Автор: Заболотских Б.  

Теги: художественная литература  

ISBN: 5-7735-0098-1

Год: 1998

Текст
                    

Художник Д. Арьчимболъдо. «Библиотекарь». XVI в.
Борис Заболотских КНИЖНЫЕ РАРИТЕТЫ Собиратели и хранители Москва
ББК 84Р7-4 3 12 ISBN 5-7735-0098-1 © Б. Заболотских, текст © В. Белкин, оформление © ИЦ «Классика»
5 О книге и авторе Во всех крупнейших библиотеках мира, насчитывающих многие миллионы «единиц хранения», есть коллекции рукописных манус- криптов, инкунабул, редких книг и документов — предмет их гордос- ти, объект изучения и забот о сохранности. Есть такие бесценные со- брания и в главных государственных книгохранилищах России — Санкт-Петербургской национальной (знаменитой «публичке»), Рос- сийской Государственной (тоже знаменитой «ленинке») библиоте- ках. И хотя эти библиотеки сравнительно молоды (книгопечатанию в Европе более пяти веков, а нашим главным книгохранилищам нет еще и двухсот), собрания раритетов в них — исключительной ценно- сти. Порой несколькими поколениями любителей и ценителей книг, рукописей, исторических документов, гравюр составлялись многие частные библиотеки, которые, часто безвозмездно, передавались Оте- честву. Легендарными стали книжные собрания Ярослава Мудрого и Ивана Грозного. Памятна история гибели библиотеки графа А.И. Мусина-Пушкина, погибшей в огне московского пожара во вре- мя Отечественной войны 1812 г. Это была невосполнимая потеря. Ведь наряду с тысячами уникальных изданий и документов в пепел обратился единственный список «Слова о полку Игореве»!.. Но в России было немало библиотек, в которых, словно в тихих гаванях, спасались выжившие древние книги. Они сберегались в монастыр- ских «книжницах», в раскольничьих скитах. Люди разных сословий сохранили для России десятки, сотни, тысячи редчайших книг, руко- писей, документов. Библиофилы порой вкладывали целые состояния в формирование своих книгохранилищ, сооружали для них камен- ные хоромины, способные противостоять пожару, настилали там ду- бовые полы — против грызунов. Антиквары и букинисты угадывали среди старья бесценные издания и передавали их в надежные руки собирателей. Просвещенные аристократы наряду с произведениями искусства привозили из-за границы и книги. Жизнь, судьбы таких людей, явивших собой высокие образцы бескорыстного служения на- роду, его истории, культуре, науке, — неотъемлемая часть Истории книги в России. Однако мало что было известно об этих хранителях книжных богатств, подлинных ревнителях просвещения в России. Отрывочные сведения о них разбросаны по архивам, периодическим изданиям прошлого. Этот пробел во многом удачно закрывает замечательный труд Бо- риса Заболотских «Книжные раритеты. Собиратели и хранители». Написанный в жанре документальной повести и очерков, автор вво- дит читателя в мир российских книголюбов, каким он был в течение минувших веков. Мы узнаем о жизни и деятельности выдающегося просветителя и собирателя конца XVIII — начала XIX в., председате-
6 <ЛО ля Общества истории и древностей российских П.П. Бекетова; об уникальной коллекции памятников письменности М.П. Погодина (только древних манускриптов и старопечатных книг в ней было бо- лее двух тысяч; все они в 1852 г. поступили в Петербургскую публич- ную библиотеку); об одной из лучших коллекций гравюры в Европе, собранной Д. А. Ровинским. Интересен очерк о московском антиква- ре Т.Ф. Большакове, малограмотном мещанине, ставшем тонким и точным ценителем, крупнейшим коллекционером древних изданий. После его смерти большая часть собрания поступила в виде дара в Румянцевский музей. Служение (в самом широком смысле) книге часто захватывает человека любой профессии. Борис Заболотских не профессиональ- ный историк книги, не палеограф, не археограф, а искусствовед, за- кончил Государственный институт театрального искусства. Ему при- надлежит ряд монографий и повестей об отечественных композито- рах и исполнителях, десятки музыкальных радиопьес. Но он и автор романов и повестей об отечественных флотоводцах, в частности об Иване Федоровиче Крузенштерне. Рядом с книгами о моряках по- весть «Знаменщик и трубач» — о выдающемся художнике-баталисте Митрофане Борисовиче Грекове, монография «Русская гравюра». Возможно, и такая многогранность интересов приводила Б. Забо- лотских к судьбам российских книголюбов и их библиотек. Автор удачно сочетает увлекательность повествования и строгую научность. Исследователи могут опираться на книгу Б. Заболотских как на достойный доверия источник. Основное место в этой книге занимает историческое повествова- ние о Константине Федоровиче Калайдовиче. Его недолгая жизнь была полностью посвящена отысканию, описанию, спасению редкос- тей отечественной письменности. Работа Калайдовича внешне ничем не примечательна: тишина кабинета или монашеской кельи, груда книг на столе... Но повесть о нем читается с неослабевающим интере- сом, потому что писатель сумел передать внутреннее напряжение труда этого ученого — следопыта прошлого. Б. Заболотских годы отдал архивному поиску материалов для «Книжных раритетов...», чтобы поведать всем нам о выдающихся русских собирателях и хранителях редких книг. В результате получи- лось произведение, само содержание которого раритетно — редкост- но, уникально. Добавим — это книга, сделанная научно достоверно и литературно добротно. Традиция книжного подвижничества продол- жается. Н. Скатов, член-корреспондент Российской Академии наук

9 <^D 1. СОРЕВНОВАТЕЛЬ ПРОСВЕЩЕНИЯ В 1810 году попечителем Московского университета стал Павел Иванович Голенищев-Кутузов. Свое вступление в должность он ознаменовал тем, что распорядился закрыть действовавшее при университете Общество истории и древно- стей российских. — Общество не выполнило своей функции, — выговаривал он строго ректору Чеботареву. — За семь лет подготовлены к печати всего двадцать восемь листов Несторовой летописи. Ну разве это не стыд! Чеботарев оправдывал бездеятельность Общества боль- шой занятостью по службе его членов — в основном профессо- ров университета. Никаких оправданий Голенищев-Кутузов не принял — и Общество было распущено. Решили создать новое Общество, призванное объединить в своих рядах людей, желающих и могущих принести пользу отечественной науке. Председателем обновленного Общества истории и древностей российских предполагалось избрать из- вестного собирателя Платона Петровича Бекетова. Начали с разработки нового устава Общества. Обо всем этом кандидат словесных наук Константин Фе- дорович Калайдович узнал от издателя популярного москов- ского журнала «Вестник Европы» Михаила Трофимовича Ка- ченовского, когда принес в редакцию заказанную ему статью. Пока Калайдович осмысливал услышанное, Каченовский обратился к принесенному материалу. Уже самый зачин ста- тьи ему очень понравился: «В России много отечественных древностей. Кажется, теперь весьма тщательно собирают их. Но умножающееся число охотников, а особливо до наших древних рукописей, возвышает оных цену и делает то, что не-
10 <^D которые продают рукопись втрое и вчетверо дороже против настоящей цены. Богатые охотники до славяно-русских древ- ностей, ничего не жалея, собирают сии драгоценные остатки — памятники народного просвещения в любезном нашем отече- стве. В Москве давно уже торгует старинными русскими пись- менными и печатными книгами, также древними иконами по- чтенный старик Игнатий Ферапонтович...»1 Небольшая статья Калайдовича о московском антикварии Игнатии Ферапонтовиче Ферапонтове, торговавшем на Крас- ной площади, неподалеку от Спасского моста, переброшенно- го через ров, заинтересовала читателей. Ничего подобного еще не появлялось на страницах «Вестника Европы». Что же каса- ется записных библиофилов, ревнителей старины, то они чи- тали и перечитывали статью, обнаруживая в ней все новые и новые глубины: «Почтенные любители наших древностей, граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин и граф Федор Андре- евич Толстой, много весьма важных вещей через него получи- ли. Профессор Московского университета Федор Григорьевич Баузе, приводящий теперь к концу свое собрание славяно-рос- сийских рукописей и монет, которое едва ли не есть единст- венное в своем роде, довольно приумножил его купленными от Игнатия Ферапонтовича рукописными и печатными книга- ми. Самая древнейшая книга из всех хранящихся у профессо- ра Баузе и едва ли не из всех собраний есть Пролог (сокращен- ное описание житий святых), писанный уставным письмом в лист на пергаменте в 1229 (6737) году в Великом Новгороде. Также весьма редкая, первая в Москве в 1564 году повелением царя Иоанна Васильевича напечатанная книга Апостол купле- на у Игнатия Ферапонтовича вместе с другими, писанными на пергаменте и на бумаге, также и печатными XVI и XVII столе- ° 2 тии» . Со всех сторон Калайдович слышал лестные отзывы о сво- ей статье. Но особо его порадовали слова Николая Михайло- вича Карамзина, сказанные при случайной встрече: — Давно пора вступиться за наши древние книги. В одном краю они гниют в углах монастырских, в другом — невежество жжет их или употребляет на обертку... При таком небрежении, чего ожидать доброго? Какой отчет мы дадим потомкам?.. К сожалению, у нас до сих пор нет полного собрания древностей. Один собиратель имеет одно, другой — другое. Самое же страшное то, что все это рассеяно в руках частных, а стало быть — неверных!
