новые оттенки благодаря взгляду через океан,
как бы в "обратной" перспективе. В 1484 г. теоретик английской коло-
ниальной экспансии Р. Хаклюйт, вдохновленный Рэли, написал трактат
о выгодах освоения Америки, в котором тема борьбы с Испанией зани-
мала не последнее место. Хаклюйт обращал внимание читателей на то,
что "подрывная" деятельность испанцев в Европе против протестантс-
ких государств ведется на средства, получаемые из Нового Света. И
именно груз золотых и серебряных • флотов позволил Филлипу II при-
соединить Португалию к своей державе, вести борьбу с законным пре-
тендентом на португальский престол доном Антонио, подсылать убийц
к Вильгельму Оранскому и другим христианским (читай - протестантс-
ким) государям, поддерживать мятежников-ирландцев и прочих "папис-
тов", вмешиваться во внутренние дела и менять порядок правления в
Шотландии. Испанский осел, нагруженный колониальным золотом, про-
никший во Францию, - причина гражданских войн в этой стране5. Вы-
вод, естественно вытекавший из его анализа, - необходимость и реаль-
ная возможность пресечь происки испанцев на европейском континенте,
лишив Филиппа П прочной опоры и потока сокровищ из Нового Света.
Ключ к разрешению европейских проблем вручался английским
адмиралам и пиратам. Отсюда - грандиозный авантюристический
прожект сокрушения Испании, вынашиваемый Хаклюйтом, очевидно,
не без влияния Рэли: поднять мятеж в доминионах Филиппа II, под-
стрекая индейцев - "смертельных врагов испанцев" - и беглых мавров,
завезенных туда, снабжая их оружием, и тем самым подорвать основы
испанского могущества в Вест-Ипдии. Далее воображение рисовало
Хаклюйту и его читателям впечатляющую картину вселенского анти-
испанского мятежа: "Если оп [Филипп] лишится своих сокровищ, или
они на время будут перехвачепы, вследствие этого возникнет возмож-
ность того, что все его земли в Европе за пределами Испании отложа-
тся от него, и мавры войдут в саму Испанию, и люди восстанут во всех
его иностранных владениях и перережут глотки гордым и злобным
испанцам, своим правителям"6.
Через призму соперничества с Испанией воспринимался в Англии
даже такой вопрос, как необходимость миссионерства среди аборигенов
Америки. Хаклюйт упрекал соотечественников в равнодушии к этому
^Hakluyt R. The principal navigations... of the english nation. N.Y., 1965. P. 356.
5 Hakluyt R. A Particular Discourse Concerning the great necessity... by the western disco-
veries //Complaint and Reform in England. N.Y., 1968. P. 316-318.
6 Ibid. P. 318.
14
"Старый и Новый свет"
вопросу: хотя с Фробишером, Дрейком и Фентоном были священники,
никто не слышал об их богоугодной деятельности на этом поприще.
Положение следовало немедленно исправить, так как католики-испан-
цы далеко опередили протестантов-англичан и доказывают превосход-
ство нх религии на том основании, что именно им дапо обратить в ис-
тинную веру миллионы язычников. Для Хакпюйта желание посрамить
врага едва ли не важнее, чем сама идея насаждения христианст-
ва ' .Преобладание антииспанских настроений в эмоциональной атмосфе-
ре Англии второй половины XVI в. не должно тем не менее заслонить
тот факт, что в общественном мнении существовало и более умеренное
течение, расходившееся с идеологами непримиримой войны во взгля-
дах на перспективы затяжного конфликта двух держав. Оно было пред-
ставлено частью купечества, стоявшего за развитие мирной торговли с
Испанией и ее доминионами, отрицавшего полезность пиратских рей-
дов и государственныхэкспедиций по перехвату испанских флотов6, а
также рядом высших чиновников государственного управления, лучше
других осведомленных о крайне негативном влиянии морской войны на
английские торговлю и производство. Англия не только терпела убыт-
ки от прекращения торговли с Испанией, Португалией и колониями в
Новом Свете; испанская морская блокада мешала торговле с Нидер-
ландами, германские католические князья - сторонники испанцев нало-
жили ряд ограничений на импорт из Англии. Торговая депрессия
поразила порты Бристоль, Честер, Ньюкасл, Гулль, Саутгемптон, что
вызвало сокращение производства сукна, рост безработицы среди су-
конщиков и усиление социальной напряженности. Таким образом, сто-
ронники мира с Испанией отражали реальные интересы национальной
экономики. Умеренное течение и "партия мира" в Тайном Совете ока-
зывали влияние на королеву Елизавету, которая в 90-е годы стала под-
держивать и финансировать морские антииспанские рейды крайне
неохотно. Однако широкое общественное мнение оставалось под впе-
чатлением напыщенной патриотической фразы "военной партии", пред-
ставленной придворными аристократами-военными, чьи финансы нахо-
дились в плачевном состоянии, а также дворянством и частью купе-
чества приморских графств, превратившими пиратство в промысел.
Грабительские экспедиции в Новый Свет были для большинства из них
средством быстрого обогащения. Игнорируя реальное состояние стра-
ны, они с маниакальной настойчивостью требовали от королевы новых
и новых антииспанских вояжей, которые в 90-е годы проваливались
один за другим. У. Рэли уже после смерти Елизаветы писал: "Если бы
королева верила своим придворным так же. как своим секретарям, в то
время мы разбили бы эту великую империю на куски и превратили бы
ее королей в повелителей фиг и апельсинов, как это было раньше"7 * 9.
7 Ibid. Р. 296.
6 Calendar of the Manuscripts of the most honourable marquise of Salisbury. Vol. 2. P. 515.
9 Elizabethan Government and Society. L., 1961. P. 46.
"Старый и Новый, свет"
15
Таким образом, состояние английского общественного мнения позво-
ляет уточнить наши представления о характере ранней колониальной
экспансии Англии в Новом Свете. В 70-90-е годы XVII в. она была по
преимуществу дворянским предприятием, осуществлявшимся при широ-
ком участии короны, весьма слабо связанным с перспективами торгово-
промышленного развития страны и интересами национального капита-
ла. И хотя со временем соперничество с Испанией объективно способ-
ствовало возникновению английских колоний на американском конти-
ненте, появлению новых рынков и развитию торговли, пропагандисты
морской войны и ее герои своими экстремистскими действиями скорее
отдаляли это время, чем приближали его.
Взгляды англичан на перспективы освоения Нового Света, в част-
ности североамериканского материка, - особая тома. Они формирова-
лись под воздействием широкого спектра внутренних экономических и
социально-политических факторов. Нас здесь занимает лишь один ас-
пект проблемы: отношение к испанскому опыту колонизации. В отчетах
английских путешественников можно обнаружить заочную полемику с
испанцами, осмысление и в значительной степени неприятие их опыта.
Очевидно, учитывая их антииспанский настрой и желание подчеркнуть
каждую ошибку противника, не следует преувеличивать гуманность
англичан, однако они осуждали жестокое обращение с аборигенами, не
отказывали последним в признании их человеческих прав, интеллек-
туальных способностей, неоднократно подчеркивали сообразительность
и смелость индейцев, одерживавших победы над испанцами, по-
лагавшими, что они имеют дело с "gente triste" - "дурным народом"10.
Дж. Хоукинс, первым из англичан проникший во Флориду, полагал, что
колонизация должна быть мирной, и ошибались те, кто приходил сюда
как солдаты, убивая и отбирая продовольствие и золото. Поселение в
Северной Америке виделось ему и Хаклюйту ие как Конкиста, а как
мирное производительное освоение богатых местных земель трудом в
первую очередь самих колонистов — развитие овцеводства, земледе-
лия, садоводства, виноградарства, рыбного промысла, судостроения,
горного дела, ремесел. Даже рабочей силой в шахтах Нового Света
они видели не индейцев, а соотечественников, добровольно покинувших
Англию пауперов и нищих11. Таким образом, складывание собственной
модели колонизации отражало не только неприятие англичанами ис-
панского варианта, но в значительной степени и особенности психоло-
гии дворянства, в среде которого не было столь распространено
презрение к труду и предпринимательству.
О.В. Дмитриева
^Hakluyt R. Principal navigations... Р. 43—44.
Hakluyt R. Particular Discourse... P. 308—309.
16
"Старый и Новый свет"
КАСТИЛЬСКАЯ АРИСТОКРАТИЯ XVI в. И НОВЫЙ СВЕТ
В отличие от низшего дворянства, кастильская титулованная знать в
ходе открытия и на ранних этапах колонизации Нового Света не при-
няла активного участия в рискованных предприятиях Колумба и первых
конкистадоров. Вплоть до 30-х годов XVI в. ни один представитель кас-
тильской титулованной знати, похоже, даже не ступал на американс-
кую землю. Конкисту Мексики и Перу возглавили Кортес и Писарро,
происходившие из средних слоев эстремадурского дворянства, а ее
ударной силой стали выходцы из низших страт дворянства - идальго и
кабальеро. Но когда после завоевания империй ацтеков и инков выяс-
нились истинные, огромные размеры испанской добычи и для управле-
ния открытыми землями по образцу периферийных областей самой
Испании и ее европейских владений были созданы вице-королевства,
ключевые должности вице-королей Мексики и Перу немедленно сосре-
доточились в руках кастильской титулованной знати (на протяжении
XVI—XVII вв. - около 75%)1. Менее значительные, но все же важные
должности заняли главным образом младшие отпрыски все той же
титулованной знати либо представители средних слоев дворянства.
Часть из них навсегда осела в колониях, и в итоге к XVII в. в Кастилии,
пожалуй, не осталось знатных родов, в генеалогическом древе которых
не было бы латиноамериканских ветвей.
В свою очередь, воздействие Конкисты и колонизации Нового Света
на кастильское дворянство было весьма значительным и многообраз-
ным. Эмиграция части дворяпства в колонии стала существенным фак*
тором его демографического развития. Еще важнее был экономический
фактор - возникновение новых источников богатства как для дво-
рянства, так и для податного сословия, что повлекло за собой измене-
ния в системе ценностей дворянства, отказ от некоторых традиционных
стереотипов в его экономической деятельности. Яркий пример - дво-
рянство и даже титулованная знать Севильи, достаточно широко и в
разнообразных формах вовлеченные в торговлю с Новым Светом2,
несмотря на традиционные кастильские представления о несовмести-
мости торговли и дворянского статуса.
Факты об участии севильского дворянства в колониальной торговле
приводятся историками достаточно часто. Но это все же скорее исклю-
чение, чем правило, как, впрочем, и сама роль в испанской истории XVI
в. Севильи, через которую осуществлялись основные контакты страны
с Новым Светом. В целом же открытие и колонизация Латинской Аме-
рики оказали на Испанию сильное, разностороннее и глубоко противо-
1 Fisher L.E. Viceregal Administration in the Spanish American Colonies. N.Y., 1967. P.
343—346. Оставшиеса 25% этих должностей зашли местные архиепископы и епископы.
2 См., например: Pike R. Aristocrats and Traders. Sevillian Society in the Sixteenth Century.
L, 1972.
"Старый и Новый свет"
17
речивое влияние, способствуя в ряде случаев прежде всего консервации
социально-экономических структур. Последние несколько трансформи-
ровались, но сохранили всю свою мощь, и новые тенденции в течение
нескольких веков не могли пробиться сквозь их толщу. Механизмы
адаптации новых реальностей к прежним структурам прослеживаются
и в столь частном вопросе, как влияние открытия Нового Света и Кон-
кисты на состав кастильской аристократии. Недостаток внимания к
этому сюжету вполне может быть объяснен скромностью и ограничен-
ностью самого предмета для исследования. В самом деле, в данном
аспекте результатом Конкисты было пополнение многочисленной кас-
тильской аристократии (насчитывавшей к этому времени более 60
могущественных и разветвленных линьяжей, а впоследствии сильно
разросшейся) представителями лишь трех родов - Колумба, Кортеса и
Писарро. О каком влиянии тут может идти речь?
Отметим прежде всего, что ни Кортес, ни Писарро, ни тем более Ко-
лумб при отсутствии исключительных обстоятельств, связанных с отк-
рытием и Конкистой Америки, не имели реальных шансов получить ти-
тулы. Это вовсе не означает, что кастильская знать была в это время
замкнутой кастой. Правда, после бурного обновления в XIV - начале
XV в., определенного известным испанским историком С. де Моксо как
замена старой знати новой3, ее состав стабилизировался: раз попавшие
в него линьяжи, как правило, оставались в нем в течение столетий, и
даже организация мятежей и заговоров против монарха, лишая арис-
тократа королевского фавора, не могла существенно ухудшить судьбу
его потомков. Высшая знать не была при этом закрыта для новых
линьяжей, в том числе и иностранного происхождения. Так, в конце
XIV - начале XV в. в ее ряды легко и быстро влились роды из Португа-
лии (Акунья, Пачеко, Пиментель) и Наварры (Суньига). Но здесь речь
идет либо о тех, кто и у себя на родине относился к числу наиболее
знатных и могущественных, либо, как в случае с Суньига, о сравни-
тельно быстром возвышении, которому, однако, предшествовал дли-
тельный "подготовительный” период в составе средней знати4.
В случае с Колумбом ситуация была иной. Его превращение из прос-
того генуэзского моряка5 в адмирала и правителя обширных и богатых
земель было намного стремительнее. Полученные им привилегии и ти-
тулы, в случае их реального воплощения, давали бы их обладателю
власть и богатство, сопоставимые лишь с королевскими. Однако като-
лические короли, пожаловав Колумбу, наряду со званием адмирала и
3 Мохб S.de. De 1* nobleza vieja a la nobleza nueva // Cuademos de historia. Anejos de la
revista "Hispania”. M., 1969. T. 3.
4 Villalobos у Martinez-Pontrimuli M.L. de. Los Estuniga. La penetraci6n en Castilla de un
linaje de la nobleza nueva // Cuademos de historia. Anejos de la revista "Hispania". M., 1975. T.
6. P. 327—355.
5 Приводимая Ф. Барбером версия об испанских корнях и дворянском происхождении
Колумба остается ничем не подкрепленной. См.: Barber F.E. Premier Duke and Marquis in
the Americas // The Armorial 1963. Vol. IV, NLP. 30—31.
18
"Старый и Новый свет”
правителя открытых земель, герб и майорат, вскоре отстранили его от
реальной власти и лишили значительной части причитавшихся ему до-
ходов. Шансов добиться от Фернандо Католика восстановления своих
прав у него фактически не было. Более того, для потомков Колумба
даже получение хотя какой-то компенсации за утраченные права могло
бы стать проблематичным, если бы не женитьба Диего, единственного
законного сына и наследника адмирала, на Марии де Толедо-и-Рохас6,
племяннице герцога Альба - ближайшего соратника Фернандо Като-
лика и главы могущественного клана кастильской аристократии. После
этого Диего Колумб получил отцовские титулы адмирала и вице-коро-
ля, впрочем, по-прежнему лишенные реальной власти, а затем стал кас-
тильским герцогом и маркизом, хотя владения, давшие ему титулы,
находились в Вест-Индии. Уже в следующем поколении потомки Ко-
лумба породнились с такими знатными семьями, как Ла Куэва, Порту-
галь, Кардона, затем Мендоса, Кордова, Арагон и др.7 * Однако в конеч-
ном счете аристократические титулы оказались компенсацией за
отстранение от реальной власти в "Индиях”: среди обладавших такой
властью вице-королей Мексики и Перу в XVI—XVII вв. потомок Ко-
лумба — Педро Нуньо Колон де Португаль — появляется лишь один
раз уже во второй половине XVII в., и притом очень ненадолго6.
Деяния Эрнана Кортеса, при всей их исключительности, были гораз-
до ближе к традиционным представлениям того времейи о военных
подвигах дворянина, которые должны быть соответствующим образом
вознаграждены. В отличие от Колумба он был достаточно знатным
кастильским дворянином9, и его претензии на награду не могли не отли-
чаться от претензий генуэзца. Тем интереснее сходство конечных ре-
зультатов. Обласканный после завоевания империи ацтеков императо-
ром Карлом V, Кортес получил титул маркиза дель Валье и обширные
земельные владения в Мексике10, но женился в Кастилии на Хуане де
Суньига-и-Арельяио, дочери графа Агилар и внучке герцога Бехар.
Его сын Мартин укрепил связи с этим домом, женившись на своей
двоюродной племяннице по матери, а две его сестры, Мария и Хуана,
6 Подробнее см.: Arranz Mirquez L. Don Diego Col6n, almirante, virrey у gobemador de
las Indies. M„ 1982. T. 1.
7Ldpez de Hero A. Nobiliario genealdgico de los reyes у tilulos de Espana. M., 1622. T. 2. P.
302—306; Nieto у Cortadellas R. Los descendientes de Cristobal Col6n (Obra geneakigica). La
Habana, 1952. Pass.
^FisherL.E. Op. ciL P. 343.
9Подробнее о происхождении Кортеса см.: La Valgoma у Diaz-Varela D.de.
Ascendientes у descendientes de Hemin Cortis: Linea de Medina Sidonia у otras. M., 1951.
10 Вскоре после пожалования эти земли приносили около 60 тыс. дукатов годового
дохода, к концу XVI в. - 100 тыс. См.: Marineo Siculo L. De rebus Hispaniae memorabilibus
opus Ц Rerum hispanicarum scriptores aliquot... Frankfurt a.M., 1579. T. 2. P. 776; Ntinezes de
Salzedo P. Relacito de los Utulos que hay en Espana, sus rentas, solares, linajes etc. // Bolerin de
la Real Academia de Historia. T. LXXUI. P. 477.
"Старый и Новый свет"
19
вышли замуж соответственно за графа Луна и герцога Алькала. В той
же среде заключили браки и внуки завоевателя Максики. Таким обра-
зом, только на протяжении трех поколений Кортес и его потомки по-
роднились с такими знатными и могущественными семьями, как Суньи-
га, Арельяно, Энрикес де Рибера, Киньонес, Гусман, Тельес Хирон и
др.11 Однако Кортес, как и Колумб, уже при жизпи столкнулся с жест-
кими ограничениями своей власти в Мексике.
Примерно таким же - громкий успех, слава, богатство, титул, зак-
репление рода в составе кастильской аристократии посредством брач-
ных союзов12 и в то же время отстранение его от реальной власти в
Новом Свете - был и путь Писарро.
Более поздние пожалования титулов и владений в колониях были
уже фактором образования и пополнения не кастильской, а креольской
титулованной знати. Достойными же кастильского титула были сочте-
ны лишь те трое - мореплаватель и два конкистадора13, деяния кото-
рых принесли короне обширные земли, намного превосходящие все то,
чем испанские монархи владели в Европе, и неисчислимые богатства.
Такое вознаграждение за деяния, которые и в те времена считались
достойными древних героев (а открытия Колумба уже тогда определя-
лись как "величайшее предприятие и деяние в мире после его сотво-
рения и проповеди Евангелия"), может показаться непропорционально
малым, особенно если учесть, что на такое же вознаграждение могли
рассчитывать не только дворяне, совершившие воинские подвиги, но и
высокопоставленные чиновники, личные секретари монархов, а нес-
колько позже - даже их банкиры. Но в условиях, когда не могло быть и
речи об ограничении прерогатив короны - пусть даже когда-то монархи
сами на это согласились - такой вариант все же следует считать для
Колумба и Кортеса лучшим из возможных. В условиях полного гос-
подства дворянских идеалов место на вершине дворянской иерархии
могло стать единственной "достойной" наградой мореплавателю, дав-
шему Кастилии и Леону Новый Свет.
Пополнив ряды титулованной знати, потомки Колумба, Кортеса и
Писарро, разумеется, не изменили и не могли изменить социального
облика кастильской аристократии, растворившись в ней, как капля в
море. Однако их положение внутри нее было не вовсе лишено специ-
фики, ибо их владения в отличие от всех остальных кастильских титу-
лованных сеньоров располагались по ту сторону океана. Для потомков
11 L6pez de Наго A. Op. cat. Т. 2. Р. 409—417.
12 Ibid. Р. 495—498.
13 Следует отметить, что королевская власть была скупой ие только в отношении
высших титулов: немного было пожаловано и майоратов, и званий кавалера одного из
военных орденов. Подробнее см.: Schwartz В. New Wotld Nobility: Social Aspirations and
Nobility in the Conquest and Colonization of Spanish America // Social Group and Religious
Ideas in the Sixteenth Century. Kalamazoo (Michigan), 1978. P. 26—32.
20
"Старый и Новый свет"
Колумба, Кортеса и Писарро контакты Старого и Нового Света, таким
образом, были зримой реальностью, воплощаясь в их родовых доходах,
пересекавших Атлантику в трюмах испанских галеонов.
В.А. Ведюшкнн
ВЕНГРИЯ И ЕВРОПЕЙСКИЙ РЫНОК
В ЭПОХУ ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ
Торгово-экономические потребности европейского общества, всту-
пившего в эпоху первоначального накопления капитала и в условиях
быстрого роста товарного производства, расширения внутренних и
внешних торговых связей нуждавшегося во все большем количестве
звонкой монеты, подтолкнули европейцев к Великим географическим
открытиям. Великие географические открытия, в свою очередь, су-
щественно повлияли на экономику европейского общества. Под их
воздействием создавался европейский рынок, в котором вырисовыва-
лось и усиливалось общественное разделение труда между странами и
целыми регионами. Под влиянием меняющейся конъюнктурыформиро-
вался спрос на товарную продукцию и цены иа нее. Активную роль в
ценообразовании играла "революция цен”. Ни одна из европейских
стран — независимо от того, имела она прямое отношение к географи-
ческим открытиям или нет, - не оставалась в той или иной степени
незатронутой этими явлениями. Накладываясь на глубинные процессы,
протекавшие в отдельных странах закономерности и перипетии станов-
ления европейского рынка далеко неоднозначно отразились на темпах и
перспективах социально-экономического развития этих стран.
Венгрия в данном случае не составляет исключения. Более того, на
ее примере видно, как, несмотря на превратности военно-политической
ситуации, при утрате государственной целостности Венгерского коро-
левства, в условиях постоянных войн то с османами, то с Габсбургами,
приносивших стране колоссальный материальный ущерб, пробивали
себе дорогу те тенденции, которые были обусловлены объективным хо-
дом развития, и иа их основе венгерские земли включались через
европейский рынок в европейскую экономику как ее неотъемлемая
часть.
В последние десятилетия в исторической науке Венгерской респуб-
лики экономическое развитие Венгрии XVI-XVII вв. рассматривается
именно под этим углом зрения в работах известных исследователей
П.Ж. Паха, В. Зиманьи, А. Варконьи, Д. Кальди-Надя, Д. Эмбера,
Я. Бузы и др. Торгово-экономические связи бывшего Венгерского ко-
ролевства исследуются во взаимодействии его трех частей (Габсбургс-
кой Венгрии, Трансильвании и Османских владений) не только между
собой, но и с Западной Европой, и с Востоком, в первую очередь с Ос-
манской империей. В этом смысле венгерские земли были не только
поставщиком одних и потребителем других товаров, но и осуществляли
“Старый и Новый свет"
21
посредническую роль в торговле между восточными и западными
странами. Это обстоятельство представляется важным для харак-
теристики функционирования традиционных торговых связей Запада с
Востоком в ту эпоху, когда торговые пути переместились из Среди-
земного моря в Атлантику.
Каким же образом Венгрия включалась в международный рынок
эпохи Великих географических открытий и какие влияния с его сто-
роны она испытывала?
В отличие от традиционной средневековой торговли, которая осно-
вывалась на природно-хозяйственных данных торговавших между собой
регионов и, как правило, служила удовлетворению потребностей вер-
хушки общества в предметах роскоши1, в XVI в. обозначаются харак-
терные черты торговли нового типа. Все большее место в ней занима-
ют товары массового спроса, удовлетворяющие потребности массового
потребителя в городе и деревне. Сама же торговля базируется на уг-
лубляющем общественном разделении труда между регионами и на
внутренних возможностях европейской экономики. И если межконтинен-
иентальная торговля еще долго сохраняла традиционные черты, то
торговля между европейскими странами быстрее приобретает новый
характер. Венгрия, как и другие центральноевропейские и восточноев-
ропейские страны, выступила на европейском рынке как поставщик
сельскохозяйственной продукции и сырья, как покупатель ремесленных
товаров. Это разделение прослеживается по источникам середины
XVI в. По данным счетных книг 19 таможенных пунктов, расположен-
ных в Западной Венгрии и контролировавших торговлю с западноевро-
пейскими странами, в 1542 г. ремесленная продукция составляла 77%
импорта в Венгрию (в том числе 68% - текстиль, 9% — металлические
изделия). В то же время на сельскохозяйственную продукцию приходи-
лось больше 99% вывоза (из них 93,42% - живой скот, 2,21% - кожа,
шкуры, 3,82% - вино, рыба, фрукты, продукты животноводства, пше-
ница, бобовые)2. То же соотношение между ввозом и вывозом в 60-е го-
ды XVI в. отражают таможенные пункты на границе между владения-
ми турок и Габсбургов в Венгрии3. Подобная ситуация сохраняется и в
XVII в.4 Скот, прежде всего крупный рогатый, вывозился в Италию,
германские и австрийские земли, Чехию, Силезию, Моравию. Венгерс-
кие лошади в середине XVII в. попадали и в Испанию5 *. С середины до
конца XVI в. масштабы экспорта венгерского скота выросли в 2—2,5
1 P*ch P.Zs. Koztp-kelet-Eur6pa ts viUgkereskedelem az djkor hajnalin. Szizadok, 1982.
Sz. 430. o.
p
Magyarorszig nyugau kiilkereskedelme a XVI. szkzad kozaptn. Budapest, 1988.
3 Kildy-Nagy Gy. Slatisztikai adalok a lordk hddoltskgi terulel nyugat felt iriuiyuld
kruforgalmirAI // Torttneti slatisztikai konyv. 1965—1966. Budapest, 1968. 32. o.
4 Magyarorszig lortfcnete 1526—1686. Bp.. 1985.2. koc 937—944. o.
5 Takats 5. Magyar lovak vkskrUsa a spanyol kirklynd szkmkra 1648-ban // Ma-
gyarorszkgtortineii Szenle. 1900. 1. fiiz. 43. o.
22
"Старый и Новый свет’
раза, достигнув, предположительно, в среднем 120 тыс. голов в год6.
Венгерская внешняя торговля этого времени имела активный баланс.
На экспорт приходилось около 70%, на импорт - около 30% общего
объема внешней торговли.
До конца XVI в. цены на венгерский скот на западных рынках
выросли в 3 раза7. Наблюдается значительный рост цен на венгерское
вино и пшеницу (соответственно в 4 и 5 раз)8, несмотря на то что вино
вывозилось из Венгрии во второй половине XVI в. в малых количест-
вах, а пшеница почти не вывозилась ни тогда, ни в XVII в. Они пол-
ностью поглощались на внутреннем рынке. Тем не менее изменение
цен на продукты сельского хозяйства даже на внутреннем рынке
Венгрии было отражением общей ситуации в европейском рынке. Оно
было частью "революции цен", проявившейся в быстром росте цен в
первую очередь на сельскохозяйственную продукцию и только во
вторую - на ремесленную. В. Зиманьи. исследуя динамику в некоторых
районах Северной и Западной Венгрии во второй половине XVI -
начале XVII в., пришла к выводу о том, что "поведение" цен на
исторической территории Венгрии во всех основных чертах повторяет
европейское развитие 9.
Выгодная рыночная конъюнктура стимулировала венгерских хозя-
ев - в первую очередь жителей рыночных местечек и крестьян в де-
ревнях - к тому, чтобы выращивать больше скота. Турецкие завоева-
ния в Центральной Венгрии в определенной степени даже способство-
вали расширению масштабов скотоводства, так как покинутые в
результате военных действий и разорения местными жителями земли
превращались в пустоши и выпасы для скота10. Видя выгоды торговли
сельскохозяйственной продукцией, в нее включались и феодалы, стре-
мившиеся, используя свои привилегии (право беспошлинной торговли
продукцией собственных хозяйств)11, вытеснить с рынка крестьян.
Феодалы, проживавшие в земледельческих районах Венгрии, на пер-
вых порах в своем стремлении выйти на рынок повышали долю продук-
товой ренты, производимой в крестьянских хозяйствах12, а позже (со
8 Ziminyi V. Gazdasigi 6s Ursadalmi fejldd6s Moh6cst61 a 16. szAzad v6g6ig // SzAzadok.
1980. Sz. 535. o.
7 Erdtly tort6nete a kezdetcktol 1606-ig. Budapest. 1986. 1. kot. 457. o.
8 Ibid.
9 Ziminyi V. A XVII. szAzadi gazdasAgi 6s Ursadalmi regreszid nthdny aspektusa //
TArsadalmi Szemle. 1973. 1.-2. sz. 51. o.
10 Majhr J. Egy alfoldi civisviros kialakulAsa. Nagykoros gazdAsag-6s Ursadalomtort6nete
a megtelepedistol a XVIil. szAzad elejiig. Budapest, 1943. 86. o.
11 Законы 1543 г. (ст. 26), 1548 г. (ст. 55), 1553 г. (ст 18), 1557 г. (ст. 16). 1567 г. (ст.
36), 1569 г. (ст. 17) и др.
17 В этих целях в 1492 и 1498 гг. издаются законы о взимании девятины натурой с
поместных крестьян, а также с жителей рыночных местечек и горожан, арендующих
пахотные земли или виноградники у феодалов (Corpus Juris Hunganci. 1. Р. 510—512,616).
"Старый и Новый свет"
23
второй половины XVI в.) расширяли домениально-барщинное хозяйство,
в котором в течение двух-трех последующих десятилетий использовали
и наемный труд. Однако в конце XVI в., когда рыночная конъюнктура
складывалась не в пользу дворян-производителей, в их хозяйствах
возобладала даровая барщина13.
"Революция цен” косвенно влияла и на состояние производительных
сил в неэкспортных отраслях сельского хозяйства Венгрии и на внут-
ренний рынок. Спрос на зерно и вино в Венгрии возрастал в течение
второй половины XVI в. Они нужны были магнатам, замки которых в
условиях турецкой экспансии и слабой центральной власти стали воен-
ными, административными и культурными центрами с пышным двором,
многочисленной челядью, значительными военными отрядами. В хлебе
и вине нуждались гарнизоны пограничных крепостей, королевская
армия в Габсбургской Венгрии, княжеская - в Трансильвании. Выгод-
ная аграрная конъюнктура повлекла за собой оживление внутреннего
рынка и ослабление натурального хозяйства. Углублялась межобласт-
ная производственная специализация. В Северной Венгрии, в предгорь-
ях Карпат, сложились районы товарного виноградарства, снабжавшие
вином соседние задунайские районы, а взамен своей продукции получав-
шие от соседей хлеб14. Живой рабочий и мясной скот поступал из
скотоводческих районов междуречья Дуная и Тисы. Крестьяне-товаро-
производители участвовали в этом производстве и торговле не менее
активно, чем феодалы.
Большие выгоды, извлекаемые венгерскими товаропроизводителями
на внутреннем и внешнем рынке сельскохозяйственной продукции, ока-
зывали двоякое воздействие на развитие производительных сил. Можно
говорить о прогрессе в сельском хозяйстве, но не в ремесле. Оно и
прежде отставало от западноевропейского уровня. Теперь, когда в ру-
ках венгерских купцов, на долю которых приходилось 3/4 объема внеш-
ней торговли, скопились значительные капиталы от реализации сельс-
кохозяйственной продукции, эти деньги направлялись на приобретение
ремесленного импорта, в основном из Западной Европы, Чехии, Мора-
вии, Силезии. Владельцы капиталов делали это с тем большей охотой,
что цепы на ремесленные товары росли значительно медленнее, чем на
сельскохозяйственные, и "ножницы" между ними составляли 1:2,1:3 и
даже 1:415. В результате из-за границы в большом количестве ввози-
лись ткани, галантерея, готовая одежда, басонные товары, металли-
ческие изделия, изделия из дерева и др. Среди венгерских ремесел того
времени достойны упоминания ювелирное и портняжное дело. Даже
кожи экспортировались, как правило, в необработанном виде. Добытая
в горах Словакии медная руда также переплавлялась в зейгерных
13 Пах П.Ж. Барщина и наемный труд в помещичьем домениальном хозяйстве
Венгрии в XVI-XVII вв. //ВИ. 1972. № 9. С. 82-97.
14 Magyarorszig lorttnele. 1. kot. 337—353. о.
1® Ziminyi V. Gazdasigi... 57. о.
24
"Старый и Новый свет"
плавильнях за пределами страны16. Таким образом, разделение труда
между западноевропейскими странами и Венгрией, наметившееся рань-
ше, углублялось во второй половине XVI в. в условиях выгодной ры-
ночной конъюнктуры на сельскохозяйственную продукцию. Поэтому
последствия второго этапа "революции цен”, выразившегося в ухуд-
шении международной рыночной конъюнктуры с первых десятилетий
XVII в., стали особенно болезненно ощущаться в социально-экономи-
ческой структуре. Спрос на венгерский живой скот на западных рынках
с 20-х годов XVII в. падал, особенно в германских и австрийских
землях, трудно реагировавших на "революцию цен". Следствием этого
было снижение цен на скот, сокращение его вывоза в 2-3 раза по срав-
нению с 80-ми годами XVI в.17, уменьшение масштабов скотоводства.
Еще раньше упали цены на пшеницу иа западных рынках и как следст-
вие этого - на внутреннем рынке Венгрии. Производство зерна в Венг-
рии сократилось, причем не только в захваченных турками, но и
относительно хорошо защищенных западных венгерских землях18
П.Ж. Пах и другие венгерские историки полагают, что ухудшение ры-
ночной конъюнктуры побудило венгерских феодалов, занятых в товар-
ном производстве, переложить тяготы неблагоприятного положения дел
и ущерб на своих конкурентов на рынке: горожан и жителей рыночных
местечек, а также усилить давление на своих поместных крестьян. Вы-
рос объем даровых отработок, формировался принудительный помест-
ный феодальный рынок18. Не случайно именно в XVII в. в Венгрии,
наконец, оформляется классический режим "второго издания крепостни-
чества".
Таким образом, венгерская экономика не была исключена из обще-
европейского развития торгово-хозяйственных связей XVI—XVII вв.
Процессы, происходившие в экономике западноевропейских стран,
стимулировавшиеся последствиями Великих географических открытий,
во всех своих позитивных и негативных проявлениях отражались на
венгерской экономике и общественной структуре.
Т.П. Гусарова
16 Севина Н.В. Южнонемецкий капитал в странах Европы и испанских колониях в
XVI в. М„ 1982. С. 164-180.
17 Magyarorszig tdrtinele. 2. IcOL 973 о.
18 Maltkai L. A raiuc nemzeti 6sszefogis eJSimtnyei (Ntpi felkelesek Magyarorszigon
1630—1632-ben). Budapest, 1956.22—24. o.
18 Pach P.Zs. Nyugat—eurtpai ti magyarorszigi agrirfejlodes a XV—XVII. szizadban.
Budapeit, 1963.
“Старый и Новый свет'
25
АМЕРИКА ГЛАЗАМИ ЕВРОПЕЙЦЕВ XVI века
Вступительная статья, перевод и примечания Е.Е. Бергер
"География" Птолемея была забыта в средневековой Европе вплоть до XV в. А в XVI
в. интерес к этому сочинению достиг невиданного уровня; по выражению французского
исследователя Н. Брока, оно стало "настоящей географической Библией Ренессанса"^. За
столетие эта книга выдержала около 40 изданий^. При этом задачей новых изданий был не
просто адекватный перевод текста Птолемея: они снабжены географическими картами,
соответствующими уровню развития картографии, и комментариями к ним, порой весьма
обширными. В этих комментариях содержится информация о природных условиях той или
иной страны, ее политическом устройстве, нравах, обычаях, религии ее обитателей. Такие
комментарии были тем более необходимы, что на географических картах появился новый
континент.
В конце XV и первой половине XVI в. возникает множество сочинений о Новом Свете.
Их авторы - люди разного социального происхождения и разного уровня образованности.
Разумеется, прежде всего их пишут путешественники и купцы, видевшие эту землю
собственными глазами. Но отнюдь не все описания представляют собой свидетельства
очевидцев. Известия об Америке входят в труды европейских гуманистов, они начинают
осмысливаться в русле определенной культурной традиции.
Приведенные ниже тексты написаны авторами, которые никогда не ступали на землю
Нового Света. Не были они и профессиональными географами. Виллибальд Пиркхаймер
(1470-1530), немецкий гуманист, знаток латинского и греческого языков, осуществил прек-
расный перевод текста Птолемея, ставший основой страсбургского издания "Географии"
1525 г. Через десять лет этот перевод был использован для подготовки первого издания
труда Птолемея во Франции (Лион, 1535). Это издание было подготовлено испанским
философом Мигелем Серветом (1509-1553) в то время, когда он, будучи обвинен в ереси,
скрывался во Франции под чужим именем и работал в одной из лионских типографий.
Лионское и страсбургское издания выполнены по одному типу: первая часть предс-
тавляет собственно текст Птолемея, а вторая- географические карты и комментарии к
ним. Описания Америки содержатся в обоих изданиях, но эти описания выполнены в
различных жанрах. Если Сервет описывает в основном само плавание Колумба, то в
центре внимания Пиркхаймера — жизнь индейских племен. Он хорошо знает географию и
этнографию Америки, рассказывает об особенностях островов и отдельных областей кон-
тинента: Флориды, Мексики, Бразилии. Для данной публикации были выбраны описания
Перу, Эспаньолы (Гаити) и Кубы. Трудно установить конкретные источники, использован-
ные Пиркхаймером, так как он, несомненно, был знаком со всей новейшей литературой о
Новом Свете — он "обходит молчанием" историю некоторых островов на том основании,
что "об этом уже написано много книг". Его сообщения о хозяйстве, религии, образе жизни
индейцев отличаются точностью и достоверностью. Ои рассказывает об изготовлении
каноэ и о рыбной ловле с помощью рыбы-прилипалы иа Кубе, о больших дорогах, пост-
роенных инками, и об их обряде жертвоприношений. Пиркхаймер несравненно лучше, чем
Сервет, знаком с последними данными географии. Своеобразной "лакмусовой бумажкой"
здесь может служить вопрос о Кубе, которую Сервет, вслед за Колумбом, считает частью
континента. Пиркхаймер же называет Кубу островом (впераые ее обогнул Себастьян
Окампио в 1508 г.).
В тексте Мигеля Сервета не содержится сколько-нибудь подробных описаний нового
континента. Автор повествует о путешествии Колумба, опираясь при этом иа самые
традиционные источники: письма самого Колумба и сочинение Педро Мартира "De orbe
novo". Многие пассажи Сервета - прямая компиляция. Это сочинение совершенно иного
вида, близкое к традиционному средневековому жанру описания путешествий. Но в тексте
1 Broc N.La gtographie de la Renaissance 1420—1620. P„ 1980. P. 9.
2 Гусарова Т.П. Картография//Введение в специальные исторические дисциплины. М.,
1990. С. 259.
26
"Старый и Новый свет"
Ссрвста впервые указано на приоритет Колумба в открытии нового континента и на
историческую ошибку, в результате которой Новый Свет назван в честь Америго Веспуч-
чи. Эту ошибку разделяет и Пиркхаймер, считающий Колумба открывателем острова
Эспаньолы, а Веспуччи -открывателем всего континента.
Перевод выполнен по изданиям:
Geographia Cl. Ptolemaei... olim a Bilibaldo Pirckheimherio translate, at nunc multis
codicibus graecis collate, pluribusque in locis... redacta a Josepho Molctio... Vcnctiis, apud
Vinccntium Valgrisium 1562. 2 ed.
Ptolemaei Geographicae enarrattonts libri octo... a Michaele Villanovano jam primum
recogniti. Lyons, 1541,2 ed.
Виллибальд Пиркхаймер
НОВАЯ КАРТА АМЕРИКИ, ИЛИ ПЕРУ.
Америка, названная так в честь ее открывателя Америго Веспуччи,
флорентийца, делится на многие провинции: на Новую Кастилию, Пе-
ру, Бразилию, Кито1 и другие. В каждой из них живут свои обитатели,
чьи нравы если и не сильно непохожи, то все же различаются между
собой. До прихода христиан королевство Перу было подчинено Unght2,
что означает король. Он приказал построить две дороги, из которых
одна имеет почти 2400 миль в длину и в ширину 25 шагов, со стенами,
возведенными по краям, и через каждый промежуток в один день пути
он велел возвести королевский дворец, где хранилось оружие и иное
необходимое для войны и где также останавливался в пути король с
семьей. Люди этой земли были людоедами, но пожирали не своих соп-
леменников,а захваченных в битве. Они поклонялись Солнцу, Луне и
Земле. Из-за гор, в которых все время идет дождь, положение [страны]
неприступнейшее. Она обильна золотом. Люди ее грубы, сильны, лжи-
вы, воры и предатели. Маис - их пшеница; маис есть некий злак, видом
и размером с горох, хорошо известный сейчас всем народам Европы.
Кроме белого, у них произрастает цветной хлопчатник, а именно крас-
ного, желтоватого и зеленого цвета3. Эта часть Америки огромна, она
заселена разными людьми и все они язычники; люди Перу и Новой
Кастилии чернокожие из-за климата. Страна Кито умереннее всех, там
есть растения, фруктовые деревья и много животных. Мужчины и жен-
щины наиболее способны к обработке полей. Во всей Америке есть
попугаи разных цветов и другие птицы, чье оперение делает их прек-
расными. У них множество храмов. Часто храмы в уединенных местах
этого края имеют золотые стены. У них не было письменности, и
поэтому не было и памяти о былом. Очень часто они занимались муже-
ложеством. Жрецы не часто появлялись (на людях) и жили целомудрен-
ными. Они поклонялись животным:рыбак -рыбам, птицелов - птицам,
1 Эквадор.
2 Вероятно, имеется в виду Верховный Инка - титул правителя инков.
3 Некоторые американские сорта хлопчатника имеют красные и желтые цветы, коро-
бочка, как правило, зеленоватого оттенка.
Старый и Новый свет"
27
охотник - львам, и так каждый. Они все едят сырым. Людей, пле-
ненных в битве, приносили в жертву идолам следующим образом: жрец
подходил к темнице и обходил ее с пением скорбных песен, затем
выводил оттуда человека, рассекал ему грудь и окроплял свое лицо
кровью, затем вырывал из груди сердце, которое доставалось ему.
Руки и ноги от отдавал королю, бедра - тем, кто пленил [жертву], ос-
тальное - пароду, и все тут же пожиралось. Голова вешалась на какое-
нибудь дерево для памяти на будущее. Люди Магелланова пролива
продают и покупают д^тей, которых используют на съедение. Чаще
всего они оставляют тела нагими и живут по образу диких зверей. С
Америкой граничат многие острова, где ловят в большом количестве
жемчуг. О нравах, быте и других делах этих островов много можно
сказать, по, так как о них существуют многие книги, а также для крат-
кости, мы все это обойдем молчанием.
НОВАЯ КАРТА ОСТРОВА КУБЫ
Эта новая карта содержит Кубу и соседние с пей острова. Этот
остров заселен обитателями, чьи нравы прежде были дикими, теперь
же благодаря происшедшему общению с христианами стали добрыми.
Раньше они были язычниками и приносили в жертву пленников, теперь
же они христиане. Их рост выше среднего, цвет [кожи] смуглый, и они
наделены приятной соразмерностью, отличаются сообразительностью и
умом из-за благоприятного климата. Там находят золото и источник
смолы, которую они использовали для смоления судов. Они не имели
железа, а вместо него употребляли камни, которыми делали суда и
крыши домов. Суда они называли каноэ; эти суда делались не из мно-
гих частей, а из ствола дерева огромной величины, его [выжигали] ог-
нем, сперва выдалбливали указанными камнями, а затем внутри и сна-
ружи смолили этой смолой. Они вступали в брак, но перед тем, как [же-
на] с мужем соединится, если он охотник, все охотники, позванные на
свадьбу, с невестой имели дело до мужа. Они едят змей размером в
четыре локтя или около этого, похожих на крокодилов. Жареное мясо
их замечательно вкусно и полезно для здоровья. В рыболовстве они ис-
пользуют некую ручную рыбку4, похожую па угря, имеющую на голо-
ве кожаный мешочек, который сам по себе открывается и закрывается.
Эту рыбку выпускают в море па веревке и когда она видит какую-
нибудь рыбу, то открывается мешочек и в него ее затягивает, а затем
закрывает мешочек. Рыбак чувствует тяжесть, вынимает рыбу и заби-
рает содержимое, и снова пускает рыбу в море, и так ловит много ры-
бы. Остров дает изобилие тканей из хлопка, а после пришествия хрис-
тиан [стал] богат сахаром. Так собирают лучшие стебли корицы. В од-
ном из мест этого острова находятся твердейшие камни сферической
4 Имеется в виду рыбная ловля с помощью рыбы-прилипалы.
28
"Старый и Новый свет"
формы, лучшие для военных машин или бомбард. На этом острове сей-
час много городов, построенных испанцами. К югу находится много
густонаселенных островов.
НОВАЯ КАРТА ОСТРОВА ЭСПАНЬОЛЫ
Христофор Колумб, великий муж, первым открыл остров Эспаньолу
и другие соседние [с ним]. У островитян издревле сохранялось предска-
зание, похожее на песню, где говорилось о разграблении острова: что
придут белые люди, в одеждах, бородатые, несущие бряцающее же-
лезное оружие, и они опустошат и разграбят остров. Это пророчество
они, плача и танцуя, пели па свадьбах. Люди этого острова такого же
цвета, могучего сложения, имеют тот же облик, такие же сильные но-
ги, и те же обычаи, что эфиопы. Они оставляли тела нагими или прик-
рывали рубашкой из хлопка. Они поклонялись Солнцу и Луне. Солнце
они считали мужчиной, а Луну - женщиной и супругой Солнца. Они ве-
рили, что душа бессмертна. Кроме Солнца и Луны, поклонялись другим
идолам, у которых просили: у одних - воды, у других - маиса, у треть-
их - победы в битве. Один [идол] был установлен для охраны половых
органов, другой - глаз, тот - ног, иной - рук. У них был обычай сохра-
нять тыквы, так как они говорили, что из них берут начало море и
рыбы. У них были жрецы, которые предсказывали будущее и лечили
болезни. Когда жрецы, называемые ими бокхиты, собирались кого-ни-
будь лечить, то брали сок некоей очень колючей травы и становились
как бы пьяными, а затем ходили вокруг больного и прикасались к нему,
после этого провоглашали здоровье или смерть больного. Есть на этом
острове некие птички, похожие на нетопыря, имеющие блестящие
крылья, которые светят ночью, как звезды. Островитяне их исполь-
зуют вместо светильников, делая что-либо ночью. Были там многие
цари, называемые ими касики, которых после смерти клали в глубокие
пещеры с живыми женами, оружием, хлебом, вином, мясом, солью и
остальными необходимыми для жизни вещами. У них много жен; па
острове не живут никакие другие животные кроме кроликов. Испанцы
построили много городов, но самый замечательных из них - Санто-До-
минго, который воздвиг Колумб. [Остров] богат корицей, бальзамом,
гусями, курами, а также пшеницей, вином, маслом и животными после
того, как испанцы его заселили. Ширина его 220 милиариев, длина 500.
К западу много островов, самый большой из них - с. Иоанна, там есть
реки, горы и другие замечательные вещи, которые для краткости обхо-
дятся молчанием.
"Старый и Новый свет"
29
Мигель Сорвет
КАРТА ЗАПАДНОГО ОКЕАНА, ИЛИ НОВОЙ ЗЕМЛИ
Христофор Колумб, итальянец из Генуи, из рода Колумбов, был муж
среднего роста, рыжеватый, с довольно длинным лицом. Он сам обра-
тился к могуществу испанских королей, движимый желанием усердно
исследовать и открыть те части мира, которых еще не достиг человек.
Он добивался этого от короля снова и снова постоянными напоми-
наниями о том, что он имеет столь чистое желание, решительно обе-
щая в будущем огромную славу ему и всей Испании, если будут полу-
чены от него средства на новые неоткрытые земли. И для совершения
мореплавания [Колумб] добровольно предложил свои услуги. И он пола-
гал, что на западе может находиться много островов и континентов,
которые будут крайне необходимы для пользы и даже удовольствия
смертных. Особенно же он уверял, что на тех островах, которые грани-
чат с Индией, можно добывать жемчуг, прекрасные камни почти всех
видов, а также всяческие благовония и много золота и серебра. Раз-
мышляя об этом, король и королева не раз смеялись, считая пустым и
неосновательным, и эти речи казались им почти сказкбй. Наконец, по
прошествии восьми лет, когда Колумб решил обратиться в иную веру,
король начал внимательно прислушиваться к его словам и приказал
испытать способности [этого] человека для совершения такого вели-
кого дела, повелел снарядить одну либурну и две фелюки1 и начать
собирать припасы и вооружение. Когда все было готово, в долгождан-
ный день, утром 1 сентября 1492 года2, он отчалил из порта, называе-
мого испанцами Палое, по направлению к Блаженным островам, кото-
рые сейчас испанцы называют Канарскими, из-за того, что в древности
там водилось множество собак3. Древние же в действительности назы-
вали их Блаженными. Они находятся менее чем в 200 лигах от Кадиса,
исходя из того, как они считали свои лиги, полагая в каждой 10 милиа-
риев. Блаженными их называют из-за удивительного мягкого климата и
спокойного неба. Они находятся в секторе между западом и югом [от
тропика, ведущего] через Сиен4. Их населяли дикие люди, не имевшие
никакой религии^ никакого страха божьего, никакого стыда, ибо ходили
повсюду нагими5. Колумб отправился туда, собираясь набрать немного
1 Конечно, не либурну и не фелюки. Сереет использует классические латинские назва-
ния кораблей. На самом деле "Санта-Мария” была кораблем класса нао, а "Пинта” и
"Нинья” - каравеллами.
2 Дата ошибочна - Колумб отплыл 3 августа.
3 Легенда гласит, что в 25 г. н.э. король Ливии и Мавритании посетил Блаженные ост-
рова, и местный царь подарил ему двух собак; отсюда название островов - "Канарские”.
4 Сереет объясняет положение Канарских островов в птолемеевой системе географи-
ческих координат. По Птолемею, через Сиен (Асуан) в Северной Африке проходит
северный тропик.
5 Автохтонное население Канарских островов - гуанчи - к моменту завоевания их
[конец XV в.] находились на дометаллической стадии развития, и в ряде районов (на-
пример, на острове Гомера) одежда у них совсем отсутствовала. К моменту написания
данного текста колонизация Канарских островов была завершена.
30
"Старый и Новый свет"
воды или для того, чтобы там сначала короткое время отдохнула
команда, которая считала, что ей предстоят тяжелейшие труды, - ведь
тому, кто плавает по неизведанным морям, необходимо претерпевать
почти неисчислимые сложности. И отплыв оттуда, он бороздил, моря, и
через 33 дня и столь же ночей6, плывя к западу, наконец, сам Колумб в
первую ночную вахту заметил некий остров. Подойдя ближе, они уви-
дали шесть островов, осмотрев которые, [Колумб] нашел два самых
крупных и дал им имена, назвав Другой Испанией и Другой Хуаной7.
Имея недостаточно сведений о Хуане, [чтобы решить], остров ли это
или пет, пока осматривали берега, услышали стройное пение бесчислен-
ных птиц, и в особенности соловьев, которые летали по очень густым
лесам, [и это] в ноябре месяце8. Там же они увидели очень чистую
реку, которая также могла быть подходящей для больших замечатель-
ных гаваней. И когда они плыли при ветре Кавре, прошли дальше
вдоль берегов острова, но так и не дошли до цели. Когда же они
прошли почти 300 милиариев или 125 лиг и никакого края [земли] там
не обнаружили, но поверили, что это был континент. Тогда они ре-
шили повернуть назад, поскольку свирепое море пришло в движение. И
он [Колумб] повернул корабль к востоку, и скоро они достигли того
острова, который называется Испания. И когда, наконец, обнаружили
землю и исследовали северную сторону, уже приближаясь к земле,
самый большой корабль ударился о твердый утес, так сильно, что даже
раскололся, но потонуть не смог из-за того, что скала была плоская;
быстро примчались в челноках люди с других кораблей и вырвали
полуживых товарищей из бездн Нептуна. Когда они причалили к земле,
то увидели обитателей этого острова, которые сразу же бросились в
густые леса, словно бегущие зайцы, преследуемые собаками ужасного
вида9. Наши же гнали по следам убегавших и поймали какую-то жен-
щину; вернувшись на корабль, они послали [туземцам] вино, и подхо-
дившую им пищу, и красивую одежду, ведь они ходили нагими и не
знали ничего изысканного. И соорудив башню и оставив 39 человек из
команды для охраны и владения новым миром, ими открытом, на остав-
шихся двух кораблях Колумб вернулся в Испанию, где с величайшими
почестями получил от короля [титул] вице-короля и адмирала, и прави-
теля этого нового мира; по их [королей] повелению все его чествовали;
он еще раз вернулся на континент и открыл многие другие острова,
которые сейчас успешно управляются Испанией. Уклоняются от исти-
ны те, кто считает, что этот континент называется Америкой, ибо
Америго много позже Колумба достиг этой земли, не с испанцами, а с
португальцами, прибыв туда, чтобы вести свою торговлю.
6 Число взято из письма Колумба Сантанхелю-и-Санчесу; ои считает с 8 сентября по
11 октября, исключая 2 недели штиля, когда они стояли у острова Гомера. Си.: КолумбХр.
Дневники, письма, документы. М.. 1966. С 65-66.
7 Kv6a (название в честь Хуаны, наследницы испанского престола).
8 Эта часть письма дословно повторяет письмо Колумба Сантанхелю-и-Санчесу.
9 Эта часть текста дословно повторяет сочинение Педро Мартира "De orbe novo”.
См.: Ctssou J. La decouveite du nouveau monde. P., 1966.
ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ
И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ МЕДИЕВИСТИКИ
М.А. Барг
ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ФОРМАЦИЯ
В СВЕТЕ НОВОГО ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Историография - составляющая развитой системы современного об-
ществознания, и если следовать предписаниям системного метода, то
следовало бы начать с рассмотрения вопроса о современной теоретико-
познавательной ситуации в этой системе в целом. Однако все, что бу-
дет сказано ниже об историографии, представляется так или иначе при-
ложимым к данной системе в целом.
Разумеется, само по себе исчезновение в среде советских историков
того принудительного методологического консенсуса, который основы-
вался на насквозь догматизированном и до примитивизма редуциро-
ванном историческом материализме сталинской фабрикации, консенсу-
са, десятилетиями сковывавшего живую, творческую историческую
мысль - одно из великих и благотворных завоеваний переживаемой
нами революции. Казалось бы, что именно теперь наступило долгож-
данное время для самостоятельного развития и обогащения теорети-
ческого. фундамента материалистического историзма, который, по
моему глубокому убеждению, и ныне остается его единственно науч-
ным выражением. И первое, что следовало бы предпринять в этой
области - действительно самостоятельное, действительное новое, с вы-
соты исторического опыта наших дней прочтение трудов оновопо-
ложников марксизма. Такое прочтение необходимо предпринять прежде
всего в интересах самой историографии, ибо Маркс может "устареть"
как теоретик грядущих революций и социализма, он может устареть
как политик, наконец, как провидец будущего для капитализма, но он
никогда не устареет как первооткрыватель великой идеи обществен-
но-экономической формации, рассматриваемой, конечно, не как непре-
рекаемая готовая схема движения истории всех времен и народов, а
как "научный прием" (по выражению В.И. Ленина), ставящий истори-
ческое исследование па объективный, научный фундамент. Однако за
долгие годы интеллектуалыюТо иждивенчества историографии у нас
сложился некий "потребительский подход" к наследию Маркса: мы
ждем от него готовых ответов па все вопросы современного историзма,
а не метода их решения. В этом основное проявление нашей инерт-
ности, прежде всего в области теории. Между тем научное открытие,
если оно действительно состоялось, потому и называется открытием,
что оно открывает дорогу для работы мысли других. И именно этого
мы больше всего боимся.
Известно, что новый исторический опыт и новый уровень истори-
32
М.А. Барг
ческого знания могут действительно потребовать отказа от одних
парадигм или уточнения других. От этого, кстати, не предохранена ни
одна наука. Однако, то, что присходит ныне в историографии, обуслов-
лено отнюдь не столкновением исторического метода основоположни-
ков марксизма с историческими знаниями современности. Вместо этого
с ним сталкивают догмы исторических поделок сталинско-брежневской
поры и в результате такой совершенно недопустимой, скажем прямо,
обскурантистской подмены, под сомнение ставится познавательная цен-
ность марксистского историзма как такового. В этой связи нельзя прой-
ти мимо одной парадоксальной ситуации: в то самое время, когда в на-
шей стране с некоторых пор стало хорошим тоном, если угодно - модой
- заявлять (и не на митингах, а на заседаниях научных советов и даже
международных научных конференциях), что "Маркс безнадежно уста-
рел", что "его давно пора сдать в архив", западные ученые, в том числе
крупнейшие авторитеты в современной немарксистской гуманистике -
все настойчивее подчеркивают непреходящее научно-познавательное
значение ряда отправных положений "исторического метода Маркса".
Сошлюсь на высказывание французского этнолога Клода Леви-Строс-
са, который неоднократно подчеркивал, что именно у Маркса он за-
имствовал идею построения социальной науки не на уровне эмпиричес-
ких данных, а исходя из скрытой реальности, дающей возможность
объяснить явления зримого ряда. Таковы несуразности времени.
Однако и среди историков, которые не склонны так поспешать за
модой, ныне дискутируется вопрос: нельзя ли "дополнить" Маркса - с
целью актуализации его мысли - идеями, сформулированными в
немарксистских направлениях историософии XX в.? Обогащение марк-
систского историзма всем подлинно цепным, что появилось в историосо-
фии текущего столетия - наш долг и прямая обязанность. Единствен-
ное, чего следует остерегаться - это превращения нашего собствен-
ного мировидения в своего рода лоскутное одеяло, как неизбежного
результата чисто внешнего "присоединения" заимствованного вместо
творческого его освоения, исходя из принципа системности этого
видения и миропонимания.
Нельзя также не упомянуть и тенденцию полного отрицания какого-
либо значения теоретико-познавательных предпосылок в историческом
исследовании. Аргумент здесь простой: многие западные историки на-
ших дней создают первоклассные исследования, не задумываясь при
этом, на каких теоретико-познавательных позициях они стоят, какую
философию истории они разделяют. Но если историк эксплицитно не
выявляет свою философскую позицию, то это не значит, что она у него
в действительности отсутствует. Истина заключается в том, что любое
историческое построение попросту говоря невозможно без той или иной
теоретической предпосылки. Это во-первых. Во-вторых, эта позиция
играет меньшую роль в тех случаях, когда исследуется зримый ряд
явлений в какой-то одной из страт общественной структуры. Однако
она уже заявляет о себе весьма решительно в тех случаях, когда
Формация и новое историческое знание
33
предстоит выявить механизм взаимодействия процессов, протекающих
хотя бы только в двух стратах (к примеру, в экономике и политике и
т.п.). Наконец, научно-исторический синтез, охватывающий функциони-
рование и движение общества как целостности, становится вообще
невозможным без теории истории. В этом можно убедиться на примере
того образца "синтетической" истории, который воплощен в работе
Броделя, посвященной Средиземноморью.
Итак, представляется, что отечественная историография в плаве
теоретико-методологическом оказалась ныне на пороге плюрализма,
причем, не только в смысле методики установления и верификации
фактической истины, а в смысле плюрализма теоретико-познаватель-
ного. Об этом надо заявить честно и открыто. Иначе говоря, наша
историография близка к тому состоянию, когда определение "советс-
кая" будет впредь означать лишь географическую локализацию ее - и
не более того. Перед марксистским историзмом ныне остается откры-
тым лишь один путь: творческого соревнования с другими направления-
ми историзма (слава богу, что других путей, ведущих к победе, у него
не осталось и, будем надеяться, он лишился их навсегда). И еще одно
пожелание: пусть и ни одно другое из возможных направлений исто-
ризма никогда не обретет иных путей к этой цели.
В связи с только что изложенным остается выяснить один вопрос:
возможен ли в рамках и на почве марксистского историзма, а если
возможен, то каким образом, решительный поворот историографии к
проблеме, которая, собственно, говоря, изначально составляла суть ее
предметной области, т.е. к проблеме "человек и история", или точнее,
роль человеческой субъективности в истории. Если угодно, то на
этот вопрос является ныне одной из решающих линий размежевания в
нашей среде, размежевания, отчетливо проявляющегося в современ-
ных философско-исторических дискуссиях. Истина требует признания
того неоспоримого обстоятельства, что отрицательный ответ на дан-
ный вопрос обусловлен в .немалой мере тем, что антропологическое
содержание марксистского историзма десятилетиями оттеснялось на
задний план механическим воспроизведением в методологии истории
того уровня абстракции, который этой*дисциплине несвойственен, а
именно социологическим или политико-экономическим истолкованием
действия исторических законов - как абсолютных, неумолимых, "же-
лезных", одним словом, от воли и сознания людей - авторов и дейст-
вующих лиц их собственной исторической драмы - не зависящих. Оче-
видно, что в подобной ситуации реализация в историографии
знаменитого положения Маркса: "Люди сами делают свою историю"
оказывалась по сути целью недостижимой.
Неудивительно, что, когда в этих условиях в западной немарк-
систской историографии в 60-70-е годы текущего столетия начало
формироваться новое направление исследований, известное ныне под
довольно условным названием "историческая антропология”, многим со-
ветским историкам показалось, что открылся выход из тупика односто-
3. Зак. 3215
34
Формация и новое историческое знание
ронне объективированного видения процесса истории, в которой
историографию завело ее долголетнее категориальное иждивенчест-
во.
Иллюзорность подобных надежд раскрывается уже при первом приб-
лижении к историографической практике наших западных коллег,
сосредоточивших свои усилия на изучении менталитета людей прошлых
исторических эпох. Следует признать, что в данной области они, равно
как и советские историки, последовавшие за ними, действительно доби-
лись больших успехов. В центре их внимания находится лишь один срез
проблемы человека в истории (и не столько объясняющий другие его
"срезы", сколько сам нуждающийся в объяснении), а именно - мир его
представлений, точнее - неотрефлектированного сознания и прояв-
лений последнего в символических структурах, моделей исследованиий.
Нельзя не заметить, что данное направление исследований само по се-
бе еще ие ведет к познанию целостного человека,так как за пределами
этого аспекта проблемы остается огромный мир человеческой прак-
тики, к которому от неотрефлектированного сознания, по сути, нет
перехода, так как он необъясним и невыводим из мира представлений.
Этот путь ведет, в конечном счете, к такому обезличиванию челове-
ческой индивидуальности, к которому, если можно так выразиться, с
другой стороны приводило чтение истории сквозь призму всякого рода
надчеловеческих "сил". В истории менталитета индивид со всеми его
природными задатками, устремлениями, идейными исканиями без остат-
ка погружается в сферу коллективного сознания более того — в об-
ласть подсознания, где он способен лишь служить персонификацией
массы.
Между тем проблема выхода историографии на антропологический
уровень видения исторического процесса становится разрешимой лишь
при одном непременном условии - если обнаружен тот уровень анализа
этого процесса, который позволит историку оперировать не тем, что
уже отложилось, предстало как данное, т.е. оперировать не результа-
тами жизнедеятельности человека, а исследовать саму деятельность.
Этот уровень теоретически указан Марксом и им же историогра-
фически блистательно продемонстрирован в работе "Восемнадцатое
брюмера Луи Бонапарта".
Маркс сформулировал антропологическую проблему историографии
за полтора столетия до того, как в современной нам исторической
пауке появилось само направление исторической антропологии. Так, в
полемике с Прудоном Маркс в "Нищете философии" писал: "Предполо-
жим вместе с г-ном Прудоном, что действительная история... представ-
ляет собой ту историческую последовательность, в которой проявля-
лись идеи, категории, принципы... Но если... мы спросим себя... почему
же данный принцип проявлялся в XI или в XVIII, а не в каком-нибудь
другом веке, то мы неизбежно будем вынуждены тщательно исследо-
вать, каковы были люди в XI веке, каковы они были в XVIII веке... Но
раз вы изображаете людей как действующих лиц и авторов их
Формация и новое историческое знание
35
собственной истории, то вы приходите окольным путем к истинной
точке отправления..."1.
Что же еще после этого мешает нам признать антропологическую
нацеленность идеи истории Маркса, признавшего проблему человека в
истории "истинной точки отправления"? Думается, существует лишь
одна помеха — ярковыраженные материалистические основания
раскрытия Марксом антропологической сути указанной проблемы. Идеи
и принципы — подчеркивает он — еще отнюдь не раскрывают
специфику исторических реалий, в которых действуют люди и вне
которых познать их историческую природу невозможно. Изучение
одной лишь сферы ментальности еще не приводит к ответу на вопрос:
"каковы были люди в таком-то столетии". Более того, Маркс в ходе
все той же полемики предложил программу антропологически
нацеленного исследования истории. "Каковы были в каждом из этих
столетий потребности людей, их производительные силы, их способ
производства... каковы были, наконец, те отношения человека к
человеку, которые вытекали из всех этих условий существования?" И
здесь следует вопрос, который ставит точку над i: "Разве изучать все
эти вопросу не значит заниматься действительной земной историей
людей?" Вся логика данного отрывка позволяет заключить, что Маркс
не включил в эту программу исследования сферу человеческой мен-
тальности, полностью поглощавшую внимание Прудона, только по той
причине, что хотел указать на те проблемы антропологического
исследования истории, мимо которых проходил его оппонент.
Одним словом, миру человеческих представлений, сплошь и рядом
иллюзорных, "перевернуто" отражающих действительный мир, Маркс
противопоставил историческую действительность, в которой царят
практический разум и воля всех тех же людей, но на этот раз —
деятельных и подвижных, преследующих свои отнюдь не мнимые цели.
Очевидно, что только в результате соотнесения малоподвижных мен-
тальных структур с динамикой общественной практики их носителей,
иначе говоря, только в процессе столкновения жизнедеятельности
людей с объективными условиями, в которых эта деятельность про-
текает, и развертывается историческая драма, которую историку столь
трудно воспроизвести в ее целостности и завершенности.
Все вышесказанное по данному вопросу позволяет заключить, что в
плане теоретико-познавательном пока существует только один путь
познания целостного человека, т.е. подлинного, а не иллюзорного ре-
шения задач гуманизации истории — путь, пролегающий через диа-
лектику субъект-объектного отношения, в котором субъекту отведена
роль движущей стороны противоречия. Плодотворность других путей
зависит от того, в какой степени следующие по ним историки сумеют
избежать одной только ошибки: смешения частных задач с обще-
философскими теориями исторического познания.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С 137-138.
36
Формация и новое историческое знание
Будущее марксистской исторической мысли зависит от того, нас-
колько теория общественно-экономической формации будет переведена
па тот логический уровень абстракций, который позволит наполнить
категориальным содержанием, концептуализировать крупнейшие дости-
жения мировой историографии и других гуманитарных наук. Именно в
этой области исследования жизненно необходим решающий прорыв.
Приведем несколько иллюстраций того ущерба, который наносится
историческому познанию механическим копированием историками со-
циологического способа оперирования категорией общественная
формация.
Примем в качестве отправного способ описания функционирования и
движения общества по трем параметрам: 1) вертикальный (взаимо-
действие сферы базиса и надстройки); 2) пространственный (выявление
разновидностей сосуществующих общественных форм одного и того же
формационного типа общества или ряда формаций);. 3) временной
(качественное своеобразие сменяющихся друг друга исторических
типов общественных формаций). В перечисленных срезах анализа пред-
ставлен реальный трехмерный континуум процесса общественного
развития.
Оперирование социологическим видением категории формаций
приводит к тому, что вне исторического рассмотрения остаются два
полюса вертикальной структуры общества. Это проблема огромной
важности — " природа и история'* (включая и вопрос о соотношении
биологического и исторического в исторической природе человека
различных эпох). В данном случае перед нами еще один пример того, в
какой степени марксова идея истории была предана забвению в
приснопамятные времена. Речь идет, с одной стороны, о роли
географической среды в формировании данного типа хозяйствования
общественного индивида и общественного воспроизводства в целом, а с
другой — о последствиях вовлечения природы в человеческую исто-
рию, ее историзированная. "Всякая историография — читаем мы в
"Немецкой идеологии" должна исходить из этих природных основ и тех
изменений, которыми они, благодаря деятельности людей, подвер-
гаются в ходе истории'*2 . К сожалению, страх перед угрозой "преу-
величить" роль географического фактора в истории — причина того,
что проблематика исторической экологии оказалась ныне одним из
крупнейших "белых пятен" в историографии.
Обратимся теперь к другому полюсу того же "вертикального" среза
общества — к сфере общественного сознания. Здесь мы сталкиваемся с
крайне упрощенным представлением как о структуре общественного
сознания, так и о динамической функции его в системе "общество". В
общественном сознании на каждом данном временном срезе обнаружи-
вается обширный и устойчивый субстрат идей, этических ценностей и
основанных иа иих поведенческих моделей, которые генетически к
2 Там же. Т. 3. С. 19.
Формация и новое историческое звание
37
данному строю отношения не имеют. Кроме того, само по себе
признание общественного индивида целостным (а не признание
его в одном случае "человеком экономическим", в другом —
"человеком политическим" и т.д.) требует учета его миропонимания
при изучении любой из сфер жизнедеятельности. Недаром же Карл
Маркс и вслед за ним Макс Вебер, изучая генезис капитализма, т.е.,
казалось бы, процесс сугубо политико-экономический, уделили столь
много внимания кальвинизму и этическому преломлению этого
вероучения.
То, что на уровне абстракции социологической правомерно и более
того — необходимо рассматривать в виде расчлененном, то в
историческом изучении требует осознания простой истины: в любом
практическом действии общественного индивида участвуют' — хотя и
в различной степени — все "стороны", срезы его исторической природы.
Обратимся теперь к другому измерению общества — пространствен-
ному. Известно, что на уровне социологического оперирования
категорией "формация" границы каждого отдельного конкретно-
исторического общества определяются, исчерпываются, замыкаются
на господствующем способом производства. Если же речь идет об
историческом пространстве, на которое простиралась данная формация,
то оно в социологии рисуется как состоящее из формационно более или
менее однородных обществ, взаимодействие между которыми высту-
пает лишь как нечто приходящее в функционирование каждого данного
конкретно-исторического общества. Между тем картина движения
истории при рассмотрении ее в этом измерении и более сложена и более
драматична. В каждом обществе наряду с господствующим способом
производства (формационной его структурой) существуют формы
собственности, к данной формационной структуре отношения не
имеющие. Это большой важности историческое наблюдение концеп-
туализировано в понятии многоукладное™. Однако теоретическая
проблема, с этим связанная, содержательно гораздо богаче, чем это
может показаться, ибо еще не выяснена функциональная роль
внеформационных укладов в движении различных формаций, неиз-
вестна их роль в разложении одной и подготовке предпосылок для
генезиса следующей за ней формаций, не изучена в данной связи роль
многоукладное™ в структуре и функционировании различных сфер
надстройки и ряд других не менее важных вопросов.
Если мы же покинем пределы одного конкретно-исторического
общества, то окажется, что в рамках каждой формации существует
столь значительный разброс ее вну+ренних разновидностей, причем не
только в смысле стадиального уровня развития одной и той же формы,
но и в смысле исторически различных проявлений формационных черт,
что в результате и проблема внутриформационной структуры, и
проблема взаимодействия между разновидностями данной формации (и
тем более ряда сосуществующих формаций) предстанет в совершенно
новом и поистине драматическом смысле. Укажем хотя бы только на
38
Формация и новое историческое знание
примеры исторических форм реализации рабовладельческого способа
производства в древности, или на феодализм у земледельческих и у
скотоводческих народов, и т.п.
Наконец, узость довлевших над историографией социологических
схем потребовала от историков самостоятельной теоретической
разработки ряда важных аспектов н проблем, относящихся к третьему
измерению общества, а именно — к вопросу о смене исторических
типов формаций в ходе истории. Здесь идет речь не только о
миновании рядом обществ тех или иных формаций (так, народы к
северу от Альп и Дуная и по крайней мере к востоку от Рейна не знали
особой рабовладельческой формации). Отдельные области Швейцарии,
Басконии и Нидерландов не знали феодализма в собственном смысле
слова. Еще важнее то, что и рабовладение и феодализм пе
выстраиваются в своем историческом движении в ту линейность,
которая рисуется систематизирующему уму социолога. Вместо нее
бросается в глаза вариативность направлений развития, в частности,
тип колебательного движения.
Далее, историки теоретически разработали и ряд аспектов проблемы
социальной революции. Наряду с категорией межформационной
революции ими введено в научный оборот понятие "революция внутри-
формационная", межстадиальная. Углублено понимание соотношения
революции и реформы. Наконец, теоретически объяснено, почему, к
примеру, многим народам Европы удалось перейти к капитализму без
видимой социальной революции.
