Улица
становится
НАШЕЙ
издательство «детская литература»
ВАСИЛИИ Г О Л ы ш к и и
РАСС К А э ы
Москва «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» 1974
Р2
Г62
К читателям
Отзывы об этой книге
издательство просит присылать по адресуй
Москва, А-47, ул. Горького, 43.
Дом детской книги.
Рисунки
Г. МАЗУРИНА
Голышкин В. С.
Г62 Улица становится нашей. Рассказы. Рисунки
Г. Мазурина. М., «Дет. лит.», 1974.
128 с. с ил.
Книга рассказов о пионерах и пионерских делах, ребятах, не-
истощимых па выдумку, умеющих помочь хорошим людям в беде,
а плохих людей — просто высмеять.
Г 70803-027 275_74
М101(03)74
Р2
* Рассказы, обозначенные звездочкой, печатались до 27 мая Г»3 г«
© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1974 г._
Бес
г Во ем и
Ни Входить
Рядом с Сердитой по школе ходила новая вожатая, тоненькая,
светлая, и улыбалась. Это было так необычно, что пионеры,
привыкшие видеть Сердитую всегда озабоченной и хмурой,
смотрели на новую вожатую, как на чудо.
Карандаш в руках Сердитой работал, как дятел: ставил
точки в ведомости сданного имущества.
Пионерская, куда вошли обе вожатые, напоминала ухожен-
ный дровяной склад. Там и тут возвышались аккуратные полен-
ницы пионерских дел: неведомо когда и кем составленные альбо-
мы, пересушенные гербарии, пожелтевшие книжки-самоделки...
На стене висели два стенда. Перенесенные в какой-либо му-
зей, они легко могли бы сойти за оклады старинных икон.
3
При виде стендов Сердитая оживилась и пустила в ход ка-
рандаш.
«Пионерских законов — десять. Точно. Пионерских ступе-
нек — три...»
Самодовольная улыбка, как жулик, проглянула было на ли-
це Сердитой и тут же спряталась. Сердитая умела сдерживать
свои чувства.
Из пионерской отправились в поход по классам, в которых,
согласно расписанию «пионерской пятницы», проходили сборы.
Сегодняшняя пятница была посвящена проводам пернатых.
Вожатые зашли в классную комнату.
У доски стояла девочка и, как фокусник, тянула изо рта рас-
сказ о том, какую пользу приносят человечеству птицы.
— Пионерка Селезнева делает сообщение о пользе перна-
тых,— сказала Сердитая.
Вторая, третья, четвертая, пятая классные комнаты не
внесли сколько-нибудь заметного разнообразия в пионерские сбо-
ры. И только в шестой вожатых ожидал сюрприз: она была пуста.
— Этого не может быть! — воскликнула Сердитая.— У них
сбор, посвященный пользе пернатых.
Но класс был пуст. Если, конечно, не считать клочка бума-
ги, пришпиленного к стенду-окладу с пионерскими ступенька-
ми. И на этом клочке было написано:
«Установив, что птица дрофа может сожрать за день
1106 хлебных жуков кузек, 68 свекловичных долгоносиков,
1 щитоноску, 4-х мавританских клопов, 10 штук итальянской
саранчи, мы решили этому делу не препятствовать.
Установив также, что если кормить человека одним витами-
ном «С» («Скука»), он может потерять интерес к жизни, мы
решили перейти на другие витамины: В, И, Н («Весело», «Ин-
тересно», «Нужно»). Прощай, «пятница»! Отряд имени Юрия
Гагарина. Председатель Икар Воронок».
Чрезвычайное происшествие согнало в пионерскую комнату
всех членов и всех председателей советов отрядов.
Сердитая спрашивала:
— Где шестой «Б»?
4
Но этого никто не знал. А тот, кто догадывался, не хотел го-
ворить. Наконец, когда Сердитая в десятый раз задала свой
вопрос, одна слабая духом черноволосая девочка с белыми лен-
тами в косичках не выдержала и сказала:
— Я, кажется, знаю, только мне неловко...
— ...ябедничать? — подхватила Сердитая.— Не бойся, Соро-
кина. Когда говорят при всех, это не ябеда.
И все же на душе у Сорокиной было очень скверно, когда
она проговорила:
— Они сказали, что пойдут в какую-то зону.
В пионерской стало тихо. Сердитая обвела ребят недоумен-
ным взглядом и растерянно проговорила:
— В какую зону?
И тут новая вожатая повела себя очень странно. Тихо улыб-
нулась и сказала:
— Я знаю в какую. Если хотите — провожу.
Лялькин бунт
Утро накануне описанных выше событий началось в семье
Сергеевых с восстания дочерей. Подняла его пятиклассница
Лариса.
— Ляля! — сказала мама за завтраком.— Подай нож.
Лялька и бровью не повела.
— Ля-ля! — Мамины глаза сверкнули.
Лялька предусмотрительно спрятала руки под фартук.
— Ля...
Нота повисла в воздухе.
— Мама, кого ты зовешь? Здесь нет никакой Ляли,— ска-
зала Лялька.
Мама растерялась.
Папа фыркнул в стакан и закрылся газетой. Дедушка на
пенсии — Егор Егорович — крякнул и лукаво прищурился, со-
ображая, должно быть, что бы такое-этакое по данному поводу
высказать.
5
Первым капитулировал папа — Сергей Егорович.
— Лариса так Лариса,— примирительно сказал он.— Из
маленького получилось большое. Все закономерно.
Дедушка сдался еще охотней:
— Сергеевна, стало быть. Ай, комар...
«Комара» Лялька пропустила мимо ушей. Она ждала, что
скажут мама и старшая сестра Валентина.
Маму выручил телефон.
Дз-з-з...
— Алло! — окликнула мама кого-то в трубке.— Вам Лари-
су? Пожалуйста...
Младшая с торжеством посмотрела на старшую. Бунт Ла-
рисы против Ляльки, кажется, увенчался успехом. Больше ни-
кто в семье не посмеет звать ее этим люлечным именем.
Но Валентине было не до сестры. Она сама готовилась к
свержению нежного родительского ига, и ее бунт был не чета
Лялькиному бунту.
Начался он так. Валентина, собираясь в школу, не взяла по-
чему-то учебников, по которым должна была преподавать рус-
ский язык и литературу.
— Валентина, а учебники? — напомнила мама.
— Они мне не нужны...
— Как — не нужны? — не поняла мама.— А учить по чему
будешь?
— Вот теперь мой учебник,— сказала Валентина, и пионер-
ский галстук алым серпиком лег на ее плечи.
— Как? — возмутилась мама.— Тебя еще по совместитель-
ству вожатой назначили?
— Не по совместительству, мама, а по желанию. И не вожа-
той, а старшей.
— Ничего не понимаю... Ведь ты на учительницу училась.
— А выучилась на вожатую. И довольно об этом.
— Выучилась на вожатую... Разве это должность?
— А почему бы и нет? — рассудительно заметил папа.—
Если выбирать на вкус...
Но ему так и не удалось пофилософствовать.
6
Мама хлопнула дверью и вышла из комнаты. Папину мысль
закончил Егор Егорович.
— Если выбирать на вкус, то это самая красная должность
и есть,— сказал он.
— Почему красная? — выскочила Лялька.— Потому что
красивая или потому что большевистская?
— Понимай как хочешь,—сказал дедушка.—Не оши-
бешься.
В комнату вошла мама. В правой руке двумя пальчиками,
словно жабу, она держала Лялькин портфель.
— Лариса, что это такое? — спросила мама.
Лялька молчала.
— Отвечай, что это такое?
— Ну, портфель.
- Чей?
Фиолетовое пятно, похожее на Каспийское море, помешало
Ляльке сказать «мой». На ее портфеле морей не было.
Задать ревака? Лялька могла это сделать запросто. Но Ляль-
ки больше не существовало. А сменившей ее Ларисе плакать
было не к лицу. Однако с кем же это она перепутала свое кни-
гохранилище?
Бросив портфель на стол, мама вышла из комнаты. Папа и
дедушка также покинули место странного происшествия. Маме
и папе пора было идти на службу, дедушке Егору Егоровичу—
так... никуда.
Лялька раскрыла портфель.
— Игорь Воронов... Шестой «Б»... Карта какая-то...— Она
нетерпеливо пожала плечами.
— А ну, покажи,— заинтересовалась вдруг Валентина.
— Не трогай, не твое! — возмутилась Лялька.
— И не твое, кажется,— напомнила Валентина, мягко от-
страняя сестру.
Разложила карту и удивилась. Перед ней был план родного
Зарецка. Валентина узнала круглый, как пятак, Рынок — пло-
щадь в центре, от которой лучами разбегались три Чапаевских
и две Еленинских улицы... Голубой ремешок Снежки — речки-
7
малютки, опоясавшей город... Черную пряжку моста, перебро-
шенного с одного берега на другой.
И все же было в плане Зарецка нечто такое, что заставило
Валентину усомниться в достоверности лежащего перед ней до-
кумента.
Во-первых, равнобедренный треугольник, образованный
Третьей Чапаевской, Первой Еленинской улицами и речкой
Снежкой, был почему-то заштрихован легкой, как дымка, оран-
жевой краской и назывался очень странно — «Зоной действия
«Восток-1». Во-вторых, в этой зоне были помечены такие объек-
ты, о которых Валентина — юная старожилка города — отродясь
не слышала: «Фабрика художественного литья», «Комбинат доб-
рых услуг», «Театр зеленой лужайки», «Судоверфь «Красное
Сормово».
Судоверфь в Зарецке?.. Валентина удивилась. Судоверфь...
Морской порт... Космодром... Стоп! А почему бы и нет? Одни со-
чиняют фантастические книжки. Другие рисуют фантастиче-
ские картины. Третьи составляют фантастические карты. Ни-
чего особенного. Все закономерно, как говорит папа. Захотел и
поместил в излучине Снежки, возле пешеходного моста, судо-
верфь. Даже интересно.
Валентина улыбалась.
«Дата выпуска первой продукции...» Эти слова, вынесенные
из поля карты, не сразу бросились в глаза, но когда Валентина
прочитала их, улыбка тотчас спрыгнула с ее губ. «Дата выпу-
ска» была назначена на 5 сентября, то есть на завтра. Фанта-
стическое становилось реальным, хотя и оставалось по-прежне-
му загадочным.
Валентина, задумавшись, сложила карту и вдруг увидела
записку, уголком торчащую из портфеля. Развернуть и прочи-
тать ее было делом одной минуты.
«Установив, что птица дрофа может сожрать за день
1106 хлебных жуков кузек, 68 свекловичных долгоносиков,
1 щитоноску, 4-х мавританских клопов, 10 штук итальянской
саранчи, мы решили этому делу не препятствовать.
Установив также, что если кормить человека одним витами-
8
ном «С» («Скука»), он может потерять интерес к жизни, мы
решили перейти на другие витамины: В, И, Н («Весело», «Ин-
тересно», «Нужно»). Прощай, «пятница»! Отряд имени Юрия
Гагарина. Председатель Икар Воронок».
— Ничего не понимаю,— пожала плечами Валентина.—
Дрофа какая-то... Витамины... Пятница...
И вдруг вспомнила. Пятница была единым пионерским днем
в дружине, куда она шла старшей вожатой. Чем же пятница до-
садила ребятам?
Записка не отвечала на этот вопрос. Но одно Валентина по-
няла твердо: в дружине, где ей предстояло работать, что-то за-
тевалось.
— Ляля!
Нет ответа.
— Ляля!
Нет ответа.
— Лариса!
— Ну что?
— Ты знаешь Игоря Воронова?
— Икара Воронка? Его все знают.
— Ты мне про какого-то Икара рассказываешь, а я у тебя
про Игоря Воронова спрашиваю.
— Это одно и то же,— сказала Лялька.— У Воронка был
папа летчик. Он самолеты испытывал. Про него в газете писа-
ли: «Погиб при исполнении служебного долга». И Звездой Ге-
роя наградили.
— Воронок, Воронок...— рассердилась Валентина.— Почему
Воронок, а не Воронов? Почему Икар, а не Игорь?
— Это он сам себя так переиначил. В честь папы. А Ворон-
ком его в школе прозвали.
Валентина смягчилась.
— Отнеси, пожалуйста, ему портфель и...
Она не договорила. В дверь постучали, и на пороге появился
мальчик с черными, как ночь, волосами. На ремне у него вроде
полевой сумки висел Лялькин портфель.
— Сергеевы здесь живут? — строго спросил мальчик.
9
— Здесь,— смутилась почему-то Лялька.
— Это ты моему портфелю ножки приде-
лала?
— Я не приделывала,— вконец смутилась
Лялька,— это он сам.
— Знаю,— улыбнулся мальчик и, обменяв
портфели, неожиданно протянул Ляльке ру-
ку: — Будь здорова.
— Будь здоров,— вспыхнула Лялька и тоже
протянула руку.
— Странно,— сказала Валентина, когда
мальчик ушел.— Лицо красное, как у рыжего,
а волосы черные. Он что, от природы такой... не-
обыкновенный?
— Не от природы, а от перевоплощения,—
спокойно сказала Лялька.
— От чего?
— Ну, он в негра хотел перевоплотиться, чтобы в Африку
удрать и за ангольцев сражаться. Волосы ему в парикмахерской
перекрасили. Сказал — для кино. А лицо не стали. Говорят, мы
лица не перекрашиваем. Воронок разругался с ними и ушел.
Из-за лица и в Африку не смог уехать.
Валентина расхохоталась.
— Ты, я вижу, довольно подробно осведомлена о похожде-
ниях этого Икара Воронка.
— Валентина! — Лялька сердито посмотрела на сестру.
— Не дуйся, комар,— ввернула Валентина дедово словеч-
ко.— Садись лучше задачи решать. А я свои решить попробую.
Суматоха
Суматоха была грозой трех Чапаевских и двух Еленинских
улиц. Вообще-то она звалась иначе — Ульяной Тихоновной. Но
негромкое имя это как-то не вязалось с ее скандальным харак-
тером, и улицы, по достоинству оценив талант Ульяны Тихонов-
ны, зло и метко нарекли ее Суматохой.
10
— Суматоха идет!
Это была не шуточная угроза. Услышав ее, несовершенно-
летние обитатели трех Чапаевских и двух Еленинских тотчас
бросались врассыпную. И беда, если кому-нибудь из ребят слу-
чалось замешкаться...
Острый, как булавка, язык Суматохи пришпиливал озорника
к дереву, колодцу, каланче, забору, то есть к тому месту, куда
занесла его жажда приключений, и сразу же вступал в действие
Суматохин бас. Не раз грозилась она свести несчастного в ми-
лицию.
Впрочем, угроза так и оставалась угрозой. Подозрительный
промысел, именуемый в милицейских протоколах спекуляцией,
каковой занималась Суматоха, держал ее на почтительном рас-
стоянии от городских властей.
И вдруг Суматоха сама пришла в милицию. Ворвалась, как
вихрь, и оглушила личный состав городского отделения изве-
стием о том, что минувшей ночью неизвестными злоумышленни-
ками была похищена плавучая прачечная.
Толстый и добрый Петр Максимович, возглавляющий силы
порядка в Зарецке, не сразу поверил Суматохе. Но когда факт
хищения был подтвержден, Петр Максимович решил действо-
вать энергично.
— Козлюка с машиной,— распорядился он,— и дружинника
Долгого с собакой. Быстро!
Козлюк явился тотчас. Долгий пятью минутами позже.
Длинный, нескладный, в широких, как ведра, кирзовых са-
погах, Долгий вопросительно посмотрел на начальника:
— Случилось что?
— Кобра в форме? — не отвечая, спросил Петр Макси-
мович.
Долгий насторожился. Кобра была служебной собакой, ко-
торую он натаскивал.
— В форме... А что, много ценного похищено?
— Прачечная,— усмехнулся Петр Максимович.
— Что — прачечная? — не понял Долгий.
— Прачечную, говорю, увели... Плавучую...
11
— Да кому такая развалюха нужна! — Долгий сразу поте-
рял интерес к предстоящей операции. Однако, рассудив, что
хоть служба эта и не в службу, зато для Кобры тренировка,
согласился принять участие в розыске похитителей.
На речном песке, как раз напротив того места, где стояла
похищенная прачечная, нашли отпечаток босой ноги.
— Кобра, след! — приказал Долгий.
У собаки-ищейки была узкая, как сабля, морда, короткий
хвост и преувеличенное мнение о своих способностях.
Понюхав след, она ликующе взвыла и потянула проводни-
ка вверх по крутому берегу.
Благоразумно рассудив, что ни один уважающий себя жулик
не станет тащить посуху то, что можно сплавить по воде, Дол-
гий дернул ищейку за поводок и снова подвел к следу.
На этот раз Кобра повела поиск вдоль берега.
Она шла, все ускоряя и ускоряя шаг. И это был верный
признак того, что ищейка на верном пути. Охотничий азарт
охватил Долгого, передался Суматохе, которая, не отставая,
следовала за дружинником, а от нее — милицейскому «газику»
с Петром Максимовичем.
12
Кобра подвела Долгого к фанерному щиту, прикрепленному
к тополю, с надписью: «Запретная зона. Без клещей, гвоздей и
молотка не входить».
«Запретная зона... Никогда ничего подобного в Зарецке не
было... Тайна какая-то...» — решил Долгий.
Петр Максимович вышел из машины, прочел надпись и то-
же удивился. Но удивление его было иного рода. Петр Макси-
мович уловил в надписи нечто такое, что заставило его, бывше-
го учителя, схватиться за голову. На фанере было написано:
«Бес клищей, гвоздей и малатка ни входить».
Так написать мог только один человек на свете. И этим един-
ственным человеком был родной внук майора — Ленька. Об этом
же свидетельствовал и фанерный щит, припасенный Петром
Максимовичем для ремонта террасы. Так вот над чем пыхтел
недавно Ленька, тщательно скрывая свое творчество от деда. «Бес
клищей... ни входить»... Но зона! Этого Ленька придумать не мог.
— Петр Максимович, слышите? — Долгий вытянул шею и
поднял руку.— Вроде бы стук...
Он не договорил. Раздался оглушительный свист, треск ло-
мающихся сучьев, испуганный крик, и на голову пораженного
Петра Максимовича свалился не кто иной, как Ленька.
13
— Ты что там делал? — строго спросил майор, кивнув на
дерево.
— Я? — Глаза у Леньки сделались необычайно ясными.
— Ты, раз у тебя спрашивают...
— Там? — тянул Ленька.
— Отвечай! — рассердился Петр Максимович.
— Ничего.
Мужеству Леньки можно было позавидовать. Все знали в За-
рецке, что Петр Максимович человека насквозь видит. Поэтому
Ленька в некоторых случаях пытался, по возможности, избе-
гать деда. Что там ни говори, а неловко как-то чувствуешь себя
в обществе человека, который видит тебя насквозь.
И вот, надо же, судьба столкнула Леньку со всевидящим де-
дом в такую минуту, когда он меньше всего хотел этого. Конеч-
но, дед сразу разглядел, что Ленька что-то скрывает от него.
Ну и пусть. Добровольно он все равно ничего не откроет и бу-
дет держаться до последнего.
Между тем Петр Максимович не спускал с Леньки глаз.
— Значит, ничего?
— Ничего.
— Ничего, кроме того, что ты подавал условные сигналы
сообщникам?
Ленька отвел глаза.
— Веди и показывай,— потребовал дед.
Но показывать Леньке ничего не пришлось. Суматоха, ры-
скавшая где-то в кустах, выбежала на дорогу и запричитала:
— Здесь они, похитители... Здесь еще!.. На берегу...
Петр Максимович, Долгий, Кобра и Ленька бросились к реке.
Воронок
Удивительная картина открылась перед ними: возле берега,
на мелкой волне, покачивалась украденная прачечная. Но ка-
кая прачечная! Свежевымытая, обшитая струганой доской, та-
кой ее никто никогда не видел.
На берегу, козликом растопырив ножки, стоял верстачок.
14
На нем в завитушках стружек лежали стамески, рубанки, ту-
гая, как лук-самострел, лучковая пила и еще кое-какой плот-
ницкий инструмент.
Но не это, а совсем другое привлекло внимание Петра Мак-
симовича: лоскут брезента, подвешенный на хитрых крючках
в крутой стене берега. Петр Максимович приподнял брезент и
обнаружил под ним лаз в пещеру.
Открытие это было воспринято по-разному. Суматоха помя-
нула черта и тут же перекрестилась.
Долгий замер, взъерошив в раздумье волосы.
А Ленька решил, что его песенка спета.
— Долгий, пускай Кобру! — приказал майор.
Ищейка, услышав свое имя, насторожилась и, понукаемая
хозяином, подошла к лазу.
Минуту-другую она к чему-то принюхивалась, потом весело
взвизгнула и скрылась в пещере.
Ждать Кобру пришлось довольно долго. Но когда она вы-
лезла, люди, ожидавшие на берегу, глазам своим не поверили:
Кобра улыбалась.
Долгий помрачнел. Эта улыбка могла означать только одно:
в пещере были друзья, и вступать с ними в ссору Кобра не име-
ла ни малейшего желания.
Долгий встал на четвереньки и решительно сунулся в пе-
щеру.
Не успел он проползти и нескольких шагов, как с кем-то
столкнулся в черном горлышке пещеры. Поспешно выбросив-
шись назад, он с удивлением обнаружил, что держит за руку
мальчишку лет четырнадцати в кожаной курточке и в штанах
фасона «робы».
Перед ним, как, впрочем, и перед всеми другими, стоял Игорь
Воронов, по прозвищу Икар Воронок.
Увидев Суматоху, Воронок переглянулся с Ленькой и сразу
все понял. По утрам Суматоха промышляла стиркой белья. Она
полоскала его на плавучей прачечной. И вот прачечная исчезла.
Подозрительная Суматоха, всегда и во всем видевшая злой умы-
сел, тотчас «догадалась», что тут дело «нечисто», и рассказала
15
обо всем Петру Максимовичу. Тот принял меры, и вот он, Воро-
нок, должен держать сейчас ответ.
Майор, Долгий, Суматоха нетерпеливо посматривают на Во-
ронка. И Кобра смотрит. Но совсем по-другому: весело и ра-
достно.
Долгий, давно уже заподозривший Кобру в предательстве,
не выдерживает.
— Вы, кажется, знакомы? — кивает он на Кобру.
— Друзья,— отвечает Воронок.— Штаны караулит, когда
мы раков ловим. Верно, Ласка?
Долгому показалось, что у него над ухом разрядили писто-
лет. Ласка! До чего иногда жестоко насмехается судьба над че-
ловеком. Растил Кобру, а вырастил... Ласку.
Но Воронку нет никакого дела до переживаний дружинни-
ка. У него хватает своих забот.
Вот он постоял, подумал, сверкнул глазами и на что-то ре-
шился.
— Ленька, труби общий! — крикнул Воронок.
Ленька ящеркой скользнул в пещеру и вынес оттуда охот-
ничий чехол, в котором обычно хранятся предметы, ничего об-
щего не имеющие с пионерскими атрибутами. Тем не менее
Ленька вытащил оттуда ослепительную, солнечную трубу.
Низкий, сильный звук огласил окрестности, и берег стал за-
полняться неизвестно откуда появившимися мальчишками и
девчонками.
— Становись! — скомандовал Воронок, вытянув руку, как
на занятиях по физкультуре.
Живая пестрая ленточка зазмеилась вдоль берега и замер-
ла под строгим взглядом Воронка.
— Товарищ начальник! — официально доложил Воронок, об-
ращаясь к Петру Максимовичу.— Отряд имени Юрия Гагарина
находится в зоне действия «Восток-1». Председатель — Воронок.
Петр Максимович не был искушен в сдаче и приеме пионер-
ских рапортов. Только потому, видимо, он не обратился к ребя-
там с традиционным призывом «всегда быть, готовыми», а за-
просто протянул руку Воронку и спросил:
16.
— Здравствуй, председатель! За прачечную отчитаться
можешь?
— Могу,— сказал Воронок.— Мы ее в починку брали. И об-
ратно сплавить хотели. По-тимуровски, чтобы никто не видел.
Да не успели. Спасибо, вы приехали.
— За что же спасибо? — насторожился Петр Максимович.
— За машину.— Воронок хитро посмотрел на Петра Макси-
мовича.— На машине мы ее мигом дотащим, по-бурлацки.
— Ты, я вижу, парень не промах,— усмехнулся Петр Мак-
симович.— Только казенную машину гонять в личных целях не
положено.
— А если не в личных, если в интересах всех граждан? — пе
отступал Воронок.
Петр Максимович понял, что ему не выкрутиться.
Петр Максимович подзывает шофера и тут вдруг замечает
бегущую по реке моторку, густо набитую пассажирами в крас-
ных галстуках. Моторка причаливает, слышатся возбужденные
голоса, но один, пронзительный, как свисток паровоза, покры-
вает все:
— Вот они где, голубчики!.. Ну, постойте...
Этот голос трудно было спутать с другими.
— Рассыпься! — крикнул Воронок, узнав Сердитую, и стрем-
глав скрылся в пещере. Вслед за ним исчезли, словно растаяли,
и все остальные.
Увидев милицию, Сердитая помрачнела. Случилось то, чего
она больше всего опасалась. Стоило ребятам отлучиться из
школы — и вот, пожалуйста, милиция устраивает на них обла-
вы с собакой. Интересно, что они там натворили? Спросить у
Петра Максимовича? Нет, нет, нет... Вдруг откроется что-ни-
будь ужасное! Однако что же предпринять? Да, ведь она здесь
не одна. Ее и весь совет дружины привела сюда новая вожатая,
которой она сдает дела. Интересно, каким образом ей стало из-
вестно местопребывание пропавшего отряда? Сейчас самое под-
ходящее время спросить об этом.
Но спрашивать было не у кого. От новой вожатой остались
только синие тапочки, торчащие из пещеры.
17
— Валя, что вы там делаете? — В голосе Сердитой гнев и
изумление: опуститься до того, что полезть за мальчишками в
пещеру...— Вы слышите, Валя?
Новая вожатая ничего не слышит.
Старая настойчива. Она уже не говорит, а шипит:
— Валя, вылезайте скорей! На вас смотрит совет дружины.
Подействовало! Валентина поднимается на ноги и говорит:
— Сейчас вылезут, уговорила.
Зона действия
Все дальнейшее было похоже на кадры повторного фильма.
Воронок скомандовал «общий». Ленька сыграл сбор. Окрест-
ности извергли положенное количество мальчишек и девчонок.
Живая пестрая лента зазмеилась вдоль берега и замерла под
строгим взглядом Воронка.
— Смирно!
Сердитая посуровела, готовясь принять рапорт. Одна мысль
владела ею: так отчитать семиклассников, чтобы они навсегда
забыли дорожку из школы на улицу. И очень хорошо, что сюда
нагрянула милиция. Она использует это в педагогических
целях.
Дальнейшее показалось Сердитой нехорошим сном.
— Товарищ старшая вожатая! — Воронок гордо пронес сжа-
тую ладошку мимо Сердитой и подошел к Валентине.— Товарищ
старшая вожатая! Отряд имени Юрия Гагарина находится в зо-
не действия «Восток-1». Председатель Воронок.