и К. Ф. Калайдович Историограф тяжко вздохнул. — Оттого-то, — поспешил откликнуться Калайдович, — я и надумал написать об Игнатии Ферапонтовиче. Ведь он пер- вым позаботился о древних памятниках нашей письменности. И осторожно осведомился, не напутал ли он чего, объявляя древнейшим отечественным манускриптом Пролог 1229 года. — Один из наших соотечественников, — отвечал Карам- зин, — некто Дубровский, проведший двадцать шесть лет вне
QiV 12 России, имел случай достать невероятные драгоценности — древлянские рукописи, писанные, как говорят, руническими буквами, и другие древние книги, относящиеся ко временам святых Ольги и Владимира. Но о них ничего конкретного по- ка еще не обнародовано... Сделав паузу, историограф продолжал: — В 1803 году моравский дворянин Ганкенштейн прислал в Синод описание церковной славянской книги будто бы VIII века. Но его доказательства признаны недостаточными. Князь Щербатов уверял, что он имел сборник, писанный в 1046 году. Но я сомневаюсь, чтобы это было так. В каталоге древних рукописей, виденном мной в библиотеке Московской духовной типографии, означено немало манускриптов XII, XI и даже X века. Но, как думают, самые древние письменные па- мятники из находящихся в архиве Коллегии иностранных дел, — это три новгородские грамоты, писанные на пергаменте в начале правления Ярослава III, в 1264 году. — В 1806 году, — заметил Калайдович, — в журнале «Ли- цей» было сообщено об одном поднесенном государю стат- ским советником Дружининым славянском Евангелии, писан- ном на пергаменте в 1066 году. — Древность этой книги, — показал свою осведомленность Карамзин, — строится на употреблении буквы «н» вместо «и», связного «ie» как мягкого «е» и «ъ» иногда вместо «е». Одна- ко такое же правописание мы находим в новгородских софий- ских рукописях, относящихся к концу XIII и началу XIV ве- ков!.. ...Тем временем 21 января 1811 года новый устав Общест- ва истории и древностей российских был высочайше утверж- ден. Вечером 13 марта все члены Общества, в том числе и Ка- рамзин, собрались в актовом зале университета. Устав огласил Бекетов. Калайдович, еще не имевший никаких заслуг перед отече- ственной исторической наукой, страстно мечтал вступить в Общество. Хотя бы даже соревнователем. 43-й параграф уста- ва, который он тщательно проштудировал, гласил: «Соревно- ватели Общества суть те, которые сообщать будут какие-либо важные сведения, открытия, рассуждения, до предметов уп- ражнения Общества касающиеся; получить имя соревновате- лей имеют они право: 1) буде сообщенные ими бумаги всем Обществом признаны важными и полезными; 2) буде изъявят,
Cfe? 13 <40 что и впредь трудам Общества споспешествовать будут; 3) бу- де обяжутся, хотя ежегодно, сообщать что-либо для сведения Общества»3. Соревнователи, говорилось далее в уставе, не имеют права присутствовать на заседаниях Общества, если они специально не приглашены. Весь остаток марта Калайдович провел в хождениях между книжной лавочкой Ферапонтова и университетской типогра- фией, помещавшейся в здании благородного пансиона на Тверской. В уставе Общества Калайдович выделил фразу, го- ворившую, что соревнователем может стать всякий, сообщив- ший Обществу «какие-либо важные сведения». Он надеялся, что «сведением» может стать новая обширная статья об антик- варии Ферапонтове и его книгах. Параллельно с работой над статьей, получившей название «Известие о древностях славя- но-русских и об Игнатии Ферапонтовиче Ферапонтове, пер- вом собирателе оных», он вел переговоры с содержателем уни- верситетской типографии, с тем чтобы отпечатать ее в виде брошюрки как можно скорее. Усилия увенчались успехом. В начале апреля 1811 года «Известие о древностях славяно-русских и об Игнатии Фера- понтовиче Ферапонтове» было отпечатано. Приложив к бро- шюрке пояснительное письмо, Калайдович отправил пакет на имя председателя Общества истории и древностей россий- ских. С письмом и брошюркой члены Общества ознакомились на своем втором заседании, проходившем 12 апреля 1811 года. Труд Калайдовича вызвал общее одобрение. О многих упомя- нутых манускриптах и старопечатных книгах большинство присутствовавших услышало впервые: «Печатные древности, хранящиеся у профессора Баузе, не менее рукописных важны и любопытны. Первое место занимают две книги, переведен- ные на славянский язык Франциском Скориною и напечатан- ные в начале XVI века. Это Книга Иова и Канонник. Ученый, доктор медицины, родом из Полоцка, Ф. Скорина перевел всю Библию на русский, но только не с 70 толковников, а большею частию с Вульгаты Бл. Иеронима. Ни в одном собра- нии наших древностей нет полного перевода: в архиве Колле- гии иностранных дел хранится большая часть Ветхого Завета. Граф Ф.А.Толстой имеет некоторые места Библии, которых недостает в Архиве; а у профессора Баузе есть три книги, пе- реведенные Скориною: Иов, печатанный 1517 года в Праге,
С^> 14 И ЗВЪС TIE О ДРЕВНОСТЯХ! СЛАВЯНО-рускихь и о б Ъ БГНАТХЪ ©ЕРАПОНТОВИЧ’Ь ©ЕРАПОНТОВЪ, первомЪ собирашедЬ оныхЪ. ----- МОСКВА, 1811. Вь Университетской Типогтлфш. Титульный лист первой книги К. Ф. Калайдовича
15 пред Варшавою; Канонник, думать надобно, в Вильне около 1525 года, и книга «Деяния и послания апостольские», напе- чатанная 1525 года в Вильне. Первыми двумя он одолжен Иг- натию Ферапонтовичу»4. Услышанное воспринималось как откровение. Автора ста- тьи единодушно рекомендовали принять в число соревновате- лей. На том же заседании обсуждалась кандидатура Игнатия Ферапонтовича Ферапонтова, подарившего Обществу пять- сот рублей и пятнадцать древних книг, в том числе Библию, отпечатанную Иваном Федоровым в Остроге в 1581 году; Евангелие, вышедшее из типографии Мамоничей в Вильно в 1600 году; Апостол, изданный в Москве в 1606 году при Лже- дмитрии. Представляя последнюю книгу, Ферапонтов писал: «Неко- торые думают, что в Смутное время и в междуцарствие совсем ничего не было печатано в типографии Московской, даже сов- сем оная пресеклась. Но несправедливость такого мнения оп- ровергается сим памятником от времен Григория Отрепье- ва»5. Только непосвященный, а таких, по счастью, в Обществе истории и древностей российских не имелось, затруднился бы оценить дар Ферапонтова. Так что его единодушно приняли в число благотворителей Общества. 2. УЧЕНИК БАУЗЕ На исходе лета 1811 года в Москву прибыл помощник биб- лиотекаря Императорской публичной библиотеки в Петер- бурге Василий Степанович Сопиков. Целью поездки было оз- накомление с книжными собраниями московских коллекцио- неров-любителей, по слухам, весьма преуспевших в отыскании ценнейших памятников древней российской пись- менности. Особые надежды им возлагались на рекомендатель- ное письмо к графу Алексею Кирилловичу Разумовскому, вла- дельцу обширного книгохранилища. И хотя Разумовский находился в Москве, гостя из Петер- бурга встретил не он, а хранитель графской библиотеки про- фессор Московского университета Иван Андреевич Гейм. — Собрание Алексея Кирилловича, — с гордостью предста- вил Гейм вверенное его попечению книжное собрание, — поис- тине уникально. Оно включает немало творений самых знаме-
16 <40 нитых типографщиков Европы: из Майнца, Страсбурга, Кёль- на. В общей сложности у графа имеется 335 инкунабул! — Меня интересуют только те книги, что напечатаны на древнем и новых славянских языках, — пояснил гость из Пе- тербурга. Гейм выжидательно примолк. — Занимаясь около двадцати лет книжной торговлей, — продолжал Василий Степанович, — и желая несколько спо- собствовать ученым нашим литераторам к сочинению полной и совершенной отечественной «Библиографии», приступил я к составлению подробной росписи книг, как подлинно россий- ских, так и переведенных с других языков, напечатанных у нас от заведения типографий до нынешнего времени. При всей своей немалой выдержке Гейм издал возглас изумления: — О-о! Это будет эпохальный труд! — Какой там, — смущенно отмахнулся Сопиков. — Должен признаться, что моя роспись славяно-русских старопечатных книг очень неполная, поскольку в наших библиотеках их нахо- дится весьма малое число! — Понимаю и сочувствую: но ведь русская культура еще так молода. — Молода? С чего вы взяли? — раздражился Сопиков. — Она древняя. Мнение, будто она молода, проистекает оттого, что в нашем отечестве многие редкие и драгоценные остатки древней российской словесности зачастую лежат без достой- ного употребления, снедаемые молью и пылью, обложенные позлащенным переплетом в великолепном шкафу богатого библиомана, в темном углу у завистливого библиофила!.. Обиженный резким тоном, Гейм прекратил беседу, грозив- шую перерасти в словесную перепалку, и принялся демонст- рировать пылкому визитеру графскую библиотеку, ее «рус- скую» часть. Чего только не было в отомкнутых шкафах: старинные ле- чебники, летописцы, книги духовного содержания. Под конец осмотра Сопиков наткнулся на небольшую книжицу в кожа- ном переплете. Неисправность слога, дурной оттиск, сплош- ной набор строк выдавали ее древность. — Что за книга? Гейм заглянул в рукописный каталог библиотеки. — Шестоднев, 1512 года. От волнения у Сопикова перехватило дыхание. Книга от-
Cfcj 17 носилась к наидревнейшим из отпечатанных на славянском языке. В скором времени она заняла шестую позицию в его «Опыте российской библиографии». Воодушевленный этим успехом, он с еще большим старанием стал просматривать книги. Но первый успех оказался и последним. Ничего редко- го более не нашлось. Старинные книги встречались, но они уже были им описаны. Проникшись участием к бескорыстному труженику науки, Гейм порекомендовал Сопикову осмотреть другие московские книгохранилища. — Лучшие из них у графа Алексея Ивановича Мусина- Пушкина, Платона Петровича Бекетова, графа Федора Андре- евича Толстого. Самое же обильное на книжные диковинки — у профессора Московского университета Федора Григорьеви- ча Баузе. У него хранится древнейшая из российских книг — Пролог XIII века! Не чуя под собой ног, Сопиков кинулся из Немецкой сло- боды, где находилась городская усадьба Разумовского, в са- мый центр Москвы — к профессору Баузе. Раскрыв книгу, любезно предоставленную хозяином дома, он сразу же понял, что Гейм ввел его в заблуждение — книга бы- ла не печатной, а рукописной: в большой лист, писана доволь- но чистыми и почти квадратными буквами. Текст шел двумя столбцами. По числу месяцев книга разделялась на двенадцать глав. Перед каждой главой красовались картинки, представ- лявшие христианских святых. Месяцы были названы славян- скими именами: (октябрь — листопад, ноябрь — грудень и т. д.). В конце главы «Август» имелось послесловие, из которого яв- ствовало, что Пролог написан в Новгороде в 6737 году, что по новому летосчислению соответствовало 1229 году! — У россиян, — заметил Баузе, — равно как и у других на- родов, прежде изобретения типографии книги были письмен- ные. До начала XIII века они писались на пергамине, а с сего столетия — на бумаге. Письмо разделялось на три рода: устав- ное, полууставное и скорописное. Древнейшие книги на сла- вянском языке писаны ровным, чистым уставным письмом. Позднее оно стало портиться, нерадение, лень и невежество мало-помалу начали внедряться в труд переписчиков! Хотя Сопикова интересовали только старопечатные книги, он попросил показать другие древние рукописи. Особо его поразили четыре манускрипта: еще один Пролог, также писанный на пергамине в XIII веке; книга Степенная, 2 1777
18 чбО Франциск Скорина (до 1490 — ок. 1541) — белорусский издатель и просветитель содержащая сведения по российской истории, — рукопись, пи- санная скорописью с удивительным искусством в 1551 году; весьма любопытный и пространный Лечебник, переведенный с польского в 1588 году; математическая книга, начертанная неизвестными письменами.
