ИНСТИТУТ
ФИЛОСОФИИ
РАН
Т.И.ОЙЗЕРМАН
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ РАН
Т. И. Оизерман
ОПРАВДАНИЕ
РЕВИЗИОНИЗМА

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
Т. И. ОЙЗЕРМАН
ОПРАВДАНИЕ РЕВИЗИОНИЗМА
«КАНОН+»
РООИ «Реабилитация»
Москва 2005

Оправдание ревизионизма — M.: Канон+, POO И «Реабилитация», 2005. —
688 с.
ISBN 5-88373-177-5.
Предметом данного исследования является: 1) предыстория бернштейновского
ревизионизма, немецкие (и не только немецкие) «катедер-социалисты», английское «Фабианское
общество»; российское народничество, «легальный марксизм»; 2) теоретические воззрения Э. Берн-
штейна, их формирование и развитие; 3) критика бернштейнианства его современниками-
марксистами в конце XIX — начале XX в.; 4) развитие бернштейновского ревизионизма
теоретиками социал-демократических партий середины и второй половины XX в.; 5) еврокоммунизм,
или «западный марксизм», как частью латентная, частью открытая ревизия марксизма и главным
образом так называемого марксизма-ленинизма. Поскольку ревизия любой научной теории,
каким бы высоким статусом она ни обладала, — нормальная, общепринятая исследовательская
процедура, постольку квалификация ее как, в принципе, несовместимой с учением К. Маркса
и Ф. Энгельса — свидетельство внутренне присущего марксизму догматизма и начало догматиза-
ции его марксистскими партиями. Таким образом, понятие «ревизионизм», несостоятельное
в научном отношении, неприемлемое в научной среде за пределами марксизма, есть не что иное,
как эвфемизм, прикрывающий идейный изоляционизм «научной социалистической идеологии».
© Издательство «Канон+»
ISBN 5-883373-177-5 РООИ «Реабилитация», 2005

Моим дорогим детям:
Максиму Т. Ойзермапу,
Елене Т. Соколовой,
Илье Т. Касавину
Едва ли возможно одновременно и преклоняться перед авторами
и превзойти их.
Ф. Бэкон
Во всех своих начинаниях разум должен подвергать себя критике и
никакими запретами не может нарушать ее свободы, не нанося
вреда самому себе и не навлекая на себя нехороших подозрений. Здесь
нет ничего столь важного по своей полезности и столь ценного,
что имело бы право уклоняться от этого испытывающего и
ревизующего исследования, не признающего никаких авторитетов.
И. Кант
Мы не завидуем готовым натурам, которые все узнают за один
присест и, узнавши раз, одинаково думают о предмете всю жизнь
свою, хвалясь неизменностью своих мнений и неспособностью
ошибаться. Да, не завидуем, ибо глубоко убеждены, что только тот
не ошибался в истине, кто не искал истину, и только тот не менял
своих убеждений, в ком нет потребности и жажды убеждения...
В. Белинский
В научном мире критика не есть нечто исключительное.
Считается естественным и закономерным подвергать критике своих
предшественников, без лишних эмоций сознавая, что новое поколение
ученых может пересмотреть выводы, считающиеся в данный
момент бесспорными.
А. Дж. Тойнби

Оглавление
Предисловие 7
Введение
МАРКСИЗМ И ДОГМАТИЗМ
1. Догматизм, внутренне присущий учению Маркса и Энгельса 26
2. Догматизация марксизма в первые десятилетия его существования 36
3. В.И. Ленин: догматизм и «ревизионизм» 46
4. Догматизация марксизма в СССР 83
Часть 1
ПРЕДЫСТОРИЯ БЕРНШТЕЙНОВСКОГО «РЕВИЗИОНИЗМА»
Глава первая. Катедер-социалисты — инициаторы ревизии
теории марксизма 113
1. Основоположники марксизма и лидеры СДПГ
о катедер-социалистах 113
Ф.А. Ланге (1828—1875) 126
Адольф Вагнер (1814—1906) 132
Альберт Э.Ф. Шеффле (1831—1903) 139
Густав Шмоллер (1838—1917) 145
Луйо Брентано (1844—1931) 163
ГерхартШульце-Геверниц(1864—1943) 173
Генрих Херкнер (1863—1932) 178
А. Менгер (1814—1906) 183
Вернер Зомбарт ( 1863—1941) 194
4

Оглавление
Глава вторая. Фабианское общество — английский вариант
ревизии «научного социализма» 219
Глава третья. Российские народники: переход от латентной
к открытой ревизии марксизма 257
П.Л. Лавров (1823—1900) 258
Н.К. Михайловский (1842—1904) 277
В.П. Воронцов (1847—1918) 299
Н.Ф. Даниельсон ( 1844—1918) 315
Глава четвертая. Ревизия марксизма «легальными марксистами» .... 325
П.Б. Струве (1870—1944) 329
МИ. Туган-Барановский (1865—1919) 344
С.Н. Булгаков (1871 —1944) 374
H.A. Бердяев (1874—1948) 388
Часть 2
Э. БЕРНШТЕЙН. СИСТЕМАТИЧЕСКАЯ РЕВИЗИЯ
ТЕОРИИ МАРКСИЗМА
Глава пятая. Формирование и развитие бернштейновского
«ревизионизма». Критика бернштейнианства
лидерами социал-демократических партий
в конце XIX — начале XX в 399
1. Эдуард Бернштейн (1850—1932) как наиболее значительный
и наиболее влиятельный представитель «ревизионизма» 399
2. Основной труд Э. Бернштейна: «Проблемы социализма и задачи
социал-демократии» 410
3. Поход против Бернштейна. Выступления Г.В. Плеханова
и Р. Люксембург. Осуждение бернштейновского «ревизионизма»
на конгрессах СДПГ. Критика бернштейнианства К. Каутским 431
4. Ответ Бернштейна К. Каутскому, главному критику
бернштейновского «ревизионизма» 485
5. Последующие труды Э. Бернштейна 512
5

Оглавление
6. Новые катедер-социалисты: Т. Масарик и Б. Кроче 549
Томаш Масарик (1850—1937) 550
Б. Кроме (1866—1952) 558
Глава шестая. Развитие бернштейновской ревизии
марксизма теоретиками социал-демократических партий
в середине и второй половине XX в 566
Глава седьмая. Еврокоммунизм, или «западный марксизм».
Ревизия марксизма, в особенности «марксизма-ленинизма» 629
Глава восьмая. Заключение 648
1. Франкфуртская школа социальных исследований 648
2. Современные буржуазные идеологи, ревизующие традиционную
буржуазную идеологию 663
3. «Критический рационализм» — абсолютизация ревизии 675
JUSTIFICATION OF REVISIONISM 682
Указатель 685
6

Предисловие
Настоящая работа является непосредственным продолжением моей
опубликованной в 2003 г. монографии «Марксизм и утопизм». Во введении к ней
говорится о том, что выступление Бернштейна со статьями в «Die Neue Zeit»,
изданными затем в виде книги «Предпосылки социализма и задачи социал-
демократии», вызвало возмущение лидеров социал-демократических партий,
как в Германии, так и в других европейских странах. Далеко не все эти
лидеры были ортодоксальными марксистами, но так или иначе они не могли
примириться с тем, что уважаемый коллега занялся критическим анализом
ряда имеющих непосредственное политическое значение теоретических
положений марксизма. И он, оставаясь членом социал-демократической партии,
подвергся основательной критике не только в Германии. Русские
марксисты, находившиеся, правда, в эмиграции, Г.В. Плеханов и В.И. Ленин
объявили «бернштейнианство» злейшим врагом марксизма, придерживаясь
принципа, что «еретик хуже иноверца».
Цитирую «Введение» к моей книге: «Так возник жупел ревизионизма.
Парадоксально, что поборники "научного социализма" тем самым отступали
от основных императивов научного исследования, согласно которым
принципы — не умозрительные, априорные постулаты, а фундаментальные
теоретические обобщения эмпирических данных, обобщения, которые не
остаются неизменными, а подлежат дальнейшему развитию и нередко даже
пересмотру (ревизии) и отрицанию. Разве теория относительности и
квантовая физика не являются основательной ревизией принципов классической
механики и всей физики XVII—XIX веков?
В науках о природе немыслим такой феномен, как "ревизионизм",
обозначающий якобы внутреннего врага, скрывающего свое вражеское нутро
под личиной научности. Нет этого жупела и в большинстве гуманитарных
наук. Ревизия — общепринятая научная процедура, которая, в свою очередь,
также не застрахована от критики, а значит, и от ревизии. Превращение же
ревизионизма в нетерпимую, подлежащую преследованию и решительному
искоренению деятельность представляло собой начало ускоренной догмати-
зации марксизма, вопреки сопутствующим утверждениям: марксизм, мол, не
догма, а руководство к исследованию и действию»1. Это положение не могло
получить развития в названной монографии, так как оно выходило за
границы ее проблематики. В данной же, предлагаемой вниманию читателей
монографии приведенные тезисы выражают ее основной замысел, который
1 Ойзерман Т.Н. Марксизм и утопизм. М., 2003. С. 9.
7

Предисловие
я намерен реализовать, не ограничиваясь лишь анализом воззрений Берн-
штейна, но исследуя и предысторию бернштейнианства, а также его
судьбы в истории социал-демократического и коммунистического движения. А
поскольку я считаю ревизию любой научной теории нормальной
исследовательской процедурой, постольку термин «ревизионизм» со всеми связанными
с ним негативистскими критически-эротическими эпитетами («измена» и т.п.)
подлежит забраковке. Поэтому я отныне стану его заключать в кавычки,
подчеркивая тем самым его неприятие, которое, конечно, не имеет ничего
общего с отрицанием правомерности и, пожалуй, даже необходимости
ревизии любой научной теории, каков бы ни был уровень ее развития.
Для того чтобы понять феномен «ревизионизма» в истории марксизма,
необходимо, прежде всего, выявить его исторические корни. Решением этой
задачи занялся В.И. Ленин в статье «Марксизм и ревизионизм» и в ряде
других работ. Он связывает возникновение ревизионизма с победой
марксизма в рабочем движении, относя ее к 70-м годам позапрошлого века. «В
начале 70-х годов в Германии на короткое время выдвигается прудонист
Мюльбергер; в конце 70-х годов позитивист Дюринг. Но влияние того и
другого на пролетариат уже совершенно ничтожно. Марксизм уже побеждает,
безусловно, все прочие идеологии рабочего движения». Однако следующая за
этой фраза несколько уточняет точку зрения Ленина: «К 90-м годам прошлого
века эта победа была в основных своих чертах завершена»1. Остается,
однако, не вполне ясным, безусловно ли побеждает марксизм все другие
идеологии в рабочем движении или только в основных чертах.
Победа марксизма над домарксистским социализмом вынуждает, по
словам Ленина, переоблачаться его противников. Они-де не могут уже
выступать против марксизма с открытым забралом. Даже в романских странах,
где прудонизм в прошлом занимал господствующее положение, рабочие
партии «построили свои программы и тактику на марксистской основе».
Отныне противники марксизма в рядах социал-демократических партий
выступают как тоже-марксисты, иными словами как квазимарксисты. «До-
марксовский социализм разбит. Он продолжает борьбу уже не на своей
самостоятельной почве, а на общей почве марксизма, как ревизионизм»2.
Внутренне сгнивший либерализм, заявляет далее Ленин, пытается обрести
новые силы в качестве ревизионизма, т.е. псевдомарксизма.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 18.
2 Там же. С. 19. Через несколько лет после опубликования цитируемой статьи Ленин
писал: «Марксистские слова стали в наши дни прикрытием полного отречения от
марксизма; чтобы быть марксистом, надо разоблачать "марксистское лицемерие" вождей
Второго Интернационала» (Полн. собр. соч. Т. 26. С. 272). Но о каком же господстве
марксизма может в таком случае идти речь?
8

Предисловие
Характеризуя период европейской истории от Парижской Коммуны до
российской революции 1905 г. в статье «Исторические судьбы учения Карла
Маркса», Ленин уверяет читателя, что это учение, одержав полную победу в
европейских капиталистических странах, уже идет вширь, т.е. овладевает
широкими пролетарскими массами. Не ограничиваясь указаниями на
победоносное распространение марксизма и связанного будто бы с его победой
возникновения «ревизионизма», Ленин в полном согласии с материалистическим
пониманием истории вскрывает (вернее, пытается вскрыть) его классовые
корни. Капитализм разоряет мелких производителей, которые, хотя и
переходят в ряды пролетариата, еще долго сохраняют мелкобуржуазное сознание и
стремление выбиться «в люди», т.е. снова стать самостоятельными
производителями. Неудивительно поэтому, что «мелкобуржуазное мировоззрение
снова и снова прорывается в рядах широких рабочих партий»1. Неизбежность
«ревизионизма», подчеркивает Ленин, обусловлена как его классовыми
корнями, так и господством буржуазной идеологии в капиталистическом обществе.
Эти выводы Ленина, воспринимавшиеся ортодоксальными, в особенности
советскими, марксистами как совершенно бесспорные, в действительности
лишены достаточных оснований. Более того: они, как я покажу ниже,
противоречат собственным высказываниям Ленина, сделанным в другой связи.
О том, каково было влияние марксизма в последней четверти XIX в.,
можно судить по высказываниям его основоположников и их ближайших
соратников. Сошлюсь, прежде всего, на Маркса, который писал Энгельсу в
декабре 1882 г. относительно двух своих учеников, мужей его дочерей: «И
написанное Лафаргом и им "цитируемое" на самом деле есть не что иное,
как отголосок рецепта Бакунина. Лафарг, на деле, является последним
учеником Бакунина, серьезно в него верящим». И далее, в том же письме: «Лонге
в качестве последнего прудониста и Лафарг в качестве последнего
бакуниста! — черт бы их побрал»2.
1 Там же. С. 19.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 35. С. 90. То, что эта оценка воззрений Лафарга и
Лонге не является преувеличением, следствием чем-то вызванного раздражения,
подтверждается собственными высказываниями, к примеру, того же Лафарга, который писал в
одной из своих работ: «Мы хотим анархию (an-archie). Мы хотим не захватить власть,
а уничтожить ее. Тогда у нас больше не будет властелинов, ибо властелин наш —
враг наш» {Лафарг П. Соч. Т. III. М.-Л., 1931. С. 416). Маркс, кстати, неоднократно
отмечал прудонизм Лафарга. Так, в письме от 20 марта 1866 г. он писал Лауре: «Лафарг
мучает меня своим прудонизмом и должно быть до тех пор не успокоится, пока я не
стукну крепкой дубиной по его креольской башке» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 34.
С. 424). А ведь Лафарг, как справедливо отмечает К. Виллар, «был единственным
теоретиком партии, восполняя тем самым серьезный недостаток Геда» (Виллар К.
Социалистическое движение во Франции (1893—1905). М., 1969. С 180—181).
9

Предисловие
То, на что указывал Маркс в начале 80-х годов, отмечает и Энгельс
десятилетием позже. В письме Л. Шорлемеру от 25 июля 1892 г. Энгельс
характеризует возникшую в Англии Социал-демократическую федерацию как
организацию, признающую своим идейным знаменем марксизм, но на
практике — антимарксистскую. Этот трезвый и строгий приговор Энгельс
расшифровывает в письме Каутскому от 12 августа того же года.
«Социал-демократическая федерация — это самая настоящая секта. Она превратила
марксизм в окостенелую догму и, поскольку отворачивается от всякого
рабочего движения, которое не является ортодоксально марксистским
(причем ее собственное представление о марксизме полно ошибок), то есть
проводит политику, как раз противоположную той, что рекомендуется
"Коммунистическим Манифестом", то она сама для себя исключает возможность
когда бы то ни было стать чем-либо иным, кроме секты»1. Господствующей
идеологией в английском рабочем движении был, как известно,
тред-юнионизм, ограничивающий свои задачи борьбой за непосредственные,
экономические интересы рабочего класса. Забегая вперед, стоит подчеркнуть тот
факт, что когда в 1919 г. в Англии возникла коммунистическая партия, то ее
руководство в лице Г. Поллита тут же обратилось к правлению
Лейбористской партии с просьбой принять ее в свои ряды в качестве секции.
Лейбористы отвергли эту просьбу, которую лидеры компартии Англии повторяли
неоднократно.
Естественно возникает мысль, что в Германии, где впервые была создана
марксистская социал-демократическая партия, марксизм, выражаясь словами
Ленина, действительно пошел вширь, т.е. стал массовым пролетарским
сознанием. Однако факты говорят о другом. А. Бебель в своей автобиографии
отмечает, что «Манифест Коммунистической партии» и другие труды Маркса
и Энгельса стали известны членам партии только в конце 60-х — начале 70-х
годов2. Сам он узнал о существовании Маркса лишь когда прочитал
написанный Марксом «Учредительный манифест Первого Интернационала».
В рабочем движении тогдашней Германии, т.е. в 70-х годах XIX в.,
наиболее влиятельными были идеи Лассаля, а не Маркса. Бебель, объясняя
Энгельсу эту ситуацию, писал в мае 1873 г.: «Не следует забывать, что в
действительности труды Лассаля, написанные популярным языком, являются
основой социализма масс. Это факт, который мы не можем игнорировать:
они имеют в Германии в десять, в двадцать раз большее распространение,
чем любые другие работы о социализме»3.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 38. С. 360.
2 Бебель А. Из моей жизни. М., 1968. С. 131.
3 Bebel A. Briefwechsel mit Friedrich Engels. Hrsg. Von W. Blumenberg. Gravenhage,
1965. S. 14. Историк социал-демократического движения Г. Фрей с полным основанием
10

Предисловие
Для представления об уровне марксистского мышления в Германии
конца XIX в. достаточно показательны критические замечания Энгельса по
поводу проекта социал-демократической программы 1891 г. Энгельс
раскритиковал одно из основных положений проекта, согласно которому
«современное (т.е. капиталистическое — Т. О.) общество врастает в социализм».
Он не отрицал возможности мирного социалистического переустройства
общества в высокоразвитых демократических буржуазных государствах, таких
как Франция, Англия, США, где «конституционным путем можно сделать
все, что угодно, если только за тобой большинство народа»1, но решительно
отвергал такую возможность в Германии, где, несмотря на уже
наличествующее всеобщее избирательное право, по-прежнему господствовал
полуабсолютистский, по его выражению, государственный строй.
Не требуется большой проницательности, чтобы увидеть в приведенной
Энгельсом формулировке социал-демократического проекта программы СДПГ
основную идею, которую в конце века обосновывал в своих статьях Э. Берн-
штейн. Можно, правда, допустить, что в указанном проекте приведенная
формулировка была вызвана опасением социал-демократического руководства,
допускавшего вероятность нового «Исключительного закона». И если для
составителей программы (в числе которых был и Бернштейн) эта
формулировка носила, условно говоря, тактический характер, то для Бернштейна она
была программной. Таким образом, «оппортунизму» Бернштейна
предшествовал «оппортунизм» Каутского и других авторов проекта программы
партии, принятой в Эрфурте в том же 1891 г.
Плеханов в статье, посвященной книге Фр. Лютгенау «Естественная и
социальная религия», подвергает критике этого автора, который считает себя
сторонником исторического материализма, но отвергает философский
материализм. Плеханов подчеркивает, что Лютгенау был некоторое время
членом германской социал-демократической партии и, указывая на то, что его
книга вышла в свет в 1894 г., делает вполне логичный вывод: «Это
показывает, каким образом подготовлялся ревизионизм, как прокладывал он
себе дорогу в умы членов партии в то время, когда г. Бернштейн еще не
высказывал никаких сомнений в правильности Марксова учения»2.
отмечает: «Когда говорят о "победе" марксизма в немецкой социал-демократии, не следует
при этом забывать, что в социал-демократической, социалистической массе и в ее
руководящих кадрах марксизм едва воспринимался. Согласно исследованию,
проведенному в 1905 г., лишь около десяти процентов членов партии обладали знанием
марксистского образа мышления (Gedankengänge)» (Frei H. Fabianismus und Bernsteinischer
Revisionismus. 1884—1900. Berlin, 1915. S. 70).
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 236.
2 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. М., 1957. Т. III. С. 305.
11

Предисловие
Однако Лютгенау был отнюдь не единственным бывшим немецким
социал-демократом, вставшим на путь ревизии учения Маркса. В 1887 г. доцент
Фрейбургского университета Георг Адлер опубликовал монографию «Основы
критики Карлом Марксом существующего народного хозяйства». Уже в
предисловии он выдвигает против немецких марксистов ряд обвинений. В
частности, он утверждает: «Насколько велик фанатизм марксистской секты, можно
видеть из следующего высказывания, которое отважился публично сделать
главный пропагандист доктор Карл Каутский: ''поскольку третий том
«Капитала» вышел в свет, переворот в политической экономии будет завершен..."»1.
Маркс, по мнению Адлера, не отличался последовательностью. При
ближайшем знакомстве с «Капиталом» становится очевидным, что его автор,
претендующий на научную объективность, исходит «сознательно или
бессознательно из этического принципа»2. Адлер анализирует, правда довольно
поверхностно, первый том «Капитала». Он приписывает Марксу вопиющую
непоследовательность: если стоимость товара определяется количеством
затраченных на его производство часов, то рабочую силу нельзя считать
товаром, раз ее стоимость определяется количеством материальных благ,
необходимых для ее существования и воспроизводства.
Обращаясь к работе Маркса «Нищета философии» и к «Анти-Дюрингу»
Энгельса, Адлер утверждает, что в них формулируется альтернатива: или
коммунистическая революция, или распад социального организма. Но со
времени выхода в свет «Нищеты философии» прошло почти полвека, т.е.
достаточный исторический период, чтобы осознать ложность такой
альтернативы. «Вопрос стоит так: когда следует ожидать крушения современного
народного хозяйства? Является ли оно действительно ближайшим будущим,
как допускает Маркс? Совершается ли оно, как утверждает Маркс,
каждодневно все более и более на наших глазах?»3. Разумеется, эти вопросы
ставятся Адлером лишь для того, чтобы объявить, что предвидения
основоположников марксизма оказались построенными на песке.
Адлер оспаривает также положение «Комманифеста» о том, что
пролетаризация трудящихся масс приводит к тому, что в обществе все более и более
противостоят друг другу лишь два класса, пролетарии и капиталисты. Он
указывает на то, что крестьянство сохраняется, несмотря на развитие
промышленности. Сохраняется и даже увеличивается «среднее сословие», которое
пополняется чиновничеством, людьми свободных профессий, управляющими,
торговцами. «Во всяком случае, это новое среднее сословие ограничивает
1 Adler G. Grundlagen der Karlmarxen Kritik der bestehenden Volkswirtschaft. Tübingen,
1887. S. VII.
2 Ibid. S. 160—161.
3 Ibid. S. 162.
12

Предисловие
концентрацию капитала и препятствует тому, чтобы капиталисты и рабочий
класс непосредственно противостояли друг другу»1.
Еще одно критическое замечание Г. Адлера относится к
сформулированному в «Капитале» абсолютному, по словам Маркса, закону
прогрессирующего в ходе капиталистического прогресса обнищания рабочего класса. Адлер
не только отрицает этот закон, но и указывает на то, что описываемые в
«Капитале» развитие фабричного законодательства, сокращение рабочего дня,
повышение заработной платы наемных рабочих— все эти признаваемые
Марксом факты несовместимы с тем положением, которое он пытается
обосновать. «Маркс, — пишет Адлер, — полемически (выделено мной —
Т. О.) утверждает, что вместе с развитием капиталистического способа
производства возрастает массовая нищета и вырождение, пока, наконец,
капиталисты не будут экспроприированы»2.
Я столь подробно остановился на изложении критических замечаний Г.
Адлера, чтобы показать, что уже через 20 лет после опубликования первого
тома «Капитала» Маркса некоторые, весьма серьезные заблуждения этого
гениального мыслителя стали видны и такому ученому весьма среднего
уровня, каким был Адлер.
Книга Адлера была замечена Энгельсом. В письме Н.Ф. Даниельсону от 5
января 1888 г. он заявляет: «...Некий жалкий ренегат, еврей Георг Адлер, приват-
доцент в Бреславле, написал большую книгу (заглавие ее я позабыл), чтобы
доказать заблуждения Маркса; но это просто непристойный и нелепый
памфлет, которым автор хочет привлечь внимание — внимание правительства и
буржуазии к своей важной особе. Я просил всех моих друзей не замечать эту
книгу»3. Эта реакция не может не вызвать недоумения. Замалчивание
критики весьма существенных положений марксизма отнюдь не является
лучшим ответом на нее. Да и можно ли вообще замолчать критику марксизма?
Энгельс, несомненно, ошибался, полагая, что это возможно и необходимо*.
Нет необходимости, предваряя последующее изложение, ссылаться на
других предшественников Э. Бернштейна. Предыстории бернштейновского «ре-
1 Ibid. S. 166.
2 Ibid. S. 168.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 8.
* В письме Каутскому от 30 августа 1884 г. Энгельс касается другой работы Г.
Адлера: «Брошюрку Г. Адлера (имеется в виду его книжка "Робертус — основатель
научного социализма" — Т. О.) заказал и, вероятно, по возвращении найду ее в Лондоне.
Спасибо за сообщение, этого человека надо отделать» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 36.
С. 176). В другом письме А. Бабелю от 28 ноября 1885 г.— речь идет уже о другой
книжке Г. Адлера «История первого социально-политического рабочего движения в
Германии» — Энгельс сообщает: «Книгу Адлера, весьма поверхностную и основанную
главным образом на Штибере (имеется в виду книга: Вермут и Штибер "Коммунис-
13

Предисловие
визионизма» посвящена, как видно из оглавления, первая часть этой книги.
Мне, как ее автору, важно было показать, что ревизия марксизма, которую
в нашей литературе, да и за рубежом непосредственно относят к Бернштей-
ну, в действительности представляет собой гораздо более широкое идейно-
политическое течение.
Видными предшественниками Бернштейна в деле ревизии учения
основоположников марксизма являлись так называемые катедер-социалисты. В
Германии это были профессора университетов Л. Брентано, Г. Шульце-Ге-
верниц, В. Зомбарт, Ф. Ланге; в Австро-Венгрии А. Шеффле, Т. Масарик; в
Италии — Б. Кроче. Однако то, что «ревизионизм» связали именно с
именем Э. Бернштейна, конечно, не было случайностью. Ведь Бернштейн был
в 80—90-х годах ближайшим другом Энгельса, а после кончины последнего
стал его душеприказчиком. В период «Исключительного закона» он стал
главным редактором нелегального органа немецких социал-демократов —
газеты «Социал-демократ». Она выпускалась сначала в Цюрихе, а затем,
после запрещения ее издания швейцарским правительством, в Лондоне, где
Бернштейн особенно сблизился с Энгельсом.
Правительство Пруссии издало распоряжение об аресте Бернштейна, что
вынудило его оставаться в изгнании, пока это распоряжение не утратило
силу в связи с избранием Бернштейна депутатом рейхстага в 1901 г., что
позволило ему вернуться в Германию.
Вместе с Каутским Бернштейн был основателем главного теоретического
органа СДПГ «Die Neue Zeit», который стал не только немецким, но и
международным социал-демократическим изданием. Одним словом, Бернштейн
был одним из признанных лидеров германской социал-демократии. Именно
поэтому он, не будучи первым по времени «ревизионистом» (даже в рядах
социал-демократии), дал отнюдь не по собственной воле свое имя этому
идейно-политическому течению. Таким образом, выступление Бернштейна, так
сказать, подытожило предшествующую, во многом обоснованную ревизию
марксизма, так же как и существенные разногласия между самими
марксистами. Правильно замечает по этому поводу американский марксолог Г. Пар-
кинсон: «Расхождения между марксистами относительно подлинной
сущности марксизма имеют столь же длительную историю, как и сам марксизм»1.
тические заговоры XIX столетия" — Т. О.), Каутский мне передал; я помогу ему
подвергнуть ее критике» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 36. С. 321). Таким образом, Г.
Адлер, по меньшей мере, опубликовал три «ревизионистские» книги. Но ни одна из них
не была подвергнута критике ни Энгельсом, ни его соратниками. Этот заговор
молчания по отношению к идейному противнику представляется мне признаком
догматической убежденности в незыблемости учения марксизма.
1 Сб. «Marx and Marxism». Ed. by G.H. R. Parkinson. N.Y., 1984. P. 4.
14

Предисловие
«Ревизионизм» Ленин непосредственно связывает с выступлением Э. Берн-
штейна. «Бывший ортодоксальный марксист дал имя этому течению,
выступив с наибольшим шумом и с наиболее цельным выражением поправок к
Марксу, пересмотра Маркса, ревизионизма»1. Для Ленина не существовало
(никак не могло существовать) вопроса: а не было ли в бернштейновской
критике некоторых положений марксизма таких утверждений, которые
заслуживают внимания и должны стать предметом научного обсуждения? Берн-
штейн представляется ему неправым во всем, от начала до конца; он-де
просто плетется в хвосте буржуазных критиков марксизма, собирает,
систематизирует их аргументы, выдавая свою зловредную стряпню за
марксистскую критику марксизма. Но такого рода критика, с точки зрения
Ленина, в принципе недопустима, должна быть отвергнута с порога.
«Конечная цель — ничто, движение — все, это крылатое словечко Бернштейна
выражает сущность ревизионизма лучше многих длинных рассуждений. От
случая к случаю определять свое поведение, приспособляться к событиям
дня, к поворотам политических мелочей, забывать коренные интересы
пролетариата и основные черты всего капиталистического строя, всей
капиталистической эволюции, жертвовать этими коренными интересами ради
действительных или предполагаемых выгод минуты — такова ревизионистская
политика»2. Это рассуждение Ленина не может не вызвать недоумения у
вдумчивого читателя, если он, конечно, не ослеплен большевистской
пропагандой, как были, увы, ослеплены мы (к себе это я отношу отнюдь не в
последнюю очередь). На какие выгоды минуты рассчитывает, если
согласиться с Лениным, «ревизионизм»? К каким событиям дня или
поворотам политических мелочей приспосабливается Бернштейн,
который, кстати сказать, рассуждает, пользуясь ленинским выражением, именно
о «капиталистической эволюции», точнее говоря, об эволюции
капитализма? Забегая вперед, могу сказать, что Бернштейн обсуждал в
своей книге такие вопросы: является ли переход от капитализма к
социализму делом ближайшего или достаточно отдаленного будущего? Происходит
ли в ходе капиталистического прогресса прогрессирующее (абсолютное и
относительное) обнищание пролетариата? Обязательно ли
социалистическое переустройство буржуазного общества должно произойти путем
насильственной революции или вероятнее все же мирные социалистические
преобразования в демократически развитых капиталистических странах?
Отмахнуться от этих вопросов, замалчивать их, значит фактически
пасовать перед «ревизионистом». Именно так и поступали многие ортодоксы-
марксисты.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 18—19.
2 Там же. С. 24.
15

Предисловие
Совершенно очевидно, что ленинская характеристика «ревизионизма»,
мягко говоря, страдает логическими дефектами. А что касается его
заявления о том, что суть ревизионизма выражена в цитируемом им афоризме,
который он почему-то называет «словечком», то Ленин, по-видимому, не знал,
что почти то же самое говорил Энгельс в интервью французской газете «Le
Figaro» 11 мая 1893г.: «У нас нет конечной цели. Мы сторонники
постоянного непрерывного развития, и мы не намерены
диктовать человечеству какие-то окончательные законы. Заранее готовые
мнения относительно деталей организации будущего общества? Вы и намека на
них не найдете у нас. Мы будем уже удовлетворены, когда нам удастся
передать средства производства в руки всего общества...»1.
Итак, Ленин характеризует «ревизионизм» как вредоносное поветрие в
рядах международной социал-демократии, непосредственно связанное с
выступлением Бернштейна. Я подчеркиваю этот факт, так как тут же сообщу
читателю совсем другой вывод, сделанный тем же Лениным. В статье «Карл
Маркс» он вопреки своим собственным прошлым утверждениям заявляет:
«Как своеобразную русскую разновидность ревизионизма следует
рассматривать народническое отношение к Марксу»2. Народники, разумеется, вовсе
не социал-демократы, но они, действительно, занимались критическим
пересмотром марксистского понимания исторической роли капитализма.
Выходит, следовательно, что «ревизионизм» вовсе не характерное лишь для
социал-демократии идейно-политическое течение. Кто бы ни предпринимал
ревизию марксизма, тот и является, если пользоваться этим одиозным
термином, «ревизионистом». И Ленин, как бы забыв о том, что он утверждал
в статье «Марксизм и ревизионизм», в другой своей статье утверждает, что
«Бернштейн — не родоначальник»3. Кто же в таком случае является, по
Ленину, родоначальником «ревизионизма»? На этот вопрос он отвечает
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 563. Кстати, Плеханов вполне в духе
высказывания Энгельса писал: «Стараться найти идеальный общественный порядок,
наиболее соответствующий человеческой природе, — значит найти такой порядок, дальше
которого уже некуда было бы идти человечеству, при котором людям можно было бы,
правда, вносить маленькие поправки в свои отношения, но нельзя было бы под страхом
отклонения от своей природы видоизменять эти отношения по существу» {Плеханов Г.В.
Избр. филос. произв. М., 1956. Т. II. С. 229). И далее Плеханов подчеркивает: «...Нет
идеального порядка, дальше которого некуда было бы идти человечеству.
Материалисты-диалектики являются сторонниками безостановочного поступательного движения»
(С. 230). Эти положения не только согласуются с приведенным высказыванием
Энгельса; их можно также оценивать как позитивную интерпретацию нашумевшего афоризма
Бернштейна.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 181.
3 Там же. С. 68.
16

Предисловие
мимоходом в статье «Принципиальные вопросы избирательной кампании».
В ней он, бичуя российских либералов, прямо утверждает, что их
воззрения — не «боевой ревизионизм, поднимающий "знамя восстания" (хотя бы
даже так, как это делал Бернштейн в Германии около 10 лет тому назад, а
в России Струве 15 лет назад»1. И это совершенно правильно, поскольку
ревизия марксизма не есть лишь социал-демократический феномен; начало
ей положили так называемые катедер-социалисты, т.е. профессора
университетов в капиталистических странах. Одни из них предприняли эту акцию еще
до «легальных марксистов», а также до народников, другие позже. То, что
ревизия теории марксизма началась задолго до выступления Бернштейна,
известно всем, кто занимался историей марксизма. Так, например, далекий от
марксизма П. Берлин в статье «О бернштейнианстве» писал: «Не Бернштейн
первый указал на эту необходимость внести поправку в распространенное
представление о марксизме. В этом отношении, как и во многих других, его
опередил Струве»2. Однако и П. Берлин ошибался. Несколькими
десятилетиями раньше выступили с ревизией марксизма так называемые катедер-
социалисты, а затем члены английского «Фабианского общества». И тем и
другим в этой книге посвящены отдельные главы.
Ревизия основных положений марксизма фактически началась уже в
период его становления, формирования. Б. Бауэр, лидер младогегельянства, с
которым Маркс был весьма близок в период своего увлечения этим
леворадикальным истолкованием философии Гегеля, подверг критике статьи Маркса
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 21. С. 69—70. Американский исследователь Р. Кин-
дерслей посвятил «легальным марксистам» монографию «Первые русские
ревизионисты». В ней он разъясняет, что эти марксисты стали именоваться легальными вовсе
не потому, что они печатали свои работы в подцензурных изданиях. Их работы
печатались в легальных периодических изданиях. В этих изданиях печатались также
Плеханов, Ленин и другие марксисты, находившиеся в эмиграции. Что же касается
Струве, Булгакова и других представителей «легального марксизма», то каждый из них
«имел законный паспорт и жил, не скрываясь от полицейского контроля» (Kinclersley R.
The First Russian Revisionists. A Study of Legal Marxism in Russia. Oxford, 1962. P. 105).
Правда, Струве печатался и в нелегальной прессе. «Легальные марксисты»,
полагали, что марксизм является «наиболее продуктивным эвристическим принципом», в
то время как Плеханов видел в марксизме «могущественное оружие рабочего
класса» (Р. 219). «Факт таков,— утверждает Киндерслей,— что русские марксисты,
имевшие статус легальности, и создали отклоняющуюся от учения Маркса и
Энгельса форму марксизма» (Ibidem. Р. 3). Единственное, в чем нельзя согласиться с Кин-
дерслеем, — это то, что «легальные марксисты» были первыми русскими
ревизионистами. Но он прав в том, что они были первыми марксистами, вставшими
на путь ревизии этого учения.
2 Журнал «Жизнь», февраль 1901 г. С. 120.
17

Предисловие
в «Deutsch-Französische Jahrbücher». Главное обвинение, которое он выдвинул
против Маркса, — идеализация пролетариата. Положение о
всемирно-исторической социалистической миссии пролетариата было, естественно,
несовместимо с идеалистическим учением о всемогуществе самосознания, которое
проповедовал Б. Бауэр вместе со своими сторонниками под флагом «критической
критики». Ясно, что с точки зрения этой «сверхкритики» тезис Маркса о
выдающейся роли освободительного движения пролетариата третировался как
некритический*.
Итак, ревизия марксизма, правомерная и даже необходимая, как и
ревизия любой научной теории, какой бы высокий статус ей ни принадлежал,
есть нечто несравненно более широкое и гораздо более значительное
социально-политическое явление, чем бернштейнианство, если этим термином
обозначается выступление одного из социал-демократических лидеров, а не
идейное течение, которое в силу указанных выше обстоятельств оказалось
связано с его именем. Понятно поэтому заявление Ленина: «Ревизионизм
или ''пересмотр" марксизма является в настоящее время одним из главных,
если не самым главным проявлением буржуазного влияния на пролетариат и
буржуазного развращения пролетариев»1. Ленин, как мы видим, осуждал
ревизию марксизма, хотя сам он также ревизовал учение Маркса, но, конечно,
с иных, чем Бернштейн, позиций. Он, как мы увидим в первой главе, даже
признавал, что пересматривает отдельные, как ему казалось, положения
марксизма, хотя на самом деле он подверг ревизии его основоположения.
Выше уже отмечалось, что, с точки зрения Ленина, «ревизионизм»
возник в социал-демократическом движении в результате победы марксизма
над всеми другими социалистическими учениями, что, согласно Ленину,
произошло в западноевропейских странах в 70—90-х годах позапрошлого века.
* Г. Юнг, один из корреспондентов Маркса, писал ему по этому поводу: «Бауэр так
помешался на критике, что недавно писал мне: должно подвергнуть критике не
только общество привилегированных собственников и т.д., но — до чего еще никто не
додумался — и пролетариев» [MEGA. (Karl Marx, Friedrich Engels Gesammtausgabe)
Berlin, 1975, Dritte Abteilung. Bd. 1, Briefwechsel. S. 437]. Это отношение к рабочему
классу основоположники марксизма подвергают уничтожающей критике в «Святом
семействе». В противовес утверждению Бауэра, что работа пролетария «всегда
остается чем-то единичным, рассчитана на удовлетворение его собственной
потребности и является будничной работой», в то время как для создания чего-либо ценного
«требуется некое более сильное сознание, чем рабочее сознание», Маркс и Энгельс
заявляют: «Нужно быть знакомым с тягой к науке, с жаждой знания, с нравственной
энергией и неутомимым стремлением к саморазвитию у французских и английских
рабочих, чтобы составить себе представление о человеческом благородстве
этого движения» (Соч. Т. 2. С. 92).
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 180.
18

Предисловие
Однако тот же Ленин в 1905 г. констатировал: «Какие-нибудь тридцать лет
тому назад марксизм не был еще господствующим даже в Германии... А в
романских странах, во Франции, Испании, Бельгии самыми
распространенными учениями среди передовых рабочих были прудонизм, бланкизм,
анархизм»1. Следовательно, цитируемое выше утверждение Ленина о том, что в
начале 70-х годов марксизм «уже побеждает все прочие идеологии рабочего
движения», опровергается им же самим. В Англии в рабочем движении
господствовала тред-юнионистская идеология, которую Ленин в начале XX в.
без обиняков характеризовал как буржуазную. Что касается идеологии
рабочего движения в США, то о нем можно судить по словам Энгельса в его
письме к Ф. Зорге, относящемся к 1892 г.: «...американский рабочий
воображает, что традиционная буржуазная форма хозяйства есть нечто по самой
своей природе и на все времена прогрессивное и превосходное, нечто пес
plus ultra»2.
В. Зомбарт, посвятивший американскому рабочему движению
специальную работу «Почему в Соединенных Штатах нет социализма»,
опубликованную в 1906 г., объясняет это положение дел следующим образом: «...Нигде
на земле капиталистическое хозяйство и сущность капитализма не достигли
такого высокого развития, как в Северной Америке... Как у всех
американцев, так и среди рабочих обнаруживается безграничный оптимизм и прямо-
таки вера в миссию, в величие своей страны, вера, которая
зачастую носит религиозную окраску»3.
А. Бебель в своих воспоминаниях писал, что ко времени создания
социал-демократической партии Германии (1869) даже те, кто стал ее членом,
фактически не были знакомы с произведениями основоположников
марксизма. «О том, что были также и такие рабочие, которые, например, знали
«Манифест Коммунистической партии» и были знакомы с деятельностью
Маркса и Энгельса на Рейне в революционные годы, в то время в Лейпциге
я ни от кого не слышал»4.
Энгельс, в отличие от Ленина, хорошо осознавал, насколько все еще
незначительно влияние «научного социализма» в английском организованном
рабочем движении. В письме к Бебелю от 8 августа 1889 г. он с горечью
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 12. С. 39.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 38. С. 476.
3 Sombart. Warum gibt es in den Vereinigten Staaten keinen Sozialismus. Tübingen, 1906.
S. 9, 28.
4 Бебель А. Из моей жизни. M., 1968. С. 65. Далее Бебель сообщает: «Скорее всего,
я, как и почти все ставшие в те годы социалистами, пришел к Марксу через Лассаля.
Труды Лассаля появились в наших руках раньше, чем кто-нибудь из нас знал какое-
нибудь произведение Маркса и Энгельса» (С. 130).
19

Предисловие
сообщает: «Здесь, всему, всему наперекор, по-прежнему застой. Нельзя даже
сказать, что существует, как во времена Оуэна, социалистическая секта.
Сколько голов, столько и сект»1. В другом письме к нему же, датированном
1892 г., Энгельс сообщает такие неутешительные новости: «Конгресс тред-
юнионов в Глазго объявил нам, континентальным социалистам, войну. Со
стороны лидеров старых тред-юнионов— коварство, со стороны лидеров
новых — глупость». И далее: «...Ограниченное и одностороннее,
исключительно профессиональное движение так ярко обнаружило в настоящее
время свой реакционный (курсив мой— Т. О.) характер»2.
Не лучше, по словам Энгельса, обстоит дело и во Франции, где
революционная традиция находит свое выражение не в марксизме, а в прудонизме,
бланкизме и т.д. Правда, здесь все-таки еще при жизни Маркса возникла
пролетарская партия, лидеры которой были пусть и непоследовательными,
но все же марксистами. Об этой партии Энгельс писал Бернштейну в 1882 г.:
«...Обе фракции "Рабочей партии", вместе взятые, составляют лишь
ничтожно малую часть парижских рабочих, которые все еще следуют за такими
людьми, как Клемансо...»3. Ж. Клемансо был буржуазным радикалом,
который, как и почти все представители этого политического направления,
заигрывал с социализмом. Возможно, это влекло к нему парижских рабочих,
а также, конечно, то, что он был французом, а Маркс— немцем,
представителем страны, к которой французы, в особенности после поражения в войне
с Пруссией, не испытывали симпатии.
В другом письме Бернштейну, в сентябре 1883 г., Энгельс, как и Маркс,
иронизирует относительно французских марксистов, одним из главных
представителей которых был зять Маркса П. Лафарг. «Правда, — пишет
Энгельс, — так называемый "марксизм" во Франции совсем особого рода; такой,
что Маркс сказал однажды Лафаргу: "Ясно одно, что сам я не марксист"»4.
В другом письме от 28 ноября 1882 г. тому же адресату Энгельс заявляет
вполне в оптимистическом ключе о факте, который, конечно, его не
радовал: «Мы всю свою жизнь были в меньшинстве и чувствовали себя при этом
отлично»5. Если теперь обратиться к XX столетию, то и здесь не было той
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 36. С. 433.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 38. С. 386.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 35. С. 305.
4 Там же. С. 324.
5 Там же. С. 338. Можно согласиться с английским исследователем марксизма П.
Андерсоном, который утверждает: «Маркс и Энгельс были одинокими
первооткрывателями среди теоретиков своего поколения; ни об одном из их современников, какой бы
национальности он ни был, нельзя сказать, что он вполне понимал и разделял их
воззрения» {Anderson P. Consideration of Western Marxism. N.Y., 1976. P. 3). «Влияние
теории Маркса, строго говоря, оставалось ограниченным в течение всей его жизни»
20

Предисловие
самой победы марксизма, о которой столь уверенно писал Ленин. И. Шум-
петер, выдающийся экономист, хорошо знакомый с положением дел в США,
где он ряд лет работал профессором Гарвардского университета, отмечает,
что «вплоть до 20-х годов ни в американском рабочем движении, ни среди
американских интеллектуалов не было сколько-нибудь серьезного
марксистского движения»1.
В. Брандт, бывший в течение многих лет президентом
Социалистического Интернационала, так характеризует рабочее движение в Испании 30-х
годов: «Испанское рабочее движение представляло собой такую пеструю
смесь, как нигде в Европе: анархисты, синдикалисты, троцкисты или
таковыми считавшиеся, независимые, а также "действительные социалисты"2. В
XX в. положение изменилось лишь в том отношении, что Октябрьская
революция превратила марксизм в господствующую идеологию в огромной
стране, названной Союзом Советских Социалистических Республик. Но
тоталитарный строй, установленный Лениным и его соратниками, конечно,
не был претворением в жизнь социалистической теории Маркса и Энгельса,
несмотря на то, что так называемый реальный социализм действительно был
построен.
На первых порах победа большевистской партии оказала
революционизирующее воздействие на рабочее движение во всем мире. Однако в
последующее время это влияние все более и более ослабевало, так как зарубежные
марксисты убедились в том, что социализм советского образца— совсем не
тот общественный строй, который способен обеспечить трудящимся лучшие
жизненные условия, чем те, которые уже в начале века сложились в
демократически развитых капиталистических странах. Западноевропейские социал-
демократические страны не только повернулись спиной к СССР, но и стали
противниками большевистской партии. Даже победа советского народа в
Великой Отечественной войне, победа, имевшая, несомненно, всемирно-
историческое значение, не изменила отношение зарубежных
марксистов к так называемой ленинско-сталинской партии и установленному сю
репрессивному режиму. Отношение социал-демократических партий к
этому режиму кратко выразил В. Брандт: нельзя быть подлинным демократом,
не будучи антикоммунистом. Коммунизмом в данном контексте именовался
советский общественный строй.
(Ibidem). «После 1848 г. ни Маркс, ни Энгельс не были тесно связаны с какой-либо
национальной политической партией» (Ibidem. Р. 4.). Этим, в частности, объясняется и
то обстоятельство, что лидеры германской социал-демократии считали основателем своей,
марксистской партии Ф. Лассаля, а не Маркса и Энгельса.
1 Шумпетер Й. Капитализм, социализм, демократия. М., 1995. С. 35.
2 Брандт В. Воспоминания. М., 1991. С. 120.
21

Предисловие
В своих воспоминаниях Брандт замечает: «Меня недавно спросили,
могли бы "марксисты" найти свое место в СДПГ. Мой ответ был логичным: да,
где же еще они могли бы найти свое разумно обоснованное место». И тут
же он присовокупляет: «Разумеется, для коммунистов нет места в наших
рядах»1. Слово марксисты заключено Брандтом в кавычки, так как в
середине XX в. образовалось, по меньшей мере, несколько существенно
отличных друг от друга марксистских учений: ленинизм, так называемый
западный марксизм, троцкизм, учение Мао Цзэдуна и т.п.
Социал-демократические партии Западной Европы после Второй
мировой войны фактически полностью разошлись с марксизмом, хотя и вполне
признавали непреходящее значение учения основоположников марксизма,
которые по-прежнему рассматривались как великие предшественники социал-
демократических партий. «Труд Энгельса и Маркса, — писал Брандт, — как
раз когда его не догматизируют, не упускают из виду его слабые стороны,
не рассматривают степень его познания как окончательную — оказывает
непреходящее влияние за рамками рабочего движения на многие области науки
и на общественную деятельность»2.
Однако не только социал-демократические партии отказались от
марксизма как мировоззрения и политической программы; и коммунистические
партии Западной Европы (в первую очередь Итальянская, крупнейшая из
них) постепенно начали пересмотр, т.е. ревизию основных положений
марксизма. Так, они отказались от важнейшего, по утверждению Ленина,
положения о необходимости диктатуры пролетариата. В этой связи было также
пересмотрено положение о необходимости насильственной революции для
перехода от капитализма к социализму, что, впрочем, вполне согласовалось
с убеждениями, к которым пришли основоположники марксизма уже в
начале 70-х годов, но, конечно, явно противоречило программе Коминтерна,
ленинизму.
Ленин в своих статьях и речах предрекал великое торжество марксизма
во всем мире. Получилось, как это обычно бывает со всеми пророчествами,
1 Брандт В. Демократический социализм. Статьи и речи. М., 1992. С. 102.
2 Там же. С. 79. Конкретизируя отношение социал-демократов к марксизму, Брандт
подчеркивает: «По отношению к Марксу будет наиболее справедливо, если мы его со
всем положительным и отрицательным, что в нем есть, снимем с пьедестала
неприкосновенности. Его имя утратит ореол святости, однако оно должно быть выведено из зоны
огульной диффамации, чтобы можно было, руководствуясь разумом, говорить и спорить
о его исторических заслугах. И это будет наилучшим воздаянием памяти человека,
главным научным принципом которого была беспощадная критика» (С. 59). Я полагаю, что
в таком отношении к Марксу нет ничего антимарксистского. Именно так относятся
современные естествоиспытатели к своим великим предшественникам, а также и к
современным научным теориям.
22

Предисловие
совсем наоборот. Уже в середине прошлого века капиталистическое
общество вступило в эпоху научно-технической революции, которая, с одной
стороны, практически доказала жизнеспособность капиталистического
способа производства, а с другой — вполне выявила внутренне присущую
«реальному социализму» экономическую несостоятельность. Исторический опыт
засвидетельствовал правоту «ревизионизма», но, конечно, далеко не по всем
вопросам, которые он ставил и пытался разрешить.
Еще до распада СССР началось изменение отношения советских марксистов
к бернштейнианству и «ревизионизму» вообще. Позволю себе сопоставить
некоторые высказывания по этому вопросу. В первом томе «Философской
энциклопедии» ( 1960) мы читаем: «Бернштейнианство — исторически первая
систематическая форма ревизионизма, оппортунизма и реформизма в
революционном рабочем движении, названная по имени ее основателя —
Э. Бернштейна»1. Нет необходимости цитировать далее посвященную
бернштейнианству статейку, так как содержание ее, конечно, нетрудно
предугадать. Автор этой статейки не видит в бернштейнианстве ни одного
заслуживающего внимания и позитивного обсуждения вопроса. Он игнорирует и тот
факт, что реформизм и так называемый оппортунизм существовали в рабочем
движении задолго до выступления Бернштейна. Ленинское указание на то, что
Бернштейн вовсе не был родоначальником ревизионизма, что таковыми скорее
являются российские народники и «легальные марксисты», по-видимому,
осталось ему неизвестным. Стоит отметить, что такого же представления о
«ревизионизме» придерживались и французские марксисты-коммунисты. В
изданном Ж. Лабика и Ж. Бензюсаном словаре основных марксистских понятий
термин «ревизионизм» определяется следующим образом: «название,
данное теоретико-полемической доктрине Эдуарда Бернштейна и в более
общем смысле различным течениям, которые в истории марксизма
предпринимали его критику, отказывались от тех или иных его положений или
преобразовывали их, одним словом, ревизовали тезисы и анализы Маркса и
Энгельса, считая их неверными или превзойденными историческим
развитием (evolution)»2. Однако времена меняются, и мы меняемся вместе с ними,
как гласит известная латинская поговорка. Еще до распада СССР и крушения
«реального социализма» Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС
опубликовал «Историю марксизма-ленинизма», в которой по-новому освещался берн-
штейновский «ревизионизм». Цитирую: «Отмечая непоследовательность
теоретической позиции Бернштейна, его отступление от позиций Маркса и
Энгельса, Ленин не придал значения тому факту, что Бернштейн поставил в
повестку дня марксистских теоретических дискуссий реальные вопросы, кото-
1 Философская энциклопедия. М., 1960. Т. 1. С. 152.
2 Labica G., Bensussan G Dictionaire critique du marxisme. Paris, 1985. P. 1004.
23

Предисловие
рыми фактически не задавались убежденные в близком крахе капитализма
тогдашние лидеры социал-демократии»1.
Казалось бы, после этой марксистской реабилитации Бернштейна к
чему еще писать монографию «Оправдание ревизионизма»? Однако такое
исследование, на мой взгляд, необходимо и актуально, ибо речь идет о
развитии социальной теории, в частности о марксизме, выдающееся
значение которого в истории социологии, политологии, политической
экономии, а также и философии не отрицают даже его завзятые противники.
Ревизия марксизма, в том числе и пересмотр ряда марксистских
положений и даже отрицание некоторых из них, есть не отрицание марксизма,
а преодоление его абсолютистского противопоставления всем иным
социальным теориям, его идейного изоляционизма, ставшего
одной из теоретических основ догматизации этого учения, которая лишила
его нормального, наиболее благоприятного для исследовательской
работы научного статуса.
«Ревизионизм, — как справедливо отмечает известный философ и
политолог Г. Люббе в монографии "Политическая философия в Германии", —
коренится в опыте, указывающем на постоянно расширяющийся разрыв
(Diskrepanz) между ожиданиями, которые питали
ортодоксально-марксистскую доктрину, и фактическим развитием экономических и политических
отношений»2. Этот разрыв фиксировал не один лишь Бернштейн. На него,
например, указывали так называемые «молодые» анархиствующие социал-
демократы (И. Мост и его сторонники), которые были подвергнуты резкой
критике руководством СДПГ. Что касается правого крыла СДПГ (Э. Давид
и др.), то они фактически ориентировались не столько на теорию
марксизма, сколько на уже сложившуюся практику социал-демократии. «Практичес-
1 История марксизма-ленинизма. М., 1990. Ч. II. С. 299. Далее следует конкретная
характеристика бернштейновского «ревизионизма»: «Бернштейн поставил под сомнение
главный тезис тогдашней концепции перехода к социализму — об обострении и
углублении противоречий в процессе развития капитализма, о разрешении конфликта путем
ликвидации буржуазии в ходе классовой борьбы и социальной революции. За
распространенной широко формулой об углублении противоречий капитализма и неизбежной
его гибели он попытался разглядеть суть происходящих в буржуазном способе
производства изменений: возникновение средств адаптации капитализма к новым, более
высоким условиям...» (Там же). Не буду далее приводить положительные оценки
воззрений Бернштейна, ибо цитата была бы чересчур длинной. Приведу лишь итоговую
оценку: «В постановке всех этих вопросов и состояла историческая заслуга
Бернштейна. Он зафиксировал явное несоответствие между тем, что следовало бы ожидать
исходя из основных посылок теории Маркса, и тем, что реально совершалось, вызревало
в современном ему общественном процессе» (С. 299—300).
2 Liibbe H. Politische Philosophie in Deutschland. München, 1974. S. 115—116.
24

Предисловие
ки политика социал-демократии давно уже была ревизионистской», —
замечает не без оснований Люббе1.
«Ревизионизм», как об этом уже указывалось выше, никоим образом не
сводится к сочинениям Бернштейна, анализу которых я намерен посвятить
лишь один из разделов данной монографии. Чтобы понять феномен
«ревизионизма», необходимо, с моей точки зрения, исследовать, с одной стороны,
предысторию бернштейнианства, а с другой — последующую историю
социалистической идеологии в той мере, в какой она является преодолением
бернштейновского «ревизионизма». Речь идет, как нетрудно понять, о
социал-демократии XX века.
Итак, мне придется подвергнуть критическому анализу таких
предшественников бернштейнианской «ереси», как катедер-социалисты, Фабианское
общество, народники, «легальные марксисты». Хотя моя задача заключается
лишь в том, чтобы исследовать их отношение к марксизму, ее решение, как
я его понимаю, невозможно без выяснения теоретических позиций, с
которых осуществлялась ими ревизия марксизма. В силу этого я не могу
избежать более или менее обстоятельного рассмотрения системы воззрений этих
предшественников социал-демократического «ревизионизма», что, к
сожалению, увеличивает объем моей монографии. Однако я полагаю, что
анализ системы воззрений предшественников бернштейнианства позволит
глубже понять историческую необходимость ревизии марксистской теории
и вместе с тем действительно постигнуть ее великое
всемирно-историческое значение.
Я заканчиваю это предисловие подчеркиванием той основной мысли,
которая была высказана в его начале: нет и не должно быть научной теории,
исключающей необходимость ее периодической ревизии, которую следует
рассматривать как критическую деятельность, способствующую развитию
познания и, значит, также развитию теории, которая стала предметом ревизии.
1 Ibid. S. 120. Люббе также указывает, что Бернштейн фактически пытался
покончить с остатками утопического мышления в марксизме. Хотя он и утверждал, что
социал-демократии необходим «новый Кант», в действительности его подлинным
лозунгом было отнюдь не «Назад к Канту», а скорее «Назад к Ланге». Правда, Ф.А. Ланге
примыкал к неокантианцам. «Бернштейн, — пишет Люббе, — пытался придать
значение своей позиции в рамках социал-демократии. Если бы это было достигнуто, то
философская этика неокантианства могла бы, возможно, стать политической теорией
немецкого, а в дальнейшем и международного социализма» (Ibidem. S. 119—120).
Пожалуй, это и было достигнуто, но не в смысле неокантианства, а в учении о
ценностях в социал-демократическом движении XX века.
25

Введение
Марксизм и догматизм
1. Догматизм, внутренне присущий учению
Маркса и Энгельса
Основоположники марксизма, создавая свое учение, которое их идейные
противники окрестили «марксизмом» (но вскоре это название было
воспринято их действительными приверженцами), подвергли основательнейшей
научной ревизии многочисленные социально-политические,
социалистические, экономические и философские теории своих предшественников. И
поскольку термин «ревизионизм» следует понимать в положительном
смысле, надо признать, что Маркс и Энгельс были величайшими
ревизионистами в истории общественной мысли. Отрицание (разумеется, в
диалектическом смысле) составляло теоретическую основу их отношения к
идейному наследию. Острие их критики, которую Маркс назвал однажды
беспощадной, было направлено против догматических представлений о
вечности частной собственности на средства производства, вечности и, так
сказать, естественности социального неравенства, классового строя
общества, существования малоимущего и даже неимущего населения. Их
ревизия утопического социализма (и коммунизма) была критикой
идеалистических представлений о путях общественного развития и путях преодоления
социальных бедствий, порождаемых капиталистическим способом
производства. Своей критикой утопической критики капитализма основоположники
марксизма обосновывали одно из основоположений своей теории:
капитализм будет упразднен не просто потому, что он несправедлив, не соответ-
ствует-дс человеческой природе и т.п., а в силу объективно обусловленного
хода его собственного развития, которое делает (или сделает) безусловно
необходимым переход к общественному строю, призванному навсегда
покончить с эксплуатацией и господством человека над человеком.
Итак, основоположники марксизма отвергали всякого рода
догматические представления. Их критика предшествующих социальных теорий
представляла собой, во многом, не что иное, как разоблачение явного или
скрытого догматизма. Такова и их критика утопического социализма (и коммунизма).
Уже в период формирования своих принципиально новых воззрений
Маркс, осуждая утопический коммунизм, называя его описания будущего
общественного строя «догматической абстракцией», утверждал: «...мы не стре-
26

Марксизм и догматизм
мимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством
критики старого мира найти новый мир... Но если конструирование
будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих
времен не есть наше дело, то тем определеннее мы знаем, что нам нужно
совершать в настоящем, — я говорю о беспощадной критике всего
существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится
собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями
предержащими»1.
Энгельс, так же как и Маркс, неустанно подчеркивал антидогматический
характер марксизма. Он делал это тем чаще, чем более марксизм получал
распространение в рабочем движении. Так, в письме В. Зомбарту от 11
марта 1895 г. Энгельс указывал, что «учение Маркса не доктрина, а метод,
который дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего
исследования и метод для этого исследования»2.
В письме Шмидту от 5 мая 1890 г. Энгельс с горечью констатирует, что
«у материалистического понимания истории имеется теперь множество
таких друзей, для которых оно служит предлогом, чтобы не изучать истории.
Дело обстоит совершенно так же, как тогда, когда Маркс говорил о
французских «марксистах» конца 70-х годов: «Я знаю только одно, что я не
марксист»3.
В письме Ф. Келли-Вишневецкой от 27 января 1887 г. Энгельс
разъясняет: «Наша теория — это теория развития, а не догма, которую надо выучить
наизусть и механически повторять»4.
Поскольку я попытаюсь доказать, что догматизм внутренне присущ
марксизму, несмотря на то, что его основоположники субъективно были
непримиримыми его противниками, я позволю себе привести еще несколько
высказываний Энгельса. В этом же цитированном мною письме К. Шмидту
Энгельс поясняет: «...наше понимание истории есть, прежде всего,
руководство к изучению, а не рычаг для конструирования на манер гегельянства.
Всю историю надо изучать заново (курсив мой — Т. О.), надо исследовать
в деталях условия существования различных общественных формаций,
прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические,
частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т.п. воззрения»5. Нет
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 379.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 352.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 370.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 36. С. 504.
5 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 371. Относительно своих и Маркса
представлений о посткапиталистическом обществе Энгельс подчеркивал, что они связаны с
имеющимися налицо фактами и, следовательно, не являются окончательными выводами:
27

Введение
необходимости приводить другие, аналогичные высказывания Энгельса. Все
они сводились к одному: наше учение не догма, а руководство к
исследованию и действию. Гораздо важнее подчеркнуть, что эти высказывания
умножались, в особенности в последней четверти XIX в., именно потому,
что догматизация марксизма шла рука об руку с его распространением в
европейских странах. О некоторых, достаточно известных немецких
приверженцах марксизма Энгельс саркастически писал Марксу в 1859 г.: «Эти
господа так привыкли, чтобы мы за них думали, что всегда и везде
требуют, чтобы им все не только было подано на подносе, но и как следует
разжевано...»1.
Еще более резко оценивал Энгельс воззрения руководителей возникшей
в Англии Социал-демократической федерации, которая, по его словам,
ухитрилась «превратить теорию развития Маркса в окаменелую ортодоксию, к
пониманию которой рабочие должны прийти, не руководствуясь своим
собственным классовым чутьем, а проглотив ее залпом и без рассуждений в
качестве символа веры»2.
Важно также отметить, что отрицание догматизма, обоснование
непримиримости марксизма к догматизму Энгельс стремился гносеологически
обосновать. Я имею в виду главным образом его «Анти-Дюринг», в частности,
главу девятую, в которой обсуждается вопрос о так называемых вечных
истинах. Говоря о химии и физике, Энгельс подчеркивает, что некоторые
результаты этих наук могут быть названы вечными истинами. Однако и в
этой сфере научных исследований по мере их развития окончательные
истины в последней инстанции становятся удивительно редкими. Еще более
редки такого рода истины в биологии. Что же касается общественных наук,
то здесь окончательными истинами в последней инстанции оказываются или
самые общие банальные высказывания, или констатации отдельных
единичных фактов. Здесь «если в виде исключения иногда и удается познать
внутреннюю связь общественных и политических форм существования того или
иного исторического периода, то это, как правило, происходит тогда, когда
эти формы уже наполовину пережили себя, когда они уже клонятся к упад-
«Наши взгляды, отличающие будущее некапиталистическое общество от общества
современного, являются точными выводами из современных фактов и процессов развития
и вне связи с этими фактами и процессами не имеют никакой теоретической и
практической ценности» {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.. Т. 36. С. 364). Единственно, что
удивляет меня в этом положении Энгельса — его утверждение насчет точных выводов.
Насколько точными могут быть выводы в науках, которые в отличие от наук о природе
не называются точными?
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 29. С. 377.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 90.
28

Марксизм и догматизм
ку»1. Надо полагать, что Энгельс не делал исключения и для марксизма, в
разработке и обосновании которого он сыграл, как известно, весьма
заметную роль. Не лишено определенного, здорового скептицизма и такое его
утверждение: мы «по всей вероятности, находимся еще почти в самом
начале человеческой истории, и поколения, которым придется поправлять нас,
будут, надо полагать, гораздо многочисленнее тех поколений, познания
которых мы имеем возможность поправлять теперь, относясь к ним сплошь и
рядом свысока»2. Энгельс развивает в этой связи положения об
относительности научных истин, об относительной противоположности между
истиной и заблуждением. Больше того: он подвергает критике французского
социалиста Г. Девиля, автора популярной работы, посвященной «Капиталу»
Маркса, за то, что он «в ряде случаев придал абсолютное значение
отдельным положениям Маркса, которые последний выдвигал только как
относительные, как правильные только при определенных условиях и в
определенных границах»3.
Приведенные высказывания Маркса и Энгельса создают, во всяком
случае на первый взгляд, достаточно убедительное представление о том, что о
внутренне присущем марксизму догматизме говорить никак не приходится.
Однако суть дела вовсе не так проста. Основоположники марксизма
действительно, как было показано выше, выступали против догматизма,
подвергали суровой критике догматизм не только своих противников, но и тех
своих приверженцев, которые упрощенно истолковывали основные
положения их учения. Но обратимся теперь к этим основным положениям Маркса
и Энгельса, к выводам, которые они из них делают.
В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс, полемизируя с Фейербахом и
тем самым преодолевая «культ Фейербаха», который, по словам самого
Маркса, характерен для их предшествующего совместного произведения —
«Святого семейства», впервые излагают основные положения
материалистического понимания истории. «Предпосылки, с которых мы начинаем, —
утверждают они, — не произвольны, они не догмы; это — действительные
предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это —
действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их
жизни, как те, которые они находят уже готовыми, так и те, которые
созданы их собственной деятельностью. Таким образом, предпосылки эти можно
установить чисто эмпирическим путем»4. Нет необходимости рассматривать
далее эти предпосылки, так как при этом пришлось бы излагать достаточно
1 Там же. С. 87.
2 Там же.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 69—70.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 18.
29

Введение
известные нашему читателю основы материалистического понимания
истории. Существенно лишь указать, что Маркс и Энгельс постоянно
настаивают на том, что они исходят из фактов. И выводы, которые они делают из
этих фактов, являются, как они считают, также фактами, устанавливаемыми
«чисто эмпирическим путем». Это — коммунистические выводы. Каковы же
они? Укажем на самый главный из них. «Коммунизм для нас не состояние,
которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна
сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное
движение, которое уничтожает (курсив мой— Т. О.) теперешнее состояние»1.
То, что Маркс и Энгельс называют теперешним состоянием, есть не что
иное, как капиталистический строй. Разумеется, никакое уничтожение
капитализма не происходило ни в 40-х годах XIX в., ни в последующее время.
Речь, следовательно, идет не о факте, а о дедуктивном, гипотетическом
выводе, который представляет собой не познание действительного
исторического процесса, а необоснованную веру в то, что этот процесс совершается
в полном согласии с убеждениями Маркса и Энгельса. Эти свои убеждения
они, как известно, связывают с пролетариатом, с его борьбой против
капиталистической эксплуатации. Они утверждают, что «этот класс составляет
большинство всех членов общества, и от него исходит сознание
необходимости коренной революции, коммунистическое сознание...»2. Само собой
разумеется, что и это утверждение не является констатацией факта.
Основную массу трудящегося населения в Германии, Франции и других
европейских странах составляли ремесленники, собственники применяемых ими
средств производства. Единственное исключение в этот период
представляла собой Англия, где уже совершилась промышленная революция. Но и в
этой стране пролетарии едва ли уже составляли «большинство всех членов
общества». И в ней рабочему классу вовсе не было присуще
коммунистическое сознание.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 34.
2 Там же. С. 69. В другом месте «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс связывают
коммунистическое переустройство общества с условиями, которые заведомо не могли
существовать в ту эпоху. Они утверждают: «...Частная собственность может быть
уничтожена только при условии всестороннего развития индивидов, потому что наличные
формы общения и производительные силы всесторонни, и только всесторонне
развивающиеся индивиды могут их присвоить, т.е. превратить в свою свободную
жизнедеятельность» (С. 441). Совершенно очевидно, что пролетарии, которые должны были
безотлагательно осуществить коммунистическую революцию, вовсе не были всесторонне
развивающимися индивидами. Впрочем, сама идея всестороннего (а не
разностороннего) развития человека представляется мне совершенно утопической, тем более, что Маркс
и Энгельс связывают ее с не менее утопической идеей упразднения общественного
разделения труда, по меньшей мере, в сфере материального производства.
30

Марксизм и догматизм
Конечно, «Немецкая идеология» относится к периоду формирования
марксизма. Ряд сформулированных в ней положений был впоследствии
пересмотрен основоположниками марксизма. Но это не относится к
приведенным выше утверждениям, которые Маркс и Энгельс продолжали развивать
в работах, относящихся к так называемым произведениям зрелого
марксизма. И именно поэтому цитируемые положения превращались в догмы, т.е.
верования, которые не основываются на фактах и не подтверждаются ими.
Таким образом, основополагающая идея марксизма— идея исторической
объективной необходимости социалистического (и коммунистического)
переустройства общества — была провозглашена основоположниками
марксизма д о того, как они создали учение, получившее название «научного
социализма». Утверждение, что социализм (и коммунизм) является единственно
возможной альтернативой буржуазному обществу, было почерпнуто из
утопических социалистических (и коммунистических) учений, а тезис о
безусловной неизбежности перехода от капитализма к социализму не был
ни исторически, ни экономически обоснован в то время, когда он
провозглашался как не подлежащая какому-либо сомнению истина. Получил ли
этот тезис действительное научное обоснование в последующих
произведениях основоположников марксизма? Ленин утверждал, что до появления
первого тома «Капитала» социалистическая теория Маркса и Энгельса была
лишь гипотезой. Оставляя в стороне вопрос о том, насколько в данном
случае (и вообще в отношении к социальной теории) применимо понятие
гипотезы, зададимся вопросом: является ли этот гениальный труд Маркса
действительным доказательством неизбежности социалистического строя?
Маркс, во всяком случае, никогда ни в «Капитале», ни в других своих
трудах этого не утверждал. По его словам, задача, которую он решал в этом
произведении, сводилась к исследованию законов развития и
функционирования капиталистического способа производства.
Итак, основная идея марксизма — идея неизбежности социалистического
переустройства капиталистического общества — была не чем иным, как
догматическим убеждением, верованием, которое Маркс и Энгельс
разделяли вместе со своими предшественниками-утопистами.
Перейдем теперь к рассмотрению «Манифеста Коммунистической
партии». Эта работа относится к раннему марксизму, т.е. периоду, когда еще
не были созданы основные экономические труды Маркса. Но поскольку
основоположники марксизма, как я покажу далее, всегда подчеркивали
правильность основных положений этого программного документа, они,
следовательно, всегда разделяли эти основные воззрения.
В «Манифесте» утверждается, что производительные силы
капиталистического общества уже переросли капиталистические,
частнособственнические отношения. «Вот уже несколько десятилетий история промышленности
31

Введение
и торговли представляет собой лишь историю возмущения современных прс
изводительных сил против современных производственных отношений, прс
тив тех отношений собственности, которые являются условием существовз
ния буржуазии и ее господства. Достаточно указать на торговые кризись
которые, возвращаясь периодически, все более и более грозно ставят по
вопрос существование всего буржуазного общества»1. Речь, конечно, идет
кризисах перепроизводства, которые в «Манифесте» истолковываются ка
кризис всего капиталистического способа производства. Впоследствии
первом томе «Капитала» Маркс доказал, что кризисы перепроизводств
являются преходящим периодом экономического цикла капиталистическог
воспроизводства, периодом, за которым следуют оживление и новый ег
подъем. Тем не менее спустя 30 лет Энгельс в «Анти-Дюринге» однозначн
заявляет: «...Мы установили неизбежность кризисов, порождаемую капитг
листическим способом производства, и их значение как кризисов самого этог
способа производства»2. Получается, что Энгельс игнорирует разъясненш
сделанное Марксом в «Капитале». Это тем более непонятно, что Марк
прочитал рукопись «Анти-Дюринга» и вполне согласился с выводами своег
друга. Выходит, что ошибочное положение, сформулированное в «Манифес
те», было полностью воспроизведено в работе так называемого позднег
марксизма. Это, конечно, свидетельствует о том, что положение, ошибочное!
которого была доказана в «Капитале», превратилось в догму, главное назнс
чение которой состояло в том, чтобы укрепить веру социал-демократов
близость окончательного краха капиталистического способа производства.
«Манифест» предрекает крах капиталистического строя буквально в б л и
ж а й ш и е годы. Во-первых, ход развития капитализма «подготовляет боле
всесторонние и более сокрушительные кризисы и уменьшает средств
противодействия им». Во-вторых, «...современный рабочий с прогрессом прс
мышленности не поднимается, а все более опускается ниже условий суще
ствования своего собственного класса. Рабочий становится паупером, и ш
уперизм растет еще быстрее, чем население и богатство». В-третьи;
«буржуазия не способна оставаться далее господствующим классом обще
ства... Она не способна господствовать, потому что не способна обеспечит
своему рабу даже рабского уровня существования... Общество не может боле
жить под ее властью, т.е. ее жизнь несовместима более с обществом»3. Эт
положения указывают на то, что основоположники марксизма в своем пер
вом программном документе, опубликованном от имени «Союза коммунис
тов», находившегося в Париже, не просто предвидят крах капиталист*
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С 429.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 299.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 430, 435.
32

Марксизм и догматизм
ческой системы, но идут даже дальше, т.е. как бы констатируют начало
этого гибельного для европейского капитализма процесса.
«Манифест», как известно, был опубликован в начале 1848 г., Маркс умер
через 35 лет после его выхода в свет. Энгельс пережил его на 12 лет, т.е.
скончался через 47 лет после выхода «Манифеста». Спрашивается,
пересмотрели ли основоположники марксизма ошибочные положения
«Манифеста», некоторые из которых были приведены выше? Нет, нисколько не
пересмотрели. В предисловии к переизданию «Манифеста» на немецком
языке в 1872 г. Маркс и Энгельс, правда, не без оговорок, но вполне
недвусмысленно заявляют: «Как ни сильно изменились условия за последние
двадцать пять лет, однако развитые в этом "Манифесте" общие основные
положения остаются совершенно правильными и в настоящее время»1. Эту
же самую формулировку Энгельс слово в слово воспроизводит в
предисловии к английскому изданию «Манифеста» в 1888 г. Это тем более
удивительно, что фактически Маркс и Энгельс придерживаются в 70—80-х
годах существенно отличных воззрений в сравнении с теми, которые
изложены в «Манифесте». В 1859 г. в известном предисловии к «Критике
политической экономии» Маркс подчеркивает, что ни одна общественно-
экономическая формация не сходит с исторической арены, пока она
представляет достаточно простора для развития производительных сил. То, что
капитализм и во времена Маркса и Энгельса способствовал развитию
производительных сил, было очевидным фактом, который не ставился под
вопрос.
В том же «Манифесте», где «констатируется», что буржуазные
производственные отношения «стали слишком узкими, чтобы вместить
созданное ими богатство», подчеркивается, что эти самые буржуазные
отношения продолжают революционизировать общественное
производство. «Буржуазия не может существовать, не вызывая
постоянных переворотов в орудиях производства, не революционизируя,
следовательно, производственных отношений, а стало быть и всей совокупности
общественных отношений»2. Из этого положения следуют по меньшей мере
два в высшей степени важных в принципиальном отношении заключения:
1) буржуазия все еще остается прогрессивным классом, так как она
по-революционному развивает общественное производство; 2) буржуазия
не только ускоренным образом развивает производительные силы, но и
изменяет соответственно этому производственные отношения.
Но если это так, то к чему утверждать, что производительные силы
капитализма вступают в конфликт с устаревшими, не соответствующими их
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 89.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 427.
2 i-AK. 1440
33

Введение
новому уровню производственными отношениями? Авторы «Манифеста»
явно не замечали, что они вступают в конфликт со своими собственными
утверждениями.
Существенно изменились воззрения Маркса и Энгельса и по вопросу о
путях перехода от капитализма к социализму. Если «Манифест»
провозглашал единственно возможным путем социалистического переустройства
общества пролетарскую революцию, то уже в 1872 г. Маркс, выступая на
митинге в Гааге, заявляет: «Мы знаем, что надо считаться с
учреждениями, нравами и традициями различных стран; и мы не отрицаем, что
существуют такие страны, как Америка и Англия, и если бы я лучше знал ваши
учреждения, то, может быть, прибавил к ним и Голландию, в которых
рабочие могут добиться своей цели мирными средствами»1. Это отнюдь не
единичное высказывание Маркса относительно возможности сравнительно
мирного пути к социализму, как это обычно изображалось в нашей
отечественной марксистской литературе. В 1880 г. Маркс во «Введении к
программе французской рабочей партии» признает реальную возможность
социалистического переустройства буржуазного общества с помощью всеобщего,
равного и тайного избирательного права, «если оно превращается... из орудия
обмана, каким оно было до сих пор, в орудие освобождения»2. В том же
году в письме к лидеру английской Социал-демократической федерации
Г. Гайдману Маркс снова подчеркивает, что он, как и его ближайшие
последователи, «считает английскую революцию не необходимой, но —
согласно историческим прецедентам — возможной». Революция, по его
убеждению, необходима для низвержения антидемократического режима,
поскольку «от военного деспотизма невозможно избавиться иначе, как
путем революции»3.
Естественно возникает вопрос: почему основоположники марксизма,
несмотря на то, что их воззрения претерпели существенные изменения после
опубликования «Манифеста», постоянно настаивали на том, что основные
положения этой работы остаются совершенно правильными и в последней
трети XIX в.? Очевидно потому, что приведенные выше положения
«Манифеста» стали, так сказать, символом веры. Но может быть, конечно, и
другой ответ на этот вопрос: не «Капитал» Маркса и не другие произведения
основоположников марксизма, произведения, для понимания которых
необходим был определенный уровень образования, а именно «Манифест»,
первый программный документ марксизма, получил наибольшее
распространение в социал-демократических партиях, возникших в последней тре-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 154.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 246.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 34. С. 383.
34

ти XIX в.* Значит ли это, что оценка «Манифеста» в предисловиях к его
переизданию, цитировавшихся выше, носила, мягко выражаясь, тактический
характер, т.е. не выражала уже изменившихся воззрений Маркса и
Энгельса? Этого, во всяком случае по отношению к Энгельсу, никак нельзя
сказать, поскольку он до конца своих дней продолжал повторять важнейший
тезис «Манифеста»: капиталистические производственные отношения
отжили свой век, превратились в оковы для развития производительных сил, в
силу чего непосредственный переход к социалистическому общественному
строю стал непреложной, неотложной, насущной исторической
необходимостью. Чтобы не быть голословным, обратимся к «Анти-Дюрингу» Энгельса.
В нем мы читаем: «производительные силы восстают против способа
производства, который они переросли». И в другом месте: «Свойственная
современным средствам производства сила расширения разрывает оковы,
наложенные капиталистическим способом производства»1. Эти положения почти
слово в слово повторяют основные тезисы «Манифеста».
В 1891 г., вскоре после отмены «Исключительного закона», запрещавшего
существование германской социал-демократии, Энгельс, отмечая успехи немецкой
социал-демократической партии на выборах в рейхстаг, заявляет
категорическим образом: «...эта партия достигла теперь такого положения, что может почти
с математической точностью определить время, когда она придет к власти»2.
* А. Бебель, один из основателей германской социал-демократической партии,
вспоминал впоследствии: "Манифест Коммунистической партии" и другие труды Маркса и
Энгельса стали известны партии только в конце 60-х — начале 70-х годов. Первое
сочинение Маркса, попавшее мне в руки, которое я с наслаждением читал, — это его
"Учредительный манифест" по случаю основания Международного товарищества
рабочих. Это было в начале 1865 года, а в конце 1866 я уже стал членом Интернационала»
{Бебель А. Из моей жизни. М., 1963. С. 131). Таким образом, даже «Манифест» стал
известен немецким социалистам лишь через 12—15 лет после его опубликования.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 267, 293—294.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 252. Стоит отметить, что еще в 1845 г., т.е.
за 46 лет до цитируемой статьи, Энгельс в речи, произнесенной в Эльберфельде,
утверждал: «С той же уверенностью, с какой мы из известных математических аксиом
можем вывести новое положение, с той же самой уверенностью можем мы из
существующих экономических отношений и из принципов политической экономии сделать
заключение о грядущей социальной революции» {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 552).
Это почти буквальное совпадение высказываний, разделенных во времени почти на
половину столетия, в течение которого сложился и развивался марксизм, безусловно,
свидетельствует о том, что основное революционное убеждение основоположников
марксизма, наиболее определенно выраженное в «Манифесте Коммунистической партии»,
сложилось у них независимо от последующих научных исследований и представляло
собой, если воспользоваться словами Маркса, высказанными, разумеется, в адрес тех,
которых он подвергал критике, не что иное, как «догматическую абстракцию».
35

Введение
Такая формулировка, пожалуй, усугубляет основные тезисы «Манифеста»,
которые тем самым обретают еще более ярко выраженный догматический
характер. Уместно в этой связи сослаться на марксову критику
«догматической критики»: «...несмотря на все ее нападки на догматизм, она сама
себя осуждает на догматизм...»1. Было бы, конечно, неверно относить этот
приговор и к учению основоположников марксизма, которое по своему
основному, важнейшему содержанию и направлению носило, безусловно,
антидогматический характер. И, тем не менее, нельзя все-таки не признать,
что в какой-то мере это суждение Маркса относится и к его собственным,
социалистическим, в первую очередь, воззрениям.
Чем же объясняется внутренне присущий марксизму догматизм? Чем он
обусловлен? В чем его причины? Я полагаю, что эти причины состоят в
том, что марксизм, возникший как отрицание всех идеологий, отрицание
идеологии вообще, как в принципе чуждого науке общественного сознания, сам
был, конечно, идеологией. И именно то, что марксизм противопоставил себя
всем без исключения социальным учениям, в том числе и тем, которые были
его теоретическими источниками, обрекло его на идейную изоляцию и тем
самым еще более усугубило присущие ему догматические черты. Всякая
идеология тяготеет к догматизму, но идеология, отрицающая свое
идеологическое естество, неизбежно превращается в систему догм, или символов веры,
которые при всем своем отличии от религиозных догматов оказываются
духовными явлениями одного и того же порядка. Этим, в конечном счете,
объясняется и то, что массовое рабочее движение, возникшее под влиянием
марксизма и многим обязанное ему, в ходе своего последующего развития все
более отходило от марксизма и в наше время стало совершенно чуждым
ему. Выдающиеся успехи, которых достигли в XX в.
социал-демократические партии, ставшие не столько пролетарскими, сколько народными
партиями, практически опровергали марксистскую догматику, несмотря на то, что
благодаря их деятельности были действительно решены отражающие
коренные интересы трудящихся социальные задачи, историческую необходимость
которых обосновывали Маркс и Энгельс.
2. Догматизация марксизма в первые десятилетия
его существования
Я уже указывал в предисловии, что утверждения Г.В. Плеханова и
В.И. Ленина о полной победе марксизма над другими социалистическими
учениями в последней четверти XIX в. являются необоснованным положс-
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 21.
36

Марксизм и догматизм
нием, которое, кстати сказать, и сам Ленин если не прямо, то косвенно,
опровергает в одной из своих статей. Естественно поэтому, что догматиза-
ция марксизма в Германии, Франции, Англии и других европейских странах
неразрывно связана с возрастанием влияния марксизма на рабочее
движение. Что касается победы марксизма в рабочем движении, то ее вообще не
было ни в XIX, ни даже в XX столетии. Это, повторяю, признавал и Ленин,
вопреки иным своим высказываниям, когда он в работе «Что делать?»
обосновывал весьма многозначительный тезис: тред-юнионистское, т.е.
профсоюзное, наиболее массовое рабочее движение находится в плену у
буржуазной (либеральной) идеологии.
Следует вообще отметить, что догматизация того или иного учения имеет
своей предпосылкой его превращение в наиболее влиятельное,
господствующее идейное направление. Особенно уродливые формы этот процесс
приобретает тогда, когда та или иная социальная доктрина становится идеологией
господствующего класса, превращается в государственную идеологию,
внедряемую в массовое сознание всеми доступными властным инстанциям
средствами. Ничего подобного не было, конечно, в социал-демократической
партии Германии, возникшей в 1869 г. Даже название этой партии было
заимствовано у лассальянского «Всеобщего германского рабочего союза», газета
которого называлась «Социал-демократ». Если обратимся к истории
французской революции 1848 г., то в то время уже существовала
Социально-демократическая партия, возглавлявшаяся мелкобуржуазным революционером Лсдрю-
Роллсном. Эта партия выступала против утвердившейся во Франции
формальной, буржуазной демократии, противопоставляя ей идею реальной,
социальной демократии, выражающей интересы трудящихся.
Маркс и Энгельс не возражали против того, что марксистская партия в
Германии называла себя социал-демократической*. Они вообще не
придавали вопросу о названии партии большого принципиального значения, считая,
что первостепенное значение имеет ее программа, в которой прямо должно
быть указано, что задачей партии является социальное освобождение
пролетариата путем социалистического переустройства общества.
* В.И. Ленин, доказывая необходимость переименования РСДРП в ВКП(б),
утверждал, что «Маркс и Энгельс сознательно мирились с неверным, оппортунистическим
термином "социал-демократии" (Поли. собр. соч. Т. 31. С. 181). В действительности,
основоположники марксизма вовсе не считали название «социал-демократическая партия»
какой бы то ни было уступкой оппортунизму. Они вполне понимали, что это название
отражает условия, в которых развивается рабочее движение в Германии, уровень
классового сознания пролетарской массы. Правда, Энгельс в конце своей жизни как-то
заметил, что он предпочел бы другое название: коммунистическая партия. Но ему не
приходило в голову предложить руководству СДПГ поставить вопрос о переименовании
партии.
37

Введение
Утверждение, что германская социал-демократическая партия в первые
десятилетия своего существования была еще далека от догматизации
учения Маркса и Энгельса, которое она восприняла как свое идейное знамя,
нуждается все же в некоторой поправке. Эта партия с самого начала
провозгласила в качестве конечной цели своей идейной и политической борьбы
основное марксистское положение о необходимости (и даже неизбежности)
социалистического переустройства буржуазного общества, т.е. подобно
Марксу и Энгельсу утверждала, что социалистический общественный
строй — единственно возможная альтернатива капитализму. Это положение
считалось как бы аксиомой, т.е. настолько несомненным, даже
самоочевидным, что какие-нибудь его доказательства представлялись излишними, а
сомнения в его правильности противоречащими здравому смыслу.
Следовательно, в этом, как нетрудно понять, весьма важном отношении, догматиза-
ция марксизма возникла вместе с рождением социал-демократической партии
в Германии, а также в других европейских странах.
Следует, однако, отмстить, что организаторы СДПГ с самого начала
считали необходимым самостоятельное, учитывающее конкретные
исторические условия в Германии, применение и развитие марксистской теории. Это
видно по выступлениям А. Бебеля и В. Либкнсхта, по их переписке с
основоположниками марксизма, находившимися в эмиграции и, конечно, по их
печатным произведениям. Так, например, Бебель опубликовал небольшую
монографию «Будущее общество», в которой весьма редко упоминались
труды Маркса и Энгельса и еще реже цитировались.
Руководство СДПГ, так же как и Энгельс, придерживалось догматического
убеждения, что капиталистическая система во всех западноевропейских
странах уже находится в состоянии непреодолимого кризиса, в силу чего переход
к социалистическому общественному строю отнюдь не за горами. Эта вера в
предстоящую в сравнительно недалеком будущем победу социализма
возникла у Маркса и Энгельса еще в период формирования, становления их учения
и сохранилась, в особенности у Энгельса, вплоть до его кончины.
Само собой разумеется, что эти догматические представления у
социал-демократических лидеров носили неосознанный характер. Что касается их
сознательной, формулируемой во всеуслышание позиции, то она носила,
безусловно, антидогматический характер. Так, наиболее авторитетный теоретик
СДПГ, главный редактор ее теоретического органа «Die Neue Zeit» К.
Каутский, подвергая критике бернштейновский «ревизионизм», заявлял: «Результаты,
которых достигли Маркс и Энгельс, не последнее слово науки... В
настоящее время некоторые положения Маркса и Энгельса неприемлемы, другие
нуждаются в ограничениях. Нужно заполнить некоторые пробелы теории»1.
Каутский К. К критике теории и практики марксизма. Одесса, 1905. С. 42.
38

Марксизм и догматизм
В другом месте этой же книжки Каутский еще резче подчеркивает
необходимость самостоятельного марксистского исследования с целью
развития теории марксизма, которое с необходимостью должно привести к
новым, отсутствующим у основоположников марксизма заключениям. «Конечно,
марксизм не есть наивысшая точка, которой может достигнуть человеческая
мысль. Каковы бы ни были научные успехи марксизма, человеческая мысль
их превзойдет и создаст новые, высшие формы, но для этого нет
надобности воскрешать мертвецов»1. Несмотря на приведенные выше заявления
Каутского, которые, казалось бы, доказывали, что он, конечно, чужд
догматическому пониманию марксизма, его возражения Бернштейну свидетельствуют
о том, что он остается в плену осуждаемого им догматизма.
Бернштейн в своих статьях, публиковавшихся в «Die Neue Zeit», а также
в составленной на их основе книге, получившей широкую известность во
всем мире, отвергал, основываясь на эмпирических данных, доступных
проверке любого исследователя, положение Маркса о прогрессирующем
обнищании пролетариата в ходе развития капитализма. Каутский, пытаясь
опровергнуть это в высшей степени важное заключение, ссылается не на
факты, а на то, что у Маркса нет теории обнищания пролетариата
(Verelenderungstheorie). Но суть дела, конечно, не в том, имеется ли у
Маркса такая теория или же у него наличествуют лишь высказывания по этому
вопросу. Известно, что Маркс в «Капитале» формулирует и обосновывает
абсолютный закон капиталистического накопления, необходимым
последствием которого якобы является прогрессирующее обнищание
пролетариата. И Бернштейн, пожалуй, прав, именуя эти рассуждения об абсолютном
законе теорией, а не просто отдельным высказыванием, которое вполне
можно исключить из контекста.
Однако возражения Каутского не сводятся к разграничению теории и
высказывания. Он вполне догматически повторяет оказавшееся
несостоятельным положение Маркса. «Преодолеваются, — заявляет Каутский, — только
некоторые последствия тенденции к обнищанию, но не она сама. Она
непрерывно связана с капиталистической системой эксплуатации и исчезнет
только с устранением последней»2.
1 Там же. С. 20. Нужно, однако, подчеркнуть, что эти недвусмысленно
антидогматические заявления Каутского сделаны лишь после знаменательного выступления Э. Бернштейна,
который первым в истории марксизма, ссылаясь на эмпирические данные, обосновал
положение о недопустимости как с научной, так и с практически-политической точки
зрения догматически воспринимать положения марксистского учения. И вероятно
потому, что Бернштейн убедительно показал, что догматическое понимание этого учения
оказывается на деле его непониманием, не говоря уже о том, что оно никак не согласуется
с духом марксизма, Каутский сделал приведенные выше антидогматические заявления.
2 Там же. С. 180.
39

Введение
Я не стану рассматривать далее догматическое истолкование положений
марксизма в этой и других работах Каутского, поскольку темой этой главы
является критика догматизации марксизма не одним только его, пусть и
незаурядным представителем. Антидогматические заявления Каутского я хочу
дополнить аналогичным заявлением Ф. Меринга. «Марксистов в том
смысле, в каком сам Маркс не называл себя марксистом, среди партии нет и не
может быть: клятва словами учителя есть лишь печальный удел всякой
школы, претендующей на знание конечной истины. Какой-либо истины
этого рода марксизм не знает. Он не представляет собой непогрешимой догмы,
а лишь научный метод... В полном соответствии со сказанным находится
факт, что именно "правоверные" марксисты сумели пересмотреть научные
результаты, добытые некогда Марксом и Энгельсом...»1. Это высказывание
Меринга находит свое подтверждение в его «Истории германской социал-
демократии», в которой он с полным основанием оспаривает некоторые
положения Маркса и Энгельса, в частности, их в значительной мере
негативную оценку значения политической деятельности Лассаля. Он, в этой
связи, утверждает, что Лассаль более правильно, чем Маркс и Энгельс
оценивал положение и задачи немецкого рабочего класса*.
Мсринг выступает также против той критики «железного закона»
заработной платы пролетария, с которой выступили основоположники марксиз-
1 Мерит Ф. История германской социал-демократии. М.-П., 1921. Т. 4. С. 367—368.
* «Насколько Лассаль правильно судил в этом отношении о немецких делах, это
доказали 40 лет германской истории. Его заслуга должна быть оценена тем выше, что
в то время, когда он сделал всеобщее избирательное право лозунгом германского
рабочего движения, оно не пользовалось особой репутацией» (История германской социал-
демократии. М.-П., 1923. Т. 1. С. 41). Даже Маркс и Энгельс недооценивали в это время
значение борьбы за всеобщее избирательное право, а Бебель — активный участник
образовательных рабочих ферейнов— прямо высказывался против него в 1863 г.,—
подчеркивает Меринг. И продолжая свою оценку исторической роли Лассаля, Меринг пишет:
«Правда, Лассаль переоценивал значение всеобщего избирательного права». Но тем не
менее «Лассаль стоял на правильной точке зрения, когда полагал, что при данных
исторических условиях всеобщее избирательное право есть то оружие, при помощи
которого германский пролетариат должен и будет бороться, пока он не станет
непреодолимой силой» (С. 41). И далее Меринг решительно подчеркивает: «Никто не сумел с таким
красноречием, как Лассаль, пробудить дремлющую в современном пролетариате
способность к самодисциплине. Если необходимость прочной дисциплины вошла в плоть
и кровь немецкого рабочего класса, если такая организация оказалась в состоянии
функционировать в самые трудные времена без внешней поддержки, то заслуга в этом
деле принадлежит, прежде всего, Лассалю» (там же, с. 70). Надо сказать, что никто из
лидеров немецкой социал-демократии не отваживался так высоко оценивать
исторические заслуги Лассаля. В этом отношении Меринг предвосхитил оценки современных
социал-демократических лидеров и теоретиков.
40

Марксизм и догматизм
ма, приписывая на этом основании Лассалю мальтузианскую точку зрения.
Лассаль, указывает Меринг, отнюдь не считал сей закон законом природы;
он считал сю социальным законом, который будет устранен вместе с
капиталистическими общественными отношениями. Меринг совершенно
прав, когда он указывает: положение, что капитализм сводит заработную
плату пролетария к minimum minimorum, Лассаль излагает почти в тех же
словах, что и Энгельс в его работе «Положение рабочего класса в Англии».
Это же положение фактически формулируется в «Манифесте
Коммунистической партии», который утверждает, что буржуазия оказалась неспособной
обеспечить существование своему наемному рабу. И, наконец, в «Капитале»
Маркс, формулируя абсолютный закон прогрессирующего обнищания
пролетариата, по существу, высказывает тезис, который Лассаль лишь
наименовал по-своему, т.е. как железный закон заработной платы
пролетария. «Сам Лассаль, — подчеркивает Меринг, — никогда не выдавал себя за
теоретика социализма, прокладывающего новые пути в науке; даже как
социальный агитатор он не утверждал, что вносит в массы новые идеи»1. В своих
публикациях он неоднократно ссылается на Маркса и, цитируя марксову
работу «К критике политической экономии», заявляет, что этот труд знаменует
начало новой эпохи в развитии социальной науки. В этой связи Меринг
критически высказывается о марксовой оценке деятельности Лассаля.
«Когда Маркс говорил, что Лассаль грубо фальсифицировал Коммунистический
Манифест для оправдания своего союза с абсолютистскими и феодальными
противниками буржуазии, то упрек был столь же жесток, сколь
несправедлив. Лассаль не заключал такого союза и не провинился в грубой
фальсификации Коммунистического Манифеста. Устанавливая «железный закон
заработной платы», он исходил не из Мальтуса, а понимал его как раз в том
смысле, в каком закон понимается Коммунистическим Манифестом»2.
Меринг также критически оценивает отношение Маркса к видному
представителю «исторической школы» в экономической теории В. Рошеру. Маркс
во всех четырех томах «Капитала» многократно упоминает Рошера,
характеризуя его как вульгарного экономиста, одного из «жалких подголосков»
выдающихся английских экономистов, профессора, которого отличают «грубые
искажения» истории и «ученое невежество»3. Касаясь банального
утверждения Рошера о том, что накопление капитала предполагает, кроме разных других
условий, также бережливость, Маркс так характеризует этого экономиста:
«Наряду с действительным невежеством апологетический страх перед
добросовестным анализом стоимости и прибавочной стоимости и перед тем, что
1 Меринг Ф. История германской социал-демократии. Т. 1. С. 128—129.
2 Меринг Ф. История германской социал-демократии. Т. 3. С. 94.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. II. С. 129.
41

Введение
вдруг получится соблазнительно-неблагонадежный с полицейской точки
зрения результат, — вот что заставляет Рошера и К° превращать более или менее
благовидные мотивы, которыми капиталист оправдывает присвоение уже
существующей прибавочной стоимости, в обоснование ее происхождения»1.
В мою задачу не входит анализ или оценка деятельности Лассаля, данная
Мерингом. Возможно, он в какой-то мерс преувеличивал его исторические
заслуги. Дело не в этом, а в том, что Мсринг показал себя в этих
высказываниях самостоятельно мыслящим марксистом, чуждым правоверного
преклонения перед своими гениальными учителями. Я также не намерен касаться
оценки Рошера. Примеры, приведенные мной, лишь подтверждают мысль о
самостоятельности Меринга как марксиста. И все же он, как и все немецкие
(и не только немецкие) социал-демократы, остается в плену догматического
понимания марксизма в самом главном, основном. Само собой разумеется,
что он полностью разделяет социал-демократическую веру в то, что
социалистический общественный строй является единственно возможной
альтернативой капитализму. И так же, как другие марксисты, он утверждает, что
прогрессирующее обнищание пролетариата на самом деле имеет место.
«Таков абсолютный, общий закон капиталистического накопления», — заявляет
он, комментируя соответствующее положение «Капитала». И двумя
страницами ниже поясняет: «Обнищание, с которым сопряжен для рабочего класса
капиталистический способ производства, тщетно пытались опровергнуть
указанием на успехи, достигнутые этим классом там, где названный способ
производства достиг наиболее высокого развития»2. Никаких фактических,
статистических данных для подтверждения такого вывода Меринг не
приводит. Тезис о прогрессирующем обнищании пролетариата является для
социал-демократов, как и для основоположников марксизма, важнейшим
утверждением, обосновывающим необходимость, неизбежность упразднения
капиталистических производственных отношений. Правда, Меринг в данном
случае не разделяет чрезмерного критицизма Маркса. Он приводит суждение
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 229.
2 Меринг Ф. История германской социал-демократии. Т. 3. С. 285, 289. Правда, вслед
за этим вполне догматическим утверждением следует более или менее критическое
замечание в адрес Маркса: «За последние 30—40 лет капиталистический способ
производства породил многие явления, которых Маркс не знал и не предвидел в их
теперешнем виде; характерный жизненный путь современной промышленности не имеет больше
формы того 10-летнего круговорота, о котором говорил Маркс» (С. 289). Однако
Меринг не утверждает, как это делал Э. Бернштейн, что кризисы перепроизводства, как
правило, носят менее острый характер, чем в прошлом, так как картели, тресты и
монополии существенным образом обуздали анархию капиталистического производства.
Поэтому критическое, деликатно выраженное, замечание Меринга просто повисает в
воздухе.
42

Марксизм и догматизм
такого заведомо враждебного марксизму ученого, как Трейчке, который
пишет: «То, что подлежит еще доказательству, для Маркса заранее уже
непреложно. Стоит только сравнить бесконечно богатую осведомленность
Вильгельма Рошера и его крайнюю осторожность в применении своих знаний с тем
прямолинейным фанатизмом, с которым в книге Маркса собран неимоверно
большой материал лишь затем, чтобы доказать одну только ложную в своей
основе мысль, — и сразу сделается очевидным, какое расстояние отделяет
ученого от крючкотвора». Эту цитату Меринг сопровождает замечанием:
«Грубость Трейчке гораздо более уместна, чем вежливость Бернштейна»1.
Само собой разумеется, что Меринг не разделяет мнения Трейчке. Но
ясно и то, что он не считает лишенной основания его тираду. Однако все
эти чуждые социал-демократическому догматизму высказывания Меринга
сочетаются с догматическим отношением к основным положениям марксизма.
В наибольшей мере этот догматизм проявляется у него (так же как у всех
правоверных социал-демократов его времени) в органической неспособности
понять ту простую истину, что ревизия каждой научной, в особенности
общепринятой теории является нормальной, необходимой, зачастую даже
обязательной исследовательской процедурой. Можно, и в ряде случаев,
безусловно, необходимо, критиковать заблуждения Бернштейна, но отвергать
«ревизионизм» с порога означает не что иное, как порывать с научным,
критическим по своей природе, подходом к действительности и се
теоретическому воспроизведению. И осуждающий всякую ортодоксию Меринг оказывается
жертвой последней, о чем наглядно свидетельствует его совершенно
безоговорочное осуждение выступления Бернштейна. Он пишет: «Кто хочет пойти
дальше марксизма, как научного метода, и в то же время не желает вернуться назад
к буржуазному обществу, тот впадает либо в эклектизм, либо в скептицизм».
Таков, по мнению Меринга, «ревизионизм». «Он пересматривает
социалистическую теорию, не оставаясь на почве социалистической теории, а исходя из
буржуазных представлений, перед которыми отступает затем сам в страхе,
заявляя, что он ничего не говорил. То, что для марксизма есть средство к цели —
неустанная критика, с которой он исследует действительность данного
момента, стало для ревизионизма самодовлеющей целью; он пересматривает,
чтобы пересматривать, и из одного страха перед абсолютной догмой он
презрительно отвергает всякую относительную истину... Никогда не было более
плохого пророка, чем ревизионизм»2. Последняя фраза Меринга особенно
примечательна: ведь сам он оказался очень плохим пророком.
Меринг умер в 1919 г. Если бы он прожил еще 19—20 лет, он мог бы
убедиться, что социал-демократы Германии и других западноевропейских
1 Меринг Ф. Исторический материализм. М., 1924. С. 104.
2 Меринг Ф. История германской социал-демократии. Т. 4. С. 368.
43

Введение
стран идут от успеха к успеху, следуя по пути, который в значительной мере
был проложен «ревизионистом» Э. Бернштейном.
Коротко о Г.В. Плеханове, самом выдающемся российском
теоретике-марксисте, заслуги которого, увы, совершенно недостаточно оценены как в
нашей отечественной, так и в зарубежной марксистской (и не только
марксистской) литературе. Само собой разумеется, что он, как и все марксисты,
верил, что социалистический общественный строй — единственно
возможная альтернатива капиталистическому способу производства. Поскольку он,
в отличие от основоположников марксизма, вполне осознавал, что переход
к этому пост-капиталистическому обществу— дело не столь уж близкого
будущего, он пытался теоретически обосновать возможность научного
предвидения более или менее отдаленного будущего человечества. «Мы можем, —
писал он, — не впадая в утопии, предвидеть, и мы действительно предвидим
появление в будущем такого общества, которое, развившись по законам
исторического движения из современного общественного порядка, уже не будет
знать антагонизма классов...»1. Аргументы Плеханова, в общем, те же, что и
у основоположников марксизма: обобществление средств производства
происходит уже при капитализме. Экстраполируя эту тенденцию на более или
менее отдаленное будущее, Плеханов приходил к заключению: будущее
принадлежит бесклассовому социалистическому обществу. Он был бесконечно
далек от мысли, что вера в возможность предвидения отдаленного будущего
человечества принципиально ненаучна, утопична и
догматична. Это хорошо понимал И. Шумпетер, категорически утверждавший:
«Любой прогноз — это вненаучное пророчество, которое стремится сделать
нечто большее, чем поставить диагноз наблюдаемым явлениям и показать,
каким может быть результат, если эти тенденции будут действовать в
соответствии с собственной логикой развития»2. С этим положением, поскольку
оно относится лишь к общественному развитию, нельзя не согласиться.
Марксизм, конечно, немыслим без признания возможности научного
предвидения более или менее отдаленного будущего человечества.
Основоположники марксизма критиковали утопических социалистов (и коммунистов) за
то, что они отваживаются подробно описывать устройство, учреждения
будущего бесклассового общества. Сами они ограничивались предвидением,
пользуясь выражением Плеханова, лишь общего характера и
направления общественного развития. Но в одном отношении они,
конечно, заглядывали слишком далеко в будущее и, по-видимому, глубоко
заблуждались, «предвидя» упразднение товарного производства и денег, а также
переход к натуральному продуктообмену.
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. М., 1956. Т. II. С. 255.
2 Шумпетер И. Капитализм, социализм, демократия. М., 1995. С. 525.
44

Марксизм и догматизм
Догматизм Плеханова сказывался и в том, что он вслед за Энгельсом
трактовал кризисы перепроизводства, периодически потрясающие
капиталистическую систему, как общий, смертельный кризис этой системы. По его
словам, они служат «наиболее ярким подтверждением той мысли, что
производительные силы буржуазного общества переросли свойственные ему
имущественные отношения или его экономическую структуру...»1.
Плеханов не был экономистом, но едва ли было необходимо получить
экономическое образование, чтобы понять циклический характер
капиталистического производства и тот факт, что вслед за очередным кризисом
начинается бурный, лихорадочный подъем производства.
Догматические черты мировоззрения Плеханова находят свое отчетливое
выражение и в том, что он «обосновывает» абсолютный закон
капиталистического накопления, сформулированный в марксовом «Капитале», подвергая
критике тех ученых, которые, опираясь на факты, оспаривают тезис о
прогрессирующем обнищании пролетариата в процессе капиталистического
прогресса. Он, правда, признает, что рабочий день стал значительно короче, а
реальная зарплата выросла, но это не мешает ему утверждать, что
пролетариату живется все хуже и хуже. Ссылаясь на «Капитал», что в данном
случае неуместно, Плеханов декларирует: «...понижение цены рабочей силы и
относительное ухудшение положения рабочего может сопровождаться
повышением его заработной платы»2. Эта хитроумно-дипломатическая
формулировка, способная поставить читателя в тупик, далее дополняется вполне
категорическим выводом: «Работник становится нищим, и нищета развивается
еще быстрее, чем население и богатство»3. Несколько ниже Плеханов даже
пытается статистически доказать положение: «Абсолютное ухудшение
положения французского пролетариата»4. Но статистика, особенно в руках
неспециалиста, может быть использована и для противоположного вывода; она,
говоря словами русской пословицы, как дышло: куда повернешь, туда и
вышло. Я уже не говорю о том, что Плеханов едва ли не первым ополчился
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. II. С. 52.
2 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. III. М., 1956. С. 586.
3 Там же. С. 593.
4 Там же. С. 594. Интересно отметить, что Плеханов прибегает и к косвенным
«доказательствам» указанного выше марксистского положения. Так, он пишет: «Увеличение
преступности вообще, а особенно детской преступности, неотразимо свидетельствует
об ухудшении общественного положения пролетариата» (С. 598). Этот косвенный
аргумент, грубо говоря, не стоит ни гроша. В наше время преступность в буржуазном (да
и в нашем, еще не вполне буржуазном) обществе, возросла, по-видимому, на порядок,
несмотря на то, что благосостояние трудящихся, в частности лиц наемного труда,
пролетариев, столь заметно улучшилось, что самые-самые ортодоксальные марксисты (если
такие еще остались где-либо) не решаются отстаивать пресловутое положение Маркса.
45

Введение
против «ревизионизма» Э. Бернштейна, отстаивая, разумеется, именно те
положения марксизма, которые стали догмами. Но об этом пойдет речь в
главе, посвященной Бернштейну.
Догматическое понимание марксизма психологически было связано
с убеждением, что верность этому учению является залогом его
распространения в рабочем классе, а следовательно, также одним из основных
условий грядущей победы этого класса в борьбе против капитала и
охраняющей его политической системы. Поэтому и разногласия, возникающие среди
марксистов, рассматривались его непоколебимыми приверженцами как
ослабление борющейся за дело пролетариата партии. Примечательно в этом
отношении заявление героической женщины Веры Засулич, члена первой
марксистской группы «Освобождение труда». В своем выступлении против
«ревизионизма» Бернштейна она, пожалуй, несколько простодушно заявляет,
что среди марксистов «никогда не возникает разногласий ни с их учителями,
ни между собой относительно того, что следует понимать под
материалистическим воззрением на историю»1. Ей почему-то остается непонятным
засвидетельствованный всей историей познания факт, что разногласия между
единомышленниками могут носить в высшей степени плодотворный характер.
На этом я хочу закончить рассмотрение данного вопроса, поскольку
догматизация марксизма Лениным, так же как догматизация марксизма в
СССР, составляют содержание двух последующих разделов. Я не вижу
необходимости приводить другие примеры, так как вопрос представляется мне
(и, надеюсь, читателю) достаточно ясным. Исторический опыт минувшего
столетия, в особенности его последнего десятилетия, исключает любые
сомнения относительно данного вопроса.
З.В.И. Ленин: догматизм и... «ревизионизм»
За последние десять с лишним лет оценка воззрений и политической
деятельности Ленина радикально изменилась в нашей отечественной научной
литературе и публицистике. Это вполне понятно, вполне оправданно.
Однако я не могу считать в какой-либо степени оправданной хулу, зачастую
извергаемую на Ленина. Каковы бы ни были заблуждения этого, несомненно,
выдающегося политического деятеля, марксиста, нельзя, недопустимо
забывать о том, что он был самоотверженно-идейным человеком, меньше всего
склонным к тому, чтобы «делать карьеру». Это признают и завзятые
противники марксизма, профессиональные советологи-антисоветчики. Тем бо-
1 Сб. «Первая марксистская организация России — группа "Освобождение труда"».
М., 1984. С. 81.
46

Марксизм и догматизм
лее, не пристало нам, людям, которые еще недавно видели в ленинизме
новый исторический этап в развитии марксизма, поносить этого в высшей
степени незаурядного, искренне боровшегося за дело, в которое он
беззаветно верил, человека. Поэтому я в принципе не согласен, несмотря на мое
весьма критическое отношение к Ленину (и, конечно, к ленинизму), с
таким, например, высказыванием, которое позволил себе известный и
талантливый публицист Ю. Богомолов: «Что такое был Ленин в реальности?
Марксист-знахарь, политический циник, душегуб и абсолютно аморальный
тип»1. Теоретические взгляды Ленина и его практическая политическая
деятельность заслуживают основательного, объективного анализа. Такую
попытку я, как мне представляется, предпринял в моей вышедшей в 2003 г.
монографии «Марксизм и утопизм». В данной монографии, где анализу
воззрений Ленина уделено сравнительно небольшое место, я, тем не менее, в
рамках этой главы постараюсь рассматривать эти вопросы с
приличествующей научному подходу объективностью.
Ленин, как и основоположники марксизма, а также их последователи в
зарубежных странах, постоянно подчеркивал, что марксизм не догма, а
руководство к действию (Энгельс при этом указывал: и к исследованию, но
Ленин это существенное добавление почему-то опускал, хотя, конечно, вовсе
не был против него). В одной из ранних своих работ Ленин четко и
правильно заявлял: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто
законченное и неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только
краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать
дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни»2. Это
положение, по-видимому, не исключает критического отношения к отдельным
положениям марксизма, что, разумеется, нисколько не порочит его приверженцев.
Ленин неоднократно повторял с разными вариациями эту мысль. Мы
находим ее уже в первых его произведениях. «Ни один марксист, — уверял
он, — никогда не видел в теории Маркса какой-нибудь общеобязательной
философско-исторической схемы, чего-нибудь большего, чем объяснение
такой-то общественно-экономической формации»3. Со словами «ни один
марксист» нельзя, конечно, согласиться. И сам Ленин видел в теории Маркса
нечто большее: во-первых, обоснование неизбежности социалистического
общества, что, естественно, выходит за границы исследования капитализма, и,
во-вторых, научный метод, необходимый для исследования любой
исторической эпохи, и, конечно, научно-философское мировоззрение, о чем,
правда, еще нет речи в его работах конца XIX в.
1 Богомолов Ю. Голый остров свободы // Московские новости, 1996. № 2 (217). С. 14.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 184.
3 Там же. Т. 1. С. 195.
47

Введение
Изучая работы В.И. Ленина, нетрудно обнаружить в них, с одной
стороны, такого рода согласие с основоположниками марксизма, которое не
может быть иначе истолковано, кроме как догматизм, а с другой стороны,
совершенно очевидный пересмотр основных марксистских положений,
который, несомненно, является «ревизионистским». Приведу отдельные,
достаточно впечатляющие примеры.
Маркс в своих работах, посвященных буржуазно-демократическим
революциям 1848—1849 гг., называл их пролетарскими революциями. Это
была, конечно, иллюзия революционера, которому пролетарская революция
представлялась, по существу, безотлагательной исторической
необходимостью, задачей, если так можно сказать, завтрашнего дня. В последующих трудах
Маркса такая характеристика этих революций уже отсутствует. Ленин же ее
воспроизводит более чем через полвека, когда социально-политическое и
экономическое содержание этих революций ни у одного из историков не
вызывало сомнений. Тем не менее Ленин утверждает: «В 1848 г. дело шло о
свержении буржуазии пролетариатом. Последнему не удалось привлечь к себе
мелкую буржуазию, и ее измена вызвала поражение революции»1.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 27. С. 72. П. Струве третирует ортодоксальный
марксизм, как некритическое, догматическое его понимание, назидательно заявляя, что
«истинная сила в научных вопросах всегда на стороне критики, а не веры». Ленин приводит
эту фразу (см.: Полн. собр. соч. Т. 4. С. 86) и тут же противопоставляет ей, так сказать,
творческую ортодоксию. «Не будем верить тому, что ортодоксия исключает критическое
претворение и дальнейшее развитие, что она позволяет заслонять исторические вопросы
абстрактными схемами» (С. 87). Это «не будем верить» весьма примечательно,
поскольку слово «ортодоксальный» означает лишь одно: правоверный, верующий. Французский
философ Ж. Гренье, посвятивший специальное исследование феномену ортодоксии,
утверждает, касаясь марксизма: «Мне далека мысль отрицать всю ценность учения Карла
Маркса... Но да будет позволено мне сказать, что учение К. Маркса отнюдь не
подытоживает всего прошлого и всего будущего человечества, не касается всех религий, всех
искусств, всех наук, всех систем метафизики... и что сам Маркс был менее амбициозен,
чем его ученики» {Grenier J. Essai sur l'esprit d'orthodoxie. Paris, 1938. P. 30). Гренье,
конечно, не сказал ничего нового. За сто лет до него Гегель заклеймил теологическую
ортодоксию и всякую ортодоксию вообще. Не без свойственного ему сарказма он
отмечал: «Ортодоксию невозможно поколебать до тех пор, пока ее проповедь связана с
земными выгодами и вплетена в целостный государственный организм. Этот интерес
слишком могуч, чтобы так просто от него отказаться, и он укоренился так прочно, что люди
не замечают его в целом. Пока все это так, ортодоксальные учения будут иметь на своей
стороне внушительные армии, состоящие из лиц, повторяющих все подобно попугаям, и
писак, лишенных высоких интересов и способности мыслить» (Гегель Г.В.Ф. Работы
разных лет. М., 1973. Т. 2. С. 218). Ленин был достаточно образованным человеком, дабы
понимать, что ортодоксия и догматизм — близнецы-братья. И если он отстаивал
ортодоксию, то на это были не научные, а политические основания.
48

Марксизм и догматизм
Одним из наиболее упорно отстаивавшихся в борьбе со всякого рода
противниками марксизма положений было возведенное Марксом в абсолютный
закон капиталистического накопления утверждение о прогрессирующем
обнищании пролетариата. Уже Энгельс в своих замечаниях по поводу проекта
Эрфуртской программы СДПГ несколько смягчил марксову формулировку.
Но отрицать этот якобы «закон» никто из социал-демократических лидеров
не отваживался. И Ленин, конечно, и здесь был впереди всех. Он писал в
1912 г., бесцеремонно игнорируя факты (и ссылаясь, между прочим, на
Германию, как развитую капиталистическую страну): «Рабочий нищает
абсолютно, т.е. становится прямо беднее прежнего, вынужден жить хуже,
питаться скуднее, больше недоедать, ютиться по подвалам и чердакам»1.
Дальше, пожалуй, идти некуда.
Известна крылатая, назовем ее образной, ленинская характеристика
марксизма: «...учение, отлитое из единого куска стали». Смысл ее достаточно
очевиден: марксизм, мол, настолько цельное учение, что ни одно его
положение не подлежит изъятию или пересмотру без того, чтобы не разрушить,
не извратить эту цельность, последовательность, внутреннюю, органическую,
гармоническую связь всех его положений. Это— тезис марксистской
ортодоксии, пожалуй, даже сверхортодоксии.
Ленин, так же как и Энгельс, но в новых исторических условиях,
которые многому могли научить, повторял превратившуюся уже в стертое
клише формулу: «...капитализм идет к краху и в смысле отдельных
политических и экономических кризисов, и в смысле полного крушения всего
капиталистического строя...»2. Однако еще более впечатляющим
выражением не просто ортодоксальности, но, если можно так выразиться,
ортодоксального догматизма Ленина может быть подготовленный им после
установления Советской власти «Проект программы РКП(б)», в котором,
естественно, излагались первоочередные задачи новой власти. Среди
них, конечно, фигурирует... упразднение денег. Правда, указывается, что
незамедлительно упразднить деньги, к сожалению, «в первое время перехода
от капитализма к коммунизму представляется невозможным». Однако дабы
не разочаровывать трудящихся, которые, не имея денег, без сомнения
жаждут их окончательного искоренения, сразу же следует обещание: партия
большевиков «будет стремиться к возможно более быстрому проведению
самых радикальных мер, подготавливающих уничтожение денег»3.
И все же, пожалуй, очевиднейшим, даже потрясающим свидетельством
несгибаемого, я бы даже сказал, самозабвенного догматизма Ленина явля-
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 22. С. 221.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 17.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 99—100.
49

Введение
ется его афористически-чеканное изречение: «Учение Маркса всесильно,
потому что оно верно»1. Сия сентенция была высказана вождем
большевистской партии незадолго до Октябрьской революции. Надо полагать, что
Ленин нисколько не задумывался над тем, что эта патетическая фраза
вступает в вопиющее противоречие не только с материалистическим
пониманием истории, но и со здравым смыслом, которого, вопреки мнению многих
воинствующих материалистов, не лишены и идеалисты. Разумеется,
верующие люди признают существование всемогущего (всесильного) творца
всего сущего, но даже они не «возвышаются» до признания всесильной
теории или какой бы то ни было истины.
Ленин был, как известно, воинствующим безбожником в духе барона
П. Гольбаха. Этот материалист не столько критиковал, сколько шельмовал
религиозное мировоззрение и священников, которых Ленин после захвата
государственной власти считал революционно-целесообразным просто
расстреливать. Что же побудило Ленина выступить с этим несуразным
идеалистическим слоганом? Самозабвенная ортодоксальность, о которой сказано
выше? Не исключено. Однако, пора, наконец, поставить и такой вопрос: был
ли Ленин только ортодоксом, догматически интерпретирующим учение,
которому он считал себя верным? На этот вопрос можно дать лишь один
определенный ответ: нет и нет.
Обоснование этого вывода едва ли представляется трудным делом.
Достаточно, прежде всего, указать на то, что уже в работе «Что такое "друзья
народа" и как они воюют против социал-демократов?», опубликованной в
1894 г., двадцатичетырехлетний Ленин предрекал в неопределенном, но
отнюдь не далеком будущем, пролетарскую революцию в России.
Заключительный пассаж этого сочинения говорит о том, что передовые российские
пролетарии «усвоят идеи научного социализма», благодаря чему
разрозненная экономическая война против капиталистов превратится «в сознательную
классовую борьбу, — тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех
демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ
ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой
открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ
КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ»2. В приведенной цитате кроме предви-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 43.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 312. То, что Ленин считал коммунистическую
революцию делом вполне обозримого будущего, я покажу несколько ниже. Пока же
отмечу, что М.А. Энгельгардт, основываясь на статистических данных, указывал, что в
1893 г. на российских фабриках и заводах было занято 1 405 755 рабочих (менее
полутора миллионов), в то время как население страны достигало 129 млн человек, т.е.
примерно столько, сколько составляло население Германии, Франции и Великобритании
50

Марксизм и догматизм
дения коммунистической революции в экономически отсталой России
наличествует еще одно существенное отличие теоретической позиции Ленина от
воззрений основоположников марксизма, которые писали в «Комманифес-
те», что всякая классовая борьба является политической борьбой.
Ленин же, напротив, утверждал, что борьба рабочего класса против
капиталистов лишь тогда становится классовой борьбой, когда она обретает
политический характер, т.е. превращается в борьбу за овладение
государственной властью. Эту точку зрения Ленин последовательно проводит в
своих последующих работах. Так, в статье «По поводу "Profession de foi",
направленной против выступления киевских социал-демократов в духе так
называемого «экономизма», он подчеркивает: «... рабочее движение только
тогда перерастает стадию зародышевого (курсив мой — Т. О.) состояния и
детства, только тогда становится классовым движением, когда переходит к
политической борьбе»1, т.е. к борьбе за власть, за упразднение
политического господства буржуазии, которое Ленин характеризовал одним словом:
диктатура.
Основоположники марксизма утверждали, что коммунистическая
революция предполагает превращение пролетариата в подавляющее большинство
населения. Об этом уже шла речь выше. Ленин же не придавал
принципиального значения сему чрезвычайно важному, с точки зрения марксизма,
фактору. Он считал, что дело не в количестве, а, так сказать, в качестве
рабочего класса, его способности возглавить и повести за собой непролетарские
трудящиеся массы. Пролетариат, утверждал он, может и должен быть
гегемоном не только в борьбе за социализм, но и в буржуазной революции,
которая уже назревала в России.
Основоположники марксизма, исходя из материалистического понимания
истории, утверждали, что необходимой экономической предпосылкой,
больше того, основой социалистической революции является конфликт между
бурно развивающимися производительными силами капитализма и его все
более устаревающими, ограниченными по самой своей природе
производственными отношениями. Само собой разумеется, что в России, которая лишь
во второй половине XIX в. вступила на путь капитализма, не было и не могло
вместе взятых (М.А. Энгельгардт. Письма о земледелии. СПб., 1899. С. 1, 3). Ленин,
судя по его статье «От какого наследства мы отказываемся?», уважительно относился к
этому мыслящему помещику. Полтора миллиона пролетариев, из которых большинство
лишь недавно перестали быть крестьянами, составляли немногим более одного
процента населения России. Однако это обстоятельство нимало не смущало Ленина, узревшего
уже в тогдашнем рабочем классе мощную политическую силу. Эта уверенность, надо
признать, частью оправдалась в дни революции 1905 г.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 311.
51

Введение
быть такого конфликта. В России этого времени наличествовал, конечно,
конфликт между развивающимися в лоне капитализма производительными
силами и далеко не соответствующими им полуфеодальными
общественными отношениями производства. Именно поэтому в России
складывалась революционная ситуация, которая могла перерасти и действительно
переросла в буржуазно-демократическую революцию 1905—1906 гг.
Ленин, конечно, не отрицал того, что предстоящая в России революция
будет носить буржуазно-демократический характер. Но исходя из идеи
гегемонии пролетариата и считая российскую либеральную буржуазию
контрреволюционной, он утверждал, что пролетариат не остановится на
демократических преобразованиях, а пойдет дальше, т.е. совершит социалистическую
революцию. В статье «Задачи русских социал-демократов», написанной в
1897 г., Ленин прямо заявляет: «...Только пролетариат способен до конца
довести демократизацию политического и общественного строя, ибо такая
демократизация отдала бы этот строй в руки рабочих»1. Таким образом,
согласно Ленину, не экономическая, а политическая, конкретнее,
революционная ситуация может и должна быть вполне достаточным объективным
условием пролетарской революции. Это воззрение явно ревизует (разумеется,
молчаливо) одно из важнейших основоположений марксистской теории,
согласно которому экономической основой социалистической (пролетарской)
революции должен быть конфликт между производительными силами,
созданными в рамках капитализма, и капиталистическими
производственными отношениями. Социальная революция пролетариата, соответственно
этому основоположению марксизма, означала упразднение
капиталистических производственных отношений, т.е. радикальное изменение
экономического базиса общества. Совершенно по-иному представлял себе
пролетарскую революцию Ленин: он сводил ее главным образом к ликвидации
политической, правовой и т.п. надстройки буржуазного общества. «Что
такое революция с марксистской точки зрения? Насильственная ломка
устарелой политической надстройки, противоречие которой новым
производительным производственным отношениям вызвало в известный момент крах их»2.
В этой не вполне ясной формулировке одно абсолютно ясно: главное в
социальной революции пролетариата з а х в а т государственной
власти, а не упразднение капиталистических производственных отношений.
В моей монографии «Марксизм и утопизм» я утверждал, что Ленин в
созданной им теории перерастания буржуазно-демократической революции
в революцию социалистическую опирался на положение Маркса и Энгельса
о непрерывной революции, которого они придерживались в период ре-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 455.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 118.
52

Марксизм и догматизм
волюции 1848 г. Однако вскоре после революции, уже во втором
«Обращении к Союзу коммунистов», они отказываются от этой идеи (Энгельс
впоследствии пояснял, что они с Марксом восприняли эту идею у Марата), как
явно не согласующейся с материалистическим пониманием истории, четко
разграничивающим экономические предпосылки, с одной стороны,
буржуазной, а с другой, — пролетарской революции*.
Ленин и сам указывал на то, что Маркс и Энгельс после названных выше
революций отвергли идею непрерывной революции. Но он-то, Ленин, не
только ее не отверг, а, напротив, развил в теорию перерастания буржуазно-
демократической революции в революцию социалистическую. Какими же
идеями руководствовался в таком случае Ленин? Отнюдь не идеями Маркса
и Энгельса, а убеждениями народовольцев, считавших, что в России
демократический переворот может и должен быть превращен в
переворот социалистический. Но об этом подробнее ниже.
В период революции 1905 г. Ленин пытался на практике осуществить свою
теоретическую концепцию. Он утверждал, что буржуазно-демократическая
революция станет победоносной лишь тогда, когда будет установлена
диктатура пролетариата и крестьянства. При этом он ссылался
на основоположников марксизма, которые в ходе германской революции
1848 г. выдвигали лозунг: самодержавие народа. Но они не исключали из
понятия «народ» и либеральную буржуазию в той мере, в какой она
выступала против абсолютной монархии. Ленин же противопоставлял свою
«диктатуру пролетариата и крестьянства» не только возможной, но и более всего
* На заседании ЦК «Союза коммунистов» в сентябре 1850 г. Маркс, возражая Вил-
лиху и Шапперу, настаивавшим на необходимости продолжения революции,
превращения ее в непрерывную с целью завоевания власти коммунистами, заявил, что он
не принадлежит к партии, которая считает, что «она вот-вот придет к власти... Мы
посвящаем себя партии, которая, к счастью для нее, как раз не может еще прийти к
власти. Пролетариат, если бы он пришел к власти, проводил бы не непосредственно
пролетарские, а мелкобуржуазные меры. Наша партия может прийти к власти лишь тогда,
когда условия позволят проводить в жизнь ее взгляды» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 8.
С. 584). Основоположники марксизма, таким образом, уже через два года после
опубликования «Комманифеста», пересматривая свои воззрения, высказывались против
преждевременной пролегарской революции. Они теперь уже полагали, что в Западной
Европе пролетарскую революцию отделяет от революции 1848 г. от десяти до пятидесяти
лет. Ясно, что они заблуждались — и не только относительно сроков. Но столь же ясно,
что они отвергали ту революционную установку, которую в XX в. стал теоретически
обосновывать и практически воплощать в жизнь Ленин. Но практика здесь, как и во
многих других случаях, не доказывала правильности ленинской теории. Стоит, однако,
подчеркнуть, что основоположники марксизма неоднократно высказывались
против преждевременной пролетарской революции (см., например, письмо Энгельса Вей-
демейеру от 1 апреля 1853 г. {Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 28. С. 490—491).
53

Введение
вероятной победе либеральной буржуазии в предстоящей революции,
рассуждая об «имманентной контрреволюционности буржуазного либерализма»1.
Следует далее указать, что как до революции 1905 г., так и после нее,
вплоть до своей кончины, Ленин постоянно и весьма настойчиво
подчеркивал: диктатура пролетариата мыслима лишь как диктатура одного,
именно этого класса, как власть, которую он ни с кем, ни с каким другим
классом не делит. Тем не менее, едва ли не главным лозунгом Октябрьской
революции был лозунг диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства.
Большевистская партия установила свою диктатуру вместе с партией левых
эсеров, которые и представляли интересы этой (но не только этой) части
крестьянства. Однако блок с левыми эсерами продержался недолго, да и в
период этого временного, вынужденного союза диктатуру фактически
осуществляла ВКП(б). Тем не менее советское правительство именовалось
рабоче-крестьянским, хотя на деле оно, конечно, не было таковым.
Возвращаясь к вопросу о попытке Ленина осуществить в 1905 г. переход
от буржуазно-демократической революции к революции пролетарской,
сошлюсь на абсолютно определенное заявление Ленина в самый разгар этой
революции: «...От революции демократической мы сейчас же (курсив мой —
Т. О.) начнем переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного
и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической
революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на
полпути»2.
В 1905 г. Ленину, большевистской партии не удалось осуществить этот
революционный проект. Однако в 1917 г. все получилось, как и намечалось
Лениным в самом начале века, даже, пожалуй, еще в середине 90-х годов
предыдущего столетия. И все же эта практика вовсе не доказала истинность
ленинской теории перерастания буржуазно-демократической революции в
социалистическую. С высоты сегодняшнего исторического опыта можно со всей
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 13.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. И. С. 222. Американский исследователь марксизма
Г.Б. Мейо справедливо отмечает расхождение Ленина с основоположниками марксизма
в данном вопросе. Переход «от буржуазной революции к революции пролетарской в
условиях полуфеодальной страны является полной противоположностью главному
положению марксизма о приоритете экономического развития» (Мауо И.В. Introduction to
Marxist Theory. N.Y., 1980. P. 146). Ленин, конечно, прекрасно осознавал
полуфеодальный характер производственных отношений, все еще господствовавших в России,
особенно в сельском хозяйстве, в котором были заняты более четырех пятых населения
страны. Собственно поэтому он и рассчитывал на то, что революционные выступления
немногочисленного российского пролетариата будут поддержаны массовыми
крестьянскими восстаниями, что и сделает возможной «диктатуру пролетариата и крестьянства»,
а в конечном итоге и победу социалистической революции.
54

Марксизм и догматизм
определенностью сказать, что и теория и практика ленинской партии
повернули развитие России на путь, который в конечном итоге оказался тупиковым.
Нельзя, однако, не отметить, что Ленин, с одной стороны, доказывал, что
его теоретические новации, в сущности, представляют собой лишь
правильно понятые идеи основоположников марксизма в период их участия в
революционной буре 1848—1849 гг., а с другой — все же признавал, что его идеи
являются новым теоретическим выводом, отсутствующим в учении Маркса
и Энгельса, хотя и вполне соответствующим разработанному ими
диалектическому методу, который предполагает конкретный подход к каждой
исторически-конкретной ситуации. Поэтому он утверждал: «Отстаивать старые
решения марксизма — значит быть верным букве, а не духу учения. Значит
повторять по памяти прежние выводы, не умея воспользоваться приемами
марксистского исследования для анализа новой политической ситуации»1.
Старыми решениями, как нетрудно понять, объявляются
марксистские положения, согласно которым, как указывалось уже выше,
социалистическая революция становится объективной необходимостью лишь благодаря
достаточно длительному развитию производительных сил
капиталистического общества, конфликту между этими производительными силами и
ставшими оковами для их дальнейшего развития, изжившими себя
капиталистическими производственными отношениями. Этому историческому процессу
соответствует превращение пролетариата в основную массу трудящихся,
развитие классовой борьбы между трудом и капиталом, конечным
результатом которой и становится социальная революция пролетариата. Отметая эти
«старые решения», Ленин провозглашает, что действительной базой
социалистической революции может и должна стать ...
буржуазно-демократическая революция; именно она благодаря революционной инициативе
возглавляемого марксистской партией рабочего класса перерастает в социальную
революцию пролетариата. Революционная инициатива, субъективный
фактор приобретают, согласно ленинской концепции, решающее значение при
наличии благоприятных объективных условий, главным из которых
оказывается все та же буржуазная революция.
В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс утверждают,
что неизбежным результатом классовой борьбы между пролетариатом и
буржуазией (эту борьбу они называют гражданской войной) становится
насильственная революция, и победивший пролетариат превращается в
политически господствующий класс. Это господство основоположники марксизма
в последующие годы именовали диктатурой пролетариата, воспользовавшись
термином, который ввели в оборот бабувисты, а вслед за ними О. Бланки
и его сторонники. Оба определения государственной власти, устанавливае-
Лешш В.И. Поли. собр. соч. Т. 8. С. 237.
55

Введение
мой победившим пролетариатом, по-видимому, тождественны по своему
основному содержанию.
В том же «Манифесте» политическое господство пролетариата
характеризуется как «завоевание демократии» (курсив мой — Т. О.). Это — в
высшей степени важное, принципиально важное положение, так как оно прямо
указывает на то, что революционное насилие должно быть применимо
против антидемократической системы государственной власти. Законно
поэтому поставить вопрос: необходима ли насильственная пролетарская
революция в демократически развитом капиталистическом обществе? Ответ
на этот вопрос мы находим в работах основоположников марксизма почти
через четверть века после выхода «Манифеста». Это объясняется тем, что
Маркс и Энгельс в 50—60-х годах были убеждены в том, что всеобщее
избирательное право невозможно в рамках капиталистического общества, что
оно в принципе несовместимо с экономическим и политическим господством
класса капиталистов. Это убеждение было опровергнуто жизнью, развитием
буржуазного общества, пролетарской борьбой за демократию, знамя
которой было поднято в Германии Ф. Лассалем еще в начале 60-х годов.
Всеобщее избирательное право, хоть и с некоторыми существенными
ограничениями, стало в последней трети XIX в. законодательно
установленным фактом в крупнейших капиталистических странах. Оказалось, что его
введение соответствовало классовым интересам не только трудящихся, но и
немалой части либеральной буржуазии. И основоположники марксизма
изменили свои взгляды; они пришли к выводу, что в демократически
развитых капиталистических странах возможны мирные социалистические
преобразования, разумеется, не без классовой борьбы пролетариата.
В первом разделе этой главы я процитировал соответствующие
высказывания Маркса. Теперь я сошлюсь на Энгельса, который развивал эти мар-
ксовы положения. В 1886 г. он указывает в предисловии к выпуску первого
тома «Капитала» на английском языке, что Маркс, оценивая положение
Англии, считал, что «по крайней мере, в Европе Англия является
единственной страной, где неизбежная социальная революция может быть
осуществлена всецело мирными и легальными средствами»1. Итак, революция без
насилия. Это, конечно, парадокс, ибо там, где нет насилия, нет и
политической революции. Но Энгельса не смущало это обстоятельство, и он
был, конечно, прав.
В 1891 г. Энгельс подвергает критике ряд положений проекта новой
программы СДПГ, которая в том же году была принята на съезде, состоявшемся
в Эрфурте. Он, в частности, критикует уже приводившийся в предисловии
тезис: «современное общество врастает в социализм». Его несостоятельность,
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 34.
56

Марксизм и догматизм
по мнению Энгельса, вытекает, во-первых, из того, что он применяется к
Германии, где все еще господствует почти не ограниченное, несмотря на
существование парламента, самодержавие, а демократические институты
неразвиты. Во-вторых, эта формулировка несостоятельна и потому, что она
распространяется на «современное», т.е. капиталистическое общество в целом,
иными словами, на все буржуазные страны. Немецкие социал-демократы
вынуждены были согласиться с Энгельсом: раскритикованная им
формулировка была исключена из проекта принятой в Эрфурте программы СДПГ.
В феврале 1895 г., за полгода до своей кончины, Энгельс пишет введение
к новому изданию работы Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по
1850 г.». В этой последней своей статье он, можно сказать, с полным
правом ставит все точки над «i». Прежде всего Энгельс констатирует, что
условия освободительной борьбы пролетариата «существенно изменились.
Восстание старого типа, уличная борьба с баррикадами, которая до 1848 г.
повсюду, в конечном счете, решала дело, в значительной степени устарела.
Не будем создавать себе на этот счет иллюзий: действительная победа
над войсками в уличной борьбе, т.е. такая победа, какая бывает в битве между
двумя армиями, составляет величайшую редкость»1. Необходимо
существенное изменение тактики пролетарских партий. Время революций,
совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, возглавляющим
отнюдь не сознательную массу, уходит в прошлое. Даже во Франции, где
баррикадные бои, восстания против господствующего класса были
традиционными, лидеры социалистов осознали необходимость перехода к новым
формам борьбы против капитала. «Терпеливая пропагандистская работа и
парламентская деятельность признана и там ближайшей задачей партии»2. Это
не значит, что социал-демократические партии отказываются от своего
права на революцию. Но они вполне отдают себе отчет в том, что революция
станет необходимой и даже неизбежной лишь тогда, когда находящиеся у
власти буржуазные партии прибегнут к насилию, чтобы задержать или
отбросить назад все более крепнущее, организованное освободительное
движение рабочего класса. «Против социал-демократического переворота,
которому в настоящий момент идет на пользу как раз соблюдение законов, они
могут пустить в ход лишь переворот со стороны партий порядка, переворот,
который не может произойти без нарушения законов»3. Ирония истории,
замечает Энгельс, такова, что пролетарские партии добиваются наиболее
значительных успехов с помощью мирных, легальных средств, в то время
как буржуазные партии, несмотря на то что они находятся у власти, терпят
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 540.
2 Там же. С. 544—545.
3 Там же. С. 547.
57

Введение
одно поражение за другим именно благодаря созданным, отнюдь не без их
участия, демократическим порядкам.
Я значительно отклонился от критического анализа теоретических
воззрений и политики Ленина, но это, по моему убеждению, необходимо,
чтобы показать его действительный отход от марксизма. Если Маркс и Энгельс
пересматривали свои взгляды и тем самым далеко ушли от положений,
сформулированных в «Комманифесте» (правда, отказываясь от их пересмотра и
даже подчеркивая свою верность первому программному документу
марксизма, на что уже указывалось в первом разделе этой главы), то Ленин,
игнорируя эволюцию воззрений своих учителей, остался на позициях
«Манифеста», т.е. раннего марксизма. При этом далеко не все содержание
этого произведения было для него фактически приемлемо. Положение
«Манифеста» о том, что завоевание государственной власти пролетариатом
есть «завоевание демократии», замалчивалось Лениным. Но утверждение
«Манифеста» о необходимости насильственной революции он не только
принимал, но и крайне гиперболизировал. В написанной за год до
Октябрьской революции работе «Государство и революция» Ленин характеризует
марксизм как учение «о неизбежности насильственной революции» (курсив
мой— Т. О.), как «настоящий панегирик насильственной революции»1.
Разумеется, такое понимание марксизма, в особенности если учитывать
развитие марксистской теории ее основоположниками и
действительные достижения западноевропейских социал-демократических партий в их
борьбе за демократию, за улучшение жизненных условий рабочего класса
(и всех трудящихся), является не только односторонним, но, в конечном счете,
и несостоятельным.
Свою принципиально отличную от воззрений Маркса и Энгельса 70—
80-х годов теоретическую позицию Ленин выражает категорически, ни
словом не говоря о своих фактических расхождениях с великими учителями:
«Мирного развития к социализму быть не может»2. Не следует думать, что
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 33. С. 20. Развивая приведенную характеристику
марксизма и формулируя тем самым неотложную задачу большевистской партии, Ленин
делает вывод: «Необходимость систематически воспитывать массы в таком и именно
таком взгляде на насильственную революцию лежит в основе всего (курсив мой — Т. О.)
учения Маркса и Энгельса» (Там же). Едва ли необходимо доказывать, что не идея
насильственной революции образует основу марксистской теории. Ее основой является,
во-первых, материалистическое понимание истории и, во-вторых, экономическое
учение Маркса, теория прибавочной стоимости прежде всего. Так разъяснял Энгельс этот
вопрос в «Анти-Дюринге» и других работах. Идея насильственной революции,
действительно, составляет теоретическую основу, но не марксизма, а бланкизма и в известной
мере также анархизма и анархо-синдикализма.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 38. С. 358.
58

Марксизм и догматизм
это положение относится Лениным лишь к России, где даже буржуазная
Конституционно-демократическая партия (кадеты) не имела легального
статуса. Приведенное утверждение — теоретическое обобщение, которое
Ленин пытается подкрепить рядом других теоретических выводов,
представляющихся ему констатацией данных исторического опыта. Вот одно из таких
положений, которое, кстати сказать, неоднократно повторяется Лениным в
разных работах: «Великие вопросы в жизни народов решаются только
силой»1. Это «только» весьма многозначительно. Выходит, стало быть, если
согласиться с этой сентенцией, что развитие производительных сил,
промышленный переворот XVIII—XIX веков, современная научно-техническая
революция, которая, как я полагаю, становится непрерывной,
научно-технический прогресс вообще, развитие наук, культуры, образования, медицины,
искусства не решают великих вопросов в жизни народов. Как далеко это от
материалистического понимания истории! И не только от него— от науки
истории вообще.
Ленин безоговорочно абсолютизировал революционное насилие, не
обращая внимания на обстоятельнейшую критику «теории насилия» в энгель-
совском «Анти-Дюринге», на который он многократно ссылался.
Считаю не только уместным, но и необходимым указать на то, что
абсолютизация революционного насилия отнюдь не оригинальная особенность
мировоззрения Ленина. В этом отношении он рассуждал аналогично лидеру
французских анархо-синдикалистов Ж. Сорслю, который писал: «Насилие
пролетариата не только обеспечивает грядущую революцию, но
представляет из себя, кажется, единственное средство, которым европейские нации,
отупевшие от гуманизма, располагают, чтобы ощутить в себе прежнюю
энергию... Таким образом, насилие пролетариата становится необходимым
фактором марксизма. Еще раз подчеркнем, что оно будет иметь в результате,
если только будет проведено надлежащим образом, уничтожение
парламентского капитализма, которому уже не удастся выдавать себя за руководителя
рабочего класса...»2. Ленин лишь однажды упоминает Сореля, называя его
«великим путаником», но совершенно не касаясь его политических
воззрений. И это едва ли случайно: ведь родство между оценкой насилия
между Лениным и Сорслем поразительное.
С вопросом о роли насилия теснейшим образом связана ленинская
концепция «диктатуры пролетариата», которая в воззрениях Ленина занимает
настолько важное место, что все его теоретическое наследие в конечном счете
сводится к этому пункту, который он бездоказательно объявляет
центральным, важнейшим во всем учении основоположников марксизма. С этим,
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. И. С. 123.
2 Сорель Ж. Размышления о насилии. М., 1907. С. 27.
59

Введение
конечно, никак нельзя согласиться. Ведь если, скажем, собрать все
высказывания основоположников марксизма о «диктатуре пролетариата», то все
они, подчеркиваю, уложатся в две-три страницы книжного текста. Ясно, что
если бы для Маркса и Энгельса этот вопрос действительно был основным,
то они бы уделили ему больше места в своих многочисленных работах,
которые вместе с письмами составляют почти сто двадцать томов, как это
видно по новому полному изданию их сочинений, осуществляемому в
Амстердаме (MEGA — Marx-Engels Gesammtausgabe).
Ленинская дефиниция понятия диктатуры известна всякому, читавшему
его работы. И все же я приведу ее: «Научное понятие диктатуры означает
не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими
абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие
опирающуюся власть»1. Назвать эту дефиницию научной может лишь тот, кто не
имеет представления о путях установления диктатуры в Древнем Риме, об
ограничениях, накладывавшихся на нес римским сенатом. Диктатура
якобинцев в период Великой французской революции также не соответствует
ленинской дефиниции, хотя бы потому, что она была установлена решением
Конвента, т.е. демократическим путем. Само собой разумеется, что она
упраздняла старые, феодальные законы, но взамен их декретировала новые,
революционно-демократические законы и сама, конечно, действовала в
согласии с ними. Ленин же определяет диктатуру как беззаконие,
произвол государственной власти, что, конечно, бывало в истории. И в настоящее
время в некоторых странах имеет место, но, тем не менее, никак не может
служить подтверждением ленинской дефиниции.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 12. С. 320. Ленин характеризует Советы как
«особую форму государственной власти, которая называется диктатурой, — и именно:
власти, опирающейся не на закон, не на выборы, а непосредственно на вооруженную силу
той или иной части населения» (Поли. собр. соч. Т. 32. С. 315). Между тем, тот же
Ленин несколько позже подчеркивал: «...По Марксу, пролетариату нужно лишь
отмирающее государство, т.е. устроенное так, чтобы оно немедленно (курсив мой— Т.О.) начало
отмирать и не могло не отмирать» (Поли. собр. соч. Т. 33. С. 24). Но если это
действительно так, то к чему, на кой ляд нужна в таком случае диктаторская государственная
власть. Ленина не упрекнешь, пожалуй, в логической последовательности. Кстати, в одной
из более ранних работ Ленин следующим образом характеризовал царскую власть:
«Самодержавие есть верховная, бесконтрольная, безответственная, невыборная власть
одного лица» (Поли. собр. соч. Т. 8. С 349). Естественно, напрашивается вывод, что
диктатура, установленная в нашей стране после Октября, хотя она и именовалась
«диктатурой пролетариата», фактически была самодержавием, возможно, ограниченным при
жизни Ленина, но ставшим неограниченной монархией после утвердившейся власти
Сталина, которого Ленин как-то до революции назвал чудесным грузином, проявив при
этом незаурядную проницательность.
60

Марксизм и догматизм
Вес дело в том, что в ленинском видении социального процесса
любое государство (исключения тут, по его убеждению, невозможны) есть
лишь организованное насилие, диктатура. И это в равной мере
относится, по его словам, и к самой демократической республике и к
абсолютной монархии. «Государство в собственном смысле слова есть, —
утверждает он, — командование над массами со стороны отрядов вооруженных
людей, отделенных от народа»1. Такое воззрение, на мой взгляд,
приближается к анархизму и тем самым оказывается чуждым марксизму. Об
этом говорит и другое высказывание Ленина: «Демократия есть одна из
форм государства. Между тем мы, марксисты, противники всякого
(курсив мой— Т. О.) государства»2. Ну и ну, пойми, кто может! То Ленин
ратует за диктатуру пролетариата, т.е. во всяком случае, по его
убеждению, новую форму государственной власти, то он вдруг (именно вдруг)
заявляет, что «мы» отвергаем всякое государство. Разумеется, это «мы»
никоим образом не относится к последовательным марксистам. Впрочем,
не будем придирчивы, признаем, что приведенная формулировка, мягко
говоря, случайно выскочила из уст Ленина. Он, вероятно, имел в виду
коммунистическое, бесклассовое общество, в котором, согласно учению
марксизма, государство отомрет, прекратит свое существование. Что же
касается предшествующего коммунизму общественного устройства, то оно
невозможно без «диктатуры пролетариата», как настойчиво разъяснял
Ленин, не задумываясь о том, что это выражение представляет собой, в
соответствии с основными догмами ленинизма, не что иное, как
эвфемизм, прикрывающий диктатуру партии большевиков, точнее, се
руководящей верхушки.
Итальянский историк-марксист В. Страда, касаясь ленинского понимания
«диктатуры пролетариата», заявляет без обиняков: «Ленин не нашел другого
способа, как умозрительно вывернуть наизнанку худшее проявление
произвола полицейского самодержавного государства»3. В порядке уточнения
следует добавить, что Ленин не только умозрительно, но и практически,
на деле совершил такое выворачивание марксистского понятия диктатуры
пролетариата. О том, как основоположники марксизма понимали диктатуру
пролетариата, говорит их оценка Парижской Коммуны, которая, как
подчеркивал Маркс в «Гражданской войне во Франции», была избрана на
основе всеобщего, равного и тайного избирательного права, т.е., если можно так
выразиться, была демократической диктатурой или, говоря иначе,
диктатурой закона, что, конечно, никак не согласуется с ленинским пониманием
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 180—181.
2 Там же. С. 180.
3 История марксизма (перевод с итальянского). Т. 2, выпуск 2. М., 1981. С. 33.
61

Введение
диктатуры*. Ленин, выражаясь по-современному, был самым решительным
«государственником». Недаром же он постоянно повторял, что основным
вопросом всякой революции является вопрос о государственной власти.
Одним из первых актов большевистской партии после захвата сю
государственной власти была отмена всеобщего равного и тайного
избирательного права, установленного после Февральской революции Временным
правительством. Учредительное собрание, избранное, тем не менее, на основе
всеобщего избирательного права (поскольку не было официального,
опубликованного постановления об его отмене), было разогнано большевистскими
красногвардейцами, так как в составе его большевики оказались, если
можно так выразиться, в подавляющем меньшинстве (большинство получили
эсеры). Демонстрацию в защиту разогнанного Учредительного собрания,
участниками которой были главным образом трудящиеся (немало среди них
было и рабочих), по приказу большевистского правительства разогнали с
применением огнестрельного оружия, что, естественно, повлекло за собой и
жертвы.
Ленин еще до революции отвергал парламентаризм, как якобы пустую
говорильню. Он, правда, не отрицал необходимости представительных
учреждений, но, разумеется, не обладающих законотворческой властью.
Отмена всеобщего избирательного права привела к тому, что буржуазия, не
только крупная, но и мелкая, городская и сельская, была лишена избирательных
прав. Чиновники бывшего царского правительства, офицеры старой армии,
в том числе и тс, которые вполне лояльно относились к новой власти, так-
* «Диктатура пролетариата», утвержденная ленинской большевистской партией, была
установлена, как известно, путем восстания, свергнувшего правительство,
сформированное, в основном, партией социалистов-революционеров (эсеров). Большевики встали
на путь вооруженного восстания в условиях, о которых Ленин писал: «Нет в мире страны,
где была бы сейчас такая свобода, как в России» (Поли. собр. соч. Т. 31. С. 178). Но
эта свобода, свободное волеизъявление народа не сулили большевистской партии
ничего хорошего. Другого пути к власти, кроме вооруженного восстания, для большевиков
не существовало. Овладев государственной властью в Петрограде, большевистская партия
немедленно начала внесудебную расправу со своими действительными и
потенциальными противниками. Самая свободная, по словам Ленина, страна сразу же превратилась
в самую несвободную. Советская власть немедля начала отменять гражданские права и
свободы (прежде всего, свободу печати, свободу слова, свободу независимых
профсоюзов, стачек и даже свободу совести, хотя последняя формально признавалась).
Свобода печати, писал Ленин, отвечая одному из своих соратников, полагавшему
необходимым ее допущение в стране, покончившей с гражданской войной и вставшей на путь
мирного социалистического строительства, «есть свобода политической организации
буржуазии и ее вернейших слуг меньшевиков и эсеров» (Полн. собр. соч. Т. 44 С. 53). Это
воззрение нисколько не мешало Ленину утверждать, что Советская власть в миллион
раз демократичнее любой буржуазной республики.
62

Марксизм и догматизм
же оказались в лагере «лишенцев». Даже избирательные права трудящегося
крестьянства, основного населения страны, были весьма урезаны: сельские
избирательные округа, избиравшие одного депутата, были в несколько раз
многочисленнее городских округов, составлявшихся в основном из рабочих и
в незначительной мере из так называемых «совслужащих». Советская власть,
именовавшаяся Советами рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, в
действительности не отвечала своему названию. Но и это не самое главное.
Главное состояло в том, что Советы, как в центре, так и за его пределами,
не обладали реальной властью. Властью распоряжалась лишь большевистская
партия и непосредственно подчиненная ей Чрезвычайная комиссия, чинившая
внесудебную расправу со всеми, кого она считала «врагами народа».
Октябрьская революция была, как это и предписывается марксизмом,
«экспроприацией экспроприаторов». Средства производства, принадлежавшие
капиталистам, как крупным, так и мелким, стали общественной, вернее,
государственной собственностью (то, что это два качественно различных вида
собственности, почему-то игнорировалось марксистами). Однако заводы и
фабрики, ставшие «общенародной» собственностью, на деле оказались
частью бездействующими, частью плохо функционирующими. И Ленин
пришел к выводу, что надо восстановить капитализм, разумеется, под началом
«диктатуры пролетариата», т.е. как государственный капитализм. Этот
вывод был сделан Лениным уже через несколько месяцев после победы
революции, а после вынужденного отказа от «военного коммунизма» и перехода
к нэпу он уже прямо поставил задачу построения «государственного
капитализма». Возражая Бухарину и другим коммунистам, доказывавшим
несовместимость диктатуры пролетариата и капитализма, Ленин утверждал:
«...Наше положение было бы легче и решение нами социалистических задач
было бы ближе, если бы у нас в России был государственный капитализм
в виде господствующей (курсив мой— Т. О.) хозяйственной системы»1.
То, что Ленин именовал государственным капитализмом, требует
расшифровки вследствие двусмысленности, противоречивости его высказываний на
эту тему. С одной стороны, он утверждал: «...в Германии господствует
государственный капитализм»2. Тут же Ленин присовокупляет:
«Государственный капитализм был бы спасением для нас; если бы мы имели в России
его, тогда переход к социализму был бы легок»3. Но в Германии власть
принадлежала буржуазии, в то время как Ленин планировал введение
государственного капитализма под началом (под контролем) «диктатуры
пролетариата». Последнему обстоятельству Ленин, естественно, придавал решаю-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 200.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 259.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 163.
63

Введение
щее значение. Поэтому он и писал, что «переход к коммунизму возможен и
через государственный капитализм, если власть в государстве в руках
рабочего класса»1. Введение государственного капитализма Ленин называл даже
победой, разумеется, в экономическом отношении. На деле же, как
показывает история СССР, речь шла в первую очередь о концессиях, которые
Советская власть на самых выгодных условиях предлагала
капиталистическому миру, а также о перестройке государственных «общенародных»
предприятий на новый, по существу, капиталистический лад. Последние,
утверждал Ленин, должны работать по-капиталистически, добиваясь
максимальной рентабельности и соответствующей высокой нормы
прибыли. Чтобы не показаться голословным, сошлюсь на слова Ленина:
«...государственные предприятия переводятся на так называемый хозяйственный
расчет, то есть по сути в значительной мере на коммерческие и
капиталистические начала»2. Само собой разумеется, что из этой затеи ничего путного не
вышло. Государственный капитализм, руководимый коммунистической
партией, — заведомо утопическая идея, несмотря на то, что в ее основе лежит
осознание экономической отсталости страны, вследствие которой
отсутствуют экономические условия для социалистического переустройства общества.
Нет необходимости доказывать, что идея государственного учреждения
капитализма после победоносной социалистической революции не имеет
ничего общего с учением основоположников марксизма, да и с собственными
воззрениями Ленина в период, предшествовавший Октябрьской революции.
Ленин, надо отдать ему справедливость, вполне сознает, что учение Маркса
и Энгельса, так же как и сочинения их ортодоксальных последователей, не
допускало подобной мысли. Но марксизм следует развивать, что
предполагает и пересмотр некоторых его основоположений. И Ленин заявляет:
«Теперь необходимо усвоить ту бесспорную истину, что марксизм должен
учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать
цепляться за теорию вчерашнего дня, которая, как и всякая теория, в
лучшем случае приближается к охватыванию сложности жизни»3. И развивая
эту мысль несколькими годами позже, Ленин выражается прямолинейно:
«Теперь вышло иначе, и никакой Маркс и никакие марксисты не могли бы
это предвидеть»4. Заявление несколько грубоватое, лишенное обычного
почтения к гениальному творцу «научного социализма», но зато вполне
откровенное, предполагающее отказ от принятой среди марксистов (в том числе
и среди большевиков) точки зрения. Само по себе это положение не вызы-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 263.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 342.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 134.
4 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 117.
64

Марксизм и догматизм
вало бы возражений, если бы не знать, что имел в виду его автор и о чем
сказано выше. Что понимает Ленин под теорией вчерашнего дня?
Совершенно очевидно, что определенные положения марксизма, но их он
не называет. Однако совершенно ясно, что же имеется в виду. Об этом
достаточно определенно говорится в его статье «О нашей революции». В ней
он полемизирует с Н. Сухановым, который придерживается традиционно
марксистского убеждения: переход от капитализма к социализму становится
возможным лишь тогда, когда в рамках капитализма производительные силы
разовьются настолько, что рамки буржуазных отношений станут
препятствием для их дальнейшего развития. Ленин пытается опровергнуть это
воззрение, несмотря на то, что он после победы Октябрьской революции ратовал
за развитие капитализма под началом Советской власти. Теперь, в 1923 г.,
он неожиданно поворачивает вспять, т.е. возвращается к мысли о том, что
независимо от уровня развития производительных сил капиталистического
общества следует, прежде всего, ликвидировать капиталистов и помещиков,
а затем благодаря установлению «диктатуры пролетариата» ускоренными
темпами развивать производительные силы. «Если, — пишет он, — для
создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто
не может сказать, каков именно этот определенный "уровень культуры", ибо
он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам
нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для
этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской
власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»1.
Наряду с концепцией предварительного захвата власти и
возрождения капитализма под началом диктатуры большевистской партии, а также
введения капиталистической хозяйственности на «общенародных» (кавычки
необходимы, поскольку советские предприятия вовсе не были
общенародными, действительно принадлежащими народу) предприятиях Ленин в ста-
1 Там же. С. 381. Продолжая и конкретизируя этот тезис, Ленин возражает Суханову:
«Для создания социализма, — говорите вы, — требуется цивилизованность. Очень
хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности
у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать
движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения
обычного исторического порядка недопустимы и невозможны» (там же). Выходит, если
следовать причудливому ходу ленинских рассуждений, что главная задача коммунистов
сводится к захвату государственной власти, независимо от уровня экономического
развития страны. Затем надо «изгнать» капиталистов и помещиков и, как об этом сказано
выше, ввести государственный капитализм, чтобы поднять производительные силы до
уровня, который необходим для осуществления социалистического строя. Как далеко
это от учения Маркса и Энгельса и от научного понимания исторического процесса
вообще!
.? Зак. 1440
65

Введение
тье «О кооперации» излагает существенно отличную концепцию
социалистического строительства: превращение всех советских предприятий в
кооперативы. «Теперь мы вправе сказать, что простой рост кооперации для нас
тождествен (с указанным выше небольшим исключением) с ростом
социализма, и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей
точки зрения нашей на социализм»1. Ясно, что кооперативы не имеют
ничего общего с государственным капитализмом. И если они представляют
собой экономически самостоятельные, экономически независимые от
«диктатуры пролетариата» производственные организации, то в таком смысле
рушится одна из возлюбленных идей Ленина: идея строжайшей
централизации всего народного хозяйства. Ленин, конечно, не мог примириться с такой
перспективой, т.е. с умалением роли большевистской партии и
правительства в экономике. Поэтому он, правда, в другой статье выдвигал задачу:
«...Превратить всех граждан данной страны в члены одного
общенационального или общегосударственного кооператива... Кооператив, если он
охватывает все общество, в котором социализирована земля и
национализированы фабрики и заводы, и есть социализм»2. Само собой разумеется, что
огосударствление кооперативов есть не что иное, как их фактическая
ликвидация в качестве самостоятельных предприятий. Государство в таком
случае становится единственным, можно сказать абсолютным
собственником всех средств производства. Стоит отметить, что аналогичную ситуацию,
правда, имея в виду буржуазное государство, в свое время безоговорочно
осуждал Энгельс: «Чем больше производительных сил возьмет оно в свою
собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного
капиталиста и тем большее число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие
останутся наемными рабочими, пролетариями. Капиталистические отношения
не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности, до высшей точки»3.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 376.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 161.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 290. В отличие от Энгельса, Ленин вскоре
после установления советской власти поставил генеральную задачу: «Превращение
всего государственного экономического механизма в единую крупную машину, в
хозяйственный механизм, работающий так, чтобы сотни миллионов людей руководились
единым планом — вот та гигантская организационная задача, которая легла на наши
плечи» (Полн. собр. соч. Т. 36. С. 7). Ленин, конечно, не задумывался о том, что такая
сверхцентрализация экономики лишает элементарной самостоятельности,
самодеятельности, инициативы руководителей предприятий, как малых, так и больших. Он не видел
также того, что такая централизация неизбежно предполагает небывалое разрастание
бюрократического аппарата. И еще меньше представлял он себе, что поставленная им
задача неизбежно означает создание тоталитарного, антидемократического
государства, которое в наши дни стыдливо именуют командно-административной системой.
66

Марксизм и догматизм
Конечно, в СССР были ликвидированы капиталисты и построен
«реальный социализм». В этом не приходится сомневаться. Однако положение
Энгельса о государстве, ставшем собственником всех средств производства и
беспощадным эксплуататором трудящихся, увы, применимо и к государству,
созданному ленинско-сталинской партией. Это отнюдь не парадоксальное
умозаключение: это — трагическая реальность, существовавшая свыше
70 лет.
Чего же больше в воззрениях Ленина: догматизма или ревизионизма?
Думаю, что и того и другого хватало через край. Вот еще один разительный
пример вполне откровенного «ревизионизма» Ленина. Если
основоположники марксизма характеризовали социалистическое общество как упразднение
наемного труда, который они называли наемным рабством, то
Ленин с его суперцентралистской idée fixe не мыслил себе социализма без
наемного труда, без полного подчинения каждого трудящегося
государственной бюрократии.
Незадолго до Февральской революции Ленин в работе «Государство и
революция» так живописал социалистическое общество: «Все граждане
становятся служащими и рабочими одного всенародного "синдиката". Все дело
в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и
получали поровну»1. Несколько раньше, в другой работе, он выражал ту же
мысль еще резче: «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой
с равенством труда и равенством оплаты»2. Читателю нетрудно заметить,
что Ленин не только отверг положение основоположников марксизма об
упразднении при социализме наемного труда, но также отбросил
обосновываемый его учителями принцип социализма: от каждого— по
способностям, каждому— соответственно количеству и качеству труда. Ленин
изобразил социалистическое распределение как сплошную уравниловку,
игнорируя четкие указания на этот счет в марксовой «Критике Готской
программы» и в ряде других произведений.
Пора подытоживать изрядно затянувшийся анализ ленинского
догматизма и «ревизионизма». Естественно, перед нами встает вопрос: каковы
теоретические источники системы (именно системы) Ленина, т.е. того, что
вполне правомерно получило название «ленинизм», изобретенное отнюдь не
сторонниками Ленина, но вскоре охотно воспринятое его приверженцами.
Нет, конечно, сомнений в том, что первым, пожалуй, даже основным
идейным источником ленинизма был марксизм. Это, прежде всего, относится к
раннему марксизму конца 40-х — начала 50-х годов XIX в. Но то, как
истолковывал, переиначивал марксизм Ленин, как и то, от каких основных
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 161.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 101.
67

Введение
марксистских положений он фактически отказался, было не только
результатом его собственного, самостоятельного теоретического творчества.
Нетрудно показать, что эта «ревизионистская» сторона теоретической системы
Ленина также имела свои, и притом отечественные, российские истоки.
Выше уже шла речь о том, что ленинская теория перерастания
буржуазно-демократической революции в революцию пролетарскую основывалась
не только на концепции непрерывной революции, которую разделяли Маркс
и Энгельс в период революций 1848 г., но уже в 1850 г., как указывалось
выше, отвергли ее как несостоятельную. Идея превращения
демократического, антифеодального переворота в социалистическую революцию
вдохновляла народовольцев и все революционное народничество, которое надеялось
таким образом преодолеть кошмарное, по их представлениям,
наступательное движение капитализма. И хотя Ленин как марксист, конечно, оценивал
капитализм как необходимую и прогрессивную общественную формацию,
он, так же как и народники, считал не только возможным, но и
необходимым как можно скорее покончить с капиталистическим гнетом.
Народники доказывали, что можно предотвратить уже начавшееся
развитие капитализма и даже покончить с ним, поскольку кроме
объективных условий развития общества, независимых от воли и сознания людей,
существуют и субъективные, сознательно создаваемые прогрессивной
общественностью условия, позволяющие повернуть общество в желаемом для
народа направлении. Об этом подробнее пойдет речь в главе, посвященной
народническому «ревизионизму». Здесь же я ограничусь тем, что приведу
высказывание видного теоретика народничества В.П. Воронцова. Он
утверждал, что общественное развитие имеет двоякую форму: «1) органическую,
стихийную или бессознательную и 2) телеологическую,
сознательно-целесообразную»1. Эту теоретическую позицию полностью разделял Ленин, хотя
и не ссылался на народников и даже утверждал, что тот или иной период
истории не зависит от человеческих предпочтений. Ложность этой
концепции, конечно, вовсе не в признании того, что люди сами творят свою
историю, а в игнорировании доказанного марксизмом факта, что
сознательная, целеполагающая, субъективная деятельность людей, народов
объективно обусловлена и поэтому никоим образом не может быть
произвольной, независимой от объективно сложившихся исторических условий.
В нашей марксистской литературе эта концепция получила наименование
теории «субъективного фактора» общественного развития. Видный советский
марксист Б.А. Чагин посвятил ей две содержательные монографии: «Ленин
о роли субъективного фактора в истории» (1967) и «Субъективный фактор.
Структура и закономерности» (1968).
1 Воронцов В.П. (В.В.). Наши направления. СПб., 1883. С. 15.
68

Марксизм и догматизм
Ленинская концепция партийности социальной теории также почерпнута
не из учения Маркса, который решительно настаивал на необходимости
научной объективности, исключающей привнесение в научное исследование
вненаучных соображений и интересов. Маркс, как об этом, вероятно, знал
Ленин, критиковал попытки «приспособить науку к такой точке зрения,
которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя не ошибалась), а
извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке,
внешними для нее интересами». Такая позиция, по его словам, есть «низость
в отношении наук и»1. Точку зрения Маркса полностью разделяет
Плеханов: «"Партийная наука", строго говоря, невозможна. Но, к
сожалению, очень возможно существование "учен ы х", проникнутых
духом партий и классовым эгоизмом. Когда марксисты
презрительно отзываются о буржуазной науке, они имеют в виду именно
"ученых" этого рода»2. Правда, как революционный мыслитель, теоретически
обосновывающий задачи освободительного движения пролетариата, Маркс
далеко не всегда соблюдал четко сформулированный им же самим
императив. Но это уже другой вопрос, на котором я не могу здесь останавливаться.
Что же касается Ленина, то он почти в тех же самых словах, как и
Михайловский, утверждал, что социальная наука не может быть
беспристрастной. Но если у Михайловского убеждение в партийности социальной
науки вытекало из содержания «субъективной социологии», то принцип
партийности у Ленина находился в кричащем противоречии не только с
воззрением Маркса (и стоит указать также Плеханова), но и с тем же
самым отстаивавшимся им положением об объективности истины,
которое противопоставлялось субъективизму Богданова.
Нетрудно понять, что «принцип» партийности, постоянно
обосновывавшийся Лениным, означал вместе с тем отрицание с порога всех в чем бы
то ни было не согласных с марксизмом теорий, что, как свидетельствуют
исторические факты, обрекало учение марксизма на идеологический
изоляционизм, ставший одной из причин его догматизации*. Справедливо указы-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. II. С. 125.
2 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. М., 1956. Т. II. С. 397.
* Ленин цитирует утверждение Богданова: «...Истина есть идеологическая форма,
организующая форма человеческого опыта...», убедительно выражающее принцип
партийности теории, которого придерживался Богданов. Этой, несомненно, субъективистской
точке зрения Ленин противопоставляет научный объективизм. «Быть материалистом
значит признавать объективную истину... Признавать объективную, т.е. не зависящую от
человека и человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную истину»
(Полн. собр. соч. Т. 18. С. 134—135). Нет необходимости в данной работе входить в
рассмотрение этого тезиса, в частности, допущения истины, независимой от человека
и человечества. (Ленин, конечно, не знал, что такое понимание истины составляет су-
69

Введение
вает Я.А. Певзнер на то, что «присущая марксизму воинственная
нетерпимость (необходимое выражение партийности, т.е. субъективности теории —
Т. О.) к другим течениям общественной мысли отражает не его научную
природу, не его силу, а его духовную слабость»1.
Партийность в социальной науке противопоставляет ее наукам о
природе, исключающим любые предпочтения и вненаучные интересы
исследователя. Поэтому и дискуссия между представителями социальных наук
приобретает характер социальной схватки, в которой спор уже идет не столько об
истине, сколько о том, в чем заинтересованы спорящие стороны, вследствие
чего и аргументация переполняется ругней, всякого рода обидными
словечками, короче говоря, имеет мало общего с логически правильными
заключениями и объективным анализом фактов. Яркий пример тому —
«Материализм и эмпириокритицизм» Ленина, в котором известные философы, не
согласные с марксистской философией, именуются урядниками на
философской кафедре, дипломированными лакеями буржуазии, а идеалистическая
философия третируется как утонченная поповщина. В этом же труде Ленин
утверждает, что политическая экономия — «такая же партийная наука в
современном обществе, как и гносеология»2. Это приравнивание
теории познания к буржуазной экономической науке, представители которой,
как правило, допускали другого, разумно устроенного общества, кроме
капиталистического, звучит крайне неубедительно.
К. Мангейм, во многом опираясь в своей социологии знания на идеи
Маркса и Энгельса, справедливо отмечал: «Политическая дискуссия резко
отличается по своему характеру от дискуссии научной. Ее цель — не только
доказать свою правоту, но и подорвать корни социального и
интеллектуального существования оппонента»3. Таковы неизбежные последствия
партийности теории, которая в конечном счете оказывается предвзятостью, не
считающейся с фактами и нередко пытающейся даже доказать, что это не факты,
а всего лишь фактики, нечто случайное, единичное, несущественное.
Само собой разумеется, что ленинское положение о партийности
социальной теории отнюдь не измышление, а констатация факта, который,
однако, несовместим с наукой, ибо и в науке об обществе (например, в
социологии) сплошь и рядом имеет место добросовестная объективность, которая
щественное содержание идеалистических учений Платона и Гуссерля.) Достаточно
констатировать лишь то, что сей ленинский тезис не может быть сочетаем с утверждением
о партийности социальной науки, поскольку признается, что средствами этой науки
постигаются объективные истины.
1 Певзнер Я.А. Введение в политическую экономию социал-демократизма. М., 2000.
С. 4.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 363—364.
3 Мангейм К. Идеология и утопия. Ч. 1. М, 1976. С. 50.
70

Марксизм и догматизм
учитывает все имеющиеся в данной области факты, скрупулезно
анализирует их и не выдает свои выводы за истины в последней инстанции. К
сожалению, этого нельзя сказать о работах Ленина, и вовсе не потому, что почти
все они носят полемический характер, но только потому, что эту
полемичность отличают отмеченные Мангеймом черты.
Ленинская теория перерастания буржуазно-демократической революции
в революцию социалистическую носит черты именно такой, пагубной
партийности. Правда, поскольку эта теория намечает на первом этапе
революции свержение самодержавия, она, безусловно, отражает интересы
широких масс трудящихся, но не просто трудящихся, а и подавляющей части
буржуазии. Однако обосновываемая ею программа— уничтожение
капитализма и установление диктатуры пролетариата, конечно, не выражает ни
интересов рабочего класса, ни тем более интересов крестьянства. Разумеется,
она выражает чьи-то интересы, а именно интересы большевистской партии,
которая поставила своей задачей завоевание государственной власти,
именуя эту заманчивую цель основной задачей рабочего класса и беднейшего
крестьянства*.
Интересно, что примерно такую же программу превращения буржуазно-
демократической революции в революцию социалистическую проповедовал
также Парвус (А.Л. Гельфанд), меньшевик, отнюдь не сторонник ленинской
тактики. Тем не менее в своей опубликованной в 1906 г. книге он требовал
отказа от «фаталистической концепции развития, определяемого
классовыми отношениями»1, придавая решающее значение субъективному фактору,
* Энгельс, характеризуя О. Бланки, подчеркивает, что он в своей деятельности
«был по преимуществу "человеком дела", верившим, что небольшое, хорошо
организованное меньшинство, выступив в надлежащий момент с попыткой
революционного переворота, может несколькими первыми успехами увлечь за собой народную
массу и совершить, таким образом, победоносную революцию... Из того, что Бланки
представляет себе революцию как переворот, произведенный небольшим
революционным меньшинством, само собой вытекает необходимость диктатуры после успеха
восстания, диктатуры, вполне понятно, не всего революционного класса,
пролетариата, а небольшого числа лиц, совершивших переворот и которые сами, в свою
очередь, уже заранее подчинены диктатуре одного или нескольких лиц. Как видите,
Бланки— революционер прошлого поколения» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18.
С. 511—512). Последняя фраза— явное заблуждение, объясняющееся тем, что Энгельс
имел в виду лишь рабочее движение в Западной Европе. Иначе обстояло дело в России.
И все, что сказано Энгельсом, имеет непосредственное отношение и к Ленину,
который, однако, сочетал элементы бланкизма с пониманием значения массового рабочего
движения и задач социал-демократической партии в условиях, когда отсутствует
революционная ситуация, которая возникает независимо от деятельности партий и
повседневной классовой борьбы.
1 Парвус. Россия и революция. СПб., 1906. С. 194.
71

Введение
благодаря которому партия революционного класса способна завоевать
власть, не принимая во внимание существующие экономические условия,
т.е. уровень развития капиталистического способа производства.
Советы, как известно, создавались меньшевиками в период революции
1905 г. Парвус придавал первостепенное значение их роли в осуществлении
социалистического переворота. Советы, — писал он, — это «сила,
способная реорганизовать государство»; они — «ядро новой государственной
власти»1. Он утверждал, что временное революционное правительство, которое
появится в результате народной революции, будет правительством «рабочей
демократии». Российская революция, пророчествовал Парвус, «в ходе
своего развития поднимет народы и потрясет до основания весь
капиталистический мир»2. Все эти положения весьма родственны ленинской концепции
непрерывной революции. Но Ленин, несомненно, превосходил Парвуса
своим пониманием роли крестьянства в буржуазной революции и своей
программой использования крестьянской борьбы за землю, против господства
помещиков-землевладельцев в интересах рабочего класса.
Идеи Парвуса, как и идеи Ленина, не находили поддержки в среде
меньшевиков, возглавляемых Плехановым, который, трезво оценивая
историческую ситуацию, сложившуюся в России, доказывал, что российская
буржуазно-демократическая революция, если она, конечно, окажется победоносной
и низвергнет самодержавие, должна увенчаться либеральным буржуазным
правительством, которое обеспечит гражданские права и свободы.
A.C. Мартынов, бывший народник, ставший затем марксистом,
меньшевиком, выступая на Четвертом (объединительном) съезде РСДРП, так
оценил ленинскую концепцию непрерывной революции: «Новая теория
крестьянской революции есть очевидная реставрация старых народнических
утопий»3. Ленин, правда, имел в виду не крестьянскую, а, точнее сказать,
рабоче-крестьянскую революцию, но с учетом этой поправки нельзя не
признать, что Мартынов был прав, указывая на народнические
(народовольческие) корни ленинской теории.
Одним из главных предшественников, отважусь даже сказать
вдохновителей В.И. Ленина, был П.Н. Ткачев. В.Д. Бонч-Бруевич, участник трех
российских революций, работавший непосредственно с Лениным после
Октябрьской революции, отмечает в своих воспоминаниях живейший интерес,
который неоднократно высказывал Ленин к личности и публикациям
Ткачева. «Владимир Ильич придавал большое значение публицистическому
творчеству народника П. Ткачева, которого он рекомендовал внимательно читать
1 Парвус. Россия и революция. С. 214, 216.
2 Там же. С. 206.
3 Четвертый (объединительный) съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959. С. 238.
72

Марксизм и догматизм
и изучать, говорил, что надо было бы дать хорошее предисловие к его
работам»1.
Маркс отрицательно отзывался о публикациях Ткачева в издававшейся
им в Париже газете «Набат», считая его призывы к незамедлительной
российской социалистической революции не только необоснованными, но и
безответственными. Энгельс в серии статей «Эмигрантская литература»,
публиковавшихся в 1874—1875 гг., характеризует Ткачева как «зеленого, на
редкость незрелого гимназиста» и критически анализирует его отдающие
авантюристическим духом писания. Он приводит слова Ткачева о том, что
русский народ всегда готов к революции и поэтому, мол, «мы не можем и
не хотим ждать». Ткачев самоуверенно заявляет, что он «вправе в любое
время призвать народ к революции»2. Эти цитаты из ткачевских писаний
Энгельс сопровождает весьма резонным замечанием: «У нас, на
европейском Западе, всем этим ребячествам положили бы конец простым ответом:
если ваш народ в любое время готов к революции, если вы считаете себя
вправе в любое время призвать его к революции и если уж вы совершенно
не можете ждать, чего же ради вы еще надоедаете нам своей болтовней,
почему же, черт возьми, вы не приступаете к делу?»3.
Энгельс справедливо осмеивает прокламацию, составленную Ткачевым,
в которой он обещает российским крестьянам буквально райскую жизнь
после того, как они осуществят победоносную социальную революцию. Сия
прокламация — наглядный образчик революционного популизма, о чем
свидетельствуют, например, такие фразы сего «исторического» документа: «И
зажил бы мужичок припеваючи, зажил бы жизнью развеселою... не
медными грошами, а червонцами золотыми мошна бы его была полна, скотины
всякой да птицы домашней у него и счету не было бы. За столом у него
мяса всякие, да пироги имянинные, да вина сладкие от зари до зари не
1 Сб. «В.И. Ленин о литературе и искусстве». М., 1969. С. 707.
2 См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 523, 524. Авторы предисловия к
двухтомному изданию сочинений П.Н. Ткачева В.Ф. Пустарнаков и Б.М. Шахматова
отмечают: «В полемике с Лавровым Ткачев весьма четко обозначил отличие своей позиции
от лавризма: себя и своих сторонников он отнес к лагерю, ведущему практическую
агитационную работу за немедленное уничтожение отжившего социального строя в
России, а Лаврова причислял к лагерю, способ борьбы которого — "борьба перышками и
книжками, борьба философская" (См.: Ткачев П.И. Соч.: В 2 т. М., 1975. Т. 1. С. 21).
Эти критические замечания Ткачева в адрес Лаврова, естественно, представляются по
меньшей мере комичными, поскольку сам Ткачев, пребывая в Париже, осуществлял свою
революционную работу лишь словом, т.е. именно «перышками и книжками». Это
обстоятельство, кстати сказать, и было одной из причин язвительно-критического замечания
Маркса об этом отважном преимущественно на словах революционере.
3 Там же. С. 524.
73

Введение
снимались бы. И ел бы он и пил бы он — сколько в брюхо влезет, а
работал бы столько, сколько сам захочет. И никто бы ни в чем неволить его не
смел: хошь— ешь, хошь— на печи лежи...»1. Большевики, разумеется,
сочиняли более умные, более трезвые прокламации, но и они обещали
заведомо больше того, что можно было осуществить даже при самых
благоприятных условиях.
Однако пора перейти к непосредственному рассмотрению воззрений
Ткачева, в особенности тех его воззрений, которые в какой-то степени
предвосхищают ленинские революционные установки. В программе журнала
«Набат» (1875) он прямо заявляет: «Пришло время ударить в набат. Смотрите!
"Огонь", экономический прогресс уже коснулся коренных основ нашей
народной жизни. Под его влиянием уже разрушаются старые формы нашей
общинной жизни, уничтожается самый "принцип общины", принцип,
долженствующий лечь краеугольным камнем того будущего общественного
строя, о котором все мы мечтали»2. И далее: «Бить в набат, призывать к
революции — значит указывать на ее необходимость и возможность именно
в данный момент (курсив мой — Т.О.), выяснять практические средства ее
осуществления, определять ее ближайшие цели»3.
Само собой разумеется, что Ленин ни в малейшей степени не разделял
народнических иллюзий относительно «принципа общины», но он, так же
как и Ткачев, был убежден, что революция в России, пусть не
непосредственно (как считал народник Ткачев), но в конечном итоге обретет
социалистический характер. Однако это все же не главное, что сближает Ленина
с издателем «Набата». Главное состоит в том, что Ткачев считал
важнейшим условием победоносной революции создание организации
профессиональных революционеров, конспиративной жестко
централизованной группы единомышленников, способных воспользоваться
возмущением народных масс для захватай удержания государственной
власти, которая неизбежно должна быть диктатурой. Поэтому Ткачев
утверждал: «...Организация, рекомендуемая революционерами-утопистами,
организация, отвергающая всякую подчиненность, централизацию и
признающая лишь федеративную связь между автономными самостоятельно
действующими революционными группами, — такая организация не
удовлетворяет ни одному из требований боевой организации... Сгруппировавшись в
боевую организацию и сделав основной ее задачей захват политической
власти, революционеры не должны ни на минуту забывать, что удачное
достижение этой цели неосуществимо без прямой или косвенной поддерж-
1 См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 523, 524.
2 Ткачев П.Н. Соч.: В 2 т. М, 1976. Т. 2. С. 524.
3 Там же. С. 92.
74

Марксизм и догматизм
ки народа»1. Цитируемое рассуждение Ткачева можно назвать вполне
соответствующим духу большевизма. Е.Л. Рудницкая, автор содержательной
монографии о русском бланкизме, приводит высказывание одного из
соратников Ленина, выдающегося историка М.Н. Покровского, который в рецензии
на книгу Б. Козьмина «П.Н. Ткачев в революционном движении 1860-х годов»
(1922) писал: «Б. Козьмин весьма кстати напомнил нам, что первый идеолог
конспирации в России, Ткачев, был и одним из первых русских
марксистов». Ткачев, продолжает далее Покровский, «предвосхитил не только наши
теоретические оценки, но и нашу тактику — тактику пролетарской
революции»2. Конечно, Ткачев не был марксистом, но он был, пожалуй,
большевиком. Е.Л. Рудницкая ссылается на ряд зарубежных исследований,
подтверждающих эту точку зрения. Ограничусь лишь указанием на них: A Weeks.
The first Bolshevik. A political Biografy of P. Tkachev. N.Y., 1968; W. Fishman.
P.N. Tkachev, Tutor of Bolshevism // History to Day, 1965. Vol. 15. №2;
A. Karpovich. A Forerunner of Lenin: P.N. Tkachev // The Review of Politics,
1944. Vol. 6. № 3.
Теперь нетрудно понять, почему Ленин в работе «Что делать?» весьма
одобрительно отзывается о ткачевских революционных призывах:
«Подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством
"устрашающего" и действительно устрашающего террора попытка захватить власть —
была величественна...»3. Однако Плеханов, с которым Ленин не мог не
считаться в начале прошлого века, оценивал воззрения Ткачева как
бланкистские, принципиально несовместимые с марксизмом. Расхождения между
меньшевиками и большевиками, которые вначале рассматривались как
тактические, вскоре приобрели программный, мировоззренческий характер.
Плеханов и его соратники обвинили ленинцев-большевиков в
приверженности к бланкизму. Ленин вынужден был оправдываться, подвергнув критике
1 Там же. С. 99. Народ, с точки зрения Ткачева, является главным образом
«разрушительно-революционной силой». Однако и эта способность народа актуализируется
лишь благодаря боевой организации революционеров. «Ни в настоящем, ни в будущем
народ, сам себе предоставленный, не в силах осуществить социальную революцию.
Только мы, революционное меньшинство, можем это сделать, и мы должны это
сделать как можно скорее» (С. 170). Ясно также и то, что, согласно Ткачеву, ставшая у
власти в результате победоносной революции боевая организация в своей
реформаторской деятельности, направленной на благо народа, не должна «рассчитывать на
активную поддержку народа» (С. 170). Таким образом, и реформаторская деятельность
революционного правительства по необходимости должна быть диктаторской. Эти суждения
Ткачева, на мой взгляд, предвосхищают определенные черты большевистской партии,
как до Октябрьской революции, так и после нее.
2 См.: Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм. Петр Ткачев. М., 1992. С. 209.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 173.
75

Введение
те самые воззрения Ткачева, которые еще несколько лет назад
воспринимались им весьма одобрительно. Но, открестившись от бланкистской
заговорщицкой тактики на словах, Ленин во многом продолжал следовать ей на деле.
В 1917 г. незадолго до Февральской революции Ленин вновь счел
необходимым объявить о неприемлемости бланкистской заговорщицкой тактики,
фактически игнорирующей объективные условия, политическую готовность
народных масс к решительной, революционной борьбе. Он наставнически
предупреждал: «Через народ перепрыгнуть нельзя. Только мечтатели,
заговорщики думали, что меньшинство может навязать свою волю
большинству»1. Но уже в июле 1917 г. большевики попытались свергнуть
Временное правительство, состоявшее в основном из социалистов-революционеров.
Путч провалился, и большевистское руководство вынуждено было перейти
на нелегальное положение. А когда, подготовившись надлежащим
образом, большевики все-таки свалили Временное правительство и, установив
так называемую диктатуру пролетариата, навязали свою волю большинству,
разогнав в 1918 г. Учредительное собрание, они действовали вполне в духе
программы, провозглашенной ткачевским «Набатом».
Е.Л. Рудницкая в своей монографии правильно отмечает:
«...Бланкистская традиция оказалась сильна в большевизме. Она отчетливо выявила себя
в момент захвата власти в октябре 1917 г. и в ее последующей реализации.
Нельзя не видеть связи левой революционности, последовательным
выразителем которой является Ткачев, с ее проявлениями в практике
общественного переустройства, осуществлявшегося в нашей стране. Диктатура партии,
оттеснение народа как деятельной социальной и политической силы,
насильственная ломка экономического строя народной жизни во имя
абстрактной идеи, достижение высокой цели любой ценой — все это шло вполне
по Ткачеву»2.
Положение о российских народовольческих, народнических источниках
мировоззрения Ленина давно уже обосновывается исследователями
российского общественного движения. Достаточно, например, указать на монографию
H.A. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», опубликованную
свыше полувека тому назад. В ней наряду с такими предшественниками Ленина,
как Ткачев, указывается и С.Г. Нечаев, организатор тайного общества
«Народная расправа», автор «Катехизиса революционера», популярной брошюры,
написанной в ясно выраженном бланкистском духе. «Нечаев, — подчеркивает
Бердяев, — во многом предвосхищает тип большевистской организации партии,
крайне централизованной и деспотической, в которой все идет сверху»3.
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 32. С. 50.
2 Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм. Петр Ткачев. С. 209.
3 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 52.
76

Марксизм и догматизм
Бердяев также указывает на то, что ленинская концепция
социалистической революции в полуфеодальной стране, так же как и его программа
строительства социалистического общественного строя, совершенно аналогична
народническим утопиям. «Именно марксист Ленин будет утверждать, что
социализм может быть осуществлен в России помимо развития капитализма
и до образования многочисленного рабочего класса»1. Правда, это
положение нуждается в уточнении, поскольку Ленин, как говорилось уже выше,
планировал развитие «государственного капитализма» на базе диктатуры
пролетариата, а также применение капиталистических методов организации
производства на общенародных, вернее, государственных предприятиях.
Парвус, который цитировался выше, несмотря на свое аналогичное
ленинскому представление о социалистической революции как непосредственном
продолжении революции буржуазной, тем не менее считал Ленина
политиком, родственным Бернштейну вследствие его понимания тред-юнионистского,
т.е. массового рабочего движения как в сущности буржуазного по своей
идеологии. Будучи меньшевиком, Парвус, напротив, высоко оценивал
перспективы этого движения. Ленин, писал он, сопоставляя его с Бернштейном,
«...оппортунист наоборот. Полагая, что рабочее движение оппортунистическое, он
стремится повернуть его вокруг своей оси в революционном направлении»2.
Обвинение Ленина в оппортунизме далеко не лишено основания. Ленин
и сам характеризовал оппортунизм как способность
приспособляться к событиям дня. Этой способностью он обладал в
несравненно большей степени, чем обычно именуемый родоначальником
ревизионизма, т.е. разновидности оппортунизма, Э. Бернштейн.
В работе «Марксизм и ревизионизм» Ленин указывал на наличие в
рабочем движении «ревизионизма слева», имея в виду анархо-синдикализм.
Вполне логично признавать с этой точки зрения и оппортунизм слева. Это и есть
в данном случае его ленинский вариант.
Э. Давид, немецкий социал-демократ, соратник Бернштейна,
характеризовал воззрения Ленина как «революционный ревизионизм». A.B. Луначар-
1 Там же. С. 85. Бердяев также подметил и то, что ленинизм по-своему продолжал
традиции российского имперского государства. «Он соединял в себе черты
Чернышевского, Нечаева, Ткачева, Желябова с чертами великих князей московских, Петра
Великого и русских государственных деятелей деспотического типа... Он соединял в себе
предельный максимализм революционной идеи, тоталитарного революционного
миросозерцания с гибкостью и оппортунизмом в средствах борьбы в практической
политике» (С. 95). Соглашаясь с этой характеристикой пламенного революционера Ленина,
нельзя, конечно, ее не дополнить констатацией того, что при всем этом Ленин
оставался марксистом. Догматические и «ревизионистские» черты его мировоззрения,
программы и тактика нисколько не противоречат этому факту.
2 Парвус. Россия и революция. С. 190.
77

Введение
ский, соратник Ленина, как-то назвал его еще более метко: «гениальный
оппортунист»1. Это, конечно, было не критикой Ленина, а напротив,
восторженным одобрением.
Таким образом, характеристики теоретических построений Ленина как
ревизионистских и оппортунистических, разумеется, не в духе Бернштейна,
появились отнюдь не в последнее время.
Крушение «реального социализма» в СССР и других европейских
странах, которое было воспринято научной общественностью как
закономерный процесс, естественно, создало необходимые условия для трезвой
критической оценки как стратегии и тактики Ленина, так и системы его
теоретических взглядов. Е.М. Примаков, выдающийся экономист и
государственный деятель, уже в 1989 г. справедливо утверждал, что начавшееся в
нашей стране преобразование «разрушает догматические представления о
том, что производственные отношения при капитализме выступают как
тормоз развития производства, — сами эти отношения изменяются в рамках
капитализма, приспосабливаясь к научно-технической революции... Не
выдерживает столкновения с действительностью и другая догма... о том, что
развитию капитализма обязательно сопутствует обнищание трудящихся»2.
Известный экономист Г.С. Лисичкин подверг основательной критике
ленинизм (большевизм): «Большевики, вопреки предупреждениям Маркса и
Энгельса, обобществили не только то, что не дозрело до раннего
капитализма, но и производство, которое находилось на уровне феодального
общества (ремесла), и даже пытались вогнать в социализм такие виды
производства, которые остались на уровне еще более примитивном»3.
1 История марксизма (перевод с итальянского). М., 1981. Т. 2. С. 71.
2 Примаков Е.М. Перестройка— взгляд изнутри и извне // Знамя. 1989. № 6. С. 185.
3 Лисичкин Г.С. Карл Маркс — злейший враг российских большевиков. М., 1993. С. 23.
Приведу еще одно существенное, хотя и не бесспорное положение этого экономиста:
«На мой взгляд, не официальные бывшие марксисты, живо переметнувшиеся в стан
противников марксизма, а диссидент и "антисоветчик" А. Авторханов абсолютно прав,
когда в своей статье "Духовные предтечи Ленина" (журнал "Слово", 1991. №4)
доказывает, что большевизм в России ничего общего не имеет с марксизмом, что он прямо
противоположен ему и философия его своими глубинными корнями восходит в первую
очередь к российской почве, таким революционным деятелям, как Бакунин, Нечаев,
Лавров, Чернышевский с заимствованием многих раскритикованных Марксом
положений у Бабефа и Бланки» (С. 15). Нельзя, конечно, согласиться с тем, что большевизм
(ленинизм) не имеет ничего общего с марксизмом. Иное дело, что Ленин истолковывал
основные положения марксизма в одних случаях догматически, в других —
«ревизионистски». Но и догматизированный, так же как и подвергшийся ревизии, марксизм
остается все же марксизмом, тем более что и основоположники марксизма, как было
показано выше, частью догматически, частью «ревизионистски» истолковывали
некоторые, отнюдь не второстепенные, положения своего учения.
78

Марксизм и догматизм
Лисичкин прав также и в том, что присущие капитализму пороки,
какими бы страшными они ни были, отнюдь не являются достаточным
основанием для того, чтобы его уничтожать дотла, как это сделали большевики. И
здесь они поступали вопреки учению основоположников марксизма,
которые обосновывали не разрушение, а переустройство на началах социализма
буржуазного общества. При этом, учитывая прогрессирующую
демократизацию капиталистического общества, они считали не только возможным, но и
необходимым демократический, а не насильственный процесс такого
переустройства.
Большевистская партия, отмечал Лисичкин, была намного малочислен-
ней, чем партия социалистов-революционеров, которая после Февральской
революции делала ставку на мирные демократические и социалистические
преобразования. Большевики же подготовили и осуществили восстание,
фактически путч. Что же касается построенного в соответствии с
большевистскими сталинскими пятилетками «реального социализма», то он оказался
по сравнению с развитыми капиталистическими странами экономически
отстающей социально-экономической системой, в которой
производительность труда была раза в три ниже, чем в этих странах. Неудивительно
поэтому, что зарплата рабочих и служащих в капиталистических странах была
в три, а то и более раза выше, чем в СССР. Но большевистская пропаганда
неустанно твердила о превосходстве социализма над капитализмом,
умалчивая о фактах, характеризующих повышение жизненного уровня трудящихся
в буржуазных странах.
Сошлюсь еще на одно немаловажное высказывание Г. Лисичкина:
«...Российские большевики — не случайное явление в русской истории. Их
готовили к власти не одно столетие, пока они не дорвались до нее в 1917 г.
Унаследовав от царских властей имперские амбиции, большевики
вынуждены были заимствовать у них же милитаристскую философию, преклонение
перед военно-промышленным комплексом и враждебное отношение к
интересам ремесленников, крестьянства. Отсюда одинаково отрицательное
отношение и у царей и у большевиков к товарно-денежным отношениям»1. Эта
вполне правомерная аналогия (на мой взгляд, не более чем аналогия)
требует лишь небольшого уточнения. Едва ли есть основание утверждать, что
предыстория большевизма охватывает «не одно столетие».
Предшественники большевиков, на которых указывают Лисичкин и другие авторы (если,
конечно, не считать такими предшественниками российских монархов),
полностью укладываются во вторую половину XIX в.
Остановлюсь еще на одном постсоветском исследовании, посвященном
критическому анализу ленинизма. Автор его СВ. Кортунов безусловно прав,
Там же. С. 100.
79

Введение
характеризуя следующим образом отношение к марксизму ленинизма,
который «оказался, по существу, ревизией последнего. В.И. Ленин создал
учение о революциях, которое вопиющим образом противоречит идеям
К. Маркса, игнорирует основные положения его концепции о причинах и
ходе социальной революции, которую последний принципиально отличал
от революции политической, являющейся более поверхностным
явлением»1. Действительно, разграничение социальной и политической
революции, к которому Маркс пришел далеко не сразу, имеет принципиальное
значение. Великая французская революция 1789 г. была, конечно,
революцией социальной, знаменовавшей переход от феодального к
капиталистическому общественному строю. Что же касается последовавших
за ней революций 1830 и 1848 гг. во Франции, то это были лишь
политические революции, совершавшиеся в рамках уже существующего
буржуазного общества, революции, в которых завершалась демократизация
этого общества.
Для Ленина вопрос о революции сводился к одному: к завоеванию
государственной власти. Он полностью игнорировал тот факт, что в России
отсутствуют необходимые экономические предпосылки для того
революционного социального преобразования, которое, согласно марксизму, считалось
социалистическим. Ему необходима была политическая революция, хотя он
провозглашал ее социальной, социалистической. Трагические последствия
политического переворота, осуществленного по инициативе и под
руководством ленинской партии, общеизвестны. И С. Кортунов справедливо
заключает: возникший «в лоне европейского марксизма» ревизионизм «на самом
деле оказался более верным теоретическому наследию К. Маркса, нежели
ленинизм»2.
Завершая свое несколько затянувшееся рассмотрение воззрений Ленина,
я хотел бы обратиться к весьма содержательному, я бы сказал, даже
мудрому высказыванию известного английского историка, социолога, мыслителя
И. Берлина. Он полагает, что существуют два противоположных типа
исторических деятелей, «в каждом из которых иногда оказываются люди
невероятного масштаба. К первому типу относятся люди одной идеи, по сути
дела, фанатики. Такой человек одержим собственной яркой и понятной ему
мечтой, как правило, не понимает ни народа, ни событий. У него нет ни
сомнений, ни колебаний; собрав всю силу воли, будучи прямолинейным и
обладающим властью, он может игнорировать многое, происходящее вне его.
Именно эта слепота и упрямая самопоглощенность в определенных
ситуациях наделяют его способностью "согнуть" события и людей под установ-
1 Коршунов СВ. Судьба русского коммунизма. М., 1998. С. 27—28.
2 Там же. С. 36.
80

Марксизм и догматизм
ленный им образец... Другая разновидность действующего государственного
деятеля— это политик по природе... Такого рода люди, если они
государственные деятели, проницательно угадывают, куда устремлены мысли и
чувства людей, где на них наиболее тяжко оказывает давление жизнь. Они
внушают людям ощущение, что понимают их внутренние потребности,
откликаются на их самые глубокие побуждения, а самое главное, что они
способны сделать мир таким, каким инстинктивно и на ощупь хотят его
сделать массы»1. К этому второму типу Берлин относит Бисмарка,
Линкольна, Ллойд Джорджа, Т. Масарика. К первому типу, по его мнению,
принадлежат Гарибальди, Троцкий, Парнелл, Ш. де Голль и, «может быть, и
Ленин»2. Это может быть весьма содержательно. Ясно, что Ленин не
относится к политикам, действующим в рамках упорядоченного общества и
согласно принятым в нем законам, правилам, обычаям. Но ясно и то, что
его нельзя поставить в ряд с Гарибальди, Парнеллом — деятелями
национально-освободительного движения, которые меньше всего думали о том,
чтобы захватить власть, возглавить ее, установить диктатуру, осуществлять
коренные социально-экономические преобразования. Не поставишь его и
в ряд с де Голлем, профессиональным военным, генералом, возглавившим
французское сопротивление гитлеровским оккупантам. Все эти
выдающиеся исторические деятели не были политиками, так сказать, от природы,
по избранной ими профессии или призванию. Ленин же был политиком,
но, конечно, совершенно отличным от тех, которых называет Берлин,
поскольку он руководил конспиративной деятельностью партии, у которой
не было легального статуса. И цель, преследовавшаяся Лениным,
отличает его от политиков и первого и второго типа, хотя он, конечно, был
человеком одной идеи, по сути дела фанатиком, лишенным сомнений и
колебаний, способным «согнуть» события и людей под установленный им
образец. В этом смысле Ленин, конечно, уникальный исторический
деятель, а свойственная ему, с одной стороны, догматизация марксизма, а с
другой — его ревизия были подчинены одной цели — завоеванию
государственной власти для социалистического, утопического по своему
характеру, переустройства общества.
Ленина не сравнишь и с основоположниками марксизма. Маркс и
Энгельс были, прежде всего, теоретиками, создателями учения, названного
научным социализмом. Они были, конечно, также и политическими
деятелями, революционерами, которые, хоть и не сразу, вполне осознали, что
возглавляемому ими общественному движению не предстоит завоевывать госу-
1 Берлин И. Франклин Делано Рузвельт // Вестник Российской Академии наук. 2002.
Т. 72. №4. С. 355.
2 Там же.
81

Введение
дарственную власть. Об этом Маркс заявлял публично. И он и Энгельс не
были фанатиками, и если им далеко не всегда была свойственна
самокритика, то это, на мой взгляд, характеризует всех (или почти всех) социальных
теоретиков.
Плеханов, который в отличие от Ленина развивал марксистскую теорию
в духе марксизма, так же как и основоположники марксизма, был убежден
в том, что «устранение капиталистического способа производства никак не
может стать у нас очередным историческим вопросом. Этим можно
радоваться; этим можно огорчаться. Но кто не утопист, тот обязан
руководствоваться этим в своей практической деятельности»1. Это ответственное
заявление было сделано Плехановым именно тогда, когда большевистская партия,
следуя неукоснительному требованию своего вождя, выступила с оружием в
руках против Временного правительства, состоявшего, как уже
подчеркивалось выше, из социалистов, правда, не марксистского (но и не
антимарксистского) толка.
История СССР, грандиозная и вместе с тем трагическая попытка
построить социализм в экономически отсталой стране, доказала правоту
Плеханова, так же как и теоретическую несостоятельность ленинской концепции
социалистической революции и строительства социализма. Ленинизм не
выдержал испытания историей: банкротство ленинизма в наши дни едва ли
оспаривается кем-либо из серьезных исследователей марксизма. Впрочем,
еще задолго до крушения СССР, до распада казалось бы несокрушимой
империи «реального социализма», многие западноевропейские марксисты
убедительно доказывали несостоятельность неологизма
«марксизм-ленинизм»2. Это претенциозное словообразование применялось даже в такой
несуразной форме: «классики марксизма-ленинизма». Получалось, что не
только Ленин, а после него и Сталин (вплоть до разоблачения так
называемого культа личности), но и Маркс и Энгельс, вопреки исторической
последовательности событий, оказывались, если придерживаться этого
наименования, марксистами-ленинцами. Трудно сказать, кто первым ввел в оборот
этот неологизм. Во всяком случае, я нахожу его в работе одного из самых
талантливых соратников Ленина, нередко вступавшего с ним в
теоретическую дискуссию, Н.И. Бухарина, который писал в феврале 1924 г., сразу после
смерти Ленина: «Необходимо самым решительным образом подчеркнуть, что
отнюдь нельзя противопоставлять ленинизм марксизму, я отнюдь не
хочу противопоставлять одно учение другому. Одно есть
логическое развитие и историческое завершение и развитие
1 ПлехаповГ.В. Год на Родине. Париж, 1929. С. 214—215.
2 Maillet A. Un myth contemporain: le Marxism-Leninism // Les cahiers rationalists. 1976,
septembre-october. P. 16.
82

Марксизм и догматизм
другого»1. Насчет логического развития можно было бы поспорить с
Бухариным. Но не это главное в приведенной формулировке. Главное,
конечно, в словах: «историческое завершение (курсив мой— Т. О.) и развитие
другого». В этой же статье «Ленин как марксист» есть и такое выражение:
«ленинский марксизм». Но, разумеется, ни о догматизации марксизма
Лениным, ни о ленинском «ревизионизме» нет, да и не могло быть в то время
ни слова; несмотря на то, что Бухарин иногда не соглашался с Лениным, он
был убежденнейшим ленинцем.
На этом, думаю, пора поставить точку в этом, посвященном ленинизму,
разделе главы.
4. Догматизация марксизма в СССР
Выше уже констатировался тот факт, что догматизация марксизма в
наибольшей мере происходит там и тогда, где и когда марксизм превращается
в официальную, провозглашаемую, поддерживаемую, пропагандируемую,
финансируемую государственной властью идеологию. Так произошло в нашей
стране, а затем и в других социалистических (или объявлявших себя
социалистическими) странах. Если учесть, что при этом запрещалась и
преследовалась как уголовно наказуемая пропаганда иной, даже не враждебной
марксизму, но отличной от него социальной теории, то становится
совершенно очевидным, что тотальное идеологическое господство марксизма
неизбежно превращало эту научную теорию в догматизированную систему
воззрений.
Одной из непременных предпосылок догматизации марксизма у нас и в
других странах было обоснованное Лениным в самом начале прошлого века
осуждение требований «свободы критики», которые выдвигались рядом
социал-демократов в России и за рубежом. Ленин в работе «Что делать?»
категорически возражал против этого демократического требования:
«...Ясно, что "свобода критики" есть свобода оппортунистического
направления в социал-демократии, свобода превращать социал-демократию в дс-
1 Бухарин Н.И. Избранные произведения. Л., 1988. С. 58. В другой своей работе,
докладе на собрании АН СССР, в 1933 г. Бухарин выражает эти же мысли еще более
определенно: «Марксизм... в своей развитой и обогащенной форме выступает как
марксизм-ленинизм. Этот факт не могут отрицать даже заклятые враги
пролетариата...» (Бухарин Н.И. Избр. произв. Л. 1988. С. 120). Последняя фраза, естественно,
совершенно не соответствует действительности, впрочем, как и первая, но об этом уже
говорилось выше. Во-первых, все социал-демократические теоретики отвергали
словообразование (и псевдопонятие) «марксизм-ленинизм». Во-вторых, даже капиталисты в
XX в. отнюдь не были заклятыми врагами рабочего класса.
83

Введение
мократическую партию реформ, свобода внедрения в социализм
буржуазных идей и буржуазных элементов... современные выкрикивания "да
здравствует свобода критики!" слишком напоминают басню о пустой бочке»1.
Само собой разумеется, что политическая партия, в особенности если ее
деятельность носит нелегальный характер, требует с полным правом строгой
дисциплины от всех своих членов. Партия есть союз
единомышленников и это, несомненно, ставит определенные ее программой и уставом
границы критики тех или иных ее решений или программных положений. Но
запрещение «свободы критики» ставит под вопрос само существование
партии как идейного единства. Ленин, разумеется, не собирался
запрещать внутрипартийные дискуссии, но его фактически безоговорочное
осуждение «свободы критики» ставило настолько жесткие границы всякой
такой дискуссии, что ее плодотворность оказывалась ничтожной.
Нетрудно понять, что в СССР этот ленинский принцип был возведен, так
сказать, в абсолют. Критика разрешалась, если она шла сверху вниз, от
начальства к подчиненным. Формально, конечно, не запрещалось
подчиненным критиковать начальников — разумеется, на свой страх и риск. В
особенности же пропагандировалась самокритика: критикуйте самих себя,
вскрывайте свои недостатки, заблуждения и т.д. Но все это, в основном,
относилось к повседневной практической работе, вопросам быта и т.д.; о
критическом отношении к тем или иным положениям марксистской теории
не могло быть и речи. И дабы предотвратить даже потенциально возможное
критическое отношение к этой теории, обычно практиковалось обвинение
тех или иных ученых-обществоведов, преподавателей вузов, партийных
пропагандистов в уклонении от марксизма или даже в извращении каких-
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 9. Следует отметить, что позиция Плеханова
в данном вопросе почти совпадает с ленинской. Выступая против Э. Бернштейна,
Плеханов объясняет отношение Каутского и других лидеров немецкой
социал-демократии к этому критику марксизма «очень распространенным теперь между
социал-демократами всех стран ложным взглядом на свободу мнений. Говорят: "Как
же исключить человека из партии за его взгляды? Это значило бы преследовать его за
ересь". Люди, рассуждающие таким образом, забывают, что свобода мнений
необходимо должна дополняться свободой взаимного сближения и расхождения и что эта
последняя свобода не существует там, где тот или иной предрассудок заставляет идти
вместе таких людей, которым лучше разойтись ввиду различия их взглядов»
(Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. М, 1956. Т. II. С. 401). Плеханов выпускает из виду, что
СДПГ в отличие от РСДРП была легально существующей партией. Именно поэтому
она, стремясь привлечь на свою сторону как можно больше сознательных рабочих и
сторонников социализма вообще, разумно допускала в своих рядах свободу
мнений, свободу критики, полагая, что ложные воззрения получат соответствующий
отпор, в то время как дискуссия несомненно будет способствовать выработке наиболее
правильных воззрений.
84

Марксизм и догматизм
либо его положений и тогда, когда эти люди вполне добросовестно и, в
сущности, правильно их излагали. Таким образом, невиновные оказывались
виновными в назидание всем остальным, большинство которых, учитывая
существующие условия, предпочитало не «высовываться», т.е. помалкивать.
Второй непременной предпосылкой догматизации марксизма в нашей
стране был, как легко понять, культ классиков марксизма — не только его
основоположников, но и продолжателей: В.И. Ленина, а менее чем через
десяток лет после его смерти также и И.В. Сталина. Правда, через два года
после смерти последнего его диктаторское, тираническое владычество было
официально разоблачено соратниками (и соучастниками его же
преступлений) как «культ личности». Этот эвфемизм, по существу, смягчал
беззакония, творившиеся этим, с позволения сказать, вождем партии, которому еще
незадолго до этого ежедневно курили фимиам, как самому мудрому и
человечному историческому деятелю. Но главное все же не в этом. Так
называемый культ личности зародился и начал стремительно нарастать уже при
жизни Ленина. Откройте любой том его сочинений, содержащий его
выступления после установления Советской власти. Вот он входит на трибуну
для произнесения речи. Он не сказал еще ни слова, но в тексте
фиксируется: «Аплодисменты, переходящие в овацию». Его речь неоднократно
прерывается аплодисментами. Окончание речи, что, конечно, более
естественно, можно сказать даже нормально, завершается аплодисментами слушателей.
Вот и другой пример. В декабре 1921 г. Ленин делает доклад на IX
Всероссийском съезде Советов. Докладу, как видно из опубликованного текста,
предшествует следующая сцена, вызванная его появлением на трибуне:
«Бурные овации. Возгласы: "У р а !", "Да здравствует наш вождь
тов. Ленин!", "Да здравствует вождь международного пролетариата тов.
Ленин!" Долго не смолкающие аплодисменты»1.
Следует, однако, отметить, что Ленин не поощрял эту экзальтацию; он
был, вероятно, далек от того, чтобы наслаждаться властью. И культ вождя,
зародившийся уже при его жизни, еще не исключал делового обсуждения
политических вопросов на всякого рода ответственных заседаниях, где бли-
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 44. С. 291. Другой пример: доклад Ленина на
IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г. Публикации текста предшествует
следующая ремарка: «Появление товарища Ленина встречается бурными, долго не
смолкающими аплодисментами и овациями всего зала. Все встают и поют "Интернационал"».
{Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 278). Эти примеры нетрудно приумножить, но
в этом нет необходимости. Многое, конечно, объясняется действительно выдающейся
ролью Ленина в предыстории и истории Октябрьской революции. Л.Д. Троцкий,
который явно не склонен был преуменьшать свою роль, тем не менее должен был признать,
что не будь Ленина, не было бы, по-видимому, никакой социалистической революции
в России— ни в 1917 г., ни позже.
85

Введение
жайшие соратники Ленина нередко не соглашались с ним по тем или иным
отнюдь немаловажным вопросам. Так было при обсуждении вопроса о мире
с Германией, вопроса о переходе к новой экономической политике и т.д.
Ленин некоторое время считал эти разногласия нормальным явлением, хотя
и выступал в достаточно резкой форме против своих оппонентов. И все же
на десятом, последнем съезде партии, в котором ему довелось участвовать,
он добился принятия секретной (в буквальном смысле слова, т.е. не
подлежащей опубликованию и даже простому упоминанию в печати) резолюции
о запрещении каких бы то ни было фракций в РКП(б). Не может быть
сомнений в том, что это постановление нанесло, по существу, смертельный
удар внутрипартийной демократии. И Сталин, ставший преемником Ленина,
опираясь на эту резолюцию, имел основание считать всех несогласных с
ним «фракционерами», т.е., согласно смыслу резолюции, врагами партии, а,
следовательно, и «врагами народа». К чему это привело, в особенности в
30-е годы, общеизвестно.
Маркс и Энгельс, в отличие от своих выдающихся предшественников-
утопистов (Сен-Симона, Фурье, Вейтлинга), которые выступали в роли
пророков, спасителей человечества, открывших высшую, неизвестную до их
появления истину, самым решительным образом выступали против «культа
личности», создававшегося учениками и последователями этих утопистов. В
качестве членов «Союза коммунистов» и авторов его программного
документа — «Манифеста Коммунистической партии» — Маркс и Энгельс
отнюдь не становятся в позу вождей, слово которых непререкаемо. Так же
они вели себя и в созданном по их инициативе Первом Интернационале,
будучи его идейными руководителями, но отнюдь не претендуя на особое,
отличное от других членов его руководящего органа место. Маркс писал в
1877 г.: «Из отвращения ко всякому культу личности я во время
существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные
обращения, в которых признавались мои заслуги и которые мне надоедали
из разных стран... Первое вступление Энгельса и мое в тайное общество
коммунистов произошло под тем непременным условием, что из устава будет
выброшено вес, что содействует суеверному преклонению перед
авторитетами»1. Нельзя не отметить, что Сталин выступил однажды против всякого
культа личности, хотя несомненно, что он всячески, не прямо, конечно, а
косвенным образом, поощрял создание культа своей собственной персоны.
В этом он, по-видимому, видел верное идеологическое средство укрепления
своей абсолютной власти.
Выступления Сталина по любым, в особенности по теоретическим
вопросам воспевались в печати как выдающийся вклад в сокровищницу марк-
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 34. С. 241.
86

Марксизм и догматизм
сизма. В одной из последних своих работ «Экономические проблемы
социализма» (1952) он, например, утверждал, что революция рабов покончила с
античным рабовладельческим обществом, революция крепостных крестьян
уничтожила феодальные производственные отношения. Никто из историков,
разумеется, не посмел хотя бы самым деликатным образом «уточнить» эти
утверждения, т.е. хотя бы и в завуалированной форме дать понять, что
римская империя канула в Лету не вследствие отдельных, разрозненных
восстаний рабов, которые всегда заканчивались их поражением, а вследствие
победоносной войны так называемых варварских народов против римского
владычества. Историки, конечно, знали, что революции крепостных против
феодализма также не было, в частности потому, что крепостное право было
упразднено в Англии задолго до буржуазной революции, а в ряде других
стран (например, в Швеции) крепостного права вообще не существовало. И
в России первая буржуазно-демократическая революция разразилась почти
через полвека после отмены крепостного права. Но историки не только не
смели возражать Сталину, они вынуждены были включать эти «открытия»
в учебники, а некоторые, самые ретивые и сообразительные из них, даже
обстоятельно обосновывали ошибочные сталинские утверждения,
базировавшиеся на догме, согласно которой переход от одной формации к другой
совершается обязательно посредством революции.
То обстоятельство, что Россия стала развиваться по-капиталистически, по
меньшей мере, с середины XIX в., нисколько не смущало ни Сталина, ни
его стремившихся отличиться комментаторов и популяризаторов. В
названной выше работе Сталин также сформулировал «основной закон
капитализма» и в противовес капитализму весьма благостный «основной закон
социализма». «Главные черты и требования основного экономического закона
капитализма» заключались-де в следующем: «обеспечение максимальной
капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания
большинства населения данной страны, путем закабаления и
систематического ограбления других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн
и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения
наивысших прибылей»1. И это писалось в 1952 г., т.е. в то время, когда воины
Красной Армии, побывавшие благодаря победе над гитлеровской Германией
не только в этой стране, но также в Австрии, Румынии, Болгарии,
Югославии, Норвегии, успели на собственном опыте убедиться, что «открытый»
Сталиным основной закон больше подходит (разумеется, с некоторыми
рестрикциями и не очень существенными поправками) для советского,
социалистического общества, чем для капиталистического «общества
потребления». Что касается основного экономического закона социалистического
Сталин И.В. Экономические проблемы социализма. М., 1952. С. 38.
87

Введение
общества, то тут Сталин выдал ему все блага, которые советским рабочим,
крестьянам и служащим могли только присниться. Сей закон, по словам
Сталина, означает: «обеспечение максимального (курсив везде мой— Т. О.)
удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных
потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования
социалистического производства на базе высшей техники»1.
В этом сочинении, конечно, умалчивалось о том, что в
капиталистической «загнивающей» и «умирающей» системе уже началась
научно-техническая революция (о ней, очевидно по указанию свыше, умалчивалось в
советской печати), вооружавшая общественное производство действительно
высшей (если вообще позволительно так выражаться) техникой, в то время
как станки и другие машины на советских социалистических предприятиях,
установленные по большей части в период первой и второй пятилеток (т.е.
в конце 20-х — первой половине 30-х годов) были не только морально, но
и физически устаревшими.
Не стану рассказывать о содержании сталинского сочинения по
языкознанию, которое также оценивалось как великое научное открытие. Одним
словом, каждое слово «величайшего», как его ежедневно именовали в
газетах, объявлялось не просто истиной, но истиной абсолютной и всегда са-
мой-самой важной для всего человечества.
По словам выдающегося религиоведа Л.Н. Митрохина, идеологическая
обработка советского населения не только Сталиным, но и его соратниками,
а также учеными-обществоведами (историками, экономистами,
философами; я, к сожалению, не был исключением) представляла собой не что иное,
как сакрализацию не только положений «марксизма-ленинизма», но и
всех партийных решений, а также указаний партийных боссов, где бы они
ни высказывались. Это также относилось и к установкам, которые давались
в газете «Правда», в журнале «Коммунист» и притом не только в
редакционных передовицах, но и во всех других статьях. Все эти директивные
указания «...представляли собой шифровки, священнические предписания,
письмена господа Бога, в которых все было на месте — даже повторы и
косноязычие»2.
Б. Шоу, посетивший СССР в 1931 г. и принятый Сталиным, сказал ему,
правда, в шутливом, отнюдь не осуждающем тоне, что государственные и
партийные структуры в нашей стране ничем в принципе не отличаются от
церковной, в особенности католической, иерархии, увенчиваемой
непогрешимым (но только ex cathedra) папой. Сталин, по словам Шоу, встретил это
замечание с улыбкой. Он, действительно, воспринимал себя таким большим
1 Сталин И. В. Экономические проблемы социализма. С. 40.
2 Митрохин Л.Н. «Докладная записка» 74// Вопросы философии. 1997. № 8. С. 48.
88

Марксизм и догматизм
папой, тем более что в газетах его ежедневно именовали любимым отцом
народов СССР.
Важно подчеркнуть, что партийные директивы распространялись не только
на область политики, идеологии, экономики; они носили всеобъемлющий,
«вездесущий» (хотя далеко не всемогущий) характер. Насильственная
коллективизация сельского хозяйства, которую Сталин наименовал
«революцией сверху», привела, как известно, к развалу этой жизненно
необходимейшей отрасли народного хозяйства. Чтобы как-то преодолеть трагические
последствия этой крупномасштабной социальной авантюры, Сталин
возложил свои надежды на «народного» академика Т.Д. Лысенко, который
обещал в течение нескольких лет поднять урожайность зерновых в несколько
раз и вообще добиться небывалого подъема сельского хозяйства. Ничего,
конечно, Лысенко и его подручные не добились в деле подъема сельского
хозяйства, но они разгромили «буржуазную» генетику — науку, которая,
действительно, была способна поднять урожайность сельскохозяйственных
культур, как это показала «зеленая революция» в Индии.
Большевистская напористость беспартийного большевика Лысенко,
разоблачавшего низкопоклонство перед «буржуазной» генетикой, представителей
которой он считал если не «врагами народа», то, во всяком случае, их
пособниками, пришлась по душе Сталину и его преемнику Н.С. Хрущеву,
которые рассматривали лысенковщину как внедрение марксизма не только
в агробиологию, но и в естествознание вообще. Академик Н.И. Вавилов,
всемирно известный биолог, пытавшийся разоблачить антинаучные
концепции и эксперименты Лысенко, был арестован как «враг народа» и умер в
саратовской тюрьме.
В.П. Филатов правильно замечает, что «масштабы лысенковщины, ее
последствия для судеб ученых, огромный ущерб, принесенный ею авторитету
отечественной биологии, а косвенно — и науке в целом, заставляют
рассматривать ее как общественно значимый феномен, а не как некое досадное
недоразумение, случившееся в нашей истории. Нужно учитывать и то, что
социальный и идейный контекст, в котором возникла лысенковская
биология, был достаточно общим, он порождал сходные, хотя и не столь "яркие"
явления и в некоторых других научных дисциплинах»1. Нашлись и такие
представители физики, математики и других наук, которые попытались за-
1 Филатов В.П. Об истоках лысенковской «агробиологии» // Вопросы философии,
1988. № 8. С. 4. Автор статьи далее цитирует статью В.А. Александрова «Трудные годы
советской биологии», в которой говорится, что к биологии «примыкает комплекс
агрономических и зоотехнических наук, от которых инстанции ждали спасения нашего
разрушенного сельского хозяйства и, как тяжелобольной, готовы были довериться любому
знахарю» (С. 5). Такого рода знахарем, которому доверился Сталин, и был Лысенко.
89