Сердитая поняла: случилось непоправимое. Еще не сдав де-
ла, она уже перестала быть старшей вожатой. Это было досад-
но и обидно. Из положения, в котором она оказалась, имелось
два выхода: провалиться сквозь землю или заплакать. Первое не
позволял сделать рельеф местности, второе — гордость. Поэтому
Сердитая предпочла роль безучастной свидетельницы происхо-
дящих событий. А разворачивались они так.
Выслушав Воронка, Валентина пошепталась о чем-то с со-
ветом дружины и громко сказала:
18
— Совет дружины объявляет отряду имени Юрия Гагарина
благодарность за ремонт плавучей прачечной в зоне пионер-
ского действия «Восток-1».
— Ура! — крикнул Воронок.
— У-р-а!..— загудел берег.
Сердитая растерянно смотрела вокруг: какая прачечная? Ка-
кая зона?
Подошла Валентина.
— Я не могла поступить иначе, Тоня,—мягко сказала она.—
От вас они все равно ушли. А мне важно было перехватить их
в дороге. И, по-моему, зона — это здорово.
Сердитая молчала. В конце концов, какое ей дело до каких-
то зон! Часом позже, часом раньше ей все равно уходить из
дружины, поэтому пусть новая старшая делает что хочет...
И все-таки Сердитая зря бравировала. Ей трудно было рас-
ставаться с ребятами. И не о таком расставании мечтала она,
когда в мыслях видела себя студенткой педагогического инсти-
тута. Барабаны, рассыпающие звонкий град... Октябренок Лень-
ка, поющий в солнечную трубу... Дружина, печатающая шаг по
мостовой... Дружина, провожающая Тоню-вожатую в столичный
институт...
Не будет ни барабанов, ни горна, ни проводов. Где-то, ког-
да-то дорожка, по которой она вела дружину, вильнула в сто-
рону и увела за собой ребят.
Петр Максимович смущен. Ага, ему, конечно, не хочется рас-
страивать вожатую и жаль ребят. Тем более, что Ленька, ка-
жется, его внук. Но Сердитая не из тех, кто останавливается на
полпути. Она потребует, настоит на своем... Но ее опережают.
— Звали? — Перед Петром Максимовичем стоит малень-
кий, веселый шофер милицейского «газика» Ваня Козлюк.
— Звал.— Петр Максимович усмехается. — О живописи
хочу потолковать. Ты картину Репина с бурлаками видел?
— Видел. А вы это к чему, товарищ начальник?
Петр Максимович сверлит Козлюка хитрым взглядом.
— Да так. Мысль одну имею — бурлацкий промысел меха-
низировать... Одним словом, вот что, Козлюк: цепляй прачечную
19
и гони ее на прежнее место. А товарищ Долгий тебе живой
силой поможет — Кобру запряжет. Собака у него сытая, силь-
но потянет. Смотришь, и на уху заработает.
Долгий пропускает злую шутку мимо ушей. А ребята, услы-
шав приказание Петра Максимовича, бросаются к прачечной.
— Отставить! — кричит Валентина.— Прачечную на мотор-
ке перегоним. А вам спасибо, Петр Максимович.
Петр Максимович берет под козырек и бросает рассеянный
взгляд на Сердитую. Кажется, она о чем-то хотела у него спро-
сить?
Да, хотела. Она хотела узнать, не подбросит ли товарищ
майор ее до города на милицейском «газике». На моторке она
пе может — укачивает.
Получив разрешение, Сердитая занимает место в машине с,
красным пояском. Рядом с ней садится Долгий. Кобра мечется
между «газиком» и моторкой.
«Пошла прочь!» — фыркает «газик».
«Прочь!» — фыркает моторка.
Убегает «газик».
Отчаливает моторка. Подхватывает прачечную на буксир и
тащит за собой. А на прачечной — яблоку негде упасть. Здесь
весь отряд имени Юрия Гагарина.
20
— Ласка! Ласка!
Это кричит Воронок. Морской и воздушный волк Икар Во-
ронок, с черными, как у негра, волосами и рыжей россыпью
искристых меток на лице.
Он стоит на палубе отбитого у пиратов фрегата, и ветер
приключений раздувает огонек его галстука.
— Ласка! Ласка!
Не помня себя Кобра штопором ввинчивается в воду и
плывет надеререз моторке. Мокрые, веселые руки выуживают ее
из воды и вытаскивают на палубу фрегата-прачечной. Благо-
дарная Кобра тычется в лица ребят, со смехом уклоняющихся
от собачьих поцелуев.
Над речкой Снежкой ходит тихий ветерок-невидимка. Он
шарит по опустевшему берегу, осторожно переворачивает ли-
сток забытой кем-то из ребят книжки и погружается в чтение.
Он затих. Он весь в прошлом. Он не слышит, как Ленька
поет в солнечную трубу, возвещая начало новых событий и но-
вых книг.
21
ПРОПАВШАЯ
БУКВА*
Тревога
звестность пришла к Феде Пустошкину на уроке пе-
ния. Он был новичок, и учитель, Моисей Иванович, прежде чем
начать занятия, решил проверить его голосовые данные.
— Внимание! — сказал Моисей Иванович.— Делаю пробу.
Смычок в его руках сверкнул, как фехтовальная шпага, и
пронзил узкую талию скрипки.
До-о-о! — жалобно простонала скрипка.
— Теперь ты, Пустошкин,— сказал Моисей Иванович.
— До-о-о! — неуверенно пробасил Федя.
— Ре-е-е,— мягким, чуть дребезжащим голосом протянул
старый Моисей Иванович.
Увы, все голосовые клапаны у Феди были поставлены на
один лад.
22
— Ре-е-е,— пробасил он.
Класс замер. Он пока еще не смеялся, но смех клокотал у
него в груди. Еще одно «ре», напоминающее рев рассерженного
медвежонка, и лава смеха вырвалась наружу. Все вокруг запры-
гало, зазвенело, закачалось...
Один Моисей Иванович не дрогнул перед лицом разбуше-
вавшейся стихии. Он вынул часы и, скрестив на переносице
мохнатые брови, стал терпеливо следить за ходом секундной
стрелки.
Класс хорошо знал, что за этим последует. Моисей Иванович
подождет, пока ребята успокоятся, и дребезжащим тенорком
скажет:
— Пять минут, похищенных у искусства... На полминуты
больше, чем в прошлый раз.
Смеяться сразу расхотелось.
— Внимание! — сказал Моисей Иванович.— Пустошкин
будет петь. Что ты будешь петь, Пустошкин?
Федя залился краской и судорожно дернул плечом.
— Не знаю...
— Ну, какую-нибудь пионерскую песню,— подсказал учи-
тель.
— Я не пионер.
В классе стало тихо. Пустошкин не пионер? В это было
трудно поверить. В пятом классе, и не пионер. Вот тебе и на...
На перемене об этом узнала вся школа. Чинный школьный
хоровод, вращавшийся вокруг бюста великого педагога Песта-
лоцци, изменил направление и сделал центром своего вращения
Федю Пустошкина.
— Этот?
— Он...
— Не может быть, чтобы не пионер...
— Видишь, без галстука.
Лариса Сергеева, председатель совета отряда пятого класса
«А», вихрем налетела на классного руководителя:
— Зиночка Петровна! Что я вам скажу... У нас Пустошкин
не пионер.
23
Зинаида Петровна, молодая учительница физкультуры, не
умела сердиться. Хотя рассердиться надо было непременно, пото-
му что Лялька позволила себе раз и навсегда запрещенное, на-
звав ее Зиночкой Петровной. Пустошкин как-то сразу вытеснил у
нее из головы все остальное. Не пионер... И надо же было та-
кому случиться... И где? В ее классе. Однако что же делать?
Ждать, когда ее вызовет директор Дмитрий Васильевич и скорб-
ным голосом спросит, почему ученики вверенного ей класса не
являются членами детской коммунистической... Нет, ждать это-
го нельзя. Тем более, что ошибку легко можно исправить.
Зинаида Петровна не умела сердиться. Но она умела при-
нимать решения, быстрые и точные.
— Лариса,— сказала она,— собери после занятий отряд и
задержи Пустошкина. Будем принимать его в пионеры.
...Речь Зинаиды Петровны на сборе отряда пятого класса
«А» была краткой. По ее убеждению, пионером Пустошкин
не стал только по недоразумению. Не озорник... Двоек не быва-
ет... Разве этого мало, чтобы, как все, носить красный галстук?
— Ребята! — сказала она.— В нашем классе учится Федя
Пустошкин. Новичок. Федя, встань.
Федя смущенно приподнялся над партой.
— Все видят Федю Пустошкина? — спросила учительница.
— Все,— весело отозвался класс.
— Все видят, что Федя Пустошкин без галстука?
— Все,— нестройно отозвался класс.
— Но это вовсе не потому, что галстук у него...— Взгляд
учительницы скользнул по классу и сразу нашел то, что искал:
Сережа Бойков стыдливо прикрыл шею ладошкой.— Не пото-
му,—продолжала Зинаида Петровна,— что галстук у него, как
у Бойкова, в стирке. Федя Пустошкин не успел вступить в пио-
неры. Эту Федину ошибку надо исправить. Кто за то, чтобы
Федю принять в пионеры?
«За» были все.
— Лариса,— сказала Зинаида Петровна,— одолжи Пустош-
кину свой галстук. Пустошкин Федя, с этого дня можешь счи-
тать себя пионером.
24
И Федя стал пионером.
Но пробыл он в этом звании недолго.
Утром следующего дня, перед уроками, Федя разыскал стар-
шую вожатую Валентину Сергееву и, протянув ей красный гал-
стук, сказал:
— Возьмите, пожалуйста... Бабушка не велит...
Федя виновато улыбнулся и отошел.
А Валентина не могла понять, что произошло. Помогла
Лялька.
Увидев сестру, Валентина вспомнила, что Федя Пустошкин
учится с ней в одном классе. Лялька была председателем совета
отряда. Стоит ей, Валентине, потянуть за Ляльку-ниточку, и она
сразу распутает все: узнает, почему Федя Пустошкин сам себя
исключил из пионеров.
Но Лялька, услышав о поступке Пустошкина, была пора-
жена не меньше сестры.
— Как же так? — сказала она.— Вчера мы его приняли, а
сегодня он...
— Разве Пустошкин не был пионером? И что за странный
прием в пионеры?..— посыпались вопросы Валентины.
Она вспомнила, что сказал ей мальчик, отдавая галстук:
«Бабушка не велела»... А при чем здесь бабушка? Хотела бы
я знать...»
Неожиданная мысль пришла Валентине в голову.
— Лариса,— сказала она,— ты не знаешь, где живет этот
Пустошкин?
— На Первой Еленинской... А что?
— Первая Еленинская. Это ведь в зоне действия отряда име-
ни Гагарина?
— Да, а что?
— Потом узнаешь,— сказала Валентина.— А сейчас найдп
Воронка и передай ему это.
Она протянула сестре черный кружочек.
— Пуговица...— удивилась Лялька.
— Сама ты пуговица,—усмехнулась Валентина.— Пароль
тревоги. С моим вензелем. Видишь «СВ» — Сергеева Валенти-
25
на. В первой зоне у всех такие. Только никому ни слова — это
нх тайна.
Найти председателя совета отряда шестого класса «Б» Игоря
Воронова было нелегко. Лялька обежала все закоулки, прежде
чем догадалась заглянуть в светлый фонарик Ленинского угол-
ка — маленькую, построенную дружиной терраску, выходящую
в школьный сад.
Воронок был там. Он принимал рапорты вожатых звеньев.
— Первое звено,— сказал Воронок и вопросительно посмот-
рел на летописца отряда, худенькую Женю Соболеву.
— «Собрать в зоне «Восток» десять книг для библиотеки без
библиотекаря».
— Собрано! — выскочил подвижный Валя Воскобойников,
вожатый первого звена.
— Второе звено... «Открыть бесплатный прокат детских иг-
рушек»,— прочитала Женя.
— Открыли? — спросил Воронок.
— Нет еще,— поднялся толстый, неуклюжий вожатый вто-
рого звена Миша Никитин.— Помещения нет.
Вдруг на террасу влетела Лялька:
— Вот вы где...
Воронок нахмурился: он не любил, чтобы им мешали. Но не
турнул Ляльку. И не потому, что встреча с ней всегда непонят-
но радовала Воронка — чувство долга Воронок ставил выше
чувства дружбы,— а потому, что Лялька могла оказаться деле-
гацией из соседней зоны. И ее надо было выслушать.
Воронок посмотрел на электрическую карту города, висев-
шую в Ленинском уголке. Одни улицы светились на ней крас-
ным цветом — зона действия «Восток-1», другие голубым — зо-
на действия «Восток-2». Это была Лялькина зона.
— Ты делегация? — строго спросил у нее Воронок.
— Нет,— ответила Лялька.— Я не делегация. Я — пуго-
вица.
И она протянула Воронку черный кружочек.
— Где взяла? — насторожился Воронок.
— Сестра послала.
26
— Сестра? — Воронок нахмурился. Сестра — это другое де-
ло. Оглядев вожатых звеньев, Воронок сказал: — В зоне «Во-
сток-1» тревога. Предупредить всех. Сбор после уроков в пио-
нерской.
Вожатые разбежались по звеньям.
Ушел Воронок.
Ушла Лялька.
И только огоньки на электрической карте, которую забыл
выключить Воронок, тревожно перемигивались.
Что же случилось в зоне «Восток-1»?
Брат Иисуса Христа
В чулане было темно и душно. Пахло мятой, укропом, око-
роком, мышами и еще чем-то таким, чему нос не мог придумать
названия.
Носов было два. Один принадлежал Воронку, другой —
Леньке. Минутку терпения, и станет понятно, что заставило
Воронка и Леньку залезть в чужой чулан.
Разговор в пионерской не на шутку встревожил отряд име-
ни Юрия Гагарина. Самоисключение Феди Пустошкина из пи-
онеров было воспринято, как чрезвычайное происшествие номер
один.
Безобидный и безответный Федя Пустошкин никогда не шел
против воли класса. Класс был силой, которой он подчинялся с
удовольствием. И вдруг нашлась сила, которая пересилила эту
силу.
А сила звалась Авдотьей Поликарповной и была родной ба-
бушкой Феди Пустошкина.
Это было обидно и непонятно. Бабушка у Феди была слабая,
убогая, ходила, опершись на посошок. Казалось, что без этой,
третьей, деревянной ноги она и устоять на земле не сможет. И
вдруг у этой бабушки оказалась непонятная сила. Стоило ба-
бушке сказать слово, и Федя как угорелый помчался к старшей
вожатой сдавать галстук.
27
Что же держит Федю в повиновении?
Выяснить это взялся сам Воронок.
Понаблюдав за Федей, он очень скоро установил, что Авдо-
тья Поликарповна по четным дням недели навещает Ульяну
Тихоновну, прозванную за свой неуживчивый нрав Суматохой,
и таскает к ней зачем-то внука Федора.
«И чего ему со старухами делать?» — удивлялся Воронок,
наблюдая, как Федя понуро плетется вслед за бабушкой.
Чтобы разгадать тайну, Воронок разыскал Леньку, жившего
по соседству с Суматохой, и предложил ему понаблюдать вме-
сте за домом Ульяны Тихоновны.
Сегодня четный день недели. Сегодня бабка обязательно при-
ведет к Суматохе Федю. И сегодня же, как успел узнать Воро-
нок, у нее соберутся сектанты.
Кто такие сектанты, Воронок толком не знал. Говорят, бо-
жьи люди... Божьи... Но ведь бога нет. Однажды Воронок спро-
сил на уроке — это было во втором классе,— что такое бог? Учи-
тельница ответила: «Бог — это ничто». И Воронок твердо убеж-
ден, что это так. Ведь бога никто никогда не видел. Значит,
божьи люди все равно что ничьи люди. А разве человек может
быть ничьим? Нормальный человек ни за что не скажет, что он
ничей или божий. Он обязательно чей-нибудь да есть: завод-
ской, колхозный, русский, советский...
Значит, люди, называющие себя божьими или ничьими, что
одно и то же, не совсем нормальны. А ненормальных людей
Воронок побаивался и старался держаться от них подальше. Не-
нормальные — они ведь за себя не отвечают. Треснут еще чем-
нибудь...
И все же Воронка не раз разбирало любопытство, ему хоте-
лось узнать, чем занимаются сектанты на своих молениях. Од-
нажды он спросил даже об этом у Суматохи.
— А тем и занимаются, что спасения ищут,— сказала Сума-
тоха.
— Разве их кто-нибудь ловит? — спросил Воронок.
Вопрос почему-то не понравился Суматохе, и разговор на
этом оборвался. Потом уже, от учительницы, Воронок узнал, что
28
искать спасения — значит замаливать земные грехи в надежде
на загробную райскую жизнь. Так делают те, кто верит в бога.
Это было совсем уж темно и скучно, и Воронок потерял вся-
кий интерес к божьим людям. До вчерашнего дня он даже не
вспоминал о них. И вдруг след Феди Пустошкина привел его в
тот дом, где сектанты устраивают свои моления. Неужели и Фе-
дя с ними? Выяснить это надо было во что бы то ни стало.
Проникнуть в чулан ничего не стоило: двери в дом не запи-
рались.
В чулане темно, тихо. Только слышно, как где-то в углу на
басовой струне паутины доигрывает похоронный марш муха да в
другом углу, боясь испугать тишину, осторожно скребется мышь.
Леньки не слышно. Он, как и Воронок, также раздумывает
над жизнью. Вчера от деда он узнал, что божьи люди собирают-
ся у Суматохи и молятся. Они для него все равно что попы. А
попы — это те, кто обманывает людей всякими чудесами. Про-
колют в иконе дырочку, она и заплачет. А кто не знает, дума-
ет, что икона чудотворная.
От сектантов Ленька тоже ждет чудес, вроде иконы с дыроч-
ками, поэтому нисколько не удивляется, увидев на стене светлое
пятнышко, а в нем бородатого человека, висящего вниз голо-
вой.
— Воронок,— шепчет он,— смотри, чудо придумали...
— Это не они,— отвечает Воронок, разглядев бородатый си-
луэт.— Это природа придумала.
Не время, конечно, и не место, но Воронок как может разъ-
ясняет Леньке, в чем тут дело. В чулан сквозь узкую щель бьет
пучок света. В комнате между окном и чуланом сидит кто-то
бородатый. Он-то и отображается в чулане. Только в переверну-
том виде. Ясно?
Ленька не успевает ответить.
— Тш-ш-ш!..— шипит на него Воронок и припадает к щели.
В комнате начинают собираться люди.
Входит кто-то черный, длинный, как кочерга, и садится спи-
ной к чулану. Вползает «непомнящая» бабушка Лиза, прозван-
ная так потому, что на все расспросы ребят неизменно отвечает:
29
«Не помню, внучек, не помню...»
Вкатывает свой живот продавец «мяса-рыбы» Борис Евлам-
пиевич, по-уличному Борис Лампович. Мелькают еще какие-то
лица, и, наконец, глаз Воронка выуживает тоненькую, как спич-
ка, фигурку Феди Пустошкина. Федя усаживается возле своей
бабки и сейчас же начинает перекатывать что-то во рту. Щеки у
него поочередно раздуваются.
«Ириски»,— догадывается Ленька.
Наконец все уселись. Все, кроме бородатого. Он, наоборот,
когда все другие уселись, встал и вышел на середину комнаты.
Голова его попала в луч света, и Воронок очень удивился, что
спереди, на подбородке, и сзади, на затылке лысой головы, у не-
го торчало по совершенно одинаковому пучку седых волос.
«Двухбородый,— определил Воронок.— Интересно, что он им
скажет?»
Двухбородый закатил глаза и голосом неожиданно звонким
для его тщедушной фигуры зарокотал:
— Пошлет сын человеческий ангелов своих, и соберут из
царства его все соблазны и делающих беззаконие и ввергнут их
в печь огненную: там будет плач и скрежет зубовный...
Передохнул. Откашлялся. Пригрозил еще какими-то казня-
ми роду человеческому и, вытянув худую, как у петуха, шею,
пропел:
— Аминь!
Вам! Чертов таз, который боднул в темноте Ленька, гудит,
как колокол. Старушки суеверно молятся. Суматоха подозри-
тельно косится на чулан. Но звук не повторяется, и она успока-
ивается.
— Аминь...— подхватывает Суматоха пронзительным, как
сквозняк, голосом.
И все собрание невольно тянет:
— Аминь...
Двухбородый, кажется, ничего не заметил.
Он, как дирижер в опере, поднимает руки и начинает ти-
хонько напевать:
Никто пути господнего
У нас не отберет...
Молящиеся тихо откашливаются, готовясь подхватить свя-
щенный напев, но их опережает Федя Пустошкин...
Тут необходимо сделать маленькое отступление.
У Моисея Ивановича, учителя пения, была песня, которую
он дарил всем поколениям школьников, постигавшим под его
руководством азы музыкальной науки. Это песня о Конной ар-
мии. Моисей Иванович был трубачом Первой конной армии, и
песня была дорога ему, как память о минувших походах.
Лихая, удалая песня дедов пришлась по душе внукам, и сто-
ило, бывало, Моисею Ивановичу дребезжащим голоском под-
сказать: «С неба полуденного жара не подступи...» — как силь-
ные, звонкие голоса его учеников, мальчишек и девчонок, тотчас
подхватывали: «Конная Буденного раскинулась в степи...»
Услышав знакомый мотив, приспособленный баптистами для
выражения своих религиозных чувств, Федя Пустошкин сплю-
нул в руку недожеванную ириску и понес:
Конная Буденного,
Дивизия, вперед!
На мгновение в комнате воцаряется тишина.
— Чей отрок озорует? — гремит Двухбородый.
— Мой, батюшка, мой. Мал еще...
Кланяясь Двухбородому, Авдотья Поликарповна одновремен-
но отвешивает увесистые подзатыльники внуку. На помощь ей
спешит Борис Лампович.
— Брат Аполлинарий,— уговаривает он Двухбородого,—
гражданин Тищенко...
Воронок как ужаленный отскакивает от щели. Странное бес-
32
покойство охватывает его, когда он слышит имя Аполлинария
Тищенко. Если не врут Воронковы глаза и уши, он уже слышал
это имя и видел его начертанным на клочке бумаги. Но где и
когда? Наконец Воронок вспомнил...
Сбор
Отряд имени Гагарина готовился к сбору. Не потому, что
это позарез необходимо, а потому что подошел срок: сбор пола-
галось проводить раз в месяц.
«Сборы» для проведения выдавал Дом пионеров.
— Нам нужен «сбор»,— говорили ребята, явившись в каби-
нет пионерской работы.
— Пожалуйста,— отвечала заведующая кабинетом, привет-
ливая Алла Григорьевна и раскидывала перед ребятами разно-
цветные тетради с описанием разных сборов.— Вот очень хоро-
ший «сбор»,— расхваливала она свои разработки,— «Железны-
ми резервами мы выросли везде». Или вот, еще лучше: «Мы
кузнецы, и дух наш молод...»
Это были очень удобные «сборы». Разбил текст на голоса —
и валяй, проводи. Один одно скажет, по-писаному, другой дру-
гое, третий первого дополнит, а в заключение все вместе грянут
песню «Железными резервами мы выросли везде. Клянемся —
будем первыми в бою, в строю, в труде...»
Очередной сбор, который Воронку порекомендовала провести
Алла Григорьевна, назывался: «Мы все из тех, кто воевал...»
Почему он взял его? Кто знает, может быть, потому, что тет-
радь с описанием этого сбора показалась ему наименее увеси-
стой. Немножко смутило Воронка слово «воевал». Ну где и с кем
могли воевать Воронок и его товарищи? Разве что с двойками.
А почему бы и нет? С двойками тоже воюют. Двойка для всех
поколений учеников была врагом номер один. Сердитая, когда
была старшей вожатой, все свои речи, обращенные к ним, на-
чинала и заключала призывом беспощадно бороться с двойками.
Выбрав сбор, Воронок поспешил в школу. Он открыл дверь,
ведущую в актовый зал, и чуть не оглох от шума.
2 Улица становится нашей
33
— Тише! — крикнул он.— Я принес «сбор».
Странно, это не произвело на ребят никакого впечатления.
— Я принес «сбор»! — еще громче крикнул он.
На этот раз ему удалось привлечь к себе внимание. Ребята
притихли, но вид у них был такой, словно Воронка, своего ко-
мандира, они видят впервые. Это было странно. Неужели они
забыли, зачем посылали его в Дом пионеров?
— Я принес «сбор»,— теряя уверенность, проговорил Воро-
нок и вдруг увидел среди ребят новую старшую — Валентину
Сергееву.
— Садись и спорь,— сказала она, улыбнувшись,— сбор уже
начался...
Воронок, растерянный, сел и стал слушать.
— Что мы знаем о нашей улице? Ничего мы не знаем о на-
шей улице!
Это кричал Мишка-толстый. Перекричать его удавалось
только двум удивительно похожим друг на друга подружкам
Оле и Поле, да и то когда они объединяли свои усилия.
— А мы знаем, знаем, знаем...— завелись они.— Раньше
наша улица Путиньковским переулком называлась. Один путь
на Москву вел, другой на Киев...
— А что еще? — подбоченясь, спросил Мишка-толстый.
Подружки смущенно переглянулись и сели. Других подроб-
ностей о родной улице они не знали.
Мишка-толстый победоносно посмотрел вокруг. Но тут вско-
чил Генка Юровец.
— А еще говорят,— крикнул он,— на Еленинской подполь-
ная типография была! Нашей партии,— уточнил он.
— Говорят...— Мишка-толстый вперил в Генку Юровца ехи-
дный глаз, но договорить не успел.
— Что ты предлагаешь? — перебила его Валентина.
Мишка-толстый был отчаянный спорщик, но и только.
«Что ты предлагаешь?» — спросила Валентина, и Мишка-
толстый развел руками: не то отказываясь от слова, не то пригла-
шая высказаться других. Другие не заставили себя ждать. Пред-
ложения посыпались, как горошины из лопнувшего стручказ
34
— Узнать, кто живет на нашей улице...
— Чем знаменит...
— Кто раньше жил...
— Какие учреждения были...
— Какие сейчас есть...
— Про каждый дом рассказать...— Это предложила застен-
чивая Мила Семенова.
Мишка-толстый давно подкарауливал, с кем бы сцепиться.
— «Про каждый»,— хмыкнул он.— Ты еще про каждый
столб предложи.
Но поддержки Мишка не нашел.
— Дома как люди,— сказала Валентина,— у каждого своя
биография...
Она посмотрела на Воронка: «Разобрался или не разобрался
в происходящем? Кажется, разобрался. Улыбается...»
Она не ошиблась.
«Предоставить улице слово... Послушать, что она сама о се-
бе расскажет...» Это было интереснее всех «сборов», собранных
в Доме пионеров.
— У каждого дома что-нибудь интересное есть,— сказал он.
