ьюис (Молл
Оскар аильд
'едьярд иплинг

Льюис К^олл
ПРИКЛЮЧСНИЯ хлисы
в стрлне чудес
*
Зазеркалье
Ockafi Уайльд
СКМЙ^И
Рёдьярд Киплинг
СКАЗКИ
Л1ЛУГЛИ
МОСКВА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»
1989
84. 4 Вл
К 98
Переводы с английского
Иллюстрации
Э. Назарова
4703000000—19221922__89
К	080(02)—89
Издательство «Правда», 1989. Составление.
Иллюстрации.
Льюис Кэролл
приключения оисы
в стране чудес
*
злзеркалгье
то, члпо
тллм

Перевод Ал. Ал. Щербакова

приключения мисы
в ствлне чгудсс
Златая дорожка вдоль речки легла,
И смех упоительно звонок.
Вразброд налегают на оба весла
Две пары ребячьих ручонок.
А третья напрасно стремится вернуть
Корабль непослушный на избранный путь.
О трое мучительниц! В этакий час
Ко мне, чуть живому от зноя,
Умильнейшим шепотом в тысячный раз
О сказке взывают все трое.
ГЛолил я пощады, молил и затих,
Один разве выстоишь против троих?
Властительна Prima. Сейчас я начну,
Ее повинуясь указу.
Secunda пленительно просит в одну
5
Нелепицу спутать все сразу,
A Tertia — та прерывает всех нас
Не чаще, чем за два мгновения раз.
Итак, тишина. Говорю только я.
За сказочной сверстницей следом
Фантазия их увлекает в края,
Где наш распорядок неведом,
Среди говорливых зверюшек и птиц
Им кажется правдой игра небылиц.
Но вот истощен вдохновенья родник,
Он стал полувысохшим ложем.
Устал я, и просит мой бедный язык:
«Давайте на после отложим».
«Какое там после! Сейчас же и здесь!» —
Кричит в упоении хор этот весь.
Вот мы бродили Страною Чудес,
Что значится в нашем заглавье.
Поход продолжается, след не исчез,
И сказка становится явью:
Спускается солнце за нашей кормой,
Мы с визгом и хохотом правим домой.
Алиса! Прими эту сказку мою,
Коснись ее нежной рукою.
В стране твоей памяти, в дивном краю,
Пусть дремлет она на покое,
Как хрупкий венок из далекой земли,
Который паломники нам сберегли.
Глава первая
В НЕДРАХ КРОЛИЧЬЕЙ НОРЫ
Сидеть на траве рядом с сестрой и ровным счетом
ничего не делать было крайне утомительно. Несколько
раз Алиса украдкой заглядывала в книжку, которую
с увлечением читала сестра, но там не было ни карти-
нок, ни разговоров. Непонятно, что за удовольствие от
таких книг.
И вот Алиса сидела и рассуждала про себя (на-
сколько это было возможно, потому что от жары клони-
ло в сон и думать было очень трудно). Она рассуждала,
вправду ли такое уж большое удовольствие плести ве-
нок,— ведь надо же вставать, потом нагибаться за цве-
тами,— как вдруг совсем рядом промелькнул Кролик,
Белый Кролик с красными глазами.
Ничего уж слишком особенного в этом не было. Да-
же услышав, как Кролик бормочет: «Ой-ой-ой! Я опоз-
даю!»— Алиса не сочла это чем-то из ряда вон выходя-
щим (потом, когда у нее было время подумать, оказа-
лось, что это само по себе тоже вполне заслуживало
удивления, хотя тогда все выглядело совершенно естест-
венно). Но когда Кролик вынул из жилетного кармана
часы и на бегу поглядел на них, пораженная Алиса
вскочила. Ей никогда до сих пор не попадались кролики,
у которых были бы жилетные карманы, а тем более ча-
сы. Сгорая от любопытства, она бросилась через лужай-
ку вслед за Кроликом, шмыгнувшим в большую нору
под изгородь, и последовала туда за ним, даже не заду-
мавшись, как она сумеет выбраться обратно.
7
Кроличья нора сначала шла прямо, как туннель, но
внезапно круто оборвалась. Так внезапно, что Алиса, не
успев подумать: «Стой!» — провалилась во что-то похо-
жее на очень глубокий колодец.
То ли колодец был очень глубок, то ли Алиса падала
очень медленно, но оказалось, что на лету есть время
и оглядеться по сторонам, и подумать о ближайшем бу-
дущем. Сперва Алиса посмотрела вниз, надеясь узнать,
куда падает, но внизу было темным-темно и ничего не
видно. Тогда она окинула взглядом стенки колодца
и увидела, что это сплошь буфетные и книжные полки.
Кое-где висели какие-то картины и географические кар-
ты. Алиса на лету схватила с одной из полок банку
с надписью «АПЕЛЬСИНОВЫЙ ДЖЕМ», но — увы! —
банка была пуста. Бросать ее не стоило—еще убьешь
кого-нибудь внизу. Пришлось изловчиться и опять же на
лету ткнуть банку в какой-то буфет.
«Вот это да! Теперь для меня слететь кувырком
с лестницы — пустячное дело! И не охну! Пускай все
говорят: «Какая она отважная!» — думала Алиса.— Да
что с лестницы! С крыши свалюсь — и не охну!» — за-
кончила она и в этом была недалека от истины.
Падению не было, не было,
не было, не было,
не было, не было
конца.
— А вдруг оно никогда не кончится! — громко сказа-
ла Алиса.— Интересно, сколько я миль пролетела?
Я уже, наверное, где-то возле центра земли. Постойте,
до центра земли четыре тысячи миль. Кажется...
(Если хотите знать, Алиса изучала кое-что в этом
роде на уроках. И хотя случай проявить свои познания
был не слишком удачный,— ведь слушателей-то не бы-
ло,— поупражняться заранее, как произносить такие
вещи, тоже не мешало.)
— ...кажется, если не ошибаюсь. Тогда какой же
я достигла широты и долготы? (Алиса понятия не имела
о том, что такое широта, а тем более долгота. Но слова-
то какие! Выговорить приятно!)
— А вдруг я пролечу всю землю насквозь? Вот бу-
дет смех, когда я окажусь среди людей, которые ходят
вверх ногами. Среди Антипантов (а пожалуй, и непло-
хо, что этого никто не слышал: слово явно звучало как-
8
то не так). И мне придется спросить у них, какая это
страна. «Простите, пожалуйста, это Новая Зеландия
или Австралия?» (С этими словами она попыталась веж-
ливо присесть. Ничего себе! Присесть на лету! Думаете,
вам удастся?) А они подумают: «Какая необразованная
девочка!» Нет, ни за что не спрошу. Там, наверное, это
где-нибудь написано. Уж лучше я прочитаю.
А падению не было, не было, не было конца. Занять-
ся было нечем, и Алиса, помолчав, снова заговорила.
— Уж кто-кто, а Дина к вечеру наверняка по мне со-
скучится. (Диной звали ее кошку.) Надеюсь, ей не забу-
дут налить в блюдечко молока. Дина, миленькая, вот бы
ты падала вместе со мной! Настоящие мыши здесь вряд
ли водятся, но ты могла бы ловить летучих, они та-
кие же. Хотя не знаю, по вкусу ли кошке летучие
мышки.
Алисе почему-то снова захотелось спать, и она сонно
повторяла:
— По вкусу ли кошке летучие мышки? По вкусу ли
кошке летучие мышки?
А иногда и наоборот:
— По вкусу ли мышке летучие кошки?
Ведь если ни на тот, ни на другой вопрос ответить не
можешь, то все равно, какой и когда задавать. Засыпая,
она уже видела сон, как идут они с Диной под ручку,
как она очень серьезно спрашивает Дину: «Дина, скажи
мне правду, по вкусу ли кошке летучие мышки?» Но
вдруг — трах! бах! — и Алиса врезалась в кучу хвороста
и сухих листьев. Падению пришел конец!
Алиса даже не поцарапалась и тут же вскочила на
ноги. Она глянула вверх, но там царила тьма. Прямо
перед ней тянулся длинный коридор, а по нему бежал
Белый Кролик. Его еще было видно! Не теряя ни секун-
ды, Алиса, как ветер, понеслась вслед за ним. Она уже
догоняла его, она уже слышала, как он приговаривает:
«О мои ушки! О мои усики! Слишком поздно!»—как
вдруг Кролик свернул за угол, Алиса за ним — но Кро-
лик исчез. Перед ней был длинный низкий пустой зал,
освещенный нескончаемым рядом висячих ламп.
По обе стороны зала было множество дверей, но
только — увы! — запертых. Алиса подергала все двери
подряд сначала с одной стороны зала, потом с другой
и, наконец, печально остановилась посредине, не пред-
ставляя себе, как отсюда можно выбраться.
9
И тут внезапно рядом оказался столик на трех нож-
ках, весь-весь из стекла, а на столике — крохотный золо-
той ключик и больше ничего! «Наверное, это ключ от
одной из дверей»,— сразу же сообразила Алиса, но вот
беда: то ли замки были слишком большие, то ли ключ
слишком мал, так или иначе — ни к одной двери он не
подошел. Однако, обойдя весь зал снова, Алиса обрати-
ла внимание на низкий занавес, которого раньше как-то
не заметила. За ним оказалась маленькая дверца, всего
в пятнадцать дюймов высотой. Алиса вложила ключ
в замочную скважину, повернула, и — о радость! — за-
мок щелкнул.
Алиса открыла дверцу. За ней начинался коридор-
чик, не шире крысиной норы. Став на колени, Алиса уви-
дела, что он выходит в самый прекрасный сад на свете!
Как захотелось Алисе прочь из мрачного зала к этим
ярким цветникам и прохладным фонтанам, но в дверцу
даже голова ее, правда, чуть-чуть, но не проходила.
«А впрочем, что толку, если бы и проходила, раз плечи
уж никак не пройдут,— расстроенно думала Алиса.—
Вот стать бы мне складной, как подзорная труба! С удо-
вольствием бы стала, честное слово, только бы знать,
как это делается».
После того, как с тобой подряд приключится столько
необычайного, поневоле начнешь думать, что по-настоя-
щему невозможных вещей на свете не так уж и много.
Но ждать возле дверцы Алисе показалось бесполез-
ным. Она вернулась к столику, смутно надеясь найти
там либо другой ключ, либо, по крайней мере, руковод-
ство, как становятся складными наподобие подзорных
труб. Но на столике обнаружился маленький флакон-
чик. («А раньше, ручаюсь, там его не было»,— сказала
Алиса.) На горлышке флакончика была бумажная лен-
точка, а на ней большими красивыми печатными буква-
ми было написано:
«ВЫПЕЙ МЕНЯ».
Сказать «ВЫПЕЙ МЕНЯ»—это всякий может,
и умная маленькая Алиса спешить не собиралась.
— Я сначала должна посмотреть,— сказала она,—
нет ли тут где-нибудь надписи «ЯД».
Алиса уже успела прочесть несколько очень милых
историй о детях, которые были неосторожны с огнем или
10
забирались прямо в пасть к диким зверям и с которыми
происходили всякие прочие неприятности. И все из-за
того, что они не потрудились вспомнить простейших дру-
жеских наставлений. А именно, что не следует слишком
долго держаться за раскаленную кочергу—обожжешь-
ся, что нельзя хвататься за нож—можно сильно поре-
заться и кровь потечет,— и что если слишком много
глотнуть из бутылки с надписью «ЯД», то сразу или не
сразу, но это повредит весьма и неизбежно. А уж Алиса-
то забывать о таких вещах не собиралась.
Но на флакончике надписи «ЯД» не было, и Алиса
отважилась выпить глоточек. Ей очень понравилось
(это была какая-то смесь, напоминавшая на вкус пирог
с вишнями, сливочный крем, ананас, жареную индейку,
помадки и горячие гренки с маслом), и флакончик вмиг
опустел.
— Какое забавное чувство! — сказала Алиса.— Долж-
но быть, я сложилась, как подзорная труба.
Так оно и было. Алиса стала ростом в десять дюй-
мов. Она сияла от радости при мысли, что уменьшилась
точь-в-точь настолько, чтобы пройти через дверцу в тот
восхитительный сад. Но все-таки решила немножко по-
дождать,— может быть, уменьшение еще не кончилось.
Эта мысль даже встревожила ее.
— Если все уменьшаться и уменьшаться, то совсем
растаешь, как свеча,— сказала она.— И что тогда от
меня останется?
Как выглядит пламя догоревшей и потухшей свечи,
Алиса припомнить не сумела, ибо никогда ничего подоб-
ного не видела, и некоторое время она просто пыталась
вообразить себе это зрелище.
Но больше ничего не происходило, и Алиса наконец
решила, что пора и в сад. Увы и ах! Подойдя к дверце,
Алиса спохватилась, что забыла золотой ключик. Она
вернулась за ним к столу, и тут оказалось, что достать
его невозможно! Она ясно видела ключ снизу сквозь
стекло, она изо всех сил пыталась вскарабкаться по
ножкам стола, но они были такие скользкие! Устав от
безуспешных попыток, бедная Алиса наконец села
и расплакалась.
— Что без толку плакать! Мой вам совет — прекра-
тите сию же минуту! —довольно резко обратилась Али^
11
са к собственной персоне. Она очень любила сама себе
давать добрые советы (хотя очень редко им следовала)
и даже сама себя бранила, да так, что доводила до слез.
Однажды, играя сама с собой в крокет, она сама себя
надула и пыталась за это надрать самой себе унии. Это
удивительное дитя просто обожало раздваиваться. «Но
теперь-то вряд ли стоит придумывать, что нас двое,—
уныло думала Алиса.— Меня на одну меня и то едва
хватает».
И тут она увидела под столом стеклянную шкатулоч-
ку. Шкатулочка свободно открылась, и в ней оказался
пирожок, на котором изюмом были красиво выложены
слова «СЪЕШЬ МЕНЯ».
— Ладно, я съем тебя,— сказала Алиса.— Если я от
этого увеличусь, я достану ключ. А если еще уменьшусь,
то пролезу в щелочку под дверью. Что бы ни случилось,
а в сад я попаду. Так что я спокойна.
Держа руку над головой, чтобы вовремя заметить,
в какую сторону она начнет изменяться, она откусила
кусочек.
— Ну и как?
Но ничего особенного не случилось. Как ни удиви-
тельно, рост ее оставался прежним. Вообще-то, когда
ешь пирожки, так оно обычно и бывает, но Алисе на-
столько понравились здешние чудеса, что обычная жизнь
показалась ей вовсе глупой и неинтересной.
Итак, она взялась за дело и мигом прикончила пи-
рожок.
Глава вторая
МОРЕ СЛЕЗ
— Все необычайшей и необычайшей! — воскликнула
Алиса (от удивления она даже забыла, как надо пра-
вильно сказать).— Я раздвинулась, как самая большая
в мире подзорная труба! Ножки мои, прощайте!
А ноги и впрямь отдалились так, что их почти со-
всем не стало видно.
— Ах вы, мои бедные ножки! Кто теперь на вас на-
12
денет чулки и башмаки? Я-то наверняка не смогу. Я бу-
ду слишком далеко и не сумею о ваа заботиться. Вы
как-нибудь теперь сами управляйтесь.
«Но я должна быть добра к ним,—подумала Али-
са,— а то они еще не станут ходить туда, куда мне хо-
чется. Постойте-ка! Вот что! Я буду дарить им к Рож-
деству новые ботиночки».
И Алиса попыталась представить себе, как вто будет
происходить.
— Придется кого-то нанимать, чтобы отнесли. Вот
забавно-то! Посылать подарки собственным ногам! Ни-
чего себе адрес:
сЛеди Правой Алисиной Ноге
Коврик у камина
С любовью и наилучшими пожеланиями!»
Ой, что за глупости я говорю,— сказала Алиса и стукну-
лась головой о потолок. Теперь она была ростом в де-
вять футов.
Схватив золотой ключик со стола, Алиса бросилась
к дверце.. Бедняжка! Прижавшись к полу, она только
одним глазком могла полюбоваться садом. Он был еще
более недостижим, чем прежде. И Алиса снова села
и заплакала.
— Как тебе не стыдно! Такая... Такая большая де-
вочка! (Вот уж действительно!) И плачешь? Сию же ми-
нуту прекрати. Слышишь, что я тебе говорю?
Но остановиться было невозможно. Галлоны слез
залили половину зала целым морем в четыре дюйма глу-
биной.
Только услышав приближающийся топот маленьких
ножек, Алиса утерла слезы, чтобы посмотреть, кто это.
Это возвращался Белый Кролик. Он был при всем пара-
де. В одной руке у него была пара белых лайковых пер-
чаток, в другой — большущий веер. Кролик очень спешил
и бормотал на бегу: «Ах, Ваше Высочество, Ваше Высо-
чество! Только не гневайтесь! Я заставляю вас ждать!»
Алиса в отчаянии готова была просить помощи у кого
угодно. И когда Кролик пробегал мимо, она тихо и роб-
ко начала:
— Простите, пожалуйста, сэр!..
13
Кролик на миг опешил, потом уронил перчатки и веер
и опрометью кинулся прочь в темноту.
Алиса подобрала веер и перчатки. В зале было очень
жарко, и она стала обмахиваться веером, приговаривая:
— Ой, какой сегодня странный день! А вчера все бы-
ло, как всегда. Может быть, ночью меня подменили?
Постойте, постойте, утром я была я или уже не я? Ни-
какой разницы не припомню. Но если уж я не я, то кем
же меня подменили, интересно! Вот загадка так загадка!
И она стала перебирать подряд всех своих подружек-
и ровесниц, чтобы понять, кем из них ее подменили.
— Я наверняка не Ада,— говорила она.— У Ады
длинные кудри, а у меня волосы не вьются. И я навер-
няка не Мейбл, потому что я знаю все, а она ничего не
знает. А кроме того, если я это она, а она это я, то...
Ой, я запуталась. Надо проверить, все ли я знаю, что
знала прежде. Погодите! Четырежды пять — двена-
дцать, четырежды шесть — тринадцать, четырежды
семь... Ой, так я никогда не доберусь до двадцати. Нет,
пусть таблица умножения не считается. Пусть лучше
считается география. Лондон — столица Парижа, Па-
риж — столица Рима. Рим... Рим... Но ведь это же все
неверно! Я все-таки Мейбл! Я еще попробую прочесть
стихи, я прочту «Как этот юный...»!
И она сложила руки, словно отвечая урок, и стала
читать стихи, но даже собственный голос показался ей
хриплым и странным. А слова — слова приходили на ум
совсем не те, что нужно:
Как этот юный... крокодил
В наряде золотом
Проворно рассекает Нил
Чешуйчатым хвостом!
О, как он весело плывет,
Расправив коготки,
И рыбок ласково зовет
На острые клыки!
— Честное слово, это не те слова,— горестно сказала
Алиса, и глаза ее снова наполнились слезами.— Все-
таки, должно быть, я Мейбл, и мне придется жить в их
убогом домишке, и у меня не будет игрушек, а все уро-
ки мне' придется учить заново! Нет, я сделаю иначе!
Пусть сюда сверху заглядывают, пусть кричат: «Милая,
14
вернись!» Я только посмотрю им всем в лицо и скажу:
«Нет, вы сначала скажите мне, кто я! И если мне понра-
вится быть тем, кого вы назовете, я вернусь! А если не
понравится, то я буду сидеть здесь, пока не стану кем-
нибудь еще. И... и...»—И тут Алиса внезапно разрыда-
лась.— Только скорей бы сюда кто-нибудь заглянул!
Мне так тоскливо сидеть здесь одной!
Тут Алиса поглядела на свою руку и с удивлением
обнаружила на ней лайковую перчатку Кролика, кото-
рую надела, пока горевала,— и сама того не заметила.
«Как так могло произойти? — подумала она.— Я что,
опять уменьшилась?» Она вскочила, подбежала к столи-
ку примериться, и оказалось, что она всего в два фута
ростом и продолжает быстро-быстро уменьшаться. Успев
сообразить, что причиной этому, вероятнее всего, веер,
она бросила его. И как раз вовремя, а то уменьшилась
бы до исчезновения.
— На волосок от гибели! — воскликнула Алиса,
весьма перепуганная внезапным превращением, но до-
вольная тем, что благополучно спаслась.— Урра! Скорей
в сад!
И она бегом бросилась к заветной двери. Но та была
закрыта, а ключик — ключик лежал все на том же стек-
лянном столе.
«Но только теперь дела совсем никудышные,— поду-
мала она,— потому что я уж такая^ маленькая, такая
маленькая! Никогда я не была такой маленькой! Чест-
ное слово, совсем никудышные дела!»
И тут она поскользнулась и — плюх!—очутилась по
шею в соленой воде.
«Море! — подумала она.— Уж не знаю как, но я упа-
ла в море! Ну, теперь-то я выберусь отсюда по железной
дороге!»
(Всего раз в жизни Алиса была у моря и осталась
в совершеннейшем убеждении, что в любом месте на бе-
регу есть кабинки для переодевания, возле них в песке
копаются дети, чуть поодаль стоят домики с надписями
«Сдаются комнаты», а за ними — железнодорожная
станция.)
Но Алиса быстро сообразила, что это за море! Это
было море слез, которое она сама наплакала, когда бы-
ла ростом в девять футов.
— Вот не надо было мне так много плакать!—ска-
зала она, барахтаясь и пытаясь понять, куда ей плыть.—
15
И я теперь наказана за это и, чего доброго, утону в соб-
ственных слезах. Невероятная история, честное слово!
Но сегодня уж день такой невероятный.
Где-то неподалеку раздался всплеск, и Алиса поплы-
ла туда посмотреть, что случилось. Вдруг это морж или
бегемот! Но, вспомнив о постигшем ее уменьшении, она
только кивнула головой, увидев, что это всего-навсего
мышка. Мышка, которая поскользнулась и упала в воду
точно так же, как и она сама.
«Есть ли смысл к ней обращаться?—подумала Али-
са.— Впрочем, здесь все шиворот-навыворот, и она,
вполне возможно, умеет говорить. Попытка не пытка.
Попробуем».
И она начала:
— О Мышь! Не знаете ли вы, как отсюда выбрать-
ся? О Мышь, я очень устала плыть.
Алиса никогда до сих пор не обращалась к мышам
и решила, что «О Мышь»—это самые подходящие сло-
ва. У ее брата в учебнике латинского языка было напи-
сано, как склоняется слово «мышь»: Именительный —
мышь, Родительный — мыши, Дательный — мыши, Ви-
нительный — мышь, Звательный — О Мышь.
Мышь с любопытством оглянулась на Алису, вроде
бы даже подмигнула, но промолчала.
«Наверное, она не понимает по-английски,— подума-
ла Алиса.— Вдруг это французская мышь, которая при-
плыла сюда с Вильгельмом Завоевателем?» (При всех
своих познаниях в истории Алиса не очень ясно пред-
ставляла себе, как давно это произошло.) И она ска-
зала:
— У... э... ма шат?
Это была первая фраза в ее учебнике французского
языка: «Где моя кошка?»
Мышь чуть из воды не выпрыгнула и затряслась от
страха.
— Ой, простите, пожалуйста! — торопливо восклик-
нула Алиса, поняв, что ее слова задели Мышь за
живое.—- Я совсем забыла, что вы не очень любите
кошек!
— Не очень? — пронзительно и взволнованно писк-
нула Мышь.— А вы на моем месте очень бы их лю-
били?
— Пожалуй, нет,— примирительно ответила Али-
са.— Но вы не сердитесь. Я бы с удовольствием позна-
комила вас с нашей Диной. Вы совсем иначе стали бы
относиться к кошкам. Она привела бы вас в восхище-
ние! Ласковая! Спокойная! — Алиса плыла не спеша
и, забывшись, продолжала: — Как она мило мурлычет
у огня, как она облизывает лапки, как она умывается,
как ее приятно погладить — она такая мягонькая! А как
она ловит мышей... О, простите, пожалуйста!—закрича-
ла Алиса, видя, как ощетинилась Мышь, теперь уже на-
верняка обиженная.— Раз вы не хотите, мы не будем
больше говорить о кошке!
— «Мы»! — воскликнула Мышь, дрожа до кончика
хвоста.— Ничего себе «мы»! Воля ваша, а я о ней и го-
ворить не собиралась! У нас в роду кошек не выносят!
Противные, вульгарные, низкие существа! Я имени их
слышать не хочу!
— Я больше не буду! — сказала Алиса, торопливо
придумывая, о чем бы еще таком поговорить.— Давай-
те... давайте поговорим о собаках. Вы любите собак?
Мышь не ответила, и Алиса бойко затараторила:
— Возле нашего дома есть такая милая собачка!
Хотите, я вас с ней познакомлю? Такой терьерчик с бле-
17
стящими глазами! Шерстка курчавая, коричневая! Бро-
сите палку, а он принесет. Он умеет служить и благода-
рить. Он еще много-много что умеет, только я не помню.
Его хозяин фермер говорит, что он стоит сто фунтов!
Он очень полезный. Он охотится на крыс и... Ой!
Я опять ее обидела,— опечалилась Алиса. А Мышь, под-
няв целую бурю, торопливо отплывала в сторону.
Тогда Алиса тихо и жалобно сказала:
— Мышка, милая! Вернись, пожалуйста. Я больше
ни слова не скажу ни о кошках, ни о собаках, раз ты
их не любишь.
Услышав эти слова, Мышь повернула и медленно по-
плыла обратно. Она была бледная-бледная, наверное,
от волнения, и сказала тихим, дрожащим голосом:
— Вот доберемся до берега, а там вы узнаете, поче-
му я ненавижу кошек и собак.
Откладывать это дело не следовало, потому что все
море заполнилось птицами и животными, которые все
падали и падали в него. Тут были и Утя, и Додо-Каких-
Уже-Больше-Нет, и Лори-Лорочка, и Говорунья-Тилли,
и другие любопытные создания. И вслед за Алисой вся
компания устремилась к берегу.
Глава третья
ПОТАСОВКА С ПОДТАСОВКОЙ
Причудливо выглядела эта компания на берегу: пти-
цы с перепачканными перьями, зверюшки со слипшимся
мехом, все насквозь мокрые, сердитые, недовольные.
Уж конечно, первым делом заговорили о том, как
обсушиться. Начался обмен мнениями, и через несколь-
ко минут Алиса, ничуть не удивляясь, обнаружила, что
обращается к ним всем так, словно всю жизнь их знала,
и яростно спорит с Лори-Лорочкой. В конце концов Ло-
ри надулась и процедила:
— Я старше тебя и лучше знаю.
— Нет, ты скажи сначала, сколько тебе лет? — воз-
разила Алиса. Лори положительно отказалась назвать
свой возраст, и спор на этом прервался.
18
Наконец Мышь, к которой все почему-то относились
с особым почтением, воскликнула:
— Садитесь и слушайте! У меня-то вы все мигом вы-
сохнете до нитки!
Общество уселось в кружок вокруг Мыши. Алиса то-
ропила ее взглядом и думала: «Поскорей бы обсушить-
ся, а то простужусь наверняка!»
— А-хм! — важно сказала Мышь.— Все готовы? Сей-
час я прочту вам самый иссушающий текст, какой толь-
ко знаю. Тише, пожалуйста. «Итак, Вильгельму Завоева-
телю покровительствовал сам папа Римский, и вокруг
него быстро сплотились те из англичан, кто стремился
обрести руководителя после недавних многочисленных
смут и поражений. Эдвин Мерсийский и Моркар Нор-
тумберлендский...»
— Ух!—сказала Лори, передернув плечами.
— Что, простите? — нахмурясь, но вежливо спросила
Мышь.— Вы что-то сказали?
— Нет, нет,— поспешно ответила Лори.
— Значит, я ошиблась,— сказала Мышь.— Итак,
я продолжаю. «Эдвин Мерсийский и Моркар Нортум-
берлендский высказались в его пользу. А Стиганд,
архиепископ Кентерберийский, несмотря на свои патрио-
тические убеждения, нашел нечто единственно возмож-
ное...»
— Что нашел? — перебил Утя.
— Нашел нечто! — довольно резко ответила Мышь.—
Вы, само собой разумеется, понимаете, что значит
«нечто»!
— Когда я нахожу нечто,— сказал Утя,— это обыч-
но бывает червячок или головастик. А когда нечто на-
ходит архиепископ, это совсем другое дело. Разве не
так?
Мышь словно не заметила вопроса и торопливо про-
должала:
— «...нашел нечто единственно возможное в создав-
шейся обстановке, а именно, предложил, чтобы Эдгар
Этелинг лично встретился с Вильгельмом и уступил ему
корону. Первое время Вильгельм правил умеренно, но
дерзость его норманнов...» Ну, как вы себя чувствуете,
моя милая? — обратилась Мышь к Алисе.
— Все так же мокро,— грустно ответила Алиса.—
Кажется, я от этого вовсе не сохну.
19
— В таком случае,— приподнялся Додо-Каких-Уже-
Больше-Нет, напустив на себя важный вид,— я ставлю
на голосование резолюцию об отсрочке данного слуша-
ния с целью немедленной выработки более действенных
мер...
— Да говори ты по-человечески! — прервала его Го-
ворунья-Тилли.— Я не понимаю половины всех этих
длинных слов. Хуже того, ты их сам не понимаешь, уж
это будьте уверены!
И Тилли потупилась, скрывая усмешку. Но кое-кто
из птиц довольно явственно захихикал.
— Я сказал,— обиделся Додо,— что, по-моему, нам
пора бы устроить потасовку с подтасовкой. Прекрасная
вещь. Мы бы мигом обсохли.
— А что это такое? —спросила Алиса. Но не потому,
что по-настоящему интересовалась, а потому, что До-
до умолк, словно считая, что дальше должны говорить
другие, а никто ничего как будто говорить не соби-
рался.
— Лучшее объяснение — это пример,— сказал До-
до. (Вдруг вам как-нибудь зимой захочется попробовать,
что это за штука; так я уж расскажу, что предложил
Додо.)
Он начертил на земле что-то вроде большой окруж-
ности («точная форма совершенно не играет роли», как
он сказал), и вся компания разместилась вдоль нее, кто
где хочет. Никаких тебе команд «раз, два, три», каждый
мог бежать вдоль линии в любую сторону, толкаться,
налетать на кого угодно и когда угодно, мог и совсем
ничего не делать, так что нелегко было понять, когда что
началось и когда окончилось. Это продолжалось около
получаса, все обсохли, а потом Додо вдруг провозгла-
сил: «Потасовка окончена!» — и все столпились вокруг
него, тяжело дыша и спрашивая, кто победил.
Прежде чем ответить на этот вопрос, Додо пришлось
основательно подумать. Долго он стоял, приставив палец
ко лбу (как Шекспир на портрете), а все молча ждали.
Наконец он объявил:
— Все победили, всем присуждены награды.
— А где же они? — вопросил шумный хор.
— Да вон у нее,— и Додо показал пальцем на Али-
су. И теперь вся компания столпилась вокруг растеряв-
шейся Алисы и громко требовала наград.
20
Что делать, Алиса не знала. В отчаянии она сунула
руку в карман, вытащила коробочку карамели (к сча-
стью, соленая вода ей не повредила) и стала раздавать
конфетки вместо наград. Как раз всем хватило по
штучке.
— Но ведь она тоже должна получить награду,—
сказала Мышь.
— Само собой разумеется. Сейчас,— сказал Додо
и обратился к Алисе: — У тебя есть еще что-нибудь
в кармане?
— Только наперсток,— грустно ответила та.
— Дай-ка его сюда,— попросил Додо.
И все снова столпились вокруг Алисы, а Додо тор-
жественно протянул ей наперсток и сказал:
— Мы очень просим вас, соблаговолите принять эту
изящную вещицу!
На этом его приветственная речь окончилась, и все
захлопали.
Алиса подумала: «Какая невероятная чепуха!» Но
все были такие серьезные! И она не осмелилась засме-
яться. Не сумев придумать, что сказать в ответ, она
молча поклонилась и взяла наперсток, стараясь сделать
это как можно торжественней.
А потом все стали есть карамель. Поднялся шум
и суматоха. Большие птицы жаловались, что даже рас-
пробовать не успели, а маленькие второпях, все как од-
на, подавились,— пришлось их хлопать по спинам. Нако-
нец и с карамелью покончили, общество снова уселось
в кружок и попросило Мышь рассказать что-нибудь
еще.
— Вы помните, вы обещали мне рассказать, почему
вы ненавидите «ко» и «со»,— шепотом сказала Алиса,
боясь, как бы Мышь снова не обиделась.
— Я исполню вам печальную канцонетту,— вздох-
нув, сказала Мышь.— Канцонетту, потому что она ко-
роткая.
— Почему же? Если конца нету, значит, она должна
быть очень длинной,— недоуменно возразила Алиса. Но
Мышь изогнула дрожащий хвостик, сжала его лапками
и исполнила нижеследующие стихи, которые в памяти
Алисы были теперь неразрывно связаны с движениями
мышиного хвоста:
21
Гавка сказала мышке:
«Идем! Ты мне ответишь перед
судом! Нынче мне скучно, и
с интересом я занялась
бы нашим процессом».
Мышь отвечала: «Что ж,
я согласна! Пусть нас
рассудит суд беспри-
страстный! Где же
судья и где засе-
датели, чтобы
напрасно слов
мы не тратили?»
Гавкин коварный
слышится смех:
«Я, дорогая,
справлюсь за
всех. Наши
законы — ва-
ша вина. Бу-
дешь не-
медля ты
каз-
не-
на».
22
Мышь умолкла. Алиса, с любопытством следившая
за мышиным хвостом, тут же спросила:
— А что дальше?
— А дальше точка,— сердито ответила Мышь,
— Точка? А что точили? — немедленно заинтересо-
валась Алиса.
— Вы очень невнимательны и ничего не поняли,—
сердито сказала Мышь, вставая и явно намереваясь
уйти.— Ваши бессмысленные речи меня раздражают.
— Но я же не хотела! — жалобно сказала Алиса.—
А вы так обидчивы!
Мышь проворчала что-то неразборчивое.
— Пожалуйста, вернитесь и расскажите, что было
дальше! — вслед ей крикнула Алиса.
— Да-да, пожалуйста,— присоединился общий хор.
Но Мышь гневно покачала головой и ускорила шаг.
— Жаль, что она не осталась,— вздохнула Лори,
когда Мышь исчезла вдали. А старая бабушка Крабуш-
ка тут же воспользовалась случаем и сказала своим
внучатам Крабчатам:
— Вот, дорогие мои! Вот вам урок! Никогда нельзя
выходить из себя.
— Помолчите вы, бабушка,— дерзко ответил один из
Крабчат.— Вы бы устрицу и ту вывели из себя.
— Была бы тут Дина, я бы ей показала,— молвила
Алиса, собственно, ни к кому не обращаясь.— Она бы ее
мигом назад доставила!
— Осмелюсь спросить, а кто такая Дина? — поинте-
ресовалась Лори.
Алиса всегда была готова говорить о своей любими-
це и с жаром стала рассказывать:
— Это наша кошка. Мышей ловит — вы даже себе
представить не можете! А поглядели бы вы на нее, как
она охотится за птичками! Цап — и съела! Цап —
и съела!
Эта речь заметно всполошила собравшихся. Некото-
рые из птиц внезапно куда-то заторопились. Старая Со-
рока нахохлилась, поправила шаль и сказала:
— Пора, пора домой! Ночной воздух для меня
вреден.
А Канарейка дрожащим голоском стала торопить
своих птенцов:
— Пойдемте, мои дорогие, пойдемте! Вам давно уже
время спать!
23
Под разными предлогами все разбежались, и вскоре
Алиса осталась одна.
— Не надо было мне говорить о Дине,— сказала она
грустно.— Никому-то она здесь не нравится, хотя это
самая лучшая кошка на свете. Милая моя Дина, уви-
жу ль я тебя когда-нибудь?
Алиса совсем пала духом и снова расплакалась. Ей
было так одиноко. Но тут опять раздался приближаю-
щийся топот маленьких ножек, и она приободрилась.
У нее мелькнула надежда: «А вдруг это Мышь переду-
мала и решила вернуться. И сейчас я узнаю, что было
дальше».
Глава четвертая
КАК ЧУТЬ НЕ УБИЛИ БИЛЛИ
Это был Белый Кролик. Он медленно трусил обрат-
но, озабоченно поглядывая по сторонам, словно в поис-
ках чего-то потерянного. Было слышно, как он бормочет:
«Ваше Высочество! Ваше Высочество! О мои лапки!
О мой мех и мои усики! Меня казнят! Как пить дать,
меня казнят! И где я их обронил?» Алиса сразу же по-
няла, что он ищет, и, естественно, сама принялась за
поиски, но ни веера, ни белых лайковых перчаток нигде
не было видно. Пока она плавала в море слез, все во-
круг совершенно преобразилось. И зал исчез, и стеклян-
ный стол исчез, и дверца тоже совершенно исчезла.
И все-таки Алиса продолжала поиски. Но тут Белый
Кролик заметил ее и сердито крикнул:
— Мэри-Энн, а ты что здесь делаешь? Сию же ми-
нуту беги домой и принеси мне веер и пару перчаток!
Да побыстрей!
Алиса настолько перепугалась, что, даже не пытаясь
объяснить Кролику его ошибку, побежала туда, куда он
указывал.
«Он принял меня за свою горничную. Вот бы он уди-
вился, когда узнал бы, кто я на самом деле! Я бы и ра-
да принести ему веер и перчатки, да только как мне их
найти?» — думала она, подбегая к чистенькому домику,
на дверях которого сияла латунная табличка с надписью
24
«Б. КРОЛИК». Опасаясь, что вдруг ей встретится на-
стоящая Мэри-Энн и выгонит ее, прежде чем найдутся
веер и перчатки, она вошла без стука и заторопилась
наверх по лестнице.
«Странное дело! Я у кролика на посылках,— думала
она на бегу.— Так, глядишь, и Дина начнет мною помы-
кать!» И она попробовала вообразить, что тогда может
получиться: «Мисс Алиса! Скорей наденьте шубку! Вам
пора гулять!» — «Нянечка, одну секундочку! Тут Дина
отлучилась и приказала постеречь мышку в норке!»
«Только вряд ли Дине разрешили бы у нас жить,
если бы она начала мной так командовать»,— закончи-
ла Алиса и вошла в чисто прибранную комнатку. У окна
стоял стол, а на столе (как она и ожидала) лежали не-
сколько пар белых лайковых перчаток и веер. Она взяла
пару перчаток, взяла веер и уже собиралась уйти, как
вдруг увидела на подзеркальнике флакончик. На нем не
было ленточки с надписью «ВЫПЕЙ МЕНЯ», но тем не
менее Алиса откупорила его и поднесла к губам.
«Каждый раз, как только я что-нибудь выпью или
съем, происходят очень интересные вещи,— подумала
она.— Посмотрим, что будет, если выпить этот флакон.
Очень было бы кстати немного подрасти, а то мне уже
надоело быть такой малюсенькой».
И она подросла, даже быстрей, чем ожидала. Фла-
кончик еще наполовину не опустел, как Алиса ударилась
головой о потолок и невольно присела, чтобы не сломать
шею. Она поспешно вернула флакончик на место.
— Ой, хватит! — сказала она.— Только бы мне не-
медленно перестать расти! Я и так в дверь не пройду.
Неужели я перестаралась?
Увы, она перестаралась! Она все росла и росла, ей
пришлось стать на колени, потом торопливо устраивать-
ся лежа на полу, упершись одним локтем в дверь, а дру-
гой закинув за голову. Но рост не прекращался, и тогда
она использовала последнюю возможность, высунула
руку в окно, ногу протиснула глубоко в камин, в самый
дымоход, и оказалась бессильна что-либо предпринять,
как бы дальше ни обернулось дело. «Что же теперь со
мной будет?» —ужаснулась она.
К счастью, волшебная сила флакончика на этом ис-
черпалась и рост прекратился. Но Алиса не радова-
лась,— и это неудивительно: лежать было очень не-
25
удобно, и не предвиделось никакой возможности вы-
браться из комнаты.
«Насколько все же приятнее было дома,— думала
бедная Алиса.— Никто тебя не уменьшал, не увеличи-
вал, ни кролики тобой не командовали, ни мыши. Не
лезла бы я в эту нору, как было бы хорошо! Хотя... хо-
тя вообще-то жизнь тут интересная! Только удивляюсь,
как это могло случиться! Когда я читала сказки, я ду-
мала, что таких чудес на свете не бывает, а тут вдруг
они происходят со мной! Обо мне надо бы книжку напи-
сать, честное слово! И я напишу, когда вырасту боль-
шая. Но ведь я уже выросла большая! Здесь, по крайней
мере, мне расти уже некуда».
«Больше я не вырасту,— продолжала она,— а вот
старше я стану или нет? Вдруг никогда не стану! С од-
ной стороны, это великолепно—я никогда не сделаюсь
старушкой,— но, с другой, мне все время придется учить
уроки. Не хотелось бы!»
«Ах ты, глупая Алиса! — ответила она сама себе.—
Как ты тут будешь учить уроки? Сама-то еле помеща-
ешься, а для учебников уж вовсе места нет».
В этом духе она и рассуждала, то за одну сторону,
то за другую, и выходило вроде двусторонней беседы,—
но тут снаружи послышался голос:
— Мэри-Энн! Мэри-Энн! Сию же минуту подай мне
перчатки!
На лестнице раздался топот ножек. Это явился Кро-
лик. Он ищет ее. Поняв это, Алиса задрожала от страха
так, что дом затрясся; она совсем забыла, что стала
в тысячу раз больше Кролика и может вовсе его не
бояться.
Тем временем Кролик подбежал к двери и попробо-
вал ее открыть. Дверь открывалась внутрь, локоть Али-
сы крепко подпирал ее, так что у Кролика ничего не
вышло. Тогда он сказал, и Алиса это расслышала:
— Обойду-ка я кругом и залезу в окно.
«А вот не залезешь!» — подумала Алиса, выждала,
пока ей не послышалась возня Кролика под окном,
а тогда быстро разжала кулак, высунутый в окно,
и — хвать!—схватила воздух. Поймать она никого не
поймала, но раздался писк, шум падения и звон битого
стекла, из чего можно было заключить, что Кролик сва-
лился, уж по крайней мере, на парник с огурцами.
26
А потом кто-то,— конечно, Кролик,— сердито за-
кричал:
— Пэт1 Пэт! Ты где?
И в ответ раздался голос, которого Алиса раньше не
слыхала:
— Провалиться мне, ваша честь, я здесь яблочки
копаю.
— Яблочки копаешь! — разозлился Кролик.— Иди
сюда! Помоги мне выбраться.
И снова зазвенело, зазвенело стекло.
— А теперь, Пэт, скажи, что это там в окне?
— Провалиться мне, ваша честь, это какая-то пет-
рушка!
— Эх ты, гусь! Никакая это не петрушка, а чья-то
пятерня! Только разве она такая бывает, со все окно
величиной!
— Провалиться мне, ваша честь, я тоже хотел ска-
зать «пятерня». Хоть и со все окно, а пятерня.
— Ну, все равно там ей делать нечего. Ступай и вы-
стави ее оттуда!
Наступила долгая тишина. Кролик и Пэт шептались,
шепот еле доносился до Алисы.
— Провалиться мне, ваша честь, она мне здорово не
нравится.
— Трус! Делай, что приказано!
Тогда Алиса-снова разжала кулак и — хвать! — схва-
тила воздух. На этот раз писку было вдвое, а битого
стекла вчетверо больше.
«Сколько там у них парников! —думала бедная Али-
са.— Интересно, что они теперь будут делать? Сумели
бы они вытащить меня через окно, как было бы хорошо!
Здесь я больше оставаться не хочу, хватит с меня!»
Она ждала, снаружи долго было тихо, но вот донес-
лось тарахтенье телеги и множество голосов зазвучало
наперебой. Алиса разбирала только некоторые фразы:
— А где другая лестница?—Мне-то велели нести
одну, другую взял Билли.— Билли, давай ее сюда, па-
рень!— Приставь-ка их здесь в углу.— Нет, их надо
прежде связать. Так и до половины не достанет.— Да
брось ты! Достанет.— Ну-ка, Билли, хватай веревку! —
А крыша выдержит? — Осторожней! Там черепица еле
держится! — Ой! Она падает! Головы береги (шум, гро-
хот)! — Чья это работа? — Я так думаю, что это Бил-
ли.— А кто полезет в трубу? — Нет, не я, а ты! — Нет,
27
не я, а Билли. Эй, Билли! Хозяин сказал, что лезть
б трубу тебе!
«Вот оно что! Значит, Билли велено пробраться сю-
да по дымоходу,— сообразила Алиса.—И всё они валят
на Билли. Ох, не хотелось бы мне быть на месте Билли.
Тут тесновато, ничего не скажешь, но, по-моему, пиночек
получится славный!»
Она вытащила, насколько возможно, ногу из ками-
на и притаилась. Когда какое-то маленькое животное,
не сообразить какое, зашуршало в трубе где-то побли-
зости, она пробормотала: «А вот и Билли!» — резко уда-
рила ногой в пустоту и стала ждать, что же теперь
будет.
Прежде всего до нее донесся общий хор:
— Билли! Глядите, Билли!
Потом раздался голос Кролика:
— Эй, там, у кустов! Подхватывай его!
Потом на миг стало тихо, и вдруг затараторили все
голоса:
— Голову, голову приподнимите! — Глоток брен-
ди! — Он же захлебнется! — Ну, что, друг, как оно? —
Что с тобой случилось? Рассказывай!
И вот донесся дрожащий пискливый голосок («Бил-
ли»,— подумала Алиса):
— А я знаю?.. Хватит, спасибо, мне уже легче, а то
так зашибло, что не поговоришь. Меня словно пружиной
стукнуло, я чувствую — взлетаю, как ракета!
— Так оно, друг, и было! — перебили его голоса.
— Придется поджечь дом,— раздался голос Кро-
лика.
— Только попробуйте! Я на вас выпущу Дину! —
изо всех сил закричала Алиса.
Мгновенно воцарилась мертвая тишина. «Интересно,
а что они все-таки сделают? — думала Алиса.— Хватит
у них ума снять с дома крышу или нет?»
Спустя несколько минут снаружи послышалось какое-
то движение и голос Кролика произнес:
— Для начала тачки хватит.
«Тачки чего?»—подумала Алиса. Но недоумевать
пришлось недолго. Град мелких камешков загремел по
подоконнику, а несколько из них угодило Алисе в лицо.
— Это надо прекратить,— пробормотала она и гром-
ко крикнула: — А ну, перестаньте! Не то хуже будет!
И снаружи тут же стало тихо-тихо.
28
К изумлению Алисы, упавшие на пол камешки пре-
вратились в крохотные пирожки. Ее озарила блестящая
мысль: «Если съесть пирожок, то наверняка увеличишь-
ся или уменьшишься. Увеличить меня здесь невозможно,
значит, вероятней всего, я от них уменьшусь!»
Она проглотила один пирожок и с радостью убеди-
лась, что начинает быстро убывать в размерах. Умень-
шившись настолько, чтобы пройти в дверь, Алиса выбе-
жала из дома и увидела целую толпу ожидающих ее
птиц и зверюшек. Бедный Билли оказался маленькой
ящерицей, посреди толпы две морские свинки поддержи-
вали его под руки и поили чем-то из бутылки. Все так
и ринулись к Алисе, но она со всех ног припустила
в лес и вскоре оказалась под надежной защитой густой
чащи.
— Что, во-первых, надо сделать,— сказала Алиса,
пробираясь наугад между деревьями,— это надо выра-
сти такой, как я была. А во-вторых, надо отыскать доро-
гу в тот прекрасный сад. По-моему, это самый лучший
план.
Что говорить, план был отличный, ясный, простой.
Одно плохо: не было ни малейшего представления о том,
как его осуществить. Алиса озабоченно высматривала
дорогу среди деревьев, как вдруг над ней прозвучал от-
рывистый лай, и она поспешно вскинула голову.
Огромный щенок глядел на нее сверху вниз больши-
ми круглыми глазами и осторожно тянулся к ней лапой.
— Ах ты, мой бедненький! — умильно сказала Али-
са и неумело попыталась поманить его свистом, в то же
время дрожа при мысли, что, если он голоден, он ее
с удовольствием съест, невзирая ни на какие ее заиски-
вания.
Почти не соображая, что делает, Алиса сломала ве-
точку и протянула щенку; щенок с радостным визгом
подпрыгнул и со всех четырех ног кинулся на веточку,
делая вид, что готов ее растерзать. Не на шутку испу-
ганная, Алиса укрылась за куст чертополоха. Но стоило
ей показаться из-за куста, как щенок снова кинулся на
веточку и впопыхах даже перекувырнулся. Это было
очень похоже на игру с ломовой лошадью. Щенок в лю-
бой миг мог растоптать ее, и, спасаясь от его лап, Алиса
снова укрылась за кустом. А щенок с хриплым лаем
стал бросаться на веточку, пятясь при каждом прыжке,
и, наконец, оказавшись довольно далеко в стороне, усел-
29
ся, тяжело дыша, высунув язык и закрыв глаза от удо-
вольствия.
Лучшей возможности для побега ждать не приходи-
лось. И Алиса бросилась бежать и бежала до тех пор,
пока хватило дыхания и пока собачий лай не затих
вдали.
— А все-таки он был очень миленький! — сказала
Алиса, расположившись отдохнуть под лютиком и обма-
хиваясь одним из его листков.— Я бы с удовольствием
научила его всяким штукам, будь я своего роста. Ой,
я чуть не забыла, что мне нужно вырасти! Погодите, как
же это устроить? Вероятней всего, я должна что-нибудь
съесть или выпить, весь вопрос в том — что!
Именно в этом и был весь вопрос. Алиса оглянулась
по сторонам, осмотрела все цветы и травинки, но не на-
шла ничего такого, что годилось бы для еды или питья
даже в этой необыкновенной обстановке. Рядом рос
большущий гриб, он был даже немного выше ее. Алиса
обошла его кругом и почему-то подумала, что стоит по-
смотреть, нет ли чего-нибудь на грибе.
Она приподнялась на цыпочки, и глазам ее явилась
толстая сизая гусеница Шелкопряд. Шелкопряд сидел
на верхушке гриба, скрестив руки, и спокойно курил
кальян, не обращая ни малейшего внимания ни на что,
в том числе и на Алису.
Глава пятая
ПО ПОДСКАЗКЕ ШЕЛКОПРЯДА
Некоторое время Шелкопряд и Алиса молча смотре-
ли друг на друга. Наконец Шелкопряд неохотно вынул
чубук изо рта и сонно спросил:
— Ты кто такая?
Мало обнадеживающее начало для беседы. Алиса
ответила, пожалуй, даже робко:
— Я... я затрудняюсь сказать, сэр, кто я такая сей-
час. Я знаю, кем я была утром, когда встала с постели.
Но, по-моему, с тех пор меня несколько раз превращали
в кого-то другого.
— И ты сама это заметила?—спросил Шелкопряд.
30
— Боюсь, сэр, что уже не я сама,— ответила Али-
са.— Потому что, когда я заметила, что я не я сам*»
по-моему, я уже была не я сама.
— Неясно,— сказал Шелкопряд.
— Боюсь, что яснее мне не сказать,— очень вежливо
молвила Алиса.— Я не представляю даже, с чего начать.
Столько раз в день менять размеры — поневоле расте-
ряешься.
— Не согласен,— сказал Шелкопряд.
— Просто вам еще не случалось,— сказала Алиса:—
Но когда вы в один прекрасный день превратитесь в ку-
колку,— а этого-то вам не миновать,— а потом в бабоч-
ку, я думаю, вы немножко удивитесь, не правда ли?
— Нимало,— сказал Шелкопряд.
— Ну что же, с вами может быть иначе,— сказала
Алиса.— А я удивилась бы.
— Ты удивилась бы!—презрительно сказал Шелко-
пряд.— А ты кто такая?
И это вернуло их к самому началу беседы.
Алису несколько разозлила эта манера Шелкопряда
выражаться уж слишком кратко, она выпрямилась и за-
явила раздельно и веско:
— По-моему, это вам следовало бы сначала сказать,
кто вы такой.
— Почему? — спросил Шелкопряд.
Этот вопрос был не менее затруднителен. Подходя-
щего ответа Алиса придумать не могла. По-видимому,
Шелкопряд просто был весьма не в духе. И она отверну-
лась и пошла прочь.
— Вернись! — окликнул ее Шелкопряд.— Мне надо
кое-что тебе сказать.
Это прозвучало обнадеживающе, и Алиса вернулась.
— Спокойствие прежде всего,— произнес Шелкопряд.
— Это все? — осведомилась Алиса, изо всех сил ста-
раясь сдержать злость.
— Нет,— сказал Шелкопряд.
Алиса подумала, что, коль уж нечего больше делать,
можно и подождать — вдруг он скажет что-нибудь по-
лезное. Некоторое время Шелкопряд пускал клубы дыма
и молчал, но наконец он вытянул руку, снова вынул
чубук изо рта и спросил:
— Итак, ты думаешь, что тебя превратили, не
так ли?
— Боюсь, что так, сэр,— сказала Алиса.— Я не могу
31
припомнить привычных вещей и вдобавок каждые десять
минут меняю размеры.
— Чего именно ты не можешь припомнить? — спро-
сил Шелкопряд.
— Ну, например, я пыталась прочесть наизусть сти-
хи «Как этот юный...». Но они вышли совсем не те,—
вконец расстроенная, ответила Алиса.
— Прочти наизусть «В ваши годы, отец...»,— предло-
жил Шелкопряд.
Алиса сложила руки перед собой и начала!
«В ваши годы, отец,— обратился сынок
К совершенно седому отцу,—
Кверх ногами так часто стоять я б не смог,
Да и вряд ли вам это к лицу».
«В твои годы, сынок,— отвечает отец,—
Я лелеял макушку свою.
Но теперь опустело под ней наконец.
И я вдоволь на ней постою».
«В ваши годы, отец, вы чрезмерно жирны,
Ни за что не согнетесь в дугу.
Но для вас кувырнуться разок — хоть бы хны!
Что за резвость — понять не могу!»
«В твои годы, сынок, чтобы резвость сберечь,
Я втирал специальный бальзам.
Видишь баночки эти? О них вот и речь.
Хочешь, парочку штучек продам?»
«В ваши годы вздыхают: мол, сила-то — вся!
И особенно у челюстей.
Как же вы в одиночку убрали гуся,
Целиком, не оставив костей?»
«В твои годы сутяга я был хоть куда!
У жены научиться сумел.
И не будет такого со мной никогда,
Чтобы я ухватил да не съел!»
«В наши годы, отец, вообще говоря,
Тяжелы кой-какие профессии.
Как же вы, водрузив себе на иос угря,
Удержали его в равновесии?»
«Трех ответов довольно с тебя, пустозвон.
Наказанье мне с этим сынком!
Хватит глупых вопросов, и выйди-ка вон!
А не выйдешь — спроважу пинком!»
— Не то,— сказал Шелкопряд.
— Боюсь, что не совсем то,— робко сказала Алиса.—
И здесь некоторые слова тоже превратились в другие.
— Да все неверно от начала до конца,— решительно
заявил Шелкопряд, и на несколько минут воцарилось
молчание.
Шелкопряд заговорил первым.
— Так какие же размеры ты предпочитаешь? —
спросил он.
— Дело не в самих размерах,— торопливо ответила
Алиса.— Мне, знаете ли, просто не нравится так часто
их менять.
— Откуда мне знать? — сказал Шелкопряд. Алиса
смолчала. В жизни ей так не перечили, и она чувствова-
ла, что готова выйти из себя.
— А сейчас ты довольна? — спросил Шелкопряд.
— Мне бы очень хотелось стать чуточку побольше,
сэр, если вы не возражаете,— сказала Алиса.— Три дюй-
ма— это такой жалкий рост, такой жалкий рост!
— Прекрасный рост,— разозлился Шелкопряд, встал
2. «Сказочные повести».
33
на дыбы, и оказалось, что он ровно в три дюйма
ростом.
— Но я к нему не привыкла,— жалобно попыталась
оправдаться Алиса, думая: «И что это они тут все такие
обидчивые!»
— Постепенно привыкнешь,— сказал Шелкопряд,
сунул в рот чубук, и его кальян опять засипел и забуль-
кал.
На этот раз Алиса терпеливо ждала, пока Шелко-
пряд снова не соберется заговорить. Наконец он вынул
чубук изо рта, зевнул разок-другой и потянулся.
— Один бок укорачивает, другой удлиняет,— произ-
нес он, скатился с гриба и зашагал по траве.
«Бок чего?» — подумала Алиса.
— Гриба,— ответил Шелкопряд, словно она спроси-
ла вслух. И вслед за тем скрылся из виду.
Некоторое время Алиса задумчиво смотрела на гриб,
пытаясь сообразить, где же у него бока. Гриб был совер-
шенно круглый, и вопрос был, соответственно, трудный.
Наконец она обратила шляпку гриба, насколько доста-
ло рук, и отломила по кусочку от краев.
«Который же какой?» — подумала она и надкусила
правый кусок, чтобы проверить, как он действует. И тут
же пребольно ударилась подбородком о собственные
туфли!
Эта резкая перемена очень ее испугала. Нельзя было
терять ни секунды. Она быстро становилась исчезающе
маленькой. Надо было немедленно приниматься за ле-
вый кусок, но это нелегко было сделать. Подбородок
так прижало к туфлям, что рта было не раскрыть. Но
наконец ей удалось откусить чуточку от левого куска.
— Ну, вот! Голову мне отпустило,— сказала Алиса
и, начав эту фразу радостно, закончила ее перепуганно,
ибо оказалось, что плеч ее нигде не видно и что если
взглянуть вниз, то из моря зеленых чешуек где-то дале-
ко внизу торчит, как стебель, ужасной длины шея.
— Это что за зелень? — сказала Алиса.— И куда по-
девались мои плечи? И почему это я не могу увидеть
вас, мои бедные руки?
Эти слова она говорила, размахивая руками, но да-
леко внизу еле дрогнули зеленые чешуйки и больше ни-
чего не произошло.
34
Дотянуться руками до головы явно не было никакой
возможности, и поэтому Алиса попыталась пригнуть го-
лову к рукам. И тут, к ее величайшему удовольствию,
оказалось, что шея может извиваться в любом направ-
лении, как змея. Алисе уже удалось изящно изогнуть ее
зигзагом и приблизить таким образом голову к зеленым
чешуйкам, оказавшимся вершинами деревьев, которые
только что головокружительно возвышались над малень-
кой девочкой,— как вдруг кто-то рядом зашипел, и она
испуганно оглянулась. И прямо в лицо ударила ее кры-
льями большая Голубка.
— Змея! — кричала Голубка.
— И вовсе я не змея! — вознегодовала Алиса.— Ос-
тавь меня в покое.
— Нет, змея, змея! — повторила Голубка, но уже не
так убежденно, и горестно добавила:—Я, кажется, все
перепробовала, но никак мне от них не избавиться.
— Понять не могу, о чем ты говоришь! — сказала
Алиса.
— Я среди корней пряталась, под берегом пряталась,
в кустах пряталась,— продолжала Голубка, не обращая
внимания на Алису.— Но эти змеи! Разве от них спря-
чешься?
Алиса ничего не понимала, но явно бесполезно было
пытаться прервать Голубку.
— Мало мне хлопот с высиживанием,— жаловалась
Голубка,— так я еще должна день и ночь быть насторо-
же из-за змей. Я три недели глаз не смыкаю!
— Я вам сочувствую,— сказала Алиса, начиная по-
нимать, о чем речь.
— Уж я выбрала самое высокое дерево,— продолжа-
ла Голубка, доходя почти до крика,— уж я думала, что
наконец от них избавлюсь,— так они с неба валятся!
Ух, эти змеи!
— Говорят тебе, я вовсе не змея! —сказала Алиса.—
Я... я...
— Вот именно. Так кто же ты? — сказала Голубка.—
Посмотрим, что ты придумаешь!
— Я... я маленькая девочка,— неуверейно сказала
Алиса, припоминая все нынешние превращения.
— Интересное дело! — с глубочайшим презрением
сказала Голубка.— Я видела множество маленьких де-
35
вочек, но ни у одной не было такой шеи. Нет, нет, ты
змея, отрицать бесполезно. Ты еще мне скажи, что ты
никогда не пробовала яиц!
— Яйца я пробовала,— ответила Алиса (она была
правдивым ребенком),— но, если хочешь знать, девочки
едят яйца ничуть не меньше, чем змеи.
— Не верю,— сказала Голубка.— А если даже это
так, то, значит, они просто разновидность змей. Вот
и все.
Эта мысль была столь нова для Алисы, что она не-
которое время молчала, и Голубка успела добавить:
— Ты ищешь яйца,— меня не обманешь! И какая мне
разница, кто ты — девочка или змея?
—• А для меня очень большая разница,— поспешно
возразила Алиса.— И яиц я не ищу. А искала бы — так
не твоих. Я сырых яиц не ем.
— Ну так и ступай отсюда! — сердито ответила Го-
лубка, снова устраиваясь в гнезде.
Алиса, пригнув голову как можно ниже, с трудом про-
бивалась среди деревьев, потому что шея все время за-
стревала в ветвях и то и дело приходилось высвобо-
ждать ее. Наконец она вспомнила про кусочки гриба
и, с величайшей осторожностью надкусывая то один ку-
сочек, то другой, соответственно то удлиняясь, то укора-
чиваясь, наконец, обрела свой обычный рост.
Она настолько успела отвыкнуть от подобных разме-
ров, что сначала ей стало даже как-то не по себе. Но
через несколько минут она снова привыкла и заговорила
сама с собой, как обычно.
— Что ж, мой план наполовину выполнен. Все эти
превращения уж очень с толку сбивают. Никогда не
знаешь, какой окажешься через минуту. Но вот рост
мне возвращен, и теперь пора отправляться в тот
прекрасный сад. Только как это сделать, хотелось бы
знать?
С этими словами она вышла на поляну, посреди ко-
торой оказался домик в четыре фута высотой.
«Кто бы здесь ни жил,— подумала Алиса,— нельзя
являться к ним при моем собственном росте. Они же
с ума сойдут от страха».
Она снова принялась грызть правый кусочек гриба
и не осмелилась подойти к дому до тех пор, пока рост ее
не уменьшился до девяти дюймов.
36
Глава шестая
ПЕРЕЦ И ПОРОСЯ
Некоторое время она стояла, разглядывала дом и ду-
мала, как дальше поступить. Но тут из лесу внезапно
выбежал лакей в ливрее (она решила, что он лакей, по-
тому что он был в ливрее; но, судя по его лицу, его
можно было бы назвать рыбешкой) и громко постучал
в дверь. Дверь отворил другой лакей в ливрее, кругло-
лицый и пучеглазый, как лягушка. Волосы у обоих ла-
кеев, заметила Алиса, были завиты и напудрены. Алисе
очень захотелось узнать, что все это значит, она тихо-
нечко подошла поближе и прислушалась.
Лакей-Рыбешка начал с того, что извлек из-под мыш-
ки огромный конверт, величиной чуть ли не с него са-
мого. Он вручил его Лакею-Лягушке и торжественно
произнес:
— Ее Высочеству! Приглашение от Ее Величества на
партию в крокет!	[
Лакей-Лягушка тем же торжественным тоном повто-
рил, чуть изменив порядок слов:
— От Ее Величества! Приглашение Ее Высочеству
на партию в крокет.
И они отвесили друг другу церемонный поклон, при-
чем их кудри потешно перепутались.
Алиса не выдержала, прыснула и убежала в лес, что-
бы они не услышали, как она смеется. Когда она снова
выглянула из лесу, оказалось, что Лакей-Рыбешка уже
ушел, а Лакей-Лягушка сидит на земле у дверей, тупо
таращась в небо.
Алиса на цыпочках подошла к дверям и постуча-
лась.
— А стучать-то без толку,— сказал Лакей.— И по
двум причинам. Во-первых, и я и вы—мы оба находим-
ся по эту сторону дверей, а во-вторых, по ту сторону
дверей такой шум, что вашего стука все равно никто не
услышит.
Действительно, из дома доносился шум, и притом
весьма необычный: кто-то вопил, чихал и снова вопил,
а время от времени раздавался жуткий грохот, словно
блюдо или котел разлетались на части.
37
— Тогда объясните, пожалуйста,, как мне войти? —
попросила Алиса.
— Имело бы смысл стучать, если бы двери разделя-
ли нас. Если бы вы, скажем, как-то оказались внутри
и изволили бы постучать, то я бы вас немедленно выпу-
стил наружу.— Лакей говорил, явно не обращая никако-
го внимания ни на Алису, ни на ее слова и по-прежнему
уставясь в небо. Это выглядело как-то особенно невеж-
ливо. «Впрочем, что поделаешь,— подумала она,— если
у тебя глаза чуть ли не на макушке. Но отвечать на
вопросы он все-таки обязан».
— Как мне войти? — громко повторила она.
— Я намерен сидеть здесь до завтра,— произнес
Лакей.
И тут двери распахнулись, из дома вылетела боль-
шая тарелка, просвистелау Лакея перед носом, чуть не
угодив ему в голову, и разлетелась на куски, ударившись
о ближайшее дерево.
— Или даже до послезавтра,— продолжал Лакей
тем же тоном, словно ничего не случилось.
— Как мне войти? — еще громче спросила Алиса.
— А следует ли вам входить? — сказал Лакей.— Вот
о чем прежде всего надо было спросить, если хотите
знать.
Несомненно, он был прав, но Алиса терпеть не мог-
ла, когда с ней так разговаривали, «Что за манера спо-
рить у этих созданий! — проворчала она.— Это ужасно!
С ума можно сойти!»
А Лакей, видимо, решив, что настал удобный случай,
повторил свои слова с некоторыми изменениями.
— Я намерен сидеть здесь время от времени, дни за
днями,— сказал он.
— А мне что прикажете делать? — спросила Алиса.
— Что хотите, то и делайте,—ответил Лакей и стал
насвистывать какую-то песенку.
— С ним бесполезно разговаривать,— сказала Али-
са, потеряв всякое терпение.— Он просто дурак, и все.
И она открыла двери и вошла.
Двери вели прямо в большую кухню. Кухня была
полна дыма. Посреди на трехногой табуретке сидели Ее
Высочество Герцогиня и нянчили младенца. У огня вози-
лась кухарка, помешивая в огромном котле, который, по-
видимому, до краев был полон,супа.
38
«Да они же переперчили суп!» — едва успела поду-
мать Алиса и тут же чихнула.
Переперчен был не только суп, но и воздух. И Гер-
цогиня тоже время от времени чихала, а младенец во-
пил и чихал, чихал и вопил беспрерывно. Не чихали
только кухарка и большой кот, который сидел у очага
и улыбался от уха до уха.
— Будьте добры,— робко начала Алиса, не будучи
убеждена в том, что прилично первой начинать разго-
вор,— не изволите ли вы мне сказать, почему ваш кот
так улыбается?
— Это Чеширский Кот, вот почему,— ответили Ее
Высочество.— У, порося!
Последнее слово было произнесено с такой внезап-
ной яростью, что Алиса чуть не подпрыгнула. Но, тут
же поняв, что оно относится не к ней, а к младенцу,
она набралась храбрости и заговорила снова.
— А я не знала, что чеширские коты могут улы-
баться.
— Могут,— сказала Герцогиня.— Все могут, в боль-
шинстве только этим и заняты.
— Я, по правде говоря, ни одного такого не вида-
ла,— вежливо сказала Алиса, очень довольная тем, что
разговор завязался.
— А по правде говоря, немного ты и видала,— отве-
тила Герцопиня.
Тон этого замечания Алисе не понравился, и она ре-
шила, что лучше бы поговорить о чем-нибудь другом.
Пока она пыталась сообразить, о чем именно, кухарка
сняла котел с огня и внезапно принялась швырять в Ее
Высочество и младенца всем, что под руку попало. Пер-
выми полетели кочерга и совок, за ними последовал град
блюдец, блюд и тарелок.
Герцогиня не обращала на них внимания даже тогда,
когда они попадали в цель. А младенец вопил уже дав-
но. Так что нельзя было сказать, беспокоят его удары
или нет.
— Но подумайте, что вы делаете! — закричала Али-
са, подпрыгивая от крайнего ужаса.— Это же его драго-
ценный носик!
Широченная кастрюлина пронеслась мимо носа мла-<
денца, чуть не снеся его до основания,
39
— Ежели бы каждый начал думать, что делает,—
прохрипели Ее Высочество,— все вокруг завертелось
бы — только держись!
— А все вокруг и так вертится днем и ночью,— ска-
зала Алиса, очень довольная возможностью блеснуть
своими познаниями.— Земля делает полный оборот за
двадцать четыре часа. Уж вам-то пора бы...
— Топора бы, топора! — сказали Ее Высочество.—
И снять с нее голову!
Алиса с некоторой тревогой глянула на кухарку, по-
няла ли та намек. Но кухарка сосредоточенно перемеши-
вала суп и, казалось, ничего не слышала. И Алиса, осме-
лев, продолжала:
— По-моему, за двадцать четыре. Или за двена-
дцать? Я...
— Ох, не надоедай! Терпеть не могу цифр,— сказала
Герцогиня и снова принялась укачивать ребенка, напе-
вая что-то вроде колыбельной и с силой встряхивая его
при каждой рифме.
Едва малютка твой чихнет,
Дай ему перцу — он уснет.
Он все соображает,
Нарочно раздражает!
А кухарка и малютка подхватили припев:
Уа! Уа! Уа!
Приступив ко второму куплету, Герцогиня так ярост-
но взялась подбрасывать младенца, а он в ответ так
завопил, что Алиса едва расслышала слова:
И я малюточку мою,
Едва чихнет, нещадно бью.
Он перец обожает,
Так пусть не возражает
И снова последовал припев:
Уа! Уа! Уа!
— На! Хочешь — понянчи! — И младенец полетел на
руки к Алисе.— Мне пора идти и готовиться. Я нынче
играю в крокет с Королевой!
40
И Ее Высочество торопливо выбежали из кухни. Ку-
харка метнула вслед сковородку, но промахнулась.
Алиса с трудом удерживала младенца. Он был с ви-
ду какой-то странный, руки-ноги торчали у него во все
стороны. «Как у морской звезды»,— подумала Алиса.
Бедняжка пыхтел, как паровая машина, съеживался
и снова* выгибался, так что некоторое время Алиса еле
с ним справлялась.
Сообразив наконец, как его надо укачивать (а для
этого его пришлось чуть ли не узлом завязать и крепко
держать за правое ухо и левую пятку, чтобы он не раз-
вязался), она вынесла его на свежий воздух. «Если я не
возьму его с собой,— думала она,— то не сегодня-завтра
они его убьют! Оставить его здесь — разве это не убий-
ство?» Последние слова она негромко произнесла вслух,
и малыш в ответ хрюкнул (а чихать он уже к тому вре-
мени перестал).
— Не хрюкай,— сказала Алиса.— Тебе не подобает
так выражаться.
Младенец снова хрюкнул, и Алиса тревожно погля-
дела на него, пытаясь понять, что происходит. Нос у не-
го был, вне сомнения, слишком курнос и больше напо-
минал пятачок, чем нос. И глазки для младенца тоже
были чересчур малы. И вообще вид у него был какой-то
не такой. «Наверное, это он просто всхлипывает»,— по-
думала Алиса и снова заглянула ему в глаза, есть там
слезы или нет. Никаких слез не было.
— Если ты собираешься превратиться в порося, до-
рогой мой,— серьезно сказала Алиса,— нам с тобой не
по пути. Имей в виду.
Бедняжка снова всхлипнул (или хрюкнул, сказать
трудно), и некоторое время они продвигались молча.
Алиса уже было призадумалась над тем, что она бу-
дет делать дома с этим созданием, как вдруг оно хрюк-
нуло снова, да так сильно, что она взглянула на него не
без испуга. На этот раз ошибки быть не могло: это было
порося, ни более ни менее,— и Алиса поняла, что нести
его дальше бессмысленно.
Она опустила его на землю и ощутила большое об-
легчение, видя, как оно преспокойно трусит в лес. «Под-
расти он,— подумала она,— его бы считали пребезобраз-
ным ребенком. А порося из него, по-моему, выйдет впол-
не симпатичное». И она стала думать о других знакомых
детях, из которых могли бы выйти отличные поросята,
41
«если бы точно знать» как их превратить», но внезапно
вздрогнула, завидя Чеширского Кота, сидящего на суку
неподалеку от нее.
Кот смотрел на Алису и улыбался. Вид у него был
добродушный, но когти были очень уж длинные, а зу-
бов— великое множество, так что с ним, вне всяких со-
мнений, следовало обращаться почтительно.
— Мурчик-Чеширчик,— с некоторой робостью нача-
ла Алиса, не будучи уверена, что Коту понравится это
имя. Но Кот еще шире улыбнулся. «Значит, он пока
доволен»,— подумала Алиса и решила продолжать: —
Будь так добр, скажи, пожалуйста, по какой дороге
можно отсюда выбраться?
— Это зависит от того, куда ты хочешь попасть,—
ответил Кот.
— Все равно куда,— сказала Алиса.
*— Все равно, по какой дороге идти,— сказал Кот.
— Лишь бы куда-нибудь попасть,— пояснила Алиса.
— Куда-нибудь-то ты наверняка попадешь, если бу-
дешь идти достаточно долго,— сказал Кот.
Отрицать это было невозможно, и Алиса решила по-
ставить вопрос иначе.
— А кто тут поблизости живет?
— Там,— ответил Кот, вытянув правую лапу,— жи-
вет Шляпочник. А там,— и он вытянул левую лапу,—
живет Заяц. Все равно к кому идти. Оба они со сдвигом.
— Но я к таким не хочу,— возразила Алиса.
— Тут уж ничего не поделаешь,— сказал Кот.— Мы
все здесь со сдвигом. Я со сдвигом, ты со сдвигом.
— Почему ты решил, что я со сдвигом?—спросила
Алиса.
— Так должно быть,— ответил Кот.— Иначе бы ты
сюда не попала.
Алиса не сочла это достаточным доказательством, ио
продолжала:
— А откуда ты знаешь, что ты со сдвигом?
— Будем исходить из того, что собака нормальна,—
начал Кот.— Ты с этим согласна?
— Пожалуй, да,— ответила Алиса.
— Ну так вот,— продолжал Кот.— Собака рычит,
когда злится, и виляет хвостом, когда довольна. А я, ви-
дишь ли, рычу, когда доволен, и виляю хвостом, когда
злюсь. Стало быть, я со сдвигом.
42
— А я называю это не рычаньем, а мурлыканьем,—
возразила Алиса.
— Называй как хочешь,— ответил Кот.— Ты нынче
будешь на крокете у Королевы?
— Я очень люблю играть в крокет,— сказала Али-
са.— Но меня пока не приглашали.
— Там увидимся,— сказал Кот и вдруг исчез.
Алиса не так уж этому удивилась, она почти свык-
лась со здешним странным порядком вещей. Йо пока она
смотрела на то место, где Кот только что сидел, он вне-
запно там же и появился.
— Кстати, а что С малышом? — произнес он.— Чуть
не забыл спросить.
— Он превратился в порося,— спокойно ответила
Алиса, словно такие исчезновения и появления вполне
естественны.
— Этого следовало ожидать,— сказал Кот и снова
исчез.
Алиса подождала немного, смутно надеясь, что он
снова появится. Но он не появился, и тогда она зашага-
ла туда, где, как ей было сказано, живет Заяц. «Шля-
почников я и раньше видела,— думала она.— А Заяц,
да еще и со сдвигом, это гораздо интереснее. И, может
быть, он не совсем со сдвигом, потому что зайцы сходйт
с ума в марте, а сейчас май». И тут, вскинув взгляд,
она снова увидёла Кота, сидящего на суку.
— Как ты сказала? В порося или в карася? — спро-
сил Кот.
— Я сказала «в порося»,— ответила Алиса.— И я те-
бя очень прошу, не появляйся и не исчезай так внезап-
но. У меня от этого голова немножко кружится.
— Хорошо,— сказал Кот. И на этот раз он исчез по-
степенно, начиная с кончика хвоста и кончая улыбкой,
которая еще была видна некоторое время после тбго,
как растворилось в воздухе все остальное.
«Ну и ну,— подумала Алиса.— Котов без улыбок
я видывала часто, а вот улыбку без кота! В жизни не
видала такой интересной штуки!»
Она отправилась дальше, но дом Зайца оказался
совсем близко. Это явно был его дом, потому что трубы
торчали, как заячьи уши, а крыша была крыта мехом.
Дом был большой, так что пришлось надкусить левый
кусочек гриба и увеличить свой рост до двух футов.
43
И все же Алиса приближалась к нему не без робости.
«А вдруг он все-таки совсем со сдвигом? Лучше бы
я пошла к Шляпочнику»,— думала она.
Глава седьмая
ЧАЕПИТИЕ СО СДВИГОМ
Под деревьями перед домом стоял стол, За столом
сидели Заяц и Шляпочник и пили чай. Между ними си-
дела сонная-сонная Соня. Они разговаривали поверх ее
головы, облокотившись на нее, как на подушку. «Как
ей неудобно! — подумала Алиса.— Впрочем, раз она
спит, ей, наверное, все равно».
Стол был очень большой, но вся троица сбилась
у одного угла.
— Занято! Занято!—закричали они, завидя при-
ближающуюся Алису.
— И вовсе не занято! — возмущенно возразила Али-
са и села в кресло у конца стола.
— Не желаете ли вина?—гостеприимно осведомил-
ся Заяц.
Алиса глянула на стол, но на столе был только чай
и больше ничего.
— Никакого вина не вижу,— ответила она,
— А никакого и нет,— сказал Заяц.
— Не очень-то вы вежливы: предлагаете то, чего
нет на столе,— разозлилась Алиса.
— Не очень-то вы вежливы: уселись, а никто вас не
эвал,— ответил Заяц.
— А я не знала, что это ваш стол,— сказала Али-
са.— Он на столько народу накрыт, а вас только трое.
— Ваши косы ножниц просят,— заявил Шляпочник.
Он уже давно и с большим интересом разглядывал
Алису, но это были его первые слова.
— Пора бы научиться не переходить на личности,—
строго сказала Алиса.— Это очень невежливо.
Заслышав такие слова, Шляпочник широко открыл
глаза, но сказал всего-навсего следующее:
— Что общего между скамейкой и торговым заве-
дением?
44
«Ну, начинается забава,— подумала Алиса.— Они
уже загадки загадывают. Это хорошо».
А вслух произнесла:
— Ой, подождите, я сейчас скажу,
— Уж не имеете ли вы в виду, что можете ответить
на этот вопрос? — спросил Заяц.
— Именно так,— подтвердила Алиса.
— Тогда извольте сказать, что вы имеете в виду,—
предложил Заяц.
— Я... я скажу, что я имею в виду, то есть я имела
в виду, что скажу... Хотя это, собственно, одно и то
же,— поспешно начала Алиса.
— Ни в коем случае! — перебил Шляпочник.— Или,
по-вашему, безразлично, как сказать: «ем, что вижу»
или «вижу, что ем»?
— Или безразлично, как сказать: «беру, что хочу»
или «хочу, что беру»? —добавил Заяц.
— Или безразлично, как сказать: «дышу, когда
сплю» или «сплю, когда дышу»? — добавила Соня, кото-
рая, должно быть, умела разговаривать во сне.
— Про тебя так это уж действительно безразлично,
как сказать,— заявил Шляпочник.
Беседа на этом прервалась. Некоторое время все об-
щество сидело молча. Алиса старалась вспомнить все,
что знала о скамейках и торговых заведениях, но знала
она немного.
Первым нарушил молчание Шляпочник.
— Какое сегодня число?—обратился он к Алисе.
Он достал из кармана часы, недовольно поглядел на
них, встряхнул и приложил к уху.
Алиса немного подумала и сказала:
— Четвертое.
— Ушли на два дня,— вздохнул Шляпочник.— Гово-
рил я тебе: не годится сливочное масло для часов,—
добавил он, сердито глянув на Зайца.
— Масло было — высший сорт,— смиренно сказал
Заяц.
— Да, но с ним туда попали крошки,— проворчал
Шляпочник.— Разве можно было лезть в часы хлебным
ножом!
Заяц взял часы, мрачно поглядел на них, опустил
их в чашку с чаем, вынул и снова поглядел. Но ничего
лучшего придумать не мог и снова повторил:
— Масло было — высший сорт.
45
Алиса с любопытством посмотрела на часы через
его плечо.
— Какие они смешные! Показывают день и не пока-
зывают час,— сказала она.
— А зачем это нужно? — пробормотал Шляпоч-
ник.— Разве ваши часы показывают, который год?
— Конечно, нет,— живо ответила Алиса.— Но это
потому, что время идет, а год все один и тот же.
— Мой случай почище,— сказал Шляпочник.
Алиса очень смутилась. Она совершенно не поняла,
как это и зачем надо мыть случай. Слова Шляпочника
казались бессмысленными, но в то же время это были
совершенно нормальные слова.
— Я не совсем поняла,— произнесла она как можно
вежливее.
— Соня-то опять спит,— сказал Шляпочник и капнул
ей на нос горячим чаем.
Соня замотала головой и проговорила, не открывая
глаз:
— Конечно, конечно. Я хотела сказать то же самое.
— Ну-с, как, разгадали загадку? — обернулся Шля-
почник к Алисе,
— Нет,— ответила Алиса.— Я не могу. А как она от-
гадывается?
— Не имею ни малейшего понятия,— сказал Шля-
почник.
— Я тоже,— сказал Заяц.
Алиса вздохнула.
— Зачем же вы задаете безотгадные загадки? —
сказала она.— Только время зря прошло.
— Не прошло, а прошел,— сказал Шляпочник.—
Время — это он. Видно, вы с ним мало сталкивались, не
то что я.
— Не представляю, что вы имеете в виду,— сказала
Алиса.
— Само собой разумеется! — И Шляпочник надмен-
но вздернул подбородок.— Я полагаю, вы даже не знае-
те, как надо обращаться к нему.
— Может, и не знаю,— осторожно ответила Алиса.—
Но зато я почти всегда знаю, как его провести.
— Вот теперь понятно! — сказал Шляпочник.— Кому
понравится, что его хотят провести! Он вас и сторонит-
ся. Дядя Время любит дружеское и честное обращение.
И тогда он сделает с часами все, что захотите! Скажем,
46
например, девять часов утра, должны начаться уроки, но
вы только шепните: мол, дядя Время, пожалуйста,—
и тут же стрелки завертятся! Раз-два, и уже половина
второго, пора обедать.
(—Единственно,	чего бы я хотел,— прошептал
Заяц.)
— Это было бы замечательно, я согласна,— задумчи-
во сказала Алиса.— Но тогда... Видите ли, я не успела
бы проголодаться до обеда.
— Точнее говоря, до первого блюда,— сказал Шля-
почник.— Так оно, наверное, и будет, но вы могли бы
придерживать часы на половине второго, сколько вам
будет угодно.
— И вы можете с ним так договариваться?—спро-
сила Алиса.
Шляпочник скорбно опустил голову.
— Мог раньше,— ответил он.— Мы поссорились
в марте. Как раз перед тем, как он,— и Шляпочник ука-
зал на Зайца чайной ложкой,— сходит с ума. Червонная
Королева давала большой концерт, и я пел:
Чайник закипает,
Чашечка блестит!
Вы, может быть, знаете эту песню?
— Я припоминаю что-то в этом духе,— сказала
Алиса.
— Дальше там поется:
Муха на варенье
В гости к нам летит,
Чайник закипает...
Соня вздрогнула и стала подтягивать сквозь сон:
«Чайник закипает, чайник закипает, чайник закипает».
И это продолжалось до тех пор, пока ее не ущипнули.
— Так вот, едва я кончил первый куплет,— продол-
жал Шляпочник,— Королева вскочила да как взвоет:
«Вы что! Не понимаете? Он же не умеет петь! Он только
время изводить мастер! Снять с него голову!»
— Какая дикость! — воскликнула Алиса.
— Ис тех пор,— скорбно закончил Шляпочник,—
я все зову его и зову: «Дядя Время! А дядя Время!» —
а он вообще не хочет идти. Проходят дни за днями,
а как было шесть часов вечера, так и есть.
47
Блестящая мысль озарила Алису,
— Не потому ли здесь полно неубранной посу-
ды? — спросила она.
— Да, поэтому,— вздохнул Шляпочник.— Мы с тех
пор все так и пьем и пьем чай, а дело никак не доходит
до того, чтобы встать из-за стола и убрать посуду.
— Значит, вам приходится пересаживаться вокруг
стола? —спросила Алиса.
— Совершенно	верно,— кивнул Шляпочник.— Как
только понадобится чистая посуда.
— А что бывает, когда вы возвращаетесь туда, отку-
да начали? —осмелилась спросить Алиса.
— Переженим-ка тему разговора,— зевнув, вмешал-
ся Заяц.— Мне это надоело. Я предлагаю, пусть наша
гостья расскажет сказку.
— Боюсь, что не сумею,— сказала Алиса, весьма ис-
пуганная этим предложением.
— Тогда пусть Соня расскажет! — закричали Заяц
и Шляпочник.— Соня! Проснись!
И они ущипнули ее за бока.
Соня медленно открыла глаза.
— А я, ребята, не спала,— сказала она хриплым сла-
бым голосом.— Я каждое слово слышала.
— Расскажи нам сказку,— потребовал Заяц.
— Да, будьте добры, расскажите!— попросила
Алиса.
— И поживей! — добавил Шляпочник.— А то за-
снешь на самом интересном месте.
— Давным-давно жили-были три сестрички,— тороп-
ливо начала Соня.— Их звали Чарлора, Аилса и Тилли.
Они жили под ключом...
— Чем же они питались? — спросила Алиса, кото-
рую всегда глубоко интересовало все, что касается еды
и питья.
— Они ели сироп,— сказала Соня, подумав минуты
две.
— Но ведь этого же нельзя делать,— деликатно за-
метила Алиса.— Так и заболеть недолго.
— А они и болели,— сказала Соня.— Очень болели.
Алиса попыталась вообразить себе, на что мог быть
похож столь необычайный образ жизни, но это оказа-
лось слишком затруднительно. Тогда она спросила:
— А почему они жили под ключом?
48
— Добавьте-ка себе чаю,— с величайшей серьезно-
стью обратился к Алисе Заяц.
— Мне добавлять не к чему,— обиженно сказала
Алиса.— Мне еще никто ничего не наливал.
— От ничего нельзя убавить,— сказал Шляпоч-
ник.— А добавлять к нему можно сколько угодно.
— А вас никто не спрашивает,— сказала Алиса.
— А кто теперь переходит на личности? — торжест-
вующе спросил Шляпочник.
Тут Алиса уж вовсе не нашлась, что сказать. При-
шлось налить себе чаю и намазать масла на хлеб. По-
кончив с этим, она обернулась к Соне и снова спросила:
— Почему они жили под ключом?
Соня подумала немного и сказала:
— Чтобы сироп к ним капал сверху. Это 6етл си-
ропный ключ.
— Таких не бывает! — Алиса готова была разозлить-
ся, но Заяц и Шляпочник потребовали тишины, а Соня
недовольно заявила:
— Не умеете себя вести, так и досказывайте сами.
— Нет, нет, продолжайте, пожалуйста,— покорилась
Алиса.— Может быть такой ключ, может быть, я вас
больше не перебью.
— И на том спасибо! — возмущенно сказала Соня.
Но снизошла и продолжала: — И вот, значит, эти три
сестрички, они, так сказать, ели или пили...
— И лепили? Что? — спросила Алиса, позабыв все
свои обещания.
— Сироп,— на этот раз, не задумываясь, сказала
Соня.
— Мне нужна чистая чашка,— вмешался Шляпоч-
ник.— Сдвинемся-ка на одно место.
С этими словами он пересел, за ним пересела Соня,
Заяц за ней. Алиса же волей-неволей перебралась на
место Зайца. От этого сдвига выгадал один Шляпочник.
А вот Алисе стало только хуже, потому что Заяц как
раз перевернул на свое блюдце молочник.
Алисе не хотелось снова обижать Соню, и она начала
очень осторожно:
— Я не поняла. И лепили сироп или пили сироп?
— Из обычного ключа воду можно набирать с со-
бой или пить сразу, как хотите,— сказал Шляпочник.—
И, по-моему, сироп из сиропного ключа точно так же
можно набирать или пить сразу. Э, глупая!
49
— И как они там жили? Там что, было какое-ни-
будь строение? — закончила Алиса, решив сделать вид,
что не слышала последних слов Шляпочника.
— Конечно, строение,— ответила Соня.— Их же бы-
ло трое.
Этот ответ настолько сбил Алису с толку, что неко-
торое время Соня могла продолжать беспрепятственно.
— И вот, значит, они ели или пили,— Соня зевнула
и протерла глаза, ей очень хотелось спать,— и лепили
всякие вещи, которые начинаются с «М».
— Почему с «М»? — спросила Алиса.
— А почему бы и нет? — сказал Заяц.
Алиса промолчала.
Соня закрыла глаза и задремала. Шляпочник ущип-
нул ее, она пискнула, проснулась и продолжала:
— Коти ке начинаются с «М». Эмблемы, эмали, эми-
ров, эмоции. Ведь вот сказать «эмоции» легко, а видан-
ное ли дело их лепить?
— Вы меня спрашиваете?—застеснялась Алиса.—
Я не думаю...
— Не думаете, так и молчите,— заявил Шляпоч-
ник.
Такой грубости Алиса не перенесла. Она возмути-
лась, встала и пошла прочь. Соня уснула тут же, а
остальные двое не обратили никакого внимания на ее
уход. Она все-таки оглянулась, смутно надеясь, что ее
позовут, и увидела, как они пытаются засунуть Соню
в чайник.
— Ни в коем случае сюда не вернусь! — говорила
Алиса, пробираясь сквозь чащу.— Какая все это глу-
пость, самая глупейшая из всех глупость! В жизни такой
не встречала!
И тут она увидела дерево, в котором была дверь.
«Ой, как интересно! — подумала она.— Но нынче все
интересно. По-моему, стоит войти». И она открыла
дверь и вошла.
И оказалась в том самом длинном зале возле стек-
лянного столика.
— Уж на этот раз я все сделаю так, как надо,—
сказала Алиса. Она взяла золотой ключик, отперла двер-
цу в сад, только после этого принялась за кусочки гри-
ба, которые сберегла в кармашках, уменьшилась, прош-
ла через коридорчик,— и вот наконец оказалась в пре-
красном саду среди ярких клумб и прохладных фон-
танов.
Глава восьмая
ПАРТИЯ В КРОКЕТ
У входа в сад стоял развесистый куст, усеянный бе-
лыми розами. Вокруг куста хлопотали три садовника,
лихорадочно перекрашивая розы в красный цвет. «Лю-
бопытное занятие»,— подумала Алиса, подошла побли-
же, чтобы приглядеться, и услышала, как один из садов-
ников говорит другому:
— Пятерка, поосторожней! Ты на меня краской
брызжешь!
— А я не виноват,— сердито ответил Пятерка.—
Меня Семерка под руку толкнул.
Семерка оглянулся.
— Давай, давай, Пятерка! Вали на других!
— А уж ты бы помолчал! — не успокаивался Пятер-
ка.— Королева еще вчера сказала, что тебя пора
казнить.
— За что? — спросил тот, кто заговорил первым.
— Уж не твое дело, Двойка! — сказал Семерка.
— Нет, его дело!— продолжал Пятерка.— Я скажу
за что. Тебе велели принести на кухню лук, а ты принес
и стрелы.
Семерка бросил кисть и уж было начал:
— Знаешь что! Изо всех несправедливостей...
Как вдруг взгляд его упал на стоящую рядом Али-
су, и он осекся. Остальные тут же оглянулись, и все трое
стали низко кланяться.
— Скажите мне, пожалуйста,— немножко стес-
няясь, спросила Алиса,— зачем вы перекрашиваете эти
розы?
Пятерка и Семерка молча взглянули на Двойку, а
Двойка, понизив голос, заговорил:
— Видите ли, мисс, здесь велено было посадить
красные розы, а мы по ошибке посадили белые. И еже-
ли Королева это обнаружит, с нас со всех, так сказать,
снимут головы. Вот «мы и стараемся, мисс, чтобы к ее
приходу...
И в этот миг Пятерка, беспокойно следивший за всем,
что происходит в саду, закричал:
— Королева! Королева!
51
И все три садовника мгновенно распластались ниц
на земле. Донесся шум множества шагов, и Алиса обер-
нулась, горя желанием увидеть Королеву.
Впереди шли попарно десять солдат с булавами. Они
были такие же, как садовники,— плоские, прямоуголь-
ные, руки-ноги по углам. За ними точно так же попарно
шли десять придворных, с бубнами.
Следом появились маленькие принцы и принцессы.
Их тоже было десять, малыши шли весело, вприпрыжку,
но попарно и держались за руки. Их одежда была укра-
шена изображениями алого сердца — знака червонной
масти. Следом шли гости, большей частью Короли и
Дамы, и среди них Алиса заприметила Белого Кролика.
Кролик что-то торопливо и нервно говорил, в ответ на
все смеялся и прошел мимо, не заметив Алисы. За ними
шел Червонный Валет, неся корону на алой бархатной
подушке. И только потом торжественно шествовали
ЧЕРВОННЫЙ КОРОЛЬ и ЧЕРВОННАЯ КОРОЛЕВА.
Алиса с некоторым сомнением подумывала, уж не
пасть ли ей ниц, как три садовника, но не могла вспом-
нить, слышала она или нет, что есть такой закон. «И, в
конце концов, что толку от шествия,—подумала она,—
если все падут ниц и никто ничего не увидит?» И она
осталась стоять, где стояла, и ждала.
Когда конец процессии поравнялся с Алисой, все
остановились и воззрились на нее, а Королева резко
спросила:
— Это кто?
Она обращалась к Червонному Валету, но тот в от-
вет лишь улыбнулся и раскланялся.
— Ду-урак! — раздраженно тряхнула головой Коро-
лева и, обратясь к Алисе, спросила:
— Как тебя зовут, дитя?
— С разрешения Вашего Величества, меня зовут
Алиса,— очень вежливо ответила та, а про себя доба-
вила: «Это же всего-навсего колода карт! И нечего мне
их бояться».
— А эти кто? — спросила Королева, показывая
пальцем на трех садовников, лежащих под кустом. Они
лежали лицом вниз, а рубашки у них были такие же, как
и у всех остальных карт в колоде, и нельзя было понять,
то ли это садовники, то ли солдаты, то ли придворные,
то ли, наконец, ее собственные дети.
52
— Откуда я знаю? — ответила Алиса, изумленная
собственной смелостью.— Это не мое дело.
Королева побагровела от ярости, глаза у нее за-
сверкали, как у дикого зверя, она завопила:
— Снять с нее голову! Снять! Снять!
— Вздор! — решительно и громко сказала Алиса,
и Королева умолкла. А Король взял ее под руку и робко
проговорил:
— Моя дорогая, подумайте! Она же дитя!
Королева гневно отвернулась от него и приказала
Валету:
(— Переверни!
И Валет осторожно, кончиком башмака, перевернул
садовников.
— Встать! — пронзительно крикнула Королева.
Все трое вскочили и начали кланяться и Королю,
и Королеве, и принцам, и принцессам, и всем подряд.
— Прекратить! — завопила Королева.— В	глазах
рябит от ваших поклонов!
Она повернулась к розовому кусту.
— Вы что здесь делали?
— С вашего позволения, Ваше Величество,— уни-
женно начал Двойка, став на одно колено,— мы пыта-
лись...
— Вижу! — сказала Королева, осматривая тем вре-
менем розы.— Снять с них головы! Со всех!
И шествие двинулось дальше, только трое солдат
остались, чтобы казнить злополучных садовников. Те
бросились к Алисе, умоляя защитить их.
— Не казнят вас, не казнят! — сказала Алиса и
спрятала их в большой цветочный горшок, стоявший
Поблизости. Солдаты потоптались немного, поискали их,
не нашли и преспокойно отправились вслед за всеми.
— Ну, как их головы? — крикнула Королева.
— Пропали их головы, Ваше Величество! — гаркну-
ли солдаты.
— Прекрасно! — крикнула Королева.— В крокет
сыграем?
Солдаты молчали 4и смотрели на Алису, так что во-
прос, очевидно, предназначался ей.
— Да! — крикнула Алиса.
— Так пошли! —проревела Королева, и Алиса при-
соединилась к процессии, теряясь в догадках, что же бу-
дет дальше.
63
— Нынче прелестная погодка! — прозвучал рядом
с ней чей-то робкий голосок. Оказалось, что сбоку От
нее Белый Кролик, который искательно заглядывает ей
в глаза.
— Да,— согласилась Алиса.— А где Ее Высочество?
— Тише! Тише! — торопливо и тихо проговорил
Кролик. Он тревожно оглянулся через плечо, встал на
цыпочки и прошептал Алисе на ухо: — Они приговорены
к казни.
— А вы не знаете за что? — спросила Алиса.
— Вы сказали «увы»? — спросил Кролик.
— Я не говорила «увы»,—сказала Алиса.— Я спро-
сила «а вы не знаете за что».
— Они попали в козыри и побили Королеву,— начал
Кролик.
Алиса чуть не взвизгнула от смеха.
— Тиш-ше! — перепуганно зашептал Кролик.—
Королева услышит. Ее Высочество сильно задержались,
и Королева сказала...
— По местам! — прогремела Королева, и все броси-
лись куда попало, сбивая друг друга с ног. Но минуты
через две все устроилось и началась игра.
«В жизни не видала такого удивительного кроке-
та»,— подумала Алиса. Площадка вся была в рытвинах
и кочках, шарами служили живые ежи, молотками жи-
вые фламинго, а солдаты, согнувшись и упершись рука-
ми в землю, изображали воротца.
Прежде всего оказалось, что с фламинго не так-то
просто управиться. Алисе удалось довольно удобно за-
жать его туловище под мышкой, ногами вниз. Но когда
она, аккуратно выпрямив шею птицы, размахнулась,
чтобы ее головой нанести удар по ежу, фламинго укло-
нился и поглядел ей в глаза с таким удивленным выра-
жением, что лопнешь со смеху. Когда же она снова при-
гнула его голову, готовясь к удару, то чуть не заплакала
от досады: оказалось, что еж откатился, развернулся
и вот-вот убежит. И в довершение всего куда шар-ежа
ни направляй, там то рытвина, то кочка, а солдаты-во-
ротца перебегают с места на место чуть ли не на другой
конец площадки. Играть было очень трудно, и Алиса
это очень быстро поняла.
Игроки не соблюдали очереди, ссорились и дрались
из-за ежей. Королева тут же пришла в неистовство, ста-
Б4
ла топать ногами, и каждую минуту раздавался ее крикг
«Снять с него голову! Снять с нее голову!»
Алисе все это перестало нравиться. Она еще не
вступала в пререкания с Королевой, но это могло слу-
читься каждую минуту. «И что тогда будет со мной?—
думала она.— Здесь так любят рубить головы. Совер-
шенно непонятно, как тут вообще до сих пор кто-то
остался в живых!»
Раздумывая над тем, как бы незаметно удалиться,
и высматривая путь к отступлению, Алиса внезапно за-
метила какое-то интересное явление в воздухе. Сначала
было вовсе не понять, что это такое, но вскоре стало
ясно, что это улыбка. «Мурчик-Чеширчик! — подумала
Алиса.— Теперь хоть будет с кем поговорить».
— Как дела? — спросил Кот, едва только рот его
явился достаточно для того, чтобы разговаривать.
Алиса подождала, пока появятся глаза, и кивнула
Коту. «Пока хоть одно ухо не появится,— подумала
она,— отвечать бесполезно». Но вот появилась вся цели-
ком голова, и Алиса, отпустив фламинго, начала полное
55
описание игры, радуясь, что у нее появился слушатель.
Кот, видимо, решил, что виден достаточно, и всего
остального не явил.
— По-моему, это не игра, а жульничество,— жало-
валась Алиса.— Они все так ужасно и громко ссорятся,
что сами себя не слышат, и правил, по-моему, тоже ни-
каких нет. А если и есть, то никто с ними не считается.
Ты представить себе не можешь, как неудобно играть,
когда все живое. Я хочу бить, а воротца уходят на тот
конец. Я бы попала по ежу Королевы, а он увидел моего
и убежал.
— Тебе нравится Королева? — вполголоса спро-
сил Кот.
— Ни капельки не нравится! Она до того...— начала
было Алиса, но вовремя заметила, что Королева под-
кралась сзади и подслушивает, и закончила: — Она до
того близка к победе, что вряд ли стоит дальше играть.
Королева улыбнулась и отошла.
— С кем это вы разговариваете? — спросил Король,
подойдя к Алисе и с любопытством разглядывая коша-
чью голову.
— Это мой знакомый,— ответила Алиса.— Разреши-
те представить — Чеширский Кот.
— Не нравится мне его вид,— сказал Король.—
Но, ежели угодно, он может поцеловать мне руку.
— Не угодно,— произнес Кот.
— Не будь грубияном и не смотри на меня так! —
сказал Король и спрятался за Алису.
— Кошкам дозволяется смотреть на королей,—
возразила Алиса.— Я об этом читала, только не помню
где.
— Надо его убрать,— решительно заявил Король
и обратился к проходившей мимо Королеве: — Моя до-
рогая! Хотелось бы убрать этого кота.
У Королевы был один способ для разрешения всех
трудностей, и больших и малых.
— Снять с него голову! — распорядилась она, даже
не оглянувшись.
— Я сам приведу палача! — ретиво вызвался Король
и заспешил прочь.
Алиса решила, что пора бы ей посмотреть, как
идет игра, тем более что издали раздавался дрожащий
от ярости голос Королевы, только что приговорившей к
смерти трех игроков за пропуск очереди. Не по душе
56
все это было Алисе* ведь игра так запуталась, что не
понять было, то ли наступил ее черед, то ли не наступил.
Она стала искать своего ежа. Оказалось, что он дерется
с другим ежом. Прекрасная возможность стукнуть одним
по другому, да только ее фламинго удалился на другой
конец сада и там беспомощно пытался вспорхнуть на
дерево.
Пока она ловила фламинго и несла его обратно, дра-
ка кончилась, ежи разбежались. «Невелика важность! —
подумала Алиса.— Все равно все воротца отсюда
ушли».
Она снова зажала фламинго под мышкой, чтобы он
не мог улизнуть, и вернулась поговорить со своим
другом.
А там, вокруг Чеширского Кота, к ее удивлению,
собралась большая толпа. Между Королевой, Королем
и палачом разгорелся спор, они говорили все разом, а
остальные молча стояли вокруг, и было видно, что им
очень не по себе.
Стоило Алисе появиться, как все трое обратились
к ней, требуя разрешить вопрос. Они повторяли каждый
свое, но так как говорили они все вместе, то понять,
о чем речь, было очень трудно.
Палач говорил, что если туловища нет, то голову
отрубить невозможно, что до сих пор ничего подобного
ему делать не приходилось и не в его годы переучи-
ваться.
Король говорил, что всякий, у кого есть голова, мо-
жет быть обезглавлен и хватит городить вздор.
Королева говорила, что, если в два счета дело не
будет сделано, она прикажет казнить всех и каждого
(именно это и привело все общество в мрачное и тре-
вожное настроение).
Алиса подумала-подумала, ничего лучшего не при-
думала и сказала:
— Это кот Ее Высочества. У нее и спросите.
— Она в тюрьме,— сказала Королева палачу.—
Доставь-ка ее сюда.
И палач стрелой унесся прочь.
В тот же миг голова Кота начала бледнеть и рас-
плываться. К тому времени, когда палач вернулся с Гер-
цогиней, голова совершенно исчезла. Король и палач
заметались в поисках ее, а все остальное общество вер-
нулось к прерванной игре.
57
Глава девятая
ИСТОРИЯ ЧЕРЕПАХИ-ТЕЛЯЧЬИ-НОЖКИ
— А, моя старая знакомая! Вы представить себе не
можете, как я рада вас видеть,— воскликнули Ее Высо-
чество, с чувством беря Алису под руку и увлекая прочь.
Алисе было очень приятно видеть Герцогиню в хоро-
шем настроении, и она подумала, что это, наверное,
перец довел ее до неистовства там, на кухне, когда они
повстречались в первый раз.
«Когда я стану Высочеством,— подумала она (впро-
чем, не слишком на это рассчитывая),— я не потерплю
у себя на кухне никакого перцу. Суп и без него хорош».
«А может быть, это от перца люди становятся таки-
ми раздражительными,— продолжала она, с удовольст-
вием открывая новый закон природы.— А от уксуса —
кислыми, а от лука — злыми... а от сахара и конфет
дети становятся такими, что все им говорят: «Ах вы мои
сладкие!» Вот знали бы об этом взрослые, так не жад-
ничали бы».
Совсем позабыв о Герцогине, Алиса даже вздрогну-
ла, когда та заговорила у нее над ухом:
— Вы о чем-то задумались, дорогая моя. Из-за
этого вы даже забываете отвечать. Не могу так сразу
сказать вам, какова же отсюда мораль, но я сейчас по-
стараюсь припомнить.
— Разве отсюда есть мораль? — осмелилась усо-
мниться Алиса.
— Полно, дитя! — сказали Ее Высочество.— Отовсю-
ду есть мораль, надо только уметь ее извлекать.—
И Герцогиня плотнее прижалась к Алисиному боку.
Алисе это не слишком понравилось. Во-первых, пото-
му, что Герцогиня была крайне безобразна на вид. А во-
вторых, потому, что она была как раз такого роста, что-
бы иметь возможность упираться подбородком Алисе
в плечо, а подбородок был острый и неудобный. Но,
боясь показаться дурно воспитанной, Алиса решила тер-
петь до конца.
— А игра, кажется, лучше пошла,— сказала Алиса,
чтобы поддержать разговор.
— Да, да,— сказала Герцогиня.— И мораль отсюда
такова: «Любовь, любовь, ты вертишь всем!»
58
— А кто-то говорил,— прошептала Алиса,— что вес
завертелось бы только держись, если все начнут думать,
что делают.
— A-а! Ну, конечно! Это то же самое,— ответила
Герцогиня, втыкая подбородок в Алисино плечо. И до-
бавила:— А мораль отсюда такова: «Думай, что дела-
ешь,— сделаешь, что думаешь».
«До чего же она любит извлекать из всего мо-
раль!» — подивилась Алиса.
— Вас, вероятно, удивляет, почему я не обнимаю
вас за талию,— помолчав, заговорила Герцогиня.—
Просто мне внушает сомнения характер вашего фла-
минго. Могу ли я попытаться произвести эксперимент?
— У него острый клюв,— предупредила Алиса, не
горя особым желанием подвергаться таким экспери-
ментам.
— Совершенно справедливо,— сказала Герцогиня.—
Остер клюв у птицы и вкус у горчицы. И мораль отсюда
такова: «Птички, в стайку собирайтесь!»
— Но горчица не птица,— возразила Алиса.
— Справедливо, как всегда,— согласилась Герцо-
гиня.— Как вы четко выражаете свои мысли!
— По-моему, это ископаемое,— сказала Алиса.
— Ну конечно же,— кивнула Герцогиня, словно гото-
ва была согласиться со всем, что скажет Алиса.— Ее
добывают в копях неподалеку от этих мест. И мораль от-
сюда такова: «Копь не копье, мое не твое!»
— Ой, я вспомнила! — воскликнула Алиса, не слу-
шая, что ей говорят.— Это овощ. Не похожа на овощ,
но все-таки овощ.
— Полностью с вами согласна,— сказала Герцоги-
ня.— И мораль отсюда такова: «Будь, кем хочешь ка-
заться». Или, проще говоря: «Никогда не считай себя
не таким, каким тебя считают другие, и тогда другие
не сочтут тебя не таким, каким ты хотел бы им ка-
заться».
— Может быть, я бы лучше поняла, если бы вы
это написали,— очень вежливо сказала Алиса.— А когда
вы это говорите, я совершенно не успеваю следить за
смыслом.
— Это все пустяки по сравнению с тем, что я могла
бы вам сказать, если б захотела,— снисходительно отве-
тила Герцогиня.
59
— Прошу вас, не утруждайте себя и не говорите
длинней, чем говорили,— сказала Алиса.
— Ах, разве это труд? — улыбнулась Герцогиня.—
Я дарю вам все, что до сих пор сказала.
«Недорогой подарок! — подумала Алиса.— Не дай
бог, чтобы такие подарки дарили на день рождения».
Но сказать это вслух не осмелилась.
— Снова думаем?—спросили Ее Высочество, вты-
кая острый подбородок в плечо Алисы.
— Я имею право думать,— резко сказала Алиса, ко-
торой все это стало слегка надоедать.
— А рак свистеть,— сказала Герцогиня.— А мо...
И тут, к великому удивлению Алисы, голос у Герцо-
гини пропал посредине ее любимого слова «мораль»,
а рука, которой она прижимала Алисину, задрожала.
Алиса подняла взгляд — перед ними стояла Королева,
скрестив руки на груди, гневная, как грозовая туча.
— Нынче прелестная погодка, Ваше Величество,—
начала Герцогиня слабым, дрожащим голоском.
— Я тебя предупреждаю в последний раз!— крикнула
Королева, топая ногой.— Или ты прочь, или твоя голо-
ва прочь! В два — нет, в один счет! Выбирай!
Герцогиня сделала выбор и исчезла во мгновение
ока.
— Продолжим-ка игру,— обратилась Королева к
Алисе. Перепуганная Алиса слова не могла в ответ вы-
молвить и молча поплелась вслед за Королевой на кро-
кетную площадку.
Прочие гости воспользовались отсутствием Королевы
й отдыхали в холодке. Но, завидя ее, они тут же броси-
лись на площадку, а Королева только упомянула, что
малейшее промедление может стоить им жизни.
Пока шла игра, Королева без умолку ссорилась
с игроками и кричала: «Снять с него голову! Снять с нее
голову!» Приговоренных солдаты брали под стражу
и уводили в сторонку, разумеется, переставая при этом
изображать воротца на площадке. Так что через полча-
са все воротца кончились, а все игроки, кроме Королевы,
Короля и Алисы, оказались под стражей в ожидании
казни.
Только тогда Королева перевела дух и спросила
Алису:
— Ты еще не видела Черепаху-Телячьи-Ножки?
60
— Нет,— ответила Алиса.— Я даже не знаю, кто это
такой.
— Из него делают черепаховый суп,— пояснила Ко-
ролева.
— Никогда не видела, ничего не слышала,— сказа-
ла Алиса.
— Так пошли,— сказала Королева.— Он расскажет
тебе свою историю.
Уходя вместе с Королевой с площадки, Алиса услы-
шала, как Король вполголоса сказал всему обществу:
— Вы помилованы!
«Вот хорошо!» — подумала она. Ее ужасно огорчало,
что столько народу собираются казнить.
Вскоре они увидели Грифона, который лежал на
солнышке и спал. (Если вы не знаете, кто такой Гри-
фон, посмотрите на картинку.)
— Проснись, лентяй! — сказала Королева.— Отведи
эту юную леди к Черепахе-Телячьи-Ножки. Пусть она
на него посмотрит и послушает его историю. А я долж-
на вернуться. Я там казни назначила, так надо пригля-
деть.
С этими словами Королева ушла, оставив Алису
с Грифоном. Алисе это существо на вид не понравилось,
но, вообще говоря, остаться с ним было не более опас-
но, чем следовать за свирепой Королевой. И Алиса оста-
лась.
Грифон сел, протер глаза, подождал, пока Королева
скроется вдали, и хихикнул: «Потеха!» — наполовину се-
бе, наполовину Алисе.
— Что потеха?—спросила Алиса.
— Да ола„— сказал Грифон.— Это все одно вообра-
жение. Никогда и никого здесь не казнят. Пошли!
«И все-то тут командуют. Пошли да пошли! — дума-
ла Алиса, следуя за ним.— В жизни мной столько не
командовали!»
Шли они недолго, и вот вдали показался Черепаха-
Телячьи-Ножки, одиноко и печально сидящий на облом-
ке скалы. Подойдя поближе, Алиса услышала, что он
вздыхает так, словно сердце его готово разорваться от
горя. Ей стало жаль его.
— Почему он так вздыхает? — спросила она у Гри-
фона. А Грифон ответил почти теми же словами, что
и раньше:
— Это все одно воображение. Никаких у него печа-
лей нету. Пошли!
И вот они приблизились к Черепахе-Телячьи-Ножки,
а он молча смотрел на них глазами, полными слез.
— Этой юной леди,— сказал Грифон,— ей во как хо-
чется послушать твою историю.
— Я ей все расскажу,— замогильным голосом ска-
зал Черепаха-Телячьи-Ножки.— Садитесь оба и не про-
износите ни слова, пока я не кончу.
И они сели, и на несколько минут воцарилось молча-
ние. Алиса подумала: «Как же он кончит, когда он на-
чать не может?» Но сидела и терпеливо ждала.
— Когда-то,— сказал наконец Черепаха-Телячьи-
Ножки,— когда-то я был настоящей черепахой...
И горестно вздохнул. За этими словами последовало
долгое молчание, прерванное нечаянным возгласом Гри-
фона: «Гыччххи!» — и долгим тяжелым всхлипом Чере-
пахи-Телячьи-Ножки. Алиса уже готова была встать
и сказать: «Благодарю вас, сэр, за очень интересный
рассказ»,— но не могло же быть так, чтобы не наступи-
ло продолжения, и поэтому она молчала и сидела смир-
нехонько.
— Когда мы были маленькие,— наконец продолжил
Черепаха-Телячьи-Ножки, успокоившись и всхлипывая
время от времени, но гораздо слабее,— мы ходили
в школу, в морскую школу. Учительницей была старая
Черепаха, но мы обычно звали ее Жучихой.
— Почему же вы называли ее Жучихой, если она не
была Жучихой? — спросила Алиса.
— Ведь она ж учила нас! — разозлился Черэпаха-
Телячьи-Ножки.— Как вы несообразительны!
62
— Постыдилась бы задавать такие простые вопро-
сы!— добавил Грифон. Они оба умолкли и уставились
на Алису, а она готова была сквозь землю провалиться.
Наконец Грифон обратился к Черепахе-Телячьи-Нож-
ки:—Давай, друг! Не топчись весь день на месте!
И Черепаха-Телячьи-Ножки продолжал:
— Да, мы ходили в морскую школу, хотя вы мне
и не верите...
— Я этого не говорила! — вмешалась Алиса.
— Нет, говорили!—сказал Черепаха-Телячьи-Ножки.
— Помолчи-ка!—добавил Грифон, прежде чем
Алиса успела возразить.
А Черепаха-Телячьи-Ножки продолжал:
— Мы получили блестящее образование! Мы ходи-
ли в школу каждый день!
— Я тоже хожу в школу,— сказала Алиса.—
И нужды нет этим гордиться.
— И у вас есть дополнительные предметы? — встре-
воженно спросил Черепаха-Телячьи-Ножки.
— Да,— ответила Алиса.— Мы учим французский
и музыку.
— А ежедневное купание в ванне? — спросил Чере-
паха-Телячьи-Ножки.
— Конечно же, нет! — рассердилась Алиса.
— Ага, значит, ваша школа не так уж хороша,— ус-
покоился Черепаха-Телячьи-Ножки.— А в объявлении
о нашей школе в конце было написано: «Дополнитель-
но: французский, музыка и ежедневное купание в ванне».
— А зачем оно вам было нужно? — спросила Али-
са.— На дне-то морском.
— Я не мог себе позволить изучать его,— вздохнул
Черепаха-Телячьи-Ножки.— Я кончал только основной
курс.
— А что в него входило?—осведомилась Алиса.
— Само собой разумеется, Хроматика и Лавирату-
ра,— отвепил Черепаха-Телячьи-Ножки.— Потом четыре
начала Арифметики: Солжение, Непочитание, Глупоже-
ние и Беление.
— Я никогда не слышала о Глупожении,— осмели-
лась сказать Алиса.— Что это такое?
Грифон от удивления встал на дыбы.
— Ты никогда не слышала, что значит «глупо-
жать»? — воскликнул он.— А что такое «умно жать», ты
знаешь?
63
— Да,— неуверенно сказала Алиса.
— Ну, если ты не понимаешь, какая разница между
словами «умножать» и «глупожать», то, значит, ты
простофиля, и все! — заявил Грифон.
У Алисы не хватило духу спорить по этому поводу.
И она обратилась к Черепахе-Телячьи-Ножки:
— А что еще вы проходили?
— Еще Мистерию,— ответил Черепаха-Телячьи-
Ножки, пересчитывая предметы по когтям на передних
ластах.— Мистерию древнюю и Мистерию новую. И Глу-
бокологию. И еще Трясование. Учителем Трясования
был один старый угорь. Он приходил раз в неделю и пре-
подавал нам Трясование, Ляпку и Сжимопись.
— Хоть на что это похоже? — спросила Алиса.
— Сам-то я этого показать не смогу,— сказал Чере-
паха-Телячьи-Ножки.— Я слишком толстый. А Грифон
этого не проходил.
— Не до того было,— сказал Грифон.— Я изучал
классические языки. У нас учителем был старый-преста-
рый краб.
— Як нему так и не попал,— вздохнул Черепаха-
Телячьи-Ножки.— Ходили слухи, что он преподавал
Болтынь и Кречетский.
— Преподавал,— вздохнул	Грифон.— Говорят, он
и Самскрип знал.— И оба они опустили морды на лапы.
— А сколько у вас было в день уроков? — торопливо
переменила тему Алиса.
— В первый день десять,— сказал Черепаха-Теля-
чьи-Ножки,— на второй девять, на третий восемь и так
далее.
— Какое смешное расписание! — воскликнула
Алиса.
— Чем больше сразу учишься, тем меньше после му-
чишься,—заметил Грифон.
Эта мысль оказалась настолько новой для Алисы,
что она немного подумала, прежде чем сказать:
— Значит, на одиннадцатый день у вас уроков не
было?
— Само собой разумеется,— ответил Черепаха-Те-
лячьи-Ножки.
— А что было на двенадцатый день? — сгорая от
любопытства, спросила Алиса.
— Хватит про занятия,— решительно вмешался
Грифон,— расскажи ей, как мы развлекались.
64
Глава десятая
КАДРИЛЬ «ОМАРОЧКА»
Черепаха-Телячьи-Ножки глубоко вздохнул и утер
ластом глаза. Он смотрел на Алису, он пытался гово-
рить, но некоторое время его голос прерывался от ры-
даний.
— Словно костью подавился,— сказал Грифон и
принялся трясти его и колотить по спине. Наконец Че-
репаха-Телячьи-Ножки вновь обрел дар речи. По щекам
его катились слезы, но он продолжал:
— Вам, вероятно, не приходилось подолгу жить под
водой...
— Не приходилось,— сказала Алиса.
— ...и, вероятно, вы никогда не встречались ни с од-
ним омаром...
Алиса начала было: «Я однажды пробовала...» Но
вовремя спохватилась и сказала:
— Нет, никогда!
— ...так что вы даже представить себе не можете,
какая восхитительная вещь кадриль «Омарочка».
— Разумеется,— сказала	Алиса.— А что это за
танец?
— Ну, сначала вы строитесь вдоль берега в линию,—
сказал Грифон.
— В две линии! — воскликнул Черспаха-Телячьи-
Ножкп.— Тюлени, черепахи и так далее. Потом, когда
вы уберете с дороги медуз...
— Ас ними возни не оберешься,— перебил Грифон.
— ...вы делаете два шага вперед!..
— ...со своей омарочкой! — воскликнул Грифон.
— Конечно же! — крикнул Черепаха-Телячьи-Нож-
ки.— Делаете два шага вперед, потом один оборот!..
— Меняешь даму й точно так же возвращаешься! —
подхватил Грифон.
— Потом,— продолжал Черепаха-Телячьи-Ножки,—
вы, так сказать, забрасываете...
— Омарочек! — крикнул Грифон, подпрыгивая в
воздух.
— Как можно дальше в море!..
— Плывешь за ними!..— завизжал Грифон.
3. «Сказочные повести».
65
— Переворот в воде! — крикнул Черепаха-Телячьи-
Ножки, неистово подскакивая на месте.
— Снова меняешь даму! — завопил Грифон.
— И возвращаетесь к берегу. Конец первой фигу-
ры,— сказал Черепаха-Телячьи-Ножки внезапно дрог-
нувшим голосом. И оба создания, только что совершав-
шие дикие прыжки, тихб и печально уселись и устави-
лись на Алису.
— Должно быть, очень милый танец,— робко ска-
зала Алиса.
— Хотите взглянуть? — спросил Черепаха-Телячьи-
Ножки.
— Конечно, хочу,— сказала Алиса.
— Давай-ка попробуем первую фигуру,— сказал
Черепаха-Телячьи-Ножки Грифону.— Если черепаховый
суп можно варить без черепах, а с телячьими ножками,
то почему кадриль «Омарочку» нельзя танцевать без
омаров? Кто будет петь?
— Пой ты,— сказал Грифон.— Я забыл слова.
И они торжественно закружились вокруг Алисы,
размахивая в такт передними лапами, то и дело сходясь
и наступая ей на ноги, а Черепаха-Телячьи-Ножки мед-
ленно и печально пел:
66
«Дорогая, чуть быстрее! — говорит улитке сиг.—
Линь на пятки наступает, он мне хвост отдавит вмиг.
Черепахи и омары — все успели раньше нас,
Ждут на гальке, как вы нынче, уж не пуститесь ли в пляс,-
Не пойдете ль, не хотите ль вы пуститься с нами в пляс?
Не пойдете ль, не хотите ль вы пуститься с нами в пляс?
Вы не можете представить, как у вас захватит дух
В тот момент, как вас подбросят и вы прямо в море — бух!»
«Далеко,— улитка шепчет.— Лучше в следующий раз.
Ах, спасибо. Только нынче не пойду я с вами в пляс.
Не пойду я, не хочу я, не пойду я с вами в пляс.
Не пойду я, не хочу я, не пойду я с вами в пляс».
«Эка важность, что не близко,— отвечает ей дружок.—
У морей не только ближний — есть и дальний бережок.
И когда далек английский, то французский возле вас.
Не теряйтесь и пускайтесь, и пускайтесь с нами в пляс.
Не пойдете ль, не хотите ль вы пуститься с нами в пляс?
Не пойдете ль, не хотите ль вы пуститься с нами в пляс?»
— Благодарю вас, смотреть на этот танец очень ин-
тересно,— сказала Алиса, радуясь, что он закончился.—
И песня про сига тоже интересная и мне очень понра-
вилась.
— А кстати о сигах,— сказал Черепаха-Телячыь
Ножки.— Вы их, конечно, видели?
— Да,— сказала Алиса,— довольно часто вижу, ем
и...— и запнулась.
— Не «вижу емы», а «вижу их»,— сказал Черепаха-
Телячьи-Ножки.— Но если вы их так часто видите, вы,
конечно, знаете, как они выглядят.
— Я думаю, что да,— задумчиво ответила Алиса.—
Они держат хвосты во рту и посыпаны сухариками.
— Про сухарики мы еще поговорим,— сказал Чере-
паха-Телячьи-Ножки.— Но они действительно держат
хвосты во рту. И по той причине, что...
Черепаха-Телячьи-Ножки зевнул и закрыл глаза.
— Расскажи ей сам, по какой причине, и все такое
прочее,— сказал он Грифону.
— А причина та,— сказал Грифон,— что линь все-
таки наступил ему на хвост. И от боли он зажал хвост
во рту. И теперь держит, чтобы никто больше на него не
наступал. На хвост, значит. Вот и все.
— Благодарю	вас,— сказала Алиса.— Это очень
интересно.
67
— А про сухарики, так в море их смыло бы. Что
на суше сушат, то в море морят. Что на суше сушеное,
то в море мореное. На суше сушат сухари, а в море мо-
рят моржей. Они такие толстые, не очень-то ими обсып-
лешь,— сказал Грифон.
— А я и не подозревала об этом,— проговорила
Алиса.
— Могу еще кой о чем рассказать, если хочешь,—
предложил Грифон.— Ты, например, знаешь, почему
линь оказался сзади?
— Я об этом не думала,— сказала Алиса.— Почему?
— Так и говорят: «Лини вы, потому и сзади». Лю-
бой рачишка это знает,— объяснил Грифон.
— Была бы я на месте сига,— Алиса все еще обду-
мывала песню,— я бы сказала линю: «Проходите впе-
ред, пожалуйста. Не мешайте нам».
— Не мог он так сказать,— откликнулся Черепаха-
Телячьи-Ножки.— Это был очень длинный сиг. А за лю-
бой очень длинной рыбой в море всегда плывет линь.
И без него она никуда!
— Неужели? — удивилась Алиса.
— Конечно,— сказал Черепаха-Телячьи-Ножки.—
Именно потому таких рыб и называют «пред-линными».
И когда такая рыба подплывает, например, ко мне, я
сразу вижу линя следом за ней и говорю: «Здравствуй,
пред-линная».
— Тут, по-моему, и без линя можно было бы разо-
браться. Вы так не думаете?— спросила Алиса.
— Что я думал, то я сказал,— обиделся Черепаха-
Телячьи-Ножки. А Грифон добавил:
— Давай-ка расскажи нам теперь про себя и свои
приключения.
— Я вам расскажу про себя с сегодняшнего утра,—
немножко стесняясь, начала Алиса.— А про «вчера» не
стоит, потому что вчера я была совсем другая.
— Объясни подробней,— сказал Черепаха-Телячьи-
Ножки.
— Нет, нет,— нетерпеливо перебил Грифон.— На
объяснения уходит уйма времени. Сначала расскажи,
что с тобой приключилось.
И Алиса начала рассказывать о том, что с ней про-
изошло с той минуты, как она увидела Белого Кролика.
Сначала она запиналась, особенно когда эти создания
придвинулись поближе и уж слишком широко раскры-
68
ли пасти, а глаза у них засверкали. Но мало-помалу опа
осмелела. Слушатели хранили молчание до тех пор,
пока она не дошла до того места, как Шелкопряд слу-
шал в ее исполнении стихи «В ваши годы, отец...» с со-
вершенно не теми словами. И тогда Черепаха-Телячьи-
Ножки протяжно вздохнул и произнес:
— Очень интересно.
— Интересней и не бывает,— сказал Грифон.
— Совершенно не те,— задумчиво повторил Чере-
паха-Телячьи-Ножки.— Я бы с удовольствием послушал,
как она читает стихи. Какие угодно. Скажи ей, пусть она
почитает,— обратился он к Грифону, словно тот мог при-
казывать Алисе.
— Встань и прочти «Слышу, как лентяй бормо-
чет...»,— сказал Грифон.
«Как они все тут любят распоряжаться и застав-
лять! — подумала Алиса.— Словно в школе». Однако
встала и начала читать. Но мысли ее все еще были за-
няты омарами, она не отдавала себе отчета в том, что
говорит. И получалось нечто действительно очень
странное.
Слышу, как Омар бормочет, вечно лежа на боку:
«Как бы я не перепекся! Эй! подсыпьте сахарку!»
Словно утка длинным носом, так и он, когда пришлось,
Пряжки-пуговки почистил, развернул носочки врозь.
Мель подсохнет в час отлива — он и пляшет и поет,
Он и пляшет, и поет, и акул не признает.
Но когда прилив нагрянет и акулы тут как тут,
Почему-то все омары еле голос подают...
— Совсем не похоже на то, что мне приходилось ра-
зучивать в детстве,—сказал Грифон.
— Я никогда прежде не слышал этих стихов,—
сказал Черепаха-Телячьи-Ножки.— Вздор невероятный!
Алиса молчала. Она сидела, закрыв лицо руками, и в
отчаянии думала: «Неужели же никогда-никогда и нич-
то пе станет таким, как обычно бывало!»
— Хотелось бы, чтобы кто-нибудь все это объяс-
нил,— сказал Черепаха-Телячьи-Ножки.
— Она не сможет,— торопливо вмешался Грифон.—
Читай дальше.
69
— Но хотя бы про носочки,— настаивал Черепаха-
Телячьи-Ножки.— Как он их мог развернуть, так ска-
зать, носом?
— Он встал в первую позицию,— сказала Алиса.
Повергнутая в совершеннейшую растерянность, она же-
лала только одного: как можно скорее переменить тему
беседы.
— Читай	дальше,— повторил	Грифон.— Вторую
строфу. Она начинается: «Сад его зарос бурьяном...»
Алиса не осмелилась ослушаться, хотя заранее была
уверена в том, что все выйдет не так, как надо, и нача-
ла дрожащим голосом I
Сад его зарос бурьяном. Как он пышен и высок!
Там Сова с Пантерой делят запеканочки кусок.
И начиночка и корочка пойдут Пантере в пасть,
А Сова берет все блюдо — все, заметьте, а не часть.
В память об удачном деле друг-Сова награждена,
Друг-Сова награждена, ложка ей присуждена.
Вилку-нож берет Пантера, мигом пир кончает свой
И, подумав, заедает запеканочку...
— Что толку повторять все эти несуразности,—
прервал ее Черепаха-Телячьи-Ножки,— если вы не мо-
жете их объяснить? Это сверх-сверх-сверхнелепей всех
нелепостей, о которых я когда-либо слышал.
— Да. По-моему, лучше кончить,— сказал Грифон,
и Алиса согласилась с великой радостью.
— Попробуем еще одну фигуру «Омарочки»? —
предложил Грифон.— Или, может быть, тебе хочется,
чтобы он спел что-нибудь?
— Пожалуйста, если он так добр, пусть споет,—
Алиса проговорила это настолько поспешно, что Грифон
обиделся и проворчал:
— О вкусах не спорят. Спой ей «Черепаховый суп»,
дружище.
Черепаха-Телячьи-Ножки глубоко вздохнул и, захле-
бываясь от рыданий, запел:
Суп горячий и густой,
Весь от жира золотой!
Мы всегда готовы уп-
Уплетать подобный суп!
70
Чудный суп!
Чудный суп!
Су-у-уп на у-ужин,
Чудный суп!
Что в сравненье с ним уха
И фазаньи потроха!
За глоток такого яст-
Ва любой вам все отдаст!
Чудный суп!
Чудный суп!
Су-у-уп на у-ужин,
Чудный суп!
— Еще раз припев,— воскликнул Грифон, и Чере-
паха-Телячьи-Ножки уже запел его снова, когда вдали
раздался призыв:
—- Все на суд!
— Пошли! — воскликнул Грифон, схватил Алису
за руку и понесся куда-то, не дожидаясь конца песни.
— Какой суд? — на бегу еле выговорила Алиса, но
Грифон ответил лишь:
— Пошли!
И понесся еще быстрее, а позади все слабее и сла-
бее доносились на крыльях морского ветерка грустные
слова:
Су-у-уп на у-ужин,
Чудный суп!
Глава одиннадцатая
КТО УКРАЛ ПИРОЖНЫЕ?
Когда они прибыли, Червонный Король и Червонная
Королева сидели на тронах, а вокруг собралась огром-
ная толпа: всевозможные птички, зверьки и вся колода
карт. Лицом к тронам стоял Валет, закованный в цепи,
под охраной двух солдат, одного справа и одного слева.
По правую руку от Короля в почтительной позе вытя-
нулся Белый Кролик. В одной руке у него была труба,
а в другой — свиток пергамента. Посреди палаты красо-
вался стол, а на нем — блюдо с пирожными. Пирожные
выглядели так привлекательно, что при одном взгляде
71
на них слюнки текли. «Поскорее бы кончился суд и всех
бы нас угостили»,— подумала Алиса. Но надеяться на
это не приходилось, и, чтобы не стоять без дела, она при-
нялась осматривать все вокруг.
Алисе никогда еще не приходилось бывать в зале
заседаний суда, но описания таких залов попадались ей
в книжках, и она с удовольствием убедилась, что ей поч-
ти все известно, по крайней мере, по названиям.
«Судья должен быть в парике,— подумала она.—
Значит, это он».
Кстати сказать, судьей был Король. Он был в пыш-
ном парике, поверх которого возвышалась корона (по-
смотрите на картинку, если хотите знать, как это выгля-
дело). Такое сооружение на голове, вероятно, доставля-
ло ему массу неудобств и, уж безусловно, было ему не
к лицу.
«А вон там — скамья присяжных,— думала Алиса.—
А те двенадцать созданьиц (ей, как видите, пришлось
применить это слово, потому что там были и малюсень-
кие зверюшки, и птички) — это, насколько могу судить,
члены коллегии присяжных заседателей». Эти последние
слова она повторила про себя дважды или трижды и не
без гордости. Ибо считала — и совершенно справедли-
72
во,— что очень немногие девочки ее возраста вообще
способны понять их значение. Даже если их сократить
до слова «присяжные».
Двенадцать членов коллегии присяжных заседателей
что-то сосредоточенно писали на грифельных досках.
— Что они пишут? — шепотом спросила Алиса у
Грифона.— Ведь пока суд не начался, им нечего запи-
сывать.
— Они записывают, как их зовут,— прошептал в от-
вет Грифон.— Вдруг во время суда забудут!
— Вот глупые! — громко вознегодовала Алиса, но
поспешно умолкла, потому что Король надел очки и стал
высматривать, кто это сказал, а Белый Кролик вос-
кликнул:
— Тишина в зале!
Алиса была далеко от присяжных, но увидела, что
все они пишут на своих досках «вот глупые», так ясно,
словно стояла у них за спиной. Больше того, она суме-
ла сообразить, что один из них не знает, как это пишет-
ся, вместе или отдельно, и спрашивает об этом у соседа.
«Хорошенькая пачкотня будет у них на досках к кон-
цу заседания!» — подумала она.
У одного из членов коллегии грифель отчаянно скри-
пел. Уж конечно, Алиса этого не вынесла, обошла зал,
стала позади присяжного, улучила момент и выхватила
у него грифель. И так быстро, что бедный крошечный
заседательчик (это был Ящерица Билли) так и не смог
сообразить, куда эта штука девалась. После долгих и на-
прасных поисков ему пришлось до самого конца заседа-
ния писать на доске пальцем. Толку от этого было очень
мало, так как следов на доске палец не оставлял.
— Глашатай, прочти обвинение! — сказал Король.
Белый Кролик трижды дунул в трубу, развернул сви-
ток и прочел следующее;
Королева Королю, да,
Напекла пирожных блюдо.
А Валет, а Валет
Подмигнул — и блюда нет!
— Ваше решение? — обратился Король к при-
сяжным.
— Стойте, стойте! — торопливо вмешался Кролик.—
До этого еще очень далеко.
— Где первый свидетель? — спросил Король.
73
Белый Кролик троекратно дунул в трубу и провоз-
гласил:
— Первый свидетель!
Первым свидетелем по делу оказался Шляпочник,
Он вошел, держа в одной руке чашку с чаем, а в дру-
гой — кусок хлеба с маслом.
— Ваше Величество,— начал он,— прошу прощения
за то, что у меня руки заняты, но меня вызвали в самый
разгар чаепития...
— Следовало бы сказать «в разлив», а не «в раз-
гар»,— прервал его Король.— А когда ты к нему при-
ступил?
Шляпочник взглянул на Зайца, который явился в суд
следом за ним, ведя под руку Соню.
— По моим подсчетам, это было четырнадцатого
марта,— сказал он.
— Пятнадцатого,— сказал Заяц.
— Шестнадцатого,— вмешалась Соня.
— Это надо записать,— сказал Король присяжным,
и те ретиво записали все три числа, сложили их и пере-
вели сумму в шиллинги и пенсы.— Сними-ка свою шля-
пу! — велел Король Шляпочнику.
— Она не моя! — ответил Шляпочник.
— Краденая! — воскликнул Король, оборачиваясь
к присяжным, которые незамедлительно этот факт и уве-
ковечили.
— Нет, продажная,— пояснил Шляпочник.— Я И/Х
держу для продажи, а своей собственной у меня нет.
Я шляпочник.
Тут уж и Королева надела очки. Под ее пристальным
взглядом Шляпочник побледнел и затоптался на месте.
— Продолжай показания,— сказал Король,— и не
вертись, а то казню, не сходя с места.
Вовсе не похоже было на то, что эти слова ободрили
свидетеля. Он продолжал переминаться с ноги на ногу,
тревожно глядя на Королеву, и в замешательстве даже
откусил кусок чашки вместо хлеба с маслом.
Тем временем у Алисы возникло очень странное ощу-
щение, и ей пришлось как следует поразмыслить, прежде
чем она сообразила, в чем дело. Оказалось, что она сно-
ва начала расти. Сначала она подумала, что надо бы
встать и удалиться из зала суда. Но потом решила ос-
таваться на месте, пока его будет хватать.
74
— Не давили бы вы на меня,— сказала Соня, сидев-
шая рядом с ней.— Я уже еле дышу.
— Ничего не поделаешь—расту,— смиренно отве-
тила Алиса.
— Здесь вы не имеете права расти,— сказала Соня.
— Не говорите ерунды,— осмелела Алиса.— Вы то-
же растете и прекрасно это знаете.
— Я расту, как принято. А расти так быстро, как
вы,— это неприлично,— сказала Соня, сердито подня-
лась и перешла на другую сторону зала.
Когда она пересекала зал, Королева, не сводя удив-
ленного взгляда со Шляпочника, сказала одному из
судейских:
— Кто там пел на последнем концерте? Дай-ка мне
список.
И злополучный Шляпочник так вздрогнул, что с него
башмаки слетели.
— Продолжай показания,— сердито повторил Ко-
роль.— А то вертись, не вертись — все равно казню.
— Ваше Величество, я человек маленький,— дрожа-
щим голосом начал Шляпочник.— Я сел пить чай не
больше чем неделю назад или около того. Хлеба с мас-
лом было все меньше и меньше, и я уже не чаял, я... я...
— И ты не чаял хлеба, а хлебал чай,— резко ска-
зал Король.— Я не тупица, я это понял. Ну, дальше.
— Я маленький, я слабый человек,— продолжал
Шляпочник.— Я не чаял не только хлеба. Но Заяц
сказал...
— Я не говорил,— поспешно вмешался Заяц.
Нет, говорил,— настаивал Шляпочник.
— Я это отрицаю,— не успокаивался Заяц.
— Он это отрицает,— прервал Король.— Исключите
из протокола.
— Ну, если не он, значит, Соня сказала.
Шляпочник тревожно оглянулся: вдруг Соня тоже
будет отрицать. Но Соня ничего не отрицала — она
спала.
— И я,— продолжал Шляпочник,— я приготовил еще
хлеба с маслом.
— Но что же сказала Соня? — спросил кто-то из
присяжных.
— Не припоминаю,— сказал Шляпочник.
— Немедленно припомни, а не то казню,—заявил
Король.
75
Злополучный Шляпочник уронил хлеб с маслом,
уронил чашку, опустился на одно колено и начал:
— Я слабый, я несчастный человек, Ваше Величе-
ство...
— Не несчастный, а никудышный. И не человек,
а оратор,— сказал Король.
