Автор: Рысс П.Я.
Теги: география биографии история история россии русская революция
ISBN: 978-5-9950-0817-0
Год: 2017
Текст
П. Я. РЫСС
РУССКИЙ
ОПЫТ
ИСТОРИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ
ОЧЕРК РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
1917
БИБЛИОТЕКА РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
русский
ОПЫТ
П. Я. РЫСС
РУССКИЙ
впит
ИСТОРИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ
ОЧЕРК РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
к
КУЧКОВО ПОЛЕ
Москва
2017
УДК 93
ББК 63.3
Р95
Публикуется по изданию:
Рысс П. Я. Русский опыт: Историко-психологический
очерк русской революции. Париж, 1921.
Рысс, Петр Яковлевич
Р95 Русский опыт: Историко-психологический очерк
русской революции / Вступит, ст. В. В. Хасина, А. В. Луч-
никова. — М.: Кучково поле, 2017. — 224 с. — (Библио-
тека русской революции)
ISBN 978-5-9950-0817-0
Книга П. Я. Рысса — не просто воспоминание о 1917 годе,
это попытка очевидца осмыслить произошедшее. Автор, бу-
дучи активным деятелем кадетской партии, непосредствен-
ным свидетелем и участником этих событий, он не только
передает увиденное, а пытается осмыслить происходившее.
Его записки — результат попытки осмыслить революцию,
которую он всю жизнь готовил, а когда она произошла, ока-
зался к ней совершенно не готов.
УДК 93
ББК 63.3
ISBN 978-5-99504)8174)
© ООО «Кучково поле», 2017
Диалоги с Россией.
Петр Рысс и его русская
революция
События русской революции, поиск правых и ви-
новатых вот уже столетие представляют собой неис-
черпаемый источник размышлений и рефлексий для
русской интеллигенции. Количество мнений растет
с каждым годом, и в той же пропорции — их поляри-
зация. Прошедшее со времени революции столетие
не привнесло согласия ни в общество, ни в науку. Все
так же остаются темами непримиримых дискуссий
причины, движущие силы, ход и последствия русской
революции. Часто исследователи говорят об одном
и том же, раскрашивая до неузнаваемости фасады
собственных теорий. Постоянно «плодящиеся сущно-
сти», воображаемые альтернативы развития России
неуклонно отдаляют нас от понимания истинных при-
чин разыгравшейся драмы.
Революция — это либо мир простых схем, изло-
женных непонятным языком, либо область эмо-
циональных экзистенциальных исканий. Выжатая
до уровня сухих определений советских идеологии
и историографии, многообразная и самобытная исто-
рия русской революции была интегрирована в мифо-
логизированный единый и поступательный процесс
формационной теории. Описательные стереотипы
этого глобального и драматического события, возни-
кающие у человека, воспитанного в постулатах оте-
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
[5]
явственной, ведущей свое происхождение из недр
советского прошлого историотрафической традиции,
привычно помещались в прокрустово ложе трех зако-
стеневших «нерешенностей» — аграрного, рабочего
и национального вопросов, приправленных слож-
ностями Первой мировой войны. Но за фасадом из
терминов зияет молчаливая пустота сложных реалий
разрушавшегося мира. Ностальгическая беллетристи-
ка о «поруганной» и обманутой безбожными деспо-
тами России представляет другой полюс рецепции
проблемы. Здесь нет места логике и анализу, это про-
странство эмоций, обид, непонимания собственных
ошибок и того, что на место вымышленной России
двух процентов населения пришла настоящая страна
подавляющего большинства.
Чудовищность и глобальность происходивших со-
бытий (мировые войны, революции, культурные и со-
циально-экономические эксперименты) невозмож-
ность осмыслить, верифицировать и вербализовать
гигантский массив информации, явлений, процессов,
новых форм социальной коммуникации приводили
к необходимости поиска интегрирующих конструктов
и всеобъясняющих схем. Эсхатологические открове-
ния сменялись внешне логичными позитивистскими
построениями. Привыкшее обобщать модернистское
мировоззрение, все значительные научные теории
XX века, от марксистской до цивилизационной, ори-
ентировали читающего человека на восприятие исто-
рической реальности как четко структурированного
пространства, подчиненного простым, жестким и не-
пререкаемым законам бытия. Результатом стало по-
явление огромного количества однотипных научных
работ. Схематизированные и безжизненные творения
кабинетных теоретиков в большинстве своем отдаля-
ют нас от понимания истинных реалий революции.
[6]
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Современные антагонистические концепты не рекон-
струируют события, а создают эфемерные конструкты.
Книга Петра Рысса — не просто воспоминание о со-
бытиях столетней давности. Это попытка очевидца
осмыслить произошедшее. Важно, что автор не «гость
из будущего», трактующий социальную реальность
с современных позиций под шелест страниц архив-
ных документов. Он непосредственный свидетель
и участник, воспринимающий и отражающий рево-
люцию в естественных для того времени языковых
и ментальных формах. Это плод тяжелой рефлексии,
иногда разрушенных идеалов, мучительного понима-
ния их эфемерности и блестящего анализа событий,
точных и живых характеристик героев эпохи, их по-
мыслов и действий. Где-то он кажется наивным, где-то
грешит излишним «психологизмом», но в целом вызы-
вает жгучее чувство зависти у современного исследо-
вателя живыми и яркими образами повествования,
объемным описанием эпохи.
Очень важно осознать, что любая революция — это
не столько экономические, социальные и политиче-
ские катаклизмы, сколько невозможность найти об-
щее решение, отсутствие коммуникации между раз-
личными стратами общества. Это яркий индикатор
несостоятельности диалога между разнообразными
социальными группами, вызванной как нежеланием
услышать друг друга, так и невозможностью понять
визави.
Одной из причин разыгравшейся драмы русского
общества и пусковым механизмом революционного
лихолетья стала догоняющая модернизация в России
второй половины XIX — начала XX века. При всех сво-
их несомненных плюсах она имела и ряд негативных
последствий. Во-первых, возникал феномен асинхрон-
ности развития различных социальных страт. Соци-
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ [7]
альные группы проживали одновременно в одной
стране, но в различных исторических эпохах и гео-
графических координатах. Понятного диалога между
ними не существовало, а общение происходило лишь
с вымышленными образами друг друга, с придуман-
ным собеседником, якобы воспринимающим мир
в той же тональности.
Во-вторых, начало XX века демонстрировало неэф-
фективность «имперских» отношений, построенных
на различных архаичных формах априорного нера-
венства и иерархичности общества. Как и все проекты
в России, реформы были вызваны внешними обстоя-
тельствами, необходимостью быть конкурентоспособ-
ным на международной арене. Российская империя
напоминала лоскутное одеяло и представляла собой
пример разобщенности в национальном, социальном,
культурном, конфессиональном планах. В то же время
европейское общество модерна стремилось к едино-
образным формам, к появлению наций, в которых
мобилизация строилась на восприятии себя частью
единого культурно-исторического, политического,
территориального пространства. И независимо от
типа правления горизонтальные связи гражданства
постепенно вытеснили вертикальные формы поддан-
ства. Европейское общество к интеграционным иде-
ям пришло в процессе долгого и тяжелого эволюци-
онного развития, российские элиты же заимствовали
эти формы и пытались приспособить к архаичному
традиционному сознанию подавляющей части насе-
ления. Выражались эти тенденции и в направленных
на разрушение социальных барьеров либеральных
бессословных реформах Александра II, и в попытках
эклектично совместить противоречивые идеи этни-
ческого национализма, построенного на равноправии
внутри этноса, и жесткую социальную иерархию при
18]
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Александре III, и в метаниях между империей и граж-
данской нацией при Николае II. Ретроспективно обра-
щаясь к российской истории, можно вспомнить и Ни-
колая I с «теорией официальной народности», и его
оппонентов декабристов, мечтавших о националь-
ном государстве в первой четверти XIX века. Однако
все это вело в итоге к еще большему обособлению
социальных страт. Часто люди, представляющиеся
оппонентами, в том числе и друг другу, как, напри-
мер, П. А. Столыпин и либералы, во многом придер-
живались схожих идей формирования современных
национальных институтов в противовес имперским.
Революция показала, в том числе и им самим, «как
страшно далеки они были от народа». Столыпинские
реформы не создали класс индивидуальных собствен-
ников, а привели к резкому обострению отношений
в деревне. Европеизированные интеллектуальные
элиты экстраполировали мироощущение небольшо-
го собственного круга на всю страну. Для них тради-
ционная аграрная Россия уже была национальным
государством, а монархия — неприятной помехой,
сдерживавшей естественное развитие.
Просвещенная Россия восприняла революцию как
счастливый общественный порыв, но единение всех
против опостылевшей монархии имело различные
мотивы. Русские либералы увидели в ней всплеск на-
родной свободы, освобождение от тягостных оков са-
модержавия, желание общества самостоятельно стро-
ить собственную судьбу. А народ радовался свержению
слабого монарха, не способного в патерналистском
сообществе жестко и грамотно решить вопросы вой-
ны, обеспечения достатка и спокойной жизни. Социум
был опьянен волей, абсолютно инфантильным чув-
ством вседозволенности и безответственности. Кадеты
и октябристы, первоначально составившие Времен-
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
PI
ное правительство, строили европейское государство,
вели Россию в Европу с придуманным народом, раз-
гоняя полицейские органы, выпуская заключенных,
вводя всеобщее избирательное право в обществе, даже
не умеющем читать. А большинство населения виде-
ло в этом слабость и упивалось вседозволенностью.
Патерналистское общество лишилось привычного ие-
рархического соподчинения и оказалось на распутье.
Отсутствие опыта саморегулирования, индивидуаль-
ной ответственности за принятые решения, разгул
криминала привели к поиску лица или группы, спо-
собной взять принятие решений на себя.
Именно поэтому так интересны оценки произошед-
шего русским либералом Петром Яковлевичем Рыс-
сом. Они представляют собой результат осмысления
самим участником событий того, как придуманная им
Россия постепенно показывала свое истинное лицо.
Наверное, схожие чувства были у «веховцев» Н. А. Бер-
дяева и П. Б. Струве после Первой русской револю-
ции, у «сменовеховцев» Н. В. Устрялова и А. В. Бобри-
щева-Пушкина. П. Я. Рысс интересен нам тем, что он
попытался, хоть и весьма субъективно, дать вдумчи-
вый анализ различных политических движений того
времени.
Успех большевиков объяснялся их прагматизмом.
Они объединили сформированную Первой мировой
войной привычку масштабно мыслить, абсолютную
силу жесткого регулирования, отношение к социуму
как некоему абстрактному материалу, где достаточно
просто отсечь ненужное и создать близкий к идеалу
образ. Неприемлемые для традиционного общества
западные новации и их носители оказались тем са-
мым «лишним» материалом. Европейские идеи марк-
сизма стали формой выражения идеалов и чаяний
архаичного социального пространства.
[Ю]
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Для Петра Рысса эта отсеченная часть общества и яв-
ляется Россией. Это повторение историографической
традиции, по которой применительно к XVIII-XIX ве-
кам мы изучаем историю нескольких процентов на-
селения — европеизированной элиты. Для автора его
работа — это оценки понятных ему взаимоотношений
внутри российской интеллигенции. Кого-то он вклю-
чает в касту избранных, кого-то, как представителей
большевиков, меньшевиков и эсеров, — нет. Создается
впечатление замкнутой, наполненной внутренними
противоречиями группы, беспомощно тонущей в сти-
хии революционного шторма бурного народного моря,
некой лишенной индивидуальных характеристик не-
понятной массы. Мессианская образовательная и обу-
чающая миссия российской интеллигенции и интел-
лектуальной элиты перманентно разбивалась о рифы
социокультурной реальности. Большевики смогли
впитать в себя стихию толпы, понять ее чаяния, из-
менить себя и направить разрушительную энергию
лишенного привычных институтов и отношений
общества в жесткие границы собственных теорий.
Успешность их образовательных траекторий была
обеспечена тем, что они исходили из самого социума.
Фиаско русского либерализма было обусловлено
желанием привить европейские ценности XX века об-
ществу, во многом оставшемуся в допетровской эпо-
хе и жившему традиционными стереотипами. Судьба
Партии народной свободы (кадетов) служит яркой ил-
люстрацией сложного процесса «шефства» и опеки рос-
сийской интеллигенцией русского общества. Блестя-
щая плеяда университетской профессуры, адвокаты,
литераторы и либеральные представители земского
движения строили европейскую страну на самобытном
традиционном сознании населения. Они прошли путь
от взлета популярности на цензовых выборах в Пер-
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Ill]
вую Государственную думу до политического забвения
после прихода к власти большевиков и всенародного
голосования в Учредительное собрание. Патриотизм
и идеи западничества не смогли противостоять попу-
лизму и демагогии оппонентов во время Революции,
претворяемые в жизнь политические свободы были
сметены стихией безответственной воли. Уделом ее
стало многолетнее презрение на родине и активная
пропаганда в среде близких эмигрантов за границей.
П. Я. Рысс, родившийся в 1870 году, — сверстник
основных участников революции. Он представитель
общества модерна, родившегося в России. Неважно,
кем эти люди были — либералами, националистами,
представителями левого движения, — они все были
носителями интегральных социальных идей. Даже
в одной семье традиции воспитания могли карди-
нально различаться. Брат правого кадета Петра Рыс-
са Соломон Рысс был активным членом группы эсе-
ров-максималистов и одновременно агентом охранки
под псевдонимом «Мортимер». Раскаявшийся перед
товарищами по партии, он попытался воссоздать бое-
вую организацию и был повешен по приговору воен-
но-полевого суда в феврале 1908 года. Петр Яковлевич,
убежденный член Партии народной свободы, масон,
участник Белого движения и соредактор эмигрант-
ского журнала «Борьба за Россию», посвятил жизнь
поиску идеального будущего для своей либеральной,
образованной и европейской России. За свою же, но
другую, аграрную общинную традиционную коллек-
тивистскую Россию положил на эшафот жизнь его
брат. Наверное, объединяло их одно — их воображае-
мая страна была удивительно прекрасна.
В. В. Хасин, кандидат исторических наук
А. В. Лучников, кандидат исторических наук
[12]
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
ргаии
ОПЫТ
ИСТОРИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ
ОЧЕРК РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Предисловие
Русская революция есть крупнейшее явление
в жизни человечества за последние сто тридцать лет
со времени Великой французской революции. Более
того, последняя не ставила себе тех грандиозных за-
дач, которые решила осуществить русская революция.
Ибо Франция проводила в жизнь принципы полити-
ческого народовластия, в то время как русская рево-
люция пытается изменить социальный порядок, на
место буржуазного строя введя коллективистический.
Если бы могла осуществиться утопическая идея, про-
поведуемая большевиками, мы имели бы пред собой
эпоху, аналогичную той, когда народы Европы после
веков борьбы заменяли патриархальный строй стро-
ем феодально-буржуазным. В этом случае величие
Французской революции померкло бы пред грандиоз-
ностью событий, развертывающихся ныне в России.
Но я далек от предсказаний и не желал бы прибегать
к историческим аналогиям: последние иногда упро-
щают понимание происходящего, но всякая аналогия
приводится с натяжкой, ad hoc*, и обычно только за-
темняет сущность трактуемого вопроса. Моя задача
сводится к другому, следя с исчерпывающим внима-
• Ad hoc (лат.) — к этому, для данного случая, для этой цели. —
Примеч. ред.
русский опыт
[15]
нием за событиями русской жизни, непосредствен-
но участвуя в некоторых из этих событий, наблюдая
природу зарождения, развития и угасания отдельных
явлений русской революции, я хочу поделиться тем,
что знаю, и теми выводами, которые кажутся мне пра-
вильными, с теми, кто интересуется Россией и русски-
ми делами. В изложении того, о чем речь ниже, я не
могу быть беспристрастен, ибо мыслимо ли беспри-
страстие в человеке, активно борющемся? Объектив-
ность вообще чужда человеку — тем более в периоды
напряженной борьбы. Поэтому, будучи объективен по
мере сил, я все же для себя незаметно не сумею отре-
шиться от объективной субъективности.
Переходя к вопросу о теме настоящей книги, я дол-
жен указать, что помимо фактов и явлений, этой мате-
матики истории, существует еще психология событий.
В невидимом зарождении этих событий, в спонтан-
ности их проявления, в кажущейся необъяснимости
отдельных фактов, как будто случайных и ничем не
оправдываемых, и есть та психология событий, о ко-
торых я говорю. Лишь восстановляя в памяти все не-
объяснимое, случайное и спонтанное, можно увидеть
очертание историко-психологического явления. Мощ-
ный и больной гений Достоевского в «Бесах» дал нам
пророческую картину будущей русской революции
с ее болезненными отклонениями, с садизмом же-
стокости, с безудержностью недисциплинированной
воли и вместе с тем — с фанатической верой в насту-
пление царства Божия на земле, с эсхатологически-
ми мечтаниями. В каких тайниках души родилась эта
психология? Почему движимые ею факты столь часто
давали результаты, противоположные желаемым? Вот
на что, хотя бы приблизительно, я хотел бы дать ответ.
Не в моих слабых силах сделать его исчерпывающим.
Но если вопросы указанного порядка будут поставле-
[16]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
ны, если они заставят читателя серьезнее отнестись
к тому, что происходит в России, — я буду считать за-
дачу свою выполненной. Это pro domo теа*. Увы, все
материалы по истории русской революции, среди них
еще не появлявшиеся в печати, оставлены мною в Рос-
сии и, вероятно, погибли. Я принужден пользоваться
данными на память. Не ищите же новых фактов, ко-
торые — безразлично — не играют первенствующей
роли в настоящей книге: это не история революции,
не мемуары: это — историко-психологический этюд.
Май 1920 г.
• Pro domo теа (лат.) — в защиту дома моего. — Примеч. ред.
[171
На повороте
Россия была страной господ и рабов, высшего ду-
ховного развития и низменной дикости, величайше-
го благородства и скотской подлости. Был огромный
народ, по существу никем не управляемый, но всеми
кому не лень эксплуатируемый, забитый и темный;
было преступное правительство, ничего не сознавав-
шее, терзавшее и разорявшее страну; и была горсть
интеллигенции, воспитанной на идеях Бакунина,
Лаврова, Михайловского; или Маркса, Энгельса, Ка-
утского; или Киреевского, Аксаковых, Данилевского;
или Герцена, Станкевича, Чичерина* и французских
энциклопедистов. Революция подготовлялась всеми:
высшей властью, презиравшей народ; агентами вла-
сти на местах, грабившими население; наконец, ин-
теллигенцией всех политических течений. А больше
всего династией, скандально-презрительно делавшей
свою жизнь без всякого стеснения.
Материальное положение народа не улучшалось со
времени уничтожения крепостного права. За истек-
шее пятидесятилетие крестьянская земля дробилась
* Имеются в виду теоретик анархизма М. А. Бакунин, идеоло-
ги народничества П. Л. Лавров и Н. К. Михайловский, теоретики
марксизма К. Маркс, Ф. Энгельс и К. Каутский, теоретики славя-
нофильства И. В. Киреевский, С. Т. и И. С. Аксаковы, Н. Я. Дани-
левский, революционные демократы А. И. Герцен, Н. В. Станке-
вич и Б. Н. Чичерин. — Примеч. ред.
русский опыт
[191
I
между сильно возраставшим населением. Общинное
хозяйство держало крестьянина на земле, от которой
ему некуца было уйти. Проект Столыпина был огромен
по своему значению, ибо предоставлял мужику право
выхода из общины и укрепления за собой земли в соб-
ственность. Но не было средств у нового собственника,
не было земледельческих орудий, не было должного
кредита. Уходя из общины, крестьянин порывал со
старым порядком круговой поруки и не имел возмож-
ности развивать индивидуальные свои способности.
Столыпин хотел создать класс мелких собственников,
той мелкой буржуазии, о которую разбились бы волны
будущей революции. И, преследуя политическую цель,
он не умел облечь ее в необходимый экономический
покров. В результате наиболее сильные духом крестья-
не, вышедшие из общины, были лишены возможно-
сти вести хозяйство самостоятельно. Значительная
их часть ликвидировала земли и ушла в города или
разбрелась по деревням, ища батраческой работы. Это
был смертельный удар правильной идее создания мел-
кой буржуазии за счет отжившей свой век общины.
Между тем вековые надежды крестьянства на получе-
ние им земель помещиков встречали резкий отпор со
стороны власти. Даже умеренный проект М. Герцен-
штейна*, депутата Первой Государственной думы, об
отобрании у землевладельцев земли за выкуп, был
сочтен властью революционным проектом. И эта по-
мещичья земля раздражала крестьянство и держала
его в состоянии озлобления и брожения.
В городах положение было не лучше. Начинавшая
зарождаться промышленность за последние два деся-
* Михаил Яковлевич Герценштейн (1859-1906) представлял партию
кадетов и был председателем ее аграрной комиссии, хотя был не
аграрием, а специалистом в области банковского кредита. — При-
меч. ред.
[20] ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
тилетия росла довольно быстро, и только в крупной
промышленности к 1917 году насчитывалось уже до
двух с половиной миллионов рабочих. Но это еще не
был подлинный пролетариат, ибо значительная часть
рабочих уходила весной в деревню, домой, на работы.
Этот пролетариат не имел пролетарской психологии,
одной из главных черт которой является дисципли-
на труда и — что всего важнее — охрана источников
своего существования, то есть фабрик, копей, вер-
фей и проч. Мужик знает, что его кормит земля, ра-
бочий — что он существует от фабрики. Отсутствие
подлинного пролетариата и настоящей пролетарской
психологии сказалось с началом революции — об
этом в своем месте. Одновременно рабочие оплачи-
вались плохо, и труд слесаря в Петрограде доставлял
ему в 1913 году от 60 до 70 рублей в месяц, в то время
как неквалифицированный рабочий зарабатывал не
более сорока рублей. Рабочее законодательство нахо-
дилось в первобытном состоянии, инспекция труда
была слаба и не подготовлена, и даже в добывающей
горной промышленности охрана труда малолетних de
facto* была более чем неудовлетворительна.
Не было торговой буржуазии в городах, где она толь-
ко зарождалась. А учителя, врачи, инженеры, адвока-
ты, оторванные от жизни, со студенческой скамьи
презиравшие буржуазию, по понятиям, усвоенным
ими по комментаторам Маркса, Бакунина и Лавро-
ва, считали себя «интеллигентными пролетариями»,
зарабатывая даже по ста тысяч рублей в год и живя
в собственных особняках. Представление об интел-
лигентном пролетариате составлялось по признакам
профессиональных занятий, а не по имущественному
положению лиц. Этому настроению помогала усили-
• De facto (лат.) — фактически. — Примеч. ред.
русский опыт
[21]
I
ваться и углубляться недальновидная политика пра-
вительства. Последнее никак не хотело понять, что
страна вышла из состояния патриархального хозяй-
ства, что для развития производительных сил нужна
свобода индивидуума, то есть свобода организаций
(политических и профессиональных), слова — устно-
го и печатного — и прочего, а прежде всего — свобода
защиты своих политических и экономических нужд,
что осуществляется представительным строем.
Для правительства либерал, говоривший о консти-
туции, и анархист, мечтавший о том, чтобы поднять
к Сириусу адской машиной всю земную планету, были
одинаковыми врагами. Более того, либерал был опас-
нее анархиста, ибо говорил о позитивном и потому
казался несноснее мечтателя. Так власть, далекая от
понимания элементарных основ государственности,
защищала себя и свои прерогативы «божественной
власти», уничтожая идею и факт государства.
Теза создает антитезу. Так и власть, уничтожавшая
государство, воспитала народ, ненавидевший власть.
Страшные притеснения, чинимые правительством,
бросавшим в тюрьмы тысячи человек, безжалостно
эксплуатировавшим народ, толкали последних в объя-
тия тех, кто проповедовал ненависть к власти. Чем чер-
нее было правительство, тем краснее становилось об-
щество образованное и некультурный народ. Не имея
политико-социального центра, то есть буржуазии,
страна была черно-красной. На одной стороне были
власть и небольшая группа крупных землевладельцев,
крупных же чиновников и индустриальных королей.
На другой — огромная Россия. Надо сказать, что значи-
тельная часть интеллигенции (которой в России мало)
и полуинтеллигенции (которой — много) находилась
под влиянием социалистических и анархических те-
чений. Другими словами, они либо совсем отрицали
[22] ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
государство как источник насилия и зла, либо с гру-
стью в сердце мирились с ним как с надстройкой
буржуазного общества, обреченного на неизбежную
гибель. Если таковы были теоретические основания
доя борьбы с государством, практические выводы из
этих оснований были несравненно опаснее для Рос-
сии. Ибо и в либеральной интеллигенции, не одержи-
мой влечением к социализму, существовала глубокая
ненависть к правительству. Но правительство отож-
дествлялось с государством, и зачастую удары нано-
сились не правительству, а именно государству. Так,
во время турецкой кампании 1877-1878 годов либе-
ральное русское общество желало поражения России;
так, в японскую войну 1904-1905 годов образованная
Россия аплодировала поражениям нашим при Лаоя-
не, Мукдене, Цусиме. Думали, что пораженная власть
даст конституцию, и не понимали, что поражалась не
власть, а государство. Если в образованном обществе
существовало подобное смещение понятий («прави-
тельство» и «государство»), — что же должно было
быть в головах ста семидесяти миллионов загнанных,
запуганных, неграмотных, озлобленных, спаиваемых
людей? Они мыслили государство как плохое прави-
тельство. Воспитанные на подавлении их воли, они
чистосердечно верили, что возможное их освобожде-
ние от ига рабства лежит через разрушение государ-
ства-правительства. И потому крестьянство и рабочие
сочувственно слушали левых агитаторов, и чем левее
были слова, тем более сочувствия они встречали. Шла
подготовка к страшным для России событиям. Того
не понимала власть. Того не понимало образованное
общество. Оно не видело, что грандиозное озлобление
масс, озлобление пока статическое, в динамике своей
уничтожит государство, то есть не только учреждения
и формы, но и людей, по происхождению или по зна-
русский опыт
[23]
ниям далеких от демоса. Такова будет логика событий:
их же не прейдеши.
Если такова была картина дореволюционной Рос-
сии в центре ее, еще хуже обстояло дело на окраинах.
К притеснениям, чинимым правительством над всеми
русскими гражданами, присоединялись притеснения
отдельных народов: то был двойной гнет. Польша
и Финляндия, претендовавшие на самостоятельность,
были наводнены русскими войсками и походили на
военные лагери. Эсты, латыши, грузины, не предъяв-
лявшие сепаратистских требований, находились под
бдительным надзором правительства, которое в жела-
нии этих народов писать на своем языке видело изме-
ну. Малороссия, ныне называемая «Украйной», была
обычной Россией, говорившей на диалекте, мало чем
разнящемся от русского языка. Желание некоторых
малороссов ввести в обиход школы диалект было так-
же сочтено за измену. Этого было достаточно, чтобы
несколько агитаторов, переселившись в Галицию и в
Австрию, начали успешную кампанию в пользу само-
стоятельности Украины. Впоследствии, во время вой-
ны, Австрия и Германия использовали этих людей доя
своих целей и создали украинское движение, лишен-
ное какой бы то ни было поддержки со стороны насе-
ления Малороссии. Хуже всех было положение евреев.
Лишенные права жить в деревнях и в 90/100 России,
скученные в Польше, Литве, Юго-Западном крае и в
Новороссии, евреи могли поэтому заниматься только
либеральными профессиями и торговлей. Лишенные
защиты со стороны властей, убиваемые по приказу
первого исправника, евреи поневоле выработали
в себе специфические навыки городских жителей.
Они были в естественной оппозиции к правительству
и давали мощную энергию движущей силе револю-
ции. Таким образом, к 1917 году в России намечались
[24]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
уже те центробежные силы, которые оформились
и пришли в движение с началом революции. Так не-
желание власти считаться с законными требования-
ми народов России, нежелание предоставить местное
самоуправление окраинам, короче, грубая централи-
зация положила начало сепаратизму.
И не только для грузин, для эстов и для прочих на-
родов Россия не была родиной. Она не была родиной
и для самих русских. Ибо неграмотное население зна-
ло свою деревню, иногда свой уезд, очень редко свою
губернию, но не имело представления об общей ро-
дине. Россия была страной с народонаселением в двести
миллионов, но нации в ней не было. Евреи, которых
поляки в Польше преследовали, как русских ассими-
ляторов и как авангард русской культуры, что в дей-
ствительности и было, — даже евреи отталкивались
правительством от России. Свершались чудовищные
и преступные деяния против страны. Власть лишила
народ родины, воспитала его вне чувства националь-
ного. И с этим отсутствием национального чувства
в народе, слабая экономически, раздираемая полити-
ческой враждой, угрожаемая со стороны центробеж-
ных сил, Россия вступила в войну.
Хотели ли мы ее? Я не ошибусь, сказав, что вся Рос-
сия не хотела войны и боялась ее наступления. Народ
в массе своей лишен воинственных наклонностей,
присущих некоторым другим народам, завоевателям
по природе. Народ не понимал задач мировой поли-
тики: неграмотный, он не знал ни истории, ни гео-
графии собственной страны, и тем более чужда ему
была сложность вопросов мировой политики. Он ду-
мал всегда, что войны ведут правительства, а по ка-
кой причине, было ему непонятно. Но зато он отлично
знал, что война требует больших расходов, что после
нее наступает период увеличения податей, что по на-
русский опыт
[25]
борам забирают миллионы людей, что на войне убива-
ют... И потому уже народ не хотел войны. Он помнил,
наконец, опыт десять лет тому назад ведшейся войны
против Японии — какое это было печальное воспо-
минание! Не желала войны и вся интеллигенция. Для
социалистической части ее, пацифистской в теории,
война была неприемлема как величайшее зло буржу-
азного мира. Правительства во имя эгоистических
интересов буржуазии втягивают-де народы в войну,
в которой массы все теряют во имя укрепления власти
ненавистной буржуазии. Пролетарии не заинтересо-
ваны в распре буржуазии — такова была эта краткая
формула.
Либеральная интеллигенция не желала войны по
другим соображениям. Она знала, что Россия не под-
готовлена к мировому военному состязанию. Наши
стратегические железные дороги к границам Герма-
нии были еще не закончены. Наша артиллерия на-
ходилась в процессе пополнения и реорганизации,
а старая, не соответствующая современной войне,
была снабжена ограниченным количеством снарядов.
Интендантская часть была ниже всякой критики, так
как еще не изжила грабительских традиций эпохи Ни-
колая I, Александра II, Александра III. Еще хуже было
с организацией хозяйственной жизни страны. При
слабой промышленности, Россия с первых же дней
войны должна была оказаться без фабрикатов и без
военного материала. Турция, союзница Германии,
запирала Черное море, и для нас оставался путь сно-
шения с союзниками только через Балтийское море,
в свою очередь угрожаемое со стороны Германии.
Оставались тонкие стальные нити, соединявшие нас
через Финляндию и Швецию с Англией, и грандиоз-
ная Сибирская дорога, путь на Японию и Соединен-
ные Штаты — путь, через который мы могли также
[26]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
получать немногое и по высокой цене. Мы могли рас-
считывать только на техническую помощь союзников,
и вместе с тем мы подвергались экономической изоля-
ции, и это предвещало много бед. Знала либеральная
интеллигенция и главное: что деспотическая власть
не сумеет вести подлинно патриотической войны, что
народ пойдет на нее из-под палки.
Да и какие выгоды получит Россия? Овладение
проливами являлось гипотезой, так как Великобри-
тания была не склонна видеть Россию в Босфоре, тем
более в Дарданеллах. Присоединение же Галиции, за
что вели агитацию некоторые правые круги, вряд ли
оправдывало тяжесть войны и материальные на нее
жертвы.
Мир высшего чиновничества и землевладельческой
реакции был также против войны. Для этого круга
людей, инстинктивно живших еще идеями Священ-
ного союза, борьба двух монархических государств,
каковыми являлись Германия и Россия, прежде всего
была ослаблением монархии как таковой. Германия,
стоявшая на страже порядка, была одним из факторов
укрощения революции 1905 года. Переписка Виль-
гельма II с Николаем И, часть которой была опублико-
вана в 1917-1918 годах, в полной мере подтверждала
намерения Германии оказать вооруженную помощь
русскому правительству, если бы события 1905 года
угрожали династии Романовых*. И было безумием со
стороны крайних правых желать войны против той
Германии, которая столь близка была им, которая —
единственная из европейских государств — русскую
реакцию могла спасти от русской революции.
* Утверждения П. Я. Рысса не соответствуют действительности:
ничего подобного в опубликованной переписке не содержится,
кроме того, Вильгельм II никогда подобную возможность не рас-
сматривал. — Примеч. ред.
русский опыт
[27]
I
Еще менее хотел войны сам государь. Трагическая
смерть бывшего повелителя России естественно осла-
бляет те чувства, которые в свое время питала к нему
Россия. Но история будет беспощадна к человеку, ко-
торый столько раз отталкивал от себя судьбу, давав-
шую ему возможность прослыть великим и мудрым
государем. Небольшого роста, стройный светлый ша-
тен, с красивыми задумчивыми глазами, обаятельный
в обхождении, когда он того хотел, Николай И обладал
средним умом, но большим вкусом. Он понимал в жи-
вописи, в музыке, имел вкус к литературе и отлично
разбирался в людях. При таких данных он мог бы со
славой управлять народом. Но в нем не было веры
в людей и была неуверенность в себе самом. Бывший
министр внутренних дел, впоследствии расстрелян-
ный большевиками, А. Д. Протопопов, равно как ко-
мандир одного из гвардейских полков, охранявших
дворец и часто запросто беседовавший с государем,
подробно характеризовал мне Николая И. Это был че-
ловек средне одаренный, но с раннего детства испор-
ченный воспитанием. Деспотический отец и лицемер-
ка-мать подавляли в нем индивидуальность. Трепеща
перед отцом, Николай II привык к сдержанности и к
недоверию. Ему казалось, что о всяком его слове ра-
болепные царедворцы доложат отцу, который сурово
обращался с сыном и не стеснялся прибегать к ме-
рам физического воздействия. Так с детских лет он
боялся и презирал окружающих и не верил им, зная,
что они — только послушные исполнители любых
приказаний любого царя. Не доверяя людям, он мог
убедиться, что окружающие его другого к ним отно-
шения заслуживать и не могут. Придворная борьба,
игра честолюбий, сплошная беззастенчивость в сред-
ствах этой борьбы при полном забвении долга только
подтверждали мнение Николая II о людях. Он знал
[28]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
свой замкнутый круг и по нем судил о всех. Он имел
вкус к людям и поступал обратно тому, что диктовал
ему его вкус. Поэтому он не назначал министрами
талантливых людей, будучи уверен, что они сумеют
обмануть его более, нежели люди бесталанные. Он не
любил поэтому Витте, Столыпина, недоверчиво отно-
сился к Кривошеину, ненавидел Милюкова, Тучкова.
Имел ли он сильный характер? Да, своеобраз-
но-сильный: для отрицания, но не для утверждения.
Ему казалось, что против него все. И когда ему предла-
галось провести ничтожную реформу, утвердить мало-
важный закон — он колебался и по свойствам натуры
своей приходил к выводу, что надобно это отвергнуть.
Он давал обещание, затем обдумывал сказанное и обе-
щанное, колебался и в результате — не исполнял обе-
щанного. Его раздирала душевная раздвоенность, и он
создавал поэтому фальшивое положение в обыденной
своей жизни, в политике, в собственной психологии.
Он говорил неправду другим, но не себе. Он знал себя,
умел критиковать себя и свои действия, но боязнь
утверждения приводила его к отрицанию. То была
болезнь, от которой он за последние годы часто искал
забвения в вине.
И одновременно он был убежден в божественности
своей власти. Воспитанный на идеях Победоносцева,
он bona fide* считал, что полученную от Высшего Про-
мысла власть он обязан в полной мере и в полном ее
объеме передать своему наследнику, так как какое
бы то ни было сокращение объема власти является
преступлением перед Богом. Вот почему с такой му-
кой согласился Николай II на конституцию 1905 года,
которую затем отверг, и вот почему с такой сравни-
* Bona fide (лат.) — юридический термин «добросовестно», вы-
ражает моральную честность, веру в правдивость или ложность
суждения. — Примеч. ред.
русский опыт
I
тельной легкостью подписал он акт об отречении от
престола в 1917 году. В первом случае он уменьшал
божественные свои права, что считал недопустимым;
во втором — отказывался от престола, передавая все
права государя преемнику своему. Если таковы были
взгляды Николая II на природу и объем своей власти,
окружающая обстановка могла только утвердить его
в этих взглядах.
Пред ним была грандиозная страна с двумястами
миллионами рабов. Неограниченный властитель на-
рода, он одновременно являлся арбитром и в делах
церкви, смещая и назначая высших иерархов, за-
ставляя их себе повиноваться. Ему устраивались при
поездках встречи, в которых светское великолепие
сочеталось с церковной торжественностью. Колено-
преклоненные толпы, звон колоколов, раболепные
речи создавали в больной душе представление о под-
линной мистике, сопутствующей его власти. И посте-
пенно он пришел к мысли, что именно его система
управления и есть система единственно приемлемая —
и не только для России. Он уже не замечал прибли-
жающейся бури революции, он не слушал предосте-
режений; замкнутый в себе, с волей, направленной
к отрицанию, с недоверием ко всем, он, а с ним дина-
стия шли к гибели.
Была ли счастлива его семейная жизнь? Кто может
это знать? Известно лишь, что государыня, из прин-
цессы крохотного немецкого княжества превративша-
яся в царицу величайшего в мире государства, воспри-
няла идею божественности власти русского царя и,
обладая сильным характером и методичностью, кото-
рая свойственна иногда и истерическим натурам, ока-
зывала влияние на мужа, укрепляя его в мистических
чувствах и в цезаристских мнениях. Эту чету соединял
сын, прекрасный по внешности, но больной телом
I30J
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
и с уже извращенным, благодаря воспитанию, духом.
Это был преемник божественной власти — несчаст-
ный ребенок, кричавший на министров, бивший по
лицу товарищей игр, деспотически расправлявшийся
с кем хотел. Трагический конец опередил трагическую
жизнь несчастного ребенка.
Итак, мог ли Николай II хотеть войны с Германией?
С той Германией, которая — единственная в Европе —
понимала, что есть божественная власть; с той Герма-
нией, которая в 1905 году была готова оказать помощь
династии против революции; с той Германией, кото-
рую, как родину свою, любила русская императрица?
Конечно, не хотел. Это было известно двору, прави-
тельству, либералам и реакционерам, социалистам
и буржуа, армии и народу—всем в России. Единствен-
но, кто хотел войны, был великий князь Николай Ни-
колаевич, небольшая группа близких ему лиц, по пре-
имуществу из военной среды, да еще крохотная группа
правых, обострявших отношения России к Австрии
из-за вопросов Галицийской и Угорской Руси. Между
Николаем II и Николаем Николаевичем происходили
иногда стычки по вопросу о войне с Германией и Ав-
стрией. Считаю нелишним изложить рассказ знаме-
нитого в своем роде Григория Ефимовича Распутина*.
Летом 1914 года я ехал в Иркутск. В том же вагоне
экспресса со свитой, состоявшей из секретаря и три-
надцати женщин всяких возрастов, ехал в Тюмень все-
могущий Григорий Распутин. В купе, где я помещался,
кроме меня находились еще известный тверской зе-
мец А. И. Бакунин и какой-то новгородский помещик.
Часов в десять вечера в наше купе явился Распутин под
* Значительная часть рассказа Распутина была напечатана
мною в 1914 г. в газете «День», за подписью «Путешественник».
Приводимая часть рассказа появляется в печати впервые. —При-
меч. авт.
РУССКИЙ опыт
(311
I
предлогом, что проводник делает ему постель и «поку-
да некуда деться». Это был человек лет сорока — соро-
ка пяти, с быстрыми красивыми серыми глазами, как
будто щупавшими вас. Говорил он, как говорят сибир-
ские мужики, а вообще, пред нами был невежествен-
ный, наглый крестьянин, несомненно очень умный
и еще более хитрый. Рассевшись на диване, он, никем
из нас не прерываемый, говорил около трех часов. Рас-
сказывал о государе, государыне, наследнике, о дворе
и министрах, о своем влиянии и о многом другом. Дой-
дя до великих князей, Григорий Распутин всех их оха-
рактеризовал как «лодырей», выделив особо Николая
Николаевича, который был, по его мнению, не только
«лодырем», но и «дерзецом». Весной 1914 года Распутин
явился во дворец и по обыкновению — без доклада
и без предварительного извещения—вошел в кабинет
государя. С последним в это время беседовал великий
князь Николай Николаевич. Завидя Распутина, вели-
кий князь встал, отбросил в сторону стул и, не подавая
«старцу» руки, резко спросил его, зачем он явился ме-
шать разговору. Распутин ответил, что он в кабинете
царя и если Николаю Николаевичу не нравится его
присутствие, великий князь может удалиться. После
этого предварительного обмена мнений Николай
Николаевич, продолжая прерванную беседу, спросил
царя, согласен ли тот привести армию в состояние мо-
билизации, так как война с Германией должна быть
и ее нужно ускорить. Государь молчал и, глядя в сто-
рону, барабанил пальцами по столу. Тогда Распутин
вмешался в беседу и заявил, что Германия — друг Рос-
сии и что точно так же думает государыня. Да и нель-
зя воевать с Германией, не располагая «корабликами»,
т. е. флотом. Николай Николаевич настаивал на войне,
утверждая, что армия хочет взять реванш за японскую
кампанию и потому мечтает о победе над немцами.
[32]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
II
Ввиду того что государь продолжал молчать, а Распу-
тин вновь стал возражать, великий князь простился
с царем, хлопнул дверью и удалился. А ему, Распутину,
царь «дал крепкое слово» не воевать с Германией.
Свидетельство Распутина достаточно авторитетно,
чтобы не сомневаться в настроениях двора: ни царь,
ни наполовину немецкий двор войны с Германией не
хотели. Но она разразилась. Россия искала возмож-
ности избегнуть ее. Мы понимали, что, по существу,
это будет очередной войной за турецкое наследство;
что происходит состязание за мировое владычество
между Германией и Англией. Но мы хотели быть чест-
ными, мы хотели выполнить свои обязательства по
отношению к Франции, к Сербии. И самое главное,
мы понимали, что победившая Германия отбросит
Россию к XV столетию и наша родина превратится
опять в Московию. Народ всех слоев и вся либераль-
ная русская интеллигенция приняли войну как крест.
Мы предвидели, что в ближайшее же время возмож-
ны тяжелые потрясения. Но не принять креста этого
было нельзя, и мы понесли его...
II
На два фронта
Один фронт был военный, фронт борьбы с войска-
ми Германии, Австрии и Турции. На этом фронте ши-
рокой рекой текла кровь русских солдат. Мы вправе
спросить у всех воевавших держав: хоть одна из них
русский опыт
[33]
II
принесла ли столько жертв, сколько Россия? Хоть одна
из них в безвестных могилах погребла ли столько юно-
шей, как наша несчастная, ныне презираемая, на ча-
сти разрываемая Россия?
Но прочь чувства!..
Мы бросили в Восточную Пруссию армию, чтобы
спасти Париж. Мы спасли его, оттянули немецкие
силы и в озерах Пруссии, в болотах Сольдау похоро-
нили своих детей и братьев. Впоследствии таким же
точно образом мы бросали армии в Галицию и на За-
пад, чтобы спасти Италию и Францию. В России всегда
было живо чувство сентиментальности. И первые ме-
сяцы войны этот сентиментализм господствовал в по-
литике и в стратегии. Раз приняв войну, мы хотели,
мы обязаны были вести ее как честные люди. Наша
либеральная интеллигенция создавала волю к победе.
Армии говорилось, что она борется во имя идеалов,
права и справедливости, не только за родину, но за
разоренную Бельгию, за угрожаемую Францию, за да-
лекую Италию. И армия, не возражая, шла и делала
свое дело: она геройски умирала.
Но жить геройски она не могла, и не она была тому
причиной. Сразу в первые три месяца были истощены
запасы снарядов, бомб, мин, а производство их не со-
ставляло и 10% потребления. Армия осталась без снаря-
дов, без патронов, и выигранные сражения превраща-
лись в страшные поражения; растратив в бою снаряды,
армия не могла закрепиться и подвергалась уничто-
жению. Закипела общественная работа: организации
военно-промышленных комитетов, Земского и Город-
ского союзов открывали мастерские; шоколадные фа-
брики приспособлялись для производства оболочек
снарядов. Но все это было ничтожно по сравнению
с потребностью. А тем временем железнодорожный
транспорт расстраивался: он был не в силах подвозить
(34]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
II
одновременно и военный материал, и обмундирова-
ние, и пищу для армии, количество солдат которой на
фронтах доходило иногда до пяти миллионов, плюс
столько же в ближайшем тылу, плюс два-три милли-
она в глубоком тылу. И в то же время и в тылу, и на
фронте шли хищения и грабеж. Убедившись в опас-
ности быть на передовых постах, офицеры и солдаты
пытались устроиться в тылу, и скоро этот последний
превратился в огромный лагерь бездельников, если
и занимающихся чем, то только военной спекуляцией
и воровством. Шли хищения в интендантстве; работав-
шие на оборону фабрики и заводы поставляли плохой
материал, который принимался интендантством, по-
лучавшим за это взятки, а равно и потому, что всякий,
даже самый плохой материал был необходим.
Но самое существенное — это то, что потребление
мирным населением продуктов, материй и проче-
го ничем не ограничивалось. Считалось, что Россия
в той мере богата хлебом, кожами, углем, что нет на-
добности прибегать к сокращению потребления, что
обычно вызывает недовольство в населении. И пото-
му ссылки на опыт в этом отношении Германии и Ав-
стрии отвергались в течение целого года. А Россия
потребляла в это время много и производила мало.