Так Еленинская получила слово. Ей было о чем рассказать
ребятам. Из дома в дом шли пятерки «красных следопытов» и,
узнавая что-нибудь новое, тут же расплачивались с хозяевами
песнями и плясками. «Пионерские посиделки» — так по-старин-
ному стали называть на улице встречи хозяев домов с «красны-
ми следопытами».
Все, что узнавали, ребята заносили в «Летопись нашей ули-
цы». И вскоре то там, то тут на фасадах домов засеребрились
мемориальные доски:
«Здесь в 1914 году помещалась подпольная типография
РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии)».
«В этом доме провел детские годы Герой Советского Союза
Владимир Иванович Пашинин».
«Здесь родился один из организаторов первых пионерских
отрядов страны Андрей Иванович Гусев».
«В этом доме жил пионер-герой партизан Витя Яблочкин».
35
Еще одну памятную доску «красные следопыты» хотели во-
друзить на доме №7, но совет отряда, познакомившись с ее со-
держанием, решительно воспротивился.
— Не стоит портить пейзаж,— сказала Валентина, поддер-
жав совет отряда, и доска с надписью «Здесь до революции жил
паук-кровопиец купец Тищенко» была сдана в музей пионер-
ской зоны.
Бесплатный заведующий
Тише, товарищи! Тише! Папа, мама, сестра Валентина, де-
душка Егор, щегол Петька, кот Неслух... Все — тише. Лялька
Сергеева, ученица пятого класса «А» 2-й зарецкой школы, пи-
шет домашнее сочинение о том, как она будет жить при комму-
низме. Как же она будет жить?
...Светлая, светлая, насквозь прозрачная комната. Изнутри
видно все, что делается снаружи. Снаружи не видно ни зги.
По комнате в состоянии невесомости — это очень удобно —
плавает красивая девушка. Вернее, не плавает, а неподвижно
висит на одном месте. Это Лариса. Можно подумать, что она
спит. Но это не так.
При коммунизме люди научились обходиться без сна. И если
заставляют себя спать, то только в случае крайней необходимо-
сти. Например, для того, чтобы изучить полный курс физики,
математики, химии, иностранного языка. Во сне на это уходит
совсем мало времени, а наяву — годы.
На голове у Ларисы красивая металлическая сетка. От нее
к прибору, мигающему разноцвётными огоньками, тянутся ни-
точки проводов. Спящая Лариса изучает язык хинди.
Зачем ей понадобился этот язык? Вчера в Институте распре-
деления общественных профессий она вызвалась сопровождать
делегацию юных марсиан в Индию. Ей разрешили, и вот она
изучает язык хинди.
По прозрачной стене навстречу друг другу медленно сколь-
зят два луча — голубой и красный. Наконец лучи сливаются, и
комната наполняется мелодичным звоном. Лариса просыпает-
36
ся. Снимает сетку и поворачи-
вает изумрудное колечко, наде-
тое на палец. Невесомость
пропадает, и Лариса призем-
ляется на пушистый коврик.
Язык хинди она знает в совер-
шенстве. Лариса включает
видеочасы. Ого, уже три без чет-
верти! Ровно в три за ней при-
летит атомолет и на целую неде-
лю унесет в Индию. А что она
будет делать потом, на следую-
щей неделе? Лариса нажимает
кнопку, и на стене зажигается
«Программа общественных про-
фессий Ларисы Сергеевой на
июль, август, сентябрь». Лари-
са читает: «Воспитательница
детского сада в Антарктиде...
Агроном совхоза «Южные куль-
туры» на Северном полюсе...
Экскурсовод Музея пионерской
славы на Ленинских горах в
Москве... Стюардесса космичес-
кого корабля Москва — Луна...»
Последнее особенно приятно
Ларисе, потому что космический
корабль «Восток-100», на кото-
ром она будет служить стюар-
дессой, водит Игорь Воронов, по
прозвищу Икар Воронок...
Стоп! Что это она? Разве
можно об этом в сочинении?
Лялька краснеет и старается
больше не думать о Во-
ронке.
Невесомость... Видеочасы... Юные марсиане... Институт рас-
пределения общественных профессий... Это она хорошо при-
думала. А Воронка не надо. Не надо и не надо! Он не по теме.
Ляльке снова пришла на ум придуманная ею программа об-
щественных профессий. Кем захочет человек, тем и будет.
Сегодня звездоплавателем, завтра учителем, послезавтра еще
кем-нибудь. Здорово! Никто его не зовет, никто ему не приказы-
вает, а он сам приходит и делает то, что нужно другим, что ему
самому нравится. И не из-за денег, нет, деньги тогда пропадут.
Без денег всего вдоволь будет. А потому... потому... потому...
Это как у доски. Знаешь, а выразить не можешь. Вот ес-
ли бы встретить человека, живущего по задуманной ею про-
грамме...
Лялька и не подозревает, что такой человек уже есть. Это
Лялькин дедушка Егор Егорович Сергеев.
Дней пять после выхода на пенсию Егор Егорович, бывший
заводской директор, без всякого дела бродил по городу. Другие
пенсионеры, облюбовав какой-нибудь скверик, втихомолку вели
шахматные сражения или со страшной силой забивали «козла».
А Егор Егорович все ходил и ходил с улицы на улицу, с базара
на пристань, из горсовета в собес, с почтамта на радиостанцию...
И не понять было: что его гонит, зачем и куда?
Его звали рыбачить — он не шел. Ему давали путевку в дом
отдыха — он не ехал.
— Дедушка Егор, а дедушка Егор,— спросил однажды на-
блюдательный Воронок, державший на примете всех пенсионе-
ров своей и соседней зоны,— вы что-нибудь ищете?
— Ищу,— подтвердил Егор Егорович.— Должность.
— У вас же была,— сказал Воронок.
— Была, да сплыла,— отозвался Егор Егорович.— Из той
должности я вырос.
Он засмеялся. Воронок тоже улыбнулся. И все же зачем ему
должность? Из-за денег, что ли? А пенсия? Хотел спросить и
постеснялся.
— Когда найду,— сказал Егор Егорович,— тебя в помощ-
ники возьму.
38
Засмеялся и ушел. Воронок тоже ушел. Ему было грустно.
«Из-за денег...»
Дня через два, встретив Ляльку, Воронок спросил:
— Дедушка Егор работает?
— Работает,— сказала Лялька.— А ты откуда знаешь?
— Знаю,— ответил Воронок.— Он должность искал.
— Нашел. В горсовете работает.
— Из-за денег?
Честное слово, Воронок не хотел об этом спрашивать. Вопрос
сам выскочил.
— Что ты! — засмеялась Лялька.— Бесплатно работает.
— Кем бесплатно? — не поверил Воронок.
— Заведующим. По благоустройству.
— Врешь! — рассердился Воронок.— Бесплатных заведую-
щих не бывает.
Именно это, только другими словами, сказала Лялька деду,
когда узнала, что он будет работать бесплатным заведующим.
«Раньше не было,— сказал дед,— а теперь есть. И всегда будут».
— Раньше не было,— сказала Лялька Воронову,— а теперь
есть. И всегда будут.
Воронок прищурился, словно прицеливаясь к чему-то, и
вдруг спросил:
— Ты не знаешь, он сейчас на работе?
— Конечно,— сказала Лялька.— С девяти до часу. У него
короткий день.
— А мне длинный не надо,— заметил Воронок.— Будь здо-
рова!
— Будь здоров,— сказала Лялька и подозрительно посмот-
рела вслед Воронку. Интересно, зачем ему знать, когда работает
ее дедушка?
Но не скоро получила она ответ на этот вопрос. Зона «Во-
сток-1» умела хранить тайны. Умел их хранить и Егор Егоро-
вич, нештатный председатель комиссии по благоустройству го-
рода Зарецка.
Он не сказал Ляльке о том, как однажды возле горсовета
остановился отряд имени Юрия Гагарина и в кабинет Егора
39
Егоровича вошел Воронок. Как положил на стол перед Егором
Егоровичем заявление с просьбой переименовать Первую Еле-
нинскую. Как долго упрашивал Егора Егоровича помочь отря-
ду. Как, наконец, Егор Егорович согласился поддержать пионе-
ров, если будет установлено, что название улицы исторического
значения не имеет.
Ничего такого не сказал Ляльке родной дедушка Егор Его-
рович.
Секрет до поры до времени оставался секретом.
Бог — собачка верная
О купце Тищенко и его сыне Аполлинарии ребята узнали
из рассказа Ильи Ильича Бабушкина, старого учителя истории,
«хранителя» школьного музея.
В детстве Аполлинария Африкановича звали Полем.
«По-ля!» — дразнили его знакомые ребята девчоночьим име-
нем. Поэтому Аполлинарий предпочитал держаться от них по-
дальше. Да и отец, содержатель трактира, Африкан Данилович,
не поощрял эти знакомства. Уличная голь не пара его сыну.
Дом, в котором они жили, был сытый, крепкий, как и его
хозяева, дом, с презрением смотревший двумя этажами своих
окон на голь-дома, толпившиеся перед ним, как нищие перед
богатым купцом.
Гордостью Африканова дома были собаки: клыкастые, злые,
рыжие, как пожар... Никто не знал, сколько их и какие у них
клички. Африкан держал это в тайне. Расчет у него был простой.
Не зная клички, собаку не привадишь. А не привадив, не раз-
живешься Африкановым добром.
В сытом Африкановом доме собакам жилось совсем не сыт-
но. Хозяин кормил их всего лишь один раз в день — утром.
— Чтобы к ночи злее были,— просвещал он Аполлинария.
И вдруг этому собачьему царству пришел конец. Приехала
телега, похожая на гигантскую мышеловку, и увезла всех Аф-
рикановых собак на живодерню.
40
В этот же день улица узнала: в доме Африкана Даниловича
поселился божий человек.
Так как два эти события произошли почти одновременно,
многие решили, что между выдворением собак и водворением
божьего человека есть какая-то связь. Но какая, никто не знал.
А эта связь действительно была. О ней мог поведать сверст-
никам Аполлинарий, но он, страшась гнева Африкана Дани-
ловича, держался от уличных в стороне. Все, что происходило
в доме отца, не шло дальше его глаз и ушей. Поэтому улица
так ничего и не узнала.
Божий человек, тощий и кривой, как гороховый стручок, ча-
сто гостил у Африкана Даниловича до того, как поселился у
него в доме. Был он стар, сед и говорлив. Звали старика Авдей.
— Не за собак держись, Африкан,— внушал хозяину ста-
ричок.— За бога. Бог — собачка верная. Не кусает, а в страхе
держит...
Вскоре по соседству с трактиром, в том же нпжнем, камен-
ном этаже Африканова дома открылась молельня, и божий че-
ловек стал толковать желающим священное писание — библию.
Воры не решались шалить в доме, где старичок Авдей по по-
ручению бога учил верующих довольствоваться малым и не же-
лать большего. Африкан Данилович мог спокойно спать по но-
чам, а днем — наживать деньги. Было бы для кого... А у Афри-
кана Даниловича было для кого — для сына.
Аполлинарий знал это и уже с детства привык смотреть на
себя как на хозяина.
Божья наука, которую преподавал старичок Авдей отцу, по-
шла впрок и Аполлинарию. «Бог — собачка верная. Не кусает, а
б страхе держит». Это он запомнил на всю жизнь.
Гимназия, в которой учился Аполлинарий, тоже боялась бо-
га. Но не вся. Были такие, которые ничего не боялись.
— Бога нет,— говорили они.— Долой царя! Вся власть на-
роду.
Царя вскоре скинули. Бог остался. Вместо царя в Петрогра-
де стал править Керенский, глава Временного правительства.
Поэтому улица требовала:
41
— Долой войну! Долой помещиков и капиталистов! Вон
Керенского! Вся власть Советам рабочих, крестьянских и сол-
датских депутатов!
Те, кто ничего не боялся, приносили эти слова в гимназию.
Здесь это называлось «большевистской заразой».
Аполлинарий ненавидел тех, кто стоял за большевиков.
В одном классе с Аполлинарием учился Егор Сергеев. Он
был сыном бедняка, но учился хорошо, поэтому его и приняли
в гимназию. Аполлинарий и Егор сидели на одной парте.
Это случилось на перемене, когда в классе никого не было.
Аполлинарий полез в парту и по ошибке вместо своего вынул
Егоров альбом по рисованию. Раскрыв его, он увидел, что
ошибся. В его альбоме не могло быть газеты с пугающим назва-
нием «Сощалъ-демократъ».
Сейчас же вспомнилось: «Социалист — внутренний враг оте-
чества...»
Приносить такие газеты в гимназию запрещалось под стра-
хом исключения.
Утром следующего дня, когда директор открыл дверь каби-
нета, он, к своему удивлению, увидел там ученика 8-го класса
Аполлинария Тищенко.
— Ты зачем тут? — спросил директор.
Аполлинарий протянул директору лист бумаги:
«Директору губернской гимназии. Настоящим ставлю госпо-
дина директора в известность, что ученик вверенной ему гим-
назии Сергеев Егор приносит с собой запрещенную литературу
и употребляет ее для недозволенного чтения и возбуждения
против Временного правительства господина Керенского. Уче-
ник 8-го класса Аполлинарий Тищенко».
Егора выгнали из гимназии. Что было с ним после, ребята
не догадались спросить, а Илья Ильич сам почему-то не рас-
сказал ребятам.
Через много-много лет донос ученика 8-го класса губернской
школы-гимназии Аполлинария Тищенко попал в руки другого
ученика той же школы, только называлась она уже не гимна-
зией, а просто школой № 2. Звали ученика Игорем Вороновым.
Тайна одного экслибриса
На след экслибриса отряд имени Гагарина напал случай-
но... Но прежде о том, что такое экслибрис.
«Ех libris» по-латыни — значит «Из книг». Это знак, по ко-
торому узнают, кому принадлежит книга. Его можно выграви-
ровать на меди, а можно и на дереве. Для этого годится любой
рисунок: петух, Петр Первый, радуга, пихта, самовар, змея, ру-
салка, теплоход, компас, спутник, айсберг...
Экслибрисом метят книги, как печатью.
Один такой экслибрис попал на глаза гагаринцам, когда они
рылись в книгах городской библиотеки.
Рыться в книгах им разрешила заведующая Бронислава
Казимировна.
Отряду имени Гагарина позарез надо было узнать, имеют или
не имеют названия Еленинских улиц историческое значение.
Имеют — хорошо. Тогда на доме № 1 по Первой Еленинской
появится табличка, которая расскажет о том, кто дал улицам
свое имя.
Не имеют — тем лучше. Тогда на домовых знаках Первой
Еленинской появится новое имя. Какое? Это тайна.
Бронислава Казимировна не знала, что ищут ребята. И не
старалась это узнать. Надо будет — сами скажут.
Но ни одна из книг, просмотренных гагаринцами, не смогла
ответить на их вопрос: имеют или не имеют названия Еленин-
ских улиц историческое значение. Может быть, в библиотеке
есть другие книги? Пришлось обратиться к Брониславе Казими-
ровне. Бронислава Казимировна подумала и сказала:
— Почему Еленинские называются Еленинскими? Посмот-
рим в книгу и скажем, почему Еленинские называются так.
— Мы уже смотрели,— сказал Воронок.
— Эту книгу вы видеть не могли,— сказала Бронислава
Казимировна.— Она у меня под замком. Как библиографиче-
ская редкость.
Бронислава Казимировна открыла шкаф, и на свет появил-
ся старинный путеводитель по среднерусским городам.
43
Нашли Зарецк, родной город. Нашли Еленинскую, родную
улицу, и вслух прочитали:
— «Еленинская. Названа по домовладельцу».
— Ура! — закричал толстый Миша Никитин.
Между тем Валя Воскобойников не спускал глаз с рисунка,
украшавшего титульный лист путеводителя. На рисунке был
изображен земной шар. Он покоился на кирпичиках, составляв-
ших загадочное слово «губгим». Поверх шара, в лучах север-
ного сияния, радугой изгибалось другое загадочное слово,
написанное к тому же не по-русски.
— Экслибрис,— прочитал Валька.— Что это значит?
Бронислава Казимировна объяснила.
— А «губгим»?
— Губернская гимназия,— сказала Бронислава Казимиров-
на,—сокращенно «губгим». Из книг губернской гимназии. Вот
что это значит.
— Чудно,— сказал Валька. — Я уже где-то видел такой знак.
— Только здесь, и только сейчас,— сказала Бронислава Ка-
зимировна.— Библиотека губернской гимназии сгорела в
1917 году.
— Нет, видел,— сказал Валя.— Очень много книг с таким
знаком видел.
— Да где видел? — крикнул Воронок, заинтересовавшись
разговором.
— Вспомнил,— сказал Валька.— У дедушки на чердаке.
Пошли к деду.
— Дедушка, а дедушка,—сказал Воронок,— вы служили в
гимназии?
— Э-э, когда это было...— сказал дедушка.
— Сторожем,— напомнил Валька.
— Сторожем,— подтвердил дедушка.
— Помните, как она горела? — спросил Воронок.
— Да не сгорела,— сказал дедушка.— Занялась только.
— А библиотека? — спросил Воронок.
— Сгорела,— сказал дедушка.— Во дворе домишко стоял. От
него и гимназия занялась.
44
— Все книги сгорели? — спросил Воронок и с укором по-
смотрел на Вальку.
Валька стоял сам не свой.
— Все,— сказал дедушка, и Валькино сердце упало.— А ка-
кие остались, обгорелые,— сказал дедушка,— я на чердак снес...
Валькино сердце снова взлетело и, подхватив хозяина, за-
бросило его на крышу дедушкиного дома.
— Воронок! — крикнул Валька.— Лезь сюда...
Но этого приглашения и не нужно было.
Воронок был уже рядом.
— Показывай,— сказал Воронок.
Вот и заветный дедов сундук с книгами.
Валька хватает одну, другую, третью книгу и протягивает
их Воронку.
— Смотри! — кричит он.— Этот же знак — «губгим». Из
книг губернской гимназии...
45
Воронок посмотрел одну, другую, третью книгу и сказал:
— По ним при царе учились.
При царе? Молодец Воронок, сразу разглядел. А он, Валь-
ка, и не знал, из каких книг голубей делал. Сколько их, бумаж-
ных, вылетело из чердачного окна! Впрочем, не все ли равно.
Кому они теперь нужны, эти книги?
— Пошли? — сказал Валька.
— Постой,— задержал его Воронок.— Возьмем несколько.
Для музея зоны.
Валька наугад вытащил из сундука книгу и протянул ее Во-
ронку.
— Годится? — спросил он.
Воронок раскрыл книгу, помеченную экслибрисом «губгим»,
и сказал:
— Смотри, тут есть что-то...
— Письмо какое-то,— сказал Валька.
Они развернули сложенный вчетверо, пожелтевший от вре-
мени, а может быть, и от пожара, лист бумаги и прочитали:
«Директору губернской гимназии. Настоящим ставлю госпо-
дина директора в известность, что ученик вверенной ему гимна-
зии Сергеев Егор приносит с собой запрещенную литературу и
употребляет ее для недозволенного чтения и возбуждения про-
тив Временного правительства господина Керенского. Ученик
8-го класса Аполлинарий Тищенко».
Это был тот самый донос, о котором рассказывал пионерам
Илья Ильич Бабушкин. О нем вспомнил Воронок сейчас...
Аполлинарий Африканович, гражданин Тищенко, и ученик
8-го класса Аполлинарий Тищенко — не одно и то же это лицо?
Воронок схватил Леньку за руки, и они, стараясь не шуметь,
выскользнули из чулана.
По сигналу
Воронок бежал по раззолоченной осенью улице, а в голове
настойчиво стучало: «Брат Аполлинарий... Гражданин Тищен-
ко... Брат Аполлинарий... Гражданин Тищенко...»
46
У дома Жени Соболевой Воронок нажал потайную кнопку
светового сигнала.
Женя учила уроки. Она не сразу заметила, что стеклянный
глазок календаря, висящего над ее письменным столиком, от-
чаянно моргает. Но, заметив это, Женя сейчас же вскочила
и бросилась на улицу. В зоне «Восток-1» случилось что-то
важное.
Она не ошиблась. Воронок протянул ей черный кружочек
со своим вензелем п сказал:
— Передай по цепочке. Сбор у меня. Я пошел.
В зоне «Восток-1» — тревога, и пионерам отряда имени
Юрия Гагарина не до книг, не до еды, не до игр, не до историй.
Председатель совета отряда Икар Воронок позвал их на сбор, и
все было брошено...
Воронок докладывает о своих открытиях в суматохинском
чулане.
Конечно, Федя Пустошкин, принявший воинство Христово
за воинство Буденного,— это смешно. А вот Двухбородый —
совсем не смешно. Аполлинарий Тищенко... А в доносе как? То-
же Аполлинарий Тищенко. Не сомневайся, Воронок, верь, быв-
ший ученик 8-го класса губернской гимназии и баптистский про-
поведник — одно и то же лицо. Он не стал лучше оттого, что
долго жил. Змея до смерти змея и всю жизнь жалит. Вот он и
Федю Пустошкина хочет ужалить. Нельзя отдавать ему Федю.
Надо в милицию пойти, в горсовет, к дедушке Егору Егоровичу...
Так советуют ребята. Хорошо, он так и сделает. Пойдет к
дедушке.
Стоп! «Дедушка Егор Егорович Сергеев... Да ведь это...»
Внезапная догадка вспыхивает в голове у Воронка. Он сговари-
вается с ребятами, как действовать дальше, и распускает всех
по домам.
...С утра физкультура, но Воронка на физкультуре нет. Зи-
наида Петровна, учительница, отпустила его по каким-то делам
в горсовет.
Егор Егорович у себя. И поглощен очень странным даже для
нештатного заведующего отделом благоустройства занятием. Он
47
играет... в мячики. Большие и красные, как солнце, маленькие
и черные, как спелые сливы, они лежат тут же — на столе, в
кресле, на подоконнике. Егор Егорович берет их и... Нет, это не
игра, а экспертиза. Горсовет решил закупить партию мячей
для детских площадок в парках, и Егор Егорович проверяет их
качество.
Удар... Еще удар!
— Як вам, Егор Егорович.
— Воронок? Давно жду, давно.
Воронок так взволнован, что даже не слышит Егора Егоро-
вича. Поэтому и смысл сказанных слов не доходит до его со-
знания.
— Егор Егорович,— каким-то не своим голосом спрашивает
Воронок,— вас из гимназии не исключали? За чтение запрещен-
ной литературы?
— Постой, постой...— Егор Егорович угрожающе наставляет
па Воронка указательный палец.— Ты откуда знаешь? Я тебе
свою биографию не рассказывал.
«Значит, исключали»,— догадывается Воронок, и лицо у не-
го сияет.
— Допустим... А ты чего, собственно, радуешься?
Но у Воронка нет больше слов. Он молча лезет в карман и
протягивает Егору Егоровичу сложенный вчетверо, пожелтевший
от времени, а может быть, от пожара донос ученика 8-го класса
губернской гимназии Аполлинария Тищенко.
— Любопытно,— задумчиво говорит Егор Егорович, прочи-
тав донос.— Я тогда так и полагал... Отец у него богатей был.
«Любопытно»... Спокойствие Егора Егоровича выводит Во:
ронка из себя. Обнаружены следы врага. Надо немедленно бе-
жать, искать... Ах да, Егор Егорович не знает самого главного.
— Он здесь,— выпаливает Воронок,— тот Тищенко...
То, что произошло вслед за этим, поставило Воронка в ту-
пик. Егор Егорович не возмутился, не позвонил в милицию. Ни-
чего такого не сделал Егор Егорович. Он согнал со стула мяч,
уселся и, усмехнувшись, сказал:
— К родной норе крысу потянуло.
48
И все. Да как он может так, Егор Егорович? Разве такое
прощается?
Он уйдет, Егор Егорович,—сказал Воронок.— Его потом
не найдешь!
— А кому он нужен? — усмехнулся Егор Егорович.— Для
чего?
— Для наказания.
Егор Егорович внимательно посмотрел на Воронка. Наконец-
то догадался, что происходит у того на душе.
— Он уже наказан,— сказал Егор Егорович.— Он уже тем
наказан, что мы победили.
— А печь огненная? А скрежет зубовный? — взрывается Во-
ронок.— Зачем он тогда грозит?
— Ты поточней,— спокойно перебивает его Егор Егорович.—
Какая печь и какой скрежет? По какому поводу?
Воронок спохватывается и рассказывает Егору Егоровичу о
Феде Пустошкине и своих наблюдениях в Суматохином чулане,
Егор Егорович тянется к телефону и снимает трубку. Зна-
чит, понял, какая опасность грозит городу Зарецку.
— Антон, ты? Разговор есть. Часа через два зайду.
Часа через два... Ну и железный человек Егор Егорович!
Да за два часа... Страшно подумать, каких бед может натворить
враг за два часа, если его оставить на свободе. Может быть,
милиции некогда? (Воронок твердо убежден, что Егор Егорович
звонил в милицию.) Тогда пусть поручат им. В отряде есть
звено ЮДМ — юных друзей милиции. Оно с Аполлинария глаз
не спустит.
— Ты чего там ворчишь? — Голос Егора Егоровича выводит
Воронка из задумчивости.— Не доволен?.. Ты прав. Аполлина-
рий враг. Но его наганом не возьмешь. Тут, брат, другое ору-
жие требуется. Ты вот грибы собирал, случалось?
— Сколько раз,— ухмыльнулся Воронок.
— Срежешь один,— продолжал Егор Егорович,— а вместо
него на том же месте другой лезет.
— Их спорынья плодит,— подсказал Воронок.
— Верно. А таких, как Тищенко, невежество питает. Он
49
— В суд? — спрашивает
кем раньше был? Купцом. Чем
торговал? Товаром всяким.
А сейчас чем торгует? Богом.
Я не куплю. Ты не купишь.
А Федина бабка купит. И хоро-
шие деньги заплатит. Вот Апол-
линарий и сыт.
— Бабка пусть,— махнул
рукой Воронок.— А Федя при
чем? Феде бог не нужен. Он ему
только мешает.
— Он многим мешает,—
сказал Егор Егорович.— Нет
его, а в него как в живого ве-
рят. Я бы на вашем месте бога
в суд вызвал...
Воронок опешил. Бога в суд?
Конечно, Егор Егорович шутит!
[, стараясь выиграть время и по-
нять, к чему клонит Егор Егорович.
— В суд,— усмехается Егор Егорович.— Думаешь, нельзя?
С умом все можно. Даже бога в суд вызвать.
Воронок растерянно смотрит на Егора Егоровича. Судить
ему еще никого не приходилось.
Но Егор Егорович, кажется, и не рассчитывает на его сильк
— Ты с Валентиной переговори,— советует он,— она по-
может.
Остается попрощаться и уйти.
— До свидания...
— Постой,— Егор Егорович жестом останавливает Ворон-
ка.— Ты у меня ничего не забыл?
Воронок машинально ощупывает карманы: «Нож, ручка,
черное колесико пароля...» Нет, все при нем. И вдруг замечает
в руках у Егора Егоровича какую-то бумажку. Он сразу узнает
ее. Просьба о переименовании Еленинской улицы.
— Разрешили?!