Введение
теять классовую борьбу и в этих науках, разоблачать «буржуазные»
физические, математические и иные научные теории. Однако этим, как правило,
случайным в науке людям Сталин, как это ни удивительно на первый взгляд,
не дал возможности развернуться, выслужиться. Сталин поставил перед
физиками, математиками, химиками важнейшую, по его убеждению, задачу:
создать атомную бомбу, догнать в этом отношении США. Поэтому попытки
разоблачения «антимарксизма» в этих науках были пресечены без
околичностей. Таким образом, догматизация марксизма шла рука об руку с
репрессивной политикой большевистского правительства. Держаться за догмы
представлялось многим ученым-обществоведам чем-то вроде спасательного
круга в бурлящем водовороте политических событий в нашей стране.
Однако и это убеждение было обманчивым. Немало искренних, скрупулезно
придерживавшихся догм «марксизма-ленинизма» ученых обвинялись в
искажении, извращении последнего; немало было и таких, которые за это якобы
извращение поплатились жизнью. Правда, когда они неожиданно для себя
попадали в тюремную камеру, следователи обычно предъявляли им
обвинение не в извращении марксизма, а ... в шпионаже в пользу какой-либо
капиталистической державы. Профессор Е.П. Ситковский, член
большевистской партии с 1916 г., был арестован в 1944 г. Ему, как рассказал он мне
впоследствии, было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу...
Никарагуа. Он лишь от следователя узнал, что существует такая
латиноамериканская страна.
Выше я приводил, несомненно, идеалистическую и, конечно, сугубо
догматическую ленинскую тираду: учение Маркса всесильно, потому что оно
верно. Я, как и другие преподаватели-гуманитарии, рядовые и не только
рядовые, бездумно повторял этот слоган, нисколько не задумываясь над
его смыслом и содержанием. И для меня, как преподавателя философии,
это, конечно, не только непонятно, но и непростительно: ведь это
утверждение Ленина находится в кричащем противоречии с
материалистическим пониманием истории. Да, повторяю еще раз: то, что я
бездумно соглашался с этой сентенцией, непростительно. Ведь я, как историк
философии, главным образом западноевропейской, основательно
штудировал историю естествознания, произведения предшественников марксизма
и, само собой разумеется, классиков философии, а также новейшую,
современную зарубежную философию. Недавно я обнаружил среди моих
старых бумаг конспект книги Т. Гексли, крупнейшего представителя
дарвинизма XIX в. Он хорошо понимал, что наука, подлинная наука,
отвергает какие бы то ни было догмы, которые он именовал символами веры.
«Люди науки,— писал он,— не признают никакого символа веры: они не
связаны никакими обязательными пунктами; они обязаны отвергнуть
всякое верование, как только им представят очевидные доказательства, что
90

Марксизм и догматизм
оно противоречит какому-либо важному или даже менее значительному
факту»1.
Моя кандидатская диссертация, которую я защитил за месяц до начала
Великой Отечественной войны, была посвящена проблеме свободы и
необходимости. С тех давних времен у меня сохранился краткий конспект
известной работы Дж.Ст. Милля «О свободе», из которой я в частности выписал
такие положения: «Для нас не существует никакого другого ручательства в
истинности какого-либо мнения, кроме того, что каждому человеку
предоставляется полная свобода доказывать его ошибочность». И далее:
«Общественное осуждение, тяготеющее над всякого рода исследованием, которое
не согласно в своих выводах с ортодоксией, делает главным образом вред
собственно не еретикам, а напротив, тем, кто верен ортодоксии». А вот еще
одна выписка из этого же сочинения: «Всегда найдутся люди узкого ума,
которые, усвоив ту или иную часть истины, будут не только навязывать ее
другим, но и действовать, как будто бы в мире кроме нее нет никакой другой
истины, нет ничего, что могло даже хотя бы ограничить или изменить ее»2.
Почему я выписывал эти высказывания Гексли и Дж.Ст. Милля? Очевидно
потому, что я их считал важными, содержательными, вероятно, даже
истинными. Почему же тогда я убежденно вслед за Лениным повторял: учение
Маркса всесильно, потому что оно верно? А то, что это было именно так,
засвидетельствовано фактом, о котором я вынужден рассказать.
В 1960 или 1961 г. редакция издававшейся тогда «Философской
энциклопедии» объявила конкурс на представление статьи «Истина». Я и ныне
покойный И.С. Нарский приняли участие в нем. По условиям конкурса
представляемые статьи не должны были подписываться авторами. Каждая статья
подписывалась каким-либо изречением; фамилии же авторов указывались в
отдельном запечатанном конверте с написанным на нем изречением. Этот
конверт распечатывался лишь после решения конкурсной комиссии. Какое
же изречение выбрали мы с Нарским? Ленинское: учение Маркса
всесильно, потому что оно верно. Мы получили премию, статья была опубликована
во втором томе энциклопедии.
Почему все же я и все другие, такие же как и я, не пытались даже
вникнуть в действительный, несообразный смысл этой фразы? Дело было не
только в том, что инакомыслие было запрещено и пресекалось даже тогда,
когда оно было всего лишь кажущимся, мнимым. Мы были, если можно
так выразиться, загипнотизированы или, так сказать, околдованы
«марксизмом-ленинизмом». Если небезызвестный Кашпировский приводил в
гипнотическое состояние зрителей его телевизионной программы, да и то лишь
1 Гексли Т. Наши сведения о причинах явлений в органическом мире. М., 1866. С. 217.
2 Мылль Дж.Ст. Утилитарианизм. О свободе. СПб., 1900. С. 232, 255, 291.
91

Введение
на короткое время, то большевистская партия держала нас в этом
полубессознательном состоянии в течение десятилетий. Правда, мы сами были
членами этой партии, гипнотизировали других, занимаясь вместе с тем и
самовнушением.
Один из персонажей знаменитой комедии Грибоедова утверждал: как
можно сметь свое суждение иметь. Но мы пошли гораздо дальше Молчалина:
мы были убеждены в том, что воззрения, которые нам внушала с малых лет
мощная пропагандистская машина партии, суть наши собственные
воззрения, убеждения. Такова была созданная в СССР духовная атмосфера, в
которой пышно расцвела небывалая по своему размаху догматизация
марксизма.
Вспоминается мне, как однажды на партийном активе МГУ выступал с
докладом один из секретарей ЦК КПСС. Он заключил свой доклад
эффектной фразой: марксизм — это наша религия. Некоторые из нас,
выступавших в прениях, почтительнейшим образом пытались разъяснить высокому
гостю, что религия не может быть наукой, а марксизм есть научная теория,
отвергающая какую бы то ни было религию. На это наш докладчик в свою
очередь разъяснял нам, что речь идет не о религии в обычном смысле слова,
что его фраза — образное выражение, характеризующее нашу верность
марксизму, веру в победу социализма в мировом масштабе. Разумеется, и это
разъяснение не стоило ни гроша, но мы уже не решались продолжать
полемизировать со столь высокопоставленным руководителем, который,
кстати сказать, был членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Вспоминается и другой, не менее впечатляющий случай. Как-то один из
профессоров философского факультета МГУ рассказал мне, что какой-то из
«невыдержанных» студентов задал ему после лекции весьма «каверзный»
вопрос: были ли ошибки у Ленина? Профессор, не задумываясь, ответил
сухо, пожалуй, даже строго: это — нетактичный вопрос. Я сказал коллеге,
что не могу согласиться с ним, поскольку Ленин неоднократно
подчеркивал: не ошибается тот, кто не работает. Кроме того, известно, что Ленин как
до революции, так и после нес несколько раз говорил о своих (точнее, наших,
общих) ошибках, подчеркивал необходимость преодоления заблуждений,
которые уже привели к серьезным политическим просчетам. На это мой
коллега, в отличие от меня старый член КПСС, резонно заметил: «Можете ли
вы назвать какой-нибудь партийный документ, в котором говорилось бы об
ошибках Ленина?» И сам же ответил: «Таких документов нет, и мы должны
исходить из этого факта. Да, конечно, Ленин неоднократно говорил об
ошибках, допущенных партией и им самим. Но то говорил сам Ленин, нам
же не пристало об этом говорить».
Профессор А.Д. Косичев в своих мемуарах рассказывает об аналогичном
эпизоде, имевшем, к сожалению, печальные последствия для допустившего
92

Марксизм и догматизм
«крамольное» высказывание человека. «Декан философского факультета
А.П. Гагарин выступал с лекцией в лектории общества "Знание"
(Политехнический музей) в 1952 г. Ему кто-то задал вопрос: "Могли ли ошибаться
Ленин и Сталин в теории и на практике?" А.П. Гагарин по своей простоте
и даже, я бы сказал, наивности ответил: "Конечно, могли, как и все люди,
они не святые и потому могут ошибаться". Одного этого было достаточно,
чтобы карьера Алексея Петровича закончилась. На второй день после
лекции в ЦК КПСС и Министерство высшего образования посыпались
заявления о случившемся криминале. Началось разбирательство. Гагарина
вызвали в ЦК и просили добровольно уйти в отставку. И буквально через
несколько дней появился приказ по Министерству высшего образования об
освобождении Гагарина от обязанностей декана философского факультета
МГУ»1.
B.C. Степин, автор фундаментального исследования «Теоретическое
знание», а также работ по философской антропологии, которую он, можно
сказать, реабилитировал после того, как она была осуждена ортодоксальными
«истматчиками», ученый, который на двадцать лет моложе меня, также, как
он пишет, испытал на себе давление мощного пресса идеологического
догматизма. «Нас, — пишет он, — долгое время убеждали, что все, что
делается в нашей жизни, предначертано теорией, что деятельность партии и
государства основана на ней и, значит, научно обоснована. Причем сама
социальная теория воспринималась в массовом сознании как аналогичная
строгим естественнонаучным теориям, чем-то вроде классической
механики, построенной для изучения социальных процессов, которая позволяет все
заранее посчитать и предвидеть»2.
Следует подчеркнуть, что догматизация марксизма в СССР и в других
социалистических странах постоянно сопровождалась призывом творчески
развивать марксистскую теорию, неустанно бороться с начетничеством,
талмудизмом, схоластическим толкованием марксизма. Однако не менее
решительно партийные документы призывали к борьбе против искажения,
извращения марксизма, против всякого рода «уклонов» и так называемой
«отсебятины». Эти призывы осознавались всеми марксистски мыслящими
людьми не просто как убедительные, но более того, директивные. Ведь
1 Косичев А. Философия, время, люди. Воспоминания и размышления декана
философского факультета МГУ. М, 2003. С. 33. Надо отметить, что с А.П. Гагариным
обошлись милостиво: он освободил занимаемую должность по «собственному» желанию.
Персонального партийного дела не завели, партийного взыскания он не получил.
Гагарин был человек заслуженный. С другим бы обошлись куда более сурово.
2 Степин B.C. Маркс и тенденции современного цивилизационного развития // Сб. «Карл
Маркс и современная философия. М., 1999. С. 17.
93

Введение
партийная печать регулярно бичевала не только действительные, но и
мнимые отступления от марксизма. Однако я не помню, чтобы работа какого-
нибудь известного ученого-марксиста характеризовалась в печати как
творческое развитие того или иного марксистского положения. Творческим
развитием марксизма именовались, прежде всего, работы И.В. Сталина, а
также решения очередного съезда КПСС, которые обычно именовались
историческими.
Мне представляется, что характеристика господствовавшей у нас догма-
тизации марксизма как схоластики совершенно ошибочна и основана, мягко
говоря, на неправильном представлении о средневековой схоластике.
Схоласты были, как правило, добросовестными, скрупулезными учеными,
которые не избегали трудных, даже самых каверзных вопросов, возникавших в
процессе комментирования Священного писания. Поэтому они могли,
например, дискутировать по вопросу: присущи ли ангелам половые различия,
обладают ли они вообще плотью? Маркс, в частности, указывал, что даже
догматическое изложение Священного писания нередко выявляло
противоречия между положениями четырех евангелий. Это была, писал Маркс, «все
еще догматическая критика, борющаяся со своим предметом, подобно тому,
как в прежнее время оспаривали догму святого триединства указанием на
противоречие между понятием "один" и "три"»1.
Конечно, наше догматическое комментирование работ Маркса, Энгельса,
Ленина и Сталина (разумеется, при жизни последнего) никаких
противоречий в них не выявляло. Цитаты, на которых основывалось изложение
«марксизма-ленинизма», отбирались таким образом, чтобы исключить какое бы
то ни было противоречие как в комментируемых работах, так и между
положениями марксизма и советской действительностью, партийными
постановлениями и т.д.
Известно, что не только основоположники марксизма, но и Ленин
решительно возражали против «революционного», т.е. насильственного
обобществления сельского хозяйства, полагая, что крестьянство постепенно, на
собственном опыте убедится в преимуществах не только потребительской, но
и производственной кооперации. Высказывания Маркса, Энгельса, Ленина
нередко приводились исследователями-марксистами в период нэпа. Но
когда Сталин, по существу самочинно, пользуясь своей диктаторской властью,
предпринял «революцию сверху», т.е. насильственную коллективизацию
сельского хозяйства, никто, конечно, не посмел противопоставить этому
злодеянию совершенно ясные, недвусмысленные высказывания на эту тему
хотя бы Ленина, вернейшим учеником и продолжателем учения и политики
которого постоянно именовался Сталин. И здесь не приходится упрекать кого-
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 325.
94

Марксизм и догматизм
либо из советских марксистов: никто бы не напечатал такого выступления,
не говоря уже о том, что автор такого рода статьи, несомненно, был бы
просто расстрелян.
Одним словом, советские марксисты были соответствующим образом
вышколены не только Главлитом (цензурным ведомством), но и всей
политикой КПСС. Они хорошо понимали, что цитировать классиков марксизма
можно и нужно выборочно, производя соответствующий текущей политике
партии отбор цитат. Так, юристы в коллективной монографии «Ленинское
учение о диктатуре пролетариата» собрали многочисленные высказывания
Ленина, за исключением его знаменитого «научного», по его словам,
определения диктатуры как ничем, никакими законами, никакими правилами не
стесненной, опирающейся лишь на насилие власти. Не было в этой книге и
другого, правда, менее известного утверждения Ленина, согласно которому
диктатура пролетариата есть «террористическая власть». Едва ли юристы
заслуживают в данном случае упрека: они делали то, что было дозволено.
Весьма впечатляюще характеризует догматизацию марксизма Л.Н.
Митрохин: «Господствует мнение, будто догматизм означает начетничество,
обожествление высказываний классиков. Как это наивно! Сакрализуется-то
собственное примитивное понимание, под которое подгоняются цитаты, для
этого подходящие. Догматизм — это прежде всего четкое знание того, что
можно цитировать, а что нельзя»1.
В приведенном высказывании Л.Н. Митрохина отмечена еще одна, так
сказать, субъективная сторона советского марксистского догматизма. Речь
идет не только о вынужденном, продиктованном репрессивной властью
приспособлении обществоведов к сложившимся социальным условиям, но и о
своеобразном умении «подгонять» высказывания классиков марксизма к
изложению вопросов, которые далеко не всегда имели реальное отношение
к этим высказываниям. В этой связи вспоминается мне доклад, сделанный
одним из известных «истматчиков» в академическом Институте философии.
Доклад был посвящен, если не ошибаюсь, вопросу о ликвидации
эксплуататорских классов в СССР. После ряда вопросов, заданных докладчику, и
вполне толковых ответов на эти вопросы выступил один сравнительно
молодой, но не лишенный значительных претензий научный сотрудник, который
зачитал несколько утверждений докладчика, держа в руках отпечатанные
тезисы доклада, и заявил, что они, безусловно, искажают
марксистско-ленинскую теорию. Докладчик, снисходительно улыбаясь, взяв в руки
отпечатанные тезисы, начал не торопясь зачитывать одно за другим положения,
каждый раз разъясняя, что каждый из этих тезисов представляет
«раскавыченную цитату» из произведений Ленина или Сталина. При этом называ-
Митрохин Л.Н. Голоса конгресса // Вопросы философии. 1989. №2. С. 65.
95

Введение
лась та или иная работа Ленина или Сталина, а также указывалась
страница, из которой почерпнута раскавыченная цитата. Такой неожиданный
поворот дела, поражение молодого научного сотрудника, был воспринят, по
меньшей мере, большей частью присутствующих буквально как триумф
маститого «истматчика». Не знаю, пришло ли кому-либо в голову, что
такого рода триумф представлял собой не что иное, как победу самодовольно
торжествующего догматизма.
В этом анализе процесса догматизации марксизма в СССР я пока еще
почти не касался особенно важного, во всяком случае, для меня вопроса, о
догматизации философии марксизма. Я не собираюсь прослеживать
историю этого процесса, начавшегося вскоре после утверждения Советской
власти. Остановлюсь лишь на том, что произошло, так сказать, на моих
глазах.
В 1937 г. вышла в свет «История ВКП(б). Краткий курс», сочинение
которой приписывалось самому Сталину, что едва ли соответствует
действительности. В этом учебнике был небольшой раздел «О диалектическом и
историческом материализме», написанный, судя по его стилистике, самим
Сталиным. Это сочинение обычно характеризуют в наши дни как весьма
упрощенное, а частью и просто ошибочное изложение марксистской
философии. Эта в основном правильная характеристика страдает, однако, одним
несомненным недостатком: она почему-то игнорирует одно, не подлежащее
сомнению, достоинство сталинской работы: в ней, как известно,
говорится неозаконах диалектики, а об ее основных чертах. Это весьма
правильная и важная особенность данной работы Сталина, так как в
действительности не существует абсолютно всеобщих законов, определяющих
все и вся, т.е. и природные и социальные процессы и даже процессы
мышления. Признавать такого рода верховные законы, стоящие выше всех
законов, открываемых науками о природе и обществе, значит соглашаться
(во всяком случае, в этом отношении) с гегелевским абсолютным
идеализмом, с принципиально несостоятельным пониманием философии как
«науки наук». То, что Гегель, а вслед за ним Энгельс именовали законами
диалектики, представляло собой не более чем обобщение некоторых
основных черт, присущих опять-таки некоторым (далеко не всем) законам,
которые открыты отдельными науками*.
* Этот тезис обстоятельно обосновывается в третьей главе моей монографии
«Марксизм и утопизм». Осмелюсь также сказать, что в опубликованной мной в 1948 г.
монографии «Возникновение марксизма — революционный переворот в философии» (на
титульном листе стояли фамилии В. Светлов и Т. Ойзерман, но книжка была написана
мною по поручению зам. министра высшего образования В.И. Светлова, который,
однако, не участвовал в создании этой работы) наличествует такое положение: законы
96

Марксизм и догматизм
Наряду с основными чертами диалектики в работе Сталина речь идет и
об основных чертах философского материализма. Первая черта: в
противоположность идеализму, согласно которому духовное первично, а материя
вторична, философский материализм утверждает: материя первична, а
сознание, мышление вторичны. Вторая черта: в противоположность
идеализму, согласно которому мир непознаваем, философский материализм
утверждает: мир познаваем и все, что еще не познано, будет со временем познано.
Третья черта: в противоположность идеализму, отрицающему
существование объективной, независимой от сознания и воли людей реальности,
философский материализм утверждает: существует независимая от
человеческого сознания и воли, объективная реальность.
Это изложение основных черт философского материализма
представлялось мне не только популярным, ясным, доходчивым, но совершенно
правильным. Первая черта противопоставляет материализм объективному
идеализму, вторая — противопоставляет его агностической разновидности
идеалистической философии, третья — субъективному идеализму. Это
понимание сталинской характеристики основной черты материализма (и
соответственно идеализма) я как-то высказал, выступая оппонентом на защите
кандидатской диссертации в Академии общественных наук при ЦК КПСС.
И тут началось нечто совершенно неожиданное и несколько даже для меня
опасное. С критикой этого понимания сталинских положений выступили
известные историки философии М.А. Дынник и О.В. Трахтенберг (оба, кстати
диалектики «не противостоят законам, изучаемым отдельными положительными
науками, не действуют независимо от них. Законы материалистической диалектики
представляют то существенно устойчивое, повторяющееся, что объективно присуще различным
законам природы и общества и что по-разному проявляется в различных областях
объективного мира» (С. 90). Я привожу эту выдержку, чтобы показать как ортодоксально-
догматическое понимание «марксистско-ленинской» философии, в плену которого я, как
и другие мои коллеги, находился, сочеталось с попытками мыслящего рассмотрения
вопроса. Однако прямое отрицание наличия «всевышних», т.е. диалектических, законов
я осмелился высказать лишь в 1982 г. в своем выступлении на совещании по
диалектическому материализму, материалы которого опубликованы в «Вопросах философии»
(№ 5). Там я, в частности, заявил: «Мне представляется в высшей степени важным
правильное понимание "статуса" законов диалектики. Некоторые исследователи склонны
их трактовать как особый, верховный класс законов, которому подчинены "простые",
открываемые специальными науками законы. Такой иерархии законов в
действительности не существует. Допущение такого рода субординации означало бы возрождение
традиционного противопоставления философии нефилософскому исследованию, столь
характерного для идеалистического философствования» (С. 83). В связи с этим
высказыванием я был вызван в отдел науки ЦК КПСС; от меня потребовали опровержения
в печати этого положения. Но мне удалось «отвертеться».
97

Введение
сказать, работали совместителями, т.е. на полставки на кафедре истории
зарубежной философии философского факультета МГУ, которой я заведовал
в качестве и.о. с 1948 г., а в 1954 г. был утвержден заведующим в отделе
науки ЦК КПСС). Оба профессора утверждали, что согласно сталинскому,
абсолютно правильному изложению все идеалисты без исключения,
если не прямо, то косвенно, отрицают познаваемость мира. Сомневаться в
компетенции этих ученых, конечно, не приходилось. Что же заставило их
пороть такую несуразицу? Цинизм? Боязнь быть обвиненными в недостатке
идеологической бдительности на «философском фронте»?
Приспособленчество? По-видимому, все это вместе взятое. Оба профессора, кстати сказать,
были беспартийными, и как это нередко случалось тогда на гуманитарных
факультетах, всячески подчеркивали партийность философии и науки
вообще. Даже основательный, талантливый философ старой школы А.Ф. Лосев
однажды произнес на заседании ученого совета Института философии
АН СССР страстную речь о партийности философии. Его-то можно было
понять: ему пришлось пережить ряд лет в лагере строгого режима за якобы
контрреволюционную пропаганду, его изгнали из философского факультета
МГУ и вообще лишили права преподавать философию. В отличие от него
названные выше профессора были в фаворе: М.А. Дынник —
член-корреспондент АН СССР, О.В. Трахтенберг— академик Академии педагогических
наук. Последний, несмотря на свое прочное общественное и служебное
положение, чувствовал себя не вполне уверенно (предки Ореста
Владимировича были обрусевшими немцами, дворянами, но кое-кто на философском
факультете считал его евреем), хотя он хорошо читал лекции, несмотря на
отсутствие (судя по его печатным работам) основательных философских
знаний. Дабы подчеркнуть то, что он с головы до пят беспартийный
большевик, он прибегал к не совсем достойным приемам: об академике Лине
Штерн, которая одно время была репрессирована, он говорил, что не всякая
Штерн звезда (по-немецки Stern — звезда). По поводу Пастернака, которого
осуждали в печати в связи с присуждением ему Нобелевской премии за
изданный за рубежом роман «Доктор Живаго», Трахтенберг полупрезрительно
говорил: пастернакипь. Относительно Мандельштама, замечательного поэта,
погибшего где-то в дальневосточном лагере, Орест Владимирович
выражался также кратко и язвительно: мандельштамп. Не думаю, что Трахтенберг
сам изобрел эти mot d'esprit, он повторял эти подловатые словечки вслед за
другими, демонстрируя тем самым свою не просто марксистско-ленинскую,
но, да будет так сказано, ультрасоветскую ортодоксальность.
Я привожу эти детали, относящиеся, кстати, к добродушному,
порядочному в обычном смысле слова человеку, не имеющие прямого отношения к
догматизации марксистской философии в нашей стране, для того чтобы мои
молодые коллеги и, наверно, еще более молодые читатели более отчетливо
98

Марксизм и догматизм
представляли себе идеологическую атмосферу, в которой происходила эта
самая, в сущности, принудительная догматизация.
Надо сказать в этой связи, что в конце 40-х — первой половине 50-х
годов шла подготовка шеститомной «Истории философии». В состав
редколлегии, возглавлявшейся академиком Г.Ф. Александровым входили В.Ф. Асмус,
М.А. Дынник, М.Т. Иовчук, Б.М. Кедров, О.В. Трахтенберг и А.Ф. Окулов,
заместитель директора Института философии АН СССР. Через некоторое
время в редколлегию по предложению Александрова включили и меня. Кроме
авторской работы на меня возложили редактирование представляемых
текстов. Я не стал бы об этом рассказывать, если бы не один эпизод,
существенно дополняющий описанную выше историю. Как-то при обсуждении
главы, в которой также характеризовалась философия Д. Беркли,
член-корреспондент АН СССР М.Т. Иовчук, считавшийся главным специалистом по
истории русской философии, грозно спросил, обращаясь не к Асмусу
(автору этого раздела), а ко мне, как к редактору: «Почему не подвергся критике
агностицизм Беркли?» Я просто, пожалуй, даже бесхитростно, ответил на
этот вопрос: «Потому, что Беркли не был агностиком». Взоры всех
присутствовавших обратились к Асмусу, который без всяких обиняков сказал:
«Беркли, действительно, не был агностиком». На этот раз М.А. Дынник,
О.В. Трахтенберг и даже Г.Ф. Александров смолчали, ибо авторитет
профессора Асмуса в области истории философии был непререкаем.
Однако, все это подробности. Перехожу к важному событию на нашем
«философском фронте». В 1943 г. в разгар Великой Отечественной войны
вышел третий том «Истории философии» под редакцией Г.Ф. Александрова,
Б.Э. Быховского, М.Б. Митина и П.Ф. Юдина. Ему вместе с двумя первыми
томами была присуждена Сталинская премия. Этот том был в основном
посвящен немецкой классической философии. Надо сказать, что война с
немецко-фашистскими захватчиками едва ли способствовала объективному
обсуждению этой темы. Вспоминаю, что через несколько дней после начала
войны мне, назначенному после защиты диссертации преподавателем
философского факультета, пришлось читать для заочников лекцию об учении
И.Г. Фихте. Это было для меня сплошной мукой, так как, излагая его
философию, я все время молчаливо вспоминал его шовинистические речи к
немецкой нации в период борьбы с Наполеоном.
Думаю, что Асмусу, писавшему в этом томе о классиках немецкой
философии, было не легче, чем мне. Но он вполне справился со своей задачей,
показав не только прогрессивные черты учений этих корифеев философской
мысли, но и консервативные, даже реакционные черты, в особенности
характерные для учений Шеллинга и Гегеля. Однако нашелся один человек,
который решил отличиться, обвинив авторов этого тома в прославлении
Гегеля, некоторые черты философии которого раздувались, «развивались»
99

Введение
официальными фашистскими «философами» в гитлеровской Германии. Это
был профессор З.Я. Белецкий, заведующий кафедрой диалектического и
исторического материализма на философском факультете МГУ. По
образованию он был врачом, но окончил ИКП (Институт красной профессуры,
привилегированное учебное заведение, выпускникам которого, разумеется,
членам партии с немалым стажем, тут же присваивалось звание профессора
без защиты не то что докторской, но даже кандидатской диссертации).
Белецкий не только не защищал диссертаций, но и не выступал в печати со
статьями по философии и, конечно, не писал книг. Он даже не читал
лекций на философском факультете и лишь вел семинар с аспирантами своей
кафедры.
Чутье подсказало З.Я. Белецкому, насколько неуместно в разгар
ожесточеннейших сражений с гитлеровскими полчищами писать о немецкой
классической философии как об одном из источников марксизма. И он
написал письмо Сталину, в котором «доказывал», что немецкая классическая
философия, в особенности философия Гегеля, вопреки утверждениям
авторов упомянутого выше III тома «Истории философии», отнюдь не является
одним из источников марксизма. Разумеется, он не упоминал в своем
письме о статье Ленина «Три источника и три составных части марксизма», в
которой именно это положение излагается. Письмо Белецкого было найдено
А.Д. Косичевым в архиве ЦК КПСС, и я цитирую его по книге его
воспоминаний.
Белецкий излагает одно из положений третьего тома: «...в идейном
развитии Гегеля понятия и точки зрения, созданные революционным
переворотом XVIII столетия, оказались животворным элементом его мировоззрения»,
сопровождая его следующей ремаркой: «Классики марксизма никогда не
утверждали, что философия немецкого классического идеализма выросла из
идей Великой французской революции»1. Далее Белецкий утверждал:
«Ленин указывал, что немецкий классический идеализм всегда являлся
удобным убеждением для реакционеров в науке»2. То, что такого указания у
Ленина нет, нисколько не смущало бравого икаписта (так именовали
питомцев ИКП). Продолжая свое шельмование третьего тома «Истории
философии», Белецкий заявлял: «Из сказанного в 3-м томе можно сделать только
один вывод, а именно, что классики марксизма заимствовали свой метод у
Гегеля, но об этом ясно до сих пор не говорили»3. Общий вывод, к
которому, по мнению Белецкого, приводит рассмотрение этого тома, таков: «...Что-
1 См.: Косичев А.Д. Философия, время, люди. Воспоминания и размышления декана
философского факультета МГУ. С. 59—60.
2 См.: Там же. С. 64.
3 См.: Там же. С. 68.
100

Марксизм и догматизм
бы понять что-либо в философии марксизма-ленинизма, мы должны
изучить в первую очередь философию Канта, Фихте, Гегеля, ибо мудрость
марксизма заключена в этой философии»1.
Короче говоря, Белецкий в своем письме склонялся к утверждению, что
философия Гегеля, как и вся идеалистическая философия, является, как
убедительно доказал Ленин в работе «Материализм и эмпириокритицизм»,
утонченной поповщиной, которая, конечно, не может быть источником
марксизма, научно-атеистического мировоззрения. Письмо Белецкого дошло до
Сталина и было одобрено им. Г.Ф. Александров, который был моим
руководителем по кандидатской диссертации, рассказывал мне после смерти
Сталина, что тот вызвал его к себе (Александров тогда был начальником
Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС), дал ему прочесть письмо
Белецкого и спросил, каково его мнение. Александров ответил, что
Белецкий— человек несведущий в истории философии, что письмо его
фактически представляет собой выступление против воззрений Маркса, Энгельса,
Ленина и товарища Сталина, положительно оценивающего философию
Гегеля в своем труде «О диалектическом и историческом материализме».
Сталин, по словам Александрова, на это заявил, что Белецкий, возможно, и
не силен в истории философии, но правильное политическое чутье у него
имеется. Письмо Белецкого Сталин направил Маленкову, секретарю ЦК
КПСС, с указанием, что следует обстоятельно его рассмотреть и
подготовить соответствующее постановление. Маленков предложил Александрову
высказать в письменной форме свое отношение к письму, что он и сделал*.
Однако его отрицательная оценка письма Белецкого не оказала ожидаемого
им воздействия на Маленкова и других секретарей ЦК ВКП(б), которые,
естественно, руководствовались хоть и неопределенной, но, как они
чувствовали, в принципе положительной оценкой письма Сталиным. Было принято
решение подготовить постановление политбюро о третьем томе «Истории
философии», осуждающее его за отступление от марксистско-ленинской
оценки философии Гегеля. Написать этот документ поручили...
Александрову, который и выполнил задание, сообразуясь со сложившимися
обстоятельствами, хотя, насколько мне известно, вовсе не пересмотрел своей оценки
1 См.: Там же. С. 70.
* В этой же книге А.Д. Косичева приводится докладная записка Г.Ф. Александрова,
адресованная Маленкову. В ней говорится: «Взгляды Белецкого рассчитаны на
оглупление марксизма и на его изоляцию от прошлых теоретических завоеваний науки, на
изображение марксизма как доморощенного миросозерцания. Позиция Белецкого ревизует
учение В.И. Ленина о том, что марксизм вырос не в стороне от столбовой дороги
мировой цивилизации, а как ее прямое развитие и продолжение. Распространение точки
зрения Белецкого означало бы серьезное разоружение нашей партии» (С. 100).
101

Введение
письма Белецкого. Решением политбюро третий том «Истории философии»
был лишен присужденной ему Сталинской премии.
Г.Ф. Александров рассказывал мне в 1950 г., когда он уже не работал в
ЦК партии, а был директором академического Института философии, что
Сталин пригласил к себе его вместе с заместителями (М.Т. Иовчуком,
П.Н. Федосеевым, B.C. Кружковым) и, напомнив им о постановлении
политбюро (указанном выше), спросил: как вы полагаете, следует с точки зрения
марксизма определить социальный смысл философии Гегеля? Разумеется,
все приглашенные, сознавая сложившуюся ситуацию, стыдливо потупили
взоры и молчали в ожидании сталинского вердикта, который после
небольшой, но достаточно тягостной для них паузы гласил: философия Гегеля есть
аристократическая реакция на Великую французскую революцию и
французский материализм. Этот вердикт не был опубликован, но тем не менее
стал известен всем преподавателям философии, которые и руководствовались
им, перечеркивая, таким образом, прямые высказывания Маркса, Энгельса,
Ленина о философии Гегеля. Догматизм в данном случае, как и во многих
других, означал беспринципность, готовность пропагандировать любые
воззрения, если они продиктованы партийными «верхами». К слову сказать,
аристократическая реакция на Великую французскую революцию
действительно имела место, о чем свидетельствуют сочинения Э. Бёрка, Жозефа де
Местра, Бональда, но Гегель не имел к ней никакого отношения. О его
восторженном отношении к этой революции красноречиво говорит ее
образная оценка в гегелевской «Философии истории».
Нетрудно представить, как возрадовался Белецкий, получив столь
впечатляющую положительную оценку своего письма от самого-самого.
Прежде всего, он распорядился исключить из списка рекомендуемой студентам
литературы статью Ленина «Три источника и три составных части
марксизма». Его аспиранты были в восторге: нашелся, наконец, смелый,
решительный человек. Даже то, что Белецкий не писал, не печатал ни статей ни книг,
теперь рассматривалось как особая, продуманная позиция. Один из
аспирантов сравнил его в этой связи с Сократом, который, как известно, тоже не
писал сочинений, а проповедовал свои идеи устно. Другой аспирант, по
рекомендации Белецкого, взял себе темой диссертации указанное выше
сталинское определение философии Гегеля как аристократической реакции
на Великую французскую революцию. Тема эта не имела отношения к
кафедре диалектического материализма, ею могли заняться на кафедре
истории западноевропейской философии, но решению Белецкого никто не
посмел перечить.
Читатель, не имеющий представления о взглядах Белецкого, может,
пожалуй, подумать, что сей муж от науки, во всяком случае, был свободен от
догматизма. Но это совершенно не так. Свою чисто конъюнктурную реви-
102

Марксизм и догматизм
зию марксистского понимания гегелевской философии он вполне сочетал с
самым твердолобым догматизмом. Об этом, например, свидетельствует
вышедшее под его редакцией учебное пособие по историческому материализму.
В нем мы, в частности, находим такое утверждение: «...рабовладельческая
философия... выросла из рабовладельческого базиса в качестве
мировоззрения рабовладельцев»1. Античная философия именуется рабовладельческой; все
направления древнегреческой философии, в том числе и те учения, которые
осуждали рабовладение, смешаны в одну кучу. Разумеется, никакого
пояснения этого тезиса не дается, он просто «декретируется». Как же в таком
случае объяснить тот факт, что «рабовладельческие» учения Гераклита,
Протагора, Демокрита, Платона, Аристотеля, Эпикура, стоиков, скептиков
постоянно возрождались, обретали второе дыхание, продолжение, развитие
во все последующие исторические эпохи, да и в наше время?
А вот и характеристика нашего, социалистического общества: «... на
основе непрерывного роста производства идет безграничный (курсив мой —
Т. О.) рост потребления (покупательной способности масс)»2.
Догматическое повторение заявлений партийного руководства, не считающихся с
фактом, повторяется здесь усиленным образом.
Еще один пример: «Отличительной чертой социалистической надстройки
является ее научность. Взгляды, соответствующие социалистическому
базису, являются научными взглядами...»3. Надстройкой, согласно историческому
материализму, является государство, художественная литература, искусство,
т.е. не только взгляды. Следовательно, если согласиться с этим
положением, то надо признать государство, поэзию, художественную прозу,
живопись и т.п. научными феноменами. Этого в учебном пособии не говорится,
читателю предлагается самому сделать «правильный» вывод.
Догматизм Белецкого наглядно проявлялся и в том, что он в своих
выступлениях на семинаре повторял слово в слово такие утверждения,
содержащиеся в работе «Немецкая идеология», которые явно противоречили
воззрениям основоположников марксизма в их более зрелых произведениях. Так,
он любил цитировать такое, относящееся к философии положение из этой
работы: «...Нужно выпрыгнуть из нее и в качестве обыкновенного человека
взяться за изучение действительности... Философия и изучение
действительного мира относятся друг к другу, как онанизм и половая любовь»4.
1 «Лекции по историческому материализму» под ред. проф. З.Я. Белецкого. М., 1954.
С.114.
2 Там же. С. 134.
3 Там же. С. 137.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 225. В этой связи мне вспоминается такой
случай. Один из руководящих деятелей советской философии подготовил доклад, кото-
103

Введение
Спешу оговориться, что я столь подробно живописую Белецкого и далее
буду писать о нем, так как сей профессор воплотил собой как бы
квинтэссенцию советского догматизированного марксизма, которая была, как это уже
видно из предшествующего изложения, достаточно рассудительна,
осмотрительна, порой даже хитроумна, т.е. хорошо осознавала когда, где и что
можно говорить, писать, печатать, а когда этого ни за что не следует делать.
Победа Белецкого в деле о третьем томе «Истории философии»
настолько его воодушевила, что он решил продолжать обращаться к Сталину с
новыми разоблачениями. И в ноябре 1946 г. он отправил Сталину письмо,
разделывающее в пух и прах книгу Г.Ф. Александрова «История
западноевропейской философии». В ней, говорится в письме, «игнорируется
известное постановление ЦК ВКП(б) по третьему тому "Истории философии"1. С
этим замечанием нельзя не согласиться, поскольку первое ее издание
вышло в свет в 1939 г. Книга представляла собой всего лишь учебное пособие,
отредактированный популярный лекционный курс, читавшийся ее автором в
Московском доме ученых.
Вероятно, и на этот раз письмо Белецкого дошло до адресата и было
одобрено. Александров, который по собственному почину, т.е. не получив
разрешения верховного владыки, организовал в 1946 г. свое избрание в
академики, а своих заместителей — в члены-корреспонденты АН СССР,
вызвал, как рассказывали осведомленные лица, работавшие в ЦК КПСС,
явное недовольство Сталина. Говорили, что он в беседе с тогдашним
президентом АН СССР СИ. Вавиловым (братом погибшего в саратовской
тюрьме Н.И. Вавилова) даже ставил вопрос об аннулировании этих выборов, но
Вавилов убедил его в том, что сделать так невозможно не только потому,
что это противоречит уставу Академии наук, но и потому, что такое
предложение не получило бы необходимого большинства голосов академиков при
рый он должен был делать на общем собрании АН СССР, и попросил меня
просмотреть текст доклада. Ознакомившись с ним, я сделал только одно замечание: вы
утверждаете, что существует лишь одна наука, история. Это неверно. Мне тут же было
сказано: это написано у Маркса и Энгельса, том 3, страница 16. Да, ответил я, это
примечание, как указано в «Немецкой идеологии», было перечеркнуто Марксом и
Энгельсом. На это мне ответственный товарищ снова возразил: мало ли почему Маркс
и Энгельс вычеркнули эту фразу, главное, что она высказывает истину. Тогда я решил,
так сказать, убить будущего докладчика наповал. Представьте себе, сказал я, что Вы
выступаете перед математиками, физиками, химиками и другими учеными, заявляя во
всеуслышание: существует одна-единственная наука, наука история. Как это будет
воспринято? На это замечание уже не последовало возражений, и вычеркнутое Марксом и
Энгельсом положение было удалено из доклада. На мой взгляд, это пример кричащего,
воинствующего догматизма.
1 См.: Косичев АД. Философия, время, люди. С. ПО.
104

Марксизм и догматизм
тайном голосовании, которое отменить также невозможно. Возможно, что
это обстоятельство благоприятствовало затее Белецкого. Так или иначе, но в
конце декабря 1946 г. состоялось решение Секретариата ЦК ВКП(б), которое
уже предопределяло дальнейший ход событий: «В связи с серьезными
ошибками, допущенными в книге т. Александрова «История западноевропейской
философии», Центральный Комитет считает целесообразным провести
обсуждение книги в Институте философии и опубликовать его итоги в
«Большевике», «Партийной жизни», «Вестнике Академии наук СССР». В постановлении
подчеркивалось: «Обсуждению посвятить несколько заседаний, обеспечить при
обсуждении полную свободу критики и обмена мнений по книге»1. Г.Ф.
Александров попытался организовать дискуссию по своей книге наиболее
подходящим для себя способом, т.е. поручил ее организацию своим
заместителям. Такая дискуссия, состоявшаяся в Институте философии, носила вполне
миролюбивый характер, т.е. говорили о недостатках, пробелах в книге, но
ни о какой политической оценке книги речи не было; не было, в
частности, типичных для того времени обвинений в «буржуазном
объективизме». Вскоре, однако, обнаружилось, что такая дискуссия не соответствует духу
постановления Секретариата ЦК ВКП(б). Поэтому секретарю ЦК партии по
идеологическим вопросам A.A. Жданову было поручено самому возглавить
обсуждение злополучной книги. Состоялось новое обсуждение, тон
которому задал Жданов в своем докладе, в котором, в частности, утверждалось,
что предметом истории философии как науки должно быть возникновение и
развитие материализма в его борьбе с идеалистическими учениями.
Мне не пришлось присутствовать на этом обсуждении. Во-первых, я
только осенью 1946 г. вернулся к преподавательской работе после
демобилизации. Во-вторых, я был в это время всего-навсего доцентом кафедры
философии Государственного экономического института им. Г.В. Плеханова (моя
попытка вернуться на философский факультет, где я уже преподавал до
войны, провалилась), заново осваивая курс диалектического и исторического
материализма, а об обсуждении книги Александрова узнал после его
завершения.
З.Я. Белецкий почему-то не выступал в ходе дискуссии (вероятно, болел,
ибо ему, конечно, будь он в зале заседаний, предоставили бы слово в
первую очередь), но представленный им текст выступления был опубликован
вместе с другими текстами в № 1 журнала «Вопросы философии», издание
которого было разрешено соответствующим постановлением ЦК ВКП(б) по
настоятельной просьбе философов, высказанной при обсуждении книги
Александрова вскоре после этого знаменательного в истории советской
философии события.
Там же. С. 111.
105

Введение
Белецкий обвинял Александрова в том, что он подпал под влияние
буржуазных историков философии, в результате чего в его книге развитие
домарксистской философии изображается лишь как развитие познания, т.е.
замалчивается тот факт, что эта философия, «защищавшая интересы имущих
классов, давала извращенное, ложное изображение действительности»1.
Вполне в духе своего письма к Сталину, в котором третировался третий
том «Истории философии», Белецкий обвиняет Александрова в том, что он
характеризует Канта и Гегеля как прогрессивных мыслителей. Отвергая
это «буржуазное» толкование, Белецкий категорически заявляет: «Философия
Канта и Гегеля была одинаково реакционна как в своей теоретической части,
так и в области общественно-политической»2. Это явно несостоятельное
утверждение Белецкий пытается доказать кратким (и совершенно
неквалифицированным) анализом «Критики чистого разума» Канта и «Феноменологии духа»
Гегеля. На этом, конечно, не стоит останавливаться. Укажу лишь на то, что
в заключительной части этого текста однозначно утверждается, что «книга
Александрова принесла нам несомненный вред, так как т. Александров дал
неправильное, буржуазное изображение не только истории философии, но и
марксизма. Вред этой книги усугублен тем, что она издана большим
тиражом и превращена в учебник, что она отмечена Сталинской премией»3.
Ныне, спустя полвека после описываемого события, все эти
высказывания, конечно, представляются не только странными, некомпетентными, но,
пожалуй, и чудовищными. Но, как говорит пословица, написанного пером
не вырубить топором. Впрочем, ради справедливости надо признать, что
примерно в таком же духе, как и Белецкий, выступало большинство участников
обсуждения. Остановлюсь лишь на выступлении академика М.Б. Митина,
одного из главных персонажей тогдашней нашей философии. Он говорил:
1 Вопросы философии. 1947. № 1. С. 317. В этой связи Белецкий ссылается на
«Немецкую идеологию» Маркса и Энгельса: «Маркс говорил: для того, чтобы разделаться
с философией в старом смысле слова, "нужно выпрыгнуть из нее и в качестве
обыкновенного человека взяться за изучение действительности"». Поэтому, заключал
Белецкий, «не с вершины истории философии можно понять марксизм, а, наоборот, лишь с
точки зрения марксизма можно понять и объяснить всю прошлую историю философии»
(С. 318—319). Александров же, по мнению Белецкого, пытается характеризовать
диалектический материализм исходя из предшествующего развития философской мысли и
«тем самым превращает в схоластику марксистскую философию» (С. 319). Все это
является-де следствием отсутствия у т. Александрова партийного подхода к истории
философии. «Мне хочется еще раз отметить, что партийно-политический подход к
истории философии является единственно научным подходом и единственно правильным»
(С. 323). Думается мне, что комментировать эти высказывания нет необходимости.
2 Там же. С. 323.
3 Там же. С. 324—325.
106

Марксизм и догматизм
«Товарищ Сталин учит нас политически подходить к философским системам
и философской борьбе...» И далее: «Что же значит партийность в
философии? Это значит— ставить философию на службу интересам
большевистской партии...»1. Если Ленин в своем «Материализме и эмпириокритицизме»
видел партийность философии в том, что одни философы отстаивают партию
материализма, а другие, напротив, ведут идейную борьбу с позиций
идеализма, то М.Б. Митин, в порядке развития «марксистско-ленинской» философии,
пошел, как мы видим, гораздо дальше.
В своем заключительном слове Г.Ф. Александров, как и положено,
каялся в допущенных им ошибках, благодарил участников обсуждения за то, что
«прямо в лицо без всяких обиняков были сказаны товарищами горькие, но
самые верные слова о всех недостатках моей книги», которая «явно не
удалась, оказалась плохим учебником», и обязывался в своей дальнейшей
работе последовательно придерживаться «воинствующей большевистской
партийности»2.
Разумеется, Александров теперь по-новому, в духе постановления ЦК
ВКП(б) осуждал немецкую классическую философию от Канта до Гегеля,
стремление которой было, по его словам, «целиком подчинено классовым
политическим интересам — борьбе реакционной прусско-феодальной
аристократии против французской буржуазной революции, против французского
материализма»3. Далее, уже как начальник Управления пропаганды и
агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров говорил вообще о положении дел в
советской философии, о задачах, которые ставит перед ней партия. Заключая
свою речь, обращаясь к председательствующему, он говорил: «Я думаю, что
выражу мнение всех присутствующих здесь товарищей, если скажу: мы
хотим, т. Жданов, в Вашем лице заверить нашу партию, мы хотим дать свое
искреннее твердое слово большевиков нашему родному товарищу Сталину,
что со всей страстью, всем коллективом возьмемся мы за подъем
философской работы в стране, за организацию широчайшей пропаганды марксизма-
ленинизма»4. Однако ни эта покаянная речь, ни страстные обязательства
поднять на должную высоту марксистско-ленинскую философию не могли
уже помочь Александрову удержаться на его высоком посту. Он был
освобожден в том же 1947 г. от работы в ЦК ВКП(б) и назначен директором
академического Института философии.
Теперь я вновь возвращаюсь к З.Я. Белецкому, так как судьба столкнула
меня с ним вплотную и притом для меня совершенно неожиданно. В 1947 г.,
1 Там же. С. 121.
2 Там же. С. 288, 289.
3 Там же. С. 290.
4 Там же. С. 299.
107

Введение
в начале второго семестра, меня неожиданно вызвал к себе заместитель
министра высшего образования В.И. Светлов, с которым я не был знаком, но
знал, что он профессор философии. Я пришел к нему на прием, ожидая
какой-либо нахлобучки, хоть и не чувствовал за собой никакой вины, но все
оказалось неожиданно приятным. Светлов принял меня подчеркнуто
дружески, сказал, что слышал немало хорошего обо мне, и вдруг заявил, что
он заведует кафедрой истории западноевропейской философии на
философском факультете МГУ, но у него нет времени повседневно заниматься ею,
ввиду чего ему нужен заместитель и ему рекомендовали на эту должность
меня. Я сообщил ему, что после демобилизации пытался возвратиться на
философский факультет, но мне отказали в этом и декан факультета, и ректор
университета. Светлов пренебрежительно махнул рукой: я-де им скажу и
этого будет достаточно. Итак, я стал доцентом его кафедры, которую он ни
разу после этого не посетил, так что мне пришлось выполнять его
обязанности. И тут я столкнулся с Белецким.
Светлов, наставляя меня, предупреждал, что надо быть с ним весьма
осторожным, почтительным, так как он человек опасный. И я при знакомстве
с этим профессором держал себя как младший со старшим. Он, со своей
стороны, выразил удовлетворение тем, что я вернулся на факультет,
высказал также сожаление по поводу того, что я не обращался к нему, когда мне
дали от ворот поворот; он бы смог настоять на справедливости по
отношению к фронтовику, орденоносцу и т.д. Однако после этого обмена
любезностями он спросил меня, считаю ли я необходимым критиковать идеализм
по-ленински, т.е. как утонченную поповщину. Я сказал, что именно так я и
хочу делать, т.е. солгал, ибо и в то время я, опираясь на «Философские
тетради» Ленина, в особенности на его конспекты работ Гегеля и набросок
«К вопросу о диалектике», по-иному рассматривал идеалистическую
философию. Белецкий, вновь подчеркнув, что идеализм есть не что иное, как
утонченная поповщина, выдвинул, так сказать, практическое предложение:
критику идеализма надо поручить кафедре истории атеизма и религии, а
историко-философская кафедра должна сосредоточиться на истории
материализма. Я сказал, что нисколько не возражаю, чтобы на кафедре истории
атеизма и религии также занимались критикой идеализма, но полагаю, что
нельзя излагать историю материализма, умалчивая о его борьбе с
идеализмом, а для этого необходимо, разумеется, критически характеризовать те или
иные идеалистические учения. И кроме того, надеюсь, Вы, Зиновий
Яковлевич, согласитесь с тем, что квалифицированную, компетентную критику
идеализма могут дать не преподаватели атеизма, а именно преподаватели
истории философии. В общем, мы мирно попрощались, хоть и было
заметно, что Белецкий недоволен, как он вскоре сказал, моими
«дипломатическими увертками».
108

Марксизм и догматизм
Настоящий конфликт возник через несколько месяцев по вопросу, не
имеющему прямого отношения к истории философии. Белецкий в одном из своих
выступлений не то на семинаре с аспирантами, не то на заседании совета
факультета процитировал «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина в том
месте, где говорится, что объективная истина независима от сознания
человека и человечества. Из этого ленинского положения Белецкий сделал
вывод, что советские философы, считающие себя марксистами, на деле
проповедуют субъективистское понимание истины как формы знания, которое,
как известно, не существует вне и независимо от человека и человечества.
В действительности же, объективная истина и объективная реальность
тождественны.
Оказывается, что Белецкий вновь обратился к Сталину с письмом и по
этому вопросу. А.Д. Косичев цитирует это письмо от 9 апреля 1949 г.:
«Ленин на протяжении всей работы "Материализм и эмпириокритицизм"
обосновывает мысль, что быть материалистом, марксистом — это значит
признавать, что объективная истина и есть материальный мир, природа и
общество, что мышление само по себе никаких истин не создает»1. К
счастью, Сталин никак не реагировал на это послание.
Памятуя предупреждение Светлова, я, естественно, не хотел ввязываться
в дискуссию по этому отнюдь не дискуссионному вопросу. Но когда эта
дискуссия разгорелась на заседании ученого совета факультета, когда
высказались по данному вопросу все заведующие кафедрами и почти все
профессора-члены совета, я был вынужден также сказать, как я понимаю сей вопрос.
По своему содержанию объективная истина действительно не зависит
от сознания познающего субъекта, говорил я, как бы соглашаясь с
Белецким, однако поскольку она представляет собой знание, результат
познания, ее нельзя отождествлять с объективным миром, существующим
безотносительно к познанию, к человечеству вообще. К сожалению, я увлекся и
стал разъяснять, что Платон, Гегель и Гуссерль считают истину
изначальной, субстанциальной реальностью, совершенно независимой от познания.
А когда Белецкий с возмущением заявил, что я пытаюсь приписать ему
платонизм, гегельянство и т.п., я привел ему слова Гуссерля: «Истина выше
всего временного, т.е. не имеет смысла приписывать ей временное бытие,
возникновение или уничтожение»2. Одним словом, я нарушил наставления
Светлова.
В дальнейшем по просьбе студентов руководимая мною кафедра
организовала два спецкурса: один по философии Канта, другой — по философии
Гегеля.
1 См. Косичев А.Д. Философия, время, люди. С. 157—158.
2 Гуссерль Э. Логические исследования. СПб., 1909. Ч. 1. С. 65.
109

Введение
Спецкурс по Гегелю читал я. Белецкий был взбешен. Меня вскоре вызвал
заместитель зав. отделом науки ЦК ВКП(б) и сказал, что у него имеется
заявление Белецкого о том, что я проповедую идеалистическую философию.
Я, конечно, ответил, что Белецкий пишет неправду, попросту, лжет. «Мы тоже
думаем так, — заявил этот товарищ, — но если такие заявления будут вновь
и вновь поступать, то придется заняться вашим персональным делом».
Выступления Белецкого, надо сказать, вызывали возражения и даже
возмущение большинства профессоров и преподавателей факультета. Одни видели
в них покушение на марксистские положения, другие, напротив, считали
Белецкого, несмотря на все его «новаторства», закоренелым догматиком. А спор
о сущности истины все более разгорался. Меня и нескольких других
преподавателей вызвали в партком МГУ, где предложили покончить с этим, по
существу, схоластическим спором насчет вырванной из контекста фразы
Ленина. Белецкий также был приглашен в партком, но не счел нужным явиться.
Конец этой, действительно, отдававшей схоластикой дискуссии положил
райком ВКП (б). Ряд профессоров и преподавателей факультета, в том
числе Белецкий и я, были вызваны к секретарю райкома по пропаганде,
который осудил наши споры как вредные для дела препирательства, потребовал
прекращения этой дискуссии и в заключение заявил: «Вопрос о том, что
такое истина, решает ЦК ВКП(б)».
Белецкий на время притих. Однако в 1948 г. он принял участие в
вошедшей в историю сессии ВАСХНИЛ, где Лысенко прочел доклад, текст
которого, как он дал понять, был одобрен Сталиным. Наш «новатор», который
находился в дружеских отношениях с Лысенко и нередко приглашал его для
выступлений на факультете, не мог, конечно, и в данном случае упустить
свой шанс. Он выступил со страстной речью в поддержку Лысенко; в ней
он не преминул облаять «ревизионистов» из стана философов. И это был
его звездный час. Только после смерти Сталина, наконец, разобрались в делах
этой весьма колоритной фигуры. Он был освобожден от работы на
философском факультете, переведен в Инженерно-экономический институт и там
уже, говоря по-простому, не рыпался.
Заканчивая этот раздел, я хотел бы отметить, что, несмотря на
догматический характер преподавания, на философском факультете было немало
студентов и в особенности аспирантов, которые стремились самостоятельно,
я сказал бы даже творчески (а значит и критически) разобраться в
философских вопросах. К ним я с полным правом отношу таких моих
аспирантов, как Э.В. Ильенков, М.К. Мамардашвили, П.П. Гайденко, Г.А. Заиченко,
Н.С. Юлина, М.П. Мчедлова*. Разумеется, были такие самостоятельно мыс-
* Укажу, в частности, на такие книги бывших моих аспирантов: Э.В. Ильенков.
Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса (1960); его же: Об идолах
110

Марксизм и догматизм
лящие аспиранты и на других кафедрах (A.A. Зиновьев, Л.Н. Митрохин,
Г.П. Щедровицкий — на кафедре логики), Е.Г. Плимак, И.К. Пантин, Ю.Ф. Ка-
рякин (кафедра истории русской философии, откуда они были отчислены за
критику ее заведующего И.Я. Щипанова, непоколебимо стоявшего на
позициях воинствующего догматизма). Даже на кафедре диалектического
материализма, несмотря на созданную там атмосферу нетерпимости к любому
отличному от воззрений Белецкого убеждению, нашелся, правда, всего один
самостоятельно, критически мыслящий аспирант— Е.А. Бовин. Все эти
начинающие в то время ученые стали в дальнейшем лучшими
представителями нашей философской (и не только философской) науки. Таким образом,
тенденция к преодолению догматического истолкования философии
марксизма (и марксизма вообще) наличествовала уже даже в эти годы
беспощадного сталинского деспотизма. Это и сделало возможным возрождение
философии и ее, можно сказать без ложной скромности, творческую разработку
в наше время. Можно поэтому вполне согласиться с В. Ильиным и А. Ра-
зумовым, которые в своей интересной статье заявляют: «Пришло время
говорить и писать не только то, что можно высечь на идеологических
скрижалях. Пусть, наконец, заговорят все, кому есть что сказать, и помолчат те,
у кого нет никаких уважительных поводов для выступления. В противном
случае это занятие вновь будет провоцировать идеологию социального
застоя, сколько бы революционных фраз она в себе не содержала»1.
В заключение мне представляется необходимым ответить на вопросы: чем
же объясняется внутренне присущий марксизму догматизм? Что стало
причиной догматизации марксизма после смерти его творцов и особенно в нашей
и идеалах (1968); его же: Диалектическая логика (1974); его же: Что такое личность?
(1979); его же: Философия и культура (1991). Монографии М.К. Мамардашвили:
Формы и содержание мышления (1968); Классические и неклассические идеалы
рациональности (1984); Картезианские размышления (1993); Эстетика мышления (1999). Среди
многочисленных монографий П.П. Гайденко, члена-корреспондента Российской
академии наук, укажу лишь на некоторые: Экзистенциализм и проблемы культуры (1963);
Философия Фихте и современность (1979); Эволюция понятия науки. XVII—XVIII вв.
(1987); История греческой философии в ее связи с наукой (2000). Г.А. Заиченко
занимался главным образом новейшей английской аналитической философией и ее
предшественниками. Наиболее интересной мне представляется его последняя монография:
История западной философии. Классика против постмодернизма (2000). Н.С. Юлина
основательно исследует современную американскую философию. Ее перу принадлежат
монографии: Буржуазные идеологические течения в США (1971); Проблема
метафизики в американской философии XX века (1978); Теология и философия в религиозной
мысли США в XX веке (1986); Аналитическая философия в США сегодня (1986).
Аналитическая философия в XX веке (1989).
1 Ильин В., Разумов А. Догматизм теории— дефицит ответственности // Коммунист.
1988. № 12. С. 68.
111

Введение
стране, в которой был, действительно, построен социализм, правда, далеко
не такой, каким его представляли себе основоположники марксизма?
Ссылаясь на все изложенное выше, я прихожу к выводу: эти причины состоят
в том, что марксизм, возникший как отрицание всех идеологий, отрицание
идеологии вообще, как в принципе чуждого науке общественного сознания,
сам был, конечно, идеологией. И именно то, что марксизм противопоставил
себя всем без исключения социальным учениям, в том числе и тем, которые
были его теоретическими источниками, обрекло его на идейную изоляцию
и тем самым еще более усугубило присущие ему догматические черты.
Всякая идеология тяготеет к догматизму, но идеология, отрицающая свое
идеологическое естество, неизбежно превращается в систему догм, или
символов веры, которые при всем своем отличии от религиозных догматов
оказываются духовными явлениями одного и того же порядка. Этим, в
конечном счете, объясняется и то, что массовое рабочее движение и в особенности
социал-демократическое движение, возникшее под непосредственным
влиянием марксизма и многим обязанное ему, в ходе своего последующего
развития все более отходило от марксизма и в настоящее время стало, в
сущности, чуждым ему. Выдающиеся успехи, которых достигли в XX в.
социал-демократические партии западноевропейских стран, ставшие не столько
пролетарскими, сколько народными партиями, практически опровергли
марксистскую догматику, несмотря на то, что благодаря их деятельности были во
многом решены задачи, выражающие коренные интересы трудящихся,
социальные задачи, историческую необходимость практического решения
которых обосновывали основоположники марксизма.
112

Часть 1
Предыстория бернштейновского
«ревизионизма»
Глава первая
Катедер-социалисты — инициаторы ревизии
теории марксизма
1. Основоположники марксизма и лидеры СДПГ
0 катедер-социалистах
Накануне буржуазно-демократической революции 1848 г. либеральные
течения в Германии, во Франции и, в известной мере, также в Англии,
выступали с социалистическими и коммунистическими (разумеется, утопическими)
проповедями. Эта парадоксальная ситуация описывается Энгельсом в
статьях, относящихся к середине 40-х годов. Так, в статье, оптимистически
озаглавленной «Успехи движения за социальное преобразование на континенте»,
он утверждает: «...во Франции насчитывается свыше полумиллиона
коммунистов...»1. Таково же, полагает он, и положение в Германии, где коммунизм стал
«необходимым следствием неогегельянской (т.е. младогегельянской —
Т. О.) философии», благодаря чему «...философский коммунизм можно
считать навсегда утвердившимся в Германии, несмотря на все старания
правительства подавить его»2. В отличие от немцев, англичане, несмотря на
присущий им консерватизм, пришли к коммунизму «практическим путем,
вследствие быстрого роста нищеты, деморализации и пауперизма в их
собственной стране. Французы пришли к коммунизму политическим
путем, отправляясь от требования политической свободы и равенства»3. В этих
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 539
2 Там же. С. 539—540.
? Там же. С. 525—526. Хотя коммунизм понимался в то время Энгельсом весьма
обще, расширительно (к примеру Фейербах именуется им коммунистом, поскольку тот
ИЗ

Часть 1
утверждениях Энгельса, конечно, немало преувеличения. К тому же следует
иметь в виду, что эти положения относятся к периоду становления,
формирования марксизма, т.е. отнюдь не являются марксистскими
воззрениями. Но несомненно, что Энгельс действительно констатирует
определенные факты, т.е. идеологические явления предреволюционного времени.
После революции 1848 г. идеологическая атмосфера в странах Западной
Европы радикально изменилась. Одной из главных причин этого было
вооруженное восстание пролетариев Парижа, попытавшихся свергнуть
находившееся у власти буржуазное правительство. Подавление восстания
означало вместе с тем самое решительное отречение ставшей политически
господствующей и в силу этого консервативной буржуазии от всяческой
коммунистической, а также социалистической фразеологии. Это стало
основным идеологическим феноменом сначала во Франции, но вскоре и в других
европейских странах.
Маркс в памфлете «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» так
характеризует буржуазное отрицание социализма, переходящее в ненависть к
любой, даже кажущейся пропаганде социализма: «Шло ли дело о праве
подавать петиции или о налоге на вино, о свободе печати или о свободе
торговли, о клубах или муниципальном устройстве, об обеспечении
свободы личности или об определении государственного бюджета, — один и тот
же пароль раздавался неизменно, тема всегда оставалась та же самая,
приговор был всегда готов и неизменно гласил: "Социализм!"
Социализмом объявлялся даже буржуазный либерализм, социализмом — буржуазное
просвещение, социализмом — буржуазная финансовая реформа.
Социализм — строить железную дорогу там, где есть уже канал, социализм —
обороняться палкой от нападающего со шпагой»1.
Эти мои замечания носят предварительный характер в том
смысле, что они, надеюсь, приведут к пониманию возникновения такого
положительного, по моему убеждению, явления как катедер-социализм. Речь
идет о тех профессорах буржуазных университетов в Германии (но не
только в ней), которые со времени возникновения в этой стране
социал-демократической партии начали, разумеется, на свой лад проповедовать (конечно,
отождествляет коммунизм и альтруизм, объявляя себя на этом основании коммунистом),
тем не менее основная идея коммунизма понимается Энгельсом правильно. Это видно
хотя бы из такой фразы: «Англичанам покажется очень странным, что партия,
стремящаяся к уничтожению частной собственности, состоит преимущественно из людей,
которые сами являются собственниками, и, однако, в Германии дело обстоит именно
так» (С. 540). Таким образом, «коммунистами» были не пролетарии, а либеральные
буржуа и, конечно, интеллигенция. У Энгельса в это время еще не было представления
о классовом характере коммунистической идеологии.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 160.
114

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
не без существенных оговорок) тоже социалистические или, во всяком
случае, близкие к ним идеи, полемизируя вместе с тем с основоположниками
марксизма и социал-демократическими теоретиками. Главными
представителями этого идейного течения в Германии обычно называют Г. Шмоллера,
Л. Брентано, А. Вагнера, А. Шеффле, В. Зомбарта. Между тем, следует в
первую очередь назвать Ф.А. Ланге. Кроме него, к катедер-социалистам надо
причислить и учеников Брентано — Г. Шульце-Геверница и Г. Херкнера. Эти
воззрения разделял стоящий несколько особняком А. Менгер (не надо
путать его с австрийским экономистом К. Менгером). В. Зомбарт — наиболее
значительная и влиятельная фигура в этой плеяде. В Чехии катедер-социа-
листом был Масарик, ставший президентом образованной в 1918 г.
Чехословакии, в Италии аналогичные воззрения разрабатывал Б. Крочс.
М. Зоркий — автор предисловия к первому тому труда В. Зомбарта
«Современный капитализм», отмечает, что катедер-социализм является
продолжателем немецкой так называемой исторической школы (В. Рошер, Б. Гиль-
дебранд, К. Книс), которая ставила перед собой задачу создания истории
народного хозяйства, в первую очередь, конечно, истории германского
народного хозяйства. Уже в рамках этой школы намечается тенденция,
получившая затем наименование катедер-социализма. Указанные выше
экономисты — непосредственные продолжатели зтих историков. В отличие от
Маркса, они считали предметом политической (по их терминологии —
национальной) экономии не капитализм вообще, а данный, особенный
капитализм в данной стране. Политическая экономия в их исследованиях
смыкалась с историей.
Г. Шмоллер, глава этой школы, создал в 1872 г. «Союз социальной
политики», членов которого вскоре, по меткому выражению национал-либерала
М. Оппенгейма, стали именовать катедер-социалистами. В. Святловский,
симпатизирующий этому направлению, указывает: «Социал-политическое
мировоззрение историков-реалистов вопреки социализму, верующему в теорию
катаклизмов и спасительного разрешения социальных недугов посредством
революции, ищет спасения в реформе. Поэтому историко-реализм в
прикладной экономии носит обыкновенно название школы "социальной
реформы"... Это, во-первых,— заботливое, согретое искреннею
любовью отношение к рабочему вопросу, во-вторых, сходный в
психологическом смысле характер практических программ»1.
М. Зоркий цитирует книгу А. Хельда «Социал-демократия и социальная
политика», который пишет: «Так называемый катедер-социализм выдвинул
в противовес как радикальной приверженности манчестерства и принципу
laisser-faire, так и радикальному стремлению социал-демократов к перево-
Святловский В. Л. Брентано. М, 1896. С. 4—5.
115

Часть 1
роту самостоятельный принцип примирения порядка и свободы. Упрямому
экономическому консерватизму и социальной революции он
противопоставил законную шаг за шагом (schrittweise) продвигающуюся вперед
положительную реформу»1.
Ф. Меринг так характеризует эту разновидность «буржуазного
социализма» (если воспользоваться терминологией «Комманифеста»): «Сущность ка-
тедер-социализма, поскольку он был явлением исторически заслуживающим
внимания, содержится в книге Шмоллера о немецкой мелкой
промышленности и сочинении Брентано об английских тред-юнионах, двух
исторических работах, имеющих прочную ценность. Катедер-социализм выступал в
пользу фабричного законодательства и профессиональных рабочих союзов,
но выступал не в смысле научного коммунизма... а как раз, наоборот, в
смысле буржуазной экономии, желающей сохранить буржуазное общество»2.
Особое место, по мнению Меринга, занимал в среде катедер-социалистов
приват-доцент Берлинского университета Евгений Дюринг, которого Меринг
считает «самой крупной фигурой» в этом идейном течении.
Я сослался на Ф. Меринга, предваряя рассмотрение вопроса об
отношении основоположников марксизма к катедер-социалистам. Мало сказать, что
оно было весьма и весьма критическим; правильнее определить его как
высокомерно-критическое.
О Шмоллере я нахожу лишь одно упоминание в письме Энгельса к
К. Шмидту от 11 января 1889 г.: «...шмоллеровская серия монографий будет,
конечно, открыта для Вас. Работа, например, о системе эксплуатации через
посредников (потогонной системе), господствующей в Берлине, по крайней
мере, в такой же степени, как и в Лондоне и т.д., была бы, несомненно,
очень полезна как параллель к соответствующему отчету английской
парламентской комиссии...»3. В этом сообщении нет, конечно, никакой критики
Шмоллера. Иначе обстоит дело в отношении Луйо Брентано, который
сначала опубликовал в 1872 г. анонимную статью «Как цитирует Карл Маркс»,
в которой утверждалось, что Маркс неправильно, тенденциозно цитирует речь
канцлера английского казначейства Гладстона. «Этой фразы нет нигде в речи
Гладстона», из чего делался вывод, что «Маркс формально и по существу
присочинил эту фразу!» Затем, уже в 1900 г., Брентано опубликовал
брошюру «Моя полемика с Карлом Марксом», где повторял эти же утверждения.
Маркс, естественно, не оставил без ответа выступления Брентано. Он
напечатал статью, в которой показал, что приведенная им в Учредительном
Манифесте Международного Товарищества Рабочих фраза содержится в
1 См.: Зомбарт В. Современный капитализм. М., 1931. Т. 1. С. XII—XIII.
2 Меринг Ф. История германской социал-демократии. М, 1921. Т. 4. С. 41.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 111.
116

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
отчете, опубликованном в газете «Times». Однако Брентано не успокоился и
в новой статье повторил старое обвинение. Маркс вынужден был
опубликовать «Ответ на вторую статью Брентано», где вновь процитировал печатный
орган, из которого им была почерпнута цитата. Этот спор между Брентано
и Марксом мог бы показаться совершенно несущественным, если бы речь
не шла о содержании фразы, которую привел Маркс из речи Гладсто-
на. Маркс процитировал слова Гладстона о том, что в Англии происходит
«ошеломляющее увеличение богатства и мощи», которое, как вынужден был
признать сей муж, «всецело ограничивается имущими классами». Вот этой
последней, дополнительной фразы не оказалось в том отчете, который
опубликовала другая газета, что и послужило поводом для полемического
выступления Брентано против Маркса.
Энгельс уже после кончины Маркса вынужден был выступить со статьей
«Брентано contra Маркс», так как обвинение Брентано повторил в 1883 г.
некто С. Тейлор. В этой статье Энгельс заявляет: «...Постоянно повторяемое
заявление г-на Брентано, что законодательство об охране труда рабочих, а
также организация профессиональных союзов содействуют улучшению
положения рабочего класса, ни в коем случае не является его собственным
открытием. Маркс и я в своих работах, начиная с "Положения рабочего
класса в Англии" и "Нищеты философии" и кончая "Капиталом" и моими
последними работами, сотни раз говорили об этом, но с очень большими
оговорками. Во-первых, благоприятное влияние сопротивления
профессиональных союзов ограничивается периодами средней и высокой
конъюнктуры; в периоды застоя и кризиса они сплошь и рядом дают осечку;
утверждение г-на Брентано, что "они в состоянии парализовать роковое действие
резервной армии", является смехотворным хвастовством»1.
В своей переписке с разными лицами Энгельс несколько раз касается
Брентано. Так, в письме Н.Ф. Даниельсону от 15 октября 1888 г. он на примере
этого экономиста поясняет, на каком низком уровне находится политическая
экономия в Германии и в других странах. «Чтобы показать, до каких глубин
пала экономическая наука, Луйо Брентано опубликовал лекцию
"Классическая политическая экономия" (Лейпциг, 1888), в которой он провозглашает,
что теоретическая политическая экономия ничего не стоит; вся сила лежит в
специальной, или практической, политической экономии»2. Другие, довольно
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 99—100. В полемике с Тейлором приняла
участие и дочь Маркса Элеонора. Все материалы этой растянувшейся на ряд лет
полемической битвы были опубликованы Энгельсом в 1891 г. в виде брошюры «In Sachen
Brentano contra Marx wegen angeblicher Citatsfälschung. Geschichtserzählung und Dokumente.
Von Friedrich Engels. Hamburg, 1891.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 92—93.
117

Часть 1
многочисленные упоминания Брентано связаны с уже рассмотренной выше
статьей Энгельса. Относительно приведенного критического замечания
Энгельса в адрес Брентано следует заметить, что вопрос о «практической
политической экономии», который совершенно игнорируется им, в
действительности имеет большое, не только практическое, но и теоретическое значение,
на что непосредственно указывают исследования выдающихся теоретиков-
экономистов XX в., многие из которых (в том числе и российский
экономист-математик Л.В. Канторович) были удостоены Нобелевской премии.
Еще одно замечание Энгельса по поводу выступления Брентано также
заслуживает критической оценки. Речь идет о конгрессе тред-юнионов
Англии, состоявшемся в 1890 г. В нем участвовал Л. Брентано. По этому
поводу Энгельс замечает в письме к Каутскому от 18 сентября 1890 г.:
«В Ливерпуле был нанесен превосходный удар, и ирония истории такова,
что благородный Брентано должен был находиться на трибуне, чтобы
собственными глазами увидеть провал так настойчиво и с таким пафосом
выдвигавшегося им тезиса, будто английские тред-юнионы — лучшая защита
против социализма»1. Но Брентано выступал лишь против
социалистического учения Маркса, вполне разделяя умеренные социалистические воззрения
членов Фабианского общества и некоторых деятелей тред-юнионизма.
В отличие от Энгельса, Ф. Меринг отмечает и положительные моменты
в воззрениях Л. Брентано, примыкавшего к немецкой исторической школе
романтизма. Это обстоятельство, по словам Меринга, показывает, «как близко
подошла к историческому материализму историческая школа романтизма»2.
Нет необходимости доказывать, что основоположники марксизма не
согласились бы с этой точкой зрения, хотя она, несомненно, констатирует факты.
Остановлюсь на других, весьма лаконичных высказываниях
основоположников марксизма о катедер-социалистах, сделанных, как правило,
мимоходом в письмах. И Маркс и Энгельс не считали нужным серьезно заниматься
этим постепенно обретавшим все большее влияние идейным течением.
В письме к своей старшей дочери от 31 мая 1870 г. Маркс саркастически
замечает: «Книга Ланге ("Рабочий вопрос"— Т. О.) отличается от
"ирландского рагу", в частности, тем, что она вся состоит из подливки и в ней нет
мяса. Этот вмешивающийся не в свое дело тупица надеется, очевидно,
выудить у меня несколько комплиментов в обмен на его "патоку", но он
жестоко ошибается. Как много он понял в "Капитале", ясно видно из его
открытия, что моя теория "стоимости" не имеет ничего общего с тем, что
у меня сказано о "рабочем дне"»3.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 386—387.
2 Меринг Ф. Исторический материализм. С. 23.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 32. С. 569.
118

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
В письме к Кугельману, написанному месяцем позже, Маркс вновь
прохаживается по Ланге: «Г-н Ланге ("О рабочем вопросе" и т.д., 2-е издание)
сильно хвалит меня, но лишь с целью превознести самого себя»1. Можно
согласиться с тем, что Ланге чего-то не постиг в марксовой теории
стоимости. Но к чему называть его, обстоятельно изучавшего «Капитал» и в
основном правильно излагавшего наиболее важные, по его убеждению,
положения этого труда Маркса тупицей? И какое основание имел Маркс для
утверждения, что Ланге высоко оценивает «Капитал», дабы превознести
самого себя? Маркс не был знаком с этим ученым, но его хорошо знали
Бебель, Меринг и другие социал-демократические лидеры. Бебель,
например, писал, что Ланге «был человеком твердого характера: он шел всегда
прямым путем, не боясь никаких преследований. А в них не было
недостатка с тех пор, как он открыто выступил в защиту рабочих»2. И далее:
«Влиянием Ланге объясняется включение в конституцию следующего (23-го)
параграфа: "Государство путем законодательства защищает и поддерживает
духовное и физическое благополучие трудящихся классов и развитие
кооперации"3. Маркс не был знаком с этими высказываниями Бебеля,
автобиография которого вышла в свет после его смерти. Впрочем, если бы Марксу
и было известно мнение Бебеля о Ланге, он, вероятно, нисколько не
смягчил бы своего сурового вердикта.
Точку зрения Бебеля вполне разделял и Меринг. Он цитирует
многозначительное высказывание Ланге: «У нас, как и везде, крепко держались
двоякого принципа, в зависимости от того, шла ли речь об отвержении чего-
нибудь старого или о требовании чего-нибудь нового. Когда дело касается
интересов денежной или интеллигентной аристократии, тогда выдвигается
принцип общего блага; когда же дело больше касается интересов народа,
тогда указывают на благодетельность самопомощи»4. Ланге, как мы видим,
изобличает лицемерие господствующей элиты. Еще более похвально, ува-
1 Там же. С 571. В этом же письме Маркс замечает: «Ланге пренаивно говорит, что
в эмпирическом материале я "двигаюсь на редкость свободно". Ему и в голову не
приходит, что это "свободное движение в материале" есть не что иное, как парафраз
определенного метода изучения материала — именно диалектического метода»
(С. 571—572). Едва ли можно согласиться с Марксом в том, что лишь диалектический
метод позволяет свободно ориентироваться в эмпирическом материале. История
естествознания, да и социологии, не подтверждает этого неоправданно категорического
вывода.
2 Бебель А. Из моей жизни. С. 104.
3 Там же. С. 105—106. Ланге умер в 1875 г. в возрасте 47 лет. И Бебель по этому
поводу писал: «В лице Ланге мы потеряли одного из лучших наших (курсив мой —
Т.О.) людей» (С. 106).
4 Меринг Ф. Исторический материализм. С. 108.
119

Часть 1
жительно говорит Меринг о Ланге в другой своей работе:
«Высокообразованный человек с богатейшими познаниями, воодушевленный самыми
чистыми намерениями, имеющий много заслуг перед рабочим классом, он, с
одной стороны, написал ученый труд об истории материализма, с другой
же, с добросовестнейшим усердием, да и вообще с весьма широким
пониманием, углублялся в научные сочинения немецкого социализма и в то же
время даже не подозревал о существовании и, тем более, о самой сути
исторического материализма»1. Как это отличается от марксовой оценки
Ланге. Ведь Марксу никак нельзя отказать в проницательности. Но суть дела
в другом: в отношении основоположников марксизма к немарксистскому
(«буржуазному») социализму, к тем его представителям, которых
социал-демократы справедливо рассматривают то как попутчиков, то как союзников.
Для основоположников марксизма такие деятели представлялись лишь
противниками и х учения, лишь критиками тех или иных его положений.
Достаточно ограниченная, как в теоретическом, так и в политическом
отношении «стратегическая» установка.
Энгельс полностью соглашался с Марксом в оценке катедер-социалис-
тов, как и во всех других вопросах. Хотя он и переписывался с Ланге,
который, кстати сказать, приглашал его участвовать в предпринятом им
периодическом издании, тем не менее его оценка Ланге ничем не
отличается от марксовой: «Путаник, смесь мальтузианства с дарвинизмом, строит
всем глазки, но все же есть несколько дельных мест против Лассаля и
буржуазной потребительской кооперации»2. Это отрывок из его письма
Марксу, относящегося к 1865 г.
Вопрос об отношении основоположников марксизма, с одной стороны, и
лидеров немецкой социал-демократии к воззрениям Ланге — с другой,
представляется мне особенно важным, так как он в отличие от других катедер-
социалистов был тесно связан с рабочим движением. Уже цитировавшийся
в предисловии Г. Люббе справедливо указывает: «Ланге понимал свою
эпоху как эпоху политически-социальной революции, в рамках которой
государство и общество вышли из их старого взаимодополняющего отношения»3.
Конфликт между государством и обществом чреват, согласно Ланге,
революционным взрывом, который, однако, вовсе не неизбежен. Выражая
согласие с Марксом в ряде существенных вопросов, он, однако, выступает как
противник «коммунистической революции», которая, с его точки зрения,
повлечет за собой разрушение, катастрофу. «Что же предлагает Ланге для
"решения рабочего вопроса"? То, что должно возмущать последовательных
1 Меринг Ф. На страже марксизма. М.-Л., 1927. С. 113.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 81.
3 Liibbe H. Politische Philosophie in Deutschland. S. 95.
120

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
марксистов и возрадовать всех прагматиков ("оппортунистов"). Он
обосновывает, например, необходимость земельной реформы, но лишь в тех областях,
где крупные сельскохозяйственные предприятия нерентабельны; подъема
продуктивности сельского хозяйства посредством кооперативных предприятий;
он размышляет далее о "систематическом просвещении и поощрении
союзов ремесленников", которые могли бы путем давления на
индустриальное производство реформировать его в "конституционном" смысле»1.
Совершенно очевидно, что эти размышления Ланге отражают положение
Германии, вступившей на путь промышленной революции, неизбежным
последствием которой является пролетаризация и обнищание крестьян и
ремесленников, что хотел как-то предотвратить или хотя бы смягчить Ланге.
Энгельс справедливо характеризовал катедер-социалистов как
«государственных социалистов», имея в виду, в частности, заигрывание Бисмарка с
социалистом Лассалем, а также введение по инициативе Бисмарка
всеобщего избирательного права с целью противопоставить рабочих буржуазной
национал-либеральной партии. Катедер-социалисты, действительно, были
«государственниками». Они возлагали почти все свои надежды на государство,
правительство, которому стремились внушить необходимость развития (по
примеру Англии) фабричного законодательства. Но в этом они не столь уж
сильно отличались от социал-демократов Германии, судя по их программе,
принятой на Учредительном съезде в Эйзенахе.
Некоторые катедер-социалисты, рассуждая о будущем социалистическом
обществе, полагали, что благоденствие, которое оно принесет всему
населению, вызовет демографический взрыв, бурный рост населения, что,
естественно, станет угрозой для общественного прогресса и благополучия
граждан. Энгельс решительно отбрасывает их опасения, но отнюдь не потому,
что у него есть ответы на поставленные ими вопросы. «Если, — пишет он, —
катедер-социалисты настойчиво требуют от нас, пролетарских социалистов,
разрешить им загадку, каким образом мы сможем устранить возможную
угрозу перенаселения и связанную с этим опасность краха нового
социального строя, то из этого вовсе не следует, что я обязан выполнить их
желание»2. Это, конечно, не ответ на поставленный вопрос, а просто отписка.
Кое-кто из среды катедер-социалистов полагал, что теория стоимости
Маркса сложилась не только под влиянием А. Смита и, в особенности, Д. Рикар-
до, но также и под непосредственным влиянием немецкого предшественника
Маркса И.К. Родбертуса-Ягецова (1805—1875), экономиста и политического
деятеля, активного участника германской революции 1848 г. По словам
Энгельса, эти университетские профессора выдвигают «обвинение, будто Маркс
1 Ibidem. S. 96.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 35. С. 125.
121

Часть 1
совершил плагиат у Родбертуса». В этой связи Энгельс ссылается на
опубликованную Р. Мейером книжку «Борьба четвертого сословия за
эмансипацию», автор которой утверждает, что именно из сочинений Родбертуса
«Маркс, как это можно доказать, почерпнул большую часть своей
критики»1. Энгельс в предисловии ко второму тому «Капитала» и в ряде
других работ убедительно показывает несостоятельность этой инвективы.
Еще более убедительным доказательством независимости экономического
учения Маркса от воззрений Родбертуса служит их обстоятельный
критический анализ во втором, третьем и четвертом томах марксова «Капитала».
Особенно достается от Энгельса А. Менгеру, который, исходя из своих
юридических воззрений и, по существу, игнорируя решающее значение (по
меньшей мере, в данном случае) экономических условий, рассуждает о
предпосылках социалистического преобразования буржуазного общества.
Менгер, утверждает Энгельс, «исходит из той предпосылки, что
юридические представления являются движущей силой истории... Г-н Менгер
полагает, что во времена упадка Римской империи существовали уже
экономические предпосылки современного социализма, недоставало только его
юридической формулировки»2. Это утверждение едва ли можно назвать
корректным, поскольку Менгер считал социалистическое преобразование
общества достаточно отдаленной исторической перспективой. Правда, он иной
раз отступал от этого убеждения, но вовсе не в том смысле, что
предпосылки социализма уже наличествовали в древности.
С точки зрения Менгера, политически господствующие классы «в период
своего восхождения», когда они еще являются движущей силой
социального прогресса, с необходимостью находятся у кормила государственной вла-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 24. С. 10.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 500. Энгельс приводит такое положение
Менгера: «Только тогда, когда социалистические идеи будут превращены в трезвые
юридические понятия, практические государственные мужи будут в состоянии понять, насколько
необходимо преобразование существующего правопорядка в интересах страдающих
народных масс». Это высказывание Менгера Энгельс иронически комментирует: «И он
хочет содействовать этой реформе путем изображения социализма как правовой
системы» (С. 514). Здесь правильно схвачена сущность катедер-социализма как «буржуазного
социализма» (См.: «Манифест Коммунистической партии»). Это учение допускает
переход к социализму лишь в рамках существующего правового строя, путем реформы
законодательства в интересах трудящихся. Основоположники марксизма считали такую
концепцию утопической и, более того, реакционной. Однако, как показал исторический
опыт минувшего столетия, законодательные акты, принятые в капиталистических
странах в интересах трудящихся (разумеется, в результате борьбы труда против капитала),
если не полностью, то во многом способствовали осуществлению требований
«Коммунистического Манифеста».
122

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
сти. Однако, несмотря на это оправдание их политического господства,
Менгер объявляет присвоение ими прибавочного продукта воровством.
Энгельс опровергает это воззрение, доказывая историческую (разумеется,
преходящую) необходимость капиталистической эксплуатации.
Социалистический строй, согласно концепции Менгсра, предполагает:
1) право на полный трудовой доход; 2) право на существование; 3) право на
труд. Энгельс, прежде всего, отмечает, что Менгер выпускает из своего поля
зрения самое главное: социальное равенство, упразднение классов
и классовых различий. Несостоятельно также требование полного трудового
дохода: осуществление такого требования сделало бы невозможным
расширенное общественное производство, экономический рост и,
следовательно, социальный прогресс.
Энгельс оспаривает и убеждение Менгера, что в будущем
социалистическом обществе по-прежнему будет действовать Марксов закон стоимости.
Он,— возражает Энгельс,— «воображает... будто марксова теория
стоимости должна служить масштабом распределения в будущем обществе»1. Здесь
с Энгельсом, пожалуй, можно не согласиться. Ведь Маркс в «Критике
Готской программы» указывает, что в социалистическом обществе будет
действовать закон, аналогичный закону стоимости, т.е. учет
общественно-необходимого количества рабочих часов для производства того или иного
предмета.
Гораздо более основательным является возражение Энгельса по поводу
необоснованного утверждения Менгера, будто бы Маркс заимствовал
основу своего учения — обоснование права рабочих на полный продукт труда —
у английского социалиста У. Томпсона (1785—1833), примыкавшего к
учению Р. Оуэна. Томпсона Менгер называет «самым выдающимся
основателем научного социализма». Энгельс, отвергая это несостоятельное
положение, подчеркивает, что «Маркс нигде не выдвигает требования "права на
полный трудовой доход", что в своих теоретических произведениях он
вообще не выдвигает никаких требований правового характера»2.
Маркс в «Замечаниях на книгу А. Вагнера "Учебник политической
экономии"» критикует этого катедер-социалиста за то, что тот не проводит
различия между конкретным характером всякого труда, создающего
потребительную стоимость, и трудом вообще (абстрактным трудом, по терминологии
Маркса), создающим стоимость, благодаря которой продукт труда
становится товаром. Наряду с этим совершенно правильным критическим
замечанием Маркс также утверждает: «По мнению г-на Вагнера, теория стоимости
Маркса составляет "краеугольный камень его социалисти-
Там же. С. 504.
Там же. С. 506.
123

Часть 1
ческой системы". Так как я никогда не выдвигал "социалистической
системы", то это лишь фантазия Вагнера, Шефле и tutti quanti»1. С этим,
конечно, никак нельзя согласиться. Маркс, действительно, является
основоположником «научного социализма». Об этом подробно пишет Энгельс в
«Анти-Дюринге»; в создании этой работы Маркс принимал
непосредственное участие как автор одной из ее глав.
В письме к Даниельсону от 23 марта 1873 г. Маркс называет Вагнера
реакционером. Этот эпитет мне представляется неуместным.
Реакционерами называются мыслители и политики, которые отстаивают ante status quo,
т.е. хотели бы возвращения в историческое прошлое. Консерваторы
отстаивают существующее положение вещей (status quo), выступая против
сколько-нибудь значительных социальных преобразований прогрессивного
характера. Катедер-социалисты — типичные реформисты, настаивающие на
необходимости таких преобразований в интересах трудящихся, во
избежание катастрофы, т.е. во избежание революционного взрыва.
Энгельс в письме к Бернштейну от 22 мая 1884 г. именует Вагнера бис-
марковским карьеристом-социалистом. Трудно представить себе, что в
тогдашней Германии, особенно в 80-е годы, т.е. в период жесточайшего бис-
марковского «Исключительного закона» против социал-демократической
партии, даже робкая легальная пропаганда социалистических реформ могла
каким бы то ни было образом поспешествовать карьере университетского
профессора. Правда, Меринг, объективное отношение которого к катедер-
социалистам отмечалось выше, называет Вагнера «отъявленным софистом»2.
Но это не политическая характеристика направления, представителем
которого был Вагнер*. Между тем, этот экономист, как свидетельствуют
современные данные, является незаурядным ученым. В «Экономической
энциклопедии», опубликованной в постсоветские годы имеется статья «Вагнера
закон», которая характеризуется как «гипотеза, согласно которой
экономическое развитие должно сопровождаться ростом доли государственных рас-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 371—372.
2 Меринг Ф. Исторический материализм. С. 30.
* Маркс отрицательно относится к цитируемому им положению Вагнера: «Даже
простое управление имуществом в целях получения рентного
дохода, равно как и применение полученного дохода для удовлетворения
потребностей, требует всегда деятельности, которая подходит под понятие труда» (См.:
Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 369). В «Капитале» Маркса труд рассматривается
лишь как физический труд пролетария, Вагнер же предлагает более
расширительное понятие труда, включающее в себя всякую целесообразную, плодотворную,
результативную деятельность, следовательно, и умственный труд. Такое понимание труда,
в сущности, не противоречит марксизму. Поэтому возражение Маркса представляется
мне необоснованным.
124

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ходов в валовом национальном продукте. Хотя предсказания Вагнера в
значительной степени подтверждались, его закон стал предметом
ожесточенной критики. В частности, утверждалось, что поскольку аргументация
Вагнера не основывается на строгой теории человеческого поведения или
действий правительства, то закон Вагнера нельзя рассматривать как основу
прогнозирования будущего»1.
Маркс ополчается также на А. Шеффле. В письме Энгельсу от 10
сентября 1870 г. он сообщает: «Кстати, профессор Шеффле выпустил против
меня толстую книгу»2. Речь идет о книге «Капитализм и социализм,
рассмотренные в отношении форм экономической деятельности и
имущественного положения». Энгельс отвечает Марксу через два дня, указывая, что
Шеффле «является совершенно ординарным вульгарным экономистом»3. На
этом обсуждение книги Шеффле прекращается. Оно возобновляется в
1877 г. в связи с выходом новой книги этого же автора «Квинтэссенция
социализма». Она, сообщает Маркс в письме одному из своих
корреспондентов, «полна непроизвольного комизма... г-н Шеффле с истинно
швабской фантазией так расписывает грядущее социалистическое тысячелетнее
царство, что это будет идеальное царство благодушных мелких буржуа, —
рай...»4.
В том же духе говорит об этой брошюре Шеффле Энгельс в письме к
Э. Бернштейну от 12 марта 1881 г.: «Вот Вам образец мыслительных
способностей Шеффле; в "Квинтэссенции" глупый шваб признается, что он
целых десять лет размышлял над одним пунктом (простейшим) в
"Капитале", прежде чем он его понял, а то, как он его понял, оказалось полнейшей
бессмыслицей»5.
Все эти саркастические фразы заменяют полемику, которая, несомненно,
была необходима, во-первых, для популярного изложения основ марксизма
и, во-вторых, хотя бы потому, что катедер-социалисты, подвергнув ревизии
ряд положений марксизма, бросили вызов «научному социализму». Но Маркс
и Энгельс, живя в эмиграции, далеко не всегда представляли себе с
достаточной ясностью положение дел в социал-демократической партии
Германии. Единственный раз, когда Энгельс счел необходимым выступить против
одного из наиболее воинствующих представителей катедер-социализма, —
его книга против Е. Дюринга. Получивший широкую известность «Анти-
Дюринг» появился в печати только потому, что идеи приват-доцента Бер-
1 Экономическая энциклопедия. М., 1999. Отв. редактор Л.И. Абалкин. С. 94.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 33. С. 52.
3 Там же. С. 53.
4 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 34. С. 190.
5 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 35. С. 139—140.
125

Часть 1
линского университета Е. Дюринга оказали заметное влияние далеко не на
рядовых членов СДПГ.
Правда, однажды Энгельс счел необходимым сказать и нечто
положительное об одном из виднейших представителей катедер-социализма— о
Вернере Зомбарте, с которым он переписывался ряд лет. В своем
«Дополнении к третьему тому "Капитала"» он уделяет Зомбарту почти целую
страницу В частности, он указывает: «В брауновском "Archiv für soziale
Gesetzgebung und Statistik" (Берлин. T. VII. 1984) Вернер Зомбарт дает в целом
удачное изложение контуров системы Маркса. Это первый случай, когда
немецкому профессору удается прочесть в сочинениях Маркса в общем и
целом то, что Маркс действительно сказал, когда такой профессор заявляет,
что критика системы Маркса должна заключаться не в опровержении ее, —
этим пусть займутся политические карьеристы, — а лишь в дальнейшем се
развитии»1.
Пора, однако, перейти к рассмотрению теоретических воззрений самих
катедер-социал истов.
Ф.А. Ланге (1828—1875)
Основной труд этого катедер-социалиста— «Рабочий вопрос, его
значение в настоящем и будущем» — вышел в свет в 1865 г. и в последующие
годы неоднократно переиздавался и дополнялся. В предисловии к третьему
изданию книги Ланге пишет: «...Я задался вопросом, что делать
государственным деятелям и всем тем, кто в состоянии влиять на ход
общественных событий, и чего им не следует делать для того, чтобы привести
великий социальный кризис к благополучному концу». Однако, наряду с
обращением к правящим верхам, Ланге подчеркивает, что «решение
рабочего вопроса лежит, прежде всего, в руках непосредственно заинтересованных
в нем лиц»2, следовательно, в первую очередь, самих пролетариев.
Ланге, как и все катедер-социал исты, — противник революционного
насилия. Но он также противник незначительных реформ, которые вызывают
справедливое возмущение эксплуатируемых и угнетенных. Он прямо
заявляет, что «в интересах человечности не следует ограничиваться чинкой и
штопаньем существующего строя, а нужно заняться серьезной проверкой всех
основ современных установлений»3. Основу всех социальных установлений
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. II. С. 468.
2 Ланге Ф.А. Рабочий вопрос, его значение в настоящем и будущем. СПб., 1907.
С. 1.
3 Там же. С. 168. Ланге считает слишком умеренной программу либерала Шульце-
Делича, которая сводится к организации рабочих касс взаимопомощи; в них Шульце-
Делич видит решение рабочего вопроса. При этом он рассуждает о гармонии интересов
126

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
образует частная собственность на средства производства, собственность
небольшой части членов общества, в то время как большинство населения
ее лишены. Ланге не экономист, он гуманист, для которого
основополагающим мировоззренческим понятием является понятие человечности.
Исходя из него, он осуждает социальное неравенство и склоняется к
коммунизму, как отрицанию частной собственности. «Признавая коммунизм
вполне мыслимым и утверждая, что он необходимо одержит верх над
частной собственностью, раз действительно проникает во всеобщее
правосознание, — мы не можем, однако, не отрицать наличности в настоящее время
коммунистического правосознания»1. Конец этого положения—
свидетельство колебаний Ланге между коммунизмом и либерализмом. В
коммунистических теориях для него в принципе неприемлема установка на
революционное, насильственное переустройство общества. Своей книгой он стремится
предостеречь правящие круги от повторения «великого несчастья» (так им
характеризуется Великая французская революция) и убедить их в
необходимости осторожной, сознательной и планомерной подготовки к переходу к
новому общественному строю. Разумеется, Ланге находится во власти
иллюзорных представлений о государственной власти, классовый характер которой
рассматривается им как извращение ее сущности, ибо государство, полагает
он, обязано в равной мере заботиться о всех гражданах. Ведь государство
представляется ему разумным по своей природе устройством, упорядоченным,
организованным обществом. И если это целесообразно устроенное общество
«скрывает в своих недрах угнетенных и обойденных, то оно как бы
добровольно подвергает риску прочность установленного им порядка»2.
В письме к Энгельсу Ланге в марте 1865 г. приглашает его к
сотрудничеству в планируемом им издании газеты. В этом же письме Ланге излагает
труда и капитала. Ланге считает такие рассуждения чистейшим лицемерием, так же как
и призывы этого либерала к разумной умеренности и бережливости, обращенные к
пролетариям, которым едва хватает заработной платы на пропитание. С точки зрения
Ланге, «...установление частной собственности не имеет никакого смысла, если не задается
целью предоставить каждой вообще личности достаточную долю собственности» (Там
же). Это требование, с его точки зрения, исходит из правильного понимания
духовной природы человека, которая отличает его от животных, не имеющих собственности.
«Вся святость, весь авторитет принципа собственности, как и всякого другого
правового института, основывается на его происхождении от духовной природы человека; а
ведь человек имеет полное право и даже обязан устранять по мере сил всякое внешнее
ограничение свободы своей воли для достижения полного развития духовной стороны
своего существа» (С. 159). Теоретическое значение этих рассуждений, конечно,
незначительно, но существенна их социально-политическая направленность.
1 Там же. С. 178.
2 Там же. С. 168.
127

Часть 1
свое понимание исторического процесса, в котором, по его убеждению, все
еще продолжает действовать подлежащий окончательному преодолению,
противоречащий человечности дарвиновский закон борьбы за существование.
Энгельс в ответном письме сообщает, что он прочел «с большим
интересом» книгу Ланге, но вместе с тем подчеркивает свое несогласие с ним, ибо
происходящая в обществе классовая борьба не имеет ничего общего с тем
законом, который открыл Дарвин в мире животных. Тем не менее он все же
утверждает: «...Я считаю, что для современного буржуазного развития
величайшим позором является то обстоятельство, что оно не вышло еще за
пределы экономических форм животного царства»1. Но это звучит вполне в духе
Ланге, который вовсе не является так называемым социальным
дарвинистом. Борьба за существование, наличие которой он констатирует в
капиталистическом обществе, есть, как он разъясняет, борьба между трудом и
капиталом, борьба пролетариата за повышение заработной платы и
улучшение условий труда. Дарвиновский закон «борьбы за существование» отнюдь
не является неизбежностью в обществе. Поэтому Ланге возражает Мальтусу
и Д. Рикардо, которые еще до появления теории Дарвина утверждали, что
в обществе всегда происходит борьба за существование. Ланге готов
согласиться с тем, что в капиталистическом обществе, действительно, в
какой-то степени действует дарвиновский закон. Но это, по его убеждению,
отнюдь не человеческий, не социальный закон. «Наше нравственное
сознание требует для человека иной природы, чем природа животных, и вся
великая борьба и все стремления человечества имеют целью создать такой
порядок вещей, при котором живое существо достигло бы возможного
совершенства, наслаждаясь своим существованием, и не падало бы жертвой
внезапной гибели или медленно подтачивающих лишений»2. Ланге
подвергает критике капиталистов, выступающих против законодательного ограни-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 393.
2 Ланге Ф.А. Рабочий вопрос... С. 6. Следует отметить, что Ланге возлагает свои
надежды не на одно только нравственное сознание, но и на рабочее движение.
«Существенно-практический характер придало рабочему вопросу то обстоятельство, что
сами рабочие, начиная сознавать невыносимость своего положения, в одном месте
объединились для разных практических целей, в других — прониклись чувством
солидарности и выставили лозунги, которые заставляют их идти в огонь...» (С. 206).
Последние слова дают повод думать, что Ланге одобряет революционное насилие. На самом
деле это не так. Он убежден в том, что взрывы «массового отчаяния» отошли в
прошлое, и «...для громадного большинства рабочих в культурных европейских
государствах эта примитивная, грубая форма социальной борьбы есть пережитый фазис;
правда, они частенько уже помышляют о великой и всеобщей революции, но только в
чрезвычайно редких случаях прибегают к разъединенным восстаниям» (С. 96). На мой
взгляд, Ланге правильно описывает состояние рабочего движения в Западной Европе.
128

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
чения женского и детского труда. Он высмеивает апологетов капитализма,
потчующих неискушенного читателя сентиментальнейшей сказкой о бедном
простом работнике, который благодаря своему трудолюбию, бережливости,
воздержанию от горячительных напитков и другим добродетелям стал,
наконец, миллионером.
Вся книга Ланге проникнута величайшим почтением к Марксу, несмотря
на несогласие с ним в ряде вопросов. Прежде всего, Ланге подчеркивает
громадное значение учения Маркса в борьбе против апологетов
капиталистической эксплуатации, какие бы замаскированные формы ни принимала эта
борьба. «Карл Маркс оказал человечеству бессмертную услугу, сорвав
маску лицемерия с этой тенденции господствующего
политико-экономического учения и доказав с красноречивыми документами на руках, что она
под формой свободы стремится только к порабощению и эксплуатации,
нарушая все требования гуманности, обходя даже самые ясные
постановления фабричного законодательства, лишь бы добиться своей цели»1.
Ланге ссылается на Учредительный манифест Первого Интернационала,
написанный Марксом, признавая в качестве неоспоримого факта
наличествующее в нем положение, что нищета рабочих со времени революционных
событий 1848—1849 гг. нисколько не уменьшилась, несмотря на
характерный для этого периода беспримерный промышленный подъем и
соответствующее ему умножение богатства, создаваемого трудом пролетариев. В
чем же не согласен Ланге с Марксом? Он отрицает «крайние», по его
выражению, воззрения Маркса, во-первых, относительно неизбежно
прогрессирующего в ходе развития капитализма обнищания рабочего класса, во-
вторых, в вопросе о революции как пути перехода к социализму. По мнению
Ланге, этот переход не может состоять в кратковременной экспроприации
экспроприаторов; он, по-видимому, будет длительным и постепенным:
«...Великий социальный переворот, предусматриваемый Марксом, может на
самом деле осуществиться лишь как следствие очень маленьких переворотов
и как результат борьбы в течение длинного периода времени — борьбы в
формах то мирных, то бурных»2.
Ланге не согласен с основоположниками марксизма и в том, что переход
к социализму — ближайшая историческая перспектива. Он полагает, что этот
исторический процесс будет, по меньшей мере, столь же длительным, как
и переход от средневекового европейского общества к капитализму. Он также
возражает против сформулированного в «Комманифесте» требования
упразднить право наследования. Это право, подчеркивает он, глубоко
укоренилось в человеческой природе. Иное дело, что право наследования должно
1 Там же. С. 36.
2 Там же. С. 215.
5 кк. 1440
129

Часть 1
быть обложено прогрессивным налогом и, таким образом, существенно
ограничено. Ланге солидаризируется с Дж.Ст. Миллем, который предлагал
отменить право побочных родственников на наследование.
Все эти возражения, как нетрудно понять, носят частный характер. Ланге
согласен с экономическим учением Маркса, пожалуй, в самом главном, а
именно в том, что прибавочная стоимость создается только живым трудом,
а машины и все другое заводское оборудование лишь переносят часть своей
стоимости на создаваемые товары, т.е. никакой новой стоимости не
создают. В этой связи Ланге считает выдающейся заслугой Маркса то, что он
разграничил постоянный и переменный (расходуемый на оплату рабочей
силы) капитал, в то время как А. Смит, Дж.Ст. Милль и другие
экономисты — предшественники Маркса — утверждали, что весь функционирующий
капитал затрачивается на оплату рабочей силы.
Можно сказать, что отношение Ланге к Марксу выражено с однозначной
определенностью в следующих положениях: «...следует признать его
безусловно ученейшим и проницательнейшим политико-экономом нашего
времени»1. Однако в другом месте книги налицо немаловажная оговорка:
«Следует, однако, отличать эти воззрения, составляющие научное ядро теории
Маркса, от его планов практического осуществления этих принципов»2.
Впрочем, солидарность с Марксом в ряде важнейших экономических
вопросов не мешает Ланге соглашаться и с Л. Брентано. Он с одобрением
ссылается на статью Л. Брентано «Учение об увеличении заработной платы»,
сопровождая ее замечанием: Брентано «вполне верно доказал, что рабочие
могут (конечно, при известных условиях, установление которых не везде
возможно) повышать относительный уровень своей заработной платы»3. В
другом месте своей книги Ланге цитирует второй том его работы «Рабочие
гильдии современности»: «Для рабочего защита путем ассоциаций гораздо
желательнее, действительнее и целесообразнее защиты законодательным
путем. Не говоря уже о громадном воспитательном значении ассоциации,
они стремятся не только к поверхностному устранению одних симптомов,
но, напротив, подрывают зло в самом корне и устраняют его причину, ибо
благодаря им рабочий становится в такое же положение, в каком находится
каждый другой продавец товара... Только благодаря союзу, следовательно,
станет труд настоящим товаром, а рабочий — истинным продавцом труда»4.
Брентано восхваляет английские тред-юнионы и профсоюзное движение
вообще. Ланге также придает ему первостепенное значение. Конечно, эта
1 Ланге Ф.А. Рабочий вопрос; его значение в настоящем и будущем. С. 154.
2 Там же. С. 214.
3 Там же. С. 121—122.
4 Там же. С. 313.
130

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
теоретическая и практически-политическая позиция существенным образом
расходится с марксизмом, который обосновывает необходимость
упразднения наемного труда вообще. Но это расхождение с
основоположниками марксизма не является расхождением с программой социал-демократов,
согласно которой при социализме единственным работодателем будет
государство, а все трудящиеся станут его наемными работниками. Соглашаясь
с Брентано в вопросе о профсоюзах, Ланге расходится с ним в других,
достаточно существенных вопросах*.
Новым и последним трудом Ланге была двухтомная монография
«История материализма и критика его значения в настоящее время». Эта работа
не связана непосредственно с социально-политическими воззрениями ее
автора, однако печать этих воззрений нетрудно узреть при ее внимательном
чтении. Прежде всего, обращает на себя внимание глубоко уважительное, я
сказал бы почтительное, отношение Ланге к патриархам утопического
социализма Сен-Симону, Фурье, Оуэну. Последний, подчеркивает Ланге,
«пожертвовал свое богатство бедным и был осужден роскошными и
высокомерными ханжами, потому что отрицал у существующего христианства способность
помогать погруженным в нищету массам»1.
Весь труд Ланге, в особенности его второй том, который в значительной
мере посвящен социальным учениям, в частности политической экономии,
которая характеризуется как вполне правомерный «этический материализм»,
поскольку она положительно трактует эгоизм как движущую силу
хозяйственной жизни, проникнут глубокой убежденностью автора в том, что развитые
капиталистические страны стоят, по-видимому, перед неизбежным соци-
* Ланге высоко оценивает диалектику Гегеля: «...Самый дух диалектического метода
является революционным принципом в гегелевской системе» (С. 296). Не соглашаясь с
общей, не предусматривающей каких-либо ограничений формулировкой Маркса насчет
экспроприации экспроприаторов, Ланге тем не менее утверждает: «Я от души
приветствовал бы закон об экспроприации городского землевладения или, может быть, еще
лучше, об экспроприации незастроенных городских участков» (С. 313). Разумеется, это
умеренная, реформистская политическая позиция. Но признание правомерности
экспроприации частной собственности, хоть и в ограниченных пределах, прокладывает путь
и к более широкому и основательному осуществлению этого процесса. Нельзя при этом
не отметить критического отношения Ланге к восхвалению либеральных реформ: «...Все
наши труды, всю нашу борьбу на почве народного образования, устройства ассоциаций,
расширения политических прав массы — нельзя еще считать настоящим решением
великой задачи: они лишь предшествуют великому решению, как несомненное знамение
нового времени, как его родовые потуги» (С. 45). Думается мне, что под этим
заявлением подписались бы и ортодоксальные марксисты.
1 Ланге Ф.А. История материализма и критика его значения в настоящее время. СПб.,
1883. Т. 2. С. 418.
131

Часть 1
альным переворотом. Желательно, конечно, пережить исторический переход
к новому, социалистическому обществу без бурных революционных
потрясений, но последние все же более вероятны.
Заключая свое исследование, Ланге констатирует: «Мы оставляем перо
критики в такую минуту, когда социальный вопрос волнует Европу:
вопрос, в широкой области которого все революционные начала науки,
религии и политики нашли, по-видимому, место борьбы для великой
решительной битвы. Будет ли эта битва бескровною битвою умов, или она,
подобно землетрясению, ниспровергнет в прах руины прошедшего
мирового порядка и похоронит под развалинами целые миллионы: наверное, новое
время победит не иначе, как под знаменем некоторой великой идеи, которая
отметает эгоизм и ставит новою целью человечества совершенство в
человеческом общении на место неустанной работы, имеющей в виду единственно
личную выгоду»1.
Расплывчатость приведенной формулировки вполне соответствует
социальной природе катедер-социализма, который интерпретирует содержание
социалистического учения в духе довольно абстрактного гуманизма, т.е. просто
человеколюбия, не желая акцентировать классовую природу социалистического
движения. Но примечательно все-таки то, что в этой книге, в отличие от
рассмотренной выше, буржуазный социалист Ланге, так же как и
основоположники марксизма, убежден в необходимости и даже неизбежности
социалистического переустройства общества не в каком-то туманном, весьма отдаленном,
фактически не поддающемся предвидению будущем, а в ближайшее, самое
ближайшее время. Разумеется, это была иллюзия, которая, однако,
свидетельствовала о том, что катедер-социалист Ланге глубоко осознает внутренне
присущие капитализму пороки, считает, так же как и создатели «научного
социализма», этот общественно-экономический строй бесчеловечным и без
каких бы то ни было колебаний готов пережить социальные потрясения и
невзгоды переходного периода, лишь бы этот период был действительным
переходом к новому, осуществляющему человечность, обществу.
Адольф Вагнер (1814—1906)
А. Вагнер — один из наиболее влиятельных представителей
катедер-социализма в Германии. Шмоллер называет его «государственным
социалистом», и это правильно в том смысле, что именно от буржуазного
государства Вагнер ожидает и, более того, требует законодательных решений
«социального вопроса» в интересах не только рабочего класса, но и
предпринимателей. Предлагаемое им решение «социального вопроса» Вагнер
1 Ланге Ф.А. История материализма и критика его значения в настоящее время.
С. 481—482.
132

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
противопоставляет марксову «Капиталу», в котором он видит хотя и
выдающееся, но не имеющее практического значения для хозяйственной
деятельности исследование. Поэтому Вагнер заявляет: «Самая трудная политико-
экономическая задача состоит в приведении доказательства тому, что общие
начала и воззрения, истина которых установлена наукой, должны служить
руководством в практической деятельности... теория в явлениях подмечает
одно лишь разнородное, поэтому так легко возникает между ними
разногласие»1. И Вагнер, исходя из этой не лишенной основания констатации,
ставит перед собой задачу разработать такую экономическую теорию, которая
могла бы быть непосредственно применена в хозяйственной практике. Едва
ли необходимо разъяснять, что «Капитал» Маркса, предметом которого
является исследование общих закономерностей, присущих
капиталистическому производству, не был и не должен был быть, по замыслу автора,
практическим руководством для предпринимателей. Между тем необходимость
такой экономической теории не подлежит сомнению. И современная
политическая экономия решает проблемы, стоящие перед
практиком-предпринимателем. Одним из примеров этого может быть эволюционная теория
экономических изменений. Р. Нельсон и С. Уинтер в своем исследовании
рассматривают главным образом взаимоотношения между фирмами, т.е.
предприятиями. Они утверждают, что разработанная ими теория «предлагает
сравнительно четкую идею функционирования фирм: фирмы
максимизируют прибыль при соблюдении ограничений»2.
В своем учебнике политической экономии Вагнер утверждает, что
понятия социализма и коммунизма не отличаются определенностью, так как
многие теоретики, именующие себя социалистами или коммунистами,
порой радикально расходятся в своих воззрениях. По его мнению, вопрос о
социализме «может быть предметом обсуждения лишь в двух смыслах»3.
1 Вагнер А. Русские бумажные деньги. Киев, 1871. С. 1.
2 Нельсон P.P. и Уинтер С.Дж. Эволюционная теория экономических изменений. М.,
2000. С. 442. Автор предисловия к этой книге академик В.Л. Макаров отмечает:
«Данная книга существенно отличается от большинства имеющихся на русском языке книг
по экономике, и особенно от учебников... Она вышла в 1982 г. и за короткий период
времени стала классикой в том смысле, что на нее считают долгом ссылаться все
исследователи, работающие в данной области» (С. 9). Совершенно очевидно, что
несомненная актуальность данного исследования состоит не в том, что оно выявляет общие
законы капиталистического производства, а в том, что оно, выражаясь словами авторов,
«занимается судьбами "способов ведения дел"». Эта теория видит в функционирующих
организациях хранилища важной части «ноу хау» общества, а также создателей новых
типов «ноу хау» (С. 445).
3 Wagner А. Lehr- und Handbuch der politischen Oekonomie Grundlegung. Leipzig, 1893.
Vierte Auflage. S. 753.
133

Часть 1
Во-первых, речь может идти о частичном или о полном социализме.
Во-вторых, существует социализм, который носит экстремальный характер, так как
своей основной задачей он провозглашает ликвидацию частной
собственности. «Экстремальный социализм требует полного обобществления
собственности, противопоставляя себя тем самым психологическим, техническим,
экономическим и политическим идеям, сталкиваясь поэтому с сопротивлением
вследствие своих абстрактных, абсолютных принципов»1. Отвергая эту
крайнюю, несостоятельную, с точки зрения Вагнера, теоретическую и идейно-
политическую установку, он ратует за «частичный или государственный
социализм», который обосновывает «принцип общественного порядка и
народного хозяйства, удовлетворяющего потребности всех»2. Суть этого
общественного порядка заключается в ограничении индивидуализма, т.е. в
подчинении частных интересов общественным, воплощением которых
является государство. Понятие государства— не только политическая, но и
народно-хозяйственная категория. Некоторые ученые, подчеркивает Вагнер,
называют государство «имматериальным капиталом». Это воззрение не
лишено оснований, полагает Вагнер, но еще более правильно понимать
государство как «высшую форму принудительного общественного хозяйства
(Zwangsgemeinwirtschaft), как истинное общее хозяйство
государственно-организованного народа»3. Государство призвано регулировать взаимоотношения
между трудом и капиталом, противодействуя неправомерным претензиям как
с той, так и с другой стороны. Особенно велика его роль в осуществлении
справедливого распределения материальных благ и услуг, что достигается
средствами налоговой политики. Глубочайшим заблуждением, утверждает
Вагнер, является понимание государства лишь как системы правовых
установлений. Экономическая роль государства— его важнейшая роль.
В опубликованной в 1884 г. брошюре «Четвертое сословие и
государственный социализм с точки зрения неполитика» Вагнер утверждает, что забота
о пролетариате является главным делом немецкого (точнее, прусского)
монархического государства. «Современное германское монархическое
государство считает подлежащей решению задачей мирное включение в свой
организм четвертого сословия, громадные, все более увеличивающиеся ряды
рабочих классов, не обладающих собственностью. От того, как будет
разрешена эта проблема, зависит его собственное существование»4. При этом
Вагнер настаивает на том, что государственный социализм, как система
1 Wagner A. Lehr- und Handbuch der politischen Oekonomie Grundlegung. S. 757.
2 Ibid. S. 753.
3 Ibid. S. 87.
4 Wagner А. Der vierte Stand und der Staatssozialismus von einem Nicht-Politiker. Leipzig,
1884. S. 59.
134

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
политических и народно-хозяйственных мероприятий, стремится лишь к
улучшению жизненных условий своих подданных, в первую очередь тех,
которые, надо признать, находятся в очень тяжелом положении.
Наиболее значительным сочинением Вагнера, имеющим
непосредственное отношение к вопросам социализма, является брошюра «Социальный
вопрос», опубликованная в 1871 г. В ней он осуждает «сумасбродные», по
его выражению, постановления Базельского конгресса Первого
Интернационала, поскольку они выдвигают требования отмены частной собственности
на землю, права наследования и другие пункты социалистической
программы, осуществление которой «справедливо может быть осуждено как
преступление». Однако тут же он заявляет: «...тем не менее нельзя не
присоединиться по многим пунктам к социалистической критике современного
хозяйственного строя»1. Это высказывание наглядно обнаруживает
двойственность теоретической и политической позиции «государственного
социалиста». С одной стороны, он третирует Эйзенахскую и Готскую программы
немецкой социал-демократии, объявляя утопическими как требование
распределения по разумным потребностям, так и требование распределения по
труду. А с другой стороны, он не может не признать справедливости, по
меньшей мере, некоторых требований социал-демократии. Маркс и Лассаль,
по его словам, «мастерски сумели доказать, что недостатки, присущие
современному хозяйственному строю, внутренне присущи ему»2. Какие же
недостатки внутренне присущи буржуазному обществу? Прежде всего,
полагает Вагнер, заслуживает порицания кричащая роскошь жизни «высших
классов». Но не только это. Столь же существенно и то, что «пропасть между
низшими и высшими классами все увеличивается»3. Правда, учреждение
третейских судов, примирительных камер, в которых работодатели и рабочие
выступают, по его мнению, как равноправные стороны, несомненно,
способствует не только общению и взаимопониманию, но и благоприятствует
установлению многих отношений между представителями рабочего класса
и предпринимателями. Благодаря этому конфликты, возникающие между
1 Вагнер А. Социальный вопрос. СПБ., 1906. С. 6.
2 Там же. Вагнер отваживается даже на такое, едва ли подобающее профессору
Берлинского университета, признание: «...По моему убеждению, социалистическая критика,
указывающая на недостатки существующей хозяйственной системы, во многих
отношениях вполне права» (С. 15). Однако, оправдывая свое положительное отношение к этой
критике, он делает оговорку: «Рискуя, наряду с другими товарищами по профессии, быть
отнесенным односторонними поклонниками манчестерства к категории "скрытых
социалистов", я тем не менее не задумываюсь назвать беспристрастное исследование
социалистической критики и признание справедливой сущности требований социалистов
необходимой задачей высших классов и самого государства» (С. 16).
3 Там же. С. 17.
135

Часть 1
ними, могут быть более или менее улажены, а требования рабочих, в той
мере, в какой они справедливы, удовлетворены. Но всего этого, вынужден
признать Вагнер, все же недостаточно для подлинной модификации
существующего строя. «Общественный строй, являющийся результатом
последовательного проведения начал свободной конкуренции при господстве
воззрения на рабочую силу, как на товар, а на заработную плату, как на его цену,
не только не согласен с христианским учением, но он бесчеловечен в
буквальном смысле слова»1. Поскольку это утверждает буржуазный профессор
буржуазного университета, нельзя не признать: крепко сказано. Если к сему
еще прибавить несколько ниже сделанное заявление: «Теперь трудно что-либо
возразить против потрясающих сообщений Маркса из Англии...»2, то картина
вырисовывается достаточно впечатляющая: «государственный социалист»
трубит тревогу, он констатирует, что нельзя не считаться с фактами, так как
игнорирование их таит в себе смертельную опасность существующему строю.
Социалистические воззрения Вагнера призваны укрепить
капиталистический строй путем предотвращения революционно-социалистической угрозы.
«История подтверждает, — утверждает он, — что своевременное и
добросовестное исполнение справедливых требований низших классов зачастую
является единственным средством предупредить кризисы, тяжело
отзывающиеся на всех слоях общества»3.
Из приведенных высказываний нелегко вывести заключение: что больше
вызывает тревогу этого экономиста— интересы
предпринимателей-капиталистов или же положение рабочего класса. Он, как это свойственно
буржуазному профессору, рассматривает самого себя как мирового судью,
стоящего вне партий и классов. Но так или иначе, Вагнер не стесняется в достаточно
резкой форме осуждать отношения между враждебно противостоящими друг
другу классами. «В настоящее время отношения между предпринимателями
и рабочими оказываются просто даже антиэкономическими, потому что
подавляют рабочую энергию, умаляют интерес рабочих к процветанию
предприятия и их старания осторожным обращением сберегать материал и
орудия производства. Еще пагубнее с этической, а потому и с
социалистической точки зрения то последствие, что личные отношения между обеими
сторонами почти вполне отсутствуют»4.
Что же должна сделать государственная власть во избежание этих, мягко
выражаясь, кризисных ситуаций? Прежде всего она не должна
препятствовать стремлению рабочих помочь самим себе путем организации про-
1 Вагнер А. Социальный вопрос. С. 12.
2 Там же.
3 Там же. С. 15.
4 Там же. С. 21.
136

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
фессиональных союзов и даже посредством забастовок, коль скоро к этому
вынуждают рабочих обстоятельства, вина за которые лежит на
предпринимателях. Даже международная ассоциация пролетариев не должна встречать
пресечения и вообще каких-либо запретительных мер со стороны
государственных органов. Все эти коалиции представляют собой «боевое оружие
рабочих в конкретной борьбе. Пока не найдены иные, более пригодные
средства для улучшения последних, нельзя, мне кажется, серьезно восставать
против употребления таких средств»1. Ведь эти формы организации
рабочего класса и формы его борьбы за улучшение своих жизненных условий
нисколько не угрожают существующим социальным порядкам, если они,
конечно, не преступают границы законов*.
Однако одной самопомощи, самоорганизации рабочих совершенно
недостаточно для решения «социального вопроса». Необходимо сочетание
самопомощи рабочих с государственной помощью. Громадное
значение имеет фабричное законодательство и любая другая законотворческая
деятельность, способствующая улучшению жизненных условий
пролетариата. Необходимо законодательное сокращение рабочего дня. Против этого
нередко выступают предприниматели, которые, к сожалению, не сознают
того, что сокращение рабочего дня полностью окупится ростом
производительности труда.
Государство должно принять законы о минимуме заработной платы
рабочих, об обеспечении рабочих на случай болезни, инвалидности, старческой
нетрудоспособности. Столь же необходима законодательная поддержка
сирот и вдов. Государственной помощи, уверенно утверждает Вагнер, требуют
«не только рабочие, но и лучшие представители класса капиталистов.
Общественная совесть, наконец, пробудилась»2.
Вагнер считает одним из наиболее верных путей решения «социального
вопроса» организацию рабочими производственных товариществ, с тем что-
1 Там же. С. 24.
* Там же. «Государство, — уверенно утверждает Вагнер, — не имеет ни интереса,
ни права восставать против рабочего союзного (т.е. профсоюзного — Т. О.) движения,
поскольку оно ограничивается сферой хозяйственных целей» (С. 22). Это значит, что
экономическая форма классовой борьбы пролетариата признается правомерной, но при
условии, что она не перерастает в политическую борьбу, направленную на коренное
преобразование данных социальных порядков. Буржуазный социализм отличается
ясностью классового сознания, хотя представитель этого социализма, конечно,
не сознает, что его гуманистические проекты носят классовый, буржуазный характер.
Он выступает против революционного преобразования существующего строя, так как
убежден в том, что любые противозаконные действия недопустимы в обществе, в
котором существует свод законов, предполагающий законопослушных граждан.
2 Там же. С. 39.
137

бы стать независимыми от капиталистов производителями. «В этом случае, —
поясняет он, — рабочие, становясь предпринимателями, перестают быть
рабочими в экономически-техническом смысле и кроме заработной платы
получают предпринимательскую прибыль»1. Он, конечно, не поясняет, каким
образом рабочие, объединяясь для производства определенных товаров, могут
приобрести необходимые для этого помещения, машинное оборудование и
т.п. Ведь Германия в 70-х годах была уже индустриальной страной, и хотя
в ней по-прежнему существовали и ремесленное, ручное производство
некоторых товаров, экономической основы для создания рабочими
рентабельных коллективных производственных предприятий, конечно, не
существовало. Лассаль обращался поэтому к государственной власти с призывом
финансировать такого рода производственные товарищества. Такое же
требование, правда, в смягченной форме, содержится в Эйзенахской программе
СДПГ и особенно в Готской программе, принятой в 1875 г. Разумеется, эти
требования оказались утопическими, как показала сама жизнь.
Вагнер адресует свои предложения государственной власти, а также
предпринимателям-капиталистам, рекомендуя им систему участия рабочих в
прибылях предприятия, что будет способствовать повышению
производительности труда, которая соответственно повысит и прибыль капиталиста.
Капиталист, следовательно, выделяя рабочим некоторую толику своей
прибыли, не только не пострадает, но будет даже в выигрыше.
В своем учебнике политической экономии Вагнер так определяет
основное содержание «государственного социализма»: «Государственный
социализм, как доктрина и экономическая политика, характеризуется тем, что он
в принципе согласен с социализмом, считая его критические воззрения в
известной мере правильными, его требования относительно собственности
в известной мерс выполнимыми и также желательными... Но, с другой
стороны, государственный социализм ставит принципиальный предел
социалистическим требованиям, так как признает необходимость и принципиальное
значение индивидуализма именно в интересах целого, т.е. общества.
Государственный социализм отвергает лишь безграничный индивидуализм, не
умеряемый общественными интересами»2.
1 Вагнер А. Социальный вопрос. С. 32.
2 Wagner A. Lehr- und Handbuch der politischen Oekonomie. S. 59. Во второй части
этого учебника Вагнер даже говорит о предстоящем в недалеком будущем
социалистическом преобразовании в Германии, понимая последнее как огосударствление
важнейших отраслей народного хозяйства. «Наше время несомненно приближается к
осуществлению социалистических целей, т.е. к изъятию материальных средств производства,
в том числе и капитала, из частной собственности отдельных хозяйствующих лиц.
Переход всякого нового производства товаров или оказания услуг в ведение
государства, как это имеет место с железными дорогами, является этапом к достижению со-
138

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Таким образом, буржуазный социализм заботится не только об
эксплуатируемых, но и об эксплуататорах. Он вполне свободен от утопических
иллюзий, если, конечно, не считать его идеалистического кредо, согласно
которому в хозяйственных отношениях должна присутствовать (а в
лучшем случае даже составлять их основу) этическая идея. Между тем,
меланхолически фиксирует он, идея «нравственной ответственности
индивида, общества, государства за сложившиеся хозяйственные отношения
исчезла»1.
Таковы основные идеи Вагнера, который является не просто
«государственным социалистом», но, если можно так выразиться,
верноподданным социалистом буржуазного государства. Это, конечно, парадоксальная
позиция, поскольку он не только критикует освящаемый и охраняемый
буржуазным государством капиталистический строй, но также осмеливается
вскрывать некоторые органически присущие ему пороки и противоречия.
Альберт Э.Ф. Шеффле (1831—1903)
А. Шеффле, как и другие катедер-социалисты, сочетает приверженность
к капитализму с социалистическими воззрениями. Он, пользующийся
почтительным уважением, — профессор сначала Тюбингенского, а затем
Венского университета. Одно время он также был министром земледелия и
торговли в Австрии. И тем не менее он убежден, что будущее принадлежит
социалистическому строю, о чем он прямо заявляет в своих публикациях.
Его книга «Die Quintessenz des Sozialismus», вышедшая в свет в 1874 г., в
течение последующих четырех лет выдержала шесть изданий. В 1881 г. она
была переведена на русский язык под названием «Сущность социализма» и
издана в Женеве с примечаниями П. Лаврова. Автор предисловия к ней
В. Тарновский уважительно отмечает: «... если профессор, после долгих
изысканий, приходит к убеждению, что социализм есть высшая форма
общественности, которая должна прийти на смену капитализму; если министр
знакомит общество с сущностью социализма с целью убедить его, что в спокойном
обсуждении и осуществлении этих идей— его будущее, что бороться с
социализмом штыками и тюрьмами значит подготавливать гибель всех
сословий вместе с цивилизацией, — то не ясно ли, что современный
экономический строй, с какой угодно точки зрения, несовместим с новыми
историческими условиями и потребностями»2.
циалистической цели. Только неясность понятий ослепленных страстью противников
социализма может не признавать этой необходимости» (Ibid. S. 344). Важно
подчеркнуть, что Вагнер имеет в виду переход важнейших средств производства и услуг в
государственную, а не общественную собственность.
1 Там же. С. 8.
2 См. Шеффле А. Сущность социализма. Женева, 1881. С. VIII.
139

Часть 1
В предисловии к названной книге Шеффле называет примитивными
возражения, которые обычно приводятся против социализма, подчеркивая, что
они не выдерживают критики. Он отметает ходячие утверждения
противников социализма, будто бы социалистические преобразования упразднят
самоопределение, самостоятельность личности, вследствие чего они
враждебны культуре. Напротив, утверждает он, социализм создаст условия, при
которых все будут трудиться по призванию и вовсе не находиться на службе
у частных лиц. Если не пойти навстречу требованиям трудящихся, то
погибнут все сословия и вместе с ними цивилизация. Он, правда, считает
серьезным пороком социал-демократии ее антирелигиозное направление,
которое, по его убеждению, явно не соответствует народному сознанию.
Шеффле указывает, что социализм, прежде всего, представляет собой
экономический вопрос, и задачи, которые он провозглашает и обосновывает,
относятся к экономической основе общества. Социализм — антитеза
капитализма, его отрицание, замена частного капитала общественным,
коллективным. «Поэтому современное социалистическое движение и стремится,
прежде всего, к коренному переустройству существующего экономического
строя; в этом согласны все»1. «Согласны все», разумеется, не с
социализмом, а с тем, что таковы проповеди сторонников социализма.
Социализм в настоящее время, разъясняет автор, уже не проповедь
выдающихся одиночек, таких как Сен-Симон или Фурье, мыслителей, с
которыми согласны лишь немногие, т.е. отнюдь не массы, чьи интересы он
защищает и выражает. За идеями социализма, главным вожаком которого
ныне является К. Маркс, «стоит уже целая партия, которая опередила
многие другие значительные партии своим рвением, энтузиазмом, верою,
двигающею горами, — своей сплоченной организацией и международным
распространением; она с каждым годом приобретает новых прозелитов и видит
в будущем верную победу своего дела»2.
В другой своей книге Шеффле утверждает: «Даже в наиболее
радикальном социалистическом движении, возглавляемом Марксом, речь не идет об
отмене всякой собственности, а лишь о передаче орудий производства,
капиталов из рук частных лиц в общую, коллективную собственность,
которая фактически уже существует в виде государственных, общинных,
научных и других учреждений»3. Следовательно, коллективная собственность, как
свидетельствует жизненный опыт, не заключает в себе ничего
антиобщественного или противогосударственного. Поэтому принципиально
несостоятельны возражения экономистов— противников частной собственности:
1 Шеффле А. Сущность социализма. С. 2.
2 Там же. С. 7.
3 Schaffte A. Bau und Leben des socialen Körpers. Erste Auflage. Bd. III. S. 458.
140

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
«Либеральная национальная экономия потерпела окончательное поражение.
Весь арсенал ее доводов в пользу сохранения существующего порядка
вещей полностью исчерпан, а другого духовного оружия у нее нет»1.
Социалисты (фактически автор имеет в виду социал-демократическую
партию Германии) не разделяют убеждения Прудона в том, что частная
собственность есть кража. Даже слова Лассаля о том, что частная
собственность представляет собой «чужое добро», не надо понимать в
прудонистском духе. Социалисты — трезво мыслящие политики. Они согласны даже
на выкуп собственности капиталистов на средства производства при
условии, что они добровольно подчинятся экспроприации. Социалисты также
осознают, что их движение, конечной целью которого является новый,
коллективистский строй, еще весьма далеко от достижения этой цели. И о самом
этом будущем коллективистском строе Маркс и его приверженцы говорят, в
общем, немного, ограничиваясь указанием на те общие его черты, которые
логически вытекают из отрицания экономической основы капитализма и
соответствующей ей политической, классовой власти.
Шеффле также подчеркивает то важнейшее, с его точки зрения,
обстоятельство, что «из уничтожения частной собственности на средства
производства вовсе не следует ни нарушения свободы выбора по отношению
к индивидуальным потребностям, ни устранения независимости
домашнего очага, ни уничтожения семейной жизни и свободы частного
общежития»2. Это положение представляется мне особенно важным, так как
противники социализма уже в те времена, ссылаясь на «Комманифест»,
формулирующий требование упразднения буржуазной формы брака,
утверждали, что социалисты вообще намерены упразднить семью, декретировать
общность жен и т.п.
Шеффле выступает против весьма распространенного утверждения,
будто бы социализм стремится к уничтожению собственности вообще.
Социалисты требуют уничтожения частной собственности на средства п р о -
1 Ibid. Bd. II. S. 334.
2 Шеффле А. Сущность социализма. С. 36. Социалисты, поясняет Шеффле, не
стремятся немедленно преобразовать любое частное, например ремесленное, производство
в коллективистское. Производство для собственного потребления вполне совместимо с
социалистическим обобществлением основных средств производства. Неверно
думать, полагает также Шеффле, что при социализме умножится количество бюрократов.
«Социализму нет надобности преобразовать немедленно и сразу все частное
производство в коллективные промыслы и в государственные фабрики, а все руководство дел
частными предпринимателями заменить публично-экономической администрацией»
(С. 41). Как видим, Шеффле не только благожелательно относится к социалистическому
движению, но и старается успокоить тех собственников средств производства, которые
страшатся перспективы социалистического обобществления этих средств.
141

Часть 1
изводства. Это разъяснение, несомненно, было в высшей степени
уместным и необходимым в его время.
Важнейший вопрос, который ставится Шеффле в связи с разъяснением
сущности социализма: сможет ли социалистический общественный строй
превзойти капитализм в сфере производства, обеспечив более высокую
производительность труда? «Главный вопрос не в этом, а вот в чем:
действительно ли социализм будет когда-либо в состоянии
осуществить на своей почве в той же или в еще
большей степени ту экономически плодотворную сторону
либерального принципа, основанного на великой
психологической истине, в силу которой ЧАСТНЫЙ интерес
становится ОРУДИЕМ осуществления ОБЩЕСТВЕННЫХ ЗАДАЧ ПРОИЗВОДСТВА.
Мы считаем этот вопрос самым решительным, но до сих пор не решенным;
а между тем от него окончательно будет зависеть, победит ли социализм,
или будет побежден; реформирует ли он, с экономической стороны,
цивилизацию или разрушит ее?»1.
Основоположники марксизма, их соратники и последователи никогда не
ставили этого вопроса, так как они были абсолютно убеждены в том, что
социалистический строй, социалистическое обобществление средств
производства безусловно создадут наилучшие условия для небывалого роста
производительности труда, небывалого экономического процветания и т.д.
Выходит, что Шеффле оказался проницательнее марксистов, несмотря на то,
что он вполне разделял марксистские положения об упразднении рыночной
экономики, конкуренции и денег, которые, как показал исторический опыт,
оказались роковыми (надеюсь, что это не слишком крепко сказано)
заблуждениями.
Шеффле обстоятельно излагает основные положения первого тома
«Капитала», соглашаясь с ними. Критические замечания, которые он при этом
высказывает, относятся не к этому произведению, а к «Манифесту
Коммунистической партии», да и то не прямо, а косвенным образом. Он отрицает
необходимость упразднения права наследования, полагая, что такой
правовой акт означал бы ограничение свободы личности, несовместимое с
гуманной сущностью социализма. Его вообще приводит в смущение, а также
вызывает опасения свойственная марксистскому социализму идея
оптимальной централизации как материального производства, так и управления
обществом. «В механически сплоченном и принудительном и
принципиальном рабочем государстве, в котором не отведено надлежащей сферы
свободному индивидуальному движению, все упомянутые выгоды (т.е.
преимущества социалистического общественного строя над капитализмом —
1 Шеффле А. Сущность социализма. С. 47.
142

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Т. О.) могут развиться в нечто прямо противоположное»1. Опасения, нельзя
не отметить, вполне резонные. Надо, однако, подчеркнуть, что Шеффле в
ходе дальнейшего изложения отбрасывает эти опасения, которые могли бы
привести некоторых сторонников социализма к отречению от него.
«Неверно, — заявляет он, — будто социализм должен осуществиться в форме
централизованного государственного деспотизма»2. В свете
последующей истории социалистического движения, и в особенности
учитывая опыт построения социалистического строя в нашей стране, опасения
Шеффле, так же как и его попытка рассеять эти опасения, весьма
примечательны.
Важно остановиться на примечаниях П. Лаврова к работе Шеффле. Он,
прежде всего, не согласен с ним в том, что социализм «наверно победит, —
хотя и не в близком будущем». С точки зрения Лаврова, во Франции и
Германии социалистическое переустройство общества в полной мере
подготовлено всем предшествующим развитием капитализма и должно произойти
именно в ближайшем будущем.
Вопрос, сможет ли социализм превзойти капиталистический строй в
производительности труда, представляется Лаврову совершенно праздным.
Какие могут быть сомнения в том, что раскрепощенный труд будет
несравненно производительнее труда наемного раба, каким, в сущности, является
пролетарий в условиях капитализма?
Лавров также не согласен с Шеффле относительно того, что
экспроприация экспроприаторов может быть осуществлена с вознаграждением
последних. По-видимому, ему неизвестно, что основоположники
марксизма, к которым он относится с величайшим почтением, вполне допускали
возможность «откупиться» от класса капиталистов, т.е. оплатить им, если
не сразу (это, конечно, невозможно), то постепенно отобранные у них
средства производства. Лавров пишет: «Социальная революция
полюбовною сделкою быть не может, потому что нет почвы, на которой могли
бы мирно встретиться представители меньшинства, живущего чужим
трудом, и представители трудящегося большинства»3. Ясно также и то,
что Лаврову остались неизвестными высказывания основоположников
марксизма относительно возможности (и вероятности) ненасильственных
социалистических преобразований, т.е. социалистических реформ, в
наиболее демократически развитых капиталистических странах. Однако
Лавров осознает, что революция почти неизбежно влечет за собой
дезорганизацию общества, и необходимо заранее предусмотреть мероприятия,
1 Там же. С. 81.
2 Там же. С. 105.
3 См.: Там же. С. 137.
143

Часть 1
которые свели бы к минимуму этот опасный для социального организма
процесс*.
Важно отметить, что Шеффле, в отличие от других катедер-социалистов,
подчеркивает, что создание рабочими производительных товариществ, так
же как и их участие в прибылях предпринимателя-капиталиста, не имеет
ничего общего с социалистическим устройством общества. Социализм
означает коренное преобразование существующей системы народного
хозяйства. Именно к такому переустройству общественных отношений стремится
социал-демократическая партия Германии, которая «приобретает все
больше приверженцев и, уверенная в своей победе, смело идет навстречу
будущему»1. Выборы в рейхстаг, во время которых СДПГ завоевывает все
больше депутатских мандатов, — свидетельство того, что «красный призрак»
проник даже в последнюю пивную. Это, правда, не значит, что избиратели,
отдающие свои голоса СДПГ, разбираются в том, что представляет собой
социализм. Они поддерживают социал-демократов главным образом потому,
что считают несправедливым капиталистический общественный строй.
Шеффле подвергает сомнению принцип коммунизма: от каждого по
способностям, каждому— по потребностям. «Можно считать это требование
невыполнимым и в высшей степени нецелесообразным»2. С этим
возражением нельзя не согласиться, хотя, конечно, следует иметь в виду, что Т. Мор,
Т. Кампанелла и другие утопические коммунисты сводили удовлетворение
потребностей каждого человека в коммунистическом обществе фактически
к минимуму, т.е. к удовлетворению одних лишь насущных потребностей.
Правда, Шеффле, не соглашаясь с принципом коммунизма, вместе с тем
утверждает: «Свобода определять свои потребности является, конечно, ос-
* «Социалистам-революционерам, — указывает Лавров, — необходимо иметь в виду,
что революционный взрыв, соответствующий их программе, должен быть неизбежно
сопровожден немедленным переходом значительной доли (если не всего) наличного
имущества в общее владение и столь же немедленным переходом многих функций
нынешнего государства в руки общества. Поэтому может произойти дезорганизация многих
экономических процессов и общественных служб столь важная, что она могла бы подвергнуть
опасности все дело социальной революции. Возможность подобной дезорганизации
необходимо предвидеть и против нее принять немедленные меры» (С. 119). Поразительно то,
что предупреждение, сделанное Лавровым, было совершенно чуждо большевистской партии
и ее лидеру В.И. Ленину в первую очередь. Организовав вооруженное восстание в
Петрограде, которое сразу же переросло в революцию, благодаря которой большевики
установили «диктатуру пролетариата», они, в сущности, ничего не сделали для того, чтобы
«принять немедленные меры» против вызванной революцией дезорганизации «многих
экономических процессов и общественных служб».
1 Там же. С. 6.
2 Там же. С. 69.
144

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
новой, последним базисом всякой свободы вообще»1. Но раз это так,
следовательно, отрицание принципа, обосновывавшегося утопическими
коммунистами, носит ограниченный, далеко не категорический характер.
Шеффле, несомненно, является одним из лучших представителей кате-
дер-социализма.
Густав Ш мол л ер (1838—1917)
В различного рода исследованиях и справочных изданиях Шмоллер
стоит первым в ряду катедер-социалистов. В действительности первыми его
представителями являются, как было уже показано в этой главе, Ф.А. Ланге
и А. Шеффле. Вообще причислять Шмоллера к этому направлению можно
лишь с известной натяжкой. Сам он социалистом себя не называл, хотя и
претендовал на свое решение «социального вопроса» с целью
умиротворения рабочего класса и предотвращения революционных потрясений
капиталистического строя. В статье «Рабочий вопрос», опубликованной в 1864 г.,
Шмоллер выражает филантропическое сочувствие рабочему классу.
«Лишенный собственности и надежд на будущее, противостоит рабочий своему
хозяину. Поденная плата держит его в зависимости, он должен получить ее
во что бы то ни стало. Он всегда оказывается слабейшей стороной в
великой конкурентной борьбе. Фабриканты, лишенные моральной узды в своем
стремлении к наживе, рабочие, пребывающие в постоянной нужде, — все
это ведет к понижению заработной платы, к угнетению, к абсолютному
господству капитала в хозяйстве, в обществе, в государстве». И далее в той
же статье: «Только нравственное решение рабочего вопроса предохранит нас
от социальной революции, от впадения в материализм и эгоизм, от
моральной и экономической гибели, которая стала уделом Греции и Рима»2. Таким
образом, озабоченность Шмоллера тяжелейшим положением пролетариев
объясняется его заботой о сохранении социального status quo.
В одной из первых своих работ, посвященных вопросам статистики,
Шмоллер толкует эту науку как исследующую закономерности
относительного постоянства, исходя из закона больших чисел. Так, число ежегодных
браков есть величина более или менее постоянная, разумеется, в рамках
определенного исторического периода. Столь же постоянным является
количество рожденных детей, количество смертей и даже количество
самоубийств. Для равенства количества мужчин и женщин в данном обществе
необходимо, чтобы мальчиков рождалось на 5% больше, чем девочек, так
как умирает в возрасте до 14 лет мальчиков именно на пять процентов
больше, чем умирает девочек того же возраста. Постоянство, с точки зрения
1 Там же. С. 27.
2 Schmoller G. Die Arbeiterfrage // Preussische Jahrbücher, 1864. Bd. XIV. S. 423—424.
145

Часть 1
Шмоллера, характеризует не только те или иные частные процессы, но и
общество в целом. Не в том, конечно, смысле, что общество остается
неизменным, нет, оно постоянно изменяется, но эти изменения носят
постепенный характер, о чем и свидетельствуют данные статистики.
Шмоллер — убежденный идеалист. Материализм представляется ему
примитивнейшим воззрением. «Материалист, объясняющий все духовные
явления фосфоресценцией мозга, убежден, — пишет он, — что все сущее имеет
физические основания»1. Конечно, среди материалистов найдутся и такого
рода философы. Однако выдающиеся представители этого философского
направления, безусловно, далеки от того, чтобы объяснять искусство,
художественную литературу, религию как «фосфоресценцию мозга». Достаточно, к
примеру, указать на труд Л. Фейербаха «Сущность христианства», в
котором происхождение и сущность религии объясняются исходя из
противоречий человеческой жизни, страданий, радостей, надежд человеческого
существа. При этом Фейербах нисколько не оспаривает положение физиологии,
что мышление — функция мозга.
Материализм, согласно Шмоллеру, отрицает свободу воли. Это
расхожее обвинение в адрес материалистов основано на том, что они отрицают
независимость воли от мотивов, т.е. не допускают субстанциализации воли.
Но мотивированный волевой акт (а иного вообще не бывает) вполне
может быть как свободным, так и несвободным, т.е. вынужденным
обстоятельствами.
Шмоллер — не философ, хоть и рассуждает о философии.
Неудивительно поэтому, что к материалистам он причисляет идеалиста О. Конта, а также
Кетле и Бокля, философские воззрения которых не отличались
определенностью*. Он утверждает, что с точки зрения материалиста «ни одно
нравственное изменение не обходится без соответствующего ему изменения телесной
субстанции». И тут же продолжает: «Но спрашивается, что было первичным?»
Ответ, как и следовало ожидать, готов: «... как только во всем народе и
поколении установились известные нравственные и умственные причины, то
они производят соответствующие изменения в физической организации
1 Шмоллер Г. О новейших результатах статистики народонаселения и
нравственности. М., 1873. С. 15.
* Шмоллер пишет: «Нам кажется вполне несостоятельным пристрастие многих
статистиков к материалистическим понятиям, стремящимся свести все явления на чисто
физические причины» (С. 17). Очевидно, физическими причинами он называет
эмпирические данные, которые не могут быть отнесены к собственно духовным процессам,
такие, например, как рождение ребенка, продолжительность человеческой жизни,
прирост населения, рост производства и т.п. Но статистик, поскольку он изучает
общественную жизнь, не может, конечно, не учитывать эти и подобные им факты, которые
совершенно неуместно называть физическими.
146

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
народа»1. Шмоллер не задается вопросом: как и почему возникают
«известные умственные и нравственные причины», не являются ли они
вторичными причинами, т.е. следствиями отнюдь не умственных и нравственных
процессов? Его идеализм носит явно выраженный догматический характер.
В рассмотренных работах Шмоллера вопрос о классовой структуре
общества затрагивался лишь попутно в ходе обсуждения других вопросов. Однако
в начале прошлого века он посвятил этому вопросу специальную, правда,
небольшую, но достаточно выразительную работу. В ней он, ссылаясь на
историков эпохи Реставрации, прежде всего на Гизо и Тьерри, указывает, что они
ввели классовую борьбу в состав проблем исторической науки. Вслед за ними
теоретики социализма стали изображать борьбу классов как важнейшее
содержание и движущую силу истории человечества. Шмоллер, естественно, не
согласен с этим сведением всего многообразия общественного развития к этому
одному, пусть и весьма важному фактору. «Социализм утверждал, что именно
в классовой борьбе заключается сущность всей истории и что причиной
образования классов сделалась неравномерность в распределении прибыли и
состояния, а также в образовании капитала и его последствиях»2. В отличие от
социалистов (очевидно, имеются в виду марксисты, но они здесь не
упоминаются) Шмоллер полагает, что причины существования классов и борьбы между
ними весьма многообразны. «Антагонизм между классами, борьба классов,
классовое господство во всех государствах и во все эпохи находились в
зависимости: во-первых, от степени однообразия и разнообразия в составе
населения, на которые в свою очередь оказывали влияние разноплеменность,
различие профессий, распределение прибыли и собственности, интеллектуальная
и религиозная культура; во-вторых, от внешних различий между классами и
организации каждого из них; наконец, в-третьих, от силы и организации
правительства, охраняющего единство и общественное спокойствие»3. Можно со-
1 Там же. С. 21—22.
2 Шмоллер Г. Борьба классов и классовое господство. М., 1906. С. 3.
3 Там же. С. 5. В статье «Социальный вопрос и прусское государство» Шмоллер
утверждает: «социальное движение, вызванное во Франции революцией 1789 г., не нашло своего
продолжения в Германии. И этим мы обязаны, прежде всего, прусскому государству и
социальной политике его великих монархов». Далее Шмоллер все же предупреждает:
«...устранить грядущие социальные бедствия можно лишь одним способом:
монархическая власть и бюрократия, эти наиболее соответствующие представители государственной
идеи, эти единственно нейтральные элементы в социальной классовой борьбе,
воспринявшие идею либерального государства, подкрепленные лучшими элементами парламентаризма,
решительно и уверенно возьмуг на себя инициативу великого социального законодательства
и будут твердо держаться этого направления одно-два поколения» {Schmoller G. Die soziale
Frage und der preussische Staat // Preussische Jahrbücher, 1874. Bd. 3. S. 330, 342). Таким образом,
«государственный социализм» оказывается на поверку верноподданнической идеологией.
147

Часть 1
гласиться с тем, что возникновение и существование классов, их борьба друг
с другом не может быть одной-единственной причиной развития
цивилизации. Но перечень причин, предложенный почтенным профессором,
затушевывает главную, определяющую (экономическую) причину, вследствие чего
выдвигаемое им положение оказывается эклектическим. Известно, что в ряде
случаев классы возникали или складывались в четко определенные
социальные группы вследствие завоевания. Есть и другие факторы,
объясняющие классовую структуру общества. Однако экономическое объяснение
существования классов и классовой борьбы является, безусловно, основным и
последовательно научным. Шмоллер и сам, разумеется, на свой лад
вынужден признать эту истину, когда он заявляет: «Экономический режим,
основанный на власти золота и духе предприимчивости, разжигал классовую
борьбу и создавал самые благоприятные условия для нее»1. Сказано
неуклюже, но, в общем, правильно.
Шмоллер рассматривает борьбу между классами не как постоянно
действующий, хотя и не единственный фактор общественного развития, а
как состояние общества лишь в определенные периоды, вслед за
которыми наступает мирное взаимодействие между ними, сотрудничество,
взаимопонимание. Экономическая, социальная и политическая история
человечества предстает в его изображении как смена периодов борьбы классов
и социального мира. Переход от одного периода, в течение которого
возрастает «экономический антагонизм», т.е. противоположность между
классами, в значительной мере, по мнению Шмоллера, зависит от государства,
правительства, от проводимой им политики. Само собой разумеется, что
напряженное отношение между классами, между капиталистами и
пролетариатом, может быть смягчено законодательными актами в интересах
эксплуатируемого класса. Об этом свидетельствуют факты не только
современности, но и прошлого века. Но классового мира, устанавливаемого
буржуазным правительством, не было и в прошлом, нет и в настоящее
время. Конечно, мир можно понимать по-разному. Если нет «бунтов»,
забастовок, то это, по Шмоллеру, следует считать социальным миром. Но
даже заключение коллективного договора между рабочими данного
предприятия и его собственником-капиталистом не обходится без борьбы,
классовый характер которой не вызывает сомнения у «мирно»
договаривающихся сторон. Между тем Шмоллер, почти умиляясь, сообщает:
«Внутреннее развитие государства зависит от соразмерности
принуждения, борьбы и заключения мира между враждующими социальными
классами, от искусства и предусмотрительности правительства, от
авторитета и таланта вождей, заключающих этот мир, и от их стремлений
Шмоллер Г. Борьба классов и классовое господство. С. 5.
148

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
доставить победу общему интересу над интересами отдельных
враждующих классов»1.
Шмоллер бегло прослеживает историю человечества. Ее первая стадия:
государство возглавляется королем, самодержцем, но политически
господствует тесно связанная с ним аристократия. Их отношения друг с другом
можно определить как взаимозависимость, несмотря на то, что королевская
власть не ограничена какими-либо правовыми нормами, законами.
Аристократия представляет собой сплоченную касту, которая «сначала управляет
делами страны, руководствуясь идеями общего блага и справедливости, но
с течением времени она впадает в злоупотребление властью»2. Это и есть,
по Шмоллеру, классовое господство, трактуемое как анормальное
состояние общества. Таким образом, господство одного класса над другим
интерпретируется как более или менее временное состояние общества,
которое прекращается, как нетрудно понять этого ординарного профессора,
благодаря вмешательству... государственной власти.
На смену владычеству аристократии приходит власть, опирающаяся на
поддержку народа, привлекающая его представителей к управлению делами
государства. Однако опора на массы, а тем более участие представителей
народа в правительстве чревато немалыми опасностями*. Предотвратить их
может только «разумное правительство». Что сие значит, профессор не
поясняет. Ясно лишь то, что он не разделяет либеральную доктрину о
необходимости разделения законодательной, исполнительной и судебной вла-
1 Там же. С. 7.
2 Там же. С. 16.
* Нередко случается, утверждает автор, что «политически незрелый класс захватит
в свои руки слишком много власти и станет ею пользоваться неосмотрительно, заботясь
о приобретении временных выгод; на место прежней аристократии выдвигается
демократия, господство которой будет еще хуже, чем господство аристократии, и которая
окончательно подорвет правильное течение государственной жизни» (С. 16). Не следует,
однако, думать, что Шмоллер— противник демократии. Он достаточно гибок, что
проявляется в придуманном им противопоставлении «плохой» демократии другой,
хорошей. Такая демократия может появиться на исторической арене лишь при наличии
мощной государственной власти, которая располагает достаточным количеством
надлежаще подготовленных государственных служащих. Это — бюрократия — «особое
сословие, не чуждое классового эгоизма и не забывающее о своих выгодах» (С. 20). Однако
недостатки бюрократии искупаются ее полезной, регламентируемой деятельностью, что
делает возможным «первые шаги нового демократизма (курсив мой — Т. О.), ставящего
себе задачу поднять низшие классы, улучшить их положение, — вот этапы тяжелой и
поросшей терновником дороги на пути человечества к усовершенствованию
правительственной власти и искоренению классовых злоупотреблений» (С. 18). Итак, да
здравствует бюрократия! Это и есть, по Шмоллеру, необходимое условие подлинной
демократии. Не правда ли, звучит весьма актуально?
149

Часть 1
стей, хотя и признает необходимость конституции. Однако в немецком
языке «конституция» обозначается словом Verfassung, что также означает
устройство общества, состояние, настроение и т.д. Так что в
полуабсолютистском германском государстве слово Verfassung, даже имея в виду именно
конституцию, предполагающую прежде всего ограничение власти
самодержца, можно было употреблять совершенно безбоязненно. Это тем более
относится к Шмоллеру, который без околичностей провозглашает:
«Надежную гарантию против чрезмерных злоупотреблений представляют пока только
те европейские государства, в которых соединились прочная наследственная
монархия с хорошей конституционной организацией»1. Итак,
конституционная монархия — залог экономического и политического процветания
государства, верное средство борьбы против коррупции, имманентно присущей
бюрократии (и, конечно, не только ей).
Молодой Маркс в одном из первых своих сочинений, опубликованных
лишь после его кончины, обрушивается на философию государственного
права Гегеля, обосновывающую необходимость конституционной монархии
и всячески идеализирующую ее. Впоследствии Маркс не обсуждал в своих
работах этот вопрос и, по-видимому, вполне убедился в годы своего
пребывания в Англии, что конституционная монархия вполне совместима с
наибольшим, возможным в капиталистическом обществе, развитием
демократических институций. Шмоллера, следовательно, нельзя винить в его
приверженности к конституционной монархии. Не только Англия, но и Дания,
Швеция, Норвегия являются, пожалуй, самыми демократическими
государствами в Европе, несмотря на весьма почитаемую там наследственную
конституционную монархию. Иное дело, что Шмоллер не связывает
конституционную монархию со всемерным развитием гражданских прав и свобод.
Его заботят, главным образом, не демократические реформы, которые были
весьма нужны его стране, а задача умиротворения «низших» классов.
Вообще его представления о классах довольно расплывчаты. Он именует
классами не только капиталистов и пролетариев, но также духовную
аристократию (простые священники, очевидно, образуют другой класс), военную
аристократию (простые офицеры и младший командный состав,
естественно, не принадлежат к этому «классу»), класс землевладельцев,
«крестьянское сословие», класс государственных служащих, класс свободных
профессий. Создается впечатление, что понятие класса Шмоллер непосредственно
связывает с классификацией, как она существует в ботанике, зоологии и
других науках.
Нетрудно понять, что такого рода классификация населения страны
значительно облегчает решение поставленной Шмоллсром задачи: обеспечение
Шмоллер Г. Борьба классов и классовое господство. С. 19.
150

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
примирения классов. Он прямо об этом и говорит: «Задача
государственного прогресса облегчается тем, что общество современных больших государств
делится не просто на два враждебных класса: правящий и подчиненный, а
целую серию классов, преследующих весьма различные интересы».
Благодаря этому имеется «во всяком случае много оснований надеяться, что формы
классовой борьбы и ее развязка будут превращаться в более или менее
разумные и справедливые»1.
Было время, утверждает Шмоллер, когда государственная власть была еще
слаба, фактически находилась «в зачаточном состоянии». Поэтому тогда
борьба классов «выражалась в жестоких, безумных формах... Ее проявлениями
были бунт, революция, насилие, массовые казни, громадные конфискации»2.
Но в годы Великой французской революции государство отнюдь не
находилось в зачаточном состоянии. Бюрократически-военный и к тому же
централизованный государственный аппарат тогда уже вполне сложился. Именно об
этой государственной машине Маркс писал в работе «Восемнадцатое
брюмера Луи Бонапарта», что ее надо сломать в ходе пролетарской революции.
Да и в период революции 1848 г. в Германии государство отнюдь не
находилось в «зачаточном состоянии». Шмоллер явно не в ладах с историей.
Понятно, что его ужасает революция. Революцию-де жаждут одни только
революционеры. Народные массы участвуют в ней, увлеченные примером,
агитацией, не говоря уже о том, что только в революции они могут открыто
высказать свою ненависть к эксплуататорам.
Революция 1848 г. в Германии и других странах была подавлена, что
достаточно убедительно доказало могущество буржуазного государства. Но
страх перед новой революцией, которую, возможно, не удастся подавить,
продолжал охватывать всех сторонников «порядка». Шмоллер — их
глашатай, высказывающий чаяния всех приверженцев status quo: «Что угодно, даже
тираническое правительство, предпочтительнее долгой анархии... На этом
основании каждый здравомыслящий человек будет требовать реформ и
осуждать революцию»3. Это эмоциональное высказывание позволяет понять,
почему теория революции, которую разрабатывали отнюдь не одни только
марксисты (достаточно указать хотя бы на Ж. Сореля, который воздал
панегирик революционному насилию), получила в Германии обывательское
наименование «теории катастроф».
Шмоллер вполне рационально объясняет свой страх перед революцией.
«Новое не всегда может достичь победы мирным путем»4. И на следующей
1 Там же. С. 22, 23.
2 Там же. С. 23.
3 Там же. С. 25.
4 Там же. С. 26.
151

Часть 1
странице: «злоупотребления классов и проявления классового господства
никогда не исчезнут совершенно»1. Это— трезвая констатация исторических
фактов.
Столь же трезво он говорит о безусловной необходимости реформ,
восхваляя в этой связи прусского канцлера К. Гарденберга, продолжателя его
реформ Г. Штейна, когда вопреки сопротивлению юнкерства была в
основном упразднена крепостная зависимость крестьян — им было дозволено
откупаться от нее, отдавая помещикам часть своего земельного надела; была
введена всеобщая воинская повинность и т.д. Не входя в разбор этих
реформ, Шмоллер поясняет: «Идея социальной справедливости должна идти
на компромиссы с суровой необходимостью сильного правительства,
потому что демократизм, доведенный до крайних пределов, заканчивается
тиранией и цезаризмом»2. Эта фраза, по-видимому, должна была оправдать
половинчатость прогрессивных реформ Гарденберга—Штейна, которые не смогли
до конца сломать сопротивление прусских помещиков, поддерживаемых
королем, вопреки деятельности им же назначенных министров. Но Шмоллер,
конечно, ничего не говорит о политической позиции прусского владыки.
Напротив, он уверен в том, что гражданские права и свободы получат
дальнейшее развитие именно благодаря королевской власти, которая
представляется ему той высшей инстанцией, на которой могут и должны быть
разрешены все антагонистические противоречия между классами. «Теперь, —
заявляет он, — легко опереться на популярность и демократические
тенденции, но сила, необходимая для деятельности, еще скорее и удобнее
может быть почерпнута в могучем и законном монархизме»3. Стоит ли
разъяснять, что «могучий и законный монархизм» не имеет ничего общего
с конституционной монархией, которая вовсе не предоставляет монарху
права самолично принимать сколько-нибудь важные социальные
решения. Хочу подчеркнуть, что это верноподданническое отношение к
монархии характеризует не одного лишь Шмоллера. Л. Брентано, о котором
пойдет речь ниже, посвятил объемистую монографию исследованию права
наследования во Франции, Англии, Пруссии и Баварии. При этом он осо-
1 Шмоллер Г. Борьба классов и классовое господство. С. 27. Цитируемому
положению предшествует, однако, патетическое обращение к читателю: «будем надеяться, что
социальные изменения наших институтов осуществятся, поскольку они соответствуют
личным, моральным, интеллекгуальным качествам различных классов» (Там же). Речь,
следовательно, идет о таких «социальных изменениях», т.е. реформах, которые бы
согласовались с интересами различных, а значит и противоположных классов. Ясно, что
такие реформы в принципе невозможны. Поэтому и надежды, формулируемые катедер-
социалистами, носят явно утопический характер.
2 Там же. С. 28.
3 Там же.
152

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
бенно подчеркивал выдающееся значение наследственной монархии,
как важнейшего, по его убеждению, условия благоденствия государства,
обеспечивающего отсутствие каких бы то ни было социальных потрясений. Это
утверждение, конечно, никак не согласуется с историческим опытом
(достаточно хотя бы указать на буржуазные революции в Англии и Франции). И
так же как Шмоллер, Брентано не считает нужным указать на то, что лишь
при конституционной монархии становится возможной реальная
демократизация буржуазного общества1.
Шмоллер— последователь «исторической школы», основателями
которой считаются В. Рошер, Б. Гильдебрандт и К. Книс. Принципы этой
школы он применяет к политической экономии вслед за Ф. Листом, который
доказывал, что экономика каждой страны носит своеобразный
исторический, национальный характер, в силу чего исследование общих для всех или
даже нескольких стран закономерностей экономического развития, в
сущности, лишено смысла. В этом же духе рассуждает и Шмоллер,
характеризующий политическую экономию как науку, описывающую
народнохозяйственные явления и объясняющую их в связи с их причинами в той мере, в какой
эти явления могут быть поняты как единое целое. Экономические
исследования необходимо сочетать с психологией, философией, социологией,
статистикой, юриспруденцией, географией, этнографией и историей техники.
Политическая экономия, прежде всего, должна быть описательной наукой,
историей народного хозяйства и характеристикой его современного
состояния. Теоретический анализ хозяйственных явлений, конечно, также
необходим, но не следует преувеличивать его значение. С этих позиций Шмоллер
возражает против попыток «основать математическую политическую
экономию»2. Такая попытка была предпринята его современником С. Джевонсом.
Автор предисловия к цитируемой книге, известный деятель
Конституционно-демократической партии (кадеты) А. Мануйлов полагает, что научной
заслугой Шмоллера является сочетание экономического исследования с
историческим, статистическим, психологическим и т.д. С этим можно было
бы вполне согласиться, если бы привлечение неэкономических данных не
вытесняло на обочину собственно экономическое исследование. Мануйлов
пишет: «Именно теперь в экономической науке начинает развиваться
движение в пользу широкого пользования психологией, важность которой всегда
выдвигал Шмоллер; экономисты все более и более отрешаются от
механического и узкоматериалистического взгляда на явления хозяйственной
жизни и пытаются найти их объяснение в законах человеческого духа, сближая
1 Brentano L. Erbrechtspolitik, alte und neue Feudalität. Stuttgart, 1899. S. 410—413.
2 Шмоллер Г. Народное хозяйство, наука о народном хозяйстве и ее методы.
Хозяйство, нравы и право. Разделение труда. М., 1902. С. 91.
153

Часть 1
таким образом экономию с этикой и философией»1. Политическая
экономия, действительно, должна быть связана с другими науками. Уже Маркс в
«Капитале» тесно связал экономическое исследование с историческим.
Появление экономико-математических исследований сыграло еще более
важную роль в развитии политической экономии. Это, конечно, не означает, что
следует искать объяснения экономических процессов «в законах
человеческого духа». Но именно такова теоретическая позиция не только автора
предисловия, но и автора книги. По утверждению Шмоллера, «единые чувства
воодушевляют народ, единые представления выступают за порог
национального сознания и родят то, что мы называем единым народным духом». И
далее, на следующей странице: «...то основное умственное и волевое
единство между своими членами, с которым, говоря о народе в высшем
значении этого слова, соединяют представление об единой, направляющей без
всякой внешней организации, отчасти сознательной, отчасти
бессознательной силе. В этом смысле обладает единством и народное хозяйство,
основывающееся на психических силах, их концентрации и соглашении»2.
С позиций идеалистического понимания истории Шмоллер однозначно
выражает свое отношение к социалистической теории. «Ее идея — устранение
неравенства имущества и дохода, уничтожение всякого классового
господства и по возможности всяких классовых различий; возвышение и
поощрение рабочего класса — главная цель, которой она служит; и на этом пути
она уже достигла многого»3. Эта теория осуждается Шмоллером как крайне
односторонняя, что особенно проявляется в утверждениях ее
представителей о социальной справедливости. Справедливость, поучает он, понятие
историческое. Это значит, что не существует одной-единственной
справедливости для всех времен. Аристотель считал справедливым рабовладение, и
в рамках античного общества рабовладение и в самом деле было не только
узаконенным, но и справедливым общественным отношением. Никакое право
не создается на все времена и для всех народов. Существующие отношения
классов тоже не вечны, однако необходимо в полной мере осознавать, что
они сложились в течение длительного исторического развития и именно
поэтому заслуживают уважения и даже почтения. Следует, конечно,
согласиться с историческим подходом к экономическим и всяким иным
социальным процессам, но отсюда вовсе не вытекает, что надо быть апологетом
всего исторически сложившегося, привычного, традиционного.
Люди, разъясняет Шмоллер, создают в соответствии со своей
нравственной ориентацией, обычаями и историческим опытом мир культуры, являю-
1 См.: Шмоллер Г. Народное хозяйство, наука о народном хозяйстве и ее методы. С. X.
2 Там же. С. 5, 6.
3 Там же. С. 31—35.
154

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
щийся «вторым миром». К этому миру культуры принадлежит и народное
хозяйство, и вопрос о социальной справедливости следует ставить,
учитывая историю мира культуры, сообразуясь с ним. «Существует ли
справедливое распределение хозяйственных благ? Должно ли оно вообще
существовать?... В настоящее время, по-видимому, этот вопрос позволителен менее
чем когда-либо»1. Шмоллер не разъясняет, почему сей вопрос неуместен «в
настоящее время». Очевидно, он представляется ему неуместным лишь
потому, что его настойчиво ставят и требуют разрешения
социал-демократы. Его отношение к социал-демократии, разумеется, отрицательное,
связано с убеждением, что она ставит своей целью коренное преобразование
существующего общественного строя, т.е. революцию. Между тем, полагает
Шмоллер, любая революция может быть предотвращена своевременной
реформой. И опасность, исходящую со стороны социал-демократической
партии, также можно предотвратить: «...Всякая опасность с ее стороны будет
исключена, если поставить эту партию на реальную почву и, следовательно,
заставить ее бороться за отдельные практические реформы. Тогда отпадут
сами собой ее неопределенные утопические идеалы и связанные с ними
страсти»2. В дни революции 1848 г., иронически замечает Шмоллер, на
баррикадах не было ни одного рабочего, обладающего сберегательной
книжкой. Истина, которая-де недоступна социал-демократам, занимает
срединную, промежуточную позицию между социализмом и индивидуализмом.
Социальная монархия и есть эта истина, которую пора бы уже уразуметь
социалистическим страстотерпцам.
Шмоллер с возмущением пишет о принятой в Готе
социал-демократической программе. «Только благодаря возрастающему развитию
некультурности и дикости Готская программа 1875 г. потребовала распределения общего
продукта труда каждому индивидууму по его "разумным потребностям"»3.
1 Там же. С. 152.
2 Schmoller G. Über einige Grundfragen des Rechts- und der Volkswirtschaft. S. 151.
3 Шмоллер Г. Народное хозяйство, наука о народном хозяйстве и ее методы. С. 190.
Нетрудно понять в этой связи, как относится этот, так сказать, проблематичный кате-
дер-социалист к Марксу. «Типом спекулятивного книжного ученого без собственных
наблюдений, без знания мира и человека, является Карл Маркс» (С. 43). Можно, конечно,
допустить, что Шмоллер не имел представления о жизненном пути Маркса, о том, что
он в 1842—1843 гг. был редактором боевой «Рейнской газеты», что он активно
участвовал в германской революции 1848 г., издавал в эти годы «Новую Рейнскую газету», что
он был руководителем тайного «Союза Коммунистов», организатором и руководителем
Первого Интернационала и т.д. и т.п. Но если Шмоллер ничего об этом не знал, то
какое имел он моральное право обзывать Маркса спекулятивным книжным ученым?
Вероятно, он читал первый том «Капитала» и, судя по всему, не сумел разобраться в
нем. Книжным ученым среднего уровня, обыкновенным ординарным профессором был
155

Часть 1
Однако критика социал-демократии занимает сравнительно небольшое
место в сочинениях Шмоллера. Главным предметом его критики является,
конечно, марксизм. Он отрицает это учение, поскольку оно признает
«законность» революций, хотя, как известно, основоположники марксизма никогда
не характеризовали революции как переворот, совершающийся в границах
существующих законов. Напротив, они постоянно подчеркивали, что всякая
революция упраздняет законы, служившие опорой и освящением прежнего
общественного строя. Отсюда и вытекает их концепция революционной
диктатуры, которая в буржуазных революциях, естественно, была диктатурой
буржуазии, а в социалистической революции должна была быть, по учению
Маркса и Энгельса, диктатурой пролетариата. Разумеется, эти
теоретические положения абсолютно неприемлемы для Шмоллера. Но не входя в
рассмотрение таких исторических явлений, как революции и диктатура, он, так
сказать, скороговоркой отвергает их с порога, как будто их вообще не было
в истории человечества.
В 1897 г., будучи избран ректором Берлинского университета, Шмоллер в
своей произносимой по традиции речи заявляет: «В 1870—1890 гг. произошло
очевидное для всего мира полное теоретическое и практическое
банкротство обеих старых школ»1. Он имеет в виду школы Маркса и Рикардо. Для
него одинаково неприемлемы теоретические воззрения как социалиста
Маркса, так и убежденного идеолога капитализма и преуспевающего
предпринимателя-капиталиста Д. Рикардо. Правда, желая выступать в роли
беспристрастного ученого, Шмоллер в цитируемой выше монографии все-таки
признает, что Маркс в «Капитале» расширил круг наблюдения процессов
разделения труда, поскольку он противопоставил мануфактурному, ручному
производству фабричное разделение труда, обусловленное применением
машин. Шмоллер «дополняет» Маркса, расписывая разделение между
руководящим и исполнительным трудом, происхождение «либеральных профессий»
(адвокаты, журналисты, писатели, художники и т.д.). Эти профессии,
поясняет он, облагородили третье сословие.
Свое наступление на социализм Шмоллер продолжает, указывая, что
социализм своим требованием справедливого распределения доходов не
сказал ничего нового. Разве не того же требовало и Просвещение XVIII в.?
Социализм-де усугубил заблуждения просветителей. Его главная ошибка
«состояла лишь в том, что он не в достаточной степени оценил различие
не Маркс, а Шмоллер. Спекулятивным ученым его, конечно, никак не назовешь. Его
способность суждения весьма ограничена; главное, на что он способен, сводится к
описанию хозяйственных занятий людей от древности до современного ему общества. Он
больше историк, чем экономист, хотя и занимается описанием экономических процессов.
1 Там же. С. 199.
156

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
между материальной и формальной справедливостью». Справедливость-де
может быть лишь формальной (например, всем гражданам предоставляются
равные права, но далеко не все они могут в полной мере воспользоваться
ими). Что же касается «материальной справедливости», то это, по
убеждению Шмоллера, ложное понятие, ибо таковой нет и быть не может, ибо
люди отличаются друг от друга способностями, образованием,
имущественным состоянием и прочим. И продолжая приведенное утверждение, он
заявляет: «Социализм может нас научить не требовать ложной
справедливости; но он никогда не сможет заставить нас отказаться от борьбы за истинную
справедливость»1. Что понимает сей ученый муж под истинной
справедливостью, совершенно неясно, поскольку он обстоятельно доказывал, что
каждая эпоха характеризуется своей справедливостью. Можно допустить,
учитывая положение тогдашней Германии (полуабсолютистское, выражаясь
помягче, государство), что он имеет в виду правовое государство, в котором
все без исключения граждане действительно равны перед законом и
осуществлено на деле разделение властей, благодаря которому исполнительная
власть не диктует свою волю ни законодателям, ни судьям. Впрочем, Шмол-
лер, как человек осторожный и предусмотрительный, оговаривается:
общество не может быть гармонично устроено, так как гармонии как
«самостоятельной силы» не бывает. И вообще «механика положительного права
ограничивает всякое проведение материальной справедливости. Формальное
право добывается только ценою частичной несправедливости»2. О какой же
истинной справедливости может в таком разе идти речь? Или истинная
справедливость, так сказать, диалектична, т.е. включает в себя и свою
противоположность? Но Шмоллер не признает никакой диалектики, так же как не
признает и амбивалентности правовых установлений, обусловленной их
формальным характером. Он признает только положительное право, т.е., проще
говоря, status quo. Собственно главным, решающим в общественной жизни
является в его идеологическом видении лишь государство — и только оно.
Хотя Шмоллер и не является поклонником философии Гегеля, он вполне
разделяет в высшей степени возвышенное, не исключающее и
самоунижения представление о государстве. «Государство есть центр и сердечная
камера всех учреждений, в которую они все впадают и стекаются»3. Несмотря
на то, что Германия во времена деятельности Шмоллера была страной, в
которой уже было установлено всеобщее избирательное право, он, как бы
забывая о том, что согласно конституции в стране легализовано
существование партий, преследующих не только различные, но и противоположные
1 Там же. С. 199.
2 Там же. С. 196.
3 Там же. С. 208.
157

Часть 1
цели, выражающие интересы противостоящих друг другу классов,
ополчается против всякой оппозиции существующей государственной власти. «Все
эти оппозиционные мнения забывают, что государственный центр есть
руководящая интеллигенция (т.е. интеллект — Т. О.), ответственное
средоточие народного чувства, вершина всех существующих и нравственных сил...»1.
Это раболепное отношение в данном случае к полуабсолютистской власти
очередного Гогенцоллерна вполне характеризует то, что в Германии
получило название бисмарковского «государственного социализма». Государство, с
точки зрения этой разновидности буржуазного социализма, осуществляет
высшую справедливость, определяя, какие доходы должны получать
граждане, принадлежащие к разным классам, ограничивая экономическое
могущество капиталистов, понуждая их идти навстречу требованиям рабочего
класса, если оно, государство, признает их правомерными,
заслуживающими удовлетворения.
Таким образом «государственный социализм» пытается обосновать
воспринятый им по традиции тезис о надклассовости государства, которое-де
в равной мере представляет интересы всех социальных групп и является
верховным арбитром в споре между пролетариями и капиталистами. Обе
стороны должны, следовательно, беспрекословно подчиняться государству с
полной уверенностью в том, что только оно способно примирить
противоположные интересы и удовлетворить потребности всех классов.
«Государство, — уверяет Шмоллер, — может воздействовать на справедливое
распределение дохода всегда только посредством улучшенных социальных
учреждений. Только идя по этому пути, оно может быть гарантировано в
том, что оно не сведет на ничто, благодаря тысяче формальных
несправедливостей, свои лучшие намерения»2. Как ни нелепа эта фетишизация
государства, она, в сущности, возродилась в СССР в период сталинской
террористической диктатуры. И советский социализм с полным правом может
быть назван государственным социализмом, так как именно
государственная власть определяла, какие доходы положены разным
категориям граждан, какие законы должны быть приняты Верховным Советом
СССР (т.е. парламентом), какие приговоры должны выноситься судьями,
согласующими свои решения по сколько-нибудь важным вопросам с
соответствующими партийными органами, которые, собственно, и были
государственной властью на всех уровнях жизни советского общества.
Стоит отметить, что воззрения Шмоллера немногим отличаются от
воззрений В. Рошера, основоположника немецкой «исторической школы»,
которого никто не считал социалистом. В 1854 г. он издал первый том своих
1 Шмоллер Г. Народное хозяйство, наука о народном хозяйстве и ее методы. С. 209.
2 Там же.
158

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
«Начал народного хозяйства». Русский экономист И. Бабст в предисловии к
русскому изданию этой книги подчеркивает, что Рошер «нигде не пытается
выставлять абсолютного идеала народного хозяйства...»1. Действительно,
такого идеала не может быть. Но суть дела в том, что Рошер приписывает
социалистическим учениям провозглашение абсолютного идеала. Если это
можно сказать об утопических социалистах и коммунистах, то никак нельзя
сказать о социалистическом учении основоположников марксизма. Правда,
в оправдание Рошеру можно указать, что он ни слова не говорит о них и,
по-видимому, даже не подозревает об их существовании. Коммунизм, по его
словам, «...непоследовательное преувеличение демократического начала
равенства. Люди, которые постоянно слышат, как их называют
«самодержавным народом», а их благосостояние высшим государственным законом, всегда
тяжелее осознают неизмеримую разницу между собственной бедностью и
привольем других слоев общества»2. Но перспектива коммунистического
переустройства общества характеризуется Рошером лишь как превращение
состоятельных людей в бедняков. «Где теперь 1000 богатых и 100 000
пролетариев, там спустя одно поколение не будет совсем богатых, но может
быть 200 000 пролетариев»3. Коммунизм, утверждает Рошер, был возможен
лишь на низших ступенях исторического развития человечества. В
развитом, культурном обществе обобществление «имущества» (он не говорит о
средствах производства) не дало бы тех результатов, которые от него
ожидают коммунисты. Обобществление имущества никому не выгодно. Эти
прописные истины либерализма, которые подвергали беспощадной критике
основоположники марксизма и их продолжатели, пересказывает своими словами
«государственный социалист» Шмоллер, который, как отмечалось уже выше,
1 См.: Рошер В. Начала народного хозяйства. М., 1860. Т. 1. С. 11.
2 Там же. С. 168.
3 Там же. С. 176. В этой же книге Рошер утверждает, что доход капиталиста не что
иное, как его заработная плата. «Каждый класс общества, — продолжает он, —
обладающий известною отраслью дохода, должен сознавать, что его выгоды совпадают с
интересами всего народного хозяйства» (С. 155). И десятью страницами ниже: «Итак,
гармонию между крупной, средней и мелкой собственностью должно считать необходимым
условием процветания народа» (С. 165). В другом своем сочинении «Наука о народном
хозяйстве», вышедшем в свет в 1859 г., Рошер назидательно указывает: «Ограждение
низших классов от притязаний высших составляет такой же интерес, как и призвание
государственной власти» (Наука о народном хозяйстве. М., 1869. Т. 2. С. 86). Во втором
полутоме этой же работы Рошер утверждает: «Признаком здорового хозяйства и
высокоцивилизованного народа служит именно гармоническое отношение между
деревней и городом, между земледелием и промышленность ю» (Наука о
народном хозяйстве. М., 1870. Т. 2. Отделение второе. С. 493). Там же утверждается:
чем более развито народное хозяйство, тем выше заработная плата наемных рабочих.
159

Часть 1
по-видимому из осторожности и предусмотрительности, в отличие от
других катедер-социалистов, не называет себя социалистом. Более того, он,
полемизируя с Трейчке, осуждает и катедер-социализм, несмотря на свою
фактическую принадлежность к этому вполне одобрявшемуся Бисмарком
идейно-политическому течению. «Приверженцы катедер-социализма, —
пишет он, — зашли слишком далеко в пылу борьбы: они провозгласили
некоторые идеалы, которые несмотря на свою неопределенность весьма схожи
с безумными построениями грубого социализма. И если бы эти идеалы
были осуществлены, это уничтожило бы всякий социальный порядок». И
тут же Шмоллер подчеркивает свою преданность прусской монархии:
«...Чем более чувствую я себя монархистом, тем более все мои помыслы
связаны с государством Гогенцоллернов, с возрождением Германской
империи и с борьбой против антигосударственных тенденций ультрамонта-
низма и социал-демократии...»1. Именно эта преданность царствующей
династии позволяет ему, заявляет Шмоллер, высказываться в пользу
«четвертого сословия» (т.е. пролетариата), высказываться, подчеркивает он, «с
неограниченной свободой мысли» за социальные реформы. Разумеется, сия
«неограниченная свобода мысли» заранее ограничена основными
убеждениями Шмоллера.
В 1887 г. Шмоллер издал объемистый сборник своих статей,
печатавшихся в разные годы. В нем, в частности, помещены три статьи,
опубликованные в 1864—1865 гг. в «Preussische Jahrbücher» под общим названием
«Рабочий вопрос». Их содержание сводится к полемике с Лассалем и даже
Шульце-Деличем, который рассуждал и действовал вполне в либеральном
духе, открещиваясь от социалистических идей. Лассаль, сформулировавший
«железный закон заработной платы» и ссылавшийся в этой связи на
Маркса, вызывает буквально негодование Шмоллера, который разъясняет, что
главная причина тяжелого положения рабочих — промышленная революция,
но она же, в конечном счете, приведет к существенному улучшению их
положения. Он ссылается на пример Англии, где рабочие нередко
участвуют в прибылях предприятия, на котором они трудятся. Рабочий,
подчеркивает он, — свободный человек, но свобода также обязывает трудиться.
«Прогресс в человеческой свободе не есть прогресс произвола, но
представляет собой мост между границами принудительного права и свободной
нравственностью»2. Это в особенности, подчеркивает Шмоллер, надо учесть
пролетариям, которые недостаточно осознают, что «добродетель бережливо-
1 Schmoller G. Über einige Grundfragen des Rechts- und der Volkswirtschaft. Ein offenes
Sendschreiben an H. Prof. von Treitschke. Jena, 1875. S. IV.
2 Schmoller G. Kleine Schriften zur Wirtschaftgeschichte? Wirtschaftstheorie und
Wirtschaftspolitik. Leipzig, 1887. S. 416.
160

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
сти— первая ступень, ведущая к нравственно-экономическому подъему
(Erhebung)»1.
Шмоллер особенно резко критикует Лассаля за его предложения
создавать производительные товарищества рабочих, предприятия, независимые от
капиталистов. Производственные кооперативы, утверждает он, требуют
такого рода человеческих способностей, которые не присущи пролетариям, в
ином случае они не были бы пролетариями. Гораздо полезнее рабочему
классу и несравненно более соответствуют его социальному положению
потребительские кооперативы, благодаря которым создается возможность
покупать необходимые продукты и вещи по пониженным ценам.
Особенное возмущение Шмоллера вызывает лассалевское требование не
удовлетворяться профсоюзными объединениями, а создавать политическую
организацию рабочего класса. «Лассалевский упрек, что все эти союзы лишь
продлевают безнадежную борьбу ремесленников против фабричного
производства, основывается на явно неправильном представлении ... на
абстрактной идее, что все ремесленное производство будет разрушено производством
фабричным»2. Создание политической партии рабочего класса представляется
Шмоллеру чуть ли не восстанием.
В 1938 г., отмечая столетие со дня рождения Шмоллера, А. Шмитхор,
один из его последователей, предпринял издание «Шмоллеровского
ежегодника по законодательству, управлению и народному хозяйству в
германской империи». Второй полутом этого издания был целиком посвящен
чествованию этой немецкой знаменитости. Остановлюсь кратко на двух
помещенных в нем статьях. Ф. Люрге в очерке «Густав фон Шмоллер как
социальный политик» подчеркивает, что последний был «сыном своего
времени» в том смысле, что признавал теорию развития, верил в прогресс,
придерживался исторического детерминизма. Но в отличие от старой
немецкой «исторической школы», которая была инфицирована романтизмом,
Шмоллер, как глава новейшей формы этого учения, является реалистом,
которому свойственны активизм, воля к действию, политизация. Люрге
ссылается на некоего Бринкмана, назвавшего Шмоллера «основателем
научной социальной политики». Конкретным выражением этой не только
теоретической, но и практически-политической политики было
обоснованное Шмоллером «требование постепенного участия низших классов в
благополучии, нравственности, образовании, каких уже достигли высшие
классы»3.
1 Ibid. S. 525.
2 Ibidem. S. 451.
3 Schmollers Jahrbuch für Gesetzgebung, Verwalttung und Volkswirtschaft im Deutschen
Reiche. München, 1938. 62 Jahrgang. II Halbband. S. 193.
6 Зак. 1440
161

Часть 1
Само собой разумеется, что этот, пользуясь известным французским
выражением, «маленький великий человек» (un petit grand home) именуется
«государственным социалистом». Учитывая то обстоятельство, что
цитируемое издание появилось в годы гитлеровской террористической диктатуры,
вызывает некоторое удивление, что Шмоллер не назван хотя бы
предшественником «национал-социализма». Правда, автор статьи подчеркивает: «Он
видел, таким образом, опасное обострение классовых противоположностей»1.
Читателю дается понять, что этот конфликт может быть улажен лишь
установившимся в Германии новым государственным порядком.
Вторая привлекающая внимание статья принадлежит некоему В. Кром-
фардту— «Преодоление классовой борьбы по Густаву Шмоллеру».
Последний характеризуется как носитель великой немецкой традиции и
государственной идеи, продолжатель Трейчке, предшественник О. Шпана, борец с
марксизмом и материалистическим пониманием истории, прежде всего.
Шмоллер, подчеркивает Кромфардт, доказал, что представление об
общественном развитии как борьбе классов — «наивный постулат»2. Борьба
классов могла бы действительно расколоть общество, лишить его жизненно
необходимого экономического, национального, духовного единства, если бы
не государство, которое призвано преодолевать классовые
противоположности и на деле преодолевает их. Поэтому преодоление классовой борьбы —
не только задача, которая постоянно стоит перед государством, но и
наличествующее состояние общества, которое, однако, всегда может измениться.
Шмоллер, отмечает автор статьи, вовсе не отрицает борьбы классов,
господства одного класса над другим. Все это имело место при феодализме и
на ранних ступенях развития нового, сменившего феодализм общества,
которое установило правовой порядок, демократию. Классы, конечно, не
могут быть устранены; разделение общества на классы необходимо и
неизбежно. Более того, оно благодетельно. Поэтому марксистская концепция
будущего бесклассового общества есть не что иное, как новая мифология.
Кромфардт ссылается на опубликованную в 1926 г. в этом же ежегоднике
статью И. Шумпетера «Густав Шмоллер и проблемы современности». То, что
такой, несомненно, вьщающийся экономист* посчитал нужным заняться иссле-
1 Schmollers Jahrbuch für Gesetzgebung, Verwalttung und Volkswirtschaft im Deutschen
Reiche. München, 1938. 62 Jahrgang. II Halbband. S. 195.
2 Ibid. S. 337.
* В «Экономической энциклопедии», вышедшей в постсоветское время под
редакцией академика Л.И. Абалкина, в статье об этом экономисте отмечается: «Шумпетер
разработал теорию эффективной конкуренции как движущей силы экономического
развития, достигаемого на основе институциональных изменений и технологических
инноваций. Цикличность экономического роста он рассматривал как закономерность,
хотя, согласно его логике, кризисы не являются неизбежными... В результате исследо-
162

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
дованием значения теоретического наследия Шмоллера, показывает, как высоко
оценивалась в тогдашней Германии вполне заурядная социально-экономическая
теория. Впрочем, эта оценка учения Шмоллера нисколько не отрицает того, что
он, как и многие другие его современники, во многом правильно понимал и
предвосхищал тенденции развития капиталистического способа производства.
Что же касается социалистических воззрений Шмоллера, то они,
естественно, не могут не вызывать сомнения. Почему он, несмотря на
всевозможные критические оговорки, все же причислен к плеяде катедер-социали-
стов? По-видимому, потому, что «государственный социализм в бисмарковской
Пруссии был если не официальной, то, по меньшей мере, официозной
идеологией. И не только Шмоллер, но и все другие немецкие катедер-социали-
сты (все они, в сущности, являются современниками, подвизающимися во
второй половине XIX в.) были именно «государственными социалистами» и
в этой своей ипостаси не только приемлемыми, но в немалой мере
превозносимыми наиболее проницательными и дальновидными
представителями правящих верхов. Недаром же Шмоллеру был пожалован
дворянский титул царствующей персоной.
Луйо Брентано (1844—1931)
Л. Брентано обычно называется в первом ряду среди представителей
немецкого катедер-социализма, с чем никак нельзя согласиться, так как значительно
раньше него выступил Ф.А. Лангс, который, правда, не создал своей школы.
А. Менгср и А. Вагнер также опубликовали свои первые работы немного
раньше Брентано, но именно он получил наибольшую известность, несмотря на
то, что его социалистические воззрения выражены недостаточно отчетливо и
вполне могут быть поставлены под вопрос. П. Струве в предисловии к
вышедшей в русском переводе книге Г. фон Шульце-Геверница, одного из учеников
Брентано, писал: «Школа Брентано — ив этом, между прочим, ее значение и
заслуга в науке — вполне реалистична или, как принято говорить после Маркса
и Энгельса, материалистически ставит вопрос об условиях экономического
развития. В этом смысле она буржуазно-либеральное выражение того же самого
строя идей, который известен под наименованием экономического
материализма». И тут же Струве, все еще считающий себя марксистом (разумеется,
критическим), считает нужным подчеркнуть: «...его буржуазные симпатии и —
если можно так выразиться— вкусы нам совершенно чужды»1.
ваний Шумпетер пришел к выводу о неизбежности трансформации
частнопредпринимательского капитализма в экономическую систему, развитие которой будет
регулировать государство» (Экономическая энциклопедия. М., 1999. С. 971).
1 См. Шульце-Геверниц Г. Очерки общественного хозяйства и экономической
политики России. СПб., 1901. С. VII.
163

Часть 1
Брентано основательно занимался изучением английского
тред-юнионизма, неоднократно бывал в Англии и пришел к выводу, что именно
профсоюзная организация рабочего класса вполне в состоянии разрешить
наболевший «социальный вопрос». Тред-юнионы объединяют наемных рабочих
одной и той же специальности, защищают их общие интересы путем
заключения коллективных договоров с работодателями, заботятся о своих
членах, оказавшихся безработными, больными, и т.д.
В. Святловский, биограф и некритический приверженец Брентано,
указывает: «Изучение рабочего класса в Англии, а равно встреча и знакомство,
превратившееся впоследствии в дружбу, с некоторыми из выдающихся
вождей тред-юнионистского движения было крайне полезно». И далее:
«...Положительные результаты тред-юнионов убедили Брентано в
возможности разрешения рабочего вопроса и при существующем хозяйственном
строе, а равно и признать во многих случаях социального
неустройства добровольную организацию рабочих в союзы одним из лучших средств
экономической реформы»1.
В Германии, отмечает Брентано, долго не было аналогичных английским
организаций рабочего класса. Правда, в ней еще во времена цехового строя
(т.е. в докапиталистическую эпоху) существовали союзы подмастерьев, но
они фактически были нелегальными организациями, так как закон
запрещал всякие коалиции.
В Германии в течение долгого времени не было договорных отношений
между рабочими предприятия и его хозяином. Рабочий, подчеркивает
Брентано, был рабом. Значительная часть работников вообще находилась в
крепостной зависимости, с которой в Англии было покончено еще до Великой
английской революции. В Германии же лишь в XIX в. помещики и
предприниматели в городах пришли, в конце концов, к сознанию, что гораздо
выгоднее иметь, вместо недовольных крепостных, свободных рабочих,
которые сами должны заботиться о том, чтобы продать свою рабочую силу, чтобы
обеспечить себя пищей и всем другим необходимым для более или менее
сносной жизни. «Цивилизация, — пишет Брентано, — требовала отмены
владельческого господства работодателя над рабочим во имя прав последнего и
его нравственной обязанности наилучшим образом использовать свою
рабочую силу и довести свои способности до наивысшего развития»2. Приведен-
1 Святловский В'. Л. Брентано. М, 1896. С. 20, 38.
2 Брентано Л. Профессиональные организации рабочих. СПб., 1904. С. 7.
Приведенная цитата поясняется на следующих страницах: «По существующему праву на рабочем
не лежит никакой иной обязанности к труду, кроме взятой на себя по добровольному
договору, и юридически он совершенно свободен и не обязан заключать такой договор»
(С. 9). Но это не более чем видимость, признает Брентано, так как рабочий в ы н у ж -
164

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ная формулировка отдает изрядным лицемерием. Дело, конечно, вовсе не в
гуманности и отнюдь не в заботе о нравственности и развитии способностей
рабочего, тем более «до наивысшего уровня», что нисколько не желательно
капиталисту-предпринимателю. Свободный рабочий (и это отмечает Брента-
но) сам должен заботиться о себе и, прежде всего, о том, чтобы найти себе
работу и притом на условиях, которые не приходится ему выбирать; они
диктуются предпринимателем. «Таким образом, — заключает Брентано, —
кто устанавливает условия труда, тот не только устанавливает размер труда
и цену за него, но одновременно с этим распоряжается над всем
физическим, умственным, нравственным и гражданским существованием рабочего»1.
Конкуренция между рабочими, неизбежная вследствие того, что количество
рабочих мест почти всегда меньше, чем количество пролетариев, ищущих
работу, постоянно приводит к понижению заработной платы работающих. Ведь
безработные готовы трудиться и за пониженную зарплату, поскольку иного
выхода у них нет. Однако борьба рабочего класса с произволом
хозяев-капиталистов в конце концов, с удовлетворением констатирует Брентано, дает свои
заслуженные плоды: право рабочих объединяться в профсоюзы признается
законным; запрещение образовывать коалиции отменено. Начинается новая
эпоха в истории рабочего движения: множатся профессиональные союзы,
которые эффективно защищают интересы своих членов против власти
капитала. Однако капиталисты тоже не дремлют. «Против профессиональных
союзов рабочих поднимаются общества для защиты работодателей... Эти
общества работодателей ставят себе задачей противодействовать повышению
заработной платы и всякому улучшению условий труда, могущему повести к
вздорожанию издержек производства, добиваться понижения заработной
платы, удлинения рабочего времени и, в особенности, — где это
представляется возможным, — уничтожить профессиональные союзы рабочих»2.
д е н продавать себя, потому что «бедность вынуждает его для поддержания своего
существования— непрерывно выносить на рынок пользование ею— его труд. Поэтому
являлось как бы издевательством, когда рабочего делали лично ответственным за
достигнутые им условия продажи наравне со всяким другим продавцом» (С. 9). Эти
положения напоминают третий раздел четвертой главы первого тома «Капитала» Маркса.
Подытоживая анализ продажи рабочей силы капиталисту, Маркс саркастически
замечает: «Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы
следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит
желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на
рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы
кроме одной: что эту шкуру будут дубить» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 187).
Само собой разумеется, что это сравнение не в пользу Брентано.
1 Там же. С. 10.
2 Там же. С. 28.
165

Часть 1
Факты, которые невозможно игнорировать, вынуждают Брентано
называть вещи своими именами: налицо классовая борьба между трудом и
капиталом. Признание сего факта изображается Святловским как
выдающаяся заслуга Брентано, который, по его словам, «более чем ясно стоит за
борьбу классов и рекомендует рабочему населению самому завоевывать
себе необходимые права и лучшую заработную плату». При этом Святлов-
ский оговаривается, что Брентано совершенно не удовлетворяет позиция
Ф.А. Ланге, поскольку тот рассуждал «о необходимости изменения
основ современного общественного и государственного порядка»1. Да,
Брентано, действительно, решительно выступает против тех социалистов, которые
провозглашают исторической необходимостью упразднение частной
собственности на средства производства, превращение этих средств в общественную
(или государственную) собственность. По его убеждению, осуществление
этого социалистического идеала угрожало бы самым драгоценным благам
человечества: свободному развитию личности и прогрессу культуры.
Приведенное выше положение Брентано о классовой борьбе пролетариев
против гнета капитала в ходе дальнейшего изложения фактически
дезавуируется. Оказывается, что эта классовая борьба была необходимостью лишь
постольку, поскольку работодатели еще не сознавали необходимости в полной
мере считаться с интересами наемных рабочих. Но это время уже позади.
«Работодатели, — уверяет он, — логикой обстоятельств воспитываются к
действительному признанию того равноправия рабочих при заключении рабочего
договора, которое законодательство давно уже признало за ними»2. Эта же
мысль повторяется в еще более усиленной форме в заключительной части
брошюры Брентано. Свое убеждение в том, что наступила эпоха классового
примирения, он подкрепляет цитатой из монографии Сиднея и Беатрисы
Веббов, посвященной истории тред-юнионов: «Профессиональные союзы
оставили в стороне все проекты социальной революции, решительно
направили свои силы против наихудших форм законодательного и экономического
гнета, от которого они страдали, и постепенно улучшали для этой цели
организации, ставшие неотъемлемой частью современного хозяйственного строя»3.
1 Святловский В. Л. Брентано. С. 43. Далее Святловский подчеркивает: «Одним из
главнейших факторов социального прогресса Брентано считает самоотверженную
деятельность со стороны образованных классов общества,
направленную на улучшение материальной и духовной обстановки рабочего. Эту
деятельность он считает такою же важною, как и вышеуказанная самодеятельность
рабочего класса и вмешательство государственной власти. В соединении
этих-то трех факторов и состоит программа, с помощью которой Брентано разрешает
рабочий вопрос в тесном смысле» (С. 56).
2 Брентано Л. Профессиональные организации рабочих. СПб., 1904. С. 24.
3 Там же. С. 40.
166

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Рабочее движение развивается, с точки зрения Брентано, благодаря
растущему самосознанию пролетариата, который, добиваясь соответствующих его
интересам законодательных актов, все более проникается, с одной стороны,
уверенностью в своих силах, а с другой— правильным пониманием громадной
роли всеобщего избирательного права и участия его представителей в
парламенте с целью принятия законов, способствующих дальнейшему улучшению
жизненных условий этого класса. Социал-демократические партии,
рассчитывавшие еще в недавнем прошлом на революцию, которая вспыхнет
вследствие очередного, но более тяжелого, чем предшествующие, экономического
кризиса, все более перестраиваются и становятся фактически
парламентскими партиями, выражая тем самым наиболее адекватным образом
действительные интересы рабочего класса. «Почти само собой понятно,— утверждает
Брентано, — что значительное большинство членов рабочих союзов всегда
стояло за всеобщее избирательное право и прочие широкие политические
требования. Но так они держались только индивидуально, как частные граждане.
Напротив, они строго наблюдали за устранением из профессиональных
рабочих союзов, как таковых, всякой политики, всяких религиозных вопросов»1.
Итак, всеобщее избирательное право, так же как и участие в
парламентской законодательной деятельности, необходимы пролетариату, утверждает
Брентано, исключительно для решения экономических вопросов, имеющих
важнейшее значение для его трудовой деятельности, социального
обеспечения на случай безработицы, инвалидности, старости. Не надо думать, что
это лишь точка зрения буржуазного профессора. Так мыслят и сами
пролетарии, о чем говорят свидетельства Энгельса об английских рабочих и его
переписка с Зорге, из которой становится очевидно, что не только
английские, но и американские пролетарии мыслят по-буржуазному. И в этом нет
ничего удивительного, так как буржуазная идеология господствует (обычно
в смягченной и завуалированной форме) и в небуржуазной среде.
Убеждение основоположников марксизма в том, что пролетариату внутренне
присуще антикапиталистическое (даже коммунистическое, по их словам)
сознание, — глубокое, в сущности, утопическое заблуждение. В этом отношении
Ленин был гораздо трезвее, когда утверждал, что тред-юнионистское
сознание— буржуазное сознание, и социалистические убеждения можно и
нужно внести в пролетарские массы извне. Но и он глубоко заблуждался,
полагая, что чем более развит капиталистический строй, тем ближе
рабочему классу идеи социализма. Англия и США, отнюдь не подтверждающие
этот вывод, просто игнорировались Лениным.
Святловский в названной книге обильно цитирует Брентано, отбирая
наиболее характерные для него высказывания. Так, ссылаясь на деятельность
Там же. С. 42.
167

Часть 1
либералов, христианских социалистов и руководство тред-юнионов, Брента-
но с удовлетворением утверждает: «через пропасть, которая некогда
разделяла в Англии высшие и низшие классы, теперь, таким образом, переброшен
мост. Вместо прежнего враждебного отношения между обеими сторонами
царствует ныне в высших классах проникнутое симпатией понимание
потребностей и стремлений низших. У последних в свою очередь развилось
понимание необходимости существования высшего класса, который должен
исправлять функции руководителей народа и исправляет. Конечно, осталось
еще многое сделать и, конечно, всегда будет предстоять много работы. Но
самое главное уже совершено»1. Этот в елейных тонах выписанный пассаж,
разумеется, гиперболизирует тенденцию, которая действительно имеет место.
Реальное отношение между так называемыми высшими и так называемыми
низшими классами, разумеется, далеко не представляет собой идиллической
картины. Противоречия между ними — антагонистические противоречия.
Однако рабочий класс развитых капиталистических стран не только в наше
время, но и в середине прошлого века стремился разрешить (ограничить,
притупить) это противоречие отнюдь не путем революционного насилия.
Святловский утверждает, что Брентано — первый «выдающийся
экономист, обративший внимание на картели»2. В этой связи он цитирует
положение Брентано: «Картелизация представляет из себя новую стадию в
морфологии политической экономии. И весьма поэтому возможно, что и картели,
наряду с другими новейшими организациями, вызванными чрезмерным
экономическим ростом промышленности и давлением мирового рынка,
являются переходною ступенью к новому экономическому строю будущего»3.
Брентано, как правило, не пользуется термином «социализм», хотя он
вполне вошел в лексикон катедер-социалистов. Будущее общество не трак-
1 См.: Святловский В. Л. Брентано. С. 70—71. Однако вопреки приведенному
положению Брентано Святловский констатирует: «Против превосходно организованных
всевозможных рабочих союзов, кооперативных товариществ и пр. стали возникать не менее
организованные союзы предпринимателей и торговцев, всякие картели, синдикаты,
тресты, корнеры, ринги и пр.» (С. 97). Неудивительно поэтому, что решение социального
вопроса Брентано, в сущности, возлагает на так называемую самопомощь
пролетариев. Взаимопомощь рабочих характеризуется Брентано как их капитал, который
дает им возможность бороться с нуждою и отстаивать свою самостоятельность и
независимость. На деле же, вопреки Брентано, нелепо говорить о независимости рабочих.
Брентано обосновывает также необходимость страхования рабочих, подчеркивая, что оно
будет плодотворным лишь тогда, когда станет обеспеченным регулярными взносами
рабочих для этой цели. Что касается «высших классов», то их участие в деле
улучшения жизненных условий пролетариата, конечно, желательно, но не обязательно.
2 Святловский В. Л. Брентано. С. 97.
3 См. Там же. С. 107.
168

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
туется им как посткапиталистический общественный строй. Речь идет лишь
о новой, более совершенной стадии развития буржуазного общества, с
которой он связывает окончательное решение социального вопроса, вполне
удовлетворяющее и рабочих, и капиталистов. Это, конечно, иллюзия, однако
отнюдь не лишенная реального содержания, поскольку именно в эту эпоху
сравнительно позднего капитализма, ошибочно именовавшегося
марксистами-ленинцами кануном пролетарской революции, рабочему классу наиболее
развитых капиталистических стран вполне удается добиться благополучных,
по убеждению его рядовых представителей, условий труда, социального
обеспечения и т.д.
В 1901 г. Брснтано, избранный ректором университета, произносит,
соответственно обычаю, речь, тема которой «Этика и народное хозяйство в
настоящее время». Он начинает ее с утверждения, что коммунистические
убеждения зародились в далеком прошлом и неразрывно связаны с ним. «Отцы
церкви не считали собственность естественным правовым учреждением.
Естественным для них был коммунизм. Как воздух не может быть чьей-либо
собственностью, как свет солнца, так и все остальное в мире должно быть
дано для всех, общим, а не разделенным владением. Собственность
представляется им следствием первородного греха, ставшим неизбежным
поэтому злом. Поэтому ее терпят в повседневной жизни... Но никто не должен
быть настолько бесстыдным, чтобы похваляться своей собственностью»1.
Речь, конечно, идет о частной собственности, хотя остается неясным,
имеется ли в виду собственность на средства производства. Скорее всего,
осуждаются богатство, роскошь.
С точки зрения первоначального христианства, как повествует Брентано,
собственность является настолько большим бедствием для души, что
церкви следует ее осуждать, кому бы она ни принадлежала. Строжайшему
осуждению также подлежали в те времена торговля и деньги, сокровища и в
первую очередь, само собой разумеется, ростовщичество.
Отцы церкви, подчеркивает Брентано, исходили из признания
природного равенства людей и равенства их нормальных потребностей. Так было еще
в XIII в. Но собственность, богатство все более умножались, да и сама
церковь стала едва ли не крупнейшим собственником. Хотя она по-прежнему
проповедовала отказ от собственности, как идеал, на практике она
поступает по-иному. Так возникает противоречие между этическими убеждениями
и практической жизнью. В конечном итоге развитие «хозяйства» (так
именуется развитие производительных сил) освобождает экономические
воззрения от церковной догматики, что исторически совпадает с восстанием
человеческого разума против варварства папской власти и христианской церкви
Brentano L. Ethik und Volkswirtschaft in der Gegenwart. München, 1902. S. 5.
169

Часть 1
вообще. Такова Великая английская революция XVII в. Друг Т. Гоббса В. Пет-
ти «становится основателем современной науки о хозяйстве»1. Затем
следуют физиократы, А. Смит, Д. Рикардо, их продолжатели и оппоненты.
Торговля осознается как одинаково выгодная и продавцу, и покупателю. Брентано
заканчивает свою речь утверждением, что законы экономического развития
должны соответствовать природе вещей, ибо «все развитие общественной
жизни может быть успешным и справедливым только тогда, когда оно не
противоречит природе вещей, являющихся частью природного развития»2.
Что в данном случае понимается под «природой вещей»? Если имеются в
виду экономические «вещи», то почему они объявляются частью
«природного развития»? Все это звучит невразумительно. Может быть, это просто
риторическая концовка речи. Впрочем, Брентано, вероятно, можно извинить,
так как в немецком языке (это, конечно, недостаток) слова «естественный»
и «природный», которые вовсе не являются синонимами, обозначаются
одним и тем же словом: natürliche (г).
Остановлюсь еще на одной работе Брентано, которая, кстати сказать,
посвящается Шмоллеру, как «другу». При этом подчеркивается общность их
взглядов.
Основная тема этой книги — страхование рабочих от безработицы,
несчастных случаев, инвалидности путем «самопомощи», т.е. средствами
самих рабочих. Об участии государства в этом деле кратко: «Единственное,
что можно требовать от государства, состоит в том, чтобы оно не
препятствовало своими законами развитию корпоративных организаций рабочих»3.
Брентано утверждает, что Лассаль, вызвавший к жизни
социал-демократическую партию Германии, превратил учение о «железном законе»
заработной платы в центр своей агитации. Всеобщее избирательное право,
завоевание которого Лассаль провозгласил главной задачей партии,
призвано было преодолеть этот закон, обрекающий пролетариев на
нищенскую жизнь. После смерти Лассаля этот «закон» не канул в Лету и
продолжал сохранять свое значение главного агитационного лозунга. «Однако Карл
Маркс, духовный отец немецкой социал-демократии, смог после смерти
Лассаля оказывать непосредственное влияние на воззрения членов СДПГ, и
наряду с учением о «железном законе заработной платы» учение о
стоимости Маркса и его учение о кризисах производства стали служить агитации
за уничтожение существующего общественного и хозяйственного порядка»4.
1 Brentano L. Ethik und Volkswirtschaft in der Gegenwart. S. 30.
2 Ibid. S. 38.
3 Brentano L. Die Arbeiterversicherung gemäss der heutigen Wirtschaftsordnung. Leipzig,
1897. S. 224.
4 Ibid. S. 4.
170

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Характерно, что деятельность СДПГ Брентано сводит к агитации,
игнорируя тот факт, что задачи, которые она формулирует в своей программе,
рассчитаны отнюдь не на самое ближайшее будущее. Но слова
«агитация» и «агитатор» являлись в тогдашнем словоупотреблении бранными
словами.
Теорию стоимости Маркса Брентано характеризует как возрождение и
повторение экономических учений А. Смита и Д. Рикардо. Новым является
лишь то, что описанное этими учеными хозяйственное устройство Маркс
именует «капиталистическим способом производства». Только к этому-де и
сводится новшество, привнесенное Марксом в политическую экономию.
Правда, в ходе дальнейшего изложения Брентано несколько изменяет свой
суровый приговор.
По учению Маркса, указывает он, прибавочная стоимость тем выше, чем
меньше заработная плата. Впрочем, это утверждал и Рикардо, хотя он
говорил не о прибавочной стоимости, а о прибыли. Заработную плату также
понижает наличие резервной армии безработных. Капиталист
заинтересован в ее существовании. И механизм капиталистического производства
постоянно воспроизводит «относительное перенаселение».
Таким образом, подытоживает Брентано, марксизм создал три основы
социал-демократической партии: учение о «железном законе заработной
платы», теорию прибавочной стоимости и учение о кризисах перепроизводства,
как экономической основе якобы неизбежной социалистической революции*.
Теорию стоимости (а тем более прибавочной стоимости) Брентано без
околичностей именует несостоятельной. Это, по его мнению, в Германии было
доказано еще в 1832 г. экономистом Херманном, который в книге
«Государственно-научные исследования» (Staatswissenschaftlichen Untersuchungen)
полностью опроверг и Смита и Рикардо. Даже Ф. Меринг в своей истории
германской социал-демократии вынужден признать, что критика закона
прибавочной стоимости вызвала смятение в социал-демократическом
лагере. Эту критику, начатую Херманном, продолжил А. Шеффле. Рушится
«железный закон заработной платы». Это признал и Ф.А. Ланге, которого
Брентано почему-то причисляет к социал-демократам. Он ссылается и на
А. Вагнера, который в своем учебнике политической экономии также
присоединяется к отрицанию этого закона. Необеспеченность рабочих, о
которой «разглагольствуют» социал-демократы, вовсе не связана с
экономическими основами современного общества. Это явление «следствие того, что
* Ibidem. «Среди этих трех теорий, — утверждает Брентано, — наиболее важными
являются учение о стоимости и систематическом ограблении рабочих
предпринимателями. Маркс с полным правом объявил эти теории краеугольным камнем своего
мировоззрения» (Ibidem).
171

Часть 1
основы и требования современного хозяйственного порядка в его
отношении к рабочему еще не полностью осуществлены»1.
Если в эпоху средневековья поддержку нуждающемуся ремесленнику
(вследствие несчастного случая, болезни и т.д.) оказывал его цех (гильдия),
то в новое время, в XIX в. в особенности, в Англии и других европейских
странах появились рабочие кассы взаимопомощи. Запрещение
коалиций (и, следовательно, профсоюзных объединений) отменено сначала в
Англии, затем в других странах Западной Европы. Брентано описывает эти
события как следствие нравственного прогресса общества, в то время как
главную роль во всем том, чего добились пролетарии, играла, конечно,
их борьба, классовая борьба. Он отмечает, что не все члены профсоюзов
являются членами касс взаимопомощи, указывая при этом, что, к
сожалению, еще не все рабочие осознали тот путь, который ведет их к
благоденствию.
Брентано обеспокоен состоянием нравственности в рабочей среде,
правильно указывая на то, что причина этого в «необеспеченности» (так
именуется то, что фактически является нищетой). Однако его не столько
беспокоит положение пролетариев, сколько возникающая вследствие их
«необеспеченности» угроза существованию буржуазного общества. Это,
поясняет он, и побудило его написать рассматриваемую работу.
«Отправным пунктом этого сочинения было размышление о том, что наши рабочие
страдают вследствие необеспеченности, что влечет за собой падение
нравственности рабочего населения и ставит под вопрос будущее всего
общества»2. Правильная во всех отношениях констатация фактов, но вызвана она
не столько заботой о благе «необеспеченных», сколько обеспокоенностью за
судьбу «обеспеченных». Брентано, таким образом, сигнализирует об угрозе,
нависшей над «современным хозяйственным строем». И нельзя не отмстить,
что этот сигнал был услышан «обеспеченными». И правительства, и
предприниматели-капиталисты если не сразу, то все же осознали необходимость
1 Ibid. S. 9, 24. «Первое требование современного хозяйственного порядка
относительно продажи труда, — заявляет в этой связи Брентано, — состоит, таким образом, в
том, чтобы выплачиваемая плата была настолько большой, какая необходима, чтобы
поддерживать рабочих не только в дни, когда они работают, но также и в дни, когда они
не способны к труду» (S. 98). Речь, следовательно, идет лишь о днях, когда
пролетарий, по-видимому, вследствие болезни не может работать. Но что необходимо для
обеспечения безработных, пожилых рабочих, которые уже не могут выполнять физическую
работу? Социал-демократы ясно сформулировали свои требования: пособия по
безработице, пенсия инвалидам и старикам. Брентано же, не отрицая необходимости всего этого,
ссылается на то, что «современный хозяйственный порядок» все еще недостаточно
осуществил заложенные в нем возможности.
2 Ibid. S. 89.
172

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
мало-помалу улучшать положение «необеспеченных», разумеется, не просто
из сочувствия им, а из вполне деловых соображений, к которым они также
постепенно пришли вследствие освободительного движения рабочего
класса и программных требований социал-демократии. Однако и Брентано
вместе со своими соратниками сыграли все же немалую роль.
Герхарт Шулыде-Геверниц (1864—1943)
К числу наиболее известных и влиятельных учеников и продолжателей
концепций Л. Брентано следует отнести Шульце-Геверница. Так же как и
Брентано, он понимает политическую экономию как историю
хозяйственных укладов, отвергая общее понятие капитализма, особенности которого в
разных странах, как бы ни были они существенны, все же носят
производный, второстепенный характер. Показательна в этом отношении его
монография «Очерки общественного хозяйства и экономической политики
России», каждая глава которой представляет собой описание той или иной
отрасли производства, торговли и т.п. (гл. 2 «Хлопчатобумажная
промышленность России»; гл. 4 «Торговая политика восьмидесятых годов»; гл. 5
«Аграрные отношения»; гл. 6 «Реформа денежного обращения»). Собственные
теоретические воззрения автора находятся в тени. Лишь в предисловии к
этой книге он высказывает свое критическое отношение к буржуазии, но не
к капитализму. «Я лично всегда думал, что у нас прогрессивны не столько
нарождающаяся и быстро прогрессирующая буржуазия, сколько те общие
условия хозяйственной и культурной жизни, на почве которых она
вырастает»1. Эти «общие условия» не что иное, как капиталистическая (иными
словами буржуазная) система материального производства.
Двухтомная монография Шульце-Геверница «К социальному миру»,
вышедшая в свет в 1890 г., представляет собой исследование английского тред-
юнионизма, которое приводит автора монографии к выводу, что существуют
мирные, согласующиеся с наличным законодательством пути решения
противоречий между трудом и капиталом. Это объемистое сочинение является
развитием идей, систематически обосновывавшихся Брентано. И Брентано
приветствовал выход в свет этой работы в брошюре «Отношение
образованных людей (der Gebildeten) к социальным вопросам». Гораздо больший
интерес представляют мировоззренческие тезисы этого катедер-социалиста,
а также его отношение к марксизму, социал-демократии и «ревизионизму»
Бернштейна. Шульце-Геверниц полностью присоединяется к неокантианскому
слогану: «Назад к Канту!». Социализм, полагает он, может быть
приемлемой доктриной лишь в том случае, если он будет обоснован этически. Он
1 Шульце-Геверниц Г. Очерки общественного хозяйства и экономической политики
России. СПб., 1901. С. XIV.
173

Часть 1
ссылается на Ж. Жореса: именно в Канте «Жорес справедливо видит отца
немецкого социализма»1. Социализм, утверждает Шульце-Геверниц,
покоится на вере в силу добра, которая, в конечном счете, побеждает
противостоящую ей силу зла. И учение Маркса, несмотря на весь его обширный
экономический аппарат, вдохновлено этическим идеалом, сила которого в
особенности выявляется в его гневной критике капитализма.
Само собой разумеется, что марксова критика капитализма проникнута
возмущением против нещадной капиталистической эксплуатации. Но Маркс,
чего не видит катедер-социалист, обосновывает свое убеждение в
необходимости социалистического переустройства общества отнюдь не этическими,
а экономическими и историческими аргументами. Можно, конечно,
поставить под вопрос основательность этих аргументов, но несомненно, что
именно они отделяют основоположника марксизма от его
предшественников— утопических социалистов (и коммунистов).
Однако Шульце-Геверниц, несмотря на то, что он считает себя
экономистом, выдвигает на первый план не экономические, а неэкономические
факторы общественного развития: «Кто в истории вообще не видит реализации
ценностей, для того все факты минувшей действительности должны иметь
одинаковое значение, если только он будет последовательным»2. С этой точки
зрения, по сути дела, лишь одно возможное измерение значимости
исторических событий — их этическая оценка, одобрение или порицание. С такой
постановкой вопроса, конечно, не согласится ни один историк, ни один
достаточно последовательный экономист. Как, скажем для примера, оценивать
первоначальное накопление капитала или промышленную революцию в
Англии? Предложенный Шульце-Геверницем критерий оценки оказывается со-
1 Шульце-Геверниц Г. Маркс или Кант? СПБ., 1909. С. 67. Интересно отметить, что
Шульце-Геверниц ссылается на социал-демократический орган «Vorwärts», который в
1904 г. в связи со столетием со дня смерти Канта писал: «Если под социализмом
понимать вечный принцип всякой нравственности, то ясно, что социализм ни в коем случае
не может обнаружиться и исчерпать себя в каком-нибудь определенном временно
обусловленном общественном строе. Эта этика стоит выше всякого конкретного
общественного строя, и сама по себе она не обусловливает никакого определенного порядка. Этот
нравственный идеал должен только служить критерием всякой общественной формы,
желающей показать свое культурное право» (С. 63—64).
2 Там же. С. 45. Это, в сущности, идеалистическое понимание истории выдается за
свидетельство превосходства немцев над другими европейскими народами. «В идее
личности заключается превосходство немецкой культуры над западноевропейским
либерализмом, в хвосте которого немецкая социал-демократия часто шла» (С. 64). Шуль-
це-Геверницу, по-видимому, невдомек, что впервые идея личности была поставлена в
центре гуманистического мировоззрения именно английским и французским
либерализмом.
174

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
вершенно непригодным для конкретно-исторического, учитывающего
многообразие обстоятельств, анализа общественного развития.
Ученик Брентано, как и следовало ожидать, ополчается на
материалистическое понимание истории. Прежде всего, он утверждает, что отцом этой
теории является не кто иной, как Кондорсе. Сен-Симон также выдвигает на
первый план экономический фактор. Наконец, Прудон видит в
политической экономии ключ к пониманию истории человечества. Что касается
теории классовой борьбы, то она разрабатывалась французскими историками
Тьерри и Гизо.
Нет, конечно, сомнений в том, что у марксистской теории общественного
развития были предшественники, в частности те, на которых указывает Шуль-
це-Геверниц. Основоположники марксизма указывали на некоторых из них,
но вместе с тем справедливо подчеркивали, что все их предшественники
явно недооценивали роль материального производства в развитии всего
многообразия общественных отношений. «Все прежнее понимание истории, —
указывали они, — или совершенно игнорировало эту действительную
основу истории, или же рассматривало ее лишь как побочный фактор,
лишенный какой бы то ни было связи с историческим процессом»1. Это
существеннейшее обстоятельство как раз игнорируется рассматриваемым автором.
Поэтому его попытка принизить учение марксизма оказывается не только
несостоятельной, но даже подсказывает читателю совершенно
нежелательный для берлинского профессора вывод: Маркс и Энгельс завершили
длительный процесс исследовательского поиска действительной, объективной
основы исторического процесса.
Свою критику марксизма Шульце-Геверниц связывает с тем, что
основоположники марксизма изменяли свои воззрения по ряду существенных
вопросов. Иными словами, развитие марксистских воззрений он изображает как
«о т к л о н е н и е от первоначального марксизма»2. Да, Маркс и Энгельс,
действительно, пересмотрели свое отношение к насильственной революции и,
как неоднократно отмечалось уже в первой главе, пришли к заключению,
что в демократически-развитых буржуазных странах возможны мирные
социалистические преобразования, во всяком случае до тех пор, пока им
насильственно не воспротивится господствующий класс капиталистов. Видеть
в этом изменении воззрений основоположников марксизма признак
несостоятельности их понимания хода развития капитализма, конечно, нелепо.
Шульце-Геверниц утверждает, что Марксу были лучше знакомы книжные
сокровища Британского музея, чем профессиональное и кооперативное
движение английских рабочих. Но переписка Маркса и Энгельса свидетельствует
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 38.
2 Шульце-Геверниц Г. Маркс или Кант? СП.
175