На чем была основана уверенность в неисчерпае-
мых естественных богатствах России? Прежде всего
на том, что наша родина вывозила в Германию: овес,
рожь, кожи, щетину; в Англию и Италию — пшени-
цу; в Финляндию — муку. Производство превышало
потребление. Но упускалось из виду, что от земли
оторвали более 10 миллионов крестьян, лучших ра-
ботников, что посевная площадь поэтому сразу со-
кратится на 25-30 %. При огромных пространствах
России и при экстенсивности сельскохозяйственной
культуры, когда прежде всего принимается во внима-
русский опыт
135]
II
ние мускульный труд работника, сокращение посевов
принимало еще большие размеры. Надобно сказать,
что экономический крах России объяснялся именно
тем, что на войну взято было слишком много людей.
На это в 1915 году приходилось указывать, и, сколь-
ко мне известно, сокращение армии — доведение ее
до 7У2-8 миллионов — к 1916 году уже в проекте. Но
союзники настаивали на увеличении русской армии
до максимальных размеров. При огромных потерях,
что несла Россия, это означало взятие под ружье всего
взрослого населения деревни и полный экономиче-
ский крах. Об этом осведомлен был Клемансо, кото-
рому была объяснена невозможность для обширной
России окончательно разредить свое население.
А русская деревня, с ее патриархальным бытом, еще
крепко держалась за форму упрощенного товарообме-
на. Ей нужны были мануфактура, изделия из стали,
из кожи и прочие фабрикаты. Город ничего этого не
производил, ибо все имевшееся количество заводов —
такое незначительное — было приспособлено для во-
енных надобностей. И уже к концу 1915 года деревня
неохотно давала городу и армии продукты питания.
Началось понижение стоимости рубля, и правитель-
ству приходилось прибегнуть к нормированию цен
сначала на зерновые продукты, а затем и на другие
предметы потребления. Крестьянство еще решитель-
нее стало отказываться от снабжения армии и горо-
да. Приходилось прибегать к реквизициям, к этому
крайнему и опаснейшему средству государственного
вмешательства в хозяйственную жизнь современного
общества. К началу 1916 года было более чем трудно
достать хлеб: его приходилось приобретать у посред-
ников по высоким ценам, не сообразуясь с ценами
нормировочными. Поезда с грузами, несмотря на
срочность их продвижения, задерживались железно-
[36]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
II
дорожными агентами. И — невиданное явление! —
сплошь да рядом чиновники правительства, чтобы
продвинуть грузы к местам назначения, принуждены
были платить начальникам станций, их помощникам,
машинистам и т. д. и т. д. Государственная машина
работала все хуже, коррупция принимала закономер-
ный характер, экономика страны приходила в перво-
бытное состояние. Таков был фронт войны.
Еще хуже обстояло дело с внутренним фронтом.
Неудачи, бесталанность вождей армии, нерегулярное
питание последней и испорченность нравов господ-
ствующей котерии давали отличный материал для
агитации и в армии, и в тылу. Точка зрения — «чем
хуже, тем лучше» — стала приобретать сторонников
уже не только в интеллигенции и в полуинтеллиген-
ции. Теоретические противники войны оказались по-
раженцами, что соответствовало логике построений
примитивного социализма и логике фактов русской
жизни. Агитация в армии и в тылу не нуждалась ни
в особых талантах, ни в остроумной аргументации,
ибо достаточно было прибегнуть к доказательствам от
наглядных фактов, чтобы убедить солдата или рабоче-
го в полном несовершенстве всего строя. И постепен-
но недовольство политическим порядком, не пригод-
ным более, покрыло собой идею родины. Если Ленин,
Чернов, Троцкий вели пораженческую пропаганду за
границей, социалистическая интеллигенция (кроме
группы Плеханова) проповедовала это пораженчество
в России. Всего сложнее было то, что либеральная ин-
теллигенция, преследуемая властью как никогда, но
честно делавшая свое дело защиты родины, была ли-
шена возможности вести настоящую борьбу с пора-
женчеством. Ибо наши споры могли вращаться только
в плоскости теоретических построений. Но на факты,
подтверждавшие полную неприглядность политиче-
русский опыт
[37]
II
ского строя, что можно было ответить? Факты во всей
их беспощадности были на стороне пораженцев. Они
аргументировали от временного, от преходящего,
и в этом была их сила.
К этому времени (начало 1916 года) правительство
было накануне полного своего банкротства. Династия
и двор, не понимая происходящего, были в состоянии
маниакального легкомыслия. Власть Распутина, му-
жика-конокрада, но тонкого психолога, этой разно-
видности юродивого XVI столетия, перенесенного
в XX век и облеченного в костюм богатого прасола, —
эта власть стала всемогущей. Он диктовал приказы,
назначал и смещал министров и губернаторов, окру-
жал царя своими агентами, в своих руках держал нити
внутренней и международной политики. И народ, не
знавший по-прежнему ничего; армия, терпевшая по-
ражения только из-за голода, из-за отсутствия военно-
го материала и из-за бездарности вождей; городское
население, в частности петроградское, наблюдавшее
картину разгула властей и оргиастического безумия
двора, — вся Россия стала жить темными слухами
и роковым шепотом. Назначение Штюрмера*, ярого
германофила, а главное, человека, который был не
в ладу с элементарной честностью, было вызовом Рос-
сии, изнемогавшей в войне и нуждавшейся прежде
всего в честных людях. Слухи ползли об измене, о гер-
манских офицерах во дворце, о «продаже» России.
Что делала Государственная дума? В ней было доста-
точно ума и патриотизма, чтобы в этот момент объе-
диниться. «Прогрессивный блок» не включал в себя
* Имеется в виду назначение Бориса Владимировича Штюрме-
ра (1848-1917) 20 января 1916 г. председателем Совета министром
Российской империи. Вскоре после назначения в Думе была раз-
вязана против него кампания с обвинениями в германофильстве
(прежде всего из-за его фамилии), что полностью не соответство-
вало действительности. — Примеч. ред.
[38]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
II
только крайних правых и крайних левых. Был создан
центр, но он не работал, он все силы свои принужден
был направить против правительства, ведшего страну
к гибели. Так, созданный для содружества с властью,
руководившей войной, Прогрессивный блок боролся
с этой властью, истощал и свои силы, и силы прави-
тельства. Иначе быть не могло: Россию спасти могла
другая власть, и поддержка той, которая проигрывала
войну, которая бросала страну в бездну, была недопу-
стима. А объективно — Государственная дума стала
движущим фактором революции. Историческая речь
Милюкова*, резкая по форме, в некоторых своих ча-
стях основанная только на слухах, была искрой, бро-
шенной в пороховой погреб. Направленная против
царя, царицы, Штюрмера и преступников поражения
России—эта речь в миллионах экземпляров была рас-
пространена на фронте и разошлась по стране. «Изме-
на» или «глупость» власти перестали носить характер
сплетни, ибо слишком авторитетно было имя Милю-
кова, чтобы не поверить ему. Психология пораженной
страны такова, что прежде всего ищут виновников;
объективное приносится в жертву субъективному,
социологическое явление — непроверенному факту.
Революция как явление существовала уже осенью
1916 года. Революция как действие выраженное про-
изошла через пять-шесть месяцев.
Понимал ли двор, видел ли царь огонь революции?
Я отвечаю утвердительно — да. За несколько недель
до революции английский посол в Петрограде мистер
Бьюкенен сделал царю предостережение о возможной
* Имеется в виду речь лидера кадетов П. Н. Милюкова в Государ-
ственной думе 1 ноября 1916 г. «Что это, глупость или измена?»,
в которой он голословно обвинил Б. Н. Штюрмера и императри-
цу в подготовке сепаратного мира. В 1917 г. следствием все эти
обвинения были полностью опровергнуты. — Примеч. ред.
русский опыт
[39]
II
революции: предостережение было осторожное и в
деликатной форме. Царь сделал вид, что не понял ска-
занного, и перевел разговор на другую тему. А собы-
тия шли своим чередом: Польша, Литва, Прибалтика
были заняты или занимались германскими армиями.
Расстройство всей хозяйственной жизни доходило до
крайности, так как запасы были исчерпаны, а посевы
хлеба уменьшились в некоторых губерниях на 60 %.
Между тем произошло важное событие за эти три
года. Крестьянин, никогда почти не евший мяса,
потреблявший его не более двух кило в год, потре-
блявший минимум сахара, чая, молочных продуктов
и проч., став солдатом, привык уже к иному пита-
нию. Лишь только 10-12 миллионов человек стали
нормально питаться; оказалось, что Россия вообще-то
производила количество продуктов только для свое-
го прокормления. Россия вывозила не от излишков,
а от бедности. Теперь запасы были съедены, а произ-
водимого не хватало для четверти населения при нор-
мальных рационах питания. Нужда в мануфактуре,
стали, кожах стала острой. Росли на все цены, и пада-
ла покупная способность рубля. Ко всему, воровство,
взяточничество, грабеж, издевательства агентов вла-
сти над населением превосходили все, бывшее до
сих пор. Из Польши и Прибалтики, из юго-западных
губерний в города России нахлынули миллионы бе-
глецов, спасавшихся от немцев. Они наводняли горо-
да, пополняли кадры спекулянтов и паразитов либо
прожигали жизнь.
А крестьянин, не получая из города ничего, ничего
не давал городу в свою очередь. Обычная в истории
революций борьба между городом и деревней была
в разгаре уже в середине 1916 года. По этой борьбе
можно было определить, что революция совершает
свое шествие: ее основные элементы были налицо.
[40]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
II
И все же правительство не хотело видеть грозы, не
хотело замечать молний, прорезавших горизонт: как
будто оно ждало бури и грома.
Французский посол г. Палеолог, после совещания
нескольких послов, поехал во дворец и указал госуда-
рю, уже в выражениях точных, что страна накануне
революции. Царь молчал, как всегда, и смотрел ку-
да-то в сторону, пыхтя папиросой. О чем думал этот
обреченный, сам себя обрекший на позор и страдания
человек? Его сразила трагическая смерть Распутина.
С исчезновением последнего во дворце царила жуть.
Государь и государыня помнили предсказания Распу-
тина, что с его смертью погибнет и династия. И в ро-
ковые минуты агонии династия и ее представитель
были бездейственны, предавшись мистике ожидания
неизбежного. Они все были во власти фатума: это Вос-
ток доживал последние свои дни.
А Петроград тоже готовился к неизбежному. Сто-
яли суровые морозы, месяц кряду доходившие до
17-20 градусов. Топлива было мало, стоило оно доро-
го, и цена на дрова росла с каждым днем. Уже с но-
ября поступления муки и зерна были ничтожны,
а ведь хлеб есть основа питания в России бедных
слоев населения. Его ежедневные порции пришлось
сократить до полутора фунта, то есть до 600 граммов.
Не было мяса, совсем исчезли молочные продукты,
картофель был дорог, даже капусты было мало и сто-
ила она дорого.
Город кишел дезертирами. По приблизительному
подсчету их было до двухсот тысяч человек'. Сколько
* По данным Генштаба, приводимым в работе Н. Н Головина
«Военные усилия России в Мировой войне» (Париж, 1939) коли-
чество дезертиров с начала войны до Февральской революции
определено 195 130 человек в целом (С. 206). Сомнительно, что-
бы все дезертиры сосредоточились в столице, как пишет автор.
русский опыт
[41]
II
их было по всей России, определить невозможно, хотя
сведущие люди полагали, что число дезертиров доходи-
ло до трех миллионов. Были отдельные части, где число
солдат, благодаря бегству с фронта и мнимым болезням,
доходило до одной трети всего состава. Это истощен-
ная страна не хотела более воевать. Без сознания долга,
лишенная патриотизма, она не умела нести жертв во
имя неосознанной родины. Приказ о задержании де-
зертиров был мертвой буквой, ибо полиция не могла
задерживать сотни тысяч солдат и боялась встретить
вооруженный отпор. Идеология дезертирства (была
и такая) оправдывала беглецов. Население с симпатией
относилось к «несчастным», как относится к арестан-
там. Ибо в России в психологии народа нет преступни-
ков, а существуют только несчастные. Бродя по улицам
столицы, эта масса прячущихся здоровых молодых лю-
дей, без работы и без обеспеченного куска хлеба, являла
угрозу при возможных волнениях, характер которых
был безразличен для них. И было заранее очевидно, что
Россия угрожаема со стороны своей же армии. Не желая
воевать, обвиняя правительство в существующих и не
существующих преступлениях, это была армия дезер-
тиров в потенции. Толчок—и многомиллионная толпа
солдат имеющееся в ее руках оружие могла обратить
против не внешнего, но внутреннего врага.
Была еще опасность: внутренний враг в психологии
темной толпы был не только правительством. Отделен-
ный от города и интеллигенции стеной, не зная образо-
ванных слоев, которые властью в деревню не допуска-
лись, народ считал своими врагами всех говоривших не
по-крестьянски, носивших воротнички, галстуки, пид-
жаки. Внешнее различие в обиходе жизни, различие,
Ситуация, описываемая автором, характерна, скорее, для после-
февральского периода 1917 г. —Примеч. ред.
(42]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
II
длившееся свыше двух веков, породило психологию
недоверия к людям, отличным от него, крестьянина,
по внешности. Слушая человека, одетого по-городски,
крестьянин молчал, всегда одобрительно покачивал го-
ловой и не верил говорившему, хотя бы тот развивал
пред ним программу удовлетворения нужд деревни. По-
этому пропаганда в крестьянстве образованной части
общества и не могла иметь успеха никогда. Зная психо-
логию деревни, уже с конца 60-х годов первые русские
революционеры учитывали огромное значение внеш-
них атрибутов агитаторов. Вот почему, идя в деревню,
последние облачались в крестьянское платье, надева-
ли высокие сапоги или лапти, не говоря уже о том, что
разговор свой старались вести на крестьянский лад.
Даже брошюры и прокламации 60-80-х годов прошлого
столетия писались для крестьян с упрощением языка,
с примитивностью логики и доказательствами ad hoc,
но не общего порядка. Последующие поколения рево-
люционеров, вплоть до событий 1917 года, сохранили
старый порядок внешнего и внутреннего упрощения,
приспособления к крестьянству, если им необходимо
было непосредственно с ним общаться. Лев Толстой
этому приспособлению к деревне, этому упрощению
духовных потребностей и материальных нужд дал неко-
торый характер философского обоснования. Но Толстой
в разнообразии доказательств своих мыслей был столь-
ко же последователем Жан-Жака Руссо, сколько учени-
ком русского классического народолюбчества. Я коснусь
этой темы в специальной главе, а из сказанного хочу
сделать лишь тот вывод, что в психологии крестьян-
ства была глухая ненависть к людям, носившим город-
ское, немецкое платье, говорившим литературно-за-
конченными фразами, к людям непонятным и чуждым.
Да, в России никогда не было горизонтального поли-
тико-социального строя, то есть непроходимой пропа-
русский опыт
[43]
II
ста между классами, как в Пруссии или в Англии. Это
отметил еще наблюдательный государствовед — Лоу-
элль'. Россия была страной вертикального политико-со-
циального строя. В нашей стране не существовало даже
обособленного, в себе замкнутого, дворянского сосло-
вия. Любой крестьянин по происхождению, проходя
службу государству, мог дослужиться до чина действи-
тельного статского советника или до ордена Владими-
ра 4-й степени и тем самым превратиться в дворянина.
Переход из сословия в сословие был легок, ибо, упла-
чивая определенную сумму за производство торговых
операций, крестьянин или мещанин переходил в купе-
ческое сословие. И несмотря на все это, существовала
глубочайшая разница в психологиях. Она была резуль-
татом той пропасти, которую прорыло образование:
пропасти между многочисленным и невежественным
крестьянством и малочисленной образованной интел-
лигенцией. Последняя, воспитанная на передовых иде-
ях Запада, могучая своим интеллектом, своим исклю-
чительным бескорыстием, не знала жизни и народа.
Витая в эмпиреях теории, по существу отрицая матери-
альные блага, — за непониманием их, интеллигенция
рождала смелые планы переустройства общества. Она
ничего не теряла, и потому она могла быть радикаль-
ной, логической в построениях до конца.
А тем временем народ думал только о материаль-
ном, которое было столь тягостно. Ему нужны были
не теории, а практика, и из теорий он брал максимум
материальных для него выгод. Ему предлагались про-
екты отдаленного будущего, когда общество будет пе-
реустроено на новых, идеальных началах, и из этих
теорий народ брал для себя, усваивал практически
* Имеется в вижу Эббот Лоуэллъ (Lowell) (1856-1943) — амери-
канский правовед, историк и филантроп, президент Гарвардско-
го университета. — Примеч. ред.
[44]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
Ill
подходящее, в уверенности, что это может быть осу-
ществлено в ближайшее же время. Этот народ составлял
теперь армию, скверно управляемую, недовольную,
усталую от неудачной войны, пораженную и дезерти-
рующую. Было очевидно, что многомиллионная ар-
мия эта способна на многое. Она могла произвести пе-
реворот, она могла устроить грандиозный бунт. И если
это будет переворотом, в бунт или в революцию вы-
льется последний? И вообще: является ли революция
явлением созидательным или в процессе социального
и политического разложения, как последняя ступень
этого разложения, и развивается революция? Как
и где зарождаются эти потрясения, что дают они?
Мы могли ждать и гадать. События шли своим че-
редом: молнии переворота уже прорезали серое небо
необъятной Руси.
III
Бунт или революция?
Кто хочет знать, что такое «очереди», пусть перечтет
Карлейля*, описывающего очереди времен Великой
французской революции. Гений великого писателя,
в бессмертном своем историческом памфлете дал из-
* Томас Карлейль (Carlyle; 1795-1881) — британский историк
и философ, виднейший представитель направления «культа ге-
роев». Главные работы: «Французская революция» (1837), «Герои,
почитание героев и героическое в истории» (1841), «История жиз-
ни Фридриха II Прусского» (1858-1865). — Примеч. ред.
русский опыт
[45]
Ill
нанку того великолепия, с которым вошла в историю
эпоха Великой революции Франции. И не слабому мо-
ему перу описывать ужасы ожиданий часами куска
хлеба, ста граммов конины и пятидесяти граммов
масла на неделю. Толпа волновалась, шумела, про-
клинала власть имущих, которых, конечно, не было
в очередях, так как за них дежурили их слуги. Это на-
раставшее озлобление волн в очередях стало выры-
ваться в беспорядок, начиная с 22 февраля*. К этому
времени началась выдача хлеба в уменьшенном раци-
оне, который был определен в 600 граммов посуточно.
Женщины, которых в очередях было девять десятых,
проклинали правительство и кричали, что их и их де-
тей хотят уморить голодом, в то время как мужья их
сражаются и погибают на фронте. На другой день бес-
порядки приняли уже угрожающей характер. Из ра-
бочих предместий, с Выборгской стороны, из-за Нар-
вской заставы, с Балтийского вокзала в центр города
хлынули толпы женщин и подростков, крича, свистя,
размахивая палками, громя запирающиеся магазины.
Полиция, усиленная резервами, все же была не в си-
лах победить толпы. Разгоняя ее в одном месте, она
видела перед собой еще большую толпу в нескольких
ста шагах. Был дан приказ казакам и конной полиции
прибегнуть к оружию, одновременно вызвав гвардей-
скую кавалерию с Северного фронта.
Но постоянные усмирители всех народных волне-
ний — казаки — на этот раз к оружию прибегнуть не
хотели. Оторванные от своих семей, испытавшие за
два с половиной года все тяготы войны, утомившей
и их, казаки могли быть если не революционными
частями, то, во всяком случае, попустителями рево-
* Все даты приводятся по старому стилю, отстающему от нового
на 13 дней. — Примеч. авт.
[46]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
Ill
люции. Уже днем 24 февраля город знал, что казаки от-
казываются от усмирения толпы. Это важное событие
подняло на ноги и нерешительных, боявшихся актив-
ной борьбы. 25 февраля с утра море революции кипе-
ло по всему городу. Остановился трамвай, закрылись
магазины, не было занятий в учебных заведениях,
фабричные предприятия не работали уже несколько
дней. Гремели выстрелы, иногда тявкали пулеметы:
это полиция до конца исполняла свой долг. По улицам
проходили возбужденные толпы, собиравшиеся у по-
лицейских участков, чтобы ими завладеть.
По совершенно невыясненной причине 20 февраля
в столице вместо гвардейской кавалерии оказались
кронштадтские матросы. А Кронштадт был местом,
где находились худшие флотские части. Кронштадт
был местом, куда направлялись осужденные по раз-
ным преступлениям матросы. Министр внутренних
дел г. Протопопов* ** уверял впоследствии, будто матро-
сов в Петроград прислал ген. Гурко"", находившийся
в связи с Прогрессивным блоком Государственной
думы. Так ли это — проверить ныне невозможно. Но
появление в городе матросов придало устойчивость
силе беспорядков, начинавших приобретать характер
государственного переворота. Смысл событий опреде-
лился в тот момент, когда с красным знаменем, убив
часть офицеров, Волынский гвардейский полк при-
соединился к демонстрирующему населению. И тогда
один полк за другим, одна часть за другой стали при-
* Александр Дмитриевич Протопопов (1866-1918) был последним
министром внутренних дел Российской империи (с 20 декабря
1916 по 28 февраля 1917 г.). — Примеч. ред.
** Генерал от кавалерии Василий Иосифович Ромейко-Гурко (1864-
1937) с декабря 1915 г. командовал 5-й армией. С 10 ноября 1916
по 17 февраля 1917 г. во время болезни генерала М. В. Алексеева
исполнял обязанности начальника штаба Верховного главноко-
мандующего. — Примеч. ред.
РУССКИЙ опыт
[47]
Ill
соединяться к революции. Куда текли толпы народа?
Куда шли войска? К Таврическому дворцу, где заседала
Государственная дума. Это означало, что фактом один-
надцатилетнего своего существования Дума приобре-
ла влияние на народ, несмотря на все несовершенства
избирательного закона, не допускавшего в законода-
тельное собрание представителей низших классов
в соответствующем количеству населения размере.
Это означало, что народ питал доверие к учреждению,
за последние месяцы энергично боровшемуся с вла-
стью. И, наконец, это означало, что Государственная
дума влекла к своим стенам толпы как к единствен-
ному организационному центру.
В это время находившийся в Ставке, при армии,
царь предавался бездействию. Государственная дума,
избрав из своей среды «Комитет», надеялась на укро-
щение революции путем принуждения государя даро-
вать народу широкую конституцию. Об этом телегра-
фировал царю Родзянко, председатель Думы, умоляя
не терять времени, напоминая о неизбежности ката-
строфы, которая погубит царя и династию. Царь не от-
вечал двое суток. Тогда Родзянко телеграфировал ему,
что революция в полном ходу, что во имя родины надо
отказаться от престола, туг только государь понял, что
события слишком важны, что наступает ответствен-
ный момент. Он бросается из Ставки в Петроград, он
пытается найти верные ему войска; генерал Иванов*
с небольшими силами в свою очередь пытается про-
двинуться к столице. Но на станции Дно поезд государя
застревает, ибо стачка железнодорожников приоста-
* Имеется в виду генерал-адъютант Николай Иудович Иванов
(1851-1919), состоявший при Особе Его Величества, который
27 февраля 1917 г. был назначен главнокомандующим войсками
Петроградского военного округа с чрезвычайными полномочия-
ми и с подчинением ему всех министров. — Примеч. ред.
[48]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
Ill
навливает движение поездов. Он хочет повернуть об-
ратно в Ставку, приехать на фронт, под охрану войск,
в верности которых не сомневается. Но железнодорож-
ный путь испорчен, дорога закрыта, он мечется в уз-
ких коридорах нескольких станций, и здесь находит
его делегация Государственной думы, Шульгин*, ярый
монархист, но хороший патриот, предлагает царю от-
казаться от престола в пользу сына. И, недолго думая,
не имея в себе силы для сопротивления, не зная, что
надобно в этот момент уметь геройски умереть, царь
спокойно вносит поправки в текст отречения, отказы-
ваясь от престола и за сына, и подписывает страшный
для него документ, исчезая вместе с монархией, боже-
ственное происхождение которой не помогло ей и не
спасло ее от столь печальной гибели. В натуре этого
рокового человека не оказалось силы, потребной для
положительного, даже в момент, когда над головой его
и его семьи смерть простерла свои крылья. Медлитель-
ность государя была соответственна быстроте револю-
ционных событий. Столь медлительно, как действовал,
отныне Николай II начал приближаться к трагической
смерти, неизбежность которой была очевидна.
Что мог сделать в последний момент бывший мо-
нарх? Только одно: собрать хоть несколько сот верных
ему офицеров и солдат и погибнуть в бою, сражаясь за
свою власть. Но, быть может, позорно сдаваясь на ми-
лость революции, прав был Николай II. Мог ли найти
он хоть несколько сот преданных ему людей? Против
него был весь народ, вся армия. А они, питавшиеся
милостями, заполнявшие дворцы, — где были они
в этот момент? Они предали господина своего. И это
было зрелище, внушавшее омерзение. Генералы воен-
• Василий Витальевич Шульгин (1878-1976), в 1907-1917 гг. депу-
тат Государственной думы, один из лидеров фракции «правых»,
член совета Всероссийского национального союза. — Примеч. ред.
русский опыт [49}
Ill
ные и штатские, чиновная знать и придворная челядь
всех рангов отвернулись от царя. Они получали от по-
велителя максимум благ и почестей, пока это было
возможно. Но в день смертельной опасности для тро-
на они перерядились, нацепили красные значки на
фуражки, на шляпы, на мундиры и пиджаки и пре-
вратились в адептов революции. В плену у восставше-
го народа, всеми покинутый, царь в это время имел
правильное основание думать, что он не ошибался,
не доверяя людям, ибо, оставленный своими же клев-
ретами, он в единственном числе был против всей
России. Только полиция, ненавидимая народом, защи-
щала дело, которому служила. Быть может, она знала,
что ее не пощадит ярость революции; быть может, она
действительно была предана монархии — кто знает!
Но только горсть полицейских до первого марта еще
дралась, еще пыталась защитить безнадежное дело.
Да, надобно отметить, что в презираемой русской
полиции только и нашлись люди, умершие на своем
посту и до конца сохранившие верность тому, кому
служили, милостями которого пользовались.
Второго марта монархия формально перестала су-
ществовать. Государь и наследник отказались от пре-
стола, великий князь Михаил Александрович в свою
очередь отказался от трона. Этот человек, давно уже
ушедший в частную жизнь, мягкий и безвольный, за-
ботился о собственном только спокойствии. Народ,
воспитанный в лицезрении власти, представляемой
персоной, оказался лицом к лицу с идеей власти, но без
носителей ее. Это было новое положение, безмерно
трудное для народа, еще не оформившегося в нацию,
еще лишенного патриотизма. Первый Совет мини-
стров революционного времени («Временное прави-
тельство») обратился к народу с декларацией, которой
народ не понял. Сообщая толпе, собравшейся в Тав-
[50]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
Ill
рическом дворце, об образовании правительства, Ми-
люков — в качестве личного своего мнения — выска-
зался за необходимость возвести на престол Михаила
Александровича. То была мысль не одного Милюкова,
но всех, сознававших опасность оставления темной
России без олицетворения власти. Но Михаил Алек-
сандрович не пожелал рисковать и жертвовать поко-
ем частного лица, и события пошли своим чередом.
Каким? — спросит читатель. Для России неизбеж-
ным, толкавшим страну в бездну несчастий. Устраним
заранее мысль, что отдельные лица в чем-то были ви-
новны. Нет, виновны были все — и никто. Народ понял
произошедшее как ближайшее избавление от страш-
ных военных поражений и трудных условий материаль-
ного существования. Это избавление могло быть, по его
мнению, в ликвидации причины всех бед, а видимой
причиной была война. Другими словами, следовало не-
медленно кончить войну. Уже 25-26 февраля на улицах
Петрограда только и можно было слышать разговоры
о том, что «скоро, слава Богу, кончится война». Так ду-
мало простонародье в России, об этом мечтал и фронт.
Совершенно иной точки зрения придерживались
либеральные круги и значительная часть офицерства.
Революция, по их мнению, свергла строй, который не-
умело и не всегда добросовестно вел войну. Это народ,
желая победы, уничтожил тот порядок, который мог
дать только поражение. И потому надо вести войну,
чтобы добиться победы, надо воодушевить армию и со-
здать в ней патриотизм. Так именно думали — вполне
добросовестно — очень многие. Другие знали, что не-
мыслимо создать в столь краткий промежуток тот па-
триотизм, которого не было веками, знали, что армия
устала и не хочет драться, но объективные условия ли-
шали возможности заключения мира с Германией. Что
могла выгадать Россия от этого мира? Победительница
русский опыт
(51]
Ill
Германия, конечно, на очень выгодных для нас усло-
виях заключила бы мир, но Россия принуждена была
бы стать германским продовольственным тылом. Мы,
следовательно, вели бы скрытую войну, но уже против
Англии и Франции. Нелепо было заключать мир еще
и потому, что по всем видимостям Германия все более
слабела. В Петербурге имелись точные сведения о хо-
зяйственном положении врага, ресурсы которого бы-
стро подходили к концу. Один удар русских революци-
онных армий, начинавших (только к этому времени!)
получать в достаточном количестве военный материал
от союзников, приближал дело войны к концу.
О мире общем речи быть не могло: Временное пра-
вительство было извещено, что ни Франция и Италия,
ни Англия — главным образом—до поражения Герма-
нии помышлять о мире не хотят. Таким образом, надо
было продолжать начатое дело. Так как Временное
правительство состояло из представителей различных
оттенков либерализма, оно и решило продолжать вой-
ну. Что ответил на это фронт? Он встречал агитаторов
новой власти с распростертыми объятиями, он вни-
мательно слушал их, аплодировал их речам — и делал
по-своему. Армия стала постепенно разбредаться по
домам. Солдаты, либо побросав ружья, либо захватив
их с собой (что было чаще), покидали полки и рас-
ходились в разные стороны. Целые части требовали
о переведении их в тыл, другие — для «защиты рево-
люции» — уходили в Петербург, Москву, в ближайшие
к фронту города. Их нельзя было ничем остановить.
Меры физического воздействия были опасны хотя бы
потому, что вряд ли удалось бы найти полки патрио-
тические для усмирения полков непатриотических.
Меры нравственного воздействия оказывались не до-
стигающими цели. Армия была истощена и разложе-
на. Но эта армия, огромная, потерявшая дисциплину,
[52)
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
Ill
являлась основным фактором переворота. Она свергла
деспотию, и она могла свергнуть любую власть, ей неу-
годную, простым нежеланием подчинения ее распоря-
жениям. Вооруженный народ, подобно легионам вре-
мен Цезаря, Октавиана, Нерона, Диоклетиана, делал
историю страны. Судьба России всецело зависела от
неоформленной воли солдат, от неосознанных чаяний
детей деревни, от инстинктов невежественной, но чис-
ленно грандиозной толпы крестьян, переодетых в сол-
датские шинели. Если бы можно было знать, каковы
позитивные желания народа, — было бы не трудно
управлять. Но народ был сфинксом, интеллигенция
была от него оторвана. Неизвестность будущего стра-
ны и народа вставала пред всеми. Только демагогия,
только заострение инстинктов толпы могло подчинить
народ — и то на время — тем или другим демагогам.
А пока — пока солдат управлял Россией. Оторванный
два с половиной года от деревни, утерявший многое из
чистоты нравов и простоты обихода деревни, одичав-
ший в процессе истребления себе подобных, во имя
ему непонятного, коррумпированный городом, казар-
мой и нравами войны, крестьянин-солдат являл собою
угрозу государству. Не принимая участия в созидании
этого государства (конечно, формально), в чем препят-
ствовала бывшая власть, крестьянин в злобе против
власти, против города, против начальников-офицеров
мог лишь выявить силу разрушения. Во имя справед-
ливости он мог сотворить несправедливое и неразум-
ное. Это — явление обычное для всех эпох и народов,
переживавших события, аналогичные русским. Но ни
один народ не зависел в такой мере от многомиллион-
ной армии своей, как народ русский в марте 1917 года.
Если все слои населения участвовали в революции,
если все социальные круги с радостью встретили крах
русский опыт
[53]
Ill
деспотической монархии, — ни один из этих слоев
и классов не был в силах делать истории России: ее де-
лала армия. Революция, подготовлявшаяся полстоле-
тия, потребовавшая столько жертв от интеллигенции,
начертавшая планы будущего, создавшая ряд теорети-
ческих возможностей, отошла в сторону, склонивши
голову пред невиданным в мире бунтом солдат. Жен-
ский бунт из-за уменьшенного рациона хлеба послу-
жил сигналом к перевороту, вошедшему уже в исто-
рию под названием «революции». А между тем еще за
три дня до первого марта, когда победа переворота еще
не определилась, никто не мог сказать, что происхо-
дит: бунт или революция. Помню, 24 февраля в вагоне
трамвая я встретился со Скобелевым*, будущим мини-
стром революционного правительства и одним из во-
ждей Совета рабочих и солдатских депутатов. Этот со-
циал-демократ, член Государственной думы и один из
лидеров движения, говорил мне, что беспорядки носят
характер грабежа, который необходимо подавить. Это
не помешало Скобелеву утверждать через месяц, что
он и его друзья сделали революцию. Я привожу этот
пример, чтобы указать, в какой мере было неопреде-
ленно и туманно зарождение событий и развитие их.
Можно ли было надеяться на помощь армии? Вряд ли
кто дал бы утвердительный ответ. Можно было только
сказать, что армия устала, дезорганизована, не желает
драться. Был процесс разложения. И в этом разложении
созидательного пока не было ничего.
Не во имя каких-то идеалов, идеалов революции
в частности, не во имя осуществления своих нужд
крестьянская армия оформила переворот. Нет, она не
имела в себе более сил, она отказывалась от войны,
* Матвей Иванович Скобелев (1885-1938) — меньшевик, с 1912 г.
депутат Государственной думы. С 5 мая по 25 октября 1917 г. ми-
нистр труда Временного правительства. — Примеч. ред.
[54]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IV
она соглашалась со всем и со всеми, кто любой ценой
прекращал затянувшуюся войну. И, соглашаясь с эти-
ми людьми, армия требовала от них действий, направ-
ленных к прекращению войны. Кто хотел управлять,
должен был быть управляем. Кто хотел быть во главе
народа, обязан был плестись в хвосте армии — и тому
были объективные признаки. И если бы, резюмируя
все сказанное, задаться вопросом, что же произошло
в России в конце февраля — в начале марта, мы обя-
заны чистосердечно сказать, что революции не было,
она явилась позже, когда стали перестраиваться по-
литические и социальные отношения, когда на смену
разрушенному начали производить попытки создания
нового порядка вещей. В конце февраля была не рево-
люция, а произошел грандиозный, исключительный
по числу своих участников, солдатский бунт. Это не
умаление событий, а точная квалификация явления,
его социологический смысл.
IV
Заговорившая
Россия
На основании документов, которыми в таком изоби-
лии будет располагать будущий историк русской рево-
люции, первый фазис ее он принужден будет назвать
«периодом речей». Россия от марта до июля говорила,
захлебывалась от слов, болтала и стала пьяной от этого
русский опыт
[55]
IV
моря речей, в которых не было ничего талантливого,
ничего оригинального. Но России нужны были слова,
ей необходимо было выговориться. Так слепой, по-
сле многих лет отсутствия зрительных впечатлений,
с жадностью смотрит на впервые видимые им предме-
ты. Так глухой, излечившийся от болезни, напряжен-
но-внимательно вслушивается в шум, производимый
телегой. Так и сотни лет молчавшая Россия, получив
возможность говорить, начала ораторствовать. Стране
хотелось слышать свой голос — прежде всего. И пото-
му важен был самый факт говорения, а не сущность
произносимого. И потому говорил всякий, кто хотел
и как умел, не чувствуя ответственности за сказанное,
лишь бы высказаться, лишь бы дать исход накопивше-
муся внутри за много лет. И власть обязана была гово-
рить, чтобы потоком красивых слов погасить огонь
возбуждения, или наоборот: пожаром слов поднять
возбуждение народа.
Так оно и было — но настоящей власти не существо-
вало. Одновременно с Временным правительством, по
образцу 1905 года, образовалось и другое — ему парал-
лельное — правительство: Совет рабочих, крестьян-
ских и солдатских депутатов. Не доверяя буржуазному
правительству, социалистические депутаты Государ-
ственной думы, то есть Чхеидзе, Керенский и Ско-
белев, созвали представителей заводов и армейских
частей, ввели сюда делегатов от левых партий и пред-
ставителей от крестьянства — также партийных ин-
теллигентов, избрали бюро этого совета, то есть самих
себя (Чхеидзе — председателем, Керенского и Скобе-
лева — товарищами председателя), и второе прави-
тельство стало функционировать.
По мере роста событий, власть Совета возрастала.
Это зависело от двух причин. Во-первых, Совет стал
пополняться действительными представителями
[56]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IV
крестьян, рабочих и армии, что придавало ему ха-
рактер выражения воли народа. Во-вторых, желая ру-
ководить страной, Совет давал народу ряд широких
обещаний, не понимая ответственности, бравшейся
им на себя. Либеральное (то есть буржуазное) прави-
тельство, во главе которого был поставлен благород-
ный, но слабовольный князь Львов, могло проводить
только программу определенных действий, но не слов.
А всякая власть действия может сообразовать с усло-
виями жизни. Между тем все необходимые реформы
нуждались в грандиозной подготовительной работе.
Земельная реформа могла быть декларирована, но для
ее осуществления, при разнообразии земельных отно-
шений в России, при отсутствии межевания, нужны
были годы. Либеральная власть хотела сделать все хо-
рошо, по всем правилам государственной экономики,
не видя, что революция ждать не может, что она требу-
ет решительности и быстроты, в ущерб совершенству
и объективной логике. То было доктринерство либе-
рализма — но какая власть избегает доктринерства?
Но всего существеннее было желание народа лик-
видировать войну. Временное правительство по при-
чинам, о которых я говорил в предыдущей главе, за-
кончить войны не могло. Чтобы дать народу понятие
о том, во имя чего борется Россия, Милюков указал на
важность получения Россией проливов, то есть сво-
бодного выхода в Средиземное море. Могла ли идея,
глубоко патриотическая и разумная, успокоить ар-
мию, не знающую, что такое Босфор и Дарданеллы,
армию, которая родину свою замыкала в пределы
собственной деревни? Но заявления Милюкова было
достаточно, чтобы и его — министра иностранных
дел — и все правительство обвинить в буржуазном им-
периализме, уверить темные массы, что новая власть
продолжает антинародную политику царизма. В роли
русский опыт
[57]
IV
застрельщика и выступил Совет рабочих, солдатских
и крестьянских депутатов. Еще в первые дни своего
существования Совет обратился «ко всем, всем, всем»,
с предложением закончить войну. Но «все, все, все» от-
неслись к этому призыву с усмешкой. Мы имеем все
основания думать, что призыв Совета имел в виду не
столько правительства и народы Европы, Азии и Аме-
рики, сколько Россию, которой Совет указывал на
свое доброе желание покончить войну. Не добившись
ответа от «всех», Совет отправил делегацию в европей-
ские страны, наивно веря, что Европу можно убедить
в необходимости мира «без аннексий и контрибуций
на почве самоопределения национальностей». Это
теоретическое положение, развиваемое делегаци-
ей, состоявшей из людей, совершенно незнакомых
с международной политикой, партийных догматиков
и фантазеров, — это положение не могло понудить
мир прекратить войну.
Но было сделано заявление перед Россией: Совет хо-
чет закончить войну. Обязательство необходимо было
выполнить. Для этого Совет мог и должен был избрать
единственно правильный путь — свержения буржу-
азной власти и осуществления обещанного. Вместо
этого он прибег к более простому и безответственно-
му способу: упрекам по адресу Временного правитель-
ства, которое не хочет заключать мира. Керенский,
член правительства, вошедший в него по полномочию
Совета*, обвинял это правительство и главным обра-
зом Милюкова в империализме, расстраивая работу
власти, призванной огромный хаос России привести
в порядок. Было очевидно, что коалиция либеральных
* Автор ошибается: А. Ф. Керенский вошел во Временное прави-
тельство, даже не проинформировав Петросовет и лишь позже
сумел убедить делегатов в своей позиции и получить их одобре-
ния своего поступка. — Примеч. ред.
[58]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IV
и социалистических партий длиться не может, что го-
ворливое и безответственное собрание (Совет рабо-
чих и солдатских депутатов) съест молчаливое и док-
тринерское правительство. Был еще выход: еще не
разложившиеся части войск привести в столицу и от
имени Государственной думы, в марте и апреле еще
авторитетной, разогнать буйную толпу говорунов. Но
Временное правительство было слабо и неэнергично,
оно доктринерски уважало права человека и народа;
оно, наконец, не созывало Государственную думу как
буржуазный законодательный орган, не влиятельный
у масс, оставив страну без высшего органа, без учреж-
дения, которое санкционировало бы его действия. То
была грубая ошибка, ибо на смену Государственной
думе сам собою явился другой законодательный ор-
ган — и то был Совет рабочих депутатов. Он органи-
зовал поход против Временного правительства и сверг
Милюкова.
В этом последнем событии значительную роль сы-
грал Альбер Тома, французский социалист и министр
французского правительства, бывавший в России
еще при царе и хорошо принимавшийся при дворе.
В новой русской обстановке г. Тома почувствовал себя
возродившимся социалистом. Он уверял Совет, что
Франция против международных «тайных» договоров
и ничего не будет иметь против устранения сторон-
ника тайных договоров — Милюкова. А в то же вре-
мя г. Тома делал вид, что не замечает тайных догово-
ров, заключенных Францией. На указания Милюкова
об этом Тома отвечал, что ему дано слово Клемансо
впредь тайных договоров не заключать, и потому тай-
ный договор, заключенный в это время Францией по
Малоазийскому вопросу, является обманом Клемансо
в отношении Тома.
русский опыт
[59]
IV
Я должен приподнять один угол завесы только для
того, чтобы указать, что в кадрах Совета работали ино-
гда люди, приезжавшие из Европы и не понимавшие
того, что делали. Руками господина Тома, официаль-
ного представителя Франции, последняя изымала Рос-
сию из группы держав, ведших войну.
Работа полутора месяцев дала свои результаты.
После демонстраций, проходивших под лозунгами
«долой Милюкова», «долой тайные договоры», — Ми-
люков принужден был удалиться. Ему можно по-
ставить в вину, что в эти дни, роковые апрельские
дни, Милюков не прибег к хирургии. Вопреки воле
правительства он имел шансы во главе нескольких
полков, еще преданных власти, арестовать Совет и,
пролив немного крови, предотвратить, быть может,
пролитие моря крови. Но, оставленный товарищами
по кабинету, недостаточно поддержанный своей же
партией, Милюков боялся рискнуть. А это был самый
энергичный и наиболее дальновидный либеральный
политик! С этого времени Временное правительство
всецело подчиняется воле Совета рабочих депутатов,
делается игрушкой в его руках. Что делает последний?
Он продолжает все говорить. И из своей среды выдви-
гает наиболее неутомимого говоруна—А. Керенского.
Незначительный адвокат, слабонервный и не всегда
умный, Керенский не обладал ни божественным крас-
норечием Дантона, ни стройностью педантической
мысли Робеспьера. Нет, это был обычный адвокат из
провинции, которому хочется слышать аплодисменты
и привлекать на свои речи многочисленную публику.
Адвокат не только по профессии, но по психологии, всег-
да многоречивый, всегда патетический, всегда слова-
ми прикрывающий недостаточность мысли, готовый
защищать малоправдоподобное положение, — Керен-
ский попал в Государственную думу как трудовик, как
[60]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IV
член партии полусоциалистической, основанной на
обрывках народнической идеологии. В Государствен-
ной думе он выдвигался своей фракцией в качестве
оратора по всем вопросам. И по всем вопросам он
произносил горячие речи, в которых было очень мало
по существу, но которые заканчивались призывами
к борьбе с властью. Вообще говоря, слава политиче-
ских людей и ораторов в царской России слишком —
увы — часто приобреталась людьми, кроме ненависти
к режиму ничем не располагавшими.
Таков был и Керенский. Судьбе было угодно, чтобы
к марту 1917 года он состоял членом Государственной
думы, поэтому был известен стране. Один из органи-
заторов Совета рабочих депутатов, последним Керен-
ский был делегирован в правительство. И, разумеется,
по мере роста влияния Совета росло и влияние моло-
дого министра. Это был человек слов, в таких и была
нужда. Россия говорила, утопала в словах: говорили
солдаты, крестьяне, рабочие, фармацевты, гимнази-
сты, буржуа, пролетарии, штатские и военные. Все
с радостью неожиданности чувствовали, что они по-
лучили право говорить и могут говорить на площадях,
даже в театрах. То был психоз слов, но разве могло
быть иначе в стране, сотни лет молчавшей?
И далее: Россия еще верила слову. В темноте народ-
ного сознания было уважение к устному и печатному
слову. А оно было дано только немногим, тем чуждым,
что далеки были от неграмотной деревни. Слово ка-
залось священным, достоянием избранных. Слову ве-
рили, ибо думалось еще, будто слово — невыявленное
действие и потому за словом немедленно явится дело.
И слушали ораторов и думали, что сейчас—после слов
их — во всей полноте своей родится действие. Лучше
других на амплуа оратора первого периода революции
и был Керенский. Он говорил с раннего утра до позд-
русский опыт
[61]
IV
ней ночи: в заседаниях правительства, в заседаниях
Совета рабочих депутатов, в театрах и в цирках на ми-
тингах, в министерствах. Случалось, ему приходилось
в один день выступать с речами по шести-семи раз,
и целый день его проходил в произнесении речей. Не
зная, что такое государственная работа, он и не мог
работать. Но, привычный говорить обо всем, он легко
брался за любое дело, не будучи в силах с ним упра-
виться. И потому он был министром юстиции, мини-
стром военным, Верховным главнокомандующим,
министром-председателем.