50
Егор Егорович берет со стола другую бумажку и протягива-
ет ее Воронку. Взгляд сразу схватывает: «Просьбу пионеров
удовлетворить. Улицу переименовать...»
Разрешили! Победный клич готов вырваться из груди Во-
ронка, но Егор Егорович предупреждает взрыв преждевременной
радости.
— Читай выше,— приказывает он.
— «Проект»,— растерянно произносит Воронок, и руки у не-
го опускаются.
— Проект,— подтверждает Егор Егорович.— Через неделю
сессия горсовета, там и утвердим.
В тот же день совет отряда встречается с Валентиной и
принимает решение о проведении операции под названием
«Суд».
Суд идет...
— Зашевелились,— с трудом сдерживая нетерпение, зашеп-
тал Ленька и толкнул Воронка.
Они лежали в чужом палисаднике, не спуская глаз с окон
Суматохиного дома.
Зашевелились... Значит, Двухбородый закончил проповедь и
сейчас подаст команду к пению. Так и есть. Вот он встал во
весь свой аршинный рост, взмахнул рукой, как плетью, и немо
зашевелил губами. «Никто пути господнего у нас не отберет»,—
догадался Воронок.
— Давай! — крикнул он Леньке.
Ленька вскочил, поднес к губам трубу и задудел. Ну конеч-
но, песня только и ждала этого сигнала. Она выпорхнула из
переулка и закружилась над головами высыпавших на Еленин-
скую ребят:
Никто пути пройденного
Назад не отберет.
Конная Буденного,
Дивизия, вперед!
51
Это с песней вышли отряды имени Юрия Гагарина и Герма-
на Титова.
Воронок видел, как в окнах Суматохиного дома заметались
тревожные тени, как молельщики, по-тараканьи суча руками,
высыпали на крыльцо и принялись ругать поющих ребят:
— Бесстыдники!
«Ну и люди, сами украли песню, а на других ругаются»,—
с удивлением подумал Воронок и вдруг среди стариков и старух
увидел Федю. Он никак не мог пробиться сквозь их кольцо.
— Федя! — крикнул Воронок, выходя из укрытия.
- А?
— Пойдем с нами.
— Куда?
— На суд...
Это слово произвело на сектантов магическое действие. Они
притихли, и Суматоха поинтересовалась: где, когда, кого и по
какому случаю судят?
Секта, в которой состояла Суматоха, мало интересовалась
земными делами. Но дела, подлежащие земному суду, состав-
ляли исключение. Земной суд был для нее вроде репетиции
суда небесного. Сектанты ходили в суд, как на службу, и потом
неделями перемывали косточки «грешникам», угодившим па
скамью подсудимых единственно потому, что они «забыли бо-
га». Правда, случалось, что на эту самую скамью попадали и
те, кто «помнил бога», но к ним у секты было особое отноше-
ние. Таких подсудимых сектанты считали пострадавшими за
веру и денно и нощно молились за их освобождение.
— Где судят? — крикнула Суматоха, не дождавшись от-
вета.
— В клубе,— сказал Воронок.
— За что?
Воронок промолчал. У него на этот счет были свои сообра-
жения. Но Суматоха и не стала ждать ответа. Она сошла с
крыльца и, не оглядываясь, засеменила вслед за отрядом. Зна-
ла — другие от нее не отстанут.
Клуб вагоноремонтного завода был набит до отказа. Вален-
52
тине Сергеевой стоило большого труда протиснуться через зал,
чтобы попасть за кулисы.
На сцену принесли стол, покрытый красной скатертью,
стулья. Из-за кулис выбежал Воронок, поднял руку и сказал:
— Встать, суд идет!
Зал замер по стойке «смирно».
На сцену в строгом черном костюме вышла Валентина. Вме-
сте с нею, красные от смущения, в галстуках, ослепительно
сиявших на белых рубашках, вышли мальчик и девочка: Костя
Прилов из Воронкова класса и Мила Прохорова из Лялькиного.
Судя по тому, что Валентина заняла средний стул, она была
судьей, а Костя и Мила, усевшиеся по бокам, — заседателями.
Два стула по бокам — справа и слева от судейского столи-
ка — заняли Долгий, с недавних пор вожатый гагаринцев, и Юра
Валенкин, весельчак-десятиклассник, с первого дня своей учени-
ческой жизни потешавший школу шутками-прибаутками. Роль
этих двух в предстоящем судопроизводстве была пока не ясна.
Позади стула, на котором сидел Юра Валенкин, стояла, скре-
стив деревянные ножки, жесткая лавочка. Ей и представлять-
ся не надо было. Все сразу поняли, что это скамья подсудимых.
А где же они сами?
— Внести подсудимого!
Зал хихикнул, поймав Валентину на неверном слове, но
рассмеяться не успел. Дверь, ведущая в фойе, распахнулась, и
в проходе показалась четверка дюжих мальчиков с носилками
на плечах. Они несли нечто похожее на клетку, затянутую за-
навеской.
Вот как, значит, судья не оговорилась, велев внести, а не
ввести подсудимого. Кто же он?
Заинтригованный зал с нетерпением ждал начала суда.
Клетку подняли на сцену и поставили на скамью подсуди-
мых. Валентина начала допрос.
— Подсудимый,— сказала она, обращаясь к клетке,— назо-
вите свое имя и фамилию.
Клетка молчала. Тогда встал Юра Валенкин и, церемонно
поклонившись суду, сказал:
53
— Мой подсудимый по независящим от него причинам ли-
шен дара речи. Если суд не возражает, на вопросы вместо него
буду отвечать я.
Суд не возражал.
— Имя и фамилия подсудимого? — повторила Валентина.
Юра Валенкин подошел к клетке, наклонился, словно при-
слушиваясь к чему-то, и сказал:
— Бог Саваоф.
В зале прошелестел хохоток. Суматоха перекрестилась: «Ан-
тихристы...» — но с места не сошла. Удержало любопытство.
— Год рождения? — спросила Валентина.
— Незапамятные времена,— ответил Юра Валенкин.
— Место рождения?
— Бог — подкидыш. Народы все время подкидывали его
друг другу. Так что установить настоящее место рождения бога
до сих пор не удалось.
В зале снова хихикнули. Валентина встала и сказала:
— Бог Саваоф, или как там его еще, обвиняется в том, что
мешает жить хорошему человеку Феде Пустошкину.
54
Федина бабка, сидевшая рядом с Суматохой, беспокойно за-
ерзала в кресле, отыскивая глазами внука. Но не отыскала.
Предъявив богу обвинения, Валентина пожелала узнать, при-
знает он себя виновным или нет.
— Нет,— ответил Юра Валенкин от имени бога.— Бог Сава-
оф не может признать себя виновным до тех пор, пока не узнает,
в чем конкретно его обвиняют.
Валентина не полезла в карман за словом.
— В том,— сказала она,— что бог Саваоф не разрешает
Феде носить пионерский галстук, ходить в кино, петь песни.
— Бог Саваоф не может принять неподтвержденных обви-
нений,— возразил Юра Валенкин.
Долгий, как на уроке, поднял руку.
— Слово предоставляется прокурору,— объявила Вален-
тина.
— Прошу вызвать пострадавшего Федю Пустошкина,— ска-
зал Долгий.
— Федя Пустошкин! — крикнула Валентина.
— Я тут,— сказал Федя, выходя на сцену.
— Скажи нам, Федя,— начал Долгий,— почему ты не хо-
чешь быть пионером?
55
— Я хочу...— Федя застенчиво улыбнулся.— Это бабка не
хочет, чтобы я хотел.
— Почему?
— Бог не велит.
— Ав кино ходить?
— Ив кино не велит.
— У меня вопросов больше нет,— сказал прокурор Долгий
и подмигнул Феде: — Что скажет защитник?
Юра Валенкин церемонно поклонился прокурору.
— Защитник скажет, что бог действовал в интересах самого
Феди Пустошкина.
— Как так? — опешил Долгий.
— Неужели не ясно? — Юра Валенкин пожал плечами и,
молитвенно сложив руки, изрек: — Отроку, решившему вку-
сить сладость райской жизни, негоже предаваться соблазнам
жизни земной.
— Я и не предаюсь! — крикнул Федя Пустошкин.— Я в ки-
но хочу, а она не пускает.
Смех волной прокатился по залу. Федина бабка поджала гу-
бы и забилась, как улитка, под черную шаль.
— Есть вопрос! — Долгий снова поднял руку.
— Пожалуйста,— сказала Валентина.
— Имею вопрос к защитнику,— сказал Долгий.— Можно ли
слышать, не имея ушей?
— Нельзя,— подумав, согласился Юра Валенкин.
— Можно ли видеть, не имея глаз?
— Нет как будто,— последовал ответ.
— Можно ли мыслить, не имея головы?
— Странный вопрос...
— Можно ли существовать, если тебя не будет?
— Честно говоря, сомневаюсь,— чистосердечно признался
Юра Валенкин.— А что?
Долгий вприщур посмотрел на защитника:
— А то, что на кой Феде Пустошкину загробная жизнь, ес-
ли его самого не будет?
— Сдаюсь! — крикнул Юра Валенкин, подняв руки.— Сда-
56
юсь и прошу вынести моему подзащитному оправдательный
приговор.
В зале наступила мертвая тишина.
— Это на каком же основании? — спросил прокурор Долгий.
— На основании поговорки: «На нет и суда нет»,— сказал
Юра Валенкин.
Прокурор потребовал, чтобы защитник выразил свою мысль
в более доходчивой форме.
— Пожалуйста,— сказал Юра и снял с клетки покрывало.
Клетка была пуста. Зал, вытянув шеи, замер. Валентина, вос-
пользовавшись тишиной, предоставила слово Долгому.
— Кто мешает интересно жить хорошему человеку Феде
Пустошкину? Бог, которого нет, или бабка, которая верит в
несуществующего бога?
— Бабка! — грохнул зал.
Суматоха не выдержала. Черным смерчем взвилась над
креслом, схватила Федину бабку за руку и понеслась к выходу.
Следом, чертыхаясь и украдкой отплевываясь, бросилась секта.
Зал аплодировал, преследуя беглецов песней:
Никто пути пройденного
У нас не отберет...
Что касается суда, то он, в нарушение всех правил, не уда-
лился на совещание, а спустился в полном составе в зал и при-
соединился к поющим. Собственно говоря, и без суда все было
ясно.
Пропавшая буква
Ночь. Вспыхивают и гаснут над Зарецком молнии.
Когда вспыхивают, город освещается холодным белым све-
том. Когда гаснут — кажется, что над головой смыкается чер-
ная бездна. Дождя нет, и это на руку отряду имени Гагарина.
Крылечко, на котором стоит Воронок, похоже на капитан-
ский мостик. Сам Воронок — на капитана, ведущего корабль по
взбаламученному морю. Сверкают молнии, грохочет гром... А где
57
матросы? Матросы тут. Один, два, три, четыре... Пять, шесть,
семь, восемь... Несколько вспышек, и Воронок успевает сосчи-
тать всех. Сорок два!
Но почему сорок два? Разве в классе прибавилось учеников,
а в отряде пионеров? Нет, состав отряда и класса не менялся с
1 сентября. Откуда же еще двое? Это Ленька и Федя Пустош-
кин. На груди у Феди галстук.
Воронок вспоминает, как Федю Пустошкина принимали в
пионеры. В общем, принимали его, как всех: перед строем дру-
жины, развернувшей ради этого красное знамя... Как и всех
и в то же время не как всех, потому что за Федю-пионера при-
шлось выдержать крепкий бой...
Однажды отряд имени Юрия Гагарина пришел в класс, где
учился Федя, и сразу заполнил собой все: пустующие кое-где
места на партах, подоконники, ряды между партами, простран-
ство возле доски. Отряду позарез нужна была помощь, и он
пришел за ней к пятиклассникам.
— Представляете,— сказал Воронок,— лопаточки для дет-
ского садика сделали, а черенков нет.
— И у нас нет,— встала и развела руками бойкая Нина
Приходько.
— У вас нет, но вы можете нам помочь,— сказал Воронок.—
В парке старый тополь упал. Можно веток для черенков наре-
зать.
— Конечно, нарежем,— сказала Нина и смутилась, поймав
на себе строгий взгляд классной руководительницы.— Если
Зинаида Петровна разрешит.
— Здесь нужны добровольцы,— сказал Воронок.
Ребята даже дышать перестали: их зовут в добровольцы. Но
ведь добровольцев посылают только на опасные и трудные дела.
А какая опасность ломать ветки?
Им нужна была опасность. Воронок понял это и сказал:
— Можно голову сломать. Тополь большой, еще придавит...
Ах, придавит? Лес рук вырос над партами.
— Я...
— Я...
58
- И я...
— А ты? — спросил Воронок у Феди Пустошкина.
Ага, это он от нетерпения надулся. Ждал, когда спросят,
А сам сказать не решался.
— Ия! — крикнул Федя.
Все удивились. Раньше Федя никогда не кричал.
— Ему нельзя,— сказала Нина.— Его бабушка заругает.
— Не заругает.— Федя испугался, что не возьмут, и даже
встал: — Я ей не скажу.
— Добровольцы не трусят,— вставил слово Мишка-тол-
стый.— Кто трусит, тот не доброволец.
— Я доброволец,— гордо сказал Федя,— и я не трушу.
— Он скажет бабушке, что пойдет со всеми,— заметил Во-
ронок.
— Я скажу,— пообещал Федя.
Он, наверно, сказал, потому что бабушка приходила в школу
и ругалась: «Эксплуатируют ребенка». Но запретить Феде вы-
полнить поручение не посмела. Вообще после суда над богом
бабка редко прибегала к насилию над внуком. Старалась дейст-
вовать исподтишка, уговорами, помня, что вода камень долбит,
а слово — душу. Но юные атеисты отряда имени Юрия Гага-
рина не дремали. Их слово было крепче бабкиного.
Как-то Воронок с Федей шли с речки домой.
— Вот люди говорят, что дерево — это бог,— сказал Во-
ронок.
— Кто говорит? — заинтересовался Федя.
— Дикари. С острова Гаити. Ты еще не проходил. Банан
или еще какой фрукт богу сунешь — и получай, что хочешь.
— Куда сунешь? — полюбопытствовал Федя.
— В дупло,— ответил Воронок.
— Как в автомат,— заметил Федя.— Хорошо бы.
— Обман все это,— сказал Воронок.— Шишку сунешь —
щиш получишь. Как в церкви.
— В церкви дупла нет. Я видел.
— Знаю,— сказал Воронок.— Там поп с тарелкой. Грош по-
ложишь — шиш возьмешь.
59
Федя знал: Воронок прав. Он просил у бога пятерку, а по-
лучил двойку, хотя весь день слушался бабушку. Узнав об этом,
бабушка рассердилась:
«Простофиля! Если сам не учил, при чем тут бог?»
Федя подумал: «Потому и просил, что не учил, а если бы
учил, зачем ему бог? Врет бабка, никакого бога нет». Так об
этом и Воронку сказал.
— Кто не верит, тот на моленья не ходит,— ответил Во-
ронок.
— А я...— крикнул Федя и покраснел. Вспомнил — врать
нельзя. В этом несуществующий бог был заодно с пионерами.—
А я и не буду ходить.
— И бабки не побоишься?
— Не побоюсь.
— Напишешь: «Я не верю в бога», и в доме повесишь?
— Напишу и повешу.
Он так и сделал. Воронок своими собственными глазами
видел эту записку. Ее принесла в школу бабка и отдала дирек-
тору.
— Старших не слушается,— пожаловалась бабка,— в бога
перестал верить.
— В этом, мамаша, я целиком на его стороне,— сказал
директор.
— Из дома, грозится, убегу.
— И убежит.
— А я за него перед богом в ответе.
— И перед родителями,— напомнил директор.— Родители
через полгода из экспедиции вернутся. Что вы им скажете?
Бабка испуганно перекрестилась: «Бог с ним, с богом, вну-
ка бы не потерять».
Когда это было? Неделю тому назад. А за неделю много со-
бытий произошло в зоне пионерского действия «Восток-1». На-
пример, в клубе вагоноремонтного была лекция. В объявлениях,
развешанных в зоне, она называлась так: «Почему я не верю в
бога». Лектор — член общества по распространению научных и
политических знаний Е. Е. Сергеев». Ниже фамилии Егора Его-
60
ровича было напечатано: «Па
лекцию приглашается бывший
ученик 8-го класса губернской
гимназии Аполлинарий Афри-
канович Тищенко».
Аполлинарий Африканович
пе воспользовался приглаше-
нием. В ночь накануне лекции
он исчез из города. Но лектором
не был забыт. Рассказывая, ко-
му выгодна вера, Егор Егорович
вспомнил о брате Аполлинарии
и пустил по залу донос, сочи-
ненный им в гимназические
годы.
Федина бабка тоже была на
лекции. И неизвестно, что
больше повлияло на нее — сама
лекция, или этот донос, или
разговор с директором школы,
но Федю она больше от пионе-
ров не отговаривала.
А потом была общая линей-
ка, красное знамя и торжествен-
ное обещание юного пионера
Феди Пустошкина горячо лю-
бить свою Родину, жить, учить-
ся и бороться, как завещал ве-
ликий Ленин, как учит наша
родная партия.
Сверкает молния, и Воронок
поднимает руку: «Внимание!»
— Фонарики?
- Мы...
— Краски?
— Мы...
— Лесенки?
— Мы...
— Кисточки?
— Мы...
— По четыре соберись! — командует Воронок.— По домам
марш!
Странная перекличка... Странная команда... Неужели толь-
ко за тем и собрал он среди ночи отряд, чтобы распустить его
по домам?
По домам — да не по тем, по домам — да не домой...
Четверо идут по улице. Четверо несут лесенку, фонарик, ба-
ночку с краской и кисточку. Четверо подходят к дому и зажи-
гают фонарики. Электрический луч выхватывает из темноты
уличную табличку с надписью «Еленинская». Четверо пристав-
ляют к дому лесенку. Один из четверых с кисточкой в руках
лезет вверх и смахивает с таблички ненужную *букву «Е».
Четверо идут к следующему дому.
Воронок на крылечке принимает донесения отрядных четве-
рок. Сонный Ленька жмется тут же и не хочет идти домой.
Гром больше не рокочет. Молния не сверкает. Показался ме-
сяц. Высыпали звезды.
В наступившей тишине голоса ребят звучат устало и торже-
ственно:
— Готово...
— Выполнили...
— Справились...
— Салют! — командует Воронок.— Залпом, пли! — и пер-
вым бросает в ночное небо электрический луч карманного фо-
нарика.
— Залпом, пли! — опять слышится голос Воронка, и весе-
лый сноп света снова поднимается к звездам.
А улица спит, и невдомек ей, улице, что называется она уже
по-новому — Ленинской и что это в честь ее нового имени гре-
мят над Зарецком беззвучные огневые салюты.
ПРАЗДНИК
ПОСЛЕДНЕГО
ВОСКРЕСЕНЬЯ *
Три подзатыльника
£ людей на свете не бывает.
Если собрать в кучу самых хороших, все равно одни из них ока-
жутся лучше, другие хуже. И наоборот: если собрать только
плохих, они также разделятся на худших и лучших.
Попав в колонию, Санька Чеснок убедился, что он не худший
из людей. В колонии нашлись и похуже его. И если закон не
упрятал их за решетку, то лишь благодаря заступничеству са-
мого авторитетного защитника на свете — детства.
Хорошим прослыть в колонии ничего не стоило. Для этого
надо было спрятать воровское самолюбие куда-нибудь подальше
и стать послушным. И перед тобой открывались все двери,
кроме одной — на волю. Учись, получай профессию, укрепляй
мышцы. Еще немного терпения, распахнется последняя, завет-
ная дверь — и прощай, неволя, здравствуй, новая жизнь.
63
Впрочем, новая ли?
В колонии у Чеснока было время подумать над своей судь-
бой. Он был достаточно умен, чтобы понять: двери на волю от-
крываются здесь только перед послушными,— и достаточно тер-
пелив, чтобы стать послушным.
Ему казалось, что он перехитрил всех, вынудив учителей
ставить ему пятерки, а мастеров производственного обучения
восхищаться его слесарными поделками. Пусть ставят, пусть
восхищаются... Пятерки и поделки для него только отмычки от
заветной двери. Если воспитатели не догадываются об этом, тем
хуже для них. Он, Чеснок, от этого только в выигрыше. Сочтут
его исправившимся — как же, учится хорошо, руки золотые — и
выпустят. А ему это только и надо.
Выскочит на волю — и снова будет жить как хочет, делать
что вздумается: никто тебе не указ.
На воле Чеснок будет осторожен и не станет связываться с
кем попало. Он вообще ни с кем не будет связываться. Охота
была отвечать за других. За себя пожалуйста, придется — от-
ветит. А за других — нет. Не желает и не будет. Пусть только
выпустят поскорей. И он снова будет жить как хочет, делать
что вздумается...
Но странное дело: чем ближе к воле, тем пасмурнее и пас-
мурнее становилось на душе у Чеснока. Он вдруг перестал
узнавать себя. Внешне он остался прежним: выпуклый лоб,
треугольник челки, прямые тонкие губы... А вот в душе... Сань-
ка вдруг стал ловить себя на мысли о том, что ему совсем не
безразлично, какую отметку поставит учитель, как оценит ма-
стер его железное рукоделие. Не потому не безразлично, что это
нужно было для воли, а потому, что это доставляло неведомое
раньше удовольствие — быть на виду, на примете у всей ко-
лонии.
Там, на воле, ему тоже случалось быть и «на виду» и «на
примете». Однажды его назначили редактором стенной газеты,
и все, сколько было в дружине сорванцов и бездельников, вздох-
нули с облегчением. Санька оправдал их надежды. За два меся-
ца он не выпустил ни одного номера газеты.
64
В другой раз, когда дело дошло до исключения из школы,
Саньку выбрали вожатым звена.
— Не думай, Чесноков, что ты этого заслуживаешь,— ска-
зала вожатая.— Мы выбираем тебя звеньевым в педагогиче-
ских целях, чтобы ты скорее исправился.
Целый месяц Санька чувствовал себя как инфузория под
микроскопом. Кончилось тем, что он не выдержал пытки кол-
лективного гипноза и публично, на сборе отряда, сложил с себя
звание звеньевого.
«Ждать больше нечего»,— решила старшая вожатая, узнав
об этом отречении, и махнула на Саньку рукой, как махнули
на него перед тем учителя, а еще раньше родители, «нечистые»
на эту самую руку работники торговой сети.
В колонии все было иначе. Здесь его никто никуда не выби-
рал с целью исправления, не ставил в кредит «пятерок» и не
поощрял его в мастерстве, если он этого не заслуживал. Только
самому себе обязан был Санька тем, что был на виду, на при-
мете у всей колонии. И это доставляло ему неведомое раньше
удовольствие.
Короче говоря, добро и зло — вечные соперники в борьбе за
человеческие души — занимали в Санькиной душе не одинако-
вое положение. Добро явно брало верх и — себе на уме — уже
считало Саньку потерянным для воровского мира человеком.
Вывод, если учитывать Санькино прошлое, несколько поспеш-
ный, но добро всегда доверчиво.
Наконец Чеснока выпустили.
— Прощай, сынок,— сказал ему начальник колонии, брито-
головый полковник Присяжнюк.— Доброго пути.
Человек, вышедший из тюрьмы,— а колония, хоть и детская,
как ни крути, та же тюрьма,— многому учится заново. На него
одинаково влияет как хорошее, так и плохое. К счастью, хоро-
шего в жизни больше, чем плохого. Поэтому не так уж много
правонарушителей снова оказывается в тех местах, куда по-
падают вопреки желанию.
«Позор тем, кто сюда возвращается»,— вспомнилась Саньке
надпись на воротах колонии. Но его это мало волновало. Сань-
3 Улица становится нашей
65
ка возвращаться в колонию никогда не думал. Сперва полагаясь
на свое воровское счастье, а потом, когда с прошлым, по мень-
шей мере в душе, было покончено,— на свою будущую трудо-
вую честность.
Не его вина, что жизнь, в которой все еще есть плохое, дала
ему сразу три подзатыльника и чуть не сбила с заданного в ко-
лонии курса.
Первый подзатыльник он получил, когда попытался пере-
ступить порог родного дома. Незнакомая женщина открыла
дверь и, бросив на Саньку равнодушный взгляд, протянула:
— Чесноковы? Они здесь больше не живут.— И, предупреж-
дая Санькин вопрос, добавила: — Адреса я не знаю.
Домоуправлению адрес Санькиных родителей также был не-
известен. «Выбыли в связи с переменой местожительства» —•
значилось в домовой книге.
Второй подзатыльник принадлежал школе в лице директора
Алексея Ивановича. Пронзив Саньку острым взглядом, Алек-
сей Иванович произнес всего лишь одно слово: «Вон!» Но это
слово прогремело как орудийный залп и разнесло в щепки роб-
кую Санькину надежду найти в школе участие в своей судьбе.
Третьим подзатыльником его наградили в отделе кадров од-
ного завода, куда Санька сунулся, поверив объявлению.
— Учеников не требуется,— сказали ему прокуренные усы,
занимавшие пост начальника отдела кадров, хотя объявление,
висевшее у входа на завод, утверждало обратное.
Стемнело. Пора было подумать о ночлеге.
Саньку приютил шумный и людный в пору летних отпусков
Киевский вокзал. Здесь, на широкой дубовой скамье, он встре-
тил утро.
Проснувшись на новом месте, Санька некоторое время ле-
жал с закрытыми глазами, прислушиваясь к шумам окружаю-
щей жизни и стараясь сообразить, куда его занесла нелегкая.
— Носильщик! — донеслось откуда-то издали, и Санька по-
нял: он на вокзале.
Мимо прочавкали резиновые сапоги. «Уборщица,— догадал-
ся Санька.— Сейчас гнать будут».
66
Он не ошибся.
— Граждане, уборка! — провозгласил строгий голос жен-
щины.
Санька открыл глаза. Возле него, скосив на переносице се-
дые брови, сидел длинный и тощий, как жердь, старик и зевал.
— Внимание, внимание,— затараторило станционное ра-
дио,— начинается посадка на поезд номер семьдесят шестой
Москва — Зарецк... Внимание, внимание, начинается...
Тощий встал, подхватил огромную корзину и поплыл к вы-
ходу на перрон.
Санька тоже встал. Зарецк... Диктор назвал его родной го-
род. Бабка... Да, там живет его бабка, которую он терпеть не мо-
жет и к которой, несмотря ни на что, поедет, потому что боль-
ше деваться некуда. Ему надо купить билет и уехать в Зарецк.
Санька просовывает голову в квадратное отверстие кассы и
просит один плацкартный до Зарецка. Он получает билет, са-
дится в поезд и снова встречается с тощим стариком — тот ест
курицу, раскинув над ней крылья седых бровей.
Пока поезд бежит, Санька, не заводя ни с кем знакомства,
думает о своем.