Захлопавшая при этих словах морская свинка была
немедленно подавлена судейскими властями («подавле-
на» — слово трудное, и я сейчас вам объясню, что они
сделали: у них был большой холщовый мешок с завяз-
ками, они засунули туда морскую свинку вниз головой
и уселись сверху).
«Наконец-то я увидела, как это делается,— думала
Алиса.— А то читаешь в газетах про суды, и в конце
так часто пишут: «Имевшие место неоднократные попыт-
ки аплодировать были немедленно подавлены должност-
ными лицами». И что это значит, до сих пор было со-
вершенно непонятно».
— Когда говоришь, надо опускать все лишнее,—
сказал Король.
— Со мной нет ничего лишнего. Мне нечего опу-
скать,— ответил Шляпочник и потупился.
— Ну вот, говоришь, что нечего опускать, а сам гла-
за опустил,— сказал Король.
Тут захлопала другая морская свинка и тоже была
подавлена. «Кажется, с морскими свинками покончено.
Теперь дело пойдет!» — подумала Алиса.
— Можно мне пойти допить чай? — проговорил
Шляпочник, с тревогой взглянув на Королеву, читающую
список певцов.
— Ступай,— сказал Король.
И Шляпочник ринулся к двери, даже не надев баш-
маков.
— Снять с него голову! — крикнула вдогонку Ко-
ролева, но никто и шевельнуться не успел, как он уже
скрылся из виду.
— Следующий свидетель,— сказал Король.
Следующим свидетелем оказалась кухарка Ее Высо-
чества. Она принесла с собой перечницу, и, соответствен-
но, Алиса догадалась, кого увидит, как только у дверей
все зачихали.
— Давай показания,— сказал Король
— Не-а,— сказала кухарка.
76
Король растерянно посмотрел на Белого Кролика.
Тот прошептал:
— Ваше Величество, придется подвергнуть эту сви-
детельницу перекрестному допросу.
— Ну что ж, придется так придется,— вздохнул
Король, скрестил руки на груди и внушительно вопро-
сил: — Как приготовляют пирожные?
— Берут перец,— сказала кухарка.
— И сироп,— послышался за ее спиной чей-то сон-
ный голос.
— За шиворот Соню! — завопила Королева.—•
Снять с нее голову! Вышвырнуть вон! Зажать! Пода-
вить! Выщипать усы!
Поднялась суматоха, Соню изгнали, а когда все
утихло, выяснилось, что кухарка исчезла.
— Не имеет значения,— сказал Король, сугубо
довольный этим обстоятельством.— Следующий! —•
И вполголоса обратился к Королеве: — Право, моя до-
рогая, следующего свидетеля допросите сами. У меня
уже голова трещит.
Алиса с большим любопытством следила за тем,
как Кролик неловко расправляет список, и думала: «Кто
же следующий? Пока не очень-то много они собрали
улик». Представьте себе ее удивление, когда Белый Кро-
лик пронзительным тонким голосочком возвестил;
— Алиса!
Глава двенадцатая
АЛИСИНЫ УЛИКИ
— Здесь! — крикнула Алиса и стремительно вскочи-
ла. Ошеломленная, она совсем позабыла, насколько
выросла за последние минуты. Одного прикосновения
краешка ее платья оказалось достаточно, чтобы скамья
присяжных перевернулась, а все заседатели рухнули на
головы публики и забарахтались, совсем как золотые
рыбки из аквариума, который она нечаянно опрокинула
неделю тому назад.
— Ой, простите! — воскликнула она огорченно, торо-
пясь как можно быстрее поднять присяжных. Случай
с золотыми рыбками не выходил у нее из головы, и ей
77
почему-то представлялось, что заседателей надо не-
медленно посадить на место, а не то они могут
умереть.
— Процесс не может продолжаться,— веско сказал
Король,— пока все присяжные не займут подобающего
им положения. Подобающего,— подчеркнул он, сурово
глядя на Алису.
Алиса взглянула на скамью и увидела, что второпях
ткнула Ящерицу Билли вниз головой и бедняжка, не
в силах перевернуться, беспомощно вертит хвостом.
Она поспешно схватила его и посадила как следует.
«И вовсе не так уж это важно,— подумала она.— По-
моему, что так от него мало толку, что эдак».
Как только коллегия немного пришла в себя после
падения, а грифели и доски были найдены и снова вру-
чены по принадлежности, все присяжные усердно приня-
лись за работу и записали происшедшее. Все, за исклю-
чением Ящерицы Билли,— тот, видимо, так был потря-
сен случившимся, что сидел, раскрыв рот и уставясь
в потолок.
— Что ты знаешь об этом деле? — спросил Король
Алису.
— Ничего,— сказала Алиса.
— Решительно ничего или просто ничего? — настаи-
вал Король.
—• Решительно ничего,— сказала Алиса.
— Существенная подробность,— повернулся Король
к присяжным. Не успели те записать королевские слова,
как вмешался Белый Кролик:
— Ваше Величество, вы, конечно, хотели сказать
«несущественная».— Он говорил почтительнейшим то-
ном, а сам двигал бровями и строил Королю гримасы.
— Конечно, я хотел сказать «несущественная»,— то-
ропливо поправился Король и забормотал себе под
нос: — Существенная — несущественная, существен-
ная — несущественная,— как будто проверяя, какое из
этих слов лучше звучит.
И, само собой разумеется, некоторые присяжные
записали «существенная», а некоторые «несуществен-
ная». Алиса стояла так близко от них, что сумела это
разглядеть. «Впрочем, эка важность!»—подумала она.
Тем временем Король что-то старательно записал
в свою записную книжку, потребовал тишины и
прочитал:
78
— «Закон номер сорок два. Всем лицам> рост кото-
рых превышает милю, покинуть зал суда».
Все поглядели на Алису.
— Мой рост не превышает милю,— сказала Алиса.
— Превышает,— сказал Король.
— И близок к двум,— добавила Королева.
— А я все равно не уйду,— сказала Алиса.— Это не
настоящий закон, вы его только что придумали.
— Это самый старый закон в книге,— сказал Ко-
роль.
— Тогда это был бы закон номер один,— сказала
Алиса.
Король побледнел, захлопнул книжку и дрогнув-
шим голосом обратился к присяжным:
— Ваше решение?
— Ваше Величество, разрешите! Поступили новые
улики по делу,— внезапно воскликнул Белый Кролик.—
Только что поднята эта бумага.
— Что в ней? — спросила Королева.
— Я еще не разворачивал,— сказал Белый Кро-
лик,—но, кажется, это письмо, написанное подсудимым
и вдобавок кому-то предназначенное.
— Так и должно быть,— сказал Король.— Письма,
никому не предназначенные, попадаются довольно ред-
ко, не так ли?
— Кому оно адресовано? — спросил один из присяж-
ных.
— Никому,— ответил Белый Кролик.— По крайней
мере, снаружи ничего не написано.— С этими словами
он развернул бумагу и добавил: — И это даже не пись-
мо. Это стихи.
— Они написаны рукой подсудимого? — спросил
другой присяжный.
— Нет,— сказал Белый Кролик.— Это-то и есть са-
мое подозрительное.
Вся коллегия изумилась.
— Ему пришлось подделать почерк,— сказал Ко-
роль, и лйца присяжных прояснились.
— Но, Ваше Величество,— сказал Валет,— я их не
писал, и противного доказать нельзя, потому что они не
подписаны.
— Если ты их не подписал, что ж, тем хуже,— ска-
зал Король.— Значит, у тебя был злой умысел, иначе ты
подписался бы, как подобает честному человеку.
79
И все захлопали. Это были первые разумные слова,
которые произнес нынче Король.
— Это доказывает его вину,— сказала Королева.—
Стало быть, снять...
— Ничего подобного! — воскликнула Алиса.— Вы
даже не знаете, о чем они, а говорите!
— Прочти их! — сказал Король.
Белый Кролик надел очки.
— Откуда прикажете начать, Ваше Величество? —
спросил он.
— Начни с начала,— веско сказал Король,— продол-
жай до самого конца. В конце остановишься.
И вот какие стихи прочел Белый Кролик.
Когда пред ними обо мне
Упомянул он, то
Сказали вы, что я вполне,
Но плавать — ни за что!
Он сообщил. Не их вина.
Увы! Правдив рассказ.
Но если поспешит она,
Что ожидает вас?
Я дал ей два, а вы нам —пять,
А он им восемь, и
Они вернулись к вам опять,
Хотя они — мои.
Она иль я — ведь мы могли
Тогда решиться там.
Он знал, что вы бы их спасли,
Как доводилось нам.
Удар хватил ее, но где ж
Нам было знать, слепым,
Что вы уж не помеха меж
Ней, ними, нами, ним?!
Молчите же о том, что их
Она бы предпочла.
Пусть будут тайной от других
Подобные дела.
— Это самая важная улика изо всех, какие мы со-
брали,— сказал Король, потирая руки.— И пусть теперь
присяжные...
— Даю шесть пенсов тому, кто сможет их объяс-
нить,— сказала Алиса (она тем временем настолько вы-
80
росла, что нисколько не побоялась перебить Короля).—
Я не вижу в них ни крупицы смысла.
Вся коллегия присяжных записала: «Она не видит
в них ни крупицы смысла». Но никто из них не попытал-
ся объяснить стихи.
— Если в них нет смысла,— сказал Король,— это из-
бавит нас от хлопот и поисков такового, не правда ли?
Но не знаю, не знаю,— продолжал он, разглаживая лист
на колене и присматриваясь к стихам, прищуря глаз,—
по-моему, какой-то смысл в них все-таки есть. «Но пла-
вать— ни за что!» Ты ведь не умеешь плавать? — обра-
тился он к Валету.
Валет печально склонил голову.
— Разве я похож на пловца? — сказал он (и правда,
какой же из него, картонного, пловец!).
— Хорошо. А дальше...— И Король забормотал сти-
хи: — «Не их вина» — это о присяжных, конечно. «Но
если поспешит она»,— должно быть, Королева. «Что
ожидает вас?» — вот именно, что?! «Я дал ей два, а вы
нам — пять» — вот и выясняется, что он проделал с пи-
рожными, не так ли?
— Да, но дальше там сказано: «Они вернулись к вам
опять»! — вмешалась Алиса.
— Конечно! Вот же они! — И Король торжествующе
указал на блюдо.— Уж куда ясней! А дальше! «Удар
хватил ее». Моя дорогая, вас когда-нибудь удар хва-
тал? — обратился он к Королеве.
— Никогда! — С этими словами разъяренная Коро-
лева метнула чернильницу в Билли. Бедняга давно пере-
стал писать пальцем по доске, заметив, что на ней не
остается следов. Но тут он лихорадочно взялся за дело,
пользуясь чернилами, капающими с его носа, до тех пор,
пока они не высохли.
— Стало быть, хватит,— сказал Король,— хватит
смысла в этих стихах на десять приговоров.— И он
с улыбкой оглядел зал. Стояла мертвая тишина.— Это
шутка! —обиженно пояснил Король, и все засмеялись.—
Пусть присяжные вынесут решение,— в двадцатый раз
нынче повторил Король.
— Нет! — сказала Королева.— Сначала приговор —
потом решение.
— Вздор и бессмыслица! — громко заявила Али-
са.— Что за выдумки приговаривать без решения.
— Помолчи!—побагровела Королева.
81
— И не подумаю! — ответила Алиса.
— Снять с нее голову! — пронзительно крикнула Ко-
ролева.
Никто не пошевельнулся.
— Да кто вас боится!—сказала Алиса, выросшая
тем временем в полный рост.— Вы же всего-навсего ко-
лода карт!
И тут вся колода взмыла в воздух и закружилась
над ней.
Она вскрикнула наполовину от страха, наполовину от
злости, стала отбиваться от них, и вдруг оказалось, что
она лежит на траве, положив голову на колени сестры,
а та осторожно смахивает листик, упавший ей на щеку.
— Алиса, милая, проснись! — сказала сестра.— Как
ты долго спала!
— Ой, я такой интересный сон видела! — воскликну-
ла Алиса и рассказала сестре обо всем, что запомнила,
обо всех этих странных приключениях, про которые вы
только что прочли. И когда она закончила, сестра поце-
ловала ее и сказала:
— Правильно, моя милая! Очень интересный сон!
А теперь беги, тебе пора пить чай. Опоздаешь.
Алиса вскочила и побежала, размышляя на бегу, ко-
нечно же, о том, какой это был чудесный сон.
А ее сестра, оставшись одна, сидела, склонив голову
на руку, глядела на заходящее солнце и думала о ма-
ленькой Алисе и обо всех ее чудесных приключениях.
Постепенно она погрузилась в грезы, и вот что ей при-
грезилось.
Сначала ей пригрезилась сама Алиса. Нежные ру-
чонки снова обняли ее колени, ясные, живые глаза гля-
нули на нее, зазвучал выразительный голосок — и вот
младшая сестра по привычке вскинула голову, чтобы от-
бросить со лба докучную прядь волос. Старшая сестра
слушала, то ли во сне, то ли наяву, а вокруг словно
вправду поселились странные создания из рассказа
младшей.
У ног ее зашуршала трава,— это спешил по своим де-
лам Белый Кролик. Испуганная Мышь с плеском пере-
плывала море. Слышалось звяканье чашек — это все
длилось и длилось бесконечное чаепитие Зайца и его
приятелей. Звучал пронзительный голос Королевы —
82
она приказывала казнить своих злополучных гостей. То
доносился визг младенца-порося с колен Ее Высочества,
то звон разлетающихся блюд и блюдец, то восклицание
Грифона, то скрипение грифеля Ящерицы Билли, то
хрип подавляемой морской свинки — и все это смешива-
лось с далекими рыданиями несчастного Черепахи-Те-
лячьи-Ножки.
Она сидела с закрытыми глазами и почти верила, что
вокруг Страна Чудес, хотя и знала, что стоит только от-
крыть глаза, как все вернется к унылой действительно-
сти. Трава будет шелестеть на ветру, море окажется
ближайшей лужицей, звон чайной посуды превратится
в позвякивание бубенчиков на шеях овец, а пронзитель-
ные вопли Королевы окажутся выкриками подпаска.
Вопли младенца, восклицания Грифона и все прочие
странные звуки станут (она это знала) слитным буднич-
ным гулом фермерского двора. И вместо сдавленных ры-
даний Черепахи-Телячьи-Ножки издалека донесется мы-
чанье коров.
А потом она представила себе, как ее маленькая се-
стричка станет в свое время взрослой женщиной, как
она сохранит и в зрелые годы простодушное и доброе
сердце ребенка; как она соберет вокруг себя других де-
тей, как заблестят и загорятся у них глаза от разных
удивительных сказок, может быть, даже от этой, про
Страну Чудес, и как она почувствует их простые печали,
порадуется их простым радостям и вспомнит свои дет-
ские годы и счастливые летние дни.

ЗАЗеЗРКаЛЕЬв
то, ч/то
там

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
(расстановка перед началом игры)
БЕЛЫЕ
ФИГУРЫ	ПЕШКИ
Двойняшечка	Маргаритка
Единорог	Вылизаяц
Овца	Устрица
Королева	Лили
Король	Лань
Древний старик	Устрица
Конник	Шлёпочник
Двойнюшечка	Маргаритка
ЧЕРНЫЕ
ПЕШКИ ФИГУРЫ
Маргаритка	Пустик-Дутик
Скороход	Плотник
Устрица	Морж
Тигровая Лилия Королева
Роза	Король
Устрица	Галка
Лягух	Конник
Маргаритка Лев
ПОЛОЖЕНИЕ НА ДОСКЕ
К МОМЕНТУ ПРИНЯТИЯ В ИГРУ АЛИСЫ
Белая пешка (Алиса) начинает и выигрывает
через одиннадцать ходов.
а Ь о 4 е 9 h
1.	Алиса встречается с Королевой Черных и становится на d2 101
Королева Черных е2— h5...................................105
2.	Алиса d2 — d4 (по железной дороге к Двойнюшечке с
Двойняшечкой)........................................113—114
Королева Белых cl—с4 (в погоне за шалью)................12'3
3.	Алиса встречает Королеву Белых (с шалью в руках) . . 123
Королева Белых с4 — с5 (превращается в Овцу) .... 128
4.	Алиса d4 — d5 (в лавке, на реке и снова в лавке) . . . 128
Королева Белых с5 — 18 (оставив на полке яйцо) .... 131
5.	Алиса d5 — d6 (к Пустику-Дутику)...................131—132
Королева Белых 18 — с8 (улетает, спасаясь от Черного
Конника)................................................ 146
6.	Алиса d6 — d7 (попадает в лес) . .....................	149
Черный Конник g8 — е7+ . ................................149
7.	Белый Конник f5 : е7...................................150
Белый Конник е7 —15....................................  160
8.	Алиса d7 — d8 (коронуется) .............................160
Королева Черных h5 — е8 (экзамен)........................162
9.	Алиса становится	Королевой..............................167
Тронировка Королев ...................................... 169
10.	Тронировка Алисы	(званый	обед)..........................169
Королева Б елых с8 — аб (ныряет в суп) ...................172
11.	Алиса d8 •. е8........................................  173
Мат. Черные сдались.
86
Предисловие автора
Поскольку вышеприведенная шахматная
задача повергла в недоумение некоторых чи-
тателей, автор считает нужным пояснить, что
каждый ход сам по себе совершается в ней
в полном соответствии с правилами игры.
Лишь чередование ходов белых и черных, воз-
можно, не так четко соблюдается, как следова-
ло бы, а выражение «тренировка Королев»
всего-навсего означает, что Королевы занима-
ют места на тронах во время званого обеда.
Тем не менее шах Королю Белых на шестом
ходу, конное сражение на седьмом и оконча-
тельный проигрыш черных могут быть просле-
жены любым, кто даст себе труд расставить
фигуры и произвести указанные ходы.
Мой юный дружок! Твое детство прекрасно,
И полон твой мир чудесами.
Пусть годы текут непреложно и властно,
Полжизни кладя между нами,
Но как благодарно твой взор загорится,
Когда я тебе подарю небылицу.
И пусть я не знал, как смеешься ты, сразу
От смеха цветком расцветая,
И пусть обо мне ты не вспомнишь ни разу,
Мой юный дружок, подрастая,
И пусть наша встреча недолго продлится,—
Была бы ты рада моей небылице.
Она начиналась, как летняя шалость
(И все это давняя давность!),
Как присказка к счету, чтоб вёсел полету
Придать соразмерность и плавность.
И в памяти жив еще плеск их согласный,
И годы стирали его понапрасну.
Садись же и слушай о странствиях дальних,
Они целый вечер продлятся,
Покуда тебе в эту скучную спальню
Еще не велят отправляться.
Мы дети постарше, дружок мой, и что-то
Нам тоже ложиться в постель неохота.
За окнами холод, и с посвистом длинным
Бушует метель по соседству.
А здесь, перед пышущим алым камином,
Гнездо беззаботного детства.
Слова обладают волшебною властью,
И ты не услышишь, как воет ненастье.
Пусть даже к рассказу на миг прикоснется
Нечаянно дымка печали
По лету, которое к нам не вернется,
По дням, что давно отзвучали,
Но буря напрасно за окнами злится:
Не тронуть ей нашу с тобой небылицу.
Глава первая
ЗАЗЕРКАЛЬНЫЙ ДОМ
Несомненно было одно, а именно, что Снежинка
здесь ни при чем и виновата во всем исключительно
Клякса. Вот уже четверть часа, как Снежинку умывала
мать (что, надо отдать ей должное, та сносила вполне
покорно). Так что к этой шалости она просто не могла
приложить лапку.
Дина умывала своих котят следующим образом: од-
ной лапой она придерживала бедняжку за ухо, а другой
терла мордочку против шерсти, начиная от носа. Сей-
час, как я уже говорил, она усердно трудилась над бе-
ленькой Снежинкой, а та лежала совершенно спокойно
и даже пыталась мурлыкать, несомненно, понимая, что
все это делается ради ее блага.
А вот черная Клякса была вылизана гораздо раньше,
и, пока Алиса, подобрав ноги, сидела в углу большого
кресла и в полудреме разговаривала сама с собой. Кляк-
са затеяла на каминном коврике препотешную возню
с клубком шерсти, который Алиса взялась перемотать.
Клякса катала клубок и так и эдак до тех пор, пока
тот целиком не размотался и не превратился в сплошные
узлы и петли. Тогда Клякса улеглась на них и стала
ловить свой собственный хвост.
— Ах ты, злодейка! — воскликнула Алиса, поймав
котенка и поцеловав только один раз, дабы Клякса по-
няла, что попала в немилость.— И как это Дина до сих
пор не научила тебя хорошему поведению! Ай-ай-ай,
89
Дина! Ай-ай-ай,— добавила она самым сердитым тоном,
на какой была способна, и укоризненно поглядела на
кошку. Забрав с собой котенка и шерсть, она снова усе-
лась в кресло и принялась за свой клубок. Но дело шло
не слишком быстро, потому что она все время говорила
то сама с собой, то с Кляксой. Клякса смирно сидела
у нее на коленях, притворившись, что наблюдает за хо-
дом работы. Время от времени она поднимала лапку
и мягко прикасалась к клубку, словно просила разреше-
ния помочь.
— А ты знаешь, Клякса, что будет завтра? — начала
Алиса.— Ты знала бы, если бы вместе со мной смотрела
в окно. Но Дина в это время приводила тебя в порядок,
ты ничего не видела, а угадать не сумеешь. А я смотре-
ла, как мальчики собирают хворост для костра—для
этого надо много хворосту. Только стало очень холодно,
пошел снег, и жечь костер раздумали. Ну что ж, Кляк-
са, придется нам подождать до завтра.
И Алиса три раза обернула ниткой шею котенка,
просто чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.
Клякса отбилась всеми четырьмя лапками, клубок упал
на пол и опять почти весь размотался.
— Клякса, запомни, я очень сержусь, когда вижу
твое озорство,— продолжала Алиса, как только они сно-
ва удобно устроились.— Я иногда готова открыть окно
и выставить тебя на снег! И ты, шалунья, это заслужи-
ла! Чем бы ты могла оправдаться?
— Помолчи! — И она погрозила пальцем.— Я тебе
напомню все твои проделки. Во-первых, ты два раза
пискнула, когда Дина умывала тебя нынче утром. Не
отнекивайся, я сама слышала! Что ты сказала? (Ведь
Клякса — «как будто говорила».) Она тебе попала лап-
кой в глаз? Сама виновата — надо глаза закрывать!
Если бы ты зажмурилась, ничего бы не случилось. И, по-
жалуйста, не оправдывайся, а слушай! Во-вторых, стои-
ло мне поставить перед Снежинкой блюдечко молока,
как ты принялась дёргать ее за хвост. Ах, тебе пить хо-
телось, вот оно что! А откуда ты знаешь, что ей не хоте-
лось? И теперь в-третьих: стоило мне отвернуться, как
ты размотала весь мой клубок!
Вот три твои проделки, Клякса, за которые ты
еще не наказана. Но ты будешь наказана за каждую из
них в будущую среду, потому что я все запоминаю...
А что, если бы и меня за все провинности наказывали
90
в один день, ну, предположим, в конце года? — продол-
жала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к котен-
ку.— Меня, наверное, в этот день отправляли бы в тюрь-
му. А если бы за каждую провинность меня оставляли
без обеда? Значит, в тот печальный день мне пришлось
бы раз пятьдесят не пообедать. Не сказала бы, что это
так уж трудно. Пятьдесят раз не пообедать в один день
намного проще, чем пятьдесят раз пообедать.
Клякса, ты слышишь? Это падает снег за окном.
Какой нежный и тихий звук. Как будто кто-то снару-
жи прикладывает губы к стеклу. Снег, наверное, очень
любит деревья и поля, раз он их так нежно целует.
И так плотно укрывает их белым одеялом и приговари-
вает: «Спите, спите, дорогие, пока лето не придет».
А когда они просыпаются летом, Клякса, они одеваются
в зелень и танцуют на ветру, ах, как это красиво! —
Алиса даже уронила клубок, чтобы захлопать в ладо-
ши.— Вот бы так было взаправду! Честное слово, осенью
все деревья выглядят спящими, особенно когда пожелте-
ет листва...
Клякса, а ты умеешь играть в шахматы? Не смей-
ся, я серьезно спрашиваю. Только что, когда мы играли,
ты смотрела так, будто все понимала. И когда я сказа-
ла: «Шах!» — ты замурлыкала. А шах был замечатель-
ный! Я бы вот, честное слово, выиграла, если бы не этот
противный Конник, который пролез через мои фигуры!
Кляксочка, миленькая, давай как будто...
(Здесь я хотел бы предупредить вас, что половина
речей Алисы начиналась с ее любимы:; слов: «Давай как
будто...» Как раз днем раньше у Алисы вышел спор со
старшей сестрой, и все из-за того, что Алиса предложи-
ла: «Давай как будто мы — тысяча королей и королев».
Ее сестра, особо уважавшая точность, стала возражать,
что вдвоем они могут быть только двумя из них. И Али-
са наконец вынуждена была отступиться и сказать:
«Ладно, вот ты и будь двумя из них, а за всех остальных
буду я». А однажды она не на шутку перепугала свою
старую няню, внезапно крикнув ей в самое ухо: «Нянеч-
ка! Давай как будто ты кость, а я голодная гиена!» Но
мы отвлеклись от разговора Алисы с черным котенком.)
— Клякса, давай как будто ты Королева Черных!
Знаешь, если ты сядешь на задние лапки и подожмешь
передние, ты будешь в точности как она. Кляксочка, да-
вай попробуем!
91
И Алиса взяла со стола Королеву Черных и постави-
ла ее перед Кляксой, чтобы та видела, чему подражать.
Однако ничего не вышло, главным образом потому, ре-
шила Алиса, что Клякса не хотела поджать как следует
передние лапки. И в наказание Алиса поднесла Кляксу
к большому зеркалу над камином, чтобы она полюбова-
лась на свою капризную мордочку.
— И если ты сейчас же не исправишься,— добави-
ла она,— я тебя выставлю туда, в зазеркальный дом.
Хочешь, да? Прекрати посторонние разговоры и внима-
тельно слушай. Тогда я расскажу тебе все, что придума-
ла про зазеркальный дом.
Смотри, сквозь зеркало видна комната. Она
такая же, как наша гостиная, только там все не с той
стороны. Если я встану на кресло, мне ее видно почти
всю, кроме уголка за камином. А вот именно этот уго-
лок мне больше всего и хочется увидать. Я бы так хоте-
ла знать, горит ли там зимой огонь в камине. Об этом
никто ничего не может сказать, пока наш камин не за-
дымит,— тогда в той комнате тоже дым, но это, может
быть, только нарочно, чтобы все думали, что там есть
огонь.
И знаешь еще что: книги там похожи на наши,
только слова отпечатаны не в ту сторону. Я знаю, я по-
ставила одну нашу книжку перед зеркалом и посмотре-
ла, какую книжку поставили там.
Клякса, тебе хотелось бы жить в зазеркальном доме?
Интересно, а молочко тебе там давали бы? Может, за-
зеркальное молоко и пить-то нельзя?..
А теперь слушай про коридор. В зазеркальном
доме можно увидеть только маленький-маленький кусо-
чек. коридора, если настежь распахнуть дверь нашей го-
стиной. Докуда видно, коридор очень похож на наш, но
дальше он, может быть, совсем не такой. Ах, Кляксочка,
как было бы прекрасно, если бы мы могли попасть в за-
зеркальный дом! Наверняка там есть замечательные ве-
щи! Давай как будто стекло такое, что сквозь него мож-
но пройти... Ой, оно превращается во что-то вроде тума-
на! Гляди-ка! Сейчас я сквозь него пройду!
Эти слова Алиса произнесла, стоя на каминной пол-
ке, хотя затруднилась бы сказать, как она туда попала.
А стекло действительно начало таять, как серебристая
дымка!
В тот же миг Алиса оказалась за зеркалом и легко
92
спрыгнула на пол в зазеркальную комнату. И, прежде
всего посмотрев, горит ли огонь в камине, осталась очень
довольна, убедившись, что он горит, что он настоящий
и сверкает точно так же, как и тот, который остался
с той стороны. «Значит, мне будет так же тепло, как
и там,— подумала Алиса,— и даже еще теплее, потому
что здесь некому бранить меня и отгонять от огня. Вот
смеху-то будет, когда меня увидят здесь, за зеркалом,
а достать не смогут».
Она приступила к осмотру и вскоре убедилась, что
все вещи, видимые из прежней комнаты, обычны и неин-
тересны, но зато остальные совершенно необычны. На-
пример, портреты на стене рядом с камином казались
живыми, а у больших часов на каминной полке (ведь
в зеркале их видно только сзади, не так ли?) было ста-
риковское личико, и оно улыбалось Алисе. «Здесь не так
чисто прибирают, как там»,— рассудила она, заметив
несколько шахматных фигур, упавших в золу у камина,
и тут же тихо вскрикнула от удивления и стала на чет-
вереньки, чтобы приглядеться: шахматные фигуры про-
гуливались парами.
— Вот Король и Королева Черных,— сказала Али-
са (шепотом, боясь их спугнуть).— А вот Король и Ко-
ролева Белых сидят на краю совка. А вот две Ладьи
гуляют под ручку. Не думаю, чтобы они меня слыша-
ли,— продолжала она, наклонившись пониже,— и я по-
чти уверена, что они меня не видят. Я себя чувствую
немножко невидимкой.
На столе позади Алисы раздался какой-то писк, она
обернулась как раз в тот момент, когда одна из Белых
Пешек опрокинулась на спину и задрыгала ногами.
Алиса стала следить за ней — было очень любопытно,
что же случится дальше.
— Мое дитя! Это ее голос! — воскликнула Королева
Белых, вскочив и толкнув на ходу Короля так сильно,
что тот упал прямо в золу.— Ах, Лили! Моя драгоцен-
ная! Мой царственный котеночек!
И Королева стала быстро карабкаться вверх по ка-
минной решетке.
— Царственный шум попусту! — проворчал Король,
потирая нос, пострадавший при падении. Он вправе был
сердиться, ведь он с ног до головы оказался выпачкан
золой.
03
Алиса готова была всем прийти на помощь, и, так
как бедная Лили распищалась до обморока, она быстро
подхватила Королеву и поставила на стол рядом с ее
капризной дочкой.
Королева раскрыла рот и села; от быстрого путе-
шествия по воздуху у нее захватило дыхание, и минуты
две она только молча сжимала в объятиях свою малень-
кую Лили. Но, едва отдышавшись, она крикнула Коро-
лю Белых, угрюмо сидевшему среди золы:
— Берегитесь вулкана!
— Какого вулкана? — переспросил Король, тревож-
но оглядываясь на камин. Наверное, он подумал, что
для вулкана это самое подходящее место.
— Я взлетела на воздух,— пролепетала Королева
все еще прерывающимся голосом.— Идите-ка лучше сю-
да... Только обычным путем... Осторожней, не то взле-
тите!
Алиса некоторое время следила за тем, как Король
медленно карабкается по прутьям каминной решетки,
и наконец сказала:
— Таким способом ты будешь добираться до стола
несколько часов. Может, тебе помочь?
Но Король не обратил внимания на этот вопрос: бы-
ло совершенно ясно, что он не видит ее и не слышит.
Тогда Алиса осторожно-осторожно подхватила его
и стала поднимать, но гораздо медленнее, чем поднима-
ла Королеву, чтобы у него не захватило дыхание. Она
уже поднесла его к столу,, но тут подумала, что нужно
бы стряхнуть с него золу, в которой он выпачкался.
Потом Алиса говорила, что никогда в жизни не ви-
дала такого лица, какое сделалось у Короля, когда с не-
го, поднятого в воздух невидимой рукой, стряхивали зо-
лу. Он был слишком ошеломлен, чтобы кричать, но его
глаза и рот открывались все больше и больше, станови-
лись все круглее и круглее. У Алисы от смеха дрогнули
пальцы, и она чуть не уронила Короля на пол.
— Ах, миленький, пожалуйста, не гримасничай! —
воскликнула она, совсем забыв, что Король не может ее
услышать.— Ты меня так рассмешил, что я тебя чуть не
упустила. И не держи рот открытым. Туда может по-
пасть зола. Ну вот и хорошо,— сказала она, пригладив
ему волосы, и поставила его на стол рядом с Короле-
вой.
Король тут же упал навзничь. Он лежал тихо-тихо.
94
Алиса немножко испугалась — уж не перестаралась ли
она? — и пошла поискать воды, чтобы привести его
в чувство, но нашла только бутылку чернил. Вернувшись
с нею к столу, Алиса увидела, что Король уже пришел
в себя и испуганно шепчется с Королевой, но так тихо,
что с трудом можно было понять, о чем они говорят.
Король шептал:
— Уверяю вас, моя дорогая, у меня даже усы зале-
денели!
Королева на это отвечала:
— Да нет у вас никаких усов!
— Ужас этой минуты я не забуду никогда! — про-
должал Король.
— Нет, забудете,— возразила Королева,— если сей-
час же не составите памятную записку.
Алиса с большим интересом смотрела, как Король
вынимает из кармана огромную записную книжку и на-
чинает писать. Ее словно что-то толкнуло — она крепко
взялась за конец карандаша, торчавший у Короля за
плечом, и стала писать сама.
Несчастный Король, казалось, совсем растерялся.
Некоторое время он молча сражался с карандашом, но
Алиса была намного сильнее, и наконец он пролепетал:
— Моя дорогая! Придется мне завести карандаш по-
тоньше. С этим вовсе сладу нет. Он пишет все, что угод-
но, только не то, что я хочу.
— А что ему угодно? — спросила Королева, загля-
дывая в книжку (в которой Алиса вывела: «Белый Кон-
ник спускается по кочерге. У него нет чувства равнове-
сия»).— Это все-таки про чувства, хотя и не про ваши.
Возле Алисы на столе лежала большая толстая кни-
га. Сев за стол, чтобы присматривать за Королем Бе-
лых (Алиса все еще тревожилась за него и держала
чернила наготове на тот случай, если ему вдруг снова
станет дурно), она стала ее перелистывать, отыскивая
понятные слова. Но книга была вся на таком языке,
«которого я еще не знаю»,— так сказала про себя Алиса,
Бот как там было написано:
кяшомчоаддт
няйэмох 9HM£qOi.dH9qT£o4
.□BflfiqT «юза HRaTqaaooqn
NHHSPHYMoidqd toirrhA
.ЭБЖЭНРкЩ HNPRqOHO доП
95
Некоторое время она с недоумением рассматривала
текст, но вдруг ее осенило: «Ведь это же зазеркальная
книга! Если ее поднести к зеркалу, все слова в зеркале
повернутся в ту сторону, в которую нужно!»
И вот какое стихотворение прочитала Алиса*
ТАРБОРМОШКИ
Рбзгрень. Юрзкие хомейки
Просвертели весь травао.
Айяяют брыскунчейки
Под скорячий рычисжас.
«Сын мой, бойся Тарбормота!
Он когтист, клыкаст и лют.
Не ходи через болото:
Там ведь Цапчики живут!»
Вострый меч берет он в руки,
Стрембежит в лесной овраг
И в овраге у корняги
Ждет, когда нагрянет враг,
Тяглодумчиво стоящий,
Ожидает он, и вот,
Бурворча, бредет сквозь чащу
Пламеглазый Тарбормот.
Он как крикнет! Меч как жикнет —
Голова летит долой!
С ней под мышкой он вприпрыжку
Возвращается домой.
«Победитель Тарбормота!
Дай тебя я лобзниму!
Урробраво! Привеслава!»—
Говорит отец ему.
Розгрень. Юрзкие хомейки
Просвертели весь травас.
Айяяют брыскунчейки
Под скорячий рычисжас.
— Очень милые стишки,— сказала Алиса, кончив
читать,— только местами трудные (как видите, она даже
себе не призналась, что вовсе ничего не поняла). Так
или иначе, они разбудили во мне множество мыслей,
только я точно не знаю каких. Кто-то кого-то убил: это,
во всяком случае, ясно... Ой,— опомнилась Алиса и да-
же подпрыгнула,— если я не потороплюсь, мне придется
96
возвращаться за зеркало и я не увижу, как здесь выгля-
дит все остальное! Прежде всего надо посмотреть сад!
В один миг она выскочила из комнаты и побежала
вниз по лестнице. Вернее, это был не бег, а новый спо-
соб быстро и легко спускаться по лестницам—так она
про себя сказала. Касаясь перил самыми кончиками
пальцев, она прыгнула и заскользила вниз по воздуху,
даже не задевая ногами ступенек. Затем она таким же
образом легко проплыла через переднюю и наверняка
вылетела бы прямо в двери, если бы не схватилась за
косяк. От долгого полета у нее немножко закружилась
голова, и оказалось даже приятно ходить по земле, как
обычно.
Глава вторая
ЖИВЫЕ ЦВЕТЫ
«Я увидела бы сад гораздо лучше,— решила Алиса,—
если бы смогла подняться на вершину вон того холма.
А Вот и дорожка — она ведет прямо туда... Нет, вовсе не
туда, но, наверное, в конце концов туда,— говорила она
про себя, идя по дорожке и удивляясь внезапным пово-
ротам.— Как она любопытно закручивается. Не дорож-
ка, а прямо штопор. Ну, уж этот-то поворот точно на
холм. Ах, нет. Это прямо к дому. Ладно, поищем другую
дорогу».
Стремясь к своей цели, Алиса снова отправилась
в путь, обследуя все до одного повороты, но каждый из
них приводил ее к дому. Один раз она даже с разбегу
наткнулась на дом, не успев вовремя остановиться за
крутым поворотом.
— Об этом и речи быть не может! — сказала Алиса,
поглядев на дом так, как будто он пытался ее в чем-то
убедить.— Все равно я назад не вернусь. Ведь я пони-
маю: стоит мне пройти сквозь зеркало обратно, в преж-
нюю комнату, как всем приключениям конец.
И, решительно повернувшись спиной к дому, она еще
раз пустилась в путь по дорожке, решив идти только на-
прямик до самого холма. Все шло хорошо, и Алиса уж
было сказала про себя: «На этот раз я все-таки своего
4. «Сказочные повести».
97
добьюсь»,—как вдруг дорожка извернулась — даже
взбрыкнула (так Алиса рассказывала об этом потом),
и Алиса опять оказалась у самого входа в дом.
— Это ужасно! — воскликнула она.— Я никогда еще
не видела такого дома, который становился бы поперек
дороги! Никогда!
А холм был весь на виду: делать нечего, пришлось
начинать все с начала. На этот раз Алиса набрела на
большую клумбу, окаймленную маргаритками. Посреди
клумбы рос тополь.
— Ах, Тигровая Лилия,— сказала Алиса, обращаясь
к одному из цветов, который грациозно покачивался на
ветру.— Вот бы с вами поговорить.
— Можно и поговорить,— отозвалась Тигровая Ли-
лия.— Было бы с кем.
Алиса так удивилась, что сперва не могла даже сло-
ва вымолвить: у нее дух захватило. Тигровая Лилия по-
качивалась и тоже молчала. Наконец Алиса робко, почти
шепотом, спросила ее:
— И все цветы могут говорить?
— Так же, как и вы,— ответила Тигровая Лилия,—
и гораздо громче.
— Мы, знаете ли, никогда не начинаем первыми,—
вмешалась Роза.— А мне было очень интересно, загово-
рите вы или нет. Уж я себе сказала: у нее лицо почти
осмысленное, хотя и не умное. Однако цвет у вас хоро-
ший, а это много значит.
— Цвет меня не волнует,— заметила Тигровая Ли-
лия.— Если бы у нее лепестки заворачивались покруче,
она была бы даже миловидна.
Алиса не любила, чтобы ее обсуждали, и поэтому са-
ма стала задавать вопросы:
— А вам иногда не бывает страшно расти одним?
Вас же никто не охраняет.
— А тополь в середине! — сказала Роза.— Он-то на
что?
— Что же он сможет сделать, если кто-нибудь станет
подкрадываться?
— Он топнет,— ответила Роза.
— И еще как! — воскликнула Маргаритка.— Неда-,
ром он называется «топаль».
— Вы этого не знали? — воскликнула другая Марга-
ритка, и тут все Маргаритки наперебой заверещали так,
что воздух задрожал от их пронзительных голосов.
98
— Да замолчите вы! — вспылила Тигровая Лилия,
гневно раскачиваясь из стороны в сторону.— Они знают,
что мне до них не добраться,— прошипела она, повернув
к Алисе дрожащую головку.— Иначе б они не посмели!
— Не волнуйтесь,— успокоила ее Алиса, нагнулась
к Маргариткам, которые продолжали свое, и прошепта-
ла: — Прикусите-ка язычки! А то я вас сорву.
Вмиг стало тихо, а некоторые розовые Маргаритки
даже побелели.
— Так-то лучше!—сказала Тигровая Лилия.— Эти
Маргаритки несноснее всех. Стоит кому-нибудь загово-
рить, они все сразу вмешиваются и так кричат, что от
этого завянуть можно!
— Как получилось, что вы все так прекрасно говори-
те? — спросила Алиса, надеясь такой лестью привести
Лилию в хорошее настроение.— Я во многих садах бы-
вала, и нигде ни один цветок не говорил.
— А вы потрогайте рукой землю,— сказала Тигровая
Лилия,— и сразу все поймете.
Алиса потрогала.
— Твердая,— сказала она.— Но я не понимаю, при
чем здесь земля?
— Почти во всех садах,— сказала Тигровая Ли-
лия,— цветочные грядки мягонькие, как перинки. Так
что цветы все время спят.
Ответ звучал вполне убедительно, и Алиса запомни-
ла его с удовольствием.
— Я никогда не думала, что все дело в этом,— ска-
зала она.
— Вы, по-моему, вообще никогда не думали,— жест-
ко заявила Роза.
— Да! Глупей вас я никогда никого не видала! —
Фиалка заговорила так внезапно, что Алиса даже
вздрогнула,— ведь до сих пор Фиалка молчала.
— Уж ты-то прикусила бы язычок! — воскликнула
Тигровая Лилия.— Будто ты что-то видишь! Вечно в ли-
стья забьешься и сопишь там. Ты же как бутончик, ты
понятия не имеешь о том, что творится на белом свете!
— А, кроме меня, в саду еще люди есть? — спросила
Алиса, сочтя за лучшее не обращать внимания на слова
Розы.
— Есть тут еще один цветок, который может пере-
двигаться, как вы,— сказала Роза.— Удивляюсь, как вы
это делаете! («Только и можешь, что удивляться!» —
99
проворчала Тигровая Лилия.) Но он намного кустистей
вас.
— Он похож на меня? — поспешно спросила Алиса,
которой вдруг пришла в голову мысль: «Значит, здесь,
в саду, есть еще другая девочка!»
— У него такой же неуклюжий вид, как у вас,—
сказала Роза.— Но он темнее вас, и лепестки у него, по-
жалуй, покороче.
— Они собраны плотно, как у Георгина,— вмешалась
Тигровая Лилия,— и не обвисают, как ваши.
— Ну, в этом-то вы не виноваты,— снизошла Роза.—
Просто вы начинаете вянуть. Тут уж ничего не подела-
ешь,— лепестки выглядят не слишком красиво.
Эти слова Алисе совсем не понравились, она решила
сменить тему разговора и спросила:
— А здесь он бывает?
— Полагаю, вы его скоро увидите,— сказала Роза.—
Он, изволите ли знать, из девятишиповых.
— А где у него шипы? — полюбопытствовала Алиса.
— Вокруг головы, конечно,— ответила Роза.— Меня
удивляет, что у вас их нет. Я думала, так полагается.
— Он идет! — воскликнул Дельфиниум.— Я слышу
его шаги — топ-топ по дорожке.
Алиса поспешно оглянулась и увидела Королеву
Черных.
— Как она выросла! — невольно сказала Алиса.
И правда, когда Алиса впервые увидела Королеву Чер-
ных в золе возле камина, та была ростом дюйма в три,
а теперь она была на полголовы выше Алисы.
— Вот что делает свежий воздух,— сказала Роза.—
Здесь удивительный воздух!
— Мне, видимо, следует пойти ей навстречу,— сказа-
ла Алиса; с цветами разговаривать довольно интересно,
но куда замечательней поговорить с настоящей Короле-
вой.
— Только не навстречу,— сказала Роза.— Я бы сове-
товала вам поступить наоборот.
Эти слова звучали настолько бессмысленно, что
Алиса, не удостоив их ответом, просто направилась на-
встречу Королеве Черных. И тут же потеряла ее из виду
и снова оказалась у входа в дом.
Понемножку начиная злиться, Алиса отошла от до-
ма, огляделась по сторонам, увидела наконец Королеву
100
довольно далеко от себя и подумала: «А что, если пойти
как раз в противоположную сторону?»
Все получилось прекрасно. Минуты не прошло, как
она оказалась лицом к лицу с Королевой Черных у под-
ножия холма, до которого так долго не могла добраться.
— Откуда и куда вы идете? — спросила Королева
Черных.— Выше голову, четче выговаривайте слова и не
перебирайте пальцами.
Алиса выполнила все эти требования и объяснила,
как могла, что собирается продолжить свой путь на
холм.
— Не понимаю, что вы подразумеваете под своим
путем,— сказала Королева.— Все пути здесь принадле-
жат мне. Но объясните подробней, как вы вообще здесь
оказались,— добавила она уже не так строго.— Реве-
ранс можете сделать не после ответа, а до — пока обду-
мываете, что сказать. Это сбережет нам время.
Алиса несколько удивилась, но уважение к Королеве
не позволило ей усомниться вслух. Однако про себя
Алиса решила: «Это надо бы испробовать дома, когда
я в следующий раз опоздаю к обеду».
— Время отвечать,— сказала Королева, взглянув на
часы.— Когда говорите, открывайте рот чуть пошире
и не забывайте обращаться ко мне: «Ваше Величество».
— Мне очень хотелось осмотреть этот сад, Ваше
Величество.
— Хорошо,— сказала Королева и погладила Алису
по голове; Алисе это вовсе не понравилось.— Хотя уж
если говорить о садах, мне приходилось видеть сады, по
сравнению с которыми это не сад, а пустырь.
Алиса не решилась спорить и продолжала:
— ...И я подумала, что если поднимусь на вершину
холма...
— Уж если говорить о холмах,— прервала ее Коро-
лева,— я могу показать вам такие холмы, по сравнению
с которыми этот вы сочли бы ложбиной.
— Нет, не сочла бы.— Алиса вынуждена была нако-
нец возразить.— Холм ложбиной быть не может. Это
бессмыслица...
Королева Черных покачала головой.
— Извольте, вы можете назвать это бессмыслицей,
но уж если говорить о бессмыслицах, слыхала я такие,
по сравнению с которыми в этой не один смысл, а мно-
жество,— как у слов в словаре.
101
Алиса снова сделала реверанс; ее испугало, что Ко-
ролева, судя по ее тону, на что-то начинает сердиться.
И больше они не разговаривали, пока не достигли вер-
шины холма.
Несколько минут Алиса стояла молча и смотрела по
сторонам. Окрестности выглядели очень интересно: сле-
ва направо местность пересекали узенькие ровные ручей-
ки, а поля между ручейками были разделены на клетки
низкорослыми живыми изгородями.
— Честное слово, это совсем похоже на огромную
шахматную доску,— сказала наконец Алиса.— Надо бы
еще, чтобы из одной клетки в другую ходили фигуры.
Ой, да вон же они! — радостно добавила она, и сердце
у нее от восторга забилось быстрее.— И они ходят! Это
же самая громаднейшая шахматная партия в мире! Ко-
нечно, если только это вообще мир. Ах, как это весело!
Вот бы меня приняли й игру. Я бы не отказалась стать
даже Пешкой — только бы меня взяли. Хотя, конечно,
мне гораздо больше хотелось бы стать Королевой.
Произнеся эти слова, Алиса робко взглянула на на-
стоящую Королеву, но та в ответ добродушно улыбну-
лась.
— Это легко устроить. Если угодно, вы можете стать
ферзевой Пешкой у белых, потому что Лили для таких
игр еще слишксш мала. Вы как раз на месте, во второй
клетке, откуда надо начинать. Когда вы дойдете до вось-
мой клетки, вы станете Королевой и...
И в этот миг они побежали.
Алиса, даже когда раздумывала над этим потом, так
и не смогла понять, как это получилось; она только по-
мнила, что они бежали, взявшись за руки, что Королева
неслась слишком быстро, что едва хватало сил поспевать
за ней, что Королева кричала: «Быстрей! Быстрей!» —
а быстрей Алиса уже не могла, а сказать об этом тоже
не могла, потому что дыхания не хватало.
Однако интереснее всего было то, что деревья и все,
что было вокруг Королевы и Алисы, так вокруг них и ос-
тавалось; как быстро они ни бежали, они ни мимо чего
не пробегали. «Неужели все движется вместе с на-
ми?» — недоумевала бедная Алиса. Видимо, догадыва-
ясь, о чем она думает, Королева снова крикнула: «Быст-
рее! И не пытайтесь разговаривать!»
Вот уж об этом Алиса и не помышляла. Ей казалось,
что она уже никогда в жизни не сможет слова ска-
зать,— она задыхалась. А Королева все кричала: «Быст-
рей! Быстрей!» — и тащила ее за руку. Наконец Алиса
еле выговорила:
— Куда мы бежим?
— Куда бежим? — повторила Королева.— Туда, где
только что были! Быстрей!
И они неслись дальше, только ветер свистел в ушах
у Алисы и дул с такой силой, что, казалось, волосы сры-
вал с головы.
— Ну же! Ну же! — крикнула Королева.— Быстрей!
Быстрей!
И они понеслись так быстро, что почти распласта-
лись в воздухе, едва касаясь земли; но в тот миг, когда
силы оставили Алису, они внезапно остановились, и Али-
са пришла в себя, сидя на земле; она еле дышала, голо-
ва у нее кружилась.
Королева усадила ее под дерево и приветливо ска-
зала:
— Теперь вы можете немного отдохнуть.
Алиса удивленно огляделась.
•— Но ведь, честное слово, мы все время были под
этим деревом! Все, как было, так и есть!
— Конечно,— сказала Королева.— А вы как хоте-
ли бы?
103
— Ну, в наших краях,— сказала Алиса, еще не со-
всем отдышавшись,— если бежать так быстро и долго,
как бежали мы, то попадешь куда-нибудь в другое ме-
сто.
— Значит, ваши края еле-еле движутся,— сказала
Королева.— А здесь, как видите, чтобы удерживаться на
одном и том же месте, приходится бежать изо всех сил.
А если хочешь попасть куда-нибудь в другое место, на-
до бежать еще вдвое быстрей.
— Ой, пожалуйста, лучше не будем пробовать! —
сказала Алиса.— Тут очень хорошо, только жарко и
ужасно хочется пить.
— Так подкрепитесь,— добродушно сказала Короле-
ва, доставая из кармана коробочку.— Хотите сладкий
сухарик?
Алиса вовсе не была голодна, но подумала, что отка-
зываться будет невежливо. Она взяла сухарик и стала
грызть, но с трудом — уж очень он был черствый; она
грызла и думала, что никогда в жизни так не давилась.
— Пока вы подкрепляетесь,— сказала Королева,—
я как раз все измерю.
Она вынула из кармана ленту с дюймовыми делени-
ями и стала отмеривать по земле расстояния, обозначая
колышками ярд за ярдом.
— В конце второго ярда,— сказала она, втыкая
в землю колышек,— я дам вам указания. Хотите еще
сухарик?
— Нет, благодарю,— ответила Алиса.— Одного со-
вершенно достаточно.
— Надеюсь, вы утолили жажду? — сказала Коро-
лева.
Алиса не знала, что ответить, но, к счастью, Короле-
ва ответа и не ждала, а продолжала:
— В конце третьего ярда я все повторю, потому что
вы, боюсь, забудете. В конце четвертого я скажу «до
свиданья», а в конце пятого исчезну.
Королева воткнула в землю последнюю отметку;
Алиса с большим любопытством следила за тем, как она
возвратилась к дереву и медленно пошла вдоль ряда
торчащих колышков.
У метки второго ярда Королева обернулась и ска-
зала:
— Как вам известно, Пешка делает первый ход че-
рез клетку. Так что вы проскочите третью клетку очень
104
быстро, наверное, в поезде, и сразу окажетесь в четвер-
той. Четвертая клетка принадлежит Двойнюшечке
с Двойняшечкой, в пятой главным образом вода, шестая
принадлежит Пустику-Дутику... А почему вы ничего не
говорите?
— Я... я не знала, что нужно говорить так сразу,—
запнулась Алиса.
— Вам следовало сказать,— продолжала Королева
укоризненно: — «Ваше Величество, рассказать мне все
это — исключительная любезность с Вашей стороны».
Предположим, однако, что вы это уже сказали. Седьмая
клетка — сплошной лес, но кто-нибудь из Конников по-
кажет вам дорогу, и в восьмой клетке мы встретимся
Королевами,попируем и позабавимся.
Алиса встала, сделала реверанс и снова села. У сле-
дующей отметки Королева обернулась и сказала:
— Если не знаете, что сказать, говорите по-француз-
ски, на ходу держите пятки вместе, носки врозь и не за-
бывайте, КТО ВЫ|
На этот раз она не стала дожидаться реверанса, бы-
стро переместилась к следующему колышку, там только
обернулась, сказала «до свиданья» и устремилась к по-
следней отметке.
Как это получилось, Алиса так и не поняла, но, по-
равнявшись с последним колышком, Королева исчезла.
То ли в воздухе растаяла, то ли незаметно убежала
в лес («А бегать-то она умеет!» — подумала Алиса),—
никак было не догадаться, но она исчезла. И только тут
Алиса припомнила, что она Пешка и что скоро ей наста-
нет пора делать ход.
Глава третья
ЗАЗЕРКАЛЬНЫЕ НАСЕКОМЫЕ
Конечно, первым делом необходимо обозреть стра-
ну, по которой собираешься путешествовать. «Как там
пишут в книжке по географии,— вспоминала Алиса,
стоя на цыпочках, чтобы видеть как можно дальше.—
Величайшие реки — нету. Высочайшие горы — я на
единственной, и вряд ли она как-нибудь называется.
Крупнейшие города... Ой, а что это там такое, кто это
105
там собирает мед? Это не пчелы: пчел за милю никак
не увидишь».
Некоторое время она молча наблюдала за сущест-
вом, которое копошилось среди цветов и совало в них
хоботок. «Совсем как настоящая пчела»,— подумала
Алиса.
Никакая это была не пчела, это был летучий слон!
От такого открытия у Алисы в первый миг даже дух
захватило. Но потом ей пришла в голову новая мысль:
«А какие же тогда должны быть цветы?! Как дома на
стеблях, только без крыш! А сколько же там должно
быть меду? Я пойду туда... Ой, нет, только не сейчас...»
Совсем было собравшись сбежать с холма, Алиса
остановилась, ощутив неожиданную робость и пытаясь
найти ей оправдание.
— Туда никак нельзя спускаться без длиннющей
ветки. Иначе их не отогнать. Вот будет смеху, когда
меня спросят, как мне здесь понравилось, а я скажу:
«Что ж, там неплохо (тут Алиса слегка кивнула — это
была ее излюбленная привычка), только очень жарко,
и пыль, и надоедают летучие слоны». Я думаю так,—
сказала она, помолчав.— К слонам, наверное, можно
зайти и попозже. Мне гораздо больше хочется попасть
в третью клетку. Вот туда я и пойду.
Оправдываясь на бегу, Алиса спустилась с холма
и перепрыгнула через ручеек, первый из шести.
— Ваши билеты! — сказал Контролер, сунув голову
в окно. Все тут же предъявили билеты, они были огром-
ные, величиной с пассажиров, и загромоздили все купе.
— Девочка, а твой билет? — спросил Контролер
и сердито посмотрел на Алису. И великое множество
голосов разом проговорило («Совсем как хоровое пе-
ние»,— подумала Алиса.):
— Не задерживай его, девочка! Ведь его время сто-
ит тысячу фунтов за миг!
— Боюсь, что у меня нет билета,— перепугалась
Алиса.— Там, откуда я, не было кассы.
А голоса подхватили:
— Там не было места для кассы. Там земля стоит
тысячу фунтов за пядь.
— Не оправдывайся,— сказал Контролер.— Тебе сле-
довало купить билет у машиниста.
106
На этот раз хор объявил:
— Машинист — это тот, кто ведет паровоз. А один
только дым стоит тысячу фунтов за клок!
Алиса подумала: «Бесполезный разговор». Вслух она
ничего не сказала, поэтому никто не откликнулся, но,
к ее величайшему удивлению, все голоса хором поду-
мали (надеюсь, вы-то поймете, что значит думать хо-
ром; я, признаюсь, не понимаю): «Лучше вовсе мол-
чать. Разговор стоит тысячу фунтов за звук!»
«Эти тысячи фунтов мне нынче наверняка приснят-
ся»,— подумала Алиса.
А Контролер все это время смотрел на нее сначала
через телескоп, потом через микроскоп, а потом через
театральный бинокль. Наконец он сказал: «Не туда ты
едешь!» — со стуком закрыл окно и ушел.
— Таким маленьким детям,— сказал почтенный гос-
подин, сидевший напротив Алисы (он был одет в ко-
стюм из белой бумаги),— таким маленьким детям,
пусть они даже не знают, как их зовут, надо бы знать,
куда им ехать.
Козел, который сидел рядом с ним, закрыл глаза
и громко сказал:
— Пусть они даже не знают ни единой буквочки
в букваре, но, где касса, им следует знать.
За Козлом сидел Жучок (в купе полно было очень
странных пассажиров), и, словно так и полагалось всем
говорить по очереди, он добавил: «Обратно ее придется
отправить багажом».
Алиса не смогла разглядеть, кто сидел за Жучком,
но его голос прозвучал хрипло и протяжно. «Лишь один
им...» — протянул он, не закончил и умолк.
«Как ржание»,— подумала Алиса.
И тут тонюсенький голосишко возле самого ее уха
сказал:
— А ты поразительно могла бы сострить: «лишь один им — ло-
шадиным», а?
Тем временем новый голос мягко произнес в отдале-
нии: «На ней нужно написать «оДВЕСТИрожно! Не
бросать!».
И дальше все говорили и говорили по очереди
(«Сколько тут в купе народу!» — подумала Алиса):
«Отправить ее по почте», «Послать ее телеграфом»,
«Пусть она сама теперь тащит поезд всю дорогу»,—
и так далее.
107
Но почтенный господин в костюме из белой бумаги
наклонился вперед и прошептал Алисе на ухо:
— Не обращайте внимания на все эти разговоры,
милое дитя! Просто на каждой остановке покупайте
обратный билет, и все!
— И не подумаю! — рассердилась Алиса.— Я вовсе
не из этого поезда. Я только что была в лесу и снова
хочу в лес!
— И тут ты могла бы поразительно сострить,— сказал ТОНЮ-
сенький голосишко возле ее уха.—«Как в лес, так и вылез», а?
— Если вы считаете, что кто-то здесь должен ост-
рить, займитесь этим сами,— сказала Алиса, тщетно
пытаясь высмотреть, откуда исходит этот голос.— И по-
жалуйста, не приставайте ко мне.
Тонюсенький голосишко глубоко вздохнул. Очевид-
но, он очень огорчился. Алиса хотела было посочувство-
вать и утешить его. «Если бы только он вздыхал, как
все»,— подумала она. Но это был такой изумительно
малюсенький вздох, что его бы и не услышать, не по-
пади он весь к Алисе в самое ухо. И не зачешись от
этого в ухе так, что Алисины мысли оказались очень
далеки от горестей невидимого собеседника.
— Ты мне друг,— продолжал тонюсенький голосишко.—
Мой старый и дорогой друг. Ты же не тронешь меня, хоть я и на-
секомое.
— А ты какое насекомое? — несколько обеспокои-
лась Алиса. Она-то хотела узнать, кусачее или нет, но
подумала, что не совсем вежливо было бы об этом
спрашивать.
— Стало быть, тебе...—начал тонюсенький голосишко,
но его заглушил пронзительный свисток паровоза, все
испуганно подпрыгнули, и Алиса тоже.
Лошадь, которая сидела, высунув голову в окно, не
спеша втянула ее в вагон и сказала:
— Это мы просто ручей перепрыгиваем.
Все сразу успокоились, только Алиса заволнова-
лась: как это поезд вообще может прыгать? «Но он до-
ставит нас в четвертую клетку — и то хорошо!» — по-
думала она. И тут же почувствовала, что вагон подни-
мается в воздух. С перепугу Алиса схватилась за пер-
вое, что попалось под руку, а это оказалась козлиная
борода.
108
Но борода от ее прикосновения словно растаяла,
и Алиса увидела, что сидит под деревом, а Комар (он-
го и был ее собеседником) покачивается на веточке
у нее над головой и обмахивает ее крылышками.
Это был очень большой Комар — Комарище — «ве-
личиной с цыпленка»,— подумала Алиса. Но это ее ни-
чуть не испугало, ведь они уже были старыми знако-
мыми.
— ...тебе не все насекомые нравятся? — закончил
вопрос Комарище, словно ничего и не случилось.
— Говорящие мне нравятся,— сказала Алиса.— Там,
откуда я, ни одно никогда не говорило.
— Тогда какие же насекомые развлекали тебя там,
откуда ты? — поинтересовался Комарище.
— Никакие,— ответила Алиса и пояснила: — Я их
даже побаивалась, особенно крупных. Но как их зовут,
я знаю.
— И, конечно, они прилетают на зов,— небрежно за-
метил Комарище.
— Никогда они этого не делают.
— Что за польза тогда их звать,— удивился Кома-
рище,— если они не летят на зов?
— Им-то никакой,— сказала Алиса.— Но это, на-
верное, полезно тем, кто дает им названия. Иначе зачем
бы их вообще давали?
— Не могу сказать,—ответил Комарище.— Там, по-
дальше, в безымянном лесу, имена и названия не дают,
а отбирают. Однако не теряй времени. Продолжим на-
счет твоих насекомых. Какие же у них названия?
— Ну-у, Жук-Рогач.— И Алиса стала загибать
пальцы.
— Отлично,— прервал Комарище.— Посмотри на
ветку над собой. Видишь, там сидит Жук-Пирогач. Он
сделан из бисквитного теста, а вместо головы у него
изюминка. Ее обмакнули в ром и подожгли.
— А чем он питается? — с большим любопытством
спросила Алиса.
— Крошками от торта,— ответил Комарище.— Он
и живет в коробках из-под пирожных. Продолжай.
Алиса как следует осмотрела насекомое с пылаю-
щей головой и подумала: «Неужели все насекомые ле-
тят на огонь, чтобы стать похожими на Жука-Пирога-
ча?» Затем она продолжила:
— Еще Бабочка.
109
— Отлично,— сказал Комарище.— Обрати внимание
вон на то насекомое возле кустов. Это Хлебабочка. Го-
лова у нее из куска сахара, крылышки из ломтиков хле-
ба с маслом, а туловище из хлебной корочки.
— А эта Хлебабочка, где она живет?
— Возле чая с молоком.
— А если Хлебабочка не найдет чая?
— Значит, засохнет.
— Но это должно случаться очень часто,— задумчи-
во сказала Алиса.
— Сплошь и рядом,— ответил Комарище.
Минуты две Алиса молча размышляла, а потом за-
кончила:
— И всякие букашки.
— У своих ног,— сказал Комарище (Алиса неволь-
но подобрала их под себя),— ты видишь Бамбукашку.
У нее очень длинные ноги, и сделаны они из бамбука.
— А чем она питается? — повторила вопрос Алиса.
— Кисточками от камыша,— ответил Комарище.
Алиса с интересом осмотрела Бамбукашку. Ноги
у нее действительно были длинные-предлинные и очень
коленчатые. Комарище тем временем, забавы ради, зве-
ня крыльями, кружился у нее над головой. Наконец он
сел и сказал:
— Полагаю, ты вряд ли захочешь остаться без
имени?
— Конечно, не захочу,— насторожилась Алиса.
— А я бы еще подумал,— как ни в чем не бывало
продолжал Комарище.— Представь себе, что ты от него
сумела избавиться и вернулась домой. Как бы тебе
удобно было! Скажем, гувернантка захотела бы позвать
тебя на урок и не смогла бы. Раз тебя никак не зовут,
значит, не зовут, и все! А ты пропускаешь урок!
— Наверняка ничего из этого не выйдет,— сказала
Алиса.— Из-за этого гувернантка урок не отменит.
А если не сможет вспомнить, как меня зовут, она об-
ратится ко мне на «вы», как прислуга.
— Пусть она обращается на «вы», а ты не обращай
на это «вы»-нимания. И не иди на урок. Вот был бы
фокус. Ты бы всех поразила!
— Почему тебе так хочется, чтобы я это сдела-
ла?— спросила Алиса.— Ведь это очень плохой фокус.
Комарище глубоко вздохнул, и по его щекам прока-
тились две большущие слезы.
110
— Что толку стремиться всех поражать,— сказала
Алиса,— если тебе же самому от этого может не поздо-
ровиться.
Комарище печально вздохнул еще раз и, наверное,
этим вздохом сам себя сдул, потому что, когда Алиса
подняла взгляд, на веточке никогошеньки не было. Тог-
да Алиса, озябшая от долгого сидения, встала и пошла.
Скоро она вышла на поляну. За поляной лес был
гораздо темней, и Алисе даже чуточку стало страшно
туда идти. Но, подумав, она пришла к заключению, что
все равно ни за что не пойдет назад, а другого пути
в восьмую клетку не было.
— Должно быть, это тот самый безымянный лес,
где отбирают имена и названия,— задумчиво сказала
она сама себе.— Интересно, вот я пойду через него,
а куда на это время денется мое имя? И отдадут ли его
при выходе? Вдруг отдадут не мое, а какое-нибудь дру-
гое, да еще и некрасивое. А я захочу свое. Вот будет
смеху, когда придется искать, кому же его отдали! Бу-
дут давать объявления, как о пропавшей собаке: «От-
зывается на кличку «Рекс», на шее металлический
ошейник». Воображаю! Надо будет каждого встречного
окликать: «Алиса!» — пока кто-нибудь не откликнется.
Только, если он хитрый, он не откликнется, и все!
Предаваясь столь глубокомысленным рассуждениям,
Алиса подошла к лесу. Он казался тенистым и про-
хладным.
— Ну что ж, во всяком случае, приятно,— сказала
она, входя под сень деревьев,— после такой жарищи
попасть в... в... во что же?
Но припомнить нужного слова Алиса не могла и бы-
ла этим весьма обескуражена.
— Я хотела сказать, под такое... такое... ну это са-
мое! — И Алиса прикоснулась рукой к дереву.— Как
же оно? Можно подумать, что у него нет названия!.. Да
так оно и есть!
С минуту она молча соображала, а затем продол-
жила:
— Значит, это все-таки произошло! А кто же те-
перь я? Я сейчас вспомню. Я должна вспомнить!
Но решимость ей не помогла, сколько она ни лома-
ла голову.
— «Эль-эс», там было «эль-эс»! — вот все, что она
могла сказать. И тут же увидела Лань.
111
Лань стояла и смотрела на Алису большими крот-
кими глазами и, казалось, вовсе ее не боялась.
— Иди ко мне,— сказала Алиса, протянула руку
и попыталась ее погладить. Но Лань немножко попяти-
лась, снова остановилась и посмотрела на Алису.
— Как вас зовут? — спросила Лань. Какой у нее
был чудесный голос!
«Хотела бы я знать!» — подумала бедная Алиса
и опечаленно ответила:—Теперь никак!
— Подумайте еще как следует,— сказала Лань.—
Так ведь не бывает.
Алиса подумала как следует, но ничего не вышло.
— Пожалуйста, скажите мне, а как зовут вас? —
робко попросила она.— Вдруг это мне чуточку поможет.
— Я скажу,— ответила Лань,— если вы пройдетесь
со мной немного. Здесь я вспомнить не могу.
Они вместе пошли через лес. Алиса обнимала Лань
за нежную шейку. Но вот они добрались до новой поля-
ны, и Лань вдруг подпрыгнула и вырвалась.
— Я Лань!—крикнула она радостно.— А вы... Вы —
человеческое дитя!
В ее прекрасных карих глазах мелькнула тревога,
и она стрелой метнулась прочь.
Алиса посмотрела ей вслед, чуть не плача от доса-
ды, что потеряла такого милого спутника.
— Но зато я снова помню, как меня зовут,— сказа-
ла она.— И то хорошо. А-ли-са. Алиса. Я больше не за-
буду! А теперь я хотела бы знать, какому из этих двух
указателей мне следовать.
Не так уж трудно было ответить на этот вопрос, по-
тому что через лес вела всего одна дорожка и оба ука-
зателя указывали именно на нее. «Я решу,— подумала
Алиса,—когда дорожка разветвится и они покажут
в разные стороны».
Но не похоже было на то, что так получится. Она
все шла и шла, долго шла, но всюду, где дорожка раз-
ветвлялась, обязательно были водружены два указате-
ля, и оба они показывали в одну и ту же сторону. На
одном было написано: «К ДВОИНЮШЕЧКННУ ДО-
МУ», на другом: «К ДОМУ ДВОЙНЯШЕЧКИ».
— Наверняка они живут в одном доме,— сказала
Алиса наконец.— Как я об этом раньше не подумала!
Но долго я у них не задержусь. Я только скажу им
«здравствуйте» и попрошу показать мне дорогу из лесу.
Лишь бы мне попасть в восьмую клетку до того, как
стемнеет!
Так она шла и рассуждала на ходу, как вдруг за
крутым поворотом чуть не наткнулась на двух тол-
стеньких человечков. Это случилось так внезапно, что
она невольно попятилась, но тут же опомнилась и сооб-
разила, кто это.
Глава четвертая
ДВОЙНЮШЕЧКА И ДВОЙНЯШЕЧКА
Они стояли под деревом рядышком, обняв друг
дружку за шею, и Алиса сразу поняла, кто из них кто,
потому что у одного на воротнике видны были выши-
тые буквы «ЮШЕЧКА», а у другого «ЯШЕЧКА». «На-
верное, «ДВОИН» у них на воротниках сзади»,— поду-
мала она.
ИЗ
Человечки стояли, не шевелясь, и Алиса как-то да-
же не подумала, что они живые. Она решила обойти их
и проверить, действительно ли «ДВОЙН» вышито
у них на воротниках сзади. Но едва она шагнула, как
ее заставил вздрогнуть голос «ЮШЕЧКИ».
— Если ты думаешь, что мы восковые фигуры,—
сказал он,— изволь платить денежки! Не затем их дела-
ют, чтобы даром показывать. Никоим образом!
— И наоборот! — добавил «ЯШЕЧКА».— Если ты
думаешь, что мы живые люди, ты должна обратиться
к нам с приветствием.
— Простите, пожалуйста,— едва сумела выговорить
Алиса. Старинная песенка зазвучала у нее в голове, как
перезвон часов, и она с трудом удержалась, чтобы не
спеть ее вслух:
Двойняшечка Двойнюшечке
Испортил погремушечку.
Двойнюшечка Двойняшечку
Как дернет за рубашечку!
Была бы перепалка,
Да прилетела Галка,
И так была она
Огромна и черна,
Что драчуны с испуга
Забыли друг про друга.
— Я-то знаю, что ты думаешь! — сказал Двойню-
шечка.— Такого быть не может! И не было. Никоим об-
разом!
— И наоборот! — подхватил Двойняшечка.— Если
такое было, значит, такое может быть. Если такое бы-
ло, но только очень давно, значит, такое может быть,
но только очень нескоро. Но если такого не было, зна-
чит, такого и быть не может. Это называется «логика».
— Я думала о том, как быстрее выйти из лесу,—•
очень вежливо сказала Алиса.— А то уже темнеет. По-
кажите мне, пожалуйста, дорогу.
Но толстячки только переглянулись и заулыбались.
Они были совсем как пара школьников. И Алиса не
выдержала, показала на Двойнюшечку пальцем и ска-
зала:
— Небось отличничек!
— Никоим образом!—отчеканил Двойнюшечка.
•— А ты за ним! — показала Алиса на Двойняшечку.
114
Она была убеждена, что в ответ он воскликнет: «На-
оборот!» Так он и сделал.
— Ты не с того начала! — закричал Двойнюшечка.—
Когда приходишь в гости, надо сначала сказать «здрав-
ствуйте» и пожать руку.
И, обнимая друг дружку за плечи, они протянули ей
каждый свободную руку. Пожмешь им руку по очере-
ди—наверняка обидится тот, кто окажется вторым; по-
этому Алиса взяла за руки обоих сразу, сочтя это луч-
шим выходом из положения. И тут же они втроем за-
плясали вкруговую.
Это вышло как-то само собой, и она потом припо-
минала, что даже не удивилась, когда зазвучала музы-
ка. Ее, по-видимому, наигрывали ветви дерева, под ко-
торым они плясали; ветки (насколько Алиса могла раз-
личить) терлись друг о дружку, как смычки о струны.
«Было очень забавно,—говорила потом Алиса стар-
шей сестре, рассказывая всю эту историю,— когда
вдруг оказалось, что я пою: «Водим, водим хоровод».
Я не помню, когда я начала петь. Мне казалось, что
я пою давным-давно».
Ее толстые кавалеры скоро запыхались.
— Четыре круга сделали, и хватит,— пропыхтел
Двойнюшечка, и танец кончился так же внезапно, как
и начался. И тут же смолкла музыка.
Они отпустили Алисины руки и минуту молча смот-
рели на нее. Неловкое молчание затягивалось. Алиса
просто не могла сообразить, как начинать разговор
с теми, с кем уже танцевала. «Теперь никак не скажешь
«здравствуйте»,— думала она.— Так или иначе, но здо-
роваться поздно».
— Надеюсь, вы не слишком устали? — спросила она
наконец.
— Никоим образом! И весьма признателен за вни-
мание,— ответил Двойнюшечка.
— Премного обязан! — добавил Двойняшечка.—
А ты любишь стихи?
— Д-да, кое-какие,— нерешительно сказала Али-
са.— Так вы не покажете мне дорогу из лесу?
— Что ей прочесть? — спросил Двойняшечка, важ-
ю глядя на Двойнюшечку и не обращая внимания на
юпрос Алисы.
— Про Моржа и Плотника. Это самое длинное,—
1тветил Двойнюшечка, с чувством обнимая братца.
115
Двойняшечка тут же начал:
Сияло солнце в небесах...
Алиса решила прервать его.
— Если оно очень длинное,— сказала она как мож-
но вежливее,— то сначала покажите мне, пожалуйста,
дорогу!
Двойняшечка ласково улыбнулся и начал снова:
Сияло солнце в небесах,
Во всю сияло мочь,
Валы морские золотя,
Катящиеся прочь.
Невероятно! Ведь уже
Давно настала ночь.
Луна, на солнце рассердись,
Ворчала: «Что за прыть!
Извольте видеть, мало дня
Ему, чтобы светить!
Испорчен бал и смысл пропал
Мне нынче восходить».
Вода была мокра насквозь.
Песок насквозь был сух.
Не видно было в небесах
Ни птиц, ни даже мух.
Надеясь услыхать о них,
Не напрягайте слух.
Рыдает Плотник, плачет Морж,
Дойдя до бережка.
Когда вокруг один песок,
И впрямь берет тоска.
«Как скверно обстоят дела
С уборкою песка!»
«А семь служанок,— Морж спросил,—
Ну, скажем, за семь лет
Смести метлой песок долой
Смогли бы или нет?»
Но Плотник, всхлипнув, дал Моржу
Уклончивый ответ.
«О Устрицы! — воскликнул Морж.—
Прекрасный вид кругом!
Бегите к нам! Поговорим,
Пройдемся бережком.
Но чур лишь первых четверых
За ручки мы берем».
116
Прабабка Устрица лежит,
Прищуря глаз, на дне.
Прабабка Устрица молчит
В прозрачной глубине.
«Зачем бежать? На дне лежать
Гораздо лучше мне»,
Но мигом четверо юнцов
Выходят на песок,
Нарядные, опрятные
До кончиков сапог.
Невероятно! Ведь у них
В помине нету ног.
И сквозь прибой им вслед гурьбой
По четверо опять
Выпрыгивают Устрицы —
Крупнее не сыскать.
И все хотят поговорить,
И все хотят гулять.
Шли Морж и Плотник на восток,
Потом пошли на юг,
На камень сели отдыхать,
А Устрицы вокруг
Расположились в семь рядов.
В ряду семь сотен штук.
И Морж заводит разговор
О всяческих вещах.
Сначала о капусте речь,
Потом о королях,
Про рачий свист, про стертый блеск
И дырки в башмаках.
Прервали Устрицы, прося
Им отдышаться дать:
«Мы так бежали, что пока
Не в силах рассуждать».
Ответил Плотник: «Так и быть,
Мы можем подождать».
«Нам нужен хлеб,— промолвил Морж,
И я его припас.
И черный перец есть у нас,
И уксус есть у нас.
Друзья, готовьтесь. Мы хотим
Поужинать средь вас».
«Как?! Нами?! —Устрицы кричат;
Их пробирает дрожь.—
Так, значит, ваша доброта
По сути дела —ложь!»
117
«Прелестный вечер,— Морж сказал.—
И вид вокруг хорош.
Весьма по вкусу нам пришлись
И нрав и облик ваш».
А Плотник буркнул: «Хлеба мне
Ты дашь или не дашь?
В который раз тебе твержу:
Потоньше масло мажь».
Воскликнул Морж: «Какой позор
Бедняжек обижать!
Зачем заставили мы их
Так далеко бежать?»
А Плотник проворчал: «Ровней!
Отвык, что ль, нож держать?»
Предельно крупную слезу
Роняя на песок,
У глаз придерживает Морж
Развернутый платок:
«Меня растрогал жребий ваш.
Он все-таки жесток!»
«Друзья, отлично мы прошлись,
Но нам пора назад»,—
Промолвил Плотник Устрицам,
А те в ответ молчат.
Иначе и не может быть:
Их съели всех подряд.
— По-моему, Морж все-таки лучше Плотника,— ска-
зала Алиса.— Ему, по крайней мере, хоть немножко
жалко было бедных Устриц.
— Он съел их больше, чем Плотник,— ответил Двой-
няшечка.— Понимаешь, он развернул платок, чтобы
Плотник не мог сосчитать, сколько он сразу берет.
— Какая низость! — возмутилась Алиса.— Тогда
Плотник лучше, раз он ел не столько, сколько Морж.
— Да, но он ел столько, сколько мог,— возразил
Двойнюшечка.
Вот головоломка! Подумав, Алиса сказала!
— Ну, так, значит, они оба очень противные...—
И, не договорив, опасливо прислушалась.
В лесу неподалеку раздались звуки, похожие на
пыхтенье большого паровоза. Испугавшись, что это мо-
гут быть дикие звери, Алиса робко спросила:
— Скажите, а поблизости львов или тигров нет?
118
— Ах, это? Это храпит Король Черных,—сказал
Двойняшечка.
— Пошли посмотрим!—воскликнули братья, взяли
Алису за руки и повели туда, где спал Король.
— Восхитительное зрелище, а? — сказал Двойню-
шечка.
Честно говоря, Алиса так не думала. На голове
у Короля был высокий черный ночной колпак с кисточ-
кой. Король лежал, некрасиво съежась, и громко
храпел.
— Так можно голову отхрапеть! — захметил Двойню-
шечка.
— Как бы он не простудился, лежа на сырой тра-
ве,— сказала Алиса: она была очень заботливой де-
вочкой.
— Он спит и видит сон,— сказал Двойняшечка.—
И как ты думаешь, кого он видит во сне?
— Этого никто не может знать,— ответила Алиса.
— Он видит во сне тебя!— воскликнул Двойняшеч-
ка, торжествующе всплескивая ручками.— А если он
перестанет видеть тебя во сне, как ты думаешь — с то-
бой что-нибудь будет или нет?
— Ничего со мной не будет,— сказала Алиса.
— Нет, будет,— самодовольно возразил Двойня-
шечка.— Ты исчезнешь. Ведь если он видит тебя во сне,
значит, ты просто одно из его сновидений...
— И если Короля разбудить,— вмешался Двойню-
шечка,— то его сновидениям конец, и ты — фук!—по-
гаснешь, как свеча!
— Нет, не погасну!— возмущенно крикнула Али-
са.— И, кстати, если я сновидение, то вы-то кто такие,
хотела бы я знать?
— Мы тоже,— ответил Двойнюшечка.
— Конечно, тоже! — подхватил Двойняшечка.
И так громко, что Алиса невольно сказала:
— Тише! Не шумите так. Вы его разбудите.
— Бесполезные слова,— сказал Двойнюшечка.— Ты
сновидение и не можешь знать, отчего и как просыпа-
ются. Но зато тебе прекрасно известно, что взаправду
тебя не существует.
— Нет, существует,— сказала Алиса и заплакала.
— Ты что же думаешь: поплачешь и станешь вза-
правдашняя? Ничего не выйдет,— заметил Двойняшеч-
ка.— Так что плакать ни к чему.
119
— Если бы я была не взаправдашняя,— сказала
Алиса, смеясь сквозь слезы, настолько все это было не-
лепо,— как бы я могла плакать?
— Неужто ты воображаешь, что эти слезы взаправ-
дашние? — прервал Двойнюшечка с величайшим пре-
зрением.
«Я же знаю, что это бессмыслица,— подумала Али-
са,— и глупо из-за этого плакать». Она утерла слезы
и продолжала как могла веселее:
— В любом случае мне надо выбраться из лесу, по-
тому что, право, уже сильно стемнело. А может быть,
это к дождю, как вы думаете?
Двойнюшечка раскрыл над собой и над братцем боль-
шой зонт и, глядя на него снизу, сказал:
— Не думаю. Здесь, во всяком случае, дождя не
будет. Никоим образом!
— А тут?
— Захочет—будет,— сказал Двойняшечка.— Мы не
возражаем. Наоборот.
«Эгоисты какие»,— подумала Алиса и уже хотела
сказать «до свиданья» и расстаться с ними, как вдруг
Двойнюшечка выскочил из-под зонта и схватил ее за
РУКУ-
— Ты видишь, что это такое? — проговорил он пре-
рывающимся от возбуждения голоском; глаза у него
стали большими и желтыми, дрожащим пальцем он
указывал на беленькую штучку, лежавшую под де-
ревом.
— Это погремушечка,— сказала Алиса, внимательно
осмотрев беленькую штучку.— Вы испугались? Она же
не кусается. Это просто старая погремушка, да еще ис-
порченная.
— Так я и знал! — завопил Двойнюшечка, неистово
затопал ногами и стал рвать на себе волосы.— Ее ис-
портили!
Он глянул на Двойняшечку. Тот мгновенно сел на
землю и прикрылся зонтом.
Алиса взяла Двойнюшечку за руку и примиритель-
но сказала:
— Не стоит так сердиться из-за старой погремушки.
— Да не старая она! — завопил Двойнюшечка, при-
ходя в совершеннейшее исступление.— Она совсем но-
вая, я тебе говорю! Я только вчера ее купил! Это моя
лучшая новейшая ПОГРЕМУШЕЧКА!
120
А Двойняшечка в это время пытался сложить зон-
тик так, чтобы самому незаметно остаться внутри него.
Это было необычайное зрелище, и Алиса любовалась
им во все глаза. Но тут Двойнюшечка схватил Двойня-
шечку за выбившуюся рубашку и дернул. Двойняшечка
кубарем покатился по траве, встал на четвереньки, пя-
тясь, залез в сложившийся зонт, так что видна была
одна голова, и затих, выпучив глаза и хватая воздух
ртом. «Он больше всего сейчас похож на рыбу»,— поду-
мала Алиса.
— Вы, конечно, согласны драться? — холодно спро-
сил Двойнюшечка.
— Полагаю, что да,— мрачно ответил Двойняшечка,
выкарабкиваясь из зонта.— Только пусть она поможет
нам надеть доспехи.
Неразлучные братья удалились вместе в лес и ми-
гом вернулись, нагруженные множеством одеял, коври-
ков, дорбжек, скатертей, совков для угля и крышек от
кастрюль.
— Думаю, ты лучше нас умеешь закалывать булав-
ки и завязывать тесемки,— сказал Двойнюшечка.— Все
эти вещи надо как-нибудь друг с другом скрепить.
Алиса после говорила, что никогда в жизни она не
видела такой суеты из-за чего бы то ни было, такой
спешки, какую устроили эти двое, такой массы вещей,
какую они накрутили на себя, и таких хлопот, какие
задали они ей, прося завязать тесемку или застегнуть
пуговицу. «Право же, когда они приготовятся к бою,
они больше всего будут похожи на узлы старого тря-
пья»,— подумала она, накручивая дорожку на шею
Двойняшечке, чтобы с него, чего доброго, не сняли голо-
ву,— как он выразился.
— Знаешь ли,— внушительно добавил он,— самое
нешуточное дело, которое может приключиться в бою,
это когда с тебя снимут голову.
Алиса громко рассмеялась, но тут же подавила смех
и притворилась, что кашляет, боясь, что Двойняшечка
обидится.
— Я очень бледный? — спросил Двойнюшечка, по-
дойдя, чтобы она привязала ему шлем. Но то, что он
называл шлемом, больше было похоже на кастрюльку.
— Пожалуй, да, немного,— вежливо ответила Алиса.
— Вообще-то я очень храбрый,— продолжал тот
вполголоса,— только у меня нынче очень болит голова.:
121
— Ay меня зуб! — сказал Двойняшечка, который
все-таки расслышал, о чем речь.— Мне намного хуже,
чем тебе.
— Тогда, может быть, лучше сегодня не сражать-
ся? — предложила Алиса, пользуясь удобным случаем
восстановить мир.
— Мы во что бы то ни стало должны хоть немнож-
ко посражаться. Долго не стоит, конечно,— сказал
Двойнюшечка.— Который час?
Двойняшечка посмотрел на часы!
— Половина пятого.
— Посражаемся до шести,— сказал Двойнюшеч-
ка,— а потом пообедаем.
— Очень хорошо,— невесело сказал Двойняшечка.—
А она может посмотреть... Но только ты не стой слиш-
ком близко,— добавил он, обращаясь к Алисе.— Когда
я разойдусь, я рублю все, что попадется.
— А я — все, до чего достану,— воскликнул Двой-
нюшечка.— И неважно, попадется оно или нет!
Алиса засмеялась.
— Тогда вы все деревья вокруг поломаете,— ска-
зала она.
Двойнюшечка огляделся с довольной улыбкой.
— Да,— сказал он.— Не думаю, что эти деревья ос-
танутся стоять целы-невредимы, когда мы закончим.
— И все из-за погремушки,— сказала Алиса, наде-
ясь пристыдить их тем, что они дерутся 1из-за такого
пустяка.
— Будь она не новая,— сказал Двойнюшечка,— я
бы так не рассердился.
«Поскорей бы, что ли, Галка прилетела»,— подума-
ла Алиса.
— Меч, видишь ли, только один,— обратился Двой-
нюшечка к братцу,— но ты можешь взять зонтик,—
у него конец острый! Только давай скорей. Становится
невозможно темно.
— И даже еще темнее,— сказал Двойняшечка.
Тьма внезапно сгустилась, и Алиса решила, что сей-
час разразится гроза.
— Какая огромная черная туча,— сказала она.—
Как она быстро надвигается! Как на крыльях!
— Это Галка! — пронзительно и тревожно завопил
Двойнюшечка.
И оба братца пустились наутек и в мгновение ока
исчезли.
Алиса отбежала в лес и остановилась под большим
деревом.
«Здесь Галка до меня не доберется, — подумала
она. — Галка слишком большая и между деревьями не
протиснется. Только перестала бы она так хлопать
крыльями, а то в лесу из-за этого прямо ураган — вон
даже шаль с кого-то сдуло!»
Глава пятая
НЕВЕЗЕНЬЕ И ВЯЗАНЬЕ
Не успела Алиса, поймав шаль на лету, оглядеться
по сторонам в поисках ее хозяйки, как появилась Ко-
ролева Белых. Королева стремительно неслась через
лес, широко раскинув руки, словно собираясь взлететь.
Алиса, держа шаль, учтиво направилась ей навстречу.
— К счастью, мне удалось ее поймать,— сказала
Алиса, помогая Королеве накинуть шаль на плечи.
123
Королева Белых как-то испуганно и беспомощно
оглянулась на Алису и шепотом повторила несколько
раз что-то похожее на «облако-дарю, облако-дарю».
И Алиса поняла, что ей самой придется начать и под-
держивать разговор, а иначе он может вообще не со-
стояться.
Начала она довольно робко:
— Ваше Величество, я подошла к вам с надеждой...
Королева хмыкнула и, пытаясь завернуться в шаль,
проворчала:
— Если хотите, можете называть это на-деждой. Но
я до сих пор называла это несколько иначе.
Алиса, подумав, что не стоит начинать с пререканий,
улыбнулась и сказала:
— Если Вашему Величеству не угодно, о надежде
я больше не буду говорить.
— А что? Что-нибудь не в порядке? — забеспокои-
лась Королева и стала осматривать свой наряд.—
Я этой на-деждой, как вы изволите выражаться, уже
два часа только и занимаюсь.
По мнению Алисы, гораздо лучше было бы доверить
это занятие кому-нибудь другому. Королева была уди-
вительно неумело одета. Повсюду торчали булавки
и шпильки, все было перекручено и перекошено. Но
вслух Алиса сказала:
— Разрешите, я поправлю вам шаль.
— Уж и не знаю, что с ней творится,— грустно от-
ветила Королева.— Она, наверное, вышла из себя.
Я ее и тут заколю и там заколю, а она не хочет ле-
жать — и все!
— И не будет лежать, если ее так закалывать,—
сказала Алиса, аккуратно расправляя шаль.— Но, про-
стите, что у вас с прической?
— В ней запуталась щетка,— вздохнула Короле-
ва.— А гребень я вчера потеряла.
Алиса осторожно высвободила щетку и старательно
причесала Королеву.
— Посмотрите, насколько теперь лучше,— сказала
она, заколов заново чуть ли не все шпильки.—Вам сле-
довало бы завести горничную.
— Вас я взяла бы с удовольствием,— предложила
Королева.—• Два пенса в неделю и варенье по прочим
дням. Хотите?
Алиса невольно улыбнулась.
124
— Нет, не хочу. И варенья мне не надо.
— Варенье-то хорошее,— сказала Королева.
— Нынче я никакого не хочу.
— Нынче и не получите, даже если захотите,— ска-
зала Королева.— По уговору варенье можно получать
либо завтра, либо вчера, но только не нынче.
— Но когда-нибудь оно должно же быть нынче,—•
возразила Алиса.
— Нет, не должно,— сказала Королева.— Я ведь
ясно сказала: «Варенье по прочим дням». А «нынче» —
это не прочий день и никогда им не бывает. Пони-
маете?
— Не понимаю,— сказала Алиса.— У меня все в го-
лове перепуталось.
— Когда живешь не в ту сторону, это бывает,— со-
чувственно сказала Королева.— Сначала обычно не-
множко кружится голова, но зато...
— Как это — жить не в ту сторону?!—ошеломлен-
но повторила Алиса.— Ни о чем подобном я никогда
не слыхала!
— ...но зато в этом есть и свое преимущество — на-
чинаешь помнить и то, что уже было, и то, чего еще
не было.
— Я не могу помнить то, чего еще не было,— сказала
Алиса.— Я помню только то, что уже было.
— Довольно убогая память,— заметила Королева.
— А вы и то и другое помните? А что вы лучше
помните? — рискнула спросить Алиса.
— То, что случится через недельку,— как ни в чем
не бывало ответила Королева Белых.— Вот, напри-
мер,— продолжала она, наклеивая на палец большу-
щий кусок пластыря,— у нас есть Скороход. Сейчас
он в тюрьме, отбывает наказание. А суд начнется не
раньше будущей среды. А уже после совершится пре-
ступление.
— А если оно не совершится никогда-никогда? —
спросила Алиса.
— Ну что ж, это было бы неплохо, разве не так? —
сказала Королева, привязывая пластырь ленточкой.
С этим Алисе пришлось согласиться.
— Это-то неплохо,— сказала она.— Но ведь его уже
наказали, вот что плохо.
— Уж тут-то вы вовсе не правы,— возразила Коро-
лева.— Вас когда-нибудь наказывали?
125
— Только если я плохо себя вела,— сказала Алиса.
— И, припомните, разве плохо бывает после того,
как вас уже наказали? — торжествующе спросила Ко-
ролева.
— Нет. Но ведь я до этого плохо себя вела,— не
сдавалась Алиса.— Вот в чем разница.
— А если бы вы плохо себя не вели,— сказала Ко-
ролева,— было бы еще лучше, намного лучше, гораздо
лучше.— С каждым «лучше» голос ее становился все
пронзительней, все визгливей.
Алиса начала было говорить: «Тут где-то ошиб-
ка...» — но не смогла закончить, потому что Королева
внезапно затрясла рукой так, словно пыталась от нее
избавиться, и нестерпимо громко завизжала:
— Ой-ой-ой-ой! Мой палец! Как больно! Ой-ой-
ой-ой!
Визг был как паровозный свисток, и Алиса заткну-
ла уши.
— Да что же случилось? — спросила она, когда на-
конец смогла себя расслышать.— Вы что, палец уко-
лоли?
— Нет, еще не уколола,— захныкала Королева.—
Но уколю. Ой-ой-ой-ой!
— Когда же вы его собираетесь уколоть? — спроси-
ла Алиса. Она приняла это за шутку и готова была рас-
смеяться.
— Когда я снова буду закалывать шаль! — Бедная
Королева чуть не плакала.— Сейчас булавка расстег-
нется! Ой-ой-ой-ой!
И тут булавка действительно расстегнулась. Коро-
лева схватила ее и стала застегивать.
— Осторожней! — крикнула Алиса.— Вы же ее не-
правильно держите!
Но было уже поздно. Острие соскользнуло и уколо-
ло Королеве палец.
— Вот мне и стало больно. Видите? — Королева
улыбнулась Алисе.— По-моему, достаточно наглядный
пример к нашему разговору.
— А что же вы теперь не кричите? — спросила Али-
са, на всякий случай готовясь заткнуть уши.
— Зачем?—удивилась королева.— Я же раньше
все откричала. Что толку повторяться?
Между тем вокруг стало светлее.
126
— Вот Галка и пролетела,— сказала Алиса.— Как
я рада. Я ведь думала, что это уже ночь.
— Я бы с удовольствием порадовалась вместе с ва-
ми,— сказала Королева.— Только никак не могу вспом-
нить, как это делается. Вам, наверное, тут, в лесу, хо-
рошо — радуетесь, когда хотите.
— Только здесь очень одиноко,—сказала Алиса так
печально, что у нее самой на глаза навернулись слезы.
— Ах, не надо! Не надо! — воскликнула Королева,
в отчаянии заламывая руки.—Только подумайте, какая
вы большая девочка! Только подумайте, сколько вы
нынче прошли! Только подумайте, который час! Поду-
майте и перестаньте плакать!
Алиса невольно засмеялась сквозь слезы.
— А вы что, подумаете и перестаете?
— Как же может быть иначе?— решительно сказа-
ла Королева.— Нельзя же сразу и думать и плакать.
Кстати, а сколько вам лет?
— Ровно семь с половиной.
— Ровно, не ровно — какая разница? Я все равно
вам верю,—заметила Королева.— А теперь ваша оче-
редь мне верить. Мне ровно сто один год, пять месяцев
и один день.
— Не может быть! Не могу поверить,— сказала
Алиса.
— Не можете? — сочувственно сказала Королева.—
А вы еще раз попробуйте. Глубоко вдохните и зажмурь-
тесь.
Алиса засмеялась.
— И пробовать не буду,— сказала она.— В невоз-
можные вещи верить невозможно.
— Просто вы мало упражнялись,— сказала Коро-
лева.— Я в вашем возрасте хоть по полчаса в день, но
упражнялась. И мне иной раз удается с утра натощак
поверить сразу в шесть невозможных вещей. Ах, опять
эта шаль!
Пока они разговаривали, булавка, как видно, снова
расстегнулась, и внезапный порыв ветра сдул шаль
с Королевы за ручеек. Королева, раскинув руки, взле-
тела, понеслась за ней и на этот раз удачно поймала
беглянку.
— Попалась! — торжествующе крикнула Короле-
ва.— Теперь поглядите, как я ее заколю! Сама!
— А как ваш палец? Уже хорошо или так себе?—
127
вежливо спросила Алиса, перешагивая ручеек следом
за Королевой...
— Ох, так себе,— тоненько пропищала Королева.—
Так себе! Так се-бе! Так себ-бе-е! Се-ебе-е-е! Бе-е-е-е!
И слова ее вдруг превратилсь в блеянье, настолько
похожее на овечье, что Алиса даже вздрогнула. Она
не могла отвести взгляд от Королевы Белых, которая
внезапно окуталась шерстью. Алиса протерла глаза
и снова взглянула. Она не могла понять, как так полу-
чилось! Как она попала в лавочку? Вправду ли это ла-
вочка? Вправду ли за прилавком сидит Овца? Сколько
глаза ни три, ничего не поделаешь — она стоит, положа
локти на прилавок, в темной лавочке, а за прилавком
старая Овца сидит в кресле и вяжет и прерывает рабо-
ту только для того, чтобы время от времени глянуть из-
под очков на Алису.
— Так что же ты хочешь купить? — спросила нако-
нец Овца, в очередной раз прервав вязание.
— Я еще не знаю,— вежливо ответила Алиса.— Мне
сначала хотелось бы, если можно, осмотреться вокруг.
— А ты можешь осмотреть себя с задней стороны?
Разве у тебя есть глаза на затылке?—спросила Ов-
ца.— Впрочем, как тебе угодно, осматривайся.
Глаз на затылке у Алисы не было, осматривать она
собиралась не себя, а полки. Поэтому она просто от-
вернулась от прилавка и подошла к полкам поближе.
В лавочке было полно разнообразнейших и любо-
пытнейших вещей, но удивительнее всего было то, что
стоило Алисе взглянуть на какую-нибудь полку, как
именно она оказывалась пуста-пустешенька, в то время
как соседние просто ломились от всякого добра.
— Тут все вещи на ходу изменяются,— пожалова-
лась самой себе Алиса, понапрасну потратив несколько
минут на то, чтобы рассмотреть какую-то блестящую
штуку, которая всегда оказывалась на следующей пол-
ке и была похожа то на куклу, то на шкатулку для ру-
коделия.— Вот что, я прослежу за ней до самой верхней
полки. Вряд ли она пройдет сквозь потолок.
Не вышло: «штука» прошла сквозь потолок совер-
шенно спокойно, словно и не в первый раз.
— Ты ребенок или волчок? — спросила Овца, до-
став еще пару спиц.— Что ты так крутишься? У меня
вот-вот голова закружится.
128
Теперь она вязала сразу четырнадцатью парами
спиц, и на это нельзя было глядеть без удивления.
«Как она с ними со всеми управляется? — думала Али-
са озадаченно.— Она уже стала вроде дикобраза».
— Ты грести умеешь? — спросила Овца, протягивая
Алисе пару спиц.
— Да, немножко, только не на суше и не спица-
ми,— начала было Алиса, как вдруг спицы у нее в ру-
ках превратились в весла и она вместе с Овцой ока-
залась в лодочке, плавно скользящей меж крутых высо-
ких берегов; делать нечего — Алиса, как могла, приня-
лась грести.
— Разверни перо! — крикнула Овца и взяла еще па-
ру спиц.
«Кому это она?» — подумала Алиса, стараясь гре-
сти сильнее. Вода была какая-то не такая— весла ухо-
дили в нее легко, а выходили еле-еле.
— Да разверни же перо! — снова закричала Овца
и взяла целый пучок спиц.— Ты что, не слышишь?
— Конечно, слышу. Вы достаточно громко говори-
те,—ответила Алиса.
— Так разверни перо и не лови ворон! — сердито
перебила Овца. У нее уже были полны руки спиц, и она
втыкала их прямо себе в шерсть.
— Но как я могу развернуть перья? Ведь я же не
птица! — в свою очередь, рассердилась Алиса.— И при
чем тут вороны?
— Ты птенец желторотый! — ответила Овца.
Алиса обиделась, разговор прервался, а лодка сколь-
зила себе потихоньку то над водорослями (в которых
весла еще пуще застревали), то под деревьями на высо-
ких неприветливых берегах.
— Скажите, пожалуйста! Здесь растет душистый ка-
мыш!— внезапно обрадовалась Алиса.— Ой, взаправду
он! И какой красивый!
— Что я могу тебе сказать? — проворчала Овца, не
поднимая глаз от вязанья.— Я его не сажала и трогать
не собираюсь.
— Да нет же! Скажите, пожалуйста, не можем ли
мы задержаться на минутку? — поправилась Алиса.—
Я хочу сорвать камышинки. Давайте остановим лодку.
— А я-то при чем? — сказала Овца.— Она сама ос-
тановится, только перестань грести.
И вот лодка поплыла по воле течения и наконец
5. «Сказочные повести».
129
оказалась среди качающихся камышей. Алиса аккурат-
но засучила рукавчики, погрузила руки по локоть в во-
ду, чтобы поглубже перехватить камышинки; она поза-
была и про Овцу и про вязанье, перегнулась через борт
лодочки — даже волосы замочила — и принялась соби-
рать пучки чудного душистого камыша. Глаза у нее
разгорелись. «Только бы лодка не перевернулась! — по-
думала она.— Ой, а там какой красивый! Да не до-
стать!» Хотя она набрала полную лодку камыша, все-
таки досадно было, что самый красивый, как нарочно,
рос там, куда она не могла дотянуться.
— Никак не добраться,— вздохнула она и даже рас-
сердилась на камыш, который не мог вырасти поближе.
Раскрасневшаяся, с мокрыми руками, с мокрыми прядя-
ми волос, она наконец села на место и стала разби-
рать свои желанные сокровища.
Но сорванные камышинки тотчас же начали вянуть
и терять аромат и красоту. И настоящий-то душистый
камыш недолго держится, а этот, сказочный, таял на
глазах, как снег. Но Алиса этого не замечала, ее от-
влекли иные, гораздо более любопытные вещи.
Не успели они отплыть немного в сторону, как одно
из весел резко нырнуло в воду, словно решило достать
до дна,— так Алиса говорила потом. Ручка весла по-
пала ей под подбородок и столкнула ее с места прямо
на груду камышинок.
Но она не ушиблась, быстро вскочила и с облегче-
нием убедилась, что сидит в лодке. Овца по-прежнему
вязала, словно ничего не произошло. Только когда Али-
са села на место, она заметила:
— Ну. что, ловила-ловила ворон и наконец поймала?
— Нет, не поймала,— ответила Алиса, оглядываясь
по сторонам.— А где они? Я бы с удовольствием захва-
тила одну с собой.
Но Овца презрительно хмыкнула и снова взялась за
вязанье.
— А много здесь ворон? — спросила Алиса.
— Полно. И ворон, и чего угодно,— ответила Ов-
ца.— Что хочешь, то и выбирай. Ты наконец решила,
что именно ты хочешь купить?
— Купить? — отозвалась Алиса (испуганно и удив-
ленно, потому что и весла, и лодка, и река вмиг исчез-
ли и она снова оказалась в темной лавочке.— Можно
купить вон то яйцо? — робко сказала она.— Почем вй
их продаете?
— Пенни за штуку, полпенни за два,— ответила
Овца.
— Два дешевле, чем одно? — удивилась Алиса, до-
ставая кошелек.
*— Два купишь— два и съешь,— ответила Овца.
— Тогда одно, пожалуйста,— сказала Алиса, кладя
монетку на прилавок. «Может, они невкусные»,— поду-
мала она.
Овца взяла монетку, бросила в коробочку и сказала:
— Я никогда никому ничего в руки не даю. Так не
положено. Пойди возьми сама.
С этими словами она отошла в дальний угол лавоч-
ки и поставила яйцо на полку торчком.
«Почему не положено?—думала Алиса, ощупью
пробираясь среди столов и стульев—настолько здесь
было темно.— Идешь к яйцу, а оно отодвигается. А вот
это разве стул? У него ветки растут, честное слово!
Удивительное дело—здесь растут деревья! А это ручей!
Ну и ну! Что за лавочка—никогда таких не видела!»
.......................................: г r .i
Так она шла, и с каждым шагом росло ее удивление.
Стоило ей приблизиться, как все вокруг превращалось
в деревья, и она уже решила, что с яйцом произойдет
то же самое.
131
Глава шестая
ПУСТИК-ДУТИК
Однако яйцо, постепенно увеличиваясь в размерах,
все больше и больше становилось похожим на человеч-
ка; когда Алиса подошла к нему поближе, она увидела,
что у него есть глаза, нос и рот; а когда подошла со-
всем близко, то стало ясно, что это Пустик-Дутик соб-
ственной персоной. «И никто иной! — так она сказала
про себя.— Я в этом убеждена, словно это у него на
лбу написано».
А на огромном лбу Пустика-Дутика свободно можно
было бы сотню раз написать его имя. Пустик-Дутик си-
дел, поджав ноги по-турецки, на таком узком карнизе,
что Алиса просто диву далась, как он там держится.
Но он неподвижным взглядом смотрел прямо перед со-
бой, не проявляя к ней ни малейшего интереса, и Али-
са решила, что он, должно быть, просто чучело.
— Но как же он похож на яйцо! — громко сказала
она, останавливаясь и подставляя руки, чтобы подхва-
тить его: ведь он с минуты на минуту должен был
грохнуться оттуда.
Пустик-Дутик долго молчал, затем отвернулся от
Алисы и проговорил:
— Любой разозлится, когда его обзовут яйцом!
Любой!
— Я не обзывала вас яйцом, сэр, я сказала только,
что вы на него похожи,— мирно пояснила Алиса.—
А некоторые яйца, знаете ли, бывают очень красивые,—
добавила она, надеясь обратить нечаянную оговорку
в своего рода комплимент.
— А некоторые люди,— сказал Пустик-Дутик, все
так же глядя в сторону,— рассуждают, как малые дети.
Алиса не знала, что на это сказать. Он явно обра-
щался не к ней, а к ближайшим деревьям. «Разве так
беседуют?» — подумала она и стала тихо повторять про
себя:
Пустик-Дутик
Сел на карниз.
Пустик-Дутик
Грохнулся вниз.
Король всю пехоту и конницу велел на помощь отправить,
Но Пустика-Дутика ни за что на место им не поставить.
132
— Последние строчки, по-моему, слишком длинны,—
пробормотала она, забыв, что Пустик-Дутик все-таки
может ее услышать.
— Не стой и не болтай сама с собой,— сказал Пу-
стик-Дутик, обращая наконец взор к Алисе.— Как тебя
зовут и что ты здесь делаешь?
— Меня зовут Алиса, и...
— Какое глупое имя,— раздраженно прервал Пу-
стик-Дутик.— А что оно означает?
— Разве имя должно что-нибудь означать?
— Конечно, должно,— усмехнулся Пустик-Дутик.—
Мое имя, например, говорит о моем внешнем виде,
кстати, очень приятном и статном. А с таким именем,
как у тебя, можно выглядеть как угодно.
Алиса решила не вступать в пререкания и спросила:
— Почему вы там один сидите?
— Почему? Да потому, что здесь больше никого
нет! — воскликнул Пустик-Дутик.— И ты думала, я не
знаю, как отвечают на этот вопрос?! Спроси о чем-ни-
будь другом!
— Вы не находите, что на земле вам будет не так
опасно? — спросила Алиса, вовсе и не думая задавать
головоломные вопросы, а просто по доброте своей тре-
вожась за столь странное создание.— Ведь карниз та-
кой узкий!
— Ты задаешь потрясающе простые вопросы! — про-
гремел Пустик-Дутик.— Конечно, не нахожу. Ведь если
я только отсюда грохнусь!.. Хоть это и невероятно, но
если только!..
Он поджал губы и глянул столь важно и гордо, что
Алиса с трудом удержалась от смеха.
— Если только я упаду,— продолжал он,— Король
обещал лично мне!.. Ага, побледнела! Не ожидала, что
я скажу! Король обещал мне, самолично обещал,
что он...
— Всю пехоту и конницу велит на помощь отпра-
вить? — опрометчиво подхватила Алиса.
— Ну, знаете! Это никуда не годится! — воскликнул
Пустик-Дутик, впадая в ярость.— Ты подслушивала
под дверьми, или за деревом, или в печной трубе! Ина-
че бы ты не могла этого знать!
— Нет, я не подслушивала,— сказала Алиса с до-
стоинством.— Про это было написано в книжке.
133
— Ах, вот как! Про это могло быть написано в
книжке,— сказал Пустик-Дутик, успокаиваясь.— В той,
которую называют «История Англии». Это верно. Так
что смотри на меня и любуйся! Я из тех, кто разгова-
ривал с Королями. Может, в другой раз такого и не
увидишь! А я не гордый, хочешь мне руку пожать —
изволь!
Он заулыбался от уха до уха, наклонился вперед
и — как он только удержался, чтобы не грохнуться! —
протянул Алисе руку. Алиса пожала ее, с тревогой по-
думав: «Если он еще чуть-чуть доулыбнется, у него
края губ сойдутся на затылке. С его головой тогда бу-
дет— я не знаю что! Ой, а вдруг она разломится!»
— Да, Король всю пехоту и конницу велит на по-
мощь отправить,— продолжал Пустик-Дутик.— Уж они-
то меня — раз-два! — и усадят на место. Однако наша
беседа подвигается немножко слишком быстро. Вер-
немся-ка, вернемся-ка. Что ты там два раза тому назад
говорила?
— Ой, боюсь, мне не припомнить,— очень вежливо
сказала Алиса.
— В таком случае начнем сызнова,— предложил
Пустик-Дутик,— только теперь мой черед выбирать,
о чем будет разговор. («Он так говорит, словно это не
беседа, а игра»,— подумала Алиса.) Есть для тебя один
вопросик. Ты можешь сказать, сколько тебе лет?
Алиса быстро подсчитала и ответила:
— Семь с половиной.
— Неверно! — торжествующе провозгласил Пустик-
Дутик.— Разве так отвечают на этот вопрос?! Я тебя
не об этом спрашивал.
— Я думала, вы хотели спросить, сколько мне лет,—
пояснила Алиса.
— Хотел бы — так бы и спросил,— заявил Пустик-
Дутик.
Алиса снова решила не спорить с ним и промолчала.
— Семь с половиной лет,— задумчиво повторил Пу-
стик-Дутик.— Очень неудобный возраст. Если бы ты
у меня вовремя спросила, я бы тебе сказал: «Хватит
и семи»,— а теперь уже поздно.
— И не подумала бы спрашивать,— сказала Алиса
с негодованием.
— Ты такая гордая?
— Нет,— с еще большим негодованием сказала
134
она.— Просто никто не может остановиться и дальше
не расти.
— Раз Никтоня может,— ответил Пустик-Дутик,—
Значит, и все прочие могут. Как следует взяться —
и ты бы дальШе не росла.
— Какой у вас красивый пояс! — вдруг объявила
Алиса (она решила, что про возраст уже хватит гово-
рить, и если они действительно по очереди выбирают,
о чем беседовать, то теперь настал ее черед).— То есть
красивый галстук, я хотела сказать. Ой, нет, пояс...
простите, пожалуйста,— растерянно закончила она, по-
тому что Пустик-Дутик выглядел вконец оскорблен-
ным. И пожалела, что затеяла такой разговор. «Как
тут знать, где у него шея, а где талия»,— подумала
она.
Было совершенно ясно, что Пустик-Дутик очень рас-
сердился. Некоторое время он молчал. Когда же он за-
говорил, это было похоже на утробное рычание.
— Любой не-ве-ро-ят-но разозлится,— произнес Пу-
стик-Дутик,— если галстук на нем спутают с поясом!
— Ой, я такая несообразительная,— сказала Алиса
умоляющим голосом, и Пустик-Дутик смягчился.
— Это галстук, дитя, он очень красивый, ты пра-
вильно заметила. Это подарок от Короля и Королевы
Белых. Вот так!
— Правда? — сказала Алиса, очень обрадованная
тем, что она все-таки правильно выбрала, о чем гово-
рить.
— Они преподнесли его мне,— продолжал Пустик-
Дутик задумчиво, закинув ногу на ногу и охватив коле-
но руками.— Это был мне от них невденьрождарок.
— Простите, как? — озадаченно переспросила
Алиса.
— А я не обиделся,— ответил Пустик-Дутик.
— Я про невденьрождарок. Это что такое?
— Просто-напросто подарок, который тебе препод-
носят не в день рождения.
Алиса призадумалась.
— Мне больше нравятся вденьрождарки,— сказа-
ла она.
— Да ты понимаешь, что говоришь? — завопил Пу-
стик-Дутик.— Сколько в году дней?
— Триста шестьдесят пять,— ответила Алиса.
— А сколько дней рождения?
135
— Один.
— А если отнять от трехсот шестидесяти пяти один,
сколько останется?
— Триста шестьдесят четыре.
Пустик-Дутик, видимо, засомневался,
— Сосчитаем-ка на бумажке,— предложил он^
Алиса не могла не улыбнуться, доставая свою за*
писную книжку И ВЫВОДЯ!
365
1
364
Пустик-Дутик взял книжку и внимательно посмот-
рел на листок.
— Как будто бы и верно...— начал он.
— Вы держите книжку вверх ногами,— вмешалась
Алиса.
— Ну конечно же! — весело сказал Пустик-Дутик,
когда она повернула ему книжку как следует.— То-то
я смотрю, что-то не так! Недаром я сказал «как будто
бы», хотя еще и не успел основательно проверить. Зна-
чит, в году есть триста шестьдесят четыре дня, когда
ты можешь получать невденьрождарки.
— Совершенно верно,— подтвердила Алиса.
— И только один день вденьрождарки! Вот тебе
и привет!
— Не понимаю, что означает «привет»? — сказала
Алиса.
Пустик-Дутик пренебрежительно улыбнулся.
— Не поймешь, пока я не скажу. Это означает «за-
мечательный и разящий довод».
— Но «привет» вовсе не означает «замечательный
и разящий довод»,— возразила Алиса.
— Раз мне так захотелось,— презрительно сказал
Пустик-Дутик,— значит, означает. Именно это: не бо-
лее и не менее.
— А разве можно придавать слову какой угодно
смысл? — спросила Алиса.
— А разве я своим словам не хозяин? — ответил
Пустик-Дутик.
Озадаченной Алисе нечего было возразить. Пустик-
Дутик подождал и заговорил сам:
136
— Слова, они с характером,— некоторые друг возле
друга без фокусов ни за что не станут — гордые! Вся-
кие частицы и междометия — их где хочешь можно
ткнуть. А глаголы, да прилагательные, да существитель-
ные — их одно к другому не вдруг приставишь! Но
я с ними со всеми управляюсь. Вот так! А засим — со-
вершеннейшая сверхнепроницаемость!
— Скажите, пожалуйста,— попросила Алиса,— что
это означает?
— Вот теперь ты говоришь, как разумное дитя,—
сказал Пустик-Дутик, очень и очень довольный.— «Со-
вершеннейшая сверхнепроницаемость» значит, что по
этому поводу сказано все до конца и тебе самое время
подумать, что ты намерена делать дальше, поскольку,
я полагаю, ты не собираешься стоять здесь до сконча-
ния века.
— Два слова, а столько значат. Не слишком ли
много для них? — задумчиво спросила Алиса.
— Ну и что же? — ответил Пустик-Дутик.— Я же
не даром слова употребляю, я им за это плачу. Могу
и надбавку дать за лишнюю работу.
— То есть как это? — удивилась Алиса, совсем уж
сбитая с толку.
— А вот так! Посмотрела бы ты, как они толпятся
вокруг меня в субботу вечером, когда у них получка.—
Пустик-Дутик внушительно покачал головой.
(Алиса не рискнула спросить, чем он расплачивает-
ся со словами; посему и я этого не знаю, и вы не
узнаете.)
— Вы, сэр, кажется, очень искусно толкуете слова,—
сказала Алиса.— Будьте добры, объясните мне, пожа-
луйста, о чем написано в стихотворении, которое назы-
вается «Тарбормошки».
— Я могу растолковать все сочиненные стихотворе-
ния и большинство несочиненных,— сказал Пустик-Ду-
тик.— Прочитай-ка, послушаем.
Это звучало очень обнадеживающе, и Алиса прочла
первую строфу:
Розгрень. Юрзкие хомейки
Просвертели весь травас.
Айяяют брыскунчейки
Под скорячий рычисжас.
137
— Для начала хватит,— прервал Пустик-Дутик.—
Здесь трудных слов полно. «Розгрень» — это четыре ча-
са дня, время, когда разогревают обед.
— Прекрасно,— сказала Алиса.— А «юрзкие»?
— А «юрзкие» — это значит «юркие» и «мерзкие».
Это как кошелечек с двумя монетками: два смысла
в одно слово.
— Теперь я понимаю,— задумчиво сказала Алиса.—
А что такое «хомейки»?
— «Хомейки» — это вроде как хомяки и как ящери-
цы. И еще вроде как штопоры.
— Они, должно быть, любопытно выглядят.
— Еще бы! — сказал Пустик-Дутик.— Они питают-
ся сыром, а гнезда вьют возле солнечных часов.
— А что такое «просвертели»?
— Это снова слово-кошелечек: «просверлили» и «про-
вертели».
— А «травас» — это, наверное, газончик вокруг
солнечных часов,— сказала Алиса, изумляясь собствен-
ной сообразительности.
— Ну конечно же! Его называют травас, потому что
трава справа от часов и трава слева от часов...
— И трава с любой стороны от часов! — подхвати-
ла Алиса.
— Совершенно верно. «Ай-яять» — это ясно, а
«брыскунчейки» — это такие тощие растрепанные птич-
ки, у них перья во все стороны торчат, будто швабра
ожила.
— А «скорячий»? — спросила Алиса.— Простите, я
вас не слишком затрудняю?
— Насчет «скоряков» — я точно не уверен. По-мо-
ему, это разновидность зеленых свиней.
— А что значит «рычисжас»?
— «Рычисжас» — это нечто среднее между рычани-
ем и визгом, но еще чуточку с присвистом; впрочем, ты
можешь услышать его вон в том лесу; разок услы-
шишь — на всю жизнь хватит. Кто тебе читал такие
трудные штуки?
— Это я сама прочла в книжке,— ответила Али-
са.— Мне читали совсем другие стихи — гораздо легче.
По-моему, Двойняшечка.
— Что касается чтения стихов,— сказал Пустик-Ду-
тик, вытягивая руку,— то я читаю их не хуже прочих,
если на то пошло.
138
— Ох, пожалуйста, пусть на то не пойдет,— тороп-
ливо попросила Алиса, тщетно пытаясь остановить его.
— Вещичка, которую я сейчас прочту,— продолжал
Пустик-Дутик, не обращая внимания на эту просьбу,—
написана исключительно для того, чтобы доставить те-
бе удовольствие.
После таких слов Алиса не сочла себя вправе не
слушать и печально сказала: <Благодарю вас».
Зимою в дни морозных вьюг
Я песню пел для вас, мой друг.
— По-настоящему-то я не пел,— пояснил Пустик-
Дутик.
— Это очевидно,— кивнула Алиса.
— Если ты можешь очами видеть пение, значит,
они у тебя получше моих,— жестко заметил Пустик-
Дутик.
Алиса промолчала.
Ресной под шум младой листвы
Ту песню услыхали вы.
— А тут по-настоящему сейчас весна? — заинтересо-
валась Алиса.
За время долгих летних дней
Сумейте разобраться в ней.
Чтоб осенью под ветра вой
Списать ее в альбомчик свой.
— Непременно спишу, если не забуду. Ведь до осе-
ни еще очень долго ждать,— сказала Алиса.
— Ты могла бы воздержаться от подобных замеча-
ний,— сказал Пустик-Дутик.— Они бессмысленны и
только мешают мне.
Я написал письмо ершу:
«Послушайте, я вас прошу...»
И мне ответил ерш в пруду?
«Сэр, я, увы, лишен ввиду...»
— Боюсь, что я не совсем поняла,— сказала Алиса.
— Дальше легче,— ответил Пустик-Дутик.
139
Я возразил ему тотчас:
«Извольте выполнить приказ!»
Но ерш уклончив и лукав:
«Что,— говорит,— у вас за нрав?»
Я раз сказал, я два сказал,
Но он все время ускользал.
Я разработал новый план.
Поставил я котел под кран,
3 груди дыханье затая,
Котел наполнил по края.
Но кто-то вдруг меня отвлек.
Ерш, говорит, в постель залег.
Я приказал ему пойти,
Поднять ерша и привести.
Я внятно прокричал приказ
Ему на ухо десять раз!
Дойдя до последних строк, Пустик-Дутик уже почти
визжал, и Алиса подумала, передернув плечами: «Я бы
ни за что не хотела оказаться этим «кем-то».
Он был неловок и угрюм.
Мол, зря я поднял этот шум.
Он был угрюм и разозлен.
Мол, так и быть. Мол, если oh.w
Тогда схватил я штопор сам
И сам отправился к ершам.
Я дом и дверь нашел с трудом.
Стучал, стучал — был заперт дом,
И я решил разбить окно.
Я замахнулся было, но...
Пустик-Дутик внезапно замолк. Молчание затяги-
валось, и Алиса наконец робко спросила:
— Это все?
— Все,— сказал	Пустик-Дутик — Всего хорошего.
«Как неожиданно»,— подумала Алиса. После столь
ясного намека на то, что ей следует удалиться, было
бы крайне неучтиво не уйти немедленно. Она встала
и протянула Пустику-Дутику руку.
140
— Всего хорошего, до новой встречи,— сказала она
как могла веселей.
— Если мы и встретимся, то я тебя не узнаю,— ска-
зал Пустик-Дутик скучным голосом и протянул ей два
пальца для пожатия.— Тебя от других не отличить.
— Отличают по лицу,— рассудительно заметила
Алиса.
— Вот то-то и жалость,— сказал Пустик-Дутик.—
У тебя лицо такое же, как у всех: два глаза,— он ткнул
пальцем в ее сторону,— посредине нос, под ним рот.
Все как у всех. Если б у тебя хоть глаза были бы с од-
ного боку или рот над носом, тогда другое дело, а так..,
— Это было бы некрасиво,— возразила Алиса.
Но Пустик-Дутик закрыл глаза и пробормотал:
— Сначала попробуй, потом говори.
Алиса немножко подождала, не скажет ли он чего-
нибудь еще, но он так и не открыл больше глаз и не
произнес ни единого слова; тогда она еще раз попроща-
лась и, не получив никакого ответа, потихоньку пошла
прочь; но не удержалась и на ходу стала говорить се-
бе самой: «Из всех наипренеприятнейших (она повтори-
ла это вслух, ведь это большое удовольствие — произ-
носить такие длиннющие слова), из всех наипренеприят-
нейших существ, каких я только видела...» Но не успе-
ла договорить, потому что в этот миг тяжелый удар
сотряс весь лес от края до края.
Глава седьмая
ГЕРБАНТЫ
И тотчас же в лесу появилась пехота: солдаты бе-
жали по двое, по трое, потом отрядами по десять, по
двадцать и, наконец, повалили так густо, что заполни-
ли весь лес. Алиса испугалась, что ее растопчут, спрята-
лась за дерево и смотрела на них оттуда.
В жизни не видела она солдат, которые бы так пло-
хо держались на ногах: они все время спотыкались,
и, когда один из них падал, остальные, наткнувшись на
него, тут же катились кувырком и барахтались на зем-
ле, мешая друг другу подняться.
141
Следом появилась конница. Конн на четырех ногах,
правда, держались потверже, чем пешие солдаты. Но
даже и они поминутно спотыкались. И стоило коню
споткнуться, как всадник тут же падал на землю. Не-
разбериха нарастала, и Алиса очень обрадовалась, ког-
да ей удалось выбраться на открытое место. Там она
увидела Короля Белых. Король что-то увлеченно запи-
сывал в свою записную книжку.
— Я всю пехоту и конницу на помощь велел отпра-
вить,— радостно воскликнул Король, едва завидя Али-
су.— Драгоценнейшая, вам не повстречались в лесу сол-
даты?
— Повстречались,— ответила Алиса.— По-моему, их
тысячи.
— Четыре тысячи двести семь,— сказал Король,
справившись по книжке.— Я не мог послать всех Кон-
ников, потому что двое должны участвовать в партии.
И, кроме того, я не послал еще двух Скороходов. Они
оба в столице. Кстати, посмотрите, пожалуйста, не идет
ли кто-нибудь по этой дороге?
— Никто не идет,— сказала Алиса.
— Мне бы ваши глаза,— с досадой сказал Король
Белых.— Различить, что это сам Никтоня, да еще изда-
ли. При таком освещении я и людей-то с трудом раз-
личаю.
Алиса не обратила внимания на эти слова, она на-
пряженно всматривалась в даль, прикрыв глаза ла-
донью от яркого света.
— А вон кто-то идет!—воскликнула она наконец.—
Но только очень медленно и как-то странно.
Это был Скороход, он на ходу подпрыгивал, присе-
дал, извивался угрем и вовсю размахивал длиннющи-
ми руками.
— Это вовсе и не Ктота. Это Чрезвычайный и Пол-
номочный Скороход при исполнении чрезвычайных пол-
носкачий. Он их исполняет, только когда ему очень ве-
село. Его зовут Вылизаяц,— сказал Король.
— Черного и белого не называйте, говорите все на
«в»,— не удержалась Алиса.— Я его люблю на «в», по-
тому что он Веселый, я его не терплю на «в», потому
что он Вертлявый, я его кормлю... Ветчиной и Веточка-
ми, а зовут его Вылизаяц, а живет он...
— На Взгорочке,— сказал Король, пока Алиса тщет-
но припоминала название города на «в», но сказал не
142
потому, что собирался принять участие в игре.— А дру-
гого зовут Шлёпочник. Мне, видите ли, приходится дер-
жать двоих. Один убежит — другой прибежит. Шлёпоч-
ник все время убегает, а Вылизаяц прибегает.
— Прошу прощения...— начала Алиса.
— Попрошайничать нехорошо,— перебил Король.
— Я хотела сказать, я не поняла,— поправилась
Алиса.— Как так получается, что Шлёпочник все время
убегает, а прибегает только Вылизаяц?
— Я же вам говорю,— нетерпеливо пояснил Ко-
роль.— Скороходы должны догонять и опережать. Так
вот Шлёпочника я держу, чтобы он меня опережал,
а Вылизайца — чтобы догонял.
В это время Скороход наконец добрался до них.
Он так запыхался, что слова произнести не мог, только
размахивал руками и корчил бедному Королю устра-
шающие рожи.
— Эта юная дама любит тебя на «в>,— сказал Ко-
роль, представляя Алису в надежде как-нибудь отвлечь
внимание Скорохода от своей особы, но безуспешно:
чрезвычайные полноскачия становились все невероят-
ней, а вытаращенные глаза Вылизайца бешено вра-
щались.
— Не пугай меня! — крикнул Король.— У меня но-
ги подкашиваются. Дай мне ветчины.
И тут Скороход, к великому удивлению Алисы, рас-
крыл сумку, которая болталась у него на шее, и подал
Королю ломтик ветчины. Король жадно проглотил его.
— Еще ветчины! — сказал он, снова протягивая
руку.
— Ветчины больше нет — только веточки,— ответил
Скороход, заглядывая в сумку.
— Ну, хоть веточек,— пробормотал Король, еле дер-
жась на ногах.
Алиса радовалась, глядя, как он, глодая веточки,
приходит в себя.
— Когда подкашиваются ноги, бесподобное дело по-
глодать веточку,— сказал Король Алисе, не отрываясь
от своего занятия.
— А по-моему, когда подкашиваются ноги, лучше
всего понюхать нашатырного спирту,— возразила Алиса.
— Я же не сказал, что поглодать веточку лучше все-
го, я сказал, что это бесподобно,— ответил Король.
Алиса не рискнула спорить.
143
— Кто-нибудь там шел еще по дороге? — спросил
Король у Скорохода, протягивая руку за очередным
пучком.
— Никто не шел,— ответил Скороход,
— Совершенно верно,— кивнул Король.— Эта юная
дама тоже его видела. Значит, Никтоня ходит медлен-
нее тебя.
— Я изо всех сил стараюсь,— обидчиво возразил
Скороход.— Уверяю вас, никто не ходит быстрее меня.
— Неправда,— сказал Король.— Если бы Никтоня
мог ходить быстрее тебя, он был бы здесь раньше тебя.
Однако теперь ты отдышался, так что, будь любезен,
скажи нам, как там в столице дела.
— Позвольте, я лучше прошепчу вам на ухо,— про-
говорил Скороход, поднося ладони ко рту, складывая
их трубой и наклоняясь к королевскому уху. Алиса бы-
ло расстроилась — ведь ей тоже хотелось узнать ново-
сти. Но, вместо того чтобы шептать, Скороход заорал
скрипучим, пронзительным голосом: — Они опять за
свое!
— По-твоему, это шепот! — взвыл несчастный Ко-
роль, содрогаясь и подпрыгивая.— Посмей еще раз —
я тебя так смажу! Мне голову насквозь пронзило, слов-
но землетрясением!
«Ишь какое землетрясение! Как игла!» — подумала
Алиса, а вслух спросила:
— А кто это опять за свое?
— Гербанты,— ответил Король.
*- Кто такие Гербанты?
— Те, кто на гербе, конечно. Лев и Единорог,— не-
терпеливо пояснил Король.
— Они бьются за корону?
— За что ж еще! — сказал Король.— А смешней
всего, что корона-то моя! Бежим, посмотрим!
Они пустились бежать, и Алиса на ходу повторяла
про себя слова старинной песенки:
Бьются, бьются за корону Лев с Единорогом,
Гонит Лев Единорога по кружным дорогам.
Хлебных корок и бисквита им дают обоим,
От столицы отгоняют барабанным боем.
— А... кто... победит... тому... корона? — еле вымол-
вила Алиса, задыхаясь на бегу.
— Еще что! — сказал Король.— Конечно, нет,
144
— Пожалуйста, будьте добры,— проговорила Али-
са, с трудом переводя дыхание, не в силах угнаться за
Королем,— подождите минутку.
— Я давно уже добр,— ответил Король.— Я бы обя-
зательно подождал Минутку, если б она вдруг отстала.
Но она бежит так быстро! У меня не хватит сил на-
столько обогнать ее, чтобы поджидать. Она проносится,
как Цапчик,— попробуй догони.
Алиса слишком запыхалась, чтобы продолжать раз-
говор, и они бежали молча, до тех пор, пока не увиде-
ли громадную толпу, посреди которой бились Гербан-
ты. В туче пыли Алиса сначала не могла разобраться,
где кто, но вскоре она разглядела рог и поняла, что это
Единорог.
Алиса, Король и Вылизаяц остановились неподалеку
от Шлёпочника, второго Скорохода, который стоял,
наблюдая за битвой, и держал в одной руке чашку чая,
а в другой хлеб с маслом.
— Его только что выпустили,— прошептал Вылизаяц
Алисе на ухо.— Ему так и не дали допить чай и поса-
дили в тюрьму. А там кормят только устричными ра-
кушками. Он голодный и хочет пить. Как здоровье, до-
рогой? — продолжал Вылизаяц, с чувством обнимая
Шлёпочника.
Шлёпочник обернулся, кивнул и снова принялся за
хлеб с маслом.
— Дорогой, а хорошо ли тебе было в тюрьме? —
спросил Вылизаяц.
Шлёпочник еще раз обернулся, и большая слеза по-
катилась по его щеке. Но он не сказал ни слова.
— Ты что, уже говорить не можешь?! — вспылил
Вылизаяц.
Но Шлёпочник только чавкал и глотал чай.
— Или не хочешь?! — крикнул Король.— Как идет
бой?
Шлёпочник отчаянным усилием проглотил огромный
кусок хлеба с маслом.
— Очень хорошо,— сказал он, давясь.— Они друг
дружку сбивали с ног раз восемьдесят семь.
— Тогда им, вероятно, скоро дадут хлебных ко-
рок? — рискнула заметить Алиса.
— Да,— ответил Шлёпочник.— Я их как раз изго-
товляю.
145
Тут битва прекратилась. Гербанты, тяжело дыша,
остановились. Король крикнул: «Чур, передышка на де-
сять минут!» — а Вылизаяц и Шлёпочник принялись
таскать целыми корытами хлебные корки. Алиса взяла
корочку попробовать — она была очень черствая.
— Вряд ли они нынче еще схватятся,— сказал Ко-
роль Шлёпочнику.— Ступай скажи, чтобы начинали ба-
рабанить.
И Шлёпочник удалился прыжками, как кузнечик.
Некоторое время Алиса молча наблюдала за ним.
Вдруг она встрепенулась.
— Смотрите, смотрите! — воскликнула она.— Вон
бежит Королева Белых! Вон из того леса! Как они бы-
стро носятся, эти Королевы!
— Несомненно, за ней кто-то гонится,— сказал Ко-
роль, не оглядываясь.— В том лесу полно врагов.
— А вы почему не бежите на помощь? — спросила
Алиса, очень удивленная его спокойным тоном.
— Ах, это бесполезно,— ответил Король.— Она по-
трясающе быстро носится. Как Цапчик — попробуй
поймай. Но я, если вам угодно, запишу для памяти.
Она такое милое, доброе создание,— продолжал он
с нежностью, открывая записную книжку.— Кстати,
в слове «создание» два «н» или одно?
В это время, заложив руки в карманы, мимо прохо-
дил Единорог. Он мельком взглянул на Короля и
сказал:
— На этот раз моя взяла.
— Да, да,— ответил Король, почему-то явно нервни-
чая.— Но ты его рогом проткнул, разве так можно?
— А, ему как с гуся вода,— ответил Единорог, соби-
раясь двинуться дальше, но тут взор его упал на Али-
су. Единорог резко обернулся и некоторое время смот-
рел на нее с видом глубочайшего отвращения.— А это
что такое? — спросил он наконец.
— А это Ребенок,— поспешно ответил Вылизаяц, вы-
ступая перед Алисой и представляя ее. При этом он
широко взмахнул руками и совершил чрезвычайное пол-
носкачие.— Редчайший натуральный образец. Только
что обнаружен.
— Я до сих пор был убежден, что Ребенок — это
сказочное чудище,— сказал Единорог.— Он живой?
— Он умеет говорить! — торжественно сказал Вы-
лизаяц.
146
Единорог окинул Алису долгим взглядом и промол-
вил:
— Так говори же, Ребенок.
Алиса не смогла сдержать улыбки и сказала!
— Вы знаете, а я всегда думала, что сказочное чу-
дище — это Единорог. Я до сих пор никогда не видела
живого Единорога.
— Ну что ж, теперь мы друг друга увидели,— ска-
вал Единорог.— Давай договоримся. Ты поверишь в ме-
ня, а я поверю в тебя. Идет?
— Да, если вам угодно,— ответила Алиса.
— Эй, старина, подавай-ка бисквит,— продолжал
Единорог, обращаясь к Королю.— Хватит с меня ваших
корок.
— Пожалуйста, пожалуйста,— пробормотал Король
и кивнул Вылизайцу.— Открывай сумку,— прошептал
он.— Быстро! Да не ту! Там веточки!
Но Вылизаяц уже вынул из сумки огромный биск-
вит и дал его Алисе подержать, а сам достал из той же
сумки блюдо и нож. Как это все там умещалось, Али-
са не могла уразуметь. «Это, наверное, такой волшеб-
ный фокус»,— подумала она.
Тем временем подошел и Лев; он, казалось, очень
устал и хотел спать, глаза его были полузакрыты.
— Это еще что такое? — сказал он глубоким и гул-
ким, как из бочки, голосом и взглянул на Алису, лени-
во моргая.
— Что это такое? — громко воскликнул Едино-
рог.— Ни за что не догадаешься! Даже я не сумел!
Лев утомленно посмотрел на Алису.
— Ты животное... минерал... или растение? — спро-
сил он, зевая после каждого слова.
— Это сказочное чудище! — вскричал Единорог, пре-
жде чем Алиса успела ответить.
— Раз так, тебе и раздавать бисквит, Чудище,—
сказал Лев, ложась и кладя голову на лапы.— Вы оба
тоже садитесь,— обратился он к Единорогу и Коро-
лю,— только смотрите, чтобы все было по-честному.
Королю между такими великанами явно не сиде-
лось, но другого места не было.
— Вот тут-то бы за нее и посражаться,— сказал
Единорог, лукаво поглядывая на корону, которая готова
была упасть у Короля с головы,— так сильно он, бед-
няга, дрожал.
— Я бы в два счета победил,— сказал Лев.
— Вот уж не уверен,— возразил Единорог.
— Ты! Заячья душа! Да я тебя гоняю по всем круж-
ным дорогам! — разозлился Лев, поднимаясь на перед-
ние лапы.
Король попытался предупредить ссору и сказал дро-
жащим голосом:
— По кружным дорогам — это путь немалый. Вы
были возле старого моста и на рыночной площади? По-
моему, самый лучший вид как раз со старого моста.
— Вот уж чего не знаю, того не знаю,— прорычал
Лев и снова улегся.— Там такая пылища — ничего не
видно. Эй, Чудище, сколько можно резать бисквит?
Алиса сидела на берегу ручейка, поставив блюдо на
колени, и усерднейшим образом работала ножом.
— Что за глупые шутки! — ответила она Льву (она
уже привыкла, что ее называют «Чудищем»).— Я отре-
зала несколько ломтей, а они опять соединились.
— Ты просто не умеешь обращаться с зазеркальны-
ми бисквитами,— заявил Единорог.— Сначала раздай,
потом разрежешь.
Это звучало нелепо, но Алиса послушно встала и по-
несла блюдо по кругу. И тут же бисквит сам разделил-
ся на три куска.
148
— Вот теперь режь,— сказал Лев, когда она верну-
лась на место с пустым блюдом. Алиса недоуменно по-
глядела на нож, не зная, что делать, и села.
— Эй! Это нечестно! — закричал Единорог.— Чуди-
ще отрезало Льву вдвое больше, чем мне!
— Зато себе оно совсем ничего не оставило,— ска-
зал Лев.—Ты что, Чудище, бисквит не любишь?
Но прежде чем Алиса успела сообразить, что отве-
тить, ударили барабаны.
Не понять было, откуда гром; воздух наполнился гу-
лом, в голове гудело так, что оглушенная Алиса вскочи-
ла и в ужасе перепрыгнула через ручей.
И перед тем, как упасть на колени и заткнуть уши,
напрасно пытаясь спастись от устрашающего рева, она
еще успела увидеть, как Гербанты вскакивают, злясь,
что им не дают закончить так удачно начатое пирше-
ство.
«Если этим не удастся их отогнать от столицы, зна-
чит, их ничем не проймешь»,— мелькнуло у нее в го-
лове.
Глава восьмая
«ЭТО Я САМ ИЗОБРЕЛ»
Только после того, как гул постепенно замер вдали
и воцарилась мертвая тишина, Алиса осторожно подня-
ла голову. Вокруг никого не было. Она было решила,
что Гербанты и эти удивительные Скороходы со своими
полноскачиями ей просто приснились, но блюдо, на ко-
тором она пыталась резать бисквит, лежало у ее ног.