Часть 1
об обратном. Лейбористская партия, состоявшая из профсоюзных
объединений, вступила в Первый Интернационал, руководителем которого был Маркс.
Можно, конечно, утверждать, что основоположники марксизма недостаточ-
н о занимались изучением профсоюзного и кооперативного движения Англии
и других стран, не в полной мере оценивали его выдающееся значение в
освободительном движении рабочего класса. Но это уже другой вопрос.
Шульце-Геверницу важно доказать, что Бернштейн в своей критике
марксизма опирался на отмеченную выше эволюцию воззрений Маркса и
Энгельса по вопросу о переходе от капитализма к социализму. Он даже считает, что
Бернштейн просто обобщил взгляды позднего Энгельса. В этих
утверждениях перемешаны некоторая доля истины с явно несостоятельными
положениями. Бернштейн, как будет показано дальше, действительно учитывал
эволюцию взглядов основоположников марксизма, но в отличие от них он
решительно отверг ряд основоположений, которые они вовсе не
пересматривали. Это фактически признает и Шульце-Геверниц, когда он заявляет, что
«действительную брешь в марксизме пробил лишь Бернштейн — на
основании практического знакомства с социальным развитием современной Англии»1.
Вслед за Бернштейном Шульце-Геверниц отмечает ряд положений
основоположников марксизма, которые не выдержали испытания временем. Нет
прогрессирующего обнищания рабочего класса; заработная плата
пролетариев постепенно возрастает. Что касается высококвалифицированных
рабочих, то они фактически переходят к буржуазному образу жизни и
заражаются буржуазной психологией.
Концентрация и централизация капитала, которая действительно
происходит в ходе развития капитализма, не привела к исчезновению мелких
предприятий или к уменьшению их количества: «...в мелких предприятиях
работает теперь не меньше людей, чем раньше в эпоху расцвета мелкого
производства»2.
Не оправдалось и предвидение основоположников марксизма о
постоянно обостряющейся борьбе между трудом и капиталом. Отношения между
предпринимателями-капиталистами и наемными рабочими все более
приобретают компромиссный характер, регулируемый договором, который
обязываются выполнять и обычно выполняют обе договаривающиеся стороны.
Благодаря этому «все более ясной становится невозможность того одного
общего «мирового кризиса», на который до конца своей жизни Маркс и
Энгельс возлагали столько надежд и который должен был предшествовать
политической катастрофе»3.
1 Шульце-Геверниц Г. Маркс или Кант? С. 11 —12.
2 Там же. С. 35.
3 Там же. С. 36.
176

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
В то время как руководство СДПГ отмежевывается от бернштейновского
«ревизионизма», практическая партийная работа ведется в духе
проповедуемого Бернштейном реформизма. Да и в программных своих заявлениях
социал-демократия все более отходит от марксизма. Если на первых порах
социал-демократы канонизировали идеи Маркса, возводили их в догмы и
предавали анафеме отступников от ортодоксального марксизма, то в
дальнейшем они стали терпимее к «ревизионизму» и порою молчком
солидаризировались с ним*.
Важным моментом, характеризующим идейное кредо Шульце-Геверница,
является его критика В. Зомбарта, наиболее значительного представителя ка-
тедер-социализма. «Аполитичный марксизм Зомбарта вполне
последователен: нечего бороться с реакционными силами, ибо перед лицом железной
необходимости экономических законов развития бесполезны какие бы то ни
было усилия, даже революции: они не могут иметь ровно никакого
значения»1. Шульце-Геверниц не приемлет признания объективной
обусловленности общественного развития, которое в известной мере свойственно Зом-
барту. С точки зрения Шульце-Геверница, такая теоретическая позиция
смыкается с фатализмом, предетерминизмом, теологической концепцией
предопределения. О Зомбарте пойдет речь дальше, но уже здесь уместно
отметить, что этот катедер-социалист вполне сочетает признание объективного
исторического детерминизма с весьма настойчивым подчеркиванием еще
более значимого, с его точки зрения, «духа капитализма», субъективного
фактора, который, по его убеждению, наиболее ярко выражен в
деятельности выдающихся предпринимателей, строителей капитализма. Но критику
Зомбарта этого недостаточно. Он требует отрицания каких бы то ни было
закономерностей общественного развития, полной редукции этого процесса
к деятельности участвующих в нем людей и, более того, сведения развития
общества (развития капитализма, прежде всего) к духовному процессу.
Политическая экономия должна иметь своим основанием психологию
людей, так как именно психика— главная движущая сила исторического, в
особенности же капиталистического прогресса. Идеалистическое понимание
истории — вот что образует сердцевину катедер-социализма и данного адепта
этого течения в частности.
* Немецкая социал-демократия, — утверждает Шульце-Геверниц — «все более и
более порывает с материализмом, с этим товарищем своего детства, уже мешающим ей;
она вообще хочет освободить себя из объятий какой-нибудь определенной философской
системы» (С. 18). Шульце-Геверниц несколько преувеличивает тенденции развития СДПГ,
но это преувеличение оказывается фактическим предвидением ее дальнейшей идейной
эволюции.
1 Там же. С. 26.
177

Часть 1
Генрих Херкнер (1863—1932)
Одним из наиболее горячих сторонников Брентано является Г. Херкнер,
о котором Энгельс в 1887 г. в одном из писем К. Шмидту не без иронии
замечает: «Недавно был у меня Херкнер — весьма рассудительный
господин, когда беседуешь с ним, и гораздо радикальнее, чем его книга*. Ему,
по-видимому, очень хотелось внушить мне, что и Брентано втайне не так
уж смирен, каким он прикидывается в своих книгах. Да, если бы господа
в немецких университетах обладали мужеством высказывать свои взгляды,
то мы снова поднялись бы, по крайней мере, до уровня 1837 и 1840 годов»1.
Херкнер посвятил ряд своих работ истории профсоюзного движения в
европейских странах. Он отмечает, что вначале профсоюзные объединения
функционировали главным образом в качестве касс взаимопомощи. Они
всячески открещивались от политической деятельности. Прием в члены
профсоюза в некоторых из них допускался лишь в том случае, если
вступающий не является членом какой-либо рабочей партии, в особенности
социал-демократической. «Прежде всего рабочие союзы стремятся к тому,
чтобы превратить рабочий договор в коллективный договор». Благодаря
такому соглашению с предпринимателем «фабричный абсолютизм
превращается в конституционную форму правления»2. Однако в дальнейшем
профсоюзные объединения в Англии, Франции и Германии стали гораздо более
активными, требовательными, угрожающими капиталистическому
предпринимательству. Их требования повышения заработной платы и сокращения
рабочего дня сплошь и рядом приобретали характер ультиматума.
«Политика заработной платы профессиональных союзов лишает предпринимателей
возможности вести конкуренцию за счет условий труда, к чему у них
вообще бывает большое искушение»3. Это не значит, что Херкнер встает на
защиту предпринимателей: он просто констатирует складывающуюся в
экономике ситуацию. При этом он указывает, что у предпринимателей отнюдь
не безвыходное положение: необходимо улучшить организацию труда,
повышать качество продукции, внедрять достижения техники. Он ссылается,
в частности, на Шульце-Геверница, утверждающего, что машины, будучи
чудесными произведениями человеческого духа, дают наилучшие
результаты там, где управляющий ими рабочий поднимается до уровня умственного
труда. И все же растущая активность профсоюзов внушает Херкнсру нема-
* Имеется в виду книга Херкнера «Die oberelsische Baumwollindustrie und ihre Arbeiter.
Auf Grund der Tatsachen dargestellt» (Верхнеэльзасская хлопчатобумажная
промышленность и ее рабочие. Изложено на основе фактов).
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 28. С. 602—603.
2 Херкнер Г. Рабочие союзы. СПб., 1906. С. 29.
3 Херкнер Г. Рабочий вопрос. Вып. 1: Социальная реформа. М., 1917. С. 150.
178

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
лые опасения. «Развитие профессиональных союзов несомненно таит в себе
серьезные опасности экономического и политического характера»1. В
особенности опасны для государства забастовки, количество которых
умножается с каждым годом. Необходимо, полагает он, законодательное
вмешательство государства, декретирующее условия, при которых рабочие вправе
объявлять забастовку. «Ввиду опасностей, которые создаются забастовками
в крупных производствах, я отстаиваю для таких случаев такую форму
договора о найме труда, которая соответствует идее государственного
социализма»2. Иными словами рабочие прежде всего обязаны считаться с
интересами государства.
В опубликованной цитируемой выше монографии, а также в вышедшей
в конце позапрошлого века книжке «Рабочий вопрос в Западной Европе»
Херкнер восторженно говорит о бурном развитии капиталистического
производства, которое стало возможным лишь благодаря упразднению всякого
рода феодальных стеснений. В предисловии ко второму изданию этой
работы, помеченному 1897 г., он правомерно связывает эти достижения с
либеральным движением: «...борцы за дело либерализма вовсе не ошибались,
когда ожидали неизвестного до тех пор расцвета производства от
устранения крепостного характера земельной собственности, от отмены
феодальных повинностей, под тяжестью которых почти изнемогал крестьянин, от
уничтожения цеховых стеснений, подавляющих всякий прогресс и
инициативу в городской промышленности, наконец, от утверждения личной
свободы и свободы науки, от просвещения и образования народа и от участия
граждан в государственном управлении»3. Однако в том же предисловии он
волей-неволей вынужден признать, что личная свобода, которой в
буржуазном обществе обладают рабочие, не сделала их жизненные условия более
благоприятными. Что толку от свободы, которой располагает наемный
рабочий, если он не может найти работы, насущно необходимой ему и его
семье, чтобы иметь пищу, одежду и кров. Оказывается, что «борцы за дело
либерализма» ничего не сделали для того, чтобы лица наемного труда
всегда имели возможность трудиться, зарабатывая тем самым на жизнь. «В то
время как право и этика нашего времени признают работника человеком и
само-целью, существующий экономический строй ставит его участь в зави-
1 Там же. С. 182. Однако несколько ниже Херкнер, выступая на стороне
профсоюзов, замечает: «...на профессиональное движение следует смотреть как на
предварительную ступень в деле привлечения рабочего класса к участию в государственной жизни.
Оно фактически вызывает— хотя бы бессознательно и ненамеренно—
преобразование, которое исключает опасность отчуждения между рабочим классом и
государственной властью» (С. 185).
2 Там же. С. 188.
3 Херкнер Г. Рабочий вопрос в Западной Европе. СПб., 1906. С. 4.
179

Часть 1
симость от того, выгодно ли предпринимателю дать ему работу»1. В этой
связи Херкнер вновь обращается к истории профсоюзного движения и
анализу положения рабочего класса. Английские тред-юнионы добились
немалого, но главным образом для квалифицированных рабочих. Возникшие
сравнительно недавно тред-юнионы неквалифицированных рабочих пока еще
добились немногого. Но Херкнер оптимист, он констатирует даже
незначительные улучшения, посвящая им отдельные главы: «Законодательство об
охране рабочих» (глава VII), «Благотворительные учреждения,
основываемые работодателями» (глава VIII), «Потребительные и производительные
товарищества (IX). И вывод, которым Херкнер завершает описания
достигнутых улучшений, носит благостный характер: «Не существует в настоящее
время уже ни одного культурного государства, в котором строй условий труда,
как это соответствовало бы духу либерального экономического порядка, был
бы всецело предоставлен произволу договаривающихся сторон»2. Как
«государственный социалист» Херкнер, естественно, критически относится к
либералам, в особенности к манчестерству с его доктриной laisser-faire,
laisser-passer.
Херкнер является также автором нескольких книг, в которых
обсуждаются вопросы социализма и социал-демократического движения. Прослеживая
историю СДПГ, он подчеркивает выдающуюся роль Лассаля, который,
выступив против популярного либерального деятеля Шульце-Делича,
проповедовавшего «самопомощь» рабочих рабочим, т.е. организацию союзов
взаимопомощи, «потребительских кооперативов» и т.п., провозгласил первостепенной
задачей рабочего класса завоевание всеобщего избирательного права. Лей-
пцигский съезд рабочих союзов обратился к Лассалю с предложением
популярно изложить и обосновать эту задачу. «Ответ Лассаля на эти
вопросы, — пишет Херкнер, — был назван первым документом возникновения
немецкого социализма или собственно социалистической партии»3.
Всеобщее избирательное право, утверждал Лассаль, необходимо, чтобы
преодолеть «железный закон заработной платы», т.е. сведение последней к самому
низкому уровню. Лассаль, по мнению Херкнера, верил в громадное
значение всеобщего избирательного права для рабочего движения, в то время как
Маркс и Энгельс не разделяли этой веры.
1 Херкнер Г. Рабочий вопрос в Западной Европе. С. 7.
2 Там же. С. 121. Поясняя цитируемое положение, Херкнер подчеркивает: «Все эти
законы отвоеваны после долгой, горячей борьбы; на одной стороне стояли массы
рабочих, руководимые буржуазными филантропами, радикальными фабрикантами и одной
частью торийской партии... На другой стороне большинство фабрикантов
сгруппировалось вокруг представителей политической экономии и либеральных доктринеров» (С. 123).
3 Херкнер Г. Социал-демократическое движение в Германии. М, 1906. С. 11.
180

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
От характеристики «Всеобщего рабочего союза», созданного по
инициативе Лассаля, Херкнер переходит к характеристике СДПГ, основанной в
1869 г. под непосредственным влиянием основоположников марксизма. Он
подчеркивает быстрый рост партии, отмечает, что уже в 1877 г. она
издавала 41 газету и ряд журналов. На выборах в рейхстаг в 1879 г. партия
получила 12 депутатских мандатов. Последующие выборы в рейхстаг принесли
ей новые победы.
Херкнер с симпатией относится к Г. Фольмару, который на
организационном съезде партии в Эйзенахе говорил: «нет нужды торопиться с
переделкой общества, будем осторожны и постараемся достигнуть нашей цели
хотя бы мало-помалу, по мере возможности»1. Против этого заявления
выступил Бебель, настаивавший на том, что руководством для партии является
«Коммунистический Манифест», обосновывающий необходимость
пролетарской революции. Но Фольмара поддержали К. Шмидт, В. Гейне, Э. Давид и
ряд других членов партии, вследствие чего принятая съездом резолюция
носила примирительный характер.
С особой симпатией Херкнер относится к Э. Бернштейну Отмечая, что
его статьи в «Die Neue Zeit», печатавшиеся в 1896—1898 гг., вызвали
критику на Штутгартском съезде партии со стороны партийного руководства,
но были поддержаны упомянутыми выше членами партии, он вместе с тем
не признает за ними, а также за вышедшей в 1899 г. книгой Бернштейна
выдающегося научного значения. «Сочинение Бернштейна представляет
собой, следовательно, скорее, плод нравственного мужества, чем труд
интеллектуального значения»2. С этим, пожалуй, нельзя не согласиться.
Херкнер подчеркивает, что Бебель и другие руководители СДПГ прохладно
относились к партийной работе в профсоюзах, недооценивали их значение.
Он убежден в том, что СДПГ недостаточно учитывает традиционные
духовные ценности и чувства немецкого народа. «Сколько приверженцев потеряла
социал-демократия вследствие нападок на национальные чувства, патриотизм,
монархию и институт брака, — конечно, сосчитать трудно»3. Разумеется,
СДПГ следовало бы, вероятно, больше считаться с национальными
чувствами и традициями немцев, но позиция Херкнера, упрекающего социал-де-
1 См.: Там же. С. 49. Херкнер также отмечает, что Бернштейн и его сторонники
считали, что если бы социал-демократы в данное время пришли к власти, это было бы
не победой, а несчастьем. Он цитирует влиятельного члена партии К. Фрома,
который заявил: «Ставши на почву действительности, будем же, по крайней мере, честными
по отношению к самим себе. Массы, идущие за нами на выборах, этим не желают ведь
демонстрировать своего согласия с теорией Маркса. Ничуть» (С. 51).
2 Там же. С. 49.
3 Там же. С. 60.
181

Часть 1
мократов за их критику германской монархии, конечно, не может быть
оправдана. Однако он вполне справедливо выступает против присущего
социал-демократическим лидерам «наивного предположения, что конечная
социалистическая цель может быть осуществлена в очень скором времени»1.
Херкнер выступает также как защитник «домашнего производства», т.е.
ремесленников, которых разоряет индустриализация страны. Сельский
рабочий, с огорчением констатирует он, становится пролетарием. С этих,
близких народничеству, идейных позиций он осуждает либеральную
доктрину с ее принципом laisser-faire, laisser-passer. Эта доктрина, по его
убеждению, способствовала разгулу предпринимательского произвола, погоне за
наживой, не считающейся с любыми и, прежде всего, нравственными
нормами. Капитализм, заключает он, представляет угрозу нравственной и
умственной культуре народа; он влечет за собой разрушение семьи, которое
непосредственно связано с вовлечением женщин и детей в производство.
«Чем более развитие техники и обмена оттесняют семью с почвы
натурального хозяйства на почву товарного производства и денежного хозяйства, тем
значительнее становятся угрожающие ей опасения»2.
Не следует, однако, полагать, что Херкнер отстаивает натуральное
хозяйство, выступает против рыночной экономики. Он лишь констатирует
негативные аспекты капиталистического прогресса, но вовсе не выступает
против индустриализации производства. Ему, как буржуазному гуманисту, претит
то обстоятельство, что прогресс, обусловленный развитием капитализма,
оказался в то же время, во всяком случае в некоторых отношениях, также
регрессом. При этом он совершенно не задумывается о том, что всякий
прогресс, как бы ни были благодетельны его плоды, имеет и обратную,
негативную сторону.
Херкнер хотел бы, чтобы капиталистический прогресс происходил без
всяких отрицательных последствий. И ему даже кажется, что это вполне
осуществимо, если государственная власть вопреки манчестерству
(либеральной доктрине, которую обосновывали А. Смит и его непосредственные
последователи) будет разумно вмешиваться в хозяйственные дела. «На
фабриках вмешательство государства привело к устранению худших зол
детского труда. В домашней же промышленности зло продолжает существовать
подчас в ужасающих размерах»3. Как мы видим, Херкнер не идеализирует
ремесленного производства, хотя и печалится из-за того, что оно
вытесняется индустриализацией.
1 Херкнер Г. Опасность современного капиталистического строя для культуры. М,
1917. С. 54.
2 Там же. С. 3.
3 Там же. С. 5.
182

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Главное, что вызывает его тревогу, — это негативное воздействие
капиталистического прогресса на исторически сложившиеся в народе
моральные устои. Он пишет: «Запас нравственности, который мы получили в
наследие от старых времен, тает, как снег при дуновении западного ветра, и
когда-нибудь вовсе исчезнет, если не наступит скорая перемена». И на
следующей странице: «...нравственное одичание народной массы само по себе
было бы достаточным, чтобы бросить густую тень на жизнь остальной части
общества»1. Надеется ли Херкнер на изменение характера развития
капитализма или же он возлагает свои надежды на умеренные социалистические
реформы, разумеется, без разрушения экономических основ
капиталистического производства? На этот вопрос у него нет сколько-нибудь ясного ответа.
Он, как и другие катедер-социалисты, остается либеральным критиком
буржуазного общества, буржуазным критиком, не более.
А. Менгер (1814—1906)
Правовед Менгер, которого, как об этом шла речь выше, саркастически
характеризует Энгельс чуть ли не как невежественного простака, в
действительности является ученым, воспринимающим социализм как
гуманистическую альтернативу капитализму. В монографии «Завоевание рабочим его прав»
он заявляет, что его целью «является разработка основных идей социализма
с юридической точки зрения»2. Это заявление не надо понимать в том смысле,
что социалистическое переустройство общества понимается Менгером как
совокупность юридических реформ. Правда, Менгер убежден в том, что «ни
одно великое историческое событие не может быть объяснено
исключительно экономическими причинами, но что вместе с тем ни одно из этих
явлений не осталось вне сферы влияния таких причин»3. Однако этот тезис едва
ли может вызвать возражения.
Менгер утверждает, что ни Маркс, ни Родбертус не являются
основоположниками социалистического учения: они «лишь прежде всех других
придали социализму научную форму»4. Остается неясным, что понимается под
научной формой социализма, поскольку в вопросе о его содержании, по
мнению Менгера, и Маркс и Родбертус не только не превзошли
социалистов прошлого, но «значительно уступают своим предшественникам
глубиною и основательностью своих взглядов»5. Среди предшественников,
которые без всяких оснований ставятся выше Маркса (оставлю Родбертуса в
1 Там же. С. 8, 9.
2 Менгер А. Завоевание рабочим его прав. СПб., 1886. С. 3.
3 Там же. С. 57.
4 Там же. С. 5.
5 Там же. С. 4.
183

Часть 1
стороне), называются Прудон и английские утопические социалисты Годвин
и Томпсон. Последнему придается совершенно неоправданно выдающееся
значение в истории социалистических учений: «Сочинения Томпсона должны
считаться основным трудом по социализму»1. Все эти положения просто
провозглашаются без всякой попытки их обоснования путем конкретного
анализа тех или иных социалистических учений и их сопоставления друг с другом.
Особенно непонятным, пожалуй, даже несуразным является заявление, что
именно Томпсоном создана теория прибавочной стоимости. Ведь Томпсон
(что, кстати, указывается в книге) обосновывал утопическое требование права
рабочего на полный продукт его труда. Но Менгер тут же объясняет, что это
право лишено смысла. Почему же в таком случае Менгер видит в Томпсоне
создателя теории прибавочной стоимости?
Менгер явно не разбирается в политической экономии и поэтому не
разграничивает представления предшественников марксизма о существовании
прибавочной стоимости, которую они обычно отождествляли с прибылью, и
учение Маркса о происхождении прибавочной стоимости, согласно
которому капиталист, не выплачивая рабочему всей произведенной им
стоимости, поступает, как это ни удивительно на первый взгляд, в полном согласии
с законом стоимости, если он оплачивает в виде заработной платы рабочего
полную стоимость его рабочей силы (такое допущение делает Маркс в
«Капитале», отвлекаясь от того, что капиталист сплошь и рядом не делает этого).
Для Маркса, как это видно из соответствующих глав первого тома
«Капитала», важно доказать, что эксплуатация рабочих капиталистами происходит
и тогда, когда заработная плата рабочих полностью покрывает стоимость
рабочей силы.
В другой своей книге «Гражданское право и неимущие классы населения»
Менгер причисляет себя «к числу тех немногих германских юристов, которые
отстаивают в области права интересы неимущих классов»2. Необходимо,
утверждает он, законодательно закрепить условия, благоприятные для рабочего
класса. Закон должен обязать капиталистов заботиться о том, чтобы работа,
выполняемая пролетарием на его предприятии, не наносила ущерба его
жизни, здоровью, чести и нравственности. Работодатель не должен обладать
какой бы то ни было дисциплинарной властью над своим наемным
работником, если в законах нет предписаний в этом отношении. Все это, конечно,
не более чем благие либеральные пожелания, источником которых является,
согласно Менгеру, присущий культурному человеку альтруизм,
образующий, по его словам, основу «социалистической системы права», которую он
противопоставляет эгоизму, интерпретируемому как источник частного права.
1 Менгер А. Завоевание рабочим его прав. С. 46.
2 Менгер А. Гражданское право и неимущие классы населения. СПб., 1906. С. 2.
184

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Менгср полемизирует с «излюбленным», как он выражается, планом
некоторых социалистов (не называя имен, хотя он и мог в данном случае
сослаться на «Комманифест»), предлагающих упразднить право наследования.
Он указывает на минусы, которые были бы следствием такого
законодательного акта. Но вместе с тем он безоговорочно настаивает на том, что право
наследования должно быть существенно ограничено.
В монографии «Новое учение о государстве», изданной в 1902 г., ставится
задача систематизирования социалистических требований. Необходимость
этого, полагает Менгер, вызывается тем, что «социалистическое мировоззрение
постепенно приближается к своему осуществлению»1. Социалистическое
общество, именуемое им «народным трудовым государством», сможет
обеспечить благоденствие всех граждан, но о социальном равенстве не может быть
речи. «Народное трудовое государство, наверное, никогда не создаст полного
равенства всех граждан; но все-таки социальное положение всех может быть
настолько уравнено, что каждый найдет выгоду в новых учреждениях»2.
Несомненный интерес представляет утверждение Менгера, что
социалистическое переустройство общества не следует представлять себе как
кратковременный исторический процесс, совершающийся в течение одного, двух
или даже трех десятилетий. Правда, это утверждение противоречит
приведенному выше положению, но это не умаляет его значения. «У социального
движения... такая всеобъемлющая программа, что для ее осуществления, как
можно предположить, понадобятся столетия; я назову только ограничение
частной собственности, государственную организацию общественного
труда, превращение современного индивидуалистического государства,
основанного на власти, в народное государство. Что такое в сравнении с этими
задачами даже столь значительный переворот, как введение христианства?»3.
Если вместо выражения «социалистический общественный строй» поставить
1 Менгер А. Новое учение о государстве. СПБ., 1909. С. V.
2 Там же. С. 66. Совершенно очевидно, что Менгер крайне упрощенно толкует
марксистское понимание социального равенства, которое вовсе не заключает в себе
представления о равенстве индивидов в смысле равенства способностей и других
присущих каждому из них качеств. Марксизм называет социальным равенством
упразднение классов и классовых различий, что нисколько не умаляет действительных
индивидуальных различий между членами общества, а следовательно, и неравенства
возможностей этих индивидуумов. Свое непонимание сущности социалистического
требования социального равенства Менгер формулирует следующим образом: «Вообще
предположение, что даже самый коренной переворот в государственном строе мог бы
изменить основные инстинкты человеческой природы, было бы роковой ошибкой» (Там
же). Здесь, следовательно, также утверждается, что человеческая природа, в сущности,
неизменна, что ее основу составляют инстинкты, т.е. биологические характеристики.
3 Там же. С. 161.
185

Часть 1
более общее и менее определенное выражение — «посткапиталистическое
общество», то исторический опыт второй половины XX в. впечатляюще
свидетельствует о том, что такой исторический переход, действительно,
растягивается не менее чем на целое столетие.
В связи с утверждением о длительности процесса перехода к социализму
встает и вопрос о революции. Действительно ли она необходима и, как
некоторые социалисты даже утверждают, неизбежна? Можно было бы
ожидать, что Менгер как юрист в принципе отвергает революцию, являющуюся
по самой своей сути восстанием против существующего, узаконенного
порядка. Однако он не так прост, как представлялось Энгельсу. «Против
введения народного трудового государства путем революционного насилия
нельзя, как это часто делается, приводить в доказательство святость
существующего правопорядка, запрещающую уничтожать насильственным
образом приобретенные честным путем права»1.
Революция не нуждается в юридических санкциях. Это, однако, не
снимает достаточно серьезных возражений против насильственного пути
социалистического переустройства общества. Возражений не юридических, а, так
сказать, прагматических. Дело не в том, является ли революция
справедливым актом, а в том, насколько она целесообразна или даже просто
возможна, учитывая могущество противостоящего ей государства. Необходимо
также в полной мере осознать, что «революция, направленная на полное
преобразование общества, должна на продолжительное время привести в
беспорядок весь организм хозяйственного производства и потребления». Этот
факт, засвидетельствованный историей всех революций, подталкивает к
поиску иного, эволюционного пути социалистического преобразования
общественных отношений. И Менгер резонно продолжает цитируемое положение:
«Отклоняя, таким образом, осуществление народного трудового государства
путем революции, я ни в коем случае не утверждаю, что народные массы
должны ждать введения нового социалистического строя, положим, только
от усмотрения и благоволения господствующих и имущих»2. Смысл этого
положения предельно ясен: и мирные социалистические преобразования
настоятельно требуют борьбы трудящихся классов за их осуществление.
Упразднение частной собственности на средства производства не
обязательно должно быть их конфискацией. Менгер убежден в том, что
принудительный выкуп крупной частной собственности является более
предпочтительным путем социалистического обобществления. Но для решения
этой задачи необходимо, чтобы вся духовная жизнь общества—
философия, право, мораль, искусство, литература — была «проникнута социалисти-
1 Менгер А. Новое учение о государстве. С. 293.
2 Там же. С. 295.
186

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ческим духом... Сознание этой великой, еще долженствующей быть
разрешенной задачи гораздо вернее удержит пролетариат от несвоевременных
насильственных действий, чем самый жестокий военный и политический гнет»1.
Несмотря на рассуждение о значительной, по меньшей мере вековой,
длительности исторического процесса перехода от капитализма к социализму,
Менгер все же утверждает, что некоторые, достаточно определенные черты
социалистического строя уже формируются и утверждаются в рамках
капиталистического общества. Если капиталистический способ производства начал
складываться уже в недрах феодального, безусловно, враждебного ему строя, то
социализм как новая система общественных отношений также вызревает в
утробе буржуазного общества. «Фактически уже наш современный правовой строй
содержит в частных правовых товариществах, в городских и сельских общинах
с их широким муниципальным социализмом (курсив мой — Т. О.) и в
остальных государственных хозяйственных предприятиях образцы для
сформирования будущего социального строя»2. С точки зрения ленинизма,
утверждающего, что в условиях капитализма создаются лишь предпосылки будущего
социалистического общества, такое высказывание квалифицируется как
буржуазный реформизм. Но Маркс неоднократно высказывал подобные мысли.
Рассматриваемая монография в отличие от предыдущих работ Менгера
содержит обстоятельный критический анализ материалистического
понимания истории. Представляет несомненный интерес утверждение, что эта
теория объясняет лишь историческое прошлое человечества, но не его
будущее: «материалистическое понимание истории имеет в виду не будущее, а
прошедшее, когда оно утверждает, что развитие народов и созданные ими
политические и религиозные учреждения зависят от существующих в
известное время экономических и технических условий»3. Менгер, по-видимому,
1 Там же. С. 313.
2 Там же. С. 296.
3 Там же. С. 262—263. В рассматривавшейся выше работе Менгера «Гражданское право
и неимущие классы» экономические условия характеризуются как необходимое, но
недостаточное условие (или основа) всего многообразия общественной жизни, в особенности
же причин совершающихся в истории радикальных переворотов. В данной монографии
эта точка зрения конкретизируется и уточняется. Ссылаясь на такие произведения
основоположников марксизма, как «Нищета философии», «Манифест Коммунистической
партии» и «Анти-Дюринг», и имея, прежде всего, в виду духовную жизнь общества, Менгер
решительно заявляет: «...нет большего насилия над фактами, чем сведение этой внутренне
столь неоднородной духовной жизни и ее модификаций к одной единственной причине
(курсив мой — Т. О.), например, к экономическим и техническим условиям...» (С. 276). Стоит
напомнить, что Энгельс в своей переписке 80—90-х годов высказывал точно такую же точку
зрения. Правда, при этом он почти всегда подчеркивал, что в конечном счете именно
экономические отношения определяют все остальные стороны общественной жизни.
187

Часть 1
допускает, что роль экономических и технических условий в будущем
обществе станет менее значительной. Аналогичная точка зрения
высказывается некоторыми экономистами и социологами и в наше время. Я имею в виду
концепции постиндустриального, а также постэкономического общества.
Нет оснований считать, что Менгер недооценивает значение экономики
(народного хозяйства, по его терминологии). Но он, не без определенных
оснований, полагает, что государство и религия играют в развитии
общества не менее существенную роль. Религия, по его убеждению, занимает в
обществе особое, почти независимое от государства и экономики
положение. С этим можно было бы согласиться, если бы речь шла, например, о
средневековом европейском обществе, когда религия и неразрывно
связанная с нею церковь, являвшаяся едва ли не крупнейшим земельным
собственником, действительно, во многом определяли жизнь общества, в
особенности его духовную жизнь. Но ничего подобного нет в европейском буржуазном
обществе XIX в. Тем не менее Менгер утверждает: «Религию, государство
и народное хозяйство следует рассматривать, как основные устои
человеческой деятельности... Вследствие этого является совершенно произвольным
со стороны Маркса и марксизма выставление религии и государства
простыми следствиями экономических отношений...»1.
В 1905 г. Менгер выпускает книгу «Новое учение о нравственности», в
которой он оспаривает марксистское учение о базисе и надстройке. Его
теоретическая позиция может быть определена как теория факторов.
Эта полузабытая теория нуждается, на мой взгляд, в позитивном
переосмыслении. Ведь если внимательно вчитаться в работы основоположников
марксизма, то вовсе нетрудно заметить, что они недалеки от этого
социологического воззрения. В одних случаях они указывают на решающее
значение производительных сил, в других — такую же роль отводят
производственным отношениям, в-третьих, — самым решительным образом
подчеркивают определяющую роль техники, которая, например, в «Нищете
философии» характеризуется Марксом как индикатор той или иной
общественно-экономической формации. Об этом же говорит и та
характеристика промышленной революции, которую мы находим в «Капитале»
Маркса. По словам Энгельса, промышленная революция породила пролетариат,
без которого вообще невозможно вполне сложившееся капиталистическое
общество. Все это указывает на то, что плехановская характеристика
исторического материализма как монистического понимания истории
неправильна, тем более что сам Плеханов дополняет эту теорию положением,
согласно которому производительные силы определяются
географической средой.
Менгер А. Новое учение о государстве. С. 278.
188

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Менгер прав и тогда, когда он упрекает Энгельса в упрощенном
понимании кальвинизма как идейного отражения сущности капиталистического
строя, которого, кстати сказать, во времена Кальвина еще фактически не
было. Энгельс, отмечает Менгер, «выставляет утверждение, что взгляды
Кальвина на предопределение суть религиозное выражение того факта, что
в торговом мире, мире конкуренции, успех или банкротство не зависят от
деятельности или ловкости отдельного лица, а от обстоятельств, которые от
него независимы, то такие взгляды тесно граничат с областью смешного»1.
Продолжая ревизию материалистического понимания истории, Менгер
выдвигает в качестве движущей силы исторического процесса духовные
факторы. При этом он считает первостепенной исторической силой
отнюдь не нравственную деятельность, а ложь. В этом он, пожалуй, близок
к Мандевилю, хотя и не упоминает о нем. «Одним из важнейших в мире
общественных явлений является ложь. Где сила, там также и ложь.
Большей частью обладание известным общественным положением в наших
цивилизованных и нецивилизованных государствах бывает основано на
сознательной лжи. И, к сожалению, слишком верно то, что и после введения
самого демократического общественного строя господство лжи будет, хотя
и ослаблено, но не уничтожено»2.
Менгер различает ложь общественную и ложь в частной
жизни. «Первая предназначена служить интересам расы, государства,
церкви, сословий, партий и их могущественных представителей, вторая —
интересам отдельного лица»3. Является ли это положение свидетельством
радикального отказа от материалистического понимания истории, которое он
хоть и критикует, но все же признает как учение о существенном для раз-
1 Менгер А. Новое учение о нравственности. СПб., 1906. С. 279.
2 Там же. С. 52.
3 Там же. Менгер справедливо критикует в этой связи И. Канта. Цитируя его статью
«О предполагаемом праве лгать из человеколюбия»: «Ложь по отношению к убийце,
который спрашивает вас, не скрылся ли преследуемый им ваш друг в вашем доме, была
бы преступлением», Менгер язвительно замечает: «Но осуществлял ли Кант в своей
собственной жизни эту доведенную до карикатуры любовь к правде?» И далее: Кант
«даже доходит в своих положениях, вызывающих своей беззастенчивостью почти ужас,
до того, что утверждает, будто властелин имеет в государстве по отношению к своим
подданным одни только права, но никаких непреложных обязательств» (С. 56). Это
приспособленчество, подчеркивает Менгер, является «гораздо более достойным порицания,
чем вынужденная ложь» (С. 57). Впрочем, он несколько ниже вполне
удовлетворительно объясняет причины двойственности позиции Канта. «Он обеими ногами стоял на
почве радикальных теорий Руссо и других представителей Французской революции, и
в то же время он принужден был жить и действовать в абсолютистской и
аристократической Пруссии...» (С. 77).
189

Часть 1
вития всех общественных отношений экономическом росте? На мой
взгляд, признание могущественного значения неэкономических факторов в
истории общества нисколько не противоречит материалистическому
пониманию истории. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной
собственности и государства», нисколько не отступая от исторического
материализма, считает алчность могущественной силой развития классового
общества. Если позитивно, с точки зрения исторического материализма,
переосмыслить пресловутую теорию факторов, как об этом говорилось
выше, то признание громадной, порой даже решающей роли
неэкономических явлений не только допустимо, но даже необходимо. Стоит ли
доказывать, что и успешное развитие экономики, важнейшего фактора
социального прогресса, во многом зависит от неэкономических явлений, не в
последнюю очередь от обычаев и нравственного климата общества.
Современные исследователи-экономисты и социологи, свободные от
догматического понимания исторического материализма, всемерно
подчеркивают значение неэкономических факторов в общественном (в том числе и
экономическом) развитии. Так, М. Ильин безоговорочно (и на мой взгляд, вполне
справедливо) утверждает: «Вопреки ходячим представлениям, можно
предположить, что созидательная работа Альберта Швейцера, Махатмы Ганди,
Мартина Лютера Кинга, Данило Дольчи, матери Терезы и десятков тысяч
миротворцев и социальных реформаторов оказалась в конечном счете более
значимой и привела к более глубоким переменам в мире, чем разрушения
и насилие, которые навлекают на человечество политические вожди,
сделавшие ставку на разного рода «войны» — от освободительных до
холодных, от «войны с бедностью» до «звездных войн»1.
Общественная ложь, согласно Менгеру, бывает политической,
религиозной, научной, а также художественной. Ложь в религии состоит в том, что
она предназначается преимущественно для народа, а господствующие
классы от нее далеки. Ложь в науке проистекает от ее зависимости от
государства и церкви. Главными источниками лжи являются, по убеждению Мен-
гера, политический и частноправовой деспотизм.
В рассматриваемой книге нет, собственно, нового учения о
нравственности. Менгер вслед за Кантом и другими мыслителями
утверждает, что нравственность не зависит от религии, в частности, от
представлений о загробной жизни. Поведение человека определяется многими
обстоятельствами. «Над человеческими действиями, как массовым
явлением, господствует существующее взаимоотношение сил...»2. Именно этот
1 Ильин М. Политическая глобализация: институциональные изменения // сб. Грани
глобализации. Трудные вопросы современного развития. М. 2003. С. 223.
2 Там же. С. 80.
190

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
факт оказывается прямой или косвенной причиной многих поступков
человека, как нравственных, так и безнравственных. И поэтому, замечает Мен-
гер, мы не должны предъявлять человеку чрезмерных нравственных
требований.
Большую роль в формировании нравственности личности играет,
во-первых, воспитание и, во-вторых, образование. Менгер сопоставляет
индивидуальную и «общественную» мораль, утверждая, что первая, как правило, стоит
гораздо выше второй. Громадную роль в развитии нравственности, как
индивидуальной, так и общественной, играет демократизация общества.
«Сущность демократии заключается в том, что всякий гражданин, без отношения
к своему образованию, сословию или состоянию, хотя бы в отдаленной
степени наделен равной политической властью, так что в руках общин и
отдельных лиц никогда не может сконцентрироваться слишком
продолжительное влияние»1.
Менгер полагает, что развитие нравственности проходит три основных
этапа. Первый — народная религия, язычество. Второй — христианство. И
наконец, «третьей ступенью развития нравственности в мире западной
культуры явится социализм... В настоящее время социалистическая мораль
должна иметь для нас значение высшего идеала... Но мы должны остерегаться,
чтобы не впасть подобно христианской церкви в мрак уверенности в своей
непогрешимости, и не предаваться иллюзии, что мировая история когда-либо
скажет свое последнее слово в человеческой нравственности»2. Это
положение Менгера показывает, что он не только рассматривает социалистический
строй как высший по сравнению с предшествующими этапами развития
человечества, превосходящий даже христианскую этику, но тем самым
также пересматривает свое понимание отношения между нравственностью и
религией, т.е. уже не считает нравственность независимой от религии. Этот
пересмотр совершается в рамках одной и той же монографии, что не делает
чести последовательности ученого.
Социализм, с точки зрения Менгера, есть последовательное
осуществление демократических принципов, которые постоянно
ограничиваются, урезаются в капиталистическом обществе. Это — непрерывный
процесс, совершающийся в рамках этого общества, несмотря на
сопротивление «высших» его слоев. «Демократизация экономической жизни —
это социализм. Основной его мыслью является право на
существование, сущность которого заключается в том, что каждому члену
общества должны быть предоставлены предметы и услуги, необходимые для
достойного существования человека, соразмерно с количеством налич-
1 Там же. С. 92.
2 Там же. С. 101.
191

Часть 1
ных средств...»1. Если учесть, что переход к социализму мыслится этим
правоведом как исторический процесс, охватывающий, по меньшей мере,
доброе столетие, то становится очевидным, что революционное, по
природе своей сравнительно кратковременное социалистическое переустройство
общества мыслится Менгером как мирный, осуществляемый посредством
постепенного совершенствования законодательства процесс.
Последняя работа Менгера, анализом которой я завершу рассмотрение
его воззрений, — «Народная политика». В ней, в общем, пересказываются
уже известные нам положения. Основу современного общества составляет
частная собственность. Революция становится победоносной лишь тогда,
когда она осуществляет перераспределение собственности. Реформация,
Французская революция 1789—1794 гг. полностью подтверждают этот
вывод. Отсюда и возникает «проблема конфискации, которая в мирное время
столь осуждается и клеймится всеми, но без которой многие могучие
культурные деяния человечества никогда не могли бы быть осуществлены»2.
Народная политика, т.е. политика трудящихся и их партий, должна быть
направлена на то, чтобы порвать связь политической власти с крупными
собственниками средств производства. Желательно, конечно, совершить это дело
без торопливости и мирным путем.
Народная политика предполагает политическую активность народных,
трудящихся масс. Новое время как раз и характеризуется «стремлением
низших классов всех культурных стран выступить против существующего
государственного и правового строя»3. Основу народной политики образует
недоверие к властям предержащим. И хотя в демократическом обществе
народ «может довольно свободно решать все государственные вопросы»,
границы народной власти весьма ограничены частной собственностью,
которую имущие классы готовы защищать всеми доступными им средствами,
1 Ильин М. Политическая глобализация: институциональные изменения. С. 94.
Несмотря на свое «оппортунистическое» понимание процесса социализации, Менгер
критически относится к Г. Шмоллеру. «Шмоллер, который в социальном вопросе стоит на
вполне консервативной точке зрения, считает, что из 25 миллионов (марок — Т. О.)
национального дохода немцев 18 идут на заработную плату и лишь 7 на безработный
(имеется в виду предпринимательский— Т. О.) доход» (С. 61). Не соглашаясь с этими
якобы статистическими сведениями, Менгер ссылается на другие статистические
данные, приводимые одним из английских социалистов, который сообщает, что в Англии
лишь 1/8 национального дохода достается трудящимся, а 7/8 — господствующим
классам. Конечно, статистические данные подлежат критическому анализу. Здесь же
существенное значение имеет позиция Менгера, который в отличие от Шмоллера
подчеркивает, что норма эксплуатации рабочего класса весьма высока.
2 Менгер Л. Народная политика. М., 1907. С. 91.
3 Там же. С. 9.
192

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
в том числе и насилием. Отсюда вывод: «Народные массы должны
стремиться не только к свободе, но и к власти»1. Это весьма важное
заключение, пожалуй, впервые делается Менгером.
Однако завоевание трудящимися политической власти, каким бы путем
не была достигнута эта цель, предполагает ряд условий, которые все еще не
сложились. Пролетариат должен обрести способность не только завоевать
власть, но и разумно пользоваться ею. Между тем обнищание пролетариата,
которое Маркс считает законом развития капитализма, нисколько, конечно,
не способствует развитию культуры этого класса. «Никогда обнищавшие
массы не будут в состоянии навязать государству правовой строй,
соответствующий их интересам»2. Это положение явно направлено против
содержащегося в работе Маркса и Энгельса «Святое семейство» утверждения:
«...так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия
современного общества достигли высшей точки бесчеловечности», то этот
класс «не только обрел теоретическое сознание этой потери», но также
«может и должен сам себя освободить»3. Правда, Менгер не упоминает здесь
Маркса и Энгельса. Не исключено, что ему, может быть, осталось
неизвестным это положение основоположников марксизма. Все это нисколько не
уменьшает значения приведенного вывода, дальнейшее развитие которого мы
находим у Бернштейна и его единомышленников.
В наше время марксистское положение об исторической миссии
пролетариата рассматривается учеными как наиболее уязвимое место всего учения
основоположников марксизма. A.A. Гусейнов справедливо указывает, что в трудах
Маркса «есть много свидетельств убогого существования^пролетариата. Но
тем не менее он полагал, что когда дело дойдет до революции, вместе с
обстоятельствами изменятся также и люди, пролетариат из класса "в себе"
станет классом "для себя", очистится от всей "мерзости старого мира".
Словом произойдет некое чудесное преображение. По мысли Маркса, коммунизм
становится из утопии наукой благодаря учению о пролетариате. Но именно
это учение оказалось, пожалуй, самым утопичным во всем марксизме»4.
Менгер правильно отмечает, что самым худшим в общественной жизни
оказывается «боязнь всяких коренных перемен, косная приверженность к
унаследованным формам общественной жизни. Между тем технический
прогресс неизбежно влечет за собой изменения в обществе. Появляются, в
частности, и новые политические партии, которые отвергают политическую,
1 Там же. С. 60.
2 Там же. С. 75.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 39^0.
4 Гусейнов A.A. Марксизм и этика // Сб. «Карл Маркс и современная философия».
М., 1999. С. 164.
7 Зак. 1440
193

Часть 1
религиозную и социальную традицию и обнаруживают очевидную
тенденцию беспрерывно развиваться и в конце концов похоронить в своем
неудержимом потоке все современное общество»1. В рассматриваемой книге
ничего не сказано о том, в чей огород брошен этот камень. Какая партия угрожает
обществу тотальным разрушением? Думать, что Менгер имеет в виду
социал-демократов, нет оснований. Скорее всего, речь идет об анархистах,
анархо-синдикалистах и т.п.
Менгер проявляет немалые симпатии к социалистическим партиям. Он,
правда, требует от их лидеров, чтобы они проявляли свои демократические
принципы не только в речах, но и в своей повседневной руководящей
деятельности. Вполне уместное требование, если учесть, что уже в начале XX в.
в западноевропейских социал-демократических партиях вполне сложился
руководящий слой партийных чиновников, бюрократов.
Менгер поддерживает антимилитаристические и антиколониальные
выступления рабочего класса. «Пролетариат, — пишет он, — достигнув
понимания своих истинных интересов, справедливо отверг колониальные войны
еще более решительно, нежели войны с соседними народами»2.
Читатель, наверное, обратил внимание, что заглавие большинства книг
этого автора начинается словами: «Новое учение...». Между тем,
действительно нового в сочинениях Менгера, конечно, нет. Воззрения, которые он
излагает и пытается развивать, высказывались уже предшествующими кате-
дер-социалистами. Но это обстоятельство не может быть основанием для
уничижительной оценки его воззрений, которые, несомненно, служили делу
демократизации тогдашнего буржуазного общества.
Вернер Зомбарт (1863—1941)
Рассмотрение воззрений этого катедер-социалиста, о котором похвально,
как указывалось выше, отозвался Энгельс, лучше всего начать с анализа его
трехтомного сочинения «Современный капитализм», первый том которого
вышел в свет в 1902 г. Хотя Зомбарт — ученик Шмоллера, он
дистанцируется от присущего последнему ограниченного эмпиризма, настаивая на
необходимости теоретического исследования как субъективных, так и
объективных предпосылок и факторов возникновения и развития капитализма.
Кроме того, Зомбарт, в отличие от Шмоллера, постоянно обращается к
Марксу. Он пишет: «...меня отделяет от Шмоллера и его школы то, что
составляет специфическую особенность всякой теории, всякой науки, или в
двух словах, меня отделяет от него Карл Маркс»3. И. Альтер, автор предис-
1 Менгер А. Народная политика. С. 96.
2 Там же. С. 88.
3 Зомбарт В. Современный капитализм. М, 1931. Т. 1. С. 466.
194

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ловия к одному из томов этого труда, иронически отмечает: «Нет среди
буржуазных экономистов писателя, который бы чаще говорил о Марксе,
громче его восхвалял, больше его рекламировал, теснее связывал с ним свою
научную деятельность, чем Зомбарт... Послушать Зомбарта, Маркс—
гениальнейший из экономистов, а он, Зомбарт — его скромный ученик и
последователь... Но доверьтесь дальше нашему "скромному" профессору и вы
вскоре услышите, что он превзошел Маркса в объективности и научности»1.
Автор приложения к первому тому этой работы, известный марксист
И.П. Скворцов-Степанов, в статье «О первом издании "Современного
капитализма"» замечает: «...книга Зомбарта приобретает особое значение... это
не значит, что Зомбарт — "марксист" в том смысле, как обыкновенно
употребляют это слово... Но в противоположность большинству немецких
профессоров, он хорошо знаком с работами Маркса, усвоил их метод, а во
многих случаях и отдельные положения»2.
Перечисляя объективные предпосылки капитализма, Зомбарт указывает
на развитие «менового хозяйства», рост городов, развитие
промышленности, торговли, экспорта и импорта. «Единственная подлежащая нашему
рассмотрению движущая сила хозяйственного развития — человеческая
мотиваци я»3. Эта движущая сила определяется как
капиталистический дух. Истории его становления Зомбарт посвятил отдельную
монографию, названную не вполне удачно — «Буржуа», хотя речь в ней фактически
идет о генезисе и развитии капиталистического способа производства. В<г
предисловии к ней формулируется этот замысел: «Как создался дух нашего
времени и в каких формах он ныне проявляется, — вот что пытается
описать данная книга путем изложения генезиса носителя этого духа и его
представителя — буржуа... История развития современного экономического
человека под моими руками разрослась в анализ и критику духа нашего
времени»4.
Следует подчеркнуть, что рассуждения Зомбарта о капиталистическом духе
лишены всякого привкуса спиритуализма. Характеризуя «предприниматель-
1 См.: Зомбарт В. Современный капитализм. Хозяйственная жизнь в эпоху развитого
капитализма. Второй полутом. М.-Л., 1930. С. IX.
2 См. Зомбарт В. Современный капитализм. Т. 1. С. XX.
3 Там же. Дальнейшее развитие и конкретизацию эта мысль получает на всем
протяжении как первого, так и остальных томов этого исследования Зомбарта. «Капитализм, —
пишет он, — вырос из глубин человеческой души. Тот же самый дух, который породил
новые государства и новую религию, новую науку и новую технику, создал и новую
хозяйственную жизнь... Это— дух, который вырывает человека из спокойных, органически
выросших общинных и полюбовных отношений, сложившихся в эпоху средневековья, и
бросает его на путь беспокойного корыстолюбия и самоопределения» (С. 491).
4 Зомбарт В. Буржуа. М., 1924. С. VI.
195

Часть 1
ский дух», как необходимую предпосылку и сущностное содержание
капитализма, Зомбарт выявляет различные пути к достижению богатства. Речь
идет о жажде золота и денег, различных средствах добывания денег,
наживы посредством насилия, наживы путем волшебства (алхимия), наживы
благодаря использованию духовных способностей (изобретательство), наживы
путем использования денежных средств (ростовщичество). Однако этим,
поясняет он, далеко не исчерпывается предпринимательский дух, который
самым весомым образом выражает себя в завоеваниях, организаторской
работе, торговле. В главе «Начатки предприятий» кратко говорится о роли
военных походов, землевладения, государства и церкви. Все они, каждый на
свой лад, основывают предприятия, из которых постепенно вырастает
капиталистический способ производства.
В главе «Основные типы капиталистических предпринимателей» Зомбарт
их перечисляет: 1) разбойники; 2) феодалы; 3) государственные чиновники;
4) спекулянты; 5) купцы; 6) ремесленники.
Особая глава отдана «мещанскому духу», который не только
способствует возникновению капитализма, но и порождается им. Этот дух являет себя
в обыденных добродетелях, а также в «святой хозяйственности» и «деловой
морали». В этой связи встает вопрос о значении религии (католицизма,
христианства, иудаизма) в процессе становления буржуазного общества. С
религией Зомбарт непосредственно связывает «участие нравственных сил в
строительстве капиталистического духа». Особое значение он, по-видимому
под влиянием М. Вебера, придает пуританской этике, которой-де внутренне
присуща «абсолютная рационализация», а также явно не согласующаяся с
ней «идея ни с чем не считающейся наживы»1. Бережливость—
величайшая добродетель пуританина, которая вполне уживается с неуемным
стремлением к наживе с помощью «приличных средств». Разъясняя эти
положения, Зомбарт пишет: «Со всей решительностью пуританская этика требует
рационализации и методизации жизни, подавления влечений,
превращения человека-твари в разумного человека»2.
Зомбарт ставит также вопрос: не существует ли биологических
предпосылок капиталистического духа, экономического человека? Отвечая на него,
он кратко описывает становление капитализма в Италии, Франции,
Голландии, Германии и США. Исторический экскурс непосредственно подводит к
вопросу: «Заложено ли существо буржуазности в крови? Есть ли люди,
которые "от природы" буржуа и этим отличаются от других людей?»3. От-
1 Зомбарт В. Буржуа. С. 143.
2 Там же. С. 203—204.
3 Там же. С. 204. В этой связи Зомбарт сопоставляет «экономического человека»,
возникшего благодаря капитализму, и докапиталистический тип человека, который ха-
196

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
вет положительный. Да, имеются наследственные предрасположения,
предпринимательские натуры. Разные народы в разной степени обладают
капиталистическим духом.
Заключение книги не только подытоживает анализ становления
капитализма, но и ставит вопрос о его будущности. Зомбарт убежден в том, что
капитализм не вечен. Этот «великан-капитализм разрушает природу и
людей» и нет надежды на то, что «его скуют и вновь вернут в те рамки, из
которых он вырвался»1.
Мир капитализма— безумный, безумный мир, утверждает Зомбарт. «Но
будет ли его безумство продолжаться вечно? Не устанет ли он в беге? Я
думаю, что так будет. Я думаю, что в природе самого капиталистического
духа заложена тенденция, стремящаяся разлагать и убивать его изнутри»2.
Зомбарт, как и многие его современники, убежден в том, что
капиталистический прогресс предполагает ускоренный рост населения, непрерывное
расширение рынка рабочей силы и, соответственно этому, армию наемных
рабочих, безработицу, ибо «только бешеный прирост населения в последние
сто лет дал ему возможности вырасти до такого величия и могущества». Но
что же последует после капитализма? Этот вопрос, утверждает он, «нас
здесь совершенно не касается. Быть может, великана, когда он ослепнет,
выдрессируют, чтобы тащить демократическую культурную тачку. А может
быть, это и будут сумерки богов... Кто знает?»3. Последняя фраза
перекликается с идеями Ницше, хотя о нем не сказано ни слова.
Однако вопрос о посткапиталистическом обществе, тем не менее,
постоянно ставится Зомбартом, несмотря на его совершенно правильное
утверждение, что будущее человечества не поддается научному предвидению. Так,
в изданной им хрестоматии по истории социализма он публикует без
комментариев программу «Spartakusbund», который возглавлялся К. Либкнех-
том и Р. Люксембург: «Социализм в данный момент есть единственный якорь
растеризуется им как «естественный человек, человек, каким его создал Бог» (С. 7). Но
капитализм преобразовал человеческую натуру: «...живой человек с его счастьем и
горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов, и место
его заняли две абстракции: нажива и дело» (С. 133). В другом месте этот же тезис
дополняется: «В душе современного экономического человека живет и действует
стремление к бесконечно великому, побуждающее его ко все новым делам и ко все большей
деятельности» (С. 278). Технический прогресс позволяет осуществлять это стремление.
Но наряду с ним возникает также «стремление к бесконечно малому», т.е. к тому, чтобы
«интенсифицировать все, до самых мелочей» (С. 281). Эта присущая капитализму черта
придает трагический характер всей буржуазной эпохе. Таково убеждение Зомбарта.
1 Там же. С. 287.
2 Там же.
3 Там же. С. 288.
197

Часть 1
спасения... Осуществление социалистического строя — настоятельная
задача, которая решается одним классом путем всемирной революции. Эта
задача требует полного преобразования государства, коренного
преобразования самих основ общества»1. Это, конечно, вовсе не значит, что Зомбарт
разделяет эту программу, но несомненно, что он считается с нею.
Собственные воззрения Зомбарта, конечно, не отличаются такой определенностью.
Во-первых, полагает он, капитализму предстоит еще весьма долгий путь к
будущему. Во-вторых, капитализм эволюционирует, и дело идет к тому, что
наряду с ним в обществе будет существовать и некапиталистическое
производство: кооперативные, государственные предприятия, крестьянское
хозяйство, ремесленные мастерские. Таким образом, экономической основой
капитализма станет многоукладная экономика, в которой немалое место
будет занимать и плановое хозяйство.
Итак, Зомбарт и восторгается капитализмом и вместе с тем страшится
его необузданного, не поддающегося контролю характера. Но тут же
высказывается надежда, что этого богатыря, возможно, удастся окультурить.
Однако это соображение не подрывает убеждения, что капитализму рано или
поздно придет на смену другой общественный строй. Иногда он называет его
социализмом, но чаще говорит о будущем капитализме или о
посткапиталистическом обществе. И здесь его, надо сказать, не обманывает интуиция.
Зомбарт, как критик капитализма, предвосхищает современную
буржуазную идеологию, которая в принципе немыслима без критики, порой даже
без отрицания капитализма, что вполне уживается с верой в его еще
неисчерпанные возможности.
В предисловии В. Членова к рассматриваемой книге цитируются
высказывания Зомбарта о Марксе в его посвященной Марксу брошюре,
вышедшей в 1908 г. Эти высказывания заслуживают читательского внимания.
Зомбарт утверждает: «То, что открыл Маркс, это не сумма правовых институтов
и способов хозяйствования, образующих систему хозяйства, — он открыл
живых людей, скрывающихся за этими учреждениями и явлениями»2.
Известно, что Марксу, марксизму вообще, приписывают игнорирование
человека, человеческой личности, индивидуальности, что объясняют, но лишь
в лучшем случае, его сосредоточенным исследовательским вниманием к
классам, пролетариату прежде всего, но также и к капиталистам. Маркс,
конечно, и сам дал поводы к такой интерпретации системы его воззрений,
когда он, например, в «Тезисах о Фейербахе» определяет сущность
человека как совокупность всех общественных отношений. Это, конечно, од-
1 Grundlagen und Kritik des Sozialismus. Bearbeitet von Werner Sombart. Berlin, 1919.
Bd. II. S. 264.
2 См.: Зомбарт В. Буржуа. С. IV.
198

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ностороннее определение, так как к сущности человека относятся и его
антропологические характеристики и, конечно, его самость,
индивидуальность, т.е. отличие от других человеческих индивидов*. Но достаточно
вчитаться в Марксов «Капитал» и в другие его произведения, чтобы
понять, насколько прав в данном случае Зомбарт, подчеркивая, что именно
человек находится в центре всех без исключения исследований этого
гениального мыслителя.
В том же предисловии В. Членова приводится и другое весьма
интересное высказывание Зомбарта о Марксе: «Настроения, которые вызывает у
нас Маркс, совсем иные, чем те, которые пробуждает любой другой
социальный мыслитель. Проверьте себя: сравните лучших экономистов до
Маркса: Кантильона или Адама Смита, Кенэ или Рикардо. Ни один из них не
заставляет так биться сердце, как Маркс, — и это не благодаря
какой-нибудь политической тенденции — о ней нет речи, — но вследствие ему
одному свойственного умения схватить живого человека, которого он
воскрешает и заставляет действовать перед нашими глазами»1.
Зомбарт считает, что он последовательно применяет Марксов метод,
выявляющий роль человека в создании ставших объективными (и,
следовательно, уже независимыми от его воли) социальных структур.
Докапиталистическое общество, утверждает он, складывалось стихийно: никому неизвестно,
как формировались деревенские общины или цеха ремесленников в
городах. Разумеется, они создавались людьми, но не кем-то в отдельности, все
принимали в этом участие, никто не выделялся из них, как инициатор,
новатор. «Иначе складывался капитализм, который явился на свет в виде
"предприятий", т.е. рациональных, глядящих далеко вперед проявлений
человеческого духа высшего порядка. Началом их был созидательный подвиг
одного предприимчивого человека, который неустрашимо принимает
решение бросить колею обычных хозяйственных порядков и проложить новые
* «Тезисы о Фейербахе» относятся к 1845 г., когда Маркс еще не создал систему
воззрений, названную марксизмом. Но вот его более поздняя, уже упоминавшаяся
работа «Замечания на книгу А. Вагнера "Учебник политической экономии" (1879). В ней
он утверждает: «...мой метод анализа, исходным пунктом которого является не
человек, а данный общественно-экономический период...» {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.
Т. 19. С. 386). Однако речь здесь идет лишь о методе, который указывает, что
начальным предметом исследования является общество, его экономическая структура, исходя
из которой исследуются и постигаются другие социальные явления, и прежде всего,
конечно, человек, как исторически определенный, принадлежащий к данному обществу,
данному уровню общественного развития, классу, профессии, конфессии и т.д. Поэтому
Зомбарт прав, подчеркивая, что в центре марксова исследования всегда находится
человек, но не абстракция homo sapiens, а исторически-определенный, конкретный человек.
1 Зомбарт В. Буржуа. С. V.
199

Часть 1
пути... История происхождения капитализма есть история лиц»1. Это
рассуждение напоминает рассуждения Т. Карлейля в его знаменитой книге
«Герои и героическое в истории». Зомбарту кажется, что он рассуждает в
духе Маркса, но это, конечно, не так. С точки зрения Маркса, капитализм
вырастает из простого товарного производства благодаря, с одной стороны,
его все более и более расширенному воспроизводству, а с другой, —
благодаря появлению формально свободной рабочей силы, лишенной средств
производства. Этот исторический процесс совершался в течение ряда
столетий, как свидетельствует история северных итальянских республик-городов,
а также история Великобритании, начиная с процессов «огораживания»
(изгнания крестьян с их земли для расширения пастбищ для овец, шерсть
которых продавалась голландцам), описанных в знаменитой «Утопии» Т.
Мора. Это был, конечно, стихийный процесс, который, однако, сознательно
поощрялся государственной властью, ее законодательными актами*.
Зомбарт не скрывает своего расхождения с Марксом в вопросе о
характере общественного развития. Не забывая упомянуть о Нидерландской,
Английской, Французской революциях, он тем не менее утверждает, что
развитие капитализма знаменует изменение характера исторического процесса
вообще: там, где капиталистический строй достиг своей зрелости,
революции уже невозможны и в принципе не нужны. На смену эпохе революций,
характерных для начальных стадий развития капиталистического способа
производства, приходит эпоха непрерывного эволюционного развития. И
Зомбарт пишет: «...специалист легко заметит сходство этой эволюционной
схемы с марксовой. Но он также заметит преимущества, которые дает моя
точка зрения. Он увидит, надеюсь, что мною сделана попытка ввести в
1 Sombart W. Der moderne Kapitalismus. Berlin, 1902. Ester Halbband. S. 836.
* В другом месте Зомбарт вынужден все же признать стихийный характер
возникновения капиталистического строя. По его словам, «...итальянские торговые республики
15 столетия, Аугсбург 16 столетия, Франция и Англия 17 столетия давно уже шли по
пути современного капитализма, когда еще ничего не было слышно о постулатах
индивидуальной свободы и об аксиомах экономического эгоизма, и что прошли целые
столетия новейшего развития, пока такие люди, как Гроций, Гассенди, Гоббс, Пуффендорф,
Локк, начали создавать из обломков античной философии основы
индивидуалистического права» {Зомбарт В. Современный капитализм. Т. II. Теория капиталистического
развития. М, 1905. С. 5). В этом же томе Зомбарт характеризует ценообразование как
стихийный, иррациональный, по его выражению, процесс: «...рыночные цены сырых
материалов или полуфабрикатов и фабрикатов, поскольку они образуются в общем потоке
обмена, никогда не соответствуют вполне расчетам производителей, но образуются без
всякой причинной связи с какими бы то ни было самыми, казалось бы, правильными
их выводами, вследствие целого ряда неисчислимых обстоятельств, или, как мы это
обыкновенно называем, — зависят от конъюнктуры» (С. 475).
200

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
теорию, вместо образного языка Маркса, понятия без прикрас, и тем самым
заменить навсегда неорганическое революционное представление Маркса
органическим— эволюционным»1. Теоретическая позиция Зомбарта вполне
понятна и неспециалисту. Непонятным же даже для специалиста остается
лишь его фраза насчет сходства его эволюционной концепции
общественного развития с марксовым пониманием этого процесса. Но Зомбарт,
конечно, не марксист, несмотря на значительное влияние марксизма на его
мировоззрение. Поэтому было бы странно ожидать от него марксистского
понимания общественного развития.
Своеобразным дополнением к объемистой монографии «Буржуа»
является сравнительно небольшая книга Зомбарта «Пролетарий». Пролетариями
Зомбарт называет поденных рабочих, занятых в мелких и крупных
капиталистических предприятиях. Вместе с сельскохозяйственными рабочими они
составляют 5 млн человек, а вместе с их семьями примерно одну пятую
часть населения Германии. Следовательно, основоположники марксизма
весьма преувеличивали долю рабочего класса в массе населения; ведь они
уже в 40-х годах утверждали, что пролетарии составляют большинство
населения в европейских капиталистических странах. Этого не было не
только в XIX, но и в начале XX в.
Зомбарт вполне соглашается с тезисом «Комманифеста», что пролетарии
не имеют отечества. Этот тезис подтверждается тем фактом, что немецкие
рабочие зачастую находят работу в другой стране.
Зомбарт специально останавливается на жилищных условиях, которыми
вынуждены довольствоваться рабочие. В большинстве немецких городов
большая часть населения, пролетарии в первую очередь, вынуждены жить
со всей семьей в одной комнате. Между тем, с точки зрения Зомбарта,
«...подходящая по пространству для нормальной семьи квартира должна состоять
из кухни и 5 комнат и занимать по меньшей мере пространство в 250 куб.
метров»2.
В книге отмечается высокая детская смертность в семьях пролетариев,
вовлечение женщины в производство, что в значительной мере ослабляет, а
иной раз и разрушает семью. Дети пролетариев также вынуждены
сызмальства становиться рабочими. Даже в рудниках нередко работают дети, не
достигшие и 8 лет.
Рабочий, подчеркивает Зомбарт, не имеет ничего общего с той отраслью
производства, в которой ему приходится трудиться; он является фактически
безличным исполнителем. Ему постоянно угрожает безработица. У него нет
ни малейшей надежды на спокойную, обеспеченную старость. «Это не жизнь
1 Sombart W. Der moderne Kapitalismus. Erster Halbband. S. 72.
2 Библиотека для саморазвития. Вып. 15. СПб., 1907. Зомбарт В. Пролетарий. С. 947.
201

Часть 1
человека, а медленное прозябание полуживотного, с покорным взглядом и
с затаенным от робости дыханием»1.
Читая эту работу Зомбарта, невольно сравниваешь ее с описанием
условий жизни британских пролетариев в работе Энгельса «Положение рабочего
класса в Англии» и, конечно, также в марксовом «Капитале». Ничего, в
сущности, не изменилось в положении рабочего класса за истекшие
полвека, во всяком случае в Германии. Однако зомбартовское описание
положения пролетариата существенно отличается от того, что имеется у
основоположников марксизма. Зомбарт не видит в пролетариях никакого стремления
к своему социальному освобождению. Во всей этой книжке о пролетариате
ничего не говорится о его классовой борьбе против капитала. «Пролетарий, —
заявляет Зомбарт, — несмотря на свое стремление к образованию и
склонность к критицизму— догматик»2. В чем заключается догматизм
пролетария, остается неясным. Возможно, Зомбарт все же имеет в виду враждебное
отношение рабочих к их хозяевам-капиталистам.
В третьем томе «Современного капитализма» Зомбарт наряду с высокой
оценкой учения Маркса немалое место уделяет и критике его учения. Речь,
прежде всего, идет о кризисах перепроизводства. В «Комманифесте» они
рассматривались как убедительное свидетельство кризиса
капиталистической системы вообще. Это было, конечно, ошибочное положение, которое
Маркс исправил в «Капитале». Однако Зомбарта в принципе не
удовлетворяет марксистское понимание кризисов перепроизводства как неизбежного
в условиях капитализма явления. Он полагает, что капиталистический
прогресс уменьшает опасность кризисов, смягчает эти потрясающие
буржуазное общество катаклизмы. Ведь капитализм, по его глубочайшему
убеждению, есть система перманентной рационализации производства. Ярким
выражением рациональности капиталистического производства является, по
словам Зомбарта, возникновение и распространение акционерных компаний,
участниками которых все чаще и чаще становятся трудящиеся, в том числе
даже пролетарии. Если в 1904 г. в акционерных компаниях США было
занято свыше 70% рабочих, то в 1919 г. их количество возросло до 86,6%.
Аналогичная картина и в европейских странах. В Англии, например, с
1844 по 1845 гг. количество акционерных компаний возросло со 119 до 1845.
Акционерные компании представляются Зомбарту коллективистскими, хотя
он вполне отдает себе отчет в том, что рядовые акционеры не играют в них
сколько-нибудь заметной роли. «Акционерное общество, — пишет он, —
является отражением современной демократии. В фикции предполагается
господство народа (акционеров), в действительности же всем распоряжается
1 Зомбарт В. Пролетарий. С. 986.
2 Там же. С. 989.
202

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
небольшая клика заправил, которая в акционерных обществах имеет
различный состав»1.
Зомбарт не видит в этом какой-либо несправедливости, а тем более
нарушения рациональности. Управляют наиболее сведущие, умелые,
способные. Это относится не только к акционерным компаниям, но и к другим,
так сказать, единоличным капиталистическим предприятиям, которыми
сплошь и рядом управляет не сам капиталист, а нанятый им управляющий.
Эта отмечавшаяся уже Марксом тенденция, которую он характеризовал как
свидетельство превращения капиталистов в ненужную обществу социальную
группу, рассматривается Зомбартом как двойственная по своему характеру
тенденция: «...концентрация власти в руках небольшого числа способных
руководителей предприятий оказала существенную поддержку капитализму.
Но другой вопрос, не относится ли это явление к числу тех, которые
следует рассматривать, как первые признаки одряхления капитализма»2. На мой
взгляд, эта оценка появления на исторической арене новой социальной
группы — менеджеров — более правильно отражает процесс развития
капитализма, чем воззрение Маркса и особенно Энгельса, который в статье
«Общественные классы— необходимые и излишние» (1881) поспешил объявить
капиталистов ненужным для общества классом. Этот же тезис Энгельс
пытается обосновать и развить в статье «Отставка буржуазии», утверждая,
что этот класс уже утратил способность политически руководить
обществом*.
Зомбарт выступает также против марксистского положения о
необходимости революционного переустройства капиталистического общества,
1 Зомбарт В. Современный капитализм. Т. 3. С. 226.
2 Там же.
* Энгельс пишет: «В то время как немецкая буржуазия никогда не обладала
способностью вести за собой и представлять нацию в качестве господствующего класса, в то
время как французская буржуазия каждый день доказывает — и только что вновь
доказала на выборах, — что совершенно потеряла эту способность, которой она когда-то
обладала в большей степени, чем буржуазия любой другой страны, в то же время
английская буржуазия (включая растворившуюся в ней так называемую аристократию)
обнаруживала еще до последнего времени известную способность выполнять, хотя бы до
некоторой степени, роль руководящего класса» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 398).
Однако в конце статьи Энгельс, характеризуя ситуацию, сложившуюся в текстильной
промышленности Англии, заключает: «Итак, здесь, в этой самой современной из всех
современных отраслей промышленности, буржуазия обнаруживает такую же
неспособность отстоять свои собственные классовые интересы, как и в средневековом Лондоне»
(С. 401). В этом положении Энгельса наглядно проявляется характерное для его
последних лет убеждение в том, что социалистическое переустройство общества — дело самых
ближайших лет. Заблуждение, которое трудно поддается разумному объяснению.
203

Часть 1
не ведая, очевидно, того, что основоположники марксизма начиная с 70-х го-
доа утверждали, что в демократически развитых буржуазных странах
социалистические преобразования можно осуществить мирным путем, если
буржуазия не выступит против этого насильственным образом, что весьма
вероятно. Зомбарт пишет: «существуют, правда, строго ортодоксальные
марксисты, которые и теперь еще твердо держатся теории катастроф своего
учителя и именно в мировой войне, как "величайшей и наиболее обширной
по своему характеру катастрофе", усматривают подтверждение ее
правильности, но с такими людьми нельзя спорить. Рассматривать мировую войну
как один из капиталистических кризисов, которые предвидел Маркс, или
безумие, или бесстыдство»1. Кого имеет в виду в данном случае Зомбарт?
Вернее всего «Спартаковский союз» и его лидеров К. Либкнехта и Р.
Люксембург. Правда, это положение вполне характеризует и позицию
большевистской партии, но о ней в этой книге нет ни слова.
В 1895 г. Зомбарт издает брошюру «Фридрих Энгельс». О ней стоит
вкратце сказать, поскольку она характеризует его отношение к марксизму в эти
годы. «В Лондоне, — пишет он, — умер недавно человек, который для
многих миллионов был любимым, боготворимым вождем и отцом, героем. То
был Фридрих Энгельс»2. В этом утверждении существенно заявление о том,
что идеи основоположников марксизма уже получили широчайшее
распространение. Трудно сказать, насколько это заявление соответствует
действительности. Но одно несомненно, что в Германии, где на выборах в рейхстаг
за СДПГ, действительно, голосовали миллионы избирателей, дело обстояло
именно так.
Зомбарт подчеркивает, что с критикой Энгельса выступил один из
наиболее известных немецких экономистов. «Специалисты знают, что не кто
иной, как Бруно Гильдебранд, один из основателей немецкой "исторической
школы" в политической экономии, счел возможным посвятить половину
своей книги "Die Nationalökonomie der Gegenwart und Zukunft" опровержению
работы 24-летнего Энгельса. Он называет его "самым даровитым, без
сомнения, и самым сведущим из всех немецких писателей по социальным наукам"»3.
1 Зомбарт В. Современный капитализм. Т. 3. С. 194.
2 Зомбарт В. Фридрих Энгельс. СПб., 1906. С. 1.
3 Там же. С. 9. В упоминаемой книге Б. Гильдебранда, вышедшей на русском языке
под названием «Политическая экономия настоящего и будущего» (СПБ., 1860), речь, в
частности, идет о работе Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». Гильдебранд
пишет: «Книга Энгельса произвела мало шума, но зато она имела большое влияние, и
все социальные теории ссылаются на нее как на сборник фактов» (С. 133). Эту книгу
Гильдебранд характеризует как одну из основ «коммунистической теории». Этот вывод
объясняет отрицательное в целом отношение к выводам, к которым пришел Энгельс в
этой работе. «Все частности верны, — пишет Гильдебранд,— а общее ложно. Изобра-
204

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Энгельс, отмечает Зомбарт, способствовал тому, чтобы Маркс принялся
за изучение политической экономии. Это, действительно, имело место,
поскольку Энгельс, находясь в 1841—1842 гг. в Англии, не только
познакомился с трудами классиков этой науки, но и написал «Очерки к критике
политической экономии», которые Маркс назвал гениальным
произведением. Зомбарт касается этой работы, отмечая, что ее автор «видит главную
свою задачу в том, чтобы показать, что "новейшая политическая экономия...
обнаруживает такое же лицемерие, непоследовательность и
безнравственность, с которыми свободному человечеству приходится бороться в
настоящее время и во всех других областях"1. Критические замечания Зомбарта,
относящиеся к этой ранней работе Энгельса, в основном совпадают с
высказываниями последнего, сделанными в связи с намерениями некоторых
немецких социал-демократов переиздать это произведение.
Зомбарт высоко оценивает и другую работу Энгельса — «Положение
рабочего класса в Англии», которую также высоко ценил Маркс, когда он, живя
в Лондоне, и сам занялся обстоятельным изучением положения английских
пролетариев (первый том «Капитала» подытоживает это изучение). Зомбарт
называет этот труд Энгельса «произведением, открывшим новую эпоху в
своей области»2.
Так же, как и другие критики марксизма, Зомбарт считает, что
философия Гегеля, которую он почему-то именует «формалистической», повлияла
неблагоприятным образом на развитие марксистской теории. Он полагает,
что основоположники марксизма, как и все питомцы гегелевской школы,
были слабы в сфере теории познания, о чем свидетельствует разделяемая
ими теория отражения, страдающая явным примитивизмом.
Начав с высокой оценки трудов Энгельса и марксизма в целом, Зомбарт
затем переходит, таким образом, к его критике, которая главным образом
сводится к возражениям против марксистского обоснования социализма. Он
пишет: «в настоящее время можно с уверенностью сказать, что форма
теорий марксизма не выдержит более или менее серьезной критики и что кри-
жение Энгельса представляет одну лишь темную сторону британской промышленности
и британского рабочего мира...» (С. 141). Коммунистическим выводам Энгельса Гиль-
дебранд противопоставляет свою веру в решающее значение тред-юнионов в решении
так называемого социального вопроса. «Рабочие товарищества, первоначально
незаконные и тайные и притом грубые и преступные, сделались мало-помалу опорою общего
благоденствия и школою нравственности с того времени, как в 1824 году спасительным
актом парламента рабочие получили право свободной ассоциации, принадлежавшее
прежде только некоторым классам английского населения» (С. 191). Это понимание роли
тред-юнионов характерно для всех катедер-социалистов.
1 Там же. С. 10.
2 Там же. С. 11.
205

Часть 1
тическое обоснование этих основных положений еще должно быть дано,
при том условии, конечно, что будет доказана их правильность. Не следует
только думать, что если не годится форма, то негодно и содержание ее, что
все марксистские учения неправильны, потому что форма их устарела или
обоснование их неверно или еще не дано»1.
Трудно понять, что имеет в виду Зомбарт, рассуждая о
несостоятельности формы марксизма, что, говоря конкретно, понимается о его отличной
от содержания форме. Гегель в «Науке логики» справедливо доказывал, что
форма есть содержание, переходящее в форму, а содержание есть форма,
переходящая в содержание. Но Зомбарт не имеет сколько-нибудь ясного
представления ни о диалектическом идеализме Гегеля, ни о диалектике формы
и содержания. Отвергая, как якобы устаревшую, форму марксизма, он
фактически направляет свою критику против его содержания. Недаром же в
другом месте своей брошюры он безоговорочно утверждает: «Содержание
марксизма, по-видимому, истощено; для дальнейшего развития требуются
новые люди со свежими идеями»2. Самого себя он, как видно из текста
брошюры, причисляет к такого рода людям. Но никаких «свежих мыслей»
в брошюре не обнаруживается. Аграрная концепция марксизма, которая и
до него подвергалась критике (в том числе социал-демократами), должна
быть, по его словам, «выброшена за борт». Сказано резковато, но почти без
всякой аргументации.
Зомбарт, как и другие катедер-социалисты, во многом предвосхищает Берн-
штейна. А поскольку термин «ревизионизм», как было уже указано в
предисловии, а также в первой главе, совершенно неправомерно сводить к берн-
штейнианству, то отсюда следует вывод, что Зомбарт— «ревизионист»
чистейшей воды. Он и сам этого, конечно, не скрывает, поскольку не связан
партийной, социал-демократической дисциплиной: «...Я считаю ближайшей
и самой настоятельной задачей всякой серьезной социальной науки, так или
иначе, разобраться в марксизме». Необходимость критической разборки, кри-
1 Зомбарт В. Фридрих Энгельс. С. 20.
2 Там же. С. 45. С целью усиления приведенного утверждения Зомбарт заявляет, что
«старая марксистская мудрость нуждается в новых идеях, чтобы и старое не потеряло
своего значения» (С. 45—46). При этом Зомбарт обвиняет марксистов в догматизме, что,
конечно, имеет достаточные основания. Причины догматизма, на его взгляд, чисто
психологические. «Эта преувеличенная боязнь самому впасть в ошибки противника
обнаруживается всего яснее, если присмотреться к форме письма, прислушаться к тону
марксистов...» (Там же). Зомбарту, конечно, нельзя приписать догматическое отношение к
марксизму, хотя бы потому, что, несмотря на все восхваления Маркса (и Энгельса), он
вовсе не марксист. Но свободен ли он от догматического понимания социальной
действительности, капиталистического строя, частной собственности на средства
производства? На этот вопрос едва ли можно дать однозначно отрицательный ответ.
206

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
тического анализа марксизма продиктована, по словам Зомбарта, весьма
существенными обстоятельствами, прежде всего, его возрастающим
влиянием. Дело не только в том, что «в настоящее время всякое серьезное
историческое и социальное исследование вращается, большей частью помимо
сознания самих авторов, в кругах марксизма»1. Налицо несравненно более
существенные, гораздо более важные обстоятельства, которые и
констатирует Зомбарт: «Нет сомнения, что современное социальное движение все
проникнуто духом Маркса»2. Конечно, это утверждение представляет собой
явное преувеличение. Если оно в некоторой степени относится к Германии,
в которой СДПГ стала в начале XX в. крупнейшей партией, то оно никак не
относится к Англии, Франции, Испании и другим западноевропейским
странам, а также, конечно, и к США. К России конца XIX — начала XX в. оно
также неприменимо. Известная поговорка — у страха глаза велики —
относится в данном случае и к высказываниям Зомбарта.
Зомбарт не ограничивается рассуждениями о марксизме; он, правда
вскользь, касается программы СДПГ, признавая, что «до известной степени
она оставляет свободу всевозможным склонностям», несмотря на ее
коллективистские основоположения. Революционаризм, поучает он
социал-демократов, изжил себя, на смену ему пришел эволюционизм, который, однако,
не исключает борьбы. «Борьба— вот что стало лозунгом этого твердого и
малочувствительного поколения пролетариев, подросшего во вторую
половину XIX столетия, — не мир, не примирение, не братство, а борьба. Если
эта борьба не была уличной борьбой, она все же оставалась борьбой»3.
Против такой, неуличной, точнее говоря, парламентской борьбы у Зомбарта,
конечно, нет возражений.
В 1894 г. вышел в свет подготовленный к печати Энгельсом третий том
марксова «Капитала». Зомбарт в том же году откликнулся на это событие
статьей «К критике экономической системы Карла Маркса». В начале
статьи он подчеркивает достоинства этого труда: его предметом является не
производство само по себе, не обращение капитала, рассматриваемое
безотносительно к производству, а капитализм в целом. В отличие от первого
тома этот труд Маркса характеризует «эпическое спокойствие»; полемика,
обличение «сикофантов» занимают в нем незначительное место. В этом
смысле он мало дает материала для социал-демократической агитации, но
для науки дает он немало. Здесь уже цена товара не считается
соответствующей его стоимости, а рассматривается как более сложное образование,
складывающееся из издержек производства плюс средняя прибыль. Но суще-
1 Там же. С. 27.
2 Там же. С. 45.
3 Там же. С. 38.
207

Часть 1
ствует ли средняя прибыль фактически или она представляет собой
статистический вывод? Зомбарт склоняется к отрицанию объективной
реальности средней прибыли. Ведь она предполагает более или менее свободный
переход капитала из одной отрасли производства в другую, более
выгодную. Но такой переход возможен лишь для капитала в денежной форме
(денежного капитала), а постоянный капитал, состоящий из машинного
оборудования и других средств производства, едва ли может переключиться на
производство более выгодных товаров. Следует поэтому считать понятие
средней прибыли абстракцией в духе теории познания Канта. Как известно,
родоначальник немецкой классической философии обосновывал
эвристическую необходимость понятий, которые сами по себе лишены объективного
содержания, т.е. не фиксируют нечто эмпирически существующее, однако
позволяют в той или иной степени познать и систематизировать его. К таким
понятиям, которые известный комментатор «Критики чистого разума» Г. Фай-
хингер называл фикциями, Кант относил, в частности, понятие
целесообразности, придавая ему первостепенное значение в своей «Критике
способности суждения». И Зомбарт, правда не ссылаясь на Канта, истолковывает
в этом духе не только понятие средней прибыли, но и понятие стоимости,
которое в этом томе «Капитала» преобразовано Марксом в эмпирически
осязаемую цену производства. «Понятие стоимости, — утверждает Зомбарт, —
есть вспомогательное средство для нашего мышления, которым мы
пользуемся для того, чтобы сделать понятными феномены хозяйственной жизни;
это— логический факт»1. Таким образом, Зомбарт превращает стоимость,
создаваемую трудом, овеществленный труд, обладающий как меновой, так
и потребительной стоимостью, в чисто субъективное понятие, логическое
средство, которое необходимо для постижения фактов, т.е. производства
товаров. Если у Канта вспомогательные абстракции (понятия)
действительно имеют несомненное познавательное значение, то зомбартовское
представление об этих понятиях превращает их в фикции.
Энгельс в своих «Дополнениях к третьему тому "Капитала"» возражает
Зомбарту, правда, почему-то в слишком мягкой форме, указывая на то, что
его понимание закона стоимости «слишком обще, ему нужно придать более
определенную, более точную формулировку...»2. Однако дело, конечно, не в
1 Зомбарт В. Фридрих Энгельс. С. 38.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 24. С. 468—469. Но К. Шмидту, который в статье,
посвященной III тому «Капитала», высказывает о законе стоимости совершенно
аналогичные зомбартовским критические замечания, Энгельс относится гораздо
определеннее: «У Шмидта также есть формальные соображения по поводу закона стоимости. Он
называет его научной гипотезой, выдвинутой для объяснения фактического
процесса обмена, гипотезой, которая оправдала себя как теоретически исходный пункт... А в
одном частном письме, которое он мне разрешил цитировать, Шмидт прямо объявляет
208

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
формулировке, так как Зомбарт, по существу, отрицает закон стоимости,
его объективный характер.
В 1896 г. Зомбарт публикует небольшую монографию «Социализм и
социальное движение», которая в течение последующих пяти лет выходит
четырьмя изданиями. Социальным движением он называет
стремление определенного класса изменить коренным образом существующий
общественный строй в своих интересах. Поскольку речь идет о рабочем
движении, то тем самым он имеет в виду социалистическое движение,
классовую борьбу пролетариата. Уже на первой странице книги Зомбарт
провозглашает: когда Маркс в первых строках «Комманифеста» утверждал,
что вся история цивилизации была борьбой классов, он «высказал тем
самым величайшую истину, которая выражает наше столетие». Однако он
«сказал не всю истину», так как современную эпоху характеризуют «две
противоположности, которые определяют всю историю общества, я хочу их
назвать социальными и национальными противоположностями,
причем национальными в самом широком смысле слова»1.
Разумеется, национальные различия, нередко также противостоящие друг
другу нации, национально-освободительные движения, национализм— все
это существенные факторы исторического процесса, особенно в некоторые
эпохи, в частности, на заре капитализма, в период образования национальных
государств. Колониальная политика господствующих капиталистических
государств также относится к этому разряду исторических явлений, значение
которых трудно переоценить. Но все же все эти явления несопоставимы по
своим масштабам и историческому значению с борьбой классов,
раскалывающей каждую мало-мальски развитую нацию. Тезис Зомбарта фактически
умаляет историческую роль классовой борьбы, особенно в
капиталистическом обществе, где впервые складываются условия для организованной
освободительной борьбы эксплуатируемого и угнетенного класса.
В этой небольшой монографии Зомбарт бегло прослеживает историю
социалистических учений (феодальный социализм, христианский социализм,
сенсимонизм, фурьеризм, оуэнизм) вплоть до возникновения марксизма.
Марксизм характеризуется как революционаризм, исполненный
«фанатичной верой в достижимость какого бы то ни было желанного будущего состо-
закон стоимости в рамках капиталистической формы производства фикцией, хотя и
теоретически необходимой. Но это понимание, по моему мнению, совершенно неверно.
Закон стоимости и для капиталистического производства имеет гораздо большее и более
определенное значение, чем значение простой гипотезы, не говоря уже о фикции, хотя
бы и необходимой» (С. 469). Энгельс справедливо указывает, что воззрение Зомбарта и
Шмидта характерно для вульгарной политической экономии, отвергающей теорию
трудовой стоимости.
1 Sombart W. Sozialismus und die soziale Bewegung im 19 Jahrhundert. Jena, 1901. S. 1.
209

Часть 1
яния общества»1. Эта вера, по мнению Зомбарта, была присуща пролетариату,
когда он восставал против хозяев-капиталистов, ломал машины в период
промышленной революции. Но уже во второй половине XIX в. отношения между
классами претерпевают существенные изменения. Прекращается, полагает
Зомбарт, революционное движение, во всяком случае, в развитых
капиталистических странах. Так, в Англии классовые противоположности
смягчаются; в ней уже нет «никакой классовой борьбы», на смену которой
приходит «социальный мир» или «по меньшей мере, преддверие такового»2.
Правда, во Франции все еще существуют тайные общества, заговоры,
анархистское движение. Но оно выражает не интересы пролетариата, а
интересы определенной части крестьянства.
Особая глава посвящается Марксу. Кроме биографических данных
излагается «Манифест Коммунистической партии». Зомбарт ратует за
аутентичную интерпретацию учения основоположников марксизма против его
вульгарного истолкования, суть которого якобы заключается в смешении главного
и второстепенного, даже несущественного в этом учении. «Большинство
излагавших марксовы теории, в особенности буржуазные (курсив мой — Т. О.)
авторы, впадали в заблуждение, поскольку были неспособны отделить
существенное от случайного, вследствие чего оказались не в состоянии
оценить историческое значение этих теорий»3. Судя по этому высказыванию,
Зомбарт не считает себя буржуазным автором. Очевидно, он полагает, что
его социально-политическая позиция является надклассовой. Разумеется,
далеко не всегда социально-политические высказывания носят классовый
характер. Но это, как свидетельствуют сочинения Зомбарта и его
практически-политическая деятельность, особенно в последние десятилетия
жизни, никак к нему не относится.
1 Sombart W. Sozialismus und die soziale Bewegung im 19 Jahrhundert. S. 7.
2 Ibid. S. 39.
3 Ibid. S. 55. Зомбарт считает вульгарным истолкованием марксизма также
положение о неизбежности социалистического переустройства общества, которое он
характеризует как квиэтизм. Приверженцы такого воззрения, подчеркивает он, «не понимают
существенности того, что все происходящее в общественной жизни совершается самими
живыми, самостоятельно действующими людьми, что именно люди осуществляют
общественное развитие, поскольку они ставят себе цели и стремятся эти цели осуществить»
(S. 85). Отвергая фаталистическую интерпретацию положений марксистского социализма,
Зомбарт перечеркивает вместе с тем и понятие исторической необходимости,
т.е. вполне научное понятие, которое обосновывается материалистическим пониманием
истории. Люди сами творят свою историю, но вовсе не так, как им заблагорассудится, а
в зависимости от объективно существующих условий и возможностей. Единство
человеческой деятельности и этих сложившихся благодаря предшествующему развитию
общества предпосылках и образует конкретно-историческую необходимость.
210

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Рассматриваемая монография завершается наставлениями германским
социал-демократам. Если СДПГ действительно стремится быть прогрессивной
партией, дабы выполнить свою историческую миссию, то ей следует
активно поддерживать крестьян и ремесленников независимо от того, согласны
ли они с социалистическим идеалом. Враждебное отношение к религии
должно быть отброшено. Партии следует в полной мере понять значение
патриотизма, который не имеет ничего общего с национализмом и
нисколько не противоречит интернациональной солидарности социалистов. Эти
советы не заключают в себе ничего нового для социал-демократических
лидеров. Каутский (и не только он) уже в эти годы утверждал, что социал-
демократия должна быть не только пролетарской, но и народной партией.
Заключение книги называется «Уроки». Какие же уроки черпает Зомбарт
из истории социализма и рабочего движения? Современное социальное (т.е.
социалистическое, по его терминологии) движение необходимо в той
форме, в какой оно уже существует. Партия социал-демократов ведет и должна
вести борьбу за завоевание большинства депутатских мест в рейхстаге.
Английское рабочее движение может служить для СДПГ образцом. Зомбарт
специально подчеркивает, что не видит ничего плохого в борьбе классов.
Борьба, вообще говоря, есть сущность и смысл общественной жизни; без
нее невозможно развитие культуры. Но борьба не должна быть
противозаконной. Действовать вне рамок законов, значит, порождать хаос. И средства
борьбы, подчеркивает Зомбарт, должны быть приличными. Эти
поучительные рассуждения отдают духом филистерства, который представляется Зом-
бартом едва ли не возвышенным, гуманистическим и т.д.
В 1906 г. Зомбарт опубликовал солидную по объему монографию
«Социализм и социальное движение», которая в том же году была издана в русском
переводе. Это сочинение частично повторяет основные положения
рассмотренной уже книги, но в основном представляет собой новое исследование.
В нем, как и в других своих работах, он пишет о Марксе почти в
восторженных тонах. «Вкратце, историческое значение учений Маркса для
социального движения заключается в следующем: указав цель— превращение
орудий производства в общественную собственность — и указав на борьбу
классов, как на путь к достижению этой цели, Маркс воздвиг те два
основных столба, на которые должно опираться все движение»1. Однако эта
1 Зомбарт В. Социализм и социальное движение. СПб., 1906. С. 84. Вопреки этой
оценке учения Маркса Зомбарт в ходе дальнейшего изложения утверждает: «Всемирно-
историческое значение творения Маркса (насколько оно касается социализма) не в его
"научном" характере, а в том, что социальное движение построено на реальной основе
исторического развития и интересов — что не имеет ничего общего с наукой. Попытку
же "научно" доказать необходимость социализма следует считать неудовлетворительной»
211

Часть 1
высокая оценка марксизма тут же сопровождается возражениями.
Некоторые из них, правда, далеко не безосновательны. «Как ни суди, а теория о
диктатуре пролетариата не находит себе места в рамках
исторически-реалистического мировоззрения»1. Касаясь теории концентрации капитала, Зом-
барт утверждает, что она «заимствована» у Луи Блана. Кроме того, Маркс
гиперболизировал этот действительно происходящий процесс, который на деле
вовсе не охватывает все отрасли народного хозяйства, сельское хозяйство,
прежде всего. Теория пауперизации рабочего класса «теперь уже отставлена
даже в кружках старых марксистов»2. Теория великого краха
капиталистической системы также опровергнута историей. Кризисы перепроизводства, на
которых она преимущественно основывается, не стали глубже, скорее
наоборот. Правда, попытка Туган-Барановского опровергнуть марксову теорию
кризисов не достигла своей цели. «И все-таки до сих пор это единственная
серьезная попытка бороться с теорией Маркса о кризисах»3.
Представления Зомбарта о причинах, побуждающих рабочий класс вести
борьбу против буржуазии, сводятся не к экономическим (несомненно,
важнейшим), а к психологическим причинам. «Если пролетариат
приходит в движение... если движением этим руководят чувства ненависти,
зависти, возмущения — то источник этих возмущений вовсе не есть крайняя
нужда»4. Это «если» замечательно! Но суть дела совсем не в том, что
пролетарии завидуют капиталистам или даже ненавидят их. Личные
чувства рабочих отнюдь не являются движущей причиной в их борьбе
против капитала. Главное (едва ли надо доказывать, но все же необходимо
подчеркнуть) состоит в том, что класс пролетариев ведет
освободительную борьбу против гнета капитала, против эксплуатации.
Отношение же рабочих к своим хозяевам-капиталистам на предприятии, где им
приходится трудиться, носит, конечно, второстепенный характер и во
многом зависит от того, какой режим труда установлен на предприятии, насколько
там считаются с конкретными требованиями рабочих и т.п. Зомбарт же видит
истоки противоположности между трудом и капиталом совсем в другом:
«Детски наивное отношение к миру, жажду счастья, вопль о счастье, о
радости, о свободе мы слышим из всех жалоб на зло и недостатки
существующего общественного строя»5. Так думают буржуа, капиталисты, и
(С. 120). Эта суровая оценка учения Маркса лишь частично оправдана в том смысле,
что марксизм, утверждающий, что социализм представляет собой единственно
возможную альтернативу капитализму, действительно, не доказал этого тезиса.
1 Там же. С. 99.
2 Там же. С. 113.
3 Там же. С. 117.
4 Там же. С. 11.
5 Там же. С. 28.
212

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Зомбарт полностью разделяет их своекорыстное убеждение, которому нет
оправдания.
В монографии кратко характеризуется рабочее, в первую очередь,
социалистическое движение в Германии, Франции, Англии, Бельгии, Дании,
Голландии, Италии, Австро-Венгрии, Норвегии, России. Революция 1905 г.
непосредственно связывается с ускоренным промышленным развитием страны.
Относительно США Зомбарт замечает: здесь «существует великое рабочее
движение, не имеющее, однако, ни малейшего социалистического
характера»1. Правда, в другой своей работе, уже цитировавшейся в предисловии, он
утверждает: «...Судя по всему, социализм в США через несколько
человеческих поколений достигнет полнейшего расцвета»2.
Зомбарт дожил до национал-социалистической псевдореволюции. И судя
по всему, он без всяких колебаний превратился в апологета германского
фашизма, начал писать о «немецком социализме», т.е. вполне в духе
гитлеровской партии, и, больше того, всячески оправдывать и даже превозносить
подготовку гитлеровского рейха к новой, захватнической войне. Он, правда,
не дожил до ошеломляющего поражения Германии в развязанной Гитлером
и его кликой Второй мировой войне, но можно не сомневаться в том, что
и в этом случае он незамедлительно перекрасил бы свой фасад и стал бы
обличителем военных преступлений немецких нацистов. Правда, возможно
и то, что ему не предоставили бы трибуны, и он сам бы оказался на скамье
подсудимых.
Выход в свет третьего тома зомбартовского «Современного капитализма»
на русском языке вызвал, в общем, положительные отклики в советских
научных журналах. Академик Е. Варга писал: «Как и прежние книги Зомбар-
та, новая его работа представляет причудливую смесь марксизма и
антимарксистской критики». Зомбарт признает теорию стоимости и прибавочной
стоимости. Он дает «до некоторой степени марксистскую картину развитого
капитализма». Тем не менее Варга заключает: «...книга Зомбарта является
искажением марксизма»3.
Другой автор рецензии А. Герценштейн утверждает: «Третий том
"Современного капитализма" Зомбарта представляет, несомненно, одно из
наиболее выдающихся явлений в области экономической литературы последнего
десятилетия». Далее, однако, следуют критические замечания. «Зомбарт
решительно зовет научную мысль назад, к теоретической концепции Сэя и
1 Там же. С. 334.
2 Sombart W. Warum gibt es in den Vereinigten Staaten keinen Sozialismus? Tübingen,
1906. S. 141.
3 См.: Зомбарт В. Современный капитализм. Приложение: «Советская печать о
труде В. Зомбарта». С. 525—530.
213

Часть 1
Рикардо». Теория реализации изложена Зомбартом в духе Сэя, т.е. в смысле
отрицания какого бы то ни было противоречия между капиталистическим
производством и потреблением. Марксовой теории кризисов Зомбарт
отказывает в оригинальности. «Свою критику Маркса он начинает с того, что
отождествляет его взгляды со взглядами сисмондистской школы». В
заключение рецензент подчеркивает: отношение Зомбарта к Марксу «достаточно
смешанно и противоречиво... В течение своей жизни Зомбарт много раз менял
свои взгляды на Маркса. Он то падал перед ним на колени, то с
отталкивающей развязностью поносил его и третировал»1.
Еще одна рецензия, опубликованная в философском журнале «Под
знаменем марксизма», выдержана в том же духе. Ее автор А. Штерн пишет:
«Конечно "марксизм" Зомбарта, приведенный им в "научный" вид, т.е.
трансформированный в реформистский эволюционизм, весьма походил на
русский "легальный марксизм"». Зомбарт, отмечает рецензент, конечно, не
признает, что источником прибавочной стоимости является неоплаченный труд
рабочего. «Утверждать, что класс наемных рабочих получает меньше
произведенной им стоимости, — значит утверждать бессмыслицу», — заявляет
Зомбарт. По его убеждению, источник прибавочной стоимости—
повышение производительности труда, улучшение организации производства и,
конечно, совершенствование техники и технологического процесса.
В настоящее время «Зомбарт — "буржуазный Маркс", бывший
эволюционист и салонный социалист— скатился к беспринципному эклектизму в
методологии и оголтелому фашизму в политике»2. Эта рецензия была
опубликована в 1929 г. Следовательно, Зомбарт перешел на сторону фашизма еще до
прихода гитлеровской клики к власти. Понятно поэтому, почему Ф.Л.
Виноградов в своей кандидатской диссертации, защищенной в 1949 г., не скупится
в своих резких (в общем типичных для этого времени) оценках воззрений
этого экономиста. «Заигрывание Зомбарта с марксизмом и его маскировку под
марксизм, предпринятые в тактических целях, поклонники Зомбарта пыталась
изобразить как подлинный марксизм. В действительности Зомбарт никогда
марксистом не был: лицемерно прикрываясь маской "марксиста", он всегда был
хитрым и яростным врагом марксизма, пытался превратить марксизм в ширму
для своих апологетических упражнений»3. Крепко сказано, но в
комментариях, пожалуй, не нуждается. Зомбарт последним этапом своей академической
карьеры, безусловно, заслужил самую уничтожающую характеристику.
1 См.: Зомбарт В. Современный капитализм. Приложение: «Советская печать о
труде В. Зомбарта». С. 539—555.
2 Там же. С. 556—559.
3 Виноградов Ф.Л. В. Зомбарт как фальсификатор науки и апологет
империалистической реакции. Саратов, 1949. С. 2.
214

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Подытоживая характеристику катедер-социализма, следует признать, что
это идейно-политическое течение существенно отличается от того, что Маркс
и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» именовали
«консервативным, или буржуазным социализмом». О нем они писали с презрением:
«Известная часть буржуазии желает излечить общественные недуги для того,
чтобы упрочить существование буржуазного общества. Сюда относятся
экономисты, филантропы, поборники гуманности, радетели о благе трудящихся
классов, организаторы благотворительности, члены обществ покровительства
животным, основатели обществ трезвости, мелкотравчатые реформаторы
самых разнообразных видов»1. В качестве примера
буржуазно-социалистической системы воззрений авторы «Манифеста» называют... Прудона,
который, конечно, был их идейным противником, но тем не менее не был
буржуазным социалистом. Прудонизм, несомненно, представлял собой одно
из наиболее влиятельных направлений мелкобуржуазного
социализма, приверженцами которого была значительная часть французских (а также
итальянских, испанских) пролетариев.
Кроме Прудона основоположники марксизма не называют ни одного
другого политика или теоретика, причисляемого ими к буржуазным
социалистам. И это не случайно. В 1848 г. еще не было никаких катедер-социалис-
тов, хотя социалистическая и даже коммунистическая фразеология была в
ходу у многих буржуазных радикалов*. Продолжая характеристику
буржуазного социализма, авторы «Манифеста» пишут: «Буржуа-социалисты хотят
сохранить условия существования современного общества, но без борьбы и
опасностей, которые неизбежно из них вытекают». Эти проповедники
«стремились к тому, чтобы внушить рабочему классу отрицательное отношение
ко всякому революционному движению, доказывая, что ему может быть
полезно не то или другое политическое преобразование, а лишь изменение
материальных условий жизни, экономических отношений... Однако под из-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 453—454.
* В предисловии к новому немецкому изданию «Манифеста» в 1890 г. Энгельс
вспоминал: «В 1847 г. под социалистами понимали двоякого рода людей. С одной стороны,
приверженцев различных утопических систем, в особенности оуэнистов в Англии и
фурьеристов во Франции, причем и те и другие уже выродились тогда в чистейшие секты,
постепенно вымиравшие. С другой стороны — всевозможных социальных знахарей,
которые намеревались с помощью различных всеисцеляющих средств и всякого рода заплат
устранить социальные бедствия, не причиняя при этом ни малейшего вреда капиталу и
прибыли. В обоих случаях это были люди, стоявшие вне рабочего движения и
искавшие поддержки скорее у "образованных классов" {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22.
С. 62). Оставляя в стороне утопических социалистов, следует подчеркнуть, что
выступавшие с социалистическими прожектами люди никаких теоретических трудов по
вопросам социализма не выпускали.
215

Часть 1
менением материальных условий жизни этот социализм понимает...
административные улучшения...» И заключают свою характеристику буржуазного
социализма Маркс и Энгельс такой саркастической формулировкой:
«Социализм буржуазии заключается как раз в утверждении, что буржуа являются
буржуа— в интересах рабочего класса»1.
Через два года после революций 1848 г. Маркс публикует рецензию на
книгу влиятельного французского политического деятеля Э. Жирардена
«Социализм и налог», который предлагает в качестве коренной
социалистической реформы отмену всех налогов и замену их взаимным страхованием
членов общества. «Г-н Жирарден отменяет налоги, превратив их в
страховую премию. Члены общества путем выплаты определенного процента
взаимно страхуют друг другу свое имущество от пожара, засухи, градобития,
банкротства— словом, от всевозможных рисков, которые в наше время
лишают буржуазию спокойно наслаждаться жизнью. Ежегодные взносы
устанавливаются не только всеми страхующимися, но и определяются
каждым отдельным индивидом, который сам страхует свое имущество.
Благодаря этому исчезают торговые и землевладельческие кризисы, массовые потери
и банкротства, все колебания и перемены в буржуазном существовании,
принявшие эпидемический характер со времени зарождения современной
промышленности...»2. Подытоживая свой анализ указанной книги, Маркс
замечает, что Жирардену, как и всем буржуазным социалистам, представляется,
будто общество состоит из одних только капиталистов, и решение
беспокоящих капиталистов проблем обеспечивает благоденствие всех граждан.
Теперь, после ознакомления с критикой буржуазного социализма, данной
основоположниками марксизма, естественно поставить вопрос: как относятся
катедер-социалисты к этому буржуазно-социалистическому феномену?
Несомненно, что между теми и другими немало существенно общего.
Катедер-социалисты, как и их предшественники, доказывают, что «социальный вопрос»
может быть решен (и будет решен) в ходе развития капитализма благодаря
всякого рода реформам и прежде всего улучшению фабричного
законодательства, договорам между рабочими и их хозяевами-капиталистами, третейским
судам, государственному попечительству в интересах трудящихся. Ясно и то,
что катедер-социалисты также являются решительными противниками всех
форм революционаризма. Однако многое и весьма существенное отличает их
от раскритикованных основоположниками марксизма буржуазных социалистов.
Во-первых, катедер-социалисты не просто проповедники, а ученые,
профессора университетов, авторы обстоятельных, преимущественно ис-
торико-экономических исследований, обобщающих весьма значительный
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 454.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С 701.
216

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
массив эмпирических данных, показывающих, какие изменения
происходят в буржуазном обществе в ходе прогрессивного развития
капиталистического способа производства.
Во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, отличающее их от тех
буржуазных социалистов, которых разоблачали основоположники марксизма, кате-
дер-социалисты являются критиками марксизма, «ревизионистами». Далеко не
все, конечно, в их критике марксизма оказалось правильным, оправданным,
подтвержденным последующим историческим развитием. Но многое
оказалось правильным. Так, они, опираясь на факты, доказали, что никакого
провозглашенного Марксом «абсолютного» закона прогрессирующего обнищания
пролетариата не существует, что в ходе капиталистического прогресса
постепенно повышается заработная плата рабочих, улучшаются условия их труда
и жизненные условия в целом. Катедер-социалисты своими скрупулезными
исследованиями доказали, что кризисы перепроизводства не могут быть
экономической основой революционного взрыва, что пролетариат благодаря
улучшению своих жизненных условий совершенно невосприимчив к учению,
которое внушает ему необходимость социальной революции с целью
уничтожения капиталистических отношений. При этом катедер-социалисты вовсе не
утверждали, что «социальный вопрос» уже полностью решен; они
признавали необходимость классовой борьбы в границах установленных в буржуазном
обществе законов. Нет необходимости продолжать далее характеристику ка-
тедер-социализма; это было бы повторением того, о чем достаточно подробно
говорилось в этой главе. Важно лишь подчеркнуть, заключая главу, что
большинство представителей катедер-социализма выступили с ревизией
марксизма гораздо раньше Бернштейна, который в немалой мере опирался на их
работы. Это прежде всего относится к немецким катедер-социалистам.
Не менее важно указать и на то обстоятельство, что основоположникам
марксизма были известны, по меньшей мере, некоторые произведения кате-
дер-социалистов. Но вместо того, чтобы вступить с ними в дискуссию,
отстаивать, а в случае необходимости и пересматривать те или иные свои
положения, они отделывались преимущественно в своих письмах, которые были
опубликованы после их смерти, презрительными, саркастическими
репликами в адрес этих буржуазных профессоров. Такое отношение к оппонентам
указывает на внутренне присущий учению Маркса и Энгельса догматизм, о
чем достаточно было сказано в первой главе. Еще резче, я бы сказал просто
залихватски, высказывался о катедер-социалистах В.И. Ленин. Так, в статье
«Против бойкота» он говорит о них, как об идейных вождях либерализма,
«вроде Зомбарта», характеризуя их критику марксизма, как «подстать
клопам полицейски-буржуазной университетской науки»1.
Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 16. С. 34.
217

Часть 1
Совершенно иную позицию по отношению к катедер-социалистам
занимали лидеры немецкой социал-демократии, как это было показано в первом
разделе этой главы. К сказанному там можно добавить, что Ф. Меринг
выступил в «Die Neue Zeit» с небольшой статьей «Травля катедер-социалистов»,
в которой он изобличал некоторых депутатов рейхстага, выступивших в
самой резкой форме против этих представителей буржуазного социализма.
Меринг разоблачал этих депутатов как отпетых реакционеров. При этом он
подчеркивал, что катедер-социал исты отнюдь не являются противниками
капитализма, а их выступления в защиту пролетариата, так же как их
практические предложения, имеют своей целью лишь смягчение конфликтов между
трудом и капиталом и, следовательно, улучшение жизненных условий
рабочего класса ради сохранения капиталистического способа производства1.
Буржуазные исследователи катедер-социализма довольно критически, но
вместе с тем положительно оценивают теоретические воззрения катедер-со-
циалистов. Так, Копленд подчеркивает, что для них характерны довольно
решительные выступления против крупных, в особенности земельных
собственников. Но в отличие от марксистов, которых они подвергают критике,
катедер-социалисты не считают экономически и политически
нецелесообразным превращение всей частной собственности на средства производства в
общественную собственность. Их идеал не столько социально-экономический,
сколько гуманистический: «полное развитие морального и интеллектуального
характера, физической способности и средств достижения счастья человечества»2.
Г. Оппенгейм, которого обычно называют изобретателем термина «кате-
дер-социализм», высоко оценивает монографию Шмоллера «К вопросу об
истории немецкого ремесла в XIX в.». Так же как Шмоллер, он удручен
разорением мелких производителей, но в отличие от него сомневается в том,
что государство может предотвратить этот процесс. Он также ссылается на
катедер-социалиста Г. Шёнберга, который, по его словам, «подвергает
решительной критике всю систему народного хозяйства и юриспруденцию»3.
По его словам, катедер-социалисты обвиняют английских экономистов в том,
что они не сочувствуют страданиям и нищете трудящихся классов. Он с
одобрением цитирует А. Вагнера: «История доказывает, что своевременное
и достаточное выполнение справедливых требований низших классов
зачастую оказывается единственным средством, чтобы избежать кризиса, от
которого все пострадают»4.
1 Mehring F. Hetze gegen den Kathedersozialisten // Die Neue Zeit, 1897. Bd. 2. S. 225—
226.
2 Copland C. State Socialism a latter-day Tyranny. London, 1887. P. 5.
3 Oppenheim H. Der Katheder-Sozialismus. Berlin, 1873. S. 5.
4 Ibid. S. 57.
218

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Французский экономист К. Жанне в основном посвящает свою работу
анализу работ немецких катсдер-социалистов. Вагнера он называет
экономическим советником Бисмарка. К катедер-социалистам он причисляет и Род-
бертуса, который обосновывал необходимость установления минимума
заработной платы, ограничения рабочего дня, рационализации производства в
интересах трудящихся, организации кооперативных магазинов. Он также
утверждает: «Именно Бисмарк провозгласил в 1879 г. свою политику
государственного социализма и набросал план тройного страхования, благодаря
которому рабочим непосредственно гарантируется государственная помощь
при несчастных случаях, безработице, прекращении трудовой деятельности
вследствие старости»1.
Катедср-социалисты были пигмеями по сравнению с гениальным
Марксом и его весьма талантливым другом Энгельсом. Неудивительно поэтому,
что основоположники марксизма смотрели на этих ординарных
профессоров свысока. Однако эти, в общем, заурядные ученые, убежденные в том,
что капиталистический прогресс будет способствовать существенному
улучшению положения трудящихся, сумели выявить с этих позиций основные
заблуждения творцов «научного социализма». История познания зачастую
свидетельствует о том, что заблуждения гениев сплошь и рядом вскрывают
отнюдь не гениальные и даже не выдающиеся ученые. Катедер-социалис-
ты — убедительное подтверждение этого вывода.
Глава вторая
Фабианское общество— английский вариант
ревизии «научного социализма»
В Новое время первое произведение утопического коммунизма появилось
на свет в Италии: «Город солнца» (1602) Т. Кампанеллы, монаха, который
почерпнул свои идеалы из Библии. Однако утопия, коммунистическая
утопия, родилась в Англии. Автором «Утопии» был канцлер (премьер)
английского правительства Т. Мор, ортодоксальный католик, который отказался
присягнуть королю после того, как тот порвал с Ватиканом. Т. Мор, друг
выдающегося гуманиста Эразма Роттердамского, был казнен за свою
верность римскому первосвященнику.
Последующая история утопического коммунизма (и социализма) также
теснейшим образом связана с этой страной. В период Великой английской
1 Jannet С. Le socialisme d'état et réforme sociale. Paris, 1890. P. 148.
219

Часть 1
революции предводитель диггеров (английских предшественников
французских санкюлотов XVIII в.) Дж. Уинстенли (1609—1660) опубликовал «Закон
свободы», который можно назвать первым манифестом утопического
социализма. У. Годвин (1756—1836) издал двухтомное «Рассуждение о
политической справедливости» (1793), в котором описывалось неизбежное, по его
убеждению, пришествие коммунистического общественного строя. Этот труд
оказал большое влияние на Р. Оуэна, одного из непосредственных
предшественников марксизма. Оуэн фактически современник основоположников
марксизма (он умер в 1858 г.) после неоднократных попыток организовать
коммунистические оазисы в рамках капиталистического общества стал
активным деятелем тред-юнионистского движения, несмотря на то, что его
участники вовсе не разделяли его коммунистического мировоззрения.
Другими выдающимися представителями утопического социализма были У.
Томпсон (1875—1923), последователь Оуэна и Дж. Брей (1809—1895),
скончавшийся в тот же год, что и Энгельс.
Естественно возникает вопрос: находятся ли социалистические течения,
возникшие в Англии в последнее двадцатилетие XIX в., в той или иной
исторической связи с указанными выше учениями утопического коммунизма
(и социализма)? Ответ на этот вопрос, как это ни удивительно на первый
взгляд, может быть отрицательным. И это нетрудно понять: в конце
позапрошлого века, в эпоху уже развитого капитализма, прошедшего сквозь
горнило промышленной революции, социалистические учения перестали быть
описанием светлого посткапиталистического будущего. На смену былому
социалистическому (и коммунистическому) утопизму пришли
реалистические, в той или иной мере связанные с организованным рабочим движением
социалистические доктрины, не свободные, конечно, от ряда
неосознаваемых утопических представлений, но вместе с тем сознательно
противопоставляемые всяческому утопизму. Это относится и к немецкой
социал-демократии и к социалистическим движениям (и учениям) в других европейских
странах, в том числе и к элитарному социалистическому учению
Фабианского общества.
В 1884 г. шотландский философ Томас Дэвидсон основал общество,
названное им «Братством Новой Жизни». Его первыми членами стали Хэвлок
Эллис, Дж. Рамсей Макдональд, будущий лейбористский премьер-министр,
Губерт Блэнд. Вскоре в это общество, получившее новое название —
«Фабианское общество»*, вступил Б. Шоу, еще не ставший к этому времени
* На титульном листе первой опубликованной Фабианским обществом брошюры
формулируется его кредо: «Умейте выжидать, когда это нужно, как сумел набраться
терпения, вопреки хулам нетерпеливых, Фабий в войне с Ганнибалом, и как Фабий ударьте
покрепче, когда приспеет время, не то впустую будет ваше ожидание». Вслед за этой
220

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
драматургом, а за ним Сидней Вебб, преуспевающий государственный
чиновник, и его жена Беатриса, весьма состоятельная женщина. Они стали
главными идейными руководителями общества. Т. Дэвидсон, по-видимому,
разочаровался в нем, поскольку уже не участвовал в его печатных изданиях.
В 80-х годах Фабианское общество насчитывало менее 150 членов, но уже
в 90-х годах число его членов возросло до 850, а к началу XX в. оно уже
превысило две тысячи. Однако фабианцы не стремились ко все большему
росту числа своих членов, так же как не хотели превращать свое общество
в партию. При этом они считали вполне нормальным, если кто-либо из
членов их общества становился членом Социал-демократической федерации,
Независимой рабочей партии, Социалистической лиги или какой-либо
другой партийной организации, возникших в Англии в конце позапрошлого века.
Напротив, участие своих членов в марксистской или, напротив,
либеральной партии они рассматривали как весьма полезное дело, а именно
«пропитывание» фабианским социализмом членов этих партий. Суть фабианского
социализма сводилась к убеждению в возможности и необходимости
постепенного перехода от капитализма к социалистическому
обобществлению средств производства путем реформ.
Фабианцы считали себя радикальными либералами; они утверждали, что
лозунги Великой французской революции— свобода, равенство, братство! —
должны быть наполнены новым, социалистическим содержанием, принцип
которого — коллективизм.
В предисловии к сборнику статей английских социалистов,
составленному С. Веббом, последний писал: «...Общественная свобода и отсутствие каких
бы то ни было стеснений в сфере мысли и слова и послужили отчасти
причиной того, что в Англии не образовалась единая и строго дисциплиниро-
формулой-девизом члены Фабианского общества во всеуслышание провозглашают:
«Фабианское общество — организация социалистическая» (См.: Пирсон X. Бернард Шоу.
М., 1972. С. 62). Далее Пирсон отмечает: «Первые фабианцы являли собой пестрое
сборище философствующих анархистов, отчаянных мятежников, атеистов, противников
денег, христианских социалистов, поборников единого налога, блаженных жертв
неразборчивого чтения, прихвативших к примеру вторую часть "Фауста" и утопистов» (С. 65).
Но тут же Пирсон присовокупляет: «Когда же прибыло подкрепление в лице Шоу и
Вебба и стало ясно, что без конституционализма не обойтись: хватит, никаких уступок
анархистам! На вопрос, скоро ли победит социализм, Шоу уже не ответит: "Две недели,
самое большее». Он со всей серьезностью объявит обманом и ловушкой позицию
бунтарей: «если вчера капитализм был еще в силе, социализм на завтра не настанет, хотя
бы мы пошли сегодня на штурм Бастилии"» (Там же). Что касается отношения к
Марксу, марксизму, то Пирсон не без иронии замечает: «...бесспорно это был марксизм без
Маркса: его теория прибавочной стоимости отвергалась, его диалектика не
принималась в расчет» (С. 75).
221

Часть 1
ванная социалистическая партия»1. Это утверждение вполне может быть
отнесено к указанным выше партиям. Но еще в большей мере относится к
созданной несколько позже Лейбористской партии.
В этом же предисловии Вебб указывает на отличие Фабианского
общества от Независимой рабочей партии, членами которой являются
преимущественно пролетарии, и Социал-демократической федерации, партии,
основывающей свою программу на экономической теории марксизма. Фабианское
общество, подчеркивает Вебб, принципиально отличается от этих
политических организаций. Оно «состоит почти исключительно из членов средних
классов, имеет небольшое число членов и не стремится к тому, чтобы
увеличить это число. Фабианцы стараются главным образом влиять на
общественное мнение всех без различия партий и всех классов, но в случае нужды
они всегда оказывают помощь социалистическим организациям и
побуждают своих членов вступать в социалистические партии или другие союзы,
ведущие общественную и политическую борьбу»2.
Вебб утверждает, что английский социализм не носит классового
характера. Это подтверждается, по его мнению, тем фактом, что к
социалистическому движению примыкают и некоторые лица, принадлежащие к
«высшим классам». Представление, что пролетариат, осознавая свое классовое
положение, тяготеет к социализму, неприменимо к Англии, подчеркивает
Вебб; ведь миллионы рабочих не только отдают свои голоса партии
консерваторов, но и настроены весьма консервативно.
В каждом правительственном учреждении, указывает Вебб, имеются
социалисты, члены Фабианского общества, что нисколько не мешает им
успешно продвигаться по служебной лестнице. «Есть очень много данных за
то,— пишет Вебб,— что общество, благодаря политической свободе,
отсутствию классовой розни и благосостоянию широких масс английского
народа, добьется реформ путем влияния на общественное мнение, на
образованные и состоятельные классы»3.
Само собой разумеется, что утверждения Вебба относительно отсутствия
классовой розни и благосостояния «широких масс английского народа» не
могут быть приняты всерьез. Это, конечно, идеализация действительного
положения вещей, которую не разделяют другие члены Фабианского общества,
прежде всего такой влиятельный фабианец, как Б. Шоу. Следует, правда,
указать, что в другой работе, изданной супругами Вебб, они высказывают
несравненно более правильную точку зрения: «Несмотря на чрезвычайное
1 Социализм в Англии. Сборник статей английских социалистов. Составлен С. Веб-
бом. СПб., 1907. С. 7.
2 Там же. С. 9.
3 Там же.
222

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
увеличение совокупности продуктов и услуг, благодаря применению науки
при могучем стимуле жажды прибыли, капитализм повсюду сопровождался
постоянной необеспеченностью и хронической бедностью среди наемных
рабочих, вместе с широко распространенной нищетой»1. Однако нельзя не
отметить, что о постоянной необеспеченности, хронической бедности,
широко распространенной нищете трудящихся здесь говорится в
прошедшем времени, как о чем-то былом. Веббы, следовательно, остаются верны
самим себе.
В этом же сборнике помещена статья С. Вебба «Истинный и ложный
социализм». Ложным социализмом Вебб именует, во-первых, анархизм,
во-вторых, анархо-синдикализм, утверждающий, что каждое предприятие должно
принадлежать занятым в нем работникам, в-третьих, социалистический ре-
волюционализм, не видящий иного пути к осуществлению своего идеала,
кроме насильственного переворота. Фабианцы не сразу стали на позиции
истинного социализма. В первое время они «надеялись на бурное восстание
объединенного пролетариата, могучий натиск которого сметет королей,
юнкеров и капиталистов и даст обществу возможность перейти в царство
Утопии. Утверждали, что революция начнется в 1889 г., т.е. через сто лет
после Французской революции»2. Но вскоре фабианцы отвергли такого рода
воззрения и пришли к убеждению, что социалистические преобразования
могут быть осуществлены лишь мирным путем*.
Итак, Вебб, главный теоретик Фабианского общества, нисколько не
сомневается в том, что капиталистический способ производства полностью
изжил себя, что его кончина не за горами. Изложению этого основного со-
1 Вебб Сидней и Беатриса. Упадок капиталистической цивилизации. Л., 1924. С. 156.
2 Социализм в Англии. Сборник статей английских социалистов. С. 30.
* Вебб так описывает переход фабианцев на принципиально новые
социально-политические и мировоззренческие позиции: «...Мы отказались от обычного представления
о том, что социализм необходимо связан, с одной стороны, с утопиями, а с другой —
с бунтарством... мы больше чем когда бы то ни было убеждены в том, что
социалистический режим нельзя ввести путем переворота. Мы не верим в эту догму» (С. 31).
Развивая далее эти положения, С. Вебб утверждает: «Мы, социалисты, не добиваемся
той или другой отдельной реформы, мы не хотим помочь той или другой партии
захватить власть. Мы хотим привлечь на сторону наших идей большинство английского
народа... Мы хотим доказать ему, что существенный принцип реформ заключается в
том, чтобы заменить индивидуальную собственность на средства производства
общественной собственностью и общественным контролем» (С. 34). Как уже отмечалось выше,
основоположники марксизма неоднократно заявляли, что в Англии, Франции, США
социалистическое переустройство общества может быть осуществлено мирным,
ненасильственным путем. Но они не исключали возможности, вернее, вероятности и революции.
Фабианцы же отвергали революцию безотносительно к историческим условиям,
которые могут объективно сложиться.
223

Часть 1
циалистического воззрения, которое систематически обосновывалось и
пропагандировалось социал-демократами, марксистами, посвящена уже
цитировавшаяся выше монография супругов Вебб, изданная в 1923 г. Через год
ее напечатали в СССР на русском языке. Штатный обозреватель «Правды»
Д. Заславский писал в предисловии к этому изданию: «Книга Веббов — это
действительно обвинительный акт против капитализма. Она составлена с той
же добросовестностью, с той же тщательностью в обработке фактов — какая
вообще характеризует работы Веббов»1.
Само собой разумеется, что в предисловии обойдено деликатным
умалчиванием критическое отношение Веббов к марксизму. И это отнюдь не
случайность, не утеря идеологической бдительности, которой всегда хватало с
избытком Заславскому. Суть дела проста. В.И. Ленин еще в 1900 г. перевел
двухтомное исследование Веббов по истории тред-юнионизма,
опубликованное на русском языке под заглавием «Теория и практика английского тред-
юнионизма». Этим обстоятельством и объясняется панегирическая
тональность предисловия. Между тем, в этой книге со всей определенностью
выражено, по существу, отрицательное отношение к марксизму. «Пора
уяснить, что крупное значение Карла Маркса, о котором все еще говорится так
много невежественной чепухи, не в том, что он революционизировал
экономику и политическую науку, а в том, что он отметил моральный блеф
капитализма. Теоретические ошибки Маркса в наши дни так же ясны, как
ошибки Моисея, но никто, когда-либо читавший исторические главы
"Капитала", не может снова впасть в иллюзию, что капиталисты, как таковые,
могут заслуживать уважения. Маркс, несмотря на все его претенциозные
промахи в отвлеченной экономической теории, — промахи, которые не были даже
благоприятны для социализма, — великолепно успел, внезапно повернув
знамена капитализма их усеянными швами сторонами к аудитории, представить
драму цивилизации с буржуа в качестве злодея пьесы»2. Однако, несмотря на
эту, пожалуй, довольно неуклюжую критику Маркса, супруги Вебб, в
сущности, полностью согласны с ним в самом главном: социализм —
единственно возможная альтернатива капитализму. Они не задумываются о том,
что альтернатива не есть историческая необходимость; в лучшем случае, это
реальная возможность, которая предполагает существование и иных, также
реальных возможностей, не говоря уже о различных условиях,
позволяющих той или иной возможности превратиться в действительность.
Веббы признаются, что они лишь теперь, на склоне лет, стали
радикальными противниками капитализма. «Хотя мы состояли свыше тридцати лет
активными членами рабочего и социалистического движения, мы никогда
1 См. Вебб Сидней и Беатриса. Упадок капиталистической цивилизации. С. 11.
2 Там же. С. 184—185.
224

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
раньше не формулировали обвинительного акта против капиталистической
системы. Наше время и энергия были посвящены муниципальной
администрации, исследованию фактов социальной организации, придумыванию и
защите мероприятий, посредством которых существующая система
извлечения прибыли может быть заменена с наименьшим политическим трением и
наибольшим вниманием к "законом установленным ожиданиям", научной
организации промышленности, как демократически контролируемой
общественной службы»1. Первая мировая война заставила Веббов пересмотреть
эти воззрения, встать на позиции морального осуждения и даже отрицания
капитализма.
Теперь они прямо заявляют, что в Англии существуют две нации:
нация богатых и нация бедных. Валовой национальный продукт этой
страны, даже если не учитывать сотен миллионов фунтов стерлингов,
получаемых от экспорта капитала, достигает двух миллиардов фунтов стерлингов.
«Половина этой суммы, которой должен жить народ, доставалась одной
девятой общества»2. Правда, одиннадцатью страницами выше Веббы как бы
уточняют свою теоретическую позицию: «...Наихудшей чертой капитализма
является не бедность наемного рабочего и роскошь собственника, а... яркое
неравенство в личной свободе между лишенным собственности человеком
и членом класса, который живет владением собственностью»3. Свобода есть
обладание возможностью развивать свои способности и удовлетворять свои
разумные желания. Но рабочий и его семья постоянно вынуждены
повиноваться приказам. По приказу они встают, работают также по приказу, по
приказу прекращают работу, по приказу фермера занимают тот или другой
коттедж и выбрасываются из него по приказу землевладельца.
1 Там же. С. 193.
2 Там же. С. 13.
3 Там же. С. 22. «Для неимущего наемного рабочего, — замечают в другом месте
Веббы, — свобода не может означать ничего более, как свободу посредством
постоянного труда существовать на самой грани нищеты» (С. 61). Капитализм бесчеловечен,
подчеркивают Зеббы; он разрушает человеческую личность. «Рабочий возмущается не
против власти как таковой, но против постоянной и безответственной власти
извлекающего прибыль предпринимателя» (С. 66).Эти гневные тирады смягчаются признанием
того, что капиталистическая система способствовала общественному прогрессу,
воспитанию трудолюбия, развитию научных знаний, совместной, коллективной работе
трудящихся; она также развивала транспорт, торговлю, финансы. Но все это относится,
скорее, к прошлому, чем к настоящему времени, так как капитализм «начал приходить в
упадок, прежде чем достиг зрелости, и история будет рассматривать капитализм не как
эпоху, но как эпизод или темный век между двумя эпохами» (С. 18). Этой оценке
исторической роли капитализма не хватает научной проницательности, которая, несмотря
на его решительное осуждение, выпукло выступает во всей своей
всемирно-исторической значительности в «Манифесте Коммунистической партии».
8 Зак. 1440
225

Часть 1
Веббы критикуют капиталистический строй почти не касаясь его
экономической природы. Пафос их критики, пафос отрицания наполнен, в
основном, нравственным негодованием. В этом смысле их убеждения следует
именовать этическим социализмом. Они и сами подчеркивают эту
сущностную черту своего мировоззрения, полагая, что она-то и возвышает его
над трезвым, холодным экономическим обоснованием необходимости
социалистического переустройства буржуазного общества. «Зло, против которого
протестует социалист, — пишут они, — это растление нравов, духовная
деморализация, гибель самой человеческой личности»1.
Если Маркс видит в капиталисте олицетворение капитала, оставляя в
стороне критическое рассмотрение личности буржуазного предпринимателя,
то Веббы, напротив, делают предметом своей критики не столько капитал,
сколько личность капиталиста, хотя они так или иначе признают, что
социальное неравенство, пропасть между имущими и неимущими есть не
некий дефект, присущий капитализму, а сама природа этого общественного
строя. Поэтому, собственно говоря, безусловно необходимо упразднение
капиталистических отношений. Но природа капитализма— его
экономическая природа, а вовсе не сущность предпринимателя-капиталиста. Нисколько
не отрицая этого факта, Веббы считают первостепенной обязанностью
социалиста разоблачение морального облика капиталиста. «Кривая
совесть имущего класса слепа к трюизму, что человек, потребляющий и
лично не содействующий миру и производству услуг и продуктов, является
общественным паразитом, из-за самого присутствия которого на земле мир
становится беднее». Он является «вором, чьи хищения не менее реальны, а
теперь и не менее чувствуются оттого, что они производятся с санкции
закона»2.
Веббы подчеркивают, что капиталистическая система — главная причина
войн между государствами, но отнюдь не между народами, которые
ненавидят войны и стремятся к дружественным, доброжелательным
взаимоотношениям.
Конечно, войны между государствами являются эпизодами в истории
человечества, но разве борьба между классами, вина за которую лежит на
совести капиталистов, не есть также война? «Более постоянной и
универсальной, а потому, вероятно, более могущественной по своему влиянию на
общество является классовая война, которую капиталистическая
организация промышленности с мотивом извлечения прибыли постоянно вызывала
в каждом передовом промышленном обществе»3. Это положение напомина-
1 Вебб Сидней и Беатриса. Упадок капиталистической цивилизации. С. 26.
2 Там же. С. 45.
3 Там же. С. 177.
226

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ет данную в «Манифесте Коммунистической партии» характеристику
классовой борьбы NfcHcay трудом и капиталом, как гражданской войны. Но в
отличие от основоположников марксизма Веббы, хотя и объявляют войну
труда против капитала «священной войной», все же проповедуют
необходимость примирения классовых противоположностей. Война должна
закончиться миром; последний же обеспечивается развитием правового,
демократического государства. Трудящимся следует в полной мере воспользоваться
всеобщим избирательным правом. «В качестве граждан-избирателей они
могут осуществить коллективно через парламент и правительство
окончательный контроль над потоком приказов, которым они призваны, как
отдельные личности, повиноваться»1. Демократия, с этой точки зрения, если
и не сводит на нет борьбу классов, то, во всяком случае, придает ей
«цивилизованные», парламентские и иные легальные формы.
Наряду с этими добропорядочными миролюбивыми выводами
рассматриваемая работа заключает в себе и ряд положений, актуальность которых
несомненна и в настоящее время. В главе пятой «Окончательное
банкротство капиталистической системы» Веббы убедительно показывают, что
капиталистическое производство неизбежно ведет к периодическому
перепроизводству товаров и услуг, несмотря на недостаточное их потребление
большинством населения, т.е. производителями этих товаров и услуг*.
Производительность труда возрастает, но цены на основные, наиболее
необходимые людям товары и услуги, как правило, повышаются. Капиталисты
сплошь и* радом фальсифицируют продукты питания, нередко даже
выпускают в продажу заведомо вредные или, по меньшей мере, не вполне
доброкачественные товары. Реклама постоянно обманывает покупателей.
Финансовые спекуляции разоряют мелких акционеров, лишают их с трудом
накопленных сбережений. Наконец, что является еще более удручающим
фактом: капитализм уничтожает природные ресурсы. Веббы пишут:
«Позднейшим открытием явилась гибель, которую капитализм принес тем
общим ресурсам, которые не были обращены в частную собственность, как
1 Там же. С. 65.
* В этой связи Веббы справедливо отмечают: «Капиталист без малейшего колебания
уничтожит массу полезных продуктов или закроет свои работы и предоставит
служащих во власть нужды, чтобы сохранить цены. Это прямой саботаж, и саботаж является
силой, угрожающей теперь существованию цивилизации» (С. 181). Факты,
подтверждающие это положение, весьма многочисленны. Полезно по этому поводу отметить, что
ни в одном буржуазном государстве не существует законов, запрещающих
капиталистам уничтожать продукты питания с целью поддержания выгодного для них уровня цен.
Такой запрет противоречил бы самой сути буржуазной демократии, обеспечивающей
капиталисту свободу по меньшей мере во всех действиях, которые не вступают в
конфликт с существующими законами и постановлениями правительства.
227

Часть 1
воздух, загрязненный дымом и вредными испарениями; отравляемые
промышленностью реки, загаживаемые проезды и пустоши»1. Авторы этих строк
полагали, что социалистическое общество покончит с этими вредными для
жизни людей последствиями промышленного (в действительности, не
только промышленного, но и сельскохозяйственного) производства. На деле же
«реальный социализм» оказался в этом отношении ничем не лучше
капиталистической системы. Впрочем, дело, конечно, не в капитализме или
социализме, а в самой человеческой деятельности (и не только
производственной), которая наносит все более и более значительный ущерб среде обитания
человечества, а в отнюдь не столь далекой исторической перспективе
угрожает самому его существованию на планете, именуемой Земля.
Веббов нельзя упрекнуть за то, что они не осознавали колоссальные
масштабы угрожающей человечеству экологической катастрофы. То, что они
увидели, констатировали, подвергли критике, несомненно, должно быть
поставлено им в заслугу.
Я преднамеренно привлек внимание читателей к одной из самых поздних
работ Веббов, поскольку она достаточно полно представляет
социалистические убеждения этих фабианцев. Теперь я перейду к их более ранним
работам, которые позволяют проследить их роль в возникновении
Лейбористской партии. В 1894 г. супруги Вебб опубликовали историю
тред-юнионизма. В этой монографии они показывают, что тред-юнионы выросли из
собраний и союзов ремесленников, которые носили, скорее, средневековый,
цеховой, чем собственно профессиональный характер. Эти организации
ремесленников были нелегальными, ибо законы, существовавшие в Англии
до 1824 г., запрещали «все сборища, тайные сговоры и заговоры рабочих».
При этом правительство исходило из давно принятых законодательных
актов протиз всяких коалиций. Тем не менее объединения ремесленников и
наемных рабочих продолжали не только существовать, но и умножаться.
«История тред-юнионизма — это история государства в государстве, и
государства, настолько ревностно относящегося к своим демократическим
основам, что познать его — значит познать британского рабочего так, как не
может его познать тот, кто читает лишь буржуазных историков», — пишут
Веббы в предисловии к этой монографии2. Важнейшую роль в создании и
дальнейшем развитии тред-юнионов сыграла, как нетрудно понять,
промышленная революция, вследствие которой масса ремесленников,
самостоятельных производителей, превратилась в наемных рабочих, пролетариев.
Ремесленники на первых порах враждебно относились к введению
машинного производства, как об этом свидетельствует луддитское восстание и
1 Вебб Сидней и Беатриса. Упадок капиталистической цивилизации. С. 108.
2 Вебб Сидней и Беатриса. История тред-юнионизма. М., 1922. С. 6.
228

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
другие аналогичные выступления не только ремесленников, но и
пролетариев. Даже в 1844 г., т.е. через полвека после промышленной революции,
влиятельный лидер тред-юниона горшечников писал: «Машины виноваты во
всем. Машины оставили нас в лохмотьях и без всякого заработка. Машины
загнали нас в тесные подвалы, заточили нас в тюрьмы хуже парижской
Бастилии, выгнали нас на чужбину искать хлеба, в котором отказала нам
родина»1.
Как уже указывалось выше, рассматриваемая работа впервые вышла в
русском издании под названием «Теория и практика английского
тред-юнионизма». Ее авторы рассматривают профессиональные союзы наемных
рабочих как важнейшее оружие пролетариата в борьбе за улучшение своих
жизненных условий. При этом они критически относятся к этим
организациям, отмечая присущие им негативные черты, подлежащие преодолению.
В период, когда тред-юнионы существовали нелегально, они были
демократическими организациями, в которых все вопросы решались общим
собранием и должностные, выборные лица играли незначительную роль. Но после
легализации тред-юнионов возникла бюрократическая руководящая
прослойка, вследствие которой «почти все стороны организации тред-юнионов вели
к расширению и упрочению власти генерального секретаря». Те же тред-
юнионы, которые имели «только одного постоянного чиновника, не ушли
дальше стадии развития, представляющей из себя фактически диктатуру
одного лица»2.
Веббы настаивают на необходимости всемерной демократизации
тред-юнионов. Они протестуют против стремления так называемых старых
тред-юнионов воспрепятствовать вступлению в свои организации
неквалифицированных рабочих и приветствуют создание новых тред-юнионов, объединяющих
последних. В качестве достойного подражанию примера они ссылаются на
созданный в 1832 г. профсоюз котельщиков, который включает в свой
состав каждого судостроительного рабочего Великобритании*. В объединении
всех рабочих данного предприятия в единый профсоюз, в объединении всех
1 См.: Вебб Сидней и Беатриса. Теория и практика английского тред-юнионизма.
СПб., 1900. С. 316.
2 Там же. С. 21.
* «Таким образом, — заключают Веббы, — опыт британских тред-юнионов
указывает, по-видимому, что настоящей единицей правления для всякого союза наемных
рабочих должна быть вся область данной промышленности на всех британских
островах» (С. 67). Веббы, следовательно, выступают в защиту неквалифицированных
рабочих, беднейшей части пролетариата, на которую свысока смотрели квалифицированные
рабочие, не говоря уже о так называемой рабочей аристократии, члены которой вообще
зачастую не считали себя пролетариями и примыкали к средним, достаточно
обеспеченным слоям трудящегося населения.
229

Часть 1
рабочих данной отрасли производства в единую организацию Веббы видят
надежный путь к решению стоящих перед этим классом насущных задач.
Необходимо преодолеть конкуренцию между тред-юнионами, а также их
соперничество, состоящее в переманивании в свой союз членов другого
союза. Необходимо, наконец, объединение тред-юнионов Великобритании в
конфедерацию, способную защищать интересы каждого пролетария. Само
собой разумеется, что каждый тред-юнион, а также их объединение в
масштабе всей страны должны быть демократическими организациями, и к
этому стремятся, этого добиваются все сознательные члены этих союзов.
«Итак, если сущность демократии состоит в том, чтобы все, что "касается
всех, было решаемо всеми" и чтобы каждый гражданин пользовался равной
и тождественной долей участия в управлении, то история тред-юнионов ясно
указывает, к какому результату неизбежно приводит эта система.
Управление посредством таких приемов, как отбывание должностей по очереди,
массовые собрания, референдум и инициатива, или снабжение делегатов
императивными мандатами, — ведет прямиком либо к бессилию и
распадению, либо к бесконтрольному господству диктатора или опытной
бюрократии»1. Это положение свидетельствует о том, что Веббы, с одной стороны,
обосновывают необходимость демократизации тред-юнионов, а с другой —
достаточно проницательно выявляют пороки, присущие профсоюзной
демократии. Эти пороки мешают тред-юнионам выполнять свои задачи, ради
которых они, собственно, и образованы. Речь идет о том, чтобы добиться
конкретных материальных улучшений в условиях работы членов
тред-юнионов. Но эти улучшения «не могут вывести в своей простейшей форме без
риска за пределы той территории, внутри которой эти желаемые улучшения
совершенно одинаковы для всех членов, то есть не могут расшириться за
пределы отдельных профессий»2. Веббы, следовательно, настойчиво
проповедуют необходимость общенационального объединения тред-юнионов,
ставя, таким образом, вопрос о создании Лейбористской партии, которая стала,
в отличие от других партий рабочего класса, объединением всех английских
тред-юнионов, выступивших в роли ее коллективных членов.
В рассматриваемой книге обстоятельно описываются пути и способы
согласования интересов пролетариев и предпринимателей-капиталистов. Это
согласование становится успешным именно благодаря тред-юнионам. Теперь
предприниматель заключает договор о найме не с отдельным рабочим,
который не может отстоять перед ним свои интересы. Предпринимателю
противостоит «коллективная воля», с которой он не может не считаться. И
коллективный договор заключается комитетом; в состав его входят равное число
1 Вебб Сидней и Беатриса. Теория и практика английского тред-юнионизма. С. 28.
2 Там же. С. ПО.
230

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
представителей тред-юнионов и предпринимателей. Если члены комитета не
достигают согласия, вопрос призван решать третейский судья, однако и его
решение не обладает принудительной силой и в лучшем случае лишь
способствует более успешному проведению переговоров, в которых в равной
мере заинтересованы обе стороны, дабы предотвратить остановку
производства, в чем одинаково заинтересованы и рабочие и капиталисты. «Рабочие
убеждены, — пишут Веббы, — что всякий третейский судья, на выбор
которого могут согласиться предприниматели, как бы он ни был
беспристрастен, бессознательно будет отвергать положения, противоречащие ходячим
экономическим понятиям его класса»1. Поэтому тред-юнионы не должны
ограничиваться давлением на третейского судью; им нужно добиться
законодательных актов, устанавливающих «нормальный уровень» заработной
платы, нормальный рабочий день, нормальные санитарные условия и
безопасность производства. Для этого и необходима конфедерация
тред-юнионов в масштабе всей страны.
Само собой разумеется, что деятельность тред-юнионов не сводится лишь
к указанному выше. Их повседневная работа состоит в организации
взаимного страхования своих членов. Речь идет о кассах взаимопомощи,
выдающих пособия по безработице, по болезни, в несчастных случаях, а также на
похороны. «Пособия безработным, как его понимают и применяют все тред-
юнионы, ценится не только и даже не столько как средство защиты
отдельных лиц против случайностей. По мнению мыслящего и опытного
тред-юниониста, главнейшая задача этого пособия состоит в защите нормальной
заработной платы и других нормальных условий работы от посягательств
капитала в плохое время, когда вследствие конкуренции членов нужда
заставляет их принимать условия предпринимателя»2.
Веббы подчеркивают, что пролетарии объединяются в тред-юнионы для
ведения борьбы против гнета капитала. Хотя они и добиваются тех или иных
успехов, экономические условия при капитализме таковы, что
предприниматели большей частью навязывают свою волю рабочим при заключении
коллективных договоров. Только переход к социализму, превращение средств
производства в народную собственность может коренным образом изменить
условия труда и жизни трудящихся.
В уже цитировавшейся выше статье С. Вебба «Истинный и ложный
социализм» поясняется, что переход средств производства в общественную
собственность не исключает права отдельных граждан на самостоятельную,
полезную для общества деятельность, какой занимаются, к примеру, адвокаты,
журналисты, писатели, художники, музыканты и лица свободных профес-
1 Там же. С. 183.
2 Там же. С. 131.
231

Часть 1
сий, количество которых в условиях социализма, по-видимому, возрастет. И
вовсе не обязательно превращать все без исключения предприятия в
общественную собственность. «Там, где невозможно сделать предприятия
государственной или общинной собственностью, можно посредством
коллективного договора обеспечить определенный жизненный уровень рабочих и
мешать тому, чтобы этот уровень понижался»1.
Одной из важнейших реформ, с точки зрения С. Вебба и других
фабианцев, является обобществление ренты и, прежде всего, упразднение частного
землевладения. Рента должна принадлежать всему обществу, а не
отдельным индивидам. Смысл и значение этого программного требования
Фабианского общества станет предельно очевидным, если учесть, что основная
масса земельной площади в Великобритании принадлежала (и в
значительной мере по сей день принадлежит) лендлордам, аристократии. Даже земля,
на которой расположена столица этой страны, находится в собственности
аристократов, получающих солидную ренту от ее арендаторов, которыми
являются как частные лица, так и правительственные учреждения.
Превращение ренты в государственную собственность сделало бы излишними все
другие доходы, получаемые государством в виде налогов.
«Социалистическое государственное управление будет требовать за пользование землей и
квартирой ренту по справедливой хозяйственной оценке; эта рента будет
употребляться на удовлетворение потребностей всего общества»2. Вебб
утверждает, что одним из основных заблуждений «ложного социализма»
является игнорирование фундаментального значения ренты. «Оуэн не принял в
расчет существование земельной ренты. Оуэн не обратил внимания на то,
что количество труда, необходимое для доставки одного и того же нужного
для рынка товара, чрезвычайно разнообразно. Оно зависит от естественных
1 Социализм в Англии. Сборник статей английских социалистов. Составлен С. Веб-
бом. С. 36. В предисловии к этой книге С. Вебб заявляет: «Если бы было возможно
исправить недостатки нашей системы, не затрагивая ее основ, если можно было бы
думать, что эта система в своем дальнейшем развитии даст возможность массам жить
человеческой жизнью и разносторонне развиваться, я бы молчал и не требовал бы
никакого вмешательства. Но я сам не верю в это и не знаю ни одного человека,
который бы верил... Из моих рассуждений ясно, что вся история до сих пор представляла
собой борьбу классов, и что такая же борьба между привилегированными и
обездоленными происходит и теперь. Классовая борьба только меняла свои формы, но никогда не
прекращалась» (С. 23). Однако противоположность классовых интересов может быть
смягчена путем социальных реформ. Демократия, образующая основное содержание
государственного устройства Англии, исключает не только необходимость, но и
возможность революционного социалистического переустройства общества. Таково основное
убеждение С. Вебба, с которым нельзя не согласиться.
2 Там же. С. 51.
232

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
условий и плодородия почвы, от расстояния от рынка, от доступности
хороших дорог, каналов и гаваней, от возможности распоряжаться водяной
силой или топливом и от сотни других обстоятельств; наконец, от умения
производителей вести предприятие»1. Нетрудно понять, что это критическое
замечание в адрес Р. Оуэна относится и к теории стоимости Маркса,
согласно которой цены товаров, в основном, соответствуют стоимости, вследствие
чего от их колебания, зависящего от различных обстоятельств, можно
отвлечься.
В этом же сборнике помещен доклад Фабианского общества,
представленный очередному конгрессу Второго Интернационала, состоявшемуся в
Лондоне в 1896 г. В этом докладе утверждалось: «Фабианское общество
ставит себе задачей пропаганду среди английского народа. Оно хочет
убедить народ в том, что необходимо реорганизовать политические
учреждения страны на самых демократических началах и ввести
социалистический режим в промышленности для того, чтобы материальная жизнь народа
была независима от частного капитализма»2. Далее подчеркивается, что
Фабианское общество стремится осуществить социалистическое
переустройство общества, не отменяя существующих законов, а напротив, опираясь
на них, совершенствуя их в направлении все большей, все более
эффективной демократии. «Фабианцы симпатизируют стремлению среднего
человека к постепенному мирному улучшению своей доли; они избегают
восстаний и конфликтов с армией и полицией; они не жаждут
мученичества»3. В докладе указывается, что социалистическое преобразование
общества не требует завоевания народом власти, поскольку демократия
означает народовластие. Правда, народ далеко не всегда правильно
осознает свои интересы. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы народ,
осознав свои действительные интересы, разумно распоряжался уже имеющейся
в его руках властью. «Фабианцы понимают социализм следующим образом.
Народ организует и управляет всеми необходимыми для страны отраслями
производства; вся рента с земли и капиталов является собственностью
народа в целом... Фабианцы не стремятся к тому, чтобы государство
монополизировало промышленность больше, чем это нужно, для того чтобы
обеспечить народу независимость. Они не хотят, чтобы монополия зашла так
далеко, чтобы исчезли частные предприятия и индивидуальная
инициатива.... Деятельность общественных учреждений должна быть дополнена
деятельностью частных предприятий. Эту свободу фабианцы так же высоко
ценят, как и свободу прессы, свободу слова или какие-нибудь другие консти-
1 Там же. С. 44.
2 Там же. С. 53.
3 Там же. С. 54.
233

Часть 1
туционные свободы»1. Этот доклад, представленный Фабианским обществом
Второму Интернационалу, является, в сущности, программой этого общества.
Но этим далеко не исчерпывается его не только историческое значение. Эта
программа, сформулированная более столетия тому назад, в некоторых
отношениях не утратила своей актуальности. Достаточно указать хотя бы на то, что в
ней четко сформулировано требование национализации ренты, т.е.
превращения ее в государственную собственность, в основной источник
государственных доходов. Идея национализации ренты постоянно обсуждается в нашей
стране, в постсоветской России. Но дальше обсуждения дело пока что, увы, не
идет. Не пора ли встать на путь практического осуществления этого проекта?
Пути осуществления этого проекта обстоятельно характеризует и обосновывает
выдающийся экономист, академик Д.С. Львов в своей в высшей степени
содержательной монографии «Вернуть народу ренту», опубликованной в 2004 г.
Рассматриваемый сборник, изданный С. Веббом, содержит также статьи
лидеров Социал-демократической федерации Х.В. Гайдмана и Б. Бакса. Но
поскольку данная глава посвящена Фабианскому обществу, я остановлюсь,
да и то вкратце, лишь на статьях его членов. С. Белл, профессор
Оксфордского университета, выступает со статьей «Этическая сторона социализма».
Он утверждает, что радикальное улучшение положения трудящихся не
является самодовлеющей целью для социалистов; это— только средство
для осуществления главной цели — развития сил и способностей
человеческой личности. Современный социализм, подчеркивает он, «не хочет
удалить из жизни конкуренцию, он только хочет перенести ее в высшую
область, так чтобы конкурировали между собой личные качества и
положительные социальные преимущества людей»2. Такая конкуренция, которую
1 Социализм в Англии. Сборник статей английских социалистов. С. 56.
2 Там же. С. 129. Далее Белл подчеркивает: «Превращение определенного
предприятия в городскую или государственную собственность не есть еще социализм, или
коллективизм» (С. 134). Развивая это правильное положение, он продолжает: «Простая
замена частного предприятия общественным еще ничего существенного в себе не
заключает. Социализм упрекают в том, что он слишком идеалистичен, что он предъявляет
слишком высокие требования к человеческой натуре и к социальной воле и фантазии.
Истина же заключается в том, что социализм — этический идеал, который может
проявиться, — ибо каждый идеал должен быть действенным только при существовании
особого механизма, заключающегося в общественном контроле и управлении
промышленной деятельностью» (С. 140). Нельзя не согласиться с положением Белла, что
эффективное функционирование экономики предполагает наличие определенных
неэкономических, в частности духовных, в особенности этических факторов. И не случайно же
слово «кредит» происходит от латинского: вера, доверие. Эти неэкономические факторы
не могут быть сведены к обратному действию надстройки на базис, о чем обстоятельно
писал Энгельс. Речь идет о человеке — главной производительной силе, о
человеческих качествах, если хотите, об уровне человечности.
234

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Белл называет качественной, воцарится в обществе лишь тогда, когда
будет упразднена рыночная конкуренция, т.е. борьба между капиталистами
или, что еще хуже, конкуренция между пролетариями.
Белл осмеивает тех государственных деятелей, которые, проводя
буржуазную политику, тем не менее заявляют, что «мы теперь все социалисты».
Социализм несовместим с индивидуализмом, который господствует в
капиталистическом обществе. Социализм — это коллективизм, благодаря
которому становится возможным разностороннее развитие человеческой
индивидуальности.
В заключение своей статьи Белл справедливо замечает: «Будущность
движения зависит от того, начнут ли к социализму относиться не только как к
движению рабочих, бедняков и безработных... социализм представляется
самым удобным путем к религии человечности. Нельзя отрицать, что
социализм предполагает такое изменение, которое равносильно революции для
морального и религиозного сознания огромного большинства людей»1.
Заключительной главой рассматриваемого сборника является статья
Беатрисы Вебб «Отношение профессиональных союзов к кооперативным
товариществам». Она, прежде всего, отмечает широкое распространение в
Великобритании кооперативных товариществ, насчитывающих свыше миллиона
членов. Их суммарный капитал достигает двенадцати миллионов фунтов
стерлингов, ежегодный оборот равняется сорока миллионам фунтов
стерлингов, а распределяемые каждый год дивиденды равны трем миллионам фунтов
стерлингов. Не следует, однако, полагать, что кооперативные товарищества
противостоят тред-юнионам или конкурируют с ними. В действительности
они друг друга дополняют, поскольку выполняют разные, но равно
необходимые задачи.
Идеалом кооперативных товариществ, по мысли Б. Вебб, является
кооперативное, или социалистическое, государство. Однако далеко не все отрасли
промышленности могут перейти в руки кооперативных товариществ.
Достаточно указать хотя бы на железные дороги и почту. Их следует оставить в
государственной собственности.
Следует также отказаться от все еще бытующего среди социалистов
убеждения в том, что рабочие должны быть собственниками средств
производства. Эта идея, возникшая как отрицание капиталистической собственности
на средства производства, теперь уже устарела. Б. Вебб утверждает:
«...технический переворот, революционизировавший в настоящее время все
отрасли промышленности, сделал для рабочего действительно невозможным быть
владельцем средств производства без того, чтобы не стать капиталистом,
т.е. человеком, живущим независимо от своего труда. Идеал производитель-
Там же. С. 151, 152.
235

Часть 1
ных товариществ принадлежит прошлому, когда все производство
сосредотачивалось в домашних мастерских»1. Это положение не есть, конечно,
отрицание социалистического обобществления средств производства. Смысл
его совершенно в другом: средства производства должны принадлежать
всему обществу, обществу как целому, а не какой-то группе
трудящихся, например, трудящимся данного предприятия. Каждый гражданин,
следовательно, и рабочий должен быть слугой общества, а не господином.
Поэтому и права тред-юнионов, как и права любой организации, должны быть
ограничены. Тред-юнионы могут и должны контролировать производство,
но лишь постольку, поскольку это необходимо для поддержания жизненного
уровня своих членов, соответствующего «требованиям их профессии и духу
времени»2. То же относится и к кооперативным товариществам, которые как
союз потребителей призваны заботиться лишь о том, чтобы его члены могли
приобретать продукты хорошего качества по возможно дешевой цене.
Б. Вебб, как и другие члены Фабианского общества, весьма озабочена
проблемой ренты, трудностями, на которые наталкиваются попытки тред-
юнионистов и социалистов превратить государство в единственного
собственника ренты, т.е. фактически осуществить, говоря словами Маркса,
экспроприацию экспроприаторов. «Волны профессионального движения разбиваются
о скалы земельной и денежной ренты. Деятельность профессионального
движения недостаточна, чтобы создать такое общество, в котором бы все
члены, все рабочие получали полный продукт своего труда»3. Б. Вебб не
являлась экономистом. Поэтому перед ней не вставал вопрос: возможно ли
расширенное воспроизводство и, следовательно, экономический рост
вообще, если рабочие, действительно, будут получать полный продукт своего
труда? Разумеется, оно невозможно.
Последняя работа, на которой я хочу остановиться, — монография С. Веб-
ба «Кооперация и государство будущего». В статье «Истинный и ложный
социализм», которая рассматривалась выше, кооперативные товарищества
оценивались отрицательно. Там Вебб утверждал: «...я считаю
кооперативное производство самоуправляющихся мастерских самым худшим видом
ложного социализма»4. Эта оценка была связана с убеждением, что члены
кооператива думают лишь о своих интересах, в то время как истинный
социализм предполагает, что каждый член общества трудится в интересах
всего общества, которое в свою очередь делает все возможное, чтобы
обеспечить его необходимыми товарами и услугами. Этому воззрению
1 Социализм в Англии. Сборник статей английских социалистов. С. 186.
2 Там же. С. 193.
3 Там же. С. 191.
4 Там же. С. 46.
236

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
С. Вебб не изменил и в книге, к рассмотрению которой я перехожу. В ней
он говорит об объединении кооперативов в национальном масштабе, о
превращении самого государства в кооперативную организацию. «Государство —
это только всеобъемлющая кооперация^. Это, однако, не означает, что
кооперативные товарищества лишаются всякой самостоятельности,
самодеятельности, инициативы. Речь идет лишь о союзе всех кооперативов
страны. При этом кооперативы не будут единственной формой
производственной организации, так как некоторые типы предприятий должны в силу своего
характера оставаться государственной собственностью. «Можно предсказать
со значительной долей вероятности, что центральное правительство
постепенно возьмет в свои руки целый ряд тех предприятий, обслуживающих
общенациональные нужды, в которых акционерные системы почти
окончательно отделили участие в управлении предприятием от владения капиталом»2.
В начале своей книги Вебб указывает, что предвидеть будущее с
достаточной точностью — задача никому непосильная. Тем не менее мыслящие
1 Вебб С. Кооперация и государство будущего. М, 1918. С. 10.
2 Там же. С. 12—13. Понятно поэтому следующее утверждение Вебба: «Одной
кооперации недостаточно. Из этого ясно, что если мы хотим в государстве будущего
освободить трудящегося от зависимости от капиталистов и политиков, если мы хотим
освободить его от нынешней материальной нужды и подчинить всю промышленность
демократическому контролю, мы не можем полагаться исключительно на
добровольную кооперацию в той или иной форме. От этой мысли мы должны отказаться.
Необходимо, чтобы в помощь кооперации пришел мощный аппарат государственной
организации, как национальной, так и местной» (С. 10—11). В другом месте своей книги Вебб
замечает: «Весьма похвально освободиться от системы наемного труда и пытаться
сделать рабочих независимыми собственниками орудий производства и продукта своего
труда. Но я не вижу, каким образом эта форма кооперации могла бы быть применена
к тем отраслям промышленности, которые требуют либо крупного капитала и
отдаленного иностранного рынка, либо требуют организации производства в крупном
масштабе» (С. 6). Еще в статье «Истинный и ложный социализм» Вебб утверждал, что мелкое
производство неизбежно уступит место крупным промышленным предприятиям. «Уже
прошло то время, когда в промышленности могли существовать мелкие
самостоятельные предприниматели или союзы мелких мастеров, на манер сапожников и
точильщиков ножей. Социалисты, мечтающие о такой идиллии, забыли Карла Маркса. Паровые
машины, фабричное производство и горное дело стали необходимыми средствами и
формами промышленности; мы можем только решить, должны ли эти средства
принадлежать отдельным лицам или всему обществу» (Социализм в Англии. Сборник статей
английских социалистов. С. 48). Однако история засвидетельствовала, что вопреки Веб-
бу и Марксу мелкое производство так же необходимо даже в нашем, XXI веке, как и
крупное, что именно мелкие и средние предприниматели сплошь и рядом являются
новаторами в сфере технологии. Иное дело, что современные мелкие и средние
предприниматели имеют весьма мало общего со своими предшественниками в прошлом, а
тем более в позапрошлом веке.
237

Часть 1
люди, вполне осознающие это обстоятельство, не могут отказаться от таких
попыток. А поскольку история, а значит и будущее, творится самими
людьми, то следует допустить, что государство будущего в той или иной степени
будет таким, каким мы желаем его видеть, каким мы стремимся его создать.
Исходя из этой посылки, Вебб полагает, что в будущем государстве будет
несравненно больше планомерной организации общественной жизни, чем в
настоящее время. Но планомерность в масштабе всего государства
предполагает централизацию, которой присущи не только положительные, но и
отрицательные черты. Следовательно, государственная централизация должна
быть ограничена в интересах местного самоуправления и кооперативных
товариществ, которые нельзя лишать относительной (следовательно, также
ограниченной) самостоятельности. В настоящее время социалисты «уже не
рисуют себе будущее в виде централизованного национального
исполнительного комитета, который сидит в столице и оттуда распоряжается всем и
всеми. Они согласны теперь признать, что в "государстве будущего"
остается место и поле деятельности также для добровольной кооперации того
или иного вида»1.
Главное, что, по мнению С. Вебба, должно характеризовать будущее
государство, должно состоять в том, что производители и потребители будут
принадлежать к одному и тому же классу, будут иметь приблизительно
одинаковые потребности и приблизительно одинаковые доходы. Но это
означает, что будущее общество будет фактически бесклассовым, так как класс не
может существовать в единственном числе.
Принадлежность всех членов общества к «одному и тому же
общественному классу» означает, что будет навсегда покончено с «самодержавием
капитала». Значит ли это, что вообще не будет капиталистов? Казалось бы,
утвердительный ответ на этот вопрос вытекает из всего предшествующего
изложения. Но Вебб очень осторожен в своих выводах. Ведь демократия
ничего не запрещает человеку, кроме того, что во вред его ближним,
обществу в целом, а в некоторых, пожалуй, исключительных случаях и ему
самому. И если индивидуум хочет быть собственником средств производства,
независимым производителем, пусть он и действует на свой страх и риск.
Однако при этом ему, конечно, будет запрещено наживаться за счет
наемных рабочих (если такие вообще найдутся); пусть он получает свои доходы
за счет умелой организации труда, применения совершенной техники.
Вебб в особенности подчеркивает, что в будущем государстве будет
несравненно больше людей свободных профессий (художников, артистов,
писателей, поэтов, проповедников и даже пророков). Все они будут творить
свободно, в зависимости от собственного желания, от вдохновения и, конеч-
1 Вебб С. Кооперация и государство будущего. С. 3—4.
238

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
но, без всяких предпринимателей и организаций, от которых они все еще
зависимы в настоящее время.
Главное в государстве будущего состоит в том, что все будут трудиться,
осознавая свой труд не только как долг, но и как потребность. Не будет
людей, проводящих свою жизнь в праздности и пустых забавах. Честность,
простая честность, независимо от платы и награды станет общепринятой,
само собой разумеющейся нормой, так же как и добровольная дисциплина
и повиновение в работе. Когда же сбудется это государство будущего? На
этот вопрос нельзя дать определенного ответа. Ясно лишь то, что для этого
необходим рост культуры, превосходящий ее теперешний уровень. «Мы не
можем не считаться с тем фактом, что мы еще не доросли до
"промышленной демократии", — причем имущие классы в некотором отношении
обладают необходимыми для этого качествами еще в меньшей мере, чем
трудящиеся классы»1. Выражение «промышленная демократия», как нетрудно
понять, означает в данном контексте социальное равенство всех
участников общественного производства. Вебб, правда, не всегда говорит
об упразднении класса капиталистов, но он со всей определенностью
утверждает, что власть предпринимателей будет строго ограничена законом.
Я столь подробно остановился на воззрениях С. Вебба потому, что он,
как уже указывалось выше, несомненно был главным теоретиком в
Фабианском обществе. Однако немалую и в ряде отношений более яркую,
впечатляющую роль сыграл в развитии «ревизионистских» концепций
фабианцев Бернард Шоу.
В своей автобиографии Шоу рассказывает, что в 1882 г. он попал на
митинг, где выступал с докладом американец Генри Джордж,
проповедовавший национализацию земли и обложение налогом ее арендаторов, с тем
чтобы этот налог попадал не в частные руки, а в государственную казну,
что позволило бы отказаться от всех других налогов, обременяющих
граждан. Шоу был потрясен этой идеей Джорджа. Купив брошюру Джорджа
«Прогресс и бедность», Шоу, по его словам, «бросился изучать экономику
и, не постигнув даже азы этой науки, стал социалистом и вскоре сам начал
говорить на ту же тему и с той же трибуны, что и Джордж, а затем и с
1 Там же. С. 14. Точка зрения С. Вебба наиболее ясно выражена следующим
положением: «Я лично считаю, что мы можем с известной вероятностью ожидать
исчезновения в государстве будущего того личного и произвольного контроля над
промышленностью (и потому над жизнью людей), который в настоящее время осуществляется
частными капиталистами или группами капиталистов исключительно во имя личной
выгоды» (С. 5). Выражение «частный капиталист» заставляет задуматься о том, не
представляется ли Веббу социалистическое обобществление производства заменой частных
капиталистов коллективными капиталистами. Правда, такого словесного
оборота я не нахожу в работах Вебба.
239

Часть 1
сотни других трибун, выступая то в залах с избранной аудиторией, а то под
открытым небом, забравшись на стул или стол прямо на тротуаре»1. Через
некоторое время Шоу посетил одно из собраний Социал-демократической
федерации, на котором ее председатель Г. Гайдман излагал идеи марксова
«Капитала». Эти идеи потрясли Шоу, и он, по его словам, «не откладывая
в долгий ящик прочел первый том "Капитала", вновь явился на собрание
федерации и заявил, что полностью согласен с прочитанным»2. При этом он
убедился, что члены федерации, объявившие себя марксистами, не знали
«Капитала», который еще не был переведен на английский язык (Шоу читал
его французское издание).
A.C. Ромм в своем обстоятельном исследовании, посвященном
теоретическим взглядам Шоу, утверждает: «В приобщении Шоу к социализму
марксистская теория сыграла важнейшую роль; она пробудила в нем
сознательное стремление к переустройству общества на социалистической основе»3.
Мне представляется это заключение слишком категорическим,
прямолинейным. На мой взгляд, мыслители, благодаря которым Шоу стал социалистом,
были прежде всего английскими теоретиками.
Сначала Шоу намеревался вступить в Социал-демократическую
федерацию, но затем передумал и после недолгих колебаний вступил, как он
рассказывает сам, «в только что созданное Фабианское общество, которое
больше подходило мне по окружению: основу фабианцев составляли
образованные интеллигенты среднего класса — такие же как я». Здесь он вскоре
выступил с лекцией, названной «Воры», в которой доказывал, что
предприниматель, «живущий на незаработанные средства, наносит обществу не
меньший урон, чем грабитель»4.
Фабианцы считали своей основной задачей распространение
социалистических идей, как в устной форме, так и в печатных произведениях, которые
они регулярно издавали. Их пропагандистские выступления были обращены
не столько к рабочим, которые не проявляли сколько-нибудь заметного
интереса к социализму, сколько к интеллигенции, либерально мыслящим
людям вообще. В тех же автобиографических заметках Шоу сообщает, что он
в течение двенадцати лет «вещал о социализме в среднем не меньше раза
в неделю. Я выступал в любое время и в любом месте, не отказывая
никому, когда меня приглашали прочесть лекцию, я назначал ее на первый же
свободный день, независимо от того, где планировалось мое выступление:
на улице, в пивной, на рыночной площади, на экономической конференции
1 Шоу Б. Автобиографические заметки. Статьи. Письма. М, 1989. С. 76—77.
2 Там же. С. 77.
1 Ромм A.C. Шоу-теоретик. Л., 1972. С. 64.
4 Шоу Б. Автобиографические заметки. С. 77.
240

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
под эгидой Британской ассоциации, в Сити-Темпл, в подвале или гостиной»1.
Не было ни одного перекрестка, замечает далее Шоу, где он не выступал
бы за социализм.
Исследования Веббов по истории тред-юнионизма способствовали если
не прямо, то опосредованным образом осознанию лидерами отдельных тред-
юнионов необходимости их общенационального объединения, каким и
стала Лейбористская партия, созданная в 1900 г. Уже цитированный выше
X. Пирсон отмечает, что «Шоу, как фабианец, вошел в состав
подготовительного комитета Лейбористской партии. Но Шоу принадлежал к среднему
классу, и Кейр Гарди, первый лейбористский лидер, поспешил от него
отмежеваться. Остальным фабианцам было позволено называться
лейбористами»2. Таким образом, фабианцы были соучредителями Лейбористской партии.
И по сей день Фабианское общество активно сотрудничает с этой партией;
немалое число фабианцев являются ее деятельными членами. Один из
лидеров современной Лейбористской партии сообщил такую историческую
подробность: «На партийной конференции 1923 г. председательствовал
С. Вебб. Он заявил: "Вся нация впитывает в себя социализм, не отдавая себе
в этом отчета. Теперь настала пора возвысить бессознательное до уровня
сознательного"»3.
Том Манн, выдающийся участник английского социалистического
движения, ставший затем одним из основателей коммунистической партии
Англии, с теплотой говорит о фабианцах: «Такие представители интеллигенции,
1 Там же. С. 78. В одной из своих статей Шоу указывает, что он, как и другие
фабианцы, вырос из либерализма и никогда не порывал с ним. Но «будучи воспитаны на
трудах Милля, Канта и Дарвина, отложили их в сторону вместе с идеями эволюции и
свободомыслия и были столь убеждены, что для сплочения сил рабочего класса и его
объединения в единую мощную организацию достаточно было лишь вполне популярно
изложить ему учение социализма, что ожидали революции не позже 1889 г.» (Shaw В.
Transition // Socialism. Fabian Essays. Boston, 1894. P. 169). Однако уже через пару лет
фабианцы решительно порвали с этой установкой на революционное социалистическое
преобразование общества, с верой в социалистическую миссию пролетариата и
провозгласили, что переход от капитализма к социализму возможен только мирным,
исключающим насилие, путем. Историк М. Бер справедливо отмечает: фабианцы считали, что
«борьба должна вестись не между капиталом и трудом, а между подавляющим
большинством нации и представителями ренты. Купец, фабрикант, самостоятельный
ремесленник или сельский хозяин столько же терпят ущерба вследствие менее центрального
положения своего предприятия или менее благоприятного характера своих
производственных средств, сколько его терпит наемный рабочий» (Бер М. История социализма
в Англии. Л., 1924. С. 614).
2 Пирсон X. Бернард Шоу. М., 1972. С. 201.
3 См.: Милибенд Р. Парламентский социализм. М., 1984. С. 140.
241

Часть 1
как Сидней Вебб, Бернард Шоу, Хьюберт Блэнд, Вильям Кларк, Э. Пиз,
Сидней Оливье и Анни Безант, гораздо более работали в своем обществе,
чем если бы они были членами Социал-демократической федерации или
Социалистической лиги»1.
Рассмотренный выше доклад Фабианского общества Лондонскому
конгрессу Второго Интернационала был представлен участникам конгресса Б. Шоу,
который стал благодаря этому непосредственным участником этого
международного социалистического форума. Однако Шоу не разделял
программных, марксистских положений социал-демократических партий. Он считал,
что основоположники марксизма и их последователи переоценивают роль
экономических условий и интересов, и это, по его убеждению, оказывается
ахиллесовой пятой марксизма. Маркса, полагал Шоу, надо дополнить Бок-
лем, который в своей «Истории цивилизации», признавая существенную роль
экономики, тем не менее утверждал, что общественный прогресс в такой же
степени зависит от критически мыслящих людей, подвергающих сомнению
status quo и связанные с ним рутинные, догматические представления.
Фабианцы, с точки зрения Шоу, как раз и являются такими людьми. В 1949 г.,
за год до своей кончины, Шоу писал в одном из фабианских выпусков,
вспоминая прошлое Фабианского общества: «В 1885 г. мы обычно
разглагольствовали о марксовой теории стоимости и «железном законе» заработной
платы... В противоположность Генри Джорджу никто из социалистов не имел
какой-либо разработанной теории экономической ренты; ее применение к
квалифицированному труду было столь неслыханным, что выражение
«рента способности» воспринималась со смехом, когда фабианцы впервые ввели
ее в свои лекции и дискуссии, а что касается современной теории
стоимости, то она рассматривалась как богохульство по отношению к Марксу, в то
время как Социал-демократическая федерация все еще придерживалась
догмы о законченности и непогрешимости его теории, считая ее
единственным достижением экономической теории социализма со времени ее
возникновения»2.
В 1930 г. в Нью-Йорке состоялся симпозиум, тема которого не могла не
вызвать удивления у сколько-нибудь осведомленного человека: «Бернард Шоу
и Карл Маркс». Ведь Шоу никогда, в сущности, не занимался
теоретическими исследованиями в области политической экономии, а Маркс не был
драматургом. Вступительное слово на этом симпозиуме произнес Г.Б. Лар-
кин, издатель «Justic», одного из фабианских журналов. В печати оно
появилось под заголовком «Кто вор?» (английское слово thief может быть
1 Манн Т. Воспоминания. М.-Л., 1924. С. 36.
2 Shaw В. The Transition to Social Democracy // Essays in Fabian Socialism. London,
1949. P. 42.
242

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
переведено и как «негодяй» или «подлец»). Обращаясь к присутствующим,
он патетически воскликнул: «Вы усвоили теорию "прибавочной
стоимости", предложенную покойным доктором Карлом Марксом, человеком
великого таланта, но одним из тех, кто с беспрецедентной (unexampled)
неблагодарностью посвятил свою жизнь одиозному отвержению цивилизации, чью
культуру он унаследовал, чьим обществом он наслаждался, чья литература
дала ему образование, чей труд поддерживал его, чьи изобретения делали
для него возможным обозревать весь мир и пересекать его континенты, в
чьих колыбелях спали его дети и в чьей среде проходила его жизнь»1.
После этой патетической филиппики слово для доклада было
предоставлено Ф.Г. Уикстеду, назвавшему свой доклад так: «"Капитал". Критика». Он
назвал Маркса «великим социалистическим мыслителем», после чего
перешел к его критике. Если Мальтус, говорил он, объяснял низкий уровень
заработной платы рабочих тем, что население растет быстрее, чем
производство необходимых для жизни вещей, то Маркс, отвергая эту теорию,
объясняет прогрессирующее обнищание наемных рабочих экономическими
условиями, порожденными капитализмом. Согласно Марксу, меновая
стоимость товаров определяется количеством труда, который в среднем
необходим для их производства. Но он не учитывает при этом роли машин и
других материальных средств, которые также определяют стоимость и цену
товаров. Он также определяет стоимость рабочей силы через стоимость
средств, необходимых для ее существования и воспроизводства. Но он
ошибается, приравнивая стоимость рабочей силы, живого, трудящегося
человека к стоимости производимых им вещей, товаров. Уикстед склоняется
к воззрениям С. Джевонса, согласно которым меновая стоимость
обусловлена не количеством затраченных на ее производство часов, а ее полезностью.
Конечно, время, необходимое для производства того или иного товара не
следует сбрасывать со счета, но меновая стоимость того или иного товара
не может быть сведена к количеству рабочих часов, необходимых для его
производства. В особенности это относится к вещам, которые не могут быть
вновь произведены, к меновой стоимости ряда добываемых природных
веществ и т.д. Следовательно, Маркс ошибался в своей попытке указать
имманентный закон капиталистического производства, определяющий создание
стоимости, прибавочной стоимости и заработную плату рабочего.
Доклад Б. Шоу назывался «Критика Маркса Джевонсом». Социалисты,
утверждал Шоу, зачастую догматически относятся к учению Маркса или к
тому, чему он, как они полагают, учил. «У меня нет ни малейшего
намерения защищать Карла Маркса против мистера Уикстеда». Но в отличие от
последнего, Шоу считает необходимым подчеркнуть субъективную сторону
Bernard Shaw and Karl Marx. A Symposium. N.Y., 1930. P. 2.
243

Часть 1
теории предельной полезности. Голодному человеку, с одной стороны, и
сытому — с другой, меновая стоимость фунта говядины представляется по-
разному: одному— слишком большой, другому— наоборот. Вода,
например, имеет разную меновую стоимость в Сахаре и в стране, где в ней нет
недостатка. Вместе с тем Шоу возражает Уикстеду: «Итак, очевидно, что
полезность не детерминирует стоимости».
Уикстед, выступая в дискуссии по докладу Шоу, указывает на его
непоследовательность. Шоу, отвечая ему, пытается охарактеризовать и оценить
экономическое учение Маркса и сделанные им из него социалистические
выводы. «Двадцать лет назад, когда была опубликована первая часть ныне
знаменитого труда Маркса, возникло убеждение, что социализм, бывший в
прошлом мечтой, стал наукой»1. Шоу выражает согласие с этим убеждением
и полагает, что Маркс, выдающийся ученый, нисколько не виновен в том, что
его учение превратилось в предмет некритического поклонения. «Согласно
Марксу капитализм с его наемным трудом есть лишь преходящая стадия
социального развития, следующая за примитивным коммунизмом,
феодальным крепостничеством и наемным рабством»2. Маркс, подчеркивает Шоу,
«открыл закон социального развития, и он знал, что произойдет в будущем».
Однако, не без основания замечает Шоу, «невозможно быть уверенным в том,
что последующее историческое развитие подтвердит его интерпретацию
прошлого или что опыт верифицирует его предвосхищение будущего»3.
Подводя итоги симпозиума, Шоу полагает, что дискуссия началась с того,
что Уикстед «утверждал, что Маркс заблуждался, а Джевонс был прав, в то
время как я утверждал, что Маркс был прав, а Уикстед ошибался, на что
Уикстед отвечал, что я ошибался, а прав Джевонс. Уоллес (один из членов
Фабианского общества — Т. О.), возражая нам обоим, заявил, что и Маркс
1 Bernard Shaw and Karl Marx. A Symposium. P. 103.
2 Ibid. P. 109.
3 Ibid. P. 118. В другом своем выступлении Шоу подчеркивает свои сомнения
относительно истинности трудовой теории стоимости. «Теория, согласно которой величины
стоимостей определяются количеством труда, которая превалировала среди
экономистов со времени ее обоснования Рикардо до ее отрицания Джевонсом, утверждалась
Марксом как догма без какого-либо объяснения» (Р. 131). В еще одном выступлении
Шоу заявляет: «Теория Маркса о происхождении прибавочной стоимости зависит
прежде всего от его доказательства, что сила пара, машины и т.п. не в состоянии
производить прибавочную стоимость» (Р. 166). Но именно это, полагает Шоу, вызывает
сомнение, и в этом с ним нельзя не согласиться. Наряду с этим он высказывает и некоторые
сомнения относительно теории Джевонса, хотя, в основном, и согласен с ней. Джевонсу
удалось, по-видимому, опровергнуть Маркса, однако конкретно определить предельную
полезность того или иного товара так же трудно, как и определить количество труда,
потребного для производства какого-либо товара.
244

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
и Джевонс были в равной степени правы, провоцируя тем самым Гайдмана
(лидера Социал-демократической федерации — Т. О.) объявить, что не
только Уикстед, я и Уоллес, но и весь английский народ, исключая его самого
и двух других, заблуждаются»1. Шоу ссылается в этой связи на свой доклад,
сделанный в 1887 г. на заседании Социалистической лиги, в котором он
называет Маркса Аристотелем XIX столетия. То обстоятельство, что
трудовая теория стоимости была опровергнута Джевонсом, воззрения которого,
по мнению Шоу, были признаны повсюду, нисколько не умаляет значения
социалистического учения Маркса. Шоу отличает учение Маркса от того,
что проповедуют некоторые его последователи, которых он критикует.
Понятны поэтому заключительные слова Шоу: «Позвольте мне, заключая,
объяснить, что я не обвиняю Маркса в марксизме и что, по моему убеждению,
он заслуживает более высокой оценки, чем та, которую дают
обожествляющие его доктрину ученики»2.
Фабианцы, как уже отмечалось выше, нередко ссылаются на Маркса в
своих выступлениях, изредка соглашаясь с ним, но чаще высказывая
критические замечания в его адрес. Однако своими действительными
предшественниками и вдохновителями они считают отнюдь не Маркса, а выдающихся
английских мыслителей, таких как Джон Рескин, Дж.Ст. Милль, И. Бентам,
экономист Вильям С. Джевонс. Стоит поэтому вкратце остановиться на
воззрениях некоторых из них.
Д. Рескин фактически не либерал, а консерватор, который, однако,
полностью разделяет демократические принципы либералов. В своих «Очерках
по рабочему вопросу» Рескин утверждает, что рост богатства и его власть
находятся в прямом отношении к бедности, которую это богатство
порождает. Между тем, «конечная цель производства и потребления всех богатств
заключается в создании возможно большего количества человеческих
существ, дышащих полной грудью, ясно смотрящих на жизнь и счастливых
чистым сердцем. Наше же современное общество, как мне кажется,
приняло противоположное направление»3. Поясняя это свое утверждение, Рескин
1 Ibid. Р. 175—176.
2 Ibid. Р. 200.
3 Рескин Д. Последнему, что и первому. Очерки по рабочему вопросу. М., 1906. С. 39.
Консерватизм Рескина, его приверженность социализму в духе Карлейля, который может
быть назван феодальным социализмом, ясно выражен в его отрицательном отношении к
промышленной революции, следствием которой, как известно, стало массовое разорение
ремесленников и фермеров. Так, например, он заявляет: «...хотя я противник либерализма,
но много есть таких вещей, которые я охотно уничтожил бы. Я охотно уничтожил бы
большинство железных дорог...» {Рескин Д. Письма к рабочим и земледельцам
Великобритании. М., 1906. С. 6). Людям, пишет далее Рескин, лучше живется без машин. «Никакие
машины не увеличаг возможность жизни, а только увеличат возможность праздности» (С. 69).
245

Часть 1
заявляет, что капиталисты являются грабителями. «Это "ограбление
бедного, потому что он беден" составляет специально промышленную
форму грабежа, состоящую в том, чтобы пользоваться нуждой человека для
приобретения его труда или собственности по возможно низкой цене»1.
С. Белл, статья которого цитировалась мною выше, писал: «Величие Рес-
кина, как учителя морали, в том и заключается, что он понял это
отношение зависимости и неразрывной связи между этическими и материальными
факторами, между моралью и экономикой»2.
Дж.Ст. Милль, несомненно, один из наиболее выдающихся
представителей не только либерализма, но и социализма, который Маркс и Энгельс без
достаточных оснований заклеймили в «Коммунистическом манифесте» как
буржуазный социализм. Либерально-демократические воззрения Милля
мне уже однажды пришлось освещать в статье «Является ли либерализм
только идеологией?», опубликованной в третьем номере журнала
«Социологические исследования» (2003). Поэтому я коснусь здесь лишь его
социалистических убеждений, оказавших, по признанию фабианцев, почти
решающее влияние на формирование их мировоззрения.
В своей автобиографии Милль провозглашает: «Социальная задача
будущего, по нашему мнению, заключается в соединении наибольшей
индивидуальной свободы действия с общинным землевладением и одинаковым
участием всех в прибылях общего труда»3. Это общее, достаточно абстрактное
положение конкретизируется в первом томе миллевских «Оснований
политической экономии». Здесь мы читаем: «Фабричный работник имеет в
своем труде меньше личного интереса, чем член коммунистической
ассоциации, потому что трудится не в пользу товарищества, которому принадлежит
сам, как трудится член коммунистической ассоциации... на
социалистической ферме или фабрике каждый работник стал бы трудиться под
хозяйскими глазами не одного хозяина, а всех членов общины»4.
Милль солидаризируется с воззрениями Сен-Симона и особенно Фурье.
В «Комманифесте» эти социалисты именуются «критически-утопическими»
социалистами и противопоставляются всем другим социалистическим
учениям, как наиболее выдающиеся.
В своих экономических исследованиях Маркс уделяет Дж.Ст. Миллю
немалое внимание, но ни словом не упоминает о его социалистических (или
коммунистических) убеждениях. А они, безусловно, заслуживают внимания
1 Рескии Д. Последнему, что и первому. Очерки по рабочему вопросу. С. 42.
2 Белл С. Этическая сторона социализма // Социализм в Англии. Сборник статей
английских социалистов. С. 143.
3 Милль Дж.Ст. Автобиография. СПб., 1874. С. 245.
4 Милль Дж.Ст. Основания политической экономии. Т. 1. СПб., 1874. С. 255.
246

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
безотносительно к тому, какое влияние они оказали на фабианцев.
Достаточно привести, к примеру, такой вывод, который делает Милль в
заключение названного выше труда: «Если надобно было бы делать выбор между
коммунизмом со всем его риском и нынешним состоянием общества со всеми
его трудностями и несправедливостями... если бы выбор был только между
таким положением дел и коммунизмом, то каковы бы ни были затруднения
коммунизма, велики или малы, они были бы лишь песчинками на весах этого
сравнения»1.
Я не стану останавливаться на экономическом учении B.C. Джевонса
(теория предельной полезности), которое было воспринято фабианцами. Это
специальный вопрос, который выходит за границы моей компетенции.
Подчеркну только то, что эти теоретические воззрения, разумеется не
полностью, но в значительной мере, разделяют большинство современных
экономистов, в том числе, насколько мне известно, и наших, российских. Укажу
лишь на некоторые высказывания Джевонса, которые, несомненно, были с
одобрением восприняты фабианцами. «Нам нужно, — писал он, — уяснить
себе, почему большая часть населения получает так мало, а некоторые так
много»2. В другом месте цитируемой мною книги он утверждает: «Лучшим
способом согласовать труд и капитал было бы предоставить каждому
рабочему долю в барышах фабрики»3.
Огромное влияние оказал на фабианцев У. Моррис (1834—1896)—
писатель, художник, скульптор, поэт, беспощадный критик капиталистического
строя с позиций, родственных Т. Карлейлю. Ознакомившись с «Капиталом»
Маркса, он стал называть себя коммунистом, хотя по-прежнему оставался
приверженцем Карлейля. Несколько лет он был членом
Социал-демократической федерации и финансировал ее журнал «Джастис». В 1884 г. он
вместе с Эвелингом (зятем Маркса) вышел из этой организации, носившей
сектантский характер, и основал Социалистическую лигу, которую поддерживал
Энгельс, давая статьи в издаваемый ею журнал.
Ю. Кагарлицкий в предисловии к роману Морриса— социалистической
утопии «Вести ниоткуда» — отмечает, что Моррис был активнейшим
участником модернистского течения «Прерафаэлитское братство». «В 1885 г. он
основал с другими прерафаэлитами фирму по производству мебели и
предметов внутреннего убранства дома, которая была призвана изменить вкусы
публики и тем самым внедрить в мир красоту»4. Он признавал лишь ручное
производство и платил своим рабочим небывалую по тем временам зарплату.
1 Там же. С. 259.
2 Джевонс У.С. Политическая экономия. СПб., 1905. С. 41.
3 Там же. С. 73.
4 См. Моррис У. Вести ниоткуда. М., 1973. С. 9.
247

Часть 1
В статье «Как я стал социалистом», включенной в изданную им книгу
«Искусство и жизнь», Моррис пишет: «Мне даже никогда не приходило в
голову открыть Адама Смита, я не слышал ни о Рикардо, ни о Карле Марксе.
Случайно прочитав Милля, я убедился, что социализм стал насущной
проблемой и что возможно его претворение в жизнь уже в наше время»1. В
другой статье он утверждает: «...мне кажется, мы не можем предотвратить
разрушительную революцию иначе, как заблаговременно стремясь заполнить
пропасть, которая пролегла между классами»2.
Моррис, в отличие от фабианцев, весьма критически относился к тред-
юнионам, считал, что они находятся под влиянием буржуазных политиканов
и никогда ничего не сделают для социалистического переустройства
общества. У него, конечно, не было сколько-нибудь ясного представления о
путях такого переустройства. Одно время он настойчиво проповедовал
необходимость социальной революции. В статье «Так называемое общество и
действительное общество» он писал, что пролетарии в отличие от
крепостных формально свободны. Однако «из этой "свободы" есть только один
выход: восстание в той или иной форме; восстание в виде стачки, от
которой рабочие всегда беднеют, выигрывают они или проигрывают, восстание
в форме открытого мятежа, который всегда кончается поражением рабочих
до тех пор, пока они не организуются настолько, чтобы коренным образом
реорганизовать современное общество»3. Затем Моррис пересмотрел этот
взгляд и пришел к выводу, что насильственная революция приведет к
небывалым разрушениям, вследствие чего создание нового, гармонического, по
его представлениям, общества неизбежно столкнется с едва ли
преодолимыми трудностями. Поэтому он писал: «Я представляю перед вами
созидательный социализм, но социалистами называют себя и другие люди, целью
которых является не перестройка, а разрушение, люди, которые считают, что
нынешнее положение ужасно и нетерпимо (и они правы) и существует только
одно средство — не страшась жертв, сотрясать общество, непрестанно
нанося ему удары, чтобы, в конце концов, оно расшаталось и рухнуло. Подумайте,
а не стоит ли вступить в борьбу с этой доктриной и превратить недовольство
в надежду на перемену, которая повлечет за собой и перестройку»4.
1 Моррис У. Искусство и жизнь. С. 54.
2 Там же. С. 158. Автор предисловия к этой книге Морриса А. Аникст так
характеризует Морриса: он «был известным поэтом, главой знаменитой фирмы прикладных
искусств и ремесел, непревзойденным знатоком готической архитектуры и древностей,
ученым переводчиком исландских саг, автором манифеста против англо-бурской войны,
обнаружившего в нем политического трибуна» (С. 7). И далее: «Буржуазная
цивилизация представлялась ему крепостной стеной, о которую разбиваются все надежды» (С. 9).
3 Социализм в Англии. Сборник статей английских социалистов. С. 18.
4 Там же. С. 95.
248

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Замечательной особенностью мировоззрения Морриса является
эстетическое представление о будущем, социалистическом обществе. Главное в
нем, с его точки зрения, не просто то, что все его трудоспособные люди
будут трудиться и получать за свой труд все необходимое для здоровой жизни;
главное в нем — преображение труда в искусство, доставляющее людям
высшее удовлетворение не только плодами труда, но и самой трудовой
деятельностью; главное в нем — преображение самой жизни людей, которая
будет проникнута красотой нравов, межличностных отношений, не только
внешней, но прежде всего внутренней красотой. Старая семья с ее почти
неизбежным взаимообманом, адюльтером, навсегда уйдет в прошлое.
Мужчины и женщины, находящиеся в браке, свободно расходятся, если исчезает
связывающая их любовь, но зачастую они вновь возвращаются друг к
другу Судов по делам разводов не существует, ибо в них нет надобности. Люди
будут жить не только лучше, красивее, но и дольше.
В своем утопическом романе Моррис сообщает читателю свою веру в
счастливое, прекрасное будущее человечества: «мы все долговечны, и
поэтому красота мужчин и женщин не так мимолетна, как в те дни, когда мы
были отягчены болезнями, которые сами себе причиняли»1. Исчезнут
большие, мрачные города, в которых люди одиноки в массе себе подобных.
Деревни же, наоборот, будут населены гуще, чем в прошлом. Не будет армии,
военного флота, полиции. Не будет также правительства в прежнем смысле
слова, так как свободным людям не нужна власть бюрократов, которая всегда
в большей или меньшей мере носит тиранический характер. Каждый
человек станет свободно развивать свои способности; былое разделение труда
канет в Лету. Отношения между странами станут дружественными, поскольку
навсегда исчезнет угроза войны.
Б. Шоу в предисловии к переизданию одного из «Фабианских очерков»
писал: «Когда величайший социалист тех дней (имелись в виду 80-е годы —
Т. О.) поэт и ремесленник Уильям Моррис говорил рабочим, что их
единственная надежда— революция, мы добавляли, что если бы это было
верно, у них совсем не осталось бы надежды, и убеждали их видеть средство
к спасению в парламенте, муниципальных органах, избирательном праве».
Но несколькими строками ниже Шоу присовокуплял: «Сегодня неправота
Морриса кажется уже не столь бесспорной, как в восьмидесятые годы»2.
1 Моррис У. Вести ниоткуда. С. 104.
2 Shaw G.В. Ed. Fabian Essays in Socialism. London, 1931. P. IX. Здесь уместно
указать, что в цитируемом выше романе автор в конце своего повествования вопрошает,
обращаясь к рассказчику о прекрасном обществе: «Скажите мне одно, — настаивал я, —
эта перемена, или революция, как ее обычно называют, произойдет мирно?
— Мирно? — переспросил он. — Какой мир мог существовать между несчастными,
темными людьми девятнадцатого века! Война шла с начала и до конца, жестокая война,
249

Часть 1
Теперь я считаю необходимым привлечь внимание читателя к вопросу об
отношении Энгельса к Фабианскому обществу. В начале 1886 г. он получил
письмо от одного из основателей этого общества Э. Пиза, его секретаря, с
просьбой написать статью для фабианского журнала и изложить в ней,
насколько это возможно в статье, основные положения учения Маркса.
Энгельс ответил вежливым отказом, сославшись на неотложную работу,
которой он занят, вследствие чего он не может брать на себя какие-либо новые
обязательства, по меньшей мере в текущем году. При этом он подчеркнул,
что изложению учения Маркса он посвятил ряд работ и поэтому считает
непосильной задачей то краткое изложение, которое хотело бы от него
получить Фабианское общество. Он также указал: «... партия, к которой я
принадлежу, не выдвигает никаких раз навсегда готовых положений. Наши
взгляды на черты, отличающие будущее некапиталистическое общество от
общества современного, являются точными выводами из исторических
фактов и процессов развития и вне связи с этими фактами и процессами не
имеют никакой теоретической и практической ценности»1. Поскольку эти
слова относятся не только к программе СДПГ, но и к учению Маркса, едва
ли можно с ними согласиться. Учение Маркса и в наше время, т.е. почти
через 120 лет после цитируемого письма, несомненно сохранило
определенную теоретическую ценность.
Отказ Энгельса написать статью в журнал фабианцев имел более
глубокие и существенные основания, чем те, которые указаны в письме. Об
этом свидетельствует его переписка с единомышленниками. Так, в
письме Ф.А. Зорге от 18 января 1893 г. он сообщает: «Фабианцы здесь в
Лондоне представляют из себя шайку карьеристов, достаточно рассудительных,
чтобы понимать неизбежность социального переворота, но ни в коем случае
не желающих доверить эту исполинскую работу одному незрелому
пролетариату. И поэтому они соблаговолили встать во главе его. Их основной
принцип— страх перед революцией. Они "образованные" par excellence. Их
социализм есть муниципальный социализм: коммуна, а не нация должна,
по крайней мере на первых порах, сделаться собственницей средств произ-
до тех пор пока надежда и радость не положили ей конец» (Моррис У. Вести ниоткуда.
С. 165—166). В Лондоне, повествует рассказчик, вспыхнула революция, которая была
подавлена войсками. Трудящиеся начали всеобщую забастовку, которая парализовала
общество. Солдаты стали переходить на сторону народа. «В конце концов многие
тысячи реакционеров, не выдержав напряжения, сдались и подчинились "мятежникам", а
так как число последних все возрастало, всем стало ясно, что безнадежное когда-то
дело теперь торжествовало, безнадежной же оказалась система рабства и классовые
привилегии» (С. 199).
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 36. С. 363—364.
250

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
водства. Свой же социализм они рисуют крайним, но неизбежным
следствием буржуазного социализма. Отсюда их тактика: не вести решительной
борьбы с либералами как с противниками, а толкать их к социалистическим
выводам, то есть надувать их, "пропитывать" либерализм социализмом, не
противопоставлять либералам социалистических кандидатов, а подсовывать
и навязывать их либералам, то есть проводить их обманным путем»1.
Прошу извинения за столь длинную выдержку из письма Энгельса, но
оно правильно характеризует фабианский социализм, если не учитывать
совершенно ошибочные, ни на чем не основанные оскорбительные
характеристики. Как можно, например, называть карьеристом Б. Шоу, который в 1893 г.
был уже весьма известным драматургом и занимался пропагандой
социализма потому, что таковы были его убеждения. Он вовсе не стремился стать
членом парламента или каким-нибудь высоким должностным лицом. Э. Хьюз,
один из довольно многочисленных биографов Шоу, отмечает: «Несмотря на
то, что Шоу был чрезвычайно занят и критическими статьями и пьесами, и
политическими памфлетами и лекциями в Фабианском обществе, он дал
согласие стать членом муниципалитета Сен-Панкраса, района, где он жил».
Один из членов этого муниципалитета впоследствии," как сообщает Хьюз,
описывал деятельность Шоу: «Он работал в комитете здравоохранения,
парламентском комитете и комитете жилищного строительства. Он боролся
с домовладельцами в трущобах и содержателями публичных домов... Он
первым ратовал за устройство общественных уборных для женщин. Это была
тяжелая кампания. Многие из советников были шокированы предложением
Шоу включить женщин в комитет, занимавшийся этой проблемой»2.
Как можно назвать карьеристом С. Вебба, видного государственного
чиновника, занявшегося пропагандой социализма. Англия, конечно, была в
конце XIX в. наиболее демократической страной в Западной Европе, и
государственный чиновник мог без вреда для своей карьеры исповедовать
социалистические убеждения. Но само собой разумеется, что пропаганда
социализма, критика капиталистического общественного устройства, тесная
связь с Лейбористской партией, которая находилась в оппозиции к прави-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 39. С. 7—8.
2 Хьюз Э. Бернард Шоу. М., 1966. С. 87. Уместно отметить, что за несколько месяцев
до цитируемого письма Энгельс писал Каутскому: «Парадоксальный беллетрист Шоу —
как беллетрист очень талантливый и остроумный, но абсолютно ничего не стоящий как
экономист и политик, хотя он и честен и не карьерист...» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч.
Т. 38. С. 379). Что вынудило Энгельса, в основном правильно характеризующего в данном
случае Шоу, радикально изменить свое мнение о фабианцах, самым влиятельным
представителем которых наряду с Веббом был, конечно, Шоу? Боюсь, что Энгельса
возмущало критическое отношение фабианцев к марксизму, что и отразилось в этой и других
его оценках Фабианского общества.
251

Часть 1
тельству, никак не способствовали служебной карьере С. Вебба. То же
можно сказать и о других фабианцах, среди которых, кстати говоря, были,
вопреки утверждению Энгельса, не только интеллигенты, но и настоящие
пролетарии.
Приведенное положение Энгельса заключает в себе еще один
ошибочный взгляд: фабианцы-дс страшатся социалистической революции.
Утверждение это, откровенно говоря, странное. Энгельс сам неоднократно писал,
что английские пролетарии пропитаны буржуазными «предрассудками» и
абсолютно не склонны по-революционному бороться с капиталистическими
порядками. Выдающийся историк Ю. Кучинский, гражданин бывшей ГДР
(сие важно подчеркнуть), пишет в своем основательном исследовании об
английском пролетариате: «Первые годы после 1870—1871 гг. были
отмечены ростом заработной платы. В течение нескольких лет она повысилась
примерно на 1/3. Вслед за тем рост заработной платы сменился снижением,
достигшим на протяжении одного пятилетия почти 20%, после чего
заработная плата снова стала возрастать, и с 1880 по 1890 г. она увеличилась
примерно на 20%»'. Английским пролетариям несомненно жилось лучше,
чем пролетариям других стран. В Англии не было хотя бы малейших
признаков назревания революционной ситуации. Фабианцам не приходилось
опасаться революции в обозримом будущем, и вероятно поэтому некоторые
из них (Шоу в первую очередь) иной раз угрожали капиталистам именно
революцией, хотя вовсе не были ее приверженцами. Так, например, Шоу в
пьесе «Дом, где разбиваются сердца» бичует буржуазный страх перед
революцией. А после Октябрьской революции, которую Шоу горячо
приветствует, он в октябре 1921 г., как сообщает П. Балашов в своем предисловии к
русскому изданию пьес Б. Шоу, «опубликовал в "Лейбор мансли", органе
английской компартии, статью под названием "Диктатура пролетариата..."»2.
Маркс еще в 1872 г. заявил, что в такой стране, как Англия,
социалистическое переустройство общества может быть осуществлено мирным
путем. Этот же тезис повторил Энгельс в своих критических замечаниях о
1 Кучинский Ю. Положение рабочего класса в Англии (1832—1956 гг.). М., 1958.
С. 138. Однако, будучи марксистом и гражданином ГДР, Кучинский, вопреки
приведенным им данным, заявляет: «Закон абсолютного обнищания, говорящий о том, что
положение рабочих при капитализме непрерывно ухудшается, сохраняет свое действие до
тех пор, пока капитализм господствует» (С. 195). Выходит, что самый добросовестный
ученый, поскольку он является марксистом или просто живет в стране, где марксизм —
официальная, государственная идеология, обязан быть догматиком. Но, может быть, при
издании книги Кучинского эту фразу вписал ее редактор, нередко выполнявший
неофициально обязанности цензора. Такое тоже бывало. Я знаю это, увы, по собственному
опыту.
2 См.: Шоу Б. Избр. произв.: В 2 т. М, 1956. Т. 1. С. XXX.
252

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
проекте Эрфуртской социал-демократической программы. Наконец, в своем
предисловии к английскому изданию первого тома «Капитала» Энгельс еще
раз напомнил, что по убеждению Маркса, в Англии социалистические
преобразования произойдут мирным путем. Таким образом, в отношении
перехода от капитализма к социализму в Англии взгляды основоположников
марксизма и фабианцев, в сущности, совпадали. Почему же Энгельс так
ополчился на фабианцев? Да просто потому, что они при всем своем
уважении к Марксу позволяют себе критиковать те или иные положения
марксизма. Ларчик просто открывается.
В письмах Энгельса конца 80-х годов содержатся в высшей степени
любопытные замечания об отношении Э. Бернштейна к Фабианскому
обществу. Напомню, что Бернштейн, главный редактор газеты
«Социал-демократ», вынужден был под давлением швейцарских властей, согласившихся с
требованиями прусского правительства, перенести издание газеты из
Цюриха в Лондон, где он встретился и в известной мере сблизился с
фабианцами. Энгельс в письме к Бебелю от 14 августа 1892 г. отмечает
«...комическое уважение Эде (так он именовал своего, пожалуй, ближайшего в это время
друга, Бернштейна— Т. О.) к фабианцам»1. Далее Энгельс подчеркивает
свойственную Бернштейну «переоценку фабианцев»2. Энгельс не подвергает
критике Бернштейна, он просто констатирует факт, полагая, что увлечение
его друга чуждыми марксизму «буржуазными» социалистами — явление
преходящее, едва ли заслуживающее серьезного внимания.
Энгельс ошибался и в данном случае. Бернштейн, начиная с 1888 г.,
аккуратно посещал собрания Фабианского общества. Он, в частности,
участвовал в обсуждении доклада Б. Шоу «Экономический базис социализма», а
также в дискуссии по некоторым докладам С. Вебба. В автобиографической
книге «Aus den Jahren meines Exils» Бернштейн указывает, что в начале своего
пребывания в Лондоне он с антипатией относился к фабианцам, так как не
сомневался в истинности марксизма, но затем его отношение к ним
изменилось. В июне 1894 г. он выступил в Фабианском обществе с докладом «О
современном положении социализма в Германии». Он подверг критике
некоторых последователей Маркса, чтобы, как он выражался, спасти Маркса
от марксистов. При этом он опирался на известное высказывание самого
Маркса относительно некоторых его сторонников во Франции: Маркс
заявил в этой связи, что он не марксист. В докладе Бернштейна Маркс
характеризовался как эволюционист.
В октябре 1895 г. Бернштейн опубликовал в «Die Neue Zeit», главном
теоретическом органе СДПГ, статью, в которой немалое место занимала в об-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 38. С. 363.
2 Там же. С. 368.
253

Часть 1
щем положительная характеристика Фабианского общества (отмечалась
близость фабианцев к историческому материализму и теории классовой
борьбы), несмотря на ряд критических замечаний в адрес Шоу. В 1897 г. Берн-
штейн сделал на заседании Фабианского общества доклад «Что Маркс в
действительности думал?» Обо всем этом обстоятельно рассказывает
Герберт Фрей в своей монографии «Фабианство и бернштейновский
ревизионизм». Отмечая влияние фабианства на Бернштейна, Фрей вместе с тем
полагает, что несмотря на вполне очевидное «формальное и материальное
родство между фабианством и бернштейнианством, следует все же считать,
что Бернштейн стал бы ревизионистом, если бы даже он не обрел контакта
с фабианцами» Развивая этот тезис, Фрей пишет: «Было ли фабианство
несущественным (irrelevant) фактором для идеологической метаморфозы
Бернштейна? Многое говорит за то, что это не так. Хотя фабианство по всей
вероятности не повлияло существенным образом на основное содержание
бернштейновской теории, тем не менее можно сказать, что оно ускорило
возникновение бернштейновского ревизионизма, поскольку оно
предвосхитило некоторые его сомнения, постулаты, взгляды»1.
В отличие от Фрея другой исследователь предыстории бернштейновского
ревизионизма Э. Пфейфер, напротив, настаивает на том, что фабианцы
оказали, по существу, решающее влияние на формирование критического
отношения Бернштейна к учению Маркса и Энгельса. Пфейфер пишет: «Когда
Бернштейн находился в Англии во время своего изгнания (до 1901 г.
оставалось в силе принятое прусским правительством в период
"Исключительного закона" постановление об аресте Бернштейна как редактора
нелегальной социал-демократической газеты — Т. О.), он был весьма близким другом
С. Вебба и Б. Шоу. Оба они говорили, что при отъезде он заявил о своем
намерении бороться с марксизмом фабианским оружием. Он никогда не
опровергал этого утверждения...»2. Сам Бернштейн в автобиографии очень мало
1 Frei H. Fabianismus und Bernsteinischer Revisionismus (1884—1900). Berlin, 1915.
S. 106. Л.А. Галкина, посвятившая истории Фабианского общества несколько работ, в
отличие от Фрея считает фабианские идеи основой бернштейновского «ревизионизма».
Она пишет: «Перенесенные из Англии в континентальную Европу фабианские идеи легли
в основу бернштейнианства и других правооппортунистических течений» (Галкина Л.А.
К критике идеологии фабианства. М., 1984. С. 7).
2 Pfeiffer Ed. La sosiété fabienne et le movement socialiste anglais contemporaine. Paris,
1911. P. 28. Американский марксолог П. Гей в своей книге «Дилемма демократического
социализма. Вызов Эдуарда Бернштейна Марксу» утверждает, что Бернштейн
воспринял основные идеи фабианцев. «Даже поверхностный наблюдатель признает тот факт,
что фабианство и немецкий ревизионизм братья, если не близнецы» (Gay P. The Dilemma
of Democratic Socialism. Eduard Bernstein's Challenge to Marx. N.Y., 1962. P. 104). И
несколькими страницами ниже Гей присовокупляет: «...фабианская философия — типич-
254

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
говорит о своей связи с Фабианским обществом, подчеркивая, что
наибольшее влияние на него оказали немецкие катедер-социалисты, профессора
университетов Л. Брентано, Шульце-Геверниц и др.
Мне представляется, что Фрей все же ближе к истине, чем Пфейфер. Ведь
Бернштейн в отличие от фабианцев был социал-демократом, а его критика
ряда положений Маркса и Энгельса вовсе не означала разрыва с
марксизмом, который вплоть до середины XX в. оставался идеологией германской
(и не только германской) социал-демократии.
Фабианское общество существует и по сей день. После того как в
середине 90-х гг. прошлого века Лейбористская партия вновь пришла к власти,
Т. Блэр сделал доклад на заседании этого общества, в котором он
подытожил историю своей партии за последнее пятидесятилетие. Блэр подчеркнул,
что он выступает на заседании Фабианского общества, так как ему
принадлежит особо важная роль в становлении Лейбористской партии. И «ныне
Фабианское общество, — заявил Блэр, — по-прежнему является источником
политического образования и новых идей»1. Блэр говорил о необходимости
модернизации партии в новых условиях; в прошлом она опиралась лишь
на профсоюзы, и это было одной из главных причин ее поражения. Отныне
партия должна быть не только партией рабочих, но также партией малых
бизнесменов, менеджеров, домовладельцев, инженеров, учителей, врачей и
т.д. Нетрудно понять смысл этого заявления, поскольку в современных
высокоразвитых капиталистических странах рабочие составляют не более
15—20% самодеятельного населения. При этом, однако, Блэр именует
Лейбористскую партию партией левого центра. В полном согласии с основной
идейной позицией Фабианского общества Блэр утверждает: «Со времени
крушения коммунизма этическая основа социализма является именно той,
которая выдержала испытание временем»2.
Таким образом, социально-политическое течение, ставшее одним из
источников бернштейновского ревизионизма, продолжает играть немаловажную
роль в идеологической атмосфере английского общества. И тем самым оно
ный пример реформистского духа, оказала самое сильное влияние на Бернштейна в
период его пребывания в Англии» (Р. 9). Единодушие многих исследователей
бернштейновского «ревизионизма», конечно, нельзя считать доказательством, но оно вполне
служит основанием для признания генетического родства бернштейнианства и фабианской
доктрины. Однако этот же автор в другом месте своей книги замечает: «Политические
и экономические условия в Германии конца века требовали реформистской доктрины.
Когда реформизм появился на сцене, он не выдвинул какой-либо новизны, но лишь
рационально признал уже существующее положение вещей» (Р. ПО).
1 Fabian Pamphlet 571. Blair Топу. Let us Face the Future— the 1945 anniversary. London,
1995. P. 1.
2 Ibid. P. 12.
255

Часть 1
утверждает не только свою жизненную необходимость, но и историческую
оправданность ревизии марксизма, предпринятой Бернштейном свыше
столетия тому назад.
Б.В. Густафсон, один из активных приверженцев бернштейнианства,
справедливо указывает, что теоретические концепции фабианцев представляют
собой «первую систематически разработанную и политически выступившую
версию реформистского социализма...»1.
Подводя итоги анализу воззрений Фабианского общества, можно с
полным правом сказать, что эти воззрения носят более реалистический
характер, более свободны от утопизма, чем несомненно превосходящее их
по своему научному содержанию социалистическое учение
основоположников марксизма. Фабианцы не предрекали ни упразднения рыночной
экономики, ни упразднения денег. Они не возлагали на пролетариат задачу
социалистического переустройства общества, не были приверженцами идеи
диктатуры пролетариата; и та и другая идеи, как засвидетельствовала
история, оказались утопическими иллюзиями. Фабианские воззрения на пути
социалистического преобразования общества в общем аналогичны
представлениям, к которым основоположники марксизма пришли в 70-х годах: в
демократически развитом обществе социалистические преобразования
возможно осуществить мирным, ненасильственным путем. Но если
основоположники марксизма утверждали при этом, что капитализм подлежит
уничтожению, то фабианцы, напротив, возлагали свои надежды на трансформацию
капитализма, которая, как мне представляется, началась уже после Второй
мировой войны.
Конечно, фабианцы, в отличие от Маркса и Энгельса, не создали ни
материалистического понимания истории, ни диалектического
материализма, ни экономического учения. Марксизм как теория, сыгравшая всемирно-
историческую роль в освободительном движении рабочего класса, на много
голов превосходит теоретические опусы фабианцев. Но ирония истории
такова, что эти «маленькие великие люди» в некоторых отношениях
занимали более правильную позицию, чем гениальные основоположники
марксизма.
1 См.: Lexikon des Socialismus. Hrsg. von T. Meyer, К. Klär, S. Miller, К. Novy,
H. Timmermann. Köln, 1986. S. 169.
256

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Глава третья
Российские народники: переход от латентной
к открытой ревизии марксизма
Возникновение и развитие капиталистического способа производства,
естественно, повсеместно сталкивалось с сопротивлением не только
господствующих феодальных сословий, но в еще большей мере с сопротивлением
трудящихся масс — крестьян и ремесленников, значительная часть которых
разорялась, пролетаризировалась в ходе становления и развития
капитализма. Если немалая часть помещиков и церковных иерархов постепенно
приспосабливалась к новым экономическим условиям, обуржуазивалась, то
крестьяне и пролетарии не видели для себя спасительной перспективы; ее,
действительно, не было не только на заре капитализма, но и в XIX
столетии, после промышленной революции в западноевропейских странах.
Сопротивление капиталистическим порядкам принимало различные формы, но
всюду трудящиеся стремились отстоять привычный, традиционный
экономический уклад, в условиях которого им не угрожала пролетаризация,
безработица и нередко даже смерть от голода.
В России это сопротивление развивающемуся капитализму, особенно после
упразднения крепостного права, выступало как народничество, видевшее
свою основную задачу в защите крестьянской общины и предотвращении
«язвы пролетариатства».
Народничество, родоначальниками которого были выдающиеся русские
мыслители А.И. Герцен и Н.Г. Чернышевский, было в 70-х и даже 80-х
годах XIX в. несомненно прогрессивным идейно-политическим течением.
В.В. Зверев в посвященной ему монографии резонно отмечает:
«Стремление не допустить подавления человека грядущей мощью машинной
цивилизации, обеспечить ему возможность для всестороннего развития
заложенных способностей стали основной идеей народнической доктрины»1. К слову
сказать, это стремление воспрепятствовать подавлению человеческой
личности техногенной цивилизацией возродилось и в наше время, правда, без
какой-либо связи с народничеством.
Правильно также и замечание Э.С. Виленской, посвятившей свое
исследование раннему революционному народничеству, которое выступало «уже
не от лица всей нации, подобно просветителям XVIII в., а только от лица ее
трудящейся части»2.
1 Зверев В.В. Реформаторское народничество и проблемы модернизации России. От
сороковых к девяностым годам XIX века. М., 1997. С. 76—77.
2 Виленская Э.С. Революционное подполье в России (60-е гг. XIX в.). М., 1965. С. 49.
9 Ы. 1440
257

Часть 1
В мою задачу не входит рассмотрение истории народничества. В рамках
данного исследования меня интересует лишь отношение народничества к
марксизму, его «ревизионизм», о котором писал В.И. Ленин. Правда, нельзя
понять народническую критику марксизма без уяснения себе (и, конечно,
читателю) тех теоретических позиций, с которых эта критика
велась. Поэтому волей-неволей я не могу обойтись без, по возможности
краткого, изложения мировоззрения народничества. Анализ воззрений Герцена и
Чернышевского, рассмотрение движения народовольцев (их борьба с
самодержавием путем террора, направленного как против царствующих персон,
так и против наиболее одиозных представителей государственной власти)
также не входит в мою задачу. Поэтому я непосредственно перехожу к
воззрениям таких выдающихся теоретиков народничества, как П.Л. Лавров,
Н.К. Михайловский, В.П. Воронцов, Н.Ф. Даниельсон.
П.Л. Лавров (1823—1900)
Первое и, пожалуй, наиболее значительное произведение Лаврова —
«Исторические письма»— вышло в свет в 1870 г., а затем неоднократно
переиздавалось и дополнялось. В этой работе еще не упоминаются
основоположники марксизма, но рассмотрение ее основных положений безусловно необходимо
для понимания теоретических основ народнической ревизии марксизма.
В предисловии к первому изданию названной работы автор сопоставляет
историю как науку и естествознание. Исторической науке не хватает
точности, присущей наукам о природе, но это нисколько не умаляет значения
исследования общества и его истории. Пренебрегать изучением истории,
значит, высказывать «свой индифферентизм в отношении самых важных
вопросов личности и общества или свою готовность верить на слово той
практической теории, которая случайно ему первая попадется на глаза»1.
1 Лавров П.Л. {П. Миртов). Исторические письма. 3-е изд. СПб., 1906. С. 16.
«Историческое исследование, — подчеркивает Лавров, — связывая настоящее с прошедшим,
глубже понимает современность». Правда, это исследование не вскрывает законов
«исторической последовательности в целом», их предстоит еще открыть. Однако в
изучении истории самым важным являются не законы, которые пока еще неизвестны, а сами
события, изменения жизни общества. «Во всех прочих процессах исследователь ищет
закона, охватывающего явления во всех их повторениях, — только в историческом
процессе представляет интерес не закон повторяющегося явления, а совершившееся
изменение само по себе» (С. 26). При этом наиболее важным фактором в историческом
совершающемся общественном прогрессе оказывается «потребность лучшего, влечение
к расширению знаний, к постановке себе высшей цели, потребность изменить все
данное извне сообразно своему желанию, своему пониманию, своему нравственному
идеалу, влечение перестроить мыслимый мир по требованиям истины, реальный мир — по
требованиям справедливости» (С. 33). Эта абстрактно сформулированная
гуманистическая программа постоянно конкретизируется Лавровым в ходе исследования.
258

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Историку надлежит уловить наличествующие в каждой исторической
эпохе умственные и нравственные цели, которые, прежде всего, осознаются
наиболее развитыми, критически мыслящими личностями как истина и
нравственный идеал. Не следует полагать, что исследователь руководствуется при этом
объективным критерием для оценки важности тех или иных событий. Таким
критерием он, увы, не располагает. «Итак, волей-неволей приходится
прилагать к процессу истории субъективную оценку, т.е. усвоив, по степени своего
нравственного развития, тот или другой нравственный идеал, располагать все
факты истории в перспективе, по которой они содействовали или
противодействовали этому идеалу, и на первый план истории выставить по важности те
факты, в которых это содействие или противодействие выразилось с
наибольшей яркостью»1. Таким образом, Лавров исходит из постулата, что
исторический процесс носит в целом прогрессивный характер, и прогресс
осуществляется как приближение к умственному и нравственному идеалу,
вырабатываемому критически-мыслящими личностями, которые осознают,
осмысливают, обосновывают, выражают потребности народа и ведут борьбу
за удовлетворение этих потребностей. Как ни мал еще прогресс
человечества, все, что уже осуществлено на его тернистом пути, достигнуто благодаря
критически мыслящим личностям; без них никакой прогресс невозможен.
«Если каждый человек, критически мыслящий, будет постоянно активно
стремиться к лучшему, то, как ни ничтожен круг его деятельности, как бы ни
была мелка сфера его жизни, он будет влиятельным двигателем прогресса и
оплатит свою долю той страшной цены, которую стоило его развитие»2. Эта
вера в особую роль интеллигенции как главной движущей силы социального
прогресса сохраняется в неизменном виде и в самых поздних работах
Лаврова. Так, в опубликованной в 1886 г. книжке интеллигенция характеризуется
следующим образом: «Как сила идейная, литературная, сближающая местные
элементы*'с заимствованиями из идейных сфер других стран, она двигала
декабристов на Дворцовую площадь, создала литературу гуманных идей под
сапогом Николая I, перенесла в московские и петербургские кружки утопии
Сен-Симона и Фурье, позже в молодежь университетов и гимназий анархизм
Прудона и Бакунина, идеал научного социализма. Во всех этих фазисах
двигателями являлись не стихийные силы, действующие под влиянием все яснее
сознаваемых коллективных интересов, а небольшое меньшинство личностей,
стоящих по развитию, по пониманию и по личной энергии далеко выше
большинства, которое оставалось под игом обычая, знало заботы лишь о
мелких интересах и в котором отсутствовала всякая личная инициатива»3.
1 Там же. С. 37.
2 Там же. С. 99.
3 Лавров П.Л. Народники-пропагандисты. Л., 1925. С. 276.
259