67
Зарецк... Зарецк... Что-то больно сжало сердце. Зарецк не
был для Саньки чужим городом. Там он родился, там, без мате-
ри. (Мать! Круглое, горькое подкатило к горлу, и Санька каш-
лянул, чтобы избавиться от этого непрошеного комочка жало-
сти к самому себе. Нет у него матери...) ...там, без матери, он по-
долгу жил на бабкиных хлебах, пока мать с отчимом «устраива-
лись» то в Одессе, то в Ленинграде, то в Москве.
Какая она сейчас, бабка? Санька попытался вспомнить ее
глаза, нос, руки и не мог. Помнится лишь то, что оставляет злой
или добрый след. Бабкины руки не оставили на его теле ника-
кого следа: ни злого, ни доброго. Бабка относилась к нему с без-
различием чужого человека. А ведь была своя, родная. Могла бы
приласкать, могла бы, при случае, и затрещину влепить, если
любя, если за дело. Не было ни любви, ни затрещины. Бабка
терпела его, как прыщ на носу (сама не сгонишь, сам до поры
до времени не сойдет), и каждую неделю наговаривала грамот-
ной соседке письма Санькиной матери с требованием забрать
сына по причине «бедственного положения и болезненного здо-
ровья». Но бабка не бедствовала и не донимала врачей жалоба-
ми на свои недуги. Нужда, врачи и недуги никогда не пере-
ступали порог ее дома.
Раз возле Саньки, сидевшего на завалинке, остановились два
веселых прохожих.
— Глянь-ка,— сказал один, толкнув другого,— вывеска.
— До-ход-ный дом баб-ки Матрены,— смеясь продекламиро-
вал его товарищ и, ответив тумаком на тумак, сказал: — Пошли
скорей — опоздаем.
Это была, конечно, шутка — где они могли увидеть выве-
ску? — но смысла этой шутки Санька тогда не раскусил. Лишь
потом, повзрослев, догадался, почему бабкин дом был назван
доходным. Все, что в нем мычало, хрюкало, блеяло, гоготало,
кудахтало, крякало, источало запах укропа, лука, огурцов, пет-
рушки, жасмина, сирени, мяты, хрена,— приносило доход. Даже
сибирский кот Дорофей, которого бабка за соответствующую
мзду ссужала соседям. Санька не приносил дохода. Поэтому и
не был любим ею.
68
Санька представил, какую скорбную рожу скорчит бабка при
виде внука, и усмехнулся: «Пусть. Все равно пока деваться не-
куда, а там видно будет».
— Покушать не желаете? — Вопрос развеял образ нелюби-
мой бабки.
Санька поднял голову. На него в упор смотрели острые гла-
за старика.
Санька облизнулся и отвел взгляд от объедков.
— Ешь,— сказал старик и, протянув ему уцелевшее кры-
лышко, спросил: — Звать-то как?
Они разговорились.
Пуговица
У каждой улицы свой характер. Есть улицы сонные, нелю-
димые. Есть шумные и веселые. Такой в Зарецке была Ленин-
ская улица.
Ленинская... Всего год звалась она этим именем, а смотри,
как изменилась за минувшее время. Обула тротуары и мостовую
в асфальт; опоясала палисадники ажурными зигзагами низень-
кого штакетника; наставила везде разноцветных лавочек; при-
вела из зарецких лесов зеленый выводок березок, елочек и дуб-
ков и расселила их вдоль тротуаров; разошлась и — была не бы-
ла! — содрала с магазина невкусную вывеску «Кондитерские
изделия» и повесила сиять новую, аппетитную,— «Лакомка».
Жителям ничего, понравилось. Они, конечно, догадывались, кто
стоит за спиной улицы, и по мере сил помогали отряду имени
Юрия Гагарина в проведении операций, известных в зоне «Во-
сток-1» под шифрами: «Осторожно, окрашено!» (разноцветные
лавочки), «3- БЕД -3» (березки, елочки, дубки), «Радуга»
(ажурный штакетник).
Шел август, и гагаринцы готовились к новой операции, на-
званной ими «Праздником последнего воскресенья».
У Воронка хлопот полон рот, однако он не унывает.
Некоторое беспокойство доставляют ему девчонки, точнее,
те из них, для которых всякая тайна — горячий уголек на язы-
69
ке. Так и хочется поскорее от нее избавиться. Впрочем, вряд ли
девчонки захотят испортить сюрприз своим младшим сестрен-
кам и братишкам. Значит, есть надежда, что и с этой стороны
все будет в порядке. Вот только цветы... Своих у гагаринцев
нет. Оранжерею зоны они опустошили, когда встречали Герма-
на Титова. Правда, биографы космонавта-2 могут сказать, что
Герман Титов никогда не был в Зарецке. Пусть говорят. Во-
ронку лучше известно, был у них знатный звездолетчик или не
был. Да разве только Воронку! Вся улица видела, как, сопро-
вождаемая почетным эскортом, пронеслась над Ленинской се-
ребряная ракета с летчиком-космонавтом Германом Титовым
на борту и приземлилась на концертной лужайке зоны. Пусть
ракета была всего-навсего воздушным шаром, пусть не бес-
страшные ястребки, а знаменосцы, горнисты и барабанщики
отряда составляли его почетный эскорт,— все равно радость
встречи была такой же настоящей, как если бы в ней участво-
вал подлинный Герман Титов, а не представлявший его на бор-
ту ракеты портрет космонавта.
Цветы... Где взять цветы? Без них какой праздник?
Поздно вечером у Воронка над кроватью неожиданно и тре-
вожно замигала сигнальная лампочка и — пи-и-и-и! — отчаян-
но запищал зуммер. Воронок еще не ложился. Он выбежал на
крыльцо и, ослепленный темнотой, тихонько крикнул:
— Кто там?
— Я,— ответила темнота Лялькиным голосом.— Сергеева.
— Ты по какому-нибудь делу? — холодно спросил он.
— По делу... Конечно, по делу,— проговорила Лялька.— Ка-
кие-то хулиганы разорили наш цветник и растащили все цветы.
Хулиганы? В Зарецке? Воронок разочарованно вздохнул. Ну
и фантазерка эта Лялька. Неужели командиру зоны «Восток-2»
и председателю совета действующего в ней отряда имени Гер-
мана Титова не известно, что хулиганы перевелись на зарецкой
земле. Нет, хулиганы тут ни при чем.
Воронок молчит. Лялька не выдерживает.
— Ну, что?
— Завтра проверим. Пустим Кобру по следу...
70
— А если дождь? — перебивает Лялька.
Вполне возможно. Август — пора дождей и звездопадов.
Воронку это как-то не пришло в голову. Дождь... Дождь...
Воронок неожиданно для Ляльки рассмеялся.
— Ты что? — спросила Лялька.
— Так...
Лялька не поверила. Вероятно, Воронок что-то придумал.
Она не ошиблась. Не так давно на Ленинской начала дейст-
вовать «Служба погоды зоны «Восток-1». Свое начало она взя-
ла в кружке юных натуралистов зарецкой школы. «Календарь-
всезнайка» — звали его ребята, и в этом не было натяжки. Ка-
лендарь всё знал: когда бывает первая гроза и в какое время
надо развешивать скворечники, когда встает река и чем под-
кармливать птиц зимой...
— Когда прилетают грачи? — спрашивали у «календаря» но-
вички юннаты.
— В среднем восемнадцатого марта,— отвечал «кален-
дарь».— Ранний прилет грачей был отмечен восемнадцатого
февраля, поздний — шестого апреля.
— Когда сеять морковь, петрушку, репу, редьку и горох?
— Когда зацветет хохлатка. В среднем двадцать четверто-
го — двадцать восьмого апреля.
— Какая завтра будет погода?
«Календарь» и из этого не делал тайны. Он охотно делился
с ребятами сведениями о температуре дня, а ребята, в свою
очередь, разносили их по родным улицам.
Совет отряда имени Юрия Гагарина счел это неудобным: за-
чем узнавать погоду в школе, если это можно сделать прямо на
улице. И вот недавно на каждом пятом и шестом доме Ленин-
ской появились стеклянные ящички — филиалы «Календаря
природы». Они были набиты сведениями о том, что делать сей-
час огородникам, цветоводам и какой погоды следует ждать.
Об этих ящичках и вспомнил сейчас Воронок.
— Фонарик есть? — спросил он у Ляльки.
— Вот.—Лялька протянула Воронку огромный, как ствол
пушки, китайский фонарик.
71
— Пошли,—сказал Воронок и нажал кнопку. Из фонари-
ка выскочила электрическая собачка и светлой пушинкой по-
катилась впереди, показывая дорогу.
Миновали три или четыре дома и остановились.
Воронок направил луч на ворота, и Лялька увидела стеклян-
ный ящичек с надписью: «Служба погоды».
— «Прогноз на двадцатое августа,— вслух прочитала она.—
Время с восьми часов утра до девятнадцати часов вечера. Вос-
ход солнца в пять часов десять минут. Заход солнца в девят-
надцать часов пятьдесят пять минут. Ветер северо-западный,
четыре балла. Температура воздуха: днем десять — пятнадцать
градусов Цельсия, вечером пять — семь градусов Цельсия. Об-
лачность незначительная. Начальник службы погоды Г. Юро-
вец».
«Здорово,—подумала Лялька,—нам бы такую «Службу»...»
«Дождя не будет,— подумал Воронок,— значит, можно дей-
ствовать наверняка: заставить Кобру взять след...»
Проводив Ляльку и условившись с ней встретиться утром в
разоренном цветнике, Воронок направился к дому Долгого. На-
до было договориться о завтрашней операции.
Двадцатого августа солнце над Зарецком, как это и было
предсказано «Службой погоды», взошло в 5 часов 10 минут.
Спустя час после восхода в опустошенном цветнике собра-
лись Воронок, Лялька, четверо юных друзей милиции из обеих
зон и дружинник Долгий с Коброй.
Согнувшись, как складной метр, Долгий сосредоточенно по-
ковырял землю.
— Вы ошиблись в составе преступления, — сказал он,— цве-
ты никто не похищал.
— Где же они? — удивилась Лялька.
— Цветы здесь,— сказал Долгий.— Их не выкопали, а за-
копали.
Он был прав. Присмотревшись, юные друзья милиции уви-
дели торчащие кое-где из-под земли алые папахи георгинов,
головки астр в королевских коронках, восковые пальчики флок-
сов... Но кто и зачем устроил это побоище?
72
Лялька с надеждой посмотрела на Долгого. Неужели Дол-
гий не сумеет найти хулиганов?
Кобра, забыв, где и для чего она находится, вздумала порез-
виться и опрокинула лейку, забытую кем-то в цветнике. Воро-
нок наклонился, чтобы поставить ее на место, и вдруг увидел
какой-то черный предмет, лежащий в траве.
— Пуговица,— сказал он.
— Не тронь! — крикнул Долгий.— Кобра, след!
Собака понюхала пуговицу и через двор выбежала на ули-
цу. За ней понеслись Долгий, Воронок, Лялька и четверка
юных друзей милиции.
— Смотрите! — крикнула Лялька.— Еще след. Нашэ
астра.
В пыли пламенел махровый цветок. Все обрадовались следу.
Значит, идут правильно.
У ворот одного дома Кобра остановилась и вежливо тявкну-
ла, словно приглашая войти. Ребята разочарованно перегляну-
лись. В доме разорителей не могло быть. Он принадлежал тихой
старой Матрене. Где уж ей разорять пионерские цветники!
73
Долгий был того же мнения. Он безнадежно махнул рукой
и, уходя, поманил за собой Кобру. Но собака и ухом не повела.
Она подошла к калитке и нетерпеливо тявкнула.
Неужели все-таки Матрена?
Долгий вернулся и позвякал щеколдой.
Никакого ответа.
Позвякал еще раз.
Никакого ответа.
Ну конечно, так он и знал: Матрена ни свет ни заря пода-
лась на базар, и дом пуст. Так что стучи не стучи... Вдруг ему
почудилось, что за калиткой кто-то дышит. Теленок, что ли?
Долгий в третий раз позвякал щеколдой, в четвертый... Ког-
да взялся за нее в пятый раз, калитка неожиданно распахну-
лась, и незнакомый паренек угрюмо спросил:
— Чего надо?
Из-под выпуклого лба с черной запятой челки на него уста-
вились два серых глаза. Но Долгий не видел глаз, другое
привлекло его внимание: на курточке паренька не хватало од-
ной, нижней, пуговицы.
— Не ваша? — спросил Долгий, протягивая пареньку на-
ходку.
— Не моя,— с вызовом ответил паренек.
— Я так и знал,— кивнул Долгий и, представив пареньку
Воронка и Ляльку, сказал: — Пионерский патруль чистоты.
Проверяем чистоту дворов. Вы бабушке Матрене кто?
— Внук.
— По имени, если не секрет?..
— Не секрет,— хмыкнул паренек.— Санька.
— Двор осмотреть позволите? — Долгий был предельно
вежлив.
Санька с вызовом посмотрел на ребят.
— А чего его смотреть? Все равно не заметешь...
Долгий с удивлением посмотрел на Саньку. Ишь ты: «Не
заметешь»... Случайно или не случайно вылетело у него это
блатное словечко?
Санька вел себя нагло. «Не случайно»,— решил Долгий.
74
Но Санька зря храбрился. Увидев пуговицу, которую ему
пытался «пришить» Долгий, он сразу сообразил, что к чему.
Да и как было не сообразить? К цветнику Санька имел самое
непосредственное отношение. Осталось одно: держаться до по-
следнего и виду не подавать, что он виновник ночного налета.
Все равно цветов во дворе нет, а тот единственный махровый, ко-
торый Санька сунул тогда за пазуху, он вышвырнул, как толь-
ко перелез через забор. Сработало шестое воровское чувство —
не оставлять улик или, по крайней мере, не уносить их с собой.
Цветов во дворе не было, и патруль, заглянув в сарай и за
сарай, ушел ни с чем. На улице Долгий простился с ребятами и
ушел, поманив за собой Кобру.
Чем пахнут настурции
Прошло несколько минут. Улица, проводив трудовой люд на
работу, снова опустела. Но вот скрипнула калитка Матренино-
го двора и выпустила на улицу Саньку Чеснокова.
Не торопясь, будто ему ни до чего нет дела, Санька огля-
делся по сторонам, постоял, нырнул во двор, снова вышел и по-
брел на базар. У него на плече плыла корзина с цветами.
Санька вспомнил, как встретила бабка его неожиданное по-
явление в Зарецке.
Бабка поила корову. Увидев Саньку, она выронила ведро,
всплеснула руками и замерла. Впрочем, она тут же ожила и за-
причитала:
— Сбежал. Отца-матери не пожалел...
Санька усмехнулся: послушать бабку, так жалость к роди-
телям — единственное, что удерживает преступников за решет-
кой. Но он тут же нахмурился и, поняв, что бабке не все из-
вестно, сказал:
— Не сбежал, а выпустили. Как честного человека...
— Выпустили? Как честного?
Бабка не верила в то, что вор, попав в тюрьму, может вер-
нуться оттуда честным человеком. Вор до смерти вор. И как
огню в печке место, так вору — в тюрьме.
75
Санька полез в карман. Он вспомнил: единственное, что
могло убедить бабку,— это справка.
— Вот,— сказал Санька и вынул потрепанную бумажку.
Бабка недоверчиво протянула руку, попробовала Санькину
справку на ощупь, как ситчик в магазине и, не читая, хоть по-
печатному и умела, поверила в то, что там написано. Справки в
бабкиных глазах обладали волшебной силой. Она сама, где мог-
ла, запасалась ими и по опыту знала, что лучшего оправдания
для своего «доходного дома», чем справка, ей, вдове пенсионе-
ра, матери погибшего солдата, инвалиду третьей категории, не
найти.
Однако справка справкой, а она тут при чем? К ней-то за-
чем пожаловал внучек? Навестить бабушку? Как бы не так. Не
питая ни к кому родственных чувств, она полагала, что и все
остальные свободны от этой слабости. Поэтому, вернув справку,
она спросила скорбным голосом:
— А ко мне-то зачем?
— Проездом,— придумал на ходу Санька,— на целину.
— Проездом? — Бабка обрадованно засуетилась.— Проез-
дом, значит, на целину,— сказала она.— Это хорошо — на це-
лину.
Бабка не дала Саньке долго прохлаждаться. Приставила к
делу. Это произошло в тот же день. Дав Саньке позавтракать,
она потащила его зачем-то на огород. Санька ахнул, увидев баб-
кин приусадебный участок, сплошь засаженный цветами.
Бабка довольно улыбнулась. Срезав настурцию, протянула
ее Саньке:
— Ну-ка, чем пахнет?
Санька подергал носом.
— Настурцией.
— А еще чем?
Санька пожал плечами.
— Эх, ты! — снисходительно усмехнулась бабка.— Разве
этот дух главный?
— А какой главный?
— Денежный...
76
Сказав это, бабка расстелила газету, положила на нее сорван-
ную настурцию и принялась стричь цветы. Санька понял, для
чего. Для продажи. И он не ошибся. Ленинская любила цветы.
Бабка торговала ими в розницу и оптом, сбывая в дни рождений,
свадеб и похорон целые вороха душистого товара.
Но покупателей было много, а бабка одна. К тому же она
промышляла и другим — мясом, молоком, зеленью. И вдруг
судьба подарила ей внука Саньку. Намекнув Саньке на то, что
«чужой хлеб досыта не кормит», предложила ему самому зара-
батывать себе на пропитание, помогая ей продавать цветы.
Санька подумал, подумал и согласился. А что ему остава-
лось еще делать? Он знал: даром у бабки зимой снега не вы-
просишь.
Накануне вступления Саньки в новую должность у него с
бабкой был серьезный разговор.
— Опасаюсь,— сказала старуха,— что завтра без заработка
будем.
— Почему? — спросил Санька.
— Цену сбить могут.
- Кто?
— Есть тут,— уклончиво сказала бабка, поманив Саньку за
собой.
Они вышли на улицу, свернули в переулок и остановились
возле огорода, за низеньким заборчиком которого горели, пере-
ливаясь разноцветными огоньками, цветы. Море цветов...
— Цены собьют,— зло сказала бабка.— Под корень бы их...
У Саньки зачесались руки.
У бабки было достаточно оснований, чтобы опасаться но-
вых цветоводов. Однажды они уже нанесли урон ее торговле.
Началось с того, что в одном из домов по Ленинской улице
справляли свадьбу, а в другом день рождения. Бабка с вечера
настригла цветов и дала знать хозяевам. Цветы пролежали
ночь, день и завяли. За ними никто не пришел. Бабка обиделась
и к концу дня заглянула к заказчикам. Ее встретили приветли-
во и даже повели к столу.
Бабка не поддалась соблазну.
77
— Я насчет цветов,— сказала она.
— С цветами все в порядке. Сколько с нас?
Бабка опешила: ей предлагали деньги за цветы, которые не
были выкуплены... Может быть, отступные?
— Насчет цветов,— повторила она.— Почему не взяли?
Пришла очередь удивиться хозяевам.
— А эти разве не ваши?
Столы, подоконники, этажерки, благоухали табаками и на-
стурциями.
— Не мои,— сказала бабка.
— Странно. Ребята привезли, поздравили а от кого, не ска-
зали. Значит, не вам платить?
Прошло еще какое-то время, и странные конкуренты снова
подставили ножку фирме. Привезли еще раз заказчикам бабки
цветы и денег не взяли.
Бабка не выдержала. Учинила розыск и установила, что цве-
ты юбилярам и именинникам Ленинской дарит отряд имени
Юрия Гагарина. Дарит! Не продает, а именно дарит.
...Поздно вечером с лопатой в руках Санька вышел на улицу,
погулял взад-вперед возле дома, нырнул в переулок и побрел к
знакомому заборчику. Принюхался. Огород источал сильный
запах цветов. Санька легко перемахнул через изгородь и очу-
тился в цветнике. Сорвал один цветок, сунул за пазуху и пошел
кромсать все, что ни попадало под руку.
Через полчаса, возвращаясь от подруги, в цветник загля-
нула Лялька. Засветила фонарик, чтобы собрать букетик, и
глазам своим не поверила: ни одного живого цветка!
Не заходя домой, она побежала к Воронку...
В это время Санька уже спал. Что было утром, уже из-
вестно. Санька, спровадив непрошеных гостей, отправился на
базар и, как вскоре донесли совету отряда имени Юрия Гагари-
на юные друзья милиции, принялся помогать бабке продавать
цветы.
— А что, если их с базара выжить? — предложила Лялька,
когда ребята собрались снова вместе.
78
— Как выжить? — спросил Генка.
— Очень просто. Открыть свою торговлю. Хотя бы по воск-
ресеньям.
— Пионерский ларек «Фиалка»,— съязвил Мишка-тол-
стый.
Он хотел позубоскалить, а вышло всерьез. «Фиалка» понра-
вилась.
— Пусть будет «Фиалка»,— сказал Воронок.— Кто за «Фи-
алку»?
Несогласных не было, и совет отряда снарядил на базар де-
легацию: просить об открытии пионерской торговой точки —
цветочного киоска «Фиалка».
Валентина и Долгий затею одобрили, но почему-то больше
ларька заинтересовались судьбой Саньки: зачем приехал к баб-
ке, надолго ли, что вообще о нем знает зона?
Когда решение об открытии пионерской торговой точки бы-
ло принято, вспомнили о цветах. Цветов в зоне «Восток-1» не
было. В зоне «Восток-2» — также. Но они были в других зонах.
И это могло спасти положение. Пусть совет дружины, хозяин
всех зон, предложит тем, кто имеет цветы, поделиться ими с
зоной «Восток-1», и тогда все будет в порядке: отряд имени
Юрия Гагарина откроет «Фиалку», выживет спекулянтов с ба-
зара и па славу проведет «Праздник последнего воскресенья».
Дела базарные
Зарецк издавна славился базарами. По воскресным дням го-
род оживал. Живой человеческий поток струился к базару и
смывал все, что было навалено в беспорядке на деревянных при-
лавках: арбузы, баклажаны, виноград, грибы, дыни, зелень,
изюм, калачи, лук, мед и прочую снедь.
Плюхнув корзину на прилавок, Санька покосился направо,
налево и, высмотрев кого надо, помахал рублевой бумажкой.
В ту же минуту, словно из-под воды, перед ним вынырнул ста-
ричок с кондукторской сумкой на плече.
79
Санька заплатил пошлину и стал раскладывать товар на
прилавке.
«Налетят, как рыбы»,— подумал Санька, глядя на снующих
в проходе покупателей.
Вдруг черный рожок, висевший у него над головой, нереши-
тельно вздохнул, посопел и сказал:
— Внимание... Говорит «Фиалка». Дорогие папы и мамы,
если вы хотите сделать подарок родным и близким, приходите
в цветочный киоск зоны пионерского действия «Восток-1».
Голос объяснил, где искать «Фиалку», и умолк.
— Второй раз кричат,— объяснила Санькина соседка по
прилавку.— И что за «Фиалка» такая?
Лицо у Саньки вытянулось. Вот они, конкуренты. Значит,
зря он старался в ту ночь...
— Мальчик, а мальчик...— Перед Санькой, держась за руки,
остановились две девочки: одна побольше, другая поменьше.
Сестры, наверно.— Сколько стоит этот букетик? — спросила
старшая.
80
Санька обрадовался: «Ни черта они со своей «Фиалкой» не
сделают. Налетят, как рыбы...» Он назвал цену.
— Так дорого? — Старшая кольнула Саньку взглядом и пе-
ревела глаза на младшую. А она что думает?
— Если дорого, то не надо,— сказала младшая,— пойдем в
«Фиалку».
Так... Первая неудача. «Первая и последняя»,— успокоил
себя Санька. Но когда и второй и третий покупатели не под-
держали Санькину торговлю, он решительно сбавил цену. То-
вар пошел, но не очень. Санька еще раз сбавил цену. Торговать
стало веселее. Однако и это не устроило Саньку. Тогда, не же-
лая оставаться в дураках, он пустил цветы по самой малой
цене... Все! Санька схватил корзину и поспешил к выходу. Ему
не терпелось поделиться с бабкой неприятной новостью.
Возле киоска, где продавали табак, Санька остановился,
прислонил корзину к забору, вынул деньги и стал пробиваться
сквозь толпу курильщиков, обступивших киоск.
— Мальчик, а мальчик, стань в очередь...
Голос показался Саньке знакомым. Он поднял глаза и узнал
девочек, которые приценивались к его цветам. «Стань в оче-
редь»... Так он их и послушался. Санька решительно сунулся
вперед. На него заругались. Теперь уже вся очередь. Санька
остановился в нерешительности. Ему показалось странным, что
очередь состоит из одних женщин и девочек.
«За конфетами»,— вдруг догадался он. В табачном киоске с
некоторых пор стали торговать сладким.
Еще одно усилие... Вот и заветное окошечко.
— Ваш адрес?
Это спросили у женщины, которая стояла впереди. Зачем им
адрес?.. Санька не успел разобраться в этом. Последовал новый
вопрос, который окончательно сбил его с толку.
— Кому дарите цветы?
— Дочери. На день рождения. Сколько с меня?
— Ничего. За доставку не берем. Бесплатно.
«Вот оно что...» Санька ужом выскользнул из очереди и,
оглянувшись, прочитал над киоском надпись: «Фиалка».
81
Бабка, узнав о случившемся, пришла в негодование. Надо
же, до базара добрались. Теперь и оттуда, чего доброго, выжи-
вут. А Санька? Тоже хорош. Нашел чему удивляться: «Бесплат-
но!» При коммунизме, говорят, все будет бесплатно. Только до
этого коммунизма дожить еще надо. А пока доживешь, ноги
протянешь, если бесплатно все станешь делать. Пусть Санька
не будет дураком, не тревожит свое сердце киосками с бесплат-
ными цветами. Это у ребят игра такая. Поиграют и бросят.
А ему, Саньке, на хлеб заработать надо. На хлеб и на всякое
другое. Так наставляла Саньку бабка. Ей не хотелось терять
дарового помощника. Но в душе самой бабки росли тревога и
беспокойство. Зачастили к ней гости. Раз дружинник Долгий за-
глянул, в другой раз пионерская вожатая Валентина. И Саньку
ребята задирать стали. В шутку, конечно. Но это-то и плохо.
Шутка, смех действуют вернее всего.
Праздник последнего воскресенья
Улица, улица — первая, родная... Сколько их, улиц, будет
еще в твоей жизни: больших и маленьких, узких и широких,
шумных и тихих, городских и деревенских. Наверно, не все они
будут вымощены радостью. Наверно, попадутся такие, которые
захотят отгородиться от тебя высокими заборами, пришьют к
воротам таблички со злыми собаками, обожгут косым взглядом.
Все равно не трусь и не сдавайся, если тебе придется жить да-
же на такой улице.
Сегодня чужая, она станет завтра твоей, нашей, если сам ты
останешься прежним: упрямым и смелым, как в детстве, чест-
ным и справедливым, как в детстве, веселым и находчивым, как
в детстве, любознательным и неутомимым, как в детстве.
Завтра у Ленинской хлопотный день. Завтра праздник по-
следнего воскресенья. Как жаль, что все спит на Ленинской и
не у кого узнать, что это будет за праздник... Хотя почему не у
кого? У бабки Матрены, например. Вот она с электрическим
огоньком блуждает по двору своего «доходного дома» и высмат-
82
ривает что-то в потемках. Нет, Матрена ничего не знает о завт-
рашнем празднике. Другим забита ее голова. Дней пять назад у
нее со двора пропали после стирки Санькины штаны и куртка.