Без конца говорил Чхеидзе, бывший депутат, ныне
председатель Совета рабочих депутатов. Среднего ума,
темпераментный, наделенный остроумием, удовлет-
воряющим невзыскательную публику народных ми-
тингов, он пользовался успехом у толпы, увлекая ее
обещаниями. Говорил Скобелев, молодой и невеже-
ственный социал-демократ, будущий министр. Гово-
рили лидеры всех партий больше и чаще других —
партий социалистических. Говорили ораторы из
толпы, уже никем на то не уполномоченные, от самих
себя. Это было в Петрограде, но то же было и по всей
России. И чем меньше был город, тем больше произ-
носилось там речей, и тем радикальнее были речи.
Столица не знала, что делает провинция; провинция
не знала, что делается в столице, и в разных местах го-
ворилось различно. Говорили и на фронте, где к маю
уже повсюду были свои комитеты: ротные, батальон-
ные, полковые, дивизионные, корпусные, армейские
и фронтовые. Солдаты созывались на митинги, как
на учение, уходили из окопов и слушали речи. О чем?
да все о том же: что надо дать народу всю землю; что
наступает золотой век человечества; что войну длят
империалисты всех стран, в том числе и русские; что
надо создать демократическое государство. И действи-
[62]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IV
тельно, правительство Керенского прокламировало
«демократическую республику», и этот государствен-
но-правовой термин, двусмысленный и ничего не го-
ворящий, был принят в России. Этим хотелось нечто
сказать, дать какое-то обещание народу.
Но обещаний было дано слишком много и слишком
много хороших. Буржуазия и буржуазное правитель-
ство поносились так долго и так много, что народ от
буржуазной власти не ждал уже ничего. Роль принад-
лежала социалистическим партиям и социализму:
так, по крайней мере, явствовало из слов ораторов.
Народ в массе своей ждал, чтобы одним росчерком
пера ему дана была в собственность вся земля. Рабочие
ждали, что к ним перейдут доходы от заводов, как им
ежедневно обещалось. И молчаливо, но нетерпеливо
ждала армия, что не сегодня-завтра война прекратит-
ся. Того Милюкова, который изображался источником
зла и причиной всех бед, уже не было. Первенствую-
щая роль в правительстве принадлежала Керенскому,
вся власть в стране — Совету. Почему же не заключал-
ся мир? И народу хотели объяснить, что теперь дело
не в Милюкове и не в других отдельных буржуа, а в
буржуазии России и Европы, которая мешает заклю-
чению мира. Не понимавшему, что такое буржуазия,
темному народу прививалась ненависть к буржуазии,
которую он начинал мыслить уже не как выше него
стоящих людей, а как убийц, длящих войну, сосущих
его — народа — кровь. Многомиллионную солдатскую
массу хотели усыпить фразами об империалистах, экс-
плуататорах и пр. И если смысл этих слов был чужд
народу — в психологии его создавалась ненависть ко
всем, не находящимся на фронте, ко всем, носящим
пиджаки. Если эти люди и ранее того казались врага-
ми — речи ораторов только утверждали народ во мне-
нии, что его недоверие к господам было правильное.
русский опыт
[63]
IV
То была подготовка масс к легкому приятию боль-
шевизма. Поток слов ораторов первой эпохи револю-
ции подготовлял почву для большевиков. Агитация
Совета рабочих депутатов против буржуазии готови-
ла бесславную кончину самому же Совету: безответ-
ственные речи Керенского и тысяч других не могли
остаться без результата. Прослушав эти речи три-че-
тыре месяца кряду, народ требовал, чтобы слова были
заменены действиями, из этих слов вытекающими.
И когда действия не было, народ был вправе думать,
что его обманывали Керенский и лидеры социалисти-
ческих партий, что они — говорившие — тоже были
скрытые буржуа, хотя мелкие, но буржуа; что обеща-
ния выполнят другие, самые говорливые, самые ра-
дикальные — большевики, только что появившиеся.
Не давши слова — крепись, давши слово — дер-
жись — гласит русская народная мудрость. И в том,
что партии и члены их обещали и обещаний своих не
выполнили, было предзнаменование прихода боль-
шевиков, людей действия. Понимали ли лидеры со-
циалистических партий невыполнимость даваемых
ими обещаний? Знали ли они, что практика жизни
не соответствует теории и добрым пожеланиям?
Вряд ли. Оторванные от жизни, от понимания психо-
логии идеализируемого народа, они далеки были от
того чувства реальности, которым определяется по-
литическое действие. Единственный в этом лагере
человек, сознававший грядущие возможности, был
Церетели*, лидер социал-демократов меньшевиков.
Умный и талантливый, но озлобленный долгими го-
дами страданий в тюрьме и сибирской ссылке, он
приехал в Петроград, когда эра разговоров и обеща-
* Ираклий Георгиевич Церетели (1881-1959) — меньшевик, с 5 мая
по 24 июля 1917 г. министр почт и телеграфов Временного прави-
тельства. — Примеч. ред.
(64]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
V
ний была в полном ходу. Да и не мог один человек
круто повернуть быстро вращавшееся колесо собы-
тий, в которое и сам он был втянут. Вся эта борьба
из-за слов, вся эпоха обещаний тянулась около трех
месяцев. Быстро оформившиеся партии разыгрыва-
ли комедию политики, трагично-комическую борьбу,
в которой не было ни настоящей политики, ни под-
линных партий. Все это было в абстракции, в ирре-
альных величинах, которые учитывались как нечто
положительное. Были ли эти партии в действитель-
ности, из кого они составлялись, какие задания ими
преследовались?
V
Мишура партий
В России было все в зародыше: капиталистическое
хозяйство, политическая жизнь, буржуазия и проле-
тариат. В зародыше поэтому были и политические
партии. Они имели программы, вырабатывавшиеся
иногда многими годами, намечали свою тактику, но
от жизни они были далеки, ибо с народом не имели
общения — по воле правительства. Вследствие этого
партии занимались по преимуществу разработкой
догматических вопросов, вокруг которых в недрах
всех партий и кипела борьба. И чем более преследо-
вались партии, чем далее отгоняли их от народа, тем
теоретичнее были их программы, тем радикальнее
был намечающийся путь их действий.
русский опыт
[65]
V
К концу февраля 1917 года Россия знала множество
партий, которые надо разделить на три группы. Пер-
вая группа состояла из партий правых: «крайней пра-
вой», «умеренно-правой», «националистов» и неоформ-
ленных групп, колебавшихся между консервативным
либерализмом (таковы были октябристы) и либераль-
ствующей реакцией. Это были партии немногочис-
ленные, но влиятельные по составу своих членов, вер-
бовавшихся среди поместного дворянства, крупного
чиновничества и высшего офицерства. Часть членов
этих групп искренно придерживалась мнения, что
историческая форма правления в России, соответству-
ющая психике народа, есть самодержавие. Воплощая
в себе высший разум народа, сочетая власть светскую
с арбитражем в области жизни духовной, самодержа-
вие тем самым божественность своего происхождения
соединяет с выражением высшей справедливости,
к которой стремится всякое общество людей, соеди-
ненных в нацию. Поэтому умаление прав монархии
столь же противно разуму народа, как и преступно
пред лицом Господа. Тут замечаем некоторые обрыв-
ки философии истории Гегеля. И так оно и есть. Рус-
ская крайняя правая политическая мысль питалась
остатками славянофильских идей, которые — в кон-
це концов — были лишены оригинальности, так как
в свое время И. Киреевским, Хомяковым и Аксаковы-
ми были перенесены на русскую почву из аудиторий
Гегеля, Шеллинга и Шлегеля. Претворенные време-
нем, идеи эти, национально-демократические у сла-
вянофилов, были извращены впоследствии Катковым
и Победоносцевым* и приспособлены к практической
* Наиболее яркие представители так называемого консерва-
тивно-охранительного направления: Михаил Никифорович Катков
(1818-1887) — публицист и редактор газеты «Московские ведо-
мости»: Константин Петрович Победоносцев (1827-1907) — сенатор
(66]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
политике. Если славянофилы защищали общину как
мудрое выражение коллективной воли народа, как
высшее проявление социальной «соборности»; если
власть неограниченного монарха они подчиняли не-
обходимости гармонического ее единения с народом;
если они говорили о гибельности для России бюрокра-
тии, этого «средостения» между источником власти
и народом; если, наконец, они горячо верили в осо-
бое назначение русского народа, который несет миру
Евангелие жизни и абсолютную истину, своими осо-
быми путями преодолевая социальное зло, охватив-
шее всю Европу, — в практике своей правые течения
были очень далеки от идеалистических построений
славянофильства. Они защищали самодержавие как
охранявший их права и привилегии институт. Они от-
стаивали общину как уклад жизни, лишавший народ
развития внутренних его сил. Глубоко атеистичные,
они в Церкви видели лишь оружие, которым может
в своих целях пользоваться государство. И широкий
гуманизм славянофильства, его аристократическое
народолюбчество в быстрое время превратились
в умственную реакцию и в консервативный застой.
Потеряв всякую связь с третируемым ими народом,
правые течения мыслили массы как управляемое ста-
до, нуждающееся в биче пастуха, и всякое выражение
мнения народа считали искусственным, подстроен-
ным революционерами. А последними были все, ко-
торые не состояли в правых.
Вторая группа партий являлась центром, который
находился еще в процессе зарождения. Это были «про-
грессисты», «левые октябристы» и «конституционные
демократы» («ка-де»). В противность идеологии свято-
и член Государственного совета, в 1880-1905 гт. обер-прокурор
Святейшего Синода. — Примеч. ред.
РУССКИЙ опыт
167]
V
сти русского народа и его назначения спасти мир Еван-
гелием жизни своей, то были партии, воспитанные на
философии, праве и социальных явлениях Запада. То
были наследники мысли и практики западников, бо-
ровшихся со славянофилами 70-80 лет тому назад. Во
главе этой группы партий находились ка-де. Их пар-
тия включала в свои ряды цвет русской интеллиген-
ции: профессуру, писательскую корпорацию, врачей,
юристов, инженеров, просвещенное среднее землев-
ладение, либеральное чиновничество и европейски
образованных промышленников, понимавших, что
развитие производительных сил страны возможно
только в государстве парламентарном. Руководимая И.
Петрункевичем, проф. П. Милюковым, проф. Ф. Кокош-
киным и М. Винавером, партия ка-де была немного-
численна, но сильна своими знаниями и культурным
влиянием. Но в крестьянстве, как и среди рабочих,
партия имела слабые связи, плохо знала народ и его
психологию. Эта партия намечала пути России в соот-
ветствии с путями, пройденными Западной Европой.
По методу сравнения, ка-де предлагали путь широких
социальных реформ, передачу — за выкуп — земли
крестьянам и парламентскую форму правления. Как
либералы, воспитанные на классических идеях ли-
бертизма, они считали, что в органическом развитии,
в эволюции общества могут выявиться в должной пол-
ноте силы этого общества. Охраняя культуру народа,
они отрицали специфичность миссии России и потому
хотели нивелировать историю развития страны. Они
думали опытом Запада воспользоваться для России,
а не — подобно славянофилам — спасти Запад приме-
ром России. И так как опыт Запада был велик и разно-
образен, программа ка-де была радикальной, прибли-
жаясь к социалистическим в вопросах общественных
реформ. В этом была сила и слабость партии. Сила —
[681
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
V
ибо такая программа привлекала всю интеллигенцию;
слабость — ибо от партии отталкивались элементы
зарождавшейся и потому чрезвычайно эгоистичной
буржуазии, боявшейся политического и социального
радикализма. Партия была интеллигентской насквозь,
богатой культурными силами, но к революционным
потрясениям она была психически не подготовлена.
Борясь против самодержавия, ка-де хотели бы путем
эволюции добиться изменения строя. Они за послед-
ние пять лет — до революции — наметили тактику
легальной оппозиции, были влиятельны в Государ-
ственной думе и иногда в ней господствовали. Но что
революция отметет партию в сторону, — было совер-
шенно очевидно задолго до событий 1917 года: как все
партии центра в моменты великих потрясений, и пар-
тия ка-де не имела в себе элементов той воли, которая
необходима для господства в такие периоды.
А далее налево — шли партии социалистические.
Их надо было разбить на две группы. Но не по про-
граммам, не по философским обоснованиям про-
грамм, а по психологии и по природе их зарождения.
Будущий историк для объяснения феноменов русской
революции принужден будет подвергнуть тщательно-
му анализу историю возникновения и развития этих
партий во всей многообразности условий русской
жизни, ее литературы и литературных традиций.
Ибо русские социалистические партии были и оста-
ются по сей день прежде всего течениями литерату-
ры, а уже затем — выразительницами политических
и социальных нужд тех или других групп населения.
В претворении своем в России марксизм совершен-
но изменил свою идеологию. Партия социал-демокра-
тическая основалась с программой, обычной для всех
социал-демократических партий Европы, возникав-
ших в середине и конце 90-х годов прошлого века. Ее
русский опыт
[69]
V
вождем и теоретиком для России был Плеханов, че-
ловек крупного ума и разносторонних знаний. После
долгих лет народничества Плеханов — путем работы
мысли — пришел к выводу, что процессы истории —
единообразны. Отсюда его переход к классическому
марксизму, которого концепция сводится к установ-
лению и защите теории механического хода истории.
Долгие годы жизни Плеханова в Европе преврати-
ли его в европейца, и руководимая им партия была
поэтому западнической. Она считала что согласно
слова учителя Маркса — и Россия, полуфеодальная,
полупатриархальная, должна пережить зарождение,
расцвет и декаденс капитализма, после чего — в по-
рядке естественной антитезы — создастся социали-
стический строй. Но уже к началу девятисотых годов
в социал-демократической партии стали сильны, а за-
тем и преобладающи течения русские, которые сле-
дует назвать славянофильски-народническими. Эти
течения и оформились к 1903 году и повели к расколу
в партии. Большинство последней оказалось именно
народнической и присвоило себе название «больше-
виков» (большинство). Меньшинство — западниче-
ский толк — стало называться «меньшевиками». Во
главе большевиков находился Ленин.
Чтобы было яснее, каковой была идеология и пси-
хология большевизма, надобно предварительно оста-
новиться на программе партии социалистов-револю-
ционеров. Они появились на арене русской истории
в конце 90-х годов прошлого столетия, но это было
появление партии, идеология которой существовала
50 лет до того. Уже в 50-х годах часть русской интел-
лигенции, составлявшаяся из образованных и гуман-
ных молодых помещиков и из людей, вышедших из
народа, под влиянием идей Прудона и Фурье (по пре-
имуществу), приступила к изучению жизни русского
[70]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
V
крестьянства. Последнее, находившееся в примитив-
ных условиях жизни, подвергавшееся политическому
и социальному гнету, не могло не вызывать сострада-
ния со стороны людей, воспитанных на умирающем
сентиментализме. Но сентиментализм, перенесенный
в политическую теорию, должен был иметь солидные
обоснования: эта обоснования и были: характера —
индивидуалистического. Народничество 70-х годов
было течением либертарным, но не коллективисти-
ческим. Ибо в истории движущим фактором народ-
ничество считало свободную волю индивидуума, но
не механические законы единообразной социальной
кинетики. Впоследствии Лавров и Михайловский пы-
тались философски обосновать либеральный свой
социализм, создав наукообразную «русскую социо-
логическую школу» с ее «субъективным методом».
Правда, все народники выдвигали социалистическую
программу: они защищали обобществление орудий
производства и отрицали поэтому буржуазный строй.
Они боролись против власти буржуазии и от Маркса
взяли теорию прибавочной стоимости. Но они отрица-
ли эволюционность развития хозяйственных форм, за-
конов динамики — и воле предоставляли полную сво-
боду. Поэтому в борьбу против политического строя
они ввели террор, а достижение социалистического
конца мыслили через посредство «скачков». Но, давая
свободу воле индивида и индивидов, они не могли не
стать на путь анархизма, выявляющего полноту сво-
боды личности. В окончательном развитии своем, при
отрицании государства, как регулирующего начала,
либерализм неизбежно приводит к логике анархии.
Но самым существенным для народничества было
отношение его к народу — крестьянству. Последнее
наделялось народничеством мудростью справедливо-
сти, сохранившейся в нем, не в пример другим груп-
русский опыт
[71]
V
пам населения. Народ, темный и первобытный, надо
было обучать грамоте, но у него надо было учиться
правде жизни. Не было надобности поднимать его
кверху, следовало опускаться до него — вниз. То была
идея и славянофильская, и мысль Льва Толстого. Но
религиозная правда, жившая в народе для Толстого
или для славянофилов, была социальной истиной для
народников. Они считали, что община, т. е. круговая
ответственность, хозяйственная и юридическая, не
есть остаток первобытного социального порядка. Нет,
они считали, как Чернышевский 50 лет тому назад,
что община есть чудом сохранившийся в мире оазис
социалистического строя, что народ наделен социали-
стическим инстинктом, что поэтому общину во что бы
то ни стало необходимо защищать. Такова была точка
зрения и славянофилов. И для одних и для других на-
род был «богоносцем», идеализация которого обоими
флангами русской общественности происходила глав-
ным образом по теоретическим соображениям.
Партия социалистов-революционеров, основанная
на народнической идеологии, приправленной марк-
систским соусом, сочетала таким образом элементы
социалистические, либеральные, анархические и тра-
диционно-русские. Радикальный либерал, мечтавший
о свержении — и скорейшем — самодержавия, сто-
ронник свободы развития воли индивида, примыкал
к социалистам-революционерам, одобряя их метод
террора. Защитник общины как традиционной фор-
мы сельского землевладения также был социали-
стом-революционером. И коллективист марксистско-
го толка, отрицавший только земельную программу
социал-демократии, также уходил к социалистам-ре-
волюционерам. Немногочисленная партия, ведшая
существование за границей и нелегально в России,
соединяла в себе разнородные элементы, которые
[72]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
V
и распались уже после революции 1905 года. Умерен-
ная часть, не пожелавшая длить террор, а с другой
стороны предлагавшая национализацию земли, образо-
вала партию народных социалистов. Еще в 1904 году
основалась группа максималистов, которая террор
довела до логического конца. Эта же группа, считая,
что социализация земли (по программе партии социа-
листов-революционеров) возможна в капиталистиче-
ском хозяйстве, предлагала немедленную социализацию
фабрик, заводов, копей и вообще всего, дающего при-
бавочную стоимость, которой пользуется буржуазия.
Таковы те краткие указания, которыми надо пользо-
ваться, чтобы определить, сколь много общего было
и есть у большевиков с народниками.
Тут не в программах дело, не в обосновании их, а в
психологии социалистических партий. Меньшевики,
разошедшиеся с Плехановым и плехановцами из-за
отношения к войне, были западниками по психоло-
гии своей, подобно ка-де. Они считали, что Россия не
является исключением в ряду других государств. На-
родники всех оттенков и большевики были русскими
бунтарями, считавшими, что народу нашему суждено
явить миру пример, из патриархального строя переско-
чив в социалистический. Еще в 1903 году большеви-
ки предлагали национализацию земли. Меньшевики
противились этому, указывая, что России суждено
предварительно пережить период частной земельной
собственности и уничтожения общины. Но больше-
вики верили в особый ход развития русской истории.
И уже к событиям 1917 года они явились с проектом
даже не национализации, т. е. государственного владе-
ния землей, а социализации, т. е. владения и пользова-
ния землей коммунами. Это было полное приближе-
ние большевизма к народничеству; идея, что Россия
специфична в истории человечества, являлась в за-
русский опыт
[73]
V
конченном виде. Славянофильство, толстовство, на-
родничество и русский марксизм приобретали общий
характер — веры в особое назначение народа России
на земном шаре. Повинуясь общей механике истории,
Запад проделывал и общий для него круг явлений, не-
кий circulus vitiosus', проходя через капитализм, через
порабощение классом классов. Россия шла своей до-
рогой. Святостью прощения и терпения она устрояла
царство Божие на земле. Идеальным социальным ра-
венством она уничтожала социальные несправедли-
вости. И в славянофильстве, и в народничестве, как
и в большевизме, была огромная религиозная сила. То
была примитивная эсхатология. Сквозь мишуру пар-
тийной догматики, сквозь фразеологию социализма,
оперирующего экономическими и философскими
терминами, вырисовывались очертания глубокой
и сильной веры в святость России, в ее назначение
спасти погрязший в грехах мир. Святость религии
или святость социальной справедливости — не все ли
равно? Справедливость по Киреевскому, по Толстому,
по Михайловскому, по Ленину — было безразлично
для того, что не могло не оказаться в результате рабо-
ты поборников этой идеи. Важно было то, что неуми-
рающая вера в избранность русского народа, старая
религиозная идея, из Библии перенесенная в проте-
стантизм, в протестантскую философию Гегеля, в ма-
териалистическую философию гегельянца Маркса,
в идеалистическую философию гегельянцев-славяно-
филов, что античная религиозная идея из абстракции
переходила в жизненное воплощение.
Была мишура партий, но философско-литератур-
ные течения бурлили, подготовляя смерч событий
октября 1917 года.
* Circulus vitiosus (лат.) — порочный круг. — Примеч. ред.
[74]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VI
Реальность людей
Когда в стране мало развита политическая жизнь,
когда народ невежествен и находится в детском воз-
расте, когда тон жизни задают литература, философия,
искусство, — тогда первенствующую роль начинают
приобретать люди. Так было в России до 1917 года. Пар-
тии и их программы находились в эмбриональном со-
стоянии; народ не знал партий, не понимал значения
слова «партия», и потому естественно было влияние
отдельных людей, по которым судили о партиях. От
значения того или другого лица зависел удельный
вес представляемого им течения: так мишура партий
и мишура политики переплетались с реальностью
людей. И краткой характеристике людей я посвящу
несколько страниц.
Россия с давних времен, со времен Радищева, имела
интеллигенцию. Эта небольшая, замкнутая в себе груп-
па людей жила умственной жизнью большой интен-
сивности. Отброшенная от практики жизни, мало зна-
комая с нуждами народа, интеллигенция занималась
умственными построениями, и в разгоряченной фан-
тазии ума рождались планы и мысли, грандиозность
которых соответствовала их невыполнимости. С тече-
нием времени облеченные в теоретические формулы,
планы эти начали применяться и в практической по-
литике, откуда и появился тот общий для русской по-
литики максимализм, который, отвергая жизнь, исхо-
дил из принципов и теорий. Умственное напряжение,
на практике бесплодное, родило в русской интелли-
генции умственный темперамент, холодный, беспощад-
русский опыт
[75]
VI
ный, до конца логический. И холодные, до конца логи-
ческие, умственно-темпераментные люди оказались
пред событиями революции. Беспощадность теорий
не сглаживалась мудростью познания жизни. Не mor
ло быть поэтому соглашения и примирения: боролись
теории, состязались умственные темпераменты. Лю-
дям суждено было действовать во имя принципов, не
учитывая явлений жизни. И когда революция раскры-
ла двери пред новыми строителями, начались опыты
проведения в жизнь теорий и принципов.
Из Лондона, Парижа, Нью-Йорка, из городов Швей-
царии в Россию хлынула толпа эмигрантов. Раствори-
лись каторжные тюрьмы, рухнули преграды, мешав-
шие свободе сибирских изгнанников, — ив Россию
потянулись тысячи эмигрантов, каторжан и ссыль-
ных. Как пыль, несомая ветром, они мчались в Петро-
град, в Москву, в Киев, в Одессу, в большие города,
но — главным образом — в столицы. Там было их ме-
сто, в центрах, в тех политических котлах, где кипела
жизнь, где решались судьбы родины. Так думали эти
люди — и по-своему они были правы.
Вы помните? Далекая улица парижского предме-
стья, низкая комнатка под крышей шестиэтажного
дома, — тут живет эмигрант. Оторванный от родины,
не получающий оттуда средств к существованию, он,
не зная языка, без связей, без привычки к умственной
и бытовой дисциплине, одинок, беден и заброшен. Он
ненавидит правительство, обрекшее его на печаль-
ное, полуголодное существование, и дышит к нему
местью. Он ненавидит и чуждый Париж, и чуждых ему
французов, и весь уклад этой жизни, трудолюбивой,
размеренной, сытой, веками установившейся. Пред
ним прототип буржуазного общества, которое он толь-
ко зрительно воспринимает, но сущности которого не
знает, подлинной силы которого не понимает. Если
[76]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VI
великий Герцен возненавидел буржуазную Европу за
ее внешний вид — что требовать от малообразованно-
го среднего эмигранта? Все равно — Париж, Лондон,
Берлин, Брюссель, Нью-Йорк — любой город, любую
страну не любил и презирал эмигрант. Он жил со сво-
ими мыслями и чувствами, замкнутый в себе, отвер-
женный и отвергающий. Если это был человек интел-
лигентный, он жил среди книг, читая и думая. Выходя
на улицу погулять, он только тут, случайно, видел
случайное и по этому случайному составлял мнение
об органическом. Но он жил замкнутой внутренней
жизнью, а по жизни подлинной судил по прочитан-
ному. Теории зарождались и развивались в его мозгу,
в большинстве случаев — теории старые, уже изжи-
тые, новые только для него. И каждый из этих людей
имел поэтому свою теорию, свой секрет спасения
человечества. Только дайте ему возможность, и он —
мечтатель — спасет мир и осчастливит человечество.
И были другие — тысячи их, которые, не обладая
привычками умственных гурманов, проводили долгие
годы своей эмиграции в абсолютном безделье, живя на
занимаемые деньги, фланируя по мостовым, сплетни-
чая и интригуя, той жизнью эмигрантской колонии,
которая развращала и приучала к бездеятельности.
Отвергая труд и собственность на практике, эти люди
были далеки от теорий, из которых усвоили обрывки,
смутно сознавая, что их образ жизни делает их по необ-
ходимости самыми радикальными, самыми левыми.
Тут были люди несчастные, потерявшие родину и вме-
сте с нею чувство реальной жизни; были опустивши-
еся люди, понимавшие позор своего падения; и были
просто заведомые тунеядцы, красивыми фразами
прикрывавшие свое ничтожество и свой паразитизм.
И когда разразилась революция, когда пали перегород-
ки, отделявшие их от родины, они бросились в Россию.
русский опыт
[77]
VI
Туда же потянулись сотни несчастных, долгие годы
томившихся в тюрьмах и в ссылке Сибири. Годы стра-
даний физических, унижения морального и лише-
ния удобств культурной жизни воспитали характеры
суровые, умы непреклонные. В камерах тюрем, при
слабом свете керосиновых или электрических лам-
почек, эти люди разговаривали сами с собою, думали
про себя, и громадны — количественно — были их
мысли и их планы. Углубленные в насильственное со-
зерцание, они были одержимы манией теорий и по-
тому были беспощадны в логике развития своих —
часто сумбурных — идей. В их больных душах кипела
глубокая ненависть к правительству, лишившему их
света, воздуха, семей, друзей. Они ненавидели весь тот
строй, который мог долгие годы терпеть ужасы, ими
пережитые. Так, беспощадность теорий они соединя-
ли с ненавистью к практике; так, личные свои горести
они соединяли — незаметно для себя — с несовершен-
ством всего хозяйственного порядка вещей.
Были, наконец, люди, которые — ввиду ненависти
к правительству — во время войны получили право
и материальные средства для борьбы против прави-
тельства, а в действительности — против России. Они
считали, что безразлично, кто их помощник в борьбе
против самодержавия, лишь бы повалить последнее.
Во имя цели они пренебрегали средствами, убаюкивая
себя словами о борьбе против всемирной буржуазии,
для чего допустимо пользование услугами буржуазии
одной страны против буржуазии другой. Агитируя
в лагерях среди военнопленных русских, с разреше-
ния австрийских и германских властей, они подготов-
ляли единомышленников себе не против буржуазии
Германии, что им было запрещено немцами, не про-
тив империи Гогенцоллернов или Габсбургов, а про-
тив России.
[781
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VI
Таковы были люди, которые потянулись в Россию
со всех сторон. Маньяки, умственные гурманы, туне-
ядцы, иезуиты от социализма, больные духом, стра-
дальцы и предатели родины. Если тут были индиви-
дуумы с высоким благородством, то рядом с ними
находились преступники, случайно вырвавшиеся из
уголовных тюрем. И в этой мешанине растворялись
идеи, программы партий, незыблемость догматики —
реальностью оставались люди, их характеры, их про-
шлое, их возможное будущее. Конспираторы, привык-
шие к заговорам, террористы, созданные для бросания
бомб, социал-демократические начетчики, фланеры
и болтуны, эгоцентрики, герои — все были тут. Через
Германию и Австрию, в поезде, специально пропу-
щенном врагами, приехала группа революционеров
во главе с Лениным и Черновым. Отвергая идею роди-
ны, они сочли возможным для себя воспользоваться
любезностью врага, боровшегося против России для
строительства этой России: как будто уничтожались
условности и предрассудки буржуазного общества.
Больной, уже на склоне лет приехал Г. В. Плеханов,
идеолог социал-демократической партии. В своем
лице он представлял классический марксизм пери-
ода 90-х годов. Эволюционный социализм, пропове-
довавшийся Плехановым, все более терял в России
(да и в Европе) влияние. Кроме нескольких друзей,
у Плеханова почти не было в России сторонников.
Блестящий ум, обширная эрудиция, крупный лите-
ратурный талант и первоклассные ораторские спо-
собности — ничто не могло помочь Плеханову в его
борьбе против крайней левизны бывших его учени-
ков. Он приехал в Петроград, холодно был встречен
Советом рабочих депутатов, выступил через два ме-
сяца с блестящей речью на демократическом совеща-
нии в Москве — и сошел со сцены, как никому не
русский опыт
[79]
VI
нужный человек. Больной, харкающий кровью, он
слег и после большевистского переворота подвергся
унизительному обыску, произведенному у него крас-
ноармейцами; его простудили — ив суровой России,
такой неблагодарной к выдающимся своим детям,
его похоронили, произнеся у могилы пышные, уже
ненужные речи.
Плехановцы как партия перестали существовать. Но
зато существовали социал-демократы других толков.
Во главе меньшевиков-интернационалистов, почти
что большевиков по своей тактике, находился Мар-
тов, типичный эмигрант по психологии, озлоблен-
ный, беспощадный в своих умствованиях. Средних
способностей журналист, занимался всю свою жизнь
комментированием слов и фраз учителя Маркса и,
привыкший к партийным спорам и мелкой полеми-
ке, совершенно не уяснял себе сущности разверты-
вавшихся событий, в полной уверенности, что соци-
ал-демократические партийные споры из узкой среды
изгнанников перенесены теперь на широкую арену
России. Рядом с Мартовым, от него заимствуя незна-
чительные мысли, шел Дан, практик, деловой руко-
водитель партии социал-демократов-меньшевиков,
человек совсем мелкого калибра, но ловко приспособ-
ляющийся к партийным условиям. Говорун, специа-
лист по редактированию всяческих резолюций, Дан
выдвинулся в Совете рабочих депутатов как опытный
составитель длинных резолюций. Рядом с ним был Ли-
бер, глава Бунда, также составитель резолюций, марк-
систский догматик, опытный партийный борец, увен-
чанный лаврами в бесконечных спорах в кофейнях.
Во главе партии социалистов-революционеров нахо-
дился В. Чернов, старый говорун, никогда никому не
внушавший доверия. Журналист, весьма искушенный
в полемике, эмигрант, десятки лет прозябавший жиз-
[8Q]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VI
нью русских колоний в Европе, Чернов был едва ли не
более типичным для первого периода революции. Он
отождествлял Россию со своей партией, общее превра-
щал в личное и на все происходящее смотрел с точки
зрения соответствия этого происходящего программе
его партии. Внося всюду элементы личного, он круп-
ное превращал в мелкое и из мелкого создавал крупное.
Ему не верили его единомышленники, его враги, как не
доверяли ему посторонние, чуждые политики. Состоя
в оппозиции к Временному правительству, он интри-
говал против последнего. Будучи в правительстве, ин-
триговал против своих коллег по кабинету. Он интри-
говал против социал-демократов, против ка-де, против
большевиков, против своих же партийных товарищей:
его снедало честолюбие, он хотел всюду быть первым...
В самые ответственные минуты, когда голос его партии
должен был звучать определенно, Чернов воздержи-
вался от голосования и дискредитировал тем не только
себя, но партию, руководимую таким лидером.
А далее шли маленькие партийные работники,
игрушки в руках Чернова, которые он заводил по сво-
ему желанию. Тут был опытный партийный работник
Гоц, искренний, но излишне говорливый; тут был Авк-
сентьев, благородный, но слабый человек; тут был ста-
рый, многое перестрадавший, наивный и озлоблен-
ный революционер былого народнического типа
Минор; тут был, наконец, Савинков, человек большой
воли, но тщеславный, склонный к авантюрам, чело-
век без сердцевины, которому хотелось повсюду быть
первым. Арривист* в революции, он оказался арриви-
стом и после революции, и партия рассталась с ним
без особого труда и без сожаления.
* Арривист — человек, не стесняющихся никаких средств для
достижения быстрого, рекламного успеха. — Примеч. ред.
русский опыт
[81]
VI
Крайней левой социал-революционной партией
руководили люди неизвестные, вышедшие на поли-
тическую арену лишь с революцией 1917 года. Только
М. Спиридонова была памятна по своей террористи-
ческой деятельности. После событий 1905 года она,
мстя жестокому губернатору Луженовскому", стреля-
ла в него. Арестованная, она подверглась ужасающим
истязаниям и пошла на вечную каторгу, из каторж-
ной тюрьмы освобожденная событиями 1917 года.
Измученная, истеричная по природе, она на каторге
превратилась в комок нервов; впадая в длительный
истерический транс, лишаясь чувства реальности,
она нуждалась прежде всего во врачебной помощи.
Она принесла с собой из каторжной тюрьмы больную
волю, омраченный рассудок и безжалостную нена-
висть к жестокому миру, который терзал ее и который
ныне начнет терзать она. То был садизм ненависти,
сладострастие мщения, логика и инстинкт, прежде
всего — инстинкт разрушения. Страшны женщины,
одержимые манией мщения и разрушения! Эта жен-
щина по воле судьбы связала свое будущее с больше-
визмом, оказалась в плену у мнимых друзей и угоди-
ла — в сумасшедший дом.
Я нарочито пропустил фигуру Церетели, умерен-
ного социал-демократа, который играл выдающуюся
роль в период до октября. Грузин по происхождению,
одаренный крупным ораторским талантом и креп-
ким крестьянским умом, он был депутатом Второй
Государственной думы и — по делу о заговоре —
осужден на каторгу. Отбыв наказание, он был сослан
на поселение в Сибирь, откуда его освободила рево-
* Гавриил Николаевич Луженовский (1871-1906) — адвокат, совета
ник Тамбовского губернского правления, инициатор создания
Тамбовского отдела Союза русских людей. Убит террористкой
М. А. Спиридоновой. — Примеч. ред.
[82]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VI
люция. Это был, несомненно, самый умный человек
в своей партии. Он отлично сознавал, что в России
происходит буржуазная революция, при которой
политическая власть переходит к новым социаль-
ным группам, когда хозяйственный порядок, меняя
формы, остается в существе своем старым, основан-
ным на господстве буржуазии. Он отлично знал, что
смысл революции сводится к установлению в России
мелкой собственности и уничтожению общины. Но
его большой ум, при недостатке мужества и при лу-
кавстве, при боязни думать откровенно и говорить
прямо, давал ему только возможность уклоняться от
правды. Попав в полосу крайностей, Церетели, по-
добно другим своим единомышленникам, обрушил-
ся на буржуазию во имя интернационализма. Но,
не имея смелости пойти рука об руку с демократи-
ческой буржуазией, он защищал — с оговорками —
крайние направления и, оказавшись министром,
принужден быль начать войну с защищаемыми им до
того крайностями. Государственник, как все русские
инородцы, он — во имя теории — поносил государ-
ство. Националист, он — во имя интернационализ-
ма — ослаблял Россию. Он — в первом и последнем
заседании Учредительного собрания — со всем па-
фосом восточного своего красноречия — обрушился
на большевиков — и исчез с сотнями других с аре-
ны русской истории. Через несколько недель после
того он оказался в родной Грузии в качестве одного
из ее строителей и построил национальное государ-
ство, подавляя интернационализм, по существу столь
ему чуждый. В той же Грузии оказались и Чхеидзе,
и Чхенкели: все они были добрыми грузинскими па-
триотами, убедившимися по опыту России в несбы-
точности практического интернационализма, ими
проповедовавшегося.
русский опыт
[83]
Я пытаюсь в памяти своей восстановить другие
фигуры, характерные для периода март — октябрь
1917 года. Их много, этих фигур, но стоит ли о них
упоминать, их характеризовать? В суровые, мчавшие-
ся как ураган дни революции они всплывали случайно
на поверхность революционных волн и, как щепки,
мчались по пенистым валам стихии. Они проносились
мимо, исчезали — ио них забывали как о случайном,
подлежавшем забвению. Громки бывали иногда го-
лоса, дерзки слова, страшны дела их, но все это было
мгновенно и для истории — ничтожно. К чему упоми-
нать о них, загромождая память читателя фамилиями,
пригодными д ля архива? Тем более что люди эти были
только плохими копиями с портретов, уже данных или
имеющих быть нарисованными. Маньяки, герои, че-
столюбцы, паразиты, умные и глупые, образованные
и неучи — все были тут, копируя образцы француз-
ской революции или пытаясь быть оригинальными.
Они все прошли — и остались не они, а печальное сви-
детельство их пребывания. Так из клетки уводят зверя,
и еще долго в помещении держится запах его.
А большевики? Их дела, их люди, где они? Потер-
пим немного, о них речь впереди, когда они появят-
ся пред нами в роли действующих лиц, в сиянии той
вечной истины, которую они обещали России и всему
миру. Предыдущие главы имели в виду показать, что
в событиях 1917 года не было подлинных политиче-
ских партий, не было определенных чеканных про-
грамм, что была только философская литература и ли-
тературная философия и что реальностью были люди,
только они, во всем кошмаре психологии фанатизма,
озлобленности и прочего, о чем вкратце я говорил.
Шла подготовка к последующим событиям, мрачность
величия которых уже намечалась. К этим событиям
и надо перейти.
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VII
VII
Игра в политику
Итак, руководимая новыми хозяевами, Россия при-
ступила к новой жизни. Пока Временное правитель-
ство намечало пути и разрабатывало законопроекты,
по всем правилам государственного искусства и в со-
ответствии с опытом Западной Европы, одержимые
нетерпением массы и руководившие ими фанатики
и демагоги обвиняли это правительство в преступле-
ниях против народа. Правительство затягивало войну,
правительство не давало реформ, правительство де-
лало противное воле населения. Вся земля — народу.
Вся воля — народу. Немедленный мир, немедленное
утверждение демократического строя. Это были лозун-
ги, бросавшиеся в народ, но как выполнить эти лозун-
ги — не думал и не знал ни один из их изобретателей.
Правительство было слабо, но оно служило отличной
мишенью для тех, кто хотел завоевать популярность.
Обвиняя во всем власть, лидеры социалистических
партий не понимали, что наступит момент, когда им
придется на деле осуществить то, что ими обещалось
народу. Иначе они окажутся демагогами или лжецами.
И, не понимая будущего, они продолжали с возрастав-
шей яростью дискредитировать буржуазное прави-
тельство. Совет рабочих депутатов, обратившись ко
всему свету с предложением заключить мир, нигде
не встретил сочувствия. Но этот же Совет в неудаче
своих попыток обвинял Временное правительство
и его вдохновителя — П. Н. Милюкова. Последний
требовал для России проливов и Константинополя.
Последний вел империалистическую политику, по-
русский опыт
[85]
VII
следнего и надо было в первую голову устранить. Но
за Милюковым шли вся буржуазия и все буржуазные
министры. И Совет принужден был агитировать про-
тив всех «министров-капиталистов». Армия, быстро
разлагавшаяся, обвиняла в продолжении войны «ми-
нистров-капиталистов», и армия настраивалась таким
образом для переворота. И в конце апреля молодой
вольноопределяющийся Л инде с одобрения Совета ра-
бочих депутатов повел по улицам Петербурга несколь-
ко сот солдат, требовавших удаления Милюкова. И так
как солдатская толпа не встретила сопротивления, так
как Милюков оказался без поддержки даже своих пар-
тийных друзей, он ушел со сцены. Человек энциклопе-
дических познаний, один из крупнейших историков
в Европе, Милюков был прав в рассмотрении событий
и их последствий. Ему часто случалось делать прома-
хи, но то были ошибки во времени. Он правильно учи-
тывал историческую обстановку, предвидя будущее. Но
правильные для отдаленного, его мысли и действия
иногда предупреждали настоящее — и отсюда такти-
ческие его промахи.
Милюков удалился, но другие буржуазные мини-
стры остались, и это было крупной ошибкой, объясня-
емой неумением буржуазии учесть соответствующий
момент. Надо было очистить поле деятельности для
социалистов, предоставить им выполнить обещания
и с места в карьер обнаружить несостоятельность их
демагогии. Этого сделано не было, и оставшиеся «ми-
нистры-капиталисты» продолжали служить для Со-
вета рабочих депутатов все той же мишенью, все тем
же предлогом для борьбы против несуществующего
и для собственного оправдания. Вся власть принадле-
жала Совету, назначавшему министров и фактически
руководившему правительством, которое ему подчи-
нялось, но, оказавшись фактическим господином Рос-
186]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VII
сии, Совет вдруг увидел, что ему нельзя брать на себя
формальной ответственности за события. Дискредити-
руя буржуазных министров, он боится их устранить
из министерства, видя, что в этом случае он останет-
ся с глазу на глаз с народом, которому столь многое
пообещал. И он удерживает от ухода буржуазных ми-
нистров, он вводит в правительство других буржуаз-
ных министров и, ведя словесную против них борьбу,
всеми силами, но втайне, поддерживает их. И когда
буржуазные министры пытаются уйти в отставку, ле-
вые партии и их лидеры начинают утверждать, что это
саботаж, нежелание работать с социалистами. Это был
двойной обман: обман буржуазии и обман народа и ар-
мии, и долго такой обман длиться, конечно, не мог.
И действительно, в армии и в массах народа уже
начиналось глухое брожение. Почему не прекратить
войны? Почему не дают народу всей земли — и немед-
ленно? Почему не устранят из правительства всему
мешающих буржуа? Почему Совет рабочих депутатов,
опирающийся на народ, не берет в свои руки власти?
То были вопросы естественные, приходившие в голо-
ву самому невежественному крестьянину, которому
вбивали в мозги мысль о вредоносности буржуазии,
в душу которого усиленными порциями вливали яд
ненависти к высшим классам. Наступал момент, ког-
да социалистам всех оттенков, когда политикам из
женевских и парижских кофеен приходилось слова
свои превращать в действие. Уже проповедь больше-
виков раздавалась по всем городам, во всех армиях на
фронте, когда новые люди обвиняли в предательстве
пролетариата со стороны социалистов и Совета рабо-
чих депутатов. И тогда Керенскому приходит в голову
несчастная идея попытаться начать наступление. Он,
громивший буржуазию и ее министров, желавший
прекратить войну, он — ставленник Совета рабочих
русский опыт
[87]
VII
депутатов — превращается в сторонника войны до по-
бедного конца — какое кричащее противоречие, ка-
кое убийственное лицемерие! Наступления требовали
Англия и Франция, говорил он в свое оправдание. Но
разве это было обязательно для русского Совета ра-
бочих депутатов? Наконец, я доподлинно знаю, что
против наступления высказывались военные автори-
теты. Помню, 15 июня 1917 года ко мне приехал ита-
льянский военный агент, хорошо знавший русскую
армию и только что объехавший русский фронт; он
взволнованно сообщил, что наступление предполага-
ется в стыке австро-германских войск и могло бы дать
блестящие результаты. Но русская армия разложена
и не способна к наступлению. Пока она стоит непод-
вижно, она существует, оттягивая неприятельские
силы. В момент, когда армия выйдет из неподвижного
состояния, она рассыплется — и тогда все погибнет,
Россия выбудет из строя. Я сообщил этот разговор от-
ветственным за судьбы России людям, направил во-
енного агента к руководящим лицам... Через три дня
наступление началось, а еще через несколько дней,
бросая оружие, уничтожая города и села, русская ар-
мия в безумии разбегалась, увлекая за собой тыловые
части: войско перестало существовать. Если — по ре-
цепту большевиков — армия браталась с врагом, те-
перь она просто разбегалась по домам, и стоны обесче-
щенных девушек и дым пожаров свидетельствовали,
что армии России сами кончили войну.
В этот роковой для нашей родины момент Совет
рабочих депутатов, подготовлявший наступление
18 июня, во всяком случае — не противившийся ему,
в стремлении реабилитировать себя стал утверждать,
будто Керенский за свой собственный риск предпри-
нял наступление. Керенский оказался без поддержки,
он был принесен в жертву, и его популярность начала
[881
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VII
увядать. Но дело было начато, с последствиями необ-
ходимо было считаться. Армия превратилась в много-
миллионный сброд дезертиров, насильников, убийц
и грабителей. Чем можно было остановить ее бегство?
Словами? Им никто не верил, в них уже миновала на-
добность. Министры-социалисты, Керенский и Це-
ретели, забыв фразы и оказавшись перед фактами,
принуждены были прибегнуть к восстановлению
смертной казни*. Это никого из дезертиров не пугало,
тем более что сам же Керенский заявил, что ни одно-
го смертного приговора он не подпишет. Но мини-
стров-социалистов массы обвиняли в предательстве,
в переходе на сторону буржуазии. Мера была поздняя,
не нашлось бы и тех, которые решились бы расстре-
лять виновников: вся армия состояла из дезертиров,
подлежащих казни, и, поздно принятая, мера эта не
дала практических результатов, только еще более во-
оружив против власти дезорганизованную армию.
Протекали последние недели периода речей. Запу-
тавшийся в интригах и в широких обещаниях, Совет
рабочих депутатов, бессильное правительство и еще
более бессильный Керенский уходили со сцены. Но
они еще держались за власть, они не хотели выпускать
ее из своих рук—да и некому было бы передать ее: бур-
жуазия отказывалась, большевики еще только форми-
ровали ряды, привлекая на свою сторону сторонников.