Подобного рода примеров, когда под давлением исторического опыта
и нового уровня исторических знаний историки вынуждены были
самостоятельно заняться выработкой новых категорий, соответствую-
щих логическому уровню сущности особенного, лишний раз убеждают,
во-первых, в том, что лучшим свидетельством верности духу марксист-
ского историзма является только дальнейшее развитие и обогащение
его категориального аппарата применительно к познавательным зада-
чам каждой данной гуманитарной дисциплины, во-вторых, в том, что то
вторжение историков в область теории исторического познания,
которое до сих пор ими осуществлялось от случая к случаю, должно
быть заменено систематической и целенаправленной разработкой ими
этой области и, наконец, в том, что успешное решение этой задачи
зависит от способности советских историков вести творческий диалог со
всеми представителями современного немарксистского историзма,
независимо от школы и направления разделяемой ими историософии.
Ясно одно: гуманитарии оказались ныне перед выбором теоретико-
познавательной позиции и ответ за тот или иной выбор каждый должен
держать прежде всего перед своей собственной научной совестью.
Е.В. Гутнова
О "КРИЗИСАХ" В ЕВРОПЕЙСКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
XIX—XX вв.
С начала 30-х годов до недавнего времени в советской исторической
науке была широко распространена концепция общего или "всеобщего"
кризиса буржуазной историографии, возникшего, как считали, на
рубеже XIX н XX вв. и продолжающегося в течение всего нашего
столетия. В этом кризисе видели отражение начавшегося в то же
время общего кризиса капиталистической системы, предвещавшего,
как предполагалось, ее скорый крах. Согласно этой концепции, вся
зарубежная (за исключением марксистской) историография рассматри-
валась как реакционная, находившаяся на краю гибели, обреченная на
постоянный регресс. Ей отказывалось в праве и возможности создавать
какие-либо ценные обобщающие труды и концепции; она могла иметь
лишь отдельные успехи в сугубо частных конкретных вопросах. Если
же вопреки этому взгляду за рубежом появлялись какие-то неоспоримо
ценные исследования широкого плана, они приписывались только пло-
дотворному влиянию марксистского понимания истории.
Напротив, все развитие советской исторической науки после 1917 г.
изображалось как непрерывный прогресс, связанный с утверждением в
ней марксистского мировоззрения и отказом от принципов дореволю-
ционной буржуазной историографии. Из противопоставления современ-
ной немарксистской и марксистской историографии вытекала крайняя
тенденциозность в оценке той и другой. Первую следовало прежде
всего подвергать суровой критике с целью разоблачения ее "буржуаз-
ной сущности", безотносительно к объективно научному значению
критикуемых работ. Вторую следовало, напротив, хвалить, даже если
в научном отношении написанные с этих позиций работы оказывались
несостоятельными. Приверженность к марксистскому пониманию исто-
рии автоматически давала "индульгенцию" автору, ставила его вне
научной критики.
Конечно, в медиевистике такие перекосы были менее ощутимы, но и
здесь редкий историографический обзор обходился без констатации
методологической ущербности работ буржуазных авторов, да и тех
ученых-марксистов на Западе, которые не состояли в компартиях или
вышли из них по политическим причинам. Эта концепция "черно-
белого" разделения историографии на "своих” и "чужих", опиравшаяся
во многом на теорию "всеобщего кризиса" буржуазной историографии,
уже с конца 60-х годов стала обнаруживать свое несоответствие с
действительностью. По мере того как расширялись контакты
советских историков с зарубежными коллегами, становилось невозмож-
ным закрывать глаза па то, что за период "общего кризиса" западная
40
E.M.iymiioea
наука достигла многих успехов. Было очевидно, что значительная
часть ее представителей сумела преодолеть релятивистский, субъекти-
вистский, идеографический подходы к истории, послужившие главным
основанием теории перманентного ее кризиса, что ряд влиятельных
направлений западной историографии вышли на путь широких
обобщений, исторического синтеза, признания научной объективности
исторического познания. В 70-е годы теория "всеобщего кризиса"
разрушалась все быстрее. В нее исподволь вносились отдельные
коррективы: советские ученые постепенно отказывались от огульной
критики зарубежной историографии, различали в ней разные школы и
направления, допуская успех и подъем некоторых из них, отмечали
разную интенсивность кризисных явлений в разных странах, точки
соприкосновения западных историков с марксистским подходом. Поня-
тие кризиса все более оттеснялось в сферу общеметодологических
принципов, тогда как в сфере конкретных исследований все чаще стали
признаваться достижения западной историографии не только в области
частных и локальных работ, но и более целостных концепций.
Наконец, был поставлен и вопрос о самом понятии кризиса в
историографии — равнозначно ли оно только упадку и деградации, как
считалось раньше, или таит в себе также элементы и возможности
нового поступательного движения.
Все эти вопросы, связанные с попытками как-то скорректировать
старую схему, прозвучали на всесоюзной историографической кон-
ференции в Риге в 1979 г. Тем не менее издавна закрепившийся
стереотип историографического врага, находящегося в "кризисе", не
был сломлен до конца и по сей депь иногда всплывает в советской
исторической литературе.
В этой ситуации представляется полезным еще раз вернуться к
понятию "общего кризиса” немарксистской исторической науки, выяс-
нить, был ли такой кризис, если был, можно ли его считать "всеоб-
щим", и как это понятие соотносится с современным положением в
мировой исторической науке.
Прежде чем пытаться ответить на эти вопросы, остановимся на том,
что надо понимать под кризисом в развитии исторической мысли и
науки вообще. Полагаю, что это одна из нормальных форм их развития
во все времена, Такого рода кризисы определяются диалектикой самого
движения исторической науки, которое совершается двумя путями: с
одной стороны, путем преемственности с предшествующей историогра-
фией, с другой — путем отрицания последней. Это отрицание чаще
всего бывает связано с решительным пересмотром теоретико-
методологических основ исторического знания и господствующих
концепций. И когда такой пересмотр и "смена вех", происходит, можно
говорить о кризисе в историографии. За время своего существования в
качестве научной дисциплины, т.е. за последние 250 лет, историческая
наука в Европе пережила несколько таких кризисов. Первый из них —
при переходе от парративпой и провиденциалистской средневекой
Е.М. Гутнова
41
историографии к рационально обоснованной, хотя по большей части
прагматической, гуманистической. Второй наступил тогда, когда
после распада гуманистической историографии и временного
возрождения нарративной в XVII в. возникла историография Просве-
щения с ее поисками более глубоких рациональных обобщений
исторического процесса, общих его закономерностей. На рубеже XVIII
и XIX вв„ когда поднялась волна огульного отрицания основных идей
Просвещения — их рационализма, схематизма, стремления подчинить
человеческий фактор абстрактным законам общественного развития, и
просветительная историография, в свою очередь, оказалась в глубоком
кризисе. На смену ей пришли историки-романтики разной политической
ориентации. Часть из них предпочитала локальные исследования в
нарративном стиле, другая часть, напротив, широкие обобщения на
основе идеи органического развития, с присущими ей представлениями
о народном духе как двигателе истории и диалектическом характере
исторического процесса. В 40—60-е годы XIX в. романтическая
историография в обеих ее разновидностях — нарративной, наиболее
ярко представленной школой Ранке, и органически синтетической,
опиравшейся в значительной мере на гегельянские модели, сама
подошла к кризису. Она не смогла ответить на новые потребности
исторической науки этого времени — на ее стремление к позитивному
научному знанию, как добываемому в конкретных исследованиях, так и
обобщаемому социологическими законами, к превращению истории в
науку, подобную естественным, перенесению в нее методов этих
последних. Новые тенденции реализовались в двух новых направлениях
— позитивистском и марксистском. При всех различиях между ними они
имели общую задачу — превращение истории в науку, осмысление ее
как естественно-исторического процесса. В буржуазной науке
господствующее положение с 60-х годов XIX в. заняло позитивистское
направление, утвердившее полную идентичность исторического и
естественнонаучного познания, дуалистическое, плюралистическое
понимание закономерностей исторического процесса в виде теории
равноправных факторов, которая, однако, не могла дать подлинного
синтеза в истории, приоритет эволюции в развитии человека.
Что касается марксистского направления с его монистическим
подходом и глубиной основанного на нем синтетического системного
понимания истории, то оно открыло новые перспективы в развитии
исторической мысли, не исчерпанные до конца и сегодня. Но оно долго
оставалось за барьером академической исторической науки, не
признавалось ею, было объектом жестокой критики. Вместе с тем
марксистская историческая мысль исподволь оказывала известное
влияние на отдельных представителей буржуазной науки и даже на
целые ее школы. Это влияние осуществилось как прямо, в форме
заимствования отдельных положений материалистического понимания
истории, так и косвенно — побуждая историков-позитивистов давать
42
Е.М.Гутнова
свои ответы на те вопросы, которые ставили перед историей
марксистские авторы.
Но дальнейшее развитие исторической науки на рубеже XIX и XX в.
привело в свой черед к жесточайшему кризису самой позитивисткой
историографии. Гордившаяся своими успехами, своей "научностью",
высоким уровнем рационализации исторического познания, уверенная в
его истинности и достоверности, она в разгар этих успехов с конца 80-х
годов XIX в. стала объектом энергичных нападок историков более
молодого поколения. Эти нападки велись прежде всего па
позитивистскую теорию исторического познания с ее представлениями
об абсолютности и объективности добываемого историками знания,
его полной адекватности естественнонаучному. Им противопоставля-
лась специфика исторического познания как абсолютно релятивного,
всегда субъективного, а поэтому неспособного к созданию каких-либо
обобщений, отражающих реальную действительность. Истории, в
отличие от естественных наук, давалось право только на индиви-
дуализирующий или идеографический метод изучения прошлого, т.е. на
более или менее достоверное описание отдельных явлений н событий,
индивидуального и конкретного. Что касается исторических обобщений,
они отдавались на волю субъективных пристрастий и оценок каждого
исследователя.
С этих позиций релятивизма и субъективизма новое "критическое"
направление, прежде всего в Германии и Англии, а затем во Франции,
России, США, повело атаку и на большинство утвердившихся в
позитивистской историографии, и прежде всего в медиевистике, концеп-
ций — в частности, на общинную и вотчинную натурально-хозяйствен-
ную теории, общепризнанную концепцию эволюции средневекового
государства, генезиса феодализма, капитализма и многие другие. В
результате позитивистское направление утратило свою монолитность и
свое превалирующее положение в европейской историографии. Его
место заняли разные варианты "критического направления", опирав-
шиеся на различные виды субъективного идеализма, преобладавшего в
ней, по сути дела, до конца второй мировой войны.
Таким образом, европейская историческая наука неоднократно
переживала глубокие "кризисы". При всех различиях в ситуациях
возникновения каждого из них в их предпосылках были и общие черты.
Все они имели обычно два источника. Первый был связан со сменой
форм исторического сознания, происходившей в процессе эволюции
общества и сопутствовавших ей изменений в менталитете и идеях,
доминировавших в этом обществе. Эти изменения требовали обычно
нового осмысления прошлого с целью повышения социального прести-
жа исторической науки в интересах господствующих или боровшихся за
господство классов и социальных групп. Вторым, не менее важным
источником кризисов в исторической науке были противоречия, орга-
нически присущие ее внутреннему развитию. Главным из них, на наш
взгляд, было то, что на определенном этапе развития каждой господ-
Е.М. Гутнова
43
ствующей системы исторических представлений она переставала
удовлетворять постепенно накапливавшемуся конкретно-истори-
ческому материалу, который приходил в противоречие с господствую-
щими обобщающими схемами. Новые факты, явления, источники
обнаруживали несостоятельность старых догм или необходимость их
серьезных корректировок и как бы взрывали их изнутри. В глубокой
основе этих бурных конфликтов лежало в конечном счете противо-
речие между непосредственно доступным историку эмпирическим
знанием и его неистребимым стремлением к обобщениям. Во многих
случаях новаторы в своей борьбе с господствовавшим ранее
направлением, переживавшим кризис, на первых порах выступали под
лозунгом принципиального отрицания исторических обобщений как
неправомерных в историческом познании абстракций, противопоставляя
им сложную фактуру живой истории. Поэтому для 'начальных фаз
любого кризиса в историографии характерно острое столкновение
между представлением новаторов о сугубой конкретности историчес-
кого познания и постоянным стремлением историков старшего
поколения к более широким обобщениям. Сначала обычно берет верх
деструктивная, разрушительная критика всех’’ обобщений прошлого.
Однако этот бунт против обобщений и даже, шире, вообще
теоретического осмысления истории, как правило, оказывался
недолговечным. Как только "новаторы" утверждали свое влияние в
историографии, их лидеры сами обнаруживали стремление к созданию
новых обобщающих синтетических схем как в объяснении хода истории
в целом, так и в области создания новых концепций для того или иного
исторического периода. Так, из деструктивного пафоса "критического
направления" 1890—1900-х годов вышла обобщающая концепция
А. Допша, оказавшая столь большое влияние иа западную медие-
вистику 20—40-х годов нашего столетия, и синтетические социоло-
гические построения М. Вебера. Через какое-то время эти обобщения,
в свою очередь, приходят в столкновение с вновь открытыми фактами
и явлениями, и цикл опять повторяется. Такую эволюцию проделало в
свое время романтическое направление, позднее позитивистское, еще
позднее — критическое, а в наши дни накануне такого внутреннего
кризиса, по утверждению некоторых ее адептов, находится и школа
"Анналов" или "новой истории" во Франции. Значит ли это, что в таком
цикличном движении историческая наука стоит на одном месте?
Конечно, нет. И здесь нужно отметить другие общие черты
происходящих в ее развитии кризисов.
Во-первых, то, что смена господствующих направлений при всей
остроте критики "ортодоксов" со стороны "новаторов" не ликвидирует
полностью старые подходы к истории, не предает полному забвению
все добытые ранее факты, да и некоторые обобщения. Историки так
называемых традиционных направлений не так легко отказываются от
своих теоретических воззрений, хотя обычно и несколько видоизме-
няют их, корректируя с учетом новых данных и наблюдений. Они, как
44
Е.М.Гутнова
правило, противостоят деструктивным усилиям своих оппонентов,
побуждая и их к определенным компромиссам. Это создает значи-
тельное многообразие исторических воззрений даже в самый острый
момент кризиса, которое в конечном счете обеспечивает сохранение в
исторической науке наиболее ценных результатов, добытых в пред-
шествующий период, иначе говоря, научной преемственности. Во-
вторых, как видно из вышесказанного, кризисы в историографии при
определенных их тенденциях к деструктивности никак нельзя
отождествлять только с упадком и деградацией, откатом назад
исторической науки, как это нередко утверждалось в пашей
литературе, во всяком случае в отношении кризиса, начавшегося па
рубеже XIX—XX вв. В историографических кризисах, не исключая и
последнего, называемого "общим", всегда открывается что-то новое и в
конкретном изучении, и в теории исторического познания, и в иссле-
довательских методах. Кризис позитивистской историографии, в
частности, открыл новые перспективы для развития исторической
пауки, новые методы и источники, новые, более адекватные им
концепции. Конечно, невозможно принять крайне субъективистские и
релятивистские теоретико-познавательные принципы неокантианцев,
эмпириокрнтиков неопозитивистов и т.п., отчасти связанные с
реакционными тенденциями в методологии, характерными для многих
направлений той эпохи. Однако идея о специфике исторического
познания,о большей его субъективности по сравнению с естественно-
научным, особенно в области обобщений, обогатила историческую
пауку, подтолкнула ее к поискам разумного сочетания в исследованиях,
изучения объективных и субъективных факторов исторического про-
цесса в их постоянном взаимодействии.
Таким образом, каждое из историографических направлений, господ-
ствовавших в разное время в Европе, оставило свой след в исто-
рической науке, внесло что-то повое и ценное в ее развитие,
обусловило ее продолжающийся и ныне прогресс. И это даже в тех
случаях, когда теоретико-методологические принципы новых направ-
лений представляются нам сегодня в чем-то несостоятельными, неубе-
дительными или даже регрессивными, требующими серьезных кор-
рективов. Критикуя их сегодня с высоты современных исторических
знаний и интерпретаций, недоступных даже ученым начала XX в.,
нужно всегда учитывать тот уровень знаний, от которых они отправля-
лись. Главное же — при изучении историографических кризисов всегда
следует отделять то ценное, что несли с собой новации в области
конкретных исследований и в области теории, от предлагаемых ими
субъективистских трактовок истории, ограничений ее исследова-
тельских методов.
Кризис западной историографии, начавшийся па рубеже XIX—XXвв.,
имел, и некоторое своеобразие. Прежде всего он оказался действитель-
но исключительно длительным, затянулся, как уже отмечалось, до
конца 40-х годов XX в., т.е. продолжался около пятидесяти лет. Кроме
Е.М. Гутнова
45
того, он был значительно более глубоким и всеохватывающим, чем все
предшествующие. Он начался с во многом справедливой критики
примитивной позитивистской теории познания неокантианцами (с
позиций релятивизма исторических знаний, полной субъективизации
обобщений в истории). В этот поход против позитивистской истори-
ографии вслед за неокантианцами включились новые направления:
провозглашавшие субъективность исторического знания последователи
"философии жизни" В. Дильтея, отстаивавшие приоритет интуитивизма
и иррационализма над рациональностью в историческом познании,
неогегельянцы, не мыслившие историю вне идей познающего субъекта,
неопозитивисты разных направлений, также утверждавшие невозмож-
ность каких-либо обобщений в истории, позднее — экзистенциалисты.
В итоге всех этих разносторонних усилий не только кончилось
господство позитивизма в истории, но подверглась на какое-то время
разрушению и сама историческая наука: утвердилось представление о
полной релятивности исторического познания, об абсолютной субъек-
тивности вырабатываемых им представлений, прежде всего в сфере
обобщающих выводов, о приоритете иррацирнальных методов поз-
нания над рациональными. Широко распространилось отрицание
истории как науки, способной получать объективные знания, выводить
объективные исторические закономерности, строить какие-либо
внутренние периодизации; решительно отвергался прогресс в истории.
Она была вообще растоптана, поругана, лишена какого-либо
практического значения утратила свой былой престиж накопителя
исторического социального опыта, источника для предвидения
будущего. Этот поход против истории в западной исторической науке
достиг своего апогея в 20—30-е годы XX в: тогда О. Шпенглер
утверждал, что причинность и закон — антиисторические понятия, что
история не признает законов и строится целиком на интуитивном
образе1 , что она не знает прогресса, но лишь движение по кругу.
Теодор Лессинг называл историю "осмыслением бессмысленного"2 , а
Поль Валери, как известно, писал, что история — "самый опасный
продукт, вырабатываемый химией интеллекта"3 . Неверие в историю
как форму научного знания захватило не только реакционных поли-
тиков и публицистов, но и широкие круги серьезных исследователей,
побуждая их все более уходить в сугубо частные и локальные
проблемы, провозглашать приоритет ирранационализма в историческом
познании, возрождать представление об истории как искусстве.
Если добавить к этому, что поход против позитивистской истори-
ографии сопровождался резким усилением антимарксистских выпадов
со стороны западных историков разпых направлений, то нетрудно
понять, почему в советской историографии легко утвердился в эти
1 Шпенглер О. Закат Европы. М., 1923. Т. 1. С. 113.
2 Lessing Th. Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen. 3. Aufl. Munchen, 1921 S. 6, 17-
18.
3 Цнт. no: Блок M. Апология истории. M., 1973. С. 11.
46
Е.М.Гутнова
десятилетия стереотип "общего кризиса" западной историографии, ко-
торый в то время имел под собой несомненно, и некоторые
объективные основания. Такая трактовка хорошо укладывалась в
схему "общего кризиса капитализма эпохи империализма". Обострение
в этот период всех противоречий капитализма, рост рабочего и анти-
колониального движения, тяжелые экономические и политические
кризисы 20-х и 30-х годов, ужасы первой мировой войны и явное
назревание в 30-е годы второй, укрепление социалистической системы в
СССР, распространение фашизма на Западе — все это убеждало
современников в том, что приближается крах капиталистической сис-
темы. Это порождало страх перед историей, перед накопленным ею
опытом, который не сулит ничего лучшего в будущем, и, казалось,
подтверждает прогнозы марксистов, неприемлемые для идеологов
буржуазии. Потеряв перспективу на прогресс в будущем, они не хотели
видеть его и в прошлом.
Советские историки в то время были не одиноки в своих мрачных
прогнозах для капиталистического Запада как в смысле ожидания
скорого крушения буржуазного строя, так и в смысле представлений о
безысходном кризисе буржуазной исторической науки. Тот же
Шпенглер еще в 20-е годы предсказывал "закат” европейской
цивилизации, а вместе с тем, как мы уже видели, и истории как науки.
Позднее в 30-х — начале 40-х годов Р.Дж. Коллингвуд, хотя и с других
политических позиций, писал о глубоком падении и деградации западной
цивилизации, о кризисе буржуазного образа жизни, буржуазной
культуры с ее гуманистическими идеалами и верой в разум, которые,
по его мнению, захлестывались мутными волнами воинствующего,
варварского иррационализма, с которым он ассоциировал, в частности,
наступающий фашизм4 . Понятие кризиса исторической науки в эти
десятилетия также настойчиво внедрялось в умы людей и самими
западными историками, нередко злоупотреблявшими этим понятием.
Они изображали современное им состояние историографии в Европе и
США в самых мрачных тонах и отчасти сами повинны в том, что в
советской историографии представление о кризисе немарксистской
науки приобрело перманентный характер, дотянулось до 80-х годов
нашего столетия: и в 50-е, и в 60-е, и в 70-е годы в западной
историографии не было недостатка в ламентациях по поводу кризисного
состояния исторической науки, ее деградации, утраты ею социальной
функции и социального статуса. И сегодня нередко можно встретить
сетования такого рода. Так, по словам американского историка Оскара
Хэндлииа, сказанным уже в 70-х годах, история находится "в кризисе”,
она все более и более открыта для субъективных измышлений и
фальсификаций, что "наше время враждебно поискам в истории".
Другой американец, X. Харцберг,подчеркивает глубокий кризис,пере-
4 См., Collingwood R.C. An Essay on Metaphysics. Oxford, 1940. P. 136, 343; Idem. An
Autobiography. L., 1944. P. 111-112.
Е.М. Гутнова
47
живаемый сегодня историографией CIIIA, распространение в обществе
мнения о бесполезности истории5 .
Английский журнал "История сегодня" в статье, посвященной 75-ле-
тию Английской исторической ассоциации, констатирует, что "в 1981 г.
изучение истории переживает кризис, ставится под вопрос роль истории
как серьезной дисциплины в технологическом обществе во время
экономических трудностей".6
И такого рода констатации делаются на фоне больших успехов зару-
бежной исторической науки, обилия новой, весьма серьезной литерату-
ры, использования новых исследовательских методов, новых источни-
ков, новых обобщений. Между тем, если проследить весь путь,
пройденный зарубежной историографией с 20-х годов XX в. до нашего
времени, нетрудно убедиться в том, что под звуки шумных деклараций
о ее кризисе и деградации, которым мы так долго так охотно верили,
шло внутренее развитие истории как науки, сначала незаметное, как
бы подводное, но в послевоенный период вышедшее на широкую
дорогу, вовлекшее в свою орбиту многих ученых в разных странах,
добившихся многих достижений и успехов.
Напомним, что даже в 20—30-е годы нашего века в западной
историографии оставались островки уважения к истории, очаги ее
дальнейшего развития. Не забудем, что в это время работали
А. Пиренп и его школа, сохранявшие верность научной истории и
наиболее продуктивным принципам позитивистской историографии; что
в эти годы продолжал работать Анри Берр, отстаивавший право
историка на широкий исторический синтез и провозглашавший
научность истории. Нельзя не вспомнить успехов школ экономической
истории в Англии и США. В 1929 г., как известно, возник журнал
"Анналы", создатели которого М. Блок и Л. Февр мечтали о возрожде-
нии научной синтезирующей истории. В начале 40-х годов в своей
"Апологии истории" М. Блок писал, что "история независимо от ее
практической полезности вправе требовать себе места среди паук,
достойных умственного усилия, лишь в той мере, в какой она сулит нам
вместо простого перечисления, бессвязного и почти безграничного,
явлений и событий, дать их некую разумную классификацию и сделать
более понятными"7 *. Призывая к историческому объяснению, он вместе
с тем подчеркивал необходимость для историка изучать не только
объективные условия прошлого или исторические законы, но и
скрывающихся за ними живых людей с их мнениями, чуствами,
желаниями и надеждами®. Защищая историю от скептиков, М. Блок
5 См.: Могильницский Б.Г.. Николаева И.Ю., ГулъбинГК. Американская буржуазная
психоистория. Томск, 1985. С 4-5.
6 The State of History Today. 75 Years of the Historical Association // History Today. 1981.
VoL 31. P. 5.
7 Блок M. Апология истории. M., 1971. С. 10.
® Там же. С. 18.
48
Е.М.Гутнова
доказывал необходимость учитывать всегда ее связь с современ-
ностью, понимая прошлое с помощью настоящего, настоящее — с
помощью прошлого, доказывал достоверность исторического знания,
если оно добыто ученым, хорошо владеющим своим "ремеслом".
В позиции М. Блока и его единомышленников, сгруппировавшихся
вокруг нового журнала, таились зерна выхода из поразившего запад-
ную историческую науку жестокого кризиса, надежда на новый ее
подъем. И в послевоенной науке этот подъем быстро набирал силу. Так
же как капиталистическая система стала выбираться постепенно из по-
разившего ее кризиса, обнаружила новые пути выхода из безысходного,
казалось бы, тупика, так и западная историческая наука, несмотря
па продолжающиеся вопли о ее перманентном кризисе, нашла новые
способы выхода из него. Свидетельством этого являются успехи в
послевоенный период школы "Анналов”, ее быстро распространив-
шееся влияние во всех странах Европы, где в 50—70-е годы возникают
и укрепляются разные направления "социальной истории”, восстанавли-
вавшие в правах исторический синтез, переносившие в историю методы
системно-структурного анализа и связанные с ним междисциплинарные
подходы. К успехам западной историографии можно отнести и
стремление многих ее представителей дополнить анализ макроструктур
тщательным изучением социальных микроструктур, исторической демо-
графией на разных уровнях, созданием комплексных исследований
локального характера. Происходит бурный всплеск интереса к социаль-
ной психологии, различным формам и проявлениям менталитета, к
истории культуры как "высокой", так и "низкой"— народной. Все эти
новые подходы школ "социальной истории", позволяющие дать более
комплексное, органичное и живое изображение прошлого, несомненно
оказали и оказывают плодотворное влияние и на другие, более
традиционные направления западной историографии, создавая общий
фон возрождения истории как науки9. Справедливость требует
отметить, что немалую роль в преодолении кризиса, поразившего ее в
начале века, сыграло также и косвенное, и прямое воздействие марк-
систского понимания истории как со стороны сложившихся на Западе
марксистских школ, так и советской историографии и историков стран
Восточной Европы. Влияние последних становилось все более интен-
сивным по мере усиления контактов между ними и представителями
западной историографии с начала 60-х годов. Конечно, даже из уст
представителей самых передовых историографических направлений на
Западе и сегодня можно услышать резкую критику некоторых сторон
марксистского понимания истории. Но трудно ныне найти и там серьез-
ного ученого, который не признавал бы большого научного значения
марксистского подхода к истории и его влияния иа развитие мировой
исторической науки.
9 См. подробнее: Гутнова Е.В. Современные концепции Западной историографии //
Общественные науки. 1989. >6 3. С. 193—199.
Е.М. Гутнова
49
Автор далек от того, чтобы идеализировать общую картину
современной западной историографии. У нее есть, несомненно, свои
трудности, свои научные теоретические и практические проблемы.
Она, как, впрочем, и марксистская историография, не гарантирована
от новых кризисов, которые, наверное, поджидают ее в будущем. Уже
сейчас в адрес школы "новой истории" (продолжательницы школы
"Анналов"), как уже было замечено, раздаются в самой Франции
упреки в статичности ее подхода к истории, в ее "обесчеловечении"
последователями Ф. Броделя, в ее пренебрежении к событиям и
личностям, составляющим живую душу истории. Все чаще предста-
вители самих этих новых направлений снова высказывают сомнения в
возможностях достоверного исторического синтеза в духе М. Блока,
Ф. Броделя, Ж. Дюби, призывают к возврату к частным локальным
исследованиям10. Однако это уже другие вопросы, которые требуют,
наверное, специального рассмотрения.
В заключение же данной статьи можно констатировать, что в пер-
вой половине XX в. западная историческая наука действительно
переживала тяжелый затяжной кризис, который в то время давал
некоторые объективные основания для того, чтобы считать его "всеоб-
щим” и перманентным. Но вопреки столь мрачным прогнозам, которые
делались как в СССР, так и за рубежом, она сумела во второй
половине столетия успешно преодолеть этот кризис, вернуть истории
ее научный, а вместе с тем и социальный престиж, подняв на более
высокий уровень как методологические подходы, так и методические
приемы новейших исторических исследований. Как и все предшество-
вавшие, этот кризис принес в конечном счете что-то новое и полезное в
мировую историческую науку, еще раз подтвердив неисчерпаемые
возможности ее прогрессивного развития.
10Эти мотивы достаточно отчетливо прозвучали в ряде докладов (Ж.Ле Гоффа,
Ф. Доссе) иа международной конференции "Школа Анналов вчера и сегодня”, проходившей
в Москве 4—6 котября 1989 г
средневековый город
А.А.Сванидзе
МЕХАНИЗМ ПАТРИЦИАНСКОЙ ОЛИГАРХИИ
В СРЕДНЕВЕКОВОМ ШВЕДСКОМ ГОРОДЕ XV в.
(окончание)1
СОЦИАЛЬНЫЙ СОСТАВ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ СВЯЗИ
МУНИЦИПАЛИЕВ
Социальная характеристика стокгольмского муниципалитета пред-
принималась — в разной связи, но обычно попутно — не раз2. Главной
темой она стала в прекрасной новейшей работе Й. Дальбэка, также
основанной прежде всего на анализе Служебных книг Стокгольма3 . К
великому сожалению, получилось так, что я ознакомилась с его
исследованием лишь недавно, когда первая часть данной статьи была
уже в типографии4. Судя по всему, мы начали обработку Служебных
книг почти одновременно, и сопоставление итогов наших работ дает
поразительные результаты. Безусловно доказывается богатство ресур-
сов, которые обнаруживаются именно при комплексном изучении тако-
го источника, как регистры; неисчерпаемость старых, добрых публика-
ций; и, конечно же, многообразие аспектов и направлений, которые
могут открываться при изучении одного и того же объекта.
Так, в центре интереса Й. Дальбэка — совет Стокгольма. Меня же
заинтересовал весь правящий слой стокгольмского бюргерства, т.е. и
совет, и высшие служащие муниципалитета — все, кого я называю
"муниципальной средой". Дальбэк изучает то, что он обозначает как
"контуры коллективного портрета стокгольмского родмана" и "карьера
родмапа" внутри совета, имея в виду прежде всего социальный облик
городского патрициата. Для меня же этот вопрос попутный, главная
задача — механизм формирования и удержания власти в руках правя-
1 Начало статьи см. в сборнике "Средние века" (вып. 54).
2 В разной связи ее касались: AhnlundN. Stockholms hisliria fore Gustav Vasa. Stockholm,
1953; Schtick H. Stockholm vid 1400—lalets slut. 2 uppl. Stockholm, 1951; Sjoden C.C. Op. cit.;
Сванидзе A.A. Средневековый город и рынок в Швеции,- XIII—XV в.в. М., 1980, а
также исследователи немецкого вопроса" в Швеции, особенно II. Аплунд (1929), А. Шюк
(1930), В. Штейн (1904), но прежде всего Э. Вейнауге (1942).
3 Dahlback G. Rtdmannen i senmedeltidens Stockholm/Lokalt, regional!, central! —
analysnivaer i historisk forskning (Stadshtstoriska Insiitutet. Studier i stads- och kommunhistoria,
3). Stockholm, 1988. Выводы статьи представлены также в работе: Dahlback G. I
senmedeltidens Stockholm. Stockholm, 1988. S. 56 f.
4 Трудоемкие таблицы и расчеты начали составляться мною еще в период работы над
книгой "Город и рынок". Первый доклад по данной теме был сделан на Ученом совете
Института всеобщей истории АН СССР в июне 1989 г.
Патрицианская олигархия
51
щего слоя, что, кстати, еще вовсе не изучалось. Естественно, что в
ряде позиций наши работы пересекаются; отрадно, что их выводы
дополняют друг друга и не вступают в противоречие.
Й. Дайльбэк убедительно подтвердил, что советники Стокгольма
относились к высшей имущественной группе горожан: платили наивыс-
шие налоги и жили в богатых, преимущественно купеческих районах
города. Он пришел к очень интересному новому заключению, что
карьера подавляющего большинства бюргеров внутри совета начи-
налась с поста камерария, который должен был иметь немалые личные
средства, поскольку регулярно покрывал из них дефицит городского
бюджета (с последующим возмещением его трат, разумеется). Все это
подтверждается и моими материалами. В первой части статьи уже
говорилось о том, что не только советник, но и высший служащий в
магистрате должен был располагать большим материальным достат-
ком, своего рода "гарантийным фондом". Но был сделан и другой
вывод: что пребывание на этих должностях и службах, в свою очередь,
способствовало росту благосостояния бюргера. Заключение о социаль-
ной избранности муниципальной среды подтверждает и анализ ее
профессионального состава.
В Служебной книге за 1419—1544 гг. по занятию или профессии
обозначена примерно 1/4 персонажей — свыше 350 человек, в которых
можно предположить людей из средних городских слоев. Большинство
из них обозначены как ремесленники, многие — как мелкие торговцы,
промысловики и представители разных групп обслуживания. В том
числе: ювелиров — 41, бочаров —26, мясников — 23, портных — 19,
кузнецов — 18, упаковщиков — 11, кожевников — 10, поясников — 10,
плотников — 9, башмачников — 9, слесарей — 8, мечников — 8,
стригальщиков — 6, медников, ножевщиков, горшечников, каменщиков
— по 5 человек.
К муниципальным делам были причастны писцы (14), шкиперы (10),
кабатчики (5), а также еще шестеро поваров (или содержателей хар-
чевен), рыбаки, художники, брадобреи, столяры, изготовители кирпича
(город имел свою кирпичную мастерскую), литейщики, разные оружей-
ники, мельники, убойщики скота, носильщики (4), монетчики, звонарь,
сторожа. Этот список довольно характерен. В нем особенно широко
представлены "аристократы ремесла" — ювелиры, влиятельные и
многочисленные в торговом порте бочары и шкиперы, сильные в Шве-
ции специалисты по металлообработке (всего более 40 человек) и др.
Несколько десятков ремесленников и других лиц из этой группы сос-
тояли па платной городской службе по своей основной специальности:
писари, несколько грубых кузнецов и слесарей (8 человек), кожевники
(5), пороховщики, веревочник, оружейники, кирпичники, сторожа и др.
Немало обозначенных в матрикулах людей из ремесленных и сходных с
ними групп горожан в разное время прошли через административную и
контролирующую службу в муниципальных органах. Какое место
занимали там представители средних городских слоев?
52
А.А Сванидзе
В общем списке бургомистров такие люди отсутствуют. Единствен-
ное исключение — писарь Нильс Йепссон, который начал выборную
службу родмапом (1488—1500, камерарий в 1488), а после небольшого
перерыва стал шведским бургомистром (1500—1506). Среди шведских
родманов (свыше 200 человек) мы обнаруживаем четырех писцов (в
том числе будущего бургомистра Нильса), четырех ювелиров, трех
шкиперов, кожевпика, портного, таверпера и бсргсмапа5; среди немец-
ких родманов (57 чел.) — кузнеца и таверпера. Но из этих лиц лишь
четверо были советниками до 1471 г.: из шведов — шкипер Томас
Нильссон (1420—1425) и бергсман Олоф (1445—1455, начал выборную
службу в 1440 г.), а из немцев — тавернер Людвиг (1443—1460) и
"кузнец” Ханс (1444—1457); кроме того, среди шведских камерариев
мы дополнительно обнаруживаем мельника Хенрика (1450—1451). Все
прочие камерарии из средних слоев, как и единственный бургомистр
"писарь", служили после 1471 г. Очевидно, что реформа 1471 г.
произвела и заметную демократизацию состава муниципалитета. Но
дальнейшее движение здесь замедлилось: до конца века из означенной
среды в состав совета добавились всего два писца: Олоф (1497—-1514) и
тот же Нильс Йепссон. Дальнейшая, более заметная демократизация
состава совета может быть отмечена по Служебной книге лишь с 20-х
годов XVI в.; во всяком случае, в первые годы правления Густава Вазы
в совете оказались портной, два ювелира, сапожник, писец и шкипер.
Всего в списках муниципалитета с начала XVI в. и до 1544 г. числятся
уже 4 ювелира, 3 писца, 2 шкипера, портной, сапожник, кожевник. На
должностях, связанных с делами церкви, оказались еще 6 ювелиров,
мясники, меховщики, пекари, портные; еще 27 имен ремесленников
появились в городской охране. На исполнительных должностях приба-
вилось 7 мясников.
Итак, с 1419 г. до начала XVI в. среди 42 бургомистров оказался
1 писец, а среди 169 советников — 7 лиц предположительно из средних
слоев, в т.ч. с ремесленными обозначениями. Уже это показывает, что
в правя щую группировку города представители средних слоев почти нс
допускались.
Этот вывод будет еще более оправдан, если вспомнить что часть
этих лиц па самом деле относилась не к средним, а к высшим слоям
города: обозначения по ремесленной специальности зачастую оказы-
ваются фамильными прозвищами. Таковы, например, сведения о
"Хансе кузнеце" (Hannis smit), который был немецким родманом в тече-
ние 13 лет, одновременно занимал в совете ряд важных постов,
примерно в те же годы состоял в привилегированной гильдии св.
Гертруды, выполнял торговые поручения города, а в 1460 г. заплатил
8 м. налога — одну из самых больших сумм в налоговой описи города
’Hcrgsman — горный мастер, мелкий предприниматель или самостоятельный
промысловик.
Патрицианская олигархия
53
того года6. Очевидно, что он вовсе не был кузнецом, а, скорее всего,
был идентичен тому купцу Хансу Шмиту или Юхану Смеду, который
вел торговые дела со знатным и богатым семейством Аксельссонов
(Тутт) и имел близких родичей — семью одноименных купцов в Дан-
циге7 *. Сведения о Хансе заставляют с осторожностью относиться к
"ремесленным обозначениям" стокгольмских муниципалов. Но при всех
условиях несомненно, что и бергсманы, и шкиперы, и плотники6 были
связаны с коммерческой жизнью города и именно через нее становились
известными назначавшим их членам муниципалитета.
Характерно далее, что в служебной среде при совете лица, в ко-
торых можно предположить ремесленников и людей близкого к ним
статуса, чаще всего занимали посты, связанные с контролем за
коммерческой жизнью города, нередко распределяясь по сферам
деятельности в соответствии со своими основными занятиями. Так,
браковщики драгоценных металлов чаще всего обозначены как юве-
лиры и, вероятнее всего, таковыми и были. Стокгольмские ювелиры
вообще занимали высокое положение в своем ранге, поскольку на их
цех был возложен контроль за торговлей по всей стране драгоценными
металлами (золото и серебро являлись, помимо прочего, монетным
сырьем, и уже это имело особое значение для правительства, которое
обладало монетный регалией)9. В контроле за весом, меркой и поряд-
ком упаковки были заняты в основном бочары; 6 бочаров просидели на
такой должности по 12—30 лет, некоторые передавали ее сыновьям.
Они же преобладали среди браковщиков такого важного экспортного
товара страны, как рыба10. Среди браковщиков рыбы Служебные
книги (до 1544 г.) числят также двух спилеров11, а с XVI в. — только
бочаров и спилеров. Значительно меньше ремесленников обозначено в
других службах торгового контроля, в том числе за изделиями ремесла,
продуктами питания. В контрольных комиссиях по льну и пеньке, в
надзоре за постоялыми дворами, среди квартирмейстеров и фуражиров
ремесленников почти не видно. Их почти не было и на службах
магистрата, связанных с делами церкви. Среди более чем 250 лиц,
ведавших в разные годы церковными пребендами и алтарями, госпи-
талями, попечительством над бедными, поддержанием порядка в
6 Brodeme of S. Gertruds Gille i Stockolm 1419—1484 / Utg. genom G.E. Klemming //
Svenska Fomskrift-SiHskapet. Stockholm, 1882. Bd. 39. S. 208,318; St. sb. 1. S. 10.360,366.
7 St. rb. 2. S. 59,81;Hammarslrdm I. Finansforvaltning och varuhandel, 1504—1540. Uppsala,
1956. St 1. S. 155—158.
6Один из ярких примеров — плотник (?'Педер Андерссон, который состоял членом
совета в течение 9 лет в 90-е годы, был камерарием, префектом, скаттменом, но
одновременно держал ключи от внешних Северных ворот и др.
9 Skii-ordningar / Utg. av G.E. Klemming. Stockholm, 1856. S. 156. Cp: Ibid. S. 157,160—
162; Privilegier. N 175.192, 198,205; Sladslag. KpB, II o.a.
'6 В нх числе бочар Бертиль, который назван также "упаковщиком сельди".
' ' Спилеры занимались укладкой, подготовкой к транспортировке таких бочковых
экспортных товаров, как железо, рыба (сельдь, салака, лосось), сало и т.д.
54
А.А. Сванидзе
городских церквах, лишь два с небольшим десятка имен принадлежали
(предположительно) ремесленникам. И здесь заметно выделяются
ювелиры: их было 8 из 15 ремесленников, занятых в системе
благотворительности (всего же там числилось около 90 имен), и 7 —
среди тех, кто ведал пребендами. Сравнительно широко ремесленники
были представлены на службе охраны города: 51 (из 80) человек, из них
16 ювелиров. В Служебных книгах имена ювелиров часто повторя-
ются, почти все они занимали несколько постов.
В условиях патрицианско-олигархического режима позиция средних
слоев, в частности, ремесленников, в органах городского управления
оказалась вполне закономерной. Наиболее твердое и широкое участие
в них приняли ювелиры, представлявшие верхушку предпатрициап-
ского слоя, переходную группу к патрициату. За ними следовали пред-
ставители наиболее богатых и развитых городских ремесел, отдельные
влиятельные ремесленники и служащие (особенно писцы), близкие к
совету. Хотя можно предположить, что эти люди имели в совете
родных, свояков и доброжелателей, в состав самого совета они допус-
кались редко.
В высшую группу непатрицианских слоев городского бюргерства
входили также не относившиеся к числу оптовиков-экспортеров, но
как-то связанные с ними профессиональные торговцы и судовладельцы,
а также горные мастера средней руки. Несмотря на лаконизм
матрикулов в отношении занятия и статуса вписанных в них лиц, эта
группа предпатрицианского бюргерства, прежде всего торговцев, все
же в Книгах прослеживается. Так, среди высших служащих мы встре-
чаем 16 мясников, виноторговца12, розничного торговца (кремера),
несколько мельников и бергсманов13, пять шкиперов. В этот слой
вошли некоторые писцы, например, уже упоминавшийся Нильс Иёнс-
соп, который одновременно с членством в совете держал муниципаль-
ные службы14.
Заметно, что представители перемеслепиой части верхушки средне-
го бюргерства чаще входили в совет, чем ремесленники, даже ювели-
ры. С 70-х годов и особенно с начала XVI в. предпатрицианская прос-
лойка, как уже говорилось, стала продвигаться в органы городского уп-
равления, более всего в число высших муниципальных служащих15, где
представительство средних слоев бюргерства, в том числе ремеслен-
ников, удвоилось. Очевидно, что известная демократизация социалыю-
1 1 2 Это Tyle vinman, который фигурирует в Служебных книгах и как kock (St. ab. S.
82.).
13 Skeppare, часто он же судовладелец или командир корабля.
14 С начала XVI в. роль писцов особенно усилилась: в муниципальных органах,
включая совет, их числилось уже 11 человек.
15 5 сапожников, 7 портных, 14 ювелиров, 7 бочаров; там появились сумочники,
седельники, рыбаки — всего несколько десятков новых имен.
Патрицианская олигархия
55
го состава органов власти в городе была связана с ущемлением полити-
ческих позиций представителей "от немцев" и их оттоком из страны16.
Анализ личного состава муниципалитета постоянно подтверждает
закономерность, о которой отчасти речь уже шла выше: концентрацию
представителей определенных кругов или профессий вокруг одних и тех
же должностей. Например, ключи от внешних и внутренних Южных
ворот и башни держали важные лица из состава совета; от Северной
башни — парод рангом ниже, от Северных ворот — неожиданно много
металлистов (кузнецы, ножевщики, слесари — всего 15 человек) и
мясников (10 человек). Судя по тому, что эти профессии часто
встречались в данной комиссии также в XVI в., можно предположить,
что при подборе кандидатов учитывалось их местожительство. В ряде
случаев учитывались занятие и должность, специальные знания
кандидатов: тех же ювелиров или бочаров. Но вообще служба при
муниципалитете имела ту особенность, что она по профилю вовсе не
обязательно была связана, во всяком случае напрямую, с профессией
исполнявших ее лиц. В матрикулах числится мечник, отвечающий за
постоялые дворы; пекарь, собиравший налоги;,ювелир — попечитель
бедных или глава дозора и т.д. Для этих лиц служба в муниципалитете
стала как бы второй работой, она давала им дополнительный зара-
боток.
Характерно далее, что чаще всего служащие закреплялись как раз
па тех должностях, которые особо оговаривались в Стадслаге, т.е. в
высшей правительственной категории муниципального аппарата:
браковщики, всевозможные контролеры и надзиратели на рынке. Те
служащие, которые в течение ряда лет постоянно — последовательно
или одновременно — держали в своих руках муниципальные долж-
ности, составляли верхушку своего служебного ранга.
Из Служебных книг видно, что во многих случаях лица, занимавшие
привилегированные должности в муниципальном аппарате, принадле-
жали к тем же семьям, откуда рекрутировались бургомистры и члены
совета.
Так, Ханс Вестфаль-младший, бывший весовщиком в 1475—1482 гг„
и Дидрик Вестфаль, державший ключи от Южных ворот в
1498—1500 гг„ весовщик в 1501—1502 гг„ принадлежали к той же из-
вестнейшей патрицианской семье, из которой вышли четыре стокголь-
мских бургомистра конца XIV — первой половины XV в.
Немецкий родман Хенрих Дингстад (Динстеде), который был избран
еще до 1419 г., сидел в совете до 1425 г. и отвечал за госпиталь
св. Эрьяиа, оставил в муниципалитете родичей: Корта, который держал
ключи от внешних Южных ворот, собирал налоги (1439 и 1440), был
' ® Как уже указывалось, не только служащие, но и советники смешанного (немецко-
шведского) происхождения могли обойти указ 1471 г. — и обходили его. Например, Ханс
Ламберсон (Ламбректссон) в 1471 г. был родманом (камерарием) от немцев, а с 1472 г. и
до своей кончины в начале 80-х годов — шведским родманом
56
А.А. Сванидзе
скаттмепом от бюргерства (1446), браковщиком шерстяных тканей
(1445—1456) и держал ключи от Южной башни (1451—1452);
смотрителя постоялых дворов Ханса (1494—1500); Якоба, который дер-
жал ключи от Южных ворот (1504). Это была богатая, образованная и
очень влиятельная в Стокгольме XV в. семья, тесно связанная с
торговлей, в частности, ганзейской17, с правительственными и
высшими клерикальными кругами.
Ханс Привальк, державший ключи от Южных ворот (1480—1482),
был сыном родмана Педсра ’Привалька, а затем его отчимом стал
бургомистр Нильс Педерссон. Ранее те же ключи держал Лауренс
Хоппепер (1470), который затем в течение 12 лет занимался бедными, а
потом собирал налоги "от бюргерства"; его отцом был известный
бургомистр и родмаи Ханс Хоппенер, родичами — Олоф, державший
ключи от Северных ворот (1493—94) и Северной башни (1500),
выполнявший другие службы, и Эрьян, который позднее, в начале
XVI в., занимался бедными.
Из семьи Багге вышли по меньшей мере 6 мупиципалиев. Нильс-
младший контролировал торговлю и собирал налоги (1425—1427);
Андерш — браковщик (1452—1453); Лауренс ведал постоялыми
дворами (1457—1460, 1478—1481) и охраной города (1469—1470);
Нильс-старший собирал налог "от бюргерства" (1476—1477), а затем
зри года ведал госпиталем; Рольф в первые годы XIV в. держал ключи
от Южных ворот. Члена этой семьи "медника" Педера Багге можно
было встретить среди старейшин гильдии св. Катарины. Некие Йепис
Багге "с его братом", а затем муниципалий Рольф Багге фигурируют- в
Налоговых описях Стокгольма. Их родич, купец "из портных" Нильс
Багге принадлежал к купеческо-патрицианским кругам Кальмара. В
1505 г. начал карьеру в инспекции постоялых дворов Бьёрн Педерс-
сон Багге (он же Baggens Bjorn), затем он стал членом совета (1511—
1520) и одновременно держал ряд муниципальных должностей18.
Семья Рогге (Rogge) также известна своей общественной службой.
Сохранился диплом от 31 марта 1435 г., утвержденный в Вадстене,
которым шведский риксрод уполномочивал Людвига Рогге выполнить
поручение к бургомистрам и совету Любека19 . Его родич Нильс Рогге
тогда же был надзирателем в системе призрения бедных (1419—1429,
1435), а с 1430 г. (и до своей смерти в 1438 г.) — членом совета. Курт
Рогге в течение всех 30-х годов ведал постройками, затем ключами от
Южной башни, кирпичной мастерской. Херман Рогге также занимал
хорошие посты в муниципалитете (в 1487—1503 гг. с перерывами).
•7 Cp.:St. tb. 2.S. 335.
18 Kalmar stads Tankebok / Utg. av J. Modeer o. S. Engstrom. Uppsala, 1945, 1949. Hf. 1,2.
S. 147. (Далее — Ktb); St. sb 2. S. 7, 11; Brun F.de. Anteckningar rorande Mcdeltida gillcn i
Stockholm //Samfundet St. Enks Arsbok. Stockholm, 1916. S. 43.
19 Svenska medeltidsregister 1434—1441 / Utg. av. S. Tunberg, genom B. Enander o.a.
Stockholm, 1937. Vol. 1. (Далее — SMR). N. 216.
Патрицианская олигархия
57
С 80-х годов XV в. прослеживается муниципальная деятельность
семьи Kuse, несколько -членов которой были родманами. Олоф
Михаэльссон Кюзе, родман в 1492 г. (и до смерти в 1502 г.) начал свою
деятельность в службе охраны (1488) и имел ряд других должностей.
Лауренс Педерссон, родман в 1497—1509 гг„ до членства в совете
также занимался охраной. Интересно, что охраной ведали затем еще
три представителя этой семьи: Якоб (1513—1516), Педер (1521—1523),
Олоф (1521—1528) Кюзе; Педер, кроме того, занимался бедными и в
1525 г. дослужился до советника-камерария.
Аналогичных материалов много. Они четко обнаруживают связи
между служебными рангами внутри муниципальной среды, особенно
социальную общность всех высших рангов, подлежащих кооптации.
Можно говорить о "муниципальных семьях” — патрицианских и
околопатрицианских родах, которые занимали места бургомистров и
советников, ключевые и доходные посты в муниципальном аппарате,
позволяющие повседневно контролировать городской рынок, ренты,
ремесленное производство, фиск, общественный порядок, охрану
города.
Изучение патрицианско-олигархического круга и механизма
удержания им власти требует фактов прежде всего о родственных
связях в этой среде, а это дело очень нелегкое. Сами Служебные книги
позволяют получить по этому вопросу, как можно было убедиться,
весьма выразительные данные, но эти данные ограничены по ряду
аспектов и в целом сильно занижены. Уже говорилось, что тогда было
принято либо вообще обходиться без фамилии, либо употреблять
вместо фамилии отчество, причем повседневно так обозначались и
осевшие в стране немцы. Поэтому в муниципальных и других городских
документах того времени сравнительно мало фамилий. Там же, где
фамилии указаны и они совпадают, неясен характер родства. Но.и по
этим весьма ограниченным показателям получается, что свыше 50
богатых городских семей — практически все патрицианские дома —
имели в совете и аппарате муниципалитета своих родичей или
свойственников (в рассматриваемые годы). Из них 47 семей имели там
— чаще всего в разное время, но в относительно близкие сроки —
более чем по одному представителю; 30 семей — по 2 родича20,13
семей — по 3 родича21 ,6 семей по 4 родича22,8 семей — по 5 и более
родичей. Это, в частности, Kuse, Nagel, Bagge, Hoppener (5 членов рода),
VastgOte (6), Skytt (7), Svarte (8). Фамилия Finne представлена по
меньшей мере 8 именами (но нет уверенности, что все они родичи).
20 Bardewik, Belmen, Bloma, Bocholt, Budde, Bummelen, Dobbin, Dokel, Finnbo, Hake,
Hampe, Hesse, Kuste, Lenhusen, Libbenhusen, Lumpe, Miinster,. Pilgrim, Privalk, Prytz,
Ryaner, Skalm, Suite, SmSlinning, Stendal (Slendelen), Styng, Svin, Ulf, Wikaff, Wise.
2' Kamp, Kruse, Lorenberg, Moysse (Moyses), Otter, Rogge, Ruth, Skulte, Skaning, Svart,
Trolle, Westman, Witte.
22 Dingstede, Lang, Mor, Skatte, Torbo, Alanning.
58
А. А. Сванидзе
Все эти семьи, связанные между собой, принадлежали прежде всего
к высшим торговым и предпринимательским кругам, владели недвижи-
мостью в городах, в сельской местности и в горнопромысловых
районах. Некоторые сведения об этом дают дипломы, где нередко
встречаются имена стокгольмских муниципалиев. Например, в 1402 г.
стокгольмский бургомистр Олоф Хоман продал землю в деревне23 . В
1411 г. составлялся диплом о наследстве после бургомистра Готшалька
Вармескерка, включавшем недвижимость24. Первый бургомистр Слу-
жебных книг Стокгольма Ханс (Иоганн) Вестфаль, о семье которого
уже шла речь, в 1420 г. свидетельствовал покупку каменного дома его
родичем Дидриком Сампе у "благородного человека Хермана Рамбеке",
в другом документе (вскоре составленном по сходному поводу) означен-
ного стокгольмским родманом (ratman to deme Stokholme)25 ; согласно
матрикулу, Херман Римбеке (Рамбеке?) был в столице "немецким"
родманом с 1422 по 1436 г. Бургомистр Нильс Перссон (Педерссон)
держал от одного из крупнейших землевладельцев страны Арвида
Тролле питейное заведение (wiinkieleren), за ежегодную рейту в
6 марок26.
Ряд правящих семей прослеживается по документам на годы и
десятилетия "назад", что свидетельствует о достаточно стабильном их
положении. По дипломам с 60—70-х годов XIV в. проходят
представители активных муниципальных семей Стокгольма —
Хоппенер, Нагель, Сварте (Сварт), Ланге (Ланг) и другие. Документ о
Юхане Хоппенере (1367 г.) обнаруживает его связи с городами
Штральзунд, Треллеборг и др. по торговле, которую одновременно и
совместно с ним вели и другие лица, известные на континенте27.
Согласно диплому от 1370 г. бургомистром Стокгольма был Фольке
Бракель (Brachel), жена которого была из рода Канстен (Kansteen)28 ;
обе эти семьи в XV в. принадлежали к известным фамилиям купцов,
ювелиров и монетариев Стокгольма, связанным с ганзейскими горо-
дами. Свояченица Фольке была замужем за Хенриком Свартом, хоро-
шо известным по Служебным матрикулам Стокгольма. Шурин Фольке
Бракеля был женат на дочери Тидекина Петерссона (из Вестероса?),
который фигурирует затем в другом дипломе того же года, свиде-
тельствующем о земельной сделке, заключенной на тинге в
23 Orig. perg. Eriksberg. Fot. Riksaridvet // Государственный архив Швеции, Стокгольм.
(Далее — RA).
24St.jb. 1.S.446, N 44.
25 Ibid. S. 49.50.
28 Arvid Trolles jordebok 1498 / Utg. genom J.A.Almquist // Historiska Handlingar.
Stockolm, 1938. Vol. 31. S. 88. (Далее ATjb). Отметим, что 6 марок — одна из наибольших
сумм ежегодного налога, отмеченных в налоговой описи Стокгольма от 60-х годов XV в.
27 DS.N 7477а, 7477b.
28 Svenska Riksarkivets pergamentsbref frSn och med Sr 1351 / Ed. N.A. Kullberg.
Stockholm, 1866—1872. Vol. I—Ш. N 963. (Далее — RPB).
Патрицианская олигархия
59
Вестеросе29 ; Тидекин выступал в качестве свидетеля этой сделки
вместе с бюргером Вестероса Тидекином Ланге (из той же семьи, что и
стокгольмские муниципалии Ланге XV в.?) и рядом других лиц, которые
обозначены как бергсманы из крупнейшего центра шведского
меднорудного промысла — Коппарберга30 . Что касается земельной
сделки, то это был сложный обмен, в котором фигурировали разра-
ботки в ряде горнорудных районов, мельница, плавильня, дом, большая
мера меди и др. Непосредственными участниками сделки были
землевладелец из Хусбю Юхан, пробст в главной горнодобывающей
области Швеции — Даларна (или Далекарлия), и Томас Юнге. Томас,
видимо, принадлежит к одному из первых известных родов горных
предпринимателей. Дело в том, что в самом раннем сохранившемся
свидетельстве о лицензии на разработку рудников Коппарберга (и
разделе прибыли в соответствии с долей в рудниках и плавильнях) в
качестве компаньонов-предпринимателей выступают два купца —
стокгольмец Томас Литлагарп и вестеросец Годсвен Юнге31. Что
касается фамилии Ланге, то в XV в. она дала муниципалитету
Стокгольма четверых деятелей. Диплом 1370 г. позволил проследить
связи этой семьи с кругами крупных купцов и предпринимателей.
Яркая картина семейных, деловых, политических связей стокгольмс-
кой правящей верхушки вырисовывается при сопоставлении муни-
ципальных матрикул и биографических материалов, собранных К.
Шьёденом32 . Вот некоторые примеры. Известный "немецкий" родман
в 1428—1459 гг., многолетний камерарий, префект и хранитель ключей
от Южной башни Ханс ван дер Аше (или Ашен: Asche, Asken, Aschen,
умер до 26.4.1462)33 был уроженцем Стокгольма, но происходил из
гаппоь.'рекой бюргерской семьи. С 1419 г. он состоял в привилегиро-
ванной гильдии св. Гертруды, занимал там руководящие посты, в
1446 г. отмечен как алдермен гильдии, а в 1458 г. участвовал в подпи-
сании вассальной присяги Стокгольма королю. Его жена Эльсеба была
из семьи абоских купцов Фрезе и приходилась свояченицей Клаусу Ви-
зе, известному "немецкому" родману (1448—1458), а затем бургомистру
(1458—1471) Стокгольма. Их родич Херман Визе в 1457 г.
попечительстовал над бедными. Род этот занимал высокое положение в
политическом окружении правителя Стена Стуре-старшего34 . Сестра
Ханса Бела была замужем за Клаусом ван дер Лёренбергом,
"немецким" родманом, а затем бургомистром (1414—1428), семья
которого в Служебной книге представлена еще по меньшей мере двумя
29 DS. N 6595.
39 Ibid,
31 Dipl. Dal. N 28.
32 Sjoden C.C. Stockholms borgerskap. S. 218—318.
33 Ibid. S. 219,248.
34 Семья Стуре, три представителя которой правили Швецией в 1471—1520 гг.,
отличалась национальной ориентацией и активно боролась против Кальмарской унии.
60
А. А. Сванидзе
лицами. Возвращаясь к Хансу ван Аше. можем добавить, что его
племянник и тезка Ханс ван Аше в 70-е годы XV в. был родманом в
г. Або и вторым браком женился на Маргарите, дочери Эрьяна (или
Юргена) Мейдебурга (или Мейдеборга), "немецкого" родмана и бурго-
мистра (1435—1456), и его жены Биргитты, которая была дочерью
бургомистра города Або, купца и одного из богатейших людей финских
земель Якоба Фрезе35; Якоб уже в весьма зрелые годы переехал из
Або в Ревель, где женился на дочери тамошнего бургомистра Корта
ван Борстелля. У жены стокгольмского Ханса ван Ашена, упомянутой
выше Эльсебе (пережившей мужа) был родич со шведским именем
Чельве Эстенссон, братья которого проживали в сельской местности в
Финляндии; вдова Чельве Эстенссона Элин вышла замуж за богатого
купца Хартвига Вейдемана, который вел большую торговлю в Любеке
и принадлежал к сторонникам Сванте Нильссона Стуре в среде
бюргерства. Сестра Элины была замужем за бюргером Нючёпинга
Ботвидом Рагвальдссоном36 . Добавим, что у Мейдебургов также были
прямые связи с Кальмаром, где в 1428—1446 г. действовал купец Ханс
Мейдеборг, который в 1460 г. за "незаконную торговлю" уплатил в
Йёнчёпинге штраф куском саардамского сукна, видимо, из числа своих
товаров; в сентябре 1464 г. в столичный магистрат поступила жалоба
от его вдовы Биргитты, где Ханс Мейдеборг именуется стокгольмским
бюргером37 38,
О кальмарских корнях муниципальной семьи Багге уже говорилось.
С начала XV в. в документах Стокгольма появляется фамилия
Содде. Согласно диплому от 19.2.1402 г„ родман Стокгольма Ханс
Содде выменял у другого лица половину доли в медных рудниках, с
медеплавильной печью и половиной построек, на свою усадьбу и землю
в двух уездах Даларны™. Эта земля ранее принадлежала Гомасу
Литлагарпу, известному (и упоминавшемуся выше) горному предпри-
нимателю, а сделку утвердил херадсхевдинг (глава сотни) в горном
городе Фалуне. Очевидно, что.Ханс Содде был связан с Томасом
Литлагарпом родственными или (и) деловыми узами и, живя в Сток-
гольме, будучи членом столичного муниципалитета, имел постоянные
деловые интересы в горном деле. С 1429 по 1458 гг. в Служебной книге
фигурирует Герд Содде как "немецкий" родман, а затем бургомистр; в
1458 г. он также поставил свою печать под присягой города па
верность престолу. В близком родстве с Содде была известная
патрицианско-купеческая и родмапская семья Вестфаль, представители
которой не раз упоминались в пашем повествовании. Добавим, что
35 О состоянии семьи Фрезе см.: Donner G.A. Striden от arvet efter kopmannen Jacob
Frese, 1455—1510. Helsingfors; Abo, 1930/
36 Sjodeh C.C. Op. cit. S. 219,248.
37 Ktb. S. 67, 82, 85, 88, 145; Jonkopings slads tankebok 1456—1548 / Ulg. av A.Ramm
Jonkopings. 1907, S. 23,26. (Далее — Jtb).
38По копии 1735 г. — Avskr. EVIa 2aa: 515 fal. 47 (sent. 1737, КУ12), Svea hovratts arkiv,
RA.
Патрицианская олигархия
61
семья Вестфаль наследовала имущество после детей Герда Содде,
оставшихся бездетными. Дочь Герда Эльсебе была замужем первым
браком за немецким родманом Херманом ван Бельменом, отец или
старший брат которого Ханс ван Бельмен также был немецким
родманом, а до этого в течение почти 20 лет проходил по матрикулам
высших служащих муниципалитета. Вторым браком Эльсебе Содде-
Бельмен сочеталась со шведским радманом, позднее бургомистром
(1467—76) Магнусом Эрикссоном. Другая дочь Герда — Лизабет была
замужем трижды. Первый раз — за богатым бюргером Якобом
Бенгтссоном, который являлся заседателем в привилегированной
гильдии св. Гердтруды, и членом другой привилегированной гильдии —
Хельга Лекаменсгилле (Св. Тело Господне); он занимал высшие
должности в муниципалитете (1467—1479), в 1477 г. даже делегиро-
вался городом на важный херредаг (съезд господ) в Стренгнесе. Его
брат Клемент, крупный торговец железом, был родманом (1472—1491),
также принадлежал к прошведской партии и выполнял важнейшие
поручения города, в том числе как делегат от бюргеров на херредагах
вТелье (1478,1481) и в Юигфрухамне (1483, 1485); через свою первую
жену он был связан с землевладельческими семьями в Финляндии, а его
двоюродный брат служил шкипером у Нильса Стуре. Вторым мужем
Лизабет Содде стал Ханс Фэльторп, торговавший медью, тюлениной и
холстом, который выкупил у семьи Бенгтссонов наследство после
первого мужа Лизабет Якоба; оп также служил в муниципалитете, в
частности по сбору налогов (1483). В результате своего третьего и
последнего брака Лизабет Содде стала второй женой широко
известного в свое время Бенгта Смоленнипга.
Бенгт Смоленнинг, судя по прозванию — швед из области Смоланд,
принадлежал к прошведской бюргерской партии; бвш сборщиком
налогов (1467), родманом (с 1471 г.), а затем в течение 30 лет и до
своей кончины — в годы сложнейшей политической борьбы — бурго-
мистром Стокгольма (1475—1505). Во время первого брака Бенгт
Смоленниг приобрел тесные деловые связи с известными патрициан-
скими семьями (например, Весгманами) и недвижимость в городе. В те
годы, начиная службу в магистрате, он не был особенно богат: об этом
свидетельствует размер его налога (1 марка). К 70-годам Бенгт
Смоленнинг стал не только видным политическим деятелем, но и одним
из богатейших людей столицы, вошел в круг ее виднейших купцов и
судовладельцев. Он торговал медью, железом, лососем, вином и
другими товарами; его партнерами были известные купцы из крупного
шведского порта Кальмара, из ганзейских городов Любека и Данцига.
В начале XVI в. его налог превышал 3 марки39 . Бенгт Смоленнинг
был делегатом города па херредагах в Стренгнесе (1477), Кальмаре
(1482), Юигфрухамне (1483). Его политическая поддержка припадле-
39 St. sb 2. S. 9. См.: Ibid. s. 26. — о Магнусе Смоленнинге.
62
А.А. Сванидзе
жала то семье Стуре, то главе Кальмарской унии — Дании40 . Дочь
Бенгта Смоленнинга от первого брака была замужем за богатым
купцом и родманом Лауренсом Лауренссоном, затем за ювелиром и
родманом Кнутом Нильссоном, затем родманом Нильсом Якобссоном;
все эти люди относились к высшим кругам города; ее сын от первого
брака Ханс Лауренссон также стал бургомистром41 .
Несомненные связи прослеживаются между столичными
муниципальными кругами и привилегированными закрытыми гильдиями.
Некоторые факты уже были приведены. Можно добавить к ним и
другие. 24 августа 1436 г. бургомистры и совет Стокгольма утвердили
интересное соглашение:- гильдия св. Михаила вливалась в привиле-
гированную и богатую немецкую по составу Ворфругиллет (Божьей
Матери). В качестве представителей от обеих гильдий присутствовали
их алдермены и заседатели. Алдермен Ворфругиллет Йенис Петерссон
(или Педерссон) служил в муниципалитете (1437). Заседателей было 15
человек, и имена многих из них мы находим в Служебной книге. Так,
мясник Олоф Микельссон, видимо, идентичен тому Олофу Микельс-
сону, который служил в муниципалитете по линии охраны на Фиске-
странд, был браковщиком древесины, фогдом гавани (1431—1450).
Заседатель гильдии бочар Олоф Йёнссон служил в той же группе
охраны, что и Олоф Микельссон (1433, 1434); там же ранее (1425)
служил Педер Олесон, в будущем родман (1434—1450)— возможно,
идентичный одноименному заседателю гильдии. Заседатель Нильс
Виббемаг был рыночным надзирателем за пищевыми продуктами.
Алдермен более скромной гильдии св. Михаила Ингельдер Андерссон в
матрикулах муниципалитета не фигурирует, но один из двух
заседателей этой гильдии конюший Петер оказался служащим охраны
па той же Фискесгранд (1422); между прочим, в числе братьев этой
гильдии был заседатель из Ворфругиллет и муииципалий Нильс
Виббемаг. Член гильдии св. Михаила Петер Бирке (Birke), вероятно,
идентичен тому Перу (или Педеру) из Бирке (Вегсб, Birke, BircO),
который держал ключи от Южной башни (1434—1435) и был в цер-
ковной страже (1437—1446). Членство ряда муниципалиев в духовных
гильдиях, особенно в известной Ворфругиллет или Хельга Лекаменс-
гиллет, было признаком их заметного общественного положения в
городе; последнее укреплялось благодаря членству в гильдиях.
Й. Дальбэк склонен видеть в таких гильдиях, как гильдия св.
Гертруды или Ворфругиллет, организационные центры стокгольмского
патрициата — наподобие того, как это было с патрицианскими гиль-
диями в ганзейских городах, хотя и не в столь сильной ("исключи-
тельной") степени. Наши материалы в принципе побуждают согла-
ситься с его заключением. Но одновременно получаем еще одно веское
свидетельство тесной, органичной связи совета — и высших муницп •
4- Sjoden С.С. Op. cit S. 250.
4; SMR. N458.
Патрицианская олигархия
63
пальных служащих, органов власти — и ее исполнительного аппарата.
Об источниках кадрового пополнения и контакта стокгольмского
муниципалитета говорит и интересная подборка фактов, относящихся к
семье Руанер. Среди служащих столицы в 90-е годы Служебные книги
числят Мартина Руанера — то ли из Руана, то ли с о. Рюген. Он ведал
постоялыми дворами (1492—1495), был квартальным уполномоченным
(1497). За десять лет до того Мартин был начальником отряда наем-
ников, которые состояли на жалованье у Стена Стуре и были раск-
вартированы в некоем поселении. Два купца, возвращаясь в Стокгольм
со знаменитой уппсальской ярмарки, остановились у знакомого бонда в
том поселении и были оскорблены Мартином, который ворвался в этот
дом в сопровождении трех кнехтов и с обнаженным мечом. Купцы
возбудили судебное дело, но оно было, судя по всему, замято, возможно
благодаря близости жены Мартина к дому Сванте Нильссона Стуре.
После ряда других тяжб со стокгольмскими властями Мартин оставил
военную службу, поселился в Стокгольме — ив том же году был
избран общиной в местные уполномоченные. В 1490 г. он принес
бюргерскую клятву и вскоре стал служить в муниципалитете. Открыв
торговлю (медью и др.), он вступил в контакты с иностранными и
местными купцами. Жена Мартина Кристина была внучкой служившего
в магистрате Реймара Рёваре, родственницей семьи бургомистра
Тидеке Пеккоу и дочерью стокгольмского бюргера Эрика Толька,
державшего ключи от Южных ворот (1473—1474).Племянник Мартина
Маттис Руанер также стал стокгольмским бюргером и служащим
муниципалитета (в первые годы XVI в.) — и также после военной
службы у Стена Стуре. Жена Маттиса происходила из семьи бургомис-
тра Мартина Линдорма42.
Документы по другим городам страны, при всей своей лапидарности,
как мы уже видели, в принципе подтверждают характеристику патри-
цианской городской элиты, которая складывается на основании сток-
гольмских материалов43 . В частности, комплексный анализ Памятных
книг Кальмара позволил выявить такие характерные черты патрициан-
ских кругов, как длительность и многообразие активной коммерческой
деятельности и ее сочетание со столь же длительным и разнообразным
активным участием в общественной жизни городов. Среди тех, кто
прослеживается в Памятных книгах Кальмара на протяжении 20—40
лет и более (74 чел.), — бургомистры и советники, владельцы и
неутомимые собиратели недвижимости в городе и вне его, торговцы.
Мы встречаем там такие характерные и для стокгольмских родманских
кругов фигуры, как писец и землевладелец Хинрик; писец, владелец
лавок и прочей недвижимости Йёссе, который был советником в 1408 г.
42 Sjodcn С.С.. Op. cit. S. 308—310.
43 См. об этом: Сванидзе А. А. Средневековый город и рынок в Швеции, ХШ—XIVbb
М., 1980. С. 152—172 (о высшем купечестве).
64
АЛ. Сванидзе
и прослеживается в документах по 1444 г.44 Кальмарские Памятные
книги свидетельствуют о преобладании среди членов муниципалитета
лиц из купеческой среды, ювелиров, землевладельцев и вообще
высшей имущественной прослойки города. Они подтверждают сток-
гольмские свидетельства о социальных связях муниципалиев.
Земельные дипломы, свидетельствуя земельные сделки в деревне и
городе (дарения и другие формы отчуждения недвижимости), также
несут важные сведения о муниципалиях. Так, среди горожан, которые
совершали подобные сделки с недвижимостью, преобладали люди,
которые обозначены как купцы и одновременно как бургомистры и
советники.
Вот несколько примеров. В 1367 г. бургомистр Висбю Херман Юберг
(Yberg) дал в долг (в связи с делами) 100 марок купцу из Любека45. В
том же году составлено завещание любекского купца Иоганна
Кастелля. В него включены вклады на бедных, на монастыри и церкви
в Висбю, Стокгольме, Або и Сигтуне, а также средства для передачи
кровным родичам и свойственникам: Халле, жене любекского бюргера
Нильса ван Камена, семье Сэст (Soest) из Норрчёпинга и Сассе из
Мариенберга (в Ютландии)46 . Через полстолетия в 20-е годы XV в.