19 фдо Фш «сдое бъфи (hAMMNMi *» Иллюстрация из Библии, выпущенной Ф. Скориной в Праге на славянском языке — Сему трактату, — горделиво заметил Баузе, — не менее двухсот лет. Эти столбики цифр — не что иное, как прообраз логарифмов. Хотя известно, что логарифмы были изобретены только в 1618 году шотландцем фон Неппером. — А какие у вас есть отечественные старопечатные книги? Печатные древности, сохранявшиеся у профессора Баузе, были не менее важны и любопытны, нежели рукописные. Пер- вое место принадлежало трем изданиям знаменитого славян- ского типографщика Франциска Скорины — Книга Иова, Ка- нонник, Апостол. — Ни в одном собрании наших древностей, — показывая их, заметил Баузе, — нет полного комплекта Библии Скорины. У меня только одна из библейских книг — Книга Иова. В биб- лиотеке архива Коллегии иностранных дел есть почти все книги Ветхого Завета, у графа Федора Андреевича Толстого 2*
20 <dD имеются остальные книги, что отсутствуют в архивской биб- лиотеке... Что касается моих изданий Франциска Скорины, то первыми двумя редкостями меня оделил Игнатий Ферапон- тов, а третья досталась от Петра Петровича Курбатова. Сопиков насторожился. — Ферапонтов? Это тот, что торгует на Спасском мосту? — Он самый. У него же я приобрел и острожскую Библию, отпечатанную Иваном Федоровым... Однако самая большая моя редкость из печатных книг — Евангелие... Показанная книга выходного листа не имела. Но по всем признакам она была наистарее всех, что видел до сей поры Со- пиков. Поэтому он поставил Евангелие, бывшее у Баузе, в на- чало списка старопечатных славянских книг, отдав ему пер- венство и перед богемской Библией, условно отнесенной к 1489 году, и перед краковскими изданиями Псалтири и Часо- слова 1491 года. Их, правда, никто из здравствующих библио- графов не видел, но верилось, что они существуют. Проводить Сопикова на Спасский мост, к Ферапонтову, вызвался молодой собиратель Константин Калайдович, помо- гавший Баузе составлять каталог его рукописной коллекции, которую намеревалось приобрести Общество истории и древ- ностей российских. — Почтенный старик, — характеризовал он спасского книжника. — Игнатий Ферапонтович с невероятной ревнос- тью собирает, где только возможно, древние книги — и руко- писные, и печатные. Нередко платит за них большие деньги. Он, несомненно, заслуживает общей благодарности. Без его старания, может быть, несколько сот важных памятников оте- чественной письменности совершенно бы пропали от нераде- ния. Я нередко бываю у него. Кстати, совсем недавно я приоб- рел у Игнатия Ферапонтовича «Псалтирь, или Песни духов- ные». Судя по всему, книга отпечатана Франциском Скориною в 1525 году! Сопиков даже приостановился от изумления: о подобном издании Скорины он ничего не слыхивал. Желание взглянуть на удивительную книгу было столь велико, что Сопиков, не заходя к Ферапонтову на Спасский мост, отправился к Калай- довичу. Вечером он занес в особую тетрадь запись, целиком пере- шедшую в его монументальный труд «Опыт российской биб- лиографии»: «Псалтирь, или Песни духовные», отпечатан Франциском Скориною. Чрезвычайно редкий и единствен-
21 ный экземпляр сего издания, находящийся в библиотеке кан- дидата Московского университета К. Ф. Калайдовича, выход- ного листа не имеет. Очень вероятно, что книга сия напечата- на в Вильне, около 1525 года; ибо оттиск и буквы совершенно сходны с Апостолом и Канонником, изданными Скориною. Экземпляр сей случайно куплен в Москве, апреля 1811 года в лавке у торгующего старыми книгами, за 4 рубли. До сего вре- мени неизвестно было в России о сем издании...»6 3. ОППОНЕНТ КНЯЗЯ ЩЕРБАТОВА На очередное заседание Общества истории и древностей российских, проходившее 2 мая 1811 года, Калайдович явил- ся, имея при себе пять старинных русских монет, которые на- меревался внести в качестве дара в минц-кабинет Общества. Монеты были все редкостные, почти неизвестные коллекцио- нерам. Одна была выбита еще при татарах; другая — в «госпо- дине Великом Новгороде» во времена его вольности; третья и четвертая, с надписью «Царь и великий князь Дмитрий Ива- нович всея Руси» (то есть Лжедмитрий) — в начале XVII века, в так называемое Смутное время; пятая — в средневековой Москве. Пока диковинки ходили по рукам, вызывая оживленный обмен мнениями, Калайдович вручил председателю Общества Платону Петровичу Бекетову несколько исписанных листков, сшитых тетрадкой. На первом значилось: «Замечания на ста- тью князя Щербатова об одной российской монете». Сидевший рядом попечитель Московского университета Павел Иванович Голенищев-Кутузов, ревностно посещавший все заседания, заинтересованно потянулся к тетрадке. — О какой монете идет речь? — О той, — отвечал Калайдович, — что хранится в Петер- бурге в Кунсткамере под номером девять. Князь Щербатов да- тировал ее концом XIII века. Я считаю, что монета много мо- ложе и относится всего лишь к концу XV! Голенищев-Кутузов недоверчиво поднял бровь: представ- лялось маловероятным, чтобы маститый историк мог оши- биться на двести лет. — Какими вы располагаете доказательствами? — Тут же, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: — Вы сами-то ви- дели ее? — Да. Два экземпляра. Монета серебряная. На одной ее
22 <XD стороне — сидящий на стуле голый человек, с посохом в пра- вой руке и кошелью с деньгами — в левой, на другой — над- пись. Щербатов читал ее как «Росто... жена безумна... че», я чи- таю — «Жана Безуна съ чело»! — Вот как! — неопределенно хмыкнул Голенищев-Куту- зов. — Принесите-ка мне эту монету! Калайдович растерялся. — Боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу. Монета наи- редчайшая. Науке известны всего три ее экземпляра: один в Кунсткамере в Петербурге, два других — собственность про- фессора Баузе. Но он даже на секунду не выпустит их из свое- го минц-кабинета — настолько он ими дорожит. — Как же быть? — спросил Голенищев-Кутузов. — В моем «Замечании», — нашелся Калайдович, — содер- жится рисунок с одной из монет, хранящихся у профессора Баузе. Выполненный пером рисунок с большой точностью пере- давал аверс и реверс монеты. На аверсе ее, действительно, был изображен голый человек на стуле, на реверсе просматрива- лась надпись: «Жана Безуна съ чело». — Что означает? — осведомился Голенищев-Кутузов. — Жан Безун — денежный мастер. В Россию он прибыл при великом князе Иване Васильевиче. Здесь принял «гречес- кий закон». По поручению князя ездил послом в Рим за царе- вной Софией Палеолог. В отечественной истории он более из- вестен под именем Ивана Фрязина... — А-а! — понимающе протянул Голенищев-Кутузов. — Объяснение рисунку, как мне кажется, может быть такое. В XV веке на Руси каждый денежный мастер имел право чека- нить на монетах всякие изображения, какие его душе угодны... — Однако голый человек — не совсем подходящая фигура для денег? — Верно. Но данная монета, судя по всему, не находилась в обращении, а являлась как бы памятным знаком. Смысл же изображения таков: сам творю деньги, но гол как сокол; наг пришел в мир — наг и уйду! Началось заседание — и разговор поневоле прервался. По окончании заседания Голенищев-Кутузов остановил ба- рона Фитингофа, обладателя одного из лучших в Москве минц-кабинетов, и попросил достать для прочтения «Рассуж- дения» князя Щербатова. Барон с готовностью выполнил просьбу.