Пока — был бунт, углублявшийся, но без вождей и без
цели. Таково было его проявление в дни 3-4 июля, ког-
* Постановление Временного правительства о повсеместной от-
мене смертной казни было опубликовано 12 марта 1917 г. Поста-
новлением Временного правительства о введении смертной каз-
ни на фронте и об учреждении военно-революционных судов от
12 июля смертная казнь вновь была восстановлена за воинские
преступления: измену, разбой, побег к неприятелю, сдачу в плен
и др., однако 28 сентября применение смертной казни было при-
остановлено «до особого распоряжения». — Примеч. ред.
русский опыт
[89]
VII
да группы солдат и рабочих, наэлектризованные реча-
ми Ленина, пытались произвести переворот. Захватив
броневые машины и пулеметы, дезорганизованные
толпы разбрелись по улицах столицы с лозунгами «вся
власть Советам», «Долой войну!». Еще нашлись силы
у правительства, и с трудом, но оно подавило дикий
мятеж людей, не знавших, куда они идут. Но эта попыт-
ка была предзнаменованием. Она определяла будущее,
она грозила России анархией и распадом. Большевики
произвели первый смотр своим силам: их было нема-
ло, результат превосходил ожидания.
Совет рабочих депутатов тем временем пополнял-
ся элементами крайними левыми. Большинство из
них — солдаты, приезжавшие с фронта, делегиро-
ванные солдатскими комитетами; тут были также
и рабочие, — и все были недовольны деятельностью
Совета, невыполнением им своих обещаний, отсут-
ствием в нем энергии. Это стихийное недовольство
использовалось большевиками, и постепенно Совет
рабочих депутатов терял свое влияние. Становилось
очевидным, что деятельность Совета не соответствует
пожеланиям армии и рабочих, но, цепляясь за власть,
Совет все еще продолжал отыгрываться на правитель-
стве, в том числе — и на Керенском. В результате Ке-
ренский оказался безответственным лицом, никем
не поддерживаемым, а Совет, в свою очередь, стал
безответственным учреждением, не опирающимся
на поддержку рабочих, солдат и крестьян, от имени
которых продолжал все-таки говорить и действовать.
Так, в середине июля в России не оказалось ни власти,
ни органов высшего управления, ни, наконец, источ-
ника власти, которым могла быть только сама себя
упразднившая Государственная дума.
К этому времени, сформировав свои силы, партия
большевиков стала требовать созыва съезда Советов
[90]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VII
рабочих депутатов для избрания нового Центрально-
го Комитета взамен существующего, явно неавтори-
тетного. И вновь, цепляясь за власть, лидеры Советов
противились этому съезду, и Дан потоком слов пытал-
ся противоборствовать нараставшему большевистско-
му движению. Тогда-то, вспомнив опыт Запада, главы
Совета, оттягивая приближение своего конца, нача-
ли копировать Францию и Германию революцион-
ных времен. Они обращаются за помощью к ими же
вконец дискредитированной буржуазии, предлагают
ей честное сотрудничество и д ля соглашения созыва-
ют совещание в Москве. Но там происходит полный
разрыв. Социалисты, чтобы еще лишний раз подчер-
кнуть перед народом злостность буржуазии, предают
ее проклятию, в то время как буржуазия защищается
и сама моментами атакует социалистов. Скромный
генерал Корнилов, известный своим личным муже-
ством, впервые выступает как политик и призывает
собрание сплотиться вокруг лозунга любви к роди-
не — тщетные призывы! Выступает Г. Плеханов, кото-
рый в горячей речи просить всех забыть партийные
счеты и памятовать, что из-за этих споров погибает
Россия. Он напоминает старую ирландскую сказку
о дерущихся котах, от которых остались только хво-
сты. Его слушают, ему аплодируют — и каждый оста-
ется при своем мнении.
А тем временем в армии и на заводах идет пропа-
ганда. Убежавший из Петрограда Ленин шлет письма
оставшимся в столице единомышленникам, пригла-
шая их начать активные действия, и слабое, раздира-
емое внутренними спорами правительство не имело
сил справиться с нарастающим движением. Перевы-
боры в Совет рабочих депутатов делаются неизбежны-
ми, как ни противятся тому лидеры Совета: и они ви-
дят полное свое бессилие, они сознают, что слишком
русский опыт
[91]
VII
многое пообещали, ничего не сделав. Они начинают
говорить о России и о государственности, пытаются
вразумить недисциплинированные массы, грозят
большевикам и распавшейся армии наказаниями,
сажают в тюрьму Троцкого и еще нескольких боль-
шевиков.
Темная полоса интриг и комедии политики преры-
вается на одну неделю. Собрав конные части из татар,
ингушей и осетин, на Петроград двигается генерал
Корнилов. Как Верховный главнокомандующий он
решает разогнать Совет рабочих депутатов, устранить
слабое правительство и Керенского — и начать оздо-
ровление страны. Человек с сердцем льва и с мозга-
ми барашка, как характеризовал Корнилова генерал
Алексеев, — Верховный главнокомандующий дей-
ствовал не за свой страх. К нему в Ставку приезжал
помощник Керенского, социалист-революционер Са-
винков. План Корнилова разрабатывался им совмест-
но с комиссаром армии социалистом-революционе-
ром Филоненко’. Странная роль Владимира Львова,
бывшего обер-прокурора Святейшего Синода при
Временном правительстве, роль посредника между
Керенским и Корниловым, до сих пор остается невы-
ясненной. Ясно лишь одно: мечтая руками Корнилова
задавить своих врагов, Савинков в последнюю минуту
трепещет и, будучи лишен мужества, предает Корни-
лова и объявляет того изменником. Этот акт оформля-
ет Керенский. Между тем армия Корнилова движется
все вперед, и головные части корпуса находятся уже
под Петроградом. Революция объявляется в «опасно-
сти», и Совет рабочих депутатов организует защиту
и высылает вперед агитаторов, задача которых — раз-
* Максимилиан Максимилианович Филоненко (1885-1960) — адво-
кат, эсер, с 19 июля 1917 г. комиссар при Ставке Верховного глав-
нокомандюущего. — Примеч. ред.
[92]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VII
ложить войска генерала Корнилова. И так как послед-
ние, в ожидании подхода главных частей, задержива-
ются под столицей, они действительно разлагаются
в несколько дней и переходят на сторону угрожаемой
революции. Поход кончен, проект Корнилова рушит-
ся, и сам генерал попадает в тюрьму, из которой позже
чудом скрывается, чтобы положить начало в степях
Кубани так называемой Добровольческой армии.
Надо примириться с большевиками, надо попы-
таться создать коалицию всех социалистических
групп — таков лозунг дня. Ведь большевики, левые
социалисты-революционеры и меньшевики-интерна-
ционалисты объединились вокруг Совета для борьбы
против Корнилова, и кажется таким легким делом
приручить их к себе. Для этого — порывается с бур-
жуазией, большевиков выпускают из тюрем, а для ох-
раны столицы из Кронштадта приводят матросов, и в
Неву входит крейсер «Аврора»: фактически Петроград
во власти вооруженных большевиков и их армии. То
был конец августа, последняя осень распадавшейся
России. Огромный механизм трещал, склеить его
было уже почти невозможно, нужны были герои и ге-
роические средства, и так как не было героев — не
было и героических средств, и тем азартнее велась
игра в политику, превратившаяся в непрерывный ряд
интриг и в отвратительную борьбу честолюбий.
Созывается Демократическое совещание в Петро-
граде, но на нем большевики окончательно отказы-
ваются от содружества с умеренными социалистами,
требуя перехода всей власти к Совету. Наподобие гер-
манского образца, социалисты созывают «Предпарла-
мент»*, куда входят люди, делегированные партиями
• Всероссийский демократический совет, со 2 октября 1917 г. —
Временный совет Российской республики (Предпарламент) — со-
вещательный орган при Временном правительстве, был создан
русский опыт
[93]
VII
и Советом рабочих депутатов, и это собрание превра-
щается в какую-то межпартийную конференцию, где
сводятся счеты, где часами говорят по личным вопро-
сам, где о России забывают во имя словесной победы
над противником. Этот «Совет Республики» расшаты-
вает те слабые подпорки, на которых еще держится
власть, ибо в борьбе честолюбий, в пылу партийной
полемики, обнаруживается перед всей страной, что
ни одна партия не поддерживает правительства, что
Керенский — безответствен и быть во главе власти не
может. И другое обнаруживается: что вообще-то нет
той партии, которая могла бы управлять Россией, так
как против партии правительства были бы соединен-
ные силы всех других партий. Это шел уже сентябрь
месяц, полгода революция вертелась в пространстве,
не создав даже эфемерной власти.
Только что происходили выборы в городские думы
и в земства, и повсюду победа была на стороне пар-
тии социалистов-революционеров. Их лозунг «земля
и воля» понимался как немедленная передача народу
всей земли, и огромная крестьянская масса, которая
продолжала жить вне общения с городом, дружно го-
лосовала за партию, во главе списка которой стояло
имя Керенского, уже лишившегося влияния в столи-
цах, но в отраженной славе своей еще почитавшегося
деревней. За партию социалистов-революционеров
в городах голосовали мещане и мастеровые, мечтав-
шие о воле и убежденные, что ее они получат не от
Совета, а от социалистов-революционеров, всегда бо-
ровшихся за свободу. Наконец, партия обещала ско-
рейший созыв Учредительного собрания, которое не-
терпеливо ожидалось как избавление от анархии, все
на заседании президиума Демократического совещания 20 сентя-
бря. — Примеч. ред.
[94J
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VII
сильнее охватывавшей Россию, как гарантия закон-
ности и порядка. Голосуя за социалистов-революцио-
неров, миллионы людей делали это по соображениям
различным, часто одно другому противоречащим.
И сами вожди партии отлично сознавали, что их успех
кажущийся и только ослабляет их партию, которая
поставлена в необходимость выполнить данные ею
обещания, осуществить которые столь трудно. Заво-
евывая симпатии и голоса, партия вела игру в поли-
тику, как те парламентарии, которые в ущерб делу
комбинируют парламентское большинство.
Как выполнить обещания? Заполнив муниципали-
теты и земские собрания, социалисты-революционе-
ры оказались бессильными облегчить тяготы жизни.
Население страдало от неустройства, от дороговизны,
чудовищно быстро возраставшей, от отсутствия про-
дуктов, от грабежей и насилий. И так как не было хле-
ба, не было угля, так как производительность труда
падала с каждым днем — население накопляло в душе
огромный запас недовольства, проклиная партии,
которые так много и так хорошо говорят и так мало
и столь плохо делают. Игра в политику кончилась, это
было видимо для всех, еще не ослепших. Кто же был
в состоянии приступить к той работе, которая была
необходима, чтобы привести в исполнение обеща-
ния? Уже полгода прошло, уже близилась зима, а вой-
на не прекращалась. Более того, социалист Керенский
и его друзья, во всем обвинявшие буржуазию, пыта-
лись вести наступательную войну; они, поносившие
империалистов Франции, Англии, Соединенных Шта-
тов, Италии, продолжали состоять с ними в союзе.
Учредительное собрание не созывалось, и было неиз-
вестно, когда его соберут. Земля, о которой мечтал на-
род столько десятилетий, все еще оставалась в руках
помещиков.
русский опыт
[95]
VIII
Народ не знал и не хотел знать, что кончить вой-
ну было немыслимо. Не хотел знать, что комиссия по
созыву Учредительного собрания усиленно работает,
составляя положение о выборах. И совершенно не хо-
тел знать народ, что для передачи земли нужна испо-
линская предварительная работа, требуются издание
закона и компетентное утверждение его Учредитель-
ным собранием. Нет, психология неграмотного насе-
ления была другой: психологией ожидания обещанно-
го чуда. Чем больше было обещано, тем нетерпеливее
становилось ожидание. А дни тянулись — и чуда все
еще не было.
VIII
Большевики.
Ленин. Троцкий
Среди болтунов, обещавших народу столь много
чудес, не было энергичных и до конца последователь-
ных людей. Но в большом количестве таковые нахо-
дились среди большевиков, и это обстоятельство не
было случайным. Идеология большевизма, о которой
я вкратце говорил, содержала в себе элементы марк-
сизма в доведении их до логического абсурда, элемен-
ты народничества и славянофильства и элементы бун-
тарства. Психология большевизма была психологией
типично русской, с ее отталкиванием от Запада, с ее
органическим отвращением к культуре. Европа сотня-
196]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VIII
ми лет, в порядке медлительной постепенности, вы-
рабатывала знания, религию, цивилизацию, твердо
запечатлевая всякое свое движение вперед, и потому
Европа консервативна, охраняя культуру, с таким тру-
дом ею выработанную, потому Европа и в социализме,
и в индивидуализме сохраняет дух эволюции, дух пре-
емственности. Этого чужда психология России. В стати-
ке своего созерцания, в силу многообразных причин,
Россия элементов ума, знаний и воли была лишена
в течение нескольких столетий. И в примитивной
социальной структуре общества, в несовершенстве
политических своих форм народ видел не несчастье,
а руку Промысла, указующего ему — народу — свой
особый путь. Такая психология порождала широкое
религиозное движение, смыслом которого было отре-
шение от земли, от несовершенств жизни и искание
подлинной веры, воплощение божественных законов.
Такая психология порождала политико-социальные
учения, каковыми и были славянофильство, народни-
чество и большевизм. Это — Россия боролась против
Запада и его культуры. Это — темный народ, наделен-
ный гением религиозного вдохновения, сокрушал
старую цивилизацию греко-романского мира, чуждую
и враждебную Киреевскому, Герцену, Лаврову, Ленину.
Не то было важно, что большевизм усвоил некоторые
положения марксизма и всю марксистскую фразео-
логию; важно было то, что переваренный в кипятке
русской психологии большевизм как нельзя более со-
ответствовал времени и духу народа.
В напряжении сокрушить чуждую ему культуру на-
род не мог считаться с нею, ибо не знал ее, хотя ин-
стинктивно ее отвергал. И потому, как дитя и варвар,
как суровый аскет и одержимый духом разрушения
маньяк, он легко, со сладострастием долгожданной
мести, уничтожал все: государство, армию, учрежде-
русский опыт
[97]
VIII
ния, культуру быта и людей. В нем не было еще живо
чувство ответственности за себя, за свои деяния, за
свое имущество, ибо он жил в общине, в этом ком-
мунизме первобытных времен, где коллектив пода-
вляет волю и стихию собственности. И народу нужно
было разрушение, как потребность неустранимая.
Выведенная из покоя, накопленная энергия по необ-
ходимости должна была пойти по пути разрушения,
идеализированного Бакуниным, этим типичным вы-
разителем русской стихии. Что было терять народу
в процессе разрушения? Нищету и унижение? Или
государство, которого идеи он не понимал, но которо-
му инстинктивно противился как форме культурного
устроения общества? Народ не знал и — по невежеству
своему — не мог знать, что такое «интернационал»
и «коллективизм», от которых к нему апеллировали;
он не знал, что такое «империализм», «национализм»,
«буржуазный строй», которыми его пугали. Чуждые
иностранные слова, лишенные для русского крестья-
нина какого бы то ни было содержания! Но в загадоч-
ности этих слов таилась правда ненависти и разруше-
ния или любви и надежд. Сорванный с цепей истории
революцией, народ хотел получить все. А чем было это
все, ему говорили изо дня в день, целый день, на фрон-
те и в тылу, на площадях, на улицах, в залах театров,
в казармах.
Кто были они — большевики? Было бы крупной
ошибкой думать, как думают многие, будто пред нами
шайка злоумышленников, посланная в Россию враж-
дебной Германией для расстройства жизни. Такое
упрощение опасно, ибо борьба против большевизма
и его социальной природы превращается тогда в борь-
бу против отдельных лиц—против большевиков. Нет,
это не злоумышленники, не удачливые преступники,
совершившие великое зло, — это русские по психоло-
[98]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VIII
гии своей люди, дошедшие до конца в отрицании им
чуждого. Это — дети России, разрушающие чуждую
им культуру Запада, уверенные, что свет идет с Восто-
ка, что России суждено явить миру образец высшего
разума и осуществить социальную справедливость.
Для них не были пустыми слова и фразы о переу-
стройстве общества, об уничтожении буржуазии, о со-
циальной революции, о немедленном прекращении
войны. Взяв от Запада экономическую схему Маркса,
они были чужды ей психологически. Терпеливо ждать
медленной эволюции общества было неприемлемо
для стихии бунта, для нетерпеливого характера и для
разгоряченного ума. Разрушая современное общество,
они ничего не теряли, ибо они были далеки от куль-
туры Запада. Оттуда они взяли формулы, некоторые
мысли как орудие для борьбы—существо их действий,
бессознательные мотивы, руководившие действиями,
исходным пунктом отправления имели веру в чудо,
которое дано осуществить России. Для них не было
зигзагов, отклонений в сторону. Как фанатики, как
одержимые интуицией прямолинейности, они, не
оглядываясь по сторонам, прямо шли к намеченной
цели. Впереди — социалистический рай, в него надо
прийти, не считаясь с какими бы то ни было препят-
ствиями, а что мешает — надо во что бы то ни стало
уничтожить. Это была арифметика, где существуют
сложение и вычитание, умножение и деление, но ко-
торая еще не дошла до представления об отрицатель-
ных величинах, до теории больших и малых цифр.
Примитивная вера, примитивно-прямолинейная
логика, примитивная идеология и примитивные ин-
стинкты при полном неуважении и недоверии к куль-
туре и к опытности старой и мудрой Европы — вот
что составляло отличительные черты большевизма.
Это — психология русского крестьянства, и потому
русский опыт
[99}
VIII
большевики не были продуктом чужеземным; нет, это
было русское, насквозь русское явление! Их была куч-
ка интеллигентов, проведших долгие годы изгнания
за границей, и во главе находился Ленин.
Русский дворянин, он с ранней юности был в кругу
революции. Его брат был казнен по делу о заговоре*,
а сам Владимир Ильич Ульянов — настоящая фамилия
Ленина — с гимназической скамьи вращался в среде
революционеров. Ему не удалась карьера ученого, ибо
во-первых, он науке отдавал время, свободное от по-
литики, и во-вторых — ему пришлось оставить Рос-
сию и стать эмигрантом. Плотный, светлый блондин
с татарским черепом и узкими татарскими глазами,
Ленин не производил ни отталкивающего, ни притя-
гательного впечатления, что утверждают одни и в чем
уверяют другие. Такие лица в огромном количестве
встречаются в волжских губерниях, на Урале, на севе-
ро-востоке России — обычные лица среднего класса,
тип, характерный для славянско-монгольской помеси.
Лишь вглядываясь в выражение глаз Ленина, замеча-
ешь, что пред тобой человек большой воли, каким
Ленин и является. Но воля как прирожденное каче-
ство не отличительная черта его природы. Едва ли не
самым для него характерным является схематичность
его ума, и отсюда — небрежность во всем.
Ленин — схематик в науке, он набрасывает кон-
туры, он очерчивает границы, но в пределах этих
границ — огромное пустое место, которое всякий
может заполнить чем ему угодно. Построения его схе-
матичны и потому малодоказательны, но крупный
дар логики помогает Ленину удачно защищать свои
схемы, защищать их с формальной стороны, почему
* Александр Ильич Ульянов (1866-1887) был повешен по пригово-
ру суда, признавшего его виновным в подготовке покушения на
царствующего императора Александра III. — Примеч. ред.
[1001
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VIII
логически они могут казаться неуязвимыми, хотя
негодны по существу. И далее, как я говорил, Ленин
небрежен. Он небрежен в своих писаниях, в речах,
в одежде, в пище, в обращении с людьми. Он не за-
мечает, не умеет замечать ничего, ибо — будучи эго-
центриком — не пытается уделить время и внимание
людям и вещам. И, как большинство эгоцентриков,
он высокомерен, замкнут в себе и глубоко презирает
людей. Последние не существуют для него в реально-
сти, они—лишь абстракция, один из элементов, с ко-
торым приходится считаться при осуществлении его
схемы. Важна идея, важно ее претворение в жизнь,
а что при этом погибнут миллионы людей, разрушит-
ся Россия или весь мир — это явление второстепен-
ное, мало интересующее Ленина. И далее: это закон-
ченный тип того упрощенного человека, о котором
мечтал Лев Толстой. Не из принципа, но по природе
своей Ленин — само упрощение. При сильном логи-
ческом, но упрощенном уме схематика и фанатика он
инстинктивно упрощен и в обыденной жизни. Ему
чужда культура быта, и, сам того не замечая, он жи-
вет в грязи, без потребности жить в чистоте, как жи-
вет европеец даже низшего класса. Инстинктивно не
нуждаясь в культуре, он примитивен в потребностях
своих, ест что угодно, лишь бы быть сытым; одевается
во что попало, лишь бы укрыть тело от непогоды; спит
в любом помещении и на любой постели, только бы
выспаться, и т. д. и т. д. Отсюда — моральная и физи-
ческая неразборчивость. Ленин едет в Россию с разре-
шения германского правительства в особом вагоне.
Он делает это не во имя отвлеченных теорий, дающих
ему право пренебречь условностями морали; нет, для
него чужда мораль, ибо раз нужно ему что-либо, он
делает это, не чувствуя внутренней потребности спро-
сить самого себя, поскольку это морально или поли-
русский опыт
[Ю1]
VIII
тически необходимо. Это — не иезуитизм, когда цель
оправдывает средства, а просто—духовный примити-
визм, природа акультурного человека. Ленин не немо-
рален: как первобытный человек — он аморален, без
слов, без оправданий для себя, так как сам не сознает
ни величия подвига, ни глубины падения.
Как все схематики, как все культурные дикари, он
жесток и деспотичен. Требуя во имя схемы действий
до конца, он не замечает людских страданий, голода,
смерти. Есть логика его схемы, в ней истина, вне ее —
не существует ничего. И так во имя социальной рево-
люции он готов залить мир кровью, лишь бы осуще-
ствить свою схему. Пусть погибнут миллионы человек
от болезней, лишений, разве это существенно? Пусть
погибнет Россия — разве в ней дело? Где-нибудь надо
произвести опыт, таким местом оказалась Россия, и на
ее спине Ленин может произвести эксперимент, как
на спине всякой другой страны. И ни одна страна не
мыслится им как совокупность миллионов человек;
нет, это — только бездушный материал, созданный
для производства экспериментов. Его пролетарий —
абстрактен, и в нем он не видит страдающего челове-
ка. Его буржуа — также абстрактен, лишен оболочки
человека. Для Ленина происходит в мире борьба меж-
ду двумя абстракциями, а сам он — Ленин — создан
для того, чтобы направлять эту борьбу, во имя одной
абстракции сражаясь против другой. Он не любит
и не понимает слов «человек», «истина», «благород-
ство» и проч. Он понимает лишь схемы: «класс», «бур-
жуазия», «пролетариат» и т. д. И он не знает поэтому
средины, промежуточных понятий, промежуточных
положений; для него правда — это то, что укладывает-
ся в его схему; все, что не укладывается, — враждебно
и подлежит уничтожению. Для него существуют лишь
два цвета: красный, цвет революции до конца, и бе-
[Ю2]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VIII
лый — цвет контрреволюции, к которой относятся
все, кто не большевики. Так ограниченный культурно
человек всегда мыслит жизнь без нюансов, без пере-
ходных ступеней; так дикарь знает лишь две загадки:
рождение и смерть.
Такова психология главы большевиков, психоло-
гия человека акультурного, противника Запада по
инстинкту, схематика и деспота. Если главой больше-
визма был Ленин, главой большевиков стал весьма
быстро Троцкий. Он был всегда меньшевиком и упор-
но боролся с большевизмом. Но события русской рево-
люции переместили его в лагерь долголетних врагов.
Полная противоположность Ленину, Троцкий далек
от схем и примитивной прямолинейности главы боль-
шевизма. Он — ярко выраженный семит, в котором
положительные и отрицательные черты племени ска-
зываются с редкой законченностью. Среднего роста,
сутулый, с большим кривым носом и огромными крас-
ными губами, с курчавыми черными волосами, Троц-
кий являет собой карикатуру на еврея, изображаемо-
го антисемитским живописцем. Большой и сильный
темперамент южанина подчиняется, однако, сильной,
сконцентрированной воле, которая в нем живет. Это
отличный оратор, пресыщенный язвительностью, но
лишенный настоящего пафоса. Это — первоклассный
журналист, в руках которого перо может превратиться
в отточенную шпагу. С одинаковым талантом он за-
щищает марксизм от народничества, обрушивается на
П. Н. Милюкова, описывает Испанию и характеризует
рулетку Монте-Карло, чему он посвятил ряд отличных
статей в разгар войны в «Киевской мысли». Но его пи-
сания, его речи талантливы внешне, но лишены того
содержания, которое волнует, заставляет думать, на-
водить на мысли. Троцкий памфлетист, он — памфле-
тист всегда, полемика и борьба — его стихия. Он долго
русский опыт
[ЮЗ]
VIII
жил за границей как эмигрант и с легкостью одарен-
ного человека заимствовал у Европы много внешнего:
он пополнил образование свое разговорами с людьми,
взял из книжек то, что ему нужно было. И способный,
умный, быстрый в восприятиях, он может произвести
впечатление серьезного человека, отлично маскиру-
ясь в тогу, соответствующую времени. В нем нет фа-
натизма, схематичности и беспощадной прямолиней-
ности Ленина. Нет, он практик, реалист, расчетливый
политик, он знает психологию толпы, угадывает на-
строение масс и умело их использует. Огромная исто-
рическая культура, которая в его крови, направляет
его неизменно в сторону Запада, который ему ближе
и понятнее, нежели Восток и Россия. И он часто впо-
следствии копирует людей Французской революции:
в его будущих приказах по армии вы слышите как
будто голос Карно и торжественность речей Робеспье-
ра. О, Троцкий трезво смотрит на происходящее: он
видит кровь, голод и смерть. Но в его душе прежде
всего упорство достижения, и стихия борьбы, и често-
любие, безмерное и всепожирающее. Оно пожирало
человека, оно должно было пожрать Россию.
Троцкий — не славянофил, он лишен веры в чудо,
что сотворит Россия, указав человечеству путь спасе-
ния. Он — человек практики, он — организатор, он —
механик при той машине, что вертится в чудовищной
ярости быстроты. Он знает, что без дисциплины ни-
какое общество не может существовать, что подчи-
нение есть принадлежность всякого общества и что
от власти прежде всего требуется умение повелевать
и карать. Это для него не схема, а практика действий:
в партии, впоследствии — в России, как в управляе-
мом им государстве. В Ленине — деспотизм безудерж-
ной России. Ленин — это разновидность деспота рус-
ской стихии, ближайший наследник Ивана Грозного,
[104]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
VIII
Петра I, Павла I, бунтарь и деспот, якобинец и само-
держец одновременно. Троцкий олицетворяет деспо-
тизм централизованной государственности, которая
держит народ в повиновении. В Ленине — деспотизм
бессознательный; в Троцком — уверенный, точно
рассчитанный. Не будучи большевиком никогда, не
будучи им и теперь (в теории, конечно), — Троцкий
пошел в организаторы большевистского государства,
желая в действие претворить огромное свое честолю-
бие, жажду власти и силу характера.
Честны ли они — Ленин и Троцкий? Об этом так
много спрашивают, и так много заведомой неправды
писали об этих людях, что в представлении многих
и тот и другой — какие-то бесчестные люди. Конеч-
но, такие выдумки могут создаваться о людях, столь
много зла причинивших России. Но, борясь с против-
никами, нельзя их представлять в образе мошенни-
ков: это — худший метод борьбы, ибо он ложен. Нет,
в Ленине есть его правда. Он по-своему честен, ибо, и
совершая бесчестное, он творит в сознании правиль-
ности свершаемого. Свои идеи он проводит в жизнь
с исключительной честностью маньяка, с последо-
вательностью схематика. Троцкий действует иначе:
ему нужно было сделать только первое допущение:
близости социальной революции, — и тогда уже он
пошел намеченным путем. В самом этом допущении
была внутренняя ложь, так как Троцкий не верил и не
верит в социальную революцию. Но его силам надо
было развернуться, его честолюбию необходимо было
при каких угодно условиях выявиться. В нем жила,
помимо того, ненависть к царскому режиму и к тому
господствующему классу, который так долго, так ци-
нично издевался над ним и над его мечтами. Это тоже
была стихия, неукротимая и губительная, — и он по-
шел к прежним идейным врагам — к большевикам —
русский опыт
[Ю5]
IX
и эту массу стал организовывать, стал ею управлять.
В огромном процессе, еще далеко незаконченном,
два человека, олицетворяющие две разные, часто
враждебные, стихии, сошлись для вершения одного
дела. Так, за подземными ударами, от которых пада-
ют города, следуют извержения вулканов, а за ними
несутся морские смерчи. Огонь и вода — враждебные
стихии — соединяются и совместно творят дело раз-
рушения.
IX
Большевики.
Dii minores’
В партии большевиков было мало людей, как во
всех русских партиях, численный состав которых был
крайне незначителен. Но если в партии ка-де («партия
народной свободы») состояла квинтэссенция интел-
лигенции, если в партии меньшевиков значительное
преобладание имели средние интеллигенты и полу-
интеллигенты — в партии большевиков, помимо Ле-
нина, не было ни ярких фигур, ни представителей точ-
но определенного социального состава. Относительно
людей, впоследствии приобревших известность, надо
сказать, что в подавляющем большинстве своем они
* Dii minores (лат.) — младшие боги, то есть люди, занимающие
второстепенное положение. — Примеч. ред.
[Ю6]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IX
вынырнули из мрака, и лишь очень немногие из них
пользовались известностью, да и то в узком кругу сво-
их единомышленников, как «партийные работники».
Среди них наиболее талантливым и образованным
был г. Бухарин, искренний революционер и под-
линный фанатик социальной революции, который
теоретический марксизм сочетал с российским бун-
тарством. Через некоторое время после октябрьских
событий 1917 года Бухарин составил программу ком-
мунистической партии, заменившей собою партию
большевиков. Теоретик — Бухарин далек от практиче-
ской деятельности, которой и не пытается занимать-
ся. Полную противоположность Бухарину составляет
Зиновьев. Совершенный неуч, нахватавшейся поверх-
ностных знаний, он — в течение пятнадцати лет —
был исполнителем приказаний Ленина, которому
слепо повиновался. Митинговый оратор и беззастен-
чивый журналист, Зиновьев неоднократно был ском-
прометирован в делах, ничего не имеющих общего
с партийной догмой. Ленин знал цену своему помощ-
нику, открыто относился к нему с пренебрежением,
но держал его при себе как незаменимого исполните-
ля любых поручений, не стесняющегося в средствах.
Старым членом партии состояла и г-жа Коллонтай,
женщина хорошего рода и светского воспитания,
примкнувшая к партии в силу моральной неуравнове-
шенности. Когда-то очень красивая, она пользовалась
большим успехом в свете, и ее романические приклю-
чения неоднократно служили предметом разговоров
среди русских колоний в Европе. Истерическая, фана-
тичная, как многие революционерки, г-жа Коллонтай,
поселившись в Петрограде в одном доме с Лениным,
электризовала толпу речами страстными, обещания-
ми несбыточными. Это была характерная агитатор-
ша дореволюционного периода, когда произноси-
русский опыт
[107]
IX
мые речи и делаемые обещания не влекли за собой
ответственности — ни юридической, ни моральной.
Г-же Коллонтай вполне соответствовал г. Крыленко,
будущий большевистский генералиссимус*. Дворя-
нин Полтавской губернии, Крыленко, еще будучи
студентом, в 1905 году появлялся в Петербурге на об-
щественных собраниях как оратор от большевиков.
События 1917 года застали Крыленко уже пожилым
человеком**, учителем гимназии, но возраст не опре-
делял серьезности г. Крыленко: он остался все тем же
краснобаем, истерическим митинговым оратором,
слушавшим собственные слова.
Несколько иной была карьера г. Каменева-Розен-
фельда, человека лет под пятьдесят, старого социал-де-
мократа, начавшего меньшевиком и проделавшего
все пути марксизма — до большевизма. Бывший сту-
дент, много читавший и еще более писавший, в ущерб
качеству своих писаний, г. Каменев был привлечен
к ответственности по делу о социал-демократической
фракции Второй Государственной думы, осужден
и выслан в Сибирь. Оттуда он, человек слабый духом
и неразборчивый в средствах, хлопотал о смягчении
участи, ссылаясь на то, что никогда не был сторонни-
ком насильственных действий, направленных против
государственной власти. Поведение г. Каменева на
суде во время процесса было таково, что оттолкнуло
от него многих из его друзей, но после революции все
было ему забыто, и он явился в столицу в ореоле му-
ченичества, с желанием играть большую роль в собы-
тиях и с жаждой мести к павшему строю.
Был еще старый член партии — г. Бонч-Бруевич, бу-
дущий управляющий делами советского правитель-
* В данном случае термин «генералиссимус» используется в
смысле «Верховный главнокомандующий». — Примеч. ред.
•* В 1917 г. Н. В. Крьиенко исполнилось 32 года. — Примеч. ред.
[108]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IX
ства. Журналист, писатель по вопросам раскола, кни-
гоиздатель и книгопродавец, этот человек соединял
в себе несоединимое. Крайний в теории, он был же-
стоким практиком, что столь редко встречается сре-
ди русских интеллигентов. В своих книгах о русском
расколе он идеализировал народ и его религиозные
искания, г. Бонч-Бруевич в то же время, как ни один
издатель, умел эксплуатировать писателей, своих кол-
лег и, как ни один издатель, умел эксплуатировать
типографских рабочих. Погруженный в добывание
денег и в обогащение, этот человек был большеви-
ком по привычке, но в большевистском государстве
он сыграл впоследствии крупную роль, внешне неза-
метную, тем более важную, так как слова и разговоры
оформлял, налаживая практическую работу прави-
тельства. Другим практиком в партии был г. Красин,
инженер по образованию и по профессии. Принуж-
денный эмигрировать за границу, г. Красин поступил
на службу в Берлине в общество «Сименс-Шуккерт»
и быстро выдвинулся как отличный специалист. При-
ехав в Россию до войны, он стал директором русских
заводов «Сименса и Шуккерта», администрируя пред-
приятия железной рукой. Он соединял абстрактный
большевизм с умелой эксплуатацией рабочих на за-
воде и, борясь против капитализма, доставлял капи-
талистам крупный доход, обогащаясь одновременно
и сам. Ловкий и осторожный, он не вступил в боль-
шевистское правительство в начале его деятельно-
сти: уверенный в скором крушении большевизма —
он ждал. И когда прошло полтора года, когда новая
власть окрепла, г. Красин вошел в правительство на
амплуа делового человека, умеющего держать в пови-
новении рабочие массы. Если сюда причислить еще
г. Свердлова, бесцветного партийного работника, эми-
гранта по профессии, — старых большевиков больше
РУССКИЙ опыт
[Ю9]
IX
и не было почти, я говорю о заметных. Впрочем, был
еще один — г. Луначарский, состоявший в партии дав-
но, думается, по недоразумению. Типичный русский
интеллигент, безвольный и мягкий, Луначарский за-
нимался всю свою жизнь всем и ничем. Он занимался
экономикой и не был экономистом; писал о филосо-
фии, не зная философии; писал об искусстве, не имея
познания в искусстве; писал по вопросам религиоз-
ным, не будучи знакомым ни с догматикой, ни с исто-
рией религий. Подобно многим сотням неудачливых
русских людей, он всю жизнь «искал истины», тратя
годы и не понимая, что это бесполезно. Мягкий и сла-
бый, он в политике подчинялся деспотическому Лени-
ну, в нем обретя носителя социальной правды. Питая
отвращение к насилию, он проповедовал это насилие
и только тогда начал протестовать, когда узнал об
уничтожении в Москве сокровищ искусства. С психо-
логией расслабленного дворянского сына, г. Луначар-
ский был увлечен потоком русской революции и стал
ее рабом и ее проповедником — печальная участь!
А там дальше беспрерывной лентой тянутся новые
лица, иные с давним прошлым, но уже забытым, ино-
гда — прощенным. Туг матрос Дыбенко, наглое и раз-
нузданное существо, пьяный, развратный и жестокий
вандал. Этот полуграмотный матрос, Пугачев по сво-
ему облику, держал в трепете Крым, он командовал
крупными частями и там, где проходил как варвар,
все уничтожал на своем пути. В этом хаосе людей,
среди быстро мчавшихся событий, ныряет ловкая
фигура Радека, воплощения коррупции и лжи. Еще
молодым человеком Радек-Собельсон вращался в кру-
гах польской социал-демократии, а затем — герман-
ской, но из обеих партий принужден был удалиться
как человек, не замечавший, где чужие деньги, где
его собственные. Ум быстрый и гибкий, легко при-
[ИО]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IX
способляющийся, Радек — способный журналист, не
без дара предвидения. Он знает Европу, знает людей
и потому у большевиков играл роль — негласного
в начале, а затем и официального — дипломата, не
брезгающего никакими средствами, что вполне соот-
ветствовало его моральному облику, туг и г. Стеклов,
накануне Октябрьского переворота ставший больше-
виком. Он долго жил в Европе, многое видел, многое
усвоил, много писал, но всюду и во всем — это прежде
всего карьерист, думающий о собственной выгоде.
Он служит во время войны в петербургском Комите-
те Союза городов, где во имя победы над Германией
работают элементы буржуазные. Учитывая неизбеж-
ное, Стеклов превращается в большевика и после пе-
реворота становится главным редактором советских
«Известий», направляя печать новой власти по пути
крайних мер, идеализируя террор и ведя пропаганду
ненависти и мести, туг Стучка, темное прошлое кото-
рого вполне соответствует темному его настоящему.
Он разрушает юстицию, уничтожает правосудие и уза-
коняет грабеж и насилие. И рядом с ним, из глубин
неизвестности, появляются мрачные фигуры палачей,
руководителей «чрезвычайной комиссии», исполните-
лей тысяч смертных приговоров. Один из них поляк
Дзержинский, другой — латыш Петерс. Рафиниро-
ванная жестокость поляка и свирепая брутальность
латыша повергают в трепет всю Россию и даже в ря-
дах большевиков встречают отпор. Эти люди, чуждые
России, ненавидят ее, презирают народ и убивают
людей, как мясники на бойне. Если о Дзержинском
и его прошлом известно очень немногое — о Петерсе
имеются сведения, что он служил в Риге в тайной по-
лиции при царе и был близок к тому «музею пыток»,
где арестованных терзали и убивали, о чем Третья Го-
сударственная дума в свое время интерпеллировала
русский опыт [111]
IX
правительство. В руках этих палачей оказалась Рос-
сия, и их террор быль несравненно свирепее и крово-
пролитнее, чем террор Ивана Грозного.
Еще далее, в качестве проводника террора в Петро-
граде, Россия увидела г. Урицкого, убитого за свою
жестокость социалистом-революционером*. Бывший
эмигрант, тщедушный и боязливый, он, как многие
физически слабые люди, был бесстрашен в ненависти;
заливая столицу кровью, этот человек смеялся от всей
души и наслаждался муками умиравших, — садизм
крови! Я отмечаю еще фшуру г. Володарского, молодого
рабочего**, приехавшего из Нью-Йорка после событий
февраля — марта 1917 года. Без всякого образования,
без навыков культуры, этот человек оказался едва ли
не одним из талантливейших людей не только сво-
ей партии, но и революционной России. У него было
блестящее красноречие и подлинный пафос, силь-
ный, хотя и непросвещенный ум, понимание проис-
ходящего, умение наметить будущее и железная воля,
которую нельзя было согнуть: ее можно было лишь
сломать. Воспламеняя рабочих страстными речами,
Володарский умел повелевать толпой, которую вел за
собой; полуграмотный, он писал талантливые прокла-
мации в газетах большевиков — и это были наиболее
яркие статьи в серой прессе нового правительства. Ув-
леченный на путь крайней демагогии, он стал одним
из наиболее непримиримых, наиболее кровожадных
большевиков — и погиб, убитый рукой мстителя. А как
* Председатель Петроградской ЧК М. С. Урицкий был убит 30 ав-
густа 1918 г. Л. И. Каннегисером (1896-1918), который был не эсе-
ром, а членом Партии народных социалистов. — Примеч. ред.
** В. Володарский (настоящее имя Моисей Маркович Гольд-
штейн; 1891-1918), находясь с 1913 г. в эмиграции в США, неко-
торое время работал закройщиком на портняжной фабрике (то
есть рабочим не был), а затем издавал в Нью-Йорке газету «Новый
мир». Он был убит боевиком-эсером. — Примеч. ред.
[112]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IX
много мог бы сделать этот юноша, если бы был воспи-
тан в нормальных условиях свободного государства!
Я прекращаю характеристики отдельных лиц: их
слишком много, и значительное их число появилось
лишь после успеха октябрьского бунта. О некоторых
еще придется упомянуть в связи с делом, ими творив-
шимся. С другой стороны — в стане большевиков вряд
ли имелось и имеется много людей, о которых надо
было бы специально говорить. Средние умы и ни-
чтожные характеры творили веления истории, под-
чиняясь ей беспрекословно, не пытаясь противиться
неизбежному и потому не проявляя своей индивиду-
альности. Те серые толпы крестьян и солдат, что дик-
товали свою волю большевикам, — в свою очередь не
нуждались в ярких талантах, в глубоких познаниях,
в крупных умах отдельных людей. Напротив того, глу-
бокое недоверие народа к «господам» как носителям
чуждых этому народу знаний, культуры и талантов
не дало бы возможности выдвинуться на авансцену
крупным индивидуальностям. России крестьян, дезер-
тиров и рабочих нужны были подчиненные им люди,
покорные их воле. Самое существенное, социологиче-
ски глубокое замечание, что мне пришлось слышать
за все время революции, принадлежало неграмотному
крестьянину, который видел, что большевики далеки
от гениальности государственных людей, но который
горячо их поддерживал, ибо, говорил крестьянин,
«смешно, конечно, что г. Крыленко, мальчишка и пра-
порщик и — вдруг генералиссимус. Но нами много лет
управляли умные да образованные — и выходило пло-
хо; пусть попробуют управлять Россией глупые и неу-
чи — может быть, лучше будет». Это была психология
народа, чуждого культуры и культуре, не понимающе-
го, не уважающего и не ценящего ее. И для психологии
такого рода большевики, с их более чем средними дан-
русский опыт
[ИЗ]
IX
ными, как нельзя более подходили: для примитивных
потребностей народа, для стихийного стремления его
вступить на путь новых хозяйственных отношений,
не нужны были «умные и образованные». Социалисты
типа Плеханова оказались тоже отметенными в сторо-
ну: как западники они не соответствовали условиям
Востока. Достаточно сказать, что один из отцов совре-
менного анархизма — Кропоткин, который прибыл
в Россию после долголетнего изгнания, несмотря на
свои ультралевые убеждения, был устранен события-
ми со сцены. Как европеец, впитавший в себя культу-
ру Запада, Кропоткин не мог одобрить дикого и слепо-
го бунта стихии. И его зачислили в ряды «буржуазии»
и окрестили «анархо-патриотом». В людях такого по-
рядка Россия середины и конца 1917 года безусловно
не нуждалась: ее волю, ее неоформленные желания
могли осуществить прямолинейные до конца или гиб-
кие, как черви, рабы толпы.
И они появились: в столицах, в провинциальных
городах, в селах. Если я отметил лишь наиболее про-
славившихся впоследствии или просто намозолив-
ших глаза, понадобились бы сотни страниц только для
того, чтобы в алфавитном порядке перечислить фа-
милии большевиков, игравших заметную роль у себя,
в провинции. Огромное их количество появилось на
фронте, среди войск, среди совершенно разложив-
шейся, но еще огромной армии, которая, разбредаясь
по домам, все же еще к октябрю насчитывала в сво-
их рядах до шести миллионов человек. Там шла про-
паганда разрушения. «Окопная правда», солдатский
лейб-орган большевиков, игнорируя правительство,
начальство и самый факт войны, звала солдат бросить
оружие и разойтись по домам, а если уж сражаться, то
не против Германии, а против офицеров и буржуазии
России. Поручик Дзевалтовский, будущий начальник
[1141 ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
IX
военно-учебных заведений большевистской России,
неудачливый и озлобленный офицер-поляк, главный
организатор дезорганизации армии, был вне закона,
выше закона, и правительство, бессильное, разложен-
ное в свою очередь, наблюдало, как быстро великая
страна шла к неизбежному перевороту.
В провинции, жившей слухами и догадками, было
еще хуже, нежели в столицах, главным образом пото-
му, что не было никакой власти, даже формально су-
ществующей. Местные Советы рабочих и солдатских
депутатов не находили отпора в агентах власти и про-
водили свою политику, а то была не политика слов,
а политика действий, ибо чем меньше был город, де-
ревня — тем насущнее казались местные дела, тем бы-
стрее старались разрешить назревшие вопросы. Это
явление говорило само за себя, указывая на возмож-
ность превращения России в несметное количество
суверенных областей, городов, деревень. Уже прихо-
дили первые известия, что в деревнях северо-восточ-
ной России какие-то неизвестные люди образовывали
«республики» и «коммуны», вырабатывавшие — ка-
ждая для себя — формы «государственного» своего
бытия. В морской крепости, защищавшей Петроград,
в Кронштадте, была своя республика, которая угро-
жала столице и правительству, и во главе республики
находился двадцатилетний студент первого курса —
Рошаль, несчастный юноша, как и можно было ду-
мать по его действиям, оказавшийся сумасшедшим.
Под самым Петроградом, в Шлиссельбургском уезде,
бывшие политические каторжане образовали Шлис-
сельбургскую независимую республику.
То были шалости, иногда преступные, молодых
и дерзких умов. То — недоучившиеся мальчики дела-
ли опыты устройства общества по Фурье, по Бакунину,
по Марксу, по Чернышевскому. Не это могло волно-
русский опыт
[115]
X
вать за будущее России, а другое. Во-первых, исклю-
чительная слабость власти, не располагавшей уже
никакими силами, никаким авторитетом, но еще вед-
шей яростную игру в политику; и во-вторых — подат-
ливость народа, который соглашался со всем левым,
каким бы вздором эта левизна ни отличалась. После
столетий рабства духовного и экономического народ,
почуяв свободу, воспринял ее без всякого самоогра-
ничения. На смену тезе пришла антитеза, белый цвет
сменился — ярко-красным. И примитивную психоло-
гию народа-дитяти, народа-варвара мог использовать
в любых целях первый встречный, наделенный доста-
точной энергией.