Часть 1
Народ, с этой точки зрения, представляет собой лишь пассивную массу,
которая в лучшем случае способна лишь следовать за вожаком, разумеется,
интеллигентом. Это воззрение не слишком отличалось от теории П. Карлей-
ля о героях и толпе.
Что же составляет важнейшее содержание общественного прогресса?
Ответ на это вопрос более или менее ясен из предыдущего изложения, однако
не мешает привести и предложенную самим Лавровым «формулу»
прогресса: «Развитие личности в физическом, умственном и
нравственном отношении, воплощение в общественных
формах истины и справедливости — вот краткая формула,
обнимающая, как мне кажется, все, что можно считать прогрессом»1.
Таким образом, перед нами натуралистический вариант
идеалистического понимания истории, натуралистический, поскольку Лавров не признает
никаких сверхприродных или сверхчеловеческих первоначал в качестве
движущих сил социального прогресса; люди — сами творцы своей истории,
основными движущими силами которой вместе с интеллигенцией и
благодаря ей являются наука и искусство.
В своем стремлении преобразовать общественные отношения
соответственно умственному и нравственному идеалу критически мыслящие
личности, увлекающие за собой народные массы, постоянно наталкиваются
на препятствия, воздвигаемые властными структурами. И если попытки
мирным путем устранить ставшие негодными, отжившими свой век
общественные формы оказываются бесплодными, то возмущенные люди в
конце концов осознают, что «путь мирных реформ невозможен. Тогда
отжившие формы разрушаются, но уже не путем мирных законодательных
реформ, а путем насильственной революции, которая фактически
оказывается, большею частью, несравненно более эффективным орудием обще-
1 Лавров П.Л. Народники-пропагандисты. С. 51. Конкретизируя свое
идеалистическое понимание истории, Лавров ссылается на дух народа. «В нем неизбежно лишь
то, что обусловлено физически и климатически» (С. 134). «Народный дух в данную эпоху
есть дух критически мыслящих личностей этой эпохи, понимающих историю народа и
желающих внести в его настоящее возможно более истины и справедливости» (С. 137).
И далее: «Но как же шла история? Кто ее двигал? — Одинокие борющиеся личности»
(С. 138). X. Раппопорт, страстный приверженец Лаврова, несколько наивно заявляет:
«В России не было, исключая Лаврова, ни одного великого философа» {Раппопорт X.
Социальная философия Петра Лаврова. СПб., 1906. С. 4). Лавров, утверждает
Раппопорт, склонялся к- воззрениям О. Конта, но возражал ему в ряде вопросов. По
убеждению этого приверженца Лаврова, «субъективный метод может быть пригоден во всех
тех случаях, когда мы думаем, что события могли бы принять иное направление» (С. 13).
Следовательно, субъективный метод не всегда и не везде пригоден. Да, вслед за
Лавровым соглашается Раппопорт: он неприменим к природным процессам.
260

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ственного прогресса, чем радикальная реформа в законодательстве
мирным путем»1.
Какие же общественные отношения стали негодными, подлежащими
упразднению в России, только лишь вступившей на путь капитализма? Речь,
по-видимому, должна была идти об упразднении все еще сохранившихся
полуфеодальных экономических отношений. Но совсем не об этом думал
Лавров. В его представлении главным препятствием на пути социального
прогресса является капитализм, порождающий пролетариат, наиболее
обездоленный класс общества. Он с возмущением констатирует:
«...капиталистический процесс обогащения есть, по самой своей сущности, процесс
обсчитывания рабочего, процесс недобросовестной спекуляции на бирже,
процесс рыночной торговли своими умственными способностями, своим
политическим и общественным влиянием»2. С этим нельзя не согласиться
в особенности потому, что речь идет о раннем, так сказать, диком
капитализме. И тем не менее даже этот капитализм знаменовал собой
социальный прогресс по сравнению с «благополучным», как это многим
представлялось, феодальным общественным строем. Лавров, казалось, должен
бы это понимать, поскольку он вполне осознает, что социальный
прогресс — отнюдь не идиллическое, благополучное движение от хорошего к
еще лучшему. Он справедливо отмечает, что «...за прогресс едва заметного
меньшинства заплачено миллиардами жизней, океанами крови,
несчетными страданиями и неисходным трудом поколений»3. Почему в таком
случае не является прогрессом капитализм, разрушающий давно отжившие
свой век и, конечно, эксплуататорские по своей сущности общественные
отношения? Ответ на него прост и ясен, о нем уже сказано было выше:
потому что капитализм порождает пролетариат, пролетаризирует
«самостоятельных» производителей. О пролетариях говорится так: «Вечно
трудящейся человеческой машине, часто голодающей и всегда озабоченной
завтрашним днем, вовсе не лучше в наше время, чем было в другие периоды.
Для нее прогресса нет»4.
Итак, необходима, неизбежна борьба с капитализмом. В шестнадцатом,
последнем письме «Исторических писем», написанном в 1891 г. и
включенном во второе издание этой книги, говорится о необходимости создания
революционной партии для борьбы против капиталистических порядков.
«Нужны энергические, фанатические, рискующие всем и готовые жертвовать всем.
Нужны мученики, легенда которых переросла бы далеко их истинное дос-
1 Там же. С. 68.
2 Там же. С. 53.
3 Там же. С. 26.
4 Там же. С. 70.
261

Часть 1
тоинство, их действительную заслугу», — патетически провозглашает
Лавров вполне в духе народовольцев, своих непосредственных
предшественников. И далее: «Критически мыслящие личности должны сойтись, чтобы
организовать партию, потому что они более других способны и энергичны, носят
в себе характер более определенной индивидуальности»1. Эти строки
написаны через двадцать один год после первого издания «Исторических
писем». Это хотя и пропущенное бдительной цензурой первое издание
лишило Лаврова профессорской должности в привилегированном высшем учебном
заведении, повлекло за собой преследования, вследствие которых он
вынужден был эмигрировать. И лишь вдали от родины он познакомился с
марксизмом, оказавшим на него большое влияние. Он вступил в переписку с
основоположниками марксизма и стал выступать как их приверженец,
оставаясь, впрочем, народником и идеалистом. И в предисловии ко второму
изданию своих «Писем» Лавров вспоминает «пламенный призыв: "в народ!",—
под знаменем, на котором будет сиять, как девиз, теоретическое учение Маркса
и Лассаля»2. Это причудливое сочетание народничества (мелкобуржуазной
идеологии) и марксизма характеризует именно Лаврова в отличие от
Михайловского, Воронцова и других его единомышленников, которые приветствуют
основоположников марксизма за их критику капитализма, но вместе с тем
осуждают их за признание исторической прогрессивности
капиталистического способа производства, так же как и за убеждение в неизбежности (и
даже прогрессивности) пролетаризации значительной части деревенского
населения.
В своих рассуждениях о необходимости партии для борьбы против
капиталистических порядков с целью установления справедливого общественно-
1 Лавров П.Л. Народники-пропагандисты. С. 144. Развивая приведенные выше
положения, Лавров настаивает на необходимости централизованной организации партии:
«Итак, организация партии для победы необходима, но для того, чтобы партия была
живым организмом, одинаково необходимо подчинение органов целому и жизненность
органов» (С. 147). Поясняя безусловную необходимость такой организации, Лавров
указывает: «Но общественная партия не есть партия кабинетных ученых. Она борется
за истину и справедливость в конкретной форме. Она имеет в виду определенное зло,
существующее в обществе» (С. 149). Централизм предполагает партийную дисциплину
и, следовательно, известное ограничение свободы не только действий, но и воззрений.
«За пределами несущественного прекращается свобода действий членов партии и ее
терпимость относительно лиц, вне ее стоящих. Кто из ее членов переступил этот
предел, тот более не член ее, а ее враг. Кто из личностей, вне ее стоящих, расходится с
нею в существенных вопросах, тот тоже враг ее. Против этих врагов партия направляет
и должна направить всю силу своей организации, борясь, как один человек, всеми своими
средствами, сосредотачивая свои удары» (С. 151).
2 Там же. С. 369.
262

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
го строя, Лавров задается вопросом: как отличить прогрессивную, а тем более
революционную партию от всякого рода консервативных и реакционных
партий, которые также провозглашают, что они ведут борьбу за свободу,
истину, справедливость? И отвечая на сей вопрос, Лавров заявляет, что не
следует обольщаться декларациями и даже лозунгами этих партий: следует
разграничивать слово и дело. «Ищите за словом его содержание... Только
собственное понимание, собственное убеждение, собственная решимость
делают личность — личностью, а вне личности нет великих принципов, нет
прогрессивных форм, нет прогресса вообще. Важно не знамя, важно не
слово, на нем написанное, а важна мысль знаменосца»1. Разумеется, такое
представление о принципиальном отличии прогрессивной партии от партии,
противодействующей социальному прогрессу, не является сколько-нибудь
удовлетворительным. Партии— не просто объединение личностей, а
прогрессивная партия не сводится к союзу подлинных личностей. Партии
выражают интересы определенных классов, социальных групп. Этот
достаточно очевидный факт выпадает из поля зрения Лаврова, конечно, не
потому, что он не признает существования классов, а в силу того, что главным
в историческом процессе ему представляются, в сущности, только
критически мыслящие личности, и передовая, прогрессивная партия есть,
согласно этой концепции, объединение таковых. То, что реакционеры сплошь и
рядом являются также критически мыслящими личностями и нередко
превосходят в этом отношении прогрессистов, никак не укладывается в
теоретические построения Лаврова.
Если в первом издании «Исторических писем» не было речи об
экономических предпосылках того общества истины и справедливости, которое
провозглашалось высшей целью идейной и политической борьбы,
предпринятой критически мыслящими личностями, то теперь, несомненно, под
влиянием Маркса и Энгельса, которые в своих письмах Лаврову постоянно
разъясняют ему основы материалистического понимания истории, Лавров все
более осознает значение экономики в прогрессивном развитии общества.
«Критическая мысль, — заявляет он, — организует борьбу ассоциационного
труда против монопольного капитала и ставит новый экономический идеал.
Она признает потребность экономического обеспечения, но требует такого
строя общества, где личность была бы обеспечена, не быв в то же время
поставлена в необходимость монополизировать имущество, превышающее
ее ближайшие потребности. Идеализация, соответственная потребности, и
здесь не нова. Это — идеализация труда. Но прежде труд идеализировался,
как смиренное орудие капитала, как подчинение рабочего, лежащее в
законах мира, в уставах провидения, как мистическое наказание за грех праот-
Там же. С. 170.
263

Часть 1
ца. Социализм ставит перед рабочим другой идеал. Это — борьба
производительного полезного труда против незаработанного капитала, это— труд,
обеспечивающий работника, завоевывающий ему человеческое развитие,
политическое значение»1.
Приведенное положение, безусловно, свидетельствует о том, что ранее
расплывчатые гуманистические убеждения Лаврова обретают все более
конкретную форму социалистических воззрений. Существенным моментом в
этом развитии его воззрений становится отношение к государству вообще и
государству его времени в особенности. Государство, согласно Лаврову, так
же древне, как и насильственное подчинение человека условиям, которые
отнюдь не выбраны им. Сущность государства заключается в господстве
меньшинства над большинством. И чем больше территория того или иного
государства, тем более усиленным, тяжким для народа становится это
господство немногих над многими.
Образование национальных государств представляет собой исторически
прогрессивный процесс, который закономерно приходит на смену
многонациональным империям. Общественный прогресс немыслим без уменьшения
власти государства над личностью. «Государство есть отвлеченное понятие,
и если это понятие не заключает реального содержания, то оно становится
идолом, пред которым приносить кровавые жертвы бессмысленно и
безнравственно. Реальное содержание понятию дает лишь личность в своем
развитии»2. Судя по этому высказыванию, Лавров не разграничивает государство
и гражданское общество. Государство — классовая структура; господство
меньшинства над большинством есть господство одного класса над другим
или другими. Личность и ее развитие, как и культура вообще, не относятся
непосредственно к сущности государства, как и к его функционированию.
1 Лавров П.Л. Народники-пропагандисты. С. 195. Уже цитировавшийся выше X.
Раппопорт так характеризует эволюцию воззрений Лаврова: «Мораль Петра Лаврова
глубоко и открыто революционна... Она анализирует существующий социальный строй,
признает его имморальным потому, что он не соответствует нашему идеалу, ставшему
долженствованием, идеалу прогрессивного и универсального развития, и делает своею
обязанностью борьбу с ним» {Раппопорт X. Социальная философия Петра Лаврова.
С. 33). Раппопорт справедливо подчеркивает социалистические убеждения
Лаврова, которые конкретизируют его прежнее, абстрактное представление об обществе
истины и справедливости. Этот социализм носит воинствующий характер. «Интегральный
социализм (так именуется мировоззрение Лаврова — Т. О.) находит правыми или,
скорее, неправыми всех поборников какого-либо привилегированного фактора и старается
показать, что социализм есть результат всего исторического и экономического, а также
политического, морального и индивидуального развития» (С. 37). Это значит, что
Лавров стремится дополнить материалистическое понимание истории «теорией факторов».
2 Там же. С. 109.
264

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Вопрос о классовой структуре общества, о борьбе классов, с которым
непосредственно связано само существование государства, остается за
пределами поля зрения Лаврова, несмотря на то, что он находится под влиянием
марксизма, солидаризируется с Марксом и Энгельсом в ряде основных
вопросов. Об этом, в частности, говорит уже цитированная выше книжка,
вышедшая в свет в 1896 г.: «Государства, так как они существуют,
враждебны рабочему движению, и все они должны окончательно
разложиться, чтобы дать место новому общественному строю, где самая широкая
свобода личности не будет препятствовать солидарности между
равноправными лицами и обширной кооперации для общей цели...»1.
Свое представление о развитии общества в направлении к социализму
Лавров связывает с постепенным уменьшением роли государства и тем
самым с раскрепощением личности человека, как условием всестороннего
развития его способностей. «По мере прогрессивного развития общества
государственный элемент доходит в нем до минимализма; следовательно,
политическая история представляет наименьший интерес для того, кто
хочет найти какой-либо смысл в истории человечества»2. Едва ли этот вывод
отражает марксистское представление об отмирании государства в
бесклассовом обществе. Гораздо вероятнее, пожалуй, даже несомненно, что Лавров
здесь воспринимает, осмысливает на свой лад либеральную концепцию
постепенного уменьшения роли государства по отношению к
самодостаточному гражданскому обществу.
Особый интерес представляет воззрение Лаврова на противоречивый
характер социального прогресса. Ведь народники — продолжатели
теоретических концепций Лаврова, выступая против «насаждения» капитализма,
вместе с тем не могли, конечно, отрицать, что с этим искусственным, по их
убеждению, социальным образованием связаны весьма ощутимые
достижения науки и культуры вообще. И Лавров своими представлениями о
негативных сторонах прогресса, о противоречиях борьбы за прогресс
теоретически обосновывал credo народнической программы. «Оказывалось, — писал
он в заключительном шестнадцатом "письме", — что борцы за прогресс
слишком часто являлись источниками общественных бедствий, даже прямо
деятелями реакции, помехами на тех путях, которые одни могли вести
человеческие общества к лучшему будущему»3. Каких борцов здесь имеет в
1 Лавров П.Л. Исторические письма. С. 274.
2 Там же. С. 279.
3 Там же. С. 299. Дальнейшим развитием этого тезиса являются следующие за
ним положения: «Если история разгадывания прогресса и история борьбы за
прогресс есть история человеческих заблуждений и самообольщений и кровавых
ошибок, то тем настоятельнее содействовать устранению этих заблуждений и самооболь-
265

Часть 1
виду Лавров? Народовольцев? Не исключено, поскольку шестнадцатое
«письмо» дополняет издание рассматриваемой книги в 1891 г., т.е. к тому
времени, когда иллюзии террористов-народовольцев были, бесспорно, изжиты в
среде народников. Однако можно с уверенностью утверждать, что, прежде
всего, имеются в виду либералы — проповедники капиталистического
прогресса, который характеризуется Лавровым как неправильный путь
социального развития. «Целью правильного исторического развития, —
заявляет он,— может быть лишь возможно полное удовлетворение здоровых
потребностей человека в той иерархии, как они сознаются им, как низшие
и высшие, по мере его личного развития... При более тщательном
рассмотрении эти основные потребности сводятся на очень немногие: на
потребность в пище, одежде, жилище, орудиях труда и т.п., т.е. на группу так
называемых экономических потребностей и на потребности в
безопасности»1.
Само собой разумеется, что разграничение правильного и неправильного
исторического развития общества— субъективистское и утопическое
представление, которое получило систематическое развитие и «обоснование» в
трудах ближайшего продолжателя идей Лаврова Н.К. Михайловского. Маркс
и Энгельс противопоставляли этому субъективистскому воззрению на
развитие общества тезис об естественноисторическом процессе
развития. Однако наряду с этим они нередко, особенно в работах конца 40-х —
50-х годов, характеризовали капиталистические общественные отношения
как извращенные. Такое понимание общественных отношений было,
конечно, по душе теоретику субъективного метода в социологии.
Социология, которая, как пишет Лавров, создана борцами с капитализмом, «дала
ощущать и непримиримую противоположность капитала и труда, и фатальное
порождение пролетариата самим развитием капитализма, и неминуемую ка-
щений, предотвращению этих ошибок» (С. 302). И несколько ниже: «Бросаясь в
борьбу за лучшее инстинктивно, без попытки критически понять это лучшее, мы
постоянно рискуем повторить многочисленные ошибки предшествующих периодов и,
может быть, биться за торжество реакции или застоя, когда нам казалось, что мы
боремся за прогресс: история представляет слишком много примеров в этом роде»
(С. 303). Смысл этих высказываний сводится к отрицанию благодетельности
стихийного прогресса, характеризующего в особенности начальные этапы развития
капитализма. Прогресс должен осуществляться сознательно, целеустремленно, с
представлением о его прямых и побочных последствиях. «Всякий, кто стремится всеми
своими силами к осуществлению прогресса, как в том смысле, как он его понимает
(т.е. субъективно— Т. О.), борется против него» (С. 304). Таким образом, Лавров,
проповедник субъективного метода в социологии, выступает против
социально-политического субъективизма.
1 Лавров П.Л. Исторические письма. С. 340, 342.
266

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
тастрофу, грозящую капитализму»1. Речь, конечно, идет о марксизме,
который характеризуется Лавровым как революционная, антикапиталистическая
социология. Он выражает свое принципиальное согласие с нею, не
осознавая того, что его собственные воззрения носят
натуралистически-идеалистический характер.
Лавров разграничивает три теоретические оценки социального прогресса:
пессимистическую, оптимистическую и натуралистическую. Пессимисты
считают, что прогресс лишь умножает всякого рода бедствия. Оптимисты,
напротив, видят в прогрессе одно только улучшение, рост благосостояния.
Натуралисты отвергают как первую, так и вторую оценку прогресса; они
полагают, что прогресс, как и всякий идеал, личный или общественный,
не более чем иллюзия. Всем этим метафизическим, по мнению Лаврова,
концепциям он противопоставляет точку зрения реалистов.
Присоединяясь к ней, он характеризует ее следующим образом: «знать сущность
вещей нам невозможно — говорят они — и заботиться о ней
бесполезно». Но тем не менее, утверждают реалисты, «мы будем искать истину
или то, что нам кажется истиною. Мы будем возмущаться
несправедливостью или тем, что для нас есть несправедливость. Следовательно,
для нас вопрос о "лучшем" и о прогрессе будет иметь всегда
жизненное значение, какова бы ни была сущность вещей»2. Такова, в сущности,
позитивистская теоретическая позиция Лаврова. Стремясь избежать
крайностей, он возражает теоретикам, которые, согласно его словам,
утверждают, что «источник зла исключительно в мире идей». Это —
односторонняя точка зрения, приводящая к отрицанию благодетельной роли
образования, науки, просвещения. «Большинство, — замечает он, — идет
дальше в область жизненных интересов. Они говорят: прогресс
заключался и заключается во внесении в общественный строй начала права, в
установлении правового государства»3. Но и эта точка зрения,
подчеркивает Лавров, оспаривается некоторыми теоретиками. «Нет, — возражают
другие, — правовые отношения и вся политическая жизнь составляют
лишь внешность более существенного общественного процесса —
процесса экономического развития»4. Однако и это воззрение оказывается,
уверяет Лавров, односторонним, поскольку его адепты полагают, что для
достижения «цели экономического, единственно реального, прогресса,
страна может приносить всякие жертвы, спокойно относиться ко всяким
страданиям, потому что и жертвы и страдания при этом временны и
1 Там же. С. 354.
2 Там же. С. 311—312.
3 Там же. С. 314.
4 Там же. С. 310.
267

Часть 1
окупятся сторицею»1. Неясно, какая группа мыслителей здесь имеется в
виду. Вероятнее всего, речь идет о единомышленниках Лаврова.
Подытоживая несколько затянувшееся рассмотрение основного
произведения Лаврова, хочу подчеркнуть, что, по его убеждению, социалистическое
мировоззрение предполагает веру, которая не имеет ничего общего с
представлением о сверхъестественном, потустороннем. Есть, следовательно, вера
и вера, разумная вера, нисколько не исключающая критического отношения
к существующему или воззрениям относительно него. «Да, вера двигает
горы — и только она. В минуты действия она должна овладеть человеком —
или он оказывается бессильным в то самое мгновенье, когда надо развить
все свои силы. Не враги опасны борющимся партиям: им всего опаснее
неверующие, индифферентисты, которые находятся в их рядах»2. Мне
представляется, что это положение Лаврова не должно вызывать возражения.
Политическая борьба, о которой у него идет речь, нуждается не только в
трезвом рассудке, учитывающем все возможности и средства, необходимые
для достижения поставленных целей. Ей необходимы и страсть, и порыв, и
конечно, вера в то дело, за которое ведется борьба и нередко идут на
жертвы. Да и познание не обходится без веры, веры разума, о которой,
например, высказывались А. Эйнштейн, Луи де Бройль и многие другие корифеи
естествознания.
Следует также указать, что Лаврову чуждо некритическое отношение к
вере. Он справедливо отмечает: «...вера есть безразлично двигатель истины
1 Лавров П.Л. Исторические письма. С. 318. Поясняя свое «синтетическое»
мировоззрение, именуемое X. Раппопортом «интегральным социализмом», Лавров утверждает, что
хотя правовое государство есть идеал, который никогда не будет полностью претворен в
жизнь, тем не менее «общественную правду, общественное воплощение свободы и
равенства надо искать прежде всего не в установлении лучших юридических отношений
между личностями и группами, а в установлении более правильного экономического строя»
(С. 318—319). И далее: «Прогресс в настоящее время возможен лишь путем
радикального изменения этого неправильного экономического строя и заменою его оснований
другими, допускающими всестороннее развитие каждой личности, допускающими возможно
большее внесение в жизнь свободы и равенства, допускающими правду в общественной
жизни» (С. 319). Это новое, по существу, социалистическое общество, за которое ратует
Лавров, есть общество солидарности всех граждан. «Эта солидарность может
установиться, конечно, не на почве конкуренции за обогащение и борьбы за существование, но
на почве общих интересов всех, производительно работающих мышцами и мозгом; на почве
доступности всем и каждому из них средств личного развития и средств производительного
труда; на почве, устраняющей всякую монополию, материальную или интеллектуальную, на
почве коллективного труда в виде общей пользы» (С. 320). Таким образом, Лавров, правда,
в довольно расплывчатой форме, характеризует социалистическое общество —
общество, выражаясь его языком, истины и правды.
2 Там же. С. 284.
268

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
и лжи, прогресса и реакции. Без нее прогресс невозможен, потому что
невозможна никакая энергическая самоотверженная деятельность. Но она не
есть достаточное условие прогрессивного движения. Где мы видим
героизм и самоотвержение, там мы не имеем еще права заключить о
существовании прогрессивных стремлений. Только вера, опирающаяся на
строгую критику, может вести к прогрессу; только критика может определять
жизненную цель, в которую развитый человек имеет право верить»1.
Когда говорят о Чернышевском и Герцене как родоначальниках
народничества, то фактически имеют в виду его непосредственных
предшественников, мыслителей, произведения которых послужили идейным источником ряда
основоположений народнического мировоззрения. Однако непосредственным
основоположником народничества, его первым выдающимся представителем,
теоретические воззрения которого воспринимают Михайловский, Воронцов
и другие народники, является, на мой взгляд, Лавров. Это вовсе не
означает, что в его сочинениях мы находим все основные идеи народничества.
Вопрос об общине, о крестьянском, «народном», по определению
Михайловского, производстве не находится в сфере сколько-нибудь пристального
внимания Лаврова. Это, конечно, громадное упущение, с точки зрения
народников. Но зато философско-историческая концепция Лаврова, его
понимание социального прогресса полностью восприняты Михайловским и
другими народниками.
Лавров в отличие от его продолжателей вскоре после опубликования
«Исторических писем» подвергся ссылке в Вологодскую губернию, куда он был
препровожден по высочайшему повелению под жандармским конвоем. Из
ссылки за публикацию «крамольных» писем, т.е. статей, составивших
названную книгу, Лавров бежал и вскоре оказался в Париже. Он втянулся в
тогдашнее социалистическое движение, а его переписка с Марксом и
Энгельсом существенно способствовала изменению его социальных воззрений,
все более отдалявших его от первоначальных народнических концепций.
Убедительнейшим свидетельством этих изменений являются публикации
Лаврова в период эмиграции. Однако из статьи, опубликованной А.И.
Володиным и Б.С. Штенбергом, в которой анализируются черновики писем
Лаврова к Г.Н. Вырубову, издававшему вместе с Э. Литре журнал «Позитивная
философия», печатавшийся в Париже, становится очевидным, что с идеями
Маркса он познакомился еще до своего бегства за рубеж. Эти письма,
датированные 1868 г., как отмечают авторы статьи, «обнаруживают такое
понимание Лавровым ряда вопросов теории и практики рабочего движения
(отношение к стачкам и кооперативным обществам, роль машин в
социальном развитии, отношение к пацифистской "Лиге мира и свободы" и т.п.),
Там же. С. 291.
269

Часть 1
которое являлось во многом созвучным решению этих вопросов,
предлагавшемуся делегатами Первого Интернационала...»1.
Уже в Париже Лавров опубликовал «Очерки по истории
Интернационала»— брошюру, составленную из статей, напечатанных в журнале
«Вперед!», издававшемся им в 1873—1874 гг. Ее название не вполне
соответствует содержанию, так как речь в ней идет лишь об одном, последнем,
Гаагском конгрессе Первого Интернационала, а также об организованных
бакунистами малочисленных конгрессах, происходивших в последующие
годы, которые, конечно, нельзя считать конгрессами Интернационала,
фактически уже прекратившего свое существование. Но именно этим
«конгрессам» и посвящена большая часть брошюры.
Как известно, на конгрессе в Гааге произошел раскол Интернационала,
инспирированный сторонниками Бакунина, анархистами. Лавров явно не
разобрался в сущности этого раскола, не стал на сторону Маркса,
марксистов, а попытался занять позицию если не арбитра, то, по меньшей мере,
стороннего наблюдателя. Относительно борьбы марксистов против
анархизма, развернувшейся на конгрессе, он, к примеру, утверждал:
«Первостепенного значения мы ей не придаем. Рабочее движение, выросшее из
самых существенных потребностей современного пролетариата, не
остановится от того, получит ли преобладание один центральный совет,
который подчинит себе все федерации, или главная инициатива будет
принадлежать более мелким местным федерациям, вступающим в свободные
союзы»2.
1 Володин А.И., Штенберг Б.С. Из истории полемики вокруг «Капитала» в России //
Вопросы философии. 1975. №3. С. 109.
2 См.: Лавров П.Л. Очерки по истории Интернационала. Петроград, 1919. С. 14.
В брошюре цитируется резолюция, принятая после распада Интернационала одним из
съездов анархистов: «Мы протестуем против всякой диктатуры пролетариата или
буржуазии, под каким бы предлогом она ни была установлена и под какими формами она
ни являлась» (С. 22). Несколько ниже цитируется воззвание перебравшегося в Нью-Йорк
Генерального совета Интернационала: «Если мы видим, что буржуазное общество
обладает могущественною централизованной организацией для нашего угнетения, то можем
ли мы надеяться, что сделаем хоть один шаг вперед к нашему освобождению при
децентрализации, разъединении, дезорганизации?» (С. 24). Лавров, уподобляясь
летописцу, не высказывает ни одобрения, ни осуждения той или другой стороне. Автор
предисловия к цитируемому изданию П. Витязев ставит это в заслугу Лаврову: «Он не
примкнул ни к сторонникам К. Маркса, ни к сторонникам М. Бакунина, считая, что эта борьба
двух враждующих партий является слишком маловажным и второстепенным фактом
перед великой идеей, преследуемой Интернационалом» (С. 4). Совершенно очевидно,
что Витязев еще меньше, чем Лавров, разбирался в причинах противоречий,
выявившихся на Гаагском конгрессе Интернационала и повлекших за собой прекращение его
существования.
270

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Гораздо больший интерес представляет брошюра Лаврова «Парижская
Коммуна». Лавров находился в Париже в дни Коммуны и принимал даже
некоторое участие в ее деятельности. Эта брошюра показывает не только
осознание ее автором выдающегося значения этого исторического события,
которое он называет «ярким метеором для всей мыслящей Европы», но и
развитие социально-политических, социалистических воззрений Лаврова в
направлении к большей определенности.
Лавров напоминает читателю об июньской битве в Париже в дни
революции 1848 г., заявляя в этой связи, что она вырыла пропасть между
пролетариатом и буржуазией, пропасть, которая «никогда с тех пор не
заполнялась». Он цитирует А. Арну, одного из руководителей Коммуны: «Нечто
неожиданное совершилось в мире. В правительстве не было ни одного члена
управляющих классов. Вспыхнула революция, которая не была
представлена ни одним адвокатом, ни одним депутатом, ни одним
журналистом, ни одним генералом. Их место заняли чернорабочий из
Крезо, переплетчик, повар и т.п.»1.
Собственный вывод Лаврова однозначен: «Это была революция
пролетариата. В первый раз он в ней сознательно противопоставил свои интересы и
стремления интересам и стремлениям господствующих классов»2. Все рабочие,
подчеркивает он, независимо от их принадлежности к той или иной партии или
идейному течению (прудонисты, бланкисты, члены Интернационала) как бы
забыли о разногласиях, раздорах между ними и сплотились в едином порыве.
Лавров указывает на ошибки, иллюзии руководителей Парижской
Коммуны, неподготовленность многих из них к решению вставших перед
революцией политических и организационных задач. Он солидаризируется с Ми-
льером, членом правительства Коммуны: «Мильер был совершенно прав в
том, что всякая революция есть "диктатура", т.е. именно потому, что она
есть революция, представляет отрицание старой легальности и
поддержание силою новой общественной программы. Но чем многочисленнее класс,
совершающий сознательно революцию и захватывающий, таким образом,
диктатуру, и чем теснее с этим многочисленным классом нравственно,
умственно и материально связаны те выборные из его среды лица, которые
осуществляют на деле эту диктатуру, тем более теряет свою
принудительность, связанную с этим понятием»3.
Лавров бичует палачей Парижской Коммуны, Тьера и его подручных, в
том числе и либералов, указывая, что «кровавая неделя», завершившая
падение Коммуны, превзошла по своей жестокости Варфоломеевскую ночь.
1 Лавров П.Л. Парижская Коммуна. М.-Л., 1925. С. 78.
2 Там же. С. 165.
3 Там же. С. 144—145.
271

Часть 1
Можно сказать, не боясь преувеличения, что благодаря своей оценке
Парижской Коммуны Лавров вплотную приблизился к марксизму, что,
впрочем, не означает, что он отказался от прежних воззрений, воззрений, по
существу, идеалистических. Ситуация в идейном отношении
противоречивая, пожалуй, даже парадоксальная, но факт остается фактом!
Высокая оценка исторического, политического значения Парижской
Коммуны органически связана в этой брошюре с такой же оценкой марксизма.
«Карл Маркс развил великую теорию фатального экономического процесса,
вызывающего капитализм на смену низших ступеней хозяйства и создающего
затем, руками самого капитализма, рабочий пролетариат, в котором растет для
капитализма неизбежный враг, а в будущем— победитель»1. Показательно,
что брошюра заканчивается цитатой из работы Маркса «Гражданская война
во Франции», посвященной деятельности Парижской Коммуны.
Остановлюсь еще на одной работе Лаврова, брошюре «Кому
принадлежит будущее?», относящейся также к 70-м годам позапрошлого века. В одном
из последующих ее изданий опубликована рукопись Лаврова,
представляющая собой его ответы на вопросы, которые ему задавались интервьюером.
Эта работа интересна в особенности тем, что в ней достаточно
обстоятельно говорится о России.
Как и в предыдущей книжке, которая была предметом моего
рассмотрения, Лавров выступает как теоретик, убежденный в верности марксизма.
Приводя знаменитый лозунг, сформулированный в «Манифесте
Коммунистической партии»— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», Лавров
пишет: «Это— завет: старый капиталистический мир всеобщей конкуренции
должен быть разрушен и заменен миром всеобщей рабочей кооперации
мозгового и мышечного труда». И далее: призыв «научного социализма... не
может уже игнорировать ни один современный человек». Кто его
игнорирует, «сам обрекает себя на службу реакции, которая рано или поздно все-
таки будет затоплена историческою волною»2. Подчеркивая общность задач,
1 Лавров П.Л. Парижская Коммуна. С. 216. Соглашаясь с Марксом, Лавров уже на
первых страницах этой книжки заявляет, что социализм представляет собой единственно
возможную альтернативу капитализму: «...социализм, и именно рабочий, революционный
социализм представляет единственный возможный путь для достижения сносного
существования рабочим классом, т.е. большинством человечества» (С. 11). Существенно
отметить, что Лавров выделяет здесь пролетарский социализм среди других
социалистических течений того времени. Он, так же как и основоположники марксизма, впадает
в заблуждение, утверждая, что рабочий класс уже составляет «большинство
человечества». Если пролетарии и составляли большинство самодеятельного населения в
Англии, то этого никак нельзя сказать о таких капиталистически развитых странах конца
XIX в., как Франция, Германия, не говоря уже о России и многих других.
2 Арнольды С.С. {П. Лавров). Кому принадлежит будущее? М, 1905. С. 179—180.
272

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
объединяющих всех приверженцев научного социализма, Лавров вместе с
тем отмечает, что в каждой стране это учение должно быть применяемо с
учетом ее исторических и национальных особенностей. В особенности это
относится к России, которая в отличие от других европейских стран все
еще не освободилась от гнета абсолютизма. Этот гнет осуществляется
посредством многочисленной и нечистоплотной бюрократии. «Над русской
землей стоит бюрократия, деморализующая и массы, и интеллигенцию,
насколько они не протестуют против этого наследства. Над историческим
миром стоит еще капитализм, высасывающий из масс все их жизненные
силы, насколько эти массы не стремятся организоваться в историческую силу
для борьбы с ним»1.
На вопрос: «думает ли он, что революция в России неизбежна?» Лавров
отвечает: «Я считаю, что все совершившееся в истории должно было
неминуемо совершиться, но к предсказаниям будущего я отношусь очень
скептически. Мне кажется, что падение русского бюрократизма «фатально»
должно совершиться, потому что все цивилизованные страны избавились от
этой архаической формы правления»2. На вопрос: «Носит ли русский
нигилизм преимущественно политический или социалистический характер?
Приближается ли он по своему характеру к взглядам Бакунина или теории
Маркса?» Лавров отвечает: «Религия, семья, государство, наука, искусство,
социальные принципы, свобода, равенство, братство — ничто из всего этого
он не считал святынею, не подлежащею критике». Но критика не есть
отрицание, отбрасывание с порога. И Лавров подчеркивает: «Ошибочно
утверждали, что нигилисты той эпохи отрицали все эти принципы. Нет, они
не отрицали ничего: они лишь искали того, что есть истинного и реального
в этих формулах. Они были врагами громких слов. Вполне естественно
поэтому, что социалистическая критика существующего строя дала им лучшее
оружие в их поисках за истиной — поисках, делавшихся во имя
естественных наук и во имя философии Гегеля; во имя борьбы против
крепостничества и во имя личного достоинства; во имя эмансипации женщины и во имя
долга образованного и мыслящего класса перед народом, который доставил
ему своими страданиями и своим трудом все продукты цивилизации и
мысли»3.
На вопрос: «повлечет ли политическая революция и революцию
социальную?» Лавров отвечает: «можно предположить, что попытки будущей
революции совершатся с большим или меньшим успехом именно под
преобладанием социалистических идей. Если русским социалистам удастся сорга-
1 Там же. С. 195.
2 Там же. С. 236—237.
3 Там же. С. 241.
273

Часть 1
низовать рабочую партию, то вполне естественно, что социальная революция
сметет вместе с бюрократическим режимом и начала капитализма, еще очень
мало развитого у нас. Подобная же катастрофа, вероятно, имела бы место,
если бы движение могло опереться на обширное крестьянское восстание»1.
Таким образом, Лавров не только проповедует социалистические идеи, но
и прямо ссылается на Маркса как создателя научного социализма. И все же,
несмотря на все его заявления, искренность которых не подлежит сомнению,
правомерен вопрос: стал ли Лавров действительно марксистом? Ответ на этот
вопрос я нахожу, с одной стороны, у X. Раппопорта, а с другой — у Энгельса.
Раппопорт справедливо, на мой взгляд, подчеркивает, что Лавров в
отличие от приверженцев материалистического понимания истории склоняется к
«теории факторов», исключающей монистическое, по выражению
Плеханова, понимание истории. «Интегральный социализм, — пишет Раппопорт, —
находит правыми или, скорее, неправыми всех поборников какого-либо
привилегированного фактора и старается показать, что социализм есть
результат всего исторического и экономического, а также политического,
морального и индивидуального развития»2.
Философия Лаврова характеризуется Раппопортом как «научный
идеализм». Эпитет «научный» представляется многим неприменимым к
идеализму, но та натуралистическая форма идеализма, которой придерживается
Лавров, нисколько не противоречит науке. В подтверждение своего
определения философии Лаврова Раппопорт приводит высказывания самого
Лаврова о том, что идеи ведут самостоятельную жизнь и развиваются согласно
собственной логике. Но дело не только в отдельных высказываниях
Лаврова; все его понимание истории носит, как уже указывалось выше,
натуралистически-идеалистический характер*.
В каком отношении находятся социальная философия Маркса и
социальная философия Лаврова? Ставя этот вопрос, Раппопорт тут же отвечает
на него: «Лавров отправляется от индивидуума, Маркс исходит из
социальной группы. Проблема индивидуума, как мы видим, господствует в
мышлении Лаврова. Особенно сильно нашего мыслителя занимает будущее
индивида. Проблема его свободы стоит в центре его философии. Развитие
1 Арнольди С.С. (П. Лавров). Кому принадлежит будущее? С. 244.
2 Раппопорт X. Социальная философия Петра Лаврова. С. 37.
* Так, в «Исторических письмах» Лавров афористически выражает суть своего
идеализма, который он, однако, не считал идеализмом, что не имеет существенного
значения: «Лишь в истине и справедливости сила народов» (С. 274). Пожалуй, даже
просветители XVIII в. не утверждали столь категорическим образом свое идеалистическое
понимание истории. Продолжая свою характеристику идеализма Лаврова, Раппопорт
пишет: он «подчиняет факт идее, обычай— мысли... Он противопоставляет свой идеал
существующей действительности. Он старается соответственно изменить ее» (С. 64).
274

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
сознания образует главное содержание формулы прогресса... Почти
бесполезно прибавлять, что у Маркса все как раз наоборот. У него все
определяет собой группа, социальный класс. Индивидуум не свободен. Он
исполняет те требования, которые предъявляет ему его класс»1. Следует, конечно,
учесть то обстоятельство, что Раппопорт как горячий приверженец Лаврова
всячески стремится доказать если не превосходство последнего над
Марксом, то по меньшей мере его идейную самобытность, самостоятельность.
Но это, как мне думается, лишь помогает ему уяснить тот факт, что Лавров
и Маркс, как он справедливо констатирует, говорят на разных языках.
Марксизм, по мнению Раппопорта, переживает кризис, который весьма
напоминает разложение. Кроме внешних, буржуазных врагов против марксизма
выступают и внутренние противники — недавние марксисты, и нет такой части
марксистского учения, которая оставалась бы незатронутой разрушительной
критикой. Разумеется, Раппопорт преждевременно хоронит марксизм,
превознося без достаточных на то оснований теоретические воззрения Лаврова.
«Методы Карла Маркса и Петра Лаврова совершенно различны, если не
противоположны... Как теоретик, Маркс никогда не произносит суждения о
социальных формах. Он только констатирует их существование. Он всегда
объясняет их роль, их функцию в производстве средств существования, которое, по
его мнению, является базою и определяющим фактором всего исторического
развития»2. В отличие от Маркса, считает Раппопорт, Лавров «не
останавливается на специально экономических исследованиях. В этой области он
принимает идеи Маркса, по отношению к которому он обнаруживает всегда
глубокое искреннее уважение. Он работает главным образом над моральной или
социальной стороной вопроса»3. Раппопорт признает, что Лавров, следуя
учению Маркса, считает, что социалистическое переустройство общества может
быть и должно быть осуществлено людьми, которые «живут своим трудом»,
рабочим классом, прежде всего. Но в отличие от Маркса Лавров отнюдь не
придерживается убеждения, что дело социализма чуждо крестьянству.
«Общераспространенным мнением является то, что крестьяне не восприимчивы
к социалистической программе. Петр Лавров его оспаривает»4. Эта после-
1 Раппорт X. Социальная философия Петра Лаврова. С. 70.
2 Там же. С. 71.
3 Там же. С. 43.
4 Там же. С. 54. Раппопорт все же признает, что его учитель «заявлял себя, с
некоторыми оговорками, последователем теории Маркса и даже его учеником. Я не
затрудняюсь нисколько признать его таковым. После всего того, что было сказано выше, это
должно показаться прямо-таки невероятным. Тем не менее это так... Но прежде всего
нужно заметить, что ни сам Маркс, судя по свидетельствам общих друзей, ни
марксисты, знакомые с идеями Лаврова, не признавали этого последнего за марксиста» (С. 75).
Здесь Раппопорт, несомненно, совершенно прав.
275

Часть 1
дняя констатация особенно важна, ибо народничество — крестьянский
социализм. Ни в какой пролетарский социализм Михайловский и другие
народники нисколько не верили. Пролетарии казались им просто люмпенами,
людьми, лишенными всякого жизненного идеала. И в этом они, конечно,
решительно расходились с Лавровым, несмотря на согласие с основными
положениями его философско-исторической теории.
В 1889 г. Лавров издавал в Париже журнал «Социалист» (подзаголовок:
«Политическое социально-революционное обозрение»), в котором кроме него
печатали свои статьи Плеханов, П. Аксельрод и другие марксисты. В
первом номере этого издания опубликована «Программа социалиста», в
которой сказано: «Задачи русских социалистов-революционеров в общем те
же, что и социалистов всех стран. Уничтожение в корне противоречий
современного капиталистического строя путем перехода всех средств и
предметов производства в общественную собственность...»1.
В том же году в Вологде вышло машинописное издание журнала
«Социалист-революционер» с подзаголовком: «В борьбе обретешь ты право свое».
Частная собственность на средства производства в нем характеризуется как
«ужасное проклятие современного человечества». Далее на той же, первой
странице журнала провозглашается: «Главное отличие
социалистов-революционеров от всех других социалистов составляет признание, что к
социализму возможен только один путь, путь революции.
Социалисты-революционеры не допускают никаких, отдающих мистицизмом исторических законов,
которые неотвратимо, как древний фатум, с систематичностью, одинаково
для всех народов через концентрацию капиталов и разделение людей на
классы, ведут людей в светлое царство социализма»2.
Таких изданий, как в России, так и за рубежом, было немало. Правда,
большинство из них прекращалось через несколько месяцев после выхода
вследствие отсутствия денежных средств. Тем не менее эти издания
свидетельствовали о весьма значительном влиянии народничества в России.
Заключая характеристику воззрений Лаврова, уместно привести оценку
Энгельса, который переписывался с ним и, по-видимому, был знаком, по
меньшей мере, с некоторыми его сочинениями. По своим философским
воззрениям Лавров, по словам Энгельса, «является эклектиком, который
старается из самых различных систем и теорий выбрать наилучшее: испытайте
все и сохраните наилучшее. Он знает, что во всем есть своя хорошая и своя
дурная сторона и что хорошую сторону следует усвоить, а дурную
отбросить... А так как... каждая теория имеет обе эти стороны, хорошую и
дурную... следовательно, было бы глупо с этой точки зрения горячиться, отста-
1 Социалист. Париж, июнь 1889. № 1. С. 1.
2 Социалист-революционер. Вологда. 1889. № 1. С. 3.
276

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ивая или отрицая ту или иную»1. Эта, в основном, справедливая
характеристика воззрений Лаврова все же не может быть принята целиком, так как
Лавров не был, конечно, беспринципным мыслителем. А такое мнение
вполне может сложиться, если исходить в оценке его воззрений из
приведенного высказывания.
Г.В. Осипов правильно, на мой взгляд, характеризует место Лаврова в
истории общественной мысли, когда он указывает, что тот «первым ввел в
социологическое знание такие термины, как "антропология", "субъективный
метод", "субъективная точка зрения"... Социология представлялась Лаврову
наукой нормативной. По его мнению, индивид является единственной
реальной движущей силой общества, а потому пренебрегать его интересами —
значит проглядеть самые важные социальные явления»2.
Естественно возникает вопрос: подвергал ли Лавров ревизии учение
Маркса. То, что он не во всем был согласен с ним, конечно, не вызывает
сомнений. Но суть поставленного вопроса в другом: высказывал ли он
какие-либо критические замечания по отношению к марксистскому учению?
Этого я у Лаврова не нахожу, хотя, бесспорно, нетрудно найти в его
сочинениях парижского периода скрытые возражения марксизму. Но такого
рода латентный «ревизионизм» никак не может быть назван
действительным «ревизионизмом». Скрытые возражения некоторым основным
положениям учения Маркса можно найти, пожалуй, даже у позднего Энгельса,
который является вернейшим соавтором и последователем своего
гениального друга. Но если Лавров не «ревизионист», то почему я отвел ему в этой
моей монографии немалое место? Ведь само по себе народничество не
является темой данного исследования. Но все дело в том, что именно
Лавров систематически разработал теоретические основы народнической
идеологии и тем самым основы народнической ревизии марксизма.
Н.К. Михайловский (1842—1904)
Николай Константинович Михайловский — прямой преемник учения
Лаврова, хотя он и полемизирует с ним по отдельным, частным вопросам.
Субъективный метод социологического исследования, очерченный его
предшественником в общих чертах, Михайловский разрабатывает со всей
присущей ему обстоятельностью и, можно добавить еще, многословностью. Если
естествознание, занимаясь исследованием природы, существующей
безотносительно к человеку, безусловно, обязано придерживаться объективного,
беспристрастного подхода к своим объектам, то исследование общества, т.е.
сообщества человеческих индивидов, неизбежно пристрастно, субъективно.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 518.
2 Осипов Г.В. Социология и социальное мифотворчество. М., 2002. С. 61.
277

Часть 1
«В природе, — констатирует Михайловский, — нет ни справедливости, ни
свободы, ни равенства, ничего такого, что особенно дорого человеку, но
нетрудно видеть, что в человеческом обществе свобода, справедливость и
т.д. совершенно законны и необходимы»1. Отсюда следует вывод, что
исследователь общественной жизни не может, не должен быть «объективистом»;
предмет исследования обязывает его быть пристрастным. «Человек всегда
приступает к исследованию с предвзятым мнением и, смотря по качеству
последнего, доходит то до гениального открытия, то до невообразимой
нелепости»2.
Существование субъективного, предвзятого мнения у всякого социолога
выявляется, по мнению нашего автора, уже в том, что он обращает свое
внимание на то или иное явление, т.е. выбирает предмет своего
исследования. «Предвзятое мнение обусловливается двумя элементами: во-первых,
запасом предыдущего, бессознательно или сознательно приобретенного опыта
и, во-вторых, высотой нравственного уровня исследователя»3. Таким
образом, предвзятое, или субъективное мнение или метод обусловлены
интеллектуальным и нравственным развитием личности, т.е., по меньшей мере,
частично обусловлены объективно.
Субъективный метод социологического исследования определяется, далее,
идеалом, который ставит перед собой социолог. Естествоиспытатель
стремится к правильному объяснению явлений, которые он изучает; социологу
же одной истины недостаточно, его исследовательский поиск определяется
идеалом справедливости и нравственности. «Идеал нужен как маяк, как
путеводная звезда, а так как путеводная звезда человечества не может остано-
1 Михайловский Н.К. Полн. собр. соч. СПб., 1897. Т. X. С. 436.
2 Михайловский Н.К. Соч. СПб., 1896. Т. I. С. 12. A.A. Галактионов и П.Ф. Никан-
дров пишут: «Перед субъективным методом его создатели — Лавров и Михайловский —
ставили задачу: найти такую форму выражения и регулирования различных, неизбежно
субъективных взглядов, в которой они по возможности не противоречили объективному
процессу, а вместе с тем были бы свободны от предвзятости, произвола и
фальсификации» {Галактионов A.A., Никандров П.Ф. Русская философия XI—XIX веков. Л., 1970.
С. 433—434). Во избежание чрезмерного противопоставления социологии
естествознанию Михайловский подчеркивает: «Общественная наука неизбежно должна чем-нибудь
позаимствоваться у естествознания, во-первых, потому, что естествознание, как наука
старшая, успело выработать целый арсенал логических приемов, а во-вторых, потому,
что общество управляется кроме своих специальных законов, еще законами, царящими
над остальной природой» {Михайловский Н.К. Соч. Т. I. С. 338). Это значит, что
субъективный метод в социологии не есть отрицание законов, «управляющих» обществом, не
юридических, а специфически объективных социальных законов. Впрочем,
Михайловский оговаривается: аналогии между социологией и естествознанием должны быть
«предписаны весьма строгие пределы» (С. 355).
3 Там же. С. 13.
278

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
виться (потому что не останавливается бег времени), то идеалом может быть
только движение в известном направлении»1.
Следующей основной характеристикой мировоззрения Михайловского
является его понимание прогресса, как основной характеристики
общественного развития. Подобно Лаврову он видит критерий социального прогресса
в развитии личности. Все другие черты прогресса, разумеется, не
отрицаются, но рассматриваются как второстепенные или менее значимые.
Идеалом для личности является, с его точки зрения, всестороннее
физиологическое разделение труда, т.е. когда руки, ноги и мозг человека (умственный
и физический труд) выполняют заложенные в них от природы функции, когда
мужчина выполняет мужскую работу, женщина— женскую и человеческий
организм функционирует и развивается всесторонне. Это, так сказать,
природное разделение труда между органами человека. Михайловский
противопоставляет это представление общественному разделению труда, при
котором отдельный рабочий выполняет какую-либо часть производимого
продукта, следствием чего становится уродование его личности. Он
ссылается в этой связи на Маркса, который, подвергая критике разделение труда,
характерное для мануфактурного капитализма, а также для его развития в
индустриальную эпоху, указывает, что рабочий превращается вследствие
такой организации производства в частичного рабочего (Teilmensch).
В статье «Что такое прогресс?», пожалуй, наиболее значительном
произведении Михайловского, подвергается критике учение Г. Спенсера, который
истолковывает прогресс как переход от простого к сложному, от
однородного к разнородному, полагая, что существует всеобщая формула прогресса,
одинаковая для природы и общества. Прогресс, следовательно,
интерпретируется как процесс, совершающийся безотносительно к человеку, т.е.
просто как последовательный ряд изменений, каковы бы ни были его
результаты по отношению к человеческому счастью. Отвергая это, по мнению
Михайловского, заимствованное из естествознания понятие прогресса, он
утверждает, что «есть два вида прогресса: прогресс общества и личное
развитие человека; что эти два прогресса не всегда, безусловно, совпадают
и в сумму цивилизации входят иногда неравномерно»2. С этой точки зрения
подлинный прогресс состоит в развитии человеческой личности. Строго
говоря, само слово «прогресс» имеет смысл лишь по отношению к
человеку, полагает Михайловский. Различие между прогрессом и регрессом
определяется «по тому, способствует ли оно приближению общества к нашему
идеалу счастья и совершенства или же загораживает ему эту дорогу Мы,
например, полагаем, что счастье заключается в индивидуальной цслостно-
1 Там же. С. 470.
2 Там же. С. 39.
279

Часть 1
сти, т.е. в индивидуальной разнородности и общественной однородности. К
этому критерию мы и обращаемся для оценки данного политического
движения»1. Человеческая личность, индивидуальность есть неделимое,
целостное, которое, с одной стороны, есть ее природная сущность, а с другой —
цель, идеал, который она стремится реализовать. Объективный метод,
утверждает Михайловский, «самым грубым и топорным образом» уклоняется
от оценки внутреннего смысла прогресса и скользит по поверхности
явлений, фактически игнорируя человека. Прогресс же, подчеркивает он, есть
«постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному
и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему
разделению труда между людьми. Безнравственно, несправедливо, вредно,
неразумно все, что задерживает это движение»2.
Осуществление личностного развития совершается посредством
сотрудничества между людьми, посредством кооперации, которая возможна и
необходима и без разделения труда, как «простое сотрудничество, т.е.
сочетание равных людей, преследующих одну и ту же цель. И все будущее
принадлежит этой форме кооперации»3. Такой формой сотрудничества,
кооперацией является крестьянская община, чуждая общественному
разделению труда.
В статье «Теория Дарвина и общественная наука» Михайловский высоко
оценивает дарвинизм как учение, низвергающее всякую телеологию, за
исключением субъективно-антропологической. Однако его отношение к
дарвиновской «борьбе за существование» носит двойственный характер. С одной
стороны, он признает, что конкуренция в обществе представляет собой
явление, аналогичное борьбе за существование в природе. Больше того,
огромные успехи цивилизованных народов в науке, искусстве, технике были
достигнуты во многом благодаря «дарвиновой» борьбе за существование. Но
стал ли человек благодаря этому лучше, нравственнее, счастливее? Этот
вопрос носит, конечно, риторический характер, так как отрицательный
ответ на него предполагается заранее.
Борьба за существование «не должна иметь место в среде общества»,
утверждает Михайловский, выражая уверенность в том, что упразднение этой
враждебной человеколюбию формы поведения и деятельности людей
«может быть достигнуто исключительно кооперацией простого сотрудничества,
ибо кооперация сложного сотрудничества или разделение труда не
устраняет, а только видоизменяет борьбу за существование»4. Итак, существуют, по
1 Михайловский Н.К. Соч. Т. I. С. 111.
2 Там же. С. 150.
3 Там же. С. 61.
4 Там же. С. 183.
280

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Михайловскому, два качественно различных типа кооперации. Кооперация
простого содружества— не что иное, как крестьянская община, в которой
каждый ее трудоспособный член выполняет все операции, необходимые в
сельскохозяйственном или, как его именует Михайловский, «народном»
производстве. Иное дело кооперация сложного сотрудничества: она не
обходится без конкуренции, без враждебной человечности борьбы за
существование. История человечества, считает Михайловский, прошла две основные
эпохи: первая имеет своим сущностным содержанием борьбу за
существование, ее результат— приспособление личности к существующим
условиям; вторая эпоха есть эпоха борьбы за человеческую личность,
индивидуальность, ее достижение составляет приспособление социальной среды к
потребностям и интересам личности*. Впрочем, и борьба за существование
может рассматриваться как борьба за индивидуальность.
Политическая экономия характеризуется Михайловским как теория
борьбы за существование. В статье «Борьба за индивидуальность» он так
характеризует эту науку: «Политическая экономия построена на том
предположении, что абсолютный, единственный двигатель человека есть стремление к
наживе, богатству, стремление взять со своего соседа как можно больше и
дать ему в обмен как можно меньше. Адам Смит очень хорошо понимал
односторонность своего экономического учения и поэтому поставил рядом
с ним "Теорию нравственных чувств", где человек оказывается
действующим столь же исключительно под влиянием "симпатии"»1.
А. Смиту Михайловский противопоставляет Маркса, с первым томом
«Капитала» которого он успел, правда, весьма поверхностно познакомиться. В
статье «По поводу русского издания книги Карла Маркса» (1872)
Михайловский посвящает книге всего несколько фраз. Он отмечает своевременность
появления этого фундаментального исследования, указывает, что в нем дана
обстоятельная критика «школьной политической экономии», а также история
* Целью своих социологических исследований Михайловский считает выяснение
«отношений различных форм общежития к судьбам личности» (С. 445). Социальный
прогресс, справедливо отмечает он, далеко не всегда оказывается развитием личности,
индивидуальности. «Хорошо, пусть общество прогрессирует, но поймите, что
личность при этом регрессирует, что если иметь в виду только эту сторону дела,
то общество есть первый, ближайший и злейший враг человека, против которого он
должен быть постоянно настороже» (С. 461). Михайловский, таким образом, указывает
на антагонистический характер социального прогресса, но объясняет это не
существованием противоположных, эксплуатирующих и эксплуатируемых классов, а... законом
природы. По его словам, «...антагонизм не представляет ничего противоестественного,
потому что он царит во всей природе» (С. 462). При этом имеется в виду все та же
борьба за существование.
1 Там же. С. 428.
281

Часть 1
экономического развития Англии, и считает, что социалистическое учение
Маркса является «революционным элементом» в Западной Европе, но в
России «никакого нарушения общественного спокойствия не может произвести»1.
Это почти все, что сказано о «Капитале» в весьма обширной статье, которая
вопреки своему названию обсуждает совершенно другие вопросы.
Нетрудно понять, почему Маркс противопоставляется А. Смиту, и отнюдь
не в позитивном плане. Маркс, поясняет Михайловский,— последователь
Смита и Рикардо. «Он только строже и последовательнее Смита и Рикардо
проводит их собственные приемы, благодаря чему приходит к новым
заключениям». Далее следует критический отзыв: «Несмотря на всю свою
тенденциозность, Маркс не вводит в теоретическую часть своих исследований
никаких этических, нравственных моментов»2.
В своей оценке исследования Маркса Михайловский и прав, и не прав.
Прав в том отношении, что Маркс исследует экономику капитализма, исходя
не просто из нравственного возмущения капиталистической эксплуатацией,
нищетой пролетариата и т.д., а путем выявления присущих этому способу
производства объективных закономерностей. Неправота же Михайловского в
игнорировании того, что сама революционность Маркса, его
социалистическая партийность исполнена глубочайшего нравственного возмущения. Но
именно эта революционность Маркса явно претит либеральному народнику,
хотя он и отвергает либерализм за то, что тот верит в благодетельные
последствия развития капитализма. В 1873 г. в письме к Лаврову
Михайловский признается: «Откровенно говоря, я не так боюсь реакции, как
революции»3. Разумеется, эта «боязнь» революции носит не психологический, а
мировоззренческий характер. Революции, которые пережила Европа,
разрушали старый, отживший экономический уклад, расчищали дорогу
капитализму, в котором Михайловский не видит ничего другого, кроме
смертельной угрозы общине, «народному производству». Его страшит пресловутая
«язва пролетариатства», т.е. пролетаризация значительной части
крестьянства. Не без изрядной доли цинизма он заявляет: «...Я знаю только одну
столь же глубоко юмористическую канву,— это судьба слова и понятия
«пролетариат», что в буквальном смысле значит способный к
деторождению, детопроизводитель»4.
Хотя Михайловский и отмежевывается от славянофилов, он далеко не
склонен примкнуть к западникам. Западная Европа для него означает лишь
одно— торжество капитализма. А капитализм, по его мнению, восторже-
1 Михайловский Н.К. Поли. собр. соч. Т. X. СПб., 1913. С. 10.
2 Михайловский Н.К. Соч. Т. I. С. 430.
3 Михайловский Н.К. Полн. собр. соч. Т. X. С. 68.
4 Михайловский Н.К. Соч. Т. I. С. 258.
282

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ствовал лишь потому, что «разум (разумея разум, просветленный наукой) и
нравственное чувство (более или менее развитое) не влияли на ход
экономического развития в Европе»1. Представление о характере экономического
развития европейских стран в новое время носит не только
идеалистический характер; ему не хватает содержательности. Тем не менее он
положительно оценивает реформаторскую деятельность Петра Первого, весьма
способствовавшую тому, что Россия встала на путь, по которому
развивались европейские страны. «Задача Петра была трудна и громадна. Ему
предстояло разбудить личность, сбросить с нее старые стихийные оковы, но
немедленно же указать ей новые границы»2. О каких границах идет речь?
Михайловский не дает внятного ответа на этот вопрос, но, по-видимому, он
имеет в виду то обстоятельство, что петровские реформы, в отличие от тех,
которые имели место в Западной Европе, не способствовали созданию
условий, которые повлекли бы за собой революцию, уничтожающую
традиционные основы «народного производства». Поэтому-то Россия осталась
страной радикально отличной от своих западноевропейских соседей: рабочий
вопрос не является российской проблемой. «Рабочий вопрос в Европе, —
пишет Михайловский, — вопрос революционный, ибо там он требует
передачи условий труда в руки работника, экспроприации теперешних
собственников... У нас под самым Петербургом, т.е. в наиболее англизированных
местностях, в местности, испещренной фабриками, заводами, парками,
дачами, существуют деревни, жители которых живут на своей земле, жгут
свой лес, едят свой хлеб, одеваются в армяки и тулупы своей работы из
шерсти своих овец. Гарантируйте им прочно это свое, и русский рабочий
вопрос решен»3. Михайловский, таким образом, ратует за натуральное
хозяйство, которое не часто прибегает к приобретению каких-либо вещей на
рынке. Поэтому он уверенно утверждает: «...коренные начала русской
экономической жизни не требуют революции, изменения направления своего
течения. Требуется только развитие этих начал»4.
1 Там же. С. 693.
2 Там же. С. 648.
3 Там же. С. 703. Б. Горев, автор монографии о Михайловском, подчеркивает, что тот
«считал огромным преимуществом России по сравнению с Западной Европой тот факт, что
в ней нет пролетариата, что громадное большинство ее населения — крестьяне, владеющие
орудиями труда. Из этого он выводил также консервативный характер русского социализма,
возможность осуществить его без глубокой социальной революции» (Горев Б. Н.К.
Михайловский. М., 1925. С. 40). Совершенно очевидно, что социализмом, с точки зрения
Михайловского, является сохранение крестьянской общины и в рамках этого традиционного
исторического образования сохранение частной собственности крестьянина на средства
производства. Такой социализм основоположники марксизма именовали мелкобуржуазным.
4 Там же. С. 736.
283

Часть 1
Горячий последователь Михайловского Е.Е Колосов в посвященной
последнему монографии характеризует своего учителя как подлинного
демократа и социалиста. Он, естественно, полностью оправдывает
сдержанно-отрицательное отношение Михайловского к марксизму. Аргументация его
весьма примитивна. «Дело в том, что марксизм 90-х годов, с которым
полемизировал Михайловский, вовсе не был ни самым прогрессивным, ни
самым демократическим общественным течением того времени. Для первого
ему недоставало правильной постановки вопроса об отношении социализма
к политике, для второго — уменья анализировать социальную психологию и
интересы крестьянской демократии»1. Колосов, как и его учитель,
отличается весьма смутным представлением о марксизме, а его замечание
относительно якобы неверного марксистского понимания «крестьянской
демократии» имеет, конечно, в виду общину. Он, однако, умалчивает о том, что
Маркс и Энгельс в своей переписке с русскими политическими деятелями
отнюдь не отрицали значения общины и даже высказывались в том смысле,
что после победы социалистической революции она могла бы стать одной
из основ социалистического преобразования сельского хозяйства, если,
конечно, к тому времени она не прекратит своего существования вследствие
развития российского капитализма.
Уже цитировавшийся выше исследователь мировоззрения Михайловского
Б. Горев так характеризует его отношение к марксизму: «В 1872 г. в заметке
по поводу появления на русском языке "Капитала" Маркса Михайловский
поставил перед собой вопрос, каково будет положение русских марксистов,
если такие когда-либо появятся. Ведь, по Марксу, носителем социализма
является лишь пролетариат, которого в России нет, следовательно, этот
воображаемый марксизм будет стоять за развитие капитализма в России, т.е.
за разорение всей массы мелких собственников, чтобы предварительно
создать пролетариат. Эту же мысль он развивал в своей известной статье "Карл
Маркс перед судом г. Жуковского" (1877). В ней он признавал огромные
научные заслуги Маркса, но обвинял его в желании установить для всех
стран "общий шаблон развития"»2. Маркс написал ответ на эту статью в
виде письма в журнал «Отечественные записки», но почему-то не отправил
его (полагаю, что он мог быть недоволен своей
снисходительно-положительной оценкой крестьянской общины, в социалистическое будущее которой он,
конечно, не верил). Это письмо было опубликовано через несколько лет после
смерти Маркса в российском журнале «Юридический вестник».
В одной из поздних своих статей Михайловский, так сказать, скрепя
сердце все же признает, что в России происходит развитие капитализма и более
1 Колосов Е.Е. Очерки мировоззрения Н.К. Михайловского. СПб., 1912. С. 363.
2 Горев Б.Н. Н.К. Михайловский. С. 63.
284

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
того: это объективно обусловленный процесс. Но это отнюдь не означает,
полагает он, что капиталистическое развитие России — непреодолимый,
фатальный процесс. Существуют общественные силы, которые ему
противостоят. Ведь и в Европе капиталистический строй далеко еще не
господствует. Но не следует недооценивать опасности капитализма. «Колупаевы и
Разуваевы сильны, во-первых, своим несметным множеством; во-вторых,
определенностью и цельностью своей жизненной задачи, в которой нет
никаких инородных элементов вроде тлетворных западных идей; в-третьих,
своей родственностью с народной массой»1.
Михайловский подвергает критике марксизм, почти не касаясь
произведений его основоположников и полемизируя главным образом с
российскими представителями этого учения, прежде всего с «легальными
марксистами». Так он посвящает обширную статью книге П. Струве «Критические
заметки по вопросу об экономическом развитии России». Книга эта,
указывается в статье, «во многих отношениях чрезвычайно интересная», но
Михайловский тут же оговаривается, что не собирается «беседовать о ней,
так сказать, вплотную». Тем не менее он, правда не в систематической форме,
все же подвергает критике ряд положений книги. Прежде всего, он
цитирует «ревизионистское» замечание Струве об учении Маркса, замечание,
которое, как он отмечает, ему понравилось: «Мы не можем не признать, что
чисто философское обоснование (курсив, как и ниже, принадлежит г.
Струве) этого учения еще не дано, что оно еще не справилось с тем огромным
конкретным материалом, который представляет всемирная история. Нужен,
очевидно, пересмотр фактов с точки зрения новой теории, нужна критика
теории на фактах». Эту цитату Михайловский сопровождает выводом: «Итак,
материалистическое понимание истории пока еще не оправдано...»2.
1 Михайловский Н.К. Полн. собр. соч. СПб., 1908. Т. V. С. 545. В другой своей статье,
относящейся к 90-м годам, Михайловский замечает: «Позволю себе усомниться, чтобы
марксисты могли "примириться с наступающим господством капитализма". Мне случилось
раз слышать мнение одного из самых замечательных и последовательных русских
сторонников Маркса, что "пока мужик не выварится в фабричном котле, из него никакого проку
не будет". Но я думаю, что это — отдельное мнение, хотя бы и еще кем-нибудь
разделяемое, и притом наталкивающееся на многие логические неудобства. Марксисты, как и
прочие, знают, что вываривание в фабричном котле ведет за собой не только
гипотетически благодетельное "обобществление" труда, а и многие другие заведомо
нежелательные последствия ...» (С. 783). Михайловский полемизирует с народником В. Воронцовым,
который указывал на прогрессивные черты капитализма: повышает производительность
труда, дисциплинирует работников, занятых на производстве, насаждает культуру. По
мнению Михайловского, все эти якобы присущие капитализму черты возникают не
обязательно вследствие капиталистического развития, и если в одних странах они действительно
связаны с капиталистическим производством, то в других такой связи не наблюдается.
2 Михайловский Н.К. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. VII. С. 889.
285

Часть 1
Констатируя принципиальную важность заявления Струве, Михайловский
упрекает его в том, что он все же придерживается марксизма, верит в
марксизм как мусульманин верит в Коран. Чем же объяснить такую, с точки
зрения Михайловского, непоследовательность? Ведь марксизм «философски
не обоснованная и фактически не проверенная теория»1. Сведение всех
общественных отношений, в том числе духовной жизни общества,
человеческих идеалов к экономическим отношениям, уровню развития материального
производства не может быть оправдано. Идеалы не обязательно вырастают
из экономики, не обязательно обусловлены ею. Материалистическое
понимание истории и экономический материализм, справедливо замечает
Михайловский, «далеко не одно и то же, хотя и в немецкой и в нашей литературе
эти два термина часто заменяют друг друга как равнозначные»2.
Михайловский указывает на существенную роль географической среды в развитии
общественного производства, ссылаясь при этом на островное положение
Англии, климатические условия российского севера, на особенности
ландшафта Швейцарии и т.д. Отсюда, полагает Михайловский, следует вывод,
что экономический материализм как историческая теория есть не более чем
«частный случай» материалистического понимания истории.
Основатели экономического материализма, — заключает, в конечном
счете, Михайловский, — являются, в сущности, гегельянцами. Они, правда,
утверждают, что поставили стоявшее на голове гегельянство на ноги. Но это
«выворачивание Гегеля наизнанку» не изменяет его метафизической
сущности, воспринятой экономическим материализмом. Это, впрочем, —
снисходительно замечает Михайловский, — не означает, что эта теория оказалась
совершенно бесполезной: «...бесспорные заслуги самих основателей
экономического материализма в социальной научной области совершенно
независимы от их философии»3.
Струве приписывает Михайловскому утверждение: «личность все
может». Михайловский отрицает, что у него имеется это высказывание, и
цитирует одну из своих статей, в которой имеется такое положение: «Идея
законосообразности (явлений природы и общественной жизни) вошла во
всеобщее сознание, стала азбучной истиной»4. Однако это положение не
вполне согласуется с теоретическими основоположениями народнического
субъективного социологического метода.
Струве утверждает вполне в кантианском духе: «Объективно то, что
обязательно для каждого познающего существа». Михайловский правомерно воз-
1 Михайловский Н.К. Полн. собр. соч. Т. VII. С. 890.
2 Там же. С. 390.
3 Там же. С. 896.
4 Там же. С. 904.
286

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ражает: а жители Марса или какой-либо другой планеты объективно
реальны? С этим возражением нельзя не согласиться.
Михайловский походя останавливается на «Анти-Дюринге» Энгельса,
соглашается с данным там определением человеческой свободы. О законах
диалектики он заявляет, что они внушают сомнение. Действительно,
представление об абсолютно всеобщих законах, качественно отличных от тех
законов, которые открывают отдельные науки, не может не возбуждать
скептических вопросов. В этой связи марксизму снова приписывается
рухнувшее, по словам Михайловского, гегельянство. И вновь он говорит о
марксизме, как экономическом материализме, который «не есть всеобъемлющая
философская система, а только обломок ее. Воззрений ее на природу мы,
собственно говоря, почти не знаем»1.
Михайловский справедливо, на мой взгляд, критикует положение
Энгельса, согласно которому от всей прежней философии сохраняет свое значение
лишь «учение о мышлении и его законах— формальная логика и
диалектика». Он также оспаривает (и не без оснований) марксистское положение
о том, что сознание есть продукт бытия, указывая, что у Шопенгауэра
бытие — вселенская воля, у Гартмана — бессознательное. К этому
аргументу можно добавить и утверждение Канта, что понятие бытия тождественно
понятию существования и поэтому в качестве особого, онтологического
понятия вообще лишено смысла. Поскольку марксизм говорит об
общественном бытии, совершенно неправомерно исключать из него
общественное сознание, духовную культуру вообще. Правда, этого возражения нет у
Михайловского. Это— мое добавление к его аргументам.
Михайловский цитирует Струве, утверждающего, что марксизм «просто
игнорирует личность, как социологически ничтожную величину». Само
собой разумеется, что этот вывод, который лишь с натяжкой можно назвать
марксистским, вызывает негодование народника, доказывающего, что
уничтожение личности непосредственно вытекает из так называемого
экономического материализма.
Заключительная фраза книги Струве: «Признаем нашу некультурность и
пойдем на выучку к капитализму» сопровождается Михайловским
саркастическим комментарием. Мысль о том, что изучение истории капитализма в
Западной Европе, где он зародился и получил наибольшее развитие, может
и должно принести несомненную пользу не только российским
предпринимателям, но и государственным деятелям, совершенно чужда
народническому теоретику.
Г.В. Плеханов замечает по этому поводу: «Г-н Михайловский в своей
статье поднял смешной шум по поводу слов г. Струве: "нет, признаем нашу
Там же. С. 914.
287

Часть 1
некультурность и пойдем на выучку к капитализму". Г-н Михайловский хочет
изобразить дело так, как будто эти слова означали "отдадим же
производителя в жертву эксплуататору"у>х. Плеханов вполне соглашается со
Струве: есть чему россиянам научиться у западноевропейских капиталистов.
Ленин же, наоборот, видел в этой сентенции Струве одну лишь апологию
капитализма и, несмотря на всю свою критику народничества, фактически
соглашался с Михайловским.
В 1895 г. Михайловский откликается на книгу Плеханова «К вопросу о
развитии монистического взгляда на историю». Статья, посвященная этой книге,
в основном состоит из возражений на критику Плехановым его,
Михайловского, теоретических концепций. Возражения перерастают в критику
марксизма, который упорно именуется экономическим материализмом, несмотря на
прежние заявления Михайловского о том, что материалистическое понимание
истории далеко не совпадает с последним. Марксизму, точнее, экономическому
материализму приписывается ... метафизика. «Метафизическая печать лежит
на выросшей из гегельянства доктрине так называемого экономического
материализма, и диалектика отнюдь не стирает этой печати»2. При этом
Михайловский ссылается на книгу Зиммеля «Проблема философии истории», соли-
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. I. С. 737.
2 Михайловский Н.К. Поли. собр. соч. СПб., 1914. Т. VIII. С. 29. Критика
«метафизики» отражает влияние О. Конта на теоретические воззрения народников.
Михайловский ссылается на контовский закон «трех стадий» умственного развития человечества.
Его собственный вывод гласит: «Высота умственного уровня, свойства верований и
мнений в данную историческую эпоху, определяя нравственный, психологический и
экономический склад общества, дают исследователю руководящую нить, без которой он
запутался бы в массе фактов» (Соч. Т. I. С. 66) Это идеалистическое положение дополняется
в другом месте изрядной дозой агностицизма, который также характерен для
позитивистской философии О. Конта. Михайловский пишет: «Человек может познавать только
явления и те постоянные отношения, в которые они становятся друг к другу. Сущность
вещей— вечная тьма. Нет абсолютной истины, есть только истина для человека...»
(С. 105). Итак, согласно позитивистским воззрениям Михайловского, развитие наук и
искусства определяет историю человечества, которая все более и более становится
развитием человеческой личности. «Наконец, в области теоретических вопросов история
снова выдвигает человека центром вселенной. Позитивизму принадлежит честь
объединения и обобщения этого стремления» (С. 104). Несколько выше Михайловский заявляет:
теория «нами исповедуемая, представляет так много сходного с учением Конта, что мы
считали бы недобросовестным совершенное умолчание о взглядах на прогресс этого
великого мыслителя» (С. 77). Однако Михайловский далеко не во всем согласен с контов-
ским позитивизмом. Он даже осуждает его: «...позитивизм не может даже оправдать свое
собственное существование» (С. 72). Эта уничтожающая оценка, явно не согласующаяся
с другими высказываниями, объясняется так: «...позитивизм не ставит никаких идеалов,
потому что идеал есть результат субъективного настроения» (С. 75).
288

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
даризируясь с высказыванием ее автора: «Истолкование исторического
движения противоречием экономических интересов есть гипотеза, спускающаяся
далеко глубже доступных наблюдению явлений... Но если бы и можно было
доказать, что экономические интересы суть тайные или явные пружины всех
исторических действий, то было бы все-таки метафизическим произволом
останавливаться на этом пункте и объявлять его последним достижимым и
самопонятным... это догматизм, подобный теоретическому материализму»1. Это
не вполне ясное высказывание Зиммеля, неуклюже к тому же переведенное
на русский язык, может быть правильно понято, если учесть, что,
несомненно, определяющее в ряде отношений и в некоторых сферах общественной
жизни значение экономики предполагает известного рода культурные условия
и безотносительно к ним просто немыслимо. Экономики не существует
безотносительно к совокупности неэкономических условий, изолированно от них.
Взаимодействие экономики со всеми другими сферами общественной жизни
в определенной мере определяет обе взаимодействующие стороны.
Михайловский откликается не только на книги, выпускаемые
«легальными марксистами», но и на отдельные их статьи. По поводу статьи М.И. Туган-
Барановского «Значение экономического фактора в истории» он вновь и вновь
повторяет, что экономика отнюдь не есть решающий фактор, что лишь
совокупность различных факторов определяет развитие общества. Это не
значит, по его мнению, что экономика играет второстепенную роль, напротив,
ее влияние на развитие общества весьма значительно. Таким образом,
монизму материалистического понимания истории Михайловский
противопоставляет так называемую теорию факторов.
В последних своих сочинениях Михайловский с торжеством
констатирует отречение «легальных марксистов» от марксизма. Поскольку его
представление о марксизме в основном основывается не столько на работах
Маркса и Энгельса, сколько на сочинениях «легальных марксистов», то это
отречение от марксизма истолковывается им как упадок, обветшание
марксизма. Комментируя утверждение Туган-Барановского, что, в сущности, он
никогда не был марксистом, хотя его и называли таковым, Михайловский
триумфально провозглашает: «Гордо поднятое знамя спускается одним из
его знаменосцев»2. Вкратце он, правда, касается и состояния марксизма за
рубежом, упоминает, например, о созданной в Англии
Социал-демократической федерации, называя ее руководителями Гайдмана и Морриса. Эта
федерация издает еженедельную газету «Justice» и ежемесячник «To-Day», в
которых пропагандируются теории «довольно фантастические»:
превращение частной собственности в государственную, упразднение национальных
1 См.: Михайловский Н.К. Полн. собр. соч. Т. VIII. С. 30.
2 Последние сочинения Н.К. Михайловского. Т. II. СПб., 1905. С. 343.
10 }ак 1440
289

Часть 1
и религиозных различий. Эти заявления Михайловского — свидетельство его
весьма поверхностного знакомства с марксистской теорией.
Михайловский с одобрением цитирует «Очерки из новейшей истории
политической экономии» Туган-Барановского: «Хотя будущее так же подчинено
закону причинности, как и прошедшее, хотя будущие события с такой же
роковой неизбежностью вытекают из настоящих, как настоящие из прошедших,
все же психологическая неуверенность в будущем навсегда останется
основанием нашей деятельности... Не социальное предвидение, а социальный идеал
является верховным вождем в социальной борьбе»1. Михайловский
торжествует: хотя Туган-Барановский и не стал народником, он вполне воспринял
некоторые основоположения их мировоззрения, как свидетельствует его положение:
«социальный идеал является верховным вождем в социальной борьбе».
Можно согласиться с Б.П. Балуевым, утверждающим, что Михайловский
полемизировал не столько с основоположниками марксизма, сколько с их
российскими последователями, которые были критиками народничества, в
первую очередь с «легальными марксистами». Михайловский, отмечает он,
выступал «против преувеличения марксизмом роли классовой борьбы как
двигателя истории и против недооценки этим учением роли "демона
национального самолюбия" в прошлой и будущей истории человечества. Резко
протестовал он против квалификации марксизмом крестьянства как
мелкобуржуазного сословия. Да и вообще все марксистское учение о базисе и
надстройке, о жесткой предопределенности в смене формаций оценивал как
слишком упрощенную схему развития человеческого общества»2. Я полагаю,
что в данном случае Михайловский в определенной степени был прав.
1 Последние сочинения Н.К. Михайловского. Т. II. С. 345. Этой цитате предваряется
снисходительно-презрительное замечание: «Разумеется, если заблуждение осознанно, оно
должно быть отброшено немедленно, но представителям новых слов не мешало бы
осторожнее плевать в колодцы, из которых им приходилось потом пить, что ныне делается
с поразительно легким сердцем» (С. 343). Михайловский, конечно, прав. Отречение
«легальных марксистов» от воззрений, которые они незадолго до этого активно
пропагандировали, должно быть, как это водится у порядочных людей, отнюдь не скандальным.
2 Балуев Б. П. Н.К. Михайловский и «легальный марксизм» // Отечественная история.
1992, №6. С. 17. Балуев, в частности, цитирует критическое замечание Михайловского
в адрес российских марксистов. «Какая-нибудь вскользь брошенная им (Марксом — Т. О.)
мысль или даже не вскользь, но выраженная чисто отвлеченно или с преувеличенной
полемической резкостью, переходя из уст в уста, из книги в книгу, постепенно утрачивает
свой условный характер и обращается в последней, в данном случае низшей, инстанции
в догмат» (Н.К. Михайловский. Полн. собр. соч. СПб., 1913. Т. VII. С. 743). Неясно, каких
учеников Маркса имел в виду Михайловский. Во всяком случае это, конечно, не
относится к «легальным марксистам». Не относится это также к Плеханову и Ленину. Если
последние и толковали догматически положения марксизма, то речь, конечно, идет об
его основоположениях, а не о вскользь высказанных замечаниях.
290

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
В конце 90-х годов Михайловский высказывается о том, что капитализм
все более проникает в Россию, овладевая то одной, то другой отраслью
производства и тем самым угрожая существованию «народного», т.е.
крестьянского хозяйства. Он полемизирует с народником В. Воронцовым, который
все еще отрицает опасность развития капитализма в России. «По мнению
В. В., — пишет он, — все надежды и опасения на этот счет одинаково
тщетны. Ни бояться нам капитализма не приходится, ни надеяться на его
торжество, ибо сама возможность его господства на Руси есть химера»1.
Отвергая эту народническую иллюзию, развеянную пореформенным развитием
России, Михайловский трезво констатирует, что Россия уже вступила на путь
капитализма, хотя это вовсе не означает, что капиталистической экспансии
не может быть противопоставлено эффективное сопротивление, оборона,
способная перейти в контрнаступление. «Без сомнения, наш капитализм
находится еще в зачаточном состоянии, и в данный исторический момент мы
можем со сравнительно большим удобством выбирать характер своей
экономической политики». Но утверждение, что развитие капитализма в
России невозможно, чреватое многими опасностями заблуждение: «эта
невозможность далеко не абсолютная, и, может быть, даже не совсем правильно
называть ее невозможностью»2. И вновь возражая Воронцову в другой
статье, Михайловский поясняет: «...и у нас, как в Европе, происходит
отлучение производителей от сил природы и орудий труда... и у нас, как в Европе,
возможны в некоторых, по крайней мере, отраслях производства
законченные формы капитализма»3.
Михайловский разграничивает три существующих в России воззрения
относительно перспектив ее капиталистического развития. Первое из них
полагает, что капитализм для России не только неизбежен, но и весьма
желателен, так как он означает упразднение давно отживших, препятствующих
общественному прогрессу отношений, развитие культуры общественного
производства, оснащение его более совершенными орудиями и, как
следствие всего этого, повышение жизненного уровня народных масс,
распространение в массах просвещения, образования.
Существует, указывает Михайловский, и другое мнение, согласно
которому «Европа нам во всех смыслах не указ, ибо в некоторых, исстари
сохранившихся у нас учреждениях (община, артель), равно как и в глубине
самобытного русского духа, имеются прочные гарантии от язв европейских
экономических порядков»4. Он отмежевывается от этой, по его мнению, сла-
1 Михайловский Н.К. Соч. Т. V. СПб., 1897. С. 779.
2 Там же. С. 782.
3 Там же. С. 788.
4 Там же. С. 777.
291

Часть 1
вянофильской и славянофильствующей позиции, которая состоит из ни к чему
не обязывающих общих мест, чувствительных, умилительных, а то и
хвастливых уверений, между тем как на деле она оправдывает все, что
совершается в России, а следовательно, и экспансию капитализма. Иными словами,
эта на словах весьма патриотическая позиция в действительности означает,
что если подлежит покровительству «все отечественное, самобытное
(конечно, не предусмотренное уложением о наказаниях), то подлежат ему и
отечественные капиталисты. И с этого момента начинается самоедение
самобытности. Нетрудно, в самом деле, видеть, что, расчищая дорогу отечественному
самобытному капиталу, мы путем казенных субсидий, искусственного
спроса, охранительных пошлин, расчищения рынков водворяем у себя тот
самый европейский экономический порядок, от которого будто бы
гарантированы самобытными чертами русского духа»1.
Этим двум направлениям общественной мысли Михайловский
противопоставляет третье, народническое, свободное как от некритического
поклонения Западной Европе, так и от нигилистического отрицания ее
несомненных достижений. Он пишет: «...мы можем и должны черпать из богатой
сокровищницы европейской цивилизации все пригодное и вместе с тем
избегать ошибок, сделанных старой Европой в своем блестящем
историческом прошлом. Между прочим, мы можем и должны стараться избежать того
отлучения производителей от сил природы и орудий производства, которое
совершилось в Европе, что называется зря, без участия направляющего
разума, а единственно роковой силой сцепления событий»2. Итак, Европа
1 Михайловский Н.К. Соч. Т. V. С. 777—778. Подвергая критике славянофильство,
Михайловский вместе с тем критикует и либерализм, который характеризуется им как
мировоззрение сильной, богатой и образованной буржуазии. «Доктрина либерализма, узкая
и односторонняя, требует совершенно свободного течения экономической жизни,
беспрепятственного и непосредственного соприкосновения всех экономических факторов, в том
расчете, что так называемая гармония личных интересов сама собой приведет к
наилучшему благополучному концу» {Михайловский Н.К. Соч. СПб., 1897. Т. VI. С. 487—488).
Как критик капитализма, Михайловский язвительно критикует восхваляемую либералами
свободу, призрачную, по его убеждению, свободу. «Вся история свободы есть собственно
один каламбур во многих действиях. Последнее действие началось с Великой
французской революции. До революции регламентация промышленности и правительственная
опека царила неограниченно, и в устах Гурнэ брачный крик современного либерализма: «laisser
faire, laisser passer» выражал действительную потребность» {Михайловский Н.К. Соч. Т. I.
С. 263). Продолжая свое разоблачение формальной свободы, установившейся в
капиталистическом обществе, Михайловский касается в этой связи бедственного положения
пролетариата. «Четвертое сословие было вооружено одной свободой и скоро заметило, что
именно поэтому оно вовсе не свободно. Таков был один из результатов революции, на
которую либералы естественно смотрят, как на предел, его не прейдеши» (С. 264).
2 Там же. С. 778.
292

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
напрасно, зря, отдавшись на волю стихийного исторического процесса, пошла
по пути бедственного капиталистического развития. Россия также вследствие
недостатка критически разумного мышления уже начала идти по этому, якобы
уже доказавшему свою зловредность антинародному пути общественного
развития. Этот путь, утверждает Михайловский, оправдывают, а иной раз и
восхваляют последователи Маркса и Энгельса не только в
западноевропейских странах, но и в России.
Марксисты, как пишет Б. Горев, делились Михайловским на пассивных,
активных и просто зрителей, наблюдателей объективного, естественноисто-
рического, по их убеждению, общественного развития. «Пассивные» в
лучшем случае могли лишь вносить немного знаний в среду фабричных
рабочих, «зрители» должны были, по его мнению, со спокойствием фаталистов
созерцать совершающийся исторический процесс, в частности, разорение
русского крестьянства, а «активные» должны были содействовать
этому процессу, строить фабрики и радоваться даже неурожаям, гонявшим
голодных и разоренных крестьян из деревни в город, под иго капитала. Эти
карикатурные выпады против людей, которые не могли ответить в
легальной печати, сопровождались насмешками над историческим материализмом
и гегелевской диалектикой, «триада» которой, по мнению Михайловского,
являлась единственным основанием для всех социалистических упований
марксистов»1.
Б. Горев в своей оценке воззрений Михайловского следует в основном по
пути, проложенному плехановской и ленинской критикой Михайловского, но
в отличие от Плеханова и Ленина ему не хватает последовательности.
Поэтому наряду с резкими филиппиками в адрес идейного лидера
народничества он вместе с тем утверждает, что Михайловский в ряде отношений...
близок марксизму. Так, он, например, утверждает: «Та "смена форм
кооперации", которую Михайловский считал основным законом общественного
развития... очень близко подходит к марксовским "производственным
отношениям"»2. Кооперацией Михайловский именовал сотрудничество людей как
в сфере производства, так и в любом другом деле. Он никак не связывал
это сотрудничество, как и смену его форм, с развитием производительных
сил общества. Смена форм кооперации объяснялась Михайловским
развитием человеческого разума и нравственности, а также обычаями и
национальными особенностями того или иного народа. Видеть в этом сотрудничестве
приближение к марксистскому пониманию производственных отношений, как
формы развития производительных сил, значит плохо понимать и
Михайловского и Маркса.
1 Горев Б. Н.К. Михайловский. С. 64.
2 Там же. С. 67.
293

Часть 1
Таким же непониманием действительных взглядов Михайловского
оказывается и утверждение Горева о том, что этот мыслитель приближался к
правильному, марксистскому пониманию роли выдающихся личностей в
истории. Михайловский, действительно, не соглашался с П. Карлейлем,
который видел в таких личностях героев, творящих историю. Но он вполне
разделял воззрения Лаврова, согласно которым критически мыслящие
личности образуют важнейшую движущую силу истории. Между тем Горев
утверждает: «Можно ли после всех приведенных нами цитат так резко
противопоставлять Михайловского марксизму, как это обычно делалось
нашими марксистами в полемике с ним? Конечно, нет»1. Однако тот же Горев
отмечает отрицательное отношение Михайловского к материализму, его
близость к анархизму Прудона и другие чуждые марксизму черты его
мировоззрения.
В заключение остановлюсь кратко на критике воззрений Михайловского
Плехановым и Лениным. Плеханов касается воззрений Михайловского в
таких работах, как «Социализм и классовая борьба», «Наши разногласия»,
«К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», и в ряде
других менее значительных произведений. Все они относятся главным образом
к 1883—1884 гг. Основное содержание этих работ составляет
положительное изложение марксистской философии и социалистического учения, и лишь
походя Плеханов останавливается на отдельных положениях
Михайловского, в особенности тех, которые направлены против марксизма. Так, он
показывает несостоятельность возражений этого мыслителя против
излагаемого в «Анти-Дюринге» Энгельса закона отрицания отрицания и диалектики
вообще. Касаясь одного из основных понятий в теории Михайловского,
1 Горев Б. Н.К. Михайловский. С. 71. При этом Горев вполне справедливо указывает
на то, что статьи Михайловского, объединенные общим наименованием «Политические
письма социалиста», были весьма далеки от социализма в его марксистском
понимании, что «...при ближайшем рассмотрении мы увидим в "социализме" Михайловского
ряд таких особенностей, которые диалектически превращают этот социализм в свою
противоположность. Михайловский определенно не верил (или, по крайней мере,
относился скептически) вразвитие социализма из капитализма и этим резко
отличался от Лаврова, который твердо был убежден, что социализм в Европе будет
результатом классовой борьбы пролетариата» (С. 79). И несколько ниже: «В чем же
заключался "социализм" Михайловского? Именно всохранении у "теперешних
собственников их собственности". Он допускал, что при благоприятных
условиях из теперешней крестьянской собственности могут развиться высшие
социалистические формы. Это допущение было для него менее гадательным, чем марк-
совский революционный социализм, вырастающий из классовой борьбы пролетариата с
буржуазией, и в то же время имело для него то преимущество, что избавляло народные
массы от страданий, приносимых капитализмом, и от жертв гадательной по своим
последствиям революционной борьбы» (С. 82).
294

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
понятия прогресса, Плеханов справедливо указывает, что предложенная
теоретиком народничества формула «говорит не о том, как шла история, а
о том, как она должна была бы идти, чтобы заслужить одобрение г.
Михайловского»1.
Значительное место уделяет Плеханов критике основной народнической
догмы относительно крестьянской общины как прообраза
социалистического общежития. Речь идет о развитии этой концепции, начиная с воззрений
Герцена и Чернышевского и заканчивая Михайловским и другими
народниками, которые с полным для этого основанием именуются утопистами.
Итоговый вывод однозначен: «...община разрушается под гнетом налогов,
разлагается под влиянием денежного хозяйства и обнаружившегося в ней
неравенства, что во многих местностях России, далекая от своего прежнего
назначения охранять и защищать интересы всех своих членов без
исключения, она превращается в общину кулаков...»2.
Плеханов показывает, что теории народнического типа возникали и
получали определенное распространение в ряде европейских стран на
сравнительно ранних этапах развития капитализма, когда позиции его в народном
хозяйстве еще не были достаточно прочны, и его противникам,
выступавшим, как правило, от лица мелких производителей, разоряемых уже на стадии
раннего, мануфактурного капитализма, казалось вполне возможным
предотвратить развитие этого общественного строя, который характеризовался ими
как извращение нормального исторического процесса. Так, немецкие
«народники» (если их уместно так называть) охотно подчеркивали то
обстоятельство, что Германия — еще не Англия, положение которой
представлялось почти безвыходным. Поэтому, полагали эти противники капитализма,
в Германии еще можно не допустить дальнейшее развитие, а тем более
торжество этого социального монстра. Но если в Германии вследствие
достаточно ускоренного и эффективного капиталистического развития эти
теории вскоре потерпели фиаско, то в экономически отсталой, в ряде
отношений все еще полуфеодальной России утопически-антикапиталистические
воззрения все еще сохраняли известное влияние.
Свою критику воззрений Михайловского Плеханов подытоживает
следующим образом: «Г-н Михайловский всю свою жизнь был эклектиком.
Примириться с исторической философией Маркса он не мог по всему
складу своего ума, по всему характеру своего предыдущего — если так можно
выразиться по отношению к г. Михайловскому — философского
образования. Когда идеи Маркса стали проникать в Россию, он сначала пробовал
защищать их, причем дело не обошлось, разумеется, без многочисленных
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. М., 1956. Т. 1. С. 563.
2 Там же. С. 287.
295

Часть 1
оговорок и без весьма значительных "недоумений"... Потом, осознав, что
идеи Маркса противоречат его мировоззрению, "он ополчился на эти идеи"»1.
Ленинская критика Михайловского и народничества вообще носит,
пожалуй, более обстоятельный характер, поскольку он, в отличие от Плеханова,
не отвлекается на характеристику французского Просвещения XVIII в.,
утопического социализма Сен-Симона и Фурье, историков эпохи Реставрации
во Франции, немецкой классической философии, как это делает Плеханов в
монографии «К вопросу о монистическом взгляде на историю». Критике
народничества, Михайловского в первую очередь, Ленин посвятил свою
первую монографическую работу «Что такое "друзья народа" и как они воюют
против социал-демократов».
Прежде всего, Ленин подвергает критике заявление Михайловского о том,
что Маркс не дал целостного, систематического изложения и обоснования
своей философско-исторической теории, т.е. материалистическому
пониманию истории. На это критическое замечание Ленин отвечает утверждением,
что нет, собственно говоря, такого сочинения Маркса, в котором бы не
излагалось это учение. При этом он, прежде всего, ссылается на «Капитал»
Маркса, а также на предисловие к «Критике политической экономии».
Однако, характеризуя Марксов «Капитал», Ленин подчеркивает: «Маркс
говорит только об одной "общественно-экономической" формации, о
капиталистической, т.е. говорит, что исследовал закон развития только этой
формации и никакой другой»2. С этим нельзя не согласиться, но отсюда следует
вывод, что экономическое учение Маркса никак нельзя рассматривать как
целостное, систематическое изложение материалистического понимания
истории.
На мой взгляд, критическое замечание Михайловского вполне
оправданно, поскольку Маркс и Энгельс излагали основные положения
материалистического понимания истории в ходе полемики, в частности, с
младогегельянцами («Немецкая идеология», которая, кстати сказать, еще не была
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. 1. С. 699.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 133. Стоит отметить, что, по мнению Ленина,
до появления первого тома «Капитала» материалистическое понимание истории было
только гипотезой, но это была «такая гипотеза, которая впервые создавала
возможность строгого научного отношения к историческим и общественным вопросам» (С. 136).
И далее Ленин подчеркивает: «Теперь — со времени появления "Капитала" —
материалистическое понимание истории уже не гипотеза, а научно доказанное положение,
благодаря чему оно стало "синонимом общественной науки" (С. 139). Однако,
во-первых, гипотезы едва ли могут быть доказаны теоретическим
исследование м. И, во-вторых, общественная наука, т.е. вся совокупность социальных дисциплин
(экономических, исторических, литературоведческих, искусствоведческих и т.д.),
конечно, не тождественна с материалистическим пониманием истории.
296

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
опубликована при жизни Михайловского), с Прудоном и другими идейными
противниками своего учения. Я ни в коей мере не разделяю идеи
Михайловского, но фактически солидаризируюсь с его критическим замечанием,
когда утверждаю в моей опубликованной в 2003 г. монографии, что
материалистическое понимание истории, созданное свыше полутора столетий
тому назад, «все еще остается скорее наброском, изложением
концептуального замысла, чем основательно разработанной теорией, проверенной,
подтвержденной, конкретизированной специальными историческими
исследованиями»1.
Ленин подвергает основательной критике субъективный метод в
социологии, проповедуемый и обосновываемый Михайловским вслед за
Лавровым, убедительно показывает, что выдвижение какого бы то ни было идеала
не может и не должно быть отправным пунктом исследования развития
общества, которое представляет собой, как было доказано Марксом, естествен-
ноисторический процесс, подчиненный объективным, прежде всего
экономическим, закономерностям. Возражая Михайловскому, который отнюдь не
безосновательно утверждал, что материалистическое понимание истории
претендует на объяснение всей истории человечества, Ленин вновь повторяет
уже ранее высказанный аргумент: «Теория претендует только на объяснение
одной капиталистической организации и никакой другой»2. Но если это так,
то материалистическое понимание истории становится лишь теорией
капитализма, что никак не согласуется ни с утверждениями основоположников
марксизма, ни с заявлением Ленина в этой же работе, что
материалистическое понимание истории подняло социологию до уровня науки. В
действительности же, как свидетельствует история, социология возникла и
развивалась независимо от материалистического понимания истории, и лишь
марксистские социологические исследования, появившиеся на свете более
чем через половину столетия после рассматриваемой работы Ленина,
основываются на материалистическом понимании истории, хотя, конечно, не могут
быть сведены к последнему, так как социология — особая, специальная
научная дисциплина со своими специфическими, преимущественно
эмпирическими методами исследования.
Михайловский вслед за Дюрингом утверждает, что историческую
необходимость экспроприации экспроприаторов, т.е. социалистического
обобществления средств производства, Маркс якобы доказывает, ссылаясь на
гегелевский закон отрицания отрицания. Речь идет о той главе первого тома
«Капитала», в которой критически анализируется процесс первоначального
накопления капитала в Англии, процесс, который был, в основном, не чем
1 Ойзерман Т.И. Марксизм и утопизм. М., 2003. С. 283.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 1. С. 143.
297

Часть 1
иным, как экспроприацией мелких производителей, главным образом
крестьян. Маркс, заглядывая в будущее, заявляет, что экспроприаторы сами будут
со временем экспроприированы. В этой связи упоминается и гегелевский
закон отрицания отрицания. Ленин, как и Энгельс в «Анти-Дюринге»,
разъясняет, что Маркс делает вывод о предстоящей в сравнительно недалеком, по
его мнению, будущем экспроприации экспроприаторов путем исследования
процессов концентрации капитала, а гегелевский закон, на который он
ссылается, не играет здесь сколько-нибудь существенной роли. «Таким
образом, — справедливо указывает Ленин, — называя этот процесс отрицанием
отрицания, Маркс и не помышляет о том, чтобы в этом видеть
доказательство его исторической необходимости. Напротив того: после того как он
доказал исторически, что процесс этот отчасти уже действительно
совершился, отчасти еще должен совершиться, только после этого характеризует
он его как такой процесс, который притом происходит по известному
диалектическому закону»1.
Михайловский, разумеется, неправ. Но и нельзя, конечно, утверждать, что
Маркс доказал историческую необходимость экспроприации
экспроприаторов. Он ведь и сам высказывался в письме к Энгельсу, что рабочему классу
выгоднее всего было бы откупиться от буржуазии, т.е. компенсировать
в большей или меньшей мере конфискацию принадлежащих ей средств
производства. И кроме того, «Капитал» Маркса исследует законы
функционирования и развития капитализма, но отнюдь не закономерности
социалистического переустройства общества. И весь современный исторический опыт
вопреки предвидению Маркса говорит о том, что «экспроприации
экспроприаторов», по всей вероятности, никогда не будет, хотя переход к
общественной собственности на средства производства (нисколько не
исключающий сохранения в какой-то мере и частной собственности на эти средства) —
вполне вероятная перспектива. В этом смысле можно сказать, что, несмотря
на всю свою неправоту, Михайловский все же указал на уязвимое место
социалистической теории марксизма.
Я не вижу необходимости останавливаться здесь на исследовании
Ленина «Развитие капитализма в России» (единственной его, на мой взгляд,
действительно фундаментальной работе), поскольку в ней лишь
один-единственный раз упоминается Михайловский, как человек, упрощенно понимающий
историческую миссию капитализма, которую он сводит лишь к насаждению
фабрично-заводской промышленности, игнорируя все другие, пожалуй, не
менее и даже более существенные стороны капиталистического развития, за
исключением разве только того, что капитализм влечет за собой разрушение
«народного» (крестьянского) хозяйства.
Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 174.
298

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
В.П. Воронцов (1847—1918)
Василий Павлович Воронцов, публиковавший свои работы обычно под
псевдонимом В.В., — экономист, пытавшийся в отличие от Лаврова и
Михайловского доказать возможность предотвращения развития капитализма в
России экономическими аргументами. Его главной работой следует считать
монографию «Наши направления». Кроме того, им были изданы и многие
другие работы, в частности, «Очерки крестьянского хозяйства», «Очерки
экономического строя России», «Очерки политической экономии»,
«Прогрессивные течения в крестьянском хозяйстве», «Судьба капиталистической
России», «От семидесятых годов к девятисотым».
В 1917 г. Воронцов, ставший приверженцем партии
социалистов-революционеров (эсеров), опубликовал в дни Февральской революции две
брошюры: «Социальное преобразование России» и «Земля — для всего народа».
После смерти Воронцова вышла в свет его работа, пересматривающая в
известной мере воззрения либерального народничества с позиций партии
социалистов-революционеров. Эта работа, написанная в основном в 1892 г.,
была доработана в 1895 г., но так и не была опубликована самим автором.
В работе «Наши направления» Воронцов исходит из представления о
принципиальном, качественном отличии России от западноевропейских стран,
развивающихся по капиталистическому пути: «...в противоположность
передовым странам западной Европы, — где после ослабления влияния крупного
землевладения руководство общественным развитием, в соответствии с
изменениями, имевшими место в экономической сфере, перешло в руки
буржуазии, за которою в качестве ее вероятного наследника виднеется фабрично-
заводской пролетариат, — в России буржуазия обречена на второстепенную
роль, фабрично-заводской пролетариат не имеет шансов на более или менее
значительное развитие, и потому главнейшей возможной социальной
основой нашего будущего, как это было и в прошедшем, является крестьянство»1.
1 Воронцов В.П. (В.В.). Наши направления. СПб., 1893. C.V. Это же убеждение
Воронцов высказывает и обосновывает четырнадцать лет спустя, т.е. уже в XX в. после
буржуазно-демократической революции 1905 г. Он полагает, что российскому народу
необходимо сделать исторический выбор между капитализмом и так называемым
народным производством. «Вопрос о том, какая из двух форм экономического строя, между
которыми предстоит сделать выбор России, — буржуазно-капиталистическая или
народная» (В.В. От семидесятых годов к девятисотым. СПб., 1907. С. 29). Воронцов, как это
ни противоречит фактам, убежден, что Россия уже сделала свой, в сущности,
антикапиталистический выбор. Он утверждает: «последнее двадцатилетие показало нам, что
капитализм не годится в руководители русской культуры. Капитализм теперь очевидно
не в силах выполнить в России ту роль, которую некогда (курсив мой — Т. О.) он играл
на Западе» (С. 49). Это «некогда» весьма примечательно, так как оно указывает, что, с
точки зрения Воронцова, капиталистический способ производства уже сыграл свою ис-
299

Часть 1
Народничество характеризуется Воронцовым как направление
общественной мысли, стоящее на страже интересов крестьянства, т.е. основной массы
населения России. Эта масса в силу ряда исторических причин «удалена от
влияния на ход общественных дел», вследствие чего ее интересы
представляет интеллигенция, как наиболее культурный слой российского народа.
Воронцов не разделяет воззрение, согласно которому интеллигенция является
внеклассовым социальным слоем. Он прямо указывает на то, что одна часть
интеллигенции выражает интересы консервативного, отживающего, по его
выражению, класса, в то время как другая ее часть выражает интересы
прогрессивного класса, каким является, с народнической точки зрения,
крестьянство, трудовой народ. «Итак, интересы народа как цель, формы,
вырабатываемые его коллективной мыслью или другие, соответствующие его
желаниям, как средство, и самодеятельность населения, как рычаг
общественной эволюции — таковы три положения, характеризующие
народничество, каким оно определилось в пореформенную эпоху нашей истории»1.
Защита интересов народа может и должна быть осуществлена путем
изменения общественных отношений в лучшую для народа сторону. Это
возможно благодаря тому, что развитие общества носит двусторонний
характер: с одной стороны, это— органическое, стихийное, бессознательное
и, следовательно, не управляемое людьми, независимое от их сознания и
воли изменение, но, с другой стороны, это — сознательно-целесообразный,
телеологический процесс, благодаря которому могут быть достигнуты цели
даже в том случае, если они не согласуются с объективным,
«органическим» общественным развитием. Деятельность прогрессивной интеллигенции,
в особенности если удается направить государственную власть на дело,
соответствующее интересам народа, способна вполне обеспечить такое
развитие общества, которое сделает невозможным общественное развитие по пути,
пролагаемому капитализмом: «...при надлежащей поддержке сверху и
народная промышленность может достигнуть высшей ступени развития, не
утратив своих характерных черт. Поэтому представляется необходимым
игнорировать капиталистическую форму производства и всячески поощрять
торическую роль в зарубежных странах. Однако, как полагает Воронцов (и здесь он,
конечно, ближе к истине), капитализм все еще представляет опасность для России. Он
цитирует народника Г. Пругавина, утверждающего, что «при известных условиях
капитализм и у нас может пустить глубокие корни и сослужить печальную службу в деле
нашего социального развития» (С. 17). Тот факт, что Россия именно за указываемое
Воронцовым двадцатилетие ускоренными темпами развивалась по капиталистическому
пути, совершенно выпадает из поля зрения народника, ставшего вслед за В. Черновым,
который вначале также был народником, приверженцем партии
социалистов-революционеров (эсеров).
1 Там же. С. 7.
300

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
народную»1. Эту мысль еще более определенно выражает другой, менее
известный народник И.И. Каблиц (псевдоним — И. Юзов): государство
должно заботиться «о такой организации остальных (кроме дворянства,
которое осуждается Каблицем — Т. О.) сословий, которая позволила бы им
выдержать без поражений экономическую борьбу с владеющими львиной
долею орудий производства»2. Однако реформа 1861 г. воочию показала, что
государственная власть отнюдь не склонна способствовать развитию
«народного производства». Вместе с упразднением крепостничества крестьяне
сплошь и рядом оказались лишены таких необходимых для хозяйства уго-
дьев, как выгоны для скота, участки для сенокоса, лес,— всем этим они
пользовались при крепостном праве вместе с помещиками. Таким образом,
освобождение крестьян оказалось усилением их экономической
зависимости от помещиков. Чтобы преодолеть эту зависимость, поднять крестьянское
хозяйство, необходим, прежде всего, дешевый кредит. Но «возможно ли
организовать народный кредит, оставляя in status quo господствующие
экономические отношения, допуская, чтобы капитализм по-прежнему управлял
материальными судьбами страны?»3. Ответ, разумеется, отрицательный.
Развитию крестьянского хозяйства препятствует и недостаточность
земельного надела, которая также является следствием реформы 1861 г. Именно это
обстоятельство поставило мелкое хозяйство в еще большую, чем когда бы то
ни было в прошлом, зависимость от крупных землевладельцев, у которых
крестьяне вынуждены арендовать пахотную землю и другие
сельскохозяйственные угодья. Чтобы покончить с такой социальной несправедливостью,
«необходимо, чтобы земля была распределена поровну между домохозяевами, что
в свою очередь возможно лишь в том случае, если вся она (курсив мой —
Т. О.) будет составлять общинную или государственную собственность»4.
1 Там же. С. 105.
2 Каблиц И.И. Интеллигенция и народ в общественной жизни России. СПб., 1881.
С. 117.
3 Воронцов В.П. Очерки крестьянского хозяйства. СПб., 1911. С. 244.
4 Там же. Воронцов решительно возражает против представления, что ухудшение
положения немалой части крестьянского населения произошло и вследствие
социального расслоения крестьянства, т.е. появления деревенских богатеев, которые
эксплуатируют бедняцкую часть крестьянства. Он осуждает воззрение, что крестьянство
распадается на «две крайних экономических группы, что одна часть его беднеет, а другая за ее
счет богатеет, и что это составляет зарождение крестьянского батрацкого хозяйства»
(С. 244). По Воронцову, положение крестьянства в России совершенно иное, чем в других
странах: «...вместо приближения к батрацко-крестьянскому хозяйству в сердце
земледельческой России наблюдается процесс удаления от этого образца; германских
земледельческих порядков опасаться нам, кажется, нечего. Тем настоятельнее нужно
позаботиться о приобщении к производительному труду той массы крестьян центральной
301

Часть 1
Таковы основные теоретические позиции виднейшего народнического
экономиста, исходя из которых он выступает с развернутой критикой
марксизма, которая в ряде отношений, по существу, предвосхищает
«ревизионистское» выступление Э. Бернштейна.
Формы развития западноевропейского общества неприемлемы для
России, формулирует Воронцов основу своей критики марксизма. Это,
полагает он, фактически признавал и Маркс, как об этом свидетельствует
его письмо в «Отечественные записки», смысл которого состоит в том,
что основоположники теории «научного социализма» не признают за ней
универсального значения и допускают, что капиталистический строй
развивается при известной комбинации условий, и что соответствующий
момент в эволюции общества при другой комбинации производящих
причин может быть обойден»1. Это, конечно, далеко не адекватное
истолкование известного письма Маркса, но повод к такому его толкованию
дал сам Маркс. Он, по-видимому, не хотел вступать в конфликт с
идейным течением, которое носило ясно выраженный демократический, а
частью и революционный характер. Поэтому в своем письме он, так
сказать, в деликатной форме утверждает, что его теория основывается на
историческом опыте западноевропейских стран, анализирует
сложившееся в них капиталистическое общество, а вопрос о том, в какой мере она
применима к России, следует считать открытым, т.е. подлежащим
исследованию.
Важно отметить, что Маркс не послал это письмо в Россию, оно
было обнаружено в его архиве лишь после смерти Маркса. Я уже указывал,
что он не отослал это письмо в «Отечественные записки» отнюдь не по
забывчивости, а потому что был неудовлетворен его содержанием, ибо,
конечно, осознавал, что созданная им социалистическая теория не есть просто
описание исторического пути определенных стран, а представляет собой
теоретическое осмысление объективных закономерностей, действующих во
всем мире.
То обстоятельство, что указанное письмо было опубликовано Энгельсом
без каких-либо комментариев, несомненно, послужило на пользу российским
народникам, выступившим с критикой марксизма.
России, которая не перестает выбрасываться из сферы самостоятельного
земледельческого производства и не находит себе занятия ни в крупном крестьянском земледелии,
ни в помещичьих экономиях или других капиталистических предприятиях» (С. 270).
Таким образом, Воронцов фактически противоречит самому себе, поскольку он
признает и пролетаризацию значительной части крестьянства и наличие капитализма, в том
числе и в деревне.
1 Воронцов В.П. Наши направления. С. 135.
302

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Воронцов ссылается на Николая-она (Даниельсона Н.Ф.), подчеркивая, с
одной стороны, что он «несомненный марксист», но указывая вместе с тем,
что тот, в отличие от «нео- или псевдомарксистов», остался народником,
противником капиталистического развития России. Совершенно по-иному
поступали другие российские марксисты, которые в противоположность
теории своего учителя вместо борьбы против капитализма стали его
проповедниками, присоединившись тем самым к буржуазным либералам. Эти
марксисты «стали проповедовать учение, составляющее полную противоположность
идее социализма вообще, научного социализма в частности, но зато вполне
соответствующее практическим идеям и интересам буржуазии. Иначе
говоря, они повторяют старую буржуазную историко-экономическую теорию,
лишь прикрасив ее гипотезой о молочных реках и кисельных берегах в
отдаленном будущем, требуя за эту прикрасу экспроприации крестьянства и
порабощения труда в настоящем и ближайшем будущем России»1.
Нельзя не признать, что Воронцов в данном случае проявляет себя как
искусный полемист, а поскольку его критика непосредственно направлена
против только что появившихся на свет «легальных марксистов», то она к
тому же выявляет и буржуазно-демократическую, либеральную подоплеку
их рассуждений об исторической прогрессивности капитализма.
Критику российских марксистов Воронцов сочетает с критикой учения
самого Маркса. В «Очерках теоретической экономии» он вычленяет три
части: марксизм научный; марксизм буржуазный; теория буржуазного
марксизма. В первом разделе он подвергает ревизии понятие цены производ-
1 Там же. С. 137. Марксизм, разъясняет Воронцов, представляет собой реальную
опасность для России, поскольку он, игнорируя ее самобытность, веками сложившиеся
традиции, пытается навязать ей западноевропейские формы общественного развития:
«...опасность же увлечения нашего общества этими формами значительно возросла после
того, как публицисты рабочего класса признали их за закономерное явление и связали
стройной теорией (научный социализм) не только с отжившими формами прошедшего,
но и с желательным для рабочих идеальным строем будущего» (С. 112). Марксистскую
теорию в том виде, в каком ее исповедуют российские марксисты и социал-демократы,
Воронцов клеймил как «ново-буржуазную». Он пишет: «Первоначальной ячейкой, где
зародилась ново-буржуазная идея, был так называемый социал-демократизм. Читатель,
может быть, удивится, что злейший враг буржуазии в Германии обратился в ее
союзника в России» (С. 118). Продолжая этот вывод, Воронцов пишет: «...появляются лица,
проповедующие для России заменить свою настоящую организацию капиталистической
и в то же время считающие себя социал-демократами» (С. 120). Воронцов не понимает
того, что российские марксисты противопоставляют капиталистический способ
производства феодальной или полуфеодальной системе производственных отношений, а
отнюдь не «народному производству», за которое горой стоят народники, не замечая того,
что и оно постепенно становится капиталистическим.
303

Часть 1
ства, развитое Марксом в третьем томе «Капитала». Это понятие Маркс
связывает с понятием средней прибыли. Но таковой на деле, утверждает
Воронцов, не существует. Это не более чем статистическая выкладка. Поэтому
«закон равенства прибыли» в принципе несостоятелен. Это возражение, как
свидетельствует опыт, не лишено оснований: разные капиталисты,
действительно, получают разную прибыль.
Характеризуя Маркса, Воронцов отмечает, что он, с одной стороны,
ученый-экономист, а с другой — публицист, партийный человек, революционер.
И то и другое далеко не согласуются друг с другом. «Публицист должен
давать разъяснения по всем вопросам, волнующим общество, независимо от
того, допускают ли они в данный момент научное решение или нет»1. Эта
двойственность жизненной позиции Маркса получила свое отражение и в
том, как относятся к нему ученые и политически ангажированные лица. «Ему
поклоняются отщепенцы буржуазии и представители пролетариата, но
боятся его учения патентованные ученые»2.
Идея Маркса о выдающейся роли экономики в развитии общества,
бесспорно, плодотворна. Но его слепые поклонники восприняли эту идею за
«формулирование универсального закона экономической эволюции общества»3. Это,
полагает Воронцов, чрезмерное преувеличение, граничащее с недомыслием.
Маркс, утверждает Воронцов, слишком категоричен в своих суждениях о
судьбах капитализма и будущем человечества. Такая прямолинейность не
может быть оправдана.
Воронцов полемизирует с Николаем-оном (Даниельсоном Н.Ф.), который,
считая себя марксистом и в некоторых отношениях действительно являясь
таковым, вместе с тем является также народником, т.е. пытается примирить
народничество с марксизмом.
Воронцов справедливо указывает на то, что такая задача в принципе
неразрешима и, сверх того, представляет собой несомненно ложную
теоретическую постановку вопроса. Воронцов отмечает, что Николай-он «слишком
последовательно проводил теорию капитализма и тем дал ей ненадлежащее
распространение или, что то же, неправильное толкование»4. По Даниельсо-
ну выходит, что капитализм овладевает сельским хозяйством. Но он же
вступает в противоречие с самим собой, когда заявляет: «...капиталистическая
форма производства и обращения перестала соответствовать самым
насущным народно-хозяйственным потребностям»5.
1 Воронцов В.П. (В.В.). Очерки теоретической экономии. СПб., 1895. С. 209.
2 Там же. С. 213.
3 Там же. С. 216.
4 Там же. С. 216.
5 Там же. С. 238.
304

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
От критики марксизма, признаваемого научным, Воронцов переходит
к критике «марксизма буржуазного». Главными представителями
последнего он считает, прежде всего... социал-демократов, поскольку они, по его
мнению, вполне примиряются с капиталистическим строем и стремятся
осуществить свои цели в рамках последнего. Дело в том, поясняет он, что
в Германии и других европейских странах социалистических убеждений
придерживается главным образом интеллигенция, в то время как рабочий класс
меньше всего думает о социалистическом будущем, его волнуют насущные
потребности настоящего. Это обстоятельство и придает-де
социал-демократическому социализму его буржуазный характер. Поэтому «...научный социализм
примирил теоретическую революционность идеи с практической
обязательностью для каждого быть верноподданным существующего государства»1.
О «буржуазном марксизме» в России Воронцов говорит весьма скупо.
Распространение марксизма в России представляется ему неестественным
явлением, поскольку в ней «пролетариат тонет в массе крестьянства»2. Он
походя возражает П. Струве, ссылаясь на письмо Маркса в «Отечественные
записки», из которого следует, что Маркс возражал против фатального пути
развития для всех стран и народов.
Третья часть книги — «Теория буржуазного марксизма» — посвящена
критике А.И. Скворцова, автора книги «Экономические причины голодовок
в России». Скворцов считал себя марксистом, во всяком случае разделял
ряд положений этой теории. Он, в частности, утверждал, что натуральное
крестьянское хозяйство, которое склонны превозносить, правда не без
оговорок, народники, совершенно нерационально; лишь товарное
сельскохозяйственное производство носит рациональный характер. Возражая Николаю-ону,
пытавшемуся обосновать положение о «тлетворности влияния капитализма»,
Скворцов доказывал, что на данной ступени исторического развития
человечества существование капитализма, безусловно, является прогрессивным, а
разрушение устоев, за которое держатся народники вслед за
славянофилами, неизбежно. При этом Скворцов ссылался на развитые
капиталистические страны, где нет голодовок. Превозносимую народниками общину
Скворцов называл системой «равнения с приведением всех к нищенству»3. Понятно
поэтому, почему Воронцов именовал Скворцова буржуазным марксистом.
Общий вывод, к которому приходит Воронцов в этой книге,
формулируется уже во второй ее части: «...При современном уровне развития
социальных знаний именем науки нельзя предписывать какой-либо стране пути,
которыми предстоит ей идти в ближайшем будущем, и формы жизни, кото-
1 Там же. С. 252.
2 Там же. С. 256.
3 Там же. С. 303.
305

Часть 1
рым она обязательно должна подчиниться, нельзя дать готовую формулу ее
существования в настоящем и будущем, которую надлежало бы только
принять к сведению и руководству...»1. Это, конечно, правильный вывод,
относящийся не только к марксизму, но и к любой научной попытке предвидеть
будущее человечества. Правда, основоположники марксизма были уверены
в том, что социалистическое переустройство буржуазного общества — дело
ближайшего будущего, как об этом говорится не только в «Манифесте
Коммунистической партии», произведении раннего марксизма, но и в «Анти-
Дюринге» Энгельса, так же как в его выступлениях последних лет жизни.
Как большинство революционеров, они были преисполнены надежды, что
великая гуманистическая задача, решение которой они обосновывали, будет
выполнена организованным пролетариатом еще при их жизни. Однако их
предвидения будущего якобы бестоварного, безденежного общества, в
котором отомрет государство, исчезнут классовые и национальные различия,
конечно, были пророчествами, не более.
Продолжая критику учения Маркса в своей уже называвшейся выше
монографии «Наши направления», Воронцов признает, что возникновение
фабрик и иного, несельскохозяйственного производства не обязательно
является социальным злом. Напротив, оно может приносить значительную пользу,
повышать народное благосостояние, но лишь в том случае, если оно не
покушается на основное, «народное производство», а служит его
дополнением. Именно «народное», т.е. сельское, хозяйство является, по убеждению
экономиста-народника, той первостепенной важности областью трудовой
деятельности, которая вопреки учению Маркса противостоит нашествию
капитализма. Оговариваясь, что «мы не имеем намерения отрицать научное
значение этой теории», Воронцов тут же замечает, что она «предлагается
читателю в такой формулировке, как будто бы мир представляет из себя
или станет представлять в ближайшем будущем одну сплошную фабрику
или как будто бы отношения, характерные для промышленно-капиталисти-
1 Воронцов В.П. Наши направления. С. 272. Другой общий вывод, который
формулируется уже в первой части рассматриваемой книги, гласит: «Странная судьба постигла
экономические идеи Маркса. Мало можно назвать мыслителей, имеющих столько
горячих поклонников, как названный ученый, и вместе с тем трудно себе представить
поклонение более бесплодное» (С. 208). Это заключение — яркий пример
недальновидности народника. Учение Маркса оказало громадное влияние не только на развитие
рабочего движения и даже развитие буржуазной общественной мысли, но и на развитие
самого буржуазного общества, которое постепенно начало перестраиваться, так как его
политические руководители все более и более осознавали, что без такой перестройки в
интересах рабочего класса (и всех трудящихся вообще) его неизбежно постигнет
катастрофа. Едва ли какое-либо другое учение в истории человечества оказывало столь
мощное влияние на общественное развитие.
306

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ческого строя, распространились и на сферу сельскохозяйственной
деятельности. А между тем указанная теория далеко не охватывает
земледельческой промышленности, и потому она не может быть без существенных
дополнений прилагаема к какой-либо стране, чем более последняя имеет
земледельческий характер»1.
Продолжая критическое рассмотрение марксизма, Воронцов
констатирует, что «за последние 30 лет социальная эволюция обнаружила много
такого, что Марксом предвидено не было, хотя уже и чувствовалось, судя по
крайней мере по тому, что он все откладывал и откладывал окончание
своего известного труда, задачей которого было построение законченной
теории капитализма»2. Чего же не предвидел Маркс? Во-первых, способности
мелких производителей успешно противостоять крупному капиталу. Это в
первую очередь относится к сельскохозяйственному производству:
«...земледельческая промышленность продолжает оставаться наполовину в руках
мелких производителей, и условия новейшего времени, как мы видели выше,
пожалуй, менее благоприятны для капиталистической, хотя бы и крупной
формы производства, нежели для народной, хотя бы и мелкой»3.
В этом утверждении истина перемешана с заблуждением.
Основоположники марксизма действительно не предвидели того, что мелкое
крестьянское хозяйство во многих капиталистических странах окажется вполне
устойчивым, не только сохранится, но в известной мере будет развиваться,
оснащаясь более современной техникой и технологией и т.д. Но Воронцов,
конечно, заблуждался — типично народническое заблуждение, — полагая, что
мелкое крестьянское хозяйство обладает преимуществом по сравнению с
крупным, капиталистическим. И все же он был достаточно проницательным
1 Там же. С. 128.
2 Там же. С. 148.
3 Там же. С. 149. Воронцов справедливо отмечает, что появление на исторической
арене акционерных предприятий приводит к образованию массы акционеров, в том числе
и мелких, являющихся лицами, работающими по найму, вследствие чего социальная
основа капитализма расширяется и укрепляется. «Крупные промышленные предприятия
все больше начинают вестись при помощи акционерных компаний, путем привлечения
к делу мелких капиталов (выпуском акций и облигаций); вследствие такового
обстоятельства число лиц, заинтересованных в сохранении существующего строя, возрастает,
и осаждаемая пролетариатом крепость защищается уже не мелкой кучкой
предводителей без солдат, а довольно значительной и постоянно растущей армией» (С. 150).
Воронцову, как видим, нельзя отказать в понимании некоторых тенденций развития
капитализма. Будучи, по-народнически, противником капитализма, угрожающего самому
существованию дорогого ему «народного производства», он тем не менее правильно
констатирует те особенности капиталистического способа производства, которые все
более упрочивают его социальную основу.
307

Часть 1
исследователем, дабы увидеть, что развитие капитализма не только не
подтверждает упований марксизма, но, напротив, вступает с ними в
противоречие. Отмечая возрастание мощи капитала в буржуазном обществе,
Воронцов подчеркивает, что этот процесс вовсе не сопровождается возрастанием
революционности рабочего класса. Совсем наоборот: «...в современных
обществах наблюдается тенденция к внутреннему ослаблению пролетариата
как революционной силы, тенденция превращения революционного
пролетариата в эволюционный»1. Кстати сказать, эту же тенденцию отмечал и
Энгельс, правда, лишь в отношении Англии и США. Но Англия была
наиболее развитой капиталистической страной, указывающей менее развитым
капиталистическим странам их не столь уж отдаленное будущее.
Воронцов, как и некоторые социал-демократы (к примеру, К. Каутский),
отмечает, что революционные выступления пролетариев происходили
гораздо чаще в период раннего, мануфактурного капитализма, а затем, в
особенности через некоторое время после промышленной революции в
Англии, стали все более редким событием. Следовательно, классовая борьба
между трудом и капиталом отнюдь не обостряется в ходе
капиталистического прогресса; она «начинает терять свой боевой характер, характер
вражды, и отношения между капиталистами и рабочими понемногу
обращаются в договорные отношения союзников, устанавливающих участие каждой
стороны в предприятии на основании тщательной оценки всех
обстоятельств данного дела»2. Это утверждение напоминает высказывания
немецких катедер-социалистов, а также в некоторой степени предвосхищает
«ревизионизм» Бернштейна, хотя последний, пожалуй, не отваживался на столь
резкие формулировки. Впрочем, Ленин, утверждавший в работе «Что
делать», что рабочий класс не способен своими собственными силами (т.е.
без помощи социал-демократии) подняться выше тред-юнионистского
(профсоюзного) сознания и самосознания, в силу чего революционные
социалистические идеи должны быть внесены в него извне, в сущности,
как бы соглашался с Воронцовым, который запросто фиксировал факт: в
западноевропейских странах «среди рабочего класса в последнее время явно
обнаружилась тенденция примирительная по отношению к
существующему строю, в котором он обрел, наконец, точку опоры, коей лишен был
ранее»3.
В этих высказываниях маститый народник в известной степени
пересматривает ходячее народническое представление о капитализме и, в
особенности, о пролетариате, который уже не представляется ему обездоленным, все
1 Воронцов В.П. Наши направления. С. 150.
2 Там же. С. 152.
3 Там же. С. 153.
308

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
более нищающим люмпен-классом. Это изменение народнических
воззрений наиболее наглядно выступает в уже цитировавшейся выше работе «От
семидесятых годов к девятисотым». Одна из глав этой брошюры имеет
заголовок: «Кризис идей семидесятых годов». В ней он цитирует
патетическое заявление Михайловского, относящееся к 1876 г.: «Вся программа
настоящего времени, все его стремления, желания и цели, все их profession de
foi могут быть исчерпаны двумя словами: русский народ». И далее, в той
же статье: «Да, что скрывать, я выражал желание потонуть в сермяжной
массе народа; но заметьте, со светом истины и идеями в руках, я выражал
мысль, что так был бы уплачен долг народу»1. С тех пор, меланхолически
констатирует Воронцов, интерес к мужику упал. Южаков даже отказался от
термина «народничество». Да и тот же Михайловский на деле поступает
подобным же образом. Народничество атакуется марксистами, которые
теснят его, дискредитируют его возвышенные идеи. Марксисты, подчеркивает
Воронцов, не видят того, что народничество выражает интересы массы
народа: «...такое антиматериалистическое и антиисторическое отношение к
предмету проявляется с особой силой у г. Бельтова»2.
Воронцов не случайно называет Бельтова (Плеханова), который еще в
1896 г. опубликовал под псевдонимом А. Волгин брошюру, содержащую
критику монографии Воронцова «Наши направления» и некоторых других
его работ. В этой брошюре он вполне в духе «Манифеста Коммунистической
партии» настаивает на том, что кризисы перепроизводства свидетельствуют о
том, что крах капиталистической системы — вполне зримая историческая
перспектива. Развитые капитализмом «колоссальные производительные силы... все
энергичнее и энергичнее сталкиваются теперь со свойственными ему
общественными отношениями производителей. В течение довольно долгого
времени столкновение это выражалось в периодических промышленных
кризисах, теперь оно начинает сказываться хроническим переполнением рынка,
1 Воронцов В.П. От семидесятых годов к девятисотым. С. 89. Указывая на то, что
народническим идеалам противопоставляются марксистские революционные идеи,
Воронцов замечает: «...формула: социальная революция, осуществляемая народом,—
теряла престиж в широком ее толковании деятелями семидесятых годов — она
возрождалась в умах русской интеллигенции в виде учения, провозглашающего задачу
осуществления социализма п р о л е т а р и а т о м» (С. 114). Воронцов оспаривает правомерность
этой революционной задачи. Марксисты, полагает он, не понимают того, что в России
важнейшим является не рабочий, а крестьянский, аграрный вопрос. «Материальное
благосостояние огромного большинства крестьян не может быть обеспечено их личными
усилиями. Крестьяне поэтому не удовлетворятся существующими буржуазными
порядками и не могут не стремиться к широким социальным реформам» (С. 171). Этот вывод
делается на основе анализа российской революции 1905—1906 гг.
2 Там же. С. 157.
309

Часть 1
против которого бессильна как дешевая мудрость вульгарных экономистов,
так и добрая воля наученных горьким опытом предпринимателей»1.
С этих позиций, позиций ортодоксального марксизма, которые уже
начали пересматриваться в статьях Бернштейна, Плеханов обвиняет
Воронцова в том, что он, признавая наличие в России капитализма, тем не менее
утверждает, что можно воспрепятствовать его дальнейшему развитию,
нисколько не препятствуя развитию обрабатывающей промышленности.
Заблуждения Воронцова очевидны; Плеханов справедливо указывает на эти
заблуждения, но он почти не касается критических замечаний последнего в
адрес марксизма, в частности, его справедливого положения, что
крестьянское хозяйство, вопреки утверждениям основоположников марксизма,
оказывается способным сохранить свое существование и в условиях
капитализма. Более того: крестьянин, которого многие изображают как «образец
рутины и консерватизма», в действительности совершенствует свои
орудия производства и систему обработки земли в целом. Соха постепенно
заменяется плугом, получают распространение молотилки, налаживается
семеноводство, все более часто применяются разнообразные удобрения и
т.д. Это значит, что «современная жизнь представляет не только примеры
стремления крестьян позаимствовать со стороны улучшения, польза
которых доказана с очевидностью, но и несомненные признаки активного
участия крестьян в сельскохозяйственном прогрессе...»2. При этом,
подчеркивает Воронцов, «...общинная форма землевладения допускает применение
даже весьма интенсивных систем хозяйства»3. Общий вывод, к которому
приходит Воронцов: крестьянин обнаруживает гораздо больше
способностей к улучшению своего хозяйства, чем крупный землевладелец, в
особенности помещик.
Плеханов подвергает критике заявление Воронцова о том, что понятие
цены производства, введенное Марксом в третьем томе «Капитала»,
безусловно несовместимо с тем понятием стоимости, которое обосновывается в
первом томе этого труда. Однако, указывая на это обстоятельство, Плеханов
не входит в сколько-нибудь основательное рассмотрение вопроса, которое,
безусловно, необходимо, хотя бы потому, что образование средней нормы
прибыли как составной части цены производства предполагает более или
менее свободный переход постоянного капитала из одной отрасли в другую,
более выгодную, что по мере развития капитализма и вследствие изменения
органической структуры капитала (возрастание постоянного капитала, воп-
1 Волгин А. Обоснование народничества в трудах г-на Воронцова (В.В.). СПб., 1896.
С. 64.
2 Воронцов В.П. Прогрессивные течения в крестьянском хозяйстве. СПб., 1892. С. 61.
3 Там же. С. 160.
310

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
лощенного в средствах производства) становится все более и более
затруднительным. Поэтому средняя прибыль оказывается лишь статистически
средней, а в реальном капиталистическом производстве она представляет собой
не правило, а исключение, что делает весьма проблематичным марксово
понятие цены производства.
Плеханов критикует утверждение Воронцова о независимом от каких бы
то ни было социальных условий стремлении российского крестьянства
сохранить общину. Это стремление, справедливо указывает он, особенно
характерно лишь для малоземельных крестьян. Оно, следовательно, вовсе не
независимо от социальных, исторических условий. «Мысли, чувства,
привычки и склонности людей создаются условиями их жизни. Выросший в
общине крестьянин, естественно, привыкает к ней и стоит за нее даже там,
где он от этого ничего не выигрывает, а, пожалуй, даже и теряет»1.
Любопытно отметить, что стремление сохранить общину, уберечь ее от
разложения было присуще не одним только народникам. Плеханов
ссылается на Шульце-Геверница, немецкого катедер-социалиста, изучавшего
положение дел в России. Эта ссылка тем более примечательна, что буквально
через несколько лет он, как и другие ортодоксальные марксисты — критики
бернштейновского «ревизионизма», обвинял маститого социал-демократа в
том, что он, пересматривая ряд весьма важных положений
основоположников марксизма, опирается на исследования буржуазных профессоров, в
частности на Шульце-Геверница. При этом, конечно, умалчивалось о том, что
Маркс и Энгельс в процессе создания своей исторической, экономической
и философской теории позитивно критически осмысливали учения своих
выдающихся буржуазных предшественников. Маркс считал своим долгом
подчеркивать, что он является учеником Гегеля и продолжателем
экономических теорий А. Смита и Д. Рикардо.
1 Волгин А. Обоснование народничества в трудах г-на Воронцова. С. 96. Плеханов
пишет: «Но как бы ни было ограниченно наше знание судеб русского землевладения,
уже теперь совершенно несомненно то обстоятельство, что современная наша община
с переделами вовсе не есть тот остаток первобытного коммунизма, за который еще
недавно принимали ее многие русские и западноевропейские писатели» (С. 101). Далее
Плеханов подвергает критике идиллические народнические представления об общине,
которые все еще разделяются Воронцовым, несмотря на его признание того, что
народничество 70-х годов устарело. В рамках общины, указывает Плеханов, вполне
обнаружилась противоположность экономических интересов. «Солидарность уступает место
ожесточенному соперничеству, община становится орудием
эксплуатации бедных крестьян зажиточными и б огатея м и» (С. 134).
Все это, конечно, правильно, но не вносит ничего нового в критический анализ
народничества, который еще до этой книги Плеханова был проведен Струве, Туган-Баранов-
ским и другими «легальными марксистами».
311

Часть 1
Плеханов пишет: «По замечанию г. Шулыде-Геверница — немецкого
профессора, знающего русский язык и во время своего пребывания в России
хорошо ознакомившегося с нашими промышленными кругами, — у нас
"никто не защищает с такой горячностью, как промышленники, учения о том,
что сельская община, оплот против возникновения пролетариата, есть
важная и драгоценнейшая особенность России"»1. Это свидетельствует о том,
что молодые российские капиталисты весьма побаивались
неконтролируемого, не поддающегося предвидению процесса пролетаризации крестьянства
и разрастания пресловутой «язвы пролетариатства» (это выражение было на
устах почти всех либеральных писателей этого времени).
Плеханов в отличие от Ленина и его сторонников положительно оценивает
стремление российских пролетариев создавать производительные
товарищества (начиная от простейших вроде артелей) и потребительские кооперативы.
Экономическое сопротивление рабочего класса произволу
хозяев-капиталистов, экономическую классовую борьбу, не преследующую далеко идущих
целей (вроде захвата государственной власти, о чем постоянно говорил и
писал Ленин, считая лишь такое стремление действительной классовой
борьбой), Плеханов рассматривал как, в сущности, политическую борьбу,
полностью соглашаясь с соответствующим тезисом «Манифеста
Коммунистической партии». Поэтому он ссылается на опыт экономической борьбы
пролетариев в Германии, несмотря на то, что ее зачастую возглавляли
отнюдь не марксисты, а либеральные политики, стремившиеся смягчить
противоположность интересов труда и капитала. «В Германии, — отмечает
Плеханов, — производительные товарищества особенно распространены
были между саксонскими ткачами: в Россгайме, Гроссюгайме, Максниге,
Каменце и т.д. Саганские суконщики уже в 1810 г. положили основание
своему, впоследствии сильно развившемуся, производительному
товариществу. Пропаганда Шульце-Делича дала, как известно, новый сильный
толчок этому делу, которое, разумеется, не разрешило и не разрешит
"социального вопроса", но во всяком случае ясно показало, что для развития
кооперативных стремлений экономический прогресс гораздо важнее
"спасительной неподвижности" русских славянофилов и народников»2.
1 Волгин А. Обоснование народничества в трудах г-на Воронцова. С. 180.
2 Там же. С. 180. Плеханов, заключая свою книжку, образно сравнивает
Воронцова с Дон-Кихотом, противопоставляя ему его сподвижника, ставшего буржуазным
предпринимателем: «Дон-Кихот говорил: я поборю капитализм. Санчо прибавляет: а
пока что, я капитал приобрету и невинность соблюду» (С. 280). К этому можно лишь
добавить, что Воронцов уже в начале XX в. стал фактически сторонником
капитализма, который он, правда, понимал лишь как развитие обрабатывающей и всякой иной
промышленности, закрывая глаза на связанные с этим процессом социальные
последствия.
312

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Критика Плехановым концепций Воронцова — непосредственное
продолжение его более ранних работ— «Социализм и политическая борьба» (1883)
и «Наши разногласия» (1885). Но она, к сожалению, не выявляет новых
тенденций в развитии народничества, тенденций перерастания этого движения
в партию социалистов-революционеров, одним из приверженцев которой и
стал народник Воронцов наряду с В. Черновым, лидером этой партии,
который в начале своей политической биографии также разделял народнические
идеи и идеалы.
В 1917 г. после победы Февральской революции и низвержения
самодержавия Воронцов выступил с рядом популярных брошюр, разъяснявших на-
родническо-эсеровскую программу. «Теперь, — писал он, — когда русской
революцией на очередь поставлено такое радикальное преобразование, как
упразднение крупной, а может быть, и всей частной собственности...
естественно возникает мысль о том, чтобы это преобразование было
произведено в пользу не одного класса, а всего населения страны»1.
Земля в отличие от фабрики или завода — «бесплатный дар человеку
природой» или, как выразился крестьянский депутат первой Государственной
Думы, «земля — божья, и всякий трудящийся имеет на нее право».
Помещичье землевладение должно быть и будет упразднено, как только
соберется Учредительное собрание. Вопрос, однако, состоит в том, целесообразно
ли, с экономической точки зрения, разделить помещичью землю между
крестьянами. «Передача крупновладельческих земель в пользование мелких
хозяев имеет и другие слабые стороны»2. Как видим, Воронцов теперь
отказывается от своих прежних представлений о преимуществах мелкого
крестьянского хозяйства над крупным. Он теперь утверждает, что
общественная, коллективная эксплуатация земельной площади предпочтительнее ее
раздела на мелкие участки. Целесообразно, следовательно, превратить
помещичьи имения в «общественное производство» (Воронцов почему-то не
говорит о кооперативном производстве, по-видимому, ожидая
решения Учредительного собрания). Но он убежден в том, что «общественное
производство», установленное в сельском хозяйстве, постепенно станет
также промышленным, т.е. не только земледельческим. «В дальнейшем можно
ожидать распространение общественной организации и
сельскохозяйственного центра на обрабатывающую промышленность — сначала в области
переработки сырых продуктов самого хозяйства, а затем и в других
производствах»3. Это преобразование народник называет социализацией.
1 В.В. (Воронцов В.П.). Национализация земли и общественная организация
сельского хозяйства. Петроград, 1917. С.3.
2 Там же. С. 8.
3 Там же. С. 14.
313

Часть 1
В другой брошюре Воронцов торжественно заявляет: «... управление
государством перешло ко всему народу»1. Это— великое социальное
достижение, предотвращающее дальнейшее развитие капитализма, которому
всячески способствовало самодержавие. Капитализм не только несправедливый
общественный строй; он оказался и экономически несостоятельным, как это
наглядно доказывают постоянно повторяющиеся кризисы перепроизводства,
которые вполне сочетаются в условиях капитализма с недопотреблением
трудящихся и даже с прогрессирующей нищетой. Единственно правильный
путь— социализация производства. «Когда будет уничтожена крупная
земельная собственность и крестьянин будет получать нужную ему землю от
государства, он освободится от какой-либо зависимости от частных лиц в
отношении важнейшего средства его труда»2. Последняя глава этой
брошюры называется «Общественное земледельческое производство». Понятие
общественного производства, по-видимому, сознательно не раскрывается, не
конкретизируется Воронцовым.
Еще одна брошюра, стилистика которой напоминает прокламацию,
называется броско: «Земля — для всего народа». Читателю объясняют: когда
Земля была слабо заселена, ее хватало всем. Но затем в ходе истории
человечества появилось малоземелье, причиной которого было, однако, не
умножение населения, а захват земли некоторыми людьми. Таким образом,
земля стала частной собственностью, причем в руках немногих оказалось
много земли, несмотря на то, что они ее не обрабатывали, а земледельцам,
во всяком случае большинству из них, земли не хватало. «История
человеческого рода приняла такое направление, что все, что по здравому смыслу
недопустимо, получило, тем не менее, осуществление. Огромные площади
земли во всех странах попали в одни руки»3. Несправедливость положения,
когда одни владеют землей, а другие возделывают ее и сверх того
уплачивают собственникам земли арендную плату, очевидна. И простой народ всегда
считал, что земля в отличие от фабрики или завода является божьим даром
человеку. И «если подумать хорошенько, то с этой мыслью связана и мысль
о том, что земля не должна присваиваться в частную собственность, и что
одного человека нельзя заставлять работать на другого»4.
Царь Александр Второй упразднил крепостное право, но настоящей
свободы крестьяне не получили, так как пастбища, леса и другие угодья
остались собственностью помещиков. Крестьяне снова попали в кабалу, на
этот раз экономическую. Революция, которая смела царскую власть, унич-
1 £. Воронцов (В.В.) Социальное преобразование России. Петроград, 1917. С. 4.
2 Там же. С. 45.
3 Воронцов В.П. Земля— для всего народа. Петроград, 1917. С. 14.
4 Там же. С. 16.
314

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
тожила тем самым силу, поддерживающую помещиков. Учредительное
собрание должно возвратить землю — наследие матери-природы ее детям,
крестьянам. Они же должны понять, что земля дана им не только для
обеспечения их существования, но и для служения обществу, в котором
отныне крестьянин — полноправный гражданин. А это обязывает его
трудиться не только для себя, но и для всей страны, для всего народа. Его
личный интерес и интересы общества должны находиться в
гармоническом единстве*.
Н.Ф. Даниельсон (1844—1918)
Последней крупной фигурой в народническом движении является Н.Ф.
Даниельсон (псевдоним — Николай-он). Он отличается от своих соратников,
так как сочетает в своих воззрениях народническое мировоззрение с
марксизмом. Он — убежденный марксист, постоянно переписывавшийся с
Марксом и Энгельсом, посещавший неоднократно Маркса и, действительно,
стремившийся усвоить его учение, нисколько не сознавая того, что оно
принципиально несовместимо с народническим мировоззрением.
Даниельсон, следуя примеру Энгельса, сравнивал Марксов «Капитал» с трудом
Дарвина «Происхождение видов», считая, что и то и другое произведение
знаменуют эпоху в своей области. Естественно, что он расходился поэтому как
с Михайловским, так и с Воронцовым в оценке марксизма. Последние, как
было показано выше, упорно отстаивали мнение, что марксизм — не более
чем одна из научных гипотез, которая еще не подтверждена
последователями его основоположников. Более того: они выступали против ряда
утверждений Маркса и Энгельса, считая эти утверждения необоснованными в их
учении. Даниельсон не вступал в дискуссию со своими
единомышленниками-народниками, что не мешало ему с должной настойчивостью отстаивать
свои марксистские (по его убеждению) воззрения. Биограф Даниельсона
Ц.И. Грин заключает свою книгу следующим образом: «Итогом всей его
жизни стал перевод и издание на русском языке «Капитала» К. Маркса,
* «Примирение этих двух прав, двух требований, двух интересов — интересов
класса землевладельцев и интересов всего народа путем организации общественного
хозяйства на всем протяжении необъятной России произойдет не скоро, но можно сейчас же
примирить интересы трудящихся и интересы всего народа относительно
благоустроенных помещичьих хозяйств и сейчас же передать их в общественное хозяйствование»
(С. 59). Настаивание Воронцова на необходимости «общественного хозяйствования»
показывает, что он, по существу, уже простился с любимой своей идеей относительно
превосходства мелкого крестьянского хозяйства над крупным. Иное дело, что крупное
сельскохозяйственное предприятие он понимает, конечно, не как капиталистическое, а
как «народное производство». Эта точка зрения Воронцова, в отличие от его прежних
воззрений, не заключает в себе ничего «ревизионистского».
315

Часть 1
начатое в конце 60-х гг. по инициативе Даниельсона как коллективное дело
кружка революционно настроенной молодежи...»1.
Главной исследовательской работой Николая-она были «Очерки нашего
пореформенного общественного хозяйства». В ней автор признает, что
Россия встала на путь капиталистического развития («капитализации», по его
выражению), но этот путь не сулит ей ничего хорошего. Как и
основоположники марксизма, Даниельсон убежден в том, что эпоха капитализма, не
только западноевропейского, но и российского, приближается к своему
неизбежному катастрофическому краху. «Когда производительные силы
общества начинают перерастать хозяйственную его организацию, то последняя
также должна измениться, и если такому изменению встретятся на пути
какие-нибудь препятствия, то они приходят с нею в столкновение и рано
или поздно преодолевают ее, преобразуют и перестраивают сообразно вновь
слагающимся формам»2.
Приведенное положение, напоминающее известный тезис «Манифеста
Коммунистической партии», Даниельсон относит и к российскому, едва
только вставшему на ноги капитализму Крах российского капитализма
объясняется, с одной стороны, обнищанием массы трудящихся и, следовательно,
падением платежеспособного спроса, а с другой стороны, невозможностью
для российского капитализма обрести внешние рынки сбыта, которые уже
захвачены более развитыми капиталистическими странами. «Выступив на
капиталистическую арену после других капиталистических наций, когда
значительное большинство рынков было уже захвачено раньше нас, когда
производительность труда наших соперников далеко опередила нашу
собственную, когда с каждым годом развивающаяся производительность труда
далеко опережала развитие внешних рынков, — мы были вынуждены
довольствоваться своим внутренним рынком»3. А этот рынок, как уже
указывалось выше, с каждым годом становится все более ограниченным, так как
капитализм разоряет массы, которым становятся все менее и менее
доступны производимые им товары. Дело не только в том, что капитализм
пролетаризирует немалую часть крестьянского населения; он также губит
кустарные промыслы, которые не могут выдержать конкуренции с фабричным
производством. Еще более ухудшает положение технический прогресс,
повышающий производительность труда и тем самым сокращающий
количество необходимых для производства пролетариев. По словам Даниельсона,
«капиталистическое хозяйство освободило слишком значительное число лиц,
1 Грин Ц.И. Переводчик и издатель «Капитала». М., 1985. С. 215.
2 Николай-он. Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. СПб., 1893.
С. 303.
3 Там же. С. 323.
316

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
рабочая сила которых пропадает даром для общества»1. Доля наемного труда
в произведенных товарах все более и более сокращается. Эти рассуждения
нередко встречались у марксистов конца XIX— начала XX столетия. Их
разделяла, например, Р. Люксембург, о чем будет речь в соответствующих
главах этой книги. Однако марксистского, строго говоря, в этих
рассуждениях очень мало, хотя бы уже потому, что они противоречат теории
реализации, разработанной Марксом, согласно которой капитализм не
только создает, но и расширяет внутренний рынок не столько за счет увеличения
производства предметов народного потребления, сколько за счет
производства и сбыта средств производства, которые, разумеется,
покупаются самими же капиталистами.
Предрекая крах капитализма в недалеком будущем, Даниельсон однако
далек от того, чтобы отказаться от развития промышленного производства,
не соглашаясь, следовательно, с теми народниками, которые, ничтоже сум-
няшеся, отождествляют капитализм и промышленное производство.
Промышленное производство в его капиталистической форме, безусловно, должно
быть упразднено, но оно же должно получить значительное развитие как
«народное производство», которое обойдется без
эксплуататоров-капиталистов. Он пишет: «...мы, находясь в семье европейских народов, быстро
развивающих промышленность труда, не можем довольствоваться ни той
формой мелкого домашнего производства, которая нас удовлетворяла не далее
трех-четырех десятилетий тому назад и о поддержке которой мечтают
многие, ни тою, которая ее сменила и которую искусственно насаждаем и
которой покровительствуем в ущерб благосостоянию всего населения.
Русскому обществу предстоит решение великой задачи, крайне трудной, но не
1 Там же. С. 328. В дополнение к приведенному положению Даниельсон утверждает:
«...Условия работы на фабриках и заводах... оказывают разрушительное влияние и на
физическое развитие всего населения». Отсюда следует, что «логика формы
производства, основанной на владении производителем средствами производства, и
покровительство развитию капитализма... ничего кроме вреда не приносит и государству» (С. 338).
И далее снова подчеркивается: «...пределы развития капитализма ставятся
возрастающей бедностью, обусловленною его же собственным развитием, возрастающим числом
рабочих, совсем не занятых и не могущих быть занятыми капиталом...» (С. 341).
Однако капиталисты, идя навстречу своей гибели, все более расширяют производство:
«Фабрики и заводы работают вовсю. Прибыль достигает чудовищных размеров.
Промышленность и торговля процветают. Но процветание это в общехозяйственном смысле только
кажущееся» (С. 315). Последнее утверждение народника-марксиста ясно
свидетельствует о том, что в его теоретических построениях концы не сходятся с концами. Как может
возрастать производство, а вслед за ним и прибыль (и притом в чудовищных размерах),
если платежеспособный спрос непрерывно сокращается, т.е. произведенные товары не
находят покупателей?
317

Часть 1
невозможной — развить производительные силы населения в такой форме,
чтобы ими могли пользоваться не незначительное меньшинство, а весь
народ»1. Необходимо прежде всего, полагает Даниельсон, преодолеть
«отчуждение» между земледелием и обрабатывающей промышленностью,
отчуждение, порожденное, по его мнению, капитализмом. Соединение
земледелия с обрабатывающей промышленностью тем более необходимо, что
оно— «единственно остающийся источник существования, становится все
в большую и большую зависимость от стихийных условий», т.е. от климата,
погоды и т.п. По этим причинам «власть человека над природою в этой
области с каждым годом слабеет, вследствие хищнического отношения к
земле, лесу и пр.»2. Обрабатывающая промышленность, поскольку она
соединится с земледелием, станет спасением крестьянского хозяйства от
бедствий, порождаемых стихийными силами природы.
В какой же, разумеется отличной от капиталистической, форме можно и
должно соединить промышленное производство и земледелие? Ответ на этот
вопрос предуготовлен народнической доктриной: крестьянская община —
единственно верный путь. И искренне считающий себя марксистом Даниельсон,
немало сделавший для ознакомления с основным трудом Маркса российской
интеллигенции, позабыв азы марксизма, возлагает свои надежды на общину.
«Научное земледелие и современную крупную промышленность нам
приходится привить к общине и, в то же время, настолько видоизменить ее, чтобы
она стала подходящим орудием для организации крупной промышленности
и для преобразования ее из капиталистической в общественную»3. Хорошо,
конечно, что Николай-он не удовлетворен состоянием крестьянской общины,
но его надежды на ее «видоизменение», обновление, конечно, утопичны.
1 Николай-он. Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. С. 343.
2 Там же. С. 335.
3 Там же. С. 344. Продолжая теоретическое обоснование возможности и
необходимости такого сочетания промышленности и земледелия, Даниельсон предлагает:
«...направить все усилия на объединение земледелия и обрабатывающей промышленности в
руках непосредственных производителей, но объединения не на почве мелких,
разрозненных производительных единиц, — что было бы равносильно "увековечиванию
всеобщей посредственности", — а на почве создания крупного общественного,
обмирщенного производства, основанного на свободном развитии общественных производительных
сил, на приложении науки и техники и имеющего в виду удовлетворение
действительных потребностей и благосостояния всего населения» (С. 346). Речь идет, конечно, о
«социализации» общественного производства. При этом, по-видимому, в первую
очередь имеются в виду кооперативные производственные предприятия. Но так как такого
рода предприятия едва ли могут быть созданы в лоне крестьянской общины, то понятие
социализированного производства остается, так же как у Воронцова, совершенно
абстрактным, неопределенным и поэтому весьма мало содержательным.
318

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Предлагая сочетать обрабатывающую промышленность с земледелием, он,
несомненно, имеет в виду промышленную переработку продукции
сельского хозяйства. Это в значительной мере действительно возможно. Но
промышленное производство (и это не может быть ему неизвестно) не
сводится к переработке сельскохозяйственной продукции. Гораздо большую роль в
этой индустриальной сфере играют добыча и переработка многообразных
ископаемых богатств земли, машиностроение, химическое производство и
т.д. Все эти отрасли промышленного производства невозможно привязать не
только к крестьянской общине, но и к сельскому хозяйству вообще.
Даниельсон, конечно, не является «ревизионистом», но поскольку он
пытается применить марксизм для обоснования народнической утопии, его
воззрения, вопреки его собственным убеждениям, оказываются
разновидностью латентного «ревизионизма».
Подвожу итоги моей критической характеристике российского
народничества. Энгельс в послесловии к своей работе «О социальном вопросе в
России» изобличает народнические иллюзии относительно возможности
крестьянской общины освоить промышленное производство, поскольку последнее
развивается, в основном, независимо от сельского хозяйства и нуждается для
своего развития в несравненно более широкой социально-экономической
основе. Он пишет: «каким образом община может освоить гигантские
производительные силы капиталистического общества в качестве общественной
собственности и общественного орудия, прежде чем само капиталистическое общество
совершит эту революцию? Каким образом может русская община показать
миру, как вести крупную промышленность на общественных началах, когда
она разучилась уже обрабатывать на общественных началах свои
собственные земли?»1. Вопрос этот, разумеется, носит риторический характер.
Г.В. Плеханов, который в начале своей интеллектуальной биографии был
народником, в дальнейшем, перейдя на позиции марксизма, основательно
критиковал народнические иллюзии. В работе «Социализм и политическая
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 445. Впрочем, если не прямо, то косвенно
Энгельс все же отвечает на этот вопрос: «...исторически невозможно, чтобы обществу,
стоящему на более низкой ступени экономического развития, предстояло разрешить
задачи и конфликты, которые возникли и могли возникнуть лишь в обществе, стоящем на
гораздо более высокой ступени развития... Каждая данная экономическая формация
должна решать свои собственные, из нее самой возникающие задачи; браться за решение
задач, стоящих перед другой, совершенно чуждой формацией, было бы абсолютной
бессмыслицей. И к русской общине это относится не в меньшей мере, чем к
южнославянской задруге, к индийской родовой общине...» (С. 445). Это послесловие вместе с
названной выше работой было издано на русском языке в 1894 г. в виде брошюры
«Фридрих Энгельс о России». Но ни Михайловский, ни Воронцов, ни другие
народники не откликнулись на эти замечания Энгельса.
319

Часть 1
борьба» он так характеризовал мировоззрение народников: «Такая узкая и
безнадежная философия русской истории должна была логически вести к
тому поразительному выводу, что экономическая отсталость России
является важнейшим союзником революции...»1. Особенно ценным в этой работе
мне представляется разграничение, проводимое между народниками конца
80-х—90-х гг. и народовольцами, поскольку это разграничение сплошь и
рядом выпускается из виду, когда речь идет о революционном (не говоря уже
о либеральном) народничестве. Плеханов же недвусмысленно указывает на
то, что народничество «стояло в резком отрицательном отношении ко
всякой государственной идее; народовольцы рассчитывали осуществить свои
социально-реформаторские планы с помощью государственной машины.
Народничество открещивалось от всякой «политики»; народовольцы видели в
«демократическом политическом перевороте» самое надежное «средство
социальной реформы... словом, в действительности, "народовольство" было
полным и всесторонним отрицанием народничества...»2.
Эта оценка либерального народничества решительно расходится с той
характеристикой Н.К. Михайловского, которую мы находим у В.И. Ленина в
его статье «Народники о Н.К. Михайловском», опубликованной в 1914 г.
После того как в 1894 г. Ленин беспощадно разделался с этим выдающимся
народником в работе «Что такое "друзья народа" и как они воюют против
социал-демократов?», он существенно изменил свое отношение к нему. В этой
статье он уже заявляет: «Великой исторической заслугой Михайловского в
буржуазно-демократическом движении в пользу освобождения России было
то, что он горячо сочувствовал угнетенному положению крестьян, энергично
боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отстаивал
в легальной, открытой печати — хотя бы намеками сочувствие и уважение к
"подполью", где действовали последовательные и решительные демократы-
разночинцы, и даже сам помогал этому подполью»3. Какая из этих оценок
вернее? Я думаю, что обе верны и обе, пожалуй, несколько односторонни.
В опубликованной итальянскими марксистами и переведенной на русский
язык «Истории марксизма» особое внимание уделено анализу отношения
деятелей народнического движения к марксизму. Это именно тот вопрос,
который наиболее односторонне и, главным образом, в отрицательном плане
рассматривался и Плехановым и Лениным. В отличие от них А. Валицкий, автор
главы «Русский социализм и народничество», подчеркивает, что народники
«вовсе не были врагами марксизма». Марксов «Капитал» произвел на них «столь
глубокое впечатление, в особенности описание жестокостей, связанных с пер-
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. 1. С. 63.
2 Там же. С. 66.
3 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 333—334.
320

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
воначальным накоплением, что они решили любыми средствами
воспрепятствовать капиталистическому развитию России...»1. Естественно, что поэтому они
не могли согласиться с положением Маркса об исторической
прогрессивности капиталистического способа производства, а также о неизбежности
перехода от простого товарного производства к капиталистическому. И если
вначале народники рассматривали марксизм как самый эффективный
способ разоблачения капиталистической эксплуатации, то «позднее опп пришли
к заключению, что речь идет об одной из самых зловредных форм
"объективизма", который абсолютизировал развитие производительных сил и
остался совершенно безразличным к цене человеческих жертв, положенных
на алтарь этого развития. А после подобного заключения народническая
"субъективная социология" превратилась в орудие борьбы против марксизма»2.
В нашей литературе о народничестве бытует ошибочное представление,
будто это течение окончательно исчерпало себя уже к началу XX в. Эту точку
зрения неоднократно высказывал, в частности, Ленин, который писал,
например, в 1908 г., что «народнический социализм в России умирает, что он
уже умер давно (курсив мой — Т. О.)»3. Однако, вопреки этому «давно», он
же писал тремя годами раньше, что народничество «все еще живет (при
помощи ревизионизма самой последней моды), но лишь в виде частичных
"исправлений" марксизма»4. Сопоставляя эти два высказывания, трудно
сказать, какова в действительности была точка зрения Ленина. Впрочем, о
1 История марксизма. Т. 2. Вып. 1. М., 1981. В.В. Зверев приводит в своей
монографии «Реформаторское народничество и проблемы модернизации России» взгляды на
марксизм сравнительно малоизвестных народников, что, на мой взгляд, особенно
показательно. Так, П.П. Червинский в опубликованной в 1875 г. статье «Типы народного
хозяйства» писал: «...за исключением движений, возбужденных религиозным
фанатизмом, едва ли найдется хоть одно крупное историческое событие, которое при
ближайшем рассмотрении, по крайней мере на три четверти, не вызывалось экономическими
пружинами» (С. 163). Материалистическое понимание истории не вызывает у Червин-
ского принципиальных возражений, что существенно отличает его от Михайловского.
Другой, также малоизвестный народник, И.И. Каблиц (псевдоним: Юзов), правда,
считает марксизм лишь теорией западноевропейского капитализма. В.В. Зверев пишет о нем:
«Марксизм, как считал Каблиц, вырос на фактах западноевропейской жизни и в силу этого
мог применяться только для анализа западного типа цивилизации» (С. 179). В своей
монографии «Интеллигенция и народ в общественной жизни России» (СПб., 1886) Каблиц,
обвиняя марксизм в односторонности, утверждает: «Если экономические силы оказывают
могущественное влияние на склад общественных форм, то не меньшее влияние на них
имеют юридические силы» (С. 156). И несколько ниже: «Юридические силы имеют такое
же самостоятельное влияние на общественные формы, как и экономические» (С. 156).
2 Там же. С. 383.
3 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 145.
4 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 22. С. 191.
II Зак. 1440
321

Часть 1
ней, пожалуй, можно судить хотя бы на том основании, что эсеров Ленин
неоднократно характеризовал как левых народников. Действительно, партия
социалистов-революционеров являлась продолжательницей народнического
движения, которое она освободила от слепой веры в общину как основу
будущего социалистического общества. Не мешает напомнить о том, что
лидер этой партии В. Чернов был сначала народником. В статье «Памяти
Н.К. Михайловского» он писал: «Умер один из самых крупных русских
мыслителей-социалистов, умер последний из могикан славного поколения
семидесятых годов, умер человек, отражавший в своих писаниях и неизменный
идеалистический порыв целого ряда революционных поколений русской
интеллигенции к светлому будущему...»1. Эта высокая оценка— не просто
обычная особенность некролога, она, как свидетельствуют сочинения
Чернова, указывает на идейную преемственность, связывающую партию
социалистов-революционеров с народническим наследием.
Чернов подчеркивает, что Михайловский, несмотря на свои критические
замечания в адрес марксизма, отнюдь не был его противником. Хотя с этим
выводом нельзя, конечно, согласиться, следует признать, что он все-таки не
лишен некоторых оснований. Михайловский весьма высоко оценивал мар-
ксову критику капитализма, его критику существующего общественного
разделения труда и также разделял положение Маркса о превосходстве
крупных сельскохозяйственных предприятий над мелкими. Кроме того, он
решительно противился идеализации мужика, общины, артели. Не случайно
поэтому Каблиц называл Михайловского «вреднейшим из марксистов»2.
Чернов, конечно, не считает Михайловского марксистом, ему важно
доказать, что этот народнический лидер освоил то содержание марксизма,
которое могло быть согласовано с народническим мировоззрением.
Михайловский, отмечает Чернов, был автором ряда революционных
прокламаций, ввиду чего его обычная характеристика как либерального
народника должна быть, по меньшей мере, уточнена. Да, он, конечно, не был
сторонником революции, народного восстания, но это вовсе не значит, что
он не боролся против самодержавия и связанных с ним реакционных
социальных порядков. В прокламации по поводу оправдания В. Засулич он
писал: «Тщетно правительство грозит репрессиями, как закрытие высших
учебных заведений, запрещение газет, приравнивание жандармских команд к
военному караулу или законодательное сокращение района действия суда
присяжных. Общественные дела должны быть переданы в
общественные руки. Если этого не будет достигнуто в формах
представительного правления с выборными от русской земли, в стране должен
1 Гардении Ю. (Чернов В.М.) Памяти Н.К. Михайловского. СПб., 1906. С. 1.
2 См.: Там же. С. 38.
322

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
возникнуть тайный комитет общественной безопасности.
И тогда горе безумцам, становящимся поперек путей истории»1.
Разумеется, социалисты-революционеры не были просто продолжателями
народнического мировоззрения. В.М. Чернов в своих воспоминаниях
подчеркивает это обстоятельство. Однако автор предисловия к этой книге — «Перед
бурей. Воспоминания» — Б.М. Николаевский тем не менее считает
необходимым указать: «Было бесполезным продолжать спор о том, может или нет
Россия миновать капиталистическую фазу развития. Капитализм пришел в ее
действительность, уже стал фактором, определяющим пути развития. Отсюда
"кризис народничества" конца XIX в., когда многим казалось, что его
лебединая песня уже спета. Хоронить народничество было еще рано. Наоборот,
оно шло навстречу периоду блестящего расцвета, связанного с эпохой
1905г.,— и этот расцвет неразрывно связан с именем В.М.Чернова»2. Это
утверждение не вполне точно передает теоретическую и политическую
позицию Чернова, но косвенным образом указывает на ее двойственный характер.
Ставя вопрос, в каком отношении находится партия
социалистов-революционеров к народничеству, Чернов писал: «Но спрашивается: что же такое "эсер-
ство"? Или это не более, как реставрированное народничество? Или это только
переложение на модернистский язык всего символа веры семидесятых годов?
Или развивался только наш стиль и обогащался только наш лексикон
политических выражений, а мысль наша безнадежно застыла? Или мы не развивались
вместе с развитием международной социалистической мысли, в неразрывном
общении с нею, оплодотворяя ее результатами свои самостоятельные творческие
силы... Мы, конечно, не принадлежим к числу тех, кто "отказывается от
наследства" шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов. Мы не рвем
идейной традиции, соединяющей нас с нашими славными предшественниками...»3.
1 Там же. С. 67.
2 См.: Балуев Б.П. Н.К. Михайловский и «легальные марксисты» // Отечественная
история. 1992. №6. С. 8—9.
3 Чернов В. Собр. соч. Вып. 1. «Земля и право». Петроград, 1917. С. 204. Далее,
однако, указывается на отличие «эсерства» от народничества: «...Для нас и
народничество и народовольцы — пройденные ступени органического роста нашего движения...
Мы, социалисты-революционеры, представляем собой новое идейное образование»
(С. 205). И далее следующее пояснение: «Для нас община дорога постольку, поскольку
в ней живет, растет и усложняется общая уравнительная тенденция, для
которой, на известной ступени развития, сами формы общины становятся узкими и
тесными. Жизненный голос общины для нас в том, что выводит крестьян за пределы
общины и приводит к социализации земли» (С. 230). Социализация земли
предполагает, согласно программе эсеров, уничтожение частной собственности на землю,
превращение ее в общенародное достояние, создание крупных производственных
кооперативов. Эта эсеровская программа, пожалуй, мало чем отличается от марксистской,
как ее понимали основоположники марксизма.
323

Часть 1
Таким образом, народничество как более или менее цельная система
взглядов не могло сохраниться после российской революции 1905 г. Однако
родственное народничеству умонастроение сохранялось у самых различных
политических деятелей и мыслителей. Так, С. Четвериков, бывший народник,
ставший эсером, писал в 1908 г.: «Форма "хуторного" хозяйства не
разрешает коренным образом вопроса о наиболее лучшем использовании
крестьянских земель, как чуждая по духу русскому народу и ведущая за собой
разложение общины, несомненного, веками выработанного устоя крестьянской
жизни»1. Надел, которым владеет крестьянин, т.е. пахотная земля, должен,
разъясняет Четвериков, оставаться его собственностью, но луга, пастбища и
леса должны быть собственностью «общины». Показательно, что слово
община заключается Четвериковым в кавычки: по-видимому, он уже
осознает, что прежней общины более не существует, но все же надеется
возродить, воссоздать эту ушедшую в прошлое социальную общность.
Другой, пожалуй, еще более яркий пример народнического типа
умонастроения я нахожу у Л.Н. Толстого, который писал в 1908 г., что любит
русский народ: «настоящий русский мужицкий народ, не тот народ, который
побеждал Наполеона, завоевывал и подчинял себе другие народы, не тот,
который, к несчастью, так скоро научился делать и машины, и железные
дороги, и революции, и парламенты со всеми возможными
подразделениями партий и направлений, а тот смиренный, трудовой, христианский,
кроткий, терпеливый народ, который вырастил на своих плечах все то, что
теперь так мучает и старательно развращает его»2. Можно поручиться, что
под этими словами охотно бы подписался Михайловский, у которого, как
было показано выше, нетрудно вычитать вполне схожие с толстовскими
рассуждения.
Л. Толстой, конечно, не был идеологом крестьянства или дворянства; он
был великим народным писателем, который, однако, испытывал на себе
влияние тех или иных идеологий, по-видимому, и народнической также.
На этом я считаю законченной критическую характеристику
народничества, как частью латентной, частью открытой ревизии марксизма, которая
1 Четвериков С. Община и собственность М., 1908. С. 6.
2 Толстой Л.Н. Собр. соч. М., 1964. Т. 15. С. 357. Еще более далекий от
народничества, чем Толстой, Н.Я. Данилевский, мыслитель, идеи которого возродил
(по-видимому, не зная об этом) О. Шпенглер, писал вполне в духе народничества: «...к
счастью, европеизация не успела еще порушить коренные начала русской жизни —
православие и общину. Еще не поздно очистить их от искусственных наслоений, дать
им приоритетное развитие и только через их призму усвоить достижения западной
культуры, если это необходимо...» {Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб., 1995.
С. 15). Я цитирую новейшее издание этой главной работы Данилевского, впервые
вышедшей в свет в 1869 г.
324

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
более чем на целое десятилетие предшествовала появлению на
исторической арене «ревизиониста» Э. Бернштейна и в ряде вопросов
предвосхитила его «антимарксистские» тезисы и их обоснование. Я, правда, не
коснулся такого своеобразного представителя этого течения, как Ткачев, но
лишь потому, что его воззрения были уже охарактеризованы в связи с
воззрениями В.И. Ленина, одним из несомненных предшественников
которого он был.
Глава четвертая
Ревизия марксизма «легальными марксистами»
Одной из загадок исторического развития пореформенной России XIX в.
является, с одной стороны, небывалое по сравнению с другими
европейскими странами распространение марксизма, а с другой — исторически первые
попытки систематической ревизии учения основоположников марксизма. В
предыдущей главе уже говорилось о народнической ревизии этого учения,
однако, как свидетельствуют работы Н.К. Михайловского, В.П. Воронцова и
других выдающихся представителей этого движения, народнический
«ревизионизм» носил в основном, так сказать, аграрный характер, т.е. подвергал
критике марксистские положения о неизбежной (и прогрессивной) победе
капитализма в сельском хозяйстве и связанной с этим пролетаризации
большинства деревенского населения. В отличие от народников «легальные
марксисты» осмысливают учение основоположников марксизма в целом,
благодаря чему их ревизия этой теории обретает систематический и во
многом обоснованный характер. Я уже не говорю о том, что «легальные
марксисты» были в течение ряда лет убежденными сторонниками
марксизма и проповедовали это учение в той мере, в какой это было возможно в
царской России, т.е. смягченным, завуалированным образом, так как их книги
и статьи печатались (за редким исключением) лишь в России.
Вообще следует считать поразительным явлением то, что марксистские
воззрения легально проповедовались в России, несмотря на цензурные
препоны, которые, казалось бы, не должны были допускать пропаганды
этакой ереси. Но дело в том, что царизм был изрядно напуган
народовольческим терроризмом, а так как «легальные марксисты» выступали против
народничества (следовательно, и против народовольцев), то им было
дозволено проповедовать марксистские воззрения в некоторых малотиражных
периодических изданиях.
325

Часть 1
О том смятении, в которое привела самодержавие «Народная воля», можно
судить по донесениям царских осведомителей. Так, H.H. Голицын сообщал
в 1880 г.: «Ход событий, которыми отмечено революционное движение и его
стремительное развитие в 1879 г., показал со всей очевидностью, что
мятежное настроение умов и заражение интеллигентных классов отравой
превратных идей усиливалось, несмотря на все меры правительства, которое
тщетно (курсив мой — Т. О.) пыталось уничтожить социалистические
элементы в среде общества»1.
Другой информатор правительства И. Мальшинский с трепетом доносил:
«Червь либерализма просочился в правительственные органы...» (речь шла о
некоторых официозных изданиях— Т. О.). Ссылаясь на «происки» Герцена,
ткачевский «Набат», тайное революционное общество Ишутина, информатор
утверждал: «Эти кружки по-прежнему исповедуют социалистический
катехизис, но направили свои концентрированные усилия на борьбу не с
экономическим, а с государственным устройством, и на этом пути их преступная
деятельность обострилась до крайности»2. Следует ли поэтому недоумевать,
почему правительство самодержавной России терпимо относилось к отнюдь
не революционным, не мятежным сочинениям «легальных марксистов»?
Родоначальником российского «легального марксизма» всегда почему-то
называют П.Б. Струве, хотя гораздо раньше него выступил с изложением, и
я сказал бы, пропагандой марксизма Н.И. Зибер. Его могут, конечно,
причислить к так называемым катедер-социалистам, университетским
профессорам, излагавшим в своих лекциях и печатных работах социалистические
воззрения (как правило, далекие от марксистского социализма) и
подвергавшие критическому пересмотру основные положения марксистской теории.
Но Зибер радикально отличался от этих, если воспользоваться термином
«Коммунистического манифеста», буржуазных социалистов. H.A. Цаголов,
автор предисловия к его избранным сочинениям, с полным основанием
указывает, что Зибер был первым комментатором и пропагандистом мар-
ксова «Капитала» не только в российской, но и в мировой печати. Н.И. Зибер
также является предшественником Струве, Бердяева, Булгакова, Туган-Бара-
новского в критике народничества. Цаголов отмечает, что Зибер, вскрывая
несостоятельность народнической утопии, убедительно доказывал, что
капиталистический строй — не частное явление, так как он с объективной
необходимостью вырастает из повсеместно существующего товарного
хозяйства, которое перерастает в капиталистическую систему, как только на
исторической арене появляется свободный от крепостной зависимости тру-
1 Голицын H.H. Хроника социалистического движения в России. СПб., 1880. С. 103.
2 Мальшинский И. Обзор социально-революционного движения в России. СПб., 1880.
С. 313.
326

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
женик. «В этой связи становится особенно очевидной, — пишет Цаголов, —
неправильность мнения об оторванности Зибера от русского
освободительного и революционного движения, тем более что имеются и прямые
свидетельства об его совместной работе и в России и за границей с деятелями
русского освободительного движения»1.
Н. Ангарский в исследовании о «легальном марксизме» указывает, что
Зибер в 1871 г. защитил диссертацию «Теория ценности и капитала Д. Ри-
кардо». Маркс в предисловии ко второму немецкому изданию первого тома
«Капитала» отмечает: «Еще в 1871 году г-н Н. Зибер, профессор
политической экономии в Киевском университете, в своей работе "Теория ценности и
капитала Д. Рикардо" показал, что моя теория стоимости, денег и капитала
в ее основных чертах является необходимым дальнейшим развитием учения
Смита—Рикардо. При чтении этой книги западноевропейского читателя
особенно поражает последовательное проведение раз принятой чисто
теоретической точки зрения»2.
Маркс и Энгельс положительно оценивают этот труд Зибера в своих
письмах. В 1881 г. Маркс встретился с Зибером в Лондоне. Все это говорит о
том, что основоположники марксизма проявляли живейший интерес к
исследованиям этого экономиста, хотя для них, по всей видимости, было ясно,
что он не является революционным социалистом.
Зибер пришел к убеждению, что капиталистический способ производства
со временем претерпит существенную, благодетельную для трудящихся
трансформацию. Благодаря развитию производительных сил, полагал он,
«возможно осуществление иного общественного состояния. В подобном
состоянии не существовало бы более борьбы и различий между классами,
никаких забот об индивидуальном существовании и впервые могла бы идти
1 См.: Зибер Н.И. Избр. эконом, произв.: В 2 т. Т. 1. М., 1959. С. 9. Предисловие
H.A. Цаголова. Приведенное утверждение о связи Зибера с российским
освободительным движением представляется мне преувеличением. Зибер, разделяя полностью
экономические воззрения Маркса, не разделял сделанные Марксом революционные выводы.
Это фактически признает и проф. Цаголов: «Ошибка Зибера не в том, что он оставлял
незыблемыми основы капитализма, а в том, что он наивно предполагает, что эта основа
может быть изменена буржуазным государством, которое он считал надклассовым»
(С. 18). Зибер, пишет Цаголов, не был и приверженцем материалистического
понимания истории и связанного с ним положения об исторической необходимости
революционного перехода от одной общественной формации к другой. Поэтому его вывод, что
Зибер «боролся за социалистический строй» (С. 27) представляется мне совершенно
необоснованным. Зибер был кабинетным ученым, и заслуги его состоят в том, что он
первым в России (и не только в ней) обстоятельно изложил основные положения
первого тома марксова «Капитала».
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 19.
327

Часть 1
речь о действительной человеческой свободе, о существовании в гармонии
с познанными естественными законами»1.
Когда либеральный экономист Жуковский опубликовал статью «К. Маркс
и его книга о Капитале» с весьма поверхностными и ошибочными
суждениями о труде Маркса, Зибер выступил в печати против этих суждений.
Маркс, между прочим, прочел статью Жуковского и также статью
Михайловского, возражавшего этому автору. Маркс даже написал письмо — ответ
на эту полемику, однако потом решил не посылать его в Россию. Это
письмо, как уже говорилось в предшествующей главе, было опубликовано в
России через пять лет после кончины Маркса.
Н. Ангарский упоминает о монографии П. Орловского «К истории
марксизма в России», в которой Зибер характеризуется как «однобокий
марксист», игнорирующий диалектику. Ангарский отвергает это утверждение и
вслед за Л.М. Клейнбортом, автором книги «Николай Иванович Зибер»
(Петроград, 1923) показывает, что Зибер не был противником диалектики, как
это видно из его статьи против Жуковского и других работ. Так, в своем
анализе капиталистической экономики Зибер подчеркивает внутренне
присущее ей противоречие, определяющее характер ее развития. «Разве, — пишет
он, — например, не фактическое противоречие капиталистической
продукции — то обстоятельство, что она заваливает периодически товарами
всемирный рынок и заставляет голодать миллионы именно в то время, когда
предметов потребления слишком много». И далее, несколькими строками
ниже: «Разве это не фактическое противоречие, что ратуя за
неприкосновенность собственности, капитализм лишает большинство крестьян земли и
держит на одной задельной плате громадное большинство населения»2. Зибер
говорит о «фактическом противоречии», подчеркивая тем самым, что Маркс,
в противоположность Гегелю, исследует противоречивый процесс не столько
в мышлении, сколько в самой действительности.
Полностью разделяя экономическое учение Маркса, Зибер однако не
касается его политической, революционной теории. Это, несомненно,
сознательное умолчание можно было бы, вероятно, рассматривать как латентный
1 Зибер H.H. Экономические эскизы // Соч. Т. 1. СПб., 1900. С. 366.
2 Зибер Н.И. Избр. произв.: В 2 т. Т. 1. М., 1959. С. 563. Полемизируя с Жуковским,
отвергавшим диалектику, Зибер все же оговаривается, что «диалектическую сторону
своего изложения Маркс, кажется, мог бы действительно немного сократить, не нанося тем
ни малейшего ущерба делу» (С. 562). Жуковский обвинял Маркса в «апологии» прав
пролетариата, в отсутствии научной объективности. Зибер, возражая ему, говорит, что
можно вычеркнуть «все то, что носит характер более или менее личных и
субъективных выводов и заключений. Тогда остаток изобразит ту чистую теорию, в которой не
будет уже места ни симпатиям, ни антипатиям, а будет видно без труда, что сама теория
от этой операции не пострадала» (С. 585).
328

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
«ревизионизм». Однако понятие скрытого «ревизионизма», на мой взгляд,
неприменимо в данном случае. И вообще говоря, настоящий «ревизионизм»
собственно потому и является ревизионизмом, что он открыто заявляет о своем
несогласии с теми или иными положениями данной теории, привлекает
внимание к своим возражениям и суммирует их в виде новой концепции.
В отличие от Маркса и Энгельса, которые весьма отрицательно
отзываются об экономических воззрениях Родбертуса (так, в четвертом томе
«Капитала» Маркс неоднократно обзывает их нелепостью), Зибер
относится к теории Родбертуса с уважением и симпатией. «В лице Родбертуса, —
пишет он, — читатель имеет дело с автором, представляющим довольно
редкое сочетание значительного дара мышления с обширным и
разносторонним образованием. Если прибавить к этому не менее редкое научное
беспристрастие автора, то всего этого будет за глаза достаточно, чтобы отвести
Родбертусу одно из первых мест в ряду экономистов...»1.
Зибер характеризует Родбертуса как немецкого предшественника
экономической теории Маркса. Он подчеркивает, что Родбертус подвергает
критике капиталистический строй, порождающий нищету трудящихся,
несмотря на перепроизводство товаров, следствием чего становятся кризисы,
которые подобны стихийным природным катаклизмам. В этой связи
приводится такое примечательное высказывание этого экономиста: «Главной
целью моих исследований будет способствовать увеличению доли рабочих
классов в национальном доходе... Предметом моих стремлений служит то,
чтобы и этот класс также принял участие в результатах производительности
труда и чтобы был отменен закон, на основании которого, как бы ни
возрастала производительность труда, рабочий класс постоянно, все снова и
снова, отбрасывается на низкий уровень заработной платы»2. Вместе с тем
Зибер критикует родбертовскую теорию ренты, считая не без оснований, что
она возрождает концепцию физиократов.
Зибер, конечно, не типичная фигура для идейного течения, получившего
название «легальный марксизм». Его первым и главным представителем
является П.Б. Струве.
П.Б. Струве (1870—1944)
Книга Струве «Критические заметки по вопросу об экономическом
развитии России», опубликованная в 1894 г., представляет собой не только
основательную, систематическую критику народнических концепций, но и
весьма содержательное изложение учения основоположников марксизма,
которое вместе с тем также подвергается критическому анализу. Я и в этой
1 Зибер Н.И. Избр. эконом, произв. Т. 1. С. 684.
2 Там же. С. 59.
329

Часть 1
главе, как и в главе о народничестве, буду рассматривать воззрения
«легальных марксистов», анализируя их основные произведения в хронологическом
порядке. Этот способ рассмотрения мне представляется наиболее удобным
не только с точки зрения изложения, но и с целью анализа эволюции
воззрений «легальных марксистов», т.е. их перехода с позиций марксизма на
немарксистские, хотя порой и не чуждые социалистическим идеям позиции.
Струве был не только теоретиком, но и политическим деятелем. Он
принимал участие в Лондонском конгрессе II Интернационала, участвовал
также в первом съезде РСДРП (Минск, 1898), был, в частности, автором
«Манифеста РСДРП», нелегально опубликованного непосредственно после этого
съезда. Первое издание марксова «Капитала» вышло под его редакцией. Он
также был редактором легальных марксистских изданий «Новое слово» (1897)
и «Начало» (1899). Однако уже в первые годы XX в. он фактически порвал
с марксизмом и по требованию Г.В. Плеханова был исключен из РСДРП.
В 1901 г. Струве опубликовал статью «Против ортодоксальной
нетерпимости — pro dogma sua», прямо направленную против марксизма, который
характеризовался как максимализм. В этой связи он писал в сборнике статей,
печатавшихся в начале девятисотых годов: «Как ни высока может быть
культурная ценность той или иной формы максимализма, как ни
привлекательны искренностью и порывом его представители, максимализм как пропо-
в е д ь и как всепоглощающая норма поведения есть изуверство и деспотизм,
непереносимые для современного человека»1.
Энгельс читал одну из статей Струве, опубликованную на немецком
языке. Об этом он пишет в письме Н.Ф. Даниельсону от 24 ноября 1894 г. По-
видимому, Даниельсон также в какой-то мере подвергал критике некоторые
народнические воззрения, но поскольку сам он был народником, то не
высказывается об этом с достаточной определенностью.
Но вернемся к основной, марксистской работе Струве. Ее содержание —
критика народнических концепций с позиций марксизма. «Историческая
философия Маркса, — пишет Струве, — проникает его учение о
происхождении капиталистического строя, но она шире его; она, по мысли ее творца,
обнимает все возможные изменения общественных форм,
как в прошлом, так и в будущем; это смелая попытка из одного начала
объяснить весь исторический процесс»2.
1 Струве П.Б. Patriotica. M., 1997. С. 217.
2 Струве П.Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России.
СПб., 1894. С. 45. Приведу еще некоторые характеристики марксизма в этой книге. «Если
мы говорим, что экономические факты являются первым звеном в той причинной цепи,
которую мы называем историей или социальной эволюцией, то, в сущности, это
положение вытекает из общего сведения всего индивидуального к социальному» (С. 42).
330

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Сошлюсь еще на одну, весьма высокую оценку экономического учения
Маркса в рассматриваемой книге: «Заслуга выяснения истинного
соотношения между производством и распределением принадлежит именно Марксу.
Несостоятельность капитализма и необходимость перехода к иному
экономическому порядку обусловливается с этой точки зрения, прежде всего, чисто
экономическими причинами: обобществленное производство не может
мириться с индивидуалистическим, беспорядочным распределением и
потреблением»1.
Высокая оценка экономического и социально-политического содержания
марксизма, однако, далеко не исчерпывает идейного содержания данной
работы Струве. В ней также содержатся и вполне определенные критические
замечания, которые впоследствии получили название «ревизионизм». Так,
он возражает против марксистского понимания государства как
«организации классового господства». С его точки зрения, которая, кстати сказать,
иной раз высказывалась и основоположниками марксизма, государство «есть
прежде всего организация порядка; организацией же господства
(классового) оно является в обществе, в котором подчинение одних групп
другим обусловливается его экономической структурой»2. С таким
пониманием государства нельзя не согласиться. Струве, по-видимому, прав и тогда,
когда он утверждает, что отрицание основоположниками марксизма
государства как организации порядка, равно необходимого всем членам общества
от мала до велика, проистекает, с одной стороны, из их критики тогдаш-
«Экономический материализм открывает очень широкие перспективы человечеству. Но
эти широкие перспективы вытекают не из творческой деятельности "личности", а
являются необходимым результатом материального процесса» (С. 63). Цитируя В. Зомбарта,
утверждающего, что в марксизме «с начала до конца нет ни одного грана этики» (С. 67),
Струве, во избежание превратного истолкования марксизма, поясняет: «Учение Маркса,
как научная доктрина, не носит «антиэтического» характера; оно просто объективная
теория, исследующая то, что было, есть и будет, как необходимый закономерный
результат прошлого и настоящего» (С. 68). Критикуя Брентано и его ученика Шульце-
Геверница, пытающихся доказать, что экономический прогресс непосредственно влечет
за собой и прогресс социальный, и это происходит без всякой классовой борьбы и
сознательного переустройства общества, Струве возражает: это — «совершенно ничем
не оправдываемый оптимизм», аналогичный официальной исторической и правоведчес-
кой школе. На деле же идеи Л. Брентано являются «отражением Маркса в буржуазной
экономической литературе. Брентано, который вел такую ожесточенную и
непривлекательную полемику с Марксом, можно сказать, почти всем обязан последнему» (С. 138).
Что касается Шульце-Геверница, то он «несмотря на все старания критически
относиться к марксизму, принужден повторять вещи, давно уже сказанные Марксом и
Энгельсом» (С. 138).
1 Там же. С. 135.
2 Там же. С. 53.
331

Часть 1
него государства, а с другой— по всей вероятности, вследствие влияния
на них (в период становления марксизма) ранних воззрений Прудона. Стоит
полистать «Святое семейство», первое совместное произведение
основоположников марксизма, чтобы увидеть, что в этой работе они едва ли не
преклоняются перед Прудоном.
В еще более определенной форме Струве высказывается насчет
убеждения основоположников марксизма, что социализм (и коммунизм) является
единственно возможной альтернативой капиталистическому устройству
общества. Социализм, как его характеризует марксистская теория, есть не более
чем отрицание капиталистического способа производства. Но отрицание
не есть положительное определение того общественного строя, который
придет на смену капиталистическому обществу. Поэтому Струве
разъясняет: «Социализм реален лишь постольку, поскольку он в отрицательных
терминах воспроизводит капитализм. Таким образом, не только исторически,
но и логически, социализм — по крайней мере, в той последовательной
форме, которая известна под именем научного социализма и составляет
социально-политическое credo западноевропейского рабочего класса, — своим
бытием обязан капитализму: без него он призрак, лишенный плоти и
крови»1. Тут же Струве вполне резонно замечает, что капитализм развивается,
видоизменяется и возможно, что со временем марксистское
противопоставление социализма буржуазному обществу утратит свой raison d'être. Этот
вывод, как мы вправе ныне сказать, является предвосхищением будущего,
которое уже к концу недавно окончившегося века стало настоящим.
Струве не приемлет и марксистской идеи диктатуры пролетариата, хотя
и не высказывает это с достаточной определенностью. Но я позволяю себе
это утверждение, поскольку он вполне определенно говорит о реформах
в рамках капитализма, которые, по его убеждению, приведут к новому
устройству общества. «Социальные реформы составляют звенья, связующие
капитализм с тем строем, который его сменит, и — каков бы ни был
политический характер того заключительного звена, которое явится гранью
между двумя общественно-экономическими формами, — одна форма
исторически вырастает из другой»2. О возвращении к прошлому,
о чем мечтают народники, не может быть речи. Развитие
капиталистического способа производства есть небывалый в прошлом не только
экономический, но также политический и культурный прогресс, который не могут
и не хотят признать теоретики народничества.
Критика народничества ведется Струве с позиций марксизма, который в
отличие от мелкобуржуазного социализма (не говоря уже о «феодальном со-
1 Струве П.Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. С. 128.
2 Там же. С. 130—131.
332

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
циализме» Т. Карлейля и его многочисленных сторонников в Англии и в
других европейских странах) характеризует капитализм как в высшей
степени прогрессивный, по сравнению с предшествующими социальными
порядками, способ производства. В заключение своей монографии Струве
пишет: «Капитализм, создавая массовое, другими словами,
обобществленное производство, не может мириться с беспорядочным, чисто
индивидуалистическим распределением и потреблением: таким образом, капитализм
объективно выдвигает народно-хозяйственные принципы, отрицающие его
частнохозяйственную основу»1. Струве, следовательно, далек от
идеализации капитализма; он видит присущие ему антагонистические противоречия,
не сомневается в преходящем характере этого способа производства. Но это
нисколько не мешает ему осознавать прогрессивность капитализма как в том,
что он создает, так и в том, что он разрушает. «Капитализм разрушает так
называемые "устои", но это удается ему только потому, что "устои" никуда
не годны и сами разваливаются. Словом, капитализм развивается потому,
что он, при данных условиях, есть единственно возможная форма подъема
производительных сил страны...»2. Неудивительно поэтому, что последней
фразой, заключительным аккордом монографии является краткое,
назидательное по отношению к теоретикам народничества заявление автора: «Нет,
признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму»3. Эта
фраза вызвала возмущение ортодоксальных марксистов, в особенности
Ленина, что представляется удивительным, так как после установления
большевистской «диктатуры пролетариата», и в особенности после провала
политики непосредственного перехода ... к коммунизму, Ленин, обосновывая
необходимость преодоления тяжелейшего кризиса, в котором оказалось
советское государство, призвал способствовать развитию «государственного
капитализма», образцом которого он называл экономику Германии*.
Струве совершенно правильно отмечает в своей книге, что Маркс,
который в «Комманифесте» рассматривал насильственную революцию как
единственно возможную форму перехода от капитализма к коммунизму, впослед-
1 Там же. С. 283.
2 Там же. С. 287.
3 Там же. С. 288.
* «Нам необходим, — утверждал Ленин, — блок или союз пролетарского
государства с государственным капитализмом против мелкобуржуазной стихии» {Ленин В.И.
Поли. собр. соч. Т. 38. С. 108). Показательно, что ставка на восстановление
капитализма под эгидой «пролетарского» государства появилась на свет за два года до перехода
к нэпу. Ленин утверждал уже в марте 1919 г.: «От подавления капиталистов мы
перешли к их использованию, и это, пожалуй, самое важное завоевание, достигнутое нами
за год внутреннего строительства» (С. 7). Одним словом Ленин подобно Струве, однако
с существенным опозданием, призывал пойти на выучку к капитализму.
333

Часть 1
ствии считал вполне возможными мирные социалистические
преобразования в демократически развитых буржуазных государствах. Ленин же,
игнорируя это неоднократно высказываемое Марксом (и, конечно, также
Энгельсом) положение, постоянно подчеркивал, что мирный путь от капитализма
к социализму принципиально невозможен. В этой связи рассуждения
Струве о социалистическом переустройстве общества путем реформ вполне
поддаются истолкованию не как «ревизионистские», а как вполне допустимые
в рамках марксизма. Правда, он не ссылается на соответствующие
высказывания основоположников марксизма, но это обстоятельство едва ли стоит
считать существенным. Существенно то, что вплоть до конца XIX в. Струве
оставался марксистом, но, конечно, далеко не ортодоксальным, что
естественно не может быть поставлено в вину Так, например, в письме к Плеханову
от 10 ноября 1895 г. он писал: «...После Ланге (имеется в виду его книга
«История материализма» — Т. О.) даже самые завзятые идеалисты не будут
спорить, что в науке ничем другим, кроме материализма, руководствоваться
нельзя»1. Однако в апреле 1897 г. С.Н. Прокопович, ставший вскоре также
«ревизионистом», сообщал тому же Плеханову: «...Струве меня поразил. Во-
первых, ругает Энгельса за «метафизику», то есть материализм. Во-вторых,
проводит точку зрения социального идеализма и соглашается со Штаммле-
ром. Я считаю такой переход от Маркса к Штаммлеру шагом назад». При
этом он, однако, замечает: «...самокритика, к которой призывает Струве, среди
марксистов теперь необходима»2. Не приходится сомневаться в том, что
переход Струве на позиции «ревизионизма» произошел не внезапно, вдруг, а
совершался уже начиная с рассмотренных выше «Критических заметок...».
Продолжением этого процесса является, по всей вероятности, его
предисловие к книге Н. Бердяева, вышедшей в свет в 1901 г. Уже на первой странице
своего обстоятельного предисловия Струве указывает, что в лице Бердяева
русский марксизм «совершенно открыто и решительно делает поворот к
философскому идеализму и вступает, таким образом, в союз с духовными
силами, которые до сих пор лишь по историческому недоразумению счита-
1 Сб. Первая марксистская организация России — группа «Освобождение труда».
1883—1903. М, 1984. С. 235.
2 Там же. С. 238—239. В сентябре того же года С.Н. Прокопович и Е.Д. Кускова в
письме к Плеханову критически излагают концепцию «экономистов», лидерами которых
они стали через пару лет. «Главный аргумент чистых экономистов тот, что у нас теперь
при нынешнем развитии рабочего движения политическая борьба невозможна.
Покажите им, — скорее, расскажите, при каких условиях она возможна, и покажите, что
эти условия уже существуют в России; укажите им приемы этой борьбы, — и я думаю,
что такая статья, написанная Вами, будет иметь непосредственное практическое
значение» (С. 240). По-видимому, авторы этого письма не считали себя «чистыми
экономистами».
334

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
лись ему враждебными»1. Струве, следовательно, утверждает, что
«духовные силы» (не вполне ясно, что имеется в виду, кроме идеализма) отнюдь
не враждебны марксизму Но основоположники марксизма, как известно,
были материалистами, и Струве видит, прежде всего, в этом один из
основных пороков их учения. Он пишет: «...в марксизме диалектический
материализм в смысле философского учения, а не просто обозначения некоторых
социологических обобщений есть довольно убогая метафизическая
надстройка над превосходным для своего времени (курсив мой — Т. О.) позитивно-
научным зданием». И чуть ниже: «Само же это здание должно быть
совокупными усилиями отчасти перестроено и обновлено, отчасти послужить
лишь хорошим строительным материалом для новых сооружений»2.
В противоположность тому, что Струве утверждал в цитированном выше
письме к Плеханову, он теперь заявляет, что в настоящее время
несостоятельность материализма не требует никаких новых доказательств. В
философии нет более резкой противоположности, чем, с одной стороны,
воззрения Маркса, а с другой — Канта. И формулируя свое философское credo,
Струве заявляет: «"Нормальное", "родовое" сознание, "сознание" вообще все-
объемлет собой не только так называемые формальные моменты мышления.
Оно есть не что иное, как объективный мир со всеми его "формальными" и
"реальными" определениями»3. Автор этого тезиса, переполненного
кавычками, которые затемняют его смысл, очевидно, полагает, что он излагает кан-
товское, вернее, неокантианское видение мира. Однако можно также сказать,
что он излагает, очевидно, идею В. Шуппе, главы идеалистического течения,
назвавшего себя имманентным идеализмом. Шуппе писал: «...Солнце,
Луна, звезды и эта Земля с ее горными породами и животным миром, с ее
огнедышащими горами и т.п. — все это есть содержание сознания»4.
Предисловие к книге Бердяева Струве опубликовал также в вышедшем в
1903 г. сборнике своих статей. В этой несколько расширенной статье он более
подробно излагает свое отрицательное отношение к диалектике. Она,
замечает он, «все еще пользуется почтительным признанием в силу своего
исторического родства со все еще более и более подчиняющим себе
философскую мысль идеализмом. Ввиду этого не мешает заметить, что мы считаем
1 См.: Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии.
Критический этюд о Н.К. Михайловском. СПб., 1901. С. IV. В конце своего предисловия
Струве подчеркивает: Маркс «соорудил бесподобное научное здание, которое, даже если
оно когда-нибудь и будет разрушено, даст для будущих и зодчих и каменщиков
богатейший запас строительных мотивов и материалов» (С. XXV).
2 См.: там же. С. IV
3 Там же. С. IX.
4 Schuppe W. Erkenntnistheoretische Logik. Bonn, 1878. S. 70.
335

Часть 1
диалектику Гегеля окончательно опровергнутой в превосходных работах
А. Тренделенбурга»1. Справедливо замечает по этому поводу Г.В. Осипов:
«Струве отверг диалектику и теорию социального развития Маркса. Струве
считал, что диалектика построена на материалистическом принципе, по
которому законы мышления являются одновременно законами внешнего мира.
Логика, таким образом, переходит в онтологию. Преобразовать общество,
по мнению Струве, может образованный индивид, а не классовая борьба и
революция»2.
Философские воззрения Маркса и Энгельса характеризуются не только
как материализм, но и как позитивизм. При этом Струве оговаривается:
это не позитивизм в духе О. Конта, а основанный на теории познания
эмпиризм.
Наряду с этим, на мой взгляд, ошибочным утверждением Струве
совершенно правильно высказывается против принципа партийности в
научном исследовании. «Служа в жизни интересам определенного класса, нельзя,
сознательно стремясь к истине, в то же время рассматривать
существующее, как таковое, с классовой точки зрения... Как классовая точка зрения не
есть критерий истины, так интересы класса не суть критерий должного. Я
признаю истину не потому, что она выражает точку зрения класса,
представителем которого я себя чувствую, или благоприятна ему; наоборот, я
потому стал на точку зрения этого класса, что в ней я нашел истину»3. В этом
положении нет, конечно, ничего ревизионистского. Маркс решительно
настаивал на том, что к научному исследованию не должны примешиваться
какие-либо, не относящиеся к нему соображения, интересы.
В сборнике, о котором идет речь, Струве в статье «Индивидуализм и
социализм», впервые опубликованной в 1906 г., утверждает, что есть «два
социализма. Или, вернее, то, что называется социализмом, колеблется между
двумя идейными полюсами. В одном социализме идейной сущностью
является подчинение личности целому: личность есть средство, общество — цель
или, иначе, личность есть орган, общество же — организм. В другой
концепции социализма целью и венцом является личность, общество есть лишь
средство или орудие осуществления целей личности»4. Марксизм,
утверждает не без основания Струве, представляет собой первый тип социализма, и
потому он отвергает, отрицает либерализм.
Может создаться впечатление, что Струве, разочаровавшись в марксизме,
стал сторонником второго, либерального типа социализма. Однако в другой
1 Струве П.Б. Patriotica. M., 1997. С. 343.
2 Осипов Г.В. Социология и социальное мифотворчество. М., 2002. С. 66.
3 Там же. С. 353.
4 Там же. С. 312.
336

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
статье, опубликованной в 1907 г., он утверждает, на этот раз без
достаточных оснований: «Самым замечательным процессом, переживаемым в
настоящее время человечеством, является глубокий внутренний кризис,
происходящий в социализме»1. Суть этого кризиса, поясняет далее Струве,
состоит в том, что «социализм выветрился или выветривается как религия.
Происходит обмирщение социализма, и падает "хилиастическая" вера в его
осуществление»2. Это высказывание говорит о том, что Струве игнорирует
успехи социал-демократического движения, а также не видит того, что оно
развивается не вполне согласно императивам марксизма.
В статье «Синдикализм и махаевщина» (1908) Струве высказывает такое
убеждение: «В сущности социал-демократизм (= марксизм), синдикализм и
махаевщина образуют один непрерывный ряд попыток спаять социально-
революционную мысль интеллигенции с социально-революционным
инстинктом масс»3. Само собой разумеется, что это уравнение принципиально
различных идейных и общественно-политических движений совершенно
несостоятельно. Синдикализм, точнее, анархо-синдикализм, ибо именно он
имеется в виду, конечно, апеллировал к «революционным инстинктам масс», и
влияние его, особенно во Франции и Испании, было весьма значительным.
Но его идейно-политическая враждебность марксизму, так же как и
отношение марксистов, социал-демократов к нему, столь очевидны, что их никак
нельзя поставить в «один непрерывный (курсив мой — Т. О.) ряд». Что же
касается махаевщины — мелкобуржуазного, маловлиятельного российского
политического движения, лидером которого был В.К. Махайский, фигура явно
незначительная, то оно противопоставляло пролетариат интеллигенции,
третируя ее как паразитический класс, враждебный каким-либо револю-
1 Там же. С. 314.
2 Там же. С. 315. В статье «Faciès hippocratica» Струве ссылается на опубликованную
им в 1900 г. на немецком языке статью «Мифология понятий», в которой он, по его
убеждению, «вскрыл лежащую в основе ортодоксального марксизма мифологию
понятий (Begriffsmythologie) и в то же время поставил вопрос, какое реальное значение имела
и имеет эта мифология». Развивая этот тезис, Струве подчеркивает, что значение его
было очень велико. «Мысль, что только верные по содержанию или истинные идеи могут
производить полезное действие на личную или общественную жизнь, есть
рационалистический предрассудок. Научно-ложные идеи могут, в силу своего психологически-обус-
ловленного действия, оказывать на общественную жизнь могущественное и
благотворное влияние. Они могут приводить к политически верным действиям» (С. 316). Таким
образом, Струве не просто отрекается от марксизма, но и ставит под вопрос наличие
в нем какого-либо научного содержания, объясняя его громадное влияние на
общественную жизнь чем-то не имеющим какого-либо отношения к правильной, критической
характеристике социальной действительности, т.е. капиталистического строя.
3 Там же. С. 224.
337

Часть 1
ционным устремлениям. В этом смысле сугубо ошибочное утверждение
Струве весьма показательно для эволюции его воззрений.
В этой же статье имеется одно весьма интересное, несмотря на свою
ошибочность, высказывание: «В России 70-х и 80 гг. Маркс имел огромное
влияние. Чем же он был для России? На это может быть только один ответ:
главным философом русского народничества»1. Если учесть, что Струве в
бытность свою марксистом бичевал народников как противников
марксизма, то эта метаморфоза лидера «легального марксизма» представляется
весьма парадоксальной. Действительное отношение народников к марксизму
было, правда, весьма противоречивым, как это показано в предыдущей
главе, но эта противоречивость никак не может служить основанием для
безапелляционного утверждения Струве.
В статье «Лев Толстой», состоящей из двух частей (вторая часть
опубликована в 1910г. в связи со смертью писателя), Струве справедливо
подвергает критике марксистское представление о необходимости тотальной
централизации всего народного хозяйства в социалистическом обществе. Эту
идею в особенности пестовал В.И. Ленин, и Струве, возможно, это было
известно. Струве писал: «...в основе социализма лежит идея полной
рационализации всех процессов, совершающихся в обществе. В этом громадная
трудность социализма. По идее социализма стихийное
хозяйственно-общественное взаимодействие людей должно быть сплошь заменено их
планомерным, рациональным сотрудничеством и соподчинением. Я нарочно
подчеркиваю слово сплошь, ибо социализм требует не частичной рационализации,
а такой, которая покрывала бы всю общественную деятельность (курсив
мой — Т. О.). В этом заключается основная трудность социализма, ибо
очевидно, что ни индивидуальный, ни коллективный разум не способен
охватить такое обширное поле и не способен все происходящие на нем
процессы подчинить одному плану»2. Во времена Струве еще не
существовало термина «тоталитаризм», да и самого тоталитаризма. И приведенное
высказывание Струве в какой-то мере предвосхищает как это понятие, так
и обозначаемый им реакционный государственный режим.
Завершая характеристику «ревизионистских» воззрений Струве, следует
рассмотреть его более позднюю, можно сказать, итоговую работу— моно-
1 Осипов Г.В. Социология и социальное мифотворчество. С. 226.
2 Там же. С. 301. На этой же странице Струве заявляет: «Что касается меня лично,
то меня марксистом больше сделал голод 1891—1892 гг., чем чтение "Капитала".
Идейные переломы не вычитываются из книг: они даются историческими переживаниями»
(С. 301). Это заявление, конечно, лишь полупризнание, так как марксистом, а затем
«ревизионистом» Струве стал, как и любой теоретик, идеолог, главным образом,
вследствие своих идейных поисков. Теории не возникают непосредственно из переживаний,
пусть даже и «исторических».
338

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
графию «Марксова теория социального развития». Для нее характерны не
только критика марксизма, но и вполне трезвое, достойное добросовестного
ученого признание великого исторического значения этого учения.
«Бессмертной заслугой Маркса и Энгельса, во всяком случае, остается познание
социализма, как выражения и цели рабочего движения»1. Социализм,
подчеркивает Струве, не просто теория; это — социальная реальность, которая
с необходимостью возникает из внутренних противоречий, присущих
капиталистическому строю. Однако абсолютное противопоставление социализма
буржуазному обществу является неоправданным, ибо это общество не
остается неизменным, развивается, преодолевая в большей или меньшей мере
эти противоречия. Такое противопоставление, по мнению Струве,
неизбежно «приводит к форменной мифологии понятий».
Социал-демократическое движение, утверждает Струве, является также
закономерным порождением капиталистических порядков. Это движение
«должно быть идеально руководимо конечной целью или — оно должно само
себя уничтожить. Вера в конечную цель есть религия социал-демократии, и
эта религия является совсем не "частным делом", но самым важным
общественным делом партии». И марксизм «знаменует собою направленную на
конечную социалистическую цель классовую борьбу, он совершенно
неуничтожим — правилен он или нет»2.
Струве подробно развивает ранее сформулированное им положение:
значение социального учения определяется не его истинностью, а тем, в какой
мере оно выражает интересы, потребности, стремления достаточно
значительной массы населения.
Учение Маркса, отмечает Струве, постоянно упрекают во всякого рода
противоречиях. Противоречия, действительно, внутренне присущи этому
учению. Однако, полагает Струве, «никогда еще не была создана такая
великая и богатая содержанием система, которой не были бы присущи
научные противоречия или, выражаясь еще сильнее, — нелепости»3. С этим
суждением можно в известной мере согласиться, тем более что на
следующей странице своей книги Струве называет марксизм «прекраснейшим
созданием социальной науки нового времени». Однако высокая оценка
марксизма вполне сочетается у Струве с критикой этого учения, фактически
переходящей в его отрицание.
Прежде всего, Струве указывает, что основоположники марксизма были
весьма далеки от теоретико-познавательных исследований. Об этом, в
частности, свидетельствуют их материализм и связанная с ним теория отражения,
1 Струве П. Марксова теория социального развития. Киев, 1905. С. 54.
2 Там же. С. 56.
3 Там же. С. 4.
339

Часть 1
наивная по своему основному содержанию. Теоретико-познавательные
исследования должны, по убеждению автора книги, идти по пути, проложенному
Кантом и неокантианцами, Риккертом и Виндельбандом в первую очередь.
Гносеологический дефицит, присущий учению Маркса, сказывается в его
понимании диалектических противоположностей, противоречий. Маркс-де
утверждал, что противоречия постоянно усиливаются, углубляются,
обостряются. В действительности же, полагает Струве, социальный прогресс
гораздо чаще постепенно ослабляет, сглаживает противоречия. Но Маркс не мог
постигнуть этот факт просто потому, что он был страстным приверженцем
революционного переворота.
Струве цитирует предисловие к марксовой работе «К критике
политической экономии», указывая, что в нем «высказана идея постоянно
приспособляющегося к хозяйству существования права и
политических учреждений, как нормальной формы их совокупного
бытия». Однако вопреки этому совершенно правильному положению «Маркс
представлял себе социалистическую революцию как величественный
конфликт хозяйства и права»1. Струве считает идею социалистической революции
не только ложной, но и абсолютно несовместимой с историческим
детерминизмом, который обосновывается марксизмом. Исторический детерминизм, с
его точки зрения, предполагает лишь эволюционное развитие, исключающее
какие бы то ни было скачки, которые гегелевская (и марксистская)
диалектика истолковывает как якобы неизбежное превращение постепенно
накапливающихся незначительных количественных изменений в коренные
качественные изменения. Отвергая этот «закон» диалектики, допускающий некое
«социальное чудо», Струве утверждает: «Если переход от капитализма к
социализму должен быть признан необходимым, он должен быть изложен как
общепонятный процесс, что значит — как непрерывное и причинно
обоснованное изменение общества. Поэтому в
теоретико-познавательном отношении с самого начала ясно, что совершенно ошибочно, когда
при генетическом объяснении социализма ставят его в глубочайшее
противоположение капитализму, — благодаря этому становится просто
невозможным теоретическое доказательство необходимости реалистическим путем.
Новая ортодоксальная марксистская диалектика работает здесь с
совершенно ненужными для данной познавательной цели понятиями»2.
1 Струве П. Марксова теория социального развития. С. 14.
2 Там же. С. 35. Струве сравнивает материалистическое понимание истории с теорией
Штаммлера, согласно которой экономика и право относятся друг к другу, как содержание
и форма, т.е. соответствуют друг другу. Струве считает заблуждением положение
Штаммлера, что «экономическое явление есть однообразное проявление правовых отношений».
Между содержанием и формой, полагает Струве, вполне возможно противоречие, их
340

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Струве вполне правомерно отвергает «абсолютный», по словам Маркса,
закон прогрессирующего обнищания пролетариата в ходе прогрессивного
развития капитализма. Он столь же справедливо отрицает сделанный Марксом
и Энгельсом вывод о том, что «в жизненных условиях пролетариата все
жизненные условия современного общества достигли высшей точки
бесчеловечности», в силу чего он «непосредственно вынужден к возмущению
против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже
никакому прикрашиванию, абсолютно властной нужды, этого
практического выражения необходимости, — именно поэтому пролетариат
может и должен сам себя освободить»1. В противовес этому утверждению
Струве заявляет: «пока прогрессирующее обнищание народных масс было фактом,
не подлежащим спору, и понималось в качестве неизменной имманентной
тенденции господствующего экономического порядка, выступление в жизнь
социализма, принимающего все культурные успехи буржуазного общества и
развивающего их далее, было совершенно невозможно. Обнищание и
социально-политическая зрелость рабочего класса, которая должна была его
сделать способным произвести самый величественнейший из всех
возможных переворотов, просто исключали друг друга»2. Вывод Маркса,
подчеркивает Струве, был дедукцией из более чем недостаточных предпосылок. К
этому правильному заключению можно добавить лишь одно дополнение:
несоответствие друг другу, но эта коллизия, как правило, разрешается путем
приспособления права к экономике» (С. 22). Отсюда, по мнению Струве, следует непреложный вывод:
«Понятие социальной революции как теоретическое понятие не только лишено значения,
но прямо-таки ложно» (С. 22). Это понятие сложилось у Маркса, полагает Струве, под
влиянием бакунизма и бланкизма. Струве умалчивает почему-то о том, что Великая
французская революция и предшествовавшие ей революции в Англии и Нидерландах также
были социальными революциями, а не просто политическими переворотами. Все
революции, если придерживаться его точки зрения, противоречили закону причинности.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 40.
2 Струве П. Марксова теория социального развития. С. 8. Струве констатирует, что
в теории Маркса наличествует противоречие между эволюционизмом и революциона-
ризмом. «Так, в качестве автора "Капитала" Маркс дал такую оценку значения
фабричного законодательства, которая совершенно не могла быть соединена с теорией
обнищания, изложенной в ближайшем соседстве с большой прямолинейностью» (С. 28).
Действительно, Марксов анализ фабричного законодательства показывает, что оно
способствует улучшению жизненных условий пролетариата, о чем свидетельствует
законодательное ограничение рабочего дня в Англии, запрещение женского труда в ночное время,
аналогичное запрещение детского труда и т.д. Однако, указывая на эти, конечно, все еще
недостаточные признаки улучшения положения пролетариата благодаря буржуазно-
м у законодательству, Маркс тем не менее декларирует «абсолютный» закон
прогрессирующего обнищания пролетариата, закон, который, по его убеждению, делает
неизбежной (и притом в ближайшее время) пролетарскую, социалистическую революцию.
341

Часть 1
когда пролетариат перестал быть неимущим, нищим классом, когда он стал
действительно осознавать свои классовые интересы и действовать в
соответствии с ними, создавая свои, пролетарские организации, выступая
против произвола капиталистов, он еще менее чем когда бы то ни было в
прошлом был способен, вернее, заинтересован в том, чтобы совершить
антикапиталистическую революцию. Этот вывод в начале XX столетия сделал
К. Каутский, а вслед за ним В.И. Ленин, который в работе «Что делать?»
обстоятельно доказывал, что пролетарии, предоставленные сами себе, не
могут подняться выше тред-юнионистского сознания, примиряющегося с
капиталистическими порядками и, следовательно, в сущности буржуазного,
ввиду чего социалистическое революционное сознание должно быть
внесено в этот класс извне, силами социал-демократической партии. Но если
так, действительно, обстоит дело, то следует поставить под вопрос
положения Маркса и Энгельса о социалистической природе
пролетариата, т.е. основное положение политической теории марксизма.
Отрицание необходимости и возможности социалистической революции
влечет за собой аналогичное отношение к марксистской концепции
диктатуры пролетариата, которую Струве именует «якобински-бланкистским
понятием». Конечно, Маркс и Энгельс понимали диктатуру пролетариата отнюдь не
по-якобински или по-бланкистски. Даже в таком раннем программном
произведении марксизма, как «Манифест Коммунистической партии», диктатура
пролетариата (вернее, его политическое господство, поскольку слова
«диктатура» в нем еще нет) понимается как «завоевание демократии», из чего можно
сделать вывод, что там, где утвердилась и получила свое развитие
демократия, пролетарская революция не является исторической необходимостью.
Такой вывод и был сделан основоположниками марксизма в 70-х годах XIX в.,
а после смерти Маркса неоднократно высказывался и обосновывался
Энгельсом. Поэтому мне представляется вполне оправданным утверждение
Струве: «Диктатура пролетариата— если она только мыслима— с
социальным переворотом совершенно несовместима, она совершенно излишня
для него, или более чем недостаточна. Чем более общество — вследствие
усиления рабочего класса— приближается к социализму, тем менее можно
и нужно думать о диктатуре этого класса; чем больше то расстояние, кото-
рос отделяет общество от социализма, тем менее в состоянии лекарство
"диктатуры" помочь социализму в этой незрелости»1. Струве указывает на
незамеченное другими исследователями марксизма противоречие в теории
марксизма, который, с одной стороны, настаивает на необходимости
диктатуры пролетариата, а с другой стороны, утверждает, что после победы
пролетарской революции пролетариат перестает быть пролетариатом, а госу-
Струве П.Б. Марксова теория социального развития. С. 37.
342

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
дарство, перестав быть господством одного класса над другим, начинает
отмирать. «Отрицание Марксом и его последователями государства, отрицание,
вытекающее из их взгляда на государство как на организацию господства, по
нашему мнению, объясняется тем, что они увлеклись слишком далеко в
критике современного государства, с другой стороны, напоминает о
генетической близости воззрений Маркса с ранними взглядами Прудона»1.
Струве не случайно, говоря о диктатуре пролетариата, подчеркивает «если
она мыслима». Как свидетельствует исторический опыт, диктатура всегда была
единоличной, фактически самодержавной властью более или менее
выдающегося (или более или менее удачливого) представителя определенного класса или
социальной группы политического деятеля (Цезарь, Калигула, Кромвель,
Робеспьер, Наполеон Бонапарт, Ленин, Сталин и т.д.). Ни один класс, т.е.
множество людей, не может осуществлять диктатуру, ибо внезаконная или
незаконная власть, по определению, может принадлежать лишь одному правителю
и небольшой управляемой им группке единомышленников. Термин «диктатура
пролетариата», судя по поздним произведениям Маркса и Энгельса,
применялся ими в довольно условном смысле: ведь они называли диктатурой
пролетариата Парижскую Коммуну, которая, как они настойчиво подчеркивали, была
избрана на основе всеобщего, равного и тайного избирательного права.
Важно отметить, что Струве солидаризируется в своей книге с Берн-
штейном. «Его книга, — пишет он, — представляет самый важный симптом
преобразования социал-демократической идеологии и вместе — так как Берн-
штейн рядом с Энгельсом и Каутским является сооснователем марксистской
ортодоксии — морально импонирующий поступок. Но для того, чтобы
влияние сказалось, должно пройти время. С другой стороны, в теоретическом
отношении эта книга чрезвычайно неудовлетворительна»2.
1 Струве П.Б. Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России. С. 53.
2 Струве П. Марксова теория социального развития. С. 59. Струве вместе с тем
подчеркивает, что ревизия марксизма, предпринятая Бернштейном, вполне совместима с
социал-демократическим мировоззрением. «Бернштейн твердо стоит за социализм и
классовую борьбу. Таким образом, он остается социал-демократом, — ив этом ему не
должны отказывать по справедливости на деле его противники. Но
революционно-исторический утопизм им оставлен совершенно» (С. 58—59). Страницей ниже Струве
подытоживает свою оценку бернштейновского ревизионизма: «Бернштейн
самостоятельно — при помощи здравого человеческого рассудка — освободился от сетей гегелевской
диалектики. Но для науки такое "самоосвобождение" за исключением нескольких
удачных мыслей — не дает почти ничего. "Теория крушений" должна быть атакована в своем
отвлеченно-логическом укреплении. На ее место действительно должна быть поставлена
наука» (С. 60). Эти критические замечания в адрес бернштейновской книги совершенно
справедливы. Заслуга Бернштейна не должна заслонять тот факт, что философский и
экономический аспекты его работы едва ли могут быть названы удовлетворительными.
343

Часть 1
Эту оценку книги Бернштейна никак нельзя назвать строгой, тем более,
что Струве за несколько лет до Бернштейна на гораздо более высоком
теоретическом уровне осуществил ревизию марксистской теории. Если
отвлечься от того, что в России первые, весьма односторонние (и к тому же
с утопических позиций) попытки ревизии марксизма были предприняты
народниками, то следует признать, что действительным родоначальником
«ревизионизма» (и что важно подчеркнуть: среди теоретиков,
исповедовавших марксизм) является, конечно, П. Струве. Он и сам отмечал, и не без
определенной гордости, это обстоятельство.
В одной из статей, включенных Струве в сборник «Patriotica», он вполне
резонно заявляет, что упредил ревизионизм Бернштейна своей вышедшей за
пять лет до его «Проблем...» книгой «Критические заметки к вопросу об
экономическом развитии России». Зарубежные исследователи также
нередко, как уже указывалось в предисловии, отмечают этот факт. Видный
английский историк и культуролог И. Берлин в статье «О бернштейнианстве» писал
в самом начале прошлого века: «Не Бернштейн первый указал на
необходимость внести поправку в распространенное представление о марксизме. В
этом отношении, как и во многих других, его опередил П. Струве»1.
Нельзя не отметить, что, несмотря на все критические положения,
направленные в адрес марксизма, Струве тем не менее заявляет, что он по-
прежнему считает свои воззрения марксистскими. Поскольку нет
оснований сомневаться в искренности Струве, приходится согласиться с теми
марксологами, которые утверждают: следует разграничивать воззрения
самого Маркса и марксизм. Это тем более необходимо, что Маркс сам
как-то заявил, имея в виду своих вполне добросовестных последователей и
даже лично близких ему людей, что он не является марксистом.
Я намеренно столь подробно анализировал воззрения Струве потому, что
он первым среди марксистов приступил к ревизии. Я также вполне
сознательно приводил больше, чем это могло показаться необходимым, цитат из
сочинений Струве, ориентируясь на его собственное, не лишенное остроумия,
предупреждение, высказанное в предисловии к его первой монографии: «В книге
очень много цитат. Автор не считал вовсе нужным пересказывать чужие мысли
своими словами и быть, таким образом, оригинальным за чужой счет». То,
что я следую примеру Струве, надеюсь, не будет поставлено мне в вину.
М.И. Туган-Барановский (1865—1919)
Туган-Барановский является, пожалуй, самым плодовитым
представителем «легального марксизма». За свою сравнительно короткую жизнь он в
течение четверти века опубликовал свыше десяти монографических иссле-
1 Берлин И. О бернштейнианстве // Журнал «Жизнь», февраль 1901 г. С. 120.
344