Но это ее не испугало, а, скорее, обрадовало. Матрена надеялась
вдоволь поиздеваться над улицей, гордившейся своей честно-
стью. Однако случилось так, что ей пришлось приберечь свое
красноречие до другого раза. Куртка и штаны вернулись.
С тех пор бабка денно и нощно стережет свой дом, назначая
в дозор то себя, то Саньку. Впрочем, Санька несет службу так,
для видимости. И если не спит по ночам, то вовсе не в интере-
сах бабки, а в своих личных, раздумывая над своей судьбой.
Неужели так и будет он жить у бабки, промышляя на рынке?
Тихо-тихо... Только ветер, как в раковинку, свистит в пустое
ласточкино гнездо под крышей, да бабка Матрена с электриче-
ским огоньком в руках обходит свои владения.
Нет, она ничего не знает о завтрашнем празднике.
Может, о нем знает Валентина Сергеева, старшая вожатая
зарецкой школы? Она тоже почему-то не спит: на белых зана-
весках окна видна ее тень — то с книжкой, то со стаканом чая
в руках.
Знать-то знает, однако, в отличие от других вожатых, Ва-
лентина не только учит, как надо хранить военную тайну, но и
сама умеет это делать. А праздник последнего воскресенья —
это если и не военная, то, во всяком случае, такая тайна, кото-
рую зона «Восток-1» поклялась хранить на правах самой стро-
гой военной секретности.
Вот о чем она может рассказать — это о двух справках-бу-
мажках, привезенных ею из Москвы. Первая, написанная от
руки на листе тетради в косую линейку и заверенная расплыв-
шимся, как блин, штампом, подтверждала, что Александр Чес-
ноков окончил 6 классов 1279-й средней школы. Вторая, напе-
чатанная на машинке и украшенная лунным диском гербовой
печати, ставила в известность всех, кого это могло заинтересо-
вать, что вышеназванная школа не несет никакой ответствен-
ности за прошлые, настоящие и возможные уголовные преступ-
ления своего бывшего ученика Александра Чеснокова на том ос-
83
новании, что он был исключен из школы раньше, чем начал
совершать эти преступления.
Праздник последнего воскресенья... Санька Чесноков... Од-
нако при чем здесь Санька? Разве он имеет какое-нибудь от-
ношение к празднику?
— Здравствуй, солнце, как хорошо, что ты сегодня есть!
Лялька Сергеева выскакивает на улицу и, перебежав доро-
гу, останавливается возле дома Таи Лебедевой, подружки по
отряду. Ну-ка, ну-ка, где здесь кнопка потайного звонка? Ага,
вот она. Раз, два, три... Три звонка. Три — значит, сбор общий.
Лялька мчится дальше по улице. Она сделала свое дело — при-
вела в действие электрическую цепочку зоны «Восток-2» и
больше ни о чем не беспокоится. Тая Лебедева позвонит Боре
Васильеву, Боря Васильев — Леве Киселеву и так далее.
Середина улицы. Дом № 55. Огромное, как палуба океан-
ского парохода, крыльцо.
Крылечко — летний штаб зоны «Восток-2». Здесь Лялька
ждет свой отряд. Вот уже бежит Тая Лебедева. За ней Боря
Васильев. За ним Лева Киселев... Каждому, кто подбегает, Ляль-
ка дает билетик, предназначенный для вручения гостям из дру-
гих зон. На билетике написано: «Штаб зоны «Восток-1» при-
глашает тебя на праздник последнего воскресенья. Начало в
10.00. Адрес: Ленинская...» Дальше следовал номер дома. Но но-
мера почему-то на всех билетах разные. У Таи —№ 16, у Бо-
ри — № 21, у Левы — № 48... Тут что-то не то.
— В билетах ошибка,— сказал Боря.— На них номера раз-
ные.
— Ошибки нет,— сказала Лялька.— Номера правильные.
— А почему разные?
— Потому что так нужно.
Нужно так нужно. Против этого никто спорить не стал. Ка-
кой интерес в самом начале знать, что будет!
Без пяти десять... Необычно выглядит в эту утреннюю ми-
нуту Ленинская улица. Необычно оживленно, необычно красоч-
но. Флаги над коньками крыш... Дубки и березки, подпоясанные
84
гирляндами цветов... Телеграфные столбы — как древние рыца-
ри, нацепившие на руки железные щиты репродукторов. И лю-
ди, люди, люди... В окошечках, на крылечках, на лавочках, та-
буретках и стульях, выставленных из домов на улицу. Пионе
ры, как положено по форме,— в красных галстуках. Папы,
мамы, дедушки, бабушки — с орденами, медалями, значками
всех видов и отличий на груди.
Десять!
Взвился в небо и упал, рассыпавшись звонкими брызгами
звуков, голос пионерской трубы:
— Внимание, внимание, говорит Ленинская... Говорит штаб
зоны пионерского действия отряда имени Юрия Гагарина... Го-
ворит зона «Восток-1». Начинаем праздник последнего воскре-
сенья.
Последние слова репродукторов утонули в громе духового
оркестра вагоноремонтного завода. Оркестр плыл вдоль улицы,
держа курс на «Рощу космонавтов». Но вот тишина сомкнулась
над Ленинской в ожидании нового сюрприза.
Он не заставил себя ждать. Ударили барабаны, и в пламени
знамен появился хозяин зоны и праздника — отряд имени Юрия
Гагарина.
— Воронок,— узнавала улица тех, кто шел в рядах пионе-
ров.— Генка Юровец... Мишка-толстый... Елена Викторовна,
учительница... Валерий Дмитриевич, завуч школы... Дол-
гий... Борис Степин, секретарь заводских комсомольцев... Вален-
тина Сергеева, старшая вожатая.
— Стой! — скомандовал Воронок, когда отряд подошел к
дому № 16.— К церемонии приготовиться...
Люди насторожились.
— Саша Авдошкин! — крикнул Воронок в мегафон, обра-
щаясь к дому № 16.
— Я,— тоненьким голоском отозвался дом и, распахнув ка-
литку, выпустил на улицу маленького человечка в большой,
как крыша, форменной фуражке, нарядного, яркого от веселых
глаз, золотых пуговок на гимнастерке, от солнца, от знамен, от
широкой, открытой улыбки.
85
— Саша Авдошкин! — сказал Воронок.-— Сегодня, в день
последнего воскресенья августа, отряд имени Юрия Гагарина
посвящает тебя в первоклассники.
— Ура-а-а! — весело закричал отряд, сливая свои голоса с
дробью барабанов и звуками горнов.
К Саше подошли Елена Викторовна и Валерий Дмитриевич.
— Я твоя учительница,— сказала Елена Викторовна и об-
няла мальчика.— А это наш директор Валерий Дмитриевич.
— Саша Авдошкин, стань в строй! — скомандовал Воро-
нок.— Отряд, смирно! Налево... шагом марш!
И отряд во главе со своим председателем направился к сле-
дующему дому, чтобы посвятить в первоклассники еще одного
мальчика или одну девочку с Ленинской улицы. Гости двину-
лись следом.
Так они шли от дома к дому, и маленькая колонна гагарин-
цев все росла и росла: впереди вышагивали будущие первоклас-
сники, сзади — гости из других зон.
В воскресенье только чудо могло удержать Матрену дома.
И никакие стихии: ни дождь, ни град, ни суша, ни наводнение,
ни землетрясение — ничто не в силах было помешать ей занять
законное место за прилавком зарецкого базара.
Но вот о наводнении и слыхом не слыхать, а бабка дома.
В чем причина? В бумажке, в простом лоскутке писчей бумаж-
ки, которая попросила гражданку Старикову Матрену Трофи-
мовну, проживающую по Ленинской, 73, принять в воскресенье
членов уличного домового комитета для выяснения бабкиных
нужд и потребностей.
«Нужд и потребностей...» Бабка ночь не спала, маясь над
этими нуждами и соображая, какими потребностями огорошить
членов домового комитета.
Размышляя над потребностями, бабка между тем не теряла
времени даром и выкладывала внуку новость за новостью:
— Из Черного моря змей вылез.
— Сдох? — равнодушно спросил Санька.
— Берег покачал и назад ушел. Земля на Солнце садится.
Ученые люди высчитали.
86
— Скоро сядет? — поинтересовался Санька.
— Кто ж его знает...— вздохнула бабка.— Может, мильон
лет садиться будет.
— Тогда ничего,— сказал Санька.— Жить можно.
А как жить? Как быть Саньке Чеснокову, если до него нет
никому никакого дела.
— Александр Чесноков! — громко, так что в бабкином доме
задрожали стекла, закричал кто-то на улице. Подождал, подож-
дал и, не услышав ответа, крикнул еще громче: — Александр
Чесноков!
Санька посмотрел на бабку. Бабка — на Саньку. Потом оба
бросились к окну. Вся улица перед домом была запружена
людьми.
— Александр Чесноков! — еще раз крикнули на улице.
— Иди,— сказала бабка,— иди и спроси, что им нужно.
Санька вышел и увидел того самого паренька, который од-
нажды утром, вместе с другим, длинным, пытался всучить ему
пуговицу от пиджака.
— Ну я,— с вызовом ответил Санька, недоумевая, зачем по-
надобилось собирать всю улицу для того, чтобы всыпать ему за
разрушенный цветник. Хотя теперь не дерутся. Значит, народ
согнали, чтобы при всех прочитать ему нотацию. Ну что ж,
пусть читают. Санька привык к этому еще тогда, когда был
пионером. На сборе только и делали, что читали ему при всех
нотации.
— Александр Чесноков! — сказал Воронок.— Сегодня, в день
последнего воскресенья августа, отряд имени Юрия Гагарина по
поручению комсомольцев вагоноремонтного завода посвящает
тебя в учащиеся школы фабрично-заводского обучения.
Что? Александра Чеснокова? Да, он Александр Чесноков.
Но он не подавал заявления в школу. Разве его примут? Нет,
тут какое-то недоразумение. А если это так, если речь идет о
нем, все равно надо скорее остановить горны и барабаны. Сань-
ка Чесноков давно изменил красному галстуку, он недостоин
этих пионерских почестей.
А барабаны били и били, строго приговаривая:
87
«Мы не верим в твою измену, Санька Чесноков. Не верим,
не верим, не верим... Ты наш, наш, наш..,»
И горны утверждали то же самое.
И голова у Саньки шла кругом от всего, что было кругом: от
музыки, солнца, цветов, улыбок, флагов...
Потом ему подарили форму с металлическими буквами
«ФЗО» и заставили сейчас же переодеться, снарядив в помощ-
ники Валю Воскобойникова и Генку Юровца.
— Сшито, как по заказу,— сказал кто-то, когда Санька в
новенькой, с иголочки, форме снова предстал перед взорами
участников праздника.
— По заказу и сшито,— сказал Генка Юровец, переглянув-
шись с Валей Воскобойниковым. Они-то знали, где пропадал
старый Санькин костюм, исчезнувший со двора бабки Матрены!
— Александр Чесноков, стань в строй! — крикнул Воро-
нок.— Отряд, смирно! Налево... шагом марш!
Отряд ушел и увел с собой Саньку. А Санькина бабка долго
еще стояла возле дома, недоумевая, что это — сказка жар-птицей
пролетела под ее окнами или жизнь, похожая на сказку, промча-
лась мимо? Однако хорошо уже то, что она ее не задела...
— Матрена Трофимовна? А мы к тебе в гости.
Кто это? Ах да, комиссия, члены уличного домового коми-
тета. Насчет нужды-потребности.
— Заходите, заходите,—засуетилась Матрена.— С чем
пришли?
— С жалобой.
— На кого же?
— На тебя, Матрена Трофимовна. На жадность твою.
— Это как же, товарищи-граждане, понимать?
— Как понимать? Правильно понимать надо, Матрена Тро-
фимовна. Хлеб коровам не скармливать. Поросят на хлебе не
выхаживать. С рабочего человека за молоко-мясо трех шкур не
драть...
Вот тебе и «промчалась мимо». Вот тебе и «не задела». Нет,
видно, зря обрадовалась Матрена. Не оставит ее жизнь в покое.
По-своему повернет. Не даст поживиться на дешевом хлебе и
88
дорогом сале. Вообще ни на чем не даст наживаться. А без на-
живы какая жизнь?
«Какая жизнь? — хочется крикнуть Матрене, для которой
«жизнь» и «нажива» — слова-близнецы.— Какая жизнь?»
Но зачем кричать? Кто ее услышит? А если услышит, разве
поймет? Никто никогда не поймет бабку Матрену.
...Шумит на ветру «Роща космонавтов». А ветер-то, ветер...
Ишь как раздобрился, так и сыплет на концертную площадку
зоны березовые конфетти листочков. На все сыплет: на лица, на
галстуки, на школьные формы мальчиков и девочек, на низень-
кие скамеечки зрительного зала, на сцену, загороженную белой
простыней занавеса.
Занавес еще не поднят, и малыши, посвященные в перво-
классники, чинно сидят на скамеечках в ожидании концерта.
Вдруг — хлоп! — кто-то ударил в ладоши. Кто-то хохотнул в ухо
приятелю, доверяя ему несерьезную тайну. Пошла кутерьма.
Все веселы, все довольны, все оживлены. Один Санька — Гулли-
вер среди лилипутов — растерян и потому задумчив. Ему не
до концерта, который там, за простыней, готовят отряды име-
ни Юрия Гагарина и Германа Титова. У него в душе свой кон-
церт, своя песня, которая звучит то тревожно и тоскливо, когда
он вспоминает прошлое, то весело и торжественно, когда ему
видится будущее.
Будущее... У Саньки такое чувство, будто он, не успев от-
ряхнуть пыль с одежды и вытереть ноги, топчется у причала и
не решается ступить на чистую палубу нового красивого теп-
лохода. Корабль вот-вот отвалит от пристани. Нарядные, смею-
щиеся пассажиры машут Саньке руками, зовут к себе, а он все
мнется и мнется, не решаясь ступить на палубу корабля с гор-
дым именем «Вперед».
— Вперед! — машут ему с палубы.
— Вперед! — кричат над головой чайки.
— Вперед! — ласково рявкает теплоход.
— Вперед! — поет Санькина душа.— Вперед... Только впе-
ред и ни шагу назад.
Санька так возбужден пригрезившимся наяву, что невольно,
89
повинуясь зову, вскакивает, но тут же, опомнившись, снова
садится на место. Волнение ни к чему. Он уже на палубе, в
строю друзей — добрых, настоящих, открыто протянувших ему
РУку.
Доверие льстит Саньке. Но он самолюбив и не хочет при-
знаться в том, что пришел только потому, что позвали. Мог бы
и не прийти. Нет, он сам, добровольно встал в строй и теперь
уже, пока жив, не покинет его и ни разу не нарушит равнения.
Ветер с разбегу бодает простыню, и она, надувшись, стано-
вится похожей на парус, а «Роща космонавтов» — на палубу
корабля.
Где-то за сценой, начиная концерт, рокочут барабаны.
А Саньке кажется, что это в унисон стучат ребячьи сердца.
Стучат и желают друг другу попутного ветра и счастливого
плавания.
сын
БРАКОНЬЕРА
Папа на
побегушках
J одителей любят все дети. Женька Орлов, ученик 7-го
класса зарецкой школы, пионер отряда имени Гагарина,
не был исключением. Он тоже любил своих родителей. Но тут
надо сделать оговорку. Любовь бывает разная. Одних родителей
дети любят любовью гордой, чистой, открытой. Родителей по-
хуже дети тоже любят, но любовь у них другая. Они как бы
стыдятся этой любви и любят родителей, жалея и даже ненави-
дя их за то, что те не могут быть лучше.
Мечта о том, чтобы стать летчиком, капитаном, инженером,
приходит потом, а сперва все дети, пока маленькие, на вопрос,
кем будут, отвечают:
— Как папа, слесарем...
— Как мама, дояркой...
Женька Орлов тоже так отвечал, когда был маленьким;
«Как папа»,— но не уточняя при этом профессии родителя. Раз,
правда, он ее уточнил, себе на горе.
— Женя, кем ты будешь? — спросила у него тетя попутчи-
ца, когда они ехали на пароходе.
91
— Как папа,— сказал Женя,— помощником.
— Помощником это не дело,— сказала тетя,— помощник —
это так, человек на побегушках.
Женя обиделся за папу. «Человек на побегушках»! — ска-
жет тоже.
Дома Женя спросил у папы.
— Папа, какое твое дело?
Папа долго молчал, соображая, потом сказал:
— Дело такое, умным людям помогать.
Женька уже знал, «умные люди» у папы — это председатель,
начальник, заведующий, директор... И папа, сколько помнил
Женька, всегда был у кого-нибудь из них помощником. Помощ-
ник председателя, помощник начальника, помощник заведую-
щего, помощник директора...
«Помощник директора слушает!» —кричал он в телефон, а
выходило «помощник-директор слушает». В слове «директора»
папа опускал «а». «Помощник-директор...» Женьке хотелось по-
править папу, но потом он понял, папе нравится так говорить,
нравится быть чуть выше самого себя. Ну и что? А ему разве
не случается хвастаться тем, чего у него нет? Папа поступает
так, как он, а он будет поступать так, как папа. Папа помощ-
ник, и он, когда вырастет, тоже будет помощником. Помощ-
ник — это тоже дело, а не «побегушки», как сказала тетя-по-
путчица.
Однако обидное слово «побегушки» засело в голове, как
пробка в бутылке,— не вытряхнешь. И чем старше становился
Женька, тем чаще давало о себе знать. «Побегушки» были, и
от этого никуда нельзя было деться.
Раз Женька пришел из школы домой и ахнул: по комнате
бегал и хрюкал... мешок.
— К Новому году,— догадался Женька.— Нам?
Папа поднял глаза и показал пальцем на потолок.
— Директору,— сказал он.
Женька нахмурился: гусь — в позапрошлом году — началь-
нику, барашек — в прошлом — заведующему, поросенок — в ны-
нешнем — директору...
92
— Все им,— сказал Женька.
— Не все,— сказал папа.— Им гусь — нам крылышко от гу-
ся, им барашек—нам ножка от барашка, им поросенок—нам...—
Он почмокал толстыми губами, выбирая, что бы такое оттяпать
от поросенка, но не выбрал, а только махнул рукой: — Не все
им...
«Побегушка несчастная,— подумал Женька,— побегушка,
побегушка...»
Выбежал в коридор и заревел, зарывшись в шубы, злясь на
себя за то, что так нехорошо подумал о папе, и чувствуя, что
имел все основания так думать. Вспомнилось папино: «Кто у
власти — тот и сила. Я при власти, значит, я и при силе». Толь-
ко никакая он не сила, хоть всегда при власти. Да и странных
папа умел выбирать начальников. Был помощником при началь-
нике конторы связи. А тот, вместо того чтобы «улавливать» под-
писчиков на газеты и журналы, увлекся совсем другой охотой,
дни и ночи пропадал на Снежке: бил острогой щук, глушил ры-
бу порохом, черпал ее сетями... Наконец эта незаконная сторо-
на деятельности начальника привлекла внимание народных
контролеров, и начальника сняли, а заодно и папу — как по-
мощника начальника в законных и незаконных делах. Тогда его
взял к себе заведующий банями. У этого тоже было «хобби»
(увлечение взрослых людей). Он забавлялся тем, что стрелял в
зарецких лесах белок. Однажды его, а заодно с ним и папу за-
держал егерь.
— Белочек пугаете? — спросил он.
— Да так, пустяки,— отмахнулся заведующий,— подбили
одну тощенькую.
Егерь попался любопытный и, как ни смущался заведующий
(«тощенькая, смотреть не на что»), полез в охотничью сумку и
удивился.
— А белочка-то с усами.
И повел заведующего, а заодно с ним и папу в отделение
милиции, где заведующий, ссылаясь на близорукость, долго
объяснял, что подстрелил бобра по ошибке, приняв его за бе-
лочку, ныряющую в озере.
93
Браконьерам-охотникам пришлось уплатить штраф и сдать
ружья. В результате Женькин папа снова сменил началь-
ника.
Он неплохо фотографировал. И даже выставлял свои этюды
в Доме культуры вагоноремонтного завода. Раз их увидел Егор
Егорович и вспомнил, что у заведующего горфотоателье нет по-
мощника...
Судьба Ильи Борисовича была решена.
Новое начальство огорчило папу — оно было одинаково рав-
нодушно ко всем видам дичи: плавающей, летающей, бродячей.
Но папа не сдался. Решил найти в начальнике «слабинку». Мо-
жет быть, премия? Ближайшим календарным праздником было
8 Марта — Международный женский день. Женькин папа со-
чинил приказ и дал начальнику для согласования. Среди работ-
ниц фотоателье, премировавшихся к празднику, значилась и фа-
милия начальника — мужчины (фотоаппарат «Зенит»). И надо
сказать, усердие Женькиного папы было замечено. Начальник
объявил ему выговор, устный, но строгий, за подхалимаж.
Женькин папа решил действовать самостоятельно. Но дей-
ствовать хитрей и осмотрительней, чем раньше.
Раз он принес домой охотничье ружье и повесил на стену.
— Вернули? — обрадовался Женька.
Илья Борисович ухмыльнулся.
— Эх, ты, коршуна от перепелки отличить не умеешь! Раз-
ве эта дудка похожа на аппарат убийства? Аппарат, да не тот,
фотографический. Фоторужье называется, не слышал?
Фоторужью Женька обрадовался еще больше. Но папа, со-
славшись на то, что охота с фоторужьем требует большой осто-
рожности и тишины, никогда не брал Женьку в лес. Вскоре сте-
ны городских выставок расцвели фотоэтюдами И. Орлова: «Бел-
кин туалет», «Птичья столовая», «Лебединая песня», «Снеги-
ри», «По басне дедушки Крылова». Но Женька знал: все это
только мимикрия. Папа возвращался из лесу не с одними сним-
ками. И порой, пока папа в лаборатории работал над фотоэтю-
дом «Завтракающего зайца» и негатив становился позитивом,
сам оригинал тоже претерпевал изменения в руках умелой хо-
94
зяйки. Между тем все знали: бить боровую дичь в эту пору го-
да запрещалось.
В Женьке жило два «я». Одно «я» совершало поступки, дру-
гое, чуткое, как стрелка компаса, давало оценку тому, что было
сделано. Это второе «я» было неумолимо, его нельзя было ни
уломать, ни умаслить. Но с ним можно было не считаться.
Первое Женькино «я», не считаясь с мнением второго, отно-
силось к поступкам Ильи Борисовича примирительно. Больше
того, оправдывало эти поступки, принимая обычный лесной раз-
бой за борьбу с несправедливостью. Илья Борисович сам учил
сына:
— У человека, кого ни возьми, один рот. Сколько одному
надо, столько и другому. Да не всем поровну попадает. Одно-
му больше, другому меньше. Почему? По справедливости. Кто
на что способен, тот за то и получает. А мои, например, способ-
ности кто мерял? Я, может, по способностям, на целый каравай
имею право, а мне за мой труд — полкаравая. Вот я и смекаю,
как себя с другими в способностях уравнять. Подстрелю зай-
чишку—и с «караваем».
Из всех этих папиных рассуждений Женьке больше всего
нравилась мысль о неоцененных, не меряных способностях.
Разве папа только «на побегушках» может? Да дайте ему воз-
можность, он любого начальника, заведующего, председателя,
директора за пояс заткнет. И не придется тогда папе смекать,
как себя с другими в способностях уравнять.
У Женьки с папой была одна беда. Женькины способности
тоже не были оценены. С четвертого класса, с того дня, как
стал пионером, он был никем. За три года все, с кем учился
Женька, кем-нибудь да были: вожатыми звена, членом совета
отряда, председателем совета отряда, членом совета дружины,
редактором стенной газеты, шефом октябрят... А Женька — ни-
кем, хотя, по его соображению, мог быть кем угодно. Жаль, что
этого не знали другие. Для других Женька всегда был на зам-
ке. И на сборах, слетах, в походах — везде, где можно было
как-то отличиться, показать себя, проявить смекалку, находчи-
вость, поспорить с другими, вел себя тише воды, ниже травы.
95
Ну, что же тут странного, что ребята не замечали «тихоню»,
полагая, что, если выбрать кем-нибудь Женьку, значит, навер-
няка погубить дело? А Женька так мечтал, чтобы его выбрали!..
Но его не выбирали. И тогда он, по примеру папы, решил сам
себя с другими «в способностях уравнять»: пусть все видят, что
он вожак не хуже других.
...Ляльку Сергееву, вожака зоны пионерского действия «Во-
сток-2», поднял с постели грачиный крик. Так поздно вечером
они никогда не кричали. В грачиный хор вмешивались какие-то
посторонние голоса. Лялька прислушалась. «Ура-а-а», услыша-
ла она. Лялька зажгла свет. В парке что-то случилось, и грачи
молят о помощи. Лялька оделась — и не мальчишка, а храб-
рости не занимать — тихонько выскользнула на улицу. В парк,
скорей в парк...
Вот он, парк. Ой, как страшно кричат грачи! А это что?
96
— Залпом, пли! — донесся до Ляльки чей-то крик.
Голос показался Ляльке знакомым. Но вспоминать, чей он,
не было времени. Лялька по шелесту камней в листве уже по-
няла, что происходит в парке: птичье побоище. Броситься на
обидчиков и одной защищать грачей? Одной против всех не вы-
держать. Надо бежать и звать на помощь. Бежать? Да уж не
боится ли она этих, с рогатками? Нет, не боится. Но благора-
зумней бежать и звать на помощь, благоразумие — не тру-
сость.
И вот уже Лялька мчится обратно. Подбегает к дому, где
живет Юра Кириллов и нажимает кнопку потайного звонка.
Юра еще не ложился спать.
— Кто там? — высунувшись из окна, спрашивает он.
— Я,— задохнувшись от бега, отвечает Лялька.— Скорей...
по цепочке... всем... с фонариками... сбор возле парка...
Юра на минуту скрывается в комнате, а потом вываливается
Улица становится нашей
97
из окна и спешит к соседнему дому. Ляльки уже нет. Она на
другой улице, будит зону пионерского действия «Восток-1».
Мольба грачей о помощи не имела успеха. Тогда они, под-
гоняемые страхом, снялись и покинули насиженные места. Гра-
чиный крик прокатился над Зарецком и замер вдали.
— Комиссар... Это комиссар...— бродят по парку мальчише-
ские голоса.
Один голос откликается всем.
— Сюда. Ко мне.
И немного погодя:
— Все в сборе? Первый...
- Я!
— Второй...
— Здесь!
— Третий?..
— Есть. Вместе с четвертым...
— Не острить. Четвертый?..
Четвертый не успевает ответить.
— Огонь! — раздается команда, и три десятка фонариков
устремляют лучи на «комиссара».
Воцаряется мертвая тишина, и в этой тишине звучит чей-то
голос:
— Смотри, Женька Орлов. Тихоня!
