Японская поэтическая антология XIII века Т.1. Японская поэтическая антология XIII века - Синкокинсю

Автор: Синкокинсю

Теги: язык языкознание лингвистика литература художественная литература антология стихотворения японские поэты переводная литература свитки издательство корал клаб песни о природе классическая поэзия любителям поэзии

ISBN: 5-93837-001-9

Год: 2000

Похожие

Японская поэтическая антология XIII века Т.2. Японская поэтическая антология XIII века

Григорий Горин. Антология сатиры и юмора России XX века

Антология русской советской поэзии 1917-1957 Т.1

Сочинения Иосифа Бродского. Том 3

Текст

Доктор филологических наук, профессор
Ирина Александровна Боронина

Японская поэтическая антология XIII века
в двух томах
Том 1
Перевод И. А. Боррниной

CORAL CLUB

INTERNATIONAL

2000

УДК 8 2 1 . 5 2 1 = 1
ББК 84(5Япо)=5
С38

С38

Синкокинсю: Японская поэтическая антология XIII века:
В 2 т. Т. 1. /Пер. с яп., предисл. и коммент. И. А. Ворониной.—
М.: Корал Клаб, 2 0 0 0 . - 2 8 0 с , ил.
ISBN 5-93837-001-9 (т. 1)
ISBN 5-93837-001-7
Настоящее двухтомное издание представляет собой первый
перевод на русский язык одной из крупнейших антологий японской классической поэзии, составленной в XIII веке и включающей 1979 стихотворений-танка лучших японских поэтов. Кроме
собственно антологии в книгу входят также историко-культурное
предисловие, комментарии и специальное приложение «О поэтах «Синкокинсю».
В первый том включены шесть свитков, открывающих антологию и представляющих собой песни природы.
Книга оформлена оригинальными иллюстрациями в стиле
эпохи «сокровенной красоты» и представляет интерес как для
специалистов, так и для всех любителей поэзии.
УДК 821.521=1
ББК 84(5Япо)=5

Охраняется законом об авторском праве.
Воспроизведение всей книги или любой ее части
запрещается без письменного разрешения
компании «Корал Клаб».

ISBN 5-93837-001-9 (т. 1)
ISBN 5-93837-002-7

© Воронина И. А. Перевод, предисловие
и комментарии, 2000
© Дьяконова Е. М. Вступительная статья, 2000
© Издательство «Корал Клаб», 2000
© Крючкова И. А. Иллюстрации, 2000
© Краснова Е. Л. Оформление, 2000

О ПЕРЕВОДЧИКЕ АНТОЛОГИИ
Ирина Александровна Воронина принадлежит к поколению
первых учеников академика Николая Иосифовича Конрада, Анны
Евгеньевны Глускиной и Веры Николаевны Марковой. Окончив
среднюю школу с золотой медалью, она поступила на японское отделение Московского института востоковедения, где на протяжении трех лет проходила серьезную школу перевода древних и
средневековых японских текстов на русский язык, занимаясь у
В.Н. Марковой. Затем - аспирантура-экстернат в Московском государственном институте международных отношений и зашита
кандидатской диссертации на тему «Многозначность образа в
классической японской поэзии (IX—XII вв.)». Научным руководителем Ирины Александровны был академик Н.И. Конрад.
В 1978 г. Воронина получила ученую степень доктора филологических наук. Темой ее второй диссертации стала «Поэтика
классического японского стиха». Всего же И.А. Воронина с
1961 года, года своего дебюта в науке, опубликовала 356 работ
по японскому языку и литературе.
Широта научного кругозора, глубокие научные познания, разнообразие тем исследования сближают ее с «первоначальными»
русскими японистами, заложившими основы нашей науки. Хотя
главной темой всей научной жизни И.А. Ворониной стала поэзия
эпохи Хэйан (IX-XII вв.), она занималась и классическим японским
романом - моногатари, в частности издала монографию о самом
выдающемся японском романе - «Повесть о Гэндзи», много лет отдала исследованию японского древнего и средневекового феодального эпоса — гунки («военных эпопей»).
В сфере научных интересов И.А. Ворониной - преемственность традиций в современной литературе Японии на примере
творчества Нобелевского лауреата по литературе Кавабата Ясуна-

ри, известных писателей нового и новейшего времени Миямото
Юрико, Танидзаки Дзюнъитиро, Кобаяси Такидзи. Примечательны
ее работы в области японской традиционной эстетики, в частности посвященные сложной категории югэн («сокровенная красота»)Докторская диссертация И.А. Борониной, изданная в виде
книги «Поэтика классического японского стиха», - серьезная аналитически-классификационная работа по средствам выразительности японской классической поэзии. Автор использует в ней так
называемый метод «пристального чтения» поэтических текстов с
помощью перевода, что позволяет ей попутно провести историкокультурные исследования, широкими мазками обрисовать крупнейшую эпоху в культуре Японии - эпоху Хэйан. Интерпретация
текстов понимается Борониной в духе конрадовской школы японистики в самом широком смысле — как интерпретация культуры.
Конрад писал, что строгий исторический анализ, изучение фактографии должны с необходимостью сопровождаться изучением
живого контекста, без которого текст мертв.
И.А. Боронина отмечает, что выработанный в эпоху расцвета
японской культуры — эпоху Хэйан поэтический канон стал надолго
нормой национального стихосложения. Подробно рассматривая
средства выразительности японской поэзии (разные виды параллелизма, повтора, сравнение, метафору, гиперболу, олицетворение, аллегорию) и подкрепляя свои выводы многочисленными
примерами из классической поэзии, Боронина демонстрирует
всеобщий характер этих средств, сравнивая, например, древние
формы японского повтора с типологически сходным русским повтором, характерным для сказки, былины, а также для близких
фольклору произведений литературной поэзии. Заметим, что
И.А. Боронина всегда интересовалась сравнительными исследованиями, пример тому - ее компаративные этюды на тему - японские
поэты и французские трубадуры.
Важное место в своей работе автор уделяет анализу специфических особенностей поэтической риторики и техники.- скрупулезно разработан особого рода многофункциональный поэтический эпитет макура-котоба - букв, «слово-изголовье», в основе которого лежит ассоциативный принцип. Следуя за Фудзиварой Кинто, поэтом XI века, Боронина пишет, что у японских поэтов не было принято «с первых же слов говорить о сути», поэтому они всегда стремились как-то предварить основное заявление, используя
для этого вводные слова, чем, собственно, и является макура-котоба. Этот зачин с исключительно широкими образно-риторичес-

кими функциями всегда находился в центре внимания литераторов и критиков, начиная с рубежа VIII-IX вв. Элементы почти
всех художественных тропов и фигур, используемых в древней и
средневековой японской поэзии, либо заключены в макура-котоба, либо так или иначе связаны с ним. Японские ученые считают,
что изучение макура-котоба приближается по своему значению
к изучению вообше всей древней японской риторики.
Автор в своей работе раскрывает сложности этого приема для
европейцев, поскольку перевод во многих случаях не раскрывает типа функционирования этого механизма. Напомним, что
Н.И. Конрад создавал известные «двойные» переводы стихотворений танка (переводил каждое стихотворение по два раза) - с целью
пояснить и явный, и скрытый смысл поэтического произведения,
продемонстрировать не поддающуюся переводу игру слов, построенную на омонимии.
Основополагающий труд И.А. Ворониной по исследованию
японской поэзии предваряли публикации многочисленных статей
на эту тему в разных влиятельных периодических изданиях, тематических сборниках и коллективных монографиях. Назовем хотя
бы некоторые из них: «Художественный мир антологии «Кокинсю» (905 г.)»; «О некоторых особенностях японской аллегории»;
«О стилях классической японской поэзии»; «О художественном
методе классической японской поэзии»; «Ассоциативность и суггестия в художественном мышлении японских поэтов эпохи Хэйан
(1X-XI1 вв.)»; «Слово-образ в японской поэзии раннего средневековья». Всего на тему ранней средневековой японской поэзии
И.А. Воронина опубликовала 195 работ.
И.А. Воронина как истинная ученица Н.И. Конрада опиралась
в своих исследованиях на удивительные для первоначального периода развития науки образцовые морфологические разборы
классических стихотворений своего учителя. Эти разборы, начатые Конрадом еще в 20-е годы, до сих пор представляют собой непреходящую ценность для ученых-японоведов. Ранние разборы
Конрада тяготели скорее к формально-техническим работам в духе ОПОЯЗа, одним из основателей которого был близкий Конраду
японист-лингвист Е.Д. Поливанов.
Классический период в развитии японистики отличался почтительным и внимательным отношением к тексту как основе культуры, поэтому специальность филолог-классик особенно ценилась
поколением «первоначальных японистов» - Н.И. Конрадом,
Н.А. Невским, С.Г. Елисеевым и другими. И.А. Воронина всегда

находилась в русле этой филологической школы, даже в те времена, когда отношение к классическим текстам изменилось и востоковедение стало другим.
Большая начитанность И.А. Борониной, ее неподдельный научный энтузиазм позволяют ей охватить в своих исследованиях самый широкий круг тем, но все они неизменно связаны с дотошным
проникновением в текст. Филологические переводы Борониной
всегда давали возможность как можно ближе подойти к пониманию инокультурного текста. В своих исследованиях она представила преемственность японской поэтической традиции от первой
национальной антологии VIII в. до императорской антологии XIII в.
«Синкокинсю», причем проследила возникновение и эволюцию
важнейших поэтологических и эстетических категорий.
И.А. Боронина многократно выступала с докладами на отечественных и международных конференциях, в том числе и в Японии, публиковалась в японских периодических изданиях, в частности в «Ежегоднике по сравнительным исследованиям» крупнейшего в Японии университета Васэда.
В письменном столе Борониной еше много разнообразных не
изданных пока исследований и переводов. Например, перевод
другой знаменитой антологии X в. - «Кокинсю» («Собрание старых
и новых песен Японии»), почти законченный перевод феодального эпоса «Тайхэйки» («Повесть о великом мире»), маленьких средневековых антологий, трактатов о поэзии, монография «Японский
эпос» и многое другое. Все это пока ждет своего издателя.
Не лишним будет сказать, что И.А. Боронина в обшении интересный, обаятельный собеседник, любительница животных, неутомимая лыжница и страстная теннисистка, до последнего времени
подтверждавшая на обшемосковских соревнованиях первый разряд по теннису. Она всегда и в любых самых сложных жизненных
ситуациях сохраняет присутствие духа, сдержанна, благородна,
бесконечно предана науке и работает каждый день, независимо от
обстоятельств.
Друзья и сослуживцы знают Ирину Александровну как человека доброго и отзывчивого. Неслучайно она в течение 10 лет была
бессменным председателем профсоюзного комитета Института
мировой литературы, сделав на этом поприще немало добра людям. Человек она очень одаренный и отличается широким разнообразием интересов и увлечений. Она хорошо рисует, играет на
фортепиано (окончила музыкальную ижолу) и поет. Особенно любит русские народные песни и романсы, с которыми неоднократ-

но выступала на концертах в Доме дружбы, Доме кино. Увлекается театром и художественным чтением. Восемь лет играла в различных спектаклях Студенческого театра МГУ. Любимая роль — Лизы в пьесе А.С. Грибоедова «Горе от ума».
Некогда академик Н.И. Конрад определил задачи грядущих поколений японистов - осуществить «перевод как выполнение стилистической задачи», предпослав ему «предварительный историкокультурный очерк как выполнение социологического задания» и
дав «сопроводительный формальный или
комментаторский
очерк как выполнение задачи уже чисто литературоведческой»'.
В духе такого подхода профессором И.А. Ворониной выполнена работа над антологией «Синкокинсю» («Новое собрание старых и новых песен Японии») - перевод, историко-культурное предисловие и комментарии. Заметим, что это первый перевод знаменитой антологии на русский язык. Перевод выполнен по новейшему изданию серии «Полное собрание произведений японской
классической литературы» («Нихон котэн бунгаку дзэнсю») (Токио,
1995. Т. 26).
Е.М.

Дьяконова

Избранная библиография работ И.А. Борониной
1. Ассоциативность и суггестия в художественном мышлении японских поэтов эпохи Хэйан (IX—XII вв.) // Теоретические проблемы развития
литератур Дальнего Востока. М., 1978.
2. Влияние романа Мурасаки Сикибу «Гэндзи моногатари» на творчество Кавабаты Ясунари // Кавабата бунгаку кэнкюкай (Исследования творчества Кавабаты Ясунари). 1977. № 89.
3. Духи зла «моно-но кэ» в японской литературе эпохи Хэйан // Японская демонология. М., 1998.
4. Классическая японская литература. Система, формы, категории //
Специфика жанров в литературах Центральной и Восточной Азии. М.,
1985.
5. Классический японский роман и фольклорная традиция // Роль
фольклора в развитии литератур Юго-Восточной и Восточной Азии. М,,
1981.
6. Классический японский роман: «Гэндзи моногатари» Мурасаки Сикибу. ЛЛ., 1981.
1

С. VI.

Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. Л., 1927.

7. Литературная традиция и инициатива автора в японской поэзии
раннего средневековья // Поэтика средневековых литератур Востока. М.,
1994.
8. Мифология и японская литература на рубеже древности и средних веков // Мифология и литературы Востока. М., 1995.
9. О некоторых особенностях японской аллегории // Поэтика восточных литератур. М., 1974.
10. О стилях японской классической поэзии // Теоретические проблемы развития литератур Дальнего Востока. М., 1977.
11. О художественном методе классической японской поэзии // Народы Азии и Африки. 1977. № 4.
12. Обшее и особенное в поэтике классического японского стиха //
Интернациональное и национальное в литературах Востока. М., 1972.
13. Особенности художественного образа в японской традиции и их
модификации в поэзии и прозе // Восточная поэтика. Специфика художественного образа. М., 1983.
14. От мифа к сказанию или от сказания к мифу? (О некоторых особенностях японской мифологической системы) // Мифологические системы народов Восточной Азии. М., 1999.
15. От народной песни к придворной поэзии // Знакомьтесь - Япония. 1999. № 23.
16. Поэтика классического японского стиха (V1II-X1I1 вв.). М., 1978.
17. Роль природы в произведениях классической японской литературы // Труды Софийского государственного университета. София, 1996.
18. Слово-образ в японской поэзии раннего средневековья // Знакомьтесь-Япония. 1998. № 18.
19. Утаавасэ. Поэтические турниры средневековой Японии (IX—XIII вв.).
М., 1998.
20. Художественный мир антологии «Кокинсю» (905 г.) // Литература
и фольклор народов Востока. М., 1967.
21. Эстетические идеалы литературы прошлого в творчестве Кавабаты Ясунари // Восток. 1999. № 4.
22. Япония. Восточная поэтика: Тексты. Исследования. Комментарии.
М., 1996.
23. Японская поэтика // Словарь литературоведческих терминов /
Под. ред. Л.И. Тимофеева и СВ. Тураева. М., 1971.
24. Японская средневековая лирика и ее европейские соответствия //
Типология и взаимосвязи литератур Востока и Запада в средние века. М.,
1974.
25. Яшмовая нить: Антология японской классической литературы /
Сост. А.Р. Садокова; вступ. ст., пер. с яп. И.А. Борониной. М., 1998.

ПОЭЗИЯ «СОКРОВЕННОЙ КРАСОТЬЬ
«Синкокинсю» (полностью «Синкокинвакасю», 1203 г.) - одна
из трех крупнейших поэтических антологий Японии классического периода. Первой была «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»,
759 г.), представившая поэтическое искусство древней Японии.
Вторая из антологий — «Кокинсю» (полностью «Кокинвакасю» —
«Собрание старых и новых песен Японии», 905 г.) - собрала лучшие образцы поэтического творчества эпохи раннего средневековья (IX — нач. X в.). В отличие от «Манъёсю», составленной, предположительно, частным лицом — талантливым поэтом Отомо Якамоти, «Кокинсю» была первой официальной, так называемой императорской, антологией - она была составлена по приказу поэта
и покровителя искусств императора Дайго. Так была открыта традиция императорских поэтических антологий, которых за время
существования классической традиции в японской поэзии было
составлено двадцать шесть.
Антология «Синкокинсю» («Новое собрание старых и новых
песен Японии») была подготовлена по распоряжению и при самом
активном участии императора-инока Готобы. И если «Кокинсю»
раскрыла перед нами культуру образованного слоя страны — придворной аристократии, с ее гипертрофированным культом чувствительности - эмоционализмом, частично заимствованным у
китайской культуры эпохи Тан и Шести династий (IV—IX вв.), то в
«Синкокинсю» получила свое отражение культура более сложная
и многогранная, культура сословия, уже пережившего свой расцвет и потому более трепетно относившегося к красотам природы
и к человеческим чувствам, глубоко ощущавшего их непостоянство и эфемерность.
11

Японская национальная поэзия — вака («японская песня») складывалась изначально в нескольких строфических формах. Самой
распространенной из них была танка (букв, «короткая песня») — пятистишие, состоящее из двух пятисложных и трех семисложных
стихов - синтагм, чередующихся по принципу 5-7-5-7-7 (всего 31
слог, японская азбука — слоговая) и писавшихся в средневековых
памятниках в одну строку. Следующая по степени распространенности форма — нагаута (букв, «длинная песня») — складывалась из
теоретически неограниченного числа чередований пяти- и семисложных синтагм. Третья форма - сэдока (от сэндо-но ута - «песня лодочника») - состояла из шести синтагм, чередующихся в порядке 5-7-5-7-5-7. Поэзия вака нерифмованная — рифму с успехом заменяли ритм, метрический закон чередования пятисложных
и семисложных стихов, а также мелодический рисунок стиха.
Танка возобладала как поэтическая форма у ж е в «Манъёсю»,
а с IX в. она стала практически единственной формой японского
поэтического творчества, синонимом «песен Ямато» - так называли японскую поэзию в древности и средневековье («песнями» —
ута или вака — ее называли по традиции - за напевность, унаследованную у народной песни).
Предпочтение, отданное малой поэтической форме, объясняется целым рядом причин, и прежде всего особенностями японской культуры и образа жизни, а также спецификой той среды, в
которой эта поэзия складывалась и развивалась.
Японскую классическую поэзию часто называют «куртуазной»
(например, наш крупнейший японовед академик Н.И. Конрад).
Действительно, сложившись в народной среде, далее она культивировалась в основном при дворе императора и в обществе, близком ко двору, - в салонах знатных сановников, в поэтических кругах, опять-таки связанных с двором. Дело в том, что поэты, как
правило, служили при дворе, имели придворные чиновничьи ранги и занимали государственные должности. Правда, были и поэтымонахи (хоси), но большинство из них изначально также служили
при дворе. К тому ж е , уходя в скиты, далеко не все они навсегда
порывали с мирской жизнью. Даже поселившись в горах (один из
постоянных образов японской классической поэзии - образ горной хижины, горного приюта отшельника - ямадзато), они продолжали слагать стихи и участвовать в литературной жизни. Любопытен в этом отношении эпизод из жизни епископа Хэндзё (поэт
Содзё Хэндзё считался одним из «гениев поэзии» IX в.). Будучи настоятелем храма Кадзан, встретился он с пришедшими в храм при12

хожанками, которых знал прежде по своей жизни при дворе. Когда он заметил, что дамы уже собрались уходить, он сложил им игривое стихотворение:
Прекрасная глициния!
Тех, кто, тобою не налюбовавшись,
Уже уходит,
Ты своим.цепким стеблем задержи.
Неважно, если даже он порвется!

(Возле храма росли цветы глиицнии.)
Т.е., даже уйдя из светской жизни, эти люди практически не порывали со своей культурной средой.
Итак, поэзия культивировалась при дворе императора и дворах знатных особ, и в этом смысле она действительно несколько
напоминает поэзию старого Прованса, лирику трубадуров. Их
роднит также особое внимание к любви, к прекрасной природе,
известная замкнутость, «салонность», изысканность языка и стиля.
Танка — поэзия лирическая, причем по преимуществу интимно-лирическая. Она непосредственно отражает стиль жизни, интересы, образ мысли своих создателей. Древний и средневековый
японец много времени проводил на лоне природы, любуясь ее
красотами, пребывая в эмоциональном единении с нею. Традиционны были поездки по живописным местам, например на гору
Обасутэяма, с которой особенно хорошо было любоваться луною,
или к монастырю Уринъин, славившемуся красотой цветущих вокруг вишен. Поэтому совершенно закономерно то особое место,
которое заняла в этой поэзии лирика природы. Песнями природы,
как правило, открываются все японские поэтические антологии
классического периода. Песни эти обычно распределялись по временам года и располагались в последовательности смены сезонных
циклов: песни весны, песни лета, песни осени, песни зимы.
Не меньшую, если не большую, роль в жизни японского аристократического общества играла любовь. Песни любви, как и песни природы, составляют в антологии примерно одну треть ее объема.
В соответствующих разделах (свитках) антологии представлены
и все другие наиболее крупные поэтические темы, сложившиеся к
этому времени.
Среди них панегирик — песни, восхваляющие государя и других великих мира сего, содержащие благопожелания и сложенные
к юбилейным датам, а также песни, в которых выражается особое
восхищение природой.

Далее следуют песни печали, или плачи, сложенные по смерти императора, членов его фамилии, известных поэтов, а также по
случаю потери собственных родных, близких и друзей. Присутствие этой рубрики во всех крупных антологиях связано с особым
культом предков, присущим японской традиции.
Неизменно включались в антологии песни странствий и песни
разлуки. Существование такого жанра связано с особыми трудностями передвижения по стране, когда странник нередко погибал в
дороге или умирал на чужбине. В дальнюю дорогу отправлялись
многие придворные, которые получали назначение в провинцию
на службу (обычно в губернаторство). Естественно, что они весьма неохотно покидали столицу, рассматривая свою «командировку» как род почетной ссылки. На самом деле нередко так и было.
Например, поэт Тадаминэ в одном из своих стихотворений с горечью пишет, что по оговору одного из придворных он был разжалован из офицеров «ближней» - личной охраны государя и переведен в «дальнюю» охрану - на западную границу, «откуда к нам
приходит осень с ее холодными ветрами...». Часто странствовали
многие поэты-монахи, например Сайге и другие.
Принято было, отправляясь в дорогу, приносить жертвы, точнее, делать подношения богам - так называемые нуса, которые
представляли собой кусочки (полоски) ткани, чаше всего из конопли, что считалась священной, или парчи. Среди песен разлуки
большинство представляли собой излияние тоски в разлуке с родными или любимыми. Были среди них и алъбы — песни о расставании влюбленных на заре, когда любовник, например, проклинал
петуха, что слишком рано закричал на «горе Встреч». Подобные
альбы хорошо известны нам из поэзии трубадуров.
Значительное место в антологии занимают песни-элегии — о
бренности жизни, о «всеобщем непостоянстве» - мудзё, о мимолетности человеческих чувств и эфемерности красоты. Эти буддийские мотивы звучат и в песнях любви, и в песнях природы: поэт с сожалением наблюдал, как опадают цветы сливы и вишни, как
уходит весна, «окутанная дымкой», или золотая осень, «унося с собой красу багряных листьев». Перемены в природе живо напоминали поэту о бренности человеческого существования. Тема мудзё представлена практически в доброй половине песен антологии.
Каждая большая тема слагается из множества «малых» тем и
мотивов, в большинстве своем тоже постоянных, которые в разных
вариациях представлены в творчестве многих поэтов. Для каждого
14

мотива, в свою очередь, характерен свой набор образных
средств, включаемых в различные контексты и ситуации.
Так, песни природы, как уже отмечалось, распределены в антологии по временам года, и каждая из этих тематических рубрик
складывается из определенной последовательности общепринятых
мотивов, - назовем их условно также «темами». Свиток «Песни
весны» открывается темами ожидания соловья и зацветания сливы,
любования ее цветами и наслаждения их ароматом. За ними следуют темы сбора молодых побегов, цветения и любования цветами вишни, тема молодой ивы. Далее следуют темы отцветания вишни, опадаюших лепестков и сожалений по этому поводу. Песни лета открываются темой ожидания кукушки. Тема кукушки является
центральной для этой рубрики. Основные темы песен осени осенний ветер, осенняя грусть, любование осенней луной и красотой багряных листьев. Для середины осени характерна тема
хризантемы. Для поздней осени - темы холодного горного ветра,
опадающих листьев, плача одинокого оленя. Один из японских
филологов, исследователей классической поэзии, заметил, что по
расположению поэтического материала в рубрике песен природы
в каждом свитке можно проследить весь ход развития сезонного
цикла со всей его флорой и фауной.
Точно так же и в песнях любви (составляющих, как и в «Кокинсю», пять свитков) можно проследить всю последовательность развития любовного чувства и любовных отношений. Так, в первых
свитках содержатся песни, посвященные зарождению, «утру» любви, когда мелькнувший в окне кареты неясный женский силуэт поразил воображение и заронил первый росток чувства. Основная
тема этих песен - томление и муки неразделенной любви, глубоко скрытой {синобу-кои) как от людей, так и от самого предмета
страсти. В последующие свитки включаются песни о первом свидании и связанных с ним переживаниях, о затрудненности последующих встреч. Далее идут песни, полные сомнений, подозрений,
ревности, взаимных упреков, песни о различных любовных перипетиях. Затем - песни о расставании, о потери любви (сииукои). И
наконец, песни-воспоминания об ушедшей, утраченной любви. В
совокупности складывается как бы целый любовный роман, воплощенный в разных лицах, - полная картина любви в придворном
хэйанском обществе.
Помимо большинства общих с «Кокинсю» и последующими антологиями тем и мотивов в «Синкокинсю» появилось и немало новых. К их числу относится, например, тема отраженной луны, ко-

торая представлена в самых разнообразных вариантах. То это отражение луны на влажном от слез рукаве, как у Фудзивары Иэтака:
У аромата слив
О прошлом я спросил.
Но лишь луны весенней тень
На рукаве моем
Безмолвно отразилась...
То отражение лунного сияния в капельках росы, как у Иэнага:
Когда луной озарено
Все поле мелкого бамбука
И отражается в росинках лунный лик,
Значит Настала полночь...
Разнообразны зимние варианты этой темы. Например, луна
отражается на заледенелом (от замерзших слез) или заиндевелом
рукаве, как у Сонэ-но Ёситада:
Проснулся в полночь —
Роса заиндевела,
И лцдом покрылся мой рукав,
В нем я увидел отраженье
Сияюшей луны.
Для песен зимы характерны также мотивы ломающихся под тяжестью снега стволов бамбука, ветвей деревьев, шелеста заиндевелых листьев бамбука на ветру. Например, у Фудзивары Арииэ:
В селении Фусими - снег...
Он заметает и дороги грез.
Ломаются под тяжестью его
Стволы бамбука, Даже во сне я слышу этот звук.
Или у Фудзивары Киёсукэ:
Коль не придешь, Одному коротать мне придется
Эту ночь,
Слушая шорох заиндевелых
Листьев бамбука в горах.
Тема недосмотренного сна, в «Кокинсю» только намеченная, в
особенности характерна для песен любви, как, например, у дочери Фудзивары Сюндзэй1:
1

Имя поэтессы осталось неизвестным. В антологии значится как
Тосинари-но мусумэ - т.е. «дочь Тосинари». Тосинари - другое прочтение
имени Сюндзэй.
16

Росу стряхнув,
Просыпаюсь:
В осеннем прошлом,
В недосмотренном сне
Остался твой образ.
Дальнейшее развитие в антологии получила тема ямадзато
(«горный приют») - ухода чэт суетного мира. Уже достаточно привычная, в поэзии «Синкокинсю» эта тема часто раскрывается с помощью какого-нибудь одного штриха, которым может служить, например, образ сосновой двери, символизирующий наскоро построенную хижину отшельника, как у Сёкуси Найсинно:
Весна - поздняя гостья
В глубинах гор.
Но вот - я слышу,
Как в дверь сосновую
Стучит капель...
Постоянна тема воспоминаний, размышлений о прошлом.
Причем многие песни так и начинаются: «О прошлом думаю...».
Например, у Сюкакухо Синно:
О прошлом думаю...
Средь ночи проснулся Луна освещает холодное ложе
И слезы замерзшие
На рукаве...
Для женской лирики характерно частое обращение к теме
воспоминаний о прошедшей любви. Не чужда она и поэтам-мужчинам, например, Фудзиваре Сюндзэй:
Кому-то вновь
Цветущий мандарин
Воспоминания навеет,
И я, быть может, для кого-то
Любовью прежней окажусь.
Дальнейшую разработку — также преимущественно в женской
лирике - получили мотивы грез, одиночества, томительного ожидания. Это в немалой степени связано с полигамным характером
общества, когда мужчина, в особенности придворный высоких
рангов, имел несколько жен и наложниц, которых он навещал в их
родительском доме, и посещения его могли прекратиться в любой
момент.
Несколько слов о художественных образах и приемах антологии «Синкокинсю». От предшествующей поэзии авторы «Синкокин17

сю» унаследовали такие общеизвестные поэтические приемы, как
сравнение, метафора, аллегория, персонификация природы. Однако свое особое развитие получили здесь косвенные формы сравнения — типа «казаться», «принимать за...» и т.п. Особую роль стали играть намек, символ. Некоторые современные японские историки литературы даже называют эту поэзию символической.
Песни предшествующего поэтического шедевра - антологии
«Кокинсю» поражают блеском риторики, обилием поэтической
игры слов, отточенностью техники, - к тому времени особой высоты достигло само искусство стихосложения. Что же касается поэтов «Синкокинсю», то они совершенствуют свое мастерство в несколько ином направлении. Уже в середине X в. Цураюки, автор
предисловия к «Кокинсю», заметил, что чрезмерное увлечение
техникой и особо сложными приемами приводит порой к чистой
версификации и выхолащиванию «души» песни. В своем предисловии к следующей антологии — «Синсэн вака» он пишет, сопоставляя
поэзию своих современников с песнями «Манъёсю»: «Старые песни... Их душа глубока, а слова - просты. Новые песни... Слова их
изощренны, но душа-неглубока...».
Поэты «Синкокинсю», владея уже в достаточной степени техникой и мастерством стихосложения, пошли в ином направлении.
Они уходят от культа техники и риторики, стремясь прежде всего
достичь максимальной насыщенности содержания, в первую очередь — за счет активизации эмоционального подтекста — ёдзё (букв,
«избыточное чувство», т.е. эмоциональное содержание, находящееся за пределами словесного выражения). Фудзивара Сюндзэй
(1114-1204), один из крупнейших поэтов японского средневековья, интерпретировал ёдзё как «то, что нельзя выразить в слове, что
нельзя увидеть в форме, облике». Сюндзэй, его единомышленник
и учитель Фудзивара Мототоси, а также его сын, талантливый поэт
и филолог Фудзивара Тэйка, хорошо знакомые с идеями дзэн-буддизма, усиленно проникавшего в то время в Японию, исходили из
одного из важнейших постулатов этого учения, а именно: «Истина — вне слов». Эти поэты и их последователи широко использовали эмоциональный подтекст в своем творчестве. Типична песня
Фудзивары Сюндзэй:
Вечер...
Осенний ветер в поле
Пронизывает меня,
И кричат перепела
В селенье «Густая трава»...

Здесь нет никаких замысловатых технических приемов. Все построено на символике и подтексте. Каждое слово поэта представляет собой эмоциональную метафору, символ. Вечер символизирует грустные раздумья, пронизывающий осенний ветер - традиционный образ щемящей тоски. Крик перепела — символ одиночества. Густая трава - образ заброшенности, покинутости.
Широко используется прием омонимической метафоры, когда
в одном слове совмещаются значения двух слов-омонимов. Нужно
отметить, что в антологии «Кокинсю» данный троп часто занимает
центральное место в структуре выразительных средств песни,
обусловливая двойной смысл поэтического произведения. Классическим примером может служить стихотворение Оно-но Комати:
Не знаешь разве ты,
Что я - та бухта,
Где нет морской травы?
Рыбак же неотступно,
До изнеможенья бродит...

(Одним из главных занятий рыбаков был сбор морских водорослей. Съедобные водоросли употреблялись в пишу, другие использовались для добычи из них соли — путем выпаривания на костре.)
Обыгрываемое поэтессой слово мирумэ имеет два значения:
«морская трава» и «свидание». В данном случае значение «морская
трава» — это, так сказать, «верхняя часть айсберга», главное же
значение — «свидание» — скрыто в подтексте: лирическая героиня
дает понять тому, кто «бродит» возле ее дома, что добиваться
встреч с нею бесполезно.
В «Синкокинсю» данный прием сохраняется и используется достаточно широко, однако не играет решающей роли в выражении
поэтической идеи, а более служит для создания дополнительных
обертонов и смысловых нюансов, обогащающих основное содержание песни. Например, танка Ситидзё-но ин-но дайнагон:
На сердце грусть...
Кто скажет мне отныне,
Отчего
Так влажен мой рукав?
Быть может, это - осень?

Слово аки - «осень» перекликается здесь с омонимичным словом
аки- «охлаждение, пресыщение», намекая на то, что причина грусти, очевидно, — охлаждение возлюбленного.
Нередко в одном стихотворении используется сразу несколько
омонимических метафор, как, например, у Тосинари-но мусумэ:
19

Дует в поле осенний ветер,
Вывернул даже листья плюша
Наизнанку...
С сожаленьем прошедшее вспоминаю,
Тот сон - его трудно забыть!
Урами — «изнанка» ассоциируется с у рами - «упрек» (поэтесса
словно упрекает кого-то, наверное, прежнего возлюбленного), катами - «трудность» («трудно забыть») перекликается с катами «подарок на память» (тот сон, о котором она вспоминает, стал для
нее памятным подарком). Однако все эти обертоны — лишь намеки, дополняющие основное содержание, но не имеющие для него
определяющего значения, как это имеет место в приведенной выше песне Оно-но Комати.
Особенно часто встречаются ставшие традиционными метафоры, построенные на использовании таких омонимов, как фуру «проходить» (о времени), «стареть» и фуру — «идти» (в речи о дожде или снеге); хару — «весна» и хару — «натягивать, растягивать»;
мацу — «сосна» и маиу — «ждать»; омохи — «любовь», включающее
в себя и значение слова хи - «огонь», и другие.
В сочетании с омонимической метафорой нередко используется другой специфический прием — энго (букв, «родственные слова»), подразумевающий употребление ассоциативно связанных
слов-образов. В качестве примера можно привести все ту же песню Комати, ибо принцип взаимодействия этих приемов в «Синкокинсю» сохранился. Так, слово мирумэ в значении «морская трава»
как бы влечет за собой использование по ассоциации с ним слов
«бухта» и «рыбак».
Иногда авторы антологии прибегают и к древним традиционным риторическим приемам - мы имеем в виду постоянные многофункциональные эпитеты и сравнения макура-котоба (букв,
«слово-изголовье»). Изначально они играли роль зачина, а теперь
стали более символом, знаком обращения к прошлому - с целью
придания песне аромата старины. Это такие выражения, как «вечнокрепкое небо» (хисаката-но амэ), которое мы обычно переводим как «вечные небеса»; «белотканый рукав» (сиротаэ-но содэ);
«простершиеся вдаль горы» (асихики-но яма — букв, «горы, простершие свои ноги»); «странствие - изголовье из трав» {кусамакура-но таби); «путь — яшмовое копье» (тамахоко-но мити) и некоторые другие. Например, у Фудзивары Тэйка:
Льет майский дождь,
И яшмовым копьем блестит

Пустынная дорога:
Нет никого,
Кто бы принес мне весть!

Обращались поэты и к более пространным традиционным зачинам - дзё (букв, «введение, предисловие»). Однако часто эти, в
прошлом зачинные, слова и выражения, как и макура-котоба, помешались не в начале, но в середине стихотворения и связывались
с текстом поэтическими ассоциациями. Они получили поэтому название «одухотворенных дзё» — усин-но дзё. Например, у Готобыно ин такое древнее стилистическое введение занимает третий и
четвертый стихи в песне:
Вишни прекрасные
В дальних горах расцвели.

Даже в день этот, долгий,
Как хвост у фазана.
Не устану на них любоваться.

По-прежнему широко употребляются географические названия, ибо они обладают богатейшим образным потенциалом. Дело
в том, что в японской национальной религии (синтоизм, синто «путь богов») все топонимы были связаны, как в древней мифологии, с определенными божествами, которые, как считалось, обитали в этих местах. Топоним, таким образом, напоминал о божестве,
мифологическом или историческом событии. Многие топонимы
напоминали о красотах природы той или иной местности, и эти ассоциации как бы дополняли и расширяли содержание поэтического произведения.
Но особое распространение получил прием «следования песне-прототипу» — хонка-дори. Он заключался в использовании поэтического образа, мотива, лексики и фразеологии или даже куска текста (как правило, с некоторыми изменениями) из произведения поэта-предшественника. Не будет преувеличением сказать,
что примерно четвертая часть песен «Синкокинсю» содержит такого рода аллюзии. Это было, пожалуй, наиболее ярким проявлением обращения к поэтическому прошлому, типичного также для
китайской поэзии и для дальневосточной традиции вообще.
Этот прием зародился еше в поэзии «Манъёсю» и широко использовался поэтами «Кокинсю». Интересно при этом, что встречаются даже обращения к своим собственным более ранним произведениям. Далее подобные «автоаллюзии» «сходят на нет», тем
не менее сам художественный прием приобретает все большее и
большее распространение. То, что в наше время было бы квали21

фицировано как плагиат, в Японии тех времен считалось высотой
поэтического искусства. До XI в. прием развивался стихийно. Первым обратил на него внимание Фудзивара Кинто и в своем трактате «Синсэн дзуйно» высказал некоторые соображения по его регламентации. Прежде всего, он считал, что заимствования не должны касаться содержания (кокоро), а ограничиваться сферой ф о р мы (котоба, сугата). Он полагал также, что целесообразно заимствовать художественные образы, фразеологию и т.д. из произведений известных поэтов, с тем чтобы аллюзии были легко узнаваемы. В дальнейшем этой проблемой занимались Фудзивара Сюндзэй
и его учитель Фудзивара Мототоси. И наконец, целую систему рекомендаций разработал Фудзивара Тэйка.
Вслед за Кинто, он считал, что заимствоваться могут лишь средства выражения содержания, но не сама «душа» песни. «Слово
вздыхает по старине, душа ищет новизны», - так писал он. Кроме
того, он считал необходимым наличие значительного временного
отрыва нового произведения от своего прототипа. Наконец, по
его мнению, нежелательно использовать заимствуемый материал в
аналогичных или сходных контекстах. Например, если прототип
представляет собой песню любовного содержания, то аллюзия может быть использована в песне странствий, в песне природе, но не
в песне любви. Так, сам он, используя в качестве прототипа любовную песню знаменитого поэта «Манъёсю» Хитомаро:
Словно хвост фазгна с гор,
Долу свисающий, —
Долгую-долгую
Эту осеннюю ночь,
Видно, один проведу...
создает песню зимы:
Уснул одинокий фазан,
Хвост его,
Долу свисающий,
Иней покрыл.
Сверкает в сиянье луны.
Выше приводилась танка императора Готобы («Вишни прекрасные...»), в которой тот же прототип использован в песне весны. Танка Хитомаро послужила источником множества претворений, и этот пример далеко не единственный.
Однако, в противоположность Фудзиваре Кинто, Тэйка призывал шире использовать для аллюзий произведения неизвестных авторов, считая, вероятно, что и среди них немало шедевров. Кроме

того, в его время образованная часть японского общества уже достаточно хорошо знала свою родную поэзию, в том числе и произведения, авторы которых остались неизвестными. К тому же этот
материал мог внести определенную новизну в произведение, созданное «по образцу».
Очевидно, что все перечисленные художественные приемы
непосредственно обусловлены краткостью формы танка. Иными
словами, лирическая миниатюра танка выработала для себя и оптимальные выразительные средства. Со своей стороны, особый
культ любви и природы, при наличии к тому же особой «привязанности» японской поэзии к реальной жизни, привел к выбору именно малой поэтической формы.
Поэзия Японии издревле была тесно связана с жизнью, с трудом, бытом, обрядом. Песни слагались по всякому поводу. Недаром Цураюки писал в предисловии к «Кокинсю»: «Радость ли на
сердце у человека или печаль, любуется ли он красотой цветов или
сожалеет об их увядании, говорит ли он о своей любви и,ли грустит по поводу невозможности встречи, - все свои чувства он всегда выражал в песне и ею утешался».
А в придворном обществе песня стала неотъемлемым атрибутом этикета, средством светского общения, поэтического диалога и
переписки. Более того, ни один праздник, ни одно торжество или
церемония не обходились без сложения песен. Каждый придворный должен был уметь слагать песни. Неуменье сложить песню,
приличествующую случаю, как правило, порицалось. Поэтому, например, поэтесса Исэ, получив в подарок платье с вытканными на
нем цветами хризантемы и сливы, незамедлительно откликнулась
изящным стихотворением:
Считала я,
Что хризантема —
Цветок осенний,
Слива - для весны, но вот Они благоухают вместе!
Любопытны в этом отношении наблюдения и случаи из жизни
писательницы Сэй Сёнагон, приводимые в ее эссе «Записки у изголовья» («Макура-но соси»). Вот, например, эпизод о снежных
горках, одном из зимних развлечений придворных, - их насыпали
в саду перед императорским дворцом и в других местах:
«Император повелел насыпать гору из снега в маленьком дворике перед своими покоями. Возвышались они и перед дворцом Кокидэн, и пе-

ред Восточным дворцом, и перед дворцом Кёгокудоно... По этому случаю
я тут же сложила песню:
Мы думали, только у нас
В саду гора снеговая,
Но эта новинка стара!
Жаль только:
Размывают дожди снежную гору!
Склонив несколько раз голову, секретарь государевой канцелярии Тадатака сказал: «Мне стыдно было бы сочинить в ответ плохую песню. Блестящий экспромт! Я буду повторять его перед бамбуковой шторой каждой
придворной дамы». С этими словами он ушел. А ведь говорили о нем, что
он мастер слагать песни! Я была удивлена»'.
Не м е н е е красноречив и другой эпизод, описывающий подготовку исполнительниц ритуальных танцев госэти-.
«Госпожа Кохёэ вдруг заметила, что ее красная лента распустилась.
«Ах, кто бы помог мне завязать ленту?» — воскликнула она. Второй военачальник Левой гвардии Санэката услышал слова госпожи Кохёэ и подошел
к ней. Поправляя ленту, он продекламировал со значительным видом:
В горном колодце вода
Затянута крепким льдом.
Как этот узел затянут.
Когда же растает лед?
Когда же распустится узел?
Все ждали ответной песни, но молодая девушка смущенно молчала, другие тоже не сразу успели прийти ей на помошь. «Какой конфуз!» - воскликнул чиновник из управления дворцом государя»2.
Таким образом, стихосложение было не только одним из главных видов изящных искусств, широко культивировавшихся при
дворе, но и имело важное «прикладное» значение. Неслучайно
период Хэйан (IX—XII вв.) часто называют золотым веком японской
культуры, своеобразным завершением которого была поэтическая
антология «Синкокинсю». Это было время расцвета литературы и
искусства - живописи, музыки, танца, каллиграфии, искусства изготовления ароматов (обычно каждый придворный изготовлял собственные благовония, по которым часто узнавали человека).
Неотъемлемым атрибутом культуры того времени, даже, можно сказать, повседневной жизни придворной среды были поэтиче1
Сэй Сёнагон. Записки у изголовья / Пер. Веры Марковой. М.,
1975. С. 111.
2

Там же. С. 121-122.