«Значит, это не приснилось,— подумала она,— если
только... если только мы все нечаянно не попали в один
и тот же сон. Надеюсь, конечно, в мой сон, а не в сон
Короля Черных. Не хочу в чужие сны. Вот пойду раз-
бужу Короля, и посмотрим, что тогда получится».
Но тут ее мысли были прерваны громким криком:
«Гей! Гей! Шах!» Прямо к ней, размахивая громадной
черной булавой, несся Конник, весь в черном, на воро-
ном коне. Конь, поравнявшись с Алисой, стал как вко-
149
ланный, а Конник, крикнув: «Ты моя пленница!»— вы-
летел из седла и грохнулся оземь головой.
Алиса попятилась. Правда, она испугалась больше
за него, чем за себя, и с беспокойством следила, как
он неуклюже встает и карабкается на коня. Устроив-
шись в седле, он начал было снова: «Ты моя...»,— как
вдруг опять раздался крик: «Гей! Гей! Шах!» Алиса
удивленно оглянулась.
На этот раз кричал Белый Конник. Он во весь опор
подскакал к Алисе, остановил коня, тут же вылетел из
седла и грохнулся оземь головой точно так же, как
и Черный. Затем он взобрался в седло, и оба Конника
молча воззрились друг на друга. Алиса смущенно смот-
рела то на одного, то на другого.
— Я взял ее в плен,— сказал наконец Черный
Конник.
— Да, но раз явился я, она снова свободна! — от-
ветил Белый.
— Если так, нам придется из-за нее сражаться,—
сказал Черный, снял с луки седла шлем, похожий на
лошадиную голову, надел его и опустил забрало.
— Само собой разумеется, бой будет по всем пра-
вилам,— сказал Белый Конник, тоже надевая шлем.
— Как всегда,— ответил Черный, и они принялись
колошматить друг друга булавами с таким пылом, что
Алиса на всякий случай спряталась за дерево.
«Интересно, что это за правила,— думала она, роб-
ко наблюдая за поединком из своего укрытия.— Первое
правило, кажется, такое: когда один Конник ударяет
другого, он сбивает его с коня, а когда промахнется,
валится сам. Второе правило: оба Конника должны
держать булаву под мышкой, как Петрушка свою дуби-
ну в кукольном театре. С каким грохотом они падают!
Словно кочерга на совок! А коням — словно бы нипо-
чем. Стоят, как столы!»
Алиса не заметила еще одного правила: падая, Кон-
ники всегда ударяются оземь головой, а поединок за-
канчивается их общим падением бок о бок. Именно пос-
ле такого падения они встали, пожали друг другу руки,
а затем Черный Конник взобрался на коня и уехал
прочь.
— Ну как, славная была победа? — спросил, отду-
ваясь, Белый Конник.
150
— Не знаю,— покачала головой Алиса.— Я не хочу
быть чьей-то пленницей. Я хочу быть Королевой.
— Перейдете ручей — и будете,— сказал Белый Кон-
ник.— Я буду охранять вас в пути, пока не кончится
лес, А там мы, к сожалению, расстанемся. Там конец
моего хода.
— Большое спасибо,— поблагодарила Алиса.— Да-
вайте я помогу вам снять шлем.
Самому Коннику это было явно не под силу. Но
Алисе после долгой возни удалось вытряхнуть его из
шлема.
— Ну, теперь полегче дышать,— сказал Конник,
обеими руками приглаживая разлохматившиеся белые
волосы и глядя на Алису большими кроткими глазами.
«В жизни я не видела таких странных воинов»,— поду-
мала Алиса.
Конник был облачен в луженые доспехи, очень пло-
хо пригнанные, а сзади к панцирю во всю ширину спи-
ны был приделан вверх дном деревянный ящичек
необыкновенной формы; ящичек был открыт, и крышка
болталась под ним на петельках. Алиса с любопытст-
вом осмотрела ящичек.
— Я вижу, вам понравился мой ларчик,— обрадо-
вался Конник.— Это я сам изобрел. Туда можно пря-
тать одежду и бутерброды. Я ношу его вверх дном, что-
бы туда не попадал дождь.
— Но из него же все выпало! — воскликнула Али-
са.— Ларчик-то открыт.
— Неужели? Я об этом не знал.— Тень досады про-
бежала по лицу Конника.— Действительно, оттуда все
вывалилось. Ни к чему мне теперь этот ларчик.
С этими словами он отцепил ларчик и уже собрался
забросить его в кусты, как вдруг, словно озаренный
внезапной мыслью, направился к ближайшему дереву
и повесил ларчик на ветку.
— Вы понимаете, зачем я это сделал? — спросил он.
Алиса покачала головой.
— А вдруг в нем пчелы поселятся. Тогда у меня
будет мед.
— Но у вас же и так улей к седлу прицеплен,—
удивилась Алиса.
— Да, это замечательный улей, самый наилучший,—
вздохнул Конник.— Но ни одна пчела в него не залета-
ет. Тут рядом висит мышеловка. И, наверное, пчелы
151
п мыши друг дружку отпугивают. Не знаю только, кто
кого большё.
— А зачем мышеловка? — удивилась Алиса.— Раз-
ве мыши забираются на лошадей?
— Возможно, и нет,— ответил Конник.— Ну, а вдруг
они нагрянут. Не могу же я дозволить им бегать где
вздумается. Видите ли,— продолжал он, помолчав,—
надо всегда ко всему быть готовым. Именно поэтому
у моего коня вокруг копыт шипы.
— А зачем? — полюбопытствовала Алиса.
— Чтобы акулы не покусали,— пояснил Конник.—
Это я сам изобрел. А теперь помогите мне, пожалуйста,
сесть в седло. Я поеду с вами до конца леса. А зачем
это блюдо?
— Для бисквита,— сказала Алиса.
— Возьмем-ка его с собой,— предложил Конник.—
А то вдруг мы найдем бисквит! Тогда без блюда как
без рук. Помогите мне уложить его в мешок.
С блюдом пришлось повозиться, хотя Алиса очень
старательно держала мешок: уж очень неловко Конник
укладывал блюдо и раза два или три чуть сам не ныр-
нул в мешок вместо него.
— Смотрите-ка, еле поместилось,— сказал он, когда
они наконец справились с блюдом.— Там, в мешке, под-
свечников полно.
Он прицепил мешок к седлу, уже и так увешанному
каминными щипцами, совками, пучками морковки и
множеством других вещей.
— Надеюсь, ваши волосы крепко держатся на голо-
ве?— осведомился Конник, когда они тронулись в путь.
— Как обычно,— улыбнулась Алиса.
— Значит, не очень крепко,— озабоченно сказал
Конник.— Здесь такие густые ветры. Прямо сметанные.
Все сметают.
— А вы еще не изобрели чего-нибудь, чтобы волосы
не боялись ветра? — поинтересовалась Алиса.
— Еще нет,— ответил Конник.— Но я придумал
средство, чтобы они не падали.
— Очень интересно, какое?
— Сначала надо поставить палку торчком,— сказал
Конник.— А затем надо привязать к ней волосы, как
привязывают ветки в саду. Тогда волосы не упадут, да-
же если и выпадут. Вот что я изобрел. Если хотите,
можете испробовать.
152
«Не очень-то это удобно»,— подумала сбитая с тол-
ку Алиса. В раздумье она несколько минут шла молча.
То и дело ей приходилось останавливаться, чтобы по-
мочь бедняге Коннику, который ездил верхом из рук
вон плохо.
Стоило коню остановиться,— а он только и делал,
что останавливался,— как Конник летел через его голо-
ву. Стоило коню тронуться,— а трогался он ни с того
ни с сего,— как Конник летел через круп. На ходу он
держался почти прилично, но время от времени внезап-
но падал то вправо, то влево. При этом он явно чаще
падал на ту сторону, с которой шла Алиса, и она быст-
ро сообразила, что лучше держаться не слишком близ-
ко к коню.
— Ой, вы, наверное, редко ездите верхом,— позво-
лила она себе заметить, помогая Коннику встать после
пятого падения.
Услышав эти слова, Конник, казалось, очень удивил-
ся и даже немножко обиделся.
— Что заставило вас так думать? — спросил он,
качаясь в седле и крепко держась за Алисины волосы,
чтобы не рухнуть на другую сторону.
— Те, кто много ездит, так часто не падают.
— Уж кто-кто, а я-то много езжу,— подумав, заявил
Конник.— Даже слишком много.
— Быть не может! — сказала Алиса как могла мяг-
че. Никакие другие слова ей просто в голову не при-
шли. Конник не ответил. Он что-то бормотал, закрыв
глаза и покачиваясь. Алиса со страхом ждала, когда
он снова упадет. Так они прошли еще немного.
— Великое искусство верховой езды,— вдруг громко
объЯВИЛ КОННИК И ВЗМаХНуЛ руКОЙ,— СОСТОИТ В TOMfc
чтобы держать...
Он не договорил и тяжело рухнул макушкой оземь
у самых ног Алисы. Она очень испугалась и тревожно
спросила, помогая ему подняться:
— Надеюсь, у вас все кости целы?
— Ай, ничего серьезного! — отмахнулся Конник,
словно поломать две-три косточки — пустячное дело.—
Великое искусство верховой езды, я хотел сказать, за-
ключается в том, чтобы хорошо держать равновесие.
Вот смотрите!
153
Он бросил поводья и широко расставил руки, чтобы
доказать Алисе, как это делается, и тут же упал
навзничь прямо под копыта коня.
— А езжу-то я много,— повторял он, пока Алиса
пыталась его поднять.— Даже слишком много.
— Что за посмешище,— теряя наконец терпение,
крикнула Алиса.— Знаете что, вам впору ездить на де-
ревянной лошадке с колесиками.
— А у нее ход ровный? — с большим интересом
спросил Конник, хватаясь за лошадиную гриву, чтобы
снова не упасть.
— Уж ровней, чем у живой! — Алиса тщетно пыта-
лась подавить смех.
— Надо бы завести одну такую,— озабоченно ска-
зал Конник.— Или даже парочку.
Помолчав немного, Конник вдруг сменил тему раз-
говора.
— Я, знаете ли, очень ловко умею изобретать. Вы,
надеюсь, заметили, когда столь любезно помогали мне
подняться, что я был погружен в тяжкую задумчивость.
— Да, в очень тяжкую,— сказала Алиса.
— А все потому, что как раз в этот момент я изо-
бретал новый способ перебираться через калитку. Хо-
тите знать какой?
— Да, очень,— учтиво сказала Алиса.
— Я расскажу вам все по порядку,— сказал Кон-
ник.— Мне вдруг пришла в голову мысль: «Голова
и так достаточно высоко. Она через калитку переберет-
ся. Вся трудность в том, чтобы через калитку перебра-
лись ноги». Теперь представьте себе, я упираюсь ма-
кушкой в верхнюю перекладину калитки — голова как
раз на этом уровне,— затем становлюсь на голову,
и вот ноги тоже достаточно высоко, чтобы перебраться
через калитку. Раз! — и я по ту сторону. Понимаете?
— По ту-то по ту,— задумчиво сказала Алиса.— Но
не слишком ли это сложно, как по-вашему?
— Я еще не пробовал,— серьезно ответил Конник.—
Пока ничего определенного сказать не могу, но боюсь,
что это, может быть, и не просто.
Он как-то сразу сник, и Алиса решила поскорей за-
говорить о чем-нибудь другом.
— Какой у вас интересный шлем! — весело сказала
она.— Это тоже вы изобрели?
— Да, я.— Конник гордо поглядел на шлем, прито-
154
роченный к седлу.— Я еще лучше шлем изобрел. В ви-
де сахарной головы, такой высокий. Бывало, надену
его, только начну падать с коня, а шлем уже втыкается
в землю. Так что мне самому лететь уже почти что не
приходилось. Одно было плохо: в него можно было
провалиться. И однажды я провалился. И тут, пред-
ставьте себе, как на грех, подъехал другой Белый Кон-
ник, поднял мой шлем и надел. Он решил, что это его
шлем.
Конник говорил вполне серьезно, и поэтому Алиса
изо всех сил старалась не расхохотаться.
— Боюсь, что вам пришлось его побеспокоить,—
сказала она дрожащим от смеха голосом.— Ведь вы
оказались у него на макушке.
— Конечно, мне пришлось трахнуть его ногой по го-
лове,— все так же серьезно продолжал Конник.— Он
сбросил шлем и убежал. А я еще бился несколько ча-
сов, чтобы выбраться оттуда. Я бился... как лев!
— Но ведь это «биться» совсем в другом* смысле,—
возразила Алиса.
— Я бьюсь во всех смыслах,— покачал головой
Конник.— Во всех, уверяю вас.
Он взмахнул рукой, но тут же скатился с седла
и уткнулся головой в глубокую яму.
Последние несколько минут Конник держался в сед-
ле вполне прилично. Поэтому его падение захватило
Алису врасплох, и вдобавок она испугалась, что на этот
раз он действительно сильно ушибся. Но, побежав
к яме, из которой торчали его ноги, она с облегчением
услышала, что, стоя на голове, он совершенно спокой-
но продолжает разговор.
— Я бьюсь во всех смыслах,— говорил он.— А с его
стороны было по меньшей мере легкомысленно надевать
чужой шлем, тем более когда в шлеме его настоящий
хозяин.
— Как вы можете так спокойно рассуждать, стоя
вниз головой! — сказала Алиса, вытащив его за ноги из
ямы на кучу песка.
Конник очень удивился.
— А при чем тут положение тела? — сказал он.—
Ход мыслей от этого не изменяется. Более того, чем
ниже у меня голова, тем светлей мысли. Самое лучшее
мое изобретение,— продолжал он, немного помолчав,—
это третье блюдо, которое я изобрел, пока ел второе.
— И его вам тут же приготовили? — сказала Али-
са.— Вот это, я понимаю, быстрота!
— То-то, что не тут же.— Конник призадумался.—
Даже вовсе не тут же.
— Ну, так приготовили бы назавтра.
— То-то, что и не назавтра.— Конник опустил голо-
ву.— По правде говоря, его не приготовили вообще. По
правде говоря, его никогда не приготовят. Но это очень
хитрое третье, и его очень трудно было изобрести.
Бедный Конник совсем пал духом.
— А из чего его надо делать? — спросила Алиса, на-
деясь ободрить его.
— Сначала надо смять промокашку,— всхлипнул
Конник.
— Боюсь, что это не слишком вкусно...
— Конечно, само по себе не вкусно,— оживляясь,
перебил Конник.— Но вы представить себе не можете,
как все изменится, если подсыпать пороху и окунуть
в сургуч. Но тут я должен покинуть вас. Мы дошли до
конца леса.
Алиса не ответила: она все еще думала о третьем.
— Вы опечалены,— заволновался Конник.— Разре-
шите мне утешить вас песней.
— Она длинная? — спросила Алиса, на долю кото-
156
рой в тот день и так пришлось слишком много сти-
хов.
— Она длинна,— ответил Конник,— но зато она
прекрасна. Все, кто слышал ее, либо плакали горючими
слезами, либо...
— Либо что? — спросила Алиса, потому что он вне-
запно умолк.
— Либо вовсе не плакали,— закончил Конник.—
Название этой песни называется «Корюшкин глаз».
— Это песня так называется? — Алиса старалась сде-
лать вид, что ей очень интересно.
— Да нет же, вы не поняли,— с некоторой досадой
сказал Конник.— Так называется название. А само на-
звание по-настоящему— «Древний-древний старик».
— Ага, значит, это песня про древнего-древнего ста-
рика?
— Нет. Одно дело название, другое дело про что
песня. Это песня про то, как, почему и посредством че-
го. Понимаете?
— Что же это за песня такая? — проговорила Али-
са, окончательно сбитая с толку.
— Всему свой черед,— сказал Конник.— «На ка-
литке верхом» — вот какая это песня. А музыку к ней
я придумал сам.
С этими словами он остановил коня и бросил по-
водья.
Неторопливо отбивая такт одной рукой, он светло
и мягко улыбнулся, словно мелодия, которую он затя-
нул, доставляла ему большую радость.
Изо всех невероятных вещей, которые Алиса виде-
ла и слышала во время своего путешествия по Зазер-
калью, эту песню она помнила лучше всего и дольше
всего.
Много лет прошло с тех пор, а в ее памяти эта сце-
на вставала как живая: кроткие голубые глаза Конни-
ка, предзакатное солнце, горящее в его волосах, яркие
солнечные блики на его доспехах, медленно выступаю-
щий конь (он щиплет траву у ее ног, потряхивая по-
водьями), длинные черные тени леса,— все это так и за-
печатлелось у нее в памяти, словно картина, когда она,
прикрыв глаза ладонью, прислонилась к дереву, глядя
на эту странную пару и слушая, как в полусне, зауныв-
ную мелодию.
157
«Но музыку вовсе не он сочинил,— подумала она
тогда.— Это «Я отдам тебе все. Что еще я могу...». Она
стояла и слушала очень внимательно, но плакать -* не
плакала.
Я скажу тебе все. Будет песня звонка
И написана четким стихом.
Встретил древнего-древнего я старика,
Что сидел на калитке верхом.
«Как сумел ты так долго прожить, борода?
Как ты дожил до этаких лет?»
Он ответил, и тихо журчал, как вода,
Этот смутный невнятный ответ.
Он сказал: «Стаю бабочек я подстерег,
Что дремали, забравшись в подвал.
Понаделал из них буревещих сорок
И на каждом углу продавал.
По особой цене я снабжал моряков,
В бурном море ведущих суда.
Что ж, посредством продажи таких пустяков
Наскребешь и на хлеб иногда».
Ну, а я в это время рассчитывал, как
Учредить зелененье бород
И раздать веера, чтобы скрыть от зевак
Эту новость иа годы вперед.
И я дал старику здоровенный пинок.
Не придумав достойный ответ,
И опять закричал: «Расскажи, как ты мог,
Как ты дожил до этаких лет?»
Непонятен был смысл его смутных речей.
Он сказал: «Я бродил среди гор,
И как только встречался мне горный ручей,
Я совал его тотчас в костер.
Выходила из этого нужная смесь —
«Блестелин» для начистки ножей.
Исчислялся доход мой от этого весь
То ли в пять, то ли в девять грошей».
Ну, а я все обдумывал, может ли быть
Колотушками кто-нибудь сыт
И как часто его надо будет лупить,
Чтобы он поправлялся на вид.
Я схватил старика и затряс, как мешок,
Так что он посинел и поник,
И опять закричал: «Расскажи, как ты мог,
Как ты жив по сю пору, старик?»
Он сказал: «А случалось, и корюшкин глаз
В ясный полдень выуживал я
И из этого глаза в полуночный час
Делал пуговичку для белья.
158
Золотой не отвалят за этот пустяк,
Не отвалят тебе серебра,
А отвалят ну разве что стертый медяк,
Ежли в нем в серединке дыра.
То, глядишь, откопал пирога уголок,
То изюминку в булке, то две,
То нечаянно рак попадется в силок,
То найдешь колокольчик в траве.
Так с того да на се жизнь я прожил свою
И под старость стал даже богат.
И за ваше здоровье, почтеннейший, пью!
Очень рад, очень рад, очень рад!»
Эти речи я все же поймал на лету,
Но зато разочел не вполне,
Как мосты сохранять, кипятя их в спирту,
За отсутствием спирта — в вине.
Я «спасибо» сказал, сколько раз — и не счесть,
И за повесть, как он богател,
И особо за то, что он пил в мою честь,
Хоть не пил он, а только хотел.
И теперь, если локти я в клей обмакну
Или меч на мозоль уроню,
Не на ту себе ногу сапог натяну,
Наизнанку надену броню,
Я, конечно, всплакну потихонечку, но
Не по поводу всех этих дел,
А по том старике, что качался смешно,
Чьи глаза, как огонь, борода, как руно.
Чье лицо было белое, как полотно,
Что умел отвечать до того мудрено,
Что не мог ничего я понять все равно,
Что казался ужасно подавленным, но
За здоровье мое был готов пить вино,
Что мне встретился очень и очень давно,
Что верхом на калитке сидел.
Допев последние слова, Конник подхватил поводья
и повернул коня обратно.
— Вам осталось пройти совсем немножко,— сказал
он.— Спуститесь с холма, перейдете ручей и вы—Ко-
ролева. Но сперва постойте, пожалуйста, здесь и по-
смотрите мне вслед,— добавил он, глядя, как Алиса
загоревшимся взором окидывает оставшийся путь.—
Это долго не продлится. Вы подождите и помашите
мне платочком, когда я буду скрываться за поворотом.
Мне кажется, что это меня очень поддержит.
159
— Конечно, я подожду,— сказала Алиса.— Большое
спасибо вам за то, что проводили меня так далеко, и за
песню. Она мне очень понравилась.
— Хорошо, если так,— неуверенно ответил Кон-
ник.— Но я ожидал от вас более горючих слез.
Они пожали друг другу руки, и Конник медленно
направился в лес. «Надеюсь, недолго мне придется
смотреть ему вслед,— думала Алиса, провожая его
взглядом.— Вот так езда! Опять вниз головой! Однако
он и сам легко забирается в седло! Еще бы! У него там
столько разных зацепок понавешано». Конь плелся не
спеша по дороге, а Конник валился с него то вправо,
то влево. После четвертого или пятого падения он до-
брался до поворота, и тогда Алиса стала махать ему
платочком и махала, пока он не скрылся за деревьями.
«Надеюсь, это его поддержало,— подумала она, бро-
саясь бегом с холма.— Последний ручеек, и я — Коро-
лева! Как это замечательно звучит».
До ручейка осталось несколько шагов.
— Восьмая клетка! Ур-ра! — крикнула Алиса, прыг-
нула...
...и оказалось, что она лежит на мягчайшем лугу,
усеянном цветами.
— Ой, как мне здесь нравится! А что это у меня на
голове? — воскликнула она растерянно и подняла руки
к чему-то очень тяжелому, плотно охватившему голову.
«Как это попало туда без спроса?» — подумала она,
снимая эту тяжесть с головы на колени.
А это была золотая корона.
Глава девятая
КОРОЛЕВА АЛИСА
— Восхитительно! — сказала Алиса.— Вот уж никог-
да не думала, что так быстро стану Королевой! И вот
что я вам скажу, Ваше Величество,— продолжала она
строго (Алиса всегда была не прочь сама себя побра-
нить),— вам не полагается сидеть на траве в столь воль-
ной позе. Королева должна держаться с достоинством.
160
Она встала и пошла, стараясь держаться так, чтобы
корона с головы не упала; но вокруг никого не было,
никто на нее не смотрел, и поэтому она снова уселась
на траву.
— Уж если я стала Королевой,— сказала она,— то
со временем научусь вести себя как положено.
Все, что с ней сегодня происходило, было так не-
обычно, что она ничуть не удивилась, обнаружив, что
Королева Черных и Королева Белых сидят рядышком
с нею справа и слева. Спросить их, как они сюда попа-
ли, она сначала побоялась, думая, что это будет не со-
всем вежливо. А вот спросить, закончилась ли партия,—•
это, наверное, можно.
— Будьте добры, скажите мне, пожалуйста...— роб-
кр.обратилас.ь она к Королеве Черных.
— Пока с вами не заговорят, следует молчать,—
резко перебила ее Королева.
— Но если все-все так и будут делать,— сказала
Алиса (немножко поспорить она всегда была готова),—
если все-все будут молчать и ждать, пока с ними не за-
говорят, тогда никто никому никогда ничего не скажет.
Так что...
— Смешно! — воскликнула Королева.— Видите ли,
дитя мое...
И вдруг она нахмурилась, умолкла, минуту подума-
ла и внезапно заговорила о другом:
— Вы сказали: «Если я стала Королевой!» Что вы
под этим подразумеваете? Какое право вы имеете так
себя называть? Пока не сдадите экзамена, вы Короле-
вой не будете. И чем скорее мы устроим этот экзамен,
тем лучше.
— Я ведь только сказала «если»,— виновато проле-
петала Алиса.
Королевы многозначительно переглянулись. Короле-
ва Черных дернула плечом и сказала:
— И она еще говорит, что сказала только «если»!
— А ведь она сказала гораздо больше! — простона-
ла Королева Белых, растопыривая руки.— Вон сколько
она уже наговорила!
— Вот видите! — сказала Королева Черных Алисе.—
Нужно всегда говорить правду. Перед тем как ска-
зать— подумайте, после того как скажете — запишите.
— Но я вовсе не имела в виду...— начала было Али-
са, но Королева Черных с жаром ее перебила;
б. «Сказочные повести».
161
— Вот, вот именно! В этом я вас и упрекаю. Вы
должны были иметь в виду! Что за польза от таких де-
тей! Любая шутка и та что-нибудь да имеет в виду!
А ребенок — это не шутка. Захоти вы отрицать это обе-
ими руками, вы и то не сможете.
— Я руками ничего не отрицаю,— возразила Алиса.
— Никто и не говорит, что отрицаете,— рассердилась
Королева Черных.— Я сказала, что даже если захотите,
и то не сможете.
— Она сейчас в таком состоянии! — сказала Коро-
лева Белых.— Ей ах как хочется что-нибудь отрицать,
да она не знает что.
— Какой скверный, строптивый нрав! — заявила Ко-
ролева Черных.
Минуту или две царило неловкое молчание. И пре-
рвала его опять Королева Черных.
— Разрешите вас пригласить нынче к Алисе на
обед,— обратилась она к Королеве Белых.
Королева Белых слабо улыбнулась и ответила!
— А мне разрешите пригласить вас.
— Я и не знала, что нынче у меня обед,— сказала
Алиса.— Но раз он будет у меня, то и гостей на него
приглашать, наверное, следует мне?
— Вот мы и даем вам возможность это сделать,—
заявила Королева Черных.— Кстати, я не сказала бы,
что вам на уроках преподают хорошие манеры.
— А манеры на уроках не преподают,— сказала
Алиса.— На уроках преподают, как складывать, отни-
мать и тому подобное.
— Вы умеете складывать? — спросила Королева Бе-
лых.— Сколько будет один, да один, да один, да один,
да один, да один, да один, да один, да один, да один?
— Я не знаю,— растерялась Алиса.— Я сбилась
со счета.
— Не умеет она складывать,— вмешалась Королева
Черных.— А отнимать вы можете? Отнимите девять от
восьми.
— Девять от восьми я отнять не могу,— не задумы-
ваясь, ответила Алиса.— Но-о..»
— Не умеет она отнимать,— сказала Королева Бе-
лых.— Попробуем еще сложить. Сложите сыр и хлеб,
что получится?
— По-моему...— начала Алиса, но Королева Черных
ответила за нее:
162
— Ну конечно же, бутерброд! Попробуем еще от-
нять,— продолжила она.— Вот собака с костью. Отни-
мите кость. Что останется?
Алиса стала рассуждать.
— Кость не останется, раз я ее отниму. И собака не
останется — по крайней мере, на месте. Она кинется
на меня. А от меня тогда уж наверняка ничего не оста-
нется.
— Значит, по-вашему, вообще ничего не останется?—
спросила Королева Черных.
— Я бы ответила так.
— Как всегда, неверно,— сказала Королева Чер-
ных.— Останется собачья голова.
— Но почему?
— А вот почему! — воскликнула Королева Черных.—
Собака от злости сразу потеряет голову, не так ли?
— Вероятно,— осторожно сказала Алиса.
— Значит, когда собака бросится на вас, голова ее
останется! И на том самом месте, где собака до этого
стояла! —торжествующе заявила Королева.
— Ну, не обязательно на том самом месте,— сказа-
ла Алиса как могла серьезней, а сама невольно поду-
мала: «Какая чудовищная бессмыслица весь этот наш
разговор!»
— Нет, складывать и отнимать она не умеет во-
все! — важно сказали Королевы.
Столь серьезного обвинения Алиса не снесла.
— А вы умеете? — внезапно обратилась она к Коро-
леве Белых.
Королева Белых зажмурилась и открыла рот.
— Складывать я могу,— сказала она,— если мне
дадут время, а отнимать я не могу ни при каких об-
стоятельствах.
— Вы, конечно, буквы знаете? — перебила Короле-
ва Черных.
— Разумеется, знаю,— сказала Алиса.
— Я тоже,— прошептала Королева Белых.— Мы их
частенько будем вместе повторять вслух. Скажу вам по
секрету, я уже научилась читать однобуквенные слова.
Восхитительно, а? Но вы не огорчайтесь. Со временем
и вы научитесь.
Королева Черных опять вмешалась.
— А что вы знаете полезного? — спросила она.—»
Например, как делают хлеб?
163
— Это-то я знаю! — с жаром воскликнула Алиса.—
Берут тесто...
— Почему те сто, а не эти? — спросила Королева
Белых.— И почему сто, а не тысячу?
— И не сто и не тысячу,— сказала Алиса,— а тесто
из муки, в которое кладут дрожжи.
— Сильной дрожи или слабой? — снова перебила
Королева Белых.— Вы слишком много пропускаете.
— Охлаждайте ей голову! — поспешно перебила Ко-
ролева Черных.— Она слишком лихорадочно думала,
и теперь у нее может сделаться горячка!
И обе Королевы принялись обмахивать ее зелеными
ветками, пока она не попросила их перестать, потому
что от этого волосы спутаются.
— Теперь с ней все в порядке,— сказала Королева
Черных.— А языки вы знаете? Как будет по-француз-
ски «околесица»?
— «Околесица» — это не английское слово,— твердо
ответила Алиса.
— А разве кто-нибудь говорит, что английское? —
удивилась Королева Черных.
Алисе показалось, что на этот раз ей удастся извер-
нуться,
— Если вы мне скажете, по-каковски это «околеси-
ца», я вам скажу, как это будет по-французски,— тор-
жествующе произнесла она.
Но в ответ Королева Черных напыщенно заявила:
— Королевам идти на сговор не к лицу.
«Вот бы и задавать вопросы им тоже было бы не
к лицу»,— подумала Алиса.
— Не будем ссориться,— забеспокоилась Королева
Белых.— Скажите лучше, отчего бывает молния?
— От грома,— уверенно заявила Алиса. И тут же
торопливо поправилась: — То есть я хотела сказать на-
оборот!
— Поздно,— сказала Королева Черных.— Раз уж вы
сказали, значит, сказали, и вся ответственность за это
ложится на вас.
— Это мне напомнило...— Королева Белых потупи-
лась и нервно сжала руки.— У нас была такая гроза
в прошлый вторник, то есть в прошлый набор вторни-
ков, я хотела сказать.
Алиса опять была сбита с толку.
•— Как это — набор вторников? — спросила она.
164
— А здесь дни всегда бывают по два, по три за-
раз— наборами,— пояснила Королева Черных.
— Там, откуда я,— заявила Алиса,— бывает только
один день зараз и никаких наборов!
— Какое убожество! — сказала Королева Черных.—
А у нас тут можно набирать не только дни, но и ночи
тоже. Зимой мы иногда набираем зараз по пять ночей,
чтобы было теплее.
— Разве пять ночей теплее, чем одна? — решилась
спросить Алиса.
— Конечно. В пять раз теплее.
— Но одновременно они должны быть и в пять раз
холоднее — по тому же правилу...
— Совершенно верно! — воскликнула Королева Чер-
ных.— В пять раз теплее и в пять раз холоднее. Так же,
как я в пять раз богаче вас и в пять раз умнее.
Алиса вздохнула и отказалась от борьбы. «Это все
какие-то безотгадные загадки!» — подумала она.
— Пустик-Дутик тоже в нее попал,— бормотала тем
временем Королева Белых, словно беседуя сама с со-
бой.— Он как раз подходил к дому со штопором в ру-
ке и...
— Что ему было нужно? — спросила Королева
Черных.
— Он говорил, что хочет войти,— продолжала Коро-
лева Белых,— и поискать, нет ли там бегемотика. Но
как оказалось, там его не оказалось.
— А вообще он там бывает? — удивленно спросила
Алиса.
— Только накануне,— ответила Королева.
— А я знаю, зачем туда шел Пустик-Дутик,— ска-
зала Алиса.— Он хотел наказать ерша за то, что ерш...
Но Королева Белых снова забормотала:
— Это была такая гроза, такая гроза, что вы себе
даже в мыслях представить не можете! («Да у нее мыс-
лей-то никогда не было»,— вставила Королева Черных.)
Кусок крыши отвалился, в дырку посыпался гром ог-
ромными глыбами. Как затарахтел по столам, как по-
шел кувырком по комнате! Я с перепугу не могла
вспомнить, как меня зовут!
«Вот уж никогда бы не стала во время всяких про-
исшествий вспоминать, как меня зовут! Зачем это?» —
подумала Алиса, но вслух ничего не сказала, чтобы не
обидеть Королеву Белых.
165
— Ваше Величество, вам следует ее простить,—
сказала Королева Черных Алисе, взяв Королеву Белых
за руку и нежно ее поглаживая.— Она прекрасно во
всем разбирается, но никак не может удержаться, чтобы
не наговорить глупостей.
Королева Белых робко взглянула на Алису. Алиса
почувствовала, что нужно бы сказать что-нибудь хоро-
шее, но, как назло, ничего такого придумать не могла.
— Ее никогда не учили, как себя вести,— продолжа-
ла Королева Черных,— но она изумительно добра и от-
зывчива. Погладьте ее по головке — увидите, какое это
для нее удовольствие.
Но на это у Алисы просто духу не хватило.
— Чуть-чуть ласки, завить ей волосы — и с ней чудо
что делается...
Королева Белых глубоко вздохнула и положила голо-
ву Алисе на плечо.
— Мне так спать хочется! — простонала она.
— Ах, она устала, бедняжка! — сказала Королева
Черных.— Пригладьте ей волосы, одолжите ей свой чеп-
чик и спойте тихую колыбельную.
— Чепчика у меня с собой нет,— сказала Алиса,
пытаясь, однако, пригладить Королеве Белых волосы,—
и никаких тихих колыбельных я не знаю.
— Тогда я сама спою,— сказала Королева Черных
и запела:
Спите, Ваше Величество, баю-баю!
Колыбельную песенку я вам спою.
Не готов еще пир, и поспать перед ним
Можно нам, и Алисе, и всем остальным.
— Теперь вы знаете слова,— сказала она, положив
голову на другое плечо Алисы,— пропойте их мне.
Я тоже засыпаю.
И в следующую секунду обе Королевы уже спали,
сладко и громко похрапывая.
— А мне-то что делать? — воскликнула Алиса, бес-
помощно оглядываясь, потому что сначала одна голова,
а потом и другая тяжело сползли с ее плеч на коле-
ни.— Держать на коленях сразу двух спящих Королев —
такого наверняка никогда не бывало. И во всей истории
Англии быть не могло, потому что в Англии никогда не
было двух Королев сразу. Эй, вы, тяжеленные, просни-
166
тесь! — сердито продолжала она, но в ответ услышала
лишь мелодичное похрапывание.
С каждой минутой оно становилось все внятней
и напевней. Вскоре Алиса разобрала даже отдельные
слова; она слушала так внимательно, что почти не заме-
тила, как две тяжелые головы исчезли с ее колен.
Она стояла перед аркой, на которой большими бук-
вами было написано: «КОРОЛЕВА АЛИСА». В глубине
арки была дверь, по обе стороны от нее дверные коло-
кольчики — над одним надпись: «Для гостей», а над
другим: «Для слуг».
«Я подожду, пока допоют,— подумала Алиса.—
А потом в какой колокольчик прикажете мне звонить?—
озадаченно продолжала она.— Я не гость и не слуга.
Надо бы повесить еще один колокольчик: «Для Ко-
ролевы».
В это время дверь приоткрылась, в щель высунулся
кто-то долгоносый и сказал:
— Приема нет до послебудущей недели.
И тут же дверь со стуком захлопнулась.
Алиса долго и понапрасну стучала в дверь и звони-
ла; наконец очень старый Лягух, сидевший под деревом,
поднялся и заковылял к ней; он был одет в ярко-желтое
и обут в огромные башмаки.
— Чего стряслось, а? — спросил Лягух хриплым
шепотом.
Алиса обернулась, готовая накричать па кого угодно.
— Где слуга, который отвечает за эту дверь? —
сердито начала она.
— За какую дверь? — спросил Лягух.
Его неторопливая, протяжная речь совершенно выве-
ла Алису из себя.
— За эту, конечно.
Лягух поглядел на дверь своими круглыми тупыми
глазами, подошел поближе, потер ее большим пальцем,
словно хотел проверить, стирается краска или нет,
и оглянулся на Алису.
— А об чем был вопрос-то, на который отвечать? —
прохрипел он.
Алиса еле разобрала его слова.
— Трудно понять, что вы говорите,— сказала она.
— Я вроде понятно говорю, как все,— продолжал
Лягух.— Аль ты оглохла? Ты чего от нее хотела?
167
— Ничего! — разозлилась Алиса.— Я в нее колочу-
колочу.
— Ни к чему это, ни к чему,— проворчал Лягух.—•
Как ты с ней, так она с тобой.
Он подошел поближе, пнул дверь своей несуразной
подошвищей и пробурчал, ковыляя обратно под дерево:
«Слышь, оставь ты ее в покое».
Внезапно дверь распахнулась, и стало слышно, как
чей-то пронзительный голос поет:
Королева Алиса выходит вперед:
«Эй, послушай меня, зазеркальный народ!
Вот корона моя, вот держава моя!
В честь всех нас, Королев, пир уетроила я!>
И сотни голосов подхватили:
Так наполните чаши! Займите места!
В чайник суньте мышей! А в кофейник кота!
В честь Алисы Великой поем и пищим!
Тридцатижды три раза «ура!» прокричим!
Раздались нестройные приветственные клики. Алиса по-
думала: «Тридцатижды три — это будет девяносто. Ин-
тересно, кто-нибудь считает, сколько раз они кричали
«ура!»? Но тут все затихло, и тот же пронзительный
голос затянул второй куплет:
Королева Алиса сказала нам всем:
«Полюбуйтесь, как я замечательно ем!
Угощайтесь всем-всем, что стоит на столе
В честь всех нас, Королев, и меня в том числе!»
А хор подхватил:
Поднимите же чаши чернил и песку!
Взворошите золу, шелуху и муку!
В честь Алисы Великой поем и пищим!
Девяностожды девять «ура!» прокричим!
«Девяностожды девять! — ужаснулась Алиса.— Это
же никогда не кончится! Лучше я сейчас же войду...»
И она вошла, и стоило ей появиться, как воцарилась
мертвая тишина.
Проходя по большому залу, Алиса беспокойно окиды-
вала взглядом сидящих за столом. Там было около пя-
168
тидесяти гостей, самых разных: и животные были,
и. птицы, и даже цветы. «Как хорошо, что все пришли
незваные,— подумала она.— Мне бы самой ни за что не
догадаться, кого именно надо было приглашать».
В конце стола было три почетных места. Королева
Черных и Королева Белых уже заняли крайние, а сред-
нее оставалось пустым. Алиса уселась на него, чувствуя
себя в полной тишине весьма неловко и от всей души
желая, чтобы кто-нибудь что-нибудь сказал.
Наконец Королева Черных начала разговор.
— На суп и на рыбу вы опоздали,— заявила она.—
Подать следующее блюдо!
И слуги водрузили перед Алисой окорок; Алиса
глядела на него в замешательстве, потому что ей никог-
да до этого не приходилось делить мясо и раскладывать
его гостям.
— Что же вы застеснялись? Позвольте мне пред-
ставить вам Окорок,— сказала Королева Черных.—
Алиса — Окорок, Окорок — Алиса.
Окорок встал на блюде и слегка поклонился. Алиса
ответила тем же, не зная, пугаться ей или смеяться.
— Разрешите, я отрежу вам по ломтику? — сказала
она, взяв нож и вилку и переводя взгляд с одной Коро-
левы на другую.
— Конечно, нет,— решительно сказала Королева
Черных.— Этикет не дозволяет резать того, кто вам
представлен. Замените блюдо!
И слуги унесли Окорок, а на его место поставили
огромный пирог.
— Пожалуйста, не представляйте мне его,— тороп-
ливо воскликнула Алиса.— А то мы вовсе без обеда ос-
танемся. Разрешите, я вам положу?
Но Королева Черных грозно нахмурилась и про-
рычала:
— Пирог — Алиса, Алиса — Пирог! Уберите Пирог!
И слуги унесли Пирог так быстро, что Алиса даже
не успела ответить на его поклон.
Однако никто не сказал, что тут может распоряжать-
ся только Королева Черных, и Алиса, решив посмотреть,
что получится, крикнула: «Слуги! Вернуть Пирог!»
И в тот же миг Пирог оказался на столе, словно по вол-
шебству. Он был такой громадный, что впору было оро-
беть перед ним, как перед Окороком, но Алиса все же
169
преодолела робость, отрезала кусок и подала его Ко-
ролеве Черных.
— Какая наглость! — сказал Пирог низким сочным
голосом.— Ах ты, невежа! Как бы тебе понравилось,
если б от тебя кусок отрезали?
Алиса лишилась дара речи. Она раскрыла рот, по-
смотрела на Пирог и села.
— Произнесите что-нибудь,— сказала Королева
Черных.— Нельзя же допускать, чтобы Пирог завладел
всеобщим вниманием.
— Вы знаете, мне сегодня столько стихов прочли,—
начала Алиса и тут же испугалась, потому что стоило
ей заговорить, как все замолкли и воззрились на нее.—
И... я... то есть мне пришла в голову забавная мысль:
так или иначе в каждом стихотворении что-нибудь да
было про рыбу. Вы не знаете, почему здесь все так
любят рыбу?
Она обращалась к Королеве Черных, но та уклони-
лась от прямого ответа.
— Что касается рыбы,— медленно и важно сказала
она, склонившись к Алисину уху,— что касается рыбы,
Ее Белое Величество знают премилую загадку — всю
стихами и всю про рыбу. Не соизволите ли послушать?
— Ее Черное Величество были необычайно любезны,
упомянув об этом,— промурлыкала Королева Белых
Алисе в другое ухо.— Это было бы так забавно! Вы раз-
решите?
— Пожалуйста. С удовольствием,— вежливо сказала
Алиса.
Королева Белых радостно засмеялась и ласково по-
трепала Алису по щеке. И начала;
Щуку поймать не штука —
Поймает любой дурачок.
Щуку купить не штука —
Есть у меня пятачок.
Щуку сварить не штука.
Глядь — уж она и в котле.
Щуку подать не штука.
Миг — и котел на столе.
Не штука и щуку вынуть.
Осталось лишь крышку снять.
Но крышку никак не сдвинуть —
Ни сдвинуть, ни приподнять.
170
Умерь-ка свою прыть,
Сядь и подумай. Ну-ка,
Скажи, что же легче открыть —
В чем штука иль то, в чем щука.
— Минута вам на раздумье — отгадайте,— сказала
Королева Черных.— А мы тем временем выпьем за ваше
здоровье. За здоровье Королевы Алисы! — пронзительно
взвизгнула она, и все гости стали пить за Алисино здо-
ровье, но делали это совершенно необыкновенным
образом.
Некоторые из них нахлобучивали себе бокалы на го-
лову, как колпаки, и слизывали языками, что текло по
лицам, другие опрокидывали графины на стол и, когда
вино начинало стекать со стола, подставляли под струй-
ки рты, а третьи (похожие на утконосов) вскарабкались
на блюдо из-под Окорока и принялись жадно пить под-
ливку. «Как свиньи в корыте»,— подумала Алиса.
— Вам следовало бы в краткой речи выразить свою
благодарность,— строго глядя на Алису, сказала Коро-
лева Черных.
— А мы вас поддержим,— прошептала Королева Бе-
лых, когда перепуганная Алиса послушно поднялась
с места.
— Большое спасибо,— шепотом ответила Алиса.—
Но я и без этого отлично справлюсь.
— Без этого совсем не то получится,— решительно
сказала Королева Черных, и Алиса решила из любезно-
сти подчиниться.
(«И тут они как нажали с боков! — рассказывала
потом Алиса старшей сестре.— Словно хотели в лепеш-
ку меня раздавить!»)
171
Тщетно старалась Алиса удержаться на месте. Коро-
левы нажимали так, что она уже едва касалась ногами
пола.
— Я поднялась, чтобы выразить благодарность...—
начала она и действительно повисла в воздухе; силясь
протиснуться между Королевами и снова встать на пол,
она схватилась за край стола.
— Берегитесь! — пискнула Королева Белых, обеими
руками цепляясь за Алисины волосы.— Ой, что сейчас
начнется!
И тут (так потом говорила Алиса) началось! Свечи
вмиг выросли до потолка и закачались, как камышинки
с пылающими метелками. Бутылки подхватили по паре
тарелок, замахали ими, как крыльями, вместо ног при-
ставили себе вилки и пошли шататься по столу. «Они
же словно птицы»,— еще успела подумать Алиса среди
начавшейся кутерьмы.
Откуда-то сбоку раздался хриплый хохот. Алиса ог-
лянулась на Королеву Белых, но той не было, а на ее
месте расселся Окорок.
— Тут я! Тут! — раздался голос из суповой миски.
Алиса повернулась в тот момент, когда круглое добро-
душное лицо Королевы Белых улыбнулось ей над краем
миски, и тут же Королева нырнула в суп.
Нельзя было терять ни секунды. Кое-кто из гостей
уже разлегся на блюдах, а разливательная ложка понес-
лась по столу прямо на Алису, еще издали покрикивая:
«С дороги! С дороги!»
— Я этого больше не потерплю! — крикнула Алиса,
вскочила, схватила скатерть обеими руками и крепко
дернула. Тарелки, блюда, гости, свечи кучей посыпались
на пол.— А вас!..— И Алиса гневно обернулась к Коро-
леве Черных, которую сочла зачинщицей всего этого
озорства. Но Королевы Черных на прежнем месте не
было. Она вдруг уменьшилась до игрушечных размеров
и кругами, кругами весело носилась по столу, ловя во-
лочащуюся за ней шаль.
В другое время Алиса подивилась бы этому, но сей-
час она была слишком разгневана, чтобы чему-то еще
удивляться.
— А вас...— повторила она, хватая злополучное со-
здание в тот момент, когда оно прыгнуло на катящую-
ся по столу бутылку.— Вас я буду трясти, покуда вы
у меня не превратитесь в котенка!
172
Глава десятая
ПРЕВРАЩЕНИЕ
С этими словами она подняла Королеву Черных над
столом и стала трясти ее изо всех сил.
А Королева и не сопротивлялась. Только личико
у нее стало маленьким-маленьким, а глаза большими
И зелеными. Алиса трясла ее, трясла, а она становилась
все меньше, все меньше, все круглее и превратилась..
Глава одиннадцатая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
...в черного котенка. И не в Зазеркалье, а наяву.
Глава двенадцатая
КОМУ ЖЕ ЭТО ВСЕ ПРИСНИЛОСЬ?
— Ваше Черное Величество, вам не следует так
громко мурлыкать,— почтительно, но с оттенком строго-
сти обратилась Алиса к котенку, протирая глаза.—•
Клякса, ты не дала мне досмотреть такой прекрасный
сон! Я путешествовала по Зазеркалью, и ты все время
была там вместе со мной. Ты знаешь об этом?
У котят есть одно огорчительное свойство (и Алиса
как-то об этом говорила): что им ни скажи, в ответ они
всегда мурлычут. «Хоть бы они вместо «да» мурлыкали,
а вместо «нет» мяукали,— говорила она,— или придума-
ли другое какое-нибудь правило, чтобы с ними можно
было побеседовать! Но как можно говорить с теми, кто
вечно повторяет одно и то же!»
И на этот раз Клякса в ответ замурлыкала. И невоз-
можно было понять, то ли она мурлычет «да», то ли
она мурлычет «нет».
Тогда Алиса отыскала среди шахматных фигур на
столе Королеву Черных, взяла ее, стала коленками на
каминный коврик и дала Кляксе и Королеве поглядеть
друг на друга.
— Ну, Клякса,— торжествующе хлопнула она в ла-
доши,— йризнавайся! Ты в нее превращалась!
(«Но Клякса не хотела смотреть на нее,— рассказы-
вала потом Алиса старшей сестре,— она отворачивалась
и притворялась, что не видит. А я все-таки чувствовала,
что ей немножко стыдно. Значит, она наверняка превра-
щалась в Королеву Черных».)
— А ну-ка, сядь как следует на задние лапки! — со
смехом воскликнула Алиса.— И делай реверансы, пока
придумываешь, что промурлыкать! Это сбережет нам
время! Помнишь?
И она поймала Кляксу и поцеловала за то, что она
была Королевой Черных.
— Снежинка, малышка! — продолжала она, оглянув-
шись на белого кетенка, который терпеливо дожидался
окончания своего туалета.— Когда же Дина приведет
наконец в порядок Ваше Белое Величество? Так вот по-
чему вы приснились мне в неаккуратном виде! Дина!
174
Ты знаешь, ты уперлась лапой в нос Королеве Белых!
Какая непочтительность!
А скажи мне, Дина, в виде кого ты сама мне
снилась?—Алиса поудобней пристроилась на полу, по-
ставила локоть на коврик и оперлась подбородком на
ладонь, чтобы наблюдать за котятами.— Наверное, в ви-
де Пустика-Дутика? Может быть, и так, но гдо конца
я в этом не уверена, и ты пока лучше никому этим не
хвастайся.
Кстати, Клякса, если только ты действительно
была со мною там, ты наверняка была рада-радешенька,
когда мне читали столько стихов, и все про рыбу. Ну по-
годи, завтра утром мы устроим представление! Тебе да-
дут на завтрак каши, а я буду читать тебе наизусть
«Моржа и Плотника». А ты будешь воображать, что
глотаешь устриц!
Но самый главный вопрос, Клякса, кому же это
все приснилось? Не лижи лапку, не притворяйся, будто
тебя не умывали! Это должно было сниться или мне,
или Королю Черных. Конечно, я видела сон отчасти про
него, но ведь он тоже видел сон отчасти про меня. Кляк-
са, это снилось Королю Черных? Ты Королева Черных —
ты должна это знать! Клякса, ты должна помочь мне
разобраться! Твоя лапка подождет!
Но эта негодная черная Клякса уже принялась ли-
зать другую лапку, словно и не слыхала вопроса.
Так кому же это все приснилось, как вы думаете?
Мерцает на солнце речная гладь,
Июльский закат не спешит настать,
Лодка скользит, а куда — как знать?
А в лодке три девочки, три сестры,
Ярко горят глаза детворы,
Юность — во власти сказки-игры.
Не возвратить нам тех вечеров,
А память о них заглушить готов
Яростный шум ноябрьских ветров.
Алиса/ Но ты приходишь ко мне
Легким видением по стране
Иной, существующей лишь во сне.
Смолкают в детской спор и игра,
Алеет камин, пред ним — детворе^
Любимой сказке войти пора.
И дети снова в Стране Чудео,
Дивный дремучий над ними лес,
Дивное солнце с дивных небес.
Если не сказка — то, жизнь, что ж ты?
Лазурные реки твои чисты,
Льются они в Страну Мечты.


СЧАСТЛИВЫЙ ПРИНЦ
На высокой колонне, над городом, стояла статуя
Счастливого Принца. Принц был покрыт сверху донизу
листочками чистого золота. Вместо глаз у него были
сапфиры, и крупный рубин сиял на рукоятке его шпаги.
Все восхищались Принцем.
— Он прекрасен, как флюгер-петух! — изрек Город-
ской Советник, жаждавший прослыть за тонкого цените-
ля искусств.— Но, конечно, флюгер куда полезнее! —
прибавил он тотчас же, опасаясь, что его обвинят в не-
практичности; а уж в этом он не был повинен.
— Постарайся быть похожим на Счастливого Прин-
ца! — убеждала разумная мать своего мальчугана, кото-
рый все плакал, чтобы ему дали луну.— Счастливый
Принц никогда не капризничает!
— Я рад, что на свете нашелся хоть один счастли-
вец! — пробормотал гонимый судьбой горемыка, взирая
на эту прекрасную статую.
— Ах, он совсем как ангел! — восхищались Приют-
ские Дети, толпою выходя из собора в ярко-пунцовых
пелеринках и белоснежных передниках.
— Откуда вы это знаете? — возразил Учитель Мате-
матики.— Ведь ангелов вы никогда не видали.
— О, мы их видим во сне! — отозвались Приютские
Дети, и Учитель Математики нахмурился и сурово
взглянул на них: ему не нравилось, что дети видят сны.
Как-то ночью пролетала тем городом Ласточка. Ее
подруги вот уже седьмая неделя как улетели в Египет,
а она отстала от них, потому что была влюблена в гиб-
179
кий красивый Тростник. Еще ранней весной она увидела
его, гоняясь за желтым большим мотыльком, да так
и застыла, внезапно прельщенная его стройным станом.
— Хочешь, я полюблю тебя? — спросила Ласточка
с первого слова, так как любила во всем прямоту;
и Тростник поклонился ей в ответ.
Тогда Ласточка стала кружиться над ним, изредка
касаясь воды и оставляя за собой на воде серебристую
рябь. Так она выражала любовь. И так продолжалось
все лето.
— Что за нелепая связь! — щебетали остальные ла-
сточки.— Ведь у Тростника ни гроша за душой и целая
куча родственников.
Действительно, вся эта речка густо заросла тростни-
ком. Потом наступила осень, и ласточки улетели.
Когда они улетели, Ласточка почувствовала себя си-
ротою, и эта привязанность к Тростнику показалась ей
очень тягостной.
— Боже, ведь он как немой, ни слова от него не
добьешься,— говорила с упреком Ласточка,— и я боюсь,
что он очень кокетлив: заигрывает с каждым ветерком.
И правда, чуть только ветер, Тростник так и гнется,
так и кланяется.
— Пускай он домосед, но ведь я-то люблю путешест-
вовать, и моему мужу не мешало бы тоже любить путе-
шествия.
— Ну что же, полетишь ты со мною? — наконец
спросила она, но Тростник только головой покачал:, он
был так привязан к дому!
— Ах, ты играл моею любовью! — крикнула Ласточ-
ка.— Прощай же, я лечу к пирамидам!
И она улетела.
Целый день летела она и к ночи прибыла в город.
«Где бы мне здесь остановиться? — задумалась Ла-
сточка.— Надеюсь, город уже приготовился достойно
встретить меня?»
Тут она увидела статую на высокой колонне.
— Вот и отлично. Я здесь и устроюсь: прекрасное
место и много свежего воздуха.
И она приютилась у ног Счастливого Принца.
— У меня золотая спальня! — разнеженно сказала
она, озираясь.
И она уже расположилась ко сну и спрятала головку
под крыло, как вдруг на нее упала тяжелая капля.
180
— Как странно! — удивилась она.— На небе ни об-
лачка. Звезды такие чистые, ясные,— откуда же взять-
ся дождю? Климат на севере Европы просто ужасен.
Мой Тростник любил дождь, но ведь он такой эгоист.
Тут упала другая капля.
— Какая же польза от статуи, если она даже от
дождя не способна укрыть. Поищу-ка себе пристанища
где-нибудь у трубы на крыше.— И Ласточка решила
улететь.
Но не успела она расправить крылья, как упала тре-
тья капля.
Ласточка посмотрела вверх, и что же увидела она!
Глаза Счастливого Принца были наполнены слезами.
Слезы катились по его золоченым щекам. И так пре-
красно было его лицо в лунном сиянии, что Ласточка
преисполнилась жалостью.
— Кто ты такой? — спросила она.
— Я Счастливый Принц.
— Но зачем же ты плачешь? Ты меня промочил на-
сквозь.
— Когда я был жив и у меня было живое челове-
ческое сердце, я не знал, что такое слезы,— ответила
статуя.—Я жил во дворце Sans Souci1, куда скорби
вход воспрещен. Днем я забавлялся в саду с друзьями,
а вечером я танцевал в Большом Зале. Сад был окру-
жен высокой стеной, и я ни разу не догадался спросить,
что же происходит за ней. Вокруг меня все было так
прекрасно! «Счастливый Принц» — величали меня при-
ближенные, и вправду, я был счастлив, если только
в наслаждениях счастье. Так я жил, так и умер. И вот
теперь, когда я уже неживой, меня поставили здесь, на-
верху, так высоко, что мне видны все скорби и вся ни-
щета моей столицы. И хотя сердце теперь у меня оловян-
ное, я не могу удержаться от слез.
«А, так ты не весь золотой!» — подумала Ласточка,
но, конечно, не вслух, потому что была достаточно веж-
лива.
— Там, далеко в узкой улочке, я вижу убогий дом,—
продолжала статуя тихим мелодическим голосом.— Одно
окошко открыто, и мне видна женщина, сидящая у стола.
Лицо у нее изможденное, руки огрубевшие и красные,'
они сплошь исколоты иглой, потому что она швея. Она
1 Беззаботности (фр),
181
вышивает страстоцветы на шелковом платье прекрасней-
шей из фрейлин королевы для ближайшего придворного
бала. А в постельке, поближе к углу, ее больное дитя.
Ее мальчик лежит в лихорадке и просит, чтобы ему да-
ли апельсинов. Но у матери нет ничего, только речная
вода. И вот этот мальчик плачет. Ласточка, Ласточка,
маленькая Ласточка! Не снесешь ли ты ей рубин из
моей шпаги? Ноги мои прикованы к пьедесталу, и я не
в силах сдвинуться с места.
— Меня ждут не дождутся в Египте,— ответила Ла-
сточка.— Мои подруги кружатся над Нилом и беседуют
с пышными лотосами. Скоро они полетят на ночлег
в усыпальницу Великого Царя. Там почивает он сам,
в своем роскошном гробу. Он закутан в желтые ткани
и набальзамирован благовонными травами. Шея у него
обвита бледно-зеленой нефритовой цепью, а руки его
как осенние листья.
— Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка. Остань-
ся здесь на одну только ночь и будь моей посланницей.
Мальчику так хочется пить, а мать его так печальна.
— Не очень-то мне по сердцу мальчики. Прошлым
летом, когда я жила над рекою, дети мельника, злые
мальчишки, всегда швыряли в меня каменьями. Конеч-
но, где им попасть! Мы, ласточки, слишком увертливы.
К тому же мои предки славились особой ловкостью, но
все-таки это было очень непочтительно.
Однако Счастливый Принц был так опечален, что
Ласточка пожалела его.
— Здесь очень холодно,— сказала она,— но ничего,
эту ночь я останусь с тобой и выполню твое поручение.
— Благодарю тебя, маленькая Ласточка,— молвил
Счастливый Принц.
И вот Ласточка выклевала большой рубин из шпаги
Счастливого Принца и полетела с этим рубином над го-
родскими крышами. Она пролетела над колокольней со-
бора, где стоят беломраморные изваяния ангелов. Она
пролетела над королевским дворцом и слышала звуки
музыки. На балкон вышла красивая девушка, и с нею
ее возлюбленный.
— Какое чудо эти звезды,— сказал ей возлюблен-
ный,— и как чудесна власть любви!
— Надеюсь, мое платье поспеет к придворному ба-
лу,— ответила она.— Я велела на нем вышить страсто-
цветы, но швеи такие лентяйки.
182
Ласточка пролетела над рекою и увидела огни на ко-
рабельных мачтах. Она пролетела над гетто и увидела
старых евреев, заключавших между собою сделки
и взвешивавших монеты на медных весах. И наконец
она прилетела к убогому дому и заглянула туда. Маль-
чик метался в жару, а мать его крепко заснула — она
так была утомлена. Ласточка пробралась в каморку
и положила рубин на стол, рядом с наперстком швеи.
Потом она стала беззвучно кружиться над мальчиком,
навевая на его лицо прохладу.
— Как мне стало хорошо! — сказал ребенок.— Зна-
чит, я скоро поправлюсь.— И он впал в приятную дре-
моту.
А Ласточка возвратилась к Счастливому Принцу
и рассказала ему обо всем.
— И странно,— заключила она свой рассказ,— хотя
на дворе стужа, мне теперь нисколько не холодно.
— Это потому, что ты сделала доброе дело! — объ-
яснил ей Счастливый Принц.
И Ласточка задумалась над этим, но тотчас же зас-
нула. Стоило ей задуматься, и она засыпала.
На рассвете она полетела на речку купаться.
— Странное, необъяснимое явление! — сказал Про-
фессор Орнитологии, проходивший в ту пору по мосту.—
Ласточка — среди зимы!
И он напечатал об этом пространное письмо в мест-
ной газете. Все цитировали это письмо; оно было полно
таких слов, которых никто не понимал.
«Сегодня же ночью — в Египет!» — подумала Ла-
сточка, и сразу ей стало весело.
Она посетила все памятники и долго сидела на шпи-
ле соборной колокольни. Куда бы она ни явилась, во-
робьи принимались чирикать: «Что за чужак! Что за
чужак!» — и звали ее знатной иностранкой, что было
для нее чрезвычайно лестно.
Когда же взошла луна, Ласточка вернулась к Счаст-
ливому Принцу.
— Нет ли у тебя поручений в Египет? — громко
спросила она.— Я сию минуту улетаю.
— Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка! —
взмолился Счастливый Принц.— Останься на одну толь-
ко ночь.
— Меня ожидают в Египте,— ответила Ласточка.—
Завтра подруги мои полетят на вторые пороги Нила.
183
Там в камышах лежат гиппопотамы, и на великом гра-
нитном престоле восседает там бог Мемнон !. Всю ночь
он глядит на звезды, а когда засияет денница, он привет-
ствует ее радостным кликом. В полдень желтые львы
сходят к реке на водопой. Глаза их подобны зеленым
бериллам, а рев их громче, чем рев водопада.
— Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка!—ска-
зал ей Счастливый Принц.— Там, далеко, за городом,
я вижу в мансарде юношу. Он склонился над столом,
над бумагами. Перед ним в стакане увядшие фиалки.
Его губы алы, как гранаты, его каштановые волосы
вьются, а глаза его большие и мечтательные. Он торо-
пится закончить свою пьесу для Директора Театра, но
он слишком озяб, огонь догорел у него в очаге, и от го-
лода он вот-вот лишится чувств.
— Хорошо, я останусь с тобой до утра! — сказала
Ласточка Принцу. У нее было предоброе сердце.— Где
же у тебя другой рубин?
— Нет у меня больше рубинов, увы! — молвил
Счастливый Принц.— Мои глаза — это все, что осталось.
Они сделаны из редкостных сапфиров и тысячу лет на-
зад были привезены из Индии. Выклюй один из них
и отнеси тому человеку. Он продаст его ювелиру и ку-
пит себе еды и дров и закончит свою пьесу.
— Милый Принц, я не могу сделать это! — И Ла-
сточка стала плакать.
— Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка! Испол-
ни волю мою!
И выклевала Ласточка у Счастливого Принца глаз
и полетела к жилищу поэта. Ей было нетрудно проник-
нуть туда, ибо крыша была дырявая. Сквозь эту крышу
и пробралась Ласточка в комнату. Юноша сидел, закрыв
лицо руками, и не слыхал трепетания крыльев. Только
потом он заметил сапфир в куче увядших фиалок.
— Однако меня начинают ценить! — радостно вос-
кликнул он.— Это от какого-нибудь знатного поклонни-
ка. Теперь-то я могу закончить свою пьесу.— И счастье
было на его лице.
А утром Ласточка отправилась в гавань. Она села на
мачту большого корабля и стала оттуда смотреть, как
матросы вытаскивают на веревках из трюма какие-то
ящики.
1 Мемнон — царь Эфиопии, убит Ахиллесом во время Тро-
янской войны
184
— Дружнее! Дружнее! — кричали они, когда ящик
поднимался наверх.
— Я улетаю в Египет! — сообщила им Ласточка, но
на нее никто не обратил внимания.
Только вечером, когда взошла луна, Ласточка воз-
вратилась к Принцу.
— Я пришла попрощаться с тобой! — издали закри-
чала она.
— Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка! —
взмолился Счастливый Принц.— Не останешься ли ты
до утра?
— Теперь зима,— ответила Ласточка,— и скоро
здесь пойдет холодный снег. А в Египте солнце согревает
зеленые листья пальм и крокодилы вытянулись в тине
и лениво глядят по сторонам. Мои подруги вьют уже
гнезда в Баальбековом храме \ а белые и розовые голу-
би смотрят на них и воркуют. Милый Принц, я не могу
остаться, но я никогда не забуду тебя, и, когда наступит
весна, я принесу тебе из Египта два драгоценных камня
вместо тех, которые ты отдал. Краснее, чем красная ро-
за, будет рубин у тебя, и сапфир голубее морской волны.
1 Баальбеков храм — развалины огромного храма Юпите-
ра в городе Баальбек (Ливан).
185
— Внизу, на площади,— сказал Счастливый Принц,—
стоит маленькая девочка, которая торгует спичками.
Она уронила их в канаву, они испортились, и отец ее
прибьет, если она возвратится без денег. Она плачет.
У нее ни башмаков, ни чулок, и голова у нее не покрыта.
Выклюй другой мой глаз, отдай его девочке, и отец не
побьет ее.
— Я могу остаться с тобою еще одну ночь,— ответи-
ла Ласточка,—но выклевать твой глаз не могу. Ведь
тогда ты будешь совсем слепой.
— Ласточка, Ласточка, маленькая Ласточка,— мол-
вил Счастливый Принц,— исполни волю мою!
И она выклевала у Принца второй глаз, и подлетела
к девочке, й уронила ей в руку чудесный сапфир.
— Какое красивое стеклышко! — воскликнула ма-
ленькая девочка и, смеясь, побежала домой.
Ласточка возвратилась к Принцу.
— Теперь, когда ты слепой, я останусь с тобой на-
веки.
— Нет, моя милая Ласточка,— ответил несчастный
Принц,— ты должна отправиться в Египет.
— Я останусь с тобой навеки,— сказала Ласточка
и уснула у его ног.
С утра целый день просидела она у него на плече
и рассказывала ему о том, что видела в далеких краях:
о розовых ибисах, которые длинной фалангой стоят на
отмелях Нила и клювами вылавливают золотых рыбок;
о Сфинксе, старом как мир, живущем в пустыне и знаю-
щем все; о купцах, которые медленно шествуют рядом
со своими верблюдами и перебирают янтарные четки;
о Царе Лунных гор, который черен, как черное дерево,
и поклоняется большому осколку хрусталя; о великом
Зеленом Змее, спящем в пальмовом дереве, где два-
дцать жрецов кормят его медовыми пряниками; о пиг-
меях, что плавают по озеру на плоских широких ли-
стьях и вечно сражаются с бабочками.
— Милая Ласточка,—отозвался Счастливый Принц,—
все, о чем ты говоришь, удивительно. Но самое удиви-
тельное в мире — это людские страдания. Где ты най-
дешь им разгадку? Облети же мой город, милая Ла-
сточка, и расскажи мне обо всем, что увидишь.
И Ласточка пролетела над всем огромным городом,
и она видела, как в пышных палатах ликуют богатые,
а бедные сидят у их порогов. В темных закоулках побьг
186
вала она и видела бледные лица истощенных детей, пе-
чально глядящих на черную улицу. Под мостом два
маленьких мальчика лежали обнявшись, стараясь со-
греть друг друга.
— Нам хочется есть! — повторяли они.
— Здесь не полагается валяться! — закричал Поли-
цейский.
И снова они вышли под дождь.
Ласточка возвратилась к Принцу и поведала все, что
видела.
— Я весь позолоченный, — сказал Счастливый
Принц.— Сними с меня золото, листок за листком, и раз-
дай его бедным. Люди думают, что в золоте счастье.
Листок за листком Ласточка снимала со статуи зо-
лото, покуда Счастливый Принц не сделался тусклым
и серым. Листок за листком раздавала она его чистое
золото бедным, и детские щеки розовели, и дети начина-
ли смеяться и затевали на улицах игры.
— А у нас есть хлеб! — кричали они.
Потом выпал снег, а за снегом пришел и мороз.
Улицы засеребрились и стали сверкать; сосульки, как
хрустальные кинжалы, повисли на крышах домов; все
закутались в шубы, и мальчики в красных шапочках ка-
тались по льду на коньках.
Ласточка, бедная, зябла и мерзла, но не хотела по-
кинуть Принца, так как очень любила его. Она украдкой
подбирала у булочной крошки и хлопала крыльями,
чтобы согреться. Но наконец она поняла, что настало
время умирать. Только и хватило у нее силы — в послед-
ний раз взобраться Принцу на плечо.
— Прощай, милый Принц! — прошептала сна.— Ты
позволишь мне поцеловать твою руку?
— Я рад, что ты наконец улетаешь в Египет,— отве-
тил Счастливый Принц.— Ты слишком долго здесь оста-
валась; но ты должна поцеловать меня в губы, потому
что я люблю тебя.
— Не в Египет я улетаю,— ответила Ласточка.—
Я улетаю в Обитель Смерти. Смерть и Сон не родные ли
братья?
И она поцеловала Счастливого Принца в уста и упа-
ла мертвая к его ногам.
И в ту же минуту странный треск раздался у статуи
внутри, словно что-то разорвалось. Это раскололось
оловянное сердце. Воистину был жестокий мороз.
187
Рано утром внизу на бульваре гулял Мэр Города,
а с ним Городские Советники. Проходя мимо колонны
Принца, Мэр посмотрел на статую.
— Боже! Какой стал оборвыш этот Счастливый
Принц! — воскликнул Мэр.
— Именно, именно оборвыш! — подхватили Город-
ские Советники, которые всегда во всем соглашались
с Мэром.
И они приблизились к статуе, чтобы осмотреть ее.
— Рубина уже нет в его шпаге, глаза его выпали,
и позолота с него сошла,— продолжал Мэр.— Он хуже
любого нищего!
— Именно хуже нищего! — подтвердили Городские
Советники.
— А у ног его валяется какая-то мертвая птица. Нам
следовало бы издать постановление; птицам здесь уми-
рать воспрещается.
И Секретарь городского совета тотчас же занес это
предложение в книгу.
И свергли статую Счастливого Принца.
— В нем уже нет красоты, а стало быть, нет и поль-
зы! — говорил в Университете Профессор Эстетики.
И расплавили статую в горне, и созвал Мэр город-
ской совет, и решили, что делать с металлом.
— Сделаем новую статую! — предложил Мэр.—
И эта новая статуя пусть изображает меня!
— Меня! —сказал каждый советник, и все они ста-
ли ссориться.
Недавно мне довелось слышать о них: они и сейчас
еще ссорятся.
— Удивительно! — сказал Главный Литейщик.— Это
разбитое оловянное сердце не хочет расплавляться в пе-
чи. Мы должны выбросить его прочь.
И швырнули его в кучу сора, где лежала мертвая
Ласточка.
И повелел господь ангелу своему:
— Принеси мне самое ценное, что ты найдешь в этом
городе.
И принес ему ангел оловянное сердце и мертвую
птицу.
— Правильно ты выбрал,— сказал господь.— Ибо
в моих райских садах эта малая пташка будет петь во
веки веков, а в моем сияющем чертоге Счастливый
Принц будет воздавать мне хвалу.
СОЛОВЕЙ И РОЗА
— Она сказала, что будет танцевать со мной, если
я принесу ей красных роз,— воскликнул молодой Сту-
дент,— но в моем саду нет ни одной красной розы.
Его услышал Соловей в своем гнезде на Дубе и,
удивленный, выглянул из листвы.
— Ни единой красной розы во всем моем саду! —
продолжал сетовать Студент, и его прекрасные глаза
наполнились слезами.— Ах, от каких пустяков зависит
порою счастье! Я прочел все, что написали мудрые лю-
ди, я постиг все тайны философии,— а жизнь моя раз-
бита из-за того только, что у меня нет красной розы.
— Вот он наконец-то, настоящий влюбленный,— ска-
зал себе Соловей.— Ночь за ночью я пел о нем, хотя
и не знал его, ночь за ночью я рассказывал о нем
звездам и наконец я увидел его. Его волосы темны, как
темный гиацинт, а губы его красны, как та роза, кото-
рую он ищет; но страсть сделала его лицо бледным, как
слоновая кость, и скорбь наложила печать на его чело.
— Завтра вечером принц дает бал,— шептал моло-
дой Студент,— и моя милая приглашена. Если я прине-
су ей красную розу, она будет танцевать со мной до рас-
света. Если я принесу ей красную розу, я буду держать
ее в своих объятиях, она склонит голову ко мне на пле-
чо и моя рука будет сжимать ее руку. Но в моем саду
Нет красной розы, и мне придется сидеть в одиночестве,
а она пройдет мимо. Она даже не взглянет на меня,
и сердце мое разорвется от горя.
— Это настоящий влюбленный,— сказал Соловей.—
То, о чем я лишь пел, он переживает на деле; что для
189
меня радость, то для него страдание. Воистину лю-
бовь— это чудо. Она драгоценнее изумруда и дороже
прекраснейшего опала. Жемчуга и гранаты не могут ку-
пить ее, и она не выставляется на рынке. Ее не притор-
гуешь в лавке и не выменяешь на золото.
— На хорах будут сидеть музыканты,— продолжал
молодой Студент.— Они будут играть на арфах и скрип-
ках, и моя милая будет танцевать под звуки струн. Она
будет носиться по зале с такой легкостью, что ноги ее
не коснутся паркета, и вокруг нее будут толпиться при-
дворные в расшитых одеждах. Но со мной она не захо-
чет танцевать, потому что у меня нет для нее красной
розы.
И юноша упал ничком на траву, закрыл лицо руками
и заплакал.
— О чем он плачет?—спросила маленькая зеленая
Ящерица, которая проползала мимо него, помахивая хво-
стиком.
— Да, в самом деле, о чем? — подхватила Бабочка,
порхавшая в погоне за солнечным лучом.
— О чем? — спросила Маргаритка нежным шепотом
свою соседку.
— Он плачет о красной розе,— ответил Соловей.
— О красной розе! — воскликнули все.— Ах, как
смешно!
А маленькая Ящерица, несколько склонная к циниз-
му, беззастенчиво расхохоталась.
Один только Соловей понимал страдания Студента,
он тихо сидел на Дубе и думал о таинстве любви.
Но вот он расправил свои темные крылышки и взвил-
ся в воздух. Он пролетел над рощей, как тень, и, как
тень, пронесся над садом.
Посреди зеленой лужайки стоял пышный Розовый
Куст. Соловей увидел его, подлетел к нему и спустился
на одну из его веток.
— Дай мне красную розу,— воскликнул он,— и я
спою тебе свою лучшую песню!
Но Розовый Куст покачал головой.
— Мои розы белые,— ответил он,— они белы, как
морская пена, они белее снега на горных вершинах. По-
ди к моему брату, что растет возле старых солнечных
часов,— может быть, ^он даст тебе то, чего ты просишь.
И Соловей полетел к Розовому Кусту, что рос возле
старых солнечных часов.
190
— Дай мне красную розу,— воскликнул он,— и я
спою тебе свою лучшую песню!
Но Розовый Куст покачал головой.
— Мои розы желтые,— ответил он,— они желты, как
волосы сирены, сидящей на янтарном престоле, они
желтее златоцвета на нескошенном лугу. Поди к моему
брату, что растет под окном у Студента, может быть,
он даст тебе то, чего ты просишь.
Й Соловей полетел к Розовому Кусту, что рос под
окном у Студента.
— Дай мне красную розу,— воскликнул он,— и я
спою тебе свою лучшую песню!
Но Розовый Куст покачал головой.
— Мои розы красные,— ответил он,— они красны,
как лапки голубя, они краснее кораллов, что колышутся,
как веер, в пещерах на дне океана. Но кровь в моих
жилах застыла от зимней стужи, мороз побил мои поч-
ки, буря поломала мои ветки, и в этом году у меня
совсем не будет роз.
— Одну только красную розу — вот все, чего я про-
шу,— воскликнул Соловей.— Одну-единственную крас-
ную розу! Знаешь ты способ получить ее?
— Знаю,— ответил Розовый Куст,— но он так стра-
шен, что у меня не хватает духу открыть его тебе.
— Открой мне его,— попросил Соловей,— я не боюсь.
— Если ты хочешь получить красную розу,— молвил
Розовый Куст,— ты должен сам создать ее из звуков
песни при лунном сиянии, и ты должен обагрить ее
кровью сердца. Ты должен петь мне, прижавшись гру-
дью к моему шипу. Всю ночь ты должен мне петь, и мой
шип пронзит твое сердце, и твоя живая кровь перельет-
ся в мои жилы и станет моею кровью.
— Смерть — дорогая цена за красную розу! — вос-
кликнул Соловей.— Жизнь мила каждому! Как хорошо,
сидя в лесу, любоваться солнцем в золотой колеснице
и луною в колеснице из жемчуга. Сладко благоухание
боярышника, милы синие колокольчики в долине и ве-
реск, цветущий на холмах. Но Любовь дороже Жизни,
и сердце какой-то пташки — ничто в сравнении с челове-
ческим сердцем!
. И, взмахнув своими темными крылышками, Соловей;
взвился в воздух. Он пронесся над садом, как тень,
и, как тень, пролетел над рощей.
А Студент все еще лежал в траве, где его оставил-
191
Соловей, и слезы еще не высохли в его прекрасных
глазах.
— Радуйся! — крикнул ему Соловей.— Радуйся, бу-
дет у тебя красная роза. Я создам ее из звуков моей
песни при лунном сиянии и обагрю ее горячей кровью
своего сердца. В награду я прошу у тебя одного: будь
верен своей любви, ибо, как ни мудра Философия, в Люб-
ви больше Мудрости, чем в Философии, и как ни могу-
щественна Власть, Любовь сильнее любой Власти. У нее
крылья цвета пламени, и пламенем окрашено тело ее.
Уста ее сладки, как мед, а дыхание подобно ладану.
Студент привстал на локтях и слушал, но он не по-
нял того, что говорил ему Соловей, ибо он знал только
то, что написано в книгах.
А Дуб понял и опечалился, потому что очень любил
эту малую пташку, которая свила себе гнездышко в его
ветвях.
— Спой мне в последний раз твою песню,— прошеп-
тал он.— Я буду сильно тосковать, когда тебя не станет.
И Соловей стал петь Дубу, и пение, его напоминало
журчание воды, льющейся из серебряного кувшина.
Когда Соловей кончил петь, Студент поднялся с тра-
вы, вынул из кармана карандаш и записную книжку
и сказал себе, направляясь домой из рощи:
— Да, он мастер формы, это у него отнять нельзя.
Но есть ли у него чувство? Боюсь, что нет. В сущности,
он подобен большинству художников: много виртуозно-
сти и ни капли искренности. Он никогда не принесет се-
бя, в жертву другому. Он думает лишь о музцке, а вся-
кий знает, что искусство эгоистично. Впрочем, нельзя не
признать, что иные из его трелей удивительно красивы.
Жаль только, что в них нет никакого смысла и они ли-
шены практического значения.
И он пошел к себе в комнату, лег на узкую койку
и стал думать о своей любви; вскоре он погрузился
в сон.
Когда на небе засияла луна, Соловей прилетел к Ро-
зовому Кусту, сел к нему на ветку и прижался к его
шипу. Всю ночь он пел, прижавшись грудью к шипу,
и холодная хрустальная луна слушала, склонив свой
лик. Всю ночь он пел, а шип вонзался в его грудь все
глубже и глубже, и из нее по каплям сочилась теплая
кровь.
192
Сперва он пел о том, как прокрадывается любовь
в сердце мальчика и девочки, И на Розовом Кусте, на
самом верхнем побеге, начала распускаться великолеп-
ная роза. Песня за песней — лепесток за лепестком.
Сперва роза была бледная, как легкий туман над ре-
кою, бледная, как стопы зари, и серебристая, как
крылья рассвета. Отражение розы в серебряном зеркале,
отражение розы в недвижной воде — вот какова была
роза, расцветавшая на верхнем побеге Куста.
А Куст кричал Соловью, чтобы тот еще крепче при-
жался к шипу.
— Крепче прижмись ко мне, милый Соловушка, не
то день придет раньше, чем заалеет роза!
Все крепче и крепче прижимался Соловей к шипу,
и песня его звучала все громче и громче, ибо он пел
о зарождении страсти в душе мужчины и девушки.
И лепестки розы окрасились нежным румянцем, как
лицо жениха, когда он целует в губы свою невесту. Но
шип еще не проник в сердце Соловья, и сердце розы
оставалось белым, ибо только живая кровь соловьиного
сердца может обагрить сердце розы.
Опять Розовый Куст крикнул Соловью, чтобы тот
крепче прижался к шипу.
— Крепче прижмись ко мне, милый Соловушка, не
то день придет раньше, чем заалеет роза!
Соловей еще сильнее прижался к шипу, и острие кос-
нулось наконец его сердца, и все тело его вдруг пронзи-
ла жестокая боль. Все мучительнее и мучительнее ста-
новилась боль, все громче и громче раздавалось пение
Соловья, ибо он пел о Любви, которая обретает совер-
шенство в Смерти, о той Любви, которая не умирает
в могиле.
И стала алой великолепная роза, подобно утренней
заре на востоке. Алым стал ее венчик, и алым, как ру-
бин, стало ее сердце.
А голос Соловья все слабел и слабел, и вот крылыш-
ки его судорожно затрепыхались, а глазки заволокло ту-
маном. Песня его замирала, и он чувствовал, как что-то
сжимает его горло.
Но вот он испустил свою последнюю трель. Бледная
луна услышала ее и, забыв о рассвете, застыла на небе.
Красная роза услышала ее и, вся затрепетав в экстазе,
раскрыла свои лепестки навстречу прохладному дунове-
нию утра. Эхо понесло эту трель к своей багряной пеще-
7. «Сказочные повести».	193
ре в горах и разбудило спавших там пастухов. Трель
прокатилась по речным камышам, и те отдали ее морю.
— Смотри! — воскликнул Куст.— Роза стала крас-
ной!
Но Соловей ничего не ответил. Он лежал мертвый
в высокой траве, и в сердце у него был острый шип.
В полдень Студент распахнул окно и выглянул в сад.
— Ах, какое счастье! — воскликнул он.— Вот она,
красная роза. В жизни не видал такой красивой розы!
У нее, наверное, какое-нибудь длинное латинское на-
звание.
И он высунулся из окна и сорвал ее.
Потом он взял шляпу и побежал к Профессору, дер-
жа розу в руках.
Профессорская дочь сидела у порога и наматывала
голубой шелк на катушку. Маленькая собачка лежала
у нее в ногах.
• — Вы обещали, что будете со мной танцевать, если
я принесу вам красную розу! — воскликнул Студент.—
Вот самая красная роза на свете. Приколите ее вечером
поближе к сердцу, и, когда мы будем танцевать, она
расскажет вам, как я люблю вас.
Но девушка нахмурилась.
— Боюсь, что эта роза не подойдет к моему туале-
ту,— ответила она.— К тому же племянник камергера
прислал мне настоящие каменья, а всякому известно, что
каменья куда дороже цветов.
— Как вы неблагодарны! — с горечью сказал Сту-
дент и бросил розу на землю.
Роза упала в колею, и ее раздавило колесом телеги.
— Неблагодарна? — повторила девушка.— Право
же, какой вы грубиян! Да и кто вы такой, в конце кон-
цов? Всего-навсего студент. Не думаю, чтоб у вас были
такие серебряные пряжки к туфлям, как у камергерова
племянника.
И она встала с кресла и ушла в комнаты.
— Какая глупость — эта Любовь,— размышлял Сту-
дент, возвращаясь домой.— В ней и наполовину нет той
пользы, какая есть в Логике. Она ничего не доказывает,
всегда обещает несбыточное и заставляет верить в не-
возможное. Она удивительно непрактична, а так как
наш век — век практический, то вернусь я лучше к Фи-
лософии и буду изучать Метафизику.
И он вернулся к себе в комнату, вытащил большую
запыленную книгу и принялся ее читать.
ВЕЛИКАН-ЭГОИСТ
Каждый день, возвращаясь из школы, дети, как пове-
лось, заходили в сад Великана поиграть. Это был боль-
шой красивый сад, и трава там была зеленая и мягкая.
Из травы тут и там, словно звезды, выглядывали венчи-
ки прекрасных цветов, а двенадцать персиковых деревь-
ев, которые росли в этом саду, весной покрывались неж-
ным жемчужно-розовым цветом, а осенью приносили
сочные плоды. На ветвях деревьев сидели птицы и пели
так сладко, что дети бросали игры, чтобы послушать их
пение.
— Как хорошо нам здесь! — радостно кричали дети
друг другу.
Но вот однажды Великан вернулся домой. Он наве-
щал своего приятеля — корнуэльского Великана-людое-
да и пробыл у него в гостях семь лет. За семь лет он
успел поговорить обо всем, о чем ему хотелось погово-
рить, ибо был не слишком словоохотлив, после чего ре-
шил возвратиться в свой замок, а возвратившись, увидел
детей, которые играли у него в саду.
— Что вы тут делаете? — закричал он страшным го-
лосом, и дети разбежались.
— Мой сад — это мой сад,— сказал Великан,—
и каждому это должно быть ясно, и, уж конечно, нико-
му, кроме самого себя, я не позволю здесь играть.—
И он обнес свой сад высокой стеной и прибил объяв-
ление:
ВХОД ВОСПРЕЩЕН.
НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ.
195
Он был большим эгоистом, этот Великан.
Бедным детям теперь негде было играть. Они попро-
бовали поиграть на дороге, но там оказалось очень мно-
го острых камней и пыли, и им не понравилось там иг-
рать. Теперь после школы они обычно бродили вокруг
высокой стены и вспоминали прекрасный сад, который
за ней скрывался.
— Как хорошо нам было там,— говорили они друг
другу.
А потом пришла Весна, и повсюду на деревьях по-
явились маленькие почки и маленькие птички, и только
в саду Великана-эгоиста по-прежнему была Зима. Пти-
цы не хотели распевать там своих песен, потому что
в саду не было детей, а деревья забыли, что им пора
цвести. Как-то раз один хорошенький цветочек выглянул
из травы, но увидел объявление и так огорчился за де-
тей, что тут же спрятался обратно в землю и заснул.
Только Снегу и Морозу все это очень пришлось по душе.
— Весна позабыла прийти в этот сад,— воскликнули
они,— и мы теперь будем царить здесь круглый год!.
Снег покрыл траву своим толстым белым плащом,
а Мороз расписал все деревья серебряной краской. Пос-
ле этого Снег и Мороз пригласили к себе в гости Север-
ный Ветер, и он прилетел. С головы до пят он был заку-
тан в меха и целый день бушевал в саду и завывал
в печной трубе.
— Какое восхитительное местечко! — сказал Север-
ный Ветер.— Мы должны пригласить в гости Град.
И тогда явился и Град. Изо дня в день он часами
стучал по кровле замка, пока не перебил почти всей
черепицы, а потом что было мочи носился по саду.
На нем были серые одежды, а дыхание его было ле-
дяным.
— Не понимаю, почему так запаздывает Весна, пора
бы уж ей прийти,— сказал Великан-эгоист, сидя у окна
и поглядывая на свой холодный, белый сад.— Надеюсь,
погода скоро переменится.
Но Весна так и не пришла, не пришло и Лето. Осень
принесла золотые плоды в каждый сад, но даже не за-
глянула в сад Великана.
— Он слишком большой эгоист,— сказала Осень.
И в саду Великана всегда была Зима, и только Север-
ный Ветер да Снег, Град и Мороз плясали и кружились
между деревьев.
196
Однажды Великан, проснувшись в своей постели,
услышал нежную музыку. Эта музыка показалась ему
такой сладостной, что он подумал, не идут ли мимо его
замка королевские музыканты. На самом-то деле это
была всего лишь маленькая коноплянка, которая запела
у него под окном, но Великан так давно не слышал пе-
ния птиц в своем саду, что щебет коноплянки показался
ему самой прекрасной музыкой на свете. Й тут Град
перестал выплясывать у него над головой, и Северный
Ветер прекратил свои завывания, а в приотворенное ок-
но долетел восхитительный аромат.
—* Должно быть, Весна все-таки пришла наконец,—
сказал Великан, выскочил из постели и глянул в
окно.
Й что же он увидел?
Он увидел совершенно необычайную картину. Дети
проникли в сад сквозь небольшое отверстие в стене
и залезли на деревья. Они сидели на всех деревьях. Ку-
да бы Великан ни бросил взгляд — на каждом дереве он
видел какого-нибудь ребенка. И деревья были так рады
их возвращению, что сразу зацвели и стояли, тихонько
покачивая ветвями над головками детей. А птицы пор-
хали по саду и щебетали от восторга, и цветы выгляды-
вали из зеленой травы и улыбались. Это было очарова-
тельное зрелище, и только в одном углу сада все еще
стояла Зима. Это был самый укромный уголок, и Вели-
кан увидел там маленького мальчика. Он был так мал,
что не мог дотянуться до ветвей дерева и только ходил
вокруг него и горько плакал. И бедное деревце было все
до самой верхушки еще покрыто инеем и снегом, а над
ним кружился и завывал Северный Ветер.
— Взберись на меня, мальчик! — сказало Дерево
и склонило ветви почти до самой земли.
Но мальчик не мог дотянуться до них — он был
слишком мал.
И сердце Великана растаяло, когда он глядел
в окно.
— Какой же я был эгоист! — сказал он.— Теперь
я знаю, почему Весна не хотела прийти в мой сад. Я по-
сажу этого маленького мальчика на верхушку дерева
и сломаю стену, и мой сад на веки вечные станет ме-
стом детских игр.— Он и в самом деле был очень рас-
строен тем, что натворил.
197
И вот он на цыпочках спустился по лестнице, ти«
хонько отомкнул парадную дверь своего замка и вышел
в сад. Но как только дети увидели Великана, они так ис-
пугались, что тут же бросились врассыпную, и в сад сно-
ва пришла Зима. Не убежал один только маленький
мальчик, потому что глаза его были полны слез, и он
даже не заметил появления Великана. А Великан тихонь-
ко подкрался к нему сзади, осторожно поднял с земли и
посадил на дерево. И дерево тотчас зацвело, и к нему
слетелись птицы и запели песни, порхая с ветки на ветку,
а маленький мальчик обхватил Великана руками за шею
и поцеловал. И тогда другие дети, увидав, что Великан
перестал быть злым, прибежали обратно, а вместе с ни-
ми возвратилась и Весна.
— Теперь этот сад ваш, дети,— сказал Великан
и взял большой топор и снес стену.
И жители, направляясь в полдень на рынок, видели
Великана, который играл с детьми в самом прекрасном
саду, какой только есть на свете.
Весь день дети играли в саду, а вечером они подо*
шли к Великану, чтобы пожелать ему доброй ночи.
198
— А где же ваш маленький приятель?—спросил
Великан.— Мальчик, которого я посадил на дерево? —
Он особенно пришелся по душе Великану, потому что
поцеловал его.
— Мы не знаем,— отвечали дети.— Он куда-то ушел.
— Непременно передайте ему, чтобы он не забыл
прийти сюда завтра,— сказал Великан.
Но дети отвечали, что они не знают, где живет этот
мальчик, так как ни разу не видели его раньше, и тог-
да Великан очень опечалился.
Каждый день после уроков дети приходили поиграть
с Великаном, но маленький мальчик, который так полю-
бился Великану, ни разу больше не пришел в сад. Вели-
кан был теперь очень добр ко всем детям, но тосковал
о своем маленьком друге и часто о нем вспоминал.
— Как бы мне хотелось повидать его! — то и дело
говорил Великан.
Год проходил за годом, и Великан состарился и од^
ряхлел. Он уже не мог больше играть в саду и только
сидел в глубоком кресле, смотрел на детей и на их игры
да любовался своим садом.
— У меня много прекрасных цветов,— говорил он,—
но нет на свете цветов прекраснее, чем дети.
Как-то раз зимним утром Великан, одеваясь, выгля-
нул в окно. Он теперь не испытывал неприязни к Зиме,—
ведь он знал, что Весна просто уснула, а цветы отды-
хают.
И вдруг он стал тереть глаза и все смотрел и смот-
рел в окно, словно увидел чудо. А глазам его и вправду
открылось волшебное зрелище. В самом укромном уголке
сада стояло дерево, сплошь покрытое восхитительным
белым цветом. Ветви его были из чистого золота, и на
них висели серебряные плоды, а под деревом стоял ма-
ленький мальчик, который когда-то так полюбился Be
ликану.
Не помня себя от радости побежал Великан вниз по
лестнице и ринулся в сад. Быстрым шагом прошел он по
траве прямо к ребенку. Но когда он подошел совсем
близко, лицо его побагровело от гнева, и он спросил:
— Кто посмел нанести тебе эти раны?
Ибо на ладонях мальчика он увидел раны от двух
гвоздей, и на детских его ступнях были раны от двух
гвоздей тоже.
199
— Кто посмел нанести тебе эти раны! — вскричал
Великан.— Скажи мне, и я возьму мой большой меч
и поражу виновного.
— Нет! — ответствовало дитя.— Ведь эти раны поро-
дила Любовь.
— Скажи — кто ты? — спросил Великан, и благого-
вейный страх обуял его, и он пал перед ребенком на ко-
лени.
А дитя улыбнулось Великану и сказало:
— Однажды ты позволил мне поиграть в твоем са-
ду, а сегодня я поведу тебя в свой сад, который зовется
Раем.
И на другой день, когда дети прибежали в сад, они
нашли Великана мертвым: он лежал под деревом, кото-
рое было все осыпано белым цветом.
ПРЕДАННЫЙ ДРУГ
Однажды утром старая Водяная Крыса высунула го-
лову из своей норы. Глаза у нее были как блестящие
бусинки, усы серые и жесткие, а черный хвост ее похо-
дил на длинный резиновый шнур. Маленькие утята пла-
вали в пруду, желтые, точно канарейки, а их мать, бе-
лая-пребелая, с ярко-красными лапами, старалась на-
учить их стоять в воде вниз головой.
— Если вы не научитесь стоять на голове, вас никог-
да не примут в хорошее общество,— приговаривала она
и время от времени показывала им, как это делается.
Но утята даже не глядели на нее. Они были еще
слишком малы, чтобы понять, как важно быть принятым
в обществе.
— Какие непослушные дети! — воскликнула Водяная
Крыса.— Право, их стоит утопить.
— Отнюдь нет,— возразила Утка.— Всякое начало
трудно, и родителям надлежит быть терпеливыми.
— Ах, мне родительские чувства неведомы,— сказа-
ла Водяная Крыса,— у меня нет семьи. Замужем я не
была, да и выходить не собираюсь. Любовь, конечно,
вешь по-своему хорошая, но дружба куда возвышеннее.
Право же, ничего нет на свете прелестнее и возвышен-
нее преданной дружбы.
— А что, по-вашему, следует требовать от преданно-
го друга? — заинтересовалась зелененькая Коноплянка,
сидевшая на соседней иве и слышавшая весь этот раз-
говор.
201
— Вот-вот, что именно? Меня это ужасно интересу-
ет,— сказала Утка, а сама отплыла на другой конец пру-
да и перевернулась там вниз головой, чтобы подать доб-
рый пример своим детям.
— Что за глупый вопрос! — воскликнула Водяная
Крыса.— Конечно же, преданный друг должен быть мне
предан.
— Ну, а вы что предложили бы ему взамен? — спро-
сила птичка, покачиваясь на серебристой веточке и взма-
хивая крохотными крылышками.
— Я вас не понимаю,— ответила Водяная Крыса.
— Позвольте рассказать вам по этому поводу одну
историю,— сказала Коноплянка.
— Обо мне? — спросила Водяная Крыса.— Если да,
то я охотно послушаю: я ужасно люблю изящную сло-
весность.
— Моя история применима и к вам,— ответила Ко-
ноплянка и, спорхнув с ветки, опустилась на берег и при-
нялась рассказывать историю о Преданном Друге.
— Жил-был когда-то в этих краях,— начала Коноп-
лянка,— славный паренек по имени Ганс.
— Он был человек выдающийся? — спросила Водя-
ная Крыса.
— Нет,— ответила Коноплянка,— по-моему, он ни-
чем таким не отличался, разве что добрым сердце?л и за-
бавным круглым веселым лицом. Жил он один-одинеше-
нек в своей маленькой избушке и день-деньской копался
у себя в саду. Во всей округе не было такого прелестно-
го садика. Тут росли и турецкая гвоздика, и левкой,
и пастушья сумка, и садовые лютики. Были тут розы —
алые и желтые, крокусы — сиреневые и золотистые, фи-
алки — лиловые и белые. Водосбор и луговой сердечник,
майоран и дикий базилик, первоцвет и касатик, нарцисс
и красная гвоздика распускались и цвели каждый своим
чередом. Месяцы сменяли один другой, и одни цветы
сменялись другими, и всегда его сад радовал взор и на-
поен был сладкими ароматами.
У Маленького Ганса было множество друзей, но са-
мым преданным из всех был Большой Гью-Мельник. Да,
богатый Мельник так был предан Маленькому Гансу,
что всякий раз, как проходил мимо его сада, перевеши-
вался через забор и набирал букет цветов или охапку
душистых трав или, если наступала пора плодов, наби-
вал карманы сливами и вишнями.
202
«У настоящих друзей все должно быть общее»,— го*
варивал Мельник, а Маленький Ганс улыбался и кивал
головой: он очень гордился, что у него есть друг с та-
кими благородными взглядами.
Правда, соседи иногда удивлялись, почему богатый
Мельник, у которого шесть дойных коров и целое стадо
длинношерстных овец, а на мельнице сотня мешков
с мукой, никогда ничем не отблагодарит Ганса. Но Ма-
ленький Ганс ни над чем таким не задумывался и не
ведал большего счастья, чем слушать замечательные ре-
чи Мельника о самоотверженности истинной дружбы.
Итак, Маленький Ганс все трудился в своем саду.
Весною, летом и осенью он не знал горя. Но зимой, ког-
да у него не было ни цветов, ни плодов, которые можно
было отнести на базар, он терпел холод и голод и ча-
стенько ложился в постель без ужина, удовольствовав-
шись несколькими сушеными грушами или горсточкой
твердых орехов. К тому же зимой он бывал очень оди-
нок — в эту пору Мельник никогда не навещал его.
«Мне не следует навещать Маленького Ганса, пока
не стает снег,— говорил Мельник своей жене.— Когда
человеку приходится туго, его лучше оставить в покое
и не докучать ему своими посещениями. Так, по крайней
мере, я понимаю дружбу, и я уверен, что прав. Подож-
ду до весны и тогда загляну к нему. Он наполнит мою
корзину первоцветом, и это доставит ему такую ра-
дость!»
«Ты всегда думаешь о других,— отозвалась жена, си-
девшая в покойном кресле у камина, где ярко пылали
сосновые поленья,— только о других! Просто наслажде-
ние слушать, как ты рассуждаешь о дружбе! Наш свя-
щенник и тот, по-моему, не умеет так красно говорить,
хоть и живет в трехэтажном доме и носит на мизинце
золотое кольцо».
«А нельзя ли пригласить Маленького Ганса сюда? —
спросил Мельника его младший сынишка.-® Цели бедно-
му Гансу плохо, я поделюсь с ним кашей и покажу ему
своих белых кроликов».
«До чего же ты глуп! — воскликнул Мельник.— Пра-
во, не знаю, стоит ли посылать тебя в школу. Все рав-
но ничему не научишься. Ведь если бы Ганс пришел
к нам и увидал наш теплый очаг, добрый ужин и слав-
ный бочонок красного вина, он, чего доброго, позавидо-
вал бы нам, а на свете нет ничего хуже зависти, она
203
любого испортит, А я никак не хочу, чтобы Ганс стал
хуже. Я ему друг и всегда буду печься о нем и следить,
чтобы он не подвергался соблазнам. К тому же, ес-
ли б Ганс пришел сюда, он, чего доброго, попросил бы
меня дать ему в долг немного муки, а я не могу этого
сделать. Мука — одно, а дружба — другое, и нечего их
смешивать. Эти слова и пишутся по-разному и означают
разное. Каждому ясно».
«До чего же хорошо ты говоришь! — промолвила же-
на Мельника, наливая себе большую кружку подогрето-
го эля.— Я даже чуть не задремала. Ну точно как
в церкви!»
«Многие хорошо поступают,— отвечал Мельник,— но
мало кто умеет хорошо говорить. Значит, говорить куда
труднее, а потому и много достойнее».
И он через стол строго глянул на своего сынишку, ко-
торый до того застыдился, что опустил голову, весь по-
краснел, и слезы его закапали прямо в чай. Но не поду-
майте о нем дурно — он был еще так мал!
— Тут и конец вашей истории? — осведомилась Во-
дяная Крыса.
— Что вы! — ответила Коноплянка.— Это только на-
чало.
— Видно, вы совсем отстали от века,— заметила Во-
дяная Крыса.— Нынче каждый порядочный рассказчик
начинает с конца, потом переходит к началу и кончает
серединой. Это самая новая метода. Так сказывал один
критик, который гулял на днях возле нашего пруда
с каким-то молодым человеком. Он долго рассуждал на
эту тему и, бесспорно, был прав, потому что у него была
лысая голова и синие очки на носу, и стоило только
юноше что-нибудь возразить, как он кричал ему: «Гиль!»
Но, прошу вас, рассказывайте дальше. Мне ужасно нра-
вится Мельник. Я сама преисполнена возвышенных
чувств и прекрасно его понимаю!
— Итак,— продолжала Коноплянка, прыгая с ноги
на ногу,— едва миновала зима и первоцвет раскрыл свои
бледно-желтые звездочки, Мельник объявил жене, что
идет проведать Маленького Ганса.
«У тебя золотое сердце! — воскликнула жена.— Ты
всегда думаешь о других. Не забудь, кстати, захватить
с собою корзину для цветов».
Мельник привязал крылья ветряной мельницы тяже-
лой железной цепью к скобе и спустился с холма с пу-
стою корзиной в руках. QQ4
«Здравствуй, Маленький Ганс»,— сказал Мельник*
«Здравствуйте»,— отвечал Маленький Ганс, опираясь
на лопату и улыбаясь во весь рот.
«Ну, как ты провел зиму?» — спросил Мельник.
«До чего же любезно, что вы меня об этом спраши-
ваете! — воскликнул Маленький Ганс.— Признаться,
мне подчас приходилось туго. Но весна наступила. Те-
перь и мне хорошо, и моим цветочкам».
«А мы зимой частенько вспоминали о тебе, Ганс,—
молвил Мельник,— все думали, как ты там».
«Это было очень мило с вашей стороны,— ответил
Ганс.— А я уж начал бояться, что вы меня забыли».
«Ты меня удивляешь, Ганс,— сказал Мельник,— дру-
зей не забывают. Тем и замечательна дружба. Но ты,
боюсь, не способен оценить всю поэзию жизни. Кстати,
как хороши твои первоцветы!»
«Они и в самом деле удивительно хороши,— согла-
сился Ганс.— Мне повезло, что их столько уродилось.
Я отнесу их на базар, продам дочери бургомистра
и на эти деньги выкуплю свою тачку».
«Выкупишь? Уж не хочешь ли ты сказать, что зало-
жил ее? Вот глупо!»
205
«Что поделаешь,— ответил Ганс,— нужда. Зимой,
видите ли, мне пришлось несладко, время уж такое —
не на что было даже хлеба купить. Вот я и заложил
сперва серебряные пуговицы с воскресной куртки, потом
серебряную цепочку, потом свою большую трубку и, на-
конец, тачку. Но теперь я все это выкуплю».
«Ганс,— сказал Мельник,— я подарю тебе свою тач-
ку, правда, она немного не в порядке. У нее, кажется,
не хватает одного борта и со спицами что-то неладно,
но я все-таки подарю ее тебе. Я понимаю, как я щедр,
и многие скажут, что я делаю ужасную глупость, рас-
ставаясь с тачкой, но я не такой, как все. Без щедрости,
по-моему, нет дружбы, да к тому же я купил себе новую
тачку. Так что ты теперь о тачке не беспокойся. Я пода-
рю тебе свою».
«Вы и вправду очень щедры! — отозвался Маленький
Ганс, и его забавное круглое лицо прямо засияло от ра-
дости.— У меня есть доска, и я без труда ее починю».
«У тебя есть доска! — воскликнул Мельник.— А я как
раз ищу доску, чтобы починить крышу на амбаре. Там
большая дыра, и, если я ее не заделаю, у меня все зер-
но отсыреет. Хорошо, что ты вспомнил про доску! Про-
сто удивительно, как одно доброе дело порождает дру-
гое. Я подарил тебе свою тачку, а ты решил подарить
мне доску. Правда, тачка много дороже, но истинные
друзья на это не смотрят. Достань-ка ее поскорее,
и я сегодня же примусь за работу».
«Сию минуту!» — воскликнул Ганс, и он тут же по-
бежал в сарай и притащил доску.
«Да, невелика доска, невелика,— заметил Мельник,
осматривая ее.— Боюсь, что, когда я починю крышу, на
тачку ничего не останется. Но это уж не моя вина.
А теперь, раз я подарил тебе тачку, ты, наверно, захо-
чешь подарить мне побольше цветов. Вот корзина, на-
полни ее до самого верха».
«До самого верха?» — с грустью переспросил Ганс.
Корзина была очень большая, и он увидел, что, если
наполнить ее доверху, не с чем будет идти на рынок,
а ему так хотелось выкупить свои серебряные пуговицы.
«Ну, знаешь ли,— отозвался Мельник,— я подарил
тебе тачку и думал, что могу попросить у тебя немного
цветочков. Я считал, что настоящая дружба свободна от
всякого расчета. Значит, я ошибся».
«Дорогой мой друг, лучший мой друг! — воскликнул
206
Маленький Ганс.— Забирайте хоть все цветы из моего
сада! Ваше доброе мнение для меня гораздо важнее
каких-то там серебряных пуговиц!»
И он побежал и срезал все свои дивные первоцветы
и наполнил ими корзину Мельника.
«До свидания, Маленький Ганс!» — сказал Мельник
и пошел на свой холм с доской на плече и большой кор-
зиной в руках.
«До свидания!» — ответил Маленький Ганс и принял-
ся весело работать лопатой: он очень радовался тачке.
На другой день, когда Маленький Ганс прибивал по-
беги жимолости над своим крылечком, он вдруг услы-
шал голос окликавшего его Мельника. Он спрыгнул
с лесенки, подбежал к забору и выглянул на дорогу.
Там стоял Мельник с большим мешком' муки на
спине.
«Милый Ганс,— сказал Мельник,— не снесешь ли ты
на базар этот мешок с мукой?»
«Ах, мне так жаль,— ответил Ганс,— но я, право,
очень занят сегодня. Мне нужно поднять все вьюнки, по-
лить цветы и подстричь траву».
«Это не по-дружески,— сказал Мельник.— Я собира-
юсь подарить тебе тачку, а ты отказываешься мне по-
мочь».
«О, не говорите так! — воскликнул Маленький Ганс.—
Я ни за что на свете не хотел поступить не по-дру-
жески».
И он сбегал в дом за шапкой и поплелся на базар
с большим мешком на плечах.
День был очень жаркий, дорога пыльная, и Ганс, не
дойдя еще до шестого милевого камня, так утомился, что
присел отдохнуть. Собравшись с силами, он двинулся
дальше и наконец добрался до базара. Скоро он продал
муку за хорошие деньги и тут же пустился в обратный
путь, потому что боялся повстречаться с разбойниками,
если слишком замешкается.
«Трудный сегодня выдался денек,— сказал себе
Ганс, укладываясь в постель.— Но все же я рад, что не
отказал Мельнику. Как-никак он мой лучший друг
и к тому же обещал подарить мне свою тачку».
На следующий день Мельник спозаранку явился за
своими деньгами, но Маленький Ганс так заснул, что
был еще в постели.
207
«До чего ж ты, однако, ленив,— сказал Мельник.—
Я ведь собираюсь отдать тебе свою тачку, и ты, думаю,
мог бы работать поусерднее. Нерадивость — большой
порок, и мне б не хотелось иметь другом бездельника
и лентяя. Не обижайся, что я с тобой так откровенен.
Мне бив голову не пришло так с тобой разговаривать,
не будь я твоим другом. Что проку в дружбе, если нель-
зя сказать все, что думаешь? Болтать разные приятно-
сти, льстить и поддакивать может всякий, но истинный
друг говорит только самое неприятное и никогда не по-
стоит за тем, чтобы доставить тебе огорчение. Друг всег-
да предпочтет досадить тебе, ибо знает, что тем самым
творит добро».
«Не сердитесь,— сказал Маленький Ганс, протирая
глаза и снимая ночной колпак,— но я так вчера устал,
что мне захотелось понежиться в постели и послушать
пение птиц. Я, право же, всегда лучше работаю, когда
послушаю пение птиц».
«Что ж, если так, я рад,— ответил Мельник, похло-
пывая Ганса по спине,— я ведь пришел сказать тебе,
чтоб ты, как встанешь, отправлялся на мельницу почи-
нить крышу на моем амбаре».
Бедному Гансу очень хотелось поработать в саду —
ведь он уже третий день не поливал своих цветов,— но
ему неловко было отказать Мельнику, который был ему
таким добрым другом.
«А это будет очень не по-дружески, если я скажу,
что мне некогда?» — спросил он робким, нерешительным
голосом.
«Разумеется,— отозвался Мельник.— Я, мне кажет-
ся, прошу у тебя не слишком много, особенно если при-
помнить, что я намерен подарить тебе свою тачку. Но
раз ты не хочешь, я пойду и сам починю».
«Что вы, как можно!» — воскликнул Ганс и, мигом
вскочив с постели, оделся и пошел чинить амбар.
Ганс трудился до самого заката, а на закате Мель-
ник пришел взглянуть, как идет у него работа.
«Ну что, Ганс, как моя крыша?» — крикнул он ве-
село.
«Готова!» — ответил Ганс и спустился с лестницы.
«Ах, нет работы приятнее той, которую мы делаем
для других»,— сказал Мельник.
«Что за наслаждение слушать вас,— ответил Ганс,
присаживаясь и отирая пот со лба.— Великое наслажде-
208
ние! Только, боюсь, у меня никогда не будет таких воз-
вышенных мыслей, как у вас».
«О, это придет! — ответил Мельник.— Нужно лишь
постараться. До сих пор ты знал только практику друж-
бы, когда-нибудь овладеешь и теорией».
«Вы правда так думаете?» — спросил Ганс.
«И не сомневаюсь,— ответил Мельник.— Но крыша
теперь в порядке, и тебе пора домой. Отдохни хорошень-
ко, потому что завтра тебе надо будет отвести моих овец
в горы».
Бедный Маленький Ганс не решился что-нибудь воз-
разить и наутро, когда Мельник пригнал к его домику
своих овец, отправился с ними в горы. Целый день у него
пошел на то, чтобы отогнать овец на пастбище и при-
гнать обратно, и он вернулся домой такой усталый, что
заснул прямо в кресле и проснулся уже при ярком све-
те дня.
«Ну, сегодня я на славу потружусь в своем сади-
ке!»— сказал он и тотчас принялся за работу.
Но как-то все время выходило, что ему не удавалось
заняться своими цветами. Его друг Мельник то и дело
являлся к нему и отсылал его куда-нибудь с поручением
или уводил с собою помочь на мельнице. Порой Малень-
кий Ганс приходил в отчаяние и начинал бояться, как
бы цветочки не решили, что он совсе^м позабыл о них, но
он утешал себя мыслью, что Мельник — его лучший
друг. «К тому же он собирается подарить мне тачку,—
добавлял он в подобных случаях,— а это удивительная
щедрость с его стороны».
Так и работал Маленький Ганс на Мельника, а тот
говорил красивые слова о дружбе, которые Ганс записы-
вал в тетрадочку и перечитывал по ночам, потому что
он был очень прилежный ученик.
И вот однажды вечером, когда Маленький Ганс сидел
у своего камелька, раздался сильный стук в дверь. Ночь
была бурная, и ветер так страшно завывал и ревел во-
круг, что Ганс поначалу принял этот стук за шум бури.
Но в дверь снова постучали, а потом и в третий раз,
еще громче.
«Верно, какой-нибудь несчастный путник»,— сказал
себе Ганс и бросился к двери.
На пороге стоял Мельник с фонарем в одной руке
и толстой палкой в другой.
«Милый Ганс! — воскликнул	Мельник.— У меня
209
большая беда. Мой сынишка упал с лестницы и расшиб-
ся, и я иду за Доктором. Но Доктор живет так далеко,
а ночь такая непогожая, что мне подумалось: не лучше
ли тебе сходить за Доктором вместо меня. Я ведь соби-
раюсь подарить тебе тачку, и ты, по справедливости,
должен отплатить мне услугой за услугу».
«Ну конечно! — воскликнул Маленький Ганс.— Это
такая честь, что вы пришли прямо ко мне! Я сейчас же
побегу за Доктором. Только одолжите мне фонарь. На
дворе очень темно, и я боюсь свалиться в канаву».
«Я бы с удовольствием,— ответил Мельник,— но фо-
нарь у меня новый, и вдруг с ним что-нибудь случится?»
«Ну ничего, обойдусь и без фонаря!» — воскликнул
Маленький Ганс. Он закутался в большую шубу, надел
на голову теплую красную шапочку, повязал шею шар-
фом и двинулся в путь.
Какая была ужасная буря! Темень стояла такая, что
Маленький Ганс почти ничего не видел перед собой,
а ветер налетал с такой силой, что Ганс едва держался
на ногах. Но мужество не покидало его, и часа через
три он добрался до дома, в котором жил Доктор, и по-
стучался в дверь.
«Кто там?» — спросил Доктор, высовываясь из окна
спальни.
«Это я, Доктор,— Маленький Ганс».
«А что у тебя за дело ко мне, Маленький Ганс?»
«Сынишка Мельника упал с лестницы и расшибся,
и Мельник просит вас поскорее приехать».
«Ладно!» — ответил Доктор, велел подать лошадь,
сапоги и фонарь, вышел из дому и поехал к Мельнику,
а Ганс потащился за ним следом.
Ветер все крепчал, дождь лил как из ведра. Малень-
кий Ганс не поспевал за лошадью и брел наугад. Он
сбился с дороги и попал в очень опасное болото, где на
каждом шагу были глубокие топи. Там бедный Ганс
и утонул.
На другой день пастухи нашли Маленького Ганса
в большой яме, залитой водою, и отнесли его тело к не-
му домой.
Все пришли на похороны Маленького Ганса, потому
что все его любили. Но больше всех горевал Мельник.
«Я был его лучшим другом,— говорил он,— и, по
справедливости, я должен идти первым».
И он шел во главе погребальной процессии в длин-
210
ном черном плаще и время от времени вытирал глаза
большим платком.
«Смерть Маленького Ганса — большая утрата для
всех нас»,— сказал Кузнец, когда после похорон все со-
брались в уютном трактире и попивали там душистое
вино, закусывая его сладкими пирожками.
«Во всяком случае, для меня,— отозвался Мельник.—
Я ведь уже, можно считать, подарил ему свою тачку
и теперь ума не приложу, что мне с ней делать: дома
она только место занимает, а продать — так ничего не
дадут, до того она изломана. Впредь буду осмотритель-
нее. Теперь у меня никто ничего не получит. Щедрость
всегда человеку во вред».
— Ну, а дальше? — спросила, помолчав, Водяная
Крыса.
— Это все,— ответила Коноплянка.
— А что сталось с Мельником?
— Понятия не имею,— ответила Коноплянка.— Да
мне, признаться, и неинтересно.
— Оно и видно, что вы существо черствое,— замети-
ла Водяная Крыса.
— Боюсь, что мораль этого рассказа будет вам не-
ясна,— обронила Коноплянка.
— Что будет неясно? — переспросила Водяная Крыса.
— Мораль.
— Ах, так в этом рассказе есть мораль?
— Разумеется,— ответила Коноплянка.
— Однако же,— промолвила Водяная Крыса в край-
нем раздражении.— По-моему, вам следовало сказать
мне об этом наперед. Тогда я просто не стала бы вас
слушать. Крикнула бы «Гиль!», как тот критик, и все.
А впрочем, и теперь не поздно.
И она во всю глотку завопила: «Гиль!», взмахнула
хвостом и спряталась в нору.
— Скажите, а как вам нравится эта Водяная Кры-
са? — осведомилась Утка, приплывая обратно.— У нее,
конечно, много хороших качеств, но во мне так сильно
материнское чувство, что стоит мне увидеть убежденную
старую деву, как у меня слезы навертываются на глаза.
— Боюсь, она на меня обиделась,— ответила Коно-
плянка.— Понимаете, я рассказала ей историю с мо-
ралью.
— Что вы, это опасное дело! — сказала Утка.
И я с ней вполне согласен.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ РАКЕТА
Королевский сын намерен был сочетаться браком,
и по этому поводу ликовал и стар и млад. Приезда
своей невесты Принц дожидался целый год, и вот нако-
нец она прибыла. Это была русская Принцесса, и весь
путь от самой Финляндии она проделала в санях, запря-
женных шестеркой оленей. Сани были из чистого золота
и имели форму лебедя, а меж крыльев лебедя возлежала
маленькая Принцесса. Она была закутана до самых пят
в длинную горностаевую мантию, голову ее покрывала
крошечная шапочка из серебряной ткани, и Принцесса
была бела, как снежный дворец, в котором она жила
у себя на родине. Так бледно было ее лицо, что весь
народ дивился, глядя на нее, когда она проезжала по
улицам.
— Она похожа на Белую розу! — восклицали все
и осыпали ее цветами с балконов.
Принц вышел к воротам замка, чтобы встретить не-
весту. У него были замечательные фиалковые глаза и во-
лосы как чистое золото. Увидав Принцессу, он опустил-
ся на одно колено и поцеловал ей руку.
— Ваш портрет прекрасен,— прошептал он,— но вы
прекраснее во сто крат!
И щеки маленькой Принцессы заалели.
— Она была похожа на Белую розу,— сказал моло-
дой Паж кому-то из придворных,— но теперь она подоб-
на Алой розе.
И это привело в восхищение весь двор. Три дня кря-
ду все ходили и восклицали:
— Белая роза, Алая роза, Алая роза, Белая роза,—
212
и Король отдал приказ, чтобы Пажу удвоили жалованье.
Так как Паж не получал никакого жалованья вовсе,
то пользы от этого ему было мало, но зато очень много
чести, и потому об этом было своевременно оповещено
в Придворной Газете.
По прошествии трех дней отпраздновали свадьбу.
Это была величественная церемония: жених с невестой,
держась за руки, стояли под балдахином из пунцового
бархата, расшитого мелким жемчугом, а потом был
устроен пир на весь мир, который длился пйть часов.
Принц и Принцесса сидели во главе стола в большом
зале и пили из прозрачной хрустальной чаши. Только
истинные влюбленные могли пить из этой чаши, ибо
стоило лживым устам прикоснуться к ней, как хрусталь
становился тусклым, мутным и серым.
— Совершенно ясно, что они любят друг друга,—
сказал маленький Паж.— Это так же ясно, как ясен
хрусталь этой чаши!
И Король вторично удвоил ему жалованье.
— Какой почет! — хором воскликнули придворные.
* * W
После пира состоялся бал. Жениху и невесте пред-
стояло протанцевать Танец розы, а Король вызвался
поиграть на флейте. Он играл из рук вон плохо, но ни-
кто ни разу не осмеливался сказать ему это, потому что
он был Король. В сущности, он знал только две песенки
и никогда не был уверен, какую именно исполняет, но
это не имело ни малейшего значения, так как, что бы он
ни делал, все восклицали:
— Восхитительно! Восхитительно!
* * w
Программа празднеств должна была закончиться
грандиозным фейерверком, которому надлежало состо-
яться ровно в полночь. Маленькая Принцесса еще ни-
когда в жизни не видала фейерверка, и поэтому Король
отдал приказ, чтобы Королевский пиротехник самолич-
но занялся фейерверком в день свадьбы.
— Фейерверк? А на что это похоже? — спросила
Принцесса у своего жениха, прогуливаясь утром по тер-
расе.
— Это похоже на Северное сияние,— сказал Король,
который всегда отвечал на все вопросы, адресованные
213
к другим лицам,— только гораздо натуральнее. Фейер-
верк так же прекрасен, как моя игра на флейте, и я
лично предпочитаю его огни звездам, потому что, по
крайней мере, знаешь наверняка, когда эти огни зажгут-
ся. Словом, вам непременно нужно полюбоваться на
него.
И вот в углу королевского сада был воздвигнут боль-
шой помост, и как только Королевский пиротехник раз-
ложил все, что требовалось, по местам, огни фейервер-
ка вступили в разговор друг с другом.
— Как прекрасен мир! — воскликнула маленькая
Шутиха.— Вы только взгляните на эти желтые тюльпа-
ны. Даже если бы это были настоящие фейерверочные
огни, и тогда они не могли бы быть прелестней. Я счаст-
лива, что мне удалось совершить путешествие. Путеше-
ствия удивительно облагораживают душу и помогают
освобождаться от предрассудков.
— Королевский сад — это еще далеко не весь мир,
глупая ты Шутиха,— сказала Большая Римская Све-
ча.— Мир огромен, и меньше чем за три дня е ним нель-
зя основательно ознакомиться.
— То место, которое мы любим, заключает в себе
для нас весь мир,— мечтательно воскликнул Огненный
Фонтан, который на первых порах был крепко привязан
к старой сосновой дощечке и гордился своим разбитым
сердцем.— Но любовь вышла из моды, ее убили поэты.
Они так много писали о ней, что все перестали им ве-
рить, и, признаться, это меня нисколько не удивляет.
Истинная любовь страдает молча. Помнится, когда-то
я... Впрочем, теперь это не имеет значения. Романтика
отошла в прошлое.
— Чепуха! — сказала Римская Свеча.— Романтика
никогда не умирает. Это как луна — она вечна. Наши
жених и невеста, например, нежно любят друг друга.
Мне все рассказала о них сегодня утром бумажная гиль-
за от патрона, которая случайно попала в один ящик со
мной и знала все последние придворные новости.
Но Огненный Фонтан только покачал головой.
— Романтика умерла, Романтика умерла, Романти-
ка умерла,— прошептал он. Он принадлежал к тому
сорту людей, которые полагают, что если долго твердить
одно и то же, то в конце концов это станет истиной.
Вдруг раздалось резкое сухое покашливание, и все
оглянулись.
214
Кашляла длинная, высокомерная с виду Ракета, при-
крепленная к концу длинной палки. Она всегда начина-
ла свою речь с покашливания, дабы привлечь к себе
внимание.
— Кхе! Кхе! — кашлянула она, и все обратились
в слух, за исключением бедняги Огненного Фонтана, ко-
торый продолжал покачивать головой и шептать:
— Романтика умерла.
— Внимание! Внимание! — закричал Бенгальский
Огонь.
Он увлекался политикой, всегда принимал деятель-
ное участие в местных выборах и поэтому очень умело
пользовался всеми парламентскими выражениями.
— Умерла безвозвратно,— прошептал Огненный Фон-
тан, начиная дремать.
Как только воцарилась тишина, Ракета кашлянула
в третий раз и заговорила. Она говорила медленно, внят-
но, словно диктовала мемуары, и всегда смотрела поверх
головы собеседника. Словом, она отличалась самыми
изысканными манерами.
— Какая удача для сына Короля,— сказала она,—
что ему предстоит сочетаться браком в тот самый день,
когда меня запустят в небо. В самом деле, если бы даже
все это было обдумано заранее, и тогда не могло бы по-
лучиться удачнее. Но ведь Принцам всегда везет.
— Вот так так! — сказала маленькая Шутиха.—
А мне казалось, что все как раз наоборот: это нас будут
пускать в воздух в честь бракосочетания Принца.
— Вас-то, может, и будут,— сказала Ракета.—
Я даже не сомневаюсь, что с вами поступят именно так,
а я — другое дело. Я весьма замечательная Ракета
и происхожу от весьма замечательных родителей. Мой
отец был в свое время самым знаменитым Огненным Ко-
лесом и прославился грацией танца. Во время своего
знаменитого выступления перед публикой он девятна-
дцать раз повернулся вокруг собственной оси, прежде
чем погаснуть, и при каждом повороте выбрасывал из
себя семь розовых звезд. Он был три фута с половиной
в диаметре и сделан из самого лучшего пороха. А моя
мать была Ракета, как и я, и притом французского про-
исхождения. Она взлетела так высоко, что все очень
испугались — а вдруг она не вернется обратно. Но она
вернулась, потому что у нее был очень кроткий харак-
тер, и возвращение ее было ослепительно эффектным —
215
она рассыпалась дождем золотых звезд. Газеты с боль-
шой похвалой отозвались о ее публичном выступлении.
Придворная Газета назвала ее триумфом Пилотехниче-
ского искусства.
-* Пиротехнического — хотели вы сказать, Пиротех-
нического,— отозвался Бенгальский Огонь.— Я знаю,
что это называется Пиротехникой, потому что прочел
надпись на своей собственной коробке.
— А я говорю Пилотехнического,—возразила Раке*
та таким свирепым тоном, что Бенгальский Огонь почув-
ствовал себя уничтоженным и тотчас стал задирать ма-
леньких Шутих, дабы показать, что он тоже имеет вес.
— Итак, я говорила,— продолжала Ракета,— я гово-
рила... о чем же я говорила?
— Вы говорили о себе,— отвечала Римская Свеча.
— Ну разумеется. Я помню, что обсуждала какой-то
интересный предмет, когда меня так невежливо прерва-
ли. Я не выношу грубости и дурных манер, ибо я необы-
чайно чувствительна. Я уверена, что на всем свете не
сыщется другой столь чувствительной особы, как я.
— А что это такое — чувствительная особа? — спро-
сила Петарда у Римской Свечи.
— Это тот, кто непременно будет отдавливать дру-
гим мозоли, если он сам от них страдает,— шепнула
Римская Свеча на ухо Петарде, и та чуть не взорвалась
со смеху.
— Над чем это вы смеетесь, позвольте узнать? •— ос-
ведомилась Ракета.— Я же не смеюсь.
— Я смеюсь, потому что чувствую себя счастливой,—
отвечала Петарда.
— Это весьма эгоистическая причина,— сердито про-
молвила Ракета.— Какое вы имеете право чувствовать
себя счастливой? Вам следовало бы подумать о других.
Точнее, вам следовало бы подумать обо мне. Я всегда
думаю о себе и от других жду того же. Это называется
отзывчивостью, а отзывчивость — высокая добродетель,
и я обладаю ею в полной мере. Допустим, например, что
сегодня ночью со мной что-нибудь случится,— пред-
ставляете, какое это будет несчастье для всех! Принц
и Принцесса уже никогда не смогут быть счастливы,
и вся их супружеская жизнь пойдет прахом. А что ка-
сается Короля, то я знаю, что он не оправится после
такого удара. Право, когда я начинаю думать о том,
сколь ответственно занимаемое мною положение, я едва
удерживаюсь от слез. nig
— Если вы хотите доставить другим удовольствие,—
вскричала Римская Свеча,— так уж постарайтесь хотя
бы не отсыреть.
— Ну конечно,— воскликнул Бенгальский Огонь, ко-
торый уже несколько воспрянул духом,— это же подска-
зывает простой здравый смысл.
— Простой здравый смысл! — возмущенно фыркнула
Ракета.— Вы забываете, что я совсем не простая, а весь-
ма замечательная. Здравым смыслом может обладать
кто угодно при условии отсутствия воображения. А у ме-
ня очень богатое воображение, потому что я никогда ни-
чего не представляю себе таким, как это есть на самом
деле. Я всегда представляю себе все совсем наоборот.
А что касается того, чтобы бояться отсыреть, то здесь,
по-видимому, никто не в состоянии понять, что такое
эмоциональная натура. По счастью, меня это мало тро-
гает. Единственное, что меня поддерживает в течение
всей жизни, это сознание моего неоспоримого превос-
ходства над всеми, а это качество я всегда развивала
в себе по мере сил. Но ни у кого из вас нет сердца.
Вы смеетесь и веселитесь так, словно Принц и Принцес-
са и не думали сочетаться браком.
— Как так? — воскликнул маленький Огненный
Шар.— А почему бы нет? Это же самое радостное собы-
тие, и, поднявшись в воздух, я непременно сообщу
о нем звездам. Вы увидите, как они будут подмигивать
мне, когда я шепну им, как прелестна невеста.
— Боже! Какой тривиальный взгляд на вещи! —
сказала Ракета.— Но ничего другого я и не ждала.
В вас же решительно ничего нет — одна пустота. А что,
если Принц и Принцесса поселятся где-нибудь в сель-
ской местности, и, может статься, там будет протекать
глубокая река, а у Принца и Принцессы может родить-
ся сын, маленький, белокурый мальчик с фиалковыми
глазами, как у отца, и, быть может, он пойдет однажды
погулять со своей няней, и няня заснет под большим
кустом бузины, а маленький мальчик упадет в глубокую
реку и утонет? Какое страшное горе! Несчастные отец
и мать — потерять единственного сына! Это же ужасно!
Я этого просто не переживу.
— Но они же еще не потеряли своего единственного
сына,— сказала Римская Свеча.— Никакого несчастья
с ними еще не произошло.
217
— А разве я говорила, что они потеряли? — возрази-
ла Ракета.— Я сказала только, что они могут потерять.
Если бы они уже потеряли единственного сына, не было
бы никакого смысла об этом говорить. Снявши голову —
по волосам не плачут, и я терпеть не могу тех, кто не
придерживается этого правила. Но когда я думаю о том,
что Принц и Принцесса могут потерять своего единст-
венного сына, меня это, разумеется, чрезвычайно удру-
чает.
— Что верно, то верно! — вскричал Бенгальский
Огонь.— По правде говоря, такой удрученной особы, как
вы, мне еще никогда не доводилось видеть.
— А мне никогда еще не доводилось видеть такого
грубияна, как вы,— сказала Ракета.— И вы совершенно
не способны понять моего дружеского расположения
к Принцессе.
— Да ведь вы даже незнакомы с ней,— буркнула
Римская Свеча.
— А разве я сказала, что я с ней знакома? — возра-
зила Ракета.— Позвольте вам заметить, что я никогда
не стала бы ее другом, будь я с ней знакома. Это очень
опасная вещь — хорошо знать своих собственных друзей.
— Все же вы бы лучше постарались не отсыреть,—
сказал Огненный Шар.— Вот что самое главное.
— Для вас, конечно, это самое главное, можно не
сомневаться,— возразила Ракета,— а я вот возьму и за-
плачу, если мне захочется.— И она и вправду залилась
самыми настоящими слезами, и они, словно капли дож-
дя, побежали по ее палке и едва не затопили двух ма-
леньких жучков, которые только что задумали обзаве-
стись своим домом и подыскивали хорошее сухое ме-
стечко.
— Должно быть, это действительно очень романтиче-
ская натура,— сказал Огненный Фонтан,— ведь она пла-
чет абсолютно без всякой причины,— и он испустил тя-
желый вздох, вспомнив свою сосновую дощечку.
Но Римская Свеча и Бенгальский Огонь были очень
возмущены и долго восклицали во весь голос:
— Вздор! Вздор! — Они были чрезвычайно здраво-
мыслящие особы, и, когда им что-нибудь приходилось не
по вкусу, они всегда говорили, что это вздор.
Тут взошла луна, похожая на сказочный серебряный
щит, и на небе одна за другой зажглись звезды, а из
дворца долетели звуки музыки.
218
Принц с Принцессой открыли бал, и танец их был так
прекрасен, что высокие белые лилии, желая полюбо-
ваться им, встали на цыпочки и заглянули в окна,
а большие красные маки закивали в такт головами.
Но вот пробило десять часов, а потом одиннадцать
и, наконец, двенадцать, и с последним ударом часов,
возвестивших полночь, все вышли из дворца на террасу,
а Король послал за Королевским пиротехником.
— Повелеваю зажечь фейерверк,— сказал Король,
и Королевский пиротехник отвесил низкий поклон и на-
правился в глубину сада. За ним следовали шесть по-
мощников, каждый из которых нес горящий факел, при-
крепленный к концу длинного шеста, и это было поисти-
не величественное зрелище.
«Пшш! Пшш!»— зашипел, воспламеняясь, Огненный
Фонтан.
«Бум! Бум!» — вспыхнула Римская Свеча.
А за ними и Шутихи заплясали по саду, и Бенгаль-
ские Огни озарили все алым блеском.
— Прощайте! — крикнул Огненный Шар, взмывая
ввысь и рассыпая крошечные голубые искорки.
«Хлоп! Хлоп!» — вторили ему Петарды, которые весе-
лились от души. Все участники фейерверка имели боль-
шой успех, за исключением замечательной Ракеты. Она
настолько отсырела от слез, что ее так и не удалось за-
пустить. Самой существенной частью ее был порох, а он
намок, и от него не было никакого толку. А все бедные
родственники Ракеты, которых она даже никогда не удо-
стаивала разговором, разве что презрительной усмеш-
кой, взлетели к небу и распустились волшебными огнен-
ными цветами на золотых стеблях.
— Ура! Ура!—закричали Придворные, а маленькая
Принцесса засмеялась от удовольствия.
— Вероятно, они приберегают меня для особо тор-
жественного случая,— сказала Ракета.— Это, несомнен-
но, так.— И она исполнилась еще большего высокоме-
рия.
На следующий день в сад пришли слуги, чтобы при-
вести его в порядок.
— По-видимому, это делегация,— сказала Ракета.—
Надо принять их так, чтобы не уронить своего достоин-
ства.— И она задрала нос кверху и сердито нахмури-
лась, делая вид, что размышляет о весьма важных ма-
териях. Но слуги даже не заметили ее, и, только когда
219
они уже собрались уходить, она случайно попалась на
глаза одному из них.
— Гляньте! — крикнул этот слуга.— Тут какая-то
негодная Ракета!—И он швырнул ее за ограду, прямо
в канаву.
— Негодная Ракета? Негодная Ракета? — восклик-
нула она, перелетая через ограду.— Этого не может
быть! Превосходная Ракета — вот что, должно быть,
сказал этот человек. Негодная и Превосходная звучат
почти одинаково, да, в сущности, очень часто и означают
одно и то же.— И с этими словами она шлепнулась пря-
мо в грязь.
— Не очень-то приятное место,— сказала она,— но
это, без сомнения, какой-нибудь модный лечебный ку-
рорт, и они отправили меня сюда для укрепления здоро-
вья. Что говорить, нервы у меня действительно расшата-
ны и отдых мне крайне необходим.
Тут к ней подплыл маленький Лягушонок е блестя-
щими, как драгоценные камни, глазами, одетый в зеле-
ный пятнистый мундир.
— А! Что я вижу! К нам кто-то прибыл! Что ж,
в конце концов грязь лучшее, что есть на свете. Дайте
мне хорошую дождливую погоду и канаву, и я буду
вполне счастлив. Как вы полагаете, к вечеру соберется
дождь? Я все-таки не теряю надежды, хотя небо синее
и на нем ни облачка. Такая обида!
— Кхе! Кхе! — произнесла Ракета и раскашлялась.
— Какой у вас приятный голос! — воскликнул Лягу-
шонок.— Он очень напоминает кваканье, а разве ква-
канье не самая приятная музыка на свете? Сегодня ве-
чером вы услышите выступление нашего многоголосого
хора. Мы сидим в старом утином пруду, что возле фер-
мерского дома, и, как только всходит луна, начинаем
наш концерт. Это нечто настолько умопомрачительное,
что никто не может уснуть — все слушают нас. Да не
далее как вчера жена фермера говорила своей матушке,
что она из-за нас не сомкнула глаз всю ночь. Очень
приятно сознавать, что ты пользуешься таким призна-
нием,— это доставляет большое удовлетворение.
— Кхе! Кхе! — сердито кашлянула Ракета. Она бы-
ла очень раздосадована тем, что ей не дают вымолвить
ни слова.
— Нет, в самом деле, какой восхитительный голос,—
продолжал Лягушонок.— Я надеюсь, что вы посетите
220
наш утиный пруд. Я отправляюсь на поиски своих доче-
рей. У меня шесть красавиц дочерей, и я очень боюсь,
как бы их не увидела Щука. Это настоящее чудовище,
она позавтракает ими — и глазом не моргнет. Итак, до
свидания. Наша беседа доставила мне огромное удо-
вольствие, поверьте.
— По-вашему, это называется беседой? — сказала
Ракета.— Только вы один и говорили все время, не за-
крывая рта. Хороша беседа!
— Кто-то же должен слушать,— возразил Лягушо-
нок,— а говорить я люблю сам. Это экономит время
и предупреждает разногласия.
— Но я люблю разногласия,— сказала Ракета.
— Ну что вы,— миролюбиво заметил Лягушонок.—
Разногласия нестерпимо вульгарны. В хорошем общест-
ве все придерживаются абсолютно одинаковых взгля-
дов. Еще раз до свидания, я вижу вдали моих дочерей.—
И маленький Лягушонок поплыл прочь.
— Вы чрезвычайно нудная особа,— сказала Раке-
та,— и очень дурно воспитаны. Я не выношу людей, ко-
торые, подобно вам, все время говорят о себе, в то вре-
мя как другому хочется поговорить о себе. Как мне, на-
пример. Я это называю эгоизмом, а эгоизм — чрезвычай-
но отталкивающее свойство, особенно для людей моего
склада,— ведь общеизвестно, что у меня очень отзывчи-
вая натура. Словом, вам бы следовало взять с меня при-
мер, едва ли вам встретится еще когда-нибудь образец,
более достойный подражания. И раз уж представился
такой счастливый случай, я бы посоветовала вам вос-
пользоваться им, ибо в самом непродолжительном вре-
мени я отправлюсь ко двору. Если хотите знать,
я в большом фаворе при дворе: не далее как вчера
Принц и Принцесса сочетались браком в мою честь.
Вам это, конечно, никак не может быть известно, по-
скольку вы типичный провинциал.
— Нет никакого смысла говорить ему все это,— ска-
зала Стрекоза, сидевшая на верхушке длинной коричне-
вой камышины.— Совершенно никакого смысла, ведь он
уже уплыл.
— Тем хуже для него,— отвечала Ракета.— Я не
собираюсь молчать только потому, что он меня не слу-
шает,— мне-то что до этого. Я люблю слушать себя.
Для меня это одно из самых больших удовольствий. По-
рой я веду очень продолжительные беседы сама с со-
221
бой, и, признаться, я настолько образованна и умна, что
иной раз не понимаю ни единого слова из того, что
говорю.
— Тогда вам, безусловно, необходимо выступать
с лекциями по философии,— сказала Стрекоза и, рас-
правив свои прелестные газовые крылышки, поднялась
в воздух.
— Как это глупо, что она улетела! — сказала Раке-
та.— Я уверена, что ей не часто предоставляется такая
возможность расширить свой кругозор. Мне-то, конеч-
но, все равно. Такие гениальные умы, как я, рано или
поздно получают признание.— И тут она еще чуть
глубже погрузилась в грязь.
Через некоторое время к Ракете подплыла большая
Белая Утка. У нее были желтые перепончатые лапки,
и она слыла красавицей благодаря своей грациозной
походке.
— Кряк, кряк, кряк,— сказала Утка,— какое у вас
странное телосложение! Осмелюсь спросить, это от рож-
дения или результат несчастного случая?