Женька заносчиво ухмыляется: Орлов, он, ну и что? *Все
видят какой, да?
Женька в кольце огня, как артист на сцене. Его всем видно,
а ему — никого. Пусть посмотрят. А что скажут — он наперед
знает: вызовут на совет.
Именно это и объявляет ему Воронок, прежде чем ребята
погасили фонарики и разошлись по домам.
Барьер жалости
Папин рот кричит в ухо гостя, а тот, силясь удержать на ли-
це сползающую улыбку, беспомощно разводит руками.
— Не слы-ышшу...
98
Папа кричит еще громче, изображая стрелка.
— Думаешь, просто: пух, пух — и растянул зайца? Нет,
барьер есть — жалости. Ты его, косого, на мушку, а она тебя за
сердце цап: не смей, живое!..
Папин рот хрустит заячьим ребрышком.
— Это природа с тобой в дурачка играет,— продолжает он,—
козырным кроет, жалостью. А ты бей, не жалей... Чего его жа-
леть, зайца? Природа-мать щедрая, наплодит.
Папину болтовню Женька слушает вполуха. Не ему судить,
прав папа или нет. А кое-что в папиной «философии» ему даже
нравится. Действительно, что случится, если он подстрелит ко-
сого? Просто сравняет себя в способностях с другими и получит
«по труду»... Женька, конечно, понимает, что «труд» этот воров-
ской, но... иного выхода у папы пока что нет. Вот станет пред-
седателем, заведующим, начальником или директором, тогда
другое дело, тогда он, как все другие руководители, будет по
закону получать все то, что сейчас получает, нарушая закон.
Впрочем, будет — не будет, это его, Женьки, не касается.
Лично ему ничего не надо. У него другие идеалы: не богатство,
не прибыток в доме, а нечто другое. Что? Этого Женька точно
не знает. Но знает точно — не домашний уют и не то, из чего
он складывается. Мама и папа! Женька вас любит и жалеет.
Может быть, вы не во всем правы, не ему, Женьке, вас судить.
Возьмите себе телевизор, холодильник, пылесос, стиральную
машину — все, что есть в доме, все, что еще в нем появится, а
ему, Женьке, дайте одно — море. Нет, не одно, а вместе с ко-
раблем: без корабля море, все равно что пустыня без верблю-
да — мертвое.
Здравствуй, корабль! Полный вперед, капитан Женька! Эй,
впередсмотрящий, не зевать! Как вахта, моряки-братишки?
Че-пу-ха... Нет у Женьки ни корабля, ни моряков-брати-
шек. Самого Женьки-капитана и того нет. Есть просто Женька-
пионер, если не сказать «бывший». А что? Вполне возможно.
Возьмут и выкинут за грачиное побоище. Ну и пусть выкиды-
вают. Зато он всем доказал, никакой он не «тихоня», а коман-
дир не хуже других.
99
«Командир»! Женька горько усмехается. Был командир, а
стал «заяц». Как это папа говорил: «Барьер жалости». А верно,
есть такой. Он когда в первый раз по грачу из рогатки — рука
дрогнула... Есть, есть барьер... А теперь вот по нему — все рав-
но что из рогатки — не камнем, а словом.
Часы, папина игрушка, кукуют пять. В семнадцать тридцать
три — совет. Женька надевает пальто.
— Куда это? — сердито спрашивает мама.
Женька, не отвечая, выходит. Знает, спрашивает для по-
рядка, не требуя ответа.
На коньке крыши Вороновых светит красная звезда, зпак то-
го, что в доме совет. Приходи кто хочешь и с чем хочешь. Во-
ронок за столом с часами. В углу, возле шведской стенки, Мига-
ка-толстый, подружки Оля и Поля и еще человек пять. В руках
у близнецов гантели. Они суют их Мишке-толстому и обижают-
ся, что он не берет.
— Ну, Мишенька,—наседает Оля,— чего тебе стоит? Мы
ведь поспорили.
— Сколько выжмешь, столько и ладно,— упрашивает Поля.
Мишка-толстый злится. Нашли на что об заклад биться:
сколько раз он гантели выжмет. Дай им волю, они его завтра
лягушек глотать заставят. Мы, мол, поспорили, глотай, Миша,
сколько проглотишь, столько и ладно, толще будешь. Не будет
он лягушек глотать, не будет гантели выжимать, на то утро есть,
физическая зарядка...
Рядом с Воронком Генка Юровец. Ковыряется в транзисто-
ре. Поковыряет, поднесет к уху и слушает.
Все члены совета в сборе. Одного Юры Ермолаева нет. Но
он непременно придет. Хоть с опозданием, но придет. Генка
Юровец и Воронок переглядываются. Им так хочется, чтобы
Юра Ермолаев не изменил своему правилу и опоздал сегодня,
как всегда. В последний раз опоздал. Потому что другого раза
уже не будет. Они его отучат опаздывать. Женька, попав на
совет, стал невольным свидетелем заговора против Юры Ермо-
лаева. Подробностей он не знает, но знает, опаздывающему Юре
Ермолаеву приготовлен какой-то сюрприз.
100
На Женьку Орлова никто не смотрит.
Внешне Женька спокоен, внутри — мина натяжного дейст-
вия, дерни — взорвется.
— Внимание, внимание...— Генка Юровец в своем репер-
туаре. Держит немой транзистор, как микрофон, и пытливо,
как заправский репортер, поглядывая вокруг, говорит о том, что
видит.— Внимание, внимание... Наши микрофоны установлены
в штабе зоны пионерского действия «Восток-1». До начала за-
седания штаба остается ноль часов три минуты. Председатель
совета отряда имени Гагарина, он же начальник штаба зоны
Игорь Воронов, он же Икар Воронок, нетерпеливо посматри-
вает на часы. Вожатый звена, он же член совета отряда, Ми-
хаил Онуфриев, он же Мишка-толстый, не теряя времени, при-
вивает любовь к физической культуре и спорту подружкам,
членам совета отряда, Оле и Поле.
Пауза. Взгляд Генки Юровца скользнул по карте зоны и за-
держался на желтом флажке. Женька Орлов похолодел. Он знал,
что означает этот флажок — беду. Стоило в зоне случиться беде,
проворные руки вожатого дежурного звена сейчас же водру-
жали желтый флажок на карте зоны. Зона знала все и молча-
ла, самим молчанием казня виновника. Флажок висел до тех
пор, пока провинившийся каким-нибудь добрым поступком не
искупал вину. Собирался совет и без вызова провинившегося
решал: флажок снять, о случившемся забыть. Узнав, что фла-
жок снят, зона облегченно вздыхала.
Может быть, Генка Юровец нарушит обычай и поведет ре-
портаж о нем, Женьке Орлове, герое грачиного побоища? Ведь
это его флажок мозолит сейчас глаза отрядного остряка. Но
нет, Генкин взгляд оторвался от флажка и, скользнув по часам
на руке, уперся в дверь.
— Девятнадцать часов тридцать три минуты ровно,—про-
должает он.— Время вышло, но, увы, заседание совета отряда
все еще не начинается. Собравшиеся члены ждут недостающего
Юру Ермолаева, который, как известно, всегда и всюду опазды-
вает ровно на пять минут. Внимание, внимание «без пяти ми-
нут человек» Юра Ермолаев приближается к штабу зоны. Вхо-
101
дит в дом и поднимается к нам, сюда, по лестнице. Раз... два...
три... четыре... пять... Добравшись до пятой ступени, Юра Ер-
молаев испуганно вскрикивает и стремглав взлетает на деся-
тую, где глубоко задумывается над странным явлением, которое
только что пережил. Поднимаясь по лестнице, он вдруг увидел,
как под потолком сверкнула ослепительная молния, грянул гром
и поток воды обрушился на голову Юры Ермолаева. Ошеломг
ленный Юра Ермолаев легко преодолевает оставшиеся ступени
(Пауза. Генка Юровец смотрит на часы)... подходит к двери,
распахивает ее и...
И смех, которым ребята приготовились встретить Юру Ер-
молаева, замер у них на устах. Дверь действительно распахну-
лась, но вошел в нее не Юра Ермолаев, а ...грач. Вслед за гра-
чом вошли мокрые с ног до головы женщина с портфелем, дю-
жий дядька с огромным, как дирижабль, мешком на плечах, а
потом уже Юра Ермолаев, мокрый с ног до головы. Но на него
никто даже не посмотрел. Взгляды всех были устремлены на во-
шедших первыми.
— Поставьте здесь,— сказала женщина с портфелем.
И дядька, перехватив мешок руками, осторожно, как ребенка,
поставил его на пол.
— Там у вас что-то с канализацией,—сказала женщина, кив-
нув за дверь, и укоризненно посмотрела на Воронка.
Воронок кинул свирепый взгляд на Генку Юровца: доиграл-
ся, изобретатель.
— Да, мы уже вызвали слесаря,— соврал Воронок, но жен-
щина уже не слушала его.
— Мы со станции юных натуралистов,— сказала она и на-
звала себя: — Анна Павловна, методист.
Села за стол, открыла портфель, порылась в бумагах и про-
должала:
— Мы получили ваш запрос. Вот он: «Сколько стоит один
грач?» Ответ в этом мешке. Леонид Павлович, покажите.
Леонид Павлович, дюжий дядька, схватил мешок за ушки и
опрокинул на пол. Из мешка, как мячи, с веселым хрустом вы-
катились капустные кочаны.
102
Женщина внимательно посмотрела на ребят и раздельно
сказала:
— Один грач за одно лето может съесть такое количество
гусениц, которые, в свою очередь, могут сожрать вот такой ме-
шок капусты. Вопросы есть?
Вопросов не было.
— Спасибо,— сказал Воронок,— от всех ребят.
— Пожалуйста,— сказала женщина с портфелем.
И они ушли, собрав капусту: женщина с портфелем, дюжий
дядька с мешком и грач, драгоценная птица, которая стоила
целого овощехранилища.
Воронок закрыл заседание совета.
— Все,— сказал он,— можно расходиться.
Ко всему, что произошло в штабе, Женька Орлов отнесся
безучастно, хотя рассказ Анны Павловны и пробудил в нем не-
который интерес. Просто, взволнованный предстоящим разгово-
ром с членами совета отряда, он как-то не поставил ее визит в
прямую связь со своей виной. Сидел и ждал наказания — вы-
говора, исключения из пионеров... Странно только, что члены
совета, оживленно переговаривающиеся, вроде бы забыли о нем.
Не самому же ему набиваться на наказание! Хотя для него на-
казание равно признанию: признанию его заслуг, как органи-
затора. Женька устал ждать. Он поднял руку.
— Ты чего? — спросил Воронок.
Женька Орлов встал:
— Это... Когда меня обсуждать будут?
Воронок удивился:
— Тебя? Не собирались.
— А вызывали.
— Ну, это на лекцию.— Воронок улыбнулся.— Ты разве не
понял? Про грача?
— Нет.— Женька Орлов лез на рожон.— Не понял. Раз вы-
звали, обсуждать надо.
— Ну, это не обязательно,— твердо сказал Воронок.— А ес-
ли сейчас не дошло, потом дойдет. Пошли, ребята...
Леший
Девочка первой увидела его.
— Мама,— крикнула она,— смотри, лось!
Мама вздрогнула и прищурилась, напрягая зрение. И вдруг
увидела — огромного, рогатого.
— Бежим скорей,— крикнула женщина,— он живой!..
В ее словах был страх, а девочка засмеялась и с протянутой
рукой пошла к лосю. Женщина бросилась было за ней и тут же
отпрянула обратно. А девочка все шла. Лось — волосатая морда
лопатой, с большими ушами, с кустищем рогов, глаза выпук-
лые, как яблоки, темно-голубоватые — стоял и ждал.
— Мама, иди сюда. Он совсем ручной: добрый и домашний.
Но лось вовсе не был домашним. Он был настоящим диким
104
лесным зверем. Правда, добрым. Потому что не знал и не пом-
нил зла. Разумеется, разлуку тоже можно отнести к числу зол,
но кто тот враг, который разлучил его с мамой-лосихой? Он ведь
не знал, что этим врагом было время. Пришло время, и лосиха-ма-
ма, в отличие от мам-людей, для которых время не властно над
родительскими чувствами, оставила и забыла его. Все, что надо
было для жизни, она дала ему: быстрые ноги, крепкие зубы, чут-
кие уши, меховую шкуру. Научила нехитрой лесной премудро-
сти: добывать корм, а он — вот он, зимой и летом одним цве-
том — зеленый. Зимой под снегом: разгреб крепким копытом и
стриги зубами-ножницами травку-муравку, набивай живот. Го-
лодно — можно невеличку-сосенку обглодать: ох, и вкусная
«кашка» на ней растет. Летом, куда не ступишь, везде лосю
скатерть-самобранка. Горьковато-сладкие ветви и листья осин...
Ива, рябина... Ну, чего лосихе его за собой водить? Оставила и
забыла.
105
А лось не сразу ее забыл. Приходил на то место, где она его
покинула, и долго стоял, немой, прислушиваясь: не позовет ли?
Потом, тихонько постонав, уходил: голод не тетка — любую беду
заставит забыть.
Шло время, и он все реже и реже приходил на место разлу-
ки. А потом и вовсе перестал приходить, забыв, для чего это
нужно. Правда, иногда он вспоминал маму, но только во' сне,
когда возвращалось детство. Однако, проснувшись, тут же забы-
вал то, что видел: животные никогда не помнят своих снов.
Оставшись один, он не пропал: с такими ногами, с такими
ушами, с такими зубами, при такой скатерти-самобранке? В тех
местах, где обитал лось, у него не было врагов ни среди людей,
ни среди зверей.
Вот и сейчас: незнакомая девочка кормит его из своих рук
черным хлебом с солью, лакомство, которым она, по совету ба-
бушки, всегда запасается, отправляясь в лес по грибы. Девоч-
ка эта — Лялька Сергеева.
Лось поел и ушел, помотав головой, как будто раскланиваясь.
Как будто... А почему бы ему и в самом деле не раскланяться с
Лялькой? Дикий зверь, животное? Дельфин тоже животное,
а некоторые ученые относят его к разумным существам, изуча-
ют дельфиний язык. Может, животные все разумные, и этот лось
тоже? Вот удача! Тогда его будет легко приручить — и зона
пионерского действия «Восток-2» утрет нос зоне пионерского
действия «Восток-1»: разведет лосей и заселит ими зарецкие
леса. Над тем, где зона возьмет лосей для развода, Лялька не
стала ломать голову. Другой... третий... пятый... десятый найдут-
ся непременно. Надо только этого, первого, сохранить в тайне,
чтобы не перехватила чужая зона. Она-то сохранит, а вот ма-
ма... С мамы она возьмет честное слово: молчать о том, что ви-
дела. Ох, нет, не сдержит мама слова. Как только начнет гово-
рить по телефону, так и проговорится. Папа, Сергей Егорович,
тот может. Как же быть? Ага, кажется, придумала.
— Мама,— говорит Лялька, когда они возвращаются до-
мой,— давай приготовим сюрприз.
Мама встрепенулась: сюрпризы — это по ее части.
106
— Кому? Какой?
— Всем. Приручим лося и домой заманим.
Мама опять заволновалась:
— Лося? Этого зверя?
— Ну, какой же он зверь, мамочка.— Лялька покраснела от
возмущения.— Совсем ручной. Ты же видела...
Губы Ляльки задрожали от обиды, и мама сдалась: ладно,
пусть будет £ось. Лесной зверь у них во дворе. И совсем до-
машний. От посетителей отбою нет. «Мария Семеновна, скажи-
те, как зовут этого... вашего сохатого?» — «Геркулес...»
— Геркулес,— сказала мама вслух.
— Что? — спросила Лялька.
— Геркулес. Мы назовем твоего лося Геркулесом.
Лялька поняла, мама у нее в руках, но на Геркулеса пе
согласилась.
— Что ты, мамочка, Геркулес — старо. Назовем по-совре-
менному...— Лялька задумалась.— Вот... Леший!
Мама согласилась.
— Ну что ж, очень мило. Леший...
Увы, сюрприз не состоялся. За всей этой сценой наблюдали
еще чьи-то глаза. И когда Лялька на следующий день пришла
в школу, все классы высыпали ее встречать. Что за встреча?
— По поводу лося! — Тот, кто сказал это, хотел доставить
Ляльке удовольствие.
Но Лялька нахмурилась. Обида комочком подкатила к горлу.
Проглотив его, Лялька спросила:
— Кто сказал?
— Он вот.— Ребята, недоумевая (в чем, собственно, дело?),
вытолкнули вперед Женьку Орлова.— Он все видел и слышал.
Женька Орлов ухмылялся: да, он. Взял и сказал. Он ведь
не обещал ей, как мама, хранить лося в тайне. И вообще, пле-
вал он на все тайны. «Лосей развести... Лес заселить...» Жень-
ка злился. Он терпеть не мог активистов-выскочек.
Ну чего же ты, Лялька, не плачешь? Он бы, честно говоря,
заплакал. Эх, Женька, Женька, ну когда же ты отучишься ме-
рить сверстников на свой аршин? Чтобы Лялька Сергеева за-
107
плакала!.. Жди —не дождешься. Железная девчонка. И не ты
над ней, а она над тобой скорей посмеется. Вот уже, слышишь,
хохочет.
— Ой, умру, какой лось? Объездчикова лошадь. Объездчик
на поляне пас, а мы с мамой шли... Честное слово.
— Лошадь... Ха, ха, ха...— подхватили ребята.
Женька Орлов стоял как вкопанный. Ну погоди, сейчас он
тебе... Сейчас он... О, если бы Лялька знала, что он сейчас с ней
сделает. Ее честь, весь ее авторитет был у него в руках, точнее,
в его кармане. Стоило Женьке Орлову кое-что достать из
кармана — и нет Ляльки — председателя совета отряда имени
космонавта Германа Титова, Ляльки — начальника штаба зоны
пионерского действия «Восток-2», а есть обыкновенная лживая
девчонка.
Женька Орлов сунул руку в карман и, как обжегся, тут же
выдернул ее обратно. Вдруг понял, что если поступит так, как
задумал, то навсегда, на всю жизнь потеряет к себе уважение
как к человеку. Повернулся и молча, сопровождаемый смешка-
ми, пошел прочь.
Лялька задумчиво смотрела вслед. Странно, чего хочет этот
мальчик? Зачем он выдал ее тайну? Прозвенел звонок и, пре-
рвав Лялькины мысли, позвал ее на урок. Она села за парту и
под диктовку учителя, написала: «Каким я хочу видеть своего
современника». Именно это хотел выведать у нее учитель Сте-
пан Иванович, продиктовав тему будущего сочинения. Каким
же она хочет видеть своего современника? Лялька достала ша-
риковую ручку и начала: «Идеалом моего современника явля-
ются слова «мир и дружба». Слово «убить» для него является
глаголом прошедшего времени». Остановилась. Перечитала на-
писанное и ужаснулась: «...являются слова», «является глаго-
лом»... Ужас что!» Поискала другие слова и не нашла. Интерес-
но, где они прячутся? Когда их не ищешь, в разговоре, напри-
мер, они сами находятся. А захочешь записать — ни за что
сразу не дадутся. Ладно, сразу не дадутся, потом вспомнятся.
Не в словах дело, а в мыслях.
Итак, каким же она хочет видеть своего современника? Кра-
108
сивым? Ну, это не обязательно. Хотя если честно, то и краси-
вым. А главное, добрым, смелым, умным... Ну, а раньше какая-
нибудь Лялька XV столетия не хотела именно такими видеть
своих современников? Какая же разница? Неужели, с тех пор
как свет стоит, ничего не изменилось в желаниях? Изменилось.
Масштабы стали другими. Она, Лариса, хочет видеть такими
всех своих современников. Не какого-нибудь одного человека,—
даже не один какой-нибудь избранный народ, а всех живущих
на земле людей.
Однако — добрый, умный, смелый, образованный — это все
как-то неконкретно. Надо раскрыть, в чем, по ее, Лялькиному,
разумению, эти качества выражаются. Доброта, например. Ну,
доброта, скажем,— это когда не просто отдаешь другому то, что
имеешь, а помогаешь другому стать таким, как ты. Ну, а добро-
та как жалость, просто жалость к птице, зверю, человеку,— без
этого она может представить себе своего современника?
О, сколько угодно. Едва подумав об этом, Лялька сейчас же
представила себе Женьку Орлова, вредного человека. Грачей
побил, раз. Ее не пожалел, два. Хорошо, что ему нечем было
подтвердить свои слова, а то бы прощай, тайна. Да что там тай-
на — авторитет! Честное пионерское дала. Угораздило ее сгоря-
ча. Мучается теперь. А все он, Женька Орлов, вредный человек.
А ведь он тоже ее современник. Современник, которого она не
хотела бы видеть в своих современниках. Нет, не то. Хотела —
не хотела, он есть, и от него никуда не денешься, и его никуда
не денешь. Другое дело, помочь ему избавиться от недостат-
ков: от зависти, от жадности, от жестокости, от всего того, чего
она не хочет видеть в своем современнике. Вот именно, не хочет
видеть.
Лялька достает новую тетрадь, склоняется над партой и ре-
шительно пишет: «Каким я не хочу видеть своего современ-
ника». Она первой заканчивает сочинение и выходит из класса.
В коридоре никого. До звонка еще минут пять. Вдруг она за-
мечает Женьку Орлова. Он стоит поодаль и косит на нее гла-
зом. Горький комочек обиды снова подкатывает к горлу.
Женька Орлов направляется в ее сторону. Лялька гордо веки-
109
дывает голову. Пусть видит, как она его презирает. Вот он с ду-
рацкой улыбочкой на лице сует ей в руки какую-то карточку и
проходит мимо. Лялька смотрит и бледнеет: на карточке — она,
лось и мама вдали. Карточка подписана: «Фото И. Орлова».
И. Орлов — это Женькин отец, помощник заведующего горфо-
тоателье. А еще, как он сам себя называет, «бескровный охот-
ник». «Охотится» на птицу и зверей с фоторужьем. Только все
это неправда. От «бескровного» охотника кровью птиц и зверей
за версту пахнет. Об этом весь Зарецк знает. От соседского гла-
за разве что скроешь? То собаки на Женькином дворе заячьим
хвостом разживутся, то кошки тетеревиное крылышко прита-
щат. Дядя Ваня, участковый, сколько раз к Женькиному отцу
присматривался: пустой из леса возвращается. Только вот что
странно дяде Ване. Как Женькин отец в лес, на фотоохоту, так
и Женькина мать туда же: летом — по грибы, зимой — по ря-
бину. Смотришь — тащит корзину. А что там в ней? С обыском
не полезешь: закон не велит.
Лялька вспоминает все плохое, что слышала о «бескровном
охотнике» И. Орлове и приходит в ужас. Лось, ее лось, который
пока тайна для всех, для него, И. Орлова, уже не тайна, а ми-
шень для съемок. Но только ли для съемок?
Лялька дико вскрикивает и испуганно озирается: что это?
А, прозвенел звонок, и хлопают двери классов, выпуская учени-
ков.
Лялька нервно смеется. Беды еще. нет, а ей уже выстрелы
мерещатся. Не зря, не зря мерещатся. Вот он лось, уже на муш-
ке, правда, пока еще на фотографической. А рядом с ним она,
Лялька. Кормит лося с руки хлебом. Что значит эта фотогра-
фия: угроза, предупреждение? Занятая мыслью об Орлове-
старшем, она совсем забыла об Орлове-младшем, который толь-
ко что с дурацкой ухмылочкой сунул ей этот снимок. Если это
угроза, что ж, значит, младший от старшего недалеко ушел.
Нашел, кому грозить, девчонке: никакого мальчишеского до-
стоинства. Да и опоздает он со своими угрозами. Она сама сегод-
ня сознается, что солгала. И объяснит почему. Ради общего дела.
«Ради общего...» Нет уж, ложь всегда ложь, во что ее ни наря-
110
жай. И вряд ли ей легко простят «честное пионерское». А все
он, этот Орлов-младший. Из-за него, из-за обиды на то, что он
выдал ее тайну, решилась она на ложь... А что, если снимок не
угроза, а предупреждение? Вряд ли. Но что, если Орлов-млад-
ший действительно предупреждает ее об опасности, грозящей
лосю?
Лялька, рискуя опоздать на урок (да чего там «рискуя»,
опоздала уже!), находит сестру, старшую вожатую Валентину
Сергееву, и просит сразу же, после уроков, собрать совет дру-
жины. Она должна сообщить совету нечто чрезвычайно важное.
Валентина обещает, и Лялька убегает на урок.
А тем временем Орлов-младший идет домой (двух последних
уроков не было). Мысли у него о жизни, о школе, о себе.
Плохие и хорошие
В школе Женьку Орлова учили: подражай тем, кого ставят
тебе в пример, и ты вырастешь настоящим человеком. Школа
очень любила это слово: «Настоящий». Настоящий октябренок,
настоящий пионер, настоящий комсомолец, настоящий комму-
нист. А Женьку оно злило. Он был глубоко убежден, что слово
настоящий несовместимо со словами октябренок, пионер, комсо-
молец, коммунист. Не настоящий, значит, просто не октябренок,
не пионер, не комсомолец, не коммунист. Но разве школу пере-
споришь? И Женька не спорил. Школа умней его, и если она
разделяет ребят на «просто пионеров» и пионеров в превосход-
ной степени — «настоящих» — значит, в этом есть какой-то
смысл. Подрастет — докопается.
Перед теми, кому его учили подражать, Женька Орлов чувст-
вовал себя неловко. Что он знал о них? Одно хорошее. А он,
Женька, был далеко-далеко не настоящим. Настоящий — это
уступи место старшему, носи домой пятерки, не лезь первым в
драку, не тронь чужого. А Женьке порой так не хотелось усту-
пать места (у самого ноги, как телеграфные столбы от ходьбы
гудели), так не хотелось иногда корпеть над учебником (не
111
нужны мне пятерки!) и, наоборот, так хотелось первым полезть
в драку, натрусить яблок в чужом саду. Да что там хотелось!
Как хотелось Женьке Орлову, так он и поступал, а школа, уз-
нав об этом, ахала: у него такие примеры для подражания бы-
ли, а он вот ими не воспользовался... Женьке вспомнилась одна
сказка.
Жили два брата. Один —Ловкач, другой — Простак. .По-
шли счастья искать. Да где оно, под какой крышей? Смотрят,
дом стоит.
— Кто под крышей есть?
— Я, Злосчастье.
— На постой пустишь?
— Пущу.
— Что возьмешь?
— Ничего.
— Что дашь?
— Все.
Обрадовался Ловкач: ни за что — все. Остался у Злосчастья
в постояльцах.
А Простак дальше пошел. Смотрит, дом стоит.
— Кто под крышей есть?
— Я, Добросчастье.
— На постой пустишь?
— Пущу.
— А что возьмешь?
— Все.
— Что дашь?
— Что заслужишь.
Что заслужил, то и получил: долгий век и добрую память.
А Ловкач? Следа-памяти не оставил. Как раздобрел на даро-
вых хлебах, так Злосчастье его и съело. Оно жирных любит.