ские турниры - состязания в искусстве сложения танка. Турниры
проводились как при императорском дворе, так и в загородных
дворцах и резиденциях, во время различных выездов, причем не
только увеселительных. Нередко государь приказывал поэтам из
своей свиты слагать стихи даже на богомолье, как было, например, во время выездов экс-императора Уда к святыне Исияма в
916 г. и к святыне Касуга в 921 г., когда он приказал сопровождавшим его знаменитым поэтам слагать песни. Турниры устраивались
и в частных домах и резиденциях членов императорской фамилии, знатных сановников, а также поэтов. Например, известны
турниры, состоявшиеся в доме министра-канцлера и известного
поэта Фудзивары Ёсицунэ. Подавляющее число песен «Синкокинсю» было сложено на поэтических турнирах.
Состязания проводились и по другим видам искусства, например, в игре на духовых и струнных инструментах. Часто устраивались «турниры цветов» - когда на суд жюри представляли цветок
(чаше всего хризантемы или цветы валерианы — оминаэси), к которому прилагалась песня. Оспаривались, таким образом, одновременно и красота цветка, и достоинства песни.
Иногда проводились одновременные состязания в сложении
японских песен (вака) и китайских стихов (канси). Дело в том, что
«китайская ученость» - изучение китайской культуры и письменности, китайской истории, литературы, в том числе поэзии, — была
обязательным элементом образования. И многие японские поэты
достигли большого мастерства в сложении китайских стихов (Аривара Юкихира, Оэ Тисато, Оно-но Такамура и другие). Можно напомнить эпизод из жизни Фудзивары Кинто, известного поэта и автора многих трудов по теории поэзии, когда император вместе с
«всесильным канцлером» Фудзиварой Митинага снарядили три
прогулочных корабля, на одном из которых предполагалось проведение турнира вака, на другом - состязание в сложении китайских стихов, на третьем - состязание в игре на музыкальных инструментах. Когда канцлер спросил у Кинто, на каком корабле он
поедет, тот ответил, что хочет участвовать в турнире вака. Как
вспоминает Кинто в своих записках, он пожалел об этом, поскольку канцлер предпочитал тогда китайские стихи.
В знаменитом романе японской писательницы конца X - начала XI в. Мурасаки Сикибу «Гэндзи моногатари» есть специальная
глава, в которой описано состязание в изготовлении благовоний.
Ко времени создания «Синкокинсю» императорский двор несколько утратил былую роскошь и пышность. Дело в том, что в этот
25

период реальная власть перешла от придворной аристократии в
руки второго сословия — влиятельных феодалов-наместников и их
вассалов-самураев. В 1192 г. в стране было установлено военное
правление — сёгунат во главе с Минамото Ёритомо, со столицей на
востоке страны в г. Камакура.
Однако императорский двор в Хэйане сохранился, хотя и не
имел прежней реальной власти. Сохранились и его поэтическое
окружение, и придворная аристократическая культура. Надо при
этом заметить, что, будучи придворной, куртуазной по своему характеру, эта культура, в силу своей приверженности традиции,
хранила живую связь со своими народными истоками. Это нашло
свое выражение в многочисленных мотивах и образах, пришедших из глубины веков. Например, одна из постоянных тем ранней
весны - сбор молодых побегов, что было издревле излюбленным
занятием как в придворной, так и в народной среде. Сохранилось
множество фольклорных мотивов, например, встречающийся во
многих песнях зимы «Синкокинсю» поэтический образ — стук
валька среди ночи, раздающийся из бедного дома, где «отбивают
одежду» для придания ткани мягкости и блеска» и др.
Кроме того, нельзя не отметить, что к моменту появления новой поэтической антологии литературная ситуация в стране вообще существенно изменилась. Помимо аристократии, к литературе
начинают приобщаться и другие слои населения. Зарождается новая, народная культура. Если танка продолжала оставаться практически «единодержавной» формой классической поэзии, то к этому времени она перестает быть единственной формой поэзии народной. Появляются так называемые «песенки на современный
лад» — имаё-ута. Их распевали на улицах столицы бродячие кукольницы, потешая невзыскательную городскую публику. Они были постоянным атрибутом незатейливых кукольных представлений.
Пели их «девы веселья» - сирабёси, ранние предшественницы
гейш. Некоторые из них допускались и в дома знатных особ, а порой даже обретали там себе покровителей. Интересовалась этими
песенками и молодежь из аристократических семейств. Песенки
сочинялись на другие темы, отличные от пения соловья, весенней
дымки, осенней луны и т.д., значительно более приземленные. И
язык их, и стиль в корне отличались от рафинированного поэтического языка классической танка.
О популярности этих песенок в высшем обществе свидетельствует такой интересный факт, как появление в 1069 г. собрания песен под оригинальным названием «Рёдзин хисё» - букв. «Секрет-

ное собрание уловленной мирской пыли». Автором-составителем
собрания был император-инок Го-Сиракава. Значительную часть
собрания составили песни имаё.
Явлением народной литературы в сфере прозы были «Рассказы о старых и новых временах» («Кондзяку моногатари», 1077 г.).
В этот сборник вошли исторические предания, сказки, бытовые
рассказы, притчи, легенды религиозного содержания, причем не
только японские, но и китайские, и даже индийские. Подобные
произведения диахронно сопоставимы с явлениями народной
культуры других стран, складывающейся на определенном сходном этапе культурного развития (обычно в период раннего средневековья).
Ранее уже отмечалось, что для поэтов «Синкокинсю» характерно частое обращение к прошлому, как на уровне аллюзий (обращение к поэтическому прошлому), так и на уровне тематики и
содержания (тема воспоминаний). Симптоматично появление и в
художественной прозе аристократического сословия произведений, обращенных в прошлое. Это прежде всего произведения, которые у нас принято называть историческими повестями, - «Повесть о славе» («Эйга моногатари», 1030 г.) и «Великое зерцало»
(«Окагами», примерно 1108-1123 гг.). Оба они построены на историческом материале, подвергшемся определенной литературной обработке, однако практически лишенном вымысла. В первом
из них повествование начинается с времен правления императора
Мураками (889 г.), в основном же речь идет об эпохе «великого
канцлера» Митинага — времени наивысшего подъема и славы рода
Фудзивара. Во втором описывается история правления 14 императоров за 175 лет. К моменту создания произведения слава и блеск
эпохи правления «великого канцлера» были уже позади, и в этом
оно перекликается с «Синкокинсю».
В это же время появляются истоки самурайской литературы прямого антипода литературы аристократии, которую самурайские писатели назовут в дальнейшем «изнеженной».
В конце XII в. по стране бродили так называемые «монахи с
бивак (четырех- или пятиструнный инструмент типа домры) - бива-хоси. Обычно слепые, они распевали под аккомпанемент бива
истории о кровавых междуусобных битвах - столкновениях крупнейших феодальных кланов, о выступлениях против императорской власти (например, о восстании Тайра Масакадо, о «беспорядках» годов Хогэн и Хэйдзи, о борьбе между сильнейшими кланами
Тайра и Минамото, закончившейся в 1192 г. победой Минамото, и

др.). В дальнейшем, уже после появления «Синкокинсю», эти народные сказы легли в основу «военных эпопей» гунки - произведений японского средневекового эпоса.
Такова была литературная ситуация, сложившаяся к моменту
составления антологии «Синкокинсю». Она в корне отличалась от
ситуации, в которой создавалась антология «Кокинсю» (подъем литературы аристократического сословия, появление все новых и
новых ее жанров и др.).
Вернемся, однако, к общественно-политической ситуации Японии того времени, ситуации весьма своеобразной и специфической. Еще во второй половине IX в. могущественный вельможа Фудзивара Ёсифуса ввел в стране институт регентства, чтобы возвести
на трон малолетнего сына своей дочери Мэйси. С тех пор вошло в
традицию сажать на престол малолетних императоров, при которых фактически во главе правления стоял регент, а затем, уже и
при совершеннолетних императорах, — канцлер. Самым могущественным канцлером был Фудзивара Митинага (сер. XI в.). Предшествующий же император отрекался от престола и обычно принимал монашеский сан, однако при этом не удалялся в монастырь или,
тем более, в скит, а продолжал устраивать поэтические турниры и
собирать вокруг себя поэтов, сочинять стихи. Многие известные
императоры сами были поэтами и покровительствовали поэзии, например Уда, Мураками, Дайго, Сиракава, Хорикава, особенно это
хочется подчеркнуть в отношении императора Готобы.
В конце XI в. произошло еще одно интересное событие, породившее весьма специфическую ситуацию. Император Сиракава,
уступив престол малолетнему преемнику и приняв монашеский
сан, не ушел от власти, а, создав свой двор, стал первым в Японии
императором-иноком, а система правления получила название
инсэй, что значит «правление монахов» - иное. Многие из этих
«иное» были достаточно влиятельными фигурами. Это Сиракава-но
ин, Хорикава-но ин, Готоба-но ин и некоторые другие. Между ними и двором малолетнего императора, за которого правил канцлер-регент, шла постоянная борьба за влияние - большей частью
закулисная, в виде всевозможных интриг. И у тех, и у других было свое «поэтическое окружение», и в некоторых случаях их интересы и цели в этом направлении совпадали. Например, Готобано ин, не очень ладивший с регентом-канцлером Фудзиварой Канэдзанэ, весьма успешно «сотрудничал» с министром-канцлером
Фудзиварой Ёсицунэ (регенты-канцлеры по-прежнему назначались из рода Фудзивара — наиболее могущественного с середины

IX в. аристократического рода), вместе с которым они сыграли
важную роль в составлении антологии «Синкокинсю». Именно они
являются авторами двух предисловий к антологии.
Одно из них, написанное Ёсииунэ от имени Готобы, именуется «Канадзё» (от названия японской слоговой азбуки - кана) и традиционно помещается в начале собрания, второе, написанное самим Готобой, - в конце, играя фактически роль послесловия.
Предисловие Ёсицунэ в основном выдержано в тех же традициях, что и предисловие Цураюки к «Кокинсю». В нем примерно те же разделы, только несколько изменен их порядок и содержание.
Начинает Ёсицунэ свое предисловие с раздела «История песен
вака», где говорит об истоках вака и, как и Цураюки, возводит эти
истоки к незапамятным временам, «когда только появились небо и
земля». Но если Цураюки ведет начало «пути японской песни» от
бога стихий Сусаноо, то Ёсицунэ считает родоначальницей песни
его невесту Инада-химэ.
Цураюки в своем предисловии к «Кокинсю» так пишет о «сущности» песен вака и об их миссии: «Безо всякого усилия движет
она <песня> небом и землею, вызывает сострадание у невидимых
глазу богов и демонов, наполняет нежностью сердца мужчин и
женщин, умягчает сердца суровых воинов». Ёсицунэ выражает ту
же мысль несколько иными словами. Отмечая, что песня «помогала мужчинам и женщинам выражать свою любовь, изливать чувства», он имеет в виду, в частности, и ту прикладную роль поэзии в
хэйанском обществе, которая была нами отмечена ранее. И особенно подчеркивает Ёсицунэ, исходя из сложившейся к этому времени в Японии неспокойной ситуации, что песня «способствовала
упорядочению мира, открывала путь к умиротворению и спокойствию народа».
Во втором разделе, повествующем о том, как замышлялась и
готовилась антология, Ёсицунэ особо отмечает широту и разнообразие привлекаемого поэтического материала. Целью составителей, пишет он, было «собрать песни старые и новые, песни певцов
и знатных, и неродовитых... включая и листья-слова невидимых
глазу богов и будд, и даже те песни, что явлены были в сновидениях ночи, темной, как ягода тута». Здесь имеются в виду сакральные
песни, которые в «Кокинсю» ограничены кратким разделом в составе 20-го свитка и связаны лишь с синтоистским ритуалом. В
«Новом собрании» они составляют два раздела-свитка — «Синтоистские песни» и «Буддийские песни». Это отражало возросшую роль
29

религии, и особенно буддизма, в японском обществе, переход от
эстетического сознания к религиозному.
В этом же разделе автор говорит о верности традиции (Uypaюки пишет об этом вскользь в заключительной части своего предисловия), более того, о необходимости соотносить с ней свое
творчество. Теоретики классической японской поэзии развитого
средневековья придавали традиции особое значение, ибо в это
время нарождалась новая литература, литература иного направления, и сохранение традиций поэтической классики становилось
жизненно важным. Ёсицунэ пишет о том, что древние песни служили для составителей критерием оценки отбираемого поэтического материала, и даже о том, что «быть может, порою при составлении его о т о г о собрания> мы меньше уделяли внимания песням
нынешним - тем, что у нас перед глазами, и слишком уж трепетно
и любовно относились к песням прежних времен».
Особенное внимание уделяет автор предисловия глубине содержания песен и пишет о том, что составители старались отобрать «песни глубокой души», тщательно отделяя их от малосодержательных, «мелких».
В разделе «Сущность поэзии вака» Ёсицунэ фактически говорит о содержании собрания, а также отмечает экспрессивную
функцию поэзии, которую, как и Цураюки, считает основной. Подобно Цураюки, Ёсицунэ приводит общий перечень основных
тем, мотивов и некоторых поэтических образов, в которых они
выражаются. Если основные темы (весна, лето, осень, зима, разлука, странствие) в целом совпадают с перечнем Цураюки, то репрезентирующие их мотивы, как правило, отличаются или представляют собой варианты приводимых у Цуракжи. Здесь же автор
отмечает и информативную роль поэзии. Из песен, по его словам,
люди узнают о многом: «и о мыслях и чувствах наших далеких
предков, и о местах, где никогда не были...».
В разделе «Предназначение «Нового собрания» и его особенности» Ёсицунэ подчеркивает, что составители в своей работе обращались к «Манъёсю» как к истокам песен вака. Действительно, в
антологии очень много песен, взятых из «Манъёсю». Вероятно,
здесь не обошлось без влияния Цураюки, который в предисловии
ко второй своей антологии «Синсэн вака» говорил о «глубокой душе» старых песен, сложенных в духе мэй-дзё-тёку («ясность — чистота — прямота»). И в этом существенное отличие концепции «Нового собрания» от замысла и установок составителей «Кокинсю»,
которая не включала песни «Манъёсю» и составители которой не

обращались к прошлому, видя себя создателями новой поэзии с ее
совершенной техникой и блестящим стилем.
Ёсицунэ поднимает значение поэзии и ее роль на «государственный уровень», отмечая активное участие императора в составлении антологии и его роль как автора. У Цураюки уже была намечена такая позиция, когда он говорил о «государях, что читали
сложенные поэтами песни и судили о том, что было в них мудро,
а что неразумно». Ёсицунэ, подчеркивая значительно больший
вклад в развитие поэзии современного ему императора, пишет:
«Нигде до сих пор... не было так, чтобы сам государь собирал и
отбирал песни. И ныне в нашей стране так делается впервые. Да и
песен государевых в прежних собраниях было... не более десятка. А в нашем собрании их более тридцати».
Наконец, в разделе «Завершение собрания и его миссия» Ёсицунэ снова подчеркивает важность обращения к истокам - в данном случае с точки зрения обеспечения «непрерывности пути песни». Автор предисловия неслучайно говорит о «возрождении» пути японской песни, ибо в период после «Кокинсю» наблюдалось
излишнее увлечение техникой и риторикой в ущерб содержанию.
Подчеркивая в заключение значение нового собрания, Ёсицунэ выражает удовлетворение и уверенность, что предпринятый им
и его соратниками труд не будет предан забвению: «И как возрадуются ему ныне живущие, так и запомнят навсегда этот день наши
потомки...».
В антологию вошли 1979 стихотворений-танка (в «Кокинсю» —
1111). Временной охват по сравнению с «Кокинсю» также значительно шире: в собрании представлены лучшие произведения
японских поэтов за пять столетий - с VIII по XII в. Есть даже несколько произведений еще более ранних авторов, например, императора Нинтоку, умершего в 399 г. Таким образом, можно выделить несколько слоев поэтического материала. Наиболее ранний слой - произведения, относящиеся ко времени, предшествующему составлению «Манъёсю», поэзия времен «Манъёсю», поэзия
раннего Хэйана, в том числе песни «Шести бессмертных» (Нарихиры, Комати, Хэндзё и др.), затем произведения поэтов более позднего времени (конца IX - начала X в.), среди которых - составители «Кокинсю»: Цураюки, Томонори, Тадаминэ, Мицунэ и некоторые их современники. Причем составители «Синкокинсю» не
включили в собрание произведения этих поэтов, вошедшие в «Кокинсю» (хотя произведения поэтов «Манъёсю» нашли в ней самое
широкое отражение). Составители не включили также и песни из
31

других антологий, составленных после «Кокинсю». Наконец, еше
два слоя: произведения поэтов, творивших после «Кокинсю», на
основании ее опыта или вопреки ему, и самый поздний слой — это
песни, сложенные в XI—XII вв., когда радикально меняются эстетические идеалы поэзии и достаточно существенно — ее содержание.
Главными составителями новой антологии были император Готоба, поэты Фудзивара Тэйка и Фудзивара Ёсииунэ. В составлении
принимали также участие Фудзивара Арииэ, Фудзивара Иэтака,
Фудзивара Масацунэ и Минамото Мититомо.
Как явствует из ранее сказанного, структура, состав антологии
выдержаны в традициях «Кокинсю». В ней, как и в «Кокинсю»,
20 свитков, расположенных примерно в той же последовательности, однако есть и некоторые отличия.
Например, раздел «Песни природы», открывающий антологию,
отличается от аналогичного раздела «Кокинсю» объемом составляющих его свитков: песен зимы и песен лета в новом собрании значительно больше.
Раздел «Песни скорби» занимает в новой антологии другое место. Жанр песен скорби «Кокинсю» можно определить как «песниплачи», ибо большинство из них сложено по случаю смерти или годовшины смерти высокой особы, близкого человека или друга. Содержание аналогичного свитка «Синкокинсю» значительно разнообразнее. Это не только плачи, но и, например, соболезнования
со стороны друзей и знакомых человеку, понесшему утрату. Некоторые песни сложены вообще безотносительно к конкретному
человеку, покинувшему этот мир, как, например, танка Готобы,
которая, скорее, является размышлением о мимолетности жизни:
Может, туча та,
Что дождем пролилась,
Была облаком дыма,
Оставшегося от того, кто навсегда ушел,
И в небе затерялся его след?

В «Синкокинсю» нет таких рубрик, как «Песни-шарады» (в которых по слогам нужно отгадать задуманное слово) и «Песни разной формы» (где приводятся, кроме лирических, песни юмористического содержания, написанные строфой танка {хайкай-но
у та), а также примеры поэтических форм нагаута и сэдока), которые были в «Кокинсю».
Совершенно изменилась структура 20-го свитка и его содержание. В «Кокинсю» это «Песни Палаты торжественных песен»

(Палата «заведовала» песнями, исполнявшимися на различных торжествах и церемониях). В этот же свиток входили ритуальные песни под рубрикой «Игры богов», а также «Песни восточных провинций» {адзума-ута). В «Синкокинсю» 20-й свиток составляют сакральные песни, разделенные на две рубрики: «Синтоистские песни» и «Буддийские песни».
Изменилось и содержание свитка славословий - иваиута. Если в «Кокинсю» в свиток входили практически лишь песни, содержащие благопожелания государю, членам императорской фамилии и знатным придворным и ограничивающиеся пожеланиями
долголетия, то в «Синкокинсю» их диапазон значительно шире.
Они содержат пожелания императору славного правления,
процветания стране и др. Встречаются и самые неожиданные варианты, как, например, у Исэ-но Тайфу:
Пусть на века
Пребудет чистой и прозрачной
Вода в твоем пруду,
Где лаже водоросли на дне
Сверкают яшмой!
Появились новые темы: песни, сложенные ко дню инаугурации
императоров, к празднику вкушения плодов нового урожая (Ниинамэсай), празднику первого ребенка в новом году и др. В составе свитка немало песен, прославляющих красоты природы, например, поэт Масафуса восхищается прекрасными камелиями на горе Така-но о:
Меняет сокол оперенье,
Но неизменна красота
Камелий дивных на горе
Така-но о - «Хвост соколиный»,
И иней, и роса - им нипочем!
Или песня поэтессы Исэ, включенная в свиток:
Дует ли ветер с гор
Иль нет Неколебим утес,
И не страшны ему
Удары волн!
А танка Фудзивары Сюндзэй, также входящая в этот свиток, прославляет «бессмертного» отшельника:
Сорвет святой отшельник хризантему, И тыща лет пройдет, наверно,

Покуда стряхивает с рукава
Благоухающего
Капельки росы!
Каковы же были эстетические идеалы того времени, какова
общая атмосфера художественного мира «Синкокинсю»?
Для поэтов периода «Кокинсю» эстетическим идеалом было
некое особое понятие - моно-но аварэ (букв, «чары вещей»). В
каждом предмете или явлении поэт стремился найти свое особое
неповторимое очарование - аварэ. Поэт Тосисада находит его в
единственном вишневом дереве, вдруг зацветшем в конце весны,
когда другие деревья уже осыпались. Другой поэт — Саконоуэ
Корэнори видит это очарование в багряных листьях, сплошным потоком плывущих по горной реке.
Поэт «Синкокинсю» видит прекрасное и воспринимает его под
несколько иным углом зрения. На место аварэ приходит идеал
югэн. Югэн - это красота сокрытая, видимая как бы сквозь дымку.
Буквальный перевод слова югэн - «таинственность и глубина». Красота как бы теряет четкие очертания. Типично стихотворение Фудзивары Тэйка.Туманным ароматом слив
Пропитан воздух.
В дымке Весенняя луна.
Теплый призрачный свет...
«Туманный аромат», луна видится сквозь дымку, свет - «призрачный». Порой красота вообще неуловима — как челн, мелькающий в
утреннем тумане меж островов, постепенно удаляясь. Иногда поэт воспевает не то, что он непосредственно видит или слышит, но
что он предполагает и что представляется ему прекрасным. Характерно стихотворение поэта-монаха Сайге:
Вот-вот посыплются росинки
С кустов и трав:
Над простором Мияги
Пронесся
Осенний ветер...
Это было время, когда буддизм все глубже овладевал умами
японской поэтической элиты, усиливая свое влияние на поэтическое мышление и восприятие окружающего. Влияла на поэзию и
общая ситуация в стране, в которой изменилось положение придворной аристократии, двор утратил былой блеск и влияние, со-

хранившись, скорее, лишь в качестве некоего декоративного института. Придворной аристократии оставалось лишь вздыхать о былой славе и могуществе. Неудивительно, что в поэзии «Синкокинсю» так настойчиво звучат мотивы иллюзорности мира, эфемерности бытия и мимолетности красоты, преобладают осенние образы
и осенние настроения. Отсюда и столь частое обращение к прошлому, в том числе к поэтическому прошлому. В этом нетрудно
усмотреть, порой сознательное, порой неосознанное, стремление
сохранить свою культуру, связь времен. Неслучайно составители
назвали свою антологию «Синкокинсю» — «Новая «Кокинсю», как
бы желая подчеркнуть преемственность поколений.
«Синкокинсю» сыграла огромную роль в развитии классической традиции. Ее влияние на последующую и современную литературу Японии исключительно велико. Разработанный ее поэтами
и воплощенный в их стихах эстетический идеал югэн лег в основу
японского драматургического искусства и драматургической литературы, сыграл большую роль в развитии средневекового театра
«Но». Оказал он'серьезное влияние и на японский средневековый
эпос - детище уже нового сословия. Особенно это заметно в военной эпопее XIV в. «Тайхэйки» («Повесть о великом мире»).
Песни антологии очень красивы, завораживают своей «таинственной красотой». В собрании представлена многочисленная плеяда талантливейших поэтов, таких как Фудзивара Сюндзэй и Фудзивара Тэйка, монах Сайге и министр-канцлер Ёсицунэ и многие
другие.
Бесспорно, ведущими поэтами «Синкокинсю» являются Фудзивара Сюндзэй, Фудзивара Тэйка и Сайгё-хоси. Сюндзэй и Тэйка были не только выдающимися поэтами, но и учеными-филологами.
Первому принадлежит пространный поэтический трактат «О старых и новых поэтических стилях» («Корай футайсё»), где он впервые предпринимает широкое исследование поэзии вака с точки
зрения стиля. Кроме того, он предлагает свою оригинальную теорию творческого процесса. Если Цураюки разработал теорию гармонии «души» песни, т.е. ее содержания {кокоро), и «слова», т.е.
формы (котоба) (последнее часто заменяется более широкими
понятиями: «облик» — сугагпп или «художественный образ» -сама),
то Сюндзэй вводит в эту теорию еще один, третий элемент — «исходная душа» (мотпо-но кокоро). Под этим термином ученый подразумевает исходный замысел или исходное чувство, которое далее и
находит свое воплощение в «душе» песни.

Как поэт Сюндзэй умел находить в самых традиционных и общепринятых темах и мотивах новые аспекты, а для раскрытия их
новые нюансы образа и новые краски. Показательны, например,
две его песни любви:
Себя, нелюбимого,
И сам я ненавижу,
Возненавидь меня и ты, —
Пускай хоть в этом
С тобою будем вместе.
Страдания мне принесла любовь, С того свиданья образ твой
Не исчезает из воображенья.
Как я жалею о поре счастливой,
Когда любви не знал!
Тэйка, как и его отец Фудзивара Сюндзэй, внес много нового в
теорию национальной поэзии (карон). В частности, он предложил
собственную классификацию поэзии вака с точки зрения стиля на
основе глубокого изучения этой поэзии. Классификация известна
под названием «Десять стилей Тэйка» («Тэйка дзиттэй»). Ему принадлежат несколько серьезных трудов по теории поэзии. Это «Записки из месяца в месяц» («Майгэиусё»), «Общие соображения по
сложению песен» («Эйга тайгай») и трактат-антология «Прекрасные песни нового времени» («Киндай сюка»), в котором введение
представляет собой теоретическую часть, а специально подобранная антология из 83 песен является иллюстрацией концепции поэта.
Для творчества Фудзивары Тэйка характерно, что он не был
привержен одному поэтическому стилю. Если ранние его стихи
сложены в стиле югэн, то в зрелые годы он создает стиль «чарующей красоты» — ёэн, представляющий собой, как уже отмечалось,
дальнейший отход от реальности, однако, с другой стороны, отражающий обращение к былому моно-но аварэ. В более поздние
годы поэт создает новый стиль — стиль «одухотворенности» — усин
(букв, «имеющий душу»), для которого характерна большая «прозрачность» по сравнению с югэн и ёэн при той ж е и даже большей
эмоциональной насыщенности стиха:
Хоть знал заранее,
Что встреча
Ведет к разлуке,
Отдался я любви,
Забыв и о рассвете.

Много сделал для развития вака поэт-император Готоба-но ин
(в антологии он значится под именем Дайдзё-тэнно). Он сам был
талантливым поэтом и душой болел за судьбу родной поэзии. Он
воссоздал Департамент поэзии {Вакадокоро - впервые был создан
императором Мураками, а позже упразднен). Это ведомство специально занималось сбором и отбором песен и составлением
поэтических антологий. Ему принадлежит теоретический труд «Заветы инока Готобы» («Готоба-но ин-но гокодэн»), В числе других
идей в этом трактате приводится мысль о том, что путь японской
песни — это сочетание обращения к старине и поиска новизны
(«знать старину, с любовью обращаться к ней и пролагать новые
пути японской песни»). Эту же мысль высказывает он и в своем
предисловии (фактическом послесловии) к «Синкокинсю». В поэзии он более всего прославился как певец осенней природы и
осенних настроений:
Быть может, мой рукав
Обильно увлажнила
Осенняя роса?
Всю ночь в нем отражался
Лунный лик.

Большой вклад в развитие поэзии внес министр-канцлер Фудзивара Ёсицунэ. Не говоря уже о том, что он был автором предисловия к «Синкокинсю» и входил в число ее составителей, он известен как тонкий и проникновенный лирик, большой мастер пейзажной лирики. В то же время Ёсицунэ был равно искусен в сложении песен на все общепринятые тогда темы. Подобно Готобе,
он постоянно устраивал поэтические турниры (обычно в собственной резиденции). Был главой созданного Готобой Департамента
поэзии. В «Синкокинсю» ему принадлежат 79 песен.
Поэтами-новаторами были Минамото Цунэнобу и его сын Минамото Сюнрай (Тосиёри). Первый известен как основоположник
нового поэтического стиля - возвышенного стиля лирики природы - кодзётэй или такэтакаси. Японские филологи считают Минамото Цунзнобу первым в истории национальной поэзии поэтомпрофессионалом (в отличие от придворных поэтов, составлявших
подавляющее большинство). Сюнрай известен как теоретик поэзии - ему принадлежит поэтический трактат «Сюнрай дзуйно», в котором он обобщил все созданное до него в области теории поэзии.
Особое значение он придавал оригинальности, «свежести» сюжета - мэдзурасики фу си. Оба поэта часто выходили за рамки по37

этического канона, стараясь расширить установленный набор поэтических образов.
Из женщин-поэтесс глубокое впечатление оставляют произведения дочери Фудзивары Сюндзэй (Тосинари-но мусумэ) и принцессы Сёкуси Найсинно с их главными мотивами грез и воспоминаний об ушедшей любви:
Под сению пахучих померанцев
Забылась на мгновение И в грезах
Ошутила аромат
Родных когда-то рукавов.

(Тосинари-но мусумэ)
Цветы прекрасных вишен
Отцвели, и ныне Ничто не радует мой взор,
А с неба тусклого
Льет долгий, долгий дождь...

(Сёкуси Найсинно)
Особо следует сказать о поэте-монахе, поэте-страннике Сайгё-хоси. Он, так ж е как Цунэнобу и Сюнрай, был поэтом-новатором, и его, бесспорно, следует отнести к поэтам-профессионалам. В японских трудах по истории поэзии его часто называют «поэтом-одиночкой». Сайге был очень самобытным поэтом, его творчество как бы обращено в будущее.
Эстетика югэн предстает в его творчестве своей новой стороной — как эстетика тишины, покоя, отрешенности от суетного мира. По сути он явился провозвестником и даже родоначальником
нового эстетического идеала — саби — просветленной грусти и невозмутимости, который лег в основу творчества поэтов последующего периода, нового направления и новой формы - хайку Басе
и его школы (XVII-XVIII вв.). Аля стиля Сайге показательно стихотворение:
Я так привык
Красою вишен любоваться
Каждый день.
И ныне вот, прошаясь с ними,
Скорблю...
В «Синкокинсю» поэту принадлежат 94 песни, больше, чем комулибо из остальных поэтов.

К сожалению, биографиям поэтов уделялось в те времена
слишком мало внимания и эти биографии подчас ограничиваются
лишь кратким «послужным списком». Однако сведения, которые
нам все же удалось разыскать, приведены в специальном приложении «О поэтах «Синкокинсю» (см. т. 2).
По богатству своего содержания, красоте и изяществу стиля,
разнообразию представленных в ней авторов, широте охвата материала и многогранности репрезентации японского поэтического гения антология «Синкокинсю» справедливо занимает свое место среди шедевров японской и мировой поэзии.

И А. Воронина

ПРЕДИСЛОВИЕ К «СИНКОКИНСЮ»
Канадзё1
1. История песен вака
Песни Ямато2 зародились еще в старину, когда только появились небо и земля и когда не установились еше дела человеческие.
И, как «листья-слова»3 Страны срединной камышовой равнины 4 ,
ведут они свое начало от Инада-химэ 5 из селения Суга 6 . И шла
она, песня, путем своим к расцвету, и никогда не прерывался этот
путь. И помогала она мужчинам и женщинам выражать свою
любовь, изливать чувства, что были у них на сердце. И способствовала она упорядочению мира, открывала путь к умиротворению
и спокойствию народа.
И так из поколения в поколение властители страны не расставались с песней. И все собрания песен, куда отбирали лучшие из
них, были утешением и забавою в каждом доме. И, казалось бы,
трудно было найти под деревом опавшие и несобранные цветы
слов7. И не должно было пропустить ни единой мысли, выраженной в этих песнях, как просачиваются с цветов и листьев в густую
траву и прячутся в ней жемчужинки-росинки.
И, однако же, как невозможно собрать все ракушки с жемчугом на чистой отмели моря в Исэ 8 , и как не выкорчевать всех деревьев в густых лесах на горе Идзуми 9 , так и невозможно оказалось собрать все песни.

2. Как задумывалось собрание песен «Синкокинсю»
И вот велено было главе Правой привратной охраны асону 1 0
Фудзиваре-но Арииэ, второму военачальнику Левой ближней охраны государя асону Фудзиваре Садаиэ, бывшему помощнику гу40

бернатора провинции Кадзуса асону Фудзиваре Иэтака, младшему
военачальнику Левой ближней охраны государя асону Фудзиваре
Масаиунэ и другим собрать песни, старые и новые, песни певцов
и знатных, и неродовитых, не отвергая никого из своей нелюбви к
11
нему. Включая и листья-слова невидимых глазу богов и будд , и
даже те песни, что явлены были в сновидениях ночи, темной, как
ягода тута 12 . И каждый выбирал, сообразуясь со своими вкусами и
пристрастиями, и потому не были те песни похожими одна на другую, как нити летней пряжи 1 3 , и порой нелегко было решить, какая песня лучше, а которая хуже, как невозможно разделить облака в вечернем небе. И собирали они эти песни, не считаясь со
временем, — и утром весенним, когда благоухают цветы возле
дворца государя, и по вечерам, когда веет прохладой ветер в его
дивном саду. Обращаясь к чистому источнику — песне о бухте Нанива1,4, судили они о том, какие песни лучше, а какие хуже, а сообразуясь с песнею о горе Асака— «Мелкой»15, отделяли они песни глубокой души от мелких. Не пренебрегали они и песнями из
«Собрания мириад листьев», однако не брали песен из последующих семи собраний, начиная с «Кокинсю»16.
И все же, гуляя в саду песен и черпая кистью и тушечниией из
их безгранного моря, не смогли они собрать все прекрасные песни, - как не всякая птица попадается в клетку ловца, как не каждая рыба насаживается на крючок рыбака.
И так собрано было две тысячи песен, всего 20 свитков.
И названо было собрание «Синкокинвакасю» - «Новым собранием старых и новых песен Японии».

3. Сущность поэзии вака
Среди собранных песен есть те, в которых певцы сожалеют,
что весенняя дымка скрывает первые цветы вишен на горе Тацута 1 7 , и те, в которых поется о кукушке, тоскующей о милом на горе Каннаби 18 , или о том, как разбрасывает осенний ветер листья
кленов на горе Кацураги19, а также и песни, в которых любуются
снегом, белым покровом одевшим вершину Фудзи в конце года 20 .
И не только об этом. Но и о том, как вглядывался государь с высоты дворца своего вдаль и узнавал о жизни народа своего 2 1 . Были и
песни, в которых одни сознавали с грустью непостоянство этого
мира, глядя на капли росы, скатывающиеся с листьев и трав 2 2 , а
другие сожалели о разлуке с друзьями в дальней дороге, протянувшейся яшмовым копьем 23 , или тосковали о родной столице после
41

долгого странствия по окраинам, далеким, как небеса , или помышляли с любовью о той, что недоступна, как облака над горной
25
вершиной Такама . Иные же, с грустью наблюдая, как размывают
волны древний мост в Нагара, сожалели о быстротечности времени 2 6 . Все это трогало тонкие струны людских сердец и пробуждало самые разнообразные чувства, которые не могли не найти своего выражения в песне.
Из песен же узнавали люди и о пророчествах древнего бога
Сумиёси 27 , и о мыслях и наставлениях святителя Дэнгё Дайси 28 ,
что излагал он, читая святые сутры. И о мыслях и чувствах наших
далеких предков, и о местах, где никогда не были и которых не видели. Таков путь песни.

4. Предназначение «Нового собрания»
и его особенности
В незапамятные времена в царстве Хань государь Вэнь пять
раз отказывался занять трон. Были такие примеры и в нашей стране. И в нынешнее время не спешили мы занять место, следующее
за небесным солнцем, и избегали привычного титула властителя29.
И хоть ныне на сем месте обитаем, но это лишь во имя исполнения долга наследника. А бесчисленные и многотрудные дела государственные помогают нам вести высшие министры и придворные, равно как и управлять делами двора. И все ведется исправно,
как было и прежде: и звезды знают свое место, и на облаках все
спокойно 3 0 . И многочисленные подданные повинуются нам беспрекословно, — подобно траве на поле Касуга, что клонится долу
даже от легкого ветерка. Мир и покой царит в стране Акицуси31
ма , и в чистом небе ее на все четыре стороны моря ясно светит
луна.
А если обратимся теперь к Бухте Вака32, то увидим, что не потерян след острова Сикисима33, и, предприняв ныне новое собрание песен, продолжим мы дальше путь японской песни. Собрали
мы песни - во благо и в назидание будущим поколениям на долгие
времена.
В древнем собрании песен - «Манъёсю» видим мы истоки
японской песни. Но времена менялись, и те песни все больше
уходили в прошлое, и для нынешних людей многое в тех песнях
уже непонятно.
Во время мудрейшего государя Энги 34 собрать новое собрание песен - «Кокинвакасю» - приказано было четырем придвор42

ным поэтам . Светлейший ум государя Тэнряку выбрал пяте37
рых — дабы составить собрание «Госэнсю» . А потом стали уже
составляться собрания песен лишь одним человеком. Это — «Сюи38
39
40
41
42
сю» , «Госюисю» , «Кинъёсю» , «Сикасю» , «Сэндзайсю» и
другие. Конечно, не под силу одному человеку собрать все песни,
что достойны внимания, и потому многое было упущено.
Поэтому не могли мы следовать их примеру, но взяли в пример составление «Госэнсю», и вот на этот раз составление собрания поручено было пяти придворным поэтам. А кроме того, мы
ведь не только собирали песни, но и отбирали лучшие, и даже исправляли 43 некоторые из них. И не только это было новшеством в
предприятии нашем. Нигде до сих пор, кроме древней страны
Морокоси 4 4 , не" было так, чтобы сам государь собирал и отбирал
песни. И ныне в нашей стране так делается впервые. Да и песен
государевых в прежних собраниях было совсем немного — не более десятка. А в нашем собрании их более тридцати.
Может быть, не все отобранные нами песни превосходны и
могут поразить сердце чем-то особенным. Можно сказать, что порой собирали мы и такие, что подобны палым листьям в лесу или
водорослям, разбросанным на морском берегу. И все - из любви
великой к японской песне, не заботясь иногда и о том, что скажут
потомки.

5. Завершение «Собрания» и его миссия продолжение пути песни и его процветание
45

И вот ныне — в 25-й день 3-й луны 2-го года Ганкю подошло
к завершению наше «Собрание». Быть может, порою при составлении его мы меньше уделяли внимания песням нынешним — тем,
что у нас перед глазами, и слишком уж трепетно и любовно относились к песням прежних времен. И, хоть стыдно нам, что из-за
этого, быть может, уступает наше «Собрание» более ранним, что
напоминают о древней столице Исоноками 46 , — все ж рады мы, что
вернулись к истокам родной песни и продолжили, наследовали ее
путь, что не дали пересохнуть руслу древней реки Томи-но Огава 4 7 , что течет возле прежней столицы Нары. И надеемся, что ныне возродили мы Путь Сикисимы — путь японской песни.
Много еше раз сменят друг друга роса и иней, весны и осени,
многие поколения придут на смену друг другу, но сохранится этот
наш труд, не будет предан забвению. Не растеряются, не рассыплются собранные в нем песни, как никогда ветер в соснах не
43

осыплет их зеленый покров, и пребудет всегда это собрание подобным вечной луне, что спокойно сияет в безоблачном небе. И
как возрадуются ему ныне живущие, так и запомнят навсегда этот
день наши потомки, день, когда появилось на свет наше «Собрание». И разве не вздохнут они порой с тоской о нашем времени,
как о милом прошлом?

СВИТОК I
ПЕСНИ ВЕСНЫ (1)

Еыщунэ
Миёсино, прекрасная земля.
Все горы - затянула дымка,
И даже в хижину убогую,
Засыпанную снегом,
Пришла весна.

Готоба-но ин
Похоже, в небесах Уже весна:
Дымкой затянута
Вершина Кагуямы Горы богов!

Сёкуси Найсинно
Весна — поздняя гостья
В глубинах гор.
Но вот — я слышу,
Как в дверь сосновую
Стучит капель...