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
дований. Его первая монография вышла в свет в том же году, что и
получившие широкую известность «Критические заметки к вопросу об
экономическом развитии России» Струве. Таким образом, развитие его
теоретических воззрений (и это отличает его от других «легальных марксистов», о
которых пойдет речь далее) совершалось независимо от Струве, которого
принято считать родоначальником этого своеобразного почти марксистского
направления. В действительности же Туган-Барановский почти втакой же
мере, разумеется, как Струве, — зачинатель этого идейного течения.
Свою первую монографию, подготовленную во время кратковременного
пребывания в Англии, он посвящает исследованию природы экономических
кризисов, периодически потрясающих производство этой наиболее развитой
капиталистической страны. В предисловии цитируется «История
политической экономии» А.И. Чупрова, указывающего, что промышленные кризисы в
Англии предвосхищают исторические судьбы других, менее развитых
капиталистических стран.
В марксистской литературе обычно считается, что первый
промышленный кризис в Англии разразился в 1825 г. Туган-Барановский справедливо
указывает, что такого рода кризисы в Англии имели место и ранее, правда,
в несравнимо меньших масштабах. Уже в 1721 г. Англия пережила первый
промышленный кризис. Последующие периодические кризисы происходили
в 1763, 1793, 1798, 1810, 1815, 1818 и, наконец, в 1825 г. «Д. Рикардо,—
отмечает автор, — считал промышленные кризисы случайными
потрясениями торговли, зависящими от самых разнообразных причин»1. С точки
зрения этого выдающегося экономиста, человеческие потребности
неограниченны, вследствие чего спрос на товары не может отставать от предложения.
Но речь должна идти не о человеческих потребностях вообще, а о
платежеспособном спросе, который всегда более или менее ограничен, если
имеется в виду подавляющая часть населения данной страны.
Туган-Барановский обстоятельно анализирует разного рода попытки
вскрыть причины промышленных кризисов. Некоторые исследователи
связывали кризисы с неурожаем. Это, действительно, неоднократно имело место,
в частности, накануне буржуазной революции 1848 г. Однако в 1857 г.
промышленный кризис разразился в Англии и на европейском континенте,
несмотря на небывало высокий урожай зерновых.
Были попытки объяснить причины кризисов политическими
обстоятельствами, а также нарушениями в сфере обращения, торговли прежде всего.
«По мнению Родбертуса, кризисы вызываются сокращением доли рабочих
в национальном продукте по мере возрастания производительности тру-
1 Туган-Барановский М.И. Промышленные кризисы в современной Англии. Их
причины и влияние на народную жизнь. СПб., 1894. С. 440.
345

Часть 1
да»1. Эта точка зрения заслуживает внимания, так как она фиксирует факт
недопотребления в массе трудящихся. Факты такого же рода имеют
место не только непосредственно перед промышленным кризисом, но и в
периоды подъема, оптимального расширения общественного производства.
Немалое удивление способна вызвать концепция известного английского
экономиста Стенли Джевонса, одного из основоположников теории
предельной полезности, противопоставляемой классической теории стоимости. Он
объясняет происхождение промышленных кризисов... физическими, т.е.
природными причинами. Джевонс,— отмечает Туган-Барановский,—
«высказал парадоксальную мысль, что периодичность промышленных кризисов
непосредственно зависит от периодического увеличения пятен на солнечном
диске»2. Парадоксальность этого заключения опровергается не только
астрономическими наблюдениями, но и экономическим анализом.
По-видимому, Джевонс выдвинул сей тезис не столько вследствие убеждения, а тем
более исследования, но просто потому, что считал причины промышленных
кризисов принципиально непостижимыми вследствие их неопределенного
многообразия.
Туган-Барановский признает, что наибольший вклад в исследование
причин кризисов внес марксизм. «Школа Маркса-Энгельса дала, по нашему
мнению, самое замечательное и глубокое из всех существующих объяснение
кризисов. Мысль, что промышленные кризисы представляют собой естественное
и неизбежное следствие современной организации народного хозяйства,
высказывалась многими (достаточно указать на Сисмонди), но только школа
Маркса выяснила с полной определенностью, какие именно элементы
капиталистического строя порождают кризисы. Тем не менее мы не можем
признать, что работами исследователей этой школы вопрос о происхождении
кризисов совершенно разъяснен»3.
Попытки Туган-Барановского окончательно разрешить вопрос о
причинах промышленных кризисов нельзя признать удовлетворительными,
поскольку он не уделяет достаточно пристального внимания вполне очевидному
1 Туган-Барановский М.И. Промышленные кризисы в современной Англии. Их
причины и влияние на народную жизнь. С. 486.
2 Там же. С. 447.
3 Там же. С. 458. «Должна существовать, — утверждает автор, поясняя свою мысль, —
какая-то, не указываемая школой Маркса, основная причина, вызывающая правильные
расширения и сжатия народного хозяйства» (С. 458). То, что основоположники марксизма
и их последователи, действительно, недостаточно исследовали причины, вызывающие сплошь
и рядом совершенно неожиданное возникновение экономических кризисов, не подлежит
сомнению. Достаточно хотя бы указать на то, что в «Комманифесте», «Анти-Дюринге» и
других марксистских трудах основной причиной кризисов считается противоречие между
производительными силами и буржуазными производственными отношениями.
346

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
факту перепроизводства товаров, т.е. тому, что предложение товаров
на рынке все менее и менее покрывается платежеспособным спросом.
Согласно его концепции, главную причину кризисов должно искать в сфере
денежного обращения. Эта сфера, несомненно, связана с платежеспособным
спросом, но Туган-Барановский имеет в виду нечто иное: «Единственное
обстоятельство, неизменно предшествующее всем промышленным кризисам,
где бы они ни происходили, в Европе или Америке, заключается в отливе
золота изнутри страны за границу»1. Можно уверенно утверждать, что
вопреки автору приведенной цитаты уменьшение запаса золота в
государственном банке не может стать главной причиной экономического кризиса,
кризиса перепроизводства.
В конце монографии Туган-Барановский формулирует свое
социалистическое credo: «Неограниченная свобода конкуренции, которая в
предшествующую эпоху была прогрессивным фактором и увеличила в
громадных размерах национальное богатство Западной Европы, теперь оказывается
не в силах регулировать более сложное и обширное народное хозяйство
нашего времени, охватывающее собой одновременно весь цивилизованный
мир. На смену принципу индивидуальной свободы выдвигается теперь
новый великий принцип— ассоциации, который должен избавить
человечество от потрясений и несчастий, сопровождающих в настоящее время
промышленный прогресс. Важнейшая задача нашего времени заключается в
социальной реформе»2.
Нельзя, конечно, согласиться с тем, что негативной стороной
капитализма является свободная конкуренция, тем более, что в годы создания
рассматриваемой монографии и свободная конкуренция была уже значительно
ограничена картельными соглашениями, трестами, монополиями,
господствовавшими в развитых капиталистических государствах. Да и вообще следует
поставить такой вопрос: существовала ли в какой-либо период развития
капиталистического способа производства свободная во всех
отношениях конкуренция? На этот вопрос, с моей точки зрения, может быть дан
лишь отрицательный ответ. Так называемые хлебные законы в Англии,
запрещавшие импорт зерновых ради благоприятствия отечественному более
дорогому производству пшеницы, выгодному лишь лендлордам, сохранялись в
Англии еще в середине XIX в., разумеется, только вследствие
законодательного вмешательства парламента, в котором господствовали тори, в
рыночные отношения. Протекционизм, споспешествующий той или иной
отдельной отрасли производства, бытовал на всех этапах развития капитализма,
существует и в настоящее время даже в тех капиталистических странах,
1 Там же. С. 463.
2 Там же. С. 512.
347

Часть 1
которые лидируют на мировом рынке. Эпоха капитализма, laisser-faire laisser-
passer лишь условно именуется эпохой свободной конкуренции.
Осмысливая этот не подлежащий сомнению факт, нельзя не считать глубочайшим
заблуждением марксистов второй половины XIX и начала XX в. их
постоянную, упорную критику так называемой свободной конкуренции. Туган-
Барановский в данном случае следует примеру марксистов с той, однако,
разницей, что он недооценивает, а частью и просто не видит других
негативных сторон капитализма, на которые неустанно указывали марксисты*.
В одном из переизданий этой монографии Туган-Барановский
развенчивает распространявшееся Бернштейном и некоторыми другими авторами
представление о том, что по мере развития капитализма экономические
кризисы постепенно смягчаются и становятся все более редкими: «...ничего не
может быть ошибочнее мнения, выражавшегося некоторыми писателями
(например, Бернштейном), что новейшее развитие капитализма устранило
опасность периодического наступления кризисов. Правда, кризисы прежнего
типа... в Англии прекратились. Прежние кризисы уподоблялись урагану,
быстро проносившемуся по стране, уничтожавшему все на своем пути, но
также быстро и исчезавшему. Теперь кризис не есть острый припадок
болезни, а болезнь упорная, продолжительная и затяжная; так, например,
мировой кризис 1857 г. был настоящей экономической катастрофой, в
короткое время расстроившей и почти приостановившей торговую деятельность
всего капиталистического мира. Все, казалось, рухнуло и превратилось в
развалины. Но уже через год следы кризиса почти совершенно исчезли, и
промышленность была оживленнее, чем прежде»1.
Туган-Барановский отвергает также иллюзорные представления о том, что
капиталистический прогресс, приобретая все более упорядоченные формы,
уменьшает резервную армию пролетариев, сокращает безработицу. И
теория и опыт, подчеркивает он, говорят об обратном: безработица приобрета-
* Об отношении Туган-Барановского к марксизму наглядно свидетельствует его
письмо к В.И. Засулич, датированное июнем 1899 г. В нем он указывает, что его статьи
вызывают гневные возражения ортодоксальных марксистов. «Помилуйте! Такая дерзость —
находить ошибки у самого Маркса, и однако, несмотря на все мои ереси, я гораздо
больше чувствую себя марксистом, чем несколько лет тому назад. В Петербурге мне
приходилось все время ратовать за марксизм и защищать марксизм не от кого иного,
как от его же представителей» (См.: Сб. «Первая марксистская организация России —
группа «Освобождение труда», 1883—1903. Документы, статьи, материалы, переписка,
воспоминания. М, 1984. С. 252). Не приходится сомневаться в искренности Тугана-
Барановского, беспартийного ученого, не связанного какими-либо обязательствами
перед марксистами.
1 Туган-Барановский М.И. Периодические промышленные кризисы. История
английских кризисов. Общая теория кризисов. С. 462—463.
348

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ет все более тягостные формы, и нет оснований допускать, что этот
больной вопрос будет когда-либо разрешен капитализмом, так как хроническая
безработица неотделима от его природы.
Следующая монография Туган-Барановского посвящена критическому
анализу политической экономии. Как ученый, считающий себя марксистом, хотя
и не ортодоксальным, он подвергает критике так называемых катедер-
социалистов, т.е. профессоров университетов, объявляющих себя,
правда, не без серьезных оговорок, социалистами, выступая вместе с тем против
марксизма, революционные идеи которого для них абсолютно
неприемлемы. Немецкие катедер-социалисты Л. Брентано, А. Вагнер и другие в
противовес «Капиталу» Маркса доказывают, что экономическая теория должна
быть не абстрактной, космополитической, а напротив, тесно связанной с той
страной, в которой эту теорию разрабатывают, с историческими,
национальными особенностями страны. Не существует одинакового во всех
странах капитализма, капитализма вообще, абстрактного капитализма,
составляющего предмет исследования Маркса. Никакая экономическая теория не
может быть пригодной для всех стран. Не может быть в принципе
абсолютно верной экономической теории. Излагая экономические воззрения Луйо
Брентано, Туган-Барановский пишет: «Развитие капиталистического
хозяйства только на первых порах ведет к ухудшению положения рабочих.
Последующие же шаги капитализма сопровождаются поднятием заработной
платы, сокращением рабочего дня и вообще подъемом рабочего класса.
Интересы предпринимателей отнюдь не страдают от этого, ибо высокая
заработная плата и короткий рабочий день в огромной мере повышают
производительность труда»1. Брентано ссылался на положение рабочего класса в
Англии, которому он посвятил специальное исследование. Он, конечно,
преувеличивает то, что было достигнуто тред-юнионами, но нельзя, объективно
оценивая его экономические воззрения, не признать, что этот либерал,
считающий себя тоже-социалистом, частью констатировал, частью предвосхищал
действительные завоевания рабочего движения, ставшие несомненными в
таких странах, как Англия, Франция, Германия, США в конце XIX — начале
XX столетия. Однако Туган-Барановский в полном соответствии с
учением основоположников марксизма отрицает подмеченную Брентано
тенденцию развития капитализма. «Все рассуждения Брентано и его ученика Шуль-
це-Геверница о "социальном мире" выражают лишь благие пожелания
авторов, но мало характеризуют действительность. Даже для Англии
картина социального прогресса, рисуемая школой Брентано, слишком
подслащена...»2. Еще более далеки от подлинного социализма такие представители
1 Туган-Барановский М. Очерки из новейшей политической экономии. СПб., 1903.
С. 204.
2 Там же. С. 209.
349

Часть 1
катедер-социализма, как Шмоллер и Шёнберг. Консервативный историк
Трейчке, обвинявший Шмоллера в пристрастии к социализму, совершенно
заблуждается. Рассуждения Шмоллера об этическом смысле социализма
игнорируют противоположность труда и капитала, борьбу классов*.
Катедер-социализму Туган-Барановский противопоставляет марксизм и,
прежде всего, материалистическое понимание истории. «Da Manifest, —
пишет он, — представляет собой первую гениальную попытку применить
материалистическое понимание истории к объяснению всего новейшего
социального развития Европы». Указывая, что в работах Маркса «мы находим
гениальное применение теории материалистического понимания истории к
объяснению исторических фактов», Туган-Барановский тут же подчеркивает:
«но сама теория остается выраженной в ряде отрывочных афоризмов, без
всякой попытки дать что-либо похожее на стройное логическое
доказательство ее»1. Это критическое замечание, на мой взгляд, не лишено оснований.
«Немецкая идеология», в которой впервые, правда в форме полемики, были
изложены основные положения исторического материализма, осталась
неизвестной Туган-Барановскому (она была опубликована лишь в 1931 г.).
Предисловие Маркса к работе «К критике политической экономии» излагает
материалистическое понимание истории буквально в нескольких фразах. Гораздо
подробнее пишет о нем Энгельс в таких работах, как «Анти-Дюринг»,
«Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». Однако и в этих
работах изложение исторического материализма дается в процессе полемики
и, следовательно, нет чего-либо похожего «на стройное логическое
доказательство ее». Систематическое изложение основ исторического материализма
мы находим у таких выдающихся марксистов, как А. Лабриола и Ф. Меринг.
Но эти труды, по-видимому, остались неизвестны Туган-Барановскому
* Противоположность между трудом и капиталом возникла вместе с рождением
капиталистического способа производства, подчеркивает Туган-Барановский, а
«промышленная революция чрезвычайно обострила классовый антагонизм рабочих и хозяев.
Борьба труда и капитала раз начавшись уже не прекращалась» (С. 58). Полностью принимая
теорию классовой борьбы в ее марксистском понимании, Туган-Барановский, однако,
не признает объективной необходимости социальной революции пролетариата, так же
как и вывода о необходимости диктатуры пролетариата. Если учесть то
обстоятельство, что Маркс и Энгельс начиная с 70-х годов допускали реальную возможность
мирных социалистических преобразований в демократически развитых
капиталистических странах, то эти воззрения Туган-Барановского оказываются в основном
совместимыми с марксистскими воззрениями конца XIX в., несмотря на то, что
ортодоксальные марксисты (Р. Люксембург и даже К. Каутский, не говоря уже о Ленине)
утверждали, что марксизм немыслим без признания пролетарской революции и
диктатуры рабочего класса.
1 Туган-Барановский М. Очерки из новейшей политической экономии. С. 305.
350

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Вслед за Штаммлером он предпочитает называть материалистическое
понимание истории социальным материализмом. Это едва ли может
вызвать какие-либо возражения. Рассмотрение этого учения приводит Ту-
ган-Барановского к заключению, аналогичному тем положениям, которые
наличествуют в письмах Энгельса 80-х — начале 90-х годов, получивших, по
предложению Адоратского, наименование «писем об историческом
материализме». Так, например, Туган-Барановский утверждает: «Социальный
материализм отнюдь не отрицает, что всякое историческое событие есть
сложный результат взаимодействия множества социальных моментов, в число
которых входят как экономические, так и неэкономические моменты»1.
Серьезные возражения Туган-Барановского вызывает некоторая
неопределенность исходных положений материалистического понимания истории.
В одних случаях основоположники марксизма говорят о производительных
силах как основной движущей силе общественного развития, в других —
они указывают на производство материальных благ, общественное
производство, которое, конечно, несводимо к одним производительным силам. И
столь же часто Маркс и Энгельс говорят об экономических,
производственных отношениях, совокупность которых они называют экономическим
базисом, определяющим характер политической, правовой и идеологической
надстройки. Термин «производительные силы» Туган-Барановский считает
недостаточно определенным, метафорическим, так как при этом имеются в
виду и люди, и техника, а кроме того, Маркс в «Капитале» характеризует
кооперацию в производстве, т.е. совместный труд людей, предполагающий
четкое разделение труда, которое характеризуется как производительная сила.
Чтобы избежать этой многозначимости представления о производительных
силах, Туган-Барановский предлагает заменить этот термин названием
«хозяйство», охватывающим все стороны общественного производства, но,
конечно, не только производства. Это дает повод ему упрекнуть
основоположников марксизма в том, что они якобы слишком узко трактуют понятие
хозяйства, что будто бы лишает их учение прочной основы. На деле
понятие хозяйства, которым Туган-Барановский заменяет производительные силы
и производственные отношения (последние в особенности, так как Маркс
воспринял понятие «производительные силы» от своих предшественников,
дополнив его в высшей степени существенным понятием «общественные
отношения производства», рассматриваемым как форма развития
производительных сил) весьма общим и вследствие этого недостаточно определенным
понятием хозяйства. «Наша критика социального материализма, —
утверждает Туган-Барановский, — привела нас к признанию, что хозяйственный
момент играет, действительно, исключительно важную роль среди других мо-
Там же. С. 318.
351

Часть 1
ментов социальной жизни»1. Выражение «хозяйственный момент» нельзя,
конечно, признать адекватно выражающим точку зрения Туган-Барановского. В
действительности речь идет не о «моменте», пусть и «исключительно
важном», а о хозяйстве, которое характеризуется как определяющая основа
всей жизни общества на каждой ступени его исторического развития. И что
особенно поразительно, марксизм, материалистическое понимание истории,
выступает в работе Туган-Барановского как философия хозяйства, о чем,
естественно, не подозревали основоположники марксизма. Тем не менее он,
не претендуя на авторство развиваемой им теории, со всей определенностью
заявляет, что это и есть подлинное содержание материалистического
понимания истории, безотносительно к тому, как формулировали Маркс и Энгельс
его основные положения. «Марксизм представляет собой гениальнейшую, и,
без сомнения, влиятельнейшую из попыток социального изучения хозяйства...
Его слабость в совершенно неправильном отождествлении двух принципиально
различных экономических категорий — ценности и стоимости...»2. В данном
контексте термином «ценность» обозначается цена товара, которая в первом
томе «Капитала» трактуется как денежное выражение стоимости. При этом
имеется в виду не только цена каждого отдельного товара, которая вследствие
различных обстоятельств может существенно отклоняться от его стоимости,
а цена всей совокупности наличествующих в данное время на рынке товаров.
В третьем томе «Капитала» Маркс исследовал превращенную форму цены
товара, обусловленную процессом образования средней нормы прибыли, что
приводит к тому, что эта цена уже не совпадает с его стоимостью, а
представляет собой сумму издержек производства плюс средняя прибыль. Маркс,
следовательно, не отождествляет цену товара и его стоимость. И все же
критическое замечание Туган-Барановского вполне оправданно: Маркс, по
существу, игнорировал закон спроса и предложения, отвлекался от него, считая
его, можно сказать, поверхностным явлением. Между тем ценообразование
товаров, неразрывно связанное с законом спроса и предложения,
представляет собой весьма существенный процесс в рыночной экономике,
обусловленный не только стоимостью товаров, но и многими другими
обстоятельствами, в том числе реноме фирмы, выпускающей данный товар, рекламой,
модой, временем года, количеством поступивших на рынок товаров данного
ассортимента, их качеством и т.д. Все эти факторы, от которых сознательно
отвлекался Маркс, составляют весьма важный предмет исследования
современной экономической науки.
Отношение Туган-Барановского к закону стоимости, как его определяет
Маркс, носит двойственный характер. С одной стороны, он утверждает, что
1 Туган-Барановский М. Очерки из новейшей политической экономии. С. 340.
2 Там же. С. 379.
352

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
«категория трудовой стоимости до настоящего времени игнорируется
экономической наукой, хотя она столь же реальна, как и всем знакомая категория
цены (ценности)»1. Стоимость создается трудом, эту аксиому непозволительно
игнорировать. Количество общественно-необходимого труда определяет
величину стоимости. Недопустимо пренебрегать ролью труда, ролью
трудящихся в создании общественного богатства. Однако наряду с этими,
безусловно, правильными положениями Туган-Барановский весьма высоко
оценивает экономическое учение К. Менгера и других экономистов, т.е.
теорию предельной полезности, которая постоянно противопоставляется
теории А. Смита, Д. Рикардо и, конечно, Маркса. «Быть может, не будет
преувеличением сказать, что в трудах школы Менгера абстрактная
экономическая теория сделала самый крупный шаг со времени Рикардо»2.
Экономическое учение Маркса в таком случае, естественно, не оценивается как
«самый крупный шаг со времени Рикардо».
Следует, впрочем, отметить, что двойственное отношение к теории
трудовой стоимости заслуживает известного оправдания. Эта теория вполне
объясняет стоимость тех товаров, производство которых не обусловлено
специфическими природными условиями. И Маркс, раскрывая понятие
стоимости, приводит в качестве примеров именно такого рода товары. Но если
встает вопрос о стоимости таких товаров, как медь, золото, кофе, бананы и
т.п., то она не всегда может быть сведена к количеству
общественно-необходимого времени, потребного на добычу нефти, меди или выращивание и
сбор бананов. Есть такие страны, где нефть находится почти на
поверхности, в то время как в других — буровые установки добывают нефть,
залегающую на глубине тысячи и более метров. В одних странах добывается
нефть, в других ее нет. Нетрудно понять, что так называемая себестоимость
нефти в разных нефтедобывающих странах различна, а цены на нее
устанавливаются в зависимости от спроса, т.е. фактически безотносительно к
1 Там же. С. 373.
2 Там же. С. 206. Несколько ниже Туган-Барановский замечает: «Теория предельной
полезности, как и все новые действительно научные идеи, долгое время оставалась
непонятой» (С. 216). И еще ниже: «Все это, однако, нисколько не помешало
окончательному успеху новой теории» (С. 217). Приведенные высказывания позволяют сделать
вывод, что Туган-Барановский, несмотря на некоторые колебания, все же, в конечном
счете, является приверженцем теории предельной полезности, с позиций которой он
подвергает ревизии экономическое учение Маркса. В свете сказанного выше нужно
подчеркнуть, что эта ревизия экономического учения Маркса была не только оправданной,
но и служила делу дальнейшего развития экономической науки. Это, конечно, не
означает согласия с таким, например, выводом Туган-Барановского: «Теория прибавочной
ценности целиком покоится на абсолютной трудовой теории ценности, которую мы
должны были отвергнуть» (С. 387).
12 *ак 1440
353

Часть 1
себестоимости. Отсюда вытекает, что теория трудовой стоимости
применима лишь к определенной, правда, весьма многообразной категории товаров.
«Очерки из новейшей политической экономии» интересны также в том
отношении, что в них рассматриваются воззрения утопических
социалистов, в особенности Ш. Фурье, у которого, строго говоря, не было
собственно экономического учения, хотя он и весьма обстоятельно описывал
хозяйственное устройство созданных его неуемной фантазией фаланстеров. В этой
связи Туган-Барановский высказывает заслуживающие внимания
соображения об отношении науки и утопии. Он отвергает чрезмерное
противопоставление социальной науки утопиям. Утопии, объясняет он, обосновывают
определенный гуманистический идеал, а социальная наука, обосновывающая
необходимость переустройства общества, имеет, конечно, в виду цель, ради
которой это переустройство считается необходимым. И эта цель
оказывается ни чем иным, как идеалом. Поэтому Туган-Барановский критически
относится к утверждению Энгельса, что Маркс превратил социализм из
утопии в науку. Он пишет, что «...по мнению того же Энгельса, утопия есть
нечто, исключающее науку, что Маркс является истинным творцом
современного научного социализма. Эта точка зрения считается в настоящее время
более или менее общепринятой, что не мешает ей заключать в себе если не
глубокую ошибку, то, по меньшей мере, значительную дозу преувеличения.
На самом деле утопический социализм гораздо более научен, чем допускал
Энгельс, а в так называемом научном социализме гораздо больше утопии,
чем думал автор "Капитала". Противопоставление науки и утопии
несостоятельно в том отношении, что наука и утопия отнюдь не являются
противоположностями»1. Конечно, нельзя согласиться с последней фразой Туган-
Барановского даже в том случае, если он имеет в виду не науку вообще (в
том числе математику и естествознание), а лишь социальную науку. Наука и
утопия, безусловно, противоположности, но, конечно, не абсолютные, а
относительные. Поэтому единство этих противоположностей (так же как и
противоречие между ними) не только возможно, но сплошь и рядом
действительно имеет место.
Наиболее ценным и правильным в приведенном положении Туган-Бара-
новского является тезис, что в марксистском, научном социализме
наличествуют и утопические идеи. Никто из последователей Маркса не допускал
этой правильной мысли, которая в наше время полностью подтверждена не
только советским, но и всемирно-историческим опытом. Туган-Барановский,
который все еще считал себя марксистом, но, конечно, критическим, не
разделяющим все положения этого учения, оказался провидцем,
предвосхитившим современную, так сказать, выстраданную оценку марксизма.
Туган-Барановский М. Очерки из новейшей политической экономии. С. 91.
354

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Существенно также и то, что Туган-Барановский пытается выявить
рациональное, научное содержание в утопическом социализме. Вот как он
характеризует систему Ш. Фурье: «Научное значение этой утопии
заключается в том, что Фурье в яркой и выпуклой форме показал, в каких огромных
размерах возможно увеличение общественного богатства при планомерной
организации производительных сил общества»1. Таким образом,
Туган-Барановский убедительно показывает то, что роднит утопический социализм с
марксистским, в основном научным, социалистическим учением.
Следующая по времени своего выхода в свет монография Туган-Баранов-
ского, заслуживающая специального рассмотрения, — «Современный
социализм в его историческом развитии». В ней предмет критического
анализа— разнообразные, соперничающие друг с другом социалистические
учения: марксизм, с одной стороны, и социалистические утопии — с
другой. В начале книги цитируется многозначительное высказывание Штамм л е-
ра: «...Совершенно невозможно охватить одним понятием все те различные
общественные направления, которые за истекшее столетие обычно
именовались социалистическими»2. Действительно, социалистическими объявляли
себя и такие идейные течения и даже партии, которые, в сущности, стояли
на позициях либерального радикализма. Но это — свидетельство того, что
социалистические идеи, социалистический идеал, как бы расплывчато он ни
интерпретировался, завоевывают идеологическое пространство буржуазного
общества.
Туган-Барановский разграничивает централистский социализм,
кооперативный социализм и анархизм, рассматриваемый также как
социалистическое учение и движение. Утопический социализм не выделен в отдельную
рубрику. Туган-Барановский справедливо отмечает, что Маркс, называя
социалистический строй отрицанием капитализма, каковым он в
действительности является как теория, отнюдь не обосновывает тем самым
провозглашаемый им тезис, что социализм неизбежен, т.е. представляет собой
1 Там же. С. 157. В другой работе, к рассмотрению которой я сейчас перейду, учение
Фурье вновь оценивается в высшей степени высоко: «По грандиозности общей
концепции законов развития современного хозяйственного строя с Фурье может сравниться из
всех последующих социалистов только Маркс» {Туган-Барановский М.И. Современный
социализм в его историческом развитии. СПб., 1906. С. 115). И здесь, таким образом,
обнаруживается, что Туган-Барановский, в сущности, совершенно недостаточно
разграничивает научную социальную теорию и социалистическую утопию, считая,
по-видимому, что и та и другая находятся в единстве, которое истолковывается отнюдь не
диалектически, поскольку фактически игнорируется противоречие между тем и другим
типом социальной теории.
2 Туган-Барановский М.И. Современный социализм в его историческом развитии.
С. 34.
355

Часть 1
единственно возможную альтернативу буржуазному обществу. «В
гениальных трудах автора "Капитала", значение которых я отнюдь не склонен
уменьшать, содержится теория не социализма, но капитализма,
капиталистического развития, ведущего к социализму. Что касается до социализма —
строя будущего, — то теории этого строя Маркс почти не касался. Он
получил социалистический идеал в готовом виде от своих
предшественников...»1.
Это, как и некоторые другие положения книги, вызвало возмущение
ортодоксальных марксистов, в частности К. Каутского. На этом я остановлюсь
ниже. Здесь же достаточно подчеркнуть, что сам Маркс определил задачу
своего главного экономического труда, как исследование законов
экономического развития современного (так сказано в первом томе
«Капитала»), т.е. капиталистического строя.
Туган-Барановский анализирует концепции предшественников Маркса. Он
указывает, в частности, на книгу Лоренца Штейна о французском
социализме и коммунизме, вышедшую в Германии в 1842 г., которая характеризуется
как первая по времени научная характеристика этих идейных
направлений. Некоторые положения учения Маркса, отмечается в
рассматриваемой работе, высказывались не только предшествующими социалистами,
но и буржуазными радикалами. Это относится, прежде всего, к вопросу о
заработной плате пролетариев. «Теория тяготения заработной платы к
минимуму средств существования пользовалась общим признанием среди
социалистов первой половины XIX века, а также и среди лучших
представителей буржуазной науки»2.
Маркс и Энгельс, как известно всем читателям их произведений, считали
социалистическое преобразование капиталистических отношений делом
ближайшего будущего. Как и все (или почти все) революционеры, они
питали иллюзию, что провозглашенная ими великая гуманистическая задача
будет разрешена уже при их жизни. Подобные же иллюзии были присущи
и их последователям не только в XIX, но и в XX столетии.
Туган-Барановский свободен от такого рода иллюзий, но так же, как основоположники
марксизма, убежден в том, что социалистическое переустройство
буржуазного общества произойдет путем революции. Он пишет: «...нет никаких
оснований предполагать, что капитализм когда-либо умрет естественной
смертью: он будет разрушен сознательной волей человека, разрушен тем классом
общества, который эксплуатируется капиталом, — пролетариатом»3. Стоит
подчеркнуть, что это утверждалось в 1906 г., т.е. в период первой русской
1 Туган-Барановский М.И. Современный социализм в его историческом развитии. С. 13.
2 Там же. С. 89—90.
3 Там же. С. 118—119.
356

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
революции. К этому времени все «легальные марксисты», за исключением
Туган-Барановского, превратились в антимарксистов. Он же по-прежнему
остается критическим приверженцем марксизма, о чем убедительно
свидетельствует как вся его книга, так в особенности ее заключительная часть, в
которой автор, подытоживая свое исследование, заявляет: «В чем же
заключается новый путь, открытый социализму Марксом? В гениально простом
положении, что цели социализма могут быть достигнуты путем классовой
борьбы... Социалистическое движение сливается, таким образом, с
классовой борьбой пролетариата»1.
Маркс, подчеркивает Туган-Барановский, — не только ученый, но и
борец, революционер. Это, естественно, наложило печать на все его
исследования. Туган-Барановский, следовательно, ставит вопрос о партийности
марксизма, о классовой приверженности учения Маркса, его
идеологическом характере. Но это не более чем констатация факта. Туган-Барановский
пока еще нисколько не осуждает этой сущностной черты марксовой теории,
поскольку он в принципе согласен если не со всеми ее положениями, то, во
всяком случае, с идейным пафосом марксизма.
Не может не вызвать удивления тот факт, что эта книга
Туган-Барановского вызвала гневное выступление главного теоретика германской социал-
демократии К. Каутского, который опубликовал посвященную ей
«разоблачительную» брошюру. Эта книга поносится Каутским как «квинтэссенция
современного ревизионизма в его наиболее законченной форме»2. Он
обвиняет Туган-Барановского в том, что тот не признает безоговорочным
образом исторической необходимости пролетарской революции. Эти обвинения
выпукло обрисовывают облик марксиста-догматика, который не видит и не
желает видеть того, что зримо уже невооруженным глазом. Статьи и книги
Бернштейна, так же как и выступления его единомышленников, нисколько
не помогли маститому марксистскому теоретику прозреть, обратить
внимание на факты, которые явно не согласуются с некоторыми весьма
важными положениями марксизма. Поэтому-то Каутский, опять же вопреки
фактам, продолжает утверждать, что «ревизионизм» потерпел сокрушительное
поражение. «Итак, — уверяет он, — и практический, и теоретический итог
за первое десятилетие ревизионизма далеко не блестящ. Его можно
резюмировать в двух словах, — служивших боевым лозунгом, с которым
выступил ревизионизм против марксизма, собираясь его уничтожить, —
обнищание и крушение»3.
1 Там же. С. 234—235.
2 Каутский К. Обнищание и крушение. Новейшая фаза ревизионизма (По поводу
книги М. Туган-Барановского «Современный социализм). СПб., 1908. С. 5.
3 Там же. С. 65.
357

Часть 1
Мне представляется существенно важным то, что Каутский говорит о
«ревизионизме» отнюдь не как о социал-демократическом, не внутрипартийном
феномене. Он понимает «ревизионизм» в гораздо более широком смысле
слова, чем это делает Ленин в статье «Марксизм и ревизионизм» и других
работах, где «ревизионизм» характеризуется как антимарксистское течение,
возникшее в социал-демократических партиях, как оппортунистическая
реакция на победу в них марксизма. Правда, Ленин, как уже отмечалось в
предисловии, не отличался последовательностью. Поэтому он однажды
объявил «ревизионистами» народников, в другой раз приписал этот смертельный
грех «легальным марксистам». Но эти единичные высказывания не
нарушают его основного представления о социал-демократическом происхождении
«ревизионизма». Поэтому Каутский правильнее понимает суть
«ревизионизма», чем Ленин, несмотря на то, что он, как и Ленин, Плеханов, Меринг и
другие марксисты, видит в «ревизионизме» идейное предательство, измену
марксизму, а не рациональный методологический подход к любой
научной теории, который требует ее постоянной проверки, ревизии в свете
новых научных открытий, эмпирических данных, исторического опыта.
Перехожу, наконец, к наиболее «ревизионистской» работе Тугана-Бара-
новского— «Теоретические основы марксизма». В предисловии к ней он
настаивает на том, что его критика марксизма отнюдь не является
отрицанием этого учения. Напротив, Туган-Барановский видит свою
исследовательскую задачу в том, чтобы уточнить и развить основные положения
материалистического понимания истории, отсеяв те его положения, которые не
выдержали испытания временем. «Моя критика не направлена против
Маркса, как представителя определенных социальных идеалов; напротив,
высказываясь против данного автором "Капитала" обоснования этих идеалов, я
хотел бы лишь содействовать их лучшему и более прочному обоснованию»1.
С этой целью Туган-Барановский вновь возвращается к понятию
производительных сил и экономической основы общества, повторяя в основном то, о
чем уже шла речь в его предшествующих трудах. Понятие
производительных сил, вновь утверждает он, слишком многозначно, даже расплывчато. То
же относится и к понятию общественного производства. Последнее
определяется основоположниками марксизма как основа всех иных общественных
отношений, но при этом выпускается из виду, что оно может быть такой
основой лишь при наличии других, непроизводственных условий. «Сказать,
что производство есть основа жизни общества, значит сказать весьма мало.
Состояние производства зависит от самых различных социальных
моментов — так, например, от состояния науки, правового строя, господствующих
нравов и т.д. Если общественный строй зависит от условий производства,
Туган-Барановский М.И. Теоретические основы марксизма. СПб., 1906. С. 2.
358

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
то и производство зависит от условий общественного строя. Среди условий
производства весьма важную роль играет общественный строй»1. Важность
этого положения, подчеркивающего единство общественного производства
со всеми другими сторонами жизни общества, не только материальными, но
и духовными, не подлежит сомнению. Энгельс в конце своей жизни
вынужден был признать, что и он, и Маркс, обосновывая отправные положения
материалистического понимания истории, недооценили значение тех сторон
общественной жизни, которые хотя и определяются производством, но тем
не менее оказывают на его развитие весьма значительное, обратное, по
выражению Энгельса, воздействие. Но Туган-Барановский идет дальше Энгельса
и отнюдь не без оснований. Неэкономические, т.е. политические, правовые,
идеологические, нравственные факторы общественной жизни не просто
влияют на развитие производства, но и являются условиями, от которых
зависит его более или менее успешное развитие.
Плеханов, назвавший один из первых своих трудов «К вопросу о
монистическом понимании развития общества», разъяснял впоследствии, что
термин «монистический» был включен в название книги в связи с оглядкой
на цензуру, так как на самом деле речь шла о материалистическом
понимании истории. При этом, однако, Плеханов подчеркивал, что
исторический материализм представляет собой действительно монистическое
мировоззрение, противостоящее дуализму, а также теории факторов. И ту и
другую концепцию он считал эклектическими, принципиально
несостоятельными. Но дуализм — принципиальная, последовательная, можно
даже сказать, фундаментальная философская установка. То же относится
и к полузабытой теории факторов, если эта теория конкретно
рассматривает определенные исторические ситуации, устанавливая в каждой такой
ситуации, какой фактор играет первостепенную роль, а какие —
второстепенную, подчиненную. Основоположники марксизма, нисколько не
изменяя материализму (монизму), придерживались в определенной мере
теории факторов. Так, они указывали, что в одной исторической ситуации
решающее значение имел технический переворот (в частности,
промышленная революция второй половины XVIII — первой половины XIX в.), в то
время как в другой исторической ситуации определяющим фактором было
возникновение определенных общественных отношений производства, в
частности, капиталистических производственных отношений. При этом Маркс
и Энгельс обычно отмечали взаимосвязь, внутреннее единство и тех и других
факторов.
Туган-Барановский вполне солидаризируется с материалистическим
пониманием истории, которое он трактует как теорию факторов. Признавая
Там же. С. 7.
359

Часть 1
определяющее значение материального производства, он вместе с тем
подчеркивает, что столь же важную роль играет обмен, обращение. «Слабая
сторона формулы Маркса заключается в том, что он совершенно не
отводит в ней места обмену рядом с производством. Маркс говорит только
о способе производства, как будто способ обмена был пассивным
продуктом способа производства. Энгельс хотел восполнить этот пробел, но
это ему не удалось потому, что он не решался порвать с формулой Маркса
и потому не сказал ничего определенного». Между тем «обмен играет не
второстепенную, а нередко решающую роль в хозяйственном развитии,
вызывая преобразование способа производства»1. И подытоживая свою
интерпретацию материалистического понимания истории, Туган-Баранов-
ский утверждает: «Сущность исторического материализма в том именно и
заключается, что это воззрение не отрицает влияния разнообразнейших
факторов на хозяйство, но признает решающей силой не что иное, как
хозяйство»2.
В отличие от Струве, который истолковывал материалистическое
понимание истории как, в сущности, учение о независимом от сознания и
воли людей развитии общества, Туган-Барановский, напротив, считает
исторический материализм учением о том, как люди сами, разумеется, в
рамках определенных материальных условий, творят свою историю. В этом
смысле Туган-Барановский именует марксизм волюнтаристическим
учением, не связывая понятие волюнтаризма с субъективизмом. Речь идет о
примате практики, деятельности и, следовательно, о том, что не мнения и
идеи людей, а их интересы определяют ход всемирной истории, вопреки
убеждению просветителей XVIII в., что знания, просвещение,
образование играют важнейшую историческую роль. «Мы признали, — пишет
Туган-Барановский, — что господствующим элементом сознательной
жизни человека является воля, слуга которой — разум — исполняет то,
1 Туган-Барановский М.И. Теоретические основы марксизма. С. 7—8.
2 Там же. С. 12. Туган-Барановский дает свое определение основы общественного
развития: «Не производство и не обмен должны, следовательно, признаваться
независимо друг от друга единственной основой общественного строя, а нечто более широкое —
хозяйство или, точнее, условия хозяйственного труда» (С. 9). Не входя в рассмотрение
этого положения, неясного вследствие того, что остается невыясненным, что же
понимает Туган-Барановский под «условиями хозяйственного труда», следует все же
признать, что положение Маркса о том, что способ производства полностью определяет
способ распределения, нуждается в серьезной поправке. Хотя, к примеру,
капиталистический способ производства определяет соответствующее ему распределение,
высокий прогрессивный налог, которым в современном буржуазном обществе облагается
доход капиталистов, весьма существенным образом изменяет отношение между
способом производства и способом распределения.
360

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
что ему предписывается волей. Но воля действует по определенным
мотивам, мотивы же даются влечениями, потребностями человека»1. Это
воззрение, конечно, отличается от взглядов основоположников
марксизма, несмотря на то, что у Энгельса порой проскальзывают аналогичные
высказывания.
Приведенное положение Туган-Барановского не свидетельствует о его
приверженности к социологическому психологизму, хотя он и говорит иной
раз о в высшей степени существенной роли психологических мотивов и
побуждений. Тем не менее важнейшей формой социальной активности
людей он считает их коллективную деятельность в качестве классов, на
которые распадается общество. Он ссылается на «Манифест
Коммунистической партии», в котором утверждается, что ближайшей целью партии
является превращение пролетариата в класс (Bildung des Proletariats zur
Klasse). Класс — не просто масса людей, занимающих примерно
одинаковое положение в обществе. Класс представляет собой объединение,
консолидацию определенной массы людей, осознающих общность своих
основных интересов. Это— экономические, политические, духовные интересы.
Вслед за авторами «Комманифеста» Туган-Барановский рассуждает о
борьбе классов как могущественной движущей силе исторического процесса:
«...всякая борьба есть борьба политическая, потому что государство есть
орган классового господства, и эксплуатируемый класс может улучшить
свое положение в господствующем общественном строе лишь через
посредство политической революции. Господствующий общественный класс
пользуется государственной властью как средством упрочить свое
экономическое преобладание, и лишь путем овладения государственной
властью порабощенный класс может достигнуть своего экономического
освобождения. Пробуждение в известном классе классового сознания
равносильно превращению экономической борьбы данного класса в
политическую борьбу»2.
Как и в рассмотренных выше работах, Туган-Барановский считает
главным в историческом материализме не понятие производительных сил или
производственных отношений, а понятие хозяйства, которое понимается
им весьма расширительно, что ведет в конечном итоге к смазыванию
материалистического характера теории, приверженцем которой Туган-Барановский
постоянно себя аттестует. Претендуя, таким образом, на более корректное
изложение этой теории, он утверждает: «Если же признать хозяйственной
работой всякую деятельность, поскольку она направлена на преодоление
сопротивления внешней природы, совершенно независимо от рода потребностей,
1 Там же. С. 28.
2 Там же. С. 21.
361

Часть 1
удовлетворению которых она служит, то многие возражения против
исторического материализма отпадут»1.
Как и в прежних своих работах, Туган-Барановский подчеркивает
громадное значение борьбы классов. Хотя история общества, отмечает он, не
может быть сведена к одной только классовой борьбе, последняя в
современном обществе, т.е. при капитализме, играет решающую роль. Однако
характерные для марксизма стремления объяснить нравственность, религию,
искусство, исходя из классовой борьбы, Туган-Барановский считает (на мой
взгляд, не без определенных оснований) совершенно
неудовлетворительными. Марксистское учение о классовой борьбе распространяет на все сферы
истории человечества положения, которые верны лишь по отношению к
гораздо более ограниченному кругу явлений. «Таким образом, учение о
господстве классовых интересов совершенно бессильно объяснить истинную
сущность морали, религии, искусства и науки, ибо классовый интерес не
составляет критерия добра, истины и красоты. Человеческая история есть
несравненно более высокое, чем простая борьба общественных групп за
средства к жизни»2. Но марксизм, как известно, весьма далек от того, чтобы
рассматривать историю человечества как простую борьбу за средства к
жизни. С точки зрения Маркса, подлинным общественным богатством,
которое получит всестороннее развитие в посткапиталистическом обществе,
является многообразие человеческих способностей, знаний, потребностей.
Эта в высшей степени существенная особенность марксизма почему-то
выпадает из поля зрения Туган-Барановского, соглашающегося с теми
противниками марксизма, которые обвиняют это учение в том, что оно якобы
1 Туган-Барановский М.И. Теоретические основы марксизма. С. 56. Подвергая
критике создателей материалистического понимания истории, Туган-Барановский заявляет:
«Ложь исторического материализма заключается, прежде всего, в совершенно
ошибочном понятии хозяйства, из которого исходят Маркс и Энгельс... По мнению создателей
исторического материализма, деятельность человека приобретает хозяйственный
характер в том случае, когда она направляется на удовлетворение необходимых потребностей
человека, как, напр., потребность в пище, одежде, жилище и т.д. Но если человеческая
деятельность служит удовлетворению других, менее необходимых потребностей, то она
не может считаться хозяйством» (С. 58). Относительно этого высказывания
Туган-Барановского следует заметить, что основоположники марксизма не считали понятие
хозяйства основной категорией материалистического понимания истории. Они занимали более
правильную теоретическую позицию, считая такой категорией материальное
производство. Они были также правы, не считая производство предметов роскоши или,
например, игрушек (безусловно необходимое производство) определяющей основой
общественной жизни. Такой основой, справедливо полагали они, является производство
вещей, необходимых для воспроизводства человеческой жизни.
2 Там же. С. 82.
362

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
исходит из слишком низменных представлений о человеческой природе и
если не отрицает, то, во всяком случае, игнорирует высшие побудительные
мотивы человеческого поведения. Соответственно этому Туган-Барановский
патетически провозглашает: «Если бы человек был лишен совершенно
чуждого практических интересов любопытства, радости познания, то никакая
практическая потребность, как бы важна она ни была, не могла бы повести
к могущественному развитию человеческого разума, на чем основывается
вся цивилизация»1. Туган-Барановский, по-видимому, полагал, что такого рода
суждения никак не укладываются в «прокрустово ложе» исторического
материализма в той форме, в какой его разрабатывали основоположники
марксизма. Он, вероятно, был бы поражен, узнав, что Маркс и Энгельс
неоднократно высказывались в этом же духе с той лишь, конечно, разницей,
что они не считали основой цивилизации развитие человеческого разума.
Это развитие они объясняли материалистически, т.е. исходя из
развития материального производства. И хотя Туган-Барановский, в основном,
согласен с материалистическим пониманием истории, он тем не менее вполне
в духе идеализма объясняет развитие цивилизации.
Экономическое учение Маркса в наибольшей мере подвергается критике
Туган-Барановским. Он теперь твердо придерживается теории предельной
полезности и еще более решительно, чем прежде, отвергает теорию
прибавочной стоимости, которую он связывает только с именем Маркса,
несмотря на то, что последний убедительно доказал, что в принципе, правда, в
неразработанном, недостаточно обоснованном виде эта теория наличествует
и у его наиболее выдающихся предшественников, прежде всего у Д. Рикар-
до (напомним читателю, что последний, четвертый том «Капитала» Маркс
озаглавил: Теории прибавочной стоимости). Отрицание прибавочной
стоимости Маркс справедливо считал одним из главных признаков вульгарной
(апологетической) политической экономии. Однако Туган-Барановского,
несмотря на это отрицание, причислить к вульгарным экономистам никак нельзя.
Он, правда, безоговорочно отвергает концепцию, согласно которой
смертельный кризис капиталистической системы будет неизбежным следствием
ограниченности как внутреннего, так и внешнего рынка сбыта товаров, так
же как сокращением народного потребления, т.е. недопотреблением
трудящихся. Такого рода концепцию он, на мой взгляд, вполне правильно
иронически характеризует следующим образом: «...этот символ веры не только
"ортодоксов" (имеются, конечно, в виду ортодоксальные марксисты — Т. О.),
но, по-видимому, и некоторых "ревизионистов" — оказывается чистейшей
фантазией»2.
1 Там же. С. 52.
2 Там же. С. 153.
363

Часть 1
Вульгарные экономисты, исходя, в основном, из правильного положения,
что капиталистическое производство само создает необходимую для его
существования сферу реализации производимых товаров, приходили к
заключению о непреходящем характере капитализма. Но Туган-Барановский, в
противоположность этим экономистам, утверждает, что реализация производимых
капиталом товаров, сколь бы полной она ни была, нисколько не может
служить доказательством вечности капитализма. «Истинная экономическая
теория, — пишет Туган-Барановский, — может предсказать только одно, но
зато с полной достоверностью: что капиталистическое хозяйство никогда не
рухнет от недостатка рынков. Этим я, однако, отнюдь не хочу сказать, что
капиталистический способ производства может рассчитывать на
неограниченное время существования. Я вполне признаю, что хозяйство, основанное
на принципе ассоциации непосредственных производителей, должно
неминуемо сменить хозяйство, основанное на порабощении человека человеком»1.
Важно отметить, что четвертое издание «Теоретических основ
марксизма», вышедшее в свет в 1918 г., содержит главу «Крушение
капиталистического строя». Аргументы, обосновывающие этот тезис, уже приводились выше.
В дополнение к ним отмечу, что Туган-Барановский считает упрощением
известное положение Энгельса о том, что переход от капитализма к
социализму представляет собой скачок из царства необходимости в царство
свободы. «Против этой характеристики будущего общественного строя было бы
нечего возразить, если бы не ее слишком абсолютная форма. Социализм
столь же мало может считаться совершенно свободным от объективных
условий хозяйства, как и капитализм... Человек никогда не освободится в
полной мере от гнета природы, но относительного освобождения от этого
1 Туган-Барановский М.И. Теоретические основы марксизма. С. 159. Продолжением
этого тезиса являются следующие за ним формулировки: «...я думаю, что в
капиталистической системе хозяйства заложено внутреннее противоречие, которое с железной (хотя
и не экономической) необходимостью должно повести к ее превращению в высшую форму.
Противоречие это заключается в том, что капитализм делает из работающего человека
просто хозяйственное средство и в то же время ведет к распространению правовых
воззрений, признающих всякую человеческую личность без различия высочайшей целью в
себе» (С. 159). С этим заключением в духе «этического социализма», но вместе с тем
лишенным присущего последнему упрощенного оптимизма, нельзя не согласиться.
Продолжая этот вывод, Туган-Барановский утверждает несколько ниже: «Капитализм
осуждается моральным сознанием нашего времени и противоречит интересам социальных групп,
сила которых все возрастает. И потому он должен с роковой неизбежностью уступить
место новому, более справедливому общественному строю, основанному на началах
ассоциации» (С. 160). Таким образом, Туган-Барановский вполне в духе марксизма
допускает возможность перерастания капиталистической системы в качественно
отличное от нее общество, в котором будет воплощен в жизнь социалистический идеал.
364

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
гнета он достигнет не только путем будущего прыжка. В действительности
социальное развитие идет постоянно и непрерывно, царство свободы растет
медленно, но неуклонно в недрах царства необходимости уже много
тысячелетий, и каждый шаг человечества вперед есть новая область свободы,
отвоеванная человеком у слепой и безжалостной необходимости»1. К
сожалению Туган-Барановский не ссылается на Маркса, который именно в этом
смысле уточняет, вернее, подправляет высказывание Энгельса (См.: Маркс К.
и Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. II. С. 387).
Завершая рассмотрение экономических воззрений Туган-Барановского,
хочу остановиться еще на одном его весьма верном критическом замечании
о теории стоимости Маркса и его выдающегося предшественника Д. Рикар-
до. Оба они утверждали, что стоимость (и, разумеется, также прибавочная
стоимость) создается только живым трудом. Машины и все другие
составные части постоянного капитала не создают стоимости; они лишь
переносят часть своей стоимости на создаваемый товар. Туган-Барановский
указывает на ошибочность этой концепции, игнорирующей то
обстоятельство, что машины, значительно повышая производительность труда, делают
возможным увеличить на порядок количество производимых товаров и тем
самым непосредственно способствуют как интенсификации производства, так
и все более значительному возрастанию общественного богатства.
Само собой разумеется, что никакие машины сами по себе не создают
стоимости. Но они участвуют в создании стоимости вместе с рабочими.
Представим себе полностью автоматизированное производство какого-либо
товара. Рабочие, их в таком случае будет немного, участвуют в
производстве как наладчики, регуляторы, смотрители процесса производства.
Утверждать, что и в этом случае стоимость производимых товаров создается только
живым трудом, было бы, конечно, абсурдно. Заблуждение Д. Рикардо, по-
видимому, было связано с недостаточной развитостью машинного
производства. Что же касается заблуждения Маркса, то оно во многом определялось
его партийной позицией, которая и находила свое теоретическое выражение
в положении, что принадлежащие капиталисту средства производства
никакой стоимости не создают; все общественное богатство создается трудом
пролетариев.
Впрочем, если внимательно читать первый том «Капитала», то нетрудно
обнаружить ряд мест, дающих основание утверждать, что и Маркс иной раз
отклонялся от указанного положения, т.е. фактически признавал тезис,
который он стремился опровергнуть.
Если же ознакомиться с экономическими рукописями Маркса,
относящимися к концу 50-х годов, т.е. с подготовительными работами к «Капиталу»,
1 Туган-Барановский М.И. Теоретические основы марксизма. СПб., 1918. С. 89—90.
365

Часть 1
то там можно найти и такие высказывания, согласно которым все более
совершенствующаяся техника производства и технология делают возможным
производство товаров, стоимость которых вообще не находится в каком-либо
соответствии с количеством затраченных рабочих часов. По словам Маркса,
«...по мере развития крупной промышленности создание действительного
богатства становится менее зависимым от рабочего времени и количества
затраченного труда, чем от мощности агентов, приводимых в действие на
протяжении рабочего времени, агентов, которые сами— могучая
производительная сила которых сама, в свою очередь, не находится в соответствии
с тем непосредственным рабочим временем, которого стоит их
производство, а зависит от общего состояния науки и степени развития технологии
или от применения этой науки к производству»1. Это высказывание, которое
не вошло в подготовленный к изданию первый том «Капитала», вообще
указывает на то, что развитие техники и технологии производства, в
конечном счете, аннулирует измерение стоимости производимых товаров
количеством рабочих часов. Но раз это так, то, следовательно, стоимость товаров
будет определяться затратами машинного времени, расходами на сырье,
амортизацией оборудования и лишь в сравнительно малой мере затратами
живого труда, количеством рабочих часов. Я ограничиваюсь этими
краткими замечаниями, поскольку данный вопрос был обстоятельно рассмотрен в
первой главе.
В 1918г. Туган-Барановский опубликовал брошюру «Социализм как
положительное учение». В предисловии к ней он замечает: «...появление в
настоящее грозное время новой книги о социализме не нуждается в
оправдании». Однако социализм характеризуется им не как идеология
пролетариата, а как надысторический идеал человечества. Тем не менее он со всей
определенностью утверждает: «Частная собственность— тот правовой
институт, на котором выросла вся цивилизация и культура человечества, — вот
корень всего социального зла, от которого страдает человечество»2. Нельзя,
конечно, согласиться с Туган-Барановским, что класс капиталистов (вполне
определенная часть человечества) страдает от того, что владеет средствами
производства или денежным капиталом, который является также частной
собственностью. Да он и сам, вопреки тому, что пишет о страданиях
человечества, едва ли так действительно думает.
Несмотря на вполне правильное понимание основной социалистической
идеи, характеристика социалистического строя, даваемая Туган-Барановским,
оказывается амбивалентной. «Социалистический строй есть искусственная,
придуманная (курсив мой — Т. О.) форма человеческого общежития в про-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. II. С. 2.
2 Туган-Барановский М.И. Социализм как положительное учение. Пг., 1918. С. 5.
366

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
тивоположность естественности, стихийно сложившимся формам общества,
существующим ныне». Такое утверждение было бы вполне понятным в устах
противника социализма. Но Туган-Барановский считает себя социалистом, и
нет оснований подвергать сомнению его убеждения, тем более, что
следующая за приведенной фраза, по существу, опровергает предшествующую ей:
«Этой отличительной особенности социализма нисколько не мешает то, что
социализм, подобно всем другим формам общества, есть естественный и
необходимый результат исторического развития человечества»1.
Но оставим в стороне эти противоречия, которые, возможно, появились
вследствие того, что автор недостаточно внимательно правил
подготовленный к печати текст. Дальнейшее изложение представляет собой
характеристику различных типов социалистического учения и социального движения.
Речь идет о сен-симонизме (государственный социализм), синдикальном
социализме, предполагающем, что средства производства принадлежат
членам профсоюза, работающим на том или ином предприятии, коммунальном
(общинном) социализме, а также анархистском социализме. Марксу,
марксистскому социалистическому учению и общественному движению уделено
немного места. Главный интерес автора состоит в анализе истории
социализма от античности до конца XIX в.
Свое отношение к социализму Туган-Барановский излагает довольно
кратко. Он утверждает, что противопоставление индивидуализма
социализму, как и противопоставление социализма индивидуализму, лишено смысла,
так как социалистический строй невозможен без максимального развития
демократии и, следовательно, без свободы личности. Поэтому
Туган-Барановский решительно возражает Герберту Спенсеру, который окрестил
социалистический общественный строй «грядущим рабством»2. Некоторые
сомнения возникают у него в связи с анализом «государственного социализма»,
так как он таит в себе опасность чрезмерной централизации. В связи с этим
Туган-Барановский замечает: «...я лично не думаю, чтобы государственный
социализм был действительно последним словом социалистической мысли»3.
1 Там же. С. 7.
2 Там же. С. 131.
3 Там же. С. 67. В другом месте этой книжки Туган-Барановский заявляет о своей
приверженности учению Прудона, Кропоткина и других анархистов. «Конечным
общественным идеалом является анархический коммунизм, для ближайшего же будущего—
социализм, или, говоря точнее, известное сочетание социализма с коммунизмом» (С. 98). Не
следует, однако, полагать, что Туган-Барановский отвергает в этой связи марксизм,
марксистское понимание социализма. Скорее, он имеет в виду упразднение (или, как учит
марксизм, отмирание) государства в коммунистическом обществе. В этом пункте, по его
убеждению, нет противоречия между марксизмом и анархизмом, если, конечно, отвергнуть
анархистское требование немедленной ликвидации всякой государственной власти.
367

Часть 1
Касаясь принципа коммунизма, Туган-Барановский высказывается в том
духе, что он лишь кажется неосуществимым. Удовлетворение всех
разумных потребностей всех членов общества вполне возможно при достаточно
высоком развитии производительных сил. Социалистическое (и
коммунистическое) общество предполагает именно настолько развитое материальное
производство. Но какой именно уровень развития производительных сил
имеется при этом в виду, остается открытым вопросом. Ответ на него
призвана дать не теория, а сама жизнь, развитие общества.
В заключение своего рассмотрения социализма как
положительного учения Туган-Барановский выражает убеждение в том, что
социалистическое переустройство общества— отнюдь не отдаленное будущее
человечества. «Цели социализма сравнительно близки и ограничены. Но в своей
основе социализм может достигнуть чрезвычайно многого. Он может и
должен создать новое общество и новое человечество, более высокое, чем
то, которое мы видим ныне»1. В тогдашней России, непосредственно после
Октябрьской революции так думали миллионы трудящихся. Даже
коммунизм представлялся им (и не только им, но и В.И. Ленину, да и, наверно,
всем членам большевистской партии) чуть ли не ближайшим будущим и
притом не только России, но и всего человечества. Это, конечно, покажется
парадоксом, но «легальный марксист» Туган-Барановский разделял в 1918 г.
большевистские иллюзии.
Несколько лет тому назад в одном из наших издательств был издан
сборник ряда работ Туган-Барановского. В предисловии к нему подчеркивалось,
что среди выдающихся экономистов прошлого «по праву занимает свое
место всемирно известный экономист рубежа XIX—XX вв., наш
замечательный соотечественник М.И. Туган-Барановский»2. В сборнике, в частности,
помещены статьи: «Марксизм и народничество», «Кант и Маркс», «Этика и
общественная жизнь», «Книга Зомбарта о социализме», «Утопический и
критический социализм», «Маркс».
Туган-Барановский справедливо указывает на то, что российские марксисты
относились отрицательно не только к народничеству, но и к крестьянству и
даже к кооперации. Касаясь отношения марксизма к учению Канта, к его этике,
прежде всего, он также правильно утверждает: «Марксизм отрицает
необходимость этического оправдания социализма и, конечно, не без достаточных
оснований. Дело в том, что вся система общественной философии марксизма
проникнута принципиальным отрицанием этики»3. Это утверждение
Туган-Барановского может показаться не только марксистам, но и даже далеким от этого
1 Туган-Барановский М.И. Социализм как положительное учение. С. 133.
2 Туган-Барановский М.И. К лучшему будущему. М., 1996. С. 3.
1 Там же. С. 75.
368

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
учения людям неоправданным преувеличением и, более того, искажением
известного положения основоположников марксизма о том, что они, как
коммунисты, не проповедуют никакой морали. Ведь смысл этого положения сводился
к тому, что не моральное осуждение капитализма, а его собственное
историческое развитие создает объективные условия для упразднения этого
общественного строя. К этому можно присовокупить и то, что основоположники
марксизма постоянно разоблачали бесчестность буржуазных
политиканов, а это естественно предполагает признание определенных
моральных норм и, следовательно, правомерность моральных оценок.
Можно также сослаться на написанный Марксом Учредительный
манифест Первого Интернационала. В нем черным по белому значится:
рабочему классу предстоит «добиваться того, чтобы простые законы
нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих
взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях
между народами»1. Однако следует в полной мере учесть, что этот документ
был принят после довольно активного обсуждения на первом конгрессе
Интернационала, что в этом обсуждении сталкивались существенно различные
взгляды, в результате написанный Марксом проект подвергся изменениям,
вследствие чего приведенное положение едва ли можно считать точкой зрения
самого Маркса. Ведь в последующие 19 лет, вплоть до своей кончины, Маркс
ни разу не высказывался в таком духе. И Энгельс, посвящая вопросам морали
небольшой раздел в «Анти-Дюринге», не только не ссылается на это
положение, но, по существу, высказывается в противоположном духе.
Итак, Туган-Барановский, безусловно, прав. Достаточно вчитаться в
«Немецкую идеологию» или «Комманифсст», чтобы подтвердить его вывод
высказываниями основоположников марксизма. А что касается ленинизма,
который выдавался в нашей стране за высший этап развития марксизма, то
он, как известно, провозглашал: морально лишь то, что работает на пользу
коммунизма. Это значит: цель оправдывает любые средства. Этот
принцип задолго до так называемого «марксизма-ленинизма» был провозглашен
орденом иезуитов.
Совершенно прав A.A. Гусейнов: «Концептуальный подход К. Маркса к
морали и этике в их исторически сложившихся формах можно определить
как их радикальное отрицание... Маркс предлагает критику морали. Он
считает, что мораль — превращенная форма общественного сознания, она
не отражает, не выражает, а искажает и прикрывает
действительное положение вещей»2.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 16. С. 11.
2 Гусейнов A.A. Марксизм и этика // Сб. «Карл Маркс и современная философия».
М., 1999. С. 159, 160.
369

Часть 1
Туган-Барановский солидаризируется с Форлендером, утверждавшим, что
«вне этики нет социализма и не может быть речи о социализме». Но в
отличие от него Туган-Барановский исключает возможность соединения
теории нравственности Канта с марксизмом. «Этическая теория Канта не
может быть примирена с аморализмом Маркса. Новая теория должна по
этому пункту решительно отвергнуть Маркса и пойти с Кантом». Само собой
разумеется, что речь идет о теоретическом аморализме Маркса, а вовсе не
о его личности, поведении и т.п. Л. Альтюссер, выдающийся французский
марксист, в сущности, продолжал эту намеченную Туган-Барановским
линию истолкования марксизма, хотя, вероятнее всего, он не был знаком с
работами этого мыслителя.
Приведенное положение Туган-Барановского вовсе не подсказывает
заключение, что социалистическая теория может быть обновлена на базе кан-
товской «критической философии». Необходимо отказаться от такого
упрощенного решения задачи. «Лозунгом современных социалистов должно стать
"вперед к созданию новой теории социализма!", — и Кант и Маркс должны
остаться позади, как превзойденные этапы общественной мысли»1.
Здесь не место обсуждать вопрос о правомерности такой постановки
вопроса. Ведь следует, прежде всего, спросить: нужна ли вообще новая
социалистическая теория? Если социализм не является единственно возможной
альтернативой капитализму (а альтернатива по определению не может быть
одной, в единственном числе), то не возникает ли убеждение в том, что
вопрос о социализме, несмотря на признание выдающейся роли
марксистского социализма в становлении организованного рабочего движения, в
настоящее время в принципе может быть, так сказать, закрыт.
Туган-Барановский, как человек начала прошлого века, конечно, не может стоять на
этих позициях. Он обстоятельно характеризует в рассматриваемом сборнике
учения Сен-Симона, Фурье, Оуэна, затем переходит к Прудону и Родбертусу
и завершает свое изложение истории социалистических учений краткой
характеристикой воззрений Маркса. В ней нет ничего нового по сравнению с
предшествующими его работами, за исключением, пожалуй, лишь одного:
попытки обрисовать личность великого мужа, который боролся в духе
мужественного наставления Данте: «Следуй своему пути, и пусть люди
говорят, что хотят». Туган-Барановский приводит этот дантовский девиз и далее
так представляет себе социалистического корифея: «В лице Маркса мы имеем
перед собой удивительно законченную и цельную фигуру, как бы вылитую
из бронзы. Что-то мощное, непоколебимое и безгранично самоуверенное,
но в то же время угловатое, жесткое, резкое сквозит во всякой черте его
характерного нравственного облика. Видно, что перед нами человек, при-
Тугаи-Барсшовский М.И. К лучшему будущему. С. 79.
370

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
выкший царить над умами людей и не допускающий ни минуты сомнения
в своем праве на это... В своем собственном царстве он был не
конституционным монархом, но самодержавным владыкой. Его умственное
руководство превращалось в железную диктатуру»1. Нетрудно понять, что этот
воображаемый портрет Маркса создан из того представления о содержании
марксизма, которое сложилось у Туган-Барановского в течение четверти века.
Но, как показано было выше, это представление о содержании марксизма,
судя по публикациям Туган-Барановского, далеко не было адекватным. И
кроме того, в этом же сборнике его работ имеется и такая характеристика
марксистов, в свете которой набросанный Туган-Барановским портрет
Маркса начинает походить на портрет совсем другого человека, скажем,
О. Бланки или М. Лютера. «На самом деле, — пишет Туган-Барановский, —
марксисты такие же мечтатели, такие же идеалисты, они страстно ищут
прекрасного, светлого царства будущего, как и их предшественники —
утописты»2. Маркс был, разумеется, первым марксистом; он был больше
марксистом, чем Энгельс, не говоря уже о других марксистах, которых он сплошь
и рядом не считал таковыми. Значит, он не совсем такой, каким его
нарисовал Туган-Барановский.
Прежде чем завершить характеристику «ревизионистских» взглядов
Туган-Барановского, я хочу остановиться на небольшой, но весьма
содержательной книжке выдающегося русского экономиста Н.Д. Кондратьева,
трагическая судьба которого в годы сталинского террора вынудила советских
ученых в течение многих лет не только замалчивать его поистине
выдающиеся научные заслуги, но даже критиковать его> разумеется, как «врага
народа». В 1992 г. Л.И. Абалкин в докладе, посвященном 100-летию со дня
рождения ученого, должным образом охарактеризовал его выдающееся
значение: «Верный признак современности научного наследия того или иного
ученого — созвучность его идей сегодняшним исканиям. И знакомясь с
трудами Н.Д. Кондратьева, мы обнаруживаем те же вопросы, которые
волнуют нас сегодня: соотношение должного и сущего, общественного идеала
и действительности, анализ долговременных тенденций социального
развития, необратимых и обратимых (волнообразных) изменений, поиск
эффективного сочетания механизма рынков и методов его государственного
регулирования, исторические судьбы крестьянского хозяйства и их связь с
развитием кооперации»3.
Спешу рассеять недоумение читателя: я пишу о Кондратьеве, так как он
был учеником Туган-Барановского и посвятил его памяти небольшую книж-
1 Там же. С. 201.
2 Там же. С. 82.
3 Абалкин Л.И. Научное наследие Н.Д. Кондратьева и современность. М., 1992. С. 3.
371

Часть 1
ку. Переход своего учителя к марксизму Кондратьев непосредственно
связывает с его критикой народнического утопизма: «...Субъективному методу
русской социологической школы противопоставляется объективный
диалектический метод анализа общественных явлений, народническое понимание
прогресса, как приближения к идеалу целостной человеческой личности, все
более вытесняется пониманием прогресса, как максимального развития
производительных сил, народнической вере в силу критически мыслящих
личностей, вере в единство народа, вере в единство масс и интеллигенции
противопоставляется факт и понятие классовой борьбы и вера в творческую
миссию пролетариата»1.
Кондратьев не приписывает своему учителю
последовательно-марксистского мировоззрения. Подчеркивая, что Туган-Барановский выступает в
легальной печати с пропагандой марксизма, он останавливается на его
расхождениях с основоположниками марксизма. Туган-Барановский отвергает
расширительное понимание классовой борьбы, согласно которому вся
история цивилизации определяется ею. По его убеждению, которое, судя по
всему, разделяет и Кондратьев, борьба классов не определяет всей
совокупности общественных отношений.
В статье «Кант и Маркс», напечатанной в 1912 г. в сборнике «К лучшему
будущему», Туган-Барановский обсуждает вопрос о необходимости не
только экономического, но также этического обоснования социализма. В своих
экономических воззрениях Туган-Барановский стремится синтезировать мар-
ксову теорию стоимости с теорией предельной полезности, которую
развивали в 70-х годах XIX в. К. Менгер, Джевонс, Вальрас и другие
экономисты. «Он принимает, что ценность блага равна его предельной полезности.
Но, по его мнению, предельная полезность благ зависит в свою очередь от
трудовых затрат на это благо; она прямо пропорциональна трудовой
стоимости благ»2.
Туган-Барановский также расходился с Марксом, указывает Кондратьев,
в решении проблемы распределения, которое не вытекает, во всяком случае,
непосредственно из присущего капитализму характера производства. Он
также считал, что заработная плата рабочего определяется не просто
суммой благ, необходимых для ее воспроизводства, но главным образом
производительностью труда, социальной силой рабочего класса, с одной стороны,
и социальной силой капиталистов — с другой.
Туган-Барановский также оспаривал убеждение основоположников
марксизма относительно безусловного превосходства крупных хозяйствен-
1 Кондратьев Н.Д. Михаил Иванович Туган-Барановский. Петроград, 1923.
С. 36.
2 Там же. С. 62.
372

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
ных предприятий над мелкими крестьянскими хозяйствами. Он даже
утверждал, пишет Кондратьев, что «мелкое трудовое хозяйство оказывается даже
более живучим, чем крупное капиталистическое»1.
Социализм для Туган-Барановского был учением о новом социальном
идеале. Этот идеал он связывал с развитием кооперативных предприятий,
свободных от излишней, а то и просто вредной государственной опеки. И
социальный идеал он понимает не столько как социальное равенство
(которое безусловно признается необходимым), но прежде всего как
социальную свободу. Общество свободных людей — такова, с его точки
зрения, конечная цель общественного прогресса. При этом конечно, имеется
в виду, что свобода также развивается, обогащается новым содержанием,
становится, если можно так выразиться, все больше и больше свободой.
Кондратьев пишет, что «отходя от марксизма, М.И. уже сложнее понимает
социализм... он уже ищет этического обоснования социализма, он
понимает его, далее, как синтез индивидуализма и коллективизма, он сознает свое
родство с идеализмом социалистов-утопистов»2. Эту идейную позицию
Кондратьев правильно характеризует как анархический коммунизм, важнейшим
тезисом которого является идея абсолютной ценности человеческой
личности.
В заключение отмечу, что работы Туган-Барановского пользовались
международным признанием. Укажу, в частности, на книжку немецкого
экономиста Грунганца, который высоко оценивает его труд «Социализм как
положительное учение». Он ставит его наряду со Шмоллером, Зомбартом,
Бем-Баверком, хотя как экономист Туган-Барановский, несомненно,
превосходит первых двух. Грунганц пишет о Туган-Барановском: «несомненно,
самый значительный экономист в дореволюционной России»3.
С Туган-Барановским полемизировали не только Каутский, но и О. Бауэр,
Р. Люксембург, Гильфердинг и Паннекук— видные социал-демократические
лидеры. Разумеется, они видели в нем «ревизиониста», оставаясь глухими к
тем вполне обоснованным критическим замечаниям в адрес марксизма,
которых немало в сочинениях этого «легального марксиста».
Другой, также немецкоязычный автор А. Зпитхов, посвятивший свою
статью теории кризисов Туган-Барановского, полностью солидаризируется с этой
теоретической концепцией, характеризуя ее как выдающееся достижение
экономической науки. «Теория кризисов Туган-Барановского приводит к
выводу, что причиной кризисов является непропорциональность производства и
1 Там же. С. 87.
2 Там же. С. 96—97.
3 Grunganz Е. МЛ. Tugan-Baranowsky und seine Stellung in der theoretischen
Nationalökonomie. Kaunas, 1928. S. 3.
373

Часть 1
непропорциональность распределения производительных сил.
Перепроизводство для него равнозначно кризису...»1.
Подводя итоги анализу воззрений Туган-Барановского, следует полностью
согласиться с заключением цитированного выше автора: это, несомненно,
самый выдающийся экономист в дореволюционной России.
С.Н. Булгаков (1871—1944)
С.Н. Булгаков — питомец экономического факультета Московского
университета. Его первые исследования — монография «О рынках при
капиталистическом производстве» (1897) и двухтомный труд «Капитализм и
земледелие» (1900)— свидетельство его марксистских убеждений, но вместе с
тем и его критического отношения к марксизму. В первом томе последней
работы он заявляет, что разделяет основные положения теории стоимости
Маркса. «Знакомые с теорией капитала Маркса (основные принципы
которой, хотя иногда и в своей интерпретации, разделяет автор) знают, как на
основе трудовой теории ценности великим экономистом (курсив мой — Т. О.)
развито было учение о капитале, или о производстве прибавочной
стоимости»2. Булгаков также касается третьего тома «Капитала», в котором
доказывается, что товары продаются по цене производства, которая, как
правило, существенно отлична от денежного выражения стоимости товаров.
В то время как ряд критиков учения Маркса (это относится не только к
"катедер-социалистам", но и к Бернштейну) утверждали, что налицо
неразрешимое противоречие в экономическом учении Маркса, Булгаков
полностью согласен с Марксом, считавшим цену производства превращенной,
модифицированной формой стоимости товара.
Булгаков, как видно из этого исследования, хорошо знаком с теорией
предельной полезности, которую обосновывали в особенности австрийские
экономисты (Бем-Баверк и др.), противопоставляя ее теории трудовой
стоимости Маркса. Выражая свое несогласие с этой теорией, Булгаков вместе с
тем полностью признает необходимость основательного исследования
закона спроса и предложения. «Сам Маркс, — указывает он, — считал изучение
этого закона стоящим вне своей задачи, он не обращался к нему даже там,
где это было необходимо. Нужно восстановить действительное логическое
значение закона спроса и предложения; при объяснении основных
отношений производства ему принадлежит, конечно, ограниченная роль, но
совершенно определенная: значение его выступает там, где действие этого
закона, обнаруживающее неравновесие спроса и предложения, не может
1 Spiethoff H. Die Krisentheorie von M. Tugan-Baranowsky und L. Bohle // Jahrbuch für
Gesetzgebung. Verwaltung und Volkswirtsschaft. Hrsg. v. G. Schmoller. Leipzig, 1895.
2 Булгаков С.Н. Капитализм и земледелие. СПб., 1900. Т. 1. С. 78.
374

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
быть парализовано уравновешиванием, где, следовательно, нет свободной
конкуренции, а имеет место естественная или искусственная монополия. Таков
именно рассматриваемый случай земельной ренты и цены хлеба...»1. Нельзя
не согласиться в данном случае с критическим замечанием Булгакова,
указывающего на игнорирование Марксом закона спроса и предложения как на
уязвимое место его экономической теории. Останавливаясь на марксовой
теории ренты, Булгаков справедливо замечает, что в этой области Маркс не
прибавил ничего заслуживающего внимания к теории Д. Рикардо, из
которой он исходил*.
Проблема ренты занимает центральное место в исследовании Булгакова,
поскольку оно посвящено аграрному вопросу. Существование абсолютной и
дифференциальной ренты, утверждает с полным основанием он, ставит под
вопрос закон стоимости, как его понимали Рикардо и Маркс. Больше того,
в земледелии, согласно Булгакову, закон стоимости в значительной мере
утрачивает свою силу; хлеб, как и другие продукты сельского хозяйства, имеет
цену, но не имеет стоимости в том смысле, что цена его не определяется
количеством общественно необходимых для его производства трудовых
затрат. Отсюда, утверждает наш автор, возникает вопрос: представляет ли собой
рента прибавочную стоимость? Ответ может быть лишь один: нет.
«Землевладельческий капитал не является полноправным членом
капиталистической семьи, потому что он лишен своего вота при определении уровня
прибыли... прибыль землевладельческого капитала диктуется извне, она
определяется прибылью промышленного капитала, т.е. такой прибылью,
которая считается обычной на рынке»2. Маркс, указывает Булгаков, не
проводил сколько-нибудь существенного различия между промышленным и
земледельческим капиталом, в том числе и в вопросе, касающемся
превращения прибавочной стоимости в среднюю норму прибыли. Абсолютная рента
рассматривалась Марксом как особый случай вмешательства земельного
собственника в распределение прибавочной стоимости, стихийно тяготеющей к
средней норме прибыли. Но это обстоятельство, согласно Марксу, не
нарушает общей закономерности перераспределения прибавочной стоимости.
Однако на деле все обстоит иначе. Поскольку земледельческое
производство организовано капиталистически, цена его продуктов определяется как
цена производства, но вследствие земельной монополии реальная цена его
1 Там же. С. 83—84.
* При этом Булгаков замечает: «Вообще сам Маркс, но свидетельству Энгельса,
считал учение о ренте требующим капитальной переработки» (С. 87). Можно,
следовательно, сказать, что данное критическое замечание Булгакова не противоречит воззрениям
самого Маркса.
2 Там же. С. 98.
375

Часть 1
продуктов поднимается выше цены производства «до тех границ, до
которых позволяют условия рынка». И далее, на следующей странице: «Это есть
дань, которая платится землевладельцу всем обществом, тяжелый рефлекс
общественного прогресса; земельная рента в этом смысле есть
феномен не производства, а распределения. Ее природа более
всего подобна природе косвенных налогов...»1.
Эта концепция ренты не просто вносит значительные коррективы в мар-
ксову теорию ренты, но коренным образом пересматривает ее и, по
существу, обосновывает новую, более соответствующую действительности
теорию. Однако критическое, фактически даже отрицательное отношение к
теории ренты Маркса никоим образом не означает недооценки его
экономического учения в целом, а тем более отречения от него. Булгаков пока еще
считает себя марксистом, разумеется, критическим, что, в сущности, вполне
соответствует принципам, провозглашенным основоположниками этого
учения. Маркс, по словам Булгакова, «принадлежит к самым ученым
экономистам не только своего, но и всех времен»2.
Высокая оценка Маркса как экономиста не мешает Булгакову критически
рассматривать его учение, в особенности ту его часть, которая получила
название научного социализма. Это учение, с его точки зрения, представляет
собой предвидение, предсказание более или менее отдаленного будущего
человечества. Но возможно ли такое предвидение? На этот вопрос Булгаков
отвечает категорическим отрицанием. Он прямо заявляет, что
социалистические заблуждения Маркса обусловлены «его переоценкой способностей и
значения социальных наук, границ социального познания. Он считал
возможным мерить и предопределять будущее по прошлому и настоящему;
между тем каждая эпоха приносит новые факты и новые силы
исторического развития, — творчество истории не оскудевает. Поэтому всякий
прогноз относительно будущего, основанный на данных настоящего, неизбежно
является ошибочным... Поэтому, что касается предсказаний на будущее, по-
1 Булгаков С.Н. Капитализм и земледелие. Т. 1. С. 113, 114.
2 Булгаков С.Н. Капитализм и земледелие. СПб., 1900. Т. 2. С. 457. В целом теорию
ренты Маркса Булгаков характеризует следующим образом: «Мы разобрали основные
принципы теории ренты Маркса. Теория эта не дает определенного понятия о природе
ренты, и ее отдельные части неясны и противоречивы. Заслуга Маркса в области
теории ренты сводится поэтому почти исключительно к отдельным метким замечаниям и
некоторой детализации теории дифференциальной ренты Рикардо. Вообще же он не
делает теоретического шага вперед, его воззрения являются скорее шагом назад по
сравнению с наивной прозрачностью мысли Рикардо» (Булгаков С.Н. Капитализм и
земледелие. Т. 1. С. 107). Таким образом, наряду с высокой, пожалуй, даже высочайшей
оценкой экономического гения Маркса Булгаков в достаточно категорической форме
оценивает и недостатки его учения.
376

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
четное ignorabimus мы предпочитаем социальному знахарству и
шарлатанству. Завеса будущего непроницаема»1.
Итак, Булгаков в отличие от раннего Струве, соглашаясь в основном с
экономической теорией Маркса, не принимает его социалистических
выводов, исходя из правильного, на мой взгляд, воззрения, что более или менее
отдаленное будущее человечества принципиально не поддается предвидению.
Можно, конечно, в данном случае возразить Булгакову, указав на то, что
Маркс и Энгельс вовсе не считали социалистическое переустройство
общества отдаленным будущим. В «Манифесте Коммунистической партии»
утверждается, что эпоха пролетарской революции уже наступила. В нем
также имеется положение о том, что в Германии никакая иная революция
кроме пролетарской уже невозможна. И позднее Энгельс в «Анти-Дюринге»
неоднократно высказывался в том смысле, что человечество стоит на
пороге социалистического преобразования общественных отношений. Тем не
менее нельзя отрицать и тот факт, что основоположники марксизма
высказывались и об отдаленном будущем человечества, когда они утверждали, что
отомрет государство, исчезнут не только классовые, но и национальные
различия, будут упразднены товарообмен и деньги, которые заменит
непосредственный продуктообмен. Поэтому утверждение Булгакова, что Маркс и
Энгельс выступали как пророки, увы, не лишено оснований, хотя они в
отличие от социалистов-утопистов (и утопистов-коммунистов) решительно
отказывались от описания будущего коммунистического общества.
Тот факт, что Булгаков в начале XX в. считал себя марксистом, но не
социалистом, едва ли должен вызывать недоумение или удивление.
Конечно, с точки зрения последовательного марксиста, учение Маркса и Энгельса
есть научный социализм. Но ведь уже Струве в книге, о которой шла речь,
утверждал, что можно быть марксистом, не будучи социалистом. Если Струве
некоторое время еще оставался социалистом, то Булгаков, рассуждая о
марксизме в том же духе, отвергает социалистическое мировоззрение.
Остановлюсь теперь на философских воззрениях Булгакова. Я имею в виду
«Философию хозяйства», которая в виде статей публиковалась в 1910 г., а в
1911 г. была защищена как докторская диссертация и вышла отдельным
изданием. Его философское credo представляет собой своеобразную
амальгаму из «философии жизни» и неокантианства. Жизнь, пишет он, «есть то
первоначало, в которое упирается как в свой предел философствующее
самосознание. Она не может быть выведена ни из каких причин и в этом
смысле чудесна; она есть свобода, царящая над необходимостью»2.
1 Булгаков СИ. Капитализм и земледелие. Т. 2. С. 458.
2 Булгаков С.Н. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1993. С. 60. Развивая это исходное положение,
Булгаков утверждает: «Не существует бытия in abstracto, а есть лишь конкретное, для
377

Часть 1
«Философию жизни» наш автор непосредственно связывает с
«критической философией» Канта. При этом как экономист он дополняет это учение
«философией хозяйства», которая представляет собой, по его убеждению,
синтез экономических и философских воззрений. «Трансцендентальная
природа знания в настоящее время может почитаться более или менее
выясненной, напротив, к выяснению трансцендентальной природы хозяйства до сих
пор не приступали»1. Хозяйство есть единство свободы и необходимости.
Но свобода, согласно Канту (и неокантианству), присуща не эмпирическому
субъекту, который не свободен, а его трансцендентальной сущности.
Следовательно, как заключает Булгаков: свобода — интеллигибельная
природа человека. Поэтому свобода непостижима для науки. Наука есть
«механическое миропонимание» или последовательный детерминизм. Так думал
не только Ньютон, но и Кант, вопреки своему трансцендентальному
идеализму. И ставя под вопрос естественнонаучное понятие причинности,
Булгаков утверждает: «Свобода, действительно, есть ненаучное, вненаучное,
если угодно сверхнаучное (хотя и не противонаучное) понятие, и попадая в
силки науки, оно развивает их и выскальзывает из них, ибо она совершенно
не предназначена для такого улова»2. Это слишком метафорическое и
поэтому далекое от науки понятие свободы далее уточняется: «Свобода есть
не беспричинность, но самопричинность, способность действовать от
себя... из себя начинать причинность, по-своему преломлять причинную связь
и тем самым нарушать принцип всеобщего механизма»3.
Это определение понятия свободы вполне совпадает с кантовской
концепцией трансцендентальной космологической свободы, довременно
предшествующей всей совокупной цепи причин, так же как и с кантовским
пониманием практической (нравственней) свободы. Но в отличие от Канта
Булгаков не признает идеалом философии научность, адекватным
выражением которой кенигсбергский философ считал чистую математику и чистое
естествознание. Научное, теоретическое знание имеет своим предметом не
себя бытие, самополагающаяся жизнь» (С. 60). И далее: жизнь «рождает мысль, она
мыслит и имеет свое самосознание, она рефлектирует сама на себя» (С. 61). Речь,
таким образом, идет не просто о человеческой жизни или других живых существах, живой
природе вообще, а о некоей интеллигибельной, но отнюдь не потусторонней
субстанции, которая-де не постигается рационализмом, но открывается антиинтеллектуалисти-
ческому мировоззрению, которое вовсе не является иррационализмом. В этом смысле
можно сказать, что Булгаков пытается найти нечто среднее, пролегающее между
противоположностями интеллектуализма и антиинтеллектуализма. Но существует ли такое
срединное мировоззрение? — вот в чем вопрос.
1 Булгаков СИ. Соч. Т. 1. С. 140.
2 Там же. С. 213.
3 Там же. С. 214.
378

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
истину, полагает Булгаков, а то, что полезно, что нужно человеку для
употребления. Истина же, утверждает Булгаков, чужда дискурсивному знанию;
она в лучшем случае может быть лишь идеалом знания, недостижимым по
самой своей природе. Эту точку зрения Булгаков приписывает Канту и
неокантианцам. «Весь трансцендентальный идеализм, начиная с Канта и
кончая Риккертом и Когеном, вскрывает ту истину, что наука построяет-
ся человеком и что формальное идеалистическое априори проникает в
ее глубину, пронизывает всю ее толщу»1.
Наука как занятие, имеющее своей целью достижение полезного,
непосредственно относится к хозяйству, представляет собой своеобразное
хозяйственное занятие. «Наука, благодаря хозяйственной своей природе, имеет
свой raison d'être в полезности, а не в Истине»2. То, что слово «истина»
пишется Булгаковым с большой буквы, свидетельствует о том, что она
интерпретируется им в духе Платона или Гуссерля, которые онтологизируют
истину, превращая ее в нечто существующее до всякого знания. Впрочем,
это же воззрение разделял и Гегель, к которому Булгаков относится
отрицательно.
Определяя науку как специфическую хозяйственную деятельность,
Булгаков истолковывает последнюю как сущностную характеристику жизни,
понимаемой, на что указывалось выше, как начало всех начал и
субстанциальное содержание всего сущего. Так перекидывается мостик от философии к
политической экономии, от жизни как всеобщего, изначального,
субстанциального к повседневной человеческой деятельности, к производству как
реальной основе человеческой (в отличие от животной) жизни. «Ж и з н ь
есть процесс, прежде всего, хозяйственный, — такова
аксиома этого современного экономизма, получившая самое крайнее и даже
заносчивое выражение в экономическом материализме»3. Булгаков,
разумеется, не согласен с этой «аксиомой», ибо жизнь, с его точки зрения, есть
нечто несравненно более высокое, значительное и т.п. Но он все же не
отрицает «экономического материализма» (так односторонне и поэтому
ошибочно определяется материалистическое понимание истории), а
соглашается с ним, конечно, не без оговорок.
Основная черта современной эпохи, пишет он, есть экономизм. «Так
называемый экономический материализм дает только наиболее резкое
выражение этой ее черты, и сколько бы спорной ни казалась нам его доктрина,
сколько бы шаткими ни представлялись его философские и научные,
метафизические и эмпирические основы, благодаря такому своему значению он
1 Там же. С. 180.
2 Там же. С. 190.
3 Там же. С. 54.
379

Часть 1
есть нечто большее, чем просто научная доктрина, которая рушится вместе
с обнаружением своей несостоятельности»1.
Итак, Булгаков нехотя, как убежденный идеалист и к тому же глубоко
верующий человек, признает правомерность, относительную правоту
«экономического материализма», который впервые в истории общественной
мысли начал теоретическую разработку философии хозяйства.
«Очень легко, — пишет он, — критиковать так называемый экономический
материализм, обнаруживая всю его невыработанность, незаконченность,
уродливость». Однако страницей ниже Булгаков как бы поправляет самого
себя, признавая научную ценность этого, увы, материализма, который «есть
первая попытка философии хозяйства, в нем сознательно поставлена ее
проблема, в истории мысли прозвучал новый мотив, навеянный, конечно, не
кабинетным умозрением, но жизненными впечатлениями действительности»2.
Признавая экономический материализм, Булгаков вместе с тем задается
вопросом: действительно ли он является подлинным материализмом? Не есть
ли это квазиматсриалистическая философия, правда, не свободная от
материалистических посылок, но в то же время дистанцирующаяся от них? Ведь
«экономический материалист» рассуждает-де не о материи; он понимает мир
как хозяйство. В этой связи Булгаков упрекает Маркса в том, что он
«сосредоточив все свое внимание на отличии своего учения от гегелевского
по содержанию, незаметно для себя принял из него без критики то, что
гораздо важнее содержания, метафизическую постановку
проблемы, совершенно в духе гегелевского панлогизма... Как философия истории
экономический материализм не есть эмпирическая, научно-позитивная
теория исторического развития, но есть онтология; это — самая важная его
1 Булгаков СИ. Соч. Т. 1. С. 53. При всем своем критическом отношении к так
называемому экономическому материализму Булгаков признает его научную
оправданность. Так, он указывает: «...Между политической экономией и экономизмом как
мировоззрением существует неразрывная связь. Фактически экономический материализм есть
господствующая философия политической экономии. Практически экономисты суть
марксисты (подчеркнуто мной— Т.О.), хотя бы они даже ненавидели марксизм»
(С. 55). Таким образом, Булгаков, несмотря на свой идеализм, вынужден признавать себя
экономическим материалистом и даже марксистом, поскольку он экономист. В этой связи
он ссылается на так называемых катедер-социалистов (Шмоллера, Брентано, Бюхера),
заявляя, что они «содействовали утверждению экономизма более, нежели самые
воинствующие марксисты» (С. 55). Булгаков не может не признать не только научного и
общечеловеческого, а также нравственного значения теории стоимости: «...при всей своей
узости понимания нельзя отрицать за трудовой теорией ценности того
общефилософского значения, что в ней с совершенно исключительной силой было выдвинуто
значение трудового начала, столь недостаточно оцененное в философии» (С. 131).
2 Там же. С. 277.
380

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
философская особенность»1. Такая интерпретация «экономического
материализма», который неправомерно истолковывается как суть
материалистического понимания истории, позволяет Булгакову вполне примирить его со своей
«философией жизни», которая носит воинствующе-идеалистический
характер. В конечном итоге этот материализм в булгаковской интерпретации
приобретает нечто родственное экзистенциализму. Не имея, по-видимому,
никакого представления о Кьеркегоре, Булгаков вполне в духе датского
мыслителя заявляет: «В экономическом материализме находит выражение чувство
нового бытия в плену стихий, в оковах хозяйственной необходимости; в нем
отражается трагизм смертной, а потому обреченной на постоянную борьбу со
смертью жизни»2. С таким, если можно так выразиться,
псевдоэкономическим псевдоматериализмом Булгаков готов согласиться, подчеркивая, что
экономический материализм, как философская система, до сих пор еще не
существовал, что, однако, не уничтожает его значения в истории
общественной мысли.
С этих религиозно-идеалистических позиций Булгаков вновь обращается
к критике социалистических воззрений Маркса и Энгельса. «Иллюзия
"научного социализма", которою ослепляли себя и своих доверчивых
последователей Маркс и Энгельс, в том именно и состоит, будто наука может
служить опорой для социалистической политики, давая некоторую поддержку
социалистических надежд, но и основой самой воли к социализму»3. Со-
1 Там же. С. 280.
2 Там же. С. 286. Итогом этого идеалистического преобразования «экономического
материализма» становится концепция софийности науки и хозяйства. Несмотря на
критику науки, которая якобы превращает мир в «безжизненный механизм», Булгаков
все же признает: «Наука софийна — вот ответ, который можно дать скептическому
прагматизму. Она чужда Истине, ибо она дитя этого мира, который находится в
состоянии неистинности, но она — и дитя Софии, организующей силы, ведущей этот мир к
Истине, а потому и на ней лежит печать истинности, Истины в процессе
становления» (С. 191). Хозяйство также софийно, так как оно, овладевая природными силами,
создает совершенно новый мир, творит культуру. Подлинный смысл этих утверждений
раскрывается следующим выводом: «София правит историей как Провидение, как
объективная закономерность, как закон прогресса, который так безуспешно стараются
эмпирически обосновать позитивные социологи... София земная возрастает только потому,
что существует мать ее, София небесная» (С. 171). И философия, которая стремится
быть выше религии даже в том случае, когда она является религиозной философией,
неизбежно терпит поражение. Единственный выход из этой тупиковой ситуации —
превращение философии в служанку религии. «И это не принижение, но высшее
назначение философии — быть богословием, ancilla, только не theologiae, но самой религии,
стать откровением и сознательным (в этом смысле критическим) религиозным
эмпиризмом» (С. 388).
3 Там же. С. 28.
381

Часть 1
циалистические иллюзии действительно были присущи основоположникам
марксизма и их последователям. В этом Булгаков прав. Полтора века,
истекшие со времени появления марксизма на исторической арене,
полностью развеяли эти иллюзии. Но Булгаков не учитывает того, что
отвергаемый им «научный социализм» сыграл громадную роль в развитии
организованного рабочего движения, достижения которого стали в
значительной мере выполнением тех политических, экономических, культурных
задач, которые были провозглашены и в известной мере обоснованы
основоположниками марксизма. Однако, с точки зрения Булгакова, «...такие
корифеи социалистической политики, как Лассаль и особенно Маркс,
отличались такой сухостью и даже жесткостью характера и менее всего походят
по своему облику на "филантропов, друзей человечества"»1. Но ни Лассаль,
ни Маркс не были филантропами и друзьями человечества; они были
борцами за преобразование буржуазного общества в интересах пролетариата и
всех трудящихся. И не только то, что было истинного в их теоретических
воззрениях, но и их заблуждения (во всяком случае, важнейшие из них)
сыграли положительную роль в исторических судьбах трудящихся масс. Этого,
увы, не учитывает ни один «ревизионист», полагающий, что, вскрыв
теоретические заблуждения основоположников марксизма, он тем самым
поставил под сомнение их историческую роль, которую только слепец не
способен узреть.
В заключение остановлюсь на одном частном вопросе, которому
Булгаков уделяет значительное место в монографии «Капитализм и земледелие».
Речь идет о так называемом законе убывающего плодородия земли,
который обосновывали Рикардо, Джемс Милль, Дж. Ст. Милль и другие
экономисты. У Булгакова этот закон не вызывает ни малейшего сомнения; он
в значительной мере определяет специфичность сельскохозяйственного
производства, его качественное отличие от промышленного, в ходе которого
технический прогресс постоянно влечет за собой повышение
производительности труда. Булгаков подчеркивает научную заслугу Маркса, давшего
глубокий анализ роли машинного производства. Этот анализ, констатирует
Булгаков, «остается непревзойденным и по настоящее время, и есть,
бесспорно, лучшее, что было написано экономистом о машинах. Как показал
Маркс, революционизирующее значение в машинах имеет не двигательная
сила пара или электричества (эта двигательная сила одинаково может
исходить и от лошади или человека) и не передаточный механизм.
Революция исходит из рабочего инструмента, который эмансипируется от
естественных границ рабочей силы и превращается уже в сознательное
приложение научной технологии, в рациональное применение данных на-
Булгаков С.Я. Соч. Т. 1. С. 256.
382

Предыстория бернштейновского «ревизион изм а »
умного опыта»1. Ничего аналогичного нет и не может быть, по мнению
Булгакова, в сельскохозяйственном производстве. Правда, и здесь
агрономические открытия и технические усовершенствования позволяют превращать
бесплодные земли в плодородные, но это хотя и затормаживает, но отнюдь
не упраздняет неумолимое действие закона убывающего плодородия почвы.
Этому закону, правда, противодействует также удешевление
сельскохозяйственных орудий производства, удобрений и т.п. Но и эта тенденция
неспособна парализовать действие закона, который представляется Булгакову
абсолютным. Поэтому он упрекает Маркса: «Проблемы, которую ставит
будущему закон убывающего плодородия почвы, совсем не существовало для
Маркса»2. Маркс действительно не уделяет сколько-нибудь значительного
внимания этой теме, по-видимому потому, что он в отличие от Рикардо не
признает такого закона, как некоей формы всеобщности, относящейся ко
всей истории земледелия. Он считает, что тенденция, которую эти
экономисты возвели в закон, характерна лишь для капитализма: «...всякий прогресс
капиталистического земледелия есть не только прогресс в искусстве грабить
рабочего, но и в искусстве грабить почву, всякий прогресс в повышении ее
плодородия на данный срок есть в то же время прогресс в разрушении
постоянных источников этого плодородия»3. С точки зрения современного
исторического опыта, мы можем сказать, что Маркс неправомерно
распространял на будущее капитализма факты, которые действительно были типичны
для его времени. Но все дело в том, что Маркс не допускал и мысли, что
капитализм имеет будущее, что он будет существовать (и даже процветать)
не только в XX, но даже в XXI в. И тем не менее Маркс занимал более
правильную позицию, чем Булгаков, поскольку он считал убывающее
плодородие земли исторически преходящим феноменом.
1 Булгаков С.Н. Капитализм и земледелие. Т. 2. С. 39—40. Подчеркивая громадное
значение машин в промышленности, Булгаков недооценивает перспективы
машинизации сельского хозяйства. «Для нас сразу ясно, — пишет он, — какая глубокая, коренная
разница существует между ролью машины в обрабатывающей промышленности и в
земледелии: очевидно, она не может здесь ни в какой мере революционизировать
производство, удесятеряя производительность труда. Технически немногие из
сельскохозяйственных машин могут быть причислены к машинам в строгом смысле слова,
экономически это всегда — рабочий инструмент, а не машина» (С. 43—44). Булгаков
фиксирует технический уровень сельского хозяйства своего времени и вследствие
своего убеждения в том, что противоположность промышленности и земледелия
непреодолима, не видит перспектив развития технической базы аграрного производства.
Поэтому его критические замечания в адрес марксизма в этой области оказываются
несостоятельными.
2 Там же. С. 515.
3 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 515.
383

Часть 1
Булгаков указывает на противоположность между промышленно
развитыми и сравнительно отсталыми, аграрными странами. Первые вывозят
продукцию своей индустрии во все возрастающих масштабах, но, как правило,
не экспортируют продукты питания, которые они, напротив, ввозят. Эта
противоположность представляется Булгакову все более углубляющейся, но
последующее развитие ряда европейских (и не только европейских) стран
показало, что аграрные страны индустриализируются, а промышленные
державы успешно развивают свое собственное сельское хозяйство, в
основном удовлетворяющее нужды населения страны. Между тем Булгаков
утверждал, подвергая критике положение Маркса о повсеместном
распространении капитализма: «Это деление в своем рыночном выражении... носит
название аграрного кризиса, который уже более четверти века угнетает и
разоряет европейское земледелие. Аграрный кризис является поэтому
прямым следствием закона убывающего плодородия почвы...». И стремления
уклониться от его тяжелого действия при помощи путей сообщения
представляются Булгакову бесперспективными. «Будущий историк будет
характеризовать нашу эпоху цивилизации, между прочим, и по этому признаку:
аграрный кризис есть более чем экономическое явление, он есть этап в истории
цивилизации, необходимое следствие условий, сделавших возможным столь
пышный ее расцвет, плата за них»1. Сущность аграрного кризиса Булгаков
видит в том, что повышение производительности земледелия неразрывно
связано с увеличением издержек производства. Это действительно так, но
возрастающие затраты компенсируются удорожанием продуктов земледелия.
Булгаков отмечает и этот факт, но все же настаивает на том, что аграрный
кризис в ходе прогресса капиталистического способа производства все
более углубляется, угрожает самому существованию сельского хозяйства*. Это
1 Булгаков С.Н. Капитализм и земледелие. Т. 1. С. 20—21.
* Булгаков ссылается на историю Англии, якобы подтверждающую враждебность
капитализма земледелию: «Конечным итогом развития английского земледелия в XIX веке
является стремление — ив обществе, и законодательстве, и литературе — восстановить
то, разрушением чего началась его история, — крестьянское хозяйство: в этом
заключается косвенным образом осуждение пройденного пути, приговор над
капиталистической организацией земледелия, с которым согласуется и обвинительный вердикт
истории» (С. 338). То обстоятельство, что первоначальное накопление капитала, а также
промышленная революция в Англии и других странах означали пролетаризацию
значительной части крестьянства, истолковывается Булгаковым как враждебность
капитализма земледелию. В действительности же капитализм враждебен экстенсивному
земледелию и, несомненно, способствует интенсификации сельского хозяйства.
Булгаков ссылается на историю, якобы подтверждающую его выводы. Но именно
история капитализма, если ее проследить до нашего времени, доказывает, что капитализм
способствует развитию весьма продуктивного сельского хозяйства.
384

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
утверждение, несомненно, родственно народническим воззрениям, хотя
Булгаков, как и все «легальные марксисты» является, конечно, его
противником. Но дело в том, что в начале XX в. народничество почти полностью
утеряло свое былое влияние и значение. Вероятно, этим объясняется
склонность Булгакова утверждать, что капитализм угрожает существованию
сельскохозяйственного производства.
Булгаков, как и многие другие «ревизионисты», доказывает, что мелкое
крестьянское хозяйство нисколько не уступает крупному
сельскохозяйственному производству, если нет перенаселения в деревне, которое ведет к его
деградации. Но если перенаселение в деревне представляет собой реальную
демографическую тенденцию, то пролетаризация какой-то части
крестьянского населения отражает не только потребности промышленного
производства, но и то, в чем нуждается и сельское хозяйство.
С точки зрения Булгакова, мелкое крестьянское хозяйство в такой же мере,
как и крупное, способно к экономическому и техническому прогрессу. Это
факт, утверждает он, не задумываясь о том, что по мере совершенствования,
усложнения становящейся многообразной сельскохозяйственной
техники мелкое крестьянское хозяйство все менее и менее способно ее
приобретать и рационально использовать. Поэтому, конечно, ошибается Булгаков, когда
он, имея в виду примитивную сельскохозяйственную технику конца XIX —
начала XX в., подвергает критике марксистские представления об
исторических судьбах крестьянского хозяйства. «Обращаясь к вопросу о развитии
крестьянского производства, мы, прежде всего, должны отвергнуть застарелый
марксистский предрассудок, будто бы крестьянское хозяйство неспособно к
техническому прогрессу Никогда не быв доказан, предрассудок этот ведет свое
происхождение от априорной теоретической схемы Коммунистического
Манифеста, где крестьянство вместе с прочими мелкими производителями
объявлено реакционной массой, силящейся поворотить колесо истории»1. Конечно,
это положение «Манифеста» справедливо вызывает возражения, хотя бы уже
потому, что оно абстрактно, не учитывает, например, роли крестьянства в
буржуазной революции, на пороге которой как раз и находилась Германия,
когда вышел в свет этот программный документ марксизма, в котором,
кстати сказать, совершенно ошибочно не только в теоретическом, но и
политическом отношении говорится об идиотизме деревенской жизни. Но
ошибки авторов «Манифеста» никоим образом не оправдывают
утверждение Булгакова о способности мелкого крестьянства не менее эффективно
развивать производство, чем это происходит в крупном
сельскохозяйственном предприятии. Таким образом, в данном случае ревизия одного из
достаточно важных положений марксистской теории оказалась несостоятельной.
Булгаков СИ. Капитализм и земледелие. Т. 2. С. 381.
13 Ы. 1440
385

Часть 1
Подытоживая свое исследование и тем самым свою ревизию марксизма
(точнее, одного из разделов этого учения), Булгаков пишет: «Какие же
могут быть сделаны выводы относительно капиталистического развития в
целом? Единственный, заслуживающий внимания прогноз относительно
капиталистического хозяйства принадлежит Марксу... По учению Маркса,
естественная концентрация производства неизбежно ведет к обращению средств
производства в общественные и установлению социалистического хозяйства.
Насколько можно признать справедливым учение Маркса для настоящего
времени? Никто не спорит, что Маркс чересчур упростил и схематизировал
ход развития промышленности, в котором тенденция к концентрации
производства есть только одна из многочисленных тенденций, как
централизующих, так и децентрализующих... Тем не менее для обрабатывающей
промышленности за диагнозом Маркса нельзя отрицать относительной правоты.
Но он совершенно неправ относительно земледелия. В земледелии не
только никакой концентрации не происходит, но с чрезвычайной силой
выступают децентрализующие тенденции... Поэтому общее воззрение Маркса о
развитии капитализма, с неотвратимой необходимостью ведущем к
коллективизму, также неверно»1.
Таковы основные черты «ревизионизма» Булгакова. Современный
читатель с полным правом может сказать, что булгаковское отрицание
исторической необходимости (а тем более, неизбежности) социалистического
переустройства общества оправданно, так как никакого основательного
доказательства того, что другой альтернативы капитализму нет, Маркс не дал,
так же как не дал он, вопреки убеждениям марксистов,
экономического обоснования исторической неизбежности социалистического
будущего человечества. Что же касается булгаковской концепции сельского
хозяйства, противопоставляемой положению Маркса о том, что
капитализм постепенно овладевает всеми отраслями общественного
производства, то здесь «ревизионист» глубоко ошибался, и прав оказался не он,
а Маркс.
Булгаков в рассмотренных мною работах не касается воззрений Берн-
штейна. Однако, как показывает его переписка с Г.В. Плехановым, он был
хорошо знаком как со статьями Бернштейна, которые в 1899 г. были после
доработки выпущены в качестве ставшей знаменитой книги «Проблемы
социализма и задачи социал-демократии», так и с дискуссиями по поводу
этих статей на съездах социал-демократов Германии. В письме Плеханову
от 20 ноября 1898 г. Булгаков писал: «Собственные теоретизирования
Бернштейна я нахожу, конечно, чрезвычайно слабыми, но вопросы, которых он
касается, настолько важны, что их можно (а может быть, должно) вывести
Булгаков С.Н. Капитализм и земледелие. Т. 2. С. 455—456.
386

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
из рамок личной полемики с Бернштейном»1. Булгаков был, несомненно,
прав, в то время как Плеханов в своих статьях против Бернштейна всецело
отрицал сколько-нибудь актуальное значение поставленных Бернштейном
вопросов.
В другом письме Плеханову от 22 марта 1899 г. Булгаков вновь
возвращается к своей оценке бернштейновской ревизии марксизма. «О Бернштейне
могу сказать, что, конечно, его «теория» слабей слабого, и если бы речь
шла о ней, то от Бернштейна не осталось бы и следа. Но он представляет
собой выразителя очень сильного течения в партии, и в этом смысле его
социальное значение значительно превышает его индивидуальные
интеллектуальные силы, есть стороны, в которых он выражает потребности времени
и касается действительно слабых и наболевших мест»2.
С этой оценкой теоретического уровня статей Бернштейна нельзя не
согласиться. Прав Булгаков и в том, что значение выступления Бернштейна
заключается в том, что он поставил весьма важные вопросы, на что не
отваживались другие лидеры социал-демократической партии Германии.
Этого-то не понял, не хотел к тому же понять Плеханов, требовавший
исключения Бернштейна из партии*.
Подытоживая анализ воззрений Булгакова в период, когда он осознавал
себя критическим марксистом, и в непосредственно следующие за ним годы,
я прихожу к выводу, что он независимо от Бернштейна и на более высоком
теоретическом уровне осуществлял свою ревизию марксистской теории,
ревизию, в которой наряду с вполне правильными положениями
соседствовали и заблуждения относительно учения основоположников марксизма.
Оправдывая «ревизионизм», необходимо и к нему относиться критически, т.е.
подвергать его там, где это научно оправданно, обоснованной ревизии. При
этом нельзя не отметить, что после того, как Булгаков простился с марксиз-
1 Сб. Первая марксистская организация России — группа «Освобождение труда». М.,
1984. С. 243.
2 Там же. С. 247.
* Булгаков в письме к Плеханову от 20 ноября 1898 г. заявляет: «Относительно Вашей
полемики с Бернштейном в "Sächsische Arbeiterzeitung" я должен сказать откровенно —
не на Вашей стороне, то есть не разделяю той постановки Bernsteinfrage, которая у Вас
дана: или партия, или Бернштейн, что равносильно — правильно ли я Вас понял? —
исключению Бернштейна из партии. Не разделяю принципиально, потому что если
исключение из партии является средством борьбы с еретическими мнениями, то где же
критерий того, за какие мнения исключать и за какие не исключать? Такой образ
действий, если бы он был принят партией, повел бы к невозможности критики, которая —
едва ли кто будет спорить— необходима вообще и теперь в особенности» (там же,
с. 243). Булгаков справедливо считал, что партия не должна бояться критики, без
которой принципы, считающиеся руководством к действию, становятся мертвыми догмами.
387

Часть 1
мом, он постоянно подчеркивал его в высшей степени выдающееся
историческое значение, в особенности его громадную роль в оздоровлении
идейной атмосферы в России в конце XIX в. В одной из статей он, в частности,
утверждал: «После томительного удушья 80-х годов марксизм явился
источником бодрости и деятельного оптимизма, боевым кличем молодой России,
как бы общественным ее бродил ом. Он усвоил и с настойчивой энергией
пропагандировал определенный, освященный вековым опытом Запада
практический способ действий, а вместе с тем он оживил упавшую было в
русском обществе веру в близость национального возрождения, указывая в
экономической европеизации России верный путь к ее возрождению»1. Эта
глубокая признательность «ревизиониста» учению, которое он фактически
отвергнул, является убедительнейшим показателем всемирно-исторического
значения этого учения.
H.A. Бердяев (1874—1948)
Бердяев, еще будучи студентом Киевского университета, ознакомился с
некоторыми трудами основоположников марксизма, проникся их идеями и
начал осознавать себя приверженцем этого учения. Он стал принимать
участие в дискуссиях, разгоравшихся в одном из марксистских кружков, что
повлекло за собой его арест и последующее исключение из университета в
1888 г. В 1891 г. Бердяев опубликовал уже упоминавшуюся выше книгу, к
рассмотрению которой я и перехожу.
В предисловии к ней Струве подчеркивает: «Важный шаг в деле
критической перестройки марксизма на основе идеалистической философии...»2.
С этим нельзя не согласиться, поскольку Бердяев твердо ступает по стопам
Струве: «Нужно признать большой заслугой П.Б. Струве, что он один из
первых протянул руку философскому критицизму»3. Речь идет, конечно, о
философии Канта, которая, по убеждению Бердяева, обосновала объективизм в
понимании познания, нравственности, истории, нисколько не умаляя при этом
субъективизм, без которого нет ни познания, ни нравственности, ни
человеческого существования вообще. Объективное, согласно кантовскому
трансцендентальному идеализму, есть общезначимое, обладающее
всеобщностью и необходимостью и, следовательно, априорное. Основой этой
общеобязательности, или объективности, является трансцендентальная
апперцепция, т.е. априорное единство самосознания личности. Бердяев пишет:
«Обычный критерий объективной истинности познания — соответствие с
1 Булгаков С. От марксизма к идеализму. Сб. статей (1896—1903). СПб., 1903. С. VII.
2 См.: Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии.
Критический этюд о Н.К. Михайловском. С. VII.
3 Там же. С. 16.
388

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
внешними объектами— в философском отношении недостаточен,
необходимо, чтобы это соответствие было одинаково для всякого сознания, а
это возможно только при признании трансцендентальных элементов
сознания, которые и являются верховным критерием»1. Ссылаясь на книгу Пауль-
сена «И. Кант, его жизнь и учение», Бердяев подчеркивает «великую
истину» философии Канта: учение о примате практического (нравственного)
разума над разумом теоретическим.
Бердяевская оценка философии Канта, знакомство с которой он
обнаруживает лишь в общих чертах, исполнена необычной для ученого
экзальтации. «Кант, — возглашает Бердяев, — настоящий основатель религии
человечества». И поясняя этот многозначительный тезис, Бердяев тем не менее
упрекает кенигсбергского мыслителя в том, что он теоретически
обосновывает необходимость веры в Бога, бессмертие души, загробное
существование. «Та своеобразная моральная теология, которую Кант построил на
постулатах практического разума, стоит в резком противоречии не только с
теоретической, но и с практической философией. Если человечество есть
высшая святыня и самоцель, то мы не имеем права постулировать чего-то
стоящего выше человечества. Мы признаем только один постулат
практического разума, постулат нравственного миропорядка, но этот
нравственный порядок находится не в умопостигаемом мире, не в
непознаваемых вещах в себе, а в единственно реальном мире явлений, в том
прогрессе, который совершается в мировом и историческом процессе и
осуществляет "царство целей"»2. Этот неокантианского духа упрек в адрес Канта
нисколько не изменяет общий панегирический тон бердяевского изложения
основ трансцендентального идеализма.
Вслед за приведенным высказыванием Бердяев вновь и вновь повторяет,
что всякий познавательный акт совершается по вечным, незыблемым
законам, которые внутренне присущи трансцендентальному сознанию человека.
Нравственность абсолютна по своему содержанию, ибо законом ее является
априорный категорический императив. Именно в силу своей абсолютности
нравственность есть вечно осуществляющаяся цель.
1 Там же. С. 213. Развивая приведенные положения, Бердяев провозглашает:
«Объективная нравственность возможна лишь при признании априорного характера
нравственного закона, принудительно отличающего добро от зла; только в таком случае
добро приобретает общеобязательный характер. Этически общеобязательное —
значит долженствующее быть» (С. 72). И далее: «Формальное различие между
добром и злом, нравственным и безнравственным предшествует всякому чувственному
опыту; категория справедливости дана a priori нашему трансцендентальному сознанию,
а это этическое a priori делает возможным нравственный опыт и нравственную жизнь»
(С. 72—73).
2 Там же. С. 75.
389

Часть 1
Я преднамеренно привожу эти высказывания Бердяева только для того,
чтобы яснее, очевиднее стал «ревизионизм» этого выдающегося русского
мыслителя, который в этой же книге неоднократно подчеркивает,
разумеется не без оговорок, что он является марксистом. И здесь, конечно, нельзя
обойтись без цитирования Бердяева. «Величайшей философско-социологи-
ческой заслугой Маркса мы считаем ту мысль, что отношение человека к
человеку определяется отношением человека к природе. Иначе это можно
выразить так: общественные отношения определяются степенью власти
над природой. Эту власть, это могущество мы называем
производительными силами. Отсюда экономический вывод, что производственный момент
господствует над всеми остальными. Точка зрения Маркса и Энгельса уже в
значительной мере обосновывается анализом понятий социального процесса,
поэтому мы считаем эту точку зрения не только замечательнейшей, но может
быть и единственно возможной социологической точкой зрения»1. Как видим,
Бердяев говорит об основоположниках марксизма, применяя эпитеты в
превосходной степени, т.е. почти так же восторженно, как он говорит о Канте.
Конечно, к приведенной формулировке нетрудно придраться: человек вовсе
не владычествует над природой не только в широком смысле этого слова
(вселенная), но даже в самом узком: природная среда обитания. И это
ошибочное, с современной точки зрения, утверждение заимствовано Бердяевым у
основоположников марксизма и их предшественников, начиная, пожалуй, с
Ф. Бэкона и Декарта. В наше время это убеждение полностью опровергнуто
не только специальными исследованиями, но и самой жизнью.
Бердяев не ограничивается общей оценкой марксизма. Он, в частности,
высоко оценивает материалистическое понимание истории: «Исторический
материализм окончательно убивает так называемый "дарвинизм в
социологии", этот мертворожденный плод буржуазной мысли»2. В своей критике
идеалистического понимания личности Михайловским Бердяев отвергает его
представление о самодостаточности личности. Критически мыслящая
личность, разъясняет Бердяев, если даже она вступает в конфликт с социальной
средой, все равно остается зависимой от нее. С точки зрения Бердяева, не
личность вообще, не критически мыслящая личность находится в
антагонистическом отношении с обществом, а трудящийся, эксплуатируемый,
угнетенный человек, вместе с другими подобными ему людьми, ведет борьбу
против господствующих над ним социальных отношений. Это не что иное,
как борьба классов, классовый антагонизм, образующий существенное
содержание исторического процесса. На всякой исторически обусловленной
личности «всегда лежит печать класса, дух которого она всосала с молоком
1 Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. С. 196.
2 Там же. С. 193.
390

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
матери в свою плоть и кровь. О бесклассовой личности пока говорить не
приходится, и великую миссию устранения классов берет на себя тоже
классовая личность»1. Вместе с тем Бердяев усматривает в характерном для
Михайловского противопоставлении личности обществу и зерно истины,
поскольку каждая личность может и должна быть нравственно независимой
и, следовательно, свободной. Такая постановка проблемы личности
характеризует кантовскую «Критику практического разума», и Бердяев полностью
принимает ее выводы. Он пишет: «Г. Михайловский глубоко прав,
отстаивая нравственную автономию человеческой личности, хотя бы весь мир
посягал на нее. Каждый человек логически и этически должен быть
идеологом истины и справедливости и признать себя идеологом какого-нибудь
класса он может лишь относительно, лишь насколько он видит в его
воззрениях и стремлениях истину и справедливость. Отказаться от собственных
мнений ради мнений народа— это психологический nonsense»2. Итак,
Бердяев вполне присоединяется к марксистскому воззрению, согласно которому
социальные учения в условиях классового общества отражают положение и
интересы того или иного класса. Общечеловеческая социальная наука
станет реальностью лишь тогда, когда исчезнут классы и классовые различия.
Значит, и истина, поскольку речь идет о социальной науке, не может быть
нейтральной, независимой от интересов того или иного класса. И Бердяев
ставит этот вопрос со всей присущей ему прямотой. «Может ли быть
истина классовой? Не противоречит ли классовый субъективизм
материалистического понимания истории, объективной научности, на которую это
понимание совершенно основательно претендует? Нисколько»3. С этих позиций
Бердяев выступает против отрицания основоположниками марксизма всякой
1 Там же. С. 176. Отмечая, что борьба за человеческую индивидуальность — одна из
основных идей Михайловского, что исходя из этой идеи он выступает против
общественного разделения труда, которое-де уродует человека, Бердяев доказывает, что развитие
человеческой личности обусловлено развитием общества, оба эти процесса образуют
единство, которое, правда, не исключает противоречия, поскольку существуют
противоположные классы, эксплуатируемые и эксплуатирующие. «Выяснение этой истины было одной
из величайших заслуг Маркса» (С. 152). Что же касается «верховенствующей личности»,
о которой рассуждает Михайловский, то это представление есть «идеальное отражение
личности мелкого производителя, стремящегося самостоятельно удовлетворить свои
потребности на почве натурального хозяйства...» (С. 225). Противопоставление личности
обществу, столь характерное для всего мировоззрения Михайловского, коренится, как
справедливо пишет Бердяев, в том факте, что общество становится капиталистическим обществом.
"Общество" г. Михайловского, которое у него фигурирует также под названием
"органического типа" или "естественного хода вещей"— это отражение надвигающегося
капитализма, враждебного мелкому производителю и народническим идеалам» (С. 226).
2 Там же. С. 232.
3 Там же. С. 53.
391

Часть 1
идеологии и тем самым против их утверждения, что они, в отличие от
мыслителей, которых они подвергают критике, никоим образом не являются
идеологами. Если марксизм, полагает Бердяев, еще не стал идеологией, то
его дальнейшее развитие должно превратить его в таковую. В этой связи он
пишет: «Марксизм в борьбе с буржуазной идеологией стал во враждебные
отношения ко всякой идеологии. Исторически это совершенно понятно, но
теоретически — совершенно неправильно». Продолжая свою мысль,
Бердяев указывает: «Теоретическая переработка и дальнейшее развитие
марксизма должны привести к созданию самостоятельной, высшей идеологии,
которая дала бы философско-этическос обоснование тем идеалистическим
призывам к правде и прогрессу, к справедливости и человечности,
которыми полна деятельность борцов этого мировоззрения»1.
Итак, вопрос ставится о переработке и дальнейшем развитии марксизма, о
недостаточности одного лишь экономического и исторического обоснования
социалистического переустройства общества. Стремление к прогрессу,
справедливости и человечности вовсе не чуждо марксизму как
социально-политическому движению, но оно, это стремление, утверждает Бердяев, не может
быть обосновано философским материализмом. Исторический материализм, с
точки зрения Бердяева, не имеет ничего общего с материалистическим
пониманием природы, т.е. с традиционным философским материализмом,
который явно недооценивал роль целесообразной деятельности людей, роль
сознания, мышления вообще. «Мы, — пишет Бердяев, — употребляем
термин "исторический материализм" лишь по традиции, хотя считаем его столь
же неудачным, как и другое выражение, популярное в русской литературе —
"экономический материализм". Здоровое зерно великой доктрины будет
выделено и развито дальше, но термин "материализм" в применении к
общественной науке вскоре, вероятно, исчезнет, как несостоятельный в
философском отношении»2. Это критическое замечание Бердяева о материализме,
конечно, не лишено основания. Достаточно напомнить, что и Маркс
обвинял предшествующий материализм всозерцательности, т.е. в
недооценке сознательной, активной, практической деятельности человека, в
недопонимании ее роли в процессе познания. Исторический материализм в значительной
мере преодолевает этот порок, однако в марксистском философском
материализме он далеко не вполне преодолен, если иметь в виду теорию отражения,
основной посылкой которой является положение, что предметы внешнего мира
оказывают воздействие на наши органы чувств, следствием чего становятся
ощущения, чувственные восприятия, из которых посредством мышления
формируются наши знания. В.А. Лекторский, посвятивший теории познания
1 Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. С. 62.
2 Там же. С. 52.
392

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
фундаментальную монографию, убедительно показывает, что чувственное
восприятие объекта «осуществляется в результате сложного процесса
сопоставления сенсорной информации с теми эталонами, которые записаны в
памяти. Причем в процессе этого сопоставления возможны и ошибки...
Процесс восприятия — это постоянное решение задач особого рода,
своеобразный вид мышления... Познание с самого начала объективно
направлено, а выделение во внешнем мире объектов, реальных предметов
предполагает активную познавательную деятельность, принятие ряда допущений,
выдвижение определенных предположений, которые затем апробируются в
сенсорной и реальной деятельности»1.
Предметы внешнего мира, конечно, воздействуют на нашу чувственность,
независимо от нашего сознания и воли. Однако основой познания является
наше воздействие на внешний мир, наш выбор объектов познания, наше
вмешательство в природные (и не только природные) процессы. Диалектический
материализм, правда, признает практику основой познания, однако понятие
практики остается в рамках этого учения слишком общим,
недифференцированным, не изученным хотя бы в типологическом отношении, между тем как
совершенно ясно, что не всякая практика и не одна только практика
образуют основу познавательного процесса. Поэтому правильно констатирует
Бердяев: «основатели материалистического понимания истории указали на
правильный путь, но философская сторона вопроса осталась
неразработанной»2. Но вместо разработки этой «философской стороны» Бердяев
предлагает совершенно иное: отказ от философского материализма, несмотря на
то, что он согласен с историческим материализмом, который считает более
правильным именовать «социальным материализмом».
Как уже видно из предшествующего изложения, Бердяев полагает
необходимым неокантианское, идеалистическое обоснование социализма. Его
нисколько не смущает то обстоятельство, что такой подход к социализму (к
марксистскому социализму) представляет собой эклектическую теоретическую
позицию, поскольку неокантианский идеализм, конечно, несовместим с
«социальным материализмом». Тем не менее Бердяев солидаризируется не
только с основоположниками марксизма, но и с их ортодоксальным
последователем Г.В. Плехановым, о книге которого «К вопросу о развитии
монистического взгляда на историю» он отзывается почти восторженно:
«...книга его составляет эпоху (курсив мой — Т. О.) в истории наших
общественных идей и является лучшим изложением известного мировоззрения»3.
1 Лекторский В.А. Субъект. Объект. Познание. М., 1980. С. 144.
2 Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. С. 48.
3 Там же. С. 142. Правда, в начале своей монографии Бердяев несколько по-иному
формулирует свое отношение к Плеханову: «Под диалектическим материализмом мы
393

Часть 1
Бердяев не ограничивается ревизией философских основ марксизма. Он
скептически относится и к марксовой теории стоимости, хотя и не
противопоставляет ей другие экономические теории, которые получили
значительное распространение и признание в конце XIX в. В особенности же он не
согласен с марксовым «абсолютным» законом прогрессирующего
обнищания пролетариата. «То представление ортодоксального марксизма, что
общество становится все более капиталистическим, что положение
производителя ухудшается, словом, что вес зло увеличивается и затем путем
катаклизма должно перейти в свою противоположность, в добро, никоим
образом не может быть удержано, оно находится в противоречии с другими
сторонами марксистского мировоззрения. Элементы нового типа
общественности, который мы можем ожидать в будущем, проникают в современное
общество и демократизируют его»1. Бердяев, следовательно, отвергает не
только пресловутый «закон» прогрессирующего обнищания рабочего
класса, но и положение о неизбежности пролетарской революции для перехода
к посткапиталистическому обществу. Впрочем, относительно этого
последнего момента и основоположники марксизма, как отмечалось уже в первой
главе, пришли в 70-х годах XIX в. к убеждению, что в демократически
развитом буржуазном обществе социалистические преобразования вполне
возможны сравнительно мирным путем, если, конечно, политически
господствующая буржуазия не воспротивится этим преобразованиям насильственным
образом.
Убеждение Бердяева в том, что положение пролетариата будет
улучшаться в ходе прогрессивного развития капиталистического строя, не имеет ничего
общего с какой бы то ни было идеализацией капитализма. В этом
отношении его позиция предельно ясна: «Буржуазный идеал плох не только
потому, что он не возбуждает в нас сочувствия, но и потому, что он не имеет
понимаем не социологические взгляды Н. Бельтова, которые в общем разделяем, а чисто
философские. Излишняя ортодоксальность, преданность традиции доктрины помешали
этому талантливому писателю окончательно свести счеты с "субъективистами"» (С. 16).
Относительно теории стоимости Маркса Бердяев, не входя в ее рассмотрение, тем не
менее заявляет: «Народники очень любят подчеркивать свое полное согласие с
экономическим учением Маркса, особенно с теорией ценности, хотя, на наш взгляд, это учение,
и теория ценности прежде всего, нуждается в глубокой переработке... Вообще же
экономическое учение Маркса имеет чисто социологический смысл» (С. 257). И здесь
интуиция Бердяева, а вовсе не основательное знакомство с политической экономией, которого
у Бердяева не было, подсказала ему правильный и довольно глубокий «ревизионистский»
вывод, с которым в наше время согласится любой образованный экономист. В
особенности же примечательно утверждение Бердяева, что экономическая теория Маркса имеет,
прежде всего, социологический смысл.
1 Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. С. 260.
394

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
будущего, что он мешает развитию прогрессивных сил современного
общества»1. Здесь, пожалуй, Бердяева не только можно, но и следовало бы
упрекнуть в явной недооценке способности капиталистического строя к
прогрессивному экономическому, научно-техническому, политическому и
культурному прогрессу. Впрочем, это заблуждение «ревизионист» Бердяев
полностью разделяет как с основоположниками марксизма, так и с их
последователями, в особенности ортодоксальными.
Осуждение «буржуазного идеала» Бердяев вполне сочетает, в
противоположность народническому мировоззрению, с признанием исторической
прогрессивности капитализма. «Основная ошибка г. Михайловского, общая у него
с народниками всех оттенков, — это несчастная мысль, будто необходимо
предотвратить развитие капитализма, препятствовать этому развитию.
Отсюда вытекает характерное для г. Михайловского непонимание марксизма»2.
В этом отношении, как подчеркивает Бердяев, Михайловский и другие
народники 80—90-х годов следуют за демократами 70-х годов, которые видели
отрицательные стороны капитализма, боялись этих сторон, как враждебных
идеалам «народного» производства, но нисколько не постигали положительных,
прогрессивных сторон совершавшегося на их глазах социального процесса,
т.е. развития капиталистической экономики, обусловливающего и
политическое, и культурное развитие общества. «Идеалы "народа", — говорит
Бердяев о народниках, — представлялись интеллигентам идеалами
человеческой личности вообще; у крестьянина — мелкого производителя — они
находили "высокий тип развития", а побивающий этого мелкого
производителя капитализм они считали "естественным ходом вещей", с которым
личность должна бороться»3.
Бердяев, в отличие от Струве, который выступил со своей
«ревизионистской» книгой за несколько лет до того, как Бернштейн опубликовал в социал-
демократическом журнале «Die Neue Zeit» свои ставшие вскоре знаменитыми
«ревизионистские» статьи, а затем и книгу, не является
предшественником бернштейновского «ревизионизма». Он противопоставляет книге
Бернштейна опубликованную на немецком языке (в Archiv von Dr. Heinrich
Braun. Bd. 14, Heft 5—6. Berlin, 1899) статью Струве «Марксова теория
социального развития», как образец более глубокого критического анализа
марксистской теории. Но вместе с тем Бердяев солидаризируется с Бернштейном
в главном: «...Мы в общем присоединяемся к его критике Zusammenbruchtheorie
und Verelendungsthcorie»4.
1 Там же. С. 69.
2 Там же. С. 256.
3 Там же. С. 9.
4 Там же. С. 261.
395

Часть 1
Подытоживая рассмотрение монографии Бердяева, стоит подчеркнуть, что
его «ревизионизм» непосредственно направлен против ортодоксального
марксизма. Уже в предисловии к книге Бердяев четко формулирует свою
основную идейную установку. Марксизм, признает он, действительно новое
идейное направление, но это не значит, что его приверженцы должны быть лишь
учениками. Предваряя свою критику теоретических построений
Михайловского, он утверждает: «Противоречия, в которых путался г. Михайловский,
прекрасно разрешаются новым направлением, но главным орудием своим
автор считает критическую философию. "Ученики" могут двинуть вперед
теорию своего учителя только оплодотворив ее великим духом
философского критицизма, а ведь наша задача — двигать вперед теорию, развивать ее,
а не пережевывать старое»1. Бердяев, таким образом, призывает к
творческому развитию марксизма, однако он понимает его вопреки историческому
материализму, сторонником которого он себя аттестует. В этом смысле
ревизия марксизма, предпринятая этим незаурядным мыслителем, сама
нуждается в ревизии, в критическом анализе, так как переход на
идеалистические позиции, обосновываемый Бердяевым, конечно, не способствует развитию
исторического материализма.
Нет необходимости рассматривать последующие сочинения Бердяева,
поскольку это выходит за пределы темы моей монографии. Укажу лишь на то,
что уже через год после выхода книги, которая была предметом моего
анализа, Бердяев окончательно порвал с марксизмом, в том числе с
историческим материализмом, которому он, как видно из предшествующего изложения,
придавал особенно выдающееся значение. В статье, опубликованной в
сборнике «Проблемы идеализма» (1902), он уже противопоставляет марксизму
религию, в которой видит единственный путь разрешения социальных
противоречий. Дальнейшим развитием бердяевской метафизики религии является его
статья, вошедшая в получивший широкую известность сборник «Вехи».
1 Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. С. III.
Заключая свою книгу, Бердяев формулирует задачу: «Мы должны отречься от
утопических элементов в понимании социального развития не только во имя усиления нашего
реализма, но, пожалуй, еще более во имя нашего идеализма» (С. 261). Надо сказать, что
Бердяев в своей книге не выявляет действительно утопических элементов, внутренне
присущих теории марксизма. Как и основоположники марксизма, он видит в
социализме единственно возможную альтернативу капитализму, т.е. придерживается в этом
отношении вполне утопического взгляда на будущее человечества. Что же касается его
призыва к усилению идеализма, то он едва ли может рассматриваться как преодоление
утопизма, выдающиеся представители которого, предшественники марксизма, были, как
известно, идеалистами, правда, не в духе Канта, философию которого Бердяев
воспринимает вполне некритически. Все это свидетельствует о слабых сторонах бердяевской
ревизии марксистской теории.
396

Предыстория бернштейновского «ревизионизма»
Следует тем не менее отметить, что в самых поздних своих работах
Бердяев выступает приверженцем своеобразного, так сказать, христианского
коммунизма, который, естественно, противопоставляется марксизму. Я имею,
прежде всего, в виду его книгу «Истоки и смысл русского коммунизма», в которой
он заявляет: «В коммунизме есть здоровое, верное и вполне согласное с
христианством понимание жизни каждого человека, как служения современной
цели, как служения не себе, а великому целому. Но эта верная идея
искажается отрицанием самостоятельной ценности и достоинства каждой личности,
ее духовной свободы»1. Атеизм Маркса и Энгельса Бердяев считает
трагическим недоразумением и даже чем-то случайным, не принадлежащим к
сущности коммунистического мировоззрения. В идее бесклассового общества, в
котором каждый трудится для других, ради сверхличной цели, нет ни малейшего
отрицания Бога, как и духа христианства. Более того, эта идея несравненно
ближе христианству, чем идея, образующая, по мнению Бердяева, основу
капиталистического общества. Таким образом, Бердяев по-прежнему остается
критиком капитализма, пожалуй, даже в большей мере, чем в первой своей
книге, хотя он так же, как и в прошлом, выступает противником
революционного, насильственного ниспровержения капиталистического общественного
строя. Он убежден, что переход к социалистическому строю совершится
спонтанным образом: «Весь мир идет к ликвидации старых
капиталистических обществ, к преодолению духа, их вдохновляющего. Движение к
социализму — к социализму, понимаемому в широком, не доктринерском смысле, —
есть мировое явление. Этот мировой перелом к новому обществу, образ
которого еще не ясен, совершается через переходные стадии»2.
Согласно Бердяеву, принцип капитализма может быть сведен к формуле:
преследуй свои собственные эгоистические интересы в рамках
существующих законов, и это послужит прогрессу всего общества. Принцип
коммунизма— радикальная противоположность: служи другим, обществу как
целому и благодаря этому ты получишь все, что тебе необходимо для
жизни. Этот принцип, несомненно, более справедлив и вполне согласуется с
духом христианства и гуманизма вообще, в то время как принцип
капитализма носит антихристианский характер.
По-новому в этом своем сочинении Бердяев оценивает Октябрьскую
революцию. Она «низвергла господствующие, командующие классы и
подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, она глубоко взрыла
почву и совершила почти геологический переворот. Революция освободила
раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела»3. Но
1 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 125.
2 Там же. С. 126.
3 Там же. С. 112.
397

Часть 1
установившаяся в результате революции советская власть подавила
творческую самодеятельность трудящихся, обрекла их на новое рабство, едва ли не
худшее, чем при самодержавии. Народ оказался фактически в крепостной
зависимости от государства. «Русское коммунистическое государство есть
единственный сейчас в мире тип тоталитарного государства, основанного
на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине, обязательной для
всего народа. Коммунизм в России принял форму крайнего этатизма,
охватывающего железными тисками жизнь огромной страны, и это, к
сожалению, вполне согласно со старыми традициями русской государственности»1.
Бердяев, однако, вовсе не думает, что тоталитаризм органически присущ
социалистическому устройству общества. Тоталитаризм в России он склонен,
скорее, объяснять тем, что исторические условия в нашей стране еще не
позволяли осуществить действительно социалистическое, наиболее
демократическое переустройство общества. С другой стороны, как видно из
приведенной цитаты, немалую роль сыграла традиция: столетия существования
самодержавия, несовместимого с демократическими порядками. Как
подчеркивает Бердяев, «...тираничность и жестокость советской власти не имеет
обязательной связи с социально-экономической системой коммунизма. Можно
мыслить коммунизм в экономической жизни, соединяемый с человечностью
и свободой. Это предполагает иной дух и иную идеологию»2.
Таким образом, Бердяев, несмотря на свой окончательный разрыв с
марксизмом, не перестает быть критиком, можно даже сказать, противником
капитализма, который он осуждает с религиозных, христианских позиций.
Он остается также «ревизионистом» в том смысле, что продолжает
подвергать критическому пересмотру марксизм, как он практически был воплощен
в жизнь Лениным и его продолжателем Сталиным. С этими положениями
Бердяева нельзя не согласиться, если, конечно, исключить его убеждение в
том, что социализм (или коммунизм) — единственно возможная
альтернатива капиталистическому строю. Это убеждение, несмотря на радикальное
отличие мировоззрения Бердяева от марксизма, парадоксальным образом
роднит его с самыми ортодоксальными его представителями.
1 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 117.
2 Там же. В этой связи Бердяев, в основном, правильно характеризует сталинизм.
«Сталин — государственник восточно-азиатского типа. Сталинизм, т.е. коммунизм
периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему
присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм,
национализм, вождизм и как базис— милитаризованная молодежь» (С. 120).
398

Часть 2
Э. Бернштейн. Систематическая
ревизия теории марксизма
Глава пятая
Формирование и развитие бернштейновского
«ревизионизма». Критика бернштейнианства
лидерами социал-демократических партий
в конце XIX— начале XX в.
1. Эдуард Бернштейн (1850—1932) как наиболее
значительный и наиболее влиятельный
представитель «ревизионизма»
В предисловии и в следующих за ним главах уже шла речь о Бернштей-
не в связи с критическим анализом воззрений его предшественников (кате-
дер-социалистов, фабианцев, русских народников и «легальных марксистов»),
которые начали ревизию ряда основных положений марксизма. В этой главе
я ставлю своей задачей дать систематическое, разумеется, критическое
изложение взглядов Бернштейна, который в отличие от своих
предшественников являлся социал-демократом, одним из лидеров
социал-демократической партии Германии*. Мне и здесь придется рассматривать воззрения
* Правда, П. Струве также был, но лишь в течение двух лет, членом РСДРП, но его
«ревизионизм» нельзя, конечно, рассматривать как социал-демократическое явление хотя
бы потому, что книга «К вопросу об экономическом развитии России» вышла в свет за
четыре года до первого организационного съезда РСДРП, в работе которого активно
участвовал Струве. Что касается Г. Адлера и Лютгенгау, то они опубликовали свои книги
после недолгого пребывания в СДПГ, в деятельности которой играли совершенно
незаметную роль. Бернштейн же, как уже подчеркивалось выше, был одним из лидеров
германской социал-демократии. А. Бебель в своих воспоминаниях отмечает, что сначала на
пост редактора нелегальной газеты «Социал-демократ» намечали кандидатуры Г. Фольма-
399

Часть 2
Бернштейна не по основным проблемам и темам, образующим его
мировоззрение, а по его книгам, т.е. в хронологическом порядке. Дело в том, что ни
одна тема, ни одна проблема не рассмотрена Бернштейном с такой
полнотой, которая позволяла бы выделить ее в отдельный раздел главы. Изучение
же его книг позволяет проследить, как обрастает каждая проблема новыми
вопросами, дополнениями и как эволюционирует бернштейновский
«ревизионизм». К сожалению, такое рассмотрение чревато повторениями, но я
постараюсь свести их к минимуму, а с другой стороны, показать, что эти
повторения— свидетельство того, с какой настойчивостью Бернштейн
отстаивает свои воззрения.
Если проследить переписку между Энгельсом, находившимся в Лондоне,
и Бернштейном, его цюрихским корреспондентом, то нетрудно заметить
изменение ее тональности, свидетельствующее о том, что Энгельс все более
проникается уважением и дружескими чувствами к своему молодому
социал-демократическому собрату. Если вначале Энгельс обращается к нему со
словами «дорогой г-н Бернштейн», то уже в мае 1883 г. он именует его
«дорогой Эдде», а Бернштейн отвечает ему: «дорогой генерал», причем оба
обращаются друг к другу на ты. Переезд Бернштейна в Лондон еще более
укрепляет их дружеские отношения. Понятно поэтому, почему Энгельс
сделал Бернштейна своим душеприказчиком.
Было бы ошибочно утверждать, что «ревизионизм» в германской социал-
демократии возник после кончины Энгельса вследствие «геростратовского»,
как выражались ортодоксы, выступления Бернштейна. Уже на первом
организационном съезде партии в 1869 г. Г. Фольмар, как уже отмечалось в
предыдущей главе, выступил с утверждением, что партия должна
ориентироваться на мирный путь социалистических преобразований. Ему возражал
А. Бебель, ссылаясь на «Манифест Коммунистической партии». Однако Фоль-
мара поддержали ряд других участников конгресса. Бебель, который вместе
с В. Либкнехтом был основателем партии, вынужден был смягчить свои
контрвозражения.
В своей первой «ревизионистской» статье, опубликованной в «Die Neue
Zeit», Бернштейн подчеркивает, что он отнюдь не является зачинателем ре-
ра, затем К. Гирша, но в конечном итоге остановились на кандидатуре Бернштейна. «И
тут неожиданно оказалось, что он был самым подходящим человеком» (Бебель А. Из
моей жизни. С. 724). Ф. Меринг пишет: «Бернштейн сумел удержать газету на высоте органа
всей партии и в то же время дать ей определенное, твердое и ясное направление, которое
удовлетворяло всем тактическим требованиям, не нарушая, однако, принципов. Ни в
одном вопросе, выдвигавшемся повседневной политической борьбой целого десятилетия,
по крайней мере — ни в одном вопросе решающей важности "Социал-демократ" не стал
на ложный путь» (Меринг Ф. История германской социал-демократии. Т. 4. С. 238).
400

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
визии теории марксизма, указывая в этой связи на Фольмара, Шёнланка и
других социал-демократов. В 1922 г. в некрологе, посвященном Фольмару,
Бернштейн подробно излагает это положение, указывая, в частности, на то,
что в 1894 г. Фольмар как депутат баварского ландтага голосовал за
утверждение бюджета Мюнхена, вопреки сложившейся в СДПГ традиции.
П. Анжел в монографии о развитии немецкого социал-демократического
«ревизионизма» отмечает: «Баварец задолго до главы ревизионизма
настаивал на малых реформах, отодвигая в отдаленное будущее конечную цель».
Анжел цитирует Бернштейна, писавшего, что именно Фольмар «первый
сделал попытку указать новый путь»1.
В своих выступлениях на съездах партии Фольмар настаивал на том, что
партия должна быть мирным, легальным союзом, согласующим свои
действия с наличными условиями. Он считал ее насущными задачами
обеспечение свободы политических объединений, совершенствование фабричного
законодательства, упразднение таможенных сборов на продукты питания,
ввозимые в страну, антитрестовские законы, а также законы,
обеспечивающие отказ государственной власти от вмешательства в трудовые конфликты.
Либеральная пресса видела в нем человека, освобождающего
социал-демократию от революционной веры.
Но Фольмар не был одиночкой, его поддерживали не только баварские
коллеги, но и такие влиятельные члены партии, как Э. Давид, Шёнланк, Гейне,
Фромм, Ауэр. С ним также солидаризировался и К. Шмидт, которого Энгельс
считал ученым, приближающимся к правильному пониманию марксизма.
Бернштейн, ставший членом СДПГ в 1872 г., вплоть до 1878 г., когда он
прочел «Анти-Дюринг» Энгельса, имел довольно смутные представления о
марксизме. Как и некоторые другие немецкие социал-демократы, он
находился под сильным влиянием Е. Дюринга, приват-доцента Берлинского
университета, претендовавшего на создание научной социалистической теории,
которую он в весьма грубой форме противопоставлял марксизму, награждая
его всякого рода оскорбительными эпитетами*.
1 Angel Р. Eduard Bernstein et l'évolution du socialisme allemand. Paris, 1961. P. 153, 156.
* Так, например, Дюринг утверждал: «...нельзя не указать на опустошение науки,
видимое всякому, обладающему здравым рассудком и считающемуся с фактами, на
лженаучную расплывчатость и отрывочность, проявляющуюся главным образом в мнимо-
научных писаниях Маркса и компании» (Дюринг Е. Курс национальной и социальной
экономии. 3-е изд. СПб., 1893. С. 540). Важнейшим условием социалистического
переустройства общества Дюринг считал духовное совершенствование человека. «Чтобы
социально-преобразовательные стремления привели к радикальному излечению
общественных зол, необходимо высокое самовоспитание духа» (С. 555). Ясно, что увлечение идеями
Дюринга, жертвами которого оказался не только молодой Бернштейн, но в известной
мере и тогдашние лидеры СДПГ, свидетельствовало о том, что все они в эти годы еще
401

Часть 2
В середине 70-х годов Бернштейн по приглашению весьма
состоятельного члена СДПГ К. Хёхберга, издававшего журнал «Zukunft» и
финансировавшего другие социал-демократические издания, переезжает из Берлина, где
он работал в одном из отделений банка Ротшильда, в Цюрих и становится
сотрудником и советником этого социал-демократического мецената. К этому
времени он уже является убежденным марксистом, однако все же
присоединяется к К. Хёхбергу и К. Шрамму, которые подготовили статью
«Ретроспективный обзор социалистического движения в Германии», опубликованную в
издаваемом Хёхбергом «Ежегоднике социальной науки и социальной
политики» в 1879 г. Эта статья вызвала возмущение основоположников
марксизма, которые направили «Циркулярное письмо» Бебелю, Либкнехту, Браке и
другим руководителям СДПГ. В нем со всей присущей им резкостью они
выступают против основной идеи авторов статьи: превратить
социал-демократическую, пролетарскую партию в некое общенародное, неклассовое
объединение. «Итак, — писали они, — по мнению этих господ, социал-
демократическая партия должна быть н е односторонней рабочей партией,
а всесторонней партией "всех тех, кто одушевлен истинным
человеколюбием". Чтобы доказать это, она прежде всего должна отречься от грубых
пролетарских страстей и под руководством образованных и филантропически
настроенных буржуа "приобрести хороший вкус" и "усвоить хороший тон"»1.
Хёхберг и Шрамм, а также Бернштейн, который почти не участвовал в
работе над статьей, но, по-видимому, в основном разделял излагавшуюся в
ней концепцию, считали серьезным недостатком германской
социал-демократии то, что она не занималась пропагандой социализма среди «так
называемых высших слоев общества». Маркс и Энгельс обрушивают свой гнев
против этой оппортунистической, по их убеждению, установки, которая, по-
видимому, была совершенно неадекватной реакцией на бисмарковский
«Исключительный закон», лишивший СДПГ легального статуса.
Авторы статьи настаивали на необходимости отречься от «несуразностей
и эксцессов», послуживших поводом для принятия этого закона прусским
рейхстагом. Они утверждали, что партии следует отложить на
неопределенное время осуществление своей программы, предоставить эту задачу детям
и внукам. Оценивая эту политическую позицию, Маркс и Энгельс пишут:
«Одним словом: рабочий класс не в состоянии добиться своего
освобождения собственными руками. Для этого он должен подчиниться руководству
слабо разбирались в содержании марксизма. Свои социалистические идеи они черпали
в это время не столько из произведений основоположников марксизма, сколько из
популярных брошюр Ф. Лассаля, который на свой лад, с изрядной примесью идеализма,
излагал воспринятые им из марксизма социалистические идеи.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 169—170.
402

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
со стороны "образованных и имущих" буржуа, так как только они "имеют
время и возможность" изучить то, что принесет пользу рабочим. А
во-вторых, ни под каким видом не следует бороться с буржуазией, — ее следует
привлечь на свою сторону энергичной пропагандой»1.
Возмущение основоположников марксизма понятно: ведь налицо
фактическое отречение от классовой борьбы пролетариата, трусливое
замалчивание коренной противоположности интересов пролетариата и буржуазии,
лицемерные заявления о том, что буржуазия благодаря социалистической
пропаганде может перейти на сторону пролетариата. Это, в сущности,
полный отказ от социал-демократической программы, которую на словах
признают авторы статьи, как члены СДПГ. И суровый вывод, который делают
Маркс и Энгельс, полностью оправдан: «Каким образом партия может
далее терпеть в своих рядах авторов этой статьи, нам совершенно непонятно.
Если же в руки таких людей в той или иной мере попадет даже партийное
руководство, значит, партия попросту кастрирована и в ней нет больше
пролетарской энергии»2. Руководители СДПГ не приняли никаких мер против
авторов злополучной статьи. «Циркулярное письмо» не было опубликовано,
что в известной мере можно объяснить положением, которое сложилось в
результате введения драконовского «Исключительного закона». Однако и его
содержание не было доведено до членов партии. Это не значит, конечно,
что Бебель, Либкнехт и другие руководители СДПГ не согласились с его
авторами. Для такого вывода нет оснований. Единственное, с чем они,
пожалуй, были не согласны, состояло в требовании изгнать авторов статьи
из рядов СДПГ.
Хотя Бернштейн, как уже указывалось выше, фактически не был
соавтором этой статьи, он все же согласился поставить под ней свою подпись.
Вероятно, он с ними не во всем был согласен, однако, по-видимому, не хотел
вступать в конфликт со своим боссом Хёхбергом, а может быть, не
придавал существенного значения публикации этого опуса. Но такое отношение
к статье, фактически декларирующей пересмотр если не теории марксизма,
то, во всяком случае, марксистской социал-демократической тактики,
означало, по меньшей мере, отсутствие принципиального отношения к основам
марксизма. Остается лишь удивляться терпимости Энгельса, который согла-
1 Там же. С. 170.
2 Там же. С. 174. Поясняя этот вердикт, основоположники марксизма подчеркивают:
«В течение почти сорока лет мы выдвигали на первый план классовую борьбу как
непосредственную движущую силу истории, и особенно классовую борьбу между
пролетариатом и буржуазией как могучий рычаг современного социального переворота;
поэтому мы никак не можем идти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу
стремятся вычеркнуть из движения» (С. 175).
403

Часть 2
сился с назначением Бернштейна редактором нелегальной газеты СДПГ.
Правда, Бернштейн полностью оправдал это доверие. За все годы его
редакторской работы в газете в ней не появлялось ничего похожего на статью,
которую справедливо раскритиковали основоположники марксизма.
«Циркулярное письмо» было опубликовано лишь в 1931 г., когда оно,
конечно, утеряло свою актуальность.
В первой главе уже шла речь о проекте Эрфуртской программы, которую
Энгельс подверг критике за содержавшийся в ней тезис о врастании
капиталистического общества в с о ц и а л и з м. Бернштейн был
членом комиссии, подготовившей этот проект, но данную формулировку
предложил не он, а Либкнехт. Это указывает на то, что идеи, которые
Бернштейн сформулировал после кончины Энгельса, по меньшей мере, в ряде
весьма важных пунктов были не чужды и руководителям СДПГ. Но дело не
только в злополучном проекте Эрфуртской программы. На съездах СДПГ
еще при жизни Энгельса постоянно высказывались «еретические» идеи,
которые далеко не всегда встречали обоснованные возражения. Так, в 1895 г.
на конгрессе в Бреслау Шёнланк заявил: «В лоне самой партии происходит
ревизия наших воззрений; мы перестали быть партией одного лишь
промышленного пролетариата»1. Это не было критикой положения дел в партии,
напротив, Шёнланк считал отмечаемый им процесс вполне нормальным
явлением. В. Гейне, другой видный член СДПГ, настаивал на
необходимости сближения с либеральной «Прогрессистской партией». Шиппель, также
один из видных активистов партии, провозгласил: «...для нас конечная цель
состоит в наиболее успешном развитии нашей промышленности». Каутский,
возражая Шиппелю, назвал его идеи «национал-социализмом»2.
Социал-демократ И. Блох, издатель «Социалистического ежемесячника»,
ввел понятие «демократический социализм», предвосхищая будущее СДПГ.
Таким образом, еще до выступления Бернштейна, при жизни Энгельса
влиятельные члены СДПГ поставили вопрос о необходимости ревизии,
по меньшей мере, некоторых положений марксистской теории, а также по-
новому формулировали конечную цель освободительного движения
рабочего класса. Следовательно, Бернштейн отличался от своих
непосредственных предшественников — социал-демократов — только тем, что более-
менее систематически изложил общие их сомнения в истинности ряда
основных положений марксизма.
В первой главе я уже касался отношения Бернштейна к Фабианскому
обществу. Теперь этот вопрос следует рассмотреть обстоятельнее, так как
фабианцы сыграли немалую роль в формировании бернштейновского «ревизи-
1 См. Angel Р. Eduard Bernstein et l'évolution du socialism allemand. P. 161.
2 Ibidem. P. 162.
404

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
онизма». Правда, Бернштейн в своих воспоминаниях утверждает, что
Фабианское общество не оказало на него сколько-нибудь значительного влияния.
«Распространенное мнение, которое высказывают с разных сторон, будто бы
я стал ревизионистом по образу английского фабианизма, абсолютно
ошибочно»1. Однако другие высказывания Бернштейна не вполне согласуются с
этим утверждением*.
Конечно, следует учесть, что Бернштейн как член
социал-демократической партии, марксист, редактор ее центрального органа, далеко не сразу стал
восприимчивым к фабианским концепциям, которые по сути дела
противостояли марксизму как теории освободительного движения пролетариа-
т а. Понятно поэтому его утверждение: «Я долго питал предубеждение
против фабианцев и лично держался от них далеко. Все их деяния до такой
степени противоречили духу того движения, которое воодушевляло меня, что,
слушая их дискуссии, я нередко испытывал нечто вроде озноба»2. Однако
это «долго» продолжалось не более двух-трех лет; все последующие годы
(а Бернштейн пробыл в Англии свыше десяти лет) он уже выступал с
докладами на собраниях фабианцев, и его характеристика учения Маркса, как
в принципе эволюционистского, хотя и не исключающего
возможности революционного взрыва, не столь уж отличалась от убеждений
фабианцев. Поэтому, на мой взгляд, вполне правомерно утверждение одного из
основателей Фабианского общества Э. Пиза: «"Фабианское общество" может
считать своей заслугой то, что оно благодаря Бернштейну возглавило
антимарксистское восстание»3.
1 Ibid. Р. 108.
* В письме к Каутскому от 13 апреля 1895 г. Бернштейн сообщает: «Чем больше я
здесь (в Лондоне — Т. О.) нахожусь, тем более понимаю я Фабианское общество и
старые тред-юнионы» (См.: Thomas Meyer. Bernsteins Konstruktiver Sozialismus. Berlin, 1977.
S. 29). В другом письме Каутскому от 26 октября 1895 г. Бернштейн подчеркивает:
«Фабианцы хороши тем, что они не занимаются фразами, но приступают основательно к
делу. Благодаря этому они гораздо ближе подходят к марксизму на практике, чем все
здешние марксисты» (S. 31). Здешними марксистами Бернштейн, как нетрудно
догадаться, именует членов Социал-демократической федерации. В своих мемуарах
Бернштейн подчеркивает свое противоречивое отношение к Фабианскому обществу, члены
которого не ставили целью создание политической партии и «стремились пропитать
социализмом, как они его понимали, уже существующие партии и политические союзы
Англии» (Бернштейн Э. В годы моего изгнания. Симферополь, 1923. С. 144). А вот
еще одно признание из тех же мемуаров: «Почти всегда, когда мне приходилось бывать
на собраниях Фабианского общества, Вебб внушал мне глубокое уважение уверенной
манерой, с которой он давал компетентные ответы на направленные к нему вопросы,
как бы последние не ставились» (С. 172—173).
2 Бернштейн Э. В годы моего изгнания. С. 144.
3 Pease Е. History of the Fabian Society. London, 1916. P. 239.
405

Часть 2
Разумеется, Бернштейн не во всем был согласен с фабианцами, но ведь
и сами фабианцы отнюдь не во всем были согласны друг с другом. Эти
единомышленники постоянно спорили, отнюдь не стремясь выработать,
обосновать обязательную для всех членов своего общества
идейно-политическую платформу. И когда Б. Шоу провозглашал, что в Англии, по его
глубочайшему убеждению, нет борьбы между классами, с ним не
соглашался не только Бернштейн, но и некоторые фабианцы. Однако, возражая Шоу,
Бернштейн вместе с тем признавал, что в этой стране противоположность
между трудом и капиталом не является главенствующей характеристикой
общества. А такая уступка воззрению Шоу не могла не ставить под вопрос
одно из основоположений марксизма, согласно которому борьба классов
образует движущую силу развития цивилизации.
Фабианцы придавали первостепенное значение профсоюзному
(тред-юнионистскому) движению трудящихся. Оно представлялось им имеющим
гораздо большее значение, чем политическая партия, членами которой
является ничтожно малая часть рабочего класса. Они, правда, не считали
ненужным организацию пролетарской партии и, более того, инициировали
ее создание. Но эта партия, Лейбористская партия, с самого начала была
задумана, а затем и организована как объединение тред-юнионов. И это
принципиально отличало Лейбористскую партию от всех
социал-демократических партий, возникших в европейских странах во второй половине XIX и в
начале XX столетия.
Бернштейн, как убежденный социал-демократ, не мог согласиться с
таким пониманием партии рабочего класса. Но он в 1894 г. опубликовал в «Die
Neue Zeit» восторженную статью о книге Сиднея и Беатрисы Веббов
«История тред-юнионизма», которую перевела на немецкий язык его супруга. В
этой статье Бернштейн отмечал, что марксизм уделяет недостаточное
внимание профсоюзному движению, которое развивается своим особенным
путем, отличным от пропагандируемого социал-демократическими
партиями. Он обосновывал поэтому задачу: найти путь, сближающий
социал-демократию и профсоюзы, добиться таким образом подлинного единства в
рабочем движении. Такая постановка вопроса, на первый взгляд, нисколько
не противоречила социал-демократической программе и
практически-политическим задачам социал-демократической партии, но в трактовке Берн-
штейна, хоть и неявно, проглядывало убеждение в необходимости хотя бы
частичного пересмотра теории марксизма.
В докладе, с которым Бернштейн выступил в 1897 г. на собрании
Фабианского общества, обосновывался тезис, что Маркс как историк и
экономист был превратно понят. Маркс, подчеркивалось в нем, «не допускает
низменных экономических мотивов». Он «не отвергает и не игнорирует
субъективный фактор». Он «был весьма далек от сентиментального револю-
406

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ционизма, так же как и от того, чтобы идеализировать пролетариат»1. Эти
положения занимают срединное место между фабианством и собственной,
«ревизионистской» позицией Бернштейна. Цитируемый мною Хирш
именует Бернштейна фабианцем, но, правда, в кавычках. Эти кавычки указывают
на двойственное отношение Бернштейна к фабианской доктрине, несмотря
на то, что она, несомненно, оказала значительное влияние на формирование
его «ревизионистских» воззрений.
Фабианцы не считали себя ни социал-демократами, ни марксистами.
Дж. Ст. Милль, Д. Рескин были им, конечно, ближе, роднее, чем Маркс.
Мировоззренческая позиция Бернштейна, несмотря на его критику теоретических
основ марксизма, была, конечно, иная. Это была, если можно так
выразиться, далеко идущая самокритика марксизма, но отнюдь не отречение от него.
В 1893 г., за два года до кончины Энгельса, Бернштейн писал в центральном
теоретическом органе СДПГ: «Все результаты исследования Маркса и
Энгельса сохраняют свою значимость постольку, поскольку они не могут быть
опровергнуты новыми научными исследованиями. Марксизм не признает каких-либо
окончательных истин в последней инстанции ни для себя, ни для других
учений»2. Это звучит в духе раздела об истине в энгельсовском «Анти-Дюринге»,
но вполне вероятно, что Бернштейн уже в это время имел в виду те «новые
научные исследования», которые опровергают некоторые основоположения
марксизма. Об этом свидетельствует его связь с Фабианским обществом.
Позволю себе заметить, что основоположники марксизма сами
занимались пересмотром ряда основных положений своего учения. Исходя из опыта
революций 1848 г., Маркс сделал вывод, что пролетариат не может просто
захватить государственную власть, свергнув буржуазию. Неотложным
условием утверждения «диктатуры пролетариата» является слом
государственного, бюрократически-военного аппарата власти, который по природе своей
является машиной угнетения, какой бы класс не овладел этой машиной. Это
положение, которому основоположники марксизма и особенно Ленин
придавали весьма большое значение, не получило подтверждения
историческим опытом, доказавшим, что бюрократия (разумеется, демократически
контролируемая и насколько возможно ограниченная) неустранима. Также
неизбежно, во всяком случае, в границах обозримого будущего,
существование армии, полиции и других силовых структур. Марксистская идея о
замене постоянной армии милицией или, как популистски утверждал Ленин,
всенародным вооружением, оказалась утопией, что не марксистски
мыслящему человеку было ясно и свыше столетия тому назад.
1 См.: Hirsch H. Der «Fabier» Eduard Bernstein. Berlin-Bonn, 1977. S. 122.
2 Bernstein E. Zum zehnjährigen Bestand der «Neue Zeit» // Die Neue Zeit, 1892/1893.
XI, № 1. S. 10.
407

Часть 2
Гораздо более плодотворным и совершенно правильным является
положение Маркса, что ни одна общественно-экономическая формация не
уходит в небытие, если она способствует развитию производительных сил
общества. Конечно, это положение перечеркивало основную идею
«Коммунистического манифеста», но основоположники марксизма никогда не
признавали это обстоятельство.
Столь же выдающееся значение принадлежит неоднократно
высказываемому Марксом и Энгельсом положению о том, что в демократически
развитых капиталистических странах возможны мирные социалистические
преобразования. Как известно, значительная часть программных требований,
которые обосновывал «научный социализм», уже претворена в жизнь в
буржуазных странах, претворена мирным, т.е. ненасильственным, путем, что
отнюдь не исключало борьбы классов как на парламентском форуме, так и
вне его.
Энгельс в письмах, относящихся к 80—90-м годам указывал, что он и
его гениальный друг переоценили уровень развития капитализма, степень
его зрелости и, следовательно, наличие объективных условий для перехода
от капитализма к социализму. Правда, в этих же письмах Энгельс
утверждал, что теперь такие объективные условия вполне сложились, а переход
к социализму, мирный или, в крайнем случае, насильственный, — дело
буквально ближайших лет. Э. Бернштейн, несомненно, опирался на эти
пересмотренные основоположниками марксизма положения, но шел гораздо
дальше в своих выводах. В интервью, датированном 24 ноября 1899 г., т.е.
через десять месяцев после выхода его ставшей знаменитой
«ревизионистской» книги, он уверенно заявлял: «Я против представления, что мы
находимся накануне окончательной катастрофы буржуазного общества и что
тактика социал-демократии должна определяться такой предстоящей,
великой катастрофой... Сторонники этой теории катастрофы основываются на
предсказании "Коммунистического манифеста". Это с любой точки зрения
ошибочный вывод. Особенность (Trend) общественных отношений в разных
странах не была предвосхищена "Комманифестом". Скрывать этот факт есть
не что иное, как величайшая глупость»1.
Бернштейн в своих сочинениях нередко ссылается на последнюю статью
Энгельса— «Введение к работе К. Маркса "Классовая борьба во Франции
1 См.: Hirsch H. Der «Fabien> Eduard Bernstein. S. 126. Бернштейн называет революцию
катастрофой, а теорию революции — теорией катастроф. Это словоупотребление, чуждое
марксизму, требует специального рассмотрения и обсуждения, что и будет сделано в ходе
анализа основной работы Бернштейна «Проблемы социализма и задачи
социал-демократии». Здесь же достаточно указать на то, что в третьем издании «Немецко-русского
словаря», изданного в Лейпциге в 1902 г., слово «революция» вообще отсутствует.
408

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
с 1848 по 1850 г."», о которой уже шла речь в первой главе. В ней Энгельс
со всей определенностью заявил: «Если изменились условия для войны
между народами, то не меньше изменились они и для классовой борьбы.
Прошло время для внезапных нападений, революций, совершаемых
немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе
бессознательных масс»1. Главная задача социал-демократической партии— завоевание
на свою сторону миллионов трудящихся, в том числе и средних слоев
общества, мелкой буржуазии и крестьянства. Это мирное завоевание доверия
народных масс уже происходит, в Германии в первую очередь. «И только
одно средство могло бы временно задержать и даже отбросить на некоторое
время назад непрерывный рост социалистических боевых сил в Германии:
крупное столкновение с войсками, кровопускание, как в 1871 г. в Париже.
Со временем мы преодолели бы и это. Нельзя стереть с лица земли партию,
насчитывающую миллионы...»2.
Бернштейн, несомненно, учитывал эволюцию воззрений
основоположников марксизма. Он неоднократно ссылался на Энгельса, обосновывая свои
взгляды.
Завершая данный раздел, следует, конечно, остановиться на
объективных предпосылках возникновения бернштейновского «ревизионизма». Главной
из этих предпосылок является, конечно, бурное развитие капиталистического
производства, отнюдь не свидетельствовавшее о том, что капиталистические
производственные отношения стали оковами для прогресса
производительных сил. П. Анжел отмечает: «Специфические условия Германии породили
первую современную рабочую партию, в то время как исключительно
быстрый экономический подъем и процветание, которое они имели своим
результатом, так же как и отсутствие революционных традиций, — все это
прокладывало путь реформизму»3. Но реформизм, характерный для
профсоюзного движения во всех капиталистических странах, не проявлял сколько-
нибудь заметного стремления теоретически обосновать свою практику.
Среди профсоюзных деятелей не только Англии, но и Германии едва ли можно
назвать какого-либо теоретика. Как правильно отмечает современный
социал-демократический теоретик П. Лёше, «необходимо разграничивать
реформизм как практическую деятельность и реформистскую социалистическую
теорию. Реформизм означает политическую практику рабочих организаций,
которая, как правило, осуществляется стихийно, без рефлексии
относительно практики... Что касается реформистской социалистической теории, то она,
напротив, выдвигает на первый план стремление сознательно интегрировать
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 544.
2 Там же. С. 546.
3 Angel Р. Eduard Bernstein et l'évolution du socialisme allemand. P. 429.
409

Часть 2
отдельные тактические действия в связи с социалистическими целевыми
проектами, и достигается это не иначе, как путем критики теоретически
неосмысленной практики»1.
«Ревизионистские» концепции Бернштейна и были, собственно говоря,
теоретическим обоснованием реформизма, который появился на свет
задолго до выступления Бернштейна. Следовательно, и реформизм, в
особенности тред-юнионизм, как наиболее развитая форма профсоюзного реформизма,
должно рассматривать как предшественника бернштейнианства, маститого
предшественника, поскольку речь идет об общественном движении
миллионов трудящихся.
Таким образом, Бернштейн, повторяю, не был первым
социал-демократом, осмелившимся предпринять ревизию марксистской теории. Но он, как
будет, надеюсь, видно из последующего изложения, в наиболее полной,
систематической и последовательной форме осуществил эту ревизию в своей
главной работе, вышедшей в свет в 1899 г., и во многих других сочинениях,
изданных в первой половине XX в.
2. Основной труд Э. Бернштейна: «Проблемы
социализма и задачи социал-демократии»
В 1896 г. Бернштейн начал публиковать в «Die Neue Zeit» серию статей
под общим названием «Проблемы социализма». В 1899 г. эти статьи
составили книгу «Проблемы социализма и задачи социал-демократии», которая
стала чрезвычайным событием в истории социалистического движения. Через
два-три года книга была переведена на ряд европейских языков. В России
ее перевели и издали в 1901 г. В том же году эта книга вышла на русском
языке под новым названием — «Исторический материализм», которое мало
соответствовало ее основному содержанию. Оба перевода книги,
выполненные наспех, совершенно неудовлетворительны. Во-первых, название книги
начинается немецким словом «Voraussetzungen», что значит «предпосылки»,
а вовсе не проблемы. Немало неточностей и в тексте. «Комманифест»
именуется коммунальным манифестом. Работа Маркса «Нищета философии»
переводится как «Бедствие философии», другая работа Маркса
«Гражданская война во Франции» переименована в «Бюргерскую войну во
Франции». Тем не менее я буду ссылаться на русские издания, учитывая
интересы читателя, не владеющего немецким языком. Я буду цитировать то
1 Lösche Р. Reformismus und sozialdemokratische Organisationspraxis in der Weimarer
Republik // Сб. «Réformisme et révisionisme dans les socialisms allemande, autrichien et
français. Publié sous la direction de François-Georges Dreifus. Paris, 1984. P. 40.
410

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
одно, то другое из этих изданий, сообразуясь с тем, в каком из них
цитируемое место переведено более точно. Правда, в 1900, а затем в 1906 г. эта
же книга вышла под названием «Условия возможности социализма и задачи
социал-демократии». Однако этот перевод во многом буквально повторяет
предыдущие издания книги Бернштейна и поэтому едва ли заслуживает
внимания.
В предисловии к русскому изданию «Проблем социализма...» либерал
К. Бутковский с удовлетворением отмечал: «Таким образом, выступая
критиком крайних положений марксизма и принципиальным противником его
практических требований, Бернштейн своим сочинением оказывает
несомненную и неоценимую услугу делу законности, порядка и мирной эволюции
социального строя»1. Хотя это похвальное слово и соответствует фактам, оно
игнорирует социал-демократическую позицию Бернштейна и то
обстоятельство, что он, критикуя марксизм, отнюдь не отрекается от него и стремится
лишь к его обновлению.
Свою книгу Бернштейн начинает с критики философских основ
марксизма, хотя философия его, в сущности, мало интересует. Его основная
задача— критический анализ социально-политических, социалистических, а
также экономических положений марксизма. При этом он считает своей целью
выявление тех пунктов, в которых учение основоположников марксизма
вступает на путь заблуждений и противоречий. Речь идет о том, «чтобы
разрушением существующего еще утопического образа мыслей в социалистической
теории соответственно усилить реалистический и идеалистический
элементы социального движения»2. Термин «идеалистический» в данном случае
лишен его действительного философского смысла; его вполне можно
заменить словом «этический».
Бернштейн утверждает, что до него не было попыток отделить «чистую
теорию» марксизма от ее прикладной части, которая образует основу
практически-политической деятельности социал-демократии. К «чистой теории»
марксизма он относит исторический материализм, учение о классовой
борьбе, теорию прибавочной стоимости. Он видит свою задачу в том, чтобы
критически рассмотреть именно чистую теорию; она представляется ему тако-
1 См.: Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. СПб., 1901.
С. 7—8. Далее Бутковский присовокупляет: Бернштейн «не постеснялся высказать
товарищам рабочим, быть может, и весьма горькую для них истину, а именно, что они
политически еще не дозрели до власти, а экономически до социализма» (С. 8).
Бутковский, следовательно, допускает, что пролетарии когда-нибудь «дозреют» до того,
чтобы стать правящим классом и осуществить социалистическое переустройство
общества. Странная позиция для либерала. Впрочем, некоторые из них считали себя тоже-
социалистами, но отнюдь не марксистами.
2 Там же. С. 12.
411

Часть 2
го рода целостностью, части которой обусловливают друг друга, вследствие
чего опровержение какой-либо одной части ставит под удар всю теорию.
Это-то и отличает чистую теорию от прикладной, которая не представляет
собой целостной системы, вследствие чего отдельные ее фрагменты могут
быть вполне независимы друг от друга.
Нет необходимости в данной работе обсуждать бернштейновское
понятие чистой теории. Достаточно указать лишь на то, что понятие чистой
теории, применимое в математике, никак не приложимо к
социально-политической теории, обобщающей эмпирические данные.
Философией марксизма Бернштейн считает исторический материализм,
который характеризуется им как учение о необходимости всех
исторических событий и их постоянном развитии. Детерминизм, с его точки
зрения, — основная черта всей материалистической философии и,
следовательно, материалистического понимания истории. Но в обществе действуют
люди, коих отличает от всех других живых существ свободная воля; ее
понятие никак не укладывается в рамки детерминизма, согласно которому
каждое действие определяется его причиной. Действий без причины не бывает;
характер действия определяется характером причины. Детерминизм, с этой,
бернштейновской точки зрения, есть не что иное, как фатализм,
убеждение в предопределенности всего и вся. «Быть материалистом в тесном
смысле— значит доказывать необходимость всего происходящего... Таким
образом, материалист является кальвинистом, не признающим Бога»1. Ясно,
что у Бернштейна упрощенное представление о материализме и
детерминизме. Материализм, действительно, обосновывал детерминизм, но после
того, как детерминизм стал мировоззренческой характеристикой
естествознания, его приверженцами стали и философы-идеалисты. Тем не менее
противоположность между материализмом и идеализмом осталась, ибо она не
сводится к признанию или отрицанию детерминизма. Материалисты, как
известно, считают духовное продуктом материального, идеалисты, напротив,
отстаивают противоположную точку зрения. Материалисты рассматривают
внешний мир, природу как независимую от сознания и воли людей
реальность, объективную реальность. Идеалисты, в особенности субъективные
идеалисты, отрицают существование независимого от сознания и воли людей
объективного мира, природы. Наиболее утонченные представители
субъективного идеализма даже утверждают, что само признание независимой от
сознания реальности предполагает уже в качестве первой посылки
существование сознания, независимого от этой объективной реальности.
Таким образом, коренное отличие материализма от идеализма ускользает
от Бернштейна. Поэтому у него остается вне рассмотрения вопрос об отно-
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 19.
412

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
шении общественного сознания к общественному бытию. Да и понятие
детерминизма он толкует весьма односторонне, полагая, что свобода воли
исключает всякую детерминацию. Но и свободные акты воли определяются
мотивами, без которых нет и не может быть этих актов. Вопрос,
следовательно, заключается в том, какие мотивы определяют волевые акты. Если
эти мотивы суть человеческие желания, потребности, то волевые акты, как
правило, свободны. Если же индивидуум поступает так или иначе
вследствие принуждения, то ни о какой свободе воли не может быть речи.
Бернштейн вообще считает монистическое направление в
философии односторонним и поэтому неудовлетворительным. Он старается
реабилитировать эклектизм, характеризуя его как сопоставление различных
способов объяснения явлений, различных интерпретаций эмпирических данных,
а вовсе не как непоследовательность, противоречивость исходной
теоретической позиции. Его критика материализма, и исторического материализма
в особенности, преследует, в сущности, лишь одну цель: пересмотр понятия
исторической необходимости. Хотя ее марксистское понимание
предусматривает единство субъективного и объективного, коррелятивное
отношение между ними, отождествление исторической необходимости с
неизбежностью, характерное для некоторых высказываний основоположников
марксизма, является отступлением от научного понимания понятия
исторической необходимости. Так, в предисловии к первому тому «Капитала» Маркс
говорит о присущих капитализму законах и тенденциях, «действующих и
осуществляющихся с железной необходимостью»1. Разумеется, эта
формулировка ошибочна; никакой «железной необходимости» в развитии
общества не существует. Это, кстати, вытекает из марксова «Капитала» (вопреки
процитированному пассажу из предисловия), где законы капитализма и
экономические законы вообще характеризуются лишь как тенденции,
которые сталкиваются с противоположными тенденциями. И Бернштейн,
безусловно, прав, когда он отвергает понятие «несокрушимой исторической
необходимости»2.
Бернштейн подвергает критике одно из основных положений
исторического материализма, согласно которому экономический базис общества
определяет политическую, правовую и идеологическую надстройку. Он
справедливо отмечает, что письма Энгельса 80—90-х годов, в которых разъяснялись
основы материалистического понимания истории, представляют собой не
одно только разъяснение, но и отступление от первоначальных жестких
формулировок исходных положений исторического материализма. Но дальше
этого Энгельс, конечно, не мог пойти: «...нельзя было ожидать от Энгельса,
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 6.
2 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 31.
413

Часть 2
что он сам предпримет ревизию теории»1. Бернштейн же решается пойти
дальше по пути, едва-едва намеченному, как ему представляется, самим
Энгельсом.
По убеждению Бернштейна, безусловно, не лишенному оснований,
«достигнутая ныне стадия экономического развития представляет более
обширное поле для самостоятельного действия идеологических и в особенности
этических факторов, чем прежде»2. То же, подчеркивает он, относится к
наукам и искусству. Ведь еще Маркс характеризовал науку, имея в виду ее
применение в материальном производстве, как непосредственную
производительную силу. Следовательно, приведенное положение Бернштейна не
столько является критикой исторического материализма, сколько
восстановлением его оказавшихся в тени, даже в полузабвении, положений.
Свое понимание роли экономики в развитии общества Бернштейн
формулирует так: «Экономические причины создают ближайшим образом
только почву для восприятия определенных идей, но как эти идеи приходят,
распространяются и какую форму принимают, это зависит от взаимодействия
целого ряда влияний»3. Я бы не сказал, что это утверждение противоречит
положениям, высказанным Энгельсом в его письмах об историческом
материализме. Плеханов в своих статьях об историческом материализме
систематически развивал это положение.
Если бернштейновская критика материализма и материалистического
понимания истории была более или менее умеренной, то его критика
диалектики, которую основоположники марксизма считали подлинно научным
методом, носила гораздо более резкий характер. Диалектику Гегеля, утверждал
Бернштейн, нельзя поставить с головы на ноги, т.е. преобразовать научным
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 59.
2 Там же. С. 31. В этой связи Бернштейн высказывает заслуживающий внимания
тезис: «Науки, искусства, более длинный ряд социальных отношений в настоящее время
значительно менее зависят от экономических явлений, нежели в какое-либо
предшествующее время» (С. 31). Действительно, нисколько не отступая от принципов
материалистического понимания истории, можно утверждать, что, например, в настоящее время
научно-техническая революция в гораздо большей мере определяет основные черты
современной эпохи, чем экономические отношения. Понятие техногенной цивилизации,
которое систематически разработано B.C. Степиным, также, по-видимому,
подтверждает этот тезис. С другой стороны, исследования антропологов, в особенности К. Леви-
Стросса, дают основания утверждать, что в так называемом первобытном обществе
определяющую роль играли не экономические, а кровно-родственные отношения. Эту
же точку зрения фактически высказывал еще Энгельс в работе «Происхождение семьи,
частной собственности и государства», ссылаясь при этом на известного антрополога
Л.Г. Моргана.
3 Бернштейн Э. Исторический материализм. СПб., 1901. С. 16.
414

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
образом, она по самой своей сути несостоятельна, так как предполагает
мистическое саморазвитие понятия, не считающееся с эмпирическими
данными и совершающееся вне человеческого мозга. Все великое, что
совершили Маркс и Энгельс, они совершили не благодаря диалектике, а вопреки
ей. А их заблуждения— следствия того, что они доверились диалектике
Гегеля, этой умозрительной дедукции, оказывающейся на поверку
величайшим обманом. «Ее "да, нет и нет, да" вместо "да, да или нет, нет", ее
взаимные переходы противоположностей и превращение количества в качество,
и другие диалектические красоты всегда стояли препятствием ясному
представлению о значении признанных изменений»1.
Диалектика, утверждает Бернштейн, предательница, западня, расставленная
на пути всякого логического мышления. Она не только теоретически
несостоятельна, но и реакционна в социальном смысле. «Гегельянская система
является без сомнения кульминационным пунктом эволюции политического
разума в прусском просвещенном полицейском государстве времен Реставрации»2.
Бернштейн убежден также в том, что заблуждения основоположников
марксизма относительно перспектив социалистического переустройства общества
обусловлены в значительной мере диалектикой, которую они применяли для
объяснения хода общественного развития общества. Именно диалектика,
утверждает он, породила исторический обман относительно сроков
революции, противоречия между теорией и фактами истории. Более того,
диалектика, объявленная Бернштейном реакционным методом, апологией
пруссачества, характеризуется как теоретический источник присущих марксизму
убеждений, родственных бланкизму. То, что основоположники марксизма,
вопреки бланкизму, осуждали тактику заговоров, отрицали бланкистские
представления о возможности революционного переворота,
осуществленного революционным тайным обществом без участия народных масс,
по-видимому, не смущает Бернштейна. Он прямо заявляет: «Основываясь на
радикальной гегельянской диалектике, Маркс и Энгельс пришли в Германии
к учению, почти родственному бланкизму»3. Это заявление, смягчаемое
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 57.
2 Там же. С. 61. Несмотря на свое отрицание гегелевской диалектики, Бернштейн
все же не может не признать наличия в ней того, что основоположники марксизма
называли ее рациональным зерном. «Величайшая опасность гегельянской диалектики в
том, что она не совсем неправильна» (С. 77). Но в чем состоит рациональное в этой
диалектике, Бернштейн не в состоянии указать. Обстоятельные разъяснения этого,
имеющиеся в работах Энгельса, не доходят до него. Поэтому его утверждение, не
подкрепленное аргументами, остается чем-то вроде извинения, призванным дать понять
причины заблуждений основоположников марксизма, оказавших столь непродуманное доверие
гегелевской диалектике.
3 Там же. С. 62.
415

Часть 2
словом «почти», перечеркивается другим утверждением, сделанным двумя
страницами ниже: «Революционная программа Манифеста вся насквозь
пропитана бланкизмом»1.
Маркс и Энгельс высоко оценивали О. Бланки как героического
пролетарского революционера. Выражение «диктатура пролетариата», судя по
работе Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.», они,
действительно, восприняли у Бланки, который сам его перенял от Бабёфа. Но,
как свидетельствует текст «Коммунистического манифеста», в котором еще
нет выражения «диктатура пролетариата», его авторы считали, что
результатом победоносной пролетарской революции будет политическое
господство пролетариата, осуществляемое путем демократии. Но
диктатура и демократия — совершенно разные формы государственной
власти. С точки зрения Бернштейна, бланкизм представляет собой «теорию
неисчерпаемой созидательной революционной политической власти и ее
внешнего проявления— революционной экспроприации»2. Эта формулировка
смазывает коренное различие между марксизмом и бланкизмом. Во-первых,
бланкизм не создал какой-либо теории, системы революционных взглядов.
Во-вторых, бланкизм не приписывал политической власти, т.е. диктатуре,
«неисчерпаемой созидательной» мощи. Он совершенно правильно полагал,
что после победы революции народные массы под руководством
революционеров займутся перестройкой общественных отношений. В этих
представлениях бланкистов, если отвлечься от их утопического характера, нет
ничего подлежащего осуждению.
Следует, конечно, отметить поверхностный характер бернштейновских
рассуждений о диалектике, которая представляется ему чем-то вроде
софистики. Гегелевская концепция развития, несравненно более глубокая, чем все
предшествующие представления об этом процессе, оказалась за пределами
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 64.
2 Там же. С. 63. В другом месте этого же сочинения Бернштейн пытается уточнить
свое понимание отношения марксизма к бланкизму. «Марксизм превзошел бланкизм, с
одной стороны, — со стороны метода. Что же касается другой — преувеличенной
оценки творческой силы революционной власти для преобразования современного общества
на социалистический лад, то он никогда вполне не освобождался от бланкистского
понимания» (Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 56). Положительно оценивая
марксистский метод, Бернштейн забывает о том, что он представляет собой не что иное,
как материалистическую диалектику, которую он подверг «уничтожающей» критике.
Кроме того, он совершенно игнорирует тот факт, что основоположники марксизма,
развивая свое учение, пришли к выводу, что в демократически развитых
капиталистических странах, при наличии всеобщего, равного и тайного избирательного права,
вполне возможны мирные социалистические преобразования. Как я покажу далее, этот вывод
Бернштейн, без всяких на то оснований, приписывает самому себе.
416

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
его понимания. То же относится и к гегелевскому учению о всеобщности
противоречий, которым Гегель придал онтологический статус, в то время
как Бернштейн представлял себе противоречия лишь как заблуждения, в
которые впадает человеческий рассудок, когда он нарушает правила
формальной логики. Едва ли необходимо подробнее доказывать
несостоятельность бернштейновского представления как о гегелевской, так и о
марксистской, материалистической диалектике. Тем не менее нельзя не отметить,
что наряду с неоправданным и необоснованным осуждением диалектики
Бернштейн признает и кое-что положительное в ней. Так, он утверждает,
что основоположения диалектики «могут иногда служить для наглядного
пояснения выводов и заключений из реальных явлений. Они могут также
приносить большую пользу при формулировке научных проблем, давая тем
самым толчок к весьма важным открытиям. Но едва лишь на основании
этих посылок устанавливаются дедуктивным способом известные выводы,
как тотчас же начинается опасность произвольной конструкции»1.
Следует, однако, разобраться в вопросе: действительно ли диалектика
приводила основоположников марксизма к ошибочным выводам? Такое
утверждение, как было показано в предшествующих главах, неоднократно
высказывалось предшественниками Бернштейна. Один из них, Е. Дюринг,
утверждал, что положение Маркса об исторической необходимости
экспроприации экспроприаторов является всего лишь простым логическим
выводом из закона отрицания отрицания. В действительности, как показал Энгельс,
Маркс обстоятельнейшим образом исследует первоначальное накопление
капитала в Англии. Этот процесс, носивший многообразный характер,
включал в себя прежде всего экспроприацию мелких производителей —
крестьян, что задолго до Маркса описал Т. Мор в своей знаменитой «Утопии».
Подводя итоги исследованию процесса капиталистического обобществления
средств производства, Маркс в предпоследней главе первого тома
«Капитала» приходит к заключению, являющемуся историческим предвидением:
экспроприаторы также будут экспроприированы. То, что он употребляет при
этом выражение «отрицание отрицания», никоим образом не
свидетельствует, что его заключение было логическим выводом из соответствующего закона
диалектики.
И все же упрек Бернштейна Марксу и Энгельсу, пусть не в приведенном
случае, но в некоторых других, имеет, по меньшей мере, частичные
основания. Я имею в виду, в частности, первое совместное произведение
основоположников марксизма— «Святое семейство», в котором речь идет об
антагонистическом диалектическом единстве частной собственности и пролетариата.
Здесь мы читаем: «...частная собственность в своем экономическом движе-
'Там же. С. 50—51.
14 Зак. 1440
417

Часть 2
нии сама толкает себя к своему собственному упразднению... путем
порождения пролетариата... Пролетариат приводит в исполнение приговор,
который частная собственность, порождая пролетариат, выносит себе самой,
точно так же, как он приводит в исполнение приговор, который наемный
труд выносит самому себе, производя чужое богатство и собственную
нищету»1. На мой взгляд, это диалектическое рассуждение носит
умозрительный характер. Ведь частная собственность (имеется в виду собственность
на средства производства) существовала и за тысячу лет до появления на
исторической арене пролетариата. А вывод, что пролетариат упразднит эту
частную собственность, наемный труд и свое собственное существование в
качестве пролетариата, является не чем иным, как диалектическим
предвидением, которое, как и всякое предвидение более или менее отдаленного
будущего человечества, принципиально несостоятельно.
Надо, однако, подчеркнуть, что такого рода диалектические заключения —
вещь весьма редкая в трудах основоположников марксизма. Маркс в
предисловии ко второму изданию первого тома «Капитала» признавал, что он
«в главе о теории стоимости даже кокетничал характерной для Гегеля
манерой выражения»2. Это кокетничанье было открытым вызовом тем
посредственным и претенциозным ученым, которые третировали Гегеля, будучи
неспособны постигнуть великое значение созданного им диалектического
идеализма.
Философская часть книги Бернштейна — наиболее слабая ее часть. Берн-
штейн, по-видимому, никогда не изучал сколько-нибудь серьезно философию.
Неудивительно поэтому, что его критика материализма,
материалистического понимания истории, диалектики носит дилетантский характер. Гораздо
более содержательны и важны его рассуждения на социально-политические
темы.
В центре размышлений Бернштейна находится, как и следовало ожидать,
вопрос об обобществлении средств производства. Марксистское положение
о том, что этот процесс неизбежно влечет за собой разорение мелких
производителей и, как следствие этого, сосредоточение всей массы средств
производства в руках небольшой группки капиталистов, вызывает законные
возражения «ревизиониста». Прежде всего, Бернштейн констатирует тот факт,
что в Германии большинство лиц наемного труда заняты не в крупном, а в
мелком производстве. Та же картина характеризует в большей или меньшей
мере даже такую высокоразвитую индустриальную страну, как Англия.
Следовательно, нет оснований полагать, что прогресс капиталистического
производства неизбежно влечет за собой абсолютное или хотя бы относитель-
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 21—22.
2 Там же.
418

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ное уменьшение количества собственников средств производства. Отсюда
следует вывод, что «крупное производство не поглощает мелких и средних,
но и само может процветать лишь наряду с ними»1. Это положение было
высказано в конце прошлого века, но оно остается правильным и для
нынешнего, XXI столетия. Больше того: крупное производство, современные
транснациональные корпорации просто не могут существовать без массы
обслуживающих их мелких и средних предприятий. К примеру, корпорацию
Форда обслуживают около двух тысяч мелких и средних предприятий,
которые поставляют ей различные второстепенные детали, производство
которых не является выгодным для корпорации.
Основоположники марксизма были убеждены в том, что развитие
капитализма означает прогрессирующую поляризацию общества, вследствие
которой, если отвлечься от сравнительно небольшой прослойки служащих,
инженеров, адвокатов и т.д., остаются лишь два антагонистически
противостоящих друг другу класса— буржуазия и пролетариат, составляющий
подавляющую массу населения развитой капиталистической страны. В
действительности получилось иначе, и это обстоятельство правильно
констатирует Бернштейн: «Разделение общества на группы, в сравнении с прошлым,
далеко не упростилось; оно, скорее, сильно усложнилось и
дифференцировалось, как в отношении высоты дохода, так и в профессиональной
деятельности»2.
Современная социология, не ограничиваясь признанием существования
классов, выделяет в обществе многочисленные страты, социальные слои,
которые характеризуются не только экономическими, но также
политическими, идеологическими, психологическими, профессиональными и всякого
рода другими признаками, существенными для той или иной страты.
Пролетариат, указывает Бернштейн, представляет собой класс, состоящий
из существенно отличных друг от друга социальных слоев, что определяет-
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 121. Это
положение систематически развивается Бернштейном. Он указывает, в частности, на то,
что акционерные компании умножают количество собственников. Так, английский
«ниточный трест» насчитывает свыше 12 тысяч акционеров. Количество акционеров
большого манчестерского судового канала достигает 40 тысяч. Всего в Англии количество
акционеров значительно превышает миллион. Представление о том, что акции не
являются капиталом, убедительно опровергается Бернштейном. «Акция не только капитал,
она капитал в совершеннейшей своей форме» (С. 111). Бернштейн опровергает и
ходячее представление о том, что мелкие капиталистические предприятия не выдерживают
конкуренции с крупными. «Мелким предприятиям страшна конкуренция не крупных
предприятий, а самых мелких...» (С. 125). Что же касается средних капиталистических
предприятий, то они, по словам Бернштейна, «обнаруживают наибольший рост» (С. 125).
2 Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 91.
419

Часть 2
ся характером профессии, уровнем квалификации, доходами и некоторыми
другими особенностями. Уже основоположники марксизма выделили группу
наиболее квалифицированных рабочих, получившую наименование рабочей
аристократии. Но это далеко не исчерпывает существенных различий между
разными группами внутри рабочего класса. Так, в Англии тред-юнионы
квалифицированных рабочих и тред-юнионы неквалифицированных рабочих
отнюдь не проявляют солидарности в своей борьбе против капитала.
Следовательно, о единстве рабочего класса можно говорить лишь в некоторых
отношениях.
Характеристика социализма как общественного строя, экономической
основой которого является общественная собственность на средства
производства, требует, как резонно указывает Бернштейн, теоретической
расшифровки. Не следует отождествлять общественную и государственную собственность,
несмотря на то, что Энгельс не проводит между ними какого-либо различия.
Правильно отмечает выдающийся теоретик-экономист Д.С. Львов:
«Отождествление государства и общества ведет к подмене интересов общества
интересами государства как субъекта власти... существуют два разных субъекта
собственности — государство и общество, и два имущественных комплекса —
государственное (казенное) имущество и общественное (национальное)
имущество»1. Необходимо в принципе отказаться от представления, что
государство при социализме должно взять на себя функции управления
производством и распределением продуктов. Превращение всех средств производства
в государственную собственность усложнило бы на порядок управление
производством; оно стало бы менее эффективным, чем при капитализме.
Социалистическое обобществление средств производства должно быть
неразрывно связано с развитием профсоюзных организаций, местного самоуправления,
рабочих кооперативов. Без таких объединений, призванных участвовать в
организации и управлении производством, «так называемое общественное
присвоение орудий производства имело бы следствием, вероятно, только
безмерную растрату производительных сил, ряд бессмысленных
экспериментов и бесцельные насильственные меры; политическое господство рабочего
класса могло бы осуществиться лишь в форме диктаторской
революционной власти, поддерживаемой террористической диктатурой...»2. Это
положение Бернштейна оказалось предвидением ситуации, сложившейся в
Советском Союзе на протяжении всех лет его существования. Реальный социализм
претворил в жизнь то, чего больше всего опасался знаменитый
«ревизионист». Но это приводит, увы, к удручающему заключению: основные черты
реального социализма были в основном неизбежными.
1 Львов Д.С. Экономика развития. М, 2002. С. 225.
2 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 240.
420

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Само собой разумеется, что Бернштейн решительно отвергает Марксов
закон абсолютного и относительного обнищания рабочего класса в ходе
капиталистического прогресса и возрастания капитала. Он отмечает, что
убеждение, которое Маркс сформулировал как закон накопления капитала,
высказывалось его предшественниками; ныне оно опровергнуто самим развитием
капиталистического производства в передовых буржуазных странах.
«Вопрос о "безнадежности" состояния рабочего возник уже более пятидесяти лет
тому назад. Он проходит через всю радикальную социалистическую
литературу тридцатых и сороковых годов. Но заблуждение не станет от того
достойным сохранения на будущее время, что его некогда разделяли Маркс и
Энгельс»1.
От вопросов экономических Бернштейн переходит к анализу
политических идей марксизма. Естественно, что прежде всего он высказывает свое
отношение к идее диктатуры пролетариата. При этом он исходит из общей
исторической оценки такого феномена. «Классовая диктатура принадлежит
более низкой культуре», — пишет он2. Диктатуре Бернштейн
противопоставляет всеобщее избирательное право, которое характеризуется им как
альтернатива любой диктатуре. Конечно, тут нельзя согласиться с Берн-
штейном и не только потому, что диктаторские режимы сплошь и рядом
формально сохраняли всеобщее избирательное право, что нисколько не
мешало им фальсифицировать результаты избирательных кампаний.
Следует вообще поставить вопрос: существовала ли когда-либо диктатура
целого класса? В капиталистическом обществе наличествует политическое
господство буржуазии, но его, по-видимому, нельзя назвать диктатурой, если
существуют всеобщее избирательное право, гражданские права и свободы.
Диктатура, бесспорно, существовала в гитлеровской Германии. Но это была
не диктатура класса, а диктатура Гитлера и его подручных, диктатура
национал-социалистической партии. Иное дело, что эта диктатура выражала
интересы определенной части буржуазии и, вероятно, не только буржуазии.
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 331—332.
2 Там же. С. 250. Характеризуя идею диктатуры пролетариата как «политический
атавизм», Бернштейн заявляет: «Фраза о диктатуре пролетариата настолько теперь
пережила себя, что ее только тем связывают с действительностью, что слово "диктатура"
лишают его действительного значения и придают ему смягченный смысл. Вся практическая
деятельность социал-демократии направлена к созданию условий, делающих
возможным и обеспечивающих свободный от конвульсивных вспышек переход от современного
общественного порядка к другому — высшему» (Бернштейн Э. Исторический
материализм. С. 228). Кстати сказать, смягченную формулировку понятия диктатуры
пролетариата нетрудно найти и у Маркса, когда он, например, характеризует Парижскую Коммуну
как диктатуру пролетариата, избранную на основе всеобщего, равного и тайного
избирательного права.
421

Часть 2
И в настоящее время в некоторых странах сохраняются диктаторские
режимы, но и они являются неограниченной, сплошь и рядом
террористической властью какого-либо узурпатора власти и его ближайших подручных. В
Советском Союзе не было никакой диктатуры пролетариата, а была
диктатура большевистской партии и главным образом ее вождя и тех его
соратников, которых он наделял властными полномочиями.
При всех оговорках и поправках к тезису Бернштейна, следует все же
признать, что он в основном прав: в современном правовом (действительно
правовом) гражданском обществе диктатура невозможна. Неудивительно
поэтому, что коммунистические партии западноевропейских
капиталистических стран еще в середине прошлого века, вопреки ленинизму, которому они
присягали на верность, исключили из своих программ положение о
диктатуре пролетариата.
Вместе с «диктатурой пролетариата» Бернштейн исключает из
марксистской теории, которую он не отвергает, но считает подлежащей серьезному
исправлению, и положение о необходимости революционного насилия,
насильственной революции для социалистического переустройства общества.
В правовом демократическом обществе все социальные преобразования
должны совершаться согласно существующей конституции, т.е. путем реформ,
осуществляемых на основе принятых парламентом законодательных актов.
«Мы определяем общественные формы не по их техническим или
экономическим основаниям, — пишет Бернштейн, — но по коренному принципу их
правового устройства»1. Таковы императивы демократического общества, в
котором действия, вступающие в конфликт с конституцией и принятыми на
ее основе законами, квалифицируются как преступления.
Следует отметить, что эти положения Бернштейна не противоречат
воззрениям основоположников марксизма, если иметь в виду не ранний
марксизм, в частности «Комманифест», а их воззрения 70—80-х годов, когда они
неоднократно указывали, что в развитых демократических странах переход
от капитализма к социализму возможен мирным, ненасильственным путем.
Об этом достаточно уже говорилось в предыдущих главах.
Социализм понимается Бернштейном как полностью осуществленная
демократизация всех общественных отношений. Основоположники марксизма
в «Комманифесте» характеризовали посткапиталистическое общество как
такое социальное устройство, в котором свобода каждого является условием
свободы всех. Справедливо замечает в этой связи академик Б.Н. Топорнин:
«...Судебная власть призвана обеспечить реализацию конституционного
принципа, согласно которому человек, его права и свободы являются высшей
ценностью, а признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и
Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 167.
422

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
гражданина— обязанностью государства... От того, как государство в
целом, а судебная власть в особенности выполняет это свое самое высокое и
ответственное назначение, зависит, в сущности, судьба страны»1.
Можно сказать, что Бернштейн полностью согласен с этим положением и
в этом, собственно, и заключается его «ревизионизм», согласно которому
государство не должно быть господством одного класса над другим. Иное дело,
что в «Комманифесте» государство определяется именно как господство
одного класса над другим, а право, как воля этого класса, возведенная в закон.
В противовес этому воззрению, отражающему лишь сущность исторически
определенного государства, в особенности в эпоху капитализма XVII—XIX вв.,
Бернштейн утверждает: «Индивидуум должен быть свободен от всякого
экономического стеснения в своем движении и в выборе занятий. Такая свобода
для всех может быть осуществлена только при помощи организации. В этом
смысле социализм можно было бы назвать организаторским либерализмом,
так как если внимательно присмотреться к организации, к которой стремится
социализм, то можно заметить, что то, что их, прежде всего, отличает от с
виду похожих на них феодальных учреждений, заключается в их
либерализме— их демократическом устройстве, их доступности»2.
Здесь мы подходим к одному из главных тезисов всей «ревизионистской»
концепции Бернштейна, к его пониманию демократии и ее отношения к
либерализму. Основоположники марксизма, нисколько не отрицая
выдающейся исторической роли либерализма, обосновавшего необходимость
разделения властей, гражданских прав и свобод, тем не менее подвергали его
беспощадной критике за исполненную оптимизма веру в благодетельные
последствия капиталистического прогресса. В этом пункте Бернштейн
решительно расходится с ними, но вовсе не потому, что он приверженец
капитализма, а вследствие своего «ревизионистского» понимания демократии и
либерализма. Он, несомненно, идеализирует демократию, трактуя ее
безотносительно к буржуазному обществу, т.е. просто как волеизъявление народа,
свободный выбор избирателей. Понятие буржуазной демократии, с
которой неизбежно связано социальное неравенство, несмотря на формальное
равенство всех граждан перед законом, выпадает из его поля зрения.
Естественно, что при таком понимании демократии она выступает как
отрицание политического господства буржуазии в капиталистическом обществе.
Поэтому Бернштейн определяет демократию как «отсутствие классового
господства, как такое состояние общества, при котором ни один класс не
имеет политических привилегий относительно другого»3. С этим, конечно,
1 См. сб. Судебная реформа: проблемы и перспективы. М., 2001. С. 14.
2 Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 236—237.
3 Там же. С. 220.
423

Часть 2
не может согласиться ни один объективный исследователь
капиталистического строя. Буржуазная демократия есть формальное равенство всех
граждан перед законом, формальное право быть избранным, скажем,
депутатом парламента или даже президентом страны. Фактически же буржуазная
демократия предполагает социальное неравенство граждан. В известной мере
это вообще относится ко всякой демократии, формальный характер которой
никогда не может быть устранен. Поэтому, безусловно, несостоятельно
утверждение Бернштейна: «Демократия является в принципе уничтожением
классового господства, если и не фактическим уничтожением самих классов»1.
В 1924 г. Р. Гильфердинг, как бы развивая воззрение Бернштейна (но не
ссылаясь на него), писал: «...Социальная демократия есть не что иное, как
социализм... мы должны остерегаться выставлять демократию, как нечто
буржуазное, и таким образом ставить под вопрос высокую ценность
демократии для пролетариата»2. Это положение Гильфердинг обосновывает
утверждением, что демократические завоевания в условиях капитализма стали
результатом классовой борьбы пролетариата против утвердившейся у власти
буржуазии. Именно поэтому, по его убеждению, «исторически неверно
говорить о "буржуазной демократии"»3. Несмотря на то, что аргументация Гиль-
фердинга существенно отлична от бернштейновской, его выводы, в сущности,
не отличаются от выводов Бернштейна, которого в середине двадцатых
годов никто из социал-демократов уже не третировал как «ревизиониста».
Таким образом, Бернштейн подменяет материалистическое, критическое
понимание демократии ее некритической идеализацией. Отсюда и вытекает
его представление о единстве демократии и либерализма. Из того
несомненного факта, что либерализм есть не только идеология, из
констатации исторической связи либерализма с гуманистическим идейным
движением нового времени Бернштейн делает далеко идущие выводы, фактически
отождествляя социалистические преобразования с поступательным,
всесторонним развитием демократии в рамках капиталистического строя. Демократия,
утверждает он, не только средство, но и цель. Либеральные учреждения
развитого буржуазного общества отличаются способностью к изменению,
совершенствованию. «Их не приходится уничтожать, а только развивать. Для
этого требуется организация и энергичная работа, а не непременно
революционная диктатура»4.
Итак, задачи социал-демократической партии, стремящейся осуществить
социалистическое переустройство общества, сводятся к развитию, совершен-
1 Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 223.
2 Гильфердинг Р. Капитализм, социализм и социал-демократия. М., 1928. С. 160, 161.
3 Там же. С. 137.
4 Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 249—250.
424

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ствованию, защите демократических порядков. Это — продолжение дела,
начатого основоположниками либерализма как доктрины, дела, которое не
смогли в полной мере продолжить либеральные партии. С этой точки
зрения, критика либерализма Марксом и Энгельсом была, в сущности,
критикой ограниченной, порой даже отступающей от демократических
принципов политики либеральных партий. Социал-демократы призваны всесторонне
развивать и претворять в жизнь демократическую сущность либерализма.
«Что касается либерализма как мирового исторического движения, то
социализм не только по времени, но и по внутреннему своему содержанию
является его законным наследником»1. Рабочий класс, утверждает Бернштейн,
не стремится к завоеванию власти. И в этом он, конечно, прав. Стремления
пролетариев носят гораздо более скромный и вместе с тем более
конкретный характер. Это прежде всего экономические требования повышения
заработной платы, сокращения рабочего дня, улучшение условий труда,
техника безопасности и т.д. Для удовлетворения этих требований рабочий
класс ведет борьбу против капитала. Эта борьба представляет собой, как
показало чартистское движение в Англии, борьбу за гражданские права, за
демократию, а не за овладение государственной властью. Следовательно, с
полным основанием отмечает Бернштейн, «победа демократии, образование
политических и хозяйственных органов демократии составляет необходимое
условие социализма»2.
Такова социал-демократическая программа Бернштейна. В конце XIX в.
она воспринималась ортодоксальными марксистами как фактический
отказ от принципов марксизма. В XX в., как я покажу далее, марксисты,
правда, не сразу, но все-таки начали пересмотр своего отношения к берн-
штейнианству, зачастую даже не упоминая о нем. Это относится, конечно,
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 253. Правильно
отмечает В.М. Межуев: «Нет никакой абстрактной разграничительной линии между
либерализмом и коммунизмом, во всяком случае между либерализмом и социализмом. Рано
или поздно любой последовательно мыслящий либерал приходит к социалистической
идее или к чему-то, что так или иначе кореллируется с этой идеей. Социализм следует
либерализму в решении проблемы свободы и равенства людей, только идет значительно
дальше. Выступая с антилиберальных позиций, он изменяет самому себе» (Межуев В.М.
Пространство коммунизм — культура // Кентавр перед сфинксом. Германо-российский
диалог. М., 1995. С. 197). История большевизма, яростно отвергавшего либерализм,
подтверждает это заключение.
2 Там же. С. 270—271. В конце своей книги Бернштейн для подтверждения своего
тезиса указывает на Англию как на образцовую капиталистическую страну. «Ни один
здравомыслящий социалист Англии не мечтает в настоящее время о предстоящей
победе социализма при посредстве крупной катастрофы и никто не помышляет о захвате
парламента революционным пролетариатом» (С. 328). Бернштейн, как известно,
написал свою книгу, находясь в Англии. И это утверждение— заявление очевидца.
425

Часть 2
не к приверженцам «марксизма-ленинизма», а к западноевропейским
марксистам.
Завершая свою книгу, Бернштейн взывает к социал-демократическому
руководству, настаивая на необходимости изменения теоретических основ
социал-демократической программы. Социал-демократия должна
«эмансипироваться от фразеологии, которая уже отжила свое время, и казаться тем,
что она, в сущности, есть: партией демократически-социалистической
реформы. Разве социал-демократия в настоящее время представляет из себя
что-либо иное, как не партию, стремящуюся произвести социальное
преобразование общества путем демократически-социальной реформы?»1. То
обстоятельство, что руководство СДПГ называет партию революционной и
подвергает критике реформизм, является, с точки зрения Бернштейна, лишь
данью традиции. Но традиция сплошь и рядом оказывается тяжким
бременем, от которого надо во что бы то ни стало освободиться. Между прочим,
такое же мнение о традициях высказывал и Маркс: традиции мертвых,
говорил он, тяготеют кошмаром над живыми. Однако Бернштейн не
задумывался о том, что такое отношение к традициям является, по существу,
революционным и, следовательно, противоречит его основным убеждениям.
Бернштейн своевременно ставит вопрос об отношении между наукой и
партийной позицией. Маркс, несомненно, гениальный ученый,
исследования которого составили эпоху в истории общественной мысли. Но он в то
же время революционер, партийный человек, политический деятель.
Получается нечто вроде дуализма, поскольку наука предполагает объективное
исследование, свободное от каких бы то ни было предпочтений. Этот дуализм
заключается в том, что Маркс «желает быть научным исследователем и в то
же время доказать еще до написания книги (имеется в виду «Капитал» —
Т. О.) выработанный тезис; что в основе всего сочинения лежит известная
схема, причем результат, к которому должно привести ее развитие, заранее
уже предрешен»2. Бернштейн здесь указывает на реальное обстоятельство:
Маркс стал коммунистом задолго до того, как было создано им
экономическое учение, как основа его коммунистического мировоззрения.
Следовательно, его экономические исследования велись с позиций мировоззрения,
которое они были призваны обосновать. Однако Марксов «Капитал» является,
строго говоря, исследованием закономерностей функционирования и
развития капиталистического способа производства. В нем лишь походя и крайне
редко упоминается о социализме (или коммунизме). Тем не менее
критическое замечание Бернштейна остается в силе, поскольку коммунистом Маркс
стал уже в 1844—1845 гг. Подчеркивая это обстоятельство, Бернштейн не
1 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 320.
2 Там же. С. 340.
426

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
без сарказма заявляет: «...этот великий гений оказался, в конце концов,
пленником доктрины»1.
В одной из своих статей, которая в несколько измененном виде вошла в
качестве отдельной главы в данную книгу, Бернштейн утверждал, что то,
что называют конечной целью социализма, для него ничто, а движение (т.е.
социальный прогресс) — все. Еще до выхода книги на этот бернштейнов-
ский афоризм обрушилась критика руководителей СДПГ, обвинивших
своего соратника в том, что он отрекается от социализма, поскольку якобы не
считает его конечной целью освободительного движения пролетариата.
Бернштейн оправдывался, утверждая, что он вовсе не отрицает конечной цели
рабочего движения в этом смысле. По-видимому, ему, как и руководителям
СДПГ, осталось неизвестным цитируемое мною в первой главе интервью
Энгельса газете «Фигаро», в котором прямо сказано, что марксисты не
признают какой бы то ни было конечной цели рабочего движения, что
их цели вытекают из анализа каждой конкретной исторической ситуации.
Бернштейну, как нетрудно понять, достаточно было бы сослаться на это
выступление Энгельса, чтобы покончить со всяческими нападками на его
изречение. Вместо этого он просто отказался от него; этого изречения нет
поэтому в его книге.
Впоследствии, почти через четверть века, Бернштейн вспомнил об этом
эпизоде в одной из своих книг, претендующих на обобщение истории
социалистических учений. В ней он писал: «Автору настоящей книги
приписывается сентенция: "Конечная цель— ничто, движение— это все!" Мне,
однако, и в голову не приходило выставлять такое несообразное
утверждение. В действительности же, отвечая в свое время (весной 1898 года) на
упрек, что в статьях моих нигде нет речи о конечной цели социализма, я
заявил: для меня то, что обычно называют "конечной целью социализма",
представляет чрезвычайно малый интерес; цель эта, какова бы она ни была,
для меня ничто, движение — все. Я говорил только о личной
незаинтересованности, и далека была от меня мысль установить тут какой-либо
объективный тезис, притязающий на общеобязательное значение»2. Это
разъяснение Бернштсйна показывает, что ему все еще оставалось непонятным, в каком
смысле марксизм, как разъяснил Энгельс, не признает конечной цели (causa
finalis), отвергая всяческую телеологию и конкретно формулируя задачи
(цели) в рамках исторически определенного периода.
Бернштейн, как указывалось выше, справедливо рассматривает
«Манифест Коммунистической партии» как раннее произведение
основоположников марксизма, которое отличает неоправданное убеждение в том, что
1 Там же. С. 341.
2 Бернштейн Э. Спорные вопросы социализма. Берлин, 1933. С. 251.
427

Часть 2
капитализм сыграл уже свою историческую роль и наступила эпоха
коммунистической революции. Бернштейн справедливо также оспаривает один из
тезисов «Манифеста», что «у пролетариата нет отечества». По этому поводу
он замечает: «Эта фраза могла относиться только к бесправным,
исключенным из общественной жизни рабочим сороковых годов, но теперь, несмотря
на столь усилившееся общение наций между собой, — значение этой фразы
сильно уменьшилось и будет уменьшаться тем быстрее, чем больше
рабочий из пролетария будет превращаться в гражданина»1.
Поскольку книга Бернштейна вышла в свет уже после того, как
составившие ее статьи были подвергнуты основательной критике как в
немецкой, так и зарубежной социалистической печати, он посчитал нужным
ответить на один из главных аргументов своих критиков, которые утверждали,
что свои воззрения он в значительной мере почерпнул у буржуазных
критиков марксизма, в особенности у катедер-социалистов. Бернштейн и не
думает отрицать тот факт, что Брентано, Шульце-Геверниц и другие катедер-
социалисты оказали немалое влияние на его «еретические» воззрения. Он
прямо заявляет: «...я охотно признаюсь, что благодаря Шульце-Геверницу,
равно как и другим экономистам школы Брентано (Херкнер, Зинцхеймер),
я обратил внимание на многие факты, которым раньше вовсе не придавал
значения либо придавал весьма поверхностное значение. Я даже не
стыжусь согласиться в том, что почерпнул кое-что из книги Юлия Вольфа
"Социализм и социалистическое общественное устройство"»2. Это
признание Бернштейн сопровождает принципиальным утверждением:
марксистская теория не должна отгораживаться каменной стеной от так называемой
буржуазной социальной науки. «Как будто бы 9/10 элементов научного
социализма не взяты из сочинений "буржуазных экономистов", как будто
вообще существует партийная наука», — парирует Бернштейн обвинения
своих критиков3. Он вообще не претендует на особенную оригинальность своих
воззрений. Он, скорее, стремится доказать, что сказанное им не было чем-
то неизвестным социал-демократическим лидерам, но они не отваживались
открыто высказать мысли, которые высказал он.
СДПГ, утверждает Бернштейн, фактически уже превратилась в партию
социальных реформ, хотя в теории она по-прежнему выступает как партия
социальной революции. Необходимо покончить с этой двойственностью, ко-
1 Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 257.
2 Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 333.
Бернштейн подчеркивает, что своей книгой он вовсе не претендует на открытие совершенно
неизвестного. «Поэтому значение настоящего труда не в том, что он открывает нечто
доныне неизвестное, а в том, что он признает уже открытое» (С. 47).
3 Бернштейн Э. Исторический материализм. С. 306—307.
428

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
торая отнюдь не способствует возрастанию влияния партии на массы
трудящихся, так же как не способствует увеличению ее сторонников среди
непролетарских слоев трудящихся. И его книга ни в малейшей степени не
претендует на то, чтобы изменить практически-политическую работу СДПГ.
Речь идет лишь о том, чтобы пересмотреть теоретические,
мировоззренческие положения марксизма в соответствии с новым историческим опытом.
Поскольку марксизм, как доказывает Бернштейн, не смог
экономически обосновать социалистический идеал, да и такое обоснование, по
убеждению Бернштейна, в принципе невозможно, необходимо этически
обосновать социализм, выражая тем самым действительное отношение
рабочего класса к ненавистным ему капиталистическим порядкам. Маркс
правильно поступал, доказывая, что капиталистический строй должен быть
заменен социалистическим обществом не просто потому, что капитализм
несправедлив, аморален по отношению к пролетариату, но прежде всего
потому, что он становится препятствием на пути социального, в том числе
и экономического прогресса. Но Маркс категорически отверг нравственное
обоснование социализма, и это было, утверждает Бернштейн, его
заблуждением. «Социал-демократии нужен новый Кант, который направил бы
оружие своей критики против устарелых взглядов, который доказал бы, в чем
кажущийся материализм есть величайшая и потому наиболее сбивающая с
пути идеология, — доказал бы, что презрение к идеалу, признание
материальных факторов всеобъемлющими силами развития есть самообман...»1.
Само собой разумеется, тут же поясняет Бернштейн, что речь идет не о
возвращении к букве того, что писал кенигсбергский философ, но об
основном принципе «критической философии». Бернштейн, правда, не поясняет,
как он понимает сей основной принцип. Да и нет у него достаточно ясного
представления о философии Канта. Его вдохновляет, скорее, неокантианец
Ланге, в котором он видит «удивительное сочетание... честного и
бесстрашного участия в эмансипационных действиях рабочего класса при полном
отсутствии всякого предубеждения в смысле готовности всегда сознаться в
ошибках и признать новые истины»2.
Обращение к Канту, стремление, опираясь на идеи этого мыслителя, как
они излагаются Ланге, Шульце-Геверницем и другими катедер-социалиста-
ми, этически обосновать социализм вызвало, естественно, возмущение
социал-демократических критиков бернштейновского «ревизионизма».
Единственное исключение в этом отношении представлял только Ф. Меринг,
который, осуждая бернштейновскую ревизию марксизма, не видел ничего
«ревизионистского» в его обращении к кантианским идеям. Ссылаясь на
Там же. С. 330.
Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. С. 359.
429

Часть 2
«Манифест Коммунистической партии», он писал: «Маркс требует в качестве
идеального состояния человеческого общества ассоциацию, в которой
свободное развитие отдельной личности является условием свободного развития всех.
Это, по смыслу своему, является совершенно равнозначным главному
положению кантовской этики, на котором так настаивают неокантианцы.
"Поступай так, чтобы пользоваться человечеством как в твоем собственном лице,
так и в лице всякого другого человека всегда лишь как целью, а не
средством". Следовательно, по существу, этика у Канта и Маркса одна и та же»1.
Меринг, конечно, ошибается, приписывая Марксу кантовскую этику. Маркс
отрицательно относился к ней, а приводимая Мерингом фраза из «Манифеста»
является не столько этическим, сколько демократическим и
социалистическим принципом. В этом смысле ссылка на «Комманифест» не вполне уместна.
Ведь в этом программном документе пролетарское сознание, которое
основоположники марксизма считают, в сущности, коммунистическим,
характеризуется следующим образом: «Законы, мораль, религия — все это для него
не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются
буржуазные интересы»2. Это воззрение не имеет ничего общего с кантовской этикой.
Однако Энгельс, несомненно, справедливо указывал на то, что «научный
социализм» опирается не только на идеи Сен-Симона, Фурье и Оуэна, но
также на идеи Канта, Фихте и Гегеля. И Кант, действительно, является одним
из выдающихся предшественников марксизма, а его философия — одним из
теоретических источников этого учения. Не случайно поэтому многие
кантианцы стали социалистами, пусть и не марксистскими социалистами, но
все же социалистическими критиками буржуазного общества. В первую
очередь следует указать на главу Марбургской школы неокантианцев Г. Ко-
гена, который утверждал: «Идея выбора гуманизма как цели преобразуется
в идею социализма благодаря определению каждого индивидуума как
конечной цели, цели в себе»3.
1 Меринг Ф. На страже марксизма. С. 103—104.
2 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 434.
3 Cohen H. Ethik des reinen Willens. Berlin, 1904. S. 304. Коген был отнюдь не
единственным неокантианцем-социалистом. Укажу, прежде всего, на К. Форлендера. Он
безоговорочно утверждает: «...материалистическое понимание истории вполне и всецело,
несмотря на свое наименование, соединимо с критическим идеализмом — в том виде,
представителем которого являемся мы, неокантианцы» (Форлендер К. Кант и Маркс.
Очерки этического социализма. СПб., 1909. С. 17). В другой своей монографии
Форлендер называет кантианцами-социалистами не только Когена, но также Ланге, Штам-
млера, Наторпа, Штаудингера. Он указывает и на то, что кантианцами являются и
такие, по его мнению, марксисты, как Ж. Жорес, К. Шмидт, Л. Вольтман и, конечно,
Бернштейн. Форлендер подчеркивает: «Под многозначным словом социализм я
понимаю этическое мировоззрение» (Форлендер К. Кант и социализм. М, 1906. С. 6).
430