Сказку эту Женька слышал от своего сводного брата Бори-
са. Да разве только сказку? Многое о жизни рассказывал
Женьке брат Борис, мамин сын. Он, Женька, тоже мамин сын.
Но в то же время и папин. А Борис только мамин. Женькин па-
па ему чужой. И не только по крови. Чужой по всему, по всей
112
Жизни. Он и от них ушел, потому что не разделял папиных
взглядов. «У нас,— говорил он Илье Борисовичу,— разные точ-
ки зрения на жизнь. Поэтому и смотреть на нее нам лучше с
разных точек зрения». Ушел и поселился отдельно. Но папе,
Илье Борисовичу, не стало от того легче. Борис не оставил его в
покое, приходил и допекал, учил жить правильно. Норовил по-
чему-то «учить» при всех, при нем, Женьке, и при маме.
Хороший у Женьки брат: шумный, веселый и смешной, от-
того, что маленький. Но оттого и гордый. Женька замечал, все
маленькие люди — гордые, не сносят никакой обиды. Женькин
брат тоже не сносил обид. Но сам никого не обижал. Наоборот,
всегда заступался, если тот, кого обижали, был прав. Если нет,
не заступался. Что заслужил, то и получай: на лоб венок или
по лбу щелчок. Брат любил сказки, присказки, пословицы, по-
говорки. Если не случалось под рукой подходящей, придумывал
сам. Когда был пионером, придумал: «Делами звена дружина
сильна», «В звене работа ладится, отряд делами славится»...
Поговорки до сих пор живы. Узнав о грачином побоище,
Женькиных оправданий не принял и ушел, не попрощавшись.
Сколько дней прошло, а брат молчал. Сердится, значит.
Женька подошел к дому, ткнулся в калитку и замер, как
пловец перед прыжком в воду. В следующую минуту он со всех
ног несся по улице, размахивая портфелем, как маятником...
На калитке был знак—морской якорь. Знак брата, бывшего мо-
ряка. Римская тройка в якорном ушке означала, что брат Жень-
ка позарез нужен брату Борису и должен найти его немедленно
и где бы то ни было. Рабочий день. Где же еще может быть
Борис, как не на работе? И Женька Орлов побежал на почту,
где брат Борис (на военной службе — моряк-связист) работал
бригадиром телефонистов.
Бежал на почту, а попал на птичник: пищат цыплята, дол-
бят дятлы, кричат петухи... Ну, Женька — не редкий гость, сра-
зу разобрался, что к чему: цыплята — азбука Морзе, дятлы —
буквопечатающие аппараты, петухи — искаженные голоса в на-
ушниках у телефонисток. За стеклянной перегородкой, на высо-
ком, как трон, кресле — брат Борис. Он был хмур и угрюм.
113
— Отец в область звонил.
Женька молча кивнул, ожидая продолжения.
— На весь Зарецк гремел, хоть и оглядывался, когда в
трубку кричал. Охотников на зверя вызывал. Какой в наших
лесах зверь?
Женька похолодел. Он-то знал какой: Лялькин лось, папина
фотодобыча. Они оба тогда Ляльку видели. Ляльку и Ляльки-
ного лося. Папа отпечатал снимки и спрятал. Женька нашел и
взял один, чтобы проучить Ляльку-активистку...
Непонятно, к чему Борис клонит? Он, Женька, хоть и знает,
что охота в зарецких лесах запрещена, все равно папу ловить
не пойдет — родной. А Борис пусть знает, он, Женька, папу все
равно предупредит.
— Знать бы какой зверь,— скдзал Борис.
— А что? — насторожился Женька.
— Письмо в газету: редкий зверь в зарецких лесах. Про-
сим взять под охрану... Не посмел бы папаша.
Женька с благодарностью посмотрел на брата. Вон он какой,
оказывается. А он о нем...
— Лось,— сказал Женька.
— Что — лось? — не понял Борис.
— Лось-зверь,— сказал Женька.
Борис соскочил с трона-кресла и сразу стал маленьким.
— Ты откуда знаешь?
Женька рассказал.
— Значит, письмо в газету?
— Да. А напишет кто?
— Ты и напишешь.
Женька опять с недоверием посмотрел на брата: против
папы учит.
— Я?
- Ты.
Женька очутился между двух огней. Откажешься — брат тру-
сом сочтет. Согласишься — папе насолишь. Что же делать?
— Ладно,— сказал он,— напишу. Под псевдонимом.
Борис усмехнулся.
114
— На свое имя смелости не хватает?
Женька разозлился: да, не хватает, не всякий может про-
тив отца идти. Но вслух ничего не сказал. Однако брат, навер-
ное, догадался. Успокоил:
— Не прицельным по папаше ударим, предупредительным.
Ему наш огонь на пользу.
У бывшего моряка и слова морские. Морские не морские, а
правильные.
— Ладно,— сказал Женька,— я подпишусь.
И он подписался. Под письмом, которое вскоре появилось в
«Зарецком рабочем», стояла Женькина фамилия и его полный
титул: «Начальник пионерского лесничества зоны пионерского
действия «Восток-1».
Письму предшествовали следующие удивительные события.
Вернувшись от брата домой, Женька нашел в ящике для писем
фронтовой «треугольник». Сердце у него тревожно забилось.
Такие «треугольники» получали те, кого срочно хотел видеть
совет дружины. Женька распечатал и прочитал. «Вызов.
8.Х. 18.25. Совет дружины». Ясно, сегодня в 18 часов 25 минут
(совет любит точность!), но зачем?
Женька посмотрел на часы. Стрелки, растопырив пальцы,
показывали «5». Было время собраться, привести в порядок
себя и форму. Дежурный по штабу на порог пионерской не пу-
стит, если не по форме одет: белая рубашка, красный галстук,
синий китель с голубыми погонами и эмблемой ракеты...
(Дружина «Юные друзья космонавтов». Знай и не роняй
марку!)
Пора. У ворот Тузик жалобно поскулил вслед, грустно, по-
человечески, вздохнул и помахал хвостом.
Шесть часов двадцать минут. Из пионерской вышел горнист
и сыграл «сбор общий». А так как все общество, находившееся
в данный момент в коридоре, состояло только из одного лица,
то есть Женьки, то Женька сразу сообразил, кого касается «об-
щий» призыв, и соскочил с подоконника.
— Евгений Орлов! — крикнул дежурный по штабу, и Жень-
ка вошел в пионерскую.
115
Все встали, приветствуя вошедшего, потом сели, и самый
серьезный на свете человек с самой смешной на свете фамилией,
начальник штаба дружины Лева Смехов, представляя Женьку,
еще раз назвал его фамилию: Евгений Орлов.
Но Женька не смотрел на Леву. Он не сводил удивленного
взгляда с Ляльки. Такой расстроенной он никогда еще не видел
«железную девчонку». Красная, как ее красный галстук, Ляль-
ка сидела хмурая и, хотя не хныкала, то и дело дергала носом,
как после недавнего рева.
— Где лося видел, Женя?
Женька не расслышал вопроса:
- А?
Старшая вожатая повторила. Женька хмуро посмотрел на
Валентину.
— Это был не лось.
— А кто же?
Солгать? Сказать правду? Нет, лучше солгать, чтобы не при-
чинить зла другому.
— Не лось,— промямлил Женька.
— Кто же?
— Лошадь.
Смех разразился сразу, как ливень после удара грома. Дмит-
рий Васильевич, директор школы, захохотал, как саксофон.
Валентина по-девчоночьи захихикала безудержно и бесконечно.
Даже самый строгий человек на земле Лева Смехов оправдал
наконец свою фамилию.
У Ляльки, зареванной Ляльки, и у той выступили слезы, на
этот раз не от рева, а от смеха. Женька не удержался и, злясь'
на себя за то, что не может удержаться, тоже засмеялся. Он
ведь не знал, чем был вызван припадок смеха. То есть знал, что
его ответом, но не знал, что, кроме лошади, которую он имел в
виду, скрывается за этим ответом. Наконец Валентина пере-
борола себя и сказала:
— Не лошадь, Женя... Не лошадь... Лось... Я показала сни-
мок.
Женька удивленно посмотрел на Ляльку. Лялька покрасне-
116
ла и отвернулась. Вот она какая, не побоялась позора, призна-
лась в своей лжи. А может, его испугалась, его снимка? И при-
зналась, чтобы опередить? Нет, она знала, что он не скажет.
С той минуты знала, когда он мимоходом сунул ей в руки сни-
мок. Знала и все-таки созналась. Женька снова посмотрел на
Ляльку. На этот раз с уважением.
Валентина что-то говорила, но он не слышал. Его мысли
были заняты Лялькой, ее поступком: а он мог бы так, как она?
— Никакая ложь не достойна честного пионерского,— гово-
рила Валентина.— Только — правда. А правда всегда одна. Да-
же неприятная. Даже на зло себе.
Лева Смехов встал.
— Начальник штаба зоны «Восток-2» Лариса Сергеева...
(Лялька встала.) Штаб всех зон признает твою вину и откло-
няет просьбу о взыскании.
Женька понял, почему Лялька зареванная: дорого далось ей
признание. А Лева Смехов между тем продолжал:
— Пионер Евгений Орлов. (Женька встал.) Штаб всех зон
назначает тебя начальником пионерского лесничества.
Женьке показалось, что он ослышался. Пионерское лесни-
чество? И он — начальник? Розыгрыш, сон. Нет, не сон и не ро-
зыгрыш. Его ответа ждут.
— Штаб ждет ответа,— сказал Лева Смехов.— Ты как, со-
гласен?
Женька разозлился. До чего у Левы все просто: согласен —
не согласен... Ну, допустим, согласен. Или нет, не согласен. Не
это сейчас его волнует, другое: почему его вообще выбрали?
Чтобы исправить? Обидно. И если это так, он из чувства собст-
венного достоинства не согласится, умрет, а подачки не примет.
С папой-браконьером столкнуть? Еще обидней. Для них его па-
па ничто, а для него всегда папа. Он от него никогда не отка-
жется. Ни за что. Почему же его выбрали?
Старшая вожатая Валентина, кажется, догадалась, о чем он
думает.
— Это я тебя выдвинула,— сказала она и, развернув, пока-
зала ему «Зарецкий рабочий».
117
Он сразу узнал этот летний номер газеты. Там, на послед-
ней странице, была фотография. Он — в полный рост, колчан
стрел на груди, индийский лук за плечами — стоит, опершись
на посох, и подпись: «Лучший следопыт пионерского лагеря
зарецкой школы».
— Штаб ждет ответа,— напомнил Лева Смехов.
— Я согласен,— сказал Женька.
Через несколько дней в «Зарецком рабочем» появилась за-
метка о пионерском шефстве над сохатым новоселом, подписан-
ное начальником пионерского лесничества Орловым-младшим.
Орлов-старший сказал: «Ну-ну», и поздравил сына с выдви-
жением в начальники.
Пионерское лесничество
Женька Орлов, начальник пионерского лесничества, идет по
своему хозяйству.
Слева от Женьки семенит Генка Юровец, справа — напролом,
по-медвежьи, сопя и отдуваясь, лезет Мишка-толстый. Позади,
то отставая, то догоняя впереди идущих, порхает легкая, как
бабочка, Оля Румянцева. Женька Орлов, оглядываясь, недоволь-
но косится на Олю-учетчицу: нарядилась... Гнев у Женьки вы-
зывают куцые косички учетчицы с красивыми бантами.
У Генки Юровца на груди бинокль, сбоку охотничий нож в
чехле. На голове, как, впрочем, и у всех других, зеленая пи-
лотка со значком — дубовым листиком,— символом лесного пио-
нерского хозяйства. У Мишки-толстого в руках магнитофон. За-
кончат дела, притаятся и будут записывать птиц.
— Муравейник! — кричит Женька Орлов.
— По счету — семь,— отвечает Оля-учетчица, сверяясь с
записями.
— Барсучья нора.
— Первая и единственная,— грустно вздыхает Оля-учет-
чица.
На все пионерское лесничество один барсук. Да и того они
118
еще ни разу не видели. Слышали только, как он там пыхтит, под
землей.
— Птичья столовая...
—- Пятнадцатая...
— Тише! — Мишка-толстый прикладывает палец к губам.—
Слышите?
Женька Орлов усмехается: глухой услышит, дятел долбит.
Неужели Мишка-толстый дятла собирается записывать? Ну
и дурак. Дятла в лесу всегда услышишь. А вот чижа у них нет.
Сколько раз слышали, а записать не могли. Женька прислу-
шался. Нет, не дурак Мишка, не дятла он услышал, то есть не
только дятла, а и еще кого-то. Дятел раз долбанет, а тот, дру-
гой: «Ох, ох, ох!..» Как будто дерево от боли стонет. Но не де-
рево же? Нет, конечно, филин! Дятел филина разбудил, вот он
спросонок и охает. А кажется, дерево. Молодец Мишка, что
услышал. Это надо обязательно записать.
119
Останавливаются и записывают. Потом дальше идут, ведя
учет сеянцам и саженцам, сухостою, обреченному на вырубку, и
деревьям-патриархам с табличками, на которых написано: «Охра-
няется ЮДС» (таблички — Женькина выдумка, ЮДС —
«Юные друзья леса»).
Вдруг вдалеке запел охотничий рожок. Женька Орлов, Ген-
ка Юровец, Мишка-толстый и Оля-учетчица замерли. Лица всех
отразили одно и то же — тревогу. Охотничий рожок («робин-
гуд», как окрестили его ребята) мог кричать только в одном слу-
чае: если владельцу рожка или обитателям леса грозила беда.
— За мной! — крикнул Женька и побежал.
Скорей, скорей, скорей... Мягкая, как резиновая, пружинит
под ногами тропинка. Когтистые, как у бабы-яги, руки-сучья
хватают бегущих, рвут что могут: с Мишки-толстого пилотку, с
Оли-учетчицы бант... Скорей, скорей, скорей... Стоп! У входа в
лосиный загон стоит Лялька и, запрокинув голову, трубит в
«робингуд». Ничего не видит, ничего не слышит, как глухарь
на току, трубит и трубит...
— Что... случилось? — Женька налетел, вырвал рожок у
Ляльки изо рта.— А?
— Лось ушел.
— Сам?
Вопрос не напрасный. Обшивали загон прочно, в три жерди:
не проскочишь и не перескочишь.
— Не знаю,— сказала Лялька хмурясь.— Нет, и все.
Женька Орлов свистнул. Изгородь цела, а лося нет. На вер-
толете его, что ли, вывезли? Пошел вдоль, пробуя прочность
жердей. В одном месте жердь поддалась его усилиям и отвали-
лась: держалась на честном слове. Нет, не на одном слове. Еще
на лыке, которым была привязана к дереву. Плохо привязана.
Тот, кто выпустил лося, не хотел привязывать крепче. Так при-
вязал, для отвода глаз. Кто же выпустил лося?
Впрочем, это не трудно будет узнать. Женька Орлов поманил
ребят и повел по лосиному следу: вон он, широкий — рожками
вперед,— незрячий увидит.
Шли тихо, по-лесному, жарко дышали в затылок друг другу.
120
Женька Орлов остановился и поднял руку. Замерли, прислу-
шиваясь. Впереди, за ореховыми кустами, кто-то басом нежни-
чал с лосем: называл по имени и командовал «встань», «ляг».
Женька сразу узнал этот голос. Оглянулся на Ляльку и глаза-
ми приказал: посмотри. Лялька скрылась в кустах и вернулась
сияющая.
— Там твой папа лося фотографирует. Сохатый за ним как
собачонка ходит.
Сказала и нахмурилась, ревнуя лося к Женькиному отцу.
За ней сохатый тоже как собачонка ходит. Зачем же еще за
кем-то?
— А кто позволил?..— вспылил было Мишка-толстый, но,
вспомнив, что отец-то Женькин, а Женька как-никак началь-
ство, замолчал.
— Ладно,—пообещал Женька,—я ему...—и осекся, измеряя
свои возможности,— я ему скажу, чтобы, когда надо, спра-
шивал...
Затрещали кусты. Ребята попрятались. На тропинку вышел
лось и стал тревожно принюхиваться. Женька догадался: почуял
Ляльку. Но тут в зеленом тоннеле, пробитом сохатым, показал-
ся Илья Борисович и поманил лося за собой: повел к загону.
Ребята осуждающе смотрели на Женьку. Он понял, осужда-
ют за то, что при них не поговорил с папой. Вот люди. Их бы на
его место, чтобы поняли, как это непросто против отца сыну...
Глаза ребят ждали ответа.
— Дома скажу,— буркнул Женька,— пошли.
Глагол прошедшего времени
Прошла в лесных и школьных хлопотах осень. Наступила зи-
ма, да такая, что по утрам из-за снега дом дома не видел. Дед
Матвей, долгожитель, признал: даже в его время ничего подоб-
ного не было. Чтобы дед Матвей такое признал? Сроду не слу-
чалось. Малышня ликовала: хоть по снегу их время превзошло
дедово. Ребята в лесу лесную сторожку сделали. Пусть не все
121
сами, парни с вагоноремонтного помогали, но зато что за дом!
Что за лежанка в доме! Сама варит, сама парит, сама обувь
сушит! А под домом — погреб, да что там погреб, кладовая под-
земная. Все, что на пришкольном участке вырастят,— туда:
картошку, капусту, морковку, лук, огурцы, яблоки... Себе хва-
тает, и лесной народ не в обиде. Дежурные подкармливают птиц
и зверей, когда в лесу голодно. Рядом с домом силосные ямы.
Одна с кормом для лося, другая пока пустая. Для одного лося
одной ямы хватит. Прибьются еще сохатые — вторую засыпят...
Завтра воскресенье. С утра всей зоной в лес—спасать зверье.
Поубавятся завтра запасы подземной кладовой, да и с собой из
дому, кое-что захватят: пшена, гороху, гречки, конопли. Попи-
рует лесной народ...
Орлов-старший принимает гостя. Гость — большой, грузный,
в дверь вошел боком — больше слушает, чем говорит. Во вся-
ком случае, Орлову-младшему его голос слышится реже, чем го-
лос папы. Женька лежит в горнице, на раскладушке. Его ком-
ната вместе с кроватью отданы гостю. Заснуть бы, завтра в лес.
Но чем настойчивее Женька хочет заснуть, тем меньше хочется
ему спать. Интересно, что такое сон? Ученые, наверное, знают,
а он, Женька, еще нет. Потом узнает...
За стеной чокнулись рюмками. Слух у Женьки обострился, и
он уловил такое, отчего сон совсем пропал.
— За вашего лося,— сказал папа.
Гость сыто хрюкнул, и рюмки снова, чокнулись.
Женька вскочил и сел. За лося? Как он сказал? Ну да, так и
сказал: «За вашего лося». Вот он какой гость, свинья в мед-
вежьей шубе. И шапка медвежья. И унты. Сколько медведей на
себя перевел. А ружье? В медвежьем чехле, складное. Он сперва
про этот чехол подумал, что... А, ничего он не подумал, просто
не обратил внимания: ни на чехол, ни на самого гостя. Папа,
как гость пришел, турнул Женьку спать.
Вот он какой, его папа. Как был, так и остался «на побегуш-
ках». Лося к себе приручил. Лось за ним как собачонка бегает.
Теперь ясно, зачем приручил. Чтобы гостю услужить. Гость,
видно, из области. Тот самый, кому папа звонил.
122
Злость борется в Женьке с жалостью. Ему хочется вскочить,
схватить что-нибудь потяжелее, смазать гостя по жирной шее
и заорать так, чтобы у того перепонки лопнули: «Катись, пока
цел...»
Но вот злость уступает место жалости: «Папа, ну зачем
ты... эх!»
Женька ложится и притворяется спящим. По шагам чувст-
вует, входит мама. Постояла, подышала, ушла. За стеной ни зву-
ка. Отзвенели рюмки, умолкли голоса. Ти-ши-на. Какая там
тишина! В носу у гостя так вдруг затарахтело, будто трещотка
заработала. За другой стеной заворочался папа, заворочалась
мама. Опять все стихло.
Женька встал, оделся, вышел из дому и нырнул в ночь...
Двое идут по утреннему лесу. Морозно, солнечно, снежно.
Сосны стоят как недорисованные. С одного боку коричневые —
свой цвет, с другого — белые, от снега. Это ветер намалярничал.
Птиц не слышно. Заячий следок: завился веревочкой п пропал.
123
Ель на лапе белый гриб нянчит. Ножка, шляпка, все как у
летнего. А дунь — и рассыплется...
Двое идут по лесу. Не идут, крадутся. Один толстый с
ружьем, в глазах нетерпение и восторг: пальнуть бы скорей, ух!
Другой тощий, без ружья. Впереди просвет, полянка.
— Вправо чуток... Пряменько... Влевочки... Туточки, стоп!..
Где он, окаянный? Всегда сюда жрать является. В самое это
время.
Тонкий врет. Он хорошо знает, что ни в это, ни в какое дру-
гое время лось сюда не является. Ест из ясель в своем загоне.
А врет для того, чтобы найти предлог для отлучки. Отлучится,
выманит лося из загона и подведет под пули толстого.
Неожиданная и оттого пугающая, гремит вдали соловьиная
трель. Толстый и тонкий вздрагивают: соловьи зимой, откуда?
Толстый оглядывается и зло усмехается: «Соловьи!» К ним со
всех ног спешат двое — милиционер и длинный парень с крас-
ной повязкой. В глазах у толстого ни испуга, ни удивления, од-
но равнодушие. Глядя на него, и тонкий спокоен.
Подошли. Милиционер отдал честь и спросил у толстого:
— Документики, гражданин!
Толстый небрежно протянул алую книжечку с зеленой
вкладкой. Милиционер посмотрел и... напустился на парня с
красной повязкой.
— Что же вы, товарищ Долгий, органы в заблуждение вво-
дите? У товарища из области лицензия. На отстрел одного,—
милиционер поднял палец,— одного лося. А вы — «браконье-
ры»... Извините, товарищ, счастливой охоты.
Он снова отдал честь, на этот раз персонально толстому, и
по всем правилам круто повернул и пошел.
— Дядя Ваня...— окликнул его Долгий.
Милиционер зло обернулся.
— Я вам не дядя, товарищ Долгий. Я вам товарищ участ-
ковый уполномоченный.
— Пусть так. Так вот, товарищ участковый уполномочен-
ный, прошу принять к сведению,— он покосился на толстого,—
счастливой охоты не будет.— И Долгий исчез.
124
— Товарищ Орлов!
— Я,— отозвался Илья Борисович.
— Ведите.
Женькин отец решил, что терять нечего, и повел толстого
прямо к загону. Вот и он. Теперь только снять две жердочки с
петелек, переступить через третью и...
Лялька как из-под земли выросла:
— Стойте... Стойте...
Толстый зло посмотрел на Илью Борисовича: эта еще отку-
да? А вслух спросил:
— Тебе чего, девочка?
— Сюда нельзя. Здесь наше хозяйство.
— Ваше? — удивился толстый.— Чье — ваше?
— Пионерское.
Толстый сверху вниз посмотрел на девочку.
— Пионерских хозяйств не бывает, девочка. В хозяйства не
играют. В хозяйствах хозяйничают.
— Мы не играем,— просвещала Лялька толстого,— мы хо-
зяйничаем.
— Хозяева!..— встрял Илья Борисович.— Лося заманили, ь
западне держат...
— Лося нельзя. Не по закону,— сказал толстый.
— А убивать по закону? — крикнула Лялька.
— Что такое? — спросил толстый.
— Мы выпустим, а вы убьете. Это по закону?
— По закону. Видишь, лицензия,— сказал толстый и протя-
нул Ляльке зеленую книжечку.— На отстрел одного лося.
— На убой,— сказала Лялька.
— Пусть так,— сказал толстый.— На убой.
— Глагол прошедшего времени,— сказала Лялька.
— Какой глагол? — опешил толстый.
— Убивать,— сказала Лялька.
— Кому что нравится,— сказал толстый,— по закону.
— Плохой закон,— отчеканила Лялька.
— Что? — Толстый закипел, как самовар.— Как ты сме-
ешь? Чему вас только в школе учат?
125
И для острастки, в шутку, конечно, навел на Ляльку ружье.
Ни один мускул не дрогнул на лице «железной девчонки».
Она, конечно, понимала, что толстый не выстрелит, но тот, в кого
хоть раз, пусть в шутку, целились из заряженного ружья, знает,
что это такое: душа в пятки уходит. А .у Ляльки не ушла, оста-
лась на месте, и Лялька гневно и вызывающе, зрачок в зрачок,
смотрела в дуло ружья.
Грянул выстрел...
Потом, когда все успокоились и во всем разобрались, поняли,
почему ружье выстрелило. Но в ту минуту, когда это произо-
шло, каждый повел себя так, как ему скомандовал страх и долг:
толстый бросил ружье и пустился наутек, не разбирая дороги,
Илья Борисович растянулся на земле и замер, втянув голову в
плечи, Долгий, подоспевший на выстрел, бросился к Ляльке, а
Лялька... Лялька стояла, живая и невредимая, и смотрела на
всех смеющимися глазами.
126
Она-то видела, как из-за спины толстого выскочил Женька
Орлов и головой наподдал нацеленное в нее ружье.
Заулыбался, выслушав Ляльку, Долгий, заулыбались, узнав
у Долгого, в чем дело, прибежавшие на выстрел ребята, заулы-
бался, польщенный всеобщим вниманием Орлов-младший.
И только Орлову-старшему было не до улыбок: так опозорить
себя перед гостем! Он полежал, полежал, встал, постоял, глядя
на ребят, и пошел, не поймав на себе ни одного любопытного
взгляда. Даже сын и тот на него не посмотрел. Не отец, а пу-
стое место, ноль, невидимка.
— Папа!
Орлов-старший вздрогнул и остановился. Обернулся и уви-
дел Женьку.
- Ну?
— Папа, ты не сердись, ладно? А ружье, вот передай тому,
толстому. И скажи, пусть не приезжает больше.
Орлов-старший отвернулся. В глазах у него защипало.
СОДЕРЖАНИЕ
ОТРЯД УХОДИТ В ЗОНУ.................3
ПРОПАВШАЯ БУКВА ...................22
ПРАЗДНИК ПОСЛЕДНЕГО ВОСКРЕСЕНЬЯ . . 63
СЫН БРАКОНЬЕРА ....................91
Для среднего возраста
Василий Семёнович Голышкин
УЛИЦА СТАНОВИТСЯ НАШЕЙ
Ответственный редактор Г. В. Быстрова. Художественный
редактор А. В. Пацана. Технический редактор Т. Д. Юр~
ханова. Корректоры К. И. Каревская и И. Е. Кошелева.
Сдано в набор 24/IX 1973 г. Подписано к печати 4/1 1974 г.
Формат 60X84V16. Бум. типогр. № 1. Печ. л. 8. Усл. печ. л.
7 44. Уч.-изд. л. 6,48. Тираж 100 000 экз. А03611. Заказ
№ 1396. Цена 34 коп. Ордена Трудового Красного Знаме-
ни издательство «Детская литература». Москва, Центр,
М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Зна-
мени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграф-
прома Государственного комитета Совета Министров
РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли. Москва, Сущевский вал, 49.