группа людей с фамилиями, названными в этом завещании любечанипа,
выдвинулась в муниципалитете Стокгольма; они заняли примерно
одинаковые должности, один из них прошел в совет47 . В этом же году
общие дела связали должностных лиц Стокгольма, Седерчёпинга,
Вестероса: бюргер Стокгольма, в прошлом монетарий Сёдерчёпипге,
Иогапн Хонекин был уполномочен фогдом Стокгольма Бу Йёнссоном и
седерчёпингским бургомистром Адамом получить долг в 100 марок
серебром с некоего Магнуса Энбьёрссона, каковой долг причитается
герцогу Мекленбургскому и теперь должен быть взыскан с поручи-
телей Магнуса, в том числе вестеросского бургомистра Андерша48 . В
1370 г. Ларс Ингебьёрнссон купил землю в Вестеросе у двух лиц, в том
числе Хеннике Нагеля49 ; в служебных матрикулах Стокгольма чис-
лится 5 лиц с этой фамилией.
Диплом от 1413 г. гласит, что бургомистр г. Линчёпинга Ниссе
Вестйёте (судя по прозванию — швед из области Вестйёталанд) выме-
нивал землю, которой он владел близ г. Сёдерчёпинга, на землю в
другом месте50 . В том же году бургомистр г. Висбю Херман Свертинг
44 Сванидзе А.А. К исследованию демографии шведского города. G 208.209 и примем.
37—44.
45 DS. N 7586.
46 Ibid. N 7587 ср.; RPB. N. 901.
47 Lubert van Kamen держал ключи от Южной башни (14230, Pedel Halle держал те
же ключи (1428), был шведским родманом (1431—1440) и держал ключи от Северной
башни (1436); Reder Sasse (верояно, это все-таки та же фамилия, что и Soest) держал
ключи от Северной башни (1421).
48 RPB.N933.
49DS.N7572.
5'J J 181:2b, s. 3, LStb, Fol. Ra (копия).
Патрицианская олигархия
65
(видимо, все же Свартинг) вместе с любекским бургомистром Симоном
Свартингом и штральзундским бургомистром Грегориусом Свартингом
— явные родичи! — финансировали постройку капеллы в знаменитом
соборе св. Марии в Висбю и купили для ее содержания землю в
Голштинии. Префект г. Йёнчёпинга Фин (Fin, byfogde i JunokOpungh)
продал свою наследственную долю земельного владения в сельской
местности51 . Продает землю в деревне бургомистр Туршхэлл;
напротив, бургомистр Лунда Ханс Перссон в 1434 г. приобретает землю
в сельском уезде52 . В том же году вдова советника из Мальме
Хермана Томассона и советник из того же Мальме Йеппе Петерссон
продали свои подворья в городе самому королю Эрику53 , а родман из
г. Лёдосе Торбьёрн Юнг дал деньги в долг под проценты и залог земли
в сельской местности54. 26 мая 1434 г. в числе свидетелей земельного
дарения выступил Ханс Кёльнаре, о котором в дипломе говорится, что
он в прошлом году был бургомистром в г. Енчёпинге, а ныне является
бюргером Стокгольма55 56 ; в служебных матрикулах столицы Ханс
Кёльнаре числится попечителем в госпитале св. Эрьяна (1434—1436).
Бургомистр Ландскроны Херман Стаффансон, выполняя личное пору-
чение короля, передает декану Лундского собора выморочный двор55.
Родмап г. Мальмё Якоб Магнуссон 19 марта 1436 г. купил суконную
лавку, продавцом выступал "ткацкий цех"; а на следующий день другой
родман этого города — Копрад фон Липпен арендовал в городе
подворье по поручению одного-из монастырей57.
Существенные штрихи к положению и связям правящих городских
кругов дают документы большой аристократической семьи Тролле,
имевшей много общих дел с городами и их жителями. В 1408 г. Бирге
(Бигер?) Тролле купил в округе Кальмара мельницу, принадлежавшую
родману этого города Густаву Хильсу58 . В 1474 г. богатейший Арвид
Тролле за большую сумму купил близ г. Кальмара подворье,
принадлежавшее советнику Кальмара Карлу Михельссону59; к моменту
сделки они были уже хорошо знакомы друг с другом, т.к. за пять
недель до того родман Карл выступил в числе свидетелей при
оформлении купчей Арвида Тролле на землю в поселении Mysinge (о.
Эланд)60, где последний уже имел ряд владений. В том поселении были
также владения бюргера Кальмара Лауренса (Laurens i Mysinge),
51 Or. perg.RA.
52 SMR. N 130; 170(1434).
53 Ibid. N 16,17; RRD Ш. N 6672,6673.
54 SMR. N 43.
55 Ibid. N 89.
56 Ibid. N 189. (1435).
57 Ibid. N 384,385.
58 Atjb. N 19. S. KM.
59 Atjb.N72. S. 149.
6C Atjb. N 71. S. 148—149.
< Зж. 32 15
66
Л Л Сванидзе
возможно, тамошнего уроженца, который в 1484 г. был привлечен
Арвидом Тролле в качестве свидетеля при земельной тяжбе
относительно владений на о. Эланд и в Мере, некогда купленных
семьей Тролле; вместе с Лауренсом свои печати под документом
поставили несколько дворян (vSpnare), один рыцарь, несколько членов
Государственного совета (риксорда) и бургомистр Кальмара Нильс
Хеммингссон61 . В Сёдерчёпинге Арвид Тролле имел деловые связи с
видной семьей Винтер (Vinter, Winther): Хенрик Винтер в 1474 г.
засвидетельствовал своей печатью купчую Арвида Тролле, другую
купчую засвидетельствовал Ханс Винтер; первый был назван в
документе "бюргером из Сёдсрчспипга", второй — в числе
бургомистров города. Недвижимости были приобретены в
Сёдерчёпинге: вторая рядом "с той усадьбой, которую он купил у
Хемминга из Гертрума" (Gertrum, HjUrtenim). Этот последний оказался
Хеммингом (или Хеннингом) Йёнссоном, родманом и камерарием из
Сёдерчёпинга, а проданный им теперь двор приобрел некогда еще его
отец (JOns i Gentrijm), купчую же засвидетельствовал в качестве
бургомистра Ханс Винтер62 . В 1474 г. Арвид Тролле купил "большое
подворье" в уезде Toftae, обл. В аренд (епископство Векшё), которое
было собственностью жены Ханса Клауссона, бургомистра Охуса . в
Вадстене Арвид Тролле был связан с бургомистрами, которые в 1481 г.
свидетельствовали вместе с рядом низших дворян его очередную
сделку. С бургомистром Нючёпинга Тидеке Бодессоном Арвид Тролле
имел шумную судебную тяжбу, но дело не в ней, а в том, что у Тидеки
было несколько усадеб и участков в сельской местности (три из
которых и отошли к Тролле)64.
Выдающееся положение и связи, которые имела правящая вер-
хушка бюргерства, во всяком случае столичного, следует также из
документов биргиттинских монастырей в Вадстене и Нодендале,
которые (особенно первый) занимали привилегированное положение.
Женщины, поступавшие в смешанные монастыри этого ордена, при-
надлежали к избранным кругам шведского общества: семьям королей,
регентов, высшей знати; на их содержание давался обычно большой
вклад. В списке послушниц и монахинь этого ордена есть и бюргерши
— из тех же известных нам патрицианских семей.
Итак, правящая верхушка городов имела недвижимость и ком-
мерческие дела в городах и на горных промыслах; обладала значи-
тельными земельными владениями в сельской местности — как в
округе города, так и вне ее пределов; занималась ростовщичеством65;
имела деловые, общественные, личные контакты с коронованными
6 ’ Aljb. N 155. S. 225—226; ср. N 7.
62 Ibid. N 176. S. 250.
. 63 Ibid. S. 42.
64 Ibid. N. Ill, 126. S. 184—185,197—199; cp.: S. 93 (список рентных поступлений).
65 Cp.: Ibid. N. 72.
Патрицианская олигархия
67
особами, монастырями, церковными феодалами, дворянами; представи-
тельствовали в сословных собраниях и выполняли дипломатические
поручения городов и правительства.
Свидетельствуя по делам дворян, заседая рядом с ними в суде,
соседствуя по имениям в деревне и поддерживая постоянные деловые
контакты, представители городского патрициата и сами проникали в
привилегированное сословие фрэльсе — свободных землевладельцев,
которые должны были нести конную службу взамен поземельного
налога и обязательств постоя; именно фрэльсе "поставляли" дворян. В
сословие фрэльсе переходили прежде всего путем приобретения фрэль-
совой, т.е. свободной от налогообложения, земли. Но известны и факты
получения городскими патрициями личных или лично наследственных
фрэльсовых прав. Так, родману Кальмара Карлу Михельссону (уже
знакомому нам в связи с его отношениями с Арвидом Тролле) и его
законным детям были пожалованы статус фрэльсе и свобода [от тягла]
навечно (fralse och frijhet till ewardellig tijdh) регентом Степом Стуре-
сгаршим; при этом, как положено, присовокуплялось, что и недвижимое
наследство родмана Карла соответственно освобождается [от тягла],
где бы оно ни располагалось, включая то, которое он получил в
возмещение огромных убытков, причиненных ему на Готланде королем
Карлом. В составе имущества, освобождаемого от скатта, названы
принадлежащий Карлу Михельсону дом в Кальмаре и имение в
кальмарском уезде66. Вероятно, обязательства бюргеров-фрельсисма-
нов были такими же, как у всех фрэльсисманов. Сведений об этом у
меня нет. Если порядок включения в сословие фрэльсе имущей вер-
хушки крестьян-собственников (бондов) четко зафиксирован в Земских
уложениях, то практика фрэльсировапия городской верхушки тогдаш-
ними законами специально не оговаривается. Вероятно, что в данном
случае, как и в ряде других, этот порядок распространялся законами на
все налогообязанное сословие, в состав которого, наряду с
бондами, входили бюргеры и бергсманы. Факт аноблирования бергеров
типичен для тогдашней Европы. В Швеции он шел тем же путем —
прежде всего через земельную собственность. Впрочем, бюргер, как и
представитель иной сходной социальной группы, мог владеть
одновременно и фрэльсовой, и скаттовой землей.
В большинстве дипломов, где бюргеры — в основном бургомистры и
родмапы — свидетельствуют сделку вместе с господами, они, как и
последние, названы "благородными людьми" (Srliga manna),
"благородными господами и добрыми людьми" (Srliga herrer och godhe
тйпп). Термины "добрый человек", "господин" (hen) и "благородный
(человек или господин)" — таковы шведские синонимы термина
"патриций". Лица, принадлежавшие к городским патрициям, особенно
бургомистры, имели свои гербы и роднились с дворянами. В тех же
66 Ibid. N 72.
68
А.А Сванидзе
бумагах Арвида Тролле описаны гербы бургомистра из Охюса Ханса
Процесс апоблирования (не всегда различаемый по документам) втя-
гивал в себя прежде всего бургомистров. Генеалогические подборки
К. Шьёдена показывают, что бургомистры, особенно столичные, были
не просто "господами", но господами весьма важными. Представители
патрицианских немецких, шведских и смешанных семей Вестфаль, Дип-
гстад, Смоленнинг, Хоппенер, Линдорм, Вестман и др., богатых и раз-
ветвленных, имели обширные связи внутри и вне страны, играли боль-
шую роль как в экономической, так и политической жизни: в риксроде,
риксдаге и на односословпых съездах, в дипломатической сфере, в
борьбе вокруг судьбы Кальмарской унии и шведского престола.
Вместе с тем, судя по нашему материалу, прямой выход в
господствующие общественные круги в той или иной мере имела
бюргерская элита вообще, что было и важным итогом, и важным
рычагом ее власти. Этот процесс, безусловно, был заметен для
современников и интересовал центральную власть. В XVI в. Густав
Ваза, искавший новые социальные опоры, стал выдвигать на посты
окружных судей, всегда замещавшиеся феодалами, городских
бургомистров и писцов — из Уппсалы, Стокгольма, Сёдерчёпипга,
Епчёпннга и др.68. В предшествующий период такие случае также
бывали, но, видимо, редко69.
Так или иначе, но сословное возвышение городского патрициата,
его связи с господствующим классом и его учреждениями, с королев-
ским престолом служили олигархии еще одним важным средством
закрепления своей власти в самих городах.
* * *
Наше исследование позволяет сделать некоторые выводы по поводу
социальной сути методов достижения, концентрации и удержания
власти городского патрициата — правящей элиты городов, а также его
характера и состава.
Общие определения городского патрициата как самой богатой и
одновременно обладающей политической властью группировки
бюргерства были выработапы еще в прошлом веке, и они, безусловно,
справедливы70 . Столь же привычно, обращаясь к частным признакам
ь Из документов того же Арвида Тролле мы знаем, например, о гербе бургомистра из
Охюса Ханса Клауссона ("hjul i skold”. 1474), женатого на дочери и наследнице вотчинника,
и гербе кальмарского бургомистра (skold uppskjuunde gaffelkors, 1474). — ATjb. S. 42,135.
66 Almquisl J.E. Domsagor och haradshovdingar i Stockholms och Uppsala lan. Stockholm,
1946. S. 77,93.
Так известно, что херадсхёвдингом сотии Осунда в 1370 г. был назначен Ханс
Герекасои, бывший уполномоченным по госпиталю ЕнчбпингаПиб. S. 93).
70 Их обобщение см. в кн.: Стокляцкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории
средневекового города. М., 1960.
Патрицианская олигархия
69
или свойствам этого слоя, отмечать его преимущественно купеческий и
землевладельческий состав и замкнутость. В Швеции XIV — начала
XVI в. в этот круг входили люди из высшей имущественной среды
бюргерства — купцы, земле- и домовладельцы, реже — наиболее
состоятельные ремесленники. Роль последних в муниципалитетах
повысилась с последней трети XV в. в связи с ограничением "немецких"
бюргеров, что означало повышение роли национальных кадров в
городском управлении — менее состоятельных,более демократических.
(Известно, что в рядовых городах, особенно не имевших права
активной внешней торговли, и до этого события в составе городской
правящей верхушки было ремесленников больше, чем в столице и
крупных портах.) Очевидно, шведский городской патрициат имел
вполне типичные социальные параметры: принадлежность к высшему
имущественному кругу бюргерства, крупномасштабная торгово-
предпринимательская деятельность, владение недвижимостью в городе
и вне его, в том числе на специфических началах, с целью извлечения
феодальной земельной ренты. Вполне типичной была и тенденция
правящих кругов бюргерства к интеграции в господствующий класс
общества, в дворянство; встречный процесс'1— интеграция дворян в
господствующие слои бюргерства, характерная для ряда европейских
стран, — в Северной Европе был, видимо, многократно слабее (при
том, что сами коммерческие занятия были для феодалов весьма харак-
терны).
Уровень общественной элитарности стокгольмского (тем более
швед-ского провинциального) городского патрициата вообще был ниже,
нежели патрициата, скажем, богатых немецких городов. Это видно и по
имущественному положению советников, и по степени замкнутости
этой среды (последнее обстоятельство особенно подчеркивает Й.
Дальбэк).
Действительно, наше исследование показывает, что абсолютной
вертикальной замкнутости совета не было и, вероятно, быть не могло.
Одна и та же социальная среда, зачастую буквально одни и те же
семьи, питали и состав совета, и контингент высших служащих.
Граница между ними зыбка, проходима, подчас формальна — и похоже
гораздо более свободна, чем граница между всей муниципальной средой
и общей массой городских насельников. Все это позволяет ставить
более общие вопросы: о "границах патрициата" как правящего слоя и о
содержании ареала власти, или, шире, о понятии властных структур
вообще.
Но не было и горизонтальной замкнутости — как совета, так и всей
муниципальной среды, — кругом одного города. Хотя в каждом городе
были "свои” патриции, главные и правящие семьи, нет сомнений, что
можно говорить об общей для всех городов, для всей страны
патрицианско-олигархической среде. Она складывалась и поддержива-
лась не только общностью политических и сословных интересов, путем
петиционно-правовой деятельности и т.п., но прежде всего за счет
70
А. А. Сванидзе
имущественных, коммерческих, престижных и обязательно родствен-
ных связей. Это был особый элитарный бюргерский слой, скованный
единством общественных показателей и интересов. Он был развернут в
сторону социальных верхов: вотчинников-фрэльсисманов и рыцарей;
околоправительственного круга — высших чиновников, командного
состава армии, придворных группировок; наконец, самого прави-
тельства. Так формировалась феодально-монархическая поддержка
бюргерской элиты. Извне страны шведская бюргерская элита
непосредственно подпитывалась и поддерживалась патрициатом и
купечеством северопемецкнх ганзейских городов. Так формировалась
внешнеполитическая опора этой элиты, укреплявшая ее позиции и
перед королевской властью. Не только деньги, военная помощь и
голоса в риксдаге шведского бюргерства, но и тесные его контакты с
социальными феодальными верхами, вплоть .до интеграции с ними,
помогали патрициату обеспечить свою устойчивость и авторитет.
Внутри города патрициат более всего был связан с верхушкой средних
слоев, которая поставляла кадры служащих для муниципального
аппарата и в известной мере за счет этого являлась для олигархии
амортизатором и политической опорой среди бюргерства.
Теперь о политической стороне городского управления. Законода-
тельство и практика формирования органов власти и анализ механизма
образования мунципального аппарата в городе показывают, что
зафиксированные Стадслагом в середине XIV в. олигархически-консти-
туционные принципы действовали еще в начале XVI в.
Морфология патрицианско-олигархического режима складывалась за
счет: 1) мобилизации и концентрации власти в узком круге семей; 2)
социальной избранности правящих кадров, их принадлежности к
верхнему слою бюргерства; 3) увеличения роли, в том числе полити-
ческой, служебно-бюрократического аппарата, особенно его высших
рангов, и соответственно увеличения его социальной избирательности.
Состав кадров бургомистров, совета и муниципального аппарата,
имевший тенденцию к стабильности, формировался из ограниченного
числа лиц. Существовал также контингент постоянного муниципального
актива, который все более сужающимися кругами "опоясывал" цен-
тральную, главную, очень узкую часть городского управления,
муниципальную элиту — бургомистров и членов совета. Последняя
рождалась как результат последовательного социально-политического
отсева в ходе распределения и раздела власти.
Верховная власть в городе удерживалась в руках лиц узкого
избранного правящего круга благодаря применению определенных
политико-административных методов. Ими служили: последовательное
делегирование в руководящие органы членов и ставленников одних и
тех же семей; кооптация в органы власти и в ее исполнительный
аппарат нескольких членов и ставленников каждой патрицианской
семьи одновременно; пребывание одних и тех же лиц этого круга в
правящих органах в течение длительных сроков (вплоть до 30 и более
Патрицианская олигархия
71
лет); максимальная непрерывность их фактической службы; сосредото-
чение в одних и тех же руках максимального числа ключевых долж-
ностей; объединение в руках одной семьи общественно-политических(в
совете) и ведущих служебпо-исполнительных (в муниципальном
аппарате) постов. Эта среда цементировалась системой брачных
союзов, родства и свойства, а также общностью деловых интересов,
практикой перекрещивания коллегиальных связей и связей по бизнесу.
Важной политико-административной чертой патрицианско-олигархи-
ческого управления является слияние, объединение служебно-об-
щественной и лично-коммерческой деятельности таким образом, что
служебное положение в муниципалитете используется в интересах
бизнеса семьи, а состояние и достигнутый престиж семьи служат базой
дальнейшего общественно-служебного продвижения. Это увеличивало
значение службы в муниципальных органах (в том числе в аппарате)
для создания, закрепления, повышения статуса бюргерской семьи.
Термин "аппарат", "чиновник", конечно, условны, так как аппарат
чиновно-политической бюрократии в собственном смысле находился
еще в начале формирования и вычленения. И бургомистры, и
советники, и высшие муниципальные служащие все еще сохраняли
исходные профессиональные занятия. Заработная плата за их труд в
качесте муниципалиев не сформировалась, их политико-администра-
тивная деятельность не выделилась в особую сферу общественных
занятий. В то же время часть муниципалиев уже несла политико-
административные функции систематически, специализировалась на них
и так или иначе получала возмещение за этот труд (в виде прямого
жалованья, выдач, наград и возможностей для личного бизнеса). Вряд
ли можно считать, что патрицианская верхушка несла свои функции "на
общественных началах".
Можно наметить и некоторые признаки патрицианско-олигархичес-
кого режима, или скорее, самой городской олигархии как правящей
социальной группы — те особенности и свойства, которые делают эту
группу корпорацией и позволяют ей удерживать и эксплуатировать
власть. Это:
1. Относительная узость, келейность, замкнутость состава.
2. Формирование городских органов власти и состава высших
служащих путем кооптации.
3. Сращение с верхушкой исполнительного аппарата, образование
единой "муниципальной среды".
4. Пожизненно-наследственное пребывание у власти или около
власти представителей одних и тех же семей.
5. Сосредоточение в одних руках по нескольку ключевых постов, в
том числе связанных с казенными фондами.
6. Связь между правящими семьями по линии личного бизнеса.
7. Неразрывные и многоплановые узы родства и свойства, буквально
пронизывающие эту среду.
8. Тесные родственные и деловые связи между патрицианскими
72
А.А. Сванидзе
кругами разных городов страны, позволяющие говорить о едином
элитарном слое бюргерства.
9. Связь с учреждениями и людьми из высшего эшелона
государственной власти.
Мы обошли такие вопросы, как соперничество внутри патрицианско-
олигархического слоя; не стали рассматривать такие методы, как
подкуп, интриги, действия с помощью "плаща и кинжала" и т.д.
Несомненно, все это также имело место. Но это все же конкретные
проявления или частные способы борьбы за власть, скорее средства ее
достижения отдельными людьми или группками — внутри общей,
монолитной системы.
С.К. Цатурова
ПАРЛАМЕНТСКАЯ КОРПОРАЦИЯ
И ПАРИЖСКИЙ ПАРЛАМЕНТ
В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XV в.
Парижский парламент — высшая судебная палата французской
монархии — представлял собой к началу XV в. зрелый институт с
определившейся структурой, с отлаженным механизмом работы, с
фиксированным персоналом и широкой компетенцией. Развитие парла-
мента напрямую связано с успехами цетрализации страны и укрепле-
нием королевской власти во Франции в силу особого места права и
политического фактора в системе феодальных отношений1 . Объявлен-
ный эманацией королевской власти, призванный осуществлять ее
высшую функцию — устанавливать "справедливость для всех", парла-
мент стал главным институтом центрального государственного аппа-
рата.
Обострение политической ситуации во Франции в первой трети
XV в. обнажило природу институтов королевской власти, поставило их
исключительную ситуацию, явилось проверкой на зрелость и
преданность интересам государства, что придает этому периоду особый
научный интерес. Ибо расцвет парламента приходится на время
правления Карла VI Безумного, когда ослабление личного участия
короля в управлении сопровождалось беспрецедентным соперничеством
знати, возобновлением английской агрессии и вступлением Столетней
войны в трагическую, решающую фазу, социальными конфликтами и
бедствием народа.
Политика парламентской корпорации в период кризиса королевской
власти, ее роль в сохранении и дальнейшем усилении парламента дают
представление о защитниках и проводниках новой государственности, о
социальной базе монархии на этапе ее зрелости.
Дальнейшие успехи в развитии института связаны с оформлением
парламентского чиновничества в корпорацию, закрепленную ордонан-
сами 1342—1345 гг., когда были отменены, пусть уже лишь
формальные, ежегодные наборы чиновников по указу короля,
определен состав палат парламента и провозглашено право самого
института комплектовать кадры2 . Победа корпоративного принципа во
внутренней организации парламента не только отразила сущностную
черту феодального общества и тем самым органичность институтов
государственного аппарата, но и выявила заложенные в ней импульсы
прогрессивного развития.
1 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции ХШ—XV вв. М., 1989. С. 44.
2 Ordonnances des rois de France de la troisieme race. P., 1723—1849. T. II. P. 176, 219.
(Далее — Ordonnances).
74
С.К. Цатурова
Основой парламентской корпорации являлась монополия королевских
чиновников на судебную власть в королевстве: "служители закона
могли полностью контролировать жизнь страны и от имени короля
вмешиваться в любой процесс или конфликт. Принадлежность к
корпорации уравнивала в правах всех ее членов, а распределение
материальных благ и общественного веса строго регламентировалось
местом в иерархии должностей. Вступление в корпорацию парламента,
как и в любую средневековую корпорацию, было возможно лишь при
определенных условиях: ученая степень в области гражданского или
канонического права, стаж судебной работы, соблюдение процедуры
выборов, предусмотренной практикой.
Корпорация как форма организации институтов сословной монархии
была необходимой ступенью на этапе укрепления королевской власти и
противостояния сеньориальным, церковным н муниципальным структу-
рам вплоть до победы централизованной монархии и начала рассре-
доточения власти по провинциям, т.е. до середины XV в., а затем отпа-
ла нужда в защите королевских чиновников из-за ограниченности влас-
ти короля, и стал набирать силу процесс разбухания бюрократического
аппарата.
Суть предлагаемого в статье метода исследования заключается в
подходе к институционной истории как к истории социальной, в характе-
ристике зрелости института через призму политики и поведения его
чиновников. Подразумеваемый при таком подходе тезис о взаимосвязи
человека и института ненов3. Однако новым является отстаиваемый
здесь приоритет института в формировании чиновника, тем более что
накопленный уровень знаний о чиновничестве в русле тенденции сов-
ременной историографии на "очеловечивание" истории настоятельно
требует вернуть человека в среду его деятельности, в систему усвоен-
ных им ценностей.
Такой подход к изучению парламента обеспечен уникальным по
характеру и относящимся только к началу XV в. источником — "Днев-
никами" гражданских секретарей Николя де Бэ и Клемана де Фокам-
берга, охватывающими работу парламента за 35 лет — с ноября 1400
по апрель 1436 г.4 "Дневники” представляют собой преже всего и
главным образом хронику внутренней жизни парламента. Ежедневные
записи секретарей отразили организационную деятельность института.
К тому же это единственный источник для изучения способов комплек-
тования парламентских кадров, где описаны процедуры выборов и
назначений, как и споры вокруг них. Именно по "Дневникам” мы можем
проследить борьбу парламента за укрепление публично-правовых основ
о
Autrand F. Naissance d'un grand corps de 1'Etat: Les gens du Parlement de Paris,
1345—1454. P.. 1981.
^Journal de Nicolas de Baye, greffier du Parlement de Paris, 1400—1417 / Texte complet
publ. par A. Tuetey. P., 1885—1888. Vol. 1—2. (Далее — JNB); Journal de Clement de
Fauquembergue, greffier du Pariement de Paris, 1417—1436 / Texte complet publ. par
A. Tuetey. P„ 1903—1915.3 vols. (Далее — JCF).
Парижский парламент в XV в.
75
института и идей королевского суверенитета в области практики. Не
меньшая ценность "Дневников" заключена в их индивидуализированном
характере. Написанные представителями парламентской среды — осно-
вы и детища корпорации, "Дневники” отразили особенности взгляда
чиновников на проводимую институтом политику.
Деятельность Парижского парламента в первой трети XV в. отме-
чена всевозрастающей активностью и заинтересованностью корпора
ции в бесперебойной и полнокровной работе института, вынужденного
прерывать заседания из-за политических конфликтов в Париже и в
королевстве в целом5.
Парламент собирается уже не по воле и призыву короля, а в силу
потребностей государства и устремлений парламентского чиновни-
чества, что нашло выражение и в ритуале открытия сессий, когда чис-
то формальное присутствие канцлера не считается обязательным, и в
его отсутствие в 1415 г. первый президент Р. Може открывает сессию,
а в правление англобургиньонов это становится практикой парламен-
та6. Скороговорка секретарей при описании церемонии открытия сессии
("... были прочитаны ордонансы и принесешь клятвы") красноречиво
свидетельствует о стабильности института и осознании этого чинов-
никами7.
Подобное рвение парламентского чиновничества к работе стиму-
лировалось, по нашему мнению, принципом оплаты за количество дней
работы чиновника: каждый день отсутствия, даже по уважительной
причине, сокращал плату8. Важной вехой стал ордонанс 1320 г., разре-
шавший чиновнику после закрытия парламента на каникулы оставаться
работать и получать за это плату, что заложило принцип поощрения
инициативы чиновников парламента9.
Личная заинтересованность парламентского чиновничества в сохра-
нении института и, более того, способность самой корпорации органи-
зовать работу в полной мере проявились в период англо-бургундского
правления, когда Парижский парламент оказался вне поля зрения
властей и фактически без оплаты10. Не касаясь здесь важнейшей
политической стороны вопроса, признаем, что сохранение парламента в
Париже отвечало жизненным интересам страны, поддерживало в ней
относительный правопорядок, ибо создание парламента в Пуатье под
5JNB. Т. 1. Р. 141,236,245—246,285,296; Т. 2. Р. 30,32,197; JCF. Т. 1. Р. 143,160,176;
Т. 2. Р. 26,183,212,243; Т. 3. Р. 109.135,137.
6JNB. Т. 2. Р. 220; JCF. Т. 2. Р. 251; 290.
7JCF. Т. 2. Р. 187—88,290; Т. 3. Р. 110.
8Ordonnances des rois de France de la troisidme race. P., 1723—1849. T. Ш. P. 482—83,
487; T. IV. P. 603—604; T. VH. P. 223—225; T. УШ. P. 409—418.
^bid. T. L P. 730.
10JCF. T. 2. P. 77—78, 181—182; 194—195, 170—73,309—10, 333—35, 364, 371; T. 3.
p. 3-^4,10—25,30,36—37,70—71.73—79,81—87.
76
С.К. Цатурова
властью Карла Валуа не решило проблем земель, отрезанных войной
от его владений11.
Оставленный властями на произвол судьбы, Парижский парламент
берет на себя изыскание средств для хотя бы минимальной компенсации
своих чиновников, причем главными и верными источниками становятся
поступления от подчиненных ему бальяжей. В период с 1419 по 1429 г.
усилиями парламента регулярно доставляли деньги следующие города и
области: Турнэ, Вермандуа, Нуайон, Лан, Реймс, Суассон, Труа, Ша-
лон, Лангр12. Парламентские чиновники используют всю свою изобре-
тательность, чтобы извлечь средства также из поступлений в казну, из
штрафов, от конфискации имущества и выплаты долгов13. Оказавшись
в сложном материальном и политическом положении, парламентское
чиновничество никому не отказывало в праве обратиться.в суд и было
вынуждено постоянно продлевать работу сессий парламента, жертвуя
своими отпусками14. Полностью в ведение корпорации переходят и
техническое обеспечение деятельности института, покупка пергамента
для парламентской документации, отопление и освещение залов,
ремонт мебели и т.п.15.
Труды парламентского чиновничества оказались не напрасны, ему
удалось вопреки всему сохранить парламент в Париже, пусть слабую
тень былого величия, но важную для консолидации национального
чувства, что оценил и выразил Карл VII в послании к "людям, сохра-
нившим парламент в Париже"16.
Вклад парламентского чиновничества в организационное укрепление
парламента осуществлялся также через многообразную дисциплинар-
ную деятельность института, не получившую еще должного освещения
в литературе. Между тем в процессе становления парламента были
выработаны строгие и конкретные принципы парламентской дисципли-
ны, направленные на поддержание высокого авторитета института и
стимуляцию максимального усердия в служении ему у парламентских
чиновников. Основные принципы выглядят так: запрет совмещения
должностей в парламенте с деятельностью в пользу частного лица,
оговоренный в клятве чиновника; требование личного присутствия и
осуществления должностных обязанностей и потери платы за каждый
день отсутствия (только с разрешения парламента отсутствие чиновни-
ка является законным); наконец, секретность обсуждений в парламенте
11Maugis Е. Histoire du Parlement de Paris de 1’avincment des rois Valois 1 la mon d'Henri
IV. P., 1913—1916. T. 1. P. 26—27; Neuville D. Le Parlement royale 1 Poitiers (1418—1436) //
RH. 1878. T. 6. P. 1—28.273—314.
12JCF. T. 1. P. 273,364; T. 2 206,216,231—232 236,240.243,248—251,257,259, 263,
273,289,291—292,296,315.
13JCF. T. l.P. 195—196,313—315,321—322,355—357; T. 2 P. 178,195.210,224.
14Ibid. T. 2 P. 246,324—325; T. 3. P. 164'.
15Ibid. T. 2 P. 159,193; T. 3. P. 2.
16Ibid. T. 3. P. 197—98.
Парижский парламент в XV
77
и неразглашение мнений отдельных чиновников17. Единственно воз-
можным органом контроля за соблюдением этих принципов мог быть и
являлся по закону сам парламент, который волен был пренебречь этой
властью, став'авторитарным попустителем беззакония18. "Дневники"
гражданских секретарей отразили непоколебимость и тщатель
ность, подчас даже мелочпость дисциплинарной деятельности кор-
порации.
Давая чиновнику разрешение на отпуск, парламент требовал сведе-
ний о его цели в случае, если он превышал 3 дня19. Но, сколь бы ни
была серьезна причина, вынуждающая чиновника просить об отпуске,
парламент предоставляет его только при нахождении им равноценной
замены себе; при этом плату получает замещающий, что подстегивало
чиповпиков сокращать время поездок20. Разумеется, этот принцип не
распространялся на отсутствие чиновника, связанное с выполнением им
человеческого и христианского долга: замена была необходима и в этом
случае, но плату получали оба чиновника. Парламент, как и все средне-
вековые корпорации, заботился, чтобы интересы института не проти-
воречили нравственному облику чиновников21. Существенно, что даже
в случаях, когда чиповпик отправлялся по задапию парламента, он
должен был передать дела другому лицу или оставить их в распоря-
жении института22.
Заботясь о поддержании высокого авторитета парламента, корпо-
рация осуществляла жесткий контроль за деятельностью прокуроров и
адвокатов, нотариусов и судебных исполнителей, формально не входив-
ших в нее, но влиявших на этот авторитет. Так, в мае 1403 г.
парламент обсуждает взяточничество нескольких прокуроров, которые
"требуюу много денег, говоря своим клиентам, что деньги нужны для
продвижения их дела, хотя... часть денег удерживают сами, против
чести парламента и принесенной ими клятвы"23. Направленность дис-
циплинарной деятельности парламента на защиту авторитета институ-
та наиболее ясно выражена в ходе скандала в апреле 1404 г. из-за того,
что по утрам "слуги и чужие люди пили в комнате совета парламента
вместе с чиновниками и устраивали слишком большие попойки... и
делали чрезмерные расходы" из средств парламента, который больше
17Ordonnances. Т. I. Р. 386—387, 673—676. 702, 731; Т. VII. Р. 223—225, 582; Т. X.
Р. 103—107; Т. II. Р. 219—228.
18ДиЬеН F. Hisioire du Parlement de Paris, de loriginc 4 Francois I, 1250—1515. T. I:
Organisation. Competence et attributions. P., 1894. P. 77—80; 180; Maugu E. Op. cit T. 2.
P.269.
19JNB. T. 1. P. 65,84; T. 2. P. 28: JCF. T. 1. P. 165—66.
“Ordonnances. T. L P. 224; JNB. T. 1. P. 51,71,303; JCF. T. 1. P. 144,305; T. 2. P. 190.
21 JNB. T I P. 68,71; JCF. T. 1. P. 146; 179—180.
^JNB. T. 1. P. 18,131; JCF. T. 1. P 202.
^JNB. T. 1. P. 62.
78
С. К. Цатуроеа
всего опасался, что во время этих возлияний могли быть разглашены
секреты "к ущербу и позору парламента"24.
, Однако увещевания парламент все чаще и охотнее заменяет штра-
фами, тем более что часть отчислений от этого шла в фонд корпо-
рации, стимулируя дисциплинарное рвение чиновников25. Штрафы были
достаточно высоки, как правило, в размере 40 солидов, и одинаковы
для всех чиновников, вне зависимости от занимаемой должности, консо-
лидируя таким образом корпоративный дух института26. Более того,
штрафы имеют тенденцию возрастать с ухудшением положения парла-
мента, финансового и политического и в 1415 г. достигают 100
солидов2?.
В целом, изучение роли парламентской корпорации в функциони-
ровании парламента показывает, насколько поверхностным было
распространенное в обществе мнение, склонное винить во всех бедах
суда самих парламентских чиновников. Регулярные обвинения в адрес
парламента в медлительности, пристрастности и неряшливости суда
нашли отражение и в ходе восстания кабошьенов и Кабошьенском
ордонансе от 25 мая 1413 г. Несмотря на новаторские амбиции его
авторов, в разделе, посвященном парламенту, кстати намного меньшему
по сравнению с другими, мы не найдем ни одного пункта, который не
составлял бы повседневной практики парламента28. Причина, на наш
взгляд, не столько в неучастии парламента в выработке ордонанса (два
советника, осужденные за это парламентом, не меняют дела), сколько
в объективных причинах начавшихся перебоев в работе института: к
началу XV в. стали проявляться негативные последствия стабилизации
состава парламента (100 человек) и монополии института, не справ-
ляющегося с потоком дел, который увеличивался по мере расширения
компетенции парламента и укрепления судебной власти короля29.
Полученное парламентом право самому формировать кадры корпо-
рации путем выборов, безусловно, представляет собой самое яркое
проявление зрелости института30. Однако оторванное от всей системы
прав парламента в вопросах функционирования института, право выбо-
24Ibid. Р. 90.
25Ordonninces. Т. I Р. 674, 810; Т. IV. Р. 514; Т. X. Р. 105.
26JNB. Т. 2. Р. 2—3,17,46—47.
^Dad. Р. 210,220.
28Ordonnances. Т. X. Р. 103—07.
^Autnnd F. Naissance... Р. 148; Covilte A. Let premiers Valois et les debuts de la Guerre
de Cent ans, 1328—1422 // Histoire de la France au moyen age / Sous la dir. de E. Lavisse. P.,
1982. T. 5. P. 373.
30Ordonnances. T. П. P. 175,225; T. V1L P. 233—224; T. Vffl. P. 416; T. IX. P. 185—186.
О влиянии идей Аристотеля иа приверженность общества практике выборов как
единственной гарантии назначения самых достойных людей см.: Luce S. Le principe tlectif,
les traductions d'Aristote et les parvenus au XIVе siicle // La France pendant la guerre de Cent
ans. P., 1890. P. 179—202.
Парижский парламент в XV в.
79
ров теряет свое значение некоей вершины пирамиды, имеющей
прочное и широкое основание, так что выглядит зачастую временным,
обусловленным болезнью короля печальным симптомом кризиса в
государственном аппарате.
Между тем практика выборов не имела ничего общего с кризисом
власти короля, в частности, никогда не отменяла право короля самому
назначать на любую должность в администрации. Выборы, предусмот-
ренные ордонансами, имели целью обеспечить парламент наиболее
компетентными, образованными и преданными интересам института чи-
новниками. Практика выборов способствовала консолидации среды пар-
ламента, повышению ее профессионального уровня, укреплению об-
щественного престижа службы в парламенте31. Болезнь Карла VI спро-
воцировала бездумную и бесконтрольную раздачу "даров" на вакант-
ные должности людям некомпетентным, что вместе с большими пра-
вами канцлера в государственном аппарате грозило превратить парла-
мент в источник синекур. "Дневники" гражданских секретарей дают
нам возможность убедиться в реальности выборов, развитости их про-
цедуры и в препятствиях их осуществления, требовавших усилий самой
корпорации в реализации этого права.
Принципиально важно отметить, что выборы были и в этот период
не единственной формой замещения должностей в парламенте, наряду с
ними применялись и прямые назначения, и отказы чиновника в пользу
конкретного лица. Но все формы замещения должностей объединял
единый принцип — обсуждение кандидатуры самой корпорацией; что и
было в ее глазах осуществлением права формировать персонал
института32.
В "Дневниках" нами обнаружено 50 случаев выборов, 29 назначений
и 7 отказов, т.е. выборы были преобладающей формой замещения
должностей. При этом ни одна из форм не была закреплена за
конкретными должностями и применялась в зависимости от ситуации.
За 35 лет, отраженных в "Дневниках", выборы были осуществлены на
все должности в парламенте, что усиливало корпоративное единство
среды: президентов, советников всех палат, генерального прокурора
короля, прокуроров, адвокатов, секретарей33. Выборы применялись на
всем протяжении изучаемого периода и впрямую зависели от полити-
ческой ситуации: по мере ухудшения положения парламента при
310 социальной направленности королевской политики в области формирования кадров
центральной администрации см.: Хлчлтурян Н.А. Указ. соч. С. 72—78.
^На это обращает внимание Ф. Отран, указывая, что выборы вовсе не предполагала
сравнение двух или нескольких кандидатур, которых могло и не быть, но всестороннее
обсуждение кандидата. Даже продажа должностей не пугала корпорацию, если ее
устраивали профессиональные качества чиновника (Autnnd F. Offices el officiers royaux en
France sous Charles VI // RH. 1969. T. 242, N 2. P. 313—323).
“iNB. T. 1. P. 1; 12,50,63,66—67,74, 84, 90. 117, 194,223, 234, 292—293, 296, 302—
303,328, 340; T. 2. P. 4,24—25, 70, 93—94, 100, 105, 134, 137, 146, 162, 168, 182, 185, 186,
203,209,271,278, JCF. T. 1. P. 2,147,155,173,196,200,328; T. 2. P. 218,221; T. 3. P. 30.
80
СК Цатурова
англобургиньонах, без оплаты, внимания и уважения властей резко
снизился престиж службы в нем, и вскоре нелегко было найти хотя бы
одного кандидата на должность; о выборах не могло быть и речи.
Осуществление права выборов требовало от парламента специаль-
ных усилий, так как никогда не прекращались, а в периоды обострения
политической борьбы усиливались попытки давления на решение корпо-
рации, использовавшие право короля утверждать результаты выборов
или предлагать свои кандидатуры. Резкое неприятие парламентом по-
добных посягательств свидетельствует о высокой организованности
института, отстаивающего свою власть. Поэтому, когда король предло-
жил А. де Марлю освободившееся место первого президента парламен-
та, минуя процедуру выборов, тот отказался от этой "милости", заявив,
что хочет быть принятым "только с доброго согласия и радушия
парламента", и победил на состоявшихся выборах34.
Обострение борьбы бургиньонов и арманьяков отразилось и на
выборах в парламенте, используемых окружением короля и высшей
знатью для продвижения своих кацдидатур. Вынужденный уступать,
парламент не скрывает этого принуждения, как и своего возмущения
подобным вмешательством, добиваясь всякий раз гарантий прав
корпорации на будущее35. Направленность этих прав корпорации на
комплектование наиболее профессиональных кадров ясно выражена в
конфликте с герцогом Бургундским в 1413 г. из-за должности генераль-
ного прокурора короля, когда было заявлено, что "парламент больше,
чем кто-либо другой, разбирается, кто полезен, а кто — нет на этой
должности"35.
"Дневники" гражданских секретарей содержат описание процедуры
выборов, не привлекавшей до сих пор внимания исследователей. Из
источника мы узнаем о наличии двух видов выборов: голосование и
общее согласие, с преобладанием первого37. Процедура голосования
имел ряд ситуационных особенностей. Так, в 1403 г. из-за конфликта
вокруг должности первого президента никто из чиновников "не желал
высказывать свое мнение... вслух, но каждый отдельно подходил к
канцлеру и отдавал свой голос одному из претецдентов”38. Когда не
было таких щепетильных положений, каждый открыто при всех
^JNB.T. 1.Р.63—66.
35В этом плане к важным выводам приходит М. Нордберг, исчеркивая невозможность
ни дли одного из герцогов прямо влиять на распределение должностей в парламенте, так
как это было внутренним делом корпорации. Косвенное давление, очевидно, имело место,
но было недоказуемым и, заметим, незаконным, что и заставляет парламент его скрывать
(Nordbag М. Les dues el la royault. Etudes sur la rivaliti des dues d'Oittans et de Bourgogne,
1392—1407. Uppsala, 1964. P. 60; JNB. T. 2. P. 70—71,93—94,133—135,182).
36JNB. T. 2. P. 100—102.
37En voie de xcrutine (per viam scrutini); en tuibe (communi consensu singulorum vods et
deliberatione explontis).
MJNB T. 1. P. 50,74,117,223,234.
Парижский парламент в XV в
81
высказывал свое мнение, а секретарь записывал и затем подсчитывал
голоса. Нередко претендентов было много больше двух: в 1402 г. на
должность советника Следственной палаты претендовало 8—9 чело-
век; в 1403 г. — 4 человека; в 1404 г. на должность уголовного секре-
таря король раздал "дары" многим прокурорам и адвокатам; в 1408 г.
на должность в Следственной палате "дар” короля получили 8—9
человек3®
Подсчет голосов проводился очень тщательно, и выборы длились
иногда по нескольку дней. При этом перевес голосов одного из
кандидатов оказывался минимальным, а случалось, что двое получали
равное число голосов, и тогда решающее слово короля или канцлера
выводило парламент из затруднения, не ущемляя его прав, так как оба
кандидата были приемлемы43.
Переходя ко второй форме замещения парламентских должностей —
назначениям, отметим, что они также применялись ко всем долж-
ностям, от президента до секретаря, и сосуществовали с выборами,
слегка потеснив их в период англо-бургундского правления. При этом
назначения не нарушали, на наш взгляд, самостоятельности корпорации
в комплектовании своих кадров, ибо в "Дневниках" ие упомянуто ни
одного протеста по поводу назначенных людей, по-видимому устраивав-
ших корпорацию. Более того, из 29 случаев назначений лишь 11 осу-
ществил король Карл VI, а после 1422 г. — король или регеит "союза
двух корон"41. Большая же часть, а именно, 18 назначений осуществил
сам парламент42.
В первой трети XV в. начала складываться практика отказов
чиновника от должности в пользу конкретного лица, ставшая частым
явлением во второй половине XV в. в процессе замыкания корпорации,
и как следствие — с наследственностью и продажей должностей. В
исследуемый же период отказы, как и другие формы комплектования
кадров парламента, отражали прогрессивные устремления корпорации
объединить профессиональных, активных и преданных институту
людей43.
Об этой направленности политики парламентской корпорации
свидетельствует и еще один аспект формирования кадров института,
который был до сих пор не замечен. Речь идет о четко оформленной и
неукоснительно проводимой иерархии должностей внутри парламента,
3®Ibid. Р. 63—64.
^bid. Р. 50,66—67; Т. 2. Р. 134.
41JNB. Т. 1. Р. 278,302; Т. 2. Р. 34—35,178.179—80; JCF. Т. 1. Р. 42—43.146.329.389;
Т. 2. Р. 48—49; Т. 3. Р. 84—86.
42JNB. Т. 1. Р. 119. 327—328; JCF. Т. 1. Р. 44—45. 161—163. 165,169—170,246.247,
379,380; Т. 2. Р. 38,77—78,139,170,270.276,340—342; Т. 3. Р. 35,40.
^JNB. Т. 1. Р. 167.184.225—226; Т. 2. Р. 94,186,177—78; 203—204.
6. Зак. 3215
82
С.К. Цатурова
предусматривавшей продвижение чиновника с учетом его предыдущего
опыта работы и профессиональных качеств44.
Прежде всего обратим внимание, что парламент черпал свои кадры,
отдавая предпочтение людям с юридическим и судебным стажем работы:
чиновников Шатле, канцелярии короля и т.п.45. Важным источником
пополнения были люди, служившие в парламенте, но не входившие в
состав корпорации: адвокаты, нотариусы, секретари46.
В основе возвышения чиновника внутри парламента также лежит
принцип обязательного юридического стажа работы. На протяжении
изучаемых 35 лет не было ни одного случая прихода в Высшую палату
парламента чиновника со стороны или из другого института непос-
редственно, кто бы ни был его покровителем. Школой парламентской
практики и обязательной ступенью дальнейшего продвижения в парла-
менте была Следственная палата, куда н принимали чиновника, впер-
вые приходящего в институт47.
В свете представленного здесь материала о роли парламентской
корпорации в комплектовании кадров института, нам представляется
необходимым вновь обратиться к Кабошьенскому ордонансу как к
выражению претензий общества к парламенту. Статьи ордонанса в
вопросе подбора кадров предписывают парламенту то, что он уже осу-
ществлял с усердием и последовательностью. Единственное новшество
заключалось в запрете парламенту включать в корпорацию одновре-
менно нескольких близких родственников. Но эта претензия, как и
упоминавшиеся выше в связи с организационной деятельностью, отра-
жает мнение профана, чуждое парламенту, отбиравшему чиновников
по профессиональным качествам и не чуравшемуся семейственности —
следствия корпоративности и требуемого профессией уровня образова-
ния и культуры46.
Оформление парламентского чиновничества в корпорацию с ее
определенными принципами работы, дисциплиной, целями и высоким
профессионализмом явилось основой успешного вклада чиновников
парламента не только в формирование иститута, но и в укрепление и
расширение его компетенции. Парламент, объявленный эманацией
королевской власти, был впрямую заинтересован в изживании сеньо-
риальных и оформлении публично-правовых основ института, гаранти-
^Этот материал является важным дополнением таблиц, составленных Ф. Отран,
исследующей карьеры лишь с количественной стороны, а также социальную
принадлежность чиновников парламента, но не внутрипарламентскне принципы
продвижения. См.: Autnnd F. Naissance... ТаЫ., 4—6, 17, 34, 35*—35е: Р- 417—419; 437,
452—54.
^JNB. Т. 1. Р. 225—226.296—298; Т. 2. Р. 182.203—204.
46ПяЛ Т. 1. Р. 90,117,273—274,302—303,327—328; Т. 2. Р. 24,104—105,162,182,185.
47JNB. Т. 1. Р. 51.74,85—86,118.167,223—326,328; Т. 2. Р. 6,146,178,185—186; JCF.
Т. 1. Р. 165,173,379—380; Т. 2. Р. 139,278.
46Ordonnance«. Т. X. Р. 103—104, 106—107.
Парижский парламент в XV в.
83
рующих профессионализм и авторитет чиновников, и в отстаивании
королевского суверенитета в области суда. Связанные между собой,
две эти тенденции в политике парламентского чиновничества опреде-
лили вклад корпорации в дальнейшее прогрессивное развитие парла-
мента в первой трети XV в.
Хотя в состав парламента входило 12 пэров Франции (6 светских и б
духовных), чье присутствие необходимо для решения крупных полити-
ческих дел49, они не имели законодательно закрепленных преимуществ
при обсуждении, но лишь равное право совещательного голоса, а
находясь в абсолютном меньшинстве среди чиновников-профессиона-
лов, не могли рассчитывать на понимание и поддержку с их стороны.
Солидарность парламентского чиновничества и неприятие им давления
знати превратили присутствие пэров в формальный ритуал. Более того,
в изучаемый период они ни разу не собрались в полном составе,
приходили нерегулярно и не оказывали сколько-нибудь существенного
влияния на решение дел50.
Высшая знать королевства имела немалые возможности оказать
давление на парламент, однако реакция последнего, отраженная в
"Дневниках” секретарей, позволяет понять,п почему в этот период
борьбы кланов и группировок мы встречаем ничтожное число фактов
прямого или косвенного вмешательства в работу парламента. Несколь-
ко случаев ходатайства герцогов Франции за своих приближенных
встречены парламентом если не враждебно, то весьма прохладно51. И
уж вовсе не скрывает парламент своего возмущения попытками знати
повлиять на решения дел, затрагивающих их личные интересы52.
Забота парламентского чиновничества о независимой от вмеша-
тельства знати деятельности вытекает из оформившегося статуса чи-
новника государственного аппарата, в клятве которого оговаривается
его верность исключительно королю53. Разумеется, парламентское
чиновничество входило в семейные, политические и иные кланы,
партии и группировки, опутавшие французское общество XV в., но
принципиально важен тот факт, что подобные связи тщательно скры-
вались, ибо являлись незаконными с точки зрения природы и назна-
чения парламента.
В процессе укрепления публично-правовых основ парламента су-
щественную роль играло ограничение компетенции канцлера, являв-
49Ordotmances. Т. П. Р. 219—22Я-, Т. VII. Р. 223—225; Delachaul R. Histoire des avocats
au Parlement de Paris, 1300—1600. P., 1885. P. 124.
“jNB. T. 1. P. 8,155—156,171—172,311—312,338—339; T. 2. P. 154—155,157—159;
JCF. T. 1. P. 5—6,58—60,144—145.160—161; T. 2. P. 289; T. 3. P. 148—149.
51 JNB. T. 1. P. 23—25,43,188,313.
“ibid. P. 147—148,267; T. 2. P. 45,91—92.
53Ibid. T. 2. P. 131—32; David M. Le serment du sacrt du IXе au XVе siecle. Contribution 1
I'etude des limites juridiques de U souveraineU // Revue du Moyen fige Uun. 1950. T. 6.
P. 5—272.
84
С.К. Цатуроеа
шегося формально главой всего центрального аппарата54. Источником
постоянных, со временем все более резких конфликтов парламента с
канцлером являлась несамостоятельность этого всесильного чиновника,
его прямая зависимость от личности короля и его окружения. Между
тем к XV в. сложилась традиция союза и согласованных действий пар-
ламента и канцлера, выраженная в продвижении на эту должность
выходцев из парламента55. В этом союзе ведущим звеном являлся
парламент, осуществлявший королевские ордонансы, а от канцлера
требовалось оградить парламент от давления извне и быть посред-
ником между парламентом и королем. Однако сущностная зависимость
канцлера от личности и сиюминутной политики короля определила
непрочность союза с парламентом, и последний стремится освободиться
от опеки канцлера, законодательно закрепив это разграничение. Пово-
ротным этапом в этом процессе стали годы англо-бургундского правле-
ния, когда союз парламента и канцлера обнаружил всю свою по-
верхностность и сущностную непрочность. С первых же месяцев канц-
лер, вынужденный выполнять распоряжения властей, ущемляет права
и компетенцию парламента56. Конфликт парламента и канцлера, став-
ший привычным атрибутом практики института в годы англо-бур-
гундского правления, повлек за собой окончательное освобождение
парламента от необходимости считаться с мнением канцлера, вынося
решения только на основании законов королевства. И в 1432 г.
парламент заявил, что "вовсе не является подчиненным канцлеру, рав-
но как и никакому иному суду"57.
Выраженная в конфликте с канцлером тенденция укрепления
суверенитета власти парламента явилась частью целенаправленной и
активной деятельности парламентского чиновничества в защите
королевского суверенитета в области суда. Борьба парламента за
судебный суверенитет короля обусловливалась прямой зависимостью
власти, авторитета и благосостояния парламентской корпорации от
расширения и укрепления королевской власти в области суда. Дра-
матизм этой борьбы определяла двойственная природа понятия "инте-
ресы короля", включавшего личные интересы конкретного короля и
интересы государства в целом, часто не только не совпадавшие, но
противоречащие друг другу58. Усилиями королевских легистов и
практиков суда теория судебного суверенитета короля вырабатывалась
54Aubert Е Op. ciL Р. 38-47.
55ЛЛивм Е. Op. cit. Т. 3. Р. 24; JNB. Т. 2. Р. 127—132; JCF. Т. 1. Р. 374—375; Т. 2.
Р. 158—159.
“jCF. Т. 1. Р. 344—345; Т. 2. Р. 91—92,102—104,190—194,199—202.
57”... ne soil et riens subjects au chancelier ne 1 autre justice" (№<1. T. 3. P. 61—63).
^Хачатурян H.A. Указ. Соч. С 20—28.
Парижский парламент в XV в.
85
параллельно с представлениями о публичном характере королевской
власти, о короне как общественном институте59.
Прогрессивность политики парламентской корпорации нашла отра-
жение в сделанном ею выборе в пользу государственных инстересов,
по-прежнему именуемых "интересами короля", и в ущерб личным
устремлениям короля, с которыми в значительной степени и приходится
бороться парламенту.
К жизненно важным "интересам короля” парламентская корпорация
относила в первую очередь неделимость домена короля, иа пути
распыления которого и стоял парламент в союзе с генеральным про-
курором короля . Парламент отказывается утверждать королевские
указы, сокращающие владения короля, хотя они изданы самим коро-
лем61. Разграбление земель короны, начавшееся при англо-бур-
гиньонах, встречало последовательное и отчаянное сопротивление пар-
ламента, вынудившее власти изъять "все дела и процессы о бене-
фициях и дарах сеньорий, земель, рент, доходов” из ведения парла-
мента и передать в Королевский совет в Руане62. Твердая позиция
парламентского чиновничества и ясная политическая линия помогли
разоблачить грабительский характер этих акций новых властей.
В число "интересов короля" парламент включал дисциплину и
профессионализм работы центрального и местного судебного аппарата,
осуществляя контроль и борясь со злоупотреблениями, будь то совме-
щение двух должностей, нерадивость в служении или нарушении
законов63. Наконец, защитой "интересов короля" парламент объявил
свою борьбу с враждующими партиями бурпшьонов и арманьяков как с
нарушителями общественного мира и законности в государстве, не-
посредственно ущемляющими власть парламентской корпорации. Все
действия борющихся группировок квалифицируюся парламентом как
преступление против королевского величия64.
^Bossuai A. La formule "Le roi est empreur en son royaume”. Son emploi au XVе sidcle
devant le Parlement de Paris // RHDFE. 1961. N 3. P. 371—381; Cheyette E La justice et le
pouvoir royal 1 la fin du Moyen Age franfais // RHDFE. 1962. N. 4. P. 373—394, Ftvier J. Les
legisles ei le gouvemement de Philippe le Bel // Journal des savants. 1969. N 2. P. 92—108;
Lemaire A. Les lois fondamentales de la monarchic fran^aises d'ipres les thtoriciens de
1'Ancien regime. P., 1907. P. 51—53; Lot F. FawtierR. Histoire des institutions franjaises au
moyen age. T. 2: Institutions toy ales (Les droils du Roi exerefcs parle Roi). P.. 1958. P. 44—46.
“JNB. T. 1. P. 3—9,53—54,56,65,68,93—95,100—114,125—26,175, 180.
61Ibid. P. 267—268,308—309; T. 2. P. 88—89,150—151,274.
“JCF. T. 1. P. 226—227, 270—272, 301—303; T. 2. P. 146—148, 171—175, 178—180,
243—244, 368; T. 3. P. 112—113, 124—125; Bossuat A. Le Parlement de Paris pendant
I'occupaiion anglaise // RH. 1963. T. 229. P 19—40.
“jNB. T. 1. P. 168; T. 2. P. 110—114,147—148,232—233.242—244.258—259.
^Ibid. T. 1. P. 259,304—305,318—319,321; JCF. T. 1. P. 30—34; T. 2. P. 43—44,62—65.
86
С.К. Цатурова
Заметим, что парламент и здесь выступают нередко против
действий и указов короля, объявляемых корпорацией "ущербом королю
и компетенции парламента''65.
Таким образом. Парижский парламент в первой трети XV в. напра-
вил свою деятельность на отстаивание интересов государства, его
целостности, на закрепление успехов централизации страны, защиту
общественного мира и законности в королевстве, что является еще
одним показателем изживания сеньориальной природы института и
победы публично-правовых основ, одержанной целенаправленными уси-
лиями парламентского чиновничества.
Изучение роли парламентской корпорации в функционировании и
компетенции парламента приводит нас к следующим выводам. Заин-
тересованность парламентского чиновничества в усилении королевской
власти коренится в природе института, предназначенного исполнять
главную функцию короны, как силы порядка и законности. Все, что
расширяет и укрепляет эту власть, одновременно упрочивает положе-
ние парламента, его проникновение во все стороны жизни общества,
повышает авторитет парламентского чиновничества, общественный
престиж его службы и ее материальные выгоды. Прогрессивность
проводимой парламентским чиновничеством политики в организации
работы института, в формировании его персонала, в упрочивании пуб-
лично-правовых основ института, в защите интересов государственной
централизации, законности и суверенитета королевской власти позво-
ляет нам признать ее одним из существенных показателей зрелости и
жизнеспособности политической системы сословной монархии во Фран-
ции, выдержавшей испытание в сложнейших общественно-полити-
ческих обстоятельствах первой трети XV в.
“jCF. Т. 1. Р. 121—123.164—165.
Paul Bairoch
LES VILLES DU X AU XVIII SIECLE
INTRODUCTION OU UN DOMAINE
QUI S’EST CONSIDERABLEMENT ENRICHI
ET DONT ON DEVRA LAISSER DE COTE MAINTS ASPECTS1
L’histoire urbaine, et notamment 1’histoire des villes des socifetfes tra-
ditionnelles, a connu un dfeveloppement considerable durant les deux
demi feres dfecennies. Pour s'en convaincre il suffit de noter qu'en 1967,
alors que le monde rural avait depuis bien longtemps ses tribunes
privilfegifees2. il n'existait aucune revue specialisee dans l’histoire urbaine,
depuis lors au moins 7 revues ont vu le jour3. Et si le travail monumental
de Mumford4 est publife en 1961, le travail encore plus vaste de Gutkind5
s'fechelonne entre 1964 et 1972 et la plupart des grandes theses sur des
villes individuelles europfeennes s'inscrivent й 1'intferieur de ces deux
dfecennies. A leur tour, ces grandes theses perriiettent des tentatives de
synthfese que nous allons retrouver plus loin. L’histoire se nourrisant
aussi du prfesent, la dramatique inflation urbaine du Tiers-Monde aux
vastes consfequences a relancfe le dfebat fondamental du role des villes
dans le dfeveloppement feconomique.
1 Le present tcxte est version modifitc et augmentce d'un rapport presentc a
1'occasion du vingtieme annivcrsairc des Settimana di Studio de "Istituto
Intcmazionale di Storia Economica Francesco Datini" de Prato: (Metodi risultati e
prospellive della storia economica, sccc. ХШ—XVIII, 19—23 avril 1988).
Je liens a remcrcicr ma collcgue et amic Annc-Maric Piuz 'pour ses judicieux
commenlaircs.
2 II s’agil notamment des 1927: Agricultural History (Berkeley); des 1953:
Zcilschrift filr Agrargcschichte und Agrarsoziologie (Francfort) el Agricultural
History Review (Oxford); el des 1958: A.A. G. Bijdragen (Wageningcn), pour ne
citer que les principalcs revues.
3 Voici la lisle chronologiquc de ces revues avcc la dale de premiere parution cl
lieu d'ddilion:
Journal of Urban History, Beverly Hills 1974.
Urban History Yearbook, Leicester 1974.
Urban History Review Revue d'histoirc urbaine, Winnipeg 1975.
Storia della Citta, Milan 1976.
Storia urbane, Milan 1977.
Urbi, art, histoire et ethnologic des villes, Paris 1979.
Nolons, cn outre, rcxislcncc de quelques "Newletters".
4 Mumford L. The City in History. L., 1961.
5 Cutkind E.A. International History of City Development. 8 volumes. N.Y.,
1964—1972.
88
Paul Bairoch
L'essentiel de ce texte sera consacfe й un exposfe des principaux acquis
de 1'histoire urbaine des socifetfes traditionnelles. Infevitablement qui dit
principaux acquis implique nfecessairement aussi un choix; lequel choix
implique nfecessairement de 1'arbitraire6 Un arbitraire difficilement fevita-
ble ici est l'europeocentrisme, ne serait-ce qu'en raison de la plus grande
carence en fetudes sur les mondes urbains non occidentaux. Done
europfeocentrisme presque inevitable, mais non obligatoire comme Га
montre Fernand Braudel qui conclut sa premifere version (1967) de
"Civilisation materielle et capitalisme” avec un chapitre consacre aux
villes dans lequel les villes du grand reste du monde ont leur place. Choix
aussi arbitraire dans la mesure oil nous avons dfecidfe de ne pas presenter
cette intervention sous la forme d'un "survey" de la litterature ou sous
celle d'une discussion des controverses, mais bien plutdt de la concentrer
sur les acquis. Ce qui ne pas dire que, bien que nous citions maints
travaux, certains-et parfois non des moindres-ne soient pas nfegligfes.
Enfin, bien qu'ayant travaille sur les phfenom^nes urbains dans les
socifetfes prfe-induslrielles, notre centre d'inferetjdemeure les socifefes en
developpement ou- dfeveloppfees, ce qui entraine infeluctablement un
regard different de celui d'un chercheur des socifetfes prfe-industrielles.
Autre choix arbitraire: nous allons nous concentrer sur les socifctfes
durant les 8—9 sidcles se situant entre le Xe sidcle et le XVIIIe sidcle.
Cela veut dire environ un sixteme de toute 1'histoire du fait urbain,
puisque nous nfegligeons les quatre premiers milfenaires er les deux
demiers sidcles. Il est vrai que ces 8—9 sifecles sont parmi les moins mal
connus et font encore partie du paysage meme de nos villes. Toutefois,
pour commencet cet exposfe, nous consacrerons deux pages й la naissance
du fait urbain. Ce texte s'articule autour des 12 points suivants (d’
importance tfes infegale):
A. Des naissances plus prfecoces et plus nombreuses.
B. Un monde tradirionnel tfes urbanise.
C. La stability milfenaire du taux d'urbanisation: un indicateur trom-
peur.
D. De 1000 a 1500: des changements les plus contrastes de 1’histoire
urbaine de 1’Europe traditionnelle.
6 Entre autre, nous avons decide de nc pas trailer du problcme de hierarchic
urbaine ct de cetui des zones d'attractions, car faisant davantage partie de la
geographic historique que de 1'histoirc proprement ditc. De meme, pour des raisons
evidentes, nous avons neglige totalcment 1'histoirc de 1'urbanisme au sens
architectural du tcrmc. Enfin, il va presque de soi que 1'urbanisation dans sa
comprehension architccturalc sera presque totalemcnt negligee, ce qui nc veut pas
dire qu'il ne s'agisse pas d'une composante importantc de 1'histoirc urbaine.
Les villes du Хаи XVlll s
89
E. Un monde urbain tr6s mobile ou des molliers d'histoires indivi-
duelles.
F. Du dtelin non mortel des villes й la stability des rfesaux urbains.
G. La dfemographie urbaine: une dramatique spteificitfe.
H. Des paysans en ville et des artisans й la campagne.
I. La ville et 1’agriculture.
J. La ville et la vie economique: un probleme aux aspects multiples.
K. La ville et le savoir.
L. Un systdme utbain europfeen spteifique?
A. DES NAISSANCES PLUS PRECOCES ET PLUS
NOMBREUSES
On ne peut commencer й trailer de 1'histoire urbaine sans fevoquer, au
moins trds bridvement, le probldme de I'femergence de 1'urbanisation.
Nous nous contenterons d'en rappeler 1'essentiel sous la forme de quatre
points lapidaires et d'une illustration du caractdre passionnant et dfelicat de
cette hi store.
1) Un recul dans pratiquement toutes les regions du monde des dates
de 1'femergence du phfenomfcne urbain. Ce sont souvent 2 000—3 000 ans
qui sont ainsi ajoutis й 1'histoire de la ville.
2) La tr6s forte probability que 1’agriculture entraine quasi-infcluctable-
ment, avec un dfclai de 1 000 й 2 000 ans, un processus d'urbanisation.
3) Les cas de foyers de naissance de la ville multiples et indfcpendants
les uns des autres sont probablement aussi importants que les phfeno-
mteies de diffusion.
4) Les colonisations (de I'Antiquitfe A nos jours) ont presque toujours
оЬёгё 1'histoire autochtone des villes, beaucoup de villes dont on attribue
la naissance au рЬёпотёпе colonial fetaient dfejA prfesentes depuis des
sfccles.
Afin d'illustrer A la fois I'allongement de 1'histoire urbaine et le
caracttee passionnant mais aussi extremement dfclicat de cette histoire des
premieres phases de 1'urbanisation, nous fevoquerons ici un aspect de la
problfematique du fait urbain de I'Amferique prteolombienne. Un des
moyens (ici comme ailleurs) pour confirmer une peste de 1'importance de
1’urbanisation consiste A explorer les possibility de surplus agricoles. A
propos de la prestigieuse civilisation maya, singnalons que si les causes
de la disparition en 1’espace d'une gfenferation (vers 900) d'un ensemble
urbain tr6s dfeveloppfe qui s’fetait mis en place vers 200—300 ne sont pas
mieux connues qu'auparavant, 1'histoire des Mayas s'est enrichies de
6 500 ans supplementaires et d'un facteur explicatif important du
dfeveloppement urbain. Auparavant 1'histoire des Maysa ne pouvait.etre
90
Paul Bairoch
retracfee que jusque vers -2500, fepoque ой cette civilisastion fetait
constitute par des villages d'agriculteurs. Or, des fouilles rfealisfees au
dfebut de 1980, par les-fequipes de R.S. MacNeish, ont ajoute 6 500 ans a
cette histoire. Et la prfecocitfe et surtout 1'ampleur du fait urbain maya ont
fetfe confirmfees par la decouverte d'un trfes vaste rfeseau d'irrigation qui
fetait demeurfe totalement ignorfe jusqu'an dfebut de 1'annee 1980. A cette
date, lors d'essais d'un radar-destinfe a 1'exploration de la planfete Vfenus-
on a relevfe 1'existence d'un rfeseau trfes foumi de canaux d'irrigation
desservant quelque 1 250—2 500 kilomfetres carrfes de champs dont les
archfeologues, accounts sur place, ont pu vferifier la rfealitfe.
Pat contre, trfes rfecemment, des archfeologues amfericains ont avancfe
une hypothfese qui modifierait dans un sens opposfe 1’impact urbain des
"terres irriguees" des civilisations prfecolombiennes. En effet, Hewitt et
all7, dans un article publife a la fin de 1987, avan^ainet 1'hypothfese, a
priori fetayfee, que les canaux et terrasses de Hierve el Agua prfes de
Oaxaca au Mexique ne servaient pas a I’irrigation mais a la production de
sei!
B. UN MONDE TRADITIONNEL TRES URBANISE
Un des acquis les plus surs des recherches entreprises ces vingt
derniferes annfees a fetfe une modification profonde de la vision de
I'importance du monde urbain dans les socifetfes traditionnelles. Et nous
avons la une illustration frappante de certaines retombfees nfegatives que
peuvent avoir les recherches menfees pour les socifetfes industrialisfees sur
celles menfees pour les socifetfes prfe-industrialisfees. En effet, la seule
estimation de I'importance relative du phfenomfene urbain de 1'ensemble du
monde avant les bouleversements de la revolution industrielle, dont on
disposait des annfees 1956/57 aux annfees 1974/77, fetait celle nfealisfee par
Kingsley Davis, le trfes bon spfecialiste de 1'urbanisation contemporaine
ainsi que de certains problemes urbains du Tiers-Monde8 9. Le point de
dfepart est une fetude et non publifee du milieu des annfees 1950 mais citfee a
maintes reprises et notamment par I'feminent gfeographe de 1'Ecole de
Chicago qu'est Hauser®. Dans cette fetude, Davis (avec la collaboration de
H. Hertz) estime que la population urbaine vers 1800 ne reprfesentait que
3% de la population mondiale (sur la base de la dfefinition de population
7 Hewitt W.P., Winter M.C., Peterson D.A. Salt Probuction at Hierve el Agua
Oaxaca // American Antiquity. Vol. 52. No 4. October 1987. P. 799—816.
8 V.: Davis K. The Population of India and Palistan, Princeton, 1951; Jdem.
World Urbanization, 1950—1970, 2 volumes. Berkeley. 1969—1972.
9 Urbanization in Asia and the Far East. UNESCO. Calcutta, 1957. P. 55—56.
Les villes du X au XVHl s 91
urbaine comme fetant celle des villes de 5 mille habitants et plus).
Estimation qui fut reprise par Davis meme dans deux articles parus en
1965, dont un publife dans la trfes bonne revue de grande diffusion qu'est
"Scientific American"10 Pour les chercheurs de 1'fepoque contemporaine,
les chiffres faibles sur 1'urbanisation commencent vers 1850/60 et
permettent d'estimer assez valablement que, par exemple, entre 1850 et
1910 le taux d'urbanisation de 1'Europa est passfe de moins de 15% A
32%. Ce qui permet dfejA d'interpoler un taux d’urbanisation de 7—8%
vers 1800. En outre, comme on dispose de donnfees plus nombreuses sur
les grandes villes et que celles-ci ont cru plus vite que les petites, le "point
de dfepart" s'en trouve encore baissfe. Enfin, comme il fetait "raisonnable"
(toutefois inexact) de peneserque le grand reste du monde fetait nettement
moins urbanisfe que 1'Europe, un taux d’urbanisastion pour 1'ensemble de
la planfete de 3% pouvait paraitre plausible.
Depuis sa publication dans les deux revues citfees ci-dessus, ce chiffe a
fetfe encore plus largement repris par maints chercheurs11 tout naturel-
lement en qufete d'un point de rfefference et a entrainfe des conclusions
totalement erronfees sur le caractfere exceptionnel de beaucoup de civi-
lisations du monde traditionnel. Ainsi quelqu'un d'aussi avisfe et fin que le
regrettfe Finley fecrit, 3 propos de 1'explication du r61e inportant qu’a joufe
la ville dans la civilisation grfeco-romaine:”the Graeco-roman world was
more urbanized than any other society before the modem era”12.
10 Davis K. Urbanization of Human Population // Scientific American. Vol. 213.
No 3. Scptcmbrc 1965. P. 41—53. Idem. The Origins and Growth of Urbanization in
the Wo-ld // American Journal of Sociology. Vol. LX. No 5. Mars 1965. P. 429—
437.