Кунаикё
Вновь потемнело небо,
Снег пошел...
Ну кто теперь заглянет в старое селенье!
Не видно и следов!
Однако же — пришла весна!

Сюндзэй
Весна...
Она пошла повсюду —
Вплоть до страны далекой Морокоси,
А мне все кажется, что только к нам, в столицу,
Пришла она!

Сюнъэ-хоси
Весна... Еше вчера
Виднелись меж волнами горы
На острове Авадзи,
А нынче —
Все закрыла дымка!

Сайгё-хоси
На скалах нынче утром
Начал таять лед,
И подо мхом
Уже, наверно, пробивает себе путь
Струящийся поток...

Неизвестный автор

Снег с ветром
Все еше идет,
Но горы
Затянула дымка:
Пришла весна!

Неизвестный автор

Пришла весна,
И горы дальние,
Где снег еще лежит,
Уж затянула
Дымка...

Кунидзанэ

На поле Касуга
Еще лежит холодный снег,
Но сквозь него
Повсюду пробиваются
Зеленые ростки!

Акахито

Задумал я назавтра
Отправиться в поля
За молодою зеленью,
А снег, начавшийся вчера,
Еще идет!

Тадаминэ

На поле Касуга
Зазеленела травка,
И вот уж кто-то место
Себе огородил, —
Чтоб зелени набрать.

Норинага

На поле Касуга
Горят огни,
Мелькают там и сям остатки снега,
Как рукава девиц,
Что собирают зелень!

Цураюки

Эта корзина Побегов молодых полна.
Пусть о весне она напомнит
Тому,
Кто еше не был на полях!

Сюндзэй

Я не ходил в поля
За молодой травою,
Но влажен мой рукав - от грустных дум:
Как я бесцельно
Множил свои годы!

Сюндзэй

Мелкие волны набегают
На берег Сига,
Омывая корни сосен. Вот эта Старая какая! В каком далеком веке
Ее пересадили? Чьему ребенку счастья
тогда желали?

Иэтака

Вздымая с ревом волны,
В ущелье
Уже бежит река.
О ты, весенний горный ветер!
Скорее замани к нам соловья!

Готоба-но ин

Уж соловей запел,
А снег еще лежит
На ветках криптомерии
На горе
«Застава встреч».

Накадзанэ

Весна пришла,
И, падая на ветки сосен,
Мокрые снежинки
Словно призывают:
«Любуйтесь нами! Это же - цветы!»

Якамоти

Долину кипарисов
Еще не затянула дымка,
И на равнине мелких сосен
Падает
Мокрый снег...

Неизвестный автор

Надеюсь, больше уж не будет снега:
Повсюду солнышко весеннее играет,
И воздух волнами
Колышется
Над теплою землей.

Мицунэ

Как сливы цветы
Отыскать среди снега?
Ведь в Касуга,
В родных местах,
Он все еще не тает!

Есицунэ

Дымка весенняя
Еще не затянула небо,
Но по ночам от снега Как сквозь туман мне видится
Весенняя луна.

Этидзэн

Холодным светом
Сияет в горной глубине
Весенняя луна,
И небо пасмурно,
И снег идет, идет...

Мититэру

В бухте Мисима иней
Растаять не успел
На листьях тростника,
А уж подул весенний ветер:
Вот-вот набухнут почки на стеблях!

Хидэёси

Лунная ночь...
Похоже, начался прилив:
В заливе Нанива
По тростникам
Уж катится волна...

Сайгё-хоси

На вершине горы,
Наверно, стаял снег —
Вижу:
Вздымаются белые волны
На реке Киётаки.

Сигэюки

Снег мокрый падает
И нехотя ложится на ветки слив,
Его кой-кто готов принять за лепестки,
Но я б не стал:
Зачем же обижать весну?

Акахито

Стремительно, — словно стрела из лука,
Пришла весна.
Я поселился возле гор
И слушаю все время
Трели соловья!

Неизвестный автор

По веткам с песней
Порхает соловей,
И сыплются
Ему на крылышки
Снежинки белые...

Корэакира Синно

Оттаяли
Замерзшие зимою
Слезы соловья:
Даже в гнездо его в ушелье
Пришла весна.

Сики-но Мико

По скалам вниз
Стремится водопад,
А от него неподалеку
Уж показались папоротника
Юные ростки.

Дзиэн

Дым, что струится
Из вершины Фудзи,
Перемешался
С дымкою весенней
В рассветном небе.

Киёсукэ

С утренней дымкою
Смешался пар,
Что поднимается над озером Муро,
И словно вдалеке мелькают
Восемь островов.

Санэсада

Над берегом Наго
Поднялся туман,
Сквозь него вижу белые волны:
Вот-вот уж поглотят они
Заходящее солнце.

Готоба-но ин

Окутанная дымкой,
Струится под горой
Река Минасэ...
Как мог я думать, что закат
Лишь осенью красив!

Иэтака

Гора Мацуяма...
Еле заметны ее очертанья
В весеннем тумане,
И смутно видна над волнами
Гряда облаков.

1эика

Как быстро
Весенняя ночь миновала!
В рассветном тумане,
От горных вершин оторвавшись,
Плывут облака...

Накацукаса

Знаешь ли ты, о слива,
Как весна печальна,
Пока ты не цветешь?
С тоской смотрю
В подернутое дымкой небо.

Тэйка

Туманным ароматом слив
Пропитан воздух.
В дымке Весенняя луна.
Теплый призрачный свет...

Еримитпи

Снег все идет,
Вокруг — бело.
Лишь сливы
Сорванный цветок
Алеет у меня в руке.

Аиуиэ

Весна не смотрит,
Кто хозяин дома, —
Посещая
Растушую у изгороди
Сливу.

Сюнрай

О аромат душистой сливы!
Коль можешь,
Ответь,
Из какого селенья
Принес тебя ветер?
54

Тэйка

Рукав, увлажненный слезами,
Сливы впитал аромат,
И отблеск луны,
Сквозь ветхую крышу пробившись,
На нем отразился...

Иэтака

У аромата слив
О прошлом я спросил.
Но лишь луны весенней тень
На рукаве моем
Безмолвно отразилась...

MumumoMO

Благоухает слива...
Как будто чьи-то рукава
К ней прикасались.
Быть может, прежняя весна вернулась?
Спросить бы у луны!

Тосинари-но мусумэ

Сливы цветы,
С их неизменною красой,
Воспоминанья пробуждают.
О юности напомни мне и ты,
Весенняя луна!

Садаёри

С тобою не встречаясь,
Искал я утешенья
В аромате слив.
Когда цветы осыплются,
Где я найду забвенье?
55

Дайни Самми (ответ)

Каждой весной
Пленяет сердце
Слив нежный аромат.
И к этой ветке Будто прикасались чьи-то рукава.

Ясусукэ-но хаха

Над головою дует ветер,
Срывая лепестки цветов,
А в рукава мои
Падает снег,
Благоухая ароматом слив.

Сайгё-хоси

О, если б кто-нибудь
В пору цветенья сливы,
Желая ветвь прекрасную сломить,
Случайно заглянул
В мой сад!

Сёкуси Найсинно

Пусть в прошлое
Уйдет со мною и этот день,
Когда в тоске я на цветы смотрю.
Но ты, о слива,
Меня не забывай!

Арииэ

Уж сливы отцвели,
Но задержался в рукавах
Их аромат.
Не потому ль весенний ветер
Все дует в них, как прежде?

Такакура

Осыпались цветы,
Которыми я любовалась
Одиноко,
Но ты, увы!
Ты так и не пришел.

Оэ Тисатпо

Что может быть прекрасней
Весенней ночи,
Когда с небес
Льет мягкий свет
Подернутая дымкою луна?!

Такасуэ-но мусумэ

Вишен цветы
Слегка прикрыты синей дымкой,
А в небесах
Сияет сквозь туман
Весенняя луна.

Томогтшка

В заливе Нанива
Волны — и те
Окутаны туманом.
В них отражается луна,
Весеннею подернутая дымкой.

Дзякурэн -хоси

Пришла пора,
И улетают гуси:
Над полем я слышу
Их жалобный крик
В тумане рассветной луны.

Сюндзэй

В небе рассветном
Стаи гусей пролетают,
На север стремясь.
Кто крик их слышит,
Сам роняет слезы...

Неизвестный автор

С неба полночного
Слышу печальные крики
Диких гусей.
Обратно на север
Путь их нелегкий лежит.

Ёсииунэ

Взлетая с родного болота,
В путь отправляются гуси.
«Вернуться назад не забудьте
В осенние сумерки», —
Шепчет им ветер Инаба.

Ёсицу нэ
62

На рассвете
Вдаль улетают
Дикие гуси.
Как жаль им прощаться
С весенней луной и цветами!

Тэйка

О дикие гуси!
Сюда прилетали вы в стужу осеннюю
С битыми крыльями...
И вот - снова в пути,
Под весенним дождем промокая...
58

Дайсодзё Гёкэй

Весенний долгий дождь
По крыше стучит,
Стекая в траву возле дома.
О, как нагоняют тоску
Эти звуки!

Исэ

Весенний дождь
Круги рисует
На моем пруду
И ярко-зеленым ковром
Покрывает горные склоны.

Есицунэ

Вечнозеленый мох
Не надо красить,
И однако ж
Обильно поливает скалы
Весенний дождь...

Сёмё-хоси

Наверное,
Весенние дожди
Отдых дадут землепашцу,
Щедро поля напоив
Небесною влагой.

Мицунэ

С тех пор
Как начались
Весенние дожди,
Зеленые нити ив
Зазеленели еше ярче.
59

шкато
69

Вот и весна нас посетила снова.
Приятно побродить
По тропкам
В густой тени
Зеленых ив.

Сукэхито Синно

На старых ивах,
Что растут в Ёсино,
На берегу реки,
Еще не появились листья,
А в воздухе — уж аромат весны!

Сутоку-но ин

Ветер речной
Низко клонит весенние ивы.
Их тонкие ветви,
Сплетаясь,
Словно играют с волнами.

Кинцунэ

Весна.
Уж дымка затянула
Юную зелень ив на берегу пруда
И бакенщика
Утлый челн...

Осукэ

Весеннюю дымку
Ветер колеблет.
В разрывах мелькают
Склоненные
Тонкие ветви ив...

Масацунэ

На горе Каиураги
Дует весенний ветер.
Сквозь разрыв облаков вижу,
Как треплет он тонкие ветви
Склонившихся ив.

Лрииэ

О зеленая ива!
На ветках твоих
Сверкает роса.
Которую весну
Переживаешь ты?

Кунаикё

В полях
Зазеленели травы,
Но там и сям
Виднеются еще
Остатки снега.

Сонэ-но Еситада

Пришла весна,
И на заброшенных полях
На старых стеблях
Появились
Новые ростки.

Тадаминэ

На поле Касуга,
Весенним солнцем обогрета,
Зазеленела свежая трава,
Хоть старую траву
Здесь и не жгли.

Сайгё-хоси

Весна, пора цветенья вишен,
Не спешит.
В горах Ёсино снег идет,
И хлопья белые
Покрыли ветви.

Такатоки

Здесь, среди гор,
Дни провожу весенние В надежде
Увидеть первым
Вишен расцвет.

Цураюки

Весна...
Сегодня вновь
Я прожил долгий-долгий день,
Пока душа блуждала
В глубинах гор.

Иэтака

Сгустились сумерки в полях,
Где мы, сердечные друзья,
Так долго загуляли.
О, приюти нас, соловей,
Среди твоих цветов!

Сёкуси Найсинно

Кажется, вишни —
Уж в полном цвету:
Весь мир
Весеннею
Окутан дымкой!

Неизвестный автор

Лежу — тоскую,
А проснусь —
Смотрю уныло
На долгий дождь:
Когда ж распустишься ты, вишня?

Якамоти

О вы, гуляющие по полям!
Восторженные взоры обратите
На гору Тацута,
Где, чуть прикрыты дымкой,
Вишни раскинули свою красу!

Сайгё-хоси

Другой тропой
Пойду я нынче
По горам Ёсино, —
Чтобы полюбоваться вишнями,
Которых еше не знал.

Дзякурэн-хоси

Как чудно вишни
Расцвели здесь, в Каиураги:
Белые облака
Простерлись далеко
Вокруг горы Такама...

Неизвестный автор

Пришел я в старую столицу
Полюбоваться вишнями.
Как я любил когда-то
Украсить волосы
Их нежными цветами!

Кинтада

О, если б целый год
Была весна!
И я, работая в полях,
Без устали
Цветущей вишнею бы любовался!

Домё-хоси

Вишни махровые
На Тацута-горе
Смешались с облаками.
Как мне их отличить,
Чтоб ветвь прекрасную сломить?

1эика

Пришла весна,
И вишен белые цветы
И облака
Уже украсили
Вершину Огура...

Иэхира

На Ёсино-горе,
Должно быть, распустились
Вишни-.
Вся старая столица Будто в облаках!

Масацунэ

Шел между скал
По горной тропке
И, оглянувшись,
Увидал вдали
Цветущих вишен облака.

Масацунэ

Пришел я в горы
Вишнями полюбоваться
И не заметил,
Как из-за деревьев
Выплыла луна.

Дзиэн

Росою увлажнились
Вишни
В заброшенном селенье.
Кто посетит их?
Только ветер!

Мититомо

Кто посадил эти вишни
В Фуру, в полях?
В память о нем
Они радуют нас
Каждой весной.

Суэёси

Весенним ранним утром
Я пришел
Полюбоваться вишнями
Возле дворца Ёсино.
Густой травою заросла тропа!

Арииэ

Как вишни горные
Прекрасны
В сиянье утреннего солнца!
Кажется: снег лежит на склонах
И не тает.

СВИТОК II
ПЕСНИ ВЕСНЫ (2)

Готоба-но ин

Вишни прекрасные
В дальних горах расцвели.
Даже в день этот, долгий,
Как хвост у фазана,
Не устану на них любоваться.

Сюндзэй

100

О вишни в горах Ёсино!
Сердце мое пощадите!
Уж сколько лет,
Любуясь вами,
Не ведает оно покоя.

Сёкуси Найсинно

101

Минуло прошлое, как сон.
Оглядываясь, вижу,
Как много весен пронеслось,
Пока в задумчивости
Любовалась на цветы.

Мородзанэ

102

Я горной вишни ветвь
Хочу сломить.
Но как найти цветы
Средь белых облаков,
Что затянули небо?!

Нагаиэ

103

Все в дымке,
Окрашенной в цвет
Распустившихся вишен,
И даже небеса над горной кручей
Порозовели.

Акахито

104

Гляжу на придворных:
Знать, много досуга у них.
Забавляются,
Цветами вишни украшая
Волосы свои.

Нарихира

105

Вишен цветы!
Как жаль покидать вас
Всегда.
Но так, как сегодня,
Еше не бывало.

Мицунэ

106

Ночью весеннею
Сон не приносит покоя:
Все грезится мне Опадают
С вишен цветы.

Исз

107

Если не знаешь,
Снег ли идет,
Иль опадают
Цветков лепестки,
Спроси у весны!

Цураюки

108

Печалюсь я,
Не в силах удержать
Те лепестки,
Что опадают с вишен
В моем саду.

Неизвестный автор

109

Чу! Голос соловья
С горы Тацута,
Окутанной весенней дымкой.
Не о цветах ли опадающих
Грустит он?

Акахито

110

О дождь весенний,
Сильно так не лей:
Сорвешь до времени
Цветы прекрасных вишен,
А друг мой не успел полюбоваться ими.

Цураюки

111

Срывает ветер лепестки
С цветущих вишен.
Под сенью их я постоял,
И вот —
Уже благоухают рукава!

Тосинари-но мусумэ

112

Подул весенний ветер и развеял
Мой мимолетный сон.
Осыпались цветы,
И ароматом нежным пропитались
Мои одежды.

Иэтака

113

Пришла пора,
Когда у всех прохожих
Рукава
Благоухают
Ароматом вишни.

Сюндзэй

114

Когда теперь увижу вновь
Цветушие деревья на полях Катано,
Где ныне на рассвете лепестки
На землю падают,
Как хлопья снега?

Наринака

115

Как плотно укутаны дымкой
Горные вишни!
Осыпались они?
Или, быть может,
Еше цветут?

Ноин-хоси

116

Горный приют...
Послышался вечерний звон,
А вслед за ним —
Посыпались с ветвей
Увядших вишен лепестки...

Эгё-хоси

117

Печалюсь я весною, наблюдая,
Как опадают
С горных вишен лепестки.
А я ведь поселился здесь, спасаясь
От горестей мирских.

Ясусукэ-но хаха

118

Быть может, буря пронеслась
По горным вишням?
Лежат, словно снег,
Под деревьями
Опавшие лепестки.

Сигэюки

119

Весенний долгий дождь...
Кажется:
Льются с небес
Бесконечные слезы
По опавшим цветам.

Сигэюки

120

Летят через горы дикие гуси,
Крыльями машут.
Быть может, от этого ветра
И облетели так быстро
С вишен цветы?

Томотика

121

Порой, когда дикие гуси
Летят к нам обратно
Над полем Ёсино,
Вишни, увы, осыпают,
На землю свои лепестки.

Цунэнобу

122

Ветер сорвал
С горных вишен цветы,
И занавес из лепестков
На миг заслонил
Рощу седых криптомерии.

Мороёри

123

Осыпались
С вишен цветы
И под деревьями
Сплошным ковром покрыли
Зеленый мох.

Акисукэ

124

Покуда сорванные ветром лепестки
На землю не упали,
Все кажется,
Что протянулись облака
По склонам гор.

Нориканэ

125

Осыпались с вишен цветы,
И ныне я
Уж никого не жду.
Лишь завыванье ветра
Слышу каждый день.

Сайгё-хоси

126

Я так привык
Красою вишен любоваться
Каждый день.
И ныне вот, прощаясь с ними,
Скорблю...

Этидзэн

127

О, если б рядом с садом
Была тропинка для моих друзей,
Чтоб не блуждать им
Под дождем
Опавших лепестков.

Кунаикё

128

Весенний ветер, видимо, пронесся
Над пиком Хира:
Как пена за ладьей,
По озеру плывущей,
Тянется в небе след из белых лепестков.

Кунаикё

129

Над Горою встреч
Пронесся ветер, увлекая
Сорванные лепестки.
Как будто облака поднялись
Над рощей криптомерии.

Сануки

130

На вершине горы
Ветер срывает с вишен цветы,
И лепестки, как облако,
Затягивают небо,
Лишь чуть заметна в нем рассветная луна.

Сутоку-но ин

131

Увядших вишен лепестки
Рассыпались по склонам гор,
Вплоть до вершины,
Как будто белые одежды
Небесных дев.
74

Ерисукэ

132

Смотрю, как вдали, на горе Ёсино,
С вишен цветы опадают.
Кажется: над вершиной,
Влекомые ветром,
Плывут облака.

Готоба-но ин

133

Осыпались с вишен цветы
На вершине Ёсино.
Даже ветер
Кажется белым
В весеннем рассвете.

ъэика
134

Бело-розовый
Ветер весенний
Ныне не дует над садом моим.
А случайному гостю пусть снегом покажутся
Опавшие лепестки.

Готоба-но ин

135

Осыпались цветы
Прекрасных вишен.
Взгляни на эти лепестки:
Подумаешь, быть может, снег?
Однако он - не тает!

Есицунэ (ответ)

136

Вчера, наверное, еше цвели
Эти цветы.
Но в сад, увы,
Я не был приглашен.
А ныне - это снег!

Сёкуси Найсинно

137

Махровые цветы в моем саду
Увяли.
О, если б кто-то навестил меня,
Покуда ветер
Сорвать их не успел!

Корэакира Синно (ответ)

138

Жестока та,
Которая не позвала
Полюбоваться вишнями
В ее саду
В счастливую пору цветенья.

Иэтака

139

Вишни в цвету...
Был это сон или явь?
Благоухающие облака
Над горною вершиной
Развеял весенний ветер.

Тошнари-но мусумэ

140

Что держит меня
В этом мире печальном?!
Как вишни цветок,
На волю весеннего ветра
Отдамся...

Санэсада

141

Как ненадежен этот мир!
Живущий в нем —
Цветку подобен вишни,
Что расцветает, чтобы вмиг отцвесть
И унесенным быть весенним ветром.

СюНЪЭ'ХОСЫ

142

В минуты горькие
Подсчитываю весны,
Оставшиеся мне,
И, как поток неудержимый,
Льются слезы...

Осукэ

143

О вишня милая!
Когда меня не будет,
Не забывай,
Как твоего цветения ждала я
И как печалилась об увяданье!

Есихира

144

Весенний горный ветер!
Не увлекай с собою облака,
Что поднялись над горной кручей.
То — память о цветах,
Так радовавших взор!

Масаиунэ

145

Срываешь с вишен ты цветы,
О горный ветер!
Утихни хоть на миг:
Пусть повисят над горной кручей
Благоухающие облака!

Госиракава-но ин

146

И вишни отцвели,
И лепестки, увы, опали.
Лишь с бесполезным сожаленьем
На ветви опустевшие
Смотрю...

Ёсицунэ

147

К горе Ёсино,
Бывшей столице цветов,
Ныне никто не приходит.
Лишь ветер гуляет
Среди опустевших ветвей.

Цунэнобу

148

Уж ныне отцвели
На родине цветы.
Но в памяти своей
Храню я их красу
На фоне весеннего неба.

Сёкуси Найсинно

149

Цветы прекрасных вишен
Отцвели, и ныне —
Ничто не радует мой взор.
А с неба тусклого
Льет долгий, долгий дождь..

Мотосукэ

150

О горные вишни!
Красу вы свою сохранили Аля нас!
Аля кого же теперь
На ветвях вы остались?

Якамоти

151

Сегодня, в день,
Когда в стране далекой Кара
Кораблики пускают по воде,
Украсьте волосы цветами,
Друзья мои!

Корэнори

152

За дальними горами
Укрылся лунный серп, Ему и дела нет
До тех цветов,
Что по воде плывут во мраке!

Рёдзэн-хоси

153

Увяли и цветы,
Которыми пришел полюбоваться,
И сам я уж не тот.
Увижусь ли с тобою будущей весной,
О вишня?

Дзякурэн-хоси

154

Под вечер птица
Возвращается в гнездо.
А я?
Где обрету покой?
Ведь вишни отцвели!

Дзякурэн-хоси

155

Увы! Осыпались цветы.
Сорвал их горный ветер
И ныне без стеснения
Гуляет
Среди опустевших ветвей.

Кинцунэ

156

В горы Ируса забрел далеко я
Поздней весной,
Но и там уж не нашел цветов.
Лишь бело-розовые облака
Едва виднелись над вершиной.
79

Есииунэ

157

У вишен уж осыпались цветы,
А с ними и ушла весна.
Напоминают о былом цветенье
Лишь облака
Над кручею Хацусэ.

Иэтака

158

Смотри:
Распустились уж желтые розы
На берегу Ёсино.
Значит, вишни в горах Отцвели.

Сюндзэй

159

Вот берег... Коня придержу,
Напою его чистой водой
Из Жемчужной реки,
Куда желтые розы
Роняют росу с лепестков.

Кунидзанэ

160

Мчится меж скал
Река Киётаки.
Плещутся волны о берег,
Орошая цветущие
Желтые розы.

Ацуми-но Окими

161

В Реке богов - Каннаби,
Наверное, кричат лягушки,
Предвещая холода,
И в волнах отражаются
Желтые розы.
80

Окикадзэ

162

Вот отцвели
Милые желтые розы,
И в заводи Идэ,
Наверно, оживились
Поющие лягушки.

Эти

163

Глициний цветы!
Вот так бы вечно любоваться вами!
Сколько веков уже
Вы радуете нас
Своею неизменной красотой!

Тэнряку

164

Никогда не наскучит нам,
Вместе собравшись,
Любоваться волнами глициний.
Как жаль, что подходит к концу
Радостный праздник!

Цураюки

165

«Весна прошла!» —
Вокруг я слышу.
Но ведь глициния —
Цветет.
Значит, весна еше продлится!

Цураюки

166

Хотя глициния и вьется
Вокруг сосны вечнозеленой,
Она не забывает
Восхищать нас
И собственной красою.

Митинобу

167

Собраться бы с друзьями
Да и отправиться
В глубины гор:
Быть может, вишни там
Еше не отцвели?

Дайсодзё Гёсон

168

И эта сень
Под деревом вишневым
Опустела.
Кто же придет сюда теперь,
В конце весны?

Дзякурэн-хоси

169

Куда ушла весна?
Не знаю!
Я видел только челн, валежником груженный,
Что уплывал в тумане
Вниз по Удзи-реке.

Корэцуна

170

Весна прошла,
И с горных вишен
Осыпались цветы.
А я все жду кого-то
В своем приюте одиноком.

Тосинари-но мусумэ

171

Весенние дни
Безвозвратно прошли.
Снова и снова, тоскуя, о них вспоминаю,
И как-то невольно приходят на ум
Пустынные поля Исоноками...

Неизвестный автор

172

Сказать весне:
«Постой!» Ведь не послушает,
Я знаю.
Как жаль с ней расставаться!

Кунаикё

1 73

Вот солнце уж готово скрыться
В вечерних облаках,
Последний отблеск бросив
На жалкий мой плетень.
Уходит и весна...

Есицунэ

174

Мой сад цветущий в Сига,
Столицу бывшую весны,
Кто посетит теперь?
Цветы осыпались,
Весна ушла...

С В И Т О К III
ПЕСНИ ЛЕТА

Дзито-тэнно

175

Весна прошла,
Развешены повсюду
Летние одежды:
Вся в белом Кагуяма Небесная гора.

Сосэй-хоси

176

Хоть жаль весну,
Ее не удержать.
Зато Оденемся мы скоро
В летние одежды!

Дзиэн

177

Когда деревья отцвели,
Они не так влекут,
И их покинуть Просто,
Как платье летнее скроить.

Митинари

178

Несколько дней назад
Переменил я платье,
А цветы,
Оставшиеся на ветвях,
Все опадают!

Тосинари-но мусумэ

179

Весну сменяет лето,
И изменяются сердца людей,
Как блекнет краска
Цвета вишни
На рукавах.

Сир акава-но ин
180

Цветы унохана
Виднеются местами
Вдоль забора, Так блики лунные
Мелькают сквозь туман.

Сигэиэ

181

Когда цветут
Цветы унохана,
Кажется:
Изгородь сада в гирляндах,
Сплетенных из волн белопенных!

С'екуси Найсинно

182

Возможно ль забыть
Этот ночлег
В полях росистых
Среди цветов прекрасной мальвы
При свете утренней зари?

Кодзидзю

183

О мальвы у храма Камо
На горе Камияма!
Прошло столько лет,
А вы —
Прекрасны и свежи!

Масацунэ

184

В полях трава Еше не высока,
А в заводи Асака
Водоросли
Густо разрослись.

Тайкэммон-ин-но

185

Аки

Разрастайся гуще,
Вишневая конопля!
Будь нам утешеньем.
С цветами, чье имя ты носишь,
Так не хотелось прошаться!

Сонэ-но Еситада

186

Уж вишни отцвели
В моем саду,
И пробивается с трудом
Сквозь их листву густую
Лунный свет.

Сонэ-но Еситада

187

Пусто в саду.
Не заходит и тот,
Кого упрекнуть бы я мог,
Как редкого гостя.
Лишь травы и листья вокруг.

Мотодзанэ

188

Густо разрослись
Вокруг дома
Летние травы.
Того и гляди, свяжешь
С прохожими вместе!

Энги

189

Густо разрослись
Летние травы.
Отчего ж до сих пор
Кукушки голоса
Не слышу я в саду?

Хитомаро

190

Хотя и скрылась ты,
Кукушка,
Среди цветов унохана,
Но неужели сможешь утерпеть
И не запеть?

Мурасаки Сикибу

191

Вот-вот уж с холма Катаока
Послышится голос кукушки...
И пусть в ожиданье его
Промокну от капель росы,
Под деревьями стоя.

Бэн-но мэното

192

Кукушка!
Прилетевши с гор,
В каком саду ты прежде запоешь?
Кто раньше всех
Твое услышит пенье?

Неизвестный автор

193

В майскую ночь,
Когда луна сияет,
В горах цветет унохана,
Кукушки я услышал голос,
И сердце просит: «Пой еще!»

Неизвестный автор

194

С Горы богов —
Каннаби
Послышался кукушки плач.
Быть может, тоскует о милом
В эту туманную ночь?

Якамоти

195

Меня средь ночи
Кукушки сладкий голос
Разбудил.
Разве смогу теперь
Уснуть спокойно?

Есинобу

196

С гор,
Распростершихся вокруг,
Кукушка с песнею летит..
Наверное, уж зацвела
Японская гвоздика...

Цунэнобу

197

Если б знать,
Что споешь ты еще,
О кукушка!
Этой ночью я лег бы один, Чтобы лишь задремать ненадолго.

Сиракава-но ин

198

Кукушка, прилетев в селенье,
Еще несмело куковала,
И, ожидая милую, Увы, напрасно, Один я ей внимал.

Ханадзоно-но Садайдзин

199

Кукушка,
Я внимал тебе И нет теперь покоя сердцу:
Боюсь, уже не хватит сил
Все ночи ждать тебя и слушать!

Масафуса

200

Не из цветов унохана
Ограда сплетена,
И все ж поет в небесной вышине
Под сенью лавра лунного
Кукушка!

Сюндзэй

201

Вспоминаю прошлое...
На травяную крышу
Льет ночной дождь.
К нему мне слез не добавляй,
О горная кукушка!

Сюндзэй

202

Льет дождь...
По цветам померанцев
Пронесся ветер,
А там, за тучами,
Плачет кукушка...

Сагами

203

Не слушать бы
И в мирный погрузиться сон Увы!
Послышалось печальное «ку-ку»
Заплакала кукушка.

Мурасаки Сикибу

204

Все с нетерпеньем ждут,
Тоскуя по тебе,
Кукушка,
В чьем же саду
Ты прежде запоешь?

Суо-но найси

205

За ночью ночь
Ждала я с нетерпеньем,
И вот - с заоблачных высот
Над пиком Матиканэ
Кукушки голос!

Киммити

206

Пока не запоешь ты снова,
О кукушка,
Не выйдет в море мой корабль.
В бухте Акаси до рассвета
Готов я ждать.

Норимицу

207

Спой еще раз,
Кукушка,
В память
О тех ночах минувших
В роше Оисо!

Хатидзё-но ин-но Такакура

208

Лишь голос еле слышный.
О кукушка,
Ты ли?
Не видно ничего
В полночных облаках!

Есицунэ

209

Уже рассвет...
Холодным блеском
Светится луна,
А голоса кукушки
Все не слышно!

Сюндзэй

210

Что делаешь со мною ты,
Кукушка!
Твой голос из-за облаков,
Сияньем лунным освещенных,
Так за душу берет!

Еридзанэ

211

Как ненавистны вы,
О гребни гор Ируса!
Не только потому, что прячете луну,
Но оттого еще, что и кукушка
Скрывается за вами!

Тикамунэ

212

Взошла на небе
Бледная луна,
Хоть ждал я не ее.
А ты, кукушка,
Все еще в горах!

Ясусуэ

213

Уж не поет кукушка
В роще Синода,
А мой рукав - в слезах,
Что капали все время,
Пока я ей внимал.

Иэтака

214

Сколько ночей кукушку жду,
Она - не прилетает.
Подумал: может, уж не ждать? Смотря сквозь дождь
На пасмурное небо.

Сёкуси Найсинно

215

Послышался кукушки тихий плач
И потонул
Среди небесных троп:
Быть может, дождь
Омыл ей слезы?

Кинцунэ

216

Кукушка милая,
Я упрекать тебя
Не в силах,Хоть нынче, может, снова
Ты будешь петь в чужом саду!

Сайгё-хоси

217

Ты голоса не подаешь,
Кукушка,
Но - буду ждать
Здесь, на полях Ямала,
В роще криптомерии.

Сайгё-хоси

218

Из горной глубины
Кукушка вылетела,
И до самого подножья
Ближних гор
Донесся ее голос...

Санэсада

219

Тростниковую дверь
Своей хижины горной
Я отворил,
И с рассветного неба донесся
Голос кукушки...

Ёсицунэ

220

Над склоненными
Намокшими ирисами Кукушки плач...
Дождливые
Майские сумерки.

Сюндзэй

221

Праздник Пятой луны
Воспоминанья навеял,
И вместе с ирисом
Новые слезы
Украсили яшмой рукав.

Цунэнобу

222

Увяли все цветы,
Не дав нам
Насладиться ими вволю.
Остались только эти На рукавах твоих!
95

Косёсё

223

Как ирис в болотной воде,
Живу в этом мире печальном
В слезах.
Почему?
Что думаешь ты?

Мурасаки Сикибу (ответ)

224

Не знаю и я,
Почему,
И нынче лишь слезы
Мой увлажняют рукав,
И нет им конца!

Цунэнобу

225

Брызжет из трубки вода,
Питая ранний рис
На горном поле,
И вся веревка-огражденье
В капельках росы!

Есицунэ

226

Священной веревкой
Оградили вокруг
Поле раннего риса.
Не размокнет она
От майских дождей?

ИсЭ'НО Тайфу

227

Как промокли, наверно,
Подолы у землепашцев
Этой порой
Бесконечных
Майских дождей.

Цунэнобу

228

Никто уж не жнет
Дикий рис
В бухте Мисима Весь поник он
От долгих дождей.

Масафуса

229

В заводи,
Где собирают дикий рис,
Так глубока вода после дождя, И все ж со дна сияет ясно
Лунный лик!

Мототоси

230

Так пышно разрослась
Роскошная листва дубов
После дождей,
Хоть бог — хранитель листьев
Знаком их святым еше не оградил!

Канэдзанэ

231

Льют майские дожди,
И в Оу, заводи речной,
Никто не косит дикий рис,
Так и сгниет он, верно,
Под волнами!

Тэйка

232

Льет майский дождь,
И яшмовым копьем блестит
Пустынная дорога:
Нет никого,
Кто бы принес мне весть!
97

Удзиёси

233

Льет майский дождь.
В раздумье я ишу
Просветы в облаках
И жду луну:
Хоть с запада появится, быть может.

Тадаёси

234

За окнами - сэнтан в цвету,
А под его густою сенью Росинками дождя покрытые кусты,
И разгоняет тучи
Свежий ветер.

Тэйка

235

Дождливою порой
Бездушная луна
Не выйдет на свиданье
И лишь кукушка
Вылетает из-за гор.

Готоба-но ин

236

Где-то в небесной вышине
Кукушка прокричала,
Улетая...
Как думы беспросветные
Одолевают!

Сануки

237

Поет кукушка...
Дождалась,
Когда в просвете облаков
Приветно засияла
Луна.

Сюндзэй

238

Кому-то вновь
Цветущий мандарин
Воспоминания навеет,
И я, быть может, для кого-то
Любовью прежней окажусь.

Мититомо

239

Вспомнишь ли обо мне,
Когда уйду навеки?
Пусть хоть вечерний ветер
Принесет тебе
Цветущих померанцев аромат.

Сёкуси Найсинно

240

«О, дни невозвратимые!
Если б вернуть вас снова!» И с этой мыслью задремала я,
А ветер к изголовию принес
Чудесный запах померанцев.

Тадаёси

241

Осыпался цвет померанцев
На изгородь, на стреху крыши, —
И, как росинки на траве синобу,
Слезы воспоминаний
Навернулись на глаза.

Дзиэн

242

Майская ночь коротка...
На миг забывшись,
Ошутил на рукаве
Цветущих померанцев аромат:
Повеяло прохладой...

Неизвестный автор

243

Тебя я ждал... Увы, напрасно!
Лишь запах померанцевых цветов
У стрехи дома старого
Напомнил рукавов
Знакомый аромат.

Неизвестный автор

244

На запах померанцевых цветов
Кукушка прилетела
И поет, Как будто о любимом
С тоскою вспоминает.

Тосинари-но мусумэ

245

Под сению пахучих померанцев
Забылась на мгновение —
И в грезах
Ошутила аромат
Родных когда-то рукавов.

Иэтпака

246

Лишь первый год
Зацвел в саду душистый померанец,
Но почему-то вдруг
Напомнил аромат
Тех рукавов, когда-то близких.

Тэйка

247

Сумерки...
Запах цветов померанца ветер принес.
Не в память ли об ароматном облаке,
Что от тебя осталось,
Устремившись ввысь?

100

Канэдзанэ

248

Неуверенно
Голос кукушки звучит:
Что это — май?
Иль, быть может, настал уж июнь
И в горы пора возвращаться?

Сиракава-но ин

249

Как густы летом
Тени деревьев:
Даже сиянье луны
Не проникает
В мой сад.

Эгё-хоси

250

В разгаре — лето,
Даже густая сень дубов,
Что за калиткою
Приюта моего,
Желанной не дает прохлады.

Дзиэн

251

Чарует вид ладьи рыбачьей
С бакланами,
Плывущей по реке великой Удзи.
И в сумраке вечернем
Купол неба над головой.

Дзякурэн-хоси

252

Ладья рыбачья с корморанами
Переплывает, верно,
Перекаты:
В воде мелькает отраженье
Мерцающих огней.

101

Сюндзэй

253

Мерцая огнями,
Плывет вниз по Ои-реке
Рыбацкий корабль с корморанами.
Сколько порогов преодолеет он
За короткую летнюю ночь?

Тэйка

254

Корабль рыбацкий с корморанами,
Что лунною рекой плывет, Ему-то уж
Какою кармой предначертано
Ждать наступленья тьмы?

Есицунэ

255

Словно рыбацкие огни,
Воспоминанья навевая
О прошлых днях,
Еле заметные, мерцают
Светлячки в селенье Асия.

Сёкуси Найсинно

256

Короткий летний сон
Неуловим, —
Как легкий шелест листьев
Бамбука
За моим окном.

Кинцугу

257

Когда летнею ночью
Холодный ветер вдруг прошелестит
По листьям бамбука за окнами,
Я просыпаюсь, думая:
«Настала осень!»
102

Дзиэн

258

В источнике горном
Воды зачерпнул Разбилось луны отраженье,
И жажды еще утолить не успел •
Уж скрылась луна за горою.

Мититэру

259

У берега Киёми
Уж волны озарил рассвет, Не дожидаясь,
Когда из врат небес покажется
Неверная луна.

Еыщунэ

260

Летнее платье - тонко,
А коль надеть их несколько,
Чтобы не замерзнуть, - согреют.
Но отражение луны на рукавах, сложенных
вместе,
Холодно, как прежде!

Арииэ
261

У древней Хаиусэ-реки,
Под сенью криптомерии,
Прохладно так,
Что думаешь:
«Уж лучше б осень!»

Сайгё-хоси
262

В пути
Задумал отдохнуть я
Возле ручья,
В тени плакучей ивы, Но вот - уже замерз!

103

Сайгё-хоси

263

Травы в полях,
Поникшие от солнечной жары,
Теперь вздохнут:
Сгустились тучи, предвещая ливень,
Повеяло прохладой...

Киёсукэ

264

Вечер...
Летний ливень
Прошел,
После себя оставив
Желанную прохладу.

Кинцунэ

265

Прошел мгновенно летний ливень,
И вот уж со склоненных веток бамбука
Сдувает ветер, по жемчужинке,
Росинки,
И тучи разошлись...

Сюнрай

266

В селении Тооти,
Наверное, льет дождь:
Гора Небес великих —
Кагуяма
Скрывается за тучами..

Еримаса

267

Ливень прошел,
И сад
Еше просохнуть не успел,
А с неба чистого уже сияет
Луна...
104

Сёкуси Найсинно

268

Рассеялись на небе тучи,
А под горою,
За которою готово скрыться солнце,
Стрекочут жалобно
Вечерние цикады.

Тадаёси

269

Солнце вечернее
Уж клонится к закату,
А за плетеной дверью
Жалкой хижины моей —
Одинокий голос цикады...

Еыщунэ

270

Уж на пороге осень,
И в роше зелень нижняя дерев
Меняет цвет, —
Наверное, от слез цикад,
Что падают росой на листья...

Сануки

271

Стонут ночные цикады,
Холодом веет от их голосов,
И под деревьями в роще
Роса
По-осеннему холодна.

Тадами

272

Ночь...
Откуда-то вдруг вспорхнул светлячок
Над моим изголовьем из трав...
Неведом ты,
Странника путь!

105

Есицунэ

273

Над болотами в поле
Парят светлячки,
А внизу, меж стволов тростника,
Шелестит по ночам
Осени ветер.

Сюнъэ-хоси

274

В тени деревьев под горою
Спасаюсь от жары.
О, если б к вечеру
Подкрался незаметно
Осенний ветерок!

Такакура-но ин

275

Росинками,—
Как жемчугом, Увит плетень,
И в солнечных лучах блестит
Японская гвоздика.

Еридзанэ

276

Цветет «Вечерний лик» Едва заметен в сумерках.
На лепестках росинки Не слезы ли любви
На листьях слов твоих?

Сёкуси Найсинно

277

В вечерних сумерках
Ветер прошелестел
По листьям оги
За окном.
Незаметно подкралась осень.,

106

Дзиэн

278

Блуждают облака
В вечернем небе,
И ветер, что колышет стебли оги,
Еше не вышедшие в колос,
Уж пахнет осенью...

Готоба-но ин

279

Горный приют...
Уж тучи разошлись над горной кручей,
Дождь миновал,
И так прохладна под деревьями
Вечерняя роса!

Канэдзанэ

280

В горном колодце воды зачерпнешь,
Падают брызги на мелкий бамбук,
Растущий вокруг,
И вот уж под вечер
Весь он покрылся осенней росой.

Кунаикё

281

На берегу залива Оу,
Под грушею в тени,
Летом ли,
Или с приходом осени
Прохладный ветер дует...

Дзиэн

282

Почувствовал я:
Бок один замерз.
Наверно, за полночь,
И на небесных тропах
Уж повстречались лето с осенью.