Так оно и случилось. Время дел, время проявления
энергии наступало.
Переворот
Поверьте, восстания и перевороты — самое незна-
чительное, самое неинтересное в общем ходе рево-
люции. Важны зарождение и развитие процессов, их
историческая сущность и психологическая правда,
но не пальба, не крики неистовствующей толпы, не
льющаяся кровь, не радость победителей и не горесть
побежденных, ибо это — вульгаризация природы со-
бытий, карикатура на историю — только. Разве дала
батальная живопись гениев, равных Фра Беато Ан-
джелико, Рафаэлю, Микеланжело, Леонардо да Винчи,
[116)
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
X
Рембрандту и Ван Дейку? А перевороты и восстания —
это батальная социология, бесформенная динамика
движения, футуризм в живописи и в истории. И по-
тому о самом перевороте, о днях 25-27 октября я буду
говорить мало, да и то по необходимости.
После переизбрания повсюду Советов рабочих и сол-
датских депутатов на 25 октября в Петрограде был
назначен съезд Советов. Большинство на нем, боль-
шинство подавляющее, принадлежало большевикам
и было заранее известно, что съезд потребует перехода
всей власти к Советам и устранения правительства. Что
могло сделать последнее для самоспасения и для избав-
ления России от будущих бед? Конечно, действовать.
Но чтобы действовать, надо было иметь силы и — что
еще важнее — сплоченности большевиков противопо-
ставить сплоченность умеренных социал-демократов
и социалистов-революционеров с либеральными пар-
тиями: тогда, быть может, не трудно было бы найти
и военную силу. Но вместо работы, вместо желания со-
гласиться и пойти против общего врага партии вели
игру в политику. С.-д. и с.-p., утерявшие всякий кредит
у народа, продолжали бранить и отталкивать от себя
«буржуазию», чтобы обнаружить пред не верившей
им страной принципиальную свою левизну. Все более
задушаемая, и «буржуазия» уходила от социалистиче-
ских партий, которые, не стесняясь ничем, демагоги-
чески обещали народу «раздеть» буржуазию, пустить ее
по миру, а ее имущество отдать этому народу.
В Совете Республики, этой копии пресловутого гер-
манского предпарламента, продолжались бесконечные
и бездельные словесные турниры, надоевшие всем,
кроме членов Совета Республики, туг преобладали го-
ворливые социалисты-революционеры, и председатель
Предпарламента г. Авксентьев учился председатель-
ствовать в будущем Учредительном собрании. Керен-
русский опыт
[117]
X
ский продолжал говорить речи, грозить всем в про-
странство и уверять, опять-таки всех, и больше других
себя самого, что Россию надо спасти. Присяжные ора-
торы из дешевых кофеен, ныне превратившись в «го-
сударственных» людей, один за другим наперерыв кри-
чали, что «революция в опасности», что «идет девятый
вал», что «время слов прошло», и для доказательства
этих бесспорных положений расточали дни и недели,
ограничиваясь словами. Делать они ничего не хотели,
не могли и — что хуже всего — не умели.
Закон о выборах в Учредительное собрание был
наконец выработан по всем правилам демократиче-
ского метода рассмотрения событий. Право голоса
получала армия; вотумом пользовались лица обоего
пола, достигшие 18 лет*; вводилась система пропор-
ционального представительства по бельгийской си-
стеме d'Hondt’a**, что еще демократичнее могло быть?
Оставалось назначить день выборов, и это также было
сделано. Но Учредительное собрание было заранее
дискредитировано большевиками, уверявшими устно
и письменно, что буржуазия обманет народ и, создав
Учредительное собрание, сумеет на законном основа-
нии оттянуть осуществление всех реформ, главным
образом земельной, а что касается конца войны — то
мира с буржуазией Европы мелкобуржуазная демо-
кратия русского Учредительного собрания все равно
не заключит. Да разве когда-либо получали рабочие
и крестьяне что-либо от представительных собраний?
И, извращая историю, большевики доказывали, что
только при посредстве переворотов народы завоевы-
* Автор ошибается: избирательный возрастной ценз был уста-
новлен на уровне 20 лет. — Примеч. ред.
** Имеется в виду заимствованная у Бельгии пропорциональная
система, главная особенность которой заключалась в том, что она
обеспечивала представительство во властных органах не только
большинства, но и меньшинства населения. — Примеч. ред.
[118)
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
X
вают права и благосостояние, что «реформы» — это об-
ман, что в истории действенно целесообразной явля-
ются лишь сила, лишь бунт. И эта проповедь попадала
на хорошую почву, соответствуя психологии народа,
его жажде мгновенного социального чуда, его нетер-
пению, его органическому отталкиванию от Запада.
Приближалась развязка, для одних — желаемая, для
других — опасная и трагическая.
Среди гарнизона столицы, в предместьях города,
среди массы голодных и измученных войной людей,
среди тысяч женщин, мужья которых томились в гер-
манском и австрийском плену, мысль о перевороте
была мыслью всепожирающей. И нужен был толчок,
чтобы желания и мысли превратились в дело, чтобы
началось действие вулкана. Образованный больше-
виками военно-революционный комитет находился
в тесных сношениях с воинскими частями, знал, что
противодействия перевороту власти негде искать, —
и 25 октября Петроград услышал выстрелы и узнал,
что начало конца Временного правительства насту-
пило. Вновь, как 26-27 февраля, по улицам города
мчались грузовые и легковые автомобили, наполнен-
ные вооруженными солдатами, трещала беспорядоч-
ная стрельба, и изредка воздух прорезал гром пушек.
Кронштадтские матросы и команда крейсера «Авро-
ра», вызванные Керенским «для защиты революции»
от генерала Корнилова, первыми примкнули к боль-
шевикам и — без сопротивления со стороны власти —
овладели городом. В Инженерном замке, бывшем
дворце императора Павла, засели юнкера и офицеры:
они защищали не правительство, которое не уважали
и которому не доверяли, нет, это была попытка про-
тиводействия большевикам, которые могли погубить
родину. Но предоставленные собственной участи,
без патронов, без продовольствия, обстреливаемые
русский опыт
[И9]
X
пушечным огнем с «Авроры» и с Петропавловской
крепости, защитники Инженерного замка принуж-
дены были прекратить борьбу. В это же время другая
группа смельчаков защищала Зимний дворец, где
в последних заседаниях проводило свои последние
часы Временное правительство. Несколько десятков
воспитанников военных училищ и женский ударный
батальон, образованный из женщин, добровольно по-
шедших сражаться после наступления 18 июня, — вот
была сила, оставшаяся у власти*. И это была не защи-
та правительства, которого военная среда не терпела
из-за Керенского, а желание уберечь Россию от позора
и гибели. Борьба длиться долго не могла: окруженные
со всех сторон яростной толпой солдат, защитники
Зимнего дворца принуждены были сдаться, и вместе
с ними в плен к большевикам попало правительство.
Последний акт периода слов прошел, наступало вре-
мя действий. Единственным членом правительства,
избегшим плена, был Керенский”*.
Не обладая мужеством и потому неизменно пря-
чась при наступлении опасности, Керенский и в этот
трагический для России момент не обрел в себе доста-
точного мужества, чтобы с честью погибнуть. Ответ-
ственный за страну, которой он формально управлял,
выдвигая себя и отстраняя от влияния других мини-
” Защиту Зимнего дворца осуществляли юнкера Петергофской
и Ораниенбаумской школ прапорщиков, ударницы женского ба-
тальона смерти, отряд казаков с пулеметами, батарея Михайлов-
ского артиллерийского училища, юнкера школы прапорщиков
инженерных войск, а также некоторое количество доброволь-
цев. К вечеру 25 октября свои позиции покинула казаки, юнкера
Михайловского училища с артиллерией (выведены по приказу
начальника училища, но небольшая часть осталась), часть юнке-
ров Ораниенбаумской школы. На момент штурма силы обороны
составляли: 137 ударниц женского батальона (2-я рота), 2-3 роты
юнкеров и 40 Георгиевских кавалеров-инвалидов. — Примеч. ред.
** Кроме Керенского не был такжё арестован находившийся в
отпуске военный министр А. И. Верховский. — Примеч. ред.
[120]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
X
стров, Керенский не был в состоянии — по свойствам
характера и ума — принести себя в жертву и геройски
погибнуть за дело, в печальных результатах которого
повинна была столь же история, сколько и люди. Бо-
ясь попасть в руки большевиков, он бежал из столицы,
бросая товарищей по правительству и будущее роди-
ны на произвол судьбы, бежал под предлогом органи-
зации армии в тылу для подавления восстания. Рево-
люция, увы, не дала героев: она умела только говорить,
обещать, заклинать, бездеятельная и слабонервная!
И под треск ружейной стрельбы, под грохот пушек,
под ликующие крики толпы умирающая Февральская
революция все еще продолжала говорить и заклинать.
В этот день борьбы, в зале городской думы все еще
говорили. Дневное заседание думы проходило в докла-
дах «о положении дел». Городской голова г. Шрейдер*,
злобный старик, который за много лет эмигрантской
жизни привык к спорам, через каждые полчаса до-
кладывал собранию всевозможные небылицы, тут же
опровергавшиеся. И дума, подавляющее большинство
которой составляли социалисты, избирала какие-то
депутации, комиссии для информации и для помощи
раненым. Это было свидетельство полной непригод-
ности муниципалитета и его бездеятельности! И пока
дума в зале заседаний растекалась в словах, у входов и в
коридорах стояли уже часовые — большевики, с пре-
зрением слушавшие потоки речей ненавистной им
«мелкой буржуазии» и «социал-предателей». Так прохо-
дили часы за часами, и собрание торжественно объяв-
ляло себя то «центром» защиты родины и революции,
то органом высшей власти за отсутствием правитель-
ства, то посредником между борющимися сторонами.
* Григорий Ильич Шрейдер (1860-1940) — эсер, в 1917 г. городской
голова Петрограда. — Примеч. ред.
русский опыт
[121]
X
К вечеру старый Совет рабочих, крестьянских и сол-
датских депутатов перестал существовать: ему на сме-
ну пришел Совет новый, большевистский, узаконив-
ший переворот и оформивший факт перехода власти
от буржуазии к пролетариату. И все эти люди, которые
почти восемь месяцев управляли страной и с высоты
величия третировали буржуазию, люди, занимавшие-
ся высокой политикой и разрешением мировых про-
блем, — пришли в Городскую думу, тут ища опоры,
пытаясь из муниципалитета создать орган сопротив-
ления большевикам. Один за другим всходили они на
кафедру, стучали кулаками по пюпитру и начинали
одной и той же фразой: «Время слов прошло, насту-
пило время действий», и потому говорили по полчаса,
по сорока минут, обвиняли большевиков в предатель-
стве, в насилии, в захвате власти, в нанесении удара «в
спину революции» — и ничего практического не пред-
лагали. Эти люди все еще не понимали роли, ими ра-
зыгрывавшейся, не понимали, что всякая революция
есть насилие и захват власти и что побеждает в этом
состязании за власть наиболее дерзкий, наиболее
приспособляющийся. Они взывали к чувствам своих
единомышленников, что было излишне, и не имели
мужества выйти на улицу и с оружием в руках пытать-
ся победить — или умереть. Уже зажгли давно огни,
а они все еще говорили. Семь часов, восемь, десять,
одиннадцать... замирали последние выстрелы, сырой
и холодный ветер нес туман с моря, город засыпал
после томлений дня, только дума все еще говорила.
И только ночью было решено пойти всем к Зимне-
му дворцу, чтобы показать единомыслие свое с пра-
вительством Керенского, «требовать» освобождения
министров и — если понадобится — умереть. Об этом
в выражениях высокопарных, как герои греческого
эпоса, говорили ораторы, как бы принося себя заранее
[Ш]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
X
в жертву на алтарь родины, революции и социализма.
Ночью из городской думы вышла процессия, человек
в сто пятьдесят-двести, и среди них не было многих из
тех, которые обрекали себя заранее на подвиг и стра-
дание. Процессия повернула на Невский, прошла ша-
гов сто —до Казанского собора — и была остановлена
патрулем, состоявшим из нескольких матросов. На-
чальник патруля спросил, кто и куда движется, ему
объяснили. Он приказал повернуть обратно, ибо до-
рога к Зимнему дворцу и Адмиралтейству закрыта. От
имени Родины и Революции патрульному начали объ-
яснять смысл революции и Октябрьского переворота,
но матросу надоело слушать, и он приказал «расходить-
ся», в противном случае — принужден будет стрелять.
И процессия тихо повернула обратно — и разошлась.
Была ночь, речи утомили всех, «попытка» была сдела-
на, и, в конце концов, всех клонило ко сну. Итак, «все
меры были исчерпаны», и переворот 25 октября про-
изошел почти без кровопролития и сопротивления.
Да, «все меры» словесного характера были уже ис-
черпаны, уговорить большевиков не удалось. Остава-
лась еще одна мера: военное подавление восстания.
С этой целью и скрылся Керенский из столицы: он на-
меревался собрать войска и двинуться на Петроград.
Будущий историк, вероятно, немало будет удивлен,
читая описание похода Керенского на столицу, ибо
этот эпизод как нельзя лучше характеризует и собы-
тия февраля — октября 1917 года, и главное действу-
ющее лицо этих событий. Сохранились документы,
протокольно излагающие ход событий: это — показа-
ния генерала Краснова*. К последнему и обратился Ке-
ренский с просьбой двинуть войска, конный корпус,
* Генерал-майор П. Н. Краснов с сентября 1917 г. командовал
Ш кавалерийским корпусом Северного фронта. — Примеч. ред.
русский опыт
[123]
X
состоявший по преимуществу из казаков. В течение
двух суток отряд мог быть уже в Петрограде и легко
подавить восстание. Но имя Керенского было столь не-
популярно в армии, что генерал Краснов счел необхо-
димым открыто заявить об этом главе правительства,
не отказываясь, однако, начать наступление. И тогда
Керенский спросил генерала, что же ему делать, и по-
лучил точный ответ: если вы — Керенский — патриот,
вы обязаны стать во главе отряда и смело пойти на
столицу, ибо лучше с честью умереть, чем бесславно
влачить жизнь. Керенский спросил, правда ли, что во
главе большевистской армии находится матрос Ды-
бенко. Этот вопрос удивил генерала, которому глава
правительства объяснил, что Дыбенко — жестокий
дикарь и личный враг его — Керенского. Впрочем,
глава правительства обещал еще подумать, почему
генерал и сказал, что может дать Керенскому вер-
ный конвой, чтобы доставить его, куда он захочет.
И — подумав — Керенский попросил Краснова дать
ему эскорт, который и был сформирован в несколько
минут. А еще через десять минут Керенский уезжал
в направлении Луги.
Переворот в Петрограде, столь быстрый и легкий,
указывал, как легко и быстро Россия подчинится
большевикам. И действительно, повсюду происходи-
ло одно и то же. Группы солдат и рабочих овладевали
правительственными учреждениями, и только кучки
офицеров и юнкеров оказывали им при этом незна-
чительное сопротивление. Единственное место, где
события приняли характер подлинной борьбы, была
Москва. Там, засевши в Кремле, а затем перейдя в на-
ступление, значительный отряд, состоявший из офи-
церов, юнкеров и кадетов, вступил в ожесточенную
схватку с большевиками и следовавшей за ними мас-
сой солдат. Два дня в Москве гремела канонада и ки-
|124]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
X
пел яростный бой на улицах, в домах, в Кремле. Огонь
артиллерии зажег дома, и огромные факелы озаряли
сцены битвы, которая как бы предвещала наступление
эры долгой и ожесточенной гражданской борьбы. Но
не могла кучка офицеров сражаться против все возрас-
тавшей в числе армии солдат, тем более, что по суще-
ству защищать более уже было некого: правительство
было низложено и сидело в тюрьме, Керенский бежал,
большевики были господами положения. Произошло
то, что в феврале 1917 года. Но разница все же была:
ища верной армии, в последний момент царь пытал-
ся дать отпор революции. Он не бежал, когда его игра
была проиграна, но с презрением к людям, в сознании
неизбежности судьбы он спокойно подписал акт об
отречении от престола — и спокойно отдался в руки
победившей революции, с достоинством перенеся
унижения и готовясь к смерти, уже надвигавшейся.
В октябрьские дни не было у власти гордости,
спокойствия и сознания собственного достоинства.
Носитель этой власти — Керенский — в стремлении
избежать опасности и сохранить жизнь не пытался
даже противоборствовать. Он бежал из Петрограда,
от военной силы, которая могла подавить — пусть на
краткий срок — большевизм, и во имя своей жизни
забыл об интересах страны. Так в бесславии и трусо-
сти погибла начатая с энтузиазмом революция, так
немощный дух революционной словесности в позор
ввергнул и последние часы того периода, который —
умирая — мог умереть хотя бы с честью. Безжалостная
история, в цинической своей правдивости, не захоте-
ла предоставить Керенскому возможности связать
со своим именем несколько славных страниц. И без
сожаления, без тоски по герое своем, в вечность ка-
нул первый период русской революции, период слов
и обещаний.
русский опыт
|125]
X
Как был воспринят народом переворот? Будет пра-
вильно, если мы скажем: с радостью нетерпения. Об-
разованные слои общества понимали, что происхо-
дит развал страны, что большевики не постесняются
провести на практике самые несбыточные обещания;
что в руках фанатиков, мечтателей и шарлатанов Рос-
сия окажется игрушкой, которую легко сломать. Но
в многомиллионных массах народа, где отсутствовала
любовь к родине и самое понятие о ней, переворот
был воспринят как скорое избавление от всех бед. Раз
власть переходит к народу, раз большевики заявляют,
что осуществят нужды масс — надо думать, что так
и будет. Во-первых, кончится долгая проклятая война,
и Германия, тем временем захватившая уже Прибал-
тику, угрожавшая столице, — конечно, согласится на
мир. Можно будет презреть явные и тайные догово-
ры и отказаться от империалистов, так называемых
«союзников», которые не хотели дать России мира,
заставляя ее драться против воли. (Эти темные массы
не понимали, что, заключая мир с Германией, Россия
только формально прекращала войну, в действитель-
ности же становилась союзником империй Гогенцол-
лернов и Габсбургов, откуда последние будут черпать
продукты продовольствия.) Помимо прекращения
войны, немедленно начнет падать дороговизна, и по-
явится все, уже давно отсутствовавшее: в изобилии бу-
дут хлеб, мясо, сахар, мануфактура, обувь и пр., и пр.
Буржуазия, которая создана для спекуляции, держит
под спудом грандиозные запасы всякого добра, —
и уж, конечно, советская власть понудит отдать все
это народу: в этом все время уверяли большевики,
и не верить им не мог человек, которого экономиче-
ские познания были более чем ничтожны. И далее:
вся земля немедленно отойдет к народу — об этом
больше других думали солдаты. Они получали из де-
[126]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
X
ревень письма с известиями печальными: уже месяца
два, как шел захват земель у помещиков, у монасты-
рей, у государства. Их захватывали крестьяне и те сол-
даты, что уже бросили армию и пришли домой. Таким
образом, для остававшихся еще в строю, для тех, кто
случайно не оказался дезертиром, могло не хватить
земли, и — по возвращении домой — им ничего бо-
лее не останется, как силой отбирать землю, но уже
не у помещиков, а у своих же братьев-крестьян. Эти
приходившие из деревень письма приглашали кре-
стьян скорее бросить армию и идти домой для захва-
та и дележа. Большевики обещали народу всю землю
на правах какой-то непонятной «социализации», но
солдаты понимали лишь то, что им нужно было: они
получат землю в собственность и бесплатно. И то, что
землю захватывали, что на их долю оставалось мало
или совсем ничего не оставалось, — волновало кре-
стьян-солдат, ослабляло армию, разлагало ее. Таким
образом, переворот с радостью был встречен всеми,
кто ждал от него материальных для себя выгод, кто,
устав от слов, жаждал дел, кто хотел, наконец, установ-
ления нового порядка вещей, узаконенного какой-ни-
будь властью.
Наконец, массы были любопытны, как все темные
массы, как дети, как дикари. Массам хотелось видеть,
как переустроено будет общество, на основе положе-
ний какого-то Циммервальда*, о котором столько гово-
рилось им за это время. Хотелось на практике увидеть
применение законов нового Евангелия, откровения
Интернационала (третьего — обязательно!) и всяких
социализаций, национализаций, от которых можно
ждать столько хорошего! И что было самым глав-
* Имеются в виду решения Международной социалистической
конференции, состоявшейся 5-18 сентября 1915 г. в швейцар-
ском городе Циммервальде. — Примеч. ред.
РУССКИЙ опыт
[127]
X
ным — хозяином делался народ. Это означало, что
земли, фабрики, магазины, доки, рудники, экипажи
отбирались у буржуазии и передавались в собствен-
ность Иванам, Петрам, Николаям как новым хозяе-
вам, новым собственникам. Такова была психология
той примитивной народной массы, которая, одобряя
переворот, делала это не в силу каких-либо теорети-
ческих оснований и не в силу таившихся в ней ин-
стинктов коммунистического порядка, а по причинам
характера совершенно другого: материального. Разру-
шая старое, народ уничтожал прежде всего собствен-
ников, дабы самому стать собственником, получив
наследство от прежних обладателей.
И когда по улицам столицы и провинциальных
городов проносились автомобили, наполненные во-
оруженными солдатами, — это означало, что автомо-
били имеют новых владельцев. Бездушная машина,
механически выполняющая механическую историю
по марксистской схеме, покорно повиновалась воле
новых своих хозяев. Когда в придворных экипажах
разъезжали — вместо царедворцев — фармацевты
и повивальные бабки, слесаря и унтер-офицеры —
это означало, что не только власть, но и собствен-
ность переходила в другие руки. Когда солдаты,
разбегаясь по домам, уносили с собой ружья и пуле-
меты, это свидетельствовало, что государственное
имущество, постепенно распыляясь, переходило
в частную собственность к новым индивидуаль-
ным владельцам. Короче, смысл событий русской
революции сводился к установлению частной соб-
ственности, к введению в России частно-правовых
отношений по Римскому праву. Ленин это понял
только впоследствии... А пока — надвигалась «соци-
альная революция» и в жизнь проводилась «диктату-
ра пролетариата».
[128]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XI
XI
Диктатура
пролетариата
Итак, во имя социальной революции, для введения
русского народа и всего человечества в социалистиче-
ское царство большевики захватили власть. Было бы
излишне на страницах этой книги заниматься обсуж-
дением вопроса, поскольку социальная революция
соответствует условиям хозяйственной жизни челове-
чества, ибо даже для фанатического марксиста очевид-
но, без особых объяснений, что Европа еще не создала
того могучего капитализма, который, дойдя до преде-
лов своего развития, порождает свою антитезу, также
достигающую кульма. О какой же социальной револю-
ции могла идти речь в России, где капитализм только
зарождался, где были крепки полуфеодальные отно-
шения, где не было пролетариата и не было буржуа-
зии; только и была настоящая сила, что в поместном
землевладении. Но тем и характерен большевизм, что,
на словах признавая теорию Маркса, в жизни и в дей-
ствительности своей он ее отвергает. Теория эволюции
хозяйственных форм и перемещения прибавочной
стоимости была враждебна духу того бунта, тех скач-
ков в пространство, что так характерны для русской
<' психологии. Весь мир, по мысли Ленина, в катастрофе
войны приобрел возможность осуществить социали-
стический переворот, и во всяком случае попытка та-
кого рода может оказаться успешной. Так идея Маркса
о социальной революции как результате накопления
богатств в неправильном их распределении замени-
русский опыт
[129]
XI
лась мыслью о социальной революции, которая проис-
текает от расточения богатств и от общего обеднения.
Разве в этой мысли Ленина не видите вы остатков пер-
вобытного коммунизма, остатков идей и программы
Фомы Мюнцера* и цвиккауских «пророков»?**
Если допущение о возможности, следовательно, —
о допустимости и потому — желательности социаль-
ной революции было сделано, оставалось уже немно-
гое: в расслабленный войной организм России ввести
в достаточном количестве разлагающие для одних,
созидающие для других микробы социального перево-
рота. Это было сделано на виду у слабого, не умевше-
го сопротивляться правительства, с одобрения и при
помощи Совета рабочих депутатов. А когда агитация
и пропаганда сделали свое дело, оставалось закончить
начатое, использовав народ и его эсхатологические
мечтания, его бунтарские инстинкты и глубочайшее
невежество. Силы физические для переворота были
в изобилии: то была огромная солдатская масса.
За три года войны в России произошло чрезвычай-
ной важности явление, наблюдающееся, впрочем,
и в других странах Европы. Оторванные от земли му-
жики, попав на фронт, приспособившись за три года
к необычной для них обстановке, приобрели новые
привычки. Прежде всего это была привычка есть бе-
лый и черный хлеб в должном количестве, употре-
блять ежедневно мясо, сало, сахар и другие продукты,
до того времени — предметы роскоши, о которых не
* Фама (Томас) Мюнцер (Miintzer; 1490-1525) немецкий проповед-
ник периода Реформации, проповедовал отказ от греховной жиз-
ни и обращение к евангельскому идеалу, в том числе выступал
против сословного неравенства, феодального гнета и др. — При-
меч. ред.
** Цвиккауские пророки (Zwickauer Propheten) — первые проповед-
ники анабаптизма в Германии: суконщики из Цвиккау Николаус
Шторх, Томас Дрехзель и бывший виттенбергский студент Мар-
кус Томэ (XVI в.). — Примеч. ред.
(130]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XI
смел и мечтать нищий русский мужик. Затем он стал
носить сапоги, одеваться более прилично, бриться,
чаще мыться, а главное — он получал все это, не ра-
ботая, ничего не производя, если под работой не разу-
меть военных экзерциций и сражений.
В психологии русского крестьянина, в уме темном,
но склонном к созерцанию, такая перемена не могла
не произвести глубоких изменений. Затем были усво-
ены им и другие привычки: говорить по-городскому,
общаться с людьми других классов, даже других наро-
дов, и из всего выводить заключение, что его преж-
няя — мужицкая — жизнь несравненно печальнее
и беднее, чем жизнь новая. В нем постепенно умирал
мужик, умирал дух земли. Он — этот преобразован-
ный мужик — уже не хотел возвращаться к прежней
своей жизни бедности и тяжелого труда. Он знал, что
за три года многое изменилось у него в семье, в доме.
Он хотел в деревню пойти только при условии осу-
ществить другую жизнь, а для этого ему нужно было
захватить землю помещика, фабрику того же поме-
щика, его скотину и земледельческие орудия. И если
мужик знал, что всего этого ему получить не удаст-
ся, он с фронта не уходил, а предпочитал оставаться
солдатом, есть и пить, грабить и бездельничать, ибо
война фактически уже прекратилась. Так создавался
класс профессиональных воинов-бездельников, и это
явление с необычной яркостью возвращало нас ко
временам Лукулла, Помпея, Цезаря, когда легионы
требовали для себя земли либо не расходились по до-
мам, чтобы питаться и одеваться за счет государства.
Я утверждаю, что к октябрю 1917 года в русской армии
оставались солдаты, по различным причинам не же-
лавшие возвращаться домой. Эти солдаты наводняли
города, бездельничали и — не участвуя в труде, не про-
изводя ценностей—ложились тяжелым бременем на
русский опыт
1131]
XI
государство, которое их содержало. Солдаты-мужики,
мечтавшие о возвращении к труду, уже разбежались
по домам и, захватив чужие земли, начали трудовую
жизнь. Таким образом, к Октябрьскому перевороту
в России имелся уже целый класс людей, которые, не
будучи пролетариями, готовы были пойти рука об
руку с большевиками. Этот класс напоминал пролета-
риев античного Рима и, как античному Риму, угрожал
России великими потрясениями. Вы помните проек-
ты законов Гракха о наделении пролетариев землею?*
Какое разительное сходство с русскими проектами,
какое совпадение психологическое и культурное!
Но подлинного пролетариата в России еще не было,
ибо только зарождалась промышленность и из двух
с половиной миллионов рабочих в крупной инду-
стрии вряд ли более четверти было настоящих рабо-
чих: остальные три четверти приходили в города на
временные заработки с наступлением осени и возвра-
щались в деревню с приближением времени полевых
работ. Не было, следовательно, в России у рабочих
специфической психологии пролетариата, его навы-
ков городского жителя, привычки к интенсивному
труду, дисциплины и уважения к бездушной маши-
не, которая его кормит и которой поэтому нельзя ни
портить, ни ломать. А между тем для производства
социальной революции прежде всего нужен был про-
летариат как основной двигатель этой революции,
более того, по схеме Маркса, вполне совпадавшей
с деспотической схемой Ленина, первый момент соци-
ального переворота характеризуется захватом власти
* Законопроект Тиберия Гракха предполагал ограничение арен-
ды agerpublicus 500 югерами земли (югер — около 2,5 тысяч м2) или
1000 югеров при наличии двух и более взрослых сыновей. Излиш-
ки подлежали изъятию и распределению между малоимущими
гражданами в виде неотчуждаемых наделов, максимальная пло-
щадь которых могла составлять 30 югеров. — Примеч. ред.
[132] ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XI
и диктатурой пролетариата. И этим объясняется, что
большевики, не имея пролетариата, но значительное
число рабочих против себя, принуждены были со-
здать мифический пролетариат, его имитацию, при-
числив к пролетариям и «трудовое крестьянство»,
точнее — «деревенскую бедноту», и массы мелкой,
капиллярной буржуазии и всех, приемлющих или не
противящихся им — большевикам. Опять большеви-
ки приближались к народникам, и западный марк-
сизм растворился в российском социализме. С эти-
ми-то силами и приходилось осуществлять диктатуру
пролетариата. Если материальное ее осуществление
было бесконечно трудно, почти безнадежно, если
диктатура пролетариата, как надо было предвидеть
заранее, может превратиться в диктатуру лиц, во гла-
ве которых находится Ленин, — надо все же отметить,
что психологическая почва для такой диктатуры была
подготовлена, и, быть может, этим объясняется, что
народы всей Европы, в том числе и России, с такой
легкостью пытаются перенестись в тот социальный
строй, в котором диктатура пролетариата является не-
обходимостью — по крайней мере, на первых порах.
И в самом деле: лишь только началась война, про-
изошла полная переоценка соотношения духовных
и материальных сил. Исполинское развитие техники
превращало войну в состязание технических сил двух
враждебных сторон. Личное мужество, выносливость
солдата и талант полководца имели крупное значение,
но первенствующее—принад лежало технике: артилле-
рии, газам, укреплениям над- и подземным, блиндиро-
ванным машинам, аэропланам и прочему. Нужны были
рабочие руки, чтобы довести до максимального количе-
ства орудия техники, чтобы нанести врагу решитель-
ный удар. Германия поняла первой значение рабочих
не только в деле созидания, но и в работе разрушения.
русский опыт
1133]
XI
Железная дисциплина германского народа и методич-
ность действий германского правительства уже давно
создали уважение к технике и самую технику возвели
на высочайшую ступень развития. Война дала возмож-
ность Германии проявить всю ее техническую силу, но
для этого пришлось иметь огромное число рабочих.
И с первых же дней войны германское правитель-
ство, все более расширяя работу техники, не могло не
оберегать рабочих, дававших победу, благодаря своей
работе. На поля битв посылались ученые, писатели,
артисты, студенты, адвокаты, врачи. На фронт гна-
лись миллионы крестьян, которых брали, не счита-
ясь с их имущественным положением, с условиями
семейными, иногда не вполне здоровых и часто — со-
всем пожилых, оставлявших дома многочисленные
семьи. И эти крестьяне и городская интеллигенция
сотнями тысяч гибли от ядер, болезней, лишений. То
же происходило во всех европейских странах, участво-
вавших в войне. Но производителя пушек, ружей, сна-
рядов, автомобилей, машин, обуви, одежды и прочего
оберегали: рабочие всех отраслей производства оста-
вались в тылу и не рисковали жизнью, не гибли на
фронте от болезней и ран. Физический труд получал
признание первенства, рабочий приобретал привиле-
гии, которых были лишены люди других профессий.
Это была подлинная диктатура рабочего класса, дик-
татура, признанная государством. Из всех отраслей
труда единственно труд мускульный расценивался
таким образом, что занимающиеся им — на основа-
нии государственной необходимости — исключались
из рядов граждан, жертвующих жизнью.
В своем охранении жизни рабочих государство
пошло еще дальше. Германия, Австрия, Россия, как
и другие страны, прибегшие к карточной системе,
разделили население на две категории. Первая полу-
(134J
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XI
чала определенную норму хлеба, мяса, сахара и пр.,
и в эту категорию входили все граждане, кроме рабо-
чих, которые составляли другую категорию, пользую-
щуюся усиленным рационом продуктов, ибо затрата
энергии рабочего превосходит количество энергии,
расходуемой не-рабочим. Более того, платье, обувь,
мыло и пр. рабочему также выдавалось в России по
нормам более высоким, чем кому-либо другому. И в
течение нескольких лет войны русский рабочий при-
вык считать себя привилегированным, а свой — рабо-
чий — класс стоящим на верху социальной лестницы.
Страна, державшая под ружьем десять-двенадцать
миллионов человек, обязана была иметь во время
войны могучую индустрию, чтобы на соответствен-
ной высоте держать свою технику. Но увы! — в Рос-
сии этой промышленности не было, и основатель ее
граф Витте немало встречал препятствий, создавая
промышленность. В состязание с Германией Россия
вступила совершенно не подготовленной технически:
приходилось теперь на скорую руку все приспосо-
блять, шоколадные фабрики переделывая в мастер-
ские для снарядов, жестяные заводы — в орудийные
фабрики. Надо было оберегать каждый завод, каждую
мелкую мастерскую, надо было удовлетворять прось-
бы и требования — самые крайние — рабочего класса.
И рабочие это понимали и не могли не использовать
исключительности своего положения. Они знали, что
если завтра не захотят работать — приостановится их
завод, на фронт не пошлют военных материалов и ар-
мия не сумеет сопротивляться врагу. Они знали, что,
поставленное в безвыходное положение, правитель-
ство лишено возможности противодействия их требо-
ваниям и потому при всех условиях удовлетворит их.
Они могли повышать цены на труд, могли все более
увеличивать рационы своего питания.
русский опыт
[135]
XI
И в то время как Петроград страдал от отсутствия
продуктов, от недостатка мануфактуры, рабочие и за-
водские кооперативы были переполнены товарами,
и люди мускульного труда питались и одевались не-
сравненно лучше интеллигенции и средней буржуа-
зии. Теория диктатуры пролетариата получала прак-
тическое значение: рабочий являлся господином
положения, новым привилегированным сословием.
Психология русского рабочего стала психологией ари-
стократа, чувствующего свое превосходство над дру-
гими людьми, каковы бы ни были их знания, их ум.
И это положение вещей создало почву для будущих
отношений между рабочими и интеллигенцией.
В своем «Новом учении о государстве» Менгер*
утверждает, что на другой день после социальной ре-
волюции, когда начнется диктатура пролетариата,
последнему придется вести борьбу не только против
буржуазии, но и против интеллигенции, которая, по
уверению марксистского ученого, является страш-
ным врагом пролетариата. Надо будет уничтожить не
только миллионеров денег, но и миллионеров знания,
«капиталистов ума и талантов». В этой грубой схеме
последовательного марксиста не нуждались более,
ибо практика жизни за время войны создала ту пси-
хологию в рабочем классе, которая пренебрежительно
относилась к знаниям и к уму. В хозяйственных и госу-
дарственных отношениях талант и знания были уже
принесены в жертву грубой физической силе. Обере-
гаемый от бедствий войны, пролетариат был вознесен
на высоту, с которой он и смотрел вниз на другие клас-
сы общества. Все познания интеллигенции, весь ее ум,
* Антон Менгер (Menger; 1841-1906) — австрийский юрист. Его
главная работа «Новое учение о государстве» (1902) посвящена
новому типу государства — социалистическому («народному тру-
довому государству»). — Примеч. ред.
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XI
все навыки ее, все те данные, которые находились в ее
распоряжении и давали ей право играть решающую
роль в государстве, — все это отступало на второй
план перед фактом: рабочий был ценнее, был более
нужен, И когда большевики говорили рабочим, что
их класс — класс избранный, единственно способный
спасти человечество и переустроить старый, погиба-
ющий мир, — для рабочего в этих рассуждениях была
уже не только абстракция, не только вопрос веры. Нет,
фактически диктаторствуя, волю свою предписывая
государству, рабочий думал, что остается существую-
щее положение только узаконить, дабы формальным
захватом власти утвердить реальность своего господ-
ства. Разве не та же, в мелочах лишь разнящаяся от
русской, психология рабочих Франции, Англии, Гер-
мании? Что же могло быть в России, где идея и факт
господства сословий внушала мысль, что диктатура—
вообще говоря — естественное явление? Безудержная
в своем бунтарстве, сдерживаемая железной дисци-
плиной, темная масса, выйдя из повиновения, поня-
ла свободу как полное проявление своей воли, как
подчинение ей тех, кто вчера были господами. И рус-
ский рабочий, не имевший дисциплины никогда, а со
времени войны вдруг ставший повелителем, почув-
ствовал свое превосходство над другими гражданами.
Пусть ему, рабочему, подчиняются буржуа — теперь
«другое время».
Он не знал, что такое «буржуа». Русский крестьянин
«господами» называл всех, не занимавшихся мужиц-
ким трудом, ходивших не в лаптях, говоривших ли-
тературно. Русский рабочий точно так же под буржуа
разумел всех, не занимавшихся мускульным трудом,
всех нерабочих. Это когда-то народнические агита-
торы пытались от «буржуазии» отделить «интелли-
генцию», перечислив ее в социалистический лагерь.
русский опыт
[137]
XI
Марксисты иначе относились к интеллигенции, за-
числяя ее в лагерь буржуазии («мелкой») и приписы-
вая ей роль услужающей крупной буржуазии котерии.
Рабочий России был чужд этим спорам, в которых он
не разбирался. Но психология вчерашнего крестьяни-
на говорила, что интеллигенция ему враждебна, ибо
иначе говорит, думает, одевается, а главное — не заня-
та физическим трудом. А единственный производи-
тельный труд — мускульный: это говорили не только
агитаторы — большевики, это всей своей политикой
последних трех лет войны подтверждало правитель-
ство. И с этой психологией непримиримой вражды
к другим классам, с психологией превосходства и гор-
дости, русские рабочие вступали в новый фазис рево-
люции. Их было немного — этих рабочих, быть может,
всего полмиллиона на всей необъятной территории
России, при населении в 180 миллионов душ. Но сила
их была огромна, ибо это была спаянная сознанием
своей высокой миссии на земле социальная группа.
В ней была воля; она обладала внутренним един-
ством; она подчинялась вожакам, в которых верила
слепо, и что всего важнее — в ней жила стихия пер-
вобытной религиозности, веры в чудо, что сотворит
русский пролетариат, который зажжет мировой по-
жар и сокрушит зло старого мира. Не зная Европы и ее
жизни, ее традиций и смысла ее творчества, рабочие
России глубоко презирали эту погрязшую в капита-
лизме Европу, которую приходилось «очистить» и «оз-
доровить». Вновь Россия восставала против Запада и в
огромной силе отталкивания от культуры хотела най-
ти в себе мощь, покоряющую эту культуру. Диктатура
русского пролетариата была поэтому не той диктату-
рой, которая мыслилась Марксу и его ученикам. Нет,
в своеобразности своей истории, своей психологии,
своего рабочего класса — эта диктатура могла и долж-
(138]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XII
на была осуществить специфически-русское задание.
В этом была ее сила, в этом была и слабость ее. Эле-
менты религиозных чаяний сочетались с анархиче-
ской действенностью. Эсхатология и бунт, созерца-
ние и разрушение, в капризном соединении своем,
не предвещали успехов диктатуре пролетариата. Да
и самый состав последнего был случаен и ненадежен.
Туг были верующие в царство социальной справед-
ливости рабочие, но их была кучка, со всех сторон
облепленная не желавшими работать крестьянами;
солдатами, мечтавшими о грабеже; развращенными
отребьями крупных городов; мошенниками слов и эк-
вилибристами мыслей. А на верху пирамиды, в орео-
ле сияния, в красоте своего будущего подвига, стоял
Ленин, герой и жертва диктатуры пролетариата, схе-
матик царства Божия на земле, великий организатор
величайшей в истории человечества дезорганизации.
XII
Дезорганизация
Уже начиналась зима и несла с собою холод, болез-
ни и лишения, и новой власти приходилось прежде
всего быть озабоченной вопросом, как наладить в ко-
рень расстроенную жизнь. Это была задача более чем
трудная, так как наследство, полученное большевика-
ми, было тяжкое. Как Керенский и Совет рабочих де-
путатов уверяли народ, что ими получено от царской
власти плохое наследство, так и большевики уверя-
русский опыт
[139]
XII
ли, что скверное наследство получено ими от Керен-
ского и Временного правительства. Такие заявления
могли делаться до известного времени, ибо терпение
народа имеет предел: наступают сроки, когда прихо-
дится выполнять обещания, забывая оправдания сво-
ей слабости и неподготовленности. Если бы больше-
вики хотели сразу приступить к выполнению своих
обещаний — они обнаружили бы немедленно еще
большую, нежели Временное правительство, практи-
ческую свою непригодность и пали бы, как их предше-
ственники. Но, подчиняясь движению бунта и умея
использовать его до конца, Ленин оказался дально-
виднее, чем полагали его враги. Прежде всего глава
большевизма усвоил правильную мысль, что всякая
власть нуждается в сроке для того, чтобы окрепнуть
и приобрести авторитет. Какой срок нужен был для
этого большевикам? Неопределенный, так как, резо-
нировал Ленин, Россия только начала социальную ре-
волюцию, которая обязательно охватит и Европу. Оди-
нокой, как социалистическое общество, Россия жить
не может, так как она не может быть оазисом, иначе
она погибнет, захлестнутая волнами мирового капита-
лизма. И потому, приобретя власть, пролетариат Рос-
сии обязан помочь пролетариату Европы произвести
скорее и у себя революцию, чтобы человечество зажи-
ло единообразной жизнью. Эти рассуждения, согла-
сующиеся с положениями марксизма, приводились,
однако, не для утверждения каких-либо идеологиче-
ских истин, а с целями практическими: Европа-де по-
следует за Россией, и если Европа не поможет русской
социальной революции, последняя может погибнуть.
Таким образом, вина за возможную неудачу опыта со-
циальной революции возлагалась на условия и при-
чины внешние, с себя же большевики заранее снимали
ответственность. Такая линия поведения указывала,
(140] ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XII
что, овладев властью, большевики чувствовали огром-
ность задачи, взятой на себя, и слабость своих сил.
Во-вторых—и это важнее всего — организация жиз-
ни, совершенно расстроенной войной и революцией
и вновь революцией, была в такой мере не под силу
большевикам, что они и не пытались методами управ-
ления что-либо исправить. Они понимали, что первые
же в этом направлении попытки их потерпят крах,
и потому надо прибегнуть к методам, противополож-
ным организации: к методам дезорганизации. В про-
цессе разрушения всегда создается какая-то планомер-
ность, которая и может впоследствии превратиться
в организующее начало, и эту идею бунта понимал
и проповедовал еще Бакунин. В-третьих, и, наконец,
большевики, лучше других знавшие психологию на-
рода, учитывали необходимость предоставить массам
возможность до конца насладиться местью и разруше-
нием; это заняло бы столько времени, чтобы за этот
период новая власть могла окрепнуть и фактом своего
существования доказать свою прочность. А там — ей
придется только оформить совершенное, оправдать
наиболее нелепое и, снискав этим доверие народа,
начать строить жизнь на социалистических началах.
Да разве иначе могло рассуждать правительство
социального переворота? Разнуздав инстинкты масс,
заранее оправдывая все их действия, толкая массы на
крайности, власть была принуждена плестись в хво-
сте событий, механически одобряя свершаемое на-
родом. А народ переживал момент неизведанной им
радости: он мог мстить безнаказанно и беспощадно
своим врагам, он мог теперь в полной мере проявить
свое господство, он мог разрушать, обогащаться и не
работать: таковой именно и была психология темных,
озлобленных и невежественных людей. И прежде все-
го началась месть. На фронтах и в городах сотнями ис-
русский опыт
[141]
XII
требляли офицеров; они были господами, начальника-
ми, они вели людей на смерть, они часто наказывали
и всегда всем своим видом, манерой говорить и дей-
ствовать были отличны от солдатской массы. Офицеры
защищали — и не только на словах — Временное пра-
вительство, — следовательно, они были «патриотами»,
то есть врагами народа и предателями его интересов.
Так на протяжении ста тридцати лет — от Француз-
ской до русской революции — изменилось отношение
к патриотизму и к патриотам. Правда, мужики в шине-
лях не знали, что такое «патриотизм», но проповедни-
ки интернационализма в такой мере осквернили это
слово, что русские солдаты связывали с ним представ-
ление о самом преступном, о самом злом, что только
существует. Итак, патриоты, как враги народа и как
«империалисты», которые хотят продолжать войну,
подлежали наказанию. Не нужно было для этого суда,
атрибутов правосудия. Гнев народа с давних времен
считался в России стихийным проявлением возмущен-
ной справедливости, и гнев народа теперь обрушился
на офицеров. Их уничтожали как сословие, тысячами
вырезывая и топя. Иногда солдатские комитеты суди-
ли офицеров и выносили те или другие приговоры, но
подобных случаев было мало, обычно офицеров хвата-
ли десятками, ставили у могил, заранее приготовлен-
ных, и расстреливали. Это было еще лучшим выходом,
так как в большинстве случаев пойманных пытали,
над ними издевались и уже полумертвых «доканчива-
ли». Была страшна эта месть, и впервые познала ин-
теллигенция, столь идеализировавшая народ, до ка-
кого озверения может дойти предоставленный своей
собственной участи темный крестьянин, казавшийся
незлобивым и страстотерпцем.