11 Citons uniquement, vu [’importance du document, 1'excellcnte synthise des
problimcs de population rtalisfcc par les Nations Unies avec la collaboration des
principaux instituts d'itudcs de la population (The Determinants and
Consequences of Population Trends. Vol. 1. N.Y., 1973). L'fctude accompagne son
acceptation de 1'cstimation de Davis en citanl trois aulres estimations qui, en
quclque sorte, la confirmenl. 11 s'agil de celle de Russell J.C. (Late Ancient and
Medieval Population // Transactions of the American Philosophical Society. New
Stries. Volume 48, Part 3. No 152. Juin 1958. P. 1—152) pour qui, meme dans les
empires bien organises, la population urbaine n’a jamais cxcfcdi 5% de la
population lotale. Celle de Woytinsky W.S. et Woytinsky E.S. World. Population
and Production. Trends and Outlook. N.Y., 1953 (p. 118) qui aboutit i un taux
encore plus faible de population urbaine. Enfin, celle de Hoyt H. (The Growth of
Cities from 1800 to 1960 and Forecast to Year 2000 // Land Economics. Vol.
XXXIX. No 2. Mai 1963. P. 167—173) qui propose, toujours pour 1800, une
population urbaine reprisentanl 5% du monde mais avec Ic critire des villes de 2
mille habitants el plus, ce qui csl iris coherent avec les 3% estimfcs par Davis.
12 Finley M.I.: The Ancient City: From Fuslcl de Coulanges to Max Weber and
Beyond // Comparative Studies in Society and History. Vol. 19. 1977. P. 305—327
(p. 325).
92
Paul Bairoch
Changeons de millenaire et de continent: tant pour Rozman que pour
Hanley et Yamamura, ainsi surtout que pour Komhauser13, le Japon des
XVIIe et XVIIIe siecles fetait la civilisation la plus urbanisfee du monde.
Il est vrai qu’il s’agissait effectivement d'une civilisation trfes urbanisfee.
puisque Гоп peut estimer que 11—14% de sa population vivait dans des
villes de 5 mille habitants et plus; toutefois, aprfes tout, ce taux est celui de
1'Europe avant la revolution industrielle.
Et pour dfedouaner, si besoin en fetait, les historiens, citons entre autres
le gfeographe Dwyer14 qui, dans son introduction й un recueil d’articles
publifes en 1974 (destines comme lectures de base pour les futurs
gfeographes), reprend pour le monde de 1800 le taux de 3% de Davis
pour montrer qu'avant la revolution industrielle les villes fetaient
"relatively few". Ce n'est qu' en 1974 qu’est publifee, dans un livre
d'utbanisme peu utiltsfe par les historiens, une estimation dfejS un peu plus
valable, celle du cfelfebre urbanologue Doxiadis15, lequel proposait un
taux de 6,2%. Nous n'avons pas la connaissance s'une reprise de ce taux
dans d'autres travaux. De meme les deux estimations publifees en 1977
ont eu peu d'fecho: й savoir le calcul de Grauman16(A partir de la banque
de donnfees de Chandler et Fox) qui crfeditait le monde d'un taux
^urbanisation de 5,0—5,5% selon les hypothfeses retenues; et notre
estimation dont le milieu de la fourchette se situait й 7,9%17
Mais plus de dix ans nous sfeparent de 1977. Quel est le taux probable
que 1'on peut avancer actuellement й propos de 1'urbanisation du monde
vers 1800? Periode que, sans forte distorsion. Гоп peut considferer com-
me fetant celle du monde traditionnel, puisque le seul pays rfeellemc nt tou-
che par la revolution industrielle fetait alors la Grande-Bretagne dont la po-
pulation ne reprfesentait que 1 % de celle du monde. Le taux d'urbanisation
fetait certainement au moins trois fois supferieur й celui retenu antfe-
rieurement et probablement meme quatre aois supferieur. La fourchette
que nous proposons serait de 9—11%, toujours avec le critferede 5 mille
13 Rozman G. Urban Network in Ch'ing China and Tokugawa Japan, Princeton
1973; Hanley S.B., Yamamura K. Economic and Demograthic Change in
Prcindtislrial Japan. 1600—1868. Princeton, 1977; Kornhauscr D. Urban Japan: its
Foundations and Growth, L.; N.Y., 1976.
14 The City in the Third World. L., 1974. (p. 10).
15 Doxiadis C.A., Papaioannou J.C. Ecumenopolis, the Inevitable City of the
Future. Athfcncs, 1974 (p. 405).
16 Grauman J.V. Orders of Magnetude of the World’s Urban Population in
History // Population Bulletin of the United Nations. No 8—1976. N.Y., 1977.
P. 16—33 (p. 29).
17 Bairoch P. TailJe des villes, conditions de vic et devcloppemcnt fcconomique,
P. 1977 (p. 27).
Les villes du X au XVIII s.
93
habitants. Si Гоп adopte le critere des 2 mille habitants il s'agit alors de
13—16%.
Quels felfements pennettent d'avancerces taux? D'abord il у a le fait que
pratiquement toutes les fetudes rfealisfees ces derniferes dfecennies sur des
socifetfes europfeennes ou extraeuropfeennes aboutissent й de tels taux
(jugfes done comme fetant exceptionnels par references aux 3%). Et
comme ces "exceptions" concement 1'essentiel des socifetfes non primitives
du monde et que les socifetfes primitives (done sans villes) ne reprfesen-
taient vers 1800 qu’une trfes petite fraction de la population mondiale (5—
10%), les exceptions doivent devenir la rfegle. D'autre pan, la plus large
disponibilitfe d'fetudes apportant des estimations de I'fevolution de la
population des villes a entrainfe la realisation d'un certain nombre de
banques de donnfees sur la population des villes, dont il faut d'abord
mentionner celle de Chandler et Fox18, laquelle, comme nous le verrons
plus loin, comporte certes des lacunes19, mais qui, nfeanmoins, a ouvert
la voie й une revision de 1'estimation de la population urbaine mondiale.
Certes, avant eux, Mols20, avec ses trois volurpes sur la dfemographie
des villes de 1'Europe du XlVe sifecle au XVIIIe sifecle, avait dfeja dfelirichfe
le domaine pour cette partie du monde en se basant, bien entendu, sur les
sources disponibles alors. En effet, en 1954, on ne disposait pas encore
des nombreux travaux venus enrichir depuis lors l’histoire urbaine.
La banque de donnfees de Chandler et Fox ainsi que les fetudes sur les
dfebuts de 1'urbanisation ont permis de confirmer que Гоп peut sans trop
de rfeserves fenoncer la rfegle suivante: dans une socifetfe aux
cafactferistiques gfeographiques normales, quelque 1 000—1 500 ans
aprfes 1’apparition du phfenomfene urbain, le taux ^urbanisation atteint un
niveau proche du maximum possible dans le cadre des societes tradition-
nelles; et, pour de grands ensembles gfeographiques autosuffisants en
nourriture, ce maximum se situe vers les 10—15% si Гоп utilise lecritfere
des 5 mille habitants. Si Гоп adopte le critfere plus adfequat pour 1'fepoque
des 2 mille habitants, cette limite se situe vers les 15—20%. Les excep-
tions sont constitufees par des rfegions й climat extreme, surtout trfes
18 Chandler T„ Fox G. 3000 Years of Urban Growdi. N.Y . 1974.
19 Nous reprenons d noire conipte la phrase qui lermine 1'inlroduction qua
ridigte Lewis Muinford a 1'ouvrage de Chandler et Fox:"Any scolar who would
criticize the work should first cam the reight by familiarizing himself with the
baffling territory it explore" (p. IX).
^0 Mols E. Introductuin a la demographic historique des villes d'Europc du XIV au XVIIIe
sicclc. 3 volumes. Gcrobloux; Louvaun 1954—1956. Signalons egalement les services non
ncgligcablcs qua rendu le tableau de la imputation de 155 villes europccnnes clabore par llelin
E. dans son elude ”La demographic de lacgc aux XVUc cl XVIIIe sieclcs** (Bruxelles. 1963 p.
238—252).
94 Paul Bairoch |
froides, et des rfegions a trfes fort relief. Et comme ces rfegions sont, en i
rfegle gfenferale, trfes peu peuplfees, le taux d'urbanisation du monde a fete j
trfes t6t trfes proche du maximum possible dans le cadre des socifetfes
traditionnelles.
C. LA STABILITE MILLENAIRE DU TAUX
D'URBANISATION:
UN INDICATEUR TROMPEUR
Certes, eu fegard aux bouleversements apportes par la revolution
industrielle, les socifetfes traditionnelles d'avant cette involution sont carac-
tferisfees par une stabilite, par un certain immobilisme. En fait, et surtout
hors des villes, il faut devantage parler d'un monde au plafond limitfe que
d'un monde immobile. Ce plafond fetant, somme toute, celui du dfevel-
oppement feconomique, lequel plafond ne sera crevfe qu'avec la revolution
industrielle.
Dans le monde urbain, cette stabilite est surtout celle de 1'importance
relative de la population urbaine qui, pour de grands ensembles, a fevolufe
pendant des sifecles-et meme pendant des millenaires- d 1'interieur d'une
fourchette assez etroite. Et plus cet ensemble est grand, plus grande est la
stabilite. Ainsi, sur le plan mondial, nous avons vu qu'on peut avancer
pour 1800 un taux d'urbanisation de 9—11 %. Or, entre Гап 200-ой a peu
prfes toutes les socifetfes sont touchfees par le fait urbain et 1800, ce taux
n'est certainement jamais descendu au-dessous des 7% et n'a jamais
excfedfe les 13%. Les sommets des niveaux s'urbanisation du monde avant
la revolution industrielle se situent vers le Hie sifecle, le XlVe sifecle et le
XVIIe siecle, et done en phase de rfegression dfemographique; les creux
vers le VIII e siecle et le XVIIIe siecle. Avec, en tout cas, pour le second
millfenaire, des differences (sur le plan mondial) de pas plus de deux ou
trois points de pourcentage.
Mais dire que le monde vers 1800, avec environ 9—11% de sa
population dans des villes (de plus de 5 mille habitants), n'est pas
sensiblement. plus urbanisfe qu'il ne 1'fetait vers Гап 200 (ой cette
proportion fetait probablement de 1'ordre de 7—10%) revient aussi a
dfeformer la rfealite. De meme qu'il faut feviter certains pifeges tendus par
les chiffres absolus, il faut aussi feviter ceux que tendent les proportions.
En effect, comme entre Гап 200 et 1800 la population mondiale est passfee
d'environ 250 millions a environ 970 millions et que les superficies ha-
bitfees par les socifetfes avanefees sont a 10—15% prfes les memes21, cela
21 Notons cependant qua linterieur des terres habitecs les superficies agricoles
se sont, dies aussi, accrues et dans des proportions souvent plus importantes que
cclles des terres habitccs.
Les villes du X au XVlll s.
95
veut dire que sur une meme superficie il у avail vers 1800 quatre fois
plus de villes.
Les habitants des campagnes, qui representent 85—90% de la popu-
lation, sont places dans les deux cas dans des situations tres differentes.
Vers Гап 200, pour la plupart d'entre eux, la ville etait quelque chose de
tres lointain et, des lors, souvent totalement meconnu. Il en va tout
autrement pour le paysan du XVIIIe siecle. Une division par trois ou
quatre'de la distance de la ville, implique, dans de tres nombreux cas, un
changement fondamental. En effet, 1'obstacle represente par la longueur
d'un trajet n'est pas, en termes pratiques, lineaire. Ainsi, par exemple, si
1’aller-retour ne peut pas s'effecruer en une demi-joumfee et, a fortiori, en
une joumfee, le deplacement devient quelque chose de tres exceptionnel.
D’autre part, sur le plan du monde urbain, les villes etant aussu plus
densfement reparties, done plus proches les unes des autres, les rapports
entre elles s'en trouvent facilites et accrus. D'oil une plus grande pos-
sibilite de transmission d’innovations de tous genres.
Done stabilite des pourcentages n'implique pas stability de 1'urbanisa-
tion; et, bien sur, cela peut aussi jouer (et a jou6) dans 1'autre sens, comme
nous aurons 1'occasion d'y revenir avec plus de details (voir la section D).
A la suite des grandes pestes du XlVe, pour nous en tenir й 1’Europe
pour laquelle les donnees sont mieux connues, le taux d'urbanisation etait
vers 1400 de quelque 20% superieur й celui de 1300, car la population
rurale a diminue plus fortement que la population urbaine. Parcontre,
durant le XVe siecle, la population rurale a progresse plus rapidement
que celle vivant dans les villes, laquelle. neanmoins, a elle aussi fortement
augmente. De ce fait, vers 1500, le taux d'urbanisation a recuie d'environ
20%, passant de 13—14% й 10.6—12,0%. Hors d'Europe on assiste,
notamment en Chine, й une evolution de nature voisine, mais d'une
ampleur plus grande, entre le debut du XVle siecle et la fin du XIXe
siecle. En effet, entre 1500 et 1800, le taux d'urbanisation a probablement
chute de 11—14% a 7—8%; mais comme la population totale a ete
multipliee par 2,5—2,6, vers 1800 il у a 50% environ de citadins en plus
que vers 1500. Done non seulement la stabilite du taux d'urbanisation
peut etre un indicateur trompeur, mais le recul du taux d'urbanisation
n'implique pas, ipso facto, un recul des villes.
96
Paul Bairoch
D. DE 1000 A 1500: DES CHANGEMENTS
LES PLUS CONTRASTES
DE L’HISTOIRE URBAINE DE LEUROPE TRADITIONNELLE
Ces cinq sifecles voient se succfeder trois pferiodes trfes contrastfees. Il у
a d'abord 1'expansion trfes rapide (dans le contexte de 1'fepoque) de
1'urbanisation entre 1000 et 1300/1340. Puis survient une hausse brutale
du taux d'urbanisation due essentiellement й la forte chute de la
population totale du fait des pertes fenormes causfees par la peste. Enfin se
place la pferiode de reprise du XVe sifecle.
Certes, pour ce qui a trait й ces cinq sifecles, le renouveau en fetudes a
fetfe un peu moins important que pour les sifecles suivants. Toutefois, il est
possible d'avancer des ordres de grandeur assez valables. Vers 1'an 1000,
1'Europe avait quelque 45 millions d'habitants; elle en avait deux fois plus
vers 1340. Or, comme 1'expansion des villes a fetfe encore un peu plus
rapide, cela a fait de ces trois sifecles une des pferiodes oil 1'expansion de la
population urbaine a fetfe la plus rapide.
Non seulemet la population de la plupart des villes progrfesse, mais il
se crfee maintes villes nouvelles. D'obscurs villages deviennent (parfois
redeviennent) de vferitables villes. En France, c'est le cas notamment de
Montpellier, Dijon, Lille, etc., en Allemagne, de Berlin, Leipzig, Nurem-
berg, Munich, etc., et aux Pays-Bas, il s'agit pratiquement de toutes les
villes. A cette liste non exhaustive, ajoutons encore les noms de quelques
villes importantes aujourd'hui: Anvers, Copenhague, Edinbourg,’ Mos-
cou, Oslo, Stockholm, Varsovie, Vienne, etc. De petites villes deviennent
de grandes mfetropoles. Entre 1000 et 1300, Paris passe de 20 mille й 200
mille habitants; Grenade de 26 mille й 150 mille; Venise de 45 mille й 110
mille; Gfenes de 15 mille й 100 mille; Cologne de 20 mille й 50 mille;
Barcelone de 5 mille й 48 mille; etc. Bien entendu, tous ces chiffres sont
des ordres de grandeur. Toutefois ces ordres de grandeur sont un peu
plus stirs qu'auparavant.
Mais, d'une certaine fa?on, le bouleversement le plus important au
cours de cette pferiode est celui qui s'est produit au XlVe sifecle oO le taux
d’urbanisation a progressfe de prfes d'un tiers, passant de 9^10% й 12—
13%. Cette progression est due entiferement й la baisse de la population
totale consfecutive aux ravages causfes par la peste au cours de ce sifecle.
Entre 1300 et 1400, le noinbre de citadins a diminufe de 1—2%6 alors
que la population totale a diminufe de 24—30%. Il apparait ainsi que, dans
la majoritfe des villes, le recul de la population qui se place dans les
dfecennies 1350—1370 a fetfe beaucoup plus rapidement comblfe que dans
les campagnes. Sans entrer ici dans une analyse explicative, il est plus
probable que cela s'explique davantage par les mouvements migratoires
Les villes du X au XVUl s.
97
que par une difference de la mortality ou de la feconditfe entre ville et
campagne. D'autre part, il n'est pas du tout exclu que 1'ampleur de la
baisse de la population totale durant le XlVe sificle, telle qu'elle est
admise par les demographes historiens, soit surestimfie.
En tenant comple de ces reserves il apparait que le taux d'urbanisation
de 1'Europe vers 1400 est le plus filevfi jamais atteint dans le cadre des
socfetes traditionnelles. Il faudra attendre la revolution industrielle pour
retrouver un taux d'urbanisation de I'ordre de 12—13%: cela s'est situfi
vers 1820—1830.
On peut estimer que 1'fiquilibre entre Involution de la population
urbaine et celle de la population rurale est retrouvfi vers 1500; le XVe
sificle enregistrant une croissance plus rapide de la population rurale. Le
nombre d'habitants de 1'Europe vivant dans les villes a progress^ d’en-
viron 10%, alors que le reste de la population, c'est-a-dire essentiellement
la population rurale, a progress^ c'environ 38%. Cela implique que le taux
d'urbanisation a reculfi d'environ 20%, passant de 12,0—13,0% й 9,8—
10,8%.
-1
E. UN MONDE URBAIN TRES MOBILE OU DES MILLIERS
D'HISTOIRES INDIVIDUELLES
Ces stabilitfis et instabilifes au niveau des grands agfegats sont
toutefois tres modestes eu figard й ce qui s'est passfe au niveau individuel
des villes. La sfirie de grandes theses sur les villes rfialisfies ces vingt
demifires annfies22 a dfija permis pour quelque 20—30 villes europfien-
nes de se rendre compte que la population d'une ville pouvait aussi etre
marqufie par des recul, mfime dans les pfiriodes fastes et libfirfies
d'fipidfimies. Il n'est done pas nficessaire que des pestes d'abattent sur une
ville pour voir le nombre de ses habitants diminuer et ce s'autant plus que,
comme nous 1’avons vu, le mouvement naturel de la population est
gfinfiralement nfigatif. Mais, mfime si le choix des villes ayant fait 1'objet
de ces thfises a parfois fitfi justififi par leur exemplaritfi, que sont 20—30
villes й 1'intfirieur du monde urbain d'une Europe qui, vers 1700, comptait
probablement 1010 villes de plus de 5 mille habitants et quelque 390
villes de plus de 10 mille habitants?
Cest pourquoi il nous faut saluer ce qui, il est vrai, n'est qu'une
compilation, mais une compilation qui, comme nous 1'avons vu, a ouvert
la voie й une nouvelle perception du foisonnement urbain; nous voulons
22 Afin d'ameliorer la lisibilite'de ce textc, nous avons renvoyc'a’une annexe la
lisic (en panic arbilrairc) de ces theses.
7. Зак. 32 15
98
Paul Bairoch
bien sur parler de 1'fetude dfejfe citfee de Chandler et Fox. Certes, ceux-ci
n'ont considferfe que les villes d'Asie de plus de 40 mille et les villes
europfeennes de plus de 20 mille habitants. Ce qui, par exemple, pour la
Suisse se limite й la seule ville de Genfeve (done absence, entre de autres,
Bale, Berne et Zurich). Nfeanmoins, cela nous foumit dfeja 295 villes en
Europe. Et e'est pourquoi, en elaborant une banque de donnfees pour 379
villes de plus de 10 000 habitants de 1'Europe occidentale, de Vries23
peut poser et rfesoudre des probiemes d'une portfee plus gfenferale,
notamment sur les modalitfes devolution des systfemes urbains europfeens
et de leurs rapports avec 1'environnement socio-feconomique.
Mais laissons pour plus tard ces problfemes et donnons une image de
1'instabilitfe des villes basfee sur la plus rfecente de ces banques de donnfees
de la population des villes europfeennes24 et qui comporte des renseigne-
ments pour plus de 2 200 villes qui ont atteint ou dfepassfe 5 mille
habitants entre Гап 800 et 1800. Entre 1300 et 1700, mfeme si on limite la
confrontation Й des pferiodes d'un sifecle, il у a toujours plus d'une ville
sur cinq qui enregistre une rfegression de sa population. La proportion de
ces villes en rfegression est en moyenne de 36%; et a varife d'un minimum
de 20% pour le XVIe sifecle й un maximum de 48% pour le XlVe sifecle
(26% pour le XVe sifecle et 40% pour le XVIIe sifecle). La forte diffe-
rence entre les deux sifecles extremes soulfeve indirectement la question de
1’environnement gfenferal, ces deux sifecles fetant en effect aussi ceux oil
revolution de la population totale a ete la plus diveigente.
L'fevolution serait encore plus diveigente si Гоп prenait des pferiodes de
courte durfee. D’autre part, dans certains cas, meme au niveau des sifecles
les baisses ainsi que les hausses sont trfes accusfees. Ainsi, de 1600 й
1700, il у a eu, parmi les villes de 5 mille habitants et plus, une cinquan-
taine de villes dont la population a reculfe de 50% ou davantage; et une
quinzaine dont le recul a fetfe aupferieur й 70%. Prfes de 40 villes voient leur
population au moins doubler, dont prfes d'une dizaine voient leur
population triplet. Mfeme durant le XVIe sjfede, od la proportion en dfeclin
est la plus faible, il у a eu une cinquantaine de villeS dont la population a
baissfe d'un tiers ou davantage.
23 Vries J. de. European Urbanization, 1500—1800., Z., 1984.
24 Bairoch, P., Batou/J. et Chevre, P. La populations des villes europfeennes de
80 a 1850. Banque de donnees et analyse sommaire des rfesultats. Centre d'histoire
feconomique intemationale.' Geneve, 1988. Signalons que dans notre etude
(Bairoch, P. De Jericho a Mexico. Villes et economic dans 1'histoire. P., 1985), nous
avons utilisfe une version plus incomplete de cette banque de donnees et qu'en
outre nous avons fegalement felabore'une banque de donnfees pour un peu plus d'un
millicr de villes du reste du monde (laquelle banque de donnfees n'a pas fair 1'objet
d'une publication et ne le fcra pas avant quelques annfees).
Les villes duX auXVlll s.
99
Et le malheur frappe les grands comme les petits et les regions en
expansion comme les rfegions en dfeclin. Les grands en effet. Et IS, bien
sur, les faits fetaient connus depuis longtemps, car trfes visibles. Visibles
comme Bruges la Morte qui, au cours du XVe sifecle, est passfee de 125
mille a 35 mille habitants. Ou comme Palerme, laquelle, entre le Xie
siecle et le XHIe sifecle, fetait une des 3—4 plus grandes villes d'Europe
(on la cifedite mfeme de plus de 300 mille habitants), et n'occupait plus que
la 44—48e place vers 1400, avec moins de 30 mille habitants. Bien
entendu, ce ne sont pas nfecessairement les mfemes causes qui ont conduit
au dfeclin: dans les deux cas citfes ici il у a surtout les facteurs fecono-
miques pour Brugge et surtout les facteurs politiques pour
Palerme.
Si mfeme les grands n'fechappent pas au malheur, il faut nfeanmoins
signaler que, durant les deux demiers sifecles de 1'Europe traditionnelle,
les plus grandes villes ont eu une place trfes importante dans la croissance
urbaine europfeene. Il s'agit surtout des cinq mfetropoles suivantes: Am-
sterdam, Lisbonne, Londres, Naples et Paris. Ainsi, fl I'intferieur de
1'Europe sans la Russie ces cinq villes sont, Й dies seules, responsables
durant le XVIe sifecle de 15% de 1'accroissement de 1'ensemble de la
population urbaine (qui, vers 1500, se composait de quelque 740 villes de
plus de 5 mille habitants). Et cette proportion est surtout trfes forte au
XVlle sifecle od elle est de 1'ordre de 49%.
Villes en dfeclin dans des rfegions en expansion? Oui. Et mfeme parfois
nombreuses. Ainsi, au XVIe sifecle, alors que la population urbaine de
1'Espagne progressait de plus d'un tiers et celle de la France de prfes de
40%, probablement 26—30% des villes espagnoles et 21—25% des
villes fran^aises dfeclinaient. Meme au Royaune-Uni, oO, durant le XVIe
sifecle, la population urbaine a augmentfe de plus de 100%, parmi les villes
dont on peut suivre valablement 1'fevolution, un quart environ a rfegressfe.
Mais si 1'on prend ce mfeme Royaume-Uni de 1750 й 1800, oil la
population a augmentfe de 85%, on trouve parmi les quelque 75 villes
dont on peut suivre valablement involution qu'une seule ville dont la
population dfecline rfeellement et encore s'agit-il d'une ville iriandaise
(Armach). Par contre, dans le reste de 1'Europe, quelque 18% des villes
dfeclinent entre ces deux dates. Ce qui montre, si besoin en fetait, qu'avec
la rfevolution industrielle on est effectivement entrfe dans une phase tout a
fait diffferente de l’histoire urbaine, dans laquelle, entre autre, pendant plus
d'un sifecle le dfeclin urbain fetait devenu un fait totalement exceptionnel et
atypique. "Etait devenu"... carce mfeme Royaume-Uni, en raison en
partie de 1'anciennetfe de sa revolution industrielle, connait a nouveau,
depuis la fin de la Seconde guerre mondiale, le problfeme de villes en
100
Paul Bairoch
declin qui fait fecho й 1’etude de Phytian-Adams sur la crise des villes
anglaises de la fin du Moyen Age25.
En fait, un des acquis de 1'histoire urbaine qiantitave est que chaque
ville a son histoire, laquelle s'inscrit dans un rfeseau urbain qui, lui aussi, a
la sienne. Ceci rejoint la remarque dfeja femise en 1961 par Mumford pour
qui une des caractferistiqies principals de 1'histoire urbaine fetait 1’indi-
vidualitfe de chaque ville. Et comme le monde vers 1700 comptait
probablement plus de 4000 villes (de plus de 5 mille habitants), on peut
done parler de milliers d'histoires urbaines.
Hors d'Europe, il est probable que le jour oil les informations seront
suffisantes, le bilan se rfevfelera trfes voisin. D'ailleurs "hors d'Europe"
veut surtout dire ce vaste et futur Tiers-Monde oil 1'histoire des villes a
fete peut-fetre encore plus contrastfee qu'en Europe. Dans cette rfegion, outre
1'histoire mal connue des pferiodes d'avant la colonisation, il у a la rupture
de la colonisation europfeenne qui a profondfement bouleversfe la vie
urbaine. Colonisation qui, d'abord, a touchfe I'Amferique oil, dfes le XVIe
sifecle, on a le drame des villes prfecolombiennes, mais oil 1'on trouve
aussi des viljes "champignons" surtout basfees sur des gisements de mfe-
taux prfecieux. Le cas le plus intferessant est celui de Potoci. Ville riche,
"ville de la folie de 1'argent", comme Га dfecrite Vilar26, qui fut fondfee en
1547, deux ans aprfes les premiferes dfecouvertes de gisements s'argent.
Malgrfe le fait qu'elle est situfee a la fantastique altitude de 3 960 mfetres,
sur un plateau dfemuni (et pour cause) de potentialites agricoles et trfes
pauvre en eau, elle comptait, huit ans aprfes sa fondation, environ 45 mille
habitants. Vers 1600, Potosi avait dfeja quelque 150 mille habitants, ce
qui, en Europe, 1'aurait situfee au quatrifeme rang, aprfes Paris qui avait
alors 300 mille habitants, Naples qui en avait 270 mille, et Londres qui en
avait 200 mille. Les systfemes urbains d'Asie furent touches par la
colonisation dfes 1810/20; ceux s'Afrique du Nord des 1830/40; et ceux
d'Afrique Noire dfes 1880/90 si 1'on excepte le terrible impact de la traite
des esclaves qui a debute avant le Xie sifecle й destination des mondes
musulmans (et qui dura jusqu'A la fin du XIXe siecle) et des le XVIe
sifecle Й destination des mondes chrfetiens d'Amferique.
Plus prfes de nous, nous avons, avec le Tiers-Monde, le premier cas de
socifetfes encore non dfeveloppfees ой les villes cessent de connaTtre des
rfegressions de population et ce dfes les annfees 1920, avec les prfemices de
1’inflation urbaine. Ainsi, en utilisant notre banque de donnfees sur les
villes du Tiers-Monde sans la Chine, sur les 650 villes qu'il nous a fetfe
25 Phythian-Adams C. Desolation of a City. Coventry and the Urban Crisis of
the Late Middle Ages. Cambridge, 1979.
26 Vilar P. Or et Monnaic dans ITlistiore, 1450—1920. P., 1974. P. 13.
Les villes du ХаиXVlll s.
101
possible de suivre, seulement une dizaine ont connu une baisse de leur
population. П est vrai qu’entre temps la population urbaine de cette rfegion
a progress^ de 2,8% par an. ce qui est dfejd exceptional mais qui, tou-
tefois, reste audessous de la croissance enregistrfee entre 1950 et 1985,
laquelle fetfe de 1'ordre de 4,4% par an. Afin de souligner le caractfere
exceptionnel de cette croissance urbaine, que justifie pleinement le terme
d'inflation, notons que le taux de croissance urbaine durant la pferiode de
35 ans au cours de laquelle ce taux a fetfe le plus rapide en Europe, й savoir
1870/1905, s'felevait a 2,0% par an. Durant les phases les plus positives
de 1'feconomie traditionnelle, la croissance la plus rapide (toujours au
niveau de 1'Europe et d'une pferiode de 3—4 decennies) a dii fetre de
1'ordre de 0,4%.
Et le caractfere exceptionnel de cette inflation urbaine prend une
connotation dramatique en raison de sa nature. En effet, cette inflation
urbaine s'est rfealisfee pratiquement sans dfeveloppement feconomique, sans
industrialisation, et ce qui est encore plus grave, sans augmentation de la
productivitfe agricole. De plus, les modalitfes de cette inflation urbaine en
augmentent les consfequences. Parmi celles-ci ditons la concentration des
citadins dans de trfes grandes villes, I'importance des bidonvilles, 1'amp-
leur du chdmage surtout chez les jeunes, etc., etc.. Dans cette perspective,
les nombreux cas de recul des villes dessocifetfestraditionnelles perdent
leur caractfere dramatique.
F. DU DECLIN NON MORTEL DES VILLES A LA STABILITE
DES RESEAUX URBAINS
Certes, A cfetfe des villes qui ont presque disparu et dont nous avons
fevoqufe quelques cas, il existe des villes qui ont connu des destins encore
plus tragiques, aboutissant й leur disparition. Pour s’en convaincre il
suffit de dresser la liste de tous ces merveilleux sites archfeologiques des
quatre continents qui vont de PompfeT, victime du Vfesuve, A Carthage,
victime de I'impferialisme remain, en passant par les nombreuses villes
prfecolombiennes dont les causes de "mortalite" attendent encore un
savant "docteur”. Mais, statistiquement parlant, le taux de mortalitfe a fetfe
jusqu'ici extremement faible et s'est rfeduit de plus en plus au fur et A
mesure que Г on se rapprochait de la pferiode contemporaine. De sorte que
Гоп peut parler de la pferennitfe des villes. Voyons done ici ce que
1'histoirfe nous a apporte dans ce domaine.
L'fetablissement d'un "taux de mortalitfe" n'est vraiment rfealisable qu'fl
partir du XI Ve sifecle et essentiellement pour ГЕигоре. Prenons la pferiode
qui va de 1500 A 1800 oil les donnfees sont plus sures. Sur la base de la
banque de donnfees du Centre dliistoire feconomique intemationale, sur
102
Paul Bairoch
les 611 villes de plus de 5 mille habitants dont on peut suivre
raisonnablement revolution, seulement 4 ont pratiquement disparu. Il est
probable que le chiffre rfeel est 2 a 3 fois plus felevfe. Cependant, тёте
dans ce cas, il s'agissait d'un "taux annuel de mortality" de 0,06 pour
mille. Hors d'Europe-et en negligeant, bien entendu, dans un premier
temps les systdmes urbains qui ont disparu et auxquels nous reviendrons
plus loin-signalons qu'en Asie, sur la base de donntes r6unies par
Chandler et Fox (complettes par quelques recherches que nous avons
men6es), le taux de mortalite entre le XVIe siecle et le XVIIIe siecle ne
semble pas trds different de celui de 1'Europe. Signalons le caractere
encore trds incertain de l’histoire urbaine de ce continent; toutefois les
tendances degagtes sont confirmees par revolution enregistite dans les
mondes musulmans. Pour 1'Afrique Noire, il est evidemment impossible
de se prononcer tant soit peu valablement au niveau des villes, meme si
pour les reseaux urbains les indications sont plus nombreuses.
Avant d'en venir aux reseaux urbains, une brdve parenthese sur les
"resurections". En effet, non seulement les villes sont peu motrelles, mais
certaines connaissent тёте des resurections durables. Le cas le plus
frappant etant celui de Bagdad qui, moins d'un siecle apres sa fondation,
fut vers 850 (avec environ 1 million d'habitants) la plus grande ville du
monde. Mais les axes commerciaux etant aussi ceux des invasions, elle
fut detruite a plusieurs reprises. Une ville situee dans un contexte
favorable a I'emergence et a 1'expansion d'un centre urbain a routes les
chances de renmtre. Et ces chances croissent avec la taille de la ville.
Il est difficile de se prononcer sur les probabilites de renaissance des
reseaux urbains, vu que notre "univers statistique" est tr6s restreint.
Ayant termine l’histoire du sort des villes avec 1'Afrique, commenQons
l’histoire des cas de disparition des reseaux avec ce continent Ici, comme
pour les autres continents, nous laisserons de c6t6 les civilisations de
I'Antiquite, Le principal reseau qui a disparu en Afrique est celui du
Zimbabwe dont jusqu'ici on a repertorie pres de 200 sites (certains n'etant
que des villages fortifies). Ce reseau urbain a ete en activite entre le Xlle
siecle et le milieu du XVe siecle.
En Asie, il у a surtout le reseau des villes d'Angkor qui se place entre
le IXe siecle et XVe siecle. Il faut relever une similitude de ce cas avec
celui des reseaux de 1'Amerique precolombienne. Le fait que, dans les
deux cas, 1'on soit en presence de regions a climal et conditions ecologi-
ques tr6s voisins riest certainement pas le fait du hasard. Cette instabilite
est probablement Ii6e aux consequences plus graves qu'ont, dans des
zones semi-tropicales de forte humidite, des modifications mineures des
conditions climatiques et de rapports de force entre les systemes hu-
mains et 1'environnement..
Les villes du Хаи XVIII s.
103
En Europe, durant les deux demiers millfenaires, on ne peut pas parler
de disparition de rfeseaux urbains. En fait, nous retrouvons la cette forte
liaison entre villes et civilisations. Les rfeseaux urbains vivent au moins
aussi longtemps que les civilisations dont ils font partie intfegrante. Et
meme parfois ils arrivent a les transcender.
Ainsi les disparitions de rfeseaux urbains etant 1'exception, il faut par
consfequent revenir a la rfegle gfenferale qui, comme le note J. de Vries a
propos de 1’Europe, est la "stabilitfe dans le changement". Les chan-
gements fetant surtout ceux qui interviennent dans les villes composant
ces rfeseaux, mais changements fegalement dans les rfeseaux urbains, les-
quels rfeseaux peuvent se rfetrfecir ou s'felargir en fonction notamment des
grands cycles feconomiques, comme nous le verrons dans la section J.
Cette relative stabilitfe des rfeseaux urbains s'explique aussi par des pos-
sibilitfes d'ajustements eu fegard aux contraintes nfegatives, que celles-ci
soient la perte d'une partie des fonctions feconomiques d'une ville, la
poussfee dfemographique ou une rfegression agricole. Dans de telles
conditions, le systfeme urbain avait devant lui les cinq options suivantes
(qui pouvaient se combiner), pour autant qu'une catastrophe comme celle
de la peste noire au XIVe sifecle ne vienne "tout rfegler": 1) ne modifier en
rien les diffferentes modalitfes des rapports entre ville et campagne, ce qui
fait alors fluctuer en consfequence la part relative de la population urbaine;
2) rejeter en milieu rural une part des activitfes urbaines, ce qui rfeduit la
ponction agricole, non seulement en raison d'une rfeduction des cotits de
transport, mais aussi en raison de la possibilitfe d'utilisation pour
1'agriculture d'une fraction du temps des artisans; 3) restreindre le niveau
de vie de la ville; 4) restreindre le niveau de vie de la campagne; 5) ru-
raliser la ville, cette demifere option jouant dans le cas-ой le taux d'ur-
banisation aurait tendance A reculer.
Dans le cas de penes de fonctions economiques, on peut encore faire
intervenir un autre facteur: une population urbaine en diminution ou en stag-
nation peut faire I'economie d'une partie importante des depenses de
construction, ce qui signifie qu'elle peut s'accomoder, sans reduction du niveau
de vie, d'une baisse de 4—5% du niveau des ressources. Somme toute, mais a
un degre bien moindre, on retrouve ici des consequences voisines de celles qui
resultent d'une baisse de la population rurale qui conduit, elle, a un accrois-
sement du ratio terre-homme: Il va de soi que cette hypothese n'est susceptible
d'expliquer qu'une partie de la resistance au declin.
G. La DEMOGRAPHIE URBAINE: UNE DRAMATIQUE SPECIFICITE
Apres avoir traite du sort tres variable et souvent tragique des villes, il n'est
pas superflu s'arreter un peu sur le sort des citadins qui, lui, a ete souvent
tragique. En effet, il apparit de plus en plus'clairement qu'une des specificitfes
104
Paul Bairoch
de la demographic urbaine des societes traditionnelles est la surmortalite.
Surmortalite qui touche les enfants et encore davantage les bebes, nais qui
n'epargne pas les adultes. Cette surmortalite apparait comme une des constantes
de 1‘histoire et de 1‘espace urbain, puisqu'on la retrouve dans la Rome de
I'Antiquite, comme dans les societes extraeuropeennes.
Dans les societes traditionnelles europeennes, la mortalite infantile (c'est-a-
dere le nombre de deces d'enfants de moins d'urn an par rapport a 1 000
naissances) etait probablemcnt de 1'ordre de 200—270 pour 1'ensemble de la
population. Or, il apparent qu'en milieu urbain cette mortalite infantile
s'etablissait entre 230 et 450. Il est probable que, en moyenne, la mortalite
infantile urbaine depassait de 60% celle des campagnes des memes regions et
que pour les adultes 1'ecatr etait de 1‘ordre de 20%.
D'autre partet cela ne conceme pas ceulement la mortalite infantile (plus
facile a mesurer) mais aussu celle des autres classes d'dges-il у a autant de
regimes dfcmographiques qu'il у a de villes; et la taille des villes intervient ici
aussi. En rOgle generate, la grande ville etait caracterisee par une plus forte
surmortalite.
En ce qui conceme la fecondite des citadins, il est encore difficile de se
prononcer d'une fagon nette. En tout cas, il est probable que les ecarts en ce
domainc etaient plus faibles que pour la mortalite. La deception de Bardet en
197427 quan(] л analyse les resultats disponibles alors pour la France (pays
pour lequel des etudes sont les plus nombreuses) resterait de mise aujourd'hui:
la feconditie supCrieure des villes que laissaient presumer les premieres etudes
ne se trouve pas confirmee "Les rOgroupements regionaux semblent 1'emporter
sur un modeie citadin generalise''.
Vu la surmortalite urbaine, une fecondite non fondamentalement differente
rcnforce le r61e de 1'immigration dans la croissance urbaine. Car, meme dans
les cas od la population urbaine ne s'accerit pas plus vite que le reste du pays,
la surmortalite implique la necessite d'un flux migratoire dans le sens
campagne-ville. Et dans les cas od la croissance urbaine etait rapide, le flux de
migrants a duetre tres important. Ainsi, d'apres les estimations recentes de-
coulant de 1'analyse approfondie de Wrigley ey Schofield27 28, Londres a du rece-
voir entre 1600 et 1700 un solde net de pres de 900 mille migrants pour
pouvoir passer d'environ 190 mille & quelque 550 mille habitants. Londres,
durant cette periode, a absorbe 80% de 1'accroissement nature! de la population
de toute 1'Angleterre!
La ville doit done puiser d la campagne non seulement pour la nourriture
de ses habitants, mais aussi pour assurer la survie demographique de son
entite. C'est d'ailleurs une situation que la revolution industrielle n'a modifiee
27Bardet J. -P. La demographic des villes de la modemite (XVIe-XVHIe sidcles;
Mylhes te realitcs // Annales de demographic historique, 1974. P., 1974. P. 101—
126.
28 Wrigley E.A., Schofield R.S. The Population History of England, 1541—1871.
Cambridge, 1981.
Les villes du ХаиXVIII s. 105
que ires tard. La surmortalitfe urbaine n'a disparu que dans les premieres dCcen-
nies du XXe siecle en malgre la baisse generale de la mortalite la croissance
naturelle de la population urbaine n'a commence que vers 1850/80. Et, bien
entendu, cela concerne les pays developpes, car dans le Tiers-Monde cette
surmortalite n'a disparu qu'apres la Seconde guerre mondiale.
H. DES PAYSANS EN VILLE ET DES ARTISANS A LA CAMPAGNE
L'image simpliste d'une velle dont les actifs travaillent uniquement dans les
secteurs secondaires et tertiaires et d'une campagne peuplte uniqument de
paysans s'est considerablement modififee ces dcmidres decennies.
Des paysans en ville...Oui. Etparfois si majoritairesqu'ils font probleme &
la notion mdme de ville. Prenons, par exemple, le cas d'une civilisation
africaine, celle des Yaruvas, localisfee au sud-ouest du Nigeria actuel et dans
une partie du Benin, dont le systeme urbain se met en place vers le Xie siecle
et etait encore trCs vivace au XIXe siecle. Selon Mabogunje29, au milieu du
XIXe siecle on comptait dans cette civilisation quelque 27—30 "villes" de
plus de 5 mille habitans. Ce qui est plus interessant, c'est que la plupart
d'entre elles etaient trds peupiees. Une ville, Ibadan, comptait environ 100
mille habitants et une quinzaine avaient avaient entre 20 mille et 70 mille
habitants. Il s'agit bien de villes, en effet, si Гоп songe que ces groupemetns
repondent non seulement aux entires de taille, mais aussi aux entires eco-
nomiques: presence d'une Industrie relativement developpee, d'une commerce A
longue distance et aussi usage de la monnaie: aux entires sociologiques: tels
qu'un compotement de mepris vis-A-vis des populations rurales; et, enfin, au
critCre de densite. Cependant, ce qui pose un probleme c'est la presence d'une
trCs forte proportion d'agriculteurs dans cette population urbaine; peut-fttre
plus de la moitie (proportion qui n'a jamais ete exactement connue).
Et. en Europe, sans retrouver de si fortes proportions, on peut trouver un
large eventail des situations qui va de certaines villes des societes tradi-
tionnclles, dans Icsquelles les agriculteurs ne representent тёте pas 4% de
1'cnsemble des actifs30, & de grandes villes du XXe siecle, ой plus de 10% des
actifs travaillent la terre31. Si du XXe siecle nous revenons aux XVIe et XVIIe
2^Mabogunje A.L. Yoruba Towns. Ibadan, 1962; Idem. Urbanization in Nigeria,
L., 1968.
^Ainsi, A Gentve, cette proportion aurail M inffcriuere a 4%. Pcrrenoud A. La
population de Gentve, XVIe-XIXe sie cles. Gentve. 1979. P. 147—178.
31 Par exemple, au recensement de 1960, 12,9% de la population active des villes
italienncs de 100 mille i 200 mille habitants travaillait dans le secteur primaire
(seulement 0,5% en Angletcrre et 1,5% en Allemagne). Et dans le Tiers-Monde
contemporain on trouve des situations voisines (toujours vers 1960) : 29% dans
les villes mcxicaines de 5 mille i 10 mille habitants, 25% dans les villes indiennes
de 10 mille A 20 mille habitants, 18% dans les villes algfereinnes de 150 mille A
320 mille habitants, els. (Bairoch. P. Taille des villes, conditions de vie et
dcvcloppemcnt cconomiquc. P., 1977; P. 283—287.
106
Paul Bairoch
siecles et de 1'Europe occidcntale nous passons a 1'Est, en Russia, le probleme
de la presence massive des paysans dans les velles russes a conduit les his-
toriens "bourgeois" de la fin du XIXe siecle a les quafifier de "villes agraires",
qualificatif que les historiens "sovietiques" rejettent Й juste litre, Et encore plus
loin dans le temps et dans 1‘espace et sans etre le moins du monde exhaustif,
signalons que pour beaucoup de villes precolombiennes on avance des taux de
population agricole tres elevfes: superieurs a 50%.
Malgre les indications que nous venons de fournir, la question des acti-
vitfes des citadins n'a jamais ete etudiee que d'une facon assez sporadique. Il у a
done encore la un cas de "non acquis" de 1'histoire. A retat actuel de la
recherche, il serait tres difficile d'avancer des pourcentages moyens d'ag-
riculteurs dans les systemes urbains europeens, disons meme des XVIIe et
XVIIIe siecles (pour ne pas parler des siecles anteriurs). Tout au plus peut-on
avancer une tres large fourchette qui irait de 5 a 20%. Et, bien entendu (et nous
у reviendrons a propos des artisans a la campagne), cette proportion conceme
davantage le temps de travail que le nombre d'actifs, car il faut tenir compte
aussi du caract£re & temps partie de certaines activetds agri-
coles cu ville.
D&meme que 1‘artisan de la campagne n'est pas tout a fait le meme que ce-
lui de la ville, de тёте le paysan de la ville a des specifiers autres que celui
de la campagne. D'ailleurs, le terme d'agriculteur convient mieux que celui de
paysan. Dans les societCs ой regnait le servage, le paysan des villes etait en
r6gle generate un homme libre. Autres differences de nature plus economique:
le paysan des villes beneficiait d'un avantage important en matiere de cout des
transports pour 1'ecoulement de sa production, et pour cette produertion il
disposait des possibilites de fumure offertes par la ville. Enfin, sa gamme de
production etait differente: davantage de produits pCrissables, et notamment de
lait. A ce propos, signalos que la presence de vaches laitieres a 1'interieur
тёте des ville d'Europe (et probablcment aussi hors d'Europe) a survecu de
- plus d'un siecle a la revolution agricole.
Des artisans a la campagne? Oui. Et probablement, paradoxal apparement
un nombre absolu d'artisans pas beaucoup moins eleve a la campagne qu'a la
ville. En effet, comme la campagne reprCsente environ 85—90% de la
population, il suffit que 7—8% des actifs vevant hors des villes se consacrent
& 1'activite artisanale au sens large du terrhe pour qu'en nombre absolus ils
soient presque aussi nombreux qu'a la ville. Meme si 1’on suppose que les arti-
sans representaienl en ville environ 50% des actifs ce qui est trop eleve32 vu
1'importance du tertiaire (et du primaire) un calcul simpliste, base sur ces
parametres, donne un nomre d'artisans en compagne soil voisin, soil de 20%
32Sur base de trop rates donntes disponibles en la matiire, on peut estimer que
les activitfes lites au secteur manufacturicr occupaient en moyene 35—45% des
actifs des villes curopfcennes avant ['industrialisation. Et cette proportion est de
1‘ordre de 50—55% vers 1913 (ct ici les donates sont plus fiables).
Les villes du X au XVII! s.
107
infferieur au nombre d'artisans en ville. Tout ce probleme de 1'importance et
aussi de I'impact 1c I'artisanat & la campagne comporte encore trop d'inconnues.
Il convient d'ailleurs de ne pas le dissocier de celui du travail a temps partiel
des paysans dans de domaine industriel. Des inconnues non seulement pour
nos socifetfes occidentales-ой, grace au renouveau des recherches entrainfees par
la those sur la proto-industrialisation de Franlklin Mendels33, les donnfees sont
devenues plus nombreuses tout en restant lacunaires- et ce surtout pour
les socifetfes extra-europfeennes pour lesquelles on est encore plus
pauvre.
Nfeanmois, les etudes concemant les socifetfes non europfeennes ont suffisam-
ment progress^ pour permetlre de nier en tout cas la gfenferalisation du "mode
de production asiatique" qui voyait notamment la campagne (asiatique) comme
autosuffisante en produints manufactures. Ou, si Гоп prfeffere, et e'est 1'autre
versant de la mfeme situation, 1'absence de villes industrielles axfees sur
I'czportation de produits manufactures. Non seulement le Japon, I'lnde et la
Chine, par exemple, ont des systemes urbains diffferents, mais 1'histoire ur-
baine de chacun de ces trois pays fait apparafae des evolutions trfes accusfees. Il
est vrai que I'absence ou la pauvretfe d'fetudes historjques a conduit, jusqu'a trfes
rfecemment, a croire a I'absence d'histoire. Ce qui est certain e'est que pour
maintes socifetfes d'Asie -et mfeme de civilisations prfecolombienne, sans parler
de 1'Afrique-une autonomie industrielle du monde rural est a exclure, du moins
durant maintes pferiodes. Car une telle situation n'aurait pas permis a ces
socifetfes d'atteindre des niveaux felevfes d'urbanisation. Ce que ne veut fevidem-
ment pas dire que les villes de 1'Asie traditionnelle n'fetaient pas, dans
1'ensemble, diffferentes de celles de I'Europe traditionnelle; beaucoup moins,
certes, qu'on ne Га suppose durant route une pferiode ой Гоп comparait im-
plicitement les villes de I'Europe du XIXe sifecle a celles d'Asie du XIX sifecle
en nfegligeant trop I'impact et du dftveloppement occidental et de la coloni-
sation. Nous reviendrons a ces problfemes dans la dernifere section de ce
texte.
Et le bilan quantitatif, en nous limitant bien stir a I'Europe? Y avait-il plus
de paysans en ville que d'artisans a la campagne? Ou vice-versa? Done, il faut
tenter d'fetablir un bilan avec deux colonnes comportant de fortes incertitudes.
Toutefois, mfeme si Гоп utilise de larges fourchettes, le rfesultat bbtenu a des
retombfees importantes. Si Гоп estime que dans les villes traditionnelles les
agriculteurs reprfesentaient en moyenne 10—15% des actifs (ou, plutdt, 10—
15% de la masse de travail) et que dans les campagnes les artisans en
reprfesentaient 5—10%, cela signifie que, mfeme si Гоп prend les extrfemitfes
opposfees des fourchettes (15% d'agriculteurs en ville et 5% d'artisans a la
campagne), le nombre d'artisans a la campagne est deux fois plus feleve que
celui des paysans em ville; si Гоп utilise le milieu des fourchettes, il
33 Mendels F.F. Industrialization and Population Pressure in XVIIIth Century
Flanders. Wisconsin, 1969.
108
Paul Bairoch
у a trois fois et demi plus d'artisans & la campagne que de paysans en ville.
Done, la part des activetCs non agricolcs dCpasse de 4—5 points de
pourcentage la part de la population urbaine34.
I. LA VILLE ET L'AGRICULTURE
Commenqons par les rapports entre la ville et 1'agriculture en laissant de
cdlfi Ic rdle de 1'agriculture dans la naissance du fait urbain, r61e qui a 6t6
OvoquC trfes brievenet plus hauL En ce qui conceme les socifetfes traditionnelles,
il est evident que la ville est restee totalement trubutaire de 1'agriculture. La
proportion de citadins est determinee par I'importance relative du surplus ali-
mintairc que les paysans peuvent leur allouer, de gre ou de force. C'est 13 une
evidence felfementaire mais qu'il ne faut pas oublier; et ce surplus restera peu
important jusqu'3 la rupture de la revolution industrielle. La limitc supferieure
de ce surplus? Quelle proportion maximalc de leur prodution alimentaire peut-
on soustraire aux paysans afin de nourrir la ville? Malgre les ameliorations suc-
ccssives rfealisfees par les civilisations antiques et celles apportfees par les
civilisation curopeennes ou d'Asie, les techniques agricoles les plus avancees
des socifetfes traditionnelles necessaitaient 1'emploi pour la seule production des
aliments et <Jes matiferes premieres agricoles (textiles essentiellement) d'encore
70—75% de 1'ensemble des personnes actives. Les non-agriculteurs ne pou-
vaient done depasser 25—30% de la population, et les urbains encore moins,
car (comme nous 1'avons vu) en regie generate il у avait un plus grand nombre
de non-agriculteurs dans les campagnes que d'agriculteurs dans les villes.
Ce qui ne veut pas dire qu'3 un niveau donne de productivite agricole
correspond un niveau donne ^urbanisation. En effet, de multiples facteurs ont
pu (et peuvent) modifier I'importance de la ville. Il у a d'abord le degre de
specialisation de 1'economie. Si la ville comporte des agriculteurs tandis que la
campagne n'a aucun artisan ou commerfant les taux d'urbanisation seront plus
fetevfcs que dans des situations intermediaires. Il у a les differences de densitfe
des terres agricoles, determinees largement et non seulement par la qualite des
34Notons que de Vries (op. cit., pages 238—240) avance ITiypothese d'une
proportion de non agricuheurs dans la population rurale sensiblement supferieure
et surtout cn forte croissance entre 1500 et 1800. Celle-ce serait passfee de moins de
17—18% vers 1500 A 24—26% vers 1800. Ce qui, comme lui-mfeme le note,
implique un recul de I'importance relative de la population active agricole qui
passcrait de 74% vers 1500 A 51% pour 1800. Or ce taux para'll peu probable et ce A
double titre. En supposant une consommation alimentaire par habitant ne
progressant pas du tout, cela impliquerait un gain de productivity de lordre de
45% entre 1500 et 1800, ce qui, vu le niveau moyen de 1'Eurepe vers 1800, situerait
celui de 1500 A un niveau trop bas. D’autre part, les donnfees disponibles sur base
des rccensements et estimations permetteni de situer, pour 1 Europe occidentale de
1800, A 69—72% la part des actifs agricoles. Meme pour 1860, pferiode pour
laquelle les chiffres sont trfes bons, il s'agit de 57% pour 1'Europe sans la Russie.
Les villes du Хаи XVIII s
109
terres et du climat et par le niveau de la technique, mais aussi par le type
dominant de la culture vivriere: par exemple le riz, le mars et la pomrne de
terre permettcnt plus d'habitants d 1'hectare que le bie. Et il faut encore faire
intcrvenir la "tyrannie de la distance”, car ce surplus agricole il faut le faire
parvenir a la ville. Et au-deia d'une certaine distance (variable en function des
conditions geographoques et des techniques) ce surplus cesse d'avoir de la
valeur. Enfin, pour nous limiter d 1'essentiel, il у a les regies du partage du
gateau: on peut laisser plus ou moins au paysan: d'ailleurs, le citadin est
souvent mieux nourr'f que le campagnard!
Mais, comme nous 1'avons dCjd montrfc, ces modalitfcsau niveau des gran-
des regions n'impliquent que des differences au maximum de 2—3 points de
pourcentage par rapport a la moyenne. Cependant, au niveau des societes plus
restreintcs et spCcialisees dans le commerce international -telles la Phenicie et
la Grece de I'Antiquite, I'ltalie du Moyen Age, tels les Pays-Bas du XVIIe
siecledes niveaux beaucoup plus Cleves d'urbanisation ont ete atteints. Mais ces
societes n'avaicnt des proportions plus fortes d'ufbains que grace aux surplus
agricoles provenant d'autres societes, pour lesquelles dies remplissaient des
fonctions Cconomiques. Ainsi, pour le cas le moins mal connu et aussi le plus
significatif, signalons qu'aux Pays-Bas, durant l"*age d'or", les importations de
cereales couvraient a peu prCs les besoins de 1'ensemble des citadins, lesquels
rcprCsentaient plus de 40% de la population.
Passons a present a 1'autre face du problCme: 1'impact des villes sur 1‘agri-
culture. Ici, il faut ouvrir une parcnthese pour exposer la these de Jane Jacobs35
qui renverse totalcment les liens de causalite entre agriculture et naissance de la
ville. Pour Jacobs c'cst la ville qui aurait "inventfe" 1'agriculture. Le point de
depart de Jacobs est ccrtainemcnt enonO, car cet auteur tire un de ses principaux
arguments du rdle moteur de la ville des differentiations de la productive
agricole du monde contemporain. Pour cet auteur, 1'agriculture "ne peut pas
tire productive d moins d'incorporer nombre de biens et de services produits
dans la ville ou transplanted de la ville". Et, pour le prouver, 1'auteur compare,
pour la pCriode actuclle, les regions peu urbanisees -qui, g6n6ralement, ont une
agruculturc arridree avec les regions fortement urbanisdes -qui ont, elles, une
agriculture productive. Mais si le point de depart de 1'analyse est peu con-
vaincant et ne constitue certainemcnt pas une preuve de ce que 1'agriculture ait
tic inventde en ville, la frangc d'incertitudes qui entoure cette dpoque obliged
ne pas rejeter totalcment cette hypothdse. Des concentrations de chasseurs vi-
vant dans des cites, des campements, comportant quelques centaines d'habi-
tants, ne sont pas des impossibilites. Et rien n'exclut que, dans ces “cites" ou
tout pres d'elles, la pression ddmographique ait incite d trouver d'autres
moyens de se nourrir tout en cherchant d ddvelopper un artisanat. Mais, meme
dans cette hypothesc, 1'agriculture -qu'elle soil inventee en "ville” ou en
"monde rural"-reste ndeessaire pour le dCveloppement de veritables villes.
Passons d present d la these d'une autre femme et qui merite beaucoup plus
d'attemtion. Ici, nous avons encore un autre cas des retombees de la prob-
35Jacobs J. The Economy of Cities. N.Y., 1969. P. 13—56.
110
Paul Bairoch
Ifcmatique du Tiers-Monde sur 1'histoire des socifetfes traditionnelles (y compris
celles d'avant les grandes civilisations de 1'Antiquitfe). Il s'agit de la thfese
d'Esther Boserup, laquelle, en la simplifiant, est la suivante: la pression de la
population qui rfesulte de la rfecente inflation dfemographique du Tiers-Monde a
incilfe les agriculteurs & utiliser des nouvelles techniques de culture plus pro-
ductives, puisqu'il fallait nourrir plus de personnes qu'auparavnt que 1'exten-
sion des superficies cullivfees fetait, sinon impossible, du moins trfes difficile,
vu la situation dfcja crfefe par 1'augmentation antferieure de population. Grigg36,
qui a analyst en detail les relations entre croissance dfemographique et change-
ments agricoles, notamment dans I'Europe prfeindustrielle, conclut que la
croissance de la population entre 1000 et 1300 n'a entrafnfe que des change-
ments trfes limitfes dans les techniques agricoles. "L'essentiel de 1'agmentation
de la production alimentaire a du provenir d'une extension des superficies cul-
tivfees; mais, vers 1250, il restait trfes peu de bonnes terres et, dans quelques
regions, 1'intensification prit la forme d'une reduction de la jachfere par le
passage de 1'assolement biennal & 1'assolement triennal; ceci n'a pas toujours
fetfe accompagne de moyens adfequats propres a maintenir la fertiltrfe du sol'*.
A propos de cet effet thfes limite de la pression demographique, il faut
rappeler que, dans le cas de I'Europe du Xe siecle au XVIIe sifecle, il n'y a rien
eu de semblable a 1'actuelle inflation dfemographique du Tiers-Monde. Pour
Г ensemble de I'Europe, durant le demi-sifecle de croissance la plus rapide (recu-
peration de la grande peste exceptfee), la population s'est accrue au plus de
03% par an (doublement: 230 ans), alors qu’elle s'accroit de 2,5% (double-
ment. 28 ans) dans le Tiers-Monde. L'Europe (sans la Russie) de 1'an 1000
n'avait que 8 habitants au kilometre carrfe, or vers 1960 I'lnde en avait dfeji
131; le Bangladech 390 (en 1'an 2000 il s'agira de 280—300 pour I'lnde et de
1 050—1 150 pour le Bangladesh).
Dans 1'acceptation par certains chercheurs de la these de Boserup il у a le
fait que 1'on confond parfois rendements agricoles et productivetfe agricore. Des
ambigultfes de vocabulaire, que 1'on peut faire remonter a la loi des rendements
dfecroissants de Ricardo, sont en partie responsables de cet fetat de chose. In
sistons bien: non seulement il n'y a pas nfecessairement de relations entre les
niveaux des rendements et ceux de la productivite, mais souvent evolution
contradictoire. Les rendements des cferfeales baissent aux Etats-Unis durant le
XIXe sifecle, alors. que la productivitfe augmente rapidemenL Et signalons que
vers 1934/38 Ifes rendements en Egypte (et dans certains autres pays du Tiers-
Monde) etaient plus fclevfes que ceux des Etats-Unis alors que la productivitfe
agricole des Etats-Unis etait au moins 14 fois plus elevee qu'en Egypte37. Or,
36 Grigg D.B. Population Growth and Agrarian Change. An Historical
Perspective. Cambridge, 1980.
37A ce propos voir: Bairoch P. Les trois revolutions agricoler du monde dfeve-
loppfe. Rendements et productivitfe de 1800 fe 1985, fe paraltre dans «Annales,
E.SC.»
Les villes du Хаи XVIII s.
Ill
ce qui compte pour le dfivcloppemcnt tconomiqie (et pour I'urbanisation) c'est
la productivity, тёте si, comme nous 1'avons mis en relief & propos du XIXe
siCcle, les rcndements peuvent influer sur les possibilites d'urbanisation38.
Nous avons tentc d'6valuer (toutes choses restant egales par ailleurs) 1'impact
qu'ont eu sur le niveau d'urbanisation de 1'Europe de 1800 & 1910 les trois
facteurs suivants: augmentation de la productivity, baisse des coQts des
transports, et augmentation des rendements. De ces trois facteurs, 1'impact le
plus faible est celui des rendements; deux fois plus faible que celui des
transports et 60 fois plus faible que celui de la productivity. Et puisque nous
avons fait une nouvelle excursion dans la problCmatique des sociytys non-
traditionnelles, signalons que dans la recherche des facteurs explicatifs de la
revolution agricole anglaise la those du r6le jouC par la croissance de la
population londonienne, doja avancOe en 1935 par Fisher39, a Ote renforcOe par
ies travaux de 1967 de E.A. Wrigley40.
On ne peut pas quitter 1'agriculture sans Ovoquer, ne serait-ce que briCve-
ment, quelques autres aspects importants des relations villes-campagnes. Dans
ces relations il у a d'abord, comme le montre tres bien Anne-Marie Piuz41,
1'interdOpendance au niveau personnel et au niveau dy rythme des activites, car
non seulemetn le “notable citadin dans le village ой il possOde son domaine a
sa place au premier rang й la fOte du village et son banc rOservy й 1'Cglise" ...
mais "En ville la vie de tous les jours est marquOe par les OvOnements ruraux.
Les moissons et les vendanges interrompent 1'activitO citadine".
Et puisque nous avons parle de notable, signalons qu'en Europe, depuis la
fin de la fOodalite, le pouvoir reside bien en ville; et une des caracteristiques
des relations villes-campagnes est 1'empirise bourgeoise sur les terres des cam-
pagnes. Si cette realite est connue depuis longtemps, les modalitOs et les
38 A cc propos- voir: Bairoch P. Impact des rendements agricoles de In producti-
vity ngricole et des codts de transports sur la croissance urbaine de 1800 A 1919 //
Seminaire de I'Union internationale pour fetude scienfique de la population, sur
T'urbanisation et In dynamique le de In population dans 1'histoire: Tokyo, 22—25
janvier 1986.
39Fisher FJ. The Development of the London Food Market, 1540—1640 // Eco-
nomic History Review. Vol. V No 2. 1935. P. 46—64.
ю Wrigley Е.Л. A Simple Model of London's Importance in Changing English
Society and Economy 1650—1750 // Past and Present. XXXVII. Juillet 1967.
P. 44—70.
41 PiuzA.-M. Les relations fcconomiques entre les villes et les campagnes dans
les soci6tts ргУ-industriclles // Revue europdenne des sciences sociales et Cahiers
Vilfredo Pareto. Tome XV. No 41. 1977. P. 195—231 (notamment page 196). La fin
de cette section est tris largement inspir6c de cet article ой I'cssentiel de ce que I'on
savait vers 1977 sur ces probldmes est dit et bien dit. Depuis lors, si des apports
complymentaircs ont ttt apportts a cette question, on n a pas public, A notre con-
naissance, de travail de synthAse.
112
Paul Bairoch
differences regionales ont 6te prfccisfces par les travaux de ces deux demteres
dCcennies42. Par contre, on dispose de trCs peu d'infonnations dans ce domaine
pour les societes cxtraeuropfecnnes.
J. LA VILLE ET LA VIE ECONOMIQUE: UN PROBLEME
AUX ASPECTS MULTIPLES
Fernand Braudel commence son chapitre intitule "Les villes" — chapitre
final de "Civilisation materielle et capitalisme" — par cette phase: "Les villes
sont autant de transformateurs electriques: elles augmentent les tensions, elles
precipitcnt les echanges, elles brassent sans lin la vie des hommes. Elles sont
nees de la plus ancienne, de la plus revolutionnaire des divisions du travail:
champs d'un cdte, activites dites urbaines de l'autre"43. Et il poursuit en citant
ce que Karl Marx a ecrit au temps de sa jeunesse: "L'oppostion entre la ville et
la campagne commence avec le passage de la barbarie A la civilisation, du
regime des tribus & I'Etat, de la localite i la nation, et se retrouve dans toute
1'histoire de 1'univers, et jusqu'S nos jours". Enfin il fait appel A Herodote pour
justifier 1'ancicnnete de 1'effet pervers de certains systemes urbains: "Les villes
sont aussu des formations parasitaires, abusives".
En fait tout le debat du rdle economique de la ville toume autour de ces
deux poles: ville ferment de developpement et ville parasitaire, que 1'on
retrouve, bien stir, ct dds 1955, dans la discussion a propos des villes du Tiers-
Monde avec le titre de 1'articlc de Hoselitz: "Generative and Parasitic Cities”44.
La feponse a cette question n'est pas simple et surtout pas univoque, elle
implique, en definitive, tout 1c vaste probleme du rapport entre villes et eco-
nomic au sens large du terme, entre le monde utbain et ce que Braudel a si
justement qualifife de vie materielle. Sans parler des conditions de naissance
des villes. Il у a d'abord les causes economiques diversifiees qui expliquent
1'histoire individuelle des villes. Les effets des grands cycles economiques sur
la vie des rfeseaux urbains des grands ensembles geographiques ou politiques
(Europe occidentale. Chine, mondes musulmans, ets.) sont evidemment aussi
importants. Plus spfecifique, mais non moins important, est, comme nous
1'avons vu, le rdle des changements intervenus dans le monde agricole sur
42Voir notamment: Cabourdin C. Terres et hommes et Lorraine du milieu du
XVIe sidle & la guerre de Trente Ans. Toulois et Comtd de Vauddmont. (thdse) Uni-
versity de Lille HI, 1975; Dupaquier J. Etat present des recherches sur la repartition
de la propriety foncidre A la fin de 1'Ancien Rdgme // Troisidme Conference Inter-
nationale d'Histoire economique, Munich 1965. Paris. La Haye, 1968. P. 385—389;
Frechc C. Toulouse ct la region Midi-Pyrtndes au sidcle des Lumidres (vers 1670—
1789). P., 1974; Crassby R. English Merchant Capitalism in the Seventeenth Cen-
tury. The Composition of Business Fortunes // Past ans Present . No 46. Fevrier
1970. P. 87—107.
^Braudel F. Civilisation materielle ct capitalisme. P., 1967. P. 369.
^Hoselitz B.F. Generative and Parasitic Cities // Economic Development and
Cultural Change. Vol. 3. No 3. Avril 1955. P. 278—294.
Les villes du X au XVIII s.
113
1'urbanisation. Autre domaine de prime importance, il convient de se ргёосс-
uper de I'impact des changements technologiques, mdrne si ce qui caractdrise
les sociCtCs traditionnelles par opposition aux socidtes post-industrielles est
1'amplcur trds limitde de ces innovations tant par leur nombre que par leurs
repercussions gdndrales. Toutefois, тёте des innovations technigues margina-
les peuvent parfois influer sur la vie urbaine; et, bien sur, et e'est 1A le volet le
plus important, la ville peut imfluencer 1'innovalion technologique et sa
diffusion spatiale. Parmi les aspects lus mineurs que nous ne ferons qu'fevoquer
il у a la ville et la monnaie. Comme on le voit s'agit bien de probldmes aux
aspects multiples. Et e'est aprds avoir passd en revue tous ces aspects que nous
reviendrons a la question de depart: ville ferment de progres ou ville para-
si taire?
Les facteurs 6conomiques et le sort individuel des villes
Si, comme nous 1'avons signale, la realisation de nombreuses theses a
permis de faire d'importants progres dans maints domines de 1'histoire ur-
baine, leur nombre est encore insuffisant pour que 1'univers statistique soit
assez grand pour aboutir A des generalisations valables. Et ce d'autant plus que
les facteurs susceptibles d'expliquer les dvolutioris peuvent Sire nombreux.
C'est ainsi que le chercheur canadien Trigger45 a inventorid onze facteurs agis-
sant sur la croissance urbaine dans les societes prd-industrielles. Citons-les car
ils sont pertinents: 1) augmentation de 1'offre de produits alimentaires; 2)
accroissement de la population et/ou du chdmage rural; 3) specialisation des
activitCs artisanalcs; 4) commercialisation et commerce; 5) propridtaires terriens
(quand ceux-ci vivent en ville); 6) administration; 7) defense; 8) religion; 9)
tourisme lai'que; 10) education; 11) services domestiques.
Pour noire part nous ajoutcrions encore les trois facteurs suivants: ddeou-
verte (ou dpuisement) de gisements miniers, changenent de frontidres politiqu-
es et modifications dcologiques (ensablement d'un port, trcmblcment de terre,
changement de conditions micro-climatiques, ets.), sans oublier la chance, par
exemplc, sous la forme de la presence A la tdte d'une ville d'un responsable
plus ou moins capable inflechissant ainsi positivement ou ndgativement le
destin de celle-ci. C'est pourquoi 1'analyse des donnees sur revolution de la
population des ville, couplde A la caractdristique dominante d'une ville. peut
apporter des dldments prdcieux.
Dans sa these redente-qui, espdrons-le, sera bientdt publide- Bernard
Lepetit46 a effectud une analyse proche de ce type pour le reseau urbain fran^ais
de 1740—1840. Nous avons, quant A nous, a fait ce type d'analyse47
45 Trigger B.C. Determinants of Urban Growht in Pre-Industrial Societies // Man,
Seulement and Urbanism. L.. 1972. P. 575—599.
ie Lepetit B. Armature urbaine et organisation de 1'espace dans la France
prcindustrielle (1740—1840). 2 volumes, these de doctorat d'Etat. P. 1987 (ddfen-
duc en octobrc 1987).
47Bairoch P. De Jericho A Mexico. Villes et economic dans 1'histoire. P. 1985.
P. 241—245.
114
Paul Bairoch
pour la periods 1500—1700 et pour 1'Europe (sans la Russie et sans les
Balkans) et les villes de plus de 10 mille habitants, en distiguant les villes par
taille. La confrontation ainsi rfealisfee perment de confirmer ce que les analyses
plus classiques avaient d6ja laissfe entrevoir: a savoir le rdle joufe par le ren-
forcement du pouvoir et de faction des Etats d'une part et par 1'expansion du
commerce international 1'autre part. Les capitales qui ne representent que 7%
du nombre des villes etudiecs forment 19% des villes dont la croissance de la
population depasse les 100%, et toutes les capitales enregistrent une croissance
superieure a 50%. En regie generale, les capitales qui sont aussi des villes
portuaires evoluent plus favorablcmcnt encore que les aurtes.
Cela nous amene au second facteur d'expansion urbaine: 1'activite portuaire.
Les ville portuaires -qui, bien entendu, ont aussi souvent des functions
commerciales- sont apres les capitales le type de ville enregistrant revolution
la plus favorable. Environ 55% des villes portuaires voient leur population
doubler ou meme tripler. Autre indication encore plus significative: si les
villes portuaires representent environ 27% des villes autres que les capitales,
elles fournissent 57% du nombre de ces ville qui enregistrent une
agumentation de population superieure a 100%. Мйте dans les regions ой les
tendances urbaines sont plus negatives (Italic notamment) les ports connaissent
une evolution plus favorable que les autres villes. Ce qui, evidemment; ne
veut pas dire qu'il suffise a une ville de posseder un port pour que son
evolution soit positive. Ainsi, par exemple, sur les 52 villes portuaires (qui
n'etaient pas en meme temps des capitales), 5 villes stagnent et 4 regresent
durant cette periode.
Pour les autres types de ville, ce sont les villes commerciales (qui ne sont
pas en meme temps des ports) et les villes industrieles, qui ont connu durant
ces deux siecles une evolution plus positive que le reste des ville, c'est-a-dire
que les villes administratives, religieuses, universitaires ou militaires.