107

Тадаминэ

283

Что будет раньше:
Отложу ли я свой веер
Иль белой яшмой
Ляжет на траву
Осенняя роса?

Цураюки

284

В реке омовенье свершив,
На отмель взглянул:
Катятся, катятся
В сумраке вечера
Белые волны...

СВИТОК IV
ПЕСНИ ОСЕНИ (1)

Якамоти

285

На священной Мимуро-горе
Ветер гуляет,
Листья плюща
Изнанкою вверх повернув.
Осень настала...

Сутоку-но ин

286

Не заметил,
Как стебли у оги склонились
И листья
Изнанкою вверх повернулись:
Шепот ветра осеннего слышен.

Суэмити

287

За ночь прошедшую
Настала, видно, осень,
И ветер утренний
Так не похож на тот,
Что был вчера.
ПО

Санэсада

288

В селенье живя под горою,
Я к шелесту ветра привык,
Но нынче внимаю я звукам иным:
С воем несется с гор
Осенний ураганный ветер.

Иэтака

289

Еще вчера задумал посетить я
Землю Ну
И рощей Икута полюбоваться,
Но вот уж осень
Пришла туда...

Хидэёси

290

У ветра - цвета нет,
И потому не видно перемены,
Но, завывая в соснах Такасаго,
Принес он весть:
Настала осень.

Сюндзэй

291

С горы Фусими, из-за сосен,
Оглянешься вокруг —
В полях
В рассветном полумраке
Дует осенний ветер.

Иэтака

292

Уже рассвет?
Холод проник в рукава...
В Сугавара,
В селенье Фусими,
Первый осенний ветер.

111

Есицунэ

293

Как видно, осень не забыла
Селенье, что зовут
«Густой травою»:
Опять пришла сюда,
Скучая по росе.

Мититомо

294

Ах, как сдержать росу,
Что в нынешнем году
Опять переполняет рукава?
В полях задул
Осенний ветер...

Томотика

295

У изголовья белотканого
Почувствовал я дуновенье:
То, верно, навестил
Свою сестру-росу
Осенний первый ветер.

Кэнсё-хоси

296

Окрасился в багрянец плющ
На горе Мидзугуки,
Нынче утром
Вывернул листья его наизнанку
Осенний резкий ветер.

Этидзэн

297

Наверно, осень думает:
РосаЛишь на траву ложится,
Но отчего тогда так влажны по ночам
Вот эти рукава?

112

Масацунэ

298

Еше вчера
Дремали тихо под навесом
Листья оги,
А нынче поутру
Сметает с них росу осенний ветер!

Сайгё-хоси

299

На всех, Даже на тех,
Кто сердцем черств, Наводит грусть
Осенний первый ветер.

Сайгё-хоси

300

Ах, как, наверное, посыпались росинки
С кустов и трав:
Осенний ветер
Пронесся
Над полем Мияги.

Сюндзэй

301

Мокрыми были рукава,
Когда, стоя в воде, сажал я рис.
А ныне - отгоняю птиц,
И вновь намок рукав - от слез:
Настала осень!

Тадамити

302

Туманом утренним заволокло
Селенье на горе Тацута.
Кто, если не живущий там,
Узнает раньше всех,
Что наступила осень?

113

Томохира Синно

303

По вечерам все сильней
Шелест ветра
По листьям оги.
Сколько ночей мне еше просыпаться
От этого звука?

Санэсада

304

Вечер настанет И от ветра осеннего
На сторону клонятся листья у оги,
И невольные льются
Слезы из глаз.

Сюндзэй

305

О листья оги!
Вас первых навещает ветер
В начале осени.
Быть может, это —
Ваша карма?

Сигпидзё-ин-но гондайбу

306

Не только листья оги
Шепчут нам,
Что наступила осень.
А ветер в соснах
Разве не о том шумит?

Цунэхира

307

В стране Идзуми,
В роще Синода
Дует ветер и гнутся
Ветви со скрипом.
С каждым днем все слышней эти звуки.

114

Сёкуси Найсинно

308

От мимолетных грез
Проснулась на рассвете Не нужен больше веер.Прохладный ветер осени
Подул...

Сагами

309

Подул осенний ветер,
И мгновенно
Забыла я про веер,
Что неразлучным спутником мне был
Все лето.

Дайни Самми

310

Подул осенний ветер
И рассыпал
Росинки белые,
Украсив ими
Все травы на лугу.

Сонэ-но Еситада

311

На рассвете
Взглянул на росу,
Увлажнившую листья оги, Холодок пробежал по спине:
Осенний ветер...

Оно-но Комати

312

Осенний ветер
Принес с собой росу.
Так было ведь и прежде, но Роса на рукаве,
Она теперь иная...

115

Цураюки

313

Я в грустном ожиданье,
Словно Волопас,
Гляжу на небосвод:
Быть может, одному и эту ночь
Придется коротать.

Акахито

314

Вечер настал, закапал дождь...
А может, проплывает Волопас
Через Врата небес
И это - брызги
От его весла?

Нагаиэ

315

Пусть много лет пройдет,
И станет для тебя привычным
Отраженье
Любовной встречи звезд
В твоем пруду.

Нагаёси

316

Рукав омочив,
Воды зачерпнул
И увидел в воде
Отраженье
Свиданья двух звезд.

Сукэтика

317

Сквозь облака
Увидел в небесах
Двух звезд любовное свиданье.
И на Реке небесной волны
Не утихают ни на миг!
116

Такато

318

Ночь... Спит Танабата
С любимым своим,
Закутавшись в платье из перьев.
Веет прохладой
Осенний ветер...

Кобэн

319

О ветер осени!
Прошу тебя,
Не дуй так сильно Не поднимай подол
Прекрасной Танабаты!

Сюндзэй

320

Росинками из слез
На лепестке весла
Пишу тебе я письма, проплывая
Врата небес, Каждую осень, Танабата!

Сёкуси Найсинно

321

В грустные думы погружаюсь,
И холод проникает в рукава, Как будто я сама стою
На берегу Реки небес
В этот осенний вечер.

Канэдзанэ

322

Супруга своего
Звезда Ткачиха ждет, —
Каким холодным, верно,
Кажется ей в эту ночь
Осенний ветер!

117

Кинцунэ

323

Нынче,
В ночь встречи двух влюбленных звезд,
Холодно на Реке небес,
Гуляет на мосту из алых листьев
Осенний ветер.

Тайкэммонъин-но Хорикава

324

О, не прервутся никогда
Влюбленных звезд
Осенние свиданья.
А сколько ж лет прошло
С их первой встречи?

Него Киси-дзёо

325

Редки свиданья
Двух влюбленных звезд
Под шепот волн Реки небес.
О, как, наверно, им
Не хочется рассвета!

Есинобу

326

Сердие сжимается, когда представлю,
Как с милым расстается на заре
Звезда Ткачиха,
Готовая растаять, как роса,
Покрывшая ее рукав.

Цураюки

327

Рассвет...
Наверное, настало время
Прошания влюбленных звезд.
Туман поднялся над Рекой небес,
И слышны чаек жалобные крики.

118

Масафуса

328

Палые листья разбросал олень,
Теченье преградив
Бегущему потоку.
Наверное, любуется теперь
Опавшими в поток цветами хаги.

Еримаса

329

Не стану красить сам
Свое охотничье я платье,
Доверюсь я цветам
Осенних хаги
В полях, сверкающих росой.

Эйэн

330

Я мимо не пройду,
Чтоб не сорвать
Цветов осенних хаги,
Пусть даже полиняет от росы
Лунной травой окрашенное платье.

Кэнсё-хоси

331

Кто эти девы из дворца,
Что, рукава украсивши
Цветами хаги,
Приветно машут нам платками
С горы Такамадо?

Сёкуси Найсинно

332

Равнина Ману, поле Хагивара...
Цветут, колышась на ветру,
Цветы осенних хаги.
Без устали разбрасывает ветер
Росинки с лепестков.

119

Хитомаро

333

О, приходи ко мне
Через поля осенних хаги,
Промокший от росы, —
Хоть за полночь уже,
Но - приходи, я жду!

Якамоти

334

Утро в полях...
Проснулся олень,
И сверкает, как яшма,
Роса
На листьях осеннего хаги.

Мицунэ

335

Прохожу по осеннему лугу,
И рукава,
Росою увлажнившись,
Источают
Аромат цветов.

Оно-но Комати

336

Кого это ждет
На Горе ожиданья - Маиути
«Девииа-иветок»?
Наверное, на осень
Назначила она свиданье.

Мотодзанэ

337

О милый цветок валерьяны!
Родные поля
Вспоминаешь?
Скучаешь о звенящих голосах
Тоскующих цикад?

120

Ecuxupa

338

Цветок валерьяны!
Будто прилаживая изголовье,
Склоняешь ты голову вправо и влево,
Росу рассыпая
Под ветром осенним.

Кою-хоси

339

Лиловые хакама,
Кто ваш хозяин?
Рассыпая росу
На осеннем ветру,
Благоухаете вы на лугу.

Киёсукэ

340

Утренний туман
Легкой пеленой окутал
Цветы у плетня...
Кто сказал, что только вечером
Так чувствуется осень?

Сюндзэй

341

О, никогда не увлажнялись так
Слезами рукава,
Как в эту осень,
Хотя и молодым я выходил в поля
Осенними цветами любоваться.

Цунэнобу

342

По зову сердца
Вышел я в поля
Полюбоваться
Осенними цветами.
Неодолимая тоска заполонила душу.
121

Сонэ-но Еситада

343

Мечтал полюбоваться утром
Цветком вьюнка Увы! Еще не высохла роса,
А он Уже завял!

Цураюки

344

Плетень мой ветхий обвивает
«Утренний лик»,
И потому лишь утром
Могу полюбоваться я
Его цветами.

Корэнори

345

Увядший, пожелтевший,
Разбросан на полях повсюду
Скошенный тростник...
Настало время
Смятенья и тревог.

Хитомаро

346

Нежна ты,
Словно первый цветок мисканта в поле,
Куда приходит осенью олень.
Когда же я усну
С твоей рукою в изголовье?

Неизвестный автор

347

В поле, у подножья
Огура-горы,
Еле видны
Цветы мисканта.
Осенние сумерки...

122

Него Киси-дзёо

348

О ветерок,
Любимому шепни:
Мол, здесь стою я,
Как цветок мисканта,
Промокнув от росы.

Сёкуси Найсинно

349

Цветок мисканта,
Мокрый от росы,
Печален вид твой, и однако Ты не грусти: ведь это - осень,
Пора цветенья твоего!

Хатидзё-но ин-но Рокудзё

350

Зачем пред ветром
Так склонился ты, цветок мисканта?
Ведь осенью
По всем полям и без разбора
Гуляет он!

Мититэру

351

Вот с поля
Возвращается обратно в горы олень,
Вслед ему дует сквозь кустарник хаги
Осенний ветер,
Возвещая рассвет...

Дзиэн

352

Не покидает сердце
Осенняя печаль,
И слышится она
В шелесте ветра в листьях оги
В осенних сумерках.

123

Юкимунэ

353

Раздумья грустные одолевают,
И шелест ветра в листьях оги
В осенних сумерках
Лишь глубже повергает
Меня в печаль.

Минамото-но Сигэюки-но мусумэ

354

По осени
Думы тоскливые тревожат душу,
И даже шелест ветра в листьях оги,
Вечернею росою увлажненных,
Лишь навевает грусть.

Мототоси

355

Сильнее и сильней
Пронизывает холодом
Осенний ветер,
И шелест листьев оги
Печалью полнит сердце.

Ёсицунэ

356

С воем проносится ветер
По листьям оги,
И, осени дождавшись, в полночь
Как будто вторит этим звукам
Оленя одинокого печальный стон.

Есицунэ

357

Тоска... Раздумий
И воспоминаний грустных череда
Тревожит сердце,
Особенно В осенних сумерках.

124

Есицунэ

358

Вечер...
В темнеющее небо задумчиво смотрю,
И невольные слезы
Обильной росой
Увлажняют рукав...

Есицунэ

359

Грусть и тоска...
Когда бы не они,
Разве покрылся бы обильною росою
Мой рукав?
Печальные осенние сумерки...

Дзиэн

360

Дальние горы...
Когда успели вы
Принять осенний вид?
И облака в вечернем небе
Свой изменили цвет...

Дзякурэн-хоси

361

Печаль, тоска...
Их цвет Все тот же.
Вечнозеленые деревья на горах
В осенних сумерках.

Сайгё-хоси

362

Даже бесстрастному отшельнику
Трогает душу,
Когда по осени
Кулик взлетает из болота
В вечерних сумерках.

125

Тэйка

363

Оглянешься вокруг —
Нет ни цветов,
Ни алых листьев.
Лишь камышовые навесы рыбаков
В осенних сумерках...

Масацунэ

364

Неразделимы, неразлучны
Наши сердца, и все ж
Так неприютно
В шалаше
Осенним вечером...

Кунаикё

365

Как будто бы и не о чем
Особенно печалиться,
И только сердце знает,
Откуда эта грусть
В осенний вечер.

КамО'НО Темэй

366

Повсюду дует ветер
И путникам колышет рукава,
Но отчего ж лишь у меня
Обильно увлажнила их роса
В этот осенний вечер?

Сайгё-хоси

367

Не знаю, почему
По осени
Грусть безотчетная
Печалью полнит
Мое сердце.

126

Сёкуси Найсинно

368

Осенний ветер,
Будто, тот же, что и в старину,
Но отчего же ныне вновь и вновь, Как крутится пряжи старинной моток, Печалью он полнит мне сердце?

Нагаёси

369

Прислушиваюсь
К голосам иикад
В осенних сумерках,
И с новой силою печаль
Мне наполняет душу.

Идзуми Сикибу

370

Приходит осень,
И даже ветер на горе Токива - «Вечной»
Словно меняет цвет
И сердце мне окрашивает
Грустью...

Сонэ-но Еситада

371

На Отова-rope гуляет ветер,
Завывая
Со всех сторон.
Ни деревца единого, ни травки
Не пошалит.

Сагами

372

Настал рассвет,
И нескончаемые слезы с обильною росой
смешались,
Я вновь одна,
Лишь ветра ненавистного
Я слышу завыванье.

127

Мототоси

373

Слышу:
В полях Такамадо
Шелестят тростники, Неужели
Зимний ветер подул?

Мититомо

374

И лунный свет
По-прежнему наводит грусть
В селении «Густые травы»,
И так же, как всегда,
Осенний дует ветер.

Тосинари-но мусумэ

375

Спустилась ночь над рошей Оараги,
И ожидаемая всеми
С надеждою луна
С трудом между деревьями
Свой пролагает путь.

Иэтака

376

Рассветную луну
С надеждою я ждал,
Но лишь мгновенный блеск
Зарницы
На рукаве моем внезапно отразился.

Арииэ

377

Сметает ветер
Росинки с тростников:
Даже зарницы блеск
Не успевает
В них отразиться.

128

Митимицу

378

Идешь, идешь по полю чистому
Мусаси Повсюду осень...
Какой же ветер дует
В коные пути?

Дзиэн

379

Когда-то мог без слез
Смотреть я на луну.
Осень... Пора печали...
И все ж всегда ее с тоской я жду,
Как и луну.

Сёкуси Найсинно

380

Осень... С тобой - истосковалась.
Но где найти другой приют?
Ведь всюду — в поле и в горах —
Сиянье чистое луны
Наводит грусть...

тъю-но ин
381

Осень настала,
И чем ближе полночь,
Тем больше повергают меня в печаль
Сияние луны
И стоны ветра.

Сандзёин

382

Живущим за горами,
Простершимися вдаль,
Наверное, и ждать не надо,
Когда на небе
Взойдет луна.
129

Хорикава-но ин

383

Из-за гор Такамадо
Выплывает
Серп луны
И сияет все ярче и ярче,
Пробиваясь сквозь облака.

Еримунэ

384

Меня, как никого,
В печальные раздумья повергает
Лунный лик, —
Хотя сияет он
Для всех и без разбора.

Тамэнака

385

Быть может, это странно,
Но хочу,
Чтоб облака заволокли луну,
Сияющую над «Селением затворника»
Синобу.

Тадамитпи

386

Подует ветер,
И осыплются жемчужинки-росинки
С листьев хаги.
Едва успел в них отразиться
Лунный лик.

Еримаса

387

Сегодня вновь взойдет луна над кручею Ёсино
И кто-то будет любоваться ею,
Ежась на ветру,
Что клонит долу
Мелкий тростник в полях.

130

Сигэиэ

388

Любуюсь на луну,
И свет ее так чист,
Что кажется мне снегом,
Давно-давно покрывшим
Горный пик.

Иэтпака

389

Не оттого ль, что в озере Нио
Свет лунный отразился,
Даже и волн цветы
Словно окрасились
Осенней позолотой!

Дзиэн

390

Была бы полночь,
Не поднимался бы над бухтой
Дым от костров,
Но ты, осенняя луна,
Не гневайся на рыбаков!

Тосинари-но мусумэ

391

Осеннею луной любуясь,
Слез не могу сдержать.Как ярко она светит!
Наверное, окрасился багрянцем
Лунный лавр!

Иэтака

392

В раздумья погруженный,
На луну смотрю:
Каким, наверно, одиноким
Кажется ей небо на рассвете
Из своего дворца!

131

Есицунэ

393

Маленький кустик хаги
В заброшенной столице старой, С тех пор, как он зацвел,
Каждою ночью неизменно светит
Ему луна.

Есицунэ

394

Грустные дни...
Никто не навестит,
И даже вести не доходят из мест родных,
Лишь светит над горой луна
И дует осенний ветер.

Есицунэ
395

Я, в хижине своей проснувшись на рассвете,
Подумал:
Каково тому, кто, в дальних горах
затворившись,
С тоскою смотрит на луну,
Мелькающую меж дерев?

Дзякурэн-хоси

396

И лунный свет не проникает
Меж сосен
В Сумиёси,
Только дует в них, шумит
Осенний ветер...

Камо-но Тёмэй

397

Когда в задумчивости
На луну смотрю,
Все более в печаль я погружаюсь,
И будто шепчется со мною ветер,
Что дует в соснах.
132

Хидэёси

398

Проснулся...
Краток был ночлег
Возле дороги горной,
Сверкал росою мох
В лучах полуночной луны.

Кунаикё

399

Как же чувствительны рыбачки
На берегу Одзима!
Обильно увлажнили рукава, Чтоб лунный лик
В них отразился.

Гисюмонъин-но Танго

400

О, как бы ни была прекрасна и чиста
Луна в других местах,
Полуночного неба
Залива Нанива —
Не забывай!

Камо-но Тёмэй

401

Даже на рукавах рыбачек,
Что добывают соль
В заливе Мацусима —
На Острове сосновом, Луны осенней отразилась тень.

Ситидзё-но ин-но дайнагон

402

О юные рыбачки
С мыса Нодзима,
От волн морских иль от печали,
Навеянной осеннею луной,
Так увлажнились ваши рукава?

133

Иэтака

403

Вот-вот уж озарит рассвет
Равнину неба,
А рыбачий челн
Все не спешит вернуться к берегу Одзима:
Наверное, расстаться жаль с осеннею луною!

Дзиэн

404

Мне, погруженному в печаль,
Нет смысла любоваться
Осеннею луной:
Ее сиянье не разгонит тучи
В моей душе!

Оэ Тисато

405

Этой ночью вряд ли найдется место,
Где б не сияла ярко
Осенняя луна,
И Огура-горе, что «Темною» зовется,
Придется, видно, дать другое имя!

Митинари

406

Так ярко светит нынче в полночь
Осенняя луна,
И ею увлеченная душа
Ввысь унеслась,
Покинув тело.

Дзётомонъин-но Косёс'е

407

Наверное, любой Знакомый и чужой Ждет с нетерпеньем,
Когда в полночном небе
Взойдет осенняя луна.

134

Идзуми Сикибу

408

Хотя и нет со мной того,
С кем вместе любовалась бы
Осеннею луною,
Не собираюсь спать я
В эту ночь!

Норинага

409

Смотрю на лунный лик,
Рукав промок от слез,
Хоть выжимай!
И чей-то милый облик
Я вижу в отражении луны.

Сагами

410

Облик родной
Всегда со мною,
И не проходит ночи,
Чтоб вместе с лунным ликом
Не отражался он на рукаве моем.

Цунэнобу

411

Как ясно светит
Нынче в полночь
Осенняя луна!
Развеял ветер тучи
На равнине неба.

Мититэру

412

Полночь на Тацута-горе...
Над соснами пронесся ветер,
Развеяв облака,
И вот уж в чистом небе
Сияет над вершиною луна!
135

Акисукэ

413

Гонимые осенним ветром,
Тянутся в небе облака,
В просветы между ними
Льется на землю мягкий,
Чистый свет луны.

Доин-хоси

414

Над гребнем гор
Грядою протянулись облака.
Луна взошла,
Однако сколько ждать,
Покуда выглянет она из облаков?

Имбумонъин-но Тайфу

415

От грустных дум,
Что пробуждает осенняя луна,
Слезы
Обильно увлажнили мой рукав.
Ах, сколько еще осеней осталось мне?

Сёкуси Найсинно

416

Если могла бы я заснуть,
Не дожидаясь,
Пока взойдет осенняя луна,
Наверное, не сожалела бы я так,
Когда скрывается она за гребни гор!

Сёкуси Найсинно

417

Луша полна печали, Не оттого ль, что без конца
Смотрю я на луну?
Отныне не поддамся больше твоим грустным
чарам,
Осенняя луна!

136

Есицунэ

418

Развеял ветер облака,
И только слышны его вздохи
В соснах,
А в небе ярко светит
Осенняя луна.

Есицунэ

419

Осенней ночью и луна
Мне не приносит утешенья,
Не прибавляй же
Новых слез мне,
Ветер в соснах!

Тэйка

420

Свет луны расстелив в одиночестве,
Слушая ветра печальные вздохи,
Ждешь ли меня этой ночью осеннею,
Дева, в селении Удзи,
Возле моста?

Тадацунэ

421

Да, ночь осенняя длинна,
Но что нам в этом проку?
Полуночи дождешься Взойдет над соснами луна,
И вот — уже рассвет!

Есицунэ

422

И вширь и вдаль —
Далеко видно небо с полей Мусаси,
Вот вижу: на окраине поля,
Как будто из травы,
Восходит яркая луна.

137

Кунаикё

423

Дождь кончился,
И снова светит
Луна. А те, что за горой живут,
Наверное, все ждут ее:
Ведь тучи там еше не разошлись.

Мититомо

424

Этой ночью осенней
Увлажнился рукав мой
Обильной росою,
Что ветер сорвал с листьев оги,
И в каплях ее отразилось сиянье луны.

Иэнага

425

Когда луной озарено
Все поле мелкого бамбука
И отражается в росинках лунный лик,
Значит Настала полночь...

Еридзанэ

426

По горному полю ветер гуляет,
Луной освещенные, волны колосьев
Сверкают, как лед,
Даже сторожку убогую
Залили лунные блики.

Дзиэн

427

Проснувшись от жалобных криков гусей,
На луну
Кто-то смотрит сейчас одиноко
Из бедной сторожки
На поле Фусими.

138

Тосинари-но мусумэ

428

На рисовом поле
Вокруг одинокой сторожки
Ветер осенний гуляет.
Сквозь ветхую крышу всю ночь
Льется сиянье луны.

Тосинари-но мусумэ

429

Луною очарована,
Все ночи провожу без сна,
И даже не доходят руки,
Чтоб пыль смахнуть
С соломенной циновки.

Садамаса

430

Заночевал в полях,
На ложе, сделанном из рисовой соломы.
Легла роса,
Однако в ней —
Луны осенней вижу отраженье!

Лкисукэ

431

О сторож полевой,
Как сможешь ты уснуть,
Когда луна осенняя до самого рассвета
Будет светить
Сквозь крышу тростниковую твою?

Сёкуси Найсинно

432

Хотя цветов осенних
Я более не вижу
У изгороди сада моего,
В спальню еще заглядывают по ночам
Лучи луны.

139

Готоба-но ин

433

На рукаве моем Уж не роса ль заледенела?
Всю ночь,
Ночь долгую, осеннюю,
В нем отражался лунный лик.

Мититэру

434

«Теперь с надеждою
Жди следующей ночи», Как будто говорит бездушная луна,
Уже готовая исчезнуть
В рассветном небе.

Сануки

435

По осени, проснувшись на заре
И слез росу на рукаве увидев,
Невольно думаешь:
На чей еше рукав
Рассветная луна сейчас бросает отраженье?

Масацунэ

436

Роса, что увлажнила мой рукав,
Обильна так, что сразу не смахнешь,
И хоть не очень он широк,
Но в каждом уголке ночует
Осенняя луна!

/ LDTJi I '
п

СВИТОК V
ПЕСНИ ОСЕНИ (2)

Иэтака

437

Едва опала
Нижняя листва дерев в горах,
Раздался в сумерках печальный стон оленя:
Наверно, мокнет под дождем,
Один...

Санэфуса

438

Вместе с воем осеннего ветра
Доносятся с гор
Громкие стоны оленя,
Над пиком сияет луна.
Наверное, полночь...

Дзякурэн-хош

439

Пронесся ураган,
Поникли травы,
И с лежбища оленя сметена листва,
И только слышны его стоны
Из горной глубины.

142

Сюнъэ-хоси

440

В поле, поросшем плющом,
Дует яростный ветер,
Громко стеная, олень
Призывает подругу.
В голосе слышится ропот.

Масафуса

441

Трубит олень,
Подругу призывая...
Пошел туда взглянуть я:
У подножия горы
Осенний ветер дует...

Корэакира Синно

442

В горах под соснами
Приют себе нашел
Олень, и стон его смешался с воем вихря,
Что, верно, сейчас
Проносится над ним.

Мититика

443

Не только у меня,
У каждого, наверно,
От жалости сожмется сердце,
Когда послышится с горы оленя стон
В вечерних сумерках.

Есицунэ

444

Стихает, верно, вихрь над соснами,
И кажется: на горную вершину
Уж возвращается олень, Все больше отдаляется
Его печальный голос.

143

Дзиэн

445

От стонов оленя
Проснувшись,
Затосковал...
В недосмотренном сне
Осенняя грусть...

Тоситада

446

Ночь целую стонет,
Подругу свою призывая,
Олень.
На поле в кустарнике хаги
Рассыпалась всюду роса...

Митинари

447

Проснулся...
Закончилась, видно,
Осенняя долгая ночь.
В утренних сумерках
Слышу олений стон.

Сайгё-хоси

448

От трубного стона оленя
Проснулся
Сторож горных полей
И вот уж пугает оленей
Трещоткой своей.

Моротада

449

Проснулся от шороха листьев:
Ветер гуляет
На рисовом поле.
Полуночный воздух прорезали
Трубные стоны оленя.
144

Акицуна

450

Ьедный олень!
Как грустно, верно, было спать
На ложе одиноком,
Где сейчас играет ветер
Ветвями диких лоз.

Сюнъэ-хоси

451

Деревья оголились
На Таиута-горе,
И слышно, как по листьям палым
Уходит дальше
Стонущий олень.

Нагаиэ

452

Стонет олень,
И сжимается сердце до боли:
Ведь эти звуки Осени
Последнее «прости»!

Дзиэн

453

Почему лишь мои рукава
Так намокли от слез?
Иль на поле моем
Всех печальнее шепчутся листья?
Но ведь ветер осенний гуляет повсюду!

Неизвестный автор

454

Построил наскоро
Себе приют, Чтоб поле сторожить,
Но холод ночной проник в рукава,
Наверное, обильно увлажнила их роса.

145

Масафуса

455

Настала осень, по утрам
Мерзнут руки.
Доверился я ветру
И слушаю теперь трешотки звуки,
Что он доносит с поля на холме.

Тамэмаса

456

Рис, что сажал я под летним дождем,
Слушая голос кукушки,
Ныне жну,
Когда гуси от холода плачут
И милая осень уходит...

Якамогпи

457

Осенний ветер
Отныне будет холоднее с каждым днем.
Каково же мне будет
Долгие ночи
Одному коротать?

Хитомаро

458

Осень...
На крылья гусей перелетных
Иней ложится,
И моросят каждую ночь
Холодные дожди.

Хитомаро

459

Тоскуя о подруге,
Трубит олень,
14 с поля горного, что возле его ложа,
Едва ли соберу я рис, —
Уж инеем покрылись зерна!

146

Цураюки

460

Как отличаются от нежных саженцев,
Что в землю я сажал в намокших рукавах,
Вот эти колоски,
Что собираю ныне и сушу
На горном поле!

Митидзанэ

461

Сверкает яшмою осенняя роса
На листьях и траве Слезы печали
На рукавах
Отринувшего этот мир'.

Якамоти

462

Росой увлажнились верхушки
Колосьев мисканта
В саду,
С тоге самого дня
Осенний ветер подул...

Эгё-хоси

463

Рано утром
Росою покрылось
Поле
Мелкого тростника
Настала осень...

Хитомаро

464

Осень пришла,
И белой росою покрылся
Мелкий тростник в саду,
Его верхние листья
Окрасил багряней.

147

Тэнряку

465

О белая роса!
Не понимаю, почему
Ты увлажняешь все вокруг —
И горы, и поля —
Осеннею порой?

Еримунэ

466

Я шел по лугу, пробираясь
Среди росистых трав,
Когда же воротился, увидал:
Все рукава моих одежд заморских
Насквозь промокли!

Мотпотпоси

467

Густо зарос травою
Опустевший сад.
Теперь никто уж не мешал росе
Покрыть его обильно
Своею влагой.

Нагадзанэ

468

На осеннем лугу
От обильной росы
Недолго промокнуть, однако
Так любим мы порою
Приходить сюда!

Дзякурэн-хоси

469

Роса...
Ты, верно, учишься у слез,
Что увлажняют рукава в часы печали:
Обильно покрываешь ты деревья и траву,
Когда осенний ветер дует.

148

Готоба-но ин

470

Роса всегда
Ложится на рукав
В часы печали,
А потому не связана
С осеннею порой!

Готоба-но ин

471

По полю погуляв,
Осенний ветер навестил
Росы сестру родную - слезы
И вот уж дует
Мне в рукава!

Сайгё-хоси

472

Осень... Все холоднее ночи,
И у сверчков как будто нет уж сил:
Слышу, как постепенно замирают,
Словно удаляясь,
Их голоса...

Иэтака

473

В родных местах
Ночами долгими не умолкают
Сверчки. Им вторят жалобные
Стоны ветра
В соснах...

Сёкуси Найсинно

474

Уж нет твоих следов в саду.
Роса обильно увлажнила тростники
Под соснами,
Где неумолчно стонут
Осенние цикады.
149

Сукэтада

475

Пронизывает холодом
Осенний ветер...
Милую вспоминаю:
Наверное, уже готовит
Зимнюю одежду...

Дзиэн

476

За ночью ночь — все тот же сон:
Любимая одежду отбивает,
К зиме готовясь...
Просыпаюсь — Фусими, Сугавара...
Ах, сколько раз еше увижу этот сон?

Кинцунэ

477

Унылый стук валька
В хижине горной
Прервал мой сон.
Несколько раз пытался я приладить изголовье
так,
Чтобы на ту дорогу грез вернуться снова.

Есицунэ
В заброшенном селенье
Как будто и луна уже не светит так,
478

как прежде,
Но кто там среди мелких тростников
В убогой хижине
Стучит вальком, одежду отбивая?

Кунаикё

479

Я не спала и собиралась
Луною любоваться,
Но тут услышала унылый стук валька:
Из грубого холста одежду
Кто-то отбивал...
150

Тэйка

480

Разве мне мало той печали,
Что навевает осенью
Сияние луны?
Зачем еше и этот стук валька,
Шемяший сердце?

Цунэнобу

481

О гуси перелетные!
Тому, кто в дальнюю отправился дорогу,
Вы передайте, что его я жду
И по ночам
Его одежду отбиваю.

Цураюки

482

Гуси кричат в вышине,
Дует холодный ветер,
С тоской ожидая тебя,
Все ночи я здесь отбиваю
Одежды твои, любимый.

Масацунэ

483

С горы Миёсино
Осенний ветер дует.
Полночь в столице старой.
Слышится стук валька.
Так холодно от этих звуков!

Сёкуси Найсинно

484

От мерного стука валька
Проснулась,
На сердце печаль,
И слезы одна за другой
Капают на рукав.

151

Сёкуси Найсинно

485

Спустилась ночь, луна сияет Холодным чистым светом,
А из далекого
Селенья Тоти
Доносится унылый стук валька.

Митинобу

486

К концу подходит осень...
Полночь близится,
В задумчивости на луну смотрю,
И слез росою увлажнились
Все рукава...

Тэйка

487

Уснул одинокий фазан.
Хвост его,
Долу свисающий,
Иней покрыл.
Сверкает в сиянье луны.

Дзякурэн-хоси

488

Уж никого не видно на лугу,
Цветы все отцвели,
И лишь роса сверкает
На увядших листьях
В лучах луны.

Цунэнобу

489

Холодною осенней ночью,
Несколько одежд надев,
Сложив циновку вдвое,
В задумчивости на луну смотрю.
Холодный чистый свет. Что может быть
прекрасней!

152

Кадзан-но ин

490

Настал сентябрь,
Длиннее стали ночи.
Неудивительно,
Что просыпаюсь я,
Рассвета не дождавшись!

Дзякурэн-хоси

491

На листьях криптомерии
Еше блестят росинки от прошедшего дождя,
И поднимается туман,
Окутывая ветви.
Осенние сумерки...

Готоба-но ин

492

По осени в глубинах гор
Сжимает сердце грусть,
Когда смотрю на ветви криптомерии,
Поникшие под тяжестью росы
В тумане утреннем.

Мититэру

493

Рассвет...
На речных перекатах вздымаются волны,
Кажется, челн проплывает вниз по реке.
Гребцов рукава
Мелькают в осеннем тумане.

Киндзанэ

494

Над Удзи-рекой встал туман,
Окутав подножье Асахи-горы,
А в небеса всплыла
Ее вершина
В солнечных лучах.

153

Сонэ-но Еситада

495

Когда бы не стена тумана,
Из горного приюта своего
Я мог бы видеть
Рукава прохожих,
Мелькающие вдалеке.

Киёхара-но Фукаябу

496

Не рассеивается
Осенний туман,
Окутавший склоны Огура.
Только слышатся из-за туч
Крики гусей перелетных.

Хитомаро

497

У изгороди
Шуршат на осеннем ветру
Листья оги,
Вторят этому звуку
Крики гусей в вышине.

Хитомаро

498

Ветер осенний донес
Крики гусей,
Перелетающих горы, Удаляясь, тонули они
В осеннем тумане...

Мицунэ

499

Дикие гуси летят, хлопая крыльями,
Холодом веет от этого звука.
Найдется ли странник,
Кто ночью не вывернет
Платье свое наизнанку?
154

Неизвестный автор

500

Обгоняя ветер,
Пролетели гуси
Над головой моей,
Но вести долгожданной
Не принесли они.

Сайгё-хоси

501

На рассвете, как ветер подул
И оторвалось от вершины
Белое облако,
Услышал я крики гусей,
Пролетавших над кручей.

Сайгё-хоси

502

Рассекая крыльями облака,
Гуси с криком летят,
Словно взывая
К тем, кто ждет дома,
На поле родимом.

Дзиэн

503

Ясно светит луна на закате,
Готовая скрыться
За пиком Оэ,
Дикие гуси с криком летят
На поле широкое Тоба.

Тёэ-хоси

504

Видно, дикие гуси
Развеяли крыльями все облака:
Ярко светит луна
В небесах,
Где они пролетали.

155

Тосинари-но мусумэ

505

Первые гуси летят,
Путь пролагая по бурному небу.
Ветер осенний Свистит
Под взмахами крыльев.

Иэтпака

506

Ветер осени
Дует в мои рукава,
Облака разогнав над вершиной.
Гуси дикие
С криком летят...

Кунаикё

507

На изгородь из хризантем
Поутру ляжет первый иней,
А в ожидании его
Сияет белизной она В лучах луны, поднявшейся над кручей.

Ханадзоно-но садайдзи-но сицу

508

О хризантема белая!
Быть может, во дворце
Ты много раз еще свой цвет изменишь.
Родную изгородь, прошу,
Не забывай!

Садаёри

509

После тебя
Других цветов уже не будет больше,
Хризантема,
И потому прошу: не поддавайся
Росе!
156

Томохира Синно

510

По осени от ветра
Не блекнут так
Цветы и травы луговые,
Как замирают, будто удаляясь,
Голоса сверчков.

Еситоки

511

Проснулся среди ночи:
Захолодали даже рукава.
Осенний ветер дует, завывая,
А на сосне не умолкают
Голоса цикад.

Дзиэн

512

Осень...
Все холоднее с каждым днем,
И все обильней росы
В селении «Густые травы»,
Где одиноко плачет перепелка.

Мититэру

513

Осенним солнцем освещенный,
Склонился под горой мискант,
И даже перепелка
Плачет
Из-за жестокости твоей.

Тосинари-но мусумэ

514

Не может одинокий перепел
Уснуть:
На изголовье
Осыпает ветер белую росу
И веет холодом с горы Токо.
157

Тосинари-но мусумэ

515

Осень пришла,
С холодными, свирепыми ветрами,
И листья палые засыпали тропу, —
Теперь уж некого, наверное,
Мне ждать.

Тосинари-но мусумэ

516

Роса холодная окрасила цветы
И травы луговые
В осенние тона, —
В этот же цвет окрасит, верно, рукава
Роса из глаз моих...

Готоба-но ин

517

Осень глубокая...
Ночами хоть бы вы, сверчки,
Подали голос из травы заиндевелой,
Освещенной
Луны холодным светом...

Есицунэ

518

Жалобно стонут сверчки,
Иней сверкает на травах, —
В эту холодную ночь
Неужели придется
Одинокое ложе стелить?

Кинцугу

519

Сентябрьской ночью
Проснулся Холодно на одиноком ложе.
А с ветром утренним,
Наверное, его покроет иней.
158

Дзиэн

520

Осень глубокая
На острове Авадзи...
Вот-вот уж скроется рассветная луна:
Ее словно уносит прочь
Прибрежный ветер...

Дзиэн

521

Сентябрьские рассветы...
Уж много миновало их,
Но все печальней с каждым разом
Льет свет луна
На увядающий тростник.

Дзякурэн-хоси

522

Если взглянуть на мост Сорочий,
Глубокой осенью проложенный
Меж облаков, —
Блестит, наверно,
Инеем покрытый...

Томохира Синно

523

И не заметил я,
Как в алый цвет
Окрасились у вишен листья,
А кажется, вчера лишь с сожаленьем
Смотрел, как осыпались лепестки.

Такакура-но ин

524

Над горою поднялся
Легкий туман,
Но алые листья,
Мелькая в просветах,
Все ж радуют глаз.

159

Хатидзё-но ин-но Такакура

525

Как красивы, наверное, алые листья
На вершине Мимуро
В Каннаби:
Целыми днями моросят там
Осенние дожди.

Готоба-но ин

526

Алые листья плотным ковром
Плывут по Судзука-реке:
Сколько уж дней моросят
На просторах Ямада дожди.
Кажется, слышу я шум срываемых листьев.

Сюндзэй

527

Не по своей ли воле
В багрянец одеваются деревья
На Тацута-горе?
Ведь мокнут под дождем и сосны,
Но цвета - не меняют!

Сукэтада

528

Спокойней
Мог бы любоваться я
Красой осенних листьев,
Когда б - не у подножия горы,
Что «Бурею» зовется.

Сонэ-но Еситада

529

Вечернее сияет солнце
Над горою Сао,
А у подножья — дождь
Из желтых листьер,
Засыпали они равнину Хахасо.

160

Кунаикё

530

Похоже, ветер стих на Тацута-горе:
Парча осенняя, что покрывала реку,
Поредела
И переправою теперь
Едва ль послужит!

Есицунэ

531

Кажется, капельки росы - и те
С зеленью вместе свой меняют цвет:
С деревьев капая,
Они окрашивают травы
В осенние тона.

Тэйка

532

О Идзуми-река!
Хоть увядание осеннее тебе и незнакомо,
Порою волны отливают желтизной:
То, верно, ураган
Срывает листья в желтой роше.

Сюнрай

533

Родной когда-то дом
Засыпан весь
Осеннею листвою.
Даже в бурьяне у крыльца гуляет
Осенний ветер.

Сёкуси Найсинно

534

Уж не найти тропы —
Заметена
Опавшею листвой павлоний,
А я все жду того,
Кто, знаю, не придет...

161

Сонэ-но Еситада

535

Никто не навестит...
Осыпались с деревьев листья,
И лишь слабеющие
Голоса сверчков
Я слышу по ночам.

Кинцугу

536

Сосны вечнозеленые
На Токива-горе - и те
Украсились багряною листвой,
Что ветер осени сорвал
С других деревьев.

Иэтака

537

Дождь моросит по склонам ЛЛоруямы,
И капли эти, и роса
На нижние стекают ветви,
Сломлю одну из них Как осени прощальный дар.

Сайгё-хош

538

Осыпалась роскошная листва
С плюша,
Что обвивает стволы у сосен, —
Наверное, жестокий вихрь пронесся
По склонам ближних гор...

Тикатака

539

Кричат перепела в Катано,
И с лакового дерева листва
Почти осыпалась.
Гуляет всюду
Осенний ветер...

162

Сануки

540

Падают в горный поток
Алые листья.
Ярок их цвет,
Но вода Мутнеет на перекатах.

Хитомаро

541

По Асука-реке
Багряные листья
Плывут:
Наверное, ветер пронесся
По горе Кацураги...

Нагаката

542

По Асука-реке
На перекатах
Вздымаются алые волны:
Верно, буря пронеслась
Над горой Кацураги.