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Среди марксистов, особенно «марксистов-ленинцев», издавна
установилось пренебрежительное, а то и просто враждебное отношение к
социалистам немарксистского толка. Конечно, этот социализм весьма уязвим во
многих отношениях. Но ведь и марксистский социализм, как показал
исторический опыт, с которым не поспоришь, также не выдерживает научной
критики в ряде существеннейших вопросов. Рассматриваемая книга Берн-
штейна, несмотря на свои слабые стороны, а также и заблуждения,
обладает, во всяком случае, тем немаловажным достоинством, что она
уважительно относится ко всем социалистическим учениям, хотя и не согласна с ними
в тех или иных вопросах. Таким образом, она свободна от каких бы то ни
было следов идеологического изоляционизма и сектантства.
Разумеется, этого достоинства, как мы увидим дальше, не заметили ее
ортодоксальные критики. Вернее, они увидели в этом достоинстве не силу, а
слабость, а главное — наиболее отчетливое выражение
оппортунистического отречения от марксизма, и только.
3. Поход против Бернгитейна. Выступления
Г.В. Плеханова и Р. Люксембург. Осуждение
бернгитейновского «ревизионизма» на конгрессах
СДПГ. Критика бернштейнианства К. Каутским
Первыми критиками «ревизионистских» воззрений Бернштейна были не
немецкие социал-демократы, а русский марксист Г.В. Плеханов и лидер
польских социал-демократов Р. Люксембург. Уже в июле 1898 г. в «Die Neue
Zeit» появилась плехановская статья «Бернштейн и материализм». Посылая
статью К. Каутскому, Плеханов писал: «Если Бернштейн прав в своих
критических попытках, то можно задать вопрос: что же останется от
философских и социалистических воззрений наших учителей? Что останется от
социализма? И поистине пришлось бы ответить: немногое! Или вернее, решительно
ничего!»1. Предметом критики Плеханова является опубликованная в этом же
журнале статья Бернштейна «Реалистический и идеалистический момент в
социализме». Плеханов обрушивается на бернштейновское увлечение Кантом,
о котором «ревизионист» имел, увы, довольно смутное представление. Но и
Плеханов, как видно из его статьи, далек от правильного понимания
идеалистической философии Канта и ее отношения к материализму.
Плеханов обстоятельно цитирует Гольбаха, Гельвеция, Ламеттри, Робинэ,
которые утверждают, что нам неизвестна сущность материи, сущность души
человека и животных. Нельзя не признать, что эти материалисты просто
Литературное наследие Г.В. Плеханова. Сб. V. М, 1938. С. 261.
431

Часть 2
констатируют состояние науки своего времени. Правда, они идут, пожалуй,
и дальше, высказываясь в том смысле, что познание сущности материи и
психики, по-видимому, превосходит человеческие способности. Однако при
этом они признают, что свойства и материи и психики вполне доступны
познанию.
Ссылаясь на высказывания названных материалистов, Плеханов на
полном серьезе заявляет: «Разве это не сказано совсем в смысле Канта?»1. Сей
риторический вопрос свидетельствует о том, что Плеханов неправильно
понимает и французских материалистов, и Канта, согласно учению которого
«вещи в себе» абсолютно непознаваемы, трансцендентны (т.е. существуют
по ту сторону пространства и времени) и, строго говоря, не есть вещи
(последние суть явления) и представляют собой лишь «нечто» (Etwas),
воздействующее на человеческую чувственность. Что же касается материи и
психики человека, то они, по учению Канта, вполне познаваемы, так как
они суть не что иное, как явления, познание которых не ограничено (за
исключением эмпирических обстоятельств) какими-либо пределами.
Плеханов же пытается убедить читателя в том, что учение о непознаваемых
«вещах в себе» развивали уже французские материалисты. Следовательно, если
Бернштейн действительно увлечен этим учением, то ему незачем
обращаться к Канту, поскольку его интеллектуальные запросы вполне могут
удовлетворить эти материалисты. Но Бернштейна, как видно из его статьи,
критикуемой Плехановым, нисколько не интересовали кантовские «вещи в себе»,
о которых он даже не упоминает (почему этого не заметил Плеханов, не
берусь судить). Бернштейн, вообще говоря, находился под влиянием не Канта,
а неокантианцев, которые истолковывали «вещи в себе» не как
трансцендентную реальность, а всего лишь как «пограничное понятие», т.е. не более
чем мысленную конструкцию. Его привлекало лишь этическое учение
Канта, согласно которому каждый человек должен быть рассматриваем не
как средство, а как цель. Человек, по Канту, есть цель в себе, как писал
цитировавшийся выше Г. Коген, видевший в этом основоположении этики
Канта смысл социализма. Бернштейна в философии Канта привлекало
также положение о том, что свобода есть изначальная сущность человека. И
социализм представлялся ему таким общественным строем, в котором будет
полностью реализована эта порабощаемая и угнетаемая капитализмом
человеческая сущность. Но обо всем этом, т.е. о самом главном бернштейнов-
ском «кантианстве» в плехановской критике «ревизионизма» не сказано ни
слова.
Второе выступление Плеханова летом 1898 г.— его лекция «О мнимом
кризисе марксизма» — представляет собой критику «кантианства» Берн-
Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. М., 1956. Т. II. С. 350.
432

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
штейна и К. Шмидта, который призывал социал-демократов обратиться к
Канту с целью этического обоснования социализма гораздо раньше Бернш-
тейна, что последний неоднократно признавал не без признательности. В
этой статье Плеханов вновь приводит цитаты из Гольбаха, Гельвеция, Ла-
меттри, о которых уже шла речь в рассмотренной выше статье. И вывод из
этого сравнения воззрений французских материалистов и Канта носит
аналогичный характер. Касаясь учения Канта о «вещах в себе», Плеханов пишет:
«Все, что в нем есть верного, уже было высказано французскими
материалистами д о Канта: сущность материи для нас непонятна (incomprehensible),
мы постигаем ее только сообразно ее воздействию на нас»1. Но Кант ничего
подобного не утверждал, как уже было сказано выше. Естественно
возникает вопрос: изучал ли Плеханов философию Канта? Мне представляется,
что человек, прочитав «Критику чистого разума», не мог бы прийти к
заключению о тождестве взглядов Канта и французских материалистов по
вопросу о «вещах в себе», материи и т.д.
В этой же статье Плеханов кратко опровергает бернштейновскую
критику материалистического понимания истории, не входя, впрочем, в
конкретный анализ аргументов «ревизиониста». Правда, в 1898 г. у Плеханова еще
не было для этого достаточного материала в опубликованных Бернштейном
статьях. Вывод Плеханова очевиден уже из названия статьи. Никакого
кризиса марксизма нет.
Третья статья Плеханова против «ревизионистских» воззрений Бернштейна
написана уже после Штутгартского конгресса СДПГ, на котором Каутский
и другие лидеры партии впервые подвергли критике бернштейнианство.
Каутский, заключая свое критическое выступление, сказал, по-видимому,
1 Там же. С. 340. Несостоятельность этого вывода бросается в глаза, так как на
следующей странице Плеханов фактически противопоставляет материализм философии
Канта. Он пишет: «"Непознаваемое" Канта оставляет широко открытую дверь
мистицизму. В моей немецкой книге "Beiträge zur Geschichte des Materialismus" я показал, что
это "непознаваемое" не что иное, как бог, схоластический бог. Наоборот, материя,
постигаемая нами сообразно ее воздействию на нас, совершенно исключает всякое
теологическое толкование. Это — революционное понятие, и оно потому не нравится
буржуазии, которая предпочитает, и весьма предпочитает, агностицизм Канта и наших
современных кантианцев» (С. 340). Это положение не может не вызвать недоумения.
Значит, учение Канта о «вещах в себе» не имеет ничего общего с французским
материализмом? Второй вопрос: разве французский материализм и другие
материалистические учения не только XVIII, но и XVII в. не были, выражаясь по-марксистски,
буржуазными? И третий вопрос: разве все материалисты были атеистами? Разве такие
выдающиеся материалисты, как Д. Локк, Толанд, Пристли, да и Спиноза, материализм
которого Плеханов в этой статье считает «марксистским» (т.е. марксистский
материализм объявляется спинозизмом), не были, разумеется, каждый по-своему, верующими в
Бога материалистами?
433

Часть 2
желая смягчить свои обвинения: «Бернштейн не обескуражил нас, но
заставил нас размышлять, будем ему за это благодарны». Эта фраза как раз и
возмутила Плеханова, а также послужила непосредственной причиной
подготовки новой статьи, полемически озаглавленной: «За что нам его
благодарить?» Статья была опубликована буквально через месяц после
Штутгартского конгресса СДПГ в «Sächsische Arbeiterzeitung». В ней Плеханов
утверждает, что Бернштейн заслуживает не благодарности, а исключения из
партии. Он подчеркивает, что в бернштейновских воззрениях «нет ничего,
абсолютно ничего, что нам не было уже сказано бесчисленное множество
раз нашими противниками из буржуазного лагеря»1. По убеждению
Плеханова, буржуазные критики марксизма, именно потому, что они буржуазные,
не могут высказать чего-либо стоящего внимания марксистов. А тот факт,
что Бернштейн внял буржуазным аргументам, — свидетельство его
измены марксизму и делу рабочего класса. Поэтому нельзя ограничиваться
критикой Бернштейна. Дискуссия плодотворна лишь между
единомышленниками. Бернштейн же противник революционной социал-демократии. И
Плеханов предупреждает: «...сейчас речь идет вот о чем: кому кем быть
похороненным: социал-демократии Бернштейном или Бернштейну социал-
демократией?»2. В свете последующей истории социал-демократии, да и
исторической судьбы марксизма в целом, это заявление Плеханова выступает
поистине пророчески, ибо та социал-демократия, которую подверг критике
Бернштейн, действительно была похоронена его критикой, так же как и
социально-экономическим развитием буржуазного общества.
В ответ на рассуждения Бернштейна о том, что кризисы перепроизводства
становятся не столь острыми как прежде, что развитие международных средств
сообщения и обмена делает их более слабыми, а, возможно, в недалеком
будущем даже менее вероятными, Плеханов возражает: «Я думаю, что для Вас
грядущая победа пролетариата не связана непременно с острым и
всеобщим хозяйственным кризисом»3. Плеханов же, напротив, убежден в том, что
развитие капитализма закономерно ведет к обострению кризисов
перепроизводства, которые он неправомерно истолковывает как свидетельства кризиса
всей капиталистической системы, из чего следует вывод, что экономическая
основа социалистической революции в наиболее развитых капиталистических
странах уже налицо. Короче говоря, Плеханов противопоставляет
Бернштейну положения Энгельса, неоднократно высказывавшиеся им в 80—90-х годах.
В 1899 г. Плеханов выступает со статьей «Cant против Канта или
духовное завещание г. Бернштейна», посвященной уже выпущенной Бернштейном
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. II. С. 363.
2 Там же. С. 373.
3 Там же. С. 371.
434

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии». Английское
слово «Cant» обозначает монотонное религиозное пение пуритан. Но в
более широком смысле это слово может быть переведено и как
«бессмыслица», а также «лицемерие». Поэтому не совсем понятное рядовому читателю
название плехановской статьи можно озаглавить и так: «Лицемерие против
Канта...». В этой статье Плеханов, прежде всего, изобличает бернштейнов-
ское утверждение, что диалектика сыграла предательскую роль в развитии
учения основоположников марксизма, став причиной их заблуждений.
Опровергая это утверждение, он разъясняет значение марксистской диалектики
для научного познания. С точки зрения Плеханова, отрицание Бернштейном
диалектики вызвано «его нежеланием пугать ту же буржуазию "ужасами
насильственной революции"». Однако Бернштейн, разъясняет Плеханов,
упрощенно представляет себе революционное насилие. «Великий общественный
вопрос нашего времени, вопрос об уничтожении эксплуатации человека
человеком может быть решен, — как решались великие вопросы прежнего
времени, — только силой. Правда, сила еще не значит насилие:
насилие есть лишь одна из форм проявления силы. Но
выбор той формы, в которой пролетариату придется проявлять свою
революционную силу, зависит не от его доброй воли, а от
обстоятельств»1.
Бернштейн утверждал, что марксистское положение о необходимости (и
даже неизбежности) пролетарской революции основывается на
сформулированном Гегелем законе превращения количественных, постепенных
изменений в качественные, скачкообразные изменения. На этом-де законе
основывается и убеждение Маркса и Энгельса в том, что социалистическая
революция — дело ближайшего будущего. Основоположники марксизма
преувеличивали темпы исторического развития. Плеханов в известной мере
согласен с таким выводом, но указывает, что он никоим образом не связан с
диалектикой. Ведь Лассаль был последовательным сторонником гегелевской
диалектики, но тем не менее утверждал, что для устранения
капиталистической собственности понадобится от 100 до 200 лет. Значит, дело тут не в
диалектике, тем более что гегелевский закон перехода количественных
изменений в качественные характеризует процессы, которые имеют
обратимый характер.
Плеханов очень коротко останавливается на тезисе Бернштейна о том,
что концентрация и централизация капитала не сопровождается
уменьшением числа мелких и средних собственников. Так же бегло говорится в статье
об утверждении Бернштейна, что накопление капитала, капиталистический
прогресс вовсе не влечет за собой прогрессирующего обнищания пролета-
Там же. С. 303—304.
435

Часть 2
риата. Даже увеличение заработной платы наемных рабочих, если
учитывать инфляцию и ряд других факторов, нисколько не опровергает как
абсолютного, так и относительного обнищания пролетариата, полагает
Плеханов. «Если бы г. Бернштейну удалось доказать противное, то надо было бы
признать, что он нанес марксизму смертельный удар», — заявляет, пожалуй,
несколько опрометчиво Плеханов1.
Плеханов вновь ставит вопрос: почему Бернштейна не исключают из
СДПГ? Руководители партии утверждают, что нельзя исключать из ее рядов
за взгляды, высказываемые тем или иным членом партии. Плеханов
возражает: свобода мнений должна дополняться свободой взаимного
расхождения членов партии. Следовательно, партия вполне вправе исключить из своих
рядов тех ее членов, которые расходятся с ее программными положениями.
Причина того, что Бернштейн остается членом партии, с которой он
расходится в основных мировоззренческих вопросах, совершенно иная. «Главная
же причина заключается в том, что его новые взгляды разделяются
довольно значительным числом других социал-демократов. По причинам, о
которых мы не можем распространяться в этой статье, оппортунизм
приобрел много сторонников в рядах социал-демократов разных стран»2. Между
тем, анализ этого явления мог бы привести этого выдающегося, но
ортодоксального и во многом склонного к догматизму марксиста к пониманию того,
что так называемый оппортунизм отличается более реалистическим
пониманием хода развития капитализма, чем марксистская ортодоксия, вещаю-
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. II. С. 395.
2 Там же. С. 401. В одной из лекций, прочитанных Плехановым в Берне, он
утверждал: «Во всей Европе, от Казани до Лондона и от Палермо до Архангельска,
происходило тогда т.н. ревизионистское движение, цель которого, как это показывает
само название,— в пересмотре основных положений Маркса... Пересмотр... имел то
главное отличительное свойство, что он во многих и многих отношениях подрывал,
ослаблял теоретические позиции социал-демократической партии в ее борьбе с
буржуазными партиями и сближал эту партию с ними... У нас в России, где бернштейниан-
ство раньше апостазии г. Бернштейна, ревизионизм свирепствовал в легальной
марксистской литературе, прокладывая путь для проникновения идей Бернштейна в русскую
социал-демократию» (Группа «Освобождение труда». Сб. VI. М., 1934. С. 45—46).
Констатируя факты, Плеханов, однако, не объясняет причин столь значительного
распространения «ревизионизма». По-видимому, он более склонен объяснять эти причины
психологически. Так, в работе «Критика наших критиков» он утверждает: «...люди,
боящиеся революционного движения пролетариата, всегда были и всегда будут склонны
думать, что постепенное улучшение быта рабочего класса способно предотвратить
опасность и избавить общество от бурных потрясений» (Плеханов Г.В. Избр. филос.
произв. Т. II. С. 547). С этим объяснением социального процесса, который неразрывно
связан с социально-экономическими условиями, с одной стороны, и научным
исследованием — с другой, конечно, невозможно согласиться.
436

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
щая о неотвратимом приближении окончательного краха капиталистической
системы.
Плеханов критикует Бернштейна также и за то, что он считает
необходимым для обоснования социализма обращение к философии Канта.
Правильно указывая, что философия Канта несовместима с
материалистическим пониманием истории, он, однако, как я уже подчеркивал выше,
фактически обходит молчанием вопрос об этическом обосновании
социализма, т.е. собственно один из основных тезисов не только Бернштейна, но
и К. Шмидта, а также других представителей «ревизионизма».
Полемика Плеханова против Бернштейна вообще относится
преимущественно, вернее даже главным образом, к философским воззрениям
последнего. Это в особенности важно подчеркнуть, так как суть
«ревизионизма» Бернштейна меньше всего сводится к ревизии философии марксизма.
Предметом ревизии, как вполне очевидно из предшествующего изложения,
является социально-политическая теория марксизма, о которой
Плеханов, критикуя Бернштейна, говорит очень мало. Как свидетельствует его
переписка с Л.И. Аксельрод, в которой обсуждаются планы статей против
Бернштейна, речь в ней идет исключительно о философских вопросах. Между
тем и сам Плеханов, цитируя Бернштейна, подтверждает тот факт, что
философская тематика занимает в книге Бернштейна незначительное место.
«Профан в области теории познания, — говорит г. Бернштейн, — я не
претендую на то, чтобы внести по данному вопросу нечто большее, чем мысли
профана. Напротив, я обязан своим непосредственным увлечением Кантом
одной статье Конрада Шмидта в научном приложении к "Vorwärts"»1. Но если
это так, если в программе СДПГ ни слова не говорится о философии
марксизма, к чему в таком случае сосредоточивать свою критику именно на
философских воззрениях Бернштейна? Плеханов не объясняет, почему он
занялся именно этими, т.е. второстепенными в «ревизионизме», вопросами.
Итак, важнейшее содержание бернштейновского «ревизионизма» почти не
затрагивалось плехановской критикой. Тем не менее не следует обходить
молчанием отдельные замечания Плеханова по этой части. Так, он
возражает против положения Бернштейна, что прогрессирующего обнищания
рабочего класса, о котором говорил Маркс, в действительности нет. По этому
вопросу Плеханов, не приводя каких-либо статистических данных,
ограничивается лишь заявлением: «...в экономическом отношении
расстояние между пролетариатом и буржуазией увеличилось, рабочий класс
сделался относительно беднее, потому что его доля в национальном
богатстве относительно уменьшилась»2.
1 Там же. С. 345.
2 Там же. С. 583.
437

Часть 2
Бернштейн утверждал, и не без основания, что письма Энгельса об
историческом материализме в известной степени пересматривают, смягчают
исходные положения этой теории. Плеханов, не входя в рассмотрение этого
вопроса по существу, и здесь ограничивается простым категорическим
заявлением: «...уже с самого начала своей деятельности основатели научного
социализма выражали совершенно тот же взгляд на взаимное отношение
различных "факторов" исторического развития, какой мы встречаем в
выписках, делаемых г. Бернштейном из писем Энгельса, писанных в
девяностых годах»1. Это утверждение Плеханова тем более непонятно, что он сам,
так сказать молчком, подверг ревизии основы исторического материализма.
Ведь именно он доказывал, что производительные силы обусловлены
географической средой, что отношения между экономическим базисом
и надстройкой опосредованы исторически складывающейся психологи-
е й людей, что одним из определяющих факторов исторического развития
является также раса, которую никак не отнесешь ни к базису, ни к
надстройке. Исследования Плеханова по истории искусства путем конкретной
характеристики происхождения и развития этого процесса опровергают то
одностороннее, пожалуй, даже упрощенное представление о развитии
духовных процессов, которое столь характерно для такого труда
основоположников марксизма, как «Немецкая идеология».
Бернштейн отверг положения «Комманифеста» о необходимости
диктатуры пролетариата и насильственной революции. Плеханов и здесь
подвергает его критике. Однако, несмотря на отрицание этих, по существу,
центральных положений бернштейнианства, он все же вынужден признать,
что «к концу своей жизни Энгельс значительно (курсив мой — Т. О.)
изменил свой взгляд на роль открытых восстаний в освободительной
борьбе пролетариата. Между тем как в эпоху опубликования "Манифеста" он
и Маркс считали открытое восстание неизбежным условием победы
рабочего класса, Энгельс к концу своей жизни признал, что при известных
обстоятельствах легальный путь тоже может привести к победе, а на
восстание стал смотреть, как на такой способ действий, который при
современной технике военного дела сулит социалистам не победу, а жестокое
поражение, и не перестанет сулить его до тех пор, пока сама армия не
проникнется социалистическим духом»2. Это, несомненно, важное
положение, характеризующее эволюцию марксизма, Плеханов отказывается
как-либо связать с бернштейновским «ревизионизмом», хотя и
невооруженным взглядом видно, что Бернштейн во многом исходил из этих
выводов Энгельса.
1 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. II. С. 499.
2 Там же. С. 502.
438

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Итак, плехановская критика бернштейновского «ревизионизма», в
сущности, неудовлетворительна, ибо она развертывается не в главном, а в
побочном направлении, которому другие критики бернштейнианства (К. Каутский,
Р. Люксембург, А. Бебель) не придавали (и справедливо не придавали)
существенного значения. И в этом, возможно, заключается психологическая
причина того, почему такой, несомненно, выдающийся марксистский
теоретик, каким был Плеханов, избрал этот побочный путь критики: он хотел, я
полагаю, заполнить пробел, т.е. разоблачить те стороны воззрений Берн-
штейна, которых не касались западноевропейские лидеры социал-демократии.
Плеханову, конечно, было хорошо известно, как и за что критиковали
«ревизионизм» Бернштейна на Штутгартском, Ганноверском и других партайтагах.
Его не удовлетворяло то, что эта критика бернштейнианства игнорировала его
философские воззрения, в частности, его отрицательное отношение к
материализму и к материалистическому пониманию истории. Он, очевидно, не
сознавал, что это игнорирование бернштейновского заигрывания с
кантианством было не только сознательным, но и политически целесообразным, так
как задача противников бернштейнианства состояла в том, чтобы
дискредитировать его оппозиционную политическую систему воззрений.
Почему этого не постиг Плеханов? Вероятнее всего просто потому, что его
интеллектуальные интересы были связаны, прежде всего, с философией
марксизма. Но почему Ленин, которого меньше всего интересовали
философские вопросы, весьма высоко оценил эту плехановскую, в известном
смысле академическую, критику «ревизионизма» Бернштейна? Ведь именно
Ленин утверждал, что «единственным марксистом в международной
социал-демократии, давшим критику тех невероятных пошлостей, которые
наговорили здесь ревизионисты, с точки зрения последовательного
диалектического материализма, был Плеханов»1. Я полагаю, что причины этой высокой
оценки носят в значительной мере тактически-политический характер. Ведь
тот же Ленин критиковал Плеханова как непоследовательного
диалектического материалиста в своем «Материализме и эмпириокритицизме».
Здесь же Плеханов именуется последовательным диалектическим
материалистом. Нет оснований считать, что Ленин пересмотрел свои оценки
философских воззрений Плеханова, данных в его единственной,
посвященным философским вопросам книге. Суть дела, повторяю, надо искать в
конъюнктурной установке.
Неудовлетворительность плехановской критики бернштейнианства не
должна, конечно, умалять общей оценки Плеханова — единственного
выдающегося русского теоретика-марксиста. В то время как Ленин, осуждая
позицию Плеханова в период революции 1905 г., писал, что «он проявил... такой
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 5.
439

Часть 2
оппортунизм, который повредил русским с.-д. рабочим во сто крат больше,
чем оппортунизм Бернштейна — немецким»1, современный исследователь
истории марксизма А. Валицкий справедливо утверждает: «Сильная сторона
мысли Плеханова состояла в его глубоком, почти пророческом понимании
опасностей для дела построения социализма в отсталой стране, где никогда
не было политической демократии и где сама идея социализма может быть
легко искажена»2.
В отличие от Ленина, который начиная с первых своих статей уже
«планировал», если можно так выразиться, захват власти
социал-демократической партией, именовавшейся им партией пролетариата, несмотря на то, что
пролетарии составляли в ней меньшинство по сравнению с интеллигентами,
которых Ленин презирал, Плеханов в полной мере учитывал указание Маркса
насчет пагубности преждевременной пролетарской революции*.
Основательную характеристику идейной позиции Плеханова,
боровшегося как против ревизионизма справа (Бернштейн), так и против
ревизионизма слева (Ленин), дает С.Х. Бэрон: «В борьбе против двух крупнейших
идеологических уклонов своего времени — ревизионизма Эдуарда Бернштейна
и большевизма Ленина — Плеханов более всех остальных сторонников
ортодоксального марксизма проявил настойчивость и непреклонность. Ирония,
однако, состояла в том, что его кампания против ревизионизма
(Бернштейна — Т. О.) во многом способствовала подъему большевизма, но затем, когда
Плеханов обратил огонь критики на большевиков, он сам незаметно скатил-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 14. С. 226—-227.
2 Валицкий А. Русский социализм и народничество // История марксизма (перевод с
итальянского). Т. 2. Вып. 1. С. 381.
* В период первой русской революции Плеханов, осуждая большевистскую тактику,
нацеленную на превращение буржуазно-демократической революции в революцию
социалистическую, писал: «связывать в одно два таких различных дела, как низвержение
абсолютизма и социалистическая революция, вести революционную борьбу с расчетом
на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества,
значит отдал ять наступление и того и дру го го» {Плеханов Г. В. Соч. Т. II.
М., 1924. С. 86). Насчет отдаления того и другого Плеханов ошибся. Ленину и его партии
удалось низвергнуть и абсолютизм и капиталистический строй в России. Но
оправдалось другое предвидение Плеханова: такого рода социалистическая революция
установила репрессивный тоталитарный режим, не имевший ничего общего с народовластием.
Об этом красноречиво пишет бывший член политбюро КПСС А.Н. Яковлев,
характеризующий большевизм как экстремистскую, антипатриотическую группировку, которая,
захватив власть, «предала идеи свободы, равенства и братства, начертанные на народных
знаменах, организовала гражданскую войну, объявила войну собственному народу,
установила в стране репрессивный режим моновласти, моноидеологии и
монособственности, что привело к отсталости, нищете и унижению народа» {Яковлев А.Н. К
социальной демократии. М., 1998. С. 56).
440

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ся к ревизионизму». С последней фразой насчет незаметно поддавшегося
ревизионизму Плеханова нельзя согласиться. Ведь следующая фраза Бэрона
противоречит этому его утверждению. «Судьба Плеханова во многом
помогает понять, почему ортодоксальный марксизм оказался непригодным ни для
западных стран с их меняющимся обществом, ни для таких слаборазвитых
стран, какой была Россия в двадцатом веке»1. Трагедия Плеханова, конечно,
заключается в том, что он остался ортодоксальным марксистом, не
понял оправданности предпринятой Бернштейном ревизии марксизма. Но это
не только его личная трагедия, ибо то же относится и ко всем
ортодоксальным критикам бернштейнианства.
Р. Люксембург в противоположность Плеханову подвергла критике
основные, т.е. социально-политические утверждения Бернштейна. В
опубликованной ею в 1899 г. работе она характеризует бернштейнианство следующим
образом: «Практически вся эта теория сводится только к совету отказаться
от социального переворота — конечной цели социал-демократии — и
превратить социальные реформы из средства классовой борьбы в ее ц е л ь. Сам
Бернштейн наиболее удачно и ясно формулировал свои взгляды следующей
фразой: «Конечная цель, какова бы она ни была, для меня ничто, движение
же — все»2. И для Р. Люксембург, как и для других критиков
бернштейнианства, почему-то осталось неизвестным уже неоднократно упоминавшееся
интервью Энгельса газете «Фигаро», в котором совершенно
недвусмысленно было сказано, что социал-демократия ориентируется на социальный
прогресс, а вовсе не исходит из представления о конечной цели рабочего
движения. С точки зрения Люксембург, бернштейновская ревизия марксизма есть
отражение (возможно, бессознательное) стремления мелкобуржуазных
элементов в составе СДПГ обеспечить свое преобладание в партии, изменив
соответствующим образом ее тактику и преследуемую ею цель.
Неудивительно поэтому, указывает Люксембург, что свою ревизию марксизма
Бернштейн начал с отрицания уже недалекого краха капиталистического строя,
отрицания необходимости пролетарской революции. По Бернштейну,
деятельность социал-демократической партии, поясняет этот тезис Люксембург,
«должна быть направлена не на захват политической власти в государстве,
а на улучшение положения рабочего класса и на введение социализма не
путем социальной и политической революции, а путем постепенного
расширения общественного контроля и постепенного проведения
кооперативного принципа»3. Само собой разумеется, что Р. Люксембург считает такую
политическую установку оппортунистической. Она полностью разделяет
1 Бэрон С.Х. Г.В. Плеханов— основоположник русского марксизма. СПб., 1998. С. 16.
2 Люксембург Р. Реформа или переворот. Киев, 1906. С. 6.
3 Там же. С. 8.
441

Часть 2
основные положения «Манифеста Коммунистической партии»; эволюция
воззрений основоположников марксизма по вопросу о путях перехода от
капитализма к посткапиталистическому обществу остается как бы вне поля ее
видения.
Бернштейн утверждал, что капиталистическая система
приспосабливается к изменяющимся объективным условиям и благодаря этому сохраняет
свою жизнеспособность. Основными средствами ее приспособления
являются, по его убеждению, акционерные общества, привлекающие средства
не только капиталистов, но и трудящихся, которые получают, таким
образом, дополнительный доход, картелирование, широкое распространение
кредита. Р. Люксембург, напротив, полагает, что эти средства нисколько не
устраняют перепроизводства товаров — основной причины кризисов, но еще
более усугубляют последние. Но как добросовестный исследователь она все-
таки задается вопросом: «Каким же образом могло случиться, что мы в
течение двух десятилетий не пережили общих промышленных кризисов?»1.
Указывая на кризисы 1825, 1836, 1847 гг., Р. Люксембург отмечает, что в
прошлом кризисы происходили примерно каждые десять лет, и приходит к
выводу, что это характеризовало ранний капитализм. В настоящее время
западноевропейские страны вступили, по ее мнению, в период зрелого
капитализма; кризисы происходят не так часто, как в прошлом, но они
глубже, острее, все более потрясают экономическую основу капитализма. Это
значит, утверждает она, что «мы неудержимо приближаемся к началу конца,
к периоду конечных кризисов капитализма»2. Этот тезис Р. Люксембург
противопоставляет утверждениям Бернштейна о смягчении экономических
кризисов, благодаря уменьшению анархии производства, вследствие
возникновения промышленных корпораций, трестов, картелей, которые в
значительной мере планируют выпуск товаров и предусматривают пути их продажи
как внутри страны, так и за ее пределами. Это убеждение Бернштейна
вызывает решительный отпор, так как Р. Люксембург считает, что анархия
производства непрерывно усиливается по мере развития капитализма, и это
больше, чем что-либо другое, подрывает основы этого строя.
Социал-демократия, подчеркивала она, черпает свою уверенность в предстоящей победе
рабочего дела «прежде всего в усиливающейся анархии
капиталистического хозяйства, которая влечет его неизбежно к гибели...»3. Этот же тезис
повторяется на следующей странице: «С точки зрения научного социализма
историческая необходимость социалистического переворота выражается,
прежде всего, в возрастающей анархии капиталистической системы, кото-
1 Люксембург Р. Реформа или переворот. С. 18.
2 Там же. С. 21.
3 Там же. С. 9.
442

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
рая толкает капитализм в безвыходный тупик»1. Крах капиталистической
экономики, утверждает Р. Люксембург, ускорит также сужение рынка сбыта
товаров, что вынуждает капиталистов сокращать производство и, значит,
умножает армию безработных, которые в силу своего положения все более
осознают необходимость уничтожения порабощающей их социальной
системы. Вместе с тем Р. Люксембург выдвигает на первый план объективную
закономерность, значение которой превосходит роль субъективного фактора,
так как она, действуя независимо от сознания и воли людей, фактически
определяет их волю и сознание. «Социал-демократия не связывает своей
конечной цели ни с насильственной победой меньшинства, ни с численным
превосходством большинства; она исходит из экономической
необходимости и понимания этой необходимости, которая ведет к уничтожению
капитализма народной массой и которая, прежде всего, выражается в
капиталистической анархии»2.
Р. Люксембург, как нетрудно понять, не является экономистом и не видит
поэтому (возможно, не только поэтому), что развитие капитализма, в
особенности обобществление средств производства крупнейшими
корпорациями, акционерными обществами, закономерно ставит преграды анархии
производства, все более усмиряя ее посредством планирования не только
производства, но и сбыта. Ее представления об анархии капиталистического
производства воспроизводят устаревшие экономические воззрения, которые
были пересмотрены Энгельсом в 90-х годах, что, очевидно, не дошло до
Люксембург.
Бернштейн, прослеживая развитие капитализма, утверждает, что природа
буржуазного государства изменяется благодаря демократии, завоевывающей
все новые и новые позиции. Происходит «развитие государства в общество».
Изобличая этот взгляд как оппортунистическую лакировку
капиталистической действительности, Р. Люксембург утверждает, что Бернштейн, так же
как и К. Шмидт, «исходит в своей тактике не из дальнейшего развития и
обострения капиталистических противоречий, а из притупления их»3.
1 Там же. С. 10.
2 Там же. С. 54.
3 Там же. С. 44. Возражая против бернштейновского понимания демократии, Р.
Люксембург замечает: «...непрерывный подъем демократии, который Бернштейну и всему
буржуазному либерализму представляется великим основным законом человечества или,
по меньшей мере, современной истории, оказывается при ближайшем рассмотрении
призраком» (С. 68). Р. Люксембург полагает, что в ходе развития капитализма
демократия все более подавляется политическим господством буржуазии, которой гражданские
права и свободы были нужны лишь в борьбе против феодализма. Отсюда следуют, по
ее мнению, два вывода: во-первых, «демократические учреждения в значительной
степени уже сыграли свою роль в развитии буржуазного общества» (С. 69). И, во-вторых,
443

Часть 2
Бернштейн придавал первостепенное значение профсоюзному, наиболее
массовому движению рабочего класса, полагая, что в нем в первую очередь
находит свое впечатляющее выражение классовая борьба труда против
капитала. В этом, по-видимому, сказывались и впечатления, вынесенные из
более чем десятилетнего пребывания в Англии. Что же касается Р.
Люксембург, то она явно недооценивала эту форму классовой борьбы наемных
рабочих, ибо не видела в ней революционных устремлений. Этим,
очевидно, объясняется ее утверждение: «...мы идем навстречу временам упадка
профессионального движения, а не сильного его подъема»1. Это ошибочное
убеждение усиливается еще одним утверждением, пожалуй, даже более
ошибочным: «...профессиональная борьба в двух главных своих функциях
превращается в силу объективных условий в сизифов труд»2. Следует,
конечно, иметь в виду, что эта недооценка значения профсоюзного движения
была присуща всем социал-демократам, что находило свое отражение в
программах с.-д. партий. Если почитать Эйзенахскую, Готскую, Эрфуртскую
и другие программы СДПГ, то в этом сразу же убедишься. Однако и
основоположники марксизма также недооценивали профсоюзное движение,
как это видно из «Манифеста Коммунистической партии» и других
документов, имеющих программное значение. Причины этой недооценки ясны
сами собой. Маркс и Энгельс, а вслед за ними и социал-демократические
партии последней трети XIX в. исходили из того, что капиталистическая
система находится, буквально, накануне своего окончательного краха. Такое
убеждение, оказавшееся, конечно, несостоятельным, не могло мириться с
тем, что профсоюзное движение носило ясно выраженный
нереволюционный характер. Достаточно вспомнить ту характеристику английских тред-
юнионов, которую Энгельс дает в письмах Зорге.
В цитируемой работе Р. Люксембург далеко не все ее возражения Берн-
штейну оказываются заблуждениями. Несомненный интерес представляют
«...тот факт, что буржуазный либерализм скончался от страха перед развивающимся
рабочим движением и его конечными целями, доказывает, что именно теперь
единственной опорой демократии может быть только социалистическое рабочее
движение» (С. 71). Р. Люксембург явно недооценивает уровень демократизации в
западноевропейских капиталистических странах, благодаря которому социал-демократические
партии пользуются легальным статусом, несмотря на то, что ведут борьбу против
капитализма. Разумеется, этот сравнительно высокий уровень демократизации
общественной жизни при капитализме был в значительной мере достигнут благодаря классовой
борьбе пролетариата. Выходит, таким образом, что, принижая демократические порядки
в буржуазных странах, Р. Люксембург тем самым недооценивает и роль рабочего
движения.
1 Люксембург Р. Реформа или переворот. С. 28.
2 Там же. С. 63.
444

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ее высказывания о роли малых предприятий в деле капиталистического
прогресса.
В отличие от общепринятой марксистской точки зрения, согласно
которой малые предприятия подавляются крупными, как не выдерживающие
конкуренции, вследствие чего количество малых предприятий в ходе развития
капитализма все более уменьшается, Р. Люксембург указывает на
выдающуюся роль этих предприятий в обеспечении научно-технического прогресса.
«В общем ходе капиталистического развития именно мелкие предприятия
играют роль факторов технической революции...»1. Это правильное
замечание вполне объясняет тот факт, что в ходе капиталистического развития
количество малых предприятий отнюдь не уменьшается, а напротив
увеличивается. Само собой разумеется, что эти предприятия качественно
отличны от тех, которые существовали до промышленной революции.
Р. Люксембург, как и другие критики Бернштейна, обвиняет его в том, что
он эклектически сочетает в своих воззрениях, с одной стороны, учение
Маркса, а с другой— концепции Прудона, А. Ланге, Канта, Геркнера, Шульце-
Геверница, Ф. Оппенгейма, Лассаля, Ю. Вольфа,— «...все они внесли свою
лепту в систему Бернштейна, у всех он чему-нибудь поучился»2.
Как и другие критики бернштейновского «ревизионизма», эта
ортодоксальная марксистка недооценивает смысл и значение «ревизионизма», как
социального феномена, в особенности его роль в развитии
социал-демократии XX в. «Теория Бернштейна, — пишет она, — была п е р в о й, но в то же
время и последней попыткой дать оппортунизму теоретическое
обоснование. Мы говорим последней потому, что в системе Бернштейна
оппортунизм зашел так далеко и с отрицательной стороны, в смысле отречения от
научного социализма, и с положительной стороны, в смысле
беспорядочного соединения всевозможного теоретического сумбура, — что дальше идти
некуда. В книге Бернштейна оппортунизм завершил свое развитие в
теории...»3. И это критическое замечание в адрес Бернштейна оказалось
заблуждением.
Р. Люксембург, впрочем, как и всем критикам бернштейновской «ереси»,
казалось невозможным, даже немыслимым, что этот диссидент станет
наставником социал-демократов Западной Европы в XX в., что для
большинства социал-демократов второй половины этого века он будет
представляться слишком левым, слишком еще скованным марксистскими догмами, что
они будут критиковать сей «ревизионизм» справа. Будущее, увы,
принципиально не поддается предвидению. Я повторяю это положение уже не
1 Там же. С. 22.
2 Там же. С. 86.
3 Там же. С. 92.
445

Часть 2
первый раз, поскольку «научный социализм», не ограничиваясь критикой
капиталистической системы, является вместе с тем учением о будущем,
посткапиталистическом общественном строе. Позволю себе, завершая
изложение критики Бернштейна Р. Люксембург, сопоставить ее критику с
плехановской. Плеханов критиковал действительно ошибочные философские
воззрения Бернштейна, и эта критика, в основном, не вызывает возражений
и в наше время. Р. Люксембург критиковала отнюдь не ошибочные
политические воззрения Бернштейна, и, следовательно, ее критика оказалась
несомненным заблуждением.
К. Каутский выступил с наиболее обстоятельной критикой бернштейнов-
ского «ревизионизма». Но это произошло после Штутгартского конгресса
СДПГ. Поэтому его критику бернштейновского «ревизионизма»
целесообразно рассмотреть после анализа дискуссий, разгоревшихся на конгрессе
СДПГ сначала после появления первых «ревизионистских» статей
Бернштейна, а затем после выхода его книги, собравшей воедино все эти статьи,
ставшие отдельными главами его монографии.
На конгрессе в Штутгарте Каутский вынужден был выступить с
объяснением того, почему он счел возможным публикацию статей Бернштейна в
«Die Neue Zeit», и с критическими замечаниями по этим статьям. «Я, —
говорил он, — с удовлетворением отметил, что никто не сделал мне упрека
за опубликование этих статей. Со всех сторон было признано, что в статьях
обсуждаются весьма важные проблемы, поставленные в дискуссионном
порядке, очень важные вопросы, которые необходимы и полезны для
нашего духовного развития. Однако редакции журнала был сделан упрек, что она
без возражений напечатала эти статьи»1. Каутский ссылается на
критическую статью Плеханова, опубликованную в журнале, указывает, что вскоре
будет опубликована обещанная Р. Люксембург статья. Свое молчание
Каутский просит не считать его согласием с Бернштейном, как это утверждает
Парвус. Он также выступит с обстоятельной критикой Бернштейна. Он
отмечает, что некоторые участники конгресса выражают недоумение по
поводу бернштейновских статей; они, по их мнению, ставят под сомнение
вопросы, относительно которых нет разногласий. Каутский не вполне
разделяет такую точку зрения.
Одобрение участников конгресса вызывает заявление Каутского, что Берн-
штейн утратил чувство связи с партией. «Я должен, к сожалению, сказать,
что Бернштейн некоторыми своими выступлениями в печати и разными
речами создает совершенно ложный образ партии. Он полагает, что мы
являемся бланкистами, умозрительно рассуждающими (spekulieren) насчет воо-
1 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Stuttgart, 3—8.10.1898. Berlin, 1898. S. 126.
446

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
руженного восстания. Я думаю, что нет ни одного члена партии, который
так думает»1.
Бернштейн, указывает Каутский, пытается доказать, что общественное
развитие в направлении к социализму совершается гораздо медленнее, чем мы
полагаем. Но оценка темпов развития общества — вопрос субъективный,
зависящий от темперамента индивидуума. Бернштейн утверждает, что число
собственников в обществе постепенно возрастает. Это — ложное
утверждение. Заключая свое выступление, Каутский снисходительно замечает, что
следует выразить признательность Бернштейну, который своими
заблуждениями побудил членов партии к размышлениям над вопросами, которые
заслуживают обсуждения2. Это замечание делегаты конгресса одобряют
аплодисментами.
Каутского горячо поддержал В. Либкнехт, категорически заявивший:
«Если бы высказывания Бернштейна были правильными, то нам пришлось
бы похоронить нашу программу, все наше прошлое и саму
социал-демократию; тогда бы мы перестали быть пролетарской партией». Пребывание
Бернштейна в Англии, замечает в этой связи Либкнехт, оказало на него
вредное влияние. Что же касается бернштейновского отрицания конечной
цели рабочего, социалистического движения, то это просто «большая
глупость»3.
Выступление Р. Люксембург было выдержано в том же духе. Поэтому не
стоит излагать его содержание. Единственное, что заслуживает быть
отмеченным, относится к вопросу о конечной цели социалистического
движения. Подчеркивая непримиримую противоположность своих воззрений
заблуждениям Бернштейна, она темпераментно провозгласила: «Конечная цель
для меня все, движение— ничто». Либкнехт посчитал нужным поправить
это недостаточно продуманное восклицание. Ведь конечная цель не может
1 Ibid. S. 127. «Бернштейн далее утверждает,— говорил Каутский,— что развитие
общества не будет более приводить к катастрофам, что эпоха катастроф прошла. Он
ссылается на различные высказывания Энгельса, которые якобы подтверждают это
воззрение» (S. 128). Но он не может привести ни одного высказывания Энгельса, которое
исключало бы вероятность катастроф, заявляет Каутский, вполне принимая термин
«катастрофа» применительно к понятию революции. «Бернштейн, — продолжает
Каутский, — придерживается мнения, что отныне развитие общества будет мирным, правда,
не без борьбы, но больших катастроф все-таки не будет. Пролетариат все больше
обретает политические права, обретает все большую экономическую мощь благодаря
профессиональному движению» (S. 128). Ссылки Бернштейна на Англию с ее мощным тред-
юнионизмом не могут, по мнению Каутского, служить примером, поскольку эта страна
занимает совершенно исключительное положение в современном мире.
2 Ibid. S. 130.
3 Ibid. S. 133—134, 135.
447

Часть 2
быть достигнута без социалистического движения. Поэтому правильный
лозунг надо сформулировать так: «Движение к конечной цели»1.
В защиту Бернштейна выступили немногие. Один из них, В. Гейне, не входя
в обсуждение речи Каутского, заявил, что из статей Бернштейна, о которых
шла речь, нельзя сделать вывод, что он рекомендовал тактику, вступающую
в противоречие с нынешней тактикой партии. Это правильное замечание,
оправдывающее в известной мере идеи Бернштейна, не вызвало возражений со
стороны Бебеля, Либкнехта, Каутского и других лидеров СДПГ.
Наиболее острая дискуссия по вопросам, поставленным Бернштейном,
развернулась на Ганноверском конгрессе СДПГ в 1899 г. в связи с выходом его
книги «Проблемы социализма и задачи социал-демократии». А. Бебель
выступил по этому поводу с шестичасовой речью «Нападения на
основные воззрения и тактическую позицию партии». Он начал свою речь с
констатации факта: дискуссии всегда были и всегда будут в партии, и напрасно
надеются ее враги, что эти дискуссии вызовут раскол партии. По его
словам, «...если и есть партия, которая не придерживается каких-либо догм, то
это социал-демократическая партия, и если были люди, которые
решительно боролись с догматизмом...то это и были Маркс и Энгельс»2. И, развивая
этот сюжет, Бебель продолжал: «Таким образом, у нас нет догм и,
следовательно, каких бы то ни было еретиков (keine Ketzerrichterei). Партия,
которая согласно своей программе выдвигает требования существующему
государственному и общественному порядку, партия, которая упраздняет всякие
ограничения свободным высказываниям мнений, вступила бы в
противоречие с самой собой, если бы то, что она требует от существующего
общества, не хочет обеспечить своим собственным членам. Право свободной
критики есть постулат, о котором мы не должны спорить. Критика может
быть нам неприятна, критика всегда неприятна, так как ни индивиды, ни
партии не изменяют своих воззрений с сегодня на завтра... Свобода
критики — наш жизненный принцип, это воздух, которым мы живем»3. Тем не
менее, подчеркивает Бебель, переходя от этой преамбулы к существу дела,
спор о программе партии неизбежно приобретает совсем особое значение.
На это необходимо также указать в связи с тем, что речь встает о человеке,
которому партия многим обязана как редактору «Социал-демократа» в
период «Исключительного закона», о человеке, который справедливо считался
марксистским теоретиком. Бебель сообщает, что он в письме к Бернштейну
1 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Stuttgart, 3—8.10.1898. S. 133—134, 135.
2 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages des Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Hannover, 9—14 Oktober 1899. Berlin, 1899. S. 94.
3 Ibid. S. 95.
448

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
приветствовал издание его книги, необходимое для того, чтобы его
вызывающие споры воззрения были изложены в наиболее продуманной, ясной,
отчетливой форме. «Целый год длится дискуссия о воззрениях Бернштей-
на... Многочисленные собрания занимались этим, бесчисленное количество
статей появилось о нем»1. Однако то, что опубликовал Бернштейн в виде
книги, настолько полно неясностей и противоречий, что исходя из него можно
доказывать все что угодно, утверждает Бебель. Что же все-таки пытается
доказать Бернштейн, в чем он стремится убедить членов партии? Он
заявляет, по словам Бебеля, что все те взгляды, которых он придерживался
раньше, общаясь с Марксом и особенно с Энгельсом, были ошибочными.
Пересматривая свои прежние, марксистские убеждения, он признается, что
не претендует на оригинальность, не утверждает того, что было неизвестно
до него. «В этом, — не без иронии замечает Бебель, — я согласен с Берн-
штейном. Его идеи, его критика, предлагаемые им пути, — все это на
протяжении десятилетий высказывалось столь часто с буржуазной и
социалистической стороны, что его сочинение представляет собой лишь комбинацию
всех этих идей»2. Возглас из зала: «Очень правильно!». И Бебель
продолжает, указывая на то, что книга Бернштейна вызвала буквально ликование среди
противников партии. Ю. Вольф, Л. Брентано, Г. Дельбрюк и многие другие
приветствуют своего почти-единомышленника. Ведь Бернштейн и в самом
деле высказал то, что буржуазные экономисты постоянно высказывали
против марксизма.
Бебель перечисляет многочисленные пункты, по которым Бернштейн
подвергает критике теорию марксизма. О философских вопросах он говорит
очень скупо, признаваясь, что в этой области не вполне компетентен. Но и
Бернштейн, замечает он, с уверенностью рассуждает о предметах, в
которых он сам недостаточно разбирается (nicht zu Hause ist). Конечно, можно
по-всякому рассуждать о Марксе, о марксизме, но не может быть сомнений
в том, что Маркс открыл законы общественного развития, подобно тому как
Дарвин открыл законы развития в живой природе. Конечно, подчеркивал
Бебель, наш конгресс — не научный совет, чтобы обсуждать все
поставленные Бернштейном вопросы, но те вопросы, которые непосредственно
относятся к деятельности партии, мы вынуждены обсуждать здесь. Бернштейн
ставит под сомнение факт капиталистического обобществления средств
производства вследствие концентрации и централизации капитала, утверждая,
что по-прежнему существует множество мелких капиталистических
предприятий, а акционерные компании представляют собой своеобразную
коллективную собственность на средства производства. Бебель указывает, что эта
1 Ibid. S. 95, 96.
2 Ibid. S. 96.
15 Зак 1440
449

Часть 2
точка зрения убедительно опровергнута буржуазным профессором Бюхером.
Другой буржуазный профессор Э. Франке своим основанным на
статистических данных исследованием опровергает утверждение Бернштейна, что
вопреки известному положению Маркса о прогрессирующем обнищании
пролетариата его положение постепенно улучшается.
Таким образом Бебель, обвиняя Бернштейна в том, что он своей книгой
пропагандирует воззрения определенных буржуазных ученых, противников
марксизма, сам ссылается на других буржуазных ученых, которые-де
подтверждают марксистские положения. Сознавая двусмысленность этой ситуации,
Бебель признается: «Я должен снова цитировать буржуазных писателей... я
оказываюсь в неприятном положении, когда я должен призывать к порядку
наших товарищей, обращаясь к буржуазным литераторам, которые обладают
лучшим пониманием страданий рабочего класса, чем некоторые среди нас»1.
Бернштейн, говорит Бебель, пересматривает марксистскую теорию
классовой борьбы, утверждает, что наше представление о борьбе классов стало
догмой, которая наносит вред рабочему классу. Но у нас нет никакой
догмы. Мы понимаем, что формы борьбы между пролетариатом и буржуазией
не остаются неизменными. Рабочие ныне уже не разрушают станки. Мы
стали более цивилизованными. К тому же Германия в настоящее время
находится в периоде временного процветания, временного улучшения
положения рабочего класса. Но это не будет долго продолжаться. Неизбежно
наступит новый кризис перепроизводства со всеми вытекающими из этого
социальными последствиями. Бернштейн не видит того, что капиталисты
пока лучше организованы, чем рабочие.
Бернштейн, подчеркивает Бебель, считает кооперативы главной
организацией производства и распределения при социализме. Бебель признает, что
им будет принадлежать немалая роль, но не следует ее преувеличивать.
«Бернштейн говорит: "социалистическая коллективная собственность будет
организована не как следствие или вследствие насильственного упразднения ка-
1 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages des Sozialdemokratischen Partei Deutschlands.
Hannover, 9—14 Oktober 1899. S. 115. Тем не менее после ссылок на буржуазных авторов,
подтверждающих марксистские положения, Бебель вновь обвиняет Бернштейна в том, что
он не придает значения буржуазному характеру писаний, на которые он одобрительно
ссылается. «Бернштейн утверждает в своем сочинении: применение слова
"буржуазный"— это атавизм или, по крайней мере, языковая двусмысленность» (S. 122). Бебель
возражает: ведь существуют буржуазное общество, буржуазия, буржуазные партии. «Мы
выражаем словом "буржуазный" то, что нас отличает от других партий» (Ibidem). Все
это так. К этому можно также прибавить, что существуют буржуазная юстиция,
буржуазная пресса, буржуазные нравы и т.п. Но все это не дает никаких оснований для
утверждений, что теоретические положения, высказываемые буржуазными
учеными-обществоведами, являются «буржуазными», неистинными, неприемлемыми для социал-демократа.
450

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
питалистической собственности, но капиталистическая собственность
исчезнет, когда социалистическая, коллективная собственность разовьется в
полной мере"»1. Он, таким образом, предполагает, что рабочие кооперативы
вытеснят капиталистическую собственность. Бебель решительно отвергает эту,
по существу, утопическую иллюзию, напоминает о крестьянской войне в
Германии, о Великой французской революции, которая осуществила
экспроприацию феодальной земельной собственности. Его речь прерывается бурными
аплодисментами (Stürmischer Beifall). «Партия, которая борется, —
восклицает он, — должна победить, а для этого необходимо воодушевление»2. Книга
Бернштейна не служит этому делу, не воодушевляет борющийся рабочий
класс. Правда, Бебель тут же оговаривается: «Нам отнюдь не необходимо
прибегать к насилию»3. Это заявление, которому придается особое
значение, подкрепляется другим, аналогичным утверждением: «Если сторонники
буржуазного общества настолько глупы, что думают, будто мы хотим
осуществить насильственную революцию, чтобы биться головой о стены, то
мы за эту глупость не несем ответственности»4.
Нет необходимости дальше рассматривать содержание доклада, или, как
Бебель его назвал, «реферата», который повторяет известные возражения
Бернштейну вроде того, что и в сельском хозяйстве, несмотря на все его
отличия от промышленного производства, крупные предприятия вытесняют
и разоряют мелкое крестьянское хозяйство, которое только и держится на
изнурительном труде всех членов крестьянской семьи, от мала до велика.
Само собой разумеется, что Бебеля активно поддержали Либкнехт, Р.
Люксембург, К. Цеткин и другие лидеры партии, не говоря уже о большинстве
рядовых социал-демократов, делегатов конгресса.
Люксембург утверждала, что слабая сторона воззрений Бернштейна и его
сторонников состоит в «теории экономической мощи пролетариата, которую
он должен завоевать в рамках существующего общества, прежде чем он
сможет успешно осуществить политическую революцию»5. Цеткин указала
на то, что реформы, которых партия добилась благодаря активной
деятельности профсоюзов, конечно, имеют ценность, но не они представляют
собой главное, к чему должна стремиться партия.
Гораздо важнее остановиться на четырехчасовом выступлении Э.
Давида, целиком посвященном защите Бернштейна. «Я принадлежу к тем, —
заявил он с самого начала,— кто согласен с Бернштейном, с его основны-
1 Ibid. S. 119.
2 Ibid. S. 121.
3 Ibidem.
4 Ibid. S. 122—123.
5 Ibid. S. 171.
451

Часть 2
ми воззрениями»1. Он подчеркнул, что Бернштейн находится в неприятном
положении, так как он не может, отнюдь не по своей вине, присутствовать на
данном конгрессе, с тем чтобы достойно ответить своим оппонентам.
Поэтому, утверждал Давид, не следовало нападать на него, как на человека и члена
партии. Обвинение должно быть предъявлено в присутствии обвиняемого.
«Вопрос о том, является ли Бернштейн социалистом или нет, является не столь
простым»2. Если исходить из программы СДПГ, то он, конечно, социалист.
Но если считать обязательным для социалиста признание
прогрессирующего обнищания пролетариата в условиях капитализма, то Бернштейн
решительно расходится с лидерами партии, с большинством социал-демократов
вообще. Однако такого рода обнищание пролетариата отрицал еще в 1896 г.
Шёнланк, социалистические воззрения которого никем не ставятся под
сомнение. Теория обнищания пролетариата— ложная теория, но ее все же
пытаются спасти с помощью утверждения, что обнищание, согласно Марксу,
только тенденция. Но если это так, хотя Маркс, как известно, писал об
этом совсем по-другому, то следует признать и наличие
противодействующей тенденции. Тенденция не существует в единственном числе.
Эрфуртская программа, отмечает Давид, говорит о постоянно
происходящем обострении противоречий между пролетариатом и буржуазией. Но
профсоюзы добиваются выгодных для рабочих коллективных договоров с
предпринимателями. Третейские суды, которые разрешают конфликты между
рабочими и предпринимателями составляются из равного количества
представителей с обеих сторон. Нельзя поэтому соглашаться с указанным
положением Эрфуртской программы. Но еще более ошибочны положения этой
программы по аграрному вопросу. «Формулировка нашей программы явно
ошибочна, поскольку она относится к сельскому хозяйству»3. Этому
вопросу Давид уделил значительную часть своей речи, подчеркивая большую
важность правильного отношения партии к крестьянству, составляющему не
менее половины трудящегося населения страны.
Большинство делегатов конгресса поддержало основные положения бе-
белевского реферата. Но и в защиту бернштейнианства выступило немало
делегатов. Так, Пеус утверждал: «Выступление Бернштейна против
материалистического понимания истории направлено лишь против фатализма...»4.
Делегат Эльм обвинил Р. Люксембург в недооценке роли профсоюзного
движения, противопоставив ей более правильную в этом отношении пози-
1 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages des Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Hannover, 9—14 Oktober 1899. S. 127.
2 Ibid. S. 128.
3 Ibid. S. 143.
4 Ibid. S. 187—188.
452

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
цию Бернштейна. Делегат Фром расценил бебелевское выступление против
Бернштейна как борьбу против еретика, вопреки заявлению Бебеля, что
такая борьба недопустима. Но кто из нас не еретик? — вопрошал он.
Еретические воззрения заслуживают одобрения. Поэтому он согласен с Бернштейном.
И. Ауэр настаивал на том, что вопросы, поднятые Бернштейном, не могут
быть решены путем голосования. Да и конгресс не представляет собой
форума для решения теоретических вопросов; они могут быть в лучшем
случае лишь поставлены с трибуны конгресса. Что касается отношения
социал-демократов к марксизму, то здесь следует избегать поклонения. «Я, —
заявил Ауэр, — так же мало бернштейнианец, как и марксист. Я не
марксист в смысле признания отцов церкви»1.
Спор, о котором идет речь, было бы заблуждением связывать только с
книгой Бернштейна, утверждал далее Ауэр. Этот спор начался гораздо
раньше, чем появились статьи Бернштейна в «Die Neue Zeit», а затем его книга,
в которой лишь систематизируются высказывания ряда социал-демократов.
Между тем, по заявлению Ауэра, руководство СДПГ уже составило
проскрипционный список, в котором, кроме Бернштейна, значатся немало
других имен, в том числе и его собственное.
Бернштейн, который по указанным выше причинам не мог прибыть в
Германию и принять участие в конгрессе, обратился к его участникам с
письмом, которое отнюдь не носило характер покаяния. «Я выступаю против
представления о том, что мы живем в преддверии ожидаемого в недалеком
будущем краха буржуазного общества и что социал-демократия должна
определять свою тактику, исходя из представления о неотвратимости этой
социальной катастрофы. С полным основанием я считаю эти положения
неверными»2. И далее он вполне в духе марксова предисловия «К критике
политической экономии» утверждал: «Я убежден, что нельзя перепрыгнуть
через важнейшие этапы в развитии народов, а потому рассматриваю в
качестве ближайших и первоочередных задач социал-демократии борьбу за
политические и экономические права рабочих... В этом смысле я в свое время
сказал, что для меня движение — все, а то, что подразумевают под конечной
целью социализма, ничто. И под этими словами я подписываюсь и сегодня»3.
Это заявление Бернштейна, зачитанное Бебелем, не стало поводом для
возобновления дискуссии. Оно, по-видимому, по настоянию руководства
партии было просто принято к сведению.
На Майнцском конгрессе (17—21 сентября 1900) дискуссии о Бернштей-
не фактически не было. Руководство СДПГ, по-видимому, считало, что про-
1 Ibid. S. 207.
2 Ibidem. S. 263—264.
3 Ibidem.
453

Часть 2
должение дискуссии не только отвлечет участников конгресса от
подлежащих обсуждению насущных вопросов, но и нанесет определенный вред
партии, идейное единство которой будет поставлено под вопрос
продолжением этой, считавшейся бесплодной дискуссии. На конгрессе СДПГ,
состоявшемся в Любеке в 1901 г., были заслушаны сообщения о дискуссиях по
книге Бернштейна в окружных организациях партии. Сообщения носили
сухой, формальный характер; в них указывалось, что все эти организации
поддерживают выводы, сделанные Бебелем на Ганноверском конгрессе. Этим
сообщением, вероятно, и завершилось бы обсуждение бернштейновской
ревизии марксистской теории, если бы на конгрессе не присутствовал сам Бер-
нштейн, наконец-то вернувшийся на родину после вынужденного
пребывания в Лондоне. Разумеется, он посчитал нужным выступить с разъяснением
своей теоретической позиции, искаженной, по его мнению, в реферате
Бебеля и других выступлениях на Ганноверском конгрессе.
Бернштейн сообщил, что после возвращения в Германию он выступил с
рядом докладов в Берлине и других городах и всюду получал поддержку
членов партии, что еще больше убедило его в том, что обвинения Бебеля
«абсолютно необоснованны». Он упоминает, в частности, о своем докладе
на собрании Берлинского социалистического студенческого союза. Тема
доклада была: как возможен научный социализм? В докладе
подчеркивалось выдающееся значение учения Маркса и Энгельса, которые совершили
переход от утопии к научному исследованию. Однако название «научный
социализм», как показала жизнь, влечет за собой догматическую
интерпретацию основоположений марксизма. Поэтому, утверждал Бернштейн, он
склоняется к названию «критический социализм». То же относится и к
вопросу о «конечной цели» социалистического движения. «Вы можете иметь
конечную цель перед своими глазами, я признаю это, раз вы хотите иметь
идеал, но для меня идеал лежит непосредственно в практической работе,
которая шаг за шагом продвигается вперед»1.
Бернштейн подчеркивал, что слово «ревизионизм» применительно к
марксизму исходит не от него. Этот термин выдумал Шёнланк и вовсе не
относительно статей или книги Бернштейна. Да и Бебель, хотя и не
пользовался этим словом, неоднократно констатировал, что партия изменяла на
протяжении ряда лет свои воззрения по разным вопросам, т.е. подвергала
ревизии свои программные и тактические положения. Поэтому и его,
Бернштейна, выступления не следовало бы рассматривать как чрезвычайное
событие, отступничество и т.п. У него нет намерения отказываться от
собственных воззрений, он не видит для этого каких-либо оснований. Это же
1 Protokol über die Verhandlungen der Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu Lübek vom 22 bis 28 September 1901. S. 136.
454

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
относится и к докладу на собрании Берлинского социалистического
студенческого союза. «В этом докладе нет ничего, что могло бы поколебать члена
партии (einen Genossen) в его убеждении относительно необходимости и
правомерности социализма»1.
Бернштейн отмечает, что его статья «Социально-политическое значение
пространства и времени» вызвала отрицательное отношение Каутского,
отказавшегося напечатать ее в «Die Neue Zeit». В письме к нему Каутский
утверждал, что журнал «должен оставаться органом строгого марксизма».
На это Бернштейн возразил в ответном письме, что в центральном
теоретическом органе партии, безусловно, необходимо предоставлять пространство
для критики, дискуссии. В ответ на это Каутский несколько смягчил свою
позицию в новом письме: «партия не исключает дискуссии, такова же
позиция и редакции журнала, который должен быть "органом критики и
самокритики"»2. Однако его, Бернштейна, статьи продолжали все же
отклоняться редакцией журнала, членом которой, кстати сказать, он состоял со дня
его основания.
Выступление Бернштейна, естественно, вызвало критические замечания
правоверных марксистов, но дискуссии, хотя бы немного похожей на ту,
которая была на Ганноверском конгрессе, не получилось.
Следующий конгресс СДПГ, состоявшийся в Мюнхене, также прошел без
дискуссии о «ревизионизме». Однако вопрос о нем неожиданно встал после
выступления Бернштейна, выразившего свое возмущение позицией журнала
«Die Neue Zeit», ведущего, по его словам, систематическую борьбу против
тех членов партии, которые в каких-либо вопросах не согласны с
нынешним руководством партии. «Я не упрекаю редактора «Die Neue Zeit», как
человека, — заявил Бернштейн, — но что означает то, что в журнале
угрожающим и издевательским образом оперируют со словом "ревизионизм"?
Что именно понимают тем самым?»3. Бернштейн называет, в частности,
статью Карла Либкнехта, обвиняющего Жореса в ревизионизме, считая такого
рода обвинение нарушением партийной этики.
Бернштейн также выразил несогласие с принятым на конгрессе решением
признать центральным, официальным органом партии «Die Neue Zeit», а
журнал «Sozialistische Monatshefte» считать «приватным» изданием, которому не
предусмотрена финансовая субсидия. Он указал, что «Die Neue Zeit» —
теоретический орган партии, в то время как «Sozialistische Monatshefte» обсуждает
насущные вопросы повседневной политики СДПГ. Редактором этого ежеме-
1 Ibid. S. 140.
2 Ibid. S. 142.
3 Protokol über die Vorhandlungen des Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu München vom 14 bis 20 September 1902. Berlin, 1902. S. 123.
455

Часть 2
сячника является один из старейших членов партии, и он, Бернштейн,
также стал постоянным его сотрудником после того, как ему пришлось покинуть
«Die Neue Zeit» вследствие разногласий с Каутским. При этом он подчеркнул,
что его полемика с Каутским, как в вышедшей книге, так и в появившихся
после нее статьях, всегда отличалась по тону от критических выступлений
Каутского, которому он не приписывал плохих моральных качеств.
В связи с выступлением Бернштейна взял слово Бебель, который заявил:
«Я полностью согласен с Бернштейном в том, что не только он, но и все
мы должны самым энергичным образом протестовать против того, что где
бы то ни было в партии делались попытки помешать свободному
высказыванию мнений. Кое-кто изображает положение в партии так, как будто в
ней существует особое направление, поддерживаемое меньшинством. По
моему убеждению, это глубочайшая неправда (das bitterste Unrecht)...»1.
Бебель упрекнул Каутского, не всегда-де сознающего, что «Die Neue Zeit»
является органом партии, а не кого-либо группы ее членов. Что же касается
«Sozialistische Monatshefte», то это издание не должно быть органом партии,
оно фактически находится в н е се и не финансируется ею. Бебель, конечно,
не сказал ни слова о том, что такое отношение к ежемесячнику объясняется
тем, что в нем регулярно публикуются статьи «ревизионистов».
Бебель иронически замечает, что Бернштейн оскорблен тем, что его
называют ревизионистом. «Но слово "ревизионизм" было выдумано вовсе не
какими-либо догматиками, Вы сами его выдумали»2. Бебель говорит, что
Бернштейн возмущен брошюрой Каутского, направленной против
ревизионизма. Он-де не считает себя представителем ревизионизма. Если это так,
то ничто не мешает ему выступить против ревизионизма.
Трудно допустить, что Бебель не понимал побудительных мотивов берн-
штейновского протеста. Само собой разумеется, что Бернштейн нисколько не
отрицал того, что он предпринял ревизию марксистской теории. Он
протестовал лишь против того, что это принятое во всех науках критическое от-
1 Protokol über die Vorhandlungen des Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu München vom 14 bis 20 September 1902. S. 124. Бебель снова
повторяет сказанное им еще на Ганноверском конгрессе: «Нет ни одного члена партии,
который хотел бы ограничить свободу мнений в партии... Среди всех существующих
партий нет какой-либо другой партии, в которой могла бы так существовать свобода
мнений, как в социал-демократии» (S. 125). Это настойчивое подчеркивание свободы
мнений в СДПГ, конечно, не случайно. Бебель хотел этим показать, что никто не
мешает Бернштейну и его приверженцам свободно выступать на собраниях окружных
партийных организаций и на конгрессах партии. Однако он, конечно, не сказал о том,
что эти выступления постоянно оцениваются как недостойные подлинного
социал-демократа, действительно преданного освободительному движению рабочего класса.
2 Ibid. S. 196.
456

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ношение к общепринятым теориям, которое сплошь и рядом становится
пересмотром и даже отрицанием тех или иных теоретических положений, не
вызывавших ранее каких-либо сомнений, изображается в СДПГ особым,
отличным от принятых в партии выступлений и только поэтому получило
оскорбительное наименование «ревизионизма». Бернштейн был достаточно
сдержан, чтобы не довести свою мысль до логического конца, т.е. до признания
того факта, что клеймо «ревизионизм», появившееся в лексиконе СДПГ,
является неоспоримым свидетельством процесса догматизации ее
программных и тактических положений, процесса, который невозможно завуалировать
любыми рассуждениями о свободе высказываний и даже свободе критики.
На этом конгрессе разразилась дискуссия по вопросу о положении
журнала «Die Neue Zeit». В. Гейне, штатный сотрудник «Sozialistische
Monatshefte», выразил недовольство особым, привилегированным положением этого
журнала. «Редакция "Die Neue Zeit" всегда исходит из того, что лишь она
имеет правильный взгляд по всем вопросам, а все отличные от ее воззрений
взгляды ложны»1. Осуждая эту позицию, Гейне ссылается на «Sozialistische
Monatshefte», в котором члены партии выступают с разными, подлежащими
обсуждению вопросами, способствуя тем самым распространению
правильных воззрений и критике ложных.
Гейне остановился также на книге Каутского против Бернштейна,
которая вынудила последнего выступить с критикой предъявленных ему
обвинений. Бернштейн занимает оборонительную позицию, в то время как
Каутский ведет наступление не против внешнего врага, а против честного
социал-демократа, которого он необоснованно считает внутренним врагом.
Пора покончить с этой ненужной партии перепалкой.
Бебель согласился с тем, что нет смысла продолжать дискуссию по
вопросам, которые были вполне выяснены на предыдущих конгрессах. «Я не
хочу, чтобы мы на конгрессе вновь вынуждены были вести подобную
дискуссию, которая может принять весьма плохую форму»2.
Э. Давид говорил о выступлении Каутского против его книги. В ответ на
критику он отправил статью в «Die Neue Zeit». Она была опубликована, но
Каутский вновь выступил со своими прежними обвинениями на страницах
журнала. Когда же он, Давид, послал свой ответ на эту критику, то его статья
не была опубликована. Все дело в том, что редактор «Die Neue Zeit»
фактически независим от партии. Совсем по-иному обстоит дело в «Sozialistische
Monatshefte». Этот журнал пользуется успехом у студентов. Но руководство
СДПГ отказывает ему хотя бы в малейшей финансовой поддержке, считая,
что в нем сотрудничают так называемые «ревизионисты».
1 Ibid. S. 121.
2 Ibid. S. 126.
457

Часть 2
Каутский выступил с оправданием своей и редактируемого им журнала
позиции. «Как мало я хочу, чтобы вновь началась дискуссия с Бернштей-
ном, я это доказал тем, что на его недавние повторные нападения,
носившие весьма резкий характер, ответил молчанием (keine Silbe erwiedert habe)»1.
В защиту «Sozialistische Monatshefte» выступил также Г. Фольмар. Ауэр в
своей речи подчеркнул, что он — штатный сотрудник этого журнала. И то,
что руководство партии открещивается от него, не лезет ни в какие ворота.
К. Цеткин сделала замечание по поводу протеста некоторых членов партии
против того, что их именуют ревизионистами: «...если ревизионисты
чувствуют себя оскорбленными словом "ревизионист", то мы не могли бы
испытывать такое же чувство»2.
Бернштейн в своем кратком выступлении заявил, что есть такие
вопросы, которые его весьма задевают. Но это не относится к словечку
«ревизионизм». «Против выражения "ревизионизм" у меня вовсе нет возражений.
Это слово исходит не от меня, а от Шёнланка»3. И Шёнланк имел в виду
вовсе не Бернштейна, так как последний в то время еще не опубликовал
свои вызвавшие критику статьи. В общем, на этом конгрессе фактически не
было дискуссии о «ревизионизме». Этого добивалось руководство СДПГ и,
действительно, добилось.
Следующий конгресс, состоявшийся в Дрездене, также был организован
так, чтобы избежать обсуждения этого «проклятого» вопроса. Но этого не
удалось избежать, так как одна из резолюций, представленная на
обсуждение, осуждала «ревизионизм».
Значительную часть времени делегатов заняло обсуждение реферата
А. Брауна, профессионального журналиста, обосновывавшего правомерность
печатать статьи в буржуазных изданиях, разумеется, не отступая от своих
социал-демократических позиций. Хотя это воззрение не вызывало сколько-
нибудь существенных возражений, обсуждение брауновского реферата
продолжалось в течение двух дней. Правда, в эти дни были также выступления, не
связанные непосредственно с этим рефератом. Так, Фольмар вновь поставил
вопрос о свободе мнений, свободе критики. При этом он возражал Бебелю,
который в одной из своих статей пытался установить границы для этой
свободы, в особенности же для критики. «Право свободы мнений, право критики
вполне существует, если нет ограничения; в ином случае его вовсе нет»4. Он
1 Protokol über die Vorhandlungen des Parteitages der Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu München vom 14 bis 20 September 1902. S. 140.
2 Ibid. S. 142.
3 Ibid. S. 149.
4 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages des Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu Dresden vom 13 bis 20 September 1903. Berlin, 1903. S. 341.
458

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
также затронул вопрос о резолюции, которая, по-видимому, была уже
роздана делегатам, но еще не поставлена на обсуждение*.
Я не могу пропустить выступления малоизвестного социал-демократа из
Карлсруэ В. Кольба. Тот факт, что он безоговорочно осудил любые попытки
заклеймить критиков программы и тактики СДПГ, свидетельствует о
многом, прежде всего о том, что в защиту «ревизионизма» выступают уже так
называемые рядовые члены партии, выражающие убеждения массы ее
членов. Он вступил в полемику с таким авторитетом, как Бебель. «Однако я
совершенно решительно оспариваю то, что в партии вообще имеются такие
ревизионисты, каких вы изображаете»1.
Переходя к рассмотрению резолюции, осуждающей «ревизионизм», Кольб
заявляет, что она вполне доказывает, как мало ясности имеется в понятии
«ревизионизм». Это особенно очевидно, коль скоро речь заходит о тактике
партии. Сущность ее сводится к вопросу: как, каким способом мы добьемся
политической власти? Это вопрос, который относится не только к СДПГ, но
имеет международное значение. «Во всех странах мы имеем ревизионистов
и антиревизионистов. Но к тому, что мы сейчас имеем в партии, это не
имеет значения, хотя мы каждый год расходуем наше время на конгрессах
по этому вопросу». И продолжая свое рассуждение о «ревизионизме», Кольб
подчеркивает: «Так называемые ревизионисты придерживаются точки
зрения, что цель наших стремлений будет результатом органического развития,
и мы должны напрячь все наши силы, дабы оказать на него влияние, чтобы
постепенно достигнуть цели. Каутский придерживается этой же точки
зрения...» Следовательно, нет существенных различий между так называемыми
ревизионистами и воинствующим антиревизионистом Каутским. А отсюда
следует заключение, которое Кольб возглашает без малейших колебаний:
«Ревизионизм — это призрак, который нигде не существует»2.
Против Кольба немедленно выступил ортодоксальный социал-демократ
Штюклен. Он не касался всех поставленных Кольбом вопросов, остановил-
* Фольмар выражает недоумение по поводу имеющейся в резолюции фразы о
«ревизионистских устремлениях». Он громогласно вопрошает: «Что это значит? С таким
неопределенным понятием я не могу согласиться. Что касается меня, то я себя не считаю
ни бернштейнианцем, ни бебелианцем, а также не могу называться марксистом. У меня
нет никакой склонности и таланта к таким "измам" и "анцам". Меня совершенно
удовлетворяет, что я социал-демократ» (S. 342). «Разве вы не можете видеть, — заявляет
Фольмар, — что ревизионизм есть не что иное, как пугало» (S. 343). Таким образом, Фольмар,
пожалуй, впервые в истории социал-демократических партий высказывает убеждение, что
социал-демократ не обязательно должен быть марксистом. Приведенное заявление Фольма-
ра предвосхищает программную позицию социал-демократии середины XX в.
1 Ibid. S. 347.
2 Ibidem. S. 348.
459

Часть 2
ся лишь на том, что ревизионисты отрицают существование
«ревизионизма». Логика его была проста: раз имеет место ревизия программы и
тактики социал-демократии, значит, «ревизионизм» не призрак, а реальность.
«Представители ревизионизма всегда поступают так, как будто никаких
разногласий, собственно, и не было. Но именно речь Кольба указывает на
то, что все-таки имеются основательные разногласия. Об этом говорит,
например, его высказывание против катастроф. И я совсем не представляю
себе, как при таких противоположных воззрениях мог бы быть найден общий
взгляд»1.
Однако выступление Штюклена не смогло переломить все более
сгущавшуюся атмосферу на заседаниях конгресса. Вскоре после него выступил
весьма влиятельный И. Ауэр. Его речь вызвала веселое оживление в зале
заседаний. Она, действительно, была с изюминкой. «Да, опять этот Бернштейн.
Его наименовали новым мессией, поскольку вообще библейские образы и
выражения многократно встречались в этих дебатах. По своему рождению
и полу он мог бы быть мессией, если ему не хватает его профессии...». И
далее уже на полном серьезе: «Эде Бернштейн — старый боевой товарищ,
с которым я во все времена и также сегодня стою плечом к плечу»2. После
этой уверенно-декларативной формулировки Ауэр переходит к обсуждению
вопроса о «ревизионизме» и ревизионистах, продолжая свою речь в той же
шутливо-иронической тональности, свидетельствующей об его уверенности,
что ветер переменился и теперь на сторону Бернштейна переходят многие из
тех, кто раньше стоял в стороне или даже подвергал его критике. «Откуда, —
спрашивает он, вероятно, не без хитринки, — все-таки стало известно о так
называемых "ревизионистах"? Как выглядит хотя бы один из них?
Покажите мне хотя бы одного. Я еще ни одного не видел, но из различных
суждений и сведений о так называемых ревизионистах все же до самого
последнего времени не смог узнать, какой признак присущ ревизионисту»3.
Одно время, поясняет Ауэр, у него создавалось впечатление, что
ревизионистом именуют всякого подвергающего сомнению тот или иной пункт Эр-
фуртской программы. Фольмар в своей речи привел целый ряд цитат из
речей лидеров партии, которые в разное время высказывали разные мнения
по одним и тем же вопросам, причем это были зачастую ошибочные
мнения, которые рассматривались как послужившие на пользу партии. Однако
никто не называет этих уважаемых товарищей ревизионистами. Он также
не считает их таковыми. О себе же Ауэр говорит: «Я также был обозначен
1 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages des Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu Dresden vom 13 bis 20 September 1903. S. 351.
2 Ibid. S. 366.
3 Ibid. S. 367.
460

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
как ревизионист, но я протестую против такой передержки моих взглядов»1.
Разумеется, Ауэр нисколько не отрицает того, что он подверг ревизии
некоторые положения программы партии и даже учения основоположников
марксизма. Он абсолютно далек от того, чтобы оправдываться, каяться, считать
себя в чем-либо виновным перед партией. Речь идет, скорее, о том, что
ревизия какой бы то ни было, пусть и всеми признанной теории не есть
«ревизионизм», что само это словечко или клеймо представляет собой лишь
орудие в руках догматиков, ведущих борьбу против своих же критически
мыслящих, не одурманенных какими-либо концепциями товарищей.
Настало время положить всему этому конец. «Мы стоим перед решающим шагом,
перед вопросом: должны ли мы оставаться старой социал-демократической
партией или мы должны перебросить мост через Рубикон классовой борьбы
и стать флангом буржуазной демократии»2. Надо сказать, что Ауэр пошел
гораздо дальше Бернштейна по намеченному последним пути. Он высказал
то, что на исходе прошлого века сделали руководители крупнейшей в
Западной Европе Итальянской коммунистической партии, которые
распустили, попросту говоря, ликвидировали эту партию, основав вместо нее партию
левых сил, влияние которой превзошло влияние бывшей компартии, как
показали очередные выборы в парламент.
Мне представляется удивительным и даже непонятным, что это
заявление Ауэра было, если можно так выразиться, молча проглочено. Его как бы
игнорировали, чтобы не затевать новый, еще более серьезный спор,
результаты которого могли бы привести к расколу СДПГ. Трудно сказать,
насколько оправданна была эта тактическая (вернее, дипломатическая) уловка
руководителей партии.
В защиту резолюции, осуждающей «ревизионизм», выступил ее
составитель Каутский, который, комментируя ее, заявил: «При составлении
резолюции мы исходили из вывода, что в партии имеются две тенденции, которые
решительно противостоят друг другу... Это оспаривалось Фольмаром и Ауэром,
но если бы эти товарищи были правы, если бы в данном случае суть дела
действительно заключалась в личностных разногласиях, то конгресс
вследствие этого деградировал бы в самом глубоком смысле слова. Мы пережили
на этом конгрессе такие сцены, каких не бывало раньше. Если здесь,
повторяю, нашли свое выражение только личностные различия, то конгресс
деградировал в глубоком смысле слова»3. Последняя фраза, повторяющая
фактически предыдущее предложение, выдает, по-видимому, растерянность
Каутского перед лицом перешедшего в контрнаступление «ревизионизма».
1 Ibid. S. 368.
2 Ibid. S. 372.
3 Ibid. S. 381.
461

Часть 2
Действительно, Бернштейн и его единоверцы перешли от обороны к
наступлению. Об этом свидетельствовали уже речи Фольмара и Ауэра. И
Бернштейн своим наступлением нанес Каутскому еще один, правда, не
последний удар. «Я полагаю,— начал он, — что мы все, товарищи, должны быть
благодарны Каутскому за то, что он поднял на принципиальную высоту
дискуссию о ревизионизме и ревизионистской тактике... Я не хочу заранее
ссылаться на какое-либо обстоятельство, чтобы поддержать эту резолюцию, но
я должен объявить: не только с этого момента, но, напротив, с самого
начала я решил сказать... я ревизионист, да, если вы еще хотите, я даже берн-
штейнианец»1.
Таким образом, дискуссия, развернувшаяся о «ревизионизме», в связи с
резолюцией, предлагавшей его осудить, стала еще более острой, пожалуй,
даже непримиримой, чем на предшествующих конгрессах. Но обе
противоположные стороны не хотели раскола партии. Поэтому почти все
«ревизионисты» голосовали за эту, правда, значительно смягченную резолюцию, так
как они не считали себя «ревизионистами».
Вели-Матти Раутио в монографии, посвященной бернштейновскому
«ревизионизму», указывает, что первая фаза дискуссии, начавшейся на
Штутгартском конгрессе, закончилась на Ганноверском конгрессе, но в 1901 г.
началась вторая фаза дискуссии, связанная с возвращением Бернштейна в
1 Protokol über die Verhandlungen des Parteitages des Sozialdemokratischen Partei
Deutschlands. Abgehalten zu Dresden vom 13 bis 20 September 1903. S. 390. Правда, после
этого смелого, недвусмысленного признания Бернштейн начинает делать всякого рода
оговорки. «Я никогда не говорил о ревизии социализма, но обсуждал вопросы, именуя
их проблемами социализма» (S. 391). «Я ни в какой мере не признаю существования
ревизионистской партии внутри нашей партии, на что я указывал по различным
поводам.. Ауэр — мой дорогой друг, Фольмар — старший брат по борьбе, но он мне не ближе,
чем Август Бебель» (S. 391). В партии, утверждает Бернштейн, нет «ревизионизма», что
не исключает необходимости ревизии тех или иных положений программы. «По моему
представлению, задача ревизии лежит в области теории, а не в области практики...
Каутский утверждал, что ревизионисты подвергают сомнению вторую часть программы, все
политические и экономические требования... Поэтому я утверждаю, что едва ли может
быть речь об опасности, которой наша работа угрожает партии... Что касается ревизии
практики, то она может исходить только из практического опыта» (S. 391). Коснувшись
своей книги, Бернштейн подчеркнул, что в ней он отнюдь не призывал к союзу с
либеральными партиями. «Я отстаивал только воззрение, что борьба против либерализма
исчерпала себя» (S. 402). Бернштейн, следовательно, проводит качественное различие
между либерализмом, который возник как идеология революционной буржуазии,
борющейся с господствующими феодальными сословиями, и либеральными партиями
господствующей, ставшей консервативной буржуазии. Такое разграничение действительно
необходимо. Но после решительного заявления, которым Бернштейн начал свою речь,
все последующие ремарки были явно направлены на то, чтобы смягчить это заявление.
462

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Германию и рядом его выступлений в печати, а также с докладом
«Возможен ли научный социализм?», прочитанным в «Берлинском студенческом
союзе по изучению социальных наук». На конгрессе в Дрездене, по мнению
автора монографии, образовалось центристское течение, представители
которого критиковали как Бернштейна, так и ортодоксов. Я не могу
согласиться с этим выводом, ибо, на мой взгляд, критиками ортодоксов были
только «ревизионисты». Критические замечания ряда делегатов конгресса в
адрес Каутского в связи с положением, сложившимся в журнале «Die Neue
Zeit», раздавались со всех сторон и не привели к образованию какого-то
нового направления в партии. Самое характерное для Дрезденского
конгресса состояло в том, что «ревизионисты» выступили с открытым забралом,
причем некоторые единомышленники Бернштейна, пренебрегая присущей
последнему взвешенной осторожностью в высказываниях, пошли гораздо
дальше своего мэтра. Правда, и сам Бернштейн, отважился, как убедился
читатель, на более решительные, чем обычно, заявления, впрочем,
сопровождая их миролюбивыми примечаниями.
Парадоксально, что за резолюцию, осуждающую «ревизионизм»,
проголосовало 288 делегатов, против же всего 14. Раутио правильно объясняет сей
результат: «Большинство голосов, поданных за резолюцию, объяснялось тем, что
и представители реформистско-ревизионистского течения также голосовали за
резолюцию; лишь небольшая их часть голосовала против. Эта позиция,
занятая реформистски-ревизионистским течением при голосовании, была прямым
следствием убеждения, что в партии вообще нет никакого ревизионизма»1.
Фольмар, например, во всеуслышание объявил, что голосовал за резолюцию,
так как ни разу не встречался в партии с каким-нибудь «ревизионистом».
В Дрездене закончилась дискуссия о «ревизионизме»; она не
возобновлялась ни на одном из последующих конгрессов, несмотря на то, что
противоречия между «ревизионистами» и ортодоксальными марксистами
приобрели еще более острый, вызывающий характер. Это было перемирие,
продолжавшееся до тех пор, пока бернштейнианство не одержало
окончательную победу в СДПГ и других западноевропейских партиях. Его книга
«Проблемы социализма и задачи социал-демократии» была переведена на
все европейские языки. Не менее существенным, однако, было то, что в
самой СДПГ Бернштейн обретал все большее влияние и активную
поддержку. Его главными единомышленниками по-прежнему оставались Г.
Фольмар, Э. Давид, И. Ауэр.
Вскоре после Ганноверского конгресса СДПГ Фольмар опубликовал
брошюру, в которой без всяких околичностей утверждал, что первейшая задача
социал-демократии, вопреки утверждениям упорствующих ортодоксов, со-
Veli-Mattio Rautio. Die Bemstein-Debatte. S. 135.
463

Часть 2
стоит в социалистическом преобразовании капиталистических порядков не
путем революции, которая была бы авантюрой, а посредством реформ,
возможность которых будет претворена в жизнь благодаря завоеванию социал-
демократами большинства в рейхстаге. Уже в 1893 г., т.е. через три года
после отмены «Исключительного закона», СДПГ стала крупнейшей партией
Германии, констатирует он. Партии, которые в последние годы правления
Бисмарка составляли правительственную коалицию, имеют на своей
стороне на 72 миллиона меньше голосов избирателей, чем социал-демократы. И
это несмотря на то, что конституционный строй едва-едва коснулся
Пруссии, где по-прежнему господствуют юнкерство, абсолютизм и милитаризм.
Однако, продолжает Фольмар, количество социал-демократических
депутатов в рейхстаге все еще не соответствует количеству поданных за них
голосов избирателей, так как городские избирательные округа, в которых
обычно побеждают социал-демократы, значительно многочисленнее деревенских,
находящихся под влиянием консерваторов. Если учитывать количество
поданных за СДПГ голосов, то в рейхстаге должно быть не менее 122
представляющих партию депутатов, а фактически их всего 81. «Фанатические
сторонники существующей системы производства с его классовыми
привилегиями думают или делают вид, что думают, что социал-демократы хотят
насильственно "ниспровергнуть" весь существующий строй. Но
социал-демократию больше чем какую-либо другую партию нужно считать далекой
от такого грубого и ложного понимания». Социал-демократия делает ставку
на органический, постепенный переход к будущему, более справедливому
общественному строю, потому что она «не секта, стремящаяся построить
свой будущий храм по заранее определенному плану, и не школа, которая
притязала бы на возможность прервать необходимый ход экономического
развития и насильственно направить его согласно своим теориям»1. Эти
положения звучат не только в духе Бернштейна, но и в духе Энгельса.
Ставка на мирные социалистические преобразования вдохновляет Фоль-
мара на резкую критику германского status quo, что отличает его в лучшую
сторону от Бернштейна, который в своей книге почти не касался
политического состояния Германии. Фольмар утверждает, что конституционный строй
в ней представляет собой не более чем видимость. Свобода слова и печати
совершенно не гарантируются; полиция вмешивается во все дела;
правительство систематически увеличивает косвенные налоги, в особенности на
предметы потребления, что все более отягощает жизнь народных масс.
Провозглашаемое конституцией право свободы собраний и союзов крайне
ограничивается. Женщины вообще лишены избирательных прав. В Пруссии и
Саксонии социал-демократия — самая большая партии Германии — лишена
Фольмар Г. Внутренняя политика Германии и социал-демократия. СПб., 1906. С. 7.
464

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
представительства в ландтаге вследствие махинаций правительства и
антидемократического избирательного закона о выборах в ландтаги.
Как видим, «ревизионист» Фольмар— отнюдь не миролюбивый
политик, стремящийся продемонстрировать свою лояльность по отношению к
властям предержащим*.
Э. Давид, выступление которого в защиту Бернштейна на Ганноверском
конгрессе СДПГ вынудило руководство партии отказаться от каких-либо
репрессивных действий относительно «ревизионизма», так же как Фольмар,
вступает в открытую схватку с лидерами СДПГ, отстаивающими марксистскую
ортодоксию. Он вполне согласен с тем, что задача социал-демократии —
завоевание государственной власти. Разногласия начинаются тогда, когда
неизбежно встает вопрос: каким путем могут (или должны) социал-демократы
овладеть государственной властью? Основоположники марксизма
провозгласили в «Комманифесте», что политическое господство пролетариата
может быть установлено лишь благодаря насильственной революции. Лидеры
СДПГ все еще придерживаются этого, если не ложного, то, во всяком
случае, устаревшего воззрения. Либкнехт в брошюре «О политической позиции
социал-демократии» (1869) трактовал как измену освободительному
движению рабочего класса установку на парламентский путь достижения власти
социал-демократией, категорически утверждая, что «социализм теперь уже
не теоретический вопрос, а вопрос силы, который не может быть решен в
парламенте: он может быть решен только на улице, на поле
битвы». Приводя эту выдержку из брошюры Либкнехта, Давид отмечает, что
уже в 1872 г. Либкнехт круто изменил свою позицию и, не говоря ни слова
о прежних взглядах, стал признавать необходимость завоевания власти
социал-демократами парламентским путем. При этом он, оправдывая свои
* В июне 1891 г., т.е. за несколько лет до появления бернштейновских статей в «Die
Neue Zeit», Г. Фольмар, выступая на собрании баварских социал-демократов,
настойчиво указывал на то, что задачи социал-демократической партии должны быть
непосредственно связаны с нуждами и потребностями трудящихся, а не с некоей отдаленной,
довольно неясной «конечной целью». «Мы должны постоянно иметь в виду будущее, но
при этом не забывать о настоящем, ближайшем, неотложном. Эти частности могут
представляться с точки зрения высшего мировоззрения незначительными, неважными,
но лишь мечтатель и глупец игнорирует их необходимость и значение» (Volmar G. Über
die nächsten Aufgaben der deutschen Sozialdemokratie. München, 1891. S. 13). В другом
своем выступлении, на этот раз среди избирателей накануне выборов в рейхстаг,
Фольмар заявил: «Говорят, что господствующие классы никогда не откажутся от своих
преимуществ... их следует принудить». Это не значит, поясняет Фольмар, что обязательно
необходимо насилие. Организация трудящихся, их требования, борьба за их
удовлетворение тоже сила, организованная сила, которая вынудит рейхстаг принимать законы,
соответствующие интересам трудового народа (S. 16).
465

Часть 2
прежние воззрения, утверждал, что и это радикальный, революционный, хотя
и не насильственный путь завоевания государственной власти.
Бебель неоднократно заявлял, что «Коммунистический манифест»
является главным руководящим документом партии, однако, тем не менее,
возлагал основные надежды на парламентскую работу. Противоречивость
такой позиции он оправдывал сентенцией: бывают мирные революции и
кровавые реформы. Что при этом имелось в виду, оставалось совершенно
неясным. Подытоживая этот анализ, Давид заключает: «Вожди партии,
таким образом, в самой резкой форме публично отказались от идеи револю-
ционаризма»1. Тем не менее они утверждали, что путем реформ можно
осуществить революционный социалистический переворот. Давид
саркастически ссылается на одно из публичных выступлений Бебеля, который вслед
за Энгельсом предсказывал «полный переворот» приблизительно в 1898 г.
или на пару лет позже. Он выступает в защиту Фольмара, который
постоянно подвергался критике за свои, в сущности, трезвые, правильные
воззрения. В этой связи он цитирует Бебеля: «Фольмар же считает наоборот
великую всеобщую цель делом пока второстепенным, а на первом
плане ставит ближайшие практические, которых мы должны
добиться теперь»2. Почему Бебель подвергает критике это правильное
положение, несмотря на то, что СДПГ фактически именно в этом плане ведет свою
повседневную политическую работу? Очевидно потому, что он не хочет
расставаться со своими революционными иллюзиями, не хочет признать того,
казалось бы, не подлежащего сомнению факта, что «Комманифест», если
выразиться помягче, попросту устарел.
Э. Давид высоко оценивает позицию Г. Фольмара в партии: ведь он «со
своими взглядами на тактику казался в 1891 г. почти совершенно одиноким»3.
Однако прошло немного лет, и ситуация в партии коренным образом
изменилась благодаря выступлениям Бернштейна со статьями в «Die Neue Zeit».
1 Давид Э. Завоевание политической власти. СПб., 1906. С. 11. Эта двойственная
позиция вызвала решительный протест группы так называемых «молодых»
социал-демократов, которые в 1884 г. обратились с воззванием к членам партии: «Если вожаки и
хотят завести вас в болото парламентаризма, то покажите им, что вы
действительно революционные социал-демократы» (С. 14). «Молодые»
указывали, что Маркс хотел включить в программу СДПГ положение о диктатуре
пролетариата, но Бебель и Либкнехт не согласились с этим предложением, ссылаясь на тактические
соображения. Э. Давид, разумеется, не согласен с «молодыми», солидаризируется с
осуждением их близкой к анархизму установки. Но он также не согласен с Бебелем и
Либкнехтом, которые пытаются занять промежуточную позицию, скрестить революци-
онаризм и реформизм.
2 Там же. С. 24.
3 Там же. С. 26.
466

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Бернштейн присоединился к Фольмару и стал систематически
обосновывать воззрения, которые тот высказывал в декларативной форме, не
считая необходимым их теоретическое обоснование. «Бернштейн не
совершил ничего другого, кроме того, что попытался теоретически оправдать
тактику постепенной социализации современного общества путем
практической реформистской работы — тактику, которой партия давно уже
следовала»1. Бернштейн не был, так сказать, первопроходцем, пионером в этом
начинании, что он сам неоднократно признавал и считал необходимым
подчеркнуть. Фольмар и Фромм еще до него обосновывали необходимость
эволюционного осуществления социалистических задач в рамках
существующего, т.е. капиталистического общества. И им постоянно
приходилось сталкиваться с Каутским, Люксембург, Парвусом, которые не хотели
признать тот факт, что СДПГ на деле является реформистской партией и,
больше того, должна быть таковой. Бебель в отличие от них стремился занять
более гибкую политическую позицию, подчеркивающую революционный
характер партии, проводящей на деле реформистскую политику. Так, в
дискуссии по поводу пресловутого «ревизионизма» он в 1899 г. заявил: «Мы не
только, как вы говорите, революционная партия — мы в то же время партия,
непрерывно стремящаяся вперед, партия, которая постоянно
учится и постоянно духовно обновляется, партия, которая
не разделяет мнения, будто положение, сегодня высказанное, или мнение,
признанное сегодня правильным, останется неоспоримым и непогрешимым
на вечные времена». Приводя это бебелевское высказывание, Давид
справедливо указывает: «это самая резкая формулировка основного принципа
"ревизионизма", какую только можно найти в истории партии»2. Нельзя не
отметить, что Давид заключает слово ревизионизм в кавычки, так как
он не признает существования в партии такого идейного течения и тем самым
необходимости такого ярлыка, хотя он, конечно, признает, что в СДПГ
имеется группа смелых, мыслящих членов партии, которые не только
считают неотложной необходимостью ревизию теории марксизма, но и на деле
ее осуществляют с немалым успехом. И себя он, конечно, с полным правом
причисляет к этой группе. Достаточно вспомнить его отважное
четырехчасовое выступление на Ганноверском конгрессе СДПГ, чтобы правильно
оценить его роль в истории «ревизионизма».
Заключая свою книгу, Давид кратко формулирует «ревизионистское» credo:
«Социал-демократия не желает и менее всего добивается революции в смысле
политического насильственного акта. Революция для нас однозначна с
понятием "эволюция", органического преобразования нашей хозяйственной си-
1 Там же. С. 35.
2 Там же. С. 61.
467

Часть 2
стемы в смысле проведения иного, социалистического производственного
принципа... мы убеждены, что это коренное преобразование может быть
осуществлено мирным путем, посредством планомерных, радикальных и
цельных реформ»1.
В 1903 г. Давид выпускает объемистую монографию «Социализм и
сельское хозяйство», в которой обстоятельно обосновывает тезис о
качественном отличии сельскохозяйственного производства от промышленного в
условиях капитализма. Он выступает, таким образом, против марксистского
тезиса о концентрации и централизации капитала в сельском хозяйстве,
доказывая, что мелкое крестьянское хозяйство не разрушается и обладает
даже некоторыми преимуществами по сравнению с крупным
сельскохозяйственным производством. Давид, несомненно, преувеличивал
жизнеспособность мелкого крестьянского хозяйства, но тот факт, что оно сохраняется,
он констатировал совершенно правильно, о чем свидетельствуют не только
статистические данные его времени, но и современное положение вещей в
большинстве капиталистических стран.
Не следует думать, что Давид отстаивает единоличное, мелкое
крестьянское хозяйство, не признавая значения кооперации, т.е. объединения
сельскохозяйственных производителей, в особенности в формы потребительской
кооперации, которая не затрагивает относительной независимости
крестьянина-единоличника. Он ратует за кооперацию, необходимой предпосылкой
которой должно быть, по его убеждению, разукрупнение крупных
сельскохозяйственных предприятий. «Поэтому, — пишет он, — мы решительно
выставляем как цель, достойную наших стремлений, — превращение
сельскохозяйственных крупных предприятий в крестьянские мелкие предприятия»2.
Речь, следовательно, идет о ликвидации помещичьего землевладения, ибо в
те времена капиталистических сельскохозяйственных предприятий не суще-
1 Давид Э. Завоевание политической власти. С. 63—64.
2 См.: Каутский К. Социализм и сельское хозяйство. Ответ Э. Давиду. М., 1906.
С. 35. Давид справедливо подчеркивает то, к чему пренебрежительно относились
авторы «Манифеста Коммунистической партии», утверждавшие о существовании
«идиотизма деревенской жизни». Иначе, несравненно ближе к истине, рассуждает Давид:
«Трудовому крестьянину духовное содержание его хозяйства доставляет неисчерпаемый
источник длительных интересов и задач» (С. 107). Автор предисловия к книге
Каутского П.П. Маслов отмечает: «..."аграрный социализм" социал-народников сводится к
уравнительному переделу земли» (С. 13). Такой передел земли предполагает, по убеждению
социалистов-революционеров, упразднение помещичьего землевладения. Это, конечно,
революционная задача, которую может решить и буржуазно-демократическая
революция. Но в Германии она не была решена революцией 1848 г. И то, что Давид
обосновывает необходимость такого передела, вполне вписывается в революционную
(а отнюдь не реформистскую) задачу социал-демократии.
468

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ствовало не только в Германии, но и в более капиталистически развитой
Англии.
Давид, конечно, недооценивает перспективы технического
перевооружения сельского хозяйства. Констатируя то обстоятельство, что даже в
конце XIX в. сельское хозяйство все еще преимущественно базировалось на
традиционной технике производства, он делает вывод: «Кооперация,
разделение труда, машинное производство — вот те факторы, на которых
основана более высокая производительность крупного хозяйства в области
механического производства... В сельском хозяйстве упомянутые факторы не
имеют такого решающего значения»1. Однако все эти факторы, чего не хочет
признать Давид, приобретают все большее значение по мере проникновения
капиталистических методов хозяйствования в деревню. Это обстоятельство
и подчеркивает в своей книге Каутский.
Он указывает на то, что уже физиократы отдавали предпочтение
крупному производству, считая его несравненно более эффективным, чем мелкое.
Это же воззрение разделяли патриархи утопического социализма и
коммунизма. Но мелкобуржуазные социалисты, напротив, стремились обосновать
положение о преимуществах мелкого производства. Именно эту
мелкобуржуазную утопию и отстаивает Давид. Несмотря на то что мелкобуржуазный
социализм к концу XIX в. в значительной мере утерял свое былое влияние,
книга Давида была восторженно встречена в определенной среде,
подчеркивает Каутский: «Ревизионисты и буржуазные демократы приветствуют
книгу Давида как труд, открывающий новую эпоху... И в самом деле нужно
признать, что книга Давида превзошла во многих отношениях все прежние
произведения ревизионизма»2.
Каутский, опровергая утверждения Давида, разъясняет, что крупное
производство несомненно обнаруживает превосходство над мелким, так как оно
делает возможным производить большее количество продуктов с меньшей
затратой рабочих часов. «Кооперативное крупное производство более чем
всякая другая форма производства дает возможность освободить
земледельца от его непрерывной трудовой маеты»3.
Каутский безусловно, в основном, прав в своей критике
«ревизионистских» концепций Давида. Однако он все же вынужден признать, что и Давид
кое в чем, несомненно, прав. Нет оснований ожидать в обозримом будущем
вытеснения мелкого крестьянского хозяйства крупным капиталистическим
сельскохозяйственным производством. «В одном важном пункте нам
пришлось исправить наши взгляды. Крестьянин исчезает не так быстро, как
1 См.: Там же. С. 106.
2 Там же. С. 22.
3 Там же. С. 67.
469

Часть 2
мы ожидали. За последние десятилетия он потерял очень мало земли, а
пожалуй, и совсем не потерял ее»1.
Это, конечно, уступка точке зрения «ревизиониста» Давида, но уступка
временная, так сказать, тактическое отступление, продуманный маневр. В
главном же, в решающих пунктах, Каутский ни на йоту не уступает
«ревизионизму». Он убедительно показывает, что Давид не делает ни малейшей
попытки доказать, почему производительные сельскохозяйственные
кооперативы не только не нужны, но и невозможны в деревне. Следовательно,
на вопрос, следует ли социалистически преобразовать сельское хозяйство,
он дает, по существу, отрицательный ответ. С его точки зрения,
социалистические преобразования необходимы л и ш ь в промышленности,
транспорте, банковском деле, но отнюдь не в сельском хозяйстве. Но социализм, с
точки зрения Каутского, несовместим с частнособственнической основой
земледелия. «Даже в своей измененной форме марксистская аграрная
теория является, по мнению Давида, совершенно неверной и построенной на
полном незнании своеобразного характера условий сельского хозяйства»2.
Вопрос о своеобразии сельскохозяйственного производства
действительно не привлекал сколько-нибудь пристального внимания основоположников
марксизма, их соратников и последователей. Марксистская концепция
сплошной пролетаризации всех непролетарских трудящихся классов и социальных
групп неизбежно вела к умалению роли крестьянства в развитии
капитализма. Это заблуждение пытался преодолеть Давид, результатом чего, как
правильно отмечает Каутский, стал фактический отход как от марксизма, так и
от социалистического мировоззрения в целом. Давид, пишет Каутский,
«выступил не только против марксизма или меня, его покорного слуги, но и
против самого социализма в сельском хозяйстве, который он не
признает»3. Почему же Давид не покидает ряды социал-демократии? Каутский не
задается этим вопросом. Но ответ на него, во всяком случае для самого
Давида, достаточно прост: социал-демократия выражает, защищает
интересы трудящихся, борется за коренное улучшение условий их жизни и труда,
за демократию в ее наиболее полном, не урезанном виде. Вопрос же о
социализме, т.е. о предполагаемом будущем человечества, непосредственно,
с точки зрения Давида, так же как и Бернштейна, Фольмара, Ауэра, Гейне,
М. Шиппсля, П. Кампфмсйсра и других социал-демократов-«ревизионистов»,
фактически не стоит на повестке дня. В этом смысле вполне можно быть
социал-демократом, не будучи социалистом. Едва ли названные члены СДПГ
вполне осознавали этот вывод, но нечто подобное они, вероятно, представ-
1 Каутский К. Социализм и сельское хозяйство. С. 29.
2 Там же. С. 34.
3 Там же. С. ПО.
470

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ляли себе, предвосхищая, таким образом, идеологию социал-демократии
второй половины XX в.
Уместно отметить, что В.И. Ленин посвятил «труду» (кавычки Ленина —
Т.О.) Давида специальную статью «Аграрный вопрос и "критики Маркса"».
Его аргументы аналогичны аргументам Каутского, книга которого вышла в
свет пятью годами раньше. Но если Каутский видит в работе Давида
проблемы, которые принуждают несколько изменить марксистские воззрения по
аграрному вопросу, то Ленин видит в ней лишь точку зрения «мелкого
буржуа», «реакционного мещанина», «грубый буржуазный апологетизм» и
соответственно этому именует Давида «тупым мещанином», а его исследование
«шарлатанством в науке». Эта лексика вообще характерна для ленинской
критики «ревизионистов» и всех немарксистов.
В то время как лидеры СДПГ громили «ревизионизм» на своих
конгрессах, влияние бернштейнианства все более распространялось за пределами
Германии. Я остановлюсь лишь на воззрениях Ж. Жореса. В
опубликованной в 1900 г. брошюре он заявляет, что в споре между Каутским и Берн-
штейном он полностью на стороне Каутского. Однако тут же
подчеркивается заслуга Бернштейна, состоящая в том, что он поставил важные
вопросы и стремится, опираясь на исторический опыт, проверить истинность
основных положений марксистской теории. «Я убежден и попытаюсь
доказать, — пишет Жорес, — что марксизм содержит в себе средства,
позволяющие дополнить и обновить (курсив мой— Т.О.) марксизм, как в
теоретическом отношении, так и с точки зрения практики»1. Это положение вполне
перекликается с идейной установкой бернштейновского «ревизионизма».
Жорес не согласен с бернштейновским отказом от диалектической
интерпретации исторического процесса, отказом, который сводится к
признанию примата эволюционного, постепенного развития общества над
всякого рода бурными, потрясающими общество революционными изменениями.
Возражая Бернштейну, он утверждает, что и тс и другие процессы равно
исторически необходимы. «Совершенно очевидно, что каждой великой
социальной революции предшествует ее медленная подготовка и
экономическая эволюция»2.
Бернштейн оспаривает уверенность Энгельса, разделяемую
социал-демократическими лидерами, в том, что эпоха перехода от капитализма к
социализму— дело ближайшего будущего. Жорес фактически соглашается с
ним, поскольку предлагает снять этот вопрос с обсуждения: «...я полагаю,
что все расчеты относительно сроков носят праздный характер»3, — пишет
1 Jaurès J. Bernstein et l'évolution de la méthode socialiste. Paris, 1928. P. 3.
2 Ibid. P. 17.
3 Ibidem. P. 23.
471

Часть 2
он, игнорируя тот факт, что в дискуссиях с «ревизионистами» этот вопрос
был наиболее волнующим, поскольку с ним непосредственно связывались
тактические установки СДПГ.
В 1901 г. Жорес в «Очерках социализма», формально не ссылаясь на Берн-
штейна, книга которого ему известна, как это явствует из его выступлений,
развивает типично бернштейновскис, «ревизионистские» идеи. Это, прежде
всего, относится к его оценке «Комманифеста», произведения, которое все
социалистические и социал-демократические партии его времени считали
теоретической основой своих программных документов. Жорес пишет:
«"Коммунистический манифест" Маркса и Энгельса еще следует
причислять к периоду утопий... Маркс и Энгельс ждут удачного для пролетариата
момента в виде буржуазной революции. То, что предлагает "Манифест", не
есть тактика класса, уверенного в своих силах, класса, час которого,
наконец, настал: это способ, как произвести революцию нетерпеливому и
слабому классу, который хочет искусственно ускорить ход событий»1.
Жорес оспаривает положение «Комманифеста», согласно которому
насильственная пролетарская революция, увенчавшись успехом, завершится
установлением политического господства пролетариата, которое будет означать
«завоевание демократии». Поскольку политическое господство рабочего
класса трактуется основоположниками марксизма как диктатура, Жорес
утверждает, что диктатура в принципе не может быть демократией. Однако он
полагает, что Маркс и Энгельс не были, во всяком случае, сторонниками
более или менее длительного периода диктатуры пролетариата.
«Немыслимо предположить, чтобы Маркс и Энгельс хотели надолго приостановить
демократический строй, заменив его диктатурой пролетариата. Как могли
они этого желать, раз сама революция пролетариата порождена широким
стремлением к демократии»2.
Понятие диктатуры, считает Жорес, вообще принципиально
неприемлемо с социалистической точки зрения, которая последовательно
обосновывает и отстаивает всестороннее развитие демократии. Классовое
господство, утверждает он, есть посягательство на неотчуждаемые права человека.
Следовательно, социалистическая революция тем-то и отличается от всех
революций исторического прошлого, что она призвана покончить с
политическим господством какого бы то ни было класса.
На мой взгляд, Жорес здесь неправильно истолковывает положение
«Комманифеста», о котором идет речь. Основоположники марксизма
обосновывали необходимость насильственной революции против деспотической
абсолютной монархии, низвержение которой и установление благодаря этому
1 Жорес Ж. Очерки социализма. СПб., 1906. С. 16.
2 Там же. С. 19.
472

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
политического господства пролетариата они определяли как «завоевание
демократии». Парижская Коммуна, которую Маркс и Энгельс характеризовали
как «диктатуру пролетариата», представляла собой не что иное, как
завоевание демократии: ее избрали, как об этом уже говорилось выше, на основе
всеобщего, равного и тайного избирательного права.
Жорес, так же как и Бернштейн, отрицает Марксов «закон» абсолютного
и относительного обнищания пролетариата в ходе капиталистического
прогресса. По учению Маркса, указывает Жорес, именно противоречие между
ростом нищеты пролетариата и растущей силой его протеста против
порождающих его нищету капиталистических отношений с необходимостью
порождает антикапиталистическую революцию. «Маркс ошибался. Полного
освобождения можно было ждать не от полного оскудения»1. Доведенный до
крайнего обнищания рабочий класс не способен на революционную
инициативу.
Не следует, однако, полагать, что Жорес развивает свои
«ревизионистские» идеи лишь под непосредственным влиянием Бернштейна. Есть все
основания полагать, что он во многом вполне самостоятельно пришел к
родственным бернштейнианству идеям. При этом он далеко не во всем
согласен со своим немецким коллегой. Если Бернштейн рассматривал
революцию как катастрофу, то Жоресу, опирающемуся на французские
традиции, совершенно чуждо такое понимание этого социального переворота. Хотя
он и соглашается с тезисом, что рабочий класс способен добиться своего
освобождения путем мирных социалистических преобразований, но все же
характеризует такой исторический процесс как «революционную эволюцию»,
которая не исключает при определенных обстоятельствах и
революционного насилия против сопротивляющейся реакции.
Воззрения Жореса отличаются от бернштейновских и в том отношении,
что он видит в содержании марксизма идеи, позволяющие преодолеть, по
меньшей мере, некоторые его заблуждения. Так, марксова теория относи-
1 Там же. С. 31. Развивая это положение в другом месте своей брошюры, Жорес
пишет: «...в настоящее время никто из социалистов не принимает теории абсолютного
обнищания пролетариата... А раз это так, то уже нельзя повторять вслед за Марксом и
Энгельсом, что капиталистический строй погибнет вследствие своей неспособности
обеспечить эксплуатируемым минимум необходимого для их существования» (С. 34). Стоит
подчеркнуть, что этот тезис высказан социалистом в самом начале XX в. А в середине
и во второй половине этого же столетия лидер французских коммунистов М. Торез
«доказывал», что во Франции, так же как и в других капиталистических странах,
продолжается прогрессирующее обнищание рабочего класса. Таково было требование
одной из основных догм марксизма, и Торез, как и некоторые другие коммунистические
лидеры, не отваживался воспротивиться идеологическому диктату Коминтерна. Но об
этом позже, в седьмой главе книги.
473

Часть 2
тельной прибавочной стоимости дает возможность понять, что прибыль
капиталиста может возрастать, несмотря на увеличение заработной платы
рабочих, занятых на его предприятии. Да и само понятие заработной платы
не сводится к сумме средств, необходимых для существования и
воспроизводства рабочей силы. Маркс также характеризовал заработную плату
пролетария как культурно-исторический феномен, обусловленный целой
совокупностью условий, выделяя в особенности громадное значение борьбы труда
против капитала для улучшения жизненных условий пролетариата, в том
числе и для повышения заработной платы наемных рабочих.
Жорес не согласен ни с Каутским, ни с Бернштейном в вопросе об
отношении между пролетариатом и буржуазией. Противоречия между ними,
несомненно, представляют собой антагонистический конфликт, но это не
исключает при наличии определенных условий и совместных действий, как
было, например, в деле Дрейфуса.
В 1885 г. буржуазные радикалы во главе с их лидером Клемансо,
тогдашним министром внутренних дел, опубликовали манифест, в котором была
такая фраза: «Кто теперь не социалист, тот — не республиканец. Нужно
путем кредита, сделанного доступным для всех трудящихся, доставить всем
возможность избежать наемного труда»1. Приводя эту фразу, Жорес
возражает Клемансо, указывая на то, что только партия социалистов,
унаследовавшая идеи Пьера Леру, Луи Блана, Жозефа Прудона, действительно
способна осуществить социалистическое переустройство буржуазного общества,
которое не спасут самые дешевые кредиты трудящимся. Ведь трудящиеся
при капитализме не располагают возможностями получать кредиты,
уплачивать проценты и возвращать банкам полученные в кредит средства.
То обстоятельство, что Жорес в данном случае ссылается лишь на
французских социалистов, нисколько не свидетельствует о том, что он
недооценивает учение Маркса. В другой своей работе, опубликованной в 1904 г., он
недвусмысленно заявляет: «Неоспоримая заслуга Маркса, единственная, быть
может, из его заслуг, которая способна противостоять нападкам критиков и
разрушительному действию времени, состоит в том, что он сблизил и слил
идею социализма и рабочего движения»2. Правда, это положение заключает
в себе и «ревизионистское» убеждение в том, что другие заслуги Маркса
далеко не столь несомненны, так как не вполне могут выдержать критику
и найти подтверждение в новом историческом опыте.
Жорес в противоположность Бернштейну не обвиняет Маркса в
бланкизме. И Маркс и Бланки, подчеркивает он, верили, что пролетариат достигнет
власти путем революции. Но мысль Маркса была гораздо более сложной,
1 См.: Жорес Ж. Избранные речи и статьи. СПб., 1907. С. 29—29.
2 Жорес Ж. Очерки социализма. С. 9.
474

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ибо он понимал пролетарскую революцию как продукт развития
капитализма, как следствие конфликта между развившимися в его лоне
производительными силами и уже не соответствующими им производственными
отношениями. Тем не менее тактика Маркса «во всей ее совокупности и в каком
бы смысле ее ни взять, устарела. Он исходил, во-первых, из гипотез
исторических, в настоящее время уже исчерпанных, во-вторых —
экономических, неправильность которых очевидна»1.
Хотя Жорес, памятуя революционные традиции французского народа, не
исключает возможности (или вероятности) пролетарской революции, он все
же, подобно Бернштейну, склоняется к убеждению, что всемерное развитие
демократических институтов, сознательное использование пролетариями
всеобщего избирательного права и всех других гражданских прав и свобод
сделает ненужной революцию, которая была бы оправдана лишь в борьбе
против антидемократического государственного режима. «Пролетариат воцарится
не путем непредвиденного сцепления политических волнений, а только
благодаря организации своих собственных сил при помощи демократических
учреждений, организации систематической и не противозаконной, и
всеобщего избирательного права»2.
Нет необходимости рассматривать далее распространение
«ревизионизма» в социал-демократических партиях, поскольку этот вопрос будет
предметом исследования в следующей главе, посвященной развитию социал-
демократической идеологии в XX в., в особенности во второй его
половине.
Пора, наконец, перейти к анализу книги Каутского, главного
социал-демократического произведения, направленного против бернштейновского
«ревизионизма». Эта книга вышла в свет вскоре после Штутгартского
конгресса СДПГ под не вполне удачным названием «К критике теории и практики
марксизма» (ведь речь в ней шла о критике воззрений Бернштейна, о
защите вполне ортодоксальной и догматической основ марксизма). Впрочем,
вскоре появилось второе, дополненное издание книжки, озаглавленное
более правильно: «Бернштейн и программа социал-демократии», к тому же
снабженное подзаголовком: «Анти-Бернштейн».
Предваряя свою критику Бернштейна, Каутский, как бы соглашаясь с ним,
замечает: «проверка программы от времени до времени не только
допускается, но и требуется»3. Однако это милостивое разрешение ревизии
программы партии, а тем самым и теории марксизма сразу же дополняется
оговоркой: для такого пересмотра требуются такие качества, которых у Бернштейна,
1 Там же. С. 11—12.
2 Там же. С. 35.
3 Каутский К. К критике теории и практики марксизма. Одесса, 1905. С. 11.
475

Часть 2
увы, нет. Так, например, существенное содержание программы СДПГ
образует экономическое обоснование необходимости социалистического
переустройства буржуазного общества. Однако экономические воззрения Берн-
штейна не отличаются определенностью: то он принимает теорию стоимости
Маркса, то ставит ее под вопрос, высказываясь в пользу теории предельной
полезности Джевонса. В конечном итоге он приходит к заключению, что и
та и другая теория правильны и, так сказать, дополняют друг друга. Иными
словами, иронически замечает Каутский, Бернштейн проповедует
«эклектическое единство». И такая-де лишенная научной последовательности
позиция выдается за строгую научность, свободную от партийных пристрастий.
Но возможна ли в принципе этакая надклассовая позиция в экономической
науке? Нет, отвечает Каутский. «В области политической экономии быть
последовательным — значит, быть и борцом, если исследователь сколько-
нибудь муж, а не кастрат»1.
Каутский хорошо понимает, что возникновению бернштейновской
ревизии марксизма способствовали объективные обстоятельства, которые
Бернштейн ошибочно счел постоянно действующими факторами, связав с
ними свою веру в будущее капитализма, которое покончит с
порождавшимися им прежде социальными бедствиями. Бернштейн, писал Каутский,
«воображает, что беспримерное промышленное процветание, переживаемое
в настоящую минуту, будет продолжаться до бесконечности; таким путем он
приходит к оптимистическому представлению о ходе развития государства
и общества— представлению, которое совершенно не выдерживает
критики и которое должно рухнуть, как только придет к концу экономическое
процветание»2.
Бурные успехи капиталистического предпринимательства породили
также в массе пролетариев надежду на то, что они при помощи профсоюзов
смогут добиться от предпринимателей удовлетворения своих
экономических требований, что именно экономической борьбой с капиталом они
добьются своих целей, в то время как политическая борьба не принесет
им действительного успеха. Это обстоятельство также получило свое
отражение в теории Бернштейна, выдвинувшего на первый план борьбу
профсоюзов, фактически противопоставляя ее деятельности социал-де-
1 Каутский К. К критике теории и практики марксизма. С. 39.
2 Там же. С. 10. Каутский присоединяется к мнению одного из немарксистских
авторов, утверждавших, что «так называемый научный социализм потерял одного из
своих самых талантливых, ясно мыслящих и ученых сторонников» (С. 6). Эта ремарка
становится более понятной, если учесть, что Каутский был близким другом Бернштейна.
И даже после того, как он отказался печатать в «Die Neue Zeit» некоторые
«ревизионистские» статьи Бернштейна, личные отношения между ними все еще оставались
некоторое время более или менее дружескими.
476

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
мократической партии. «Бернштейн, — пишет Каутский, — порвал со
своими прежними теоретическими и политическими соратниками не
потому, что он превзошел марксизм, но потому, что он все более и более
утрачивает понимание сделанного до сих пор Марксом и его
последователями»1.
Философским воззрениям Бернштейна Каутский уделяет, как и следовало
ожидать, весьма скромное место. Его критика тут направлена против
нередко применявшегося Бернштейном приема: приписывать основоположникам
марксизма свои собственные, т.е. «ревизионистские» воззрения. Разумеется,
речь не идет о сознательной передержке, скорее всего, дело состояло в том,
что Бернштейн по-своему интерпретировал основателей «научного
социализма», а иной раз был также убежден в том, что он постигает подлинный
смысл их высказываний лучше их авторов.
Бернштейн, пишет Каутский, «утверждает, что Маркс и Энгельс только
вначале признавали детерминизм в истории, что впоследствии они от него
отказались, что, следовательно, детерминистическое понимание истории
неверно и не имеет научной ценности»2. Отстаивая учение основоположников
марксизма, Каутский разъясняет, что исследование причинно-следственных
отношений — общенаучный принцип, который хотя и не исчерпывает
своего многообразия существующих в природе и обществе связей,
взаимозависимости, взаимодействия, сохраняет первостепенное методологическое
значение. Бернштейн, утверждает Каутский, своей критикой детерминизма
пытается дискредитировать марксистское понимание исторической
необходимости социализма. Из его рассуждений о детерминизме «мы не узнаем, —
иронизирует Каутский, — считает ли он социализм необходимым или же
только благочестивым пожеланием»3. Бернштейновская критика детерминизма
нацелена также на то, чтобы всемерно умалить значение экономики в
развитии общества и тем самым значение материалистического понимания
истории. В этой связи Каутский разъясняет, что исторический материализм
теоретически подытожил исследования предшественников марксизма. Он
ссылается на Монтескье, который в работе «О духе законов» указывал на
«тесное отношение» между правовыми установлениями и способами,
«какими различные народы добывают себе средства к существованию».
Бернштейн же, напротив, пытается всячески ограничить и приуменьшить роль
экономики в развитии общества. «По его мнению, — пишет Каутский, —
эволюция материалистического понимания истории состояла, прежде всего,
в том, что Маркс и Энгельс ограничили значение экономического фактора
1 Там же. С. 10.
2 Там же. С. 32.
3 Там же. С. 195.
477

Часть 2
в истории»1. Каутский оспаривает это, в общем, правильное утверждение
Бернштейна, хотя он и не мог сослаться, например, на «Немецкую
идеологию», которая не была еще опубликована (первая, пожалуй, наиболее
важная часть этого труда была опубликована Мерингом в 1905 г.). Впрочем,
достаточно сослаться на письма Энгельса об историческом материализме, в
которых Энгельс настойчиво подчеркивает, что экономика не
единственная определяющая общественное развитие сила, что это развитие —
результат взаимодействия экономических и неэкономических процессов, в
котором, однако, экономическим отношениям принадлежит главная роль.
Однако основоположники марксизма указывали также на определяющую роль
научно-технического прогресса, а техника, как таковая, не есть, конечно,
экономическая категория.
Бернштейн, заявляет Каутский, не ставил перед собой задачи
развития марксистской теории, он видел свою задачу в ее критике. Но критика
есть абсолютно необходимый элемент развития научного познания.
Разумеется, критика должна быть содержательной, но такой она и является у
Бернштейна.
Мимоходом Каутский указывает на ошибочное толкование диалектики
Бернштейном, на неосновательность его утверждений, что именно
диалектика ввела основоположников марксизма в заблуждение. Здесь Каутский в
основном прав, но лишь в основном, ибо кое-какой резон, как указывалось
выше, в этих критических замечаниях Бернштейна все же имеется.
Далее Каутский критикует Бернштейна за его отрицание необходимости
пролетарской революции для социалистического переустройства
капиталистического общества. Теорию революции основоположников марксизма
Бернштейн именует «теорией крушения» (Zusammenbruchtheorie). По этому
поводу Каутский заявляет, что марксистское понимание революции не имеет
ничего общего с теорией краха капитализма. «Слово "теория краха"
Бернштейн изобрел во время полемики против Бакса...»2. У Маркса такой теории
нет, пишет Каутский, оставляя открытым вопрос, есть ли вообще в
марксизме теория революции. «Правильность марксовой теории не зависит... ни
от большей или меньшей вероятности катастроф, ни от большей или
меньшей скорости развития, а только от того направления развития, которое
это последнее принимает»3. Отвергая утверждение Бернштейна, что СДПГ
проводит тактику, нацеленную на революцию, Каутский заявляет, что для
партии «одинаково не годится ни тактика, принципиально не
рассчитывающая на кризисы, катастрофы, революции, ни тактика, на них спекулирую-
1 Каутский К. К критике теории и практики марксизма. С. 36.
2 Каутский К. Ответ Бернштейну (Анти-Бернштейн). Одесса, 1905. С. 55.
3 Там же. С. 65.
478

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
щая»1. Партия, продолжает Каутский, использует всякую ситуацию и
никогда заранее не связывает себе руки. Подчеркивая объективную
обусловленность исторического развития и тем самым также тактики
социал-демократии, Каутский пишет: «Мы не кормчие исторического развития... результаты
нашей деятельности зависят от факторов, не находящихся в нашей власти»2.
Однако Каутский почему-то не говорит о том, что и основоположники
марксизма начиная с 70-х годов считали вполне возможными (при
определенных условиях) мирные социалистические преобразования. Следует, впрочем,
отметить, что Каутский дополняет свою критику бернштейновского
отрицания революции своего рода извинением: «Я охотно допускаю, что слово
"революция" может вести к заблуждениям. Я считаю также полезным не
употреблять его без настоятельной нужды; но я не считаю правильным, во
избежание ошибок, употреблять это слово в превратном смысле»3.
Превратный смысл — это, конечно, бернштейновское выражение «теория крушения»,
которое нередко он заменяет еще более ужасающим: «теория катастроф».
Для того чтобы сделать полностью ясным свое понимание революции,
Каутский присовокупляет на следующей странице: «...социальная
революция и политическое восстание — два совершенно разных
понятия. Социальная революция есть цель, которую принципиально ставят
перед собой, а восстание может быть только средством к цели,
оцениваемым с точки зрения его целесообразности»4. Дабы усилить свою
аргументацию, Каутский поясняет, что социальную революцию вовсе не
обязательно понимать как насильственный переворот, она может совершаться в
течение длительного времени, приобретая тем самым характер
эволюционного процесса.
Бернштейн, по мнению Каутского, истолковывает марксистское
понимание исторической необходимости как фаталистическое. Соответственно
этому «марксистская теория, — пишет Каутский, — представляется ему как
учение, по которому экономическое развитие создает, в конце концов, такое
принудительное положение, при котором для общества не
остается никакого иного выхода, как ввести социализм»5. Здесь Каутский также в
основном прав, хотя основоположники марксизма не раз и не два давали
повод для такого понимания их положений об исторической необходимости
перехода от капитализма к социализму. Однако этот переход они всегда
понимали как процесс классовой борьбы и ее конечный результат, исключая
1 Там же. С. 205—206.
2 Там же. С. 240—241.
3 Там же. С. 86.
4 Там же. С. 273.
5 Там же.
479

Часть 2
тем самым фаталистическую интерпретацию исторической необходимости,
интерпретацию, в которой их обвиняли всякого рода критики, в частности,
небезызвестный неокантианец Штаммлер.
Отрицание необходимости пролетарской революции влечет за собой,
естественно, и отрицание диктатуры пролетариата. И здесь, конечно, Берн-
штейн прав, ибо, как указывалось выше, диктатура всего класса, а не
небольшой группы его представителей (или считающих себя таковыми) в
принципе невозможна. Но Каутский не вдумывается в это понятие, не
анализирует его. Он просто констатирует, что Бернштейн «с негодованием
отвергает мысль о диктатуре пролетариата». И, возражая против этого, он
лишенным подлинной убежденности тоном заявляет: «Я не буду утверждать
с уверенностью, что классовое господство пролетариата неизбежно должно
принять форму классовой диктатуры. Но чтобы одни лишь
демократические формы сделали излишним классовое господство пролетариата в целях
его освобождения, этого никоим образом не доказывает ни опыт прошлого,
ни основанные на нем заключения насчет возможного будущего». И вполне
уже в примирительном духе Каутский присовокупляет: «Решение проблемы
диктатуры пролетариата мы можем спокойно предоставить будущему»1. Эта
осторожность Каутского является, конечно, вполне оправданной.
Бернштейн противопоставляет диктатуре демократию, рассматривая ее как
форму государственного устройства, исключающую политическое господство
какого бы то ни было класса. Это — одно из основных заблуждений Берн-
штейна, так как в любом капиталистическом, вполне демократическом
обществе буржуазия, несомненно, политически господствует, хотя это
господство, как засвидетельствовал исторический опыт XX в., может быть
существенно ограничено (но никоим образом не сведено на нет), если у
власти находится социал-демократическая партия. И Каутский, конечно, прав,
утверждая, что «определить демократию как такую форму организации, в
которой ни один класс не пользуется политическими привилегиями, весьма
односторонне. Равноправие— одна из характеристических черт
демократии, но не вся совокупность ее характеристических черт». Однако нельзя
согласиться с Каутским, когда он определяет демократию как «господство
тех классов, которые составляют большинство»2. Политическое господство
буржуазии в самом демократическом капиталистическом обществе есть,
конечно, господство меньшинства. Трудно понять, почему эта простая
истина неясна Каутскому.
Бернштейн понимает демократию в ее развитом виде как
последовательное осуществление либеральной традиции. Каутский согласен с ним в том
1 Каутский К. Ответ Бернштейну (Анти-Бернштейн). С. 258.
2 Там же. С. 255—256.
480

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
отношении, что социал-демократия должна воспринять эти традиции. И
социализм, с точки зрения Бернштейна, есть не что иное, как завершение
либеральных реформ. Каутский не может, разумеется, согласиться с таким
представлением о социалистическом будущем, поскольку оно выхолащивает
принципиальную противоположность между социалистической идеологией
и либерализмом в основном для них обоих вопросе — вопросе о
собственности. Либерализм немыслим без обоснования правомерности,
необходимости, благодетельности частной собственности во всех ее формах. Поэтому
Каутский, возражая Бернштейну, замечает: «Экономическое содержание
либерализма соответствует потребностям развитого товарного производства.
Основное право, которое он требует, есть полное и неограниченное право
частной собственности не только на предметы потребления, но и
на средства производства; основная форма свободы, которую он требует, есть
свобода производства и обмена— принцип «laissez faire, laissez passer»1. Как
видно из этой цитаты, Каутский характеризует либерализм лишь как
идеологию. Такая его характеристика, по меньшей мере, одностороння.
Разделение властей, гражданские права и свободы — не просто партийные,
идеологические требования. Это — великие культурные завоевания, которые, к
сожалению, все еще далеко не повсеместно признаны и претворены в жизнь.
Каутскому это было, безусловно, хорошо известно, но он, по-видимому,
отождествлял либерализм и тогдашние, именовавшие себя либеральными, партии.
Такое отождествление нельзя признать оправданным*.
Бернштейновское понимание демократии и ее внутреннего родства с
либерализмом привело его к выводу, который можно обнаружить и у
ортодоксального Каутского, хотя в полемике с «ревизионистом» он умалчивает об
этом. Он обвиняет Бернштейна в том, что тот жаждет превратить
пролетарскую социал-демократическую партию в «сборную демократическую
партию», т.е. в неклассовую, общенародную организацию. Но такое
превращение означает существенное изменение социал-демократической програм-
1 Там же. С. 260—261.
* Нельзя не согласиться с академиком O.E. Кутафиным, который подчеркивает
непреходящее значение впервые провозглашенного (и обоснованного) либерализмом
принципа разделения властей: «...принцип разделения властей означает не только
рассредоточение, распределение, демонополизацию власти, но и действительное, реальное
взаимное ее уравновешивание, при котором ни одна из трех ветвей власти не может
ущемить или подчинить себе другие и обязана действовать в условиях
взаимопонимания и взаимосотрудничества» (Кутафии O.E. Правоведение. М., 2001. С. 89). Уместно
в этой связи подчеркнуть, что критика Лениным либерализма, которому он приписывал
«имманентную контрреволюционность», означала вместе с тем безоговорочное
отрицание разделения властей. Диктатура пролетариата, как ее истолковывал Ленин, и
призвана была покончить с каким бы то ни было разделением властей.
16 *ак 1440
481

Часть 2
мы, а также ставит под вопрос конечную цель социалистического
движения. Каутский готов согласиться с тем, что социал-демократы должны
бороться за всемерное расширение демократии в условиях капитализма. Но
следует в принципе отличать пролетарскую демократию от
демократии, существующей в капиталистическом обществе. Поэтому Каутский вполне
в духе марксистской ортодоксии утверждает: «Маркс и Энгельс всегда имели
в виду в своих расчетах политическое развитие, в котором буржуазный
демократический режим расчищает дорогу пролетарской демократии. В
настоящее время следует отказаться от таких надежд. Там, где демократия еще
не существует, она явится как пролетарская демократия»1. Очевидно,
Каутский имеет в виду тогдашнюю Россию и другие, как европейские, так и не
европейские страны, где еще не существовало гражданских прав и свобод.
Однако его допущение, что в таких странах возможен непосредственный
переход к пролетарской демократии, т.е. фактически к социалистическому
преобразованию общества, осуществимому в этих странах лишь посредством
революции, представляет собой политическую установку, почти
совпадающую с программой и тактикой большевизма, которые он после Октябрьской
революции сурово осуждал. История, однако, показала, что революционный
переход от недемократического общественного строя к тому, что
именовалось пролетарской демократией, в действительности означал установление
антидемократического, тоталитарного политического режима.
Определяя основные направления своей критики Бернштейна, Каутский
указывает на три главных обосновываемых Бернштейном тезиса, которые, по его
убеждению, принципиально несостоятельны. «Бернштейн выставил против
марксовой теории капиталистического способа производства троякого рода
воззрения; во-первых, число собственников не уменьшается, а возрастает; во-
вторых, мелкое предприятие не падает; и в третьих, вероятность всеобщих и
опустошительных кризисов все более и более уменьшается»2. В противовес
этим положениям Каутский пытается доказать, что концентрация капитала,
если даже она совершается посредством акционерных компаний, вовсе не
1 Каутский К. Ответ Бернштейну (Анти-Бернштейн). С. 63. И совсем в противовес
этой революционной фразеологии Каутский утверждает, что социал-демократия должна
следить за тем, чтобы повседневная будничная политическая работа «не вытеснила
идеализма, чтобы не утерялось сознание великой исторической задачи, лежащей на
пролетариате» (С. 291. Идеализм здесь, конечно, понимается не как философское
учение, а как этически нравственное сознание, воодушевление, преданность великой
социальной цели. Но тут же вполне в меланхолическом духе Каутский замечает, что «успех
нашей деятельности зависит от факторов, над которыми мы не властны» (С. 291). Это
утверждение никак не согласуется с «идеализмом», необходимость которого Каутский
проповедует рабочему классу.
2 Там же. С. 90.
482

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
означает увеличения количества собственников средств производства. Однако
акции, которыми владеют тысячи акционеров, хотя и не являются сами по
себе средствами производства, представляют собой денежный капитал,
который приносит дивиденды, т.е. часть прибыли, получаемой путем
эксплуатации наемных рабочих акционерным предприятием. Утверждать, что
количество собственников не возрастает благодаря акционерным предприятиям,—
нонсенс. Современному читателю, даже не имеющему экономического
образования, безусловно, ясно, что все три тезиса Бернштейна, перечисленные
Каутским, подтверждены историческим опытом. Каутский заблуждался лишь
потому, что он находился во власти основных догм марксизма.
Каутский хорошо осознавал (в этом надо отдать ему справедливость), что
если признать истинными основные положения бернштейнианства, то
придется проститься с «научным социализмом» в той форме, в какой он был
разработан основоположниками марксизма. Но другого рода социализм, —
это хорошо осознавал Каутский, — не выдерживал сравнения с марксизмом.
Поэтому он писал: «Если самые крупные недостатки капиталистического
способа производства свойственны только его зачаточным формам и с его
дальнейшим прогрессом уменьшатся; если число имущих растет, социальные
противоположности постоянно смягчаются, пролетарии получают все более
и более прочную надежду стать самостоятельными или достичь
удовлетворительного положения, то к чему же тогда социализм?»1. И Каутский, как
и подобает ортодоксальному марксисту, ищет и, как ему кажется, находит
новые эмпирические данные, свидетельствующие о прогрессирующем
обнищании трудящихся. Он, в частности, утверждает, что вовлечение женщин
в производство — «несомненный признак роста нищеты»2. С таким
аргументом никак нельзя согласиться, он явно попахивает застарелым
консерватизмом. А Каутскому, теоретику социал-демократии, следовало бы понимать,
что женщины, становясь полноправными членами демократического
общества, стремятся подобно мужчинам получить образование, интересующую
их профессию, хорошо оплачиваемую работу.
Впрочем, Каутского нетрудно понять. Если нет прогрессирующего
обнищания рабочего класса, если в ходе развития капитализма положение
наемных рабочих постепенно улучшается, то как обосновать необходимость
уничтожения капиталистического способа производства? Это, с точки зрения
социал-демократа, мучительный, проклятый вопрос. Его решение, которое
пытался предвосхитить Бернштейн, дала лишь последующая история
человечества. И ответ этот был (и остается) отнюдь не однозначным. Он
является отрицанием марксистского социализма, но вместе с тем и отрицанием
1 Там же. С. 239.
2 Там же. С. 179.
483

Часть 2
капитализма, несмотря на все его научно-технические и социальные
достижения. Переход к посткапиталистическому обществу является почти
общепризнанной необходимостью, о чем свидетельствуют концепции
постиндустриального общества, информационного общества, технотронной эпохи, —
концепции, которые фиксируют уже совершающийся переход.
Нельзя не отметить, что самого больного, имеющего непосредственное
значение для повседневной политики и тактики социал-демократической
партии вопроса о так называемом прогрессирующем обнищании
пролетариата Каутский касается нехотя. «"Теория обнищания" (Verelenderungstheorie) —
таковой у Маркса,— заявляет он,— нет»1. С таким утверждением
согласиться невозможно. Маркс сформулировал в первом томе «Капитала»
абсолютный, по его словам, закон прогрессирующего обнищания
пролетариата. А если формулируется закон, значит, имеется и теория, его
доказывающая и обосновывающая. Теория накопления капитала как раз и
формулирует «всеобщий закон капиталистического накопления», который
заключается в этом прогрессирующем обнищании наемных рабочих. Впрочем,
можно сказать, что этот закон фактически уже формулируется в «Коммани-
фесте», а затем в ранней работе Маркса «Наемный труд и капитал», т.е. за
двадцать лет до выхода «Капитала». Утверждение Каутского оказывается,
таким образом, всего лишь отговоркой.
Заключая разбор «Анти-Бернштейна» Каутского, стоит привести вывод,
который сделан им не в конце, а в начале книги: «...полемика, возбужденная
книгой Бернштейна, оказалась весьма бесплодной»2. Вывод, безусловно,
ошибочный, преднамеренный, подсказанный внешними соображениями, а также
опасением того, как бы «еретические» идеи Бернштейна не повредили
имиджу СДПГ как партии, являющейся союзом подлинных единомышленников,
которым всякие аутсайдеры не страшны.
Ортодоксальность Каутского сделала для него невозможным понимание
исторической и политической важности «ревизионизма» Бернштейна,
несмотря на то, что он сам себя считал отнюдь не ортодоксом и, конечно, не
догматиком*.
1 Каутский К. Ответ Бернштейну (Анти-Бернштейн). С. 154.
2 Там же. С. 4.
* «Меня хотели изобразить "ортодоксальным марксистом", человеком, который в
отличие от свободомыслящих клянется словом учителя и ничего другого слышать не
хочет... Тот, кто следил за делом всей моей жизни, поймет, насколько смешон этот упрек.
Ведь сразу же становится ясно, что совершенно невозможно клясться каждым словом
учителя, когда понимаешь, что его слова нередко противоречат друг другу. Марксизм
появился на свет не как догма, раз и навсегда установленная, но как концепция, которая
вытекает из наблюдения за реальностью и развивается благодаря методам наблюдения.
Со времени "Манифеста Коммунистической партии" (1847) учение наших учителей
484

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
4. Ответ Бернгитейна К. Каутскому, главному критику
бернштейновского «ревизионизма»
Хотя с критикой воззрений Бсрнштсйна выступили несколько
авторитетных социал-демократов, он посчитал нужным ответить лишь Каутскому, во-
первых, потому что тот был главным теоретиком СДПГ, и во-вторых,
потому что Каутский написал книгу, в которой пытался систематически
опровергнуть основные положения бернштейновского «ревизионизма».
Плеханову Бернштейн не счел нужным отвечать, поскольку тот критиковал его
философские воззрения, которые, с точки зрения Бернштейна (и с этим нельзя
не согласиться), имели лишь второстепенное значение в предпринятой им
ревизии теории марксизма, предметом которой был в основном «научный
социализм». Правда, в «Проблемах социализма...» имеются отдельные
замечания в адрес Плеханова. Но это не больше чем реплики.
В 1901 г. Бернштейн выпустил сборник статей. Первая его часть
представляет собой развитие идей, уже изложенных в «Проблемах...», вторая же —
критику критики Каутским бернштейновского «ревизионизма». Мне
представляется целесообразным сначала изложить основные положения первой
части книги, а затем перейти к анализу ответа Бернштейна на критику
Каутским его книги. Такое изложение может наиболее способствовать
пониманию тех теоретических позиций, исходя из которых Бернштейн возражает
Каутскому.
В предисловии к сборнику Бернштейн так определяет свое отношение к
марксизму: «...для меня дело шло не об основных разногласиях (курсив мой —
Т. О.), но лишь — как и теперь, — о несколько измененном приложении
признанных основных мыслей, социализма»1. Эта смягченная формулировка раз-
претерпело множество изменений» (Kautsky К. Errinerungen und Erörterungen. Gravenhage,
1960. S. 437). Правда, цитируемое заявление Каутского появилось в книге, которая вышла
в свет более чем за четверть века до «Анти-Бернштейна». Однако аналогичное
заявление можно обнаружить и в этой книге: «Результаты, которых достигли Маркс и
Энгельс, не последнее слово науки... В настоящее время некоторые положения Маркса и
Энгельса неприемлемы, другие нуждаются в ограничениях. Нужно заполнить
некоторые пробелы теории» (С. 41). Какие же положения основоположников марксизма
неприемлемы? Какие пробелы в их учении должны быть заполнены? Каутский оставляет
эти вопросы без ответа, по-видимому, отказываясь идти по пути Бернштейна.
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. СПб., 1902. С. 2. Далее
Бернштейн выступает против распространенного догматического представления о
социалистической теории. «Социализм, как теория, не представляет собой ничего законченного,
и он не может быть законченной теорией, потому что предмет его анализа представляет
нечто незаконченное, находящееся в процессе постоянного развития. Ход этого
развития ставит перед ним постоянно новые проблемы, открывает постоянно новые
перспективы... Рано или поздно, добровольно или против воли — каждый вынужден перед своим
485

Часть 2
ногласий Бернштейна с марксизмом в дальнейшем, в особенности в ходе
полемики с Каутским, существенно пересматривается в этом же сборнике,
составленном из статей, публиковавшихся в течение десятилетия.
В статье «К вопросу о железном законе заработной платы»,
опубликованной еще при жизни Энгельса, Бернштейн полемизирует с Л. Брентано,
который утверждал, что сей закон сформулировал не Лассаль и даже не Рикардо,
а не кто иной, как Тюрго. Бернштейн поправляет Брентано, указывая, что
этот закон фактически обнаруживается уже в известном сочинении Мальтуса,
а до него у Пстти, Фергюсона, А. Смита. Все эти экономисты считали, что
средняя заработная плата всегда сводится к самым необходимым средствам
существования рабочего, а ее колебания никогда надолго не поднимаются над
этим уровнем и никогда надолго не падают ниже него. Следовательно, Лас-
салю принадлежит лишь эпитет «железный», которым он снабдил этот закон.
С точки зрения Бернштейна, заработная плата не столько экономическая,
сколько социологическая проблема. Он соглашается с Рикардо в том, что
нравы и обычаи долгое время играли решающую роль при определении
заработной платы. Кроме того, весьма существенные различия в величине
заработной платы среди различных групп рабочих, в особенности различия
между квалифицированными и неквалифицированными рабочими, а также
различия уровня заработной платы в разных отраслях производства. Все это
подсказывает вывод, что «исправленная Марксом старая теория заработной
платы более не соответствует современным отношениям»1.
Маркс, как известно, не сводил заработную плату наемного рабочего лишь
к стоимости предметов, которые необходимы для существования и
воспроизводства рабочей силы. Стоимость рабочей силы, согласно его учению, есть
культурно-исторический феномен, существенно различный в разных
странах и на разных этапах развития капиталистического общества. Переписка
Маркса и Энгельса показывает, что он намечал после завершения
«Капитала» специально заняться разработкой теории заработной платы,
учитывающей многообразие факторов, определяющих се уровень. Марксу, однако, не
удалось осуществить свой замысел, что вполне оправдывает критический
вывод Бернштейна.
разумом сводить счеты между новой действительностью и соответствующими
положениями старой теории» (С. 4). Социалистическая теория, о которой здесь идет речь,
конечно, марксизм. Подчеркивая, что эта теория в силу объективных обстоятельств не
может считаться завершенной, Бернштейн справедливо обосновывает тем самым не
только право, но и обязанность социалистов постоянно сверять ее с изменяющейся
действительностью, с тем чтобы, учитывая новые обстоятельства, корректировать теорию,
дополнять ее, а если окажется необходимым, пересматривать те или иные ее положения
и даже отвергать их. С этим ходом рассуждений Бернштейна нельзя не согласиться.
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 88.
486

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Бернштейн настаивает также на том, что рабочая сила лишь в условном
смысле может быть названа товаром. И с этим также можно согласиться,
если не придавать выражению «условный смысл» субъективистский
характер. Само собой разумеется, что капиталист не может обращаться с
человеком, выступающим в качестве рабочей силы, как с простым (любым)
товаром. Это замечание Бернштейна также связано с констатацией того, что
даже в Англии, в наиболее развитой капиталистической стране его времени,
наемные рабочие в конце XIX в. еще не составляли большинства
трудящегося населения. Следовательно, и представление о рабочей силе как товаре
не могло быть применено к этому большинству, состоявшему из
ремесленников, кустарей, крестьян и т.д.
В этой же статье Бернштейн так определяет задачи
социал-демократической партии: «Положительная программа социал-демократии
концентрируется около двух главных требований: расширение народных прав
и улучшение материального положения рабочего
класса, поскольку это возможно при существующих условиях»1.
Социал-демократы, подчеркивает он, своей неутомимой деятельностью могут заставить
господствующие классы пойти на уступки пролетариату и вместе с тем
практически покажут трудящимся массам, чего нельзя ждать от
существующего строя, парламента и т.д. Благодаря этому рабочий класс
постигает, что его освобождение станет делом борьбы целого ряда поколений.
Если Энгельс в конце 80 — начале 90-х годов утверждал, что победа
рабочего класса, по меньшей мере, в Германии и Франции произойдет через
несколько лет, то Бернштейн, ближайший друг Энгельса, в принципе по-
иному представляет себе перспективы социального освобождения
пролетариата. Энгельс, вероятно, читал эту статью Бернштейна, но не считал
нужным возражать ему, полагая, что в партии, естественно, неизбежны различные
убеждения в границах, очерченных ее программой.
В уже цитировавшейся статье «К вопросу о железном законе заработной
платы», которая наверно также не ускользнула от внимания Энгельса,
Бернштейн подвергает сомнению марксистское представление об основных
чертах будущего социалистического строя. Он трезво замечает: «Дойдет ли дело
до того, что все блага будут выдаваться безденежно и все работы будут
совершаться добровольно или в форме социальных обязанностей, — этот
вопрос мы оставим без ответа, так как во всяком случае подобное
состояние водворится в неизмеримо отдаленном будущем... Поэтому ходячее
боевое слово: "устранение системы наемного труда"— ошибочно»2. Это
утверждение Бернштейна также, надо полагать, было известно Энгельсу
Там же. С. 8.
Там же. С. 100.
487

Часть 2
(вполне вероятно, что оно высказывалось и в беседах с ним), но он
терпимо относился к отличным от его собственных взглядам, если речь шла о
единомышленниках-марксистах.
Еще одна статья Бернштейна в этом сборнике — «Принципы деятельности
международных конгрессов» — также была напечатана при жизни Энгельса,
в 1893 г. В ней он выступает против позиции голландских демократов на
Цюрихском конгрессе II Интернационала. Голландцы, по словам Бернштейна,
пытались провести резолюцию, осуждающую любые компромиссы
социалистической партии с другими, несоциалистическими партиями. Бернштейн в
противовес этой односторонней тактической позиции, которую пытались
возвести в программный принцип, заявляет: «Если рабочая партия может легче
достигнуть своих целей в политической и экономической области с помощью
компромисса или союза, то ради чего она должна отказываться от них. Ради
принципа? Я не знаю ни одного принципа, запрещающего
вообще всякий компромисс»1. Это положение, конечно, не
заключает в себе ничего «ревизионистского», но оно, надо полагать, открывало Берн-
штейну путь к ревизии «научного социализма», которая предполагала, по
меньшей мере, частичное согласие с буржуазной ревизией марксизма и,
следовательно, компромисс с классовыми врагами пролетариата.
Бернштейн уместно ссылается на исторический факт. Чартистское
движение было, несомненно, наиболее организованным рабочим движением
Англии в первой половине XIX в. Однако оно потерпело поражение вследствие
отказа чартистов от каких бы то ни было компромиссов. «Ни с одной партией
чартисты не боролись с такой энергией, как с партией либералов... Те
элементы, движения, которые высказывали склонность заключить союз с
либералами, были неуклонно исключаемы из движения. В конечном итоге,
очищенное движение потерпело такой грандиозный крах, который теперь с
трудом можно себе представить»2.
Другой исторический пример, приводимый Бернштейном, также
поучителен. Английская Лига реформ, возникшая во второй половине XIX в.,
представляла собой политический блок, в который входили, с одной стороны,
представители рабочего класса, а с другой — буржуазные радикалы. В
состав ее исполнительного комитета вошли также некоторые члены
Генерального совета I Интернационала, о чем Маркс не без гордости докладывал на
конгрессе в Лозанне. Это объединение было, конечно, классовым
компромиссом, который послужил делу рабочего класса. «В 1880 г. союз либералов
с рабочими проводит в парламент подавляющее большинство депутатов,
обязавшихся защищать новое расширение избирательного права, в результате
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 134.
2 Там же. С. 148.
488

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
чего парламент в 1884 г. принял реформу, предоставившую избирательное
право большинству сельских и городских английских рабочих»1.
Следовательно, классовая борьба и компромиссы столь же мало являются
абсолютными противоположностями, как статика и динамика. Так, например,
профессиональные союзы, защищающие интересы пролетариата в рамках
капиталистического общества, вынуждены вследствие этого постоянно идти
на компромиссы с капиталистами. Коллективный договор рабочих с
предпринимателем есть не что иное, как компромисс. Было бы нелепо отрицать
необходимость такого компромисса, хотя он далеко не всегда носит «чисто
классовый характер».
Бернштейн проводит различие между компромиссом в вопросах о
принципах и компромиссом в вопросе о действиях, точнее, тактики. Первый,
действительно, недопустим и опасен для партии, второй, напротив, вполне
оправдывает себя, если способствует достижению партией ее целей.
Предубеждения против компромиссов, как правило, порождаются тем, что
компромиссы обыкновенно заключаются с теми партиями, с которыми идет
наиболее ожесточенная борьба. Компромисс с противником представляется
несведущим людям особенно одиозным. Но такой компромисс можно
сравнить с перемирием, которое заключают воюющие стороны. Есть и другая
сторона вопроса о компромиссе: это вопрос об отношении к
непролетарским трудящимся массам, а также к тем элементам общества, которые по
разного рода причинам недовольны существующим общественным строем.
Социал-демократическая партия есть, конечно, партия рабочего класса. Но
это не значит, что она должна отталкивать от себя сочувствующих ее делу,
пусть и непоследовательных в ряде отношений представителей других
социальных групп. Бернштейн полагает, что такая политическая установка
пагубна для социал-демократии, которой не следует опасаться, что эти
непролетарские элементы исказят се политическую линию. Ход исторического
развития таков, что партия сознательных пролетариев «незаметно для самой
себя становится партией всех недовольных, которых, может быть, еще
удерживают пролетарские фразы...»2.
В сборнике помещена опубликованная после смерти Энгельса статья
«Утопизм и эклектизм» (1896). Утопизмом Бернштейн считает чрезмерное
преувеличение противоположности между капитализмом и
посткапиталистическим (социалистическим) обществом. «Современные утописты, — пишет
он, — избегают касаться будущего строя общества, но предпочитают резкий
скачок из капиталистического общества в социалистическое»3. Ясно, что
1 Там же. С. 144.
2 Там же. С. 149—150.
3 Там же. С. 159.
489

Часть 2
такими утопистами Бернштейн именует ортодоксальных марксистов. Есть в
этой фразе и намек на Энгельса, который в «Анти-Дюринге»
характеризовал социализм как скачок из царства необходимости в царство свободы.
Научная теория, полагает Бернштейн, нередко приводит к утопизму, если ее
положения превращаются в догмы.
Одной из таких догм, которую отстаивают социал-демократы, является
убеждение в исторической необходимости пролетарской революции. Но
революция, как бы ни были прогрессивны вызванные ею социальные
последствия, всегда оказывается социальной катастрофой, которая, как и любая
катастрофа, происходит отнюдь не потому, что ее жаждут трудящиеся.
Больше всего лишений революция приносит трудящимся, не говоря уже о тех
жертвах, с которыми она неизбежно связана*. И если налицо возрастающая
роль социал-демократической партии и всего рабочего класса, то не
правильнее ли ставить вопрос о мирных социалистических преобразованиях.
Бернштейн вспоминает в этой связи формулировку, имевшуюся в проекте
Эрфуртской программы СДПГ: «врастание современного общества в соци-
* A.M. Горький, очевидец Октябрьской революции, писал о ней в газетных статьях,
изданных впоследствии отдельной книгой. «Я не намерен оправдывать авантюристов,
мне ненавистны и противны люди, возбуждающие темные инстинкты масс, какие бы
имена эти люди ни носили и как бы ни были солидны в прошлом их заслуги перед
Россией» (Горький M. Несовременные мысли. Заметки о революции и культуре. М., 1991.
С. 12). Горький отнюдь не противник революции: «Революция — великое, честное дело,
дело, необходимое для возрождения нашего, а не бессмысленные погромы,
разрушающие богатство нации» (С. 89). Но Горькому, естественно, противна вакханалия,
развязанная революцией. «Вот уже почти две недели, каждую ночь толпы людей фабят винные
погреба, напиваются, бьют друг друга бутылками по башкам, режут руки осколками
стекла и точно свиньи валяются в грязи, в крови» (С. 14). В другой заметке,
опубликованной в декабре 1917 г., он пишет: «...в этом взрыве зоологических инстинктов я не
вижу ярко выраженных элементов социальной революции. Это русский бунт без
социалистов по духу, без участия социалистической психологии» (С. 15). В другой заметке,
также напечатанной в декабре 1917 г., Горький констатирует: «Наша революция дала
полный простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой
крышей монархии, и, в то же время, она отбросила в сторону от себя все
интеллектуальные силы демократии, всю моральную энергию страны» (С. 76). В этой же статье он
отвечает на большевистские обвинения в том, что он, мол, предал дело демократии и
социализма: «Все то, что я говорил о дикой грубости, о жестокости большевиков,
восходящей до садизма, о некультурности их, о незнании ими психологии русского народа,
о том, что они производят над народом отвратительный опыт и уничтожают рабочий
класс, — все это и многое другое, сказанное мною о "большевизме" — остается в полной
силе» (С. 99). Конечно, заметки очевидца, даже такого выдающегося, как Горький, не
лишены элементов субъективности. Но то, что они констатируют факты, бесспорно.
Разумеется, это относится не только к Октябрьской, но и ко всем революциям вообще,
как бы ни было велико их историческое значение.
490

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ализм». Энгельс раскритиковал ее, как явно неподходящую для тогдашней
Германии, но вполне подходящую для демократически развитых стран,
таких как Франция и Англия. Германия постепенно догоняет эти страны в
деле демократизации общественной жизни. Следовательно, и к ней, если не
в настоящее время, то в ближайшем будущем, будет вполне применима эта
формулировка. Историческая миссия социал-демократии состоит, прежде
всего, в том, чтобы смягчить муки социального переворота. В этой связи
Бернштейн едва ли не впервые в своих публикациях положительно
оценивает деятельность Фабианского общества. «Если английские фабианцы,
написавшие на своем знамени государственный и общинный социализм, —
эклектики (т.е. не утописты в понимании Бернштейна — Т. О.), то они являются
ими вполне сознательно и имеют определенный реальный критерий,
опираясь на который, они приходят часто к тем же социально-политическим
выводам, как и научный социализм... опирающийся на материалистическое
понимание истории... Фабианцы представляют реакцию против сектантски-
революционного революционаризма, который проповедовали в начале
восьмидесятых годов английские энтузиасты-социалисты»1.
Бернштейн солидаризируется с фабианцами. Английские энтузиасты, о
которых он говорит, конечно, марксисты, Гайдман и его приверженцы,
которые, игнорируя известные высказывания основоположников марксизма,
рассуждали о необходимости в Англии пролетарской революции, обрекая
себя на сектантское, чуждое английскому пролетариату, политическое
отчуждение.
Свою солидарность с фабианцами Бернштейн сопровождает и
критической ремаркой: «В своих исследованиях по социальным вопросам фабианцы
оказали социализму значительные услуги, но зато они отняли у него —
поскольку это было в их власти — компас, который предостерегал бы его от
движения вперед ощупью»2. Это положение Бернштейна заставляет
задуматься. Речь, по-видимому, идет не о том, что сами фабианцы потеряли сей
компас, т.е. ясное сознание пути, ведущего к торжеству социализма; они
лишили этого компаса и «научный социализм» своей ревизией его основных
положений. Но в таком случае и это критическое замечание в адрес
фабианцев теряет свой критический характер, поскольку и Бернштейн далек от
мысли, что социал-демократии вполне ясны пути и средства, ведущие к
социалистическому переустройству общества.
Статья с несколько мудреным названием «Социально-политическое
значение пространства и времени» посвящена критическому анализу
марксистских представлений об исторических судьбах государства. Бернштейн пола-
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 162—163.
2 Там же. С. 163.
491

Часть 2
гает, и, несомненно, не без оснований, что марксистское положение об
отмирании государства после установления социалистического строя было
сформулировано основоположниками марксизма в противовес широко
распространенному среди немецких социал-демократов культу государства. Это
положение противопоставлялось бюрократическому пониманию социализма.
Основоположники марксизма придерживались убеждения — таково мнение
Бернштейна, — что при социализме функции государства будут
выполняться органами демократического самоуправления. Он пишет, что
социал-демократы «ничего не хотят слышать о том, что государство некогда может
стать социалистическим. С победой социализма прекращается государство
и начинается социалистическое общество»1. Это представление,
утверждает Бернштейн, должно быть отвергнуто, ибо государство и общество,
несомненно, представляют собой качественно отличные друг от друга
феномены. Они могут быть даже противоположностями и притом достаточно
враждебными друг другу, как это, например, имеет место при господстве
абсолютной монархии и особенно при диктаторском характере
государственной власти. Социализм, безусловно, навсегда покончит с таким, по
существу, антагонистическим отношением, анализ которого привел Маркса к
заключению о необходимости слома буржуазной бюрократически-военной
государственной машины. Социализм, осуществляя децентрализацию
управления, сохраняет вместе с тем централизацию тех государственных
функций, которые в силу своего характера не могут быть делом муниципального
самоуправления*. Поэтому утверждение, согласно которому место
государства будет заменено обществом, заключает в себе порочный круг. Ведь
демократическое в самом широком смысле слова государство и есть не что
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 185.
* Выдающийся представитель отечественной теории права академик В.В. Лаптев,
развивая демократическое понятие государства, подчеркивает, что отношение
государственной власти к экономике определяется существующим законодательством.
«Государственное регулирование экономики осуществляется разными путями. Наиболее
общее значение имеет государственное регулирование экономики посредством нор-
мотворческой деятельности государства... Такая форма регулирования особенно
предпочтительна в условиях рыночной экономики, поскольку в наименьшей степени
ограничивает самостоятельность хозяйствующих субъектов» (Лаптев В.В. Субъекты
предпринимательского права. М., 2003. С. 176). В другой своей, более ранней работе,
вышедшей в эпоху «реального социализма», В.В. Лаптев, пожалуй, еще более
настойчиво подчеркивает эту зависимость экономики от существующего правопорядка.
«Правовые нормы не только регулируют хозяйственные отношения, но и устанавливают
порядок ведения хозяйственной деятельности и руководства экономикой... Это обеспечивается
путем юр ид и чес кого закрепления принципов, форм и методов
руководства народным хозяйством» (Лаптев В.В. Экономика и право. М., 1981, с. 12).
492

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
иное, как рационально организованное общество. «Государство, конечно, не
станет излишним. Вместе с целесообразным разделением функций между
центральным и местным управлением суверенные права первого, конечно,
ограничатся. Но их полное перенесение на местные органы будет
невозможно уже потому, что тогда исчезла бы их политическая связь»1.
Остановлюсь также на последней статье сборника, предшествующей
разделу, содержащему ответ на критику Каутского. Это статья «Теория
переворота и колониальная политика». Бернштейн в ней полемизирует с
английским социал-демократом Бельфором Баксом, который критиковал его по
колониальному вопросу. По словам последнего, Бернштейн «говорил о
праве высшей культуры над низшей» (не выставляя, конечно, этого права как
чего-то неограниченного и безусловного). При этом Бернштейн считал, что
социал-демократическая партия должна бороться «против колониальных
стремлений, потому что последние могут отдалить наступление краха
капиталистического хозяйства, который должен совершиться в недалеком
будущем»2. Возражения Бернштейна Баксу не носят сколько-нибудь
существенного характера. Он признает, что колониальные державы эксплуатируют
колонии, которые поставляют им дешевую рабочую силу и, кроме того,
представляют собой достаточно обширный рынок для сбыта товаров,
производимых колониальной державой. Но эта держава вместе с тем
организует в колониях фабрики и заводы для эффективного использования дешевой
рабочей силы, способствует индустриализации колоний, выполняет, правда,
опосредованным образом, культуртрегерские функции. Однако
представление о том, что колониальная политика предотвращает или отдаляет
социалистический переворот, совершенно неоправданно, несмотря на то, что
колонии способствуют снижению уровня безработицы в метрополии, а
также повышению реальной заработной платы наемных рабочих владычицы
колоний. И Бернштейн заявляет: «Представление, по которому всякая
колониальная политика отсрочивает переворот, совершенно несостоятельно, не
говоря уже о том, что сама теория переворота утопична»3. Эти положения
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 202.
2 См. Там же. С. 204.
3 Там же. С. 221—222. Это положение перекликается с тезисом, который
обосновывается Бернштейном в его «Проблемах...»: «...германские колонии не в состоянии
настолько быстро воздействовать на социальное положение метрополии, чтобы задержать
могущее произойти крушение хотя бы на один год. В этом отношении немецкой
социал-демократии не следовало бы и бояться правительственной колониальной политики и
именно потому, что развитие колоний, которые Германия уже приобрела, и тех, которые
она при случае еще приобретет ... займет столь продолжительное время, что о сколько-
нибудь значительной реакции их на социальные отношения родины на много лет не
может быть и речи» (Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии.
493

Часть 2
Бернштейна не заключают в себе, на мой взгляд, ничего
«ревизионистского», хотя, конечно, колониализм — гораздо более сложное и
противоречивое явление, чем оно ему представляется.
Современный исследователь колониального вопроса В.Л. Иноземцев,
отвергая марксистские догматические рассуждения на эту тему, справедливо
указывает: «На протяжении десятков лет европейцы прилагали гигантские
усилия по переустройству периферии, освоению отдельных регионов мира
и включению их во всемирную систему торговли, коммуникаций и
культурного обмена. И они значительно преуспели в этом, если учесть не только
хозяйственные достижения колоний, но и тот факт, что в их большинстве
освободительные движения пришли к власти под лозунгами, почерпнутыми
из западной социальной теории, что новые независимые государства нигде
не воспроизвели прежних трайбалистских форм, а заимствовали
европейские политические системы»1. Бернштейн, разумеется, не осмелился бы
высказаться в таком духе, т.е. констатировать факты. Это свидетельствует о том,
насколько современная постмарксистская социальная наука пошла дальше,
несравненно дальше, бернштейновского «ревизионизма».
Наиболее интересное содержание этой статьи заключается, однако, в
другом. Бернштейн осмеивает революционное доктринерство, которое все еще
увлекает некоторых социал-демократов вопреки тому, что партия
фактически уже изживает его. «Наблюдавшееся раньше изобилие фраз и
аргументации исчезает, любовь к фанатическим обобщениям ослабевает, разговоры
на тему о разделении шкуры медведя на следующий день после всеобщего
переворота прекращаются; это интересное событие перестает занимать умы;
на первый план выдвигается детальное изучение насущных вопросов и
стремление найти в этих вопросах почву для общественного развития в духе
социализма»2. С формальной точки зрения эта эволюция социал-демократии
представляется изменой принципам, на деле же она реально способствует
осуществлению задач социалистического движения. Ведь хороший
фабричный закон заключает в себе больше социализма, чем превращение целой
группы капиталистических предприятий в государственную собственность.
Прогрессирующая демократизация общества есть развитие в направлении к
социализму и в известной мере даже частичное осуществление последнего.
С. 290). Бернштейн, таким образом, вполне одобряет колониальную политику,
подчеркивая, однако, что она должна носить гуманный характер и способствовать
экономическому развитию колоний. Оправдание этой политики формулируется так: «Более высокая
культура имеет здесь во всяком случае наибольшее право» (С. 292). Понятно поэтому,
почему Бельфор Бакс критиковал Бернштейна по этому вопросу.
1 Иноземцев В.Л. Вестернизация как глобализация и «глобализация» как
американизация. // «Вопросы философии», 2004. № 4. С. 63.
2 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 206.
494

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
При таком понимании социализма он, в сущности, характеризуется не как
новый общественный строй, сменяющий ниспровергнутую
капиталистическую систему, а как совокупность социальных
требований рабочего класса, требований, которые в значительной своей части
могут быть претворены в жизнь и в условиях капитализма.
Бернштейн подвергает критике резолюцию Лондонского конгресса II
Интернационала, состоявшегося в 1896 г., в которой утверждается:
«Экономическое развитие в настоящее время настолько продвинулось вперед, что скоро
может наступить кризис». Имеется в виду общий кризис капитализма, в связи
с чем резолюция обращается к пролетариям всех стран, призывая их
«изучить заведование производством, чтобы быть в состоянии, как сознающий
свои классовые задачи пролетариат, перенять руководство для блага всего
общества»1. Бернштейн решительно оспаривает утверждение о
приближающемся кризисе капиталистической системы. Он уверенно заявляет, что
капиталистическая система становится все более жизнеспособной. «Полный
и приблизительно одновременный переворот современной
системы производства становится с прогрессивным развитием общества все
менее вероятным, потому что это развитие увеличивает, с одной
стороны, приспособляемость промышленности, с другой — ее дифференци-
ровку»2. И если под осуществлением социализма понимают превращение всего
производства в государственную собственность и государственное управление
всеми общественными процессами, то такое, с точки зрения Бернштейна,
возможно лишь в весьма отдаленном будущем, в то время как уже в настоящее
время становится реально возможным осуществление многих
социалистических требований.
Основоположники марксизма в своих представлениях о
социалистическом будущем человечества исходили из констатации того, что уже при
капитализме происходит прогрессирующее обобществление средств
производства. Однако, как подчеркивает Бернштейн, наряду с этим, действительно
совершающимся процессом концентрации и централизации капитала имеет
место и противоположный процесс возникновения и развития мелких и
средних капиталистических предприятий. Ссылаясь на данные переписи в
Пруссии, наиболее развитой части Германии, он указывает, что такие
предприятия составляют в ней 90% всех предприятий. Что касается крупных
предприятий, таких, в которых заняты свыше 200 рабочих, то они
охватывают всего лишь 20% промышленного пролетариата.
В этой статье содержится получивший широкую известность афоризм
Бернштейна относительно конечной цели социалистического движения, о ко-
Там же. С. 208.
Там же. С. 219.
495

Часть 2
тором уже говорилось выше. Стоит привести полностью это заявление Берн-
штейна, поскольку оно может быть названо программным: «Я открыто
признаюсь, что очень плохо понимаю и очень мало интересуюсь тем, что
обыкновенно разумеется под "конечной целью социализма". Эта цель, что бы
она ни представляла, для меня — ничто, движение же все. Под
движением же я понимаю как общее развитие общества, т.е.
социальный прогресс, так и политическую и экономическую агитацию
и организацию для осуществления этого прогресса»1. Едва ли после всего,
что уже было сказано выше об этом афоризме и воззрениях Бернштейна
вообще, нужны какие-либо дополнительные разъяснения.
Второй раздел книги Бернштейна озаглавлен: «В защиту свободы
науки». Его ответы на критические замечания Каутского меньше всего похожи
на оправдательную речь подсудимого перед грозным судьей. Это, скорее,
контрнаступление, т.е. фактически критика воззрений Каутского наряду с
терпеливым и назидательным разъяснением собственных теоретических
положений.
Прежде всего Бернштейн отвергает присущее марксизму воинствующее
противопоставление социалистической теории «буржуазной» науке. Такое
противопоставление рассматривается им как упрощенное понимание
социальной науки. Говорят, например, о буржуазной политической экономии, но
многие экономисты, не будучи поклонниками Маркса, не являются также
поклонниками капитализма. «Вообще же слово "буржуазный" для
характеристики научного труда уместно только там, где дело идет о тенденциозном
произведении... Если же быть последовательным, то надо избегать в одном
случае апеллировать к объективной науке, а в другом — поступать
совершенно ненаучно, отделяя "буржуазную" науку от "пролетарской"... Маркс
заявляет в предисловии к работе "К критике политической экономии", что
при входе в науку должно замолкнуть всякое предвзятое мнение, приводя в
этой связи слова Данте:
Здесь нужно, чтобы душа была тверда;
Здесь страх не должен подавать совета.
Если это заявление не простое уверение, то марксист, пишет Бернштейн,
должен отказаться от притязания на непогрешимость и внимательно
прислушиваться к "буржуазной критике"»2. Социальная наука должна быть
свободной от классовых предпочтений, так как только при этом условии она
будет способна постигать истину, вместо того чтобы выдавать за истину
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 220.
2 Там же. С. 373.
496

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
желаемое. Эти рассуждения представляют собой возражения Каутскому,
утверждающему, что Бернштейн подпал под влияние буржуазных ученых. В
связи с критикой философских воззрений Бернштейн, прежде всего,
уточняет свое понимание детерминизма, справедливо указывая на то, что
причинность и необходимость — различные, хотя и родственные понятия. Наука
не ставит под вопрос причинно-следственные отношения, но она
скептически относится к утверждению, что все случившееся должно было
случиться. Такое утверждение свойственно фатализму и поэтому должно быть
отвергнуто. Причинно-обусловленный ряд событий, поскольку речь идет о
будущем, позволяет делать лишь выводы о вероятности того или иного
грядущего события.
Таким образом, Бернштейн поясняет, что его понимание исторической
связи событий является лишь отрицанием абсолютизации
необходимости. Он убежден, что существует «лишь относительная
необходимость, вытекающая в каждый данный момент из взаимодействия суммы
сил»1. Эта точка зрения исключает веру в неотвратимую необходимость,
неизбежность перехода от капитализма к социализму, хотя нисколько не
ставит под вопрос желательности такого перехода, его вероятности, так же
как и его относительной необходимости. Такая постановка вопроса
является отрицанием обвинения Каутского в том, что Бернштейн не является вполне
убежденным, последовательным социалистом. Отклоняя этот упрек,
Бернштейн заявляет: «Если победа социализма является "имманентной
экономической необходимостью" (это слова Каутского — Т. О.), то в
основание ее должно быть положено доказательство неизбежности
экономического краха современного общества. Это доказательство еще
не дано и оно не может быть дано»2. С этим заключением нельзя не
согласиться, так как и в настоящее время экономическая наука не доказала (и
уже не пытается доказывать) экономическую необходимость
социалистического (именно социалистического) переустройства общества. По-видимому,
такое доказательство, действительно, не может быть дано, хотя
доказательство преходящего характера капиталистического способа производства уже
дано (в том числе и буржуазными экономистами) и в значительной мере
подтверждено всем ходом развития самого капитализма.
Но если нет и не может быть экономического обоснования объективной
необходимости социализма, то что же служит в таком случае основанием
социалистических убеждений? Бернштейн отвечает на этот вопрос
однозначно: правовое сознание — движущая сила общественного развития. «И в
социалистическом движении правовое сознание, стремление к с п р а -
1 Там же. С. 317—318.
2 Там же. С. 282.
497

Часть 2
ведливым отношениям является, по меньшей мере, столь же деятельным
фактором, как и материальная нужда»1. Этот тезис, воспроизводящий
воззрение, обосновывавшееся Бернштейном в его «Проблемах...», не является,
на мой взгляд, данью идеалистическому пониманию истории. Исторический
материализм не вправе игнорировать духовные движущие силы
общественного развития, и если такое игнорирование имеет место у некоторых
марксистов, то это значит, что они вульгаризируют материалистическое
понимание истории. Можно вполне согласиться с Бернштейном, что «ни одно
длящееся движение масс не существует без
нравственного побуждения»2. Совершенно невозможно понять рабочее
движение, если не учесть те чувства, сознание, умонастроение, с которыми оно
неразрывно связано.
Отвечая на критические замечания Каутского, Бернштейн развивает те
положительные высказывания о диалектике, которые, несмотря на ее
жесткую и во многом несправедливую критику, все же присутствовали в его
книге. Теперь он утверждает, что критиковал диалектику в ее гегелевском
изложении, которое в значительной степени заразило марксизм. С точки
зрения Бернштейна, противоречия, которые Гегель трактовал чрезвычайно
расширительно, в действительности характеризуют главным образом
процессы мышления. Мы образуем путем абстрагирования понятия, которые
охватывают самые разнородные вещи. Таково, к примеру, понятие
«животное», которое включает в себя все их виды и разновидности: и тигра, и
дождевого червя, и инфузорию и т.д. Различия между видами животных,
объединенных в одном понятии, воспринимаются мышлением как
противоречие. Что же касается признаваемых Гегелем противоречий в независимой
от сознания действительности, то они, по мнению Бернштейна, при
ближайшем рассмотрении оказываются лишь противоречиями в ее понимании.
Подытоживая эти рассуждения, Бернштейн заключает: «Способ моих
выражений может повести к ошибочному выводу, будто я являюсь
принципиальным противником диалектики, тогда как, на самом деле, я больше
рассматриваю вещи в духе диалектики, чем мои противники. Последние, и особенно
Каутский, и являются в противоположность мне антидиалектиками»3.
Таким образом, Бернштейн обвиняет теперь в непонимании подлинного
духа диалектики своих критиков, считая себя сторонником рациональной
(антигегелевской) интерпретации диалектики. В чем же, согласно Бернштейну,
состоит это рациональное понимание диалектики? Признание всеобщности
противоречий он отвергает. Не менее отрицательно относится он и к осно-
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 282.
2 Там же. С. 270.
3 Там же. С. 322.
498

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
вополагающему диалектическому постулату: борьба противоположностей —
движущая сила всякого развития. Ведь этот тезис является отрицанием
того, что сотрудничество между людьми — необходимейшее условие и, если
хотите, подлинная сила общественного прогресса. Диалектика же, полагает
он, абсолютизирует борьбу и явно недооценивает сотрудничество,
продуктивное взаимодействие, без которого невозможно само существование
общества. Что же в таком случае остается от диалектики, что составляет ее
важнейшую черту? «Я считаю естественным выводом из диалектики, что
при новых обстоятельствах борьба за освобождение рабочего класса не
должна необходимо вести к катастрофам, подобным тем, которые в
некоторых странах сопутствовали переходу политического — а не
экономического— господства к буржуазии»1. История СССР убедительно подтверждает
утверждение Бернштейна о катастрофических последствиях так называемой
пролетарской революции. Выдающиеся юристы В.Н. Кудрявцев и А.И.
Трусов справедливо отмечают: «Массовый террор, имевший место в Советском
Союзе в первой половине XX в., является одной из величайших трагедий
нашего времени. Масштабы сталинского террора были исключительно
велики, методы его ужасны, последствия неисчислимы. Погибшие отцы и
матери, искалеченные судьбы их детей, травмированная психика свидетелей
террора, горькие воспоминания его жертв, оставшихся в живых, — все это
наложило неизгладимый отпечаток на сознание ныне живущих людей,
повлекло за собой многосторонние, пока еще полностью не изученные
социальные, политические и психологические последствия»2.
Итак, с точки зрения Бернштейна, которая не может вызывать
возражений, не следует судить о настоящем, а тем более о будущем человечества
на основании исторического опыта, почерпнутого из прошлого. В прошлом
революции с их катастрофическими последствиями были, по-видимому, не-
1 Там же. С. 346. Поясняя свою мысль в другом месте книги, Бернштейн пишет: «Я
имею в виду фразеологию, которая предполагает грядущую всеобщую, одновременную
и насильственную экспроприацию или которая получает смысл только при
предположении последней. Идею подобной экспроприации я хочу изгнать из социал-демократии.
Эта идея противоречит как действительному экономическому развитию, так и общему
культурному прогрессу. История не дает ни одного примера подобной экспроприации.
Даже уничтожение феодализма произошло совершенно иным образом, чем мы
обыкновенно предполагаем и чем предполагали Маркс и Энгельс в эпоху выработки своей
теории. Когда феодализм пал, буржуазная собственность была уже вполне развита»
(С. 377). Для подтверждения этого положения Бернштейн ссылается на свою книгу о
Великой английской революции, но ни словом не упоминает о Великой французской
революции, которая осуществила экспроприацию феодальной собственности,
безвозмездно передав ее крестьянству.
2 Кудрявцев В.Н., Трусов А.И. Политическая юстиция в СССР. М., 2002. С. 8.
499

Часть 2
обходимостью, но это вовсе не значит, что они остались необходимостью и
в настоящее время. Ведь условия общественного развития, да и сам его
характер, существенно изменились.
Таким образом, суть диалектики, с точки зрения Бернштейна,
заключается в конкретно-историческом подходе к условиям общественной жизни, а
значит и в отрицании, частичном или полном, тех форм общественного
развития, которые существовали в прошлом. Революционные перевороты
(диалектические скачки, по терминологии марксизма) вовсе не являются
необходимыми элементами всякого диалектического процесса. Новое
качественное состояние общества не обязательно представляет собой разрыв с его
предшествующим состоянием; оно сплошь и рядом есть его продолжение.
«Никогда еще мир не видел вполне нового творчества, но лишь обновление
существующего»1. Диалектика, с этой точки зрения, есть теория
эволюции, признающая непрерывное, без перерыва постепенности, развитие.
Разумеется, это ограниченное понимание диалектики, не говоря уже об
ограниченном понимании революций, которые характеризуются лишь как
политические перевороты. Но промышленная революция, начавшаяся во
второй половине XVIII в. в Англии, а затем уже в XIX в. во Франции и
Германии не была, конечно, политическим переворотом. И
электротехническая революция, происшедшая в Европе в последней трети XIX в., также не
была политическим переворотом. Ясно также и то, что эти революции в
развитии производительных сил повлекли за собой и культурную
революцию, которая, прежде всего, сказалась в сфере образования. Все это не нашло
своего места в поле зрения Бернштейна.
Свой исторический, именуемый теперь диалектическим, подход Бернштейн
применяет и к марксистской теории классовой борьбы. Отвергая
утверждение Каутского о том, что он отрекся от этой теории, Бернштейн разъясняет,
что формы борьбы классов в демократических буржуазных странах уже
совершенно другие, чем в прошлом. «Классовая борьба между рабочими и
капиталистами остается классовой борьбой и в том случае, если она
совершается не на улицах, а в законодательном собрании и в органах
самоуправления и проявляется не в периодических забастовках рабочих союзов, но в
постоянных организованных смешанных комитетах для установления
заработной платы»2.
В другом месте своей книги Бернштейн еще более уточняет свое
отношение к марксистской теории борьбы классов: «...я, конечно, нисколько не
отрицаю того, что в современном обществе происходит борьба классов. Я
оспариваю лишь правильность шаблонного понимания этой борьбы, а так-
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 306.
2 Там же. С. 305.
500

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
же то, что она должна совершаться во все более и более резких формах; я
отрицаю неизбежность обострения классовых противоречий, которые
должны привести рано или поздно к катастрофе»1.
Бернштейн осуждает тех марксистов, которые считают необходимым
разжигать в сознании рабочих ненависть к капиталистам. Фабрикант и
торговец являются, подчеркивает он, такими же необходимыми членами
современного общества, как рабочий, ученый и художник. Важно, полагает
Бернштейн, исходить не из догмы, а из фактов. В этой связи он ссылается
на исследования С. и Б. Веббов, доказывающие, что значительная часть
английских рабочих придерживаются мировоззрения, которое обычно
называют буржуазным. Упрощенное понимание рабочего класса, которое сводится
к представлению о единстве интересов составляющих его людей,
безусловно, несостоятельно. Эмпирические данные, приводимые Веббами,
показывают, что одна, правда небольшая, часть рабочего класса поддерживает
радикалов, другая, также небольшая часть — консерваторов, третья, также
небольшая часть — социалистов, в то время как большинство рабочего класса
политически индифферентно.
Бернштейн возражает Каутскому, считающему фабианцев, в сущности,
либералами. «Фабианцы, — подчеркивает Бернштейн, — держат себя
теперь так же независимо по отношению к либеральной партии, как пять
или десять лет назад. Если они и находятся с какой-либо партией в более
тесной связи, то это с Независимой рабочей партией, выдающиеся
деятели которой, как Берне, Пит Кэран, Кейр Гарди, Макдональд, Джон Пени
и др., состоят членами Фабианского общества»2. Эта оценка фабианцев
свидетельствует о том, что Бернштейн, наконец, открыто признает свое
родство с этими социалистами. А то обстоятельство, что фабианцы не
марксисты, не является, по его мнению, существенным. Главное, пожалуй, даже
самое важное состоит в том, что они социалисты. Известно, указывает он,
что большинство французских и английских социалистов лишь отчасти
согласны с учением Маркса, хотя многие из них — социал-демократы. Не
надо поэтому, считает Бернштейн, противопоставлять марксистский
социализм всем другим социалистическим учениям, поскольку они тоже
выражают интересы трудящихся. Необходимо объединение всех
социалистических течений, аналогичное тому, которое было в Первом Интернационале,
созданном по инициативе основоположников марксизма. Эти идеи Берн-
штейна в известной степени предвосхищают стратегию «единого фронта»,
которую в середине XX в. коммунисты и социалисты противопоставляли
фашизму.
1 Там же. С. 372.
2 Там же. С. 364.
501

Часть 2
Мы видим, что ответ Бернштейна на критику Каутским его воззрений,
изложенных в «Проблемах...», в общем сводится к развитию,
популяризации основных положений этой его главной работы. Одной из таких
основных идей является настойчиво подчеркиваемая мысль, что учение
основоположников марксизма, по меньшей мере, отчасти устарело. Это, по мнению
Бернштейна, в какой-то степени осознавал Энгельс в последние
десятилетия своей жизни, когда он, разъясняя основы материалистического
понимания истории, смягчал первоначальные представления об исторической
необходимости, совпадающей с неизбежностью, и говорил об экономике, как
отнюдь не единственной силе, определяющей характер общественного
развития. «Предположим, — иронически замечает он, — что Энгельс умер
не в августе 1895 г., а в феврале, прежде чем он написал предисловие к
«Классовой борьбе...»; предположим, что эти самые мысли другими
словами высказал кто-либо иной; как бы они были встречены?». Мысль
Бернштейна ясна: эти идеи Энгельса, если бы они были высказаны кем-либо
другим, были бы объявлены ревизией марксизма, искажением его основ и
т.д. «Нужно остерегаться быть более правоверным, чем сам папа», —
заключает Бернштейн этот пассаж1.
Таким образом, Бернштейн дает понять, что Энгельс был
«ревизионистом» в рядах социал-демократического движения до него. Следовательно,
партии следует воспринимать ревизию марксизма как задачу, органически
связанную с его дальнейшим развитием и практическим применением в
изменяющихся социальных условиях. Она должна отрешиться от чуждого науке
представления об идейном единстве ее членов по всем выдвигаемым
жизнью вопросам. «Партия, состоящая из сотен тысяч членов, не может быть
единой в том смысле, как понимает Каутский. Если он и оперирует в
теории с понятием единого пролетариата, то действительный рабочий класс не
приобретает от этого единства»2. Но раз пролетариат состоит из различных
социальных групп, то и в партии это находит выражение в разногласиях,
которые не мешают ей действовать как единый социальный организм в
вопросах, представляющих достаточно важное значение, в интересах
всего рабочего класса, несмотря на существующие внутри него довольны
существенные различия интересов.
Марксизм, которым руководствуется СДПГ, не должен быть
идеологией, каким он был, по мнению Бернштейна, в своем первоначальном виде.
Покончила ли СДПГ с идеологией, именуемой марксизмом? Бернштейн
отрицательно отвечает на этот вопрос. Всякая идеология замкнута в себе, в то
время как наука всегда открыта новым идеям, так же как и обоснованному
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 285.
2 Там же. С. 308.
502

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
пересмотру своих положений. «Свободны ли от идеологии, по крайней мере,
"пролетарские идеи", т.е. социалистическое понимание государства,
общества, экономики, истории идеологии? Нисколько»1. Уместно напомнить, что
основоположники марксизма, начиная с «Немецкой идеологии» и кончая
своими последними работами, всегда выступали с критикой всякой
идеологии, считая, что идеология и научное понимание действительности
принципиально несовместимы. Правда, они, не сознавая этого, создавали,
обосновывали, пропагандировали созданную ими же идеологию. Не следует ли,
вопрошает Бернштейн, совершить то, к чему стремились Маркс и Энгельс,
т.е. покончить с идеологией, деидеологизировать марксизм? Ведь «то, что
мы называем "пролетарским мировоззрением", для пролетариата является в
начале идеологисй»2. То же должно сказать и о «научном социализме»,
который излагается «в таком духе, как будто это уже вполне законченная
наука. На самом деле это выражение заключает в себе рядом с
определением еще и постулат... Как много идеологии скрывается уже в
одном выражении: "организованный в класс пролетариат" (фраза из «Комма-
нифеста» — Т. О.); сколько нужно идеологии, чтобы рабочие сознавали себя
пролетариатом. Как много рабочих далеки от подобного сознания — и
притом не из невежества. И именно в наиболее передовых странах число таких
рабочих особенно велико»3. Вообще, заключает Бернштейн, все теории
будущего развития, сколько бы они не называли себя материалистическими,
научными, эмпирически обоснованными, неизбежно оказываются
идеологиями. И это вполне относится и к «научному социализму».
Бернштейн, как нетрудно заметить, односторонне понимает
социалистическую теорию основоположников марксизма. Он видит в ней
преимущественно теорию будущего, в то время как она является
критическим исследованием капиталистического строя, анализом присущих ему
1 Там же. С. 261.
2 Там же. С. 265.
3 Там же. С. 260, 271. Но в противоречие с этими высказываниями об
идеологическом характере «научного социализма» Бернштейн утверждает: «Марксизм отличается от
других социалистических учений не тем, что он свободен от всякой идеологии. От
идеологии не может быть свободна ни одна теория будущего. Без идеологии вообще
прекращается всякая дальновидная реформаторская деятельность. Марксизм уничтожил в
корне возможность вывода социалистических теорий из предвзятых идей и,
следовательно, возможность всяких произвольных построений; он поставил социалистическую
теорию на прочное основание реалистического понимания истории, которое в своих
основных чертах непоколебимо» (С. 274). Эта высокая оценка марксизма и несколько
изменившееся (в положительную сторону) понимание идеологии свидетельствует о том,
что Бернштейн, оставаясь социалистом, безусловно, предпочитает марксизм всем
другим социалистическим теориям.
503

Часть 2
антагонистических противоречий, теорией освободительного движения
рабочего класса, а выводы относительно посткапиталистического
(социалистического) будущего представляют собой лишь отрицание (увы, далеко не
всегда диалектическое) присущих этому общественному строю основных
черт (антагонизма между трудом и капиталом, общественного разделения
труда, частной собственности на средства производства, товарного
производства, денег и т.д.). Само собой разумеется, что такого рода
положительные выводы, отрицательные по своему происхождению, не могут считаться
достаточно научно обоснованными. И хотя Бернштейн не вполне осознает
генезис основных социалистических идей основоположников марксизма, их
недостаточная научная обоснованность решительно подчеркивается им
вопреки Каутскому, который не видит этого факта.
Бернштейн считает, что социалистическое обобществление средств
производства едва ли желательно осуществлять одновременно во всех
отраслях народного хозяйства. Нужно ясно осознавать, что «современное
общество — продукт развития, продолжавшегося сотни, или вернее, сотни
тысяч лет. Рассматривать его только с одной точки зрения, хотя бы с такой
важной, как развитие производительных сил и производственных
учреждений, — это значит неизбежно прийти к ошибочным выводам. Мы должны
принять во внимание множество других факторов, а так как математическая
формула, изображающая отношения сил этих факторов, еще не найдена, то
мы должны по возможности отыскивать эти отношения эмпирическим
путем»1. Поэтому надо заранее учитывать, что непосредственным следствием
социалистической революции станет дезорганизация промышленности,
особенно значительная потому, что рабочий класс не располагал в
предреволюционный период своими собственными хозяйственными учреждениями.
Именно поэтому, вновь и вновь повторяет Бернштейн, мирные
социалистические преобразования предпочтительнее революции, так как они более
соответствуют интересам рабочего класса. А несколько выше он вполне
резонно (и вполне в духе основоположников марксизма) замечает:
«...насильственное низвержение народом правительства, избранного посредством
демократического избирательного права, является таким действием, которого никто
не может одобрить»2. Это замечание вполне относится к избранным
демократическим путем правительствам Пруссии, Саксонии, Баварии и других
немецких земель. Германская социал-демократия должна, следовательно, бороться
за завоевание большинства депутатских мест в рейхстаге, чтобы стать
благодаря этому правительственной партией, получившей возможность
претворять в жизнь намеченные ее программой социалистические реформы.
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 375.
2 Там же. С. 345.
504

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Каутский, пишет Бернштейн, «обвиняет меня в том, будто я требую, чтобы
партия отказалась от соединения реформаторской деятельности с
революционной пропагандой... Если же это означает подготовление умов к
предстоящей революции, то партия никогда не знала такой тактики»1. И
действительно, СДПГ, судя по ее Эйзенахской, Готской и Эрфуртской программам, никогда
не делала ставку на «подготовление умов» к революции. И Энгельс после
отмены «Исключительного закона», констатируя громадные успехи партии в
борьбе за депутатские места в рейхстаге, настойчиво подчеркивал, что к
насилию (разумеется, реакционному) прибегнут скорее всего политически
господствующие при капитализме классы — буржуазия и помещики, в то время
как социал-демократы не нуждаются в насилии и если прибегнут к нему, то
лишь в порядке сопротивления насилию реакционных «верхов». И Бернштейн,
опираясь на эти высказывания Энгельса, утверждает, что благодаря
исторически сложившимся в Германии объективным условиям перед СДПГ открыто
«широкое поле для так называемой мелкой работы, которая фактически
оказывается очень крупной и важной». Не идейная подготовка масс к ожидаемой
в более или менее близком будущем революции, а именно эта повседневная
«мелкая работа» представляет собой важнейшую задачу социал-демократов,
«но по отношению к этой работе теория Маркса и Энгельса, создававшаяся
при совершенно иных обстоятельствах и исходившая из совершенно иных
предпосылок, недостаточна или даже ведет к ошибочным выводам»2. Речь
идет о марксистской теории, сложившейся в конце 40—50-х годов, а не о
высказываниях Энгельса, относящихся к 80—90-м годам.
Возражая Каутскому по поводу еще одного обвинения, Бернштейн заявляет:
«...предполагать, что я хотел отговорить партию от борьбы за политическое
господство, это значит приписывать мне непозволительную глупость. Разве все мои
предложения не сводятся к усилению и укреплению политического влияния
социал-демократии?»3. Это заявление Бернштейна свидетельствует о противоречиях
в его воззрениях, которые уловил Каутский. То, что Бернштейн действительно
стремился к усилению и укреплению политического влияния социал-демократии, не
вызывает ни малейших сомнений. И то, что социал-демократия, как
засвидетельствовала последующая ее история, пошла по пути, намеченному главным
«ревизионистом», также не может вызывать каких-либо сомнений. Но дело в
том, что, с точки зрения Бернштейна, демократия фактически исключает
политическое господство какого-либо класса. Утверждать после этого, что он,
Бернштейн, боролся за политическое господство пролетарской партии (и тем
самым пролетариата), — очевиднейшая непоследовательность.
1 Там же. С. 305.
2 Там же. С. 285.
3 Там же. С. 376.
505

Часть 2
Бернштейн никак не хотел, не мог признавать тот несомненный факт, что
демократия в капиталистическом обществе является буржуазной
демократией. Ленин в борьбе против либерализма даже утверждал, что в самом что ни
на есть демократическом буржуазном обществе государственная власть есть не
что иное, как диктатура капиталистов. Это, конечно, ошибочное воззрение,
противоречащее, кстати сказать, другим ленинским высказываниям.
Политическое господство буржуазии в капиталистическом обществе осуществляется, как
правило, в демократических формах. Демократия же по самой своей природе
носит формальный характер, что и позволяет буржуазии политически
господствовать, несмотря на всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право.
Каутский, в отличие от Плеханова, критикует Бернштейна не как некоего
чуждого ему господина, а как товарища, члена СДПГ. Поэтому он выражает
надежду, что сбившийся с правильного пути товарищ и его давнишний друг
пересмотрит свои взгляды и снова станет настоящим марксистом, каким он был
прежде. Но Бернштейн не оставляет этой надежды. «Навряд ли я сумею
вернуться к тем воззрениям, которые Каутский называет последовательным
марксизмом. Имею ли я при этом право называть себя марксистом — этот вопрос
приходится оставить без ответа за неимением непогрешимого судилища»1.
Итак, «ревизионист» Бернштейн вовсе не выдает свои подвергаемые
критике воззрения за марксистские, за обогащение именно марксистской
теории. Он во многом, конечно, расстается с марксизмом, предвосхищая и
стимулируя развитие социал-демократического мировоззрения последующих
десятилетий. Однако Бернштейн не порывает окончательно с марксизмом
хотя бы потому, что для него социалистический общественный строй
остается единственно возможной исторической альтернативой капитализму, а
освободительное движение пролетариата — указываемый самой историей путь
к этому посткапиталистическому обществу. Но относительно исторических
судеб марксизма его не покидают сомнения. Если Ленин предрекал
всемирно-историческую победу марксизма*, то Бернштейн, напротив, ставит эту
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 377.
* «После появления марксизма, — писал В.И. Ленин, — каждая из трех великих эпох
всемирной истории приносила ему новые подтверждения и триумфы. Но еще больший
триумф принесет марксизму, как учению пролетариата, грядущая историческая эпоха»
(Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 23. С. 4). Показательно, что вопрос об исторических судьбах
марксизма является для Ленина не предметом исследования, а чем-то само собой
разумеющимся; этот вопрос излагается им в небольшой (трехстраничной) газетной статье. Столь
же само собой разумеющимся являются для него «великие эпохи всемирной истории»:
первая из них— от революции 1848 г. до Парижской Коммуны, вторая — от Парижской
Коммуны до русской революции 1905 г. и третья, началом которой служит эта революция.
Все другие события всемирной истории за пределами Франции и России не заслуживают,
с этой точки зрения, названия «главных периодов» всемирной истории.
506

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
победу под вопрос. История, утверждает он, подвергает суровому
испытанию социальные теории. «Каков будет ее окончательный приговор о
наследии Маркса и Энгельса? Никто в настоящее время не может этого сказать.
Одно мы знаем достоверно: что бы ни выкинула история из марксизма, она
не уничтожит рабочего движения: борьба рабочего класса за социальную
эмансипацию будет продолжаться. И в этом сознании независимости
движения от судьбы той или иной теории лежит залог духовной свободы, которая
единственно делает возможной беспристрастную критику традиционных
учений и взглядов»1. Следовательно, идея исторической, социалистической
миссии пролетариата не ставится «ревизионистом» под вопрос. Но это,
собственно, и есть главное положение марксизма, чего не осознает Бернштейн.
И тем более он не может осознать утопичности этой идеи, несмотря на
довольно обстоятельные рассуждения об английском рабочем классе,
который, как свидетельствуют факты, отмечавшиеся еще Энгельсом, вовсе не
стремился перестроить буржуазное общество на социалистический лад,
экспроприировать капиталистов и т.д., и т.п. В этом отношении Бернштейн,
как и другие «ревизионисты», остается во власти иллюзий, утопический
характер которых обнаружился лишь в середине прошлого столетия.
Полемика между Каутским и Бернштейном не могла, конечно, не
привлекать внимания лидеров СДПГ, которые вполне осознавали политическую
необходимость окончательно определить свое отношение к тому, что
получило одиозное наименование «ревизионизма». Уже из предшествующего
изложения ясно, что эти лидеры оказались на редкость недальновидными в
своей оценке бернштейнианства, несмотря даже на то, что оно получило
впечатляющую поддержку на конгрессах партии. Позиция А. Бебеля, о
которой уже шла речь выше, сводилась к тому, что «Комманифест»
по-прежнему остается идейной основой программы партии. Так, на Йенском
конгрессе СДПГ он утверждал, что «схватки между капиталистами и рабочими
по необходимости должны становиться все более ожесточенными, потому
что капиталистическое развитие Германии быстро приближается к своему
максимуму»2. Несмотря на неясность словечка «максимум» применительно
к развитию капитализма в Германии, едва ли может быть сомнение в том,
что Бебель предрекает если не неизбежность, то, во всяком случае,
вероятность революционного кризиса в стране. Это ясно также из следующей затем
фразы: «...настоящее положение неминуемо повлечет за собой катастрофу,
если мощь рабочего класса... не вырастет настолько, чтобы у противников
раз и навсегда отпала охота вызывать катастрофы»3.
1 Там же. С. 379.
2 Бебель А. О политической массовой стачке. М., 1906. С. 10—11.
3 Там же. С. 11.
507

Часть 2
Оставим без комментариев то, что Бебель так же, как и Бернштейн,
именует революцию катастрофой. В данном контексте более
существенно другое, а именно двойственность политической позиции Бебеля. С
одной стороны, он заявляет: «Прямо смешно, когда нам бросают упреки,
что мы хотим революции, несмотря на то, что до сих пор все революции
исходили от буржуазии». С другой стороны, он тут же, т.е. на той же
странице своего реферата, утверждает: «...мы должны во что бы то ни
стало стремиться к захвату государственной власти»1. Такого рода
неопределенная или, вернее, «каучуковая» (так говорилось о некоторых
резолюциях, принимавшихся партийными съездами) формулировка не
могла, конечно, служить основой для серьезной критики бернштейновского
«ревизионизма».
Мало чем отличается от бебелевской и позиция В. Либкнехта. Он также
не видит в положениях, выдвинутых Бернштейном, чего-либо
заслуживающего внимания. Подчеркивая, что партия не устанавливает каких-либо
границ для критики ее программных и тактических положений, что социальная
наука «ни на минуту не остается на месте и непрерывно движется вперед,
отметая всякого рода догматические верования», Либкнехт тем не менее
заявляет: «Сочинение Бернштейна настолько незначительно, так как оно
состоит без новых, сколько-нибудь верных, самостоятельных идей и повторяет то,
что враги социал-демократии высказывали уже сотни раз на протяжении
десятилетий...»2. Врагами социал-демократии, разумеется, именуются все
критики марксизма без разбора; они, собственно, потому и называются врагами
социал-демократии. Психология такого отношения к критикам марксизма с
трудом поддается научному объяснению, в особенности тогда, когда люди с
такой психологией утверждают, что при всем уважении к авторитету науки
они не считают ее непогрешимой*.
В другой своей работе, громогласно названной «Никаких компромиссов!»
(имелась в виду либеральная «прогрессистская партия»), Либкнехт, осуждая
1 Бебель А. О политической массовой стачке. С. 26.
2 Liebknecht W. Kleine politische Schriften. Leipzig, 1976. S. 260.
* К. Мангейм попытался объяснить это сочетание рационального и
иррационального в такого рода критике социальных воззрений: «...раньше противника упрекали в том,
что он в качестве представителя определенной социальной группы в ряде случаев
сознательно или бессознательно искажает истину. Теперь нападение на противника
усугубляется посредством полной дискредитации структурного сознания во всей его
целостности, отрицается даже возможность того, что он способен правильно мыслить»
(МангеСш К. Идеология и утопия. М., 1976. Ч. 1. С. 88). Едва ли это положение вполне
применимо к описываемой ситуации, но оно, во всяком случае, указывает на то, что
лидеры СДПГ, разоблачавшие бернштейновский «ревизионизм», по существу не
считались с нормами логики.
508

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
воззрения Бернштейна, заявляет: «...я не колеблюсь повторить мое прежнее
заявление, что жертвовать на практике основными
взглядами нашей партии представляется мне делом
гораздо более опасным, чем все теоретические блуждания
Бернштейна вместе взятые»1. Но Бернштейн вовсе не призывал
изменить характер практически-политической работы СДПГ. Совсем
наоборот, он полностью признавал правильность этой партийной деятельности и
настаивал лишь на том, что она фактически расходится с теми
теоретическими положениями марксизма, которые говорят о безусловной
необходимости пролетарской революции, диктатуры пролетариата и т.д.
Удивительно, однако, то, что Либкнехт, изображающий Бернштейна как человека,
якобы призывающего пожертвовать на практике основными партийными
установками, противореча самому себе, утверждает, что тот рекомендует
партийному руководству «в качестве самоновейшей мудрости то, чем мы
занимаемся уже в течение добрых тридцати лет»2. Следовательно,
разногласия Бернштейна с руководством партии касаются отнюдь не
практики партии, а теоретических воззрений, вернее, даже фразеологии в духе
«Манифеста Коммунистической партии», которая явно противоречит этой
практике и, по-видимому, отталкивает от СДПГ ту значительную часть
рабочего класса и непролетарскую трудящуюся массу, которой претит
установка на революцию.
Либкнехт, как и другие руководители СДПГ, всячески умаляет влияние
«ревизионистского» выступления Бернштейна, пытаясь уверить не только
членов партии, но и широкую публику в том, что это выступление не
привлекло интереса членов партии, что оно вообще почти не было замечено
ими. Такого рода заявления соответствуют, пользуясь известным
выражением, поведению страуса, который в случае опасности прячет свою голову в
песок. Точно так можно истолковать заявление Либкнехта: «...внутри партии
массой "полемической книге" Бернштейна было уделено мало внимания. Она
нашла отклик лишь у тех, кто и раньше держался подобных взглядов... Я
бьюсь об заклад, что не найдется и тысячи человек среди наших
товарищей, которые прочли бы книгу Бернштейна...»3.
Приведенные высказывания Либкнехта позволяют понять, почему
прекратилась критика воззрений Бернштейна на конгрессах СДПГ. Эта критика,
как нетрудно понять, способствовала распространению бернштейнианства
вопреки намерениям критиков. И уверение Либкнехта, что идеи
Бернштейна восприняли лишь те члены партии, которые «и раньше держались подоб-
1 Либкнехт В. Никаких компромиссов! М., 1958. С. 60.
2 Там же. С. 69.
3 Там же. С. 81.
509

Часть 2
ных взглядов», звучит весьма неубедительно. Гораздо убедительнее слова
И. Ауэра, писавшего Бернштейну: «Милый Эдде, ты — осел, ибо ты
возглашаешь то, что знают почти все, но, конечно, помалкивают»1.
Можно было надеяться, что Ф. Меринг, который в отличие от Бебеля и
Либкнехта основательно занимался марксистской теорией, более трезво
оценит феномен Бернштейна. Но этого, увы, не произошло. Выдающийся
историк СДПГ, человек, способный критически осмысливать положения
основоположников марксизма, в своей оценке бернштейнианства пошел по уже
накатанной колее. «Никогда не было более плохого пророка, чем
ревизионизм», — заявляет Меринг2. Но Бернштейн вовсе не пытался
пророчествовать. Он, напротив, утверждал, что будущее человечества, о котором
столь уверенно рассуждали основоположники марксизма, не может быть
предметом научного исследования, не поддается предвидению.
Меринг упрекает Бернштейна в преувеличении роли профсоюзов:
«...ревизионизм обещал от успехов профессиональных союзов постепенную
экспроприацию класса капиталистов»3.
Бернштейн, как известно, весьма критически относился к выражению
«экспроприация экспроприаторов» и, конечно, вовсе не считал, что это дело
является задачей профсоюзного движения. Бернштейн, как видно из его работ,
весьма критически относился к анархо-синдикализму с характерным для
последнего преувеличением возможности профсоюзных организаций.
1 См.: Сб. Réformisme et révisionisme dans les socialisms allemand, autrichien et français.
P. 186.
2 Меринг Ф. История германской социал-демократии. T. 4. С. 81.
3 Там же. С. 368—369. Меринг задается вопросом: почему возник ревизионизм. И
поскольку он не видит в нем никаких здравых мыслей, ответ его нетрудно предугадать:
«Ответом на этот вопрос служит заваленность партии практической работой,
отнимавшей большую часть ее сил; ее быстрый рост, вследствие которого к ней притекали самые
разношерстные элементы из самых различных слоев населения; обращение в
социализм буржуазной интеллигенции...» (С. 369). Можно согласиться с тем, что
перегруженным практической работой руководителям СДПГ некогда было заниматься вопросами
теории. Вероятно, сказалось и то обстоятельство, что в партию влилась какая-то часть
буржуазной интеллигенции. И все же ответ на поставленный вопрос сугубо
неудовлетворителен, так как он игнорирует рациональное содержание бернштейновской
критики марксистской теории и попросту не допускает, что такое содержание в ней
имеется. Меринг ортодоксально утверждает: «...нынешняя тактика германской социал-
демократии есть та же тактика, которую некогда рекомендовали Коммунистический
манифест, а затем — в специальном применении к немецким условиям — "Открытое
письмо Лассаля"» (С. 393). Утверждать, что СДПГ руководствуется в своей
повседневной практически-политической работе «Манифестом», значит не вникать в существо дела
и лишь догматически повторять заявление, в смысл которого, т.е. в смысл
«Манифеста», явно не вникать.
510

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Меринг утверждает, что «ревизионизм» не оказал сколько-нибудь
заметного влияния на пролетарские массы, умалчивая о том, что рабочий класс
Германии, как и других капиталистических стран, мало интересуется
политикой. Даже профсоюзы, неполитическая организация наемных рабочих,
не включают в себя большую часть этих трудящихся. Естественно, что
большинство пролетариев даже не слышали о существовании Бернштейна.
Меринг же изображает дело так, что «ревизионизм никогда не мог
пустить прочных корней в этих массах, что он никогда не имел ни малейшего
влияния на их практическое движение. Классовая борьба пролетариата
обладает слишком крепким здоровьем, чтобы возиться с одними
настроениями. А больше, чем настроением, ревизионизм никогда не был в
Германии»1. Эта характеристика «ревизионизма» не как системы критических
утверждений относительно теории марксизма, а просто как
настроения, т.е. эмоционального состояния, просто поразительна. Талантливый
публицист и теоретик Ф. Меринг, разделяя общую установку руководства
СДПГ всячески принижать действительное влияние «ревизионизма»,
сводит это идейное течение, приверженцем которого являются довольно
влиятельные (и заслуженные) члены СДПГ, просто к настроению. Правда, он
все же присовокупляет к сказанному выше: «Настроения этого рода не
возникают в один миг, и точно так же они в один миг не исчезают. В этой
мере ревизионизм может, пожалуй, хвалиться, что он продолжает жить и
после Дрезденского партийного съезда, но это не жизнь, а одно лишь
жалкое угасание...»2. Между тем, идейное течение, которое Меринг
характеризовал как умирающее, все более распространялось, набирало влияние.
Бернштейн, осужденный как «ревизионист», оставался активным членом
СДПГ. Его «Проблемы...» были переведены на многие языки. Новая
партийная программа, принятая на конгрессе СДПГ в Гёрлице, была в
значительной своей части написана Бернштейном. Его перестали третировать как
«ревизиониста», несмотря на то, что он продолжал ревизию теории
марксизма в новых публикациях. Возрастало количество его сторонников. Его
ближайшие соратники Г. Фольмар и Э. Давид в своих печатных работах
и выступлениях на съездах партии развивали, обосновывали идеи,
высказанные Бернштейном порой в слишком общем, фрагментарном виде. Но
это не было победой «ревизионизма» в СДПГ, это было, скорее,
вынужденным перемирием, на которое не могли не пойти А. Бебель и другие
руководители партии, так как ни одна из сторон не обладала достаточной
силой, чтобы одержать верх над другой.
1 Там же. С. 369—370.
2 Там же. С. 370.
511

Часть 2
5. Последующие труды Э. Бернштейна
Бернштейн был весьма плодовитым автором. Ему принадлежат не менее
десятка монографий, множество брошюр и сотни статей. Все эти работы
могут быть разделены на две части: одна — исторические исследования,
другая — исследования теоретического характера. Поскольку теоретические
выводы Бернштейна были сделаны, как он неоднократно подчеркивал,
благодаря изучению истории становления и развития капитализма, то следует
прежде всего сделать предметом анализа его основные исторические труды.
Великой английской революции Бернштейн посвятил большую
монографию. Ее первое издание вышло в свет в том же году, что и его ставшие
знаменитыми «Проблемы социализма...». В.А. Десницкий-Строев, автор
предисловия к русскому изданию, утверждает: «Но особую ценность книге
Бернштейна придавало то обстоятельство, что она написана
марксистом-историком, давала образец применения марксистского метода к анализу исторических
фактов»1. Это, конечно, преувеличение, так как исследование Бернштейна
никак нельзя считать образцом, хотя бы потому, что оно односторонне
освещает эту революцию, преследуя, в сущности, те же цели, что и его
«Проблемы...». Правда, он приводит марксову характеристику Английской
революции 1648 г. и Французской революции 1789 г. как всемирно-исторических
событий, во многом определивших последующее развитие европейских стран,
полностью солидаризируясь с нею. Однако главной целью его исследования
является рассмотрение социалистических и коммунистических тенденций,
выявившихся уже в этих революциях, несмотря на то, что в те времена еще
не было пролетариата, как класса наемных рабочих. Наиболее радикальное
крыло английских левеллеров, действительно, выдвигало, разумеется,
утопические, коммунистические проекты. Даже накануне Английской
революции вышло утопически-коммунистическое сочинение С. Гартлиба
«Описание знаменитого царства "Макарии", имеющего отличное правительство, где
все жители благоденствуют, пользуясь счастьем и здоровьем, где королю
повинуются, дворянам оказывают почтение, а всем хорошим людям
уважение...». Это сочинение, как и следовало ожидать, повторяло основные идеи
«Утопии» Т. Мора. Французская революция породила, как известно,
бабувизм— коммунистический заговор, который был с самого начала обречен
на провал.
Описывая эти крайне ограниченные по своему размаху и влиянию
коммунистические группировки и попытки, Бернштейн обосновывает свой
основной тезис: коммунистическое и социалистическое движение возникло еще
1 См.: Бернштейн Э. Социализм и демократия в Великой английской революции.
М.-Л., 1924. С. 2.
512

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
до появления на исторической арене рабочего класса. С этим положением
нельзя не согласиться, если речь идет о коммунистических утопиях,
идейным источником которых, как свидетельствует история, были некоторые
догматы христианства, как они изложены в Библии. Авторы этих
утопических сочинений ссылались обычно на Библию.
Энгельс в работе «Крестьянская война в Германии» характеризует Т. Мюн-
цера — наиболее революционного представителя Реформации — как
утопического коммуниста, обосновывавшего свои убеждения христианским
вероучением. Но Энгельс принципиально разграничивает коммунистические идеи
XIX столетия, возникшие в связи с развитием освободительного движения
пролетариата, и утопические представления докапиталистической эпохи,
отражавшие упования социальных «низов», т.е. угнетенных и
эксплуатируемых масс феодального общества. Бернштейн фактически не проводит
такого разграничения, вследствие чего коммунистические идеи выступают в его
изложении в качестве некоего идеологического придатка буржуазных
революций. Тем самым, сознательно или бессознательно, он относит эти идеи
к эпохе ранних буржуазных революций, т.е. к уже изжитому историческому
прошлому.
Положительной стороной данного исследования является выяснение
внутренней, органической связи утопически-коммунистических и
демократических идей. Так, левеллеры обосновывали требование упразднения постоянных
армий. «Вместо постоянной армии, — пишет Бернштейн, излагая их
программу, — должна быть введена народная милиция, которую для военных целей
мог сзывать только парламент»1. Хотя это требование, как показал
последующий исторический опыт, оказалось принципиально несостоятельным, оно,
ставшее одним из основных требований социал-демократических программ,
несомненно, способствовало демократизации армии. В общем эта объемистая
монография не содержит в себе ничего специфически «ревизионистского».
Совершенно иной характер носит сравнительно небольшая работа Берн-
штейна о революции 1848 г. Главный вопрос, на который здесь отвечает ее
автор, вопрос, вынесенный в заголовок книги, гласит: почему эта
революция потерпела поражение? Это действительно важный вопрос и не только
для понимания исторического прошлого, так как причины ее поражения в
определенном смысле имеют отношение и к последующему ходу событий
в западноевропейских странах. Как известно, Маркс называл революции
1848 г. пролетарскими. Он, конечно, заблуждался, но его заблуждение было
в высшей степени содержательно и, пожалуй, даже близко к истине. Дело
в том, что июньское восстание парижских пролетариев против
политического господства либеральной буржуазии было чем-то вроде социалистичес-
Там же. С. 102.
17 *ак. 1440
513

Часть 2
кой революции. Оно было подавлено с небывалой жестокостью, так как
буржуазные лидеры поняли, к чему стремился пролетариат. И Бернштейн делает
совершенно правильный «ревизионистский» вывод: революция потерпела
поражение именно потому, что ее попытались превратить в пролетарскую,
антикапиталистическую революцию. «Никто не возымеет желание утверждать,
что июньская битва 1848 г. была исторической необходимостью; еще менее
можно было бы утверждать, что в 1848 г. была возможна победа
революционного социализма»1.
Итак, третья буржуазная революция во Франции, революция, которая могла
полностью завершить буржуазно-демократические требования, потерпела
фиаско потому, что парижский пролетариат, вдохновляемый бланкистами,
сорвал эти преобразования своей попыткой установить собственную,
пролетарскую власть, несовместимую с капитализмом.
Свои выводы Бернштейн рассматривает как предупреждение
социал-демократической партии, в особенности ее левому крылу, которое
провозглашало, что социалистическая революция никогда не может быть
преждевременной. Бернштейн при этом ссылается на Энгельса, который в
предисловии к «Классовой борьбе во Франции...» открыто заявил, что Маркс
и он сам в 1848 г. «переоценивали достигнутый уровень общественного
развития»2, т.е. считали социалистическую революцию, по меньшей мере во
Франции, непосредственной задачей революционного пролетариата.
Рассматриваемая работа Бернштейна вышла в свет после Октябрьской
революции. Бернштейн заключает: большевизм пренебрег указанием
Энгельса, его предостережением против преждевременной революции, в силу чего
большевистская революция в принципе не может привести к социализму,
понимаемому как высшая форма демократической организации общества. И
Бернштейн оказался прав: советский социалистический строй стал
антидемократическим, тоталитарным государством.
Дж. Оруэлл правильно характеризовал тоталитаризм как политическую
систему, которая «диктует, что именно надлежит думать», как идеологию,
втолковываемую каждой личности не только убеждением, но и
принуждением и предназначенную для того, чтобы «управлять ее эмоциями и
навязывать ей образ поведения». Она «изолируется насколько возможно от
внешнего мира, замыкается в искусственной среде, лишающей возможности
сопоставления»3. Эта характеристика тоталитаризма, конечно, неполна, но в
ней метко подмечены существенные его черты, которые воплотила в жизнь
«ленинско-сталинская» партия.
1 Bernstein Е. Wie eine Revolution zu Grunde ging. Stuttgart, 1921. S. 15.
2 Ibid. S. 16.
3 Оруэлл Дж. Соч.: В 2 т. Пермь, 1992. Т. 2. С. 151.
514

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Следующая историческая работа Бернштейна — «Германская революция».
Она анализирует события революции 1918 г. Это весьма обстоятельное
исследование, основанное на документальных данных и личных впечатлениях
активного участника революции. 8 ноября 1918 г. ЦК СДПГ потребовал
отречения императора, непосредственного виновника развязывания Первой
мировой войны и поражения Германии, которое вызвало мощный протест
трудящихся, массовые демонстрации с участием вооруженных фронтовиков.
ЦК СДПГ предупредил императора, что если он отвергнет предъявленный
ему ультиматум, то будет объявлена всеобщая политическая забастовка.
Поскольку император отказался подчиниться воле народа, началась
всеобщая политическая забастовка, угрожающие масштабы которой были столь
внушительны, что ему пришлось бежать из Германии. К власти пришла СДПГ
во главе с правым социал-демократом Ф. Эбертом. Возвращавшихся с фронта
солдат приводили к присяге, но не социалистической республике, а просто
республике. Это вызвало возмущение возглавляемой К. Либкнехтом и Р.
Люксембург революционной группы «Спартак», которая в январе 1919 г. вышла
из образованной вследствие раскола СДПГ Независимой
социал-демократической рабочей партии и основала Коммунистическую партию Германии,
провозгласив своей непосредственной задачей осуществление социалистической
революции. 7 октября 1918 г. «Союз Спартака» на своей конференции в Готе
принял решение последовать примеру российских большевиков, т.е.
установить диктатуру рабочих и солдатских депутатов. В выпускавшейся «Союзом»
газете «Красное знамя» печатались воззвания: «Долой капиталистов и их
агентов!», «Да здравствует революция!», «Да здравствует Интернационал!».
Разумеется, речь шла о III Интернационале, созданном большевистской
партией. «Спартаковцы, — пишет Бернштейн, — старались обрабатывать членов
новой партии в духе своей особой агитации, направленной на организацию
революционных восстаний»1. Речь шла о восстании против
социал-демократического правительства, которое не считало возможным
приступить к ликвидации капиталистических отношений и, следовательно, к
«экспроприации экспроприаторов».
Выборы в Учредительное собрание показали, что социал-демократов
поддерживают несколько менее половины избирателей, хотя они получили
гораздо больше голосов, чем другие, несоциалистические партии.
Социал-демократическое правительство не поступило по-большевистски, т.е. не
разогнало Учредительное собрание, представлявшее волю широких масс.
Напротив, оно посчитало необходимым привлечь в правительство некоторых
представителей буржуазно-республиканских партий. Бернштейн так
объясняет этот шаг: «Даже если бы социал-демократы на выборах в Учредитель-
1 Бернштейн Э. Германская революция. Берлин-Дрезден, 1922. С. 107.
515