Ce bilan trap global, qu'on ne peut complete que par quelques cas indi-
viduels, met en evidence une des lacunes importantes de 1'histoire urbaine. Le
jour ой les donnees sur revolution demographique des villes seront encore
ameiiorees, une analyse plus approfondie de la typologie des villes pourra four-
nir des indications plus fines sur les causes des destins si divers des villes.
La ville et les grands cycles Cconomiques
Dans son analyse sur les "contours" de 1'urbanisation еигорёеппе, J. de
Vries48 parte de la vigueur de la croissance urbaine durant le "long sixteenth
century". Bien entendu, il introduit une nuance geographique A cette concor-
dance des cycles economiques et urbains. De тёте Hohenberg et Lees46,
dans leur introduction au chapitre consacrA aux villes entre 1300 et 1800,
insistent sur 1'impact des "long term cycles" qui s'ajoute aux autres Aliments
48 Vries J. de. European Urbanization, 1500—1800. L., 1984. P. 28—29.
^Hohenberg P.M., Lees L.H. The Making of Urban Europe, 1000—1950. Cam-
bridge (Mass). 1985. P. 106.
Les villes du X au XVlll s.
115
pour fa^onner les destins urbains. Ce que nous avons vu dans les sections D. E
et F renforcent encore les reserves femises dans ces deux belles syntheses.
L'impact des grands cycles se trouve renforcfe si 1'on depasse a la fois le
cadre historique et le cadre gCographique. On retrouve, au moins dans les trois
grandes civilisations (celles de 1'Islam, de 1'Inde et de la Chine) un synch-
ronismc assez fetroit entre les grands cycles economiques et les grands cycles
urbains. Et une telle situation ne peut pas surprendre fetant donne les liens
etroits et multiples qui existent entre la vie economique et le monde urbain
dont, dans les pages qui suivent, nous allons voir les principales composantes.
En outre, il ne faut pas negliger le fait que les grands cycles ont ete surtout
mesurCs a travers les activites urbaines; des lors, la concordance est inscrite
dans 1'analyse тёте du phenomena
Villes et technologic
Sur les plans formel et deductif il n*y a pas de doute que la ville favorise
incontestablement 1'innovation au sens large du terme et sa diffusion spatiale.
Les modalites de ce rdle innovateur de la ville sont multiples et fevidentes.
Resumons-les. La plus forte densite de population facilite les contacts et, par
la, acceiere le flux des informations. L'hCtferogCneitfe des activetes suscite tout
naturcllcmcnt des tentatives 1'application ( ou d'adoption) a un secteur (ou a un
problCme specifique) de solutions adoptees dans un autre secteur. La ville
concentre les activites educatives qui, de tout temps, ont combine 1'en-
scignement ct sinon la recherche au sens modeme du terme, du moins la
reflexion. Le milieu urbain est un refuge nature! pour des individus originaux,
mal a 1'aise en milieu rural oil le conformisme est en regie generale plus strict
Enfin, et ce n'est pas la le moins important, la ville est par excellence le lieu
de contact avec d'autres villes par le biais du commerce et par le jeu des mig-
rations inter- villes d'artisans, d'ouvriers et d'intellectuels (la migration inter-
rtgions rurales etant beaucoup plus restreinte).
Les quelques etudes empiriques50 ont prouvfe ce rfile fondamental des villes
du monde occidental a partir du XIXe siecle. Et bien que, dans ce cas, les
etudes soient moins nombreuses51, un element qui renforce les conclusions est
^Le point de dtpart de 1'analyse modeme du r61c de la ville dans 1'innovation
est 1'tiudc de Pred A.R. The Spatial Dynamics of U.S. Urban Industrial Growth,
1800—1914. Cambridge (Mass), 1966. Parmi les trevaux ultirieun citons notam-
ment Higgs R. American Inventiveness, 1870—1920 // Journal of Political Eco-
nomy. Vol. LXXIX. Mai-Juin 1971; P. 661—667. Et surtout Feller L Determinant of
the Composition of Urban Invention // Economic Geography. Vol. 49.No 1. Janvier
1973. P. 48—58.
Le point de dtpart pour le r6le des villes dans la diffusion des innovations est
I'ttudc de Hegerstnmd T. Innovation Diffusion as a Spatial Process. Chicago. 1967.
51 Les premiers travaux sur le rdlc de la taillc des villes dans 1'innovation et sa
diffusion stmt ceux de Bovers R.V. The Direction of Intm-Societal Diffusio// Ame-
rican Sociological Review. Vol. 2. No 6. Dfcembre 1937. P. 826—836; Rote E. In-
novation in American Culture // Social Forces. Vol. XVI. No 3. Man 1948. P. 255—
116
Paul Bairoch
1'effct de taille. Toutes les etudes empiriques aboutissent a la mfeme conclu-
sion, a savoir que la taille d'une ville influence favorablement a la fois 1'feclo-
sion de 1'innovation et sa diffusion spatiale. Plus une ville est grande, plus
important est le nombre d'innovations par habitant et plus rapide est le
processus d'adoption des nouveautfes.
Pour 1'Europe tradition nelle, les fetudes empiriques sont rarissimes et trfes
rfecentes52, ce dernier felfement faisant augurer favorablement de la suite. Dans
I'enscmble. ces rares fetudes confirment celles portant sur la pferiode post-in-
dustrielle. Bien entendu, la carence est encore plus grande pour les autres
socifetfes traditionnelles. Mais il n'y a aucune raison que, la aussi, la ville n'ait
pas fetfe plus favorable que la campagne pour la erfeation et la diffusion des
innovations techniques, mime si Jes differences importantes ont pu exister
quanta 1'intcnsitfe decet effet urbain positif.
Villes et monnaie
L'opposition villcs-campagnes (surtout pour 1'Europe) est aussi 1'opposilion
entre fechanges marchands et autoconsommation. Et fes fechanges marchands
dit monnaie. Rappelons que la monnaie a fetfe probablement "inventfee" dans
une civilisation urbaine par excellence, puisque c'est en Grfece, vers-700, que
celle-ci est apparue. Dans ce domaine, il у a fort peu de travaux; il est vrai que
la nature urbaine de la monnaie ne pose pas de problfeme, ainsi que 1'impact
positif, dans 1'ensemble, de la monfetarisation sur 1'feconomie en gfenferal et sur
les villes en particulier.
Et pour conclure cette section: ville ferment de dbveloppement ou ville
parasitaire?
La rfeponsc est simple et c'est ce qui fait problfeme: la ville a joufe depuis
longtemps, et continue encore a jouer, ce double rfele. A la lecture des pages
prfeefedentes on en aura aisfement dfedoui que le caractfere nfegatif ou positif d'une
ville ou d'un rfeseau urbain dfepend de la conjonction de facteurs multiples que
1'on peut, en schfematisant a I'cxtrfeme, rfesumer par la rfegle suivante. La ville
des socifetfes traditionnelles est en rfegle gfenferale positive et ce jusqu'a ce que
1'amplcur des prfelfevements qu'clle occasionne sur le reste de 1'feconomie
272; Ogburn W.F., Duncan O.D. City Size as a Sociological Variable //
Contributions to Urban Sociology. Chicago, 1964. P. 129—147. Parmi les trfes
rarcs travaux plus rcccnts, cilons Robson B.T. Urban Growth: An Approach. L..
1973. Martin I. Inventions techniques et urbanisation en Europe au XIXe sifecle.
Allcmagnc, France et Royaunc-Uni (mcmoire de licence. Departement d'Histoire
Economique, Univcrsilfe de Genfevc), Genfevc, 1977 (ronfeo); Rees J., Brigs R., Oarey
R. The Adoption of New Technology in the American Machinery Industry //
Regional Studies. Vol. 18. No 6. P. 489—504.
52En fait, on trouve la quasi-lotalilfe des fetudes cn la matifere dans: La ville ct
1'innovation ct Europe, XIVc—XIXe sifecles. P. 1987.
Les villes du X au XVH1 s.
117
dcvicnt trop forte et, de ce fait, entraine une influence negative que ne corn-
pensent plus les rctombCes positives qu'elle occasionne. Dans ce contexte, il
apparalt que les probability qu'unc ville devienne parasitaire s'accroissent avec
la taillc de la ville. Enfin, sans etre echaustif, un element essentiel du passage
a retat parasitaire est la репс d'une fonction commerciale.
K. LA VILLE ET LE SA VOIR
Bien entendu 1c double singulier du titre de cette siction est A la fois clause
de style ct expression d'une rCalite. Cette rOalite etant le fait que 1'essentiel des
donnees dont on dispose cn ce domaine conceme la societe occidentale, done la
ville europCenne.
En Occident, comme Га trds bien montrt Jcaques Le Goff53, c'est au Xlle
siecle que se place le debut de la periode ой, progressivement, les villes
ravissent aux monastercs 1c rdle principal dans la diffusion des connsissanccs
ct dans I'education. Cela se fait notamment par 1'extesion de 1'enseignement en
ville tant au niveau primaire qu'universitaire. Les enfants des villes apprennent
massivement A lire et A ecrire. Par cxemple, on estjme que, dans Florence de
1340, 8 000— 10 000 garfons et filles apprenaient A lire. Or, A ce moment,
Florence avait environ 60 mille habitants et on peut estimer que les enfants de
5 A 10 ans rcpitsentaicnt 8—12% de la population totale, ce qui implique que
pratiquement tous les enfants etaient scolarises.
Dans le domaine de 1'ensiegnemcnt non universitaire les Xc ct Xie sieclcs
constituent un tournant decisif. P. Riche54, dans son etude sur "Ecoles et
enseignement dans le Haut Moyen Age", commence ainsi son,chapitre sur les
ecolcs urbaines: "La cite monastique represente le passe, la ville 1'avenir". Et il
ddmontre trds bien comment de met en place progressivement dans 1'Occident
um systeme d'cnscigncment qui repond largement A la "demande" qui se d6ve-
loppe.
L'univcrsite, un fait urbain? Effectivement et bien davantage que 1'on peut
I'imagincr. En ce sens que s'il est evident que 1'universite, en regie generale,
est creec cn ville (et, de ce fait, ajoute une activite fondamentale), on oublie
que l'univcrsite est tres presente dans les grandes villes dds la fin du XVe
sidcle. Comme le note Barel55 ’'l'univcrsite medievale est au carrcfour entre
1‘Eglisc, les Grands Pouvoirs, cl le systeme urbain, et utilise cette position
strategique pour s'autodeterminer particllement ct devenir peut-etre un sous
systeme". Sous-systeme urbain fort repandu, car si les premieres universites
curopCenncs nc datent que du Xie siecle, avant la fin du XlVe siecle on com-
ptait, scion nos calculs, quelquc 35—37 villes possedant une (ou plusieurs)
53Le Goff J. The Town as an Agent of Civilisation, 1200—1500 // The Fontana
Economic History of Europe. Vol. 1. L., 1972. P. 71—106.
54 Riche P. Les Ccoles ct 1'cnscigncment dans 1'Occident chrfctien de la fin du Vc
siecle au milieu du XIc sidcle. P. 1979. P. 162.
55Barci Y. La ville intditvalc. SystCme social, sysulmc urbain, Grenoble. 1977.
P. 261.
118
Paul Bairoch
universites. Avant la fin du XVe siecle. il s'agissait dCja de quelque 70—73
villes; et a cette periode la moitie des villes de plus de 20 mille habitants de
1'Europe (sans la Russie) possedaient une ou plusieurs universites.
L'imprimerie a un rdle plus ambigu dans la primaute urbaine dans le savoir.
En effet. si 1'adoplion de cette technique renforce le rdle des vills par rapport
aux monasteres dans la production de ce bien culture!, la forte baisse du prix
des livres, que l'imprimerie permet, favorise la diffusion des connaissances tant
en milieu urbain qu'en milieu rural.
L. UN SYSTEME URBAIN EUROPEEN SPECIFIQUE?
Il va de soi que quand on parle de la specificity de 1'Europe il s'agit de ce
que 1'on peut appeler 1'Europe chrttienne qui se met en place У partir des Xe—
Xie sidcles et qui dure jusqu-aux profondes mutations de la revolution in-
dustrielle, laquelle, des 1810/30, fait de cette Europe une toute autre societe,
non seulement dans le contexte de 1'histoire europeenne, mais egalement dans
celui de 1'histoire universelle. Ce qui, ipso facto, implique que la comparaison
des systemes urbains europeens ne peut et ne doit se faire ni avec les grandes
civilisations de I'Antiquite, ni avec les civilisations precolombiennes. Il s'agit
done de comparer les civilisations ufbaines de 1'Europe avec celles des mondes
musulmans et de i'Asie.
Une des caracteristiques des villes des mondes musulmans, sur laquelle on
insiste souvent, est le fait que la plupart d'entre elles comportaient des quarters
aux populations ethniques et religieuses tres homogenes. En effet, ce
phenomene etait beaucoup plus marque dans 1'Islam qu'il ne Fetait dans les
villes chretiennes. Cependant, cette differentiation disparait quand on tient
compte d'un element supplemental, a savoir que ces villes des mondes mul-
sumans etaient, dans leur majority, des villes conquises, pour ne pas dire co-
lonisees, villes qui, avant 1'arrivee de 1'Islam, avaient deja une histoire plu-
sieurs fois seculaire. Dans maints cas, 1'islamisation a conduit a Fadjonction de
houveaux quartiers, dont certains peupies par les nouvelles classes domi-
nantes. On retrouve tout naturellement le meme phenomene un milieneire plus
tard avec la colonisation europeenne. Done, une specificity historique, mais
non rtgionsaleou culturelle.
Si la recherche de specificites peut induire en erreur, notamment par Foubli
de Fepaisseur de 1'histoire et des contraintes du climat, la recherche des
similitudes a aussi ses pieges. Cest notamment le cas des corporations, des
guildes des metiers. Effectivement, on a retrouvtf, au Japon, des institutions
qui remplissent les memes fonctions. Mais, en ce qui conceme les mondes
musulmans, comme le montre la synthese de Bonine^, ce que Гоп croyait etre
de rtelles corporations -done formees et agissant en vue des interets des metiers
considCrts- n'etaient en fait que des organismes de supervision des pouvoirs
S^Bonine M.E. From Uruk to Casablanca. Perspective» on the Urban Experience
of the Middle East // Journal of Urban History. Vol. 3. No 2. Ffcvrier 1977. P. 141—
1Я0.
Les villes du X au XV111 s.
119
poliiiqucs. Ceci expliquc d'ailleurs la moins grande independence des villes
musulmanes; car, en Europe comme au Japon, c'est grace aux corporations
(mais pas seulement a elles) que la marge de libertfe des villes a pu s'accrotlre.
Le problfeme des corporations peut nous ramener a celui du mode de produc-
tion asiatique. Notons d'ailleurs que, sans adhferer au schema marxiste,
Weber57 a fegalemcnt insistfe sur la difference entre systemes urbains europeens
et systemes urbains extra-europecns. Difference dans laquelle 1'absence de 1'au-
tonomie des villes extra-europfeennes est un element important. D'ailleurs, on
peut trouver maints autres cas d'adhesions implicites a des modeles de structu-
re prochc du mode de production asiatique; et notamment chez Sjoberg58, dont
le livre sur les villes prC-industruelles a marque fortement les decennies 1960
ct 1970. Pour commcncer, rappelons peut-<$tre les trois caracteristiques que Гоп
attribue gfenferalemcnt au mode de production asiatique.
1) Les terres ne sont jamais, ou tres rarement, 1'objet d'une appropriation
privCe.
2) Un pouvoir centralise est present, qui contrdle ou, du moins, influence
fortement la vie economique.
3) L'agriculture et 1'artisanat forment une unite dans chaque communaute;
autrement dit, les villages sont des unites auto-suffisdntes.
C'est evidemment cette derniere caracteristique qui nous interesse le plus
ici. Dans quelle mesure les analyses recentes permettent-elles de confirmer ce
point de vue? Nous avons vu (dans la section H) que 1'autonomie "industrielle"
des campagnes des civilisations extra-europeennes est й exclure, ne serait-ce
qu'en raison du niveau d'urbanisation eleve atteint par la plupart de ces socife-
tfes. L'absence de villes specialisees dans des productions manufactures
destinfees й un vaste marchfe, qui est partie intfegrante du mode de productuon
asiatique, se rfevfele infondfee au moins pour chacune des trois grandes
civilisations; et ce sans parler des civilisations moins importantes desquelles,
en raison d'une plus grande pauvretfe en fetudes, on est encore moins bien
informfe. Mfeme en Inde, en fait "le modfele" de 1‘felaboration de cette gfenferalisa-
tion, nous sommes bien en prfesence, notamment й 1'fepoque moghole, de
centres industriels et commerciaux dont le rayonnement feconomyiue est loin
d'avoir fetfe purement local. Comme 1'avait dfeja montrfe Naqvi59 pour les
villes du Nord et comme le confirment les analyses de Gokhale60 й qui nous
57 Weber M. The City Clcncoe (III) 1958 (notamment pages 81 et 96). Ce thfeme
est aussi repris dans d'autres travaux de Max Weber.
^Sjoberg C. The Preindustrial City. Past ans Present. Clcncoe (П1) 1960.
59Naqvi U.K. Urban Centres and Industries in Upper India, 1556—1803. L.,
1968.
№Gokhale B.C. Burhanpur. Notes on the History of an Indian City in the XVIIth
Century II Journal of the Economic and Social History of the Orient. Vol. XV, Part
HI. Dfecembre 1972. P. 467—468. Voir aussi les huit fetudes sur ces villes dans:
Studies in Urban History. Amritsar (r d., probablemcnt 1982). Pour 1'fetude la plus
rfecente sur un cas chinois du XIXe sifecle foumisant une situation voisine voir.
120
Paul Bairoch
donnons la parole: "1'feconomie de I'lnde du XVIIe sifecle ne peut plus fetre
considferfee comme statique et fragmentfee en de petites rfegions autosuffisantes,
mais devient rapidement une feconomie quasi continentale" avec des centres
"urbains fortement specialises dans 1'industrie manufacturifere.
Mais il faut tenir compte de deux faits. L'histoire urbaine de 1'Asie, en ce
qui conccrne la pferiode d'avant la colonisation, est encore A 1'heure actuelle
moins connue que ne 1'fetait celle de I'Europe vers 1950. Il existe encore trop
peu d'Ctudes historiques approfondies portant sur des villes spfecifiques. II у a
aussi une volontfe, consciente ou non, de la part de certains chercheurs de met-
tre en evidence, ct done parfois d'exagferer, les caractferistiques dynamiques des
villes traditionnelles extra-europfeennes, ce qui donne a I'impact de la coloni-
sation un rdle nfegatif plus important. Done un certain rctour en arrifere du
balancerdes explications et modfeles n'est pas exclu, toutefois peu probable, car
le biais des analyses cxtrapolant au passfe la situation des systfemes urbains a
partir de situations pcrtuibfees par la colonisation a fetfe important.
Et puisque ricn n'est plus frustrant pour le lecteur que 1'absence' d'une
conclusion, disons que si les recherches de ces deux derniferes dfecennies ont
attfenufe considferablement la spfecificitfe urbaine de chaque civilisation et, par
consfequcnt, aussi celle de I'Europe, elles ne 1'ont pas pour autant totalement
fait disparaitre. En outre, il apparalt comme trfes probable que les spfecificitfes
des systfemes urbains curopfeens 1'cmportent sur celles des systfemes urbains des
autres continents. Ces spfecificitfes europfeennes pouvant se rfesumer davantage
par une forme plus accusfee de maintes caractferistiques que par un nombre felevfe
de caractferistiques spfecifiques. Les villes de I'Europe chrfetienne sont gfenfera-
lemcnt (ct cet adverbe reste indispensable) plus extraverties dans leurs activitfes
feconomiques, plus individucllcs dans leur architecture (done plus diversififees),
disposent d'une population plus feduqufee, et enfin (et ce n'est pas du tout
marginal), sont des mondes plus libres. D'ailleurs, Marc Elvin61, fee fin ana-
lyste de l'histoire chinoise, n'a-t-il pas fecrit que "Chinese are made nobody
free"?
Dfecrire des spfecificitfes est une chose, les expliquer en est une autre, la
carencc cn fetudcs demeurant importante. Toutefois, donnons au moins deux
explications probables: le sousbassement religieux et le morcellenent politique.
D'ailleurs. ce morccllemcnt est une des explications de la structure par taille
des villes europfeennes caractferisfee par une absence de trfes grandes metropoles.
Et, peut-fetre, cette absence de grandes mfetropoles a-t-elle eut un impact positif
dans les interactions entre villes et feconomie et entre villes et campagne.
Enfin, on pourrait encore ajouter aux spfecificitfes des systfemes urbains
europfeens, 1'esprit d'ouverture, et tout cas de I'Europe de la Renaissance;
toutefois il s'agit davantage d'une explication que d'une cause.
Rowe W.T., Hanko W. Commerce and Society in a Chinese City, 1796—1889.
Slandford, 1984.
61 Elvin M. The Pattern of the Chinese Past. L., 1973. P. 166.
Р. ван Уйтвен
НЕСКОЛЬКО ЗАМЕТОК
ОБ УРБАНИЗАЦИИ ТРАДИЦИОННЫХ
ОБЩЕСТВ
Организаторы XX Недели изучения урбанизации Института Фран-
ческо Датини в Прато в апреле 1988 г. оказали мне честь, пригласив
меня в качестве эксперта на секцию "Процессы урбанизации". Это тем
более ответственно, что речь идет о таком выступлении, какое
представил нам профессор Поль Бэрош, впечатляющее широтой своих
взглядов, открытием перспективы, глобальным подходом и мастерст-
вом автора.
Чтобы разрешить глобальную проблему урбанизации на протяжении
шести веков, проф. Бэрош должен был за недостатком времени
пожертвовать некоторыми аспектами истории городов, тем самым пре-
доставляя возможность дополнить некоторые аспекты своего изложе-
ния, в целом богатые и интересные. п
П. Бэрош оговорил, что не будет касаться в своем докладе ни про-
блемы иерархии городов, ни проблемы зон, тяготеющих к городу. С
этим связан и такой сюжет, как существование когерентных городских
связей.
Очевидно, что подобные понятия - основные для аналитического и
сравнительного изучения городской истории. Они являются необходи-
мым методологическим инструментом историка-урбаниста.
Интерес, который представляет собой иерархия городов, не требует
доказательств. Отметим тем не менее, что эта иерархия не должна
выражаться только в установлении ранжира городов одного региона,
согласно их демографическому весу, но что она должна была принимать
во внимание также число и полноту функций, присущих городам, отчего
и зависела их соподчиненность. Однако даже крайне схематизирован-
ное различие между значительными и второстепенными городами уже
дает более синтезированный подход и предоставляет отправной пункт
для объяснения столь на первый взгляд неравномерного развития горо-
дов одного региона.
Большие города в основном обладают большими возможностями для
своей защиты и самообеспечения, чем города скромные. Действитель-
но, редкими были большие города, взятые приступом и разграбленные,
в то время как их менее могущественные собратья были легкой добы-
чей даже для неорганизованных банд грабитилей. Иногда они имели
больше влияния, монополизируя политическое представительство в
парламентах. Исходя из этого, они стремились обеспечить себе эконо-
мические и налоговые преимущества в ущерб другим. Достигнутая по-
литическая власть позволяла нм порой превращаться в подлинные горо-
да-паразиты, о которых также говорит П. Бэрош. Большие города,
122
Р. ван Ушпвен
имея по определению функции более многочисленные и более развет-
вленные и. стало быть, более разнообразные социальные и экономиче-
ские структуры, были, естественно, менее уязвимы, чем малые города,
жившие исключительно одно отраслью ремесла, морским рыболовством
или торговлей, ограниченной одним регионом.
Таким образом, классификация городов, согласно их демографичес-
кой важности и тем более места в реальной иерархии, способна дать
историку систему или же модель, объясняющую неравномерное разви-
тие городов одного и того же региона.
Это равным образом относится и к понятию "городских когерентных
связей”, которое может объяснить, что упадок или возвышение одного
города не являются самостоятельным фактом, а величиной, которая
включается в региональную целостность или городскую систему.
П. Бэрош дискуссию о проблемах этого рода не включил в круг за-
дач своего исследования. Более того, он сам принес извинения в этом,
сказав: "Эти проблемы составляют прежде всего часть исторической
географии, а не истории городов". Должен признаться, что в этом пунк-
те я его не очень хорошо понимаю. Я не могу поверить, что докладчик
хотел внушить мысль о возможности писать историю городов (т.е. опи-
сывать и объяснять их экономические и социальные структуры, их
адаптацию к географическим условиям и их эволюцию) без того, чтобы
осознавать значения сети городов и их связи с регионом, в который они
интегрированы. Разве не роль центра торговли и обмена создает собст-
венно город и не в этом ли город находит предопределяющие факторы
своей истории? Поскольку речь идет о позиции, касающейся одновре-
менно принципа и методологии, надо было бы разъяснить этот отказ,
на первый взгляд удивительный, от проблем исторической географии,
которую докладчик, по нашему мнению, слишком резко противопоста-
вил городской истории. Это разъяснение тем более желательно, что в
дальнейшем в докладе несколько раз в блестящей мере делаются ссыл-
ки на иерархию городов и иа отношения между городом н дерев-
ней.
С полным основанием введение доклада обращается к возникнове-
нию городов в древнем мире, едва ли не извиняясь в том, поскольку
верные традициям коллоквиумов Датини организаторы этого заседания
хотели сосредоточить наши работы на периоде с XIII по XVIII в. Проф.
Бэрош показал с полным основанием, что в последнее десятилетие воз-
никновение феномена города было отодвинуто на целые две тысячи
лет благодаря археологическим открытиям.
Точно так же в Европе за последние дясятилегия мы имели свиде-
тельства головокружительного прогресса в изучении ранней городской
истории, благодаря раскопкам первичных городских поселений. Ранняя
история многих европейских городов значительно увеличила свою про-
тяженность, и стало возможным восстановить предшествующие стадии
Заметки об урбанизации
123
их развития1. Благодаря антропологическим и географическим моделям
археологи даже попытались добраться до существования связей между
расположением сети римских городов и возникновением средневековой
их системы2. Это. кажется, обещает громадный прорыв в изучении воз-
никновения ранних европейских городов, в области, столь занимающей
историографию начиная с XIX в.
Всецело демонстрируя мое уважение к тому глобальному подходу к
городской истории всего мира, который сумел осуществить проф. Бэ-
рош, и мою приверженность к количественным методам, я не могу не
обозначить некоторые опасения перед трактовкой, основанной на столь
прямолинейных подсчетах.
Полагаю, что столь смелая попытка, относящаяся к истории миро-
вого населения за шесть веков, требует цифровых данных, легко обра-
батываемых в информатике. Однако же - простите за банальность -
определение города исключительно по демографическим критериям и
тем более приложенным почти механически ко всем странам и всем
эпохам будет всегда спорным, даже если целый ряд историков-урба-
нистов - и далеко не худших - согласны использовать это
средство. ч
Характеризовать как город любое место с численностью населения
начиная по меньшей мере с 2000 или даже 5000 жителей - означает для
некоторых регионов и некоторых эпох искажение в подсчетах и ана-
лизе. В плотно заселенной сельской местности старых Нидерландов с
XIV по XVIII в. многие деревни с большой площадью, с достаточно
рассеянным населением имели до 5000 и определенно более 2000 жите-
лей 3. Напротив, так же легко сослаться на агломерации менее 5000 и
даже 2000, которые по их экономическим и социальным структурам и
по их центральным функциям несомненно были городами. Они, кроме
того, и современниками признавались таковыми.
Для Швейцарии и средневековой Германии проф. X. Амман отмечал
существование городов с населением от 200 до 500 жителей 4. Обшир-
ное герцогство Люксембург насчитывало в XV в. 22 города, равномерно
распределенных по региону на расстоянии 25-30 км. Они представляли
собой административные, коммерческие и финансовые центры. За ис-
ключением столицы - Люксембурга ни один из них не достигал 2000 жи-
^Carke Н.В., Simms A. The Comparative History of Urban Origin» in Non-Romam Europe:
Ireland, Wales, Danmark, Germany, Poland and Russia from the Ninth to the Thirteenth Century.
Oxford. 1985; Stadtkemforschung. Cologne, Vienne, 1987; Stadt im Wandel. Kunst und Kultur
des Bdrgertums in horddeutschland 1150—1650. Stuttgard, 1985. T. I—4.
2 Hodges R. Dark Age Economics: the origins of towns and trade A.D. 600—1000. Londres,
1982; Hodges R., Whitehouse D. Mohammed, Charlemagne and the Origins of Europe. L., 1983.
3Les dfnombrements de foyers en Brabant (XIVе —XVIе sifcles). Bruxelles, 1912. Vol. I—2.
4Amman H. Wie grofl war mittelalteriiche stadt? // Die Stadt des Minelalters. Ш. Darmstadt,
1969.P. 408-415.
124
Р. ван Уйтвен
телей5. Англия XVI в. имела многочисленные города с населением ме-
нее тысячи человек и даже менее 5006.
Казалось бы, для агломерации с населением менее 10 тыс. жителей,
чтобы определить его характер как города или села, полагается в каж-
дом случае тщательная проверка. Осторожность при применении ис-
ключительно демографических критериев тем более необходима, что
вплоть до XVI в. (по меньшей мере) весьма редки достоверные цифры
населения городов или регионов, да и вообще населения, и те, что при-
ведены в докладе, тоже не являются абсолютно бесспорными. Едино-
жды запущенные в оборот, эти неточные цифры обладают досадной
способностью укрепляться в литературе за неимением лучших, и следу-
ет опасаться, ввиду невозможности последующей их проверки, что эта
угроза возрастет по мере того, как банки данных увеличиваются и при-
мут гигантские размеры.
Я приведу только два примера, чтобы проиллюстрировать эти пред-
положения, несколько "иконоборческие" и реакционные. Первые отно-
сится к городу Брюгте, который, по Чецдлеру и Фоксу, оценивается в
125 тыс. населения к 1400 г. и в 35 тыс. жителей к концу XVb. Первая
цифра была взята Р.Х. Хоенбергом и Л. Холлен Лиис7 и самим П. Бэ-
рошем для использования в докладе. Тем не менее все специалисты в
Бельгии полагают, что в городе около 1340 г. - в момент его апогея
перед великими кризисами смертности - население не привышало
46 тыс. жителей. Никакой другой серьезный источник до XVI в. после
этого ничего не говорит нам о населении Брюгге8.
Второй пример. Город Палермо, как полагают, насчитывал около
1300 г. 300 тыс. человек. Однако это вполне обоснованно подвергается
сомнепию, т.к. К. Белох по фискальным документам 1274 г. вывел для
этого города цифру не более 50 тыс. жителей. Столь авторитетный
медиевист как Л. Женико, заимствовал эту цифру9, а столь искушен-
ный демограф, как Дж. Рассел, относил Палермо к категории городов с
населением от 50 тыс. до 100 тыс.10 Хоенберг и Холлен Лиис оценива-
^Blockmans W.P. ел. Tussen crisis en welvaart: sociale veranderinger 1300-1500 // Alge-
mene Gcschiedenis der Nederlanden. IV. Haarlem, 1980. P. 47-47.
^Роиззои J.P. Les villes anglaises du milieu du XVIIе sitcle Д la fin du XIIIе sidcle // Etudes
sur les villes en Europe Occidental. P., 1983. 2. P. 15-17.
7 Chandler T, Fox G. 3000 Years of Urban Growth. N.Y., 1974. P. 11-20.
Q
Prevenier W. La dtmographie des villes du comtt de Flandre aux XlVe el XVe sidcles.
Elat de la question. Essai d'interprttation // Revue du Nord. [1983]. LXV. P. 256-257;
Blockmxns W.P. Verwirrlichungen und neue Orientierungen in der Sozialgeschichle der Nie-
derland im Spitmittelalter // Stidteforschung. Verdffenllichunger des Institute fiir vergleichende
Stadiegeschichte in MUnster. Reihe A: Darstellungen. XV. Vienne, 1983. P. 48.
®BeIoch KJ. Bevolkerungsgeschichte Italiens. I. B., 1937. S. 135, 152; Genicot L. Les
grandes villes de 1'Occident en 1300 // Economies et Socittfcs au Moyen Age. Melanges offerts 1
E. Perroy. P., 1973. P. 214.
^Russell J.C Population in Europe 500-1500 // The Fontana Economic History of Europe. I.
L., 1972. P. 34.
Заметки об урбанизации
125
ли его население к 1000 г. в 75 тыс. Поэтому я позволю себе предло-
жить, чтобы версия проф. Байро о населении городов, дополненная,
обновленная на основе банка данных, была бы предварительно прове-
рена национальными специалистами, а может быть, и региональными.
Для средневековья и для агломераций скромных размеров подобный
контроль имеет целью сделать этот необходимый для работы
инструмент как можно более безвредным.
К этому добавим, что, видимо, историкам и статистикам нужно сме-
лее оставлять белые пятна в их статистических таблицах и призна-
ваться в незаиии, вызванном отсутствием соответствующих источ-
ников. Недавно проф. Дж. Стенджерс не без иронии изложил совершен-
но фантастическую гипотезу, которая позволила итальянцу Дж. Б. Рич-
чоли в 1961 г. определить население Африки в его время как 100 млн.
Эта "оценка" затем была заимствована многими солидными издания-
ми1 '.
Впрочем, достаточно посмотреть на цифры, характеризующие насе-
ление, выдвинутые общепризнанными авторитетами для Европы
XVIII в., чтобы осознать неточность таких подсчетов. П. Бэрош в его
большом исследовании дает поправку в 7-8% для нашего старого кон-
тинента в 1700-1750 г.12
Одно из больших достижений доклада П. Бэроша - установление го-
раздо более высокого уровня урбанизации, чем тот, который до этого
прилагался к традиционным обществам.
Он поднимает показатель этого уровня с 15 до 20%, принимая в рас-
чет исключения для регионов неблагоприятного климата или регионов с
сильно повышенным рельефом, в которых численность городского насе-
ления была меньшей. Беспокоясь, вне всякого сомнения, о краткости,
докладчик не упомянул исключения, расположенные на другом крае
этой шкалы, для районов Бенилюкса, Севера современной Франции и
долины среднего Рейна, тяготеющей к северной Италии13. Последняя
оценка, исходящая из налоговых документов для старых бургундских
Нидерландов и соседних регионов во второй половине XV в. предлагает
показатель уровня урбанизации в 34%14.
Расширение сети городов, плотность сельского населения, интенсив-
ные политические и экономические отношения между городами и
деревней и включение сельских жителей в производство и торговлю
сделали эти земли начиная с эпохи средневековья регионом городских и
новых форм экономики и менталитета. Так называемый "город Голлан-
дия" наших дней, как и семнадцать Провинций Нидерландов XVII в.,
^Stengers J. De 1* crtance accordte aux chiffres sans valeur // Arbeid in Veelvoud. Een
huldeboek voor J. Craeybeckx en E. Scholliers. Bruxelles, 1988. P. 299-301.
1 ^Btiroch P. De Jiricho Д Mexico. Villes et economic dans 1'histoire. P., 1985. P. 668; Vries
J. de. European Urbanization 1500-1800. L.,1984. P. 36-37,347,340.
13 Vries J. de Op. cib P. 39.
14B/ocfanans W.P. Op. du P. 44.
126
Р. ван Уйтвен
приводимые г. Байро в виде показателей урбанизации при Старом
Режиме, в действительности имеет средневековые корни13.
Фактически старые Нидерланды представляют собой удобный объ-
ект наблюдения за процессами влияния города на агрикультуру. Доклад
упоминает по этому поводу тезис Д. Григга, который пришел к заклю-
чению, что демографический (и городской) скачок между 1000 и
1300 гг. повлек за собой лишь очень ограниченные перемены в области
аграрных технологий. В этом старые Нцдерлацды являются исключе-
нием. Демографическое давление и прежде всего запросы городов дали
здесь с начала XIII в. жизнь передовой агрикультуре, которая прошла
даже стадию трехполья и которая знала использование паров под куль-
туру красящих и фуражных растений, но также под репу для питания.
Это сокращение пара произошло по меньшей мере в позднее средневе-
ковье и стало возможным с применением городских отбросов18.
Показатель уровня урбанизации может быть обманчивым индикато-
ром. Так. П. Бэрош говорит об относительной стабильности показателя
уровня урбанизации, между тем как в абсолютных цифрах число горо-
дов и их вес чувствительно разнятся. Добавим, что близкие показатели
урбанизации могут скрывать структуры очень различные. Так, показа-
тель менее 5% урбанизации для Англии к 1500 г. не более чем одна
сторона действительности. Он никак не принимает в расчет очень плот-
ную и разветвленную сеть всех маленьких городов, которые по их
скромным размерам не оказываются включенными в статистические
исследования17.
В старых Нидерландах, Голландии с показателем урбанизации 45% в
XV в. и даже более 50% в начале XVI в. наглядно достаточно регуляр-
ное распределение городов, из которых ни один по числу обитателей не
превышает 15 тыс. человек. Напротив, Фландрия с урбанизацией 36%
располагает такими городами, как Гент (±64 тыс. жителей), Брюгге
(±46 тыс.) и Ипр (более 10 тыс., возможно ±20 тыс.). Эти очень боль-
шие города настолько доминируют в их регионе, что все другие центры
были отодвинуты на второй план и насчитывали менее 10 тыс. душ18.
Докладчик справедливо напомнил о неоднозначной роли города
("фермент развития или город-паразит"). Г. Байро связал этот пассаж о
паразитическом существовании города с городской тальей и с утратой
18В1ос±лмл> W.P. е.а. Op. cit.. Р. 46-56; Uylven R. van. What i> new socially and
economically in the sixteenth-centiy Netherlands // Acta Historiae Neeiiandicae. VII. [1974].
P. 23—24; Idem. Die Undliche Industrie wihrend des Spltmittelalters in den siidlichen
Niederlanden // Agrarische Nebengeweibe und Fonnent der Reagnrisierung im Spatmittdalter
und 19720. Jahrhunden. Stuttgart, 1975. P. 57—76.
18Verhubt A. l/intensification et la commercialisation de 1'agriculture dans les Pay-Bas
mdridionaux au Xllle siicle // La Belgique rank du moyen tge * nos jours / Melanges offetts a
J.-J. Hoebanx. Bruxelles. 1985. P. 89-100.
17Fbus»ou J.P. Op. eft. P. 15—25.
18B/ocfanans W.P. ea. Op. cit. P. 47—48.
Заметки об урбанизации
127
торговой функции. К этому, надо полагать, возможно добавить, что по-
литические преобладание, достигаемое городом в государстве, было
еще одним преимущественным условием для перехода в паразитичес-
кое состояние. Город мог достичь подобного положения и благодаря
своей торговле, но также и за счет своего положения транспортого узла
или при помощи своей промышленности (например, сукноделия), по-
скольку его экономический подъем обеспечивал ему солидные резервы
людей и капиталов, и безнего не могло обойтись и центральное прави-
тельство. Пользуясь своим политическим влиянием, город мог затем
стараться покровительствовать своей тоговле, обретя стапельные
права или производственные монополии в ушерб малым городам и дере-
вням19.
^Nicholas D. Town and Countryside: Social, Economic and Political Tensions in Fourteenth-
Cenlury Flanders. Bruges, 1971; Idem. Siad en Platteland in de Middeleeuwen. Bussum, 1971;
Uytven R. van. Die landliche Industrie... Passim.
ИСТОРИЯ ГАНЗЫ
Т.С. Никулина
ЛЮБЕКСКОЕ ВОССТАНИЕ 1380-1384 ГОДОВ,
ЕГО ПРЕДЫСТОРИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ
Борьба в среце бюргерства, без сомнения, является важнейшей гла-
вой истории средневековых немецких городов. До конца раннебуржуаз-
ной революции не прерывалась цепь внутригородских столкновений,
борьба за власть между различными социальными группировками го-
родского населения всех районов Германии, в том числе Северной. Ког-
да в городах Германии в XIV в. прокатилась волна антипатрицианских
восстаний, то ими оказалась охваченной и ганзейская область страны,
где наиболее длительным было выступление любекского бюргерства в
1380-1384 гг.
Внутренняя история Любека не привлекала такого внимания иссле-
дователей, как его импозантная ганзейская деятельность. Поэтому сре-
ди множества статей и книг прошлого века, посвященных Ганзе и Лю-
беку, можно назвать только работу любекского историка Э. Дееке,
отразившего внутригородские события XIV в. Собрав все доступные
ему источники, в основном хроники, он впервые в историографии после-
довательно изложил события 1380-1384 гг. в Любеке. Наибольшую
ценность в его работе представляет публикация "Списка изменников и
их имущества", который содержит сведения о главных заговорщиках.
Его изложение носит добротный фактологический характер и не вскры-
вает причин социального конфликта в Любеке1.
Причины выступлений любекского бюргерства в 80-е годы XIV в.
стали центральным вопросом в последующих исследованиях немецких
историков. М. Эрбштёссер2 главную причину событий в Любеке видит
в изменении социальной структуры в городе: с одной стороны, в замкну-
тости патрициата, в отделении его от богатого купечества, что привело
к вытеснению непатрицианского купечества из политического управле-
ния городом; а с другой стороны, в усилении цехов, превращении их в
значительную политически организованную силу внутри города, кото-
рые также стремились к представительству в городских учреждениях.
Это привело, по мысли М.Эрбштёссера, к сближению ремесленников и
непатрицианского купечества, к выступлению их против патрициата3.
(Правда, свои выводы автор основывает не на анализе источников.).
1Deecke Е Hochvenaler zu Lubeck im Jahre 1384. Lubeck. 1858.
^Erbslosser M. Der Knochenhaueraufstand in Lubeck 1384 // Vom Mittelalter zur Neuzeii.
B„ 1956. S. 126-132.
3Ibid.
Любекское восстание
129
Статья А. Брандта4 направлена на доказательство того, что в Лю-
беке вообще не было патрициата из-за "сильной флуктуации" высшего
городского слоя) как замкнутого социального слоя и, следовательно, пс
было противостояния его купцам и ремесленникам. Заслуга автора -
анализ социального членения любекского общества во 2-й половине
XIV в., характеристика ремесленных цехов на основе скрупулезно
собра1шых по многочисленным и разнообразным источникам даш1ых.
Таким образом, главные вопросы в освещении внутригородских кон-
фликтов XIV в. в Любеке - о наличии патрициата, его имущественном
и социально -политическом положении внутри бюргерства; о социальной
очерчепности других групп городского населения и их взаимоотношени-
ях с высшим слоем городского бюргерства.
В данной работе эти вопросы решались на основании известных в
нашей литературе источников (сборники городских документов, хрони-
ки, цеховые уставы, торговые и таможенные книги) и новых, в частнос-
ти, завещаний любекских бюргеров середины XIV в., опубликованных
в 60-70-е годы А. Брандтом5.
Последняя треть XIV в. занимает особое место в истории Ганзейс-
кого союза и его главного города Любека. Штральзундским миром
1370 г., экономическим и политическим успехом городов окончилась
десятилетняя борьба с датским королем Вальдемаром IV Аттердагом.
1370-е годы - годы дипломатической, финансовой и военной активности
Любека, возросшего политического могущества города, доказательст-
вом чего служит беспрецедентный случай пожалования императором
Карлом IV грамоты (23 марта 1374 г)6 , в которой он называл бурго-
мистров Любека своими полномочными представителями во всех делах
защиты и сохранения мира в стране и по которой любекские бурго-
мистры имели право и уполномочивались во всей области империи всех
нарушителей мира преследовать, хватать и судить. По содержанию
эта грамота единственная в немецкой истории7. Она не только оправ-
дывала все полицейские, военные и правовые акции Любека по сохра-
нению мира на суше и на море, но также противоречила XI статье
Золотой Буллы, которая предоставляла и гарантировала исключитель-
ное право юрисдикции немецким территориальным князьям8.
Более того, спустя полгода, в октябре 1375 г., Карл IV посещает
Brandt A. von. Die Liibecker Knochenhaueraufstande von 1380—84 und ihre Voraus-
setzungen // Zeitschrift des Vereins fur Liibeckische Geschichte und Alferfumskunde. 1959. Bd.
39. S. 123—2О2.(Далее - ZVLGA).
5Regesten der Liibecker Bilegertestamente des Mittelalters I Hrsg. A.V. Brandt. Liibeck,
1964—1973. Bd. 1:1278—1350; Bd. 2:1351—1363 (Далее - Rcgesten ).
^Utkungenbuch der Stadt Liibeck. Liibeck, 1843. Abt. 1. Th. 4. N 222. (Далее - LUB).
^Brandt A. von. Liibeck und Liibecker vor 600 Jahren. Studien zur politischen und Sozial-
geschichtc//ZVLGA. 1978. Bd. 58. S. 12.
®Die Goldene Bulle. Weimar, 1978. S. 63—64.
9. Зак. 3215
130
Т.С. Никулина
Любек с политическими целями9. Император хотел заручиться под-
держкой северонемецких Балтийских городов во главе с Любеком при
выборе на датский престол угодного ему кандидата (король Вальдемар
был при смерти), используя их право по Штральзундскому договору на
участие в выборах наследника Вальдемара.
Внешнеполитические успехи Ганзы и Любека сопровождались обост-
рением социальных противоречий в ганзейских городах. Не случайно,
что вслед за победоносным Штральзундским миром 1370 г. начались
столкновения в городах: 1370 г. - в Кельне, 1374 г. - в Брауншвейге,
1375-1376 гг. - Гамбурге, 1380-1384 гг. - Любеке, 1386 г. - Анкламе,
1391 г. - в Штральзунде и т.д.
Несмотря на многообразные различия между ганзейскими городами,
которые определялись величиной города, его правовым статусом, уст-
ройством, экономической структурой, социальным и этническим соста-
вом населения, существовали общие противоречия в социальном и
внутриполитическом развитии ганзейских городов.
В XIV в. торговля и ремесло в ганзейских городах переживали подъ-
ем. Любек, глава вендской Ганзы, самый большой город в Северной
Германии10 XIV в. являлся крупным торговым и ремесленным центром.
Еще в конце ХШ в. любекские купцы проникли в Англию. Первым ино-
странным купцом, который получил охранную грамоту от английского
короля, был любечанин Иоганн Клеппинг (18 марта 1275 г.)11. А вско-
ре любекские купцы заняли ведущее место в торговле Ганзы с Англи-
ей. Например, из 12 немецких купцов, вывезших 52 мешка шерсти из
Ныо-Касла в 1294-1298 гг., 7 любекских купцов были владельцами 48
мешков12. В 1368 г. товарооборот Любека составил крупную сумму:
ввоз (ткани, металл, рыба, продукты питания) - 227 тыс. любекских
марок, а вывоз (соль, ткани, металл) - 106 тыс. любекских марок13.
Величие и богатство города основывалось на крупной морской внеш-
ней торговле, носившей посреднический характер. Торговые операции
крупнейших любекских купцов XIV-XV вв. охватывали европейский
регион от Лиссабона до Новгорода14. В XIV в. Любек выступает как
главный обменный пункт в торговле между Восточной Европой и За-
падной. Именно транзитная торговля товарами иностранного происхож-
9Berker J.R. (Jmstandliche Geschichte der ... Stadt Lubeck, Liibeck, 1782. Bd. 1.
S. 286—289.
10Число его жителей к концу XIV в. превышало 20 тыс. в Штральзунде, Ростоке
насчитывалось по 13 тыс. жителей, Висмаре - 8 тыс., в Грейфсвальде - 7 тыс. (Fritze К.
Soziale Aspekle der Zuwanderung zu den Hansestadten an der siidwestlichen Oslseekiiste bis
zum 16. Jh. // Jahrbuch ffir Geschichte des Feudalismus. 1978. Bd. 2. S. 182—183. (Далее -
JBGF).
11Haseakten aus England. 1275 bis 1412/Beard, von. K. Kunze. Halle, 1891. S. 3.
12Ibid. Tabl. 368. S 333.
13Die Hansischen Pfundzollislen des Jahres 1368 (18. Marz 1368 bis 10. Marz 1369)./ Hrsg.
G. Lechner. Liibeck, 1935. S. 48 f.
^Lesnikov/ M.P. Die Handelsbiicher des hansischen Kaufmannes Veckinhussen. B., 1973.
Любекское восстание
131
дения стала экономической основой формирования высшего слоя купе-
чества в городе.
При всей важности ганзейской торговлей экономическое и социаль-
ное развитие Любека в XIV в. этим не исчерпывалось. Развито было и
ремесло, как почти повсюду в Западной Европе, организованное в це-
хи. Цеховые уставы перечисляют большое число ремесленных специ-
альностей15. Но в количественном отношении цехи не были равнознач-
ными. В головную группу (свыше 600 ремесленников) входили семь
цехов: мясники, сапожники, кузнецы, портные, насчитывающие по 100
мастеров, бочары - 80 мастеров, кожевники - 80 мастеров, пекари - 64
мастера. Вслед за ними шли цехи, в которых было по 40-20 мастеров:
обработчики янтаря, рыбаки, скорняки, ювелиры, шляпники, изготови-
тели металлической посуды, свечники и др. Они объединяли около 400
ремесленных мастеров. Самую малочисленную группу (около 300 ре-
месленников) составляли цехи, насчитывающие по 10-12 мастеров: но-
жевники, иголыцики, пергаменщики, изготовители колес16 * * и др. Но в
22-тысячном городе только 3200 человек владели бюргерским правом
(т.е. были полномочными членами городской общины), среди них
700-800 человек относились к купцам, занимающимся крупной транзит-
ной торговлей; примерно пятая часть купцов представляла собой выс-
ший слой города . И именно из этого слоя формировалось управление
городом - совет. В 1350 г. совет состоял из 27 человек16. 17 из них
относились к таким фамилиям, которые уже раньше входили в совет,
но и остальные были тесно связаны со старыми фамилиями родствен-
ными связями. Бардевики были в родстве с Виттенборгами, Бере с Ат-
тендорнами, Клингенберги с Варендорпами, Ольденбурга с Плесковыми
и т.д. Из 27 членов совета 5 не состояли в родственных связях с фами-
лиями уже раньше заседавших в совете, т.е. уже в середине XIV в. от-
четливо наметилась тенденция к замкнутости того слоя города, из
которого формировался совет, практически попасть в него можно было,
только будучи связанным родством со старыми фамилиями, которое
достигалось посредством браков19.
Политическому могуществу этого слоя способствовало не только его
засилье в совете, но и то, что в конце XIII в. вендский союз городов,
руководимый Любексом, становится "зерном" Ганзы, а с середины
XIV в. он действует "как инструмент любекской политики и как инте-
грационный фактор в городской Ганзе”20.
15Die alteren Liibeckischen Zunftrollen I Hrsg. Ch. Wehrmann. Lubeck, 1864.
ieBnndt A. von. Knochenhaueraufslande ... S. 131-134.
^Brandt A. von. Lubeck und die Liibecker. S. 15-16.
Peters E. Das grosse Sterben des Jahres 1350 in Liibeck und seine Auswiikunhen auf die
wirtschaftliche und soziale Struktur des Stadt Ц ZVLGA. 1939. Bd. 30. S. 87-91.
19Восполнение патрициата через браки с богатейшими купцами было необходимо, так
как роды убывали вследствие болезней, смерти, дегенерации.
2° Wernicke Н. Die regionalen Biindnisse der hansischen Mitglieder und deren Stellung in
der Stadtehanse von 1280 bis 1418. //JBGF. 1982. Bd. 6. S.265.
132
Т.С. Никулина
Совет самодополнялся, и, когда в 1350 г. от чумы умерло 11 членов
совета, в 1351-1352 гг. было кооптировано 7 новых членов совета.
О занятиях, источниках дохода, экономической мощи любекского
патрициата дают представление сведения о вновь избранных21. Иоганн
Везелер был сыном и внуком двух членов совета, в городских книгах он
выступает как кредитор (230 марок, 121 марка, 188 марок) и как
должник (400 марок, 348 марок, 270 марок), что говорит о его активной
торговой деятельности. В то же время он выступает как владелец
недвижимости: приобрел дом на Кёнигштрассе и половину рыночной
лавки, а в качестве приданого получил ренту в 30 марок.
Герман Гр.т л ин долгие годы занимался вместе в братом торговлей,
главным образом ввозом фландрской шерсти. В городских книгах они
выступают как кредиторы: за период с 1345-1349 гг. сделано 37 заем-
ных записей (в том числе на очень большие суммы - 500 марок, 513 ма-
рок, 372 марки). Но после выборов в совет он начал вкладывать капи-
тал в покупку рент: с 1350 до 1358 г. купил 11 рент общей стоимостью
на 3406 марок. В то же время резко уменьшилось количество совер-
шенных им кредитно-долговых операций: за 3 года (1350—1352) - 5 за-
писей. В 1360 г. он стал бургомистром.
О том, ч?о большую роль в деятельности патрициата начинает иг-
рать землевладение, говорит число куплевых рент. Рента являлась
главным средством помещения капитала, полученного в торговле, и
очень часто, ростовщической операцией, так как означала, что заимо-
давец дает нуждающемуся в деньгах известную сумму под залог недви-
жимости, получая ежегодно взамен нее ренту определенного размера.
Рентные сделки были широко распространены в ганзейских городах. В
Любеке в период с 1320 по 1350 г. было заключено около 1800 рент-
ных сделок22. Член совет Бернхард Ольденбург за период с
1345-1358 гг. совершил 22 рентные сделки. Якоб Плесков, принадлежа-
щий к знатнейшей любекской фамилии, заседавший в совете и ставший
в будущем рукововителем ганзейской политики, совершил большие
покупки рент за пределами Любека и отошел от торговой деятель-
ности23. Иоганн Персеваль, вновь избранный членом совета, в течение
1345-1358 гг. купил рент на 800 марок.
Такую же картину рисуют нам и данные о новых членах совета. Для
них также было характерно сочетание активной купеческой деятель-
ности с ренто- и землевладением, наличие родственных связей со ста-
рыми патрицианскими фамилиями. Например, Иоганн Шенинг, вторая
жена которого была дочерью члена совета Германа Варендорпа, взял
за ней 10 участков в городе и 5 рент; позже он прикупил еще несколько
21 Peters Е Op. cii. S. 93-100.
^Brandt A. von. Die gesellschaftliche Struktur des Spatmiltelalterlichen Liibeck //
Untersuchungen zur gesellschaftlichen Struktur der mittelalterlichen Stadte in Europa. Konstanz;
Stuttgart. 1966. S. 234.
23 Brehmer W. Die Liibecker Biirgermeister Jakob Pleskow.
Любекское восстание
133
рент стоимостью в 532 марки; Генрих Рикбоде уже выступает в основ-
ном как рентовладелец: в 1348-1358 гг. он приобрел 7 рент (стои-
мостью 700 марок) и 4 земельных участка. Иогаин Моркерке оставил
вдове и детям (кроме 14 домов)лавки и ренты общей стоимостью в
. 4380 марок24.
Интересные сведения о социальной структуре и имущественной диф-
ференциации в Любеке в середине XIV в. сообщают нам бюргерские
завещания25 26. Ратманы и бургомистры выделяются имущественным
положением и владением недвижимостью - домами, землей, рентами.
Грета Плескова завещала в 1347 г. 500 марок сыну Якобу (будущему
ратману и бургомистру Любека) и 100 марок дочери25; Иоганн Клин-
гепберг из патрицианского рода Клингенбергов оставлял только деньга-
ми 700 марок жене, братьям, племянникам, не считая другого имущест-
ва, и 2 ренты27; ратман Герман ван Дульмеи дважды составлял свое
большое завещание (18 июля и 22 сентября 1350 г.)28, по которому
только пожертвования церквам составили 55 марок, бедным иа платки
и обувь в год его смерти - 50 марок, к тому же ои был владелец
нескольких рент и корабля. Ратман Готшалк ван Атендерне-старший
предстает в своем завещании от 26 января 1349 г. крупным землевла-
дельцем, которому принадлежали земли в 8 деревнях, ренты в них,
земельный участок в городе, и наличными деньгами он завещал свыше
800 марок и 100 флорентийских флоринов29. Примеров подобного рода
немало.
Много записей о покупках любекских патрициатов земель и рент
содержат городские документы30.
Организационным завершением указанных тенденций в формиро-
вании любекского патрициата стало образование в 1379 г. замкнутого
патрицианского общества Циркельгезелыпафт, у истоков которого
стояли многие знатные любекцы - братья Герхард и Герман Дарцовы,
Марквард Даме, Иоганн и Генрих Метелеры31.
Таким образом, превращение любекского высшего слоя в собствен-
ника земельных участков и рент и социальное обособление знатного
купечества дают основание не согласиться с А. фон Брандтом и счи-
тать экономически доминирующие и политически господствующие
ведущие фамилии города любекским патрициатом.
24 Peters Е. Op. cit S. 112-124.
25Regesten der Lubecker Biirgenestamente des Mittelalters Hrsg. A. von. Brandt. Liibeck,
1964. Bd. 1: 1278-1350.
26Ibid. N 249.
27Ibid. N 259.
28Ibid. N 335,401.
^bid. N 269.
30Uikundenbuch der Stadt Lubeck. Th. 4. N 267, 295,301,367,369,392,399.
3^ Bruns F. Der Liibecker Rat//ZVLGA. 1951. Bd. 32. S. 6.
134
Т.С. Никулина
Однако наряду с патрицианским высшим слоем имелся в Любеке
значительный круг купцов, занимающихся крупной торговлей, но не
состоящих в близких отношениях с фамилиями, заседающими в совете:
непатрицианское купечество. Они не могли теперь рассчитывать на
достижение высокого общественного положения, проникнуть в совет
благодаря своей личной деятельности, богатству.
В середине XIV в. в Любеке был целый ряд блестящих купцов,
известных объемом торговой деятельности, богатством. Частичные
представления об этом дают записи в долговой книге города (Nieder-
stadtbuch)32. Так, купец Андреас Росток занимался типично ганзейской
транзитной торговлей между Западом и Востоком, и его торговыми
партнерами были франкфуртский купец Иоганн Леммекан, купцы из
Дорпата и Риги, а также любекский ратман Якоб Плесков. В качестве
приданого от получил две ренты стоимостью в 216 марок, владел дома-
ми. За период с 1345 по 1358 г. он 35 раз выступает самостоятельно
как должник (займы на сумму в 390 марок, 418 м„ 486 м.) и 17 раз с
другими купцами, причем его кредиторами были многие настоящие или
будущие члены совета - Варендорны, Клингенберги, Метелеры. К это-
му же кругу принадлежали также Вернер Бределанд (63 записи в
долговой книге за период 1351-1358 гг. связаны с его имененем), Кон-
рад Брило, Андреас Кейгер, Тимо Курзе. А судовладелец Иоганн Вит-
те фон Стаде был кредитором шведского короля33.
Но, возможно, самый значительный купец в этой группе был Иоганн
Патерностермакер, отец будущего предводителя восстания 1384 г. в
Любеке. Из записей в долговой книге он предстает перед нами как
купец с обширнейшими торговыми связями и деловыми отношениями.
За период с 1345 по 1358 г. он один и вместе с другими купцами 59 раз
фигурирует в кредитно-долговых операциях й как должник и как кре-
дитор. И. Патерностермакер покупал воск, меха и другие товары и пе-
реправлял их в Южную и Юго-Западную Германию (Нюрнберг, Франк-
фурт). Судя по его кредитным обязательствам, в отдельные годы он
мог совершать сделки иа сумму до половины миллиона сегодняшних не-
мецких марок34. Но ни он сам, ни его потомки не были допущены в
совет. Среди 33 членов совета Любека в 1363-1384 гг 35 мы не найдем
ни одного купца, выдвинувшегося в Любеке в середине XIV в., но не
имеющего родственных связей с патрицианскими семьями. Вопреки
представлениям А. Брандта, это говорит о тенденции к замыканию
патрициата, об очень трудном, а может быть, и невозможном доступе в
управление города для непатрицианского купечества, что явилось глав-
32 Peters Е Op. cit. S. 126—139.
33 Regesten. Bd. I. N 262.
34
Brandt A. von. Die Liibecker Knochenhaueraufslande... S. 151.
35 Ibid. S. 140—141.
Любекское восстание
135
ной причиной недовольства этого слоя купцов и основой социальных
конфликтов XIV—XV вв.
В еще худшем положении оказалась многочисленная масса мелких
торговцев и ремесленников. Ремесленники и торговцы, организованные
в цехи, являлись значительной экономической силой в городе, но
никогда не были свободными товариществами, всегда зависели от выс-
ших городских властей. Особенно это касалось ремесленников. Их
было около 1350 человек, что составляло 42% всех лиц, владеющих
бюргерским правом, а если учесть связанных с ними занимающихся
вспомогательными ремеслами людей, то 2000 человек, т.е. 61%36. Они
привлекались к общегородским повинностям (налоги, военная служба),
но уже в XIII в. фактически и юридически были исключены из совета.
Еще грамота Генриха Льва в XII в. предписывала, чтобы ни один
ремесленник не мог проникнуть в совет37. Однако ремесленники не
полностью исключались из участия в политической жизни города. При
решении общегородских вопросов совет созывал бюргерство, его наи-
более влиятельных и уважаемых представителей, среди которых были
и старшины ремесленных цехов38. Как часто это делалось в XIV в. -
неизвестно, но такая практика не покоилась на писаном праве, а
зависела от политической обстановки и практической целесообразности.
Как уже отмечалось, во главе ремесленников стояли мясники, сапож-
ники, кузнецы, пекари, портные (т.е. представители ремесел, малосвя-
занных с экспортной торговлей), цехи которых насчитывали по 100
мастеров. Ведущее положение занимали мясники. О них следует ска-
зать подробнее, так как они были движущей силой восстания XIV в. не
только в Любеке, ио и в других североганзейских городах - в Гам-
бурге, отчасти в Бремене39.
Цех мясников в Любеке был одним из наиболее многочисленных и
имущих, к тому же состоял из физически сильных людей. Закупая скот,
они много ездили по стране: в уставе мясников 1385 г. называются
районы их поездок - между Шлезвигом, Флепсдорфом, Эверендорфом и
Килем, между Плопе, Нойштадтом, Ноймюнстером, Олденборхом и
внутренними районами страны40. Благодаря этому они обладали боль-
шим кругозором и связями, чем многие другие ремесленники. Но
главным было то, что они вместе с пекарями и кожевниками нахо-
дились в особенно сильной зависимости от совета. В то время как
другие цехи сами владели торговыми местами на рынке или снимали их
в аренду, места торовли (Litte) мясников находились в собственности
Brandt A.von. Die Liibecker Knochenhaueraufstande... S. 134—135.
37HJB.I.Th. 1,N4.
38 Vogel K. Herrschaft und Autonomie. Die Biziehungen zwischen Rat und Handweik-
samter im spatmiuelalteriichen Liibeck // ZVLGA. 1986. Bd. 66. S. 60.
39 Schildhauer J., Fritze K., Stark W. Die Hanse. 3., 1982. S. 136. 138.
40 Die Liibeckischen Zunftrollen. S. 261—262.
136
Т.С Никулина
города, т.е. в распоряжении совета. Чтобы получить места на рынке,
цех должен был в первый раз уплатить значительный налог - 12 шил-
лингов41. Сам цех не мог устанавливать число мастеров, поскольку оно
зависело от числа мест на рынке, которые ежегодно определялись сове-
том, причем каждый мастер снова должен был внести по 1 марке 6
шиллингов - так называемый "Latelgeld"42. Это объясняет, почему они
обычно возглавляли мятежи и почему основным их требованием к
совету в 1380 г. было свободное получение мест на рынке ("vrejheit den
leden in den vlesscharnen")43. Таким образом, зависимость цехов от сове-
та была двоякой. С одной стороны, патрицианский совет выступал по
отношению к цехам в качестве Gewerbepolizei, занимаясь регулировкой
чисто ремесленных вопросов, а с другой стороны, городское устройство
Любека обрекало ремесленников, как и другие слои горожан, иа
политическое бесправие, придавая отношениям совета и цехов социаль-
ную и политическую окраску.
Эта двойственность положения цехов определяла и их позиции в
бюргерском движении и их союзников в нем. Когда цехи выступали с
чисто ремесленными требованиями, то купцы оставались на стороне
совета. Когда же цехи выступали с позиций политически ущемленных
частей бюргерства и требовали участия в управлении городом, то
создавалась широкая оппозиция совету, союзниками цехов становились
купцы. Это хорошо показали столкновения 1380 г. и 1384 г.
О низшем слое горожан - многочисленном плебсе (поденщики, слуги,
матросы) мало прямых сведений. Они были экономически несамостоя-
тельными и в силу этого не обладали бюргерскими правами (хотя и
привлекались к налогам и военной службе), являлись не бюргерами, а
просто "жителями" - Einwohner. Они составляли 41,8% всего населения
Любека44.-Особу группу городского плебса представляли бедные и
больные, около 150 человек которых жили в госпитале св. Юргена в
Любеке и маленьких госпиталях в Ратцебурге, Ольдесло, Швартау,
Травемюнде45. Нищие и больные часто упоминаются в бюргерских за-
вещаниях XIV в. в качестве получателей и использователей многочис-
ленных дарений. Так, например, Хинрик Шоневедер завещал в 1350 г.
по 2 марки богадельням в Грёноме, Дассове, Мёльне, Ольдесло46. А
Йохан Круков завещал в 1360 г. прокаженным в госпитале св. Юргена
и больным госпиталя св. Духа в Любеке по 5 марок и бедным, нищенст-
41 LUB. II. S. 1046.
42 Ibid.
43 Die Lilbeckischen Chroniken in niederdeutschen Sprache / Hrsg. F. Grautoff. Hamburg.
1829. Bd. 1. S. 314.
44 Brandt A. von. Die gesellschaftliche Struktur. S. 222.
45 Brandt A. von. Lubeck und Liibecker. S. 15.
46 Regesten. Bd. I. N421.
Любекское восстание
137
вующим иа улицах, 10 марок47. Практически все завещатели остав-
ляли бедным и больным, или денежные суммы от 30-50 марок до нес-
кольких пфеннигов, или, например, две бочки пива и хлеба на одну мар-
ку, половину ласта ржи, средства на бани бедным и покупку им льня-
ных платков и даже подкладку верхнего платья завещателя. Выра-
жение "па обувь и одежду больным" стало штампом в этом источ-
нике48.
Таким образом, в Любеке во второй половине XIV в. росли власть и
богатство не только патрициата, но также экономическая сила и поли-
тическое самосознание средних слоев. Но принадлежащие к этим слоям
средние купцы, мелкие торговцы, цеховые ремесленники оставались
отстраненными от реального участия в решении важнейших внутри- и
внешнеполитических дел города. Этим состоянием они тем меньше
удовлетворялись, чем больших успехов достигал город, не в послед-
нюю очередь благодаря их военному и финансовому вкладу. Т.е. к се-
редине XIV в. в Любеке сформировался социально-экономический об-
лик всех слоев городского населения и определились отношения между
ними.
События в Любеке начались в 1374 г.49, как сообщает хронист Дет-
мар, с решения совета увеличить дополнительный имущественный на-
лог (Vorschoss) до 1 марки и одновременно удвоить плату за помол50.
Повышение налогов было вызвано большими расходами города на
активную внешнюю политику и внутригородские потребности: дорогое
строительство ворот города (Мюлен- и Холстентор), основание госпита-
лей в период эпидемии чумы 1348-1350 гг., посещение города в 1375 г.
императором Карлом IV, которое стало "дорогостоящей вещью" для
Любека51. Естественно, налоговые увеличения вызвали недовольство
горожан, особенно ремесленников, которые обратились с письмом к
совету, требуя отменить новые налоговые тяготы52. Совет удовлетво-
рил требование цехов после собрания городской общины в церкви св.
Катарины 10 декабря.
Но примирение не было длительным, оно не исчерпало принципиаль-
ных разногласий между олигархическим советом и массой ремесленни-
ков. Кроме того, их побуждали к действию выступления бюргерства в
47 Regesten der Liibecker Biirgenestamente des Minelalten / Hrsg. A. von Bnuidt. Liibeck,
1973. Bd. 2. N 817.
48 Regesten der Liibecker Biitgertestamente des Mittelalters. Bd. 1. N 198, 220, 230, 214,
206,247,204,224,216,240.
49 У Детмара назван 1376 г., но правильнее называть 1374 г., так как письмо цехов к
совету с просьбой об отмене новых поборов датируетса 30 декабри 1374 г. (LUB. IV. S.
357).
50 Die Liibeckischen Chroniken. S. 299.
51 Becker J.R. Umstandliche Geschichte. S. 288.
52 LUB. IV. S. 357.
138
Т.С. Никулина
Бремене, Кельне, Брауншвейге53. Это привело к новой вспышке бес-
покойства в 1380 г., вызванной требованиями цехов (у Детмара сказано
"menheyt", "amte") ликвидировать опеку над ремесленниками со стороны
совета, главным образом над мясниками, которые хотели свободно
распоряжаться местами на рынке54. Цехи упоминали о том, что пош-
лины, сборы, налоги раньше были ниже, и призывали к ''старому пра-
ву”. Совет был склонен удовлетворить требования, чтобы предотвра-
тить худшее: ремесленники в ночь с 12 на 13 декабря вооружились,
желая придать своим требованиям больше силы.
После длительных переговоров между партиями - совета и цехов - в
церкви монастыря св. Катарины был достигнут компромисс: цехам
гарантировалось “старое право". Но 15 декабря 1380 г. мясники выдви-
нули новые тербования, к котором вскоре присоединились другие цехи:
дозволенное цехам "старое право" должно быть документально подт-
верждено. Совет был готов подтвердить все требования мясников
вплоть до их "старого права" (в форме статута, как это было у осталь-
ных цехов), но не хотел давать общую привилегию всем цехам. Поэто-
му совет сделал контрпредложение: постановления, которые шли
навстречу пожеланиям цехов, должны быть занесены в городскую кни-
гу ("in des stades book")55. Но цехи это предложение отклонили.
Положение совета теперь стало опасным, и на его стороне высту-
пило купечество. В ночь с 15 на 16 декабря оно вооружилось. В хрони-
ке Детмара приводятся следующие цифровые данные, как считают
некоторые историки, сильно преувеличенные56: патриции ("de junghen
lude van der stad") выставили 400 вооруженных человек, а купцы - 5000
человек, которых разместили по 100-200 человек в домах на улицах
близ церкви св. Марии57.
Рано в воскресенье 16 декабря были опять предприняты переговоры
в церкви св. Катарины, в ходе которых купцы оставались вооружен-
ными. Цехи вынуждены были уступить. О требовании общего докумен-
тального подтверждения старого права не было больше речи. Теперь
цехи должны были покаяться и подтвердить покаяние присягой, а в
качестве гарантии восстанавливаемого мира партии мясников и купцов
должны были представить каждая по 25 уважаемых людей из своей
среды как присягопоручителей58. Принесение присяги намечалось на
среду 17 декабря. Но процедура задержалась на несколько часов, пото-
53 Die Liibeckeschen Chroniken. S. 314.
54 Ibid.
55 Ibid. S. 315.
56 По мнению А. Брандта, источник носит официозный характер, и хронист был заин-
тересован в том, чтобы изобразить как можно большую опасность, угрожающую совету и
купечеству (Die Knochenhaueraufstande... S. 161). Маловероятно, замечает он далее, что в
небольшом средневековом городе сотни могли собираться незамеченными.
57 Die Liibeckischen Chroniken. S. 315.
58 Ibid. S. 316.
Любекское восстание
139
му что в толпе, собравшейся перед ратушей, возник спор, который
чуть было не вызвал новое столкновение враждебных сторон. Только
после умиротворения толпы состоялась процедура покаяния на лест-
нице кафедрального собора. Обе группы поручителей присягнули в том,
что они окажут помощь совету в случае, если мир будет кем-либо нару-
шен. Кроме того, представители цехов поклялись, что они никогда не
будут выступать против совета59.
Только после этого торжественного акта примирения было заклю-
чено соглашение с мясниками, носившее компромиссный характер.
Мясники должны были принести перед советом просьбу о прощении и
вернуть в ведение совета места продажи, которые они "противозаконно
присвоили”. В ответ на это совет передавал им места на рынке и
одновременно устанавливал правила для будущих новых приобретений
освободившихся Litten: как только Litten освободятся, мясники должны
устроить цеховое собрание, пригласить двух членов совета, объявить
им желание цеха. Потом старшины цеха должны вместе с претенден-
тами на места предстать перед советом и ходатайствовать об удовлет-
ворении их просьбы60.
Так закончилось выступление мясников в 1380 г. Они получили уме-
ренные уступки в вопросе о местах на рынке, но при этом ни в какой
мере не было поколеблено господствующее положение патрицианского
совета. Этому помешало прежде всего соотношение сил в борьбе: на
стороне совета выступило купечество, в силу того что в основе конф-
ликта 1380 г. лежало чисто ремесленное требование цехов о расши-
рении права на самоопределение.
Новая стадия внутригородского конфликта относится к 1384 г.
Большую группу среди выступавших опять составили мясники. Но все-
таки события1384 г. резко отличались от мятежа 1380 г. Главным
становится стремление к политическому переустройству города, кото-
рое попытались осуществить, добившись ликвидации совета путем за-
говора. Изменение характера целей, которые отвечали интересам не
только ремесленников, расширило круг участников движения. Ремес-
ленники на этот раз выступили не одни, а вместе с купцами, руко-
водство заговором взял на себя крупный купец Хинрик Патернос-
термакер.