Особенно бесчинствовали матросы: в разгуле стра-
стей этих людей, казалось, оживало прошлое, когда
[142)
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XII
пьяные корсары потешались над пленными. Десятки
офицеров были брошены в море, и в выплывавших
на поверхность смеявшиеся матросы стреляли, как
на пробной стрельбе. Других резали, выкраивая из
тела различные рисунки, соответствовавшие фанта-
зии мастеров; третьих разрубали, поочередно отсе-
кая руки и ноги, и в рот жертве всовывая папиросу.
И были случаи, когда пытки были столь страшны, что
очевидцы психически заболевали, а палачи — после
угара безумия — кончали самоубийством. И, терзая
офицеров, уничтожая их сотнями, матросы у берега,
где они топили людей, ставили доски с надписями
вроде: «Офицерская школа плавания». Штаб Верхов-
ного командования был ликвидирован по этому же
рецепту. Крыленко, большевистский Верховный глав-
нокомандующий, приехал в Ставку, чтобы заменить
собою уволенного главнокомандующего: прапорщик
Крыленко арестовал генерала Духонина и ничего не
сделал для его спасения. Толпа озверевших солдат уби-
ла Духонина и, издеваясь, в охладевший труп воткну-
ла штыки, не забыв вставить в рот папиросу. Фронт
и тыл походили на офицерскую бойню, где убивали
людей только за то, что они носили мундир и были
патриотами.
Одновременно в городах уничтожали пойманных
полицейских, чиновников, судей и инженеров. Неред-
ко сводились личные счеты, и слишком часто вырвав-
шиеся из тюрем уголовные преступники, прикры-
ваясь именем большевиков, убивали людей, желая
отомстить им за прошлое. Достаточно было заявить,
что убитый — патриот и контрреволюционер, чтобы
случайная толпа людей тут же на улице расправилась
с жертвой на глазах у Красной гвардии. Эта последняя
образовалась, еще до переворота, из рабочих и солдат,
вопреки воле Временного правительства. Но, одержи-
русский опыт
1143)
XII
мая жаждой мести и чувством ненависти к буржуа-
зии, Красная гвардия, исполнявшая и полицейские
функции, одобрительно относилась ко всем действи-
ям, направленным против патриотов. Высшая власть
и ее агенты находились в роли безмолвных зрителей,
как бы не замечавших действий толпы. Но в своей
печати большевики находили слова оправдания для
убийц: советская власть еще не упрочилась, она не
могла еще противостоять высоко вознесшейся волне.
Что же говорить о тех бесконечных обысках, которым
подвергалась буржуазия?
А наряду с истреблением людей происходило ис-
требление материальных ценностей и гибель века-
ми создававшейся культуры. В России была высокая
культура, но ею обладали, ее плодами пользовались
очень немногие. Помещичье сословие, в течение ве-
ков эксплуатировавшее труд рабов, в деревенских
своих усадьбах могло скопить редкие библиотеки,
ценные картинные галереи, настоящие музеи редкой
мебели, старинного фарфора и пр. Те «дворянские
гнезда», певцом которых был Тургенев, эксплуатируя
рабов и подвергая их истязаниям, имели в себе в то
же самое время прелесть народной поэзии и тонкость
высокой культуры, идущей к декадансу. Но эти дво-
рянские гнезда были ненавистны крестьянам как
воспоминание о только что павшем крепостном пра-
ве, жестокости и несправедливости которого на себе
самих испытали многие из живущих еще стариков.
Как ни хороши были иногда отношения помещика
с крестьянами — последние, не питая личной враяоды
к этому помещику, ненавидели его дом, его сад, его
оранжерею как невольное свидетельство прошлого,
как живое воплощение былых мерзостей уже угас-
шего крепостного строя. Так, забирая у мелкого по-
мещика, превратившегося почти что в мужика, его
|М4] ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XII
землю — крестьяне делали это только потому, что
в них жило чувство не истребленной еще временем
вражды к барам, бывшим своим господам. И доста-
точно было дойти до деревни вести, что произошел
переворот, как крестьянская масса приступила к по-
грому и грабежу. Прежде всего были поделены кре-
стьянами между собою остатки помещичьих земель,
еще не расхватанных за эти восемь месяцев. Дележ
земли не производился ни по какому плану, каждый
брал, что хотел и что умел, и это положило начало
обостренной вражде между крестьянами, претенду-
ющими одновременно на один и тот же кусок земли.
В Гражданской войне, что тянулась затем, борьба вну-
три крестьянства являлась усложняющим эту войну
обстоятельством, как еще более важным обстоятель-
ством было образование кадра безземельных кре-
стьян, пришедших в деревню уже после дележа, когда
для них не оставалось более земли.
Но самый процесс захвата земель, неизбежный
во всякой крестьянской стране, переживающей ре-
волюцию, в России сопровождался бессмысленным
истреблением живого и мертвого инвентаря. Сжи-
гались усадьбы, и в огне гибли ценные библиотеки,
мебель, редкие коллекции картин, бронза и фарфор,
чем были переполнены дворянские дома. Иногда кре-
стьяне увозили из усадеб имущество, но в подавляю-
щем большинстве случаев — уничтожали все, что по-
падалось им под руку. Винокуренные и маслобойные
заводы и другие фабричные предприятия, что столь
часто находились в крупных имениях, также опусто-
шались, а затем в большинстве случаев предавались
огню. И наконец, племенной скот, разведение которо-
го за последние два десятилетия сделало такие успехи
в России, расхищался крестьянами и уводился, или,
что несравненно хуже, — сплошь и рядом шел на убой
русский опыт
(145]
XII
или уничтожался, из ненависти к помещику. А между
тем за время войны Россия слишком много, едва ли не
третью часть своего рогатого скота и более половины
конского состава, уже издержала, и потому уничтоже-
ние быков, лошадей, овец являлось разорением всего
государства, а не отдельных помещиков. И, наконец,
земледельческие орудия невозвратно портились. Не
зная, как с ними обращаться, недоверчиво относясь
к новинкам, мужик лишь в редком случае брал себе
ненужные ему машины, в большинстве же случаев
он отвинчивал гайки, сдирал железо и куски стали,
приводя машину в негодное состояние, а не то и по-
просту разрубая ее на щепы. Так в стране, где сельское
хозяйство находилось в примитивном состоянии, где
культура начинала зарождаться лишь в крупных име-
ниях, — были уничтожены сельскохозяйственные
орудия, и только через год крестьянская Россия по-
чувствовала, какое преступление было ею совершено.
Но всего хуже обстояло дело в городах, на фабриках
и заводах. Теоретически смысл Октябрьского перево-
рота сводился к тому, что народ и пролетариат дела-
лись собственниками орудий производства, то есть
машин и недвижимой собственности. В стране, где не
было ни чувства нации, ни идеи государства, ни пред-
ставления об общем благе, ни понятия о националь-
ном богатстве, жила уверенность, что каждый завод,
всякая фабрика отныне принадлежат рабочим, но не
всем рабочим, а только тем, которые в данном поме-
щении работают. Не государство, а они — рабочие —
ныне хозяева и, как собственностью своей, распоряжа-
ются собственностью, отнятой у капиталистов. И так
как в рабочих не было еще пролетарской психологии,
так как труд ими не уважался, а мыслился как про-
клятая необходимость — разрушение приняло плано-
мерный характер. Инженеров и техников прогоняли,
[143
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XII
и администрировать предприятия стали рабочие за-
водские комитеты, избранные из рабочих-коммуни-
стов и пополненные партийными агитаторами. Ни-
чего не смысля в технике, оберегая лишь завоевания
революции, то есть свои новые привилегии, рабочие
в два-три месяца привели машины в непригодное для
работы состояние. Они портили машины, не чисти-
ли их, не починяли; они растратили все сырье, еще
сохранившееся, — и остались без материалов, без ма-
шин. Киша непрофессиональными рабочими, заво-
ды стали опорным пунктом для грабителей, которые
спокойно уносили из помещений отдельные части
машин и продавали их на вес, чтобы на вырученные
деньги жить, ничего не делая. Лень получила право
на существование, а между тем заработная плата в те-
чение двух месяцев поднялась на отдельных заводах
на 250 процентов, ибо рабочие в течение нескольких
месяцев самовольно повышали и расценки на труд.
Между тем производительность труда все более пада-
ла. Уже во время Временного правительства эта про-
изводительность пала на сорок-пятьдесят процентов.
Нажившиеся во время войны фабриканты, в предви-
дении еще худших времен, принялись за ликвидацию
дел, переводя деньги за границу, в банки Европы. Та-
ким образом, капиталы изымались из России, а ра-
бочий труд был пародией на работу. Помимо лени,
выявившейся во всей своей неприглядности и узако-
ненной властью, рабочие и не могли продуцировать,
ибо не было достаточно сырья. Независимо от этого,
ежедневно на заводах происходили митинги, и два-
три дня в неделю рабочие шли манифестировать на
праздники, устраиваемые правительством.
Кроме того, из рабочих же составлялись отряды
красной гвардии, и солдаты последней, не посещая фа-
брик, продолжали получать от последних жалованье.
русский опыт
[147]
XII
Уже к февралю 1918 года производительность тру-
да — по сравнению с производительностью довоен-
ного времени — пала в четыре с половиной раза. За-
воды и фабрики, растратив сырье, не имея работы,
с испорченными машинами, продолжали содержать
армию ничего не делавших, но широко оплачиваемых
работников.
Случайно оброненная Лениным фраза «грабь на-
грабленное» выражала настроение народа в то вре-
мя. В сознании десятков миллионов невежественной
толпы — помещики, фабриканты, лавочники скопи-
ли большие состояния путем грабежа народа. Ныне,
произведя переворот, народ получил право грабить
бывших грабителей, силой отнимая у них имущество.
Государство, олицетворяемое новой властью, отлично
сознавало пагубность такой психологии и зло, которое
наносится народом самому же себе. Но власть бессиль-
на была что-либо предпринять, чтобы прекратить
дезорганизацию. Вознесенная высоко — до управле-
ния государством, группа большевиков была жалким
орудием в руках той толпы, которая ими же — боль-
шевиками — в течение месяцев воспитывалась в про-
поведи насилия и грабежа, в ненависти ко всему нера-
бочему. И не только не было физической возможности
прекратить оргию разрушения — не было для больше-
виков основания дискредитировать себя во мнении
той толпы, которая сделала их властью. Ленин ждал,
пока пройдет полоса опьянения массы своей силой,
своим новым положением, пока наступит время при-
брать разгульную толпу к рукам и дисциплинировать
ее, уже усталую от разрушения, уже пресыщенную
анархией свободы.
Для новой власти было важно разрешить другие
задачи, которых было две: во-первых, прекратить во
что бы то ни стало войну, что было обещано народу,
[148]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XII
и во-вторых — зажечь в Европе костер социальной
революции. Формальное прекращение войны (фак-
тически она не велась уже полгода) несомненно под-
няло бы авторитет власти. Для крестьян, как и для
большинства рабочих, Ленин и его товарищи были
темной загадкой. Конечно, хорошо, что есть, наконец,
правительство, которое все разрешает и ничему не
противится, но разве это настоящее правительство?
Оно пришло откуда-то из неизвестности, в нем были
люди плохой репутации, оно слишком слабо, слиш-
ком заискивает у него — народа, привыкшего к вла-
сти суровой, уважающего силу, повинующегося окри-
ку. И если бы новое правительство сумело заключить
мир, оно обнаружило бы тем самым свою силу, готов-
ность Германии считаться с этой силой: следователь-
но, большевистская власть действительно внушает
уважение Европе.
Исчезла бы и та боязнь перед войной, что наполня-
ла сердца темных людей. Они, не чувствовавшие, что
такое родина, с тревогой узнавали из газет, что немцы
вошли в малороссийские губернии, заняли уже свя-
щенный Киев, что с Запада — от Риги — немецкие
отряды надвигались на Псков. Это была русская зем-
ля, своя земля, и в уме рождался вопрос, не дойдет ли
немец до Саратова, Пензы, не отнимет ли у мужика
его земли. Войну надо было кончить во что бы то ни
стало, тем более что армия, совершенно развален-
ная, без командного состава, руководимая отбросами
из солдатских комитетов, и не думала драться. Она,
братавшаяся с немцами по наущению большевиков,
никак не могла преобразоваться в один день, и она
отступала, вернее —убегала, по пути уничтожая горо-
да, села, грабя еще оставшиеся провиантские склады,
убивая и насилуя жителей. Такая армия была нужна
большевикам для переворота, но эта же армия болыпе-
русский опыт
[149]
XII
вистской власти могла только угрожать, и избавиться
от нее можно было лишь окончанием войны.
Главной же задачей нового правительства было вве-
дение социалистического строя во всем мире. Россия
только первой дает толчок, а за этим толчком следуют
громы, и рушатся троны, и погибает капитализм.
Увы, пошлая и погрязшая в грехах Европа молчала
и не думала немедленно последовать примеру вели-
ких учителей восточного социализма. Предатели, ку-
пленные буржуазией, все эти «социал-патриоты» про-
должали вести войну и думать иначе, нежели думал
Ленин. Тем не менее новая власть уверяла русских ра-
бочих, что на Западе уже началась социальная револю-
ция, чему доказательством служили надуманные фак-
ты и измышленные телеграммы. Так, первый Совет
рабочих депутатов на третий день после революции
оповестил Россию, что получено радио о начавшихся
одновременно революциях в Германии и в Австрии.
Точно так же теперь большевистские официальные
газеты утверждали о полученных ими радиотеле-
граммах, будто огонь социальной революции бушу-
ет во Франции, в Англии, в Германии, и что рабочие
Европы сомкнутыми рядами идут на помощь проле-
тариям России. Это был обман, чтобы воодушевить
массы, предававшиеся грабежу и безделью, — обман
наивный, обман людей, еще неуверенных, что завтра
их не прогонят и не посадят в тюрьму...
Но пока обман и красивые фразы были един-
ственным оружием в руках власти. Она сочиняла
небылицы, она изобретала легкомысленные теории
и нарочито не хотела видеть, что массы, слушая фан-
тастические истории, делают свое дело разрушения
и дезорганизации. Надо было дать толпе время насы-
титься садистской радостью разгрома. И под треск
рушившихся зданий, при зареве пожаров, освещав-
1150]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIII
ших темную страну, под стоны тысяч убиваемых лю-
дей — правительство воодушевляло народ чудесными
рассказами об уже начавшемся мировом перевороте;
социальная революция грядет — Осанна!..
XIII
Мир и меч
Но шла не социальная революция — шли герман-
ские войска, уже занявшие всю Малороссию, всю
Польшу, Литву, Белоруссию, Донскую область. Один
за другим падали города и сдавались крепости, никем
не защищавшиеся, и как листья гонятся ветром — так
и остатки русских армий убегали от врага, который был
неумолим и последователен. Пролетариат Германии
еще не восставал, еще не строили баррикад рабочие
Франции и Англии — приходилось просить пощады.
История знала много случаев, когда победитель пред-
писывает мир побежденному, но вряд ли запомнит
история случай, когда к побежденному относились
бы с таким презрением, какое обнаруживали немцы
по отношению к большевикам. Победитель трактовал
большевиков не как власть, себе равную, с которой
можно серьезно разговаривать, а как шайку мошен-
ников, которая — с одобрения германского правитель-
ства — привела Россию в состояние полного развала.
И потому немцы не хотели разговаривать с больше-
вистской властью, они требовали от нее подчинения
и подписания — без разговоров и протестов — дого-
русский опыт
[151]
XIII
вора. Дипломаты и генералы Германии с презрением
смотрели на новых дипломатов новой России и никак
не могли понять, на каком основании спорят с ними
люди, всего четыре-пять месяцев тому назад с одобре-
ния германского правительства наводнявшие револю-
ционной литературой лагеря русских военнопленных.
Да и разве не дерзостью являлось вести споры, когда
на одной стороне — сила и успех, в то время как дру-
гая сторона лишена армии, голодна, вконец ослаблена
и управляется какими-то подозрительными людьми?
С иными настроениями от имени народа России го-
ворили большевики. Как молодые актеры, случайно
выступающие на подмостках большого театра, Троц-
кий и его помощники были торжественно театраль-
ны, рассчитывали каждое слово, каждый жест: ведь
это впервые представители пролетариата встреча-
лись, как равные с равными, с представителями ми-
рового империализма; весь мир глядит с волнением
на происходящую сцену, и история отмечает каждый
шаг творцов социальной революции! Чтобы придать
своей делегации физиономию крестьянской, рабочей
и солдатской, большевики в состав мирной делегации
ввели какого-то мужика, случайно разысканного ими
в деревне*, и этот дипломат, ни слова не понимавший
из того, о чем говорилось, сидел, как изваяние, и с
удивлением разглядывал о чем-то споривших господ.
От лица неизвестно кого тут же находилась г-жа Бицен-
ко**, старая революционерка, не знавшая, зачем поеха-
ла она с неизвестными к неизвестным. Но декламация
большевиков мало трогала немецких дипломатов, ко-
’ В первый состав советской делегации были включены матрос,
солдат, рабочий, прапорщик флота и калужский крестьянин Ро-
ман Илларионович Сташков, член ВЦИК, беспартийный. — При-
меч. ред.
” Анастасия Алексеевна Биценко, урожденная Камористая (1875-
1938) — член ЦК партии левых эсеров. — Примеч. ред.
1153) ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIII
торых смешили — и одновременно раздражали—лож-
ная патетика, напускная горячность, детская хитрость
противников. Угрожая Германии, предсказывая ей со-
циальную революцию, большевики требовали мира,
не зная, какие границы надо им наметить, какие эко-
номические положения защищать. Но им надо было
прежде всего опровергнуть широко распространен-
ное мнение, будто они — германские агенты, и луч-
ше всего сделать это можно было во время мирных
переговоров, когда так легко обнаружить свою незави-
симость и свою непримиримость. С другой стороны,
надо было явить перед всем человечеством зрелище
пролетарской силы, которая ни при каких условиях
не склоняется перед хищниками мирового империа-
лизма. И, наконец, позорная капитуляция перед Гер-
манией не должна была свершиться столь быстро: Рос-
сии надо было знать, что большевики отстаивают ее
права, ее достоинство — вернее, достоинство и права
пролетариата России. Всех этих оснований было более
чем достаточно, чтобы большевистская мирная деле-
гация, не закончив переговоров, уехала, объявив, что
мир не заключен, но и война более вестись не будет.
Эта детская формула не могла всерьез приниматься ни
Германией, ни любой другой страной Европы, но для
России она была понятна и соответствовала народной
психологии. Эта формула гласила, что Россия не хочет,
не может и не будет воевать, но что — вместе с тем —
она отказывается от мира, условия которого так тяже-
лы. Туг было и указание на миролюбие большевиков,
и обвинение Германии в продолжении войны и в за-
воевательных ее планах, и свидетельство пред всем
человечеством, что большевики — враги германского
капитализма, но не ставленники его.
Тем не менее комедия долго д литься не могла, и луч-
ше других знали это немцы. Как только переговоры
русский опыт
[153]
XIII
оборвались, германские армии начали наступление,
со всех сторон приближаясь к центру России. Совет-
ское правительство сознавало, что покровительство-
вавшая большевикам Германия может быть к ним
снисходительна лишь до момента, когда большевики
овладеют властью, до момента, когда Россия оконча-
тельно выйдет из состояния войны, а затем большеви-
ки как постоянная, твердо упрочившаяся власть были
только опасны Германии: располагая государством
и его средствами, эти профессиональные агитаторы
действительно будут разжигать костер социальной
революции в Европе, прежде всего — в соседней Гер-
мании. И большевики сознавали отношение к ним со
стороны правительства Берлина; понимали, что коме-
дия была разыграна и теперь надо подписывать мир,
иначе немцы их прогонят и холодной водой зальют
пожар социальной революции. И чтобы придать ко-
медии величественный характер, чтобы скрыть свое
бессилие, Ленин изобрел новую формулу, спасающую
большевиков и щадящую их самолюбие. Эта формула
гласила, что пролетариат России заключает мир вре-
менно, ибо—усталый — он нуждается в «передышке»;
отдохнув и набравшись сил, он прекратит передышку
и вновь начнет борьбу со всемирным капиталом. Так,
укрывшись за красивую формулу, в последний раз
продекламировав с подмостков Большого театра, пе-
ред лицом публики земного шара, большевики подпи-
сали Брест-Литовский договор, не читая его, не оспа-
ривая уже более ничего, делая жест пренебрежения
в отношении ничего не значащей бумажки, которой
они не намерены были выполнять. Так находящийся
накануне банкротства хуляка с сардонической улыб-
кой подписывает вексель, по которому он все равно
не заплатит: глуп тот ростовщик, который мечтает на
такой комбинации нажить крупное состояние!
[154]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIII
Но если комедию Брест-Литовского договора расце-
нивать по существу — пред нами огромной важности
событие, указующее будущие пути большевизма, его
будущую деятельность. В Брест-Литовске азартные
игроки бросали кости, пытаясь уверить посторонних
в серьезности игры, хотя оба партнера разыгрывали
несерьезную игру. С цинизмом, вполне объясняемым
событиями времени, германские дипломаты и гене-
ралы не вели переговоров: они принуждали третируе-
мого контрагента делать то, что ему приказывают. И с
еще большим цинизмом большевики подписывали,
не интересуясь тем, что им предлагалось подписать,
заранее отказываясь от выполнения обещанного. Нем-
цы знали, что их обманывают; большевики знали, что
немцы считают их мошенниками. Но в той обстанов-
ке лжи, надуманной патетики и пошлой декламации,
в которой велись переговоры, — физическая сила
Германии пасовала перед моральной гибкостью боль-
шевиков. Последние победили в момент подписания
мира, ибо тогда же объявили, что не намерены выпол-
нять его. И на такое откровенно циничное заявление
Германия ответила молчанием, не пытаясь уничто-
жить трактат, обязательность которого большевики
отвергли для себя. В этот момент было уже ясно, что
Германия слаба и не располагает силами, чтобы по-
нудить большевиков быть честными контрагентами.
Брест-Литовский договор впервые дал указание на
то, что в большевизме сильна психология нападения.
Что такое передышка, о которой говорил Ленин? Это —
только краткий интервал между двумя сражениями.
Воинственный, по природе своей завоевательный,
большевизм мог прекратить борьбу, но только на время,
чтобы отдохнуть от усталости и собраться со свежими
силами. Его задание сводилось к овладению всем све-
том, к введению социалистического порядка повсю-
русский опыт
[155]
XIII
ду, — и отсюда его воинственность, его сила нападения.
Окруженный врагами, он как будто капитулировал,
но сам же заявлял, что на краткий только срок, и что
даже в этот срок, слабый и усталый, он отказывается
от принятых им на себя обязательств. Как религия со-
циальной справедливости, как теория осуществления
всесветной диктатуры пролетариата — большевизм
нуждался в неофитах, которых он обращал в свое лоно
словом и мечом. Власть есть господство, есть меч. Дик-
татура пролетариата — это меч справедливости в руках
пролетария. И с мечом в руках шествовал большевизм.
Если бы он был только социальным учением, каков
эволюционный социализм, он не нуждался бы в завое-
ваниях: он спокойно ждал бы, когда человечество само
достигнет того культурного и хозяйственного развития,
при котором оно спокойно перейдет к новому — соци-
алистическому — порядку вещей. Насилие для эво-
люционного социализма состоит только в оформлении
этого нового порядка, не в существе развития. Больше-
визм насилие вводил в необходимость, свойственную
самому социализму. Большевизм отвергал эволюцию
и преемственность развития, ибо типичная для России
психология сводится именно к отрицанию преемствен-
ности. Вот почему большевизм революционен не толь-
ко по формам, а в самом своем содержании, в психоло-
гии русского своего бунтарства. Он мог существовать
поэтому только в процессе борьбы, только в преодоле-
нии препятствий, только в беспрерывных нападениях.
Как учение для мирного времени, как мирное господ-
ство над обществом, он не мог жить. И в Брест-Литовске
впервые обнаружилась скрытая — пока — комбатив-
ность большевизма.
Увы, ни Германия, ни союзная с Россией Европа, ни
очень многие в самой России не понимали, что в боль-
шевизме есть религиозный пафос восстания против
[156]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIII
культуры, что в нем живет дух нападения, что он угро-
жает не на словах только. К большевизму отнеслись с ве-
личественным презрением, как к выдумке маньяков
и шарлатанов, как к «германской интриге», а больше-
виков сочли ничтожными демагогами, власть которых
рухнет через две-три недели или через два месяца —
в крайнем случае. С высокомерием ослепленной не-
нависти Европа оценила Брест-Литовский договор как
германскую махинацию, не видя и не желая понять, что
могущественная в то время Германия капитулировала
перед большевиками, открыто заявившими, что они не
выполнят условий договора. В этой фатальной ошибке
был ключ к событиям, которые вскоре начали развер-
тываться, не ограничиваясь территорией России, а за-
хватывая соседние и отдаленные страны. Огромный
исторически процесс был не понят. Психология русско-
го народа не изучена и не принята во внимание.
А между тем русский мужик закончил войну на
фронтах, чтобы перенести ее внутрь страны. Он во-
евал теперь против всего стоявшего выше него в ум-
ственном и имущественном отношениях. Дух анархии
и религиозная созерцательность придавали народу
силу в его наступательной борьбе, а ненависть и жаж-
да мести превращали эту борьбу в кровавое безумие.
Власть наблюдала и молчаливо одобряла анархию
и для оправдания ее, для приспособления к наро-
ду измышляла нелепые и невежественные теории.
К ним прибавилась после Брест-Литовского договора
еще одна. Народ видел, что его материальное поло-
жение нисколько не улучшилось со времени перево-
рота и перехода власти в руки рабоче-крестьянской
власти. Именем его — народа — действовали, но что
изменилось? Нужно было найти виновника бедствий,
каковым раньше было Временное правительство, не
желавшее заключать мир. Но новая власть этот мир
русский опыт
(157]
XIII
заключила, а между тем хлеб дорожал, доходя до де-
сяти-двенадцати рублей за фунт, а затем совершенно
исчез; не было мануфактуры, сахара, масла, мяса,
яиц. Всему виной было продолжение войны в Евро-
пе. Оставшись монополистами печати после закры-
тия газет и журналов, бесплатно снабжая население
всякого рода агитационной литературой, большевики
внедряли мысль, что продолжение войны отражает-
ся на России, которая от Запада ничего не получает.
И так как войну вели империалисты, так как капитал
хотел бойни в своих интересах, делалось очевидным,
что необходимо начать войну против капиталистов
всего мира. Виноваты были все, посторонние, Европа,
но не Россия и не большевики. Пролетариат Европы,
однако, не в силах перенести войну внутрь страны,
против своей буржуазии, — приходится оказать ему
помощь, предоставив ему возможность овладеть вла-
стью. Вот почему русский народ должен потерпеть
и поголодать, пока социальная революция не вспых-
нет в Европе. Но Европа все еще молчала, и мысль
большевиков все более делалась решительной: силой
оружия произвести социальный переворот в Европе,
мало справляясь с тем, соответствует ли это пожела-
ниям европейского пролетариата. Последний, может
быть, обуржуазился и не понимает смысла происходя-
щего: разве считаться с ним, когда речь идет о соци-
альной справедливости для всего мира?
Можно было бы отметить, как последовательно,
в процессе господства укрепляя свою власть, больше-
визм все более принимает воинствующий характер,
уподобляясь католицизму и магометанству тех вре-
мен, когда силой оружия они проповедовали рели-
гию. Быть может, успех большевизма и объяснялся его
религиозной действенностью, его первоначальной
экстатикой. Ведь это было не только политико-соци-
[158} ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIII
альное учение, — в нем было религиозное вдохнове-
ние дикаря, уничтожающего старого бога, лишь толь-
ко находится новый. И те юноши и старые рабочие,
которые под пение «Интернационала» шли умирать
за идею социальной революции; те мужики, которые
резали и сами погибали во имя социальной справед-
ливости, — все эти люди были героями подвига, кото-
рого жаждет душа русского человека. Я видел мальчи-
ков семнадцати-восемнадцати лет, безмерно жестоких
в ярости социалистического рвения: это были верую-
щие, жаждущие подвига юноши, во имя веры своей
убивавшие и во имя этой же веры погибавшие. И в
рядах Красной гвардии, а затем — Красной армии,
в первые месяцы большевистского строя сражались
тысячи идеалистов, в душах которых жила религиоз-
ная вера в коммунизм. Беспощадная Гражданская вой-
на на полях битв скосила этот цвет рабочего класса:
через год в рядах Красной армии не было уже идеа-
листов, а рабочий класс России был истреблен в лице
лучших своих представителей. Но пока — были еще
первые месяцы полной свободы, была уверенность
в победе и крепость души не ослабевала. Брестский
мир давал передышку для борьбы с иностранной бур-
жуазией, но для борьбы с собственными империали-
стами, с собственной буржуазией было самое подходя-
щее время. И эта борьба шла полным ходом, со всеми
ее жестокостями.
К чему перечислять их, к чему говорить о том, что
всем более или менее известно? «Чрезвычайная ко-
миссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем
и спекуляцией» покрыла позором власть Советов. Она
воскресила в памяти людской развращенность антич-
ного Рима, жестокость Средних веков и злобный са-
дизм инквизиции. Палачи по наклонностям и убийцы
по профессии грязью и кровью запятнали ту власть,
русский опыт
[159]
XIII
которая имела мужество говорить, что действует во
имя человечества, прикрываясь такими красивыми
словами. Организованный террор чужд психологии
русского народа, который склонен к жестокостям, раз-
бою и убийствам, но спонтанно, в пылу озлобления
и мести. Террор большевистской власти был все вре-
мя методичен и потому отвратителен: перевернем эту
страницу истории.
Нас другое должно интересовать: почему — вместо
обещанного мира — Россия получила меч; почему
в крови плавает она и по сей день: почему теория сча-
стья на практике дала слезы и смерть; почему, нако-
нец, созидание нового порядка еще не начато, но так
много разрушено из того, что надо было сохранить?
Поверьте, не ужасами Гражданской войны все объяс-
няется, ибо самая Гражданская война—только эпизод
в истории русской революции, и эпизод, быть может,
не столь важный, как принято думать. Нет, вместо
созидания Россия продолжала страшное разрушение
по причине того, что народ потерял веру в себя и в то
дело, которое он творил, в те идеалы, которые ему про-
поведовались. Самое пагубное для народа, как и для
отдельных людей, — обманутая вера. А в этом откры-
тии убедилась Россия уже через несколько месяцев
после переворота. Она увидела, что герои социальной
революции — обычные люди с большими недостатка-
ми, подчас бесчестные и лживые; она убедилась, что
царство Божие на земле по рецепту большевиков —
обман; она убедилась, что хозяйственные отношения
остаются прежними, изменившись лишь по форме;
что люди также остаются прежними, какими бы сло-
вами они ни прикрывались; она убедилась, наконец,
что всякая власть, как бы она ни называлась, остается
при одних и тех же методах управления; что, следова-
тельно, мир остается таким, как был, то есть неспра-
[160]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIII
ведливым, злым, волчьим миром. К этим заключени-
ям народ пришел через море насилия и крови.
Но других путей еще не намечалось, других заман-
чивых теорий не было. И в сознании своего бессилия,
как слабый ребенок, народ мстил всем: буржуазии,
пролетариату, военным и штатским, светским и ду-
ховным; ненавидел всех и всех обвинял. Он не верил
более ни революционерам, ни контрреволюционерам,
а хуже всего, что он не верил себе и в себя. Он захва-
тил земли, дома, фабрики, но он не водворил в России
справедливости. Он не мог оформить своих мыслей,
но бессознательно он чувствовал зло, им содеянное.
Он чувствовал великий грех, им свершенный, но еще
не наступил момент покаяния, а в то же время внутри,
в глубине души, уже было раскаяние и сожаление.
Так, пьяный мужик скандалит и дерется, подчас уби-
вает и — протрезвев — кается и терзается, хотя и про
себя. Эта психология России дана нам Достоевским
и Толстым в несравненных образцах литературы.
Бессознательно чувствующий свою вину народ хо-
чет в своих грехах и преступлениях винить не только
себя, но и высшие слои. Он хочет — и правильно — от-
ветственность и грех возложить и на других, когда эти
другие ему противятся, — он мстит им, их детям, их
родне, и в ярости мщения находит мимолетное отдох-
новение. Вот что Гражданской войне в России — как
и повсюду — придает характер зверской жестокости,
и сердца бойцов наполняет жаждой мщения. Это —
ломающаяся психология анархического, но созерца-
тельного, жестокого, но религиозного народа.
Над Россией после Октябрьского переворота и Бре-
стского мира не возгорелась звезда, указующая путь
к счастью. Нет, большевики, проповедуя социальную
справедливость, не сознавали, что это для народа—ре-
лигия, что — как религия — их учение и будет воспри-
русский опыт
1161]
XIV
нято массами. Большевики думали, что дадут рабочим
и мужикам новую хозяйственную жизнь, не сознавая,
что к добру и злу русский простолюдин относится с ре-
лигиозной любовью и религиозной же ненавистью,
ибо душа его—лабиринт, еще не исследованный, глу-
бокая пропасть и к свету несущийся утес. Большевики
подняли меч — в народе они нашли огромные силы
для борьбы и разрушения, но эти силы не долго мог-
ли находиться в их распоряжении, как покорное ору-
дие новой власти. Уже через полгода народ стал явно
враждебен коммунистам. Наступал момент, когда сти-
хия бунта, безудержная и беспощадная, ослабевала,
изжив свою экзальтацию. Власти оставалось прекра-
тить дезорганизацию, власти приходилось присту-
пить к организации государства, к дисциплинирова-
нию населения, надо было заставить людей работать
и подчиняться. Иначе в застоявшейся анархии, как
в болоте, власть большевиков могла сгнить.
XIV
Учредительное
собрание
Но еще до отрезвления своего народу пришлось
изжить веру в тот фетиш, которому его учили покло-
няться в течение десяти месяцев: этим фетишем было
Учредительное собрание. В него верили, как в гряду-
щее чудо, которое даст народу хлеб, землю, максимум
[162]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIV
свобод, прекратит войну и т. д. На чем основана была
эта вера? На словах людей всех партий, боровшихся
за власть. Социалисты-революционеры и социал-де-
мократы обвиняли ка-де, будто Временное прави-
тельство оттягивает созыв Учредительного собрания,
боясь народа. Но в том же самом большевики обви-
няли социалистов-революционеров, Совет рабочих
депутатов и Временное правительство, и каждая из
сторон утверждала, что только конституанта осуще-
ствит желания и мысли народа. И чтобы дать полное
выражение мнению народа, закон о выборах был соз-
дан с быстротой, не соответствовавшей серьезности
дела. Понижая до 18 лет* возрастной ценз, предостав-
ляя участие в выборах армии, наделяя правом голоса
безграмотных, составители закона знали, что выборы
не могут не протекать в условиях обмана и насилия.
Но таково было время: чтобы удовлетворить притяза-
ния всех партий, чтобы ликвидировать агитацию всех
своих противников, правительство приняло избира-
тельный закон, заранее предрешавший радикализм
Учредительного собрания.
Самые выборы происходили в момент, когда в де-
ревне, куда с большим запозданием доходили вести из
города, еще верили во всемогущество социалистов-ре-
волюционеров и в их способность осчастливить Рос-
сию; поэтому подавляющее большинство голосов
и получили социалисты-революционеры. В крупных
городах и на фронте проходили большевики, агита-
ция которых до деревни еще не докатилась. Уже выбо-
ры обнаружили, сколь легко злоупотребить доверием
неграмотной массы: она подавала печатные бюлле-
тени, не умея их прочесть, не зная фамилий тех, за
кого голосовала; она опускала бюллетени сплошь да
• Правильно — 20 лет. — Примеч. ред.
русский опыт
1163]
XIV
рядом за неугодных ей людей, уверенная, что в спи-
ске находятся другие — желательные — имена. На
фронте происходило голосование по-военному. Целые
роты по команде агитаторов из комитетов опускали
в урны розданные солдатам на руки большевистские
бюллетени, и то же происходило в городах, причем
тут более, чем часто, к урнам не подпускали буржуа,
которым солдаты и рабочие угрожали избиением
и смертью. Так, радикальнейший в мире избиратель-
ный закон привел к невиданной в Европе коррупции,
к неслыханным насилиям.
Выборы в Учредительное собрание состоялись в то
время, когда переворот уже был совершен. Перед
большевиками вставал сложный вопрос: как посту-
пить с Учредительным собранием, ими — большеви-
ками — созванным, но большинство которого было
враждебно новой власти? Если эта власть подчиняет-
ся воле народа — очевидно, большевистская власть
принуждена теперь уступить место другой власти, по-
винующейся большинству народного собрания. Оста-
вался другой выход: разгон Учредительного собрания,
которое-де мешало большевикам творить их дело. Но
такой разгон, легко осуществимый, следовало объяс-
нить, ибо в народе жила уверенность, что только Уч-
редительное собрание спасет Россию от всех бед, и об
этом слишком много говорили сами же большевики.
Объяснения для будущего разгона были найдены бы-
стро, так как следовало лишь прибегнуть к выводам
из теории диктатуры пролетариата, чтоб легко обна-
ружить «буржуазность» и «антинародность» Учреди-
тельного собрания. И в самом деле: оно состояло из
нескольких ка-де и меньшевиков и из подавляющей
массы социалистов-революционеров, большевиков
же было там всего до полутораста человек, т. е. мень-
ше Уэ всего количества депутатов. Состав собрания
{164]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIV
был, следовательно, буржуазный, который поддержи-
вал — с оговорками и без таковых — буржуазное со-
циал-предательское Временное правительство. Такой
состав Учредительного собрания объяснялся больше-
виками как неизбежное явление в эпоху буржуазных
порядков. Но социальный переворот к власти привел
пролетариат и бедное крестьянство, и потому буржу-
азная конституанта не имеет права на существование,
являясь пережитком отошедшей в истории эпохи.
Народ высказывает свои пожелания и осуществляет
свою волю через Совет рабочих депутатов, ныне боль-
шевистский, и этого более чем достаточно. Да и что
такое принцип демократии, то есть принцип господ-
ства большинства? В буржуазном строе — это лучшая
из всех форм управления, конечно, но в строе социа-
листическом, когда социализм только начинает осу-
ществляться, господство принадлежит пролетариату,
диктатура которого только и может провести в жизнь
новый социальный порядок. И подчинение дикта-
торству рабочего класса есть неизбежность, и пото-
му большинство обязано подчиниться меньшинству.
Только с течением времени, после укрепления нового
социалистического строя, теперешнее меньшинство
сделается большинством.
В этой теории вновь отрицается эволюция и самые
основы марксизма, мыслящего диктатуру пролетари-
ата как диктатуру большинства, овладевшего властью
в момент крушения буржуазного мира, когда и чис-
ленно пролетариат могущественнее всех других клас-
сов. В большевистском отрицании марксизма мы ви-
дим русское бунтарство с его стремлением отринуть
большинство в угоду меньшинству, с его уверенно-
стью, что кучка людей способна изменить историю
и ее последовательное развитие путем проявления
русский опыт
[165]
XIV
воли нескольких человек. Это, короче, оформленная
Лениным мысль революционера Нечаева*, знамени-
тый процесс которого потряс Достоевского, который
психологию Нечаева и нечаевцев дал в бессмертном
своем произведении — в «Бесах».
Отвергая демократизм и его основы, Ленин подго-
товлял почву для разгона Учредительного собрания:
для большевизма это было существенно необходимо.
Но одновременно Ленин наносил удар самой идее
и предоставлял право любому меньшинству подчинять
себе большинство. Так, радикальнейшая власть соз-
давала прецеденты, которыми с правом могли поль-
зоваться впоследствии реакционные политики. Так,
идея самодержавия пролетариата только укрепляла,
казалось уже отжившую, идею самодержавия царя.
Так, божественное происхождение царской власти
заменялось фактом божественной природы проле-
тарской власти, власти избранного класса. Деспотия
старого порядка, теоретически доказываемая уже
столько столетий и в России обосновывавшаяся Кат-
ковым и Победоносцевым, заменялась деспотией но-
вого порядка, теоретиками которой были Ленин и Бу-
харин. Так из гнили российского бунта произрастали
течения, мало чем отличные от течений мысли и от
политики дел времен самодержавия. Тирания возро-
ждалась, но под другим именем — не все ли равно?
Был уже январь 1918 года, когда в Таврическом двор-
це собралось Учредительное собрание. Без Малого год
прошел с того времени, как толпы солдат и штатских
граждан наполнили дворец, как Временное прави-
тельство объявило народу о перевороте. То была весна
* Сергей Геннадьевич Нечаев (1847-1882) — нигилист, пропаган-
дист террора, лидер «Народной расправы». Единственным актом
«террора», организованным Нечаевым, стало убийство собствен-
ного товарища по «Расправе» Ивана Иванова. — Примеч. ред.
[1661 ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIV
революции, теперь—наступала ее осень. И самый Тав-
рический дворец являл зрелище разрушения и тоски.
Правда, он был приведен в относительный порядок,
но прекрасная мебель на три четверти была разбита
либо исчезла в печах дворца. Штоф с кресел был со-
рван и использован солдатами, паркетный пол — зага-
жен; увы, в сумятице революцией неизменно гибнут
произведения искусства и памятники старины.
Собравшиеся члены Учредительного собрания* зна-
ли, что они будут разогнаны. К этому их подготовляли
большевистские газеты, большевистские ораторы, это
вытекало из всех событий, из природы большевизма.
И публика, наводнявшая коридоры и хоры, также об
этом знала, как лучше других знали мрачные матро-
сы, стоявшие на часах, как знали все в Петрограде и в
крупных городах провинции. Часы тянулись за часа-
ми, а заседание все еще не открывалось: у поставлен-
ных турникетов дежурили матросы, не пропускавшие
в зал депутатов. Это было предзнаменованием. И было
странно видеть волнующуюся толпу депутатов, пови-
нующихся окрику десятка матросов. Наконец, турни-
кеты завертелись, и, как на ярмарке, депутаты один за
другим стали быстро входить в зал, декорированный
красными флагами и темными коврами: красно-чер-
ный цвет, эмблема России, символ ее существования,
был очевидно неистребим. Наконец все депутаты во-
шли в зал: как дети, они спорили из-за мест, и всем хо-
телось сесть полевее, чтобы казаться самыми левыми,
самыми крайними! Но заседание еще все не начина-
лось, и часы долго тянулись. Оказывается, кому-нибудь
надо было открыть Учредительное собрание, и этим
* Заседание Учредительного собрания открылось 5 (18) января
1918 г. в Таврическом дворце. Присутствовало 410 (из 715 избран-
ных) депутатов, большинство которых составляли эсеры. — При-
меч. ред.
РУССКИЙ опыт
[167]
XIV
кем-нибудь, по мысли большевиков, являлся предсе-
датель Центрального исполнительного комитета Со-
вета рабочих депутатов Свердлов как «первое лицо»
в государстве. Между тем Свердлов все еще почему-то
не являлся, заставляя собрание ждать его, как поступа-
ли министры царя, с тем же гордым презрением отно-
сясь к Государственной думе. После совещания, длив-
шегося довольно долго, социалисты-революционеры
решили, чтобы старейший по возрасту член Учреди-
тельного собрания объявил последнее открытым. На
трибуну поднялся высокий старик с белой бородой.
Он постоял несколько секунд, затем выпрямился во
весь рост, хотел что-то сказать, но в этот момент сзади
появился долгожданный Свердлов. Он не спеша отнял
у старика атрибуты председателя, оттеснил оратора
в сторону и объявил заседание открытым, предложив
избрать председателя Учредительного собрания. Боль-
шевики и левые социалисты-революционеры выста-
вили кандидатуру Спиридоновой, уже к этому време-
ни проявлявшей явные признаки ненормальности.
Социалисты-революционеры и социал-демократы го-
лосовали за лидера партии большинства — Чернова,
который и был избран.
С тетрадкой в руке, скользящей походкой, не глядя по
сторонам, к трибуне направился Чернов, приветствуе-
мый единомышленниками. И как человек, получив-
ший впервые возможность говорить, не будучи никем
прерываем, Чернов начал речь, длившуюся полтора
часа. Он не ограничился обычной благодарностью за
честь, ему оказанную, и обещанием сохранять полную
объективность. Нет, он подробно в председательском
слове изложил программу своей партии, как агитаторы
излагают ее перед группой молодежи, впервые явив-
шейся послушать их. Увлекаемый собственным красно-
речием, влюбленный в свои слова, Чернов предлагал—
[168]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIV
в высокопарных выражениях — немедленно провести
в жизнь аграрную программу его партии и прочие пун-
кты партийной программы, к удивлению многих—го-
воря от имени партии социалистов-революционеров
то, что не разделялось значительной частью его това-
рищей. В этом не было ничего необъяснимого: трудно
было сомневаться, чтобы Чернов, в погоне за славой
и за властью, не пытался оказаться левее большевиков.
И потому в развитой им программе, в требованиях о не-
медленном заключении мира, о социализации земли,
о походе против буржуазии был явный большевизм, но
выраженный туманно, без мужества, не доведенный до
конца. Это Чернов хотел показать всей стране, что соци-
алисты-революционеры ни в чем не уступают больше-
викам, что и они сторонники социальной революции,
которой не боятся, хотя этого термина и не употребля-
ют. Собрание слушало словоохотливого председателя
и не верило ни ему, ни его обещаниям, ни утомитель-
ной патетике, ни фальшивой горячности его. Подра-
жая председателю и копируя Совет рабочих депутатов,
Демократическое совещание, Совет Республики, пар-
тийные заседания, — Учредительное собрание начало
изливаться в словах.