23 <XD На следующий день Голенищев-Кутузов держал в руках щербатовский трактат «Опыт о древних российских монетах», опубликованный в «Академических известиях» в 1780— 1781 годах. Несколько страниц он посвятил монете с надпи- сью «Ростовка жена безумная». «Князь Федор Ростиславович Смоленский, — объяснял он странную надпись, — разделясь с братьями, получил весьма малый надел. Но вскоре душевные его дарования и само стече- ние обстоятельств возвели его на престол Ярославского кня- жения путем женитьбы на осиротевшей княжне. Оставив же- ну, князь уезжает в Орду. Здесь он полюбился ханше, которая предложила ему руку своей дочери. Будучи «довольно добро- детелен», князь сохранил верность супруге. Возвратясь через три года домой, он узнает, что жена его умерла, родив ему сы- на. Но злая теща «вооруженной рукой» не пускает князя в Ярославль, и ему приходится, «не хотя против тещи воевать», возвратиться в Орду, где он и женится. В память его приклю- чений отчеканены монеты, на которых теща изображена сидя- щей на стуле с мечом в руке, и притом — «в ругательство» — нагою. Другую сторону чеканили татарские мастера, и над- пись получилась у них неважно: «Росто... жена безумна... че»7. — Любопытно, — обмолвился Голенищев-Кутузов и спро- сил у Фитингофа, верно ли, что у профессора Баузе хороший минц-кабинет. — Лучший в Москве, — подтвердил тот. — Даже замеча- тельное нумизматическое собрание графа Мусина-Пушкина в чем-то уступает ему. Недаром же в свое время его хотел приоб- рести императорский Эрмитаж. Но по каким-то причинам сделка не состоялась. — Ну как можно сравнивать минц-кабинет Мусина-Пуш- кина с каким-либо другим! — удивился Голенищев-Кутузов. — Одно только «съребро Ярославле», находящееся у него, пере- тянет целые сонмы других нумизматических редкостей. Столь древней отечественной монеты ни у кого нет! — Не скажите, — с загадочной улыбкой возразил Фитин- гоф. — У профессора Баузе имеется еще более древняя рус- ская монета — «сребреник Владимира»! — «Сребреник Владимира»? О такой монете я ничего не слышал! Отведите-ка меня к профессору Баузе. — Поздно спохватились. «Сребреник Владимира» от Фе- дора Григорьевича Баузе уже перекочевал ко мне!.. История с монетой, хранящейся в петербургской Кунстка-
24 <dD мере, убедила Голенищева-Кутузова в глубоких познаниях и научной пытливости Калайдовича. 19 сентября 1811 года в де- вятнадцатилетнем возрасте его избрали членом Общества ис- тории и древностей российских. Ничего подобного не случа- лось ни раньше, ни позднее. 4. «РУССКИЕ ДОСТОПАМЯТНОСТИ» Еще в 1806 году внимание всех любителей отечественных древностей привлек исследовательский труд Александра Ни- колаевича Оленина — «Письмо к графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину о камне Тмутороканском, найденном на ос- трове Тамане, в 1792 году». Книга была издана роскошно: на отличной белой бумаге, с гравюрами. Российских нумизматов особенно заинтересовал один ри- сунок, помещенный внизу двадцать восьмой страницы и яв- лявший собой изображение лицевой и обратной сторон древ- нерусской монеты, принадлежавшей Мусину-Пушкину. На обороте ее явственно просматривалась надпись «Съребро Ярославле». В подписи к рисунку говорилось: «С одной стороны моне- ты представлен святой Георгий с венцом на главе, плечи его покрыты хламидою, из-под которой видна часть брони; на ле- вой руке у него щит, в правой — копье. В поле по обеим сторо- нам поставлены следующие буквы: «ОГЕ УПО», что надобно читать по примеру греческих надписей над иконами того вре- мени: «О АГЮЕ ГЕОРГЮЕ» — «святой Георгий». С другой стороны имеется следующая круговая надпись: «+ЯРОСЛАВ- ЛЕ СЪРЕБРО». Посреди той надписи представлен знак, по- добный трезубцу, или обращенные вверх хоругви. Но то или другое, я не осмеливаюсь определить; равным образом, как и значение трех литер «М» (мыслете), «А» (аз) и «Н» (иже), по- ставленных в верху и по бокам монеты»8. В последующем многие отечественные нумизматы занима- лись дешифровкой загадочных «литер». Изрядно поломал го- лову над «съребром Ярославле» и Карамзин. Поначалу он предположил, что это числительные буквы: М — 40, А — 1, Н — 8. В совокупности они составляли число 4018, которое, однако, не имело никакого смысла. Поэтому его мысли направились по иному руслу. Он решил: а что, если эти буквы не славянские, а греческие. В таком случае последняя буква не «Н», а — «N» (наш). Тогда греческая надпись могла
Cfcj 25 <ХО читаться, как «МЕГАЛОУ APXONTOS АРГУНОМ», то есть «Великого архонта монета». Греки именовали русских князей архонтами. «Греческую» версию историографа решительно отверг Платон Петрович Бекетов. В противовес он предложил свою. Обращаясь к участникам заседания Общества истории и древ- ностей российских, он пылко говорил: — Три буквы на обороте «съребра Ярославле», как началь- ные, не позволяют вложить в них какой-нибудь смысл, а вот как числительные имеют нагрузку. — Не вы ли сами отвергли мою версию? — вскипел Карам- зин. — Да, отверг. Потому что вы начинали рассматривать над- пись с боковой «М», а нужно — с вершинной «А». В таком слу- чае получается... 1048 год. Ведь «А» — это и 1000!.. Словом, при моем способе прочтения «литер» получается, что монета чеканена при Ярославе Мудром, а именно в 1048 году! Я даже имею предположение, почему конкретно в этом году у нас на- чалась чеканка монет... Все участники заседания, словно по мановению волшебно- го жезла, замерли на своих местах, боясь пропустить хотя бы слово. — В истории под сим годом, — продолжал Бекетов, — зна- чится только одно достопамятное происшествие: брачный со- юз великой княжны Анны Ярославны с Генрихом Первым, ко- ролем французским. Это событие дает повод к довольно веро- ятной догадке о причине чеканки монеты. Великий князь Киевский, ожидая к себе послов французских, хотел кроме да- ров богатых приготовить для знатных гостей и такие подарки, которые подносились при дворе византийских императоров. Он приказал отчеканить некоторое количество серебряных монет для раздачи их сватам из Франции... По залу заседания пронесся одобрительный шумок: версия представлялась весьма правдоподобной. — Мое открытие, — повернулся Бекетов в сторону Карам- зина, — устраняет все возражения, выдвигаемые против «съре- бра Ярославле» как против ходячей монеты. Оно — не деньги! И потому «съребро» не было упомянуто Нестером в летописи. Редкость монет объясняется тем, что большая их часть была вывезена французским посольством к себе на родину. В Рос- сии их осталось небольшое число: лишь те, что великий князь пожаловал приближенным особам.
Qfcj 26 <XD С этими словами Бекетов опустился в кресло. Участники заседания обернулись к Мусину-Пушкину, ожидая его реакции. — Аргументы убедительные, — произнес тот негромко, — за исключением одного. При вершинной литере «А» нет знака, заставляющего видеть в ней числительную букву, равную ты- сяче! Бекетова ничуть не смутило это замечание. — Верно, нет, — согласился он. — Знак, очевидно, был, но стерся. Впрочем, суть дела от этого не меняется. На печати од- ного Византийского патриарха год «АХ10» также не имеет ты- сячного знака. Стало быть, такие опущения допускались и не мешали принимать буквы за числа. Еще более серьезное возражение последовало со стороны Карамзина. — Поначалу так же, как и Платон Петрович, — сказал он, — я думал, что буквы на реверсе «съребра Ярославле» числи- тельные. Но потом засомневался. Не верю в это и сейчас. Трудно допустить, чтобы «А», «М», «Н» означали 1048 год. Ведь в ту пору летосчисление в России велось не от Рождест- ва Христова, а от сотворения мира. И снова Бекетов, к удивлению многих, не стушевался, хотя вступил в поединок с наисильнейшим противником. — Против замечания уважаемого Николая Михайловича трудно что-либо возразить, — начал он, как бы собираясь с мыслями. — Летосчисление, действительно, велось от сотворе- ния мира. Однако при сношениях с иностранными державами встречаются в официальных бумагах исключения. Так, в дого- воре смоленского князя Мстислава Давидовича, заключенном с Ригой, означен 1228 год, а не 6736-й! Поэтому на «съребре Ярославле», приготовленном в дар иностранным послам, год означен от Рождества Христова. Никто не верил, что можно будет объяснить необъяснимое, поэтому за свою речь Бекетов был вознагражден одобритель- ными возгласами. Чувствуя себя триумфатором, Бекетов объявил, что готов выплатить десять тысяч рублей всякому, кто доставит ему «съребро Ярославле». Об этом заявлении Бекетова долго потом говорили в Москве. Уж слишком высокой представлялась назначенная цена за небольшую серебряную монету. Тогда многие антиква- рии бросились на розыски «съребра». Но поскольку в корот-
27 <XD кий срок других экземпляров монеты не удалось обнаружить, то страсти как-то сами собой улеглись. К так и не решенной проблеме российских нумизматов за- ставил вернуться Калайдович. Неоднократно разглядывая в книге Оленина снимок с «съребра Ярославле», он пришел к выводу, что и Бекетов, и Карамзин в равной степени ошибают- ся при оценке «литер» на обороте монеты. Выдвинутая им ги- потеза была совершенно неожиданной. Испытывая непреодолимую потребность поделиться сде- ланным открытием, Калайдович устремился к своему универ- ситетскому наставнику профессору Баузе. Старый профессор хворал. Но перед ним на столе, как все- гда, лежали развернутые книги. Увидев Калайдовича, он издал радостное восклицание. — Вот молодец, что пришел! Взгляни-ка! — и кивнул на старинный манускрипт. Калайдович по почерку узнал знаменитый Пролог 1229 го- да. Манускрипт был раскрыт на послесловии, ниже которого находилась надпись, сделанная на «корельском языке», как го- ворил антикварий Ферапонтов: МЛЦЪ ШЪ1А томлцюъ имен съ1шви нугипу ромълтую КЛТ0Х6 и ниледь тоигяшви тё пицу ЛИЮ ЯРИПЪ. Не понимая, куда смотреть — то ли на послесловие, то ли на «корельскую тарабарщину», — Калайдович глянул на Ба- узе. — Сия надпись — крепкий орешек, — подзадоривал его Ба- узе. — Я столько лет бился, да так и не раскусил. А вот теперь понял, в чем дело. Читается она так: РЯДЪ БЪЮ КОРАБЛЬ, П6Р6ПЛЪ1ВШИ пучину морьскую, ТЯК0Ж6 и писець кончивши книгу сию, аминь. Калайдович восхищенно глянул на Баузе. — Профессор, как вам это удалось?