Его отец Иоганн Патерностермакер, о котором уже шла речь выше,
был выходцем из Вестфалии, стал бюргером в Любеке в 1332 г. под
именем Иоганна ван Гусфельда. И только в 1341 г. он упоминается как
Патерностермакер. Старая литература на этом основании считает, что
сам он и его сыи были ремесленниками - обработчиками янтаря61.
59 LUB. IV. S. 404.
60 Die Lilbeckischen Chroniken. S. 316—317.
61 Deecke E. Die Hochverrater zu Lubeck. S. 4—5. Патерностермакер - изготовитель
"Отче наш”, т е. тот, кто делает четки.
140
Т.С. Никулина
Скорее всего, И. Патерностермакер действительно начинал свою тру-
довую деятельность как ремесленник, что и объясняет его прозвище,
ставшее затем фамилией. Не исключено, что он уже в Любеке порвал
с ремеслом и стал торговцем, но, вероятно, именно эта ремесленная
деятельность, предполагающая наличие определенного капитала и свя-
зей с крупной транзитной торговлей, сделала возможным проникнове-
ние И. Патерностермакера в купеческий высший слой в середине
XIV в. Современная историческая литература считает его и его сына
крупными купцами62. Экономические успехи позволили И. Патернос-
термакеру достигнуть высокого социального престижа. Ои часто выс-
тупал опекуном, поручителем, душеприказчиком очень богатых куп-
цов63. Однако он не был избран в совет64.
Хинрик Патерностермакер предположительно родился в 1337 г.
Впервые ои упоминается в городской книге в 1355 г., когда от имени
своего отца Иоганна хотел внести долг. По любекским правовым нор-
мам ему должно было быть в то время по меньшей мере 18 лет - воз-
раст совершеннолетия. В 1365 г. он впервые выступает как полностью
самостоятельное и дееспособное лицо: покупает себе дом и земельный
участок на Менгштрассе, 7 и становится торговым партнером отца.
После смерти И. Патерностермакера (1367 г.) он продолжает торговые
дела отца и приобретает ряд земельных участков, домов, рент, хмель-
ников. К моменту своей смерти он владел половиной дома на Брауншт-
рассе, 30, домами и земельными участками на Менгштрассе, 7, Унтерт-
раве, 49, Марлесгрубе, 61, Мюленштрассе, 83 и т.д. - всего имел приб-
лизительно около 10 участков65. Его экономическая активность была
ниже, чем у отца. А. Брандт объясняет это хозяйственной неспособ-
ностью Хиприка Патерностермакера, которая помешала ему, как
представителю ведущего купеческого слоя, сыну богатого и уважае-
мого отца, проникнуть в совет. Но, будучи честолюбивым, он, по мыс-
ли А. Брандта, стал на такой же путь, как полтора столетия спустя его
товарищ по положению и судьбе Юрген Вуллепвевер: вступил в союз с
обиженными в правовом отношении слоями низшего бюргерства66.
Нам кажется, что причины экономических неуспехов X. Патернос-
термакера надо искать в другом - в неблагоприятной политической обс-
тановке, в которой он начинал свою деятельность: война ганзейских
62 Peters Е Op. cit S. 135; Erbstosser М. Der Knochenhaueraufstand. S. 130; Brandt A.
von. Dit Liibecker Knochenhaueraufslande. S 150; Schildhauer J., Fretze K., Stark W. Dit
Hanse. S. 139.
63 Regesten der Liibecker Bilrgertestamente. Liibeck, 1973. Bd. 2. N 478, 770,
778, 817, 919.
64 . —
А. Брандт считает это случайностью, а не проявлением тенденции к замкнутости
патрицианского слоя (Brandt A. von. Die Liibecker Knochenhaueraufslande. S. 154).
65 Deecke E. Die Hochverrater zu Liibeck. S. 29—30; Brandt a. von. Die Liibecker
Knochenhaueraufslande. S. 158—159.
66
Brandt A. von. Det Liibecker Knochenhaueraufslande. S. 160.
Любекское восстание
141
городов с Данией, которая потребовала много сил от налогоплатель-
щиков ганзейских городов - купцов и ремесленников. Ведь не случайно,
что ему досталось от отца наследство не в блестящем состоянии67,
всего 150 любекских марок. И это после 20 лет крупной купеческой
деятельности Иоганна Патерпостермакера! К тому же X. Патерностер-
макер содержал пятерых несовершеннолетних детей своей сестры,
умерший муж которой был торговым партнером Патепостермакеров.
(Постоянно ухудшавшееся положение заставило X. Патерностермаке-
ра в 1382 г. продать часть земельной собственности68.)
О других заговорщиках, руководимых Хинриком Патеностермаке-
ром, в хрониках очень мало сведений. Но при казни и заключении в
тюрьму "изменников" проводилась конфискация имущества. Отчет о
результатах этой конфискации и о расходах на весь процесс составил
содержание важнейшего источника - "Liber de traditoribus et eorundem
Bonus", т.е. "Список изменников и их имущество". Эта рукопись,
попавшая в начале XIX в. из частной коллекции любскца И. Шнобсля в
городскую библиотеку Любека, была утеряна в годы второй мировой
войны и дошла до нас благодаря ее публикации немецким историком
Э. Дееке69. А.фои Брандт уточнил и значительно дополнил сведения
документа, данного Э. Дееке70. Теперь мы располагаем сведениями о
47 обвиняемых (44 указаны в "Списке", два названы в городской книге
плюс данные о X. Патерностермакере), их профессиональном составе,
имущественном положении, персональных, деловых и соседских связях,
о судьбе после 1384 г. Все они были казнены, оштрафованы или изг-
наны. Т.е. этот источник определяет круг активных участников.
Из 47 заговорщиков трое были купцами: руководитель заговора
X. Патерностермакер, связанный с ним деловыми связями Иоганн
Балке, экспортер соли на п-ов Сконе, и, очевидно, Иоганн Лепель (хо-
тя профессия его не указана, но судя по тому, что он вместе с купцом
выступает как душеприказчик и владеет двумя земельными участками,
его можно отнести к купеческому слою). 27 человек были мясниками.
Они в основном проживали на улице с соответствующим названием
Фляйшштрассе и были соседями. 17 человек из них являлись земле- и
домовладельцами. Если учесть, что из 7 человек, данные о профессии
которых отсутствуют, 2-3 можно причислить, хотя бы по месту жи-
тельства, к мясникам, то фактически треть цеха мясников приняла ак-
тивное участие в заговоре. Остальные 11 заговорщиков были ремес-
07 По завещанию Иоганна Патерностермакера (16 мая 1361 г.) из наследства должны
были быть выплачены его долги и 150 марок дочери и ее пятерым детям. Все остальное
движимое и недвижимое имущество Хинрик Патерностермакер наследовал в рапных до-
лях с матерью (Regesten. Bd. 2. N 883).
gQ
Brandt A von. Die Liibecker Knochenhaueraufstande. S. 158.
Dcccke E. Die Hochverraier zu Lubeck. S. 29—35.
Brandt A. von. Die Liibecker. Knochenhaueraufstande. S. 167—177.
142
Т.С. Никулина
ленниками: двое пекарей, двое скорняков, двое канатчиков и по одному
льноткачу, обработчику янтаря, бочару, портному, сапожнику.
Но, кроме трех названных купцов, торговой деятельностью занима-
лись и некоторые из ремесленников. Мясник Хенпекс ван дер Молен
упоминается в документах как время от времени торгующий со Сток-
гольмом; он был непосредственно связан с Иоганном Патерностермаке-
ром, который в 1361 г. выступал опекуном его сестры71.
Обработчик янтаря Герман Зарове в 60-е годы XIV в. экспортировал
шерсть и янтарь из Риги в Любек72, а мясник Детмар Виттенборх вла-
дел лавкой в Сконе73. Вероятно, и другие ремесленники из числа заго-
ворщиков прирабатывали торговлей сельдью - продуктом, стоящем на
одном из первых мест в списке торговли любекских купцов74, прежде
всего скандинавской. Исходя из этого, можно понять хрониста Дет-
мара, когда, описывая расправу иад заговорщиками, он говорит, что
суду были преданы по возвращении и те, которые находились во время
восстания в Сконе75. Об участии любекских ремесленников - бочаров,
шорников, изготовителей посуды - в поездках на Сконе упоминают
также цеховые уставы и другие документы76.
Данные факты имеют значение для оценки социального состава
мятежа 1384 г. Хотя указанных ремесленников нельзя считать торгов-
цами, но их дополнительные к ремеслу занятия торговлей были той
базой, на которой могла возникнуть общность интересов купцов и ре-
месленников, связи между ними. На этом фоне появление купца
X. Патериостермакера как руководителя заговора уже не кажется
таким удивительным.
Особо следует сказать о шести других руководителях заговора (двое
были пекарями, двое - скорняками, двое - мясниками). Хинрик Кале-
фельд и Герман ван Миндеи - пекари. Оба находились в тесных дело-
вых отношениях друг с другом, часто выступали вместе как кредиторы,
должники, поручители. Г. ван Минден упоминается в 1376 г. как душе-
приказчик пекаря Германа ван Вердена. Это был до определенного
момента очень зажиточный бюргер. Он, как и другие пекари, держал
много свиней, щ>и конфискации они были проданы за 54 марки, а до-
машняя утварь - за 36 марок. Служанка его получала 12 шил., два под-
мастерья - по 24 шил. 9 записей в долговой книге города с 1375 по
71 Deecke Е. Die HochvemfMr zu Liibeck. S. 31.
72 Ibid. S. 32.
7^Южная оконечность Скандинавского полуострова была североевропейским центром
ловли сельди, скупка и продажа которой находились в руках ганзейских купцов (Сванцл
зе А.А. Средневековый город и рынок в Швеции Х1П—XV вв. М., 1980. С. 229—230).
74 Lubeclasche PfundzoUbdcher/ Hrsg. F. Bruns // HGBLL. Jg. 1907. H. 2. S. 457—499,
7® Die Lubeckischen Chroniken. S. 326.
® Die Lubeckischen Zunfirollen. S. 205, 323, 375, 387; Das Buch des Lubeckischen Vogts
auf Schonen / Hrsg. D. Scharfer. 2. Aufl. Lubeck, 1927. X. LXIII.
Любекское восстание
143
1384 г. свидетельствуют об ухудшении имущественного положения
Г. ван Миндена. Две последние долговые записи сопровождались закла-
дом двух его земельных участков.
То же самое можно сказать и о X. Калефельде. Его землевладение
по Зандштрассе, 26 было обременено рентой в 13 марок. Это значит,
что, нуждаясь в деньгах, он занял известную сумму под залог недвижи-
мости, отдавая ежегодно известный процент в счет этого долга, т.е.
заимодавец приобрел пе землю, а гарантированный доход с нее - в дан-
ном случае 13 марок в год.
Арнольд Зиннеге и Иоганн Цёст - скорняки. К моменту восстания
они тоже испытывали материальные затруднения. А. Зиннеге в 1384 г.,
согласно долговой книге, был должен свыше 100 марок (это очень боль-
шая сумма!), причем в залог под долг оп отдал свой дом на Брайтеншт-
рассе. Наследство И. Цёста в 45 марок также было обременено дол-
гами: кредиторы требовали 132 марки. Свой земельный участок оппро-
дал в 1379 г.
Николаус ван дер Виш и Годеке Виттенборх - мясники, старейшие
цеховые мастера, с обширными деловыми отношениями, с многочислен-
ными связями внутри круга мятежников, что ставило их в центр заго-
вора. Оба - уважаемые люди, часто выступали как поручители, душе-
приказчики, кредиторы, особенно ван дер Виш. Но в 70-—80-е годы он
часто фигурирует как должник. В 1382 г. он за долг в 30 марок отдает
в залог лесной материал. В 1383 г. он взял в долг 55 марок, в 1384 г. -
82,5 марки. Эти долги не были погашены. Его земельный участок
после его казни был отдан кредитору из-за невыплаченной ренты в 8
марок.
Обращает на сйбя внимание то, что практически все руководители
заговора, за исключением мясника Годеке Виттенборха77, были в стес-
ненных материальных обстоятельствах в годы, предшествующие мяте-
жам 1380 и 1384 гг.: долги, задолженное землевладение, продажа
домов.
В неблагоприятном имущественном положении находились и другие
заговорщики. Например, мясник X. Зифрид дважды закладывал свой
дом - в 1377 г. за 20 марок, в 1380 г. - за 30 марок, землевладение его
обременено рентой в 8 марок. Два брата Хсйде (мясники) имели
большой долг в 124 марки, один из них снимал жилье в аренду. Два
мясника М. Понсторн и Л. Розен ле пер имели большие долги и жили в
совместно арендованном помещении; 34 из 47 заговорщиков владели
землей; но только 14 из них к 1384 г. остались, так сказать, полными
землевладельцами, у 20 земля была или заложена, или продана.
Ухудшение экономической ситуации в 70-х - начале 80-х годов.
XIV в. для средних слоев любекского населения (пепатрицианского ку-
77 Он не имел долгов, после конфискации за. его лошадь, одежду, украшения, домаш-
нюю утварь было дано 59 марок, а земельный участок был продан за 60 марок (Deecke Е.
Die Hochverrafer zu Lubeck. S. 31).
144
Т.С. Никулина
печества, ремесленников) было другой важной причиной социального
недовольства.
О событиях 1384 г. нам повествуют хроники Детмара78 и Реймара
Кока79.
В день св. Ламберта (17 сентября) между 9 и 10 часами утра, во вре-
мя заседания совета 40 вооруженных человек (т.е. группа активных за-
говорщиков) должны были собраться в трактире у Старого перевоза,
оттуда отправиться к ратуше и перебить там заседавший совет. После
этого намеревались поджечь дом заговорщиков на Клингенберге, что-
бы туда сбежался народ. В это время за стенами города должна была
собраться другая группа заговорщиков, руководимая голштинскими
рыцарями братьями Готшальком и Детлефом Годенлопами.
Но плану заговорщиков не суждено было осуществиться. За день до
назначенного срока (16 сентября) совет был предупрежден о заговоре
весьма оригинальным способом. В хронике Реймара Кока об этом
рассказывается так: один из голштинских рыцарей прискакал в Любек,
остановился у дома бургомистра Иоганнна Персеваля и спросил, где
бургомистр. Ему ответили, что бургомистр в совете. Узнав, что дома
находится старший сын бургомистра, рыцарь вызвал его и попросил у
него напиться; тот вынес ему кружку с пивом. Когда рыцарь пил, то
"рассказал кружке", которую держал в руках, о заговоре ("кружке го-
ворю я, а не живому человеку")80. С легендой об этом обстоятельстве
связан рельеф на доме по Кёнигштрассе, 9, где изображен рыцарь с
винной кружкой в руке81. Что измена шла извне, из круга знатных
союзников заговорщиков, говорит и Детмар82.
Когда члены совета узнали о готовящемся, то они обратились к
купцам и сообща с ними вооружились. Прежде всего был арестован
Хинрик Патерностермакер, потом Галефельд и Герман ван Миндены,
Николаус ван дер Виш; другие руководители заговора бежали. Хинрик
Патерностермакер покончил жизнь самоубийством. Но его труп доста-
вили па суд и подвергли четвертованию на колесе. Галефельд ван Мин-
ден полностью рассказал в суде о замысле заговорщиков. Он и его брат
также были колесованы. После этого началось судебное преследование
все остальных участников заговора, даже тех, кто в момент событий
был за пределами города (в Сконе). Судебное разбирательство сопро-
вождалось конфискацией имущества как арестованных и казненных,
так и бежавших заговорщиков. Движимое имущество продавалось с
78 Die Lubeckischen Chroniken. S. 325—329.
79Auszuge aus der Chronik des Reimar Kock. Vom Jahre 1227 bis 1400 // Die
Lubeckischen Chroniken in niederdeutschen Sprache I Hrsg. F. Grautoff. Hamburg, 1829. Bd. 1.
S. 486—491.
80 Die - Liibeckien Chroniken. S. 488—489.
81 Deecke E. Liibeckische Geschichten und Sagen. Liibeck, 1890. S. 82; Bnndt A. von. Die
Knochenhaueraufstande. S. 191.
82 Die Lubeckischen Chroniken. S. 326.
Любекское восстание
145
торгов, на публичном аукционе. Недвижимое также распродавалось. Из
конфискованного имущества выплачивались долги кредиторам, ренты,
аренды, а также оплачивались все расходы по содержанию и казни
заключенных. Так, за надзор за конфискованным имуществом запла-
тили 10 марок, за бумагу - 2 м. 9 шил., за колеса - 1 м. 8 шил., за до-
вольствие - 21 м.; расходы аукциона составили 30 м. 8 шил. Чистый до-
ход от конфискации составил 3654 марки. Liber de Traditoribus сообщает
о судьбе 46 "изменников"83. 17 было обезглавлено и колесовано, 22 бе-
жали, о 7 человеках неизвестно84. Жены и дети казпенных были изгна-
ны из города85. Но участников заговора, очевидно, было больше, в не-
которых источниках называется 400 заключенных86.
Судебное разбирательство окончилось 21 февраля 1385 г. Все лю-
бекские цехи должны были принести новую клятву верности совету, а
цех мясников был запрещен87. Но 2 апреля 1385 г. мясники получили
новый цеховой устав88, который закрепил победу патрицианского сове-
та над одним из самых крупных и социально опасным цехом. Прежде
всего обращает на себя внимание размер устава: это один из самых
больших уставов любекских цехов, условно в нем можно выделить 33
пункта. Данное обстоятельство говорит о тщательной регламентации
деятельности цеха мясников. Во вступительном положении устава ска-
зано, что мясники свой цех получили только по милости совета, кото-
рый сократил число членов цеха со 100 до 50. Цех не мог сам избирать
своих старшин и мастеров, опи должны были назначаться советом.
Вопрос об освободившихся местах на рынке решался также советом,
причем в три раза увеличилась плата за каждое место: до сих пор она
составляла 1 марку и 6 пфенигов, а теперь - 3 марки и 1 шиллинг. Эти-
ми пунктами нарушалось соглашение 1380 г. между советом и мясни-
ками. Горожане получили право преимущественной покупки перед мяс-
никами на свином рынке и рынке крупного рогатого скота, что подры-
вало основы экономического процветания мясников.
Мясникам запрещалось проводить пирушки и собрания (ghestcric noch
samelinghe) без особого разрешения совета. Не могли быть одновремен-
но мастерами в цехе братья, а также отец и сын. Устав предписывал
мясникам из доходов от пользования бойней, принадлежавшей двум
цехам (мясникам и забойщикам скота), уплачивать налог совету и со-
держать алтарь в Мариепкирхе. Совет вмешивался даже во внутри-
цеховые отношения мясников. Именно сйвет, а не цех наказывал каж-
83 Deecke Е Die Hochverrater zu Liibeck. S. 29—35.
84 А.ф. Брандт уточняет сведения Дееке: казнены 18, 27 бежали и неизвестна судьба
1 человека (Die Liibecker Knochenhaueraufstande. S. 167—177).
85 Die Lubeckischen Chroniken. S. 327,491.
86 Eibstosser M. Der Knochenhaueraufstand. S. 129.
87 Die Liibeckischen Chroniken. S. 327.
88 Die aileron Liibeckischen Zunftrollen. N 27. S. 259—266.
10. Зак. 3215
146
Т.С. Никулина
дого, кто нарушит правила продажи финнозного89 мяса (штаф совету в
3 марки серебром и исключение из цеха на год). Тот, кто торговал
больным скотом (ungheve quik), должен был уплатить опять-таки совету
штраф в 10 марок серебром. Устав регулировал отношения между мас-
терами и подмастерьями цеха, а также между родственными цехами
мясников и забойщиков (kuter).
Таким образом, вся деятельность мясников была лишена самостоя-
тельности и осуществлялась под строгим надзором совета, от которого
зависело решение всех принципиально важных вопросов - количество
мастеров и членство в цехе, выбор олдерменов, плата за места на
рынке и т.д. Этим уставом была подорвана мощь цеха мясников, уже в
последующих внутригородских столновениях они не играли значитель-
ной роли90.
Новые положения устава, наверное, настолько идеально отражали
интересы совета по отношению к мясникам, что, по сути дела, оказа-
лись "вечными": они просуществовали в Любеке до 1886 г.91, почти 500
лет. Но пострадали не только мясники. Косвенным свидетельством
участия купцов в заговоре является тот факт, что в 1386 г. купцы, тор-
гующие с Бергеном и Сконе, продали свои дома, где проводились соб-
рания. Произошло это, очевидно, не добровольно, а под давлением со-
вета, так как уже в следующем году они опять владели своими шут-
тингами92.
События 80-х годов XIV в. в Любеке явились частью бюргерской
борьбы в городах Северной Германии, положили начало выступлению
внутригородской оппозиции, которое было продолжено в 1408-1411 гг.
Но в истории самого города конфликты XIV в. занимают особое место
в силу специфики формирования и социального развития Любека. Го-
род, основанный на славянских землях как колонизационный центр, а с
1226 г. - вольный имперский город (по "Большой привилегии Фридри-
ха П"), не знал сеньориального гнета, а следовательно, и коммунально-
го движения. Городскую хартию, т.е. то, за что другие города боро-
лись, он получил в XII в. от крупнейшего немецкого феодала, известно-
го завоевателя земель заэльбских славян герцога Генриха Льва Сак-
сонского. Выступления любечан против патрициата в XIV в. и стали
первым этапом борьбы, в ходе которой впервые в истории главного
ганзейского города четко проявились противоречия между группами
городского населения. Исследовательница Б. Бертольд считает, что
внутригородская борьба бюргерской оппозиции в XIV—XV вв. является
доказательством того, что высший слой Любека достиг политического
89 Это мясо, зараженное личинками солитера.
90 См.: Никулина Т.С. Любекское восстание 1408—1416 годов // ВИ. 1982. № 5. С.
101—107.
9' Die alteren Liibeckischen Zunftrollen. S. 64.
92 Erbstosser M. Der Knochenhaueraufstand. S. 130.
Любекское восстание
147
единовластия, исключительного господства - критерий для патри-
цианского осуществления власти93. Борьба средних слоев за право
участвовать в городском управлении была определяющей для внутри-
городских столкновений. Но следует подчеркнуть, что эта борьба не
носила революционного характера, как считали историки ФРГ, оцени-
вая так, например, восстание в Брауншвейге 1374—1386 гг.94, так как
средние слои требовали контроля над городским управлением и собст-
венного участия в нем, но отнюдь не принципиального изменения отно-
шений собственности и социальной структуры. С другой стороны, эти
историки обозначают городские восстания XIV в. как "цеховые", как
"ремесленные мятежи"95, игнорируя участие купечества не только в
самих событиях, но и в руководстве ими. В столкновениях в немецких
городах речь идет не о борьбе цехов против патрициата, а о бюргерс-
кой оппозиции, которая наряду с цеховыми ремесленниками охватывала
купцов, мелких бюргеров, городскую бедноту96.
Подводя итог анализу бюргерского выступления в Любеке в XIV в.,
необходимо отметить, что принадлежность города к ганзейскому союзу
обусловила некоторые отличия бюргерской борьбы в нем от выступ-
лений горожан внутриконтинентальных городов в эпоху развитого
феодализма. Речь идет о негативной роли Ганзы. Внтуригородские
столкновения 1365 г. в Бремене и 1374—1380 гг. в Брауншвейге стали
предметом обсуждения ганзейских съездов, на которых было принято
решение каждого бюргера города, члена Ганзы, который выступает
против своего совета и ганзейских решений, лишить имущества и
ганзейских привилегий и прав97.
"Так был образован единый фронт против упрямого члена Ганзы.
Это был в своем роде пакт, основанный на купеческой солидарности,
который обращался против каждого изменения внтуреннего "Status
quo"98.
События, произошедшие в Любеке в 80-е годы XFV в., получили осо-
бую актуальность: это был главный город Ганзы, и его пример мог
оказать влияние на другие города союза. Бежавшие из Любека заго-
ворщики должны были преследоваться и в других ганзейских городах.
25 марта 1385 г. Любек и Гамбург обновили договор 1241 г. о сов-
93 Berthold В. Charakler und Entwicklung des Patrizius in mittelalterlichen deutschen
Sladten //IbGF. 1982. Bd. 6. S. 226.
94 Spiess W. Zeniralverwaltung der Stadl Braunschweig in hansischen Zeil (bis 1671) //
Forschunge zur Braunschweigischen Geschichie I Hrsg. von F. Timme. Braunschweig, 1954. S.
105.
95 Bnndt A. von. Del Liibecker Knochenhaeraufstande. S. 179,195.
96 Czok K. Zum Braunschweiger Aufstand 1374—1386 // Hansische Studien. B., 1961. S.
41—42; Gutz E. Zu den Stralsunder Biirgetkampfen am Ende des 14. Jh. // Ibid. S. 92,102.
97 Hanserezesse. I Abe (1256—1430). Bd. 2. N 84. (Далее — HR).
98 Wernicke H. Die Stadlehanse 1280—1418. -Genesis — Strukluren — Funktionen.
Weimar, 1983. S. 178.
148
ТС Никулина
местной борьбе с арестованными и высланными в каком-либо из горо-
дов". А в июне 1385 г. собрался ганзейский съезд в Штральзунде, на
котором Любек обратился к другим городам с требованием пресле-
довать бежавших и высланных из Любека лиц100. Сам же Любекский
совет энергично выступал против оппозиционного движения в соседних
городах. Когда в 1386 г. бюргерство маленького города Анклама
свергло свой совет, Любек потребовал от крупного ганзейского города
Штральзунда, наиболее близко расположенного к "мятежнику", вос-
становить всеми средствами старые отношения в Анкламе, и факти-
чески восстание в нем было подавлено извне101.
Так было положено начало процессу превращения Ганзы в "инст-
румент" борьбы патрициата с оппозиционным движением городских сло-
ев102. Соответствующими общими акциями она поддерживала гос-
подство и могущество высшего слоя городского бюргерства - патри-
циата.
" HR. II. Bd. 1. N 302,303.
100 HR. II. Bd. 1. N306.
101 Schildhauer J.. Fritze K., Static W. Del Hanse. S. 140.
Schildhauer J. Charakter und Funktion der Stadlebiinde in der Feudalgesellschafl -
vomehmlich auf dem Gebiei des Reiches // Hansische Siudien 1П. Weimar, 1975. S. 167.
Н.Г. Подаляк
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА
В ГОРОДАХ ВЕНДСКОЙ ГАНЗЫ В XV в.
Победа над Данией и заключение 24 мая 1370 г. Штральзундского
мира занимают исключительное место в истории Ганзы. В течение
первых десятилетий после этого события наблюдались небывалый
расцвет ганзейской торговли и стремительный рост торговых прибылей.
Данные ревельских таможенных книг позволяют заключить, что с 1369
по 1378 г. доходы ростокских купцов в среднем увеличились примерно
па 1/3, любекских — на 2/3, а штральзундских — даже в 2 раза1 .
На таких позициях Ганзе удалось удержаться сравнительно недолго.
К началу XV в. стадия расцвета была пройдена и обозначились первые
признаки кризиса, а со второй половины XV в. уже достаточно ясно
обнаружилась тенденция к упадку ганзейской торговли.
Кризис Ганзы в полной мере проявился во внутриполитической жизни
вендских городов — Любека, Ростока, Висмара и др. Еще в 1283 г.
они создали собственное отделение союза, а V XV в. превратились в
ядро Ганзы и играли в ней определяющую роль2. Изменение эконо-
мической ситуации, безусловно, имело для них болезненные послед-
ствия, и в частности привело к обострению внутригородских противо-
речий, к росту борьбы основной массы населения за демократизацию
городского управления.
Проблема социально-политических движений, развернувшихся в го-
родах вендской Ганзы в XV в., сложна и неоднозначна. Несмотря на то
что она привлекала внимание историков, ряд важных вопросов до сих
пор остается нерешенным. Историки прошлого века, которым при-
надлежит большая заслуга в разыскании и введении в научный оборот
источников, как правило, ограничивались пересказом хроник, чаще
всего без должного учета тенденциозности их авторов3. Историки Гер-
мании, описывая отдельные сюжеты социально-политической борьбы
XV в., главную причину внутригородских столкновений усматривали в
страданиях горожан вследствие разорительных ганзейских войн и не
связывали их с социально-экономическим развитием Ганзы'1.
1 Revaler Zollbiicher und Quinungen I Hrsg. W. Stieda // Hansische Geschichtsquellcn V.
Halle, 1887. S. LVII.
2 Hansisches Urkundenbuch / Bearb. К. HShlbaum. 1876. Bd. 1, N 917. (Далее —HUB);
Daencll E. Die Bliitezeii derdeutschen Hanse. B., 1906. Bd. 2. S. 293—300.
3 Mantels W. Die hansische Schiffshauptleute Johann Wiltenborg, Brun Warendorp und
Tidemann Steen // Hansische Geschichlsblauer. 1871. S. 109—151. (Далее —HGB11)
Wehrmann C. Der Aufstand in Liibeck bis zur Riickkehr des alien Rats, 1408—1416 // HGBH.
1878. S. 103—156; Techen F. Die wismarschen Unruhen im ersten Drillel des 15. Jn. //
Mecklenburgische Jahrbiicher. 1890. N 55. S. 1—64. (Далее — MJbb).
Ehbrecht W. Biirgenum und Obrigkeit in den hansischen Stadlen des Spatmittelalters // Die
Stadl am Ausgang des Mittelalters. Linz, 1974. S. -278—279; Stadtische Fiihrungsgruppen und
150
Н.Г. Подаляк
Сравнительно хорошо изучено движение в главном городе Ганзы —
Любеке, автор видит свою задачу в рассмотрении социально-полити-
ческой борьбы в Ростоке и Висмаре.
В XV в. в Ростоке проживало около 12,5 тыс. человек, а в Висма-
ре — примерно 8—9 тыс. 5 Они управлялись патрицианскими магистра-
тами и пользовались довольно широкой автономией, хотя формально
подчинялись власти территориальных князей — герцогов Мекленбургс-
ких, которым удалось сохранить за собой право высшей юрисдикции и
взимания поземельного налога6. Здесь выступления горожан достигли
особого накала и приобрели общеганзейский резонанс.
Свидетельства хронистов7, протоколы ганзейских съездов®, ганзей-
ские грамоты9, разного рода городские документы1 ° содержат инфор-
мацию о причинах, содержании и итогах движения.
В XV в. посредническая торговля играла определяющую роль в
экономическом развитии Северной Германии и все еще давала ганзей-
скому купечеству достаточно высокие прибыли ’ ’. Торговые пути
связывали вендские города с Норвегией, Швецией, Данией, Фландрией,
Англией, Россией и другими странами. Транзитом шли хлеб, рыба,
смола, деготь, воск, меха и т.д. Вместе с тем возрос вывоз продукции
местного происхождения, прежде всего пива, муки, солода, хмеля,
ремесленных изделий'2
Gemeinde in der werdenden Neuzeil. Koln; Wien, 1980. См. также: Fritze K. Der Kampf um
die Demokratisierung_des Stadtregiments in Wismar, 1427—1430 // Wissenchafltiche Zeilschrift
der .Amd-UniversitSt Greifswald. Gesellschafts — und sprachwissenschaftliche Reihe. 1964.
N 3. S. 249—258. (Далее — WZG); Olechowitz K.-E Roslocr von der Stadrechsbestatigung im
Jahre 1218 bis zur biirgerlich-demokratischen Revolution von 1848—49. Roslok, 1968.
S. 90—99.
® Paasche H. Stadtische Bevolkerung friihever Jahrhundert H Jahrbiicher fair
Nationalokonomie und Statistik. 1882. N. 5. S. 353; Techen F. Die Bevolkerung Wismars im
Mittelalter// HGB11.1981. S. 74.
® См.: Подаляк Н.Г. Ганзейские города в борьбе против мекленбургских герцогов во
второй половине XV в. // Ежегодник германской истории, 1984. М., 1986. С. 65—79.
7 WerkmannJ. Histone van her Johan Bantzekowen und her Hinrik van Haren, wo se enthouet
sin etc./Hrsg. F. Techen H Mjbb. 1980. N 55. S. 96—133; Detmar-Chronik (1401-1438) / Hrsg.
K. Koppmann // Die Chroniken dcr deutschen Stadte: Bd. 1—8. Leipzig, 1907. Bd. 3.
8 Hanserezesse. I. Abt. (1256—1430). 1870—1897 Bd. 1—8; П. Abt. (1431—1476). 1879—
1892 Bd. 1—7; Ш. Abt. (1477—1530). 1881—1913. Bd. 1—9. (Далее — HR).
9 HUB. (975—1500). 1876—1939. Bd. 1—XI.
'9 Urkundenbuch der Stadt Liibeck. Lubeck, 1843. Bd. 1—8. (Далее — LUB); Die
Biirgersprachen der Stadt Wismar / Hrsg. E. Techen // Hansische Geschichlsquellen. Neue
Folge. IU. Leipzig, 1906; Hansische Geschichlsquellen. Halle, 1875. Bd. II; Rostocker
Biirgerbrief von 1428 / Hrsg. R. Lange. Rostocker Verfassungskampfe bis zur Mine des 15. Jn. //
Rostoker Gymnasial-Programm. 1888. S. 27—31.
"Разными исследователями называются разные цифры: 14—25% (Dollinger Ph. Die
Hanse. Stuttgart, 1976. S. 285); 7—39% (Schildhauer J., Fritze K., Stakr W. Die Hanse. B., 1985.
S. 151); 8—25% (Stark W. Untersuchungen zum Profit beim hansischen Handelskapilal in der
ersten Halfte des 15. Jh Weimar, 1985. S. 131—139).
' 2 Schildhauer J. u.e. Die Hanse... S. 152.
Города Вендской Ганзы
151
Ганзейская торговля все более приобретала характер оптовой. Ос-
новной организационной формой ее ведения были купеческие объе-
динения, созданные по принципу исчисления доли прибыли в зависи-
мости от размера вложенного капитала’3. Преобладала практика
безналичного обмена товаров без непосредственного привлечения
денег14. Возросли масштабы кредитных операций15.
Между тем пора расцвета, когда благодаря своему экономическому
могуществу Ганза могла диктовать условия целым государствам и
держать в своих руках монополию торговли в северных странах,
безвозвратно отходила в прошлое. Введение Данией в 1426 г. так
называемой "зундской пошлины"'б, ограничение ганзейских привиле-
гий, предпринятое в 1446 г. энергичным бергенским интендантом
Олафом Нильсоном17; рост внутриганзейских противоречий, связанных
с борьбой за рынки,’8 — убедительные свидетельства потери Ганзой
ее былых позиций.
В торговой политике Ганза по-прежнему опиралась на использование
традиционной системы феодальных в своей основе ганзейских приви-
легий и оказалась не в состоянии приспособиться к новым условиям.
Неблагоприятное воздействие на ее деятельность оказывало и отсут-
ствие поддержки со стороны центральной власти, какой пользовалась,
например, нарождавшаяся буржуазия Англии и Нидерландов. Все это
пе позволяло Ганзе успешно конкурировать с теми европейскими
странами, где развивался капитализм и шло формирование нацио-
нальных государств’9.
Хотя по сравнению с торговлей ремесло в городах вендской Ганзы
играло второстепенную роль, оно тем не менее достигло к XV в.
достаточно высокого уровня развития. В Ростоке существовало не
менее 44, а в Висмаре — не менее 28 цехов, которые обеспечивали
потребности преимущественно внутреннего рынка20. С внешним была
связана лишь 1/3 ремесленников: бочары, ящичники, якорщики и т.п.
изготовляли продукцию, без которой ведение морской торговли оказы-
валось невозможным, а изделия горшечников, кувшинщиков, ткачей и
’3 HR. I. 5. N 705. § 7.
’4 HR. П. 7. N 342. § 24.
' 8 Lesnicov М.Р. Lubeck als Handelsplatz fur osleuropaische Waren // HGB11. 1960. 78. S.
73, 80; Sprangel R. Das miltelallerliche Zahlungssystem nach hansisch-nordischen Quellen des
13.—15. Jh Siuilgart, 1975.
16 LUB. VI. N 682.
’ 7 HR. П. 3. N 309. § 4—5.
' 8 HUB. VIII. N 1213; XI. N 116.659.
’ 9 Schildhauer J. u.a. Grundziige der Geschichle der deulschen Hanse // WZG. 1965. N 2/3.
S. 201—202.
20 Koppmann K. Die Wehrkrafl der Roslockischen Amler // HGB11. 1886. S. 164—168.
Briigmann J. Das Zunfiwesen der Seestadi Wismar bis zum Beginn des 17. Jh. // MJbb. 1935. N
99. S. 141.
152
Н.Г. Подаляк
некоторых других специалистов составляли предметы ганзейского
экспорта2’. Цеховые уставы и другие документы XV в. свидетель-
ствуют об углублявшемся разложении цехового строя, что нашло
выражение в росте меж- и внутрицеховой дифференциации, ужесто-
чении цеховой регламентации, в замыкании цеха и монополизации
специальности, в возникновении союзов подмастерьев и межгородских
союзов мастеров по борьбе с ними, в использовании новых полу-
принудительных форм эксплуатации подмастерьев22.
Одновременно с начала XV в. как в Висмаре, так и в Ростоке
наблюдалось зарождение капиталистических начал в производстве,
причем прежде всего в отраслях, развивавшихся вне цеха, — в пивова-
рении и мельничном деле, продукция которых, как уже отмечалось,
имела широкий рынок сбыта и занимала важное место в вендском
экспорте.
В Висмаре пивоварение довольно рано было противопоставлено
ремеслу. Указами 1427 и 1430 гг. запрещалось ремесленникам варить
пиво, а пивоварам заниматься каким-либо ремеслом23. Уже с конца
XIV в. пивоварение стало привилегией зажиточной части бюргерства —
владельцев пивоварен, располагавших капиталом пе менее 200 лю-
бекских марок24 . Все это создавало условия для вторжения в сферу
пивоварения купеческого капитала — "этой единственно свободной
формы капитала, противостоящей цехам"25, тем более что сам
владелец пивоварни, от которого не требовалось специального
свидетельства его профессиональной подготовленности, мог
непосредственно в процессе производства не участвовать, а
использовать наемный труд26.
На наш взгляд, именно применение новых форм организации произ-
водства позЬолило Висмару превратиться в признанный центр ганзей-
ского пивоварения27. Вместе с тем сохранение для пивоваров ряда
ограничительных мер, касавшихся закупки сырья, процесса изготов-
ления и объема продукции28, позволяет говорить о появлении лишь
зачаточных форм капитализма, а пе о капитализме в чистом виде.
В Ростоке в 1417 г. 15 представителей купеческого патрициата, во
владении которых находилось 13 мельниц, объединили их на паевых
началах. Наем рабочей силы и практическое руководство делом пору-
2' SchildhauerJ. u.a. Die Hanse..., S. 153.
22 Stieda W. Hansische Vereiribarungen fiber stadtisches Gewerbe 14. und 15. Jh. // HGB11.
1886. Anhang. S. 152—155; Burmeister T. Allertfimer des wismarschen Stadlrechls. Hamburg
1836. Ahhang. S. 59—75.
23 Bfirgersprachen.... N LV, § 5, N LIX, § 51.
24 Ibid. N XXXIX,} 1.
25 Маркс К., Энгельс ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С 371.
26 Bfirgersprachen....N XXXIX, § 2; N XLVII, S 31; N XLVII1, § 49.
27 Techen Е Wismars SteUung in der Hanse // HGBU. 1914. S. 238.
28 Bfirgersprachen.... N XXXIX, § 4; N XLV, § 4.
Города Вендской Ганзы
153
Таблица № 1
Социальная динамика по данным ростокских налоговых реестров (в процентах к объему налогоплательщиков)
Налоговая ставка 1378 г. 1409 г. 1430 г. 1473 г.
3—37 м. 12,5 10,5 7,7 13,9
9 шил. —2 м. 63,1 55,1 46,1 37.9
До 8 шил. 24,4 34,4 46,2 48,2
Составлено no: Schildchauer J. Zur Sozialstruktur der Hansestadl Rostock von 1378 bis 1569 //
Hansische Studien. 1961. S. 341—353.
чались вошедшему в долю шестнадцатому участнику союза мельнику
Симону Мюллеру29. Таким образом, перед нами пример вторжения
купеческого капитала в производственную сферу без непосред-
ственного участия его владельцев в самом базирующемся на наемном
труде процессе производства, с единственной целью — получения
прибыли. Мельничное объединение просуществовало недолго и было
упразднено в ходе городских волнений 1427 г. по требованию массы
мелких товаропроизводителей, которые выступали за сохранение
цеховой системы и утверждали, что появление подобных объединений
"протворечит обычаям ремесла"30.
Таким образом, элементы капитализма обнаружились в вендских
городах довольно рано, но они не получили здесь широкого развития
прежде всего потому, что купеческий капитал по-прежнему помещался
преимущественно в транзитную торговлю, сохранявшую господствую-
щие позиции в экономике вендской Ганзы. Это тормозило развитие
производится ьнных сил и вело к консервации устаревших форм произ-
водства. Социальная структура городов вендской Гапзы типична для
средневекового города вообще: она включала верхушечный слой
патрициата, средний — бюргерства и низший — плебса. Под влиянием
экономических перемен определенные сдвиги происходили и в сфере
социальных отношений (отраженные в табл. 1).
Совершенно очевидно, что в XV в. распределение собственности
носило в Ростоке неравномерный характер. Общая тенденция совер-
шавшегося внутри города имущественного расслоения заключалась в
концентрации богатств ограниченным кругом семейств и пауперизации
значительной части ростокского населения за счет разложения средних
слоев. Учитывая однотипность развития городов вендской Ганзы31 ,
29 Frize К. Keimformen der kapitalistischen Produktionsweise in wendischen Hansesladten
zu Beginn des 15. Jh. //Jahrbuch fur Wirtschaflsgeschichte. B., 1965. N 4. S. 200—202.
30 Rostocker Biirgeibricf... § 24.
-11 Материал по Любеку см.: Никулина T.C. Имущественная дифференциация в
Любеке во второй половине XI—первой половине XVI в. // Средневековый город.
Саратов, 1987. Вып. 8. С. 126—134.
154
Н.Г. Подаляк
можно утверждать, что аналогичная картина наблюдалась и в Вис-
маре.
Экономически и политически самой могущественной прослойкой
городского населения был патрициат. Он начал формироваться из
богатейших, связанных с внешней торговлей купцов и пивоваров еще в
XIII в.32, а окончательно сложился в XIV в., когда часть из них прев-
ратилась в получателей рент и городских землевладельцев33. Пос-
кольку согласно положениям любекского права, которое было принято
в вендских городах, в магистраты не допускались ремесленники и мини-
стериалы34, бразды городского самоуправления сосредоточились
исключительно в руках патрициата.
Но знак равенства между патрициатом и магистратом ставить
нельзя. Первый, как и всякий социальный слой, не был юридически
замкнут. Наиболее веским аргументом для перехода на высшую
ступень городской иерахии служили не столько знатность происхожде-
ния и обладание наследственной собственностью, сколько размер
капитала. Установив посредством браков родственные связи с
патрицианскими семьями, богатые купцы и пивовары сами могли стать
патрициями. Между тем далеко не все патриции становились членами
магистрата. Уже с XIV в. право заседать в нем узурпировал ограничен-
ный круг богатейших семейств, находившихся в родстве и тесных дело-
вых взаимоотношениях. Всесильная и бессменно правившая олигар-
хия ие только проводила отвечавшую ее собственным интересам
экономическую и социальную политику, но и использовала пребывание
у власти в целях личного обогащения35.
Большинство населения мекленбургских городов составляли средние
слои — главным образом цеховые ремесленники и торговцы. Как
видно из размеров налоговых ставок, они были далеко не однородной
массой, подверженной к тому же прогрессирующей тенденции к
"вымыванию". По данным ростокских налоговых реестров, именно
обнищание средних слоев, численность которых с 63,1% в 1378 г.
сократилась до 37,9% в 1473 г., дало стремительный рост неимущей
прослойки: с 24,4 % до 48,2 соответственно. Однако если непатри-
цианское купечество формально моглб избираться в магистрат, то
ремесленники устранялись от участия в городском управлении. Из
этого правового неравенства, обусловленного превалирующей ролью в
ганзейских городах торговли, вытекало и различие целей, выдви-
гавшися купцами и ремесленниками: если для первых речь шла лишь о
32 Romer HU. Das Rostocker Patriziat bis 1400//MJbb. 1932. N96.S. 37.
33 Rdrig F. Die Entstehung der Hanse und der Ostseeraum // Wirtschaftskrafte im
Mittelalter. Kdn; Graz, 1959. S. 243.
34 LUB. I. N 4.
35 Schildchauer J. Soziale, politische und religiose Auseinandersetzungen in den
Hansestadten Stralsund, Rostock und Wismar im ersten Dritlel des 16. Jh. Weimar, 1959. S. 33.
Города Вендской Ганзы
155
реальном избрании в магистрат, но для других — о получении власти
путем изменения городской конституции.
Низшую ступень социальной лестницы занимали плебеи — мелкие
самостоятельные ремесленники и лавочники, подмастерья и ученики,
носильщики и матросы, поденщики и слуги, а также масса нищих и
бродяг. Их политические права были крайне незначительны. В XV в.
цензом бюргерства владела лишь некоторая часть грузчиков и мат-
росов. Остальные, так называемые жители, не принадлежали к
городской общине. Правда, плебеям разрешалось принимать участие в
городском собрании, однако этот обычай превратился в чистую
формальность. К осуществлению действительно важных мероприятий
— избранию магистрата, выработке внутренней и внешней политики,
даче свидетельских показаний в суде и т.п. — плебеи не допускались
независимо от того, владели они цензом бюргерства или нет36.
Конечно, разделение населения столь значительных ганзейских
центров, как Росток и Висмар, на три обычные группы дает лишь
общую характеристику их социальной структуры. Вместе с тем наши
наблюдения позволяют сделать ряд выводов. Углубляющаяся иму-
щественная дифференциация городского населения и пауперизация
средних слоев, которые можно рассматривать как потенциальный ис-
точник резервной армии труда.— на одном полюсе, концентрация круп-
ных состояний, которые могли превратиться в средство организации
промышленности на новой, капиталистической основе, — на другом,
свидетельствовали о начинавшемся процессе первоначального накоп-
ления капитала. Но его поступательный ход и зарождение ростков
капитализма тормозились всей системой феодальных общественных
отношений. В силу исторической специфики капиталистические эле-
менты не получали в германских землях должного простора для
развития и десятилетиями сохранялись в зачаточном состоянии.
Причудливое переплетение уходящих в прошлое форм общественных
отношений с явлениями, которым принадлежало будущее, вело к
обострению классовой борьбы.
В классовых движениях XV в. складывались два типа оппозиции:
бюргерская и плебейская. Бюргерская оппозиция "охватывала богатых
горожан и горожан среднего достатка, а также большую или меньшую
часть — в зависимости от местных условий — мелких бюргеров"37.
Как правило, она носила умеренный характер и ограничивалась требо-
ванием об изменении городской конституции и допущении бюргерства к
участию в городском управлении. Радикальные элементы "составляли
среди полноправных горожан лишь небольшое меньшинство"38 .
В этой связи исключительное значение приобретала деятельность
36 Fritze К. Тая Lage der hansestadtiscehen Plebejer // Rostokker Beitrage. 1966. Bd. I. S.
31—44.
37 Маркс К., Энгельс Ф. 2-е изд. 'Г. 7. С. 353.
38 Там же. С. 354.
156
11.Г. Подаляк
плебейской оппозиции. Хотя плебс долгое время "плелся в хвосте"
бюргерской оппозиции и был способен на самостоятельные выступления
только при условии крестьянских восстаний, именно его участие при-
давало особый размах и силу городским движениям средневековья.
Как и в других городах Германии, в ганзейских Ростоке и Висмаре
оппозиционное движение развивалось по двум направлениям и
выражалось в стихийных протестах городских низов против политики
властей, а также в деятельности бюргерской партии. Особого размаха
борьба горожан достигла в 20—30-е годы XV в., но этим событиям
предшествовала довольно длительная предыстория.
В 1386 г., воспользовавшись наступившим после Штральзундского
мира ослаблением Дании, голштинские графы присоединили Шлезвиг,
который фактически был отторгнут ими еще в начале XIV в. и теперь
лишь номинально оставался леном Датского королевства.
В 1389 г. усилиями датской королевы Маргариты на норвежский
престол был возведен ее внучатый племянник Эрик Померанский, из-
бранный в 1396 г. королем Дании, а затем Швеции. В 1397 г.
состоялась торжественная коронация Эрика как общескандинавского
государя и заключение Кальмарской унии39 . Усиление королевской
власти сопровождалось стремлением Эрика (самостоятельное
правление с 1412 г.) добиться датского преобладания на Балтике и
расширения своих владений, прежде всего за счет возвращения под
влияние датской короны Шлезвига. Начались длительные и в итоге
безрезультатные войны с Голштинией (1412—1432 гг.).
Король надеялся на поддержку ганзейских городов, усматривая в пей
компенсацию за ту помощь, которую он оказал им по реставрации
патрицианских магистратов, свергнутых в начале XV в. 40 Нс желая
обострять отношения с северным соседом, города повели тонкую
дипломатическую игру. 15 июня 1423 г., когда на полях сражений
наблюдалось затишье и появилась реальная надежда на прекращение
войны, между Данией и вендской Ганзой был заключен союз "на
вечные времена" и подписан договор о взаимопомощи в случае
военного конфликта41. Уже летом 1426 г., когда бои разгорелись с
новой силой, Эрик обратился к городам с просьбой о военной помощи.
Ганзейцы ответили отказом и аргументировали его тем, что король
нарушил перемирие, заключенное с Голштинией в сентябре 1425 г.42
Конечно, это был лишь повод, причины отказа крылись гораздо
глубже. Вендские города отнюдь не привлекала перспектива установ-
ления в непосредственной близости от них датского владычества, в чем
ганзейцы не без основания усматривали угрозу собственным интересам.
39 См. Сванидзе А.А. Эпоха уний в Северной Европе // СВ. 1987. Вып. 50. С. 100—
101.
4‘"' Olechnowitz К.-F. Rostock... S. 90—94.
41 LUB. VI. N. 523; HR. I. 7. N 565.
42 LL’B. VI. N. 682.748,752, 756,760, 761.
Города Вендской Ганзы
157
Таким образом, на практике союз не состоялся, и обманутый в своих
надеждах король встал на путь откровенно антиганзейской политики.
Скандинавская торговля начала открыто ориентироваться на Англию н
Нидерланды. Был установлен прямой контакт с традиционным ганзей-
ским партнером — Новгородом. И наконец, в 1426 г. датская корона
ввела пошлину, которая взималась со всех судов, проходивших через
Зундский пролив. Она больно ударяла именно по вендским городам, и
поэтому они немедленно прибегли к испытанному ганзейскому ору-
жию — торговой блокаде, а затем присоединились к Голштинии в се
антидагской войне4-3 . Вести ее, однако, датским городам пришлось в
основном в одиночку, т.к. другие члены Ганзы, чьи непосредственные
интересы этот конфликт не затрагивал, остались от него в стороне44 .
Вначале война была популярна у подавляющей части ганзейского
купечества45. Видимо, его энтузиазм подогревался воспоминаниями о
блестящих победах не столько уж давних времен и надеждами па
новый подъем торговли, подобный тому, что последовал после
Штральзундского мира.
Между тем прекращение торговых связей со Скандинавией нс могло
не ударить по экономике вендской Ганзы, причем особенно страдала
масса среднего и мелкого купечества. В отличие от верхушки, оно не
имело излишков капитала для широкого помещения их в такие падеж-
ные источники доходов, как приобретение рент и земельных участков.
Поэтому именно оно в полной мере испытало на себе всю болезнен-
ность отрицательных последствий неблагоприятной экономической
конъюнктуры и вскоре встало в оппозицию к правящей олигархии.
Недовольство широких масс политикой патрицианских магистратов
росло по мере увеличения расходов на войну. Известно, например, что
затраты Любека на военные нужды в 1426—1433 гг. исчислялись в
78 792 марки, так как составляли более половины денежных
поступлений в городскую казну46. Столь точных сведений по другим
городам нет, но учитывая, что, согласно договору 1426 г. (по крайней
мере, в два первых года войны), Гамбург и Штральзунд выставляли
столько же воинов, как Любек, а Росток, Висмар и Люнебург - 3/5 от
этого количества47, можно соответственно предположить долю их
издержек.
Ведение войны оплачивалось за счет роста налогов прежде всего
акцизов и чрезвычайных поборов48 . Это вызывало автоматическое
повышение цен на товары широкого потребления, от чего в первую
43 HR. I.8.N 102, Я—4.
14 LUB. VI. N 682, 748,752, 756, 760, 761, 764,767, 774.
45 Fritze К. Der Kampf... S. 249.
40 Fritze К. Die Finanzpolitik Lit becks im Kriege gegen Danemark, 1426—1433 Ц
Hansische Slidien. 1961. S. 83—84.
47 LUB. VI. N 765.
45 Werkmann J. Historic... S. 130; Friize K.Die Finanzpolitik... S. 85—86.
158
II.Г Подаляк
очередь страдал трудовой люд. Чем туже ему приходилось затягивать
пояс, тем больше возникало оснований для возмущения политикой
правящего патрициата. Последней каплей, переполнившей чашу
народного терпения, были военные неудачи. В мае 1427 г. соединенное
войско вендских городов потерпело поражение у Фленсбурга. В июле
для сопровождения судов, доставлявших в Любек особо ценный то-
вар — испанскую соль, в Зунд был направлен ганзейский флот под
командованием любекского бургомистра Тидемана Штеена. Датчанам
удалось не только наголову разбить превосходящие силы ганзейцев, но
и захватить соляные суда49 . Однако, несмотря на полный разгром,
3 августа 1427 г. делегации магистратов подписали в Висмаре соглаше-
ние о продолжении войны.50 В ответ поднялась волна народного
возмущения. В Гамбурге, Любеке, Ростоке, Висмаре и других городах
произошли восстания51. Особенно драматическая и напряженная обста-
новка сложилась в Висмаре.
По городу, потери которого оценивались в 12 тыс. рейнских
гульденов52, поползли слухи, будто бы магистрат вступил в преступный
сговор с датским королем. 10 августа 1427 г. на ратушной площади
собралась толпа народа. Перед ней выступил ткач Клаус Йезуп. Он
заявил, что якобы готовится вторжение датчан в Висмар и, поджидая
их, магистрат уже целую неделю не запирает на ночь городские
ворота. Это сообщение было встречено криками возмущения. Затем по
предложению К. Йезупа и его ближайших сподвижников пекаря Ганса
Гамборха, сапожника Бантекова, трактирщика Гинрика Тидемана и
других представителей цехов горожане потребовали от старшего
бургомистра Иоганна Бантцекова немедленно передать в их руки
ключи от городских ворот и охрану города. В обстановке всеобщего
недовольства "отцам города" пришлось уступить53. В результате
бюргерство получило возможность сделать первый важный шаг к
захвату власти: оно вооружилось. Ремесленники выступили
застрельщиками движения, действовали активно и решительно и
потому добились успеха.
Но затем в адрес магистрата последовали заверения общины в
полной к нему лояЛьности54. Объяснялось это, на наш взгляд, тем, что
на первом этапе определяющую роль в движении играл умеренный
купеческий элемент. Вряд ли стоит сомневаться, что именно под его
влиянием для переговоров с магистратом был избран "Комитет 36",
куда вошли 24 купца и 12 ремесленников. Такое соотношение сил,
естественно, предопределило и программу преобразований, выдви-
49 LUB. VII.; N 24,31,105,106,143.
50 Ibid. N 106.
51 Schildhauer J. u.a. Die Наше... S. 166.
52 HR.ni 1.N227.
53 Werhnann J.Historie... S. 96—97.
54 Ibid. S. 97.
Города Вендской Ганзь
159
нутую комитетом 23 августа. В ней содержались требования:
упразднить введенную в 1417 г. клятву, в соответствии с которой цехи
обязывались не заключать союзов против магистрата; уделять больше
внимания нуждам и просьбам бюргерства, привлекать его к решению
важпеших вопросов городской жизни; обеспечить систему мер по
укреплению безопасности города, соблюдать равные права при
мобилизации в войско, улучшить его оснащение и вооружение в случае
продолжения войны; расследовать причины недавней военной
катастрофы; снизить пивной акциз и упразднить частые созывы
ганзейских съездов, затраты на проведение которых черпались из
городской казны; отменить ганзейское постановление 1418 г. о
наказании виновников городских беспорядков и санкциях против
городов, где смещены патрицианские и избраны новые бюргерские
магистраты55.
Образование "Комитета 36" и выработка им программы свидетель-
ствовали, что горожане стремились ограничить безраздельное господ-
ство патрициата и уже представляли достаточно внушительную и
организованную силу. Но то обстоятельство, что руководство движе-
нием оказалось в руках верхушки бюргерства, предопределило и пути
его развития. По сути, в требованиях был обойден молчанием вопрос
об изменении порядка выборов в органы городского самоуправления,
т.е. они в основном отражали интересы непатрицианского купечества.
Предъявив свою программу магистрату, "Комитет 36" занял выжи-
дательную позицию и не предпринимал дальнейших практических
шагов. Власти воспользовались этим и стали всячески затягивать
решение дела56 .
Между тем комитету становилось все труднее сдерживать актив-
ность горожан, настроенных гораздо решительнее своих руководите-
лей. Его пассивность привела к тому, что по требованию цехов
"Комитет 36" был упразднен, а его место занял также избранный
общиной "Комитет 60", куда вошли 40 купцов и 20 ремесленников57,
т.е. здесь по-прежнему преобладающим оказался купеческий элемент.
По решению "Комитета 60” группе из 8 купцов и 4 ремесленников,
входивших в его состав, поручалась подготовка проекта особого
"бюргерского письма". Предполагалось, что в нем будут сформули-
рованы конкретные мероприятия, призванные покончить с олигархи-
ческим режимом. Поскольку из-за возникших между купечеством и
цехами противоречий дело затягивалось, в помощь группе выделили
еще 4 человек58, но вряд ли прав Ф.Техен, причисляя их без видимых
оснований к ремесленникам59. Скорее это были купцы, и, пользуясь
55 Biirgersprachen... N. LVI.
58 Werfanann J. Historic... S. 99.
57 Ibid. S. 100.
58 Ibid.
59 Techen F. Die wismarsechen Unnihen... S. 33.
160
Н.Г. Подаляк
своим численным превосходством, они готовили документ с учетом
прежде всего собственных интересов. Иначе трудно обяснить тот факт,
что, когда проект, текст которого, к сожалению, не сохранился,
зачитали "перед всем народом, перед носильщиками, подмастерьями,
рабочим людом, живущим в подвалах и хижинах", поднялась
невероятная суматоха, и под крики "предательство" толпа "с ножами
набросилась на чтеца" из числа купцов, которому лишь чудом удалось
спастись. Большинство из собравшихся перед ратушей "трех или более
тысяч” человек категорически отклонило предложенный проект и под
напором масс "Комитету 60" пришлось от него отказаться60 . Наступил
тот момент в ходе движения, о котором хронист И. Беркман, сам
входивший в состав "Комитета 60" и с явной антипатией относившийся
к ремесленникам, был вынужден сказать, что именно цехи превра-
тились в руководящее ядро комитета и повели решительную борьбу
против патрицианского магистрата61.
Благодаря тому что на этом этапе движения в него активно вклю-
.чился плебс, ход событий круто изменился. Купечество теряло свое
влияние, инициатива переходила к ремесленникам. В столь критический
момент во главе народных масс вновь встал К. Йезуп. По его призыву
24 сентября 1427 г. "множество" вооруженных ремесленников и
плебеев собрались на ратушной площади Они требовали ареста и
наказания главных виновников военных поражений — бывшего висмар-
ского военачальника ратмана Генриха ван Гарена и бургомистра
Иоганна Бантцекова. Под напором масс магистрат пошел на частичные
уступки и отдал приказ о заключении Гарена в тюрьму. Бантцекову
удалось пока остаться на свободе62.
Между тем события стремительно развивались. На следующий день,
25 сентября, город облетела весть о захвате датскими каперами
висмарских соляных судов. Это поставило многих перед угрозой
материальных потерь и дало повод для обвинений магистрата в
бездеятельности. Одновременно распространился слух, что бургомистр
Бантцеков уже переправил в надежное место свои сбережения и
намеревается, получив от герцогини Катарины Мекленбургской охрану,
покинуть город. Действительно, понимая после ареста Гарена, что ему
угрожает та же участь, Бантцеков пытался незаметно исчезнуть из
Висмара. Однако буквально за городскими стенами он был настигнут
вооруженным отрядом под командованием Г. Гамборха, водворен в
город и взят под стражу63.
Началась подготовка к судебному процессу, и именно в этот момент
проявились первые признаки непрочности бюргерской оппозиции. При
- Werkmann J. Historie...S. 101.
61 Ibid. S. 100.
62 Ibid. S. 103—104.
63 Ibid. S. 104—107.
Города Вендской Ганзы
161
рассмотрении вопроса о наказании обоих арестованных внутри нее
обнаружились противоречия. Умеренное крыло, вслед за магистратом,
пыталось вначале замять дело. Убедившись в нереальности подобных
намерений, его представители изменили тактику и заявили, что Гарепа
и Баптцекова необходимо судить по законам любекского права64 .
Смысл подобной уловки очевиден — дело попадало в руки магистрата.
Совершенно иную позицию заняла радикальная группировка во
главе с Йезупом. Она потребовала допущения к участию в судебном
процессе всех горожан с правом свободного высказывания мнений.
Понимая, безусловно, что он не сможет противостоять массе воору-
женного народа, магистрат был вынужден подчиниться воле большин-
ства и даже поспешил заверить общину, что песет ответственность за
"справедливый исход дела”65.
Видимо, обстановка в Висмаре крайне осложнилась, и любая попыт-
ка спасти заключенных грозила обернуться народным восстанием.
Иначе вряд ли официальные власти, еще совсем недавно настроенные
весьма умеренно, вынесли бы осужденным смертный приговор. По
решению суда, заседавшего при большом стечении парода,
И. Баптцеков был казнен 31 октября, а Г.Гарен — 18 ноября 1427 г.66
Тем не менее атмосфера продолжала накаляться. По поступившим
из Ростока сведениям, висмарцам стало известно о существовании
союзнического договора 1423 г. между вендскими городами и датским
королем67. И хотя, как уже отмечалось, в практику оп введен пе был,
тот факт, что власти сохраняли договор в тайне, воспринимался как
предательство городских интересов. Реальную почв^ в глазах горожан
приобрели в этой связи и предостережения Йезупа о сговоре
магистрата с датчанами. Его авторитет как человека, спасшего
Висмар от якобы готовившегося датского вторжения, чрезмерно вы-
рос.
Под давлением народных масс из состава "Комитета 60" были
избраны 9 купцов и 6 ремесленников для переговоров с магистратом о
допущении бюргерства к решению внутри- и внешнеполитических
вопросов. В ходе переговоров, обойдя молчанием требования оппози-
ции, магистрат официально признал "Комитет 60" как представи-
тельный орган бюргерства. Этот тонко рассчитанный шаг круто
изменил ход событий. Купеческое большинство делегации немедленно
заявило о своем желании "нормализовать" отбетаиовку в городе, а их
лидер Эверт Гротеек предложил в знак достигнутого взаимопонимания
отслужить торжественную мессу и положить тем самым конец всем
разногласиям68. Но этот компромисс, на который умеренную
64 Ibid. S. 107—109.
65 Ibid S. 109.
66 Ibid. S. 110—119
67 Ibid. S. 122.
68 Ibid. S. 123.
11. Зак. 32 IS
162
Н.Г. Подаляк
оппозицию толкнула боязнь народных выступлений, ни в коей мере не
мог удовлетворить радикально настроенные элементы.
К. Йезуп выдвинул перед магистратом два принципиально важных
вопроса: готов ли он ввести в свой состав представителей цехов;
имеются ли гарантии, что недавние казни не повлекут вмешательства
в городские дела территориальных князей. Магистрат пытался игнори-
ровать первый пункт и перенести центр тяжести на второй вопрос, тем
более, что в свое время он сумел тайно заручиться согласием герцогини
на казни и чувствовал себя в безопасности. Такой маневр не мог
остаться незамеченным и лишь усилил народное недовольство69 .
В это время в сопровождении своей дружины в Висмаре появилась и
обосновалась в доминиканском монастыре сама герцогиня70. Видимо,
феодальные власти в очередной раз намеревались использовать внут-
ригородской конфликт в личных интересах, и, очевидно, понимая это,
Йезуп призвал народ к оружию. Когда вооруженная толпа появилась
перед монастырем, испуганная герцогиня объявила, что поручает своим
советникам, "Комитету 60", специально избранным представителям
купечества и цехов разработать мероприятия по восстановлению в
городе порядка. Воодушевленное победой, радикальное крыло к преж-
ним добавило еще требование об отставке старого и избрании нового
магистрата71.
Справедливо не надеясь на добрую волю герцогини, Йезуп с целью
устрашения собрал под ее окнами "более трех или четырех тысяч ...
ремесленников ... и весь бедный люд с топорами, мечами, длинными
ножами, панцирями и другим оружием”. Маневр удался, и 4 января
1428 г. герцогиня ”в большом испуге" скрепила постановление об удов-
летворении всех предъявленных ей требований печатью. 11 января она
сама ввела в должность членов нового магистрата и подтвердила все
городские привилегии72.
В новый магистрат вошли 16 купцов и 8 представителей цехов:
резчик мяса, ткач, портной, пекарь, сапожник, кузнец, бондарь и тра-
ктирщик, среди них Йезуп, занявший пост одного из четырех
бургомистров73.
Итак, в городе с любекским правом цехи получили треть мест в
магистрате и, бесспорно, одержали крупную победу. Она стала возмож-
ной лишь благодаря решительным действиям радикальной оппозиции и
ее лидера Йезупа, опиравшихся на основную массу ремесленников и
плебса.
Но это был лишь первый шаг по демократизации городского управ-
ления. Ведь получив большинство мест в ратуше, купечество
69 Ibid. S. 124.
70 Ibid. S. 125—126.
71 Ibid. S. 127.
72 Ibid. S. 128—129.
73Ctull F. Die Ratslinie der Stadt Wismar. Halle, 1875, S. 59-60.
Города Вендской Ганзы
163
-------------\.—
сохранило за собой и реальную силу. Недостаток влияния в магистрате
ремесленники решили компенсировать за счет усиления своих позиций в
"Комитете 60", который играл при магистрате роль совещательного и
контролирующего органа74. И хотя по-прежнему в него входили 40
купцов и 20 ремесленников, цехи явочным порядком нарушили это
соотношение, посылая на собрания в комитет не только своих старшин,
но и мастеров75. Такая мера выглядит достаточно обоснованной, если
учесть, что со свержением старого режима силы реакции лишь
затаились, но не капитулировали. Они имели своих приверженцев даже
в новом магистрате. Не случайно бургомистры — купцы Иоганн Зассе,
Петер Лосте и уже упоминавшийся Э. Гротеек после реставрации
прежних порядков вошли в состав патрицианского магистрата. Такой
же чести удостоились и ратманы — купцы Герман Вельцин и
непримиримый противник "йезупитов" хронист И. Веркман76.
Следовательно, став у кормила власти, непатрицианское купечество
достигло своей конечной цели. Теперь боязнь широкого народного
движения и отход от требований радикальной оппозиции делали
возможным его союз с патрициатом, который, не брезгуя никакими
средствами, всячески стремился расколоть движение и ослабить его
наступательные возможности. Для этого сторонниками олигархи-
ческого режима был пущен слух, будто бы члены старого магистрата
готовятся при помощи мекленбургского дворянства восстановить в
Висмаре прежние порядки. Некий Дитрих Бютцов "доверительно”
сообщил ближайшему сподвижнику Йезупа Г. Гамборху, что письмо
подобного содержания, адресованное группой прежних ратманов рыца-
рю Гельмольду фон Плессе, якобы попало в его руки. Ловко задуман-
ная интрига достигла цели. Г. Гамборх немедленно сообщил в
магистрат о готовящемся заговоре. Но, когда от него потребовали
подтверждения всего сказанного под присягой, он, не имея веществен-
ных доказательств, отказался от своих показаний, был обвинен в
распространении ложных слухов и взят под стражу.
Пропатрициански настроенные члены магистрата, в том числе и
В. Веркман, требовали судебного разбирательства. Ясно, что в ходе
его они не только постарались бы убрать с политической арены
Гамборха, но и опорочить всех лидеров радикальной оппозиции.
Видимо, Йезуп это понимал. Не дожидаясь суда, он с группой
единомышленников силой освободил Гамборха77. Замысел реакции
провалился, но, как показали дальнейшие события, ее подготовка к
наступлению продолжалась.
На сей раз орудием для достижения цели был избран жаждавший
мести сын казненного бургомистра Людеке Бантцеков. Поскольку
74 Ibid. S. 60.
76 Dokumenten... S. 55. Anm. 1.
76 Die Ratslinie... S. 59—6i; Wer/стапл 7. Histone... S. 135.
77 Weihnann J. Histone... S. 131—133.
164
Н.Г Подаляк
народные выступления в вендских городах временно парализовали
патрициат, а охваченная страхом герцогиня Мекленбургская также
предпочитала пока бездействовать, реальной оставалась лишь надежда
на помощь феодального дворянства. Бантцеков-младший поступил на
службу к графу Генриху Вальдеку и сумел добиться того, что 4 апре-
ля 1429 г. граф потребовал от висмарских властей "полного удовлет-
ворения для своего воина и особенно дорогого слуги". В противном
случае он угрожал привлечь их к тайному судилищу, и угроза эта не
была пустой, так как председатель тайного судилища саксонский
фрейграф Курт Рубе также встал на сторону висмарского патриция78.
При содействии своих покровителей Л. Бантцеков заручился даже
поддержкой императора Сигизмунда. Специальный императорский
мандат грозил висмарцам суровым наказанием в случае, если они
станут игнорировать требования потерпевшого. Гарантом выполнения
мандата был избран Любек, где народные волнения были уже
подавлены79 *.
Таким образом, перед лицом сплоченного врага Висмар оказался в
политической изоляции и подобное обстоятельство, естественно, не
могло не повлиять на исход движения. К сожалению, источники
обходят молчанием дальнейшие события 1429 г. Известно лишь.что
19 марта 1430 г. в Висмаре был восстановлен в правах старый
патрицианский магистрат69. Ему предписывалось публично извиниться
перед семьями казненных, отслужить три заупокойные мессы и принять
участие в траурном шествии их памяти. Горожанам вменялось в
обязанность на свои средства отправить в места паломничества трех
человек, построить поминальную капеллу, воздвигнуть на месте казни
каменный крест, а всем сторонникам И. Баптцекова за "преследование
их прав" уплатить 600 рейнских гульденов81.
Роспуску подлежал и "Комитет 60". В будущем создание подобного
органа, ограничивавшего власть магистрата, категорически запре-
щалось. За любые действия, направленные против официальных
властей, полагалось суровое наказание. Под угрозой исключения из
Ганзы ни один ганзейский город не смел укрывать зачинщиков
беспорядков. Гонениям подверглись и цехи, так как вопросы о присвое-
нии звания мастера и назначении на должность цехового старшины
передавались теперь в компетенцию магистрата. Всем горожанам
полагалось отныне присягать па верность территориальным князьям и
магистрату82.
Следовательно, патрицианская олигархия не только отразила
попытки бюргерства добиться власти, но сумела еще более упрочить
78 Dokumenten... S. 69—71.
79 Ibid. S. 73—74.
89 Die Ratslinie... S. 60.
81 Dokumenten... S. 74—76, Anm. 2—4.
Ibid. S. 77—86.
Города Вендской Ганзы
165
свои позиции. Это стало возможным благодаря тому, что различие
конечных целей, выдвинутых купечеством и ремесленниками, делало
бюргерскую оппозицию непрочной, обрекало ее на поражение перед
объединенными силами феодальных властей, Ганзы и патрициата.
Показательно, однако, что, реставрировав свою власть, патри-
цианская олигархия не рискнула расправиться с участниками движения
и прибегнуть к открытым репрессиям83. Видимо, атмосфера была еще
слишком накалена, и это вынуждало патрициат действовать осто-
рожно. Висмарское восстание, столь успешно начатое, потерпело в
итоге поражение.
Несколько по-иному развивались события в Ростоке. Здесь также
был избран "Комитет 60", но в него вошли 30 купцов и 30 ремеслен-
ников. В начале октября 1427 г. по настоянию общины комитет
подготовил специальное письмо, в котором потребовал от магистрата
строгого соблюдения всех прав купечества и цехов. Затем "они взяли
это бюргерское письмо, принесли его в магистрат и просили, чтобы к
общему благу и согласию бюргеров он скрепил его большой городской
печатью". В ответ "отцы города” прибегли к испытанной тактике
проволочек и заверили депутацию, что в ближайшее время выполнят
требования общины. Удовлетворившись столь неопределенными
обещаниями, "Комитет 60" занял важидательную позицию84.
Добровольное устранение от решительных действий в момент, когда
город был охвачен массовыми волнениями, позволяет предположить,
что в ростокском комитете преобладал умеренный элемент, стремив-
шийся достичь цели путем компромисса с правящей верхушкой.