Большевик Калинин* впервые — с простотой не-
образованного человека — в длинной речи выяснил,
что смысл переворота и всей социальной революции
сводится к осуществлению желаний небольшой груп-
пы лиц, уверенных в своей правоте и не останавлива-
ющихся ни перед какими средствами. В последний раз
на территории русского государства произнес речь Це-
ретели. Он полемизировал с большевиками, упрекал
* Михаил Иванович Калинин (1875-1946) — большевик, гласный
Петроградской городской думы, будущий председатель ВЦИК
(с 1919 г.) и Президиума Верховного совета СССР (1938-1946 гг.). —
Примеч. ред.
русский опыт
[169]
XIV
их в нарушении основ марксизма и в издевательстве
над демократическими принципами, он грозил им бе-
дами и суровым наказанием, что готовит им история,
и его пылкая речь прерывалась аплодисментами дру-
зей и шумом и свистом врагов. То была последняя речь
Церетели в России, ибо скоро мы увидим его на роди-
не — в Грузии — в новой роли и с новыми словами.
А на верху, на хорах, заполнившая их публика, со-
стоявшая из матросов, солдат и большевиков, свисте-
ла, шумела или аплодировала, и Чернов с серьезным
видом, как будто в его распоряжении находилась
сила, делал замечания публике, стараясь не слышать
бранных по своему адресу выкриков. Стоявшие у вхо-
да в зал и в самом зале большевики хохотали, видя
полную ничтожность Учредительного собрания, ко-
торое без авторитета и без силы было пародией на за-
конодательный орган. А на ступеньках, за трибуной
председателя, в небрежной позе полулежал Ленин,
зевая, слушавший слова, в которых не было никакого
содержания, которые не соответствовали правде про-
текавших событий.
Уже наступала ночь, а собрание все еще говорило,
упоенное своими речами: шутка ли сказать, два с по-
ловиной месяца, со времени переворота, люди, считав-
шие себя прирожденными ораторами, не говорили:
наконец-то они могли вновь блеснуть красноречием.
В дверях зала торчала фигура матроса, еще молодого,
почти мальчика*, с вихрами на затылке. Этот мальчу-
ган лукаво ухмылялся и нагло оглядывал зал, то и дело
смотря на часы. Матрос этот был вершителем судеб
Учредительного собрания, в своих руках он чувствовал
огромную власть, и он был прав — этот матрос Желез-
* В январе 1918г. матросу А. Г. Железнякову было 22 года.—При-
меч. ред.
Ц70]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIV
няков. Медленно прошел он через весь зал, медленно
поднялся на трибуну председателя, снисходительно
хлопнул того по плечу и, зевая, сказал, что уже позд-
но, пора спать и потому время расходиться. Такое об-
ращение смутило Чернова, который, памятуя опыты
истории, стал бормотать о насилии и о правах Учреди-
тельного собрания. Но зевающий матрос Железняков
хотел спать, ему некогда было слушать разговоры, и он
приказал закрыть заседание, угрожая — в случае непо-
виновения — вооруженной силой. И еще раз Чернов
пробормотал что-то, уже неслышное, — и, как испу-
ганное палкой пастуха стадо, Учредительное собрание
быстро разошлось и попряталось, спасаясь от арестов.
Так, бессильное и одинокое, Учредительное собра-
ние, члены которого столь часто говорили о долге
и о жертве, перестало существовать. И оно не нашло
в себе мужества сопротивления и силы героизма, оно
трусливо разбежалось, спасая себя, и вместе с Учре-
дительным собранием в вечность уходила еще одна
страница русской революции — печальная страница
слабости людей. Потом, через несколько месяцев, мы
видели отдельных членов Учредительного собрания,
делавших разное и рассказывающих печатно и устно
о насилии, что произвели большевики над народным
представительством. Но никогда не говорили они,
как позорно-трусливо разбежались при первом окри-
ке вихрастого мальчугана-матроса. Да, и на этот раз
Россия не дала образца мужества, и на сей раз лидеры
партий умели погибать только на словах.
Ночью после разгона Учредительного собрания в боль-
нице, где они находились, зверски были убиты Ф. Ф. Ко-
кошкин и А. И. Шингарев*. Это—лучшие представители
• Федор Федорович Кокошкин (1871-1918) — юрист, один из основа-
телей партии кадетов. С 24 июля по 25 сентября 1917 г. государ-
ственный контролер. Андрей Иванович Шингарев (1869-1918) — зем-
русский опыт
[171]
XIV
ненавистной буржуазии кровью своею расплачивались
за неизвестно кем свершенное преступление.
С разгоном Учредительного собрания большевики
чувствовали себя свободными, у них не было уже ор-
ганизованного врага: они распылили и рассеяли по лицу
земли те организации, которые могли оказаться серьез-
ными врагами; в России отныне была одна лишь орга-
низованная сила — и это были большевики. Будущие
враждебные силы не имели центров, могли создавать-
ся только из распыления, из анархии, — какое печаль-
ное будущее для страны! В ней не было армии, не было
учреждений, не было воли народа, не было даже лю-
дей, способных открыть борьбу, ибо все разбежались.
И по России ходил большевик, упоенный своей силой,
своей победой, уничтожающий все, ему чуждое и враж-
дебное. Ныне уже можно было на любых условиях за-
ключать мир; с кем угодно воевать; разрушать страну;
убивать людей, ибо не было даже суда, даже ответствен-
ности за преступления. Все было сдано в архив, и лице-
мерно было утверждение большевиков, что им мешает
организовать государство саботаж интеллигенции. Как
и где могла работать последняя, какую пользу могла она
принести при строе, который проповедовал дезоргани-
зацию, который отменил культуру и возвращал Россию
в отжитую ею эпоху узаконенного варварства?
Людей хватали и убивали на улице; расхищали на-
циональное и частное имущество; запрещали какие
бы то ни было собрания; закрывали все небольшевист-
ские журналы и газеты; отменяли суд, на месте которо-
го создана была его имитация, скверная на него паро-
дия. Человек как индивидуальность, как субъект права
перестал существовать; человек являлся единицей
ский деятель, с 1907 г. депутат Государственной думы. С 2 марта
по 24 июля 1917 г. министр финансов, с 2 марта по 2 мая также
министр земледелия Временного правительства. — Примеч. ред.
[172]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XIV
в сумме ему подобных, объектом для еще несозданного
права. Грубая схема коллективизма уничтожила лич-
ность. Но практика анархии предоставила отдельным
лицам неограниченную власть над коллективами. Та-
кова сущность большевизма, таково реальное его со-
держание. И если чиновничество, оставшееся в живых
офицерство, вся интеллигенция не хотели служить
большевистской власти — могло ли быть иначе? Увы,
этот саботаж и это нежелание служить новой власти
лишили последнюю возможности создать какой-либо
государственный порядок и ввергли Россию в пучину
развала и окончательной дезорганизации, но иначе
быть и не могло: чтобы строить свое государство, на
новых основаниях, было необходимо иметь кадры лю-
дей, для того пригодных. Раз не было таких кадров, не
было, следовательно, и объективных данных для того
переворота, который был совершен. В новом деле при-
бегать к старым людям, к старым социальным груп-
пам нельзя, так как они могут только повредить делу.
Но переворот был совершен как механика революции,
чего большевики вначале и не подозревали.
Разгон Учредительного собрания, декретированный
post factum* Советом народных комиссаров, положил
начало беспрерывной гражданской войне. Элементы,
искренно защищавшие народное собрание, как идею,
и элементы, отрицавшие Учредительное собрание,
получали в руки оружие для борьбы против больше-
виков. Вокруг лозунга «Учредительное собрание», в ис-
кренней или в лживой защите его, отныне группирова-
лись различные элементы. Не в разогнанном собрании
был центр тяжести, ибо, на половину состоя из боль-
шевиков скрытых и явных, оно мало кому внушало
доверие. Но большевики, разгоняя Учредительное со-
* Post factum (лат.) — задним числом. — Примеч. ред.
русский опыт
[173]
XIV
брание, отрицали самую необходимость его существо-
вания, ибо это было институтом буржуазного строя;
другими словами, они отрицали представительные
учреждения, эту основу демократического государ-
ства вообще. Вот почему борьба против большевиков
превратилась скоро в борьбу за всеобщее избиратель-
ное право, за права большинства, за представительное
собрание, и в этой борьбе живое участие принимали
иногда люди крайних правых взглядов, которые в сво-
их целях пользовались подходящим лозунгом.
А народ — где был он, когда разгонялось Учредитель-
ное собрание? Народ был к этому факту совершенно
равнодушен: он заканчивал захват помещичьих, мона-
стырских и государственных земель, он обогащался или
нищал, голодал или пресыщался, но политика ему уже
надоела. Он сделал свою политику: взял землю, разгра-
бил и сжег усадьбы, перебил тысячи неугодных ему лю-
дей. Ему нужно было только одно: чтобы все, им добы-
тое за этот год, было за ним признано, чтобы факт был
узаконен. И раз большевики обещают такое узаконение,
пусть будут они у власти, и не нужно в этом случае Учре-
дительного собрания. Анархия, начинавшая кристалли-
зоваться, жаждала порядка, но порядка, охраняющего все
права, все имущественные выгоды, приобретенные этой
анархией. Для невежественного народа было безраз-
лично, кто будет хозяйничать, какая образуется форма
правления, только одно было существенно: признание
факта и легализация этого факта в полном его объеме.
Так подготовлялась почва для бонапартизма в русском
духе, почва для того мужицкого царя, который одобрит
экономическую пертурбацию, удовлетворив тем народ.
Но политика — она была чужда народу, как и в первые
дни революции. От бунта и от анархии крестьянин взял
что было возможно, и горе той власти, которая захотела
бы отнять у мужиков приобретенное ими!
[174]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XV
XV
Словесный
интернационализм
Разгон Учредительного собрания послужил толчком
к тому, чтобы центробежные силы приобрели возмож-
ность выявиться во весь свой рост. Те бессмысленные
притеснения народа, которые клались в основу дорево-
люционной политики, создали на окраинах глубокое
недовольство не только правительством, но и самой
Россией. Уже в первые месяцы революции народы, вхо-
дившие в состав государства, стали выражать желание
отделиться от России. Но, учитывая положение вещей,
ни эсты, ни латыши, ни грузины, ни прочие народы
не настаивали на своем желании. Повинуясь моде на
интернационализм, представители народов этих — во
имя интернационала — говорили об автономии, иные
о федеративном устройстве России, и в том и в другом
случае мня Россию унитарным государством. Совет ра-
бочих депутатов, стоя на платформе самоопределения
национальностей, — этой двусмысленной формуле не
мог придать никакого содержания, и народы окраин
сами уже определяли для себя, что разумеют они под
своим самоопределением. Внутренняя война окрыли-
ла народы России. Еще по старой схеме, которая была
в свое время начертана Германией, из тела России
выкраивался ряд государств либо самостоятельных,
либо в той или иной форме подчиненных Германии.
Интенсивная пропаганда, ведшаяся Германией и Ав-
стрией на русских окраинах, результатом своим имела
усиление центробежных сил, отталкивавшихся от Рос-
русский опыт
[175]
XV
сии. Наконец, Германией был произведен украинский
опыт. Несколько десятков прибывших из Австрии аги-
таторов создали пародию на государство, всецело нахо-
дившееся в распоряжении Берлина.
Разогнав Учредительное собрание, большевики по-
ставили народы России перед вопросом: оставаться
ли им с Россией или отделиться от нее. Разрушение
и слабость государства, деспотия новой власти и на-
долго затягивающаяся анархия диктовали этим наро-
дам необходимость — в пределах своих этнографиче-
ских границ — попытаться спастись от разрушения,
что продолжало усиливаться в общей родине. Правда,
идея Интернационала (и обязательно — третьего!) не
позволяла им свершить этого шага, так как в братстве
народов, в отсутствии границ, в общей демократиче-
ской революции им думалось осуществить свое само-
определение: так, по крайней мере, уверяли предста-
вители мелких народов Петроградский совет рабочих
депутатов. Умеренные социалисты — типа Чхеидзе —
утверждали, что они желают видеть Россию унитар-
ным государством, все народы которого входят в это
государство как отдельные единицы; короче, они го-
ворили о федеративной России.
Теперь картина значительно изменилась. Овладев
властью, большевики уничтожили все фетиши демо-
кратизма и свою власть, власть меньшинства, они дик-
товали и России, и ее окраинам. Всемирное братство
и полное уничтожение границ, в масштабе, европей-
ской социалистической федерации, о чем говорили
иногда мечтатели из первого Совета рабочих депута-
тов, были мыслимы теперь в условиях большевист-
ского режима во всей Европе. Принести ли в жертву
прекрасной идее насущные интересы своих народов?
Подчинить ли национальное интернациональному?
Вопрос ставился в плоскости практической, теории,
|176]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XV
и слова теряли свой смысл. А между тем разница меж-
ду Россией и ее окраинами была большая: и этниче-
ская, и культурная, и религиозная, и хозяйственная.
И было очевидно, что, спасая себя от разрушения и от
анархии, народы окраин не могли оставаться в пре-
делах большевистского государства. Подчиняясь ин-
стинкту самосохранения, народы действуют не во
имя принципов, а соображаясь с реальностью фактов.
И потому тот интернационализм, который представи-
телей мелких народов России столь часто понуждал
говорить и действовать в России, исчезал, уступая свое
место национальному чувству у себя, на окраинах. В са-
мом процессе отделения от России заложено было не-
сомненно здоровое национальное чувство, и печально
только то, что это национальное чувство было объяс-
нимо и справедливо д ля Грузии, для Латвии, д ля Эсто-
нии, для Литвы и пр., а для России оно отрицалось,
считаясь проявлением империализма. Там, в Совете
рабочих депутатов, в Петрограде, Церетели и Чхеидзе
говорили, сообразуясь с заветами Интернационала.
Там, в Петрограде, тот же Церетели был сторонником
свержения Милюкова, напоминавшего о необходи-
мости соблюсти интересы России. Там, в Петрограде,
Церетели настаивал на впуске в Россию одного из ос-
нователей Третьего Интернационала, швейцарского
большевика Гримма, которого он взял на поруки и ко-
торый оказался в конце концов германским шпионом.
А у себя в Грузии Церетели, при помощи Чхеидзе, осно-
вал национальное государство и, уже не во имя Интер-
национала, а во славу своего народа творил политику
буржуазную, неизменно ища поддержки у империа-
листических правительств Франции и Англии, столь
ненавидимых им в бытность его в Петроградском Со-
вете рабочих депутатов. У себя в Грузии Церетели бо-
ролся с большевиками и с энергией государственного
русский ОПЫТ
1177]
XV
человека прибегал к мерам укрощения разрушителей
своего государства. Я не думаю этим сказать, чтобы по-
ведение Церетели или других представителей окраин
было двусмысленно, нет! Но эти люди не учитывали,
что даже в границах всемирного Интернационала су-
ществуют нации, во всем разнообразии их интересов,
во всей специфичности их истории, их культуры. Те-
оретическая схема оказалась абсолютно непригодной
для Грузии, для Эстонии, для Латвии, для Азербайджа-
на, для Украины, для Дона, для Кубани, для Терека, для
Сибири. У себя они боролись именно против больше-
виков как против людей, которые желали бы нацио-
нальное заменить интернациональным. Как же могла
теоретическая схема оказаться нужной России, состав-
ленной из всех этих частей? То, что неправильно для
общего, неправильно и для частного — и наоборот.
Как бы там ни было, повинуясь инстинкту само-
сохранения, окраины начали отделяться от России.
Большевики оказались неприемлемыми для какого
бы то ни было народа России, а социальная револю-
ция — пагубной для любого народного организма.
Если это положение было правильно само по себе —
еще более жизненно оно оказалось в силу того, что
игровая война длилась, но уже в несколько изменен-
ном виде. Выход России из войны означал, что союз-
ники лишились крупной помощи, что та же Россия
может скоро оказаться союзником Германии. Поэтому
надо было искать друзей в борьбе против Германии
и против большевиков, мыслимых друзей Германии:
такими союзниками оказались те именно русские
окраины, которые были враждебны большевизму.
Окружение последнего со всех сторон было необходи-
мостью чисто военного характера, и признание новых
государственных образований соответствовало воен-
ным планам держав Согласия. Но вместо того, чтобы
1178}
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XV
раздавить большевиков силой оружия, что было так
нетрудно до середины 1918 года, державы Согласия
прибегли к пассивному блокированию, к изоляции
России, что ввергло страну в голод и в эпидемические
болезни, унесшие в могилу миллионы жертв.
Самый вопрос о признании независимости новых
государств оттягивался разрешением до будущей мир-
ной конференции, но фактически все эти государства
существовали как независимые единицы. Их признала,
их охраняла от большевиков или от держав Согласия
Германия. И когда немецкие войска — под давлением
неприятеля — очищали территории этих государств,
Франция и Англия приступили к обережению Грузии,
Эстонии, Азербайджана и пр., узаконив факт независи-
мости последних. Чередовались патроны, но государства
оставались. Так, географическая карта, изобретенная
германскими расчленителями России, по капризу исто-
рии оказалась приемлемой для союзников России—для
Англии, Франции и других государств. Я ограничива-
юсь этими краткими замечаниями, которые выходят
за пределы темы, поставленной мною. Я возвращаюсь
к окраинным государствам, спасшимся от разгрома
большевиков. Обособляясь, народы эти избегали участи
Центральной России. Но, обособляясь, они постепенно
стали чувствовать потребность и другого рода. Казалось
бы, управляемые правительствами социалистическими
или ультрарадикальными (буржуазными), народы быв-
ших окраин не могли вести политики захватов и стяжа-
ния. Это предположение оказалось ошибочным. Словес-
ный интернационализм, пригодный для России, был
непригодным для новых государственных организмов.
Мы могли наблюдать, как с первого дня своего существо-
вания Финляндия начала политику расширения своей
территории, претендуя на области русские по составу
русский опыт
1179]
XV
их населения. То же наблюдалось и в других странах,
как в Грузии, в Эстонии, не говоря уже о Польше, меч-
тающей о восстановлении исторических своих границ.
Принцип плебисцита, который казался священным,
в действительности был отвергнут, и в вожделениях
своих все малые государства стали походить на одержи-
мых манией величия. И все эти претензии имели в виду
отторжение от России провинций, о поживе за счет
разрушающегося государства. Считая Россию умершей
навсегда, такие государства забывали, что они основа-
лись под предлогом борьбы с большевизмом и начали
борьбу по существу против самой России, расчленяя ее;
забывали, что их самостоятельность эфемерна и зави-
сит от каприза держав-покровительниц. Так словесный
интернационализм выродился в деловой национализм,
так теории были отвергнуты практикой. В каком же по-
ложении оказывались в этом случае большевики?
Прежде всего они оставались в пределах одной Рос-
сии, так и не успев зажечь мирового пожара социаль-
ной революции. И во-вторых, они были у власти. Фор-
мулы приходилось применять к делу. Жить надо было
в реальных условиях, в стране, среди живых людей.
Схематический пролетарий Ленина, конечно, победил
схематического буржуа, но—после победы — пролета-
рий должен был есть, пить, производить национальное
богатство и пр. Ни одна власть, даже власть схематиков
и фанатиков, не может существовать вне обстановки
своего времени. А эта обстановка была печальна и не
могла удовлетворить даже большевиков. Да, был заклю-
чен мир; да, власть фактически находилась в руках оли-
гархии; да, народ захватил имущество высших классов,
а далее — Россия погибала от голода и бестоварья, со
всех сторон окруженная многочисленными и сильны-
ми врагами. Мировой пролетариат все еще «готовился»
к социальной революции, а пролетарии бывших окра-
1180]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XV
ин России делили между собою русскую землю. Грузия
лишила Россию марганца и нефти, и вся волжская про-
мышленность и волжский ручной транспорт прекра-
тили свое существование. Азербайджан лишил Россию
нефти и колониальных товаров, шедших из Персии.
Дон и Кубань, где формировались добровольческие ар-
мии и казачья конница, преграждали путь к Черному
морю. К этому же морю не было дороги и через Укра-
ину, где население, совершенно измученное чередова-
нием властей, подпадало под власть авантюристов: то
Скоропадского, то Петлюры*, то никому не известных
атаманов и «батек», облагавших народ поборами и без
конца печатавших бумажные деньги. Таким образом,
Россия не могла получать с юга ни нефти, ни угля, ни
пшеницы, ни сахара; не могла поддерживать промыш-
ленности и обречена была на голод.
С севера и с запада опасность была не меньшая: Эсто-
ния и Латвия отбрасывали Россию от Балтийского моря,
от возможности получения товаров с запада, а в это вре-
мя Польша, врезавшись клином между Россией и Гер-
манией, лишила большевистскую страну возможности
получать продукцию немецкого происхождения. Россия
оказывалась в границах и в экономических условиях Мо-
сковии XV столетия, когда начинался только трехвековой
период борьбы за обладание морями. Большевики стоя-
ли пред неизбежностью коренным образом изменить
свою политику. Действовать во имя Интернационала, го-
ворить о задачах мирового социализма, когда родина со-
циальной революции—Россия—была окружена со всех
сторон, было бы лицемерием и пошлостью. Вставал во
• Павел Петрович Скоропадский (1873-1945) — с 29 апреля по
14 декабря 1918 г. гетман Украины (глава Украинской державы).
Симон Васильевич Петлюра (1879-1926) — с 13 февраля 1918 г. пред-
седатель Директории Украинской народной республики (с конце
1920 г. в изгнании). — Примеч. ред.
русский опыт [181]
XV
весь рост вопрос: как поступить России с государствами,
которые самым фактом своего существования ставили
Россию в невозможность жить? Можно ли было ограни-
чиваться красивыми фразами, следовало ли продолжать
взывать к пролетариям Европы, когда Россия гибла, не
имея продуктов питания, фабрикатов, даже сырья, когда
голод и эпидемии уносили миллионы жертв? Наконец,
для большевиков, как для профессиональных агитато-
ров, возникал вопрос, какими лозунгами можно вдохно-
вить народ, усталый, слабый, не верящий уже никому.
Лозунги были, но долго ими злоупотреблять было
трудно. Основной лозунг—борьба с контрреволюцией.
Я не буду уделять времени описанию гражданской вой-
ны, которая без малого три года длилась в России. Надо
иметь под руками материалы, надо описывать мелкие
факты, надо говорить о событиях со дня на день. Это —
работа для того историка, который — в прощении вре-
мени — найдет в себе спокойствие исследователя про-
шлого. Не мне, который был стороной в гражданской
войне, который погребал друзей и действенно ненави-
дел врагов, не мне описывать то, что на две части рас-
кололо Россию и кровью братьев залило родину. Месть,
поголовное истребление, упадок морали и культуры —
вот что может дать, гражданская война, во имя каких
бы идеалов она ни велась. «Революция» и «контррево-
люция» имеют одинаковую психологию, одинаковый
поэтому и результат: возврата к исходу. Большевизм,
борющийся с контрреволюцией, кровью и огнем унич-
тожал врага, чтобы привести к деспотии. Контррево-
люция, борющаяся против врага, уничтожает послед-
него, чтоб водворить деспотизм, — таковы судьбы всех
революционных потрясений, всех гражданских войн.
Борясь против контрреволюции, большевики уверяли
народ, что офицеры, помещики и интеллигенты хо-
тят отнять у них землю, завоеванные свободы, чтобы
[182]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XV
восстановить старый порядок и царя. Они говорили,
что именно там, где находятся контрреволюционеры,
в изобилии имеются и хлеб, и сахар, и уголь, и ману-
фактура, и проч., в чем нуждается Россия. Достаточно
разбить контрреволюцию, чтобы все появилось в до-
статочном количестве, чтобы социальный переворот
был в состоянии облагодетельствовать страну. И в пер-
вое время большевикам верили, в их ряды шли, и в
этих первых рядах революционной армии сражались
и погибали верующие люди, идеалисты и фанатики.
И все они погибли: цвет пролетариата, нарождавшего-
ся в России, исчез, и много времени теперь нужно, что-
бы вновь создались подлинные пролетарии в России.
Так же точно обстояло дело и в противоположном ла-
гере. Генералы Алексеев и Корнилов создали армию из
добровольцев, решивших принести себя в жертву, во
имя спасения родины, загубленной большевиками. Со
всей страны, рискуя на каждом шагу жизнью, потяну-
лись на Кубань добровольцы. Их было всего несколько
тысяч человек, без оружия, полураздетых, полуголод-
ных. Они дрались, побеждали, увеличивались в числе
к ним присоединявшимися, завоевали уже пол-России.
Но лучшие, почти все, погибли в сражениях, в первых
рядах, подавая пример другим, а армия, уже числен-
но крупная, облепленная со всех сторон грабителями
и авантюристами, пополненная по мобилизации кре-
стьянами, не желавшими-драться, стала слабой и де-
морализованной. Она грабила, жгла, насильничала —
и распадалась. Две армии — красная и белая — обе
состояли из разнузданной массы солдат. Вожди давали
лозунги, вожди спасали: одни — социальную револю-
цию, другие — Россию. Но за ними были дезорганизо-
ванные толпы, наемники и грабители, и эти толпы по
инерции двигались и побеждали недравшегося против-
ника, либо по инерции же отступали, бросая военное
русский опыт
1183]
XV
имущество и спасая только свое собственное. Шло че-
редование успехов: побеждала большевистская власть
и, казалось, упрочивалась на территории всей России.
А уже через месяц-два приходила новая власть, и боль-
шевики бежали, уничтожая города и села и расстрели-
вая неповинное ни в чем население. Россия постепенно
нищала, вымирала от болезней, отвыкала от работы
и увеличивала класс профессиональных воинов-наем-
ников. Ярость фанатической борьбы заменялась вой-
ною для грабежа и обогащения. Уменьшалась уже месть,
было меньше жестокости, но возрастала коррупция,
и все отвратительнее становилась мораль обеих сторон.
Так в огне гражданской войны погибали не только мате-
риальные, но и духовные силы великой страны.
И бунт, теперь уже как самоцель, грабеж как сти-
мул действий — вот что было содержанием длившей-
ся борьбы. Не было революции и контрреволюции,
осталась привычка к грабежу и разбою, к воровству
и взяточничеству. Армии не повиновались своим во-
ждям; вожди, чтобы иметь влияние, должны были
если не одобрять, то — во всяком случае — разрешать
грабеж. Тут не было ничего случайного: это ведь был
один и тот же людской материал. Сегодня солдат был
добровольцем, через неделю он делался красноармей-
цем, чтобы еще через неделю перейти к доброволь-
цам. Для него было безразлично, где и против кого
драться, лишь бы была пожива. Он не хотел никакой
дисциплины, одинаково ненавидел всякого начальни-
ка — в нем жил только инстинкт анархии.
А пока шла братоубийственная война и гибли нацио-
нальные богатства, культура и люди, окраины, преобра-
зовавшиеся в самостоятельные государства, накопляли
силы и старались по возможности больше захватить
у России. Они предъявляли к бывшей своей родине
претензии об убытках за время войны и присваивали
[184]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XV
имущество, принадлежавшее России. Они захватывали
клочки земли или крупные области, не встречая со-
противления, а затем просили у Франции и у Англии
признания фактического владения землей, ими же за-
хваченной. Укрепляясь, новые государства с радостью
глядели на происходившую гражданскую войну, кото-
рая все более обессиливала Россию, тем самым укрепляя
эти новые государства. Они не хотели принять участия
в борьбе, хотя им указывали, что, победив контррево-
люцию, большевики приступят к завоеванию Латвии,
Грузии, Эстонии, Литвы и проч. Они не хотели помогать
и большевикам, объяснявшим им весьма убедительно,
что добровольцы как сторонники унитарного государ-
ства будут стремиться к уничтожению во что бы то ни
стало независимости бывших русских провинций. Нет,
они желали быть нейтральными, они желали, чтобы
в кровавой войне Россия истекла кровью, чтобы на дол-
гое время она была лишена сил и возможности объеди-
нять расползшиеся в разные стороны свои провинции.
Им нежелательна была никакая власть в России, белая
или красная, которая бы была сильна и могла объеди-
нить страну. Таким образом, словесный интернацио-
нализм заменился национализмом ловких практиков,
учитывающих смерть ближнего как получение круп-
ного наследства. Этим практикам казалось, что Россия
уже агонизирует, что в кровавом тумане гражданской
войны она потеряла не только разум, но и инстинкт са-
мосохранения. Так ли это был®? Остались ли в сохран-
ности лозунги гражданской войны, окончательно ли
угас в народе инстинкт самосохранения? Наконец, за
три с лишним года революции, если пала мораль, если
огрубели нравы, — не окреп ли ум, не научился ли на-
род чему-нибудь? В неоформленных массах, лишенных
сознания нации и идеи государства, не зародились ли
идеи и чувства новые, еще не существовавшие?
русский опыт
[185]
XVI
Думается, эти вопросы не ставились на разрешение
молодыми дипломатами новых государств. Как и ди-
пломаты старых держав и старых времен, словесные
интернационалисты считались только с правитель-
ствами: о народах они не думали.
XVI
Людская пыль
Обособляясь от России, новые государства замы-
кали нашу родину в кольцо, из которого не было
никуда выхода: Россия лишалась возможности эко-
номических сношений с Европой и при полном отсут-
ствии сырья, фабричной продукции, с разрушенной
промышленностью, принуждена была вести перво-
бытную жизнь. И то, что с самого начала революции
можно было безошибочно предсказать, случилось: на-
чалась борьба деревни с городом. Голодный, грязный,
оборванный — город умирал от недостатка пищи,
и все его помыслы были направлены в одну сторону:
раздобыть продукты питания. Уже к началу 1918 года
в столицах и в крупных городах провинции не было
хлеба и сахара, конины, яиц, масла и проч. К осени
1918 года голод уносил уже тысячи жертв. К началу
1919 года городское население питалось случайно, за-
быв о хлебе и о мясе, и с каждым месяцем положение
ухудшалось. Большевики уверяли народ, что надобно
завоевать Дон и Малороссию, и тогда хватит всего для
всех. Но дважды завоеванная Украина не облегчила
[186]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVI
тяжести положения: из южных губерний изредка и в
ничтожном количестве приходили продукты, ибо
транспорт был расстроен, и — что всего важнее —
крестьяне не продавали хлеба. Уже с начала 1918 года
власть принуждена была прибегнуть к физической
силе, чтобы получать продукты: реквизиционные от-
ряды с артиллерией и — иногда — с аэропланами разо-
шлись по стране, забирая у крестьян хлеб. И деревни,
отлично вооруженные и сильные своей спаянностью
в ненависти к городу, силе противопоставляли силу,
и сражения принимали ожесточенный характер, так
как это голодные дрались с сытыми, дошедшие до от-
чаяния — с эгоистами, морившими их голодом. Если
в начале этих событий большевики утверждали, будто
крестьяне-кулаки не дают хлеба, — такое утвержде-
ние отпало весьма быстро, так как и бедные мужики
не желали продавать городам ничего.
Тогда Ленин, этот изобретатель формул, сочинил
новую: советская власть должна опереться на состо-
ятельное крестьянство, на ту мелкую буржуазию, ко-
торая является врагом коммунизма и большевиков.
Но формула не дала хлеба, не насытила городов, кре-
стьянину не нужны были более лозунги, он нуждался
в товарах. В первые месяцы революции мужики по-
лучали за продаваемые ими продукты деньги. Затем
они стали брать вещами всякого рода, и скоро деревня
наполнилась роялями, коврами, мебелью, картинами:
город производил «товарообмен». Но иссякло и это,
а деньги все более теряли свою цену. Миллиарды бума-
жек выпускались ежемесячно: их печатала советская
власть, их печатало правительство Добровольческой
армии, правительство Дона, несколько украинских
правительств, правительство Сибири. Одна власть
не признавала денег другой власти, и к потопу при-
знаваемых и непризнаваемых денег присоединялись
русский опыт
1187]
XVI
фальшивые, печатавшиеся предприимчивыми людь-
ми, и те деньги, которые выпускались укравшим ли-
тографские камни Петлюрой, у которого не было ни
территории, ни армии, ни власти, а только камни,
типография, краски и бумага. Обесцененные, стоив-
шие уже одну сотую, одну пятисотую, одну тысячную
своей номинальной цены, бумажки были, конечно,
не нужны деревне. Каждый крестьянин в доме своем
имел по несколько фунтов бумажек, наполовину фаль-
шивых или аннулированных какой-нибудь властью.
Но деревня не имела мануфактуры, кож, изделий из
железа, мыла, чая, сахара. Не было гвоздя, чтобы по-
чинить телегу или борону, не было веревки, чтобы
перетянуть дугу, не было нитки, чтобы зашить рукав.
Деревня требовала от города промышленных товаров
и, не получая их, не хотела давать хлеба. Она предлага-
ла товар за товар, но не за бумажки. Она производила
и настаивала, чтобы и город также производил. Мужи-
ка нельзя было убедить, будто заводы и фабрики не
работают потому, что нет угля, хлопка, железа.
Помимо этого, были и другие причины, крестьянам
более видимые и более понятные. Мужик знал, что го-
род занимается политикой, но не хочет трудиться, что
рабочие не работают, а получают крупнее содержание,
превратившись, таким образом, в государственных
пенсионеров. И, убедившись, что от города нельзя ни-
чего получить, деревня сократила посевную площадь:
крестьянин засевал только десятину или две, сбора
с которых ему должно было хватить, чтобы прокор-
миться год—до следующего урожая. Остальная земля
пустовала и зарастала травой. Во многих губерниях,
через которые проходили армии красных и белых,
посевы были сокращены на 75-80 процентов, так как
все равно солдаты отбирали урожай, а власти реквизи-
ровали хлеб иногда на корню. В своей глубокой нена-
[188]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVI
висти к городу крестьянин предпочитал закапывать
зерно в землю либо сжигать его, только бы не отдавать
его горожанину. Так, борьба между городом и дерев-
ней, распыляясь и принимая все более ожесточенный
характер, разрушала основу существования России —
земледельческое хозяйство. Большевизм, официально
переименованный в коммунизм, понят был народом
как учение о ничегонеделании города, который хочет
жить за счет деревни. И огромная масса, ненавидев-
шая город, ей сыздавна враждебный, теперь пошла по
пути уничтожения всего, что было далеко от деревни
по укладу жизни, по мировоззрению.
Деревня чувствовала одно — и это было истиной —
что с давних времен она подчинялась городу. Оттуда,
из далекого Петрограда, из Москвы затем, приходили
приказы, там создавались законы, там за нее — дерев-
ню — решали и постановляли. Эти решения в боль-
шинстве случаев указывали, что городские не знают
деревни, не сообразуются с ее потребностями, счита-
ют мужиков податной единицей — только. Из города
приезжало начальство, в мундирах, с орденами, оно
приказывало, кричало, сажало в тюрьмы, иногда —
пороло. Это начальство говорило особым языком,
часто бранилось, но оно было недоступно, отдаленно
в блеске своем и не умело и не хотело понять народ.
Что изменилось? Почти что ничего. Исправника, зем-
ского начальника, губернатора сменили люди просто
одетые, иногда в сапогах и косоворотках.
Эти люди обращались к мужику, называя его «това-
рищ». В длинных и непонятных речах эти горожане
восхваляли новый порядок, но они требовали дать
им — и немедленно — хлеб, крупы, масло и проч.
И слова они претворяли в дело, и силой оружия за-
бирали все, что хотели, не читая никаких «законов»,
поступая по-своему. Они были молоды, грязны, но
русский опыт
[189]
XVI
говорили, как и те, бывшие начальники. Они тре-
бовали, приказывали, грозили, и уже не только по-
роли, но и расстреливали без сожаления. Тогда был
хоть суд, и прежде, чем отнять у мужика корову или
самовар, читали что-то и «по закону» отнимали. Те-
перь мальчуган из города приезжал в сопровождении
двадцати таких же, как и он, молодых и оборванных,
но хорошо вооруженных людей: они называли себя
коммунистами. Да, эти люди утверждали, что комму-
нисты — власть рабочая и крестьянская. Неправда,
будто — крестьянская, и тому доказательством слу-
жила их борьба с деревней, их брань по адресу сель-
ской буржуазии, их насильнические действия. Что
эта власть была рабочей — возможно. Но крестьянин
всегда с неуважением и с презрением относился к ра-
бочему. В процессе создания индустрии Россия, как
я вкратце указывал, еще не родила своего пролета-
риата, и рабочими были случайные люди, временно
работавшие. Они приходили из деревень, не умея или
не желая трудиться на земле, это были слабые люди,
убегавшие от родной стихии, которая только и была
близка мужику. Покидая дело своих отцов, уходя в без-
вестное будущее, к другой — непонятной жизни, эти
люди не могли пользоваться уважением деревни, в ко-
торой неистребимая консервативность духа перепле-
тается с любовью к земле, к ее запаху, к ее простору.
И потому те люди, что ныне хозяйничают от имени
рабочих, — люди негодные, ушедшие в города от на-
стоящей жизни, от труда простого, но честного, кото-
рым занимались десятки поколений. И эти негодные
люди, не могшие осесть на земле, диктуют свою власть
деревне, вводят свои порядки, создают свои законы.
Город — это творение Запада и западной культуры;
город как концентрация мысли и дела был всегда чужд
психологии русского крестьянства, и теперь оно вновь
[190]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVI
противилось городу и всякой власти, оттуда шедшей.
И большевики, как типичный продукт города, были
враждебны деревне, ей ненавистны. Крестьяне знали,
что их большинство, что за ними сила, что если они за-
хотят — город погибнет голодной смертью. Перед этой
правдой пасовали уверения коммунистов, что они
друзья крестьян, что они хотят насадить новый поря-
док, не оспаривая уже собственности на землю, что
захватила деревня. Они поступались своей програм-
мой, они мирились с буржуазной действительностью.
Не желая того, они насадили частную собственность,
и они мирились с этим и хотели только одного: чтобы
мужики пошли с ними заодно. Но они не понимали,
что не только в материальных взаимоотношениях го-
рода и деревни была враждебность, но что самая пси-
хология крестьянства, его мироощущение было иное,
нежели мироощущение города. Крестьянин презирал
последний, не верил ему, потому и не хотел помочь.
Приходили и исчезали всякие правительства. На
юге, на Украине, Скоропадского сменил Петлюра; по-
следнего — большевики; большевиков — доброволь-
цы; добровольцев — опять большевики; большеви-
ков — украинцы; украинцев — опять большевики, но
ни одна власть не пользовалась доверием, ни одной
не хотели подчиниться. Неизбежным ходом событий,
какая бы власть ни появлялась, она должна была про-
сить у населения хлеб, ничего взамен не давая дерев-
не. Создавалось такое положение, что мужика хотят
использовать, обмануть. Он знал, что город не работа-
ет, все более развращается, но хозяйничает и предпи-
сывает свою власть. Это казалось мужику дерзостью со
стороны городских, которых он не хотел признавать
как власть. Да, была потребность в порядке, дерев-
ня мечтала о времени, когда ей будет предоставлено
право спокойно работать и не опасаться набегов со
русский опыт
[191]
XVI
стороны тех, которые забирают хлеб. Деревня хоте-
ла, чтобы земля была уже по закону предоставлена
ей, чтобы факт захвата был закреплен. Но все власти
оказывались бессильными и беспомощными. Ни одна
власть не давала деревне фабрикатов. Ни одна власть
не могла ввести элементарного порядка. Ни одна
власть не хотела, не могла или не умела узаконить
факт захвата. Большевики, как коммунисты, боялись
слова «собственность», добровольцы укрывались за
будущее решение Учредительного собрания, которое
когда-нибудь, в отдаленном будущем, соберется; Ско-
ропадский творил волю помещиков; Петлюра только
обещал и печатал фальшивые бумажки. Народ не ве-
рил ни одной власти. Он хотел порядка для себя, но он
отвергал власть города и его право на власть и пото-
му не признавал никакой власти. Тот бунт, что живет
в русском мужике, находил почву для себя в бесконеч-
ном числе фактов, чередовавшихся с феерической бы-
стротой, и все эти факты только усиливали органиче-
ское недоверие крестьянства к городу и к его власти.
В глубине потрясенных душ теплилась надежда, что
когда-нибудь появится правительство, которое будет
близко ему — мужику. И эта надежда, эта вера в буду-
щее чудо использовалась бесчестными людьми вроде
Махно’. Объявляя себя вождями крестьян, обещая
мужикам выполнить их пожелания, многочисленные
авантюристы формировали отряды, и эти шайки на-
падали на ближайшие города и предавали их огню
и разграблению.
Но власти все же не оказывалось. Мужицкое госу-
дарство не образовывалось, но выведенная из состо-
яния покоя крестьянская толпа в неистовстве нена-
* Нестор Иванович Махно (1888-1934) — анархист, во время Граж-
данской войны руководитель революционного движения на юге
Украины. — Примеч. ред.
[192]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVI
висти к городам уничтожила их, мстя за обманутые
надежды и за поруганные мечты. Уже пол-России ох-
вачено было крестьянской анархией, и всякая власть
растворялась в этой анархии, обессиливала и быстро
погибала. Быть может, больше всякой другой власти
ненавидели большевистскую; наследовавшую ей
власть встречали неизменно с радостью, как избави-
тельницу от гнета. Но проходили две-три недели, и на-
род уже проклинал новое правительство и с нетерпе-
нием ожидал времени, когда появится новая, любая,
но новая власть. Анархия не знает постоянства, духу
бунта чужда устойчивость. Вот почему наступает вре-
мя, когда власть является как победительница, но по-
бедительница разумная, узаконивающая революцию
во всех ее эксцессах. Такова и мысль о крестьянской
власти, такова природа успеха вождей всех крестьян-
ских шаек, разрушающих города и удовлетворяющих
жажду мужицкой анархической власти. Огромная
масса людей, густая человеческая пыль, что наполняет
Россию, еще не улеглась, и вряд ли кто возьмет на себя
смелость предсказать конец великой смуте, которая
столь во многом повторяет смуту начала семнадцатого
столетия, бунты Разина и Пугачева. И там, и тут центр
ослабевал, центробежные силы выявлялись во весь
рост, а мужицкая психология анархии и неуважения
к власти оставалась все той же.
Но глубокой ошибкой было бы думать, что — при
одинаковых психологических посылках — народ за
эти столетия все же не изменился. Если обратиться
только к последним трем годам, протекшим со вре-
мени начала революции, мы заметим громадные
изменения, мы увидим, что совершился уже огром-
ный сдвиг. В диком бунте, в жестокостях и в разру-
шении живет инстинкт народа, стихия его души. Но
как после ярости стихии образуются горы, острова,
русский опыт
[193]
XVI
озера — так и в ярости русской стихии постепенно
вырисовываются очертания того нового, чего раньше
у народа не было. Раб и дикарь, он познал свободу,
пусть безудержную, ничуть не сдерживаемую, но сво-
боду, которой он не позволит уже лишить себя. Горо-
да и горожане научили за это время мужика многому,
подняв его умственный уровень. Привычка лучше
одеваться, лучше питаться и чаще мыться — что дала
ему война — ныне упрочилась благодаря возросшему
материальному благосостоянию. Взяв у города деньги
и вещи, крестьянин приступил к пользованию этими
вещами, которые, в свою очередь, приучат к порядку,
к определенной чистоте и к дисциплине. Собственник
и эгоист по природе, мужик всегда ревностно обере-
гает вещи. Быть может, крупнейшим результатом ре-
волюции — помимо насаждения частной собственно-
сти — окажется то, что крестьянин усвоил некоторую
внешнюю культуру, приучившись употреблять мыло,
лучше одеваться и т. д. А ведь материальная культура
порождает и умственные запросы, ибо каждая новая
вещь, любое материальное благо расширяют вкусы
и создают умственные привычки. И то штофное крес-
ло, что мужик увез из усадьбы помещика, в самом фак-
те пользования этим креслом создает в новом владель-
це вещи и новые потребности, новые вкусы.
Далее, интенсивная агитация, что велась два с по-
ловиной года в деревне, научила крестьян относить-
ся к себе с уважением. Море агитационной литера-
туры содержало в себе слишком много непонятного
и странного. Было непонятно, что такое «социализм»
и «интернационализм», «капитализм», «империа-
лизм», «классовая борьба», «диктатура пролетариата»,
и проч., чем апеллировали к мужику все это время. Но
из всей этой бесконечной литературы мужик усвоил
два положения, несомненно правильных. Во-первых,
1194] ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVI
все люди из города, какой бы партии они ни были,
обращались к нему — мужику, с ним говорили, его
убеждали, другими словами, в нем — крестьянине —
была сила, без него нельзя было ничего сделать. Так,
впрочем, прямо и заявляли социалисты-революци-
онеры, льстившие деревне. И уважение к себе, уве-
ренность в своей силе подтверждались фактами, ибо
город не мог жить без деревни и умирал голодной
смертью, когда деревня отказывала ему в пище. А раз
так — невольно вытекало следствие — и это было
второе положение, — что в безвозвратное прошлое
канули времена, когда на него — мужика — можно
было кричать, когда его можно было сечь, разреша-
лось бить его по лицу. Старый барин, старый чинов-
ник, старый офицер, как все старое — не существуют,
и потому не может никто бить мужика, кричать на
него — теперь «новое время» и новые порядки. На-
конец, в безудержной свободе, анархии и в уничто-
жении других создавалась вера в себя, в свои силы,
в равенство свое со всеми другими. Народ забавлялся
свободой, как дитя забавляется невиданной игруш-
кой, которую оно ломает. Но, как дитя, народ не от-
даст этой игрушки другому, он будет защищать свое
право ею пользоваться и ее портить. И те власти, ко-
торые думали об отнятии у народа свободы, погибли,
как погибнут всякие другие, пытающиеся стеснить
свободу мужика. Теперь уже, познав свободу, впитав
в себя ее дух, он будет бороться и против коммунизма,
и против былых времен генералов, пытающихся пода-
вить долгожданную, хотя и столь плохо воспринятую
свободу. Она сулит народу господство над городом,
она дает ему возможность жить по-новому, и ни одна
власть уже не может отнять у народа приобретенных
им прав свободы. Борьба между городом и деревней,
борьба между европейской городской цивилизацией
русский опыт
[195]
XVI
и русской деревенской стихией привела к гибели го-
родской культуры, к власти деревни.