— Сразу видно, что вы всю жизнь провели в дерев-
не,— отвечала Ракета,— иначе вам было бы известно,
кто я такая. Но я прощаю вам ваше невежество. Было
бы несправедливо требовать от других, чтобы они были
столь же выдающимися личностями, как ты сама. Вы,
без сомнения, будете поражены, узнав, что я могу взле-
теть к небу и пролиться на землю золотым дождем.
— Велика важность,— сказала Утка.— Какой кому
от этого прок? Вот если бы вы могли пахать землю, как
вол, или возить телегу, как лошадь, или стеречь овец,
как овчарка, тогда от вас еще была бы какая-нибудь
польза.
— Я вижу, уважаемая,— воскликнула Ракета высо-
комерно-снисходительным тоном,— я вижу, что вы при-
надлежите к самым низшим слоям общества. Особы
моего круга никогда не приносят никакой пользы. Мы
обладаем хорошими манерами, и этого вполне достаточ-
но. Я лично не питаю симпатии к полезной деятельности
какого бы то ни было рода, а уж меньше всего — к та-
кой, какую вы изволили рекомендовать. По правде гово-
ря, я всегда придерживалась того мнения, что в тяжелой
работе ищут спасения люди, которым ничего другого не
остается делать.
— Ну хорошо, хорошо,— сказала Утка, отличавшая-
222
ся покладистым нравом и не любившая препираться по-
пусту.— О вкусах не спорят. Я буду очейь рада, если
вы решите обосноваться тут, у нас.
— Да ни за что на свете! — воскликнула Ракета.—
Я здесь гость, почетный гость, и только. Откровенно го-
воря, этот курорт кажется мне довольно унылым ме-
стом. Тут нет ни светского общества, ни уединения. По-
моему, это чрезвычайно смахивает на предместье. Я, по-
жалуй, возвращусь ко двору, ведь я знаю, что мне суж-
дено произвести сенсацию и прославиться на весь свет.
— Когда-то я тоже подумывала заняться обществен-
ной деятельностью,— заметила Утка.— Очень многое
еще нуждается в реформах. Не так давно я даже откры-
вала собрание, на котором мы приняли резолюцию,
осуждающую все, что нам не по вкусу. Однако незамет-
но, чтобы это имело какие-нибудь серьезные последст-
вия. Так что теперь я целиком посвятила себя домовод-
ству и заботам о своей семье.
— Ну, а я создана для общественной жизни,— сказа-
ла Ракета,— так же как все представители нашего рода,
вплоть до самых незначительных. Стоит нам где-нибудь
появиться, и мы тотчас привлекаем к себе всеобщее
223
внимание. Мне самой пока еще ни разу не приходилось
выступать публично, но, когда это произойдет, зрелище
будет ослепительное. Что касается домоводства, то от
него быстро стареют и оно отвлекает ум от размышле-
ний о возвышенных предметах.
— Ах! Возвышенные предметы — как это прекрас-
но!— сказала Утка.— Это напомнило мне, что я основа-
тельно проголодалась.— И она поплыла вниз по канаве,
восклицая: — Кряк, кряк, кряк!
— Куда же вы? Куда? — взвизгнула Ракета.— Мне
еще очень многое необходимо вам сказать.— Но Утка не
обратила никакого внимания на ее призыв.— Я очень
рада, что она оставила меня в покое,— сказала Раке-
та.— У нее необычайно мещанские взгляды.— И она по-
грузилась еще чуть-чуть глубже в грязь и начала разду-
мывать о том, что одиночество— неизбежный удел гения,
но тут откуда-то появились два мальчика в белых фар-
тучках. Они бежали по краю канавы с котелком и вя-
занками хвороста в руках.
— Это, вероятно, делегация,—сказала Ракета и по-
старалась придать себе как можно более величествен-
ный вид.
— Гляди-ка! — крикнул один из мальчиков.— Вон
какая-то грязная палка! Интересно, как она сюда попа-
ла.— И он вытащил Ракету из канавы.
— Грязная Палка! — сказала Ракета.— Неслыхан-
но! Грозная Палка — хотел он, по-видимому, сказать.
Грозная Палка — это звучит очень лестно. Должно быть,
он принял меня за одного из придворных Сановников.
— Давай положим ее в костер,— сказал другой
мальчик.— Чем больше дров, тем скорее закипит коте-
лок.
И они свалили хворост в кучу, а сверху положили
Ракету и разожгли костер.
— Но это же восхитительно! — воскликнула Раке-
та.— Они собираются запустить меня среди бела дня,
так, чтобы всем было видно.
— Ну, теперь мы можем немножко соснуть,— сказа-
ли мальчики.— А когда проснемся, котелок уже заки-
пит.— И они растянулись на траве и закрыли глаза.
Ракета очень отсырела и поэтому долго не могла
воспламениться. Наконец ее все же охватило огнем.
— Ну, сейчас я взлечу!—закричала она, напыжи-
лась и распрямилась.— Я знаю, что взлечу выше звезд,
224
выше луны, выше солнца. Словом, я взлечу так высоко...
Пшш! Пшш! Пшш! — И она взлетела вверх.— Упоитель-
но! — вскричала она.— Я буду лететь вечно! Вообра-
жай?, какой я сейчас произвожу фурор.
Но никто ее не видел.
Тут она почувствовала странное ощущение щекотки
во всем теле.
— А теперь я взорвусь! — закричала она.— И я ох-
вачу огнем всю землю и наделаю такого шума, что ни
о чем другом никто не будет говорить цёлый год.—
И тут она и в самом деле взорвалась. Бум! Бум! Бум! —
вспыхнул порох. В этом не могло быть ни малейшего со-
мнения.
Но никто не услышал, даже двое мальчиков, потому
что они спали крепким сном.
Теперь от Ракеты осталась только палка, и она упа-
ла прямо на спину Гусыни, которая вышла прогуляться
вдоль канавы.
— Господи, помилуй! — вскричала Гусыня.— Кажет-
ся, начинает накрапывать... палками! — И она поспешно
плюхнулась в воду.
— Я знала, что произведу сенсацию,— прошипела
Ракета и погасла.
8. «Сказочные повести».
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИНФАНТЫ
Миссис Гренфелл из Теплоу Корт
(леди Десборо)
То был день рождения Инфанты. Ей исполнилось две-
надцать лет, и солнце ярко светило в дворцовом парке.
Хотя она была самой настоящей Принцессой и Инфан-
той Испанской, день рождения у нее бывал раз в году,
совсем как у детей бедных родителей; само собой разу-
меется, для всей страны было очень важно, чтобы этот
день удался на славу. И день воистину удался на славу.
Высокие полосатые тюльпаны навытяжку стояли на
своих стеблях, словно длинные шеренги солдат, и задор-
но поглядывали через газон на розы, говоря: «Теперь
и мы не хуже вас!» Вокруг порхали пурпурные бабочки
с золотистой пыльцой на крылышках и не пропускали
ни единого цветка; ящерки повылезали из расселин сте-
ны и лежа грелись в ослепительном блеске солнца; пло-
ды гранатов, трескаясь и лопаясь от зноя, обнажали
свою кровоточащую сердцевину. Даже бледно-желтые
лимоны, в таком изобилии висевшие на расшатанных ре-
шетках и в тени аркад, казалось, обрели под чудесным
солнечным светом более насыщенный оттенок, а магно-
лии раскрыли свои большие шарообразные цветы, словно
выточенные из слоновой кости, и напоили воздух густым
сладостным ароматом.
Сама маленькая Принцесса прогуливалась по терра-
се со своею свитой и играла в прятки среди каменных
вазонов и старых замшелых статуй. В обычные дни ей
дозволялось играть только с детьми королевского досто-
инства, и потому она всегда была в одиночестве, но в
226
день ее рождения Король, отступив от правил, разрешил
ей пригласить в гости тех своих юных друзей, которые ей
по нраву, и веселиться вместе с ними. Прелестны были
прогуливавшиеся с нею изящные испанские дети: на
мальчиках были шляпы с плюмажем и короткие разве-
вающиеся плащи, девочки придерживали шлейфы длин-
ных парчовых платьев и загораживались от солнца боль-
шими черными веерами с серебряным узором. Но Ин-
фанта была прелестнее всех, и ее великолепное одеяние
следовало несколько обременительной моде того време-
ни. На ней было серое атласное платье, юбка и широ-
кие рукава буфами расшиты были серебром, а жесткий
корсаж — прекрасными жемчужинами. При каждом ша-
ге из-под платья выглядывали туфельки с большими ро-
зовыми помпонами. Веер из розовой кисеи покрывали
жемчужины, а в волосах, которые бледно-золотым орео-
лом обрамляли ее лицо, была прекрасная бел£я роза.
Из дворцового окна на детей смотрел печальный, по-
груженный в меланхолию Король. За спиною у него
стоял ненавистный ему брат, дон Педро Арагонский,
а рядом с ним сидел его исповедник, Великий Инквизи-
тор Гранады. И был Король печальнее обычного, ибо,
глядя, как Инфанта с ребяческой серьезностью отвечает
на поклоны придворных или, закрывшись веером, смеет-
ся над мрачной Герцогиней Альбукеркской, всегда ее
сопровождающей, он вспомнил ее мать, молодую Коро-
леву, которая еще совсем недавно, казалось ему, при-
ехала из веселой французской земли и увяла в мрачном
великолепии Испанского Двора, скончавшись всего че-
рез полгода после рождения дочери и не успев во вто-
рой раз увидеть, как цветет миндаль в саду, и собрать
второй урожай со старой кривой смоковницы, стоящей
посреди поросшего ныне травой двора. Так велика была
любовь Короля, что он не потерпел, чтобы могила скры-
ла от него Королеву. Ее тело набальзамировал маври-
танский врач, и в награду за эту услугу ему была даро-
вана жизнь, на которую — как поговаривали, за еретиче-
ство и по подозрению в колдовстве — уже покушалась
Святая Инквизиция. Тело Королевы по-прежнему поко-
илось на застланном гобеленами ложе в черной часовне
Дворца таким же, каким внесли его туда монахи в тот
ветреный мартовский день двенадцать лет назад. Раз
в месяц Король, в темном плаще и с потайным фонарем
в руке, входил в часовню и опускался на колени рядом
227
с Королевой, взывая: «Mi reina! Mi reina!»1—а порой,
вопреки этикету, которым в Испании поверяется каждый
шаг и ставится предел даже скорби Короля, он в при-
падке безумного горя сжимал ее бледные, украшенные
перстнями руки и покрывал неистовыми поцелуями хо-
лодное раскрашенное лицо.
Сегодня он, казалось, снова видел ее такой, какой
встретил впервые, в замке Фонтенбло, когда ему едва
исполнилось пятнадцать лет, а она была еще моложе.
Тогда они по всей форме были обручены Папским нун-
цием в присутствии французского Короля и всего Двора,
и он воротился в Эскуриал, унося с собою завиток свет-
лых волос и память о прикосновении детских губ, поце-
ловавших ему руку, когда он садился в карету. Потом
была свадьба, спешно совершившаяся в Бургосе, ма-
леньком городке на границе двух государств, и торжест-
венный въезд в Мадрид, где согласно обычаю отслужи-
ли молебен в церкви Ла Аточа и устроили грандиозное
аутодафе, передав для сожжения светским властям
около трехсот еретиков, среди них — много англичан.
Да, он безумно любил ее — и, как считали многие, во
вред своей собственной стране, воевавшей в то время
с Англией за владения в Новом Свете. Он не отпускал
ее от себя ни на шаг; ради нее он забыл — или каза-
лось, что забыл,— все важные государственные дела
и в безмерном ослеплении, которым страсть награждает
своих служителей, не замечал, что, желая порадовать ее
хитроумными церемониями, лишь усиливал овладевшую
ею загадочную болезнь. Когда она умерла, Король на
какое-то время словно лишился рассудка. Он несомнен-
но отрекся бы от престола и удалился бы в Гранаду,
в большой монастырь траппистов 1 2, где он был почетным
настоятелем, если бы не боялся оставить маленькую
Инфанту на милость брата, которого даже по испанским
меркам считали жестоким и подозревали в том, что это
он умертвил Королеву с помощью пары отравленных
перчаток, поднесенных ей в честь ее приезда в его ара-
гонский замок. Даже по истечении официального трех-
летнего траура, объявленного особым эдиктом во всех
владениях Короля, он и слушать не хотел министров,
1 Моя королева! Моя королева! (исп.)
2 Трапписты — католический орден, основанный в Солиньи
ля Трапп (Франция) в 1140 году и отличавшийся крайне суровым
уставом.
228
заговаривавших с ним о новом супружестве, и, когда
сам Император направил к нему послов и предложил
ему руку очаровательной Эрцгерцогини Богемской, пле-
мянницы Императрицы, он велел послам ответить их
повелителю, что Король Испании уже обвенчан со
Скорбью и, хотя она не принесет ему потомства, он лю-
бит ее сильнее Красоты; этот ответ стоил испанской ко-
роне богатых нидерландских провинций, которые, вняв
подстрекательствам Императора, вскоре восстали против
Короля, руководимые фанатиками реформистской церкви.
Сегодня вся его супружеская жизнь с ее счастьем,
неистовством и ужасом внезапного конца, казалось, вер-
нулась к нему, когда он смотрел на Инфанту, игравшую
на террасе. Ей была присуща милая порывистость Коро-
левы, она так же своенравно вскидывала головку, так
же гордо были очерчены ее прекрасные губы и так же
чудесна была ее vrai sourire de France \ когда время от
времени Инфанта поглядывала на окно или протягива-
ла ручку для поцелуя величавым испанским придвор-
ным. Но громкий детский смех резал ему ухо, яркое без-
жалостное солнце потешалось над его печалью, и смут-
ный запах тех странных снадобий, которые применяют
при бальзамировании, осквернял — или ему это только
Чудилось — чистый утренний воздух. Он закрыл лицо
руками, и, когда Инфанта вновь подняла глаза, занавесь
была задернута и Король уже удалился.
Она состроила разочарованную гримаску и пожала
плечами. Король, конечно, мог бы побыть с нею в день
ее рождения. Кому нужны эти глупые государственные
дела? Или же он направился в ту мрачную часовню, где
всегда горят свечи и куда ее никогда не пускают? Как
это нелепо — ведь ярко светит солнце, и все так счаст-
ливы! И потом, он не увидит шуточного боя быков, на
который уже зовет труба, не говоря о кукольном театре
и прочих чудесах. То ли дело ее дядя и Великий Инкви-
зитор! Они вышли на террасу и наговорили ей милых
комплиментов. И вот, вскинув головку, она взяла дона
Педро под руку и, спустившись по ступеням, медленно
пошла к большому шатру пурпурного шелка, а другие
дети, пропуская вперед более знатных, последовали за
нею, и первыми шли те, кто носил самые длинные имена.
Навстречу ей вышла процессия юных дворян, одетых
1 настоящая французская улыбка (фр.).
229
в фантастические костюмы тореадоров, и молодой граф
Тьерра-Нуэва, поразительно красивый мальчик лет че-
тырнадцати, обнажив голову со всей грацией урожден-
ного испанского идальго и гранда, торжественно подвел
ее к маленькому креслу из золота и слоновой кости, сто-
явшему на постаменте над ареной. Дети, перешептываясь
и обмахиваясь веерами, встали вокруг, а дон Педро
и Великий Инквизитор, посмеиваясь, остановились у вхо-
да. Даже Герцогиня — или, как называли ее, Старшая
Камарера — сухопарая дама с резкими чертами лица,
в платье с жестким плоеным воротником, и та, казалось,
пребывала не в столь скверном настроении, как обычно,
и подобие ледяной улыбки промелькнуло на ее сморщен-
ном лице и покривило ее тонкие, бескровные губы.
Бой быков, по мнению Инфанты, великолепно удал-
ся и был куда лучше настоящего, который она видела
в Севилье, когда к ее отцу приехал Герцог Пармский.
Одни мальчики, верхом на палочках, покрытых роскош-
ными чепраками, потрясали длинными копьями, на кото-
рых развевались яркие пестрые ленты; другие, спешив-
шись, помахивали перед быком алыми плащами, а ког-
да он бросался на них — легко перепрыгивали через
барьер; что до самого быка, то он был совсем как на-
стоящий, хотя сделали его из плетеных прутьев, обтяну-
тых шкурой, и то и дело норовил встать на задние ноги,
что и в голову не придет живому быку. Этот бык бился
просто великолепно, и дети пришли в такой восторг, что,
вскочив на скамьи и размахивая кружевными платками,
закричали — совсем как взрослые: «Bravo toro! Bravo
toro!»1. В конце концов после продолжительного боя,
в ходе которого несколько игрушечных лошадок было
поднято на рога, а их хозяева спешились, юный граф
Тьерра-Нуэва все же повалил быка на колени и, испро-
сив у Инфанты разрешения нанести coup de grace1 2, вон-
зил деревянную шпагу в холку животного с такой силой,
что голова отвалилась и показалось смеющееся личико
маленького мосье де Лоррена, сына французского Посла
в Мадриде.
Затем раздались громкие рукоплескания, арену очи-
стили, и два пажа-мавра в черно-желтых ливреях тор-
1 Браво, бык! Браво, бык! (исп.) — традиционный возглас по-
ощрения во время корриды.
2 Букв.: удар милосердия (фр.). Удар, которым добивают уми-
рающее животное.
230
жественно выволокли с арены павших игрушечных ло-
шадок, а после короткой интерлюдии, во время которой
француз-гимнаст ходил по туго натянутому канату, на
сцене маленького театра, нарочно выстроенного с этой
целью, итальянские марионетки разыграли полукласси-
ческую трагедию «Софонисба» Ч Они играли так хорошо
и движения их были столь естественны, что к концу
представления на глаза Инфанты навернулись слезы.
Некоторые дети плакали навзрыд, и их пришлось уте-
шать сластями, и даже сам Великий Инквизитор, рас-
чувствовавшись, признался дону Педро, что ему кажет-
ся невыносимым, чтобы простые куклы из дерева и кра-
шеного воска, да вдобавок управляемые проволочками,
были столь несчастны и обречены на такие ужасные
невзгоды.
Потом появился фокусник-африканец, который вынес
большую плоскую корзину, накрытую красной тканью,
и, поставив ее посреди арены, извлек из своего тюрбана
диковинную тростниковую дудочку и заиграл на ней.
Вдруг ткань зашевелилась, и вот под пронзительные
звуки дудочки две золотисто-зеленые змеи выставили
свои странные клинообразные головки и стали медленно
подниматься, разворачиваясь, подобно водорослям на
дне. Однако детей испугали их пятнистые капюшоны
и юркие жала и им куда больше пришлось по сердцу,
когда по воле фокусника из песка выросло апельсиновое
деревце, на котором расцвели белые цветы и выросли
настоящие плоды; а когда фокусник взял веер у малень-
кой дочки маркиза Лас-Торрес и превратил этот веер
в синюю птицу, восторгу не было предела. Очарователен
был и торжественный менуэт, исполненный маленькими
танцорами из церкви Нуэстра Сеньора дель Пилар 1 2. Ни-
когда прежде не видела Инфанта этой чудесной церемо-
нии, происходящей раз. в год в мае перед высоким алта-
рем Пресвятой Девы и в ее честь: дело в том, что никто
из испанской королевской семьи не переступал порога
сарагосского собора с тех пор, как безумный священник,
подкупленный, как полагали многие, Елизаветой Анг-
лийской, попытался подать отравленную облатку Прин-
1 Софонисба — дочь карфагенского военачальника Гасдру*
бала (III в. до н. э.). По преданию, приняла яд, чтобы не стать
добычей римских легионеров после падения Карфагена.
2 Церковь в Сарагосе, построенная возле столба, где, согласно
библейскому сказанию, апостолу Павлу явилась дева Мария.
231
цу Астурийскому. Поэтому Инфанта только понаслышке
знала о «танце во славу Девы Марии», как его имено-
вали, а это, несомненно, было прекрасное зрелище. На
мальчиках были старомодные придворные костюмы из
белого бархата с серебряным галуном, длинные плюма-
жи из страусовых перьев украшали их диковинные тре-
уголки, и, пока они танцевали под ярким солнцем, их
смуглые лица и длинные черные волосы еще сильнее
подчеркивали ослепительную белизну их нарядов. Все
были очарованы важностью и достоинством, с которым
они исполняли замысловатые фигуры танца, изыскан-
ным изяществом их движений и плавными поклонами,
а когда, окончив танец, они сняли свои великолепные
шляпы с перьями перед Инфантой, она милостиво при-
няла их поклон и дала обет отправить к алтарю Богома-
тери дель Пилар большую восковую свечу в благодар-
ность за удовольствие, которое Пресвятая Дева ей до-
ставила.
Потом на арену вышли египтянки — так называли
тогда цыганок,— сели, скрестив ноги, в кружок и начали
тихо наигрывать на цитрах, покачиваясь в такт музыке
и едва слышно напевая тихую задумчивую мелодию. Ког-
да они увидели дона Педро, то нахмурились, а иные
и испугались, потому что и месяца не прошло, как он
повесил за колдовство двух их соплеменниц на рыноч-
ной площади Севильи, но маленькая Инфанта, которая
откинулась в кресле и глядела на них из-за веера свои-
ми большими голубыми глазами, египтянкам понрави-
лась: такое прелестное создание, уж наверное, никому
никогда не причинило бы зла. Потому они продолжали
чуть слышно играть, едва касаясь струн пальцами
с длинными острыми ногтями, и изредка встряхивали го-
ловой, словно борясь со сном. Внезапно с громким кри-
ком, от которого все дети вздрогнули, а дон Педро схва-
тился за агатовую рукоять кинжала, они вскочили на
ноги и, потрясая бубнами, безумным вихрем понеслись
по кругу, распевая на своем загадочном гортанном язы-
ке какую-то любовную песню. Затем вновь они все разом
бросились на землю и остались лежать неподвижно —
тишину нарушали лишь негромкие звуки цитр. Так по-
вторилось еще несколько раз, а потом они на мгновение
удалились и вернулись с косматым бурым медведем на
цепи и маленькими барбарийскими обезьянками на пле-
чах. Медведь, сохраняя величайшее достоинство, стоял
232
на голове, а обезьянки со сморщенными мордочками вы-
делывали забавные штуки с двумя цыганятами, которые,
видно, были их хозяевами,— бились на крохотных шпа-
гах и стреляли из мушкетов, изображая королевских
гвардейцев. Словом, цыгане были великолепны.
Но самой потешной частью утреннего представления,
несомненно, был танец маленького Карлика. Когда он
вышел на арену, спотыкаясь, переваливаясь на кривых
ножках и мотая из стороны в сторону огромной уродли-
вой головой, дети громко закричали от восторга, и сама
Инфанта так смеялась, что Камарера вынуждена была
напомнить ей, что, хотя в Испании было множество
случаев, когда дочь Короля плакала в присутствии рав-
ных, еще не бывало такого, чтобы принцесса крови так
веселилась в присутствии тех, кто ниже ее по рождению.
Однако Карлик действительно был совершенно неотра-
зим, и даже при Испанском Дворе, всегда питавшем изы-
сканное пристрастие к ужасам, еще никогда не видывали
такого фантастического уродца. Кроме того, это было
первое его выступление. Днем раньше двое придворных,
которым случилось охотиться за городом, обнаружили
Карлика в роще пробковых деревьев, когда он стремглав
бежал через чащу, и доставили его во дворец как сюрп-
риз для Инфанты; его отец, бедный угольщик, был толь-
ко рад отделаться от столь уродливого и никчемного
отпрыска. Быть может, всего забавнее в Карлике было
то, что он знать не знал о своей гротескной наружности.
Казалось даже, что он совершенно счастлив и веселится
от души. Когда смеялись дети, он смеялся вместе с ни-
ми, звонко и радостно, а в конце каждого танца отвеши-
вал зрителям презабавные поклоны, улыбаясь и кивая
им, как если бы он был одним из них, а не маленьким
уродцем, которого Природа из шалости сотворила на по-
теху другим. Инфанта совершенно пленила его. Он глаз
с нее не сводил и словно бы плясал для нее одной,
а когда в конце представления Инфанта, вспомнив, как
на ее глазах знатные придворные дамы бросали букеты
знаменитому итальянскому дисканту Каффарелли, кото-
рого Папа Римский прислал из своей капеллы в Мад-
рид, чтобы он своим сладостным пением излечил Короля
от меланхолии, вынула из волос прекрасную белую ро-
зу и отчасти шутки ради, отчасти чтобы подразнить Ка-
мареру с нежной улыбкой бросила цветок на арену.
Карлик воспринял это с полной серьезностью, прижал
233
розу к толстым безобразным губам, приложил руку
к сердцу, стал перед Инфантой на одно колено, улыба-
ясь во весь рот, и его маленькие блестящие глазки за-
сверкали от удовольствия.
Это так насмешило Инфанту, что она еще долго сме-
ялась, после того как маленький Карлик убежал с аре-
ны, и выразила своему дяде желание, чтобы танец был
немедленно повторен. Однако Камарера, сославшись на
усиливающийся зной, решила, что лучше будет, если
Ее Высочество незамедлительно проследует во дворец,
где ее уже ожидает великолепный пир и, кроме всего
прочего, самый настоящий праздничный пирог, на кото-
ром разноцветным сахаром выведены ее инициалы, а на
верхушке поставлен хорошенький серебряный флажок.
Поэтому Инфанта с большим достоинством встала
и, распорядившись, чтобы маленький Карлик танцевал
перед нею после сиесты, выразила благодарность юному
234
графу Тьерра-Нуэва за прекрасный прием и удалилась
в свои покои, а дети последовали за нею в том же по-
рядке, в каком пришли.
Карлик же, слышавший, что должен будет во второй
раз танцевать перед Инфантой, к тому же по ее настоя-
нию, был так горд, что убежал в сад, в нелепом востор-
ге целуя белую розу и выражая свою радость самыми
неуклюжими и нескладными жестами.
Цветы были крайне возмущены его бесцеремонным
вторжением в их прекрасную обитель, а когда увидели,
как он носится по аллеям и несуразно размахивает ру-
ками, не могли больше сдержать негодования.
— Как можно, чтобы такой урод играл рядом с на-
ми! — воскликнули Тюльпаны.
— Напоить его маковым соком — пусть заснет на ты-
сячу лет,— молвили большие алые Лилии и так и запы-
лали от злости.
— Вот так чудище!—завизжал Кактус.— Коротышка
скрюченный! Голова, как тыква, при эдаких ножках!
У меня так и чешутся колючки: пусть только подойдет,
я пущу их в ход.
— Ав руках-то у него мой лучший цветок,— вос-
кликнул Куст Белых Роз.— Сегодня утром я сам подарил
эту розу Инфанте на день рождения, а он взял и ук-
рал.— И Куст завопил что есть мочи: — Держите вора!
Держите вора!
Даже красные Герани, которым нечем было похва-
статься, кроме множества бедных родственников, увидев
Карлика, сморщились от отвращения, а когда Фиалки
кротко заметили, что хоть Карлик и не блещет красо-
той, он в этом не повинен, Герани веско возразили, что
в том-то и состоит его главный недостаток, и если кто-то
неизлечим, то это еще не повод для восхищения. Да не-
которые Фиалки и сами понимали, что уродство ма-
ленького Карлика слишком бросается в глаза и что он
выказал бы куда больше вкуса, если бы загрустил или
хотя бы задумался, вместо того чтобы весело скакать
и кривляться.
Что до Старых Солнечных Часов, которые представ-
ляли собой весьма замечательную личность и показыва-
ли время дня самому Императору Карлу Пятому, то
они были настолько ошарашены наружностью малень-
кого Карлика, что чуть не забыли отмерить целые две
минуты своим длинным тенистым пальцем и, не сдер-
235
жавшись, заметили большому молочно-белому Павлину,
гревшемуся на солнышке на балюстраде, что, как всем
известно, у короля и сын — король, а у угольщиков
сын — угольщик и что глупо делать вид, будто это не
так. Павлин вполне согласился с этим мнением и даже
прокричал: «Еще бы! Еще бы!» — да так пронзительно,
что золотые рыбки, обитавшие в прохладном фонтане,
высунули головы из воды и спросили у больших камен-
ных тритонов, о чем идет спор.
А вот птицам он почему-то понравился. Они часто
видели, как Карлик, приплясывая, подобно эльфу, го-
нялся по лесу за кружащимися листьями или залезал
в дупло старого дуба и делился орехами с белками. Его
уродство их не смущало. Ведь даже сам Соловей, кото-
рый так сладко поет по ночам в апельсиновых рощах,
что порою Луна спускается пониже, чтобы его послу-
шать, и тот в конце концов неказист. А кроме того,
Карлик был к ним добр и в ту страшную морозную зи-
му, когда не осталось ягод на кустах и, как железо, за-
стыла земля, а волки подходили к самым городским
воротам в поисках пищи: в ту пору он ни разу не за-
был о птицах, но всегда крошил им свой черный ломоть
и делил с ними свой нищенский завтрак.
Поэтому птицы вились вокруг маленького Карлика
и, пролетая мимо, касались его лица крыльями и щебе-
тали, а Карлику было так весело, что он показал им
свою прекрасную белую розу и поведал им, что цветок
ему дала сама Инфанта, потому что полюбила его.
Птицы не поняли ни единого слова, но это не имело
никакого значения — ведь они наклоняли головы набок
и принимали умный вид, а это ничуть не хуже, чем что-
то понимать, и куда как проще.
Ящерицам он тоже очень понравился, и, когда, устав
от беготни, он бросился на траву, они принялись играть
и возиться на нем и изо всех сил старались его раз-
влечь. «Не всем дано быть такими же красивыми, как
мы,— наперебой кричали они.— Это было бы чересчур.
Пусть это звучит нелепо, но он, по сути дела, не так уж
уродлив, особенно если зажмуриться и отвернуться».
Ящерицы по природе своей были философами и часто
проводили в размышлениях целые часы, когда нечем бы-
ло заняться или приходилось прятаться от дождя.
Однако Цветы были весьма раздражены поведением
ящериц и птиц. «Не ясно ли теперь,— говорили они,—
236
как неприлична вся эта беготня и суета! Воспитанные
люди стоят на месте, как мы. Кто видел, чтобы мы ска-
кали по дорожкам или носились, как безумные, по газо-
нам за стрекозами? Если нам хочется переменить об-
становку, мы посылаем за садовником, и он пересажи-
вает нас на другую клумбу. Это и благородно и прилич-
но. Но птицам и ящерицам недостает усидчивости, а у
птиц даже нет постоянного адреса. Это попросту бродя-
ги, вроде цыган, и обращаться с ними следует точно так
же». Тут Цветы с высокомерным видом задрали носы
и были совершенно счастливы, когда через некоторое
время маленький Карлик неуклюже поднялся с травы
и через террасу направился ко Дворцу.
— Уж лучше бы он до конца дней сидел взаперти,—
сказали они.— Поглядите только на его горб и кривые
ножки.— И они захихикали.
Но маленький Карлик обо всем этом и не подозре-
вал. Он очень любил птиц и ящериц, а о Цветах думал,
что они самые чудесные создания на свете, не считая
Инфанты, но ведь она подарила ему прекрасную белую
розу и полюбила его, а это — совсем другое дело. Вот
бы оказаться рядом с нею! Она бы посадила его по пра-
ву10 руку, и он всегда был бы поблизости, и играл бы
с нею, и научил ее разным чудным проделкам. Ибо, хо-
тя прежде он не бывал во Дворце, он знал множество
удивительных вещей. Он мог смастерить из тростника
крошечную клетку и посадить в нее стрекочущих кузне-
чиков или сделать из длинных трубок бамбука свирель,
которую любит слушать Пан. Он знал голоса всех птиц,
и на его зов с верхушек деревьев слетали скворцы, а с
озера прилетала цапля. Он узнавал всех зверей по сле-
дам: зайца — по нежным отпечаткам лапок, а кабана —
по истоптанной листве. Знал он и все танцы природы:
неистовую осеннюю пляску в багровых одеждах, неве-
сомый танец в голубых сандалиях на ниве, зимний та-
нец в белых венчиках снежинок и танец цветения в ве-
сенних садах. Он знал, где вьют гнезда дикие голуби,
и как-то раз, когда птицелов поймал в силок голубей,
он сам выкормил птенцов и устроил для них маленькую
голубятню в дупле подстриженного вяза. Он приручил
птенцов, и каждое утро они клевали корм с его ладони.
Они понравятся Принцессе, как и кролики, снующие
среди высоких папоротников, как черноклювые сойки
в отливающем сталью оперении, ежи, умеющие сворачи-
237
ваться в колючий клубок, и большие мудрые черепахи,
которые неторопливо переползают с места на место,
кивая головой и пощипывая молодую травку. Да, Ин-
фанта непременно должна прийти в лес и поиграть
с ним. Он уступит ей свою кроватку, а сам до зари
просидит под окном, оберегая ее от свирепых лосей и не
подпуская к хижине отощавших волков. А на заре он
постучит в ставни и разбудит ее, и они уйдут в лес и бу-
дут плясать там до вечера. Ведь в лесу вовсе не без-
людно! Порой проедет через чащобу на своем белом му-
ле Епископ, читая книгу с разноцветными буквицами.
Порой пройдут сокольничьи в зеленых бархатных шля-
пах и куртках из дубленой оленьей шкуры, держа на ру-
ке соколов в колпачках. Созреет виноград, и появятся
в лесу давильщики с красными от сока руками и ногами,
в венках из глянцевитого плюща, и понесут мехи, соча-
щиеся вином; и угольщики рассядутся ночью вокруг
огромных жаровен, глядя на медленно обугливающиеся
на огне сухие поленья и запекая в золе каштаны, а из
пещер выберутся разбойники и будут веселиться вместе
с ними. А однажды маленький Карлик видел великолеп-
ную процессию, направлявшуюся в Толедо по пыльной
извилистой дороге. Впереди с песнопениями шли мона-
хи, неся разноцветные хоругви и золотые распятия, за
ними в серебристых латах, с мушкетами и пиками шага-
ла стража, а в середине выступали босиком трое в
странных желтых одеждах, разрисованных удивитель-
ными ликами, и с горящими свечами в руках. Конечно
же, в лесу есть на что подивиться, а когда Инфанта
устанет, он уложит ее на мягкий мох или понесет ее на
руках, потому что он очень сильный, хоть и знает, что
ростом не вышел. Он сделает ей ожерелье из красных
ягод брионии — они ничуть не хуже тех белых ягод, что
украшают ее платье, а когда ей надоест это ожерелье —
пусть выбросит: он отыщет другие ягоды. Он принесет
ей чашечки желудей, и покрытые росой анемоны, и ма-
леньких светлячков, чтобы они, как звездочки, засияли
в бледном золоте ее волос.
Но где она? Он спросил у белой розы, но роза не от-
ветила. Казалось, весь Дворец спит, и даже там, где
ставни не были затворены, тяжелые занавеси наглухо
закрывали окна от ослепительного света. Маленький
Карлик побродил вокруг Дворца в поисках входа и на-
конец заметил оставшуюся открытой дверцу. Он про-
238
скользнул внутрь и очутился в великолепном зале, увы,
куда более великолепном, чем лес: золота здесь было
гораздо больше, и даже пол был покрыт разноцветными
каменными плитами, складывавшимися в геометриче-
ский узор. Но маленькой Инфанты не было — лишь чу-
десные белые изваяния взирали на него печальными
пустыми глазами с яшмовых пьедесталов и кривили
губы в странной улыбке.
В глубине зала висел богато расшитый занавес чер-
ного бархата, испещренный солнцами и звездами, из-
любленными эмблемами Короля, вышитыми по ткани
его любимого цвета. Быть может, она прячется за зана-
весом? Так или иначе, надо проверить.
И вот Карлик тихонько пересек зал и отдернул за-
навес. Нет, за ним начинался новый зал, даже краси-
вее, подумалось ему, чем тот, из которого он только
что вышел. Стены здесь были увешаны зелеными гобе-
ленами со множеством фигур, изображавших сцену охо-
ты,— произведение фламандских мастеров, потративших
на него более семи лет. Некогда это была опочивальня
Иоанна Безумного, как прозвали безумного Короля,
который так любил охоту, что нередко пытался в бреду
оседлать могучих, вставших на дыбы коней и, трубя
в охотничий рог, поразить кинжалом убегающего блед-
но-зеленого оленя. Теперь в этих покоях заседал Совет,
и на стоявшем посередине столе лежали красные порт-
фели министров с оттиснутыми на них золотыми тюль-
панами Испании и гербами и эмблемами дома Габ-
сбургов.
Маленький Карлик в изумлении оглядывался по сто-
ронам и не сразу решился пойти дальше. Странные мол-
чаливые всадники, быстро и бесшумно мчавшиеся по
широким полянам, вызвали у лето в памяти рассказы
угольщиков о тех ужасающих призраках — компрачос,
которые выходят только по ночам, а повстречав челове-
ка, превращают его в оленя и бросаются в погоню. Но
тут маленький Карлик вспомнил об Инфанте и собрал-
ся с духом. Он хотел застать ее одну и сказать ей, что
он тоже любит ее. Быть может, она в соседней комнате?
Пробежав через зал по мягким мавританским ков-
рам, он отворил дверь. Нет! И здесь ее не было. Сле-
дующий зал был пуст.
То был Тронный зал, где принимали иноземных пос-
лов, когда Король — что в последнее время случалось
239
нечасто — соглашался дать им аудиенцию, тот самый
зал, куда много лет назад явились посланцы из Анг-
лии, чтобы сговориться о браке их Королевы, тогда еще
одной из католических монархинь Европы, со старшим
сыном Императора. Стены были обиты позолоченной
кордовской кожей, а под черно-белым потолком висела
тяжелая золоченая люстра на триста восковых свечей.
Под большим золотым балдахином, по которому мелким
жемчугом были вышиты львы и башни Кастилии, стоял
трон, покрытый черным бархатом, затканным серебря-
ными тюльпанами и искусно окаймленным серебром
и жемчугом. На второй ступени трона стояла скамеечка
с подушкой из серебристой ткани, на которую вставала
на колени Инфанта, а еще ниже, в отдалении, помеща-
лось кресло Папского Нунция,— он один имел право
сидеть в присутствии Короля во время публичных цере-
моний; его кардинальская шапка с плетеными алыми
кистями лежала перед креслом на красном табурете.
На стене лицом к трону висел портрет, изображавший
Карла X во весь рост, в охотничьем костюме и с боль-
шим мастифом, а середину другой стены занимала кар-
тина, на которой Филипп II принимал вассальную дань
Нидерландов. Между окон стоял секретер черного дере-
ва, инкрустированный слоновой костью, а на нем была
выгравирована гольбейнова «Пляска смерти», притом,
как говорили, рукою самого знаменитого мастера.
Но маленький Карлик остался безразличен ко всему
этому великолепию. Он не отдал бы своей розы за все
жемчуга на балдахине и даже одного белого лепестка —
за весь трон. Он хотел только увидеть Инфанту, прежде
чем она придет в шатер, и попросить ее уйти вместе
с ним, когда он закончит танец. Здесь, во Дворце, воз-
дух удушливый и тяжелый, а в лесу веет вольный ветер
и солнечный свет чуткими золотыми пальцами раздви-
гает трепещущую листву. И потом, в лесу есть цветы,
пусть не такие великолепные, как в парке, но пахнут
они нежнее: ранней весной — гиацинты, заливающие
волной багрянца тенистые овражки и поросшие травой
холмы; желтоватый первоцвет, которым поросли дубо-
вые корни; яркий чистотел, голубая вероника и сирене-
вые и золотистые ирисы. На орешнике — серые сережки,
а наперстянка гнется под тяжестью пестрых чашечек,
так и приманивающих пчел. На каштане — белозвезднь е
шпили, а на боярышнике — прекрасные бледные луны.
240
Ну, конечно же, она пойдет с ним, если только удастся
ее разыскать! Она пойдет с ним в прекрасный лес, и
день-деньской он будет танцевать для нее. Маленький
Карлик вообразил это, улыбка зажглась в его глазах,
и он вошел в следующую комнату.
Эта комната была наряднее и красивее других. Сте-
ны покрывал шелк из Лукки, весь в розовых цветах,
птицах и прелестных серебряных бутонах; мебель лито-
го серебра украшали гирлянды и венки с порхающими
купидонами; перед двумя большими каминами стояли
экраны, расшитые попугаями и павлинами, и бескрай-
ним казался пол из оникса цвета морской волны. Те-
перь Карлик был не один. Он увидел, что кто-то смотрит
на него, стоя в тени приотворенной двери в противопо-
ложном конце комнаты. Сердце его дрогнуло, с губ со-
рвался крик радости, и он шагнул на яркий свет. В это
время фигура в глубине комнаты тоже шагнула вперед,
и он ясно увидел ее.
Инфанта? То было чудовище, самое гротескное чудо-
вище, какое приходилось ему видеть,— не стройное,
как все люди, а горбатое и кривоногое, с огромной, бол-
тающейся головой в гриве черных волос. Маленький
Карлик нахмурился — нахмурилось и чудовище. Он за-
смеялся— засмеялось и оно, и опустило руки точь-в-точь
как он сам. Он отвесил чудовищу насмешливый по-
клон — и оно ответило ему низким поклоном. Он пошел
ему навстречу, и чудовище двинулось к нему, повторяя
каждый его шаг и замирая, когда он останавливался.
Маленький Карлик вскрикнул от изумления и побежал
к чудовищу; он протянул руку и коснулся руки чудови-
ща, и была она холодна как лед. В испуге он опустил
руку, и оно тоже. Он хотел было шагнуть вперед, но
что-то гладкое и твердое преградило ему путь. Теперь
лицо чудовища вплотную приблизилось к его лицу и,
казалось, было полно ужаса. Он поднял рукою прядь
со лба. Оно сделало то же. Он ударил чудовище, и оно
ответило ударом на удар. Он преисполнился ненависти,
но и оно скорчило в ответ отвратительную гримасу. Он
сделал шаг назад — и оно отступило.
Кто это? Маленький Карлик задумался и обвел
взглядом комнату. Странно, но все вокруг, казалось,
имело своего двойника за прозрачной как вода стеной.
Да, напротив ложа он увидел такое же ложе, напротив
картины — такую же картину. У спящего Фавна, лежа-
241
щего в алькове у дверей, был близнец, который тоже
дремал, а озаренная солнцем серебряная Венера протя-
гивала руки к Венере, столь же прелестной, как и она
сама.
Не Эхо ли это? Однажды маленький Карлик оклик-
нул Эхо в долине, и оно повторило за ним все слово
в слово. Может ли оно вторить виду, как вторит голосу?
Может ли оно сотворить мир подобий, неотличимый от
действительного мира? Могут ли тени обрести цвет,
и жизнь, и движение подлинных вещей? Может ли слу-
читься так, что...
Он содрогнулся и, сняв с груди прекрасную белую
розу, обернулся и поцеловал ее. У чудовища тоже была
роза, такая же, как у него! Оно так же целовало ее
и с омерзительными гримасами прижимало цветок
к сердцу.
Когда Карлик понял правду, он издал дикий вопль
и в слезах рухнул наземь. Так это он — уродливый,
горбатый, гнусный на вид... Он и есть чудовище, и это
над ним потешались дети, и маленькая Принцесса, ко-
торая, как он верил, полюбила его, тоже просто насме-
халась над его безобразием и издевалась над его кри-
выми ножками. Почему не оставили его в лесу, где нет
зеркала, способного поведать ему, как он мерзок? Поче-
му отец не убил его, а продал на позор? Горячие слезы
побежали по его щекам, и он разорвал в клочки белую
розу. Осевшее на пол чудовище поступило так же и от-
швырнуло слабые лепестки. Оноьпростерлось ниц, и, ког-
да маленький Карлик глянул яа него, лицо чудовища
было искажено болью. Как раненое животное, Карлик
со стоном отполз в тень.
В это мгновение с террасы вошла Инфанта со свои-
ми спутниками, и когда они увидели, что маленький уро-
дец лежит и с фантастическими нелепыми ужимками
колотит по полу кулачками, то так и покатились со
смеху и, окружив Карлика, принялись его разгляды-
вать.
— Танцор из него вышел славный,— сказала Инфан-
та,— а уж шут—просто редкостный. Право, он пред-
ставляет не хуже марионеток, хотя, конечно, не так
естественно.
И она принялась обмахиваться веером, а потом по-
хлопала в ладоши.
242
Но маленький Карлик все не поднимал головы, а ры-
дания его делались все тише и тише, и вдруг он стран-
но вздохнул и схватился за бок. Потом голова его упа-
ла, и он остался недвижим.
— Превосходно! Молодец! — помолчав, сказала Ин-
фанта.— А теперь станцуй для меня.
— Да! — закричали дети.— Вставай-ка и танцуй. Ты
ведь скачешь, как барбарийские обезьянки, и даже
лучше.
Но маленький Карлик не отвечал.
Тогда Инфанта топнула ножкой и позвала своего дя-
дю, который прогуливался по террасе с Камергером
и читал последние депеши из Мексики, где недавно
учредили Святую Инквизицию.
— Мой Карлик меня не слушается,— кричала Ин-
фанта.— Растормошите его — пусть танцует!
Дядя и Камергер обменялись улыбками и не спеша
вошли в залу; дон Педро наклонился над Карликом и
похлопал его по щеке вышитой перчаткой.
— Танцуй,— сказал он.— Танцуй же, petit monstre ’,
Инфанте Испании и обеих Индий угодно развлечься.
Но маленький Карлик не шевелился.
— Надо его высечь,— устало сказал дон Педро и вы-
шел на террасу.
Но Камергер помрачнел, опустился на колени рядом
с маленьким Карликом и приложил руку к его груди.
Потом он пожал плечами, встал и с низким поклоном
обратился к Инфанте:
— Mi bell a Princessa 1 2, ваш смешной Карлик никогда
больше не будет танцевать. А жаль — он так уродлив,
что развеселил бы самого Короля.
— Отчего же он не будет танцевать? — улыбаясь,
спросила Инфанта.
— Оттого, что сердце его разорвалось,— ответил
Камергер.
Инфанта нахмурилась, и ее прелестные губки, подоб-
ные розовым лепесткам, презрительно покривились.
— Впредь пусть не будет сердца у тех, кто приходит
со мной играть! — воскликнула она и убежала в сад.
1 уродец (фр.).
2 Моя прекрасная принцесса (исп.).
РЫБАК И ЕГО ДУША
Каждый вечер выходил молодой Рыбак на ловлю
и забрасывал в море сети.
Когда ветер был береговой, у Рыбака ничего не ло-
вилось или ловилось, но мало, потому что это злобный
ветер, у него черные крылья, и буйные волны вздыма-
ются навстречу ему. Но когда ветер был с моря, рыба
поднималась из глубин, сама заплывала в сети, и Ры-
бак относил ее на рынок и там продавал.
Каждый вечер выходил молодой Рыбак на ловлю,
и вот однажды такою тяжелою показалась ему сеть,
что трудно было поднять ее в лодку. И Рыбак, усме-
хаясь, подумал: «Видно, я выловил из моря всю рыбу,
или попалось мне, на удивление людям, какое-нибудь
глупое чудо морское, или моя сеть принесла мне такое
страшилище, что великая наша королева пожелает уви-
деть его».
И, напрягая силы, он налег на грубые канаты, так
что длинные вены, точно нити голубой эмали на бронзо-
вой вазе, означились у него на руках. Он потянул тон-
кие бечевки, и ближе и ближе большим кольцом под-
плыли к нему плоские пробки, и сеть наконец поднялась
на поверхность воды.
Но не рыба оказалась в сети, не страшилище, не под-
водное чудо, а маленькая Дева морская, которая креп-
ко спала.
Ее волосы были подобны влажному золотому руну,
и каждый отдельный волос был как тонкая нить из зо-
лота, опущенная в хрустальный кубок. Ее белое тело
244
было как из слоновой кости, а хвост жемчужно-серебря-
ный. Зеленые водоросли обвивали его. Уши ее были
похожи на раковины, а губы — на морские кораллы. Об
ее холодные груди бились холодные волны, и на ресни-
цах ее искрилась соль.
Так прекрасна была она, что, увидев ее, исполнен-
ный восхищения юный Рыбак потянул к себе сети и, пе-
регнувшись через борт челнока, охватил ее стан рука-
ми. Но только он к ней прикоснулся, она вскрикнула,
как вспугнутая чайка, и пробудилась от сна, и в ужасе
взглянула на него аметистово-лиловыми глазами, и ста-
ла биться, стараясь вырваться. Но он не отпустил ее
и крепко прижал к себе.
Видя, что ей не уйти, заплакала Дева морская.
—* Будь милостив, отпусти меня в море, я единст-
венная дочь Морского царя, и стар и одинок мой отец.
Но ответил ей юный Рыбак:
— Я не отпущу тебя, покуда ты не дашь мне обе-
щания, что на первый мой зов ты поднимешься ко мне
из глубины и будешь петь для меня свои песни, потому
что нравится рыбам пение Обитателей моря, и всегда
будут полны мои сети.
— А ты и вправду отпустишь меня, если дам тебе
такое обещание? —спросила Дева морская.
— Воистину так, отпущу,— ответил молодой Рыбак.
И она дала ему обещание, которого он пожелал,
и подкрепила свое обещание клятвою Обитателей моря,
и разомкнул тогда Рыбак свои объятия, и, все еще
трепеща от какого-то странного страха, она опустилась
на дно.
> л л
Каждый вечер выходил молодой Рыбак на ловлю
и звал к себе Деву морскую. И она поднималась из вод
и пела ему свои песни. Вокруг нее резвились дельфины,
и дикие чайки летали над ее головой.
И она пела чудесные песни. Она пела о Жителях
моря, что из пещеры в пещеру гоняют свои стада и но-
сят детенышей у себя на плечах; о Тритонах, зеленобо-
родых, с волосатою грудью, которые трубят в витые
раковины во время шествия Морского царя; о царском
янтарном чертоге — у него изумрудная крыша, а полы
из ясного жемчуга; о подводных садах, где колышутся,
целыми днями широкие кружевные веера из кораллов,)
245
а над ними проносятся рыбы, подобно серебряным пти*
цам, и льнут анемоны к скалам, и розовые пескари
гнездятся в желтых бороздках песка. Она пела об
огромных китах, приплывающих из северных морей,
с колючими сосульками на плавниках; о Сиренах, кото-
рые рассказывают такие чудесные сказки, что купцы
затыкают себе уши воском, чтобы не броситься в воду
и не погибнуть в волнах; о затонувших галерах, у кото-
рых длинные мачты, за их снасти ухватились матросы,
да так и закоченели навек, а в открытые люки вплывает
макрель и свободно выплывает оттуда; о малых ракуш-
ках, великих путешественницах: они присасываются
к килям кораблей и объезжают весь свет; о каракати-
цах, живущих на склонах утесов: они простирают свои
длинные черные руки, и, стоит им захотеть, будет ночь.
Она пела о моллюске-наутилусе: у него свой собствен-
ный опаловый ботик, управляемый шелковым парусом;
и о счастливых Тритонах, которые играют на арфе и ча-
рами могут усыпить самого Осьминога Великого; и о ма-
леньких детях моря, которые поймают черепаху и со
смехом катаются на ее скользкой спине; и о Девах мор-
ских, что нежатся в белеющей пене и простирают руки
к морякам; и о моржах с кривыми клыками, и о морских
конях, у которых развевается грива.
И пока она пела, стаи тунцов, чтобы послушать ее,
выплывали из морской глубины, и молодой Рыбак ловил
их, окружая своими сетями, а иных убивал острогою.
Когда же челнок у него наполнялся, Дева морская,
улыбнувшись ему, погружалась в море.
И все же она избегала к нему приближаться, чтобы
он не коснулся ее. Часто он молил ее и звал, но она не
подплывала ближе. Когда же он пытался схватить ее,
она ныряла, как ныряют тюлени, и больше в тот день
не показывалась. И с каждым днем ее песни все силь-
нее пленяли его. Так сладостен был ее голос, что Рыбак
забывал свой челнок, свои сети и добыча уже не прель-
щала его. Мимо него проплывали целыми стаями золо-
тоглазые, с алыми плавниками, тунцы, а он и не заме-
чал их. Праздно лежала у него под рукой острога, и его
корзины, сплетенные из ивовых прутьев, оставались пу-
стыми. Полураскрыв уста и с затуманенным от упоения
взором неподвижно сидел он в челноке, и слушал, и слу-
шал, пока не подкрадывались к нему туманы морские
и блуждающий месяц не пятнал серебром его загорелое
тело.
В один мз таких вечеров он вызвал ее и сказал:
— Маленькая Дева морская, маленькая Дева мор-
ская, я люблю тебя. Будь моей женою, потому что
я люблю тебя.
Но Дева морская покачала головой и ответила:
— У тебя человечья душа! Прогони свою душу
прочь, и мне можно будет тебя полюбить.
И сказал себе юный Рыбак:
— На что мне моя душа? Мне не дано ее видеть.
Я не могу прикоснуться к ней. Я не знаю, какая она.
И вправду: я прогоню ее прочь, и будет мне великая
радость.
И он закричал от восторга и, встав в своем распис-
ном челноке, простер руки к Деве морской.
— Я прогоню свою душу,— крикнул он,— и ты бу-
дешь моей юной женой, и мужем я буду тебе, и мы по-
селимся в пучине, и ты покажешь мне все, о чем пела,
и я сделаю все, что захочешь, и жизни наши будут на-
век неразлучны.
И засмеялась от радости Дева морская, и закрыла
лицо руками.
— Но как же мне прогнать мою душу? — закричал
молодой Рыбак.— Научи меня, как это делается, и я вы-
полню все, что ты скажешь.
— Увы! Я сама не знаю! — ответила Дева мор-
ская.— У нас, Обитателей моря, никогда не бывало
души.
И, горестно взглянув на него, она погрузилась
в пучину.
* * *
На следующий день рано утром, едва солнце подня-
лось над холмом на высоту ладони, юный Рыбак подо-
шел к дому Священника и трижды постучался в его
дверь.
Послушник взглянул через решетку окна и, когда
увидал, кто пришел, отодвинул засов и сказал:
— Войди!
И юный Рыбак вошел, и преклонил колени на души-
стые тростники, покрывавшие пол, и обратился к Свя-
щеннику, читавшему Библию, и сказал ему громко:
— Отец, я полюбил Деву морскую, но между мною
и ею встала моя душа. Научи, как избавиться мне от
247
души, ибо поистине она мне не надобна. К чему мне моя
душа? Мне не дано ее видеть. Я не могу прикоснуться
к ней. Я не знаю, какая она.
— Горе! Горе тебе, ты лишился рассудка. Или ты
отравлен ядовитыми травами? Душа есть самое святое
в человеке и дарована нам господом богом, чтобы мы
достойно владели ею. Нет ничего драгоценнее, чем душа
человеческая, и никакие блага земные не могут срав-
няться с нею. Она стоит всего золота на свете и ценнее
царских рубинов. Поэтому, сын мой, забудь свои помыс-
лы, ибо это неискупаемый грех. А Обитатели моря про-
кляты, и прокляты все, кто вздумает с ними знаться.
Они, как дикие звери, не знают, где добро и где зло,
и не за них умирал Искупитель.
Выслушав жестокое слово Священника, юный Рыбак
разрыдался и, поднявшись с колен, сказал:
— Отец, Фавны обитают в чаще леса — и счастли-
вы! И на скалах сидят Тритоны с арфами из червонного
золота. Позволь мне быть таким, как они,— умоляю те-
бя! — ибо жизнь их как жизнь цветов. А к чему мне моя
душа, если встала она между мной и той, кого я люблю?
— Мерзостна плотская любовь! — нахмурив брови,
воскликнул Священник.— И мерзостны и пагубны те
твари языческие, которым господь попустил блуждать
по своей земле. Да будут прокляты Фавны лесные и да
будут прокляты эти морские певцы! Я сам их слыхал
по ночам, они тщились меня обольстить и отторгнуть
меня от моих молитвенных четок. Они стучатся ко мне
в окно и хохочут. Они нашептывают мне в уши слова
о своих погибельных радостях. Они искушают меня ис-
кушениями, и, когда я хочу молиться, они корчат мне
рожи. Они погибшие, говорю я тебе, и воистину им ни-
когда не спастись. Для них нет ни рая, ни ада, и ни
в раю, ни в аду им не будет дано славословить имя
господне.
— Отец! — вскричал юный Рыбак.—Ты не знаешь,
о чем говоришь. В сети мои уловил я недавно Морскую
царевну. Она прекраснее, чем утренняя звезда, она бе-
лее, чем месяц. За ее тело я отдал бы душу и за ее
любовь откажусь от вечного блаженства в раю. Открой
же мне то, о чем я тебя молю, и отпусти меня с миром.
— Прочь! — закричал Священник.— Та, кого ты
любишь, отвергнута богом, и ты будешь вместе с нею
отвергнут.
248
И не дал ему благословения, и прогнал от порога
своего.
И пошел молодой Рыбак на торговую площадь, и
медленна была его поступь, и голова была опущена на
грудь, как у того, кто печален.
И увидели его купцы, и стали меж собою шептаться,
и один из них вышел навстречу и, окликнув его, спросил:
— Что ты принес продавать?
— Я продам тебе душу,— ответил Рыбак.— Будь
добр, купи ее, ибо она мне в тягость. К чему мне душа?
Мне не дано ее видеть. Я не могу прикоснуться к ней.
Я не знаю, какая она.
Но купцы посмеялись над ним.
— На что нам душа человеческая? Она не стоит ло-
маного гроша. Продай нам в рабство тело твое, и мы
облачим тебя в пурпур и украсим твой палец перстнем,
и ты будешь любимым рабом королевы. Но не говори
о душе, ибо для нас она ничто и не имеет цены.
И сказал себе юный Рыбак:
— Как это все удивительно! Священник убеждает
меня, что душа ценнее, чем все золото в мире, а вот куп-
цы говорят, что она не стоит и гроша.
И он покинул торговую площадь, и спустился на бе-
рег моря, и стал размышлять о том, как ему надлежит
поступить.
* * *
К полудню он вспомнил, что один его товарищ, соби-
ратель морского укропа, рассказывал ему о некой ис-
кусной в делах колдовства юной Ведьме, живущей в пе-
щере у входа в залив. Он тотчас вскочил и пустился
бежать, так ему хотелось поскорее избавиться от своей
души, и облако пыли бежало за ним по песчаному бере-
гу. Юная Ведьма узнала о его приближении, потому что
у нее почесалась ладонь, и с хохотом распустила свои
рыжие волосы. И, распустив свои рыжие волосы, окру-
жившие все ее тело, она встала у входа в пещеру,
и в руке у нее была цветущая ветка дикой цикуты.
— Чего тебе надо? Чего тебе надо? — закричала
она, когда, изнемогая от бега, он взобрался вверх и упал
перед ней.— Не нужна ли сетям твоим рыба, когда буй-
ствует яростный ветер? Есть у меня камышовая дудоч-
ка, и стоит мне дунуть в нее, голавли заплывают в за-
249
лив. Но это недешево стоит, мой хорошенький мальчик,
это недешево стоит. Чего тебе надо? Чего тебе надо?
Не надобен ли тебе ураган, который разбил бы суда
и выбросил бы на берег сундуки с богатым добром?
Мне подвластно больше ураганов, чем ветру, ибо я слу-
жу тому, кто сильнее, чем ветер, и одним только ситом
и ведерком воды я могу отправить в пучину морскую
самые большие галеры. Но это недешево стоит, мой хо-
рошенький мальчик, это недешево стоит. Чего тебе
надо? Чего тебе надо? Я знаю цветок, что растет в до-
лине. Никто не знает его, одна только я. У него пурпур-
ные лепестки, и в его сердце звезда, и молочно-бел его
сок. Прикоснись этим цветком к непреклонным устам
королевы, и на край света пойдет за тобою она. Она
покинет ложе короля и на край света пойдет за тобою.
Но это недешево стоит, мой хорошенький мальчик, это
недешево стоит. Чего тебе надо? Чего тебе надо? Я в
ступе могу истолочь жабу, и сварю из нее чудесное
снадобье, и рукою покойника помешаю его. И когда
твой недруг заснет, брызни в него этим снадобьем,
и обратится он в черную ехидну, и родная мать разда-
вит его. Моим колесом я могу свести с неба Луну
и в кристалле покажу тебе Смерть. Чего тебе надо?
Чего тебе надо? Открой мне твое желание, и я испол-
ню его, и ты заплатишь мне, мой хорошенький мальчик,
ты заплатишь мне красную цену.
— Невелико мое желание,— ответил юный Рыбак,—
но Священник разгневался на меня и прогнал меня
прочь. Малого я желаю, но купцы осмеяли меня и от-
вергли меня. Затем и пришел я к тебе, хоть люди и зо-
вут тебя злою. И какую цену ты ни спросишь, я запла-
чу тебе.
— Чего же ты хочешь? — спросила Ведьма и подо-
шла к нему ближе.
— Избавиться от своей души,— сказал он.
Ведьма побледнела, и стала дрожать, и прикрыла
лицо синим плащом.
— Хорошенький мальчик, мой хорошенький маль-
чик,— пробормотала она,— страшного же ты захотел!
Он тряхнул своими темными кудрями и засмеялся
в ответ.
— Я отлично обойдусь без души. Ведь мне не дано
ее видеть. Я не могу прикоснуться к ней. Я не знаю,
какая она.
250
— Что же ты дашь мне, если я научу тебя? — спро-
сила Ведьма, глядя на него сверху вниз прекрасными
своими глазами.
— Я дам тебе пять золотых, и мои сети, и расписной
мой челнок, и тростниковую хижину, в которой живу.
Только скажи мне скорее, как избавиться мне от души,
и я дам тебе все, что имею.
Ведьма захохотала насмешливо и ударила его вет-
кой цикуты.
— Я умею обращать в золото осенние листья, лунные
лучи могу превратить в серебро. Всех земных царей
богаче тот, кому я служу, и ему подвластны их царства.
— Что же я дам тебе, если тебе не нужно ни золота,
ни серебра?
Ведьма погладила его голову тонкой и белой рукой.
— Ты должен сплясать со мною, мой хорошенький
мальчик,— тихо прошептала она и улыбнулась ему.
— Только и всего? — воскликнул юный Рыбак в
изумлении и тотчас вскочил на ноги.
— Только и всего,— ответила она и снова улыбну-
лась ему.
— Тогда на закате солнца, где-нибудь в укромном
местечке, мы спляшем с тобою вдвоем,— сказал он,—
и сейчас же, чуть кончится пляска, ты откроешь мне то,
что я жажду узнать.
Она покачала головою.
— В полнолуние, в полнолуние,— прошептала она.
Потом она оглянулась вокруг и прислушалась. Ка-
кая-то синяя птица с диким криком взвилась из гнезда
и закружила над дюнами, и три пестрые птицы зашур-
шали в серой и жесткой траве и стали меж собой пере-
свистываться. И больше не было слышно ни звука,
только волны плескались внизу, перекатывая у берега
гладкие камешки. Ведьма протянула руку и привлекла
своего гостя к себе и в самое ухо шепнула ему сухими
губами:
— Нынче ночью ты должен прийти на вершину го-
ры. Нынче Шабаш, и Он будет там.
Вздрогнул юный Рыбак, поглядел на нее, она оска-
лила белые зубы и засмеялась опять.
— Кто это Он, о ком говоришь ты?— спросил у нее.
Рыбак.
— Не все ли равно? Приходи туда нынче ночью,
встань под ветвями белого граба и жди меня. Если
251
набросится на тебя черный пес, ударь его ивовой пал-
кой,— и он убежит от тебя. И еёли скажет тебе что-
нибудь филин, не отвечай ему. В полнолуние я приду
к тебе, и мы пропляшем вдвоем на траве.
— Но можешь ли ты мне поклясться, что тогда ты
научишь меня, как избавиться мне от души?
Она вышла из пещеры на солнечный свет, и рыжие
ее волосы заструились под ветром.
— Клянусь тебе копытами козла! — ответила она.
— Ты самая лучшая ведьма! — закричал молодой
Рыбак.— И, конечно, я приду и буду с тобой танйевать
нынче ночью на вершине горы. Поистине я предпочел
бы, чтобы ты спросила с меня серебра или золота. Но
если такова твоя цена, ты получишь ее, ибо она не-
велика.
И, сняв шапку, он низко поклонился колдунье и, ис-
полненный великою радостью, побежал по дороге
в город.
А Ведьма не спускала с него глаз, и, когда он скрыл-
ся из виду, она вернулась в пещеру, и, вынув зеркало из
резного кедрового ларчика, поставила его на подставку,
и начала жечь перед зеркалом на горящих угольях вер-
бену и вглядываться в клубящийся дым.
Потом в бешенстве стиснула руки.
— Он должен быть моим,— прошептала она.— Я так
же хороша, как и та.
w * *
Едва только показалась луна, взобрался юный Рыбак
на вершину горы и стал под ветвями граба. Словно
металлический полированный щит, лежало у ног его
округлое море, и тени рыбачьих лодок скользили вдали
по заливу. Филин, огромный, с желтыми глазами, оклик-
нул его по имени, но он ничего не ответил. Черный ры-
чащий пес набросился на него; Рыбак ударил его ивовой
палкой, и, взвизгнув, пес убежал.
К полночи, как летучие мыши, стали слетаться
ведьмы.
— Фью!—кричали они, чуть только спускались на
землю.— Здесь кто-то чужой, мы не знаем его!
И они нюхали воздух, перешептывались и делали
какие-то знаки. Молодая Ведьма явилась сюда послед-
ней, и рыжие волосы ее струились по ветру. На ней
252
было платье из золотой парчи, расшитое павлиньими
глазками, и маленькая шапочка из зеленого бархата.
— Где он? Где он? — заголосили ведьмы, когда уви-
дали ее, но она только засмеялась в ответ, и подбежала
к белому грабу, и схватила Рыбака за руку, и вывела
его на лунный свет, и принялась танцевать.
Они оба кружились вихрем, и так высоко прыгала
Ведьма, что были ему видны красные каблучки ее баш-
маков. Вдруг до слуха танцующих донесся топот коня,
но коня не было видно нигде, и Рыбак почувствовал
страх.
— Быстрее! — кричала Ведьма и, обхватив его шею
руками, жарко дышала в лицо.— Быстрее! Быстрее! —
кричала она, и, казалось, земля завертелась у него под
ногами, в голове у него помутилось, и великий ужас на-
пал на него, будто под взором какого-то злобного дьяво-
ла, и наконец он заметил, что под сенью утеса скрыва-
ется кто-то, кого раньше там не было.
То был человек, одетый в бархатный черный испан-
ский костюм. Лицо у него было до странности бледно,
но уста его были похожи на алый цветок. Он казался
усталым и стоял, прислонившись к утесу, небрежно
253
играя рукоятью кинжала. Невдалеке на траве виднелась
его шляпа с пером и перчатками для верховой езды. Они
были оторочены золотыми кружевами, и мелким жемчу-
гом был вышит на них какой-то невиданный герб. Ко-
роткий плащ, обшитый соболями, свешивался с его
плеча, а его холеные белые руки были украшены перст-
нями; тяжелые веки скрывали его глаза.
Как завороженный смотрел на него юный Рыбак.
Наконец их глаза встретились, и потом, где бы юный
Рыбак ни плясал, ему чудилось, что взгляд незнакомца
неотступно следит за ним. Он слышал, как Ведьма
засмеялась, и обхватил ее стан, и завертел в неистовой
пляске.
Вдруг в лесу залаяла собака; танцующие останови-
лись, и пара за парой пошли к незнакомцу, и, преклоняя
колена, припадали к его руке. При этом на его гордых
губах заиграла легкая улыбка, как играет вода от тре-
пета птичьих крыльев. Но было в той улыбке презрение.
И он продолжал смотреть только на молодого Рыбака.
— Пойдем же поклонимся ему! — шепнула Ведьма
и повела его вверх, и сильное желание сделать именно
то, о чем говорила она, охватило его всего, и он пошел
вслед за нею. Но когда он подошел к тому человеку,
он внезапно, не зная и сам почему, осенил себя крест-
ным знамением и призвал имя господне.
И тотчас же ведьмы, закричав, словно ястребы, уле-
тели куда-то, а бледное лицо, что следило за ним, пере-
дернулось судорогой боли. Человек отошел к роще и сви-
стнул. Испанский жеребец в серебряной сбруе выбежал
навстречу ему. Человек вскочил на коня, оглянулся
и грустно посмотрел на юного Рыбака.
И рыжеволосая Ведьма попыталась улететь вместе
с ним, но юный Рыбак схватил ее за руки и крепко
держал.
— Отпусти меня, дай мне уйти! — взмолилась она.—
Ибо ты назвал такое имя, которое не подобает называть,
и сделал такое знамение, на которое не подобает смот-
реть.
— Нет,— ответил он ей,— не пущу я тебя, покуда не
откроешь мне тайну.
— Какую тайну? — спросила она, вырываясь от не-
го, словно дикая кошка, и кусая запененные губы.
— Ты знаешь сама,— сказал он.
254
Ее глаза, зеленые, как полевая трава, вдруг замути-
лись слезами, и она сказала в ответ:
— Что хочешь проси, но не это!
Он засмеялся и сжал ее крепче.
И, увидев, что ей не вырваться, она прошептала ему:
— Я так же пригожа, как дочери моря, я так же хо-
роша, как и те, что живут в голубых волнах.— И она
стала ласкаться к нему и приблизила к нему свое лицо.
Но он нахмурился, оттолкнул ее и сказал:
— Если не исполнишь своего обещания, я убью тебя,
Ведьма-обманщица.
Лицо у нее сделалось серым, как цветок иудина дере-
ва, и, вздрогнув, она тихо ответила:.
— Будь по-твоему. Душа не моя, а твоя. Делай с нею
что хочешь.
И она вынула из-за пояса маленький нож и подала
ему. Рукоятка у ножа была обтянута зеленой змеиной
кожей.
— Для чего он мне надобен? —спросил удивленный
Рыбак.
Она помолчала недолго, и ужас исказил ее лицо. По-
том она откинула с чела свои рыжие волосы и, стран-
но улыбаясь, сказала:
— То, что люди называют своей тенью, не тень их
тела, а тело их души. Выйди на берег моря, стань спи-
ною к луне и отрежь у самых своих ног свою тень, это
тело твоей души, и повели ей покинуть тебя, и она ис-
полнит твое повеление.
Молодой Рыбак задрожал.
— Это правда? — прошептал он.
— Истинная правда, и лучше б я не открывала
ее,— воскликнула Ведьма, рыдая и цепляясь за его
колени.
Он отстранил ее, и там она осталась, в буйных тра-
вах, и, дойдя до склона горы, он сунул этот нож за
пояс и, хватаясь за выступы, начал быстро спускаться
вниз.
И бывшая в нем Душа воззвала к нему и сказала:
— Слушай! Все эти годы жила я с тобою и верно
служила тебе. Не гони же меня теперь. Какое зло я при-
чинила тебе?
Но юный Рыбак засмеялся.
— Зла я от тебя не видел, но ты мне не надобна.
Мир велик, и есть еще Рай, есть и Ад, есть и сумрачная
255
серая обитель, которая между Раем и Адом. Иди же,
куда хочешь, отстань, моя милая давно уже кличет
меня.
Душа жалобно молила его, но он даже не слушал
ее. Он уверенно, как дикий козел, прыгал вниз со скалы
на скалу; наконец он спустился н желтому берегу моря.
Стройный, весь как из бронзы, словно статуя, изва-
янная эллином, он стоял на песке, повернувшись спиною
к луне, а из пены уже простирались к нему белые руки,
и вставали из волн какие-то смутные призраки, и слы-
шался их неясный привет.
Прямо перед ним лежала его тень, тело его Души,
а там, позади, висела луна в воздухе, золотистом, как
мед.
И Душа сказала ему:
— Если и вправду ты должен прогнать меня прочь
от себя, дай мне с собой твое сердце. Мир жесток, и без
сердца я не хочу уходить.
Он улыбнулся и покачал головой.
— А чем же я буду любить мою милую, если отдам
тебе сердце?
— Будь добр,— молила Душа,— дай мне с собой
твое сердце: мир очень жесток, и мне страшно.
- — Мое сердце отдано милой! — ответил Рыбак.—
Не мешкай же и уходи поскорее.
— Разве я не любила бы вместе с тобою? — спроси-
ла его Душа.
— Уходи, тебя мне не надобно! — крикнул юный
Рыбак и, выхватив маленький нож с зеленою рукоят-
кой из змеиной кожи, отрезал свою тень у самых ног,
и она поднялась, и предстала пред ним, точно такая,
как он, и взглянула ему в глаза.
Он отпрянул назад, заткнул за пояс нож, и чувство
ужаса охватило его.
— Ступай,— прошептал он,— и не показывайся мне
на глаза!
— Нет, мы снова должны встретиться! — сказала
Душа.
Негромкий ее голос был как флейта, и губы ее чуть
шевелились.
— Но как же мы встретимся? Где? Ведь не пойдешь
ты за мной в морские глубины! — воскликнул юный
Рыбак.
— Каждый год я буду являться на это самое место
256
и призывать тебя,— ответила Душа.— Кто знает, ведь
может случиться, что я понадоблюсь тебе.
— Ну зачем ты мне будешь нужна? — воскликнул
юный Рыбак.— Но все равно, будь по-твоему!
И он бросился в воду, и Тритоны затрубили в свои
раковины, а маленькая Дева морская выплыла навстре-
чу ему, обвила его шею руками и поцеловала в самые
губы.
А Душа стояла на пустынном прибрежье, смотрела
на них и, когда они скрылись в волнах, рыдая, побрела
по болотам.
* * w
И когда миновал первый год, Душа сошла на берег
моря и стала звать юного Рыбака, и он поднялся из пу-
чины и спросил:
— Зачем ты зовешь меня?
И Душа ответила:
— Подойди ко мне ближе и послушай меня, ибо
я видела много чудесного.
И подошел он ближе, и лег на песчаной отмели, и,
опершись головою на руку, стал слушать.
* * *
И сказала ему Душа:
— Когда я покинула тебя, я повернулась лицом к
Востоку и отправилась в дальний путь. С Востока при-
ходит все мудрое. Шесть дней была я в пути, и наутро
седьмого дня я подошла к холму, что находится в зем-
лях Татарии. Чтобы укрыться от солнца, я уселась в те-
ни тамариска. Почва была сухая и выжжена зноем. Как
ползают мухи по медному гладкому диску, так двига-
лись люди по этой равнине.
В полдень багряное облако пыли поднялось от ров-
ного края земли. Когда жители Татарии увидали его,
они натянули расписные свои луки, вскочили на призе-
мистых коней и галопом поскакали навстречу. Женщины
с визгом побежали к кибиткам и спрятались за висящи-
ми войлоками.
В сумерки татары вернулись, но пятерых не хватало,
а из вернувшихся немало было раненых. Они впрягли
своих коней в кибитки и торопливо снялись с места.
9. «Сказочные повести».
257
Три шакала вышли из пещеры и посмотрели им вслед.
Потом они понюхали воздух и рысью побежали в обрат-
ную сторону.
Когда же взошла луна, я увидела на равнине костер
и пошла прямо на него. Вокруг костра на коврах сиде-
ли какие-то купцы. Их верблюды были привязаны поза-
ди, а негры-прислужники разбивали палатки из дубле-
ной кожи на песке и воздвигали высокую изгородь из
колючего кактуса.
Когда я приблизилась к ним, их предводитель под-
нялся и, обнажив меч, спросил, что мне надо.
Я ответила, что была у себя на родине Принцем
и что теперь бегу от Татар, которые хотели обратить
меня в рабство. Предводитель усмехнулся и показал
мне пять человеческих голов, насаженных на длинные
бамбуковые шесты.
Потом он спросил меня, кто был пророк бога на зем-
ле, и я ответила: Магомет.
Услыхавши имя лжепророка^ он склонил голову,
взял меня за руку и посадил рядом с собою. Негр при-
нес мне кумысу в деревянной чашке и кусок жареной
баранины.
На рассвете мы двинулись в путь. Я ехала на рыжем
верблюде рядом с предводителем отряда, а перед нами
бежал скороход, и в руке у него было копье. Воины
были и справа и слева, а сзади следовали мулы, нагру-
женные разными товарами. Верблюдов в караване было
сорок, а мулов было дважды столько.
Мы прошли из страны Татарии к тем, которые про-
клинают Луну. Мы видели Грифов, стерегущих свое
золото в белых скалах, мы видели чешуйчатых Драко-
нов, которые спали в пещерах. Когда мы проходили че-
рез горные кряжи, мы боялись дыхнуть, чтобы снеговые
лавины не сверглись на нас, и каждый повязал глаза
легкой вуалью из газа. Когда мы проходили по долинам,
в нас метали стрелы Пигмеи, таившиеся в дуплах де-
ревьев, а по ночам мы слыхали, как дикие люди били
в свои барабаны-. Подойдя к Башне Обезьян, мы поло-
жили пред ними плоды, и они не тронули нас. Когда
же мы подошли к Башне Змей, мы дали им теплого мо-
лока в медных чашах, и они пропустили нас. Трижды во
время пути выходили мы на берег Окса ’. Мы переплы-
1 Оке — древнее название Амударьи.
253
вали его на деревянных плотах- с большими мехами из
воловьих шкур, надутыми воздухом. Бегемоты яростно
бросались на нас и хотели нас растерзать. Верблюды
дрожали, когда видели их.
Цари каждого города взимали с нас пошлину, но не
впускали в городские ворота. Они бросали нам еду из-,
за стен — медовые оладьи из маиса и пирожки из мель-
чайшей муки, начиненные финиками. За каждую сотню,
корзин мы давали им по янтарному шарику.
Когда обитатели сел видели, что мы приближаемся,
они отравляли колодцы и убегали на вершины холмов.
Мы должны были сражаться с Магадаями, которые
рождаются старыми и, что ни год, становятся моложе
и умирают младенцами; мы сражались с Лактроями, ко-
торые считают себя порождением тигров и раскрашива-
ют себя черными и желтыми полосами. Мы сражались
с Аурантами, которые хоронят своих мертвецов на вер-
шинах деревьев, а сами прячутся в темных пещерах,
чтобы Солнце, которое считается у них божеством, не
убило их; и с Кримнийцами, которые поклоняются кро-:
кодилу и приносят ему в дар серьги из зеленой травы,
и кормят его маслом и молодыми цыплятами; и с Ага-
зонбаями, у коих песьи морды; и с Сибанами на лоша-
диных ногах, более быстрых, чем ноги коней. Треть на-
шего отряда погибла в битвах, и треть нашего отряда
погибла от лишений. Прочие роптали на меня и говори-
ли, что я принесла им несчастье. Я взяла из-под камня
рогатую ехидну и дала ей ужалить меня. Увидев, что
я невредима, они испугались.
На четвертый месяц мы достигли города Иллель.
Была ночь, когда мы приблизились к роще за городски-
ми стенами, и воздух был душный, ибо Луна находилась
в созвездии Скорпиона.
Мы срывали спелые гранаты с деревьев, и разламы-
вали их, и пили их сладкий сок. Потом мы легли на
ковры и дождались рассвета.
И на рассвете мы встали и постучались в городские
ворота. Из кованой красной меди были эти городские
ворота, и на них были морские драконы, а также драко-
ны крылатые. Стража, наблюдавшая с бойниц, спроси-
ла, чего нам надо. Толмач каравана, ответил, что. мы
с-острова Сирии пришли сюда с богатыми товарами,
Они взяли у нас заложников и сказали, что в полдень
откроют ворота, и велели ждать.до полудня.».
259
В полдень они открыли ворота, и люди толпами вы-
бегали из домов, чтобы поглядеть на пришельцев, и гла-
шатай помчался по улицам города, крича в раковину
о нашем прибытии. Мы остановились на базаре, и едва
только негры развязали тюки узорчатых тканей и рас-
крыли резные ларцы из смоковницы, купцы выставили
напоказ свои диковинные товары: навощенные льняные
ткани из Египта, крашеное полотно из земли Эфиопов,
пурпурные губки из Тира, синие сидонские занавеси,
прохладные янтарные чаши, тонкие стеклянные сосуды
и еще сосуды из обожженной глины, очень причудливой
формы. С кровли какого-то дома женщины смотрели на
нас. У одной на лице была маска из позолоченной кожи.
И в первый день пришли к нам жрецы и выменивали
наши товары. Во второй день пришли знатные гражда-
не. В третий день пришли ремесленники и рабы. Таков
их обычай со всеми купцами, пока те пребывают в их
городе.
И в течение одной луны мы оставались там, и, когда
луна пошла на убыль, торговля наскучила мне, и я ста-
ла скитаться по улицам города и приблизилась к тому
саду, который был садом их бога. Жрецы, одетые в жел-
тое, безмолвно двигались меж зеленью дерев, и на чер-
ных мраморных плитах стоял красный, как роза, дво-
рец, в котором и жил этот бог. Двери храма были по-
крыты глазурью, и их украшали блестящие золотые
барельефы, изображавшие быков и павлинов. Изразцо-
вая крыша была сделана из фарфора цвета морской во-
ды, и по ее краям висели целые гирлянды колокольчи-
ков. Белые голуби, пролетая, задевали колокольчики
крыльями, и колокольчики от трепета крыльев звенели.
Перед храмом был бассейн прозрачной воды, выло-
женный испещренным прожилками ониксом. Я легла
у бассейна и бледными пальцами трогала широкие
листья. Один из жрецов подошел ко мне и стал у меня
за спиною. На ногах у него были сандалии, одна из мяг-
кой змеиной кожи, другая из птичьих перьев. На голове
у него была войлочная черная митра, украшенная сереб-
ряными полумесяцами. Семь узоров желтого цвета были
вытканы на его одеянии, и сурьмою были выкрашены
его курчавые волосы.
Помолчав, он обратился ко мне и спросил, что мне
угодно.
Я сказала, что мне угодно видеть бога.
260
— Бог на охоте,— ответил жрец, как-то странно гля-
дя на меня узкими косыми глазами.
— Скажи мне, в каком он лесу, и я буду охотиться
с ним.
Он расправил мягкую бахрому своей туники длинны-
ми и острыми ногтями.
— Бог спит!
— Скажи, на каком он ложе, и я буду охранять
его сон.
— Бог за столом, он пирует.
— Если вино его сладко, я буду пить вместе с ним;
а если вино его горько, я также буду пить вместе с ним.
Он склонил в изумлении голову и, взяв меня за руку,
помог мне подняться и ввел меня в храм.
И в первом покое я увидела идола, сидевшего на
яшмовом троне, окаймленном крупными жемчугами
Востока. Идол был из черного дерева, и рост его был
рост человека. На челе у него был рубин, и густое мас-
ло струилось с его волос на бедра. Его ноги были
красны от крови только что убитого козленка, а чресла
его были опоясаны медным поясом с семью бериллами.
И я сказала жрецу!
— Это бог?
И он ответил:
— Это бог.
— Покажи мне бога! — крикнула я.— Или ты бу-
дешь убит!
И я коснулась его руки, и рука у него отсохла.
И взмолился жрец, говоря:
— Пусть повелитель исцелит раба своего, и я покажу
ему бога.
Тогда я дохнула на руку жреца, и снова она стала
живою, и он задрожал и ввел меня в соседний покой,
и я увидела идола, стоявшего на нефритовом лотосе,
который был украшен изумрудами. Он был выточен из
слоновой кости, и рост его был как два человеческих
роста. На челе у него был хризолит, а грудь его была
умащена корицей и миррой. В одной руке у него был
извилистый нефритовый жезл, а в другой хрустальная
держава. Его обувью были котурны из меди, а тучную
шею обвивало селенитовое ожерелье.
И я сказала жрецу;
— Это бог?
И он ответил:
261
— Это бог.
— Покажи мне бога! — крикнула я.— Или ты бу-
дешь убит!
И я тронула рукой его веки, и глаза его тотчас
ослепли.
И взмолился жрец:
— Пусть исцелит повелитель раба своего, и я покажу
ему бога.
Тогда я дохнула на его ослепшие очи, и они опять
стали зрячими, и, весь дрожа, он ввел меня в третий
покой, и там не было идола, не было никаких кумиров,
а было только круглое металлическое зеркало, стоящее
на каменном жертвеннике.
И я сказала жрецу:
— Где же бог?
И он ответил:
-— Нет никакого бога, кроме зеркала, которое ты ви-
дишь перед собой, ибо это Зеркало Мудрости. И в нем
отражается все, что в небе и что на земле. Только лицо
смотрящего в него не отражается в нем. Оно не отража-
ется в нем, чтобы смотрящийся в него — стал мудрецом.
Много есть всяких зеркал, но те зеркала отражают лишь
Мысли глядящего в них. Только это зеркало—Зеркало
Мудрости. Кто обладает этим Зеркалом Мудрости, тому
ведомо все на земле, и ничто от него не скрыто. Кто не
обладает этим зеркалом, тот не обладает и Мудростью.
Посему это зеркало и есть бог, которому мы поклоня-
емся.
И я посмотрела в зеркало, и все было так, как гово-
рил мне жрец.
И я совершила необычайный поступок, но что я со-
вершила — не важно, и вот в долине, на расстоянии дня
пути, спрятала я Зеркало Мудрости. Позволь мне снова
войти в тебя и быть твоей рабою,— ты будешь мудрее
всех мудрых, и вся Мудрость будет твоя. Позволь мне
снова войти в тебя, и никакой мудрец не сравнится
с тобою.
Но юный Рыбак засмеялся.
— Любовь лучше Мудрости,— вскричал он,— а ма-
ленькая Дева морская любит меня.
— Нет, Мудрость превыше всего,— сказала ему
Душа.
— Любовь выше ее! — ответил Рыбак и погрузился
в пучину, а Душа, рыдая, побрела по болотам.
262
* * *
И по прошествии второго года Душа снова пришла
па берег моря и позвала Рыбака, и он вышел из глуби-'
ны и сказал:
— Зачем ты зовешь меня?
И Душа ответила:
— Подойди ко мне ближе и послушай меня, ибо
я видела много чудесного.
И подошел он ближе, и лег на песчаной отмели, и,
опершись головою на руку, стал слушать.
* * *
И Душа сказала ему:
— Когда я покинула тебя, я обратилась к Югу и от-
правилась в дальний путь. С Юга приходит все, что на
свете есть драгоценного. Шесть дней я была в пути,
шла по большим дорогам, ведущим к городу Аштер, по
красным, пыльным дорогам, по которым бредут палом-
ники, и наутро седьмого дня я подняла свои взоры, и вот
у ног моих распростерся город, ибо этот город в долине.
У города девять ворот, и у каждых ворот стоит
бронзовый конь, и кони эти ржут, когда Бедуины спу-
скаются с гор. Стены города обиты красной медью,
и башни на этих стенах покрыты бронзой. В каждой
башне стоит стрелок, и в руках у каждого лук. При
восходе солнца каждый пускает стрелу в гонг, а на за-
кате трубит в рог.
Когда я пыталась проникнуть в город, стража задер-
жала меня и спросила, кто я. Я ответила, что я Дервиш
и теперь направляюсь в Мекку, где находится зеленое
покрывало, на котором ангелы вышили серебром Коран.
И ётража исполнилась удивления и просила меня войти
в город.
Город был подобен базару. Поистине жаль, что тебя
не было вместе со мною. В узких улицах веселые бумаж-
ные фонарики колышутся, как большие бабочки. Когда
ветер проносится по кровлям, фонарики качаются под
ветром, словно разноцветные пузыри. У входа в лав-
чонки на шелковых ковриках восседают купцы. У них
прямые черные бороды, чалмы их усыпаны золотыми
цехинами; и длинные нити янтарных четок и точеных
персиковых косточек скользят в их холодных пальцах.
Иные торгуют галбаном, и нардом, и какими-то неведо-
263
мыми духами с островов Индийского моря, и густым
маслом из красных роз, из мирры и мелкой гвоздики.
Если кто-нибудь остановится и вступит с ними в беседу,
они бросают на жаровню щепотки ладана, и воздух ста-
новится сладостным. Я видела сирийца, который держал
в руке прут, тонкий, подобный тростинке. Серые нити
дыма выходили из этого прута, и его запах, пока он
горел, был как запах розового миндаля по весне. Иные
продают серебряные браслеты, усеянные млечно-голу-
бой бирюзой, и запястья из медной проволоки, окайм-
ленные мелким жемчугом, и тигровые когти, и когти
диких кошек — леопардов, оправленные в золото, и
серьги мз просверленных изумрудов, и кольца из вы-
долбленного нефрита. Из чайных слышатся звуки гита-
ры, и бледнолицые курильщики опия с улыбкой глядят
на прохожих.
Поистине жаль, что тебя не было вместе со мною.
С большими черными бурдюками на спинах протиски-
ваются там сквозь толпу продавцы вина. Чаще всего
торгуют они сладким, как мед, вином Шираза. Они по-
дают его в маленьких металлических чашах и сыплют
туда лепестки роз. На базаре стоят продавцы и прода-
ют все плоды, какие есть на свете: спелые фиги с пур-
пурной мякотью; дыни, пахнущие мускусом и желтые,
как топазы; померанцы, и розовые яблоки, и гроздья
белого винограда; круглые красно-золотые апельсины
и продолговатые зелено-золотые лимоны. Однажды я ви-
дела слона, проходящего мимо. Его хобот был расписан
шафраном и киноварью, и на ушах у него была сетка
из шелковых алых шнурков. Он остановился у одного
шалаша и стал пожирать апельсины, а торговец только
смеялся. Ты и представить себе не можешь, какой это
странный народ. Когда у них радость, они идут к тор-
гующим птицами, покупают птицу, заключенную в клет-
ку, и выпускают на волю, дабы умножить веселье; а ког-
да у них горе, они бичуют себя терновником, чтобы
скорбь их не стала слабее.
Однажды вечером мне навстречу попались какие-то
негры; они несли по базару тяжелый паланкин. Он был
весь из позолоченного бамбука, ручки у него были крас-
ные, покрытые глазурью и украшенные медными пав-
линами. На окнах висели тонкие муслиновые занавески,
расшитые крыльями жуков и усеянные мельчайшими
жемчужинками, а когда паланкин поравнялся со мною,
264
оттуда выглянула бледнолицая черкешенка и улыбну-
лась мне. Я последовала за паланкином. Негры ускори-
ли шаг и сердито посмотрели на меня. Но я пренебрег-
ла их угрозами. Великое любопытство охватило меня.
Наконец они остановились у четырехугольного бело-
го дома. В этом доме не было окон, только маленькая
дйерь, словно дверь, ведущая в гробницу. Негры опу-
стили паланкин на землю и медным молотком постуча-
ли три раза. Армянин в зеленом сафьяновом кафтане
выглянул через решетку дверного окошечка и, увидев
их, отпер дверь, разостлал на земле ковер, и женщина
покинула носилки. У входа в дом она оглянулась и сно-
ва послала мне улыбку. Я никогда еще не видала такого
бледного лица.
Когда на небе показалась луна, я снова пришла на
то место и стала искать тот дом, но его уже не было там.
Тогда я догадалась, кто была эта женщина и почему
она мне улыбнулась.
Воистину жаль, что тебя не было вместе со мною.
На празднике Новолуния юный Султан выезжал из
дворца и следовал в мечеть для молитвы. Его борода
и волосы были окрашены листьями розы, а щеки были
напудрены мелким золотым порошком. Его ладони и
ступни его ног были желты от шафрана.
На восходе солнца он вышел из своего дворца в се-
ребряной одежде, а на закате вернулся в одежде из зо-
лота. Люди падали ниц перед ним и скрывали свое
лицо, но я не упала ниц. Я стояла у лотка торговца фи-
никами и ждала. Когда Султан увидел меня, он поднял
свои крашеные брови и остановился. Но я стояла спо-
койно и не поклонилась ему. Люди удивлялись моей
дерзости и советовали скрыться из города. Я пренебрег-
ла их советами и пошла и села рядом с продавцами
чужеземных богов; этих людей презирают, так как пре-
зирают их промысел. Когда я рассказала им о том, что
я сделала, каждый подарил мне одного из богов и умо-
лял удалиться.
В ту же ночь, едва я простерлась на ложе в чайном
домике, что на улице Гранатов, вошли телохранители
Султана и повели меня во дворец. Они замыкали за
мною каждую дверь и вешали на нее железную цепь.
Внутри был обширный двор, весь окруженный аркада-
ми. Стены были алебастровые, белые, с зелеными и го-
лубыми изразцами, колонны были из зеленого мрамора,
265
а мраморные плиты под ногою были такого же цвета,
как лепестки персикового дерева. Подобного я не видала
никогда.
Пока я проходила этот двор, две женщины, лица ко-
торых были закрыты чадрами, посмотрели на меня
с балкона и послали мне вслед проклятие. Телохраните-
ли ускорили шаг, и их копья забряцали по гладкому
полу. Наконец они открыли ворота, выточенные из сло-
новой кости, и я очутилась в саду, расположенном на
семи террасах. Сад был обильно орошаем водой. В нем
были посажены тюльпаны, ночные красавицы и сереб-
ристый алоэ. Как тонкая хрустальная тростинка, повис^
ла во мглистом воздухе струйка фонтана. И кипарисы
стояли, точно догоревшие факелы. На ветвях одного
кипариса распевал соловей.
В конце сада была небольшая беседка. Когда мы
приблизились к ней, навстречу нам вышли два евнуха.
Их тучные тела колыхались, и они с любопытством
оглядели меня из-под желтых век. Один из них отвел
начальника стражи в сторону и тихим голосом шепнул
ему что-то. Другой продолжал все время жевать какие-
то душистые лепешки, которые жеманным движением
руки доставал из эмалевой овальной коробочки лилово-
го цвета.
Через несколько минут начальник стражи велел сол-
датам уйти. Они пошли обратно во дворец, за ними мед-
ленно последовали евнухи, срывая по пути с деревьев
сладкие тутовые ягоды. Тот евнух, который постарше,
глянул на меня и улыбнулся зловещей улыбкой.
Затем начальник стражи подвел меня к самому вхо-
ду в беседку. Я бестрепетно шагала за ним и, отдернув
тяжелый полог, вошла.
Юный Султан возлежал на крашеных львиных шку-
рах, на руке у него сидел сокол. За спиной Султана
стоял нубиец в украшенном медью тюрбане, обнажен-
ный до пояса и с грузными серьгами в проколотых ушах.
Тяжелая кривая сабля лежала на столе у ложа.
Султан нахмурился, увидев меня, и сказал:
— Кто ты такой? Скажи свое имя. Или тебе неве-
домо, что я властелин этого города?
Но я ничего не ответила.
Султан указал на кривую саблю, и нубиец схватил
ее и, подавшись вперед, со страшной силой ударил меня.
Лезвие со свистом прошло сквозь меня, но я осталась
266
жива и невредима. Нубиец растянулся на полу, и, ког-
да поднялся, его зубы стучали от ужаса, и он спрятал-
ся за ложе Султана.
Султан вскочил на ноги и, выхватив дротик из ору-
жейной подставки, метнул его в меня. Я поймала его на
лету и разломала пополам. Султан выстрелил в меня
из лука, но я подняла руки, и стрела остановилась
в полете. Тогда из-за белого кожаного пояса выхватил
он кинжал и воткнул его в горло нубийцу, чтобы раб
не мог рассказать о позоре своего господина. Нубиец
стал корчиться, как раздавленная змея, и красная пена
пузырями выступила у него на губах.
Как только он умер, Султан обратился ко мне и ска-
зал, отирая платком из пурпурного расшитого шелка
блестевшую на челе испарину:
— Уж не пророк ли ты божий, ибо вот я не властен
причинить тебе какое-нибудь зло, или, может быть, сын
пророка, ибо мое оружие не в силах уничтожить тебя.
Прошу тебя, удались отсюда, потому что, покуда ты
здесь, я не властелин моего города.
И я ответила ему:
— Я уйду, если ты мне отдашь половину твоих, со-
267
кровищ. Отдай мне половину сокровищ, и я удалюсь
отсюда.
Он взял меня за руку и повел в сад. Начальник стра-
жи, увидев меня, изумился. Но когда меня увидели евну-
хи, их колени дрогнули, и они в ужасе пали на землю.
Есть во дворце восьмистенная зала, вся из багряного
порфира, с чешуйчатым медным потолком, с которого
свисают светильники. Султан коснулся стены; она раз-
верзлась, и мы пошли каким-то длинным ходом, осве-
щаемым многими факелами. В нишах, справа и слева,
стояли винные кувшины, наполненные доверху серебря-
ными монетами. Когда мы дошли до середины коридо-
ра, Султан произнес какое-то заповедное слово, и на
потайной пружине распахнулась гранитная дверь; Сул-
тан закрыл лицо руками, чтобы его глаза не ослепли.
Ты не поверишь, какое это было чудесное место.
Там были большие черепаховые панцири, полные жемчу-
га, и выдолбленные огромные лунные камни, полные
красных рубинов. В сундуках, обитых слоновьими шку-
рами, было червонное золото, а в сосудах из кожи был
золотой песок. Там были опалы и сапфиры: опалы в хру-
стальных чашах, а сапфиры в чашах из нефрита. Зеле-
ные крупные изумруды рядами были разложены на тон-
ких блюдах из слоновой кости, а в углу стояли шелко-
вые тюки, одни набитые бирюзой, другие — бериллами.
Охотничьи рога из слоновой кости были наполнены до
краев пурпурными аметистами, а рога, которые были из
меди,— халцедонами и карнерилами. Колонны из кедро-
вого дерева были увешаны нитками рысьих глаз1, на
овальных плоских щитах там были груды карбункулов,
иные такого цвета, как вино, другие такого, как трава.
И все же я описала едва ли десятую часть того, что
было в это тайном чертоге.	__
И сказал мне Султан, отнимая руки от лица:
— Здесь хранятся все мои сокровища. Половина со-
кровищ твоя, как и было обещано мною. Я дам тебе
верблюдов и погонщиков, которые будут покорны тебе
и отвезут твою долю, куда только ты пожелаешь. Все
это будет исполнено нынче же ночью, ибо я не хочу,
чтобы отец мой, Солнце, увидел, что живет в моем го-
роде тот, кого я не в силах убить.
Но я сказала Султану в ответу
1 Рысий глаз — драгоценный камень.
268
— Золото это твое, и серебро это тоже твое, и твои
эти драгоценные камни и все эти несметные богатства.
Этого ничего мне не надобно. Я ничего не возьму от
тебя, только этот маленький перстень на пальце твоей
руки.
Нахмурился Султан и сказал:
' — Это простое свинцовое кольцо. Оно не имеет ни-
какой цены. Бери же свою половину сокровищ и скорее
покинь мой город.
— Нет,— ответила я,— я не возьму ничего, только
этот свинцовый перстень, ибо я знаю, какие на нем на-
чертания и для чего они служат.
И, вздрогнув, взмолился Султан:
— Бери все сокровища, какие только есть у меня,
только покинь мой город. Я отдаю тебе также и свою
половину сокровищ.
И странное я совершила деяние, но о нем не стоит
говорить,— и вот в пещере, на расстоянии дня отсюда,
я спрятала Перстень Богатства. Туда только день пути,
и этот перстень ожидает тебя. Владеющий этим перст-
нем богаче всех на свете царей. Поди же возьми его,
и все сокровища мира — твои.
Но юный Рыбак засмеялся.
— Любовь лучше Богатства! — крикнул он.— А ма-
ленькая Дева морская любит меня.
— Нет, лучше всего Богатство! —сказала ему Душа.
— Любовь лучше! — ответил Рыбак и погрузился
в пучину, а Душа, рыдая, побрела по болотам.
W W л
И снова, по прошествии третьего года, Душа при-
шла на берег моря и позвала Рыбака, и он вышел из
пучины и сказал:
— Зачем ты зовешь меня?
И Душа ответила:
— Подойди ко мне ближе, чтоб я могла с тобой
побеседовать, ибо я видела много чудесного.
И подошел он ближе, и лег на песчаной отмели, и,
опершись головою на руки, стал слушать.
И Душа сказала ему:
— Я знаю один город. Там есть над рекою харчев-
ня. Там я сидела с матросами. Они пили вина обоих
цветов, ели мелкую соленую рыбу с лавровым листом
269
и уксусом и хлеб из ячменной муки. Мы сидели там
и веселились, и вошел какой-то старик, и в руках у не:
го был кожаный коврик и лютня с двумя янтарными
колышками. Разостлав на полу коврик, он ударил , пе-
рышком по металлическим струнам своей лютни, и вбе-
жала девушка, у которой лицо было закрыто чадрой,
и стала плясать перед ними. Лицо ее было закрыто ки?
сейной чадрой, а ноги у нее были нагие. Нагие были но-
ги ее, и они порхали по этому ковру, как два голубя.
Ничего чудеснее я никогда не видала, и тот город, где
она пляшет, отсюда на расстоянии дня.
Услыхав эти слова своей Души, вспомнил юный Ры-
бак, что маленькая Дева морская совсем не имела ног
и не могла танцевать. Страстное желание охватило его,
и он сказал себе самому: «Туда только день пути, и я
могу вернуться к моей милой».
И он засмеялся, и встал на отмели, и шагнул к бе-
регу.
И когда он дошел до берега, он засмеялся опять
и протянул руки к своей Душе. А Душа громко закри-
чала от радости, и побежала навстречу ему, и вселилась
в него, и молодой Рыбак увидел, что тень его тела про-
стерлась опять на песке, а тень тела — это тело Души.
И сказала ему Душа:
— Не будем мешкать, нужно тотчас же удалиться
отсюда, ибо Боги Морские ревнивы, и есть у них много
чудовищ, которые повинуются им.
ч/е * *
И они поспешно удалились, и шли под луною всю
ночь, и весь день они шли под солнцем, и когда завече-
рело, приблизились к какому-то городу.
И. сказала Душа ему:
— Это не тот, а другой. Но все же войдем в него.
И они вошли в этот город-и пошли бродить по его
улицам, и, когда проходили по улице Ювелиров, моло-
дой Рыбак увидел прекрасную серебряную чашу, вы-
ставленную в какой-то лавчонке.
И Душа его сказала ему:
— Возьми эту серебряную чашу и спрячь.
И взял он серебряную чашу и спрятал ее в склад-
ках своей туники,- и они поспешно удалились из города.
И когда они отошли на расстояние мили, молодой
270
Рыбак насупился, и отшвырнул эту чашу, и сказал
Душе:
— Почему ты велела мне украсть эту чашу и спря-
тать ее? То было недоброе дело.
— Будь покоен,— ответила Душа,— будь покоен!
* К вечеру следующего дня они приблизились к како-
му-то городу, и молодой Рыбак снова спросил у Души:
Не это ли город, где пляшет та, о которой ты мне
говорила?
И Душа ответила ему:
— Это не тот, а другой. Но все же войдем в него.
И они вошли в этот город и пошли по улицам его,
и, когда проходили на улице Продающих Сандалии,
молодой Рыбак увидел ребенка, стоящего у кувшина
с водой.
И сказала ему его Душа:
* — Ударь этого ребенка.
И он ударил ребенка, и ребенок заплакал; тогда они
поспешно покинули город.
И когда они отошли на расстояние мили от города,
молодой Рыбак насупился и сказал Душе:
— Почему ты повелела мне ударить ребенка? То бы-
ло недоброе дело.
— Будь покоен,— ответила Душа,— будь покоен!
И к вечеру третьего дня они приблизились к какому-
то городу, и молодой Рыбак сказал своей Душе:
— Не это ли город, где пляшет та, о которой ты мне
говорила?
И Душа сказала ему:
— Может быть, и тот, войдем в него.
И они вошли в этот город и пошли по улицам его,
но нигде не мог молодой Рыбак найти ни реки, ни
харчевни. И жители этого города с любопытством взи-
рали на него, и ему стало жутко, и сказал он своей
Душе:
— Уйдем отсюда, ибо та, которая пляшет белыми
ногами, не здесь.
Но его Душа ответила ему:
— Нет, мы останемся здесь, потому что ночь теперь
темная и нам встретятся на дороге разбойники.
И он уселся на площади рынка и стал отдыхать, и вот
прошел мимо него купец, и голова его была закрыта ка-
пюшоном плаща, а плащ, был из татарского сукна, и на
длинной камышине держал он фонарь из коровьего рога.
271
И сказал ему этот купец:
— Почему ты сидишь на базаре? Ты видишь: все
лавки закрыты и тюки обвязаны веревками.
И молодой Рыбак ответил ему:
— Я не могу в этом городе отыскать эаезжего дво-
ра, и нет у меня брата, который приютил бы меня.
— Разве не все мы братья? — сказал купец.— Раз-
ве мы созданы не единым Творцом? Пойдем же со
мною, у меня есть комната для гостей.
И встал молодой Рыбак, и пошел за купцом в его
дом. И когда через гранатовый сад он вошел под кров
его дома, купец принес ему в медной лохани розовую
воду для омовения рук и спелых дынь для утоления
жажды и поставил перед ним блюдо риса и жареного
молодого козленка.
По окончании трапезы купец повел его в покой для
гостей и предложил ему отдохнуть и опочить. И молодой
Рыбак благодарил его, и облобызал кольцо, которое
было у него на руке, и бросился на ковры из козьей
крашеной шерсти. И когда он укрылся покровом из чер-
ной овечьей шерсти, сон охватил его.
И за три часа до рассвета, когда была еще ночь, его
Душа разбудила его и сказала ему:
— Встань и поди к купцу, в ту комнату, где он по-
чивает, и убей его, и возьми у него его золото, ибо мы
нуждаемся в золоте.
И встал молодой Рыбак, и прокрался в опочивальню
купца, и в ногах купца был какой-то кривой меч, и ря-
дом с купцом, на подносе, было девять кошелей золота.
И он протянул свою руку и коснулся меча, но, когда он
коснулся его, вздрогнул купец и, воспрянув, сам ухва-
тился за меч и крикнул молодому Рыбаку:
— Злом платишь ты за добро и пролитием крови за
милость, которую я оказал тебе!
И сказала Рыбаку его Душа:
— Бей!
И он так ударил купца, что купец упал мертвый,
а он схватил все девять кошелей золота и поспешно
убежал через гранатовый сад, и к звезде обратил лицо,
и была та звезда— звезда Утренняя.
И, отойдя от города, молодой Рыбак ударил себя
в грудь и сказал своей Душе:
— Почему ты повелела убить этого купца и взять
у него золото? Поистине ты злая Душа!
272
— Будь покоен,— ответила она,— будь покоен!
— Нет,— закричал молодой Рыбак,— я не могу быть
покоен, и все, к чему ты понуждала меня, для меня не-
навистно. И ты ненавистна мне, и потому я прошу, что-
бы ты мне сказала, зачем ты так поступила со мной?
И его Душа ответила ему:
Когда ты отослал меня в мир и прогнал меня
прочь от себя, ты не дал мне сердца, потому и научилась
я этим деяниям и полюбила их.
— Что ты говоришь! —вскричал Рыбак.
— Ты знаешь,— ответила его Душа,— ты сам хоро-
шо это знаешь. Или ты позабыл, что ты не дал мне серд-
ца? Полагаю, что ты не забыл. И посему не тревожь ни
себя, ни меня, но будь покоен, ибо не будет той скор-
би, от которой бы ты не избавился, и не будет того на-
слаждения, которого бы ты не изведал.
И когда молодой Рыбак услышал эти слова, он за-
дрожал и сказал:
— Ты злая, ты злая, ты заставила меня забыть мою
милую, ты соблазнила меня искушениями и направила
мои стопы на путь греха.
И его Душа отвечала:
— Ты помнишь, что, когда ты отсылал меня в мир,
тьГне дал мне сердца. Пойдем же куда-нибудь в город
и будем там веселиться, потому что мы обладаем теперь
девятью кошелями золота.
Но молодой Рыбак взял эти девять кошелей золота
и бросил на землю и стал их топтать.
— Нет! — кричал он.— Мне нечего делать с тобою,
и я с тобою не пойду никуда, но как некогда я прогнал
тебя, так я прогоню и теперь, ибо ты причинила мне зло.
И он повернулся спиною к луне и тем же коротким
ножом с рукоятью, обмотанной зеленой змеиной кожей,
попытался отрезать свою тень у самых ног. Тень тела —
это тело Души.
Но Душа не ушла от него и не слушала его пове-
лений.
— Чары, данные тебе Ведьмою,— сказала она,— уже
утратили силу: я не могу отойти от тебя, а ты не мо-
жешь меня отогнать. Только однажды за всю свою
жизнь может человек отогнать от себя свою Душу, но
тот, кто вновь обретает ее, да сохранит ее во веки ве-
ков, и в этом его наказание, и в этом его награда.
273
И стал бледен молодой Рыбак, сжал кулаки и воск-
ликнул:
— Проклятая Ведьма обманула меня, ибо умолчала
об этом!
— Да,— ответила Душа,— она была верна тому, ко-
му служит и кому вечно будет служить.
И когда узнал молодой Рыбак, что нет ему избав-
ления от его Души и что она злая Душа и останется
с ним навсегда, он пал на землю и горько заплакал.
* * *
И когда был уже день, встал молодой Рыбак и ска-
зал своей Душе:
— Вот я свяжу мои руки, дабы не исполнять твоих
велений, и вот я сомкну мои уста, дабы не говорить тво-
их слов, и я вернусь к тому месту, где живет любимая
мною. К тому самому морю вернусь я, к маленькой бух-
те, где поет она свои песни, и я позову ее и расскажу
ей о зле, которое я совершил и которое внушено мне
тобою.
И его Душа, искушая его, говорила:
— Кто она, любимая тобою, и стоит ли к ней воз-
вращаться? Есть многие прекраснее ее. Есть танцовщи-
цы-самарисски, которые в танцах своих подражают каж-
дой птице и каждому зверю. Ноги их окрашены лавзо-
нией, и в руках у них медные бубенчики. Когда они
пляшут, они смеются, и смех у них звонок, подобно сме-
ху воды. Пойдем со мною, и я покажу их тебе. Зачем
сокрушаться тебе о грехах? Разве то, что приятно вку-
шать, не создано для вкушающего? И в том, что сладо-
стно пить, разве заключается отрава? Забудь же твою
печаль, и пойдем со мной в другой город. Есть малень-
кий город неподалеку отсюда, и в нем есть сад из тюль-
панных деревьев. В этом прекрасном саду есть павлины
белого цвета и павлины с синею грудью. Хвосты у них,
когда они распускают их при сиянии солнца, подобны
дискам из слоновой кости, а также позолоченным дис-
кам. И та, что дает им корм, пляшет, чтобы доставить
им радость; порою она пляшет на руках. Глаза у нее
насурьмлённые, ноздри как крылья ласточки. К одной из
ее ноздрей подвешен цветок из жемчуга. Она смеется,
когда пляшет, и серебряные запястья звенят у нее на
ногах бубенцами. Забудь же твою печаль, и пойдем со
мной в этот город.
274
Но ничего не; ответил молодой Рыбак своей Душе,
на уста он наложил печать молчания и крепкою верев-
кою связал свои руки, и пошел обратно к тому месту,
откуда он вышел, к той маленькой бухте, где обычно
любимая пела ему свои песни. И непрестанно Душа ис-
кушала его, но он не отвечал ничего и не совершил
дурных деяний, к которым она побуждала его. Так ве-
лика была сила его любви.
И когда пришел он на берег моря, он снял со своих
рук веревку, и освободил уста от печати молчания,
и стал звать маленькую Деву морскую. Но она не вы-
шла на зов, хотя он звал ее от утра до вечера и умолял
ее выйти к нему.
И Душа насмехалась над ним, говоря:
— Мало же радостей приносит тебе любовь. Ты
подобен тому, кто во время засухи льет воду в разби-
тый сосуд. Ты отдаешь, что имеешь, и тебе ничего не да-
ется взамен. Лучше было бы тебе пойти со мною, ибо
я знаю, где Долина Веселий и что совершается в ней.
Но молодой Рыбак ничего не ответил Душе. В рас-
селине утеса построил он себе из прутьев шалаш и жил
там в течение года. И каждое утро он звал Деву мор-
скую, и каждый полдень он звал ее вновь, и каждую
ночь призывал ее снова. Но она не поднималась из моря
навстречу ему, и нигде во всем море не мог он найти
ее, хотя искал и в пещерах, и в зеленой воде, и в остав-
ленных приливом затонах, и в ключах, которые клоко-
чут на дне.
И его Душа неустанно искушала его грехом и шеп-
тала о страшных деяниях, но не могла соблазнить его,
велика была сила его любви.
И когда этот год миновал, Душа сказала себе:
«Злом я искушала моего господина, и его любовь ока-
залась сильнее меня. Теперь я буду искушать его доб-
ром, и, может быть, он пойдет со мною».
И она сказала молодому Рыбаку:
— Я говорила тебе о радостях мира сего, но не слы-
шало меня ухо твое. Дозволь мне теперь рассказать те-
бе о скорбях человеческой жизни, и, может быть, ты
услышишь меня. Ибо поистине Скорбь есть владычица
этого мира, и нет ни одного человека, кто избег бы ее
сетей, Есть такие, у которых нет одежды, и такие, у ко-
торых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а иные
275
одеты в рубище. Прокаженные бродят по болотам, и они
жестоки друг к другу. По большим дорогам скитаются
нищие/ и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет
Голод, и Чума сидит у городских ворот. Пойдем же, пой-
дем — избавим людей от всех бедствий, чтобы в мире
больше не было горя. Зачем тебе медлить здесь и звать
свою милую? Ты ведь видишь, она не приходит. И что
такое любовь, что ты ценишь ее так высоко?
Но юный Рыбак ничего не ответил, ибо велика была
сила его любви. И каждое утро он звал Деву морскую,
и каждый полдень он звал ее вновь, и по ночам он при-
зывал ее снова. Но она не поднималась навстречу ему,
и нигде во всем море не мог он ее отыскать, хотя искал
ее в реках, впадающих в море, и в долинах, которые
скрыты волнами, и в море, которое становится пурпур-
ным ночью, и в море, которое рассвет оставляет во мгле.
И прошел еще один год, и как-то ночью, когда юный
Рыбак одиноко сидел у себя в шалаше, его Душа обра-
тилась к нему и сказала:
— Злом я искушала тебя, и добром я искушала тебя,
но любовь твоя сильнее, чем я. Отныне я не буду тебя
искушать, но я умоляю тебя, дозволь мне войти в твое
сердце, чтобы я могла слиться с тобою, как и прежде.
— И вправду, ты можешь войти,— сказал юный
Рыбак,— ибо мне сдается, что ты испытала немало
страданий, когда скиталась по миру без сердца.
— Увы! — воскликнула Душа.— Я не могу найти
входа, потому что окутано твое сердце любовью.
-— И все же мне хотелось бы оказать тебе помощь,—
сказал молодой Рыбак.
И только он это сказал, послышался громкий вопль,
тот вопль, который доносится к людям, когда умирает
какой-нибудь из Обитателей моря. И вскочил молодой
Рыбак, и покинул свой плетеный шалаш, и побежал на
прибрежье. И черные волны быстро бежали к нему
и несли с собою какую-то ношу, которая была белее
серебра. Бела, как пена, была эта ноша, и, подобно
цветку, колыхалась она на волнах. И волны отдали ее
прибою, и прибой отдал ее пене, и берег принял ее,
и увидел молодой Рыбак, что тело Девы морской про-
стерто у ног его. Мертвое, оно было простерто у ног.
Рыдая, как рыдают пораженные горем, бросился Ры-
бак на землю, и лобызал холодные алые губы, и пере-
бирал ее влажные янтарные волосы. Лежа рядом с ней
276
на песке и содрогаясь, как будто от радости, он прижи-
мал своими темными руками ее тело к груди. Губы ее
были холодными, но он целовал их. Мед ее волос был
соленым, но он вкушал его с горькой радостью. Он ло-
бызал ее закрытые веки, и бурные брызги на них не
были такими солеными, как его слезы.
И мертвой принес он свое покаяние. И терпкое вино
своих речей он влил в ее уши, подобные раковинам. Ее
руками он обвил свою шею и ласкал тонкую, нежную
трость ее горла. Горько, горько было его ликование,
и какое-то странное счастье было в скорби его.
Ближе придвинулись черные волны, и стон белой пе-
ны был как стон прокаженного. Белоснежными когтями
своей пены море вонзалось в берег. Из чертога Морско-
го Царя снова донесся вопль, и далеко в открытом море
Тритоны хрипло протрубили в свои раковины.
— Беги прочь,— сказала Душа,— ибо все ближе на-
двигается море, и, если ты будешь медлить, оно погубит
тебя. Беги прочь, ибо я охвачена страхом. Ведь сердце
твое для меня недоступно, так как слишком велика
твоя любовь. Беги в безопасное место. Не захочешь же
ты, чтобы, лишенная сердца, я перешла в иной мир.
277
Но Рыбак не внял своей Душе; он взывал к малень-
кой Деве морской.
— Любовь,— говорил он,— лучше Мудрости, ценнее
Богатства и прекраснее, чем ноги у дочерей человече-
ских. Огнями не сжечь ее, водами не погасить. Я звал
тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна
слышала имя твое, но ты не внимала мне. На горе я по-
кинул тебя, на погибель свою я ушел от тебя. Но всег-
да любовь к тебе пребывала во мне, и была она так не-
сокрушимо могуча, что все было над нею бессильно,
хотя я видел и злое и доброе. И ныне, когда ты мертва,
я тоже умру с тобою.
Его Душа умоляла его отойти, но он не пожелал
и остался, ибо так велика была его любовь. И море
надвинулось ближе, стараясь покрыть его волнами, и,
когда он увидел, что близок конец, он поцеловал безум-
ными губами холодные губы морской Девы, и сердце
у него разорвалось. От полноты любви разорвалось его
сердце, и Душа нашла туда вход, и вошла в него, и ста-
ла с ним, как и прежде, едина. И море своими волнами
покрыло его.
* * *
А наутро вышел Священник, чтобы осенить своею
молитвою море, ибо оно сильно волновалось. И пришли
с-ним монахи, и клир, и прислужники со свечами, и тс,
что кадят кадильницами, и большая толпа молящихся.
И когда Священник приблизился к берегу, он увидел,
что утонувший Рыбак лежит на волне прибоя, и в его
крепких объятьях тело маленькой Девы морской.
И Священник отступил, и нахмурился, и, осенив се-
бя крестным знамением, громко возопил и сказал:
— Я не пошлю благословения морю и тому, что на-
ходится в нем. Проклятие Обитателям моря и тем, кото-
рые водятся с ними! А этот, лежащий здесь со своей
возлюбленной, отрекшийся ради любви от господа и
убитый правым господним судом,— возьмите тело его
и тело его возлюбленной и схороните их на Погосте От-
верженных, в самом углу, и не ставьте знака над ними,
дабы никто не знал о месте их упокоения. Ибо прокляты
они были в жизни, прокляты будут и в смерти.
И люди сделали, как им было велено, и на Погосте
Отверженных, в самом углу, где растут только горькие
травы, они вырыли глубокую могилу и положили в нее
мертвые тела.
278
И прошло три года, и в день праздничный Священ-
ник пришел во храм, чтобы показать народу раны .гос-
подни и сказать ему проповедь о гневе господнем.
И когда он облачился в свое облачение, и вошел
в алтарь, и пал ниц, он увидел, что престол весь усыпан
цветами, дотоле никем не виданными; Странными они
были для взора, чудесна была их красота, и красота,
эта смутила Священника, и сладостен был их аромат..
И безотчетная радость охватила его.
Он открыл ковчег, в котором была дарохранительни-
ца, пдкадил перед нею ладаном, показал молящимся
прекрасную облатку и покрыл ее священным покровом,
и обратился к народу, желая сказать ему проповедь
о гневе господнем. Но красота этих белых цветов вол-
новала его, и сладостен был их аромат для него, и дру-
гое слово пришло на уста к нему, и заговорил он не
о гневе господнем, но о боге, чье имя — Любовь. И по-
чему была его речь такова, он не знал.
И когда он кончил свое слово, все бывшие во храме
зарыдали, и пошел Священник в ризницу, и глаза его
были полны слез. И дьяконы вошли в ризницу, и стали
разоблачать его, и сняли с него стихарь, и пояс, и орарь,
и епитрахиль. И он стоял как во сне.
И когда они разоблачили его, он посмотрел на них
и сказал:
— Что это за цветы на престоле и откуда они?
И те ответили ему:
— Что это за цветы, мы не можем сказать, но они
с Погоста Отверженных. Там растут они в самом углу.
И задрожал Священник, и вернулся в свой- дом мо-
литься.
И утром, на самой заре, вышел он с монахами,
и клиром, и прислужниками, несущими свечи, и с теми,
которые кадят кадильницами, и с большою толпою мо-
лящихся, и пошел он к берегу моря, и благословил он
море и дикую тварь, которая водится в нем. И Фавнов
благословил он, и Гномов, которые пляшут в лесах,
и тех, у которых сверкают глаза, когда они глядят из-
за листьев. Всем созданиям божьего мира дал он свое
благословение; и народ дивился и радовался. Но никог-
да уже не зацветают цветы на Погосте Отверженных,
и по-прежнему весь Погост остается нагим и бесплод-
ным. И Обитатели моря уже никогда не заплывают в за-
лив, как бывало', ибо они удалились в другие области
этого моря.
МАЛЬЧИК-ЗВЕЗДА
Как-то раз двое бедных Лесорубов возвращались до-
мой, пробиваясь через густой сосновый бор. Была зим-
няя ночь, стоял лютый мороз. И на земле и на деревьях
лежал толстый снежный покров, и, когда Лесорубы про-
дирались сквозь чащу, маленькие обледеневшие веточки
обламывались от их движений, а когда они приблизи-
лись к Горному Водопаду, то увидели, что он неподвиж-
но застыл в воздухе, потому что его поцеловала Короле-
ва Льда.
Мороз был так лют, что даже звери и птицы совсем
растерялись от неожиданности.
— Уф! — проворчал Волк, прыгая между кустами,
поджав хвост.— Какая чудовищная погода. Не понимаю,
куда смотрит правительство.
— Фью! Фью! Фью! — просвиристели зеленые Коно-
плянки.— Старушка Земля умерла, и ее одели в белый
саван.
— Земля готовится к свадьбе, а это ее подвенечный
наряд,— прошептали друг другу Горлинки. Их малень-
кие розовые ножки совершенно окоченели от холода, но
они считали своим долгом придерживаться романтиче-
ского взгляда на вещи.
— Вздор! — проворчал Волк.— Говорю вам, что во
всем виновато правительство, а если вы мне не верите,
я вас съем.— Волк обладал очень трезвым умом и в спо-
ре никогда не лез за словом в карман.
— Ну, что касается меня,— сказал Дятел, который
28Г
был прирожденным философом.— я не нужддось в фи-
зических законах для объяснения явлений. Если вещь
такова сама по себе, то она сама по себе такова, а сей-
час адски холодно.
Холод в самом деле был адский. Маленькие Белочки,
жившие в дупле высокой ели, все время терли друг дру-
гу носы, чтобы хоть немного согреться, а Кролики съе-
жились в комочек в своих норках и не смели выглянуть
наружу. И только большие рогатые Совы — одни среди
всех живых существ — были, по-видимому, довольны.
Их перья так обледенели, что стали совсем твердыми, но
это их нисколько не смущало, они таращили свои огром-
ные желтые глаза и перекликались друг с другом через
весь лес:
— У-уу! У-уу! У-уу! У-уу! Какая нынче восхититель-
ная погода!
А двое Лесорубов все шли и шли через бор, ожесто-
ченно дуя на замерзшие пальцы и топая по обледенев-
шему снегу тяжелыми, подбитыми железом сапогами.
Один раз они провалились в глубокий, занесенный сне-
гом овраг и вылезли оттуда белые, как мукомолы, когда
те стоят у крутящихся жерновов; а в другой раз они по-
скользнулись на твердом гладком льду замерзшего бо-
лота, вязанки хвороста у них рассыпались, и пришлось
им собирать их и заново увязывать; а еще как-то им по-
чудилось, что они заблудились, и на них напал великий
страх, ибо им было известно, что Снежная Дева беспо-
щадна к тем, кто засыпает в ее объятиях. Но они воз-
ложили свои надежды на заступничество Святого Мар-
тина, который благоприятствует всем путешественникам,
и вернулись немного обратно по своим следам, а даль-
ше шли с большей осмотрительностью и в конце концов
вышли на опушку и увидели далеко внизу, в долине,
огни своего селения.
Они очень обрадовались, что выбрались наконец
из леса, и громко рассмеялись, и долина показалась
им серебряным цветком, и Луна над ней — цветком
золотым.
Но, посмеявшись, они снова стали печальны, потому
что вспомнили про свою бедность, и один из них сказал
другому:
— С чего это мы так развеселились? Ведь жизнь хо-
роша только для богатых, а не для таких, как мы с то-
281
бой. Лучше бы нам замерзнуть в бору или стать добы-
чей диких зверей.
— Ты прав,— отвечал его товарищ.— Одним дано
очень много, а другим — совсем мало. В мире царит не-*
справедливость, и благами она одаряет лишь немногих,
а вот горе отмеряет щедрой рукой.
Но пока они сетовали так на свою горькую долю,
произошло нечто удивительное и странное. Прекрасная
необычайно яркая звезда упала с неба. Она покати-
лась по небосводу меж других звезд, и, когда изум-
ленные Лесорубы проводили ее взглядом, им показалось,
что она упала за старыми ветлами возле небольшой
овчарни, неподалеку от того места, где они стояли.
— Слушай! Да ведь это же кусок золота, надо его
разыскать! — разом закричали оба и тут же припусти-
лись бежать — такая жажда золота их обуяла.
Но один из них бежал быстрее другого, перегнал
своего товарища, пробрался между ветлами... И что же
он увидел? На белом снегу и вправду лежало что-то,
сверкающее, как золото. Лесоруб подбежал, наклонил-
ся, поднял этот предмет с земли и увидел, что он держит
в руках плащ из золотой ткани, причудливо расшитый
звездами и ниспадающий пышными складками. И он
крикнул своему товарищу, что нашел сокровище, упав-
шее с неба, и тот поспешил к нему, и они опустились
на снег и расправили складки плаща, чтобы достать от-
туда золото и разделить его между собой. Но увы!
В складках плаща они не обнаружили ни золота, ни се-
ребра, ни других сокровищ, а увидели только спящее
дитя. И один Лесоруб сказал другому:
— Все наши надежды пошли прахом, нет нам с то-
бой удачи! Ну какая польза человеку от ребенка? Давай
оставим его здесь и пойде^м своим путем, ведь мы лю-
ди бедные, у нас и своих детей хватает, и мы не можем
отнимать у них хлеб, чтобы отдавать его другим.
Но второй Лесоруб отвечал так:
— Нет, нельзя совершить такое злое дело — оста-
вить это дитя замерзать тут на снегу, и хоть я не бога-
че тебя и у меня еще больше ртов просят хлеба, а в
горшках тоже не густо, все равно я отнесу этого ребен-
ка к себе домой, и моя жена позаботится о нем.
И он осторожно поднял ребенка, завернул его
в' плащ, чтобы защитить от жгучего мороза; и( зашагал
2В2
вниз с холма к своему селению, а его товарищ очень
подивился про себя такой его глупости и мягкосердечию.
А когда они пришли в свое селение, его товарищ
сказал:
— Ты взял себе ребенка, так отдай мне плащ, ты же
должен поделиться со мной находкой.
Но тот отвечал ему:
— Нет, не отдам, потому что этот плащ не твой и не
мой, а принадлежит только ребенку,— и, пожелав ему
доброго здоровья, подошел к своему дому и постучал
в дверь.
Когда жена отворила дверь и увидела, что это ее му-
женек возвратился домой целый и невредимый, она об-
вила руками его шею, и поцеловала его, и сняла с его
спины вязанку хвороста, и отряхнула снег с его сапог,
и пригласила его войти в дом.
Но Лесоруб сказал жене:
— Я нашел кое-что в лесу и принес тебе, чтобы ты
позаботилась о нем.— И он не переступил порога.
— Что же это такое? — воскликнула жена.— Пока-
жи скорее, ведь у нас в дому пусто, и мы очень во мно-
гом нуждаемся.
И тогда он распахнул плащ и показал ей спящее дитя.
— Увы мне! — горестно прошептала жена.— Разве
у нас нет собственных детей, что тебе, хозяин, пона-
добилось сажать к нашему очагу подкидыша? А может,
он принесет нам несчастье? И кто его знает, как надо
за ним ухаживать? — И она очень рассердилась
на мужа.
— Да ты послушай, ведь это Дитя-звезда,— отвечал
муж и рассказал жене удивительную историю о том, как
он нашел этого ребенка.
Но это ее не успокоило, и она начала насмехаться
над ним и бранить его:
— Наши дети сидят без хлеба, а мы будем кормить
чужого ребенка? А кто позаботится о нас? Кто нам даст
поесть?
— Но ведь господь заботится даже о воробьях и да-
ет им пропитание,— отвечал муж.
— А мало воробьев погибает от голода зимой? —
спросила жена.— И разве сейчас не зима?
На это муж ничего не ответил ей, но и не пере-
ступил порога.
И тут злой ветер, прилетев из леса, ворвался в рас-
283
пахнутую двер^ и жена вздрогнула, поежилась и ска-
зала мужу:
— Почему ты не затворишь дверь? Смотри, какой
студеный ветер, я совсем замерзла.
— В доме, где живут люди с каменными сердцами,
всегда будет стужа,— сказал муж.
И жена не ответила ему ничего, только ближе подо-
двинулась к огню.
Но прошло еще немного времени, и она обернулась
к мужу и поглядела на него, и ее глаза были полны
слез. И тогда он быстро вошел в дом и положил ребен-
ка ей на колени. А она, поцеловав ребенка, опустила
его в колыбельку рядом с младшим из своих детей.
А на другое утро Лесоруб взял необыкновенный плащ
из золота и спрятал его в большой сундук, а его жена
сняла с шеи ребенка янтарное ожерелье и тоже спрята-
ла его в сундук.
Итак, Дитя-звезда стал расти вместе с детьми Лесо-
руба, и ел за одним с ними столом, и играл с ними.
И с каждым годом он становился все красивее и краси-
вее, и жители селения дивились его красоте, ибо все они
были смуглые и черноволосые, а у него лицо было белое
и нежное, словно выточенное из слоновой кости, и золо-
тые кудри его были как лепестки нарцисса, а губы —
как лепестки алой розы, и глаза — как фиалки, отра-
женные в прозрачной воде ручья. И он был строен, как
цветок, выросший в густой траве, где не ступала нога
косца.
Но красота его принесла ему только зло, ибо он вы-
рос себялюбивым, гордым и жестоким. На детей Лесору-
ба, да и на всех прочих детей в селении он смотрел
сверху вниз, потому что, говорил он, все они низкого
происхождения, в то время как он — знатного рода, ибо
происходит от Звезды. И он помыкал детьми и называл
их своими слугами. Он не испытывал сострадания к бед-
някам или к слепым, недужным и увечным, швырял
в них камнями и прогонял их из селения на проезжую
дорогу и кричал им, чтобы они шли побираться в другое
место, после чего ни один из нищих, кроме каких-ни-
будь самых отчаявшихся, не осмеливался вторично прий-
ти в это селение за милостыней. И он был точно окол-
дован своей красотой и издевался над всеми, кто был
жалок и безобразен, и выставлял их на посмешище. Се-
бя же он очень любил и летом в безветренную погоду
284
часто лежал у водоема в фруктовом саду священника и
глядел на свое дивное отражение, и смеялся от радости,
любуясь своей красотой.
Лесоруб и его жена не раз бранили его, говоря:
— Мы-то ведь не так поступили с тобой, как посту-
паешь ты с этими несчастными, обездоленными судьбой,
у которых нет ни одной близкой души на свете. Почему
ты так жесток к тем, кто нуждается в участии?
И старик священник не раз посылал за ним и пы-
тался научить его любви ко всем божьим тварям, говоря:
— Мотылек — твой брат, не причиняй ему вреда.
Птицы, что летают по лесу,— свободные создания. Не
расставляй им силков для своей забавы. Бог создал
земляного червя и крота и определил каждому из них
его место. Кто ты такой, что осмеливаешься приносить
страдания в сотворенный богом мир? Ведь даже скот,
пасущийся в лугах, прославляет божье имя.
Но Мальчик-звезда не внимал ничьим словам, толь-
ко хмурился презрительно, а потом бежал к своим свер-
стникам и помыкал ими как хотел. И его сверстники
слушались его, потому что он был красив, быстроног
и умел плясать, и петь, и наигрывать на свирели. И ку-
да бы Мальчик-звезда ни повел их, они следовали за
ним, и что бы он ни приказал им сделать, они ему пови-
новались. И когда он проткнул острой тростинкой под-
слеповатые глаза крота, они смеялись, и когда он швы-
рял камнями в прокаженного, они смеялись тоже. Всег-
да и во всем он был их вожаком, и они стали столь же
жестокосердны, как он.
* * *
И вот как-то раз через селение проходила одна не-
счастная нищенка. Одежда ее была в лохмотьях, босые
ноги, израненные об острые камни дороги, все в крови —
словом, была она в самом бедственном состоянии. Изне-
могая от усталости, она присела отдохнуть под каш-
таном.
Но тут увидел ее Мальчик-звезда и сказал своим то-
варищам:
— Гляньте! Под прекрасным зеленолистым деревом
сидит отвратительная грязная нищенка. Пойдем прого-
ним ее, потому что она противна и безобразна.
И с этими словами он подошел к ней поближе и на-
чал швырять в нее камнями и насмехаться над ней,,
285
а она поглядела на него, и в глазах ее отразился ужас,
и она не могла отвести от него взгляда. Но тут Лесоруб,
который стругал жерди под навесом, увидел, что делает
Мальчик-звезда, подбежал к нему и стал его бранить,
говоря:
— Воистину у тебя каменное сердце, и жалость тебе
неведома. Что сделала тебе эта бедная женщина, поче-
му ты гонишь ее отсюда?
Тогда Мальчик-звезда покраснел от злости, топнул
ногой и сказал:
— А кто ты такой, чтобы спрашивать меня, почему
я так поступаю? Я тебе не сын и не обязан тебя слу-
шаться.
— Это верно,— отвечал Лесоруб,— однако я пожа-
лел тебя, когда нашел в лесу.
И тут нищая, услыхав эти слова, громко вскрикнула
и упала без чувств. Тогда Лесоруб поднял ее и отнес
к себе в дом, а его жена принялась ухаживать за ней.
И когда женщина очнулась, Лесоруб и его жена поста-
вили перед ней еду и питье и сказали, что они рады пре-
доставить ей кров.
Но женщина не хотела ни есть, ни пить и спросила
Лесоруба:
— Правду ли ты сказал, что нашел этого мальчика
в лесу? И с того дня минуло десять лет, не так ли?
И Лесоруб ответил:
— Да, так оно и было, я нашел его в лесу, и с того
дня минуло уже десять лет.
— А не нашел ли ты вместе с ним еще чего-ни-
будь? — воскликнула женщина.— Не было ли у него на
шее янтарного ожерелья? И не был ли он закутан в зо^
лотой плащ, расшитый звездами?
— Все верно,— отвечал Лесоруб. И он вынул плащ
и янтарное ожерелье из сундука и показал их женщине.
И когда женщина увидела эти вещи, она расплака-
лась от радости и сказала:
— Этот ребенок — мой маленький сын, которого я
потеряла в лесу. Прошу тебя, пошли за ним скорее;
ведь в поисках его я обошла весь мир.
И Лесоруб с женой вышли из дома и стали звать
Мальчика-звезду и сказали ему:
— Войди в дом, там ты найдешь свою мать, кото-
рая ждет тебя.
И Мальчик-звезда, исполненный радости и йзумле-
286
нив, вбежал в дом. Но когда он увидел ту, что ждала
его там, он презрительно рассмеялся и сказал:
•— Ну, а где же моя мать? Я не вижу здесь никого,
кроме этой противной нищенки.
И женщина ответила ему:
— Я — твоя мать.
:•>— Ты, должно быть, лишилась рассудка! — гневно,
вскричал Мальчик-звезда.— Я не твой сын, ведь ты же
нищенка, ты уродлива и одета в лохмотья. Ну-ка уби-
райся отсюда, чтобы я не видел больше твоего мерзкого
лица!
— Но ведь ты же в самом деле мой маленький сы-
нок, которого я родила в лесу! — вскричала женщина
ик упав перед ним на колени, простерла к нему руки.—
Разбойники украли тебя и оставили погибать в лесу...—
плача, проговорила она.— Но я сразу узнала тебя, как
только увидела, и узнала вещи, по которым тебя мож-
но опознать,— золотой плащ и янтарное ожерелье. И я
молю тебя, пойдем со мной, ведь, разыскивая тебя,
я обошла весь свет. Пойдем со мной, мой сын, потому
что я нуждаюсь в твоей любви.
Но Мальчик-звезда не шевельнулся; он наглухо за-
творил свое сердце, чтобы ее жалобы не могли туда
проникнуть, и в наступившей тишине слышны были толь-
ко горестные стенания женщины.
Наконец он заговорил, и его голос звучал холодно
и презрительно.
— Если это правда, что ты моя мать,— сказал он,—
лучше бы тебе не приходить сюда и не позорить меля,
ведь я думал, что моей матерью была Звезда, а не ка-
кая-то нищенка, как ты говоришь мне. Поэтому уби-
райся отсюда, чтобы я никогда тебя больше не видел.
— Увы, сын мой! — вскричала женщина.— Неужели
ты не поцелуешь меня на прощанье? Ведь я столько пре-
терпела мук, чтобы найти тебя.
— Нет,— сказал Мальчик-звезда,— ты слишком
омерзительна, и мне легче поцеловать гадюку или жабу,
чем тебя.
Тогда женщина встала и, горько рыдая, скрылась
в лесу, а Мальчик-звезда, увидав, что она ушла, очень
обрадовался и побежал играть со своими товарищами.
Но те, поглядев на него, начали смеяться над ним
и сказали:
— Да ведь ты мерзок, как жаба, « отвратителен, как
287
гадюка. Убирайся отсюда, мы не хотим, чтобы ты играл
с нами! — И они выгнали его из сада.
Тогда Мальчик-звезда задумался и сказал себе:
— Что такое они говорят? Я пойду к водоему и по-
гляжусь в него, и он скажет мне, что я красив.
И он пошел к водоему и поглядел в него, но что же
он увидел! Лицом он стал похож на жабу, а тело его
покрылось чешуей, как у гадюки. И он бросился ничком
на траву, и заплакал, и сказал:
— Не иначе как это мне наказание за мой грех.
Ведь я отрекся от моей матери и прогнал ее, я возгор-
дился перед ней и был с ней жесток. Теперь я должен
отправиться на поиски и обойти весь свет, пока не най-
ду ее. А до тех пор не будет мне ни отдыха, ни покоя.
Тут подошла к нему маленькая дочка Лесоруба,
и положила ему руку на плечо, и сказала:
— Это еще не беда, что ты утратил свою красоту.
Оставайся с нами, и я никогда не буду дразнить тебя.
Но он сказал ей:
— Нет, я был жесток к моей матери, в наказание
мне и случилось это несчастье. Поэтому я должен уйти
отсюда и бродить по свету, пока не найду своей матери
и не вымолю у нее прощения.