Часть 2
ное собрание получили численное большинство, то все же привлечение
буржуазно-республиканских партий к участию в правительстве было бы
необходимо в интересах самосохранения республики, не говоря уже о том, что
это являлось жизненной необходимостью для Германии, как нации»1.
Само собой разумеется, что такая «оппортунистическая» политика
социал-демократического правительства не могла не вызвать протеста «Союза
Спартака», который в декабре 1918 г. опубликовал Манифест, излагающий
его программу и цели, сводившиеся к задаче осуществления
социалистической революции, призванной раз и навсегда покончить с капитализмом.
Единственное, что отличало эту программу, точнее, прямую установку на
революцию, от большевистской политики, было отрицание необходимости в
данных исторических условиях революционного террора. И в январе 1919г.
«Союз Спартака», явно переоценив свои силы, организовал в Берлине
коммунистическое восстание. Социал-демократическому правительству Эберта
не оставалось иного выхода, кроме подавления восстания. Правительство
наделило Г. Носке правами командующего войсками, фактически
диктаторскими полномочиями. В воззвании, опубликованном правительством,
провозглашалось: «Против насилия можно бороться только путем насилия.
Организованное насилие народа положит конец угнетению и анархии.
Единичные успехи врагов свободы, ими смехотворно раздуваемые, не имеют
серьезного значения. Час расплаты наступает!»2.
1 Бернштейн Э. Германская революция. С. 330. Бернштейн так комментирует решение
правительства Эберта: «Экономическое развитие и социальная дифференциация Германии
делали невозможным непосредственный переход к социалистическому строю. Не говоря
уже о сильном крестьянстве, с которым Германская республика должна была считаться еще
в большей степени, чем большевики с русскими мужиками, налицо был целый миллион
ремесленников, без которых она тоже не могла обойтись» (С. 329). Как мы видим,
Бернштейн ив 1918 г. оставался убежденным социалистом, нисколько не сомневавшимся в том,
что переход от капитализма к посткапиталистическому обществу, безусловно, необходим.
Однако, будучи последовательным демократом, считающимся с волей Учредительного
собрания, он считал неправомерным, более того, катастрофическим, встать на путь
социалистических преобразований, не заручившись поддержкой подавляющего большинства
народа. В этой связи он замечает: «Когда коммунисты упрекали Народных Уполномоченных,
что они защищают капиталистов, то в этом была доля истины. Только этого им, с точки
зрения разумного социализма, никак нельзя было поставить в вину. Ибо нельзя было
охранять правильный ход народного хозяйства, в котором рабочий класс был так
заинтересован, не обеспечив, по крайней мере, хоть на ближайшее время, капитал от произвольных
посягательств на него» (С. 314). Нельзя не признать, что германские социал-демократы
поступали более разумно, чем взявшие власть большевики, которые поощряли ликвидацию
тех самых капиталистических предприятий, которые они всемерно старались восстановить
после краха политики, рассчитанной на... непосредственный переход к коммунизму.
2 Там же. С. 244.
516

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Бернштейн утверждает, что Г. Носке пустил в ход военную силу, когда
счел это необходимым для спасения республики. Он никогда бы не сделал
этого, если бы его не спровоцировали восставшие, которых Бернштейн
называет мятежниками. Он, конечно, решительно отрицает виновность Носке
и правительства в целом в убийстве К. Либкнехта и Р. Люксембург. Ошибка
правительства, признает он, состояла в том, что оно передало следствие
военным властям, которые нисколько не были заинтересованы в том, чтобы
найти виновников убийства. Это— политическая, но отнюдь не моральная
ошибка, подчеркивает Бернштейн, ибо никто из членов правительства не
побуждал к этому преступному акту.
Подводя итоги своему исследованию, Бернштейн пишет, что Р.
Люксембург заблуждалась «в оценке диапазона революции, и ее появившаяся во
время войны блестящая работа о кризисе социал-демократии ясно
показывает, почему она неминуемо должна была заблуждаться. Перед ее духовным
взором стоял и в самом деле жил образ пролетариата, сплетенный из
абстракции и совершенно не соответствовавший реальному пролетариату»1.
Разумеется, это не было заблуждением одной лишь Р. Люксембург. Ее
представление о пролетариате было почерпнуто у основоположников марксизма,
которые вопреки достаточно очевидным фактам упорно обосновывали
основополагающий тезис своего учения о социалистической
природе этого класса, об его всемирной исторической миссии. Каутский, а вслед
за ним Ленин внесли определенную коррективу в это, по существу,
утопическое представление, поскольку они трезво констатировали, что сам по себе
рабочий класс не придет к социалистическим убеждениям и
социалистическое сознание должно быть, следовательно, внесено в пролетарские массы
извне. В этом, собственно, и состоит первостепенная задача
социал-демократии. Бернштейн был свободен от этих, по сути своей чуждых
материалистическому пониманию истории иллюзий, хотя он нисколько не
сомневался в историческом значении классовой борьбы пролетариата за реальное,
радикальное улучшение его жизненных условий.
А. Штейн, написавший предисловие к книге, справедливо указывает:
«Можно согласиться с автором, что воспринятые спартаковцами приемы
большевизма оказались гибельными для германской революции...»2. Это откровенное
заявление было возможно лишь потому, что русское издание книги Бернштейна
вышло в Германии. В Советской России такое заявление не пропустила бы
установленная большевистским правительством неумолимая цензура.
Еще одна историческая работа Бернштейна, на которой я полагаю
нужным остановиться, характеризует профсоюзное движение берлинских рабо-
1 Там же. С. 279—280.
2 Там же. С. VII.
517

Часть 2
чих. Бернштейн, как уже отмечалось выше, придавал первостепенное
значение этой массовой пролетарской организации, идеология которой была ему,
по-видимому, ближе, чем социал-демократическая программа. Он отмечает,
что и в период «Исключительного закона» профсоюзные организации
Берлина смогли добиться существенного увеличения количества своих членов.
Еще больших успехов добились профсоюзы после отмены этого закона. Это
был «действительно блестящий подъем»1. Впрочем, даже в 1905 г.
профсоюзы Берлина насчитывали всего 224 тысячи членов, т.е. объединяли
значительно меньше половины наемных рабочих. Бернштейн указывает, что если
в начале XX в. берлинские профсоюзы объединяли всего 10% работающих
мужчин (о женщинах ничего не говорится), то через два десятилетия
количество мужчин— членов профсоюза выросло до 30%2. Учитывая то, что
Берлин был столицей Германии, где политическая жизнь носила весьма
оживленный характер, где немалая часть рабочих состояла в СДПГ,
нетрудно представить себе, что в других городах Германии профсоюзное
движение было еще менее развито.
Последняя историческая работа Бернштейна связана с судьбой II
Интернационала в период Первой мировой войны. В ней рассказывается о
предвоенных постановлениях конгрессов Интернационала, направленных против
милитаризма и намечающих определенные массовые выступления с целью
предотвращения войны. Бернштейн констатирует, что все эти
постановления, так же как и намеченные ими антивоенные меры, потерпели фиаско,
как только Австрия объявила войну Сербии. Правда, 27 июля 1914 г.
Международное социалистическое бюро (руководящий орган Интернационала в
период между конгрессами), собравшись в Брюсселе, обратилось с
воззванием ко всем странам с целью не допустить перерастания локальной войны
1 Bernstein Е. Die Berliner Arbeiterbewegung. Berlin, 1924. S. 261. В докладе,
опубликованном во Франции, в сборнике, содержащем также выступления Вандервельде, Кейр-
Гарди, Гюбера, Миддлтона и др., Бернштейн так оценивает значение профсоюзов в
освободительном движении пролетариата: «Синдикальная (т.е. профсоюзная — Т. О.)
организация рабочего класса представляет такую важность для социализма, что каждый
убежденный социалист скорее откажется видеть синдикат включенным в свою партию,
чем сколько-нибудь поврежденным благодаря этому включению» (Сб. Синдикаты и
партия. Одесса, 1906. С. 30). Тот факт, что большая часть рабочих не является членами
профсоюзов, рассматривается Бернштейном как свидетельство политического
индифферентизма пролетариата. Так, в Англии тред-юнионы охватывают не более 30% рабочего
населения. Правда, в Дании «более 70% рабочих-мужчин синдикально организовано и
притом в огромном большинстве случаев в организациях национально
централизованных» (С. 25—26). И датские пролетарии, отмечает Бернштейн, больше чем пролетарии
других стран добились существенного улучшения своего положения.
2 Ibid. Р. 438.
518

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
в мировую. Но это воззвание оказалось гласом вопиющего в пустыне.
Первая мировая война разразилась вопреки этому слабому противодействию. И
те же самые участники брюссельского заседания — лидер СДПГ Н. Хазе,
лидер Лейбористской партии Дж. Кейр-Гарди, лидер Итальянской
социалистической партии Моргари, представитель РСДРП Рубанович — стали
активно поддерживать свои участвующие в войне правительства1. Каждая
сторона утверждала, что война, которую она ведет, носит оборонительный
характер. Так поступали не только французы и англичане, но и немцы и
русские. Эту же позицию занимали и социал-демократы в каждой из
воюющих стран. Ту же позицию занял в России и борец против милитаризма,
лидер анархизма Кропоткин, который утверждал, что победа Германии
стала бы торжеством реакции в Европе. Бернштейн ничего не говорит в этой
книге о своей позиции, но совершенно ясно, что он осуждает
социал-демократические партии и их лидеров, перешедших на сторону воюющих
правительств, голосующих в парламентах за военные кредиты и т.п.
В начале мировой войны Бернштейн, как и другие
социал-демократические лидеры, оказался не в силах противостоять охватившему Германию
военно-политическому энтузиазму. Но это длилось недолго. Как отмечает уже
цитировавшийся А. Штерн, «Бернштейн уже через несколько месяцев после
начала войны круто порвал с правым крылом партии, открыто сознался в
ошибочности своей позиции, сблизился с партийной оппозицией, боровшейся
уже с самого начала против военной политики...». Вместе с Каутским он
разоблачал империалистическую по своему характеру войну и «вместе с
другими участниками Циммервальдского объединения встал на почву
интернациональной революционной борьбы за мир без аннексий и
контрибуций»2. В СДПГ произошел раскол, образовалась выступающая против
войны Независимая социал-демократическая рабочая партия, одним из лидеров
которой стал Бернштейн. Спартаковцы также входили в эту партию, которая
после окончания войны воссоединилась в СДПГ, в то время как
спартаковцы, выйдя из нее, основали Коммунистическую партию Германии.
Таким образом, «ревизионист» и оппортунист Бернштейн занимал в
период войны более правильную политическую позицию, чем большинство
ортодоксальных социал-демократов, обвинявших его в измене марксизму,
социализму, рабочему классу и т.д.
Завершая рассмотрение исторических исследований Бернштейна, следует
подчеркнуть, что они, в основном, посвящены буржуазным
революциям. И это, конечно, не случайно. Бернштейн стремился вскрыть объектив-
1 Bernstein Е. Die Internationale der Arbeiterklasse und der europäische Krieg. Tübingen,
1915. S. 35.
2 См.: Бернштейн Э. Германская революция. С. V.
519

Часть 2
ные условия, при которых возникает необходимость революции. При этом
он также не оставил без внимания и тот факт, что отнюдь не во всех
феодальных странах переход к капитализму и завоевание буржуазией
политического господства происходили революционным путем.
Следовательно, революция в ходе становления и развития капиталистического способа
производства далеко не всегда необходима (тем более, неизбежна). Что
касается докапиталистической истории человечества, то она, конечно, знала
немало политических (государственных) переворотов, но ни один из них не
был революцией в точном смысле этого слова. Отсюда, естественно,
напрашивался вывод, что социальные революции, там, где они вообще имели
место, представляют собой буржуазный феномен. Логика марксизма,
согласно которой, если переход к капитализму, т.е. к новому типу
антагонистического общественного строя, потребовал революции, то переход от
капитализма к социалистическому, неантагонистическому, бесклассовому
обществу в принципе не может произойти мирным путем, принципиально
отвергалась Бернштейном. Соответственно этому он отвергал и тот
логический ход мыслей, который получил свое образное выражение в
знаменитом афоризме Маркса: революции — локомотивы истории.
Перехожу к рассмотрению теоретических исследований Бернштейна. Надо
сразу сказать, что они не вносят существенно нового по сравнению с его
«Проблемами...» и представляют собой лишь развитие и конкретизацию
основных положений этой книги, названной ее критиками «библией
ревизионизма». При этом Бернштейн, как уже было показано выше, естественно,
учитывал посыпавшиеся на него обвинения и поэтому всячески старался
уточнить, углубить, подтвердить эмпирическими данными высказанные в
«Проблемах...» положения.
Одной из первых теоретических работ, последовавших вслед за его
«Проблемами...», стал прочитанный им в 1901 г. доклад «Возможен ли научный
социализм?», изданный затем в виде брошюры, которая подверглась весьма
резкой критике на очередном конгрессе СДПГ.
В предисловии к брошюре Бернштейн упоминает о своей критике книги
Масарика в специально посвященной ей статье, в которой утверждалось:
«следовало бы когда-нибудь точнее исследовать, насколько теория,
подобная социалистической, теория, занимающаяся тем, что должно быть,
вообще может быть наукой и нуждается в том, чтобы быть таковой»1.
Брошюра как раз и отвечает на этот вопрос.
1 Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм? М, 1991. С. 19. Авторы
предисловия к этому изданию М.В. Конкин и Л.Б. Шульц пишут: «...в его работе можно
почерпнуть немало полезного для выяснения истины не только с точки зрения углубления или
уточнения позиций революционного марксизма в противоборстве с сильным противни-
520

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Прежде всего Бернштейн констатирует, что почти все социалисты —
предшественники марксизма— утверждали, что их учение является наукой.
Основоположники марксизма в этом отношении не отличаются от своих
предшественников. Однако они, конечно, отличаются от них, как ученые, которые
стремятся исторически и экономически обосновывать социалистические
убеждения. Что касается экономического обоснования социализма, то его,
по мнению Бернштейна, нельзя признать удовлетворительным. Он
ссылается на Энгельса, который в предисловии к немецкому изданию «Нищеты
философии» по сути дела отрицает, что историческая необходимость
социализма логически вытекает из марксовой теории прибавочной стоимости.
Прибавочная стоимость, разумеется, существует. Теории прибавочной
стоимости (точнее, прибыли) создавались выдающимися экономистами —
предшественниками марксизма. Поэтому Бернштейн не видит в марксовой
теории прибавочной стоимости «особой заслуги» Маркса. Да и возмущение
пролетариев тем, что прибавочная стоимость присваивается капиталистами,
не является сколько-нибудь достаточным основанием для осуждения
капитализма. Ведь если бы рабочий получал за свою работу всю производимую
им стоимость, как этого требовали некоторые утопические социалисты, то
не было бы предпринимателей, к которым он мог бы наняться, не говоря
уже о том, что не было бы и расширенного производства, т.е.
экономического роста, прогресса.
Исторические исследования, несомненно, доказывают, что все типы
общественного устройства оказывались, в конечном счете, преходящими.
Вполне логично применить этот вывод и к капитализму, который, по-видимому,
не может быть исключением. «Весь исторический опыт и многие
современные явления говорят в пользу того, что капиталистический способ
производства так же преходящ, как и прежние способы производства, но здесь вопрос
заключается в том, явится ли конец его крушением, следует ли ожидать этого
крушения в ближайшее время, и поведет ли оно неизбежнок социализму»1.
ком, в чем убеждает постановка Бернштейном серьезных теоретических проблем (поиски
критерия различия научного и утопического социализма, выделение специфики
социализма как практического движения и теоретической концепции, выяснение роли гипотезы и
определения пределов познаваемости в общественных науках, соотношение идеологии,
науки и политики в марксизме и многое другое)» (С. 7). Как мы видим, авторы
предисловия признают правомерность поставленного Бернштейном вопроса, признают, что в его
брошюре «немало полезного», как в познавательном, так и в практическом отношении.
Это фактическое признание оправданности «ревизионизма» носит, однако, слишком
общий характер и не касается, пожалуй, главного, а именно того, что появление в
марксистской литературе одиозного термина «ревизионизм» было свидетельством
идеологического изоляционизма марксизма и его весьма далеко зашедшей догматизации.
1 Там же. С. 25.
521

Часть 2
Лидеры СДПГ и других социалистических партий верили вслед за Энгельсом
в неизбежность крушения капитализма в ближайшее время, а также в
неизбежность смены капитализма именно социалистическим общественным
строем. Бернштейн подверг сомнению эту веру, т.е. он утверждал, что это
вера, а вовсе не знание. На чем основывается это заключение Бернштей-
на? На том простом, очевидном для всех факте, что марксистский
социализм не ограничивается вполне правомерной и, безусловно, необходимой
критикой буржуазного общества, но является вместе с тем учением о
будущем общественном строе. Однако науки, все науки без исключения,
представляют собой исследование того, что уже существует, а не того, что
может быть в будущем. Сущее, а не должное или желательное составляет
предмет любой науки. Но этого нельзя сказать о социалистической,
марксистской теории, утверждающей, что будущее общество не будет знать ни
классовых различий, ни социального неравенства вообще, ни товарного
производства, ни денег, ни даже разделения труда в области материального
производства. Такова обосновываемая марксизмом конечная цель
освободительного движения рабочего класса. «Но, ставя себе целью такой
предполагаемый им будущий строй и стараясь свои действия в настоящем вполне
подчинить этой цели, социализм тем самым является до известной степени
утопичным»1. Слова «до известной степени» указывают на то, что Бернштейн
далек от того, чтобы сводить основное содержание марксизма к утопизму.
Он, напротив, подчеркивает, что марксистский социализм ближе всех
других социалистических учений к науке, что он черпает свое обоснование из
арсенала науки. Утопично, да и то лишь «в известной мере», марксистское
представление о будущем человечества. Конечно, творческая фантазия,
могущественное воображение при наличии тонкого научного анализа
реальных сил и событий могут предвосхитить некоторые черты будущего
общественного устройства, но это предвосхищение в лучшем случае указывает
лишь на вероятное, а не необходимое, и тем более неизбежное.
Социалистическому учению, даже в его наиболее развитой, марксистской
форме «всегда присущ идеалистический элемент, заключающийся либо
в самом идеале, либо в движении к нему. Таким образом, социализм
заключает в себе частицу потустороннего... потустороннего объекту нашего
позитивного опыта»2. Иными словами, речь идет о том, что идеи
социализма опять-таки лишь «в известном смысле» выходят за границы нашего опыта,
что, впрочем, может вызвать возражения, если согласиться с тем, что
марксистские представления о будущем человечества следует рассматривать как
научную гипотезу, опирающуюся на совершающийся в ходе развития капи-
1 Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм? С. 29.
2 Там же. С. 27.
522

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
тализма процесс обобществления средств производства, разумеется, на базе
частной собственности. Бернштейн указывает, что согласно марксизму
социалистическое движение, а также социализм как научная теория являются
результатом классовой борьбы. Но раз это так, то социалистическая теория
не может быть строго научной, беспристрастной, свободной от
предпочтений. Между тем науки, как доказывает вся их история, элиминируют
субъективные пристрастия исследователя. «В настоящее время никому не придет
в голову говорить о либеральной физике, социалистической математике,
консервативной химии и т.д. ... Я не могу допустить и считаю абсурдом
либеральную, консервативную или социалистическую социальную науку»1. Но
социал-демократические партии пока еще далеки от беспристрастности,
органически присущей науке. Поэтому они, как правило, чуждаются
критической оценки своих теоретических воззрений, не идут на пересмотр тех
теоретических положений, которые не подтверждаются историческим опытом,
всячески избегают признания своих теоретических заблуждений. Между тем
науки «не признают окончательных заключений в построении своих учений,
они путем исследования новых фактов стремятся к постоянному
расширению и исправлению. Для них не существует никакой руководящей цели,
помимо познания»2. Можно ли это сказать о социалистической теории,
которой руководствуются социал-демократические партии? Конечно, нет.
Значит ли это, что Бернштейн отрицает саму возможность научной
социалистической теории? Нет. Он избегает категорического вывода, так как
считает марксизм, несмотря на то, что ему не хватает «научной
беспристрастности», наиболее соответствующим требованиям и нормативам научности.
1 Там же. С. 36. Цитируемому положению предшествует не менее важное
высказывание: «Вопрос заключается только в том, насколько характер политической
воинствующей партии позволяет социализму сохранять то теоретическое беспристрастие,
которое является необходимым условием истинной научности» (С. 35). Партии, продолжает
Бернштейн, не следует приписывать себе непогрешимость, т.е. уподобляться
католическому первосвященнику, вещающему ex cathedra. Это, однако, не значит, что члены партии
не обязаны придерживаться программных положений, непосредственно определяющих
ее текущую политику. «Дело идет только о признании решений партии обязательными
для ее членов в их политическом поведении и о содействии осуществлению
основных требований и принципов — это два условия, без которых невозможно
продолжительное существование сильной партии» (С. 36). Таким образом, разногласия в партии
правомерны лишь постольку, поскольку они относятся к т е о р и и, непосредственно не
определяющей поведение партии, ее текущую политику, тактику, характер которых
обусловлен изменяющимися обстоятельствами. Хотя это заявление не является простой
оговоркой, оно сознательно игнорирует тот несомненный факт, что определенные
теоретические положения (например, тезис о прогрессирующем обнищании пролетариата),
несомненно, определяют текущую политику социал-демократической партии.
2 Там же. С. 37.
523

Часть 2
Больше того, даже название «научный социализм» является, по мнению Берн-
штейна, в определенном смысле вполне правомерным: «...название научный
социализм вполне оправдывает свое существование, если понятию "научный"
придается смысл критический в смысле постулата и программы, в
смысле требования, которое социализм предъявляет к самому себе и
которое свидетельствует о намерении приспособлять свою волю к научному
методу и познанию»1. Эта формулировка не блещет, конечно, ясностью
мысли, как и многие другие его тезисы. Неясно, что имеется в виду под словом
«постулат», что постулируется? Так же неясно и то, что имеет в виду наш
автор под приспособлением человеческой воли «к научному методу и
познанию». Но стоит ли этим неясностям придавать значение, если на вопрос,
поставленный в заглавии брошюры, дается хоть и уклончивый, но все же
положительный ответ? Правда, в другом месте своей брошюры Бернштейн
все же предпочитает говорить не о научном, а о критическом
социализме. Но всякая научная теория по определению является критической; в ином
случае она теряет статус науки.
Выше я уже рассматривал книгу Бернштейна «Очерки истории и
теории социализма», большую часть которой занимают возражения критикам
его «Проблем...», в первую очередь Каутскому. Это же составляет предмет
другой его книги «Современная социал-демократия в теории и на
практике», также опубликованной в начале XX в. В данном случае Бернштейн
отвечает не Каутскому, а некоему Роберту Брунгуберу, опубликовавшему в
«Кёльнской газете» ряд статей с критикой «Проблем...». Брунгубер
справедливо указывает на то, что признание детерминизма не есть
отличительная черта материалистической философии, так как и большинство
идеалистов признают детерминизм. Бернштейн вновь подчеркивает, что у него речь
идет о материалистическом детерминизме. Но этот эпитет
упраздняет его определение материализма как учения, основой которого является
детерминизм.
В общем, критические замечания Брунгубера аналогичны замечаниям
Каутского, так же как и ответы на них Бернштейна. Поэтому, дабы избежать
повторения уже сказанного выше, остановлюсь на его попытках уточнить
свое понимание марксизма, социализма и роли социал-демократической
партии.
Бернштейн подчеркивает, что марксистское учение было встречено
буржуазными учеными на первых порах в штыки. Однако через некоторое время
наиболее дальновидные из них стали признавать его выдающееся научное
значение, хотя и полемизировали с Марксом. Так появился катедер-социа-
лизм, представители которого на свой лад признавали если не необходи-
Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм? С. 39.
524

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
мость, то, во всяком случае, желательность реформ в духе социализма,
отвергая, однако, программное требование марксизма упразднить частную
собственность на средства производства. Наряду с катедер-социалистами
Бернштейн упоминает и таких чуждых социалистическим идеям
буржуазных критиков марксизма, как Ю. Вольф, П. Барт, П. Вейнзенгрюн — автор
памфлета «Приближающийся конец марксизма». Все эти авторы, полагает
Бернштейн, заслуживают внимания, так как их критика марксизма не
лишена известных оснований, которые в полной мере должны быть учтены
социал-демократами.
«Исключительный закон» в значительной мере подавил деятельность
буржуазных исследователей марксизма, несмотря на то, что они не были его
приверженцами. Однако после отмены этого закона «курс Маркс-акций снова пошел
в гору»1. И статьи в «Кёльнской газете»— наглядное свидетельство тому.
Итак, Бернштейн не только отвечает Брунгуберу, но и поясняет свое
понимание марксистского социализма и социал-демократии. «Социализм, —
пишет он, — не утверждает, что капитализм должен рухнуть, так как он
несправедлив, поскольку в нем существуют, с одной стороны, капиталист,
а с другой — наемный рабочий. Однако социализм утверждает:
капитализм в настоящее время несправедлив и должен быть свергнут, так
как разделение людей на капиталистов и наемных
рабочих в рамках хозяйственных и социальных отношений нашего
времени находит все меньшее оправдани е»2. Это положение
интересно в том отношении, что оно исторически оценивает справедливость
общественного, в частности капиталистического, строя. Капитализм, с этой
точки зрения, был в течение определенного исторического периода
справедлив, хотя бы потому, что он был более справедлив, чем
феодальное общество с его крепостничеством, господством дворянства,
абсолютной монархией и т.д. Но это время прошло, капитализм уже не
воспринимается народными массами как справедливое общественное
устройство; они стремятся к более справедливому общественному строю,
получившему название «социализм». Каким же может быть или должен
быть переход к этому посткапиталистическому обществу? Бернштейн
утверждает: «Два пути возможны. Прежде всего, не исключено, что после
новой, еще более значительной победы социал-демократии на выборах в
руководящих кругах государства сторонники крайних мер захватят власть с
тем, чтобы парламентским или непарламентским путем уничтожить итоги
выборов. Это привело бы Германию на путь насильственной
революции. Вслед за революцией сверху повсеместно последует революция
1 Bernstein Е. Die heutige Sozialdemokratie in Theorie und Praxis. München, 1905. S. 9.
2 Ibid. S. 7.
525

Часть 2
снизу»1. Это бернштейновское рассуждение, по существу, излагает
неоднократные высказывания Энгельса как в статьях, так и в письмах. Ортодоксам здесь
не к чему придраться. И если Бернштейн не ссылается в данном случае на
Энгельса, то, по-видимому, лишь потому, что он самостоятельно пришел к этому
выводу или, если это не так, значит, просто претендует на самостоятельность.
Исходя из допущения, что насильственная революция не исключена,
Бернштейн соответственно этому понимает сущность социал-демократии. Она есть
«боевое движение, целью которого является уничтожение капиталистического
хозяйственного и общественного строя и замена его общественным строем,
свободным от экономического и политического господства человека над
человеком, господства хозяйственных отношений над человеком»2. И здесь
Бернштейн выступает отнюдь не как «ревизионист». По-видимому, критика, которой
он подвергся сначала на Штутгартском, а затем, в особенности, на
Ганноверском конгрессе, в какой-то мере повлияла на него, но, конечно, ни в малейшей
мере не изменила основного содержания предпринятой им ревизии марксизма.
Несомненный интерес представляет брошюра Бернштейна
«Парламентаризм и социал-демократия». Она начинается с характеристики утопического
социализма XIX в. как учения, которое противопоставляло парламенту
прямое народное голосование, непосредственную демократию. Гаринг-
тон в своем утопически-социалистическом романе «Океан» решительно
отвергает парламентаризм. Еще враждебнее относились к парламентаризму
утопические коммунисты, например Мабли.
В отличие от утопических социалистов (и коммунистов) просветители
высоко оценивали значение парламента. Правда, и здесь не обошлось без
исключений. Ж.-Ж. Руссо видел в тогдашнем, предреволюционном
французском народе «раба парламента». Правда, этот сословный французский
парламент не имел ничего общего с законодательным органом, избранным
народом. Неудивительно поэтому, что Марат и другие революционеры
решительно осуждали тогдашний парламент.
1 Bernstein Е. Die heutige Sozialdemokratie in Theorie und Praxis. S. 40. Однако
признание возможности (или вероятности) революции «снизу» нисколько не изменяет
основного убеждения Бернштейна в том, что эпоха революции, по меньшей мере, для
демократически развитых буржуазных стран навсегда ушла в прошлое. «Ныне
человечество в прогрессивно развивающихся культурных странах достигло такой ступени
развития, когда оно может отказаться от насильственных революций, поскольку оно
благодаря устранению всех политических привилегий обрело свободный путь, чтобы
путем организации и закона совершить революцию» (S. 43). Запад с революциями
действительно покончил. В этом отношении «ревизионист», конечно, прав. Но он не
учитывает того, что в западноевропейских странах борьба классов может приобретать
достаточно острые формы, которые обычно именуются катаклизмами.
2 Ibid. S. 7.
526

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
В Англии, которая на столетие с лишком раньше, чем Франция,
осуществила свою победоносную буржуазную революцию, отношение
прогрессивных деятелей к парламенту было, естественно, иное. И Р. Оуэн, в отличие
от французских утопических социалистов, ратовал за всеобщее, равное и
тайное избирательное право. Также поступали и чартисты. Разногласия между
ними сводились к вопросу: как добиться всеобщего избирательного права,
мирным или же насильственным путем. Оуэн, кстати сказать,
баллотировался, увы, без успеха, в депутаты парламента.
Основоположники марксизма в период революции 1848 г. боролись за
всеобщее избирательное право. Однако они тогда, а также после революции,
были в течение ряда лет убеждены, что завоевание всеобщего
избирательного права равносильно установлению политического господства
пролетариата. Лишь последующий исторический опыт убедил их в том, что
всеобщее избирательное право вполне совместимо с капиталистическим строем.
Поэтому они пришли к выводу, что действительный суверенитет народа
может быть обеспечен лишь социалистическим переустройством общества.
Последнее, как накануне революции 1848 г., так и непосредственно после
нее, представлялось им делом буквально ближайших лет.
О всеобщем распространении социалистических убеждений накануне
1848 г. обстоятельно писал Энгельс. Это же подчеркивает Бернштейн: «В
последние годы перед взрывом Февральской революции социалистическая
пропаганда поднялась на небывалую высоту. Это в особенности относится к
Франции, к Парижу, где вся атмосфера была, казалось, насыщена
социализмом; все мечтали о предстоящем социальном возрождении. Все в мире,
казалось, превратились в социалистов»1.
Однако после контрреволюционного переворота Луи Бонапарта
начинается разочарование в парламентаризме, поскольку узурпатор превратил
парламент в свое подсобное орудие, нисколько не покушаясь на всеобщее
избирательное право. Основоположники марксизма также разочаровались,
правда, не надолго в этом мнимом волеизъявлении народа,
противопоставив парламентаризму диктатуру. Именно после бонапартовского
переворота Маркс впервые употребляет выражение «диктатура пролетариата»,
ссылаясь при этом на Бланки. Понятно, почему Бернштейн говорит о влиянии
бланкизма на основоположников марксизма, имея в виду ранний
марксизм. В. Либкнехт даже после создания СДПГ выступил против «культа
всеобщего и прямого избирательного права»2, как пишет Бернштейн. Тем
не менее СДПГ с первых лет своего существования начала борьбу за
представительство рабочего класса в парламенте. Однако в первый германский
1 Ibid. S. 24.
2 Ibid. S. 39.
527

Часть 2
рейхстаг был избран лишь один социал-демократический кандидат, А.
Бебель.
По мере роста влияния СДПГ встал вопрос: целесообразно ли в
интересах рабочего класса участие социал-демократов в буржуазном правительстве?
Может ли социал-демократ, участвуя в таком правительстве, проводить свою
линию? Этот вопрос в последующие годы обсуждался и на конгрессах
II Интернационала в 1900 (Париж) и в 1904 гг. (Амстердам). Однако вопрос
так и остался нерешенным, открытым. Правда, когда Мильеран,
французский социалист, вошел в 1899 г. в правительство, он был в 1904 г. исключен
из партии. Бернштейн, однако, не осуждает его.
Нельзя не отметить, что в этой работе он при всей своей высокой,
несомненно, идеализирующей оценке демократии в условиях капитализма
вполне трезво отмечает: «...парламентаризм есть специфическая система
правления, в особенности характерный институт капиталистического строя»1.
В связи с вопросом о всеобщем избирательном праве следует, конечно,
упомянуть Ф. Лассаля, которому Бернштейн посвятил небольшую
монографию, вышедшую в свет еще при жизни Энгельса. Хорошо зная
отрицательное отношение основоположников марксизма к этому политическому
деятелю, Бернштейн тем не менее в основном весьма положительно оценивает
его историческую роль. Достаточно процитировать хотя бы эпиграф из
сочинений Лассаля, который он предпослал своему изложению: «Всеобщее и
прямое избирательное право — это не только ваш политический, но и ваш
основной социальный принцип, основное условие всякого социального
улучшения». Не приходится сомневаться в том, что Бернштейн безоговорочно
согласен с этим положением.
Нет необходимости подробно рассматривать содержание этой
монографии. Достаточно указать, что Бернштейн в некоторых вопросах критически,
подобно основоположникам марксизма, относится к воззрениям Лассаля. Но
его основную идею и лозунг— завоевание пролетариатом всеобщего
избирательного права — он воспринимает почти восторженно. «Та особая
позиция, которую Лассаль занял в отношении этого демократического принципа,
оказала неоценимые услуги делу рабочего класса. Если бы за Лассалем не
было никаких других заслуг, то за одно это рабочий класс должен был бы
отдать дань уважения его имени и свято чтить его память, и теперь больше,
чем когда-либо»2.
Следует хотя бы вкратце рассмотреть небольшую монографию Бернштейна
«Забастовка», поскольку он всегда придавал первостепенное значение
профсоюзному движению. Забастовки, разъясняет он в начале своей работы, по-
1 Bernstein Е. Die heutige Sozialdemokratie in Theorie und Praxis. S. 60.
2 Бернштейн Э. Фердинанд Лассаль. Петроград, 1919. С. 116.
528

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
явились еще в средние века, но лишь с развитием капитализма они стали
подлинным орудием борьбы наемных рабочих против эксплуататоров.
Каждая забастовка, как бы ни были ограничены требования рабочих, имеет
революционную окраску. Забастовки преследуют не только экономические цели;
они прямо или опосредованно устремлены против существующего, т.е.
капиталистического строя, и чем более организовано рабочее движение, тем
более успешный характер носит и забастовочное движение. «Все больший
процент забастовок достигает своей цели, т.е. результатов, именно
устанавливает повышение заработной платы, сокращает рабочий день и улучшает
отношения между рабочими и предпринимателями или их управляющими»1.
Никакие третейские суды, призванные разрешать конфликты между
пролетариями и капиталистами, не могут прекратить или даже задержать
развитие забастовочного движения, благодаря которому пролетарии осознают свою
мощь, свою роль и значение в жизни общества. Поэтому забастовки все
чаще приобретают политический характер, т.е. предъявляют определенные
требования правительству, существующему политическому режиму.
Следует, конечно, осознавать, что политическая забастовка, особенно если она
приобретает всеобщий характер, чревата вооруженными столкновениями,
которые невыгодны забастовщикам: «...политическая забастовка неизбежно
должна привести к кровопролитным столкновениям с вооруженной силой и
вместе с тем к неизбежным несчастиям на улицах»2. Это не значит, что
Бернштейн — противник политических забастовок. Он лишь предупреждает
против переоценки их значения, которая присуща анархо-синдикализму.
В 1909 г. Бернштейн выступил в Амстердаме на собрании студенческого
союза с докладом «Ревизионизм в социал-демократии», в котором он
впервые признал его существование в партии в качестве оппозиционного
идейно-политического течения. Он начинает свой доклад с разъяснения понятий.
Слово «протестант» первоначально носило издевательский характер. Такой
же негативный смысл придавался наименованию одной из
распространенных христианских сект— «квакеры» (буквально: трясуны). Даже такие,
казалось бы, вполне респектабельные названия известных английских
партий — тори и виги — также первоначально содержали издевательский
смысл. То же произошло и с «ревизионизмом». В положительном смысле
его впервые употребил в 1895 г. социал-демократ А. Носсиг, вскоре
покинувший ряды партии. Следовательно, выражение «ревизия социализма»
возникло до выступления Бернштейна. И еще до появления его
нашумевших статей в «Die Neue Zeit» известный социал-демократ Б. Шёнланк,
выступая на конгрессе партии в Бреслау, заявил: «Речь идет о ревизии
1 Бернштейн Э. Забастовка. СПб., 1907. С. 84.
2 Там же. С. 106.
529

Часть 2
представлений (Vorstellungsweise) в партии». Он имел в виду дискуссии по
аграрному вопросу.
Таким образом, Бернштейн разъясняет своим молодым слушателям, что
«ревизионизм», который вначале был ругательным словечком, представляет
собой вполне положительное, необходимое идейное движение в
социал-демократии. Он также подчеркивает, что вовсе не является родоначальником
этого идейного течения. Представители «ревизионизма» среди
социал-демократов довольно многочисленны. К ним относятся редактор
«Социалистического ежемесячника» И. Блох, Э. Давид, А. Альм, П. Лёбе, Н. Пейс, Р. Шмидт,
Р. Кальвер, Г. Фольмар, П. Кампфмейер и многие другие известные социал-
демократы.
Переходя к изложению собственных воззрений, Бернштейн заявляет: «Это
отнюдь не антимарксистские идеи; выводы, которые я делаю, хотя и не были
сделаны Марксом, тем не менее согласны с фундаментальными идеями его
теории»1. Он также указывает, что отрицает «теорию катастроф», поскольку
она черпает свои аргументы из прошлого, которое характеризуется
фактами, уже не существующими в настоящее время и едва ли возможными в
будущем. Что касается отношения «ревизионизма» к практической
деятельности социал-демократии, то здесь налицо полное единство, которое,
однако, не хотят признавать ортодоксальные, догматически мыслящие
марксисты. На деле же «ревизионистские» концепции возникли, сформировались как
отражение реальной практики социал-демократической партии, ее
оправдание и обоснование.
Следует, рассуждает далее Бернштейн, трезво понять действительные цели
и конкретные задачи социал-демократии, которые не имеют ничего общего
со всякого рода абстрактными, едва ли понятными простому человеку
идеалами и столь же абстрактными представлениями о будущем человечества.
Нет, задачи и цели социал-демократии должны быть понятны всем
трудящимся, стремящимся к коренному улучшению условий своей жизни.
«Социал-демократия борется за осуществление демократии в государстве,
в провинции, в общине как средства достижения политического
равенства для всех и как рычага для обобществления земли и
капиталистических предприятий. Она не есть партия рабочих в том смысле, что лишь
рабочие принимаются в ее ряды; тот, кто принимает ее программные
1 Bernstein Е. Der Revisionismus in der Sozialdemokratie. Amsterdam, 1909. S. 25. В
качестве примера своих собственных «ревизионистских» воззрений Бернштейн
указывает: «Малые предприятия в промышленности, торговле не были уничтожены, они лишь
изменились по своему характеру так же, как изменилось их положение в экономике»
(Там же). Основоположники марксизма были убеждены в противоположном, поясняет
Бернштейн, так как они имели в виду обстоятельства, сложившиеся в разгар
промышленной революции. Однако впоследствии обстоятельства существенно изменились.
530

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
положения и участвует в борьбе против эксплуатации, может вступить в ее
ряды»1.
В приложении к брошюре приводится также предисловие Бернштейна к
английскому изданию его «Проблем...», помеченное мартом 1909 г. В нем,
между прочим, указывается, что в Германии уже вышло девятое издание
этой книги. Далее Бернштейн вновь возвращается к вопросу о конечной цели
социалистического движения, давая понять, что его отрицание таковой есть
не что иное, как отрицание провиденциализма. «Будучи неспособным
верить в финализм, я не могу верить и в конечную цель социализма. Но я
глубоко верю в социалистическое движение и в то, что рабочий класс идет
вперед и шаг за шагом должен добиваться своей эмансипации путем
изменения общества...»2.
Следующая работа Бернштейна, которую представляется мне
целесообразным рассмотреть, посвящена, в основном, философским вопросам. Это
брошюра «Реалистический и идеалистический моменты в социализме». По-
видимому, он осознавал, что в его «Проблемах...» эта часть изложения
оказалась наиболее слабой, и в новой работе он пытается частью уточнить,
частью развить свои философские воззрения. Насколько это ему удалось?
На мой взгляд, нисколько.
Теперь Бернштейн утверждает, что и материализм и идеализм в равной
степени несостоятельны, так как являются разновидностями метафизики,
которая, в сущности, представляет собой спиритуалистическое учение.
Разумеется, это утверждение остается необоснованным, так как его в принципе
невозможно обосновать.
Понятие материи, из которого исходит материалистическая философия, с
точки зрения Бернштейна, дискредитировано естествознанием. Из текста
брошюры трудно узреть, на чем основывается это категорическое суждение.
Возможно, автор имеет в виду открытие электрона, который
истолковывался некоторыми физиками и многими философами как нематериальный
элемент, из которого складывается материя. Так или иначе, но он заявляет:
«...колоссальные успехи, достигнутые со времени Канта физикой и химией,
отодвинули на задний план проблему материи, оставив само ее решение по
ту сторону практического опыта»3. Это, очевидно, означает, что наука
исключила понятие материи из своего понятийного арсенала. Такой вывод,
конечно, ошибочен, так как достижения естествознания, о которых говорит
Бернштейн, еще более углубили научное понимание материи.
1 Ibid. S. 97.
2 Ibid. S. XXII—XXIII.
3 Бернштейн Э. Реалистический и идеалистический моменты в социализме. Одесса,
1907. С. 5.
531

Часть 2
Отвергнув материализм и идеализм, Бернштейн объявляет себя
приверженцем реализма, наивно полагая, что сей термин обозначает
философское учение, равно исключающее обе «спиритуалистические»
противоположности. Не разъясняя, что отличает пресловутый реализм от неприемлемой
метафизики в ее материалистическом или идеалистическом варианте, он
ссылается на Гсккеля, который в философии был таким же дилетантом, как и
Бернштейн. «Выражение "монизм", впервые употребленное за последнее
время, если не ошибаюсь, Геккелем, вполне свободно от неопределенности
и ошибочных толкований, присущих слову "материализм". Это выражение
поясняет лучше дело, нежели "материализм" или "агностицизм"»1.
Как свидетельствует название брошюры, ее автор, будучи убежденным
приверженцем «реализма», ставит своей целью освободить социализм (речь
идет, конечно, о марксизме) от присущих ему идеалистических «моментов»,
с тем чтобы сделать его последовательно реалистическим. Идеализмом в
марксистской теории он считает, с одной стороны, ее идеологический
характер, а с другой — моральные побуждения, которые вдохновляли ее
основоположников. Что касается идеологии, то она должна быть искоренена.
Ведь социал-демократия, как признают уже все ее лидеры, выражает не
только классовые интересы пролетариата, но и интересы трудящихся вообще.
Больше того, ее программа и вся ее борьба носит гуманистический
характер и в этом смысле является адекватным выражением
человечности, стремление к которой присуще всем порядочным людям. «Никто
теперь не отрицает того, — пишет Бернштейн, — что социализм был
первоначально чистейшей идеологией: каковы бы ни были внешние побуждения,
заставлявшие отдельные личности создавать социалистические теории или
рисовать картины будущей коммунистической жизни и двигавшие массами
в борьбе за преобразование общества на социалистических началах, —
обоснование социализма было всегда идеалистическим (курсив мой — Т. О.);
на помощь призывались догмы христианства, равенство, справедливость или
какая-нибудь другая "идея"»2.
Как видно из этой цитаты, речь в ней идет о всех социалистических
учениях. Ясно также и то, что отвергая идеологию, как систему
воззрений, которая не может носить общечеловеческий характер, Бернштейн не
отрицает, напротив, подчеркивает э т и ч е с к у ю основу социалистических
учений. При этом имеется в виду не только домарксистский социализм, но
и марксизм. По его мнению, в основе ряда положений марксова
«Капитала» лежат «моральные суждения». Это не недостаток, а достоинство,
утверждает Бернштейн, так как идея справедливости составляет ге-
1 Бернштейн Э. Реалистический и идеалистический моменты в социализме. С. 7.
2 Там же.
532

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
неральную идею всего социалистического движения. «Справедливость
является в настоящее время весьма влиятельным мотивом
социалистического движения, как и вообще без моральных побуждений не может обойтись
ни одно длительное массовое движение»1. С этим положением, несмотря
на то, что оно в приведенной выше цитате относилось (разумеется, без
достаточных оснований) к идеалистической философии, нельзя не
согласиться. Люди, участвующие в массовом, в особенности в
социалистическом движении, несомненно, убеждены в том, что они борются за
справедливое дело.
Однако Бернштейн, как сторонник «реализма», ставит своей задачей
показать «реалистический момент» марксистского социалистического учения
и социал-демократического движения как одну из основных его
характеристик. Но об этом он, к сожалению, говорит очень скупо. Марксизм, по его
словам, отличается от других социалистических учений не тем, что в нем
нет идеологии, а тем, что он «возводит свою теорию на прочной основе
реалистического понимания исторического процесса»2. Бернштейн,
следовательно, по-прежнему считает себя марксистом.
В период Первой мировой войны Бернштейн опубликовал серию
статей, вышедших затем в виде сборника «Социал-демократическая народная
политика». В первой из этих статей «Социалистическое понятие
демократии» он приводит слова Энгельса о том, что всеобщее избирательное право
есть показатель зрелости пролетариата, как класса, но ничем большим оно
не может быть в условиях капитализма. Этому утверждению Энгельса он
противопоставляет его более поздние заявления, сделанные в его
последней работе, введении к переизданию работы Маркса «Классовая борьба
во Франции с 1848 по 1850 г.». В этом введении Энгельс, действительно,
уже по-иному характеризует демократию при капитализме, выражая
уверенность, что всеобщее избирательное право в руках осознающего свои
классовые интересы пролетариата является вполне достаточным средством
для осуществления социалистического переустройства буржуазного
общества. Бернштейн полностью солидаризируется с этим убеждением,
развитие и обоснование которого стало краеугольным камнем его
«ревизионистской» системы. «Как в государстве, так и в партии рабочих демократия
понимается не как форма господства, но как попытка осуществить
организацию свободы. Требования свободы, которые рабочее движение
восприняло у буржуазного либерализма как основные требования
человеческого права— права человека на свою личность, равенство перед
законом и т.п., становятся ныне органическими составными демократии, кото-
1 Там же. С. 28.
2 Там же. С. 27.
533

Часть 2
рую рабочие партии стремятся непосредственно осуществить в
государстве»1.
Приведенное положение свидетельствует о том, что демократия даже в
условиях буржуазного общества отнюдь не обязательно должна быть
специфической формой политического господства буржуазии, как утверждал сам
Бернштейн в одной из предыдущих своих работ. Характер демократии
теперь определяется им как обусловленный уровнем классовой
сознательности пролетариата и непролетарских трудящихся масс. Если этот класс и эти
массы трудящихся осознают свои действительные долговременные
интересы, если социал-демократическая партия своими программными
положениями, тактикой, лозунгами возглавляет и ведет за собой миллионные массы
трудящихся, то демократия перестает быть не только формой
политического господства буржуазии, но и политическим господством какого бы то ни
было класса вообще, так как пролетариат не нуждается в классовом
господстве, не стремится господствовать над буржуазией. Эти положения
Бернштейн уже высказывал в «Проблемах...». В этой работе он лишь
конкретизирует их. «Демократия, — пишет он, — значит, таким образом, не господство
массы. Она скорее означает самоуправление народа при условиях и формах,
которые исключают классовое господство какой-либо части народа,
осуществляющей принуждение воли. Она не означает господства большинства над
меньшинством, но является обеспечением того, чтобы меньшинство не
господствовало над большинством»2.
Со времени выхода в свет этой статьи прошло почти столетие, но ни в
одной, даже наиболее демократически развитой стране такая, описываемая
Бернштейном демократия не появилась на свет. Оказалось, что бернштей-
новский «реалистический», критический «ревизионизм» далеко не свободен
от утопизма, ибо его концепция демократии — важнейшее содержание
всего его мировоззрения — есть не что иное, как социалистическая утопия.
1 Bernstein Е. Sozialdemokratische Völkerpolitik. Die Sozialdemokratie und die Frage
Europa. Leipzig, 1917. S. 11.
2 Ibid. S. 15. Такое понимание демократии в настоящее время вполне разделяется и
нашими, отечественными теоретиками права. Так, выдающийся специалист в области
конституционного права O.E. Кутафин пишет: «Принцип признания человека, его прав
и свобод высшей ценностью оказывает определяющее в демократическом плане
влияние не только на содержание основных прав и свобод человека и гражданина, но и на
деятельность государства, на его компетенцию и потенциальные возможности.
Государство в соответствии с этим принципом не вправе в своей деятельности выходить за
устанавливаемые им границы взаимоотношений с человеком. Только действуя в этих
рамках, в интересах человека, государство приобретает те демократические черты,
которые характеризуют его как конституционное» (Кутафин O.E. Предмет
конституционного права. М., 2001. С. 63).
534

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
В другой статье — «Демократия и внешняя политика» Бернштейн
ссылается на Б. Шоу, который обосновывает необходимость независимой
Ирландии. Еще в одной статье — «Демократизация дипломатии» — он
присоединяется к Б. Шоу, критикующему английскую дипломатию и внешнюю
политику правительства Англии. Шоу саркастически характеризует
закулисные переговоры, сговоры, дипломатические тайны и т.п. Бернштейн,
соглашаясь со своим английским другом, заключает: демократизация дипломатии
«есть лишь иное название для упразднения (Abschaffung) дипломатии»1.
В статье «Значение Интернационала рабочих» Бернштейн отвечает на
статью своего соратника В. Гейне, который, констатируя развал II
Интернационала, выражал сомнение в возможности его восстановления. Бернштейн не
разделяет этого пессимистического взгляда. Интернационал возрождается, ибо
он нужен рабочему классу, всем трудящимся. На вопрос, поставленный
Гейне: «Нужен ли нам другой Интернационал?», он отвечает отрицательно,
признавая вместе с тем, что в возрожденном Интернационале неизбежны,
конечно, реформы, для того чтобы сделать его более влиятельным, действительно
способным эффективно противостоять милитаризму.
В небольшой статье «Об историческом праве малых государств» Бернштейн
выражает несогласие с Манифестом СДПГ, объявляющим войну, которую
ведет Германия, оборонительной. Империалистический,
захватнический характер этой войны не подлежит для него ни малейшему сомнению.
Через несколько лет после Октябрьской революции Бернштейн
опубликовал монографию «Спорные вопросы социализма». Ее перевод на русский язык
был сделан в Берлине, где она и вышла в свет. Прежде всего, он заявляет, что
социализм представляет разные учения. При этом он почему-то ссылается на
катедер-социалистов: «мы видим, что Шмоллер понимает социализм иначе,
чем Рошер, Зомбарт иначе, чем Шмоллер, Оппенгейм в свою очередь иначе,
чем Зомбарт, и так далее». Однако общим для всех этих ученых является
понимание социализма как общественного строя, «при котором нет ни
богатых, ни бедных, где очень многое составляет общее достояние всех и где
господствует братство»2. Почему Бернштейн ссылается именно на катсдер-
социалистов, включая в их число также Рошера и Оппенгейма, которые в
лучшем случае могут быть причислены к сочувствующим катедер-со-
циализму, не более? Судя по всему содержанию монографии Бернштейна, он
стремится доказать, что социалистические воззрения, правда, иной раз
существенно отличающиеся друг от друга, стали почти общепринятыми. И
как бы ни отличались воззрения катедер-социалистов и близких к ним
ученых, все эти теоретики подвергают критике капиталистическую систему и выс-
1 Ibid. S. 57.
2 Бернштейн Э. Спорные вопросы социализма. Берлин, 1923. С. 8.
535

Часть 2
называются в пользу социалистических преобразований, которые они, правда,
понимают по-разному, нередко далеко расходясь друг с другом. Недаром
Бернштейн ссылается на книгу Р. Пельмана «История античного
коммунизма». Выходит, если согласиться с этим автором, как это делает Бернштейн, то
надо признать, что коммунистические учения появились еще на заре
европейской цивилизации. Правда, в другой своей книжке «Развитие форм
хозяйственной жизни» Бернштейн отрицает такого типа воззрения: «Разделяемый в наше
время многими взгляд, будто на первой ступени развития человечества
господствовал коммунизм, — является неверным взглядом, который ведет лишь
к ложным представлениям»1. Это положение, если не явно, то косвенно,
представляет собой возражение взглядам Энгельса, изложенным в
«Происхождении семьи, частной собственности и государства». Каутский в своих работах
также обосновывал это опровергаемое Бернштейном положение.
Бернштейн останавливается далее на исследованиях Родбертуса, Джевонса,
фабианцев. Цель все та же: доказать общепринятость социалистических
воззрений. С этой точки зрения марксистское, радикальное отрицание всех иных,
в том числе и современных марксизму социалистических учений,
оценивается Бернштейном как ошибочная, пагубная позиция, которую можно
объяснить разве только тем, что «Манифест Коммунистической партии» — раннее
произведение основоположников марксизма — к сожалению, стал главным
программным документом социал-демократических партий. Между тем в этом
документе ошибочно трактуется сущность государства, поскольку она
сводится к одному лишь господству эксплуатирующих над эксплуатируемыми*.
1 Бернштейн Э. Развитие форм хозяйственной жизни. СПб., 1904. С. 10.
* Поясняя это положение, Бернштейн утверждает, что государство — «обширный
коллектив, упорядоченная организация общества». Между тем «о каких-либо высших
задачах или функциях государства у Маркса точно так же нет речи, как и у Прудона» (С. 171).
Упоминание о Прудоне не случайно, так как в марксистском отношении к государству,
по его убеждению, таится родственная анархизму тенденция. Бернштейн посвятил
специальную работу критике анархизма. В ней он указывает на то, что влияние анархизма
вполне сопоставимо с влиянием социал-демократии. «Почти во всех странах, где
представлено с каждым днем разрастающееся социал-демократическое движение, наряду с
ним замечается другое, которое одинаково стремится к коренному изменению
общественного строя, но отвергает как средства первого, так и его основные принципы: мы
имеем в виду анархизм» (Бернштейн Э. Анархизм. СПб., 1907. С. 1). Далее
подчеркивается роль анархизма в I Интернационале. «Влияние, которое Прудон оказал на
французское рабочее движение и, косвенно, также на рабочее движение других стран,
влияние, давшее, в частности, почувствовать себя в "Международном товариществе рабочих",
послужило причиной того, что первый опыт образования анархистской партии среди
рабочих связан непосредственно с его именем» (С. 39). Конечно, эта попытка увидеть
в марксизме анархистскую интенцию несостоятельна, хотя указание Бернштейна на
односторонность марксистского понимания сущности государства вполне справедливо.
536

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Бернштейн упрекает основоположников марксизма и в одностороннем,
по существу, ошибочном понимании кризисов капиталистического
производства. В «Комманифесте» эти кризисы истолковывались как
свидетельство того, что капиталистические производственные отношения
превратились в оковы для развития производительных сил. Однако не это ошибочное
положение привлекает внимание Бернштейна. Он возражает (и не без
основания) против убеждения основателей «научного социализма» в том, что
по мере дальнейшего развития капитализма кризисы производства будут
становиться все более глубокими потрясениями всей капиталистической
экономики. По мнению Бернштейна, «...благодаря организации капитала и
целому ряду родственных причин, оказалось, что кризисы прежних лет
больше не повторялись»1. Конечно, монополистический капитализм,
система транснациональных корпораций, картели, тресты, акционерные
компании существенно ограничили анархию производства, внесли в него
элементы стратегического и тактического планирования. Однако колоссальный
мировой кризис 1929—1930 гг. полностью опроверг иллюзии Бернштейна
и большинства буржуазных экономистов. С тех пор, т.е. за последние 70 лет,
не было ни одного кризиса производства такого масштаба. Современные
буржуазные экономисты переименовали эти кризисы в рецессии, имея в
виду временное снижение темпов экономического роста и сбыта товаров.
Можно, следовательно, сказать, что оптимистическое убеждение
Бернштейна относительно смягчения капиталистических кризисов в настоящее
время подтверждается.
Бернштейн выражает недоумение по поводу того, что в 1904 г. очередной
конгресс Второго Интернационала, состоявшийся в Амстердаме, вопреки
обоснованным возражениям Жореса принял резолюцию, осуждающую
«ревизионизм». Он цитирует ее: «Конгресс самым решительным образом осуждает
ревизионистские стремления внести в нашу прежнюю испытанную и
победоносную, на классовой борьбе основанную тактику такие изменения,
которые на место завоевания политической власти путем преодоления наших
противников поставили бы политику уступок существующему порядку
вещей»2. Эта резолюция, аналогичная резолюции, принятой Дрезденским
конгрессом СДПГ, была принята по настоянию руководства этой партии.
Бернштейн напоминает об этой принятой восемнадцать лет назад резолюции,
потому что теперь, в 1922 г., его уже давно не критикуют за «ревизионизм»,
а социал-демократическое правительство, пришедшее к власти после
буржуазной революции 1918г., ведет себя вполне в духе идейной программы
Бернштейна, хотя и не афиширует своего согласия с теперь уже бывшим
1 Там же. С. 107.
2 Там же. С. 240.
537

Часть 2
«ревизионистом», ставшим одним из виднейших теоретиков германской
социал-демократии.
Заключительная глава рассматриваемой книжки Бернштейна называется
«Большевистская разновидность социализма». Само собой разумеется, что
его отношение к большевизму, как и отношение к нему всего руководства
СДПГ, носит резко отрицательный характер. Основной порок
большевистской власти он усматривает в субъективизме, произволе, волюнтаризме,
короче говоря, в пренебрежительном отношении к объективным условиям, с
которыми разумный политик обязан считаться. «Значение воли в истории
представляется большевикам едва ли не безграничным. В том-то и состоит
роковой порок в политике большевиков, что они ведут себя так, как если
бы никаких пределов для воли революционного реформатора не
существовало»1. Если вспомнить, что сразу же после установления Советской власти
ВКП(б) по инициативе Ленина объявила о незамедлительном
переходе к коммунизму, о предстоящем в ближайшие годы упразднении
товарного производства и денег, а в 1921 г. Ленин, напротив, настойчиво
убеждал членов партии, что все это было опрометчивостью, ошибкой, что
необходимо под эгидой «диктатуры пролетариата» восстанавливать
капитализм, именуемый «государственным капитализмом», всячески поощрять
товарное производство, мелких производителей, торговлю, то бернштейнов-
ская оценка, в сущности, авантюристической политики «военного
коммунизма», которая продолжалась и после окончания гражданской войны, пока не
восстали против нее «рыцари революции» кронштадские матросы,
выглядит довольно мягкой.
Ленин, как известно, предрекал, что основные черты большевистской
революции станут в определенной мере и характерными чертами всех
предстоящих пролетарских революций. Ему, конечно, не приходило в голову, что
в странах развитого капитализма ни о каких пролетарских революциях не
1 Бернштейи Э. Развитие форм хозяйственной жизни. С. 241. Вопреки ленинскому
утверждению о международном значении основных черт большевизма Бернштейн
утверждает: «...большевизм есть специфически русское явление, представляющееся
понятным в свете тех условий, которые долго господствовали в России, где при
абсолютистском режиме были в ходу самые суровые средства принуждения и гнета» (Bernstein Е.
Der Sozialismus einst und jetzt. Streitfragen des Sozialismus in Vergangenheit und Gegenwart.
Berlin, 1922. S. 97). Исторический опыт последних полутора десятилетий служит
впечатляющим подтверждением этого вывода, сделанного Бернштейном в 1921 г. Впрочем,
и коммунистические партии Западной Европы давно отказались от сформулированных
организаторами Коммунистического Интернационала требований, предъявлявшихся ко
всем партиям, изъявлявшим намерение вступить в эту уже более полувека назад
упраздненную самими большевиками международную организацию, которая с первых дней
своего существования была дочерней фирмой ВКП(б).
538

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
может быть речи. В этом отношении презираемый им Бернштейн оказался
гораздо дальновиднее, прозорливее. Ведь и Германская революция 1918 г.
была, в сущности, буржуазно-демократической революцией.
Последняя работа Бернштейна, в которой он выступает уже не как
осуждаемый партией отщепенец, а как один из ее лидеров, — брошюра «Гёр-
лицкая программа социал-демократической партии Германии». Речь в ней
идет о новой, сменившей Эрфуртскую, программе партии, принятой в 1921 г.
на конгрессе в Гёрлице. Уже на предшествующих конгрессах партии — во
Франкфурте (1894) и Бреслау (1895), не говоря о более поздних конгрессах,
Эрфуртская программа подвергалась основательной критике, которая
подтвердила положения, высказанные в бернштейновских «Проблемах...».
Отвергались положения этой программы об упадке малого
предпринимательства, исчезновении «средних слоев», углублении кризисов производства, о
растущей необеспеченности трудящихся, возрастании армии безработных. То,
что эта критика положений Эрфуртской программы не получила клейма
«ревизионистской», объяснялось лишь тем, что критики программы не
касались учения основателей «научного социализма», т.е. не высказывали
намерения заняться ревизией марксистской теории.
Статистические данные, опубликованные в 1895 г., показали, что выводы
основоположников марксизма, получившие отражение в Эрфуртской
программе, должны быть основательно пересмотрены. Если в 90-х годах полагали,
как говорится в этой программе, что кризисы производства будут все более
учащаться и углубляться, а периоды процветания капиталистического
производства все более сокращаться, то уже в начале XX в. стало ясно даже
руководству СДПГ, что периоды процветания, напротив, удлиняются, а
периоды кризиса сравнительно быстро преодолеваются. Обо всем этом с
удовлетворением пишет Бернштейн в этой брошюре, скромно умалчивая о том,
что критика Эрфуртской программы вполне подтверждает его собственные
«ревизионистские» воззрения. Он в особенности указывает на то, что
критика «практической» части этой программы выявила содержащиеся в ней
серьезные пробелы: нет в ней анализа империализма, а также торговой,
коммунальной и налоговой политики буржуазного правительства. Вопрос о роли
профсоюзов также не получил должного освещения в этой части
программы. Вследствие всего этого начали «множиться голоса, которые объявляли,
что ревизия программы партии необходима»1.
Революция 1918 г., благодаря которой СДПГ не только значительно
умножила количество своих членов, так же как и свой электорат, но даже
превратилась из оппозиции правительству в правящую государством партию,
1 Bernstein Е. Das Görlitzer Programm der Sozialdemokratischen Partei Deutschland. Berlin,
1922. S. 9.
539

Часть 2
сделала общепризнанным убеждением почти всех членов партии
необходимость пересмотра и обновления ее программы. Конгресс СДПГ в Касселе
(1920) уже обсуждал подготовленное «издание собрания отзывов и
предложений по ревизии программы», озаглавленное «Программа
социал-демократии, предложенная по ее обновлению». В подготовке этого собрания
отзывов и предложений участвовали 25 членов партии, в том числе Бернштейн,
Давид, Форлендер, Кунов. Правда, руководителем этой группы был А. Ьра-
ун, непричастный к «ревизионизму». Однако в своей вступительной статье
к этому собранию отзывов и предложений он поставил вопрос: «Не настало
ли время для ревизии программы партии?»1. При этом, однако,
умалчивалось о том, что ревизия одобренной Энгельсом программы безусловно
предполагала и ревизию ряда основных положений марксистской теории.
Конгресс избрал комиссию для составления новой программы СДПГ, в
которую вошли известные «ревизионисты» Бернштейн, Давид, Фольмар, но
во главе ее был поставлен все тот же Браун. Комиссии было поручено
представить к следующему конгрессу новый проект программы партии.
Составленный за несколько месяцев до созыва очередного конгресса СДПГ проект
был разослан 60 членам партии, замечания которых были в значительной
мере учтены комиссией. Некоторые из членов партии, давшие наиболее
содержательные отзывы, были включены в состав комиссии, которая
принялась за доработку проекта программы.
Новая программа, принятая конгрессом СДПГ в Гёрлице, в отличие от
предшествующей, Эрфуртской, провозглашала: «Социал-демократическая
партия Германии есть партия трудящегося народа города и деревни»2. При
этом также разъяснялось, что имеются в виду не только рабочие и
крестьяне (последние не подразделялись на разные, а тем более противостоящие
друг другу социальные группы), но также и служащие, работники
умственного труда, интеллигенция. Эти, не относящиеся к рабочим и крестьянам,
социальные группы рассматривались в программе не просто как некая
прослойка между классами, а как новый класс, к которому еще накануне
Первой мировой войны принадлежало свыше полутора миллионов немецких
граждан. Государственные чиновники также характеризовались программой
как граждане, интересы которых призвана защищать СДПГ. Однако
пролетарии, которых по переписи 1907 г. насчитывалось в Германии свыше 18
миллионов, естественно, характеризовались программой как основной и
важнейший контингент партии, первоочередной задачей которой по-прежнему
признавалась пролетарская классовая борьба. При этом в
программе подчеркивалось: «она обращена (offenbart) не к будущему, она ха-
1 Bernstein Е. Das Görlitzer Programm der Sozialdemokratischen Partei Deutschland. S. 10.
2 Ibid. S. 7.
540

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
рактеризует состоявшееся (gewordene)»1. Член комиссии по составлению
программы П. Лёбе в своем выступлении на конгрессе заявил, что эта
программа указывает «единственное средство преодоления катастрофы, в которую
нас ввергла капиталистическая мировая война»2.
Комментируя партийную программу, Бернштейн уточняет свое
понимание классовой борьбы пролетариата: «Борьба рабочих может быть
лишенной социального значения, больше того, она может быть антисоциальной,
если ею не руководит дух о б щ е г о движения и если она не является
общей с интересами и целями его направления»3. Интересы всего
человечества, интересы всего народа Германии — вот что должно быть критерием в
оценке пролетарской классовой борьбы. Не следует думать, что Бернштейн
хочет втиснуть эту борьбу в какое-то прокрустово ложе. Нет, он имеет в
виду массовые выступления пролетариев против машинизации производства,
т.е. действия, аналогичные луддитскому движению в Англии.
Бернштейн вслед за своими английскими единомышленниками возлагает
большие надежды на профсоюзное движение, которое все более охватывает
широкие массы трудящихся. Если в 1891 г. профсоюзы Германии
насчитывали менее 300 тысяч членов, то в 1913 г. количество членов профсоюзов
перевалило за два с половиной миллиона. Правда, и СДПГ значительно
возросла: накануне Первой мировой войны она насчитывала около
миллиона членов.
В этой работе Бернштейн высказывается относительно событий в
России — установления Советской власти в результате Октябрьской революции.
Высказывания скупые, лаконичные, но вполне определенные. То, что в
советской России именуется диктатурой пролетариата, есть на самом деле
«диктатура одной партии»4. Система выборов в России антидемократична,
1 Ibid. S. 20.
2 Ibid. S. 17.
3 Ibid. S. 19. Бернштейн указывает на изменение условий классовой борьбы
пролетариата в благоприятную для него сторону. «Капиталист в настоящее время не есть уже
хозяин положения (nicht zu Hause), как было прежде. Систематические действия
организованных в профсоюзы рабочих, давление социалистических партий на
законодательство и все возрастающее влияние социалистического движения на управление
обществом все более сужают границы диктатуры капитала» (S. 28). Я выделил
последние два слова, так как Бернштейн впервые говорит о диктатуре, правда, не
капиталистов, а капитала, что едва ли меняет суть дела. Значит ли это, что
«ревизионистские» воззрения Бернштейна претерпели сколько-нибудь существенные изменения?
Нисколько. Воззрения Бернштейна на демократию как на процесс, преодолевающий
господство того или иного класса, остались прежними. Поэтому выражение «диктатура
капитала» следует считать чем-то вроде метафоры или непродуманным, с точки зрения
Бернштейна, словоупотреблением.
4 Ibid. S. 25.
541

Часть 2
поскольку она аннулировала всеобщее равное и тайное избирательное
право и предоставила рабочим особые привилегии, ущемляющие права всех
других трудящихся, крестьянства прежде всего, составляющего не менее 80%
всего населения страны. Демократия же, в особенности демократия,
рожденная пролетарской революцией, означает упразднение классового
господства и упразднение привилегий для любой группы населения. Таким
образом, как показывают события в России, демократии угрожают не только
справа, но и слева. Большевизм есть фактическое упразднение демократии.
Большевистская власть провозглашает, что социалистический
общественный строй будет построен в кратчайшие исторические сроки. Бернштсйн
пишет: «Лишь дети или сумасшедшие могут считать возможным
социализировать одним махом все производство, насчитывающее миллионы
предприятий»1. Социализация, по убеждению Бернштейна, должна производиться
постепенно, поэтапно. Прежде всего необходимо отменить крупную частную
собственность на землю и ископаемое богатство. Далее, но отнюдь не сразу,
должны быть переданы в общественную собственность самые крупные
предприятия. Лучше всего избежать конфискации, которая чревата расхищением
социализируемой собственности. Гораздо целесообразнее всемерно ограничить
прибыли капиталистов, не отстраняя их от производства, если они, конечно,
были его действительными, умелыми руководителями. Едва ли можно что-
либо возразить против этих соображений маститого «ревизиониста».
История Советской власти убедительно подтверждает их правильность.
Завершая рассмотрение работ, опубликованных Бернштейном после
выхода в свет его «Проблем социализма...», следует отметить, что в
теоретическом отношении они немного прибавляют к этой его основной
работе. И все же анализ этих работ представлялся мне настоятельно необходимым,
так как он показывает, что с каждым годом Бернштейн все более и более
укреплял свои позиции, не отступая от них ни на шаг. Что же касается его
исторических работ, в особенности исследования причин поражения
революций 1848 и 1918 гг., то они должны быть отмечены как пионерские,
действительно вскрывающие причины, о которых не задумывался ни один из
марксистов. Правда, исследователи, далекие от марксизма, приходили
примерно к тем же выводам, что и Бернштейн.
Покончив с рассмотрением отдельных произведений Бернштейна, я
считаю не только уместным, но и необходимым завершить эту обширную главу
заключительными выводами, опирающимися на оценку его работ
различными авторами.
Г.В. Плеханов, который выступил против «ревизионизма» Бернштейна
сразу же после появления его первой статьи в «Die Neue Zeit», вынужден был
1 Bernstein Е. Das Görlitzer Programm der Sozialdemokratischen Partei Deutschland. S. 34.
542

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
через несколько лет признать: «всего досаднее, что Бернштейн кое в чем
прав: так, например, на близкое осуществление социалистического идеала,
разумеется, нельзя рассчитывать»1. Но это признание ни на йоту не
изменило уверенности выдающегося русского марксиста в том, что бернштейниан-
ство теоретически несостоятельно и будет окончательно дискредитировано
самим ходом исторического развития. При этом Плеханов полностью
игнорировал убеждения своих корреспондентов, свидетельствующие о растущем
влиянии бернштейнианства, в том числе и за пределами Европы*.
Б. Шоу в отличие от Плеханова не был ни марксистски образованным
человеком, ни ученым-исследователем. Его социалистические убеждения
носили, прежде всего, эмоциональный, совестливый характер. И когда в 1899 г.
сразу после выхода бернштейновских «Проблем социализма...» немецкий
«Социалистический ежемесячник» обратился к нему с вопросом: «Как вы
относитесь к воззрениям Э. Бернштейна?», Шоу незамедлительно ответил:
«Доклад Фабианского общества международному конгрессу социалистов в 1896 г.
показывает вам, что борьба, которую начал теперь Бернштейн за реформу
социал-демократической партии Германии, в Англии уже проведена и
счастливо завершена. Я, конечно, бернштейнианец (курсив мой — Т. О.). В
Англии ныне именуют социал-демократами социалистов, которые безнадежно
отстали от развития. Такую же оценку можно применить и к Германии, если
партия оказывается неспособной воспринять идеи Бернштейна»2. Шоу был
не из той породы людей, которые охотно признают себя
последователями какого-либо ученого, а тем более политика. И все же он назвал себя
бернштейнианцем, хотя мог бы поступить совсем по-иному, т.е. назвать
Бернштейна последователем фабианцев. И если сопоставить заявление Шоу
с той оценкой воззрений Бернштейна, которую давали Плеханов, Бебель,
1 Философско-литературное наследие Г.В. Плеханова. М., 1978. Т. II. С. 305.
* СМ. Ингфман, американский социалист, писал Плеханову 19 октября 1898 г.: «Я
думаю, что своими статьями Бернштейн не одного побудил вдуматься в вопросы,
которые считали раньше ясными и само собой понятными» (С. 224). В другом письме
Плеханову от 30 января 1899 г. тот же корреспондент утверждал: «Я все-таки того мнения,
что дискуссия, подобная вызванной Бернштейном, должна принести социалистической
мысли громадную пользу. Необходимость проверить и обосновать такие теоретические
положения, которые считались до сих пор непреложными истинами, может углубить и
сделать более осмысленным их понимание» (С. 225). Однако эти трезвые мысли
рядового социалиста, отнюдь не теоретика, но, по-видимому, искренне стремящегося глубже
постигнуть учение марксизма, никак не доходили до Плеханова, для которого
основоположения марксизма стали непререкаемыми догмами. Это нелегко понять и объяснить.
Такой феномен, очевидно, должен стать предметом исследования психологии и
социологии.
2 Sozialistische Monatsshefte, 1899. № XII. S. 7.
543

Часть 2
Либкнехт, Меринг, то окажется, как это ни удивительно, что дилетант в сфере
политики и социальной теории, но вместе с тем гениальный драматург Шоу
судил о «ревизионизме» несравненно правильнее всех этих, бесспорно
талантливых и знающих свое дело людей.
Теперь я остановлюсь на исследовании так называемого марксолога П. Гея,
назвавшего одну из глав своей монографии весьма многозначительно: «Кто
подвергнет ревизии ревизионистов?». Гей сочетает высокую оценку
исторической роли Бернштейна с основательной критикой его воззрений. «Однако
должно быть сказано, что его теория представляла собой лишь
незначительный теоретический вклад в социалистическое учение. Ревизионизм
отличался недостаточной ясностью в своих философских посылках, его
рационалистический оптимизм был почерпнут из здравого смысла и эмпирических
наблюдений очевидных фактов»1. История убедительно показала, насколько
необоснованным оказался этот оптимизм. В Германии, в которой даже
социал-демократы гордились существующей в стране демократией, воцарился
фашизм, который пришел к власти путем... демократического
волеизъявления народа. Вскоре разразилась Вторая мировая война, убедительно
опровергшая убеждение Бернштейна, что насилие, как и варварство,
принадлежит невозвратимому прошлому.
Гей критически оценивает не только теорию, но и тактику бернштейни-
анства. «Вклад ревизионизма в социалистическую тактику был также
проблематичен. Вся позиция Бернштейна, как мы видим, сводилась к утверждению
возможности парламентских действий и мирного перехода к социализму»2.
Социализм представлялся Бернштейну единственно возможным
посткапиталистическим общественным строем. В этом отношении он, правда не без
оговорок (оговорками сопровождались почти все его тезисы), полностью
разделял основную догму марксизма, несмотря на утверждения, что о будущем
человечества наука не вправе судить. И все же Гей, несмотря на свои
основательные критические замечания, подчеркивает выдающееся
историческое значение «ревизионистской» тактики. «Тем не менее тактическая
позиция ревизионизма имела большое значение. Она служила антиподом
ленинизму, с одной стороны, и анархо-синдикализму— с другой. Она
подчеркивала возможность парламентских действий и привлекала
внимание к ценности демократических процессов даже в кризисных ситуациях.
Одним из фундаментальных убеждений Бернштейна было убеждение, что
насилие как таковое является варварством. Его выступления против
большевизма доказывают его преданность либеральному парламентаризму. Берн-
1 Gay P. Dillema of Democratic Socialism. Eduard Bernstein Challenge to Marx. N.Y.,
1962. P. 298.
2 Ibid. P. 299.
544

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
штейнианство стало исторически необходимой антитезой догматическим
революционерам» '.
В конечном итоге Гей склоняется к тому, что заслуги Бернштейна
значительно перевешивают его слабости. Ревизионизм Бернштейна— дитя
своего времени. Это была эпоха жизнеутверждающей веры в прогресс, которая
разделялась многими мыслителями в Европе, пока эту веру не разрушила
Первая мировая война. Позиция Бернштейна в годы этой войны, смелая
позиция, подчеркивает Гей, осталась недооцененной. Ревизионисты стали
лидерами социал-демократических партий независимо от теоретиков
ревизионизма. Идеи Бернштейна не получили дальнейшего развития, но в этом
не его вина. «Сочинения Бернштейна, — заключает Гей, — заслуживают
гораздо большего внимания, чем то, которое они имели до сих пор»2.
Книгу Гея дополняет «постскриптум», написанный через десять лет
после ее первого издания. Автор отмечает, как много изменилось с 1962 по
1972 г. Социализм стал менее вероятной исторической перспективой, чем
он был до Второй мировой войны. «Общество благоденствия», на которое
вначале возлагались столь большие надежды, не оправдало их. Остались
безработица, неудовлетворительное медицинское обслуживание большинства
населения и немало других нерешенных насущных проблем. «Все, кажется,
согласны с тем, что Маркс мертв, хотя нет согласия в том, как его
похоронить, и еще меньше ясности в том, какой новый пророк должен быть
поставлен на его место. Дилемма демократического социализма, которому
посвящена эта книга, была дилеммой власти, новая дилемма выступает как
дилемма бессилия»3. Эта меланхолическая концовка монографии Гея
свидетельствует о том, что место, которое занимал марксизм в общественном
сознании, остается незанятым. Фразу о пророках можно, конечно, оставить
без внимания. Современное общество уже не нуждается в пророках, но
основательные социальные исследования (экономические, социологические,
экологические, психологические, демографические и т.д.) ему в настоящее
время нужны несравненно больше, чем в прошлом.
На протяжении всего этого исследования я обстоятельно доказывал, что
Бернштейн — вовсе не родоначальник «ревизионизма», что ревизия теории
марксизма началась вскоре после того, как он появился на арене истории.
Однако вопреки этому неоспоримому факту современные исследователи
непосредственно связывают «ревизионизм» именно с Бернштейном. Так, Д. Гро
в статье «Некоторые соображения о возникновении реформизма в немецком
рабочем движении» утверждает: «я резервирую понятие ревизионизма для
1 Ibidem.
2 Ibid. P. 300.
3 Ibid. P. 304.
18 Ък. 1440
545

Часть 2
теоретической ревизии центральных положений теории Маркса, которая была
инициирована Бернштейном и его продолжателями»1. Чем объяснить тот факт,
что серьезные исследователи, авторы основательных трудов связывают
«ревизионизм» л и ш ь с именем Бернштейна и его продолжателей, игнорируя
предысторию бернштейнианства вне и внутри социал-демократического
движения? Ответ мне представляется само собой разумеющимся: Бернштейн стал
знаменитостью. Даже Британская энциклопедия, почти игнорирующая
социал-демократическое движение, помещает о нем почтительную статью: «Он
был наиболее известен как автор "ревизионизма", измененной концепции
марксизма, основанной на убеждении, что борьба классов уменьшается по
своей интенсивности. Он доказывал, приводя статистические данные, что
количество мелких собственников, а тем самым и средний класс, возрастает.
Он характеризовался, таким образом, как лидер правого крыла
социалистов...»2.
Можно сказать, не рискуя ошибиться, что действительная роль
Бернштейна в истории социалистического движения и особенно в сфере
ревизии теории марксизма оказалась непомерно преувеличенной, поскольку к
его заслугам, не подлежащим отрицанию, приплюсовывались заслуги
всех его предшественников, в том числе и тех, труды которых он изучал,
признавая их влияние на формирование своих «ревизионистских»
воззрений. К чести Бернштейна надо, правда, отнести то, что он был совершенно
лишен mania grandiosa и неоднократно подчеркивал тот факт, что его выс-
1 Groh D. Einige Überlegungen zur Herausbildung des Reformismus in der deutschen
Arbeiterbewegung // Réformisme et révisionisme dans les socialisms allemande, autrichien et
français. P. 68. И. Беккер, автор другой статьи в этом же сборнике, также утверждает:
«...термин "ревизионизм" имел своим источником простое определение: это была
попытка Эдуарда Бернштейна подвергнуть пересмотру некоторые аспекты марксизма»
{Becker J.J. Les Internationales socialistes et révisionisme. P. 107).
Еще один автор П. Анжел в своем монографическом исследовании, которое я уже
цитировал не однажды, так характеризует Бернштейна: «Один он построил связную
систему, вдохновив критику марксизма... Volens nolens он превратился благодаря этому
факту в центр и катализатор всех сил, которые понимали необходимость изменить
природу и цели рабочего движения. Поэтому его станут рассматривать как символ
восстания против застывшего догматизма, против показного "революционаризма",
против жаргона лживой ортодоксии как авторитетного и авторизованного главу созданной
им фракции. Но как ни значителен личный вклад Бернштейна в его собственную
победу, она не была бы столь скорой и полной без содействия важных и зачастую
неожиданных союзников. Нужно поэтому подчеркнуть решающую помощь, оказанную
ревизионизму профсоюзными лидерами и людьми далекими от нее, такими как Бебель и
Каутский» {Angel Р. Eduard Bernstein et l'évolution du socialisme allemande. P. 8).
Разумеется, Бебель и Каутский помогли победе Бернштейна тем, что выступали против него.
2 Encyclopedia Britannica. T. 3. P. 459.
546

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
называния не претендуют на оригинальность, так как такие же
высказывания он находит у других историков, экономистов, социалистов,
предпринявших до него ревизию основ «научного социализма». Да и положения,
сформулированные Бернштейном, сплошь и рядом отличались если не робостью,
то такой недостаточной определенностью, которая выражала готовность к
отступлению. Так, после выхода «Проблем социализма...», когда, казалось
бы, ему можно было уже быть уверенным в своих силах, он писал,
возражая Каутскому: «Мне не приходило в голову утверждать, что большие
всеобщие кризисы больше немыслимы; я лишь высказывал сомнение, должны
ли мы ожидать подобный кризис в ближайшем будущем. Мне также не
приходило в голову утверждать, что больше никогда не будет политических
катастроф. Я лишь указал на факт, что с распространением демократических
учреждений поводы к катастрофам уменьшаются (становятся реже). Мне не
приходило в голову утверждать, что немецкая социал-демократия основывает
свою политику в расчете на грядущую катастрофу. Напротив, я боролся со
взглядами, которые хотят навязать социал-демократии подобную политику и
тактику»1. В этой фразеологии выпукло выражена не только литературная
манера главного «ревизиониста», но и сущность его ревизии марксизма. И
тем не менее бернштейнианство никак нельзя назвать трусливым
«ревизионизмом». Вопреки всем своим оговоркам, напоминающим
дипломатические увертки, Бернштейн бросил смелый вызов марксистской,
социал-демократической идеологии. И следует поэтому признать, что он заслужил свою
славу. Как остроумно замечает цитировавшийся выше П. Гей, «если бы не
было Бернштейна, его было бы необходимо изобрести»2. История —
великая изобретательница, она нередко превращает людей среднего (или
немного выше среднего) калибра в выдающихся, иногда даже великих
исторических деятелей. Это можно толковать как иронию истории, которая на
своем веку немало видела как действительно великих идей, так и
маленьких великих людей (таких, конечно, несравненно больше).
В Советском Союзе Бернштейна, как известно, называли
социал-предателем. Сама идея хотя бы умеренной ревизии теории марксизма считалась
идейным (и, увы, не только идейным) преступлением. Тем приятнее
отметить изменение отношения к бернштейновскому «ревизионизму» с начала
90-х годов прошлого века. Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС
опубликовал «Историю марксизма-ленинизма». В ней впервые в нашей стране
была дана трезвая научная оценка воззрений Бернштейна. Несмотря на то,
что авторы главы, в которой шла речь об этом выдающемся
социал-демократическом деятеле, не решились реабилитировать «ревизионизм», они тем
1 Бернштейн Э. Очерки истории и теории социализма. С. 380.
2 Gay P. The Dilemma of Democratic Socialism. P. 110.
547

Часть 2
не менее признали, что «...Ленин не придал значения тому факту, что Берн-
штейн поставил в повестку дня марксистских теоретических дискуссий
реальные вопросы, которыми фактически не задавались убежденные в
близком крахе капитализма тогдашние лидеры социал-демократии»1. Далее авторы
главы поясняют, в чем состояли эти «реальные вопросы». Бернштейн
подверг критике марксистское убеждение в том, что в ходе развития
капитализма борьба между пролетариатом и буржуазией все более обостряется,
следствием чего становится общий кризис капиталистической системы и
социалистическая революция. В противоположность сторонникам этого
превратившегося в догму воззрения Бернштейн, как подчеркивают авторы
цитируемого издания, «попытался разглядеть суть происходящих в
буржуазном способе производства изменений: возникновение средств адаптации
капитализма к новым, более высоким экономическим условиям...»2.
Бернштейн, указывается в цитируемом сочинении, «был одним из
первых», кто понял, что в ходе развития капитализма рабочий класс становится
все более разнородным по своему составу, вследствие чего его единство
возможно лишь в некоторых отношениях. «Захват политической власти
социал-демократией, считал Бернштейн, при существующей дифференциации
пролетариата не может привести к социализму; различия в рядах рабочего класса
обернутся после завоевания власти непримиримыми противоречиями.
Отсюда и его программа: переход к социализму несовместим с применением
политического насилия...»3.
В том же 1990 г. одна из авторов цитируемого издания Е.Л. Петренко
опубликовала содержательную брошюру о бернштейновском «ревизионизме».
В ней она справедливо констатирует: «Ревизию основных положений
материалистического понимания истории, марксистской политэкономии и соци-
1 История марксизма-ленинизма. Т. 2. Ч. 2. С. 299.
2 Там же.
3 Там же. Излагая воззрения Бернштейна, авторы подчеркивают его
историческую заслугу. Они, в сущности, солидаризируются с ним, поскольку отмечают:
«Бернштейн и его сторонники, выступив с требованием обновления марксизма, по существу,
поставили перед его идеологами задачу творческого развития марксистского учения
применительно к новой исторической ситуации» (С. 301). Авторы данного издания сделали
большое дело, правильно оценив «ревизионизм» Бернштейна. Правда, им не хватает
последовательности: вслед за цитируемым положением следует такая фраза: «В
дискуссиях с последователями бернштейнианства марксистские лидеры международной
демократии сделали значительный (курсив мой— Т. О.) шаг в этом направлении» (С. 301).
Вот этого как раз и не было, ибо в дискуссиях с бернштейнианством отстаивались именно
те положения марксизма, которые стали догмами. Однако я обязан признать, что,
упрекая авторов этого издания, я отношу этот упрек и к самому себе, в частности потому,
что являлся одним из титульных редакторов «Истории марксизма-ленинизма».
548

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
алистической теории Бернштейн предпринял для того, чтобы привести и их
в соответствие с действительностью, наполнить их новым фактическим
содержанием, отказаться от неверных положений, выработать адекватное
представление о реальных тенденциях развития экономических,
политических, идеологических структур современного общества»1.
Конечно, следует в порядке самокритики признать, что мы опоздали с
правильной оценкой бернштейновского «ревизионизма». Задолго до
появления цитируемых изданий правильная и к тому же весьма обстоятельная
оценка бернштейнианства была уже дана международной
социал-демократией, которую лидеры КПСС, как правило, характеризовали как
отступничество от марксизма, предательство интересов рабочего класса и т.д. Ныне
с этим, к счастью, покончено, заслуги социал-демократических партий уже
не подвергаются сомнению.
Историческая справедливость — понятие, вероятно, проблематичное или,
по меньшей мере, не совсем ясное. И хотя мы затрудняемся дать
определение этому понятию, оно все же сохраняет свое социально-политическое,
экономическое и нравственное значение. И в более чем столетней истории
бернштейновского «ревизионизма» историческая справедливость, наконец,
повсеместно восторжествовала.
6. Новые катедер-социалисты: Т. Масарик и Б. Кроче
В третьей главе речь шла о катедер-социалистах, которые начали свою
ревизию теории марксизма до появления бернштейновского «ревизионизма».
Правда, дальнейшее продолжение предпринятой ими ревизии марксизма
продолжалось и после появления «ревизионистских» статей Бернштейна в «Die
Neue Zeit», так же как и после выхода в свет его нашумевшей книги.
Однако развитие идей этих катедер-социалистов происходило независимо от
выступлений главного социал-демократического «ревизиониста», хотя они
нередко и солидаризировались с ним. В этом разделе я хочу рассмотреть
основные работы катедер-социалистов, появившихся на исторической арене
уже после выступления Бернштейна. Это не значит, что их работы были
вдохновлены бернштейновским «ревизионизмом». Эти катедер-социалисты,
которых я именую новыми, вполне самостоятельно развивают свои
концепции. Однако они в большей или меньшей мере испытали влияние
Бернштейна. Поэтому анализ их убеждений свидетельствует о распространении
бернштейновского «ревизионизма» за пределами социал-демократического
движения, в среде университетской профессуры.
1 Петренко Е.Л. Социалистическая доктрина Эдуарда Бернштейна. М., 1990. С. 41.
549

Часть 2
Томаш Масарик (1850—1937)
Т. Масарик не только ученый, профессор Карлова университета (Прага),
но и политический деятель, ставший в 1918 г. президентом Чехословакии.
Его ревизия марксизма сложилась частью независимо от Бернштейна,
частью под влиянием последнего. Независим Масарик главным образом в
критике философских и социологических воззрений основоположников
марксизма. В этом отношении он как бы дополняет Бернштейна, который, по
собственному признанию, был профаном в области философии и едва ли
стремился преодолеть свой философский дилетантизм.
Масарик уже на первых страницах своей монографии «Философские и
социологические основания марксизма», опубликованной на чешском языке
в 1898 г., а в 1899 г. переведенной на немецкий язык, указывает, что у Маркса
нет систематически разработанной философской системы, но его
мировоззрение вполне определенно выражено уже в первом томе «Капитала». Маркс
и Энгельс, полагает Масарик, заменили гегелевский пантеизм и учение об
абсолютном духе понятием массового, исторически складывающегося
сознания. О том, что это общественное сознание отражает общественное бытие
и обусловлено последним, чешский философ почти ничего не говорит, хотя
и признает научную ценность исторического материализма. «Философские
обоснования учения Маркса, его философский скелет, так сказать, — это
философия Гегеля. Гегель сформировал ум Маркса. Этот философский
скелет был облечен мягкими чертами фейербахизма и левого гегельянства»1.
Однако в другом месте своей книги Масарик настаивает на том, что
решающее влияние на формирование философских воззрений Маркса оказал все-
таки Фейербах, от которого Маркс отличается главным образом своим
политическим радикализмом, социалистическими убеждениями и активным
участием в классовой борьбе. Влияние Фейербаха на Маркса гораздо
значительнее, чем обыкновенно полагают.
Однако в противоречие с этой характеристикой философского
мировоззрения Маркса Масарик считает, что Маркс, а также и Энгельс —
приверженцы позитивизма О. Конта. «Маркс и Энгельс познакомились во
Франции с позитивизмом, и этот последний имел решительное влияние на их
воззрения. Это было гораздо важнее для развития Маркса и Энгельса, чем
влияние на них отдельных социалистических учений. Позитивизм приводит
их к устранению утопизма вообще, а потому и к возможному устранению
элементов утопизма в коммунизме и социализме»2. С этой точки зрения и
занятия Маркса политической экономией были вдохновлены контовским
позитивизмом. То же относится, по его мнению, и к их материалистическо-
1 Масарик ТТ. Философские и социологические основания марксизма. М, 1900. С. 37.
2 Там же. С. 33.
550

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
му пониманию истории, которое есть-де не что иное, как доведенная до
крайности позитивистская интерпретация общественного развития. Удивляет,
однако, то обстоятельство, что Масарик не обнаруживает у Конта никаких
признаков исторического материализма, так же как и никакого идеализма. И,
несмотря на это немаловажное обстоятельство, он безапелляционно
утверждает: «В действительности исторический материализм, прежде всего, есть
позитивный историзм... Маркс — ультрапозитивист в этом смысле... Как Конт,
так и Маркс и Энгельс устраняют из своих систем этику и психологию»1.
То обстоятельство, что исторический материализм выдвигает на первый
план развитие производительных сил и экономических (производственных)
отношений, не является, как утверждает Масарик, собственным открытием
основоположников марксизма. Приоритет-де принадлежит не им, а
Сен-Симону, Прудону и другим мыслителям, которые, по словам Масарика, «видят
в экономических отношениях самую важную из общественных и
исторических движущих сил»2. Это положение Масарика обнаруживает, что он не
различает зачатков материалистического понимания истории, которые
наличествуют у многих предшественников основоположников марксизма (Франклин,
Монтескье, Кондорсе и др., не говоря уже о Фейербахе), от системы
воззрений, которая и получила название исторического материализма. И
Масарик при всем своем критическом отношении к марксизму вынужден
признать, разумеется не без оговорок, научное значение исторического
материализма. «Я совершенно отвергаю метафизический и психологический
материализм, но отнюдь не столь абсолютно отвергаю материализм
исторический. В нем содержатся некоторые справедливые и оправдываемые
элементы»3. Но это признание материалистического понимания истории сопро-
1 Там же. С. 108. Однако, вопреки этому довольно категорическому утверждению,
тот же Масарик не менее категорически заявляет: «Весь "Капитал", вся его основа
этическая. Само понятие о прибавочной стоимости не только экономическое, но и
этическое» (С. 109). Эта же мысль повторяется в другом месте книги: «Именно его "Капитал",
в особенности его первая часть с ее теорией эксплуатации, представляет сплошное
осуждение общественной несправедливости и страстный призыв к праву и гуманности»
(С. 246). Но если это так, а это действительно так, то как понимать утверждение
Масарика, что Маркс устраняет этику? Маркс, действительно, отказывается от
свойственного его предшественникам, в особенности социалистам-утопистам, убеждения, что
капитализм должен быть уничтожен, ибо он— несправедливый общественный строй. С
точки зрения Маркса, капиталистические производственные отношения будут со
временем уничтожены вследствие имманентного капитализму антагонистического процесса
его собственного развития. Но именно этого и не понимает Масарик. Отсюда и
рассогласованность его высказываний о теории Маркса.
2 Там же. С. 131.
3 Там же. С. 86.
551

Часть 2
вождается такой его интерпретацией, которая сводит на нет его
материалистический характер. Ссылаясь на П.Н. Милюкова— историка, публициста,
одного из столпов российской партии либералов, — Масарик, характеризуя
его понимание экономики, утверждает: «...материальность экономических
отношений только кажущаяся, так как экономика совершается в той же
психической среде, в которой совершаются и другие явления общественной
жизни»1. Понятие «психической среды», которое в данном случае применяется,
остается не только неясным, но и запутанным. Конечно, экономика— не
природное, а социальное явление, процесс, осуществляемый людьми,
которые, как известно, обладают сознанием, психикой, душой. Но разве люди
не творят материальные процессы, не создают вещи, которые
материальны, не овеществляют свою социальную деятельность различным
образом, трудовой деятельностью в особенности? Все это, казалось бы,
само собой разумеющиеся вещи, но для Масарика они оказываются
почему-то чуть ли не непостижимыми.
Показательно и то, что там, где Масарик видит несомненные заслуги
Маркса, он спешит оговориться: дескать, и они не свободны от
заблуждений. Это, в частности, относится к вопросу об общественном разделении
труда, «нельзя не признать, что во взглядах Маркса на фактическое и
социальное разделение труда имеется много меткого и глубокого. Но
разделение труда есть вопрос более сложный, чем он представляется у
Маркса. Разделение труда существует при всякой работе, а не при одной только
экономической...»2. Очевидно, Масарик хочет подчеркнуть, что разделение
труда существует не только в сфере производства материальных благ. Но у
основоположников марксизма немало говорится и о разделении труда вне
производства, к примеру, в духовной жизни общества, в политической
деятельности и т.д. Их можно было бы подвергнуть критике за
утверждения о том, что научно-технический прогресс покончит с разделением
труда в сфере производства. Это утопическое представление,
унаследованное ими от их предшественников — Сен-Симона, Фурье и др. Но этого
как раз и не заметил Масарик, который упрекает Маркса лишь в том, что
тот «видит в разделении труда только темную сторону. Он не хочет
понять, что благодаря ему развиваются и укрепляются различные силы и
дарования личностей»3. Создается впечатление, что Масарик не читал, а
1 Масарик ТТ. Философские и социологические основания марксизма. С. 140.
2 Там же. С. 255.
3 Там же. С. 256. Теоретическая позиция самого Масарика сводится к признанию
необходимости теории факторов для правильного понимания общественного
развития. «Некоторые, — пишет он, — считают движущей силой исторического развития
разделение труда, другие — борьбу за существование, третьи — увеличение
населения; одни из социологов видят движущую силу в разуме, другие — в чувстве и т.д.
552

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
только листал «Капитал» Маркса. Ведь именно в первом томе этого труда
весьма обстоятельно анализируется прогрессивное значение
разделения труда в деле развития производительных сил. И само общественное
разделение труда Маркс также характеризует как производительную силу.
При этом постоянно подчеркивается, что главной производительной силой
является человек, рабочий. Как же можно утверждать, что Маркс не видел
положительной стороны разделения труда! Ведь именно в первом томе
афористически утверждается, что ничто значительное (тем более, великое) не
может быть создано без ограничения сферы деятельности. А это
ограничение как раз становится возможным благодаря общественному
разделению труда.
Я считаю заслуживающим внимания правильное замечание Масарика:
«Маркс и Энгельс не поняли этического, а стало быть, и социального и
политического влияния религии; они не понимали церкви, как учреждения
социально-политического, данного историей»1. Действительно, атеизм
основоположников марксизма, по существу, не отличался от аристократического
безбожничества Гольбаха. Несмотря на значительное влияние Фейербаха,
которое они испытывали в период формирования их собственного учения, фей-
ербаховский анализ религии как глубинного человеческого чувства,
отражающего страдания и надежды, составляющие едва ли не важнейшее содержание
личной жизни человека, остался совершенно чуждым основоположникам
марксизма. Современная социал-демократия полностью преодолела это крайне
одностороннее отношение к религии, которое большевизм превратил
зачастую в террористическое преследование священнослужителей и
идеологическое осуждение верующих, сопровождавшееся уголовным
преследованием различных религиозных течений и сект.
Масарик, как и другие либеральные мыслители, готов согласиться с
марксовой критикой капиталистической системы, но оговаривается, что
не следует видеть причины нищеты трудящихся в одном лишь
капитализме. «Капитализм, несомненно, есть одна из причин нищеты и он
В действительности существуют многие движущие силы, действующие различно; мы
стараемся понять действительность отдельных сил, мы изучаем закономерность их
действий и таким образом пытаемся объяснить содержание общественной жизни и
историческое развитие» (С. 138). Эти утверждения Масарика эклектичны не потому,
что он признает многообразие движущих сил общественного развития, но потому,
что он не видит связи между ними, не понимает, что на тех или иных этапах
исторического развития приобретает решающее значение та или другая движущая сила.
Яркий пример тому— промышленная революция второй половины XVIII— первой
половины XIX в., которая, собственно, и породила пролетариат как класс наемных
рабочих.
1 Там же. С. 432.
553

Часть 2
виновен в ней, поскольку он составляет более или менее сознательную
причину эксплуатации. Но с другой стороны, я утверждаю, что выводить
все зло из капитализма, как это делает Маркс, односторонне и
преувеличенно»1. Согласно Масарику, главной причиной зла являются
человеческие пороки. Это типично буржуазная, апологетическая позиция. Маркс
вовсе не сводил все причины нищеты трудящихся масс к капитализму.
Он считал, и, конечно, совершенно справедливо, капитализм главной
причиной нищеты и притом не трудящихся вообще, а пролетариата, т.е.
класса, порождаемого капиталистическим способом производства. И,
конечно, Маркс, вскрывая порождаемый капитализмом пауперизм (нищету
нового типа, которого не было при феодализме), имел в виду отнюдь не
причины нищеты отдельно взятого пролетария, а нищету всего класса,
пролетариата.
Критические аргументы Масарика весьма однообразны. Он постоянно
обвиняет основоположников марксизма в том, что они перегибают палку,
впадают в крайности, чересчур радикальны. Он, дескать, не против историзма,
не осуждает всякий историзм, он отрицает гиперболизацию историзма,
якобы свойственную марксизму. Что же является, с его точки зрения,
гиперболизацией историзма? Разумеется, социально-политический радикализм
основоположников марксизма. Он не против признания существования
классовой борьбы, но, конечно, против придания ей столь большого
значения. «Я не утверждаю, что нет никакой борьбы, не утверждаю и того, что
не существует классовой борьбы. Я утверждаю только, что и кроме борьбы
мирные средства содействуют общественной организации...»2. Но
основоположники марксизма вовсе не отрицали мирных (сравнительно мирных)
средств в освободительном движении пролетариата. Если об этом ничего не
говорится в «Коммунистическом манифесте» (произведение раннего
марксизма), то в работах, опубликованных Марксом и Энгельсом, начиная с
60-х годов, немало сказано о значении парламентской борьбы, фабричного
законодательства, социалистической пропаганды и агитации и даже
возможности ненасильственного социалистического переустройства буржуазного
общества.
Поскольку Масарик касается политических вопросов, он одобрительно
ссылается на Бернштейна. Он также обращается к нему как мыслителю,
который с социал-демократических позиций признал необходимость
возвращения к Канту. «Недавно Бернштейн совершенно открыто заявил, что и для
теории социализма до известной степени необходимо возвращение к Канту.
Он ссылается в этом заявлении на статьи Шмидта. И действительно, Шмидт
1 Масарик ТТ. Философские и социологические основания марксизма. С. 267.
2 Там же. С. 164.
554

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
был первым из немецких марксистов, высказавшимся за возвращение к Канту
и за создание научной философии...»1.
Вполне в духе Бернштейна Масарик рассуждает о догматизме
основоположников марксизма: «Маркс и Энгельс — типичные представители
материалистического догматизма, — и сам папа не мог бы быть более
догматичным»2. То, что догматизм, действительно, внутренне присущ ряду отправных
положений основоположников марксизма, не подлежит сомнению. Однако
Масарик обвиняет Маркса и Энгельса в догматизме, не подтверждая свой
тезис конкретным анализом тех или иных положений марксизма. Как видно
из приведенной цитаты, с его точки зрения догматизмом является сама
материалистическая философия. Конечно, у тех или иных представителей
материализма наличествуют определенные догматические убеждения. То же
можно сказать (и притом с еще большим основанием) о приверженцах идеализма.
Но ни материализм, ни идеализм, рассматриваемые в ракурсе их
основоположений, отнюдь не представляют собой догматических теорий, хотя догма-
тизация этих теорий сплошь и рядом имела место в истории философии.
Солидаризируясь с Бернштейном, Масарик заявляет: «Самым
решительным и определенным образом отказывается от учения Маркса Бернштейн.
Вообще он в его статьях в "Die Neue Zeit" дает довольно подробную
критику этого учения. Мы часто будем ссылаться на Бернштейна»3. В данном
случае Масарик, вопреки своему неприятию преувеличений, выдает именно
последнее. Бернштейн, подвергая ревизии марксистскую теорию, вовсе не
отказывается от нее, тем более «самым решительным и определенным
образом». Бернштейн — повторяю уже неоднократно сказанное мною —
отрицает неизбежность насильственной социалистической революции, полагая,
что в демократически развитых капиталистических странах
социалистические преобразования могут быть осуществлены мирным путем. Но ведь к
такому же выводу пришли и основоположники марксизма, хотя они, в
отличие от Бернштейна, все же полагали, что революция, по-видимому, будет
1 Там же. С. 83. Вполне в духе Бернштейна Масарик осуждает марксистскую
диалектику: материализм-де несовместим с философией Гегеля, следовательно, он
несовместим и с диалектикой. О материалистической диалектике не может быть речи.
«Материалистическая диалектика есть contradiction in adjecto» (С. 45). «Маркс и Энгельс не
поняли, что диалектика Гегеля для них непригодна» (С. 46). «Объективная диалектика
просто-таки не существует. В самих вещах не существует никакого диалектического
противоречия» (С. 47). Эти тезисы никак не обосновываются их автором. Остается
неясным, известно ли ему, что Гегель, несмотря на свой идеализм, вполне признавал
диалектические процессы в природе, ссылаясь, например, на переходы воды из одного
агрегатного состояния в другое.
2 Там же. С. 59.
3 Там же. С. 105.
555

Часть 2
необходимой вследствие насильственного сопротивления господствующей
буржуазии социалистическим преобразованиям. Бернштейн, расходясь с
основоположниками марксизма в ряде основных вопросов, все же считал их
учение теоретической основой социал-демократической партии, оставался ее
активным членом, социалистом. Масарик же не был ни социал-демократом,
ни сторонником марксизма. «Марксизм, — писал он, — чересчур
отрицателен. "Капитал" Маркса— это экономическая транскрипция Мефистофеля»1.
Масарик— типичный представитель социализма, который в
«Коммунистическом манифесте» назван буржуазным или консервативным. М.А.
Абрамов, Э.Г. Лаврик, О.М. Малевич в статье «Томаш Гарисс Масарик: жизнь,
дело, учение» отмечают, что к концу 80-х годов Масарик «все активнее
обращается к социализму». Он, правда, не становится членом
социал-демократической партии, но «активно поддержал социал-демократов
материально, когда они создавали газету "Prâvo ludu" ("Право народа"), он собрал
значительную сумму денег на ее выпуск и всячески поддерживал
забастовочное движение»2.
Его убеждения, которые он считает социалистическими, сводятся к тому,
что «социальный вопрос», т.е. радикальное улучшение жизненных условий
пролетариата, вполне разрешим в рамках буржуазного общества благодаря
развитию производительных сил и соответствующему этому процессу
изменению производственных отношений, которое никоим образом не влечет за
собой упразднения частной собственности на средства производства. С этих
позиций Масарик и критикует марксизм и даже приходит к выводу, что это
учение уже выдохлось вследствие переживаемого им кризиса, который
начался еще при жизни его основоположников. «Я, — утверждает Масарик, —
представил доказательства, что ученики Маркса и Энгельса видоизменили и
прямо оставили их теории; они отказались от метафизического
материализма и от строгого исторического материализма; они оставляют теорию
ценности Маркса; они признали, что экономическое развитие не приводит к
централизации капитала и к экспроприированию капиталистических,
принадлежащих к средним классам, собственников, как предполагал и ожидал
Маркс»3. Разумеется, речь должна идти лишь о меньшинстве социал-демок-
1 Масарик ТТ. Философские и социологические основания марксизма. С. 474.
2 Масарик Т.Г. Россия и Европа. Т. 2. СПб., 2004. С. 595, 597.
3 Там же. С. 530. Масарик утверждает, что экономическое обоснование марксизма
уже отвергнуто последователями Маркса, которые предпочитают ему этическое
обоснование социалистических задач. «И не только в Германии, но и в других странах теперь
признают самостоятельность и действительность этики, некоторые, как например, Бакс,
никогда не отрекались от этики» (С. 456). Масарик, как нетрудно понять, истолковывает
присущее социал-демократам и, конечно, самим пролетариям возмущение
несправедливостями, которые творили, особенно в XIX в., хозяева-капиталисты. Это нравственное
556

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ратов. Что касается большинства членов европейских
социал-демократических партий, то они в той мере, в какой они вообще разбирались в
марксистском учении (а они едва ли составляли большинство членов партии), не
сомневались в принципиальной правильности и несомненной научности его
основоположений. Сомнения же Масарика и ему подобных критиков
марксизма основывались прежде всего на том, что Маркс не был ученым
университетского типа, стоящим, по меньшей мере в его собственных
представлениях, вне партий и противостоящих друг другу классов буржуазного
общества. Точку зрения такого типа ученого хорошо выражает такое
высказывание Масарика: «Социализм проистекает из очевидных несовершенств и
безнравственности многих общественных учреждений; его жизненная почва
в великой материальной и нравственной нищете народов — фактическая
критика марксизма не может уничтожить этого источника»1. С этой точки
зрения, социалистическое учение марксизма вызвано к жизни не
антагонистическим противоречием между пролетариатом и буржуазией; оно-де выражает
всегда существовавшее, существующее и в настоящее время и, по существу,
остающееся всегда недостаточно совершенным устройство общества и
отнюдь не капитализмом порожденную нищету трудящихся масс. Этого-де не
учитывает марксизм вследствие своей односторонности, партийности.
«Маркс, — заявляет Масарик, — был прежде всего человеком партии, и
только человеком партии. Он не знает всеобщего чувства солидарности.
Своим революционным гневом он усиливал не социальные чувства и
порождал ненависть»2. В этой тираде все вывернуто наизнанку. Маркс был,
конечно, человеком партии, революционером, но прежде всего и главным
образом он был великим ученым, величайшим социальным мыслителем в
истории человечества. Даже заблуждения Маркса — заблуждения гения, хотя
эти заблуждения без особенных усилий вскрывают вполне ординарные
профессора. Таким ординариусом и был Т. Масарик.
А. Лабриола, выдающийся итальянский марксист, метко охарактеризовал
Масарика: «Здесь перед нами является профессор, как особая разновидность
филистера, со всеми ее характерными чертами: обширнейшие познания в
области литературы социализма и полное отсутствие понимания его
сущности, смысла и души». Вся книга Масарика, продолжает Лабриола,
профессор Римского университета, «и по замыслу и по выполнению представляет
чувство нисколько не отменяет того факта, что рабочий класс, прежде всего, отстаивает
в борьбе против капитала свои экономические интересы. Этого не может отрицать
и самый заядлый критик марксизма. Но именно это обстоятельство и свидетельствует
об экономической основе социалистического движения и служит главным
экономическим обоснованием социалистической теории.
1 Там же. С. 532.
2 Там же. С. 473.
557

Часть 2
лишь монотонную песнь позитивизма, полную жалоб на марксизм»1. В том
же духе критикует книгу Масарика и Г.В. Плеханов: «...Г. Масарик в своей
"критике" исторических взглядов Маркса оказался очень похожим на... г.
Эдуарда Бернштейна. Les beaux esprits se rencontrent»2.
Масарик говорит о всеобщем чувстве солидарности,
которого не знал Маркс. Но такого чувства, точнее говоря, всеобщей
солидарности нет и не может быть в капиталистическом обществе, в любом
классовом обществе вообще. Правда, определенные исторические ситуации,
например военная угроза стране или просто война, обычно вызывают к жизни
если не всеобщую, то почти всеобщую солидарность, которая, однако,
носит временный характер. Масарик приписывает Марксу, марксизму
разжигание ненависти. Но если имеется в виду ненависть эксплуатируемых и
угнетенных масс к тем, кто их эксплуатирует и угнетает, то она
существовала до возникновения марксизма и продолжает существовать в буржуазном
обществе безотносительно к марксизму, о котором подавляющая часть
пролетариев, как правило, не имеет никакого представления.
Масарик, как и все буржуазные социалисты, критикует марксизм за его
вполне обоснованную критику капитализма, класса капиталистов,
правительства капиталистов, абсолютно не сознавая того, что эта марксистская
критика уже в конце XIX в. (не говоря уже о XX столетии) понуждала
капиталистов идти на уступки рабочим, принимать ограничивающее эксплуатацию
фабричное законодательство, соглашаться на учреждение пособий
безработным пролетариям, пенсий старикам и т.д. Пусть это не прозвучит
парадоксом, но марксизм, в сущности, спас капитализм от разгрома, предотвратил
антикапиталистические революции, вынудив класс капиталистов пойти на
социальные реформы, которые сделали сносным существование
пролетариата и способствовали развитию и трансформации капиталистического
способа производства.
Б. Кроче (1866—1952)
Наиболее значительным представителем нового, воспринявшего идеи берн-
штейнианства катедер-социализма в Италии является, несомненно, Бенедет-
то Крочс. В те же годы, что и Бернштейн (1896—1899), он печатает ряд
посвященных марксизму статей. Бернштейн в них лишь изредка
упоминается, ибо Кроче претендует на самостоятельную, независимую от кого-либо
ревизию марксистской теории. Но то, что Кроче, хорошо знавший немецкий
язык, следил за марксистскими работами, выходившими на этом языке, не
вызывает сомнений. Из его печатавшихся до 1899 г. статей и была состав-
1 Лабрыола А. К «кризису марксизма». Киев, 1906. С. 9.
2 Плеханов Г.В. О книге Масарика // Избр. филос. произв. Т. II. С. 681.
558

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
лена вышедшая в 1900 г. книга «Исторический материализм и марксистская
экономия». В предисловии к ней Кроче писал: «...несмотря на все мои
старания, мне никак не удается определить тот период, когда я был
ортодоксальным марксистом...»1. Действительно, установить этот период
невозможно, ибо Кроче никогда не был ортодоксальным марксистом и это его
заявление следует рассматривать как ироническое признание факта его
интеллектуальной биографии.
Наиболее содержательна в этом сборнике статья, посвященная книге
А. Лабриолы об историческом материализме («О научной форме
исторического материализма»). Высоко оценивая исследование итальянского марксиста,
Кроче вместе с тем критически относится к материалистическому
пониманию истории. Оно, по его мнению, лишь называется материалистическим, но
в действительности не является таковым. Философский материализм
представляет собой систему метафизики, от которой, увы, не отказались
основоположники марксизма; они внесли ее в философию истории, но она, в
сущности, уже отжила свой век.
Кроче похвально отзывается о том, что Лабриола «отказался от
претензии установить закон истории»2. Такого закона (или законов) не существует.
Даже понятие развития, которому марксизм придает форму всеобщности,
лишено этой формы. То же относится и к понятию прогресса, которое, с
точки зрения Кроче, вообще не есть философское понятие. Что же касается
понятия исторической необходимости, то оно, подчеркивает Кроче,
соглашаясь с Лабриолой, находится еще в зачаточном состоянии и, стало быть,
требует разработки на основе эмпирических данных, которые только и могут
подтвердить или, напротив, опровергнуть это понятие.
Кроче отрицательно относится к марксистскому положению об
определяющей роли экономического базиса по отношению к политической, правовой
и идеологической надстройке. Ему, по-видимому, осталось неизвестным
весьма важное положение Энгельса о том, что экономические отношения
отнюдь не являются единственной движущей силой общественного развития,
что они далеко не все обусловливают, определяют. Поэтому он утверждает,
что «...претензия свести историю к экономическому фактору есть нелепая
1 Кроче Б. Исторический материализм и марксистская экономия. СПб., 1902. С. 5.
2 Там же. С. 16. Кроче одобрительно подчеркивает: «Понятие прогресса,— говорит
Лабриола, — носит не только чисто эмпирический характер, но всегда обусловлено
обстоятельствами и потому ограничено» (С. 21—22). Вообще следует заменить
материалистическое понимание истории ее реалистическим пониманием. «Понимание
истории не может быть ни материалистическим, ни спиритуалистическим, ни дуалистическим,
ни монистическим» (С. 18). Оно, полагает Кроче, должно быть описанием и анализом
исторических событий, их многообразных связей друг с другом. Следовательно, это не
дело философии.
559

Часть 2
идея, которая могла прийти в голову лишь слишком усердному стороннику
или не менее усердному противнику»1. Речь, конечно, идет о сторонниках
или противниках марксизма. Ясно, что Кроче упрощенно интерпретирует
исторический материализм, который вовсе не занимается редукцией
многообразия социальных процессов к какой бы то ни было «субстанциальной»
основе даже тогда, когда он со всей определенностью указывает на
решающую, определяющую роль производительных сил и соответствующих им
производственных отношений.
Полемика Кроче с материалистическим пониманием истории есть вместе
с тем противопоставление ему теории факторов, сторонником которой он
считает и Лабриолу. «Лабриола,— пишет он,— показывает, как
историография в своем развитии пришла к теории исторических факторов, другими
словами— к взгляду, что исторический процесс есть результат ряда сил,
называющихся физическими условиями, социальными отношениями,
политическими учреждениями, индивидуальными особенностями»2. Среди
факторов, обусловливающих события истории, определенная роль принадлежит
и великим людям: они, конечно, не творят историю, но бесспорно являются
ее сотрудниками. Исторический материализм, как известно, нисколько не
отрицает роли личности (особенно выдающейся личности) в истории; он лишь
объясняет эту роль, исходя из объективных, экономических, политических и
других условий. Кроче игнорирует это обстоятельство, противопоставляя
марксистскому объяснению исторического процесса теорию факторов, которая,
если освободить ее от присущего ей эклектизма, вполне совместима с
историческим материализмом. Но Кроче с этим категорически не согласен.
По его убеждению, материалистическое понимание истории, как теория «не
может быть поддерживаема без того, чтобы не быть в то же время
разрушаемой, т.е. без обращения к теории факторов, которая, по моему
мнению, представляет последнее слово абстрактного анализа»3.
Кроче не согласен с Лабриолой, который обосновывает единство
исторического материализма и марксистского социалистического учения.
Поскольку это учение имеет в виду будущее человечества, которое не может быть
предметом исследования, то настаивание на таком единстве предполагает, с
точки зрения Кроче, телеологическую интерпретацию истории и даже про-
1 Кроче Б. Исторический материализм и марксистская экономия. С. 28—29.
2 Там же. С. 26.
3 Там же. С. 27. Обосновывая необходимость теории факторов, Кроче указывает, что
и в экономической сфере немалую роль играет моральный фактор. «Разве интерес,
побуждающий нас конструировать понятие прибавочной ценности, не есть в
значительной степени интерес моральный или, скажем, социальный?» (С. 40—41).
Развитие экономики, действительно, связано с неэкономическими условиями
(географическими, политическими, нравственностью и т.д.).
560

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
виденциализм. Но марксизм — это признает Кроче — отвергает телеологию,
обосновывая принципиально чуждое ей понимание истории общества, что и
составляет его несомненный вклад в историческую науку. Однако это
признание значения учения основоположников марксизма далее умаляется
категорическим заявлением: «Маркс и Энгельс не сделали из своего воззрения
строгой теории и не могли сделать, так как тут не было основных
элементов теории. И тот и другой высказывались на этот счет лишь в общих
афоризмах и частных приложениях»1. Остается совершенно не
разъясненным, что понимает Кроче под «основными элементами теории».
Вероятно, он имеет в виду теорию вообще, но едва ли у в с е х теорий (даже
если ограничиться только социальными теориями) наличествуют одни и те
же «основные элементы».
В статье «К вопросу об истории и критике некоторых понятий
марксизма» Кроче концентрирует свое внимание на экономическом учении Маркса.
Далекий по своим интеллектуальным интересам от этой тематики, он тем
не менее высказывает положения, заслуживающие внимания. Нельзя не
согласиться с его утверждением, что «Капитал» Маркса— не только
экономическое, но и политическое произведение, хотя он и недооценивает его
значения как экономического исследования. «Если бы "Капиталу" необходимо было
явиться чисто экономической монографией, можно было бы держать пари,
что он вообще не появился бы на свет»2. Да, Маркс был не только ученым,
гениальным исследователем капиталистической системы, он, как правильно
отмечал Энгельс, был, прежде всего, революционером. Но не только в смысле
политической деятельности; он был также революционером и в науке. К
сожалению, эти два типа революционаризма плохо сочетаются друг с
другом, и это в немалой степени объясняет заблуждения Маркса.
Кроче присоединяется к точке зрения Зомбарта в вопросе о законе
стоимости (а следовательно, и прибавочной стоимости). «Зомбарт, открыто
порвав с толкованием марксова закона в смысле реального закона
хозяйственных явлений... говорит, что закон ценности у Маркса не есть
эмпирический факт, а факт мысленный... факт логичес-
к и й»3. О несостоятельности этого воззрения уже шла речь выше в связи с
рассмотрением воззрений Зомбарта. Хотя современная экономическая наука
и лишила закон стоимости формы неограниченной всеобщности
(разумеется, в рамках товарного и, прежде всего, капиталистического производства),
она отнюдь не умаляет его значения в сфере, где совершается производство
постоянно возобновляемой продукции (скажем, продуктов питания, одежды,
1 Там же. С. 53.
2 Там же. С. 102.
3 Там же. С. 104.
561

Часть 2
жилища и т.п.), несмотря на то, что и в этой области действует не только
закон стоимости, но и другие, привходящие обстоятельства, например мода.
В статье «Новые истолкования марксистской теории ценности» Кроче
кратко излагает свое понимание стоимости товара, согласно которому
«...понятие трудовой ценности истинно для идеального общества, в котором
единственными благами являются продукты труда и в котором не существует
классовых различий»1. Он при этом имеет в виду слова Маркса о том, что
в условиях капитализма совесть, да и все человеческие добродетели вообще
становятся товаром, хотя они не являются продуктом труда. Все это так, но
это обстоятельство ни на йоту не отменяет того факта, что масса продуктов
труда становятся товарами, а их цены, как ни велико их колебание в
зависимости от спроса и предложения, моды, рекламы, времен года и т.д.,
несомненно, зависят от количества общественно необходимого труда,
овеществленного в товарах.
Кроче в своих рассуждениях о некоем идеальном обществе, в котором-
де только и возможно царство закона стоимости, выпускает из виду тот факт,
что наука вообще имеет дело с идеализированными (но вовсе не
идеальными) объектами, абстрагируясь от ряда существенных и несущественных
особенностей, которые присущи предмету исследования. В естествознании,
например в физике, это особенно очевидно. Но и в науках об обществе
(к примеру, в политической экономии) идеализация предмета исследования,
безусловно, совершается, благодаря чему, собственно, и становится
возможным открытие закономерностей, которые также являются абстрактными, или
идеализированными, формами всеобщности. Маркс хорошо осознавал эту
сущностную определенность науки (научности) и поэтому неоднократно
подчеркивал, что экономические законы не более чем тенденции, которым
обычно противостоят другие, противоположные тенденции, вследствие чего
чисто экономических процессов (или закономерностей) нет и не может быть*.
1 Кроче Б. Исторический материализм и марксистская экономия. С. 231.
* Правда, Маркс, именно потому, что он был революционером не только в теории, но
и на практике, нередко отступал от этих, подлинно научных положений. Так, в предисловии
к первому тому «Капитала» он говорит о классовых антагонизмах, порождаемых
«естественными», по его выражению, законами капиталистического производства. И далее: «Дело
в самих этих законах, в этих тенденциях, действующих и осуществляющихся с железной
(курсив мой— Т. О.) необходимостью» {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 6). Между
тем, с точки зрения материалистического понимания истории никакой железной, т.е.
неотвратимой, абсолютной экономической или исторической необходимости не существует.
Эта необходимость в отличие от законов природы, существующих и действующих
безотносительно к существованию людей, формируется, так сказать, созревает и, наконец,
осуществляется (но далеко не всегда) посредством деятельности людей. Не боюсь поэтому
назвать такого рода необходимость рукотворной, разумеется, в метафорическом смысле.
562

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Все научные законы, утверждает Кроче, — законы абстрактные, которые
отделяет от конкретного хода событий непроходимая пропасть. Никакого
переходного моста между этими абстрактными законами и эмпирической
реальностью не существует. Кроче, конечно, ошибается, так как
естествоиспытатели, инженеры и рабочие, имеющие дело не только с машинами, но
и с простыми орудиями труда, конкретизируют эти абстрактные
законы, применяя их на практике и внося в процессе их применения
определенные поправки (если угодно, даже уточнения) в эти законы.
Кроче возражает также против установленного Марксом «закона
тенденции» (выражение Маркса) нормы прибыли к понижению, оговариваясь,
правда, что этот закон не входит в круг основных принципов
экономического учения марксизма. Кроче снисходительно замечает, что Маркс не
успел доработать третий том «Капитала», и поэтому у него нет указаний на
факты, которые противостоят этому закону и могут, при определенных
условиях, сводить его действие на нет. Здесь обнаруживается любопытнейшая
подробность: Кроче явно не читал соответствующие главы третьего тома
«Капитала», и его возражения, по-видимому, просто пересказывают
аргументы какого-то другого критика марксизма, который также не дал себе труда
проштудировать тринадцатую и четырнадцатую главу первой части третьего
тома «Капитала». Глава 13 рассматривает «закон тенденции нормы прибыли
к понижению» как таковой. А глава 14 обстоятельно анализирует
«противодействующие причины» тенденции к снижению нормы прибыли: 1)
повышение степени эксплуатации труда; 2) понижение заработной платы ниже
стоимости рабочей силы; 3) удешевление элементов постоянного капитала;
4) относительное перенаселение: 5) внешняя торговля; 6) увеличение
акционерного капитала. Есть еще одна, пятнадцатая глава— «Развитие
противоречий закона», — в которой завершается исследование закона тенденции
нормы прибыли к понижению. Все это осталось неизвестным итальянскому
философу, что нисколько не помешало ему самоуверенно критиковать этот
и другие разделы экономического учения Маркса. Впрочем, это, конечно, не
означает, что следует игнорировать эту критику. Пусть она и не является
результатом самостоятельных исследований Кроче, но все же заслуживает
пристального внимания. Как много положений марксизма, утверждает
Кроче, «заслуживают быть подвергнутыми пересмотру! Начиная хотя бы с
концентрации частной поземельной собственности в
немногих руках, угрожающей сделаться подобием дискредитированного
железного закона заработной п л а ты, и кончая
историко-философским утверждением, будто пролетариат является
наследником классической германской ф и л о с о ф и и»1. В этом пе-
Там же. С. 177.
563

Часть 2
речислении отнюдь не многочисленных заблуждений основоположников
марксизма существенно лишь указание на то, что в сельском хозяйстве в
отличие от промышленного производства концентрация собственности на землю
носит весьма замедленный характер, а в некоторых странах пока еще
вообще почти не имеет места. Но следует все же иметь в виду, что положение
Маркса о концентрации и централизации средств производства при
капитализме указывает лишь на превалирующую тенденцию. Поэтому
Маркса здесь можно упрекнуть лишь в том, что он не указал на
противодействующие этой тенденции причины, как он это сделал при
исследовании закона тенденции нормы прибыли к понижению.
В статье, посвященной книге Штаммлера «Хозяйство и право», Кроче
присоединяется к основному тезису этого автора, согласно которому
общество есть сосуществование людей, подчиненных внешне обязательным
правилам, т.е. юридическим установлениям и обычаям. Право, таким
образом, рассматривается как определяющая основа общества, поскольку
последнее носит упорядоченный, организованный характер. Это воззрение
противопоставляется материалистическому пониманию истории, которое, надо
сказать, крайне упрощается, более того, банализируется Кроче. Он пишет:
«Что экономическая жизнь оказывает влияние на идеи, науки, искусства и
т.д. — это старая истина (курсив мой— Т.О.), из которой можно сделать
мало полезных выводов. Подобно тому, как философский материализм
состоит не в утверждении, что физические явления имеют влияние на
явления духовные, а в признании, что последние представляют лишь
нереальную видимость, под которой скрываются первые, так и исторический
материализм должен заключаться в положении, что экономия есть
истинная действительность, а право — обманчивая видимость»1. Это
утверждение Кроче есть не более чем его субъективная точка зрения
на сущность материалистической философии и исторического
материализма. Едва ли необходимо доказывать, что история философии ни в
малейшей степени не подтверждает это воззрение. Даже так называемые
вульгарные материалисты не отрицали существования духовного, хотя они и
сводили последнее к физиологическим, т.е. материальным, процессам. Само
собой разумеется, что нет такой философии, которая бы отрицала
мышление, существование человеческой чувственности или выдавала бы их
за «обманчивую видимость».
Что касается исторического материализма, то он, конечно, далек от того,
чтобы рассматривать право как видимость. В «Комманифесте» право
определяется как воля господствующего класса, возведенная в закон. Это
определение представляется мне односторонним, поскольку право на деле фик-
Кроче Б. Исторический материализм и марксистская экономия. С. 190.
564

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
сирует соотношение классов данного общества, т.е.
господствующему классу волей-неволей приходится считаться с интересами других
классов, поскольку они оказывают ему сопротивление, отстаивая собственные
интересы. Фабричное законодательство, о котором обстоятельно
рассказывается в первом томе «Капитала», законодательное ограничение
продолжительности рабочего дня — все это, вопреки заявлению Кроче, отнюдь не
обманчивая видимость. К этому можно прибавить и то, что, с точки зрения
марксистской (и гегелевской) диалектики, видимость объективнаи
представляет собой одно из определений сущности, следовательно, также
существенна.
Среди других положений рассматриваемой книги Кроче стоит отметить
его в общем правильное высказывание относительно генетической связи
социализма и либерализма. Он утверждает, что «...социализм и
либерализм могут быть названы одинаково научными в метафизическом и
гиперболическом смысле, но ни тот, ни другой не могут считаться научными
выводами...»1. Социализм и либерализм являются, прежде всего,
общественно-политическими и идейными течениями и в этом своем качестве они,
конечно, не представляют собой ни научных выводов, ни научных теорий.
Совершенно по-иному подлежат оценке сочинения, исследования, которые
посвящены вопросам социализма и либерализма; они могут носить как
научный, так и ненаучный, в частности, утопический характер. Возможно,
конечно, и сочетание научности и утопизма, как об этом свидетельствует
содержание марксизма, в особенности марксистские предвидения будущего
общественного строя, которые, как и любые попытки предвидения
отдаленного будущего, принципиально несостоятельны.
Кроче почему-то не разграничивает, с одной стороны, социалистические
и либеральные общественно-политические движения, а с другой—
посвященные им исследования. Игнорирование этого различия — существенное
заблуждение итальянского философа.
Интерес Кроче к марксизму был весьма кратковременным. Другие его
сочинения, довольно многочисленные, не имеют непосредственного
отношения к «ревизионизму». Вероятно, этим объясняется и то, что И.А.
Овсянникова — автор монографии о Кроче — почти не касается его
отношения к марксизму. Она правильно констатирует: «Выступая с резкой
критикой практики демократизма, социализма и коммунизма, Кроче
признавал за этими политическими теориями некоторое нравственное
достоинство и своим пониманием либерализма как морального отбора всего
самого ценного в культуре — с точки зрения возвышения
гуманистических ценностей — объективно способствовал синтезу этих течений и либе-
Там же. С. 164.
565

Часть 2
рализма»1. Следует также отметить, что Кроче был не только выдающимся
представителем либерально-гуманистической идеологии, но и выдающимся
борцом-антифашистом, роль которого в развенчании «культа личности»
Муссолини еще при жизни этого фашистского диктатора (кстати, бывшего
активного члена Итальянской социалистической партии) была весьма
значительной. Кроче оказал немалое влияние на формирование мировоззрения
(в особенности, философских взглядов) крупнейшего итальянского
марксиста А. Грамши, ставшего фактическим основателем «еврокоммунизма»
(нередко именуемого «западным марксизмом»), который во многом
представлял собой вполне обоснованную ревизию ряда положений марксизма и, в
особенности, ленинизма, хотя субъективно Грамши до конца своих дней
считал себя последователем Ленина.
Такова роль «ревизиониста» Б. Кроче и историческое значение его
гуманистических либеральных воззрений.
Глава шестая
Развитие бернштейновской ревизии марксизма
теоретиками социал-демократических партий
в середине и второй половине XX в.
Как уже указывалось в предыдущих главах, лидеры СДПГ, признавая
основоположников марксизма своими идейными наставниками, считая
марксизм идеологией рабочего класса, вместе с тем подчеркивали, что
решающую роль в непосредственной подготовке партии сыграл Ф. Лассаль,
выступивший против деятельности либерала Шульце-Делича,
организовывавшего рабочие ссудно-сберегательные товарищества и отрицавшего
необходимость политической организации пролетариата. Шульце-Делич
(1808—1883) был активным участником революции 1848 г. Во время пред-
1 Овсянникова И.А. Либеральная философия Бенедетто Кроче. М., 1992. С. 117. Далее
она отмечает: «Разграничение этического либерализма и экономического либерализма,
проведенное Кроче... открывало перспективу такого социально-экономического
переустройства общества, при котором исключается любое идеологическое воздействие на
формирование и решение экономической политики» (С. 117). Отрицание любого
идеологического воздействия на экономическую политику звучит нигилистически по отношению
к л ю б о й идеологии, что, конечно, неправомерно, неправильно. История знает немало
периодов благотворного влияния идеологии (к примеру, идеологии либерализма) на
экономическое развитие.
566

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
шествовавшего революции неурожая 1846 г. и голода он собирал
пожертвования в помощь голодающим, устраивал пекарни, в которых продавали хлеб
по пониженным ценам, а иной раз и выдавали бесплатно.
В 1848 г. Шульце-Делич был избран депутатом прусского Национального
собрания. В 1850 г. он в числе 42 депутатов этого собрания был привлечен
к судебной ответственности за агитацию, якобы имевшую целью
подготовку восстания, но был оправдан ввиду отсутствия состава преступления.
Несколько лет он в качестве юриста был государственным служащим, но
вынужден был затем уйти в отставку.
В массе тогдашних ремесленников и наемных рабочих Шульце-Делич
пользовался значительным влиянием. Он создавал вспомогательные кассы
на случай болезни и смерти, кредитные кассы, потребительские
товарищества. По его инициативе был основан «Всеобщий союз германских
промышленных и хозяйственных товариществ на принципе самопомощи».
Самопомощь была idée fixe его пропагандистской и организаторской деятельности.
М.В. Качерджи-Шаповалов, восторженный российский приверженец идей
этого либерала, члена германской «Прогрессистской партии», пишет:
«Настойчиво преследуя высокую цель — сохранение самостоятельности и
свободы мелкого производителя, Шульце мало придавал значения нападкам
врагов, видя в них или недоразумение, или скрытое намерение задержать
экспансию мелких производителей от ростовщиков и скупщиков, или,
наконец, стремление ускорить процесс их обращения в пролетариев, что
наиболее тупыми людьми признавалось неизбежным условием дальнейшего
прогресса»1. Нетрудно понять, кого сей автор именует наиболее тупыми людьми,
не подозревая, что к этой категории, скорее всего, относится он сам.
Ф. Лассаль выступил против установки Шульце-Делича на одну лишь
«самопомощь», доказывая, что государство обязано заботиться о своих
гражданах, а для того чтобы принудить его выполнять свой первейший долг,
1 Качерджи-Шаповалов М.В. Шульце-Делич. Его жизнь и деятельность. СПб., 1900.
С. 29. Характерна и такая, приводимая автором цитата из французской газеты «Liberté»:
«назвать имя Шульце-Делича, это значит напомнить карьеру человека, который с тех
самых пор, как только начал мыслить, не имел в виду ничего, кроме благосостояния
наиболее многочисленных и наиболее необеспеченных классов» (С. 39). Стоит отметить,
что по инициативе рабочих в Берлине после смерти Шульце-Делича был сооружен ему
памятник, надпись на котором гласила: «Неутомимому борцу за самопомощь». Маркс в
письме Л. Кугельману от 15 января 1866 г. сообщает об одном из своих
корреспондентов и сторонников Г. Бюргерсе: «Немного более года прошло с тех пор как на
публичном чтении в Кёльне он заявлял (об этом было напечатано в кёльнских газетах), что
Шульце-Делич окончательно "разрешил" социальный вопрос и что только его (Бюргерса)
личная дружба ко мне завлекла его на ложный путь коммунизма!» (Маркс К. и
Энгельс Ф. Соч. Т. 31. С. 417—418).
567

Часть 2
трудящимся необходимо добиться всеобщего избирательного
права, которое станет мощным орудием в их руках для принятия
рейхстагом соответствующего законодательства, призванного обеспечить
финансовую помощь в создании производительных рабочих товариществ.
Лассалю понадобилось немало усилий, чтобы убедить тогдашние союзы
ремесленников и рабочих (одним из руководителей их был А. Бебель) в
первостепенной важности всеобщего избирательного права. Он смог добиться
этого, создав «Всеобщий германский рабочий союз» (1863), ставший
непосредственным предшественником СДПГ. И в первой программе партии,
принятой в Эйзенахе в 1869 г., наряду с требованием всеобщего, равного и
тайного избирательного права пунктом десятым значится: «Государственное
содействие кооперативному делу и государственный кредит для свободных
производительных товариществ с демократическими гарантиями».
Теперь понятно, почему Бебель в уже цитированном письме Энгельсу
подчеркивал фактически решающую роль Лассаля в организации
социал-демократической партии Германии. И после Бебеля это утверждали последующие
лидеры СДПГ. Здесь особенно важно сослаться на В. Брандта, который в
течение многих лет был не только лидером СДПГ, но и президентом
Социалистического Интернационала. «Историческая заслуга Лассаля
заключается в основании самостоятельной партии, которая выражала интересы масс
и политически представляла их»1. Лассаль не был, конечно,
непосредственным организатором СДПГ, он погиб, как известно в 1864 г., а
организационный съезд СДПГ состоялся в 1869 г. Ее непосредственными
организаторами были А. Бебель и В. Либкнехт. Но это не умаляет исторической роли
Лассаля, который, так сказать, подсказал им исторически значимое
решение. Поэтому Брандт правомерно утверждает: «Мы знаем, что сначала Маркс
не имел непосредственного политического успеха, что рабочее движение,
например, у нас, в Германии, из секты, товарищества ремесленников,
просветительского объединения рабочих превратилось в массовую организацию
в основном без него — под руководством Лассаля, Либкнехта, Бебеля»2.
Брандт нисколько не преуменьшает роли Маркса, марксизма в истории
социал-демократического движения. Хотя у Маркса, указывает он, нет
специальных работ о государстве, о партии и стратегии рабочего движения, тем
не менее «от Маркса исходят важные стимулы, которые воспринял
демократический социализм». Однако вслед за этой констатацией факта Брандт
присовокупляет: «Но нашей задачей является рассмотреть непредвзято его
теоретическое наследие, и именно в споре с теми, кто опирается на
особенно проблематичные и сомнительные стороны его труда. При этом выясня-
1 Брандт В. Демократический социализм. Статьи и речи. М., 1992. С. 44.
2 Там же. С. 54.
568

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ется, что в этом наследии имелись положения, на которые смог опереться
Ленин. Но было бы нелепо из Маркса делать, прежде всего, лениниста»1.
Таким образом, Брандт как лидер социал-демократии середины XX в.
считает само собой разумеющейся необходимость не только критического
отношения к теории марксизма, но и, по существу, отказ от этой теории, как
мировоззрения и теоретической основы программных установок партии. И
дело, конечно, не только в том, что некоторые положения раннего
марксизма (относящиеся преимущественно к периоду «Комманифеста»,
революциям 1848 г. и нескольким годам после них) послужили опорными
пунктами для ленинской программы и тактики. Развитие социал-демократии в
Западной Европе в основном ориентировалось на труды основоположников
марксизма 70—80-х годов, когда они уже обосновывали возможность и
необходимость сравнительно мирных социалистических преобразований в
наиболее демократически развитых буржуазных странах. Однако этот период
развития марксизма, казалось бы, вполне соответствующий программным
установкам социал-демократии, почему-то выпадает из поля зрения Бранд-
та. Может быть, это объясняется тем, что он одобрительно цитирует
заявление Шумахера: «Мы являемся партией, у которой, как у всех других, нет
тоталитарных претензий на власть, но есть великая концепция
осуществления социализма и демократии в Германии и в мире, и эта концепция —
честность и искренность — вот то, что создает доверие к нам в нашей стране
и в мире... Мы не хотим власти для власти, но хотим, наконец, добиться в
этой стране власти для права»2. Насчет «тоталитарных претензий на
власть» — это понятно и справедливо, тем более в стране, избавленной
благодаря своему поражению в войне против СССР от фашистского
тоталитаризма. Однако если учесть, что Шумахер произнес эти фразы в 1946 г.,
т.е. в период оккупации Германии войсками победителей, то все встает на
свое место. Поэтому едва ли уместно, спустя четверть века после этого
выступления Шумахера, утверждать, что СДПГ не стремится стать
правительственной партией, т.е. стать у кормила государственной власти. Что же
касается критики большевистской диктатуры, то уже и такие
ортодоксальные марксисты, как Каутский, решительно выступали против партии,
превратившей террор в одно из основных средств укрепления своей
диктаторской власти над народом.
Для Брандта нет никакого сомнения в том, что идея «диктатуры
пролетариата», воспринятая Марксом и Энгельсом от бланкизма, представляет
собой принципиально неприемлемое положение, так как такая диктатура не
нужна и невозможна. «Диктатура, названная пролетарской, — не путь, даже
1 Там же. С. 59.
2 Там же. С. 137.
569

Часть 2
не окольная дорога, а тупик»1. Поэтому Брандт решительно выступает
против сближения с Коммунистической партией Германии, которая все еще
ратует, соответственно директивным указаниям международного отдела ЦК
КПСС, за установление в стране «диктатуры пролетариата». Он указывает
на то, что Энгельс в конце своей жизни пытался по-новому толковать
понятие диктатуры пролетариата, настаивая на том, что ее государственной
формой может быть лишь демократическая республика. Но
демократическая, действительно демократическая республика исключает какую бы то ни
было диктатуру. Р. Люксембург, отмечает Брандт, еще в 1905 г. подвергла
критике принципы организационного централизма, выдвигавшиеся Лениным.
А после того как большевистская партия захватила государственную власть,
она называла методы, применявшиеся Лениным и Троцким,
катастрофическими, доказывая, что без свободной прессы, свободы собраний, свободы
объединений народовластие в принципе невозможно*.
Все эти рассуждения Брандта призваны доказать, что практика
большевизма не только обнажила некоторые весьма уязвимые положения
марксизма, но и полностью подтвердила теоретические воззрения Бернштейна,
который не только подверг ревизии теоретические основы марксизма, но и
одним из первых выступил с самым решительным осуждением
большевистской практики и соответствующих ей теоретических построений. Но
главной заслугой Бернштейна, по словам Брандта, является то, что он указал
пути дальнейшего, обеспечивающего успех, развития социал-демократии как
в Германии, так и в других европейских странах. «Своей ревизией теории
Маркса, к которой он не случайно приступил после отмены
«Исключительного закона», Бернштейн в некотором смысле предначертал путь к партии
реформ и к народной партии, который был проделан социал-демократами.
Но время тогда еще не созрело»2.
Идеи Бернштейна, несмотря на то, что он во многом все еще оставался
марксистом, актуальны и в настоящее время, утверждает Брандт. «В после-
1 Брандт В. Демократический социализм. Статьи и речи. С. 327.
* В этой связи Брандт критикует способ дискуссии, практиковавшийся
большевиками, «называется ли он большевистским или иезуитским, — это не что иное, как "метод
дискредитации и тактика приписывать противнику с самого начала или вообще дурные
побуждения". К каким ужасным ошибкам это приводило, известно. У Ленина это
вырождение заложено в особенно отчетливой форме...» (С. 113). В другой своей статье
Брандт замечает: «...сталинская кодификация и догматизация того, что Ленин более чем
произвольно и более чем односторонне, как я считаю, изложил в качестве учения Маркса,
привела к созданию удобной идеологии тотальной власти в образе
"марксизма-ленинизма". Этот марксизм "через тире" с тех пор пускался в ход, когда нужно было оправдать
распространение власти и диктатуры также на другие страны и народы» (С. 60).
2 Там же. С. 34.
570

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
дние годы неоднократно указывалось на примечательную во многих
отношениях актуальность трудов Бернштейна. Важные пункты критики Маркса,
содержащиеся в более поздней и даже в нынешней литературе, мы можем
найти уже у Бернштейна, а также и понимание демократического
социализма, очень близкое к его характеристике в Годесбергской программе»1.
Годесбергская программа, принятая СДПГ в 1959 г., постоянно находится
в центре внимания Брандта. Он говорит о ней в своих речах на конгрессах
СДПГ и в статьях, рассматривая ее как важнейший поворотный путь в
развитии социал-демократии. Он постоянно указывает на то, что этот
программный документ качественно отличается от всех предшествующих программ
партии, поскольку эта программа уже не является марксистской и
характеризует социализм не столько как общество, основу которого составляет
общественная собственность на средства производства, сколько как
общественный строй, реализующий высшие гуманистические ценности: свобода,
равенство, солидарность. В этом отношении Годесбергская
программа идет, конечно, дальше идей Бернштейна, который недостаточно
дистанцировался от марксизма, хотя и утверждал, что социалистическое
общество, основанное на общей (общественной) собственности на средства
производства, не станет лишать своих граждан права на частную
предпринимательскую деятельность.
СДПГ во второй половине XX в. (да, пожалуй, и в конце его первой
половины) уже не занималась ревизией основ марксизма, а рассматривала это
учение, выдающееся историческое значение которого нисколько не
отрицалось, как, по существу, преодоленное новейшим, демократическим
социализмом не только на практике, но и в теории. Понятно поэтому замечание
Брандта: «Эдуард Бернштейн, по адресу которого Бебель допускал резкие
высказывания, в большей степени, чем другие, уловил новые тенденции
развития. В наши дни он был бы «левым», каким он в определенном
отношении и был, находясь в оппозиции во время Первой мировой войны»2. Дей-
1 Там же. С. 54.
2 Там же. С. 91. Идейную позицию Брандта и социал-демократии в целом, не только
немецкой, но и всей западноевропейской, вполне выражает такое его утверждение:
«Догматизированный марксизм превратился в одно из священных учений, которые в
истории человечества приходят и уходят» (С. 79). О преодолении этого догматизма, о
творческом развитии марксизма, разумеется, уже нет речи. Идейную позицию Брандта
убедительно выражает цитируемый им Курт Шумахер, бывший председателем СДПГ до
1952 г. «Безразлично, кто и по какой причине стал социал-демократом— исходя из
методов марксистского экономического анализа, движимый философскими или
этическими мотивами или духом Нагорной проповеди. У каждого в партии есть равное право
на утверждение своей духовной личности и на обоснование своих мотивов» (С. 50). И
Годесбергская программа вполне в духе этого высказывания утверждает, что демокра-
571

Часть 2
ствительно, Бернштейн воспринимался социал-демократами середины XX в.
как слишком левый и, следовательно, не соответствующий новым
программным требованиям СДПГ.
Вполне в духе Шумахера Брандт утверждает, что партия не может, не
должна навязывать своим членам какое бы то ни было мировоззрение.
Мировоззрение— частное дело членов партии, программа которой исключает
из своего содержания мировоззренческие вопросы. Партию, ее идейную
позицию не следует воспринимать как своего рода «эрзац-религию». СДПГ —
народная партия, т.е. не только партия рабочих, но и всех трудящихся.
Она «никому не позволит возвратить себя к вековой давности
представлениям о классовой борьбе, уже не отвечающим сегодняшнему дню»1. Однако
в другом своем выступлении Брандт уточняет это положение, указывая на
то, что понятие «народная партия» довольно расплывчато, недостаточно
выражает интересы трудящихся. Вернее поэтому сказать, что партия
демократического социализма будет оставаться партией трудящегося народа,
учитывая все категории трудящихся и, в частности, тот факт, что
количество пролетариев в массе трудящихся постепенно уменьшается. Только при
учете всех этих обстоятельств СДПГ «будет действовать в духе народных
интересов как истинно национальная партия общественного спасения через
преобразования»2.
Брандт постоянно напоминает в своих выступлениях 70-х годов о Годес-
бергской программе. Он в особенности подчеркивает, что эта программа,
отвергая традиционные социал-демократические представления об
общественной собственности на средства производства как единственно
возможной экономической основе социализма, провозглашает необходимость
многообразных форм предпринимательства и, соответственно этому, различных
форм собственности на средства производства. Пусть эти общественные и
частные предприятия конкурируют друг с другом, способствуя тем самым
тический социализм в европейских странах имеет своими источниками христианскую
этику, гуманизм и классическую философию, не претендуя вместе с тем на истину в
последней инстанции. В сборнике своих речей Брандт называет имена наиболее
выдающихся деятелей социал-демократического движения в Германии: «Фердинанд Лассаль
и Август Бебель, Фридрих Эберт и Отто Вельс — незабываемые (unverlierbare) имена
в жизни нашего народа, имена, которыми мы гордимся, так как они принадлежат самой
лучшей немецкой традиции. Фантазия, мужество, преданность, верность, служба
общественности — таковы понятия, связанные с этими именами, и это понятия, которые
должны быть большими буквами вписаны в Германии» (Brandt W. ... auf der Zinne der
Partei... Parteitagsreden von 1960 bis 1983. Berlin / Bonn, 1984. S. 72). Показательно, что
в этом перечне нет не только Маркса и Энгельса, но и Бернштейна.
1 Брандт В. Демократический социализм. Статьи и речи. С. 169.
2 Там же. С. 198.
572

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
повышению производительности труда и экономическому росту. «Один из
главных признаков этого рыночного, но социально-обязанного
экономического строя — это интенсификация конкуренции и даже в случае
необходимости принуждение к ней»1. Такое понимание экономики и движущих сил
ее развития ничем в принципе не отличается от концепции Эрхардта, с
именем которого связан быстрый подъем Германии после ее поражения во
Второй мировой войне, подъем, справедливо прозванный экономическим
чудом. Правда, Брандт предупреждает против преувеличения,
абсолютизации роли конкуренции, указывая на ее отрицательные стороны: «мы хотим
основывать наше будущее не на культе конкуренции, а на сотрудничестве!
Мы не ждем ничего хорошего от конкурентной зависти как государственной
философии, а уповаем на солидарность, сделавшую нас сильными»2.
Совершенно ясно, что эта сентенция не что иное, как стрела, направленная в лагерь
Христианско-демократической партии. Социал-демократия не может не
учитывать того факта, что и рабочие, и ремесленники, и крестьяне, короче
говоря, весь ее электорат, не столько выигрывают, сколько страдают от
конкуренции.
«Годесберг, — говорит Брандт, — означал также прощание с
представлением, которое обосновывалось ссылками на Маркса и не в последнюю
очередь на завораживающее в известном смысле упрощение Фридриха
Энгельса, будто самое важное — это социализировать средства производства. С тех
пор опыт показал, что существование свободы для отдельного человека лишь
относительно связано с проблемой формы собственности»3. Годесбергская
программа реабилитирует осужденную марксизмом частную собственность
на средства производства, разъясняя, что она должна быть поощряема в той
мере, в какой она не препятствует созданию справедливого общественного
строя. Эта программа, подчеркивает Брандт, устанавливает границы
обобществления, т.е. утверждает, что общественная собственность
необходима и целесообразна там и тогда, где и когда экономический рост не
может быть обеспечен другими средствами.
В речи, посвященной 20-летию Годесбергской программы, Брандт
настаивает на том, что она по-прежнему остается основой деятельности СДПГ и
тогда, когда партия находится в оппозиции, и тогда, когда она становится
правительственной партией. Однако в другой речи по поводу уже 25-летия
той же программы он заявляет, что при всем сохраняющемся ее значении
необходима новая программа СДПГ. В Годесбергской программе
экологическая проблематика затрагивалась лишь в связи с вопросами здравоохра-
1 Там же. С. 155.
2 Там же. С. 344.
3 Там же. С. 175.
573

Часть 2
нения; теперь же этого недостаточно. Вопрос об экономическом росте,
которому партия в течение ряда десятилетий придавала исключительное
значение, теперь необходимо поставить в прямую и непосредственную связь с
экологической проблематикой. «Проблема "контроля над экономической
властью", о которой мы целое десятилетие говорили лишь вполголоса, по-
прежнему не решена»1. В этой связи Брандт вполне в духе Бернштейна
критикует материалистическую концепцию экономической обусловленности
общественного развития, игнорируя то обстоятельство, что
основоположники марксизма отнюдь не сводили все движущие силы исторического
процесса к экономике, поскольку они считали, что производительные силы, в
особенности научно-технический прогресс, определяют экономику,
экономические отношения. Известное положение Энгельса о том, что
экономика не является единственной силой, определяющей общественное
развитие, также оказывается за пределами внимания социал-демократического
лидера, который с уверенностью, не заслуживающей подражания заявляет:
«Концепция истории, склонная рассматривать экономические процессы в
качестве единственных сил исторических событий, оказалась ошибочной или,
по крайней мере, односторонней. Она привела не столько Маркса, сколько
его эпигонов к гипотезе, что, в сущности, мы имеем дело с естественно
обусловленными процессами»2. Брандт, таким образом, отрицает
объективную обусловленность исторического процесса, признание которой ни
в малейшей мере не ставит под сомнение тот неоспоримый факт, что люди
сами делают свою историю.
Отрицание объективных закономерностей развития общества приводит
Брандта к выводу, что «нельзя говорить о естественной необходимости
победы социализма»3. Здесь он, пожалуй, оказывается позади
социал-демократических «ревизионистов» начала века, которые справедливо утверждали, что
не может быть единственной альтернативы капитализму. Впрочем, в той
же своей речи он практически признает, что развитие современного
капитализма представляет собой его трансформацию в более прогрессивную
социально-экономическую систему, которая, судя на основании фактов, не
есть переход к социализму. «В ряде стран капиталистическое общество в
результате развития пришло к тому, что 100 или 50 лет тому назад никто не
назвал бы капитализмом... Мы сталкиваемся со структурными
изменениями, которые произошли на пути от свободного капитализма к дирижируе-
мой экономике, к плановым экономическим системам»4.
1 Брандт В. Демократический социализм. Статьи и речи. С. 323.
2 Там же. С. 198—199.
3 Там же. С. 199.
4 Там же. С. 200.
574

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
В Годесбергской программе не получила своего полновесного отражения
проблематика равноправия полов; в ней не поставлен вопрос о пределах
«традиционного экономического роста», о вызове, порождаемом современной
техникой, о будущности труда, об отношении между Севером и Югом, о возрастающей
угрозе природным основам человеческой жизни. Все эти вопросы должны
получить надлежащее освещение в новой программе. Ее отправным пунктом
следует считать плюрализм, т.е. признание «мировоззренческой открытости,
которую мы хотим особо подчеркнуть. К тому, что будет подтверждено,
относится признание рынка как по-прежнему наиболее эффективного механизма
регулирования экономики индустриального общества. Нам не нужно
отступать от того, что рынок и планирование, свободные предпринимательские
решения и обобществление (для которого, как известно, тоже нет простой
схемы)— не самоцели, а средства...»1. Изменились и международные условия,
что также должно быть учтено в новой программе. Здоровая экономика и
справедливое благосостояние — таковы основные цели СДПГ, подчеркивает Брандт.
Касаясь международных условий, Брандт заявляет: и в этом отношении СДПГ
должна осознавать свою морально-политическую ответственность. «Прямо-таки
нетерпимым нахожу я такое положение вещей, когда на словах превозносятся
права человека, а в действительности преследуется цель использовать их в
качестве разящих аргументов в политической борьбе внутри собственной
страны или даже на службу глобально-политической конфронтации»2. Это общее
положение, конкретная направленность которого остается неясной,
дополняется критикой расистского режима, господствовавшего в Южно-Африканской
Республике. «Если мы отвернемся от морально-политической проблемы
апартеида, то мы разделим тем самым ответственность за кровавую бойню (Blutbad),
которая может продолжаться еще в течение многих лет»3. В этих заявлениях
Брандта выражена не только солидарность СДПГ и Социалистического
Интернационала с теми прогрессивными общественными силами, которые
боролись против реакционного режима, господствовавшего в ЮАР; в них,
несомненно, находит свое выражение выдающаяся роль, которую играют
социал-демократические партии, по меньшей мере, в Западной Европе.
Брандт также ставит вопрос о нетерпимой противоположности между
богатыми капиталистическими странами и их бывшими колониями. «Ставшая
такой, поистине возмутительной противоположность между сытыми (до
пресыщения) и голодающими частями человечества каждодневно указывает:
элементарные права человека начинаются с права на жизнь»4.
1 Там же. С. 338.
2 Brandt W. Menschenrechte misshandelt und missbraucht. Hamburg, 1987. S. 21.
3 Ibid. S. 33.
4 Ibidem. S. 56.
575

Часть 2
Однако, пожалуй, достаточно излагать, анализировать, комментировать
речи и статьи В. Брандта. Как и всякий политик высокого ранга, он
стремится в своих выступлениях коснуться всех относящихся к партийным делам
вопросов, не упустить ничего такого, что имеет какое-либо значение для
задач, стоящих перед партией. Чаще всего он, конечно, говорит об
основных ценностях, о демократии, в особенности о внутрипартийной
демократии, дающей возможность каждому члену партии свободно высказывать свои
убеждения и претендовать на то, чтобы быть избранным в ее руководство.
Партия, подчеркивает Брандт, постоянно находится в движении, никогда не
удовлетворяясь достигнутым. «В самой сущности социал-демократической
партии находится то, что в ее рядах всегда происходит борьба за
правильный путь. Так было уже во времена Бебеля и Фольмара, а также во времена
Шумахера и Кнорингена. По словам Вильгельма Либкнехта, старого Либк-
нехта, мы являемся партией, находящейся в постоянном духовном
брожении. И именно поэтому партия стала сильной»1.
Разногласия, дискуссии, столкновения различных точек зрения
необходимы для партии, подчеркивает Брандт. Отказ от споров по любым, сколько-
нибудь значимым для политики партии вопросам уничтожил бы субстанцию
партии, заявляет он. «Вопрос, собственно, стоит так: какую политику мы
хотим и какая политика может привлечь большинство. Я думаю:
определенно такая политика, которая соответствует интересам и желаниям широких
кругов»2. Такова идейная позиция лидера парламентской партии, не
только социал-демократической, но и любой другой. И едва ли это ей
можно поставить в вину, хотя очевидно, что эта, в сущности, популистская
установка, постоянно вынуждает партию идти на всяческие компромиссы,
нередко вступающие в конфликт с ее основными программными задачами.
Брандт— выдающийся лидер социал-демократии. Поэтому он
неоднократно избирался председателем СДПГ и президентом Социалистического
Интернационала. Но он, конечно, не теоретик. Опубликованные им книги
состоят в основном из речей на партайтагах и конгрессах
Социалистического Интернационала. Его статьи мало чем отличаются от речей, в которых
высказываются те или иные положения, соответствующие данной
исторической обстановке, задачам партии, интересам и запросам ее электората.
Чтобы разобраться в вопросе о влиянии Бернштейна на развитие социал-
демократии, нужно перейти к рассмотрению работ теоретиков СДПГ и
других социалистических партий.
Начну с рассмотрения итогов состоявшегося в 1978 г. в Германии
конгресса «Историческая деятельность и актуальное значение Эдуарда Берн-
1 Brandt W. ...auf der Zinne der Partei. S. 311.
2 Ibid. S. 313.
576

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
штейна». Материалы конгресса в виде сборника статей вышли в том же году
под редакцией известных социал-демократических теоретиков Г. Хаймана и
Т. Майера. В предисловии к этому сборнику Майер, заместитель
председателя СДПГ по основным ценностям, научный руководитель Академии
политического образования при Фонде им. Фр. Эберта, отмечает, что труды Берн-
штейна были в свое время отвергнуты партией и в течение длительного
времени не привлекали к себе внимания не только ее лидеров, но и
исследователей. Однако в настоящее время положение кардинально изменилось.
Правда, и до сих пор все еще нет целостной библиографии трудов Бернштейна,
нет также и его научной биографии, и большинство из его почти 300
публикаций практически невозможно найти в продаже. Однако осознание
выдающейся исторической роли «главного немецкого ревизиониста» стало почти
повсеместным. И ныне СДПГ в полной мере признает и подчеркивает его
громадное значение в идейном формировании демократического социализма.
Эти идеи Майер развивает в своей статье «Наука и социализм по
Марксу, в концепции Бернштейна и в настоящее время». Касаясь отношения
Бернштейна к Фабианскому обществу, он подчеркивает: «Из этого источника
Бернштейн, прежде всего, мог черпать те элементы своих научных воззрений,
которые он сам назвал позднее "позитивистскими", без того, чтобы перейти
на позиции позитивизма в узком смысле этого слова»1. Майер считает
бесспорной заслугой Бернштейна разграничение между социализмом как
теорией, применяющей научные методы исследования, и социализмом, как
программой, стратегией и тактикой социал-демократической партии. Социализм
как теория может и должен быть независим не только от практически-
политической деятельности партии, но и от теоретического обоснования этой
деятельности. «Социализм как наука имеет другие задачи, чем
социал-демократия как партия борьбы. Партия как представитель определенных
интересов имеет право быть догматической и даже нетерпимой внутри
известных границ»2. Правда, как отмечает Майер, Бернштейн не считает
социалистическую теорию наукой в строгом смысле слова, но он вместе с
тем не отлучает ее от науки, т.е. убежден в том, что
исследователь-социалист обязан применять в своей работе общепринятые в науке методы
исследования и верификации его результатов.
Г. Штейнберг, посвятивший свою статью вопросу о происхождении
«ревизионизма», связывает этот феномен с бурным развитием капитализма в
конце XIX в., полагая, что «ревизионизм» возник независимо от личности
Бернштейна, хотя именно в его трудах получил наиболее целостное и сис-
1 Heimann H., Meyer Th. (Hrsg). Bernstein und Demokratischer Sozialismus. Berlin, 1978.
S. 255.
2 Ibid. S. 263.
19 Ы 1440
577

Часть 2
тематическое выражение. «Несомненно, что ревизионизм во многих
отношениях явился теоретическим отражением происходившего с середины 90-х
годов процветания, непосредственно связанного с концентрацией капитала»1.
Капитализм, который еще в 80-х годах считался многими марксистскими
теоретиками идущим к своему окончательному краху, оказался на подъеме,
причем настолько неожиданном, что поставил в тупик ортодоксальных
марксистов, повторявших вслед за Энгельсом, что до кончины капитализма
остались буквально считанные годы.
Кс. Геус в статье «Исторические и идеологические предпосылки
возникновения бернштейновского ревизионизма» ссылается на предисловие
Энгельса к марксовой «Классовой борьбе во Франции...», в котором фактически
пересматривается одно из основных положений «Комманифеста» об
исторической необходимости (и неизбежности) пролетарской революции для
перехода от капитализма к социализму. Другой идейной предпосылкой берн-
штейнианства является, по мнению автора, основное положение доктрины
Лассаля о решающем значении всеобщего избирательного права для
освободительного движения рабочего класса. Бернштейн действительно
неоднократно ссылался на эту статью Энгельса, которая вполне может трактоваться
как ревизия основоположений раннего марксизма. Что касается высокой
оценки Бернштейном значения всеобщего избирательного права для
освободительного движения пролетариата, то она, вероятно, сложилась
независимо от лассальянства благодаря его пребыванию в Англии.
П. Глотц в статье «Тезисы к вопросу об актуальности Бернштейна»
главным образом комментирует положение Бернштейна о том, что рабочий класс,
так же как и буржуазия, состоит из нескольких социальных слоев, интересы
которых далеко не всегда совпадают друг с другом и порой даже вступают
в противоречивое отношение. Наряду с этим Глотц обосновывает
положение, что демократический социализм «должен основываться на
достижениях буржуазных революций; он не смеет разрушать либеральное наследие»2.
Это положение, которое теперь не встречает каких-либо возражений в среде
1 Heimann H., Meyer Th. (Hrsg). Bernstein und Demokratischer Sozialismus. S. 37. Я
опускаю рассмотрение статьи Г. Хирша, поскольку о его книге, посвященной
отношению Бернштейна к Фабианскому обществу, уже шла речь. Статья Г. Гребинга и М. Крам-
ме, предметом которой является вопрос о возникновении «ревизионизма», также может
быть опущена. Стоит лишь отметить один из главных ее выводов: «Ревизионизм, как
это очевидно, стал возможным на основе опытных данных, которые могли быть
получены лишь вне определившейся на прусский лад Германии: в Англии или также в
южногерманских землях с их собственной либеральной традицией» (S. 59). В этой связи
называются имена Г. Фольмара, Э. Давида, М. Шиппеля как предшественников берн-
штейнианства, которое характеризуется как «теория реформизма» (S. 61).
2 Ibid. S. 90.
578

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
социал-демократов, впервые систематически обосновал Бернштейн,
подчеркивает автор статьи. Однако далеко не все идеи Бернштейна восприняты
современной социал-демократией, которая совершенно отошла от
марксизма. Поэтому Бернштейн выступает в современном социал-демократическом
движении как «отец левых»1.
Статья Хаймана «Значение ревизионистски-реформистских принципов
Бернштейна для демократического социализма» обосновывает тезис: «Духовно-
теоретический плюрализм и децентрализованное, а также демократическое
волеизъявление и различие мнений... наиболее привлекательны и
продуктивны для партии»2. Бернштейн характеризуется в этой связи как теоретик,
систематически обосновавший этот принцип демократического социализма,
которого еще не существовало в его время. Таким образом, он
предвосхищал будущее социал-демократического движения. Однако он считал
переход от капитализма к социализму безусловной необходимостью,
несмотря на свою критику понятия объективной исторической необходимости.
Годесбергская программа отвергает это бернштейновское убеждение, так как
она формулирует необходимость плюрализма воззрений в партии*.
Разумеется, в данном случае речь идет не о какой-то объективной
необходимости, а о том, что сама партия считает необходимым и соответственно
этому организует свою работу.
Статья Г. Шванна «Размышления об актуальности Бернштейна»
подчеркивает, что Маркс справедливо критиковал этическое обоснование
социализма в то время, когда катедер-социалисты настаивали на необходимости
такового. Но он отнюдь не отвергал этические аргументы в пользу
социализма, о чем свидетельствует постоянно обнаруживающееся в его
произведениях возмущение хищнической эксплуатацией трудящихся, с одной
стороны, и писаниями апологетов капитализма — с другой. Стремления Маркса
объективно обосновать необходимость социалистического переустройства
общества особенно понятно в настоящее время в связи с экологическими
1 Ibid. S. 94.
2 Ibid. S. 97.
* В. Брандт, который, как видно из предшествующего изложения, постоянно
обращается к этой программе, отмечает: «Годесбергский плюрализм имеет следствия. Они
делают наш дом не всегда уютнее, но более живым. Он требует терпимости, запрещает
любые претензии на монополию. Но группировки по направлениям не составляют новой
проблемы для нашей партии, нередко они даже обогащают ее. Однако существуют
границы, на которых возникает угроза опасности» {Brandt Willy. ...auf der Zinne der Partei...
Parteitagsreden 1960 bis 1983. S. 219). Брандт, следовательно, предупреждает, что
внутрипартийная демократия, допускающая свободу фракций, вместе с тем ограничивает их
рамками программы и устава партии. Такая позиция нисколько не ущемляет
внутрипартийной демократии.
579

Часть 2
проблемами, кризисом в сфере энергетики, глобализацией. Бернштейн,
подчеркивает Г. Шванн, обосновывал необходимость союза с либералами. Эта
идея воспринята современной социал-демократией, которая не
отгораживается от других демократических партий, несмотря на то, что они не
сторонники социализма.
В статье И. Штрассера «Некоторые замечания об актуальном значении
Э. Бернштейна» говорится о том, что лишь немногие теоретики правильно
поняли значение выступлений Бернштейна, что свидетельствует о дефиците
теории в его время. Своего рода дефицит теории наличествует и в
современной социал-демократии. Наивно думать, что он может быть преодолен
обращением к Бернштейну. Такое обращение к нему, конечно, необходимо,
но совершенно недостаточно. Канонизация бернштейнианства принципиально
недопустима. Нет и не может быть бернштейновского ренессанса. Левые в
партии, признавая заслуги Бернштейна, должны идти дальше.
В статье К. Фойгта обращает на себя внимание его категорическое
утверждение: «Великая заслуга Э. Бернштейна в том, что он обосновал
принципиальную необходимость готовности к постоянной критической
перепроверке, ревизии в марксистской дискуссии»1. Стоит в особенности отметить,
что Фойгт говорит о марксистской дискуссии, т.е. он, очевидно, в отличие
от других собратьев по партии не порывает полностью с марксизмом.
Г. Хайман в соавторстве с другими авторами подчеркивает, что
актуальность Бернштейна состоит в последовательной ориентации на стратегию
реформ. Особенно интересен заключительный пассаж: «В этом смысле мы
должны быть творческими ревизионистами, отвергая любого рода догматический
ревизионизм»2. К сожалению, авторы не поясняют, что они именуют
догматическим ревизионизмом.
Г. Шредер, ставший впоследствии канцлером Германии, посвятил свою
статью отношению Бернштейна к империализму накануне Первой мировой
войны. Он ссылается на статью Бернштейна «Теория катастроф и
колониальная политика», опубликованную в «Die Neue Zeit» в 1898 г. В ней
колониальная политика (в том числе политика правительства Германии)
осуждается как ограбление народов экономически отсталых стран. Шредер
указывает, что брошюра Б. Шоу «Фабианство и империя», разоблачающая
британский колониализм, оказала, по-видимому, немалое влияние на
Бернштейна. Однако отношение последнего к колониализму все же нельзя
считать вполне последовательным. Он, например, готов был одобрить такую
колониальную политику, которая помогает туземцам, способствует
экономическому и культурному развитию колониальных стран.
1 Heimann H., Meyer Th. (Hrsg). Bernstein und Demokratischer Sozialismus. S. 118.
2 Ibid. S. 127.
580

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
С. Миллер в статье «Отношение Бернштейна к Первой мировой войне
и революции 1918—1919 гг.» подчеркивает, что Бернштейн подобно
Жоресу, которого он весьма высоко ценил, не видел какого-либо противоречия
между патриотизмом и интернационализмом. И когда Германия начала
войну, он считал ее оборонительной. После вступления в войну Англии он
пришел к заключению, что поражение Германии неизбежно. С октября
1914 г. Бернштейн уже называл войну, которую вела Германия, не
оборонительной, а превентивной. В марте 1917 г. он голосовал в рейхстаге
против военных кредитов. С этого времени он начал вести агитацию за
прекращение войны, требовал перемирия, осуждал грубость немецкого
командования. В 1917 г. Бернштейн вступил в отколовшуюся от СДПГ
Независимую социал-демократическую партию, активно агитировавшую
за прекращение войны. В период Германской революции он был
заместителем министра финансов, выступал против позиции «Спартака»,
утверждая, что в стране нет условий для социалистической революции. Автор
статьи солидаризируется в этом отношении с Бернштейном и он, конечно,
прав. С. Миллер в особенности подчеркивает отрицательное отношение
Бернштейна к диктатуре большевистской партии, установившейся в России.
«Бернштейн принадлежит к наиболее крайним (schärfsten) критикам
российского большевизма»1.
Ф. Шпеер в статье «Бернштейн, Макс Вебер и отношение науки и
политики в современных дискуссиях» подвергает критике методологию
Бернштейна. Со времени К. Поппера мы знаем, утверждает он, что факты не
могут служить доказательством суждения (теории). Бернштейн этого не знал.
Он верил в доказательность фактов, в индуктивно-гипотетический метод.
Кун, Лакатос, Фейерабенд, Шпиннер пошли еще дальше Поппера в критике
эмпиризма. Шпеер полностью разделяет воззрения «критического
рационализма», в том числе и его заблуждения. Бернштейн, отмечает он,
справедливо критиковал исторический материализм и диалектику, но они не
исчерпывают слабостей марксизма, к которым Шпеер относит марксистскую
политическую экономию, теорию конспирации (неясно, что имеется в виду),
психологизм, холизм. Ясно, что все аргументы этой статьи почерпнуты у
Поппера и его продолжателей.
Л. Нейман в статье «Теория стоимости и социализм по Марксу, Берн-
штейну и в современной дискуссии» утверждает, что Бернштейн, несмотря
на все свои колебания в экономических вопросах, в конечном итоге
склонялся к воззрениям Бем-Баверка и Джевонса, т.е. к теории предельной
полезности. Такова и позиция автора статьи. «Теория предельной полезности
исходит из факта спроса и предложения, утверждает, что субъективные
Ibid. S. 219.
581

Часть 2
оценки стоимости потребителями, в конечном счете, определяют стоимость
и формируют цену»1.
Таково в основных чертах содержание сборника статей,
подытоживающих конгресс, посвященный Бернштейну. В этих статьях содержится мало
нового в сравнении с тем, о чем шла речь в предыдущей главе. Но я считал
необходимым остановиться на них, так как они с несомненной
определенностью выражают солидарность СДПГ с бернштейновским «ревизионизмом».
Более интересными представляются мне коллективные монографии,
посвященные одной определенной проблеме, в обсуждении которой, так или
иначе, затрагивается вопрос о бернштейнианстве. Такова монография
«Либерализм и социализм», авторами которой являются социал-демократы
Германии, Италии, Венгрии, Болгарии, Югославии. Во вводной статье Т. Лог-
гера (видного теоретика СДПГ) подчеркивается, что отношение между
социализмом и либерализмом в настоящее время стало ключевой
проблемой для социал-демократии. Этот вопрос особенно актуален, поскольку
необходимость коллективных и солидарных решений политических и
экономических проблем должна обязательно учитывать развитие индивидуальных
(особенных) потребностей граждан. Государство всеобщего благоденствия
представляет собой ограниченный синтез либерализма и социализма.
Между тем возникают новые формы коллективной деятельности, и наряду с ними
совершается процесс личностной индивидуализации. Научно-технический
прогресс со всеми его достижениями и негативными сторонами, развитие
информатики, экологическая проблематика— все это способствует
дискуссии между социалистами и либералами, а также между социалистами и
коммунистами.
О. Калыиауэр в статье «Свобода, как я ее мыслю» полагает, что в центре
социалистического мировоззрения находится понятие социальной
справедливости, в то время как для либерализма основной ценностью является
свобода индивида. Но нет ли возможности сблизить, даже объединить эти
основные мировоззренческие ценности? Кальшауэр считает, что такая
возможность существует и, более того, она внутренне присуща марксизму. Эта
возможность выявилась в процессе дискуссии об отношении марксизма к
этике. Призыв «Назад к Канту», подхваченный Бернштейном и другими
«ревизионистами», был в значительной мере вызван игнорированием этической
проблематики в марксизме. Социалисты-кантианцы Форлендер, Адлер,
Штаудингер и другие поставили вопрос о необходимости внести
коррективы в материалистическое понимание истории. Критика авторитарного
государственного социализма, этатизма сделала еще более очевидной
необходимость таких коррективов. «Новейшая дискуссия об этике в марксизме, хотя
1 Heimann H., Meyer Th. (Hrsg). Bernstein und Demokratischer Sozialismus. S. 293.
582

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
она возникла не вследствие континентально-европейского "кризиса
марксизма", является, вероятно, составной частью более важного, охватывающего
гораздо большую область этико-политического кризиса: кризиса идей
левых»1. Однако если обратимся, например, к марксову «Капиталу» (в
особенности к первой части третьего тома, к главе 21), то там справедливость
сделок, совершающихся между агентами производства, состоит в том, что
эти сделки «проявляются как добровольные действия участников, как
выражения их общей воли и как обязательства, к выполнению которых каждую
из сторон принуждает государство...». Следовательно, понятие
справедливости и понятие свободы здесь совпадают. Теория социальной справедливости
довольно обстоятельно излагается Марксом в его «Экономическо-философ-
ских рукописях 1844 года». И здесь понятия справедливости и свободы
совпадают. К этому же вопросу Маркс возвращается в подготовительных
рукописях к «Капиталу» в конце 50-х годов. Правда, он связывает
справедливость со способом распределения материальных благ, однако его
понимание демократии предполагает несравненно более обширное пространство
справедливости, которая также оказывается свободой. В своей
характеристике общественного богатства Маркс, отвлекаясь от присущей ему
капиталистической формы, понимает его как развитие человеческих потребностей
и способностей. Марксистский социализм есть борьба против тех
общественных отношений, которые подавляют, угнетают, порабощают человеческую
личность. Речь идет не только о пролетариях, хотя, прежде всего, марксизм
требует упразднения наемного труда, который он характеризует как наемное
рабство. И здесь, следовательно, понятия справедливости и свободы
совпадают. Весьма примечательно, что Ленин и такие ортодоксальные
марксисты, как Каутский, сходились, по меньшей мере, в одном: наемный труд
упразднять не надо. Упразднение такой формы труда представлялось им
недопустимым умалением роли государства, государственной власти,
«диктатуры пролетариата».
Понятие свободы понималось в истории философии и права как
автономия (Кант) или отсутствие принуждения (Гоббс). У Канта позитив-
1 Meyer Th. (Hrsg). Liberalismus und Sozialismus. Mit Beitragen von Angelo Bolaffi,
Otto Dann, Dieter Haselbach, Isrwan Hälvely, Otto Kalischauer, Georgi Karasimeonov, Jiri
Kosta, Thomas Meyer, Svetozar Stojanovich, Mario Telo. Marburg, 1987. S. 15. Далее Каль-
шауэр замечает: «Кто требует свободы для к а ж д о г о, выдвигает тем самым
требование, которое должно иметь значение для всех» (S. 15). Здесь автор, имея в виду
известное положение «Комманифеста» (свобода каждого является условием свободы
всех), указывает на то, что в учении Маркса понятия справедливости и свободы, в
сущности, совпадают. Это свидетельствует о единстве социализма и либерализма в этих
центральных вопросах. Само собой разумеется, что при этом имеется в виду не
отношение между социал-демократическими и либеральными партиями.
583

Часть 2
ное понятие свободы, у Гоббса — негативное. Свобода, по Марксу, есть
самоосуществление индивида, универсальность способностей и
потребностей как результат их разностороннего развития. Понятие царства
свободы у Маркса также совпадает с социалистической справедливостью.
Таким образом, марксизм при более основательном проникновении в его
глубины оказывается гораздо ближе к доктрине либерализма и к этике Канта,
чем это обычно представляют себе марксисты. Бернштейн в противовес
ортодоксальному марксизму во многом приблизился к этому пониманию
отношения между социализмом и либерализмом.
Не менее содержательна и статья Т. Майера «Либерализм и социализм».
Исходное ее положение гласит: Лассаль и Бернштейн, в отличие от Маркса,
непосредственно связывали социализм и либерализм. Конечно,
формы либерализма многообразны, а либеральные партии еще более
отличаются друг от друга, однако всем формам либерализма присущи следующие
основные черты: свобода и равенство, причем последнее есть следствие
свободы. Что касается братства, которое было провозглашено Великой
французской революцией как третье основоположение либеральной идеологии, то оно
постепенно утратило свой первоначальный смысл. Да и о каком братстве
можно говорить в утвердившемся капиталистическом обществе с его
противоположными классами. Кант, считаясь с реальным положением дел,
поставил на место братства новое, весьма емкое слово: самостоятельность.
Чем более индивид освобождался от всякого рода феодальных
повинностей, тем содержательнее становилось понятие свободы. Благодаря этому
получают законодательное оформление четыре основных элемента
либерализма: 1) неприкосновенность частной собственности во всех ее формах;
2) рыночное хозяйство и конкуренция; 3) конституционное государство,
представительные учреждения, разделение властей, гражданская активность;
4) абсолютная защита человеческих и гражданских прав в
институционализированной правовой форме. «Основные концепции социализма в рамках
европейской традиции нового времени можно было различать в том, как они
относятся к либерализму. Некоторые социалистические концепции тяготеют к тому,
чтобы рассматривать весь либерализм как буржуазную идеологию и поэтому
понимать их собственный социалистический проект как антитезу
либерализму. Если взять наиболее яркие примеры среди этих двух различных идейных
течений, то к ним принадлежат Ф. Лассаль и В. Ленин. Другие социалисты
точнее разграничивали различные уровни и элементы либерализма и
соответственно этому понимали свой социалистический проект как специфический
синтез с либерализмом. Первым, кто систематическим образом выступил в
этом духе в рамках немецкоязычной традиции, был Эдуард Бернштейн»1.
1 Meyer Th. (Hrsg). Liberalismus und Sozialismus... S. 38.
584

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Следует учитывать, подчеркивает Майер, что либерализм в ходе своей
истории претерпевает деформацию. Принцип неограниченной
неприкосновенности частной собственности, рыночная экономика, конкуренция, — все это
вступает в конфликт с принципом свободы личности. Какая свобода может быть
у пролетария? Следовательно, либерализм изменяет своим собственным
принципам. Поэтому социализм выступает как противник либерализма. Лассаль
требовал строжайшего единства и дисциплины внутри созданной им партии, а
ее руководителя считал диктатором, но, конечно, демократически избранным.
Все производительные товарищества, утверждал он, должны объединиться в
единое государственное целое. Это, конечно, антилиберальная тенденция.
«Социалистический проект Эдуарда Бернштейна может быть понят как
альтернатива антилиберальному пониманию социализма Лассалем и в еще большей
мере Лениным. Бернштейн притязал на доказательство того, что социализм
может и должен быть "организаторским либерализмом", если либерализм
понимается не как партийно-политическое направление, а как
"всемирно-историческое движение эмансипации, начавшееся в XVIII в."»1. Согласно Бернштейну,
свобода всех членов общества осуществима не посредством либеральной
институционной программы, предполагающей частную собственность на
средства производства и экономическое laisser-faire. Речь у него идет о плановой
экономике, плюралистической демократии и, конечно, демократии внутри партии,
исключающей приказную систему, командные методы руководства. При этом
Бернштейн был одним из первых, кто предупреждал против переоценки
государственного планирования, его возможностей и скрытых в нем недостатков.
Обеспечение индивидуальной свободы является, с точки зрения
Бернштейна, основной проблемой в обществе, покончившем с частной
собственностью. Эта цель не достигается даже путем ликвидации классов и
классовых различий. Она остается постоянной, повседневно решаемой
задачей, целью, которая всегда впереди*.
1 Ibid. S. 47.
* Социалистический синтез Бернштейна, подчеркивает Майер, предполагает
всемерное развитие демократии в государстве, что означает: 1) всесторонне развитая
демократия; 2) плюралистическое волеизъявление благодаря системе многопартийности; 3)
защита прав человека и гражданина (как большинства, так и меньшинства населения
страны); 4) отказ от претензий на абсолютную истину в науке,
критически-методический метод вместо абсолютизирующих научных понятий; 5) отказ от легитимации
социализма в противовес несогласных с ним воззрений, свобода в науке, в обществе, в
социалистической партии; 6) внутрипартийная демократия; 7) неприкосновенность
индивидуального сознания рабочих в их отношении к социалистической политике; 8)
упразднение всех привилегий на решения, которые относятся к частной собственности;
9) организация коллективного принятия решений во всех общественных делах вместо
практики laisser-faire; 10) упразднение всех ограничений участия граждан в процессе
принятия решений, полная демократизация государства и всех социальных сфер.
585

Часть 2
Подытоживая бернштейновскую концепцию всесторонней демократизации
общественных отношений при социализме, Майер обращает внимание
читателя на отношение «ревизиониста» к основной, согласно марксизму,
задаче социалистического переустройства общества, т.е. обобществлению всех
средств производства. «Бернштейн ставит перед собой вопрос: что,
собственно, означает социалистическое обобществление... может ли оно быть не
только изменением формы собственности»1. С его точки зрения, оно
должно, скорее, означать всемерное участие трудящихся в решении вопросов,
встающих в процессе производства, ибо социалистическое переустройство
общества должно, прежде всего, выражать право трудящихся оказывать
влияние на производство, его направление, задачи, отвечающие интересам
каждого гражданина и общества в целом. Общественное хозяйство не
должно быть ни экономикой типа laisser-faire, ни централистским
хозяйственным порядком.
Майер, теоретик современной социал-демократии, полностью
согласен с воззрениями Бернштейна, высказанными столетие тому назад. Он даже
не считает нужным дополнить бернштейновские воззрения, учитывая опыт
второй половины XX в.
В статье Д. Хазельбаха «Либеральный социализм и социал-демократия»
предмет рассмотрения — отношение Бернштейна к учению Е. Дюринга,
который до 1878 г. был представителем либерального социализма. Его
продолжателем стал не только Ф. Оппенгейм, воззрения которого с натяжкой
можно назвать социалистическими; Бернштейн также находился под
влиянием Дюринга. И не только он, но и такие лидеры СДПГ, как Бебель и
Либкнехт. Лишь после опубликования энгельсовского «Анти-Дюринга»
социал-демократы более или менее решительно отмежевались от этого
выступавшего в роли пророка буржуазного социалиста.
Социалистические воззрения Дюринга ориентируются на учение А.
Смита, его концепции гармонизации общества благодаря «невидимой руке»
рынка. Согласно этому, так сказать, рыночному социализму, нищета и
эксплуатация трудящихся обусловлены не рыночной экономикой, а вмешательством
внешних сил и мотивов. Главным среди этих сил и мотивов является,
согласно Дюрингу, насилие; всемирная история и есть, в сущности,
история вмешательства насилия в сам по себе гармоничный рыночный процесс.
Особенно наглядно проявляется насилие в крупном помещичьем
землевладении. Оно было первоначальным насилием, за которым последовали все
другие его исторические формы и, в конечном счете, капитализм. «Каждая
историческая ситуация, каждая силовая констелляция, всякое развитие и
любое событие представляется либеральному социализму тем или иным
1 Meyer Th. (Hrsg). Liberalismus und Sozialismus... S. 51.
586

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
вариантом постоянного взаимоотношения между рынком и насилием»1.
Задача социалистического движения, с этой точки зрения, сводится к
освобождению рынка от насилия. Будущее, именуемое социалистическим
общественным строем, представляется Дюрингу в виде больших кооперативных
хозяйств, обеспечивающих трудящихся полным продуктом их труда.
Бернштейн, пока он не освободился от влияния Дюринга, «занимал в вопросе об
отношении свободы и равенства не столько марксистскую, сколько
радикально-либеральную позицию»2. В период Веймарской республики Оппен-
гейму было поручено организовать сельскохозяйственный кооператив на
выделенной для этой цели земле. Однако созданный им земледельческий
кооператив вскоре обанкротился. Тем не менее Оппенгейм оказал некоторое
влияние на позицию СДПГ в аграрном вопросе.
О. Данн в статье «Либерализм и социализм в Германии,
рассматриваемые как формы организации» утверждает, что либерализм и социализм
представляют собой не только идеологии, но и особенные организационные
структуры. Либерализм возник раньше социализма и в своих радикальных формах
предвосхищал последний. И лидеры социалистического движения вышли из
либерального лагеря. Еще до революции 1848 г. в Германии существовали
разного рода общества, клубы, союзы, в которых обсуждались и нередко
также проповедовались как либеральные, так и социалистические идеи.
Организационно и либеральное и социалистическое движение оформляются в
период революции 1848 г. Однако лишь в 1860 г. возникает в Германии
либеральная «прогрессистекая партия». Она претендует, и не без успеха, на
привлечение на свою сторону рабочих союзов. И лишь благодаря Лассалю
эти союзы отмежевываются от «прогрессистской партии». Так возникает
лассальянский «Всеобщий рабочий союз» (1863), а в 1869 г.— СДПГ.
Ф. Науман выступает в качестве лидера радикальных либералов.
Благодаря деятельности Наумана и его сторонников либерализм в Германии
после 1918 г. «окончательно осознал необходимость создания самостоятельной
политической партии с фиксированным членством (Mitgliederpartei)»3. Но
после Второй мировой войны либеральная партия уступает по своей
численности и влиянию как социал-демократической, так и христианско-демок-
ратической партии. Причина этого, по-видимому, заключается в том, что она
оказывается неспособной выдвинуть такие требования и лозунги, которых не
было бы в программе этих обеих, основных партий современной Германии.
В небольшой статье Иштвана Гюльвели «Социализм, марксизм и
либерализм» утверждается, что отношение «между либерализмом и социализмом
1 Ibid. S. 56.
2 Ibid. S. 57.
3 Ibid. S. 69.
587

Часть 2
едва ли может обсуждаться без учета противостояния марксизма и
либерализма». Поэтому, полагает автор, прежде всего, должно поставить вопрос:
«Где кончается либерализм и начинается марксизм?»1. Казалось бы, что этот
вопрос достаточно ясно изложен в трудах основоположников марксизма,
которые обосновывают историческую необходимость упразднения частной
собственности на средства производства, т.е. решительно отвергают
основоположение либерализма. Но Гюльвели полагает, что в конце XIX в. этот
вопрос вновь выдвигается на первый план в связи с возникновением и
распространением «ревизионизма». Он пишет: «Во время Бернштейна рево-
люционаризм и реформизм представлялись большинству марксистов
совершенно разными вещами»2. Теперь отношение марксистов к реформизму
существенно изменилось. А для социал-демократов революционизм
является пережитком прошлого, в то время как реформирование в рамках
капиталистического общества превратилось в первостепенную задачу. И причина
этого вовсе не в изменении социалистических убеждений. «На мой взгляд,
практика играла и продолжает играть основную роль в изменении
отношений между либерализмом и социализмом»3. Но в таком случае нельзя
избавиться от опасения, что стирание существенных различий между
социализмом и либерализмом представляет собой серьезнейшую угрозу самому
существованию социал-демократии, которая возникла и развивалась как
социально-политическая антитеза либерализму. Но об этом ниже.
Болгарин Георгий Карасимеонов в статье
«Либерализм-марксизм-реформизм» исходит из констатации того, что либерализм и реформизм
существенно изменяются в ходе истории, обретая новое содержание. Классический
либерализм провозглашал такие важные принципы общественных
отношений, как неотчуждаемость народного суверенитета, разделение властей,
естественные права человека, демократия. В XX в. возник социальный
либерализм, обогативший либеральную программу новыми положениями. Он
отверг идею неограниченной либерализации рыночной экономики и
обосновывал необходимость государственного контроля экономических отношений
и даже вмешательства государства в эти отношения для осуществления
определенных социальных реформ. Так, Науман доказывал необходимость
«хозяйственной демократии» и «фабричного парламентаризма», имея в виду
некоторые, не вполне ясные ему самому формы участия наемных рабочих
в руководстве частными, капиталистическими предприятиями, а также их
участие в распределении прибыли. Иными словами, он доказывал, что
частное капиталистическое предприятие должно быть вместе с тем обще-
1 Meyer Th. (Hrsg). Liberalismus und Sozialismus... S. 71.
2 Ibid. S. 72.
3 Ibid. S. 73.
588

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ственным предприятием. «Социал-либералы, — утверждает Карасимео-
нов,— подчеркивали необходимость определенной "интеграции" рабочего
класса в буржуазной политической системе и требовали соответственно этому
такой политики реформ, которая позволяла бы организациям рабочих и
особенно профсоюзам занять определенное место в системе отношений
производства и обладать правом обсуждения форм взаимоотношений труда и
капитала»1.
В статье чешского социал-демократа Иржи Коста «Либеральные
элементы и социалистические традиции в экономических дискуссиях
реформистского коммунизма в Восточной Европе» справедливо отмечается, что
осознание недостаточной эффективности государственного централизованного
планирования в странах «реального социализма» имело место задолго до
краха этого общественного строя в европейских странах. Об этом
свидетельствуют не только дискуссии, но и попытки, правда,
непоследовательные, экономических реформ. В Югославии, уже в начале 50-х годов
отказались от централизованного планового хозяйства советского типа в пользу
социалистического рыночного хозяйства и рабочего самоуправления на
производстве. В СССР во второй половине 50-х годов развернулись дискуссии
о законе стоимости, о способах его применения при социализме. В Польше
в те же годы началась инициированная О. Ланге дискуссия о рыночной
экономике и, в частности, об отношении товар—деньги. В Праге горячо
обсуждалась концепция демократического сочетания планирования и
рыночной экономики. В Венгрии в 60-х годах развернулись экономические
реформы с целью стимулировать развитие рыночной экономики.
Сопоставление ГДР и Западной Германии, Чехословакии и Австрии
приводило к неутешительным выводам относительно официально
провозглашаемых преимуществ социалистической экономики над капиталистической.
Конечно, несовместимость развитой рыночной экономики и социализма
1 Ibid. S. 79. Хотя Карасимеонов рассуждает вполне в духе «ревизионизма» Берн-
штейна, он критически относится к последнему. «Бернштейн эклектически (курсив
мой — Т. О.) объединил некоторые марксистские тезисы с либерализмом и тем самым
заложил теоретические основы реформизма в рабочем движении. Лишив марксистскую
теорию революционности, он проложил дорогу интеграции рабочего движения с
буржуазной системой» (S. 80). В чем же заключается эклектизм Бернштейна, т.е. его
непоследовательность или недостаточная принципиальность? Из этой статьи, по-видимому,
следует, что этот эклектизм состоит в попытке сочетать социал-реформы с марксизмом,
в стремлении сохранить некоторые положения марксизма, в отказе вовсе отречься от
него. Карасимеонов как социал-демократ конца XX в. уже простился с марксизмом, а
возможно, и никогда не был его приверженцем. Но здесь снова встает вопрос: что же
отличает социал-демократию от социал-либерализма? Не утрачивает ли
социал-демократия свои собственные черты, свою самостоятельность?
589

Часть 2
осознавалась далеко не всеми экономистами; многие из них вообще были
противниками всемерного развития такой экономики. Но вопрос об
экономической рациональности, эффективности социалистического производства
неизбежно поднимался в дискуссиях, в научных работах. Однако все
реформаторские попытки, частью вследствие своей непоследовательности, частью
из-за сопротивления партократии, не приводили к заметным достижениям.
Все это впечатляюще свидетельствовало о кризисе социализма как
экономической и политической системы. Но признать этот факт не могли, не
хотели не только партийные и государственные «верхи», но и так
называемые простые люди.
В этой статье нет речи о воззрениях Бернштейна, но автор, несомненно,
разделяет его воззрения на значение рыночной экономики для социализма.
Последняя статья, на которой я хочу остановиться, — «Марксистская
критика идеологии» — принадлежит югославскому философу С. Стояновичу.
В ней также нет речи о Бернштейне, но рассуждения Стояновича о
демократии — центральном вопросе для Бернштейна — вполне согласуются с
идеями бернштейновского «ревизионизма».
«Марксова критика капиталистической идеологии основывается, —
пишет Стоянович, — на противоположностях "форма и содержание",
"явление и сущность" и, наконец, "видимость" и "действительность". Маркс
воспринял эти парные категории у Гегеля и воспользовался ими для своей
цели»1. Отправным пунктом в его анализе капиталистических
производственных отношений является констатация факта: пролетарий формально
свободен, но он не может не продавать своей рабочей силы капиталисту,
следовательно, у него нет выбора, а значит, и нет действительной
свободы. И демократия в буржуазном обществе отражает это основное
производственное отношение. Но в таком случае, нужно признать, что это не
настоящая, а мнимая демократия. «Между тем, — справедливо замечает
Стоянович, — демократия уже достаточно давно стала важнейшей опорой
идеологической легитимации капитализма... Чем более демократичным
становится капитализм, тем менее прозрачным, очевидным становится
классовое господство...»2. Равные права всех граждан— не только форма
или явление, которое может оказаться всего лишь видимостью. Рабочие
успешно пользуются своими гражданскими правами, их
профессиональные союзы представляют собой мощные организации, с которыми не смеют
не считаться не только предприниматели-капиталисты, но и государство,
правительство. «Большая слабость марксова инструментария состоит в
недооценке потенциальной способности капитализма к реформе и дсмок-
1 Meyer Th. (Hrsg). Liberalismus und Sozialismus... S. 91.
2 Ibid. S. 93.
590

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ратизации»1. Марксовой оценке демократии как политического господства
буржуазии в капиталистическом обществе противопоставляется абстрактное,
противоречащее ее реальному историческому содержанию представление о
всенародном волеизъявлении.
От рассмотрения коллективных работ, представляющих по сути
сборники статей, перехожу к рассмотрению индивидуальных монографий
теоретиков социал-демократии. Монография Т. Майера «Конструктивный социализм
Бернштейна» представляет, на мой взгляд, особый интерес не только
потому, что в ней обосновывается актуальность идейного наследия Бернштейна,
но и потому, что ее автор развивает бернштейновский «ревизионизм».
В начале этой работы автор цитирует Карла Шмидта, бывшего в
течение многих лет вице-председателем бундестага, который, выступая в 1964 г.
в связи со столетием Первого Интернационала, громогласно заявил:
«Бернштейн победил по всей линии». Солидаризируясь со Шмидтом, Майер
заявляет: «Основная структура бернштейновской концепции социализма
сегодня сознательно или бессознательно стала основой программ большинства
западноевропейской социал-демократии»2. Майер кратко характеризует
статью Хёхберга, Шрамма и Бернштейна, опубликованную в 1879 г. и
вызвавшую бурную реакцию основоположников марксизма, осудивших ее в
своем «Циркулярном письме», о котором шла речь в предыдущей главе, как
отступничество от революционного социализма. Майер, разумеется, не
согласен с этой оценкой статьи, он видит в ней первые ростки
«ревизионизма», появившегося на исторической арене почти двадцать лет спустя.
«На деле статья выражает некоторые темы, которые позднее сыграли роль
в дебатах о ревизионизме, в частности, критику "революционного мечта-
тельства", распространенного в партии, сосредоточение внимания на
государстве будущего за счет выполнения ближайших задач и критику
переоценки стремления пролетариев проводить социал-демократическую
1 Ibid. S. 95—96. Марксова оценка демократии как явления, которое противоречит
сущности, вступает в конфликт с его же собственными (и притом неоднократными)
заявлениями о реальной возможности мирных социалистических преобразований в
демократически развитых капиталистических странах. Эти заявления Маркса, которые после
его кончины развивал Энгельс, демонстративно игнорировались Лениным,
большевистской партией. «Большевистские идеологи, — саркастически замечает Стоянович, —
никогда не задавались вопросом, когда и при каких условиях претензия их партии
выражать интересы рабочего класса может быть практически верифицирована. Никогда
не дозволяли они самому рабочему классу в какой бы то ни было период самому
выразить свои собственные интересы» (S. 99). В этом замечании немало правильного,
но нельзя, конечно, отрицать того факта, что КПСС выражала (хотя, конечно, плохо
выражала) интересы этого, а не какого-либо другого класса.
2 Meyer Th. Bernsteins Konstruktiver Sozialismus. Berlin, 1977. S. 4.
591

Часть 2
политику»1. Таким образом, история бернштейновского «ревизионизма»
начинается, с точки зрения Майера, задолго до появления его статей в «Die
Neue Zeit», т.е. еще при жизни Маркса.
Майер анализирует ряд статей Бернштейна, опубликованных до 1895 г.,
т.е. до кончины Энгельса, и показывает, что в них переплетались, с одной
стороны, ортодоксально-марксистские положения, а с другой —
«ревизионистские» тенденции. При этом Майер делает вывод, что эти
«ревизионистские» тенденции были связаны с получившим широкую известность
предисловием Энгельса к работе Маркса «Классовая борьба во Франции...», в
которой Энгельс фактически пересматривает свои и Маркса воззрения на
пути завоевания рабочим классом государственной власти.
Майер ссылается также на послесловие Бернштейна к книге Эритье
«История французской революции». В нем Бернштейн, по существу,
предвосхищает выводы, сделанные им в брошюре «Как погибла одна революция».
Майер цитирует при этом признание Бернштейна, что его «ревизионистские»
воззрения стали в значительной мере результатом «изучения Февральской
революции 1848 г.»2.
Другим, не менее существенным источником бернштейновского
«ревизионизма» является, как указывает Майер, противоречие между программой
СДПГ, ориентирующейся на пролетарскую революцию, и
практически-политической работой партии, которая вполне одобрялась Бернштейном, так
как она носила, по существу, реформистский характер. «Бернштейн сам
подчеркивал, сколь важным в его отходе от партийного марксизма было
опытное постижение противоречия между прогнозами относительно
капиталистического развития, сформулированными в программе партии, и
практическим характером этого развития, как его можно было наблюдать в 90-е годы.
Он сам также указывал на связь между экономическим подъемом 90-х
годов и его новой стратегической ориентацией»3.
В статье «Социалистическая экономическая теория в Англии»,
опубликованной в январе 1896 г. в «Die Neue Zeit», Бернштейн порывает со своими
прежними экономическими воззрениями (изложенными, в частности, в его
статье о третьем томе «Капитала») и приходит к заключению, что «трудовая
теория стоимости — разновидность партийной догмы». Эта теория,
утверждалось в статье, основывается на абстракции, поскольку она отвлекается
от спроса и предложения, хотя и рассуждает о меновой стоимости. Он
солидаризируется с фабианцем Уолессом, который придерживается теории
Джевонса. Стоимость, согласно Бернштейну, есть единство потребительной
1 Meyer Th. Bernsteins Konstruktiver Sozialismus. S. 13.
2 Ibid. S. 9.
3 Ibid. S. 203.
592

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
стоимости с количеством рабочего времени, потребного в среднем на
создание данного товара. Следовательно, теория стоимости Маркса должна быть,
по меньшей мере, дополнена концепциями Джевонса и Бем-Баверка1.
В чем же состоит «конструктивный социализм» Бернштейна, который
Майер противопоставляет марксистскому социализму? Майер отвечает на
этот вопрос, указывая, что «ревизионизм» Бернштейна «можно было бы
попытаться определить как социалистическую стратегию, которая
сформировалась в условиях уже осуществленной политической демократии»2. Речь,
следовательно, идет о мирных социалистических преобразованиях, успеху
которых способствует высокий уровень демократизации буржуазного
общества. С таким представлением о возможности эволюционного
перехода от капитализма к социализму, безусловно, согласились бы и
основоположники марксизма, которые указывали в этой связи на Англию, Францию
и США. Следовательно, «ревизионизм» Бернштейна отнюдь не во всех
отношениях является ревизией марксистской теории. Недаром же он до конца
своей жизни утверждал, что, несмотря на свою критику марксизма, он в
принципе остается его приверженцем.
Выше неоднократно отмечалось значение Годесбергской программы СДПГ.
Одним из ее основных авторов был Вилли Айхлер, избранный
председателем комиссии по ее разработке. В. Брандт в своем выступлении на
похоронах Айхлера в 1971г. говорил: «В центре его размышлений— ценности:
свобода, справедливость, солидарность, важные и для будущего»3.
Свои мировоззренческие убеждения Айхлер определял как этический
реализм. При этом, конечно, имелись в виду этические корни соци-
1 Ibid. S. 88. В то время как Бернштейн разделывался с марксовой теорией
стоимости, австрийский социал-демократ Р. Гильфердинг выступил с критикой Бем-Баверка,
утверждавшего, что Маркс «будто бы избегает обратить внимание на то, что понятие
"товара" уже, чем понятие блага, пригодного для обмена; наоборот, он постоянно
стремится затушевать это различие» {Гильфердинг Г. Бем-Баверк как критик Маркса. М., 1923.
С. 8). Возражая Бем-Баверку, Гильфердинг утверждал: «Всякая теория ценности,
которая исходит из потребительной ценности, а следовательно, из естественных свойств
вещи... впадает, таким образом, в ошибку, которая заключается в желании вывести
объективное общественное мерило из этого субъективного, индивидуального отношения,
которое может служить исходным пунктом лишь для субъективных оценок» (С. 16). Маркс
же, указывал Гильфердинг, исходит из «труда в его значении элемента,
конституирующего человеческое общество и своим развитием определяющего в последней
инстанции общественное развитие... Поэтому основное понятие политической
экономии то же, что и основное понятие исторического материализма»
(С. 16).
2 Meyer Th. Bernsteins Konstruktiver Sozislismus. S. 188.
3 См.: Айхлер Вилли. Этический реализм и социальная демократия // Избр. тр. М.,
1996. С. 242.
593

Часть 2
ализма. Да и сам реализм в противоположность материализму понимался как
находящийся в союзе с идеализмом. Для Айхлера, который не занимался
специально философией, идеализм представлялся не столько онтологической
или гносеологической теорией, сколько высокой оценкой духовных факторов
в развитии человечества и, в особенности, в социалистическом движении.
Б. Орлов, посвятивший ряд основательных исследований
социал-демократии, в предисловии к изданным на русском языке «Избранным трудам»
Айхлера указывает, что в отличие от Бернштейна Айхлер «и саму цель
социализма поставил под сомнение — в том смысле, что объявил ее никогда
не прекращающейся задачей»1. Нетрудно понять, что это отличие
представляет собой на деле дальнейшее развитие ставшего знаменитым тезиса
Бернштейна: движение — все, цель — ничто.
Научно познаваемой цели истории не существует, утверждает Айхлер. Но
это, конечно, не означает, что социал-демократическая партия не ставит
перед собой определенные, разумеется, не рассчитанные на весьма
отдаленное будущее цели. «Наша цель, — утверждает Айхлер, — естественно
"обобществленный" человек, который видит свою задачу в том, чтобы это
общество сделать общностью, гарантирующей свободу и справедливость, и
формировать тем самым свою личность»2.
Путь к пониманию социализма как прежде всего нравственной и лишь затем
социально-экономической задачи был, как подчеркивает Айхлер, длительным
и трудным. Необходимо было переосмыслить (именно переосмыслить, а не
отвергнуть) материалистическое понимание истории, вскрыть внутренне
присущее ему отнюдь не материалистическое, а нравственное и в этом смысле
идеалистически-реалистическое содержание. «В историческом
материализме, — пишет Айхлер, — привлекает не его научное значение. В научном
смысле он представляет собой утопию. Но то, чем руководствовались его
создатели, то, что в социалистическом движении было и остается живым, —
это его нерушимая вера в нравственную необходимость освобождения
человечества, неразрушимая вера в победу добра, в общность людей»3.
Разумеется, эта интерпретация исторического материализма противоречит его
действительному содержанию. Эта теория не обосновывает веры, тем более
«нравственной необходимости освобождения человечества». Да и веры в
«победу добра» она также не обосновывает. Основоположники марксизма
считали исторический материализм теоретической основой «научного
социализма» наряду с марксистской теорией прибавочной стоимости. Однако с этим
едва ли можно согласиться, так как материалистическое понимание истории не
1 Айхлер Вилли. Этический реализм и социальная демократия. С. 5.
2 Там же. С. 90.
3 Там же. С. 61—62.
594

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
является теорией освободительного движения пролетариата. Но в приведенном
высказывании Айхлера существенно не столько его понимание (вернее,
непонимание) исторического материализма, сколько признание его идейной
ценности. То же следует сказать об отношении Айхлера к марксизму в целом.
«Маркс и Энгельс, основатели учения, которое внесло неизмеримо много в
дело освобождения рабочих... Маркс и Энгельс, их ученики призывали
рабочих организовываться и вести борьбу против эксплуатации. Успехи,
достигнутые в результате этой борьбы, огромны, если мы сравним положение
рабочих с тем, что было 100 лет назад»1. И в этом положении Айхлера полностью
отсутствуют признание и оценка содержания марксизма как теории —
философской, экономической, исторической. Маркс и Энгельс высоко
оцениваются как вдохновители рабочего движения, борцы, пожалуй, даже как
революционеры. Такова, собственно говоря, не только позиция Айхлера, но
и весь дух Годесбергской программы. Ее основное содержание уже
предвосхитил К. Шумахер, провозгласивший отказ от мировоззренческой
ориентации партии для того, чтобы открыть в нее доступ людям самых
различных философских (и не только философских) убеждений. И следуя завету
этого лидера партии, скончавшегося в 1952 г., Айхлер утверждает:
«Потребовался долгий и ужасный опыт, чтобы, по меньшей мере, частично
освободиться от представления о существовании познаваемых или даже
поддающихся научной формулировке "законов развития", которые определяют
исторический процесс подобно законам природы»2.
В книге Айхлера воззрения Бернштейна не составляют предмет
рассмотрения. Судя по ее содержанию, бернштейнианство представляется Айхлеру
устаревшей, исторически изжитой теорией. На деле же Айхлер и другие
социал-демократические лидеры являются и критиками и продолжателями
учения Бернштейна. Их отношение к этому главному «ревизионисту» конца
XIX— начала XX в. во многом аналогично отношению Бернштейна к
основоположникам марксизма.
Айхлер кратко характеризует основное содержание Годесбергской
программы: «Новым в программе является то, что в ней совершенно четко
сформулирована цель — через определение фундаментальных основных
ценностей социалистического движения, — и, как подобает, цель поставлена в
начале программы»3. Речь идет не о конечной цели социалистического дви-
1 Там же. С. 203.
2 Там же. С. 31.
3 Там же. С. 98. Проясняя в другом месте своей книги содержание Годесбергской
программы, Айхлер пишет: «Демократический социализм, как записано в программе,
не провозглашает "никаких конечных истин". Он делает это из уважения к решениям
людей в вопросах веры, содержание которых не должны определять (или соучаствовать
в принятии таких решений) ни политические партии, ни государство» (С. 104).
595

Часть 2
жения, а об его задачах в настоящее время и в ближайшем, обозримом
будущем. Такая постановка вопроса о цели (вернее, о целях) носит
конкретный, деловой, вполне оправданный характер.
Годесбергская программа представляет собой, можно сказать, важнейший
документ в истории социал-демократического движения второй половины
XX в., так как она фактически стала, если не формально, то по существу,
и программой Социалистического Интернационала, основанного в 1951 г.
В его Декларации, принятой на первом конгрессе, мы читаем:
«Демократический социализм выступает против капитализма... также и потому, что
последний нарушает моральные нормы общества. Он против любой
тоталитарной системы, так как такая система унижает достоинство человека.
Демократический социализм борется за освобождение человека от всякого
страха и опасений, которые связаны со всеми формами политической и
экономической необеспеченности. Это освобождение открывает путь для
проявления духовных способностей людей и превращения их в личности,
сознающие свою ответственность и заинтересованные в культурном развитии»1.
Показательно, что в приводимом фрагменте Декларации говорится о
борьбе «за освобождение человека», а вовсе не за освобождение пролетариата и
всех угнетенных и эксплуатируемых. Социал-демократия выступает в этой
Декларации как представитель всего человечества, а ее Декларация —
как гуманистический манифест, провозглашающий задачи, в решении
которых заинтересованы все люди. И дело тут вовсе не в какой-то
популистской фразеологии, рассчитанной на привлечение избирателей из всех слоев
общества. Суть дела в трансформации социал-демократического
движения, которое на новом этапе своего исторического развития
противопоставляет общечеловеческую задачу каким бы то ни было интересам классов.
Это новое понимание демократии, в немалой степени предвосхитившееся
Бернштейном, вступает в противоречие с процессом глобализации. Об этом
В. Брандт говорил уже в середине 70-х годов прошлого века. «Но как вообще
обстоит дело с будущим демократии? Как может она сохраняться (behaupten
sich) в наше время, когда повсеместно экономические и социальные
проблемы небывалого масштаба потрясают внутреннее устройство государств, в то
время как экономическое и всемирно-политическое развитие таят в себе
опасность разрушительных последствий»2. И развивая эту мысль, Брандт
продолжает: «Как может выжить демократия, если некоторые страны шатает от
избытка, переходящего в рецессию и депрессию... Демократия есть единство
пути и цели. Она не может оставаться на ограниченном государственном
пространстве, но должна охватывать все имеющие значение области хозяй-
1 Айхлер Вилли. Этический реализм и социальная демократия. С. 40.
2 Brandt W. Begegnungen und Einsichten. Die Jahare 1960—1975. Hamburg, 1976. S. 645.
596

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ственной и общественной жизни. Демократия есть нечто большее, чем
собрание правил для игры. Она как общий государственный и жизненный
порядок есть и должна быть, пользуясь словами программы СДПГ,
«выражением уважения к достоинству человека и его ответственности перед
самим собой... Необходимы значительные усилия, чтобы настолько укрепить
демократию, дабы она могла противостоять новым вызовам»1.
Теперь очень уместно перейти к разбору монографии Т. Майера
«Трансформация социал-демократии». Важной особенностью этого исследования
является анализ кризиса социал-демократической партии, в котором она
оказалась в последней трети прошлого века. Кризис, который Майер
относит к 70-м годам, представлял собой не столько идеологический феномен,
сколько очевидное для всех падение социальной роли СДПГ и других
европейских социал-демократических партий. «Кризис проявился одновременно
на нескольких уровнях: сокращение числа избирателей; утрата
социал-демократическими партиями правительственной власти; длительный период
пребывания в идейно-политической обороне из-за засилья неолиберализма в
науке и общественном дискурсе; сокращение численности партий;
напряженные внутрипартийные отношения; сомнение в собственной идентичности и
осознание того, что классические рецепты экономической и социальной
политики оказались недостаточными для достижения социал-демократических
целей в изменившемся мире»2. Если до этого XX в. почти повсеместно
считали «столетием социал-демократии», то к концу этого отрезка истории
социал-демократические партии Германии и ряда других
западноевропейских стран не только перестали быть правящими партиями, но и вступили
в полосу сомнений относительно «собственной идентичности».
Партии оказались недостаточно подготовленными для того, чтобы
перестроиться перед лицом новых явлений общественной жизни, таких как
разрушение экосферы, создание новых технологий, таящих в себе угрозу
человеческому существованию (атомная энергетика), глобализация, нарастание
потока беженцев. К этому следует добавить и то обстоятельство, что
социал-демократическая политика настолько сблизилась с политикой либералов,
что во весь рост встал вопрос: не утеряла ли партия свое лицо?
Существуют ли основания для ее дальнейшего существования?*. Но и это было не
1 Ibid. S. 646.
2 Майер Т. Трансформация социал-демократии. Партия на пути в XXI век. М., 2000.
С. 15.
* Майер утверждает: «...генеративная идея социал-демократии всегда подразумевала
завершение и продолжение либерального движения Нового времени за свободу;
социал-демократия серьезно относится к требованиям этого движения, сохраняет его
подлинные достижения в области культуры и социального устройства, но стремится
преодолеть в либеральных представлениях об экономике и обществе все то, что противоречит
597

Часть 2
все. Социал-демократическим партиям изначально присуще было
противоречие между программными декларациями и практически-политической
работой. Обещания, согласно которым осуществление
социал-демократической программы обеспечит не только достижение свободы и справедливости,
но и преодоление основных противоречий капиталистического строя,
естественно, оставались невыполненными, что неизбежно порождало и
углубляло разочарование немалой части электората в социал-демократической
политике. «Большой разрыв между программой и практикой, — констатирует
Майер, — состоял как раз в том, что программа, включавшая в себя
требования обобществления средств производства и замены рынков
планированием, имела в виду совершенно иной тип коренного изменения общества в
качестве предпосылки для достижения собственных целей, чем тот,
который с помощью реформ в области трудового права и социальной политики
мог быть реализован в повседневной социал-демократической практике»1.
В свое время Бернштейн подверг сомнению программное марксистское
требование уничтожения всей частной собственности на средства
производства и их полного, не допускающего ограничений обобществления. Он
указал на то, что государственная собственность на средства производства
сделает производство менее эффективным, чем оно было при капитализме.
Его понимание демократии исключало запрещение кому-либо из членов
социалистического общества быть частным собственником средств
производства.
В 1918 г. Каутский в полемике с коммунистами пришел, разумеется,
умалчивая об этом, к этим же, бернштейновским заключениям. Теперь он
настаивал на том, что социал-демократии нужно пересмотреть свои
представления об обобществлении и социальном контроле, так как уже ясно, что эти
средства не могут способствовать делу создания общества свободных и
равных людей. Однако марксистская традиция все еще подчеркивалась
левым крылом социал-демократических партий. Лишь постепенно
социал-демократические партии стали воспринимать себя как прагматические партии
равной свободе для всех» (С. 23). С этой целью социал-демократы, находясь у власти,
практиковали повышение прогрессивного налога, чтобы таким образом осуществлять
на деле свои социальные программы. Однако эта практика сплошь и рядом приводила
к сокращению производства, экспорту капитала в другие страны, представляющие
более выгодные условия капиталистическому предпринимательству. Нетрудно понять, что
последствием политики высокого прогрессивного налога становился рост безработицы,
нередко также уменьшение валового национального дохода, вследствие чего,
естественно, сокращались ресурсы, необходимые для осуществления социальных программ. В
результате такой борьбы с капитализмом победа на очередных выборах в парламент
доставалась противникам социал-демократов.
1 Майер Т. Трансформация социал-демократии. Партия на пути в XXI век. С. 33.
598

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
реформ, все более отказываясь от чрезмерных, по существу невыполнимых
обещаний. И если до 50-х годов социал-демократические партии
провозглашали необходимость полной социализации средств производства и
государственного планирования, то в последующие годы возник
социал-демократический проект смешанной, т.е. многоукладной экономики, которая не
ущемляет частной собственности на средства производства, ограничивая ее
лишь социальной ориентацией и государственным регулированием
рыночных отношений.
Отрешившись от марксистской традиции, социал-демократы стали
проповедниками мировоззренческого плюрализма. Экологические катастрофы
побудили к пересмотру социал-демократических представлений об
экономическом росте и научно-техническом прогрессе. Новая концепция
предусматривала качественный, а не просто количественный экономический
рост. Это предполагало программное требование «экологически и
социально ответственной экономики»1.
Хуже, однако, обстояло дело с вопросом о прогрессивном налоге.
Социал-демократы не могли, конечно, отказаться от своей главной задачи —
улучшения жизненных условий трудящихся масс посредством системы
социальных программ, единственно возможным финансовым обеспечением
которых мог быть, по их убеждению, лишь достаточно высокий
прогрессивный налог. Вопрос об этом налоге не был для социал-демократии лишь
финансовой проблемой. Речь шла об осуществлении
социалистических реформ, что было возможно лишь, если капиталистическое
производство продолжает развиваться при условии, что распределение изменяет свой
чисто капиталистический характер и становится в значительной мере
социалистическим, т.е. служит на благо широким трудящимся массам.
Прогрессивный налог рассматривался, таким образом, как основное
социалистическое требование в сфере экономики. И поскольку социал-демократические
партии не были готовы к каким-либо уступкам в этой области, они
оказались «козлами отпущения» в период рецессии, конъюнктурного кризиса,
кризиса занятости трудящихся. Майер признает, что СДПГ и другие
социалистические партии Западной Европы с большим опозданием вынуждены
были признать, что «политика высоких налоговых ставок ради
финансирования политики перераспределения — все это в совокупности мешает
необходимому приспособлению национальных экономик к глобальным
императивам конкуренции»2. СДПГ и другие социалистические партии слишком
поздно постигли эту истину и поэтому утратили политическую власть. СДПГ
пришлось 16 лет находиться в оппозиции, прежде чем кормило государствен-
1 Там же. С. 55.
2 Там же. С. 70.
599

Часть 2
ной власти вновь оказалось в ее руках. Лейбористы, получившие отставку
в 1978 г., находились в оппозиции 18 лет. Аналогичная картина сложилась и
в других странах.
Майер, развивая приведенное выше положение, пишет: «Национальные
экономики в условиях глобальной конкуренции могут быть
конкурентоспособными только в том случае, если они благодаря политике,
ориентированной на предложение, создают оптимальные условия для прибыли капитала
(курсив мой — Т. О.) и сокращают до минимума трудовые издержки, а
также налоговые ставки»1.
Итак, социал-демократия может удержать в своих руках власть лишь в
том случае, если она будет заботиться об увеличении прибыли капиталистов,
питая надежду, что это хотя бы косвенным образом станет способствовать
решению разработанных ею социальных программ. Эта надежда может
оказаться обманчивой, ибо отношение между пролетариатом (и трудящимися
вообще) и крупными капиталистическими корпорациями, господствующими
в экономике, едва ли можно называть взаимовыгодным сотрудничеством. Но
главное заключается все же в том, что социал-демократия, способствующая
процветанию капиталистов за счет трудящихся, едва ли может называться
отныне социалистической партией. Майер вполне осознает это
обстоятельство. Поэтому он заявляет: «Социал-демократическим партиям также
приходится соглашаться на ограничение социальных услуг, так как к этому их
вынуждают ситуация с бюджетом и международная конкуренция, которая
заставляет сохранять трудовые издержки на низком уровне. Однако в том
случае, если социал-демократическая партия сама участвует в разрушении
социального государства, поскольку у нее нет другого пути, она утрачивает
важную часть своей идентичности»2. Майер, по-видимому, уверен в том, что
какую-то, более значительную часть социал-демократической идентичности
1 Майер Т. Трансформация социал-демократии. Партия на пути в XXI век. С. 78.
2 Там же. С. 79. Майер цитирует видного немецкого социолога Дарендорфа, который
в отличие от него не видит условий для продолжения специфически социалистической
политики. «Дарендорф прогнозировал прекращение возможностей для проведения
социал-демократической политики, исходя из диагноза, что все важные
общественно-политические цели, за которые выступали социал-демократы в Европе в ходе истории,
были достигнуты в течение последних десятилетий, некоторые даже с избытком, такие
как социальная защита через социальное государство» (С. 91). Майер, естественно, не
согласен с Дарендорфом, но он не может не признать «драматическое сокращение доли
рабочих в трудоспособном населении всех прежних индустриальных обществ» (С. 82).
Следовательно, рабочий класс, составляющий теперь меньшинство трудящихся, уже не
может быть главной опорой социал-демократии. И Майер признает, что
«социал-демократическая политика не может принципиально отличаться от либеральной (С. 81). Что
же в таком случае остается от так называемой социал-демократической идентичности?
600