Но зарождалось еще нечто новое, еще не оформ-
ленное, еще не осознанное. За два с половиной года
войны и за три года революции из народонаселения ста-
ла постепенно создаваться нация. Германские войска,
занимавшие русские провинции на западе и на юге,
были чужими, другой веры, другого языка, других
привычек. В Малороссии они натолкнулись на сопро-
тивление, сначала пассивное, со стороны народа. И че-
рез несколько недель это сопротивление уже приняло
характер восстания, когда неорганизованный народ,
без плана и без руководителей, нападал на отряды
пришельцев и уничтожал их: пробуждалось наци-
ональное чувство, возникала идея родины. Раньше
родины совсем не было, это быль звук пустой. И еще
в начале переворота слово «патриот» было словом
оскорбительным, за что и убивали патриотов. Но те
самые агитаторы, что внушали ненависть к родине,
принуждены были — волею событий — признать эту
родину. Да, они говорили, что только теперь, после
революции, народ обрел родину. Ее не было у него
раньше, так как царский режим лишал русский народ
любви к отечеству, но после революции родина стала
демократической, любящей своих граждан, и потому
надо защищать родину и революции. Если последняя
являлась абстракцией — родина понималась как зем-
ля, взятая народом у помещиков, у монастырей, у каз-
ны, как и объясняли это агитаторы: это было близко,
понятно, а главное — реально. Правда, народ не хотел
защищать родину, но свою землю он готов был отстаи-
вать с оружием в руках против всякого захватчика, что
и делал. Затем разразилась Октябрьская революция.
Большевики, распространяя агитационную литера-
туру в несметном количестве, говорили в брошюрах,
[1961 ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVI
в газетах, в листках о задачах пролетариата, о сущно-
сти Интернационала и о прочих непонятных вещах.
Но уже через год они убедились, что питать народ аб-
стракцией нельзя, и как и первый Совет рабочих депу-
татов — также принуждены были прибегнуть к слову
«Родина». Они давали этому слову особое толкование,
утверждали, что ныне Россия—подлинная родина для
бедных классов населения, ибо осуществляет волю по-
следних, защищает интересы не только всемирного,
но и русского пролетариата. Им приходилось творить
политику уже не во имя интернационала и не только
для спасения мирового пролетариата; нет, они говори-
ли о задачах России, о русских рабочих и крестьянах,
о русских интересах. Как психологи, они улавливали
сердца человеческие, приспособляясь к новой психо-
логии народа.
А еще через полгода коммунисты, ведя борьбу про-
тив Добровольческой армии, агитировали, утверждая,
что добровольцы—орудие в руках Англии и Франции,
что весь мир борется против России, что надо защи-
щать социалистическую и коммунистическую родину.
Во имя пролетарских интересов и идеалов признава-
лась родина, и идея ее пропагандировалась со всем
тем рвением, которое свойственно большевикам. И в
крестьянстве начинался пробуждаться дух нации, на-
циональная идея. Пока это был еще инстинкт самосо-
хранения, который существует у всех народов. Важно
было то, что родина как факт, как вывод из событий
последних шести лет уже существовала в тайниках
мозга и сердца, что в огне, пожиравшем Россию, созда-
валась нация. Людская пыль, что носилась по России,
начинала оседать и кристаллизироваться. И среди
бушующего моря анархии, разрушая родину, народ
начинал эту родину осознавать и любить ее. Перелом
наступал, психология людей и событий менялась.
русский опыт
[197]
XVII
XVII
Интернациональный
национализм
К тому времени, как психология народа стала ме-
няться, ко времени, когда идеи родины стали зарож-
даться в уме распыленной массы, большевизм сильно
изменился в условиях времени. Массы населения ушли
от коммунизма, так как, захватив земли и осев на них,
крестьяне выполнили мечту свою, но оформить факт
захвата советская власть не могла главным образом по-
тому, что это противоречило бы принципам социализ-
ма. С фактом захвата считались, но вопреки своей про-
грамме большевики действовать не хотели. И потому
деревня не верила власти и — кроме того — была с ней
во вражде за попытки ее брать у крестьян продукты. Го-
родской пролетариат был стерт с лица земли; он погиб
от голода, в боях или разбежался по деревням, чтобы —
в сельской работе — спастись от неминуемой голод-
ной смерти. Все, что власть добывала путем насилия
и хитрости, отдавалось армии, и потому в армию шли
люди, спасавшиеся от голода. Они подчинялись плохо
дисциплине, они не хотели драться, но они шли туда,
чтобы иметь кусок хлеба, щепотку соли и ничтожное
количество сахара. В армию же тянулись те деклассиро-
ванные люди, которых война и затем революция выби-
ли из колеи и превратили в профессиональных воинов,
готовых служить всякой власти, лишь бы быть оплачи-
ваемыми. Так создавалась Красная армия, количествен-
но все увеличиваясь, но не спаянная, лишенная бое-
способности и дисциплины. Большевики видели, что
[198]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVII
время дезорганизации прошло, что надо приступить
к введению порядка. Как деспоты, они были централи-
заторами. Они уничтожили фабрично-заводские коми-
теты. Они ввели десятичасовой рабочий день и прикре-
пили рабочих к заводам, воскресив крепостное право.
Они уничтожили солдатские комитеты и стали брать
на службу офицеров старой армии, которые принуж-
дены были идти к коммунистам, чтобы получать паек
продовольствия и чтобы не оказаться в рядах контрре-
волюционеров, беспощадно расстреливаемых. Появи-
лись новые офицеры, выпущенные из большевистских
военных школ, вышедшие из низов. Это были ревност-
ные слуги нового строя, они были жестоки, истязали
солдат еще в большей мере, нежели офицеры при
старом режиме. И солдатская масса ненавидела этих
офицеров и с любовью относилась к офицерам старого
режима, которые служили неохотно и потому особой
рьяностью не отличались. Помимо офицеров, выпу-
щенных из большевистских школ, и офицеры и сол-
даты служили власти, не уважая и не любя ее, мечтая
о моменте свержения этой власти. Приблизительно та-
кие же чувства питали к большевистской власти мно-
гочисленные чиновники, наводнявшие канцелярии.
За исключением коммунистов и сделавших служебную
карьеру за этот промежуток времени, вся бюрократия
нового режима презирала правительство и самый ре-
жим и работала, чтобы получать паек и существовать.
И, быть может, единственной опорой нового режима
был незначительный слой новой буржуазии, разбога-
тевшей на подрядах и на спекуляции, которая все более
распространялась. Таким образом, к 1920 году больше-
визм уже не имел опоры ни в одном классе населения,
он был изжит и держался исключительно при помощи
силы, в свою очередь готовой предать власть. Страной
управляла небольшая группа лиц, небольшая партия,
русский опыт
[199]
XVII
и в России господствовала олигархия, что напоминало
время дореволюционное, когда другая олигархия рас-
поряжалась и диктовала народу свою волю.
Если на юге России и в Сибири шла жестокая граж-
данская война и анархия все еще свирепствовала
с неукротимой яростью, — в Великороссии настоя-
щей гражданской войны не было: все время, уже два
с половиной года, народ имел одну и ту же власть вы-
сокомерной и беспощадной олигархии. И голодный,
безработный народ из состояния действенного бунта
постепенно переходил в состояние созерцательной
апатии. Таковой была оставшаяся в живых незначи-
тельная часть интеллигенции, таковым было низшее
городское население, таковым было и крестьянство.
Уже не мечтали об активной борьбе против больше-
визма; надеялись на чудо, которое само явится и спа-
сет от голода и от смерти. Это душевное состояние
характерно для безудержного русского бунта, для
усталой анархии, готовой мириться с порабощени-
ем и со смертью. Но эта усталость была временной,
и она в любой момент готова была смениться своей
противоположностью, что и учитывали большевики.
Уже с середины 1919 года мы можем наблюдать, как
власть, видя полную свою неавторитетность и созна-
вая свою оторванность от народа, мечется в желании
подыскать новую формулу, народу близкую, которая
инертную и анархическую массу могла бы воодуше-
вить. Как демагоги, учитывающие по преимуществу
психологию и заостряющие инстинкты, коммуни-
сты и решили использовать пробуждавшееся нацио-
нальное сознание. Продолжая разговоры о мировом
пролетариате и о задачах европейской социальной
революции, большевистская власть стала взывать
к патриотизму народа, стала проводить ту програм-
му, которая ими же — большевиками — еще так не-
[200]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVII
давно называлась империалистической. Советское
правительство начало в крупном масштабе войну за
объединение России, за возвращение отложивших-
ся провинций. Комбативность большевизма вновь
оживала, но под другими лозунгами. Утеряв надежду
зажечь огонь мировой социальной революции, при-
ходилось ограничиваться территорией России, лишь
бы длить войну, без которой в большевизме не было
пафоса религии, не было воинственности, не было
ничего, что его выделяло из ряда других социальных
утопий. В борьбе было спасение большевизма, и для
этой борьбы Ленин жертвовал идеологией, старыми
формулами, превращался в вождя империализма но-
вого образца.
Как схематик и деспот, Ленин — человек сконцен-
трированной мысли, сконцентрированного действия,
сконцентрированной воли. Он и государство мыслит
как сконцентрированное общество, повинующееся
все нивелирующей власти. Такова идея коллективиз-
ма, которому противна философия индивидуализма,
философия свободы личной и общей. И тот деспотизм
нивелирующей власти государства, что кроется в кол-
лективизме, полное завершение свое получил в прак-
тике коммунизма при большевиках. Разговоры о са-
моопределении национальностей и об обособлении
народов для самостоятельной государственной жизни
были фальшью, так как не соответствовали природе
нивелирующего коммунизма. Таким же точно обра-
зом, разогнав муниципалитеты и земства и наделив
местные Советы рабочих депутатов неограниченной,
казалось бы, властью, — правительство в действи-
тельности управляло страной путем декретов и при-
казаний, пытаясь лишить всякого влияния местное
самоуправление. Эти декреты часто не приводились
в исполнение, ибо центральная власть не располага-
русский опыт
[201]
XVII
ла той физической силой, которая могла бы следить
за точным выполнением декретов. Но это зависело от
привходящих обстоятельств, как самая попытка гру-
бой централизации является разительным свидетель-
ством практики большевистской власти.
Итак, последняя не могла мириться с самостоятель-
ностью мелких государств; в их поглощении она ви-
дела не только средство осуществить коммунизм, но
главным образом — способ повысить свою комбатив-
ность и средство вновь завоевать симпатии народа.
Армия, во главе которой находились к тому времени
бывшие царские генералы и офицеры — а их в Крас-
ной армии было много сотен, — считала большеви-
ков предателями и разорителями родины. И не могли
эти офицеры оправдаться ни перед другими, ни тем
более пред своей совестью, что они пошли служить
тем, кого считали предателями, потому только, что
голод смирил их. Нет, в таких условиях находились
ведь и сотни других офицеров, которые пробирались
в Добровольческую армию или геройски погибали за
отказ служить новой власти. Нужно было настоящее
оправдание, убедительное и для себя, которое бы за-
ставило успокоить совесть. Такое оправдание нашли
большевики: они учитывали душевное состояние
армии, они отлично знали, что все «контрреволюци-
онеры» имеют лозунгом «объединение России», в про-
тивоположность тем, кто родину расчленил и довел
до позора, нищеты и голода. И большевики, забыв на
время о всем, говорившемся ими за два года, сохранив
верность Третьему интернационалу только для запад-
ных своих друзей, стали уверять армию и народ, что
надобно объединить Россию и во имя этого бороться
против врагов, со всех сторон окружающих страну.
Офицерство, знавшее всю глубину лицемерия вла-
сти, в желании оправдать себя делало вид, что верит
[202]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVII
власти. И власть, знавшая всю глубину ненависти
к ней офицерства, делала вид, что верит людям, кото-
рые оставались злейшими врагами коммунизма и во
всякий благоприятный момент готовы были произ-
вести переворот. Они, эти сотни офицеров и десятки
генералов бывшего Генштаба, блестящие офицеры
угасшей гвардии и царские адъютанты, подчинялись
Троцкому. Для них это прежде всего был ненавистный
еврей, один из тех парий, которых они третировали
и безнаказанно могли убивать. Для них это был рас-
тлитель и погубитель России, которого, как ненавист-
ного еврея, они обвиняли даже в несуществующих
преступлениях, на него перелагая ответственность,
в несравненно большей степени тяготевшую на Лени-
не, на Бухарине и на прочих. Но этот еврей с толсты-
ми красными губами и большим крючковатым носом
их—офицеров — спасал от угрызений совести. Они —
начальники Красной армии — лицемерно уверяли
себя, будто Троцкий создает единую Россию и ведет
армию к победе над внешним врагом. Они утвержда-
ли, что только большевики восстановят родину, что
они — после «трансформации» — приступят к осу-
ществлению «национальной программы». Обманывая
себя, усыпляя свою совесть, они хотели служить боль-
шевикам и убаюкивали себя мыслью, что служат не
большевикам, а России. И они вводили старую дисци-
плину, хотя служили не за чистую совесть, и больше-
вистская власть одобряла эту дисциплину, видя, что
созидается армия, ими же отвергаемая, как принцип.
Так деспотия коллективизма в процессе революции
обрела защитников в офицерстве. Были две стороны:
одна не верила другой, одна обманывала другую, обе
успокаивали свою совесть, обе лгали и искали для себя
оправдания. Красная власть и белая, монархически-ре-
акционная армия творили одно и то же дело. Красное
русский опыт
[203]
XVII
и белое слились, и нельзя было узнать, где красное,
где белое.
Но лозунг был своевременен и удовлетворял ин-
стинктам народа. Сквозь толщу анархии, в смраде
пожаров, в испарениях крови, народ переживал ре-
волюцию в психологии своей. Он уже ясно видел, что
родина погибает, что никуда не годная власть довела
до разрушения страну, которая с таким трудом сози-
далась столетиями. В нем только зарождалось нацио-
нальное сознание, но национализм в нем жил всегда
и руководил им с первых дней его истории. Ведь это
народ родил тот психологический уклад, который дал
Ивана Грозного, Петра I, Бакунина, Аксаковых, Ки-
реевского, Толстого, Герцена, Достоевского, Лаврова,
Владимира Соловьева, Чернышевского. Это в народе
поэзия и музыка, зодчество и живопись черпали свои
силы, силы отталкивания от Запада, силы веры в чудо
спасения Россией гнилого Запада, умирающего от
грехов и преступлений цивилизации. Теперь чужие,
Европа, Запад, — назовите, как хотите, — шли на Рос-
сию, хотели ее сокрушить. И вновь, как во времена
Ивана III, как при Александре I, оживала стихия наци-
онализма, который, как способ самосохранения, спа-
сает иногда народы в критические периоды их исто-
рии. Мне самому приходилось видеть, как с радостью
встречались большевики ненавидящими их крестья-
нами, уверенными, что это «наши солдаты» идут бить
румын, чтобы отнять у них Бессарабию. Я видел вос-
торг народа, приветствовавший грабителей, вошед-
ших в Одессу после того, как оттуда ушли французы
и греки. Иностранный солдат был уже неприемлем: он
символизировал угнетение России и ее расчленение.
И нет той власти, которая не шла бы за народом.
Самодержавие, даже в последние десятилетия, во
время агонии, все еще питалось народными корня-
1204]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVII
ми, уже высохшими, но некогда враставшими в на-
родную толщу. Оно защищало общину как народную
особенность; оно провозглашало религию и церковь
основами жизни; оно не умело использовать этих по-
ложений, извращало правильные идеи — и погибло.
Так же точно и большевики, по воле народной стихии
дезорганизуя страну, по воле этой же стихии принуж-
дены были, приступив к организации государства,
творить историческое дело русского народа. Они из-
вращали идеи, жившие в народе, питались мыслями
о введении коммунистического строя, который-де
близок народу, — как самодержавие было убеждено,
что община, этот коммунизм патриархального обще-
ства, органичен для России. С цинизмом демагогов,
неверующие, борцы против религии, они прибегли
к покровительству Церкви; во главе ее они поставили
верных себе иереев, утверждая, что христианство по
существу своему особый вид коммунизма. Наконец,
возвращаясь к тому, о чем я говорил выше, больше-
вики хотели нарождавшуюся идею национального
чувства использовать для оживления угасавшей ком-
бативности своего учения и для своей практической
деятельности. Деспоты и олигархи, красные само-
держцы, — они были только рабами стихии, исполни-
телями неоформленных желаний массы, за которой
они шли, по которой и руководили, ибо угадывали
пробуждавшиеся инстинкты.
Борьба против Польши, против Финляндии, про-
тив Эстонии, против Грузии — эта борьба в полном
смысле была империалистической, ибо она пресле-
довала цель овладения ими и подчинения их власти
большевиков. Эти войны удовлетворяли инстинктам
народа, который не мог согласиться на расчленение
России, на окружение себя со всех сторон врагами, на
лишение пользования морями, на возвращение Рос-
РУССКИЙ опыт
[205]
XVII
сии к XV столетию. Бессознательно, но так именно
чувствовал народ. И к 1920 году можно было видеть,
как, начиная борьбу с Финляндией, Грузией, Поль-
шей, большевики, уже не прикрываясь фразеологией,
выставляли империалистические лозунги. Они бро-
сали армию против Польши, заявляя, что не позволят
полякам захватить земли, принадлежавшие Речи По-
сполитой до 1772 года, ибо земли эти русские и могут
принадлежать только России. Они неудержимо нес-
лись в Закавказье, чтобы пробиться к Персии и утвер-
диться в Азии, к чему сводилась политика России за
истекшее столетие. Они не признавали притязаний
Финляндии на Карелию и при первой же возмож-
ности начали борьбу за эту окраину. Они, овладевая
Новороссией, в первую же очередь приступали к фор-
мированию армии против Румынии, захватившей
Бессарабию. Они с тревогой смотрели на существова-
ние Эстонии, выбирая момент, чтобы напасть на нее
и поглотить ее. Так, провозгласив раздел родины как
принцип, как высшую справедливость в отношении
народов, желавших жить самостоятельно, большеви-
ки, оказавшись в положении организующей власти,
отвергли принцип и пошли путем, которым шество-
вала Россия четыре столетия.
Пусть демагоги — но большевики должны были
склониться пред волей истории. Обманывая себя
и других, лицемерно проповедуя то, за что они сверг-
ли Временное правительство, коммунисты — по су-
ществу, вопреки себе, — творили русское дело и, того
не желая, восстанавливали разрушенное ими государ-
ство, делая его унитарным и централизованным.
Сознавала ли Европа происходившее, понимала ли
она смысл войн, начатых большевиками? Увы, и на
сей раз вся международная военная опасность боль-
шевизма не была усвоена. Европа полагала, что граж-
[206]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVII
данская война эта создается большевиками для того,
чтобы существовать, победив контрреволюцию. По
прекращении гражданской войны большевики долж-
ны были перенести ее за пределы России, и это слу-
чилось. Европа не поддержала Ленина, европейский
пролетариат оказался культурнее и консервативнее,
нежели полагали коммунисты. Путь на Запад был от-
резан, и большевикам приходилось комбативность
свою проявлять на Востоке, и для этого была подго-
товлена почва. И в самом деле: Версальская конферен-
ция и отдельные трактаты, особенно в Нейи*, разбили
Юго-Восток Европы и Азию на ряд государств, обра-
зованных вопреки принципу национальной спра-
ведливости. Мелкие страны, участвовавшие в вой-
не на стороне держав Согласия, приобрели за счет
побежденных огромные территории, не связанные
с ними ни этнически, ни культурно, ни хозяйствен-
но. Румыния, Сербия и Греция превратились в боль-
шие, но искусственные и слабые организмы. Во вновь
присоединенных к ним провинциях, с первого же дня
присоединения, началось движение против завоева-
телей, движение национального характера, но принять
национальные формы движение это не могло в силу
международной обстановки. И тогда в Бессарабии,
в Добрудже, в Македонии, во Фракии, в Словении,
в Хорватии возникло движение коммунистическое.
Буржуа и пролетарии, горожане и крестьяне, в отча-
янии и в ненависти к поработителям, примыкали
к коммунистам в надежде, что большевизм сотрет
границы, установленные Версальской конференцией,
* Имеется в виду мирный договор, заключенный по результатам
Первой мировой войны между Болгарией и странами Антанты. Он
был подписан 27 ноября 1919 г. в пригороде Парижа Нёйи-сюр-Сен.
Почему именно его выделяет автор, не ясно: в данном случае шло
перераспределение только земель Болгарии, а создание новых го-
сударств произошло по другим договорам. — Примеч. ред.
русский опыт
[207]
XVII
и даст народам возможность осуществить националь-
ные свои задачи. Подавляющее большинство этих лю-
дей было врагами коммунизма, трепетало при мысли,
что и у них будет строй Советов, но, доведенные до
отчаяния, они в большевизме видели последнюю воз-
можность избавиться от поработителей. Так, по горь-
кой иронии судьбы, интернациональный коммунизм
стал мыслиться как опора национальных движений.
И то движение, которое наблюдается в настоящее вре-
мя в провинциях вышеперечисленных, есть движе-
ние национальное, которое именуется большевистским
по недоразумению, но которое придает огромную нас-
тупательную силу русскому большевизму. Европа-по-
бедительница не учла международной опасности рус-
ского коммунизма, который умело черпает свои силы
в недовольстве народов побежденной Европы.
Такую же, если не большую еще, силу черпает боль-
шевизм в Азии, порабощенной Европой. Двигаясь все
более на Восток, ища рынков и колоний, Европа не
могла не поработить народов Азии, постепенно пре-
вращая их в своих данников или в рабов. Борьба за
господство в Турции и в Персии, за преобладание
в Китае, за овладение Афганистаном, как и давниш-
нее господство Англии в Индии, пробуждали в поко-
ряемых народах всю силу примитивного азиатского
патриотизма и всю воинственность магометанства.
Борьба за турецкое наследство, унижение халифа и ги-
бель могущественнейшей исламской державы взбудо-
ражили Азию. Ее народы, чуждые европейской куль-
туре, восстали против последней. А между тем оттуда,
из России, шли вести, что новые люди-большевики
ведут упорную борьбу против Англии, Франции, про-
тив Италии, Японии, защищая малые народы и осво-
бождая их. Десятки миллионов рублей тратились
большевиками на агитацию в Азии, на возбуждение
[208]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVII
народов покоренных против народов-покорителей.
И народы Азии, видя постепенное свое порабощение,
видя гибель самостоятельности своих государств,
стали мечтать о пришествии большевиков, своих ос-
вободителей. Так, в короткое время, растратив силы
и потеряв надежду на скорое пришествие социаль-
ной революции в Европе, большевики в Азии нашли
подходящее место для развития своих идей, для их
осуществления и для ущемления европейских госу-
дарств в наиболее уязвимом месте — в Азии. Только
столкнувшись с коммунистами на границах Персии,
Европа поняла, что большевизм не ограничивается
территорией России, что он живуч, ибо комбативен,
что, рожденный войной, он может жить исключитель-
но в обстановке войны, а потому он будет стремиться
создать для себя возможности успехов повсюду: в Ев-
ропе, в Азии, в Африке. Большевизм имел задания ин-
тернациональные — и не только в теории. Но так как
практика его действий оказалась вне времени, он рас-
пылил свой интернационализм и превратил его в ме-
ханическую цепь из отдельных интернациональных
национализмов. Он увлекал порабощенных мечтою
об освобождении и о национальном возрождении,
и это воодушевляло подавленные национальности
и рождало борьбу Востока против Запада, ислама
против христианства, культуры застоявшейся против
культуры движения и воли. Борьба классов, эта основа
марксизма и утверждение истины большевизма, уже
перестала проводиться на практике. К борьбе против
Англии и Франции призывались не классы, а народы;
игра велась на струнах не классовой борьбы, а нацио-
нальной; экономическая вражда уступала место чисто
политической. Интернационализм, прямолинейный
и беспощадный, сменился национализмом столь же
прямолинейным и столь же беспощадным.
русский опыт
[209]
XVII
Так и во внутренней и в международной своей по-
литике большевизм, через три года после появления
своего на арене действенной истории, преобразился
до неузнаваемости. Оказавшись у власти и очутив-
шись пред неизбежностью управлять страной, боль-
шевики — незаметно для себя, а потом и сознатель-
но — начали творить волю народной стихии, как
творили ее тогда, когда потакали убийствам, разгро-
мам, насилию. Было странно видеть советское прави-
тельство в роли суровой власти, наказующей смертью
именно тех, кто так недавно еще пользовался правом
предавать родину, что считалось обязательным для
всякого пролетария, для всякого солдата. Было стран-
но видеть, что презренная родина и тысячи раз про-
клятый патриотизм вдруг восставали из забвения,
и во имя родины стотысячные армии вели империа-
листические войны. Было странно видеть, что пропо-
ведовавшаяся децентрализация сменилась жестокой
централизацией, что господство рабочего класса пре-
вратилось в господство олигархии, которая вводила
десяти- и двенадцатичасовой рабочий день, разгоняла
заводские комитеты, прибегала к строжайшей дисци-
плине труда и пр. Пусть армия была дезорганизован-
ной, пусть народ не трудился, пусть все приказы вла-
сти не исполнялись! Важно было другое; большевизм
из интернационалистического учения превратился
в националистическую действительность. Чтобы не
погибнуть, он свою боеспособность получал уже не
только изнутри, но извне, от национализма, грубого
и дикого, каким приблизительно был и национализм
старой России. Большевизм, как самодержавие, вел
политику национализма, приноравливаясь к стихии,
не умея, хотя и пытаясь, претворить национализм
в национальное дело. Вновь красное и белое сплелись
в один клубок.
[2Ю]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVIII
XVIII
Экспансия
Если в русском народе просыпалось националь-
ное сознание, если большевики использовали его
для империалистических целей, — возникал вопрос,
поскольку сильно в народе империалистическое чув-
ство, ибо в ответ на этот вопрос заключается и ответ,
куда приведет Россию ее теперешний империализм,
и какова подлинная природа русского человека.
В этой последней главе своей книги мне хотелось бы
дать краткую характеристику не только прошлого Рос-
сии, но и будущих ее путей, характеристику психоло-
гии русской истории. Я знаю, поскольку трудна эта за-
дача, и потому я свожу ее к некоторым положениям,
развить которые можно будет в другое время.
История России — это история стихийной экспан-
сии народа, неудержимого его стремления распро-
страниться на восток, юг, запад и север. С отдаленных
времен, ушедших в могилу истории, русский народ
двигался во всех направлениях, и ни одна власть не
могла этому противоборствовать. Напротив того,
правительства принуждены были считаться с этой
экспансией и шествовать за народом, оформляя
и узаконяя его волю. Народ шел на север, поглощая
финно-литовские племена, самостоятельно действуя
и понуждая власть следовать за ним. Таково было
движение новгородцев и псковичей, впоследствии —
Москвы. Народ двигался на запад, овладевая прибре-
жьями Балтийского моря, ассимилируя литовские
племена, и за ним шла власть. Народ стремился на юг,
выносил городки на окраины, и власть опять-таки
русский опыт
[2И]
XVIII
принуждена была следовать за стихией. Народ шел
на восток, переходил Урал и завоевывал дикие сибир-
ские народцы — и власть шла за массой. Ни в один
период своей истории ни одна власть не вела само-
стоятельной великодержавной политики — напротив
того, она стремилась замкнуть Россию в ее тогдашних
границах, но — понуждаемая народом — плелась за
ним в его неудержимом шествии. Только со времени
Ивана III власть начинает политику закрепления зе-
мель, на которых осел народ, и политику расширения
до естественных границ пределов России, выполняя
это дело уже не как тяжкую необходимость, а как
определенную программу. Петр I и Екатерина II были
яркими выразителями этой новой, программной по-
литики власти, и они закончили дело, начатое много
столетий до них самим народом.
Но не дух завоеваний, не природный империализм
был источником этой экспансии. Нет, это объясня-
лось анархической природой русского человека, его
свойством нестись вширь, растекаться в мыслях и в
делах, его отталкиванием от внутренней и от внешней
сдержки. Природе русского человека чужды замкну-
тость и строгие очертания линий, и, чтобы понять по-
чему — надо знать русский ландшафт, в котором нет
ярких красок, а существует прелесть теряющихся в не-
ясной дали сероватых очертаний. Россия не знает и не
любит скульптурной отчетливости, которая характер-
на для солнечной Европы. Никогда поэтому Россия не
имела и не будет иметь великих скульпторов, ибо ей
близка только живопись; живопись полутонов, мелан-
холии серых очертаний, загадочной незаконченности.
Так и в музыке, русская природа чужда западной гар-
моничности звуков. Ей нужна дисгармония, ощути-
мая несогласованность звуков, в результате дающая
полноту восприятий, которых не знает Запад. Такова
[212]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVIII
и русская литература, дисгармоничная, но страстная
и глубокая. Россия не знала мастеров слова, стилистов
(кроме Пушкина, Гоголя и Тургенева), руководителей
литературных школ. Величайшие русские писате-
ли, как Толстой и Достоевский, писали иногда даже
грамматически неправильно, но они потрясли чело-
вечество гением своего дисгармонического таланта
и глубиною своих мыслей. Все русское искусство не
имело отчетливости рисунка мастеров Запада, ибо
последние, отшлифованные культурой и живущие
умственной жизнью городов, варьировали формы, со-
вершенствовали образцы, так как имели перед собой
мир законченный и в искусстве поэтому — по преиму-
ществу умственный, надуманный. Русское искусство
еще жило с народом; оно пользовалось фольклором,
не нуждалось в искусственности, в умственности
и было деревенским, не нуждающимся в городской
надуманности. Необъятная ширина России и в искус-
стве давала экспансию, духовную ширь, не сдержива-
емую условностями европейской культуры. Так было
и есть не только в искусстве. Обратите внимание на
русские города, которые по духу своему так отличны
от западных. В Англии, в Германии, во Франции, в Ита-
лии город несется вверх, он как бы отрывается от зем-
ли, которой так мало, он строит один этаж на другом,
скучивается и замыкается в узких пределах. Русский
город стелется по земле, растет вширь, он окружает
себя хуторами, при домиках он разбивает сады, он —
деревня, большая и иногда благоустроенная, — но
все же деревня. Никогда поэтому Россия не любила
европейского Петербурга, с его гордыми, величествен-
ными, вверх несущимися дворцами, с отчетливыми
очертаниями улиц. Но ей была близка и понятна Мо-
сква, широко раскинувшаяся, с небольшими домами,
с садами при них, с низкими уютными церквами.
русский опыт
[213]
XVIII
Стройная готика непонятна России, которой нужны
ширина и незаконченность форм.
И в умственной жизни, в философии главным обра-
зом, Россия неизменно была страной экспансии, чему
образцом служит Владимир Соловьев, крупнейший
и оригинальнейший русский философ. Рационализм,
искусственно привитый в России, быстро растворил-
ся в народной стихии и приобрел специфический
характер: элементы метафизики, идеи порядка ир-
рационального всегда господствовали и покоряли
себе русскую философскую мысль до последних дней.
Порожденный философскими теориями, социоло-
гические школы Запада, утверждаясь в России, ока-
зывались очень быстро захлестнутыми духом народ-
ной экспансии. Это произошло с фурьеризмом, как
впоследствии с марксизмом, как еще дальше с цим-
мервальдизмом. Огромная народная стихия, могучая
в своей девственности, ломала ей чуждые теории
и приспособляла к себе.
То же было и в политике. Народ распространялся
во все стороны, он покорял территории и цивилиза-
ции, иногда более высокие, но он не перерабатывал
их в себе, а — распространяясь — шел дальше. Это
был огромный инстинкт безудержной воли при от-
сутствии внутренней дисциплины. Завоевав четверть
земного шара, поглотив десятки народов и культур,
Россия до последнего дня еще не осела, еще не име-
ла центра. Она, разойдясь во все стороны, растрати-
ла свои силы, разбросав их по окраинам и ослабив
центр — Великороссию. Еще во время великой Сму-
ты — в начале XVII века — все еще ширившаяся Рос-
сия едва не погибла, растратив свои силы на окраинах
и оказавшись без сильного центра. И то же явление
наблюдалось в самом начале революции 1917 года,
когда центр был слишком слаб, чтобы противодей-
[214]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVIII
ствовать центробежным силам. Экспансия давала
плохие результаты, но она была свойственна народу,
духу его культуры. Дух этот отрицает интенсивность
во всех ее проявлениях. В сельском хозяйстве Россия
экстенсивна, она возделывает землю, стремясь рас-
ширить площадь запашки, но не поднять культуру.
В заводской промышленности нет интенсивности,
нет ее в мысли, в искусстве, в привычках обыденной
жизни. Вся культура России экстенсивна и отрицает
напряжение труда и воли, дисциплину духа и мысли.
Творя быстро, народ творит плохо; работая хорошо,
он устает от однообразия работы, которую начинает
ненавидеть. И так как дисциплину в труде он считает
принуждением, он противится — пассивно — дисци-
плине и труду, предпочитая случайную работу или
привычный труд экстенсивного сельского хозяйства.
Анархист и созерцатель, крестьянин вину за неудачи
не возлагает на себя; нет, он вверяет свою судьбу и ре-
зультаты будущего урожая Промыслу и философиче-
ски мирится с неудачами, с болезнями, с голодом и со
смертью. И в этой первобытной созерцательности
подлинная религиозность слишком часто отступает
на второй план, заменяясь бунтарским равнодушием,
апатией утомленной анархии, что столь легко при-
нять за религиозность.
В этой анархической созерцательности, в стихии
распространения, в отсутствии дисциплины зароди-
лась и окрепла уверенность, что неисчерпаемы силы
России, что путь ее истории своеобразен, что миссия
ее — оздоровить Запад и спасти его от моральной
гибели. Гибель — эта та внешняя культура, та закон-
ченность форм и сущности, что отталкивает Россию
от Запада. Не имея этой законченности, не создавая
ее, умственно и материально экстенсивная, — Россия
считала это явлением не случайным, не несчастьем
русский опыт
[215]
XVIII
отсталой страны, а величайшим благом и особым
благоволением к ней Высшего Промысла. Философия
и социология обосновали эту точку зрения, практиче-
ские политики использовали ее для реальных целей.
И в период социальной революции, сотворенной боль-
шевиками, последние, как все их предшественники,
приступили к оправданию исторического несчастья
возведением последнего в величайшее достоинство
народа. А дух экспансии, инстинкт расширения, при
отсутствии склонности к интенсивности, те же боль-
шевики захотели использовать для империалистиче-
ских целей. Пробуждающееся национальное чувство
новая власть стала пытаться устремить по пути, ко-
торый лишь внешне напоминает путь, которым шел
народ в течение столетий. Сбудется ли мысль больше-
виков? На повороте ли Россия, чтобы стать импери-
алистической державой? И неужели созерцательно-
анархическое крестьянство уже созрело для политики
насилий, которая чужда была народу? Повторяю — по-
литики, так как в ярости мщения народ часто творил
зло и насилие, но это было спонтанно и преходяще;
зло и насилие как метод, как политика, как система
чужды народу: и для систематического творения зла
в нем нет дисциплины.
Но во зло может быть употреблена та экспансия, что
живет в народе. В течение веков распространяясь во
все стороны русский народ, отброшенный от морей,
стихийно приступит к движению на запад и на юг
и сокрушит слабых врагов, которых встретит на сво-
ем пути. Теперешнее движение масс, используемое
большевиками, стремление в Азию и на Запад — это
стихия еще не угасшей экспансии. И только дойдя до
естественных пределов распространения, народ на-
чнет кристаллизоваться в нацию, найденную чувством
1216]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVIII
сознания и государственности. В той наступатель-
ной борьбе против Европы и Азии, что ведут теперь
большевики, нет поэтому народного империализма,
а существует империализм правительства. Но народ
движется бессознательно, и тем более могуче это дви-
жение. То национальное чувство, которое зарождает-
ся, еще не оформлено, но не пройдет и нескольких лет,
как оно примет формы, в которые включит содержа-
ние — борьбу России за свое восстановление. Уже не
механически принуждено будет всякое правительство
следовать за народом, а выполняя некую националь-
ную программу.
Осев на своей земле, пользуясь свободой для себя,
развивая свои экономические успехи, русский народ
постепенно будет уходить от стихии внешнего рас-
пространения и, замыкаясь в национальное, скоро
лишится инстинкта всемирного бунтарства. Много
и часто злоупотребляли у нас выражением «завое-
вания революции», различно понимая этот термин.
А между тем завоевания революции имеются, и они
неистребимы, и в числе этих завоеваний первым
и главнейшим надо считать изменение психологии
народа: бунтарски-коллективистская, экспансион-
но-экстенсивная, она превращается в индивидуали-
стическую, замкнуто-интенсивную. Великий бунт, что
в области мысли связан с именами И. Киреевского,
Герцена, Чернышевского, Бакунина, Толстого; вели-
кий бунт, что в области дела связан с именем Ленина,
уже заканчивается. То, что происходит в России, —
это последняя страница из книги прошлого, из книги,
уже усвоенной страной. Та интеллигенция, что вдох-
новляла народ, что идеализировала его и хотела скры-
тый бунт претворить в революционно-социальное
действо, сделала свое дело, убедившись в полном не-
знании народа и его психологии. Эта интеллигенция
русский опыт
[217]
XVIII
погибла в роковых объятиях боготворимого ею наро-
да, и новая интеллигенция, позитивная и крепкая, бу-
дет создана новой Россией: интеллигенция страны —
мозг и нервы народа и потому соответствует времени
и условиям. Романтика отжила свой век и исчезла
в пожарищах и насилиях, в грабежах и убийствах,
в перераспределении материальных богатств и в
уничтожении духовной культуры. Появляется и но-
вая буржуазия, цепкая и жестокая: это — крестьяне,
познающие собственность, это — та городская бур-
жуазия, которая — при большевиках — сумела путем
спекуляции и мобилизации чужого имущества при-
обрести состояния и упрочить их за собой. Без талан-
тов, без вкусов, без традиций — эта буржуазия горо-
дов сильна случайностью своего благополучия, и этой
случайности она не лишится, а напротив того — по-
пытается превратить ее в постоянное. Так из бурь ре-
волюции, пройдя через огонь словесного социализма
и диктатуры олигархии, Россия вступает в историю,
как обуржуазившаяся страна. Патриархальное хозяй-
ство и патриархальный быт умерли. Наступает время
законченных форм.
Резюмируя все сказанное, я хочу ограничиться
кратким повторением общих мыслей, руководивших
мной при написании этой книги.
Темны и подчас страшны были пути России. Но
в потрясениях революции выковывается новая
Россия, с чем надо считаться Европе, привыкшей
предусматривать события. Я говорю о новой России,
которая уже рождается и которая будет жить как госу-
дарство с национальным чувством. Большевизм изжи-
вает себя, он бросает чуждые ему лозунги, он тщится
спастись, сохраняя свою угасающую комбативность.
Он сделал свое дело: до конца развернул мщение на-
рода, до конца разрушил старое и теперь умирает,
[218]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVIII
ибо более не соответствует инстинктам народа, как
ни приспособляется. Он до логического конца довел
абсурд социальной утопии и вместе с этим абсурдом
умирает. В крови или тихо, для окружающих незри-
мо, исчезнет большевизм, — это безразлично. Через
несколько месяцев или через несколько лет — также
безразлично, хотя каждая лишняя неделя господства
коммунистов все более разрушает государство. И на
смену большевизму придет другая власть — какая?
Мы знаем зарождение, развитие и смерть революций
и знаем, что когда останавливается маятник револю-
ции, на некоторое время слышится тиканье часов ре-
акции: это теза сменяется антитезой. Мы думаем, что
и в России придет на краткий срок реакция: такова
историческая неизбежность. И эта реакция многих из
нас раздавит, пытаясь повернуть колесо истории кру-
то вправо. Дажеузаконяя революцию, придется водво-
рять порядок, уничтожая анархию, а где вводится по-
рядок, там неизбежны эксцессы власти. Франция это
знает лучше других стран, она имела значительный
революционный опыт. Но минуют сроки, и Россия ося-
дет, и с новыми мыслями, с новым укладом мысли она
начнет творить свою историю. Революция разрушила
общину и уничтожила крупное помещичье хозяйство,
и к старому возврата быть не может, иначе хаос будет
длиться еще слишком долго. Народ оседает на земле,
которая стала собственностью его: таков главнейшей
результат революции. А индивидуальное хозяйство,
индивидуальная деятельность порождают и индиви-
дуалистическую психологию. Уже не будет стихии рас-
пространения, инстинкта экспансии: этот инстинкт
будет постепенно заменяться сохранением и улучше-
нием своего, собственного. Другими словами, начнет-
ся — вместо экстенсивной — интенсивная культура,
материальная и духовная. В улучшении всего своего
русский опыт
[219]
XVIII
создаются формы, уничтожается неопределенность,
родится дисциплина труда, дисциплина воли, дисци-
плина ума. Россия прекратит неудержимый бег во все
стороны, отольет свою материальную жизнь в чекан-
ные формы, начнет шлифовать мысли и чувства. Боль-
шевизм — как органическое явление, как одна из форм
развития России, — ускорил процесс этот.
Многое погибнет от изменения психологии народа.
Начав замыкаться в формы, мы уже не увидим гениев
стихийного русского распространения вширь, вроде
Толстого. Начав гармоническое развитие, народ не
даст более чарующей дисгармонии звуков. Один за
другим в процессе переустройства будут исчезать: рус-
ская литература с ее всепожирающим духом протеста
и бунта; русская музыка; тихие города, очарователь-
ные в своей меланхолии; задумчивые леса и сады, —
что ж, и это неизбежно. Самые основы мыслей, вера
в чудо, что сотворит Россия, спасающая мир от грехов
и преступлений, погибнут, и им на смену придут идеи
Европы, позитивной и трезвой. То огромное отталки-
вание, что было руководящим для России, инстинкт
отдаления последней от Запада, растворится в практи-
ке духовного и материального индивидуализма. С опо-
зданием на несколько столетий, Россия начнет идти
путем, каким шла и идет Европа. И если во имя этого
Россия потеряет свою девственно-могучую, но анархи-
ческую, поэзию, свою бунтарскую философию, свою
бунтовщическую психологию — что ж, и это также не-
избежно для страны, начинающей жизнь в условиях
европейской культуры.
Да, страшны были потрясения революции, в кото-
рых многие потеряли все, даже жизнь. Страшно, что
великая страна разрушена и доведена до одичания.
Но будем помнить: в результате своем революция
совершенно изменит Россию и в организм ее вольет
[220]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
XVIH
новую, сильную кровь. Отталкивание от Запада исчез-
нет, так как Россия ушла от Востока. Община и ком-
мунизм — распыленная анархия первобытного об-
щества и сконцентрированная анархия утопического
общества — уже погибли под обломками разрушен-
ной России Востока.
И в развитии европейской культуры большевизм
сыграет значительную роль.
В свое время Великая французская революция про-
возгласила принцип свободы, равенства и братства.
Не сумев осуществить этого принципа, Франция оста-
вила его будущим поколениям, и во имя осуществле-
ния свободы, равенства и братства свыше столетия
жили и боролись народы Европы. Процветали госу-
дарства, искренно проводившие в жизнь лозунги Ве-
ликой революции; разваливались страны, правитель-
ства которых отрицали эти лозунги.
Большевизм, используя стихийное недовольство
масс, формулировал идеи, в различном виде провоз-
глашавшиеся на протяжении двух с половиной ты-
сяч лет.
Но, извратив идеи, кровью и преступлениями опо-
зорив себя, — большевизм оставляет человечеству
лозунги, за которыми стихийно идут голодные и оз-
лобленные массы.
На ответственных политических людей и на пра-
вительства возлагается тем самым огромная задача.
Им приходится искренно и последовательно — путем
законодательным — сглаживать социальную рознь
и осуществлять социальное равенство. Страны, госу-
дарственные люди которых не пожелают идти этим
путем, — эти страны обречены на яростную внутрен-
нюю борьбу и на анархию, ибо для победы над утопия-
русский опыт
[221]
XVIII
ми и над демагогией необходимо вырвать у фанатиков
и у демагогов то оружие, которое они используют —
недовольство масс. А это недовольство устранимо
проведением широких социальных реформ. Борьба
с большевизмом только в этом случае закончится по-
бедой над большевиками.
Вот что должен дать Европе русский опыт.
[222]
ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ РЫСС
Оглавление
Диалоги с Россией. Петр Рысс и его
русская революция (В. В. Хосин, А. В. Лучников) . 5
Предисловие .................................... 15
Глава I. На повороте............................ 19
Глава II. На два фронта ........................ 33
Глава III. Бунт или революция?.................. 45
Глава IV. Заговорившая Россия................... 55
Глава V. Мишура партий.......................... 65
Глава VI. Реальность людей...................... 75
Глава VII. Игра в политику...................... 85
Глава VIII. Большевики. Ленин. Троцкий ......... 96
Глава IX. Большевики. Dii minores...............106
Глава X. Переворот..............................116
Глава XI. Диктатура пролетариата................129
Глава XII. Дезорганизация ......................139
Глава XIII. Мир и меч...........................151
Глава XIV. Учредительное собрание ..............162
Глава XV. Словесный интернационализм............175
Глава XVI. Людская пыль ........................186
Глава XVII. Интернациональный национализм.......198
Глава XVIII. Экспансия .........................211
ОГЛАВЛЕНИЕ
[223]
Рысс Петр Яковлевич
РУССКИЙ ОПЫТ:
Историко-психологический очерк
русской революции
Редактор К. А. Залесский
Художественное оформление
и компьютерная верстка В. В. Забковой
Корректор Е. Ю. Жукова
ООО «Кучково поле»
Москва, 119071, ул. Орджоникидзе, 10, оф. 420
Тел.: (495) 256 04 56, e-mail: info@kpole.ru
www.kpole.ru
Подписано в печать 19.05.2017.
Формат 125x200 мм. Усл. печ. л. 11,76.
Тираж 1000 экз.
ISBN 978-5-9950-0817-0