28 <XD — Удалось. Принцип тарабарщины довольно прост. Глас- ные в словах остаются на своих местах, а согласные подменя- ются другими в соответствии с «ключом»: так, вместо «б» пи- шется «щ», вместо «в» — «ш», вместо «г» — «ч». Калайдович с огорчением признался, что, пожалуй, никог- да бы не проник в этот секрет. Баузе усмехнулся. — Я бы тоже, если б не случай. И снял с полки манускрипт XVII века под названием «Ал- фавит». В нем содержался «ключ» к тайнописи. Первые три строки «ключа» были написаны тарабарским языком, а три последние — обычным: 1. тпичл нона зецомя ишшюшя 2. демтши нмесэцммхешя чодноцпя з. гко ш 8лк8хпе хесевонослтой 4. книга пом Федора Иванова з. церкви прбовражешя господня 6. что в устюжне жеаезополской — Мое открытие, хоть маленькое, но весомое! — похвастал- ся Баузе. И вот тогда-то в ответ Калайдович сообщил о своей до- гадке. — В буквах «М», «А», «Н» на обороте «съребра Ярослав- ле», — сказал он, — Бекетов видит числительные буквы, озна- чающие 1048 год, Карамзин — начальные буквы фразы «вели- кого архонта монета». А вот я уверен, что на обороте монеты некогда была еще одна, четвертая буква, там, где теперь глубо- кая щербина. Я даже догадываюсь, какая... «И». Вся же над- пись из четырех букв означает «аминь»! Баузе признал предположение справедливым. Но тут же посоветовал не спешить с его обнародованием. — Ученые мужи порой бывают очень обидчивы. Единст- венно, что ты можешь себе позволить, так это крайне осторож- но высказать возможность существования на цельном экземп- ляре «съребра Ярославле» четвертой литеры, а вот какой... ни слова! — Я так и поступлю, профессор! — заверил Калайдович. — Однако не вы ли сами учили меня быть смелым в науке! — Смелость ученого — прозорливость! — отпарировал Ба- узе.
29 <^D От своего университетского наставника Калайдович на- правился к своему давнему приятелю Матрунину, горя жела- нием поскорее сообщить ему ошеломляющую весть, что «ко- рельский язык» наконец-то дешифрован. Матрунин порадовался этому известию. — О научном открытии Баузе, — посоветовал он, — надо бы возвестить на всю Россию. Калайдович обрадованно подхватил. — Несомненно. Сейчас при Обществе истории и древнос- тей российских затевается сборник. В нем я помещу описание Пролога с надписью на «корельском языке» и ее дешифров- кой. Председатель Общества Бекетов поддержал идею. А вот Карамзин неожиданно отнесся к ней с прохладцей. — Конечно, открытие Баузе очень любопытно, — сказал он, — но куда полезнее начать журнал с публикации произве- дений наших древних писателей, о которых мы имеем пока весьма смутное представление. В Патриаршей ризнице хра- нится Кормчая XIII века, в которой наряду с уставами вселен- ских и поместных соборов содержатся оригинальные творе- ния наших первых писателей — «Послание Иоанна митропо- лита русского», современника Нестора, «Правило Кирилла митрополита русского», «Устав новгородского князя Свято- слава». В этом же манускрипте находится и наиболее полный из известных мне списков «Правды Русской». Хотя до сей по- ры этот важный юридический документ издавался уже шесть раз. Но, я думаю, не грех издать и в седьмой! Со своей стороны Бекетов предложил включить в сборник произведение XI века — Послание архиепископа Луки к бра- тии. — Этот Лука был епископом в Новгороде с 1036 по 1056 год, три года провел в заточении. Научный комментарий к Посланию Луки вызвался сде- лать профессор Роман Федорович Тимковский. — Только нужно делать не мешкая, — напомнил Калайдо- вич, — Послание Луки открывает сборник как наиболее древ- нее изо всех сочинений. Платон Петрович датирует его XI ве- ком. — Вот как, — протянул Тимковский. — По ясности и чисто- те слога я бы его отнес к XII веку. Автор Послания — епископ Лука Ростовский. От себя Тимковский посоветовал взять в сборник малоиз-
Cfcj 30 <XD вестный фрагмент Степенной книги, повествующей об исто- рии России. — В предисловии к Степенной книге, — продолжал он, — издатель ее Герард Миллер говорит, что не мог отыскать в спи- сках окончания этого сочинения, поэтому печатает его в со- кращенном виде. Но в манускрипт, подаренной Московскому университету Павлом Григорьевичем Демидовым, вложена выписка окончания Степенной книги. Список сочинений, предполагаемых для включения в сборник «Русские достопамятности», быстро рос. Все члены Общества истории и древностей российских предлагали свою помощь. Калайдович в те дни посетил немало частных библи- отек и осмотрел множество древних рукописных книг. Но ото- брал для опубликования лишь один фрагмент из Хронографа, принадлежавшего А. В. Карцеву, — о хлебной мере, действо- вавшей в голодном 1601 году. 10 ноября 1811 года на шестом заседании Общества Калай- дович огласил список, включавший шестнадцать различных статей для будущего сборника «Русские достопамятности». Первые листы сборника были отпечатаны в начале 1812 года. Но целиком сборник «Русские достопамятности» вышел по ряду причин только в 1815 году. На титульном лис- те не было указано имени Калайдовича — составителя и редак- тора. Почему? Об этом будет рассказано особо. 5. С ПОМОЩЬЮ КАРАМЗИНА Получилось так, что невольным инициатором создания при Московском университете Общества истории и древностей российских выступил немецкий историк, в прошлом член Пе- тербургской Академии наук, Август Людвиг Шлёцер. В1802 го- ду он выпустил в Гёттингене двухтомный труд под названием «Русские летописи, на коренном славянском языке, сравнены, переведены и объяснены Августом Людвигом Шлёцером». В России «Русские летописи» произвели чрезвычайный эффект. Знающие немецкий язык читали и перечитывали кни- гу. Не знающие в нетерпеливом ожидании выхода из печати перевода жадно внимали пересказу содержания важного для изучения отечественной истории сочинения. Экземпляр шлёцеровских «Русских летописей» не без уча- стия государственного канцлера графа Николая Петровича Румянцева, большого любителя истории, был представлен
31 <40 Александру I. Тогда же в Гёттинген был отправлен император- ский рескрипт с драгоценным перстнем. Несколько позднее Шлёцер стал кавалером ордена святого Владимира IV степени и дворянином Российской империи. Ему присвоили герб, на котором изображен монах с развернутой перед ним на крас- ном поле серебряной книгой с надписью: «Нестор». Под щи- том шла надпись: «Лета вечная помянухъ». Со своей стороны Шлёцер, желая показать, что он не на- прасно удостоен высокой награды, обратился к русскому пра- вительству с предложением «соучаствовать с российскими учеными в критическом издании древних русских летописей». Александр I поддержал начинание и велел организовать для выполнения идеи Шлёцера Общество при Московском уни- верситете. Весной 1804 года при Московском университете было об- разовано Общество истории и древностей российских, деви- зом которого стали слова, начертанные на гербе Шлёцера: «Лета вечная помянухъ». Своей главной задачей новообразованное Общество ви- дело издание Несторовой летописи по Лаврентьевскому списку. Между тем Карамзин, в 1803 году назначенный официаль- ным историографом России, продолжал упорно трудиться над первым томом «Истории государства Российского». Ему уда- лось успешно решить много сложных вопросов, касающихся начала бытия русского народа. Но один из главных вопросов не поддавался разрешению. И тогда Карамзин решил обра- титься за помощью к научной общественности. 3 июня 1805 года в «Московских ведомостях» появилось объявление: «Нестор, летописец, говорит, что славяне, населявшие Рос- сию, пришли с берегов Дуная из Болгарии и земли Угорской, будучи вытеснены оттуда волохами. Предлагается решить: 1) Когда по всем вероятностям могло случиться сие пере- селение? 2) И кого Нестор называет волохами — римлян ли, ланго- бардов, болгар или действительных волохов?»9 За лучшее и основательнейшее решение этой задачи Мос- ковский университет определил премию в размере 250 рублей. От себя Карамзин пообещал еще 150 рублей. Конечный срок подачи ответных сочинений — 1 июня 1806 года.
Qb> 32 Август Шлёцер (1735—1809) Всего было подано четыре сочинения. Автор первого, написанного на латинском языке, полагал, что Нестор разумел под волохами римлян, поскольку прозва- ние итальянцев — влахи. Автор второго сочинения — на немецком языке — считал, что под волохами подразумеваются лангобарды. В третьем сочинении — также на немецком языке — гово- рилось, что волохи — это болгары и что переворот, произве-
Cfcj 33 <*D денный в середине VII века Кубратом, дал повод к переселе- нию славян с Дуная. Автор четвертого сочинения — на французском языке — ограничился рассмотрением одного из свидетельств Аммиана Марцеллина и на основании его решил, что волохи — это рим- ляне. Победителем признали автора третьего сочинения, отме- ченного глубоким знанием истории, ясностью изложения, точ- ными ссылками на документы. 10 декабря 1808 года на торжественном собрании в Мос- ковском университете вскрыли пакет, хранивший имя автора сочинения-победителя. Им оказался профессор университета Христиан Шлёцер, сын знаменитого историка. Но заслужен- ную награду он не получил, так как по условиям конкурса чле- ны Общества истории и древностей российских исключались из числа соискателей. В 1809 году Христиан Шлёцер отпечатал свой труд, на- званный им «О происхождении славян вообще и в особеннос- ти славян русских». В том же году в Геттингене скончался Август Людвиг Шлё- цер. Едва окончились занятия в Московском университете, Шлёцер-сын поспешил на родину. Опустелый родительский дом вызывал элегические наст- роения. Печально перебирая отцовские бумаги, Христиан нео- жиданно наткнулся на две древние новгородские грамоты, представлявшие огромную историческую ценность. Чтобы навсегда сохранить их для науки, он поручил весь- ма искусному граверу вырезать на меди их тексты. Тогда же с гравировальных досок сняли несколько оттисков. По возвращении в Москву Христиан Шлёцер подарил по оттиску каждой из грамот управляющему Архивом Коллегии иностранных дел Алексею Федоровичу Малиновскому. Пред- ставляли они собой небольшие полоски плотной бумаги, вы- тянутые в ширину, с крупно начертанными буквами. — Вот эта грамота, — сказал Шлёцер, показывая одну из них Малиновскому, — наиболее древняя. Текст грамоты был таков: «От Великого Князя Андрея. От посадника Семена. От ты- сяцкого Машка, от всего Новагорода. Се приеха Иван Белый из Любка, Адам с Гоцкого берега, Инцяолцят из Риги, от своей братии, от своих купцов латинского языка. И дахом им три пу- ти горнии по своей волости; а четвертый в речках. Гости ехати 3 1777
34 $40 бес пакости, на Божии руце и на княжи и на всего Новагорода. Оже будет не чист путь в речках, князь велит своим мужем проводити сии гость, а весть им подати». Ознакомившись с грамотой, Малиновский стал подробно расспрашивать о том, что представляет собой подлинник. — Пергамент. Писана грамота весьма чистым и четким ус- тавом. Ни года, ни места не обозначено. Снизу привешены три свинцовые печати, подобные тем, что бывают при папских буллах, только несколько грубее. — По всем признакам грамота весьма древняя, — понимаю- ще отозвался Малиновский. — Очень древняя. А вот к какому именно веку относится, сказать затруднительно. Время ее написания придется опреде- лять путем сложных умозаключений. Главнейшая зацепка — имя князя Андрея, упомянутое в ней. Несколько дней подряд Малиновский провел в изучении летописей. При этом выяснилось, что первый новгородский князь по имени Андрей — Андрей Юрьевич — правил в сере- дине XII века. Услышав об этом, Христиан Шлёцер просиял: — Если моя грамота принадлежит к сему времени, то я бес- конечно счастлив, поскольку это означает, что я нашел древ- нейшую изо всех известных русских грамот. Ведь, насколько мне известно, наистарейшая из имеющихся в Архиве грамот датируется 1265 годом! Пропустив замечание собеседника мимо ушей, словно речь шла о чем-то несущественном, Малиновский продолжал: — Второй князь Андрей — это Андрей Ярославич, княжив- ший в Новгороде с 1249 по 1252 год. Впрочем, я сомневаюсь, что грамота относится к его правлению. И вот почему. В «ар- хивной» грамоте 1265 года упоминается про Немецкий Двор, находившийся в ту пору в Новгороде. А здесь, — он кивнул на «пергамент Шлёцера», — о нем нет даже малейшего намека. Следовательно, грамота написана позднее, при Андрее Алек- сандровиче, в 1294—1304 годах. Подобное предположение я могу подтвердить и тем, что в грамоте упоминается посадник Семен. Имя же посадника Семена Климковича встречается в Новгородской летописи 1303 года. Это лишний довод в поль- зу того, что грамота эта — начала XIV века. Но и такой вывод вполне удовлетворял Христиана Шлёце- ра: шутка ли, его грамоты всего лишь на четыре десятка лет моложе тех, что признаны наидревнейшими!