И он побежал в лес и начал громко призывать свою
мать, прося ее вернуться к нему, но не услышал ответа.
Весь день он звал ее, а когда солнце закатилось, прилег
на груду листьев и уснул, и все птицы и звери оставили
его, потому что знали, как жестоко он поступил, и толь-
ко жаба разделяла его одиночество и охраняла его сон,
да гадюка медленно проползла мимо.
А наутро он встал, сорвал несколько кислых ягод с
дерева, съел их и побрел через дремучий лес, горько
плача. И всех, кто бы ни повстречался ему на пути, он
спрашивал, не видали ли они его матери.
Он спросил Крота:
— Ты роешь свои ходы под землей. Скажи, не видал
ли ты моей матери?
Но Крот отвечал:
— Ты выколол мне глаза, как же я мог ее увидеть?
Тогда он спросил у Коноплянки:
— Ты взлетаешь выше самых высоких деревьев
и можешь видеть оттуда весь мир. Скажи, не видала ли
ты моей матери?
Но Коноплянка отвечала:
288
— Ты подрезал мне крылья ради забавы. Как же
могу я теперь летать?
И маленькую Белочку, которая жила в дупле ели
одна-одинешенька, он спросил:
— Где моя мать?
И Белочка отвечала:
— Ты убил мою мать, может быть, ты разыскиваешь
свою, чтобы убить ее тоже?
И Мальчик-звезда опустил голову, и заплакал, и стал
просить прощения у всех божьих тварей, и углубился
дальше в лес, продолжая свои поиски. А на третий день,
пройдя через весь лес, он вышел на опушку и спустил-
ся в долину.
И когда он проходил через селение, дети дразнили
его и бросали в него камнями, и крестьяне не позволяли
ему даже соснуть в амбаре, боясь, что от него может
сесть плесень на зерно, ибо он был очень (гадок с виду,
и приказывали работникам прогнать его прочь, и ни
одна душа не сжалилась над ним. И нигде не мог он
ничего узнать о нищенке, которая была его матерью,
хотя вот уже три года бродил он по свету, и не раз ка-
залось ему, что он видит ее впереди на дороге, и тогда
он принимался звать ее и бежал за ней, хотя острый
щебень ранил его ступни и из них сочилась кровь. Но
он не мог ее догнать, а те, кто жил поблизости, утвер-
ждали, что они не видели ни ее, ни кого-нибудь похожего
с виду, и потешались над его горем.
Три полных года бродил он по свету и нигде никогда
не встречал ни любви, ни сострадания, ни милосердия;
весь мир обошелся с ним так же, как поступал он сам
в дни своей гордыни.
И вот однажды вечером он подошел к городу, рас-
положенному на берегу реки и обнесенному высокой
крепостной стеной, и приблизился к воротам. Хотя он
очень устал и натрудил ноги, все же он хотел войти
в город. Но воины, стоявшие у ворот на страже, скре-
стили свои алебарды и грубо крикнули ему:
— Что нужно тебе в нашем городе?
— Я разыскиваю мою мать,— отвечал он,— и молю
вас, дозвольте мне войти в город, ведь может случить-
ся, что она там.
Но они стали насмехаться над ним, и один из них,
тряся черной бородой, поставил перед ним свой щит
и закричал:
10. <Сказочные повести».	289
— Воистину твоя мать возрадуется, увидев тебя,
ведь ты безобразней, чем жаба в болоте или гадюка,
выползшая из топи. Убирайся отсюда! Убирайся! Твоей
матери нет в нашем городе.
А другой, тот, что держал в руке древко с желтым
стягом, сказал ему:
— Кто твоя мать и почему ты разыскиваешь ее?
И он отвечал:
— Моя мать живет подаяниями, так же как и я, и я
обошелся с ней очень дурно и молю тебя: дозволь мне
пройти, чтобы я мог испросить у нее прощения, если она
живет в этом городе.
Но они не захотели его пропустить и стали колоть
своими пиками.
А когда он с плачем повернул обратно, некто в коль-
чуге, разукрашенной золотыми цветами, и в шлеме
с гребнем в виде крылатого льва приблизился к воротам
и спросил воинов, кто тут просил дозволения войти в го-
род. И воины отвечали ему:
— Это нищий и сын нищенки, и мы прогнали его
прочь.
— Ну нет,— рассмеявшись, сказал тот,— мы прода-
дим это мерзкое создание в рабство, и цена его будет
равна цене чаши сладкого вина.
А в это время мимо проходил какой-то страшный
и злой с виду старик и, услыхав эти слова, сказал:
— Я заплачу за него эту цену.— И, заплатив ее,
взял Мальчика-звезду за руку и повел в город.
Они прошли много улиц и подошли наконец к ма-
ленькой калитке в стене, затененной большим гранато-
вым деревом. И старик коснулся калитки яшмовым пер-
стнем, и она отворилась, и они спустились по пяти брон-
зовым ступеням в сад, где цвели черные маки и стояли
зеленые глиняные кувшины. И тогда старик вынул из
своего тюрбана узорчатый шелковый шарф, и завязал
им глаза Мальчику-звезде, и повел его куда-то, толкая
перед собой. А когда он снял повязку с его глаз, Маль-
чик-звезда увидел, что он находится в темнице, которая
освещалась фонарем, повешенным на крюк.
И старик положил перед ним на деревянный лоток
ломоть заплесневелого хлеба и сказал:
— Ешь.
И поставил перед ним чашу с солоноватой водой
и сказал:
290
— Пей.
И когда Мальчик-звезда поел и попил, старик ушел
и запер дверь темницы на ключ и закрепил железной
цепью.
* * *
На следующее утро старик, который на самом деле
был одним из самых искусных и коварных волшебников
Ливии и научился своему искусству у другого волшеб-
ника, обитавшего на берегу Нила, вошел в темницу, хму-
ро поглядел на Мальчика-звезду и сказал:
— В том лесу, что неподалеку от ворот этого города
гяуров, скрыты три золотые монеты — из белого золота,
из желтого золота и из красного золота. Сегодня ты
должен принести мне монету из белого золота, а если
не принесешь, получишь сто плетей. Поспеши, на закате
солнца я буду ждать тебя у калитки моего сада. Смотри
принеси мне монету из белого золота, или тебе будет
плохо, потому что ты мой раб и я уплатил за тебя цену
целой чаши сладкого вина.— И он завязал глаза Маль-
чику-звезде шарфом узорчатого шелка, и вывел его из
дома в сад, где росли черные маки, и, заставив поднять-
ся на пять бронзовых ступенек, отворил с помощью сво-
его перстня калитку.
И Мальчик-звезда вышел из калитки, прошел через
город и вступил в лес, о котором говорил ему Вол-
шебник.
А лес этот издали казался очень красивым, и мни-
лось, что он полон певчих птиц и ароматных цветов,
и Мальчик-звезда радостно углубился в него. Но ему не
довелось насладиться красотой леса, ибо, куда бы он ни
ступил, повсюду перед ним поднимался из земли колю-
чий кустарник, полный острых шипов, и ноги его обжи-
гала злая крапива, и чертополох колол его своими ост-
рыми, как кинжал, колючками, и Мальчику-звезде при-
ходилось очень плохо. А главное, он нигде не мог найти
монету из белого золота, о которой говорил ему Вол-
шебник, хотя и разыскивал ее с самого утра до полу-
дня и от полудня до захода солнца. Но вот солнце село,
и он побрел домой, горько плача, ибо знал, какая участь
его ожидает.
Но когда он подходил к опушке леса, из чащи до не-
го долетел крик,— казалось, кто-то взывает о помощи.
291
И, позабыв про свою беду, он побежал на этот крик
и увидел маленького Зайчонка, попавшего в силок,
расставленный каким-то охотником.
И Мальчик-звезда сжалился над Зайчонком, и осво-
бодил его из силка, и сказал ему:
— Сам я всего лишь раб, но тебе я могу даровать
свободу.
А Зайчонок ответил ему так:
— Да, ты даровал мне свободу, скажи, чем могу
я отблагодарить тебя?
И Мальчик-звезда сказал ему:
— Я ищу монету из белого золота, но нигде не могу
найти ее, а если я не принесу ее своему хозяину, он
прибьет меня.
— Ступай за мной,— сказал Зайчонок,— и я отведу
тебя туда, куда тебе нужно, потому что я знаю, где
спрятана эта монета и зачем.
Тогда Мальчик-звезда последовал за маленьким
Зайчонком. И что же он увидел? В дупле большого дуба
лежала монета из белого золота, которую он искал.
И Мальчик-звезда безмерно обрадовался, схватил ее
и сказал Зайчонку:
— За услугу, которую я оказал тебе, ты отблагода-
рил меня сторицей, и за добро, что я для тебя сделал,
ты воздал мне стократ.
— Нет,— отвечал Зайчонок,— как ты поступил со
мной, так и я поступил с тобой.— И он проворно по-
скакал прочь, а Мальчик-звезда направился в город.
Теперь следует сказать, что у городских ворот сидел
Прокаженный. Лицо его скрывал серый холщовый капю-
шон, и глаза его горели в прорезях словно угли, и, ког-
да он увидел приближавшегося к воротам Мальчика-
звезду, он загремел своей деревянной миской, и зазво-
нил в свой колокольчик, и крикнул ему так:
— Подай мне милостыню, или я должен буду уме-
реть с голоду. Ибо они изгнали меня из города, и нет
никого, кто бы сжалился надо мной.
— Увы!—вскричал Мальчик-звезда.— У меня в ко-
шельке есть только одна-единственная монета, и если
я не отнесу ее моему хозяину, он прибьет меня, потому
что я его раб.
Но Прокаженный стал просить его и молить и де-
лал это до тех пор, пока Мальчик-звезда не сжалился
над ним и не отдал ему монету из белого золота,
292
'У,
Когда же он подошел к дому Волшебника, тот отво-
рил калитку, и впустил его в сад, и спросил его:
— Ты принес монету из белого золота?
Мальчик-звезда ответил:
— Нет, у меня ее нет.
И тогда Волшебник набросился на него, и стал его
избивать, и поставил перед ним пустой деревянный ло-
ток для хлеба:
— Ешь.
И поставил перед ним пустую чашу:
— Пей.
И снова бросил его в темницу. А наутро Волшебник
пришел к нему и сказал:
— Если сегодня ты не принесешь мне монету из жел-
того золота, ты навсегда останешься моим рабом и* по-
лучишь от меня триста плетей.
Тогда Мальчик-звезда направился в лес и целый
день искал там монету из желтого золота, но не мог ни-
где найти ее. А когда закатилось солнце, он опустился
на землю и заплакал. И пока он сидел так, проливая
слезы, к нему прибежал маленький Зайчонок, которого
он освободил из силка.
И Зайчонок спросил его:
— Почему ты плачешь? И что ты ищешь в лесу?
И Мальчик-звезда отвечал:
— Я ищу монету из желтого золота, которая здесь
спрятана, и, если я не найду ее, мой хозяин прибьет ме-
ня и навсегда оставит у себя в рабстве.
— Следуй за мной! — крикнул Зайчонок и поскакал
через лес, пока не прискакал к небольшому озеру. А на
дне озера лежала монета из желтого золота.
— Как мне благодарить тебя? — сказал Мальчик-
звезда.— Ведь вот уж второй раз, как ты выручаешь
меня.
— Ну и что ж, зато ты первый сжалился надо
мной,— сказал Зайчонок и проворно поскакал прочь.
И Мальчик-звезда взял монету из желтого золота
и поспешил в город. Но Прокаженный увидел его на до-
роге, и побежал ему навстречу, и упал перед ним на
колени, крича:
— Подай мне милостыню, или я умру с голоду!
Но Мальчик-звезда сказал ему:
— У меня в кошельке нет ничего, кроме монеты из
294
желтого золота, но если я не принесу ее моему хозяину,
он прибьет меня и навеки оставит у себя в рабстве.
Но Прокаженный молил его сжалиться над ним,
и Мальчик-звезда пожалел его и отдал ему монету из
желтого золота.
* * *
А когда он подошел к дому Волшебника, тот отво-
рил калитку, впустил его в сад и спросил:
— Ты принес монету из желтого золота?
И Мальчик-звезда ответил:
— Нет, у меня ее нет.
И Волшебник набросился на него, и стал его из-
бивать, и заковал его в цепи, и снова вверг в тем-
ницу.
А наутро Волшебник пришел к нему и сказал:
— Если сегодня ты принесешь мне монету из крас-
ного золота, я отпущу тебя на свободу, а если не
принесешь, я убью тебя.
И Мальчик-звезда отправился в лес и целый день
разыскивал там монету из красного золота, но нигде
не мог ее найти. Когда же стемнело, он сел и заплакал,
и, пока он сидел так, проливая слезы, к нему прибежал
маленький Зайчонок.
— Монета из красного золота, которую ты ищешь,
находится в пещере, что у тебя за спиной. Так что пере-
стань плакать и возрадуйся,— сказал Зайчонок.
— Как могу я отблагодарить тебя! — воскликнул
Мальчик-звезда.— Ведь уже третий раз ты выручаешь
меня из беды.
— Но ты первый сжалился надо мной,— сказал Зай-
чонок и проворно ускакал прочь.
А Мальчик-звезда вошел в пещеру и в глубине ее
увидел монету из красного золота. Он положил ее в свой
кошелек и поспешил вернуться в город. Но когда Про-
каженный увидел его, он стал посреди дороги и громко
закричал, взывая к нему:
— Отдай мне монету из красного золота, или я
умру!
И Мальчик-звезда снова пожалел его и отдал ему
монету из красного золота, сказав:
— Твоя нужда больше моей.
Однако сердце его сжалось от тоски, ибо он знал,
какая страшная судьба его ожидает.
295
л * *
Но чудо! Когда проходил он городские ворота, воины
низко склонились перед ним, отдавая ему почести и вос-
клицая:
— Как прекрасен господин наш!
А толпа горожан следовала за ним, и все твердили:
— Воистину не найдется никого прекраснее во всем
мире!
И Мальчик-звезда заплакал и сказал себе:
— Они смеются надо мной и потешаются над моей
бедой.
Но так велико было стечение народа, что он сбился
с дороги и пришел на большую площадь, где стоял ко-
ролевский дворец.
И ворота дворца распахнулись, и навстречу Мальчи-
ку-звезде поспешили священнослужители и знатнейшие
вельможи города и, смиренно поклонившись ему, ска-
зали:
— Ты наш господин, которого мы давно ожидаем,
и сын нашего государя.
А Мальчик-звезда сказал им в ответ:
— Я не королевский сын, я сын бедной нищенки.
И зачем говорите вы, что я прекрасен, когда я знаю,
что вид мой мерзок?
И тогда тот, чья кольчуга была разукрашена золо-
тыми цветами и на чьем шлеме гребень был в виде кры-
латого льва, поднял свой щит и вскричал:
— Почему господин мой не верит, что он прекрасен?
И Мальчик-звезда посмотрел в щит, и что же он
увидел? Его красота вернулась к нему, и лицо его стало
таким же, каким было прежде, только в глазах своих он
заметил что-то новое, чего раньше никогда в них не
видел.
А священнослужители и вельможи преклонили перед
ним колена и сказали:
— Было давнее пророчество, что в день этот при-
дет к нам тот, кому суждено править нами. Так пусть
же господин наш возьмет эту корону и этот скипетр
и станет нашим королем, справедливым и милосерд-
ным.
Но Мальчик-звезда отвечал им*
— Я недостоин этого, ибо я отрекся от матери, кото-
рая носила меня под сердцем, и теперь ищу ее, чтобы
296
вымолить у нее прощение, и не будет мне покоя, пока
я не найду ее. Так отпустите же меня, ибо должен я
вновь отправиться странствовать по свету, и нельзя мне
медлить здесь, хоть вы и предлагаете мне корону и ски-
петр.
И, сказав это, он отвернулся от них и обратил свое
лицо к улице, тянувшейся до самых городских ворот.
И что же он увидел? Среди толпы, оттеснившей стражу,
стояла нищенка, которая была его матерью, а рядом
с ней стоял Прокаженный.
И крик радости сорвался с его уст, и, бросившись
к своей матери, он осыпал поцелуями раны на ее ногах
и оросил их слезами. Он склонил свою голову в дорож-
ную пыль и, рыдая так, словно сердце его разрывалось,
сказал:
— О мать моя! Я отрекся от тебя в дни моей горды-
ни. Не отринь же меня в час моего смирения. Я питал
к тебе ненависть... Одари же меня любовью. Мать моя,
я отверг тебя. Прими же свое дитя...
Но нищенка не ответила ему ни слова.
И он простер руки к Прокаженному и припал к его
стопам, говоря:
— Трижды оказал я тебе милосердие. Умоли же мою
мать ответить мне хоть единый раз.
Но Прокаженный хранил безмолвие.
И снова зарыдал Мальчик-звезда и сказал:
— О мать моя, это страдание мне не по силам.
Даруй мне свое прощение и позволь вернуться в наш
лес.
И нищенка положила руку на его голову и ска-
зала:
— Встань!
И Прокаженный положил руку на его голову и тоже
сказал:
— Встань!
И он встал с колен и посмотрел на них. И что же!
Перед ним были Король и Королева.
И Королева сказала ему:
— Вот твой отец, которому ты помог в час нужды.
А Король сказал:
— Вот твоя мать, чьи ноги ты омыл своими слезами.
И они пали в его объятия, и осыпали его поцелуями,
и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды,
297
и возложили на его голову корону, и дали ему в руки
скипетр, и он стал властелином города, который стоял
на берегу реки. И он был справедлив и милосерден ко
всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его
жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вель-
можами. И он не дозволял никому обращаться жестоко
с птицами и лесными зверями, и всех учил добру, любви
и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал
нагих, и в стране его всегда царили мир и благоден-
ствие.
Но правил он недолго. Слишком велики были его
муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию —
и спустя три года он умер. А преемник его был ти-
раном.
Редьярд Киплинг
СКАЗКИ
МАУГЛИ
Перевод
К. Чуковского и Н. Д а р узе с
Стихи в переводе С. Маршака

CKAJKM
ОТКУДА У КИТА ТАКАЯ ГЛОТКА
Это было давно, мой милый мальчик. Жил-был Кит.
Он плавал по морю и ел рыбу. Он ел и лещей, и ершей,
и белугу, и севрюгу, и селедку, и селедкину тетку, и пло-
тичку, и ее сестричку, и шустрого, быстрого вьюна-вер-
туна угря. Какая рыба попадется, ту и съест. Откроет
рот, ам — и готово!
Так что в конце концов во всем море уцелела одна
только Рыбка, да и та Малютка-Колюшка. Это была
хитрая Рыбка. Она плавала рядом с Китом, у самого его
правого уха, чуть-чуть позади, чтобы он не мог ее глот-
нуть. Только тем и спасалась. Но вот он встал на свой
хвост и сказал:
— Есть хочу!
И маленькая хитренькая Рыбка сказала ему малень-
ким хитреньким голосом:
— Не пробовало ли ты Человека, благородное и ве-
ликодушное Млекопитающее?
— Нет,— ответил Кит.— А каков он на вкус?
— Очень вкусный,— сказала Рыбка.— Вкусный, но
немного колючий.
801
— Ну, так принеси мне их сюда с полдесятка,—
сказал Кит и так ударил хвостом цо воде, что все морс
покрылось пеной.
— Хватит тебе и одного! — сказала Малютка-Ко-
люшка.— Плыви к сороковому градусу северной широты
и к пятидесятому градусу западной долготы (эти слова
волшебные), и ты увидишь среди моря плс?.. На плоту
сидит Моряк. Его корабль пошел ко дну. Только и
одежи на нем, что синие холщовые штаны да подтяжки
(не забудь про эти подтяжки, мой мальчик!) да охотни-
чий нож. Но я должна сказать тебе по совести, что этот
человек очень находчивый, умный и храбрый.
Кит помчался что есть силы. Плыл, плыл и доплыл
куда сказано: до пятидесятого градуса западной долго-
ты и сорокового градуса северной широты. Видит, и
правда: посреди моря — плот, на плоту — Моряк,
и больше никого. На Моряке синие холщовые штаны да
подтяжки (смотри же, мой милый, не забудь про под-
тяжки!) да сбоку у пояса охотничий нож, и больше ни-
чего. Сидит Моряк на плоту, а ноги свесил в воду.
(Его Мама позволила ему болтать голыми ногами в во-
де, иначе он не стал бы болтать, потому что был очень
умный и храбрый.)
Рот у Кита открывался все шире, и шире, и шире
и открылся чуть не до самого хвоста. Кит проглотил
и Моряка, и его плот, и его синие холщовые штаны, и
подтяжки (пожалуйста, не забудь про подтяжки,
мой милый!), и даже охотничий нож.
Все провалилось в тот теплый и темный чулан, кото-
рый называется желудком Кита. Кит облизнулся — вот
так! — и три раза повернулся на хвосте.
Но как только Моряк, очень умный и храбрый, очу-
тился в темном и теплом чулане, который называется
желудком Кита, он давай кувыркаться, брыкаться, ку-
саться, лягаться, колотить, молотить, хлопать, топать,
стучать, бренчать и в таком неподходящем месте запля-
сал трепака, что Кит почувствовал себя совсем нехо-
рошо. (Надеюсь, ты не забыл про подтяжки?)
И сказал он Малютке-Колюшке:
— Не по нутру мне человек, не по вкусу. У меня от
него икота. Что делать?
— Ну, так скажи ему, чтобы выпрыгнул вон,— посо-
ветовала Малютка-Колюшка.
Кит крикнул в свой собственный рот:
302
— Эй, ты, выходи! И смотри веди себя как следует.
У меня из-за тебя икота.
— Ну нет,— сказал Моряк,— мне и тут хорошо! Вот
если ты отвезешь меня к моим родным берегам, к бе-
лым утесам Англии, тогда я, пожалуй, подумаю, выхо-
дить мне или оставаться.
И он еще сильнее затопал ногами.
— Нечего делать, вези его домой,— сказала хитрая
Рыбка Киту.— Ведь я говорила тебе, что он очень ум-
ный и храбрый.
Кит послушался и пустился в путь. Он плыл, и плыл,
и плыл, работая всю дорогу хвостом и двумя плавника-
ми, хотя ему сильно мешала икота.
Наконец вдали показались белые утесы Англии. Кит
подплыл к самому берегу и стал раскрывать свою
пасть — все шире, и шире, и шире, и шире — и сказал
Человеку:
— Пора выходить. Пересадка. Ближайшие станции:
Винчестер, Ашуэлот, Нашуа, Кини и Фичборо.
Чуть он сказал: «Фич!» — изо рта у него выпрыгнул
Моряк. Этот Моряк и вправду был очень умный и храб-
рый. Сидя в животе у Кита, он не терял времени даром:
ножиком расколол свой плот на тонкие лучинки, сло-
жил их крест-накрест и крепко связал подтяжками
(теперь ты понимаешь, почему тебе не следовало за-
бывать про подтяжки!), и у него получилась решетка,
которой он и загородил Киту горло. При этом он сказал
волшебные слова. Ты этих слов не слышал, и я с удо-
вольствием скажу их тебе. Он сказал:
Поставил я решетку,
Киту заткнул я глотку.
С этими словами он прыгнул на берег, на мелкие ка-
мешки, и зашагал к своей Маме, которая позволяла ему
ходить по воде босиком. Потом он женился, и стал жить-
поживать, и был очень счастлив. Кит тоже женился,
и тоже был очень счастлив. Но с этого дня и во веки
веков у него в горле стояла решетка, которую он не мог
ни проглотить, ни выплюнуть. Из-за этой решетки к не-
му в горло попадала только мелкая рыбешка. Вот поче-
му в наше время Киты уже не глотают людей. Они не
глотают даже маленьких мальчиков и маленьких де-
вочек.
303
А хитрая Рыбка уплыла и спряталась в тине, под са-
мым порогом Экватора. Она думала, что Кит рассердил-
ся, и боялась показаться ему на глаза.
Моряк захватил с собою свой охотничий нож. Синие
холщовые штаны все еще были на нем, когда он шагал
по камешкам у самого моря. Но подтяжек на нем уже
не было. Они остались в горле у Кита. Ими были свя-
заны лучинки, из которых Моряк сделал решетку.
Вот и все. Этой сказке конец.
Если в стеклах каюты
Зеленая тьма,
И брызги взлетают
До труб,
И встают поминутно
То нос, то корма,
А слуга, разливающий
Суп,
Неожиданно валится
В куб,
Если мальчик с утра
Не одет, не умыт
И мешком на полу
Его нянька лежит,
А у мамы от боли
Трещит голова,
И никто не смеется,
Не пьет и не ест,—
Вот тогда нам понятно,
Что значат слова:
Сорок Норд,
Пятьдесят Вест!
ОТЧЕГО У ВЕРБЛЮДА ГОРБ
Вот еще одна сказка, и в ней я хочу рассказать, от-
куда взялся на спине у Верблюда такой большой горб.
В самые первые годы, давно-давно, вся земля была
новенькая, только что сделанная. Животные с первых же
дней стали служить Человеку. Но в Ужасно-Унылой
Пустыне жил Ужасно-Унылый Верблюд, который и не
думал работать. Он ел сухие колючки, жесткие ветки,
тамариск, терновник и кору, но работать ни за что не
хотел — такой бессовестный бездельник и лентяй! И что
бы ни говорили ему, он на все отвечал:
— Гррб!
Только «Гррб» — и больше ничего.
Вот однажды, в понедельник утром, пришел к нему
Конь. На спине у Коня было седло, в зубах уздечка.
— Верблюд, о Верблюд! — сказал он.— Ступай к Че-
ловеку и начни бегать рысью, как мы.
— Гррб! — ответил Верблюд, а Конь пошел к Чело-
веку и рассказал ему все.
Вскоре после этого к Верблюду пришел Пес. В зубах
у него была палка. Он пришел и сказал:
— Верблюд, о Верблюд! Иди к Человеку, научись
ходить вместе с ним на охоту, как мы.
— Гррб! — ответил Верблюд, а Пес пошел к Челове-
ку и рассказал ему все.
Вскоре после этого пришел к Верблюду Бык. На шее
у Быка было ярмо. Он сказал:
— Верблюд, о Верблюд! Иди к Человеку и паши
землю, как мы.
305
— Гррб!— ответил Верблюд, а Бык пошел к Челове-
ку и рассказал ему все.
Вечером Человек позвал Коня, Пса и Быка и сказал:
— Конь, Пес и Бык, мне очень вас жалко (ведь мир
был совсем еще новенький!), но зверь, который кричит
«Гррб» в той Пустыне, не способен ни к какой работе,
а. то бы он давно пришел ко мне. Пусть себе живет
в своей Пустыне, я не трону его, но вам придется рабо-
тать вдвойне — и за себя и за него.
Тогда Конь, Пес и Бык очень рассердились (ведь
мир был еще очень новый!). Они отправились к самому
краю Пустыни и стали громко обсуждать, что им Де-
лать, и лаяли, и ржали, и мычали.
К ним подошел Верблюд — бессовестный бездельник
и лентяй! — и, лениво пережевывая сухую траву, стал
насмехаться над ними. Потом он сказал «Гррб» и уда-
лился.
Мимо по дороге мчался в туче пыли Джинн, Влады-
ка Всех Пустынь. (Джинны всегда путешествуют так,
потому что они чародеи.) Он остановился поболтать
с Конем, Псом и Быком.
— Владыка Всех Пустынь! — сказал Конь.— Кто
имеет право бездельничать, если мир такой новый и в
нем еще так много работы?
— Никто,— ответил Джинн.
— А вот,— сказал Конь,— в твоей Ужасно-Унылой
Пустыне живет Ужасно-Унылый Зверь, с длинной шеей,
с длинными ногами, который с самого утра, с понедель-
ника, не подумал взяться за работу. Не желает бегать
рысью — ни за что!
— Фью! — свистнул Джинн.— Да это мой Верблюд,
клянусь золотом Аравийской земли! Что же он го-
ворит?
— Он говорит одно слово: «Гррб»,— сказал Пес.—
«Гррб» — и больше ничего. И не желает помогать Чело-
веку охотиться.
— А что еще он говорит? — спросил Джинн.
— Больше ничего, только «Гррб», и не желает па-
хать,— ответил Бык.
— Отлично! — воскликнул Джинн.— Пожалуйста,
подождите минутку, я сейчас покажу ему «Гррб».
Он завернулся в свой плащ из пыли и помчался
в Пустыню. Там он нашел Верблюда. Тот стоял и любо-
306
вался своим отражением в луже — бессовестный лен-
тяй и бездельник.
— Мой лукавый длинноногий друг,— сказал
Джинн,— я слышал, что ты не желаешь работать в на-
шем новом-новехоньком мире. Что это значит?
— Гррб! —ответил Верблюд.
Джинн сел на песок и, опершись подбородком на ру-
ку, принялся колдовать, а Верблюд стоял и как ни в чем
не бывало любовался своим отражением в луже.
— Конь, Бык и Пес работали с самого утра, с поне-
дельника, и работали больше, чем надо, оттого, что ты
такой бессовестный лентяй и бездельник,— сказал
Джинн.
И он опять оперся рукой о подбородок и продолжал
колдовать.
— Гррб! — повторил Верблюд.
— И как тебе не надоест это слово? Который раз ты
повторяешь его? Бессовестный лентяй и бездельник, я
хочу, чтобы ты стал работать!
— Гррб!—повторил Верблюд.
И вдруг спина, которой он так гордился, начала у не-
го пухнуть, и пухла, и пухла, и у него вздулся огромней-
ший твердый горб.
— Полюбуйся! — сказал Джинн.— Это тот самый
«Гррб», о котором ты постоянно твердишь. Он вырос
у тебя оттого, что ты бессовестный лентяй и бездельник.
Работа началась с понедельника, сегодня четверг, а ты
до сих пор еще не принялся за работу. Но теперь ты
начнешь работать!
— Как же я буду работать, если у меня огромней-
ший Гррб? — спросил Верблюд.
— А это тебе в наказание! — ответил Джинн.— За
то, что ты прогулял трое суток. Но теперь ты можешь
работать три дня без всякой пищи потому, что ты будешь
есть свой собственный Гррб. Жил же ты три дня одним
только «Гррб». После этого, я надеюсь, ты не станешь
говорить, что я о тебе не забочусь; А теперь уходи из
Пустыни, ступай к Коню, Псу и Быку и смотри веди се-
бя хорошо.
И пошел Верблюд со своим горбом к Коню, Псу и
Быку. И до сих пор он таскает на спине свой горб (мы
не говорим уже «Гррб», мы говорим «горб», чтобы не
обидеть Верблюда),.и до сих пор он не может навер-
307
стать те три дня, которые он прогулял вначале, когда
земля была новая, и до сих пор он не может научиться,
как нужно себя вести.
Горб
Верблюжи»,
Такой неуклюжий,
Видал я в зверинце не раз.
Но горб
Еще хуже,
Еще неуклюжей
Растет у меня и у вас.
У всех,
Кто слоняется праздный,
Немытый, нечесаный, грязный,
Появится
Горб,
Невиданный горб,
Мохнатый, кривой, безобразный.
Мы спим до полудня
И в праздник и в будни,
Проснемся и смотрим уныло,
Мяукаем, лаем,
Вставать не желаем
И злимся на губку и мыло.
Скажите, куда
Бежать от стыда,
Где спрячете горб свой позорный,
Невиданный
Горб,
Неслыханный
Горб,
Косматый, мохнатый и черный!
Совет мой такой:
Забыть про покой
И бодро заняться работой,
Не киснуть, не спать,
А землю копать,
Копать до десятого пота.
И ветер, и зной,
И дождь проливной,
И голод, и труд благотворный
Разгладят ваш горб,
Невиданный горб,
Косматый, мохнатый и черный!
ОТКУДА У НОСОРОГА ШКУРА
В некотором царстве, в некотором государстве, на
Красном море, у самого берега, стоял Необитаемый ост-
ров. На острове жил парс, а у парса была шапка, и она
блестела на солнце, как солнце. Только и было добра
у парса, что шапка, да нож, да печка,— а вам печку
трогать руками нельзя.
И вот один раз взял парс изюму, и муки, и воды, и
слив, и сахару, и всякой всячины, смешал все в кучу
и сделал себе пирог, великолепнейший волшебный пирог
в двадцать сантиметров длины, тридцать сантиметров
ширины; и поставил его на печку: ему, значит, можно
было подходить к этой печке. И так он пек этот пирог,
что тот зарумянился и дух от него пошел восхитительный.
Но только парс открывает рот и хочет съесть свой
пирог, смотрит — идет Носорог; а у Носорога на носу
рог, и глазки у него поросячьи, и манеры у него очень
плохие.
В те времена Носороги носили шкуру в обтяжку, без
единой складочки, и очень смахивали на деревянных,
игрушечных, только были, понятно, крупнее. Все же они
и теперь невоспитанные, и прежде были невоспитанные,
и всегда будут невоспитанные.
Носорог сказал:
— Угу!
И покинул парс пирог, и бросился к пальме, и, в чем
был, полез на верхушку; а был он в одной только шапк^,
и шапка блестела на солнце, как солнце.
И ткнул Носорог его печку носом, и печка переверну-
лась вверх дном, и покатился пирог по песку, и поддел
309
Носорог пирог на рог и стал его есть, а съевши, ушел
в безлюдную, необитаемую пустыню, по соседству с ост-
ровами Мазандеран, Сокотра и мысами Великого Равно-
денствия.
Тогда парс слез с дерева, поставил печку на ножки
и проговорил такое заклятие:
Если шкура тебе дорога,
Не бери пирога на рога.
И, ах,— это было неспроста!
Потому что прошло пять недель, и в Красном
море наступила жара, и каждый стал сбрасывать с се-
бя всю одежду. Парс сбросил с себя шапку, а Носорог
шкуру, перекинул ее через плечо и пошел купаться.
Тогда еще шкура у Носорога застегивалась на животе
на три пуговицы и была похожа на резиновый плащ.
Встретив парса, Носорог ни слова не сказал о его
пироге, потому что, повторяю, он был очень невоспитан-
ный — прежде, теперь и всегда. Переваливаясь, он пря-
мо полез в воду и стал пускать через нос пузыри, а шку-
ру оставил на берегу.
310
Идет парс мимо и видит — шкура. Улыбнулся парс
хитрой улыбкой — и pas, и другой. Потом трижды про-
танцевал вокруг шкуры, потирая от радости руки.
Потом он бросился к своему жилью и набрал пол-
ную шапку крошек, оставшихся от пирога. Парс только
и ел, что пироги, а крошек никогда не выметал. И он
взял эту шкуру, и он смял эту шкуру, и потер эту шкуру,
и простер эту шкуру, и набил ее снизу доверху засох-
шими, жесткими, черствыми, колючими крошками и го-
релыми изюминками. Потом взобрался на свою высокую
пальму и стал поджидать, чтобы Носорог вышел из во-
ды и напялил свою шкуру на себя.
Носорог так и сделал. Он застегнулся на три пугови-
цы, и тотчас же его зацарапало, как царапают крошки
в кровати. Ему захотелось почесаться, но от этого стало
еще хуже. Грохнулся он тогда об землю и пошел катать-
ся по земле, и катался, и катался, и катался, и чем боль-
ше катался, тем больше донимали его крошки — и все
хуже, и хуже, и хуже. Кинулся Носорог к пальме и стал
тереться об нее, и терся, и терся, и терся. И так долго
он терся, и так сильно он терся, что натер себе на шкуре
большую складку — одну над плечами и другую склад-
ку на животе, где прежде были пуговицы (но он оттер
эти пуговицы прочь), и еще натер складки у себя на но-
гах. И это очень испортило его характер, но не избавило
его от крошек. Крошки остались у него за шкурой и ца-
рапали как ни в чем не бывало. И он пошел домой весь
исцарапанный и ужасно сердитый. И с тех пор до сего
дня у каждого Носорога очень толстые складки на шку-
ре и очень скверный характер, и все потому, что за шку-
рой у него крошки от пирога.
А парс спустился с пальмы, нахлобучил шапку, бле-
стевшую на солнце, как солнце, и ушел с того места
прочь Yio направлению к Оротаво, Амигдале, Верхним До-
линам Анантариво и Болотам Сонапута.
I:
СЛОНЕНОК
Это только теперь, милый мой мальчик, у Слона есть
хобот. А прежде, давным-давно, никакого хобота не бы-
ло у Слона. Был только нос, вроде как лепешка, чер-
ненький и величиною с башмак. Этот нос болтался во
все стороны и все же никуда не годился: разве можно
таким носом поднять что-нибудь с земли?
Но вот в то самое время, давным-давно, жил один
такой Слон, или, лучше сказать, Слоненок, который был
страшно любопытен, и кого, бывало, ни увидит, ко всем
пристает с расспросами. Жил он в Африке, и ко всей
Африке приставал он с расспросами.
Он приставал к Страусихе, своей долговязой тетке,
и спрашивал ее, отчего у нее на хвосте перья растут так,
а не этак, и долговязая тетка Страусиха давала ему
за то тумака своей твердой-претвердой ногой.
Он приставал к своему длинноногому дяде Жирафу
и спрашивал его, отчего у него на шкуре пятна, и длин-
ноногий дядя Жираф давал ему за то тумака своим
твердым-претвердым копытом.
Но и это не отбивало у него любопытства.
И он спрашивал свою толстую тетку Бегемотиху, от-
чего у нее такие красные глазки, и толстая тетка Беге-
мотиха давала ему за то тумака своим толстым-претол-
стым копытом.
Но и это не отбивало у него любопытства.
Он спрашивал своего волосатого дядю Павиана, по-
чему все дыни такие сладкие, и волосатый дядя Павиан
давал ему за то тумака своей мохнатой, волосатой
лапой.
312
Но и это не отбивало у него любопытства.
Что бы он ни увидел, что бы он ни услышал, что бы
ни понюхал, до чего бы ни дотронулся,— он тотчас же
спрашивал обо всем и тотчас же получал тумаки от всех
своих дядей и теток.
Но и это не отбивало у него любопытства.
И случилось так, что в одно прекрасное утро, неза-
долго до равноденствия, этот самый Слоненок — надое-
да и приставала — спросил об одной такой вещи, о ко-
торой он еще никогда не спрашивал. Он спросил:
— Что кушает за обедом Крокодил?
Все испуганно и громко закричали^
— Тс-с-с-с!
И тотчас же, без дальних слов, стали сыпать на него
тумаки.
Били его долго, без передышки, но, когда кончили
бить, он сейчас же подбежал к птичке Колоколо, сидев-
шей в колючем терновнике, и сказал:
— Мой отец колотил меня, и моя мать колотила ме-
ня, и все мои тетки колотили меня, и все мои дяди ко-
лотили меня за несносное мое любопытство, и все же
мне страшно хотелось бы знать, что кушает за обедом
Крокодил?
И сказала птичка Колоколо печальным и громким
голосом:
— Ступай к берегу сонной, зловонной, мутно-зеленой
реки Лимпопо; берега ее покрыты деревьями, которые
нагоняют на всех лихорадку. Там ты узнаешь все.
На следующее утро, когда от равноденствия уже ни-
чего не осталось, этот любопытный Слоненок набрал
бананов — целых сто фунтов! — и сахарного тростни-
ка— тоже сто фунтов! — и семнадцать зеленоватых
дынь, из тех, что хрустят на зубах, взвалил все это на
плечи и, пожелав своим милым родичам счастливо оста-
ваться, отправился в путь.
— Прощайте! — сказал он им.— Я иду к сонной,
зловонной, мутно-зеленой реке Лимпопо; берега ее по-
крыты деревьями, которые нагоняют на всех лихорадку,
и там я во что бы то ни стало узнаю, что кушает за обе-
дом Крокодил.
И родичи еще раз хорошенько вздули его на проща-
ние, хотя он чрезвычайно учтиво просил их не беспо-
коиться.
313
И он ушел от них» слегка потрепанный, но не очень
удивленный. Ел по дороге дыни, а корки бросал на зем-
лю, так как подбирать эти корки ему было нечем. Из
города Грэма он пошел в Кимберлей, из Кимберлея
в Хамову землю, из Хамовой земли на восток и на север
и всю дорогу угощался дынями, покуда наконец не при-
шел к сонной, зловонной, мутно-зеленой реке Лимпопо,
окруженной как раз такими деревьями, о каких говори-
ла ему птичка Колоколо.
А надо тебе знать, мой милый мальчик, что до той
самой недели, до того самого дня, до того самого часа,
до той самой минуты наш любопытный Слоненок никог-
да не видал Крокодила и даже не знал, что это такое.
Представь же себе его любопытство!
Первое, что бросилось ему в глаза, был Двухцвет-
ный Питон, Скалистый Змей, обвившийся вокруг какой-
то скалы.
— Извините, пожалуйста! — сказал Слоненок чрез-
вычайно учтиво.— Не встречался ли вам где-нибудь по-
близости Крокодил? Здесь так легко заблудиться.
— Не встречался ли мне Крокодил? — презритель-
но переспросил Двухцветный Питон, Скалистый Змей.—
Нашел о чем спрашивать!
— Извините, пожалуйста! — продолжал Слоненок.—
Не можете ли вы сообщить мне, что кушает Крокодил
за обедом?
Тут Двухцветный Питон, Скалистый Змей, не мог уже
больше удержаться, быстро развернулся и огромным
хвостом дал Слоненку тумака. А хвост у него был как
молотильный цеп и весь покрыт чешуею.
— Вот чудеса! — сказал Слоненок.— Мало того, что
мой отец колотил меня, и моя мать колотила меня, и мой
дядя колотил меня, и моя тетка колотила меня, и дру-
гой мой дядя, Павиан, колотил меня, и другая моя тет-
ка, Бегемотиха, колотила меня, и все как есть колотили
меня за ужасное мое любопытство,— здесь, как я вижу,
начинается та же история.
И он очень учтиво попрощался с Двухцветным Пито-
ном, Скалистым Змеем, помог ему опять обмотаться
вокруг скалы и пошел себе дальше; его порядком потре-
пали, но он не очень дивился этому, а снова взялся за
дыни и снова бросал корки на землю — потому что,
повторяю, чем бы он стал поднимать их? — и скоро на-
брел на какое-то бревно, валявшееся у самого берега
314
сонной, зловонной, мутно-зеленой реки Лимпопо, окру-
женной деревьями, нагоняющими на всех лихорадку.
Но на самом деле, мой милый мальчик, это было не
бревно, это был Крокодил. И подмигнул Крокодил од-
ним глазом — вот так!
— Извините, пожалуйста! — обратился к нему Сло-
ненок чрезвычайно учтиво.— Не случилось ли вам встре-
тить где-нибудь поблизости в этих местах Крокодила?
Крокодил подмигнул другим глазом и высунул напо-
ловину свой хвост из воды. Слоненок (опять-таки очень
учтиво!) отступил назад, потому что ему не хотелось
получить нового тумака.
— Подойди-ка сюда, моя крошка!—сказал Кроко-
дил.— Тебе, собственно, зачем это надобно?
—• Извините, пожалуйста! — сказал Слоненок чрез-
вычайно учтиво.— Мой отец колотил меня, и моя мать
колотила меня, моя долговязая тетка Страусиха коло-
тила меня, и мой длинноногий дядя Жираф колотил
меня, моя другая тетка, толстая Бегемотиха, колотила
меня, и другой мой дядя, мохнатый Павиан, колотил
меня, и Питон Двухцветный, Скалистый Змей, вот только
что колотил меня больно-пребольно, и теперь — не во
гнев будь вам сказано — я не хотел бы, чтобы меня ко-
лотили опять.
— Подойди сюда, моя крошка,— сказал Кроко-
дил,— потому что я и есть Крокодил.
И он стал проливать крокодиловы слезы, чтобы по-
казать, что он и вправду Крокодил.
Слоненок ужасно обрадовался. У него захватило дух,
он упал на колени и крикнул:
— Вас-то мне и нужно! Я столько дней разыскиваю
вас! Скажите мне, пожалуйста, скорее, что кушаете вы
за обедом?
— Подойди поближе, я шепну тебе на ушкб.
Слоненок нагнул голову близко-близко к зубастой,
клыкастой крокодиловой пасти, и Крокодил схватил его
за маленький носик, который до этой самой недели, до
этого самого дня, до этого самого часа, до этой самой
минуты был ничуть не больше башмака.
— Мне кажется,— сказал Крокодил, и сказал сквозь
зубы, вот так,— мне кажется, что сегодня на первое
блюдо у меня будет Слоненок.
Слоненку, мой милый мальчик, это страшно не по-
нравилось, и он проговорил через нос:
315
— Пусдите бедя, бде очедь больдо! (Пустите меня,
мне очень больно!)
Тут Двухцветный Питон, Скалистый Змей, прибли-
зился к нему и сказал:
— Если ты, о мой юный друг, тотчас же не отпря-
нешь назад, сколько хватит у тебя твоей силы, то мое
мнение таково, что не успеешь ты сказать «раз, два,
три!», как вследствие твоего разговора с этим кожаным
мешком (так он величал Крокодила) ты попадешь туда,
в ту прозрачную водяную струю...
Двухцветные Питоны, Скалистые Змеи, всегда гово-
рят вот так.
Слоненок сел на задние ножки и стал тянуть. Он тя-
нул, и тянул, и нос у него начал вытягиваться. А Кроко-
дил отступил подальше в воду, вспенил ее, как сбитые
сливки, тяжелыми ударами хвоста и тоже тянул,
и тянул, и тянул.
И нос у Слоненка вытягивался, и Слоненок растопы-
рил все четыре ноги, такие крошечные слоновьи ножки,
и тянул, и тянул, и тянул, и нос у него все вытягивался.
А Крокодил бил хвостом, как веслом, и тоже тянул, и тя-
нул, и чем больше он тянул, тем длиннее вытягивался
нос у Слоненка, и больно было этому носу у-ж-ж-жас-но!
И вдруг Слоненок почувствовал, что ножки его засколь-
зили по земле, и он вскрикнул через нос, который сде-
лался у него чуть не в пять футов длиною:
— Довольдо! Осдавьде! Я больше де богу!
Услышав это, Двухцветный Питон, Скалистый Змей,
бросился вниз со скалы, обмотался двойным узлом во-
круг задних ног Слоненка и сказал:
—• О неопытный и легкомысленный путник! Мы
должны понатужиться сколько возможно, ибо впечатле-
ние мое таково, что этот военный корабль с живым
винтом и бронированной палубой — так величал он Кро-
кодила — хочет загубить твое будущее...
Двухцветные Питоны, Скалистые Змеи, всегда выра-
жаются так.
И вот тянет Змей, тянет Слоненок, но тянет и Кроко-
дил. Тянет, тянет, но так как Слоненок и Двухцветный
Питон, Скалистый Змей, тянут сильнее, то Крокодил
в конце концов должен выпустить нос Слоненка, и Кро-
кодил отлетает назад с таким плеском, что слышно по
всей Лимпопо.
316
А Слоненок как стоял, так и сел и очень больно уда-
рился, но все же успел сказать Двухцветному Питону,
Скалистому Змею, спасибо, а потом принялся ухаживать
за своим вытянутым носом: обернул его холодноватыми
листьями бананов и опустил в воду сонной, мутно-зеле-
ной реки Лимпопо, чтобы он хоть немного остыл.
— К чему ты это делаешь? — сказал Двухцветный
Питон, Скалистый Змей.
— Извините, пожалуйста!—сказал Слоненок.— Нос
у меня потерял прежний вид, и я жду, чтобы он опять
стал коротеньким.
— Долго же тебе придется ждать,— сказал Двух-
цветный Питон, Скалистый Змей.— То есть удивительно,
до чего иные не понимают своей собственной выгоды!
Слоненок просидел над водою три дня и все поджи-
дал, не станет ли нос у него короче. Однако нос не ста-
новился короче,, и — мало того — из-за этого носа глаза
у Слоненка стали немного косыми.
Потому что, мой милый мальчик, ты, надеюсь, уже
догадался, что Крокодил вытянул Слоненку нос в самый
317
заправдашний хобот — точь-в-точь такой, какие имеются
у всех нынешних Слонов.
К концу третьего дня прилетела какая-то муха и
ужалила Слоненка в плечо, и он, сам не замечая, что
делает, приподнял хобот и прихлопнул муху.
— Вот тебе и первая выгода! — сказал Двухцветный
Питон, Скалистый Змей.— Ну, рассуди сам: мог бы ты
сделать что-нибудь такое своим прежним булавочным
носом? Кстати, не хочешь ли ты закусить?
И Слоненок, сам не зная, как у него это вышло, по-
тянулся хоботом к земле, сорвал добрый пучок травы,
хлопнул им о передние ноги, чтобы стряхнуть с него
пыль, и тотчас же сунул себе в рот.
— Вот тебе и вторая выгода! — сказал Двухцветный
Питон, Скалистый Змей.— Попробовал бы ты проделать
это своим прежним булавочным носом! Кстати, заметил
ли ты, что солнце стало слишком припекать?
— Пожалуй, что и так! — сказал Слоненок.
И, сам не зная, как у него это вышло, зачерпнул
своим хоботом из сонной, зловонной, мутно-зеленой ре-
ки Лимпопо немного илу и шлепнул его себе на голову;
мокрый ил расквасился в лепешку, и за уши Слоненку
потекли целые потоки воды.
— Вот тебе третья выгода! — сказал Двухцветный
Питон, Скалистый Змей.— Попробовал бы ты проделать
это своим прежним булавочным носом! И, кстати, что
ты теперь думаешь насчет тумаков?
— Извините, пожалуйста,— сказал Слоненок,— но я,
право, не люблю тумаков.
— А вздуть кого-нибудь другого? — сказал Двухцвет-
ный Питон, Скалистый Змей.
— Это я с радостью! — сказал Слоненок.
— Ты еще не знаешь своего носа! — сказал Двухцвет-
ный Питон, Скалистый Змей.— Это просто клад, а не
нос. Вздует кого угодно.
— Благодарю вас,— сказал Слоненок,— я приму это
к сведению. А теперь мне пора домой. Я пойду к милым
родичам и проверю мой нос.
И пошел Слоненок по Африке, забавляясь и помахи-
вая хоботом.
Захочется ему фруктов — он срывает их прямо с де-
рева, а не стоит и не ждет, как прежде, чтобы они свали-
лись на землю. Захочется ему травки — он рвет ее пря-
мо с земли, а не бухается на колени, как бывало. Мухи
318
докучают ему — он сорвет с дерева ветку и машет ею,
как веером. Припекает солнце — он опустит свой хобот
в реку, и вот на голове у него холодная, мокрая нашлеп-
ка. Скучно ему одному шататься без дела по Африке —
он играет хоботом песни, и хобот у него куда звончее
сотни медных труб.
Он нарочно свернул с дороги, чтобы разыскать тол-
стуху Бегемотиху, хорошенько отколотить ее и прове-
рить, правду ли сказал ему Двухцветный Питон, Скали-
стый Змей, про его новый нос. Поколотив Бегемотиху, он
пошел по прежней дороге и подбирал с земли те дынные
корки, которые разбрасывал по пути к Лимпопо,— пото-
му что он был Чистоплотным Толстокожим.
Стало уже темно, когда в один прекрасный вечер он
пришел домой к своим милым родственникам. Он свер-
нул хобот в кольцо и сказал:
— Здравствуйте! Как поживаете!
Они страшно обрадовались ему и сейчас же в один
голос сказали:
— Поди-ка, поди-ка сюда, мы дадим тебе тумаков
за несносное твое любопытство!
— Эх вы! — сказал Слоненок.— Много смыслите вы
в тумаках! Вот я в этом деле кое-что понимаю. Хотите,
покажу?
И он развернул свой хобот, и тотчас же два его ми-
лых братца полетели от него вверх тормашками.
— Клянемся бананами! — закричали они.— Где это
ты так навострился и что у тебя с носом?
— Этот нос у меня новый, и дал мне его Крокодил
на сонной, зловонной, мутно-зеленой реке Лимпопо,—
сказал Слоненок.— Я завел с ним разговор о том, что
он кушает за обедом, и он подарил мне на память но-
вый нос.
— Безобразный нос! — сказал волосатый, мохнатый
дядя Павиан.
— Пожалуй,— сказал Слоненок.— Но полезный!
И он схватил волосатого дядю Павиана за волосатую
ногу и, раскачав, закинул в осиное гнездо.
И так разошелся этот сердитый Слоненок, что отко-
лотил всех до одного своих милых родных. Бил он их,
бил, так что им жарко стало, и они посмотрели на него
с изумлением. Он выдернул из хвоста у долговязой тет-
ки Страусихи чуть не все ее перья; он ухватил длинно-
ногого дядю Жирафа за заднюю ногу и поволок его по
319
колючим терновым кустам; он разбудил громким криком
толстую Бегемотиху, когда она спала после обеда, и
стал пускать ей прямо в ухо пузыри, но никому не по-
зволял обижать птичку Колоколо.
Дело дошло до того, что его родичи — кто раньше,
кто позже — отправились к сонной, зловонной, мутно-
зеленой реке Лимпопо, окруженной деревьями, нагоняю-
щими на всех лихорадку, чтобы и им подарил Крокодил
по такому же носу.
Вернувшись, никто уже больше не давал тумаков
никому, и с той поры, мой мальчик, у всех Слонов, кото-
рых ты когда-нибудь увидишь, да и у тех, которых ты
никогда не увидишь, у всех совершенно такой самый хо-
бот, как у этого любопытного Слоненка.
Есть у меня шестерка слуг,
Проворных, удалых,
И все, что вижу я вокруг,—
Все знаю я от них.
Они по знаку моему
Являются в нужде.
320
Зовут их: Как и Почему,
Кто, Что, Когда и Где.
Я по морям и по лесам
Гоняю верных слуг.
Потом работаю я сам,
А им даю досуг,
Я по утрам, когда встаю,
Всегда берусь за труд,
А им свободу я даю —
Пускай едят и пьют.
Но у меня есть милый друг,
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг —
И всем покоя нет.
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч Где, семь тысяч Как,
Сто тысяч Почему!
11. «Сказочные повести».
СКАЗАНИЕ О СТАРОМ КЕНГУРУ
Не всегда Кенгуру был таким, как сейчас, а был он
совсем Другим — Маленьким и о четырех ногах. Он
был серый и мохнатый и страшно заносчивый. Он плясал
на каменистых пригорках в самой середине Австралии
и однажды предстал перед Младшим Богом по име-
ни Нка.
Явился он к Нка в шесть перед завтраком и говорит:
— Сделай меня непохожим на всех остальных жи-
вотных, да не позже, чем к пяти часам дня.
Вскочил Нка со своего песочного трона и закричал:
— Ступай прочь!
А Кенгуру был серый и мохнатый и страшно занос-
чивый: он поплясал на скалистом уступе в самой сере-
дине Австралии и отправился к Среднему Богу Нкингу.
Явился он к Нкингу в восемь после завтрака и го-
ворит:
— Сделай меня непохожим на всех остальных жи-
вотных, и чтоб меня знали повсюду, да не позже, чем
к пяти часам дня.
Выскочил Нкинг из своей норы в чащобе и закричал:
— Ступай прочь!
А Кенгуру был серый и мохнатый и страшно занос-
чивый: он поплясал на песчаной отмели в самой середи-
не Австралии и отправился к Старшему Богу Нконгу.
Явился он к Нконгу в десять еще до обеда и го-
ворит:
322
— Сделай меня непохожим на всех остальных жи-
вотных, и чтоб меня знали повсюду и все время за
мною гонялись, да не позже, чем к пяти часам дня.
Выскочил Нконг из своей ванны в соляном озерце и
закричал:
— Будь по твоему!
Позвал Нконг Динго — Желтого Пса Динго, вечно
голодного и очень пыльного, что было заметно на солн-
це,— и указал ему на Кенгуру. И Нконг сказал:
— Динго! Проснись, Динго! Ты видишь этого пля-
суна у обрыва? Он хочет, чтоб его знали повсюду
и все время за ним гонялись. Выполняй его желание,
Динго!
Вскочил Динго — Желтый Пес Динго и спросил!
— Вот этого — не то кошку, не то кролика?
И рванулся Динго — Желтый Пес Динго, вечно го-
лодный, с зияющей черной пастью, наподобие ведерка
для угля, и кинулся на Кенгуру.
А заносчивый Кенгуру полетел на всех своих четы-
рех лапах, словно какой-нибудь крольчишка.
На том, мой милый, и кончается первая часть ис-
тории!
Кенгуру бежал по пустыне; он бежал через горы;
бежал через высохшие соляные озера; бежал через ка-
мыши; бежал через заросли синих эвкалиптов; бежал
через колючие кустарники; бежал, пока у него не разбо-
лелись передние лапы.
Что поделаешь — пришлось!
Бежал и бежал Динго — Желтый Пес Динго, вечно
голодный, с зияющей острозубой пастью, наподобие мы-
шеловки; он не приближался и не отставал, а все нес-
ся за Кенгуру.
Что поделаешь — пришлось!
Бежал и бежал Кенгуру — Старый Кенгуру. Он бе-
жал через заросли деревьев; бежал через заросли ку-
стов; бежал по высокой траве; бежал по низкой траве;
бежал через Тропики Рака и Козерога; бежал, пока у
него не разболелись задние лапы.
Что поделаешь — пришлось!
Бежал и бежал Динго — Желтый Пес Динго, еще
более голодный, чем всегда, с зияющей пастью, наподо-
бие лошадиного хомута; он не приближался и не отста-
вал, и так они добежали до реки Воллгонг.
323
А там не было ни моста, ни парома, и Кенгуру не
знал, как ему перебраться на другую сторону; и он стал
на задние лапы и перепрыгнул.
Что поделаешь — пришлось!
Он скакал по земле, он скакал по золе, он скакал че-
рез пустыни в самой середине Австралии. Он скакал,
как настоящий Кенгуру.
Сперва он скакнул на ярд; потом скакнул на три яр-
да; потом скакнул на пять ярдов; а лапы все крепли,
а лапы все удлинялись. У него не было времени отдох-
нуть и подкрепиться, хоть он в этом очень нуждался.
Бежал и бежал Динго — Желтый Пес Динго, ужасно
голодный и совсем сбитый с толку, и все больше ди-
вился: чего это Старому Кенгуру вздумалось так ска-
кать.
А скакал он, как кузнечик, как горошина в кастрюле
или новый резиновый мяч по полу детской.
Что поделаешь — пришлось!
Он поджал передние лапы, он скакал на задних;
для равновесия он опирался на хвост и так перемахнул
через Холмы Дарлинга.
Что поделаешь — пришлось!
324
Бежал и бежал Динго — Усталый Пес Динго, до
смерти проголодавшийся и совсем сбитый с толку, и все
больше удивлялся: когда же наконец Старый Кенгуру
вздумает остановиться?
Тут вылез Нконг из своей ванны в соляном озерце
и сказал:
— Уже пять часов.
Опустился на землю Динго — Бедный Пес Динго,
вечно голодный и очень пыльный, что было заметно на
солнце,— высунул язык и завыл.
Опустился на землю Кенгуру — Старый Кенгуру,—
уселся на свой хвост, как на табуретку, и сказал;
— Слава богу, кончилось!
И тогда Нконг, который был очень воспитанный, про-
изнес:
— Разве ты не испытываешь признательности к
Желтому Псу Динго? Почему ты не благодаришь его
за все, что он для тебя сделал?
И тогда сказал Кенгуру — Старый Усталый Кен-
гуру:
— Он прогнал меня из родных мест; он не дал мне
вовремя поесть; он так изменил мою внешность, что
прежним мне уже не бывать; он вконец исковеркал мои
лапы.
И тогда сказал Нконг;
— Если не ошибаюсь, ты просил меня сделать тебя
непохожим на всех остальных животных, а еще, чтоб за
тобою все время гонялись. И сейчас пять часов.
— Да,— сказал Кенгуру.— Лучше б я этого не про-
сил! Я думал, ты сотворишь это волшебством и закли-
наньями, а так — это чистое издевательство.
— Издевательство, говоришь?! — выкрикнул Нконг
из своей ванны в зарослях синих эвкалиптов.— Повтори
только, я свистну Пса Динго — тогда ты останешься и
без задних лап!
— Не надо! — сказал Кенгуру.— Придется мне изви-
ниться. Что ж, лапы — как лапы, по мне, можно жить
и с такими. Я просто хотел напомнить Вашей Милости,
что я с самого утра ничего не ел и голоден, как собака.
— Вот-вот,— сказал Динго — Желтый Пес Динго.—
Это как раз про меня. Я сделал его непохожим на всех
остальных животных, а что мне дадут к чаю?
И тогда Нконг произнес из своей ванны в соляном
озерце:
325
— Приходите завтра—завтра потолкуем! А сейчас
мне надо помыться.
Так они и остались в самой середине Австралии, Ста-
рый Кенгуру и Желтый Пес Динго, и каждый говорил
другому:
— Это все ты!
Так вот вам песенка о том,
Как мчался Кенгуру;
Он кончил скачку поздним днем,
А начал поутру.
Бог Нконг сказал ему: «Иди!»,
И он пустился в путь;
Скакал по горам, по долам —
Что делать — ну хоть плачь!
А Желтый Динго позади
(Ему не отдохнуть!)
По щебню, травам и пескам
За ним несется вскачь!
Никто дорог их не постиг:
Вперед неслись — назад,
Неведом был их материк,
Названья не имел.
Так где, скажи, они бегут?
Пусть твой пытливый взгляд
Найдет на карте их маршрут,
Восполнит сей пробел.
А если б ты, как и они,
Туда решил бежать,
Где океан шумит большой
И на холмах песок,
Ты б сам от этой беготни
Свалился на кровать
И, совершив пробег такой,
Лежал без зад чих ног.
ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ БРОНЕНОСЦЫ
Милый мальчик, я опять расскажу тебе сказку о Да-
лёких и Старинных Временах. Жил тогда Злючка-Ко-
лючка Еж. Жил он на мутной реке Амазонке, ел улиток
и разные разности. И была у него подруга, Черепаха Не-
спешная, которая тоже жила на мутной реке Амазонке,
ела разные разности и зеленый салат. Все шло хорошо,
не правда ли, милый мальчик?
Но в ту же самую пору, в Далекое и Старинное Вре-
мя, жил на мутной реке Амазонке Расписной Ягуар. Он
ел все, что ему удастся поймать. Не удастся поймать
оленя — он съест обезьяну; не удастся поймать обезья-
ну — съест лягушку или таракашку. А уж если нет ни
лягушек, ни таракашек — он идет к своей мамаше Ягу-
арихе, чтобы та объяснила ему, как нужно ловить чере-
пах и ежей.
Изящно помахивая грациозным хвостом, мамаша ча-
сто наставляла его:
— Если, сынок, ты найдешь Ежа, скорее швырни его
в воду. Еж сам собою развернется в воде. А если най-
дешь Черепаху, выцарапай ее лапой из панциря.
И все шло хорошо, мой милый мальчик.
Была прекрасная ночь на мутной реке Амазонке.
Расписной Ягуар увидел, что под стволом свалившегося
дерева сидят рядышком Злючка-Колючка Еж и Черепа-
ха Неспешная. Спастись бегством они не могли, и вот
Злючка-Колючка Еж свернулся шаром, потому что ина-
че он не был бы Еж, а Черепаха Неспешная втянула но-
ги и голову под свой панцирь, потому что она была Че-
репаха.
327
Все шло как следует, милый мой мальчик, не прав-
да ли?
— Слушайте меня внимательно! — сказал Расписной
Ягуар.— То, что я хочу вам сказать, имеет для вас боль-
шое значение. Моя маменька учила меня, что, если
я увижу Ежа, я должен швырнуть его в воду, и тогда он
сам собою развернется, а если я увижу Черепаху, я дол-
жен выцарапать ее лапой из панциря. Но кто же из вас
Черепаха, а кто из вас Еж — клянусь моими пятнами,
не знаю!
— Хорошо ли ты помнишь, что говорила тебе твоя
маменька? — спросил Злючка-Колючка Еж.— Уж не
напутал ли ты? Может быть, маменька говорила тебе,
что, когда ты развернешь Черепаху, ты должен выцара-
пать ее из воды, а когда ты поймаешь Ежа, ты должен
бросить его прямо на панцирь?
— Хорошо ли ты помнишь, что говорила тебе твоя
маменька? — спросила Черепаха Неспешная.— Уж не
напутал ли ты? Может быть, она говорила тебе, что, ког-
да ты смочишь водою Ежа, ты должен расцарапать его
лапой, а когда встретишь Черепаху, ты должен снять
с нее панцирь, чтобы она развернулась?
— Едва ли это так! — сказал Расписной Ягуар, но
все же опешил немного.— Будьте добры, повторите еще
раз, что вы сказали сейчас. И, если можно, яснее.
— Когда ты поцарапаешь воду когтями, налей ее
и разверни Ежом,—сказал Злючка-Колючка Еж.— За-
помни это хорошенько, потому что это очень важно.
— Но,— сказала Черепаха Неспешная,— когда ты
выцарапаешь воду из Ежа, ты должен полить этой водой
Черепаху. Неужели ты и этого не знаешь?
— У меня от вашей путаницы даже пятна на спине
заболели! — сказал Расписной Ягуар.— Я не спрашиваю
ваших советов, я только спрашиваю, кто из вас Еж и кто
Черепаха.
— Не скажу,— ответил Еж.— Но, если хочешь,— из-
воль — попробуй-ка выцарапать меня из моего панциря.
— Aral — сказал Расписной Ягуар.— Теперь я вижу,
что ты Черепаха. Ты думала, что я не догадаюсь.
А я догадался.
И хлопнул Ягуар лапой со всего размаха по Ежу как
раз в ту минуту, когда Еж свернулся клубком. И, конеч-
но, в лапу Ягуару вонзились острые колючки Ежа. Это
было бы, пожалуй, еще ничего, но, к несчастью, Ягуар
328
ударом лапы отбросил Ежа далеко-далеко в лес и не
мог найти его в кустах, так как было очень темно. Тог-
да он сунул лапу себе в рот, но от этого иглы стали ко-
лоть еще больше. От боли он долго не мог говорить,
а когда заговорил, сказал:
— Теперь я вижу, то была совсем не Черепаха. Но
как мне узнать, Черепаха ли это?
И он почесал затылок той лапой, которая не постра-
дала от колючек Ежа.
— Я и есть Черепаха,— призналась Неспешная.—
Твоя матушка учила тебя правильно. Она сказала, что
ты должен выцарапать меня лапой из панциря. Это вер-
но. Ну, принимайся за дело!
— Только что ты говорила, что она говорила одно,
а теперь ты говоришь, что она говорила другое! — ска-
зал Ягуар, высасывая колючки из лапы.
— Ты говоришь, что я говорю, что она говорила дру-
гое,— сказала Черепаха.— Что ж из этого? Ведь если,
как ты говоришь, я говорила, что она говорила то, что
я говорила, это и выходит, что я говорила то, что гово-
рила она. А если ты думаешь, что она говорила, будто
ты должен развернуть меня лапой, а не бросать вместе
с моим панцирем в воду, я здесь ни при чем, не прав-
да ли?
— Но ведь только что ты сама говорила, что я дол-
жен выцарапать тебя лапой из твоей скорлупы,— сказал
Расписной Ягуар.
— Подумай хорошенько, и ты поймешь, что я этого
никогда не говорила. Я только говорила, что твоя мама
говорила, что ты должен содрать с меня когтями мой
панцирь,— сказала Неспешная.
— А что будет, если я сдеру с тебя панцирь? — осто-
рожно спросил Ягуар и потянул носом воздух.
— Не знаю, потому что до сих пор никто еще не сди-
рал с меня панциря, но говорю тебе правду: если ты хо-
чешь посмотреть, как я уплыву от тебя,— брось меня,
пожалуйста, в воду.
— Я тебе не верю! — сказал Расписной Ягуар.— Ма-
ма моя говорила одно, а ты говорила, что она говорила
другое, и теперь все у меня так перепуталось, что я не
знаю, где у меня хвост, где голова. А теперь ты сказала
простые слова, которые я понимаю, и это путает меня
больше всего. Мама учила меня, чтобы я бросил одного
из вас в воду, и так как ты говоришь, что тебе хочется
329
в воду, ясно, что тебе не хочется в воду. Так прыгай же
в мутную воду реки Амазонки. Живо!
— Хорошо, я прыгну, но знай: мама твоя будет очень
недовольна. Пожалуйста, не говори ей, что я не говори-
ла тебе, что она говорила...
— Если ты скажешь еще хоть одно слово о том, что
говорила моя мама!..— вскричал Ягуар, но не успел до-
говорить, потому что Черепаха как ни в чем не бывало
нырнула в мутную воду реки Амазонки.
Долго она плыла под водою и выплыла на берег, где
ее ждал Злючка-Колючка Еж.
— Мы чуть не погибли! — сказал Еж.— Не нравится
мне этот Расписной Ягуар. Что ты сказала ему о себе?
— Я сказала ему правду. Я честно сказала ему, что
я Черепаха, но он не поверил, заставил меня прыгнуть
в воду и очень удивился, увидев, что я и в самом деле
Черепаха. Теперь он пошел жаловаться маме. Ты слы-
шишь?
Было слышно, как среди кустов и деревьев, над мут-
ной рекой Амазонкой, ревет Ягуар и зовет к себе мать
Ягуариху. И она пришла.
— Ах, сыночек, сыночек! — заговорила она, изящно
помахивая грациозным хвостом.— Ты, кажется, делал
такое, чего тебе не следовало делать.
— Я встретил над рекою одну зверюшку и хотел вы-
царапать ее из-под панциря; она сама сказала, что ей хо-
чется этого, и вот теперь у меня вся лапа в зано-о-о-зах!
— Ах, сыночек, сыночек! — сказала мать, изящно по-
махивая грациозным хвостом.— По этим занозам, кото-
рые впились в твою лапу, я вижу, что то был Еж. Тебе
следовало кинуть его в воду.
— В воду я кинул другого зверька. Он сказал, что
его зовут Черепаха, но я не поверил .ему. Оказывается,
то и вправду была Черепаха. Она нырнула в воду,
в мутную реку Амазонку, и больше я не видел ее. И вот
я остался голодный и думаю, что нам нужно переселить-
ся отсюда в другие места. Здесь, на мутной реке Ама-
зонке, все звери такие умные. Мне, бедному, не спра-
виться с ними.
— Ах, сыночек, сыночек! — сказала его мать, изящ-
но помахивая грациозным хвостом.— Слушай внима-
тельно и запомни, что я скажу. Еж свертывается в клу-
бок, и его колючки торчат во все стороны. По этой при-
мете ты всегда узнаешь Ежа.
— Не нравится мне эта старуха, ох как не нравит-
ся! — сказал Злючка-Колючка Еж.— Что еще она ска-
жет ему?
— А Черепаха не может сворачиваться,— продолжа-
ла Ягуариха, изящно помахивая грациозным хвостом.—
Черепаха втягивает голову и ноги под панцирь. По этой
примете ты всегда узнаешь Черепаху.
— Не нравится мне эта старуха, ох как не нравит-
ся! — сказала Черепаха Неспешная.— Даже Расписной
Ягуар и тот не забудет такого простого урока. Ах, Злюч-
ка-Колючка, как жаль, что ты не умеешь плавать!
— Полно тужить обо мне,— отозвался Злючка-Ко-
лючка.— Тебе тоже кое-чего не хватает. Подумай: как
было бы чудесно, если бы ты умела сворачиваться в клу-
бок! Ах, в какую беду мы попали! Прислушайся, что
говорит Ягуар!
Расписной Ягуар сидел над мутной рекой Амазонкой,
высасывал из лапы колючки и бормотал про себя:
Кто свернется клубком,
Тот зовется Ежом.
Кто в воде поплывет,
Черепахой слывет.
331
— Этого он никогда не забудет, даже после дождика
в четверг,— сказал Еж.— Поддержи меня за подборо-
док, Неспешная,— я хочу научиться плавать. Это может
пригодиться потом.
— С удовольствием! — сказала Черепаха.
И она поддержала Колючку за подбородок, покуда
Колючка барахтался в мутной реке Амазонке.
— Из тебя выйдет отличный пловец! — сказала она
Ежу.— А теперь, будь так добр, распусти у меня на спи-
не те шнурки, которыми стянут мой панцирь,— я попро-
бую свернуться в клубок.
Злючка-Колючка Еж распустил на спине у Черепахи
шнурки, и Черепаха стала так ежиться и корчиться, что
ей наконец удалось чуть-чуть согнуться,— не совсем,
а чуть-чуть.
— Очень хорошо!— сказал Еж.— Но довольно, боль-
ше не надо. У тебя даже лицо посинело. А теперь, пожа-
луйста, поддержи меня в воде еще разок! Я попробую
плавать боком. Ты говорила, что это очень легко.
И Еж опять пустился вплавь. Это был его второй
урок. Черепаха плыла рядом с ним.
— Очень хорошо! — сказала она.— Еще немного,
и ты будешь плавать не хуже Кита. А теперь, будь так
добр, распусти-ка шнурки на моем панцире еще на две
дырочки, я попробую наклониться вперед. Ты говоришь,
это очень легко. То-то будет удивлен Расписной Ягуар!
— Очень хорошо!—воскликнул Еж, весь мокрый по-
сле купанья в мутной реке Амазонке.— Ты сворачива-
ешься так хорошо — ну совсем как мои братья и сестры.
Две дырочки, ты говоришь? Ладно, только не нужно так
громко пыхтеть, а то услышит Расписной Ягуар. Смелее!
Когда ты кончишь, я попробую нырнуть и подольше про-
держаться под водою. Ты говоришь, это очень легко. То-
то будет удивлен Расписной Ягуар! Но как сдвинулись
щитки у тебя на панцире! Прежде они были рядом, а те-
перь один на другом.
— Это оттого, что я сворачиваюсь,—сказала Черепа-
ха.— Да и с тобою произошла перемена. Прежде ты был
похож на каштановый орех, а теперь сделался как ело-
вая шишка. Все колючки склеились и стали чешуйками.
— Неужели? —воскликнул Еж.— Это оттого, что
я вымок в воде. То-то будет удивлен Расписной Ягуар!
Так до самого утра они помогали друг другу, а когда
солнце поднялось высоко над землей, они сели отдохнуть
332
и обсушиться. И, глядя друг на друга, заметили, что ста-
ли совсем на себя не похожи.
Потом они позавтракали, и Черепаха сказала!
— Милый Еж, я уже не такая, какая была вчера. Но
я думаю, что теперь мне удастся позабавить Ягуара как
следует.
— Я как раз хотел сказать то же самое, слово в сло-
во! — воскликнул Еж.—По-моему, чешуя лучше всяких
колючек, к тому же я теперь умею плавать. То-то будет
удивлен Расписной Ягуар! Пойдем и найдем его.
Вскоре они нашли Ягуара. Он все еще возился со сво-
ей раненой лапой. Когда они предстали пред ним, он так
удивился, что стал пятиться назад и три раза переку-
вырнулся через свой собственный хвост.
— Доброе утро!— сказал Злючка-Колючка Еж.—.
Как бесценное здоровье вашей маменьки?
— Благодарю вас, она в добром здоровье,— ответил
Ягуар.— Но не взыщите, пожалуйста, я плохо помню ва-
ши имена.
— Ах, какой вы нелюбезный! — сказал Еж.— Ведь
только вчера вы пытались выцарапать меня из панциря...
— Но вчера у тебя не было панциря— вчера ты был
весь в иголках. Кому же это и знать, как не мне? По-
смотри-ка на мою лапу!
— Только вчера,— сказала Черепаха,— вы велели
мне броситься в воду, чтобы я утонула в мутной реке
Амазонке, а сегодня и знать меня не хотите. Вот какой
вы грубый и забывчивый!
— Неужели вы забыли, что сказала вам ваша мама-
ша? — спросил Злючка-Колючка Еж.— Ведь она ясно
сказала вам:
Кто свернется клубком,
Черепахой слывет,
Кто в воде поплывет,
Тот зовется Ежом.
Тут они оба свернулись клубками и как пошли ка-
таться вокруг Ягуара — катались, катались, катались...
У того Даже глаза закружились, словно колеса в по-
возке.
Он убежал и позвал свою мать.
— Мама,— сказал он,— там в лесу какие-то невидан-
ные новые звери! Про одного ты сказала, что он не уме-
ет плавать, а он плавает. Про другого ты сказала, что
333
он не умеет сворачиваться, а он сворачивается. И, ка-
жется, они поделились одеждой. Прежде один был гла-
денький, а другой колючий, а теперь оба они в чешуе.
Кроме того, они так кружатся, кружатся, кружатся, что
у меня голова закружилась.
— Ах, сыночек, сыночек! — сказала мать Ягуариха,
изящно помахивая грациозным хвостом.— Еж — это Еж,
и чем же ему быть, как не Ежом? Черепаха — это Чере-
паха и останется всегда Черепахой!
— Но это совсем не Еж! И совсем не Черепаха! Это
немножко Еж и немножко Черепаха, а как оно зовет-
ся — я не знаю.
— Пустяки! — сказала мать Ягуариха.— У всякого
должно быть свое имя. Я буду звать этого зверя Броне-
носец, покуда для него не найдется настоящего имени.
И на твоем месте я оставила бы его в покое.
Ягуар поступил, как ему было сказано; особенно свя-
то выполнил он наставление маменьки — оставить этого
зверя в покое. Но удивительнее всего то, милый маль-
чик, что на мутной реке Амазонке с того самого дня до
сих пор Злючку-Колючку Ежа и Черепаху Неспешную
все так и называют Броненосцем. Конечно, в других ме-
стах есть по-прежнему и Ежи и Черепахи (есть они и у
меня в саду), но лучшие, умнейшие из них — старинные
Ежи и Черепахи, покрытые щитками, как еловые шишки,
те самые, что в Далекие Дни жили на мутных берегах
Амазонки,— те всегда зовутся Броненосцами, потому что
они такие разумные.
Чего же тебе еще, милый мальчик? Все устроилось
отлично, не правда ли?
На далекой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только «Дон» и «Магдалина» —
Быстроходные суда,—
Только «Дон» и «Магдалина»
Ходят по морю туда.
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию,
К далеким берегам!
Никогда вы не найдете
В наших северных лесах
Длиннохвостых ягуаров,
Броненосных черепах.
Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
Увижу ли Бразилию,
Бразилию,
Бразилию?
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
КАК БЫЛО НАПИСАНО ПЕРВОЕ ПИСЬМО
Давным-давно, еще в каменном веке, жил да был
один человек. Был он человек первобытный, жил в пеще-
ре и носил очень мало одежд. Ни читать, ни писать он
не умел — да и не хотелось ему ни читать, ни писать,—
и, покуда он был сыт, он был счастлив. Звали его Тегу-
май Бопсулай, а это значит: Человек-ноги-которого-ни-
когда-не-спешат, но мы, милый мальчик, будем называть
его просто Тегумай, чтобы было короче. У него была же-
на, и звали ее Тешумай Тевиндро, а это значит: Женщи-
на-которая-задает-слишком-много-вопросов, но мы, ми-
лый мальчик, будем звать ее просто Тешумай, чтобы бы-
ло короче. И была у него маленькая дочка, которую
звали Таффамай Металлумай, а это значит: Девочка-
которую-нужно-хорошенько-отшлепать-за-то-что-она- та -
кая-шалунья, но я буду называть ее просто Таффи. Тегу-
май Бопсулай очень любил ее, и мама очень любила ее,
и они шлепали ее гораздо реже, чем нужно, и все трое
были довольны и счастливы.
Как только Таффи научилась ходить, она стала бе-
гать повсюду за своим отцом Тегумаем, и, бывало, они
оба до той поры не вернутся в пещеру, покуда им не за-
хочется есть. И тогда Тешумай Тевиндро говорила:
— Где это вы пропадали и так ужасно испачкались?
Право же, мой Тегумай, ты ничуть на лучше моей
Таффи!
А теперь, милый мальчик, слушай меня, и слушай
внимательно!
Как-то раз Тегумай пошел по болоту, в котором во-
336
дились бобры, и вышел к реке Вагай, чтобы своим ост-
рым копьем набить к обеду карпов. Таффи пошла вместе
с ним. Копье у него было деревянное, с наконечником из
акульих зубов. И только что он принялся за охоту, копье
сломалось пополам: слишком уж сильно он ткнул его
в дно реки. Что было делать? Идти домой — далеко
(завтрак они, конечно, захватили а собой в мешочке),
а запасного копья у Тегумая не было. Запасное копье он
забыл захватить.
— Рыба так и кишит,— сказал он,— а на починку
копья у меня уйдет целый день.
— У тебя же есть другое копье! — сказала Таффи.—
Такое большое и черное. Хочешь, я сбегаю в пещеру
и попрошу его у мамы?
— Куда тебе бежать такую даль! — сказал Тегу-
май.— Это не под силу твоим пухленьким ножкам. Да
и дорога опасна: еще утонешь в Бобровом болоте. По-
пробуем как-нибудь справиться с нашей бедой на месте.
Он сел на землю, взял кожаный ремонтный мешочек,
где у него были сложены оленьи жилы, длинные полоски
кожи, кусочек смолы, кусочек мягкого пчелиного воску,
и принялся чинить свое копье. Таффи тоже уселась не-
вдалеке от него, спустила ноги в воду, подперла ручкой
подбородок и думала-думала изо всех сил. Потом она
сказала отцу:
— По-моему, это зверски досадно, что мы с тобой не
умеем писать, написали бы записку домой, чтобы нам
прислали другое копье!
— Таффи,— сказал Тегумай,— сколько раз напоми-
нал я тебе, чтобы ты не говорила грубых слов! «Звер-
ски» — это нехорошее слово. Но было бы и вправду не-
дурно, раз уж ты заговорила об этом, если бы мы могли
написать твоей маме записку.
А в это время по берегу реки шел незнакомый чело-
век. Он не понял ни слова из того, что сказал Тегумай,
потому что был из дальнего племени Тевара. Он стоял
на берегу и улыбался, глядя на Таффи, потому что у не-
го у самого была дома маленькая дочь. Тегумай выта-
щил из мешочка моток оленьих жил и принялся чинить
свое копье.
— Поди сюда,— сказала Таффи, обращаясь к Незна-
комцу.— Знаешь ли ты, где живет моя мама?
Незнакомец ответил: «Гм», потому что он был, как
ты знаешь, теварец.
337
— Глупый! — сказала Таффи и топнула ножкой, по-
тому что увидела, что по реке плывет целая стая боль-
ших карпов, как раз тогда, когда отец не может запу-
стить в них копьем.
— Не приставай к старшим,— сказал Тегумай не ог-
лядываясь; он был так занят починкой копья, что даже
не взглянул на Незнакомца.
— Я не пристаю,— ответила Таффи.— Я только хочу,
чтобы он сделал то, что мне хочется. А он не понимает.
— Тогда не надоедай мне,— сказал Тегумай и, заб-
рав в рот концы оленьих жил, принялся вытягивать их
что было силы.
А Незнакомец (он был самый настоящий теварец)
уселся на траву, и Таффи стала показывать ему, что де-
лает отец.
Незнакомец подумал: «Это очень удивительный ребе-
нок. Она топает на меня ногой и строит мне рожи. Она,
должно быть, дочь этого знаменитого вождя, который
так важен, что даже не обращает на меня никакого вни-
мания».
Поэтому он улыбнулся еще любезнее.
— Так вот,— сказала Таффи.— Я хочу, чтобы ты по-
шел к моей маме (потому, что у тебя ноги длиннее мо-
их и ты не свалишься в Бобровое болото) и попросил бы,
чтобы тебе дали другое копье. Черное. Оно висит у нас
над очагом.
Незнакомец (а он был теварец) подумал: «Это
очень, очень удивительная девочка. Она машет руками
и кричит на меня, но я не понимаю ни слова. И я очень
боюсь, что, если я не выполню ее приказаний, этот ве-
личавый вождь, Человек-который-поворачивается-спи-
ной-к-своим-гостям, разозлится». Он встал, содрал с бе-
резы большой плоский кусок коры и подал его Таффи.
Этим он хотел показать, что душа у него белая, как бе-
реста, и что он никому не желает зла. Но Таффи поняла
его по-своему.
— О,— сказала она,— понимаю! Ты хочешь узнать,
где живет моя мама. Конечно, я не умею писать, но
я могу нарисовать картинку всегда, когда под рукой
есть что-нибудь острое, чтобы можно было нацарапать
ее. Дай-ка мне на минутку акулий зуб из твоего оже-
релья.
Незнакомец (а он был теварец) ничего не отве-
тил. Поэтому Таффи протянула руку и дернула к себе
338
ожерелье, висевшее у Незнакомца на шее. Ожерелье бы-
ло из бусин, зерен и акульих зубов.
Незнакомец (а он был теварец) подумал: «Это
очень, очень, очень удивительный ребенок. У меня на
ожерелье заколдованные акульи зубы, и мне всегда го-
ворили, что тот, кто дотронется до них без моего разре-
шения, немедленно распухнет или лопнет. Но этот ребе-
нок не распух и не лопнул. А тот величавый вождь, ко-
торый не обратил на меня никакого внимания, видно, не
боится, что девочке угрожает беда. Лучше я буду вести
себя с ними еще любезнее».
Поэтому он дал Таффи свой акулий зуб, и она тот-
час же легла на живот и стала болтать ногами в возду-
хе, совсем как иные дети в настоящее время, когда они
ложатся в комнате на пол, чтобы нарисовать ту или
другую картину. Она сказала:
— Сейчас я нарисую тебе несколько красивых карти-
нок! Можешь глядеть у меня из-за плеча. Только не тол-
кай меня под руку. Сначала я нарисую, как папа ловит
рыбу. Он вышел у меня не очень похож, но мама узнает,
потому что я нарисовала, что копье у него сломалось.
А теперь я нарисую другое копье, то, которое ему
нужно, черное. У меня вышло, будто оно ударило папу
в спину, но это потому, что твой акулий зуб соскользнул,
да и кусок бересты маловат.
Вот копье, которое ты должен принести. А вот это я.
Я стою и посылаю тебя за копьем. Волосы у меня не
торчат во все стороны, как я нарисовала, но так рисо-
вать легче.
Теперь я нарисую тебя. Я думаю, что на самом деле
ты очень красивый, но не могу же я сделать тебя на кар-
тинке красавцем, поэтому, пожалуйста, не сердись на
меня. Ты не сердишься?
Незнакомец (а он был теварец) улыбнулся. Он
подумал: «Должно быть, где-то сейчас происходит боль-
шое сражение, и этот необыкновенный ребенок, который
взял у меня заколдованный акулий зуб и не распух и не
лопнул, велит мне позвать все племя великого вождя
к нему на помощь. Он великий вождь, иначе он не сидел
бы ко мне спиной».
— Гляди,— сказала Таффи, очень старательно чертя
на коре свой рисунок.— Теперь я нарисовала тебя. Я по-
мещу то копье, которое нужно папе, у тебя в руке, что-
бы ты не забыл принести его. Теперь я покажу тебе, где
339
живет моя мама. Иди, пока не дойдешь до двух деревь-
ев (вот эти деревья), потом поднимись на гору (вот эта
гора), и тогда ты выйдешь на Бобровое болото, оно пол-
ным-полно бобрами. Я не умею рисовать бобров цели-
ком, но я нарисовала их головки. Ведь только их голов-
ки ты и увидишь, когда пойдешь по болоту. Но смотри
не оступись. Как кончится болото, тут сразу и будет на-
ша пещера. На самом деле она не такая большая, как
горка, но я не умею рисовать очень маленькие вещи. Вот
моя мама. Она вышла из пещеры. Она красивая. Она
красивее всех мам, какие только есть на земле, но она
не обидится, что я нарисовала ее такой некрасивой. Те-
перь, на случай если ты забудешь, я нарисовала сна-
ружи то копье, которое нужно папе. На самом деле
оно внутри, но ты покажи картинку маме, и мама
даст тебе это копье. Я нарисовала, как она подняла ру-
ки, потому что я знаю, что она будет рада видеть тебя...
Красивая картинка, не правда ли? Ты хорошо понял или
мне объяснить еще раз?
Незнакомец (а он был т е в а р е ц) поглядел на кар-
тинку и очень часто закивал головой. Он сказал себе:
«Если я не приведу племя этого великого вождя ему на
помощь, его убьют враги, которые подкрадываются
с копьями со всех сторон. Теперь я понимаю, почему ве-
ликий вождь притворился, что не обращает на меня вни-
мания. Он боится, что враги притаились в кустах и что
они увидят, как он дает мне поручения. Поэтому он от-
вернулся и предоставил мудрому и удивительному ре-
бенку нарисовать эту страшную картинку, чтоб я понял,
в какую беду он попал. Я пойду и приведу ему на вы-
ручку все его племя».
Он даже не спросил у Таффи дорогу, но кинулся, как
ветер, в кусты, держа в руке бересту, а Таффи уселась
на берегу, очень довольная.
— Что это ты делала, Таффи? — спросил Тегумай.
Он починил копье и теперь осторожно помахивал им
вправо и влево.
— Это мой секрет, милый папочка,— ответила Таф-
фи.— Если ты не станешь расспрашивать меня, ты скоро
узнаешь, в чем дело, и это тебя очень удивит. Ты не мо-
жешь себе представить, какой это будет сюрприз для те-
бя! Обещай мне, что ты будешь рад.
— Ладно,— сказал Тегумай и принялся ловить рыбу.
Незнакомец (знаешь ли ты, что он был т е в а р е ц?)
340
все бежал и бежал с картинкой в руках, и пробежал не-
сколько миль, и вдруг совершенно случайно наткнулся на
Тешумай Тевиндро. Она стояла у входа в пещеру и су-
дачила с доисторическими дамами, которые пришли
к ней в гости на доисторический завтрак.
Таффи была очень похожа на Тешумай, особенно гла-
зами и верхней частью лица, поэтому Незнакомец — са-
мый настоящий теварец — вежливо улыбнулся и вру-
чил Тешумай бересту. Он так быстро бежал по болоту,
что запыхался, а ноги у него были исцарапаны колючим
терновником, но он все еще хотел быть любезным.
Как только Тешумай взглянула на картинку, она за-
визжала и кинулась на Незнакомца. Другие доисториче-
ские дамы разом повалили его наземь, и все шестеро
уселись на него рядком, а Тешумай принялась вырывать
у него из головы целые пучки волос.
— Все очень понятно и просто,— сказала она.—
Этот незнакомый мужчина проткнул моего Тегумая
копьями и так напугал Таффи, что волосы у нее встали
дыбом. Но этого ему было мало, и он принес мне страш-
ную картинку, чтобы похвастать своими злодействами.
Глядите,— и она показала картинку всем доисториче-
ским дамам, терпеливо сидевшим на Незнакомце,— вот
мой Тегумай, у него сломана рука. Вот копье, которое
воткнуто ему в спину, а вот человек, который собирается
бросить в Тегумая копье, а вот другой человек, бросаю-
щий в него копье из пещеры. А вот здесь целая шайка
злодеев (Таффи нарисовала бобров, но они были боль-
ше похожи на людей) подкрадывается сзади к Тегу-
маю... Все это ужасно, ужасно!
— Ужасно! — согласились доисторические дамы
и вымазали Незнакомцу всю голову грязью (что очень
удивило его) и забили в боевой барабан.
И на стук барабана пришли все вожди тегумайского
племени, со всеми своими гетманами, доломанами, негу-
сами. За ними шагали пророки, ведуны, жрецы, шаманы,
бонзы — и все они в один голос решили: отрубить Незна-
комцу голову, но пусть он раньше поведет их к реке
и покажет, куда он спрятал несчастную Таффи.
Между тем Незнакомец (хоть он и был теварец)
очень сильно рассердился на дам. Они набили ему воло-
сы комьями грязи, они проволокли его по острым кам-
ням, шестеро из них долго сидели на нем; они колотили
его и молотили его так, что он еле дышал, и хотя их
341
язык был неизвестен ему, нетрудно было догадаться, что
оци ругают его самыми злыми ругательствами. И все же
он не сказал ни единого слова, а когда собралось тегу-
майское племя, он повел этих людей к реке Вагай, и там
они увидели Таффи. Она сидела и плела из маргариток
венок, а ее отец Тегумай целился копьем, которое ему
уже удалось починить, в проплывавшего мелкого карпа.
— Быстро же ты воротился! — воскликнула Таф-
фи.— Но почему ты привел с собой столько народу? Па-
почка, вот мой сюрприз. Не правда ли, ты удивлен?
— Очень,— сказал Тегумай.— Но вся моя сегодняш-
няя охота пропала. Почему, почему, объясни мне, пожа-
луйста, сбежалось сюда все наше славное племя?
И действительно, все племя было здесь. Впереди вы-
ступала Тешумай Тевиндро со всеми своими соседками.
Они крепко вцепились в Незнакомца, волосы которого
были густо измазаны грязью (хотя он и был тева-
рец). За ними шел главный вождь со своим заместите-
лем, потом министры и помощники вождя (вооруженные
до верхних зубов), гетманы, сотники, негусы, воеводы со
своими тыловыми отрядами (тоже вооруженные до зу-
бов). А за ними бежало все племя, испуская такие ужас-
ные вопли, которые разогнали всю рыбу в реке на два-
дцать километров — не меньше.
Это очень рассердило Тегумая, и он покрыл прибе-
жавших людей самой отборной доисторической бранью.
Тут Тешумай Тевиндро подбежала к Таффи и давай
целовать ее, обнимать и ласкать. Но главный вождь те-
гумайского племени схватил Тегумая за перья, торчав-
шие у него в волосах, и стал трясти его с бешеной яро-
стью.
— Говори! Говори! Говори! — закричало все тегу-
майское племя.
— Что за чепуха! — сказал Тегумай.— Оставьте мои
перья в покое. Почему это так: стоит только человеку
сломать на охоте копье, как вот уж на него набрасыва-
ется все его племя и начинает дубасить его! И кто дал
вам право соваться в чужие дела?
— А ты так-таки и не принес папиного черного
копья! — сказала Таффи.— И что это вы делаете с ми-
лым моим Незнакомцем?
То два человека, то три, а то и целый десяток подбе-
гали к Незнакомцу и били его, так что у того в конце
342
концов глаза вылезли на лоб. Он не мог выговорить ни
слова и молча указал на Таффи.
— Дорогой мой, а где же злодеи, что проткнули тебя
острыми копьями? —спросила Тешумай.
— Никаких тут не было злодеев! — отвечал Тегу-
май.— Единственный, кого я видел сегодня, вон тот не-
счастный, которого вы бьете сейчас. Не сошло ли ты
с ума, о тегумайское племя?
— Он принес нам страшную картинку,— ответил
главный вождь.— На картинке ты весь с головы до пят
утыкан стрелами.
Тут заговорила Таффи:
— М... м... м... Сказать по правде... это я дала ему
картинку...
Ей было очень неловко.
— Ты?! — закричало все тегумайское племя.— Де-
вочка-которую-нужно-хорошенько-отшлепать-за- то- что-
она-такая-шалунья?! Ты?!
— Таффи, милая! Боюсь, нам с тобой сейчас придет-
ся довольно круто...— проговорил Тегумай и обнял ее,
отчего она сразу перестала бояться врагов.
— Говори! Говори! Говори! — сказал главный вождь
тегумайского племени и запрыгал на одной ноге.
— Я хотела, чтобы Незнакомец принес сюда папино
копье, вот я и нарисовала копье,— пояснила Таффи.—
Оно одно, но я нарисовала его три раза, чтобы Незна-
комец не позабыл о нем. А если вышло так, будто оно
протыкает папину спину, это все оттого, что кора очень
маленькая и на ней не хватает места. А те фигурки, ко-
торые мама называет злодеями, это просто мои бобры.
Я нарисовала их потому, что нужно же было показать
Незнакомцу, что он должен пойти по болоту! И я нари-
совала маму у входа в пещеру. Она стоит и улыбается
Незнакомцу, потому что он такой милый и добрый.
А вы... глупее вас нет на всем свете! Ведь он милый
и добрый, зачем же вы измазали ему голову грязью?
Вымойте его сию минуту!
После этого все очень долго молчали. Никто не про-
изнес ни слова. Наконец главный вождь засмеялся. По-
том засмеялся Незнакомец (а он был, как ты знаешь,
теварец); потом засмеялся Тегумай, и так сильно
смеялся, что не мог устоять на ногах; потом засмеялось
все тегумайское племя, оно смеялось долго и громко.
343
Потом главный вождь тегумайского племени прокри-
чал, проговорил и пропел:
— О Девочка-которую-нужно-хорошенько-отшлепать
за-то-что-ты-такая-шалунья, ты сделала великое откры-
тие!
— Никакого открытия не хотела я сделать,— ответи-
ла Таффи.— Я просто хотела, чтобы сюда принесли па-
пино черное копье.
— Все равно! Это — великое открытие, и придет
день, когда люди назовут его умением писать.
Покуда вместо писем мы будем посылать друг другу
картинки, а в картинках — вы сами видели — не всегда
можно разобраться как следует. Иногда выходит самая
дикая путаница. Но придет время, о дитя тегумайского
племени, когда мы придумаем буквы и научимся при по-
мощи букв читать и писать — и тогда у нас уже не бу-
дет ошибок. И пускай доисторические дамы смоют грязь
с головы Незнакомца.
— Вот будет хорошо! — сказала Таффи.— Потому
что теперь вы принесли сюда на берег все копья, какие
только есть у тегумайского племени, но позабыли прине-
сти одно-единственное — черное копье моего папы!
Тогда главный вождь тегумайского племени прокри-
чал, проговорил и пропел:
— В следующий раз, когда придет тебе в голову на-
писать письмо в виде картинки, пошли с этим письмом
человека, который умеет говорить по-нашему, и тот че-
ловек разъяснит все, что ты хочешь сказать в письме.
А не то ты видишь сама, какие могут выйти неприятно-
сти для всего тегумайского племени, да и Незнакомцу
придется иногда нелегко.
После этого тегумайское племя приняло в свою среду
Незнакомца (хотя он был настоящий теварец). Пле-
мя усыновило его, потому что он оказался большим
джентльменом и не скандалил, когда доисторические
дамы облепляли всю его голову грязью. Но с того дня
и до нынешнего (и, по-моему, это все из-за Таффи) не
много на свете найдется таких маленьких девочек, кото-
рые любят учиться читать и писать. Больше нравится
им рисовать картинки и тихонько играть где-нибудь не-
подалеку от папы — совсем как Таффи.
КАК БЫЛ ПРИДУМАН АЛФАВИТ
Через неделю после того, как по вине Таффамай Ме-
таллумай (мы по-прежнему будем звать ее Таффи, мой
милый) произошло это маленькое недоразумение с Не-
знакомцем, отцовским копьем, письмом-картинкой и про-
чим, она вновь пошла с папой ловить сазанов. Мама
хотела, чтобы девочка осталась дома и помогала ей раз-
вешивать шкуры для просушки на больших жердях воз-
ле их Первобытной Пещеры, но Таффи с утра пораньше
убежала вслед за отцом, и они вместе ловили рыбу.
Вдруг она принялась хихикать, и отец сказал ей:
— Не дури, дочка!
— Вот была потеха! — проговорила Таффи.— По-
мнишь, как вождь нашего племени раздувал щеки, и до
чего смешно выглядел этот славный Незнакомец с тиной
в волосах!
— Еще бы! — ответил Тегумай.— Мне пришлось от-
дать ему две оленьи шкуры — мягкие и обе с оборкой —
в возмещение за причиненный ущерб.
— Да ничего мы такого не сделали! — возразила
Таффи.— Это все мама и другие наши доисторические
дамы, да еще тина.
— Что об этом толковать,— сказал отец.— Давай
лучше завтракать.
Таффи взяла мозговую косточку и целые десять ми-
нут сидела тихо, как мышка, а тем временем ее папа
царапал акульим зубом кусок березовой коры. Потом
она сказала:
845
— Папа, а я придумала одну занятную штуку! Вы-
крикни что-нибудь, все равно что.
— А! — воскликнул Тегумай.— Ну как, для начала
хватит?
— Да,— сказала Таффи.— Ты похож на сазана с от-
крытым ртом. А теперь еще раз, пожалуйста.
— А-а-а! — выкрикнул ее папа.— И больше, дочка,
не приставай.
— А я и не пристаю, честное слово,— сказала Таф-
фи.— Просто это часть моей выдумки. Повтори еще раз:
«а», папа, и посиди немного с открытым ртом. Дай-ка
мне этот зуб. Я хочу нарисовать открытый рот сазана.
— Зачем? — спросил отец.
— Сейчас увидишь,— сказала Таффи, царапая что-
то на коре.— Это и есть мой маленький сюрприз. Я на-
рисую сазана с открытым ртом на закопченной стене
нашей пещеры — если только мама позволит,— и ты
сразу вспомнишь про звук «а». И у нас будет такая иг-
ра: вроде я выскакиваю из темноты и пугаю тебя этим
криком — как было прошлой зимой на Бобровом болоте.
— Вот как? — проговорил отец голосом, каким гово-
рят взрослые, когда начинают слушать внимательно.—
Продолжай, Таффи.
— Экая жалость,— проговорила девочка.— Я не могу
нарисовать всего сазана, но я могу похоже изобразить
рыбий рот. Ты же видел, как сазаны стоят на голове,
когда роются в тине. Так вот, решим, что это сазан —
будто он весь здесь нарисован. Это его рот, и он озна-
чает: «а».— И она нарисовала вот что:
W
— Что ж, неплохо,— сказал Тегумай и нацарапал
что-то на своем куске коры.— Но ты забыла про усы, ко-
торые висят у него поперек рта.
— Мне это не нарисовать, папа!
— Ты можешь рисовать не всего сазана, а только его
открытый рот и ус поперек. И мы будем знать, что это
сазан, потому что у окуня и форели нет усов. Гляди,
Таффи! — И он нарисовал вот что:
346
— Сейчас я срисую,— сказала Таффи.—А ты дога-
даешься, что это, когда увидишь? — Она нарисовала
вот что:
— Разумеется,— ответил отец,— и так же при этом
испугаюсь, как если бы ты выскочила из-за дерева и
крикнула: А!
— Теперь произнеси другой звук,—сказала Таффи.
очень довольная собой.
— Иа! — громко выкрикнул отец.
— Гм,— произнесла Таффи.— Это двойной звук. Для
второй части — «а» — годится рот сазана, но как быть
с началом — й-й-й? Иа!
— Но это же очень похоже на тот звук, что с саза-
ном. Давай тут пририсуем еще кусочек сазана,— предло-
жил отец. Он уже очень увлекся этой затеей.
— Нет. Если эти звуки соединятся, я собьюсь. Нари-
суем их по отдельности. Сперва — рыбий хвост. Ведь, ко-
гда сазан стоит на голове, мы сперва видим его хвост.
К тому же нарисовать хвост мне проще простого,— до-
бавила Таффи.
— Прекрасная мысль,— сказал Тегумай.— Вот хвост
сазана для звука «й».— И он нарисовал вот что:
— Теперь я попробую,— сказала Таффи.— Только
помни, я не умею рисовать, как ты, папа. А если я на-
рисую только верх хвоста и проведу палочку вниз, го-
дится?— И она нарисовала вот что:
Отец кивнул головой — его глаза сияли от удоволь-
ствия.
— Очень красиво,— сказала Таффи.— А теперь, папа,
произнеси какой-нибудь другой звук.
— О! — громко сказал отец.
— Это очень просто,— сказала Таффи.— Для «о»
ты делаешь рот совсем круглым — как яйцо или камень.
Так что подойдет одна из этих вещей.
— Не всегда же есть под рукой яйцо или камень.
Значит, надо нарисовать какой-нибудь кружок.— И он
нарисовал вот что;
— Ну и ну! — воскликнула Таффи.— Мы же приду-
мали кучу рисунков для наших звуков: рот сазана, хвост
сазана, яйцо! А теперь произнеси какой-нибудь новый
звук, папа!
— С-с-с! — произнес отец и нахмурился, но девочка
была так увлечена, что этого не заметила.
— Очень просто,— сказала она и начертила что-то
на куске коры.
— Ты про что? — спросил отец.— Я только хотел
сказать, что я думаю и чтоб ты мне не мешала.
— Неважно, это тоже звук. Змея тоже издает его,
когда она думает, папа, и не хочет, чтоб ей мешали. Изо-
бразим звук «с» в виде змеи. Как, подойдет? — И она
нарисовала вот что;
— Так,— сказала девочка,— и еще вот что я приду-
мала. Если ты нарисуешь шипящую змею на двери той
пещерки, где чинишь копья, я буду знать, что ты о чем-
то думаешь, и я войду туда тихо, как мышка. А если ты
нарисуешь змею на дереве у реки, когда ловишь рыбу,
я догадаюсь, что мне надо красться тише самой тихой
мышки, чтобы вода не колыхнулась.
— Совершенно верно,— сказал Тегумай.— А знаешь,
эта игра полезней, чем ты думаешь. Сдается мне, Таффи,
348
милочка, что дочь твоего отца придумывает сейчас что-
то самое важное с тех пор, как племя тегумаев научи-
лось использовать акульи зубы вместо кремневых нако-
нечников для своих копий. Кажется, мы раскрыли вели-
чайшую в мире тайну.
— Как так? — спросила Таффи, и глаза ее засияли
от радости.
— Сейчас объясню,— ответил отец.— Как по-тегу-
майски вода?
— Конечно, «йа», и еще это значит «река». К приме-
ру: река Вагай — Вагай-йа.
— А как будет «дурная вода»—черная, болотная,—
от глотка которой делается лихорадка?
— Конечно, «йо»!
— Теперь смотри,— продолжал отец,— допустим, ты
увидишь такой рисунок у какого-нибудь пруда или на
Бобровом болоте.— И он нарисовал вот что:
ЙО
— Хвост сазана и яйцо — двойной звук! «Ио» — «дур-
ная вода»! — воскликнула Таффи.— Но я и так не стала
бы пить эту воду, раз ты сказал, что она вредная.
— Но мне не обязательно быть рядом. Я могу нахо-
диться за много миль оттуда, где-нибудь охотиться,
и все же...
— И все же это будет, как если бы ты стоял рядом
и говорил: «Ступай прочь, Таффи, не то схватишь ли-
хорадку». А все с помощью сазаньего рта и яйца! Надо
поскорей рассказать это маме, папочка! — И Таффи при-
нялась плясать вокруг него.
— Подожди-ка,— отвечал Тегумай,— надо приду-
мать что-нибудь еще. Давай-ка подумаем. «Ио» — «дур-
ная вода», а «со» — пища, приготовленная на огне,
правда? — И он нарисовал вот что:
со
— Да, змея и яйцо,— отозвалась Таффи.— Это зна-
чит: готов обед. Если ты увидишь такой рисунок на де-
реве, ты будешь знать, что пора возвращаться в пещеру.
И я тоже.
349
" Ишь ты! — проговорил Тегумай.— А ведь верно.
Погоди минуточку. Не все так просто. «Со» значит —
«Приходи обедать», а «шо» — это жерди, на которые
мы вешаем шкуры для просушки.
— Ну да, эти гадкие старые сушильные жерди! —со-
гласилась Таффи.— Я страсть как не люблю помогать
вам развешивать на них тяжелые, жаркие, мохнатые
шкуры. Если ты нарисуешь змею и яйцо, я решу, что
пора обедать, и выйду на опушку, а мама быстренько за-
ставит меня развешивать с ней на жердях шкуры, что
мне тогда делать?
— Ты разозлишься. И мама тоже. Нам надо приду-
мать отдельную картинку для «шо». Надо нарисовать
пятнистую змею, которая шипит — «ш-ш-ш», и мы будем
считать, что гладкая змея издает лишь звук «с-с-с».
— Я не умею рисовать пятна,— сказала Таффи.—
А вдруг ты в спешке забудешь нарисовать их? Тогда
я приму «шо» за «со», и мама все-таки изловит меня.
Нет! По-моему, лучше изобразить сами эти гадкие высо-
кие жерди — так уж не ошибешься! Я поставлю их ряд-
ком. Гляди! — И она нарисовала вот что;
шо
— Пожалуй, оно надежней. Это и впрямь похоже на
наши сушильные жерди,— смеясь сказал отец.— А теперь
я произнесу другой звук, в котором тоже будут жерди.
«Ши» — вот как! По-тегумайски это «копье», Таффи.—
И он рассмеялся.
— Не смейся надо мной,— сказала Таффи, вспомнив
про свое письмо-картинку и про Незнакомца с тиной
в волосах.— Сам рисуй это, папа!
— Теперь мы обойдемся без бобров и холмов, не так
ли?—сказал отец.— Нарисуем еще три копья.— И он
нарисовал вот что:
ши
— Даже мама тут не ошиблась бы и не решила, что
я убит.
— Папа, не надо! Мне это не нравится. Давай-ка луч-
350
ше поищем другие звуки. У нас это так хорошо полу-
чается.
— Гм,— произнес Тегумай и поглядел вверх.— Ну,
скажем: «шу», что значит «небо».
Таффи нарисовала жерди и остановилась.
— Для окончания надо придумать какой-нибудь но-
вый рисунок, правда?
— «Шу, шу-у-у»! —проговорил отец.— Что-то вроде
недоконченного «о» — может, не совсем круглое яйцо?
— А давай нарисуем похудевшее яичко — ну, такая
жаба, ничего не евшая несколько лет.
— Нет! — сказал отец.— Если мы будем рисовать в
спешке, мы можем ненароком принять это яйцо за обыч-
ное. «Шу-шу-шу»! Кажется, я придумал! Мы немножко
приоткроем это яйцо сверху, чтобы показать, как улету-
чивается звук «о» — «ооо-оо-о»! Вот так. А внизу сделаем
закорючку.— И он нарисовал вот что:
— Ой как здорово! Куда лучше исхудавшей жабы.
Пошли дальше,— сказала Таффи и принялась что-то
чертить акульим зубом.
Отец продолжал рисовать, и рука у него дрожала от
волнения. И он не остановился, пока не нарисовал вот
что:
Ш ЙА
— Не подглядывай, Таффи,— сказал он.— Попробуй
угадать, что это значит по-тегумайски. Если ты пой-
мешь— значит, тайна разгадана!
— Жерди, разбитое яйцо, хвост и рот сазана,— про-
изнесла Таффи.— «Шуйа»: «небесная вода», то есть
дождь.— Тут как раз ей на руку капнула капля дож-
дя; день был пасмурный.— Гляди, папа, дождь! Это
ты и хотел мне сказать?
— Конечно,— ответил отец,— А ведь я сообщил тебе
это, не произнеся ни слова.
351
— Я б, наверно, и так через минуту догадалась, но
дождевая капля подтвердила мою мысль. Теперь я все-
гда буду помнить. «Шу-йа»— значит «дождь» или что
собирается дождь. Ай да папа! — И она вскочила с ме-
ста и пустилась плясать вокруг него.— Вот, к примеру:
ты уйдешь из дому, прежде чем я проснусь, и оставишь
на закопченной стене надпись: «шу-йа». Тогда я буду
знать, что собирается дождь, и надену капюшон из боб-
ровой шкуры. То-то мама удивится!
Тегумай встал и тоже пустился в пляс. (Тогдашние
отцы не стеснялись так вести себя.)
— Это еще не все, да-да!—проговорил он.— А если
я захочу сообщить тебе, что дождь будет несильный
и надо идти на реку? Тогда что мы нарисуем? Сперва
просто скажи по-тегумайски.
— «Шу-йа-лас, йа-мару» («Небесная вода кончает-
ся. Приходи река»). Ой, сколько тут новых звуков!
Я даже не знаю, как нам изобразить их!
— А я знаю, я знаю! — воскликнул Тегумай.— По-
молчи минутку, Таффи, а то мы сегодня на этом и заст-
рянем. «Шу-йа» у нас уже есть, правда? Вся труд-
ность в «лас». «Ла-ла-ла»!— И он принялся размахи-
вать своим акульим зубом.
— В конце там — змея и сазаний рот: «ас». Нам
только нужно «ла»,— объявила Таффи.
— Ну да, нужно придумать это «ла». Мы первые
люди на свете, которые взялись за это дело, Таффамай!
— Ага,— сказала Таффи, зевая: она порядком-таки
устала.— «Лас» — значит «сломать», «прикончить» или
«положить конец», да?
— Верно,— сказал Тегумай.— «Иа-лас» значит, что
в кадке у мамы нет воды и ей не с чем стряпать, а я
иду на охоту.
— А «ши-лас» значит, что сломалось твое копье.
Мне бы вспомнить про это, чем рисовать Незнакомцу
разных там глупых бобров!
— «Ла-ла-ла!» — повторил, нахмурившись, Тегумай,
размахивая палкой.— Не мешай!
— «Ши» изобразить проще простого,— продолжала
Таффи.— А вот для «ла» нарисуем сломанное копье,
и все! — И она нарисовала вот что:
А
— Отлично,— сказал Тегумай.— С «ла» справились.
Получилось что-то совсем новое.— И он нарисовал вот
ЧТО!
ЛАС
— Теперь «йа». Но это у нас уже есть. А теперь «ма-
ру». «М-м-м»! «М» произносят с закрытым ртом, прав-
да? Вот и нарисуем такой закрытый рот.— И она нари-
совала вот что:
— А потом раскрытый сазаний рот. Получается «ма»!
А как быть с этим «р-р-р», Таффи?
— Это звук грубый, какой-то зазубренный, вроде
твоей пилы из акульего зуба, которой ты пилишь доску
для каноэ,— сказала Таффи.
— С такими зубцами, да? — спросил Тегумай и нари-
совал вот это:

— Точно,— ответила Таффи.— Но нам не нужно
столько зубцов, а только два.
— Даже один,— заметил Тегумай.— Если мы хотим,
чтобы от этой игры была польза, то чем проще будут
наши картинки, тем они будут для всех понятнее.—
И он нарисовал вот это:
г
— Готово,— проговорил Тегумай, стоя на одной но-
ге.— Теперь я нарисую все значки подряд, в точности
как мы нанизываем рыбу на бечевку.
— А может, нам лучше поместить между значками
щепочки или еще что-нибудь, чтобы они не терлись друг
об дружку, как мы делаем с сазанами.
— Да, я оставлю для этого место,— согласился отец.
И он принялся с увлечением и без остановки рисовать
12. «Сказочные повести».
353
подряд все придуманные значки на большом куске бере«
сты:
Ujy иАдЛ
— «Шу-йа-лас, йа-мару»,— прочитала Таффи, пере-
ходя от значка к значку.
— Ну, на сегодня хватит,— сказал Тегумай.— К то-
му же ты устала, Таффи. Ничего, милая. Завтра мы это
закончим, и нас будут помнить еще многие и многие го-
ды после того, как самое большое из этих деревьев пой-
дет на дрова.
И они вернулись домой, и весь вечер Тегумай сидел
по одну сторону костра, а Таффи — по другую, и они ри-
совали на закопченной стене «йа» и «йо», «шу» и «ши»
и беспрестанно хихикали, пока мама не сказала:
— Слушай, Тегумай, ты еще хуже дочери!
— Ах, оставь, пожалуйста,— сказала Таффи.—
У нас тут один сюрприз для тебя, мамочка, и мы все
тебе расскажем, как только будет готово. А покуда, по-
жалуйста, не спрашивай, иначе я не выдержу и все тебе
открою.
И мама ни о чем не стала ее спрашивать. А солнеч-
ным утром следующего дня Тегумай ранешенько отпра-
вился на реку придумывать новые значки-картинки,
а Таффи, как встала, увидела надпись мелом на боль-
шой каменной кадке возле пещеры: «Иа-лас» — «Вода
кончается», что значит: «Беги за водой».
— Ну вот,— сказала себе Таффи,— эти картинки еще
добавят нам хлопот! Получается вроде, как если б папа
пришел и велел мне принести воды для кухни.— И она
отправилась к роднику за пещерой и наполнила кадку
с помощью берестяного ведерка, а потом побежала к ре-
ке и дернула отца за левое ухо, что разрешалось ей
только за хорошее поведение.
— А теперь давай рисовать остальные картинки,—
сказал отец, и они весело провели день, между делом
хорошо позавтракали и разок-другой затеяли шумную
возню. Когда они дошли до «т», Таффи объявила, что
поскольку ее имя, имена папы и мамы начинаются с это-
го звука, надо изобразить семейную группу, и чтоб все
держались за руки. Раз или два они нарисовали это
354
очень тщательно, но в шестой и в седьмой раз начали
чертить бегло, и под конец от «т» остался лишь худой
и длинный Тегумай с протянутыми руками, чтоб дер-
жать Таффи и Тешумай. Вот по этим трем картинкам ты
сумеешь отчасти понять, как это произошло:
fTi т т
Некоторые другие значки вышли чересчур замысло-
ватыми, и о них здесь не стоит заводить разговор, в осо-
бенности натощак. Но чем больше и чаще их рисовали
на бересте, тем проще и отчетливей они становились,
пока наконец и Тегумай не остался ими вполне доволен.
Свистящий звук они повернули в другую сторону, и по-
лучилось «з»:
а
Для «е» они просто сделали закорючку, потому что
оно очень часто повторяется:
«в
Для звука «в» они принялись рисовать священную те-
гумайскую Выдру, и она менялась от рисунка к рисунку:
Для звука «н», поскольку он произносился в нос,
они начертили множество носов и к последнему сбоку
приделали палочку, чтобы «н» не путать с другими
крючками:
н < н
Затем они опять нарисовали копье, а перед ним чей-
то клюв, чтоб изобразить звук «к»:
И так постепенно, дальше-больше, они придумали
нужные рисунки для всего алфавита.
Прошли многие тысячи лет, после иероглифов возник-
ли криптические, рунические, дорические и ионические и
прочие хитроумные письмена (ведь разные властители
и блюстители ни за что не оставят хорошую вещь в преж-
нем виде), но все это в конце концов уступило место доб-
рой старой и понятной азбуке с ее привычными буква-
ми, доступными каждому ребенку, когда он подрастет.
Потому я храню в памяти прошлое и не перестаю
вспоминать Тегумая Бопсулая, Таффамай Металлумай и
ее мамочку Тешумай Тевиндро. А было это в точности
так много-много лет назад на берегах Большой реки
Вагай.
Уж тегумаев больше нет
И всех, кто к ним принадлежал,
А нам остался солнца свет
И край, что им принадлежал.
Как только год свершит свой круг
И радость в сердце запоет,
К нам Таффи мчится через луг
И вновь Весна в душе поет.
Как золото ее коса,
Венок из первых трав на ней,
Глаза — синей, чем небеса,
И лучезарный взгляд у ней.
Смела, свободна и стройна,
В оленьих башмачках бежит
И светлячков несет она,
Чтоб знали, где она бежит.
Она зовет отца, кричит —
Поди докличься до него! —
А он навстречу ей спешит,
Она — все счастие его!
КОШКА, ГУЛЯВШАЯ САМА ПО СЕБЕ
Слушай, мой милый мальчик, слушай, внимай, разу-
мей, потому что это случилось, потому что это произош-
ло, потому что это было еще в ту далекую пору, когда
Ручные Животные были Животными Дикими.
Собака была дикая, и Лошадь была дикая, и Корова
была дикая, и Овца была дикая, и Свинья была дикая—
и все они были дикие-предикие и дико блуждали по
Мокрым и Диким Лесам.
Но самая дикая была Дикая Кошка — она бродила
где вздумается и гуляла сама по себе.
Человек, конечно, был тоже дикий, страшно дикий,
ужасно дикий. И никогда бы ему не сделаться ручным,
если бы не Женщина. Это она объявила ему — при пер-
вой же встрече,— что ей не нравится его дикая жизнь.
Она живо сыскала ему для жилья уютную, сухую Пеще-
ру, потому что спать в Пещере было куда лучше, чем
валяться под открытым небом на куче сырой листвы.
Она посыпала пол чистым песочком и развела в глубине
Пещеры отличный костер.
Потом она повесила у входа в Пещеру шкуру Дикой
Лошади хвостом вниз и сказала Мужчине:
— Вытирай, милый, ноги, перед тем как войти: ведь
теперь у нас хозяйство.
В этот вечер, мой милый мальчик, они ужинали ди-
кой овцой, зажаренной на раскаленных каменьях, при-
правленной диким чесноком и диким перцем. Потом они
съели дикую утку, начиненную диким рисом, дикими
яблоками и дикой гвоздикой; потом хрящики диких бы-
ков; потом дикие вишни и дикие гранаты. Потом Муж-
357
чина, очень счастливый, пошел и заснул у огня, а Жен-
щина села колдовать: она распустила волосы, взяла пле-
чевую баранью кость, очень плоскую и очень гладкую,
и стала пристально всматриваться в проходящие по ко-
сти разводы. Потом она подбросила поленьев в огонь
и затянула песню. Это было Первое в мире Колдовство,
Первая Волшебная Песня.
И собрались в Мокром и Диком Лесу все Дикие Зве-
ри; сбились в одно стадо и, глядя на свет огня, не знали,
что это такое.
Но вот топнул дикой ногой Дикий Конь и дико ска-
зал:
— О Друзья мои! О мои Недруги! Чует сердце мое:
не к добру засветили Мужчина и Женщина в большой
Пещере большой огонь. Нет, это не к добру!
Дикий Пес задрал дикий нос, понюхал, как пахнет
баранье жаркое, и дико сказал:
— Пойду погляжу, а потом расскажу. Мне кажется,
что там не так уж плохо. Кошка, пойдем со мною!
— Ну нет,— отвечала Кошка.— Я, Кошка, хожу где
вздумается и гуляю сама по себе.
— Ну, тогда я тебе не товарищ,— сказал Дикий Пес
и побежал к Пещере во весь дух.
Но не пробежал он и десяти шагов, а Кошка уже по-
думала: «Я, Кошка, хожу где вздумается и гуляю сама
по себе. Почему бы мне не пойти туда и не посмотреть,
как и что? Ведь я пойду по своей собственной воле».
И она тихохонько побежала за Псом, ступая мягко-пре-
мягко, и забралась в такое местечко, откуда ей было
слышно решительно все.
Когда Дикий Пес подошел к Пещере, он диким носом
приподнял лошадиную шкуру и стал упиваться прекрас-
ным запахом бараньего жаркого, а Женщина, колдовав-
шая костью, услышала шорох и сказала, смеясь:
— Вот уже пришел первый. Ты, из Дикого Леса Ди-
кая Тварь, чего тебе надобно здесь?
И отвечал Дикий Пес:
— Скажи мне, о Враг мой, Жена Врага моего, что
это пахнет так нежно среди этих Диких Лесов?
И нагнулась Женщина, и подняла с полу кость,
и бросила Дикому Псу, и сказала:
— Ты, из Дикого Леса Дикая Тварь, отведай, погры-
зи эту кость.
358
Взял Дикий Пес эту кость в свои дикие зубы, и она
оказалась вкуснее всего, что он грыз до той поры, и он
обратился к Женщине с такими словами:
— Послушай, о Враг мой, Жена моего Врага, брось
мне скорее другую такую же кость.
И отвечала ему Женщина:
— Ты, из Дикого Леса Дикая Тварь, поди помоги
моему Мужчине ходить за добычей, стеречь эту Пещеру
по ночам, и я дам тебе столько костей, сколько тебе бу-
дет нужно.
— Ах,— сказала Кошка, слушая их разговор,— это
очень умная Женщина, хотя, конечно, не умнее меня.
Дикий Пес забрался в Пещеру, положил голову Жен-
щине на колени и сказал:
— О мой Друг, Жена моего Друга, хорошо. Я готов
помогать твоему Мужчине охотиться, я буду стеречь по
ночам вашу Пещеру.
— Ах,— сказала Кошка, слушая их разговор,— что
за глупец этот Пес!
И она пошла прочь, пробираясь по Дикому Лесу
и дико помахивая своим диким хвостом. Но обо всем,
что видела, никому не сказала ни слова.
Проснувшись, Мужчина спросил:
— Что здесь делает Дикий Пес?
И ответила Женщина:
— Его имя уже не Дикий Пес, а Первый Друг, и он
будет нам другом на веки веков. Как пойдешь на охоту,
возьми и его с собой.
На следующий вечер Женщина нарезала на заливных
лугах большую охапку травы и разложила ее сушиться
у огня, и, когда пошел от травы такой запах, как от све-
жескошенного сена, она села у входа в Пещеру, сделала
из лошадиной кожи уздечку и, уставившись на плечевую
баранью кость — на широкую, большую лопатку,— сно-
ва принялась колдовать и запела волшебную песню.
То было Второе Колдовство и Вторая Волшебная
Песня.
И снова в Диком Лесу собрались все Дикие Звери
и, глядя издали на огонь, толковали, что такое могло
приключиться с Диким Псом. И вот Дикий Конь дико
топнул дикой ногой и сказал:
— Пойду погляжу, а потом расскажу, почему Дикий
Пес не вернулся. Кошка, хочешь, отправимся вместе?
359
— Нет,— отвечала Кошка,— я, Кошка, брожу где
вздумается и гуляю сама по себе. Иди один.
Но на самом деле она тихонько прокралась за Ди-
ким Конем, ступая мягко-премягко, и забралась в такое
местечко, откуда было слышно решительно все.
Услыхала Женщина конский топ, услыхала, как про-
бирается к ней Дикий Конь, наступая на свою длинную
гриву, засмеялась и сказала:
— А вот и второй идет! Ты, из Дикого Леса Дикая
Тварь, чего тебе надобно здесь?
Дикий Конь отвечал:
— Ты, мой Враг, Жена моего Врага, отвечай мне
скорее, где Дикий Пес?
Женщина засмеялась, подняла с полу баранью лопат-
ку, поглядела на нее и сказала:
— Ты, из Дикого Леса Дикая Тварь, не за Псом ты
пришел сюда, а за сеном, за этой вкусной травой.
Дикий Конь, перебирая ногами и наступая на свою
длинную гриву, сказал:
— Это правда. Дай-ка мне сена!
Женщина отвечала:
— Ты, из Дикого Леса Дикая Тварь, склони свою
дикую голову и носи, что я надену на тебя,— носи, не
снимая во веки веков, и трижды в день ты будешь есть
эту дивную траву.
— Ах,— сказала Кошка, слушая их разговор,— эта
Женщина очень умна, но, конечно, не умнее меня.
И нагнул Дикий Конь свою дикую голову, и Женщи-
на накинула на нее только что сплетенную уздечку,
и дохнул он своим диким дыханием прямо на ноги Жен-
щине и сказал:
— О моя Госпожа, о Жена моего Господина, за чу-
десную эту траву я буду тебе вечным рабом!
— Ах,— сказала Кошка, слушая их разговор,— ка-
кой он глупец, этот Конь!
И снова она бросилась в чащу Дикого Леса, дико
помахивая своим диким хвостом. Но обо всем, что слы-
хала, никому не сказала ни слова.
Когда Пес и Мужчина вернулись с охоты, Мужчина
сказал:
— А что здесь делает Дикий Конь?
И Женщина отвечала:
— Не Дикий Конь уже имя его, но Первый Слуга,
так как с места на место он будет возить нас во веки
360
веков. Когда ты соберешься на охоту, садись на него
верхом.
На следующий день подошла к Пещере Корова. Она
тоже была дикая и должна была высоко задирать свою
дикую голову, чтобы не зацепиться дикими рогами за
дикие деревья. Кошка прокралась вслед за ней и спря-
талась точно так же, как и раньше; и все случилось точ-
но так же, как раньше; и Кошка сказала то же, что
раньше; и когда Дикая Корова в обмен на прекрасную
траву обещала Женщине свое молоко, Кошка бросилась
в Дикий Лес и дико замахала своим диким хвостом,
опять-таки точно так же, как раньше.
И обо всем, что слыхала, никому не сказала ни слова.
А когда Пес, Человек и Конь вернулись с охоты
и Человек спросил точно так же, как раньше, что делает
здесь Дикая Корова, Женщина отвечала точно так же,
как раньше:
— Теперь не Дикая Корова ей имя, но Подательни-
ца Хорошей Еды. Она будет давать нам белое парное
молоко во веки веков, и я готова ходить за ней, пока ты,
да наш Первый Друг, да наш Первый Слуга будете
в лесу на охоте.
Напрасно Кошка прождала весь день, чтобы еще кто-
нибудь из Диких Зверей пришел к Пещере: больше ни-
кто не приходил из Мокрого Дикого Леса. Так что Кош-
ке поневоле пришлось блуждать одиноко, самой по себе.
И вот увидела она Женщину, которая сидела и доила
Корову. И увидела она в Пещере свет и почуяла запах
белого парного молока. И сказала она Женщине:
— Ты, мой Враг, Жена моего Врага! Скажи: не ви-
дала ли ты Коровы?
Женщина засмеялась и сказала:
— Ты, из Дикого Леса Дикая Тварь, ступай себе
в Лес подобру-поздорову! Мне больше не надо ни слуг,
ни друзей. Я уже заплела мою косу и спрятала волшеб-
ную кость.
И ответила Дикая Кошка:
— Я не друг и не слуга. Я, Кошка, хожу где вздума-
ется и гуляю сама по себе, и вот мне вздумалось прий-
ти к тебе в Пещеру.
И спросила ее Женщина:
— Почему в первый же вечер ты не пришла с Пер-
вым Другом?
361
Кошка рассердилась и сказала:
— Должно быть, Дикий Пес уже наговорил тебе про
меня небылиц!
Женщина засмеялась и сказала:
— Ты, Кошка, гуляешь сама по себе и ходишь где
тебе вздумается. Ты сама говоришь, что ты не слуга
и не друг. Иди же отсюда сама по себе куда вздумается!
Кошка притворилась обиженной и сказала:
— Неужели мне иной раз нельзя прийти к тебе в Пе-
щеру и погреться у горячего огня? И неужели ты никог-
да не дашь мне полакомиться белым парным молоком?
Ты такая умница, ты такая красавица,— нет, хоть
я и Кошка, а ты не будешь жестока со мной.
Женщина сказала:
— Я знаю, что я умница, но что я красавица — не
знала. Давай заключим договор. Если я хоть раз похва-
лю тебя, ты можешь войти в Пещеру.
— А если ты дважды похвалишь меня? — спросила
Кошка.
— Ну, этому не бывать,— сказала Женщина.— Но
если это случится, входи и садись у огня.
— А что, если ты трижды похвалишь меня? — спро-
сила Кошка.
— Ну, этому не бывать,— сказала Женщина.— Но
если это случится, приходи и получай молоко три раза
в день до скончания века!
Кошка выгнула спину и сказала:
— Ты, Занавеска у входа в Пещеру, и ты, Огонь
в глубине Пещеры, и вы, Молочные Крынки, стоящие
у Огня, вас я беру в свидетели: запомните, что сказал
мой Враг, Жена моего Врага!
И, повернувшись, ушла в Дикий Лес, дико помахивая
диким хвостом.
Когда в тот вечер Пес, Мужчина и Конь возврати-
лись с охоты в Пещеру, Женщина ни слова не сказала
им о своем договоре с Кошкой, так как боялась, что это
им не понравится.
Кошка ушла далеко-далеко и так долго скрывалась
в Диком Лесу, что Женщина забыла и думать о ней.
Только Летучая Мышь, висевшая вверх ногами у вхо-
да в Пещеру, знала, где скрывается Кошка, и каждый
вечер подлетала к тому месту и сообщала Кошке все
новости.
362
Как-то вечером прилетает она к Кошке и говорит:
— Ав Пещере — Младенчик! Он совсем, совсем но-
венький. Такой розовый, толстый и крошечный. И он
очень нравится Женщине.
— Отлично,— сказала Кошка.— А что же нравится
Младенчику?
— Мягкое и гладкое,— ответила Летучая Мышь.—
Как идти спать, он берет в ручонки что-нибудь теплое
и засыпает. Потом ему нравится, чтобы с ним играли.
Вот и все, что ему нравится.
— Отлично,— сказала Кошка.— Если так, то мой час
настал.
На следующий вечер Кошка пробралась в Пещеру по
Дикому Лесу и просидела невдалеке до самого утра.
Утром Пес, Человек и Конь ушли на охоту, а Женщина
занялась стряпней. Ребенок плакал и отрывал ее от ра-
боты. Она вынесла его из Пещеры и дала ему камешков
поиграть, но он не унимался.
Тогда Кошка протянула пухлую лапу, и погладила
Ребенка по щеке, и замурлыкала, и пошла тереться о его
коленку, и хвостом защекотала ему подбородок. Ребе-
нок засмеялся, и Женщина, слыша его смех, улыбну-
лась.
Тогда воскликнула Летучая Мышь — маленькая
Летучая Мышь, висевшая вверх ногами у входа в
Пещеру:
— О Хозяйка моя, Жена моего Хозяина, Мать Хозяй-
ского Сына! Из Дикого Леса пришла Дикая Тварь,
и как славно она играет с твоим Ребенком!
— Спасибо Дикой Твари,— сказала Женщина, разги-
бая спину.— У меня так много работы, а она оказала
мне большую услугу.
И вот, милый мальчик, не успела она вымолвить это,
как в ту же минуту и в ту же секунду — бух, бу х!—
падает лошадиная шкура, висевшая хвостом книзу
у входа в Пещеру (это она вспомнила, что у Женщины
с Кошкой был договор), и не успела Женщина поднять
ее, а Кошка уже сидит в Пещере, уселась поудобнее
и сидит.
— Ты, мой Враг, ты, Жена Врага моего, ты, Мать
моего Врага,— сказала Кошка,— посмотри: я здесь. Ты
похвалила меня — и вот я здесь и буду сидеть в Пещере
363
во веки веков. Но все же запомни: я, Кошка, хожу где
вздумается и гуляю сама по себе.
Женщина очень рассердилась, но прикусила язык
и села за прялку прясть.
Но Ребенок заплакал опять, потому что Кошка ушла
от него; и Женщина не могла его уняты он бился, бры-
кался и весь посинел от крика.
— Ты, мой Враг, ты, Жена Врага моего, ты, Мать
моего Врага,— сказала Кошка,— послушай, что я тебе
скажу: возьми оторви кусочек нитки от той, которую ты
прядешь, привяжи к ней свое веретенце, и я так накол-
дую тебе, что Ребенок сию же минуту засмеется и будет
смеяться так же громко, как плачет теперь.
— Ладно,— сказала Женщина.— Я уже совсем по-
теряла голову. Но помни: благодарить тебя я не
стану.
Она привязала к нитке глиняное веретенце и потяну-
ла его по полу, и Кошка побежала за ним, и хватала
его, и кувыркалась, и швыряла его к себе на спину,
и ловила его задними лапами, и нарочно отпускала его,
а потом кидалась вдогонку,— и вот Ребенок засмеялся
еще громче, чем плакал; он ползал за Кошкой по всей
Пещере и резвился, пока не устал. Тогда он задремал
вместе с Кошкой, не выпуская ее из рук.
— А теперь,— сказала Кошка,— я спою ему песню,
убаюкаю его на часок.
И как пошла она мурлыкать то громче, то тише, то
тише, то громче,— Ребенок и заснул крепким сном.
Женщина поглядела на них и с улыбкой сказала:
— Это была неплохая работа! Что бы там ни было,
все же ты умница, Кошка.
Не успела она договорить — п ф ф ф! — дым от Огня
тучами заклубился в Пещере: это он вспомнил, что
у Женщины с Кошкой был договор. И когда дым рас-
сеялся, глядь, Кошка сидит у огня, уселась поудобнее
и сидит.
— Ты, мой Враг, ты, Жена Врага моего, ты, Мать
моего Врага,— сказала Кошка,— посмотри: я здесь. Ты
снова похвалила меня, и вот я здесь, у теплого очага,
и отсюда я не уйду во веки веков. Но все же запом-
ни: я, Кошка, хожу где вздумается и гуляю сама по
себе.
Женщина очень рассердилась, распустила волосы,
подбросила дров в огонь, достала баранью кость и по-
364
шла опять колдовать, чтобы как-нибудь ненароком
в третий раз не похвалить эту Кошку.
Но, милый мальчик, она колдовала без звука, без
песни,— и вот в Пещере стало так тихо, что какая-то
Крошка Мышка выскочила из угла и тихонько забегала
по полу.
— Ты, мой Враг, ты, Жена Врага моего, ты, Мать
моего Врага,— сказала Кошка,— это ты вызвала Мыш-
ку своим колдовством?
— Ай-ай-ай! Нет! — закричала Женщина, выронила
кость, вскочила на скамеечку, стоявшую у огня, и поско-
рее подобрала свои волосы, чтобы Мышка не взбежала
по ним.
— Ну, если ты не заколдовала ее,— сказала Кош-
ка,— мне будет не вредно ее съесть.
— Конечно, конечно! — сказала Женщина, заплетая
косу.— Съешь ее поскорее, и я век буду благодарна
тебе.
В один прыжок поймала Кошка Мышку, и Женщина
воскликнула от души:
— Спасибо тебе тысячу раз! Сам Первый Друг ловит
Мышей не так быстро, как ты. Ты, должно быть, боль-
шая умница.
Не успела она договорить, как — трах! — в ту же
самую минуту и в ту же самую секунду треснула Крын-
ка с молоком, стоявшая у очага,— треснула пополам, по-
тому что вспомнила, какой договор был у Женщины
с Кошкой. И не успела Женщина сойти со скамеечки,
глядь, а Кошка уже лакает из одного черепка этой крын-
ки белое парное молоко.
— Ты, мой Враг, ты, Жена Врага моего, ты, Мать мо-
его Врага,— сказала Кошка,— посмотри: я здесь. В тре-
тий раз похвалила ты меня: давай же мне трижды
в день побольше белого парного молока — во веки веков.
Но все же запомни: я, Кошка, хожу где вздумается и гу-
ляю сама по себе.
И засмеялась Женщина и, поставив миску белого
парного молока, сказала:
— О Кошка! Ты разумна, как человек, но помни: до-
говор наш был заключен, когда не было дома ни Пса,
ни Мужчины, не знаю, что скажут они, как вернутся
домой.
— Какое мне до этого дело! — сказала Кошка.—
365
Мне бы только местечко в Пещере и три раза в день по-
больше белого парного молока, и я буду очень довольна.
Никакие Псы, никакие Мужчины меня не касаются.
В тот же вечер, когда Пес и Мужчина вернулись
с охоты в Пещеру, Женщина рассказала им все как есть
о своем договоре с Кошкой, а Кошка сидела у огня
и очень приятно улыбалась.
И сказал Мужчина:
— Все это хорошо, но не худо бы ей и со мной за-
ключить договор. Через меня она заключит его со всеми
Мужчинами, которые будут после меня.
Он взял пару сапог, взял кремневый топор (итого
три предмета), принес со двора полено и маленькую
секиру (итого пять), поставил все это в ряд и
сказал:
— Давай и мы заключим договор. Ты живешь в Пе-
щере во веки веков, но если ты забудешь ловить Мы-
шей — посмотри-ка на эти предметы: их пять, и я имею
право любой из них швырнуть в тебя, и так же вслед
за мною будут поступать все Мужчины.
Женщина услышала это и молвила про себя:
«Да, Кошка умна, а Мужчина умнее».