К этому времени в Росток уже, конечно, дошли известия об аресте
висмарских ратманов. Они не могли не встревожить местные власти,
которые справедливо опасались, что им также придется держать ответ
за военные поражения. 12—13 октября 1427 г. Росток тайно покинули
все четыре бургомистра. В ответ решением общины 16 октября
магистрат был смещен. По приговору суда беглецы лишались
владельческих прав в Мекленбурге. Однако имущество остальных
ратманов объявлялось неприкосновенным. Более того, они могли даже
выдвигать свои кандидатуры для избрания в магистрат. Такая
непоследовательность и половинчатость решений общины привели к
тому, что 22 февраля 1428 г. при выборах нового магистрата в него
наряду с 18 представителями непатрицианского купечества и цехов
вошли 6 членов "старого” патрицианского магистрата, причем пост
первого бургомистра занял Иоганн фон дер Аа, глава одного из десяти
богатейших семейств Ростока85 . В итоге внутри магистрата сформи-
ровалась группировка, заинтересованная в реставрации прежних поряд-
ков.
83 Ibid. S. 76—77.
84 Detmar-Chronik... zJ. 1427
88 Ibid. z.J. 1428; 1428; OUchnowiz K.-F. Rostock... S. 97.
166
Н.Г. Подаляк
В день выборов вступило в силу уже упоминавшееся бюргерское
письмо, которое содержало 44 статьи. Их главный смысл сводился к
тому, что цехам гарантировалось соблюдение всех предоставленных им
ранее привилегий. Строго определялись размеры налогов, причем без
согласия "Комитета 60" ни одно финансовое мероприятие не получало
силы. Выдвигалось также требование исключить из магистрата лиц,
связанных родством, владельцев земельных участков, выходцев из
патрициата66. Однако на практике, как мы уже могли убедиться, оно
не соблюдалось, что также свидетельствовало о преобладании
умеренных настроений в бюргерской оппозиции и о ее непринципиаль-
ности.
В итоге община удовлетворилась избранием нового магистрата и
подтверждением основных положений бюргерского письма. В городе
наступило успокоение. Обстановка еще более стабилизировалась, когда
в 1430 г. Ростоку удалось заключить сепаратный мир с Данией, что
создавало нормальные условия для ведения торговли и отражало
интересы подавляющего большинства бюргерства67.
Однако именно в этот момент в Висмаре были реставрированы
старые порядки и у кормила власти вновь встала патрицианская оли-
гархия. Воодушевленные висмарскими переменами, свергнутые
ростокские ратманы обратились за помощью к герцогине Катарине. Их
происки стали известны горожанам, которые сумели не только занять
надежную оборону, но и пресечь попытку патрицианского крыла нового
магистрата действовать изнутри. Осада Ростока, предпринятая в
начале августа 1430 г. феодальным войском, закончилась безуспешно,
но по приказу герцогини было подожжено местечко Варнемюне —
морские ворота Ростока и блокирован вход в гавань. Возникла
реальная угроза для торговли. В отместку ростокцы начали жечь
владения территориальных князей и их вассалов, причем эти акции
приняли, видимо, угрожающий характер, ибо 15 октября 1430 г.
герцогиня была вынуждена признать правомочность нового магистрата.
Она подтвердила всегородские вольности и обязалась впредь не
поддерживать притязаний "старого" магистрата66. Таким образом, горо-
жане одержали серьезную победу: у власти сохранялся магистрат, в
котором заседали представители цехов.
Он действовал до 29 сентября 1439 г., и только когда в события
активно включились патрицианские магистраты соседних вендских
городов, грозившие Ростоку исключением из Ганзы, город капиту-
лировал. В его стены возвратились "старые" ратманы, которые
правили наравне с "новыми" до тех пор, пока число членов магистрата
в результате смертей не достигло 24 человек. "Комитет 60" роспус-
66 Rostocker Biirgeibrief... S. 27—31.
67 HR. 1. 8. N 208.
66 Detmar-Chronik... z. J. 1430.
Города Вендской Ганзы
167
кался, теряло силу бюргерское письмо 1428 г., а с 22 февраля 1440 г.
запрещалось избирать в магистрат представителей цехов89.
Следовательно, подобно висмарскому восстанию, ростокское
движение за изменение городской конституции потерпело поражение.
Цехи не сумели завоевать права на участие во власти. На наш взгляд,
исключительно негативную роль в этом сыграла Ганза — орган
купеческой аристократии, которая угрозой исключения из союза
неизбежно вносила раскол в бюргерскую оппозицию. Купечество
отшатывалось от движения, а ремесленники оказывались не в состоя-
нии вести борьбу в одиночку. Кроме того, в городах вендской Ганзы,
где не сложилось крупного экспортного производства, цехи не имели
той силы, как, например, в Кельне и других немецких городах, что
также предопределило их поражение.
Итак, в вендских городах борьба за ликвидацию неограниченного
господства патрицианской олигархии и проведение политики, отра-
жавшей интересы основной массы купечества и ремесленников, была
тесно связана с обострением внутригородских социальных противо-
речий, вызванных упадком Ганзы. Но если патрициат надеялся найти
выход из кризиса в расширении отжившей свой век феодальной
системы ганзейских привилегий, то бюргерство стремилось покончить с
ним, добившись ограничения господства патрициата и проведения ряда
демократических преобразований. Объективно это было возможно
только в условиях капиталистического развития. Однако поскольку в
первой половине XV в. в вендских городах капиталистические элемен-
ты были развиты еще недостаточно, то речь шла лишь о расчистке для
них путей в условиях сохранявшегося феодализма, что в итоге
придавало борьбе горожан антифеодальную окраску.
-;9 Olechowitz K.-F. Rostock... S. 99.
А. Ю.Прокопьев
МАГДЕБУРГ, "САКСОНСКАЯ ТРЕТЬ" И ГАНЗА
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XV — НАЧАЛЕ XVI в.
(К вопросу о характере и функциях
городских объединений позднего средневековья)
Вопрос о характере и структурной эволюции Ганзы в последние го-
ды оказался одним из наиболее дискуссионных среди немецких истори-
ков. Благодатной почвой для возникновения полемики стал материал
отдельных ганзейских регионов, довольно хорошо разработанный в пос-
левоенной германской историографии. Искрой, воспламенившей науч-
ный спор, послужили работы ряда немецких историков, появившиеся на
рубеже 50—60-х годов, в которых на основе комплексного анализа ло-
кальных данных брался под сомпение "союзный" характер ганзейского
ббъединеиия. Среди историков ФРГ основоположниками критического
направления стали К. Фридлапд и А. Брандт. С точки зрения этих
исследователей, политико-экономические функции группы городов, об-
разовывавших Ганзу, отнюдь не определяли жесткие, "союзные" фор-
мы межгородских отношений. Ошибочным, по мнению историков, выг-
лядит стремление выводить из функциональной однородности городов
"союзную" форму их взаимоотношений и искать ее проявления в массе
северонемецких городских альянсов XIV—XVI вв. Экономические и
политические цели отдельных городских групп настолько определялись
местными условиями, что эффективная координация совместной дея-
тельности в рамках всей Ганзы, создание прочной "союзной" структуры
сделались невозможными. По мнению К. Фридланда и А. Брапдта,
Ганза существовала лишь в смысле всемирно-исторического фактора,
под которым следует подразумевать только сообщество городов опре-
деленных социально-правовых типов с относительно схожими эконо-
мическими функциями1.
Взгляд на Ганзу как объединение, по характеру и структуре отли-
чавшееся от прочих городских союзов, существовавших на территории
Империи в XIII—XVI вв, разделяли и некоторые историки ГДР2.
Однако, если критическое направление в историографии ФРГ полу-
чило достаточно широкое развитие, то среди восточногерманских исто-
риков в целом возобладал традиционный взгляд по данной проблеме. В
Friedland К. Kaufleute und Stadte als Glieder der Hanse // Hansische Geschichts-Blatter.
Koln; Wien, 1958. N 76. (Далее — HGBtt); Brandt A. von. Die Hanse und die nordische
Machte im Mittelaller // Lubeck, Hanse, Nordeuropa. Gedachtnisschrift fur Ahasver von Brandt I
Hrsg. von K. Friedland und R. SprandeL Kdln; Wien, 1979.
2Czok K. Zum Charakter der deutschen Stadtebtinde im 14. und 15. Jh // Heimatkundliche
Blatter. Leipzig, 1957. N 2; Olechnowitz K.-F. Handel und Schiffart der spaten Hanse // Abhand-
lungen zur Handels- und Sozialgeschichte. Weimar, 1965. Bd. 4.
Магдебург и "Саксонская треть"
169
защиту традиционных воззрений выступили И. Шильдхауэр. В. Мэг-
дефрау, Э. Лангер и в последнее время особенно сильно ученик
И. Шильдхауэра X. Верпике. Эти исследователи стремятся доказать,
что во все времена Ганзе был присущ некий "союзный" стержень орга-
низации, который эволюционировал вместе со смелой эпох, каждый раз
являясь в новом виде. По мнению этих историков, менявшийся эко-
номический и политический климат Гермапии и Северной Европы мог
наложить лишь отпечаток на форму Ганзы, но не на ее "союзное"
содержание3.
Подобные тезисы звучат преимущественно со страниц работ обоб-
щающего характера, в которых локальным сюжетам, вопросам взаимо-
отношений между отдельными группами ганзейских городов, выясне-
нию значения местных экономических и политических условий в раз-
витии всей Ганзы не уделяется должного внимания. Тезис о "союзной"
сущности Ганзы, будто бы свойственной ей вплоть до начала XVII в.,
превращается в мертвую аксиому. Стоило только В. Мэгдефрау и
Э. Лангер попытаться доказать наличие у Ганзы "союзного” стержня
на примере отношений между городами Тюрингии и другими ганзей-
скими регионами, как тут же потребовалась серьезная оговорка. Ав-
торы вынуждены были отметить, что структура Ганзы не была скреп-
лена достаточно прочными "союзными" связями между отдельными
городскими группами4.
Обращает на себя внимание и еще один момент.
Большинство исследователей, отстаивающих традиционную точку
зрения, верхним хронологическим пределом в своих работах полагают
начало или середину XV в. Например, в таком временном разрезе
выполнены работы X. Верпике5. За рамками исследования остается
вторая половина XV столетия — эпоха, когда с возрастающей силой
стали сказываться факторы упадка ганзейской системы и разложения
ее политических институтов. В этой связи кажется, что подобный
хронологический барьер выбирается весьма не случайно. Он, без сом-
нения, таит в себе возможность "выигрыша" в аргументации опреде-
ления Ганзы как образования с относительно четко выраженным "союз-
ным" началом, особенно если учесть, что даже представители критиче-
ского направления рассматривают начало XV в. как время наивысшего
единства среди ганзейских городов. Такой преднамеренный произвол в
3Schildhuier J. Charakter und Funktion der Slidtebdnde in der Feudalgesellschafl, vomebm-
lich auf dem Gebiele der Reiches // Hansische Sludien Ш. Weimar, 1975.
4Mdgdeftau W, Lenger E. Thiiringisch-hansische Wirtschafts- und BQndnisbeziehungen im
Mittelalter // Jahibuch fQr Wirtschaftsgeschichte. B., 1977. T. 4. S. 171.
5 Wernicke H. Die regionalen Biindnisse der hansischen Milglieder und deten Stellung in der
Stadtehanse ven 1280 bis 1418 // Jahibuch fur Geschichte Feudahsmus. B., 1982. Bd. 6; Idem.
Stadtehanse 1280—1418. Probleme ihrer Entwicklung und Wirkungsweise. Weimar, 1983; Idem.
Die Stadt in der Stadtehanse — zwischen stadlischer Autonomie und biindischer Pflichterfiil-
lung // Hansische Studien VL Weimar, 1984.
170
А.Ю. Прокопьев
выборе хронологических рамок вызвал, на наш взгляд, справедливые
упреки, в частности, в адрес X. Вернике в связи с выходом в свет в
1983 г. его монографии6.
Попытаемся глубже рассмотреть проблему и от исследования харак-
тера Ганзы в целом обратимся к анализу структур ее региональных
секций. Нашей задачей стало выявление значения составных
элементов политической структуры "Саксонской трети" Ганзы, роли од-
ного из крупнейших ее центров — Магдебурга, соотношения "трети" и
Ганзы во второй половине XV — начале XVI в. — эпохи, столь мало
затрагиваемой в работах по данной проблеме. Вопрос, была ли "Сак-
сонская треть" на рубеже XV—XVI вв. "союзом" в том смысле, каковой
в этот термин вкладывают И. Шильдхауэр и X. Вернике, обращаясь
ко всей Ганзе как совокупности региональных объединений, поставлен
в центр предлагаемой статьи.
Очевидно, прежде всего следует выявить общие критерии термина
"союз" применительно к городским объединениям средневековой Ев-
ропы.
Весьма ясно их формулирует И. Шильдхауэр на страницах "Ган-
зейских штудий", разворачивая полемику со сторонниками К. Фрид-
ланда и А. Брандта. Свою убедительность эти критерии демонстри-
руют тем, что ни один из них не был поставлен под сомнение пред-
ставителями обеих спорящих сторон.
Из всех критериев союза, сформулированных И. Шильдхауэром, а -
затем в более развернутом виде — X. Вернике, можно вычленить три
наиважнейших: существование общепризнанного лидера союза, нали-
чие союзного устава, определяющего цель и структуру союза, принци-
пы взаимоотношений его членов, представленных обособленной
корпорацией, и существование органов законодательной и испол-
нительной власти, под которыми имеются в виду всеганзейские и регио-
нальные конгрессы7. При этом естественно заключить, что все эти
институты могут выступать в качестве союзных не в чисто юриди-
ческом, нереализованном, но лишь в постоянно функционирующем
виде.
По данной проблеме нашими главными источниками стали вы-
шедшая в конце прошлого века под редакцией Д. Шефера третья
серия сборников ганзейских рецессов и изданные В. Штайном сборники
документов по истории Ганзы8. Шеферовская публикация позволяет в
рассматриваемую эпоху взглянуть на динамику политических отноше-
ний между саксонской секцией Ганзы и остальными ганзейскими регио-
6Henn V. Die Hanse: Interessengemeinschaft oder Stadtebund? // HGBil. 1984. N 102.
S. 121—122.
^Schildhauer J.Charakter und Funklion... S. 156.
8Hanserezesse. 3. Abt / Beaib. von D. Schafer. Leipzig. 1881—1913. Bd. 1—9. (Далее —
HR); Hansisches Urkundenbuch / Bearb. von W. Stein. Leipzig, 1899—1905. Bd. 8—10. (Да-
лее—HUB).
Магдебург и "Саксонская треть"
171
нами, между самими участниками "трети”, проследить за функциониро-
ванием местных и всеганзейских конгрессов, системы "топохезат”.
Сборники ганзейских документов служат важнейшими дополнениями к
рецессам, поскольку содержат в себе тексты мсжгородских, регио-
нальных и всеганзейских соглашений, позволяют выявить структуру
саксонской трети и эволюцию региональных "топохезат”.
Итак, следуя критериям И. Шильдхауэра и X. Вернике, попытаемся
сперва выявить главу "трети", город, который нес бы бремя лидера во
второй половине XV в.
В работах, посвященных истории "Саксонской трети" XV в. и ее от-
дельным городам, нет однозначного ответа по вопросу о лидерстве.
В. Боде, не подвергавший сомнению союзный принцип организации
"трети" и видевший в саксонском союзе городов органическую часть
общеганзейской системы, говорил о лидирующих позициях в "трети” па
протяжении XV в. одновременно двух городов — Магдебурга и Браун-
швейга9. Г. Грингмут-Дальмер, выясняя роль Магдебурга в этом ган
зейском регионе, также представлял в функции вождей "трети"
Брауншвейг и Магдебург. Однако сам историк склонен был приписать
главенствующую роль в этом дуализме вплбть до конца XV в.
Магдебургу10. Из работ последних лет по политической истории "Сак-
сонской трети" и ее структурному анализу наиболее исчерпывающей
стала монография М. Пуле. В целом во взгляде на "Саксонскую треть"
XV в. мнение М. Пуле мало чем отличается от позиций вышеназ-
ванных историков. С его точки зрения, она носила "союзный" характер.
Однако решение вопроса о лидерстве выглядит более сложным. По
мнению историка, роль главы "союза" чередовалась. До 1416 г. вождем
саксонского союза, как считает М. Пуле, был Брауншвейг, с 1415 г. им
становится Магдебург, что связано с вовлечением в союзную структуру
городов эльбской группы и с особыми, буферными позициями Магде-
бурга как передаточного звена между региональным альянсом и веду-
щей вендской третью Ганзы. Во второй половине XV в. с наступлением
краха политической системы автономных коммун Поэльбья под
ударами территориальных государств Магдебург вновь уступает
первенствующую роль Брауншвейгу. Это не мешает М. Пуле гово-
рить о дуализме в лидерстве, что можно считать верным, принимая во
внимание весь исторический путь "Саксонской трети" (и выделяя
в каждую конкретную эпоху лишь одного вождя региональной
группы)11.
Трудность при решении вопроса о лидерстве во многом определяется
^Bode W. Geschichle des Bundes des Sachsenstadte bis zum Ende des Miuelalters //
Forschungen zur deulschen Geschichle. Gottingen, 1862. Bd. 2. S. 248.
1 ®Gringmuth-Dallmer H. Magdeburg — Hauplhandelsplalz der mitlleren Elbe // I IGBtt.
1966. N 84. S. 19.
11pufile M. Die Politik der Stadt Braunschweig innerjialb des sachsischen Stadtebundes und
der Hanse im spaten Mittelaller. Braunschweig. 1985. S. 199—201.
172
А.Ю. Прокопьев
разноречивыми показаниями источников, не позволяющими дать одно-
значный ответ даже для второй половины XV в.
Материалы местных съездов за период с 1477 по 1530 г. показы-
вают, что ни один из 47 состоявшихся за это время конгрессов не
прошел в Магдебурге и только б из них были проведены в городах маг-
дебургского архиепископства. Пять состоялись в Хальберштадте (в
1480, 1483, 1523, 1524, и 1529 гг.) и один в Кведлинбурге (июнь
1523 г.). Магдебургу не удалось стать местом проведения региональ-
ных съездов даже в годы наиболее острых столкновений с архиепис-
копом, когда военно-политическая ситуация вокруг города оказывалась
в центре внимания всей "трети". Так было в 80-е годы, когда раз-
разившийся конфликт с Эрнстом Саксонским поставил город перед
перспективой потери статуса вольной имперской коммуны. Магдебург
становится лишь инициатором, по не местом проведения конгрессов. В
январе 1483 г. собственные дела Магдебурга пришлось обсуждать в
Хальберштадте, тем же летом вторично в Брауншвейге, а в сентяб-
ре — в Люнебурге12. Между тем регулярное проведение собраний
участников "трети” в одном городе, пе санкционированное даже юриди-
чески, моэцет являться серьезной заявкой этой коммуны на гла-
венствующее положение среди партнеров. На первый взгляд именно
таким городом представляется Брауншвейг. В заключительной статье
образовавшейся в 1459 г. "топохезаты" саксонских городов указы-
вается, что съезды должны проходить регулярно раз в год в Браун-
швейге13. Из указанных 47 конгрессов около 30 состоялись в этом
городе и в большинстве случаев по его инициативе.
В то же время Брауншвейг вносит па пужды обороны суммы во
многих случаях в тех же размерах, что и Магдебург. В письме от 7
марта 1480 г. эмиссары саксонских городов, собравшиеся па съезде в
Брауншвейге, извещали своих вендских партнеров, что на снаряжение
общего воинского контингента Магдебург и Брауншвейг дают по 1200
гульденов каждый14. По условиям заключенной 12 сентября 1483 г.
"топохезаты” с участием Любека и Гамбурга Брауншвейг обязался
выставить 12 экипированных воинов, столько, сколько и его эльбский
сосед15. А в 1506 г. в силу достигнутого тогда вендско-саксонского
оборонительного соглашения, город на военные пужды вносил сумму,
даже превышающую вклад Магдебурга16. На всегапзейских съездах
Брауншвейг часто выступал как общий выразитель интересов
пижпесаксонских участников "трети”, так же как и Магдебург —
городов эльбского региона. Иногда вендские города, адресуя своим
саксонским партнерам приглашения на совместные съезды, обра-
12HR. Bd. 1. S. 333,361,368—370.
13HUB. Bd. 8. S.495.
14HR.Bd. 1.S.205.
15Ibid. S. 369—370
16Ibid. Bd. 5. S. 235.
Магдебург и "Саксонская треть"
173
щаются в первую очередь к Брауншвейгу. При этом город, практи-
чески как глава "трети", рассылает уведомление всем остальным ее
членам17. В июле 1525 г. Магдебург даже поручил Брауншвейгу
представлять на очередном гапзатаге свои интересы18 *.
В этой связи, безусловно, трудно считать Магдебург главным горо-
дом трети. Однако вышеприведенных фактов вряд ли будет доста-
точно, чтобы согласиться и с мнением М. Пуле, приписав одному
Брауншвейгу роль вождя региональной группы.
В статьях первой региональной "тонохезаты”, объединившей весной
1459 г. саксонские города, ни один из двух городов не определялся
лидером де-юре. Хотя Брауншвейг выбирался местом проведения
региональных конгрессов, в остальных пунктах договора, определяв-
ших систему военно-оборонительных мер, оба города в одинаковой
степени наделяются чрезвычайными полномочиями в вопросах выбора,
организации и проведения конкретных военно-политических акций,
обязательных для всех участников "топохезаты"18. Подобное равно-
правное положение Магдебурга и Брауншвейга закреплялось при
возобновлении договора в 1464,1471,1476,1482 гг.
Показательно, что для самих вендских городов было затруднительно
определить реальную главу трети. Наглядно это проступает в кор-
респонденции Любека и саксонских городов, предшествующей созыву
всеганзейских конгрессов. В одних случаях приглашения направляются
исключительно Брауншвейгу, как указано выше, в других — па-
раллельно и Брауншвейгу, и Магдебургу. Появляется стандартная
формулировка: "...пожелали написать Брауншвейгу и Магдебургу,
рабы те известили прочие свои города"20. А в некоторые годы, как,
например, в мае 1507 и феврале 1511, Любек направлял извещение
лишь одному Магдебургу как главному городу трети21. На ганзейских
конгрессах в 1498, 1507 и особенно летом 1518 г. синдик и советники
Магдебурга активно отстаивают свои позиции, выступая в роли
защитников интересов всех саксонских городов22.
В этой связи осторожное замечание В. Боде, видевшего на
протяжении всей истории "Саксонской трети" XV в. в качестве местных
лидеров одновременно два города, кажется более верным, нежели
однозначное определение М. Пуле Брауншвейга реальным и
формальным вождем союза на исходе столетия. Политическая ситуация
действительно благоприятствовала Брауншвейгу: в начале 90-х годов
Магдебург в единственном числе представлял ганзейское сообщество в
17Ibid. Bd. 3. S. 181.
18Ibid. Bd. 9. S. 188.
18HUB. Bd. 8. S. 492—494.
^HR. Bd. Z S. 22.
21 Ibid. Bd. 5. S. 368—369; Bd. 6. S. 89—90.
^Ibid. Bd. 7. S. 114.
174
А.Ю. Прокопьев
Поэльбье. Но военно-экономическая мощь и авторитет этого города,
традиционный взгляд на него вендских партнеров как на одного из
признанных вождей "трети" превращали Магдебург в величину рав-
нозначную Брауншвейгу на рубеже XV—XVI в. Баланс в соотношении
значимости этих двух городов менялся временами под воздействием
политической конъюнктуры, но в целом дуализм в лидерстве при-
сутствовал в каждую эпоху.
Таким образом, наличие одного общепризнанного лидера, сущест-
вование которого закреплялось бы в текстах "топохезат", в качестве
необходимого элемента "союзной" структуры не может быть выявлено
в "Саксонской трети" Ганзы в конце XV в.
Говоря о существовании "союзного" устава, следует отметить, что
для второй половины XV в. речь здесь может идти о положениях
"топохезат”, весьма специфических форм объединений, с одной сторо-
ны, предусматривавших защиту политико-экономических интересов
городов от всех вероятных противников, а с другой — почти целиком
ориентированных на борьбу с местными князьями.
Для городов "трети" такой формой стала "топохезата" 1459 г., объе-
динявшая города эльбского региона во главе с Магдебургом — Халле,
Стендаль и Тангермюнде, и Нижней Саксонии во главе с Браун-
швейгом — Ганновер, Айнбек, Геттинген, Хамельн и Нортгейм. Дого-
вор был заключен на 6 лет и впоследствии неоднократно продлевался.
М. Пуле расценивает этот договор как отражающий обособленное
положение саксонских городов в рамках всей Ганзы и указывающий на
"союзный” характер этого регионального объединения23. Между тем
на основании всего текста соглашения достаточно трудно предпо-
ложить, что сами участники "топохезаты" представляли себя некой обо-
собленной корпорацией в рамках Ганзы. Договор обязывал саксонские
города к совместным действиям лишь в военном аспекте, в его статьях
никак не регулировались принципы взаимоотношений с другими ган-
зейскими городами. С нашей точки зрения, отсутствие намеков на связь
с прочими городами Ганзы в статьях "топохезаты" следует воспри-
нимать лишь как лазейку, позволявшую саксонским коммунам само-
стоятельно вступать в контакты как с ганзейскими, так и неган-
зейскими городами. Спустя несколько лет, Магдебург и Брауншвейг
воспользовались этой возможностью и осенью 1470 г. вместе с другими
городами "трети" подготовили проект "топохезаты” с вендскими
коммунами. В нем указывалось, что если участники соглашения "с кем-
либо другим имеют дружественную топохезату, то таковая пусть оста-
ется нерушимой"24. Иными словами, параллельно могло существовать
несколько оборонительных альянсов, участниками которых числились
одни и те же города. Вполне логично заключить, что образовывалась
органическая взаимосвязанность договора 1459 г. с новым пред-
23AiftfcM.Op.citS. 128.
24HUB. Bd. 9. S. 679.
Магдебург и "Саксонская треть"
175
полагаемым межрегиональным объединением, тем более что в статьях
проекта 1470 г. вновь не содержалось намеков па особое положение
саксонских городов в ганзейской системе.
Выше уже говорилось, что в договоре 1459 г. не был четко обоз-
начен глава "трети". В то же время эта "топохезата" предоставляла
своим участникам самые широкие возможности для самостоятельных
действий, не сковывая их жесткими союзными обязательствами. Хотя
один из последних пунктов говорил, что "все города обязаны пребывать
в дружбе и признавать устав", и вводился особый штраф для его
нарушителей — 5 золотых марок, однако подобные положения
оставались лишь общей декларацией на фоне прочих, весьма проти-
воречивых постановлений. Так, например, указывалось, что первая
помощь пострадавшим от нападений н грабежей купцам, горожанам,
крестьянам и паломникам должна оказываться тем городом или теми
городами, куда поступила жалоба от потерпевших. Это правило
сводилось па нет оговоркой в следующей строке: "Но если город или
города не пожелают так поступить, то этот город или города обязаны
доложить всю правду в Магдебург или Брауншвейг..."25 В этом случае
Магдебург и Брауншвейг обязаны были созвать съезд представителей
от всех городов, на котором следовало разобрать инцидент. И вновь
оговорка: "Ежели они через дружеское извещение пе пожелают при-
быть, то они обязаны будут узнать, как можно было бы заставить на-
несших ущерб.„возместить его потерпевшим"26. При этом не уточ-
нялось, в каких случаях коммупы могут не присылать своих уполномо-
ченных и в каких случаях их отсутствие становилось нарушением
устава. Тем самым создавались условия, при которых проведение
региональных съездов становилось простой фикцией. В последующие
годы это сильно сказалось на посещаемости местных конгрессов.
В то же время весьма расплывчато формулировались и положения,
связанные с обороной городов. Участники "топохезаты" могли прибе-
гать, например, к помощи своих партнеров и иноземцев. В каких
случаях они могли это делать — специально не оговаривалось, и что
следует разуметь под понятием "иноземцы" — патронатство соседнего
князя или привлечение на службу наемников — понять невозможно27.
Но, очевидно, пользуясь этим, нижнесаксонские коммуны в 1492—
1493 гг.,когда наступление на города герцогов брауншвейгских и
люнебургских достигло наивысшего размаха,поспешили заключить
оборонительный союз с некоторыми князьями, в том числе с архиепис-
копом магдебургским Эрнстом, тем самым откровенно пренебрегая
интересами Магдебурга, в те годы пребывавшего в страхе за судьбу
своего суверенитета28. В свою очередь, Магдебург в 1498 г. заклю-
25lbid. Bd. 8. S. 492
26Ibid. S. 493.
27Ibid. S. 494.
2BBodc W Op. ciL S. 259.
176
А.Ю. Прокопьев
чает союз с герцогом Генрихом Брауншвейгским, ничуть не заботясь о
том, что в защитники себе он берет опасного соперника своих нижне-
саксонских партнеров29. Кроме того, четко не разъяснялось, в каких
случаях следует предоставлять помощь пострадавшему городу людьми
и в каких — деньгами, хотя в одном параграфе дается разнарядка для
участников "топохезаты" на людей, а в другом речь уже идет о
поддержке и солдатами и деньгами30. Не указывалось, как будет
организована оборона в случае одновременного нападения нескольких
князей с разных направлений31. Наконец, сама целесообразность
помощи жертве нападения ставилась в зависимость от решения и, что
особенно важно, от возможности самих участников "трети": "Ежели
пожелают и смогут города другим нашим городам, кои в единение
входят и испытывают нужду в помощи, пребывая в тяжелом поло-
жении, дать этим пострадавшим и нуждающимся городам отряды
вооруженных кнехтов или деньги, надежду и помощь..."32 Эта ого-
ворка ставила под сомнение ие только союзный характер взаимоот-
ношений участников "топохезаты", ио и главную цель договора —
эффективную защиту коммун от агрессивных поползновений князей.
Особенно ясно реальный смысл этой фразы вскрылся в 70—80-е годы,
когда восточная группа городов "трети” вынуждена была отражать
целый каскад ударов со стороны государства Веттинов, магдебургского
архиепископства и Бранденбургской марки. Летом 1477 г., когда войска
курфюрста Эрнста Саксонского блокировали и принудили к сдаче Квед-
линбург, его "союзники" не удосужились даже провести съезд, иа кото-
ром бы обсуждались меры по спасению этого города. Лишь задним
числом, собравшись в Брауншвейге в августе того же года, представи-
тели коммун констатировали трагический исход событий33. Без реаль-
ной военно-финансовой поддержки оказался осенью 1478 г. Халле, ру-
ководство которого вынуждено было капитулировать перед мятежными
цехами и отрядами архиепископа Эрнста. В 1486 г. не получил в
должных размерах помощи Хальберштадт, осажденный почти двенад-
цатитысячным войском того же князя. Город сдался и потерял статус
вольной ганзейской коммуны34. В 1480 и 1482 гг. аналогичная картина
наблюдается в истории с Хельмштедтом и Айнбеком, когда мизерная
помощь, выделенная этим городам по решению местных съездов,
поставила их в критическое положение и вынуждала бороться один на
один с местным герцогом35.
“Urkundenbuch der Stadt Magdeburg / Hag. von G. Hertel Halle, 1896. Bd. 3. N 1083.
(Да«е — UBM)
^HUB. Bd. 8. S. 493—494.
31Ibid. S. 494.
“Dad. S. 493.
^HR. Bd. 1. S.35.
MBode W. Op.ciLS. 251.
35HR. Bd. 1. S. 205.287.
Магдебург и "Саксонская треть" \Т!
После 1459 г. текст договора претерпел лишь незначительные изме-
нения. Они выразились в некотором уточнении размеров военной
помощи пострадавшим от княжеской агрессии коммунам и конкре-
тизации мероприятий оборонительного характера3". Сохранилось
противоречие между четкой постановкой задач "топохезаты" и меха-
низмом их решения. Пути достижения главной цели — защиты от
княжеской агрессии — перекрывались существенными оговорками,
которые практически делали эту цель недостижимой. Имея это в ваду,
характеризовать статьи "топохезаты" саксонских городов 1459 г. как
устав, обеспечивавший функционирование прочной союзной структуры,
невозможно.
И. Шильдхауэр в своих работах неоднократно подчеркивал, что,
опираясь на систему "топохезат", города могли на исходе средне-
вековья с успехом противостоять давлению территориальных госу-
дарств37. О важности и значении "топохезат" автономных ганзейских
коммун с точки зрения их влияния на региональные политические
системы в позднее средневековье говорит и X. Вернике38. Ничего
подобного мы ие видим в примере с "топохезатой" саксонских городов.
Выше уже говорилось о печальной судьбе, постигшей эльбские
города. Отметим лишь, что самой тяжелой и неожиданной утратой для
саксонских коммун стал выход из числа участников "трети" Халле и
Хальберштадта, наиболее значительных после Магдебурга торгово-
промышленных центров региона. Механизм "топохезаты" оказался в
этих случаях совершенно неприспособленным для быстрого и эффек-
тивного реагирования. Дипломатическая поддержка городов также
оказалась безрезультатной. Прибывшие в Халле в трагические дни
сентября 1478 г. послы Магдебурга и Хальберштадта не сумели долж-
ным образом повлиять на урегулирование межобщинных отношений
перед лицом внешней опасности. Оии оказались лишь свидетелями
кровавой борьбы, разгоревшейся на улицах города между стронниками
купеческой олигархии и ремесленных корпораций39. Современники
усматривали в судьбах Халле и Хальберштадта результат полной
неспособности, даже измены в рядах союза саксонских городов40. Реа-
лизация "топохезат" со временем становится все менее эффективной и
заметной. Перечень городов, расставшихся под давлением князей со
своим политическим суверенитетом, можно продолжить. Еще в 1475 г.
отдался под покровительство брауншвейгского герцога и вышел из
“нив. Bd. 10. S. 18.
37Schildhauet J. Charakler und Funktian... S. 166; Idem. Die Hanse: Geschichle und Kultur.
Leipzig, 1984. S. 82.
38 Wernicke H. Slidlehanse und Stinde im Norden des deutschen Reiches zum Ausgang des
Spauniuelelters // Hansische Studien VIL Weimar, 1986. S. 207.
^Dieyheupt J. Qu. Pagus neletici et nudzid. Haile, 1755. T. l.S. 174.
*°Abel C. Sammlungen edicher noch mcht gedruduen Aken — Chroniken...Braunschweig,
173ZS.366.
12. Зак. 3215
178
А. Ю. Прокоьев
"Саксонской трети" Ашерслебен. В 1486 г. за свою строптивость в
отношении государственной политики Гогенцоллсрнов поплатился
потерей политической независимости Стендаль. Наконец, в 1490 г. из
рядов нижнесаксонской группы выбыл Хельмштедт, признавший
суверенитет брауншвейгского герцога41. Тем самым оказались нереали-
зованными функции не только "топохезаты" 1459 г., но и вендско-
саксонского оборонительного альянса, заключенного в сентябре 1483 г.
Больших усилий стоило самому Магдебургу не подпасть под опеку
местного архиепископа. По декабрьскому соглашению 1486 г. городу
хотя и удалось сохранить за собой комплекс традиционных привилегий,
однако пришлось мириться с расширением юридической власти архи-
епископа и соборного капитула в зоне, находившейся в пределах
городских стен42. В январе 1497 г. после долгих споров был заключен
новый договор, по условиям которого архиепископская администрация
получала возможность контролировать район городского порта и ряд
прилегающих к городским стенам мест, важных с точки зрения военно-
экономической. Кроме того, город обязался впредь обращаться к
архиепископу по титулатуре, указанной самим князем. В самом тексте
соглашения архиепископ Эрпст обращается к Магдебургу как к
"нашему верному подданному"43. Тем самым формально признавалась
верховная власть архиепископа над городом. Однако, несмотря на то
что Магдебург вынужден был оставить притязания на статус имперской
коммуны, город оставался членом ганзейского сообщества.
Функционирование третьего института, по мнению И. Шильдхауэра
и X. Вернике, указывавшего на "союзную" сущность ганзейских
объединений — всеганзейских и региональных съездов в качестве
высшего законодательного и исполнительного органа, едва ли можно
выявить на примере вендско-саксонских отношений на рубеже XV—
XVI вв.
Различные интересы, преследовавшиеся в рамках Ганзы саксопскими
и вендскими коммунами, и, как следствие этого, незначительная
посещаемость ганзатагов представителями саксонской "трети" превра-
щали всеганзейские конгрессы в своего рода традиционные собрания,
не способные координировать политико-экономические интересы
городов, принимать значительные решения и тем более добиваться их
исполнения от участников сообщества. Так, из восьми ганзатагов,
состоявшихся за период с 1491 по 1530 г., представители Магдебурга
побывали лишь на одном, в 1518 г., вероятно вследствие того, что
разбиравшийся на съезде конфликт саксонских городов с Бременом и
Гамбургом имел непосредственное касательство к городу44. Единст-
венный совместный съезд представителей саксонских и вендских горо-
41Puhle М. Op. ciL S. 174,183.
42UBM. Bd 3. S. 351.
^Ibid. S 603.
^HR. Bd. 7. S. 143.
Магдебург и "Саксонская треть"
179
дов, объединенных в рамках одной "топохезаты’’, проходил в 1517 г. в
Люнебурге, что явилось ярким примером абсолютной незаинтересо-
ванности саксонских коммун в делах вендских партнеров. Это побуж-
дало Любек прибегать к угрозам и уговорам. На съездах 1506 и
1507 гг. раздраженные советники вендских городов требовали ввести
специальный штраф для коммун, не пожелавших прислать своих
уполномоченных45. В июне 1511 г. Любек буквально умолял Магде-
бург и Брауншвейг оказать, наконец, реальную помощь балтийским
городам в борьбе с Данией46. К 20-м годам XVI в. круг городских
представителей, принимавших участие в работах ганзатагов, ограни-
чился почти исключительно советниками вендских коммун.
Во многом лишь формальную роль играли и местные съезды сак-
сонских городов. М. Пуле в разделе своей книги, посвященном анализу
структур и функций объединения саксонских коммун, лишь глухо
указывает на практику проведения региональных конгрессов как на
непременный атрибут "союзной" структуры, не исследуя процесс
реализации функций этого учреждения в конкретные эпохи47. Выше
уже говорилось, какую абсолютно незначительную роль играли
местные съезды в судьбе эльбских городов, боровшихся с террито-
риальными кпязьями. В 80—90-с годы XV в. их проведение становится
фикцией, поскольку в условиях постоянных столкновений с князьями
далеко не все города могли присылать своих эмиссаров. В мае 1482 г.
Магдебург в дни наиболее острой конфронтации с архиепископом не
смог послать уполномоченных на съезд в Хильдесгайм48. В письме от
30 июня 1496 г., адресованном Брауншвейгу, в момент, когда
Магдебург пытался найти мирную альтернативу в конфликте с князем,
бургомистры города отказались послать своих представителей на
очередной конгресс, сославшись на важные переговоры с Эрнстом49.
Другим фактором, обусловившим малую степень участия коммун в
работе совместных съездов, было отсутствие интересов к проблемам,
касавшихся их партнеров. Например, Магдебург не участвовал в
работе тех конгрессов, на которых обсуждались проблемы, интере-
совавшие прежде всего нижнесаксонские города, как это видно из
материалов брауншвейгского съезда, состоявшегося в марте 1519 г50.
Каковы же были причины, обусловившие невозможность эффек-
тивного функционирования политических институтов "Саксонской
трети" и предопределившие крах политической независимости почти
всех ганзейских городов в бассейне Эльбы? М. Пуле в своей моно-
графии, подробнейшим образом осветив исторический путь саксонского
45Ibid. Bd. 5. S. 154,304—305.
^Ibid. Bd. 6. S. 89—90.
47 Puhle M. Op. ciL S. 198.
^HR.Bd. 1. S. 318.
49Ibid. Bd. 3. S. 491.
“ibid. Bd. 7. S. 370.
180
А. Ю. Прокоьев
городского сообщества, лишь мельком взглянул па причины "слабости"
союзного начала в ганзейских региональных группах. Только приме-
нительно ко всей Ганзе оп признает фактор постоянно увеличивав-
шейся разницы торговых интересов прибрсжпых и внутренних
ганзейских коммун. Касаясь же причин упадка непосредственно сак-
сонского союза и гибели суверенитета эльбских городов, М. Пулс назы-
вает лишь политический фактор — качественно новую государст-
венную политику Саксонии, магдебургского архиепископства и
бранденбургских Гогепцоллерпов, которая, с его точки зрения, отра-
жала черты усилившейся территориальной государственности, ее "ран-
псабсолютистский” характер’1.
Подчеркивая лишь политическую причину гибели восточной секции
"трети", можно прийти к выводу о виновности одних князей в деле
ликвидации городской независимости и тем самым в известной степени
оправдать военпо-оборопительную систему "топохезат", которая
объективно не располагала такими ресурсами обороны, какие имелись в
территориальном государстве. На наш взгляд, объяснение выглядит
более сложным. К числу важнейших причин следует отпести прежде
всего экономический фактор. Во-первых, процесс экономического
районирования в бассейнах Эльбы и Везера, который делал со вре-
менем все более трудпым достижение единства экономических инте-
ресов городов столь большого региона. Кроме того, заслуживает вни-
мания и начало формирования местных экономических рынков в
территориальных государствах: прежние экономические функции
городов "трети" должны были претерпеть существенные изменения.
Вследствие этого наметилась тенденция к сближению и объединению
двух различных социально-правовых институтов — автономных коммун
и территориального государства в границах локальной государственной
системы.
Из тени выступали экономически дееспособные слои горожан,
интересы которых в основном связывались с местным производством, а
не с традиционными внешнеторговыми функциями ганзейских городов.
Нуждаясь во всесторонней поддержке в борьбе с купеческой автокра-
тией, ремесленные корпорации все чаще обращались за помощью
к местным князьям, игнорируя правовой иммунитет городской об-
щины.
Среди эльбских городов подобное явление ярко отразилось в судьбе
Халле. В этом городе цехи, связанные тесными узами с местным
рынком, начиная с первой половины XV в. все более активно оспа-
ривали лидерство купечества в городском руководстве. Достигнув
максимальной остроты в сентябре 1478 г„ межобщинный конфликт раз-
решился тем, что ремесленные корпорации, окончательно отказавшись
от соблюдения принципов коммунальной автономии, заручились под-
держкой архиепископской администрации и добровольно принесли в
51 Puhle М. Op. ей. S. 192.
Магдебург и "Саксонская треть"
181
жертву автономные права города52. С другой стороны, состоя-
тельное городское купечество, ранее связывавшее свое благосостояние
с ростом внешней торговли, со временем извлекает все большую
прибыль из финансовых контактов с местными княжескими дворами,
дворянством и духовными общинами. Ссужая деньги на покрытие
растущих расходов территориального государства, взамен купечество
приобретает различного рода ренты и регалии, получая дополнитель-
ные источники дохода. Наглядно это демонстрировалось отношениями
между магдебургским патрициатом и архиепископским двором во вто-
рой пловине XV в. Представители богатейших семейств Магдебурга —
Алеманнов, Роде, Келлер, Герике и др. — активно скупали ленные
держания местного рыцарства, права архиепископов па взимание пош-
лин и рент на территории диоцеза, проникали в лепно-фискальные нед-
ра архиепископства, особенно сильно в годы епископата Эрнста
Саксонского (1476—1513), в некоторых случаях приобретая дворянское
достоинство и вливаясь в ряды местного рыцарства53.
На этой почве рождалась система партнерских отношений между
князем и городом, в целом лишенная сколь-нибудь заметных признаков
конфронтации54. Оказывая военно-политическое покровительство
коммунам и пытаясь регулировать экономическую жизнь города на
основе двусторонней заинтересованности, князья получали возможность
пользоваться военно-финансовыми ресурсами городов, как это вцдно на
примере территориальной политики Веттинов55. Компромиссный
характер посила и система соглашений 1478—1482 гг. между архиепис-
копом и городом Халле. Как видно из текста изданного по указке
княжеского двора нового городского вилькюра 1481 г., архиепископ от-
нюдь пе стремился корепным образом изменить внутренний
юридический статус и хозяйственный организм города, удовлетворив-
шись лишь юридическим признанием своего сюзеренитета и взамен
приняв Халле под воеппо-политическую опеку56. Аналогичный вариант
повторился с Магдебургом.
Объясняя отсутствие военной конфронтации между городом и
князем в 80—90-е годы, помимо прочих причип, следует, как кажется,
учитывать и способность обеих сторон пойти на взаимовыгодные
уступки. Испытывая острый финансовый голод, архиепископский двор
^Herzberg G.F. Geschichle der Siadt Halle an der Saale. Halle, 1889. Bd. 1. S. 471—477.
^Наиболее яркие свидетельства источников: UBM. Bd. 2. N 659,721—723,785; Bd. 3.
N 85,175.
64Эти взгляды были обоснованы в ряде работ: Stoob Н. Wesifflische Beilrage zum
Verhallnis von Landesherrschaft und Siadlewesen // Stoob H. Forschungen zum Sladlewesen in
Europa. Koln; Wien, 1970. Bd. 1. S. 187, 223—224; Hubatsch W. Ziele und Massnahmen
Landesherrlicher Politik im Absolutismus gegenuber den Sladlen aus der Sicht der
Verwaltuggeschichte // Stidtewesen und Merkantilismus in Metteleuropa / Hrsg. von V. Press.
Koln: Wien, 1983. S. 43; Press V. Merkantilismus und die Stadte // Ibid. S. 2—3.
^Helbig H. Der wetlinische Standestaat. Miinsier; Koln, 1955. S. 409—463.
^Dreyhaupt J. Chr. Op. cil. T. 2. S. 317—319.
182
А. Ю. Прокоъев
нуждался в крупных денежных ссудах городского купечества. Со своей
стороны купцы едва ли желали открыто порвать со своим постоянным
должником и лишиться надежды на приобретение новых источников
дохода. Итог — компромисс 1497 г., на основе которого магдебуржцы
получали важную торговую привилегию — право на проведение двух
ежегодных сезонных ярмарок и комплекс прежних экономических
свобод57. В условиях стирания острых граней между городом и "тер-
риторией" функционирование системы долгосрочный "топохезат"
сделалось принципиально невозможным.
В то же время фактор усилившейся территориальной государст-
венности, приводимый М. Пуле как одна из причин гибели полити-
ческих свобод эльбских городов, нуждается в пояснении. Государство
Веттипов никогда не знало законченных абсолютистских форм прав-
ления. Во второй половине XV в. государственная система Саксонии
оставалась довольно рыхлой, попытки князей укрепить и расширить
собственную власть наталкивались на упорное сопротивление сословий
и кончалась большей частью безрезультатно58. Внешняя экспансия
явилась скорее следствием активной династической политики Эрнста и
Альбрехта, чем реальной крепости государственного организма.
Магдебургское архиепископство было еще более слабой государст-
венной величиной. С середины XV в. его властители, ставленники
соседних княжеских домов, попали под полный контроль со стороны
местных сословий и соборного капитула59. Малолетний Эрнст, сын
саксонского курфюрста, вплоть до конца 80-х годов руководствовался
решениями саксонского двора60. Расширение границ архиепископства в
конце XV в. не сопровождалось укреплением государственной системы,
позиции сословий, особенно городов, были очень сильны. В этой связи
определение М. Пуле политики этих двух государств как "раннеабсо-
лютистской” кажется неверным.
Что же собой представляла "Саксопская треть" в конце средне-
вековья? М. Пуле склонен усматривать в ней органичное продолжение
союза нижнесаксонских городов во главе с Брауншвейгом, сформи-
ровавшегося в начале XV в.61 Между тем вступление в Ганзу эльбской
группы городов и общий язык, найденный ею с нижнесаксонскими ком-
мунами в 1426 г., подготовили почву не столько для развития старой,
сколько для появления новой организационной структуры. В рамках
одной политической системы оказались две группы городов, политико-
экономические интересы которых в перспективе становились совер-
етивМ. Bd. 3. S. 614.
58
Carrten FL. Princes and parliaments in Germany from the fifteenth to the eighteenth
century. Oxford, 1959. P. 195—203, 256,257.
59 Wentz G., Schwinekoper B. Das Erzbistum Magdeburg. B.; N.Y., 1972. Bd. 1. S. 92—94,
185—186.
^Devrient E. Die allem Emestiner. B., 1896. S. 22.
61 Puhle M. Op. cn. S. 206.
Магдебург и "Саксонская треть"
183
шенпо различными. До того твердые позиции Брауншвейга как лидера
пижпесаксопских городов были поколеблены Магдебургом. Возникла
биполярность в политическом руководстве, что скорее исключало, чем
предполагало твердый союзный принцип организации, поскольку груп-
повой эгоизм отпыне узаконивался равноправным положением лидеров
городских групп.
М. Пуле подчеркивает политизацию "трети", единство внешнепо-
литических целей городов па протяжении столетия, что делало ее
отличной от всей Ганзы в целом®2. Но можно ли говорить о единстве
экономических интересов столь различных городских групп? В практике
межгородских соглашений нет каких-либо договоров об экономических
взаимоотношениях участников "трети", кроме декларативного принципа
защиты торговых интересов городов в преамбулах "топохезат". Для
Магдебурга торговые интересы связывались преимущественно с сак-
сонско-богемским и балтийским регионами, с монополией на судоходство
по средней Эльбе, право на которую город упорно защищал в XV и в
первой половине XVI в.62 63 Для Брауншвейга были важны судоходство
по Везеру и Аллеру. связи с бассейном Гарца, западными областями
империи и особенно с Фландрией64. На протяжении всего XV в. между
участниками "трети" неоднократно вспыхивали весьма острые и
продолжительные конфликты на почве столкновений экономических
интересов, о чем подробно говорит сам М. Пуле65. Об общности эконо-
мических интересов саксонских городов можно говорить, лишь имея в
виду абстрактную однородность торговых функций с совершенно раз-
личными вариантами их конкретной реализации у отдельных коммуи и
городских групп, функций, все более менявшихся под воздействием
эпохи.
Говоря о политизации "трети”, М. Пуле имеет в виду единство
политических задач, стоявших перед городами, на основе которого
стала возможной система "топохезат". Этой задачей, по его мнению,
было успешное противостояние княжескому давлению. М. Пуле проти-
вопоставляет "Саксонскую треть" всей Ганзе в целом, участники ко-
торой в своей политике преследовали столь различные цели, что
создание единой политической доктрины сделалось невозможным. Од-
нако следует учитывать, что задача эффективной борьбы с террито-
риальным государством сама по себе в рамках "трети" приобретала
абстрактый смысл. Саксонские города соседствовали с весьма различ-
ными по мощи княжествами. Статьи "топохезат" содержали слишком
общие принципы и не были приспособлены к решению конкретных
62Ibid. S. 198.
Mintz J. Geshichte des magdeburgischcn Stapelrechts // Geschichts-Blauer fur Stadt und
Land Magdeburg- 1903. Bd. 38. S. 140—141.
^Pitz E. Die Hertzoge von Braunschweig-Wolfenbiitiel und der Tuchhandel Nordwe-
stdeuischlands im 16. Jahrhundert//HGBti. 198Г. N 99. S. 76—81.
^Puhle M. Op. cit S. 93—100.
184
AJO. Прокопьев
задач. Потребовалась гибель восточной секции "трети", чтобы в конце
XV в. в границах прежнего нижнесаксонского союза смогла возникнуть
относительная близость внешеполитических курсов городов. Лишь
увидев необратимость процесса территориально-государственного раз-
вития, саксонские города вновь в системе Шмалькальденской унии
попытались обеспечить свой суверенитет в огне гражданских войн
XVI в. с опорой на киязей-едиповерцев.
Трудно подобрать терминологически верное определение такого
исторического фактора, как саксонская городская "треть” XV—XVI вв.
При всей полноте проблемного и фактического анализа, представ-
ленного в книге М. Пуле, его концепция "Саксонской трети" как
городского союза кажется спорной. Неубедительной представляется и
попытка М. Пуле видеть в "трети" серьерзные отличия от обще-
ганзейской системы. Гораздо более убедительной в этой связи кажется
точка зрения В. Боде, усматривавшего в "трети" своего рода сколок со
всей Ганзы66. Но принять это мнение следует с двумя оговорками.
"Саксонская треть" не составляла, как думал В. Боде, а скорее допол-
няла Ганзу, поскольку эльбские и нижнесаксопские коммунальные
секции первоначально сложились и развивались вне пределов ганзей-
ского региона и лишь на зрелом этапе существования Ганзы приоб-
щились к ней. Наконец, как у и М. Пуле, спорной является харак-
теристика В. Боде "Саксонской трети" как городского союза. Отсутст-
вие в рамках "трети" единства политических и экономических инте-
ресов ее участников, обусловленное сложным комлексом социально-
экономических факторов, не привело к появлению прочной союзной
структуры.
“Bode. W. Op. cits. 268.
КУЛЬТУРА И ОБЩЕСТВО
Ю.П. Зарецкий
СМЕРТНЫЙ ГРЕХ ГОРДЫНИ
И РЕНЕССАНСНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
Эти заметки - об отдельных эпизодах рождения жанра автобиог-
рафии, о тех “мгновениях смысловых преображений”1, которые помо-
гают "высветить” одну из проблем конституирования нового самосозна-
ния2. Этой проблемы уже давно ие существует для современного авто-
ра - автобиографизм прочно укоренился в европейской культуре, ио,
может быть, в этом как раз и состоит особый интерес?
В предисловии к "Пиру” Данте, прежде чем приступить к истолкова-
нию скрытого смысла своих ранних произведений, посчитал необходи-
мым пуститься в пространные оправдательные рассуждения о возмож-
ности такого публичного разговора о самом себе. По его собственным
словам, эти соображения призваны "очистить” его сочинение от одного
из "пятен”, природа которого состоит в том, что “говорить кому-либо о
самом себе представляется неприличествующим” (I, II, 1-2)э.
Риторика не допускает подобных бесед, разворачивает аргумента-
цию Данте, поскольку рассказывать о ком-либо невозможно без восхва-
лений или порицаний, а и то и другое в любых устах "звучит грубо" (I,
II, 3). При этом поносить себя даже более предосудительно, чем вос-
хвалить, — каяться и оплакивать свои недостатки необходимо отнюдь
не па людях, но лишь в "келье своих дум" (I, II, 4-6). Наконец, и того и
другого нужно сторониться как лжесвидетельства — ни один человек
ие может по достоинству оценить себя, столь велико наше честолюбие
О, П. 8).
1 См.: Баткин ИМ. Итальянское Возрождение поисках индивидуальности. М., 1989.
С 16.
% По проблемам ренессансного сознания и самосознания имеется большой цикл работ
Л.М. Баткина, из которых, кроме указанной выше, назовем лишь одну: Баткин Л.М.
Итальянские гуманисты: Стиль жизни и стиль мышления. М., 1978. См. также некото-
рые общие работы советских исследователей о человеке итальянского Возрождения:
Брагина Л.М. Итальянский гуманизм: Этические учения XIV—XV веков. М., 1977; Гор-
функель А.Х. Философия эпохи Возрождения. М., 1980; Ревякина НИ. Проблемы чело-
века в итальянском гуманизме второй половины XIV — первой половины XV в. М., 1977;
Рутенбург В.И. Титаны Возрождения. М., 1980.
3 Сочинения Данте цит. по изд.: Dante Alighieri П Convivio. Firenze, 1934. Vol. 1; Idem.
La Commedia. Milano, 1965. Vol. 2: Purgatorio; Idem. Vita Nova. Firenze, 1932. Частично
использованы также русские переводы И.Н. Голенищева-Кутузова (Данте Алигиери.
Новая жизнь. Божественная комедия. М., 1967) и А.Г. Габрического (ДантеАлмгиери.
Малые произведения. М., 1968).
186
Ю.П. Зарецкий
Все эти рассуждения, хотя и отдают дань схоластической традиции,
по-видимому, содержат вполне реальную жизненную основу - для
Данте проблема запретности "разговора о самом себе" всегда имела
сугубую актуальность. Следы этого видны еще в "Новой жизни", где
он намеренно уходит от автобиографического рассказа, объясняя свою
сдержанность боязнью выглядеть "превозносящим самого себя"
(XXVIII, 2). А в "Божественной Комедии" просто бежит от него, —
едва назвав свое имя, тут же добавляет, что это произошло не по
какой-либо иной причине, а "по необходимости" (Чист. XXX, 63).
Впрочем, по Данте, этот запрет, будучи общим правилом, все же не
является абсолютом. "Разговор о самом себе" недопустим, но недопус-
тим лишь без достаточных на то оснований (I, II, 3). Если же такие
основания присутствуют, то он вполне возможен, причем два из них
являются наиболее убедительными. Первый случай - когда без раз-
говора о себе нельзя "избежать великого бесчестья или опасности".
Тогда он оказывается меньшим из зол - как "из двух дорог выбрать
менее скверную". Так посутпил в свое время Боэций, вынужденный
говорить о себе, дабы "под предлогом утешения устранить вечный
позор своего заточения, показав его несправедливость" (I, II, 13). Вто-
рой — когда из рассказа о себе следует "величайшая польза для других
в виде благого наставления". Подобное стремление подвигло самого
Августина создать свою "Исповедь" (I, II, 14).
Возвращаясь к своему сочинению, Данте утверждает, что оно как
раз и продиктовано именно такими мотивами - страхом бесчестья и же-
ланием дать наставление, "которое доподлинно никто другой дать не
может" (I, II, 16). Задача, поставленная в начале рассуждений, таким
образом, оказывается выполненной, по выражению автора, теперь
"хлеб" из его "зерна" очищен от первого "пятна” (I, II, 15).
Рассуждения эти, однако, производят впечатление некоторой недо-
говоренности. Из них, например, не вполне ясно, почему, собственно,
говорить о себе "представляется неприличествующим". Ответ на этот
вопрос у Данте уходит в область многоступенчатых логических пост-
роений в схоластическом духе с единственной, и то не вполне опреде-
ленной, отсылкой к авторитету "риториков". Автора философско-поэ-
тического трактата гораздо больше заботит игра смыслов, изящество
аргументации и красота слога. Подлинная природа запрета при этом не
указывается, но лишь подразумевается, будучи, по-видимому, вполне
понятной современникам.
Всякая недоговоренность, впрочем, тотчас исчезает, если мы обра-
тимся к первоисточнику рассуждений Данте - высказываниям высоко
чтимого им Фомы Аквинского.
"Порочен тот, - утверждает Фома. - кто без достаточных оснований
себя восхваляет, а также и с оными; порочен также тот, кто прегреше-
ния свои выставляет напоказ, словно похваляясь ими..."4. Ссылаясь на
4 Thomas Aquinas. Sumina Theologies, Roma, 1874. P. 763. 2a2ae Q. CIX. Art. 1.
Грех гордыни и автобиография
187
Григория Великого, ои говорит, что в двух случаях "поведать о себе
без греха" все же возможно. Прежде всего когда кто-либо понуждается
к этому бесчестьем и притеснениями и хочет опровергнуть доводы
злонамеренного противника (так было с Иовом, вынужденным расска-
зывать о себе), а также если это необходимо для достижения высшей
цели - "дабы увлечь слушателей к истине”5.
Во всяком ином случае разговор о себе недопустим, ибо несет печать
гордыни, являющейся всякий раз, когда человек обращает свой взор
к самому себе, отвращая его от Бога, печать страшного греха, кото-
рый, начиная с Августина, Кассиана и Григория Великого, признается
христианской традицией матерью всех пороков6.
Прямая соотнесенность "разговора о самом себе" с грехом, обозна-
ченная Фомой, и его формула запретности такого разговора при неко-
торых возможных исключениях достаточно определенно выражают
отношение к автобиографизму средневековой культуры. Разговор о
себе, неизбежно превращающийся в хвалу либо хулу, прямо осуждали
Библия (Притч. 27.2: Ис. 3.9) и в целом христианское вероучение, про-
возгласившее первыми добродетелями кротость и смирение. Еще рань-
ше нечто подобное говорила и античная традиция устами Аристотеля и
Валерия Максима7.
Неудивительно поэтому, что в средние века автобиографические
сочинения сравнительно малочисленны, по большей части малоизвест-
ны широкому читателю и появляются спорадически8. Знаменитое
5 "Secundum Gregorium duobus de causis potest se commendare absque peccato, scilicet
quando aliquis provocatur opprobriis et conculcalur; et hoc ut non desperet videns se conculari,
et confut t adversaries. Sic lob commendavit se multum... Item quando aliquis praedicans
verilatem et alius adversarius veritatis contradicit sibi et impendit manifestationem veritatis, tunc
huiusmodi praedicator debet se commendare et ostendere auctoritatem suam, ut comfutet ilium et
ut trahat auditores ad verilatem". Comm. 2Cor., 10, lecL 2. {Dante Alighieri. Il Convivio). P. 16.
6 Cm.: Bloomfield M.V. The seven deadly sins. Michigan, 1952. Автор приводит здесь
отрывок из поэмы "Dei vizi capital!" современника Данте (возможно, его самого), разъяс-
няющий природу этого греха: "Prima е Superbia d'ogni mal radice / per che 1'uom si riputa valer
meglio I del suo vicino, et esser piu felice" (p. 160). Позднее тема греховности гордыни
громко звучит в проповедях Бернардино да Сиена (Bernardo da Siena. Le prediche volgari.
Siena, 1888. Vol. 3. P. 107—ПО) и Джироламо Савонаролы (см.: Виллара П. Джироламо
Савонарола и его время. СПб., 1913. С 223).
7 См.: Guglieliminetti М. Memoria е scrittura: L'autobiografia da Dante a Cellini. Torino,
1977. P. 73. Мысль о том, что средневековая культура относилась к проявлениям автобиог-
рафизма настороженио-осуждающе. в целом ненова. У нас ее можно обнаружить еще в
работах историков начала века, например у А. Трачевского (Абеляр 17. История моих
бедствий/Пер.П.О. Морозова; Введ. и прнмеч. А. Трачевского. СПб., 1902. C.LVI1). Гораз-
до труднее назвать работы, в которых она получила сколько-нибудь серезное обоснование
и развитие. Отметим здесь особо названное выше исследование по итальянской автобиог-
рафии Марцнано Гульельмииетти и монографию А.Н Робинсона, в которой указывается
на актуальность проблемы греховности автобиографизма для русской культуры XVII в.
(Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исслед. и тексты. М., 1963. С. 44-
661
8 См.: Lehmann Р. Autobiographies of the Middle Ages // Transactions of the Royal
Historical Society. 1953. Vol. 3.
188
Ю.П. Зарецкий
исключение, "Исповедь" Августина9, лишь подтверждает общее прави-
ло, причем не вполне ясно, насколько вообще возможно считать этот
труд автобиографическим10. Еще одно великое исключение, "История
моих бедствий" Абеляра, получило известность сравнительно недавно и
из-за своей необычности до сих пор вызывает сомнения скептиков в
аутентичности11. В целом же средневековые "автобиографии" легко
вписываются в рамки, очерченные Фомой и вообще средневеково-
христианской доктриной. Это исторические сочинения, повествующие о
событиях, участником которых был автор, памятки настоятелей мо-
настырей о своей деятельности, предназначенные для монастырской
братии и своих преемников, рассказы о видениях, посетивших истовых
слуг Господа, искушения и т.п.12 Даже когда в этих сочинениях под-
робно описываются события жизненного пути авторов, они обычно
оказываются рассказами не столько о себе, сколько о неисповедимых
путях Божьего промысла, по выражению протопопа Аввакума, сообще-
нием о том, "егда что Бог сделает в них"13.
В эпоху Возрождения происходит поистине автобиографический
"взрыв". За три века в одной Италии создается несравнимо больше
автобиографических сочинений, чем во всем европейском средневе-
ковье. Появляются целые направления автобиографической литерату-
ры: купцов, гуманистов, худдожников14. Иногда "разговор о себе" те-
чет в них в целом пе переходя границ, очерченных св. Фомой. Таков
"Счет жизни” младшего современника Петрарки Дж. Конверсини да
Равенна — исповедальное повествование о прожитых годах, призван-
ное дать читателю назидательный пример, стать еще одним доказа-
тельством того, что земная жизнь человека не что иное, как сплошная
цепь тяжких бед и несчастий, а достижению жизни вечной препятст-
вует греховность человеческой природы15. Рассказ Конверсини, од-
нако, стоит явно особняком среди других сочинений. Исповедально-
покаянные и назидательные мотивы в них все больше уступают
"биографическому самодовлению жизни", и победа в конце концов оста-
9 О том, что оно было чрезвычайно популярно в средние века, сообщает А. Курсель,
обнаруживший 262 списка "Исповеди” VI—XV вв. (Courcelle Р. Les "Confessions" de Saini
Augustin dans la tradition literaire: Antecedents et posterites. P., 1963. P. 10).
10 Lehmann P. Op. cit P. 42. Как форму, несводимую к автобиографии, рассматривает
"самоотчет-исповедь" и М.М. Бахтин. Здесь "биографическое целое жизни со всеми ее
событиями не довлеет себя и ие валяется ценностью... Самоотчет-исповедь не знает этого
задания — построить биографически ценное целое прожитой (в потенции) жизни" (Бахтин
М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С 129).
11 См.: Vitz Е.В. Type et individu dans Г "autobiographic" medievale: Etude d' "Historia
calamitatum"// Poetique. 1975. N. 24. P. 426.
12 Cm.: Lehmann P. Op. cit.
13 Робинсон Л.Н. Указ. соч. С 44.
14 См.: GuglieliminettiМ. Op. cit
'5 Convenini da Ravenna G. Raticnarium vite. Firenze, 1986.
Грех гордыми и автобиография
189
ется за "биографической ценностью"16. "Открытие" собственного чело-
веческого величия, неизбежно следовавшее за ренессансным "откры-
тием человека", не могло утверждаться в узких рамках средневекового
автобиографизма. Развитие ренессансного "разговора о самом себе"
означало все большую автономизацию индивидуального жизненного
пути, приобретавшего верховную самоценность. Августинов рассказ об
обретении человеческой душой Бога сменяется проникнутым жаждой
мирской славы автопологитическим рассказом о собственной жизни.
Новый автобиографизм Петрарки, явившийся результатом "корен-
ной переоценки традиционных религиозных, этических и эстетических
ценностей"17, все же еще несет в себе явные признаки глубокого внут-
реннего разлада, извечного диалога между Петраркой-поэтом, одер-
жимым сознанием собственного величия и безграничной жаждой славы,
и Петраркой-христианином, сознающим суетность людского тщеславия
перед лицом Бога. Не довольствуясь "обреченностью на бессмертие*'18
благодаря своим литературным трудам, он жаждет обессмертить также
собственный человеческий облик и в то же самое время, сознавая
греховность задуманного, страшится этого замысла, пытается превра-
тить свой рассказ в исповедь, публичное покаяние в содеянных грехах.
При этом самоуничижительные и покаянные мотивы рассказа приоб-
ретают оправдательную функцию, "очищают" его от возможных обви-
нений в греховной гордыне.
В "Письме к потомкам" он совершает нечто невиданное ранее - отк-
рыто напрямую обращается к грядущим поколениям с сообщением о
том, "что за человек я был"19, ио само это сообщение неожиданно пре-
вращает в трафаретное изображение жизненного пути жалкого грешни-
ка, "смертного человечишки". В соответствии со средисвеково-хрис-
тиаиской традицией, восходящей к Исидору, свою жизнь он разделяет
на пять возрастов, из которых три - юность, молодость и старость -
оказываются ключевыми, - на протяжении их подготавливается и про-
исходит "обращение" Поэта: "Юность обманула меня, молодость увлек-
ла, но старость меня исправила..." Это "обращение" круто меняет всю
жизнь Петрарки, отвращая его помыслы от греховного мира. Он
навсегда оставляет поэзию, находя теперь "усладу в священной науке",
и отрешается от плотских утех, "как если бы никогда не глядел иа
женщину".
16 Бахтин М.М. Указ. соч. С 131.
17 Хлодовский Р.И. Франческо Петрарка. М., 1974. С 74.
18 Guglidminetti М. Op. cil. Р. 148.
18 Цит. по изд.: Petrarca F. Prose. Milano i Napoli, 1955. Частично использован пер. М.О.
Гершензона {Петрарка Ф. Избранное. М., 1974). Я. Буркгардг приводит один из вариантов
начала "Письма к потомкам", в котором Петрарка категорически утверждает, что до него
никто не предпринимал ничего подобного (Буркгардт Я. Культура Италии в эпоху
Возрождения. СПб., 1906. Т. 2. С. 53 примеч.).
190
ЮЛ. Зарецкий
Жизненный путь всякого человека усеян грехами, поэтому рассказ о
нем должен включать обязательное признание содеянных прегрешений
и искреннее раскаяние. Такова другая составляющая схемы, которой
стремится следовать Петрарка, хотя сделать ему это удается лишь
отчасти. При ближайшем рассмотрении покаяние оказывается крайне
непоследовательным и противоречивым. В одном месте, сознаваясь в
грехе юношеского тщеславия, он приводит рассказ о небывалых почес-
тях, которые принимал от величайших венценосцев своего времени, и
добавляет, что такая высокая оценка в то время совпадала с его
собственной. Но в другом заявляет совершенно обратное, что всегда
был чужд гордыне и тщеславию - "знал гордость в других, но не в себе
и, как бы ни был мал, всегда ценил себя еще меньше". А в рассказах
Петрарки о своих триумфах вообще не ясно, чего больше - покаяния
христианина или желания донести до потомков образ Поэта, увенчанно-
го лавровым венком "среди великого ликования римлян".
Спор между Петраркой-поэтом и Петраркой-христианином прони-
кает и в построение фразы, придавая ей прерывистый ритм, словно
христианин постоянно сдерживает гордый порыв Поэта. "Коли ты
услышишь что-нибудь обо мне, - обращается к потомку Поэт, ис-
пользуя сослагательное наклонение больше как риторический прием, -
хотя сомнительно, чтобы мое ничтожное и темное имя проникло далеко
сквозь пространство и время”, пытается возразить христианин. Но
Поэт, не слушая его, продолжает: "то тогда, быть может, ты возже-
лаешь узнать, что за человек я был и какова была судьба моих
сочинений...”.
В итоге Петрарке так и не удается привести свою био!рафию в
соответствие с традиционной средневековой схемой жизненного пути
жалкого грешника и, таким образом, хотя бы отчасти "снять” ее гре-
ховность. Его стремление донести будущему миру собственный челове-
ческий образ в конечном счете вытесняет все остальное, в том числе и
страх обвинения в грехе гордыни. В дилемме "исповедь или биография,
потомки или Бог, Августин или Плутарх, герой или монах” Петрарка
явно склоняется ко второму20. При всем этом запрет св. Фомы еще
явно сдерживает автора "Письма к потомкам” - оно рождается с вели-
кими трудностями и в конце концов остается так и незавершенным.
Автобиографические "Записки" другого автора, Пия II (Энея Сильвия
Пикколомини), начинаются с рассуждений на излюбленную гуманис-
тами тему оправдания людского стремления к славе. В результате он
приходит к выводу о том, что души смертных, находясь в чистилище,
"испытывают некую сладость от доброй молвы, оставленной на зем-
ле"21, и заявляет, что именно слава "является тем, что питает вели-
чийшие умы и, помимо надежды на небесную жизнь... согревает чело-
века и освежает душу". Причем это стремление к славе в особой сте-
20 СМ.: Ботш М.М. Указ. соч. С 131.
21 Цит. по изд.: Phu П. Conunenuiii. Vabcano, 1984.
Грех гордыни и автобиография
191
пени близко римскому понтифику, к которму оиа приходит обычно лишь
после смерти, тогда как при жизни его обыкновенно порицают.
Оправдывая таким образом жажду славы и признавая ''законность”
стремления к ней римских пап, доброе имя которых непрестанно бо-
рется со злой молвой, Пий, однако, не доходит до прямого оправдания
собственного автобиографизма. Вместе этого, остановившись на полдо-
роге, он фаталистически заявляет, что его ожидает участь предшест-
венников, и тут же начинает первую книгу невиданной, за исклю-
чением, может быть, только "Автобиографии" Л.Б. Альберти, авто-
апологии.
Это апологетическое самоизображение, начисто утратив исповедаль-
ные и покаянные мотивы, еще так сильно звучащие у Петрарки, прев-
ращается в описание деяний героя, победителя и триумфатора, превос-
ходящего всех своей доблестью, и одновременно "первого христиа-
нина", святого заступника христианской религии и церкви. Его фами-
лия - одна из знатнейших и древнейших: род Пикколомини берет свое
начало в Древнем Риме и, возможно, восходит к мифическому герою
троянцев Энею, во всяком случае несет иа себе печать его славы.
С раннего детства жизнь Энея Сильвия отмечена удивительными
случаями, явно свидетельствующими об особом божественном покрови-
тельстве будущему герою. Мальчиком он дважды избегает неминуемой
гибели самым чудесным образом и позже благодаря помощи небесных
сил не раз спасется от страшных бурь, смертельных болезней, случай-
ной гибели от руки разбойника. Он всем известен как оратор. Его сло-
во, подобно речам величайших ораторов древности, обладает чудо-
действенной силой. Впервые обнаружившись па Базельском соборе, где
Эней имел небывалый успех, этот дар впоследствии не раз приводит
его к новым победам. Но он и Поэт, "мусический муж”, вслед за
Петраркой и античными героями увенчанный лавровым венком, причем
слава Энея-поэта настолько велика, что даже используется злонаме-
ренными людьми, дабы помешать его восшествию на папский престол.