Кинцунэ

543

Наверно, над горой Араси
Буря пронеслась
И, листья алые сорвав, их сбросила
к подножью.
Здесь тоже осыпаются они,
Как дождь.

Есицунэ

544

Богиня осени, принцесса Таиута!
Кончается твоя пора,
И в стонах ветра слышим мы слова прощанья,
Вместо него нам посылаешь мелкий дождь,
Что льется вместе с нашими слезами.

163

Канэмунэ

545

Как уходяшей осени
Прощальный дар,
Вместе с дождем посыплются, наверно, завтра
Алые листья - последние,
Оставшиеся на ветвях.

Кинто

546

С друзьями собрались мы посмотреть,
Как опадают листья.
Увы!
Ушла уж осень
С горных троп!

Ноин-хоси

547

Здесь, в Ну, я думал поселиться ненадолго,
Пока трава была густа,
И вот уж осени коней, а я
Все не могу расстаться
С бухтой Нанива!

Ноин-хоси

548

Осень за осенью
Множил я годы в печали,
А ныне опять
Жалею я осень,
С тоскою ее провожаю.

Сюкакухо Синно

549

Когда б иеною ЖИЗНИ
Мог осень милую
Я задержать!
Увы! Лишь малая росинка •
Эта жизнь!

164

Еридзанэ

550

Как грустно с осенью прощаться,
С ее последним месяцем,
Последним днем,
Особенно с таким,
Как нынче!

СВИТОК VI
ПЕСНИ ЗИМЫ

Сюндзэй

551

Едва лишь ночь бессонную
Сменил рассвет, заметил я,
Что слез роса
Уж в иней превратилась...
Пришла зима?

Такамииу

552

Когда смотрю я в октябре,
Как ветер яростный
Срывает листья
Багряные с дерев,
Грусть безотчетная сжимает сердие.

Сигэюки

553

Вкруг плотины Натори-реки
С шумом вздымаются волны:
Наверное, скопились
Опавшие листья
И путь преграждают теченью.

168

Сукэмунэ

554

Эй, паромщик, постой!
Скажи мне:
В горах,
В верховьях реки,
Не буря ль поднялась?

Цунэнобу

555

В реку Ои
Опали с деревьев
Багряные листья,
Но что же они не плывут,
Где та плотина, что путь преградила теченью?

Иэцунэ

556

Суда, что плавают по мелководью, И те с трудом свой пролагают путь.
Тут глянул я - Ои-река
Вся сплошь засыпана
Осеннею листвою!

Сюнрай

557

Солнце зашло,
И вокруг - никого,
Лишь слышатся с вершины стоны ветра,
Срывающего листья
С вечного плюша.

Киёсукэ

558

Пусто кругом,
Лишь из ущелья ветер дует
По вечерам,
Срывая и разбрасывая листья
В моем саду.

169

Дзиэн

559

Смотрю, как опадают листья,
И проливаю слезы
На ложе одиноком
Под неумолчные стоны
Безжалостного ветра.

Мититомо

560

Дождь моросит,
Смешавшийся с каскадом
Сорванных ветром листьев, Их цвету подобны и слезы,
Что льются потоком из глаз.

Масацунэ

561

Как будто из-за облаков, '
Плывущих в небе, раздаются
Стоны ветра:
Наверное, срывает листья он с зеленого
плюща
На круче Каиураги.

Ситидэё-но ин-но дайнагон

562

Первый зимний дождь
Неслышно моросит,
Окрашенные им в багряней листья
На Синобу-горе
Уж сорваны безжалостною бурей.

Синано

563

Дождь моросит, и рукавам
Нет времени просохнуть,
А в горах, простершихся вокруг,
Срывает ураган
Оставшиеся листья.

170

Хидэёси

564

Горный приют...
Вокруг бушует ветер по вечерам.
Печально видеть,
Как срывает и разбрасывает он
Оставшиеся на деревьях листья.

Наримоти

565

Пришла зима,
Деревья оголились,
Все листья с них сорвал
Жестокий ветер.
Лишь сосны зеленеют на вершине.

Кунаикё

566

Заморская парча Дар уходящей осени, —
Ужель тебе ее не жаль, о Тацута-гора?
Ветра твои безжалостно срывают
Ее с ветвей.

Сукэтака

567

Что это? Дождь?
Ах нет, то — шум срываемых
И уносимых ветром листьев.
Однако отчего же
Так увлажнился мой рукав?

Кёсан

568

Зима, октябрь...
Уж нет богов Хранителей осенних листьев,
И в горных рощах
Голые стоят дубы...
171

Кунимото

569

И не заметил я,
Как в небесах все изменилось:
Проснулся поутру Холодный зимний ветер
Дует...

Сайгё-хоси

570

Покуда ждал луну,
Рассеялись
Над кручей облака.
О добрый дождь!
Ты пощадил меня.

Какутю

571

Настал октябрь,
С деревьев облетели листья,
И слышно только,
Как по саду
Метет их ветер...

Киёсукэ

572

Сквозь дверь плетеную
Мелькают блики солнца,
Садящегося за горой,
А там, похоже, моросит
Едва заметный дождь...

Таканобу

573

Рассеялись на небе тучи,
Но сквозь плетеную дверь хижины
Как будто дождик моросит:
Наверное, сметает ветер
С сосновых веток капельки росы...

172

Неизвестный автор

574

Над горной кручей Сао,
Наверное, идут дожди:
Плюш,
Обвивающий стволы дерев,
Все багровеет...

Томохира Синно

575

Шум зимнего дождя,
Казалось, потонул в тяжелых вздохах бури,
И, глядя на промокший свой рукав,
Подумал я:
Всему виною — опаляющие листья)

Канэсукэ

576

Хоть ясно слышится
Шум зимнего дождя,
Но листья мелкого бамбука,
Другим кустам, деревьям не в пример,
Зеленого не изменили цвета!

Ноин-хоси

577

И зимний дождь
Не смог окрасить иглы
Черных сосен Приметы рощи Токива,
Что в Ямадзаки.

Мотосукэ

578

Казалось, что еше не время
Для зимних дней,
Но моросит холодный дождь,
И слезы лью я, понимая,
Что старость подошла.

173

Госиракава-но ин

579

Заночевал в пути.
Сквозь травяную крышу
Капал дождь,
И за короткий тот ночлег
Совсем промокло платье.

Дзиэн

580

О зимний дождь!
Когда б не эти рукава, истлевшие в печали,
Кого бы вслед за листьями дерев
Хотел окрасить ты
В цвет увяданья?

Готоба-но ин

581

Боюсь, и криптомерии
Возле святыни Фуру,
С их зеленью густой,
Едва ли устоят против дождей,
Что льют и льют...

Хитомаро

582

Дождь зимний
Беспрестанно моросит,
И даже иглы криптомерии,
Не устояв против него,
Свой изменили цвет.

Идзуми Сикибу

583

Печальный мир!
И все ж - едва ль смогу его отринуть, Так в моросящий дождь надежды мало,
Что из-за туч
Вдруг выглянет луна.
174

Сануки

584

Пока смотрела я с тоской на небеса,
Сгустились облака
И дождь пошел,
Мне омочив рукав,
Уже слезами увлажненный.

Сайгё-хоси

585

В ближних горах,
В селенье Акисино,
Наверно, дождь:
Тучи висят
Над пиком Икома.

Доин-хоси

586

На небо взглянешь —
Нынче ясно,
Назавтра - пасмурно и дождь,
И только я старею неизменно
С каждым днем.

Томотика

587

Деревья оголились, и однако ж
В шуме дождя
Все чудится мне шорох падаюших листьев,
И стонет ветер в старых соснах
В моем саду.

Сюнъэ-хоси

588

Заволокло туманом гору Миёсино,
Снег падает...
А у подножия
В селенье
Все время моросят дожди...

175

Санэфуса

589

Дома сижу,
Слушаю шум дождя.
Он тише стал:
Наверно, кипарисовую крышу
Засыпало осеннею листвою.

Сануки

590

Зима... Как тяжко в эту пору жить
В печальном нашем мире.
А дождь...
О, как легчо он льется
На кипарисовую крышу дома!

Санэакира

591

Вихрь, что несется с гор,
Сметает осенние листья.
Мелькают и кружат они
В неясном сиянье
Рассветной луны.

Томохира Синно

592

Зачем так тужил я
О листьях опавших?
Между деревьев льется лунный свет,
И нынче в первый раз
Я им залюбовался!

Гисюмонъин-но Танго

593

Ветер сорвал и развеял
Осенние листья, отныне Ничто не затмит
Сиянья луны
Над горной вершиной.

176

Мититомо

594

Замерзла слез роса,
И на рассвете
Увидел я на рукаве заиндевелом
Луну.
Наверно, ночевала здесь...

Иэтака

595

В задумчивости грустной
Смотрел на предрассветную луну,
И затуманивалась поминутно
Тень ее на рукаве моем
От зимнего дождя...

Ясумищ)

596

Дождь все идет,
И протянулись мрачной чередою тучи,
Ах, сколько раз еще мне вглядываться
В их просветы — с надеждою,
Не промелькнет ли там луна.

Томотика

597

Сбросил ветер с деревьев багряные листья,
Открыв небеса, ну а в них —
Тучи, тучи — гряда за грядою.
Долго ли будет за ними
Скрываться луна?

Томотика

598

Небо то посветлеет,
То тучи соберутся вновь.
О ты, луна, поднявшаяся над вершиной!
Пусть светлое сияние твое
Опередит грядущие дожди!

177

Дзякурэн-хоси

599

Полночная луна
Попеременно освешает то одно селенье,
То другое,
То скроется за тучами, то выглянет опять,
А зимний дождь — все моросит...

Рёдзэн-хоси

600

Полночь...
Дождь моросит... Заволокло все небо.
Хотел было уж спать, Но из-за туч вдруг выплыла луна
И озарила все вокруг.

Сонэ-но Еситада

601

Проснулся в полночь —
Роса заиндевела,
И льдом покрылся мой рукав,
В нем я увидел отраженье
Сияющей луны.

Дзиэн

602

Роса!
Не ты ли красила в багряней листья
В моем саду,
А ныне, все забыв, покрыла
Их белым инеем?

Сайгё-хоси

603

В селенье
У подножья Огура-горы
Осыпались с деревьев листья,
И ныне ясно так видна
Луна над горною вершиной.

178

Масацунэ

604

Осеннюю красу багряных листьев
Сорвал с деревьев зимний ветер.
А если вдруг теперь и на луне
Подует он,
Где лавр красуется своею позолотой?

Сёкуси Найсинно

605

Ветер холодный
Сметает с деревьев
Последние листья,
И вот уже сад мой
Весь залит сияньем луны.

Имбумонъин-но Тайфу

606

Возле ворот моих
На сжатом поле
Устроил ночлег свой кулик.
Гнездо из увядших стеблей
Сияньем луны осветилось.

Киёсукэ

607

Оголились деревья в роше.
Листья увядшие,
Что лежат на земле,
Иней покрыл.
Сверкают в холодном свете луны.

Тосинари-но мусумэ

608

Проснулась от холода Иней густо покрыл
Все вокруг,
На изголовье Тень рассветной луны.

179

Мититомо

609

Рукав,
Что в изголовие я клал
На ложе одиноком, заиндевел,
И холодно
Луны бездушной отраженье.

Масацунэ

610

Белым инеем
Густо покрылся мелкий тростник,
Луч луны в нем блуждает, Словно ишет былое свое отраженье
В каплях росы.

Хоин Кесё

611

Рукав, что в изголовье стелешь ты,
Наверно, густо инеем покрыт,
И отражается луна в нем слишком ярко, —
Не оттого ль, что перестал ходить к тебе
твой милый,
Дева Удзи?

Сигэюки

612

Осенью сжаты колосья,
Зимой - засохли и стебли у оги,
И птицам здесь
Более нечего делать,
Летают, наверное, в небесах!

Митинобу

613

Полночь...
Кричат в тростниках журавли,
Холод - в их голосах:
Наверно, плотно инеем покрылись
Их крылья...

180

Готоба-но ин

614

За долгую зимнюю ночь
Увлажнились обильно слезами
Мои рукава, а с рассветом —
Стоны ветра
Послышались со всех сторон.

Есицунэ

615

И в горной глубине, —
Лишь ветер налетит, Зашелестят замерзшие,
Заиндевелые
Листья бамбука.

Киёсукэ

616

Коль не придешь, Одному коротать мне придется
Эту ночь,
Слушая шорох заиндевелых
Листьев бамбука в горах.

Тосинари-но мусумэ

617

Увяли, инеем покрылись
Некогда зеленые луга,
И некого спросить,
Не сохранилось ли хоть что-нибудь на память
Об осени ушедшей.

Дзиэн

618

В полях лежит холодный иней,
А на меже Повсюду островки поникшего мисканта:
Никто теперь уж не приходит
Их жать.

181

Сонэ-но Еситада

619

Зима... Росинки белые Жемчужинки, лежавшие на листьях,
Замерзли
И скатились вниз,
В холодный превратившись иней.

Якамоти

620

Увидел я,
Что инеем покрылся
Сорочий мост, Сверкает белизной:
Настала полночь.

Энги

621

Идут дожди,
И вянут иветы на лугах,
Но как прекрасна
Белым инеем покрытая
Живая изгородь из хризантем!

Канэсукэ

622

Сорвать цветок
И любоваться им? - О нет!
Прекрасней он вдвойне,
Когда цветет свободно,
Первым инеем припорошенный.

Корэнори

623

О хризантема!
Отражение твое в воде —
Даже оно прекрасно.
Или, быть может, дно реки
Украсил первый иней?

182

Идзуми

624

Сикибу
С грустью на поле смотрю:
Сиротливый мискант,
А под ним Увядший цветок валерьяны,
Зима наступила...

Сайгё-хоси

625

Разве то был не сон —
Весна в стране прекрасной Цу,
В заливе Нанива?
Ведь ныне лишь гуляет ветер
Среди увядших тростников...

Наримити

626

Глубокая зима...
Листья зеленые уж не мелькают на деревьях.
Лишь островки
Увядших тростников
На берегу залива Нанива...

Сайг'е-хоси

627

Найти бы друга мне,
Чтоб с одиночеством печальным
Смирился, как и я, —
С ним рядом хижину построил бы
Зимой в горах...

Ясусукэ-но хаха

628

Дорога на Восток...
Как здесь густа увядшая трава!
Не видно и людских следов,
И в ручейках
Вода забвения течет...

183

Сюкакухо Синно

629

О прошлом думаю...
Средь ночи проснулся —
Луна освещает холодное ложе
И слезы замерзшие
На рукаве...

Сюкакухо Синно

630

Слышу, как падают капли
С намокших ветвей горных сосен.
Вдруг звук капели стих,
И уж над головой —
Сосулек бахрома!

Сюндзэй

631

Стремится с гор поток,
То покрываясь льдом,
То разбиваясь с шумом об утесы,
И слышу в предрассветной мгле
Глухие стоны и рыданья...

Есицунэ

632

Поток несется вниз,
И меж утесов блуждает пена,
Вмиг готовая растаять,
Ей временный приют дает
Лишь пленка льда...

Есицунэ

633

За ночь заледенели слезы:
На изголовье и на рукавах Сосулек бахрома.
Иль зимний ураган пронесся надо мной
во сне?
Да спал ли я?

184

Есицунэ

634

Не видно волн
На реке Киётаки,
Лишь меж утесов гребни белые
Порой мелькают...
Наверное, вода в верховьях уже замерзла
кое-где.

Есицунэ
635

Опять один провел я ночь.
Заледенели слезы,
И даже сердце
Словно тронул лед.
Тревожный, мимолетный сон...

Готоба-но ин

636

О дева из Удзи!
Напрасно ждала у моста ты того,
Кто не придет:
Одинокое ложе твое на циновке холодной
Уже озаряет рассвет...

Дзиэн
637

Близится полночь,
А ты — все одна у моста,
Дева Удзи?
Слушаешь с грустью, как плещутся волны
Возле рыбацких сетей?

Сёкуси Найсинно

638

И оглянуться не успела,
Как наступила холодная зима,
Вода у берегов залива,
Где утки плещутся,
Слегка покрылась льдом...

185

Иэтака

639

Рассветная луна над бухтой Сига
Как будто удаляется от берегов,
Кромкою ледяною окаймленных:
Едва мелькает меж волнами
Ее ясный лик...

Сюндзэй

640

Один стоял я у пруда,
Любуясь отраженьем
В зеркале его
Луны, — и тут увидел лик ее На рукаве...

Акахито

641

Ночь наступила Темная, словно ягода тута,
И берег речной,
Где поднялись деревья хисаги,
Криками птиц огласился.

Исэ-но Тайфу

642

Хоть долог мой путь и полночь близка,
Не хочется мне покидать
Долину Сао-реки,
Где громко кричат надо мной
Птицы тидори.

Ноин-хоси

643

Вечереет, и ветер прибрежный
Гонит прилив,
А поля Митиноку
Оглашаются криком тидори
Над рекою Тама.

186

Сигэюки

644

Шумно хлопая крыльями,
Над волнами летают
Птицы тидори.
Их голоса в ночной тишине
В единый сливаются хор.

Санэсада

645

Вечернего штиля дождавшись,
Перелетели пролив птицы тидори
И скрылись в облаках
За островком,
Мелькающим между волнами.

Юси Найсинно-кэ-но Кии

646

Ветер с залива подул
В Фукиагэ:
Скоро, наверно, поднимутся волны,
В ночи
Слышатся крики тидори.

Есицунэ

647

Сияет ясная луна
В стране Кии,
Но кто придет сюда?
Лишь крики птиц тидори
Слышатся по вечерам...

Суэёси

648

Полночь...
Крики тидори все ближе и ближе.
И вот уже над берегом Наруми
Склоняется луна-.
Наверное, прилив...

187

Хидэёси

649

Ветер подул
И вмиг разогнал стаю тидори,
Летевшую над заливом Наруми.
Громко кричат они,
Спутников вновь созывая.

Мититэру

650

Вечер... Из бухты Наруми
Поспешают домой рыбаки,
И, словно из их рукавов,
Там и сям вылетают с криком
Птииы тидори.

Суэцунэ

651

На берег Тосима
Дует холодный ветер,
Набегают и отступают белые волны,
То скрываются в них, то снова взлетают
Птицы тидори.

Масацунэ

652

Сколько ночей мне еше
Проводить одному,
Подобно разлученным птицам осидори?
В том смысла не больше,
Чем числа писать на воде!

Кавати

653

Дикая утка
В одиночестве спит на воде...
Сколько горьких ночей
Провела она так —
С волной-изголовьем?

188

Юхара-но Окими

654

В Ёсино,
В тихой заводи
Нацуми-реки,
В тени под горою
Дикие"утки кричат..

Ноин-хоси

655

Слышу.- град бьет
По листьям широким дубов,
Свесивших ветви
Над горным
Приютом моим...

Тадамити

656

Знать, холодный ветер
Дует в Сига,
Где белые волны играют
С берегом мыса Кара.
На вершине Хира, кажется, град идет.

Хитомаро

657

На поле .Ята
Побурели тростники...
На вершине Арати, наверно,
Идет мокрый
Холодный снег...

Сэнсай Сёнин

658

Сегодня утром
На крышу тростниковую мою
Насыпало так много снега,
Как никогда.
В столице, верно, тоже выпал первый снег?

189

Мототоси (ответ)

659

Я понимаю, каково тебе
В хижине тростниковой,
Но и у нас в столице
Выпало столько снега,
Что не видать и человеческих следов!

Нагаката

660

Седые криптомерии
У храма Фуру
Снегом занесло,
И на зиму уснули
Священные луга.

Мурасаки Сикибу

661

Первый снег...
Смотрю, как засыпает он заброшенный
мой сад,
И думаю:
Чем долее живу на этом свете,
Тем больше познаю его печаль...

Сёкуси Найсинно

662

Я, на циновке на своей
Проснувшись в полночь,
Ошутила
Холод в рукавах.
И сосны на горе — уж все в снегу!

Дзякурэн-хоси

663

Поутру выпал первый снег.
Я гостя из столицы
Ждал...
И вот — уж снежным сумраком окутан
Горный мой приют...

190

Сюндзэй

664

Я думал,
Может, нынче ты придешь,
Но нет ничьих следов
В моем саду.
Лишь первый снег лежит...

Санэсада

665

Понятны твои чувства,
И к дому твоему
По снегу
Охотно проложил бы я тропу,
Но нынче вот — увы!

Кинто

666

Снег засыпает гору Сираяма
Из года в год.
Как этот снег, был холоден рукав,
Когда на одиноком ложе в полночь
Проснулся я.

Нориканэ

667

Еще не рассвело,
Но пробудился я,
Услышав, как под тяжестию снега
Ломались ветви бамбука
У изгороди сада.

Такакура-но ин

668

Снег выпал —
Осветились склоны
Отова-горы,
И прокричал петух, как будто возвещал
Рассвет...

191

Иэцунэ

669

В горном твоем краю,
Наверное, и троп
Не видно даже:
Засыпали их листья алые
И снег запорошил...

Кунифуса

670

Бедная хижина
В низине под горою...
Поникли ветви у дубов,
Стоящих рядом, —
Наверное, под тяжестию снега.

1эика

671

Пристанища не вижу, Чтобы коня остановить,
Снег с рукавов стряхнуть,
И переправа Сано В снежных сумерках...

Тэйка

672

Я ждал тебя,
Но под горой тропу,
Наверно, снегом замело,
Под тяжестью его уж гнутся
Ветви криптомерии...

Лрииэ

673

В селении Фусими — снег...
Он заметает и дороги грез.
Ломаются под тяжестью его
Стволы бамбука,,Даже во сне я слышу этот звук.

192

Канэдзанэ

674

Пошел снег,
И рассеялся дым над кострами,
Где водоросли жгли рыбаки, Опустела
Бухта Сиогама...

Лкахито

675

Выйдешь в бухту Таго,
Окинешь взором даль,
И снежной белизною
Ослепительно сверкнет
Вершина Фудзи.

Цураюки

676

Один ли снег так бел?
А я?
Уж сколько зим
Мной прожито
В этом приюте горном!

Сюндзэй

677

Снег выпал
И укрыл священные деревья
На вершинах,
А Кагуяма - Гора небес
Сверкает в сиянье луны.

Кодзидзю

678

Пасмурно небо,
Словно в тумане...
О, если б ты зашел, Покуда не засыпал снег
Заброшенный мой дом!

193

Дзиэн

679

В сад выйду
И пройдусь по снегу, Пусть в собственных следах
Следы увижу друга,
Наведавшегося ко мне.

Дзиэн

680

Когда, в раздумье погруженный,
Я оглянусь окрест,
Лишь горы белые предстанут взору.
О, если бы живущие в столице понимали,
Как одиноко мне в этой глуши!

Сонэ-но Еситада

681

Увижу ли,
Как пролагает путь ко мне
По снегу тот,
Кто, как трава зимой, исчез?
Увы, едва ли!

Дзякурэн-хоси

682

Найдется ль тот,
Кто потрудится
Тропинку проторить ко мне?
Ведь снег в моем саду Он так глубок!

Готоба-но ин

683

Пришла пора Нет на деревьях ни цветов,
Ни алых листьев.
Хоть ты, о белый,снег,
Не исчезай покуда с веток сосен!

194

Мититомо

684

Снег, что засыпал
Травы и деревья, Он словно пахнет
Белой сливою,
Что ждет весны.

Сутоку-но ин

685

Задумал поохотиться в Катано
Увы! Здесь град идет
И шумно так!
Наверно, птицы все
Со страха улетели!

Тадамшпи

686

В поисках поля
Для охоты соколиной
Я шел через Катано —
И задержался здесь —
На целый день!

Масафуса

687

Засыпало снегом
Охотничье поле,
И снег все идет и идет...
Не вижу, чтоб птицы взлетали:
Попрятались, видно, под снегом в траве.

Кинхира

688

Весь день провел в Катано,
На охоте. Теперь, —
Валежник подстелив, Любуюсь отражением луны
В порогах Ёдогавы.

195

Эйэн

689

Что наша жизнь
В печальном этом мире? Притушенный костер,
Что не горит,
А только тлеет.

Сёкуси Найсинно

690

Какой уж день
Все снег да снег, Как дерево в печи,
Которое дымит все гуше, гуще...
Унылое селение Охара!

Сайгё-хоси

691

Хоть я и не просил тебя прийти,
Но все же ждал
С надеждой и тоскою...
А годУж подошел к концу...

Хёэ

692

Настанет новый год
И мне приблизит старость,
И все ж —
Об уходящем годе
Стоит ли жалеть?

Тосинари-но мусумэ

693

Уходят в прошлое года,
Виденьем в памяти мелькая,
И вот уж этот год,
Мглой снежною окутан,
Идет к концу...

196

Такасуэ

694

Что это?
Новый год спешит навстречу мне?
Как быстроногий конь,
Несется время.
Его - не удержать!

Сюнъэ-хоси

695

Прошел и этот год
В печали и тоске.
Его я провожаю
С мыслью: «Жизнь!
Ты мимолетна, как росинка!»

Кодзидзю

696

Представьте,
Что на сердце у меня:
К концу подходит
Мой восьмидесятый год!
Печально это сознавать!

Сайгё-хоси

697

К концу подходит год,
И ныне в эту пору
Не стану я валежник собирать
В саду, который будет мне отныне
Лишь воспоминаньем.

Есицунэ

698

Словно бамбук в Исоноками,
В Фуру, у которого
Морозом тронуто одно коленце, Одна лишь ночь осталась
От нынешнего года...

197

Дзиэн

699

С рассветом
Новый год настанет
И пробуждение от грез пустых,
Но все ж не стоит с укоризной
Год уходяший провожать.

Рюсё

700

Каждое утро черпал я
Святую воду из колодца.
И ныне этот год прошел...
Сколько еше
Осталось мне?..

Санэфуса

701

Как жаль,
Что год пришел к концу.
Я не готов встречать весну:
Ведь нынче о весне я слышу, как о чем-то
Далеком от меня.

Идзуми Сикибу

702

Подсчитываю годы, что прошли,
И понимаю:
Немного уж осталось...
Старость...
Что может быть печальней?

Санэсада

703

Как волны бурные реки Хацусэ,
Стремительно несущейся меж скал,
Ло изголовья моего
Доносится их шум, Стремительно промчался год!

198

Арииэ

704

Насквозь промокло платье
Рыбаков Осима,
Но рукава...
Разве от волн одних
Они так увлажнились?

Дзякурэн-хоси

705

Многолетние волны
Прокатились по мне,
Как по горам Суэ, поросшим соснами,
И с сожаленьем вижу:
И нынешнему году уже коней.

Сюндзэй

706

Жалел о каждом годе я
В его последний день,
С тоскою помышляя о конце,
Что ожидает и меня.
И нынче снова этот день настал!

КОММЕНТАРИИ

Предисловие к «Синкокинсю»
(Канадзё)
1. «Канадзё» - букв, «предисловие, написанное каноы», т.е.
национальной слоговой азбукой (кана), — в отличие от другого
предисловия — «Манадзё», написанного адаптированным китайским письмом (камбун), которое японцы называли мана. В своем
изначальном списке антология открывается предисловием «Манадзё», а «Канадзё» дается в конце. В более поздних списках стали
делать наоборот. Оба предисловия во многом сходны по содержанию и структуре, но есть и различия. Император Готоба дал свою
санкцию на написание предисловия «Канадзё» первому министруканцлеру Фудзиваре Ёсицунэ.
2. Песни Ямато — древнее название национальной японской
поэзии, синоним понятия вака — «японская песня», — в противоположность понятию караута, или канси — «китайская песня». Ямато - старинное название Японии.
3. «Листья-слова» (кото-но ха) -термин, употребленный Кино Цураюки в его предисловии к «Кокинсю». Утверждая лирический характер японской поэзии вака, Цураюки писал: «Песни Ямато произрастают из единого семени - человеческого сердца и разрастаются в мириады листьев-слов». Еше ранее слово «листья» при;
менительно к японским песням было употреблено в названии первой японской поэтической антологии «Манъёсю», которое переводится как «Собрание мириад листьев».
4. Страна срединной камышовой равнины - одно из старинных названий Японии. Камыш - распространенное в Японии растение.
202

5. Инада-химэ —дева, спасенная, согласно японскому мифу,
богом стихий Сусаноо от восьмиглавого змия, которую Сусаноо
сделал своей женой.
6. Селение Суга находилось в провинции Идзумо, на землю
которой этот бог спустился с небес. В Суга Сусаноо построил дворец-терем «с восьмирядной изгородью» для своей жены Инада-химэ. Согласно мифу, по случаю возведения этого дворца Сусаноо
сложил песню, которая считается первой песней-танка.Над землею Идзумо - облака в восемь гряд...
С изгородью восьмирядною
Строю я дворец, Чтоб жену свою укрыть,
С изгородью восьмирядною!

7. Цветы слов - метафора, образ-символ песен, которые собирали составители антологий.
8. Исэ - ныне префектура Миэ, одна из наиболее известных
провинций в старой Японии, неоднократно воспетая в поэзии.
9. Гора Идзуми в провинции Ямасиро (ныне префектура Киото) славилась своим строевым лесом, который шел на строительство дворцов.
10. Леон — почетный титул, присваивался придворным по родовитости или за особые заслуги.
11. Через посредство Китая японцы восприняли буддизм, однако продолжали при этом поклоняться и своим национальным
синтоистским богам - коми. Впоследствии такой религиозный синкретизм получил свое название - ре'бусинто (букв, «синто-буддизм»).
12. Ночь, темная, как ягода тута (нубатама-но ё) - постоянный эпитет макура-котоба, один из наиболее древних.
13. Летняя пряжа — имеется в виду шелковая или конопляная
пряжа (прядением, в том числе и разведением шелковичных червей, занимались летом).
14. Песни о бухте Нанива и о горе Асака считались «отцом и
матерью» поэзии вака и часто приводились в качестве образца.
Первая из них приписывается корейскому ученому и просветителю Ванни:
В бухте Нанива
На деревьях расцвели цветы.
Скрывавшаяся за зимою, весна пришла,
И на деревьях
Расцвели цветы.

203

Автор адресует песню наследному принцу Осасаги-но микото (будущий император Нинтоку), который долго не решался занять престол, будучи готов уступить его своему младшему брату, и лишь после смерти последнего стал императором. Песня аллегорична: в
иносказательной форме она сообщает приниу Осасаги, что пришло его время занять престол. Залив {бухта) Нанива - находится на территории современного города Осака.
15. Вторая песня, по преданию, сложена девой-прислужницей
(унэмэ) принца Кацураги - с целью развеселить принца, пребывавшего не в духе:
Даже тень горы Асака,
«Мелкой» прозванной, и та
Отражается на дне горного колодца,
Но что мелок сердцем ты,
Вовсе я не думала.

Асака - гора в префектуре Фукусима. Песня строится на игре
слов Асака — название горы и асай — «мелкий». Колодцы в горах
также были мелкими, и потому на дне их отражались горы и другие окружающие предметы.
16. После «Кокинсю», первой официальной, или императорской, антологии, были составлены императорские антологии: «Госэнсю» («Позднее собрание песен»), «Сюисю» (букв. «Собрание оставшихся песен»), «Госюисю» («Позднее собрание оставшихся песен»), «Кинъёсю» («Собрание золотых листьев»), «Сикасю» («Собрание цветов слов») и «Сэндзайсю» («Собрание песен за тысячу лет»).
17. Далее автор перечисляет основные темы поэзии вака (весна, лето, осень, зима, любовь, разлука, странствие и т.д.) и наиболее
типичные мотивы и образы, в которых они выражаются. Данный образ взят из танка ОтомоЯкамоти, помешенной в антологии под № 85.
18. Образ из танка неизвестного автора (см. № 194).
19. Образ из танка Хитомаро (см. № 541).
20. Образ из танка Ямабэ Акахито (см. № 675).
21. Образ из танка императора Нинтоку (см. свиток «Славословия», № 707). Данный сюжет приводится в исторических хрониках
«Кодзики» («Записки древних деяний», 712 г.) и «Нихонги» («Анналы Японии», 720 г.).
22. Образ из танка Содзё Хэндзё (см. свиток «Песни скорби»,
№ 757).
23. Образ из танка Цураюки (см. свиток «Песни разлуки»,
№ 857).
24. Образ из танка Хитомаро (см. свиток «Песни странствий», № 899).

204

25. Образ из танка неизвестного автора (см. свиток «Песни
любви», № 990).
26. Образ из танка Тадаминэ (см. свиток «Разные песни»,
№ 1592).
27. Автор имеет в виду песню, атрибутируемую одному из наиболее почитаемых синтоистских богов - Сумиёси (см. свиток
«Синтоистские песни», N- 1855).
28. Дэнгё Дайси - один из ранних и крупнейших проповедников буддизма в Японии, основатель буддийской секты Тэндай
(«Опора небес»). Его танка включена в свиток «Буддийские песни»
(см. № 1921).
29. Предисловие написано Ёсицунэ от имени императора Готобы - отсюда форма местоимения мы. Титул властителя - тэнно - «сын неба». В 1198 г. Готоба отрекся от императорского трона и принял монашеский сан, однако после этого стал править как
государь-инок, получив имя Готоба-но ин. Готоба сопоставляет себя с императором ранней династии Хань в древнем Китае - государем ВэньАи.
30. Звезды знают свое место... - автор использует одну из
постоянных метафор, образ-символ, подразумевающий государственных чиновников, придворных. На облаках все спокойно... постоянная метафора, символ императорского дворца.
31. Акииусима - одно из древнейших названий Японии.
32. Бухта Вака - прибрежная зона в префектуре Вакаяма.
В данном случае — образно-метафорическое обозначение японской песни вака.
33. Сикисима - еше одно старинное метафорическое обозначение песен вака. «Путь Сикисимы» — аналог выражения «Путь
японской песни», т.е. развития поэзии вака.
34. Эти - парадное имя императора Дайго-тэнно и название
эры (нэнго) его правления.
35. Составители «Кокинсю» - поэты Ки-но Цураюки, Ки-но Томонори, Осикоти Мицунэ и Мибу-но Тадаминэ.
36. Тэнряку — парадное имя и название эры правления императора My раками.
37. Составители «Госэнсю» — поэты Минамото-но Ситаго, Саканоуэ-но Мотоки, Киёхара-но Мотосукэ, Ки-но Токифуми и Онакатоми-но Ёсинобу.
38. Антология «Сюисю» была составлена императором Кадзанно ин (по другой версии —ученым-поэтом Фудзиварой Кинто).
39. Составитель «Госюисю» — поэт Фудзивара Мититоси.

205

40. Составитель «Кинъёсю» —ученый-поэт Фудзивара Мототоси.
41. Составитель «Сикасю» — поэт Фудзивара Акисукэ.
42. Составитель «Сэндзайсю» - выдающийся ученый-поэт Фудзивара Сюндзэй.
43. Исправляли — имеется в виду «редактировали».
44. Морокоси — древнее название Китая. Имеется в виду очень
популярный в Японии тех времен «Литературный изборник»
(«Вэньсюань»), который был составлен наследным принцем при
участии самого императора.
45. 2-й год Ганкю- 1205 г. Ганкю- эра правления императора Цутимикадо-тэнно.
46. Исоноками — название одной из древних столиц Японии.
47. Томи-но огава — небольшая река в районе г. Нара. Образ
заимствован из песни нищего, сложенной в ответ принцу Сётоку
Тайси (VI в.):
Пересохнет, быть может, река
Томи-но огава, что протекает
Возле дворца Икаруга,
Но мне никогда не забыть
Имени твоего, господин!
(Принц Сётоку отдал нищему свой плащ, а когда спустя некоторое
время решил навестить его, то оказалось, что ниший уже умер и
оставил прикрепленной к калитке эту песню.)
Песни весны (1)
1. Миёсино - старинное название местности Ёсино (или Ёсину) (ми — онорифический префикс). Местность славилась красотами природы, историческими реминисценциями и была особенно любима японцами тех времен. Когда-то - до переноса столицы из г. Нара в Хэйан — здесь находился загородный дворец императоров. Этот дворец и бывшая столица стали постоянными
ностальгическими образами поэзии. Нару стали называть «старой
столицей» (фурусато). В песне просматривается намек на танка
Тадаминэ из антологии «Сюисю» (свиток «Песни весны»):
Только и говорят везде:
«Весна пришла!»
Наверно, не случайно:
В Миёсино горы сегодня
Сквозь дымку я вижу!
2. Кагуяма — одна из воспетых вдревнеи поэзии трех гор провинции Ямато. (В «Манъёсю» есть песня-легенда о том, как гора
206

Кагуяма и гора Миминаси затеяли спор из-за любви к горе Унэби,
традиционно выступавшей в роли женщины.) Находится в префектуре Нара на территории нынешнего г. Касивара. Ее называли
«Небесной горой», поскольку, по преданию, в незапамятные времена она «сошла с небес на землю». Использован прием аллюзии —
намек на танка Хитомаро из «Манъёсю»:
Гора Небес великих Кагуяма
Сегодня вечером, я вижу,
Дымкою окутана:
Наверное, пришла весна!
3. Песня сложена от лица монахини, удалившейся в горы, отсюда упоминание сосновой двери горной хижины.
4. Старое селенье (фурусато) - образ перекликается с образом «старой столицы» (см. коммент. 1).
5. Автор использует как прототип песню Дайни Самми (Фудзивары Катако) из антологии «Сэндзайсю» (свиток «Песни осени»):
Осенняя бессонница,
Она теперь - везде,
Она пошла повсюду Вплоть до земли далекой
Морокоси.
6. Остров Авадзи, неоднократно воспетый в поэзии, находится в префектуре Хёго. Особенной красотой славятся его горы,
видимые издалека (Авадзисима-но яма).
7. На поэтическом турнире танка получила высокую оценку
арбитра Фудзивары Сюндзэй: «В ней все прекрасно — и душа, и
слово». Песня аналогичного содержания, сложенная Фудзиварой
Акисуэ, есть в антологии «Кинъёсю» (свиток «Песни весны»):
Пришла весна,
С нежною, гибкою травою.
И лед на горных речках,
Зажатых между скал,
Наверно, начал таять...
9. Исходная песня (хонка), послужившая источником вдохновения для автора, содержится в антологии «Манъёсю» и принадлежит поэту-жрецу Накатоми-но асоми мурадзи.
10. Поля Касуга - ныне часть парка в г. Нара.
11. Молодая зелень - сбор молодых побегов (вакана) ранней
весной был излюбленным занятием как в придворной среде, так и
среди народа. Каждый выбирал для себя участок поля, на котором
207

намечал собирать зелень, и огораживал его веревкой из рисовой
соломы, которая именовалась симэнава — «веревка для запрета»
(симэ) (т.е. для запрета посторонним пользоваться этим участком),
а сама процедура огораживания называлась навабари - букв,
«протягивание веревки». Было 8 сортов трав, из которых варили
нечто вроде похлебки. Считалось, что эта похлебка должна оберегать от зла и болезней. Было в обычае подносить молодые побеги
в подарок на 1-й и 8-й день нового года, т.е. на 1-й и 8-й день
1 -й луны — января месяца, с которого начинался новый год по лунному календарю. День 1 января считался также и началом весны.
12. Песня сложена по картине на ширме, изображающей огороженный участок поля с молодой зеленью. В храмах и в домах
высоких сановников и членов императорской фамилии принято
было расписывать ширмы в стиле живописи Яматоэ. Роспись обновлялась с началом очередного сезона, а также к юбилейным датам (40-летию, 50-летию, 60-летию и т.д.). Поэты слагали и надписывали на ширме стихи на темы этих картин. Существовал специальный термин «песня на ширме» {бёбу-ута). Для сложения таких
песен приглашались, как правило, признанные поэты.
13. Огни на поле зажигал полевой сторож (номори) - с целью
отвращения от бед. Изначально их зажигали во время смут и других потрясений. Ввела это в обычай императрица Гэммэй в 712 г.
Прототип песни - танка Цураюки из «Кокинсю» (свиток «Песни
весны»):
Куда это красавицы пошли,
Друг другу рукавом махая
Белотканым?
Не иначе как в Касуга, в поля —
Побеги молодые собирать!

14. Песня сложена в эру Энги (время правления императора
Дайго) по картине на ширме, изображающей дом, в котором отмечают праздник «День первого ребенка» (родившегося в новом году). В этот день собирали зеленые побеги и всячески веселились,
желая друг другу вечного счастья.
15. Поэту, сложившему песню, было в то время 26 лет. Его угнетало слишком медленное продвижение по карьерной лестнице.
Если сердца хэйанских придворных более всего занимала любовь,
то их умы волновали вопросы карьеры придворного чиновника.
Все они имели придворные ранги, занимали различные государственные должности. Повышение в чинах происходило обычно весной, и этого времени всегда с нетерпением ждали.

208

16. Танка сложена и поднесена храму Хиёси-но Ясиро (находится в г. Оцу) в праздник «День первого ребенка» (см. коммент. 14).
В этот день в поле выкапывали и пересаживали молодую сосенку.
Мелкие волны {сасанами) — постоянное определение (макура-котоба) к слову Сига - название провинции (ныне префектуры).
Речь идет о побережье озера Бива, поэтому волны — мелкие (в отличие от волн на море). 17. Считали, что соловей зиму проводит в ушелье, в гнезде, а с
началом весны прилетает в «селенье», т.е. прежде всего - в столицу. Его всегда с нетерпением ждали. В качестве прототипа использованы две песни из «Кокинсю» (свиток «Песни весны») - Минамото Масадзуми:
В ушелье дует ветер, разгоняя
На горных реках лед.
Над полыньями
Волн белеют гребешки, Быть может, первые цветы весны?

и Томонори:
О ветер!
Лонеси в ушелье

Цветов весенний аромат,
Чтобы скорей привлечь в селенье
Соловья.
18. Гора «Застава встреч» - постоянный образ, часто употреблявшийся в ироническом значении: на этой горе, у заставы,
обычно прощались с теми, кто уезжал на Восток, прощались с надеждой на встречу в будущем, которая, однако, далеко не всегда
осуществлялась. Автор использует прием аллюзии — намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Взлетев на ветку сливы,
Соловей
Приход весны воспел,
А снег Еще идет!