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
все же удалось сохранить. Он заявляет, правда, в начале своего
исследования: «Только после трудного, в некоторых странах почти мучительного
прорыва к реформистскому социализму, ориентированному на основные
ценности, традиционный разрыв между теорией и практикой уступил место
плодотворному по своей сути отношению напряженности между далеко
идущими принципами и кратко- и среднесрочными проектами реформ,
которые служат осуществлению этих ценностей на практике»1. Разрыв между
социал-демократической теорией и практически-политической
деятельностью партии, действительно, преодолен. Но ведь не в этом суть кризиса,
который по-прежнему переживают социал-демократические партии, в
отличие от того кризиса, который на исходе позапрошлого века вскрыл
«ревизионист» Бернштейн. Майер это вполне осознает, хотя бы потому, что лидер
СДПГ Г. Шредер еще в 1995 г. заявил в бундестаге, что сегодня уже нет
места для специфически социал-демократической политики, что речь
должна идти просто о более современной политике. Но эта более
современная политика оказывается все менее и менее социалистической.
Таким образом, сама жизнь заставила социал-демократию встать на путь
ревизии своих программных положений. Майер вновь и вновь перечисляет
трудности, которых партия не знала прежде. Глобализация означает, по
меньшей мере, частичную утрату национального суверенитета. Государственные
границы оказались ненадежной преградой для все усиливающихся
миграционных потоков. Возникло множество новых социальных групп с
существенно различными интересами. Крах коммунизма усилил либеральные партии.
Социал-демократическую альтернативу рыночному либерализму осуществлять
несравненно труднее, чем в прошлом. Партии «зеленых», для которых
экологическое оздоровление страны и планеты является главной приоритетной
социальной задачей, отвоевывают немалую часть социал-демократического
электората. Профсоюзы выступают против усиленного внимания к экологическим
проблемам, опасаясь сокращения производства. Правые популисты
завоевывают голоса избирателей своей борьбой против притока эмигрантов.
Сознание принадлежности к большим коллективам, а тем более классам, уступает
место индивидуализированному сознанию. Этому способствует небывалое
возрастание роли «масс-медиа», которые формируют общественное сознание едва
ли не больше, чем что-либо другое. Социал-демократии необходимо овладеть
этим средством влияния на массы. Т. Блэр «впервые в истории
социал-демократических партий продемонстрировал столь отточенный сценарий социал-
демократической политики коммуникации, ориентированный на масс-медиа,
что в рядах его собственной партии и вне ее поднялась волна критики»2. Но
1 Там же. С. 33—34.
2 Там же. С. 75.
601

Часть 2
он указал правильный путь. «Берлинская программа СДПГ», принятая в
1989 г., была призвана покончить с обескураживающим кризисом
идентичности, который ослабил находившуюся у власти партию и стал одной из
причин ее поражения на очередных выборах.
Майер утверждает, что партии все же удалось преодолеть кризис: она
снова у власти. Она выдвинула новую парадигму экологически и социально
ответственного общества, совместной безопасности всех членов общества,
социального равенства мужчин и женщин, справедливой мировой
экономики, способствующей развитию Третьего мира, политического
управления крупными технологическими процессами, модернизации
общественного прогресса, качественного экономического роста.
Майер убежден, что СДПГ и другие социалистические партии
преодолевают затянувшийся кризис, обретают новое сознание своей идентичности.
Остаются, правда, все еще неразрешенные вопросы. Одним из основных
является вопрос: как сохранить ответственность социал-демократической
политики за результаты происходящего в рыночной экономике в эпоху
глобализации, когда национальные возможности макроэкономического регулирования в
значительной степени ограничены? В свое время СДПГ благодаря политике
кейнсианского экономического регулирования более или менее справлялась
с конъюнктурными колебаниями, присущими капиталистической экономике,
и находила способы противостояния кризисам, уменьшая в немалой мере
их тяжелые последствия для трудящихся. Но программа Кейнса, которой со
времени Годесбергской программы придерживалась СДПГ, уже не работает
в условиях глобализации. Что придет ей на смену, покажет лишь будущее.
Партия, подчеркивает Майер, осознала, что государство всеобщего
благоденствия может сохраниться в новых исторических условиях, только если
оно станет государством социальных инвестиций. «Государство
социальных инвестиций — это ключевое понятие, которое выражает
намерение государства в будущем гораздо больше, чем в прошлом, оказывать
социальную помощь в форме инвестиций, направленных на приобретение
людьми квалификации или переквалификации вместо того, чтобы
выплачивать компенсацию лицам, не имеющим трудовых доходов»1. Но
государственные инвестиции возможны только за счет налогов, повышение которых, как
уже осознало партийное руководство, чревато удручающими
последствиями. Одно только остается неизменным: «...традиционные основные
ценности социал-демократии образуют тот политический коридор, внутри
которого происходит ее трансформация»2. Однако и представление об основных
ценностях не может быть неизменным. Равенство, так же как и свобода,
1 Майер Т. Трансформация социал-демократии. Партия на пути в XXI век. С. 279.
2 Там же. С. 231.
602

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
составляет важнейшее содержание справедливости. Но не следует ли, что в
соответствии с требованиями справедливости необходимо и неравенство, как
естественное проявление индивидуализации, индивидуальных различий
между людьми, неравенства их способностей*?
Свою книгу Майер заканчивает на оптимистической ноте: он предвидит
«ренессанс европейской социал-демократии». Согласно его твердому
убеждению, которое выступает как прогноз, социал-демократия, которая
прокладывает «разумный путь между бюрократическим склерозом коммунизма и
деструктивными последствиями рыночного фундаментализма, вновь
обретает то значение, которое имела в течение длительных периодов XX века, но
утратила в последнюю его треть в условиях экономического глобализма»1.
Судьба прогнозов, как известно, незавидна, но иной раз они все же
сбываются. Время покажет.
Я сознательно уделяю главное внимание СДПГ, так как эта партия
занимает лидирующее положение среди европейских социалистических партий.
Не случайно поэтому В. Брандт, занимавший в течение многих лет пост ее
председателя, был также много лет президентом Социалистического
Интернационала. Это не значит, конечно, что я собираюсь игнорировать другие
европейские социалистические партии.
Р. Милибенд, видный теоретик Лейбористской партии, назвал свою
книгу «Парламентский социализм», подчеркивая этим названием тот факт, что
его партия не видит иного пути к власти и к социализму, кроме
законодательных реформ. Автор предисловия к его книге В.П. Михайлов цитирует
бывшего лидера партии М. Филлипса, который заявил в 1950 г.:
«Английское лейбористское движение отвергло концепцию Маркса относительно
характера политической организации, необходимой для ведения классовой
* «...Все больше становится очевидным, что социальная справедливость не является
раз навсегда установленной патентованной формулой, которая исчерпывается только
выравниванием доходов и шансов на образование. Скорее, под социальной справедливостью
следует понимать концепцию, которая предполагает также и неравенства, а именно такие,
которые способствуют увеличению общественного благосостояния в целом» (С. 275). С
этим положением следует, конечно, согласиться. Равенство может носить лишь
формальный характер, что нисколько не умаляет его реального значения как равенства перед
законом. Справедливо замечает по этому поводу B.C. Нерсесянц: «Свободу людей, как об
этом свидетельствует вся история цивилизации, можно выразить только в правовой
(государственно-правовой) форме — лишь путем признания фактически различных индивидов
формально равными субъектами права и государства. Право как выражение формального
равенства — это и есть всеобщая равная мера (общая для всех норма) свободы и
справедливости в общественных отношениях» {Нерсесянц В. С. Национальная идея России во
всемирно-историческом прогрессе равенства, свободы и справедливости. М., 2001. С. 7).
1 Там же. С. 269.
603

Часть 2
борьбы. Британский социализм — живое воплощение этических принципов
и взглядов на демократическую организацию и ее методы, почти во всем
противоречащих марксизму»1.
Лейбористская партия, свалившая консервативное правительство
Черчилля в 1945 г., в последующие годы терпела поражение на выборах в
парламент. Так было в 1979, 1983, 1987, 1992 гг. Как пишет СП. Перегудов в
брошюре, посвященной Т. Блэру, «И выборы 1983, и выборы 1987 г.
убедили лейбористское руководство в том, что пока в глазах большинства
населения партия ассоциируется с профсоюзами, престиж которых продолжал
оставаться крайне низким, ей вряд ли удастся переломить настроение
общественности в свою пользу»2. Традиционная структура Лейбористской партии,
коллективными членами которой являлись тред-юнионы, в новых условиях,
когда рабочие составляли не более 15—20% самодеятельного населения,
оказалась несостоятельной. Однако лидеры партии не собирались ни
сменять ее название, ни тем более вступать в конфликт с профсоюзами,
которые объединяли как-никак около 10 млн трудящихся. Задача состояла в
другом: убедить профсоюзы неукоснительно соблюдать постановления
консервативного правительства, которое обязывало лидеров тред-юнионов
объявлять забастовку только при формально зафиксированном согласии
большинства членов профсоюзов. Необходимо было также убедить профсоюзных
лидеров, чтобы они отказались от практики не принимать на работу в
предприятиях, где они пользовались значительным влиянием, не членов
профсоюза. И, наконец, надо было изменить положение, когда на конференциях
партии число голосов тред-юнионов в несколько раз превышало число
голосов представителей местных партийных организаций. Одним словом, надо
было положить конец гегемонии тред-юнионов, разумеется, лишь путем
убеждения, переговоров, дабы не терять их для партии. Именно этого и добился
Т. Блэр, избранный в 1994 г. лидером Лейбористской партии.
Перегудов пишет: «Блэр и его единомышленники решили, что нужна
широкомасштабная акция, демонстрирующая гражданам страны, что перед ними
действительно другая национальная партия, а не та партия "рабочего
класса", конечной целью которой является "социалистическая Великобритания".
В 1995 г. в программу партии вносятся существенные новации. Хотя партия
по-прежнему характеризуется как "демократическая и социалистическая", ее
главная цель формулируется по новому: соединение "динамичной
экономики, в которой предпринимательство, рынок и конкуренция тесно
взаимодействуют с началами партнерства и кооперации"»3.
1 См.: Милибенд Р. Парламентский социализм. М., 1964. С. 9.
2 Перегудов СП. Тони Блэр. М., 1999. С. 20.
3 Там же. С. 28.
604

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
В том же году Блэр выступил в Фабианском обществе с докладом, о
котором уже шла речь во второй главе. В нем он говорил: «Партия заявила:
для нас политика представляет собой средство осуществления
определенных ценностей, а не способ претворения в жизнь определенной догмы. Ныне,
после коллапса коммунизма ясно, что только этическое обоснование
социализма выдержало испытание временем. Основой этого социализма
является моральный постулат, который гласит: индивиды взаимосвязаны, они
наряду с обязанностями по отношению к самим себе имеют обязанности друг
перед другом. Полноценное общество поддерживает стремления своих
членов, ибо каждый из них должен иметь возможность отстаивать свои
интересы... Эта концепция обязывает к такой политике, которая разделяет
ответственность за борьбу с бедностью, предрассудками и безработицей и
позволяет создавать одну нацию — терпимую, справедливую,
предприимчивую, объединяющую нас всех»1.
На выборах 1997 г. Лейбористская партия, наконец, после долгого
пребывания в оппозиции пришла к власти, получив 418 депутатских мандатов,
т.е. в два с половиной раза больше, чем консерваторы.
Еще в начале прошлого века Д. Макдональд, фабианец и один из лидеров
тогдашней Лейбористской партии, заявил, что «социализм будет претворен в
жизнь партией социалистической политики, а не социалистической партией.
Более того, хотя это и может показаться парадоксом, социалистическая партия,
воображающая, будто она может преуспевать больше партии социалистической
политики, только задержит установление социализма, потому что ее методы
окажутся в противоречии с методами развития общества»2. Эта хитроумная
формулировка должна была показать, что лейбористы в своем понимании социа-
1 Blair Т. Let us face the Future: the 1945 anniversary lecture. P. 12.
2 См.: Милибенд P. Парламентский социализм. С. 50. Милибенд так характеризует
английский лейборизм: «Английские "реформисты" не старались доказывать свою
правоту с помощью анализа характера и будущего капитализма того типа, посредством
которого Эдуард Бернштейн и ему подобные пытались подкрепить германский
реформизм... Английские "реформисты", разумеется, считали, по мотивам экономического,
социального и нравственного порядка, что капитализм имел много отрицательных сторон.
Но они считали также, что все эти отрицательные стороны можно постепенно
исправить целительными мерами, связанными главным образом с растущим влиянием
государства» (С. 53). Такими целительными мерами лейбористы считали давление
парламента на правительство, избрание лучшего правительства и т.п. В отличие от немецких
социал-демократов лейбористы не занимались ревизией теории марксизма,
поскольку с самого начала дистанцировались от Социал-демократической федерации, стоявшей
на позициях упрощенно и догматически понимаемого марксизма. Даже признание
социализма, как видно из приведенного высказывания Макдональда, носило далеко не
безоговорочный, по существу, половинчатый характер.
605

Часть 2
лизма, по существу, не отличаются от либералов. Тот же Макдональд,
премьер второго лейбористского правительства, выступая в палате общин в 1929 г.,
т.е. за 55 лет до цитируемого выше доклада Блэра, подчеркивал, что
партийная позиция лейбористов не противопоставляет их общим интересам народа
Великобритании. «Я задумываюсь над тем, насколько возможно, не покидая
наших партийных позиций, нисколько не отступая от наших партийных
принципов, считать себя больше членами общегосударственного совета, чем
солдатами полков, стоящих друг против друга на поле брани...»1. Эта готовность
к любому выгодному для партии соглашению, компромиссу отличала
Лейбористскую партию задолго до провозглашенного Блэром курса на ее
обновление. Правда, в 1931 г., в период небывалого по своим масштабам кризиса
капиталистического производства, лейбористы заметно полевели. Они даже
выдвинули требование национализации банков. С. Криппс, один из наиболее
влиятельных лейбористских лидеров того времени, требовал внести
законопроект о ликвидации палаты лордов. Однако Бевин, выражая умеренные
настроения, господствовавшие в тред-юнионах, добился отклонения
предложения Криппса. Тот же Криппс в памфлете «Можно ли достичь социализма
конституционными методами?» отрицательно отвечал на этот вопрос. Однако
этот поворот влево сменился поворотом вправо, после того как кризис 1929—
1932 гг. сменился новым экономическим подъемом.
Лейбористы поддерживали правительственную политику невмешательства
в гражданскую войну, развернувшуюся в Испании, несмотря на то, что они
сочувствовали республиканскому правительству, которому приходилось
вести войну не только против внутреннего врага, фашистских мятежников, но
и против немецких и итальянских военных подразделений, активно
поддерживавших отряды генерала Франко.
После окончания Второй мировой войны лейбористы в своей
избирательной программе 1945 г. «Лицом к будущему» провозгласили: Лейбористская
партия «есть социалистическая партия — и гордится этим. Ее конечная цель
в области внутренней политики есть создание свободного
демократического, процветающего, прогрессивного, проникнутого духом патриотизма
государства— Социалистического содружества Великобритании (так она
именовала Англию и ее колонии — Т. О.), материальные ресурсы которого будут
поставлены на службу английскому народу»2. И в 1946 г., когда лейбористы
пришли к власти, их лидер С. Криппс заявил: «Я считаю, что в Англии
рабочий контроль над промышленностью почти невозможен, даже если он
был в целом желателен»3. Правда, в 1948 г. левое крыло Лейбористской
1 Милибенд Р. Парламентский социализм. С. 214.
2 Там же. С. 289—290.
3 Там же. С. 406.
606

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
партии на одной из партийных конференций резко поставило вопрос о
национализации промышленности. Но умеренное большинство добилось
«каучуковой» резолюции: частичная национализация целесообразна лишь в тех
отраслях крупной индустрии, которые оказались убыточными или
недостаточно рентабельными. При этом имелась в виду такая национализация этих
предприятий, которая вполне удовлетворила бы собственников.
Правительственное политическое заявление, наименованное «Лейбористы верят в
Британию», провозглашало, что правительство пойдет на «приобретение
подходящих предприятий, когда их владельцы добровольно хотят этого»1.
Левые лейбористы, опубликовавшие программу «Держись влево»,
требовали более значительной, обширной национализации. Но большинство партии
успешно противопоставило им программу смешанной экономики,
сводившей к минимуму государственную собственность на средства
производства. В 1955 г. Лейбористская партия, потерпев поражение на выборах,
выдвинула программу ренационализации сталелитейной
промышленности и железнодорожного транспорта. Таким образом, с идеей
национализации средств производства было покончено.
Новое поражение партии на выборах 1959 г. вызвало к жизни идею
разрыва с тред-юнионами. Она обосновывалась понятными аргументами:
совершенно недостаточно быть рабочей партией; лейбористы не считают
необходимой, более того, исторически оправданной классовую партию.
Лейбористы, согласно этой концепции, являются народной партией.
Таков путь постепенного перехода Лейбористской партии на позиции
либерализма, мало отличавшиеся от идейной платформы консервативной
партии, которая также считала себя, правда не без существенных оговорок,
идейной наследницей английского либерализма.
Таким образом, этот экскурс в прошлое Лейбористской партии позволяет
понять, что программа обновления, провозглашенная Т. Блэром, лишь
подытожила ее предшествующее идейно-политическое развитие и
систематически, без всяких колебаний влево, изложила основные, по существу,
либеральные установки Лейбористской партии.
После книги Милибенда, вышедшей в свет 40 лет тому назад,
остановлюсь вкратце на его опубликованной в 2000 г. статье «Будущее новых
лейбористов: взгляд изнутри», в которой сделана попытка осмыслить причины
победы Лейбористской партии в конце прошлого века, осмыслить значение
этой победы для международной социал-демократии. Милибенд
констатирует, что Лейбористская партия добилась выдающегося успеха и, став
правительственной партией, осталась у власти и после новых выборов в
парламент благодаря тому, что она основательно обновила свою политику и
Там же. С. 422.
607

Часть 2
тактику. Лейбористы победили, потому что предложили новые средства для
поддержания основных демократических ценностей, осуществили пересмотр
роли государства в современной политике, обосновали концепцию
«либерального социализма», сочетающую приверженность социальной
справедливости с приверженностью индивидуальной свободе в рыночной экономике.
Лейбористы одержали верх над консерваторами, так как они объединили в
единое целое идею формирования благосостояния с идеей «политики
производства», нацеленной на все большие достижения и справедливую
политику распределения. Борясь за победу на выборах, лейбористы осознавали,
что им «необходимо овладеть сферами права, порядка и обороны», что им
также «нужно вступить в контакт со складывающимися в Британии
динамичными направлениями общественной мысли, от коммунитаризма до
сторонников реформы государства и движений защитников окружающей
среды»1. Лейбористы вновь победили на выборах 2001 г. также потому, что
экономика Британии достигла устойчивого роста, в то время как в других
западноевропейских странах его не наблюдалось. Занятость в Британии
удалось довести буквально до рекордного уровня. В области здравоохранения
лейбористское правительство повсеместно организовало круглосуточную
службу скорой помощи, принимавшую вызовы как по телефону, так и по
Интернету. Милибенд называет ее «первой в мире», очевидно, не зная о том,
что в нашей стране она существует уже многие годы.
В статье уделяется немалое внимание делу организации успеха в
избирательной кампании. «В мире политики, где голосование ныне определяется не
столько классовой принадлежностью и традицией, сколько образом жизни,
правительство должно опираться в своей политике на доступные и эффективные
институциональные формы»2. Следует поэтому широко использовать средства
массовой информации, в особенности телевидение. Именно они формируют
общественное мнение, и партия должна осознать, что как бы ни были про-
1 Милибенд Д. Будущее новых лейбористов: взгляд изнутри // Социал-демократия
сегодня. Вып. 2. ИНИОН РАН. М., 2003. Отв. ред. Б.С. Орлов. С. 29. Лейбористы
провозгласили необходимость «третьего пути», который «определяется в основном в
смысле отрицания существующего... но и не как путь традиционной социал-демократии...
Речь идет о развитии гражданских и социальных институтов, предоставляющих
возможности и безопасность в изменяющемся мире всем людям, а не только избранным»
(С. 33). И тут же: «Послевоенный ревизионизм (курсив мой — Т. О.) в Британии, как и
в Германии, выдвинул на первый план этическую ценность равенства, противопоставив
его инструментальной ценности общественной собственности» (С. 33). «Ревизионизм»,
о котором здесь идет речь, не имеет отношения к марксизму. Лейбористы осознают
необходимость ревизии своих прежних программных и тактических положений. И
такая ревизия должна стать постоянно действующей установкой.
2 Там же. С. 33—34.
608

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
грессивны ее избирательные манифесты, они могут стать действительно
привлекательными для масс только благодаря СМИ. «Иными словами, нам
следует построить на местах машину, способную выигрывать кампании, — как
ради более доступной системы здравоохранения, экономической перестройки,
новых приоритетов в образовании, так и просто ради победы на выборах»1.
Чтобы решить проблему социального неравенства, партия, утверждают
лейбористы, должна стать партией социальной мобильности. Понятие
социальной мобильности в современной социологии выражает объективную
возможность перехода члена общества из одной страты в другую, более
высокую. В демократическом обществе всегда существует такая возможность,
но для того чтобы она превратилась в действительность, необходимы не только
соответствующие устремления индивидов, но и более или менее
благоприятные объективные условия. Одним из таких условий является, как нетрудно
понять, возможность получения образования. И Т. Блэр в избирательной
кампании 1996 г. среди трех своих главных приоритетов назвал образование,
образование и еще раз образование. «Чтобы стимулировать мобильность, надо
помочь людям сделать карьеру, а не просто получить рабочие места»2.
Милибенд как истый представитель парламентской партии подчеркивает,
что на выборах побеждают с помощью темы, а не просто политики.
Важно правильно выбрать тему в каждом избирательном округе. В
Великобритании, к примеру, имеются районы, где много рабочих мест, в то время как
в других районах их не хватает. Важно учитывать особенности каждого
такого района и строить свою избирательную программу в соответствии с
этим. Однако вопросы, относящиеся к технологии выборов, все же имеют
второстепенное значение. Подлинным локомотивом лейбористской и всей
социал-демократической политики являются ценности. Этические
ценности прежде всего, ибо они образуют «плодоносную почву», на которой
основываются цели лейбористской политики. Эта политика должна
постоянно пересматривать свои позиции, не допуская топтания на месте, которое
может дискредитировать политику партии в мире многообразных средств
массовой информации. Находясь в оппозиции, лейбористы были
бунтовщиками; став правящей партией, они должны сохранить этот мятежный дух,
всемерно способствующий движению вперед. Следует честно смотреть в
лицо предстоящим выборам. «Ревизионизм никогда не прекратится — таков
вечный принцип ревизионизма со времен Эдуарда Бернштейна. Всегда
найдутся вершины, которые еще предстоит покорить»3. Надо сказать, что в
лейбористской литературе признание исторического значения и принципи-
1 Там же. С. 34.
2 Там же. С. 35.
3 Там же. С. 37.
20 Ы 1440
609

Часть 2
альной важности бернштейновского «ревизионизма» — явление не частое.
Лейбористы, как и все англичане, предпочитают ссылаться на свои,
отечественные авторитеты. Тем большее значение следует придать этому
заявлению видного теоретика Лейбористской партии.
Э. Гидденс, директор Лондонской школы экономики и политики, главный
советник нынешнего премьер-министра Т. Блэра, выступил в апреле 2000 г.
на симпозиуме, организованном СДПГ, по теме «Основные ценности
социал-демократии». Его доклад «Социальная справедливость в программной
дискуссии европейской социал-демократии» излагал основные идеи
Лейбористской партии, как они понимаются и формулируются в начале XXI в.
Социальная справедливость, указывал Гидденс, может осуществляться лишь
путем перераспределения доходов, разумеется, в интересах той части
населения, доходы которой признаются недостаточными. Защита малоимущих
представляется, с этой точки зрения, базовой ценностью социальной
справедливости, которая «предполагает эгалитарное общество, т.е. такое общество, где
акцент делается на равенстве; при этом равенство рассматривается в качестве
условия свободы и самоопределения, которые, в свою очередь, обусловливают
солидарность. Общество, в котором существует слишком много неравенств, не
может быть солидарным. Таким образом, между социальной справедливостью
и солидарностью существует глубокая взаимосвязь»1. Перераспределение
доходов как условие социальной справедливости вовсе не означает политики
повышения прогрессивного налога. Инвестирование в «человеческий капитал»,
т.е. создание условий, способствующих каждому рабочему систематически
повышать свою квалификацию и тем самым также и заработную плату,
доступность образования для каждого, желающего его получить, ликвидация
безработицы, казавшаяся в прошлом утопической целью, в то время как в
настоящее время полная занятость уже достигнута в ряде стран Западной
Европы (Гидденс называет в этой связи Ирландию, Данию, Нидерланды,
Австрию, Португалию) — все это частью непосредственно, частью
опосредованным образом способствует перераспределению доходов. Поэтому «новая
социальная модель предполагает новый подход к налогообложению. Левые
должны отбросить простую идею, что высокие налоговые ставки — это путь
к социальной справедливости. Необходимо, чтобы в каждом обществе была
сниженная налоговая база, привязанная к перераспределению»2.
1 Гидденс Э. Социальная справедливость в программной дискуссии европейской
социал-демократии // Социал-демократия сегодня. Вып. 1. Отв. редактор Б.С. Орлов.
ИНИОН РАН. М., 2002. С. 9.
2 Там же. С 13. Поясняя цитируемый тезис, Гидденс говорит: «Снижение налогов
иногда обеспечивает социальную справедливость, а не противоречит ей, поскольку стимулирует
создание новых рабочих мест и помогает беднякам включиться в рынок труда. Главный
признак новой социальной демократии— или новой европейской социальной модели —
610

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Гидденс, настаивая на необходимости новой социальной модели,
которую призвана разрабатывать и осуществлять социал-демократия, указывает
на все возрастающее значение Интернета. Он возник как проект США в
период «холодной войны», но затем распространился на университеты и,
наконец, стал универсальным феноменом. Глобализация неразрывно связана
с Интернетом, хотя она, конечно, охватывает и все другие области
общественной жизни и международных отношений.
Следующим фактором всемирно-исторического значения, с которым
обязана считаться социал-демократия, являются грандиозные технологические
инновации. Научно-техническая революция, начавшаяся в середине прошлого
века, стала непрерывной. Гидденс приводит известные и все же
поражающие воображение данные. «В прошлом в сельском хозяйстве было занято
примерно 40% населения, в настоящее время — только 2%. Вполне
вероятно, что примерно через 15 лет только 5% населения будет занято в
обрабатывающей промышленности, и эти 5% будут производить столько же, сколько
занятые в этой отрасли сегодня»1. Социал-демократия призвана всемерно
способствовать инновационным процессам, учитывая то, что они охватывают
не только производство, но означают также фундаментальные изменения
повседневной жизни. Следовательно, социал-демократия призвана осознать,
что ее главная проблема— удовлетворить требование социальной
справедливости в период фундаментальных перемен. Новая европейская социальная
модель, соответствующая этим изменениям, — Европейский союз — не
является ассоциацией национальных государств старого типа. Это
выдающаяся социальная инновация, ибо никогда еще не было в истории
человечества, чтобы государства объединяли все свои ресурсы и жертвовали
частью своего суверенитета. «Разве такой Европейский союз, не будучи поражен
евросклерозом, не может послужить моделью для остального мира... Я
разделяю мнение предыдущих докладчиков, что следующие десять лет могут
принадлежать Европе, а не Соединенным Штатам... На самом деле
происходит реструктуризация политики левых, и я думаю, что сотрудничество
Лейбористской партии, СДПГ, французских социалистов позволило бы
сконструировать транснациональный диалог, транснациональную европейскую
политику, и это помогло бы левым удержать власть»2.
более продуманный подход к налогообложению» (С. 13). Эта установка Лейбористской партии
способствует осуществлению солидарности между предпринимателями-капиталистами и
наемными рабочими, причем не только в интересах капиталистов, но и в интересах
рабочих, которые получают возможность добиться повышения заработной платы, улучшения
условий труда и т.д. Это, конечно, отнюдь не гармония между трудом и капиталом,
напротив, новое поле борьбы, на котором шансы успеха для рабочих заметно возрастают.
1 Там же. С. 10.
2 Там же. С. 16.
611

Часть 2
Прошло время, когда главные задачи социал-демократических партий
сводились к борьбе за повышение заработной платы пролетариев, сокращение
рабочего дня, обеспечение безопасности на производстве, установление
надлежащего пенсионного обеспечения трудящихся и т.д. Эти задачи в
основном решены, хотя и не сняты с повестки дня, ибо в этой области можно и
нужно добиться большего. Однако главные социал-демократические задачи
стали транснациональными, общечеловеческими. И именно это позволяет
социал-демократическим партиям добиваться побед на выборах в
парламенты и притом не только в свой национальный парламент, но и в парламент
Европейского Сообщества.
В реферативном сборнике ИНИОН, посвященном материалам форума
«Ученые в поддержку европейской социал-демократии», в статье «Множество
третьих путей: европейская социал-демократия в условиях двойной революции —
глобализации и общества знаний» отмечается: «Блэр, Гидденс и другие
идеологи "нового либерализма"... хотели бы сделать из "третьего пути"
грандиозный проект реформирования не только британской, но и всей европейской
социал-демократии. Однако различие проблем, стоящих перед отдельными
европейскими странами, своеобразие их культур обусловливает различие путей,
по которым может пойти такая реформа»1. Это различие, существенность
которого недопустимо игнорировать, не устраняет единства многообразия,
соответствующего плюралистическому мировоззрению социал-демократии.
В США, судя по справочным изданиям, не существует
социал-демократической партии. Тем не менее социал-демократический образ мышления и
соответствующая ему политическая деятельность характеризуют многих
интеллектуалов, называющих себя левыми. Статья одного из них, Д. Ховарда,
публикуется в реферативном сборнике ИНИОН: «Повестка дня для левых
после 11 сентября: взгляд из Америки». Террористический акт 11 сентября,
потрясший не только США, но и всю мировую общественность,
представляет собой проблему, решение которой составляет задачу всех
прогрессивных сил и социал-демократических партий отнюдь не в последнюю очередь.
«Обновленная социал-демократическая политика
должна осознавать, что объектом атаки террористов стала
демократия и что демократия должна не только
защищать саму себя, но также перейти в наступление»2.
Вопрос о причинах террора, практикуемого мусульманскими
экстремистами, обсуждается по-разному. Некоторые склонны видеть его причину в
1 Гидденс Э. Социальная справедливость в программной дискуссии европейской
социал-демократии // Социал-демократия сегодня. Вып. 1. С. 61.
2 Ховард Д. Повестка дня для левых после 11 сентября: взгляд из Америки //
Социал-демократия сегодня. Вып. 2. С. 11.
612

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
разрыве между богатыми и бедными странами. Однако террористы из
Саудовской Аравии отнюдь не были бедными гражданами бедной страны,
скорее, наоборот. Другие, рассуждая на эту тему, «приписывают всю вину
огромным и, по-видимому, безличным силам, на которые отдельные
личности не могут оказывать значительное влияние. Исправляя это,
модифицированная версия предлагает следующую формулировку: "Террористы могут
быть плохими, но мы еще хуже"»1. И хотя все счета, предъявляемые
капитализму верны, они нисколько не объясняют ни данный конкретный
террористический акт, ни мусульманский экстремизм вообще. Кроме того,
исторические последствия развития капитализма выявляют новые присущие
ему возможности, которые благодаря своему превращению в
действительность еще более чем в настоящее время будут способствовать благоденствию
всего человечества.
Я не знаю, является ли Ховард социал-демократом по своим
убеждениям. Существенна не его принадлежность к партии, а именно его убеждения,
которые совпадают с социал-демократическими. Он понимает демократию
не просто как систему прав, свобод, ответственности, но прежде всего как
образ жизни, который постоянно подтверждает те ценности, которые
им выбраны, и следовательно, постоянно готов делать выбор, который не всеми
будет одобрен. Демократия, с его точки зрения, есть не что иное, как
плюралистическая форма общества, которой органически присущи
толерантность и открытость для свободной дискуссии. В силу этого демократия
есть динамическое общество, которое постоянно изменяется, ставит под
вопрос и проверяет каждую ценность, принимаемую в качестве своей
основы. Я думаю, что под таким пониманием демократии подпишется каждый
социал-демократ. Самое интересное и, пожалуй, даже замечательное
состоит в том, что социал-демократические убеждения начинают выступать уже
не как партийные воззрения, а как убеждения всех действительных
демократов независимо от их партийной принадлежности. Поэтому и для
Ховарда суть демократии состоит не просто во всеобщем избирательном пра-
1 Там же. С. 13. «Левые силы,— подчеркивает Ховард,— признают, что настоящий
грех состоит в том, что капитализм убивает больше людей, чем погибло во Всемирном
торговом центре и Пентагоне, и признают то, что мы можем, а следовательно, должны
исправлять наши собственные ошибки. Тем не менее аргумент о "коренной причине"
остается слабым, так как исходит из того, что как только м ы исцелим себя, у н и х
исчезнет повод для обиды, и все мы заживем счастливо в мире, не нуждающемся в
политике и правосудии» (С. 14). С этим суждением Ховарда едва ли кто-либо из
демократически мыслящих людей не согласится. Терроризм может быть так или иначе
объяснен, но, конечно, нисколько не оправдан. Иное дело, что борьба с терроризмом
предполагает не только войну против него, но и определенные политические преобразования,
социальные проекты и т.п.
613

Часть 2
ве, которое сплошь и рядом уживается с самыми диктаторскими режимами,
и даже не в гражданских правах и свободах, которые по природе своей носят
формальный характер; суть демократии в ценностях в той мере, в
какой они реализуются. И Ховард вполне в социал-демократическом духе
утверждает: «Этот упор на ценности подчеркивает тот факт, что демократия,
которой брошен вызов, не просто избирательная система или защита
либеральных гражданских прав— хотя верно и то, и другое»1. Развивая эту мысль
в другом месте своего доклада, Ховард подчеркивает: «Ценности общества
могут вступить в конфликт с правом на свободу выбора. Этот конфликт — не
философический спор либеральных прав с общественными ценностями; это
больше выражение динамики, которая типична для современного
демократического общества, динамики, которую нельзя сводить к моральному выбору»2.
Анализ положения и роли европейских социал-демократических партий
был бы неполон, пожалуй, даже неудовлетворителен, если бы я обошел
молчанием социал-демократическую рабочую партию Швеции (СДРПШ). Ведь
именно Швеция, небольшая страна, насчитывающая несколько больше
восьми миллионов жителей, обычно характеризуется как наиболее преуспевшая
в сфере социалистических преобразований. Американский исследователь
Д. Дженкинс в первой главе своей посвященной Швеции монографии
ставит вопрос: «является ли Швеция действительно раем?»3. Вопрос, конечно,
провокационный, и ответ на него может быть лишь отрицательным. Но
Дженкинс — противник социализма, и это определяет его описание того,
что получило наименование «шведского социализма». Этого я коснусь ниже.
Сначала целесообразно, на мой взгляд, рассмотреть работы тех авторов,
которые позитивно оценивают деятельность социал-демократии Швеции.
Такова, в частности, книга французского политолога Ж. Парана
«Шведская модель». Он утверждает, что шведы «совершенно лишены чувства
"класса", по крайней мере, идеи о существовании противоположности
между классами». То, что объединяет граждан в те или иные группы,
определяется наличием общих интересов или воззрений. Один и тот же швед
может состоять членом нескольких и даже многих групп, если его
интересы настолько многообразны. «Рабочий является членом профсоюза,
членом потребительского кооператива, членом ассоциации
квартиронанимателей, членом спортивного клуба, а если он верующий, то и членом церковной
общины. Значение организаций в Швеции весьма велико... Шведская
демократия — не индивидуалистическая, а организаторская. Это коренится в
1 Гидденс Э. Социальная справедливость в программной дискуссии европейской
социал-демократии // Социал-демократия сегодня. Вып. 1. С. 24.
2 Там же.
3 Jenkins D. Sweden and the Price of Progress. N.Y., 1968. P. 11.
614

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
историческом прошлом страны, которая в отличие от Франции никогда не
знала абсолютной монархии»1.
Швеция, утверждает Паран, впервые в Европе построила «общество
благоденствия». Однако это не исключает споров, конфликтов между рабочими
и предпринимателями. Но если с 1931 по 1935 г. имела место 2141
забастовка, то с 1956 по 1960 г. их было всего 23. Это свидетельство социального
мира, спокойной политики и толерантности.
Если среднюю заработную плату рабочего в 1950 г. принять за 100, то в
1963 г. она достигла 230, т.е. увеличилась в 2,3 раза. Это стало возможным
благодаря значительному росту производительности труда, что в свою
очередь было теснейшим образом связано с научно-технической революцией.
Такое значительное повышение реальной заработной платы рабочих было в
немалой степени завоевано активной деятельностью профсоюзных
объединений. «Можно считать, что шведское профсоюзное движение является одним
из наиболее мощных в мире, может быть, даже самым мощным»2.
Социал-демократическая партия Швеции была основана в 1889 г. В 1920 г.
король предложил лидеру партии Г. Брантингу сформировать правительство.
Правда, социал-демократический кабинет просуществовал всего три года.
Сказалось то обстоятельство, что у социал-демократов не было
необходимого для руководства государством опыта; не было и людей, способных
эффективно трудиться в качестве министров. Впрочем, поражение на выборах
многому научило партию. И когда она в 1932 г. вновь стала правящей
партией, она смогла уже управлять государством до 1967 г. Такого успеха не имела
ни одна социал-демократическая партия в мире.
Одна из глав книги Парана называется: «Социал-демократия и
правительство». В ней разъясняется, как социал-демократы управляют страной.
Своей главной задачей они провозгласили: «социализировать
капиталистическое общество, исключая кризис и разрыв с существующим положением
вещей»3. Не надо, полагали они, дезорганизовывать и тем самым разрушать
существующую экономику. Социалистический строй должен утвердиться
благодаря процветанию общественного производства, а не вследствие
катастрофы или хаоса, которые вызвала бы революция.
Каким же путем предполагали социал-демократы Швеции решить эту
грандиозную задачу? Путь, считали они, лишь один: перераспределение
доходов, осуществимое только одним-единственным способом: высоким
налогообложением капиталистов. И согласно автору книги, шведские социал-
демократы были твердо убеждены в том, что прогрессивный налог «является
1 Parent J. Le model Suédois. Paris, 1970. P. 23.
2 Ibid. P. 169.
3 Ibid. P. 233.
615

Часть 2
привилегированным способом уравнивания (égalisation) доходов и условий
жизни и даже служит делу модификации социальной и экономической
системы...»1. Паран отмечает, что прогрессивное налогообложение
капиталистов дополнялось к тому же косвенными налогами, тяжесть которых
испытывали все граждане. Главную роль играл налог на покупки: от 10 до 20%
к цене товара. Но еще большее значение имели большие налоговые
наценки на табак и спиртное.
Шведский фискальный пресс — наиболее сильный во всем мире,
подчеркивает Паран. Подоходный налог доходил до 65%. И Паран, заключая
свою книгу, вопрошает: каково будущее шведского социализма? Ведь
тяжесть налогов становится почти невыносимой. И, кроме того, такая
налоговая политика, даже если ее удастся сохранить, не уменьшает
социального неравенства, которое возрастает вместе с экономическим ростом. Не
следует ли ее пересмотреть, так как она ослабляет конкурентоспособность
шведского производства? Разумеется, эти вопросы вставали не только перед
Параном; они постоянно дискутировались и в среде социал-демократов,
особенно после 1967 г., в котором СДРПШ потерпела поражение на
выборах и вынуждена была уступить правительственные посты коалиции
консервативных буржуазных партий. Тем не менее социал-демократы
продолжали упорно держаться за свою налоговую политику, не видя иного пути
для осуществления социальных программ, которые отождествлялись с
социалистическими преобразованиями, несмотря на то, что пришедшие к
власти консерваторы также осуществляли определенные социальные
программы, хотя бы для того, чтобы не лишиться народной поддержки, которая
привела их к власти.
Поражение шведских социал-демократов на выборах 1967 г. в немалой
степени объяснялось позицией фракции так называемых молодых.
«Молодые социалисты, — пишет Ж. Арно, — выражая народные потребности,
атакуют неравенство, существующее в шведском обществе. Они требуют
уравнения оплаты труда (remunerations), условий жизни; они проектируют сломать
иерархию между родителями и детьми, между полами, между учителями и
учениками»2.
Понадобилось немало усилий социал-демократических лидеров не только
для того, чтобы урезонить «молодых», переосмыслить и изменить свои
политические приоритеты, в частности, несколько смягчить прогрессивный
налог и фискальную политику в целом, чтобы вновь завоевать поддержку
большинства избирателей и в 1972 г. снова прийти к власти. Теперь уже
приоритетной задачей партия считала взаимовыгодное сотрудничество с ка-
1 Parent J. Le model Suédois. P. 286.
2 Arnault J. Le «Socialisme» suédois. Paris, 1970. P. 68.
616

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
питалистами. «Сотрудничество между социалистическими руководителями
и капиталистами обрело две новые формы. Разделение ответственности.
Частные предприятия — основа всего общественного производства. Они
должны обеспечивать прибыль с целью дальнейшего расширения
производства и умножения рабочих мест. Роль государства ("социалистической"
политической власти) состоит в том, чтобы быть "регулятором"
экономической активности... Вторая форма сотрудничества между социалистами и
капиталистами — стремление ограничивать и разрешать конфликты,
арбитраж»1.
Арно скептически относится к шведской модели социализма, что
видно уже из самого названия его книги. И действительно, то, что в
Швеции именуют социализмом, во многом отличается от
социал-демократической модели. И хотя налогообложение капиталистов здесь гораздо выше,
чем в любой другой стране, капиталистам фактически дозволяется
компенсировать свои потери, включая налоговые выплаты в издержки
производства, что непосредственно сказывается на ценах товаров и услуг,
которые значительно выше, чем в Германии, Франции, Англии, США*.
Таким образом, шведская социал-демократия более или менее
удовлетворяет капиталистов. Многие из них могли бы подписаться под социал-
демократическим заявлением: «Социал-демократия Швеции не может
обойтись без предпринимателей (капиталистов — Т. О.). Шведские
предприниматели не могут обойтись без социал-демократии»2. Смысл этого
заявления, которое можно считать девизом, предельно ясен: капитализм
не может существовать без социализма; социализм не может
существовать без капитализма. Но может быть это не только credo
социал-демократов Швеции, но и констатация действительного положения вещей,
сложившегося в XX в.
1 Ibid. Р. 27—28.
* Арно указывает, в частности, на то, что шведское «общество благоденствия»
вполне сочетается если не с нищетой или бедностью, то с весьма ограниченным
семейным бюджетом. Он рассказывает об одной шведской семье. Работают и муж и жена.
Они говорили ему: «У нас нет автомобиля, загородного дома, мы никуда не ездим во
время отпуска. За семь лет мы были один раз в ресторане — они очень дорогие. Что
касается одежды, то все, что надо, у нас есть» (Р. 45). Создается впечатление, что
трудящимся шведам живется, пожалуй, труднее, чем трудящимся других стран, где у
власти находятся социал-демократы. В 1939 г. известный шведский писатель Алик-
вист опубликовал книгу «Смысл шведской нищеты». С тех нор, правда, положение
трудящихся заметно улучшилось, однако достаток шведского рабочего или служащего
все же ниже достатка трудящихся в таких близких Швеции странах, как Дания,
Финляндия, Норвегия.
2 Ibid. Р. 58.
617

Часть 2
Выше я цитировал книгу Дженкинса, подвергающего критике шведский
социализм с позиций, далеких от социализма. Государство всеобщего
благоденствия, утверждает он, умаляет роль личной инициативы большинства
населения. Такое государство характеризуется, пишет он, «духом скуки,
пассивности, отсутствием гибкости (stiffness)»1. Впрочем, замечает Дженкинс,
шведский характер не является продуктом утвердившейся в стране
социальной системы, скорее, наоборот, система отражает этот характер. «Только
будучи мирными, спокойными, не эмоциональными, разумными, шведы
смогли построить свою в высшей степени рациональную систему, избежавшую
порождающих вражду конфликтов, потрясавших столь многие страны, и
достичь гармонии, которая была так необходима в качестве ингредиента
прогресса в последний полувек...»2. Эта характеристика может быть
воспринята как панегирик. Но в устах Дженкинса она пропитана если не сарказмом,
то, по меньшей мере, иронией. Он ссылается на Б. Шоу, который считал
шведов убогими (miserable), так как общественную жизнь в Швеции
характеризует скука (ennui). На вопрос, заданный Дженкинсом одному
интеллигентному шведу относительно образа жизни в их стране, тот ответил: «Мы
не мечтаем о чем бы то ни было. У нас нет потребности в мечтах. Но зато
мы имеем безопасность»3.
Тем не менее Дженкинс убежден, что ситуация в Швеции изменяется,
а вместе с нею изменится и шведский менталитет. «Возможно,
понадобится немало времени, но весьма вероятно, что широко известная
шведская рациональность будет сломана и многое из этой гармонии исчезнет»4.
Пока же, несмотря на то, что все обстоит благополучно, люди живут
скучно. В стране есть прекрасные музеи, их всегда посещают иностранцы, но
шведы редко в них заглядывают. Они существуют как бы в духовном
вакууме.
Дженкинс цитирует статьи находящихся в Швеции корреспондентов
американских, немецких газет и даже статьи из советской газеты
«Известия». Корреспонденты почти единодушно утверждают, что в Швеции
большинство жителей чувствуют себя несчастными. Показателен высокий,
пожалуй, самый высокий в Европе процент самоубийств: 18 случаев на
100 тысяч населения. Впрочем, Дженкинс оговаривается: почти столько же
самоубийств в Финляндии, Дании, Швейцарии, Западной Германии и
Японии. Следовательно, Швеция в этом отношении не отличается от ряда
других высокоразвитых индустриальных стран. Чем же объясняется пессимис-
1 Jenkins D. Sweden and the Price of Progress. P. 269.
2 Ibid. P. 270.
3 Ibid. P. 271.
4 Ibidem.
618

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
тическая тональность повествования Джснкинса? Не тем ли, что ему как
типичному американцу представляется совершенно неприемлемым так
называемый шведский социализм? Но не только этим. Кое-что в его
рассуждениях о Швеции представляется мне заслуживающим внимания и даже
согласия. Не слишком ли так называемое государство всеобщего
благоденствия опекает своих граждан? Не способствует ли эта опека росту
иждивенческих настроений? Не умаляет ли она инициативу личности,
предприимчивость, стремление самостоятельно добиваться поставленной цели?
Одно дело— забота о детях, инвалидах, пенсионерах, но совершенно по-
иному следует властям относиться к здоровым, работоспособным,
стремящимся к успеху гражданам. Я вовсе не утверждаю, что в Швеции все
обстоит так, как рассказывает Дженкинс. Но если в его описании в какой-то
мере наличествует действительная правда жизни, то здесь есть над чем
задуматься. Поразмышлять о сущности социализма, в данном случае его
шведского образца.
Я довольно обстоятельно охарактеризовал историю немецкой
социал-демократии, которая еще при жизни Бернштейна пошла по проложенной им
«ревизионистской» колес, а во второй половине прошлого века, в отличие
от него, принципиально отказалась от марксизма. Что касается
Лейбористской партии, то она не занималась ревизией марксистской теории,
поскольку никогда не стояла на позициях марксизма. Правда, она тоже была
«ревизионистской», но лишь в том смысле, что подвергала постоянной ревизии
свои программные и тактические установки. То же в большей или меньшей
мере относится и к шведской социал-демократии.
Книги, анализом которых я занимался, вышли в свет в первые двадцать
лет второй половины XX в. Естественно возникает вопрос: что изменилось
в Швеции за последующие почти полвека? Перехожу поэтому к
рассмотрению исследований, посвященных Швеции конца XX в.
В монографии A.M. Волкова «Швеция: социально-экономическая модель»
подчеркивается: «В целом налоговое бремя меняется мало»1. Это значит, что
СДРПШ по-прежнему в основном придерживается прежней политики,
благодаря которой Швеция по объему социальных услуг занимает едва ли не
первое место в мире. Что касается уровня жизни, то и тут она опережает
все другие государства.
Конкретизируя высказанное выше положение об уровне налогообложения,
Волков поясняет: «акционерные компании и кооперативы обязаны
выплачивать подоходный налог в размере 52%. Вместе с другими налогами это
составляет 57%. Правда, если эти предприятия инвестируют 50% чистого
дохода в производство, то подоходный налог соответственно снижается. Это
Волков A.M. Швеция: социально-экономическая модель. М., 1991. С. 71.
619

Часть 2
значит, что высокий подоходный налог не мешает предпринимателям
расширять и модернизировать производство»1.
В 1991 г. налоговая реформа снизила прогрессивный налог до 30%.
Высокий подоходный налог касается не одних только капиталистов.
Подоходный налог рабочего в промышленности достигает 36,6%. Само собой
разумеется, что уровень подоходного налога определяется уровнем дохода.
Благодаря этому посредством дифференцированного подоходного налога
СДРПШ добивается сближения уровня доходов разных категорий
населения. Если, например, профессор университета получает в год 200 тысяч крон,
а квалифицированный электрик 137 тыс. крон, то после вычета налогов
чистый доход профессора— 105,8 тыс. крон, а доход электрика— 83,5 тыс.
крон2. Следовательно, разница между нстто-доходами профессора и
электрика становится меньше, что соответствует задаче, поставленной СДРПШ.
Полная занятость трудоспособного населения и выравнивание доходов
различных его групп — таковы две основные цели шведских
социал-демократов. Если выравнивание доходов в определенной степени достигается
политикой налогообложения, то полная занятость может быть обеспечена лишь
благодаря сотрудничеству социал-демократии с
предпринимателями-капиталистами, которым вменяется в моральную обязанность увеличение
количества рабочих мест. Волков подчеркивает: «Основы шведской модели были
сформулированы в начале 50-х годов в шведском профсоюзном движении,
а затем стали стержнем экономической политики социал-демократов.
Главный принцип этой политики гласил: нет причин для социализации (курсив
мой — Т. О.) средств производства и отказа от выгод эффективной
рыночной системы производства ради идеологических постулатов. Прагматичность
1 Волков A.M. Швеция: социально-экономическая модель. С. 90. Несколько ниже
подчеркивается: «...Налоги в Швеции весьма высоки (в 1989 г. они составляли 56,5%
ВВП, в том числе 25,3%— прямые, 14,7%— косвенные и 16,5%— на социальное
страхование, и по этому показателю Швеция занимает первое место в мире), однако
большая часть этих средств возвращается к налогоплательщику в виде трансфертных
платежей и государственных услуг» (С. 92). Однако благодаря этой жесткой налоговой
политике социал-демократическое правительство выделяет на нужды образования 13,5%
государственного бюджета (еще 22% выделяют местные органы власти из своего
бюджета). На научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки (НИОКР)
затрачивается не менее 65% всех научно-исследовательских расходов. Около половины
взрослого населения продолжает свое образование. На одного жителя страны
приходится около 45 м2 жилплощади. Медицинская помощь в основном бесплатная. Пациент
оплачивает лишь небольшую часть расходов на амбулаторную помощь, в частности,
протезирование зубов. А все прочие медицинские расходы покрывает система
всеобщего страхования, дополняемая расходами из государственного бюджета.
2 Там же. С. 95.
620

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
этой политики заключается в том, что "незачем резать курицу, несущую
золотые яйца"»1. Не только социал-демократы, но и капиталисты кровно
заинтересованы в проведении этой политики социального мира.
В 1989 г. СДРПШ торжественно отметила столетие своего
существования. В этой связи был опубликован сборник статей видных
социал-демократических политиков и теоретиков. Он переведен на русский язык и
открывается кратким, но впечатляющим предисловием Ю.М. Лужкова,
который пишет о том, что расхожее в нашей стране представление о том,
что борьба между социализмом и капитализмом является определяющей
чертой XX столетия, оказалось ложным. «На самом деле основное
соревнование шло между двумя моделями социализма: советской и шведской. Модель
социализма советского типа оказалась нежизнеспособной, а шведские
социал-демократы продолжают строить и жить в обществе, которое не назовешь
раем, но которое, по нашим земным меркам, выглядит совсем неплохо»2.
Несмотря на то, что эта книга непосредственно связана с
примечательной юбилейной датой, она может служить достойным подражания
примером самокритики. И для этого есть, так сказать, весьма солидные
основания. СДРПШ встречает свое столетие не как правящая, а как оппозиционная
партия. Количество ее сторонников именно накануне этой знаменательной
даты значительно уменьшилось. В заключительном разделе этого
юбилейного сборника констатируется: «Весной 1989 г. число сторонников партии
снизилось с 43%, которые она получила на выборах 1988 г., до 38%. Судя
по опросам общественного мнения, главными фаворитами были Умеренная
коалиционная партия (консерваторы) и небольшая Христианско-демократи-
ческая партия... Результаты выборов в сентябре 1991 г. стали для СДРПШ
самыми худшими с 1928 г.: партия получила лишь 37,6%...»3. Кабинет
министров возглавил лидер консервативной партии.
Находясь в оппозиции, лидеры СДРПШ и ее теоретики занялись
скрупулезным анализом причин своего поражения. Еще в 1987 г. был разработан
проект снижения уровня налогообложения, вызвавший немалые возражения
многих членов партии, несмотря на весьма скромный характер
предлагаемых изменений. Налогоплательщикам с наиболее высокими доходами
(таких насчитывалось не более 10%) предлагалось снизить налог на 20%, однако
учитывая другие налоги, они тем не менее должны были уплачивать 50%
чистого дохода. Большинство наемных рабочих должны были платить около
30% от своей заработной платы. Однако эти не столь уж значительные
1 Там же. С. 7.
2 См.: Создавая социальную демократию. Сто лет социал-демократической партии
Швеции / Под ред. К. Мисгельда, К. Мулина и К. Омарка. М., 2001. С. 7.
3 Там же. С. 522.
621

Часть 2
изменения политики налогообложения все же означали в известной мере
«отказ социал-демократов от использования налоговой политики в целях
перераспределения доходов»1.
Следует, однако, подчеркнуть уникальный характер шведской политики
налогообложения и связанных с нею социальных программ. В то время как
в других европейских странах значительная часть социальных расходов
идет на пособия по безработице, в Швеции, где почти нет безработицы,
большая часть получаемых в виде налогов денежных средств инвестируется
в обеспечение занятости, переподготовку рабочих и служащих, мобильность
рабочей силы, образование взрослых, профилактику болезней и несчастных
случаев, помощь нуждающимся семьям.
СДРПШ занялась также частичным пересмотром своих отношений с
профсоюзами, которые в немалой степени определяли ее политику.
Профсоюзные лидеры постоянно добивались повышения заработной платы рабочих и
служащих, ссылаясь на инфляцию. Встал вопрос о замораживании
заработной платы при условии, что цены будут также заморожены. Профсоюзные
лидеры сначала согласились с этим предложением, но затем отвергли его
вследствие протеста «снизу».
СДРПШ пришла к выводу, вызвавшему протест коммунистов и «зеленых»:
курс на экономический рост должен превалировать над политикой
строжайшей охраны природной среды. Экономический рост— безусловно, главное,
гораздо более важное, чем социальные программы. Короче говоря,
необходим новый курс, ориентирующийся не только (не столько) на рабочих,
сколько на «средние слои», к которым, впрочем, принадлежат и
высококвалифицированные пролетарии. «Простое продолжение прежнего курса не поможет
ни Социал-демократической рабочей партии, ни государству всеобщего
благосостояния»2. Таков вывод, сделанный как теоретиками, так и лидерами
партии.
1 См.: Создавая социальную демократию... С. 524. «Шведское государство
благосостояния несомненно налагает тяжелое бремя на налогоплательщиков, и такое
положение ясно указывает на приверженность политиков к благосостоянию», — отмечает один
из авторов данного коллективного труда. И далее: «Швеция достигла столь высокого
среднего жизненного уровня, что лишь немногие граждане, если таковые вообще есть,
готовы довольствоваться минимальными или даже базисными нормами обеспечения.
Следовательно, государство благосостояния неизбежно стоит дорого» (С. 72). Это
значит, что «государство благоденствия» и высокие налоговые ставки не только для
капиталистов, но и для всех граждан страны— две стороны одной медали.
Несомненно, что какая-то (и не столь уж малая) часть населения Швеции протестует против
столь высокой цены за благоденствие.
2 Там же. С 534. Как заявил один из теоретиков партии, «идея о возможности
гармонии между равенством и эффективностью, имевшая такое важное значение в ходе
622

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Одним из насущных вопросов, который необходимо было наконец решить,
является вопрос об отношении к Европейскому Сообществу. Этот вопрос
обсуждался уже не одно десятилетие. Социологи систематически проводили
опрос общественного мнения. И каждый раз подавляющее большинство
респондентов высказывалось за вступление в ЕС. Либералы давно уже
выступают сторонниками такого решения наболевшего вопроса. Наболевшего
потому, что Швеция не может существовать независимо от Западной
Европы: половина ее промышленной продукции экспортируется в эти страны.
Авторы «Заключения» рассматриваемой книги констатируют: «Отношение
Швеции к ЕС представляет собой один из важнейших вопросов в
современной политической жизни страны. Швеция уже долгое время является одним
из ведущих членов ЕАСТ (Европейской ассоциации свободной торговли),
которая ведет переговоры с ЕС о более тесном сотрудничестве. Этот аспект
особых споров не вызывает; другой вопрос — следует ли Швеции
становиться полноценным членом Общего рынка»1. Начиная с 1990 г. СДРПШ
активно выступает за положительное решение этого вопроса. Эту
решительную позицию поддерживают все другие партии, кроме маловлиятельной
левой (коммунистической) и «зеленых», которые не были даже
представлены в парламенте, так как не набрали требуемых, согласно избирательному
закону, 4% голосов избирателей. Швеция, доказывают лидеры СДРПШ,
обязана приспособиться к правилам, действующим в ЕС. И в 1995 г.
Швеция стала членом Европейского Сообщества*.
разработки и развития политики всеобщего благоденствия в 1950—1960 годах, в начале
80-х годов, похоже, была отброшена... Руководство СДРПШ действовало так, будто
считало рост неравенства условием повышения экономической эффективности... Идея
классового мира и компромисса, ассоциировавшаяся со "шведской моделью", уже не
соответствует действительности. И в борьбе вокруг коллективных договоров все громче звучал
голос новых социальных групп — "белых воротников", не слишком приверженных
социальной ответственности» (С. 536, 537). Автор цитируемой статьи говорит о кризисе
шведской модели социализма. Эта модель нуждается в пересмотре. "Шведскую модель"
следует рассматривать как результат осознанного выбора... Она основывается на
компромиссе между наиболее сильным и организованным рабочим движением в мире
и столь же сильным и организованным капиталом» (С. 538). Само собой разумеется,
что речь не идет об отказе от «шведской модели»; имеется в виду лишь необходимость
ее изменения, совершенствования. Но в каком направлении? На этот вопрос призвана
ответить новая программа СДРПШ, но о ней ниже.
1 Там же. С. 526.
* Этот шаг означал принципиальное изменение внешнеполитической ориентации
СДРПШ. Ведь на протяжении ряда десятилетий социал-демократы этой страны
решительно выступали против присоединения к Европейскому Сообществу. Так, в 1962 г.
три выдающихся деятеля СДРПШ опубликовали книгу, в которой обосновывали
неприемлемость для Швеции членства в этой организации: «...Мы пришли к заключению, что
623

Часть 2
В 1989 г. СДРПШ завершила разработку проекта новой программы. Он
обсуждался сначала в местных организациях партии, затем
дорабатывался и в 1990 г. был принят на очередном съезде СДРПШ. Подобно другим
социал-демократическим партиям, являющимся членами
Социалистического Интернационала, социал-демократы Швеции провозглашают своей
важнейшей задачей не социально-экономическое переустройство
общества, а обеспечение основных ценностей — свободы, равенства и
солидарности. «Исходя из концепции демократического социализма,
социал-демократы понимают изменение общества как выражение воли к
развитию идей свободы, равенства и солидарности... Главная задача
шведской социал-демократии определяется необходимостью защищать и
укреплять гражданские свободы людей, освобождать их от
экономического, культурного и социального подчинения и расширять их гражданские
права и свободы путем устранения зависимости людей от различного рода
групп власти»1.
Свобода предполагает равенство, равноценность всех граждан. Равенство
и свобода— необходимые условия солидарности, т.е. взаимосвязи,
взаимодействия членов общества, их добровольного сотрудничества, так же как и
сотрудничества между народами как равными партнерами. «До тех пор, пока
чья-то свобода находится под угрозой, под угрозой находится свобода всех;
солидарность не должна ограничиваться рамками только одной страны, она
должна охватывать всех людей»2.
Программа указывает на угрозы, которые надлежит преодолеть или хотя
бы максимально ограничить. Это, прежде всего, опасность войны, не
только локальной, но и мировой, в особенности ядерной войны. Недооценивать
эту опасность недопустимо, ибо во многих, прежде всего в наиболее
могущественных государствах все более накапливаются всякого рода средства
уничтожения, совершенствуется ядерное оружие, экспорт и импорт оружия
охватывает почти все регионы планеты. Велика и все еще недостаточно
осознана даже в наиболее развитых странах экологическая угроза, которая,
несмотря на меры, принимаемые государствами по охране среды обитания,
все еще продолжает возрастать и таит в себе тотальную экологическую
катастрофу планетарного масштаба.
Швеции не следует становиться членом западноевропейского сообщества или
"ассоциироваться" с ним, а равно и с другими государствами или блоками государств, если это
будет связано с чем-либо иным или большим, чем торговое соглашение» (Мюдраль Г.,
Польссон Р., Экстрем Т. Швеция и Западная Европа. М, 1964. С. 18—19).
1 Проект новой программы Социал-демократической рабочей партии Швеции.
Реферативный сборник ИНИОН (Институт информации по общественным наукам). Отв.
редактор Б.С. Орлов. М., 1990. С. 16, 17.
2 Там же. С. 18.
624

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Противоположность между богатыми и бедными, развивающимися
странами также не уменьшается, напротив, углубляется. Это также таит в себе
угрозу если не существованию, то, во всяком случае, благополучию богатых
стран, которые должны всячески споспешествовать экономическому,
политическому и культурному прогрессу развивающихся стран. Швеция
выделяет на это дело 1% своего ВВП. Но этим не следует ограничиваться.
Глобальные проблемы не могут быть решены без участия всех государств,
членов ООН*.
Один из разделов проекта программы называется: «От классового
общества к государству благосостояния». В нем кратко прослеживается путь
Швеции от экономически отсталой аграрной страны к высокоразвитому
индустриальному капиталистическому обществу. В рамках этого общества СДРПШ
осуществила новые принципы: «...значительная часть продуктов
производства стала распределяться не по принципу капиталистического
распределения, а по принципу солидарности, согласно потребностям. Гражданская
власть шаг за шагом стала вытеснять власть денег».
Следующий раздел программы озаглавлен: «На пути к народному дому».
Выражение «народный дом» пустил в оборот один из председателей партии,
имея в виду достижение общности, единства всех членов общества,
ставших как бы обитателями одного и того же народного дома. Чтобы
достигнуть такого уровня солидарности, предстоит немало сделать. Прежде всего,
конечно, обеспечить полную занятость всех трудоспособных граждан. Не
менее важна забота о детях не только в семье, но и в школе, как и в других
социальных учреждениях.
Первостепенное значение СДРПШ придает развитию потребительской и
производственной кооперации, умножению коллективных форм
собственности. Но и достижение этих целей, как и всемерное развитие
демократических учреждений, отнюдь не означает достижения так называемой конечной
цели. В разделе «Вызов будущего» подчеркивается: народный дом не
означает прекращения социальных реформ. Многое еще предстоит сделать.
Большинство трудящихся по-прежнему работают по найму и, следовательно, ос-
* Академики О. Богомолов и А. Некипелов справедливо подчеркивают: «Едва ли
нужны дополнительные аргументы в пользу того, что глобальная экономика
представляет собой важнейший феномен современности, влияющий на многие стороны нашей
цивилизации. Новый XXI век по праву стали называть веком глобальных проблем, от
решения которых зависит будущее человечества. В одиночку страны с ними
справиться не в состоянии. Они должны находить формы и механизмы взаимодействия,
учиться управлять процессами, протекающими вне их границ, в глобальной среде»
(Богомолов О., Некипелов А. Экономическая глобализация и кризис мирового хозяйственного
порядка // Сб. Грани глобализации. Трудные вопросы современного развития. М. 2003.
С. 103).
21 *ак. 1440
625

Часть 2
таются зависимыми людьми. Неравенство доходов и возможностей все
еще носит вызывающий характер. «Несмотря на продвижение к государству
благосостояния, многие из изначально присущих капитализму черт еще
сохраняются... Индивидуальный коммерческий интерес является основой
продолжающихся попыток эксплуатации людей, что затрудняет тем самым их
развитие в сторону самоопределения и взаимодействия»1. Капиталисты во
многом, как и в прошлом, продолжают определять политику правительства.
Капитализм должен быть законодательно ограничен, поставлен в жесткие
рамки демократических законов, выражающих интересы трудящихся.
«Неограниченный капитализм не в состоянии предотвратить несправедливость,
растрачивание ресурсов, безработицу и экономические кризисы. Капитализм
показал свою неспособность предвидеть потребности будущих поколений в
сохранении природы и экономического баланса»2. Только
социал-демократическое, народное общественное движение способно разрешить проблемы,
которые не по плечу капиталистической олигархии. Только
социал-демократический социальный проект может превратить права граждан в
первичны е по отношению к правам владения. «Социал-демократический путь —
прежде всего путь изменения права (курсив мой — Т. О.) принятия решений
по вопросам, касающимся производства и распределения его результатов,
нежели формальное владение средствами производства»3.
Остановлюсь вкратце на других разделах проекта партийной программы.
В ней уделяется немалое место задачам производства экологически чистой
продукции, а также созданию экологически чистой технологии. Тем самым
вносится существенная поправка в отстаивавшуюся прежде установку на при-
1 ripoeicr новой программы Социал-демократической рабочей партии Швеции. С. 30, 31.
2 Там же. С. 35.
3 Там же. С. 39. Важно отметить, что шведский социал-демократический проект
противопоставляется не только капитализму и его идеологии, но также и большевизму и
созданной им тоталитарной государственной системе. «Там, где руководством к
действию были ленинские принципы руководящей роли элиты, надежды на народовластие
не были реализованы. Небольшая группа людей узурпировала право на принятие
решений, касающихся большинства людей, без демократического контроля. Экономическая
жизнь подчиняется бюрократическому центральному управлению. Прежнее
привилегированное общество заменено новым» (С. 34). Конечно, в 1989—1990 гг. такая оценка
большевизма и «реального социализма» не представляла собой чего-либо нового,
поскольку она задолго до проекта программы СДРПШ была уже дана в документах
Социалистического Интернационала. Существен, однако, вывод, который шведские
социал-демократы делают из этой констатации: «Ни капитализм, ни коммунизм не способны
создать безопасность для людей» (С. 35). И этот вывод, конечно, не нов, но он все-таки
важен как императивная формулировка отрицательного отношения СДРПШ к
капиталистической системе и к советской, тоталитарной модели социализма.
626

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
мат экономического роста над охраной среды обитания. Таким образом,
шведские социал-демократы фактически перехватывают инициативу партии
«зеленых», не опасаясь вполне вероятного конфликта с профсоюзами.
Программа четко формулирует социалистический принцип распределения,
который должен быть «умеренным и справедливым, согласно принципу
равной оплаты за равный труд». И сам труд должен качественно измениться,
ибо СДРПШ «стремится претворить в жизнь мечту о цивилизованном
труде. Такой труд дает возможность проявить инициативу и стимулирует
творчество». Высокая культура общественного производства, культура труда, —
«основа многообразия и освобождения»1.
Важным элементом рассматриваемой программы является обостренное
внимание к проблемам науки. «Главная задача научных исследований —
создание демократического порядка для воздействия на будущее...
Необходимо увеличить количество занятых в сфере науки в высших учебных
заведениях... Необходимо поддерживать рост фундаментальных исследований»2.
Последняя фраза формулирует положение, которое не встретишь ни в одной
социал-демократической программе. Да и в правительственных программах
такая задача если и формулируется, то в крайне редких случаях.
Большой раздел программы посвящен международным вопросам.
Главное в нем — провозглашение необходимости «ослабления напряженности в
политике и разоружение», необходимость активизации международного
сотрудничества, что предполагает борьбу против милитаризма и все еще
дающих о себе знать пережитков империалистической, колониальной
политики. «Капиталистические богатые страны и коммунистические государства все
послевоенное время пытались доминировать во всем мире»3. Этой
имперской политике, подрывающей демократический принцип социального и
экономического равенства между народами, пора положить конец.
Опубликованный ИНИОНом реферативный сборник «Швеция и
европейское сообщество» содержит статьи таких видных государственных деятелей,
членов СДРПШ, как И. Карлсон, К. Бильдт, Я. Улоссон, переведенные на
русский язык К.Г. Гороховой. Эти статьи дают хорошее представление о том,
почему Швеция медлила со вступлением в ЕС, несмотря на то, что согласно
проведенному социологическому опросу 80% шведов считали его
целесообразным и даже необходимым, поскольку это сообщество постепенно
превращается в некоторое подобие Соединенных Штатов Европы. Однако
профсоюзные лидеры противились вступлению Швеции в ЕС, так как побаивались
наплыва иностранных рабочих. СДРПШ не могла не считаться с профсоюза-
1 Там же. С. 49.
2 Там же. С. 77.
3 Там же. С. 53.
627

Часть 2
ми, несмотря на свою твердую решимость добиться вступления Швеции в
ЕС. Страна не должна продолжать свое существование на обочине Западной
Европы. Необходимо, говорится в одной из статей, «научиться жить в
условиях глобальной экономики, знать иностранные языки, культуры, создавать
или участвовать в глобальных структурах и системах исследований, развития,
производства, распределения и финансирования»1. Однако возражения против
вступления в ЕС были достаточно серьезны. В Швеции почти нет
безработицы, а в странах ЕС она нередко превышает 10% самодеятельного
населения. Ставки прогрессивного налога в Швеции значительно выше, чем в
странах ЕС, и социал-демократы не собираются равняться в этом отношении на
членов Европейского Сообщества. Предельно допустимые концентрации
вредных веществ в атмосфере и водах в Швеции также ниже, чем в странах ЕС.
Одним словом, Швеция вступила в ЕС, однако лишь на своих условиях,
нисколько не отступая от того, что она считает своими достижениями.
Шведская модель социализма вполне уживается с существованием
монархии, разумеется, конституционной. «За королем, — пишет М.А.
Моргунов, — остались в основном представительские функции. Глава государства
лишен законодательных прав, права выступать в парламенте с тронной речью
(он лишь официально открывает сессии), а также назначать и увольнять
членов правительства, судей и высших чиновников государства»2. Едва ли
такая монархия хотя бы в малом ущемляет демократию. Напротив, она,
скорее, способствует ее всемерному развитию.
Параграф пятый Конституции Швеции гласит: «В государстве главой
государства является король». Однако параграф шестой разъясняет:
«Правительство управляет государством. Оно ответственно перед риксдагом»3.
Цитируемая Конституция принята в 1974 г. по инициативе правительственной СДРПШ,
1 Сб. «Швеция и европейское сообщество». М. 1992. С. 46.
2 См.: Швеция. Конституция и законодательные акты. М., 1983. С. 7.
3 Там же. С. 28. Дополнением к Конституции является «Акт о свободе печати». В
главе 1, § 2 этого документа утверждается, что никакая власть и никакой орган не
имеют права «воспрепятствовать напечатанию или публикации произведения или его
распространению среди населения». Постановления правительства обретают законную силу
лишь после их опубликования. Все официальные документы выдаются любому
гражданину по его просьбе. «Право самостоятельно или совместно с другими размножать
с помощью печатного станка печатные произведения принадлежит каждому
шведскому гражданину или шведскому юридическому лицу» (Гл. 4, § 1). Еще один документ,
дополняющий Конституцию: «Процессуальный кодекс». В § 1 главы 5 утверждается:
«Рассмотрение дел в судебном заседании должно быть гласным». Правда, возможны
исключения, т.е. заседание суда при закрытых дверях, если рассматриваемое дело
предусмотрено соответствующими параграфами «закона о секретности». Есть и другие
законодательные акты. Таковы, в частности, «Закон о совместных решениях в трудовых
628

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
теоретики которой и подготовили ее текст, так же как и другие принятые в
том же году цитируемые мною законодательные акты. К ним, в частности,
относится весьма существенная поправка в «Акт о престолонаследии»,
принятый королем и риксдагом еще в 1810 г. Суть этой поправки предельно ясна:
королем Швеции может быть не только мужчина, но и женщина. Равенство
полов, утвердившееся в стране, распространяется и на престолонаследие.
Такова Швеция. Небольшая страна. Монархическое, капиталистическое и
социалистическое государство. Основоположникам марксизма и их
многочисленным последователям такое сочетание представлялось немыслимым,
несовместимым с основными задачами социалистического движения. Они
глубоко заблуждались. Это сочетание ни в малейшей мере не является
компромиссом с монархией. Но это, конечно, компромисс и притом великий
компромисс: между социализмом и капитализмом. И больше всего
выигрывает в этом компромиссе, несомненно, социализм, хотя и
капиталисты не остаются слишком обделенными.
Швеция — образец для других европейских стран, поскольку в ней
социал-демократия почти постоянно находится у власти и, значит, может
последовательно претворять в жизнь социальные программы в интересах
трудящихся. Но и другие европейские страны мало-помалу догоняют
Швецию в деле осуществления социальных (синоним социалистических)
программ. Догоняют, но едва ли перегонят. Так в действительности в ходе
исторического развития, несмотря на постоянно возникающие трудности,
конфликты, противоречия, осуществляется всемирно-историческое
оправдание и утверждение перманентного «ревизионизма».
Глава седьмая
Еврокоммунизм, или «западный марксизм».
Ревизия марксизма, в особенности
«марксизма-ленинизма»
Марксизм — учение, возникшее частью в Германии, частью во
Франции, где находились в 40-х годах XIX в. его основоположники, приобрело
благодаря своему распространению и особенностям восприятия и приме-
отношениях», «Закон о представительстве в правлениях лиц, служащих в акционерных
компаниях и в экономических объединениях», «Закон о всеобщем страховании». Все
эти законы выпукло обрисовывают картину развитого демократического общества.
629

Часть 2
нения в политической практике интернациональный характер. При этом
продолжатели Маркса и Энгельса, не сознавая своего догматического
восприятия марксизма, всегда претендовали на его дальнейшее развитие. Так,
например, Ленин в начале своей деятельности настойчиво подчеркивал:
«Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и
неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только
краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать
дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни»1. В конце
своей жизни, уже после Октябрьской революции, он несколько дополнил и
в известной мере изменил свое понимание сущности марксизма. Нисколько
не отрицая того, что в каждой стране развитие и применение марксизма
происходит по-своему, Ленин в то же время в работе «Детская болезнь
"левизны" в коммунизме», обстоятельно характеризуя историю
большевистской партии, по существу приходит к заключению о
всемирно-историческом значении большевизма, оценивая это, по существу, специфически
российское марксистское течение как образец стратегии и тактики для всех
марксистских партий. Он заявляет, что «все основные и многие
второстепенные черты нашей революции имеют международное значение в
смысле воздействия ее на все страны», что «русский образец показывает всем
странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого
будущего»2.
Созданный по инициативе Ленина III Интернационал (Коминтерн) ставил
своей основной задачей распространение, внедрение исторического опыта
большевистской партии во всех пролетарских партиях, которые готовы стать
секциями Коминтерна и неукоснительно выполнять сформулированные
Лениным «Условия приема в Коммунистический интернационал». После
смерти Ленина эта задача была недвусмысленно сформулирована И.В.
Сталиным как задача большевизации всех пролетарских (коммунистических,
как они теперь назывались, согласно упомянутым выше «Условиям приема
в Коммунистический интернационал») партий. К концу первого десятилетия
своего существования Коминтерн фактически превратился в международный
отдел ЦК ВКП(б), которым непосредственно руководили назначенные
Политбюро (фактически Сталиным) партийные бюрократы. А.Ю. Ватлин в
монографии, посвященной Коминтерну, констатирует: «Десять первых лет
Коминтерна вместили в себя такую динамику его внутреннего развития,
трансформации и деградации, что порой трудно себе представить: а ведь
речь идет об одной и той же организации... Расправа с бухаринским
Коминтерном осенью 1928 г. не просто завершила процесс завоевания Сталиным
1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 4. С. 184.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 2.
630

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
международного коммунистического движения. Коминтерн сам шел на
заклание "вождю народов", изначально рассматривая себя как генеральный штаб
мирового пролетарского переворота, а не как интернациональное
объединение равноправных партий»1.
Ряд западноевропейских коммунистических партий неукоснительно
следовали директивам из Москвы. Так, Э. Тельман, лидер германской
коммунистической партии (КПГ), в докладе на XII ее съезде говорил «о
продолжающемся укреплении и большевизации коммунистических партий»2. В этом
же докладе немецкие социал-демократы клеймились как прямые пособники
фашизма. «Мы должны понимать, что в настоящее время, и в особенности
на ближайшем этапе развития, социал-демократия является не только
злейшим врагом коммунизма и рабочего движения, но и сильнейшим рычагом
социал-фашистского движения, реакционных мероприятий во всех областях
общественной жизни»3.
В 1928 г., выступая на VI конгрессе Коминтерна, Тельман с гордостью
заявил, что компартия получила на очередных выборах в парламент свыше
550 тысяч голосов. Однако ему пришлось признать, что за СДПГ
проголосовало 9 миллионов избирателей. Этот факт не заставил его задуматься о
том, на чьей стороне правда. Он продолжал шельмовать социал-демократов
как прислужников фашизирующейся буржуазии. Сознавая реальность
угрозы фашистской диктатуры в Германии, он продолжал выступать также
против поддерживающих СДПГ немецких профсоюзов, отказываясь от
совместной с ними борьбы против фашизма. «Самым ярким примером фашизации
профсоюзов служат германские профсоюзы» — заявлял он4.
Германию, правда, сплошь и рядом называют не западноевропейской, а
центральноевропейской страной. Обратимся в таком случае к самой
западной европейской стране, Португалии. Лидер коммунистической партии этой
страны (ПКП) А. Куньял заявляет: «...в своей деятельности ПКП
руководствовалась марксизмом-ленинизмом»5 (курсив мой — Т. О.). У него не
возникало никаких сомнений насчет выражения «марксизм-ленинизм», так как
1 Ватлин А.Ю. Коминтерн в первые десять лет. М., 1993. С. 4.
2 Тельман Э. Избранные статьи и речи (1928—1930). Т. II. М., 1958. С. 45.
3 Там же. С. 64. В период экономического кризиса 1929—1932 гг. Тельман в
заявлении ЦК КПГ (август 1930 г.) провозглашал: «Единственный выход из
катастрофы, единственное спасение Германии, единственный путь к национальному
освобождению народных масс — это Советская Германия» (С. 368). Заявление завершается
лозунгом: «Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует Советская
Германия» (С. 375).
4 Там же. С. 134.
5 Куньял А. Страницы борьбы. Из истории ПКП и антифашистской борьбы в
Португалии. М, 1977. С. 20.
631

Часть 2
ленинизм трактовался им как современный марксизм, творческое
развитие учения Маркса и Энгельса, его обогащение новым историческим
опытом освободительного движения рабочего класса. Вполне в духе
партийных документов КПСС Куньял, игнорируя факты, возглашает:
«Международное коммунистическое и рабочее движение превратилось в самую
мощную политическую силу, которую когда-либо знала история»1.
Когда в первой половине 60-х годов КПСС, выражаясь попросту,
поссорилась с Коммунистической партией Китая и начала, по воле Н.С.
Хрущева, идеологическую (и, увы, не только идеологическую) борьбу против КНР,
все тот же Куньял, следуя своим московским наставникам и начальникам,
заявил: «ПКП, как и другие братские партии, желает установления
дружеских отношений с Коммунистической партией Китая. К сожалению, из-за
действий китайских руководителей условия для этого не созрели»2. О
каких условиях шла речь? Об этом Куньял деликатно умалчивает.
Перейдем теперь к другой западноевропейской стране, Франции. Лидер
французской компартии М. Торез вполне в духе догматизированного
марксизма повторяет почти через столетие после выхода в свет «Капитала»
Маркса, полностью солидаризируясь с Лениным, что следствием «развития
государственно-монополистического капитализма является усиление
абсолютного и относительного обнищания трудящихся»3. Обоснованию этого
заведомо ошибочного положения Торез посвящает специальную работу, которая
искажает общеизвестные факты. Так же, как и Куньял, Торез, следуя
директивам из Москвы, осуждает компартию Китая: «...руководители компартии
Китая все больше и больше отходят от марксистско-ленинских принципов»4.
Соратник Тореза Ф. Бийу решительно осуждает тех коммунистов,
которые вышли из партии в знак протеста против пакта, заключенного
советским правительством с нацистской Германией в августе 1939г.,
пакта, который фактически развязал Вторую мировую войну. «Те коммунисты,
которые предали партию в период между августом 1939 и маем 1940 гг.
под предлогом протеста против германо-советского пакта, в большинстве
своем погрязли в коллаборационизме с режимом Виши...»5. Это обвине-
1 Куньял А. Страницы борьбы. Из истории ПКП и антифашистской борьбы в
Португалии. С. 189.
2 Там же. С. 69.
3 Торез М. Новые данные об обнищании трудящихся Франции. М, 1956. С. 19. Этот
же тезис через 20 лет после Тореза повторяет лидер КПФ Ж. Марше: «Деградация
жизненных условий и труда касается не только рабочих и служащих, но и всех категорий
трудящегося населения» (Marchais G. La défi démocratique. Paris. 1976. P. 23). Сказано
не так прямолинейно, как у Тореза, но смысл тот же самый.
4 Торез М. Избранные статьи и речи. М, 1966. С. 636.
5 Бийу Ф. Когда мы были министрами. М., 1974. С. 23.
632

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ние в коллаборационизме, так же как и обвинение в предательстве,
разумеется, не подтверждается ни одним, хотя бы единственным фактом.
Выступая на XXII съезде КПСС, М. Торез восторженно цитирует
принятую съездом явно популистскую программу: «Нынешнее поколение
советских людей будет жить при коммунизме». Спрашивается, о каком
поколении идет речь? В обществе, как правило, сосуществуют три поколения:
дедушки и бабушки, их дети, ставшие родителями своих детей. Это
разграничение не предусматривалось программой КПСС, принятой в 1961 г.,
возможно потому, что построение коммунистического строя в ней
планировалось к 1981 г.
Правда, наряду с этими большевистскими заверениями мы находим в
выступлениях Тореза и иные, отнюдь не большевистские высказывания. Вот
один из примеров: «Прогресс демократии, наблюдающийся во всем мире за
редкими исключениями, подтверждающими правило, позволяет
рассматривать переход к социализму иными путями, чем тот, по которому идут
русские коммунисты»1. Это уже не большевистская фразеология, а нечто
новое, которое ставит чуждые большевизму вопросы.
Важно подчеркнуть, что это положение высказано Торезом после
XX съезда КПСС, разоблачившего так называемый культ личности Сталина.
Действительного разоблачения этого эвфемизма, конечно, не произошло.
Некоторые ортодоксальные марксисты доказывали, что нужен культ Ленина.
Но так или иначе, произошло существенное изменение идеологической
атмосферы в международном коммунистическом движении. Руководители
зарубежных компартий стали более или менее независимыми в своей
деятельности, как и в своем отношении к КПСС. В этих условиях и возник феномен,
получивший наименование «западный марксизм». Наименование, конечно,
неудачное, так как одни из западноевропейских компартий по-прежнему
присягали «марксизму-ленинизму», не пытаясь критически разобраться в том,
что обозначает это наименование, в то время как другие, остававшиеся в
меньшинстве, начали критически оценивать ленинизм и деятельность КПСС.
Этому новому отношению к «марксизму-ленинизму» и деятельности КПСС
1 Там же. С. 264. Дальнейшим развитием этого тезиса является следующее
положение: «В странах, где сильны парламентские традиции, как, например, в нашей стране,
представляется возможным использовать демократическую ассамблею избранников
народа для решения задач социалистической революции». И далее: «Революционное
насилие не является для коммунистов самоцелью. В действительности рабочий класс
заинтересован в свершении социалистической революции мирным путем, который
позволит избежать хаоса и дезорганизации производительных сил» (Там же). Не
требуется большого воображения, дабы представить себе, что под этими положениями охотно
бы подписался Э. Бернштейн и его преемники — социал-демократы первой трети
XX столетия.
633

Часть 2
в особенности способствовали разгром советскими войсками
антитоталитарного восстания в Венгрии в 1956 г. и, конечно, в еще большей мере военное
подавление так называемой Пражской весны, т.е. стремления чехословацких
коммунистов покончить с тоталитарным режимом, установленным в стране
в конце 40-х годов, стремление, как говорилось тогда, создать социализм с
человеческим лицом.
Коммунистическая партия Англии также формально должна быть
отнесена к «западному марксизму». Пожалуй, для этого у нее гораздо больше
оснований, чем у самой «западной» (географически) Португальской
коммунистической партии. Главным из этих оснований является тот факт, что она
с первых дней своего существования постоянно обращалась к руководству
«оппортунистической» Лейбористской партии с просьбой принять ее в свой
состав в качестве отдельной секции. Г. Поллит, руководитель компартии,
выступая в 1922 г. на конференции лейбористов заявил: «Было бы несерьезно
для коммунистической партии, если бы она ставила Лейбористскую партию
на одну доску с Независимой рабочей партией или Фабианским обществом.
Лейбористская партия является объединением всех партий рабочего класса;
ее важнейшей опорой являются тред-юнионы»1. Однако лейбористы,
трезвые люди, не вняли панегирику Поллита и связанным с ним прошениям.
Они хорошо осознавали, к чему бы привело включение компартии в состав
Лейбористской партии. Поэтому просьба Английской компартии в ее, по
существу, унизительной форме, просьба, которая, в этом не может быть
сомнений, была продиктована Коминтерном, встретила решительный отказ.
Р. Милибенд сообщает в своей монографии: «На конференции
Лейбористской партии 1922 г. просьба коммунистической партии о приеме на правах
присоединившейся организации была отвергнута...»2. Против прошения
коммунистов проголосовало свыше 80% делегатов конференции,
представлявших голоса более 400 тысяч членов партии.
Потеряв надежду вклиниться в мощную Лейбористскую партию,
Английская компартия, опять же по указанию из Москвы, решительно изменила
свое отношение к лейбористам. «Начиная с 1929 года коммунистическая
партия неизменно держалась "нового курса" и без конца обличала
лейбористских лидеров, от предательства которых лишь она может спасти рабочий
класс»3.
То, что, как видно из предшествующего изложения, получило неудачное,
так сказать, географическое наименование «западного марксизма»,
впоследствии стали более правильно называть еврокоммунизмом. Его глав-
1 Поллит Г. Избранные статьи и речи. М, 1955. С. 12—13.
2 Милибенд Р. Парламентский социализм. С. 131.
3 Там же. С. 305.
634

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ными представителями в большей или меньшей мере были итальянские и
французские коммунисты. Крупнейшим теоретиком еврокоммунизма, его
фактическим родоначальником был несомненно А. Грамши, который стал
марксистом, коммунистом уже в период своего членства в Итальянской
социалистической партии, а после создания Коминтерна основал вместе с рядом
других левых социалистов (в их числе был, в частности, П. Тольятти)
Итальянскую коммунистическую партию. Он восторженно приветствовал
Октябрьскую революцию, высоко оценивал историческую роль В.И. Ленина,
изучал его труды в той мере, в какой они были переведены в 20—30-х годах
прошлого века на немецкий, французский и итальянский языки. Можно
согласиться с членом ЦК ИКП Ф. Оттоленги, который заявил в своем докладе
на международном симпозиуме, посвященном А. Грамши, состоявшемся в
Москве в 1987 г., что Грамши «представляет собой одну из великих фигур
в истории теоретической мысли, значение которых выходит за рамки их эпохи
и приобретает большой вес в нашу эпоху»1.
Идеи Грамши, его политическая деятельность стали предметом
оживленной и плодотворной дискуссии не только в Италии, но и во всех
странах, в которых марксизм и его современное значение становились
предметом исследований и теоретического дискурса. Как правильно отмечает
М.Н. Грецкий в своей содержательной монографии, дискуссии вокруг
Грамши идут главным образом по вопросу об отношении между Грамши и
Лениным. Эти дискуссии переросли «в более общую проблему
взаимоотношения, а точнее противопоставления так называемого западного марксизма
и ленинизма»2.
1 Оттоленги Ф. Актуальность Антонио Грамши // Антонио Грамши — выдающийся
марксист. М, 1987. Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Материалы
международного симпозиума, состоявшегося при участии сотрудников Института и Института
Грамши (Италия) 24.04.1987. С. 84.
2 Грецкий М.Н. Антонио Грамши. М., 1991. С. 141. Отражая состояние
марксистских исследований периода выхода в свет его монографии, М.Н. Грецкий
осуждает это противопоставление, которое признавало «две линии в марксизме —
авторитарно-деспотическую "восточную'' и демократическую "западную", причем первая
представлялась как прямо ведущая к сталинизму, а вторая сближалась, а то и прямо
отождествлялась с социал-реформизмом» (С. 142). Автор цитируемой монографии
признает лишь некоторые философские расхождения между Грамши и Лениным. «Нет
необходимости замалчивать расхождения между Лениным и Грамши, особенно в
области гносеологии, где подход Грамши существенно отличается от того, который
изложен в «Материализме и эмпириокритизме»» (С. 148). Надо полагать, что в
настоящее время, через десять с лишним лет после выхода своей монографии,
М.Н. Грецкий признал бы не только гносеологические, философские, но и
социально-политические (и притом в высшей степени существенные) расхождения между
Грамши и Лениным.
635

Часть 2
П. Андерсон, автор монографии, посвященной «западному марксизму»,
утверждает, что это направление «является по сути дела совершенно новым
интеллектуальным образованием в процессе развития исторического
материализма»1. Это, конечно, весьма ограниченное представление о сущности
разногласий между «западным» и «восточным» марксизмом, что фактически
признает и Андерсон, когда он утверждает: «Ленин исходил в своей
деятельности (career) из признания фундаментального исторического различия
между западной и восточной Европой, как это видно в его работе "Что
делать?"»2. В этой работе Ленин, солидаризируясь с Каутским,
утверждает, что социалистическое сознание должно быть внесено в рабочий класс
извне, так как сам по себе пролетариат не может подняться выше тред-
юнионистского (профсоюзного) сознания общности интересов членов
своего класса (вернее, даже профессии) в борьбе против отдельных хозяев-
капиталистов за улучшение своих жизненных условий. Такое представление
об отношении рабочей массы к социалистической (марксистской)
идеологии — свидетельство того, что Ленин, в сущности, ставил под вопрос
положение основоположников марксизма о социалистической природе
пролетариата. И Ленин был, конечно, прав, хотя он нисколько не сознавал того,
что такого рода утверждения близки не только Каутскому, но и его
бывшему другу Э. Бернштейну, которого Каутский уже обвинял в «ревизионизме»,
не понимая правомерности ревизии любой научной теории, ревизии,
которая, разумеется, сама не застрахована от критики.
Французский исследователь марксизма А. Мейе справедливо замечает:
«Совершенно несомненно, что пролетариат склоняется скорее к
реформизму, чем к революции. Бернштейн это уже сказал, и поэтому он требовал от
социал-демократии отбросить революционную фразеологию и открыто
заявить о себе как партии реформистской. Ленин исходит из той же самой
констатации, но для того, чтобы прийти к противоположному заключению»3.
Но оставим в стороне эти общие рассуждения о так называемом
западном марксизме, «ревизионизме». Остановимся на рассмотрении некоторых,
на мой взгляд, важнейших политических положений Грамши. Выдающийся
итальянский марксист, по-видимому, не знал высказываний Ленина о
якобинстве, необходимости массового революционного террора. Трудно
допустить, что Грамши, зная об этих высказываниях и высоко оценивая
теоретические воззрения и практическую деятельность Ленина, дипломатически
замалчивал их. А между тем, Ленин неоднократно называл большевиков
1 Anderson Perry. Considerations on Western Marxism. London, 1976. P. 25.
2 Ibid. P. 117.
3 Maillet A. Un mythe contemporain: Le marxisme-léninisme. Les cahier rationalistes. 1976,
septembre-octobre. P. 16.
636

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
якобинцами нового, пролетарского типа. Так, в период революции 1905 г. в
России он в своем докладе на III съезде РСДРП заявил: «...пугать
якобинством в момент революции — величайшая пошлость»1. В статье «О
временном революционном правительстве», относящейся к этому же
историческому периоду, Ленин писал: «Как настоящий якобинец социал-демократии
Энгельс не только умел ценить важность действия сверху, не только вполне
допускал участие в революционном правительстве вместе с
республиканской буржуазией, но требовал такого участия и энергичной военной
инициативы революционной власти»2.
И, наконец, в своей основательной работе «Две тактики
социал-демократии в демократической революции» Ленин категорически формулирует свою
принципиальную позицию: «Якобинцы современной социал-демократии —
большевики ...»3. Оговариваясь, что большевики не думают подражать
якобинцам 1793 г., перенимать их программу, лозунги, способ действия, Ленин
тем не менее считает необходимым перенять «плебейскую», как говорил
Маркс, якобинскую тактику массового, революционного, по его убеждению,
террора. «Беспорядочный, неподготовленный мелкий террор может,
будучи доведен до крайности, лишь раздробить силы и расхитить их. Это
верно, и этого, конечно, нельзя забывать»4. Таким образом, уже в период
первой русской революции Ленин предрекал необходимость большого
террора, который и начал осуществляться во все возрастающих
масштабах после захвата большевиками государственной власти в октябре 1917 г.
Показательно, однако, что в 1917—1918 гг. Ленин оправдывал этот террор,
не упоминая о своих прежних воззрениях и ссылаясь лишь на особенные,
весьма сложные, трудные, опасные обстоятельства, сложившиеся после
революции.
В отличие от Ленина и даже в противоположность его представлениям,
Грамши считал якобинство по природе своей
буржуазно-демократическим, революционным движением, чуждым пролетарской революционности,
как и буржуазному политическому и нравственному сознанию. В статье
«Заметки о русской революции» (апрель 1917 г.) Грамши писал: «Почему
русские революционеры не являются якобинцами; то есть почему они не
заменили диктатуру одного лица диктатурой отважного меньшинства,
готового на все ради торжества своей программы? Потому, что они стремятся
к такому идеалу, который не может быть идеалом лишь немногих...
Революционеры-социалисты не могут быть якобинцами: они в России должны сей-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 137.
2 Там же. С. 246.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 47.
4 Там же. С. 341.
637

Часть 2
час лишь наблюдать за тем, чтобы к якобинским методам не прибегали
буржуазные органы (дума, земства) с целью исказить смысл всеобщего
волеизъявления и обратить насилие на службу своим интересам»1.
Грамши имел, конечно, довольно смутное представление о расстановке
основных политических сил в середине 1917 г. в России. Но это не
сказывалось на его теоретических воззрениях, согласно которым
сознательному, организованному, а тем более политически господствующему
пролетариату якобинские методы в принципе не нужны. Однако немногочисленной
по сравнению с другими российскими партиями российской большевистской
партии, захватившей власть, воспользовавшись слабостью, недостаточной
решительностью мелкобуржуазного социалистического правительства эсеров,
якобинские методы, т.е массовый террор, были крайне необходимы, в
особенности после созыва Учредительного собрания, в котором основная
масса участников принадлежала отнюдь не большевикам, а их политическим
противникам, эсерам.
Грамши называл большевиков максималистами, полностью поддерживая их
борьбу за власть. В статье «Русские максималисты» (от 28 июля 1918 г.)
Грамши, говоря о неудачной большевистской попытке захватить власть в июле 1917 г.,
подчеркивает: «Но в нынешней России нет якобинцев. Группа умеренных
социалистов, в руках которых находилась власть, не уничтожила, не пыталась
потопить в крови авангардистов. Ленина в социалистической революции не
постигла такая судьба, какая постигла Бабёфа. Он смог превратить свою мысль
в действенную силу истории. Он пробудил такие силы, которые уже не
погибнут»2. Грамши решительно выступает на стороне Ленина и его соратников. Он
безоговорочно оправдывает разгон большевистской властью Учредительного
собрания, указывая, что в этом политическом акте не было ничего якобинского:
делегаты Учредительного собрания, являвшиеся противниками большевиков, не
были казнены. И в статье «Учредительное собрание и советы» (январь 1918 г.)
Грамши вновь подчеркивает буржуазный характер якобинской власти,
противопоставляя ставшие к этому времени вполне большевистскими Советы.
«Якобинство — явление чисто буржуазное, присущее меньшинствам, которые
являются таковыми даже потенциально»3. Ему не приходит в голову (очевидно,
1 Грамши А. Избр. произв. М., 1980. С. 24. Несколько выше, на той же странице,
Грамши указывал: «Якобинство — это явление чисто буржуазное, оно характерно для
буржуазной революции во Франции». Ленин, конечно, понимал, что якобинство 1793 г. —
движение буржуазно-революционное (на это указывалось выше). Но он также хорошо
сознавал, что большевики, которых поддерживало в середине 1917 г. менее 15%
Советов, не могут ни захватить государственную власть, ни удержать ее, не прибегая к
террористической тактике якобинцев.
2 Там же. С. 27.
3 Там же. С. 28.
638

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
вследствие недостатка информации), что таким меньшинством в
политической жизни тогдашней России являлись именно большевики.
Грамши расходился с Лениным (едва ли вполне сознавая это, вследствие
недостаточного знакомства как с ленинскими работами, так и с
практической деятельностью правящей ленинской партии) и в понимании других
основных вопросов марксизма, а также стратегии и тактики классовой борьбы
пролетариата.
В статье «Индивидуализм и коллективизм» (1918) Грамши безоговорочно
положительно оценивает буржуазную демократию, подчеркивая, в отличие от
позднего Ленина, что это действительная демократия, а вовсе не свобода для
одних только капиталистов, не размалеванная вывеска, а внутренне присущее
развитому капитализму общественное состояние. Там, где капитализм,
пишет Грамши, «достиг наивысшего уровня производства, он в политическом
плане дал такие результаты, как сведение до минимума функций государства,
осуществление широкой свободы собраний, печати, пропаганды, обеспечение
гражданам защиты от злоупотреблений властей, распространение идеалов мира
и международного братства. Не следует думать, что эти принципы
возобладали по причинам сентиментального характера. Они являются необходимой
гарантией индивидуальной деятельности в условиях свободной конкуренции.
Индивиду для его деловых целей нужно, чтобы административные и
судебные органы действовали быстро, а следовательно, необходимо, чтобы
государство отказалось от части своих атрибутов в пользу системы местного
самоуправления, которая придает бюрократической системе подвижность и
позволяет легче контролировать ее. Индивид, вступая в договорные
отношения или заключая контракт о найме, должен иметь возможность принимать в
расчет свою будущую деятельность; естественно, что для этого должна
существовать самая широкая свобода, самые надежные гарантии против
произвольного, ничем не регулируемого лишения свободы; уголовный кодекс
упрощается, уменьшается значимость преступлений и наказаний»1.
1 Там же. С. 35. Надеюсь, что читатель извинит меня за столь длинную выдержку из
статьи Грамши. Цитируемая статья относится к периоду, когда Грамши принадлежал к
левому крылу Итальянской социалистической партии и, по-видимому, в какой-то мере
идеализировал буржуазную демократию. Став в 1921 г. основателем Итальянской
коммунистической партии, он в ряде отношений изменяет свое понимание государства. Так,
в статье «Вождь» (1924) он вполне в духе ленинизма заявляет: «Любое государство —
это диктатура» (С. 143). Однако в «Тюремных тетрадях» (1929—1935) Грамши уже
высказывается в духе Канта и Гегеля: «...всякое государство есть государство этическое,
поскольку одна из его наиболее важных функций состоит в том, чтобы поднять
широкие массы населения до определенного культурного и морального уровня» (С. 282). Не
противоречат ли приведенные положения друг другу? Это чисто риторический вопрос,
так как ответ на него абсолютно ясен.
639

Часть 2
Маркс и Энгельс, характеризуя примерно такой, как описывает Грамши,
тип буржуазно-демократического государства, приходили к выводу о
возможности мирного социалистического переустройства капиталистического
общества. Я не нахожу такого вывода в «Тюремных тетрадях» Грамши. Однако *
его понимание гегемонии пролетариата и пролетарской диктатуры вполне
согласуется с выводами основоположников марксизма и существенно
отличается от ленинских высказываний на эти темы.
В «Манифесте Коммунистической партии» насильственная,
антикапиталистическая революция и политическое господство пролетариата (термина
«диктатура пролетариата» в этом программном документе еще нет)
характеризуются как «завоевание демократии» (курсив мой — Т. О.). Парижскую Коммуну
основоположники марксизма называют диктатурой пролетариата,
подчеркивая при этом, что временное революционное правительство Парижа было
избрано путем всеобщего, равного и тайного избирательного права. Ленин
нигде и никогда не подвергал сомнению эти положения основоположников
марксизма, но его знаменитое определение понятия диктатуры пролетариата
совершенно не укладывается в рамки учения, которое он страстно
проповедовал и пытался претворить в жизнь. «Научное понятие диктатуры означает
не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими
абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие
опирающуюся власть»1. Разумеется, история знала и знает в настоящее время
диктатуры такого типа, которые носят, как свидетельствуют факты, отнюдь не
прогрессивный характер. Но к тому, что основоположники марксизма именовали
диктатурой пролетариата, ленинская дефиниция никак не относится.
Грамши связывает понятие диктатуры пролетариата с идеей гегемонии
этого класса, которая была и у Ленина. Но Ленин, говоря о гегемонии
пролетариата, постоянно подчеркивал, следуя в этом отношении за
создателями «Коммунистического манифеста», что все непролетарские трудящиеся
классы консервативны и в конечном счете реакционны. Совершенно по-иному
рассуждает выдающийся итальянский марксист: «...гегемония предполагает,
что будут учтены интересы и тенденции тех социальных групп, над
которыми осуществляется гегемония, что возникнет определенное компромиссное
равновесие, то есть, что руководящая группа пойдет на жертвы экономико-
корпоративного характера...»2. Правильно отмечает в этой связи ГЛ.
Смирнов в предисловии к сборнику статей А. Грамши: «...политическое
господство, опирающееся на аппарат насилия, он (Грамши— Т.О.) именует
диктатурой, а господство идейно-нравственное — гегемонией»3. Это пони-
1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 12. С. 316.
2 Грамши А. Избр. произв. В 3 т. М, 1965. Т. 3. С. 149.
3 Грамши А. Избр. произв. М., 1980. С. 13.
640

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
мание гегемонии пролетариата существенным образом определяет и то
понимание диктатуры этого класса, что также справедливо подчеркивает
Г.Л. Смирнов: «...диктатура пролетариата действует расширением своего
влияния, а не репрессиями»1.
Таким образом, Грамши развивает данное основоположниками
марксизма понимание политического господства пролетариата как «завоевания
демократии», в то время как ленинизм истолковывает диктатуру пролетариата
фактически как отрицание демократии, хотя и провозглашает ее высшей,
подлинной демократией. Но о какой демократии может идти речь, если,
выступая на III конгрессе Коминтерна, т.е. в период, когда ВКП(б),
отказавшись от «военного коммунизма», перешла к нэпу, Ленин утверждает:
«...мы ведем теперь войну с мелкой буржуазией, с крестьянством, войну
экономическую, которая для нас гораздо опаснее, чем прошлая война»2.
Уместно упомянуть в этой связи, что городская мелкая буржуазия и
крестьянство составляли в этот период едва ли не 85—90% всего
самодеятельного населения.
Грамши в первой половине 20-х годов работал в Москве, в Коминтерне.
Вскоре он пришел к выводу, что руководство Коминтерна неправильно
трактует сущность буржуазного государства. Его высказывания на эту тему, к
сожалению, не вошли в изданные на русском языке его работы (последнее
издание относится к 1980 г.). В.А. Шабалин цитирует эти высказывания по
итальянскому изданию, указывая в этой связи: «По мнению Грамши,
неверной является достаточно распространенная в партиях Коминтерна точка
зрения, в соответствии с которой господство буржуазии основывается только
на ее экономическом могуществе»3.
Ленин, правда, также не придерживался этой точки зрения, утверждая,
что «диктатура» буржуазии основывается на поддержке тред-юнионизма
(профсоюзного движения), на социал-демократическом оппортунизме. Грам-
1 См. сб. «Антонио Грамши — выдающийся марксист». Предисловие ГЛ. Смирнова.
М., 1987. С. 5.
2 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 38. С. 60.
3 Шабалин В.А. Ленинизм и политические взгляды Антонио Грамши. Владивосток,
1990. С. 109—ПО. Ссылаясь на высказывания Грамши, разумеется, не переведенные на
русский язык, В.А. Шабалин отмечает, что Грамши высказывал свое несогласие с
политикой И.В. Сталина, считал ее отходом от ленинской концепции социалистического
строительства. «Безусловно, — пишет Шабалин, — Грамши понимал, что его инакомыслие
не осталось незамеченным Сталиным ни в 1926 г., ни позже, когда Грамши выражал
несогласие с упованием Коминтерна на близкий крах капитализма, с неверной оценкой
социал-демократии как социал-фашизма» (С. 128). Не исключено, что Грамши мог быть
освобожден из тюрьмы путем дипломатических переговоров с правительством Италии,
но это, конечно, противоречило интересам Сталина и его клики.
641

Часть 2
ши, конечно, не разделял этого воззрения, что отнюдь не мешало ему
критически относиться к этим преимущественно пролетарским по своему
составу общественным движениям, видеть не только их положительные, но и
отрицательные стороны.
Подчеркивая прогрессивный характер воззрений Грамши, не следует,
конечно, забывать, что и он далеко не был свободен от догматического
истолкования марксизма. Об этом свидетельствует его в целом совершенно
некритическое отношение к ленинизму, в котором он ошибочно видел марксизм
XX в. Само собой разумеется, что Грамши некритически относился и к
учению Маркса и Энгельса, так как не видел (или игнорировал) те
существенные стороны этого учения, которые не только не подтверждались, но явно
опровергались экономическим, социально-политическим развитием
капиталистических стран в его время. Основная догма марксизма — социализм есть
единственно возможная альтернатива капиталистическому строю — не
вызывала у Грамши ни малейших сомнений. Правда, нельзя не отметить, что
в отдельных случаях Грамши, безотносительно к вопросу о социализме,
неизбежность которого никоим образом не ставится под вопрос, все же
осознает, что социальный прогресс не имеет ничего общего с предопределением
его результатов, что он многогранен, многозначен: «Встать на эту точку
зрения, что есть одна "единственная" линия прогрессивного развития и что,
следовательно, всякое достижение утверждается и становится
предпосылкой новых достижений, будет серьезной ошибкой»1.
Не свободен Грамши от догматизма и в своем понимании философии
марксизма, которую он именует философией практики. Дело, конечно, не
в этом наименовании, которое существенно ограничивает проблематику
диалектического материализма. Вероятно, это переименование марксистской
философии было вызвано подцензурными соображениями (ведь речь идет о
«Тюремных тетрадях» Грамши), а может быть, даже стремлением подчеркнуть, что
эта философия является руководством для практически-политического действия.
Суть дела в другом. Грамши — ортодоксальный марксист, не сознающий
того, что всякая ортодоксия неспособна к самокритике, без которой
никакая наука, никакое философское учение не способны развиваться,
пересматривать оказавшиеся ошибочными положения, разрабатывать новые идеи и т.д.
Ортодоксия Грамши приводит его к убеждению, что диалектический материализм —
последнее, высшее достижение философии и дальнейшее его развитие возможно
только как саморазвитие, те как автономный процесс, совершенно
независимый от каких-либо других философских теорий, появившихся на
исторической арене после его возникновения. Вот характерное для его мировоззрения
высказывание: «Ортодоксальными должны считаться не тот или иной последо-
1 Грамши А. Избр. произв. С. 323.
642

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
ватель философии практики, не та или иная тенденция, связанная с течениями,
чуждыми данному оригинальному учению, — критерием ортодоксальности
должно быть основополагающее представление о том, что философия практики
"не нуждается в дополнениях извне", содержит в себе все основные элементы
для того, чтобы построить целостное и полное мировоззрение, целостную
философию и теорию естественных наук, но и сделаться животворным
началом всесторонней практической организации общества, то есть цельной и
всеобъемлющей цивилизацией»1. Можно привести и другие высказывания
Грамши в этом духе, но едва ли это необходимо для уяснения свойственного
итальянскому марксисту понимания смысла и значения диалектического
материализма. Следует, конечно, иметь в виду, что в данном случае Грамши
разделяет убеждение Энгельса, Ленина и, пожалуй, всех марксистов его
времени. Лишь в современную, постсоветскую эпоху ложность такого убеждения
не вызывает сомнения даже у ученых, которые, подвергая критике марксизм,
тем не менее позитивно оценивают марксистскую диалектику и
материалистическое понимание истории*.
Подчеркивая догматическую приверженность Грамши диалектическому
материализму, нельзя не отметить, что итальянский философ нередко
отклоняется от него, выдвигая тезисы в духе неогегельянца Б. Кроче, оказавшего на
воззрения Грамши значительное влияние. А.Г. Мысливченко в статье «К
вопросу о понимании А. Грамши предмета марксистской философии»
приводит, например, следующий тезис из его работы «Исторический материализм»,
не издававшейся на русском языке: «Когда утверждается, что реальная
действительность могла бы существовать, если бы и не было человека, то это
или метафора, или одна из форм мистицизма»2.
1 Грамши А. Избр. произв. С. 292.
* К таким ученым (пусть не во всех отношениях) принадлежит и автор этой книги,
который в специальной монографической работе обосновывает следующий «еретический»,
с точки зрения марксизма, тезис: «Философия, в отличие от любой науки, каков бы ни был
исторический уровень ее развития, существует, так сказать, лишь во множественном числе.
Иначе говоря, философия существует только как философии, т.е. как неопределенное
множество различных, противостоящих друг другу философских систем. Таков modus essendi
философии. Такой она была уже в первое столетие своего исторического бытия; такой она
осталась и в наше время, и нет оснований полагать, что когда-нибудь в будущем философия
утратит свою многоликость, которая, как я убежден, является ее специфической
сущностной определенностью» {Т.И. Ойзерман. Философия как история философии. М., 1999. С. 5).
2 См. Антонио Грамши— выдающийся марксист. С. 200—201. Естественно,
возникает вопрос: что понимает Грамши под «реальной действительностью»? Если эта
действительность включает в себя человека, то утверждение Грамши в известной мере
совместимо с материализмом. Но «реальная действительность» существует и безотносительно
к человеку, независимо от него. Эта сторона философского вопроса в данном случае
просто игнорируется Грамши.
643

^асть 2
В течение нескольких десятилетий в Итальянской компартии
существовал культ Грамши. П.Тольятти, выступая против канонизации текстов
Грамши, тем не менее утверждал, что они «если не евангелие, то по
меньшей мере учебник примерного мыслителя и практического
деятеля-коммуниста»1. А. Натта, ставший генеральным секретарем ИКП в 1984 г.,
декларировал: «Мы обращаемся к Грамши с тем, чтобы обладать большим
мужеством в проведении обновления. Вот его метод, имеющий большое
значение: брать за основу реальную действительность и бороться с любыми
проявлениями начетничества (доктринерства)»2.
Э. Берлингуер— предшественник Натта на посту генерального
секретаря ИКП, выступая на XII съезде ИКП в 1969 г. и заявляя, что партия
борется за социалистическое переустройство общества, подчеркивал вместе с тем:
«При этом мы имеем в виду не абстрактный социализм, не советскую модель
(которая неповторима, что знает или должен знать каждый, видящий смысл
в истории), но мы идем своим собственным путем. И поэтому, как сказал
товарищ Лонго, мы боремся за совершенно новую, иную социалистическую
Италию по сравнению с теми социалистическими обществами, которые уже
созданы»3. Непосредственная связь этого положения, которое еще до Бер-
лингуера обосновывал Тольятти, с теоретическими размышлениями автора
«Тюремных тетрадей» совершенно очевидна. Грамши писал в 30-х годах: «На
Востоке государство было всем, гражданское общество находилось в
первичном, аморфном состоянии. На Западе между государством и
гражданским обществом были упорядоченные взаимоотношения, и если государство
начинало шататься, тотчас же выступала наружу прочная структура
гражданского общества. Государство было лишь передовой траншеей, позади
которой была прочная сеть крепостей и казематов»4.
Л. Лонго, который после кончины Тольятти стал в 1964 г. генеральным
секретарем партии, а в 1972 г. ее председателем, в отличие от Берлингуера
и других итальянских лидеров ставил Советский Союз в пример
итальянским трудящимся. «В советском обществе, — утверждал он, — именно
потому, что это общество бесклассовое, демократия основана не на
разделении на партии, а на политических, профсоюзных, культурных и
производственных организациях».5 Само собой разумеется, что никаких иных
политических организаций кроме КПСС в СССР не было. Поэтому отрицание
1 Тольятти П. Избр. речи и статьи. М., 1965. Т. II. С. 117.
2 См.: Антонио Грамши— выдающийся марксист. С. 85.
3 Berlinguer Е. Für eine demokratische Wende. Ausgewälte Reden und Schriften. 1969—
1974. M., 1975. S. 16.
4 Грамши А. Избр. произв.: В 3 т. T. 3. С. 200.
5 Лонго Л. Избр. статьи и речи. М., 1975. С. 123.
644

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
многопартийности, вытекающее из этого высказывания Лонго, носит далеко
не демократический характер.
Лонго вполне солидаризировался с «марксизмом-ленинизмом». Но явно
искажая пресловутую ленинскую, якобы «научную» дефиницию диктатуры,
он утверждал: «...все ленинские идеи, согласно которым диктатура
пролетариата "означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими
законами... не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть",
относятся к анализу власти рабочего класса в особых условиях России»1. И
способ, каким цитируется Ленин, и интерпретация этой дефиниции отдают
несомненной фальшью. Ленин сформулировал свое «научное» понятие
диктатуры безотносительно к советской власти и даже безотносительно к
пролетариату. Он разъяснял, если можно так выразиться, сущность диктатуры
вообще.
Культ Грамши начал рушиться лишь в начале 90-х годов, когда в лоне
ИКП возникли сомнения в том, что переход от капиталистического строя к
бесклассовому коммунистическому обществу неизбежен, что иной,
некоммунистической, несоциалистической альтернативы буржуазным отношениям
нет и не может быть. Однако еще до возникновения кризиса ИКП, который
оказался смертельным, отдельные ее теоретики выступили с решительной
критикой «марксизма-ленинизма», на которую не решались Грамши и его
продолжатели. Среди этих «еретиков» следует в первую очередь назвать
Л. Коллетти. Он подвергает сомнению общепринятое среди марксистов
убеждение, что абсолютный идеализм Гегеля, его диалектика прежде всего
является одним из источников марксизма. Попытка доказать, что философия
Гегеля представляет собой поставленный на голову материализм, является
ошибочной. В своей оценке гегелевской диалектики Коллетти близок к
Э. Бернштейну, характеризовавшему диалектику как разновидность
софистики. Подвергая критике ленинские конспекты «Науки логики» Гегеля и
других его трудов, Коллетти приходит к заключению, что Ленин «пытается
материалистически читать Гегеля именно там, где он отрицает материю»2. Само
собой разумеется, что Коллетти отвергает известное положение диалектики
Гегеля о тождестве противоположностей, которое неоднократно
повторял не только Ленин, но и Энгельс. В другой своей книге «От Руссо до
Гегеля» Коллетти обстоятельно анализирует воззрения Э. Бернштсйна,
приходя к выводу, что ревизия марксизма, предпринятая ближайшим другом и
душеприказчиком Энгельса, в сущности, завершала эволюцию воззрений
самого Энгельса, ярким примером которой служит, в частности, его предис-
1 Там же. С. 250.
2 Colletti L. Hegel und die «Dialektik der Materie». Moderne Sophistik // Neue Hefte für
Philosophie. Göttingen, 1976. № 10. S. 17.
645

Часть 2
ловие к переизданию работы Маркса «Классовая борьба во Франции с
1848 по 1850 год». Коллетти утверждает: «Способ, которым Бернштейн
развивает свой анализ, непосредственно напоминает поставленный Энгельсом
вопрос об ошибках, допущенных им и Марксом относительно социального
и политического развития»1. Отличие воззрений Бернштейна от поздних
высказываний Энгельса состоит, по мнению Коллетти, лишь в том, что
Бернштейн расширил намеченную Энгельсом постановку вопроса: «Энгельс
говорил о ревизии "тактики"; Бернштейн утверждает, что эта ревизия тактики
не может заменить ревизии "стратегии", т.е. предполагает ревизию
теоретического марксизма»2.
Марксистское положение о неизбежности перехода от капитализма
к социалистическому строю Коллетти вслед за Бернштейном характеризует
как телеологическую идею, неприемлемую с точки зрения
материалистического понимания истории.
Коллетти был исключен из ИКП, но у него нашлось немало
продолжателей в рядах партии, история которой закончилась самым неожиданным
образом: ее руководство, поддержанное большинством партийцев, приняло
принципиальное решение о переименовании партии, отказавшись от
названия «коммунистическая». Как правильно отмечает в своей работе В.П. Лю-
бин, Итальянская коммунистическая партия «довела начавшийся еще в 50-е
годы и прошедший многие стадии, в том числе и стадию еврокоммунизма,
процесс ревизии ценностных коммунистических установок до логического
конца. Было сменено название партии, и признанием ее переориентации стало
вхождение в Социалистический Интернационал»3. Вместо ИКП была
образована «Демократическая партия левых сил» (ДПЛС), а отколовшаяся от пес
незначительная часть коммунистов образовала партию «Коммунистическое
воссоздание», которая, однако, не противопоставляла себя ДПЛС в период
парламентских выборов, а напротив, вошла в избирательный блок,
созданный ДПЛС. На парламентских выборах 1996 г. ДПЛС вместе с партией
«Коммунистическое воссоздание» получила 29,7% голосов избирателей. Такого
успеха ИКП не имела на предшествующих в 80—90 годах выборах.
1 Colletti L. De Rousseau à Lénine. Paris, 1974. P. 105.
2 Ibidem.
3 Любии В.П. Итальянская партийно-политическая система в 90-е годы. М., 1957. С. 8.
Решение о переименовании партии было принято в 1991 г. по предложению ее
генерального секретаря Акилле Оккетго. Показательно, что еще на XVIII съезде партии в
1989 г. Оккетго заявлял: «...мы заявляем, что непонятно почему мы должны менять свое
название. Оно было и остается славным и достойным уважения» (XVIII съезд
Итальянской коммунистической партии. Рим, 18—22 марта 1989 г. М, 1990. С. 57). Как мы
видим, жизнь заставила Оккетго отказаться от этого заявления.
646

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Таким образом, крупнейшая в Западной Европе коммунистическая партия,
которая в послевоенные годы была также крупнейшей партией Италии,
фактически отреклась от марксизма, коммунизма и перешла на
социал-демократические позиции, которые, в сущности, мало чем отличаются от
воззрений современных либеральных партий.
Французская коммунистическая партия, сыгравшая героическую роль
в движении сопротивления в период Второй мировой войны и ставшая
непосредственно после нее крупнейшей партией Франции, ныне утеряла
свое былое влияние, из года в год теряет своих членов и избирателей,
явно уступает в своем влиянии на массы трудящихся Французской
социалистической партии. Правда, генеральный секретарь ФКП Ж. Марше в
своей книге «Демократия» подчеркивает: «Мы сказали "нет" советской
модели, но не для того, чтобы сказать "да" в согласии с теми, кто
предлагает американскую, немецкую или японскую модель»1. Отрицательно
отзываясь о «шведском социализме», о социал-демократической
концепции социализма, обосновываемой Социалистическим Интернационалом,
Марше заявляет, что ФКП стремится построить социализм
«по-французски». При этом Марше во избежание всяких кривотолков декларирует:
«Наша цель — коммунизм»2. Эти заявления не способствовали влиянию
ФКП в массе трудящихся. Количество голосов, поданных за
коммунистов на очередных парламентских выборах, еще более уменьшилось, в то
время как влияние Французской социалистической, т.е.
социал-демократической, партии возрастает, по-видимому, благодаря тому, что она уже
давно отказалась не только от коммунистического идеала, но и от
марксизма в целом.
Таким образом, коммунистическое движение в Европе находится в
упадке, и его окончательное исчезновение в качестве значительной
политической силы не за горами. А это значит, что «западный марксизм», или
еврокоммунизм, также прекратит свое существование. Теория Маркса и Энгельса,
материалистическое понимание истории в особенности, становится просто
одной из ныне существующих довольно влиятельных социальных теорий,
но марксизм как общественно-политическое движение фактически уже
прекратил свое существование.
1 Marchais Georges. Démocratie. Paris, 1990. P. 208.
2 Ibid. P. 215.
647

Часть 2
Глава восьмая
Заключение
Я выделил «Заключение» в отдельную, последнюю главу монографии,
поскольку ее объем значительно превосходит любое нормальное
заключение книги. В этой главе речь идет о трех «ревизионистских»
направлениях. Каждое из них могло быть предметом отдельной главы, но поскольку,
они, несмотря на свое немалое значение и несомненную актуальность,
никак не связаны с бернштейновским «ревизионизмом», я решил
ограничиться их кратким рассмотрением лишь в этом заключающем книгу
разделе.
Я не мог обойти молчанием идейные направления, о которых пойдет
речь. Суть дела состоит в том, что ревизия марксизма уже не сводится к
предыстории бернштейнианства, бернштейнианству и последующей
эволюции социал-демократической идеологии. Речь должна идти о новом
«ревизионизме».
1. Франкфуртская школа социальных исследований
Эта философско-социологическая школа возникла в 1931 г. в
руководимом М. Хоркхаймером Институте социальных исследований в рамках
Франкфуртского университета.
В 1970 г. незадолго до своей кончины Хоркхаймер в интервью журналу
«Шпигель» говорил: «Да, я был марксистом, я был революционером. Я
начал заниматься марксизмом после Первой мировой войны, когда стала
очевидна опасность национализма. Я верил, что только благодаря
революции и притом именно благодаря марксистской революции может быть
уничтожен национал-социализм»1. Как известно, германский фашизм был
уничтожен главным образом благодаря героической борьбе Советской
армии. Однако Хоркхаймер, вполне признавая это всемирно-историческое
деяние, тем не менее стал все более и более отдаляться от марксизма. В
том же интервью он заявляет, что в марксизме для него неприемлема его
классовая, партийная направленность. Он противопоставляет исторически
оправданной направленности марксизма иную, чисто человеческую
солидарность, которая, по его словам, «представляет собой не просто
солидарность определенного класса, а то, что связывает друг с другом всех лю-
1 Horkheimer M. Die Sehnsucht nach dem ganz Anderem. Ein Interview mit Kommentar
von H. Gumnior. Hamburg, 1970. S. 54—55.
648

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
дей. Я имею в виду солидарность, которая выявляется в том, что все люди
обречены на страдание, что они умирают, что они— смертные существа»1.
Этот акцент на страданиях людей, на смертности человека в значительной
мере определяет изменение отношения Хоркхаймера к марксизму.
Исторический оптимизм марксизма представляется ему
недальновидностью, особенно вследствие победы нацизма в такой цивилизованной
стране как Германия с ее вековыми гуманистическими традициями. Вторая
мировая война, Освенцим, холокост и многое другое ставят, по его
убеждению, крест на историческом оптимизме не только марксизма, но и
учения любого другого толка.
Можно, конечно, согласиться с Хоркхаймером в том, что марксизм,
пожалуй, слишком оптимистичен. Но марксистский оптимизм свободен от
чуждой историзму наивности*. Этот оптимизм не есть ни констатация
фактов, ни предвосхищение будущего. Это — жизнеутверждающая воля, вера в
могущество разума, убеждение в том, что человечество и человечность со
временем смогут воссоединиться. Этого, казалось бы, столь близкого Хорк-
хаймеру гуманистического пафоса он почему-то не замечает в марксизме.
Для него общность судьбы всех человеческих индивидов осознается лишь
посредством религии. Религия действительно играет великую,
положительную роль в жизни народов на протяжении всей истории человечества. В
отличие от антропологии религия превращает абстрактно-научное,
рассудочное представление о единстве человеческого рода в чувственно
постигаемый символ веры.
С точки зрения Хоркхаймера, религия есть изначальное и аутентичное
самовыражение гуманизма. Совершенно несущественно то, что религиозные
представления о Боге противоречивы, что существование Бога, без которого
немыслима религия, не может быть доказано. «Мы можем лишь
действовать с внутренним чувством, что Бог существует»2. Религиозное убеждение
1 Ibid. S. 59.
* О том, насколько чуждо марксизму самодовольно-оптимистическое мировоззрение,
проповедующее в духе Лейбница, что все к лучшему в этом лучшем из миров, может
свидетельствовать такое полное горечи высказывание Маркса: «В наше время все как
бы чревато своей противоположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной
силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и
изнурение. Новые, до сих пор неизвестные источники богатства благодаря каким-то
странным, непонятным чарам превращаются в источники нищеты. Победы техники как
бы куплены ценой моральной деградации. Кажется, что по мере того, как человечество
подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей либо же рабом своей
собственной подлости» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 4). Таких высказываний
у Маркса, да и у Энгельса немало.
2 Horkheimer M. Die Sehnsucht nach dem ganz Anderem. S. 72.
649

Часть 2
в том, что мир человеческий, в котором постоянно господствует зло, может
быть понят и хотя бы частично изменен к лучшему лишь при допущении
абсолютной и в силу этого трансцендентной справедливости, представляет
собой, согласно Хоркхаймеру, «решающее основоположение критической
теории»1. Выражением «критическая теория» характеризуется, с одной
стороны, марксизм, а с другой — его «ревизионистская» интерпретация,
систематически обоснованная на хорошем философском и социологическом уровне
представителями Франкфуртской школы.
Хоркхаймер видит в теологии единственную надежду на то, что мир
может стать лучше, человечество — человечнее. «Теология есть, — я
сознательно выражаюсь осторожно, — надежда, что несправедливость, которая
характеризует мир, не останется навечно, что несправедливость не может
быть последним словом»2. Ему, конечно, хорошо известны исторически
определенные источники социальной несправедливости, господствующей в
капиталистическом обществе. Но он сознательно отвлекается от всего
исторически данного, исторически преходящего, пытаясь с позиций спекулятивной
теологически размышляющей философии рассматривать социальное зло
как онтологическую определенность человеческого бытия, не устранимую
никакими социальными преобразованиями. Он, правда, не говорит о
первородном грехе как о действительном событии всемирной истории. Но
подобно кумиру своей юности А. Шопенгауэру он все же принимает библейский
догмат в качестве философско-исторического постулата. Учение о
первородном грехе, говорит Хоркхаймер, «определяло предшествующую историю и
еще сегодня, с точки зрения мыслящего человека (fur den Denkenden)
определяет мир. Мир возможен лишь при допущении, что Бог, создавая
человека, наделил его свободной волей»3.
Цитируемое интервью представляет нам лишь позднего главу
Франкфуртской школы, хотя, естественно возникает вопрос, в какой мере этот
конец представляет собой продолжение начала? Правда, и в этой публичной
исповеди Хоркхаймер не обходит молчанием антагонистические
противоречия капиталистического строя. Отказавшись от убеждения, что марксизм
научно обосновывает реальную альтернативу капитализму, Хоркхаймер вовсе
не склонен примириться со status quo. Сын преуспевающего фабриканта
средней руки, он обличает присущую буржуазному обществу противоположность
между богатством немногих и бедностью подавляющего большинства
населения. «Никогда еще нищета людей не стояла в столь кричащем
противоречии к их возможному богатству, как в настоящее время. Никогда еще все
1 Horkheimer M. Die Sehnsucht nach dem ganz Anderem. S. 57.
2 Ibidem. S. 61.
3 Ibidem. S. 65.
650

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
человеческие силы не были так безжалостно скованы, как ныне, в
современных поколениях, когда дети голодают, а руками отцов сбрасываются
бомбы»1.
Хоркхаймер, разочаровавшийся в марксизме, остается вопреки своим
сетованиям воинствующим гуманистом. У него никогда не было иллюзий
относительно будущего капитализма. Но к концу своей жизни он уже
утрачивает иллюзии не только насчет будущего социалистического
переустройства общества, но и насчет посткапиталистического общественного
устройства вообще. Ему остается лишь одно: теоретически обосновывать не только
свое неприятие существующего, но и неприятие того будущего, которое из
него, по-видимому, закономерно вырастает. Этим в основном определяется
его отношение к марксизму, который представляется ему принадлежащим
историческому прошлому, лучшему, чем современная эпоха. «Маркс, —
говорит он в том же интервью, — проецировал в будущее всестороннее
развитие личности. Однако такого рода развитие является продуктом
либерализма, продуктом, который исчезает вместе с либерализмом. Темой нашего
времени является само-сохранение, хотя уже нет той самости, которая
должна быть сохранена»2.
Хоркхаймер пересматривает не только марксистское, но и либеральное
представление о социальном, в особенности о научно-техническом
прогрессе. И научно-техническая революция со всеми ее грандиозными,
невероятными достижениями интерпретируется им как процесс деперсонализации,
которому соответствует бюрократизация управления и всей общественной
жизни; благодаря механизации, автоматизации и применению научных
методов бюрократизация становится вездесущей, захватывая все более и более
и личную жизнь людей. Такого рода критика научно-технического
прогресса, по существу, оказывается возрождением романтического обличения
капитализма в духе Т. Карлейля и других представителей феодального
социализма.
Таким образом, если основоположники марксизма возлагали основные
надежды на прогресс производительных сил, то Хоркхаймер и другие
представители «критической теории», считающие себя (разумеется, с немалыми
оговорками) продолжателями марксизма, фиксируют свое внимание на том,
что прогресс, как признавали это и основоположники марксизма, имеет и
оборотную сторону, т.е. оказывается в той или иной степени также
регрессом. Эта мысль систематически развивается Хоркхаймером в предисловии
к переизданию его работ 30-х годов, т.е. того времени, когда он считал себя
марксистом и во многом действительно разделял марксистские воззрения. В
1 Ibid. S. 70—71.
2 Ibid. S. 86—87.
651

Часть 2
нем он, в частности, заявляет, что обусловленная научно-техническим
прогрессом функциональная рационализация производства порождает
репрессивную организацию общества, следствием чего становится «тенденция
ликвидации всего того, что связано с автономией (разумеется, весьма
ограниченной) личности»1. В конечном счете, полагает Хоркхаймер, усиление
этой тенденции влечет за собой ликвидацию способной собой располагать
человеческой личности, вырождение свободной воли. Можно, вероятно,
попытаться сохранить какую-то часть гуманистического наследия
либерального прошлого, но надолго ли? «Мы еще не живем в полностью
автоматизированном обществе, — меланхолически замечает Хоркхаймер. — Наш мир
еще не стал тотально манипулируемым (total verwaltet). Мы можем еще
многое делать...»2. Последняя фраза, однако, не является обнадеживающим
допущением, так как на вопрос интервьюирующего его журналиста Г. Гум-
ниора, нельзя ли предотвратить превращение личности в объект тотальной
манипуляции, Хоркхаймер отвечает категорическим «нет».
Стоит сопоставить эти удручающие высказывания с тем, что писал
Хоркхаймер в 1937г.: «Марксовы категории класса, эксплуатации, прибавочной
стоимости, прибыли, обнищания, революции являются моментами
понятийного аппарата, смысл которого состоит не просто в изображении
существующего общества, а в стремлении преобразовать его в лучшее общество»3.
Тогда он еще верил, что такое преобразование общества не только
необходимо, но и возможно.
В статье «Маркс сегодня», опубликованной в 1968 г., Хоркхаймер
констатирует, что исторический процесс совершался не так, как представлял его
1 Horkheimer M. Tradizionelle und kritische Theorie. Vier Aufsätze. Frankfurt a/M, 1970.
S. 9.
2 Ibid. S. 87. В другом месте цитируемого выше предисловия Хоркхаймер
осуждает конформистское примирение с социальным злом. Отсутствие исторической
перспективы, подчеркивает он, не может быть основанием для прекращения
сопротивления. В этом же предисловии он настаивает: «Защищать ограниченную, эфемерную
свободу отдельного (индивида — Т. О.), сознавая возрастающую для нее угрозу,
сохранять и по возможности расширять эту свободу, есть гораздо более
настоятельная задача, чем ее абстрактное отрицание...» (S. 10). Абстрактным отрицанием
свободы, т.е. буржуазной демократии, которую Хоркхаймер вовсе не идеализирует, он
считает социалистическую революцию. Это значит, что «эфемерная свобода»
существует только при капитализме и только на этой почве возможна ее защита. Право
и долг каждого мыслящего человека, пишет Хоркхаймер, заключается в том, чтобы
«оценивать свободный мир соответственно его понятию, относиться к нему
критически и все же отстаивать его идеи...» (S. 11). Можно констатировать, что у лидера
Франкфуртской школы маловато иллюзий, но тем более упорно он стремится их
сохранить.
3 Ibid. S. 37.
652

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
себе Маркс: нищета пролетариата не возрастала и революция, которую
ожидал Маркс, не разразилась. Однако социализм, подчеркивает он,
остается великой гуманистической задачей, представляет собой необходимый
результат развития цивилизации. Овладение стихийными силами природы,
упразднение противоположности между имущими и неимущими,
преодоление напряженных отношений между нациями — все это не только является
необходимостью, но и подтверждается опытом, достижениями науки и
техники, развитием нравственного сознания.
Также положительно относится Хоркхаймер и к материалистическому
пониманию истории, хотя он и не согласен с чрезмерным, по его убеждению,
подчеркиванием определяющей роли экономики и материального
производства вообще. «Исторически-экономический материализм, учение, согласно
которому отношения между людьми, их сознание, так же как их душевное
состояние, зависят от структуры общества и, в конечном итоге, от уровня
господства человека над природой, подтверждается в настоящее время
озабоченностью относительно автономии субъекта, а также многими другими
опытными данными...»1.
Хоркхаймер обнаруживает даже у А. Шопенгауэра, в сущности,
социалистические идеи. Он цитирует посмертно изданное рукописное наследие
философа, в частности, его утверждение, что «нищета и рабство... лишь две
основные формы, два названия, которые обозначают, можно сказать, одно
и то же, сущность которого состоит в том, что силы человека в большей
своей части служат не ему самому, а другому»2. Эта ссылка на мыслителя,
который вовсе не был социалистом, необходима Хоркхаймеру для
подтверждения его основной «ревизионистской» идеи: социализм — не просто
идеология пролетариата, а общечеловеческий, категорический императив в кан-
товском смысле.
Маркс и Шопенгауэр, по признанию Хоркхаймера, образуют два истока
его мировоззрения. Именно Шопенгауэр во многом определил
пессимистическую его окраску, которая выступает как своеобразная, совершенно
чуждая чрезмерному оптимизму Бернштейна исторически новая форма
«ревизионизма».
Хоркхаймер— основатель, но далеко не самый известный и, пожалуй,
не самый выдающийся представитель «критической теории». Пора
остановиться на других ее представителях. Коротко об экономисте Ф. Пол л оке. Он
основательно изучил Марксов «Капитал» и вполне разделяет его основные
идеи, оговариваясь, правда, что это исследование Маркса вовсе не является
обоснованием исторической необходимости (а тем более неизбежности) со-
1 Horkheimer M. Gesammelte Schriften. Frankfurt, 1985. Bd. 8. S. 311.
2 Schopenhauers Handsschriftlicher Nachlass. Leipzig, 1864. S. 151.
653

Часть 2
циалистического преобразования капиталистических отношений. Марксова
критика капиталистической экономики тяготеет скорее, по мнению Полло-
ка, к обоснованию планового, организованного капитализма.
С точки зрения этого старейшего деятеля Франкфуртской школы,
важнейшим разделом «Капитала» является теория экономических кризисов. В
1933 г., накануне прекращения кризиса, потрясшего всю капиталистическую
систему, Поллок писал: «К самым решающим признакам современной
хозяйственной ситуации принадлежит то, что противоречие между
производительными силами и производственными отношениями значительно
обострилось по сравнению с тем, что было прежде»1. Тем не менее Поллок не делает
вывода о том, что данный кризис перепроизводства — свидетельство
общего кризиса капиталистической системы.
Особенного внимания, несомненно, заслуживают воззрения Г. Маркузе,
наиболее известного представителя Франкфуртской школы. В период
студенческого «бунта» 1968 г. парижские студенты писали на тротуарах (я,
находясь в это время в Париже, сам видел) три буквы: МММ (Маркс,
Маркузе, Мао). Маркузе выступал в эти дни на симпозиуме ЮНЕСКО,
посвященном 150-летию со дня рождения Маркса. Темой его доклада была...
революция. Правда, речь шла отнюдь не о пролетарской революции, а о
революции, которую, по убеждению Маркузе, способны совершить лишь еще
не интегрировавшиеся в буржуазном обществе, а также деклассированные
элементы: студенты, люмпены и частью интеллигенция. Пролетарская
революция, утверждал Маркузе, уже невозможна; ее время кануло в Лету.
Отношения между пролетариями и капиталистами коренным образом
изменились: «этих в прошлом антагонистических противников в наиболее
передовых областях современного общества объединяет их глубокая
заинтересованность в сохранении и совершенствовании status quo»2.
Бернштейн, конечно, не отваживался на такие «ревизионистские»
эскапады. Но Маркузе не социал-демократ, он покинул ряды СДПГ. И кроме того,
он человек иного, нового поколения, современник научно-технической
революции XX в., которая намного превзошла промышленную революцию
XVIII—XIX вв.
В отличие от Хоркхаймера Маркузе вовсе не сторонник эволюционного
развития, исключающего революционное насилие. «Новые социальные
возможности, — утверждает он, — не могут быть более рассматриваемы как
продолжение прежних условий... Совсем наоборот, новые возможности
предполагают разрыв с исторической постепенностью (Kontinuität)... На совре-
1 См.: Zeitschrift für Sozialforschung. 1933. Heft 3. S. 334.
2 Marcuse H. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of Advaneed Industrial Society.
Boston, 1964. P. 11.
654

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
менном этапе истории должно делать акцент на отрицании, а не на
согласовании, на качественном различии, а не на прогрессе»1. Эту концепцию
радикального разрыва с капиталистическим status quo Маркузе называет
«великим отказом». Обосновывая его необходимость, он подвергает острой
критике научно-технический прогресс, вскрывая присущие ему негативные
черты. Речь идет не об экологических последствиях развития
материального производства (этот вопрос не обсуждался сколько-нибудь активно в 60-е
годы), а о пересмотре формулы: «овладение техникой». Не мы, утверждает
Маркузе, овладеваем техникой, а она овладевает нами, делает нас ее
покорными слугами. «Традиционное представление о "нейтральности" техники
теперь уже лишено смысла. Технику как таковую нельзя больше отделять
от ее использования; техническое общество — это система господства,
функционирующая по правилам техники»2. Нельзя не отметить, что такое
воззрение не чуждо марксизму. Правда, Маркс считал превращение рабочего в
придаток машины специфической характеристикой капиталистического
способа производства и утверждал, что при социализме ситуация изменится
коренным образом. Однако Энгельс в своих поздних работах разъяснял, что
техника, которой овладевает человек, делает его зависимым от нее,
подчиняет его себе, независимо от того, имеет ли место этот процесс в
капиталистическом или посткапиталистическом обществе. Маркузе лишь
усугубляет воззрение Энгельса, придавая технике, если можно так выразиться,
демонический характер.
Маркузе также пытается доказать, что не только техника, но и
человеческие потребности, которые все более и более возрастают, становятся
многообразными, многочисленными, также порабощают личность. «Господство
порабощающих потребностей представляет собой свершившийся факт, с
которым примиряются...»3. Это положение— радикальная ревизия воззре-
1 Marcuse H. Ideen zu einer kritischen Theorie der Gesellschaft. Frankfurt a/M, 1968.
S. 187.
2 Marcuse H. One-Demensional Man. P. XVI.
3 Ibid. P. 23. Чтобы покончить со всеми формами порабощения человека,
необходима, утверждает Маркузе, не социальная, не политическая, а
антропологическая революция, благодаря которой коренным образом изменится соотношение
между рассудком и чувственностью в пользу последней. Это должно быть, вещает
он, «радикальной трансформацией общества», благодаря которой возникает «союз
новой чувственности и новой рациональности» {Marcuse H. Versuch über die Befreiung.
Frankfurt a/M., 1969. S. 62). Потребности, инстинкты, влечения, подавляемые
экономикой, идеологией, политикой и всеми другими социальными институциями будут,
наконец, эмансипированы. Новая чувственность, уверяет Маркузе, становится
практикой: она «возникает в борьбе против эксплуатации, в борьбе за существенно
новые способы и формы жизни. Она представляет собой отрицание общества как
655

Часть 2
ний основоположников марксизма, которые считали умножение разумных
потребностей подлинным обогащением человека, в отличие от буржуазной,
ограниченной формы богатства. И здесь Маркузе во многом прав: разумное
ограничение потребностей, конечно, необходимо человеку, если он хочет
сохранить свою индивидуальность, а также работоспособность. В
особенности такое ограничение потребностей (и даже круга интересов)
необходимо творческой личности.
Маркузе подвергает критике концепцию базиса и надстройки, т.е.
существенную часть материалистического понимания истории. Эта концепция,
которую основоположники марксизма распространяли если не на всю
историю человечества, то, по меньшей мере, на всю историю цивилизации,
оказывается, по убеждению Маркузе, лишь характеристикой
капиталистического строя. В будущем обществе, полагает он, экономика не будет определять
потребности людей. Это свободное общество подчинит экономику
потребностям человека. Благодаря этому «прекращается первоначальное
отношение между надстройкой и базисом... трудовой процесс более уже не должен
определять всеобщее бытие людей, а всеобщие потребности должны
определять трудовой процесс»1. Это «ревизионистское» положение
представляется мне правильным, если не касаться отдаленного будущего человечества,
о котором мы не можем судить. Я вообще считаю, что тезис о соотношении
базиса и надстройки фактически противоречит общему положению
исторического материализма, согласно которому общественное бытие, т.е.
реальный процесс общественной жизни, определяет внутренне присущее ему
общественное сознание*.
Это отрицание пресловутой концепции базиса и надстройки нисколько
не означает ни отрицания марксизма, ни отрицания материалистического
понимания истории, хотя их толкование у Маркузе носит довольно
своеобразный характер. Тем не менее он еще до возникновения
Франкфуртской школы со всей определенностью утверждал, что марксизм как теория
общественного развития есть исследование «исторической возможности
радикального действия, призванного освободить новую, необходимую
действительность для реализации целостного человека. Ее носитель —
сознательный общественный человек, единственным полем деятельности
целого, его культуры и морали. Она устремлена на достижение такого
общественного устройства, в котором устранение нищеты и бедности превращается в
действительность, а чувственность становится самой формой общества» (S. 45—46).
Нетрудно увидеть в этой концепции идеологию студенческого «бунта» 1968 г., тем более,
что бунтующие студенты не только в Париже, но и во Франкфурте превозносили
идеи Маркузе.
1 Marcuse H. Kultur und Gesellschaft, I. Frankfurt a/M, 1968. S. 112.
* См. Ойзерман Т.Н. Марксизм и утопизм. M., 2003. Гл. IV.
656

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
которого является история, раскрывающаяся как основная категория
человеческого существования»1.
Следует при этом подчеркнуть негативистское отношение Маркузе к
экономическим отношениям, которые представляются ему неизбежно
репрессивными, несмотря даже на отсутствие насилия, принуждения. Так,
например, он утверждает, что «любой экономический факт оказывается искажением
человеческой сущности»2.
Э. Фромм, почти такой же известный как Маркузе представитель
Франкфуртской школы, также считает себя приверженцем исторического
материализма, который он дополняет неофрейдистской психологией, учитывающей,
как он утверждает, социальные связи человека, но не теряющей из виду его
подсознательных асоциальных влечений. «Аутентичное», по его словам,
понимание исторического материализма оказывается на деле сведением
последнего к философской антропологии, которая ограниченно
истолковывается как учение о биологической сущности человека. Социальные, исторические,
особенно экономические отношения характеризуются Фроммом как извне
противостоящие человеку, деформирующие, отчуждающие его естественную,
природную сущность. Противопоставление человечески-природного
человечески-социальному приводит его к двусмысленной интерпретации исторического
материализма: «Если хотят избежать двусмысленности, присущей словам
"материалистическое" и "экономическое", то марксово понимание истории могло
бы быть названо ее антропологической интерпретацией»3.
Т. Адорно, известный в особенности своими социологическими
исследованиями музыки, посвятил ряд своих работ вопросам общественного
развития, а также диалектики. Как и другие представители этого направления, он
задается вопросом о посткапиталистическом будущем человечества. И
подобно Хоркхаймеру и Маркузе мыслит его как «освобождение духа от
примата материальных потребностей на ступени их полного удовлетворения»4.
Итак, материальные потребности, если они не полностью удовлетворены,
угнетают духовную сущность человека. Девиз утопических коммунистов —
удовлетворение всех материальных потребностей— полностью
воспринимается Адорно, хотя он и не упоминает в этой связи о своих отдаленных
предшественниках. Главное, и с этим, конечно, нельзя не согласиться, —
развитие духовных способностей человека.
1 Marcuse H. Beiträge zu einer Phänomenologie des historischen Materialismus //
Philosophische Hefte. 1928. № 1. S. 47.
2 Marcuse H. Neue Quellen zur Grundlegung des historischen Materialismus // Die
Gesellschaft. 1932. №8. S. 137.
3 Fromm E. Menschenbild bei Marx. Frankfurt a/M., 1963. S. 23.
4 Adorno Th. Negative Dialektik. Frankfurt a/M., 1970. S. 20.5.
22 Зак 1440
657

Часть 2
Адорно решительно выступает против гегелевского понимания
диалектики, в особенности против «закона» отрицания отрицания, который, с его точки
зрения, означает возвращение к тому, что подвергалось отрицанию.
«Отрицание отрицания... доказывает, что оно было недостаточным отрицанием»1.
Необходимо отважиться на действительное отрицание наличного бытия.
«Мышление, дабы быть истинным мышлением, должно в настоящее время
мыслить и против самого себя»2. На это, по мнению Адорно, не
отваживаются ни рационалисты, ни эмпирики, ни материалисты, ни идеалисты.
Философия должна стать ни перед чем не останавливающейся, тотальной
критикой. Такая негативно диалектическая философия возможна лишь как
«антисистема».
Вслед за Г. Лукачем, работа которого «История и классовое сознание»
оказала большое влияние на представителей Франкфуртской школы, Адорно
определяет понятие отчуждения как подлинный центр философии. Но если
Лукач считал отчуждение основной проблемой, которую предстоит разрешить
социалистическому движению, то, с точки зрения Адорно, отчуждение —
непреодолимая сущность человека. Соответственно этому, вся история
человечества есть история прогрессирующего отчуждения, формы которого
изменяются, углубляя тем самым отчуждение. Впрочем, иногда Адорно высказывается
и в том смысле, что преодоление отчуждения возможно, т.е. возможно
отчуждение отчуждения. Однако это положение остается неразвитым.
Вместе с Хоркхаймером Адорно опубликовал монографию «Диалектика
Просвещения», в которой он не только изобличает иллюзии
просветителей, но и само Просвещение характеризует как «природу, воспринимаемую
в ее отчуждении»3. Просвещение, с точки зрения обоих авторов книги,
стало источником индустриализации, урбанизации и всех других пороков
цивилизации.
1 Adorno Th. Negative Dialektik. S. 170.
2 Ibid. S. 355.
3 Horkheimer M, Adorno Th.W. Dialektik der Aufklärung. Philosophische Fragmente.
Frankfurt a/M. S. 46. Диалектика, разъясняет Адорно, не только метод, но в качестве
метода она «представляет собой мышление, противоречащее самому себе ради уже
испытанного в вещи противоречия и вопреки ему. Противоречие в реальности есть
противоречие, противостоящее реальности» {Adorno Th. Negativ Dialektik. S. 146). Такое
понимание диалектики (если его, действительно, можно считать пониманием) не
имеет ничего общего ни с диалектикой Гегеля, ни с той концепцией диалектики,
которую развивал Лукач в названной выше работе. Лукач отрицал диалектику природы, но
признавал и стремился развить диалектику мышления, познания. Эта точка зрения
является, на мой взгляд, в основном правильной, в особенности если учесть, что никаких
отличных от физических, химических, социальных и т.п. законов диалектики, якобы все
и вся определяющих, конечно, не существует.
658

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Сравнительно молодым и по сей день активно работающим питомцем
Франкфуртской школы, которая в настоящее время уже не существует,
является Ю. Хабермас. Им разработана теория коммуникативного
действия, согласно которой общение между индивидами, независимо
от того, сколько индивидов участвуют в этом процессе, общение,
обретающее более или менее постоянный характер, представляет собой
единственный в настоящее время путь к взаимопониманию и, в конечном
счете, упорядочиванию не только межличностных, но и общественных
отношений. Коммуникативное действие Хабермас отличает от
инструментального (сфера труда, предпринимательской деятельности и т.п.), так как
его направленность связана не с получением какой-либо выгоды,
непосредственной пользы, а с достижением согласия в тех вопросах, где оно
необходимо для совместной жизни людей, сообразной определенным
социальным нормам.
Коммуникативное действие может выполнять свою позитивную
социальную роль лишь при наличии этики дискурса, которой
придерживаются общающиеся друг с другом индивидуумы. «Этика дискурса, —
пишет Хабермас в статье "Моральное сознание и коммуникативное
действие", — предлагает не какие-либо содержательные ориентиры, но
опирающуюся на определенные предпосылки процедуру, которая должна
гарантировать беспристрастность в формировании суждений. Как
процедура практический дискурс предназначен не для продуцирования
оправданных норм, а для проверки того, насколько действенны гипотетически
взвешенные нормы. Только этим процедурным характером этика дискурса
отличается от других когнитивистских, универсалистских и
формалистических этик...»1. Коммуникативное действие, являющееся в сущности
взаимодействием, призвано способствовать достижению консенсуса,
разумеется, каждый раз в более или менее ограниченной области интересов и
воззрений, т. е. такого консенсуса, который предполагает те или иные
разногласия за его пределами.
1 Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2001. С. 182.
Б.В. Марков, автор послесловия к этой книге, подчеркивает отличие теоретических
позиций Хабермаса от воззрений главных представителей Франкфуртской школы.
«Сохранив критический настрой Франкфуртской школы, Хабермас остался защитником
рациональности, против которой еще до войны выступили Хоркхаймер и Адорно и позже
Маркузе. Он также разделяет с ними критику инструментального разума, но сохраняет
дистанцию к диалектике. Более того, он осуществляет археологические раскопки
останков наивного позитивизма в феноменологии и герменевтике, пытается дополнить их
методами критики идеологии и глубинного психоанализа и вместе с тем остается
приверженцем классического проекта рациональности» (С. 294).
659

Часть 2
Теория коммуникативного действия — философское обоснование
развитой формы демократического общества, в котором волеизъявление
большинства граждан никоим образом не должно ущемлять интересы меньшинства,
находящегося в оппозиции к решениям, принятым большинством. Конечно,
меньшинство, поскольку оно обладает не только гражданскими свободами,
но и обязано следовать гражданскому долгу, должно подчиняться принятым
решениям, но это подчинение не должно наносить ущерба моральной
автономии граждан.
Свое понятие коммуникативного действия Хабермас связывает с
предложенным Гуссерлем понятием «жизненного мира», включающего в себя все
многообразие человеческих переживаний, знаний, предрассудков, обычаев,
веры и т.п. Согласно Хабермасу, «жизненный мир» формирует
коммуникативные действия, является резервуаром, из которого участники
коммуникации черпают свои убеждения, а также средства, благодаря которым
становится возможным достижение взаимопонимания, а в конечном счете также
консенсуса. Хабермас также утверждает, что «жизненный мир» обладает,
таким образом, функцией формирования контекста коммуникативного
действия. Он также представляет собой ресурс коммуникаций, как
организованный в языке запас изначальных допущений и предпочтений, которые
воспроизводятся культурной традицией. Однако при этом вне внимания
Хабермаса (как и Гуссерля) остается тот факт, что важнейшей сферой
«жизненного мира» является материальное и духовное производство, труд, в
процессе которого люди прежде всего и больше, чем в любой другой сфере
своей деятельности, находят взаимопонимание и совершают взаимно
согласованные действия.
Теория коммуникативного действия выступает, таким образом, как
теоретическое обоснование путей и средств совершенствования демократии,
которой сплошь и рядом не хватает именно взаимопонимания в разных
сферах общественной жизни, в том числе и в ходе избирательной кампании.
Понятие взаимопонимания следует рассматривать как новую категорию в
арсенале философии и теоретической социологии.
В работах Хабермаса, особенно в ранний период его творчества, когда
он разделял основные положения исторического материализма, имеются
заслуживающие пристального внимания «ревизионистские» положения,
относящиеся к этой теории. Прежде всего, он подвергает сомнению
понятия, характеризующие основные черты материального производства. «Связь
производительных сил и производственных отношений следовало бы
заменить более абстрактной связью труда и интеракции»1. С этим
положением я не могу согласиться по той простой причине, что понятие произ-
1 Habermas J. Technik und Wissenschaft als «Ideologie». Frankfurt a/M., 1971. S. 92.
660

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
верительных сил, появившееся в политической экономии задолго до
марксизма, включает в себя не только труд, но и средства производства, не
говоря уже о том, что наука, которая представляет собой не только труд,
но и специфическую познавательную деятельность, также является
производительной силой.
Вопрос о производственных отношениях также ставится Хабермасом
весьма абстрактно. Интеракция, т.е. взаимодействие, разумеется, входит
в содержание производственных отношений, однако их наиболее
существенное содержание образует та или иная форма собственности на
средства производства. Тем не менее, в постановке этого вопроса
Хабермасом есть и нечто весьма правильное. Рабовладельческие общественные
отношения едва ли можно назвать общественными отношениями
производства. Это скорее социально-политические отношения, существующие,
разумеется, не только в сфере производства. То же, мне кажется, следует
сказать и о феодальных отношениях, социально-политический характер
которых постоянно выступает на первый план. И есть, несомненно,
резон в том, что Хабермас трактует производственные отношения как
специфически капиталистические. «Производственные отношения
обозначают ту плоскость, на которой лишь в период либерального капитализма
упрочивались институциональные рамки; этого не было как в
предшествующий период, так и после него»1. Поскольку понятие
производственных отношений введено в науку марксизмом, который придал этому
понятию универсальный характер, то возражение Хабермаса,
несомненно, должно стать предметом дискуссии, поскольку он ставит под вопрос
всеобщее значение исторического материализма для понимания
истории человечества. Если согласиться с Хабермасом, то исторический
материализм превращается в философско-социологическую теорию
капиталистического (и только капиталистического) общественного
строя. Родственные этой концепции воззрения высказываются и в
отечественной литературе, к примеру, в исследованиях В. Иноземцева о вне-
1 Ibidem. Касаясь этого вопроса несколько выше, Хабермас замечает: «Организация
собственности может превратиться из политического отношения в
производственное отношение» (Ibidem. S. 70). Хабермас имеет здесь в виду переход от
феодальных общественных отношений, в рамках которых собственность на средства
производства, поскольку речь идет о дворянстве, церкви (в отличие от ремесленников и
других участников простого товарного производства), носит, несомненно, политический
характер, к капиталистическим, поистине экономическим общественным отношениям
производства. Этот переход также носит экономический характер, так как
капиталистический уклад развивается внутри феодального общества, причем революционный
переход к капитализму, завоевание буржуазией государственной власти далеко не
всегда, не всюду имеют место.
661

Часть 2
экономическом развитии общества уже в так называемую
постиндустриальную эпоху.
Аргументация, посредством которой Ю. Хабермас предельно
ограничивает понятие производственных отношений, в общем, сводится к тому, что
интеракция, взаимодействие между людьми — независимая от производства
сфера человеческого существования. Правда, он выражает эту мысль не столь
безапелляционно: «Сведение интеракции к труду или выведение труда из
интеракции невозможно»1. Совершенно правильно! Но раз это так, не
может быть оправдана замена понятия «производственные отношения» (даже
если это понятие неприменимо ко всем эпохам) понятием взаимодействия.
Странно, почему эта простая мысль не пришла в голову такому
талантливому и проницательному мыслителю как Ю. Хабермас.
Т. Рокмор в исследовании, посвященном отношению Хабермаса к
историческому материализму, приходит к выводу, что он, в конечном итоге, отверг
основные положения материалистического понимания истории:
«...занимаясь реконструкцией исторического материализма, он занят вместе с тем
разработкой собственной теории. Показательно также, что в последующих
сочинениях он довольно скоро порывает с самой идеей реконструкции
исторического материализма. Он делает это, исходя из положения, что сама
попытка реконструкции исторического материализма уводит на ложный путь.
Это может быть понято, как имплицитная самокритика его прежних
стремлений решить такую задачу»2. Этот вывод американского профессора
правильно фиксирует один из основных фактов интеллектуальной биографии
Ю. Хабермаса.
Завершая это фрагментарное рассмотрение воззрений представителей
Франкфуртской школы социальных исследований, следует подчеркнуть, что
в ней ревизия марксистской теории качественно отличается как от берн-
штейновской, так и от всех других разновидностей «ревизионизма». Это
самобытная, оригинальная ревизия, обогащающая философскую и
социологическую теорию, в том числе и теорию марксизма. Этот «ревизионизм»
отличается столь высоким теоретическим уровнем, столь глубоким
пониманием противоречий современной эпохи, что возвышает его на голову
над всем предшествующим «ревизионизмом». И свою задачу эта
«критическая теория» формулирует в несравненно более трезвой и актуальной форме.
Хоркхаймер пишет: «В отказе от идеалистической философии и в том, чтобы
вместе с историческим материализмом видеть цель в завершении
предыстории человечества, — таковой представляется мне альтернатива в противовес
резиньяции перед совершающимся движением к манипулируемому миру,
1 Habermas J. Technik und Wissenschaft als «Ideologie». S. 92.
2 Rockmore T. Habermas on historical Materialism. Bloomington, 1989. P. 90.
662

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
которое внушает страх»1. Правда, в последующие годы Хоркхаймер и его
соратники изменили этому credo, дистанцировались от материалистического
понимания истории. И тем не менее это положение, если не для его автора,
то для многочисленных читателей, не утеряло своей актуальности. Оно
остается актуальным и для нас, вставших на путь ревизии марксистской
теории, но, конечно, не отбросивших ее, т.е. вполне осознающих не только
ее выдающееся историческое значение, но и содержащееся в ней
знание и понимание социальной реальности.
Печально лишь то, что теоретики Франкфуртской школы, за
исключением, пожалуй, Хабермаса и его более молодых коллег и учеников, не
рассматривали свои теоретические положения как руководство к действию, к
борьбе за те гуманистические идеалы, которые они обосновывали. Для
старшего поколения основателей Франкфуртской школы, которых нет уже в
живых, была характерна пессимистическая сентенция Маркузе:
«Критическая теория общества не располагает понятиями, позволяющими перебросить
мост через пропасть, разделяющую настоящее от будущего. Не давая
обещаний и не показывая примеров успеха, она сохраняет верность тем, кто,
не имея надежды, отдавал и отдаст свою жизнь великому отказу»2.
Впрочем, Франкфуртская школа социальных исследований, как указывалось выше,
принадлежит уже прошлому. Хабермас и другие ее представители младшего
поколения работают в другом ключе, утратив свой былой интерес к
марксизму и, по существу, полностью отказавшись от него. Поэтому в границах
тематики этой монографии более обстоятельное рассмотрение их воззрений
не является необходимым.
2. Современные буржуазные идеологи, ревизующие
традиционную буржуазную идеологии}
В марксистской литературе прошлого и нынешнего столетия
господствует убеждение, что так называемые буржуазные ученые, занимающиеся
социальной и в особенности экономической проблематикой, неизбежно являются
идеологами буржуазии, защитниками капитализма,
затушевывающими присущие ему антагонистические противоречия и больше того —
апологетами этого общественного строя, считающими, что он утвердился на
земле раз и навсегда. То, что существуют апологеты капитализма, не
подлежит, конечно, сомнению. Но также, несомненно, и то, что почти все
выдающиеся экономисты, социологи, философы, публицисты в современном
1 Horkheimer M. Tradizionelle und kritische Theorie. S. 10.
2 Marcuse H. One-Dimensional Man. P. 228.
663

Часть 2
капиталистическом обществе являются критиками традиционной
буржуазной идеологии и капиталистической системы в целом. Впрочем, и в
далеком прошлом такая критика не была лишь отдельным эпизодом. А. Смит,
один из основоположников буржуазной политической экономии, утверждал:
«Ни одно общество, без сомнения, не может процветать и быть счастливым,
если значительная часть его членов бедна и несчастна. Простая
справедливость требует, чтобы те, кто кормит, одевает и дает кров всему народу,
получали такую часть продуктов своего собственного труда, чтобы сами
могли иметь сносную пищу, одежду и кров»1. Непосредственный
продолжатель Смита Д. Рикардо утверждал, что заработная плата пролетариев тем
меньше, чем больше прибыль капиталистов. Он не считал такое
соотношение этих двух переменных вполне справедливым, не подлежащим
изменению. А между тем Рикардо был не только теоретиком-экономистом, но и
преуспевающим предпринимателем-капиталистом. Тем не менее, его как
последовательного сторонника трудовой теории стоимости некоторые
современники прозвали «отцом коммунизма». Мотивы этого незаслуженного
обвинения поясняет Маркс, приводя цитату из сочинения одного сторонника
Мальтуса, который писал: «Учение, что труд есть единственный источник
богатства, является, надо полагать, столь же опасным, как и ошибочным,
ибо оно пагубным образом дает опору тем, кто утверждает, что вся
собственность принадлежит рабочим классам и что доля, которую получают
другие, будто бы отнята у рабочих грабительским или мошенническим
путем»2.
1 Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Кн. 1. М., 1993.
С. 200. H.A. Макашова в своем весьма интересном исследовании, ссылаясь на труд Смита
«Теория нравственных чувств», справедливо замечает: «Адам Смит, безусловно,
признавал важность моральных принципов и норм для поведения людей в сфере
хозяйствования, а также для оценки результатов хозяйственной деятельности. Он считал, что эти
нормы характерны для человека вообще, а в своем конкретном проявлении они
отражают данное общество в данных исторических условиях. Тем самым он указал на
возможность изучения влияния нравственности на экономическое поведение как
проявление одной из сторон естественных экономических законов, изучение которых,
начиная со Смита, стало задачей экономической науки» (Макашова H.A. Этические основы
экономической теории. М., 1993. С. 42). Изложение политической экономии и
материалистического понимания истории основоположниками марксизма и их
последователями совершенно игнорирует роль культурной среды, обычаев, нравственности в
развитии экономики, изображая последнюю как самодостаточную, саму себя определяющую
и движущую, по существу, субстанциальную силу. Между тем, лишь исследование
соотношения экономических и неэкономических факторов позволяет понять условия
экономического развития в данной стране, причины ускоренного или, напротив,
замедленного экономического роста.
2 См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. III. С. 59.
664

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Маркс указывал, что А. Смит и Д. Рикардо исследовали
капиталистическую экономику с должной научной объективностью главным образом
потому, что капитализм был еще недостаточно развит, вследствие чего
антагонизм между наемным трудом и капиталом не выступал на первый план.
Однако и экономисты XIX в., которых Маркс считал апологетами
капитализма, неспособными критически исследовать эту социально-экономическую
систему, относились к ней по-разному. Одни из них, действительно, были
ее апологетами, другие — объективно, критически исследовали ее даже в
тех случаях, когда были убеждены, что другой способ производства едва ли
возможен. То же, но в еще большей степени, относится и к экономистам
XX в., несмотря на то, что в этом столетии социалистическая борьба против
капитализма в развитом буржуазном обществе стала доминирующим
политическим фактором.
Впрочем, и в последнем году XIX в., в том же году, когда вышли в свет
бернштейновские «Проблемы социализма...», американский экономист и
социолог, основоположник институционализма в политической экономии Т. Веб-
лен выпустил книгу, само название которой носит вызывающий характер:
«Теория праздного класса». Таким классом, по убеждению Веблена,
являются капиталисты, которые в подавляющем своем большинстве давно
перестали быть организаторами и руководителями производства, перепоручив это
нелегкое дело менеджерам, а себе оставив лишь прибыль. С.Г. Сорокин —
автор предисловия к русскому изданию этой книги — справедливо
указывает на ее основную идею: «Господство частного капитала пагубно для
экономики и — в неизменной связи с современным производством — для
всех сфер общественной жизни»1. Веблен систематически развивает этот
основной тезис своего исследования, показывая на обширном фактическом
материале, что отношение класса капиталистов к экономическому процессу
является «отношением стяжательства и эксплуатации», что этот ставший уже
излишним класс исторически сложился «под направлением и
избирательным действием законов хищничества или паразитизма»2. Громадные
материальные ресурсы, которыми располагает этот класс, денежный капитал,
производительное применение которого способствовало бы не только
экономическому росту, но и улучшению положения производителей,
трудящихся, расходуется впустую, путем присущего капиталистам расточительства.
«Потребность в демонстративном расточительстве, следовательно, всегда
готова поглотить любое повышение эффективности производства...»3.
Функция праздного класса, подчеркивает далее Веблен, сводится к тому, что-
1 См. Веблен Т. Теория праздного класса. М, 1984. С. 15.
2 Там же. С. 216.
3 Там же. С. 140.
665

Часть 2
бы препятствовать прогрессивному развитию общества, сохраняя то, что
уже устарело. Социальное новаторство, с точки зрения этого класса, —
дурной тон.
Важно подчеркнуть, что Веблен вовсе не социалист; он подвергает
критике капиталистический строй в надежде устранить присущие ему пороки.
После Веблена позволю себе обратиться к такому активному
приверженцу капиталистической экономики, как Ф.А. Хайек, лидер неолиберализма.
Он, конечно, не подвергает критике капиталистическую систему. Но,
осуждая социалистическую теорию и практику как «пагубную самонадеянность»,
он тем не менее вынужден признать, что интеллигенция буржуазного
общества привержена... к социализму. «Первоначальный шок при обнаружении
того факта, что люди интеллектуальных профессий по большей части
бывают социалистами, проходит по мере осознания того, что этим людям
свойственно, как правило, переоценивать интеллект и полагать, будто мы
должны быть обязаны всеми преимуществами и возможностями, которые
дает нам цивилизация, сознательному замыслу, а не традиционным
правилам поведения»1. В этой работе мне нет необходимости рассматривать
воззрения самого Хайека. Я обратился к нему лишь как свидетелю того,
что именуемые буржуазными профессора и другие представители
интеллектуальных профессий критически относятся к капитализму, к традиционной
буржуазной идеологии и придерживаются тех или иных социалистических
убеждений.
Л. Эрхард, выдающийся немецкий экономист и глава правительства,
которое в потерпевшей поражение Германии осуществило в 50-х годах
прошлого века небывалый экономический подъем, названный «экономическим
чудом», будучи несомненным сторонником капиталистической системы, тем
не менее одобряет современный социал-демократический социализм,
который «определенно выказал приверженность к свободной рыночной
экономике и свободе предпринимательства, разглядев в институте монополий
пороки (курсив мой — Т. О.) капиталистического строя»2. Эрхард отнюдь не
считает, что планирование несовместимо с рыночной экономикой; с ней
несовместимо лишь государственное, принимающее тотальный характер
планирование, которое бюрократизирует экономику и неизбежно сковывает
экономический рост. Он считает ошибочным утверждение, что рыночное
хозяйство является бесплановым или анархическим. В этой связи он
характеризует противоположность между капитализмом и социализмом:
«Настоящий водораздел проходит не между свободным хозяйством и
плановым и не между капиталистической экономикой и социалистической, а
1 Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. М., 1992. С. 95.
2 Эрхард Л. Полвека размышлений. М., 1996. С. 44.
666

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
между рыночным хозяйством со свободным ценообразованием и
государственной командной экономикой с регулятивным вторжением и в
распределение»1. Поскольку в нашей стране ныне решительно отвергнуты
командно-административные методы управления народным хозяйством, с этим
высказыванием Эрхарда, наверное, могут согласиться и члены нашего
правительства и, конечно, глава государства — президент В.В. Путин. Нельзя
не согласиться с Эрхардом и в том, что планирование экономики
недопустимо возводить в догму, так как догматическое, в частности,
большевистское планирование, в сущности, дискредитировало идею планирования.
Показательно, что этот убежденный приверженец свободной рыночной
экономики, представляющей широкий простор конкуренции, которую он
противопоставляет аморальному поведению «отдельных
предпринимателей», отнюдь не склонен радикально противопоставлять капитализм
социал-демократически трактуемому социализму. Он пишет, что «оба понятия —
"либеральный" и "социалистический" или "социальный"— не обязательно
рассматривать как противоположности, что должен существовать путь,
должно найти решение для увязки этих двух целей и, может быть, двух
методов»2. Если учесть, что Эрхард боролся за победу Христианско-демократи-
ческой партии против СДПГ, то такая позиция свидетельствует, что он
понимает и частью даже разделяет социал-демократическую критику
капиталистической системы.
Таким образом, на примере рассмотренных воззрений непреклонных
сторонников современного капитализма выявляется характерная, можно
даже сказать, основная черта буржуазной идеологии: она сочетает
защиту и оправдание капиталистической системы с ее критикой. Она
рассуждает о капитализме примерно так, как консерватор Черчилль
характеризовал демократию: это, конечно, довольно плохая вещь, но ничего лучшего
человечество еще не выдумало. Отказ буржуазных идеологов от
дискредитировавшей себя апологии капитализма (или же переход на позиции его
косвенной апологии) объясняется мощным развитием профсоюзного
движения и социал-демократических партий.
От рассмотрения таких деятелей, как Эрхард, которые позволяют себе
весьма и весьма умеренную критику капитализма, перехожу к более
решительным буржуазным критикам этой экономической системы. Наиболее
ярким, талантливым среди них является, на мой взгляд, такой выдающийся
экономист, как Й. Шумпетер. Анализируя развитие современного
капитализма, он уверенно заявляет: «...экономический процесс, как и сама
человеческая душа, имеет тенденцию социализироваться. Иначе говоря, постепенно
1 Там же. С. 41.
2 Там же. С. 117.
667

Часть 2
складывается все больше технологических, организационных, коммерческих,
административных и психологических предпосылок социализма... Вывод о
неизбежности перехода к социалистическому строю в этих условиях
напрашивается сам собой»1.
Разумеется, Шумпетер понимает социалистические преобразования не по
Марксу. Никакой экспроприации экспроприаторов не будет. Частная
собственность на средства производства также не будет запрещена, но она едва ли
сохранится, т.е. постепенно отомрет вследствие развития новых, более
эффективных форм собственности на средства производства. Необходимость этих
новых форм собственности — акционерных, кооперативных, государственных
и, конечно, также частных — порождена тем, что «капитализм быстро теряет
преимущества, которые у него были»2. Социализм, если он не оказывается
преждевременным социальным переворотом, как это случилось
(именно случилось, подчеркивает Шумпетер) в России, отнюдь не является
отрицанием демократии, сложившейся в условиях высокоразвитого
капитализма. «Идеология классического социализма — отпрыск буржуазной
идеологии»3, — заявляет Шумпетер. Это звучит парадоксально, но если иметь в
виду, что речь идет об отношении социализма к либеральной демократии,
то все становится понятным. Ведь главное в социализме состоит в
освобождении трудящихся от капиталистической эксплуатации, что предполагает
оптимальное расширение пространства демократии. Отсюда следует вывод: «В
принципе социализм как таковой не противоречит идеалу истинной
демократии. Беда заключается в том, что социалисты далеко не всегда разборчивы в
средствах, какими они пытаются провести этот идеал в жизнь»4. С этим
1 Шумпетер Й. Капитализм, социализм, демократия. М., 1994. С. 293—294.
Развивая этот тезис несколько ниже, Шумпетер подчеркивает: «...движение к социализму,
заложенное в самом развитии капитализма, происходит постепенно, небольшими
шагами... Процесс капиталистической эволюции формирует материальные условия и души
людей, готовя почву для социализма. В предельном случае почва будет подготовлена
настолько, что последний шаг станет простой формальностью...» (С. 294). Шумпетер
признает даже объективную необходимость социалистического переустройства
общества: «Процесс подготовки необходимых для социализма условий и самих людей в
основе своей идет автоматически, т.е. независимо от чьей-либо воли и каких-либо
социальных мер» (С. 295). Однако этот объективный процесс, совершающийся мирно,
без каких-либо потрясений, революции, естественно, должен быть узаконен,
закреплен «путем принятия поправки к конституции» (Там же). Будут, конечно, и
недовольные, но и они проявят терпимость. «Ни у кого не возникнет ощущения тупика или
кризиса мира» (Там же).
2 Там же. С. 387.
3 Там же. С. 389.
4 Там же. С. 311.
668

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
выводом, поскольку речь здесь идет, прежде всего, о «реальном
социализме» в СССР, согласится в наши дни, пожалуй, любой россиянин. Как
справедливо отмечает Шумпетер, между социализмом, как общественным
строем и демократией не существует обязательной, неразрывной связи: одно
может существовать и без другого. Но нет между ними и отношения
несовместимости. Все дело в том, в какой стране, при каких
исторических условиях совершились социалистические преобразования. Нелепо
думать, что советский «реальный социализм»— единственно возможная
форма социалистического общества. Обосновывая это заключение,
Шумпетер ссылается на Маркса, учение которого знаменовало, по убеждению
этого буржуазного экономиста, великий перелом, вступление социализма в
пору зрелости. Революция, согласно Марксу, «означает не попытку
меньшинства навязать свою волю непокорному народу, а нечто иное, как
устранение препятствий, стоящих на пути его свободного волеизъявления»1. Ясно,
что такое понимание смысла социалистической революции не имеет ничего
общего с ленинской, родственной ткачевской концепцией
социалистического переворота.
Подытоживая краткое рассмотрение этого выдающегося произведения,
хочу отметить самое главное в нем: осознание эволюции
капиталистического способа производства в направлении к социализму, понимаемому гораздо
более реалистически, чем это имеет место в марксистской литературе.
«Все, что мне хочется подчеркнуть, — это то, что мы действительно далеко
ушли от принципов капитализма, свободного предпринимательства, а также
то, что можно развивать и регулировать капиталистические институты, — в
той мере, в какой речь идет о функционировании частного предприятия, —
таким способом, который хотя и отличается от истинно социалистического
планирования, но не слишком сильно»2. И, подытоживая свое исследование,
1 Там же. С. 312.
2 Там же. С. 529. Л. Туроу, известный американский экономист и социолог, по-
иному, с позиций социальной психологии, объясняет трансформацию капитализма.
«Богатые оказались хитрее, чем думал Маркс. Они поняли, что само их
существование — в длительной перспективе — зависит от устранения революционных
ситуаций, и они их устранили» (Туроу Л. Будущее капитализма. Новосибирск, 1999. С. 12).
Капитализм, считает Туроу, не развалится, как это произошло с социалистическим
строем. Однако он не сможет выжить без значительных, сущностных
преобразований. «Присущие капитализму проблемы, видимые уже при рождении (неустойчивость,
растущее неравенство, люмпен-пролетариат), все еще ожидают своего решения, но
ждет решения и ряд новых проблем, вытекающих из растущей зависимости
капитализма от человеческого капитала и искусственных интеллектуальных отраслей
промышленности» (С. 384). Туроу не считает, что будущее человечества принадлежит
социализму, но капитализм, по его убеждению, неизбежно претерпит трансформа-
669

Часть 2
Шумпетер констатирует, что Маркс ошибался в своем прогнозе, т.е.
относительно того, каким способом произойдет крушение капитализма, но правота
его состояла в том, что капитализм, несомненно, со временем потерпит
крушение. Такова теоретическая позиция так называемого буржуазного
экономиста.
Д.К. Гелбрейт— более умеренный критик капиталистической
системы, но и он все же приходит к... социалистическим выводам. А то, что
эти выводы отличаются от марксистских, едва ли стоит рассматривать
как их недостаток. Этот экономист выделяет в капитализме, с одной
стороны, рыночную экономику, которая не может и не должна быть
всеобъемлющей, а с другой — планирующую систему, важнейшей
формой которой являются корпорации. В США они производят около
половины всех товаров и услуг, создаваемых вне государственного сектора.
Примерно столько же производят 12 миллионов мелких и средних
американских фирм, образующих рыночную экономику. «Планирующая
система... существует в самой тесной связи с государством. Очевидной
основой этих взаимоотношений являются огромные расходы
правительства на приобретение выпускаемых ею товаров»1. Однако тесная связь с
государством не мешает ей оставаться независимой в своей собственной
сфере.
Место, которое та или иная фирма занимает в своей отрасли, зависит
от ее собственной мощи, которая позволяет ей оказывать прямое или
опосредованное влияние на установление цен и издержек не только своей
продукции, но и продукции многих других фирм, экономически связанных с
нею. Корпорации осуществляют контроль над своей экономической
средой, которая тем обширнее, чем крупнее корпорация. Корпорации, таким
образом, в значительной мере планируют эту среду, хотя они и сами во
многом являются ее частью, подчиненной рыночной экономике. Ведь они
являются потребителями продукции рыночной системы, но и последняя
покупает продукцию по ценам, которые в большей или меньшей мере
находятся во власти планирующей экономики, т.е. корпораций. Гелбрейт
цию. «Технология и идеология потрясают основы капитализма двадцать первого века.
Технология делает квалификации и знания единственным источником стойкого
стратегического преимущества. Идеология при содействии электронных средств
информации движется к радикальной форме краткосрочной максимизации
индивидуального потребления. Это происходит как раз в то время, когда экономический успех будет
зависеть от готовности и способности делать долговременные общественные
инвестиции в квалификации, образование, знания и инфраструктуру» (С. 384). Совершенно
очевидно, что такие инвестиции, в таком масштабе не под силу каждой
капиталистической стране.
1 Гелбрейт Д.К. Экономические теории и цели общества. М., 1976. С. 202.
670

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
пишет: «Техноструктура фирмы в планирующей системе преследует цели,
являющиеся важными для самой техноструктуры, служащие ее интересам.
В пределах весьма значительной самостоятельности она определяет, что
производить, устанавливает цены и убеждает потребителя»1. Описывая это
положение вещей в современном капиталистическом обществе, Гелбрейт
отнюдь не считает его способствующим общественному развитию. Тот факт,
что «планирующая система», т.е. корпорации, в значительной мере
определяет государственную политику соответственно собственным нуждам, не
только не способствует социальному прогрессу, но в немалой мере
тормозит его. Симбиоз государственной бюрократии с наиболее развитыми тех-
ноструктурами (корпорациями) поглощает громадные средства, которые
можно было бы употребить в интересах всего общества. Необходима
основательная реформа. Государство должно быть вполне независимым от
корпораций, оно призвано обслуживать общество, а не эти громоздкие
техноструктуры. Необходимо преодолеть усиленно насаждаемое
корпорациями представление, что интересы планирующей системы совпадают с
интересами народа. Чрезмерная власть корпораций вредит обществу, и
никакие антитрестовские законы не могут ослабить эту власть. «Теперь
уже трудно поверить, что экономическая система имеет тенденцию к
самосовершенствованию. Неравномерное развитие, неравенство, никчемные
и вредные нововведения, ущерб окружающей среде, пренебрежение
интересами отдельной личности, власть над государством, инфляция,
неспособность наладить координацию между отраслями являются составной
частью системы, как и составной частью реальности»2. Не требуется боль-
1 Там же. С. 267.
2 Там же. С. 269—270. Вмешательство государства в экономику, поскольку это
вмешательство служит интересам подавляющей части членов общества, Гелбрейт называет
социализмом, не связывая, таким образом, социалистические преобразования с
упразднением частной собственности на средства производства. «Есть, однако, и другие
шаги к социализму, имеющие более непосредственный и настоятельный характер...
К этому реально существующему социализму мы теперь и обратимся» (С. 343).
Гелбрейт при этом отмечает, что в США слово «социализм» является бранным словом.
Политический деятель, стремящийся добиться успеха, подчеркивает свое отрицательное
отношение к социализму. «Очень часто он объясняет, что предлагаемые им меры
именно благодаря своему радикализму предназначены для спасения страны от социализма»
(С. 343). Но Гелбрейта не прельщают политические лавры. Он сторонник социализма,
оговариваясь, правда, что подобно европейским социал-демократам он «не станет
серьезно предлагать, чтобы банки, страховые компании, автомобильные заводы, химические
предприятия и, за некоторым исключением, металлургические заводы были переданы в
общественную собственность» (С. 344). Это утверждение не носит, однако,
категорического характера. В другом месте своей книги он констатирует, что во Франции, Ита-
671

Часть 2
шой проницательности, дабы понять: Гелбрейт выступает против
господства монополий, монополистического капитала, которое препятствует
удовлетворению весьма важных общественных потребностей: покрытие
расходов на образование, здравоохранение, обеспечение деятельности судов и
различных городских служб, содержание полиции, очистка улиц и многое
другое.
Медицинское обслуживание может быть эффективным только как
непосредственно государственное дело. То же относится к общественному
транспорту и жилищному строительству. Следовательно, приватизация
далеко не всегда лучше, чем государственная собственность. Набрасывая
в общих чертах необходимую, по его убеждению, социальную реформу,
Гелбрейт утверждает: «В первую очередь существует потребность
радикально усилить влияние и возможность рыночной системы, положительно
повысить уровень ее развития по отношению к планирующей системе и
тем самым уменьшить со стороны рыночной постоянное неравенство в
уровнях развития между двумя системами... Мы называем это "новым
социализмом". Необходимость уже вызвала к жизни новый социализм в
гораздо большем масштабе, чем подозревает большинство людей»1.
Новый социализм, разъясняет Гелбрейт, не носит идеологического характера,
его необходимость вызвана объективными обстоятельствами. Было бы
ошибкой рассматривать этот социализм как отражение интересов рабочего
класса, во-первых, потому что современные рабочие отказались от
социализма, и, во-вторых, потому что социалистические преобразования
выражают интересы подавляющей массы населения и, в сущности, реализуют
общечеловеческую задачу.
Социалистическое общество, в понимании Гелбрейта, представляет
сочетание, сотрудничество государственных и частных предприятий. Это, в
частности, проявляется в том, что государство владеет акциями ряда
акционерных компаний, а частный капитал владеет частью акций государственных
компаний. При этом вопрос о государственном участии в частных
предприятиях, так же как и вопрос об участии капиталистов в государственных
предприятиях, решается на правительственном уровне. Для решения этих
вопросов, значение которых невозможно переоценить, необходим, полагает
Гелбрейт, го суд арственн ы й плановый о р г а н. «Требуется плани-
лии, Японии, Швейцарии «предприятия, которые полностью обобществлены, работают
намного лучше. Только те предприятия, которые не обобществлены, работают плохо»
(С. 351). Наш современный, постсоветский опыт подтверждает этот, на мой взгляд,
отнюдь не односторонний (я бы назвал его диалектическим) подход к проблеме
обобществления (или приватизации) средств производства.
1 Гелбрейт Д.К. Экономические теории и цели общества. С. 280—281.
672

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
рование, которое отражает не интересы планирования, а общественные
интересы. Создание аппарата планирования, которое современная структура
экономики делает настоятельной необходимостью, является следующей
основной задачей в области экономики»1. Само собой разумеется, что речь здесь
идет не о создании аппарата, аналогичного советскому Госплану, хотя бы
потому, что социализм понимается Гелбрейтом как общество смешанной
многоукладной экономики, которое в принципе не поддается тотальному
планированию.
Верховенство государства необходимо, с точки зрения Гелбрейта, также
для установления максимально допустимого разрыва между средней и
наивысшей заработной платой. Несправедливо, что глава корпорации получает
раз в 50 больше обычного рабочего. Это несправедливое соотношение
должно быть устранено посредством прогрессивного налога: «система
прогрессивного налогообложения является необходимым элементом сознательных
усилий с целью достижения большей степени равенства в планирующей
системе»2. Государство также призвано заботиться о значительном
повышении минимального уровня заработной платы. Не менее настоятельной
государственной задачей является предоставление гарантированного дохода
лицам, которые по тем или иным уважительным причинам не могут найти
себе применения. Экономические проблемы в принципе неразрешимы без
государственных решений и руководства.
Гелбрейт справедливо указывает на ограниченное значение
экономической доктрины Кейнса, который исследовал производство материальных благ
и пути предотвращения депрессий. «Однако в более важном смысле Кейнс
ошибался. Он не представлял себе, что в ходе экономического развития
власть перейдет от потребителя к производителю. И не предвидя этого, он
не видел растущего расхождения между интересами производителя или
планирования и интересами общества»3. Задача, которую призвано решить
социалистическое преобразование, состоит в том, чтобы преодолеть и это
расхождение, отстоять интересы общества, интересы каждого члена
общества.
Естественно возникает вопрос: социалист ли Гелбрейт? Разумеется, он
не социалист в марксистском или хотя бы социал-демократическом смысле
слова. Он не политик, не идеолог, а теоретик-экономист, исследователь
современного капиталистического общества, которое видится ему в новом свете.
«Социализм, — пишет он, — уже существует. Признание этого факта и его
необходимости было бы проявлением честности и оказало бы огромную
1 Там же. С. 397.
2 Там же. С. 337.
3 Там же. С. 402.
673

Часть 2
услугу делу улучшения результатов деятельности»1. Нельзя, конечно,
согласиться с такой характеристикой современного капиталистического общества,
хотя в нем действительно претворены в жизнь многие программные
требования социализма: повышение заработной платы рабочих до уровня, вполне
обеспечивающего безбедное существование, сокращение рабочего дня до
семи, а кое-где и до шести часов, существенное улучшение условий труда,
техники безопасности на производстве, пособия по безработице,
достигающие 75% заработной платы, налаженное медицинское обслуживание,
пенсии, размер которых вполне обеспечивает потребности пожилых людей. И
все же это не социализм, а капиталистическое общество, несмотря на то,
что рабочие в развитых капиталистических странах, в основном,
удовлетворены своим положением. А. Андриё и Ж. Линьон в исследовании процесса
изменения положения и сознания современного рабочего пишут:
«Существуют ли все же рабочие, сознающие себя таковыми (a leur propres yeux) и
признаваемые таковыми другими? Это означает также вопрос: существует
ли рабочий класс и рабочий вопрос? Но это-то и является предметом
сомнения как среди рабочих, так и среди других членов общества»2. Можно
не соглашаться с такой радикальной постановкой вопроса, но нельзя
отрицать, что она отнюдь не надуманна, т.е. фиксирует определенные факты.
Другой, немецкий исследователь Г. Попитц в книге, также вышедшей
около сорока лет тому назад, описывая положение рабочего класса в
Западной Германии, утверждает: «Является ли это признаком того, что рабочие в
настоящее время отреклись от той активной исторической роли, которую
они играли в течение последнего века? Или это только трезвый и
скептический дух переходной эпохи?»3. Вопросительная форма предложений — дело
стилистики. В сущности, Попитц утверждает то, о чем, как кажется, он
вопрошает.
Некоторые исследователи именуют современный капитализм (и отнюдь
не без оснований) постиндустриальным, посткапиталистическим обществом.
В этом вопросе нет и не может быть единства взглядов среди
исследователей — экономистов, социологов, историков. И это отсутствие единства
воззрений относительно факта, вполне поддающегося самому детальному
описанию, весьма показательно. По меньшей мере, оно говорит о том, что
капитализм конца XX в. радикально отличается от капитализма начала
этого столетия. Не есть ли современный капитализм некое переходное
общественное состояние, не обязательно к социализму, но, по-видимому, к
новому, посткапиталистическому общественному строю? Ответ на этот воп-
1 Гелбрейт Д.К. Экономические теории и цели общества. С. 356.
2 Andrieux A., Lignon J. L'ouvrier d'aujourdui. Paris, 1960. P. 7.
3 Popitz H. Das Gesellschaftsbild des Arbeiters. Tübingen, 1967. S. 183.
674

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
рос станет возможным, обоснованным уже в недалеком будущем, скажем, в
середине XXI в.
Заключая этот раздел, хочу сослаться на убеждение такого
преуспевающего финансиста-миллиардера, как Д. Сорос. Сторонник учения К. Поп-
пера, о котором пойдет речь ниже, филантроп широкого размаха, он также
является критиком современного капитализма, системы, без которой он не
стал бы миллиардером. «Если наша нынешняя система, — пишет он, —
не будет скорректирована признанием общих интересов, которым следует
отдавать предпочтение перед интересами частными, то система эта — при
всех своих несовершенствах соответствующая требованиям открытого
общества— рискует развалиться»1. Нет сомнений в том, что Сорос печется
не о себе, а о судьбе так называемого открытого общества, развитие
которого, как полагают К. Поппер и его сторонники, определяется не какой-
то исторической необходимостью, объективными законами и т.п., а
человеческим разумом, волей, искусством управления социальными процессами.
Я не стану останавливаться на характеристике постсоветского
«ревизионизма», как в нашей стране, так и в других бывших социалистических
странах. Этот вопрос достаточно обстоятельно освещен в специальной
научной литературе, в газетах, на радио и телевидении.
3. «Критический рационализм» — абсолютизация
ревизии
Необходимым завершением моего исследования я считаю анализ
«критического рационализма», т.е. учения К. Поппера и его непосредственных
последователей — И. Лакатоса, С. Тулмина, П. Фейерабенда, К. Хюбнера,
Г. Шпиннера.
К. Поппер именует свою философию «критическим рационализмом»,
поскольку он подвергает критике рационалистические учения, согласно
которым человеческий разум, в той мере, в какой он добивается независимости
от чувственных побуждений, всегда постигает истину. В этом отношении
Поппер следует за Кантом с той лишь разницей, что понятие истины
представляется ему неприемлемым для науки; он предлагает заменить его
словом «правдоподобие». Как правильно отмечает В. Садовский в своем
предисловии к основному труду Поппера «Логика научного исследования»,
Поппер вообще не пользовался понятием «истина»2.
1 Сорос Д. Новый взгляд на открытое общество. М. 1997. С. 9.
2 См.: Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 20. Правда,
ознакомившись с теорией истины выдающегося польского логика А. Тарского, Поппер вынуж-
675

Часть 2
Итак, «критический рационализм» есть философия перманентной
ревизии всех, основанных на эмпирических данных, научных теорий. То,
что ревизия любой научной теории является, безусловно, необходимой и
всегда оправданной исследовательской процедурой, не подлежит ни
малейшему сомнению, как это, надеюсь, достаточно убедительно показано
всем предшествующим изложением. Однако вопрос состоит в другом:
действительно ли все основанные на фактах обобщения, констатации,
высказывания опровержимы? Общепринятой истиной, никем в наше время не
подвергаемой сомнению, является эмпирически обоснованное и постоянно
подтверждаемое практикой положение о невозможности perpetuum mobile.
Все еще поступающие в наше время проекты создания «вечного двигателя»
отвергаются без обсуждения. Является ли это единственной
естественнонаучной истиной? Конечно, нет, таких истин немало. Поппер, правда,
оговаривается: экзистенциальные высказывания (имеются в виду высказывания
об отдельных, единичных фактах) не подлежат опровержению
(фальсификации). Но приведенный мною пример не является такого рода
высказыванием. И, кроме того, высказывания об единичных фактах обычно не играют
значительной роли в теоретических исследованиях. Поэтому данная
оговорка, резервирующая (или маскирующая) отступление, не имеет
сколько-нибудь существенного значения. Однако прежде чем перейти к критике
фальсификационизма, следует все же подчеркнуть то, что в учении
Поппера является, на мой взгляд, правильным, важным, заслуживающим
пристального внимания. Он справедливо утверждает: «Поскольку ни одна
теория не является окончательной и всякая теория помогает нам отбирать и
ден был признать: «Одним из фундаментальных семантических понятий является
понятие "истины"» {Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. 1. С. 291).
Но это признание не изменило основных убеждений философа, которые сводятся к
тому, что все научные теории, поскольку они основываются на фактах (к
математике это, по убеждению Поппера, никак не относится), могут быть и должны быть
опровергнуты. «Метод науки, — пишет он, — состоит в том, чтобы обнаружить
факты, которые могут опровергнуть теории... Поэтому я полагаю, что именно
возможность опровержения или фальсификации теорий определяет возможность их
проверок, а следовательно, их научный характер» {Поппер К. Открытое общество и его враги.
М., 1992. Т. 2. С. 300). Итак, принципиальная опровержимость представляет собой
главный индикатор научной теории; таково исходное основоположение так
называемого критического рационализма. Соответственно этому Поппер утверждает:
«Любая научная теория опровержима и может быть превзойдена» (С. 393). То, что любая
научная теория может и должна быть превзойдена, не вызывает, конечно,
сомнений. Но значит ли это, что любая научная теория опровержима? Поппер абсолютно
убежден в этом. По его словам, «то, что в настоящее время в принципе не может
быть опровергнуто критикой, недостойно серьезного рассмотрения» {Поппер К.
Логика и рост научного знания. С. 345).
676

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
упорядочивать факты, то ясно, что любая теория или гипотеза есть всегда
рабочая теория в этом смысле»1.
Действительно, нет таких теорий, которые в принципе исключали
бы какие-либо возражения. Возражения высказываются не просто
потому, что та или иная теория или отдельные положения недостаточно
обоснованы, но потому, что наличествует другая точка зрения, другая
теория. И вообще говоря, доводы можно найти против всего, ибо невероятное
может оказаться вероятным, а то, что считалось невозможным, —
возможным. Однако уместно подчеркнуть, что приведенное положение Поппера
является задолго до него высказанным воззрением. К. Бернар,
выдающийся французский биолог XIX в., писал: «Теория есть подтвержденная
гипотеза, подвергнутая контролю рассуждения и экспериментальной критике...
Однако чтобы теория оставалась хорошей, она должна постоянно
видоизменяться, обновляться соответственно научному прогрессу, постоянно
подвергаться проверке и критике в связи с выявлением ранее
неизвестных фактов»2.
В XX в., в связи с бурным развитием естествознания, ревизией механики
Ньютона да и всех физических, химических, биологических, социальных и
частью даже математических теорий, высказывания в духе Бернара стали
почти трюизмами. Нет ныне ученых, которые мыслили бы иначе.
Что же оригинального, пусть не только спорного, но и неверного,
заключает в себе попперовский фальсификационизм? На мой взгляд, сия
оригинальность состоит в попперовском понимании опровержения, опровер-
жимости. Он утверждает, что никакое подтверждение теоретического
высказывания не может быть окончательным: невозможно окончательное
завершение обоснования, ибо последние основания недостижимы. С этим
можно согласиться, конечно, не без оговорок. Но нельзя согласиться с
попперовским тезисом: одно лишь опровержение является окончательным.
Корпускулярная теория света неоднократно опровергалась приверженцами
волновой теории света, которая также опровергалась ее противниками.
Однако все эти опровержения были преодолены (выражаясь по Гегелю:
диалектически сняты) посредством синтеза обеих теорий,
осуществленного Л. де Бройлем.
В сборнике, посвященном Попперу, изданном П.А. Шилпом, Поппер,
излагая свои воззрения, утверждает, что теория Кеплера, несмотря на то,
что она является блестящим приближением к истине, все же оказывается
ложной, ибо имеют место отклонения от кеплсровских эллиптических
орбит. То же относится и к механике Ньютона, хотя она еще ближе к исти-
1 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 301.
2 Bernard С. Introduction a la medicine experimentalle. Paris, 1875. P. 385.
677

Часть 2
не, но тем не менее ложна с точки зрения теории относительности
Эйнштейна. «Таким образом, не истина определяет научный характер теории»1.
В этой связи уместно указать на заявление талантливого последователя
Поппера И. Лакатоса, который утверждает, что согласно фальсификацио-
низму опровергнутая теория не утрачивает своего научного статуса.
Опровергнутые теории, таким образом, не дискредитируются, они просто
признаются недостаточными. С этой точки зрения, геоцентрическая теория
Птолемея является не просто ошибочной, а всего лишь недостаточной.
Поппер, заявляет Лакатос, «возвратил научный статус таким теориям, как
опровергнутая теория флогистона, опрокинув тем самым оценочное
суждение, которое перевело эту теорию из истории науки в историю
иррациональных верований»2. Однако ни один историк науки не считает теорию
флогистона иррациональным верованием, не исключает ее из истории науки,
отмечая, что она была опровергнута и тем самым отправлена в отставку
благодаря открытию Лавуазье, которое было предвосхищено
материалистом Дж. Пристли, не осознавшим действительного содержания сделанного
им открытия.
Ссылка Поппера на теорию относительности Эйнштейна— совершенно
неубедительный аргумент. Создатель этой теории совсем не по-попперовски
оценивал теорию Кеплера и классическую механику Ньютона. «Кеплер, —
писал он, — определил истинные орбиты, исходя из кажущихся, т.е. из
наблюдавшихся с Земли движений. Эти законы дают полное описание
движения планеты вокруг Солнца: эллиптическую форму орбит, равенство секто-
риальных скоростей, отношение между большими полуосями и периодами
обращения»3. Почему же Поппер, который, по-видимому, читал труды
Эйнштейна, утверждает совершенно противоположное? Все объясняется, на мой
взгляд, его эпистемологической установкой. Он не может признать истиной
теорию, которая в силу того, что она основывается на эмпирических
данных, неполных и, разумеется, не абсолютно точных, является неизбежно
приблизительным описанием реальности. С точки зрения Поппера,
«стремление к достоверности (или даже к высокой вероятности) ошибочно.
Однако отсюда не следует, что было бы ошибочным стремиться к истине»4.
Тем не менее стремление к истине оказывается, с его точки зрения, лишь
стремлением к недостижимому, ибо наука «никогда не может претендовать
1 The Philosophy of Karl Popper. Ed. by P.A. Schilpp. La Salle, Illinois, 1974. Vol. II.
P. 979.
2 Лакатос И. История науки и ее реконструкция // Сб. Логика и методология науки.
М., 1978. С. 255.
3 Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М., 1967. Т. IV. С. 83
4 Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 388.
678

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
на достижение истины или чего-то, заменяющего истину, например,
вероятности»1.
Но вернемся к Эйнштейну, к которому совершенно напрасно апеллирует
Поппер. Ньютону, пишет Эйнштейн, «удалось объяснить до мельчайших
деталей движение планет, Луны и комет, явление приливов и отливов,
прецессионное движение Земли»2. Таким образом, ссылки Поппера на
Эйнштейна лишены всяких оснований. Гениальнейший физик XX в. совершенно
чужд попперовскому представлению о том, что прогресс науки сводится к
опровержению научных теорий. Ограниченность научного знания на
каждом этапе его развития Эйнштейн понимает как преодолеваемую
последующими достижениями науки. Он никогда не подписался бы под
утверждением Поппера: «Нет никаких оснований, запрещающих нам говорить, что
одна теория соответствует фактам лучше, чем другая»3.
Пора, однако, покончить с рассмотрением попперовской философии,
которая упорно противопоставляется скептицизму и релятивизму, хотя в
действительности она представляет симбиоз того и другого. Основной порок
этой философии заключается в абсолютизации ревизии, которая
превращена Поппером, по существу, в единственную движущую силу
развития науки. Многочисленные оговорки, которыми он сопровождает свои
основные положения, — наглядное свидетельство внутренней
противоречивости, логической немощи этой философии. Даже рационализм Поппера,
именуемый критическим, не является действительным рационализмом, хотя
бы уже потому, что он отказывает человеческому разуму в способности
подлинного познания. И совершенно прав английский философ Р. Дженнингс,
который, возражая Попперу, утверждает: «Сказать, что у нас нет
достаточных оснований признавать какие-либо научные теории истинными или
ложными, значит становиться на позиции скептицизма, по сравнению с
которым даже инструментализм оказывается меньшим злом»4. Скептицизм, как
известно, несовместим с рационализмом.
Г.И. Рузавин в рецензии на книгу В. Стоува «Поппер и его
последователи» приводит следующее высказывание ее автора, с которым нельзя не
согласиться: «В тезисах, выдвигаемых Поппером, нет ничего нового. Они про-
1 Там же. С. 226.
2 Эйнштейн А. Собр. науч. тр. Т. IV. С. 84. Ньютон, подчеркивает Эйнштейн,
«заложил основы той совокупности законов природы, которая позволяет понять законы всех
явлений» (С. 90). Характеризуя отношение своей теории к механике Ньютона, Эйнштейн
отмечает: «элементы теории Ньютона перешли в общую теорию относительности»
(С. 87).
3 Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 380.
4 Jennings R. Conjectural realism // Philosophical quoterly. St. Andrews, 1984. Vol. 34.
№ 134. P. 53.
679

Часть 2
должают линию скептицизма в философии. Его зависимость от Юма
представляет собой особый случай общей тенденции, а именно значительного
влияния Юма на философию науки XX века»1.
Весьма характерно, что Поппер, объявляя все научные теории
подлежащими опровержению, ни слова не говорит о том, что его
собственная теория также должна быть опровергнута. Это — свидетельство того,
что его скептицизм вполне уживается с догматизмом, уверенным в
собственной непогрешимости.
Несколько слов о последователе Поппера И. Лакатосе. Поппер, как уже
отмечалось выше, не посмел посягнуть на математику, объявить ее
положения также опровержимыми. Лакатос решился пойти дальше Поппера.
Он констатирует, что свыше двух тысяч лет продолжается спор между
догматиками и скептиками. Последние утверждают, что люди не способны
достичь истины, а если бы они случайным образом постигли какую-либо
истину, они все равно не знали бы о том, что обладают ею. Однако
скептики, несмотря на свой гносеологический нигилизм, не отваживались, как
правило, объявлять положения математики ложными. «Большая часть
скептиков, — пишет Лакатос, — примирялись с неприступностью этой
крепости догматической теории познания. Бросить этому вызов — давно уже
стало необходимым. Цель этого этюда и есть этот вызов математическому
формализму»2.
1 См. журнал «Новые книги за рубежом по общественным наукам». 1968. № 6. С. 50.
Влияние юмизма в Англии прошлого века во многом определило характер английской
философии. Яркий пример тому — самобытный, пожалуй, даже гениальный мыслитель
Б. Рассел, который, предвосхищая «критический рационализм», утверждал, что истины
относятся к области верований, а не твердо установленных фактов. «Вся наша
интеллектуальная жизнь состоит из верований (Beliefs) и переходов от верования к
верованию посредством того, что называется рассуждением. Верования дают знания и
заключают в себе заблуждения, они являются носителями как истины, так и лжи» (Russel В.
Analysis of Mind. London, 1921. P. 231).
2 Лакатос И. Доказательства и опровержения. С. 10. В другой своей работе,
развивая основоположения «критического ревизионизма», Лакатос утверждает:
«...большинство важнейших научных теорий появились на свет, будучи уже опровергнутыми
(в смысле Поппера) и что при этом многие научные законы — несмотря на
существование хорошо известных контрпримеров (т.е. фактов, не согласующихся с законами, —
Т. О.)— не отбрасывались, а получали дальнейшее объяснение» (Лакатос И. История
науки и ее реконструкция // Сб. Логика и методология науки. М., 1978. С. 248).
Невозможно понять, как это опровержение теории возникает до ее появления на свет.
Очевидно, Лакатос полагает, что эти теории появились вопреки противоречащим им
фактам. Но в таком случае следует разобраться, о каких фактах идет речь. Теория
Галилея, согласно которой все тела независимо от их веса и формы падают с
одинаковой скоростью, действительно противоречила непосредственно наблюдаемым фак-
680

Э. Бернштейн. Систематическая ревизия теории марксизма
Таким образом, Лакатос доводит до последнего предела попперовский
абсолютный «ревизионизм», сохраняя невозмутимую уверенность в том, что
эта абсолютизация ревизии сама не подлежит ревизии. Между тем, ревизия
ревизии представляет собой также вполне нормальную научную процедуру.
Мы видим, таким образом, что и сторонники «критического
рационализма» во многом не согласны с его родоначальником. Наряду с Лакатосом
следует упомянуть в этой связи П. Фейерабенда. Как правильно отмечает
И.Т. Касавин, «...так называемая "рациональная дискуссия", которую К. Поп-
пер считает единственно адекватной формой обсуждения проблем, по Фей-
ерабенду, не является таковой. Не только и не столько логика помогает
решать проблемы и завоевывать сторонников, но и риторика, пропаганда,
остроумное высмеивание противника и т.д.»1. Нет необходимости обсуждать
теоретическую позицию Фейерабенда. Существенно лишь то, что он, как и
Лакатос, идет дальше Поппера в намеченном последним направлении. Это
обстоятельство высвечивает несостоятельность той абсолютизации ревизии
научных теорий, которая составляет отнюдь не рациональное ядро
«критического рационализма».
Я назвал эту монографию — «Оправдание ревизионизма». Но, может быть,
правильнее было бы ее назвать по-иному, а именно: «Ревизионизм не
нуждается в оправдании». Но это название представляет собой вывод из
проведенного исследования. Поэтому его, на мой взгляд, нельзя было вынести в
заголовок книги.
Завершая это исследование, я хочу выразить благодарность младшему
научному сотруднику Института философии РАН Инге Алексеевне
Лаврентьевой. Она отпечатала рукопись монографии на компьютере, отмечая при
этом некоторые шероховатости весьма испещренной всевозможными
исправлениями рукописи. Благодаря И.А. Лаврентьевой я успел представить мою
монографию в Российский государственный гуманитарный фонд с просьбой
о финансовой поддержке ее издания.
там, которые, однако, нисколько ее не опровергали, поскольку Галилей указывал, что
речь идет о падении тел в пустоте, так что их падение в земной атмосфере могло
лишь приблизительно соответствовать установленному закону.
1 Касавин И.Т. Теория познания в плену анархии. М., 1987. С. 123.
681

Justification of Revisionism
This work is the direct sequel of my monograph «Marxism and Utopism»
published in 2003. Its introduction says that Bernstein's articles in «Die Neue
Zeit», later published as a book «Voraussetzungen des Sozialismus und die
Aufgaben der Sozialdemokratie», caused indignation among social-democratic
party leaders both in Germany and in other European countries. Not all of
them were orthodox marxists, but all of them couldn't accept the fact that
their respectable college had set to critical analysis of some theoretical
propositions of marxism which had real political meaning. Being the member
of the social-democratic party Bernstein was subject to severe criticism not
only in Germany. G.V. Plehanov and V.l. Lenin, russian marxists in emigration,
declared «bernsteinianism» to be the bitterest enemy of marxism, the traitor of
the interests of the workers' movement, the betrayer. They held the principle
that «a heretic is worse than a adherent of a different faith».
Let me quote «The Introduction» to my book «Marxism and Utopism»: «So
the bugaboo of revisionism appeared. Paradoxically the followers of «scientific
socialism» in this way stepped back from the main imperatives of scientific
research, according to which principles arc not the speculative postulates but
fundamental theoretical generalisations of empirical data. These generalisations
don't remain unchangeable, but are subject to further development and often to
revision or even more to negation. Aren't the theory of relativity and quantum
theory the fundamental revision of the principles of the classical mechanics and
all physics of the XVII—XIX centuries?
Such phenomenon as «revisionism» in the sense of supposed inner enemy
hiding its hostile essense behind the image of scientific character is inconceivable
in the nature sciences. This bugaboo doesn't exist in most of humanities as well.
Revision is a generally accepted scientific procedure which is not insured against
critique and so against revision either. The transformation of «revisionism» into
intolerable, subject to persecution and resolute eradication activity was the
beginning of rapid dogmatisation of marxism in spite of accompanying statements
that marxism isn't a dogma but a guide to study and action».
This thesis couldn't be developed in the mentioned earlier monograph as it
exceeds the bounds of its problematics. But in the case of the brought forward
monograph the quoted thesis expresses its main conception. I'd like to realize
it not being limited only by the Bernstein's ideas, but studying also the prehistory
of Bersteinian «revisionism», as well as its fate in the history of social-democratic
and communist movement. And as I consider the revision of any scientific theory
682

Justification of Revisionism
to be a normal research procedure, the term «revisionism» with all connected
negative critical-erotical epithets («unfaithfulness», etc.) is subject to rejection.
That's why since now 1 am using it in inverted commas stressing the rejection
of it which has certainly nothing in common with the denial of the rightfulness
and even more the necessity of the revision of any scientific theory whatever
universally recognized among scientists.
«Revisionism» as a ideological and political current is wrongly connected with
only the name of Bernstein, the only merit of whom is that he more or less
systematically summed up the previous revision of the theory of marxism. He
writes about it himself-mentioning a lot of predecessors he states that his
«revisionistic» views are not extremely original. Really, the revision of Marx's
theory began even in the period of its formation. Just after the publication of the
first team-work of Marx and Engels the left hegelians' leader B. Bauer pointed
out that Marx erroneously glorified, exaggerated and idealized the historical role
of proletariat. At the end of 50-ies and at the beginning of 60-ies the professors
of german universities F. Lange, A. Wagner, A. Sheffle, G. Shmoller, G. Shultzc-
Gevernits, W. Sombart and others spoke in support of the revisionism of Marx's
theory. They were called «catheder-socialists» as they considered themselves to
be «state socialists» because they adressed the state with the demand to take
care of the «lower» classes, suggested developing the factory legislation, limitation
of the working day, establishing the system of pensions, etc. They expected that
to be extremely necessary for the prevention of the revolution.
In England the revision of Marxism was the pursuit of the members of the
«Fabian Society» who believed (to counterbalance marxism) that socilism was
not a class but a humanist ideological movement born by liberalism. Its followers
are mostly not workers but thinking, conscientious people, intellectuals. C. Webb
and his wife Beatrice, B.Shaw, R.MacDonald and other members of this society
saw their main task in «impregnating all social classes with socialism». They
attached great importance to trade unions and initiated their joining up in the
Labour Party.
In Russia the revision of Marxism was realized by the leaders of the liberal
narodnik movement, especially by N.K. Michailovsky and V.R Vorontsov. They
highly appreciated marxism as scientifically justified critics of capitalism, but
they were definitely opposed to the marxist theory of historical necessity of the
capitalist mode of production and its progressive character.
The critics of narodnik movement — so called «legal marxists» (R Struve,
M. Tugan-Baranovsky, S.Bulgakov, N. Berdyaev)—justified the historical
necessity of the development of capitalism in Russia but at the same time critisized
some main marxist propositions, such as the thesis about the necessity of the
dictatorship of the proletariat, about the progressing pauperization of this class
in the course of capitalist development, etc.
683

Justification of Revisionism
So Lenin's statement that «revisionism» came to existence as a result of the
victory of marxism in the workers movement so that it had to be developed
under the flag of marxism having a claim on its further development. In reality
the victory of marxism took place neither in the XIX nor in the XX century.
Even in Germany the most the teaching of F. Lassai and his followers happened
to be the most influential. In France Proudonism and Blankism were the prevailing
trends in the workers movement, in England the workers movement had trade
union character. Anarchism and anarcho-syndicalism had a prevailing influence
on the workers movement in Italy and Spain. In Russia social-democratic marxist
ideological and political current was much less influential among working people
than the movement of socialists-revolutionaries, ideologists of peasantry.
Berstein's «revisionism», which was decisively repulsed by the social-
democratic party of Germany as well as other countries at the end of XIX and
at the beginning of XX century, later (especially after the First World War) became
unofficially accepted social-democratic ideology. And after the Second World War
social-democratic parties of Germany and other European countries, considered
marxism as their historical predecessor, denied marxist theory not corresponding
to the new historic conditions. They accepted bersteinianism as a teaching showing
the right way. But at the same time bersteinianism was understood as a left, still
marxist trend and so not absolutely acceptable. In this way bersteinianism has
won. As a result it doesn't need any justification. But such conclusion is possible
only after a thorough study.
684

Указатель
Абалкин Л. 162, 371
Адлер Г. 12, 13
Адорно Т. 657, 658
Альтер И. 194, 195
Андерсон П. 20, 21, 636
Андриё А. 674
Анжел П. 401, 409, 546
Арну А. 271
Ауэр И. 453, 460, 461
Бабст И. 159
Бебель А. 10, 19, 35, 119, 400, 448—451, 456,
457, 507, 508
Беккер П. 546
Белецкий З.Я. 100, 103, 104, 106, 109
Белл С. 234, 235, 246
Бензюсан Ж. 23
Бердяев H.A. 76, 77, 335, 388, 389, 390—398
Берлин И. 81, 344
Берлин П. 17
Берлингуер Е. 644
Бернар С. 677
Бернштейн Э. 405, 407, 408, 411—417, 419—
429, 446, 453—455, 458, 462, 485—489,
491—507, 513—518, 520—542, 547
Богомолов О.Т. 625
Бонч-Бруевич В.Д. 72
Брандт В. 21, 22, 568—576, 579, 593, 596
Брентано Л. 164, 165, 167—172
Булгаков С.Н. 374—388
Бэрон С.Х. 441
Вагнер А. 124, 133, 134—139, 218
Валицкий А. 440
Варга Е. 213
Ватлин А.Ю. 631
Вебб Б. 222, 223, 225—231
Вебб С. 222, 223, 225—233, 236—239, 241
Веблен Т. 665
Виленская Э.С. 257
Виноградов Ф.Л. 214
Витязев П. 270
Волков A.M. 619, 620
Володин А.И. 270
Воронцов В. 68, 299—310, 313, 314
Галактионов A.A. 278
Галкина Л.А. 254
Гегель Г. 48
Гей П. 544, 545, 547
Гейне В. 457, 535
Гелбрейт Д.К. 670—674
Герценштейн А. 213
Гидденс Э. 610—612, 614
Гильфердинг Р. 424
Голицын H.H. 326
Горев Б. 284, 293, 294
Грамши А. 638—640, 642—644
Грецкий М.Н. 635
Грин Ц.И. 316
Гро Д. 545
Гусейнов A.A. 193, 369
Гюльвели И. 588
Давид Э. 451, 466-^69
Даниельсон Н.Ф. 316—318
Данилевский Н.Я. 324
Десницкий-Строев В.А. 512
Дженнингс Р. 679
Дженкинс Д. 614, 618
Дюринг Е. 401
Жанне К. 219
Зверев В.В. 257
Зомбарт В. 19, 194—214
Зпитгоф Г. 374
Ильин В. 111
Ильин М. 190—192
Иноземцев В. 494
Каблиц И. 301
Кагарлицкий Ю. 247
685

Указатель
Карасимеонов Г 589
Касавин И.Т. 681
Киндерслей Р. 17
Коген Г. 430
Коллетти Л. 645, 646
Колосов Е.Е. 284
Кольб В. 459
Кондратьев Н.Д. 372, 373
Кортунов СВ. 80
Косичев А.Д. 93, 100
Кромфардт В. 162
Кроче Б. 559—565
Кудрявцев В.Н. 499
Куньял А. 631, 632
Кутафин O.E. 481, 534
Лабика Ж. 23
Лавров П. 272—274
Лавров П.Л. 258—272
Лакатос И. 678, 680
Ланге Ф. 126, 127, 129—132
Лаптев В.В. 492
Ларкин Г.Б. 243
Лассаль Ф. 141, 160, 180, 435, 528, 567, 568
Лекторский В.А. 393
Ленин В. 8, 9, 15—19, 37, 47—52, 54, 55, 58—
67, 69, 70, 75, 76, 84, 85, 217, 296—298, 320,
321, 333, 439, 440, 506, 630, 637, 640, 641
Лёше П. 410
Либкнехт В. 447, 448, 508, 509
Лисичкин Г.С. 78, 79
Лонго Л. 644, 645
Лужков Ю.М. 621
Львов Д.С. 420
Люббе Г. 24, 25, 120
Люксембург Р. 441—445
Люрге Ф. 161
Майер Т. 577, 578, 584, 585, 591—593,
597—603
Макаров В.Л. 133
Макашова H.A. 664
Мангейм К. 70
Мануйлов А. 153
Маркс К. 9, 27, 29, 30, 32—34, 41, 42, 53, 56,
69, 86, 94, 103, 114, 118, 119, 124—126, 128,
165, 175, 193, 199, 215, 327, 341, 366, 369,
383, 402, 403, 413, 418, 430, 562, 567, 649
Маркузе Г. 654—657, 663
Мартынов A.C. 72
Маршэ Ж. 647
Масарик Т. 550—557
Мейе А. 636
Мейо Г.Б. 54
Менгер А. 183—189, 192—194
Меринг Ф. 40-^3, 116, 118—120, 124, 400,
430, 510, 511
Милибенд Р. 605—609, 634
Милль Дж. Ст. 91, 246, 247
Митрохин Л.Н. 88, 95
Михайловский Н.К. 278—283, 285—292
Моррис У. 248, 149
Натта А. 644
Некипелов А.Д. 625
Нерсесянц B.C. 603
Никандров П.Ф. 278
Николаевский Б.М. 323
Оппенгейм Г. 218
Орлов Б.С. 594
Оруэлл Дж. 514
Осипов Г.В. 277, 336
Паран Ж. 615, 616
Парвус (Гельфанд А.Л.) 71, 72, 77
Паркинсон Г. 14
Перегудов СП. 604
Петренко Е.Л. 549
Пиз Э. 405
Пирсон X. 221, 241
Плеханов Г.В. 11, 16, 17, 44, 69, 82, 84, 288,
295, 296, 311, 312, 320, 431—438, 440, 543,
558
Покровский П.Н. 75
Поллит Г. 634
Попитц Г. 674
Поппер К. 676—679
Примаков Е.М. 78
Пустарнаков В.Ф. 73
Пфейфер Э. 254
Разумов А. 111
Раппопорт X. 260, 264, 274, 275
Рескин Д. 245, 246
Рокмор Т. 662
686

Указатель
Ром A.C. 240
Рошер В. 159
Рудницкая Е.Л. 76
Святловский В. 115, 164, 166, 168
Скворцов-Степанов И.П. 195
Смирнов Г.Л. 641
Сорель Ж. 59
Сорос Д. 675
Сталин И.В. 87, 88
Степин B.C. 93
Струве П.Б. 163, 330—334, 336—343
Тарновский В. 139
Тельман Э. 631
Ткачев П.Н. 73, 74
Толстой Л.Н. 324
Топорнин Б.Н. 422
Торез М. 632
Трусов А.И. 499
Туган-Барановский М.И. 345—368, 370,
371
Туроу Л. 669
Филатов В.Н. 89
Фольмар Г. 458, 459, 464, 465
Форлендер К. 430
Фрей Г. 11, 254
Хабермас Ю. 659—662
Хайек Ф.А. 666
Хайман Г. 579, 580
Хоркхаймер М. 648—653, 663
Цаголов H.A. 327
Цеткин К. 458
Чернов В.М. 322, 323
Шабалин В.А. 641
Шахматова Б.М. 73
Шеффле А. 140—145
Шмоллер Г. 145—158, 160, 161
Шоу Б. 239—242, 244, 245, 249, 543
Штейн А. 517
Штенберг Б.С. 270
Штерн А. 214, 519
Шумпетер Й. 21, 44, 45, 668, 669
Эйнштейн А. 678, 679
Энгельс Ф. 10 ,11, 13, 16, 19, 20, 27—30, 32, 33,
35, 36, 57, 66, 71, 74, 103, 113, 116—118, 120—
126, 128, 175, 178, 193, 203, 208, 215, 216, 250,
251, 253, 277, 319, 341, 402, 403, 409
Эрхард Л. 666, 667
Яковлев А.Н. 440
687

Т. И. Ойзерман
Оправдание ревизионизма

Теодор Ильич Ойзерман -
выдающийся учёный-философ, автор
547 научных публикаций, в том числе
свыше 40 монографий, сборников статей
и брошюр; более 250 его публикаций
переведены на многие иностранные
языки. Им глубоко разработан ряд
сложных вопросов философии науки:
раскрыты сущность и история философии
марксизма: критически переосмыслены
некоторые центральные понятия
философии марксизма, преодолены
распространенные в недавнем прошлом
упрощенные их понятия; разработана
систематическая теория историко-
философского процесса; дан научный
анализ истории западноевропейской
философской мысли, в частности
немецкой классической философии -
учений Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля,
Фейербаха.
Т.И. Ойзерман работал заведующим
кафедрой истории зарубежной
философии философского факультета
МГУ им. М.В.Ломоносова, заведующим
отделом истории философии Института
философии РАН; ныне он советник РАН,
член редколлегии журнала «Вопросы
философии» и «Историко-философского
ежегодника», председатель редколлегии
«Памятников философской мысли»,
действительный член Международного
института философии (Париж).
Среди его учеников 1 академик
и 1 член-корреспондент РАН,
25 докторов и 27 кандидатов наук.
Теодор Ильич Ойзерман -
лауреат Государственной премии СССР,
премии им. М.В.Ломоносова,
им. Г.В. Плеханова РАН, награжден
шестью орденами и медалями,
в том числе тремя боевыми орденами как
участник Великой Отечественной войны.
ИНСТИТУТ
ФИЛОСОФИИ
РАН
Т. И. ОЙЗЕРМАН
«Вестник Российской академии наук»
том 74, №8, 2004 г.