Могут ли, однако, людские козии воспрепятствовать тому, что вер-
шится иа небесах? По воле Божьей Эней Сильвий становится римским
понтификом под именем Пия II, оставив гадать современникам и по-
томкам, что послужило причиной выбора такого имени - память о дале-
ком предшественнике Пие I или Энее Вергилия22.
Одев белую мантию наместника Христа, Эней обращает взоры хрис-
тианского мира к бедственному положению Римской церкви, призывая к
восстановлению ее былого могущества. Главной его задачей стано-
вится организация крестового похода против турок - наиболее сильного
и опасного врага Рима. С непрестанным упорством ои борется и с
внутренними врагами христианской религии и церкви, осмелившимися
посягнуть на папскую власть. В этой борьбе, как и во всех перипетиях
22 Garin Е. Ritntti di umanirti. Firenze, 1967. P. 9.
192
Ю.П Зарецкий
своей судьбы, Эней проявляет величайшую доблесть и удостаивается
за это величайших почестей. Каждый город, через который ои путе-
шествует, неизменно встречает его всеобщим ликованием и триум-
фами, подобными тем, которые некогда устраивались Цезарю и другим
героям древности.
Откровенно апологетический характер самоизображения, кричащая
греховность этой новой "Энеиды", многократно усиленная высшим цер-
ковным саном ее автора, не могли иметь никакого оправдания в рамках
христианского вероучения - возможно ли "очистить" то, что насквозь
пропитано грехом? Впрочем, ни о каком оправдании автор "Записок" и
не помышляет. Вместо этого он неожиданно просто решает, казалось
бы, неразрешимую проблему, придав своему сочинению по примеру
"Записок" Цезаря форму рассказа "от третьего лица". Появление ус-
ловного, неназванного "автора" сразу превращает "рассказ о самом
себе” в обыкновенную биографию, в жанр "деяний замечательных лю-
дей", где проблема греховности совершенно исчезает23.
После Петрарки и Пия, не посчитавших возможным прямо объяс-
ниться с читателем, к рассуждениям, оправдывающим свой автобиог-
рафизм, возвращается Кардано24. Однако сам вопрос он формулирует
уже иначе, чем его великий предшественник. Если Данте говорил об
исключительных случаях, когда "рассказ о самом себе" допускается, то
у Кардано речь идет о его принципиальной допустимости вообще.
Что движет автором, приступающим к описанию собственной жизни?
Прежде всего возвышенная жажда истины, "которой нет ничего отрад-
ней и достойней", что должно быть понятно всем, - ведь "ни одно из
свершений смертных пе может остаться не тронутым хотя бы в малой
степени клеветой". Но Кардано побуждаем не только желанием очис-
тить свое имя и свои дела от зловредной Клеветы. Его жизненный путь
Такое "крайнее средство от греха гордыни" (М. Гульельминетти) оказалось нас-
только эффективным, что через некоторое время было "обнаружено" имя этого неназван-
ного автора "Записок": первые два их издания 1584 и 1614 гг. вышли как сочинение Иоанна
Гобелина, одного иЯ папских писцов. Формально ошибка могла выйти из-за того, что в
беловой рукописи сочинения, с которой осуществлялось первое издание, были сделаны две
записи, допускавшие двойное толкование, переписчик мог быть принят за автора, как и
случилось на деле (см.:Lesca G. I "Commentarii rerum memorabilium, quae temporibus suis
contigcrunl” d'Enea Silvio de'Piccolomini (Рю П). Pisa, 1894. P. 11—15). Но в действитель-
ности это был, по-видимому, сознательный обман издателей, которые не могли не знать,
кто яаляется подлинным автором "Записок". На авторство Пия прямо указывали его
первые биографы Кампано и Платина в своих широко известных сочинениях, да и сам Пий
не делал из этого тайны (см. предисловие в изд.: Pius II. The Commentaries // Smith College
Studies in History. Northampton, 1937. Vol. XXII. P. VU—IX) Очевидно, ученым издателям
было гораздо удобнее принять "условия игры" Пия и довести ее до логического заверше-
ния. чем выпустить сочинение под именем его настоящего автора. Иначе их публикация
могла рассматриваться как вызов церкви, попытка дискредитации одного из ее перво-
священников. Не показательно ли в этом смысле, что главное произведение Пия впервые
было опубликовано Ватиканом лишь в 1984 г.?
24 Цнт. по изд.: Cardanus Н. De propria vita liber. Amsterdam, 1654. Использован также
русский перевод Ф.А. Петровского (.Кардано Дж. О моей жизни. М., 1938).
Грех гордыни и автобиография
193
замечателен сам по себе - хотя он вроде и не совершил великих дел,
равных свершениям древних, все же немало событий его жизни "дос-
тойно удивления". Почему же не поведать об этом миру? Что может
бросить тень на сочинение, продиктованное подобными благородными
мотивами? Тем более что сделать это, "не заслуживая порицания",
позволительно вообще всякому человеку!
Решившись на такое поразительно смелое заявление, Кардано тут
же считает необходимым разъяснить его и подкрепить наиболее вес-
кими, с его точки зрения, аргументами - примерами. Оказывается,
некогда один из его родственников уже начинал описывать свою жизнь,
но, что особенно важно, обычай написания автобиографических сочине-
ний был широко распространен в древности. Свидетельства тому - кни-
ги Марка Аврелия, Иосиф Флавия, Галена, Суллы, а также Цезаря и
Августа. Кто осмелится признать порочным сочинение, продолжающее
такую древнюю и славную традицию? Ведь мы, заявляет Кардано,
лишь только"следуем примеру древних, а не затеваем чего-либо нового
или нами самими измышленного".
По всему видно, что автор трактата "О моей жизни" упорно хочет
убедить читателя в существовании давнего благородного обычая пи-
сать о себе и осенить им взамен крестного знамения собственное авто-
биографического произведение. При этом он даже не замечает, что
сочинение Марка Аврелия "К самому себе", якобы явившееся для него
образцом, не столь уже автобиографично и что другие сочинения выст-
роенного им ряда, за исключением "Записок" Цезаря и "Автобиог-
рафии" Иосифа Флавия, либо сохранились в небольших отрывках, либо
вообще известны лишь по упоминаниям в древних источниках. Таковы
записки Галена и Луция Суллы, сведения о которых имеются у Плутар-
ха и Светония. Но важно ли это? Разве могли доблестные мужи древ-
ности не испытывать такого понятного и близкого всякому желания
донести миру весть о себе?
Наконец, Б. Челлини оказывается автором, который не озабочен
сколько-нибудь серьезно необходимостью "очищать" свой автобиог-
рафический рассказ. Сама проблема греховности автобиографизма в
его "Жизни" сильно модифицируется и почти исчезает. В одном месте
она низводится у него до уровня мелочной этической условности.
Если люди совершили нечто доблестное и этим самым "дали знание
о себе миру", то этого вроде бы должно быть довольно. Но, поскольку
"приходится жить тем способом, как видишь, что живут другие”, то
"некая доля мирской спесивости" вполне допустима. Почему же чело-
веку не поведать другим, что он ведет свой род от людей доблестных
и древних, и о тех славных делах, которые он совершил? (1,2)25.
В другом месте запрет на повествование о себе трансформируется в
признание суетности такого рассказа, если он написан "своею собст-
2® Цит. по: Cellini В. Opere. Milano, 1968. Частично использован перевод М. Лозинского
( Челлини Б. Жизнь Бенвенуто Челлини. М.: Л., 1931).
13. Зак. 3215
194
Ю.П. Зарецкий
венной рукою”, - проблему, которая тут же легко разрешается. Бенве-
нуто говорит, что сначала решил писать свою "Жизнь" сам, но затем,
рассудив, что так теряется слишком много времени, и кроме того, что
это "безмерое тщеславие”, стал сажать для этого дела мальчика-писца
и диктовать ему свой рассказ26.
Челлини, по-видимому, вообще не сознает сколько-нибудь глубоко
греховность собственного автобиографизма. И виноваты в этом не
только особенности его не склонной к рефлексии натуры и отсутствие
интереса к богословским вопросам. По его убеждению, созданная им
"великая эпопея героя Бенвенуто"27 сочинение благочестивое и даже
богоугодное. Господь, вдохнувший душу в Челлини, даровал ему иск-
лючительные качества, возвышающие его над другими людьми, и он
же воздвиг на его жизненном пути величайшие препятствия, подверг
смертельным опасностям, тяжелейшим испытаниям, из которых Бен-
венуто вышел с честью благодаря личной доблести, но главное - ми-
лостью Всевышнего, никогда не оставлявшего его в трудную минуту.
Рассказ обо всем этом как раз и составляет главное содержание
"Жизни”, и он есть не что иное, как благодарение и прославление Бога,
избравшего ее автора для совершения стольких славных и поистине
чудесных дел. Он говорит во вступительном сонете:
Эту мою жизнь полную испытаний я пишу,
чтобы возблагодарить Бога природы,
что мне дал душу и после ее блюл.
Многие славные дела я совершил и живу...
(Quetta mia vita travagliala io scrivo
per ringraziar lo Dio della natura,
che mi die Г alma e poi ne ha'uto cura
Ahe divene' impreae ho fatto e vivo...)
И дальше во второй книге, продолжая эту тему, еще более опре-
деленно заявляет, что описывает события жизни не "ради мирской
спеси”, но "только ради того, чтобы возблагодарить Господа", который
спас его "от таких великих бед” (II, 51).
В заключение можно заметить, что после Челлини прошло еще
немало времени, прежде чем автобиографизм окончательно утрачивает
греховный смысл, и означенная проблема либо совершенно перестает
занимать авторов, либо превращается в легко преодолимый этический
запрет, не имеющий сакрального значения. Для того чтобы это
произошло, понадобилась глубокая трансформация мировоззренческих
основ культуры, "всемирно-исторический переворот”28, утвердивший
идею самоценности человеческой индивидуальности. Рождение жанра
автобиографии в результате этого переворота окончательно "узако-
нило" всякий "разговор о самом себе", более того, сделало его нормой в
европейских литературах нового времени.
26 См.: ChiglieliminettiМ. Op. cit Р. 311—312.
27 Maier В. Umaniti е stile di Binvenuto Cellini acrittore. Milano, 1952. P 94.
28 Ox.: Баткии Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. С 219.
Ю.П. Малинин
РЫЦАРСКАЯ ЭТИКА
В ПОЗДНЕСРЕДНЕВЕКОВОЙ ФРАНЦИИ
(XIV — XV вв.)
Средневековое рыцарство, одно из наиболее ярких и самобытных
явлений западной цивилизации, никогда не поднялось бы выше уровня
обычного военного сословия, каких немало было в различных общест-
вах на протяжении древней и средней истории, если бы оно не создало
своей уникальной культуры. Эта культура, взаимодействуя с христи-
анскими и античными ценностями, всегда сохраняла собственное досто-
инство, придавая западному миру те неповторимые черты, что не
изгладились и тогда, когда исчезло само рыцарство и ушли в. прошлое
многие формы его миросозерцания, вытесненные новой общественной
мыслью эпохи Возрождения.
Основой всякой культуры является этика.-< И что касается этики
рыцарства, то она была не только жизнетворным началом его культу-
ры. Соперничая с христианской моралью и в известной мере ей проти-
востоя, будучи проникнутой духом сословной гордыни, она вместе с ней
создавала как бы силовое поле, ускорявшее духовное развитие всего
общества. Рыцарская этика, говоря иначе, выполняла важную общесо-
циальную функцию, и ее влияние и авторитет выходили далеко за
пределы высшего сословия.
В богатой историографии, посвященной рыцарству, вопросу общесо-
циальной роли рыцарской этики уделяется, как правило, недостаточно
внимания. Особенно это касается истории XIV—XV вв., когда рыцарст-
во сходило со сцены, а его культура клонилась к упадку. При анализе
отношений различных слоев общества к рыцарству и его этике главный
акцент ставится на критике, которой оно подвергалось за несоблю-
дение своего нравственного и общественного долга, равно как и на
критике самой этики за ее несоответствие христианской морали или
непрактичность1. Правда, в исследования Й. Хейзинги весьма глубоко
раскрыто влияние рыцырского идеала на политику и военное искусство
той эпохи, а в ряде работ справедливо отмечается, что рыцарская
этика постепенно эволюционировала в дворянский кодекс честь, или
кодекс джентльмена2, но тем не менее ее цивилизаторская миссия оста-
ется далеко не полностью освещенной и по достоинству не оцененной.
1 Kilgour R. L. The decline of chivalty as shown in the french literature of the late middle
ages. Cambridge, 1937; Barber R. The knight and chivalry. N.Y., 1970; Wood Ch. T. The quest
for eternity. Manners and morals in the age of chivalry. L., 1983; Fiori J. L'essor de la cheva-
lerie. Geneve, 1986.
2 Хейзинга Й. Осень средневековья. M., 1988. С 101—117; Huizinga J. Men and ideas.
N.; Y„ 1960. P. 196—206; Barber R. Op. cit p. 129.
196
Ю.П. Малинин
Рыцарство положило начало светской этике в западном мире. Начи-
ная с классического средневековья ее нормы претерпели различные
изменения, так или иначе связанные с социальными трансформациями и
переоценкой нравственных ценностей. Но, сколь бы нн были глубоки
эти последние, рыцарское этическое наследство никогда полностью не
обесценивалось и всегда, вплоть до настоящего времени, в той или
иной мере сохраняло свою притягательность. И не только благодаря
духу бескорыстия и самопожертвования рыцарского идеала, в любые
времена находившему отклик в сердцах людей. В гораздо большей
степени его жизнеспособность обеспечивалась этическими нормами,
призванными поддержать личное достоинство, честь и гордость. Одни
из этих ценностей долгое время котировались лишь среди дворянства,
оказывая на общество опосредованное влияние, другие сравнительно
рано были обращены и к низшим сословиям, что не могло не вызвать
ответного спроса на них. И как кажется, именно в позднее средне-
вековье, в XIV—XV вв., началась мутация рыцарской этики, благодаря
чему она стала открытой всему обществу. Проявления того процесса
можно рассмотреть на французском материале, тем более что Франция
была родиной рыцарской культуры и наиболее благодатной для нее
страной.
Если начинать с краткой предыстории рыцарства и его этики, то
следует сказать, что их истоки уходят в военную организацию и нравы
древних германцев, выразительно запечатленные Тацитом в его "Гер-
мании". Хотя прямой преемственности между рыцарством и гер-
манскими дружинами нет, поскольку его возникновение относится к
IX—X вв., оно. однако, унаследовало от своих предков своеобразный
воинский дух и глубинное чувство верности и преданности военному
предводителю, вождю, каковые качества, наряду с сознанием жестких
обязательств вождя по отношению к дружинникам, сохраняли свою
высокую социальную значимость на протяжении всей долгой эпохи
генезиса феодализма3.
Рыцарство появилось в условиях уже определившихся феодальных
отношений, когда существовал слой знати, отличавшейся происхож-
дением, властью, социальным престижем и образом жизни. Представ-
лявшее собой поначалу просто конное воинство скромного, зачастую
незнатного происхождения (milites), оно долгое время оставалось в тени
знати и с ней не смешивалось. Но поскольку главной социальной функ-
цией знати была военная и военная сила была основой ее достоинства и
власти, то в XII в. произошло слияние этих двух трупп военного сосло-
вия, чему способствовали крестовые походы, высоко поднявшие прес-
тиж воина, и появление городов, противостоящих этому сословию и вы-
нуждавших его сплотиться4.
3 Кардннн Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987. С 125—126.
4 Roti J. Op. cit Р. 189—247.
Рыцарская этика
197
Хотя процесс слияния рыцарства со зпатью протекал неравномерно в
разных областях французского королевства, все же в XII в. в основном
утвердилась норма, согласно которой сыновья знатных людей до
достижения совершеннолетия (21 год) должны посвящаться в рыцари,
иначе они приписывались к простолюдинам (vilains). Само посвящение в
рыцари, ранее бывшее довольно свободным для воинов независимо от
их социального происхождения, стало привилегией знати, хотя в качест-
ве исключения за военную доблесть рыцарем мог стать и простой
человек, обретавший вместе с рыцарским достоинством и знатность.
Окончательно оформившийся в XII в. обряд посвящения превратился в
торжественную военно-религиозную церемонию, во многом копировав-
шую обряд препоясывания мечом королей и графов. Понятия рыцаря
(miles, chevalier) и благородного человека (noble) стали синонимами5.
Становление новой рыцарской знати сопровождалось ростом ее само-
сознания и укреплением представления о своей социальной исключи-
тельности. Это проявилось и в ритуале посвящения в рыцари, и что
особенно важно - в развитии рыцарской идеологии и культуры па осно-
ве сословных этических понятий. **
Рыцарская этика к XIII в., когда она приняла свои более или менее
законченные формы, восприняла различные по происхождению и значе-
нию элементы. У истоков ее лежат сугубо воинские, свойственные лю-
бым военным сословиям или группам понятия храбрости и доблести. В
эпоху крестовых походов она обогатилась многозначительными предс-
тавлениями о долге рыцаря перед богом, церковью и обществом. Поми-
мо, конечно, обязательного выполнения христианских заповедей, рыца-
ри были призваны к защите церкви и поддержанию в обществе спра-
ведливости, каковые функции ранее возлагались на королей. Такое
уравнение в нравственных и социальных обязанностях с королевской
властью свидетельствовало о значительном подъеме престижа ры-
царства, ставшего уже сословием знати6.
Но особенно важными ее составляющими, придававшими ей дейст-
вительно оригинальный характер, были феодальные и куртуазные по-
нятия, первые из которых упрочивали социальное превосходство и слу-
жили атрибутом знатности, вторые же, напротив, отличались социаль-
ной открытостью. Именно эти феодально-куртуазные элементы, более
всего выражавшие сущность рыцарской этики, представляют наиболь-
ший интерес с точки зрения ее эволюции.
Обратимся сначала к куртуазному идеалу. Он пришел в рыцарскую
литературу в XII в. из провансальской (окситанской) лирики Южной
Франции. Провансальские трубадуры впервые воспели женщину как
возвышенное существо, способное через любовь облагораживать муж-
чину и наделять его высокими достоинствами, а любовь подняли на
5 Olivier-Martin F. Histoire du droit fren$ais.P., 1948. P. 243.
6 Fiori J. Op. cit. P. 248.
198
Ю.П. Малинин
чрезвычайно нравственную высоту. При этом любовь у них сохраняла
земной чувственный характер, и служение даме нередко предполагало
в качестве награды вполне плотское блаженство7. Этический пафос
любви предопределялся обязанностью служения женщине, для чего
необходимы были разнообразные добродетели и способности.
Трубадуры обычно не включали в их число военные качества и под-
виги, предпочитая вежливость, щедрость, галантность, верность, уме-
ние слагать стихи, знание любовных условностей и др. Совокупность
всего этого и составляла так называемую куртуазность.
В рыцарской литературе, рано проникнувшейся представлением о
любви как необходимом условии нравственного совершенства, куртуаз-
ный идеал "милитаризировался", и любовь стала вдохновительницей на
военные подвиги. Смысл поиска военной славы в рыцарских романах
зачастую предопределялся стремлением заслужить благосклонность
дамы сердца, но в отличие от провансальской литературы рыцарская
более тяготела к духовной любви, не требовавшей физического воз-
награждения.
Рыцарская этика, несмотря на свой изначально военный характер,
легко впитала в себя понятие куртуазности, а вместе с ним и цивиль-
ные светские нормы вежливости, выполнение которых предполагало
умение сдерживать свои агрессивные импульсы и проявлять чувство
меры в поведении. Куртуазный идеал положил начало первой (и,
пожалуй, единственной) в истории половой этике, покоящейся на глу-
боком уважении и почтении к женщине.
Говоря о куртуазном идеале, следует, однако, различать романти-
ческий цдеал, сложившийся в рыцарском романе, и гораздо более праг-
матичную и легче реализуемую куртуазность как свод норм вежли-
вости и правил хорошего тона. Романтический идеал, хотя он отнюдь
не предстает в четком и ясном обличье из богатой и разнообразной
рыцарской литературы, все же имеет типичные черты, благодаря кото-
рым о нем можно говорить в единственном числе. Это был идеал,
воодушевляемый авантюрой, поиском военных приключений во имя
славы и любви. В реальной жизни он отвечал устремленности духа в
юношеском возрасте, когда рыцарь не обременен сознанием семейного
и социального долга. В какой-то мере он способствовал развитию
странствующего рыцарства8. В XIV—XV вв., в период упадка рыцарс-
кой романистики, этот идеал, лишаясь своей нравственной и чувствен-
ной основы, существовал преимущественно в декоративной форме: на
сюжеты из популярных рыцарских романов устраивались и художест-
венно оформлялись придворные празднества и турниры9.
7 Фридман Р.А. Любовная лирика трубадуров и ее истолкование // Учен. зап. Рязан.
пед. ин-та. М„ 1965. Т. 34. С 306—390.
8 Barber R. Op. cit Р. 104.
9 Хейзинга Й, Указ. соч. С 81-101.
Рыцарская этика
199
Но в то время как рыцарский романтический идеал выхолащивался и
ослабевал, куртуазность приспосабливалась к реальным социальным и
житейским условиям и набирала силы. Дело в том, что понятие кур-
туазности, получившее распространение благодаря провансальской
литературе, попало на подготовленную почву. Представление о нравст-
венной ценности вежливости, хороших манер существовало и ранее, до
того как оно воплотилось в понятие куртуазности. В XII в., например,
об этом писал Гуго де Сен-Виктор, позднее, в следующем столетии,
аналогичные идеи развивал в своих чрезвычайно популярных в средние
века сочинениях Венсан де Бове. Хорошие манеры, по их убеждению,
укрощают дурные наклонности и помогают достичь душевного равно-
весия. Гармония движений и всего поведения свидетельствует о душев-
ном здоровье, умеренности и сдержанности10.
Куртуазность упрочивала свои позиции в этике независимо от лю-
бовного идеала. Она смыкалась с ним главным образом в романах, но
во многих нравоучительных трактатах, исторических, политических и
юридических сочинениях выступала самостоятельно, в качестве непре-
ложной нормы взаимоотношений в дворянской среде. Руководство-
ваться ею требовалось не только в отношениях с женщинами, но и с
мужчинами. Она считалась полезной и даже необходимой при отправ-
лении самых разных общественных обязанностей.
Так, Филипп де Бомануар, составитель знаменитых "Кутюмов Бове-
зн", перечисляя достоинства, требующиеся для занятия должности
бальн, называет и куртуазность11. На нее же указывает Жоффруа де
Шарни, автор своего рода практического пособия для рыцарей, напи-
санного в середине XIV в.12 Особенно настойчиво внушалась мысль о
пользе куртуазности для королей и могущественных сеньоров. Рыцарь
де Ла Тур Ландри, например, убеждая своих дочерей быть куртуаз-
ными, пишет, что "знает большого сеньора ... который своей великой
куртуазностью привлек к себе на службу больше рыцарей, оруженос-
цев и других людей, чем иные деньгами"13. В анонимном трактате
"Наставление государям”, написанном для детей Филиппа IV Краси-
вого, подчеркивается, что королевских детей следует, среди прочего,
учить и тому, чтобы они были "куртуазными, приветливыми и ласко-
выми в разговорах и общении со всеми людьми, дабы они радушно
принимали всякого в соответствии с его положением и чином"14.
10 Bell D.M. L'idtal tthique de la royaute en France au Moyen age. P. 1962. P. 48.
11 Beaumanoir Ph.de. Coutumes de Beauvaisis / Ed A. Salmon. P.. 1899. T. 1. P. 20.
12 [Otamy G. de.] Le livre messire G. de Charny I Ed. A. Piaget//Romania. 1897. N 26.
P.409.
13 [La Tour Landry de.} Le livre du chevalier de La Tour Landry pour 1'enseignement de
ses filles I Ed. A. de Montaiglon. P., 18S4. P. 22.
14 Information des princes // ГПБ. Fr. Fv. Ш. n. 2, P. 70r.
200
Ю.П. Малинин
В литературе XIV—XV вв. укрепляется убеждение, что "куртуаз-
ность в делах и приятность в словах"15 являются не только отраже-
нием хорошего воспитания, но и уздой для самых разных пороков, в
том числе и смертных грехов. "Куртуазность побеждает гордыню, смяг-
чает гнев и неистовство... а потому быть куртуазными прекрасно"16.
Ален Шартье, поэт и политический мыслитель начала XV в., писал,
что куртуазность "изгоняет своих врагов ласковой приветливостью.
Опа не завистлива, не падменна и не горда, по всегда мила, скромна и
радостна в словах и делах. И много, много раз куртуазные люди могут
убедиться, сколь она благостна. Ибо им неведома злокозненность,
которой негде в них укорениться, они не лицемерны и не выказывают к
людям презрения, но, преисполненные благ, любвеобильны и щед-
ры..."17.
В отличие от романтического идеала куртуазность, таким образом,
обретала твердую почву под ногами — христианскую нравственность.
И в этом случае она оказывалась так или иначе обращенной ко всем
людям, а не только к лицам благородного происхождения. В лите-
ратуре эпохи, правда, опа по традиции нередко связывается с благород-
ством, знатностью. Как писал А. Шартье, "кто хочет благородство
отыскать, недоступное пизким людям, пусть ищет его и найдет там,
где обитает куртуазность"18. Де Ла Тур Ландри приводит дочерям в
пример образцовое поведение одной дамы, которая, движимая вежли-
востью, поклонилась однажды даже кузнецу, сняв перед ним шляпу. А
когда ей объяснили, что это всего лишь кузнец, она ответила, что
"предпочитает снять шляпу перед кузнецом, нежели пропустить, не
поприветствовав, какого-нибудь дворянина"19. Схожим образом вел
себя и маршал Бусико, почитавшийся как совершенный рыцарь. По
словам его анонимного биографа, он поклонился двум публичным
женщинам и в ответ па выраженное его спутником по этому поводу
удивление сказал:"Да лучше я поклонюсь десяти публичным девкам,
нежели оставлю без внимания хоть одну достойную женщину"20. В
обоих случаях куртуазность проявлена по отношению к неблагородным
людям случайно, только ради того, чтобы не оказаться невежливым в
отношении какого-либо благородного лица, и поэтому может пока-
заться, что куртуазность сохраняла свою сословную замкнутость.
Однако такое суждение было бы несправедливо, поскольку все
настоятельнее проводилась мысль, что куртуазность необходима при
общении со всеми людьми.
Тот же де Ла Тур Ландри убеждал дочерей вести себя куртуазно по
15 Ibid. Р. 116v.
16 La Tour Landry. Op. cit. P. 22.
17 Rice W.H. Deux podmes sur la chevalcrie: le Brtviairc des nobles d'Alain Chanier et le
Psautier des vilains de Michaut Taillevant //Romania, 1954. T. 75. N 1. P. 74.
18 Ibid.
19 Цит. по: Хейзинга А Указ. соч. С 78.
20 Там же.
Рыцарская этика
201
отношению не только к знатным, по и "малым” людям. И в пояснение
писал, что "от малых людей вы удостоитесь гораздо большего почета,
хвалы и признательности, нежели от великих, ибо, проявляя куртуаз-
пость и оказывая честь великим людям, вы воздаете то, что им
положено по праву. А честь и куртуазность по отношению к мелким
дворянам и дворянкам, а также и мепее значительным лицам выка-
зываются по доброй воле и мягкости сердца", что вызывает в ответ
особую благодарность и признательность21. А в статутах ордена
Полумесяца, основанного королем Рене Анжуйским в 1448 г., уже без
всяких обоснований требуется от рыцарей "проявлять всегда жалость и
сострадание к бедным людям, равно как и быть в делах и словах
мягким, куртуазным и любезным по отношению ко всякому человеку.
Что бы ни случилось, никогда не злословить о женщинах, какого бы
они ни были положения”22.
Итак, куртуазность. оставаясь по преимуществу добродетелью
благородных, была предложена и неблагородным. Был ли ответный
отклик и возник ли на нее спрос у этих последних? Хотя в литературе
той эпохи найти прямой ответ на вопрос затруднительно, представ-
ляется несомненным, что спрос был. И появился он, вероятно, раньше,
чем в высшем сословии пришли к убеждению о необходимости
куртуазного поведения по отношению ко всем людям, тем более что
такие моралисты, как Венсан де Бове, говоря о куртуазносги, имели в
виду отнюдь не только дворянство. При необычайно высоком социаль-
ном престиже рыцарства, дух и идеи которого захватывали и многих
горожан, давших немало преданных и восторженных почитателей и
певцов рыцарства, как знаменитый Жан Фруассар, куртуазность ие
могла не быть притягательной. Горожане рядились в одежды благо-
родного сословия, вызывая упреки и возмущения его представителей,
ибо "слуга портного и жена простолюдина осмеливаются носить одея-
ния доблестного рыцаря и благородной дамы, что является делом
неслыханным, поскольку невозможно распознать по одежде положение
человека и нельзя отличить благородного от рабочего23. Но в то же
время они примеряли и благородные манеры.
Какова была, однако, судьба куртуазной любви в условиях, когда
куртуазность стала самодовлеющей нравственной нормой? Сущность
ее заключалась в служении даме, облагораживающем мужчину и по-
буждающем его на подвиги. И представление о таком служении
постепенно стало стираться, а понятие любви все отчетливее
выделялось в самостоятельную моральную категорию. Это не значит,
что ранее такой категории не существовало. Благодаря христианской
идее любви к богу и ближним она присутствовала в христианском мире
21 La Tour Landry de. Op. ciL P. 23.
22 Oeuvres completes du Roi Renfi / Ed. M. le comte de Quatrebarbes. Angers, 1844. T. 1.
P.55.
23 Chartier A. Le quadrilogue invectif / Ed. E. Droz. P., 1923. P. 36—37.
im.
Ю.П. Малинин
всегда, обращенная ко всем людям. Но в рамках христианской мысли
любовь была лишена эмоционального запала и трактовалась лишь как
долг. По этой причине между любовью к ближнему и любовью к жене
не было существенной разницы, и она не представляла собой какого-то
особого душевного состояния хотя бы потому, что существовала в виде
любви к кому-то или чему-то вполне определенному. Поэтому она
легко классифицировалась по объектам своего проявления. Так, неиз-
вестный автор "Дамского зерцала” (XIII в.) насчитывает шесть видов
безгреховной любви: прежде всего любовь к богу и людям; затем
любовь "по плоти” — к близким и дальним родственникам; любовь к
христианам-единоверцам; любовь "по закону" — между мужем и женой,
сеньором и вассалом; любовь между друзьями и, наконец, любовь к тем
людям, с которыми человек вместе живет в одном замке, городе или
доме24. С христианской точки зрения любовь к женщине, даже и жене,
если в ней проявлялась страсть и вожделение, считалась греховной.
С появлением в XII в. натуралистического, во многом благодаря
Овидию, и куртуазного взгляда на любовь отношение к ней глубоко
изменилось. И хотя христианское ее понимание сохранялось, она
обрела необычайный эмоциональный и нравственный пафос.
В XIV—XV вв., как было уже сказано, концепция куртуазной любви,
служения даме стала обесцениваться. Еще поддерживавшаяся оскуде-
вающим рыцарским романом, она как бы пыталась найти для себя
более твердую опору и с этой целью обращалась за помощью к
христианской морали. В наиболее примечательном рыцарском романе
XV в., "Маленьком Жане де Сентре" Антуана де Ла Саля, придворная
дама де Бель-Кузин, наставляя героя в истинной куртуазной любви,
объясняет ему, что настоящий влюбленный, служа даме, не может
впасть ни в один из смертных грехов. "Что касается греха гордыни, то
ведь влюбленный, чтобы приобрести желаннейшую милость своей
дамы, приложит все силы, чтобы быть любезным, скромным,
куртуазным и милосердным, дабы никто и слова дурного не мог о нем
сказать.., относительно зависти я скажу тебе, что истинно влюбленный
никогда не будет никому завидовать, ибо если об этом узнает его дама,
то он ее потеряет.., и конечно, друг мой, настоящий влюбленный не
может лениться, ибо сладостнейшая мысль о любви и желанной
милости его прекрасной дамы, преследующая его денно и нощно, ему
этого не позволит. И в танцах ли, в пенье он всегда будет выделяться
среди прочих своим великим усердием”25.
Тем не менее именно за то, что куртуазная любовь легко может
ввергнуть женщину в грех, против нее в нравоучительной литературе,
обращенной к женщинам и девушкам, звучат настоятельные предо-
стережения, хотя при этом всячески внушается мысль о необходимости
24 Mircir des dames IГПБ, Fr. Qv. Ш. n. 1/P. 42n—43r.
La Sale A. de. L'hysloirc et plaisante cronique du petit Jehan de Saintrt et de la jeune
dame des Belles Cousines / Ed. J Guichard. P., 1843. P 17—24
О
Рыцарская этика
203
куртуазиости. Так поступают рыцарь де Ла Тур Ландри в своих нази-
даниях дочерям и Кристина Пизанская, которая в своих многочислен-
ных сочинениях выступала в защиту женщин как от. аптифеминизма
христианского и овидианского толка, так и от поползновений на
женскую честь и совесть, проявлявшихся в куртуазной, по сути,
внебрачной любви. По ее мнению, "всякая честная и добропорядочная
женщина должна выглядеть как самое приятное для глаза существо на
свете. И в то же время в душе такой женщины сидит игла страха
перед согрешением и покаянием, хотя она пе может пренебречь
необходимостью оставаться спокойной, сдержанной и уважительной"26.
Выделяясь из концепции куртуазной любви в самодовлеющее
понятие, любовь сохраняет за собой два качества, которыми опа
впервые была наделена именно в этой концепции. Она по-прежнему
благородна, свойственна благородным людям и является источником
нравственного совершенства, проявление которого менее всего свя-
зывается со служением даме. Алеп Шартье, например, причислял
любовь к обязательным добродетелям благородных людей:"Всякий
благородный должен стремиться к любви... и своего короля, свою
землю и друзей любить... Дворяне, имейте в виду и знайте, что тот,
кто лишен и любви и друзей, ничего не имеет"27. Хотя Шартье
акцентирует любовь к друзьям, королю, родине, все же у пего это
единое, неделимое состояние благородной души, ценное само но себе
независимо от объекта любви. Особенно отчетливо этот характер идеи
любви выступает в рассуждениях автора биографии маршала Буси-
ко:"Любовь снимает страх и придает отваги, помогает забыть о
тяготах и получить удовольствие от трудов, принимаемых па себя ради
любимого существа (точнее — вещи, la chose aimee), опа наделяет
добротой и приносит славу". Обращаясь к рыцарям, оп объясняет, что
любить надо для того, чтобы "усовершенствоваться в правах и
повадках, исправить к лучшему привычки, обрести больше радости и
стать более храбрым и предприимчивым..." Главное же — "в любви,
которой отдаются всем сердцем, сохраняется честь, ибо лучше уме-
реть, чем совершить что-либо бесчестное, опозорив себя и того, кого
любишь”28 29.
Весьма симптоматично, что этот анонимный автор столь неопреде-
ленен при указании объекта любви (chose aimte, се qu'il aime). Для него
важна сама любовь, предмет же любви, под которым он все же
подразумевает женщину, может быть "красивой или уродливой, высо-
кой или маленькой"20, но отнюдь не обязательно благородной дамой.
Таким образом, любовь, подобно куртуазиости, также выходила за
26 Charistine de Pizan. The book of the city of ladies. N., Y., 1982. P. 25.
27 Rice W.H. Op. du P. 73.
28 Le livre des faits du mareschal de Boudcaut // Nouvelle collection des mfcmoires I Ed.
Michaud ct PoujoulaL P., 1836.1 sferic. T. II. P. 220.
29 Ibid.
204
Ю.П. Малинин
сословные границы. Но ее наивысшая ценность заключалась в способ-
ности поддерживать благородные добродетели, охранять достоинство и
честь рыцаря.
Как бы то ни было, и куртуазность, и любовь, как и куртуазная
любовь, в моральном плане играли преимущественно вспомогательную
роль при фундаментальных рыцарских достоинствах и этических поня-
тиях, какими были честь, слава, верность. Условно их можно отнести к
феодальным по происхождению. Зачатки их, правда, можно без труда
обнаружить в нравах древних германцев, но полнокровными опа стали
в феодальную эпоху, в условиях развитых вассалыю-сеньориальпых
отношений и феодального права.
Кардинальным в этом этическом кодексе было понятие чести. Своим
происхождением оно обязано было чрезвычайно развитому чувству
сословного, а также личного, опосредованного принадлежностью к выс-
шему сословию, достоинства. В свою очередь, это последнее питалось
не столько сознанием власти и силы, сколько сознанием своего права.
Именно западноевропейское феодальное право с характерной для пего
взаимообразностыо прав и обязанностей сеньора и вассала, исключав-
шей безоговорочное повиновение последних, обеспечивало тот сравни-
тельно высокий уровень правосознания, благодаря которому только и
могло развиться чувство достоинства, доходящего до гордыни. Не
случайно рыцарство постоянно критиковали поборники христианской
нравственной чистоты за проявление этого смертного греха. Это не
значит, однако, что между правосознанием и достоинством и честью
была прямая причинно-следственная связь. В копце концов и то, и
другое вытекало из определенной ментальности. Но правосознание и
собственно право оформились раньше и потому послужили важным
побудительным стимулом к подъему этического самосознания рыцар-
ской знати.
Необходимо заметить, что чувство достоинства и гордости не
находило отчетливого понятийного выражения в рыцарской этике
довольно долгое время, хотя несомненно, что оно имплицитно было
присуще таким рано оформившимся понятиям, как доблесть, храбрость
или щедрость. Понятие чести, более всего отвечавшее ему, форми-
ровалось медленно. Оно яспо зазвучало, выделяясь из прочих добро-
детелей, начиная с XIV в. До этого времени доминирующим элементом
в кругу рыцарских представлений была слава, осмыслявшая и увенчи-
вавшая жизнь рыцаря. С XIV в. происходит постепенная переориен-
тация рыцарской этики от завоевания славы к поддержанию чести.
Слава и честь отнюдь пе противостояли друг другу. Напротив, они
легко и естественно соединялись, составляли зачастую неразлучную па-
ру понятий, и даже совмещались. Во французском языке XIV—XV вв.
понятие славы обычно выражалось словом честь в значении почета
(honneur) и гораздо • реже употреблялось слово "bon rfenom". Но в то же
время честь выступала и в качестве сугубо нравстенпого понятия, как
добродетель, внутреннее качество. Честь в значении почета, извест-
Рыцарская этика
205
ности, славы обреталась или завоевывалась. Честь же как личное
внутреннее достоинство охранялась и поддерживалась. Центр тяжести
в амбивалентном понятии чести стал смещаться в сторону его нравст-
венного значения, а честь все более рассматривалась как наиболее
ценное достояние рыцарей и вообще благородных людей.
Ален Шартье, перебирая добродетели благородных, знатных людей,
в первую очередь говорит о верности, но лишь потому, что, по его
мнению, она наиболее древняя и послужила причиной выделения зпати.
Затем он сразу переходит к чести, которая "является сокровищем
Благородства, ее казной и личным богатством, коего должно алкать
благородное сердце; ибо кто теряет Честь, тот сразу же оказывался
пизверженпым и лишенным доброго имени и хвалы и покрытым
презрением. Когда нет Чести, исчезает Дворянство и благородное
сердце страдает и плачет от Стыда, Грубости и Низменных чувств, ибо
Честь пресекает бесчинства и оскорбления, прокладывает путь к Доб-
лести, побуждает добрых людей к тому, чтобы возвыситься, и наде-
ляет их чувством меры и радостью, куртуазной речью и верностью
данному слову". Завершает он это рассуждение обращением к благо-
родным людям:"Более всего помните о том, чтЪ Честь — это благо,
превосходящее все остальные"30.
Для Шартье честь — корень всех нравственных достоинств. Он не
выделяет славу (bonne гёпоттёе) в особое достояние, но отмечает, что
к ней более всего побуждает военная доблесть:"Слава — это со-
кровище Доблести, ее достояние, н Доблесть жаждет ее более всего”.
Тем не менее па доблесть он возлагает не столько заботу о славе,
сколько о поддержании чести, и поэтому в стихе, посвященном
доблести, в качестве рефрена идут слова:"Лучше честная смерть, чем
жизнь во стыде”31.
Жеффруа Парижский, предполагаемый автор стихотворной хроники,
посвященной французскому походу во Фландрию в начале XIV в.,
влагает в уста рыцарей ту же мысль: "Лучше с честью умереть, чем
жить в бесчестье”32. Надо полагать, что опа стала в XIV в. своего
рода максимой, свидетельствующей об укоренении нравственного поня-
тия чести и все большей озабоченности о ее сохранении.
Слава при этом оказывалась в тени чести. Опа была желательна,
поскольку свидетельствовала о высоких достоинствах человека, память
о которых способна пережить его самого. Мишо Тайевап, поэт первой
половины XV в., определяя свойства благородства, пишет, в отличие
от А.Шартье, и о славе (bon гёпот), правда в последнюю очередь, что
"опа служит и при жизни и после смерти всем, кто ее заслужил,
удерживая память о всех благих делах... и если тело умерло и жизнь
30 Rice WJL Op. cit. Р. 69—70.
31 Ibid. Р. 71—72.
32 La chronique metrique. attribute 4 Gcffroy de Paris / Ed. A. Divcrrts. Strasbourg, 1956.
P. 119.
206
Ю.П. Малинин
ушла, о человеке благородном и высокого происхождения все же
добрая молва ие оскудевает"33. Однако слава ставится в зависимость
от чести, и не столь важной может представляться слава, обретенная в
военных победах, сколь поддержание чести. И в упомянутом романе
А. де Ла Саля герою внушается мысль:"заботьтесь о том, чтобы быть
добродетельным, и доблестно проигрывайте и с честью выигрывайте,
ибо что бы с вами пи случилось и сколь бы могущественным вы пи
были, ваше достояние может составлять только честь"34.
В сознании высшего сословия нравственное понятие чести прокла-
дывало себе путь в условиях весьма устойчиво сохранявшегося пред-
ставления о чести как почете и славе. И дело не столько в том, что
само это понятие было изначально амбивалентно, и оно бессознательно
употреблялось в том или ином значении. Важнее то, что одни писатели
проявляли явную приверженность к первому значению, как Ален
Шитье, и для обозначения славы подбирали иное слово, другие же, как
Жан Фруассар, отдавали дань второму. Для этих последних честь, как
правило, результат какого-либо, чаще всего военного, действия, завер-
шившегося успехом. Это свидетельствует о наличии в общественном
сознании, по крайней мере, двух тенденций толкования чести. Одну
можно назвать прагматической. Ее сущность отчетливо проявилась в
XV в., когда честь сначала стала проявляться в паре с выгодой (prouffit
et honneur), как, например, у хрониста середины столетия Жана Ле-
февра де Сен-Реми35. А затем, в конце века, знаменитый политический
деятель и мемуарист Филипп де Коммин спокойно подчинил ее выгоде,
утверждая, что "кто получит выгоду, тому будет и честь”36.
Вторая же, этическая тенденция к интровертированию чести в
XV в. нашла свое наиболее убедительное выражение в статутах ры-
царского ордена св. Михаила, основанного Людовиком XI в 1469 г.
Хотя в преамбуле к статутам дан весьма нетрадиционный перечень
рыцарских достоинств (здравый смысл, храбрость, благоразумие и др.) и
честь среди них не упомянута, целый ряд статутов посвящен именно
тому, чтобу оградить честь рыцарей ордена "от хулы и позора". В них
рассматриваются конкретные обстоятельства, при которых возникает
угроза чести рыцарей из-за их принадлежности к королевскому ордену,
и разрешается им поступать так, чтобы выйти из той или иной
ситуации с честью. Например, в случае войны короля с их "естествен-
ными сеньорами” они могут защищать своих сеньоров против короля.
Более того, в статутах записано от имени короля:"Все рыцари и
наши братья по ордену обязаны по доброму долгу верности... выпол-
нять наши просьбы, повеления и разумные желания; по доброй воле и
33 Rice W.H. Op. cit. Р. 96.
34 La Sale A. de. Op. cit P. 217.
33 Lefevre de Saint-Remy J. Chronique / Ed. F. Morand. P., 1876. T. 1. P. 213,262.
34 Ю.П. Mamtmm. Ф. де Коммии и Ж. де Бюэй. Элементы рационалистического
мировосприятия И Вестник JU У. 1973, № 8 . С. 457.
Рыцарская этика
207
сердечной любви являться к нам на службу для приведения в испол-
нение наших добрых и честных желаний без ущерба для своей чести и
совести". В случае же если рыцарем овладевали сомнения насчет
совместимости какого-либо повеления короля с его честью и совестью,
он должен был сообщить об этом прево ордена, дабы тот урегулировал
вопрос с королем37.
Людовика XI, основателя ордена, менее всего можно заподозрить в
приверженности к рыцарской чести. Если статуты тщательно оберега-
ют ее неприкосновенность, то, несомненно, лишь потому, что это была
уже слишком большая ценность для французской знати, и король, стре-
мившийся привлечь ее в свой орден, хорошо это знал.
Соединившись с совестью (honneur et conscience), честь стала полно-
ценным этическим понятием, средоточием той этической системы,
которая получила название кодекса чести. Но была ли эта честь по-
прежнему рыцарской, вменявшейся в обязанность тем, кто прошел
через обряд посвящения? Этот вопрос неизбежно встает потому, что в
XIV—XV вв. сословие дворянства претерпело глубокие перемены, а
рыцарство, как известно, деградировало. ->
В этом процессе стоит в первую очередь обратить внимание на то,
что с XIII в. во Франции благородство, знатность, (noblesse) становятся
сугубо наследственными. Из кутюмов различных областей постепенно
изчезало требование посвящения сыновей знати в рыцари как условие
сохранения их социального статуса. С того же XIII в. прекращается
апоблирование горожан, которым сначала было запрещено покупать
фьефы, а с 1275 г. им было это позволено при условии уплаты особого
побора, по благородными они при этом пе становились38. Сословие
знати, таким образом, замыкалось, по оно перестало быть тождест-
венным рыцарству.
Уже в начале XIV в. многие дворяне отказывались от посвящения в
рыцари, пе имея средств па приобретение дорогой рыцарской экипи-
ровки, и становились на всю жизнь так называемыми оруженосцами
(escuier)39. Жан Фруассар, в поле зрения которого при описании воен-
ных действий попадали только благородные люди, то и дело говорит о
"рыцарях и оруженосцах".
Оскудение дворянства стало особенно ощутимым с началом Сто-
летней войны. Жеффруа Парижский писал в начале XIV в„ что "фран-
цузы, законные наследники отцов, часто вынуждены закладывать
вотчины и покидать свои земли, отправляясь на войну в чужие края, и
рыцарство гибнет”40. Война пе только разорила многих, ио и положила
37 Livre de I'ordre du Tres chrcsticn Roy de France Loys unziesme a 1‘honneur de Saint
Michel // ГПБ. Fr. Qv. II. N 2. P. 14v, 43v.
38 Olivier-Martin F. Op. cit. P. 243—245.
39 Gazeilea R. Socitte' politique, noblesse et courdhne sous Jean le Bon et Charles V.
Geneve. P., 1982. P. 66—67.
40 La chronique mitrique... P. 126.
208
Ю.П. Малинин
конец военной монополии дворянства, рыцарства. Помимо того что
королевская власть, не полагаясь на феодально-рыцарское ополчение,
все более стала прибегать к наемникам, политическая анархия созда-
вала условия, когда, по словам А. Шартье, "все хотят стать воена-
чальниками и обзавестись собственными отрядами, так что нынче
достаточно уметь опоясываться мечом и надевать кольчугу, чтобы
стать капитаном"41
Война перестала быть привилегией знати. Она потеряла свой
игровой характер, который был ей свойствен, когда она была уделом
рыцарей, регламентировавших ее в соответствии со своими этическими
нормами. Превратившись в суровые будни и требуя успеха и победы
любыми средствами, испытания которыми рыцари часто не
выдерживали, она подорвала престиж рыцарства. Поэтому в XV в.
многие, даже видные военачальники не находили обязательным
посвящение в рыцари и, занимая высокие должности в королевской
армии, оставались но старой иерархии оруженосцами.
Хотя многие писатели и хронисты XIV и XV вв. по-прежнему
относились к дворянскому сословию как к сословию рыцарства, как бы
не замечая происходивших в ием перемен, общественная мысль тем пе
менее реагировала па эти последние. Так. известный политический
мыслитель второй половины XIV в. Филипп де Мезьер, разбирая
сословие, которое он, в общем, определяет как сословие зиати, выде-
ляет в нем три группы: во-первых, короля, владетельных князей и
баронов; во-вторых, "знатное рыцарство", остальную зпать (nobles),
оруженосцев и дворяп (gentilshommes); и наконец — капитаны военных
отрядов, городов, замков и крепостей42. Стоит пока что обратить вни-
мание на то, что рыцарство составляет у пего лишь одну из категорий
даже среди знати, от которой он отличает дворяп.
Кристина Пизанская относит к рыцарству лишь наиболее опытную,
мудрую часть воинства43. Ей вторит Поль Шуане, написавший при
дворе Людовика XI воеппо-нолитический трактат "Розарий войн", гово-
ря, что "рыцарство — это воплощенная мудрость военного дела”44.
Под рыцарством, таким образом, понимался цвет воинства. Рыцари
непременно зпатпы, но далеко пе все знатные люди являются
рыцарями.
В литературе, в отличие от социальной реальности, престиж рыцар-
ства продолжает поддерживаться, поскольку высшим призванием лю-
дей благородного происхождения остается война. Он даже как будто
приподнимается ввиду иаплыва иа эту ранее исключительно дворяи-
Chartier A. Le quadrilligue... Р. 50—51.
42 Mezieiei Ph. de. Le songe du vicil pelerin / Ed. G. Coopland. Cambridge, 1969. P. 447,
526.
43 Christine de Pizan. Le livre des fais el bonnes meurs du sage Roy Charles V // NouvcUe
collection... I Ed. Michaud el PoujoulaL P., 1836. 1 serie. T. П. P. 5.
44 Rosier des guerres. P., 1925. Ch. IV.
Рыцарская этика
209
скую пиву простонародья. Но при этом рыцарство отрывалось от
питавшей его почвы — благородства происхождения, ибо даже в
теории рыцарство обнимало лишь лучших из благородных. Союз
рыцарства и благородства разваливался, зато по-прежнему крепкой
оставалась связь последнего с войной и военным делом. Крепкой
настолько, что Жан де Бюэй, один из вцдных полководцев Карла VII, в
своем автобиографическом романе утверждает, что "те, кто не благо-
родны по происхождению, становятся таковыми благодаря оружию и
военной службе, которая благородна сама по себе. И скажу, что доспех
настолько благороден, что, как только человек наденет шлем иа
голову, он становится достаточно благородным, чтобы сразиться даже с
королем... Оружие делает благородным любого человека... и поэтому
воин обязан сражаться и с дворяпипом, и с мужиком, и с бессловесной
животиной, словом — всем и, кто пожелает выйти с ним иа бой"45.
Было бы опрометчиво из этих слов делать вывод, что Жан де Бюэй
пе ценит благородства происхождения и готов разделить его со всяким
носящим оружие. Как и для большинства дворян, оно для него было
столпом его самосознания, достоинства и чести. Но он хочет под-
черкнуть, вопреки старой рыцарской норме46, на'поле боя все равны и
что знатный человек должен отвечать па вызов любого, а не только
равного ему но знатности. И поэтому традиционные рыцарские
этические нормы, кроме сословно-эгоистических, как вышеупомянутая,
он проповедует, привнося в них заметпую долю прагматизма, всем
военным, а ие только рыцарям.
Не вызывает сомнения, таким образом, что в XIV—XV вв. так
называемая рыцарская этика все более оказывалась дворянской, и
выкристаллизовывавшееся понятие чести становилось оплотом сослов-
ной гордости. Честь представлялась тем более ценимым достоянием, и
достоянием родовым, чем острее дворянство ощущало себя лишенным
прочих прежних благ и привилегий. Серьезные финансовые трудности,
необходимость потесниться па военном поприще, которое для многих
превращалось в постоянную и подначальную службу, главный источник
доходов, и, наконец, все более настойчивое наступление па их права со
стороны королевской власти — все это, помимо стремления оказать
противодействие и оградить свои интересы, побуждало искать и
твердую внутреннюю, духовную точку опоры, чтобы независимо от
внешних обстоятельств сознавать незыблемость своего социального
достоинства. Таковой и стала честь.
45 Bueil J. de. Le Jouvencel / Ed. C. Favre el L. Lccestre. P., 1889. T. П. P. 80—81.
46 Эта норма, согласно которой дворянин не мог сражаться с неблагородными, выте-
кала из феодального права. В "Кутюмах Бовези" по этому поводу говорится:"Согласно
нашей кутюме, война ие может происходить ни между простолюдинами, ни между
горожанами. И если между ними возникают угрозы, оскорбления и драки, то дело
подлежит суду..." И поскольку на оружие имеют право только дворяне, они не могут
воевать с простыми людьми (Bcaununoir Ph. de. Op. cit T. П. Р. 356—357).
14. Зак. 3215
210
Ю.П. Малинин
Честь как главный признак благородства, говоря иначе, выдвигалась
потому, что заколебалась та твердыня, па которой благородство покои-
лось раньше, а именно — феодальное право и правосознание. И ви-
новником этого была монархия, которая с начала XIV в. целеуст-
ремленно шла, хотя и с временными отступлениями, назад, к абсо-
лютизму, сметая со своего пути по мере возможности и сил феодальные
частно-правовые преграды.
Хотя феодальное право и правосознание во многом предопределили
появление рыцарской этики и служили ей важнейшим подспорьем, они,
конечно, пе были ей тождественны. Этика представляла собой особый
пласт сознания, по по крайней мере одной своей категорией непосред-
ственно смыкалась с правосознанием. Это — верность. Вполне
естественно поэтому, что именно в этом понятии наиболее зримо отра-
жались перемены, происходившие в сфере и правосознании, влекшие за
собой и этические переоценки.
В эпоху так называемого классического феодализма верность была
наиболее весомым феодально-рыцарским достоинством. Не было более
страшного преступления, чем измена, неверность сеньору, причем прес-
тупления и с точки зрения права, и с точки зрения феодальной морали.
Верность основывалась на договоре между вассалом и сеньором,
предполагала обоюдность прав и обязательств и скреплялась клятвой.
Это была верность не только вассала сеньору, но и сеньора вассалу.
Поэтому договор считался расторгнутым в случае нарушения своих
обязательств вассалом или сеньором. При этом король не составлял
исключения, и его власть покоилась па таких же договорных осно-
ваниях.
Но с XIII в. начинается натиск монархии иа права феодалов, и по
мере расширения королевского домена его стали ощущать все более
широкие слои этого класса. Он особенно усиливается с правления
Филиппа IV Красивого, когда королевская власть выдвинула претензии
на полный суверенитет в стране по принципу "король Франции является
императором в своем королевстве". Теоретически это означало, что все
феодалы не просто вассалы короля, но.его подданные, по отношению к
которым король является единственным источником права.
Не входя во все сложные перипетии политической и идеологической
борьбы, в процессежоторой монархия в XIV и XV вв. закладывала
фундамент абсолютизма, отметим лишь, что феодалы лишились нрава
ведения частных войн, существенно урезана была их юрисдикция, поте-
ряно право чеканить монету и ограничены финансовые права ввиду
постепенного утверждения королевского налогообложения страны. В
этике па все эти перемены в первую очередь откликнулась "верность”,
и с XIV в. литература начинает настойчиво проводить идею верности
королю, верности, пе обусловленной какими-либо обязательствами с
его стороны.
Так, в трактате времен Филиппа IV "Наставление государям" гово-
рится, что "рыцарь обязан королю повиновением, почтением, верно-
Рыцарская этика
211
стыо и смиренной службой". Характерно, что в связи с этим ут-
верждением автор подчеркивает, что рыцари должны являться па
войну, только когда их созовет король себе на помощь47, ибо ликви-
дация права частных войн, когда право ведения войны становилось
прерогативой короля, наиболее явно ставила рыцаря в зависимость от
короля. Примечательно и то, что автор трактата говорит не просто о
верности, а о полном повиновении королю.
Позднее требование верности королю стало общим местом в ли-
тературе. А. Шартье в "Бревиарии знатных", посвящая верности осо-
бый стишок, в качестве рефрена берет слова, обращенные к знати, —
"служить своему королю и защищать его подданных"48. Жан де Бюэй
также говорит, что "добрый рыцарь должен присягнуть поклясться, что
будет добросовестно и верно служить своему государю”49.
Переключавшаяся единственно на короля, феодально-рыцарская
верпость выхолащивалась, лишаясь своего былого правового содержа-
ния, и имела тенденцию к превращению в безусловную покорность и
повиновение, в то время как ее носители превращались из вассалов в
подданных. В таком смысле верность требовалась ие только от
рыцаря, дворянина, по и от любого подданного, и, таким образом, это
этическое понятие переставало быть узкосословным.
Однако, как ни обужены были права дворянства, они все же сохра-
нялись. Монархия, как известно, даже в зените своего могущества в
XVII в. пе искоренила частного права. Сознание "своего нрава" и перед
лицом короля, а тем более перед низшими сословиями было, безу-
словно, всегда живо, по с верностью оно уже имело мало общего. Ален
Шартье это сознание своего права возвел в ранг благородной
добродетели — праводушия (droiture), избрав для рефрена соответст-
вующего стиха слова "каждому свое законное право"50, но, судя по
литературе XV в., его нововведение успеха ие имело. Вероятно, пото-
му что слишком неясно отличалось это понятие от христианской спра-
ведливости и как бы поглощалось ею, хотя в ней главным требованием
было не покушаться на чужое право.
В нравственном сознании дворянства была только честь, способная
побуждать к защите своего права. В отличие от верности честь ие
имела правовой, договорной основы и была своего рода индикатором
состояния правосознания. Посягательство на право человека, осоз-
наваемое им как таковое, одновременно затрагивало и честь. И в
упоминавшихся выше статутах ордена св. Михаила король не может
требовать от рыцарей чего-либо, что ущемляет их "честь и совесть".
При этом главное внимание в статутах уделяется таким ущемлениям
чести, которые проистекают или из нарушения рыцарем своих обяза-
47 Information des princes. Р. 118v—119r.
48 Rice W.H. Op. cit. P. 68—69.
49 BueilJ. de. Op. cit. T. П. P. 71.
50 Rice W.H. Op. cit. P. 70.
212
Ю.П. Малинин
тельств по отпошепию к "естественному" сеньору, или из нарушения
королем прав самих рыцарей. Как было уже сказано, в случае войны
короля с их сеньорами рыцари могли служить под знаменами сеньоров
против короля51, ибо несоблюдение своих обязательств бесчестно. А
если король ущемлял нрава рыцаря, тот имел возможность "с честью”
выйти из ордена, и ущемление прав рассматривается именно как нане-
сение урона чести. Рыцарь, согласно статутам, мог даже требовать
суда и наказания короля перед членами ордена52.
Дворянская честь, призванная ограждать права ее носителей, в то
же время была и своеобразной уздой для королевского самовластья,
которую не стоит недооценивать, тем более что и короли были "залож-
никами чести". Именно в союзе с правом, а пе только совестью честь
стала символом французского, да и вообще западного дворянства.
Французский историк Ф. Коптамин очень удачно и справедливо
назвал средневековое дворянство "ферментом свободы"53. Свободы,
добавим, неотъемлемой от права и чувства собственного достоинства.
В средневековом обществе феодалы ранее всех утвердили свою
свободу, оградив ее правом и силой оружия, но тем самым подали
пример и вдохновили города па борьбу за свою свободу и право,
которое они во многом заимствовали из феодального, стремясь стать
тоже сеньорами, но сеньорами коллективными. И когда над свободой и
правами тех и других нависла угроза со стороны монархии, именно дво-
рянство, особенно аристократия, во многовековой социально-полити-
ческой борьбе сыграло наиболее важную роль в том, чтобы королев-
ская власть в той или иной мере считалась с законом, выражающим
права подданных, и не превратилась во власть деспотическую.
И если дух свободы при становлении и развитии цивилизованных
социально-политических отношений выливался в право, то чувство
собственного достоинства и гордости — в этику. Феодально-рыцарская
этика, возникнув, дала идеал военной доблести и верности. Позднее,
связав свою судьбу с куртуазпостыо, она положила начало новому типу
ментальности и поведения, усмиряя дух насилия и внедряя нормы
цивильного, цивилизованного человеческого общения, влияние которых
постепенно распространялось па все общество, по мере того как
отдельные его слои проникались чувством собственного достоинства.
Ибо это чувство предполагает непременное уважение чужого досто-
инства.
В процессе политического развития общества, которое определялось
экспансией монархии, куртуазность невольно благоприятствовала росту
государственной власти, подрывая воинские ценности и авторитет
51 -
Феодальная верность в ее договорно-правовом смысле в эту эпоху (вторая поло-
вина XV в.), конечно, еще не исчезла и более всего сохранялась в сравнительно
независимых от короны феодальных владениях, как герцогства Бургундия и Бретань
52 Livre de 1’ordre... Р. 19r, 25v.
53 Contamine Ph. La noblesse au Moyen age. P., 1976. P. 256.
Рыцарская этика
213
вооруженной силы54. Но в то же время этика, вынужденная пере-
группировать свои ценности под давлением социально-политических
обстоятельств, сконцентрировала свои потенции, чтобы упрочить
сознание чести55. Честь становится оплотом социального и личного
достоинства и своего рода нравственным гарантом неприкосновенности
прав дворянина в том объеме, в каком они сохранились в позднее
средневековье.
54 Bloch R.H. Medieval french literature and low. Bcrceley, 1977. P. 249—258.
• 55 Гендриков В.Б. Понятие чести у Монлкжа и Монтеня: (К вопросу о самосознании
французского дворянства в XVI в.) И СВ. 1989. Вып. 52. С 233—244.
А.П. Черных
ОРУЖИЕ И ЗАКОН
Бог создал людей, Сэмюэл Кольт
сделал их равными.
Эпитафия С Кольту
Историкам необходимо обращаться к проблемам, которые допус-
кают региональные и хронологические сопоставления. Естественно,
что существование таких исторических феноменов, как, например,
геральдика, ограничено пределами европейского континента и евро-
пейского средневековья. А проблемы земельной собственности или
вопросы отношения к смерти или к детям подобных ограничений не
знают. Это в немалой степени относится и к предметам материальной
культуры. Памятники материальной культуры (мебель, утварь,
средства транспорта) обычно тесно связаны со своим временем —
отчасти как вещи, а отчасти — как категории, — что делает возмож-
ным хронологически широкие сопоставления. В этом втором качестве
предметы материальной культуры порождают отношение, которое не
исчерпывается отношением к вещи. Именно таковым оказывается
отношение к оружию.
В известной истории человеческого общества оружие присутство-
вало всегда и отразило историю человека с разных позиций. С точки
зрения развития материальной культуры в оружии проверяется ее
технический уровень. С точки зрения духовной истории оно являет
нравственную стезю "человека разумного". Кроме того, оружие по
функции настолько специфично, возможно, уникально, что это позво-
ляет вывести отношение к оружию из ряда отношений к прочим
предметам материальной культуры.
Вне всякого сомнения проблематика триады "человек—оружие—об-
щество" сколь перспективна, столь и необъятна. Тем не менее' в ее
многообразии отчетливы уровни проблем. Так, например, отношение к
оружию вообще (для исследования, требующего привлечения
максимума источников от эпоса до экспериментальных данных)
представляется темой этнокультурной истории, проблемой психологии
народов. Пример наделения мечей в эпоху раннего средневековья
собственными именами убеждает, что отношение к оружию подра-
зумевает ряд конкретных психологических, этических, эстетических и
иных аспектов. В их числе проблема отношения к обладанию оружием.
Она характеризуется плотной социальной окрашенностью. Но и эта
проблема, в свою очередь, есть совокупность нескольких состав-
ляющих. Одна из них — правовые нормы, регулирующие владение
оружием, ношение его, т.е. юридический аспект проблемы. С этой
точки зрения и обращена к обрисованной обширной теме данная
статья.
Оружие и закон
215
Традиционен и широко распространен самый простой взгляд на
проблему обладания оружием в эпоху средневековья: право на оружие
принадлежало лишь господствующему слою. Все прочие были
безусловно безоружны. Но где проходила граница между ними? Какие в
отношении оружия существовали запреты и ограничения? Различал ли
законодатель владение оружием, ношение его и пользование им?
Существует ли взаимосвязь между правом на оружие и характе-
ристиками состояния общества и какова она?
Частично эти вопросы позволяет осветить изучение португальских
правовых документов XIV — начала XV в. Они представляют собой
своды королевских законов и указов, материалы кортесов и сборники
документов королевской канцелярии, отдельные королевские грамоты.
Таким образом, речь пойдет об официальном уровне отношения, об
отношении закона к проблеме оружия. Хотя юридический характер
источников большей частью раскрывает лишь официальную точку зре-
ния на проблему оружия, но косвенно проливает свет и на существо-
вавшую практику.
Однако термин "оружие" требует некоторых1 пояснений. Под ним
никак пе может пониматься все многообразие предметов, которые
могут в этом качестве использоваться (топоры, камни, лопаты и т.д.).
Любые характеристики типа размеров, веса и т.п. не могут при этом
служить критериями определения оружия. Тем не менее есть принци-
пиальная возможность определить этот род предметов материальной
культуры. Криминалисты совершенно справедливо считают, что
оружие — это "предмет, специально изготовленный
(разрядка моя. — А.Ч.) для нанесения телесных повреждений и
предназначенный* для нападения и активной защиты в рукопашном
бою"*. Таким образом, основным признаком оружия является то, что
опо создается именно как оружие.
Разумеется, возможность нанесения телесных повреждений не
может полностью игнорироваться при оценке, но и топоры хозяйствен-
ного предназначения, и кухонные ножи не являются оружием.
Различием между охотничьим и боевым оружием, минимальным в эпоху
средневековья, в соответствии с рамками данной статьи позволительно
пренебречь. Но необходимо одно замечание. Термин, обозначающий
вооружение, не различает наступательного и оборонительного, оружия
и доспеха. Поэтому в тех случаях, когда источник не уточняет род
упоминаемого вооружения, представляется оправданным использование
термина "оружие”, хотя и с известными ограничениями, потому что
всегда речь идет только о том оружии, которым по материальным и
техническим причинам могут обладать отдельные лица, а дорого-
стоящие и технически малодоступные виды, как, например, уже
существовавшие в XIV в. пушки, не рассматриваются. За этим неболь-
Устинов А.И., Портнов М.Э .Денисов Е.М. Холодное оружие. М.. 1961. С. 10.
216
А.П. Черных
шим исключением содержание термина раскрывается прежде всего
применительно набору холодного оружия средневековья. И еще одно
— почти всегда имеется в виду статус оружия в мирное время.
Восстановить правовой фон владения оружием в XI—XIII вв.
нелегко. Ранние португальские форалы вопрос отношения к оружию
обходят стороной. Форал Коимбры 1111 г. не касается этого ни прямо,
ни косвенно. Форал Коимбры 1179 г. и однотипные форалы Сантарена
и Лиссабона трактуют только противоправные действия с оружием:
"если кто-либо ... с оружием в руках силой ворвется в дом ...n1
Несмотря на то что проследить регламентацию владения оружием не
удается, это не дает оснований подразумевать под ее отсутствием
возможности свободного обладания им. Право на оружие законодатель-
но не выделялось в качестве прерогативы власти, и человек, имевший
возможность вести жизнь кавалейру, и практически, и юридически при-
ближался к этому статусу1 2. Обладание оружием в это время наряду с
определенной правовой традицией, о которой речь пойдет ниже, регу-
лировалось стоимостью оружия, и именно она проводила отчетливую
границу между возможными владельцами и теми, кому оно было
недоступно.
Подобное деление имеет давнюю традицию. В переведенной в XII в.
на латынь "Политике" Аристотеля шла речь о зависимости между
состоятельностью и обладанием оружием3. Непосредственно об
имущественном цензе в связи с вооружением писал Тит Ливий, и это
описание анахронично лишь для описываемой им эпохи4, но время
самого Тита Ливия характеризует красноречиво. Характерная черта
этих корреляций состоятельности и вооружения — упрощение и умень-
шение вооружения за счет доспеха5. Эта же тенденция отчетлива в
капитулярии Айстульфа 750 г.: более состоятельные должны иметь
полный набор вооружения: щит, копье, кольчугу; у средних по достатку
допускается отсутствие кольчуги, а стрелы и лук — оружие наименее
обеспеченных6. Отметим, что лук и стрелы — единственное оружие,
которое может быть изготовлено вне специализированного произ-
водства, т.е. оружие широко доступное.
Спустя четыре столетия, в зависимости от размеров имущества
регламентировала владение оружием английская "Ассиза о воору-
жении" 1181 г. (Assisa de Annis habendis in Anglia), подразумевая среди
1 Городские установления Коимбры XII в /Перевод и комментарии О.И. Варьяш и
А.П. Черных Ц Городская жиэнь в средневековой Европе. М.. 1987. С 302.
^Documentos Medievais Ponugueses. Т. 1: Documentos rtgios. Lisboa. 1958. Vol. 1. N 25.
^Аристотель. Соч.: В 4 т. М., 1984. Т. 4. С 490,581.
^Тит Ливий. История Рима от основания города. М., 1989. Т. 1. Примем. 133 к кн. 1.
С 516.
^Там же. С 48.
6Цит. по: Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории.
Т. 3: Средневековье. М. ’933. С 27.
Оружие и закон
217
потенциальных обладателей оружия четыре разряда7. Указ о вооруже-
нии 1252 г. делил население на пять пар разрядов и учитывал,
выражено имущество в земле или в скоте8. Лук и стрелы оказывались
полностью вне этих имущественных цензов, и в пользовании ими oipa-
пичивались лишь проживавшие в лесах. Полный набор оружия —
кольчуга или панцирь, железный шлем, меч и нож, низший уровень —
"кинжалы, ножи и прочее мелкое оружие"9. На пять разрядов с учетом
земли и движимого имущества делил владельцев оружия и
Винчестерский статут 1285 г., также выводивший обладателей луков
за пределы ценза10.
С этими нормами сопоставимо и "народное оружие" (folkvapn) в
Скандинавии, где первый норвежский общегосударственный судебник
"Landslov" 1274 г. дифференцировал набор оружия в зависимости от
стоимости имущества, и этот порядок сохранялся вплоть до XIV в.11
Среди португальских юридических документов также сущетсвуют
подобные памятники. На неоднородность владельцев оружия в XIII в.
намекал один из указов Афонсу III (1245—1279)12. Имущественную
корреляцию владельцев оружия демонстрирует документ от 26 марта
1336 г., ссылающийся на королевскую грамоту 1317 г. Им
предписывалось, чтобы те, чье имущество оценивается в 1 тыс. либр,
обязательно имели фуфайку или кожаный колет (cambuses grossos ou
perpontos), железные шишаки (capelinos ou capelos de ferro), щиты
(escudos) и копья (lan^as); хозяева имущества в 2 тыс. либр сверх того
должны иметь еще и панцырь (as lorigas); при имуществе в 5 тыс. либр
к этому вооружению добавлялся конный доспех (as lorigas do cavalo).
Из тех, кто не имел коней и не входил в категорию кавалейру,
обладавшие имуществом в 100 либр, имели мечи, щиты и копья, а при
имуществе ниже 100 либр — копья, малые копья (dardos) и арбалеты
(beestas)13.
Эта регламентация, относящаяся ко времени правления короля
Диниша (1279—1325), содержит изменения по сравнению с законами
его предшественника, Афонсу III. Афонсу III запрещал ношение в
королевстве больших и малых копий всем, кто не имел статуса
кавалейру или эшкудейру и не был обязан держать коней и оружие.
Изъятие имевшегося незаконно оружия входило в обязанности
мейрипью; ему же уплачивали штраф за короткое или длинное копье в
^English Historical Documents. Vol. 11, N 27, P. 416—417. См. также: Петрушев-
ский ДМ. Очерки из истории английского государства и общества в средние века. М., 1937.
С. 119
^Stubbs W. Select Charters. Р. 370. Цит. по: Дельбрюк Г. Указ. соч. С 101.
^Там же.
10Гам же.
"Лебедев Г.С Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С 53—54.
12Ordenaoes del-rey Dom Duarte. Lisboa, 1988. P. 57. {Далее — OD).
^Documentos do Arquivo historico da Camara municipal de Lisboa. T. 1: Livros dos Reis. L,
1957. P. 89—90.
218
А.Н. Черных
размере двух мараведи за каждое. Исключению из этого правила
подлежали лишь чужеземцы и торговцы, "которые носят оружие в
дороге, желая защитить свое достояние”14.
Документ 1336 г. свидетельствует о широком круге обладателей
оружия. Нижняя граница (менее 100 либр) вводит в круг владельцев
оружия немалую часть населения, хотя это и не означает, что граница
опущена до бесконечности и оружие могут иметь все. Заметим к тому
же, чт