19. По другим источникам, авторство песни приписывается
поэту Фудзиваре Акинака.
20. Дымка — первый признак весны. Долина кипарисов - кипарисовая роша у подножья горы Макимоку в г. Сакураи префектуры Нара. Прототип песни — танка из антологии «Манъёсю», принадлежащая знаменитому поэту Хитомаро (входит также в частное
собрание сочинений поэта):
209

Еше не затянули тучи
Долину кипарисов
В ЛЛакимоку,
Но в сосенках, что под горою,
Падает мокрый снег...
22. Мотив сравнения — «смешения» белых цветов сливы со
снегом или с лунным сиянием постоянен в хэйанской и позднейшей поэзии. Автор использует омонимическую метафору: фурусато — «родные места» перекликается с фуру — «идет» (снег). Слово фурусато имеет также значение «старая столица», т.е. Нара,
которая славилась красотой цветущей сливы и вишни. В частном
собрании песен поэта помечено, что песня сложена для надписи
на ширме. Танка аналогичного содержания имеются в частных собраниях Мицунэ:
Душистой сливы ветвь
Хочу сломить,
Но как же отличить иветы
От выпавшего снега,
Что на ветвях лежит?

и иураюки:
Как хризантему белую сорвать?
Как различить ее в сиянье
Сентябрьской
Предутренней
Луны?
23. Выступая арбитром на поэтическом турнире, Фудзивара
Сюндзэй высоко оценил танка: «Изящны и слово, и облик песни...
Особенно красивы заключительные три стиха». Позднее, когда
песня была представлена на другом турнире, он высказался так:
«Создается ощущение соприкосновения с прекрасной яшмой».
25. Бухта Мисима находится в префектуре Осака, на реке
Ёдогава. Место славилось красивыми тростниковыми зарослями.
Поэт использует омонимическую метафору: ё — «ночь» ассоциируется с ё - «коление тростника» - образ-символ короткого времени.
Прототипом послужила танка Сонэ-но Ёситада из антологии «Госюисю» (свиток «Песни весны»):
В бухте Мисима
Вот-вот набухнут почки
На стеблях тростника:
За ночь одну Уже повеяло весною!

210

26. Нанива - берег моря близ г. Осака. Место известно своими зарослями тростника. Просматривается намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Разные песни»):
В заливе Нанива,
Наверно, начался прилив:
На остров Тамино
С криком
Летят журавли.
27. Река Киётаки - приток реки Ои (Оикава). Протекает на
западе Киото, у восточного подножья горы Атаго.
29. {Словно) стрела из лука - стилистическое традиционное
введение (две) к слову хару - «весна», присоединяемое к этому
слову с помощью омонимической метафоры: хару - «весна» ассоциируется с хару - «натягивать». Автор использует намек на песню
неизвестного автора из «Манъёсю»:
Словно стрела из лука,
Стремительно настала
Весна...
Вон кто-то поселился под горою —
Целыми днями слушает, наверно, соловья...
31. Слезы соловья - пение птиц, а также «голоса» насекомых
и некоторых животных (например, оленя) обозначались в японском языке словом наку - «плакать». Зимой соловей, как известно,
молчит. Отсюда образ замерзших слез, которые весною, соответственно, оттаивают, В песне ясно просматривается намек на
танка императрицы Нидзё из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Снегом запорошенная,
Пришла весна.
Соловьиные слезы
Замерзшие,
Верно, оттают теперь...
32. Песня взята из 6-го свитка «Манъёсю».
33. Вулкан Фудзияма в настоящее время является потухшим,
но в те времена он еще действовал.
34. Озеро Муро находится в г. Ибараки одноименной префектуры. В качестве прототипа использована танка Минамото Тосиёри (Сюнрай) из антологии «Сэндзайсю» (свиток «Песни весны»):
Вот только что я видел
Восемь островов
В озере Муро,
211

И словно дым поднялся над водой,
И небеса заволокло туманом...
35. Берег Наго — ныне побережье в районе Сумиёси г. Осака.
Намек на песню Минамото Цунэнобу из антологии «Госюисю»:
Видно, с моря подул
Сильный ветер:
Белые волны
Уже захлестнули
Нижние ветви сосен...
36. Река Минасэ - приток реки Ёдогава, протекает в уезде
Мисима префектуры Осака. В ее южной части на берегу находилась деревня Минасэ. Здесь была дальняя резиденция императора
Готобы, где и происходил поэтический турнир, на котором была
сложена песня.
37. Полное название горы Мацу яма - Суэ-но Мацуяма - букв,
«дальняя гора (или горы), поросшая соснами». Постоянный образ
отдаленности. Находится на территории префектуры Ямадзаки.
38. Намек на танка Тадаминэ из «Кокинсю»:
Ветер подул —
И вмиг отделилось от горной вершины
Белое облако.
Не так ли и сердце твое
Ненадежно?
40. Сложена с намеком на песню Оэ Тисато из «Кокинсю»:
Слегка подернутая дымкой,
С небес
Сияет мягко
Весенняя луна.
Что может быть прекрасней?
41. Сливы... цветок алеет — красная слива (кобай) — разновидность японской сливы. Цветет розовыми цветами.
42. Песня сложена на тему: «Слива у изгороди». Мотив заимствован из двух стихотворений очень популярного в то время в
Японии китайского поэта Бо Изюйи. Одно из них — из антологии
«Вакан роэйсю» («Собрание японских и китайских песен»), второе из «Синсэн вакан роэйсю» («Новое собрание японских и китайских песен»). Практически это — перевод на японский язык последнего.
43. Перед песней в антологии помета: «Сложил, ощутив донесшийся издалека аромат сливы».
44. Сложена от лица отшельника, живущего в горной хижине
{ямадзато). В песне - намек на танка Аривары Нарихира из «Ко212

кинсю» («Песни любви»), в которой поэт вспоминает о прежней
любви, лежа на полу полуразрушенного дома, где когда-то жила
его возлюбленная, и глядя на луну.
45. В качестве прототипа автор использует ту же танка Нарихиры (см. коммент. 44):
Иль в небе нет луны?
Или весна — не та,
Не прежняя весна?
Лишь я один —
Как будто бы все тот же, но...
46. Прототипом послужила песня из «Кокинсю» неизвестного
автора:
Не так краса,
Как аромат цветов чарует:
Вот слива у меня в саду Как будто чьи-то рукава
К ней прикасались.
«Переходящий» аромат — постоянный мотив поэзии. Изначальный вариант — цветы передают свой аромат прикоснувшимся к ним
рукавам. Последующий производный мотив — рукава (обычно рукава возлюбленной), прикоснувшись к цветам, передают им свой
аромат. В те времена было принято пользоваться благовониями, в
числе которых были и с ароматом цветов сливы. Часто придворные сами изготовляли благовония. Существовал также обычай наполнять карманы рукавов лепестками цветов.
47. В песне - намек на танка Сосэй-хоси из «Кокинсю» («Песни весны»):
Цветок душистой сливы...
Им издали ты любовался.
И вот - он сорван:
Теперь сполна ты можешь насладиться
Красой его и ароматом!
48. Песня послана вместе с веткой сливы дочери знатного придворного Фудзивары Нобутака и известной писательницы Мурасаки Сикибу — Кэнси, известной в придворных кругах как Дайни
Самми (по названию должности своего мужа). Намек на танка
Мицунэ из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
В мой сад вы заглянули,
Чтоб полюбоваться
Цветами вишни...
Когда осыплются,
Скучать я буду...
213

49. Аромат рукавов — постоянный образ (см. коммент. 46).
5 1 . Арбитр поэтического турнира Фудзивара Сюндзэй дал песне очень высокую оценку, назвав ее «прекрасной» и «чаруюшей».
52. Ощущается намек на песню Фудзивары Митидзанэ из антологии «Сюисю» (свиток «Разные песни весны»):
О, если бы с востока ветер
Сейчас подул
И сливы аромат принес,
И хоть хозяина уж нет,
Тот сад и ту весну мне не забыть!
53. Намек на песню неизвестного автора из «Кокинсю» («Песни весны»):
Я ветвь цветущую сломил,
И ароматом сливы
Благоухает мой рукав,
И соловей уж прилетел, поет:
Подумал, верно, что тут - цветы!
54. Намек на танка Томонори из «Кокинсю» («Песни весны»):
Кому как не тебе
Я эту ветвь цветущую пошлю:
И красоту ее, и аромат
Лишь тот оценит,
Кто знает в этом толк!
55. Песня сложена по одному из начальных стихов китайского
поэта Ьо Цзюйи (см. коммент. 42). Император Уда (888-898) приказал поэту создать сборник стихов, сложенных по начальным стихам Ьо Цзюйи. Сборник назывался «Кудай вака» — букв. «Песни на
темы (начальных) стихов». Данная песня — из этого сборника.
56. В антологии танка предпослано пояснение: «Собрались
как-то дамы и другие придворные в Павильоне глициний у принцессы Сюси (дочери императора Госудзаку), вели разговоры о
том, о сем и наконец заспорили о том, что лучше - весна или
осень, и большинство присутствовавших высказали свое предпочтение осени, тогда я и сложила эту песню». Использован прием
аллюзии - намек на песню неизвестного автора из антологии «Сюисю» («Песни весны»):
Ярко-зеленые луга
Укрыла дымка,
Но сквозь нее
Лоносит ветер
Цветущих вишен аромат.
214

57. Нанива - известное побережье неподалеку от г. Осака,
место, связанное с древними историческими событиями, неоднократно воспето в поэзии (см. коммент. 26).
58. Тема перелетных гусей постоянна в песнях весны и осени.
Весной гуси улетают на север, осенью возвращаются обратно.
59. Содержит намек на песню неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»)-.
Капли росы
На листьях хаги
У дома моего — приюта грустных дум...
Быть может, гуси, пролетая,
Роняют слезы?
(Хаги - низкорослый кустарник, постоянный поэтический образ,
особенно актуальный для песен осени.)
61. Инаба - название одной из провинций, неоднократно использовалось как поэтический образ.
62. Песня содержит намек на танка Исэ из «Кокинсю» (свиток
«Песни весны»):
Улетают гуси,
Весеннюю дымку покинув
Без сожаленья:
Привыкли жить в местах,
Где нет цветов?
(Весной гуси улетают на север, не дождавшись цветения вишни, а
осенью прилетают, когда цветы уже отцвели.)
63. Гуси прилетают обратно с севера поздней осенью, в холодный период предзимья.
64. Танка построена на омонимической метафоре: шнобу «тосковать» ассоциируется с синобу — название травы (образ тоски и одиночества); нагамэ - «грустная задумчивость» перекликается с нагамэ - «долгий дождь».
66. ...мох не надо красить... — считали, что дождь «красит»
зелень: весной в яркие зеленые тона, осенью - в багрянец.
67. Имеются в виду поля навасиро — малые поля, на которых
выращивали побеги риса. Потом побеги высаживали на рисовые
поля.
68. Песня сложена в эру Энги для надписи на ширме (см. коммент. 12). Тонкие нитевидные ветви молодой зеленой ивы - постоянный образ весны, тема ивы — одна из постоянных весенних тем.
69. В собрании песен поэта помечено: «Сложена по картине на
ширме». Содержит намек на танка Микато-но Сами из «Манъёсю»:

215

С любимой не встречаясь,
Задумчиво блуждаю
По лабиринту троп
Под сенью
Мандариновых деревьев.
70. Есино - ныне квартал одноименного уезда префектуры
Нара (см. коммент. 1). Песня - намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Как волны глициний
В Ёсино,
На речном берегу,
Склонились к реке,
К тебе мое клонится сердце.
(ВОЛНЫ глициний - постоянный образ. Гроздья цветов лилового
цвета, растущих обычно у воды, колеблемые ветром, напоминали
волны.)
74. Гора Кацураги - находится на границе префектур Нара и
Осака. Постоянный поэтический образ.
75. Источник вдохновения автора - две танка: Содзё Хэндзё из
«Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Зеленые тонкие ветви сплела
И, как жемчуг, Росинки
На них нанизала
Весенняя ива.
и Фудзивары Мотосукэ из «Приветственных песен» антологии «Сюисю»:
То сплетет,
То снова распустит
Тонкие ветви свои
Зеленая ива Которую уж весну!
78. Ранней весной полевые сторожа обычно жгли старую прошлогоднюю траву, чтобы лучше росла новая зелень. В песне использован «двойной» образ: название Касуга в иероглифическом
написании означает «весенний день» или «весеннее солнце» (слова «день» и «солнце» в японском языке обозначаются одним и тем
ж е иероглифом). Здесь нетрудно уловить намек на песню из «Исэ
моногатари» и «Кокинсю» (свиток «Песни весны», неизвестный
автор):
Поля Касуга!
Нынче — не горите!
216

С своей подругой, юною,
Как травка вешняя,
Я здесь укрылся!
(В «Исэ моногатари» поля Касуга заменены на поля Мусаси, а
песня сложена от лица женщины.)
81. Согласно данным частных собраний поэтов, песня фактически принадлежит Мицунэ, а не Цураюки.
82. Прототип песни - танка Сосэй-хоси из «Кокинсю» (свиток
«Песни весны»):
Весна...
С друзьями близкими
Так хочется забраться в горы,
Там загулять до темноты,
А уж ночлег нашли бы где-нибудь!
Арбитр поэтического турнира Фудзивара Сюндзэй оценил
песню как «чарующую», однако заметил, не слишком ли много позаимствовал автор у своего предшественника Сосэй-хоси.
84. В антологии «Кокин рокутё» автором песни числится Акахито. В песне - намек на танка Сосэй-хоси из «Кокинсю» (свиток
«Песни-поздравления»):
Боги - свидетели:
Ложусь я с этой мыслью И встаю, считая снова
Те бесконечные года,
Что жить тебе еще, о господин!
85. Тема сожаления о весенней дымке, скрывающей первые
цветы вишен на горе Тацута, приводится в предисловии к антологии как наиболее показательная для песен весны. Гора Тацута находится в префектуре Нара, уезд Икома. В песне использована
омонимическая метафора: название Тацута ассоциируется с таиу — «подниматься» (о дымке, тумане и т.д.).
86. Другой тропой — имеется в виду, что этой весной поэт хочет посетить другие места, в отличие от тех, где он любовался вишнями в прошлом году.
88. Буквально по тексту: «В столицу старую, как и Исоноками». Имеется в виду Нара, которая была столицей до конца VIII в. —
до переноса столицы в Хэйан (см. коммент. 1). Она сравнивается
с еще более древним городом Исоноками, который был столицей
при императорах Анко и Нинкэн. Постоянный эпитет (макура-котоба). В свою очередь фуру — «старый» ассоциируется с Фуру место в Исоноками, где находилась одна из древнейших нацио-

217

нальных святынь. В песне - намек на танка № 104 данной антологии, принадлежащую поэту «Манъёсю» Ямабэ Акахито.
89. Песня сложена от имени крестьянина.
90. Ветвь махровой вишни была прислана поэту неким знакомым. «Смешение» иветов ВИШНИ С облаками — постоянный поэтический образ.
91. Пик Огура - вершина горы Тацута.
92. Старая столица на Есино-горе — речь идет о древнем
загородном императорском дворце, следы которого еще сохранились в то время, к которому относится песня (один из постоянных
поэтических образов - см. коммент. 1).
95. Роса здесь - намек на слезы. Песня перекликается с танка
Исэ из антологии «Сюисю» («Песни весны»):
Цветут еше
Иль отцвели
В столице старой вишни?
Так хочется узнать!
Хоть встретить бы кого-нибудь оттуда!
96. Прототип песни — танка Содзё Хэндзё из «Госэнсю» («Песни весны»):
Жаль, не у кого и спросить,
Кто посадил в Исоноками,
Столице старой,
Вишни,

Цветущие сейчас в горах.
97. Дворец Есино - см. коммент. 1, 92. В песне - намек на
танка поэта «Манъёсю» Танабэ-но Сакимаро:
Все изменилось
Ныне:
Здесь - старая столица,
И тропа
Густою заросла травой.

Песни весны (2)
99. Танка сложена по картине на ширме в день 90-летия поэта
Фудзивары Сюндзэй. Чествование проходило в 11-ю луну 1203 г.
под патронажем императора Готобы. Сюндзэй к этому времени
уже принял монашеский постриг и получил новое имя - Сяка. Намек на танка Хитомаро из «Сюисю» («Песни любви»):
Словно хвост фазана с гор,
Долу свисающий, 218

Долгую-долгую
Эту осеннюю ночь.
Видно, один проведу...

Эта песня знаменитого поэта стала источником многочисленных
претворений: к ней обращались и Тэйка, и Иэтака, и другие поэты.
100. Горы Есино в провинции Ямато (ныне префектура Нара)
славились красотой цветущих вишен. Туда специально ездили любоваться ими. Можно усмотреть здесь намек на танка Аайсодзё Гёсона из антологии «Кинъёсю» («Разные песни»):
Чарует всех
Краса цветущих вишен
В горах.
Не знаю ничего,
Что было бы прекрасней!
102. В качестве прототипа автор использует танка Томонори из
«Кокинсю» (свиток «Песни зимы»):
Снег выпал И на всех деревьях Расцвели цветы.
Как отыскать меж ними сливу
И ветвь прекрасную сломить?
Постоянный образ сравнения цветов вишни и сливы с облаками,
снегом, лунным сиянием, характерный для поэзии «Кокинсю» и по
традиции перешедший к поэтам «Синкокинсю» (см. коммент. 22).
Перекликается также с танка Аомё-хоси из данной антологии
(см. № 90).
104. Было принято, особенно на празднествах, украшать волосы и головные уборы цветами.
105. Песня есть также в лирической повести «Исэмоногатари».
108. В частном собрании песен поэта помечено: «Сложена по
картине на ширме».
111. Постоянный мотив «передачи» аромата цветов одежде,
обычно — рукавам (см. коммент. 46). Отдельные примеры «обратной передачи» (рукава передали свой аромат цветам) появились
уже в «Кокинсю» и стали нормой в поэтике «Синкокинсю».
114. ...на полях Катано — живописное место в окрестностях
Хэйана, одно из излюбленных мест для пикников императорской
семьи и окружения. Славилось красотой цветуших вишен. Здесь
любовались природой и устраивали соколиную охоту. Ныне это
территория префектуры Осака близ г. Хиратака. Когда Сюндзэй
сложил эту песню, ему было более 80 лет.
219

115. В песне просматривается намек на танка Исэ из «Сюисю»
(см. коммент. 95).
117. В антологии помета: «Песню сложил, придя в горное селение навестить друга».
118. В частном собрании песен поэтессы дается пояснение:
«Пришла полюбоваться цветами вишни, а они уже опали».
119. Поэт использует прием аллюзии, намекая на песню Отомо Куронуси из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Весенний дождь Не слезы ль?
Нет человека,
Что не жалел бы
О вишни опадающих цветах!
120. Намек на песню Исэ из «Кокинсю» (см. коммент. 62).
121. Намек на поэтический диалог из повести «Исэ моногатари»:
Над полем Миёсино
Дикие гуси —
И те об одном лишь кричат.
Пролетая:
«К тебе мы! К тебе!»
(Песня сложена матерью от имени своей дочери, тоскующей в
разлуке с возлюбленным.)
Ответ:
Гусей,
Что стремятся ко мне,
Над полем Миёсино
Пролетая,
Смогу ли когда позабыть?
122. Криптомерии — одно из распространенных в Японии
хвойных вечнозеленых деревьев. Часто росли при храмах, считались священными.
124. Танка сложена на состязании поэтов, где каждый должен
был сочинить 10 песен на тему «Цветы вишни».
127. Песня сложена от лица человека, удалившегося от мира и
живущего в горах.
128. Хира — гора на западном побережье озера Бива в префектуре Сига. Просматривается намек на танка Сями Миндзэй из
«Песен скорби» антологии «Сюисю»:
Наш бренный мир —
С чем можно его сравнить?
С ладьей, что, уплывая на рассвете,

220

Оставляет
Лишь след из белых волн...
129. Гора встреч находится на границе префектур Киото и
Сига. В те времена там была застава (см. коммент. 18).
131. В песне - намек на танка неизвестного автора из антологии «Сюисю» («Величальные песни»):
Твой век, о государь,
Продлится долго, Покуда девы, что с небес
Спускаются раз в тыщу лет,
Не сгладят всю скалу!
В хэйанской и позднейшей поэзии неоднократно встречаются реминисценции из китайско-буддийской легенды о небесных
девах в платьях из перьев, что раз в тысячу лет спускаются на
землю и рукавами гладят скалу, пока в конце концов не сгладят ее
совсем.
133. Песня сложена для надписи на ширме в храме Сайсёситэнно ин, построенном по указу императора Готобы (находится в
г. Киото в районе Сиракава у Восточных гор).
134. Тэйка использует намек на танка Нарихиры из «Кокинсю»
(свиток «Песни весны»):
Сегодня не приди Назавтра, верно бы,
Осыпались, как снег,
И хоть не тает он,
Разве могу его принять я за цветы?
(Эту песню очень высоко оценил Фудзивара Сюндзэй.)
135. В антологии песне предпослано пояснение: «Как-то однажды вышел в сад полюбоваться вишнями. Собрал в сосуд опавшие лепестки и послал министру-регенту вместе с песней». (Министр-регент — имеется в виду Фудзивара Ёсицунэ.) Сложена с намеком на песню Нарихиры (см. коммент. 134), а также на песню
Фудзивары Санэёси из «Песен весны» антологии «Кинъёсю» («Собрание золотых листьев»).Сегодня утром посмотрел я За ночь весенний ветер
Без остатка сорвал цветы.
Их лепестками
Усыпан густо весь мой сад...
136. Ответ Ёсицунэ содержит намек на ту же песню Нарихиры (см. коммент. 134).

221

137. В антологии перед песней пояснение.- «Сорвала цветы
махровой вишни у себя в саду и послала принцу Корэакира, сопроводив их песней». (Принц Корэакира — сын императора Такакуры.) Автор использует в качестве прототипа намек на танка из
«Гэндзи моногатари»:
Спешу во дворец,
Чтоб сказать: «Торопитесь
На горные вишни взглянуть, Пока не успел еше ветер
Сорвать с них цветы!»
139. Песня - намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Разные песни»):
Жизнь в этом мире Сон она иль явь?

Не знаю.
То кажется, что есть она,
То думается, что ее и нет.
Просматривается и намек на песню Тадаминэ из «Кокинсю»
(см. коммент. 38).
140. Поэтесса использовала как прототип танка Оно-но Комати из «Кокинсю» (свиток «Песни разные»)-.
Устала
От горестей мирских...
Корни обрезав,
Плавучею стану травою, Было б теченье, что вдаль повлечет...
142. В песне использован прием ассоциативно связанных слов'
(это): слово тиру - «опадать», употребляемое обычно в речи о
цветах, перенесено по ассоциации на слово слезы.
143. Песня, так же как и предыдущая, сложена в предчувствии
близкой смерти.
144. В песне можно увидеть намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Не лучше ли расстаться, —
Покуда не пресытилось
Любовью сердце,
Чтобы воспоминаньем светлым
Любовь осталась?
147. Бывшая столица цветов на горе Есино — образ входит
в обшую ностальгическую тему старой заброшенной столицы — Нары (см. коммент. 1, 22, 88). Слово фуру - «старый» выступает здесь

222

также в качестве омонимической метафоры, ассоциируясь с фуру — «опадать» (в речи о цветах).
149. Прототипом может служить танка из «Исэ моногатари»:
В день летний, долгий,
Как сумерки наступят, В задумчивость я погружаюсь,
И безотчетная печаль
Мне наполняет сердце.
150. Песне предпослано пояснение-. «Сложил в обители Оногу, когда вместе с первым министром любовался цветами возле
храма Гацуриндзи». Храм Оногу находился на горе Атаго в районе Укё (Сага) г. Киото (другое название храма - Цукинова-дэра).
Можно увидеть здесь намек на танка неизвестного автора из «Песен весны» антологии «Сюисю»:
Хотя и протянулась дымка
Над нежной зеленью полей,
Дождем из лепестков пролейся ты,
О вишня!
Красой последнею блесни!
151. Песня сложена на празднике «У излучины ручья» («Дзёсино сэкку»), который устраивали на 3-й день 3-й луны. Участники
собирались в саду возле ручья, на каждом повороте излучины садился человек, и, когда пущенная по воде чарка подплывала к нему, он должен был успеть сложить танка или китайское стихотворение, - пока чарка не проплыла мимо. Праздник был заимствован из Китая (как это явствует из содержания песни: ...в стране
далекой Кара...). Данный праздник проходил в саду автора песни,
знаменитого поэта «Манъёсю» Отомо Якамоти.
Волосы украшали цветами, нанизывая их на нить или шнур в
форме венка.
152. Сложена на празднике «У реки», устроенном Ки-но Цуракжи, на тему; «Пускаем цветы по воде на закате луны». Разновидность того же праздника: лепестки вишни пускали по воде на
мелком месте - стремнине (надо), где течение было особенно быстрым, и любовались на «волны лепестков». Лунный серп - луна в
эту пору только нарождалась и имела форму серпа. Просматривается намек на танка из «Кокинсю» неизвестного автора (свиток
«Песни разной формы»)-.
Когда на небо ночью выплывает,
Как отколовшийся кусочек,
Месяц молодой,

223

С разбитым сердцем предаюсь я
Печальным думам.
153. В антологии перед песней пояснение: «Ходил любоваться
вишнями к монастырю Уринъин, однако цветы к этому времени сохранились лишь на некоторых ветках. Тут и сложил». Монастырь
Уринъин находился на территории Мусасино в северном районе
Киото. Принадлежал буддийской секте Тэндай.
154. Прототип песни — танка императора-инока Сутоку из
«Песен весны» антологии «Сэндзайсю»:
Цветы - пристанище для птицы,
Но и она —
Вернуться может в старое гнездо.
Но человек - пристанища не знает
Весною...
156. Бело-розовые облака (точнее, облака цвета вишни) - постоянный образ конца весны. В песне использован вариант традиционного введения дзё (адзусаюми иру — «стрелять из ясеневого
лука»), которое на русский язык можно передать лишь с помощью
определенной стилизации, как и сделано в данном случае. У автора оно относится к названию Ируса и вводится в текст через использование омонимической метафоры: слово иру - «стрелять»
как бы входит в само название Ируса, сливаясь с ним в одном слове. Гора Ируса находится в уезде Идзуси префектуры Хёго.
157. Гора Хацусэ находится в одноименном районе г. Сакураи
префектуры Нара. Здесь находится храм Хасэдэра, очень популярный в те времена.
158. Река Есино протекает у подножья одноименной горы
уезда того же названия префектуры Нара. Желтые розы — цветы
ямабуки из семейства роз. Растут обычно у воды - на берегу реки
или пруда. Намек на песню Цураюки из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
О желтые розы
На берегу!
От ветра блекнут
Даже ваши тени
На дне реки Ёсино.
159. Жемчужная река — перевод японского названия реки Тамагава (тама — «жемчуг», «яшма»), протекает через район Идэ
уезда Цудзуки префектуры Киото. Намек на танка из раздела «Игры богов» антологии «Кокинсю»:

224

Там, у реки,

В тени кипарисов,
Коня придержи
И водой напои,
А я хоть тобой полюбуюсь.
160. Река Киётаки — впадает в реку Ои (Оикава) (см. коммент. 27).
161. Река богов Каннаби - протекает у подножья горы того
же названия, имеющего значение «место обитания божества», т.е.
храм. Горы с таким названием были в нескольких местах страны,
и там действительно имеются храмы. В данном случае имеется в
виду либо река Асука (протекает в уезде Такати префектуры Нара), либо река Таиута (протекающая в уезде Икома той же префектуры).
162. В поэзии тех времен часто эпитет-зачин, постоянно употреблявшийся с одним каким-то словом, использовали с другими
словами, звучащими одинаково или сходно, - по принципу созвучия, безотносительно к смыслу. И тогда этот эпитет приобретал
значение чисто риторического украшения. В данном стихотворении в роли такого украшения выступает традиционный постоянный
эпитет {макура-котоба) асихики-но яма - «распростертые горы»,
который вводит в текст слово ямабуки — «желтые розы» через омонимическую метафору: слово яма как бы входит в состав слова
ямабуки. Поющие лягушки (кадзика) — особая разновидность лягушек с приятными «голосами», обитающих, в частности, в заводи
Идэ (заводь реки Тамагава) в Киото. В песне - намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Желтые розы в Идэ,
Где жалобно плачут лягушки,
Уже отцвели.
Полюбоваться бы ими

В расцвете!
163. Глициния — цветок, один из наиболее любимых японцами
после цветов вишни (см. коммент. 70). Песня сложена по картине,
на которой изображены цветущие глицинии.
164. Волны глициний — постоянный поэтический образ. Песня сложена на Празднике глициний, который отмечали в 14-й день
3-й луны.
166. Песня сложена по картине на ширме, изображающей сосну с обвившейся вокруг нее глицинией.
168. Автор сложил песню в пору своего отшельничества, во
время занятий по постижению учения Будды. Просматривается

225

намек на две песни: танка Мицунэ из «Кокинсю» (см. коммент. 48)
и Кадзана-но ин из «Разных песен» антологии «Сикасю»:
Если под сенью вишен
Хижину построю,
Скучать, наверное, не буду:
Ведь кто-нибудь всегда придет
Цветами любоваться.
169. Река Удзи берет начало в озере Бива, протекает по г. Удзи префектуры Киото и сливается с рекой Ёдогава. Прототипом
могут служить две танка — Цуракжи из «Кокинсю» (свиток «Песни
осени»):
Год за годом
Несет по волнам багряные листья
Таиута-река,
И, наверное, устье ее Последняя осени пристань.
и Сутоку-но ин из «Сэндзайсю» (свиток «Песни весны»):
Отцветают цветы,
И птица улетает
В старое гнездо,
Но не знает никто, где весны
Последняя пристань.
170. Сложена на тему: «Последний день весны в горной хижине».
171. Поэтесса использовала традиионный зачин дзё: рисовые
поля (точнее - поля для посадки скороспелого риса) в Исоноками - для введения слова утикаэсу - «снова и снова», ибо эти поля возделывают несколько раз в году, т.е. снова и снова сажают
рис. А слово Исоноками (точнее - Исоноками-но фуру) - традиционный зачин утамакура, входящий в состав дзё. Прототипом
можно считать две песни, в которых используется подобная структура, — Нукиэ-но Охито из «Манъёсю»:
Словно не показавший еше
Колос
Ранний рис,
Глубоко в сердце я таю
Свою любовь.
и неизвестного автора из «Госэнсю» («Песни любви»):
Снова и снова
С тоской о тебе
Помышляю,
226

Вспоминая поля
Скороспелого риса в Ямато.
Показать колос (точнее - выйти в колос) - постоянная метафора в любовной лирике, имеющая значение «обнаружить, показать
свою любовь». Исоноками — древнее название района Фуру в
г. Тэнри префектуры Нара.
172. Песня - намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Кабы на просьбу к вишне:
«Погоди!»
Цветы вдруг перестали осыпаться,
Я лучшего бы для себя
И не желал!
173. Сложена на тему: «Коней весны в горном приюте».
174. Цветущий сад автора — Фудзивары Ёсицунэ находился в
окрестностях г. Оцу в префектуре Сига. Здесь в древности была
столица императора Тэйдзи-но ин. Слово фурусато — букв, «древнее (старое) селение» обычно употребляется в значении «родина»,
«родные места». В поэзии же чаше всего используется как ностальгический образ «старой столицы». Намек на танка Цураюки из
свитка «Песни весны» антологии «Сюисю»:
Опали все цветы,
И дом мой ныне,
Должно быть, станет
Весны ушедшей
Прежнею столицей.

Песни лета
175. Песня относится к наиболее древнему слою антологии.
Развешены повсюду летние одежды - намек на песню из
«Манъёсю», воспевающую развешенные повсюду в преддверии лета «белоснежные летние платья». 1-й день 4-й луны (1 апреля) был
днем переодевания {коромогаэ) в летние одежды. Кагуяма - Небесная гора - см. коммент. 2.
177. Просто, как платье летнее скроить - летняя одежда
была не только легкой, но и простой, шить ее было несложно. Отсюда - сравнение. Перекликается с танка Мииунэ из «Кокинсю»:
Как нелегко
Покинуть сень деревьев,
Когда они в цвету, -

227

Особенно сегодня,
В последний день весны.
178. Поэт выражает удивление по поводу того, что уже настало лето (он переменил платье), а цветы вишни еше не все опали.
179. Изменяются сердца людей, — как блекнет краска - изменчивость человеческого сердца часто сравнивали с увяданием
цветов или с выцветающей (линяюшей) краской, при этом использовалась полисемантика слова иро, которое имеет два значения:
«цвет» и «любовь». В качестве примера нестойкого красителя чаше
всего приводилась так называемая «лунная трава», или луноцвет
(цукигуса). Поэтесса использует в качестве прототипа две песни из
«Кокинею» - неизвестного автора:
Сердца - непостоянны
В этом мире,
И, словно краска луноцвета,
Блекнет
Их алый цвет.
и Оно-но Комати:
Невидимые глазу,
Увядают
В печальном этом мире
1Лветы
ЛЮДСКИХ сердец.

180. Унохана - маленькие белые неприхотливые цветы, которые зацветают в начале лета. Прототип - песня неизвестного автора из антологии «Госюисю» («Песни лета»):
И вечером, и днем
Виднеются они возле забора То ли снежинки,
То ли свет луны 1Лветы унохана.
181. В качестве прототипа использованы две песни неизвестных авторов — из антологии «Кокинсю»:
Украшение
Бога морей Ватацуми Гористый остров Авадзи
В гирляндах
Из белопенных волн!
и из антологии «Сюисю» («Песни лета»):
Изгородь сада
В цветах унохана, 228

Как в Митиноку
Остров ЛЛагаки
В волнах белопенных.

182. Песню предваряет пояснение: «Сложена в бытность
принцессой-жрицей накануне церемонии очищения». Ночь принцесса провела во временной летней постройке, увитой цветами
мальвы, что создавало ощущение ночлега в полях во время странствия. Церемония очищения была связана с Праздником мальвы,
который проводился в середине 4-й луны (апреля месяца). Принцесса Сёкуси была жрицей храма Камо, одной из главных синтоистских святынь, с 1159 по 1 169 г. В жрицы назначались незамужние принцессы или императрицы.
183. Обычно для украшения на Празднике мальвы (см. коммент. 182) использовались махровые цветы.
184. Песня сложена по картине на раздвижной перегородке
(фусума), на которой было изображено болото в Асака - местность на территории нынешнего города Корияма в префектуре
Фукусима. Перекликается с танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Пышные травы
Цветут в Митиноку,
На болотах Асака...
А любви нашей долго ль цвести?

Ведь с тобою так редко встречаюсь.

185. Вишневая коногыя - сорт конопли, из которой ткали полотно для одежды цвета вишни.
189. Есть версия, что авторство танка более раннее — императора Коко-тэнно (Нинна-но микадо, 884-887).
190. Цветы унохана (см. коммент. 180) - цветут в мае (в месяц 5-й луны), совпадая по времени с сезоном кукушки. Кукушка
и цветы унохана - один из многих парных образов хэйанской
поэзии.
191. Песне предпослано пояснение: «Сложена во время паломничества к святыне Камо, когда на рассвете одна из спутниц
воскликнула: «Хорошо бы запела кукушка!» А на холме Катаока
красиво вырисовывалась верхушка дерева». (Кукушка обычно сидит на верхушке дерева.) Камо - синтоистский храм в Киото, где
находится холм Катаока. В качестве прототипа, очевидно, использована танка принца Оиу из «Манъёсю»:
В горах под соснами
Тебя я ждал,
229

И капли дождевые
Стекали на меня с ветвей,
Пока я не промок насквозь.
192. Перед песней в антологии помета: «Сложила во время паломничества к храму Камо, на рассвете, когда услышала голос кукушки». Можно увидеть здесь намек на танка Тайра Канэмори из
«Сюисю» («Песни лета»):
Рассвет...
Чу! Слышится
Кукушки голос.
Наверно, в полночь
Вылетела с гор...
193. В качестве прототипа использована танка из «Собрания
Акахито» (поэт «Маньёсю»)194. Гора богов Каннаби — поэтическое название горы Асука
(см. коммент. 161), где находилась синтоистская святыня. Туманная ночь — намек на сезон майских дождей (самидарэ). Песня условно помечена как анонимная — чтобы не нарушать композиционной стройности и последовательности (предшествующая ей песня является анонимной). Фактически же она принадлежит поэту
Готоба-но ин. Прототипом, очевидно, стала танка из «Манъёсю»:
Повсюду странствуя,
Тоскуешь ты, наверное, о милом:
Как полночь настает,
С горы Каннаби плач твой слышу я,
Кукушка!
196. Японская гвоздика — один из летних цветов.
197. Кукушку обычно с нетерпением ждали, особенно ее «первого голоса», а запевала она в полночь, и потому старались не проспать.
198. ...прилетев в селенье... — т.е. в Хэйан, в столицу. Считалось, что в первые дни кукушка поет еше несмело, негромко - пока не привыкнет к новому месту.
200. Перед песней помета: «Сложил, слушая кукушку, во время ночлега в пристройке к храму». Имеется в виду храм Камо в
Киото. В пристройке обычно останавливались на ночлег прибывшие на Праздник мальвы паломники. Называлась она кандати букв, «храмовая постройка». Под сенью лавра лунного - образ
многозначен: это и традиционное использование китайского предания о лавре как о дереве, растущем на луне, и намек на то, что
лавровые ветви, перевитые махровыми цветами мальвы, служили

230

украшением на упоминаемом празднике (их надевали на голову,
прикрепляли к экипажам и др.)- Автор использует в качестве прототипа танка неизвестного автора из антологии «Сюисю» (свиток
«Песни лета»):
Луна льет чистый свет,
И над оградою, увитой
Цветущими унохана,
Кукушка распевает, словно призывая:
«Слушай!»
201. Танка сложена спустя два года после того, как автор принял монашеский сан. Большинство поэтов, а также государственных и политических деятелей к концу своей жизни (а некоторые
гораздо раньше) становились «монахами в миру», получая званиеприставку к имени — хоси или нюдо (последнее - для высших чиновников). Вспоминаю прошлое - автор вспоминает время, когда
он занимал высокое положение и был вхож во дворец. Травяная
крыша - имеется в виду крыша монашеского приюта в горах. В
песне использована сложная эмоциональная метафора: горный
приют - образ одиночества, ночной дождь - образ слез (имеется
в виду пора летних (майских) дождей — самидарэ), а пение кукушки, обычно воспринимаемое как плач (наку), всегда наводит
грусть.
205. Над пиком Матиканэ - омонимическая метафора: название горы в префектуре Осака ассоциируется с формой глагола матиканэру — «ждать с нетерпением».
206. Перед песней помета: «Сложена в ожидании кукушки на
берегу моря». Акаси - омонимическая метафора: название известной бухты в префектуре Хёго ассоциируется с омонимом, имеющим значение — «рассвет».
207. Оисо - роша при одноименном храме в префектуре Сига, уезд Гомо. Прототип песни - танка Оэ Кинъёри из «Сюисю»
(свиток «Песни лета»).Твой плач, кукушка,
В роще Оисо
Пусть будет памятью о той дороге,
Что с Востока

Вела меня домой.
209. Можно увидеть намек на танка Тадаминэ из «Кокинсю»:
Расстались на заре...
Как лунный свет, холодное прощанье!
С тех пор

231

Нет для меня на свете ничего
Печальнее рассвета!
211. Гора Ируса - см. коммент. 156. Просматриваются ассоциации с танка Аривары Нарихира из «Кокинсю»:
Еше не рассвело,
Луна же
Хочет скрыться.
О, задержите же ее,
Вы, гребни гор!
и песней из романа «Гэндзи моногатари»:
Сияньем луны
Мы так любоваться привыкли,
Но, когда гребни гор укрывают ее,
Надо ли нам
Вслед за нею стремиться?
212. Перекликается с песней Сосэй-хоси из «Кокинсю»:
Сказал: «Приду»,
Но вот Уже рассвет,
А я одна встречаю
Сентябрьскую луну...
213. Роща Синода — находится в префектуре Осака, г. Идзуми. ...Мой рукав - в слезах... - подразумевается, что рукав промок от слез, вызванных пением-плачем кукушки, а также и от капель дождя, непрерывно стекающих с ветвей деревьев: пора
пения кукушки совпадает с сезоном майских дождей (см. коммент. 194, 201).
214. Намек на танка Хитомаро из «Сюисю» («Песни любви»):
Я все надеялась,
Но ты не приходил.
Сколько ночей таких прошло!
Уж думаю: не ждать,
Но лишь сильнее жду!
(Сложена от лица женщины.)
215. Можно увидеть параллель с танка неизвестного автора из«Кокинсю» («Песни лета»):
Я слышу плач твой,
Но не вижу слез,
Кукушка, Готов тебе я одолжить свои Из рукавов!
232

216. Намек на песню неизвестного автора из «Кокинсю»:
Поешь ты, кукушка,

Во многих селеньях.
Быть может, заночуешь нынче
В моем саду?