35 А. Ф. Малиновский Известие о двух древних новгородских грамотах, принад- лежащих ему, и толкование их текста Христиан Шлёцер поме- стил в декабрьских книжках «Вестника Европы». Калайдович внимательно ознакомился с сообщением Шлёцера и поспешил к Карамзину, чтобы узнать его мнение. — Я весьма обрадован открытием этих драгоценностей, — отвечал на расспросы Калайдовича историограф. — С оттиска- ми грамот, поднесенных Шлёцером Архиву, я ознакомился у Малиновского. Грамоты подлинные. Особенно интересна пер- вая. При чтении ясно видно ее назначение. Это — пропуск, данный трем иностранцам на проезд по новгородской земле. Но кто они таковы и зачем приезжали в Новгород — объяс- нить трудно. Ни в самой грамоте, ни в летописях об этом ни- чего не говорится. 3*
36 — Шлёцер считает, что иноземцы привезли текст предва- рительного договора, который предполагалось заключить между ганзейскими торговыми городами и Великим Новгоро- дом в лице князя Борхрама. Договор этот хранится в архиве города Любека... — В существовании договора я не сомневаюсь. И Дрейер, и Сарторий, упоминавшие о нем в своих трудах, — серьезные ученые. Меня смущает другое. Шлёцер видит в Борхраме кня- зя Бориса Андреевича — сына упомянутого в грамоте Андрея, который точно в сие время княжил в Новгороде. Но я сомне- ваюсь в правильности толкования Шлёцера. — Почему? — встрепенулся Калайдович. — Уж очень несходны имена Борхрам и Борис. Я думаю, что за Бохрамом скрывается искаженное имя Варфоломей. Сопоставление показалось Калайдовичу несколько натя- нутым, искусственным. — Неужто не улавливается связь? — удивился Карамзин. — Всякому известно, что в просторечии Варфоломеев зовут Ва- хромеями. Так, вероятно, говорили и новгородцы. Да и теперь малороссы вместо Ерофей, Ефрем, Парфений говорят — Еро- ха, Охрем, Пархом... А от Вахромея до Бахромея и Борхрама совсем близко. В Новгородской летописи 1331 года упомина- ется посадник Варфоломей Юрьевич. Скорее всего, о нем идет речь в грамоте, сохраняющейся в любекском архиве. — Стало быть, шлёцеровская грамота никакого отношения не имеет к «договору, заключенному с Борхрамом»? — Никакого. Его грамота дана иноземным гостям, то есть купцам. А купцы навряд ли могли вести дипломатические пе- реговоры. Доводы Карамзина Калайдович положил в основу своей статьи «Замечания на. объяснения двух грамот Новгород- ских», появившейся в февральском номере «Вестника Евро- пы». Одним из первых с этой довольно едкой статьей ознако- мился Христиан Шлёцер. А ознакомившись, бросился к Каче- новскому. — Во-первых, — запальчиво начал Шлёцер, — предположе- ние, что имена Борхрам и Борис схожи, за которое на меня так накинулись, принадлежит не мне, а другим ученым, в числе которых находится и мой покойный родитель. Причин, поче- му они думали так, я не могу привести... Признаюсь, меня сильно увлекла мысль связать найденную мною грамоту с лю-
37 бекской. Ведь имя Борхрама не имеет сходства ни с каким дру- гим именем князей, кроме как с именем Борис. Хотя, впрочем, и оно неблизкое... Главное же, эта статья имеет такой возмути- тельный тон! Я искренне начинаю жалеть, что открыл миру эти две древние грамоты и взялся за их истолкование... И кто бы меня поучал! Этому Калайдовичу, как я выяснил, нет еще и двадцати лет! — Со всеми положениями этой статьи согласен Карам- зин, — спокойно заметил Каченовский. — Он-то и надоумил Калайдовича, что Борхрам — это Варфоломей. Христиан Шлёцер сразу успокоился: авторитет Карамзина довлел над всеми. 6. НАУКА НЕ ЛЮБИТ ТОРОПЛИВОСТИ В конце марта 1812 года в Общество истории и древнос- тей российских от харьковского профессора Гавриила Успен- ского поступила небольшая бандероль, содержавшая прост- ранное письмо и мелкую монету, вложенную в картонную ко- робочку. Монета была литая, из красной меди. С одной стороны на ней был изображен крест и при нем две точки-бусинки, с дру- гой — буква «В». В сопроводительном письме говорилось: «Я думаю, что монета сделана во время великого князя Владимира Свято- славича. Догадку свою основываю на следующем: сей госу- дарь первый, как известно, утвердил в России христианство, для ознаменования чего изображен здесь крест, на особом подножии утвержденный. Крест сей вместе с поставленными по обеим сторонам его точками знаменует, может быть, три главнейшие богословские добродетели: Веру, Надежду и Лю- бовь, то есть веру означает крест, а две точки — другие две до- бродетели. (Их наипаче старались внушать новообращенным христианам.) На обороте монеты буква «В» знаменует имя его: Владимир, или Василий, как он наречен был во святом крещении»10. Разные суждения высказывались в Обществе по поводу присланной монеты. Кое-кто склонялся к мысли, что она дей- ствительно выбита при Владимире. Калайдович, присутство- вавший при этих спорах, не мог отделаться от мысли, что он уже где-то видел подобную монету. Профессор Баузе, с которым он поделился своими сомне-
38 ниями, без долгих разговоров достал с полки книгу. То было сочинение Льва Савельевича Вакселя «Изображения русских памятников древности, найденных на берегах Черного моря», изданное в Петербурге в 1801 году. — Открой-ка тринадцатую таблицу, — сказал он, передавая книгу Калайдовичу. И верно, на указанной таблице находилась мнимая Влади- мирова монета и еще четыре весьма сходные с ней: также с крестом и буквой «В». — Монета, присланная из Харькова, — едко бросил Бау- зе, — которую все вы в Обществе готовы были признать древ- нерусской, на самом деле... генуэзская! Как Калайдович подосадовал тогда, что не обременил себя научным поиском, а сразу бросился советоваться, отчего и по- пал впросак. Это раздражение, водившее его рукой, когда он писал ста- тью для «Вестника Европы» о старинной монете, найденной в Харькове, ясно проглядывало в каждой строке: «Хотите ли знать, как доказывается то, что монета эта сделана при Влади- мире Великом? «Первое: что на ней изображен крест, на осо- бом подножии утвержденный, а Владимир, как известно, ут- вердил в России христианскую веру». Благодаря столь важно- му открытию мы будем помнить, что все монеты с изображением утвержденных крестов относятся к государям, утвердившим христианскую веру. Второе: «крест и точки, по обеим сторонам его стоящие, знаменуют, может быть, три главнейшие добродетели: Веру, Надежду и Любовь». У меня есть монета, на которой изображенные семь точек, вероятно, означают семь смертных грехов. На гривенниках Петра I пред- ставлено их десять. Должно думать, что под сим скрываются десять заповедей, данных Моисею. И третье: «на обороте мо- неты буква «В» знаменует Владимир, или Василий, как князь наречен был в святом крещении». Последнее открытие столь важно, что надлежало бы попытать, не гораздо ли древнее сия монета и не должно ли ее относить к вавилонскому идолу Ва- алу, которого имя также начинается с буквы «В»? Дозволим себе сказать, что, нашедши такую редкость, нуж- но бы хорошенько рассмотреть ее, а потом уже дать о ней суд свой просвещенным читателям»11. Эта отповедь появилась в десятом, майском номере журна- ла. Бедный профессор... Он, пожалуй, как и Христиан Шлё- цер, не раз пожалел, что из тьмы забвения извлек этот древний
39 памятник культуры и вознамерился на благо людям истолко- вать свою находку Что поделаешь, Калайдович был молод. А молодость часто бывает беспощадна. И к себе, и к другим. 7. ВОПРОС ПЕТРА КАЛАЙДОВИЧА Параллельно с Обществом истории и древностей россий- ских при Московском университете действовало Общество любителей российской словесности, возникшее 6 июля 1811 года. В тот день в актовом зале университета собрались лица, пожелавшие стать членами вновь организуемого Общества любителей российской словесности. В основном это были университетские профессора: Алексей Федорович Мерзля- ков, Михаил Трофимович Каченовский, Роман Федорович Тимковский, Антон Антонович Прокопович-Антонский. Между ними в креслах восседали большой любитель изящ- ной словесности Дмитрий Иванович Вельяшев-Волынцев и популярный московский баснописец Василий Львович Пуш- кин. Всего же на учредительное собрание пришел двадцать один человек. Попечитель университета Павел Иванович Голенищев-Ку- тузов огласил высочайше утвержденный устав Общества, за- тем предложил избрать председателя. Все единодушно указа- ли на директора Благородного пансиона при университете Антона Антоновича Прокоповича-Актонского, автора образ- цового по языку и содержанию трактата «О воспитании», со- трудника различных журналов. Прокопович-Антонский поблагодарил за оказанную ему честь. — Свое вступление на этот высокий пост я хочу ознамено- вать важным начинанием. На мой взгляд, в зале заседаний не- пременно должна быть кафедра, с которой будут читаться раз- ные доклады и сообщения. За кафедру краснодеревщик затребовал семьдесят рублей, которые тут же получил. Первое заседание Общества любителей российской сло- весности прошло сразу же после окончания летних каникул в университете — 29 сентября 1811 года. На нем Прокопович- Антонский произнес подобающую случаю речь: «О преимуще- ствах и недостатках российского языка».