Кошка сосчитала все вещи — они были довольно тя-
желые — и сказала:
— Ладно! Я буду ловить Мышей во веки веков, но
все же я, Кошка, хожу где вздумается и гуляю сама по
себе.
— Гуляй, гуляй,— отозвался Мужчина,— да только
не там, где я. Попадешься мне на глаза, я сейчас же
швырну в тебя либо сапогом, либо поленом, и так станут
поступать все Мужчины, которые будут после меня.
Тогда выступил Пес и сказал:
— Погоди. Теперь мой черед заключать договор,
а через меня договор будет заключен и со всеми други-
ми Псами, которые будут жить после меня.— Он оска-
лил зубы и показал их Кошке: — Если, пока я в Пещере,
ты будешь неласкова с Ребенком,— продолжал он,—
я буду гоняться за тобою, пока не поймаю тебя, а ког-
да я поймаю тебя, я искусаю тебя. И так станут посту-
пать все Собаки, которые будут жить после меня во ве-
ки веков.
Услышала это Женщина и молвила про себя:
«Да, эта Кошка умна, но не умнее Собаки».
366
Кошка сосчитала собачьи зубы, и они показались ей
очень острыми. Она сказала:
— Хорошо, пока я в Пещере, я буду ласкова с Ре-
бенком, если только Ребенок не станет слишком больно
таскать меня за хвост. Но не забудьте: я, Кошка, хожу
где вздумается и гуляю сама по себе.
— Гуляй, гуляй,— отозвался Пес,— да только не
там где я. А не то, чуть встречу тебя, я сейчас же залаю,
налечу на тебя и загоню тебя вверх на дерево. И так
станут поступать все Собаки, которые будут жить после
меня.
И тотчас же, не теряя ни минуты, кинул Мужчина
в Кошку двумя сапогами да кремневым топориком,
и Кошка бросилась вон из Пещеры, а Пес погнался за
ней и загнал ее вверх на дерево,— и с того самого дня,
мой мальчик, и поныне трое Мужчин из пяти — если они
настоящие Мужчины — швыряют разными предметами
в Кошку, где бы она ни попалась им на глаза, и все
Псы — если они настоящие Псы,— все до одного, загоня-
ют ее вверх на дерево. Но и Кошка верна своему дого-
вору. Пока она в доме, она ловит мышей и ласкова
с детьми, если только дети не слишком больно таскают
ее за хвост. Но чуть улучит минуту, чуть настанет ночь
и взойдет луна, сейчас же она говорит: «Я, Кошка, хожу
где вздумается и гуляю сама по себе», и бежит в чащу
Дикого Леса, или влезает на мокрые Дикие Деревья,
или взбирается на мокрые Дикие Крыши и дико машет
своим диким хвостом.
Кошка чудесно поет у огня,
Лазит на дерево ловко,
Ловит и рвет, догрняя меня,
Пробку а продетой веревкой.
Все же с тобою мы делим досуг,
Бинки, послушный и верный,
Бинки, мой старый, испытанный друг>
Правнук собаки пещерной.
Если, набрав из-под крана воды,
Лапы намочите кошке
(Чтобы потом обнаружить следы
Диких зверей на дорожке),—
Кошка, царапаясь, рвется из рук,
Фыркает, воет, мяучит.
Бинки — мой верный, испытанный друг,
Дружба ему не наскучит.
Вечером кошка, как ласковый зверь,
Трется о ваши колени.
Только вы ляжете — кошка за дверь
Мчится, считая ступени.
Кошка уходит ла целую ночь.
Бинки мне верен и спящий:
Он под кроватью храпит во всю мочь,—
Значит, он друг настоящий!
МОТЫЛЕК, КОТОРЫЙ ТОПНУЛ НОГОЙ
Вот тебе, милый мой мальчик, новая чудесная сказ-
ка — совсем особенная, не похожая на все остальные,—
сказка о мудрейшем царе Сулеймане-ибн-Дауде. На све-
те существует триста пятьдесят сказок о Сулеймане-ибн-
Дауде; но эта сказка не из их числа. Эта сказка —
о Мотыльке, который топнул ногой.
Так слушай же, слушай внимательно!
Сулейман-ибн-Дауд был мудрец. Он понимал, что
говорят звери, что говорят птицы, что говорят рыбы, что
говорят насекомые. Он понимал, что говорят камни глу-
боко под землей, когда они давят друг друга и стонут.
И он понимал, что говорят деревья, когда они шелестят
на рассвете листвой. Он понимал всех — и осу, и лису,
и осину в лесу. И прекрасная царица Балкида, его
Первая и Главная царица, была почти такая же
мудрая.
Сулейман-ибн-Дауд был могуч. На среднем пальце
правой руки у него было золотое кольцо. Стоило ему по-
вернуть это кольцо, как из-под земли вылетали Африты
и Джинны и делали все, что он вздумает им приказать.
А стоило ему повернуть кольцо дважды, с неба спуска-
лись Феи и тоже делали все, что он вздумает им прика-
зать. Когда же он поворачивал свое кольцо три раза,
перед ним появлялся с мечом сам великий ангел Азраил,
в одежде простого водоноса, и сообщал ему обо всем,
что происходит на земле, на небесах и под землей.
И все же Сулейман-ибн-Дауд был человек очень
скромный. Он почти никогда не хвастался, а если ему
369
случалось похвастаться, он потом жалел об этом и рас-
каивался.
Однажды он объявил, что желает накормить в один
день всех зверей, какие только существуют на свете, но,
когда он приготовил еду, из глубины моря выплыла ка-
кая-то большая Зверюга и сожрала все в три глотка.
Сулейман-ибн-Дауд был очень удивлен и сказал:
— О Зверюга, кто ты такая?
И Зверюга ответила:
— О повелитель! Желаю тебе здравствовать во веки
веков! Я самый маленький из тридцати тысяч братьев,
и мы живем на дне моря. Мы прослышали, что ты хо-
чешь накормить всех зверей, какие только существуют
на свете, и мои братья послали меня узнать у тебя, ско-
ро ли будет обед.
Сулейман-ибн-Дауд был страшно удивлен и сказал:
— О Зверюга, ты сожрала весь обед, приготовлен-
ный мною для всех зверей, какие только существуют на
свете.
И сказала ему Зверюга:
— О владыка, желаю тебе здравствовать во веки ве-
ков! Но неужели ты и в самом деле называешь это
обедом? Там, откуда я пришла, каждому из нас требует-
ся вдвое больше еды, чтобы перекусить между обедом
и ужином.
Тогда Сулейман-ибн-Дауд пал ниц и воскликнул:
— О Зверюга, я приготовил этот обед, чтобы пока-
зать всем, какой я великий и богатый царь, а вовсе не
потому» что я действительно люблю зверей! Теперь я по-
срамлен, и да послужит мне это хорошим уроком.
Сулеймап-иби-Дауд был и вправду мудрец, милый
мой мальчик. После этого случая он никогда уже не за-
бывал, что хвастаться глупо. И вот теперь-то начинается
настоящая сказка.
У Сулеймана-ибн-Дауда было много жен. У него бы-
ло девятьсот девяносто девять жен, если не считать пре-
краснейшей Балкиды. Все они жили в большом золотом
дворце посреди прелестного сада с фонтанами.
На самом деле Сулейману-ибн-Дауду вовсе не нужны
были девятьсот девяносто девять жен, но в то время
у всякого было по нескольку жен, так что царю, конеч-
но, приходилось брать себе еще больше, чтобы показать,
что он царь.
370
Одни из них были красавицы, другие просто уроды.
Уроды вечно враждовали с красавицами, и те от этого
тоже становились уродами, и все они ссорились с Сулей-
маном-ибн-Даудом, что причиняло ему большие страда-
ния. Одна лишь прекрасная Балкида никогда не ссори-
лась с Сулейманом-ибн-Даудом, слишком уж она люби-
ла его. Она либо сидела у себя в золотом дворце, либо
гуляла по дворцовому саду, и ей очень было жалко
Сулеймана-ибн-Дауда.
Конечно, если бы он пожелал повернуть у себя на
пальце кольцо и позвать Джиннов и Афритов, они пре-
вратили бы всех его девятьсот девяносто девять жен
в белых ослиц, или в борзых собак, или в зерна граната.
Но Сулейман-ибн-Дауд боялся снова оказаться хвасту-
нишкой.
Поэтому, когда его сварливые жены ссорились слиш-
ком уж громко, он только уходил в укромный уголок
своего дворцового сада и проклинал тот час, когда он
родился на свет.
Однажды случилось так, что они ссорились уже три
недели подряд — все девятьсот девяносто девять жен.
Сулейман-ибн-Дауд удалился от них, как обычно, в мир-
ный уголок. И среди апельсинных деревьев он встретил
Балкиду Прекраснейшую. И она сказала:
— О мой господин, свет моих очей, поверни у себя на
пальце кольцо и покажи этим египетским, месопотам-
ским, китайским, персидским царицам, какой ты великий
и грозный владыка.
Но Сулейман-ибн?Дауд покачал головой и ответил:
— О моя госпожа, радость моей жизни, вспомни Зве-
рюгу, которая выплыла из морской глубины и посрамила
меня перед всеми зверями, какие только есть на земле,
из-за того, что я вздумал похвастаться. Теперь, если
я стану хвастать перед этими персидскими, абиссински-
ми, китайскими, египетскими царицами лишь из-за того,
что они надоедают мне своей болтовней, я могу еще
сильнее осрамиться.
И Балкида Прекраснейшая сказала в ответ:
— О мой господин, сокровище моей души, что же ты
будешь делать?
И Сулейман-ибн-Дауд ответил:
— О моя госпожа, услада моего сердца, придется
вверить свою судьбу в руки тех девятисот девяноста де-
371
вяти цариц, которые выводят меня из терпения своими
беспрестанными ссорами.
И он пошел мимо лилий и японских локатов, мимо
роз, канн и пахучего имбиря, которые произрастали
в саду, и пришел к огромному камфорному дереву, кото-
рое прозвали Камфорное Древо Сулеймана-ибн-Дауда.
Но Балкида спряталась меж высоких ирисов, пятни-
стых бамбуков и красных лилий, чтобы быть поближе
к возлюбленному своему Сулейману-ибн-Дауду.
В это время под деревом пролетали два мотылька.
Они ссорились.
Сулейман-ибн-Дауд услыхал, что один из них сказал
другому:
— Как ты смеешь говорить со мною так дерзко
и грубо? Разве ты не знаешь, что стоит мне топнуть но-
гой — и разразится гроза, и весь дворец Сулеймана-ибн-
Дауда, и весь этот сад провалятся в тартарары!
Тогда Сулейман-ибн-Дауд забыл про всех своих де-
вятьсот девяносто девять сварливых жен и засмеялся.
Он смеялся над хвастовством Мотылька, и смеялся так
долго, что затряслось даже камфорное дерево. И он про-
тянул палец и сказал:
— Поди-ка ты сюда, человечек!
Мотылек страшно испугался, но ничего не поделаешь,
пришлось ему подлететь к Сулейману-ибн-Дауду и сесть,
трепеща крылышками, на его протянутый палец. Сулей-
ман-ибн-Дауд наклонил голову и тихонько прошептал:
— Ах, человечек, тебе же отлично известно, что,
сколько бы ты ни топал ногой, от этого не шелохнется
даже травинка! Почему же ты так беззастенчиво лжешь
своей жене? Ведь это верно, что она твоя жена?
Мотылек поглядел на Сулеймана-ибн-Дауда и уви-
дел мудрейшие очи царя, мерцавшие, как звезды в мо-
розную ночь. И он сложил крылышки, и наклонил голо-
ву, и собрал все свое мужество, и сказал:
— В самом деле, это моя жена, а ты сам хорошо по-
нимаешь, что они такое, наши жены.
Сулейман-ибн-Дауд ухмыльнулся в бороду и отве-
тил:
— Да, брат мой, мне это отлично известно.
— Надо же держать их в послушании,— сказал Мо-
тылек.— А моя жена ругает меня уже целое утро, и я
припугнул ее, чтобы она перестала бушевать и бра-
ниться.
372
И Сулейман-ибн-Дауд сказал:
— Что ж, может быть, это и в самом деле утихоми-
рит ее. Иди к своей жене, о мой брат, а я послушаю, что
ты скажешь ей.
Полетел Мотылек обратно к своей жене, которая си-
дела под листком и трепетала от страха. И она восклик-
нула:
Он слышал твои слова! Сулейман-ибн-Дауд слы-
шал, что ты сказал!
Слышал,— отвечал Мотылек.— Я и хотел, чтоб он
слышал.
*— И что же он сказал? О, что же он сказал?
— Но,— отвечал Мотылек, важно помахивая кры-
лышками,— между нами, дорогая (конечно, я не обви-
няю его, потому что дворец очень дорого стоит, да
и апельсины как раз поспевают). В общем, он просил ме-
ня не топать, и я обещал, что не топну.
— Боже мой! — воскликнула жена Мотылька и при-
тихла, а Сулейман-ибн-Дауд смеялся до слез над бес-
стыдством этого пройдохи.
Балкида Прекраснейшая стояла за деревом среди
алых лилий и улыбалась украдкой, так как она слышала
весь разговор. И она подумала: «Если я в самом деле
мудрая, я могу избавить моего господина от докучающих
ему сварливых цариц». Она протянула палец и тихонько
прошептала жене Мотылька:
— Крохотная женщина, поди-ка сюда!
Бабочка ужасно испугалась, но ничего не поделаешь,
она подлетела к Балкиде и уселась на ее белой руке.
Балкида наклонила свою прекрасную голову и про-
шептала:
— Крохотная женщина, неужто ты и вправду пове-
рила тому, что сказал тебе муж?
Бабочка взглянула на Балкиду и увидела очи Пре-
красной царицы, блестевшие, как блестит озеро в лун-
ную ночь. Бабочка сложила крылышки и, собрав все
свое мужество, сказала:
— О Царица, красуйся во веки веков! Ты же знаешь,
что такое мужья!
И царица Балкида, мудрая Балкида Савская, подня-
ла руку к губам, чтобы скрыть улыбку, и сказала:
— Да, сестра моя, знаю.
— Они выходят из себя по пустякам,— сказала Ба-
бочка, быстро-быстро раскрывая и складывая крылыш-
373
ки,— и мы должны ублажать их, о Царица, чтобы они
не ворчали. Они никогда не думают даже половины того,
что говорят. Если мужу моему так хочется верить, будто
я поверила, что стоит ему топнуть ногой, и дворец Су-
леймана-ибн-Дауда исчезнет, пускай себе верит, не
стану ему возражать. Все равно завтра он об этом за-
будет.
— Да, сестра моя, ты совершенно права,— сказала
Балкида,— но, когда он в следующий раз начнет перед
тобою похваляться, поймай его на слове. Скажи ему,
чтобы он и в самом деле топнул ногой, и посмотри, что
из этого выйдет. Он будет сильно посрамлен. Вот уви-
дишь.
Бабочка улетела к своему Мотыльку, а через пять
минут они уже ссорились — еще сильнее, чем прежде.
— Вспомни,— сказал Мотылек,— вспомни, что я мо-
гу сделать, если топну ногой!
— Я тебе нисколечко не верю,— ответила Бабочка,—
и я была бы рада поглядеть, как это у тебя получится!
Топни! Топни! Пожалуйста, топни!
— Я обещал Сулейману-ибн-Дауду не топать, и я не
хочу нарушать свое слово.
— Сколько ни топай, все равно ничего не получится.
Даже маленькая травинка и та не шелохнется. Что же
ты не топаешь? Топни! Топни! Говорю тебе: топни!
Сидя под камфорным деревом, Сулейман-ибн-Дауд
слышал каждое слово и смеялся так, как еще никогда не
смеялся.
Он забыл про цариц, он забыл) про Зверюгу, выплыв-
шую из морской глубины, он забыл про свое хвастов-
ство. И Балкида, стоя за деревом, тоже смеялась, пото-
му что ее возлюбленному было так весело.
Но вот Мотылек, раздраженный, взволнованный, сно-
ва спустился под камфорное дерево и сказал Сулейма-
ну-ибн-Дауду:
— Она хочет, чтобы я топнул. Она хочет поглядеть,
что из этого выйдет. О Сулейман-ибн-Дауд, ты же
знаешь, что у меня ничего не получится! И теперь она
уже никогда не поверит ни одному моему слову и будет
смеяться надо мной до конца моих дней.
— Нет, о брат мой,— сказал Сулейман-ибн-Дауд,—
этого не будет, уверяю тебя.
И он повернул на пальце кольцо (только для того,
чтобы помочь Мотыльку, а не для того» чтобы похвастать
374
своим всемогуществом), и в мгновение ока четыре огром-
ных Джинна возникли перед ним из-под земли.
— Рабы,— сказал Сулейман-ибн-Дауд — когда этот
господин, что сидит у меня на пальце (там сидел хваст-
ливый Мотылек), топнет левой передней ногой, сделайте
так, чтобы разразилась гроза, грянул гром и этот дворец
и все эти сады сгинули с глаз, исчезли. Когда же он топ-
нет опять, осторожно поставьте их на прежнее место.
— Теперь, о брат мой,— сказал он Мотыльку,— от-
правляйся к жене и топай в свое удовольствие.
Мотылек подлетел к жене, которая все это время
кричала:
— Что же ты не топаешь? Топни! Ну, топни же!
Топни!
За оградой, окружавшей дворец, Балкида увидела
четырех Джиннов и сказала:
— Наконец-то Сулейман-ибн-Дауд для спасения Мо-
тылька сделает то, что давным-давно должен был сде-
лать для собственного спасения: угомонит этих сварли-
вых цариц.
Мотылек топнул. Джинны подхватили дворец и сады
и унесли их по воздуху за тысячу миль. Послышался
страшный гром, и небо стало чернее чернил. А Бабочка
летала во тьме и кричала:
— О, я больше не буду браниться! И зачем я под-
стрекала его! Мой любимый, мой милый муж, возврати
назад и дворец и сады, и я больше никогда не стану пе-
речить тебе!
Мотылек и сам испугался не меньше своей жены,
а Сулейман-ибн-Дауд хохотал так, что в первую минуту
даже не мог прошептать Мотыльку:
— Топни опять, о брат мой, верни мне мой дворец,
о великий волшебник!
— Да, верни ему дворец! — воскликнула жена Мо-
тылька, которая летала во тьме, как ночная бабочка.—
Верни ему дворец и не занимайся больше таким ужас-
ным чародейством!
— Ладно, дорогая, так и быть! — сказал Мотылек,
всячески стараясь придать себе храбрости.— Вот ви-
дишь, что получилось оттого, что ты придиралась ко
мне. Понятно, я лично нисколько не беспокоюсь о том,
вернется ли дворец или нет, такие дела для меня не
впервой, но из уважения к тебе и к Сулейману-ибн-Да-
уду я не возражаю против того, чтобы все воротилось на
место.
И он топнул еще раз, и в ту же секунду Джинны без
единого толчка водрузили и сады и дворец на прежнее
место.
И все было по-прежнему. Темно-зеленая листва
апельсинных деревьев ярко сверкала на солнце, фонтаны
играли меж алых египетских лилий, птицы пели как ни
в чем не бывало, а Бабочка лежала на боку под камфор-
ным деревом. Крылышки у нее трепетали, и, задыхаясь,
она повторяла:
— Прости меня! Я больше не буду!
Сулейман-ибн-Дауд так смеялся, что с трудом мог
вымолвить слово. На него напала икота. Изнемогая от
смеха, он протянул Мотыльку палец и сказал:
— О великий волшебник, что из того, что ты возвра-
тил мне дворец, если веселье, которое ты мне доставил,
сведет меня сегодня же в могилу?
Тут раздался страшный шум, потому что из дворца
выбежали все девятьсот девяносто девять цариц и стали
пронзительно кричать, и визжать, и звать своих малых
детей. Они бежали по мраморной лестнице, спускавшей-
ся вниз от фонтанов,— сто женщин на каждой ступени.
Премудрая Балкида выступила величаво вперед,
встретила их и сказала:
— Чего это вы так испугались, царицы?
Они же стояли на мраморной лестнице — сто женщин
на каждой ступени — и кричали:
— Чего мы испугались? Это всякому ясно! Ведь
мы жили себе поживали в своем золотом дворце, и вдруг
наш дворец исчезает неизвестно куда, и мы попадаем
в кромешную тьму, и над нами грохочет гром, и Джинны
и Африты шныряют во тьме! Вот чего мы испугались,
о царица цариц, и мы чрезвычайно испуганы нашим ис-
пугом, ибо это самый страшный испуг из всех испугов,
какие приводилось нам испытывать за всю нашу жизнь.
Тогда Балкида, Прекраснейшая царица, любимейшая
из всех жен Сулейматга-ибн-Дауда, почти столь же пре-
мудрая, как сам Сулейман-ибн-Дауд, сказала:
— Ничего особенного не произошло, о царицы. Про-
сто Мотылек пожаловался на свою жену, которая ссори-
лась с ним, а Сулейману-ибн-Дауду захотелось научить
ее кротости и вежливой речи, ибо это считается добро-
детелью среди мотыльковых жен.
И тогда встала египетская царица, дочь фараона,
и сказала:
376
— Наш дворец нельзя вырвать с корнем, как порей,
для какой-нибудь ничтожной букашки. Нет! Сулейман-
ибн-Дауд, должно быть, уже скончался, и земля сотряс-
лась от горя, и загремели небесные громы, и на землю
спустилась тьма.
Тогда Балкида, не поднимая глаз, поманила к себе
пальцем эту дерзкую царицу и сказала ей да и всем
остальным:
— Вы можете пойти и поглядеть.
Они спустились по мраморной лестнице широкими
рядами — в каждом ряду была сотня цариц — и под
камфорным деревом увидели премудрого царя Сулейма-
на-ибн-Дауда, все еще изнемогавшего от смеха. Он си-
дел и покачивался взад-вперед, и на одной руке у него
была Бабочка, а на другой Мотылек. И царицы услы-
шали, как он говорит:
— О жена моего брата, который летает по воздуху,
запомни же отныне и на веки веков, что ты должна
угождать своему мужу во всем, иначе он рассердится
и топнет ногою опять, ибо он великий чародей и колдун
и может, когда ему вздумается, похитить дворец у са-
мого Сулеймана-ибн-Дауда... Ступайте же с миром
вы оба.
Он поцеловал у них крылышки, и они улетели прочь.
Тогда все царицы, которые до сих пор все еще стояли
и улыбались, все, кроме Прекрасной и Великолепной
Балкиды, пали ниц, потому что они сказали себе: «Если
творятся такие дела из-за того, что Мотылек недоволен
своею женою, что же будет с нами, докучающими своему
повелителю криками и буйными ссорами?»
И они накинули на голову прозрачные ткани и, за-
жав себе ладонями рот, тихо, как мыши, удалились к се-
бе во дворец.
Тогда Балкида, Прекраснейшая и Великолепная, вы-
шла из зарослей алых лилий под сень камфорного дере-
ва и, положив руку на плечо Сулейману-ибн-Дауду, ска-
зала:
— О господин мой, сокровище моей души, радуйся,
потому что мы дали всем этим царицам Египта, Эфио-
пии, Персии, Индии, Китая хороший урок, который они
запомнят навеки.
И Сулейман-ибн-Дауд, все еще глядя на мотыльков,
игравших в лучах солнца, спросил:
— О моя госпожа, драгоценный камень моей радо-
377
сти, когда же это случилось? Ведь как только я вошел
в сад, я принялся шутить над Мотыльком.
И он рассказал Балкиде все, что он делал в то
время.
И Балкида, ласковая, милая Балкида, сказала:
— О мой господин, владыка моей жизни! Я спрята-
лась за камфорным деревом и видела все своими глаза-
ми. Это я надоумила бабочку, чтобы та заставила Мо-
тылька топнуть, ибо я надеялась, что мой господин шут-
ки ради совершит какой-нибудь волшебный поступок,
который испугает цариц.
И она рассказала ему все, что подумали, увидели
и сказали царицы.
Тогда Сулейман-ибн-Дауд встал под камфорным де-
ревом, протянул руки и в веселии сердца сказал:
— О моя госпожа, сладость моих дней, знай, что, ес-
ли бы я со злости или по внушению гордости применил
к царицам мое волшебство, я мог бы осрамиться опять,
как осрамился тогда, когда устроил пиршество для зве-
рей всего мира. Но благодаря твоей мудрости я стал
колдовать ради шутки, чтобы немного помочь Мотыль-
ку, и — видишь — это спасло меня от моих докучливых
жен. Так объясни мне, о моя госпожа, сердце моего
сердца, как же ты достигла такой мудрости?
И царица Балкида, прекрасная, величавая, стройная,
взглянула Сулейману-ибн-Дауду в глаза, склонила, по-
добно Мотыльку, свою голову набок и ответила:
— Во-первых, о мой господин, потому что я люблю
тебя; а во-вторых, о мой господин, потому что я знаю,
что такое сварливые жены.
И они пошли во дворец и жили счастливо до сконча-
ния дней.
Не правда ли. Балкида поступила умно?
РИККИ-ТИККИ-ТАВИ
Это рассказ о великой войне, которую вел в одиноч-
ку Рикки-Тикки-Тави в ванной большого дома в посел-
ке Сигаули.
Дарзи, птица-портной, помогала ему, и Чучундра, му-
скусная крыса 1— та, что никогда не выбежит на сере-
дину комнаты, а все крадется у самой стены,— давала
ему советы. Но по-настоящему воевал он один.
Рикки-Тикки-Тави был мангуст1 2. И хвост и мех были
у него как у маленькой кошки, а голова и все повад-
ки — как у ласочки. Глаза у него были розовые, и кон-
чик его беспокойного носа тоже был розовый. Рикки мог
почесаться где вздумается, все равно какой лапкой: пе-
редней ли, задней ли. И так умел он распушить свой
хвост, что хвост делался похожим на круглую длинную
щетку. И его боевой клич, когда он мчался в высоких
травах, был рикки-тикки-тикки-тикки-чк!
Он жил с отцом и матерью в узкой ложбине. Но од-
нажды летом произошло наводнение, и вода понесла его
вдоль придорожного рва. Он брыкался и барахтался
как мог. Наконец ему удалось ухватиться за плывущий
пучок травы, и там он держался, пока не лишился со-
знания. Очнулся он на горячем припеке в саду, посере-
дине дорожки, истерзанный и грязный, а какой-то маль-
чик в это время сказал:
— Мертвый мангуст! Давай устроим похороны!
1 Мускусная крыса (ондатра) водится главным образом
в Северной Америке.
2 Мангусты — мелкие хищные животные, которые водятся
в тропических странах.
379
— Нет,— сказала мальчику мать,— возьмем-ка его и
Ы1с\ гшим. Может быть, он еще живой.
Они внесли его в дом, и какой-то большой человек
взял его двумя пальцами и сказал, что он вовсе не мерт-
вый, а только захлебнулся в воде. Тогда его завернули
в вату и стали обогревать у огня. Он открыл глаза
и чихнул.
— А теперь,— сказал Большой Человек,— не пугай-
те его, и мы поглядим, что он станет делать.
Нет на свете ничего труднее, как испугать мангуста,
потому что он от носа до хвоста весь горит любопыт-
ством. «Беги Разузнай и Разнюхай»,— начертано на се-
мейном гербе у мангустов, а Рикки-Тикки был чисто-
кровный мангуст. Он всмотрелся в вату, сообразил, что
она не годна для еды, обежал кругом стола, сел на зад-
ние лапки, привел свою шерстку в порядок, а потом
вскочил мальчику на плечо.
— Не бойся, Тедди,— сказал Большой Человек.—
Это он хочет с побой подружиться.
— Ай, он щекочет мне шею! — вскрикнул Тедди.
Рикки-Тикки заглянул ему за воротник, понюхал ухо
и, спустившись на пол, начал тереть себе нос.
— Вот чудеса! — сказала Теддина мать.— И это на-
зывается дикий зверек! Верно, он оттого такой ручной,
что мы были добры к нему.
— Мангусты все такие,— сказал ее муж.— Если Тед-
ди не станет поднимать его с полу за хвост и не вздума-
ет сажать его в клетку, он поселится у нас и будет бе-
гать по всему дому... Дадим ему чего-нибудь поесть.
Ему дали маленький кусочек сырого мяса. Мясо ему
страшно понравилось. После завтрака он сейчас же по-
бежал на веранду, присел на солнышке и распушил свою
шерстку, чтобы высушить ее до самых корней. И тотчас
же ему стало лучше.
«В этом доме есть немало такого, что я должен раз-
ведать как можно скорее. Моим родителям за всю свою
жизнь не случалось разведать столько. Останусь тут
и разведаю все как есть».
Весь этот день он только и делал, что рыскал по
всему дому. Он чуть не утонул в ванне, он сунулся но-
сом в чернила и тотчас же после этого обжег себе нос
о сигару, которую курил Большой Человек, потому что
взобрался к Большому Человеку на колени — посмот-
реть, как пишут пером на бумаге. Вечером он прибежал
380
в Теддину спальню, чтобы проследить, как зажигаются
керосиновые лампы. А когда Тедди улегся в постель,
Рикки-Тикки прикорнул возле него, но оказался беспо-
койным соседом, потому что при всяком шорохе вскаки-
вал и настораживался и бежал разузнавать, в чем дело.
Отец с матерью зашли перед сном проведать своего спя-
щего сына и увидели, что Рикки-Тикки не спит, а сидит
у него на подушке.
— Не нравится мне это,— сказала Теддина мать.—
Что, если он укусит ребенка?
— Не бойся,— сказал отец.— Эта зверюшка защи-
тит его лучше всякой собаки. Если, например, вползет
змея...
Но Теддина мать и думать не хотела о таких ужасах.
К утреннему завтраку Рикки въехал на веранду вер-
хом на Теддином плече. Ему дали банан и кусочек яй-
ца. Он перебывал на коленях у всех, потому что хоро-
ший мангуст никогда не теряет надежды сделаться до-
машним мангустом. Каждый из них с детства мечтает
о том, что он будет жить в человечьем доме и бегать из
комнаты в комнату.
После завтрака Рикки-Тикки выбежал в сад — по-
глядеть, нет ли там чего замечательного. Сад был боль-
шой, лишь наполовину расчищенный. Розы росли в нем
огромные — каждый куст как беседка,— и бамбуковые
рощи, и апельсинные деревья, и лимонные, и густые за-
росли высокой травы.
Рикки-Тикки даже облизнулся.
— Неплохое место для охоты! — сказал он.
И чуть только подумал об охоте, хвост у него раздул-
ся, как круглая щетка. Он быстро обежал всю окрест-
ность, нюхнул здесь, нюхнул там, и вдруг до него доне-
слись из терновника чьи-то печальные голоса. Там,
в терновнике, жили Дарзи, птица-портной, и его жена.
У них было красивое гнездо: они сшили его из двух
большущих листьев тонкими волокнистыми прутиками
и набили мягким пухом и хлопком. Гнездо качалось во
все стороны, а они сидели на краю и громко плакали.
— Что случилось? — спросил Рикки-Тикки.
— Большое несчастье! — ответил Дарзи.— Один из
наших птенчиков вывалился вчера из гнезда, и Наг про-
глотил его.
— Гм,— сказал Рикки-Тикки,— это очень печально...
Но я тут недавно... Я нездешний... Кто такой Наг?
381
Дарзи и его жена юркнули в гнездо и ничего не от-
ветили, потому что из густой травы, из-под куста послы-
шалось негромкое шипение — страшный, холодный звук,
который заставил Рикки-Тикки отскочить назад на це-
лых два фута. Потом из травы все выше и выше, вершок
за вершком, стала подниматься голова Нага, огромной
черной кобры1,— и был этот Наг пяти футов длины от
головы до хвоста.
Когда треть его туловища поднялась над землей,
он остановился и начал качаться, как одуванчик под
ветром, и глянул на Рикки-Тикки своими злыми змеины-
ми глазками, которые остаются всегда одинаковые,
о чем бы ни думал Наг.
— Ты спрашиваешь, кто такой Наг? Смотри на меня
и дрожи! Потому что Наг — это я...
И он раздул свой капюшон, и Рикки-Тикки увидел
на капюшоне очковую метку, точь-в-точь как стальная
петля от стального крючка.
Рикки стало страшно — на минуту. Дольше одной
минуты мангусты вообще никого не боятся, и хотя Рик-
ки-Тикки никогда не видал живой кобры, так как мать
кормила его мертвыми, он хорошо понимал, что мангу-
сты для того и существуют на свете, чтобы сражаться
со змеями, побеждать их и есть. Это было известно
и Нагу, и потому в глубине его холодного сердца был
страх.
— Ну так что! — сказал Рикки-Тикки, и хвост у него
стал раздуваться опять.— Ты думаешь, если у тебя узор
на спине, так ты имеешь право глотать птенчиков, кото-
рые выпадут из гнезда?
Наг думал в это время о другом и зорко вглядывал-
ся, не шевелится ли трава за спиной у Рикки. Он знал,
чго, если в саду появились мангусты, значит, и ему
и всему змеиному роду скоро придет конец. Но теперь
ему было нужно усыпить внимание врага. Поэтому он
чуть-чуть нагнул голову и, склонив ее набок, сказал:
— Давай поговорим. Ведь птичьи яйца ты ешь,
не правда ли? Почему бы мне не лакомиться птичками?
— Сзади! Сзади! Оглянись! — пел в это время
Дарзи.
Но Рикки-Тикки хорошо понимал, что пялить глаза
1 Кобра — ядовитая очковая змея. Сзади, чуть пониже голо-
вы, у нее узор, похожий на очки. Когда она сердита, то раздувает
шею так, что получается подобие капюшона.
382
уже некогда. Он подпрыгнул как можно выше и внизу
под собой увидел шипящую голову Нагайны, злой жены
Нага. Она подкралась сзади, покуда Наг разговаривал
с ним, и хотела прикончить его. Она оттого и шипела,
что Рикки ускользнул от нее. Подпрыгнувший Рикки
бухнулся к ней прямо на спину, и, будь он постарше, он
знал бы, что теперь самое время прокусить ее спину
зубами: один укус — и готово! Но он боялся, как бы она
не хлестнула его своим странным хвостом. Впрочем, он
куснул ее, но не так сильно, как следовало, и тотчас же
отскочил от извивов хвоста, оставив змею разъяренной
и раненой.
— Гадкий, гадкий Дарзи! — сказал Наг и вытянул-
ся вверх сколько мог, чтобы достать до гнезда, висевше-
го на терновом кусте.
Но Дарзи нарочно построил свое гнездо так высоко,
чтобы змеи не достали до него, и гнездо только качну-
лось на ветке.
Рикки-Тикки чувствовал, что глаза у него становятся
все краснее и жарче, а когда глаза у мангуста краснеют,
это значит — он очень сердит. Он сел на хвост и на зад-
ние лапы, как маленький кенгуренок, и, поглядев во все
стороны, затараторил от ярости. Но воевать было не
с кем: Наг и Нагайна юркнули в траву и исчезли. Когда
змее случится промахнуться, она не говорит ни единого
слова и не показывает, что она собирается делать. Рик-
ки-Тикки даже не пытался преследовать врагов, так как
не был уверен, может ли справиться с обоими сразу. Он
побежал рысцой по направлению к дому, сел на песча-
ной тропинке и глубоко задумался. Да и было о чем.
Когда тебе случится читать старые книги о разных
животных, ты прочтешь, будто ужаленный змеей ман-
густ тотчас же убегает прочь и съедает какую-то травку,
которая будто бы лечит его от укуса. Это неверно. По-
беда мангуста над коброй — в быстроте его глаз и лап.
У кобры — укус, у мангуста — прыжок.
И так как никакому глазу не уследить за движением
змеиной головы, когда она хочет ужалить, этот прыжок
мангуста чудеснее всякой волшебной травы.
Рикки-Тикки хорошо понимал, что он еще молодой
и неопытный. Оттого ему было так радостно думать,
что он изловчился увильнуть от нападения сзади. Он по-
чувствовал большое уважение к себе, и, когда по садо-
вой дорожке подбежал к нему Тедди, он был не прочь
383
позволить мальчугану, чтобы тот погладил его. Но как
раз в ту минуту, когда Тедди нагнулся над ним, что-то
мелькнуло, извиваясь, в пыли, и тоненький голосок про-
изнес: «Берегись! Я — Смерть!» Это была Карайт, пыль-
но-серая змейка, которая любит валяться в песке. Жало
у нее такое же ядовитое, как у кобры, но оттого, что она
маленькая, никто не замечает ее, и таким образом она
приносит людям еще больше вреда.
Глаза у Рикки-Тикки опять стали красные, и он, при-
плясывая, подбежал к Карайт той особенной, неровной
походкой враскачку, которую унаследовал от своих пра-
родителей. Походка забавная, но очень удобная, потому
что дает вам возможность сделать прыжок под каким
угодно углом. А когда имеешь дело со змеями, это важ-
нее всего. Поединок с Карайт был еще опаснее для Рик-
ки, чем сражение с Нагом, потому что Карайт такая
маленькая, такая юркая и ловкая змейка, что, если толь-
ко Рикки не вопьется в нее сзади зубами чуть пониже
головы, Карайт непременно ужалит его либо в глаз,
либо в губу.
Впрочем, Рикки этого не знал. Глаза у него совсем
покраснели, он уже ни о чем не раздумывал — он шел
и раскачивался взад и вперед, выискивая, куда ему луч-
ше вонзиться зубами. Карайт налетела на него. Рикки
отскочил вбок и хотел было ее укусить, но проклятая
пыльно-серая головка очутилась у самого его затылка,
и, чтобы сбросить ее со спины, ему пришлось перекувыр-
нуться в воздухе. Она не отставала и мчалась за ним по
пятам.
Тедди повернулся к дому и крикнул:’
•— Идите посмотрите: наш мангуст убивает змею!
И Рикки-Тикки услышал, как взвизгнула Теддина
мать. Отец мальчика выбежал с палкой, но как раз
в это время Карайт сделала неудачный рывок — дальше,
чем нужно,— и Рикки-Тикки вскочил на нее и впился
зубами чуть пониже ее головы, а потом откатился прочь.
Карайт сразу перестала шевелиться, и Рикки-Тикки уже
приготовился съесть ее, начиная с хвоста (таков обе-
денный обычай у мангустов), когда он вспомнил, что
мангусты от сытной еды тяжелеют и что, если он хочет
сохранить свою ловкость и силу, он должен оставаться
худым. Он отошел прочь и стал кувыркаться в пыли под
кустом клещевины, а Теддин отец набросился с палкой
на мертвую.
381
«К чему это? — думал Рикки,—Ведь я уже прикон-
чил ее».
И тут к Рикки-Тикки подбежала Теддина мать, под-
няла его прямо с пыли и стала крепко прижимать к себе,
крича, что он спас ее сына от смерти, а Тедди сделал
большие глаза, и в его глазах был испуг. Суматоха по-
нравилась Рикки, но из-за чего она произошла, он,
конечно, не мог понять. За что они так ласкают его?
Ведь для него драться со змеями то же самое, что для
Тедди кувыркаться в пыли,— одно удовольствие.
Когда сели обедать, Рикки-Тикки, гуляя по скатерти
среди стаканов и рюмок, мог бы трижды набить себе
брюхо самыми вкусными лакомствами, но он помнил
о Hare и Нагайне, и хотя ему было очень приятно, что
Теддина мать тискает и гладит его и что Тедди сажает
его к себе на плечо, но глаза у него то и дело краснели
и он испускал свой воинственный клич рикки-тикки-
тикки-тикки-чк!
Тедди взял его к себе в постель. Мальчику непремен-
но хотелось, чтобы Рикки спал у него под самым подбо-
родком, на груди. Рикки был благовоспитанный мангуст
и не мог ни укусить, ни оцарапать его, но, чуть только
Тедди заснул, он спустился с постели и пошел путеше-
ствовать по дому.
В потемках он наткнулся на мускусную крысу Чу-
чундру, которая кралась поближе к стене.
У Чучундры разбитое сердце. Она хнычет и ноет всю
ночь и все хочет набраться храбрости, чтобы выбежать
на середину комнаты. Но храбрости у нее никогда не
хватает.
— Не губи меня, Рикки-Тикки! — закричала она
и чуть не заплакала.
— Кто убивает змею, станет ли возиться с какой-то
мускусной крысой! — презрительно ответил Рикки-
Тикки.
— Убивающий змею от змеи и погибнет! — еще пе-
чальнее сказала Чучундра.— И кто знает, не убьет ли
меня Наг по ошибке? Он подумает, что я — это ты...
— Ну, этого он никогда не подумает! — сказал Рик-
ки-Тикки.— К тому же он в саду, а ты там никогда не
бываешь.
— Моя двоюродная сестра — крыса Чуа говорила
мне...— начала Чучундра и смолкла.
— Что же она говорила?
13. «Сказочные повести*.
385
— Тсс... Наг вездесущий — он всюду. Ты бы сам по-
говорил с моей сестрой в саду.
— Но я ее не видел. Говори же! Да поскорее, Чу-
чундра, а не то я тебя укушу.
Чучундра уселась на корточки и начала плакать.
Плакала она долго, слезы текли у нее по усам.
— Я такая несчастная! — рыдала она.— У меня ни-
когда не хватало духу выбежать на середину комнаты.
Тссс! Но разве ты не слышишь, Рикки-Тикки? Уж лучше
мне не говорить ничего.
Рикки-Тикки прислушался. В доме была тишина, но
ему показалось, что до него еле-еле доносится тихое, еле
слышное ш-ш-ш, как будто по стеклу прошла оса. Это
шуршала змеиная чешуя на кирпичном полу.
«Или Наг, или Нагайна! — решил он.— Кто-то из них
ползет по водосточному желобу в ванную...»
— Верно, Чучундра. Жаль, что я не потолковал
с твоей Чуа.
Он прокрался в Теддину умывальную комнату, но
там не оказалось никого. Оттуда он пробрался в умы-
вальную комнату Теддиной матери. Там в оштукатурен-
ной гладкой стене у самого пола был вынут кирпич для
водосточного желоба, и, когда Рикки пробирался по ка-
менному краю того углубления, в которое вставлена ван-
на, он услыхал, как за стеной в лунном сиянии шепчут-
ся Наг и Нагайна.
— Если в доме не станет людей,— говорила Нагай-
на мужу,— он тоже уйдет оттуда и сад опять будет наш.
Иди же, не волнуйся и помни, что первым ты должен
ужалить Большого Человека, который убил Карайт.
А потом возвращайся ко мне, и мы вдвоем прикончим
Рикки-Тикки.
— Но будет ли нам хоть малейшая польза, если мы
убьем их?
— Еще бы! Огромная. Когда дом стоял пустой, раз-
ве тут водились мангусты? Покуда в доме никто не жи-
вет, мы с тобою цари всего сада: ты царь, я царица.
И не забудь, что когда на дынной гряде вылупятся из
яиц наши дети (а это может случиться и завтра), им
будет нужен покой и уют.
— Об этом я и не подумал,— сказал Наг.— Хорошо,
я иду. Но, кажется, нет никакого смысла вызывать на
бой Рикки-Тикки. Я убью Большого Человека и его
жену, а также, если мне удастся, его сына и уползу по-
386
тихоньку. Тогда дом опустеет, и Рикки-Тикки сам уйдет
отсюда.
Рикки-Тикки весь дрожал от негодования и ярости,
В отверстие просунулась голова Нага, а за нею пять
футов его холодного туловища. Рикки-Тикки хоть и был
взбешен, но все же пришел в ужас, когда увидал, какая
огромная эта кобра. Наг свернулся в кольцо, поднял го-
лову и стал вглядываться в темноту ванной комнаты,
Рикки-Тикки мог видеть, как мерцают его глаза.
«Если я убью его сейчас,— соображал Рикки-Тик-
ки,— об этом немедленно узнает Нагайна. Драться же
в открытом месте мне очень невыгодно: Наг может меня
одолеть. Что мне делать?»
Наг раскачивался вправо и влево, а потом Рикки-
Тикки услышал, как он пьет воду из большого кувшина,
который служил для наполнения ванны.
— Чудесно! — сказал Наг, утолив жажду.— У Боль-
шого Человека была палка, когда он выбежал, чтобы
убить Карайт. Быть может, эта палка при нем и сейчас.
Но когда нынче утром он придет сюда умываться, он бу-
дет, конечно, без палки... Нагайна, ты слышишь меня?..
Я подожду его здесь в холодке до рассвета...
Нагу никто не ответил, и Рикки-Тикки понял, что
Нагайна ушла. Наг обвился вокруг большого кувшина
у самого пола и заснул. А Рикки-Тикки стоял тихо, как
смерть. Через час он начал подвигаться к кувшину —
мускул за мускулом. Рикки всматривался в широкую
спину Нага и думал, куда бы вонзиться зубами.
«Если я в первый же миг не перекушу ему шею,
у него все еще хватит силы бороться со мной, а если он
будет бороться — о Рикки!»
Он поглядел, какая толстая шея у Нага,— нет, ему
с такой шеей не справиться. А укусить где-нибудь побли-
же к хвосту — только раззадорить врага.
«Остается голова! — решил он.— Голова над самым
капюшоном. И уж если вцепиться в нее, так не выпу-
скать ни за что».
Он сделал прыжок. Голова змеи лежала чуть-чуть
на отлете; прокусив ее зубами, Рикки-Тикки мог упе-
реться спиной в выступ глиняного кувшина и не дать го-
лове подняться с земли. Таким образом он выигрывал
только секунду, но этой секундой он отлично воспользо-
вался. А потом его подхватило и брякнуло оземь, и ста-
ло мотать во все стороны, как крысу мотает собака,
387
и вверх, и вниз, и большими кругами, но глаза у него
были красные, и он не отстал от змеи, когда она моло-
тила им по полу, расшвыривая в разные стороны жестя-
ные ковшики, мыльницы, щетки, и била его о края ме-
таллической ванны.
Он сжимал челюсти все крепче и крепче, потому что
хоть и думал, что пришла его смерть, но решил встре-
тить ее, не разжимая зубов. Этого требовала честь его
рода.
Голова у него кружилась, его тошнило, и он чувство-
вал себя так, будто весь был разбит на куски. Вдруг
у него за спиной словно ударил гром, и горячий вихрь
налетел на него и сбил его с ног, а красный огонь опа-
лил ему шерстку. Это Большой Человек, разбуженный
шумом, прибежал с охотничьим ружьем, выстрелил
сразу из обоих стволов и попал Нагу в то место, где кон-
чается его капюшон. Рикки-Тикки лежал, не разжимая
зубов, и глаза у него были закрыты, так как он считал
себя мертвым.
Но змеиная голова уже больше не двигалась. Боль-
шой Человек поднял Рикки с земли и сказал:
388
— Смотри, опять наш мангуст. В эту ночь, Элис, он
спас от смерти нас — и тебя, и меня.
Тут вошла Теддина мать с очень белым лицом и уви-
дела, что осталось от Нага. А Рикки-Тикки кое-как до-
тащился до Теддиной спальни и всю ночь только и де-
лал, что встряхивался, как бы желая проверить, правда
ли, что его тело разбито на сорок кусков, или это ему
только так показалось в бою.
Когда пришло утро, он весь как бы закоченел, но
был очень доволен своими подвигами.
«Теперь я должен прикончить Нагайну, а это труд-
нее, чем справиться с дюжиной Нагов... А тут еще эти
яйца, о которых она говорила. Я даже не знаю, когда из
них вылупятся змееныши... Черт возьми! Пойду и по-
толкую с Дарзи».
Не дожидаясь завтрака, Рикки-Тикки со всех ног
бросился к терновому кусту. Дарзи сидел в гнезде и что
есть мочи распевал веселую победную песню. Весь сад
уже знал о гибели Нага, потому что уборщик швырнул
его тело на свалку.
— Ах ты глупый пучок перьев! — сказал Рикки-Тик-
ки сердито.— Разве теперь время для песен?
— Умер, умер, умер Наг,— заливался Дарзи.—
Смелый Рикки-Тикки впился в него зубами! А Большой
Человек принес палку, которая делает б а м, и перебил
Нага надвое, надвое, надвое! Никогда уже Нагу не по-
жирать моих деток!
— Все это так,— сказал Рикки-Тикки.— Но где же
Нагайна? — И он внимательно огляделся вокруг.
А Дарзи продолжал заливаться:
Нагайна пришла к водосточной трубе,
И кликнула Нага Нагайна к себе,
Но сторож взял Нага на палку
И выбросил Нага на свалку.
Славься же, славься, великий
Красноглазый герой Рикки-Тикки!..
И дарзи снова повторил свою победную песню.
— Достать бы мне до твоего гнезда, я бы вышвыр-
нул оттуда всех птенцов! — закричал Рикки-Тикки.—
Или ты не знаешь, что все в свое время? Тебе хорошо
распевать наверху, а мне здесь внизу не до песен: нужно
снова идти воевать! Перестань же петь хоть на минуту.
— Хорошо, я готов замолчать для тебя — для героя,
389
для прекрасного Рикки! Что угодно Победителю Свире-
пого Нага?
— В третий раз тебя спрашиваю: где Нагайна?
— Над мусорной кучей она у конюшни, рыдает о Ha-
re она... Велик белозубый Рикки!..
— Оставь мои белые зубы в покое! Не знаешь ли ты,
где она спрятала яйца?
— У самого края, на дынной гряде, под забором,
где солнце весь день до заката... Много недель миновало
с тех пор, как зарыла она эти яйца...
— И ты даже не подумал сказать мне об этом! Так
под забором у самого края?
— Рикки-Тикки не пойдет же глотать эти яйца!
— Нет, не глотать, но... Дарзи, если у тебя осталась
хоть капля ума, лети сейчас же к конюшне и сделай вид,
что у тебя перебито крыло, и пусть Нагайна гонится за
тобой до этого куста, понимаешь? Мне надо пробраться
к дынной гряде, а если я пойду туда сейчас, она за-
метит.
Ум у Дарзи был птичий, в его крошечной головке
никогда не вмещалось больше одной мысли сразу. И,
так как он знал, что дети Нагайны выводятся, как и его
птенцы, из яиц, ему подумалось, что истреблять их не
совсем благородно. Но его жена была умнее. Она знала,
что каждое яйцо кобры — это та же кобра, и потому она
тотчас же вылетела вон из гнезда, а Дарзи оставила
дома: пусть греет малюток и горланит свои песни о ги-
бели Нага. Дарзи был во многом похож на всякого дру-
гого мужчину.
Прилетев на мусорную кучу, она стала егозить в двух
шагах от Нагайны и при этом горько кричала:
— Ой, у меня перебито крыло! Мальчишка, живу-
щий в доме, бросил в меня камнем и перебил мне
крыло!
И она ещё отчаяннее захлопала крыльями.
Нагайна подняла голову и зашипела:
— Это ты дала знать Рикки-Тикки, что я хочу ужа-
лить его? Плохое же ты выбрала место хромать!
И она скользнула по пыльной земле к жене Дарзи.
— Мальчишка перебил его камнем! — продолжала
кричать жена Дарзи.
— Ладно, может быть, тебе будет приятно узнать,
что, когда ты умрешь, я разделаюсь с этим мальчишкой
по-своему. Сегодня с самого рассвета мой муж лежит
390
на этой мусорной куче, по еще до заката мальчишка,
живущий в доме, тоже будет лежать очень тихо... Но
куда же ты? Не думаешь ли ты убежать? Все равно от
меня не уйдешь! Глупая, погляди на меня!
Но жена Дарзи хорошо знала, что этого-то ей и не
следует делать, потому что стоит только какой-нибудь
птице глянуть змее в глаза, как на птицу с перепугу
нападает столбняк и она не может шевельнуться. Жена
Дарзи рванулась прочь, жалобно попискивая и беспо-
мощно хлопая крыльями. Над землей она не вспорхнула
ни разу, а Нагайна мчалась за ней все быстрее.
Рикки-Тикки услышал, что они бегут от конюшни по
садовой дорожке, и кинулся к дынной гряде, к тому
краю» что у самого забора. Там в разопрелой земле, по-
крывающей дыни, он отыскал двадцать пять змеиных
яиц, очень искусно припрятанных,— каждое такой вели-
чины, как яйцо бантамки \ только вместо скорлупы они
покрыты белесой кожурой.
— Еще день, и было бы поздно! — сказал Рикки-Тик-
ки, так как он увидел, что внутри кожуры лежали, свер-
нувшись, крошечные кобры.
Он знал, что с той самой минуты, как они вылупятся
из яйца, каждая может убить человека и мангуста. Он
принялся быстро-быстро надкусывать верхушки яиц,
прихватывая при этом головки змеенышей, и в то же
время не забывал раскапывать гряду то там, то здесь,
чтобы не пропустить какого-нибудь яйца незамеченным.
Осталось всего три яйца, и Рикки-Тикки начал уже
хихикать от радости, когда жена Дарзи закричала ему:
— Рикки-Тикки, я заманила Нагайну к дому, и На-
гайна поползла на веранду! О, скорее, скорее! Она за-
мышляет убийство!
Рикки-Тикки надкусил еще два яйца» а третье взял
в зубы и помчался к веранде.
Тедди, его мать и отец сидели на веранде за завтра-
ком. Но Рикки-Тикки заметил, что они ничего не едят.
Они сидели неподвижно, как каменные, и лица у них
были белые. А на циновке у самого Теддиного стула
извивалась кольцами Нагайна. Она подползла так близ-
ко, что могла во всякое время ужалить голую ногу
Тедди. Раскачиваясь в разные стороны, она пела по-
бедную песню.
1 Бантамка— курица мелкой породы.
391
— Сын Большого Человека, убившего Нага,— шипе-
ла она,— подожди немного, сиди и не двигайся. Я еще
не готова. И вы все трое сидите потише. Если вы ше-
вельнетесь, я ужалю его. Если вы не шевельнетесь, я то-
же ужалю. О глупые люди, убившие Нага!
Тедди не отрываясь впился глазами в отца, а отец
только и мог прошептать:
— Сиди и не двигайся, Тедди. Сиди и не двигайся!
Тут подбежал Рикки-Тикки и крикнул:
— Повернись ко мне, Нагайна, повернись и давай
сражаться!
— Все в свое время! — отвечала она, не глядя на
Рикки-Тикки.— С тобой я расквитаюсь потом. А покуда
погляди на своих милых друзей. Как они притихли
и какие у них белые лица! Они испугались, они не
смеют шелохнуться. И если ты сделаешь хоть один шаг,
я ужалю.
— Погляди на своих змеенышей,— сказал Рикки-
Тикки,— там у забора, на дынной гряде. Ступай и по-
гляди, что сталось с ними.
Змея глянула вбок и увидела на веранде яйцо.
— О! Дай его мне! — закричала она.
Рикки-Тикки положил яйцо между передними лапа-
ми, и глаза у него стали красны, как кровь.
— А какой выкуп за змеиное яйцо? За маленькую
кобру? За кобру-царевну? За самую, самую последнюю
в роде? Остальных уже пожирают на дынной гряде
муравьи.
Нагайна повернулась к Рикки-Тикки. Яйцо застави-
ло ее позабыть обо всем, и Рикки-Тикки видел, как
Теддин отец протянул большую руку, схватил Тедди за
плечо и протащил его по столу, уставленному чайными
чашками, в такое место, где змея не достанет его.
— Обманул! Обманул! Обманул! Рикк-чк-чк! —
дразнил ее Рикки-Тикки.— Мальчик остался цел,
а я, я, я нынче ночью схватил твоего Нага за шиворот...
там, в ванной комнате... да!
Тут он начал прыгать вверх и вниз всеми четырьмя
лапами сразу, сложив их в один пучок и прижимаясь
головой к полу.
— Наг размахивал мной во все стороны, но не мог
стряхнуть меня прочь! Он уже был неживой, когда
Большой Человек расшиб его палкою надвое. Убил его
392
я, Рикки-Тикки-чк-чк! Выходи же, Нагайна! Выходи
и сразись со мною. Тебе недолго оставаться вдовой.
Нагайна увидела, что Тедди ей уже не убить,
а яйцо лежит у Рикки-Тикки между лапами.
— Отдай мне яйцо, Рикки-Тикки! Отдай мне мое по-
следнее яйцо, и я уйду и не вернусь никогда,— сказала
она, опуская свой капюшон.
— Да, ты уйдешь и никогда не вернешься, Нагайна,
потому что тебе скоро лежать рядом с твоим Нагом на
мусорной куче. Скорее же сражайся со мною! Большой
Человек уже пошел за ружьем. Сражайся же со мною,
Нагайна!
Рикки-Тикки егозил вокруг Нагайны на таком рас-
стоянии, чтобы она не могла его тронуть, и его малень-
кие глазки были как раскаленные угли.
Нагайна свернулась в клубок и что есть силы нале-
тела на него. А он отскочил вверх — и назад. Снова,
и снова, и снова повторялись ее нападения, и всякий
раз ее голова хлопалась с размаху о циновку, и она
снова свертывалась, как часовая пружина. Рикки-Тикки
плясал по кругу, желая обойти ее сзади, но Нагайна
всякий раз поворачивалась, чтобы встретить его лицом
к лицу, и оттого ее хвост шуршал на циновке, как сухие
листья, гонимые ветром.
Он и забыл про яйцо. Оно все еще лежало на веран-
де, и Нагайна подкрадывалась к нему ближе и ближе.
И наконец, когда Рикки остановился, чтобы перевести
дух, она подхватила яйцо и, скользнув со ступеней ве-
ранды, понеслась как стрела по дорожке. Рикки-Тикки—
за нею. Когда кобра убегает от смерти, она делает та-
кие извивы, как хлыст, которым стегают лошадиную
шею.
Рикки-Тикки знал, что он должен настигнуть ее,
иначе все тревоги начнутся опять. Она неслась к тер-
новнику, чтобы юркнуть в густую траву, и Рикки-Тикки,
пробегая, услышал, что Дарзи все еще распевает свою
глупую победную песню. Но жена Дарзи была умнее
его. Она вылетела из гнезда и захлопала крыльями над
головой Нагайны. Если бы Дарзи прилетел ей на по-
мощь, они, может быть, заставили бы кобру свернуть.
Теперь же Нагайна только чуть-чуть опустила свой ка-
пюшон и продолжала ползти напрямик. Но эта легкая
заминка приблизила к ней Рикки-Тикки. Когда она
шмыгнула в нору, где жили она и Наг, белые зубы
393
Рикки вцепились ей в хвост, и Рикки протиснулся туда
вслед за нею, а, право, не всякий мангуст, даже самый
умный и старый, решится последовать за коброй в нору.
В норе было темно, и Рикки-Тикки не мог угадать, где
она расширится настолько, что Нагайна повернется
и ужалит его. Поэтому он яростно впился в ее хвост
и, действуя лапками, как тормозами, изо всех сил упи-
рался в покатую, мокрую, теплую землю.
Вскоре трава перестала качаться у входа в нору,
и Дарзи сказал:
— Пропал Рикки-Тикки! Мы должны спеть ему по-
хоронную песню. Бесстрашный Рикки-Тикки погиб. На-
гайна убьет его в своем подземелье, в этом нет никако-
го сомнения.
И он запел очень печальную песню, которую сочинил
в тот же миг, но, едва он дошел до самого грустного
места, трава над норой зашевелилась опять; и оттуда,
весь покрытый грязью, выкарабкался, облизывая усы,
Рикки-Тикки. Дарзи вскрикнул негромко и прекратил
свою песню.
Рикки-Тикки стряхнул с себя пыль и чихнул.
— Все кончено,— сказал он.— Вдова никогда уже не
выйдет оттуда.
И красные муравьи, что живут между стеблями трав,
немедленно стали спускатья в нору друг за другом,что-
бы разведать, правду ли он говорит.
Рикки-Тикки свернулся клубком и тут же, в траве,
не сходя с места, заснул — и спал, и спал, и спал до са-
мого вечера, потому что нелегка была его работа в тот
день.
А когда он пробудился от сна, он сказал:
— Теперь я пойду домой. Ты, Дарзи, сообщи кузне-
цу, а он сообщит всему саду, что Нагайна уже умерла.
Кузнец — это птица. Звуки, которые она производит,
совсем как удары молоточка по медному тазу. Это пото-
му, что она служит глашатаем в каждом индийском са-
ду и сообщает новости всякому, кто желает слушать ее.
Идя по садовой дорожке, Рикки-Тикки услыхал ее
первую трель, как удары в крошечный обеденный гонг.
Это значило: «Молчите и слушайте!» А потом громко
и твердо:
— Динг-донг-ток! Наг умер! Донг! Нагайна умерла!
Динг-донг-ток!
И тотчас же все птицы в саду запели, и все лягуш-
394
ки заквакали, потому что Наг и Нагайна пожирали
и птиц и лягушек.
Когда Рикки приблизился к дому, Тедди, и Теддина
мать (она все еще была очень бледна), и Теддин отец
бросились ему навстречу и чуть не заплакали. На этот
раз он наелся как следует, а когда настало время спать,
он уселся на Теддино плечо и отправился в постель
вместе с мальчиком. Там увидела его Теддина мать,
придя проведать сына поздно вечером.
— Это наш спаситель,— сказала она мужу.— Поду-
май только: он спас и Тедди, и тебя, и меня.
Рикки-Тикки тотчас же проснулся и даже подпрыг-
нул, потому что сон у мангустов очень чуткий.
— А, это вы!—сказал он.— Чего же вам еще бес-
покоиться: ни одной кобры не осталось в живых, а если
бы они и остались — ведь я тут.
Рикки-Тикки имел право гордиться собою. Но все же
он не слишком заважничал и, как истый мангуст, охра-
нял этот сад и зубом, и когтем, и прыжком, и наско-
ком, так что ни одна кобра не смела сунуться сюда
через ограду.
ХВАЛЕБНАЯ ПЕСНЬ,
которую птичка-портняжка Дарзи пела
во славу Рикки-Тикки-Тави
Жизнью живу я двойной:
В небе я песни пою,
Здесь, на земле, я портной —
Домик из листьев я шью.
Здесь, на земле, в небесах над землею
Вью я, и ШЬЮ, И ПОЮ|
Радуйся, нежная мать:
В битве убийца убит.
Пой над птенцами опято,
Недруг в могилу зарыт.
Злой кровопийца, таившийся в розах,
Пойман, убит и зарыт!
Кто он, избавивший нас?
Имя его мне открой.
Рикки — сверкающий глаз,
Тикки — бесстрашный герой,
Рик-Тикки-Тикки, герой наш великий,
Наш огнеглазый герой!
Хвост пред героем развей.
Трель вознеси к небесам.
Пой ему, пой, соловей!
Нет, я спою ему сам.
Славу пою я великому Рикки,
Когтям его смелым, клыкам его белым
И огненно-красным глазам!
(Здесь песня обрывается, потому что Рикки-Тикки-
Тави помешал певцу продолжать ее.)
ЛТ^УГЛИ
БРАТЬЯ МАУГЛИ
Было семь часов знойного вечера в Сионийских го-
рах, когда Отец Волк проснулся после дневного отдыха,
почесался, зевнул и расправил онемевшие лапы одну
другой, прогоняя сон. Мать Волчица дремала, положив
свою крупную серую морду на четверых волчат, а те
ворочались и повизгивали, и луна светила в устье пеще-
ры, где жила вся семья.
— Уф! — сказал Отец Волк.— Пора опять на охоту.
Он собирался спуститься скачками с горы, как вдруг
низенькая тень с косматым хвостом легла на порог
и прохныкала:
— Желаю тебе удачи, о Глава Волков! Удачи
и крепких, белых зубов твоим благородным детям.
Пусть они никогда не забывают, что на свете есть го-
лодные!
Это был шакал, Лизоблюд Табаки,— а волки Индии
презирают Табаки за то, что он рыщет повсюду, сеет
раздоры, разносит сплетни и не брезгает тряпками и об-
397
V
рывками кожи, роясь в деревенских мусорных кучах.
И все-таки они боятся Табаки, потому что он чаще дру-
гих зверей в джунглях болеет бешенством и тогда ме-
чется по лесу и кусает всех, кто только попадется ему
навстречу. Даже тигр бежит и прячется, когда бесится
маленький Табаки, ибо ничего хуже бешенства не мо-
жет приключиться с диким зверем. У нас оно зовется
водобоязнью, а звери называют его «дивани» — бешен-
ство— и спасаются от него бегством.
— Что ж, войди и посмотри сам,— сухо сказал Отец
Волк.— Только еды здесь нет.
— Для волка нет,— сказал Табаки,— но для такого
ничтожества, как я, и голая кость — целый пир. Нам,
Шакалам, не к лицу привередничать.
Он прокрался в глубину пещеры, нашел оленью кость
с остатками мяса и, довольный, уселся, с треском раз-
грызая эту кость.
— Благодарю за угощенье,— сказал он, облизы-
ваясь.— Как красивы благородные дети! Какие у них
большие глаза! А ведь они еще так малы! Правда,
правда, мне бы следовало помнить, что царские дети
с самых первых дней уже взрослые.
А ведь Табаки знал не хуже всякого другого, Что нет
ничего опаснее, чем хвалить детей в глаза, и с удоволь-
ствием наблюдал, как смутились Мать и Отец Волки.
Табаки сидел молча, радуясь тому, что накликал на
других беду, потом сказал злобно:
— Шер-Хан, Большой Тигр, переменил место охоты.
Он будет весь этот месяц охотиться здесь, в горах.
Так он сам сказал.
Шер-Хан был тигр, который жил в двадцати милях
от пещеры, у реки Вайнганги.
— Не имеет права! — сердито начал Отец Волк.—
По Закону Джунглей он не может менять место охоты,
никого не предупредив. Он распугает всю дичь на де-
сять миль кругом, а мне... мне теперь надо охотиться
за двоих.
— Мать недаром прозвала его Лангри (Хромой),—
спокойно сказала Мать Волчица.— Он с самого рожде-
ния хромает на одну ногу. Вот почему он охотится толь-
ко за домашней скотиной. Жители селений по берегам
Вайнганги злы на него, а теперь он явился сюда,
и у нас начнется то же: люди будут рыскать за ним по
лесу, поймать его не сумеют, а нам и нашим детям
399
придется бежать куда глаза глядят, когда подожгут
траву. Право, нам есть за что благодарить Шер-Хана!
— Не передать ли ему вашу благодарность? — спро-
сил Табаки.
— Вон отсюда! — огрызнулся Отец Волк.— Вон!
Ступай охотиться со своим господином! Довольно ты
намутил сегодня.
— Я уйду,— спокойно ответил Табаки.— Вы и сами
скоро услышите голос Шер-Хана внизу, в зарослях. На-
прасно я трудился передавать вам эту новость.
Отец Волк насторожил уши: внизу, в долине, сбегав-
шей к маленькой речке, послышался сухой, злобный,
отрывистый, заунывный рев тигра, который ничего не
поймал и нисколько не стыдится того, что всем джунг-
лям это известно.
— Дурак! — сказал Отец Волк.— Начинать таким
шумом ночную работу! Неужели он думает, что наши
олени похожи на жирных буйволов с Вайнганги?
— Ш-ш! Он охотится нынче не за буйволом и не за
оленем,— сказала Мать Волчица.— Он охотится за че-
ловеком.
Рев перешел в глухое ворчание, которое раздавалось
как будто со всех сторон разом. Это был тот рев, кото-
рый пугает лесорубов и цыган, ночующих под открытым
небом, а иногда заставляет их бежать прямо в лапы
тигра.
— За человеком! — сказал Отец Волк, оскалив белые
зубы.— Разве мало жуков и лягушек в прудах, что ему
понадобилось есть человечину, да еще на нашей земле?
Закон Джунглей, веления которого всегда на чем-
нибудь основаны, позволяет зверям охотиться на чело-
века только тогда, когда они учат своих детенышей
убивать. Но и тогда зверю нельзя убивать человека
в тех местах, где охотится его стая или племя. Вслед
за убийством человека появляются рано или поздно
белые люди на слонах, с ружьями и сотни смуглых
людей с гонгами, ракетами и факелами. И тогда прихо-
дится худо всем жителям джунглей. А звери говорят,
что человек — самое слабое и беззащитное из всех
живых существ и трогать его недостойно охотника. Они
говорят также — и это правда,— что людоеды со време-
нем паршивеют и у них выпадают зубы.
Ворчание стало слышнее и закончилось громовым
«А-а-а!» тигра, готового к прыжку.
400
Потом раздался вой, непохожий на тигриный,— вой
Шер-Хана.
— Он промахнулся,— сказала Мать Волчица.— По-
чему?
Отец Волк отбежал на несколько шагов от пещеры
и услышал раздраженное рычание Шер-Хана, ворочав-
шегося в кустах.
— Этот дурак обжег себе лапы. Хватило же ума
прыгать в костер дровосека!—фыркнув, сказал Отец
Волк.— И Табаки с ним.
—Кто-то взбирается на гору,— сказала Мать Вол-
чица, шевельнув одним ухом.— Приготовься.
Кусты в чаще слегка зашуршали, и Отец Волк при-
сел на задние лапы, готовясь к прыжку. И тут если бы
вы наблюдали за ним, то увидели бы самое удивитель-
ное на свете— как волк остановился на середине прыж-
ка. Он бросился вперед, еще не видя, на что бросается,
а потом круто остановился. Вышло так, что он подпрыг-
нул кверху на четыре или пять футов и сел на том же
месте, где оторвался от земли.
— Человек! — огрызнулся он.— Человечий детеныш!
Смотри!
Прямо перед ним, держась за низко растущую ветку,
стоял голенький смуглый ребенок, едва научившийся
ходить,— мягкий, весь в ямочках, крохотный живой ко-
мочек. Такой крохотный ребенок еще ни разу не загля-
дывал в волчье логово ночной порой. Он посмотрел
в глаза Отцу Волку и засмеялся.
— Это и есть человечий детеныш? — спросила Мать
Волчица.— Я их никогда не видала. Принеси его сюда.
Волк, привыкший носить своих волчат, может, если
нужно, взять в зубы яйцо, не раздавив его, и хотя зубы
Отца Волка стиснули спинку ребенка, на коже не оста-
лось даже царапины, после того как он положил его
между волчатами.
— Какой маленький! Совсем голый, а какой сме-
лый!— ласково сказала Мать Волчица. (Ребенок про-
талкивался среди волчат поближе к теплому боку.) —
Ой! Он сосет вместе с другими! Так вот он какой, чело-
вечий детеныш! Ну когда же волчица могла похвастать-
ся, что среди ее волчат есть человечий детеныш!
— Я слыхал, что это бывало и раньше, но только не
в нашей Стае и не в мое время,— сказал Отец Волк.—
401
Он соьоем безволосый, и я мог бы убить его одним
шлепком. Погляди, он смотрит и не боится.
Лунный свет померк в устье пещеры: большая квад-
ратная голова и плечи Шер-Хана загородили вход. Таба-
ки визжал позади него:
— Господин, господин, он вошел сюда!
— Шер-Хан делает нам большую честь,— сказал
Отец Волк, но глаза его злобно сверкнули.— Что нужно
Шер-Хану?
— Мою добычу! Человечий детеныш вошел сюда,—
сказал Шер-Хан.— Его родители убежали. Отдайте
его мне.
Шер-Хан прыгнул в костер дровосека, как и говорил
Отец Волк, обжег себе лапы и теперь бесился. Однако
Отец Волк отлично знал, что вход в пещеру слишком
узок для тигра. Даже там, где Шер-Хан стоял сейчас,
он не мог пошевельнуть ни плечом, ни лапой. Ему было
тесно, как человеку, который вздумал бы драться
в бочке.
— Волки — свободный народ,— сказал Отец Волк.—
Они слушаются только Вожака Стаи, а не всякого поло-
сатого людоеда. Человечий детеныш наш. Захотим, тан
убьем его и сами.
— «Захотим, захотим»! Какое мне дело? Клянусь
буйволом, которого я убил, долго мне еще стоять, ут-
кнувшись носом в ваше собачье логово, и ждать того,
что мне полагается по праву? Это говорю я, Шер-Хан!
Рев тигра наполнил пещеру громовыми раскатами.
Мать Волчица, стряхнув с себя волчат, прыгнула впе-
ред, и ее глаза, похожие во мраке на две зеленые луны,
встретились с горящими глазами Шер-Хана.
— А отвечаю я, Ракша (Демон): человечий дете-
ныш мой, Лангри, и останется у меня! Его никто не
убьет. Он будет жить и охотиться вместе со Стаей и бе-
гать вместе со Стаей! Берегись, охотник за голыми дете-
нышами, рыбоед, убийца лягушек,— придет время, он
поохотится за тобой! А теперь убирайся вон, или, кля-
нусь оленем, которого я убила (я не ем падали), ты от-
правишься на тот свет хромым на все четыре лапы, па-
леное чудище джунглей! Вон отсюда!
Отец Волк смотрел на нее в изумлении. Он успел
забыть то время, когда отвоевывал Мать Волчицу в от-
крытом бою с пятью волками, то время, когда она бега-
ла вместе со Стаей и недаром носила прозвище
402
«Демон». Шер-Хан не побоялся бы Отца Волка, но
с Матерью Волчицей он не решался схватиться: он знал,
что перевес на ее стороне и что она будет драться не на
жизнь, а на смерть. Ворча, он попятился назад и, по-
чувствовав себя на свободе, заревел:
— На своем дворе всякая собака лает! Посмотрим,
что скажет Стая насчет приемыша из людского племени!
Детеныш мой, и рано или поздно я его съем, о вы,
длиннохвостые воры!
Мать Волчица, тяжело дыша, бросилась на землю
около своих волчат, и Отец Волк сказал ей сурово:
— На этот раз Шер-Хан говорит правду: детеныша
надо показать Стае. Ты все-таки хочешь оставить его
себе, Мать?
— Оставить себе?—тяжело водя боками, сказала
Волчица.— Он пришел к нам совсем голый, ночью, один,
и все же он не боялся! Смотри, он уже оттолкнул одно-
го из моих волчат! Этот хромой мясник убил бы его
и убежал на Вайнгангу, а люди в отместку разорили бы
наше логово. Оставить его? Да, я его оставлю. Лежи
смирно, лягушонок! О Маугли — ибо Лягушонком Мауг-
ли я назову тебя,— придет время, когда ты станешь
охотиться за Шер-Ханом, как он охотился за тобой.
— Но что скажет наша Стая?— спросил Отец Волк.
Закон Джунглей говорит очень ясно, что каждый
волк, обзаведясь семьей, может покинуть свою Стаю.
Но как только его волчата подрастут и станут на ноги,
он должен привести их на Совет Стаи, который соби-
рается обычно раз в месяц, во время полнолуния, и по-
казать всем другим волкам. После этого волчата могут
бегать где им вздумается, и пока они не убили своего
первого оленя, нет оправдания тому из взрослых вол-
ков, который убьет волчонка. Наказание за это —
смерть, если только поймают убийцу. Подумай с мину-
ту, и ты сам поймешь, что так и должно быть.
Отец Волк подождал, пока его волчата подросли
и начали понемногу бегать, и в одну из тех ночей, ког-
да собиралась Стая, повел волчат, Маугли и Мать Вол-
чицу на Скалу Совета. Это была вершина холма, усеян-
ная большими валунами, за которыми могла укрыться
целая сотня волков. Акела, большой серый волк-одиноч-
ка, избранный вожаком всей Стаи за силу и ловкость,
лежал на скале, растянувшись во весь рост. Под скалой
сидело сорок с лишним волков всех возрастов и ма-
403
стей — от седых, как барсуки, ветеранов, расправляв-
шихся в одиночку с буйволом, до молодых черных трех-
леток, которые воображали, что им это тоже под силу.
Волк-одиночка уже около года был их вожаком. В юно-
сти он два раза попадал в волчий капкан, однажды
люди его избили и бросили, решив, что он издох, так
что нравы и обычаи людей были ему знакомы. На Ска-
ле Совета почти никто не разговаривал. Волчата кувыр-
кались посередине площадки, кругом сидели их отцы
и матери. Время от времени один из взрослых волков
поднимался неторопливо, подходил к какому-нибудь
волчонку, пристально смотрел на него и возвращался на
свое место, бесшумно ступая. Иногда мать выталкивала
своего волчонка в полосу лунного света, боясь, что его
не заметят. Акела взывал со своей скалы:
— Закон вам известен, Закон вам известен! Смотри-
те же, о волки!
И заботливые матери подхватывали:
— Смотрите же, смотрите хорошенько, о волки!
Наконец — и Мать Волчица вся ощетинилась, когда
подошла их очередь,— Отец Волк вытолкнул на середи-
ну круга Лягушонка Маугли. Усевшись на землю, Ма-
угли засмеялся и стал играть камешками, блестевшими
в лунном свете.
404
Акела ни разу не поднял головы, лежавшей на пе-
редних лапах, только время от времени все так же
повторял:
— Смотрите, о волки!
Глухой рев донесся из-за скалы — голос Шер-Хана:
— Детеныш мой! Отдайте его мне! Зачем Свободно-
му Народу человечий детеныш?
Но Акела даже ухом не повел. Он сказал только:
— Смотрите, о волки! Зачем Свободному Народу
слушать чужих? Смотрите хорошенько!
Волки глухо зарычали хором, и один из молодых
четырехлеток в ответ Акеле повторил вопрос Шер-Хана:
— Зачем Свободному Народу человечий детеныш?
А Закон Джунглей говорит, что, если поднимется
спор о том, можно ли принять детеныша в Стаю, в его
пользу должны высказаться по крайней мере два волка
из Стаи, но не отец и не мать.
— Кто за этого детеныша? — спросил Акела.— Кто
из Свободного Народа хочет говорить?
Ответа не было, и Мать Волчица приготовилась
к бою, который, как она знала, будет для нее послед-
ним, если дело дойдет до драки.
Тут поднялся на задние лапы и заворчал единствен-
ный зверь другой породы, которого допускают на Совет
Стаи,— Балу, ленивый бурый медведь, который обучает
волчат Закону Джунглей, старик Балу, который может
бродить где ему вздумается, потому что он ест одни
только орехи, мед и коренья.
— Человечий детеныш? Ну что же,— сказал он,—
я за детеныша. Он никому не принесет вреда. Я не ма-
стер говорить, но говорю правду. Пусть его бегает со
Стаей. Давайте примем детеныша вместе с другими.
Я сам буду учить его.
— Нам нужен еще кто-нибудь,— сказал Акела.—
Балу сказал свое слово, а ведь он учитель наших вол-
чат. Кто еще будет говорить, кроме Балу?
Черная тень легла посреди круга. Это была Багира,
черная пантера, черная вся сплошь, как чернила, но
с отметинами, которые, как у всех пантер, видны на
свету, точно легкий узор на муаре. Все в джунглях зна-
ли Багиру, и никто не захотел бы становиться ей попе-
рек дороги, ибо она была хитра, как Табаки, отважна,
как дикий буйвол, и бесстрашна, как раненый слон.
405
За iо голос у нее был сладок, как дикий мед, капающий
с дерева, а шкура мягче пуха.
— О Акела, и ты, Свободный Народ,— промурлыка-
ла она,— в вашем собрании у меня нет никаких прав,
но Закон Джунглей говорит, что если начинается спор
из-за нового детеныша, жизнь этого детеныша можно
выкупить. И в Законе не говорится, кому можно, а кому
нельзя платить этот выкуп. Правда ли это?
— Так! Так! — закричали молодые волки, которые
всегда голодны.— Слушайте Багиру! За детеныша мож-
но взять выкуп. Таков Закон.
— Я знаю, что не имею права говорить здесь, и про-
шу у вас позволения.
— Так говори же!—закричало двадцать голосов
разом.
— Стыдно убивать безволосого детеныша. Кроме то^
го, он станет отличной забавой для вас, когда подрастет.
Балу замолвил за него слово. А я к слову Балу при-
бавлю буйвола, жирного, только что убитого буйвола,
всего в полумиле отсюда, если вы примете человечьего
детеныша в Стаю, как полагается по Закону. Разве это
так трудно?
Тут поднялся шум, и десятки голосов закричали
разом:
— Что за беда? Он умрет во время зимних дождей;
Его сожжет солнце. Что может нам сделать голый
лягушонок? Пусть бегает со Стаей. А где буйвол, Баги-
ра? Давайте примем детеныша!
Маугли по-прежнему играл камешками и не видел,
как волки один за другим подходили и осматривали его.
Наконец все они ушли с холма за убитым буйволом,
и остались только Акела, Багира, Балу и семья Лягу-
шонка Маугли. Шер-Хан все еще ревел в темноте — он
очень рассердился, что Маугли не отдали ему.
— Да, да, реви громче! — сказала Багира себе в
усы.—Придет время, когда этот голышонок заставит тебя
реветь на другой лад, или я ничего не смыслю в людях.
— Хорошо мы сделали! — сказал Акела.— Люди
и их детеныши очень умны. Когда-нибудь он станет нам
помощником.
— Да, помощником в трудное время, ибо никто не
может быть вожаком Стаи вечно,— сказала Багира.
Акела ничего не ответил. Он думал о той поре, кото-
рая настает для каждого вожака Стаи, когда сила ухо-
406
дит от него мало-помалу. Волки убивают его, когда он
совсем ослабеет, а на его место становится новый
вожак, чтобы со временем тоже быть убитым.
— Возьми детеныша,— сказал он Отцу Волку,—
и воспитай его, как подобает воспитывать сыновей Сво-
бодного Народа.
Так Лягушонок Маугли был принят в Сионийскую
Стаю — за буйвола и доброе слово Балу.
Теперь вам придется пропустить целых десять или
одиннадцать лет и разве только догадываться о том,
какую удивительную жизнь вел Маугли среди волков,
потому что если о ней написать подробно, вышло бы
много-много книг. Он рос вместе с волчатами, хотя они,
конечно, стали взрослыми волками гораздо раньше, чем
он вышел из младенческих лет, и Отец Волк учил его
своему ремеслу и объяснял все, что происходит в джунг-
лях. И потому каждый шорох в траве, каждое дунове-
ние теплого ночного ветерка, каждый крик совы над
головой, каждое движение летучей мыши, на лету заце-
пившейся коготками за ветку дерева, каждый всплеск
маленькой рыбки в пруду очень много значили для
Маугли. Когда он ничему не учился, он дремал, сидя на
солнце, ел и опять засыпал. Когда ему бывало жарко
и хотелось освежиться, он плавал в лесных озерах;
а когда ему хотелось меду (от Балу он узнал, что мед
и орехи так же вкусны, как и сырое мясо), он лез за
ним на дерево — Багира показала ему, как это делает-
ся. Багира растягивалась на суку и звала:
— Иди сюда, Маленький Брат!
Сначала Маугли цеплялся за сучья, как зверек лени-
вец, а потом научился прыгать с ветки на ветку почти
так же смело, как серая обезьяна. На Скале Совета,
когда собиралась Стая, у него тоже было свое место.
Там он заметил, что ни один волк не может выдержать
его пристальный взгляд и опускает глаза перед ним,
и тогда, забавы ради, он стал пристально смотреть на
волков. Случалось, он вытаскивал своим друзьям зано-
зы из лап — волки очень страдают от колючек и репьев,
которые впиваются в их шкуру. По ночам он спускался
с холмов на возделанные поля и с любопытством следил
за людьми в хижинах, но не чувствовал к ним доверия.
Багира показала ему квадратный ящик со спускной
дверцей, так искусно спрятанный в чаще, что Маугли
407
сам едва не попал в него, и сказала, что это ловушка.
Больше всего он любил уходить с Багирой в темную,
жаркую глубину леса, засыпать там на весь день,
а ночью глядеть, как охотится Багира. Она убивала на-
право и налево, когда бывала голодна. Так же поступал
и Маугли. Но когда мальчик подрос и стал все пони-
мать, Багира сказала ему, чтобы он не смел, трогать
домашнюю скотину, потому что за него заплатили вы-
куп Стае, убив буйвола.
— Все джунгли твои,— говорила Багира.— Ты мо-
жешь охотиться за любой дичью, какая тебе по силам,
но ради того буйвола, который выкупил тебя, ты не
должен трогать никакую скотину, ни молодую, ни ста-
рую. Таков Закон Джунглей.
И Маугли повиновался беспрекословно.
Он рос и рос — сильным, каким и должен расти
мальчик, который мимоходом учится всему, что нужно
знать, даже не думая, что учится, и заботится только
о том, чтобы добыть себе еду.
Мать Волчица сказала ему однажды, что Шер-Хану
нельзя доверять и что когда-нибудь ему придется убить
Шер-Хана. Волчонок ни на минуту не забыл бы про
этот совет, а Маугли забыл, потому что был всего-на-
всего мальчик, хоть и назвал бы себя волком, если б
умел говорить на человеческом языке.
В джунглях Шер-Хан постоянно становился ему по-
перек дороги, потому что Акела все дряхлел и слабел,
а хромой тигр за это время успел свести дружбу с мо-
лодыми волками Сионийской Стаи. Они ходили за ним
по пятам, дожидаясь объедков, чего Акела не допустил
бы, если бы по-старому пользовался властью. А Шер-
Хан льстил волчатам: он удивлялся, как это такие сме-
лые молодые охотники позволяют командовать собой
издыхающему волку и человеческому детенышу. «Я слы-
хал,— говаривал Шер-Хан,— будто на Совете вы не
смеете посмотреть ему в глаза». И молодые волки злоб-
но рычали и ощетинивались.
Багире, которая все видела и все слышала, было
известно кое-что на этот счет, и несколько раз она пря-
мо говорила Маугли, что Шер-Хан убьет его когда-ни-
будь. Но Маугли только смеялся и отвечал:
— У меня есть Стая, и у меня есть ты. Да и Балу,
как он ни ленив, может ради меня хватить кого-нибудь
лапой. Чего же мне бояться?
408
Был очень жаркий день, когда новая мысль пришла
в голову Багире,—должно быть, она услышала что-
нибудь. Может быть, ей говорил об этом дикобраз Сахи,
но как-то раз, когда они забрались вместе с Маугли
глубоко в чащу леса и мальчик улегся, положив голову
на красивую черную спину пантеры, она сказала ему:
— Маленький Брат, сколько раз я говорила тебе,
что Шер-Хан твой враг?
— Столько раз, сколько орехов на этой пальме,—
ответил Маугли, который, само собой разумеется, не
не умел считать.— Ну, и что из этого? Мне хочется
спать, Багира, а Шер-Хан — это всего-навсего длинный
хвост да громкий голос, вроде павлина Мора.
— Сейчас не время спать!.. Балу это знает, знаю
я, знает вся Стая, знает даже глупый-глупый олень
И Табаки тебе это говорил тоже.
— Хо-хо1—сказал Маугли.— Табаки приходил ко
мне недавно с какими-то дерзостями, говорил, что я без-
волосый щенок, не умею даже выкапывать земляные
орехи, но я его поймал за хвост и стукнул разика два
о пальму, чтобы он вел себя повежливее.
— Ты сделал глупость: Табаки хоть и смутьян, но
знает много такого, что прямо тебя касается. Открой
глаза, Маленький Брат. Шер-Хан не смеет убить тебя
в джунглях, но не забывай, что Акела очень стар. Скоро
настанет день, когда он не сможет убить буйвола и то-
гда уже не будет вожаком. Те волки, что видели тебя
на Скале Совета, тоже состарились, а молодым хромой
тигр внушил, что человечьему детенышу не место
в Волчьей Стае. Пройдет немного времени, и ты ста-
нешь человеком.
— А что такое человек? Разве ему нельзя бегать со
своими братьями? — спросил Маугли.— Я родился
в джунглях, я слушался Закона Джунглей, и нет ни
одного волка в Стае, у которого я не вытащил бы зано-
зы. Все они— мои братья!
Багира вытянулась во весь рост и закрыла глаза.
— Маленький	Братец,— сказала она,— пощупай
у меня под челюстью.
Маугли протянул свою сильную смуглую руку и на
шелковистой шее Багиры, там, где под блестящей
шерстью перекатываются громадные мускулы, нащупал
маленькую лысинку.
— Никто в джунглях не знает, что я, Багира, ношу
409
эту отметину — след ошейника. Однако я родилась сре-
ди людей, Маленький Брат, среди людей умерла моя
мать — в зверинце королевского дворца в Удайпуре.
Потому я и заплатила за тебя выкуп на Совете, когда
ты был еще маленьким голым детенышем. Да, я тоже
родилась среди людей. Смолоду я не видела джунглей.
Меня кормили за решеткой, из железной миски, но вот
однажды ночью я почувствовала, что я — Багира, пан-
тера, а не игрушка человека. Одним ударом лапы
я сломала этот глупый замок и убежала. И оттого, что
мне известны людские повадки, в джунглях меня боят-
ся больше, чем Шер-Хана. Разве это не правда?
— Да,— сказал Маугли,— все джунгли боятся Баги-
ры, все, кроме Маугли.
— О, ты — человечий детеныш,— сказала черная пан-
тера очень нежно.— И как я вернулась в свои джунгли,
так и ты должен в конце концов вернуться к людям,
к своим братьям, если только тебя не убьют на Совете.
— Но зачем кому-то убивать меня? — спросил Ма-
угли.
— Взгляни на меня,— сказала Багира.
И Маугли пристально посмотрел ей в глаза.
Большая пантера не выдержала и отвернулась.
— Вот зачем,— сказала она, и листья зашуршали
под ее лапой.— Даже я не могу смотреть тебе в глаза,
а ведь я родилась среди людей и люблю тебя, Малень-
кий Брат. Другие тебя ненавидят за то, что не могут
выдержать твой взгляд, за то, что ты умен, за то, что
ты вытаскиваешь им занозы из лап, за то, что ты
человек.
— Я ничего этого не знал,— угрюмо промолвил Ма-
угли и нахмурил густые черные брови.
— Что говорит Закон Джунглей? Сначала ударь,
потом подавай голос. По одной твоей беспечности они
узнают в тебе человека. Будь же благоразумен. Сердце
говорит мне, что, если Акела промахнется на следую-
щей охоте—а ему с каждым разом становится все
труднее и труднее убивать,— волки перестанут слушать
его и тебя. Они соберут на Скале Совета Народ Джунг-
лей, и тогда... тогда... Я знаю, что делать! — крикнула
Багира, вскакивая.— Ступай скорее вниз, в долину, в
хижины людей, и достань у них Красный Цветок. У тебя
будет тогда союзник сильнее меня, и Балу, и тех волков
Стаи, которые любят тебя. Достань Красный Цветок!
410
Красным Цветком Багира называла огонь, потому
что ни один зверь в джунглях не назовет огонь его на-
стоящим именем. Все звери смертельно боятся огня
и придумывают сотни имен, лишь бы не называть его
прямо.
— Красный Цветок? — сказал Маугли.— Он растет
перед хижинами в сумерки. Я его достану.
— Вот это говорит человечий детеныш! — с гор-
достью сказала Багира.— Не забудь, что этот цветок
растет в маленьких горшках. Добудь же его поскорее
и держи при себе, пока он не понадобится.
— Хорошо! — сказал Маугли.— Я иду. Но уверена
ли ты, о моя Багира,— он обвил рукой ее великолепную
шею и заглянул глубоко в большие глаза,— уверена ли.
ты, что все это проделки Шер-Хана?
— Да, клянусь сломанным замком, который освобо-
дил меня, Маленький Брат!
— Тогда клянусь буйволом, выкупившим меня, я за-
плачу за это Шер-Хану сполна, а может быть, и с лих-
вой,— сказал Маугли и умчался прочь.
«Вот человек! В этом виден человек,— сказала самой
себе Багира, укладываясь снова.— О Шер-Хан, не в доб-
рый час вздумалось тебе поохотиться за Лягушонком
десять лет назад!»
А Маугли был уже далеко-далеко в лесу. Он бежал
со всех ног, и сердце в нем горело. Добежав до пещеры,
когда уже ложился вечерний туман, он остановился
перевести дыхание и посмотрел вниз, в долину. Волчат
не было дома, но Мать Волчица по дыханию своего
Лягушонка поняла, что он чем-то взволнован.
— Что случилось, сынок?—спросила она.
— Шер-Хан разносит сплетни, как летучая мышь,—
отозвался он.— Я охочусь нынче на вспаханных полях.
И он бросился вниз, через кусты, к реке на дне до-
лины, но сразу остановился, услышав вой охотящейся
Стаи. Он услышал и стон загнанного оленя, и фырканье,
когда олень повернулся для защиты. Потом раздалось
злобное, ожесточенное тявканье молодых волков:
— Акела! Акела! Пускай волк-одиночка покажет
свою силу! Дорогу Вожаку Стаи! Прыгай, Акела!
Должно быть, волк-одиночка прыгнул и промахнул-
ся, потому что Маугли услышал щелканье его зубов
и короткий визг, когда олень сшиб Акелу с ног перед-
ним копытом.
411
Маугли не стал больше дожидаться, а бросился бе-
гом вперед. Скоро начались засеянные поля, где жили
люди, и вой позади него слышался все слабей и слабей,
глуше и глуше.
— Багира говорила правду,— прошептал он, зады-
хаясь, и свернулся клубком на куче травы под окном
хижины.— Завтра решительный день и для меня и для
Акелы.
Потом, прижавшись лицом к окну, он стал смотреть
на огонь в очаге. Он видел, как жена пахаря вставала
ночью и подкладывала в огонь какие-то черные куски,
а когда настало утро и над землей пополз холодный
белый туман, он увидел, как ребенок взял оплетенный
горшок, выложенный изнутри глиной, наполнил его угля-
ми и, накрыв одеялом, пошел кормить скотину в хлеву.
— Только и всего? — сказал Маугли.— Если даже
детеныш это умеет, то бояться нечего.
И он повернул^ за угол, навстречу мальчику, выхва-
тил горшок у него из рук и скрылся в тумане, а маль-
чик заплакал от испуга.
— Люди очень похожи на меня,— сказал Маугли,
раздувая угли, как это делала женщина.— Если его не
кормить, он умрет.— И Маугли набросал веток и сухой
коры на красные угли.
На половине дороги в гору он встретил Багиру.
Утренняя роса блестела на ее шкуре, как лунные камни.
— Акела промахнулся,— сказала ему пантера.— Они
убили бы его вчера ночью, но им нужен еще и ты. Они
искали тебя на холме.
— Я был на вспаханных полях. Я готов. Смотри.—
Маугли поднял над головой горшок с углями.
— Хорошо! Вот что: я видела, как люди суют туда
сухую ветку, и на ее конце расцветает Красный Цветок.
Ты не боишься?
— Нет! Чего мне бояться? Теперь я припоминаю,
если только это не сон: когда я еще не был волком,
я часто лежал возле Красного Цветка, и мне было хо-
рошо и тепло.
Весь этот день Маугли провел в пещере; он стерег
горшок с огнем и совал в него сухие ветки, пробуя, что
получится. Он нашел такую ветку, которой остался до-
волен, и вечером, когда Табаки подошел к пещере
и очень грубо сказал, что Маугли требуют на Скалу
Совета, он засмеялся и смеялся так долго, что Табаки
412
убежал. Тогда Маугли отправился на Совет, все еще
смеясь.
Акела, волк-одиночка, лежал возле своей скалы
в знак того, что место Вожака Стаи свободно, а Шер-
Хан со сворой своих прихвостней разгуливал взад и впе-
ред, явно польщенный. Багира лежала рядом с Маугли,
а Маугли держал между колен горшок с углями. Когда
все собрались, Шер-Хан начал говорить, на что он ни-
когда бы не отважился, будь Акела в расцвете сил.
— Он не имеет права! — шепнула Багира.— Так
и скажи. Он собачий сын, он испугается.
Маугли вскочил на ноги.
— Свободный Народ! — крикнул он.— Разве Шер-
Хан Вожак Стаи? Разве тигр может быть нашим
вожаком?
— Ведь место вожака еще не занято, а меня проси-
ли говорить...— начал Шер-Хан.
— Кто тебя просил? — сказал Маугли.— Неужели
мы все шакалы, чтобы пресмыкаться перед этим мясни-
ком? Стая сама выберет вожака, это чужих не касается.
Раздались крики:
— Молчи, человечий детеныш!
— Нет, пускай говорит! Он соблюдал наш Закон!
И наконец старики прорычали:
— Пускай говорит Мертвый Волк!
Когда Вожак Стаи упустил свою добычу, его назы-
вают Мертвым Волком до самой смерти, которой не
приходится долго ждать.
Акела нехотя поднял седую голову:
— Свободный Народ и вы, шакалы Шер-Хана!
Двенадцать лет я водил вас на охоту и с охоты, и за
это время ни один из вас не попал в капкан и не был
искалечен. А теперь я промахнулся. Вы знаете, как это
было подстроено. Вы знаете, что мне подвели свежего
оленя, для того чтобы моя слабость стала явной. Это
было ловко сделано. Вы вправе убить меня здесь, на
Скале Советов. И потому я спрашиваю: кто из вас по-
дойдет и прикончит волка-одиночку? По Закону Джунг-
лей я имею право требовать, чтобы вы подходили по
одному.
Наступило долгое молчание. Ни один волк не смел
вступить в смертный бой с Акелой. Потом Шер-Хан про-
рычал:
— На что нам этот беззубый глупец? Он и так
413
умрет: А вот человечий детеныш зажился на свете. Сво-
бодный Народ, он с самого начала был моей добычей.
Отдайте его мне. Мне противно видеть, что все вы слов-
но помешались на нем. Он десять лет мутил джунгли.
Отдайте его мне, или я всегда буду охотиться здесь,
а вам не оставлю даже голой кости. Он человек и дитя
человека, и я всем сердцем ненавижу его!
Тогда больше половины Стаи завыло:
— Человек! Человек! На что нам человек? Пускай
уходит к своим!
— И поднимет против нас всех людей по дерев-
ням!— крикнул Шер-Хан.— Нет, отдайте его мне! Он
человек, и никто из нас не смеет смотреть ему в глаза.
Акела снова поднял голову и сказал:
— Он ел вместе с нами. Он спал вместе с нами. Он
загонял для нас дичь. Он ни разу не нарушил Закона
Джунглей.
— Мало того: когда его принимали в Стаю, в упла-
ту за него я отдала буйвола. Буйвол стоит немного, но
честь Багиры, быть может, стоит того, чтобы за нее
драться,— промурлыкала Багира самым мягким го-
лосом.
— Буйвол, отданный десять лет назад! — огрызну-
лась Стая.— Какое нам дело до костей, которым уже
десять лет?
— Или до того, чтобы держать свое слово? — сказа-
ла Багира, оскалив белые зубы.— Недаром вы зоветесь
Свободным Народом!
— Ни один человечий детеныш нет может жить с На-
родом Джунглей! — провыл Шер-Хан.— Отдайте его
мне!
— Он наш брат по всему, кроме крови,— продолжал
Акела,— а вы хотите убить его здесь! Поистине я за-
жился на свете! Одни из вас нападают на домашний
«скот, а другие, наученные Шер-Ханом, как я слышал,
бродят темной ночью по деревням и воруют детей с по-
рогов хижин. Поэтому я знаю, что вы трусы, и к тру-
сам обращаюсь теперь. Я скоро умру, и жизнь моя не
имеет цены, не то я отдал бы ее за жизнь человечьего
детеныша. Но ради чести Стаи, о которой вы успели
забыть без вожака, я обещаю вам, что не укушу вас ни
разу, когда придет мое время умереть, если только вы
дадите человечьему детенышу спокойно уйти к своим.
Я умру без боя. Это спасет для Стаи не меньше чем три
414
жизни, больше я ничего не могу сделать, но, если хоти-
те, избавлю вас от позора — убить брата, за которым
нет вины, брата, принятого в Стаю по Закону Джунглей.
— Он человек!., человек!., человек! — завыла Стая.
И больше половины Стаи перебежало к Шер-Хану,
который начал постукивать о землю хвостом.
— Теперь все в твоих руках,— сказала Багира Мауг-
ли.— Мы теперь можем только драться.
Маугли выпрямился во весь рост, с горшком в руках.
Потом расправил плечи и зевнул прямо в лицо Совету,
но в душе он был вне себя от злобы и горя, ибо волки,
по своей волчьей повадке, никогда не говорили Маугли,
что ненавидят его.
— Слушайте, вы! — крикнул он.— Весь этот собачий
лай ни к чему. Вы столько раз говорили мне сегодня,
что я человек (а с вами я на всю жизнь остался бы
волком), что я и сам почувствовал правду ваших слов.
Я стану звать вас не братьями, а собаками, как и сле-
дует человеку. Не вам говорить, чего вы хотите и чего
не хотите,— это мое дело! А чтобы вам лучше было
видно, я, человек, принес сюда Красный Цветок, кото-
рого вы, собаки, боитесь.
Он швырнул на землю горшок, горящие угли подо-
жгли сухой мох, и он вспыхнул ярким, пламенем. Весь
Совет отпрянул назад перед языком пламени. Маугли
сунул в огонь сухой сук, так что мелкие ветки вспыхну-
ли и затрещали, потом завертел им над головой, разго-
няя ощетинившихся от страха волков.
— Ты господин,— сказала Багира шепотом.— Спаси
Акелу от смерти. Он всегда был тебе другом.
Акела, угрюмый старый волк, никогда в жизни не
просивший пощады, теперь бросил умоляющий взгляд
на Маугли, а тот стоял в свете горящей ветви, весь
голый, с разметавшимися по плечам длинными черными
волосами, и тени метались и прыгали вокруг него.
— Так! — сказал Маугли, медленно озираясь кру-
гом.— Вижу, что вы собаки. Я ухожу от вас к своему
народу — если это мой народ. Джунгли теперь закрыты
для меня, я должен забыть ваш язык и вашу дружбу,
но я буду милосерднее вас. Я был вашим братом во
всем, кроме крови, и потому обещаю вам, что, когда
стану человеком среди людей, я не предам вас людям,
как вы предали меня.— Он толкнул костер ногой,
и вверх полетели искры.— Между нами, волками одной
415
Стаи, не будет войны. Однако нужно заплатить долг,
прежде чем уйти.
Маугли подошел ближе к тому месту, где сидел
Шер-Хан, бессмысленно моргая на огонь, и схватил его
за кисточку на подбородке. Багира пошла за ним на
всякий случай.
— Встань, собака! — крикнул Маугли.— Встань, ког-
да говорит человек, не то я подпалю тебе шкуру!
Шер-Хан прижал уши к голове и закрыл глаза, по-
тому что пылающий сук был очень близко.
— Этот скотоубийца говорил, что убьет меня на
Совете, потому что не успел убить меня в детстве...
Вот так и вот так мы бьем собаку, когда становимся
людьми. Шевельни только усом, Хромой, и я забью тебе
в глотку Красный Цветок.
Он бил Шер-Хана по голове пылающей веткой,
и тигр скулил и стонал в смертном страхе.
— Фу! Теперь ступай прочь, паленая кошка! Но по-
мни: когда я в следующий раз приду на Скалу Совета,
я приду со шкурой Шер-Хана на голове... Теперь вот
что. Акела волен жить, как ему угодно. Вы его не
убьете, потому что я этого не хочу. Не думаю также,
416
что вы долго еще будете сидеть здесь, высунув язык,
словно важные особы, а не собаки, которых я гоню
прочь, вот так! Вон, вон!
Конец сука бешено пылал, Маугли раздавал удары
направо и налево по кругу, а волки разбегались с воем,
унося на своей шкуре горящие искры. Под конец на
скале остались только Акела, Багира и, быть может,
десяток волков, перешедших на сторону Маугли. И тут
что-то начало жечь Маугли изнутри, как никогда в жиз-
ни не жгло. Дыхание у него перехватило, он зарыдал,
и слезы потекли по его щекам.
— Что это такое? Что это? — говорил он.— Я не хо-
чу уходить из джунглей, и я не знаю, что со мной де-
лается. Я умираю, Багира?
— Нет, Маленький Брат, это только слезы, какие
бывают у людей,— ответила Багира.— Теперь я знаю,
что ты человек и уже не детеныш больше. Отныне
джунгли закрыты для тебя... Пусть текут, Маугли. Это
только слезы.
И Маугли сидел и плакал так, словно сердце его
разрывалось, потому что он плакал первый раз в жизни.
— Теперь,— сказал он,— я уйду к людям. Но прежде
я должен проститься с моей матерью.
И он пошел к пещере, где Мать Волчица жила
с Отцом Волком, и плакал, уткнувшись в ее шкуру,
а четверо волчат жалобно выли.
— Вы не забудете меня? — спросил Маугли.
— Никогда, пока можем идти по следу! — сказали
волчата.— Приходи к подножию холма, когда станешь
человеком, и мы будем говорить с тобой или придем
в поля и станем играть с тобой по ночам.
— Приходи поскорей! — сказал Отец Волк.— О Муд-
рый Лягушонок, приходи поскорее, потому что мы
с твоей матерью уже стары.
— Приходи скорей, мой голый сынок,— сказала
Мать Волчица,— ибо знай, дитя человека, я люблю те-
бя больше, чем собственных волчат.
— Приду непременно,— сказал Маугли.— Приду для
того, чтобы положить шкуру Шер-Хана на Скалу Сове-
та. Не забывайте меня! Скажите всем в джунглях, что-
бы не забывали меня!
Начинал брезжить рассвет, когда Маугли спустился
один с холма в долину, навстречу тем таинственным су-
ществам, которые зовутся людьми.
14. «Сказочные повести».
417
ОХОТА КАА
Все, о чем здесь рассказано, произошло задолго до
того, как Маугли был изгнан из Сионийской Стаи
и отомстил за себя тигру Шер-Хану. Это случилось
в то время, когда медведь Балу обучал его Закону
Джунглей. Большой и важный бурый медведь радовал-
ся способностям ученика, потому что волчата обычно
выучивают из Закона Джунглей только то, что нужно
их Стае и племени, и бегают от учителя, затвердив
охотничий стих: «Ноги ступают без шума, глаза видят
в темноте, уши слышат, как шевелится ветер в своей
берлоге, зубы остры и белы — вот приметы наших
братьев, кроме шакала Табаки и гиены, которых мы не-
навидим». Но Маугли, как детенышу человека, нужно
было знать гораздо больше.
Иногда черная пантера Багира, гуляя по джунглям,
заходила посмотреть, какие успехи делает ее любимец.
Мурлыкая, укладывалась она на отдых под деревом
и слушала, как Маугли отвечает медведю свой урок.
Мальчик лазил по деревьям так же хорошо, как пла-
вал, а плавал так же хорошо, как бегал, и Балу, учи-
тель Закона, обучал его всем законам лесов и вод: как
отличить гнилой сук от крепкого; как вежливо загово-
рить с дикими пчелами, если повстречаешь рой на дере-
ве; что сказать нетопырю Мангу, если потревожишь его
сон в полдень среди ветвей; и как успокоить водяных
змей, прежде чем окунуться в заводь. Народ джунглей
не любит, чтобы его тревожили, и всякий готов бросить-
ся на незваного гостя. Маугли выучил и Охотничий
Клич Чужака, который нужно повторять много раз,
пока на него не ответят, если охотишься в чужих ме-
стах. Этот клич в переводе значит: «Позвольте мне по-
охотиться здесь, потому что я голоден», и на него отве-
чают: «Охоться ради пропитания, но не ради забавы».
Из этого видно, сколько Маугли приходилось заучи-
вать наизусть, и он очень уставал повторять по сотне
раз одно и то же. Но Балу правильно сказал однажды
Багире, после того как Маугли, получив шлепок, рас-
сердился и убежал:
— Детеныш человека есть детеныш человека, и ему
надо знать все Законы Джунглей.
— Но подумай, какой он маленький,— возразила
Багира, которая избаловала бы Маугли, если бы дать
418
ей волю.— Разве может такая маленькая головка вме-
стить все твои речи?
— А разве в джунглях довольно быть маленьким,
чтобы тебя не убили? Нет! Потому я и учу его всем за-
конам, потому и бью его, совсем легонько, когда он за-
бывает урок.
— «Легонько»! Что ты понимаешь в этом, Железная
Лапа? — проворчала Багира.— Сегодня у него все лицо
в синяках от твоего «легонько»! Уф!
— Лучше ему быть в синяках с ног до головы, чем
погибнуть из-за своего невежества,— очень серьезно
отвечал ей Балу.— Я теперь учу его Заветным Словам
Джунглей, которые будут ему защитой против птиц
и змей и против всех, кто бегает на четырех лапах,
кроме его родной Стаи. Если он запомнит эти слова, он
может просить защиты у всех в джунглях. Разве это не
стоит колотушек?
— Хорошо, только смотри не убей детеныша. Он не
лесной пень, чтобы ты точил о него свои тупые когти.
А какие же это Заветные Слова? Я лучше помогу сама,
чем стану просить помощи, но все же мне хотелось бы
знать.— И Багира, вытянув лапу, залюбовалась своими
когтями, синими, как сталь, и острыми, как резцы.
— Я позову Маугли, и он скажет тебе... если захо-
чет. Поди сюда, Маленький Брат!
— Голова у меня гудит, как пчелиное дупло,— по-
слышался недовольный детский голос над их головами,
и Маугли, соскользнув с дерева, прибавил сердито и не-
годующе: — Я пришел ради Багиры, а не ради тебя,
жирный старый Балу!
— А мне это все равно,— ответил Балу, хотя был
очень огорчен и обижен.— Так скажи Багире Заветные
Слова Джунглей, которым я учил тебя сегодня.
— Заветные Слова какого народа? — спросил Мауг-
ли, очень довольный, что может похвастаться.— В джун-
глях много наречий. Я знаю их все.
— Кое-что ты знаешь, но очень немного. Полюбуй-
ся, о Багира, вот их благодарность учителю. Ни один
самый захудалый волчонок ни разу не пришел поблаго-
дарить старика Балу за науку. Ну, так скажи Слово
Охотничьего Народа, ты, великий ученый.
— «Мы с вами одной крови, вы и я»,— сказал Мауг-
ли, произнося по-медвежьи те слова, которые обычно го-
ворит весь Охотничий Народ.
419
— Хорошо! Теперь Слово Птиц.
Маугли повторил те же слова, свистнув, как коршун.
- — Теперь Слово Змеиного Народа,— сказала Ба-
гира.
В ответ послышалось не передаваемое никакими сло-
вами шипение, и Маугли забрыкал ногами и захлопал
в ладоши, потом вскочил на спину Багиры и сел боком,
барабаня пятками по блестящей черной шкуре и строя
медведю самые страшные рожи.
— Вот-вот! Это стоит каких-то синяков,— ласково
сказал бурый медведь.— Когда-нибудь ты вспомнишь
меня.
И, повернувшись к Багире, он рассказал ей, как про-
сил дикого слона Хатхи, который все на свете знает,
сказать ему Заветные Слова Змеиного Народа, как
Хатхи водил Маугли к пруду узнавать Змеиные Слова
от водяной змеи, потому что сам Балу не мог их выго-
ворить, и теперь Маугли не грозит никакая опасность
в джунглях: ни змея, ни птица, ни зверь не станут вре-
дить ему.
— И, значит, ему некого бояться! — Балу вытянул-
ся во весь рост, с гордостью похлопывая себя по тол-
стому мохнатому животу.
— Кроме своего племени,— шепнула Багира, а по-
том громко сказала Маугли: — Пожалей мои ребра,
Маленький Брат! Что это за прыжки то вниз, то вверх?
Маугли, добиваясь, чтобы его выслушали, давно уже
теребил Багиру за мягкую шерсть на плече и толкал
ее пятками. Оба прислушались и разобрали, что он кри-
чит во весь голос:
— Теперь у меня будет свое собственное племя,
и я буду целый день водить его по деревьям!
— Что это за новая глупость, маленький выдум-
щик? — спросила Багира.
— Да, и бросать ветками и грязью в старого Балу,—
продолжал Маугли.— Они мне это обещали... Ай!
— Вуу! — Большая лапа Балу смахнула Маугли со
спины пантеры, и, лежа между передними лапами мед-
ведя, Маугли понял, что тот сердится.— Маугли,— ска-
зал Балу,— ты разговаривал с Бандар-Логами, Обезь-
яньим Народом?
Маугли взглянул на Багиру — не сердится ли и она
тоже — и увидел, что глаза пантеры стали жестки, как
два изумруда.
420
— Ты водишься с Обезьяньим Народом — с серыми
обезьянами, с народом, не знающим Закона, с народом,
который ест все без разбора. Как тебе не стыдно!
— Балу ударил меня по голове,— сказал Маугли
(он все еще лежал на спине),— и я убежал, а серые
обезьяны спустились с дерева и пожалели меня. А дру-
гим было все равно.— Он слегка всхлипнул.
— Жалость Обезьяньего Народа!—фыркнул Балу.—
Спокойствие горного потока! Прохлада летнего зноя!
А что было потом, детеныш человека?
— А потом... потом они дали мне орехов и всякой
вкусной еды, а потом взяли меня на руки и унесли на
вершины деревьев и говорили, что я им кровный брат,
только что бесхвостый, и когда-нибудь стану их
вожаком.
— У них не бывает вожака,— сказала Багира.— Они
лгут. И всегда лгали.
— Они были очень ласковы со мной и просили при-
ходить еще. Почему вы меня никогда не водили
к Обезьяньему Народу? Они ходят на двух ногах, как
и я. Они не дерутся жесткими лапами. Они играют це-
лый день... Пусти меня, скверный Балу, пусти меня!
Я опять пойду играть с ними.
— Слушай, детеныш! — сказал медведь, и голос его
прогремел, как гром в жаркую ночь.— Я научил тебя
Закону Джунглей — общему для всех народов джунг-
лей, кроме Обезьяньего Народа, который живет на де-
ревьях. У них нет Закона. У них нет своего языка,
одни только краденые слова, которые они перенимают
у других, когда подслушивают, и подсматривают, и под-
стерегают, сидя на деревьях. Их обычаи — не наши обы-
чаи. Они живут без вожака. Они ни о чем не помнят.
Они болтают и хвастают, будто они великий народ
и задумали великие дела в джунглях, но вот упадет
орех, и они уже смеются и все позабыли. Никто
в джунглях не водится с ними. Мы не пьем там, где
пьют обезьяны, не ходим туда, куда ходят обезьяны, не
охотимся там, где они охотятся, не умираем там, где
они умирают. Разве ты слышал от меня хотя бы слово
о Бандар-Логах?
— Нет,— ответил Маугли шепотом, потому что лес
притих, после того как Балу кончил свою речь.
— Народ Джунглей не хочет их знать и никогда про
них не говорит. Их очень много, они злые, грязные, бес-
421
стыдные и хотят только того, чтобы Народ Джунглей
обратил на них внимание. Но мы не замечаем их, даже
когда они бросают орехи и сыплют грязь нам на голову.
Не успел он договорить, как целый дождь орехов
и сучьев посыпался на них с деревьев; послышался ка-
шель, визг и сердитые скачки высоко над ними, среди
тонких ветвей.
— С Обезьяньим Народом запрещено водиться,—
сказал Балу,— запрещено Законом. Не забывай этого!
— Да, запрещено,— сказала Багира.— Но я все-таки
думаю, что Балу должен был предупредить тебя.
— Я?.. Я? Как могло мне прийти в голову, что он
станет водиться с такой дрянью? Обезьяний Народ!
Тьфу!
Снова орехи дождем посыпались им на голову,
и медведь с пантерой убежали, захватив с собой Мауг-
ли. Балу говорил про обезьян сущую правду. Они жили
на вершинах деревьев, а так как звери редко смотрят
вверх, то обезьянам и Народу Джунглей не приходи-
лось встречаться. Но если обезьянам попадался в руки
больной волк, или раненый тигр, или медведь, они му-
чили слабых и забавы ради бросали в зверей палками
и орехами, надеясь, что их заметят. Они поднимали вой,
выкрикивая бессмысленные песни, звали Народ Джунг-
лей к себе на деревья драться, заводили из-за пустяков
ссоры между собой и бросали мертвых обезьян где по-
пало, напоказ всему Народу Джунглей. Они постоянно
собирались завести и своего вожака и свои законы
и обычаи, но так и не завели, потому что память у них
была короткая, не дальше вчерашнего дня. В конце кон-
цов они помирились на том, что придумали поговорку:
«Все джунгли будут думать завтра так, как обезьяны
думают сегодня», и очень этим утешались. Никто из
зверей не мог до них добраться, и никто не обращал на
них внимания — вот почему они так обрадовались, когда
Маугли стал играть с ними, а Балу на него рассер-
дился.
Никакой другой цели у них не было — у обезьян ни-
когда не бывает цели,— но одна из них придумала, как
ей показалось, забавную штуку и объявила всем дру-
гим, что Маугли может быть полезен всему их племе-
ни, потому что умеет сплетать ветви для защиты от вет-
ра, и если его поймать, то он научит этому и обезьян.
Разумеется, Маугли, как сын лесоруба, многое знал, сам
422
не помня откуда, и умел строить шалаши из хвороста,
сам не зная, как это у него получается. А Обезьяний
Народ, подглядывая за ним с деревьев, решил, что это
занятная игра. На этот раз, говорили обезьяны, у них
и вправду будет вожак и они станут самым мудрым на*
родом в джунглях, таким мудрым, что все их заметят
и позавидуют им. И потому они тихонько крались за
Балу и Багирой, пока не наступило время полуденного
отдыха и Маугли, которому было очень стыдно, не улег-
ся спать между пантерой и медведем, решив, что больше
не станет водиться с Обезьяньим Народом.
И тут сквозь сон он почувствовал чьи-то руки иа
своих плечах и ногах — жесткие, сильные маленькие ру-
ки,— потом хлестанье веток по лицу, а потом он в изум-
лении увидел сквозь качающиеся вершины землю внизу
и Балу, который глухо ревел, будя джунгли, а Багира
прыжками поднималась вверх по стволу дерева, оскалив
сплошные белые зубы. Обезьяны торжествующе взвыли
и перескочили вверх на тонкие ветки, куда Багира по-
боялась лезть за ними.
— Она нас заметила! Багира нас заметила! Все
джунгли восхищаются нашей ловкостью и нашим
умом! — кричали обезьяны.
Потом они пустились бегом, а бег обезьян по верхуш-
кам деревьев — это нечто такое, чего нельзя описать.
У них есть там свои дороги и перекрестки, свои подъ-
емы и спуски, пролегающие в пятидесяти, семидесяти,
а то и в ста футах над землей, и по этим дорогам они
путешествуют даже ночью, если надо. Две самые силь-
ные обезьяны подхватили Маугли под мышки и понес-
лись вместе с ним по вершинам деревьев скачками
в двадцать футов длиной. Без него они могли бы дви-
гаться вдвое скорее, но мальчик своей тяжестью задер-
живал их. Как ни кружилась у Маугли голова, он все
же наслаждался бешеной скачкой, хотя мелькавшая да-
леко внизу земля пугала его и сердце замирало от каж-
дого страшного рывка и толчка при перелете над прова-
лом с одного дерева на другое. Двое стражей взлетали
вместе с ним на вершину дерева так высоко, что тонкие
ветви трещали и гнулись под ними, а потом с кашлем
и уханьем бросались в воздух, вперед и вниз, и повиса-
ли на соседнем дереве, цепляясь за нижние сучья рука-
ми и ногами. Иногда Маугли видел перед собой целое
море зеленых джунглей, как человек на мачте видит,
423
перед собой океанский простор, потом ветви и листья
снова начинали хлестать его по лицу, и он со своими
двумя стражами спускался почти к самой земле. Так,
скачками и прыжками, с треском и уханьем, все обезь-
янье племя мчалось по древесным дорогам вместе со
своим пленником Маугли.
Первое время он боялся, что его уронят, потом обо-
злился, но понял, что бороться нельзя, потом начал ду-
мать. Прежде всего нужно было послать о себе весточ-
ку Багире и Балу. Обезьяны двигались с такой быстро-
той, что его друзья не могли их догнать и сильно отста-
вали. Вниз нечего было смотреть — ему видна была
только верхняя сторона сучьев,— поэтому он стал смот-
реть вверх и увидел высоко в синеве коршуна Чиля,
который парил над джунглями, описывая круги, в ожи-
дании чьей-нибудь смерти. Чиль видел, что обезьяны
что-то несут, и спустился ниже разведать, не годится ли
их ноша для еды. Он свистнул от изумления, когда уви-
дел, что обезьяны волокут по верхушкам деревьев Ма-
угли, и услышал от него Заветное Слово Коршуна!
«Мы с тобой одной крови, ты и я!» Волнующиеся вер-
шины закрыли от него мальчика, но Чиль успел вовре-
мя скользнуть к ближнему дереву, и перед ним опять
вынырнуло маленькое смуглое лицо.
— Замечай мой путь! — крикнул Маугли.— Дай
знать Балу из Сионийской Стаи и Багире со Скалы
Совета!
— От кого, Брат? — Чиль еще ни разу до сих пор не
видел Маугли, хотя, разумеется, слышал о нем.
— От Лягушонка Маугли. Меня зовут Человечий
Детеныш! Замечай мой пу-уть!
Последние слова он выкрикнул, бросаясь в воздух,
но Чиль кивнул ему и поднялся так высоко, что казался
не больше пылинки, и, паря в вышине, следил своими
зоркими глазами за качавшимися верхушками деревьев,
по которым вихрем неслась стража Маугли.
— Им не уйти далеко,— сказал он посмеиваясь.—•
Обезьяны никогда не доделывают того, что задумали.
Всегда они хватаются за что-нибудь новое, эти Бандар-
Логи. На этот раз, если я не слеп, они наживут себе
беду: ведь Балу не птенчик, да и Багира, сколько мне
известно, умеет убивать не одних коз.
И, паря в воздухе, он покачивался на крыльях, подо-
брав под себя ноги, и ждал.
424
А в это время Балу и Багира были вне себя от яро-
сти и горя. Багира взобралась на дерево так высоко,
как не забиралась никогда, но тонкие ветки ломались
под ее тяжестью, и она соскользнула вниз, набрав пол-
ные когти коры.
— Почему ты не предостерег Маугли? — заворчала
она на бедного Балу, который припустился неуклюжей
рысью в надежде догнать обезьян.— Что пользы бить
детеныша до полусмерти, если ты не предостерег его?
— Скорей! О, скорей! Мы... мы еще догоним их, быть
может! — задыхался Балу.
— Таким шагом? От него не устала бы и раненая
корова. Учитель Закона, истязатель малышей, если ты
будешь так переваливаться с боку на бок, то лопнешь,
не пройдя и мили. Сядь спокойно и подумай! Нужно
что-то решить. Сейчас не время для погони. Они могут
бросить Маугли, если мы подойдем слишком близко.
— Арала! Вуу! Они, может, уже бросили мальчика,
если им надоело его нести! Разве можно верить Бандар-
Логам! Летучую мышь мне на голову! Кормите меня
одними гнилыми костями! Спустите меня в дупло к ди-
ким пчелам, чтобы меня закусали до смерти, и похоро-
ните меня вместе с гиеной! Я самый несчастный из зве-
рей! Ара-лала! Ва-y-yl О Маугли, Маугли, зачем я не
остерег тебя против Обезьяньего Народа, зачем я бил
тебя по голове? Я, может, выбил сегодняшний урок из
его головы, и мальчик теперь один в джунглях и забыл
Заветные Слова!
Балу обхватил голову лапами и со стоном закачался
взад и вперед.
— Не так давно он сказал мне правильно все сло-
ва,— сердито заметила Багира.— Балу, ты ничего не
помнишь и не уважаешь себя. Что подумали бы джунг-
ли, если бы я, черная пантера, каталась и выла, свер-
нувшись клубком, как дикобраз Сахи?
— Какое мне дело до того, что подумают джунгли!
Мальчик, может быть, уже умер!
— Если только они не бросят его с дерева забавы
ради и не убьют от скуки, я не боюсь за детеныша. Он
умен и всему обучен, а главное, у него такие глаза, ко-
торых боятся все джунгли. Но все же (и это очень
худо) он во власти Бандар-Логов, а они не боятся ни-
кого в джунглях, потому что живут высоко на де-
ревьях.— Багира задумчиво облизала переднюю лапу,
425
— И глуп же я! О толстый бурый глупец, пожира-
тель кореньев! — простонал Балу, вдруг выпрямляясь
и отряхиваясь.— Правду говорит дикий слон Хатхи5
«У каждого свой страх», а они, Бандар-Логи, боятся
Каа, горного удава. Он умеет лазить по деревьям не
хуже обезьян. По ночам он крадет у них детенышей.
От одного звука его имени дрожат их гадкие хвосты.
Идем к нему!
— Чем может Каа помочь нам? Он не нашего пле-
мени, потому что безногий, и глаза у него презлые,—
сказала Багира.
— Он очень стар и очень хитер. Кроме того, он всег-
да голоден,— с надеждой сказал Балу.— Пообещаем ему
много коз.
— Он спит целый месяц, после того как наестся.
Может быть, спит и теперь, а если не спит, то, может,
и не захочет принять от нас коз в подарок.
Багира плохо знала Каа и потому относилась к не-
му подозрительно.
— Тогда мы с тобой вместе могли бы уговорить его,
старая охотница.
Тут Балу потерся о Багиру выцветшим бурым пле-
чом, и они вдвоем отправились на поиски горного удава
Каа.
Удав лежал, растянувшись во всю длину на выступе
скалы, нагретом солнцем, любуясь своей красивой новой
кожей: последние десять дней он провел в уединении,
меняя кожу, и теперь был во всем своем великолепии.
Его большая тупоносая голова металась по земле, три-
дцатифутовое тело свивалось в причудливые узлы и фи-
гуры, язык облизывал губы, предвкушая будущий обед.
— Он еще ничего не ел,— сказал Балу со вздохом
облегчения, как только увидел красивый пестрый узор
на его спине, коричневый с желтым.— Осторожно, Ба-
гира! Он плохо видит, после того как переменит кожу,
и бросается сразу.
У Каа не было ядовитых зубов — он даже презирал
ядовитых змей за их трусость,— вся его сила заключа-
лась в хватке, и если он обвивал кого-нибудь своими
огромными кольцами, то это был конец.
— Доброй охоты! — крикнул Балу, садясь на задние
лапы.
426
Как все змеи его породы, Каа был глуховат и не
сразу расслышал окрик. Он свернулся кольцом и нагнул
голову, на всякий случай приготовившись броситься.
— Доброй охоты всем нам! — ответил он.— Ого,
Балу! Что ты здесь делаешь? Доброй охоты, Багира.
Одному из нас не мешало бы пообедать. Нет ли побли-
зости вспугнутой дичи? Лани или хотя бы козленка?
У меня внутри пусто, как в пересохшем колодце.
— Мы сейчас охотимся,— небрежно сказал Балу,
зная, что Каа нельзя торопить, он слишком грузен.
— А можно мне пойти с вами? — спросил Каа.— Од-
ним ударом больше или меньше, для вас это ничего не
значит, Багира и Балу, а я... мне приходится целыми
днями стеречь на лесных тропинках или полночи лазить
по деревьям, ожидая, не попадется ли молодая обезьяна.
Пс-с-шоу! Лес нынче уже не тот, что был в моей моло-
дости. Одно гнилье да сухие сучья!
— Может быть, это оттого, что ты стал слишком
тяжел? — сказал Балу.
— Да, я довольно-таки велик... довольно велик,—
ответил Каа не без гордости.— Но все-таки молодые де-
ревья никуда не годятся. Прошлый раз на охоте я чуть-
чуть не упал — чуть-чуть не упал! — нашумел, сосколь-
знув с дерева, оттого что плохо зацепился хвостом. Этот
427
шум разбудил Бандар-Логов, и они бранили меня са-
мыми скверными словами.
— Безногий желтый земляной червяк! — шепнула
Багира себе в усы, словно припоминая.
— Ссссс! Разве они так меня называют? — спро-
сил Каа.
— Что-то в этом роде они кричали нам прошлый
раз. Но мы ведь никогда не обращаем на них внима-
ния. Чего только они не говорят! Будто бы у тебя вы-
пали все зубы и будто бы ты никогда не нападаешь на
дичь крупнее козленка, потому будто бы (такие бес-
стыдные врали эти обезьяны!), что боишься козлиных
рогов,— вкрадчиво продолжала Багира.
Змея, особенно хитрый старый удав вроде Каа, ни-
когда не покажет, что она сердится, но Балу и Багира
заметили, как вздуваются и перекатываются крупные
мускулы под челюстью Каа.
— Бандар-Логи переменили место охоты,— сказал
он спокойно.— Я грелся сегодня на солнце и слышал,
как они вопили в вершинах деревьев.
— Мы... мы гонимся сейчас за Бандар-Логами,—
сказал Балу и поперхнулся, потому что впервые на его
памяти обитателю джунглей приходилось признаваться
в том, что ему есть дело до обезьян.
— И конечно, не какой-нибудь пустяк ведет двух
таких охотников — вожаков у себя в джунглях — по сле-
дам Бандар-Логов,— учтиво ответил Каа, хотя его рас-
пирало от любопытства.
— Право,— начал Балу,— я всего-навсего старый
и подчас неразумный учитель Закона у Сионийских Вол-
чат, а Багира...
— ...есть Багира,— сказала черная пантера и закры-
ла пасть, лязгнув зубами: она не признавала смире-
ния.— Вот в чем беда, Каа: эти воры орехов и истреби-
тели пальмовых листьев украли у нас человечьего дете-
ныша, о котором ты, может быть, слыхал.
— Я слышал что-то от Сахи (иглы придают ему на-
хальство) про детеныша, которого приняли в Волчью
Стаю, но не поверил. Сахи слушает одним ухом, а по-
том перевирает все, что слышал.
— Нет, это правда. Такого детеныша еще не бывало
на свете,— сказал Балу.— Самый лучший, самый ум-
ный и самый смелый человечий детеныш, мой ученик,
428
который прославит имя Балу на все джунгли, от края
и до края. А кроме того, я... мы... любим его, Каа!
— Тс! Тс! — отвечал Каа, ворочая головой направо
и налево.— Я тоже знавал, что такое любовь. Я мог бы
рассказать вам не одну историю...
— Это лучше потом, как-нибудь в ясную ночь, когда
мы все будем сыты и сможем оценить рассказ по до-
стоинству,— живо ответила Багира.— Наш детеныш те-
перь в руках у Бандар-Логов, а мы знаем, что из всего
Народа Джунглей они боятся одного Каа.
— Они боятся одного меня! И недаром,— сказал
Каа.— Болтуньи, глупые и хвастливые, хвастливые, глу-
пые болтуньи — вот каковы эти обезьяны! Однако ваше-
му, детенышу нечего ждать от них добра. Они рвут оре-
хи, а когда надоест, бросают их вниз. Целый день они
носятся с веткой, будто обойтись без нее не могут, а по-
том ломают ее пополам. Вашему детенышу не позави-
дуешь. Кроме того, они называли меня... желтой рыбой,
кажется?
— Червяком, червяком. Земляным червяком,— ска-
зала Багира,— и еще разными кличками. Мне стыдно
даже повторять.
— Надо их проучить, чтобы не забывались, когда
говорят о своем господине] Ааа-ссп! Чтобы помнили по-
лучше! Так куда же они побежали с детенышем?
— Одни только джунгли знают. На запад, я ду-
маю,— сказал Балу.— А ведь мы полагали, что тебе это
известно, Каа.
— Мне? Откуда же? Я хватаю их, когда они попа-
даются мне на дороге, но не охочусь ни за обезьянами,
ни за лягушками, ни за зеленой тиной в пруду. Хссс!
— Вверх, вверх! Вверх, вверх! Хилло! Илло! Илло,
посмотри вверх, Балу из Сионийской Стаи!
Балу взглянул вверх, чтобы узнать, откуда слышит-
ся голос, и увидел коршуна Чиля, который плавно спу-
скался вниз, и солнце светило на приподнятые края его
крыльев. Чилю давно пора было спать, но он все еще
кружил над джунглями, разыскивая медведя, и все не
мог рассмотреть его сквозь густую листву.
— Что случилось? — спросил его Балу.
— Я видел Маугли у Бандар-Логов. Он просил пере-
дать это тебе. Я проследил за ними. Они понесли его за
реку, в обезьяний город — в Холодные Берлоги. Быть
может, они останутся там на ночь, быть может — на де-
429
сять ночей, а быть может — на час. Я велел летучим
мышам последить за ними ночью. Вот что мне было по-
ручено. Доброй охоты всем вам внизу!
— Полного зоба и крепкого сна тебе, Чиль! — крик-
нула Багира.— Я не забуду тебя, когда выйду на добы-
чу, и отложу целую голову тебе одному, о лучший из
коршунов!
— Пустяки! Пустяки! Мальчик сказал Заветное Сло-
во. Нельзя было не помочь ему! — И Чиль, сделав круг
над лесом, полетел на ночлег.
— Он не забыл, что нужно сказать! — радовался
Балу.— Подумать только: такой маленький, а вспомнил
Заветное Слово Птиц, да еще когда обезьяны тащили
его по деревьям!
— Оно было крепко вколочено в него, это слово! —•
сказала Багира.— Я тоже горжусь детенышем, но теперь
нам надо спешить к Холодным Берлогам.
Все в джунглях знали, где находится это место, но
редко кто бывал там, ибо Холодными Берлогами назы-
вали старый, заброшенный город, затерявшийся и похо-
роненный в чаще леса; а звери не станут селиться там,
где прежде жили люди. Разве дикий кабан поселится
в таком месте, но не охотничье племя. И обезьяны бы-
вали там не чаще, чем во всяком другом месте. Ни один
уважающий себя зверь не подходил близко к городу,
разве только во время засухи, когда в полуразрушенных
водоемах и бассейнах оставалась еще вода.
— Туда полночи пути полным ходом,— сказала
Багира.
И Балу сразу приуныл.
— Я буду спешить изо всех сил,— сказал он с тре-
вогой.
— Мы не можем тебя ждать. Следуй за нами, Балу.
Нам надо спешить — мне и Каа.
— Хоть ты и на четырех лапах, а я от тебя не от-
стану,— коротко сказал Каа.
Балу порывался бежать за ними, но должен был
сперва сесть и перевести дух, так что они оставили мед-
ведя догонять их, и Багира помчалась вперед быстрыми
скачками. Каа молчал, но как ни спешила Багира,
огромный удав не отставал от нее. Когда они добрались
до горной речки, Багира оказалась впереди, потому что
перепрыгнула поток, а Каа переплыл его, держа голову
и шею над водой. Но на родной земле удав опять на-
гнал Багиру.
— Клянусь сломанным замком, освободившим меня,
ты неплохой ходок! — сказала Багира, когда спустились
сумерки.
— Я проголодался,— ответил Каа.— Кроме того,
они называли меня пятнистой лягушкой.
— Червяком, земляным червяком, да еще желтым!
— Все равно. Давай двигаться дальше.— И Каа
словно лился по земле, зорким глазом отыскивая самую
краткую дорогу и двигаясь по ней.
Обезьяний Народ в Холодных Берлогах вовсе не
думал о друзьях Маугли. Они притащили мальчика
в заброшенный город и теперь были очень довольны
собой. Маугли никогда еще не видел индийского города,
и хотя этот город лежал весь в развалинах, он показал-
ся мальчику великолепным и полным чудес. Один вла-
детельный князь построил его давным-давно на невысо-
ком холме. Еще видны были остатки мощенных камнем
дорог, ведущих к разрушенным воротам, где последние
обломки гнилого дерева еще висели на изъеденных
ржавчиной петлях. Деревья вросли корнями в стены
и высились над ними; зубцы на стенах рухнули и рас-
сыпались в прах; ползучие растения выбились из бой-
ниц и раскинулись по стенам башен висячими косматы-
ми плетями.
Большой дворец без крыши стоял на вершине холма.
Мрамор его фонтанов и дворов был весь покрыт трещи-
нами и бурыми пятнами лишайников, сами плиты двора,
где прежде стояли княжеские слоны, были приподняты
и раздвинуты травами и молодыми деревьями. За двор-
цом были видны ряд за рядом дома без кровель и весь
город, похожий на пустые соты, заполненные только
тьмой; бесформенная каменная колода, которая была
прежде идолом, валялась теперь на площади, где
перекрещивались четыре дороги; только ямы и выбоины
остались на углах улиц, где когда-то стояли колодцы,
да обветшалые купола храмов, по бокам которых про-
росли дикие смоковницы. Обезьяны называли это место
своим городом и делали вид, будто презирают Народ
Джунглей за то, что он живет в лесу. И все-таки они
не знали, для чего построены все эти здания и как ими
пользоваться. Они усаживались в кружок на помосте
в княжеской зале совета, искали друг у дружки блох
и играли в людей: вбегали в дома и опять выбегали из
431
них, натаскивали куски штукатурки и всякого старья
в угол и забывали, куда они все это спрятали; дрались
и кричали, нападая друг на друга, потом разбегались
играть по террасам княжеского сада, трясли там апель-
синовые деревья и кусты роз для того только, чтобы по-
смотреть, как посыплются лепестки и плоды. Они обе-
гали все переходы и темные коридоры во дворце и сот-
ни небольших темных покоев, но не могли запомнить,
что они уже видели, а чего еще не видели, и шатались
везде поодиночке, попарно или кучками, хвастаясь друг
перед другом, что ведут себя совсем как люди. Они
пили из водоемов и мутили в них воду, потом дрались
из-за воды, потом собирались толпой и бегали по всему
городу, крича:
— Нет в джунглях народа более мудрого, доброго,
ловкого, сильного и кроткого, чем Бандар-Логи!
Потом все начиналось снова, до тех пор пока им не
надоедал город, и тогда они убегали на вершины де-
ревьев, все еще не теряя надежды, что когда-нибудь На-
род Джунглей заметит их.
Маугли, воспитанный в Законе Джунглей, не пони-
мал такой жизни, и она не нравилась ему. Обезьяны
притащили его в Холодные Берлоги уже к вечеру,
и, вместо того чтобы лечь спать, как сделал бы сам
Маугли после долгого пути, они схватились за руки
и начали плясать и распевать свои глупые песни. Одна
из обезьян произнесла речь перед своими друзьями
и сказала им, что захват Маугли в плен отмечает нача-
ло перемены в истории Бандар-Логов, потому что теперь
Маугли покажет им, как надо сплетать ветви и трост-
ники для защиты от холода и дождя.
Маугли набрал лиан и начал их сплетать, а обезья-
ны попробовали подражать ему, но через несколько ми-
нут им это наскучило, и они стали дергать своих друзей
за хвосты и, кашляя, скакать на четвереньках.
— Мне хочется есть,— сказал Маугли.— Я чужой
в этих местах — принесите мне поесть или позвольте
здесь поохотиться.
Двадцать или тридцать обезьян бросились за ореха-
ми и дикими плодами для Маугли, но по дороге они
подрались, а возвращаться с тем, что у них осталось,
не стоило труда. Маугли обиделся и рассердился, не
говоря уже о том, что был голоден, и долго блуждал
по пустынным улицам, время от времени испуская Охот-
432
ничий Клич Чужака, но никто ему не ответил, и Маугли
понял, что он попал в очень дурное место.
«Правда все то, что Балу говорил о Бандар-Логах,—
подумал он про себя.— У них нет ни Закона, ни Охот-
ничьего Клича, ни вожаков — ничего, кроме глупых слов
и цепких воровских лап. Так что если меня тут убьют
или я умру голодной смертью, то буду сам виноват.