А если нет, тебя - не упрекну!
217. Поля Ямада - территория г. Исэ в префектуре Миэ. Роща криптомерии - находится возле внешнего храма Исэ.
218. Из горной глубины... — считалось, что кукушка зимует в
дальних горах, т.е. в глубинах гор, а в мае прилетает в «селенье» в Хэйан. Ближними горами считались горы, близкие к «селенью».
219. Тростниковая дверь - принадлежность бедной хижины
крестьянина или рыбака, в данном случае - образ горного приюта
отшельника. Такие жилища обычно строились наскоро.
220. Намек на танка неизвестного автора из антологии «Кокинсю»:
Над ирисом майским
Разносится
Голос кукушки...
О, безрассудная
Моя любовь!
(В песне-прототипе автор использует омонимическую метафору.слово аямэ — «ирис» ассоциируется с аямэ — «блуждать в потемках», «утратить рассудок».)
221. Праздник Пятой луны (точнее, 5-го дня 5-й луны - ныне 5 мая) - Праздник мальчиков (Ганги-но сэкку). Тема песни майские ирисы (аямэ) (в отличие от ирисов другого вида - сёбу),
которые служили неизменным украшением данного праздника.
Главным же его атрибутом были изготовленные из бумаги так называемые «целебные шарики» (кусудама): в такой шарик закладывались различные ароматные вещества, которые должны были отвращать от зла и скверны, охранять от недугов. К шарику прикрепляли корень ириса, украшали его искусственными цветами, длинными разноцветными нитями и привязывали к шторам, ширмам,
столбам, к рукавам, а также посылали друзьям и знакомым, сопровождая поэтическим посланием. ...Слезы... украсили яшмой рукав - белая яшма (сиратама) - постоянный образ слез (в данном
случае ассоциируется еще и со словом тома — «шарик»): автор в
песне выражает сожаление по поводу неблагоприятно сложившихся для него обстоятельств.
222. Перед песней помета: «Сложил в Праздник 5-го дня
5-й луны, посылая другу кусудама» (целебный шарик - см. ком233

мент. 221). Речь идет об искусственных цветах - атрибут указанного праздника.
223. Песня предваряется пояснением: «В то время занимала
во дворце комнату, соседнюю с Мурасаки Сикибу. И наутро, после того как всю ночь предавались они воспоминаниям о прошлом, завернула и послала ей длинный корень ириса». Использована омонимическая метафора: накаруру — «плакать» и нагараэру «жить» (слова-омофоны).
225. В песне речь идет о ранних посадках побегов риса на
горных полях с искусственным орошением: вода поступала на поле по трубкам - желобкам, стекая на землю каплями. Поля ограждали веревками из рисовой соломы, которые исполняли роль
межей, а также служили своего рода оберегом (см. коммент. 11).
В любовной лирике — это образ запрета, «ограждения» возлюбленной от посягательств других, символ любовной клятвы — принадлежать друг другу.
228. Бухта
Мисима - заводь на реке Ёдогава (см. коммент. 25). Дикий рис (комо, в поэзии обычно с онорифическим
префиксом - макомо) - многолетнее злаковое растение, растет в
поймах рек и на болотах. Из него обычно плели циновки.
229. ...со дна сияет ясно лунный лик — отражение луны или
цветов в воде, на дне водоема - постоянный мотив японской классической поэзии. Просматривается намек на танка Цураюки из
«Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Любовь моя
День ото дня все глубже, глубже, —
Как в заводи речной,
Где собирают дикий рис, —
Вода после дождей.

230. ...бог — хранитель листьев - согласно синтоистской
религии, мир был населен множеством божеств (ками), в их числе было и божество листьев, которое обитало в листве деревьев и
охраняло их. С в я т о й знак - имеется в виду уже упоминавшаяся
веревка из рисовой соломы (симэнава), которой ограждали не
только поля, но и священные деревья, растущие при храмах. Можно увидеть намек на песню Фудзивары Накахира из лирической
повести «Ямато моногатари»:
О бог,
Хранитель листьев дуба!
Не зная о тебе,
Сломил вот эту ветвь, - '
Не гневайся же на меня, молю!

234

У Сэй Сёнагон в «Записках у изголовья» есть фраза: «Очень
красив дуб касиваги. Это священное дерево: в нем обитает бог —
хранитель листьев».
231. Оу - местность в префектуре Симанэ возле г. Маиуэ.
232. ...яшмовым копьем блестит... дорога - «путь - яшмовое копье» (тамахоко-но мити) — постоянный эпитет (макура-ко~
тоба), восходящий к древнему мифу о схождении на землю внука богини солнца Аматэрасу, когда один из сопровождавших его
богов указывал ему путь яшмовым копьем. Поэт использует прием
«следования песне-прототипу» — танка Хитомаро из антологии
«Сюисю» (свиток «Песни любви»):
Коль суждено,
Готов я от любви и умереть:

Ведь на пути,
Что протянулся яшмовым копьем,
Нет никого, кто б вести о тебе принес.
233. Луна восходит с востока, однако в пору майских дождей,
когда небо все затянуто тучами, приходится очень долго ждать,
когда она «найдет» какой-то просвет между ними, чтобы выглянуть.
Отсюда такой неожиданный поворот мысли: может быть, луна выглянет хоть с запада?..
234. Сэнтан — китайское дерево, в японском варианте — афути, цветет в конце весны — начале лета бледно-лиловыми цветами.
235. Луна обычно выходит из-за гор, кукушка тоже прилетает
с гор в начале лета, отсюда и родилась поэтическая идея Тэйка: в
пору майских дождей из-за гор появляется лишь кукушка, а луна —
так и не показывается.
236. ...думы беспросветные одолевают - поэт сложил песню
в грустных раздумьях о собственной судьбе, связанных с событиями годов Дзёкю (Дзёкю-но хэн), когда произошло столкновение
сторонников восстановления реальной власти императоров со
сторонниками военного правления - сёгуната. За организацию заговора против сегуна Готоба-но ин был в 1221 г. сослан на остров
Оки.
238. Цветущие мандарины (померанцы) - традиционный образ воспоминаний (обычно о прежней любви).
240. Можно увидеть намек на песню из лирической повести
«Исэ моногатари»:
Снова и снова,
Как крутится
Пряжи старинной моток,

235

Хочется мне возвратить
То, что было.
241. Трава синобу - тип мха, растет под стрехой заброшенных
домов (потому часто называется также ноки синобу - «трава под
стрехой»), на камнях и скалах, на стволах старых деревьев. В поэзии - традиционный образ заброшенности, покинутости.
245. Поэтесса использует прием «следования песне-прототипу» - танка неизвестного автора из «Кокинсю» («Песни лета»):
О, запах померанцев,
Ждущих мая!
Как живо он напомнил
Аромат
Родных когда-то рукавов!
246. Намек на песню из «Кокинсю» (см. коммент. 245). Можно увидеть и еще одну ассоциацию - с танка из «Дневника» Цураюки («Тоса никки»):
Века стоит.
Лелея твою память,
Заброшенный приют,
Но источают слив цветы
Все тот же аромат.
247. ...об ароматном облаке, что от тебя остфюсь... - с о
времен «Манъёсю» существовало поверье, что дым от погребального костра превращается в облако (или в тучу). Перекликается с
песней Гэндзи из романа «Гэндзи моногатари»:
Почудится вдруг:
То не туча, а дым
От костра погребального...
И таким неожиданно близким
Ночное покажется небо.
248. Кукушка в мае пела в «селенье», а в июне возвращалась
обратно в горы. Перед песней в антологии помета: «Это было во
времена правления государя-инока Хорикавы, когда в покоях государыни придворные слагали песни о кукушке в високосном месяце мае». Речь идет о високосном годе. Летосчисление велось по
лунному календарю, и бывало так, что в одном году какой-то месяц повторялся дважды - такой месяц называли високосным.
251. Рыбачья ладья с бакланами — постоянная тема в «Песнях лета» антологии «Синкокинсю». Бакланы (кормораны) использовались для ночного лова рыбы (обычно форели) - специально
прирученные птицы в клювах приносили пойманную рыбу в лод236

ку. Великая река Удзи - берет начало из озера Бива (японское
внутреннее море) и в верхнем течении носит название Сэдагава,
в среднем - протекает по территории г. Удзи в префектуре Киото
и называется Удзигава (река Удзи), в нижнем же течении, протекая
в районе Ёдо в г. Киото, называется Ёдогава (см. коммент. 169).
В 1184 г. здесь состоялось сражение войска Кисо Ёсинака с воинами Минамото Ёсицунэ, известное в истории междуусобных войн
феодальных кланов Тайра и Минамото.
252. ...отраженье мерцающих огней — рыбачьи лодки были
снабжены факелами. Их призрачное мерцание, которое отражается в воде, особенно на мелководье, на перекатах, — одна из постоянных манифестаций красоты, типичный образ в стиле югэн.
253. Река Ои (Оикава) протекает у подножья горы Араси в
районе Сага, квартал Укё г. Киото.
254. Автор строит свою песню на омонимической метафоре:
лунная река - он имеет в виду реку Кацура, название которой ассоциируется со словом кацура - «лавр». По китайскому преданию,
лавр -дерево, растущее на луне (см. коммент. 200). Луна же - источник света, отсюда и неожиданный поворот, избранный Тэйка:
по лунной реке (свет) плывет ладья для ночного (тьма) лова рыбы с
бакланами (корморанами). Река Кацура - нижнее течение реки Оикава. Можно сравнить песню с танка Исэ из «Кокинсю» (свиток
«Песни о разном»):
То место, где живу,
Зовется «Лавром», значит Я обитаю на луне,
И потому лишь света
С надеждою я ждать должна.
(Поэтесса получила письмо от своей патронессы Онси Тюгу, супруги императора Уда, а жила она в то время в районе Кацура
(в г. Хэйан, ныне Киото), и в своем ответном послании она обыгрывает это название, давая понять Онси, что рассматривает ее
письмо как залог грядущих милостей — «света».)
255. Селенье Асия - ныне город того же названия в префектуре Хёго.
257. Песня сложена на поэтическом состязании на тему: «Ветер, дующий в бамбуках, приносит ночную прохладу». Автор использовал в качестве прототипа две танка - Отомо Якамоти из
«Манъёсю»:
Прислушиваюсь,
Как в саду

237

От дуновенья ветра
Шелестит бамбук.
О, эти вечера!

и Тосиюки из «Кокинсю»:
Глазам еще не так заметно,
Что на пороге Осень,
Но ветра звук
Меня насторожил.
258. В источнике горном - в горах делались колодцы, стенки
которых выкладывались камнем. Колодцы были очень мелкими, поэтому на дне их могли отражаться деревья, луна и др. Мелкий горный колодец - постоянный образ в поэзии. Намек на песню Uypaюки из «Кокинсю» (свиток «Песни разлуки»):
Воды зачерпнул,
И от капель с ладони
Замутился горный источник...
Неутоленный,
С тобою расстался.

(У колодца поэт встретил некую женщину и завязал с нею беседу.)
259. Берег Киеми (бухта Киёми) - небольшая бухточка, часть
залива Суруга, находится на территории нынешнего г. Киёмидзу. В
те времена была излюбленным местом любования луной. Неверная луна - в поэзии луна часто уподоблялась женщине: ее приходится подолгу ждать, как в данном случае, где речь идет о летней луне, которая появляется лишь на рассвете (короткие летние ночи —
постоянная тема «Песен лета»).
260. Одна из заключительных песен летнего цикла, отображающая конец лета, в данном случае — холодные ночи. Отражение
луны на рукавах — постоянный образ.
261. Хацусэ - река в префектуре Нара, на территории г. Сакураи (см. коммент 157). С этим местом связано много преданий
и легенд.
262. Танка Сайге продолжает тему о том, как прохладно у воды в тени деревьев. Мысль поэта не закончена: часть ее осталась в
подтексте (ёдзё) — в тени ивы у ручья так прохладно, что долго не_
просидишь, а значит, короток будет отдых.
265. Автор использует «двойную» метафору: роса - жемчуг
{жемчужинки), дождевые капли - росинки.
266. Селение Тооти находилось в провинции Ямато, на территории нынешнего г. Касивара, возле горы Миминаси. Гора Небес великих — Кагуяма - см. коммент. 2.
238

268. Вечерние цикады {хигураси) — постоянный образ «Песен
лета», образ одиночества и грусти, навеянной монотонным стрекотаньем, слышным с северных склонов гор.
269. ..А. за плетеной дверью...—дверь, сплетенная из прутьев (хвороста), служила образом убогой хижины горного отшельника.
270. Стрекотанье цикад воспринималось как плач, стон, отсюда образ - слезы цикад. Слезы - роса - постоянная метафора.
Считали, что именно роса, а также моросящий осенний дождь (сигурэ) «красит» зелень в осенние тона. Слезы цикад представлялись
в поэзии как слезы горькие («кровавые»), отсюда - багряная окраска осенних листьев {момидзиба). В «Кокинсю» встречается аналогичный образ-мотив - слезы перелетных гусей (крики гусей тоже
воспринимаются как плач) окрашивают зелень осенью.
272. Изголовье из трав (кусамакура) - постоянный образ
(макура-котоба) странствия, один из самых древних. ...Неведом
странника путь... — «не вижу пути», «не знаю, куда идти» (юкуэ
сирану) - один из постоянных мотивов, навеянных буддизмом.
275. Японская гвоздика - цветет в конце лета красноватыми
или белыми цветами.
276. «Вечерний лик» — так назывался цветок вьюнка (югао).
Песня содержит намек на поэтический диалог блистательного
Гэндзи и его возлюбленной Югао из романа «Гэндзи моногатари».
277. Оги — злаковое растение типа мисканта из семейства рисовых, высаживали обычно в садах под навесом (нокиба-но оги).
281. Оу - предположительно, место на побережье провинции
Исэ (ныне префектура Миэ). Поэтесса использовала в качестве
прототипа одну из «Песен восточных провинций» («Адзума-ута»)
«Кокинсю»:
На берегу залива Оу
Под грушею в тени
Приляжем-ка, не думая,
Доколь еше продолжится
Наша любовь.
282. Песня-прототип - танка Мииунэ из «Кокинсю»:
На небесной тропе,
Где встречаются
Лето и осень,
Лишь с одной стороны, наверное,
Веет холодом ветер.
283. ...отложу ли я свой веер... - поэт сложил песню в конце лета, на пороге осени, когда веер становится уже не нужен.
239

Роса - один из первых признаков наступающей осени. Песня построена на одновременном использовании двух значений слова
(постоянный прием): оку означает и «класть, откладывать в сторону» и «ложиться» (в речи о росе, инее и т.д.).
284. В последний день 6-й луны, знаменующий коней лета, совершался обряд священного омовения в реке - нагоси-но мисоги
(«очищение в конце лета»).
Песни о с е н и (1)
285. Мимуро - слово не является собственным названием конкретной горы, имеет значение «обитель богов». Синтоистские святыни находились также на горе Мива в провинции Ямато, горе Тацута (уезд И кома) и др.
286. Песню можно соотнести с танка Оэ Ёситоки из антологии
«Сикасю» («Цветы слов»):
Осень...
Шелестят на ветру
Листья оги,

Вот-вот посыплются с них
Белые жемчужинки-росинки.
287. Песней-прототипом может быть танка Аки-но Окими из
антологии «Сюисю»:
За ночь одну
Настала осень.
Утренний ветер
Дует в рукава,
Пронизывая холодом...
288. Осенний ветер с гор, сильный и холодный, с характерным
завыванием, получил название яма-ороси — «обрушивающийся с
гор». Песня сложена от имени жителя хижины, расположенной у
подножия горы, по картине на ширме.
289. Роща Икута на земле Цу - имеется в виду провинция
Сэтцу, ныне территория префектуры Гифу. Намек на песню Сэйина из антологии «Сикасю»:
Если бы ты там жил,
Хотел бы посетить я рощу Икута,
Что в стране Uy,
Но вот уже подул
Осенний первый ветер...
290. Местность Такасаго (префектура Хёго, район Оноэ) славилась красотой своих древних сосен. Ветер в соснах - постоян240

ный поэтический образ. Автор использовал как прототип песню
Тосиюки из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
На взгляд Ничто не изменилось,
И только ветер, завывая,
Весть принес:
Настала осень.
291. Гора Фусими - находится на территории района Фусими
г. Киото. Использован постоянный мотив-. «Еще вчера было лето,
а рассвет принес с собой осень». Идея песни - в рассветном сумраке с горы видно, как сильный ветер клонит долу кусты и травы.
292. В Сугавара, в селенье Фусими - квартал Сугавара в
г. Нара, близ храма Сайдайдзи. Намек на песню неизвестного автора из антологии «Кокинсю» («Разные песни»):
Пожалуй, здесь В Фусими, в Сугавара,
И доживу свой век.
Жаль, что заброшены теперь
Эти места...

(После переноса столицы из Нары в Хэйан эти места пришли в запустение. Запустение старой столицы - постоянная тема хэйанской поэзии.)
293. ...селенье, что зовут «Густой травою»... — Фукагуса
(«Густая трава») - селение на окраине Хэйана (ныне территория
г. Киото). Постоянный образ-символ заброшенности, запустения.
Автор мог использовать в качестве прототипа танка Нарихиры из
«Кокинсю» (есть также в лирической повести «Исэ моногатари»):
Если покину селенье,
Что «Густою травою»
Зовется,
Еше больше, наверно,
Оно зарастет...
294. Осень традиционно считалась порой грусти и печали. Отсюда неизменный образ слез, выраженный постоянной метафорой — роса. Одновременно здесь и намек на росу в полях - признак наступившей осени.
295. Белотканый — условный перевод эпитета сикитаэ-но —
букв, «ткань-подстилка», вариант постоянного эпитета (макура-котоба) сиротаэ-но - «белотканый», употреблявшегося со словами
«рукав», «подушка», «облака» и некоторыми другими. Сестра-роса - постоянный спутник осеннего холодного ветра.

241

296. Ветер выворачивает листья наизнанку - постоянный мотив «Песен осени». Гора Мидзугуки - предположительно, находится на границе префектур Сига и Фукуока. Намек на песню неизвестного автора из «Манъёсю»:
Дикие гуси кричат, Холодом веет
От этого звука.
Листья плюша на горе Мидзугуки
В багрянец окрасила осень.
(Кричат перелетные гуси — веет холодом, настала осень.)
297. Автор «следует» за песней-прототипом - танка Фудзивары Тадакуни из свитка «Разные песни» антологии «Госэнсю»:
Не только на рукав мой,
Но и на траву
Ложится белая роса
От дум осенних,
Полных грусти и печали.
300. Можно сравнить с танка из «Кокинсю» («Песни восточных
провинций»):
Эй, слуги добрые.
Скажите господину,
Чтоб шляпу поскорей надел:
В полях Мияги под деревьями роса —
Пуше дождя!
(Поля Мияги — ныне район г. Сэндай префектуры Мияги.)
301. ..А. ныне — отгоняю птиц... Для отпугивания от посевов птиц, оленей и других животных изготовляли трещотки (хита
или наруко) — небольшого размера дощечки, к которым крепились
связанные между собой маленькие бамбуковые коробочки. Дощечки крепились к веревке, которой огораживали рисовое поле.
Когда сторож дергал за веревку, коробочки ударялись о доску и
производили трескучий звук. Для приведения в действие трещоток
достаточно было и порыва ветра.
302. Тема песни - ранняя осень в горной хижине. Гора Тацута — постоянный поэтический образ (см. коммент. 85 и др.).
304. Очевидно, намек на танка из «Госюисю» поэта Киёхары
Мотосукэ:
Настало время опадать
Осенним листьям,
И у живущего в горах
Рукав стал влажен
От невольных слез.

242

305. В песне использован один из характерных для японской
поэзии приемов олицетворения природы: растение оги уподобляется женщине, которую навещает возлюбленный — осенний ветер.
Прототипом могли стать две песни - Цуракжи из «Сюисю» («Песни осени»):
Зашелестели на ветру
Верхние листья оги.
Звук этот Весть о том,
Что наступила осень.

и Минамото Моротоки:
Послушай шелест
Листьев оги
На ветру:
То - весть,
Что наступила осень.

307. В стране Идзуми, в роще Синода... Идзуми - одна из
красивейших местностей того времени. Ныне - город Идзуми на
территории префектуры Осака.
312. В песне прочитывается постоянный мотив поэтессы — сожаление об ушедших годах, о прошедшей молодости. Роса на рукаве — образ слез сожаления.
313. Я в грустном ожиданье, словно Волопас... Согласно китайской легенде, в ночь с 7-го дня 7-й луны раз в году встречаются влюбленные звезды - Волопас (Альтаир) и Ткачиха (Танабата), находящиеся по разные стороны (на разных берегах — восточном и западном) Небесной реки (Млечного пути). Поэт уподобляет себя Волопасу, который все ночи проводит в одиночестве, и боится, что даже этой ночью, когда Волопас встречается со своей
возлюбленной Танабатой, ему, поэту, опять придется тосковать
одному. Песня сложена к Празднику Танабаты для надписи на
ширме.
314. ...проплывает Волопас через Врата небес... Речь идет
о том же вечере 7-го дня 7-й луны, когда, по преданию, Волопас
переплывает Млечный путь, чтобы встретиться со своей возлюбленной Танабатой.
315. Перед песней помета: «Сложена в доме министра-канцлера из Удзи». Имеется в виду Фудзивара Ёримити, резиденция которого была в Удзи, предместье Хэйана. В песне содержится пожелание хозяину долгой жизни и вечного процветания его дому.

243

318. Платье из перьев - одежда небожителей (влюбленные
на любовном ложе укрывались обычно своими одеждами, положив под голову рукава).
319. Намек на песню неизвестного автора из свитка «Песни
осени» антологии «Кокинсю»:
Так радует осенний свежий ветер,
Подолом милого играет То завернет его, то вновь опустит,
А на изнанке

Так красив узор!
320. Танка сложена от имени Волопаса, спешащего в ладье на
другой берег, на свидание к своей возлюбленной Танабате. Прототипом можно считать песню Кадзуса-но мэното из антологии
«Госюисю» (свиток «Песни осени»):
Когда врата
Реки небес
Я проплываю,
На лепестке весла
Пишу слова любви.
323. ...на мосту из сьгых листьев... Плывущие по реке алые
листья - постоянный образ осени. Здесь выступают в образе предполагаемого моста через Реку небес (Млечный путь), по которому Волопас мог бы пойти навстречу своей возлюбленной. Можно
усмотреть здесь намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю»
(«Песни осени»):
Не потому ль, что листья алые,
Плывущие в Реке небес,
Могли бы стать мостом для друга,
Ждет с нетерпеньем осени
Звезда Ткачиха?
326. Растаять, как роса, покрывшая... рукав -постоянный
образ слез, грустных дум, тоски.
328. Хаги - см. коммент. 59. Автор использует в качестве прототипа две песни (очень частое явление в поэзии того времени) из
антологии «Кокинсю» - Харумити-но Цураки:
Сметая листья палые
В горах,
Плотины
Строит на реке
Осенний ветер.

244

и неизвестного автора:
Опали листья хаги,
И олень
Нагреб их в груду, как плотину, -

Его не вижу я,
Но стон так ясно слышен!
329. Тема кустарника хаги, его листьев, красиво желтеющих
снизу, и его мелких белых цветов, украшающих поля, - одна из постоянных в осеннем наборе. Прототип - песня неизвестного автора из «Манъёсю»:
Не буду красить
Свое платье:
Если отправлюсь в поле Такамацу -

Окрасится оно само
Цветами хаги.

330. ...лунной травой окрашенное тыатъе. «Лунная трава» нестойкий краситель (см. коммент. 179). Постоянный поэтический
образ, часто используется как метафора для выражения непостоянства в любви. Намек на песню неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
Я лунною травой
Себе покрашу платье,
Хоть, может быть, к утру
Оно и полиняет,
Промокнув от росы.
331. На горе Такамадо в одноименном квартале г. Нара находился дворец-усадьба императора Сёму. ...машут нам гьгатками - белые платки-шарфы, надеваемые на шею и спускавшиеся на
плечи, были принадлежностью женского туалета. Как прототип автор использовал танка Отомо .Якамоти из «Манъёсю»:
Дворец Такамадо...
Служители его
Длинные рукава украсили
Цветами хаги.
Что за прекрасные цветы!
(В те времена по праздникам и в некоторых других случаях надевали кимоно с удлиненными вдвое рукавами.)
332. Хагивара - слово означает «поле хаги». Равнина Ману одна из достопримечательностей провинции Ямато, хотя места с
таким названием были и в других провинциях: Рикудзэн, Оми, Сэтцу. Местность славилась красотой цветущих хаги.
245

333. Танка есть в «Манъёсю», где значится как песня неизвестного автора.
336. «Девица-иветок» - цветок валерианы (оминаэси - букв,
«прекрасная женшина»), один из любимых японцами осенних цветов и «семи осенних трав». Многолетнее растение, цветет мелкими бледно-желтыми цветочками в форме зонтика. В поэзии постоянно обыгрывается как образ девушки или молодой женщины. Гора Мацути находится на границе префектур Нара и Вакаяма.
Название горы ассоциируется со словом мацу — «ждать», отсюда —
Гора ожиданья.
337. Цветок валерианы, пересаженный с поля в сад, уподобляется женщине, которая тоскует по возлюбленному, представленному в образе полевой цикады.
338. ...будто приглаживая изголовье... — существовало суеверие, что если удачно устроить свое ложе (лечь в удачном «направлении»), то можно увидеть во сне милого (милую). Намек на песню неизвестного автора из «Песен любви» «Кокинсю»:
Я каждый раз
Прилаживаю изголовье так,
Чтобы вернуть ту ночь,
Когда с тобой
Встречался в грезах.

339. Автор строит свою песню на неожиданной забавной ассоциации. Выражение лиловые хакама {хакама - нижние широкие штаны типа шаровар) омофонично названию осеннего цветка фудзибакама (фудзи - грубая материя лилового цвета). Цветок
отличался приятным запахом, шаровары же, как и вся одежда,
обычно пропитывалась благовониями, которые в то время были
неотъемлемым атрибутом туалета каждого «благородного» человека. Причем принято было изготовлять собственные ароматы, по
которым часто узнавали человека (такой эпизод есть в романе
«Гэндзи моногатари»). Просматривается явный намек на песню Сосэй-хоси из «Песен осени» «Кокинсю»:
Кто это, сняв с себя,
Развесил
Лиловые хакама?
Приятно так они благоухают
В осеннем поле.
341. Во время создания песни поэту было 65 лет, за два года
до этого он тяжело заболел, ушел из дома и принял постриг.
342. Перед песней помета: «Сложил, когда, будучи в провинции Цукуси (в бытность свою губернатором Ладзайфу), ходил в
246

поле любоваться осенними цветами». Цукуси - ныне префектура
Фукуока. В песне намек на тоску по родине.
343. ...Еще не высохла роса... - образ мимолетности. Автор
хочет сказать, что цветок вьюнка (здесь: асагао — «Утренний лик»,
ср.: югао - «Вечерний лик», см. коммент. 276) еще более недолговечен, чем роса. Он цветет утром и до полудня увядает.
344. Плетень мой -ветхий... - намек на то, что песня сложена от имени горного жителя, обитателя отшельнической хижины
{ямадзато).
345. Скошенный разбросанный тростник - образ смутных,
тревожных дум, любовного беспокойства.
349. Цветок мисканта - полевое злаковое растение. Цветет,
т.е. «выходит в колос», осенью. Можно увидеть намек на песню
Тайра Садафуна из «Песен осени» антологии «Кокинсю»:
Отныне и сажать не стану
Цветок мисканта
В своем саду:
Осеннюю печаль приносит
Его расцвет.
350. Цветок мисканта персонифицируется в песне в роли
женщины, а ветер - образ ветреного мужчины (гуляющего по
всем полям и без разбора).
351. ...с поля возвращается обратно в горы олень... - считалось, что олень ночует в поле, а с рассветом возвращается в горы. Со времен «Манъёсю» существовало поверье, что олень и кустарник хаги — супруги. «Жена-цветок» — в таком образе встречается цветок хаги в антологии «Манъёсю».
352. Шелест ветра в листьях оги - постоянный образ осенней
печали и одиночества.
360. ...облака в вечернем небе свой изменшги цвет... -имеется в виду отблеск от багряных листьев.
363. Прототипом могла стать танка неизвестного автора из
«Госэнсю» (свиток «Песни зимы»):
Снег идет...
Хоть ненадолго бы
На ветках задержался, —
Пока нет ни цветов,
Ни алых листьев.

364. Перекликается с песней из повести «Исэ моногатари»:
Если б любила,
Разделила бы ложе со мной
247

В шалаше,
И рукава наши
Стали бы нам изголовьем.
366. Мотив, настроение, переданное автором (осень повсюду,
но у меня - своя особая грусть и тоска), ассоциируется с темой
песни неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Весна не наступает
Повсюду сразу,
А потому и вишни
В одних местах уж зацвели,
В других — цветов не видно.
368. Прототип - уже упоминавшаяся танка из повести «Исэ
моногатари» (см. коммент. 240).
370. Гора Токива (букв. «Вечнозеленая») находится в районе
Укё г. Киото. Песня строится на противопоставлении: даже на
«Вечной» горе осенью происходят перемены. Намек на танка неизвестного автора из антологии «Кокин рокутё» («Песни осени»):
Осенний
Дует ветер,
Пронизывая холодом,
И сердце мне
Окрашивает грустью.
(Использован двузначный образ, строящийся на двух значениях
слова симу: ми-ни симу - «пронизывать» и симу — «окрашивать».)
371. Гора Огпова находится в районе Ямасино г. Киото. Образ
используется как омонимическая метафора — название горы ассоциируется со словом ото — «звук» (в данном случае подразумевается завывание ветра). ...Ни деревца... ни травки не пощадит...осенний ветер несет увядание природе.
372. Танка - фактический перевод на японский китайской
песни из антологии «Вакан роэйсю», сложенной на тему любви
двух звезд. Соответствует душевному состоянию Ткачихи, после то :
го как Волопас покинул ее на рассвете.
373. Такамадо - местность в провинции Нара, у подножья одноименной горы. Намек на песню Оэ Ёситоки (см. коммент. 286).
374. Тот же мотив, что и в уже упоминавшейся танка Аривары
Нарихира из «Кокинсю» (см. коммент. 293). Автор как бы вновь
посещает селенье, ранее покинутое им.
375. Роща Оараги - предположительно, имеется в виду роша
возле храма Едодзиндзя в районе Фусими в Киото.

248

376. Лирический герой разочарован: он собирался полюбоваться рассветной луной, но увидел лишь мимолетный блеск зарницы.
378. Поля Мусаси - ныне местность на границе префектур
Сайтама и Канагава, недалеко от Токио. Многократно воспета в
поэзии.
381. Намек на песню неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
Между деревьев
Льется лунный свет,
Я на него смотрю,
И грусть сжимает сердце:
Настала осень...
382. Луна, выплывающая из-за гор или скрывающаяся за горной кручей, - постоянный образ. Поэт использует в качестве прототипа песню неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Разные
песни»):
Как долго не восходит нынче
Луна!
Знать, неохотно
Отпускают ее те,
Что за горой живут!
383. Гора Такамадо - см. коммент. 373.
384. Намек на танка Оэ Тисато из «Кокинсю» (свиток «Песни
осени»):
Смотрю на лунный лик,
И мысли грустные одолевают,

Нет им конца,
Хотя и знаю,
Осень - не только для меня.
385. ...над «Селением затворника» - Синобу... - местность
Синобу находилась в провинции Ивасиро, ныне территория г. Фукусима. Топоним выступает в роли двузначного образа: название
местности как бы включает и одно из нарицательных значений слова синобу - «скрываться, таиться». Песня сложена от лица человека, удалившегося от мира, - затворника (см. также коммент. 64,
241).
387. ...над кручею Есино... — имеется в виду самый высокий
пик гор Ёсино в провинции Ямато (см. также коммент. 1, 100,
158).
249

388. Песня представляет собой почти дословный перевод китайских стихов из антологии «Вакан роэйсю».
389. Озеро Нио - имеется в виду озеро Бива. Цветы волн —
постоянная метафора, образ белых гребней волн. Намек на песню Фунъя Ясухидэ из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
Кусты и травы все
Свой изменили ивет,
И только в море
Волн цветы
Не знают осени!
390. Речь в песне идет о дыме от костров, на которых рыбаки
жгли морские водоросли, выпаривая из них соль.
391. Поэтесса использует уже упоминавшуюся китайскую легенду о лавре, растущем на луне. Прототипом могут быть две песни из свитка «Песни осени» антологии «Кокинсю» - Цураюки:
Листья плюша,
Что обвивается вокруг ограды
Стремительных богов.
Даже они по осени
Свой изменили цвет.
и Мибу-но Тадаминэ:
О вечная луна!
Не оттого ли,
Что и лавр твой
По осени окрасился багрянцем,
Сиять ты стала ярче?
392. Согласно той же китайской легенде, на луне есть дворец.
393. В песне звучит один из мотивов главы «Павильон павлоний» романа «Гэндзи моногатари» - когда император предается
беспокойным раздумьям о судьбе своего маленького сына Гэндзи,
воспитываемого за пределами столицы. (Постоянно используемый
образ старой заброшенной столицы иногда подразумевает просто
понятие провинции.) Автор использует также песню неизвестного
автора из «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Куст маленький хаги
В полях Миягино...
Под тяжестью капель росы
Поникли листочки... Ждут ветра...
Вот также и я жду тебя.
396. Сумиёси - побережье залива Суминоэ, одно из живописнейших мест старой Японии, славилось своими древними соснами
250

и синтоистским храмом, посвященным богу Сумиёси. Ныне - территория префектуры Осака, район Сумиёси.
397. Как прототип автор мог использовать уже упоминавшуюся танка Оэ Тисато из «Кокинсю» (см. коммент. 384).
399. Одзима - остров в заливе Мацусима в префектуре
Мияги.
400. Нанива — постоянный поэтический образ (см. коммент. 26, 57).
401. Автор решил несколько отступить от привычного мотива лик луны отражается на рукаве, увлажненном слезами. Однако
японская лирика того времени, как и всякая средневековая поэзия, была ограничена рамками традиции, канона, и новый мотив
мог возникнуть, как правило, лишь на основе или по образцу старого. Последнее и имеет место в данном случае: луна отражается
на рукавах рыбачек, что добывают соль, - т.е. влажных от морской воды. Сосновый остров - перевод названия Мацусима (префектура Мияги).
402. Мыс Нодзима находится на острове Авадзи в префектуре Хёго.
403. Автор строит образ на омонимической метафоре-, название Одзима ассоциируется с глаголом осиму - «сожалеть», ама-то
хара - «небесная равнина» со словом ама - «рыбачка».
405. Гора Огура - постоянный поэтический образ, омонимическая метафора, строящаяся на ассоциации со словом курай «темный» (см. коммент. 85, 91).
406. Древние японцы считали, что душа может отделяться от
тела и существовать самостоятельно. С этим связана вера в бесплотных духов - моно-но кэ, которые могли действовать независимо от воли и даже без ведома субъекта. Прототипом песни стала
танка Сайге из его поэтического собрания «Горная хижина»:
Залюбовался я цветами вишни,
Что на верхушке дерева ивели, —
С этого дня душа моя,
От тела отделившись,
Как будто улетела к ним...
407. Прототип — танка Kara Саэмона из свитка «Разные песни»
антологии «Сюисю»:
Во всех домах
Ждут нынче
С нетерпеньем,
251

Когда из-за вершины гор
Взойдет полночная луна.
408. Танка не лишена иронии: возлюбленный не пришел, как
обешал, но лирическая героиня не собирается горевать, а будет
одна любоваться луною.
409. Танка представляет собой любовное послание и составляет диалог с последующей песней.
410. Ответ поэтессы на любовное послание друга, поэта Фудзивары Норинага.
412. Песня сложена как бы от лица человека, переходящего в
полночь гору Тацута (см. коммент. 85, 302 и др.). Намек на танка неизвестного автора из свитка «Разные песни» антологии «Кокинсю» (есть также в «Исэ моногатари»):
Ветер подул,
И взыграли на море белые волны...
Тацута-гора!
Не тебя ль в эту полночь
Мой милый переходит один?
419. Прототипом может быть танка неизвестного автора из
«Кокинсю» (свиток «Разные песни»):
Не утешает сердце мне
И любование луной
В Сарасина,
Что всходит над Горой
Покинутой старухи.
(Сарасина - ныне город Сарасина на территории префектуры Нагано, славился как место любования луной. «Гора Покинутой
старухи» - название связано с древней легендой.)
420. Существовало предание о некоей деве - хранительнице
древнего моста через реку Удзи (см. коммент. 169, 251). Ее называли также девой-печальницей. Песня Фудзивары Тэйка являет собой намек на танка из «Кокинсю», принадлежащую неизвестному
автору (свиток «Песни любви»):
Быть может, и нынче,
Одинокое ложе свое расстелив,
Ждет меня дева-печальнииа
Возле моста
В селении Удзи.
(Селение Удзи - предместье Хэйана, ныне г. Удзи в в префектуре
Киото. Здесь находится синтоистский храм, где поклоняются деве хранительнице моста Удзи как божеству.)
252

421. Осенью луна появляется лишь в полночь, и поэтому остается мало времени любоваться ею.
422. Поля Мусаси - см. коммент. 378. Песня сложена от лица путника, наблюдающего с полевой тропинки восход луны.
426. Танка представляет собой фактический перевод на японский язык китайского стихотворения на аналогичную тему. Волны
колосьев - имеется в виду рис, посаженный ранней осенью. В песне использована омонимическая метафора: мору - «сторожить»
ассоциируется с мору - «проникать» (имеется в виду, что лунные
блики проникают сквозь ветви деревьев).
427. Тема перелетных гусей была постоянной в весенних и
осенних песнях.
429. Особый, скрытый смысл песне придает подтекст {ёдзё):
пъыъ на соломенной ииновке (имеется в виду любовное ложе) постоянный образ любовной лирики, символ отсутствия возлюбленного (он стал редко приходить или вообще покинул).
430. Песня сложена от лица крестьянина, собирающего урожай риса и заночевавшего в поле. Автор использует омонимическую метафору: каринэ - «временный ночлег» ассоциируется с каринэ - «сбор урожая» (букв, «вырезка корней»).
431. ...сквозь крышу тростниковую... - имеется в виду наскоро сплетенная из тростника или камыша (по типу циновки) крыша полевой сторожки. Намек на танка из «Госэнсю» (свиток «Песни осени»), принадлежащую императору Тэнти:
Заночевал в осеннем поле,
И от росы,
Что просочилась
Сквозь крышу тростниковую,
Промокли рукава...
433. Намек на танка из главы «Павильон павлоний» романа
«Гэндзи моногатари»:
Рыдаю в голос, как цикада.
Казалось бы, уж нету сил,
А слезы льются без конца
Всю эту долгую
Ночь...
434. Намек на уже упоминавшуюся танка Тадаминэ из антологии «Кокинсю» (см. коммент. 209).
436. ...И хоть не очень он широк... -узкий рукав — метафора, символ недостаточно знатного происхождения или невысоко-

253

го положения. Намек на танка из «Госэнсю» (свиток «Песни любви»), принадлежащую неизвестному автору:
Проснешься на заре,
И реки слез
Прольются,
Их не смахнешь,
Как капельки росы!

Песни осени (2)
437. Стон одинокого оленя, призывающего подругу, — постоянный образ поздней осени.
439. Автор мог использовать в качестве прототипа танка Фудзивары Иэцунэ из «Госюисю»:
Раздался громкий стон:
Олень проснулся
На рассвете.
На смятом ложе,
Наверное, обильная легла роса...
444. Прототипом послужила танка Фудзивары Суэёси:
Стихает, видно, вихрь,
Дувший с гор,
Что доносил стенания оленя, Его голос
Как будто удаляется все дальше...

445. Автор использует две песни Тадаминэ из «Кокинсю» — из
свитка «Песни любви»:
И жизни самой
Так не жаль,
Как проснуться внезапно
От недосмотренного
Сна...
и из свитка «Песни осени»:
В горном приюте
Осенью
Особенно тоскливо,
И часто будит по ночам
Оленя стон...
446. Прототип — танка Фудзивары Нагаёси из свитка «Песни
осени» антологии «Госюисю»:

254

На поле Мияги
Трубит, призывая подругу,
Олень.
Наверно, холодною стала
Роса на кустарнике хаги...
448. Сайге использует песню поэта Эйэна, сложенную на поэтическом турнире «Сто песен для императора Хорикавы» («Хорикава хякусю») на тему «Домик в поле»:
На горном поле поселившись,
Сторож
Пугает на рассвете
Оленей молодых,
Собравшихся возле сторожки.
450. Танка сложена на состязании в выращивании садовых
растений во дворце принцессы Икухомонъин, организованном по
принципу поэтических турниров: участники делились на две партии, победившая партия определялась путем подсчета и сравнения
количества очков. (Икухомонъин — монашеское имя дочери императора Сиракавы, мирское имя принцессы — Тэйси Найсинно.)
454. Автор «следует» песне-прототипу — танка Хитомаро из
«Манъёсю»:
По осени, рис убирая,
Заночевал я в поле,
И холод
Проник в рукава:
Наверное, обильно увлажнила их роса.
455. ...слушаю... трещотки звуки... - с м . коммент. 301.
456. Танка построена на омонимической метафоре: глагол кару - «жать» (рис) ассоциируется со словом кари - «дикий гусь». Намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни
осени»):
Кажется, только вчера
Риса побеги в землю сажали,
И вотУже шепчутся листья
Под ветром осенним.
463. Мелкий тростник (асадзи или кая) - дикорастущее
многолетнее растение из семейства рисовых, высотой около 60 см.
В те времена им зарастали огромные просторы. Рос (иногда специально высаживался) и в садах. Поэтический образ, часто встречающийся еще в «Манъёсю».