40 Затем статский советник Александр Петрович Курбатов вручил свой дар Обществу — рукопись Сатир Антиоха Канте- мира с собственноручными замечаниями автора в тексте. Изъ- явив признательность почтенному посетителю, председатель передал манускрипт Мерзлякову, чтобы тот сличил текст ру- кописи с печатными Сатирами и доложил свои выводы на сле- дующем заседании. На втором заседании, проходившем 28 октября 1811 года, Мерзляков сообщил: — По поручению Общества любителей российской словес- ности я внимательно изучил рукопись под названием «Стихо- творные сочинения князя Антиоха Кантемира». Не зная, были ли другие издания сего знаменитого сатирика, я сравнивал ру- копись с тем изданием, которое вышло при Академии наук в 1762 году, и заметил пьесы, которых нет в печатном издании. Что же касается поправок, сделанных автором, то, чтобы их разобрать, требуется большее время, нежели имел я. Если угодно будет Обществу, то я примусь за эту работу. Председатель попросил его довести начатое исследование до конца. Поднялся секретарь Михаил Трофимович Каченовский и огласил список книг, принесенных в дар Обществу. — От статского советника Курбатова — «Поучительные слова Иоасафа, Троицкого архимандрита», числом четыре; от действительного члена Вельяшева-Волынцева трудов его «Словарь математических наук» в пяти томах; от воспитанни- ков университетского Благородного пансиона — изданные ими книги: журнал «Утренняя заря», шесть частей, альманах «Распускающийся цветок»; от действительного члена Победо- носцева — «Минерва», «Журнал российской и иностранной словесности» в шести частях; от кандидата Петра Калайдови- ча — «Славянская Библия», от кандидата Константина Калай- довича — «Собрание речей, читанных при торжественных слу- чаях в Московском университете по списку с 1755 по 1799 год». На третьем заседании — 14 ноября 1811 года — Константин Калайдович и его брат Петр удостоились чести быть приняты- ми в Общество в ранге сотрудников. Устав Общества так опре- делял их статус: «В сотрудники представляются действитель- ными и почетными членами в Москве и в других городах жи- вущие любители словесности, которые по молодым летам своим или по роду жизни не могли еще приобресть особливой
41 <ЛО опытности в словесных науках, но которые представят сочи- ненные ими стихи или прозаические статьи, соответствующие намерениям Общества, и изъявят желание трудиться вместе с членами»12. От заседания к заседанию росло число членов и сотрудни- ков Общества любителей российской словесности. Умножа- лись их сочинения, появлявшиеся в Трудах — журнале, изда- вавшемся Обществом. Чтобы пробудить творческий огонь в душах студентов университета и воспитанников Благородно- го пансиона, некто, пожелавший остаться неизвестным, под- нес Обществу двести рублей, на которые надлежало изгото- вить две дорогие золотые медали для награждения за лучшие прозаические и стихотворные сочинения. В январские дни 1812 года, обходя книжные лавки в поис- ках чего-нибудь интересного, Петр Калайдович наткнулся на «Ироическую песнь о походе Игоря на половцев», изданную в 1800 году, — перевод «Слова о полку Игореве». По поводу этой книги между братьями разгорелся нешуточный спор: Петр, восхищаясь поэтическими достоинствами древней по- эмы, видел в ней драгоценный памятник отечественной сло- весности. Константин, отдавая должное таланту автора, дока- зывал, что поэма — подложная. — Я не могу уверить себя, что она принадлежит XII веку. Откуда при тогдашнем варварстве и невежестве у автора такие высокие мысли, возвышенные чувства! Как разительно она от- личается своими красноречивыми выражениями от простых и неукрашенных наших летописей! — Если мы соглашаемся, — возражал ему Петр, — что по- эзия у всех народов предшествовала учености и философии, то почему же нам не верить, взявши в пример Гомера, что ге- ний, подобно северному сиянию, является во мраке ночи? В «Ироической песни» все представляет нам быстрое парение гения — яркое, живое изображение картин природы и битв, смело очерченные фигуры людей, необычные, образные срав- нения. Главное, это — поэтическая простота, свойственная на- родным песням и высокой поэзии. Словом, я не вижу повода ни для каких сомнений! — заключил он твердо. Константин, обычно пылко отстаивавший свою правоту, на сей раз проявил выдержку. — Справедливо говорят, — заметил он, — что слепая уве- ренность — мать заблуждений и что лишь сомнение приводит нас к открытию истины.
Оь? 42 — Вот как! Тогда объясни, какую услугу нам оказали уче- ные, которые утверждают, что «Илиада» — не Гомерово творе- ние, а являет собой собрание народных песен-рапсодий, кото- рые певали в домах греческих вельмож слепые нищие?.. Мол- чишь?.. Замечено, что важные и случайные открытия рождают сомнение и недоверие. Песни Оссиана и теперь еще приписы- ваются Макферсону. Но, невзирая на все толки ученых, Гомер и Оссиан пребудут бессмертными. Шлёцер, знаменитый кри- тик русской истории, уже признал свое предубежденное отно- шение к «Ироической песни», которое основывалось только на том, что он подозревал подлог... А ты почему думаешь, что поэма подложна? — По ее слову. Язык поэмы и не библейский, и не гречес- кий, и не народный. — Действительно, — согласился Петр, — если сравнивать стилистику «Слова о полку Игореве» с библейскими писани- ями, то найдем величайшую разницу. Нет в нем и речей, со- ставленных по образцу греческого языка. Но вот насчет того, что это не народный язык, — я решительно возражаю. Ты по- мнишь, как начинается поэма: «Не лепо ли мы бяшешь, бра- тие, начати старыми словесы трудных повестей». Спрашива- ется, что означает выражение «старые словесы»? Уж не тот ли древний славянский язык, который существовал в России до перевода книг Святого Писания? — Маловероятно, чтобы в XII веке, когда уже двести лет на Руси господствовало христианство, народ мог говорить таким архаичным языком. — А я допускаю такое. Язык всегда следует ровными шага- ми за гражданским образованием народа. Его изменение зави- сит не от времени, а от стечения разных политических обстоя- тельств, от успехов разума и просвещения. Камчадалы и те- перь говорят точно таким же языком, каким говорили их предки двести лет назад. Я не хочу этим сказать, что простона- родный язык совершенно не меняется. Просто он менее под- вержен изменениям, нежели язык городских жителей, более образованных. — В каком селении ты услышишь теперь разговор, близкий по слогу «Ироической песни»? — усмехнулся Константин. — Впрочем, главное мое возражение состоит в другом. Простона- родный язык столь же ограничен по своим образным возмож- ностям, сколь ограничены и познания черни. Он не может вы- ражать тех высоких мыслей, которыми изобилует «Слово о
Оал 43 полку Игореве», не может заключать того богатства, того ве- ликолепия, которое всюду блистает в поэме!.. — Так каким же все-таки языком написано «Слово»? На одиннадцатом заседании Общества, проходившем 4 мая 1812 года, Петр Калайдович обратился за разрешением своих сомнений, касающихся языка поэмы «Слово о полку Игореве», к высокоученым членам, собравшимся в актовом за- ле университета. В заключение его письменного запроса говорилось: «Нако- нец, и на то должно обратить внимание, что она писана, может быть, на каком-нибудь областном наречии древнего языка сла- вянского. Хотя с первого взгляда сочинитель «Песни» и пред- ставляется нам жителем Новгорода-Северского, но желатель- но, по соображении исторических обстоятельств, действитель- но узнать, где она получила свое существование. Все сие, мне кажется, достойным точнейшего исследования, которое или разрушит наши сомнения о «Песни Ироической», или спра- ведливо уверит нас в ее подложности»13. Председатель нашел проблему важной и предложил «ре- шение ее предоставить особам, участвующим в упражнениях Общества». 8. МОСКОВСКАЯ ВОЕННАЯ СИЛА 12 июня 1812 года французы перешли Неман. Война, кото- рую ожидали, началась. Под натиском многочисленного неприятеля русская армия отступала в глубь страны. После кровопролитного сражения пал Смоленск. Грозовые тучи надвигались на Москву, где На- полеон намеревался продиктовать свои условия побежденной России. В середине июля Александр I, покинув действующую ар- мию, появился в Москве. Константин Калайдович присутствовал на встрече импера- тора с москвичами в Яузском дворце. Молебное пение за спа- сение Престола и Отечества, коленопреклонение тысяч лю- дей, великодушные пожертвования дворянства и купечества на защиту России, слезы Александра I — все это воспламени- ло Калайдовича до сладостной готовности умереть за Царя и Отечество. Захваченный общим патриотическим порывом, он записывается подпоручиком в московское ополчение, имено- вавшееся Московской военной силой.