Однако надо что-нибудь придумать и вернуться в мои
родные джунгли. Балу, конечно, побьет меня, но это
лучше, чем ловить дурацкие розовые лепестки вместе
с Бандар-Логами».
Как только он подошел к городской стене, обезьяны
сейчас же оттащили его обратно, говоря, что он сам не
понимает, как ему повезло, и стали щипать его, чтобы
он почувствовал к ним благодарность. Он стиснул зубы
и промолчал, но все-таки пошел с громко вопившими
обезьянами на террасу, где были водоемы из красного
песчаника, наполовину полные дождевой воды. Там по-
середине террасы стояла разрушенная беседка из бело-
го мрамора, построенная для княжеских жен, которых
давно уже не было на свете. Купол беседки провалился
и засыпал подземный ход из дворца, по которому жен-
щины приходили сюда, но стены из мрамора ажурной
работы остались целы. Чудесную резьбу молочной бе-
лизны, легкую, как кружево, украшали агаты, сердоли-
ки, яшма и лазурит, а когда над холмом взошла луна,
ее лучи проникли сквозь резьбу, и густые тени легли на
землю узором черного бархата. Обиженный, сонный
и голодный Маугли все же не мог не смеяться, когда
обезьяны начинали в двадцать голосов твердить ему,
как они мудры, сильны и добры и как он неразумен,
что хочет с ними расстаться.
— Мы велики! Мы свободны! Мы достойны восхище-
ния! Достойны восхищения, как ни один народ в джунг-
лях! Мы все так говорим —значит, это правда! — кри-
чали они.— Сейчас мы тебе расскажем про себя, какие
мы замечательные, раз ты нас слушаешь и можешь
передать наши слова Народу Джунглей, чтобы в буду-
щем он обращал на нас внимание.
Маугли с ними не спорил, и сотни обезьян собрались
на террасе послушать, как их говоруны будут петь хва-
лы Бандар-Логам, и, когда болтуньи-обезьяны останав-
ливались, чтобы перевести дух, остальные подхватывали
хором:
433
— Это правда, мы все так говорим!
' Маугли кивал головой, моргал глазами и поддаки-
вал, когда его спрашивали о чем-нибудь, и голова у не-
го кружилась от шума.
«Шакал Табаки, должно быть, перекусал их всех,—
думал он про себя,— и они теперь взбесились. Это у них
бешенство, «дивани». Неужели они никогда не спят?
Вот сейчас это облако закроет луну. Если оно большое,
я бы успел убежать в темноте. Но я устал».
За этим самым облаком следили два верных друга
в полузасыпанном рву под городской стеной. Багира
и Каа, зная, как опасны обезьяны, когда их много, вы-
жидали, чтобы не рисковать понапрасну. Обезьяны ни
за что не станут драться, если их меньше сотни против
одного, а в джунглях мало кому нравится такой перевес.
— Я поползу к западной стене,— шепнул Каа,—
и быстро скачусь по склону вниз, там мне будет легче.
Они, конечно, не бросятся мне на спину всем скопом,
но все же...
— Я знаю,— сказала Багира.— Если бы Балу был
здесь! Но все-таки мы сделаем что можем. Когда это
облако закроет луну, я выйду на террасу. Они там
о чем-то совещаются между собой.
— Доброй охоты,— мрачно сказал Каа и скользнул
к западной стене.
Она оказалась разрушенной меньше других, и боль-
шой удав замешкался, пробираясь между камнями. Об-
лако закрыло луну, и как раз в то время, когда Маугли
раздумывал, что будет дальше, он услышал легкие шаги
Багиры на террасе. Черная пантера взбежала по склону
почти без шума и, не тратя времени на то, чтобы ку-
саться, раздавала удары направо и налево обезьянам,
сидевшим вокруг Маугли в пятьдесят — шестьдесят ря-
дов. Раздался общий вопль испуга и ярости, и, в то
время как Багира шагала по катящимся и барахтаю-
щимся телам, одна обезьяна крикнула1
— Она тут одна! Убьем ееГУбьем!
Клубок дерущихся обезьян, кусаясь, царапаясь, дер-
гая и терзая Багиру, сомкнулся над ней, а пять или
шесть обезьян крепко ухватили Маугли, подтащили его
к стене беседки и впихнули в пролом купола. Мальчик,
воспитанный людьми, был бы весь в синяках, потому
что падать ему пришлось с высоты добрых пятнадцати
434
футов, но Маугли упал так, как Балу учил его падать,
и сразу стал на ноги.
— Посиди тут,— кричали обезьяны,— пока мы не
убьем твоих приятелей! А после мы поиграем с тобой,
если Ядовитый Народ оставит тебя в живых!
— Мы с Вами одной крови, я и вы! — быстро шеп-
нул Маугли Змеиное Слово.
Он услышал шорох и шипение вокруг в кучах щебня
и для верности еще раз повторил Змеиное Слово.
— Ссслышим! Уберите клобуки! — произнесли тихие
голоса (все развалины в Индии рано или поздно стано-
вятся обиталищем змей, и ветхая беседка кишела коб-
рами).— Стой смирно, Маленький Брат, иначе ты раз-
давишь нас!
Маугли стоял спокойно, глядя в отверстия ажурной
резьбы и прислушиваясь к шуму драки вокруг черной
пантеры, к воплям, бормотанию и шлепкам и к густому,
хриплому кашлю Багиры, которая рвалась и металась
взад и вперед, задыхаясь под кучей навалившихся на
нее обезьян.
Впервые со дня своего рождения Багира дралась не
на жизнь, а на смерть.
«Балу должен быть близко: Багира не пришла бы
одна»,— подумал Маугли и крикнул громко:
— К водоему, Багира! Скатись к водоему! Скатись
и нырни! Бросайся в воду!
Багира его услышала, и этот крик, сказавший ей,
что Маугли жив, придал ей силы. Она дралась отчаян-
но, шаг за шагом прокладывая себе дорогу к водоему.
И вот у подножия разрушенной стены, ближе к джунг-
лям, раздался, как гром, боевой клич Балу. Как ни спе-
шил старый медведь, он не мог поспеть раньше.
— Багират— кричал он,— я здесь! Я лезу вверх!
Я спешу! Камни скользят у меня из-под ног! Дайте
только до вас добраться, о вы, подлые Бандар-Логи!
Медведь, пыхтя, взобрался на террасу и исчез под
волной обезьян, но тут же, присев на корточки, расста-
вил передние лапы и загреб ими столько обезьян, сколь-
ко мог удержать. Потом посыпались равномерные уда-
ры — хлоп-хлоп-хлоп! — с чмоканьем, словно гребное
колесо било по воде. Шум падения и всплеск сказали
Маугли, что Багира пробилась к водоему, куда обезья-
ны не могли полезть за ней. Пантера лежала в воде,
выставив только голову, и жадно ловила ртом воздух,
435
а обезьяны, стоя в три ряда на красных ступенях, при-
плясывали от злобы на месте, готовые наброситься на
нее со всех сторон разом, если она выйдет из воды на
помощь Балу.
Вот тогда-то Багира подняла мокрый подбородок
и в отчаянии крикнула, зовя на помощь Змеиный Народ:
— Мы с вами одной крови, я и вы!
Она думала, что Каа струсил в последнюю минуту.
Даже Балу на краю террасы, едва дыша под навалив-
шимися на него обезьянами, не мог не засмеяться, услы-
шав, что черная пантера просит помощи.
Каа только что перевалился через западную стену
и с такой силой рухнул на землю, что большой камень
свалился в ров. Он не намерен был отступать и раза
два свернулся и развернулся, проверяя, насколько каж-
дый фут его длинного тела готов к бою. Тем временем
Балу продолжал бой, и обезьяны вопили над водоемом
вокруг Багиры, и нетопырь Манг, летая взад и вперед,
разносил по джунглям вести о великой битве, так что
затрубил даже дикий слон Хатхи. Далеко в лесу про-
снулись отдельные стайки обезьян и помчались по вер-
хушкам деревьев к Холодным Берлогам на помощь сво-
436
им родичам, и шум битвы разбудил дневных птиц на
много миль вокруг. Тогда Каа двинулся быстро, напря-
мик, горя жаждой убийства. Вся сила удава — в тяжком
ударе головой, удвоенном силой и тяжестью всего тела.
Если вы можете себе представить копье, или таран, или
молот весом почти в полтонны, направляемый спокой-
ным, хладнокровным умом, обитающим в его ручке, вы
можете себе представить, каким был Каа в бою. Удав
длиной в четыре или пять футов может сбить с ног че-
ловека, если ударит его головой в грудь, а в Каа было
целых тридцать футов, как вам известно. Первый удар,
направленный прямо в гущу обезьян, окружавших Балу,
был нанесен молча, с закрытым ртом, а второго удара
не понадобилось. Обезьяны бросились врассыпную
с криком:
— Каа! Это Каа! Бегите! Бегите!
Не одно поколение обезьян воспитывалось в страхе
и вело себя примерно, наслушавшись от старших рас-
сказов про Каа, ночного вора, который умел проскольз-
нуть среди ветвей так же бесшумно, как растет мох,
и утащить самую сильную обезьяну; про старого Каа,
который умел прикидываться сухим суком или гнилым
пнем, так что самые мудрые ничего не подозревали до
тех пор, пока этот сук не хватал их. Обезьяны боялись
Каа больше всего на свете, ибо ни одна из них не зна-
ла пределов его силы, ни одна не смела взглянуть ему
в глаза и ни одна не вышла живой из его объятий.
И потому, дрожа от страха, они бросились на стены
и на крыши домов, а Балу глубоко вздохнул от облег-
чения. Шерсть у него была гораздо гуще, чем у Багиры,
но и он сильно пострадал в бою. И тут Каа, впервые
раскрыв пасть, прошипел одно долгое, свистящее слово,
и обезьяны, далеко в лесу спешившие на помощь к Хо-
лодным Берлогам, замерли на месте, дрожа так сильно,
что ветви под их тяжестью согнулись и затрещали.
Обезьяны на стенах и крышах домов перестали кричать,
в городе стало тихо, и Маугли услышал, как Багира от-
ряхивает мокрые бока, выйдя из водоема. Потом снова
поднялся шум. Обезьяны полезли выше на стены, уце-
пились за шеи больших каменных идолов и визжали,
прыгая по зубчатым стенам, а Маугли, приплясывая на
месте, приложился глазом к ажурной резьбе и начал
ухать по-совиному, выражая этим презрение и на-
смешку.
437
— Достанем детеныша из западни, я больше не мо*
гу! — тяжело дыша, сказала Багира.— Возьмем дете-
ныша и бежим. Как бы они опять не напали!
— Они не двинутся, пока я не прикажу им. Сстойте
на месссте! — прошипел Каа, и кругом опять стало ти-
хо.— Я не мог прийти раньше, Сестра, но мне показа-
лось, что я сслышу твой зов,— сказал он Багире.
— Я... я, может быть, и звала тебя в разгаре боя,—
ответила Багира.— Балу, ты ранен?
— Не знаю, как это они не разорвали меня на сот-
ню маленьких медведей,— сказал Балу, степенно отря-
хивая одну лапу за другой.— Ооу! Мне больно! Каа, мы
тебе обязаны жизнью, мы с Багирой...
— Это пустяки. А где же человечек?
— Здесь, в западне! Я не могу выбраться! — крикнул
Маугли.
Над его головой закруглялся купол, провалившийся
в самой середине.
— Возьмите его отсюда! Он танцует, как павлин
Мор! Он передавит ногами наших детей! — сказали коб-
ры снизу.
— Ха! — засмеялся Каа.— У него везде друзья,
у этого человечка. Отойди подальше, человечек, а вы
спрячьтесь, о Ядовитый Народ! Сейчас я пробью стену.
Каа хорошенько осмотрелся и нашел почерневшую
трещину в мраморной резьбе, там, где стена была силь-
нее всего разрушена, раза два-три слегка оттолкнулся
головой, примериваясь, потом приподнялся на шесть
футов над землей и ударил изо всей силы десять раз
подряд. Мраморное кружево треснуло и рассыпалось
облаком пыли и мусора, и Маугли выскочил в пробоину
и бросился на землю между Багирой и Балу, обняв
обоих за шею.
— Ты не ранен? — спросил Балу, ласково обнимая
Маугли.
— Меня обидели, я голоден и весь в синяках. Но
как жестоко они вас потрепали, братья мои! Вы все
в крови!
— Не одни мы,— сказала Багира, облизываясь
и глядя на трупы обезьян на террасе и вокруг водоема.
— Это пустяки, все пустяки, если ты жив и здоров,
о моя гордость, лучший из лягушат! — прохныкал Балу.
— Об этом мы поговорим после,— сказала Багира
сухо, что вовсе не понравилось Маугли.— Однако здесь
438
Каа, которому мы с Балу обязаны победой, а ты —
жизнью. Поблагодари его, как полагается по нашим
обычаям, Маугли.
Маугли обернулся и увидел, что над ним раскачи-
вается голова большого удава.
— Так это и есть человечек? — сказал Каа.— Кожа
у него очень гладкая, и он похож на Бандар-Логов.
Смотри, человечек, чтоб я не принял тебя за обезьяну как-
нибудь в сумерках, после того как я сменю свою кожу.
— Мы с тобой одной крови, ты и я,— отвечал Мауг-
ли.— Сегодня ты возвратил мне жизнь. Моя добыча бу-
дет твоей добычей, когда ты проголодаешься, о Каа!
— Спасибо, Маленький Брат,— сказал Каа, хотя
глаза его смеялись.— А что может убить такой храбрый
охотник? Я прошу позволения следовать за ним, когда
он выйдет на ловлю.
— Сам я не убиваю, я еще мал, но я загоняю коз
для тех, кому они нужны. Когда захочешь есть, прихо-
ди ко мне и увидишь, правда это или нет. У меня лов-
кие руки,— он вытянул их вперед,— и если ты попадешь
в западню, я смогу уплатить долг и тебе, и Багире,
и Балу. Доброй охоты вам всем, учителя мои!
— Хорошо сказано! — проворчал Балу, ибо Маугли
благодарил как полагается.
Удав положил на минуту свою голову на плечо
Маугли.
— Храброе сердце и учтивая речь,— сказал он —
С ними ты далеко пойдешь в джунглях. А теперь уходи
отсюда скорей вместе с твоими друзьями. Ступай спать,
потому что скоро зайдет луна, а тебе не годится видеть
то, что будет.
Луна садилась за холмами, и ряды дрожащих обезь-
ян, которые жались по стенам и башням, походили на
рваную, колеблющуюся бахрому. Балу сошел к водоему
напиться, а Багира начала вылизывать свой мех. И тут
Каа выполз на середину террасы, сомкнул пасть, звучно
щелкнув челюстями, и все обезьяны устремили глаза
на него.
— Луна заходит,— сказал он.— Довольно ли света,
хорошо ли вам видно?
По стенам пронесся стон, словно вздох ветра в вер-
шинах деревьев:
— Мы видим, о Каа!
439
— Хорошо! Начнем же пляску Каа — Пляску Голо-
да. Сидите смирно и смотрите!
Он дважды или трижды свернулся в большое двой-
ное и тройное кольцо, покачивая головой справа налево.
Потом начал выделывать петли и восьмерки и мягкие,
расплывчатые треугольники, переходящие в квадраты и
пятиугольники, не останавливаясь, не спеша и не прекра-
щая ни на минуту негромкого гудения. Становилось все
темнее и темнее, и напоследок уже не видно было, как
извивается и свивается Каа, слышно было только, как
шуршит его чешуя.
Балу и Багира словно обратились в камень, ощети-
нившись и глухо ворча, а Маугли смотрел и дивился.
— Бандар-Логи,— наконец послышался голос Каа,—
можете вы шевельнуть рукой или ногой без моего при-
каза? Говорите.
— Без твоего слова мы не можем шевельнуть ни ру-
кой, ни ногой, о Каа!
— Хорошо! Подойдите на один шаг ближе ко мне!
Ряды обезьян беспомощно качнулись вперед, и Балу
с Багирой невольно сделали шаг вперед вместе с ними.
— Ближе! — прошипел Каа.
И обезьяны шагнули еще раз.
Маугли положил руки на плечи Багиры и Балу, что-
бы увести их прочь, и оба зверя вздрогнули, словно
проснувшись.
— Не снимай руки с моего плеча,— шепнула Баги-
ра,— не снимай, иначе я пойду... пойду к Каа. А-ах!
— Это всего только старый Каа выделывает круги
в пыли,— сказал Маугли.— Идем отсюда.
И все трое выскользнули в пролом стены и ушли
в джунгли.
— Уу-ф! — вздохнул Балу, снова очутившись среди
неподвижных деревьев.— Никогда больше не стану про-
сить помощи у Каа! — И он весь содрогнулся с головы
до ног.
— Каа знает больше нас,— вся дрожа, сказала Ба-
гира.— Еще немного, и я бы отправилась прямо к нему
в пасть.
— Многие отправятся туда же, прежде чем луна
взойдет еще раз,— ответил Балу.— Он хорошо поохо-
тится — на свой лад.
— Но что же все это значит? — спросил Маугли, ко-
торый не знал ничего о притягательной силе змеи.—
440
Я видел только большую змею, которая выписывала за-
чем-то круги по земле, пока не стемнело. И нос у Каа
был весь разбит. Ха-ха!
— Мауглй,— сердито сказала Багира,— нос он раз-
бил ради тебя, так же как мои уши, бока и лапы, пле-
чи и шея Балу искусаны ради тебя. И Балу и Багире
трудно будет охотиться в течение многих дней.
— Это пустяки,—сказал Балу.—Зато детеныш опять
с нами!
— Правда, но он нам дорого обошелся: ради него
мы были изранены, пожертвовали временем, удачной
охотой, собственной шкурой — у меня выщипана вся
спина — и даже нашей честью. Ибо, не забывай этого,
мне, черной пантере, пришлось просить помощи у Каа,
и мы с Балу потеряли разум, как малые птенцы, увидев
Пляску Голода. А все оттого, что ты играл с Бандар-
Логами!
— Правда, все это правда,— сказал Маугли опеча-
лившись.— Я плохой детеныш, и в животе у меня
горько.
— Мф! Что говорит Закон Джунглей, Балу?
Балу вовсе не желал новой беды для Маугли, но
с Законом не шутят, и потому он проворчал:
— Горе не мешает наказанию. Только не забудь,
Багира, что он еще мал!
— Не забуду! Но он натворил беды, и теперь надо
его побить. Маугли, что ты на это скажешь?
— Ничего! Я виноват. А вы оба ранены. Это только
справедливо.
Багира дала ему с десяток шлепков, легких, на
взгляд пантеры (они даже не разбудили бы ее собствен-
ного детеныша), но для семилетнего мальчика это были
суровые побои, от которых всякий рад был бы избавить-
ся. Когда все кончилось, Маугли чихнул и без единого
слова поднялся на ноги.
— А теперь,— сказала Багира,— прыгай ко мне на
спину, Маленький Брат, и мы отправимся домой.
Одна из прелестей Закона Джунглей состоит в том,
что с наказанием кончаются все счеты. После него не
бывает никаких придирок.
Маугли опустил голову на спину Багиры и заснул
так крепко, что даже не проснулся, когда его положили
на землю в родной берлоге.
441
«ТИГР, ТИГР!»
После драки па Скале Совета Маугли ушел из
волчьего логова и спустился вниз, к пашням, где жили
люди, но не остался там — джунгли были слишком
близко, а он знал, что на Совете нажил себе не одного
лютого врага. И потому он побежал дальше, держась
дороги по дну долины, и отмахал около двадцати миль
ровной рысью, пока не добрался до мест, которых еще
не знал. Тут начиналась широкая равнина, усеянная
скалами и изрезанная оврагами. На одном краю равни-
ны стояла маленькая деревушка, с другого края густые
джунгли дугой подступали к самому выгону и сразу
обрывались, словно срезанные мотыгой. По всей равни-
не паслись коровы и буйволы, и мальчики, сторожившие
стадо, завидев Маугли, убежали с криком, а бездомные
желтые псы, которых много возле каждой индийской
деревни, подняли лай. Маугли пошел дальше, потому
что был голоден, и, дойдя до деревенской околицы, уви-
дел, что большой терновый куст, которым в сумерки
загораживают ворота, отодвинут в сторону.
— Гм! — сказал Маугли (он не в первый раз наты-
кался на такие заграждения во время своих ночных вы-
лазок за едой).— Значит, люди и здесь боятся Народа
Джунглей!
Он сел у ворот и, как только за ворота вышел чело-
век, вскочил на ноги, раскрыл рот и показал на него
пальцем в знак того, что хочет есть. Человек посмотрел
на него, побежал обратно по единственной деревенской
улице и позвал жреца — высокого и толстого человека,
одетого во все белое, с красным и желтым знаком на
лбу. Жрец подошел к воротам, а за ним прибежало не
меньше сотни жителей деревушки: они глазели, болтали,
кричали и показывали на Маугли пальцами.
«Какие они невежи, эти люди! — сказал про себя
Маугли.— Только серые обезьяны так себя ведут».
И, отбросив назад свои длинные волосы, он хмуро по-
смотрел на толпу.
— Чего же тут бояться? — сказал жрец.— Видите
знаки у него на руках и на ногах? Это волчьи укусы.
Он волчий приемыш и прибежал к нам из джунглей.
Играя с Маугли, волчата нередко кусали его силь-
нее, чем хотели, и руки и ноги мальчика были сплошь
покрыты белыми рубцами. Но Маугли никогда в жизни
442
не назвал бы эти рубцы укусами: он хорошо знал, ка-
кие бывают настоящие укусы.
— Ой! Ой! — сказали в один голос две-три женщи-
ны.— Весь искусан волками, бедняжка! Красивый маль-
чик. Глаза у него как огоньки. Право, Мессуа, он очень
похож на твоего сына, которого унес тигр.
— Дайте мне взглянуть,— сказала женщина с тяже-
лыми медными браслетами на запястьях и щиколотках
и, прикрыв глаза ладонью, посмотрела на Маугли.—
Да, очень похож! Он худее, зато лицом он точь-в-точь
мой сын.
Жрец был человек ловкий и знал, что муж Мессуи—
один из первых деревенских богачей. И потому он воз-
вел глаза к небу и произнес торжественно:
— Что джунгли взяли, то джунгли отдали. Возьми
мальчика к себе в дом, сестра моя, и не забывай ока-
зывать почет жрецу, которому открыто все будущее
человека.
«Клянусь буйволом, выкупившим меня,— подумал
Маугли,— все это очень похоже на то, как меня осмат-
ривала Стая! Что ж, если я человек, то и буду чело-
веком».
Толпа расступилась, и женщина сделала Маугли
знак, чтобы он шел за ней в хижину, где стояла крас-
ная лакированная кровать. А еще там было много ве-
щей: большой глиняный сосуд для зерна, покрытый
забавным выпуклым узором, с полдюжины медных ко-
телков для стряпни, божок в маленькой нише и на
стене — настоящее зеркало, какое можно купить на
деревенской ярмарке за восемь центов.
Она дала Маугли вволю молока и кусочек хлеба,
потом положила руку ему на голову и заглянула в гла-
за; ей все-таки думалось, что, может быть, это и в са-
мом деле ее родной сын вернулся из джунглей, куда его
унес тигр. И она позвала;
— Натху! О Натху!
Маугли ничем не показал, что это имя ему знакомо.
— Разве ты забыл тот день, когда я подарила тебе
новые башмаки? — Она дотронулась до его ступни,
твердой почти как рог.— Нет,— сказала она с грустью,—
эти ноги никогда не знали башмаков. Но ты очень по-
хож на моего Натху и будешь моим сыном.
Маугли стало не по себе, оттого что он до сих пор
никогда еще не бывал под крышей. Но, взглянув на
443
соломенную кровлю, он увидел, что сможет ее разо-
брать, если захочет выбраться на волю, и что окно не
запирается.
«Что толку быть человеком, если не понимаешь че-
ловечьей речи? — сказал он себе.— Здесь я так же глуп
и нем, как человек у нас в джунглях. Надо научиться
их языку».
Недаром, живя с волками, он выучился подражать
боевому кличу оленей в джунглях и хрюканью диких
свиней. Как только Мессуа произносила какое-нибудь
слово, Маугли очень похоже повторял его за ней и еще
до темноты заучил названия многих предметов в хи-
жине.
Пришло время спать, но Маугли ни за что не хо-
тел ложиться в хижине, похожей на ловушку для пан-
теры, и, когда заперли дверь, он выскочил в окно.
— Оставь его,— сказал муж Мессуи.— Не забывай,
что он никогда еще не спал на кровати. Если он вправ-
ду послан нам вместо сына, он никуда не убежит.
И Маугли растянулся среди высокой чистой травы
на краю поля. Но не успел он закрыть глаза, как чей-
то мягкий серый нос толкнул его в шею.
— Фу! — сказал Серый Брат (это был старший из
детенышей Матери Волчицы).— Стоило ради этого бе-
жать за тобой двадцать миль! От тебя пахнет дымом
и хлевом — совсем как от человека. Проснись, Малень-
кий Брат, я принес тебе новости.
— Все ли здоровы в джунглях? — спросил Маугли,
обнимая его.
— Все, кроме волков, которые обожглись Красным
Цветком. Теперь слушай, Шер-Хан ушел охотиться
в дальние леса, пока не заживет его шкура,— он весь
в ожогах. Он поклялся, что побросает твои кости в реку,
когда вернется.
— Ну, это мы еще посмотрим. Я тоже кое в чем по-
клялся. Однако новости всегда приятно слышать.
Я устал сегодня, очень устал от всего нового, Серый
Брат, но ты мне всегда рассказывай, что знаешь нового.
— Ты не забудешь, что ты волк? Люди не заставят
тебя забыть нас? — тревожно спросил Серый Брат.
— Никогда! Я никогда не забуду, что люблю тебя
и всех в нашей пещере. Но не забуду и того, что меня
прогнали из Стаи...
— ...и что тебя могут прогнать из другой стаи, Ма-
444
ленький Брат. Люди есть люди, и речь их похожа на
речь лягушек в пруду. Когда я приду сюда снова,
я буду ждать тебя в бамбуках на краю выгона.
В течение трех месяцев после этой ночи Маугли по-
чти не выходил за деревенские ворота, так он был
занят, изучая повадки и обычаи людей. Прежде всего
ему пришлось надеть повязку вокруг бедер, что очень
его стесняло, потом выучиться считать деньги, непонят-
но зачем, потом пахать землю, в чем он не видел поль-
зы. Деревенские дети постоянно дразнили его. К сча-
стью, Закон Джунглей научил Маугли сдерживаться,
ибо в джунглях от этого зависит жизнь и пропитание.
Но когда дети дразнили его за то, что он не хотел
играть с ними или пускать змея, или за то, что он не
так выговаривал какое-нибудь слово, одна только
мысль, что недостойно охотника убивать маленьких, без-
защитных детенышей, не позволяла ему схватить и разо-
рвать их пополам.
Маугли сам не знал своей силы. В джунглях он чув-
ствовал себя гораздо слабее зверей, а в деревне люди
говорили, что он силен, как бык. Он не понимал, что
такое страх, и когда деревенский жрец сказал ему, что
бог в храме разгневается на Маугли, если он будет
красть у жреца сладкие плоды манго, Маугли схватил
статую божка, притащил ее к жрецу в дом и попросил
сделать так, чтобы бог разгневался и Маугли можно
было бы подраться с ним. Соблазн был большой, но
жрец замял дело, а мужу Мессуи пришлось заплатить
немало серебра, чтобы успокоить бога.
Кроме того, Маугли не имел никакого понятия о тех
различиях между людьми, которые создает каста. Когда
осел гончара свалился в яму, Маугли вытащил его за
хвост и помог уложить горшки для отправки на рынок
в Канхивару. Это было уже из рук вон плохо, потому
что гончар принадлежал к низшей касте, а про осла
и говорить нечего. Когда жрец стал бранить Маугли,
тот пригрозил посадить и его на осла, и жрец сказал
мужу Мессуи, что самое лучшее — поскорее приставить
Маугли к какому-нибудь делу. После этого деревенский
староста велел Маугли отправиться завтра утром на
пастбище стеречь буйволов. Больше всех был доволен
этим Маугли. В тот же вечер, считая себя уже на служ-
бе у деревни, он присоединился к кружку, который со-
бирался каждый вечер на каменной площадке под боль-
445
той смоковницей. Это был деревенский клуб, куда схо-
дились курить и староста, и цирюльник, и сторож, знав-
шие наперечет все деревенские сплетни, и старик Бал-
део, деревенский охотник, у которого имелся английский
мушкет. Обезьяны сидели и болтали на верхних ветвях
смоковницы, а в норе под площадкой жила кобра, кото-
рой каждый вечер ставили блюдечко молока, потому что
она считалась священной. Старики рассаживались во-
круг дерева, болтали до поздней ночи и курили табак
из больших кальянов. Они рассказывали удивительные
истории о людях, богах и привидениях, а Балдео рас-
сказывал еще более удивительные истории о повадках
зверей в джунглях, так что у мальчиков, сидевших вне
круга, дух захватывало. Больше всего рассказов было
про зверей, потому что джунгли подходили вплотную
к деревне. Олени и дикие свиньи подкапывали посевы,
и время от времени в сумерках тигр уносил человека на
глазах у всех, чуть ли не от самых деревенских ворот.
Маугли, который, разумеется, хорошо знал то, о чем
здесь рассказывали, закрывал лицо руками, чтобы ни-
кто не видел, как он смеется. Балдео, положив мушкет
на колени, переходил от одной удивительной истории
к другой, а у Маугли тряслись плечи от смеха.
Балдео толковал о том, что тигр, который унес сына
Мессуи, был оборотень и что в него вселилась душа
злого старого ростовщика, который умер несколько лет
назад...
— И это верно, я знаю,— говорил он,— потому что
Пуран Дас всегда хромал. Ему зашибли ногу во время
бунта, когда сожгли все его счетные книги, а тот тигр,
о котором я говорю, тоже хромает; его лапы оставляют
неровные следы.
— Верно, верно, так оно и есть! — подтвердили седые
бороды, дружно кивая головами.
— Неужели все ваши россказни такая старая тру-
ха? — сказал Маугли.— Этот тигр хромает потому, что
родился хромым, как всем известно. Болтать, будто
душа ростовщика живет в звере, который всегда был
трусливее шакала, могут только малые дети.
Балдео на минуту онемел от изумления, а староста
вытаращил глаза.
— Ого! Это ведь мальчишка из джунглей! — сказал
Балдео.— Если уж ты так умен, тогда лучше отнеси
шкуру этого тигра в Канхивару — правительство назна-
446
чило сто рупий за его голову. А еще лучше помолчи,
когда говорят старшие.
Маугли встал, собираясь уходить.
— Весь вечер я лежал тут и слушал,— отозвался он,
оглянувшись через плечо,— и за все это время, кроме
одного или двух раз, Балдео не сказал ни слова правды
о джунглях, а ведь они у него за порогом. Как же
я. могу поверить сказкам о богах, привидениях и злых
духах, которых он будто бы видел?
— Этому мальчику давно пора к стаду,— сказал
староста.
А Балдео пыхтел и фыркал, возмущаясь дерзостью
Маугли.
Во многих индийских деревнях мальчики с раннего
утра выгоняют коров и буйволов на пастбище, а вече-
ром пригоняют их обратно, и те самые буйволы, кото-
рые затоптали бы белого человека насмерть, позволяют
колотить и гонять себя детям, которые едва достают
им до морды. Пока мальчики держатся возле буйволов,
им не грозит никакая опасность — даже тигр не посмеет
напасть на целое стадо. Но если они отойдут собирать
цветы или ловить ящериц, их может унести тигр.
Ранним утром Маугли проехал по деревенской ули-
це, сидя на спине Рамы, самого большого буйвола
в стаде. Сине-серые буйволы с длинными, загнутыми
назад рогами и диковатым взглядом один за другим вы-
бирались из хлевов и шли за вожаком Рамой, и Мауг-
ли дал понять остальным мальчикам, что хозяин здесь
он. Он колотил буйволов длинной отполированной бам-
буковой палкой и сказал одному из мальчиков, по име-
ни Камия, что проедет дальше с буйволами, а мальчики
пусть пасут коров без него и ни в коем случае не отхо-
дят от стада.
Индийское пастбище — это сплошные камни, кусты,
пучки жесткой травы и неглубокие овраги, по которым
разбредается и прячется стадо. Буйволы обычно держат-
ся вблизи болот, где много ила, и целыми часами лежат
и греются в горячей от солнца грязи. Маугли пригнал
стадо на тот край равнины, где Вайнганга выходит из
джунглей, соскочил с шеи Рамы, подбежал к бамбуко-
вой рощице и нашел там Серого Брата.
447
— Ага,— сказал Серый Брат,— я уже много дней
жду тебя здесь. Для чего тебе эта возня со стадом?
— Так мне приказано,— сказал Маугли.— Пока что
я деревенский пастух. А где Шер-Хан?
— Он вернулся в эти места и долго подстерегал
тебя здесь. Теперь он опять ушел, потому что дичи
мало. Он хочет убить тебя.
— Отлично!—сказал Маугли.— Пока его здесь нет,
ты или кто-нибудь из четверых братьев должен сидеть
на этой скале, чтобы я тебя видел, когда выхожу из де-
ревни. Когда он вернется, ждите меня в овраге посреди
равнины, под деревом дхак. Незачем лезть в самую
пасть Шер-Хану.
После этого Маугли выбрал тенистое место и уснул,
а буйволы паслись вокруг него. Пасти скот в Индии —
занятие для лентяев. Коровы передвигаются с места на
место и жуют, потом ложатся, потом опять двигаются
дальше и даже не мычат. Они только фыркают, а буй-
волы очень редко говорят что-нибудь. Они входят в или-
стые заводи один за другим и забираются в грязь по
самую морду, так что видны только нос да синие, слов-
но фарфоровые, глаза, и лежат там, как колоды. Нагре-
тые солнцем скалы словно струятся от зноя, и пастуша-
та слышат, как коршун (всегда только один) незримо
посвистывает у них над головой, и знают, что, если кто-
нибудь из них умрет или издохнет корова, этот коршун
слетит вниз, и соседний коршун за много миль отсюда
увидит, как тот спустился, и тоже полетит за ним,
а потом еще один и еще, так что едва успеет кто-нибудь
умереть, как двадцать голодных коршунов являются
неизвестно откуда. Мальчики дремлют, просыпаются
и снова засыпают, плетут маленькие корзиночки из су-
хой травы и сажают в них кузнечиков; а то поймают
двух богомолов и заставляют их драться; а то нижут
бусы из красных и черных лесных орехов или смотрят,
как ящерица греется на солнце или как змея возле
лужи охотится за лягушкой. Потом они поют долгие,
протяжные песни со странными переливами в конце,
и день кажется им длиннее, чем вся жизнь другим лю-
дям. А иногда вылепят дворец или храм из глины
с фигурками людей, лошадей и буйволов, вложат тро-
стинки людям в руки, будто бы это владетельные
князья, а остальные фигурки — их войско, или будто бы
это боги, а остальные им молятся. Потом наступает
448
вечер, дети сзывают стадо, и буйволы один за другим
поднимаются из густой грязи с шумом пушечного вы-
стрела, и все стадо тянется вереницей через серую рав-
нину обратно, к мерцающим огонькам деревни.
День за днем водил Маугли буйволов к илистым за-
водям, день за днем видел Серого Брата на равнине
(и' потому знал, что Шер-Хан еще не вернулся), день
за днем он лежал в траве, прислушиваясь к звукам во-
круг него, и думал о прежней жизни в джунглях. Если
бы Шер-Хан оступился своей хромой лапой где-нибудь
в зарослях на берегу Вайнганги, Маугли услышал бы
его в эти долгие тихие утра.
Настал наконец день, когда Маугли не увидел Серо-
го Брата на условленном месте, и, засмеявшись, он по-
гнал буйволов к оврагу под деревом дхак, сплошь по-
крытым золотисто-красными цветами. Там сидел Серый
Брат, и каждый волосок на его спине поднялся дыбом.
— Он прятался целый месяц, чтобы сбить тебя со
следа. Вчера ночью он перешел горы вместе с Табаки
и теперь идет по горячим следам за тобой,— сказал
волк, тяжело дыша.
Маугли нахмурился;
— Я не боюсь Шер-Хана, но Табаки очень хитер.
— Не бойся,— сказал Серый Брат, слегка облизнув
губы.— Я повстречал Табаки на рассвете. Теперь он
рассказывает все свои хитрости коршунам. Но, прежде
чем я сломал ему хребет, он все рассказал мне. Шер-
Хан намерен ждать тебя сегодня вечером у деревенских
ворот, только тебя, и никого другого. А теперь он залег
в большом пересохшем овраге у реки.
— Ел он сегодня или охотится на пустой желудок?—
спросил Маугли, потому что от ответа зависела его
жизнь или смерть.
— Он зарезал свинью на рассвете, а теперь еще
и напился вволю. Не забудь, что Шер-Хан не может
пробыть и одного дня без еды даже ради мести.
— О глупец, глупец! Щенок из щенков! Наелся да
еще и напился и думает, что я стану ждать, пока он
выспится! Так где же он залег? Если бы нас было хоть
десятеро, мы сбили бы с него спесь. Эти буйволы не
захотят нападать, если не почуют тигра, а я не умею
говорить на их языке. Нельзя ли нам пойти по его сле-
ду, чтобы буйволы его почуяли?
15. «Сказочные повести».
449
— Он проплыл далеко вниз по Вайнганге, чтобы
след потерялся,— ответил Серый Брат.
— Это Табаки его надоумил, я знаю. Сам он никог-
да не догадался бы.— Маугли стоял, положив палец
в рот, и раздумывал.— Большой овраг у Вайнганги —-
он выходит на равнину почти за полмили отсюда.
Я могу повести стадо кругом, через джунгли, к верху
оврага, а потом спуститься вниз, но тогда он уйдет от
нас по дну оврага. Надо загородить тот конец. Серый
Брат, можешь ты разделить стадо пополам?
— Не знаю, может быть, и не сумею, но я привел
тебе умного помощника.
Серый Брат отбежал в сторону и соскочил в яму.
Оттуда поднялась большая серая голова, хорошо знако-
мая Маугли, и знойный воздух наполнился самым то-
скливым воем, какой только можно услышать в джунг-
лях,— то был охотничий клич волка в полуденное время.
— Акела! Акела! — крикнул Маугли, хлопая в ла-
доши.— Я так и знал, что ты меня не забудешь! Нам
предстоит большая работа. Раздели стадо надвое, Аке-
ла. Собери коров с телятами, а быков и рабочих буй-
волов — отдельно.
Оба волка, делая петли, забегали в стаде среди буй-
волов и коров, которые фыркали и закидывали вверх
головы, и разделили его на две группы. В одной стояли
коровы, окружив телят кольцом, и, злобно глядя, рыли
копытами землю, готовые броситься на волка и растоп-
тать его насмерть, если только он остановится. В дру-
гой группе фыркали и рыли землю быки и молодые
бычки, которые казались страшнее, но были далеко не
так опасны, потому что не защищали своих телят. Люди
и вшестером не сумели бы разделить стадо так ловко.
— Что прикажешь еще? — спросил Акела, зады-
хаясь.— Они хотят опять сойтись вместе.
Маугли вскочил на спину Рамы.
— Отгони быков подальше налево, Акела. Серый
Брат, когда мы уйдем, не давай коровам разбегаться
и загоняй их в устье оврага.
— Далеко ли? — спросил Серый Брат, тяжело дыша
и щелкая зубами.
— До того места, где склоны всего круче, чтобы
Шер-Хан не мог выскочить! — крикнул Маугли.— Задер-
жи их там, пока мы не подойдем.
450
Быки рванулись вперед, услышав голос Акелы, а Се-
рый Брат вышел и стал перед коровами. Те бросились
па него, и он побежал перед самым стадом к устью
оврага, а в это время Акела отогнал быков далеко
влево.
— Хорошо сделано! Еще раз — и они дружно дви-
нутся вперед. Осторожней теперь, осторожней, Акела!
Стоит только щелкнуть зубами, и они бросятся на тебя!
Ого! Бешеная работа, хуже, чем гонять черных оленей!
Думал ли ты, что эти твари могут так быстро двигать-
ся? — спросил Маугли.
— Я... я охотился и на них в свое время,— зады-
хаясь от пыли, отозвался Акела.— Повернуть их
в джунгли?
— Да, поверни. Поверни их скорее! Рама бесится от
злости. О, если б я только мог сказать ему, что мне от
него нужно!
Быки повернули, на этот раз направо, и с шумом
бросились в чащу. Мальчики-пастухи, сторожившие
стадо полумилей дальше, со всех ног бросились в дерев-
ню, крича, что буйволы взбесились и убежали.
План Маугли был довольно прост. Он хотел сделать
большой круг по холмам и дойти до верха оврага,
а потом согнать быков вниз, чтобы Шер-Хан попал меж-
ду быками и коровами. Он знал, что, наевшись и на-
пившись вволю, Шер-Хан не сможет драться и не вска-
рабкается по склонам оврага. Теперь Маугли успокаи-
вал буйволов голосом, а Акела бежал позади, подвывая
изредка, чтобы подогнать отстающих. Пришлось сделать
большой-большой круг, потому что они не хотели под-
ходить слишком близко к оврагу, чтобы не вспугнуть
Ше0-Хана. Наконец Маугли повернул стадо на порос-
ший травой обрыв, круто спускавшийся к оврагу. С об-
рыва из-за вершин деревьев была видна равнина внизу,
но Маугли смотрел только на склоны оврага и с нема-
лым удовольствием видел, что они очень круты, почти
отвесны, и что плющ и лианы, которые их заплели, не
удержат тигра, если он захочет выбраться наверх.
— Дай им вздохнуть, Акела,— сказал он, поднимая
руку.— Они еще не почуяли тигра. Дай им вздохнуть.
Надо же сказать Шер-Хану, кто идет. Мы поймали его
в западню.
Он приложил руки ко рту и крикнул в овраг — это
было все равно что кричать в туннель,— и эхо покати-
лось от скалы к скале.
451
Очень не скоро в ответ послышалось протяжное сон-
ное ворчание сытого тигра, который только что про-
снулся.
— Кто зовет? — рявкнул Шер-Хан, и великолепный
павлин с резким криком выпорхнул из оврага.
— Я, Маугли! Пора тебе явиться на Скалу Совета,
коровий вор! Вниз! Гони их вниз, Акела! Вниз, Рама,
вниз!
На миг стадо замерло на краю обрыва, но Акела
провыл во весь голос охотничий клич, и буйволы один
за другим нырнули в овраг, как пароходы ныряют через
пороги. Песок и камни полетели фонтаном во все сто-
роны.
Раз двинувшись, стадо уже не могло остановиться,
и не успело оно спуститься на дно оврага, как Рама
замычал, почуяв Шер-Хана.
— Ага! — сказал Маугли, сидевший на его спине.—
Теперь ты понял!
И поток черных рогов, морд, покрытых пеной, и вы-
пученных глаз покатился по оврагу точно так, как ка-
тятся валуны в половодье: буйволов послабее оттеснили
к бокам оврага, где они с трудом продирались сквозь
лианы. Буйволы поняли, что им предстоит: напасть всем
стадом и со всех сил, чего не выдержит ни один тигр.
Шер-Хан, заслышав топот копыт, вскочил и неуклюже
затрусил вниз по оврагу, озираясь по сторонам в по-
исках выхода. Но откосы поднимались почти отвесно,
и он бежал дальше и дальше, отяжелев от еды и питья,
готовый на все, лишь бы не драться. Стадо уже распле-
скивало лужу, по которой он только что прошел, й мы-
чало так, что стон стоял в узком проходе. Маугли услы-
шал ответное мычание в конце оврага и увидел, как по-
вернул Шер-Хан (тигр понимал, что лучше встретиться
с быками, чем с коровами и телятами). Потом Рама
оступился, споткнулся и прошел по чему-то мягкому
и, подгоняемый остальными быками, на всем ходу вре-
зался в другую половину стада. Буйволов послабее это
столкновение просто сбило с ног. И оба стада вынеслись
на равнину, бодаясь, фыркая и топоча копытами.
Маугли выждал сколько надо и соскользнул со спи-
ны Рамы, колотя направо и налево своей палкой.
— Живо, Акела, разводи стадо! Разгоняй их, не то
они начнут бодать друг друга! Отгони их подальше,
452
Акела. Эй, Рама! Эй, эй, эй, дети мои! Тихонько теперь,
тихонько! Все уже кончено.
Акела и Серый Брат бегали взад и вперед, кусая
буйволов за ноги, и хотя стадо опять направилось было
в овраг, Маугли сумел повернуть Раму, а остальные
буйволы побрели за ним к болотам.
Шер-Хана не нужно было больше топтать. Он был
мертв, и коршуны уже слетались к нему.
— Братья, вот это была собачья смерть! — сказал
Маугли, нащупывая нож, который всегда носил в нож-
нах на шее, с тех пор как стал жить с людьми.— Но он
все равно был трус и не стал бы драться. Да! Его шку-
ра будет очень хороша на Скале Совета. Надо скорей
приниматься за работу.
Мальчику, выросшему среди людей, никогда не при-
шло бы в голову одному свежевать десятифутового тиг-
ра, но Маугли лучше всякого другого знал, как прила-
жена шкура животного и как ее надо снимать. Однако
работа была трудная, и Маугли старался целый час, от-
дирая и полосуя шкуру ножом, а волки смотрели, высу-
нув язык, или подходили и тянули шкуру, когда он при-
казывал им.
Вдруг чья-то рука легла на плечо Маугли, и, подняв
глаза, мальчик увидел Балдео с английским мушкетом.
Пастухи рассказали в деревне о том, что буйволы взбе-
сились и убежали, и Балдео вышел сердитый, заранее
приготовившись наказать Маугли за то, что он плохо
смотрел за стадом. Волки скрылись из виду, как только
заметили человека.
— Что это еще за глупости? — сердито спросил Бал-
део.— Да разве тебе ободрать тигра! Где буйволы его
убили? К тому же это хромой тигр, и за его голову на-
значено сто рупий. Ну-ну, мы не взыщем с тебя за то,
что ты упустил стадо, и, может быть, я дам тебе одну
рупию, после того как отвезу шкуру в Канхивару.
Он нащупал за поясом кремень и огниво и нагнул-
ся, чтобы опалить Шер-Хану усы. Почти все охотники
в Индии подпаливают тигру усы, чтобы его призрак не
тревожил их.
— Гм! — сказал Маугли вполголоса, снимая кожу
с передней лапы.— Так ты отвезешь шкуру в Канхива-
ру, получишь награду и, может быть, дашь мне одну ру-
пию? А я так думаю, что шкура понадобится мне само-
му. Эй, старик, убирайся с огнем подальше!
— Как ты смеешь так разговаривать с первым охот-
ником деревни? Твое счастье и глупость буйволов помог-
ли тебе заполучить такую добычу. Тигр только что на-
елся, иначе он был бы сейчас в двадцати милях отсюда.
Ты даже ободрать его не сумеешь как следует, нищий
мальчишка, да еще смеешь говорить мне, Балдео, что-
бы я не подпаливал тигру усов! Нет, Маугли, я не дам
тебе из награды ни одного медяка, зато поколочу тебя
как следует. Отойди от туши!
— Клянусь буйволом, который выкупил меня,— ска-
зал Маугли, снимая шкуру с лопатки,— неужели я по-
трачу весь полдень на болтовню с этой старой обезья-
ной? Сюда, Акела, этот человек надоел мне!
Балдео, который все еще стоял, нагнувшись над го-
ловой Шер-Хана, вдруг растянулся на траве, а когда
пришел в себя, то увидел, что над ним стоит серый
волк, а Маугли по-прежнему снимает шкуру, как будто
он один во всей Индии.
— Да-а,— сказал Маугли сквозь зубы,— ты прав,
Балдео: ты не дашь мне ни одного медяка из награды.
Я давно воюю с этим хромым тигром, очень давно,
и верх теперь мой!
454
Надо отдать Балдео справедливость — будь ой лет
на десять помоложе, он бы не побоялся схватиться
с Акелой, повстречав его в лесу, но волк, повинующий-
ся слову мальчика, у которого есть личные счеты с тиг-
ром-людоедом,— не простой зверь. Тут колдовство, са-
мые опасные чары, думал Балдео и уже не надеялся,
что амулет на шее защитит его. Он лежал едва дыша
и ждал, что Маугли вот-вот превратится в тигра.
— Махараджа! Владыка! — произнес он наконец
хриплым шепотом.
— Да? — ответил Маугли, не поворачивая головы
и слегка посмеиваясь.
— Я уже старик. Откуда я знал, что ты не простой
пастушонок? Можно ли мне встать и уйти отсюда или
твой слуга разорвет меня в клочки?
— Ступай, да будет мир с тобой. Только в другой
раз не мешайся в мои дела. Пусти его, Акела!
Балдео заковылял в деревню, спеша и поминутно ог-
лядываясь через плечо, не превратится ли Маугли во
что-нибудь страшное. Добравшись до деревни, он рас-
сказал такую историю о напущенных на него чарах,
волшебстве и колдовстве, что жрец не на шутку испу-
гался.
Маугли работал не отдыхая, однако надвигались уже
сумерки, когда он вместе с волками снял с туши боль-
шую пеструю шкуру.
— Теперь надо спрятать шкуру и гнать буйволов до-
мой. Помоги мне собрать их, Акела!
Стадо собрали в сумеречной мгле, и, когда оно при-
ближалось к деревне, Маугли увидел огни и услышал,
как в храме звонят в колокола и трубят в раковины.
Казалось, полдеревни собралось к воротам встречать
Маугли.
«Это потому, что я убил Шер-Хана»,— подумал он.
Но целый дождь камней просвистел мимо него,
и люди закричали:
— Колдун! Оборотень! Волчий выкормыш! Ступай
прочь! Да поживее, не то жрец опять превратит тебя
в волка! Стреляй, Балдео, стреляй!
Старый английский мушкет громко хлопнул, и в от-
вет замычал от боли раненый буйвол.
— Опять колдовство! — закричали люди.— Он умеет
отводить пули, Балдео, ведь это твой буйвол!
455
— Это еще что такое? — спросил растерянно Мауг-
ли, когда камни полетели гуще.
— А ведь они похожи на Стаю, эти твои братья,—
сказал Акела, спокойно усаживаясь на земле.— Если
пули что-нибудь значат, они как будто собираются про-
гнать тебя.
— Волк! Волчий выкормыш! Ступай прочь! — кри-
чал жрец, размахивая веткой священного растения
тулси.
— Опять? Прошлый раз меня гнали за то, что я че-
ловек. На этот раз за то, что я волк. Пойдем, Акела!
Женщина — это была Мессуа — перебежала через
дорогу к стаду и крикнула:
— О сын мой, сын мой! Они говорят, что ты колдун
и можешь, когда захочешь, превращаться в волка! Я им
не верю, но все-таки уходи, а то они убьют тебя. Бал-
део говорит, что ты чародей, но я знаю, что ты ото-
мстил за смерть моего Натху.
— Вернись, Мессуа! — кричала толпа.— Вернись, не
то мы побьем тебя камнями!
Маугли засмеялся коротким, злым смехом — камень
ударил его по губам.
— Беги назад, Мессуа. Это глупая сказка из тех,
какие рассказывают под большим деревом в сумерках.
Я все-таки отомстил за твоего сына. Прощай и беги
скорее, потому что я сейчас пошлю на них стадо, а оно
движется быстрее, чем камни. Я не колдун, Мессуа.
Прощай!.. Ну, еще раз, Акела! — крикнул он.— Гони
стадо в ворота!
Буйволы и сами рвались в деревню. Они не нужда-
лись в том, чтобы их подгонял вой Акелы, и вихрем
влетели в ворота, расшвыряв толпу направо и налево.
— Считайте! — презрительно крикнул Маугли.— Мо-
жет быть, я украл у вас буйвола? Считайте, потому
что больше я не стану пасти для вас стадо. Прощайте,
люди, и скажите спасибо Мессуе, что я не позвал своих
волков и не стал гонять вас взад и вперед по деревен-
ской улице.
Он повернулся и пошел прочь вместе с волком-оди-
ночкой и, глядя вверх на звезды, чувствовал себя счаст-
ливым.
— Больше я уж не стану спать в ловушках, Акела.
Давай возьмем шкуру Шер-Хана и пойдем отсюда. Нет,
деревню мы не тронем, потому что Мессуа была добра
ко мне.
Когда луна взошла над равниной, залив ее словно
молоком, напуганные крестьяне увидели, как Маугли
с двумя волками позади и с узлом на голове бежал
к лесу волчьей рысью, пожирающей милю за милей, как
огонь. Тогда они зазвонили в колокола и затрубили
в раковины пуще прежнего. Мессуа плакала. Балдео
все больше привирал, рассказывая о своих приключе-
ниях в джунглях, и кончил тем, что рассказал, будто
Акела стоял на задних лапах и разговаривал, как че-
ловек.
Луна уже садилась, когда Маугли и оба волка подо-
шли к холму, где была Скала Совета, и остановились
перед логовом Матери Волчицы.
— Они прогнали меня из человечьей стаи, мать! —
крикнул ей Маугли.— Но я сдержал свое слово и вер-
нулся со шкурой Шер-Хана.
Мать Волчица не спеша вышла из пещеры со своими
волчатами, и глаза ее загорелись, когда она увидела
шкуру.
— В тот день, когда он втиснул голову и плечи
в наше логово, охотясь за тобой, Лягушонок, я сказала
ему, что из охотника он станет добычей. Ты сделал
как надо.
— Хорошо сделал, Маленький Брат,— послышался
чей-то низкий голос в зарослях.— Мы скучали в джунг-
лях без тебя.— Багира подбежала и потерлась о босые
ноги Маугли.
Они вместе поднялись на Скалу Совета, и на том
плоском камне, где сиживал прежде Акела, Маугли рас-
тянул тигровую шкуру, прикрепив ее четырьмя бамбу-
ковыми колышками. Акела улегся на шкуру и по-старо-
му стал сзывать волков на Совет: «Смотрите, смотрите,
о волки!» — совсем как в ту ночь, когда Маугли впер-
вые привели сюда.
С тех пор как сместили Акелу, Стая оставалась без
вожака и волки охотились или дрались как кому взду-
мается. Однако волки по привычке пришли на зов. Од-
ни из них охромели, попавшись в капкан, другие едва
ковыляли, раненные дробью, третьи запаршивели, пи-
таясь всякой дрянью, многих недосчитывались совсем.
Но все, кто остался в живых, пришли на Скалу Совета
и увидели полосатую шкуру Шер-Хана на скале и гро-
мадные когти, болтающиеся на концах пустых лап.
457
— Смотрите хорошенько, о волки! Разве я не сдер-
жал слово? — сказал Маугли.
И волки пролаяли: «Да!», а один, самый захудалый,
провыл:
— Будь снова нашим вожаком, о Акела! Будь на-
шим вожаком, о детеныш! Нам опротивело беззаконие,
и мы хотим снова стать Свободным Народом!
— Нет,— промурлыкала Багира,— этого нельзя. Ес-
ли вы будете сыты, вы можете опять взбеситься. Неда-
ром вы зоветесь Свободным Народом. Вы дрались за
Свободу, и она ваша. Ешьте ее, о волки!
— Человечья стая и волчья стая прогнали меня,—
сказал Маугли.— Теперь я буду охотиться в джунглях
один.
— И мы станем охотиться вместе с тобой,— сказали
четверо волчат.
И Маугли ушел и с этого дня стал охотиться
в джунглях вместе с четырьмя волчатами.
Но он не всегда оставался один: спустя много лет он
стал взрослым и женился.
Но это уже рассказ для больших!
КАК СТРАХ ПРИШЕЛ В ДЖУНГЛИ
Закон Джунглей, который много старше всех других
законов на земле, предвидел почти все случайности, ка-
кие могут выпасть на долю Народа Джунглей, и теперь
в этом Законе есть все, что могли дать время и обычай.
Если вы читали другие рассказы про Маугли, то помни-
те, что он провел большую часть своей жизни в Сио-
нийской Волчьей Стае, обучаясь Закону у бурого мед-
ведя Балу. Это Балу сказал мальчику, когда тому на-
скучило выполнять его приказания, что Закон подобен
цепкой лиане: он хватает всякого, и никому от него не
уйти.
— Когда ты проживешь с мое, Маленький Брат, то
увидишь, что все джунгли повинуются одному Закону.
И это будет не очень приятно видеть,— сказал Балу.
Его слова вошли в' одно ухо Маугли и вышли в дру-
гое: мальчик, у которого вся жизнь уходит на еду
и сон, не станет особенно тревожиться, пока беда не по-
дойдет к нему вплотную. Но настал год, когда слова
458
Балу подтвердились, и Маугли увидел, что все джунгли
повинуются одному Закону.
Это началось после того, как зимних дождей не вы-
пало почти совсем и дикобраз Сахи, повстречав Маугли
в бамбуковых зарослях, рассказал ему, что дикий ямс
подсыхает. А всем известно, что Сахи привередлив до
смешного и ест только самое вкусное и самое спелое,
Маугли засмеялся и сказал:
— А мне какое дело?
— Сейчас, почти никакого,— сухо и неприветливо
ответил Сахи, гремя иглами,— а там будет видно. Мож-
но ли еще нырять в глубоком омуте под Пчелиной Ска-
лой, Маленький Брат?
— Нет. Глупая вода вся ушла куда-то, а я не хочу
разбить себе голову,— сказал Маугли, который был
уверен, что знает не меньше пяти дикобразов, вместе
взятых.
— Тебе же хуже: в маленькую трещину могло бы
войти сколько-нибудь ума.
Сахи быстро увернулся, чтобы Маугли не дернул его
за щетинки на носу. Когда Маугли передал Балу слова
Сахи, медведь на минуту задумался и проворчал:
— Будь я один, я переменил бы место охоты, преж-
де чем другие об этом догадаются. Но только охота сре-
ди чужих всегда кончается дракой — как бы они не по-
вредили детенышу. Подождем, посмотрим, как будет
цвести махуа.
Этой весной дерево махуа, плоды которого очень лю-
бил Балу, гак и не зацвело. Сливочного цвета восковые
лепестки были сожжены зноем, прежде чем успели раз-
вернуться, и лишь несколько дурно пахнущих бутонов
упало на землю, когда медведь стал на задние лапы
и потряс дерево. Потом шаг за шагом безмерный зной
пробрался в самое сердце джунглей, и они пожелтели,
побурели и наконец почернели. Зеленая поросль по скло-
нам оврагов выгорела, помертвела и свернулась куска-
ми черной проволоки; потаенные озера высохли до дна,
покрылись коркой, и даже самые легкие следы по их
берегам сохранялись долго, словно вылитые из чугуна;
сочные стебли плюща, обвивавшие деревья, упали к их
подножию и увяли; бамбук засох и тревожно шелестел
на знойном ветру; мох сошел со скал в глубине джунг-
лей, и они стали такими же голыми и горячими, как си-
ние валуны в русле потока.
459
Птицы и обезьяны ушли на север в самом начале го-
да, понимая, что им грозит беда, а олени и дикие
свиньи забирались далеко в сохнущие на корню поля
вокруг деревень и нередко умирали на глазах у людей,
которые слишком ослабели, чтобы убивать их. Коршун
Чиль остался в джунглях и разжирел, потому что пада-
ли было очень много. Каждый вечер он твердил зверям,
у которых уже не хватало сил уйти на новые места, что
солнце убило джунгли на три дня полета во все сто-
роны.
Маугли, до сих пор не знавший настоящего голода,
принялся за старый мед, трехлетней давности; он выгре-
бал из опустелых ульев среди скал мед, черный, как
терновые ягоды, и покрытый налетом застывшего саха-
ра. А еще он доставал личинок, забравшихся глубоко
под кору деревьев, и таскал у ос их детву. От дичи
в джунглях остались кости да кожа, и Багира убивала
трижды в ночь и все не могла наесться досыта. Но хуже
всего было то, что не хватало воды, ибо Народ Джунг-
лей пьет хоть и редко, но вволю.
А зной все держался и держался и выпил всю влагу,
и в конце концов из всех потоков оставалось только
главное русло Вайнганги, по которому струился тонень-
кий ручеек воды между мертвыми берегами; и когда
дикий слон Хатхи, который живет сто лет и даже
больше, увидел длинный синий каменный хребет, высту-
пивший из-под воды посередине потока, он узнал Скалу
Мира и тут же поднял хобот и затрубил, объявляя Во-
дяное Перемирие, как пятьдесят лет назад объявил это
Перемирие его отец. Олени, дикие свиньи и буйволы
хрипло подхватили его призыв, а коршун Чиль, летая
над землей большими кругами, свистом и криком изве-
щал джунгли о Перемирии.
По Закону Джунглей за убийство у водопоя полага-
ется смерть, если Перемирие уже объявлено. Это пото-
му, что питье важнее еды. Каждый зверь в джунглях
сможет как-нибудь перебиться, если мало дичи, но во-
да есть вода, и если остался только один источник, вся-
кая охота прекращается, пока Народ Джунглей ходит
к нему на водопой. В хорошие времена, когда воды бы-
вало много, зверям, ходившим на водопой к Вайнганге
или в другое место, грозила смерть, и эта опасность
много прибавляла к прелестям ночной жизни. Спустить-
ся к реке так ловко, чтобы не зашелестел ни один ли-
460
сток; бродить по колено в грохочущей воде порогов, ко-
торая глушит всякий шум; пить, оглядываясь через пле-
чо, в страхе напрягая все мускулы для первого отчаян-
ного прыжка, а потом покататься по песчаному берегу
и вернуться с мокрой мордой и полным животом к вос-
хищенному стаду — все это с восторгом проделывали
молодые олени с блестящими гладкими рожками имен-
но потому, что в любую минуту Багира или Шер-Хан
могли броситься на них и унести. Но теперь эта игра
в жизнь и смерть была кончена, и Народ Джунглей
подходил голодный и измученный к обмелевшей реке —
тигр и медведь вместе с оленями, буйволами и кабана-
ми,— пил загрязненную воду и долго стоял над рекой,
не в силах двинуться с места.
Олени и кабаны напрасно искали целыми днями че-
го-нибудь получше сухой коры и завядших листьев. Буй-
волы не находили больше ни прохлады в илистых заво-
дях, ни зеленых всходов на полях. Змеи ушли из джунг-
лей и приползли к реке в надежде поймать чудом
уцелевшую лягушку. Они обвивались вокруг мокрых
камней и даже не шевелились, когда дикая свинья в
поисках корней задевала их рылом. Речных черепах дав-
ным-давно переловила Багира, самая ловкая из зверей-
охотников, а рыба спряталась глубоко в потрескавший-
ся ил. Одна только Скала Мира длинной змеей высту-
пала над мелями, и вялые волны едва слышно шипели,
касаясь ее горячих боков.
Сюда-то и приходил Маугли каждый вечер, ища
прохлады и общества. Самые голодные из его врагов
теперь едва ли польстились бы на мальчика. Из-за
гладкой, безволосой кожи он казался еще более худым
и жалким, чем его товарищи. Волосы у него выгорели
на солнце, как пенька; ребра выступали, словно прутья
на плетеной корзине; высохшие ноги и руки стали похо-
жи на узловатые стебли трав — ползая на четвереньках,
он натер себе шишки на коленях и локтях. Зато глаза
смотрели из-под спутанных волос спокойно и ясно, по-
тому что Багира, его друг и советчик, в это трудное
время велела ему двигаться спокойно, охотиться не спе-
ша и никогда ни в коем случае не раздражаться.
— Времена сейчас плохие,— сказала черная пантера
в один раскаленный, как печка, вечер,— но они прой-
дут, если мы сумеем продержаться до конца. Полон ли
твой желудок, детеныш?
461
— В желудке у меня не пусто, но пользы от этого
мало. Как ты думаешь, Багира, дожди совсем забыли
нас и никогда не вернутся?
— Не думаю. Мы еще увидим махуа в цвету и оле-
нят, разжиревших на молодой травке. Пойдем на Скалу
Мира, послушаем новости. Садись ко мне на спину,
Маленький Брат.
— Сейчас не время носить тяжести. Я еще могу дер-
жаться на ногах, хотя, правда, мы с тобой не похожи
на жирных волов.
Багира искоса посмотрела на свой взъерошенный,
пыльный бок и проворчала:
— Вчера ночью я убила вола под ярмом. Я так
ослабела, что не посмела бы броситься на него, ес-
ли б он был на свободе! Вау!
Маугли засмеялся;
— Да, мы теперь смелые охотники. У меня хватает
храбрости ловить и есть личинок.
И они вдвоем с Багирой спустились сухим и ломким
кустарником на берег реки, к кружевным отмелям, ко-
торые разбегались во всех направлениях.
— Эта вода не проживет долго,— сказал Балу, под-
ходя к ним.— Посмотрите на тот берег!
На ровной низине дальнего берега жесткая трава
джунглей засохла на корню и стояла мертвая. Протоп-
танные оленями и кабанами тропы, ведущие к реке,
исполосовали рыжую низину пыльными ущельями, про-
ложенными в высокой траве, и хотя было еще рано, все
тропы были полны зверьем, спешившим к воде. Слышно
было, как лани и их детеныши кашляют от пыли,
мелкой, как нюхательный табак.
Выше по реке, у тихой заводи, огибавшей Скалу
Мира, хранительницу Водяного Перемирия, стоял ди-
кий слон Хатхи со своими сыновьями. Худые и серые
в лунном свете, они покачивались взад и вперед, пока-
чивались не переставая. Немного ниже стояли рядами
олени, еще ниже — кабаны и дикие буйволы, а на том
берегу, где высокие деревья подступали к самой воде,
было место, отведенное для хищников: тигров, волков,
пантер, медведей и всех прочих.
—• Правда, что мы повинуемся одному Закону,— ска-
зала Багира, заходя в воду и поглядывая искоса на ря-
ды стучащих рогов и настороженных глаз там, где тол-
кались у воды олени и кабаны.— Доброй охоты всем,
462
кто со мной одной крови,—прибавила она, ложась
и вытягиваясь во весь рост. Выставив один бок из во-
ды, она шепнула сквозь зубы: — А если б не этот За-
кон, можно бы очень хорошо поохотиться.
Чуткие уши оленей услышали последние слова, и по
рядам пробежал испуганный шепот:
— Перемирие! Не забывайте о Перемирии!
— Тише, тише! — пробурчал дикий слон Хатхи.—•
Перемирие продолжается, Багира. Не время сейчас го-
ворить об охоте.
— Кому это лучше знать, как не мне? — ответила
Багира, поводя желтыми глазами вверх по реке.—•
Я теперь ем черепах, ловлю лягушек. Нгайя! Хорошо
бы мне выучиться жевать ветки!
— Нам бы тоже очень этого хотелось, о-очень! —•
проблеял молоденький олененок, который народился
только этой весной и не одобрял старых порядков.
Как ни плохо было Народу Джунглей, но даже слон
Хатхи невольно улыбнулся, а Маугли, который лежал
в теплой воде, опираясь на локти, громко расхохотался
и взбил ногами пену.
— Хорошо сказано, Маленькие Рожки! — промурлы-
кала Багира.— Когда Перемирие кончится, это будет за-
чтено в твою пользу.— И она зорко посмотрела в темно-
ту, чтобы узнать олененка при встрече.
Мало-помалу говор пошел по всему водопою, вверх
и вниз по реке. Слышно было, как свиньи, возясь
и- фыркая, просили потесниться; как мычали буйволы,
переговариваясь между собой на песчаных отмелях; как
олени рассказывали друг другу жалостные истории
о том, что совсем сбились с ног в поисках пищи. Время
от времени они спрашивали о чем-нибудь хищников,
стоявших на том. берегу, но новости были плохие,
и жаркий ветер джунглей с шумом проносился между
скалами и деревьями, засыпая воду пылью и ветками.
— И люди тоже умирают за плугом,— сказал моло-
дой олень.— От заката до темноты я видел троих. Они
лежали не двигаясь, и их буйволы — рядом с ними.
Скоро и мы тоже ляжем и не встанем больше.
—• Река убыла со вчерашней ночи,— сказал Балу.—
О Хатхи, приходилось ли тебе видеть засуху, подобную
этой?
— Она пройдет, она пройдет,— отвечал Хатхи, поли-
вая водой из хобота спину и бока.
463
— У нас тут есть один, которому не вытерпеть дол-
го,— сказал Балу и посмотрел на мальчика, которого
очень любил.
— Мне? — возмущенно крикнул Маугли, садясь в во-
де.— У меня нет длинной шерсти, прикрывающей кости,
но если бы содрать с тебя шкуру, Балу...
Хатхи весь затрясся от смеха, а Балу сказал строго:
— Детеныш, этого не подобает говорить учителю За-
кона! Меня еще никто не видел без шкуры.
— Да нет, я не хотел сказать ничего обидного, Ба-
лу. Только то, что ты похож на кокосовый орех в шелу-
хе, а я на тот же орех без шелухи. А если эту твою бу-
рую шелуху...
Маугли сидел скрестив ноги и объяснял свою мысль,
по обыкновению засунув палец в рот, но тут Багира
протянула мягкую лапу и опрокинула его в воду.
— Еще того хуже,— сказала черная пантера, когда
мальчик поднялся отфыркиваясь.— То с Балу надо со-
драть шкуру, то он похож на кокосовый орех. Смотри,
как бы он не сделал того, что делают кокосовые орехи!
— А что? — спросил Маугли, позабывшись на мину-
ту, хотя это одна из самых старых шуток в джунглях.
— Не разбил бы тебе голову,— невозмутимо ответи-
ла Багира, снова опрокидывая мальчика в воду.
— Нехорошо смеяться над своим учителем,— сказал
медведь, после того как Маугли окунулся в третий
раз.
— Нехорошо! А чего же вы хотите? Этот голыш бе-
гает по лесу и насмехается, как обезьяна, над тем, кто
был когда-то добрым охотником, да еще дергает за усы
забавы ради.
Это спускался к реке, ковыляя, Шер-Хан, хромой
тигр. Он подождал немножко, наслаждаясь переполо-
хом, который поднялся среди оленей на том берегу, по-
том опустил к воде усатую квадратную голову и начал
лакать, ворча:
— Джунгли теперь логово для голых щенят! Взгля-
ни на меня, человечий детеныш!
Маугли взглянул на него — вернее, посмотрел в упор
и очень дерзко,— и через минуту Шер-Хан беспокойно
отвернулся.
— Маугли то, Маугли се! — проворчал он, продол-
жая лакать воду.— Он не человек и не волк, не то он
испугался бы. Будущим летом мне придется просить
у него позволения напиться! Уф!
—• Может быть, и так,— сказала Багира, пристально
глядя тигру в глаза.— Может быть, и так... Фу, Шер-
Хан! Что это за новую пакость ты принес сюда?
Хромой тигр окунул в воду подбородок и щеки,
и темные маслянистые полосы поплыли вниз по реке.
— Час назад я убил человека,— нагло ответил Шер-
Хан.
Он продолжал лакать воду, мурлыкая и ворча себе
под нос.
Ряды зверей дрогнули и заколебались, над ними про-
несся шепот, который перешел в крик:
— Он убил человека! Убил человека!
И все посмотрели на дикого слона Хатхи, но тот,
465
казалось, не слышал. Хатхи никогда не торопится, От-
того он и живет так долго.
— В такое время убивать человека! Разве нет дру-
гой дичи в джунглях? — презрительно сказала Багира,
выходя из оскверненной воды и по-кошачьи отряхивая
одну лапу за другой.
— Я убил его не для еды, а потому, что мне так
хотелось.
Опять поднялся испуганный ропот, и внимательные
белые глазки Хатхи сурово посмотрели в сторону
Шер-Хана.
— Потому, что мне так хотелось,— протянул Шер-
Хан.— А теперь я пришел сюда, чтобы утолить жажду
и очиститься. Кто мне запретит?
Спина Багиры изогнулась, как бамбук на сильном
ветру, но Хатхи спокойно поднял свой хобот.
— Ты убил потому, что тебе так хотелось? — спро-
сил он.
А когда Хатхи спрашивает, лучше отвечать.
— Вот именно. Это было мое право и моя ночь. Ты
это знаешь, о Хатхи,— отвечал Шер-Хан почти веж-
ливо.
— Да, я знаю,— ответил Хатхи и, помолчав немного,
спросил: — Ты напился вволю?
— На эту ночь — да.
— Тогда уходи. Река для того, чтобы пить, а не для
того, чтобы осквернять ее. Никто, кроме хромого тигра,
не стал бы хвастаться своим правом в такое время..,
в такое время, когда все мы страдаем вместе — и чело-
век, и Народ Джунглей. Чистый или нечистый, ступай
в свою берлогу, Шер-Хан!
Последние слова прозвучали, как серебряные трубы.
И три сына Хатхи качнулись вперед на полшага, хотя
в этом не было нужды. Шер-Хан ушел крадучись, не
смея даже ворчать, ибо знал то, что известно всем: если
дойдет до дела, то хозяин джунглей — Хатхи.
— Что это за право, о котором говорил Шер-Хан? —
шепнул Маугли на ухо Багире.— Убивать человека всег-
да стыдно. Так сказано в Законе. А как же Хатхи го-
ворит...
— Спроси его сам. Я не знаю, Маленький Брат.
Есть такое право или нет, а я бы проучила как следует
Хромого Мясника, если бы не Хатхи. Приходить к Ска-
ле Мира, только что убив человека, да еще хвастаться
466
этим — выходка, достойная шакала! Кроме того, он
испортил хорошую воду.
Маугли подождал с минуту, набираясь храбрости,
потому что все в джунглях побаивались обращаться
прямо к Хатхи, потом крикнул:
*— Что это за право у Шер-Хана, о Хатхи?
Оба берега подхватили его слова, ибо Народ Джунг-
лей очень любопытен, а на глазах у всех произошло
нечто такое, чего не понял никто, кроме Балу, который
принял самый глубокомысленный вид.
— Это старая история,— сказал Хатхи,— она много
старше джунглей. Помолчите там, на берегах, и я рас-
скажу ее вам.
Минута или две прошли, пока буйволы и кабаны
толкались и отпихивали друг друга, потом вожаки стад
повторили один за другим:
— Мы ждем!
И Хатхи шагнул вперед и стал по колено в воде по-
среди заводи у Скалы Мира. Несмотря на худобу, мор-
щины и желтые бивни, сразу было видно, что именно
он — хозяин джунглей.
— Вы знаете, дети мои,— начал он,— что больше
всего на свете вы боитесь человека.
Послышался одобрительный ропот.
— Это тебя касается, Маленький Брат,— сказала
Багира Маугли.
— Меня? Я охотник Свободного Народа и принадле-
жу к Стае,— ответил Маугли.— Какое мне дело до че-
ловека?
— А знаете ли вы, почему вы боитесь человека? —
продолжал Хатхи.— Вот почему. В начале джунглей,
так.давно, что никто не помнит, когда это было, все
мы паслись вместе и не боялись друг друга. В то вре-
мя не было засухи, листья, цветы и плоды вырастали на
дереве в одно время, и мы питались только листьями,
цветами и плодами да корой и травой.
— Как я рада, что не родилась в то время! — сказа-
ла Багира.— Кора хороша только точить когти.
— А Господин Джунглей был Тха, Первый из Сло-
нов. Своим хоботом он вытащил джунгли из глубоких
вод, и там, где он провел по земле борозды своими
бивнями, побежали реки, и там, где он топнул ногой,
налились водою озера, а когда он затрубил в хобот —
467
вот так,— народились деревья. Вот так Тха сотворил
джунгли, и вот так рассказывали мне эту историю.
— Она не стала короче от пересказа! — шепнула Ба-
гира.
А Маугли засмеялся, прикрывая рот ладонью.
— В то время не было ни маиса, ни дынь, ни перца,
ни сахарного тростника, ни маленьких хижин, какие ви-
дел каждый из вас, и Народы Джунглей жили в лесах
дружно, как один народ, не зная ничего о человеке. Но
скоро звери начали ссориться из-за пищи, хотя пастбищ
хватало на всех. Они обленились. Каждому хотелось па-
стись там, где он отдыхал, как бывает иногда и у нас,
если весенние дожди прошли дружно. У Тха, Первого из
Слонов, было много дела: он создавал новые джунгли
и прокладывал русла рек. Он не мог поспеть всюду
и потому сделал Первого из Тигров властелином
и судьей над джунглями, и Народ Джунглей приходил
к нему со своими спорами. В то время Первый из Тиг-
ров ел плоды и траву вместе со всеми. Он был ростом
с меня и очень красив: весь желтый, как цветы желтой
лианы. В то доброе старое время, когда джунгли толь-
ко что народились, на шкуре тигра еще не было ни по-
лос, ни пятен. Весь Народ Джунглей приходил к нему
без страха, и слово его было законом для всех. Не за-
бывайте, что все мы были тогда один народ.
И все же однажды ночью между двумя быками вы-
шел спор из-за пастбища, такой спор, какие вы теперь
решаете с помощью рогов и передних копыт. Говорят,
что когда оба быка пришли жаловаться к Первому из
Тигров, лежавшему среди цветов, один из них толкнул
его рогами, и Первый из Тигров, позабыв о том, что
он властелин и судья над джунглями, бросился на это-
го быка и сломал ему шею.
До той ночи никто из нас не умирал, и Первый из
Тигров, увидев, что он наделал, и потеряв голову от за-
паха крови, убежал в болота на север; а мы, Народ
Джунглей, остались без судьи и начали ссориться
и драться между собой. Тха услышал шум и пришел
к нам. И одни из нас говорили одно, а другие — дру-
гое, но он увидел мертвого быка среди цветов и спро-
сил нас, кто его убил, а мы не могли ему сказать, по-
тому что потеряли разум от запаха крови, как теряем
его и теперь. Мы метались и кружились по джунглям,
скакали, кричали и мотали головами. И Тха повелел
468
нижним ветвям деревьев и ползучим лианам джунглей
отметить убийцу, чтобы Первый из Слонов мог узнать
его.
И Тха спросила
«Кто хочет быть Господином Джунглей?»
Выскочила Серая Обезьяна, которая живет на вет-
вях, и крикнула:
«Я хочу быть Госпожой Джунглей!»
Тха усмехнулся и ответил:
«Пусть будет так!» — ив гневе ушел прочь.
Дети, вы знаете Серую Обезьяну. Тогда она была
такая же, как и теперь. Сначала она состроила умное
лицо, но через минуту начала почесываться и скакать
вверх и вниз, и, возвратившись, Тха увидел, что она
висит на дереве головой вниз и передразнивает всех,
кто стоит под деревом, и они тоже ее дразнят. И так
в джунглях не стало больше Закона — одна глупая бол-
товня и слова без смысла.
Тогда Тха созвал нас всех и сказал:
«Первый ваш Господин принес в джунгли Смерть,
второй — Позор. Теперь пора дать вам Закон, и такой
Закон, которого вы не смели бы нарушать. Теперь вы
познаете Страх и, увидев его, поймете, что он господин
над вами, а все остальное придет само собой».
Тогда мы, Народ Джунглей, спросили:
«Что такое Страх?»
И Тха ответил:
«Ищите и отыщете».
И мы исходили все джунгли вдоль и поперек в по-
исках Страха, и вскоре буйволы...
— Уф! — отозвался со своей песчаной отмели Меса,
вожак буйволов.
— Да, Меса, то были буйволы. Они принесли весть,
что в одной пещере в джунглях сидит Страх, что он
безволосый и ходит на задних лапах. Тогда все мы по-
шли за стадом буйволов к этой пещере, и Страх стоял
там у входа. Да, он был безволосый, как рассказывали
буйволы, и ходил на задних лапах. Увидев нас, он
крикнул, и его голос вселил в нас тот страх, который
мы знаем теперь, и мы ринулись прочь, топча и нанося
раны друг другу. В ту ночь Народ Джунглей не улегся
отдыхать весь вместе, как было у нас в обычае, но каж-
дое племя легло отдельно — свиньи со свиньями и олени
469
с оленями: рога с рогами и копыта с копытами. Свои
залегли со своими и дрожали от страха всю ночь.
Только Первого из Тигров не было с нами: он все
еще прятался в болотах на севере, и, когда до него до-
шла весть о том, кого мы видели в пещере, он сказала
«Я пойду к нему и сломаю ему шею».
И он бежал всю ночь, пока не достиг пещеры, но
деревья и лианы на его пути, помня повеление Тха,
низко опускали свои ветви и метили его на бегу, прово-
дя пальцами по его спине, бокам, лбу и подбородку.
И где бы ни дотронулись до него лианы, оставалась
метка или полоса на его желтой шкуре. И эти полосы
его дети носят до наших дней! Когда он подошел
к пещере, Безволосый Страх протянул руку и назвал
его «Полосатый, что приходит ночью», и Первый из
Тигров испугался Безволосого и с воем убежал обратно
в болота...
Тут Маугли тихонько засмеялся, опустив подбородок
в воду.
— ...Он выл так громко, что Тха услышал его
и спросил:
«О чем ты?»
И Первый из Тигров, подняв морду к только что со-
творенному небу, которое теперь так старо, сказал:
«Верни мне мою власть, о Тха! Меня опозорили пе-
ред всеми джунглями: я убежал от Безволосого, а он
назвал меня позорным именем».
«А почему?» — спросил Тха.
«Потому, что я выпачкался в болотной грязи»,— от-
ветил Первый из Тигров.
«Так поплавай и покатайся по мокрой траве, и если
это грязь, она, конечно, сойдет»,— сказал Тха.
И Первый из Тигров плавал и плавал, и катался по
траве, так что джунгли завертелись у него перед гла-
зами, но ни одно пятнышко не сошло с его шкуры,
и Тха засмеялся, глядя на него. Тогда Первый из Тиг-
ров спросил:
«Что же я сделал и почему это случилось со мной?»
Тха ответил:
«Ты убил быка и впустил Смерть в джунгли» а вме-
сте со Смертью пришел Страх, и потому Народы Джунг-
лей теперь боятся один другого, как ты боишься Без-
волосого».
Первый из Тигров сказал:
470
«Они не побоятся меня, потому что я давно -их
знаю».
«Поди и посмотри»,— ответил Тха.
Тогда Первый из Тигров стал бегать взад и вперед
по джунглям и громко звать оленей, кабанов, дикобра-
зов и все Народы Джунглей. И все они убежали от
тигра, который был прежде их Судьей, потому что боя-
лись его теперь.
Тогда Первый из Тигров вернулся к Тха. Гордость
его была сломлена, и, ударившись головой о землю, он
стал рыть ее всеми четырьмя лапами и провыл:
«Вспомни, что я был когда-то Властелином Джунг-
лей! Не забудь меня, о Тха! Пусть мои дети помнят,
что когда-то я не знал ни стыда, ни страха!»
И Тха сказал:
«Это я сделаю, потому что мы вдвоем с тобой виде-
ли, как создавались джунгли. Одна ночь в году будет
для тебя и для твоих детей такая же, как была преж-
де, пока ты не убил быка. Если ты повстречаешь Без-
волосого в эту единственную ночь — а имя ему Чело-
век,— ты не испугаешься его, зато он будет бояться
тебя и твоих детей, словно вы судьи джунглей и хозяе-
ва всего, что в них есть. Будь милосерден к нему в эту
ночь Страха, ибо теперь ты знаешь, что такое Страх».
И тогда Первый из Тигров ответил:
«Хорошо. Я доволен».
Но после того, подойдя к реке напиться, он увидел
полосы на своих боках, вспомнил имя, которое ему дал
Безволосый, и пришел в ярость. Целый год он прожил
в болотах, ожидая, когда Тха исполнит свое обещание.
И в одну ночь, когда Лунный Шакал (вечерняя звезда)
поднялся над джунглями, тигр почуял, что настала его
ночь, и пошел к той пещере, где жил Безволосый.
И все случилось так, как обещал Первый из Слонов:
Безволосый упал на колени перед ним и распростерся
на земле, а Первый из Тигров бросился на него и сло-
мал ему хребет, думая, что в джунглях больше нет Без-
волосых и что он убил Страх. И тогда, обнюхав свою
добычу, он услышал, что Тха идет из лесов севера.
И вскоре раздался голос Первого из Слонов, тот самый
голос, который мы слышим сейчас...
Гром прокатился по иссохшим и растрескавшимся
холмам, но не принес с собой дождя — только зарницы
блеснули за дальними горами. И Хатхи продолжал;
471
— Вот этот голос он и услышал. И голос сказал
ему:
«Это и есть твое милосердие?»
Первый из Тигров облизнулся и ответил:
«Что за беда? Я убил Страх».
И Тха сказал:
«О слепой и неразумный! Ты развязал ноги Смерти,
и она станет ходить за тобою по пятам, пока ты не ум-
решь. Ты научил человека убивать!»
Первый из Тигров наступил на свою добычу и ска-
зал:
«Он теперь такой же, как тот бык. Страха больше
нет, и я по-прежнему буду судить Народы Джунглей».
Но Тха сказала
«Никогда больше не придут к тебе Народы Джунг-
лей. Никогда не скрестятся их пути с твоими, никогда
не будут они спать рядом с тобой, ни ходить за тобой,
ни пастись возле твоей берлоги. Только Страх будет
ходить за тобой по пятам и, когда ему вздумается, по-
ражать тебя оружием, которого ты не увидишь. Он сде-
лает так, что земля разверзнется у тебя под ногами,
и лиана захлестнет твою шею, и стволы деревьев нагро-
моздятся вокруг тебя так высоко, что ты не сможешь
через них перепрыгнуть. А напоследок он снимет с тебя
шкуру и прикроет ею своих детенышей, чтобы согреть
их. Ты не пощадил его, и он тебе не даст пощады».
Первый из Тигров был очень отважен, потому что
его ночь еще не прошла, и он сказал:
«Обещание Тха остается в силе. Ведь он не отнимет
у меня моей ночи?»
И Тха сказал:
«Твоя ночь остается твоей, как я обещал, но за нее
придется заплатить. Ты научил человека убивать, а он
все перенимает быстро».
Первый из Тигров ответил:
«Вот он, у меня под ногой, и хребет его сломлен.
Пусть узнают все Джунгли, что я убил Страх».
Но Тха засмеялся и сказала
«Ты убил одного из многих и сам скажешь об этом
Джунглям, потому что твоя ночь прошла!»
И вот наступил день — из пещеры вышел другой
Безволосый, и, увидев убитого на тропинке и тигра,
стоящего над ним, он взял палку с острым концом...
472
— Теперь они бросают такую острую штуку,— ска-
зал дикобраз Сахи, с шорохом спускаясь к реке.
Гонды 1 считают Сахи самой вкусной едой — они зо-
вут его Хо-Игу,— и ему известно кое-что о коварном
топорике гондов, который летит через просеку, блестя,
как стрекоза.
— Это была палка с острым концом, какие втыкают
на дно ловчей ямы,— сказал Хатхи.— Безволосый бро-
сил ее, и она воткнулась в бок Первому из Тигров. Все
случилось, как сказал Тха: Первый из Тигров с воем бе-
гал по лесу, пока не вырвал палку, и все Джунгли узна-
ли, что Безволосый может поражать издали, и стали бо-
яться больше прежнего. Так вышло, что Первый из Тиг-
ров научил Безволосого убивать,— а вы сами знаете,
сколько вреда это принесло всем нам,— убивать и пет-
лей, и ловушкой, и спрятанным капканом, и кусачей му-
хой, которая вылетает из белого дыма (Хатхи говорил о
пуле), и Красным Цветком, который выгоняет нас из ле-
су. И все же одну ночь в году Безволосый боится тигра,
как обещал Тха, и тигр ничего не сделал, чтобы прогнать
его Страх. Где он найдет Безволосого, там и убивает,
помня, как опозорили Первого из Тигров.
И теперь Страх свободно разгуливает по джунглям
днем и ночью.
— Ахи! Ао! — вздохнули олени, думая, как важно
все это для них.
— И только когда один Великий Страх грозит всем,
как теперь, мы в джунглях забываем свои мелкие стра-
хи и сходимся в одно место, как теперь.
— Человек только одну ночь боится тигра? — спро-
сил Маугли.
— Только одну ночь,— ответил Хатхи.
— Но ведь я... но ведь мы... но ведь все в джунг-
лях знают, что Шер-Хан убивает человека дважды
и трижды в месяц.
— Это так. Но тогда он бросается на него сзади
и, нападая, отворачивает голову, потому что боится.
Если человек посмотрит на тигра, он убежит. А в свою
ночь он входит в деревню не прячась. Он идет между
домами, просовывает голову в дверь, а люди падают
перед ним на колени, и тогда он убивает. Один раз —
в ту ночь.
1 Гонды — один из древнейших народов Индии.
473
«О! — сказал Маугли про себя, перевертываясь в во-
де с боку на бок.— Теперь я понимаю, почему Шер-Хан
попросил меня взглянуть на него. Ему это не помогло,
он не мог смотреть мне в глаза, а я... я, разумеется, не
упал перед ним на колени. Но ведь я не человек, я при-
надлежу к Свободному Народу».
— Гм-м! — глухо проворчала Багира.— А тигр знает
свою ночь?
— Нет, не знает, пока Лунный Шакал не выйдет из
ночного тумана. Иногда эта ночь бывает летом, в сухое
время, а иногда зимой, когда идут дожди. Если бы не
Первый из Тигров, этого не случилось бы и никто из
нас не знал бы Страха.
Олени грустно вздохнули, а Багира коварно улыбну-
лась.
— Люди знают эту... сказку? — спросила она.
— Никто ее не знает, кроме тигров и нас, слонов,
детей Тха. Теперь и вы, те, что на берегах, слышали
ее, и больше мне нечего сказать вам.
Хатхи окунул хобот в воду в знак того, что не же-
лает больше разговаривать.
— Но почему же, почему,— спросил Маугли, обра-
щаясь к Балу,— почему Первый из Тигров перестал есть
траву, плоды и листья? Ведь он только сломал шею
быку. Он не сожрал его. Что же заставило его отведать
свежей крови?
— Деревья и лианы заклеймили тигра, Маленький
Брат, и он стал полосатым, каким мы видим его теперь.
Никогда больше не станет он есть их плодов, и с того
самого дня он мстит оленям, буйволам и другим траво-
едам,— сказал Балу.
— Так ты тоже знаешь эту сказку? Да? Почему же
я никогда ее не слыхал?
— Потому, что джунгли полны таких сказок. Стоит
только начать, им и конца не будет. Пусти мое ухо,
Маленький Брат!
НАШЕСТВИЕ ДЖУНГЛЕЙ
Вы, конечно, помните, что Маугли, пригвоздив шку-
ру Шер-Хана к Скале Совета, сказал всем волкам,
сколько их осталось от Сионийской Стаи, что с этих
пор будет охотиться в джунглях один, а четверо волчат
474
Матери Волчицы пообещали охотиться вместе с ним. Но
не так-то легко сразу переменить свою жизнь, особенно
в джунглях. После того как Стая разбежалась кто ку-
да, Маугли прежде всего отправился в родное логово
и залег спать на весь день и на всю ночь. Проснув-
шись, он рассказал Отцу Волку и Матери Волчице
о своих приключениях среди людей ровно столько,
сколько они могли понять. Когда Маугли стал играть
перед ними своим охотничьим ножом так, что утреннее
солнце заиграло и заблистало на его лезвии — это был
тот самый нож, которым он снял шкуру с Шер-Хана,—
волки сказали, что он кое-чему научился. После того
Акеле и Серому Брату пришлось рассказать, как они
помогали Маугли гнать буйволов по оврагу, и Балу
вскарабкался на холм послушать их, а Багира почесы-
валась от удовольствия при мысли о том, как ловко
Маугли воевал с Тигром.
Солнце давно уже взошло, но никто и не думал ло-
житься спать, а Мать Волчица время от времени заки-
дывала голову кверху и радостно вдыхала запах шкуры
Шер-Хана, доносимый ветром со Скалы Совета.
— Если бы не Акела с Серым Братом,— сказал
в заключение Маугли,— я бы ничего не смог сделать.
О Мать Волчица, если б ты видела, как серые буйволы
неслись по оврагу и как они ломились в деревенские во-
рота, когда человечья стая бросала в меня камнями!
— Я рада, что не видела этого,— сурово сказала
Мать Волчица.— Не в моем обычае терпеть, чтобы моих
волчат гоняли, как шакалов! Я бы заставила человечью
стаю поплатиться за это, но пощадила бы женщину, ко-
торая кормила тебя молоком. Да, я пощадила бы толь-
ко ее одну!
— Тише, тише, Ракша!—лениво заметил Отец
Волк.— Наш Лягушонок опять вернулся к нам и так
поумнел, что родной отец должен лизать ему пятки.
А не все ли равно — одним шрамом на голове больше
или меньше? Оставь человека в покое.
И Балу с Багирой отозвались, как эхо:
— Оставь человека в покое!
Маугли, положив голову на бок Матери Волчицы,
улыбнулся довольной улыбкой и сказал, что и он тоже
не хочет больше ни видеть, ни слышать, ни чуять чело-
века.
475
— А что, если люди не оставят тебя в покое, Ма-
ленький Брат? — сказал Акела, приподняв одно ухо.
— Нас пятеро,— сказал Серый Брат, оглянувшись
на всех сидящих и щелкнув зубами.
— Мы тоже могли бы принять участие в охоте,—
сказала Багира, пошевеливая хвостом и глядя на Ба-
лу.— Но к чему думать теперь о человеке, Акела?
— А вот к чему,— ответил волк-одиночка.— После
того как шкуру этого желтого вора повесили на Скале
Совета, я пошел обратно к деревне по нашим следам;
чтобы запутать их на тот случай, если за нами кто-ни-
будь погонится, я ступал в свои следы, а иногда свора-
чивал в сторону и ложился. Но когда я запутал след
так, что и сам не мог бы в нем разобраться, приле-
тел нетопырь Манг и стал кружить надо мной. Он
сказал:
«Деревня человечьей стаи, откуда прогнали Маугли,
гудит, как осиное гнездо».
— Это оттого, что я бросил туда большой камень,—
посмеиваясь, сказал Маугли, который часто забавлялся
тем, что кидал спелые папавы в осиное гнездо, а потом
бросался бегом к ближайшей заводи, чтобы осы его,
чего доброго, не догнали.
— Я спросил нетопыря, что он видел. Он сказал, что
перед деревенскими воротами цветет Красный Цветок
и люди сидят вокруг него с ружьями. Я говорю неда-
ром: я ведь знаю по опыту,— тут Акела взглянул на
старые рубцы на своих боках,— что люди носят ружья
не для забавы. Скоро, Маленький Брат, человек
с ружьем пойдет по нашему следу.
— Но зачем это? Люди прогнали меня. Чего еще им
нужно? — сердито спросил Маугли.
— Ты человек, Маленький Брат,— возразил Акела.—
Не нам, Вольным Охотникам, говорить тебе, что и за-
чем делают твои братья.
Он едва успел отдернуть лапу, как охотничий нож
глубоко вонзился в землю на том месте, где она лежа-
ла. Маугли бросил нож так быстро, что за ним не усле-
дил бы человечий глаз, но Акела был волк, а даже со-
бака, которой далеко до дикого волка, ее прапрадеда,
может проснуться от крепкого сна, когда колесо телеги
слегка коснется ее бока, и отпрыгнуть в сторону невре-
димой, прежде чем это колесо наедет на нее.
476
— В другой раз,— спокойно сказал Маугли, вклады-
вая нож в ножны,— не говори о человечьей стае, когда
говоришь с Маугли.
— Пфф! Зуб острый,— сказал Акела, обнюхивая ям-
ку, оставленную ножом в земле,— но только житье
с человечьей стаей испортило тебе глаз, Маленький
Брат. Я бы успел убить оленя, пока ты замахивался.
Багира вдруг вскочила, вытянула шею вперед, поню-
хала воздух и вся напряглась. Серый Волк быстро по-
вторил все ее движения, повернувшись немного влево,
чтобы уловить ветер, который дул справа. Акела же от-
прыгнул шагов на пятьдесят в сторону ветра, присел
и тоже напрягся всем телом. Маугли смотрел на них
с завистью. Чутье у него было такое, какое редко встре-
чается у людей, но этому чутью не хватало той необы-
чайной тонкости, какая свойственна каждому носу
в джунглях, а за три месяца житья в дымной деревне
оно сильно притупилось. Однако он смочил палец, по-
тер им нос и выпрямился, чтобы уловить ветер верхним
чутьем, которое всего вернее.
— Человек! — проворчал Акела, присаживаясь на
задние лапы.
— Балдео! — сказал Маугли, садясь.— Он идет по
нашему следу. А вон и солнце блестит на его ружье.
Смотрите!
Солнце только блеснуло на долю секунды на медных
скрепах старого мушкета, но ничто в джунглях не дает
такой вспышки света, разве только если облака бегут
по небу. Тогда чешуйка слюды, маленькая лужица и да-
же блестящий лист сверкают, как гелиограф. Но день
был безоблачный и тихий.
— Я знал, что люди погонятся за нами,— торжест-
вуя, сказал Акела.— Недаром я был Вожаком Стаи!
Четверо волков Маугли, не сказав ничего, легли на
брюхо, поползли вниз по холму и вдруг пропали, словно
растаяли среди терновника и зеленой поросли.
— Скажите сначала, куда вы идете? — окликнул их
Маугли.
— Ш-ш! Мы прикатим сюда его череп еще до полу-
дня! — отозвался Серый Брат.
— Назад! Назад! Стойте! Человек не ест челове-
ка! — крикнул Маугли.
477
— А кто был только что волком? Кто бросил в меня
нож за то, что его назвали человеком?—сказал Акела.
Но вся четверка послушалась и угрюмо повернула
назад.
— Неужели я должен объяснять вам, почему я де-
лаю то или другое? — спросил Маугли, рассердившись.
— Вот вам человек! Это говорит человек! — провор-
чала Багира себе в усы.— Вот так же говорили люди во-
круг княжеского зверинца в Удайпуре. Нам в джунглях
давно известно, что человек всех умней. А если б мы ве-
рили своим ушам, то знали бы, что он глупей всех на
свете.— И, повысив голос, она прибавила: — На этот
раз детеныш прав: люди охотятся стаей. Плохая охота
убивать одного, когда мы не знаем, что собираются де-
лать остальные. Пойдем посмотрим, чего хочет от нас
этот человек.
— Мы не пойдем,— заворчал Серый Брат.— Охоться
один, Маленький Брат! Мы-то знаем, чего хотим! Мы бы
давно принесли сюда череп.
Маугли обвел взглядом всех своих друзей. Грудь его
тяжело поднималась, и глаза были полны слез. Он сде-
лал шаг вперед и, упав на одно колено, сказал:
— Разве я не знаю, чего хочу? Взгляните на меня!
Они неохотно взглянули на Маугли, потом отвели
глаза в сторону, но он снова заставил их смотреть себе
в глаза, пока шерсть не поднялась на них дыбом и они
не задрожали всем телом, а Маугли все смотрел да
смотрел.
— Ну, так кто же вожак из нас пятерых? — сказал он.
— Ты вожак, Маленький Брат,— ответил Серый
Брат и лизнул Маугли ногу.
— Тогда идите за мной,— сказал Маугли.
И вся четверка, поджав хвосты, побрела за ним по
пятам.
— Вот что бывает от житья в человечьей стае,—
сказала Багира, неслышно спускаясь по холму вслед за
ними.— Теперь в джунглях не один Закон, Балу.
Старый медведь не ответил ничего, но подумал очень
многое.
Маугли бесшумно пробирался по лесу, пересекая его
под прямым углом к тому пути, которым шел Балдео.
Наконец, раздвинув кусты, он увидел старика с мушке-
том на плече: он трусил собачьей побежкой по старому,
двухдневному следу.
478
Вы помните, что Маугли ушел из деревни с тяжелой
шкурой Шер-Хана на плечах, а позади него бежали Аке-
ла с Серым Братом, так что след был очень ясный. Ско-
ро Балдео подошел к тому месту, где Акела повернул
обратно и запутал след. Тут Балдео сел на землю, дол-
го кашлял и ворчал, потом стал рыскать вокруг, стара-
ясь снова напасть на след, а в это время те, которые на-
блюдали за ним, были так близко, что он мог бы по-
пасть в них камнем. Ни один зверь не может двигаться
так тихо, как волк, когда он не хочет, чтобы его слыша-
ли, а Маугли, хотя волки считали его очень неуклюжим,
тоже умел появляться и исчезать, как тень. Они окру-
жили старика кольцом, как стая дельфинов окружает
пароход на полном ходу, и разговаривали не стесняясь,
потому что их речь начинается ниже самой низкой но-
ты, какую может уловить непривычное человечье ухо.
На другом конце ряда находится тончайший писк лету-
чей мыши, которого многие люди не слышат совсем.
С этой ноты начинается разговор всех птиц, летучих мы-
шей и насекомых.
— Это лучше всякой другой охоты,— сказал Серый
Брат, когда Балдео нагнулся, пыхтя и что-то разгляды-
вая.— Он похож на свинью, которая заблудилась
в джунглях у реки. Что он говорит?
Балдео сердито бормотал что-то.
Маугли объяснил:
— Он говорит, что вокруг меня, должно быть, пля-
сала целая стая волков. Говорит, что никогда в жизни
не видывал такого следа. Говорит, что очень устал.
— Он отдохнет, прежде чем снова отыщет след,—
равнодушно сказала Багира, продолжая игру в прятки
и прокрадываясь за стволом дерева.
— А теперь что делает этот убогий?
— Собирается есть или пускать дым изо рта. Люди
всегда что-нибудь делают ртом,— сказал Маугли.
Молчаливые следопыты увидели, как старик набил
трубку, зажег и стал курить. Они постарались хоро-
шенько запомнить запах табака, чтобы потом узнать
Балдео даже в самую темную ночь.
Потом по тропе прошли угольщики и, конечно, оста-
новились поболтать с Балдео, который считался первым
охотником в этих местах. Все они уселись в кружок
и закурили, а Багира и остальные подошли поближе
и смотрели на них, пока Балдео рассказывал сначала и
479
до конца, с прибавлениями и выдумками, всю историю
Маугли, мальчика-оборотня. Как он, Балдео, убил Шер-
Хана и как Маугли обернулся волком и дрался с ним
целый день, а потом снова превратился в мальчика и
околдовал ружье Балдео, так что, когда он прицелился
в Маугли, пуля свернула в сторону и убила одного из
буйволов Балдео; и как деревня послала Балдео, само-
го храброго охотника в Сионийских горах, убить волка-
оборотня. А Мессуа с мужем, родители оборотня, сидят
под замком, в собственной хижине, и скоро их начнут
пытать, для того чтобы они сознались в колдовстве,
а потом сожгут на костре.
— Когда? — спросили угольщики, которым тоже
очень хотелось посмотреть на эту церемонию.
Балдео сказал, что до его возвращения ничего не ста-
нут делать: в деревне хотят, чтобы он сначала убил
лесного мальчика. После того они расправятся с Мес-
суей и с ее мужем и поделят между собой их землю
и буйволов.
А буйволы у мужа Мессуи, кстати, очень хороши.
Ведьм и колдунов всего лучше убивать, говорил Балдео,
а такие люди, которые берут в приемыши волков-обо-
ротней из лесу, й есть самые злые колдуны.
Угольщики боязливо озирались по сторонам, благо-
даря судьбу за то, что не видали оборотня; однако они
не сомневались, что такой храбрец, как Балдео, разы-
щет оборотня скорее всякого другого.
Солнце спустилось уже довольно низко, и угольщики
решили идти в ту деревню, где жил Балдео, посмотреть
на ведьму и колдуна. Балдео сказал, что, конечно, он
обязан застрелить мальчика-оборотня, однако он и ду-
мать не хочет о том, чтобы безоружные люди шли одни
через джунгли, где волк-оборотень может повстречать-
ся им каждую минуту. Он сам их проводит, и, если сын
колдуньи встретится им, они увидят, как первый здеш-
ний охотник с ним расправится. Жрец дал ему такой
амулет против оборотня, что бояться нечего.
— Что он говорит? Что он говорит? Что он гово-
рит? — то и дело спрашивали волки.
А Маугли объяснял, пока дело не дошло до колду-
нов, что было для него не совсем понятно, и тогда он
сказал, что мужчина и женщина, которые были так доб-
ры к нему, пойманы в ловушку.
— Разве люди ловят людей? — спросил Серый Брат.
480
— Так он говорит. Я что-то не понимаю. Все они,
должно быть, просто взбесились. Зачем понадобилось
сажать в ловушку Мессую с мужем и что у них общего
со мной? И к чему весь этот разговор о Красном Цвет-
ке? Надо подумать. Что бы они ни собирались делать
с Мессуей, они ничего не начнут, пока Балдео не вернет-
ся. Так, значит...— И Маугли глубоко задумался, посту-
кивая пальцами по рукоятке охотничьего ножа.
А Балдео и угольщики храбро пустились в путь, пря-
чась один за другим.
— Я сейчас же иду к человечьей стае,— сказал на-
конец Маугли.
— А эти? — спросил Серый Брат, жадно глядя на
смуглые спины угольщиков.
— Проводите их с песней,— сказал Маугли ухмы-
ляясь.— Я не хочу, чтоб они были у деревенских ворот
раньше темноты. Можете вы задержать их?
Серый Брат пренебрежительно оскалил белые зубы:
— Мы можем без конца водить их кругом, все кру-
гом, как коз на привязи!
— Этого мне не нужно. Спойте им немножко, чтобы
они не скучали дорогой. Пускай песня будет и не очень
веселая, Серый Брат. Ты тоже иди с ними, Багира,
и подпевай им. А когда настанет ночь, встречайте меня
у деревни — Серый Брат знает место.
— Нелегкая это работа — быть загонщиком для де-
теныша. Когда же я высплюсь? — сказала Багира, зе-
вая, хотя по глазам было видно, как она рада такой за-
баве.— Я должна петь для каких-то голышей! Что ж, по-
пробуем!
Пантера нагнула голову, чтобы ее голос разнесся по
всему лесу, и раздалось протяжное-протяжное «Доброй
охоты!» — полуночный зов среди белого дня, довольно
страшный для начала. Маугли послушал, как этот зов
прокатился по джунглям, то усиливаясь, то затихая,
и замер где-то у него за спиной на самой тоскливой но-
те, и улыбнулся, пробегая лесом. Он видел, как уголь-
щики сбились в кучку, как задрожало ружье старого
Балдео, словно банановый лист на ветру, потом Серый
Брат провыл: «Йа-ла-хи! Йа-ла-хи!» — охотничий клич,
который раздается, когда Стая гонит перед собой ниль-
гау — большую серую антилопу.
Этот клич, казалось, шел со всех концов леса разом
и слышался все ближе, ближе и ближе, пока наконец не
16. <Сказочные повести».
481
иборвался рядом, совсем близко, на самой пронзитель-
ной ноте. Остальные трое волков подхватили его, так что
даже Маугли мог бы поклясться, что вся Стая гонит
дичь по горячему следу. А потом все четверо запели чу-
десную утреннюю Песню Джунглей, со всеми трелями,
переливами и переходами, какие умеет выводить мощ-
ная волчья глотка.
Никакой пересказ не может передать ни впечатление
от этой песни, ни насмешку, какую вложили волки
в каждую ноту, услышав, как затрещали сучья, когда
угольщики от страха полезли на деревья, а Балдео на-
чал бормотать заговоры и заклинания. Потом волки
улеглись и заснули, потому что вели правильный образ
жизни, как и все, кто живет собственным трудом: не вы-
спавшись, нельзя работать как следует.
Тем временем Маугли отмахивал милю за милей, де-
лая по девяти миль в час, и радовался, что нисколько
не ослабел после стольких месяцев жизни среди людей.
У него осталась одна только мысль: выручить Мессую
с мужем из западни, какова бы она ни была,— он опа-
сался всяких ловушек. После этого, обещал себе Мауг-
ли, он расплатится и со всей остальной деревней.
Спустились уже сумерки, когда он увидел знакомое
пастбище и дерево дхак, под которым ожидал его Се-
рый Брат в то утро, когда Маугли убил Шер-Хана. Как
ни был он зол на всех людей, все же при первом взгля-
де на деревенские кровли у него перехватило дыхание.
Он заметил, что все вернулись с поля раньше времени
и, вместо того чтобы взяться за вечернюю стряпню, со-
брались толпой под деревенской смоковницей, откуда
слышались говор и крик.
— Людям непременно надо расставлять ловушки для
других людей, а без этого они все будут недовольны,—
сказал Маугли.— Две ночи назад они ловили Маугли,
а сейчас мне кажется, что эта ночь была много дождей
назад. Сегодня черед Мессуи с мужем. А завтра, и по-
слезавтра, и на много ночей после того опять настанет
черед Маугли.
Он прополз под оградой и, добравшись до хижины
Мессуи, заглянул в окно. В комнате лежала Мессуа,
связанная по рукам и ногам, и стонала, тяжело дыша;
ее муж был привязан ремнями к пестро раскрашенной
кровати. Дверь хижины, выходившая на улицу, была
плотно приперта, и трое или четверо людей сидели, при-
слонившись к ней спиной.
Маугли очень хорошо знал нравы и обычаи деревни.
Он сообразил, что пока люди едят, курят и разговари-
вают, ничего другого они делать не станут; но после
того, как они поедят, их нужно остерегаться. Скоро
вернется и Балдео, и, если его провожатые хорошо сослу-
жили свою службу, ему будет о чем порассказать. Маль-
чик влез в окно и, нагнувшись над мужчиной и женщи-
ной, разрезал связывавшие их ремни, вынул затычки
изо рта и поискал, нет ли в хижине молока.
— Я знала, я знала, что он придет! — зарыдала Мес-
суа.— Теперь я знаю наверное, что он мой сын! — И она
прижала Маугли к груди.
До этой минуты Маугли был совершенно спокоен, но
тут он весь задрожал, чему и сам несказанно удивился.
— Для чего эти ремни? За что они связали тебя? —
спросил он, помолчав.
— В наказание за то, что мы приняли тебя в сы-
новья, за что же еще? — сказал муж сердито.— Посмот-
ри — я весь в крови.
Мессуа ничего не сказала, но Маугли взглянул на
ее раны, и они услышали, как он скрипнул зубами.
— Чье это дело? — спросил он.— За это они попла-
тятся!
483
— Эго дело всей деревни. Меня считали богачом.
У меня было много скота. Потому мы с ней колдуны, что
приютили тебя.
— Я не понимаю! Пусть расскажет Мессуа.
— Я кормила тебя молоком, Натху, ты помнишь? —
робко спросила Мессуа.— Потому что ты мой сын, ко-
торого унес тигр, и потому что я крепко тебя люблю.
Они говорят, что я твоя мать, мать оборотня, и за это
должна умереть.
— А что такое оборотень? — спросил Маугли.—
Смерть я уже видел.
Муж угрюмо взглянул на него исподлобья, но Мессуа
засмеялась.
— Видишь? — сказала она мужу.— Я знала, я тебе
говорила, что он не колдун. Он мой сын, мой сын!
— Сын или колдун — какая нам от этого польза? —
отвечал муж.— Теперь мы с тобой все равно что умерли.
— Вон там идет дорога через джунгли,— показал
Маугли в окно.— Руки и ноги у вас развязаны. Ухо-
дите.
— Мы не знаем джунглей, сын мой, так, как... как
ты их знаешь,— начала Мессуа.— Мне не уйти далеко.
— А люди погонятся за нами и опять приведут нас
сюда,— сказал ее муж.
— Гм! — сказал Маугли, водя кончиком охотничьего
ножа по своей ладони.— Пока что я не хочу зла никому
в этой деревне. Не думаю, однако, что тебя остановят.
Еще немного времени — и у них найдется о чем поду-
мать. Ага! — Он поднял голову и прислушался к крикам
и беготне за дверями.— Наконец-то они отпустили Бал-
део домой!
— Его послали утром убить тебя,— сказала Мес-
суа.— Разве ты его не встретил?
— Да, мы... я встретил его. Ему есть о чем расска-
зать. А пока он разговаривает, можно сделать очень
много. Но сначала надо узнать, чего они хотят. Поду-
майте, куда вам лучше уйти, и скажите мне, когда
я вернусь.
Он прыгнул в окно и опять побежал, прячась под де-
ревенской стеной, пока ему не стал слышен говор толпы,
собравшейся под смоковницей.
Балдео кашлял и стонал, лежа на земле, а все
остальные обступили его и расспрашивали. Волосы у не-
го растрепались, руки и ноги он ободрал, влезая на де-
484
рево, и едва мог говорить, зато отлично понимал всю
значительность своего положения. Время от времени он
начинал говорить что-то о поющих чертях, оборотнях
и колдовстве только для того, чтобы раздразнить лю-
бопытство и намекнуть толпе, о чем будет рассказывать.
Потом он попросил воды.
— Так! — сказал Маугли.— Слова и слова! Одна
болтовня! Люди — кровные братья обезьянам. Сначала
он будет полоскать рот водой, потом курить, а управив-
шись со всем этим, он начнет рассказывать. Ну и ду-
рачье эти люди! Они не поставят никого стеречь Мес-
сую, пока Балдео забивает им уши своими рассказами.
И я становлюсь таким же лентяем!
Он встряхнулся и проскользнул обратно к хижине.
Он был уже под окном, когда почувствовал, что кто-то
лизнул ему ногу.
— Мать,— сказал он, узнав Волчицу,— что здесь де-
лаешь ты?
— Я услышала, как мои дети поют в лесу, и пошла
за тем, кого люблю больше всех. Лягушонок, я хочу ви-
деть женщину, которая кормила тебя молоком,— сказа-
ла Мать Волчица, вся мокрая от росы.
— Ее связали и хотят убить. Я разрезал ремни, и она
с мужем уйдет через джунгли.
— Я тоже провожу их. Я стара, но еще не совсем
беззуба.— Мать Волчица стала на задние лапы и загля-
нула через окно в темную хижину.
Потом она бесшумно опустилась на все четыре лапы
и сказала только:
— Я первая кормила тебя молоком, но Багира гово-
рит правду: человек в конце концов уходит к человеку.
— Может быть,— сказал Маугли очень мрачно,—
только я сейчас далек от этого пути. Подожди здесь, но
не показывайся ей.
— Ты никогда меня не боялся, Лягушонок,— сказа-
ла Мать Волчица, отступая на шаг и пропадая в высо-
кой траве, что она отлично умела делать.
— А теперь,— весело сказал Маугли, снова прыгнув
в окно,— все собрались вокруг Балдео, и он рассказы-
вает то, чего не было. А когда он кончит, они непремен-
но придут сюда с Красным... с огнем и сожгут вас обо-
их. Как же быть?
— Мы поговорили с мужем,— сказала Мессуа.—
485
Канхивара в тридцати милях отсюда. Если мы доберем-
ся туда сегодня, мы останемся живы. Если нет — умрем.
— Вы останетесь живы. Ни один человек не выйдет
сегодня из ворот. Но что это он делает?
Муж Мессуи, стоя на четвереньках, копал землю
в углу хижины.
— Там у него деньги,— сказала Мессуа.— Больше
мы ничего не можем взять с собой.
— Ах, да! Это то, что переходит из рук в руки и не
становится теплей. Разве оно бывает нужно и в других
местах?
Муж сердито оглянулся,
— Какой он оборотень? Он просто дурак! — провор-
чал он.— На эти деньги я могу купить лошадь. Мы так
избиты, что не уйдем далеко, а деревня погонится за
нами.
— Говорю вам, что не погонится, я этого не позволю,
но лошадь — это хорошо, потому что Мессуа устала.
Ее муж встал, завязывая в пояс последнюю рупию.
Маугли помог Мессуе выбраться в окно, и прохладный
ночной воздух оживил ее. Но джунгли при свете звезд
показались ей очень темными и страшными.
— Вы знаете дорогу в Канхивару? — прошептал
Маугли.
Они кивнули.
— Хорошо. Помните же, что бояться нечего. И то-
ропиться тоже не надо. Только... только в джунглях по-
зади вас и впереди вас вы, быть может, услышите пе-
ние.
— Неужели ты думаешь, что мы посмели бы уйти
ночью в джунгли, если бы не боялись, что нас сожгут?
Лучше быть растерзанным зверями, чем убитым людь-
ми,— сказал муж Мессуи.
Но сама Мессуа посмотрела на Маугли и улыбну-
лась.
— Говорю вам,— продолжал Маугли, словно он был
медведь Балу и в сотый раз твердил невнимательному
волчонку древний Закон Джунглей,— говорю вам, что
ни один зуб в джунглях не обнажится против вас, ни
одна лапа в джунглях не поднимется на вас. Ни чело-
век, ни зверь не остановит вас, пока вы не завидите Кан-
хивару. Вас будут охранять.— Он быстро повернулся
к Мессуе, говоря: — Муж твой не верит мне, но ты по-
веришь?
486
— Да, конечно, сын мой. Человек ли ты, или волк из
джунглей, но я тебе верю.
— Он испугается, когда услышит пение моего наро-
да. А ты узнаешь и все поймешь. Ступайте же и не то-
ропитесь, потому что спешить нет нужды: ворота за-
перты.
Мессуа бросилась, рыдая, к ногам Маугли, но он
быстро поднял ее, весь дрожа. Тогда она повисла у не-
го на шее, называя его всеми ласковыми именами, ка-
кие только ей вспомнились.
Они пошли, направляясь к джунглям, и Мать Волчи-
ца выскочила из своей засады.
— Проводи их! — сказал Маугли.— И смотри, что-
бы все джунгли знали, что их нельзя трогать. Подай го-
лос, а я позову Багиру.
Глухой, протяжный вой раздался и замер, и Мауг-
ли увидел, как муж Мессуи вздрогнул и повернулся, го-
товый бежать обратно к хижине.
— Иди, иди! — ободряюще крикнул Маугли.—
Я же сказал, что вы услышите песню. Она вас проводит
до самой Канхивары. Это Милость Джунглей.
Мессуа подтолкнула своего мужа вперед, и тьма
спустилась над ними и Волчицей, как вдруг Багира вы-
скочила чуть ли не из-под ног Маугли.
— Мне стыдно за твоих братьев! — сказала она мур-
лыча.
— Как? Разве они плохо пели для Балдео? — спро-
сил Маугли.
— Слишком хорошо! Слишком! Они даже меня за-
ставили забыть всякую гордость, и, клянусь сломанным'
замком, который освободил меня, я бегала по джунглям
и пела, словно весной. Разве ты нас не слышал?
— У меня было другое дело. Спроси лучше Балдео,
понравилась ли ему песня. Но где же вся четверка?
Я хочу, чтобы ни один из человечьей стаи не вышел се-
годня за ворота.
— Зачем же тебе четверка? — сказала Багира. Гля-
дя на него горящими глазами, она переминалась с ноги
на ногу и мурлыкала все громче.— Я могу задержать их,
Маленький Брат. Это пение и люди, которые лезли на
деревья, раззадорили меня. Я гналась за ними целый
день — при свете солнца, в полуденную пору. Я стерег-
ла их, как волки стерегут оленей. Я Багира, Barnpat
487
Багира! Я плясала с ними, как пляшу со своей тенью.
Смотри!
И большая пантера подпрыгнула, как котенок, и по-
гналась за падающим листом, она била по воздуху лапа-
ми то вправо, то влево, и воздух свистел под ее удара-
ми, потом бесшумно стала на все четыре лапы, опять
подпрыгнула вверх, и опять, и опять, и ее мурлыканье
и ворчанье становились все громче и громче, как пение
пара в закипающем котле.
— Я Багира — среди джунглей, среди ночи! — и моя
сила вся со мной! Кто выдержит мой натиск? Детеныш,
одним ударом лапы я могла бы размозжить тебе голо-
ву, и она стала бы плоской, как дохлая лягушка летней
порой!
— Что ж, ударь! — сказал Маугли на языке дерев-
ни, а не на языке джунглей.
И человечьи слова разом остановили Багиру. Она от-
прянула назад и, вся дрожа, присела на задние лапы,
так что ее голова очутилась на одном уровне с головой
Маугли. И опять Маугли стал смотреть, как смотрел на
непокорных волчат, прямо в зеленые, как изумруд, гла-
за, пока в глубине зеленых зрачков не погас красный
огонь, как гаснет огонь на маяке, пока пантера не отве-
ла взгляда. Ее голова опускалась все ниже и ниже,
и наконец красная терка языка царапнула ногу Маугли.
— Багира, Багира, Багира! — шептал мальчик, на-
стойчиво и легко поглаживая шею и дрожащую спину.—
Успокойся, успокойся! Это ночь виновата, а вовсе не ты!
— Это все ночные запахи,— сказала Багира, прихо-
дя в себя.— Воздух словно зовет меня. Но откуда ты
это знаешь?
Воздух вокруг индийской деревни полон всяких за-
пахов, а для зверя, который привык чуять и думать но-
сом, запахи значат то же, что музыка или вино для че-
ловека.
Маугли еще несколько минут успокаивал пантеру,
и наконец она улеглась, как кошка перед огнем, сложив
лапы под грудью и полузакрыв глаза.
— Ты наш и не наш, из джунглей и не из джунг-
лей,— сказала она наконец.— А я только черная панте-
ра. Но я люблю тебя, Маленький Брат.
— Они что-то долго разговаривают под деревом,—
сказал Маугли, не обращая внимания на ее последние
слова.— Балдео, должно быть, рассказал им не одну
488
историю. Они скоро придут затем, чтобы вытащить эту
женщину с мужем из ловушки и бросить их в Красный
Цветок. И увидят, что ловушка опустела. Хо-хо!
— Нет, послушай,— сказала Багира.— Пускай они
найдут там меня! Не многие посмеют выйти из дому,
после того как увидят меня. Не первый раз мне сидеть
в клетке, и вряд ли им удастся связать меня веревками.
— Ну, так будь умницей! — сказал Маугли смеясь.
А пантера уже прокралась в хижину.
— Брр! — принюхалась Багира.— Здесь пахнет че-
ловеком, но кровать как раз такая, на какой я лежала
в княжеском зверинце в Удайпуре. А теперь я лягу!
Маугли услышал, как заскрипела веревочная сетка
под тяжестью крупного зверя.
— Клянусь сломанным замком, который освободил
меня, они подумают, что поймали важную птицу! Поди
сядь рядом со мной, Маленький Брат, и мы вместе по-
желаем им доброй охоты!
— Нет, у меня другое на уме. Человечья стая не
должна знать, что я тоже участвую в этой игре. Охоть-
ся одна. Я не хочу их видеть.
489
— Пусть будет так,— сказала Багира.— Вот они
идут!
Беседа под смоковницей на том конце деревни стано-
вилась все более шумной. В заключение поднялся крик,
и толпа повалила по улице, размахивая дубинками, бам-
буковыми палками, серпами и ножами. Впереди всех бе-
жал Балдео, но и остальные не отставали от него,
крича:
— Колдуна и колдунью сюда! Подожгите крышу над
их головой! Мы им покажем, как нянчиться с оборотня-
ми! Нет, сначала побьем их! Факелов! Побольше фа-
келов!
Тут вышла небольшая заминка с дверной щеколдой.
Дверь была заперта очень крепко, но толпа вырвала
щеколду вон, и свет факелов залил комнату, где, растя-
нувшись во весь рост на кровати, скрестив лапы и слег-
ка свесив их с одного края, черная и страшная, лежала
Багира. Минута прошла в молчании, полном ужаса, ког-
да передние ряды всеми силами продирались обратно
на улицу. И в эту минуту Багира зевнула, старательно
и всем напоказ, как зевнула бы, желая оскорбить равно-
го себе. Усатые губы приподнялись и раздвинулись,
красный язык завернулся, нижняя челюсть обвисала все
ниже и ниже, так что видно было жаркую глотку; ог-
ромные клыки выделялись в черном провале рта, пока
не лязгнули, как стальные затворы. В следующую мину-
ту улица опустела. Багира выскочила в окно и стала ря-
дом с Маугли. А люди, обезумев от страха, рвались
в хижины, спотыкаясь и толкая друг друга.
— Они не двинутся с места до рассвета,— спокойно
сказала Багира.— А теперь что?
Казалось, безмолвие полуденного сна нависло над
деревней, но, если прислушаться, было слышно, как
двигают по земляному полу тяжелые ящики с зерном,
заставляя ими двери. Багира права: до самого утра
в деревне никто не шевельнется.
Маугли сидел неподвижно и думал, и его лицо стано-
вилось все мрачнее.
— Что я такое сделала? — сказала наконец Багира,
ласкаясь к нему.
— Ничего, кроме хорошего. Постереги их теперь до
рассвета, а я усну.
И Маугли убежал в лес, повалился на камень и ус-
нул — он проспал весь день и всю ночь.
490
Когда он проснулся, рядом с ним сидела Багира,
и у его ног лежал только что убитый олень. Багира с лю-
бопытством смотрела, как Маугли работал охотничьим
ножом, как он ел и пил, а потом снова улегся, опершись
подбородком на руку.
— Женщина с мужчиной добрались до Канхивары
целы и невредимы,— сказала Багира.— Твоя мать при-
слала весточку с коршуном Чилем. Они нашли лошадь
еще до полуночи, в тот же вечер, и уехали очень быст-
ро. Разве это не хорошо?
— Это хорошо,— сказал Маугли.
— А твоя человечья стая не пошевельнулась, пока
солнце не поднялось высоко сегодня утром. Они приго-
товили себе поесть, а потом опять заперлись в своих
домах.
— Они, может быть, увидели тебя?
— Может быть. На рассвете я каталась в пыли пе-
ред воротами и, кажется, даже пела. Ну, Маленький
Брат, больше здесь нечего делать. Идем на охоту со
мной и с Балу. Он нашел новые ульи и собирается пока-
зать их тебе, и мы все хотим, чтобы ты по-старому был
с нами... Не смотри так, я боюсь тебя! Мужчину с жен-
щиной не бросят в Красный Цветок, и все в джунглях
остается по-старому. Разве это не правда? Забудем про
человечью стаю!
— Про нее забудут, и очень скоро. Где кормится
Хатхи нынче ночью?
— Где ему вздумается. Кто может знать, где теперь
Молчаливый? А зачем он тебе? Что такого может сде-
лать Хатхи, чего бы не могли сделать мы?
— Скажи, чтобы он пришел сюда ко мне вместе со
своими тремя сыновьями.
— Но, право же, Маленький Брат, не годится прика-
зывать Хатхи, чтобы он «пришел» или «ушел». Не забы-
вай, что он Хозяин Джунглей и что он научил тебя За-
ветным Словам Джунглей раньше, чем человечья стая
изменила твое лицо.
— Это ничего. У меня тоже есть для него Заветное
Слово. Скажи, чтобы он пришел к Лягушонку Маугли,
а если он не сразу расслышит, скажи ему, чтобы пришел
ради вытоптанных полей Бхаратпура.
— «Ради вытоптанных полей Бхаратпура»,— повто-
рила Багира дважды или трижды, чтобы запомнить.—
Иду! Хатхи только рассердится, и больше ничего,
491
а я с радостью отдала бы добычу целого месяца, лишь
бы услышать, какое Заветное Слово имеет власть над
Молчаливым.
Она ушла, а Маугли остался, в ярости роя землю
охотничьим ножом. Маугли ни разу в жизни не видел
человечьей крови и — что значило для него гораздо
больше — ни разу не слышал ее запаха до тех пор, пока
не почуял запах крови на связывавших Мессую ремнях.
А Мессуа была добра к нему, и он ее любил. Но как ни
были ему ненавистны жестокость, трусость и болтли-
вость людей, он бы ни за что не согласился отнять у че-
ловека жизнь и снова почуять этот страшный запах, чем
бы ни наградили его за это джунгли. Его план был го-
раздо проще и гораздо вернее, и он засмеялся про се-
бя, вспомнив, что его подсказал ему один из рассказов
старого Балдео под смоковницей.
— Да, это было Заветное Слово,— вернувшись, шеп-
нула Багира ему на ухо.— Они паслись у реки и послу-
шались меня, как буйволы. Смотри, вон они идут!
Хатхи и его три сына появились, как всегда, без еди-
ного звука. Речной ил еще не высох на их боках, и Хат-
хи задумчиво дожевывал зеленое банановое деревцо,
которое вырвал бивнями. Но каждое движение его
громадного тела говорило Багире, которая понимала все
с первого взгляда, что не Хозяин Джунглей пришел
к мальчику-волчонку, а пришел тот, кто боится, к тому,
кто не боится ничего. Трое сыновей Хатхи покачивались
плечом к плечу позади отца.
Маугли едва поднял голову, когда Хатхи пожелал
ему доброй охоты. Прежде чем сказать хоть слово, он
заставил Хатхи долго переминаться с ноги на ногу, по-
качиваться и встряхиваться, а когда заговорил, то с Ба-
гирой, а не со слонами.
— Я хочу рассказать вам одну историю, а слышал
я ее от охотника, за которым вы охотились сегодня,—
начал Маугли.— Это история о том, как старый и умный
слои попал в западню и острый кол на дне ямы разо-
рвал ему кожу от пятки до плеча, так что остался белый
рубец.
Маугли протянул руку, и когда Хатхи повернулся,
при свете луны стал виден длинный белый шрам на се-
ром, как грифель, боку, словно его стегнули раскален-
ным бичом.
— Люди вытащили слона из ямы,— продолжал Ма-
492
угли,— но он был силен и убежал, разорвав путы, и пря-
тался, пока рана не зажила. Тогда он вернулся ночью
на поля охотников. Теперь я припоминаю, что у него бы-
ло три сына. Все это произошло много-много дождей то-
му назад и очень далеко отсюда — на полях Бхаратпу-
ра. Что случилось с этими полями в следующую жатву,
Хатхи?
— Жатву собрал я с моими тремя сыновьями,— ска-
зал Хатхи.
— А что было с посевом, который следует за жат-
вой? — спросил Маугли.
— Посева не было,— сказал Хатхи.
— Ас людьми, которые живут на полях рядом с по-
севами? — спросил Маугли.
— Они ушли.
— Ас хижинами, в которых спали люди? — спросил
Маугли.
— Мы разметали крыши домов, а джунгли поглоти-
ли стены.
— А что же было потом? — спросил Маугли.
— Мы напустили джунгли на пять деревень; и в этих
деревнях, и на их землях, и на пастбищах, и на мягких,
вспаханных полях не осталось теперь ни одного челове-
ка, который получал бы пищу от земли. Вот как были
вытоптаны бхаратпурские поля, и это сделал я с моими
тремя сыновьями. А теперь скажи мне, Маугли, как ты
узнал про это? — спросил Хатхи.
— Мне сказал один человек, и теперь я вижу, что
даже Балдео не всегда лжет. Это было хорошо сделано,
Хатхи с белым рубцом, а во второй раз выйдет еще луч-
ше, потому что распоряжаться будет человек. Ты зна-
ешь деревню человечьей стаи, что выгнала меня? Не
годится им жить там больше. Я их ненавижу!
— А убивать никого не нужно? Мои бивни покрасне-
ли от крови, когда мы топтали поля в Бхаратпуре, и мне
бы не хотелось снова будить этот запах.
— Мне тоже. Я не хочу даже, чтобы их кости лежа-
ли на нашей чистой земле. Пусть ищут себе другое ло-
гово. Здесь им нельзя оставаться. Я слышал, как пахнет
кровь женщины, которая меня кормила,— женщины, ко-
торую они убили бы, если бы не я. Только запах свежей
травы на порогах домов может заглушить запах крови.
От него у меня горит во рту. Напустим на них джунгли,
Хатхи!
493
— A! — сказал Хатхи.— Вот так же горел и рубец на
моей коже, пока мы не увидели, как погибли деревни
под весенней порослью. Теперь я понял: твоя война ста-
нет нашей войной. Мы напустим на них джунгли.
Маугли едва успел перевести дыхание — он весь дро-
жал от ненависти и злобы,— как то место, где стояли
слоны, опустело, и только Багира смотрела на Маугли
с ужасом.
А Хатхи и его трое сыновей повернули каждый
в свою сторону и молча зашагали по долинам. Они шли
все дальше и дальше через джунгли и сделали шестьде-
сят миль, то есть целый двухдневный переход. И каж-
дый их шаг и каждое покачивание хобота были замече-
ны и истолкованы Мангом, Чилем, Обезьяньим Народом
и всеми птицами. Потом слоны стали кормиться и мир-
но паслись не меньше недели. Хатхи и его сыновья по-
хожи на горного удава Каа: они не станут торопиться,
если в этом нет нужды.
Через неделю — и никто не знает, откуда это по-
шло,— по джунглям пронесся слух, что в такой-то и та-
кой-то долине корм и вода всего лучше. Свиньи, которые
готовы идти на край света ради сытной кормежки, тро-
нулись первые, отряд за отрядом, переваливаясь через
камни; за ними двинулись олени, а за оленями — ма-
ленькие лисицы, которые питаются падалью. Рядом
с оленями шли неповоротливые антилопы-нильгау, а за
нильгау двигались дикие буйволы с болот. Вначале лег-
ко было бы повернуть обратно рассеянные и разбросан-
ные стада, которые щипали траву, брели дальше, пили
и снова щипали траву, но как только среди них подни-
малась тревога, кто-нибудь являлся и успокаивал их. То
это был дикобраз Сахи с вестью о том, что хорошие
корма начинаются чуть подальше; то нетопырь Манг
с радостным писком проносился, трепеща крыльями, по
прогалине, чтобы показать, что там никого нет; то Балу
с полным ртом кореньев подходил, переваливаясь, к ста-
ду и в шутку или всерьез пугал его, направляя на на-
стоящую дорогу. Многие повернули обратно, разбежа-
лись или не захотели идти дальше, но прочие остались
и по-прежнему шли вперед.
Прошло дней десять, и к концу этого времени дело
обстояло так: олени, свиньи и нильгау топтались, дви-
гаясь по кругу радиусом в восемь или десять миль,
а хищники нападали на них с краев. А в центре круга
494
была деревня, а вокруг деревни созревали хлеба на по-
лях, а в полях сидели люди на вышках, похожих на го-
лубятни и построенных для того, чтобы пугать птиц
и других воришек.
Была темная ночь, когда Хатхи и его трое сыновей
без шума вышли из джунглей, сломали хоботами жер-
ди, и вышки упали, как падает сломанный стебель боли-
голова, а люди, свалившись с них, услышали глухое ур-
чанье слонов. Потом авангард напуганной армии оленей
примчался и вытоптал деревенское пастбище и вспахан-
ные поля; а за ними пришли тупорылые свиньи с ост-
рыми копытами, и что осталось после оленей, то уничто-
жили свиньи. Время от времени волки тревожили стада,
и те, обезумев, бросались из стороны в сторону, топча
зеленый ячмень и ровняя с землей края оросительных
каналов. Перед рассветом в одном месте на краю круга
хищники отступили, оставив открытой дорогу на юг,
и олени ринулись по ней, стадо за стадом. Другие, по-
смелей, залегли в чаще, чтобы покормиться следующей
ночью.
Но дело было уже сделано. Утром крестьяне, взгля-
нув на свои поля, увидели, что все посевы погибли. Это
грозило смертью, если люди не уйдут отсюда, потому
что голод был всегда так же близко от них, как и джун-
гли. Когда буйволов выгнали на пастбище, голодное ста-
до увидело, что олени дочиста съели всю траву, и раз-
брелось по джунглям вслед за своими дикими товари-
щами. А когда наступили сумерки, оказалось, что три
или четыре деревенские лошади лежат в стойлах с про-
ломленной головой. Только Багира умела наносить
такие удары, и только ей могла прийти в голову
дерзкая мысль вытащить последний труп на середину
улицы.
В эту ночь крестьяне не посмели развести костры на
полях, и Хатхи с сыновьями вышел подбирать то, что
осталось; а там, где пройдет Хатхи, уже нечего больше
подбирать. Люди решили питаться зерном, припасенным
для посева, пока не пройдут дожди, а потом наняться
в работники, чтобы наверстать потерянный год. Но по-
ка хлеботорговец думал о своих корзинах, полных зер-
на, и о ценах, какие он будет брать с покупателей, ост-
рые клыки Хатхи ломали угол его глинобитного амбара
и крушили большой плетеный закром, где хранилось
зерно.
495
После того как обнаружили эту потерю, пришла оче-
редь жреца сказать свое слово. Богам он уже молился,
но напрасно. Возможно, говорил он, что деревня, сама
того не зная, оскорбила какого-нибудь бога джунглей:
по всему видно, что джунгли против них. Тогда послали
за главарем соседнего племени бродячих гондов, ма-
леньких, умных, черных, как уголь, охотников, живущих
в глубине джунглей, чьи предки происходят от древней-
ших народностей Индии — от первоначальных владель-
цев земли. Гонда угостили тем, что нашлось, а он стоял
на одной ноге, с луком в руках и двумя-тремя отравлен-
ными стрелами, воткнутыми в волосы, и смотрел не то
с испугом, не то с презрением на встревоженных людей
и на их опустошенные поля. Люди хотели узнать, не сер-
дятся ли на них его боги, старые боги, и какие жертвы
им нужны. Гонд ничего не ответил, но сорвал длинную
плеть ползучей дикой тыквы, приносящей горькие плоды,
и заплел ею двери храма на глазах у изумленного бож-
ка. Потом он несколько раз махнул рукой по воздуху
в ту сторону, где была дорога в Канхивару, и ушел об-
ратно к себе в джунгли смотреть, как стада животных
проходят по ним. Он знал, что когда джунгли насту-
пают, только белые люди могут остановить их дви-
жение.
Незачем было спрашивать, что он хотел этим ска-
зать. Дикая тыква вырастет там, где люди молились
своему богу, и чем скорее они уйдут отсюда, тем лучше.
Но нелегко деревне сняться с насиженного места.
Люди оставались до тех пор, пока у них были летние
запасы. Они пробовали собирать орехи в джунглях, но
тени с горящими глазами следили за ними даже среди
дня, а когда люди в испуге повернули обратно, со ство-
лов деревьев, мимо которых они проходили всего пять
минут назад, оказалась содранной кора ударами чьей-то
большой, когтистой лапы. Чем больше люди жались
к деревне, тем смелей становились дикие звери, с ревом
и топотом гулявшие по пастбищам у Вайнганги. У кре-
стьян не хватало духа чинить и латать задние стены
опустелых хлевов, выходившие в лес. Дикие свиньи топ-
тали развалины, и узловатые корни лиан спешили за-
хватить только что отвоеванную землю и забрасывали
через стены хижины цепкие побеги, а вслед за лианами
щетинилась жесткая трава. Холостяки сбежали первы-
ми и разнесли повсюду весть, что деревня обречена на
496
гибель. Кто мог бороться с джунглями, когда даже де-
ревенская кобра покинула свою нору под смоковницей!
Люди все меньше и меньше общались с внешним ми-
ром, а протоптанные через равнину тропы становились
все уже и уже. И трубный зов Хатхи и его троих сыно-
вей больше не тревожил деревню по ночам: им больше
незачем было приходить. Поля за околицей зарастали
травой, сливаясь с джунглями, и для деревни настала
пора уходить в Канхивару.