255

466. ...рукава моих одежд заморских... Заморские (букв,
«китайские», от слова Кара - «Китай») одежды (каракоромо) - традиционный постоянный эпитет (макура-котоба).
470. Песня как бы составляет диалог с предыдущей. Такая компоновка поэтического материала — один из принципов составления антологии.
471. Автор использовал несколько песен из разных глав романа «Гэндзи моногатари», где встречается выражение «родственница росы - слеза» (иую-но юкари намида).
473. Прототип - танка из главы «Павильон павлоний» романа
«Гэндзи моногатари»:
Сверчок-колокольчик
Звенит и звенит, не смолкая,
В этой долгой ночи,
А из глаз моих слезы
Все льются и льются...
474. Перекликается с танка неизвестного автора из антологии
«Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
Тоскую о тебе,
И дом родной зарос травою,
Звенят неумолчно на соснах цикады, Сколько печали
В их голосах!
475. ...уже готовит зимнюю одежду... «Отбивание», выбивание одежды - постоянный образ «Песен осени». В те времена это был один из важных моментов подготовки к зиме. Платье,
сшитое на зиму, в своем первозданном виде сидело плохо, ибо
материя, как правило, была плотной и неэластичной. Поэтому,
прежде чем надевать, платье «отбивали» с помощью валька: помещали на массивную каменную подставку и били по нему специальным деревянным молотком. Ткань смягчалась и приобретала
блеск. Занимались этим обычно ночью. Сюжет заимствован у китайского поэта Бо 1Лзюйи (см. коммент. 42).
476. Фусими, Сугавара... - см. коммент. 292.
477. ...пытался я приладить изголовье... - см. коммент. 338. Прототип - та же танка из «Кокинсю».
478. «Отбивание» одежды было обычным занятием женщин из
народа, отсюда-...в убогой хижине.
481. Песня сложена от лица женщины, тоскующей в разлуке с
мужем, находящимся в странствии.

256

482. Танка сложена по картине на ширме, изображающей
женщину, которая «отбивает» одежду.
483. Намек на танка Саканоуэ Корэнори из «Кокинсю» (свиток
«Песни зимы»):
В горах Миёсино,
Наверно, выпало уж
Много снега:
Так стало холодно
В столице старой.
484. Прототипом послужило одно из популярных стихотворений Бо Цзюйи.
485. ..Л из дсилекого селенья Тоти... - ныне квартал того же
названия в г. Касивара префектуры Нара на северном склоне горы Миминаси. Автор использует омонимическую метафору: название селения Тоти ассоциируется со словом тоой - «дальний».
487. Фудзивара Тэйка, известный своей объективностью в качестве арбитра на поэтических турнирах, а также высокой требовательностью к самому себе, считал эту песню не вполне удачной
и уступил первенство своему сопернику.
489. Поэт использует омонимическую метафору: слово самуси — «холодно» ассоциируется со словом самусиро - «циновка».
Песня перекликается с танка Оэ Тисато из «Песен весны» данной
антологии (см. № 55).
490. Песня построена на игре слов: нагацуки - «сентябрь»
(букв, «длинный месяц») ассоциируется с нагай - «длинный,
долгий».
492. Танка связана с предыдущей внутренней ассоциативной
связью: воспевается характерный горный пейзаж.
493. Прототип - танка Цунэнобу-но хаха из свитка «Песни
осени» антологии «Госюисю»:
Светает...
На речных перекатах
Мелькают вдали
Гребцов рукава
В осеннем тумане...
494. Гора Асахи — находится в Удзи, предместье Хэйана. Автор
обыгрывает название горы — букв. «Утреннее солнце». В песне намек на танка Киёхары Фукаябу из свитка «Песни осени» антологии
«Сюисю»:
Над рекой
Встал туман, окутав подножье горы,
А в небе
257

Открылась вершина
В осеннем уборе.
495. Исходной песней для автора могла стать танка Цунэнобуно хаха (см. коммент. 493).
496. Название горы Огура выступает в роли омонимической
метафоры, ассоциируясь со словом огурай — «полутемный».
497. Намек на танка неизвестного автора из антологии «Манъёсю»:
Клонится долу тростник,
Шуршат рядом с ним листья оги
На осеннем ветру,
И в вышине
Дикие гуси кричат.
499. Согласно частному собранию песен Сонэ-но Ёситада,
танка принадлежит ему, однако по стилю она ближе Мицунэ. Очевидно, составители антологии имели основание атрибутировать ее
последнему.
...странник... вывернет платье свое наизнанку... — существовало поверье о том, что, если хочешь увидеть во сне дорогого
тебе человека, надо надеть ночное платье наизнанку. В песне речь
идет о путнике, который в дороге тоскует по своим родным или
возлюбленной и хотел бы получить от них весть хотя бы во сне.
Танка перекликается с песней Оно-но Комати из «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
В томлении любви изнемогая,
Я ночью,
Темной, как ягода тута,
Платье свое
Изнанкою вверх надеваю.
500. ...гуси... вести долгожданной не принесли... Из китайской поэтической традиции заимствован образ гуся-вестника.
Очевидно, образ восходит к древнекитайскому преданию о после'
Су-У, который в период ранней династии Хань был послан к гуннам. Гунны заточили его в темницу и держали там почти двадцать
лет. Но однажды ему удалось поймать дикого гуся и привязать к
его лапке послание ханьскому императору. Гусь был подстрелен
над императорским дворцом, и вскоре Су-У был освобожден и с
почестями возвращен на родину. Поэтому от летящего гуся как бы
ждали вести - от друга, от родных или возлюбленного.
501. ...оторвалось от вершины белое облако... — образ, часто встречающийся в любовной лирике, символ непостоянства в
любви.

258

503. ...за пиком Оэ... - гора Оэ (Оэяма) на границе провинций Ямасиро и Тамба (ныне территория района Укё г. Киото). То6а (ныне район Фусими в Киото) - одно из живописнейших мест
тогдашней Японии. Здесь находился загородный дворец императора Готовы. Намек на песню Сонэ-но Ёситада из свитка «Песни осени» антологии «Сикасю»:,
Окинешь взглядом поле Тоба
В Ямасиро
И издали заметишь,

Как по полю гуляет
Осенний ветер.
507. Хризантема от выпавшего инея меняет свой цвет — желтеет. В песне речь идет о том, что ночью, пока не выпал первый утренний иней, она так же ослепительно бела в лунном сиянии.
Прототипом могла стать танка Мицунэ из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
Раз уж решил сорвать Сорву,
Хоть наугад:
О хризантема белая!
Вся инеем покрылась ты, обманщица.
508. Перед, песней в антологии помета-. «Сложена во время
правления государя-инока Тобы и поднесена ему вместе с цветком
хризантемы». Автор имеет в виду, что, даже увядая и меняя при
этом свой цвет, хризантема сохраняет ценность как объект любования.
509. ...не поддавайся росе... —считалось, что цветы и травы вянут от росы и холодных дождей.
510. Осенью, когда наступают холода, сверчки погибают: их
голоса постепенно слабеют и замирают. В качестве прототипа использовано одно из лучших стихотворений Сайге:
Осень... Все холоднее ночи,
И у сверчков как будто нет уж сил:
Слышу, как постепенно замирают,
Словно удаляясь,

Их голоса...
511. Цикады на соснах (мацумуси) — постоянный осенний
образ. Монотонный перезвон этих насекомых наводит грусть.
Слово мацу - «сосна» традиционно ассоциируется с мацу —
«ждать» — образ также символизирует одиночество и тоскливое
бесплодное ожидание.
259

512. Густая трава - традиционный образ заброшенности,
покинутости (см. коммент. 293). ...где одиноко плачет перепелка... - образ покинутой возлюбленной. Автор использует танка
Аривары Нарихира из повести «Исэ моногатари» (она же есть и в
«Кокинсю» в свитке «Разные песни», где значится как песня неизвестного автора):
Если гуще зарастет
Селение травою,
Стану перепелкой
Плакать в поле я.
Неужто на охоту даже не придешь?
513. Мискант — один из постоянных образов осени (см. коммент. 349). Слово аки - «осень» традиционно ассоциируется с аки —
«охлаждение, равнодушие», т.е. жестокость, бессердечность.
514. И веет холодом с горы Токо - слово пгоко - «ложе»
(здесь - «изголовье») ассоциируется с названием горы Токо-но яма
(находится в префектуре Сига, район Хиконэ). Имеется в виду
одинокое (холодное) ложе.
515. Автор обыгрывает слова-омофоны: араси - «буря, свирепый ветер» ассоциируется с арадзи - «некого». Просматривается
намек на танка неизвестного автора из «Песен осени» антологии
«Сюисю»:
Теперь едва ли кто-то навестит...
Холодный сильный ветер дует,
И на сосне тоскливо
Звенят цикады, Будто ждут кого-то...
516. Постоянные образы — холодная роса окрашивает зелень
в багряные тона (в Японии растения осенью большей частью не
желтеют, а становятся багрово-красными), роса из глаз - слезы такого же цвета, как осенняя листва, ибо вызваны они печалью,
душевными страданиями, сопровождающими это время года
(см. коммент. 66, 270).
517. Поэт следует песне-прототипу - танка Сонэ-но Ёситада из
антологии «Госюисю» (свиток «Песни осени»):
Плачьте же, плачьте, сверчки,
Что в травах густых
Затаились:
Поистине, грусти полна
Уходящая осень.

260

518. Мотив ассоциируется с песней неизвестного автора из
«Кокинсю», а также знаменитой танка Хитомаро из «Сюисю»
(см. коммент. 99, 420).
520. Остров Авадзи - см. коммент. 6, 402.
521. ...на увядающий тростник... Поле, поросшее тростником (асадзивара), символизирует заброшенное жилище, что, по
мнению некоторых японских комментаторов, имеется в виду и в
данном случае.
522. Если взмянуть на мост Сорочий... Песня связана с
уже упоминавшейся легендой о любви двух звезд - Ткачихи и Волопаса (см. коммент. 313, 314, 323 и др.). По китайской версии
легенды, чтобы помочь Волопасу перебраться через Небесную
реку (Млечный путь) на другой берег, где ждала его Ткачиха, сороки (касасаги) во множестве собирались и ложились на воду,
крыло к крылу, образуя мост. По некоторым японским версиям
(одна из них и представлена в данном случае), сороки образовывали навесной мост (какэхаси) с помощью облаков. Касасаги, как
объясняют японские комментаторы, — птицы из семейства вороньих, т.е. сороки.
Автор использует как прототип песню Отомо Якамоти из личного собрания поэта (помешена в данную антологию под № 620).
Можно здесь предположить также еше один намек — на песню
Мибу-но Тадаминэ из «Ямато моногатари», сложенную им от лица
своего друга и спутника. Последний, будучи изрядно хмельным,
поскользнулся на лестнице, и тогда Тадаминэ в качестве объяснения СЛОЖИЛ:
Глубокой ночью я пришел,
Чтоб на Сорочий мост
Ступить,
Но иней
Покрыл его...
523. Песня ассоциируется с танка неизвестного автора из «Кокинсю» (см. коммент. 456).
525. На вершине Мимуро... - см. коммент. 285. Гора Мимуро в Наре особенно славилась красотой осенних листьев и была
постоянным местом любования ими. В песне - постоянный мотив:
осенние дожди окрасили листья в алый цвет. Намек на танка Хитомаро из свитка «Песни зимы» антологии «Сюисю»:
Плывут по Тацута-реке
Багряные листья:
Наверно, на горе Мимуро
261

В Каннаби
Моросят осенние дожди...
526. ...на просторах Ямада... - местность в провинции Исэ
(ныне г. Исэ в префектуре Миэ).
528. ...у подножия горы, что «Бурею» зовется... - имеется
в виду гора Араси — букв, «буря, сильный ветер» (находится в Киото в районе Сага, у подножия протекает река Оикава). Автор обыгрывает название горы, подразумевая ветер, безжалостно срывающий с деревьев прекрасные листья. Река Оикава и гора Араси
были одними из любимых японцами мест любования красотой
природы.
529. На горе Сао (находится в районе Сао на территории
префектуры Нара) растительность по осени, в отличие от деревьев в других местах, приобретала красивый желтый цвет. Равнина
Хахасо расстилалась у подножия горы. Песня ассоциируется с
танка из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»), принадлежащей неизвестному автору:
Туман осенний!
Не заслоняй ты нынче утром
Гору Сао:
Ее листвою желтою
Хоть издали полюбоваться дай!
530. ...парча осенняя, что покрывала реку, поредела... —
ветер стих и не срывает больше с деревьев багряно-алые листья, устилая реку Таиута сплошным парчовым ковром. ...и переправою
теперь едва ль послужит... — поэтесса прибегает к традиционной гиперболе: ковер был настолько плотным, что по нему можно
было перейти реку. Парча {нисики) из опавших листьев — постоянная метафора. Намек на танка неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
Листья багряные, алые,
Смешавшись,
Плывут по Тацута-реке.
Захочешь перейти Порвется парчовый ковер!
(По весьма правдоподобной версии, песня принадлежит последнему императору времен древней столицы Нары - императору
Хэйдзэй.)
532. ...срывает листья в желтой роще... - имеется в виду
равнина Хахасо (см. коммент. 529)'. ...волны отливают желтизной... - ураган срывает листья с деревьев, и они устилают всю по-

262

верхность реки. Песня перекликается с уже упоминавшейся танка
Фунъя Ясухидэ из «Кокинсю» (см. коммент. 389).
533. Танка сложена по картине на ширме, изображающей покинутое жилище, засыпанное осенней листвой.
534. Поэтесса следует песне-прототипу — танка Содзё Хэндзё
из антологии «Кокинсю» (свиток «Песни любви»):
Мой сад заброшен
И зарос травой Не видно и тропы, Покуда я ждала
Того, кто так жесток.
535. Букв, перевод — «слабеющие голоса насекомых» (муси),
однако, очевидно, имеются в виду именно сверчки (кузнечики)
(коороги), постепенно погибающие по мере наступления холодов.
Самым ярким на эту тему является стихотворение Сайге (см. коммент. 510).
536. На Токива-горе... - гора покрыта хвойными вечнозелеными деревьями - соснами, криптомериями и др. (см. коммент. 370). Прототип песни - танка Корэнори из свитка «Приветственные песни» антологии «Кокинсю»:
Гора Токива, соснами поросшая,
Издревле осенью не изменяла цвета,
Но нынче и она украсилась багрянцем Его принес с других деревьев
Ветер...
537. Мору яма - гора находится близ г. Моруяма в префектуре Сига. Автор обыгрывает название в качестве омонимической
метафоры: слово мору означает «протекать, просачиваться» (в данном случае с верхних ветвей деревьев на нижние). Прототипом
стала танка Цураюки из «Кокинсю» (свиток «Песни осени»):
И белая роса,
И моросящий дождь
Обильно увлажнили гору Моруяма:
Вся нижняя листва дерев
Окрасилась в багрянец.
Можно здесь увидеть и другой намек - на песню Аривары Нарихира из той же антологии (свиток «Песни весны») (есть также в повести «Исэ моногатари»):
Ло нитки промок,
И все же Нарвал я глициний,
263

Подумал: «Весенних-то дней
Немного осталось!»
538. Поэт использовал как прототип песню неизвестного автора из «Кокинсю» (свиток «Игры богов»):
В дальних горах,
Наверно, выпал град:
Плюш,
Обвивающий деревья ближних гор,
Окрасился багрянцем.
539. Катано - см. коммент. 114.
540. Танка построена на использовании ассоциативно связанных (энго) слов-антонимов: багряные листья - яркие, а вода на перекатах становится мутной (ибо горные реки мелководны).
541. Река Асука, гора Каиураги - постоянные поэтические
образы (см. коммент. 74, 161, 194).
54Z. ...вздымаются алые волны — постоянная гипербола:
опавшие листья плывут по реке сплошным потоком, и волны кажутся алыми. В качестве прототипа поэт использовал танка Хитомаро
(см. предыдущую песню).
543. Перед песней помета: «Сложена во время выезда на несколько дней к реке Минасэ - в ответ на письмо друга, в котором
тот сообщал, что со слезами смотрел, как опадали багряные листья на горе Араси». Гора Араси — см. коммент. 528.
544. Согласно синтоистским верованиям, каждый сезон имел
свое божество. Принцесса Таиута (букв. «Ткачиха» - ткала парчу
из багряных листьев) - богиня осени. Считали, что зимние холодные моросящие дожди как бы кладут конец осенним ветрам.
545. Намек на песню Содзё Хэндзё из свитка «Песни зимы» антологии «Сюисю»:
Роскошная парча,
Что на ветвях осталась, Это, наверно,
Уходяшей осени
Прощальный дар.
546. ...Ушла уж осень с горных троп! Японцы, проводившие много времени на лоне природы, давно заметили, что раньше
всего оголяются деревья там, где проложены горные тропы.
547. Провинция Цу (позже называлась Сэтцу) - ныне территория префектуры Осака. Бухта Нанива - см. коммент. 26, 57.
549. Аналогичная песня, сложенная на поэтическом турнире, проходившем под патронажем императора Хорикавы («Хо264

рикава хякусю») в последний день осени — на исходе 9-й луны,
есть у Кавати:
Картину уходящей осени Этот осенний ветер Если б я мог,
Хотя 6 ценою жизни,
Задержать!
550. Песня сложена в последний день так называемого високосного месяца (см. коммент. 248), в данном случае сентября, последнего месяца осени в соответствии с лунным календарем, по
которому жили японцы.

Песни зимы
В этом свитке антологии собраны песни, посвященные
природе октября — декабря (10 — 12-го месяцев) — время
зимы по лунному календарю.
В опъаичие от «Кокинсю», где «Песни зимы» занимают
меньше всего места, в данной антологии этот раздел намного больше, чем «Песни лета».
551. Слез роса - постоянная метафора, здесь подразумевается, что роса - слезы прощания с осенью.
552. Буквальный перевод названия первого месяца зимы (октябрь) - каннадзуки - «безбожный месяц». По синтоистскому поверью, в это время осенние боги покидают землю.
553. Река Натори протекает в южной части префектуры Мияги, одно из достопримечательных мест, название которого часто
встречается в хэйанской поэзии. Вкруг плотины... - с одной стороны, автор использует гиперболу-, множество листьев, опавших в
горную реку, преграждают путь теченью, образуя плотину. Одновременно имеется в виду яна - плотина, возводимая рыбаками
для ловли рыбы, представляла собой нагромождение из деревьев
или бамбука на мелководье в узком месте реки.
555. Река Он (Оикава) — см. коммент. 253, 528. ...гыотина,
что путь преградила теченью...-намек, легко прочитывавшийся аудиторией, на которую был рассчитан. В качестве прототипа
автор использует танка Харумити-но иураки из свитка «Песни осени» антологии «Кокинсю»:
На горной реке
Ветер плотину построил:
265

Багряные листья,
Что сорваны им,
Остановили теченье!
557. ...с вечного плюща - имеется в виду вечнозеленое вьюшееся растение, обычно обвивает стволы хвойных деревьев. Песня сложена от лица отшельника, живущего в горах. Намек на танка Минамото Ёридзанэ из свитка «Разные песни» антологии «Госюисю»:
Вечер... Солнце зашло,
И некого мне ждать
В своем приюте горном.
Лишь стоны ветра
Слышатся вокруг.
561. ...на круче Каиураги (см. коммент. 74) - название горы
используется автором как омонимическая метафора: оно ассоциируется со словом кадзура - «плющ». В дневнике Минамото Иэнага есть заметка о том, что это одна из песен, от которых государьинок Готоба пришел в восторг.
562. Гора Синобу, неоднократно воспетая в поэзии, находится в префектуре Фукусима (см. также коммент. 64, 241, 385). Одно из достопримечательных мест, постоянный поэтический образ,
обычно символ затаенности, глубины (в данном случае «глубины»
гор). Намек на танка Хорибэ-но Наринака из свитка «Песни любви» антологии «Сэндзайсю»:
Тоскую о тебе,
И слез унылый дождь
Все моросит и моросит.
Наверно, даже листья на горе Синобу
Окрасились в багрянец.
563. ...в горах, простершихся вокруг... Дословный перевод —
«горы, простершие свое подножье» — постоянный эпитет (макуракотоба), один из древнейших в японской поэзии. Моросящий
дождь (сигурэ) — здесь метафорический образ слез.
566. Прототип - песня Содзё Хэндзё из «Песен зимы» антологии
«Сюисю» (см. коммент. 545; здесь — один из вариантов перевода):
Заморская парча...
Немного уж ее осталось
На ветвях.
Осени уходящей дар прощальный,
О, если б сохранился он!
567. ...отчего же так увлажнился мой рукав? Автор имееет
в виду слезы сожаления об опадающих и уносимых ветром листьях.
266

568. ...Уж нет богов — хранителей осенних листьев... —
см. коммент. 552.
569. Автор имеет в виду холодный зимний ветер когараси.
574. Можно сравнить с танка неизвестного автора из антологии «Манъёсю»:
Омытая
Сентябрьскими дождями,
Касуга-гора
Окрасилась
В яркий багряней.

575. Всему виною — опадающие листья! Все тот же многократно повторяющийся мотив: рукава намокли не от дождя, но
от слез сожаления о прекрасных опадающих осенних листьях.
576. Согласно пояснению в частном собрании поэта, песня
сложена по картине на ширме, расписанной по случаю юбилея
некоего сановника, соответственно задумана она как величальная
(иваиута). Автор песни желает юбиляру долгих лет, используя
омонимическую метафору: во фразе ...другим кустам, деревьям
<мира> не в пример (слово «мира» в переводе опушено по стилистическим соображениям) слово ё — «мир» ассоциируется с ё —
«коленце бамбука», коих у данного сорта бамбука (мелкого) значительно больше, чем у других его видов. В этом и заключается
смысл благопожелания, который усиливает заключительная строка: ...зеленого не изменили цвета — т.е. листья бамбука не подвержены увяданию.
577. ...иглы черных сосен... - хвойные деревья, растущие в
роше Токива (см. коммент. 370, 536), отличаются более густой,
темной зеленью, нежели обычная. Песня ассоциируется с танка
Хитомаро, помешенной в данную антологию под № 582.
579. Традиционный мотив: подразумевается, что одежда путника промокла за ночь не только от дождя, что просачивается
сквозь крышу убогой хижины, но и от слез печали, отражающих
душевное состояние лирического героя.
582. В «Манъёсю» танка значится как песня неизвестного автора, однако она входит в частное собрание знаменитого поэта Какиномото-но Хитомаро и как таковая приводится в данной антологии.
583. В песне заключена аллегория — одним и тем же словом
дэру выражены два понятия: «выходить (выглядывать) из-за туч» и
«выходить (уходить) из дому», т.е. «покидать мир». Учитывая, что
дождь — традиционная метафора, символ слез, смысл песни таков:

267

«Хотя я без конца проливаю слезы, но уйти из дома (т.е. из этого
суетного мира) едва ли хватит сил».
585. Акисино — ныне одноименный квартал г. Нара. Пик (гора) Икома находится на границе префектур Нара и Осака. Песня содержит намек на танка Минамото Акинака, сложенную на
поэтическом турнире, проводившемся под патронажем императора Хорикавы:
Октябрь...
Над горою Юма
Тучи висят:

Наверное, в селенье у подножья
Дождь моросит.
586. Песня построена на омонимической метафоре: фуру «идти» (о дожде или снеге) ассоциируется с фуру - «проходить»
(о времени), «стареть».
587. ...в шуме дождя... - в старых соснах... Использована та
же метафора, что и в предыдущей песне.
589. Кипарисовая крыша - образ жилиша городского жителя,
в отличие от «травяной крыши» или «плетеной двери» - традиционных образов горной хижины или временного ночлега в пути.
592. Можно увидеть ассоциацию с уже упоминавшейся песней неизвестного автора из «Кокинсю» (см. коммент. 381).
594. Песня получила высокую оценку на одном из поэтических турниров, устроенных императором Готобой.
598. Танка сложена на одном из поэтических турниров, арбитр которого Фудзивара Тэйка похвалил ее за «одухотворенность» поэтической идеи.
601. ...роса заиндевела... - слезы к утру заиндевели (заледенели) на рукаве - постоянный мотив песен поздней осени и зимы.
603. Название горы Огура традиционно ассоциируется с омофоном курай - «темный». Образ песни построен на противопоставлении понятий «темный» и «ясный» (лунный свет).
604. ...на луне, где лавр красуется... - см. коммент. 391. Автор как бы выражает беспокойство, что зимний ветер сорвет лис^
тья и с «лунного дерева» - лавра. Исходной песней послужила танка Мибу-но Тадаминэ из «Кокинсю» (см. там же).
606. Песня перекликается с танка Фудзивары Акисуэ из свитка «Песни любви > антологии «Госюисю»:
На поле,
Где лишь стебли сжатые лежат,
Нашел ночлег свой одинокий

268

Кулик...
О, как боюсь, что ты мне скажешь нет!
611. Автор раскрывает тему, используя древнее предание о
деве у моста Удзи и танка неизвестного автора из «Кокинсю»
(см. коммент. 420).
614. Можно провести параллель с танка из частного собрания
поэта Мотодзанэ:
Долгую зимнюю ночь
Один я провел,
И вот
На рассвете Крик журавля.
616. Прототипом могла стать танка Хитомаро из «Манъёсю»:
На тропе, которой я иду
По склонам гор,
Тихо-тихо шелестит бамбук...
Тяжело вздыхаю я в пути,
Разлученный с милою женой.
618. Сложена на поэтическом турнире и вошла в антологию
«Сюгёкусю» («Собрание жемчужин»).
620. Сорочий мост - см. коммент. 522.
621. Сложена на «Турнире хризантем» - одном из так называемых «цветочных» поэтических турниров, которые проходили следующим образом: участвующие в состязании придворные разделялись на две партии — левую и правую, и представители обеих партий поочередно воспевали красоту представленного цветка. Оценивались и цветок, и песня. Чаще всего такие «цветочные» турниры посвящались цветам хризантемы и валерианы (оминаэси).
622. Перед песней помета: «В 14-м году Энги (914 г.) государь
устроил во дворце «Банкет хризантем» в честь дамы-распорядительницы Фудзивара Мицуко. На банкете было выставлено множество хризантем, и все присутствующие любовались ими». Дамараспорядительница {найси-но ками) — одна из высших женских
придворных должностей. Образ песни построен на аллегории.припорошенный первым инеем цветок хризантемы символизирует даму, которая подошла уже к достаточно зрелому возрасту, но
еще сохранила свою привлекательность.
623. Танка сложена на поэтическом турнире, состоявшемся во
время увеселительного выезда одного из императоров к реке Оикава. Первый иней на хризантеме - начало и признак ее увядания.
Однако в этом начальном увядании японцы видели свое особое
269

очарование (аварэ). Например, белая хризантема при увядании
желтеет, и этот цвет называли ее «вторым цветением».
624. Песня Идзуми Сикибу, как и большинство ее песен, аллегорична и отражает душевное состояние поэтессы. Так, увядший
цветок валерьяны (букв, перевод японского названия цветка «прекрасная женшина») — намек на собственное увядание и увядание любви. Смысл последнего усиливается омонимической метафорой: карэниси — «увядший» (о цветах) ассоциируется с карэниси - «отдалившийся» (в речи о возлюбленном).
625. ...в стране прекрасной Цу — в дальнейшем провинция
Сэтцу, ныне - территория г. Осака (см. коммент. 289). Поэт следует песне-прототипу - танка Ноин-хоси из свитка «Песни весны»
антологии «Госэнсю»:
Что, если человеку
С чуткою душою
Показать
Весну в стране прекрасной Цу,
В заливе Нанива?
Фудзивара Сюндзэй, арбитр поэтического турнира, отнес песню к стилю югэн — сокровенной, «скрытой» красоты.
628. В антологии поясняется, что поэтесса сложила и послала
песню живущей в столице подруге, от которой долго не было вестей. Отсюда образы густой увядшей травы (символ заброшенности, покинутости) и воды забвения.
631. Сюндзэй, очевидно, использовал для создания песни танка неизвестного автора, помещенную в данной антологии в свиток
«Разные песни» под № 1575 (см. т. 2):
Горный поток стремится вниз,
Лед то скует его,
То разобьется об утесы,
А с кручи дует ветер,
Ускоряя бег воды...
632. Песня аллегорически выражает буддийскую идею бренности, мимолетности человеческой жизни, что традиционно символизирует образ пены на воде.
634. ...на реке Кие'таки- см. коммент. 27. 160.
635. Намек на песню Гэндзи из романа «Гэндзи моногатари»:
Сон безмятежный нейдет.
Забывшись на миг,
Просыпаюсь
В неизбывной тоске.
Сон зимних ночей тревожен и краток...

270

636. Сложена по картине на ширме, изображающей реку Удзи зимой. Автор использует уже упоминавшуюся легенду (см. коммент. 420).
637. В основе песни тот же сюжет, вдохновлявший многих
поэтов.
638. Поэтесса использует как прототип песню Ноин-хоси из
свитка «Песни зимы» антологии «Сэндзайсю»:
Иней покрыл камыши
Возле залива,
Где плещутся утки,
Но листья их
Еше хранят зеленый цвет!
639. Бухта Сига — часть озера Бива (см. коммент. 16). Исходная песня — танка Кайкаку из свитка «Песни зимы» антологии «Госюисю»:
Чем ближе полночь,
Тем все шире полоска льда
У берегов,
И будто отдаляются все больше
Белые волны бухты Сига.
641. Это - один из рефренов (ханка) оды поэта, прославляющей загородный императорский дворец в Ёсино (см. коммент. 1,
92). Древнеяпонские «длинные песни» — нагаута часто завершались своеобразным рефреном в форме танка, излагавшим фабулу песни или ее основной смысл. Рефренов могло быть несколько.
Песня Акахито взята из антологии «Манъёсю». Деревья хисаги — одна из разновидностей японского дуба.
642. Река Сао - протекает в северной части г. Нара. ...громко кричат... птицы тидори - птицы, во множестве гнездящиеся
на речных берегах, обозначались обшим названием тидори букв, «тысячи птиц». Их гомон в ночное время был постоянным
предметом воспевания.
643. ...поля Митиноку - одна из восточных провинций. Река Тама - протекает в префектуре Мияги. Ее долина, так же как
и долина реки Сао, славится птичьим гомоном (криками тидори).
645. С песней Санэсады перекликается танка Минамото Мороёри, сложенная на одном из поэтических турниров:
Гонимые прибрежным ветром,
Пролив перелетают
Птицы тидори,
И издали слышны
Их голоса...
271

Можно здесь увидеть аналогию и с песней неизвестного автора из
«Манъёсю»:
Давно-давно тебя не вижу я.
О, если бы хоть издали
Ты показалась мне, Как те дубки на острове,
Мелькающем меж волнами.
646. Побережье Фукиагэ — левый берег реки Ки в г. Вакаяма
(в прошлом - провинция Кии). Название традиционно используется как омонимическая метафора, перекликаясь со словом фукиагэ - «на ветру».
647. ...в стране Кии-ал.
предыдущий коммент.
648. ...над берегом Наруми - побережье Наруми находится
на территории г. Нагоя.
649. Сложена по картине на ширме, изображающей бухту Наруми.
6 5 1 . Берег Тосима — часть острова Авадзи в префектуре Хёго,
652. Осидори — водоплавающие птицы, подобные гусям или
уткам. Обычно плавают парами и потому часто служат символом
супружеской верности и привязанности. В данном случае автор,
по-видимому, имеет в виду равнодушную возлюбленную, которую
бессмысленно ждать и хранить ей верность, пребывая в одиночестве. Как прототип использована танка неизвестного автора из антологии «Кокинсю» (есть также в повести «Исэ моногатари»):
Столь равнодушную
Любить?
Боюсь, что в том не больше смысла,
Чем цифры выводить
На волнах быстрого потока!
653. Песня построена на омонимической метафоре: слово
уки - «горький, несчастный» ассоциируется с формой уки от глагола уку - «плавать».
654. Песня взята из антологии «Манъёсю». Река
Наиуми
протекает в префектуре Нара, в местечке Наиуми, близ водопада
Ёсино.
655. Можно провести аналогию с одной из песен антологии
«Кокинсю» (свиток «Песни восточных привиниий»):
Спелые груши
Свесили ветви свои
Над бухтою Оу.
Под теми ветвями
Прилечь бы с тобою!

272

656. Автор обыгрывает значение слова сасанами — «мелкие
волны», которое одновременно является названием местности
в префектуре Сига на юго-западном побережье озера Бива
(см. коммент. 16). Поблизости находится и гора Хира. Намек на
танка Хитомаро из «Манъёсю», начинающуюся словами:
В Сига,
Где белые волны
Омывают игриво мыс Кара...
657. На поле Ята — местность в провинции Ямато. Гора Лрати - находится на границе префектур Сига и Фукуи. Песня взята
из «Манъёсю», где она значится как произведение неизвестного
автора.
658. Перед песней помета: «Сложена снежным утром и послана поэту Фудзиваре Мототоси». Автор жил в то время в монастыре (тростниковая крыша — образ жилища отшельника) и отправил послание своему другу в столицу.
660. Луга священные, ибо они находятся при храме Фуру в
Исоноками, одной из древнейших национальных святынь. Можно
увидеть ассоциации с песней неизвестного автора из «Манъёсю»:
В Исоноками, столице старой,
Хотя и не взошли еше ростки
На поле Фуру,
Священною веревкой
Я его огорожу...
(Священная веревка — см. коммент. 11, 225, 230.)
661. Поэтесса использовала как прототип песню неизвестного
автора из «Кокинсю» (свиток «Разные песни»).Чем долее живешь
На этом свете,
Тем больше познаешь и горести его, Словно бредешь по каменистым тропам
Гор Ёсино...
666. Гора Сираяма — букв. «Белая гора» (ибо покрыта вечными снегами). Находится на границе префектур Гифу и Исикава
(ныне районы Киото — Тохо и Сига). Постоянный поэтический образ. Просматривается намек на песню Мибу-но Тадами из свитка
«Песни зимы» антологии «Сюисю»:
О снегом убеленная гора
В стране далекой Коси —
Сираяма!

273

Немало лет тебе,

И ныне новый снег ложится на твою вершину.
668. Гора Отова - находится в Киото (см. коммент. 371).
671. Источник вдохновения автора - танка Нага-но ими Киокимаро из антологии «Манъёсю»:
Льет сильный дождь...
На переправе Сано
Возле мыса Мива
И дома даже
Не видать...

673. Фусими - загородная местность, ныне — район в пределах г. Киото. Автор обыгрывает название местности, которое ассоциируется со словом фуси - «коленце бамбука».
674. ...дым над кострами, где водоросли жгли рыбаки... из морских водорослей добывали (выпаривали) соль (см. коммент. 390). Слово сио, имеющее значение «соль», входит составной частью в слово Сиогама — название неоднократно воспетого в
поэзии побережья залива Мацусима (ныне это территория г. Сиогама в префектуре Мияги). Прототип — танка Михару-но Арисукэ
из антологии «Кокинсю» (свиток «Песни скорби»):
Не стало тебя,
И рассеялся
Дым от костра...
Пустынной кажется сегодня
Бухта Сиогама.
(Здесь имеется в виду другой костер - погребальный. Поэт сложил
песню на смерть своего начальника. Опустевшую усадьбу его он
сравнивает с опустевшим берегом Сиогама после окончания сезона добычи соли.)
675. Бухта Таго - часть залива Суруга на территории г. Фудзи префектуры Сидзуока. Песня взята из антологии «Манъёсю» и
представляет собой рефрен (ханка) знаменитой оды Акахито, посвященной горе Фудзи (о рефренах см. коммент. 641).
676. Предположительно, песня сложена по картине на ширме,
на которой изображен горный житель (отшельник), созерцающий
сугробы снега. Снег - традиционный образ-символ седины.
677. Священные деревья - имеются в виду вечнозеленые деревья сакаки (из семейства камелий), ветви которых использовались во время религиозных празднеств и церемоний. Кагуяма —
Гора небес — см. коммент. 2.
274

678. Использован вариант традиционной омонимической метафоры: фуру - «идти» (о снеге и т.п.) ассоциируется с фурусато «заброшенное селенье».
681. Автор строит песню на омонимической метафоре: кару «увядать, засыхать» (о траве и т.п.) ассоциируется с кару - «удаляться, отдаляться». Прототипом стала песня Мицунэ из свитка
«Песни зимы» антологии" «Кокинсю»:
Уж новый год —
Его не ждал я,
А тот, кто пропал,
Как зимою трава,
Не шлет и вестей!
Можно здесь предполагать также намек на танка Нарихиры из
свитка «Разные песни» той ж е антологии:
Не вспомню,
Был ли это сон?
Мог ли подумать я,
Что буду пролагать по снегу
Тропу к тебе?
(Поэт навещал удалившегося от мира своего друга и покровителя
принца Корэтака.)
682. Перед песней помета: «Сложил снежным утром в обители Охара». Имеется в виду место уединения поэта-монаха (ныне
это район Сакё в Киото).
683. Цветы и алые листья - предмет любования и источник радости весной и осенью. Зимой остается только снег... Прототип —
танка неизвестного автора из антологии «Госэнсю» (свиток «Песни
зимы»):
О снег!
Благо, ты выпал,
Не исчезай с ветвей дерев, Пока нет ни цветов,
Ни алых листьев!
684. Ассоциируется с песней Аривары Мотоката из «Кокинсю» (свиток «Песни весны»):
Окутанные дымкой горы...
Хотя и далеки они,
Но ветер к нам доносит
Весенний
Аромат цветов...
275

685. Танка посвяшена соколиной охоте (така-гари), очень популярной в то время, и открывает серию песен на эту тему. Катано — см. коммент. 114.
686. Аналогичного содержания песня есть у поэта Минамото
Мороёри:
Готовясь поохотиться,
Бродил я по валежнику
В Катано,
Среди развесистых дубов,
И так провел - весь день!
688. Едогава - см. коммент. 251.
689. Буддийский мотив бессмысленности, эфемерности земного бытия представлен в творчестве многих японских поэтов. Например, в танка Фудзивары Канэдзанэ:
Зачем тайный огонь
Горит в груди?
Ведь ты о нем не знаешь!
Горит он иль потухнет Все равно!
То ж е настроение - в песне Минамото Акинака:
Заглушённый костер...
Хочу лишь одного Чтоб ты потух:
Ведь дальше жизнь влачить
Не вижу смысла!
690. ...Унылое селение Охара - имеется в виду одно из уединенных мест в Киото, куда в те времена удалялись от мирской суеты (см. коммент. 682). Танка перекликается с песней Минамото
Моротоки:
Дым из печи,
Где выжигают уголь,
Мне кажется порою
Тучей снеговой,
Повисшей над горою Омо.
Похожая песня есть также у Минамото Акинака:
Тоскливее всего
Зимой Смотреть, как валит дым
Из угольной печи
В Охара.
276

692. Танка перекликается с песней другой поэтессы того же
времени - Хиго:
Минует этот гол,
И ближе станет старость.
Зачем же с нетерпеньем
Ожилать мне
Завтрашней весны?
696. Сложена на одном из поэтических турниров. По поводу
этой песни один из арбитров, Фудзивара Суэцунэ, с сочувствием
заметил: «В самом деле, как, должно быть, грустно провожать свой
80-й год».
697. ...не стану я всьгежник собирать... Собирать валежник,
запасать дрова на зиму - обычное занятие в эту пору, однако поэт отказывается от него, поскольку собирается уйти от мира, стать
отшельником.
698. Песня вся построена на омонимической метафоре: хитоё - «одно коленце» (бамбука) ассоциируется с хитое - «одна
ночь». Исоноками - название древнейшей столицы - выполняет
функцию образного зачина {утамакура) — «изголовья песни».
Фуру - очень часто используемая японскими поэтами метафора,
уже разъяснявшаяся ранее (см. коммент. 171, 660 и др.).
699. ...пробуждение от грез пустых — автор имеет в виду
преодоление заблуждения «помраченности» в буддийском понимании этого слова, достижение просветления (сатори). Начиная
с предыдущей, далее следует серия песен буддийского содержания. (Подобные песни составляют специальный свиток в конце антологии.)
700. ...черпсиг я святую воду из колодиа - аллегория служения Ьудде.
701. Смысл песни заключается в том, что герой ушел от мирской жизни, поэтому нынче все земное, даже весна, кажется ему
далеким.
703. Река Хацусэ - см. коммент. 261.
704. Остров Осима находится в заливе Маиусима префектуры Мияги. Здесь название использовано как омонимическая метафора, ассоциируясь со словом осиму - «жалеть»: рукава рыбаков
промокли не только от волн, но и от слез сожаления об уходящем
годе.
705. Многолетние волны прокати^аись по мне - традиционная метафора, символизирующая морщины, постоянно употребляемый в лирике образ старости. Суэ - название местности в пре277

фектуре Ибарака, в нарицательном значении — «конец». Сосна —
символ долголетия. Танка строится на противопоставлении этих
понятий. Образ сосен на горе Суэ-но Маиуяма часто встречается
в любовной лирике и используется в значении, которое можно
описать так: «Скорее волны перекатятся через горы Суэ, покрытые
соснами, чем я тебе изменю!»

Содержание

О переводчике антологии

Поэзия «сокровенной красоты»

Предисловие к «Синкокинсю» (Канадзё)

Свиток I. Песни весны (1)

Свиток II. Песни весны (2)

Свиток III. Песни лета

Свиток IV. Песни осени (1)

109

Свиток V. Песни осени (2)

141

Свиток VI. Песни зимы

167

Комментарии

201

Литературно-художественное издание

синкокинсю
Японская поэтическая антология X.III века
в двух томах
Том 1
Перевод, предисловие и комментарии
Ирины Александровны Борониной
Руководитель проекта
Е. Л. Лебедева
Редактор
И. В. Рашап
Художник
И. А. Крючкова
Художественный редактор
Е. Л. Краснова
Е. Л. Лебедева
Компьютерный набор
Е. В. Беляева
Е. В. Яковчук
Компьютерная верстка
Е. Л. Лебедева
ООО «Корал Клаб»
Россия, Москва, 9-я Парковая ул., д. 48/5.
Тел.: (095) 367-0882, 367-2240. Факс: 367-0476.
Лицензия ИД 00328 от 27.10.99
Подписано в печать 07.10.2000. Формат 60x90/16.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 1 7,5.
Тираж 5000 экз. Заказ 1486
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ГУП Экспериментальная типография
103051, Москва, Цветной бульвар, 30