Люди откладывали уход со дня на день, пока первые
дожди не захватили их врасплох. Нечиненые крыши
стали протекать, выгон покрылся водой по щиколотку,
и все, что было зелено, пошло сразу в рост после летней
засухи. Тогда люди побрели вброд — мужчины, женщи-
ны и дети — под слепящим и теплым утренним дождем
и, конечно, обернулись, чтобы взглянуть в последний раз
на свои дома.
И как раз когда последняя семья, нагруженная узла-
ми, проходила в ворота, с грохотом рухнули балки
и кровли за деревенской оградой. Люди увидели, как
мелькнул на мгновение блестящий, черный, как змея,
хобот, разметывая мокрую солому крыши. Он исчез,
и опять послышался грохот, а за грохоте:.* — визг. Хат-
хи срывал кровли с домов, как мы срываем водяные ли-
лии, и отскочившая балка ушибла его. Только этого ему
и не хватало, чтобы разойтись вовсю, потому что из ди-
ких зверей, живущих в джунглях, взбесившийся дикий
слон всех больше буйствует и разрушает. Он лягнул
задней ногой глинобитную стену, и стена развалилась
от удара, а потоки дождя превратили ее в желтую грязь.
Хатхи кружился, и трубил, и метался по узким улицам,
наваливаясь на хижины справа и слева, ломая шаткие
двери, круша стропила; а три его сына бесновались по-
зади отца, как бесновались при разгроме полей Бхарат-
пура.
— Джунгли поглотят эти скорлупки,— сказал спо-
койный голос среди развалин.— Сначала нужно свалить
ограду.
И Маугли, блестя мокрыми от дождя плечами, отско-
чил от стены, которая осела на землю, как усталый
буйвол.
— Все в свое время,— прохрипел Хатхи.— О да,
в Бхаратпуре мои клыки покраснели от крови! К ограде,
дети мои! Головой! Все вместе! Ну!
17. «Сказочные повести*.
497
Все четверо налегли, стоя рядом. Ограда пошатну-
лась, треснула и упала, и люди, онемев от ужаса, уви-
дели в неровном проломе измазанные глиной головы
разрушителей. Люди бросились бежать вниз по долине,
оставшись без приюта и без пищи, а их деревня словно
таяла позади, растоптанная, разметанная и разнесенная
в клочки.
Через месяц от деревни остался рыхлый холмик, по-
росший нежной молодой зеленью, а когда прошли дож-
ди, джунгли буйно раскинулись на том самом месте, где
всего полгода назад были вспаханные поля,
КНЯЖЕСКИЙ АНКУС
Каа, большой горный удав, переменил кожу — вер-
но, в двухсотый раз со дня рождения,— и Маугли, кото-
рый никогда не забывал, что Каа спас ему жизнь од-
нажды ночью в Холодных Берлогах, о чем, быть может,
помните и вы, пришел его поздравить. Меняя кожу, змея
бывает угрюма и раздражительна, до тех пор пока но-
вая кожа нс стгчет блестящей и красивой. Каа больше
не подсмеивался над Маугли. Как и все в джунглях, он
считал его Хозяином Джунглей и рассказывал ему все
новости, какие, само собой, приходится слышать удаву
его величины. То, чего Каа не знал о средних джунглях,
как их называют, о жизни, которая идет у самой зем-
ли или под землей, о жизни около валунов, кочек и лес-
ных пней, уместилось бы на самой маленькой из его че-
шуек.
В тот день Маугли сидел меж больших колец Каа,
перебирая пальцами чешуйчатую старую кожу, сбро-
шенную удавом среди камней. Каа очень любезно под-
ставил свое т^ло под широкие голые плечи Маугли,
и мальчик сидел словно в живом кресле.
— Она вся целая, даже и чешуйки на глазах целы,—
негромко сказал Маугли, играя сброшенной кожей.—
Как странно видеть у своих ног то, что покрывало го-
лову!
— Да, только ног у меня нет,— ответил Каа,— и я не
вижу тут ничего странного, это в обычае моего народа.
Разве ты никогда не чувствуешь, что кожа у тебя су-
хая и жесткая?
498
-— Тогда я иду купаться, Плоскоголовый, хотя, прав-
да, в сильную жару мне хочется сбросить кожу совсем
и бегать без кожи.
— Я и купаюсь и меняю кожу. Ну, как тебе нравит-
ся моя новая одежда?
Маугли провел рукой по косым клеткам огромной
спины.
— У черепахи спина тверже, но не такая пестрая,—
сказал он задумчиво.— У лягушки, моей тезки, она пест-
рей, но не такая твердая. На вид очень красиво, точно
пестрый узор в чашечке лилии.
— Новой коже нужна вода. До первого купанья
цвет все еще не тот. Идем купаться!
— Я понесу тебя,— сказал Маугли и, смеясь, на-
гнулся, чтобы приподнять большое тело Каа там, где
оно казалось всего толще.
Это было все равно что поднять водопроводную тру-
бу двухфутовой толщины, и Каа лежал неподвижно, ти-
хо пыхтя от удовольствия. Потом у них началась при-
вычная вечерняя игра — мальчик в расцвете сил и удав
в великолепной новой коже стали бороться друг с дру-
гом, пробуя зоркость и силу. Разумеется, Каа мог разда-
вить сотню таких, как Маугли, если бы дал себе волю,
но он играл осторожно, никогда не пользуясь и десятой
долей своей мощи.
Как только Маугли стал достаточно крепок, чтобы
с ним можно было бороться, Каа научил мальчика этой
игре, и его тело сделалось от этого необыкновенно гиб-
ким. Иной раз Маугли стоял, захлестнутый почти до
горла гибкими кольцами Каа, силясь высвободить одну
руку и ухватить его за шею. Тогда Каа, весь обмякнув,
ослаблял хватку, а Маугли своими быстрыми ногами
не давал найти точку опоры огромному хвосту, который
тянулся назад, нащупывая камень или пень. Они кача-
лись взад и вперед, голова к голове, каждый выжидая
случая напасть, и наконец прекрасная, как изваяние,
группа превращалась в вихрь черных с желтым колец
и мелькающих ног и рук, чтобы снова и снова подняться.
— Ну-ну-ну! — говорил Каа, делая головой выпады,
каких не могла отразить даже быстрая рука Маугли.—
Смотри! Вот я дотронулся до тебя, Маленький Брат!
Вот и вот! Разве руки у тебя онемели? Вот опять!
Эта игра всегда кончалась одинаково: прямым, быст-
499
рым ударом головы Каа всегда сбивал мальчика с ног.
Маугли так и не выучился обороняться против этого
молниеносного выпада; и, по словам Каа, на это не
стоило тратить время.
— Доброй охоты! — проворчал наконец Каа.
И Маугли, как всегда, отлетел шагов на десять в сто-
рону, задыхаясь и хохоча.
Он поднялся, набрав полные руки травы, и пошел за
Каа к любимому месту купанья мудрой змеи — глубо-
кой, черной, как смоль, заводи, окруженной скалами
и особенно привлекательной из-за потонувших стволов.
По обычаю джунглей мальчик бросился в воду без зву-
ка и нырнул; потом вынырнул, тоже без звука, лег на
спину, заложив руки под голову, и, глядя на луну,
встающую над скалами, начал разбивать пальцами ног
ее отражение в воде. Треугольная голова Каа разреза-
ла воду, как бритва, и, поднявшись из воды, легла на
плечо Маугли. Они лежали неподвижно, наслаждаясь
обволакивающей их прохладой.
— Как хорошо! — сонно сказал Маугли.— А в чело-
вечьей стае в это время, помню, ложились на жесткое
дерево внутри земляных ловушек и, закрывшись хоро-
шенько со всех сторон от свежего ветра, укутывались
с головой затхлыми тряпками и заводили носом скучные
песни. В джунглях лучше!
Торопливая кобра проскользнула мимо них по скале,
напилась, пожелала им доброй охоты и скрылась.
— О-о-ш! — сказал Каа, словно вспомнив о чем-то.—
Так, значит, джунгли дают тебе все, чего тебе только
хочется, Маленький Брат?
— Не все,— сказал Маугли, засмеявшись,— а не то
можно было бы каждый месяц убивать нового Шер-Ха-
на. Теперь я мог бы убить его собственными руками,
не прося помощи у буйволов. Еще мне хочется иногда,
чтобы солнце светило во время дождей или чтобы дож-
ди закрыли солнце в разгаре лета. А когда я голоден,
мне всегда хочется убить козу, а если убью козу, хочет-
ся, чтобы это был олень, а если это олень, хочется, что-
бы это был нильгау. Но ведь так бывает и со всеми.
— И больше тебе ничего не хочется? — спросил Каа.
— А чего мне больше хотеть? У меня есть джунгли
и Милость Джунглей! Разве есть еще что-нибудь на све-
те между востоком и западом?
— А кобра говорила...— начал Каа.
500
,— Какая кобра? Та, что уползла сейчас, ничего не
говорила: она охотилась.
— Не эта, а другая.
— И много у тебя дел с Ядовитым Народом? Я их
не трогаю, пусть идут своей дорогой. Они носят смерть
в передних зубах, и это нехорошо — они такие малень-
кие. Но с какой же это коброй ты разговаривал?
Каа медленно покачивался на воде, как пароход на
боковой волне.
— Три или четыре месяца назад,— сказал он,—
я охотился в Холодных Берлогах — ты, может быть, еще
не забыл про них,— и тварь, за которой я охотился,
с визгом бросилась мимо водоемов к тому дому, кото-
рый я когда-то проломил ради тебя, и убежала под
землю.
— Но в Холодных Берлогах никто не живет под зем-,
лей.— Маугли понял, что Каа говорит про Обезьяний
Народ.
— Эта тварь не жила, а спасала свою жизнь,— отве-
тил Каа, высовывая дрожащий язык.— Она уползла в
нору, которая шла очень далеко. Я пополз за ней, убил
ее, а потом уснул. А когда проснулся, то пополз вперед.
— Под землей?
— Да. И наконец набрел на Белый Клобук — белую
кобру, которая говорила со мной о непонятных вещах
и показала мне много такого, чего я никогда еще
не видел.
— Новую дичь? И хорошо ты поохотился? — Маугли
быстро перевернулся на бок.
— Это была не дичь, я обломал бы об нее все зубы,
но Белый Клобук сказал, что люди — а говорил он так,
будто знает эту породу,— что люди отдали бы последнее
дыхание, лишь бы взглянуть на эти вещи.
— Посмотрим! — сказал Маугли.— Теперь я вспоми-
наю, что когда-то был человеком.
— Тихонько, тихонько! Торопливость погубила Жел-
тую Змею, которая съела солнце. Мы поговорили под
землей, и я рассказал про тебя, называя тебя челове-
ком. Белая кобра сказала (а она поистине стара, как
джунгли): «Давно уже не видала я человека. Пускай
придет, тогда и увидит все эти вещи. За самую малую
из них многие люди не пожалели бы жизни».
— Значит, это новая дичь. А ведь Ядовитый Народ
никогда не говорит нам, где есть вспугнутая дичь. Они
недружелюбны.	-П1
— Это не дичь. Это... это... я не могу сказать, что
это такое.
— Мы пойдем туда. Я еще никогда не видел белой
кобры, да и на все остальное мне тоже хочется посмот-
реть. Это она их убила?
— Они все неживые. Кобра сказала, что она сторо-
жит их.
— А! Как волк сторожит добычу, когда притащит ее
в берлогу. Идем!
Маугли подплыл к берегу, покатался по траве, чтобы
обсушиться, и они вдвоем отправились к Холодным Бер-
логам — заброшенному городу, о котором вы, быть мо-
жет, читали.
Маугли теперь ничуть не боялся обезьян, зато обезья-
ны дрожали от страха перед Маугли. Однако обезьянье
племя рыскало теперь по джунглям, и Холодные Берло-
ги стояли в лунном свете пустые и безмолвные.
Каа подполз к развалинам княжеской беседки на се-
редине террасы, перебрался через кучи щебня и скольз-
нул вниз по засыпанной обломками лестнице, которая
вела в подземелье. Маугли издал Змеиный Клич: «Мы
с вами одной крови, вы и я!» — и пополз за ним на чет-
вереньках. Оба они долго ползли по наклонному коридо-
ру, который несколько раз сворачивал в сторону, и на-
конец добрались до такого места, где корень старого
дерева, поднимавшегося над землей футов на тридцать,
вытеснил из стены большой камень. Они пролезли в ды-
ру и очутились в просторном подземелье, своды которо-
го, раздвинутые корнями деревьев, тоже были все
в трещинах, так что сверху в темноту падали тонкие
лучики света.
— Надежное убежище! — сказал Маугли, выпрям-
ляясь во весь рост.— Только оно слишком далеко, что-
бы каждый день в нем бывать. Ну, а что же мы тут
увидим?
— Разве я ничто? — сказал чей-то голос в глубине
подземелья.
Перед Маугли мелькнуло что-то белое, и мало-по-
малу он разглядел такую огромную кобру, каких он до
сих пор не встречал,— почти в восемь футов длиной,
вылинявшую от жизни в темноте до желтизны старой
слоновой кости. Даже очки на раздутом клобуке стали
у нее бледно-желтыми. Глаза у кобры были красные,
как рубины, и вся она была такая диковинная с виду.
502
— Доброй охоты! — сказал Маугли, у которого веж-
ливые слова, как и охотничий нож, были всегда наго-
тове.
— Что нового в городе? — спросила белая кобра, не
отвечая на приветствия.— Что нового в великом городе,
обнесенном стеной, в городе сотни слонов, двадцати
тысяч лошадей и несметных стад,— в городе князя над
двадцатью князьями? Я становлюсь туга на ухо и дав-
но уже не слыхала боевых гонгов.
— Над нами джунгли,— сказал Маугли.— Из сло-
нов я знаю только Хатхи и его сыновей. А что такое
«князь»?
— Я говорил тебе,— мягко сказал Каа,— я говорил
тебе четыре луны назад, что твоего города уже нет.
— Город, великий город в лесу, чьи врата охраняют-
ся княжескими башнями, не может исчезнуть. Его пост-
роили еще до того, как дед моего деда вылупился из
яйца, и он будет стоять и тогда, когда сыновья моих
сыновей побелеют, как я. Саладхи, сын Чандрабиджи,
сына Вийеджи, сына Ягасари, построил его в давние
времена. А кто ваш господин?
— След потерялся,— сказал Маугли, обращаясь
к Каа.— Я не понимаю, что она говорит.
— Я тоже. Она очень стара... Прародительница
Кобр, тут кругом одни только джунгли, как и было всег-
да, с самого начала.
— Тогда кто же он,— спросила белая кобра,— тот,
что сидит передо мной и не боится? Тот, что не знает
имени князя и говорит на нашем языке устами челове-
ка? Кто он, с ножом охотника и языком змеи?
— Меня зовут Маугли,— был ответ.— Я из джунг-
лей. Волки — мой народ, а это Каа, мой брат. А ты кто,
мать Кобр?
— Я Страж Княжеского Сокровища. Каран Раджа
положил надо мной камни еще тогда, когда у меня была
темная кожа, чтобы я убивала тех, что придут сюда во-
ровать. Потом сокровища опустили под камень, и я
услышала пение жрецов, моих учителей.
«Гм!—сказал про себя Маугли.— С одним жрецом
я уже имел дело в человечьей стае, и я знаю, что знаю.
Скоро сюда придет беда».
— Пять раз поднимали камень с тех пор, как я сте-
регу сокровище, но всегда для того, чтобы прибавить
еще, а не унести отсюда. Нигде нет таких богатств, как
503
эти,— сокровища ста князей. Но давно-давно уже не
поднимали камень, и мне кажется, что про мой город
забыли.
— Города нет. Посмотри вокруг — вон корни боль-
ших деревьев раздвинули камни. Деревья и люди не
растут вместе,— уговаривал ее Каа.
— Дважды и трижды люди находили сюда доро-
гу,— злобно ответила кобра,— но они ничего не говори-
ли, пока я не находила их ощупью в темноте, а тогда
кричали, только совсем недолго. А вы оба пришли ко
мне с ложью, и человек и змея, и хотите, чтобы я вам
поверила, будто моего города больше нет и пришел ко-
нец моей службе. Люди мало меняются с годами. А я
не меняюсь! Пока не поднимут камень, и не придут
жрецы с пением знакомых мне песен, и не напоят меня
теплым молоком, и не вынесут отсюда на свет, я, я, я —
и никто другой! — буду Стражем Княжеского Сокрови-
ща! Город умер, говорите вы, и сюда проникли корни
деревьев? Так нагнитесь же и возьмите что хотите! Нет
нигде на земле таких сокровищ! Человек со змеиным
языком, если ты сможешь уйти отсюда живым той доро-
гой, какой пришел, князья будут тебе слугами!
— След опять потерялся,— спокойно сказал Мауг-
ли.— Неужели какой-нибудь шакал прорылся так глу-
боко и укусил большой Белый Клобук? Она, верно,
взбесилась... Мать Кобр, я не вижу, что можно отсюда
унести.
— Клянусь богами Солнца и Луны, мальчик потерял
разум! — прошипела кобра.— Прежде чем закроются
твои глаза, я окажу тебе одну милость. Смотри — и уви-
дишь то, чего не видел еще никто из людей!
— Худо бывает тому, кто говорит Маугли о мило-
стях,— ответил мальчик сквозь зубы,— но в темноте все
меняется, я знаю. Я посмотрю, если тебе так хочется.
Прищурив глаза, он обвел пристальным взглядом
подземелье, потом поднял с полу горсть чего-то бле-
стящего.
— Ого! — сказал он.— Это похоже на те штучки,
которыми играют в человечьей стае. Только эти желтые,
а те были коричневые.
Он уронил золото на пол и сделал шаг вперед. Все
подземелье было устлано слоем золотых и серебряных
монет толщиной в пять-шесть футов, высыпавшихся из
мешков, где они прежде хранились. За долгие годы ме-
504
талл слежался и выровнялся, как песок во время отли-
ва. На монетах и под ними, зарывшись в них, как об-
ломки крушения в песке, были чеканного серебра седла
для слонов с бляхами кованого золота, украшенные
рубинами и бирюзой. Там были паланкины и носилки
для княгинь, окованные и отделанные серебром и эма-
лью, с нефритовыми ручками и янтарными кольцами
для занавесей; там были золотые светильники с изум-
рудными подвесками, колыхавшимися на них; там были
пятифутовые статуи давно забытых богов, серебряные,
с изумрудными глазами; были кольчуги, стальные, с зо-
лотой насечкой и с бахромой из почерневшего мелкого
жемчуга; там были шлемы с гребнями, усеянными руби-
нами цвета голубиной крови; там были лакированные
щиты из панциря черепахи и кожи носорога, окованные
червонным золотом, с изумрудами по краям; охапки
сабель, кинжалов и охотничьих ножей с алмазными
рукоятками; золотые чаши и ковши и переносные алта-
ри, никогда не видевшие дневного света; нефритовые
чаши и браслеты; кадильницы, гребни, сосуды для ду-
хов, хны и сурьмы, все чеканного золота; множество
колец для носа, обручей, перстней и поясов; пояса
в семь пальцев шириной из граненых алмазов и рубинов
и деревянные шкатулки, трижды окованные железом,
дерево которых распалось в прах и остались груды опа-
лов, кошачьего глаза, сапфиров, рубинов, брильянтов,
изумрудов и гранатов.
Белая кобра была права: никакими деньгами нельзя
было оценить такое сокровище — плоды многих столетий
войн, грабежей, торговли и поборов. Одним монетам не
было цены, не говоря уже о драгоценных камнях; золо-
та и серебра тут было не меньше двухсот или трехсот
тонн чистым весом.
Но Маугли, разумеется, не понял, что значат эти
вещи. Ножи заинтересовали его немножко, но они были
не так удобны, как его собственный нож, и потому он
их бросил. Наконец он отыскал нечто в самом деле пле-
нительное, лежавшее перед слоновым седлом, полузары-
тым в монетах. Это был анкус — короткий железный
крюк, которым погоняют слонов. Его рукоятку украшал
круглый сверкающий рубин, а восьмидюймовой длины
ручка была сплошь украшена нешлифованной бирюзой,
так что держать ее было очень удобно. Ниже был неф-
ритовый ободок, а кругом него шел узор из цветов, толь-
505
Ко листья были изумрудные, а цветы — рубины, вделан-
ные в прохладный зеленый камень. Остальная часть
ручки была из чистой слоновой кости, а самый конец —
острие и крюк — был стальной, с золотой насечкой, изо-
бражавшей охоту на слонов. Картинки-то и восхитили
Маугли, который увидел, что они изображают его друга
Хатхи.
Белая кобра следовала за ним по пятам,
— Разве не стоит отдать жизнь за то, чтобы это
увидеть? — сказала она.— Правда, я оказала тебе вели-
кую милость?
— Я не понимаю,— ответил Маугли.— Они все твер-
дые и холодные и совсем не годятся для еды. Но вот
это,— он поднял анкус,— я хотел бы унести с собой,
чтобы разглядеть при солнце. Ты говоришь, что это все
твое. Так подари это мне, а я принесу тебе лягушек для
еды.
Белая кобра вся затряслась от злобной радости.
— Конечно, я подарю это тебе,— сказала она.— Все,
что здесь есть, я дарю тебе — до тех пор, пока ты
не уйдешь.
— Но я ухожу сейчас. Здесь темно и холодно, а я
хочу унести эту колючую штуку с собой в джунгли.
— Взгляни себе под ноги! Что там лежит?
Маугли подобрал что-то белое и гладкое.
— Это человечий череп,— сказал он равнодушно.—
А вот и еще два.
— Много лет назад эти люди пришли, чтобы унести
сокровище. Я поговорила с ними в темноте, и они успо-
коились.
— Но разве мне нужно что-нибудь из того, что ты
называешь сокровищем? Если ты позволишь мне унести
аикус, это будет добрая охота. Если нет, все равно это
будет добрая охота. Я не враждую с Ядовитым Наро-
дом, а кроме того, я знаю Заветное Слово твоего
племени.
— Здесь только одно Заветное Слово, и это Слово —
мое!
Каа метнулся вперед, сверкнув глазами:
— Кто просил меня привести человека?
— Я, конечно,— прошелестела старая кобра.— Дав-
но уже не видала я человека, а этот человек говорит
по-нашему.
506
— Но о том, чтобы убивать, не было уговора. Как же
я вернусь в джунгли и расскажу, что отвел его Нй
смерть?
— Я и не убью его раньше времени. А если тебе на-
до уйти, вон дыра в стене. Помолчи-ка теперь, жирный
убийца обезьян! Стоит мне коснуться твоей шеи, й
джунгли тебя больше не увидят. Никогда еще человек
не уходил отсюда живым. Я Страж Сокровищ в Княже-
ском городё!
— Но говорят тебе, ты, белый ночной червяк, что нет
больше ни князя, ни города! Вокруг нас одни только
джунгли! — воскликнул Каа.
— А сокровище есть. Но вот что можно сделать. Не
уходи еще, Каа,— посмотришь, как будет бегать маль-
чик. Здесь есть где поохотиться. Жизнь хороша, маль-
чик! Побегай взад и вперед, порезвись!
Маугли спокойно положил руку на голову Каа.
— Эта белая тварь до сих пор видела только людей
из человечьей стаи. Меня она не знает,— прошептал
он.— Она сама напросилась на охоту. Пусть получает!
Маугли стоял, держа в руках анкус острием вниз.
Он быстро метнул анкус, и тот упал наискось, как раз
за клобуком большой змеи, пригвоздив ее к земле.
В мгновение ока удав налег всей тяжестью на извива-
ющееся тело кобры, прижав его от клобука до хвоста.
Красные глаза кобры горели, и голова на свободной
шее бешено моталась вправо и влево.
— Убей ее! — сказал Каа, видя, что Маугли берется
за нож.
— Нет,— сказал Маугли, доставая нож,— больше
я не хочу убивать, разве только для пищи. Посмотри
сам, Каа!
Он схватил кобру пониже клобука, раскрыл ей рот
лезвием ножа и показал, что страшные ядовитые зубы
в верхней челюсти почернели и выкрошились. Белая кобл
ра пережила свой яд, как это бывает со змеями.
— Тхунтх (Гнилая Колода),— сказал Маугли и, еде-»
лав Каа знак отстраниться, выдернул анкус из землй
и освободил белую кобру.
— Княжескому сокровищу нужен новый страж,—
сказал он сурово.— Тхунтх, ты оплошала. Побегай взйд
и вперед, порезвись, Гнилая Колода!
— Мне стыдно! Убей меня! — прошипела белая
кобра.
507
— Слишком много было разговоров про убийство.
Теперь мы уйдем. Я возьму эту колючую штуку, Тхунтх,
потому что я дрался и одолел тебя.
— Смотри, чтоб она не убила тебя в конце концов.
Это смерть! Помни, это смерть! В ней довольно силы,
чтобы убить всех людей в моем городе. Недолго ты удер-
жишь ее, Человек из Джунглей, или тот, кто отнимет
ее у тебя. Ради нее будут убивать, убивать и убивать!
Моя сила иссякла, зато колючка сделает мое дело. Это
смерть! Это смерть! Это смерть!
Маугли выбрался через дыру в подземный коридор
и, обернувшись, увидел, как белая кобра яростно куса-
ет потерявшими силу зубами неподвижные лица золо-
тых идолов, лежащих на полу, и шипит:
— Это смерть!
Маугли и Каа были рады, что снова выбрались на
дневной свет.
Как только они очутились в родных джунглях и ан-
кус в руках мальчика засверкал на утреннем солнце, он
почувствовал почти такую же радость, как если б нашел
пучок новых цветов, для того чтобы воткнуть их себе
в волосы.
508
— Это ярче глаз Багиры,— сказал он с восхищени-
ем, поворачивая рубин.— Я покажу ей эту штуку. Но
что хотела сказать Гнилая Колода своими словами
о смерти?
— Не знаю. Мне до кончика хвоста обидно, что она
не попробовала твоего ножа. Всегда в Холодных Берло-
гах таится какая-нибудь беда — и на земле и под зем-
лей... А теперь я хочу есть. Ты поохотишься вместе со
мною нынче на заре? — сказал Каа.
— Нет, надо показать эту штуку Багире. Доброй
охоты!
Маугли приплясывал на бегу, размахивая большим
анкусом, и останавливался время от времени, чтобы по-
любоваться на него. Добравшись наконец до тех мест
в джунглях, где отдыхала обычно Багира, он нашел
ее у водопоя, после охоты на крупного зверя. Маугли
стал рассказывать ей обо всех своих приключениях,
а Багира слушала и время от времени обнюхивала
анкус. Когда Маугли дошел до последних слов белой
кобры, Багира одобрительно замурлыкала.
— Значит, Белый Клобук говорил правду? — живо
спросил Маугли.
— Я родилась в княжеском зверинце в Удайпуре и,
кажется, знаю кое-что о человеке. Многие люди убивали
бы трижды в ночь ради одного этого красного камня.
— Но от камня ручку только тяжелее держать. Мой
блестящий ножик гораздо лучше, и — слушай! — крас-
ный камень не годится для еды. Так для чего же уби-
вать?
— Маугли, ступай спать. Ты жил среди людей, и...
— Я помню. Люди убивают, потому что не охотят-
ся,— от безделья, ради забавы. Проснись же, Багира!
Для чего сделана эта колючая штука?
Багира приоткрыла сонные глаза, и в них сверкнула
лукавая искорка.
— Ее сделали люди для того, чтобы колоть голову
сыновьям Хатхи. Я видела такие на улицах Удайпура
перед зверинцем. Эта вещь отведала крови многих та*
ких, как Хатхи.
— Но зачем же колоть ею головы слонов?
— Затем, чтобы научить их Закону Человека. У лю-
дей нет ни когтей, ни зубов, оттого они и делают вот та-
кие штуки и даже хуже.
609
— Если бы я это знал, то не взял бы его. Я не хочу
его больше. Смотри!
Анкус полетел, сверкая, и зарылся в землю в пятиде-
сяти шагах от них, среди деревьев.
— Теперь я очистил мои руки от смерти,— сказал
Маугли, вытирая руки о свежую влажную землю.— Бе-
лая кобра говорила, что смерть будет ходить за мной по
пятам. Она состарилась, побелела и выжила из ума.
— Смерть или жизнь, почернела или побелела, а я
пойду спать, Маленький Брат. Я не могу охотиться всю
ночь и выть весь день, как другие.
Багира знала удобное логово в двух милях от водо-
поя и отправилась туда отдыхать. Маугли недолго ду-
мая забрался на дерево, связав вместе две-три лианы,
и гораздо скорее, чем можно об этом рассказать, качал-
ся в гамаке в пятидесяти футах над землею. Хотя Мауг-
ли не боялся яркого дневного света, он все же следовал
обычаю своих друзей и старался как можно меньше бы-
вать на солнце. Когда его разбудили громкие голоса оби-
тателей деревьев, были опять сумерки, и во сне ему сни-
лись те красивые камешки, что он выбросил.
— Хоть погляжу на них еще раз,— сказал он и спу-
стился по лиане на землю.
Но Багира опередила его: Маугли было слышно, как
она обнюхивает землю в полумраке.
— А где же колючая штука? — воскликнул Маугли.
— Ее взял человек. Вот и след.
— Теперь мы увидим, правду ли говорила белая коб-
ра. Если колючая тварь и вправду смерть, этот человек
умрет. Пойдем по следу.
— Сначала поохотимся,— сказала Багира,— на пу-
стой желудок глаза плохо видят. Люди двигаются очень
медленно, а в джунглях так сыро, что самый легкий след
продержится долго.
Они постарались покончить с охотой как можно ско-
рее, и все же прошло почти три часа, прежде чем они
наелись, напились и пошли по следу. Народ Джунглей
знает, что торопиться во время еды не следует, потому
что упущенного не вернешь.
— Как ты думаешь, колючая тварь обернется в ру-
ках человека и убьет его? — спросил Маугли.— Белая
кобра говорила, что это смерть.
— Увидим, когда догоним,— сказала Багира. Она бе-
жала рысью, нагнув голову.— След одиночный (она хо-
510
тела сказать, что человек был один), и от тяжелой ноши
пятка ушла глубоко в землю.
— Гм! Это ясно, как летняя молния,— согласился
с ней Маугли.
И они помчались по следам двух босых ног быстрой
рысью, попадая то во тьму, то в полосы лунного света.
— Теперь он бежит быстро,— сказал Маугли,—
пальцы растопырены.— Они бежали дальше по сырой
низине.— А почему здесь он свернул в сторону?
— Погоди! — сказала Багира и одним великолепным
прыжком перемахнула через лужайку.
Первое, что нужно сделать, когда след становится не-
понятным,— это прыгнуть вперед, чтобы не оставлять
путаных следов на земле. После прыжка Багира повер-
нулась к Маугли и крикнула:
— Здесь второй след идет ему навстречу. На этом
втором следу нога меньше и пальцы поджаты.
Маугли подбежал и посмотрел.
— Это нога охотника-гонда,— сказал он.— Гляди!
Здесь он протащил свой лук по траве. Вот почему пер-
вый след свернул в сторону. Большая Нога пряталась от
Маленькой Ноги.
— Да, верно,— сказала Багира.— Теперь, чтобы не
наступать друг другу на следы и не путаться, возьмем
каждый по одному следу. Я буду Большая Нога, Ма-
ленький Брат, а ты — Маленькая Нога.
Багира перепрыгнула на первый след, а Маугли на-
гнулся, разглядывая странные следы ног с поджатыми
пальцами.
— Вот,— сказала Багира, шаг за шагом продвигаясь
вперед по цепочке следов,— я, Большая Нога, сворачи-
ваю здесь в сторону. Вот я прячусь за скалу и стою
тихо, не смея переступить с ноги на ногу. Говори, что
у тебя, Маленький Брат.
— Вот я, Маленькая Нога, подхожу к скале,— гово-
рил Маугли, идя по следу.— Вот я сажусь под скалой,
опираясь на правую руку, и ставлю свой лук между
большими пальцами ног. Я жду долго, и потому мои но-
ги оставляют здесь глубокий отпечаток.
— Я тоже,— сказала Багира, спрятавшись за ска-
лой.— Я жду, поставив колючку острым концом на ка-
мень. Она скользит: на камне осталась царапина. Скажи,
что у тебя, Маленький Брат?
— Одна-две ветки и большой сучок сломаны здесь,—
511
сказал Маугли шепотом.— А как рассказать вот это? At
Теперь понял. Я, Маленькая Нога, ухожу с шумом и то-
потом, чтобы Большая Нога слышала меня.
Маугли шаг за шагом отходил от скалы, прячась
между деревьями и повышая голос, по мере того как
приближался к маленькому водопаду.
— Я — отхожу — далеко — туда,— где — шум —
водопада — заглушает — мои — шаги,— и здесь — я —
жду. Говори, что у тебя, Багира, Большая Нога!
Пантера металась во все стороны, разглядывая, куда
ведет отпечаток большой ноги из-за скалы. Потом пода-
ла голос:
— Я ползу из-за скалы на четвереньках и тащу за
собой колючую тварь. Не видя никого, я бросаюсь бе-
жать. Я, Большая Нога, бегу быстро. Путь ясно виден.
Идем каждый по своему следу. Я бегу!
Багира помчалась по ясно видимому следу, а Маугли
побежал по следу охотника. На время в джунглях насту-
пило молчание.
— Где ты, Маленькая Нога? — окликнула Багира.
Голос Маугли отозвался в пятидесяти шагах справа.
— Гм! — произнесла Багира, глухо кашляя.— Оба
они бегут бок о бок и сходятся все ближе!
Они пробежали еще с полмили, оставаясь на том же
расстоянии, пока Маугли, который не пригибался так
низко к земле, не крикнул:
— Они сошлись! Доброй охоты! Смотри-ка! Тут сто-
яла Маленькая Нога, опираясь коленом на камень,
а там — Большая Нога.
Меньше чем в десяти шагах от них, растянувшись на
гряде камней, лежало тело крестьянина здешних мест.
Тонкая оперенная стрела охотника-гонда пронзила ему
насквозь спину и грудь.
— Так ли уж одряхлела и выжила из ума белая коб-
ра? — мягко спросила Багира.— Вот, по крайней мере,
одна смерть.
— Идем дальше. А где же та, что пьет слоновью
кровь, где красноглазая колючка?
— Может быть, у Маленькой Ноги. Теперь след
опять одиночный.
Одинокий след легконогого человека, быстро бежав-
шего с ношей на левом плече, шел по длинному поло-
гому откосу, поросшему сухой травой, где каждый шаг
был словно выжжен каленым железом.
512
Оба молчали, пока след не привел их к золе костра,
укрытого в овраге.
— Опять! — сказала Багира и остановилась, словно
окаменев.
Тело маленького сморщенного охотника лежало пят-
ками в золе, и Багира вопросительно посмотрела на
Маугли.
— Это сделано бамбуковой палкой,— сказал Мауг-
ли, взглянув на тело.— У меня тоже была такая, когда
я служил человечьей стае и пас буйволов. Мать Кобр —
мне жаль, что я посмеялся над нею,— знает эту породу,
и я мог бы об этом догадаться. Разве я не говорил, что
люди убивают от безделья?
— Право же, его убили ради красных и голубых кам-
ней,— ответила Багира.— Не забудь, что я была в кня-
жеском зверинце в Удайпуре.
— Один, два, три, четыре следа,— сказал Маугли,
нагибаясь над пеплом костра.— Четыре следа обутых
людей. Они ходят не так быстро, как охотники-гонды.
Ну что худого сделал им маленький лесной человек?
Смотри, они разговаривали все впятером, стоя вокруг
костра, прежде чем убили его. Багира, идем обратно. На
желудке у меня тяжело, и, однако, он скачет то вверх,
то вниз, как гнездо иволги на конце ветки.
— Плохая охота — упускать добычу. Идем за ни-
ми! — сказала пантера.— Эти восемь обутых ног недале-
ко ушли.
Они бежали целый час молча по широкой тропе, про-
топтанной четырьмя обутыми людьми.
Уже настал ясный, жаркий день, и Багира сказала:
— Я чую дым.
— Люди всегда охотнее едят, чем бегают,— ответил
Маугли, то скрываясь, то показываясь среди невысоких
кустарников, где они теперь рыскали, обходя незнако-
мые джунгли. Багира, слева от Маугли, издала какой-то
странный звук горлом.
. — Вот этот покончил с едой! — сказала она.
Смятый ворох пестрой одежды лежал под кустом,
а вокруг него была рассыпана мука.
— Тоже сделано бамбуковой палкой. Гляди! Белый
порошок — это то, что едят люди. Они отняли добычу
у этого — он нес их пищу — и отдали его в добычу кор-
шуну Чилю.
— Это уже третий,— сказала Багира.
513
«Я отнесу свежих, крупных лягушек Матери Кобр
и накормлю ее до отвала,— сказал себе Маугли.— Этот
кровопийца — сама Смерть, и все же я ничего не пони-
маю!»
— Идем по следу! — сказала Багира.
Они не прошли и полумили, как услышали ворона
Кауа, распевавшего Песню Смерти на вершине тамари-
ска, в тени которого лежало трое людей. Полупотухший
костер дымился в середине круга, под чугунной сково-
родкой с почерневшей и обгорелой пресной лепешкой.
Возле костра, сверкая на солнце, лежал бирюзово-руби-
новый анкус.
— Эта тварь работает быстро: все кончается здесь,—
сказала Багира.— Отчего они умерли, Маугли? Ни на
ком из них нет ни знака, ни ссадины.
Житель джунглей по опыту знает о ядовитых расте-
ниях и ягодах не меньше, чем многие врачи. Маугли по-
нюхал дым над костром, отломил кусочек почерневшей
лепешки, попробовал ее и сплюнул.
— Яблоко Смерти,— закашлялся он.— Первый из
них, должно быть, положил его в пищу для тех, которые
убили его, убив сначала охотника.
— Добрая охота, право! Одна добыча следует за
другой! — сказала Багира.
«Яблоко Смерти» — так называется в джунглях дур-
ман, самый сильный яд во всей Индии.
— Что же будет дальше? — сказала пантера.— Не-
ужели и мы с тобой умертвим друг друга из-за этого
красноглазого убийцы?
— Разве эта тварь умеет говорить? — спросил Мауг-
ли шепотом.— Что плохого я ей сделал, когда выбро-
сил? Нам двоим она не повредит, потому что мы не го-
нимся за ней. Если ее оставить здесь, она, конечно, ста-
нет убивать людей одного за другим так же быстро, как
падают орехи в бурю. Я не хочу, чтобы люди умирали
по шестеро в ночь.
— Что за беда? Это же только люди. Они сами уби-
вали друг друга — и были очень довольны, разве не
так? — сказала Багира.
— Но все-таки они еще щенки, а щенок готов уто-
питься, лишь бы укусить луну в воде. Я виноват,— ска-
зал Маугли,— говоря так, как будто знаю все на свете.
Никогда больше не принесу в джунгли то, чего не знаю,
хотя бы оно было красиво, как цветок. Это,— он быст-
514
рым движением схватил ан кус,— отправится обратно
к Прародительнице Кобр. Но сначала нам надо выспать-
ся, а мы не можем лечь рядом с этими спящими. Кроме
того, нам нужно зарыть эту тварь, чтобы она не убежа-
ла и не убила еще шестерых. Вырой яму вон под тем
деревом.
— Но, Маленький Брат,--сказала Багира, подходя
к дереву,— говорю тебе, что кровопийца не виноват. Все
дело в людях.
— Это все равно,— сказал Маугли.— Вырой яму по-
глубже. Когда мы выспимся, я возьму его и отнесу об-
ратно.
На третью ночь, когда белая кобра сидела, горюя, во
мраке подземелья, пристыженная, обобранная и одино-
кая, бирюзовый анкус влетел в пролом стены и зазвенел,
ударившись о золотые монеты, устилавшие пол.
— Мать Кобр,— сказал Маугли (из осторожности он
оставался по ту сторону стены),— добудь себе молодую,
полную яда змею твоего племени, чтобы она помогала
тебе стеречь княжеские сокровища и чтобы ни один чело-
век больше не вышел отсюда живым.
— Ах-ха! Значит, он вернулся. Я говорила, что это
смерть! Как же вышло, что ты еще жив? — прошелестела
старая кобра, любовно обвиваясь вокруг ручки анкуса.
— Клянусь буйволом, который выкупил меня,
я и сам не знаю! Эта тварь убила шестерых за одну ночь.
Не выпускай ее больше!
ДИКИЕ СОБАКИ
Самое приятное время жизни началось для Маугли
после того, как он напустил на деревню джунгли. Со-
весть у него была спокойна, как и следует после уплаты
справедливого долга, и все джунгли были с ним в друж-
бе, потому что все джунгли его боялись. Из того, что он
видел, слышал и делал, странствуя от одного народа
к другому со своими четырьмя спутниками или бед них,
вышло бы многое множество рассказов, и каждый рас-
сказ был бы не короче этого. Так что вам не придется
услышать о том, как он спасся от бешеного слона из
Мандлы, который убил двадцать два буйвола, тащивших
в казначейство одиннадцать возов серебра, и расшвырял
515
по пыльной дороге блестящие рупии; как он бился дол-
гой ночью с крокодилом Джакалой в болотах на севере
и сломал охотничий нож о его спинные щитки; как он
нашел себе новый нож, еще длиннее старого, на шее
у человека, убитого диким кабаном; как он погнался за
этим кабаном и убил его, потому что нож этого стоил;
как во время Великого Голода он попал в бегущее
оленье стадо и едва не был задавлен насмерть разгоря-
ченными оленями; как он спас Молчальника Хатхи из
ловчей ямы с колом на дне; как на другой день он сам
попался в хитрую ловушку для леопардов и как Хатхи
освободил его, разломав толстые деревянные брусья;
как он доил диких буйволиц на болоте; как...
Однако полагается рассказывать о чем-нибудь одном.
Отец и Мать Волки умерли, и Маугли, завалив устье
пещеры большим камнем, пропел над ними Песню Смер-
ти. Балу совсем одряхлел и едва двигался, и даже Ба-
гира, у которой нервы были стальные, а мускулы желез-
ные, уже не так быстро убивала добычу.
Акела из седого стал молочно-белым, похудел от ста-
рости так, что видны были ребра, и едва ходил, словно
деревянный; для него охотился Маугли. Зато молодые
волки, дети рассеянной Сионийской Стаи, преуспевали
и множились. Когда их набралось голов сорок, своеволь-
ных, гладконогих волков-пятилеток, не знавших вожака,
Акела посоветовал им держаться вместе, соблюдать За-
кон и слушаться одного предводителя, как и подобает
Свободному Народу.
В этом деле Маугли не пожелал быть советчиком: он
уже набил себе оскомину и знал, на каком дереве рас-
тут кислые плоды. Но когда Пхао, сын Пхаоны (его от-
цом был Серый Следопыт, когда Акела водил Стаю),
завоевал место Вожака Стаи, как того требует Закон
Джунглей, и снова зазвучали под звездами старые пес-
ни и старые зовы, Маугли стал ходить на Скалу Совета
в память о прошлом и садился рядом с Акелой. То было
время удачной охоты и крепкого сна. Ни один чужак не
смел вторгаться во владения Народа Маугли, как назы-
валась теперь Стая; молодые волки жирели и набира-
лись сил, и на каждый смотр волчицы приводили много
волчат.
Маугли всегда приходил на смотр: он не забыл еще
ту ночь, когда черная пантера ввела в Стаю голого
смуглого ребенка и от протяжного клича: «Смотрите,
516
смотрите, о волки!» — его сердце билось странно и тре-
вожно. Если б не это, он ушел бы в глубину джунглей,
чтобы трогать и пробовать, видеть и слышать новое.
Однажды в сумерки, когда он бежал не спеша через
горы и нес Акеле половину убитого им оленя, а четверо
волков трусили за ним рысцой и в шутку дрались и ку-
выркались друг через друга, радуясь жизни, он услышал
вой, какого ему не приходилось слышать со времен Шер-
Хана. Это было то, что в джунглях зовется «пхиал»,—
вой, который издает шакал, когда охотится вместе с тиг-
ром или когда начинается большая охота. Представьте
себе ненависть, смешанную с торжеством, страхом и от-
чаянием и пронизанную чем-то вроде насмешки, и вы по-
лучите понятие о пхиале, который разносился над
Вайнгангой, поднимаясь и падая, дрожа и замирая. Чет-
верка волков ощетинилась и заворчала. Маугли схватил-
ся за нож и замер на месте, словно окаменев.
— Ни один Полосатый не смеет охотиться здесь,—
сказал он наконец.
— Это не крик Предвестника,— сказал Серый
Брат.— Это какая-то большая охота. Слушай!
Снова раздался вой, наполовину рыдание, наполови-
ну смех, как будто у шакала были мягкие человечьи
губы. Тут Маугли перевел дыхание и бросился к Скале
Совета, обгоняя по дороге спешивших туда волков.
Пхао и Акела лежали вместе на скале, а ниже, на-
прягшись каждым нервом, сидели остальные волки. Ма-
тери с волчатами пустились бегом к пещерам: когда раз-
дается пхиал, слабым не место вне дома.
Сначала не слышно было ничего, кроме журчания
Вайнганги во тьме и ночного ветра в вершинах деревь-
ев, как вдруг за рекой провыл волк. Это был волк не из
Стаи, потому что вся Стая собралась на Скале Советов.
Вой перешел в протяжный, полный отчаяния лай.
— Собаки! — лаял вожак.— Дикие Собаки! Дикие
Собаки!
Через несколько минут послышались усталые шаги
по камням, и поджарый волк, весь в поту, с пятнами
крови на боках и белой пеной у рта, ворвался в круг и,
поджимая переднюю лапу и тяжело дыша, бросился
к ногам Маугли.
— Доброй охоты! Из чьей ты стаи? — степенно спро-
сил Пхао.
— Доброй охоты! Я Вантала,— был ответ»
517
Это значило, что он волк-одиночка, который сам про-
мышляет для себя, своей подруги и волчат, живя где-
нибудь в уединенной пещере. «Вантала» и значит «оди-
ночка» — тот, кто живет вне стаи. При каждом вздохе
видно было, как от толчков сердца его бросает то впе-
ред, то назад.
— Кто идет? — спросил Пхао (об этом всегда спра-
шивают в джунглях после пхиала).
— Дикие Собаки из Декана — рыжие собаки, убий-
цы! Они пришли на север с юга; говорят, что в Декане
голод, и убивают всех по пути. Когда народилась луна,
у меня было четверо — моя подруга и трое волчат. Мать
учила детей охотиться в открытом поле, учила прятать-
ся, загоняя оленя, как делаем мы, волки равнин. В пол-
ночь я еще слышал, как мои волчата выли полным голо-
сом, идя по следу. А когда поднялся предрассветный ве-
тер, я нашел всех четверых в траве, и они уже окочене-
ли. А все четверо были живы, когда народилась луна,
о Свободный Народ! Тогда я стал искать, кому ото-
мстить, и нашел рыжих собак.
— Сколько их? — спросил Маугли, а вся Стая глухо
заворчала.
— Не знаю. Трое из них уже не убьют больше ни-
кого, но под конец они гнали меня, как оленя, гнали,
и я бежал на трех ногах. Смотри, Свободный Народ!
Он вытянул вперед искалеченную лапу, темную от
засохшей крови. Весь бок снизу был у него жестоко ис-
кусан, а горло разодрано и истерзано.
— Ешь! — сказал Акела, отходя от мяса, которое
принес ему Маугли.
Волк-одиночка набросился на еду с жадностью.
— Это не пропадет,— сказал он смиренно, утолив
первый голод.— Дайте мне набраться сил, и я тоже смо-
гу убивать! Опустела моя берлога, которая была полна,
когда народился месяц, и Долг Крови еще не весь
уплачен.
Пхао, услышав, как захрустела бедренная кость оле-
ня на зубах Вантала, одобрительно заворчал.
— Нам понадобятся эти челюсти,— сказал он —
С собаками были их щенята?
— Нет, нет, одни рыжие охотники, только взрослые
псы из их стаи, крепкие и сильные.
Это значило, что рыжие собаки из Декана идут вой-
ной, а волки знают очень хорошо, что даже тигр уступа-
518
ет этим собакам свою добычу. Они бегут напрямик че-
рез джунгли и все, что попадается им навстречу, сбива-
ют с ног и разрывают в клочья. Хотя Дикие Собаки не
так крупны и не так ловки, как волки, они очень силь-
ны, и их бывает очень много. Дикие Собаки только тог-
да называют себя Стаей, когда их набирается до сотни,
а между тем сорок волков — это уже настоящая Стая.
В своих странствиях Маугли побывал на границе
травянистых нагорий Декана и видел, как эти свирепые
псы спали, играли и рылись среди кочек и ям, служив-
ших им вместо логова. Он презирал и ненавидел Диких
Собак за то, что от них пахло не так, как от волков,
и за то, что они жили в пещерах, а главное, за то, что
у них между пальцами растет шерсть, тогда как у Мауг-
ли и у его друзей ноги гладкие. Однако он знал, потому
что Хатхи рассказал ему об этом, какая страшная сила
охотничья стая диких псов. Хатхи и сам сторонится с их
дороги, и, пока всех собак не перебьют или дичи не ста-
нет мало, они бегут вперед, а по пути убивают.
Акела тоже знал кое-что о Диких Собаках. Он спо-
койно сказал Маугли:
— Лучше умереть в стае, чем без вожака и одному.
Это будет славная охота, а для меня — последняя. Но
ты — человек, и у тебя еще много ночей и дней впереди.
Маленький Брат. Ступай на север, заляг там, и, если кто-
нибудь из волков останется жив после того, как уйдут
собаки, он принесет тебе весть о битве.
— Да, не знаю только,— сказал Маугли без улыб-
ки,— уйти ли мне в болота ловить там мелкую рыбу
и спать на дереве, или просить помощи у обезьян
и грызть орехи, пока Стая будет биться внизу.
— Это не на жизнь, а на смерть,—сказал Акела.—
Ты еще не знаешь этих рыжих убийц. Даже Полосатый...
— Аова! Аова! — крикнул Маугли обиженно.— Одну
полосатую обезьяну я убил. Теперь слушай: жили-были
Волк, мой отец, и Волчица, моя мать, а еще жил-был
старый серый Волк (не слишком мудрый: он теперь по-
седел), который был для меня отцом и матерью. И по-
тому,— он повысил голос,— я говорю: когда собаки при-
дут, если только они придут, Маугли и Свободный На-
род будут заодно в этой охоте. Я говорю — клянусь буй-
волом, выкупившим меня, буйволом, отданным за меня
Багирой в те дни, о котррых вы в Стае забыли,— я го-
ворю, и пусть слышат мои слова река и деревья и запом-
519
нят их, если я позабуду,— я говорю, что вот этот мой
нож будет зубом Стаи. По-моему, он еще не притупился.
Вот мое Слово, и я его сказал!
— Ты не знаешь собак, человек с волчьим языком! —
крикнул Вантала.— Я хочу только заплатить им Долг
Крови, прежде чем они растерзают меня. Они движутся
медленно, уничтожая все на своем пути, но через два
дня у меня прибавится силы, и я начну платить им Долг
Крови. А вам, Свободный Народ, советую бежать на се-
вер и жить впроголодь до тех пор, пока не уйдут рыжие
собаки.
— Слушайте Одиночку! — воскликнул Маугли со
смехом.— Свободный Народ, мы должны бежать на се-
вер, питаться ящерицами и крысами с отмелей, чтобы
как-нибудь не повстречаться с собаками. Они опустошат
все наши леса, а мы будем прятаться на севере до тех
пор, пока им не вздумается отдать нам наше добро! Они
собаки, и собачьи дети — рыжие, желтобрюхие, бездом-
ные, у них шерсть растет между пальцев. Да, конечно,
мы, Свободный Народ, должны бежать отсюда и выпра-
шивать у народов севера объедки и всякую падаль! Вы-
бирайте же, выбирайте. Славная будет охота! За Стаю,
за всю Стаю, за волчиц и волчат в логове и на воле, за
подругу, которая гонит лань, и за самого малого волчон-
ка в пещере мы принимаем бой!
Стая ответила коротким, оглушительным лаем, про-
гремевшим во тьме, словно треск падающего дерева.
— Мы принимаем бой! — пролаяли волки.
— Оставайтесь тут,— сказал Маугли своей четвер-
ке.— Нам понадобится каждый зуб. А Пхао с Акелой
пусть готовятся к бою. Я иду считать собак.
— Это смерть! — крикнул Вантала, привстав.— Что
может сделать такой голыш против рыжих собак? Даже
Полосатый и тот...
— Ты и вправду чужак,— отозвался Маугли.— Но
мы еще поговорим, когда псы будут перебиты. Доброй
охоты всем вам!
Он умчался во тьму, весь охваченный буйным весель-
ем, почти не глядя, куда ступает, и, как и следовало
ожидать, растянулся во весь рост, споткнувшись о Каа,
сторожившего оленью тропу близ реки.
— Кш-ша! — сердито сказал Каа.— Разве так водит-
ся в джунглях — топать и хлопать, губя охоту всей ночи,
да еще когда дичь так быстро бегает?
520
— Вина моя,— сказал Маугли, поднимаясь на но-
ги.— Правда, я искал тебя, Плоскоголовый, но каждый
раз, как я тебя вижу, ты становишься длиннее и толще
на длину моей руки. Нет другого такого, как ты, во всех
джунглях, о мудрый, сильный и красивый Каа!
— А куда же ведет этот след? — Голос Каа смягчил-
ся.— Не прошло и месяца с тех пор, как один человечек
с ножом бросал в меня камнями и шипел на меня, как
злющий лесной кот, за то, что я уснул на открытом
месте.
— Да, и разогнал оленей на все четыре стороны,
а Маугли охотился, а Плоскоголовый совсем оглох и не
слышал, как ему свистели, чтоб он освободил оленью
тропу,— спокойно ответил Маугли, усаживаясь среди
пестрых колец.
— А теперь этот человечек приходит с ласковыми,
льстивыми словами к этому же Плоскоголовому и гово-
рит ему, что он и мудрый, и сильный, и красивый,
и Плоскоголовый верит ему и свертывается кольцом,
чтобы устроить удобное сиденье для того, кто бросал
в него камнями... Теперь тебе хорошо? Разве Багира мо-
жет так удобно свернуться?
Каа, по обыкновению, изогнулся, словно мягкий га-
мак, под тяжестью Маугли. Мальчик протянул в темно-
те руку, обнял гибкую, похожую на трос шею Каа
и привлек его голову к себе на плечо, а потом рассказал
ему все, что произошло в джунглях этой ночью.
— Я, может быть, и мудр,— сказал Каа, выслушав
рассказ,— а что глух, так это верно. Не то я услышал
бы пхиал. Неудивительно, что травоеды так встревожи-
лись. Сколько же всего собак?
— Я еще не видел. Я пришел прямо к тебе. Ты стар-
ше Хатхи. Зато, о Каа,— тут Маугли завертелся от ра-
дости,— это будет славная охота! Немногие из нас уви-
дят новую луну.
,— И ты тоже сюда вмешался? Не забывай, что ты
человек. Не забывай также, какая стая тебя выгнала.
Пускай волки гоняют собак.. Ты человек.
— Прошлогодние орехи стали в этом году черной
землей,— ответил Маугли.— Это правда, что я человек,
но нынче ночью я сказал, что я волк. Это у меня в кро-
ви. Я призвал реку и деревья, чтобы они запомнили мои
слова. Я охотник Свободного Народа, Каа, и останусь
им, пока не уйдут собаки...
521
— Свободный Народ! — проворчал Каа.— Свобод-
ные воры! А ты связал себя смертным узлом в память
о волках, которые умерли! Плохая это охота!
— Это мое Слово, и я уже сказал его. Деревья зна-
ют, и знает река. Пока не уйдут собаки, мое Слово не
вернется ко мне.
— Ссшш! От этого меняются все следы. Я думал
взять тебя с собой на северные болота, но Слово — хотя
бы даже Слово маленького голого, безволосого человеч-
ка — есть Слово. Теперь и я, Каа, говорю...
— Подумай хорошенько, Плоскоголовый, чтоб и тебе
не связать себя смертным узлом. Мне не нужно от тебя
Слова, я и без того знаю...
— Пусть будет так,— сказал Каа.— Я не стану давать
Слово. Но что ты думаешь делать, когда придут рыжие
собаки?
— Они должны переплыть Вайнгангу. Я хочу встре-
тить их на отмелях, а за мной была бы Стая. Ножом и зу-
бами мы заставили бы их отступить вниз по течению реки
и немножко охладили бы им глотки.
— Эти собаки не отступят, и глотки им не остудишь,—
сказал Каа.— После этой охоты не будет больше ни чело-
вечка, ни волчонка, останутся одни голые кости.
— Алала! Умирать так умирать! Охота будет самая
славная! Но я еще молод и видел мало дождей. У меня
нет ни мудрости, ни силы. Ты придумал что-нибудь по-
лучше, Каа?
— Я видел сотни и сотни дождей. Прежде чем у Хат-
хи выпали молочные бивни, я уже оставлял в пыли длин-
ный след. Клянусь Первым Яйцом, я старше многих де-
ревьев и видел все, что делалось в джунглях.
— Но такой охоты еще никогда не бывало,— сказал
Маугли.— Никогда еще рыжие собаки не становились
нам поперек дороги.
— Что есть, то уже было. То, что будет,— это только
забытый год, вернувшийся назад. Посиди смирно, пока
я пересчитаю мои года.
Целый долгий час Маугли отдыхал среди колец Каа,
играя ножом, а Каа, уткнувшись неподвижной головой
в землю, вспоминал обо всем, что видел и узнал с того
дня, как вылупился из яйца. Глаза его, казалось, угасли
и стали похожи на тусклые опалы, и время от времени он
резко дергал головой то вправо, то влево, словно ему сни-
лась охота. Маугли спокойно дремал: он знал, что нет ни-
522
чего лучше, чем выспаться перед охотой, и привык засы-
пать в любое время дня и ночи.
Вдруг он почувствовал, что тело Каа становится тол-
ще и шире под ним, оттого что огромный удав надулся,
шипя, словно меч, выходящий из стальных ножен.
— Я видел все мертвые времена,— сказал наконец
Каа,— и большие деревья, и старых слонов, и скалы, ко-
торые были голыми и островерхими, прежде чем поросли
мхом. Ты еще жив, человечек?
— Луна только что взошла,— сказал Маугли.— Яне
понимаю...
— Кшш! Я снова Каа. Я знаю, что времени прошло
немного. Сейчас мы пойдем к реке, и я покажу тебе, что
надо делать с собаками.
Прямой, как стрела, он повернул к главному руслу
Вайнганги и бросился в воду немного выше плеса, откры-
вавшего Скалу Мира, а вместе с ним бросился в воду
и Маугли.
— Нет, не плыви сам — я двигаюсь быстрее. На спину
ко мне, Маленький Брат!
Левой рукой Маугли обнял Каа за шею, правую руку
прижал плотно к телу и вытянул ноги в длину. И Каа
поплыл против течения, как умел плавать только он один,
и струи бурлящей воды запенились вокруг шеи Маугли,
а его ноги закачались на волне, разведенной скользящими
боками удава. Немного выше Скалы Мира Вайнганга су-
жается в теснине меж мраморных утесов от восьмидесяти
до ста футов высотой, и вода там бешено мчится между
скалами по большим и малым камням. Но Маугли не
думал об этом; не было такой воды на свете, которой он
испугался бы хоть на минуту. Он смотрел на утесы по бе-
регам реки и- тревожно нюхал воздух, в котором стоял
сладковато-кислый запах, очень похожий на запах мура-
вейника в жаркий день. Он невольно спустился пониже
в воду, высовывая голову только для того, чтобы вздох-
нуть. Каа стал на якорь, дважды обернувшись хвостом
вокруг подводной скалы и поддерживая Маугли, а вода
неслась мимо них.
— Это Место Смерти,— сказал мальчик.— Зачем мы
здесь?
— Они спят,— сказал Каа.— Хатхи не уступает до-
роги Полосатому, однако и Хатхи, и Полосатый уступа-
ют дорогу рыжим собакам. Собаки же говорят, что ни-
кому не уступят дороги. А кому уступает дорогу
523
Маленький Народ Скал? Скажи мне, Хозяин Джунглей,
кто же у нас самый главный?
— Вот эти,— прошептал Маугли.— Здесь Место
Смерти. Уйдем отсюда.
— Нет, смотри хорошенько, потому что они спят.
Тут все так же, как было, когда я был не длиннее тво-
ей руки.
Потрескавшиеся от времени и непогоды утесы в уще-
лье Вайнганги с самого начала джунглей были жили-
щем Маленького Народа Скал — хлопотливых, злых
черных диких пчел Индии, и, как хорошо знал Маугли,
все тропинки сворачивали в сторону за полмили от их
владений. Много веков Маленький Народ ютился и ро-
ился тут, переселялся из расщелины в расщелину и сно-
ва роился, пятная белый мрамор старым медом и лепя
свои черные соты все выше и глубже во тьме пещер. Ни
человек, ни зверь, ни вода, ни огонь ни разу не посмели
их тронуть. По обоим берегам реки ущелье во всю свою
длину было словно занавешено мерцающим черным
бархатом, и Маугли дрогнул, подняв глаза, потому что
над ним висели сцепившиеся миллионы спящих пчел.
Там были еще глыбы и гирлянды и что-то похожее на
гнилые пни, лепившиеся к утесам. Это были старые со-
ты прежних лет или новые города, построенные в тени
укрытого от ветра ущелья. Целые горы губчатых гни-
лых отбросов скатились вниз и застряли между де-
ревьями и лианами, которыми поросли утесы. Прислу-
шавшись, Маугли не раз ловил ухом шорох и звук па-
дения полных меда сот, срывавшихся вниз где-нибудь
в темной галерее, потом — сердитое гудение крыльев
и мрачное кап-кап-кап вытекающего меда, который пе-
реливался через край и густыми каплями медленно па-
дал на ветви.
На одном берегу реки была маленькая песчаная от-
мель, не шире пяти футов, и на ней громоздились горы
мусора, накопившиеся за сотни лет. Там лежали мерт-
вее пчелы, трутни, отбросы, старые соты, крылья бабо-
чек и жуков, забравшихся воровать мед. Все это слежа-
лось в ровные груды тончайшей черной пыли. Однако
острого запаха было довольно, чтобы отпугнуть всяко-
го, кто не мог летать и знал, что такое Маленький
Народ.
Каа плыл вверх по реке, пока не добрался до песча-
ной отмели у входа в ущелье.
524
— Вот добыча этого года,— сказал он.— Смотри!
На песке лежали скелеты двух молодых оленей
и буйвола. Маугли видел, что ни волк, ни шакал не тро-
нули костей, которые обнажились сами собой, от вре-
мени.
— Они перешли границу, они не знали,— прошептал
Маугли,— и Маленький Народ убил их. Уйдем отсюда,
пока пчелы не проснулись!
— Они не проснутся до рассвета,— сказал Каа.—
Теперь я тебе расскажу. Много-много дождей назад за-
гнанный олень забежал сюда с юга, не зная джунглей,
а за ним по пятам гналась Стая. Ничего не видя от
страха, он прыгнул с высоты. Солнце стояло высоко,
и пчел было очень много, и очень злых. И в Стае тоже
много было таких, которые прыгнули в Вайнгангу, но все
они умерли, еще не долетев до воды. Те, которые не
прыгнули, тоже умерли в скалах наверху. Но олень ос-
тался жив.
— Почему?
— Потому, что он бежал впереди, прыгнул прежде,
чем Маленький Народ почуял его, и был уже в реке,
когда они собрались жалить. А Стаю, гнавшуюся за
ним, сплошь облепили пчелы, которых вспугнул топот
оленя.
— Этот олень остался жив? — в раздумье повторил
Маугли.
— По крайней мере, он не умер тогда, хотя никто не
ждал его внизу, готовясь поддержать на воде, как бу-
дет ждать человечка один старый толстый, глухой, жел-
тый плоскоголовый удав — да-да, хотя бы за ним гна-
лись собаки всего Декана! Что ты на это скажешь?
Голова Каа лежала на мокром плече мальчика,
а его язык дрожал возле уха Маугли. Молчание дли-
лось долго, потом Маугли прошептал:
— Это значит дергать Смерть за усы, но... Каа, ты
и вправду самый мудрый во всех джунглях.
— Так говорили многие. Смотри же, если собаки по-
гонятся за тобой...
— А они, конечно, погонятся. Хо-хо! У меня под
языком набралось много колючек, найдется что во-
ткнуть им в шкуру!
— Если собаки погонятся за тобой, ничего не разби-
рая, глядя только на твои плечи, они бросятся в воду
либо здесь, либо ниже, потому что Маленький Народ
525
проснется и погонится за ними. А Вайнганга жадная
река, и у них не будет Каа, чтобы удержать их на во-
де, поэтому тех, кто останется жив, понесет вниз, к от-
мелям у Сионийских Пещер, и там твоя Стая может
схватить их за горло.
— О-о! Лучше и быть не может, разве если только
дожди выпадут в сухое время. Теперь остаются только
сущие пустяки: пробег и прыжок. Я сделаю так, что
собаки меня узнают и побегут за мной по пятам.
— А ты осмотрел утесы наверху, со стороны берега?
— Верно, не осмотрел. Про это я забыл.
— Ступай посмотри. Там плохая земля, вся неров-
ная, в ямах. Ступишь хоть раз своей неуклюжей ногой
не глядя — и конец охоте. Видишь, я оставляю тебя
здесь и только ради тебя передам весточку твоей Стае,
чтобы знали, где искать собак. Мне твои волки не
родня.
Если Каа не нравился кто-нибудь, он бывал непри-
ветлив, как никто в джунглях, исключая, быть может,
Багиры. Он поплыл вниз по реке и против Скалы Сове-
та увидел Пхао и Акелу, слушавших ночные звуки.
— Кшш, волки! — весело окликнул он их.— Рыжие
собаки поплывут вниз по реке. Если не боитесь, можете
убивать их на отмелях.
— Когда они поплывут? — спросил Пхао.
— А где мой детеныш? — спросил Акела.
— Приплывут, когда вздумают,— сказал Каа.— По-
дождите и увидите. А твой детеныш, с которого ты
взял Слово и тем обрск его на Смерть, твой детеныш
со мной, и если он еще жиз, так ты в этом не виноват,
садая собака! Дожидайся своих врагов здесь и радуй-
ся, что мыс детенышем на твоей стороне!
Каа снова понесся стрелой по реке и остановился на
середине ущелья, глядя взерх на линию утесов. Скоро
он увидел, как на звездном небе показалась голова
Маугли; потом в воздухе что-то прошумело, и с резким
звуком ударило по воде тело, падая ногами вперед.
Мгновением позже Маугли уже отдыхал в петле, под-
ставленной Каа.
— Какой это прыжок ночью! — невозмутимо сказал
Маугли.— Я прыгал вдвое дальше ради забавы. Толь-
ко наверху плохое место: низкие кусты и овраги, ухо-
дящие глубоко вниз, и все это битком набито Малень-
ким Народом. Я нагромоздил большие камни один на
526
другой по краям трех оврагов. Я столкну их ногой
вниз, когда побегу, и Маленький Народ, осердясь, под-
нимется позади меня.
— Это человечья хитрость,— сказал Каа.— Ты мудр,
но Маленький Народ всегда сердится.
— Нет, в сумерки все крылатое засыпает ненадолго
и здесь и повсюду. Я начну игру с собаками в сумерки,
потому что днем они лучше бегают. Сейчас они гонятся
по кровавому следу за Ванталой.
— Коршун Чиль не оставит издохшего буйвола,
а Дикая Собака — кровавого следа,— сказал Каа.
— Так я поведу их по новому следу — по их же кро-
ви, если удастся, и заставлю их наесться грязи. Ты ос-
танешься здесь, Каа, пока я не вернусь с моими псами.
— Да, но что, если они убьют тебя в джунглях или
Маленький Народ убьет тебя прежде, чем ты спрыг-
нешь в реку?
— Когда я умру,— ответил Маугли,— тогда и наста-
нет пора петь Песню Смерти. Доброй охоты, Каа!
Он отпустил шею удава и поплыл вниз по ущелью,
как плывет бревно в половодье, гребя к дальней отмели
и хохоча от радости. Больше всего на свете Маугли лю-
бил «дергать Смерть за усы», как говорил он сам, и да-
вать джунглям почувствовать, что он здесь хозяин.
С помощью Балу он часто обирал пчелиные дупла
и знал, что Маленький Народ не любит запаха дикого
чеснока. И потому он нарвал небольшой пучок чесно-
ку, связал его ленточкой коры и побежал по кровавому
следу Ванталы, идущему к югу от берлог. Время от
времени он поглядывал на деревья, склонив голову на-
бок, и посмеивался при этом.
«Лягушонком Маугли я был,— сказал он про себя,—1
Волчонком Маугли я назвал себя сам. Теперь я должен
стать Обезьяной Маугли, прежде чем стану Маугли-оле-
нем. А в конце концов я стану Человеком Маугли. Хо!»
И он провел большим пальцем по длинному лезвию
своего ножа.
След Ванталы, очень заметный по темным пятнам
крови, шел по лесу среди толстых деревьев, которые
росли здесь близко одно от другого, но к северо-востоку
редели все больше и больше. За две мили от Пчелиных
Утесов лес кончался. От последнего дерева до низких
кустов у Пчелиного Ущелья шло открытое место, где
трудно было бы укрыться даже волку. Маугли бежал
527
под деревьями, меряя глазом расстояние от ветки до
ветки, иногда забираясь вверх по стволу и для пробы
перепрыгивая с одного дерева на другое, пока не добе-
жал до открытого места, на осмотр которого у него
ушел целый час. Потом он вернулся на след Ванталы,
в том же месте, где бросил его, залез на дерево с вы-
ступающей далеко вперед веткой футах в восьми над
землей, повесил пучок чесноку на развилину и уселся
смирно, точа нож о босую подошву.
Незадолго до полудня, когда солнце стало сильно
припекать, Маугли услышал топот ног и почуял против-
ный запах собачьей стаи, упорно и безжалостно пресле-
довавшей Ванталу. Если смотреть сверху, Дикая Соба-
ка из Декана кажется вдвое меньше волка, но Маугли
знал, какие сильные у нее лапы и челюсти. Разгляды-
вая острую рыжую морду вожака, обнюхивавшего след,
он крикнул ему:
— Доброй охоты!
Вожак поднял голову, а его спутники столпились по-
зади, десятки и сотни рыжих тварей с поджатыми хво-
стами, широкой грудью и тощим задом. Дикие псы
обыкновенно очень молчаливы и неприветливы даже
в своем родном Декане.
Под деревом собралось не меньше двух сотен собак,
но Маугли видел, что вожаки жадно обнюхивают след
и стараются увлечь всю стаю вперед. Это не годилось,
потому что они прибежали бы к берлогам среди дня,
а Маугли был намерен продержать их под своим дере-
вом до сумерек.
— С чьего позволения вы явились сюда? — спросил
Маугли.
— Все джунгли — наши джунгли,— был ответ, и тот,
кто это сказал, оскалил белые зубы.
Маугли с улыбкой посмотрел вниз, в совершенстве
подражая резкой трескотне Чикаи, крысы-прыгуна из
степей Декана, давая собакам понять, что считает их
не лучше крыс. Стая сгрудилась вокруг дерева, и вожак
свирепо залаял, обозвав Маугли обезьяной. Вместо от-
вета Маугли вытянул вниз голую ногу и пошевелил
гладкими пальцами как раз над головой вожака. Этого
было довольно, и даже больше чем довольно, чтобы
разбудить тупую ярость собак. Те, у кого растут волосы
между пальцами, не любят, чтобы им об этом напоми-
528
нали. Маугли отдернул ногу, когда вожак подпрыгнул
кверху, и сказал ласково:
— Пес, рыжий пес! Убирайся обратно к себе в Де-
кан есть ящериц. Ступай к своему брату Чикан, пес,
пес, рыжий пес! У тебя шерсть между пальцами! —
И он еще раз пошевелил ногой.
— Сойди вниз, пока мы не заморили тебя голодом,
безволосая обезьяна! — завыла стая, а этого как рае
и добивался Маугли.
Он лег, вытянувшись вдоль сука и прижавшись ще*
кой к коре, высвободил правую руку и минут пять вы-
кладывал собакам все, что он про них знает и думает!
про них самих, про их нравы и обычаи, про их подруг
и щенят.
Нет на свете языка более ядовитого и колкого, чем
тот, каким говорит Народ Джунглей, желая оскорбить
и выказать презрение. Подумав немного, вы и сами пой-
мете, отчего это так. Маугли и сам говорил Каа, что
у него набралось много колючек под языком, и мало-
помалу медленно, но верно он довел молчаливых псов
до того, что они заворчали, потом залаяли, потом завы-
ли хриплым, захлебывающимся воем. Они пробовали
отвечать на его насмешки, но это было все равно, как
если бы волчонок отвечал разъяренному Каа. Все это
время Маугли держал правую руку согнутой в локте,
готовясь к действию, а его ноги крепко сжимали сук.
Крупный темно-рыжий вожак много раз подскакивал
в воздух, но Маугли медлил, боясь промахнуться. Нако-
нец, от ярости превзойдя самого себя, вожак подскочил
футов на семь, на восемь кверху от земли. Тогда рука
Маугли взметнулась, как голова древесной змеи, схва-
тила рыжего пса за шиворот, и сук затрясся и погнулся
под его тяжестью так, что Маугли чуть не свалился на
землю. Но он не разжал руки и мало-помалу втащил
рыжего пса, повисшего, как дохлый шакал, к себе на
сук. Левой рукой Маугли достал нож и, отрубив рыжий
косматый хвост, швырнул вожака обратно на землю.
Только этого и хотел Маугли. Теперь собаки не по-
бегут по следу Ванталы, пока не прикончат Маугли или
пока Маугли не прикончит их. Он видел, как собаки
уселись в кружок, подрагивая ляжками, что означало
намерение мстить до смерти, и поэтому забрался на
развилину повыше, прислонился поудобнее спиной к де-
реву и заснул.
18. «Сказочные повести».
529
Часа через три или четыре он проснулся и сосчитал
собак. Все они были тут, молчаливые, свирепые, беспо-
щадные, с лютыми глазами. Солнце уже садилось. Че-
рез полчаса Маленький Народ Скал должен был по-
кончить с дневными трудами, а, как вам известно, Ди-
кие Собаки плохо дерутся в сумерках.
— Мне не нужны такие верные сторожа,— сказал
Маугли, становясь на суку,— но я этого не забуду. Вы
настоящие псы, только, на мой взгляд, слишком уж
похожи друг на друга. Вот потому я и не отдам пожи-
рателю ящериц его хвоста. Разве ты не доволен, ры-
жий пес?
— Я сам вырву тебе кишки! — прохрипел вожак,
кусая дерево у корней.
— Нет, ты подумай, мудрая крыса Декана: теперь
народится много куцых рыжих щенят с красным об-
рубком вместо хвоста. Ступай домой, рыжий пес, и кри-
чи везде, что это сделала Обезьяна. Не хочешь? Тогда
пойдем со мной, и я научу тебя уму-разуму!
Он перепрыгнул по-обезьяньи на соседнее дерево,
и потом опять на соседнее, и опять, и опять, а стая сле-
довала за ним, подняв алчные морды. Время от вре-
мени он притворялся, будто падает, и псы натыкались
один на другого, спеша прикончить его. Это было стран-
ное зрелище — мальчик с ножом, сверкающим в лучах
заката, которые проникали сквозь верхние ветви, а вни-
зу— молчаливая стая рыжих псов, словно охваченная
огнем. Перебравшись на последнее дерево, Маугли взял
чеснок и хорошенько натерся им с головы до пят, а со-
баки презрительно завопили:
— Обезьяна с волчьим языком, уж не думаешь ли
ты замести свой след? Все равно мы будем гнать 1ебя
до смерти!
— Возьми свой хвост,— сказал Маугли, бросая об-
рубок в направлении, обратном тому, по которому соби-
рался бежать.
Стая отшатнулась, почуяв запах крови.
— А теперь следуйте за мной — до смерти!
Он соскользнул с дерева и вихрем помчался к Пче-
линым Утесам, прежде чем собаки поняли, что он соби-
рается делать.
Они глухо завыли и пустились бежать неуклюжей,
размашистой рысью, которая может, в конце концов,
доконать кого угодно. Маугли знал, что стая псов бе-
530
жцт гораздо медленнее волчьей стаи, иначе он никогда
не отважился бы на двухмильный пробег на глазах
у собак. Они были уверены, что мальчик наконец до-
станется им, а он был уверен, что может играть ими,
как хочет. Вся задача состояла в том, чтобы держать
стаю .достаточно близко позади себя и не дать ей свер-
нуть в сторону раньше времени. Он бежал ловко, ровно
и упруго, а за ним, меньше чем в пяти шагах,— куцый
вождк. Вся же стая растянулась больше чем на четверть
мили, потеряв рассудок и ослепнув от жажды крови.
Маугли проверял расстояние на слух, сберегая силы на-
последок, чтобы промчаться по Пчелиным Утесам.
Маленький Народ уснул с началом сумерек, потому
что ночные цветы уже не цвели, но как только первые
шаги Маугли раздались по гулкому грунту, он услышал
такой шум, словно под ним загудела вся земля. Тогда
он побежал, как никогда в жизни не бегал, по дороге
столкнув ногой одну, две, три кучки камней в темные,
сладко пахнущие ущелья, услышал гул, похожий на
гул моря под сводом пещеры, увидел уголком глаза, что
воздух позади него почернел, увидел течение Вайнган-
ги далеко внизу и плоскую треугольную голову в воде,
прыгнул вперед изо всех сил и упал в спасительную
воду, задыхаясь и торжествуя. Ни одного пчелиного
укуса не было на его теле, потому что чеснок отпугнул
Маленький Народ на те несколько секунд, когда Мауг-
ли проносился по утесам.
Когда Маугли вынырнул, его поддерживал Каа,
а с уступа скалы падали в реку, как гири, большие глы-
бы сцепившихся пчел, и лишь только глыба касалась
воды, пчелы взлетали кверху, а труп собаки, кружась,
уплывал вниз по течению. Над утесами то и дело слы-
шался короткий яростный лай, тонувший в гуле, по-
добном грому, в гудении крыльев Маленького Народа
Скал. Другие собаки свалились в овраги, сообщавшие-
ся с подземными пещерами, и там задыхались, бились,
щелкали зубами среди рухнувших сот и, наконец, полу-
мертвые, облепленные роями поднявшихся пчел, выбега-
ли из какого-нибудь хода к реке, чтобы скатиться вниз,
на черные груды мусора. Некоторые упали на деревья,
растущие на утесах, и пчелы облепили их сплошь; но
большинство, обезумев от пчелиных укусов, бросались
в воду, а Вайнганга, как сказал Каа, была жадная
река.
531
Каа крепко держал Маугли, пока мальчик не отды-
шался.
— Нам нельзя оставаться здесь,— сказал Каа.—
Маленький Народ развоевался не на шутку. Поплывем.
Держась глубоко в воде и ныряя как можно чаще,
Маугли поплыл вниз по течению с ножом в руке.
Почти половина стаи увидела западню, в которую
попали их собратья, и, круто свернув в сторону, броси-
лась в воду там, где теснина, становясь шире, переходи-
ла в крутые берега. Их яростный лай и угрозы «лесной
обезьяне», которая довела их до такого позора, смеши-
вались с воем и рычанием собак, казнимых Маленьким
Народом. Оставаться на берегу грозило смертью, и все
собаки понимали это. Стаю уносило по течению все
дальше и дальше, к Заводи Мира, но даже и туда сер-
дитый Маленький Народ летел за собаками и загонял
их в воду. Маугли слышал голос бесхвостого вожака,
который приказывал своим не отступать и уничтожить
всех сионийских волков.
— Кто-то убивает в темноте позади нас! — пролаял
один из псов.— Вода здесь помутнела!
Маугли нырнул, бросившись вперед, как выдра, утя-
нул барахтавшегося пса под воду прежде, чем тот успел
разинуть пасть, и темные, маслянистые пятна поплыли
по Заводи Мира, когда тело собаки выплыло из воды,
перевернувшись на бок. Псы хотели было повернуть на-
зад, но течение сносило их вниз, Маленький Народ жа-
лил в головы и уши, а клич Сионийской Стаи звучал все
громче и громче в надвигающейся тьме. Маугли снова
нырнул, и снова один из псов ушел под воду и выплыл
мертвым, и снова шум поднялся в тылу стаи —одни
вопили, что лучше выйти на берег, другие требовали,
чтобы вожак вел их обратно в Декан, остальные крича-
ли, чтобы Маугли показался им и дал себя убить.
— Когда они выходят драться, то становятся вдвое
злее и голосистее,— сказал Каа.— Остальное сделают
твои братья там, внизу. Маленький Народ полетел на
ночлег, и я тоже ухожу. Я не помогаю волкам.
По берегу пробежал волк на трех ногах, то припля-
сывая, то припадая боком к земле, то выгибая спину
и подпрыгивая фута на два кверху, словно играл со
своими волчатами. Это был вожак Вантала. Он ни разу
не промолвил ни слова, но продолжал свою страшную
пляску на глазах у псов.
532
Собаки долго пробыли в воде и плыли с трудом:
их шкуры намокли и отяжелели, косматые хвосты раз-
бухли, как губки, а сами они так устали и ослабели, что
молча смотрели на два горящих глаза, которые прово-
жали их неотступно. —
— Плохая это охота,— сказал наконец один из псов.
— Доброй охоты! — сказал Маугли, смело выскаки-
вая из воды рядом с ним и всаживая длинный нож ему
под лопатку, но так, чтобы издыхающий пес не огрыз-
нулся.
— Это ты, человек-волк? — спросил Вантала с бе-
рега.
— Спроси у мертвых, Чужак,— отвечал Маугли.—
Разве они не плывут вниз по реке? Я досыта накормил
этих псов грязью, я обманул их среди бела дня, а их
вожак остался без хвоста, но все же и на твою долю
еще хватит. Куда их гнать?
— Я подожду,— сказал Вантала.— Вся долгая ночь
передо мной, там посмотрим.
Все ближе и ближе раздавался лай сионийских
волков:
— За Стаю, за всю Стаю мы принимаем бой!
И наконец излучина Вайнганги вынесла рыжих со-,
бак на пески и отмели против Сионийских Пещер.
Тут они поняли свою ошибку. Им надо было выбрать-
ся из воды раньше и напасть на волков на берегу. Те-
перь было слишком поздно. По всей отмели светились
горящие глаза, и, кроме страшного пхиала, не утихавше-
го с самого заката, в джунглях не слышно было ни зву-
ка. Со стороны казалось, будто Вантала упрашивает
собак выйти на берег. И вожак псов крикнул им:
— Повернитесь и нападайте!
Вся стая бросилась к берегу, расплескивая и раз-
брызгивая мелкую воду, так что поверхность Вайнганги
вскипела пеной и крупные волны пошли по реке, словно
разведенные пароходом. Маугли врезался в свалку, ко-
лол и кромсал собак, которые, сбившись в кучу, волной
хлынули на прибрежный песок.
И началась долгая битва.
Вол'ки бились на мокром красном песке, между спу-
танными корнями деревьев, в кустах, в гуще травы, ибо
даже и теперь псов было двое на одного волка. Но про-
тивники-волки бились не на живот, а на смерть, и бились
не одни только широкогрудые, клыкастые охотники, но и
633
волчицы с дикими глазами бились за своих волчат,
а кое-где рядом с ними и годовалый волчонок, еще не пе-
релинявший и весь лохматый, тоже хватал зубами
и теребил врага. Надо вам сказать, что волк обычно
хватает за горло или вцепляется в бок, а псы больше ку-
сают за ноги, поэтому, пока собаки барахтались в воде
и должны были высоко держать голову, перевес был на
стороне волков; на суше волкам приходилось туго, но и
в воде и на суше нож Маугли поднимался и разил оди-
наково.
Четверка пробилась к Маугли на помощь. Серый
Брат, припав к коленям мальчика, защищал его живот,
остальные трое охраняли его спину и бока или стояли
над ним, когда обозленный, воющий пес, бросаясь прямо
на нож, скачком сбивал Маугли с ног. А дальше все
смешалось, сбилось в кучу, метавшуюся справа налево
и слева направо по берегу. Один раз Маугли мельком
видел Акелу: на него с двух сторон насели псы, а сам
он вцепился беззубыми челюстями в ляжку третьего.
Ночь проходила, и быстрый, головокружительный бег
на месте все ускорялся. Собаки притомились и уже боя-
лись нападать на волков посильнее, хотя еще не смели
спасаться бегством; но Маугли чувствовал, что близится
534
конец, и довольствовался тем, что выводил собак из
строя. Годовалые волки теперь нападали смелей, можно
было вздохнуть свободнее, и уже один блеск ножа иног-
да обращал собаку в бегство.
— Мясо обглодано почти до кости! — прохрипел Се^
рый Брат.
— Но кость еще надо разгрызть,— отвечал ему
Маугли.— Вот как делается у нас в джунглях! — Крас-
ное лезвие ножа скользнуло, как пламя, по боку пса,
задние ляжки которого исчезли под тяжестью навалив-
шегося на него волка.
— Моя добыча! — огрызнулся волк, сморщив нос.—•
Оставь ее мне!
— Неужели тебе все еще мало, Чужак? — сказал
Маугли.
Вантала был страшно истерзан, но держал собаку
словно в тисках, и она не могла пошевельнуться.
— Клянусь буйволом, выкупившим меня,— злорадно
смеясь, крикнул Маугли,— это Куцый!
И в самом деле, это был большой темно-рыжий
вожак.
Один из псов подскочил на помощь вожаку, но,
прежде чем его зубы вонзились в бок Ванталы, нож
Маугли уже торчал в его груди, а Серый Брат докончил
остальное.
— Вот как делается у нас в джунглях! — сказал
Маугли.
Вантала не ответил ни слова, только его челюсти
сжимались все крепче и крепче, по мере того как жизнь
уходила от него. Собака вздрогнула, уронила голову
и замерла, и Вантала замер над ней.
— Тише! Долг Крови уплачен! — сказал Маугли.—
Спой свою песню, Вантала!
.— Он больше не будет охотиться,— сказал Серый
Брат.— И Акела тоже молчит, уже давно.
— Мы разгрызли кость! — прогремел Пхао, сын
Пхаоны.— Они бегут! Убивайте, убивайте их, Охотники
Свободного Народа!
Псы один за другим разбегались, крадучись, с потем-
невших от крови отмелей к реке, в густые джунгли,
вверх по течению или вниз по течению — туда, где доро-
га.был а свободна.
— Долг! Долг! — крикнул Маугли.— Платите Долг!
Они убили Акелу! Пусть ни один из них не уйдет живым!
535
Ой помчался к берегу с ножом в руке, чтобы не дать
уйти ни одному псу, который отважился бы броситься
в реку. Но тут из-под горы мертвых тел показались го-
лова и передние лапы Акелы, и Маугли опустился перед
ним на колени.
— Разве я не говорил, что это будет моя последняя
битва? — прошептал Акела.— Славная была охота!
А как ты, Маленький Брат?
— Я жив, Акела...
— Да будет так. Я умираю, и я хотел бы... хотел бы
умереть ближе к тебе, Маленький Брат.
Маугли положил страшную, всю в ранах голову
Акелы себе на колени и обхватил руками его истерзан-
ную шею.
— Давно прошли времена, когда жив был Шер-
Хан, а человечий детеныш катался голый в пыли,—
кашляя, сказал Акела.
— Нет, нет, я волк! Я одной крови со Свободным
Народом! — воскликнул Маугли.— Не по своей воле
я стал человеком!
— Ты человек, Маленький Брат, волчонок, взращен-
ный мною. Ты человек, иначе Стая бежала бы от Диких
Собак. Тебе я обязан жизнью, а сегодня ты спас всю
Стаю, как я когда-то спас тебя. Разве ты не помнишь?
Теперь уплачены все долги. Уходи к твоему народу.
Говорю тебе еще раз, зеница моего ока, охота кончена.
Уходи к своему народу.
— Я не уйду. Я стану охотиться один в джунглях.
Я уже говорил.
— За летом приходят дожди, а за дождями — весна.
Уходи, пока тебя не заставят уйти. Уходи к твоему на-
роду. Уходи к человеку. Больше мне нечего тебе сказать.
Теперь я буду говорить со своими. Маленький Брат, мо-
жешь ты поднять меня на ноги? Ведь я тоже Вожак Сво-
бодного Народа.
Очень осторожно и ласково Маугли поднял Акелу
на ноги, обхватив его обеими руками, но волк испустил
глубокий вздох и начал Песню Смерти, которую надле-
жит петь каждому вожаку, умирая. Песня становилась
все громче и громче, звучала все сильнее и сильнее, про-
гремела далеко за рекой, а когда умолкло последнее
«Доброй охоты!», Акела высвободился на мгновение из
рук Маугли, подпрыгнул в воздух и упал мертвым на
свою последнюю, страшную добычу,
536
Маугли сидел, опустив голову на колени, забыв обо
всем, а тем временем последнего из раненых псов на-
стигли и прикончили беспощадные волчицы. Мало-пома-
лу крики затихли, и волки, хромая, вернулись считать
мертвых. Пятнадцать волков из Стаи, а с ними шесть
волчиц лежали мертвыми у реки, и из всех остальных
ни один не остался невредимым. Маугли просидел всю
ночь, до холодного рассвета. Влажная от крови морда
Пхао легла ему на руку, и Маугли отодвинулся, чтобы
тот мог видеть распростертое тело Акелы.
— Доброй охоты! — сказал Пхао, словно Акела был
еще жив, а потом, обернувшись, кинул через искусан-
ное плечо остальным: — Войте, собаки! Сегодня умер
Волк!
Зато из всей стаи рыжих собак, из двухсот охотни-
ков Декана, которые хвастались тем, что ничто живое
в джунглях не смеет им противиться, ни один не вернул-
ся в Декан с этой вестью.
ВЕСЕННИЙ БЕГ
На второй год после большой битвы с Дикими Соба-
ками' и смерти Акелы Маугли было лет семнадцать. На
вид он казался старше, потому что от усиленного дви-
жения, самой лучшей еды и привычки купаться, как
только ему становилось жарко или душно, он стал не по
годам сильным и рослым. Когда ему надо было осмот-
реть лесные дороги, он мог полчаса висеть, держась од-
ной рукой за ветку. Он мог остановить на бегу молодо-
го оленя и повалить его на бок, ухватив за рога. Мог
даже сбить с ног большого дикого кабана из тех, что
живут в болотах на севере. Народ Джунглей, раньше
боявшийся Маугли из-за его ума, теперь стал бояться
его силы, и когда Маугли спокойно шел по своим делам,
шепот о его приходе расчищал перед ним лесные тропин-
ки. И все же его взгляд оставался всегда мягким. Даже
когда он дрался, его глаза не вспыхивали огнем, как
у черной пантеры Багиры. Его взгляд становился только
более внимательным и оживленным, и это было непонят-
но даже самой Багире.
Однажды она спросила об этом Маугли, и тот отве-
тил ей, засмеявшись:
537
— Когда я промахнусь на охоте, то бываю зол. Ког-
да поголодаю дня два, то бываю очень зол. Разве по
моим глазам это не заметно?
— Рот у тебя голодный,— сказала ему Багира,— а
по глазам этого не видно. Охотишься ты, ешь или пла-
ваешь — они всегда одни и те же, как камень в дождь
и в ясную погоду.
Маугли лениво взглянул на пантеру из-под длинных
ресниц, и она, как всегда, опустила голову. Багира зна-
ла. кто ее хозяин.
Они лежали на склоне горы высоко, над рекой Вайн-
гангой, и утренние туманы расстилались под ними зеле-
ными и белыми полосами. Когда взошло солнце, эти по-
лосы тумана превратились в волнующееся красно-золо-
тое море, потом поднялись кверху, и низкие, косые лучи
легли на сухую траву, где отдыхали Маугли с Багирой.
Хлодное время подходило к концу, листва на деревьях
завяла и потускнела, и от ветра в ней поднимался су-
хой, однообразный шорох. Один маленький листок бе-
шено бился о ветку, захваченный ветром. Это разбудило
Багиру. Она вдохнула утренний воздух с протяжным,
глухим кашлем, опрокинулась на спину и передними ла-
пами ударила бьющийся листок.
— Год пришел к повороту,— сказала она.— Джунг-
ли двинулись вперед. Близится Время Новых Речей.
И листок это знает. Это очень хорошо!
— Трава еще суха,— отвечал Маугли, выдергивая с
корнем пучок травы.— Даже Весенний Глазок (малень-
кий красный цветок, похожий на восковой колоколь-
чик), даже Весенний Глазок еще не раскрылся... Баги-
ра, пристало ли черной пантере валяться на спине и бить
лапами по воздуху, словно лесной кошке?
— Аоу! — отозвалась Багира. Видно было, что она
думает о чем-то другом.
— Послушай, ну пристало ли черной пантере так
кривляться, кашлять, выть и кататься по траве? Не за-
бывай, что мы с тобой хозяева джунглей.
— Да, это правда, я слышу, детеныш.— Багира то-
ропливо перевернулась и стряхнула пыль со своих взъе-
рошенных черных боков (она как раз линяла после зи-
мы).— Разумеется, мы с тобой хозяева джунглей! Кто
так силен, как Маугли? Кто так мудр?
Ее голос был странно протяжен, и Маугли обернулся
посмотреть, не смеется ли над ним черная пантера, ибо
538
в джунглях много слов, звук которых расходится со
СМЫСЛОМ.
— Я сказала, что мы с тобой, конечно, хозяева
джунглей,— повторила Багира.— Разве я ошиблась?
Я не знала, что детеныш больше не ходит по земле. Зна-
чит, он летает?
Маугли сидел, опершись локтями на колени, и смот-
рел на долину, освещенную солнцем. Где-то в лесу под
горой птица пробовала хриплым, неверным голосом пер-
вые ноты своей весенней песни. Это была только тень
полнозвучной, переливчатой песни, которая разольется
по джунглям после. Но Багира услышала ее.
— Это Ферао, красный дятел,— сказала Багира.—
Он помнит. Мне тоже надо припомнить мою песню.—
И она начала мурлыкать и напевать про себя, время
от времени умолкая и прислушиваясь.
В джунглях Индии времена года переходят одно
в другое почти незаметно. Их как будто всего два: су-
хое и дождливое, но если приглядеться к потокам дож-
дя и облакам сора и пыли, то окажется, что все четыре
времени года сменяют друг друга в положенном поряд-
ке. Всего удивительнее в джунглях весна, потому что
ей не приходится покрывать голое, чистое поле новой
травой и цветами, ей надо пробиться сквозь перезимо-
вавшую, еще зеленую листву, которую пощадила мягкая
зима, чтобы утомленная, полуодетая земля снова по-
чувствовала себя юной и свежей. Нет на свете другой та-
кой весны, как в джунглях.
Наступает день, когда все в джунглях блекнет и са-
мые запахи, которыми напитан тяжелый воздух, словно
стареют и выдыхаются. Этого не объяснишь, но это чув-
ствуется. Потом наступает другой день, когда все запахи
новы и пленительны и зимняя шерсть сходит у зверей
длинными свалявшимися клочьями. После этого выпада-
ет иной раз небольшой дождик, и все деревья, кусты,
бамбук, мох и сочные листья растений, проснувшись, пу-
скаются в рост с шумом, который можно слышать. А за
этим шумом и ночью и днем струится негромкий гул. Это
шум весны, трепетное гудение — не жужжание пчел, и
не журчание воды, и не ветер в вершинах деревьев,
но голос пригретого солнцем, счастливого мира.
Прежде Маугли всегда радовался смене времен года.
Это он всегда замечал первый Весенний Глазок глубоко
539
в, гуще травы и первую гряду весенних облаков, которую
в джунглях ни с чем не спутаешь. Его голос можно было
слышать по ночам, при свете звезд, в сырых низинах, гу-
сто усеянных цветами; там он подпевал хору больших
лягушек или передразнивал маленьких сов-перевертней,
что ухают всю весеннюю ночь напролет. Как и весь его
народ, из четырех времен года он выбирал весну для сво-
их скитаний — просто ради удовольствия бегать, рассе-
кая теплый воздух, от сумерек до утренней звезды и воз-
вращаться, хохоча и задыхаясь, в венке из свежих цве-
тов. Четверка волчат не кружила вместе с ним по джунг-
лям — она уходила петь песни с другими волками.
У обитателей джунглей бывает много хлопот весной,
и Маугли слышал, как они мычат, вопят или свищут,
смотря по тому, что полагается их породе. Их голоса
звучат тогда не так, как в другие времена года, и это
одна из причин, почему весна зовется Временем Новых
Речей.
Наступило первое утро весны, и павлин Мор, свер-
кая бронзой, синевой и золотом, возвестил новые запахи.
Другие птицы подхватили его клич, и с утесов над Вайн-
гангой Маугли услышал хриплый визг Багиры, похожий
и на клекот орла, и на конское ржание.
Вверху, среди налитых соком ветвей, кричали и вози-
лись обезьяны.
Маугли озирался вокруг, но видел только, как на-
смешливые обезьяны дразнятся и прыгают среди де-
ревьев и как павлин Мор пляшет внизу, на склоне горы,
раскинув свой радужный хвост.
— В джунглях пахнет по-новому! — крикнул павлйн
Мор.— Доброй охоты, Маленький Брат! Что же ты не
отвечаешь?
— Маленький Брат, доброй охоты! — просвистел
коршун Чиль, слетая вниз вместе со своей подругой.
Оба они проскользнули под самым носом у Маугли,
так что пучок белых пушистых перьев слегка задел его.
Легкий весенний дождик — его называют Слоновым
Дождиком — прошел по джунглям полосой в полмили,
оставив позади себя намокшие и качающиеся молодые
листья, и закончился двойной радугой и легким раска-
том грома. Весенний шум прервался на минуту и при-
молк, зато весь Народ Джунглей, казалось, гомонил
разом.
540
Маугли кликнул клич Стаи, но ни один из четверых
волков не отозвался. Они были далеко и не слышали
его, распевая весенние песни вместе с другими волками.
«Да,— сказал Маугли сам себе, хотя в душе и созна-
вал, что неправ,— вот если Дикие Собаки придут из
Декана или Красный Цветок запляшет в бамбуках, тог-
да все джунгли, хныча, бегут к Маугли и называют его
большими, как слон, именами. А теперь, оттого что за-
краснел Весенний Глазок, все джунгли взбесились,
как шакал Табаки...»
Маугли поохотился рано в этот вечер и ел немного,
чтобы не отяжелеть перед весенним бегом. Это была на-
стоящая белая ночь, как ее называют. Все растения с ут-
ра, казалось, успели вырасти больше, чем за месяц. Из
ветки, которая еще накануне была вся в желтых листь-
ях, закапал сок, когда Маугли сломал ее. Мох густо
и тепло курчавился под его ногами, острые края моло-
дой травы не резали рук.
Маугли громко запел от восторга, начиная свой бег.
Это было больше всего похоже на полет, потому что
Маугли выбрал длинный склон, спускавшийся к север-
ным болотам через густую чащу, где упругая почва за-
глушала звук его шагов. Человек, воспитанный челове-
ком, не раз споткнулся бы, выбирая дорогу при обманчи-
вом лунном свете, а ноги Маугли, приученные долгими
годами жизни в лесу, несли его легко, как перышко. Ког-
да гнилой ствол или скрытый камень подвертывался ему
под ноги, он не замедлял шага и перескакивал через них
без напряжения, без усилия. Если ему надоедало бежать
по земле, он по-обезьяньи хватался руками за прочную
лиану и скорее взлетал, чем взбирался, на верхние тон-
кие ветви и путешествовал по древесным дорогам, пока
у него не менялось настроение. Тогда он снова спускался
вниз к земле по длинной, обросшей листьями дуге лиан.
Ему встречались еще полные зноя ложбины, окру-
женные влажными скалами, где трудно было дышать от
тяжелого аромата ночных цветов; лианы, сплошь по-
крытые цветами; темные просеки, где лунный свет лежал
полосами, правильными, как клетки мраморного пола;
чащи, где молодая поросль была ему по грудь и словно
руками обнимала его за талию; и вершины холмов, увен-
чанные распавшимися на куски утесами, где он пере-
прыгивал с камня на камень над норами перепуганных
лисиц. До него доносилось слабое, отдаленное «чух-чух»
541
кабана, точившего клыки о ствол, а немного погодя он
встречал и самого зверя, в полном одиночестве с пеной
на морде и горящими глазами рвавшего и раздиравшего
рыжую кору дерева. А не то он сворачивал в сторону,
заслышав стук рогов, ворчание и шипение, и пролетал
мимо двух разъяренных буйволов. Они раскачивались
взад и вперед, нагнув головы, все в полосах крови, кото-
рая кажется черной при лунном свете. Или где-нибудь
у речного брода он слышал рев Джакалы, крокодила,
который мычит, как бык. А иногда ему случалось по-
тревожить клубок ядовитых змей, но, прежде чем они
успевали броситься на Маугли, он уже убегал прочь по
блестящей речной гальке и снова углублялся в лес.
Так он бежал в эту ночь, то распевая, то выкрикивая
и чувствуя себя счастливее всех в джунглях, пока запах
цветов не сказал ему, что близко болото,— а они лежали
гораздо дальше самых дальних лесов, где он обычно
охотился.
И здесь тоже человек, воспитанный человеком, через
три шага ушел бы с головой в трясину, но у Маугли
словно были глаза на ногах, и эти ноги несли его с коч-
ки на кочку и с островка на тряский островок, не прося
помощи у глаз. Он держал путь к середине болота,
спугивая на бегу диких уток, и там уселся на поросший
мхом ствол, наклонно торчавший из черной воды.
Все болото вокруг Маугли бодрствовало, потому что
весенней порой птичий народ спит очень чутко и стайки
птиц реют над болотом всю ночь напролет. Но никто не
замечал Маугли, который сидел среди высоких тростни-
ков, напевая песню без слов, и, разглядывая жесткие по-
дошвы смуглых ног, искал старую занозу.
Дикая буйволица в тростниках привстала на колени
и фыркнула:
— Человек!
— У-у! — сказал дикий буйвол Меса (Маугли было
слышно, как он ворочается в грязи).— Это не человек.
Это только безволосый волк из Сионийской Стаи. В та-
кие ночи он всегда бегает взад и вперед.
— У-у! — ответила буйволица, вновь нагибая голову
к траве.— А я думала, что это человек.
— Говорю тебе, что нет. О Маугли, разве тут опас-
но? — промычал Меса.
— «О Маугли, разве тут опасно»! — передразнил его
мальчик.— Только об одном и думает Меса: не опасно
542
ли тут! Кроме Маугли, который бегает взад и вперед по
лесу и стережет вас, никто ни о чем не думает!
Маугли не устоял перед искушением подкрасться из-
за тростников к буйволу и кольнуть его острием ножа.
Большой, весь облитый грязью буйвол выскочил из лужи
с треском разорвавшегося снаряда, а Маугли расхохо-
тался так, что ему пришлось сесть.
— Рассказывай теперь, как безволосый волк из Сио-
нийской Стаи пас тебя, Меса! — крикнул он.
— Волк? Ты?— фыркнул буйвол, меся ногами
грязь.— Все джунгли знают, что ты пас домашнюю ско-
тину. Ты такой же мальчишка, какие кричат в пыли вон
там, на засеянных полях. Ты— волк из джунглей! Раз-
ве охотник станет ползать, как змея, среди пиявок и ра-
ди скверной шутки, достойной шакала, позорить меня
перед моей подругой? Выходи на твердую землю, и я...
я...— Буйвол говорил с пеной у рта, потому что во всех
джунглях нет зверя вспыльчивее.
Маугли, не меняя выражения глаз, смотрел, как пых-
тит и фыркает буйвол. Когда стало можно что-нибудь
расслышать сквозь шум летевших во все стороны брызг,
он спросил:
— Какая человечья стая живет здесь у болота, Ме-
са? Этих джунглей я не знаю.
— Ступай на север! — проревел сердито буйвол, по-
тому что Маугли кольнул его довольно сильно.— Так
шутят коровьи пастухи! Ступай расскажи про это в де-
ревне у болота.
— Человечья стая не любит слушать про джунгли,
да я и сам думаю, что лишняя царапина на твоей шку-
ре — не такая Важность, чтобы про нее рассказывать.
А все же я пойду посмотрю на эту деревню. Да, пойду!
Успокойся! Не каждую ночь Хозяин Джунглей приходит
пасти тебя.
Он перешагнул на тряскую почву на краю болота,
хорошо зная, что буйвол не бросится туда за ним, и по-
бежал дальше, смеясь над его яростью.
— Вон там звезда сидит над самой землей,— сказал
он и пристально вгляделся в нее, сложив руки труб-
кой.— Клянусь буйволом, который выкупил меня,
это Красный Цветок, тот самый Красный Цветок, возле
которого я лежал еще до того, как попал в Сионийскую
Стаю! А теперь я все видел и надо кончать мой бег.
Болото переходило в широкую луговину, где мерцал
543
огонек. Уже очень давно Маугли перестал интересовать-
ся людскими делами, но в эту ночь мерцание Красного
Цветка влекло его к себе, словно новая добыча.
— Посмотрю,— сказал он себе,— очень ли перемени-
лась человечья стая.
Позабыв о том, что он не у себя в джунглях, где
может делать все, что вздумается, Маугли беззаботно
ступал по отягченным росою травам, пока не дошел до
той хижины, где горел огонек. Три-четыре собаки подня-
ли лай,— Маугли был уже на окраине деревни.
— Хо! — сказал Маугли, бесшумно садясь и посылая
им в ответ волчье глухое ворчание, сразу усмирившее
собак.— Что будет, то будет. Маугли, какое тебе дело
до берлог человечьей стаи?
Он потер губы, вспоминая о том камне, который рас-
сек их много лет назад, когда другая человечья стая из-
гнала его.
Дверь хижины открылась, и на пороге появилась
женщина, вглядывающаяся в темноту. Заплакал ребе-
нок, и женщина сказала, обернувшись к нему:
— Спи! Это просто шакал разбудил собак. Скоро на-
станет утро.
Маугли, сидя в траве, задрожал, словно в лихорадке.
Он хорошо помнил этот голос, но, чтобы знать наверное,
крикнул негромко, удивляясь, как легко человечий язык
вернулся к нему:
— Мессуа! О Мессуа!
— Кто меня зовет? — спросила женщина дрожащим
голосом.
— Разве ты забыла? — сказал Маугли; в горле у не-
го пересохло при этих словах.
— Если это ты, скажи, какое имя я дала тебе? Ска-
жи! — Она прикрыла дверь наполовину и схватилась ру-
кой за грудь.
— Натху! О Натху! — ответил Маугли, ибо, как вы
помните, этим именем назвала его Мессуа, когда он
впервые пришел в человечью стаю.
— Поди сюда, сынок! — позвала она.
И Маугли, выйдя на свет, взглянул в лицо Мессуе,
той женщине, которая была добра к нему и которую он
спас когда-то от человечьей стаи.
Она постарела, и волосы у нее поседели, но глаза и
голос остались те же. Как все женщины, Мессуа думала,
что найдет Маугли таким же, каким оставила, и удив-
544
ленно подняла глаза от груди Маугли к его голове, ка-
савшейся притолоки.
— Мой сын,— пролепетала она, падая к его но-
гам.— Но это уже не мой сын, это лесное божество! Ах!
Он стоял в красном свете масляной лампы, высокий,
сильный, красивый, с ножом на шее, с черными длинны-
ми волосами, разметавшимися по плечам, в венке из бе-
лого жасмина, и его легко было принять за сказочное
божество лесов. Ребенок, дремавший на койке, вскочил
и громко закричал от страха. Мессуа обернулась, чтобы
успокоить его, а Маугли стоял неподвижно, глядя
на кувшины и горшки, на ларь с зерном и на всю люд-
скую утверь, так хорошо ему памятную.
— Что ты будешь есть или пить? — прошептала
Мессуа.— Это все твое. Мы обязаны тебе жизнью. Но
тот ли ты, кого я называла Натху, или ты и вправду лес-
ной бог?
— Я Натху,— сказал Маугли,— и я зашел очень да-
леко от дома. Я увидел этот свет и пришел сюда. Я не
знал, что ты здесь.
— Когда мы пришли в Канхивару,— робко сказала
Мессуа,— мой муж поступил на службу к англичанам,
и мы получили здесь немного земли. Она не такая хоро-
шая, как в старой деревне, но нам не много надо —
нам вдвоем.
— Где же он, тот человек, что так испугался в ту
ночь?
— Вот уже год, как он умер.
— А этот? — Маугли указал на ребенка.
— Это мой сын, что родился две зимы назад. Если
ты бог, подари ему Милость Джунглей, чтобы он оста-
вался невредимым среди твоего... твоего народа, как мы
остались невредимы в ту ночь.
Она подняла ребенка, и тот, забыв о своем страхе,
потянулся к ножу, висевшему на груди Маугли. Маугли
бережно отвел в сторону маленькие руки.
— А если ты Натху, которого унес тигр,— с запинкой
продолжала Мессуа,— тогда он твой младший брат.
Я разведу огонь, и ты напьешься горячего молока. Сни-
ми жасминовый венок, он пахнет слишком сильно для
такой маленькой комнаты.
Маугли пил теплое молоко долгими глотками, а Мес-
суа время от времени поглаживала его по плечу, не бу-
дучи вполне уверена, ее ли это сын Натху или какое-ни-
545
будь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому,
что он жив.
— Сынок,— сказала наконец Мессуа, и ее глаза бле-
снули гордостью,— кто-нибудь уже говорил тебе, что ты
красивее всех на свете?
— Что? — отозвался Маугли, ибо, разумеется, ни-
когда не слыхал ничего подобного.
Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно
было взглянуть на его лицо.
— Значит, я первая? Так и следует, хотя редко бы-
вает, чтобы сын услышал от матери такую приятную
весть. Ты очень красив. Я в жизни не видывала такой
красоты.
Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через
плечо, а Мессуа снова рассмеялась и смеялась так дол-
го, что Маугли, сам не зная почему, начал смеяться вме-
сте с ней, а ребенок перебегал от одного к другому, то-
же смеясь.
— Нет, не насмехайся над братом,— сказала Мес-
суа, поймав ребенка и прижимая его к груди.— Если ты
вырастешь хоть вполовину таким же красивым, мы же-
ним тебя на младшей дочери князя, и ты будешь катать-
ся на больших слонах.
Маугли понимал едва одно слово из трех в ее разго-
воре. Теплое молоко усыпило его после сорокамильного
пробега, он лег на бок, свернулся и через минуту уснул
глубоким сном, а Мессуа откинула волосы с его глаз,
накрыла его одеялом и была счастлива.
По обычаю джунглей, он проспал конец этой ночи
и весь следующий день, потому что чутье, никогда не
засыпавшее вполне, говорило ему, что здесь нечего
бояться. Наконец он проснулся, сделав скачок, от кото-
рого затряслась хижина: прикрытый одеялом, он видел
во сне ловушки. Остановившись, он вдруг схватился за
нож, готовый биться с кем угодно, а сон еще глядел из
его расширенных глаз.
Мессуа засмеялась и поставила перед ним ужин.
У нее были только жесткие лепешки, испеченные на
дымном огне, рис и горсточка квашеных тамариндов —
ровно столько, чтобы продержаться до вечера, когда
Маугли добудет что-нибудь на охоте.
Запах росы с болот пробудил в нем голод и тревогу.
Ему хотелось кончить весенний бег, но ребенок ни за
что не сходил с его рук, а Мессуа непременно желала
546
расчесать его длинные иссиня-черные волосы. Она расче-
сывала их и пела простенькие детские песенки, то назы-
вая Маугли сыном, то прося его уделить ребенку хоть
ничтожную долю его власти над джунглями.
Дверь хижины была - закрыта, но Маугли услышал
хорошо знакомый звук и увидел, как рот Мессуи рас-
крылся от страха, когда большая серая лапа показалась
из-под двери, а за дверью Серый Брат завыл приглушен-
но и жалобно.
— Уходи и жди! Вы не захотели прийти, когда я вас
звал,— сказал Маугли на языке джунглей, не поворачи-
вая головы, и большая серая лапа исчезла.
— Не... не приводи с собой твоих... твоих слуг,—
сказала Мессуа.— Я... мы всегда жили в мире с джунг-
лями.
— И сейчас мир,— сказал Маугли, вставая.— Вспом-
ни ту ночь на дороге в Канхивару. Тогда были десятки
таких, как он, и позади и впереди тебя. Однако я вижу,
что и весной Народ Джунглей не всегда забывает меня.
Мать, я ухожу!
Мессуа смиренно отступила в сторону — он и впрямь
казался ей лесным божеством,— но едва его рука косну-
лась двери, как материнское чувство заставило ее забро-
сить руки на шею Маугли и обнимать его, обнимать без
конца.
— Приходи! — прошептала она.— Сын ты мне или
не сын, приходи, потому что я люблю тебя! И смотри,
он тоже горюет.
Ребенок плакал, потому что человек с блестящим но-
жом уходил от него.
— Приходи опять,— повторила Мессуа.— И ночью
и днем эта дверь всегда открыта для тебя.
Горло Маугли сжалось, словно его давило изнутри,
и голос его прозвучал напряженно, когда он ответил:
— Я непременно приду опять... А теперь,— продол-
жал он уже за дверью, отстраняя голову ластящегося
к нему волка,— я тобой недоволен, Серый Брат. Почему
вы не пришли все четверо, когда я позвал вас, уже
давно?
— Давно? Это было только вчера ночью. Я... мы...
пели в джунглях новые песни. Разве ты не помнишь?
— Верно, верно!
— И как только песни были спеты,— горячо продол-
жал Серый Брат,— я тут же побежал по твоему следу.
547
Я бросил остальных и побежал к тебе со всех ног. Но
что же ты наделал, о Маленький Брат! Зачем ты ел
и спал с человечьей стаей?
— Если бы вы пришли, когда я вас звал, этого
не случилось бы,— сказал Маугли, прибавляя шагу.
— А что же будет теперь? — спросил Серый Брат.
Маугли хотел ответить, но по тропинке показалась
девушка в белой одежде. Серый Брат сразу пропал в ку-
стах, а Маугли бесшумно отступил в высокий тростник
и исчез как дух. Девушка вскрикнула — ей показалось,
что она увидела привидение, а потом глубоко вздохнула.
Маугли раздвинул руками длинные стебли и следил
за ней, пока она не скрылась из виду.
— А теперь я не знаю,— сказал Маугли, вздох-
нув.— Почему вы не пришли, когда я вас звал?..
— Мы всегда с тобой... всегда с тобой,— проворчал
Серый Брат, лизнув пятку Маугли.
— А пойдете вы со мной к человечьей стае? — про-
шептал Маугли.
— Разве я не пошел за тобой в ту ночь, когда наша
Стая прогнала тебя? Кто разбудил тебя, когда ты уснул
в поле?
— Да, но еще раз?
— Разве я не пошел за тобой сегодня ночью?
548
— Да, но еще и еще раз, Серый Брат, и, может быть,
еще?
Серый Брат молчал. Потом он проворчал, словно про
себя:
— Та, черная, сказала правду.
— А что она сказала?
— Человек уходит к человеку в конце концов. И на-
ша мать говорила то же.
— То же говорил и Акела в Ночь Диких Собак,—
пробормотал Маугли.
— То же говорил и Каа, который умнее нас всех.
— А что скажешь ты, Серый Брат?
Серый Брат некоторое время бежал рысью, не отве-
чая, потом сказал с расстановкой от прыжка к прыжку:
— Детеныш — Хозяин Джунглей — мой сводный
брат! Твой путь — это мой путь, твое жилье — мое
жилье; твоя добыча — моя добыча и твой смертный
бой — мой смертный бой. Я говорю за нас троих. Но что
скажешь ты джунглям?
— Хорошо, что ты об этом подумал. Нечего долго
ждать, когда видишь добычу. Ступай вперед и созови
всех на Скалу Совета, а я расскажу им, что у меня
на уме.
Во всякое другое время на зов Маугли собрались бы,
549
ощетинив загривки, все джунгли, но теперь им было не
до' того — они пели новые песни.
И когда Маугли с тяжелым сердцем взобрался
по хорошо знакомым скалам на то место, где его когда-
то приняли в Стаю, он застал там только свою четверку
волков, Балу, почти совсем ослепшего от старости,
и тяжеловесного, хладнокровного Каа, свернувшегося
кольцом вокруг опустевшего места Акелы.
— Значит, твой путь кончается здесь? — сказал Каа,
когда Маугли бросился на землю.— Еще когда мы встре-
тились в Холодных Берлогах, я это знал. Человек в кон-
це концов уходит к человеку, хотя джунгли его и не
гонят.
Четверо волков поглядели друг на друга, потом
на Маугли — удивленно, но покорно.
— Так джунгли не гонят меня? — с трудом вымол-
вил Маугли.
Серый Брат и остальные трое волков яростно завор-
чали и начали было: «Пока мы живы, никто не посме-
ет...», но Балу остановил их.
— Я учил тебя Закону. Слово принадлежит мне,—
сказал он,— и хотя я теперь не вижу скал перед собою,
зато вижу дальше. Лягушонок, ступай своей собственной
дорогой, живи там, где живет твоя кровь, твоя Стая
и твой Народ. Но когда тебе понадобится коготь, или
зуб, или глаз, или слово, быстро переданное ночью,
то помни, Хозяин Джунглей, что джунгли — твои, стоит
только позвать.
— И средние джунгли тоже твои,— сказал Каа.—
Я не говорю о Маленьком Народе.
— О братья мои! — воскликнул Маугли, с рыданием
простирая к ним руки.— Я не хочу уходить, но меня
словно тянет за обе ноги. Как я уйду от этих ночей?
— Нет, смотри сам, Маленький Брат,— повторил
Балу.— Ничего постыдного нет в этой охоте. Когда мед
съеден, мы оставляем пустой улей.
— Сбросив кожу, уже не влезешь в нее снова. Та-
ков Закон,— сказал Каа.
— Послушай, мое сокровище,— сказал Балу.— Ник-
то здесь не будет удерживать тебя — ни словом, ни де-
лом. Смотри сам! Кто станет спорить с Хозяином Джунг-
лей? Я видел, как ты играл вон там белыми камешками,
когда был маленьким Лягушонком. И Багира, которая
отдала за тебя молодого, только что убитого буйвола,
видела тебч тоже. После того смотра остались только
мы одни, ибо твоя приемная мать умерла, умер и твой
приемный отец. Старой Волчьей Стаи давно уже нет.
Ты сам знаешь, чем кончил Шер-Хан, Акелу же убили
Дикие Собаки; они погубили бы и всю Сионийскую
Стаю, если бы не твои мудрость и сила. Остались толь-
ко старики. И уже не детеныш просит позволения
у Стаи, но Хозяин Джунглей избирает новый путь. Кто
станет спорить с человеком и его обычаями?
— А как же Багира и буйвол, который выкупил
меня? — сказал Маугли.— Мне не хотелось бы..
Его слова были прерваны ревом и треском в чаще
под горой, и появилась Багира, легкая, сильная и гроз-
ная, как всегда.
— Вот почему,— сказала пантера, вытягивая вперед
окровавленную правую лапу,— вот почему я не приходи-
ла. Охота была долгая, но теперь он лежит убитый
в кустах — буйвол по второму году,— тот буйвол, кото-
рый освободит тебя, Маленький Брат. Все долги уплаче-
ны теперь сполна. Что же касается остального, то я ска-
жу то же, что и Балу.— Она лизнула ногу Маугли.—
Не забывай, что Багира любила тебя! — крикнула она
и скачками понеслась прочь.
У подножия холма она снова крикнула громко и про-
тяжно:
— Доброй охоты на новом пути, Хозяин Джунглей!
Не забывай, что Багира любила тебя!
— Ты слышал? — сказал Балу.— Больше ничего
не будет. Ступай теперь, но сначала подойди ко мне.
О мудрый Маленький Лягушонок, подойди ко мне!
— Нелегко сбрасывать кожу,— сказал Каа.
А Маугли в это время рыдал и рыдал, уткнувшись
головой в бок слепого медведя и обняв его за шею,
а Балу все пытался лизнуть его ноги.
— Звезды редеют,— сказал Серый Брат, нюхая пред-
рассветный ветерок.— Где мы заляжем сегодня? Отныне
мы пойдем по новому пути.
И это — последний из рассказов о Маугли.
КОММЕНТАРИИ
ЛЫОИС КЭРРОЛЛ
(1832—1898)
Сказка «Приключения Алисы в Стране Чудес» Льюиса Кэррол-
ла, написанная более ста лет назад, и по сей день как на родине
писателя, так и за ее пределами остается одной из самых любимых
детских книг.
Ученый-математик профессор Оксфордского университета Чарлз
Лютвид Доджсон в 1862 году сочинил и рассказал сказку дочерям
своего друга, трем девочкам, сестрам Лиддел, средняя из которых —
Алиса <— и послужила прототипом героини. Сказка так понравилась,
что профессор Доджсон записал ее, и какое-то время она существо-
вала в единственном рукописном экземпляре. В 1865 году сказка
впервые вышла в свет. Тогда Ч. Л. Доджсон взял литературный
псевдоним Льюис Кэрролл.
В 1871 году Кэрролл опубликовал вторую сказку об Алисе —
«Сквозь Зеркало и что там увидела Алиса»,— и с тех пор эти два
произведения большей частью публиковались вместе.
Успех сказок Кэрролла прославил его имя. Только у себя на
родине, в Англии, история приключений Алисы была издана более
300 раз, она переведена более чем на 50 языков общим тиражом
более четверти миллиона экземпляров.
Уже давно «Алиса» нарушила границы детского чтения и завое-
вала интерес взрослого читателя. Персонажи сказки Кэрролла и их
поступки дают богатый материал для их истолкования.
Интересно, что наша страна, загадочная и мало знакомая для
англичан прошлого века, привлекла внимание писателя. И, восполь-
зовавшись представившейся ему возможйостью, он в 1867 году по-
ехал в Россию, побывал в Москве, которую назвал «волшебным го-
родом», в Петербурге, Нижнем Новгороде. Свои впечатления от
поездки, показавшейся ему чрезвычайно интересной, Кэрролл описал
в книге «Русский дневник».
Вскоре после выхода в Англии «Русского дневника» произошло
и первое знакомство русских читателей с творчеством Кэрролла.
Впервые «Приключения Алисы» на русском языке появились в
1879 году под заглавием «Соня в стране дива». Имя автора этого
весьма вольного переложения, а отнюдь не перевода осталось неиз-
вестным. Вслед за этой книгой в конце XIX — начале XX века по-
явился целый ряд переводов этой сказки — «Приключения Ани в
мире чудес» (перевод М. Гранстрем, без указания года), «Приключе-
ния Алисы в Стране Чудес», перевод Аллегро (П. С. Соловьевой,
1909) и А. Н. Рождественского (1912).
552
Все эти ранние издания Кэрролла отличает стремление перевод-
чиков сделать книгу доходчивее и понятнее для русского читателя,
возможно более приблизив и сам строй языка произведения, имена
персонажей сказки к русским образцам. Отсюда и изменение имени
героини (Соня, Аня), и превращение Чеширского Кота в сибирского,
и песенка «Птичка божия не знает», и басни Крылова вместо англий-
ских народных песенок. Эта же традиция была продолжена и в пер-
вых советских изданиях обеих сказок Кэрролла (А. Д’Актиль,
В. Азов, 1923).
По-иному подошел к переводам Кэрролла советский писатель
А. П. Оленич-Гнененко. Его перевод «Приключений Алисы» (1940 г.
и дальнейшие переиздания) осуществлен с большим приближением
к тексту оригинала, подчас в ущерб увлекательности и легкости
повествования.
Новый этап в знакомстве советских читателей с творчеством
Кэрролла с определенностью наметился в последние двадцать лет,
когда появилось сразу несколько новых переводов его сказок
(Н. М. Демуровой, Б. В. Заходера, А. Щербакова). Книга «Приклю-
чения Алисы» в переводе Н. М. Демуровой была впервые опубли-
кована в 1967 году в Болгарии и затем неоднократно переиздана
в СССР. Примечательной особенностью работы Н. М. Демуровой
над сказками Кэрролла является включение в текст стихов в пере-
воде классика советской детской литературы С. Я. Маршака.
В 1979 году перевод Н. М. Демуровой вышел в издательстве «Нау-
ка» в серии «Литературные памятники». Особый интерес в этой
книге представляют подробные комментарии к тексту и статьи со-
ветских и зарубежных писателей и ученых, посвященные анализу
творчества и особенностей стиля Льюиса Кэрролла, истории перево-
дов его произведений на русский язык.
Наряду с переводами произведений Кэрролла в СССР постоян-
но издают его сказки в оригинале для изучающих язык как образцы
блестящей английской прозы.
В настоящем сборнике сказки Кэрролла печатаются в переводе
Ал. Ал. Щербакова.
Ю. Кондратьева
ОСКАР УАЙЛЬД
(1854—1900)
Полное имя Уайльда — Оскар Фингал О’Флаэрти Уиле. Его отец
был выдающимся врачом, и за особые заслуги он, бывший аптекарь,
был пожалован дворянским титулом. Мать тоже была очень талант-
лива: знала много языков, писала стихи, очерки. И оба они слыли
людьми со странностями даже в родной Ирландии, где чудаки не
редкость.
Оскар Уайльд получил отличное образование: в 1879 году он
окончил Оксфордский университет. Уже в студенческие годы он за-
давал тон товарищам, был признанным законодателем мод и лучшим
университетским поэтом. По окончании университета Уайльд с на-
слаждением окунулся в литературную и светскую жизнь. Его пер-
вый. сборник стихов (1881) был встречен восторженно. Но главным
его достоинством было, по признанию современников, неподражаемое
553
.умение вести беседу. Это было не просто искусство светской болтов-
ни, этр была вдохновенная импровизация. Подражатели «блистатель-
ного Оскара» — а их было множество — могли копировать его при-
ческу, одежду, манеру держаться, но подражать его таланту и ост-
роумию не мог никто.
Однако Уайльд стремился не просто блистать, а удивлять и даже
шокировать общество. Не из одного тщеславия он придавал себе
вид принца из сказки: длинные кудри, кружева, бархатный берет,
короткие панталоны и атласные чулки,— ему хотелось напомнить
зачерствевшим в мещанском практицизме соотечественникам о том,
что, кроме полезного и общепринятого, существует прекрасное, не-
обыкновенное. В 1882 году Уайльд как знаменитость (хотя, по су-
ществу, он еще почти ничего не написал!) был приглашен в Америку,
где читал лекции по эстетике, точнее, по эстетизму, объясняя аме-
риканцам свое понимание красоты и искусства. А искусством для
него была вся жизнь, которую он играл, как актер на сцене.
С конца восьмидесятых годов до 1895 года Уайльд создал почти
все свои основные произведения: роман «Портрет Дориана Грея»
(1891), пьесы (1892—1895), статьи об искусстве и два сборника
сказок — «Счастливый принц и другие истории» (1888) и «Гранатовый
домик» (1891). В последний сборник вошла и сказка «Мальчик-
звезда».
Уайльда считали и часто продолжают считать человеком ода-
ренным, блестящим, но холодным, чуждым состраданию и предпочи-
тавшим все искусственное настоящему. Да, он действительно кра-
сил полевые гвоздики в зеленый цвет, любил повторять, что «ложь
поэзии правдивее правды жизни»; он велел сшить одному нищему
в грязных лохмотьях лохмотья новые, более отвечающие эстетиче-
ским требованиям, и все же в нем жило и другое, то, что он не вы-
ставлял напоказ, но и не прятал,— то, что проступает в романе и
особенно в сказках. «Портрет Дориана Грея» — тоже сказка, только
страшная. Герой романа — молодой человек, прекрасный и утончен-
ный, чья главная страсть — жажда наслаждений и который в поисках
удовольствий, не колеблясь, губит любящую его женщину, убивает
друга. Лицо его остается по-прежнему прекрасным, зато меняется
лицо портрета, на котором отражается все уродство души Дориана
Грея. Пытаясь уничтожить портрет, Дориан Грей гибнет сам, унося
в могилу свой истинный страшный облик.
Так же и в сказке «Мальчик-звезда» жестокость превращается
в уродство, но у этой сказки счастливый конец. В сказке «Великан-
эгоист» сад зацветает лишь тогда, когда великан пускает в него де-
тей. «Счастливый принц» — это золотая статуя с сапфировыми гла-
зами, и все свои драгоценности и позолоту принц раздает людям, по-
гибающим в нужде. Написать добрую сказку может, наверное, толь-
ко добрый человек. И, возможно, сказки Оскара Уайльда говорят
о нем правдивее, чем его «красивые жесты», тем более что в отли-
чие от жестов сказки продолжают жить.
Не всю жизнь Уайльд оставался баловнем судьбы, она оказа-
лась жестокой к нему: в 1895 году он был приговорен к двум годам
каторжной тюрьмы, и не один буржуа злорадствовал по поводу то-
го, что этот экстравагантный денди, коривший их всех за серость и
косность, открыто признан безнравственным человеком. Заодно без-
нравственными объявили и его книги и сожгли их. Уайльда лишили
прав отцовства, он потерял все свое состояние, жена его умерла
от горя.
554
В тюрьме Уайльд не переставал писать, но теперь, когда его ок-
ружали страдания и самому ему пришлось страдать наравне с людь-
ми, брошенными на самое дно общества, в его произведениях по-
явились боль и гнев. Свидетельства тому «Баллада Редингской
тюрьмы» и «Письма о тюремной жизни», в которых Уайльд пишет
о чуткости товарищей по несчастью, о чудовищных законах, караю-
щих детей, и о мучениях маленьких арестантов.
Светские знакомые Уайльда были поражены и не узнавали сво-
его прежнего кумира в авторе этих стихов и статей. Только Бернард
Шоу, знавший Уайльда с другой стороны (в 1886 году они вместе
подписали просьбу о помиловании американских политических пре-
ступников), единственный человек в Англии, пытавшийся смягчить
его участь, сказал: «Он совсем не переменился».
Остаток жизни Уайльд прожил в нищете и болезни, двери до-
мов прежних друзей были для него закрыты. Скончался он в Пари-
же, в квартале бедноты.
В России Уайльд стал популярен с конца XIX века. В 1903—
1910 годах издавалось Полное собрание его сочинений в десяти то-
мах, а в 1912 году — четырехтомное собрание сочинений под редак-
цией К. И. Чуковского, знатока творчества Уайльда и автора инте-
ресной книги о нем. Чуковский был составителем и советского из-
дания Уайльда в двух томах (М., 1960).
Сказка «Мальчик-звезда» под разными названиями переводилась
несколько раз до революции. В 1941 году появился перевод И. Г. Ви-
нокурова «Звездный мальчик», а в 1960 году в двухтомнике опубли-
кован перевод Т. Озерской.
II. Мавлевич
ДЖОЗЕФ РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
(1865—1933)
С момента появления первых переводов произведений Киплинга
на русском языке в 90-е годы прошлого века его талант был заме-
чен и признан русскими читателями. Не принимая многое в миро-
воззрении, осуждая откровенный национализм Киплинга, современ-
ные Киплингу русские писатели всегда отдавали должное его ярко-
му и самобытному таланту. «Киплинг — очень талантлив»,— читаем
мы в статье А. М. Горького. В «Истории западноевропейской лите-
ратуры» А. В. Луначарский пишет: «Киплинг — человек большого
таланта».
Высоко ценил творчество Киплинга И. А. Бунин. Дважды, в 1908
и в 1918 годах, Бунин выступал как редактор сборников рассказов
Киплинга, публиковавшихся в Москве. После рассказов Киплинга
в 1908 году была напечатана одобрительная рецензия А. И. Куп-
рина, так отмечавшего яркость и своеобразие литературного
дарования английского писателя: «Он (Киплинг) оригинален, как ник-
то другой в современной литературе. Могущество средств, которыми
он обладает в своем творчестве, прямо неисчерпаемо. Волшебная ув-
лекательность фабулы, необычайная правдоподобность рассказа, пора-
зительная наблюдательность, остроумие, блеск диалога, сцены гор-
дого и простого героизма, тонкий стиль или, вернее, десятки точных
стилен, экзотичность тем, бездна знаний и опыта и многое, многое
555
другое составляют художественные данные Киплинга, которыми он
властвует с неслыханной силой над умом и воображением читателя».
Из всего многообразного творческого наследия Киплинга, поэта
и прозаика, наибольшую известность в нашей стране получили его
сказки о животных и повесть «Маугли».
Первые переводы сказок Киплинга появились на русском языке
в самом начале 900-х годов. Из дореволюционных публикаций ин-
терес представляют издания 1907 и 1908 годов, в которых напечата-
ны иллюстрации самого автора.
В 1923 году сказки Киплинга впервые были напечатаны в пере-
воде двух крупнейших советских детских писателей — К. И. Чуков-
ского и С. Я. Маршака. И с того времени по сей день эти переводы,
признанные в нашей стране лучшими, переиздаются постоянно.
В 1893 году вышел в свет сборник произведений Киплинга
«Много выдумок», содержащий рассказ «В лесу», положивший на-
чало циклу рассказов о Маугли. История ребенка, живущего среди
лесных зверей и воспитанного волчицей, легла в основу двух «Книг
джунглей» (1894—1895).
«Джунгли» Киплинга многократно публиковались на русском
языке — полностью, с сокращениями, в переделках, инсценировках,
под самыми различными названиями. Один из самых ранних пере-
водов, озаглавленный «Брат волков», относится к 1904 году. Вслед
за этим изданием вышли в свет «Джунгли», «Книга джунглей», «Вол-
чий приемыш», «Человек-волк», «Книга дебрей».
Большой интерес у советских зрителей вызывают инсценировки
произведений Киплинга и их постановки на сцене. Пьесы по моти-
вам «Маугли» и «Кошка, гулявшая сама по себе», поставленные во
многих театрах Москвы, Ленинграда и других городов, всегда поль-
зуются неизменным успехом.
Ю. Кондратьева
СОДЕРЖАНИЕ
ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛИСЫ В СТРАНЕ ЧУДЕС. Перевод
Ал. Ал. Щербакова
Глава первая. В недрах кроличьей норы........................ 7
Глава вторая. Море слез..................................... 12
Глава третья. Потасовка с подтасовкой....................... 18
Глава четвертая. Как чуть не убили Билли.....................24
Глава пятая. По подсказке Шелкопряда.........................30
Глава шестая. Перец и порося.................................37
Глава седьмая.	Чаепитие со сдвигом..........................44
Глава восьмая.	Партия в крокет..............................51
Глава девятая.	История Черепахи-Телячьи-Ножки...............58
Глава десятая.	Кадриль «Омарочка»...........................65
Глава одиннадцатая. Кто украл пирожные?......................71
Глава двенадцатая. Алисины улики.............................77
ЗАЗЕРКАЛЬЕ
(Про то, что увидела там Алиса). Перевод Ал. Ал. Щербакова
Предисловие автора ....................................... 87
Глава первая. Зазеркальный дом.............................89
Глава вторая. Живые цветы..................................97
Глава третья. Зазеркальные насекомые......................105
Глава четвертая. Двойнюшечка и Двойняшечка................113
Глава пятая. Невезенье и вязанье..........................123
Глава шестая. Пустик-Дутик...................................132
Глава седьмая. Гербанты......................................141
Глава восьмая. «Это я сам изобрел»...........................149
Глава девятая. Королева Алиса................................160
Глава десятая. Превращение...................................173
Глава одиннадцатая. Возвращение..............................173
Глава двенадцатая. Кому же это все приснилось?...............174
ОСКАР УАЙЛЬД
СКАЗКИ
Счастливый Принц. Перевод К. Чуковского................  179
Соловей и Роза. Перевод М. Благовещенской................189
557
Великан-эгоист. Перевод Т. Озерской.........................195
Преданный друг. Перевод Ю. Кагарлицкого.....................201
Замечательная Ракета. Перевод Т. Озерской...................212
День рождения инфанты. Перевод В. Орла......................226
Рыбак и его Душа. Перевод К. Чуковского.....................244
Мальчик-звезда. Перевод Т. Озерской.........................280
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
СКАЗКИ. Перевод К. Чуковского
Откуда у кита такая глотка...............................301
Отчего у верблюда горб...................................305
Откуда у носорога шкура..................................309
Слоненок.................................................312
Сказание о старом Кенгуру................................322
Откуда взялись броненосцы................................327
Как было написано первое письмо ........................ 336
Как был придуман алфавит.................................345
Кошка, гулявшая сама по себе.............................357
Мотылек, который топнул ногой............................369
Рикки-Тикки-Тави.........................................379
МАУГЛИ. Сказочная повесть. Перевод Н. Дарузес
Братья Маугли.........................................397
Охота Каа.............................................418
«Тигр, тигр!».........................................442
Как страх пришел в джунгли............................458
Нашествие джунглей....................................474
Княжеский анкус.......................................498
Дикие собаки..........................................515
Весенний бег........................................  537
Комментарии...........................................552
Кэрролл Л., Уайльд О., Киплинг Р.
К 98 Приключения Алисы в Стране Чудес; Зазеркалье.
Сказки. Маугли.: Пер. с англ. / Ил. Э. Назарова.—
М.: Правда, 1989.— 560 с. ил.
В сборник вошли сказочные повести прославленных анг-
лийских сказочников Л. Кэрролла, Р. Киплинга, О. Уайльда,
полные причудливой фантазии и любимые детьми всего мира.
4703000000—1922
080(02)—89
1922—89
84. 4 Вл
Литературно-художественное издание
КЭРРОЛЛ Льюис
ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛИСЫ В СТРАНЕ ЧУДЕС
ЗАЗЕРКАЛЬЕ
УАЙЛЬД Оскар
СКАЗКИ
КИПЛИНГ Редьярд
СКАЗКИ
МАУГЛИ
Редактор Г. Ф. Фролова
Оформление художника Ю. В. Монетова
Художественный редактор Н. Н. Каминская
Технический редактор Т. В. Мешкова
______________________ ИБ 1922_________________________________,
Сдано в набор 20.01.89. Подписано к печати 27.09.89.
Формат издания 84хЮ81/32. Бумага книжно-журнальная.
Гарнитура «Литературная». Печать высокая.
Усл. печ. л. 29,40. Усл. кр.-отт. 29.82. Уч. изд. л. 30.65.
Тираж 500 000 экз. (4-й завод: 300 001 — 400 000 экз.)
__________________Заказ № 7340. Цена 2 р. 80 к._______________
(Набрано и сматрицировано в ордена Ленина в ордена Октябрьской
Революции типографии имени В. И. Ленина
издательства ЦК КПСС «Правда».
Отпечатано в типографии издательства
Ворошиловградского обкома КП Украины.
348022, г, Ворошиловград, ул. Лермонтова, д. 1 б.

2 р. 80 к.