Оь? 44 ЦО Первым, кого он известил о своем шаге, был Карамзин. Ис- ториограф жил тогда в Остафьеве, имении князя Вяземского, что в тридцати верстах от Москвы. Целый день они провели вместе. Прощаясь с Калайдови- чем, Карамзин заплакал и сказал: — Если бы я имел взрослого сына и он бы поступил так, как ты, то я бы ничего не мог пожелать ему лучшего в это грозное время... 2 августа 1812 года Калайдович прибыл в Коломну, где рас- полагался 5-й пеший казачий полк, к которому был приписан. Здесь он получил в команду 2-ю сотню 1-го батальона. В сере- дине августа полк выступил в поход. Путь лежал на Подольск, от него повернули к Верее, а там форсированным маршем по- спешили к Можайску, со стороны которого доносился пушеч- ный гром. На рассвете 26 августа подошли к Бородину. Картина Бородинского сражения настолько потрясла Ка- лайдовича, что и через год не изгладилась из его памяти. В сво- ем письме родным он с волнением восклицает: «Я не в силах описать вам этот ужасный день, кровь вся хладеет от одного воспоминания: поражаемые тысячи, смешанные крики, стоны раненых и умирающих, свист ядер и пуль при тысячной канона- де орудий, потрясавшей самые небеса, составляли такой ад, что французы поистине назвали день сей днем суда Господня...»14 Русская армия отступила. Последующие события, менявшиеся с калейдоскопической быстротой, так запечатлелись в сознании Калайдовича: «Не- сколько раз становились мы в крепкую позицию, и несколько раз обстоятельства принуждали нас ретироваться. За десять верст до столицы решились дать сражение: одержать победу или лечь всем у стен московских. На рассвете отправлено было молебствие с коленопреклонением в нашем полку. Должно бы- ло посмотреть на сие зрелище, никто не мог от слез удержать- ся... Нашему корпусу должно было идти вперед в подкрепление авангарда. Не успели мы отойти версты, как отдан был приказ немедленно всей армии ретироваться чрез Москву, с известием, что неприятель устремился на Рязанскую дорогу. Я выпросил- ся ехать вперед. При въезде в заставу страшное уныние овладе- ло мною... Улицы были пусты, кое-где виднелись люди... Страш- ная туча висела и волновалась над городом, предвещая близкую погибель. В это же время я ехал в задумчивости по Калужской дороге; вдруг раздался крик: «Французы, французы!» Я опро- метью поскакал в Коломенскую заставу, в которую пошла наша
Оь? 45 армия. Десница Вышняго спасла меня! Одна минута — и я бы погиб! С четверть перехода отошедши, мы остановились. Вся Москва была в виду. Начинало уже смеркаться; черная туча лег- ла над городом. Вдруг из сумрака над самым Кремлем взвилась ракета, залп пушечный сопровождал ее, и несчастная Москва во многих местах воспылала. Сердце у нас замерло, и кровь в жи- лах охладела, fl в жизнь мою не чувствовал такого исступления. Минута сия скоро прошла, но мы, подобно несчастным изра- ильтянам, горько плакали, видя разрушение своего Иерусали- ма: черный дым, взвиваясь клубами к облакам, помрачил небо... В продолжение двух плачевнейших недель, когда отчаяние, со- единясь с поношением, голод с безмерною усталостию грызли наше сердце, солнце не смело показать лучей своих, отвращая взор свой от нас, несчастных... Мы делали переходы ужасные. Пробуждаясь в два часа ночи с грохотом барабана, мы бежали, сами не зная куда, делая в день от 40 до 60 верст... Ах, чего стои- ли мне слякоть, дожди и морозы! Два раза силы меня совершен- но оставляли, два раза я был близок к смерти, но Промысл Вы- шний явно хранил меня... Мы взяли путь на Калужскую дорогу и несколько раз приготовлялись дать сражение, но по новой французской тактике неприятель никогда не шел на батареи, а пробирался стороною лесами. Под селением Чириковом завя- залось небольшое дело. Нам должно было защищать переправу при одной речке; два дни лежали мы в кустах, а на третий вышла перестрелка. Признаюсь, что трудно смотреть с вольным духом, когда пули вырывают ряды, и ожидать себе подобной участи... За сто верст от Москвы, на берегу реки Нары, близ села Тарути- на, остановились мы в крепкой позиции, и можно сказать, что, стоя три недели, совершенно поправились. Надежда блистала на лице каждого... К Ярославецкому делу мы пришли ночью. Го- род был зажжен, и с обеих сторон была сильная канонада. На другой день нас едва не отрезали. Тут мы надолго расстались с нашим обозом, все оборвались и терпели такую нужду, что лег- че было достать кусок золота за бесценок, нежели кусок хлеба. Преследуя стремительно бегущего без памяти неприятеля, мы были свидетелями ужаснейших явлений... И ноября, поздно вечером, мы прибыли в Оршу: одна сторона была выжжена, за- днепровская еще дымилась. Улицы и переулки были завалены трупами и лошадьми... Я принимал на себя все должности: ез- дил курьером в Вильно, Витебск и Минск, управлял гошпита- лем, был депутатом по следственным делам, исправлял долж- ность плац-адъютанта. В сие время горестная Орша представ-
Оал 46 ляла плачевное зрелище: в два месяца лишились мы более 600 лучших воинов и 6 офицеров...»15 И июня 1813 года полк, в котором служил Калайдович, выступил из Орши на восток. Двигались по Смоленской доро- ге, встречая повсюду страшное опустошение. Через месяц пу- ти достигли Москвы. Все достояние Калайдовича, вернувшегося из победонос- ного похода, составляли военный мундир да рубашка. Сам он шутливо говорил: — Моя награда — общий на голубой ленте знак и утешение, что я сделал доброе дело, в котором я никогда не буду раскаи- ваться. 9. ИВАН ФЕДОРОВ, ПЕРВЫЙ МОСКОВСКИЙ ТИПОГРАФЩИК Москва встретила Константина Калайдовича пепелищами. Сгорел и родительский дом, бывший у Тверских ворот в Пала- шах. Сгорел, по свидетельству очевидцев, на четвертый день по вступлении неприятеля в город. Огонь пожара был столь силен, что предметы старины из камня и металла в его коллек- ции спеклись в единую плотную массу. Многие ополченцы, вернувшиеся в ту пору в Москву, ока- зались в бедственном положении. Эта чаша, по счастью, мино- вала Калайдовича. Его принял с распростертыми объятиями давнишний знакомый, преемник Карамзина на посту издателя журнала «Вестник Европы» Михаил Трофимович Каченов- ский, живший у Пимена в Ротниках. Он предоставил ему «стол и покойную квартиру». В первую ночь оба не спали, все никак не могли нагово- риться. — Без крайнего сожаления не могу вспоминать о претер- пенной мною потере, — в который раз говорил Калайдович. — Вся моя библиотека — редкий памятник отечественной исто- рии — злодеями превращена в пепел. Вместе с книгами погиб- ла и совсем приготовленная к изданию «История книгопеча- тания в России», вместе с образцами всех шрифтов древних славянских типографий. Каченовский его успокоил. — В огне московского пожара, помимо твоей библиотеки, погибло по крайней мере еще двенадцать! При этом известии Калайдович еще более разволновался,
Оь? 47 стал расспрашивать, какие именно погибли книгохранилища. Спросил и о древлехранилище Мусина-Пушкина. — Оно разделило общую судьбу, — последовал тяжкий вздох. — Ах какая утрата! Ах какая утрата! — Утрата огромная, — согласился Каченовский. — Невос- полнимая. Правда, я слышал, будто часть книг и рукописей из графской библиотеки в усадьбе близ Ярославля уцелела. — Но ведь это — капля в море! — -застонал Калайдович. — Главное, утратилось «Слово о полку Игореве»! При встрече с Карамзиным, временно обосновавшимся на Большой Дмитровке, в ддме Селивановского, он посетовал прежде всего на гибель «графских книг». Спросил, замирая от волнения: — Неужто ничего не уцелело? — Если уцелело, то совсем немного. Лично у меня имеется несколько манускриптов из древлехранилища Мусина-Пуш- кина: собрание «Двинских грамот», судная грамота новгород- цев и «Договор Новгорода с королем польским Сигизмундом». — Это и радостно и печально, — откликнулся Калайдо- вич. — Я все время думаю о том, что если бы граф передал свою библиотеку в архив Коллегии иностранных дел, как он того хотел, то она бы уцелела. Разговор перешел на личные проблемы. Калайдович рассказал, что университетское начальство встретило его приветливо; памятуя его прежние заслуги, пред- ложило место преподавателя в Благородном пансионе. Более того, ему назначили магистерское жалованье с условием сдачи в ближайшее время экзамена на соискание степени магистра. — Теперь я днюю и ночую, обложенный учебниками. Ах как приятно и утешительно после военных бурь наслаждаться спокойствием в кругу друзей и муз! Случаем, Николай Ми- хайлович, не пришлось ли вам видеть недавно вышедшее из печати сочинение петербургского библиографа Сопикова «Опыт российской библиографии»? Чрезвычайно полезная книга. Важность и достоинство ее оценят не только собирате- ли отечественных древностей, но и все литераторы, давно чув- ствующие нехватку подобного издания. Немцы, англичане, французы, итальянцы, словом, все просвещенные народы дав- но уже собрали воедино все памятники своего книгопечатания и создали научные труды о своих первых типографщиках. Од- ни лишь мы медлили. И вот теперь этот пробел ликвидирован!
48 1ТО4ЛЛ . л> лцм. ним tfiMA'l fin к^а-ж , 3*ah*i4/14,1 ‘J* 9Sfin% бтГМ'&тйыи r'&fiA П^0КЯ(1Ж/МНаП«<4ЖКр стыгж . осл*£ <а#7л<ч гмаш< m*i ШСТМШК ДВД1алЛОЛА4ТК, НА^П« кг£л1*жсн,£сж1н achW , ПР*Ц^ СТЫЛА . Н31Н<фШГШАМ«(1ТаЛ(^Ч 1СД^А ГАНДШСГ» . ЙЛЛ1А9П^^9ЛА%АЛП^А^НШ СЛАЛИ АПНлХшАКН A^t'fAl ВША М^МКК ОН лили его , аки'^жс с<тс нам ^алнк arf^i? «У<|1ил1Я AfHA/vt а^лммнммгсг^ залпмвтымъ • J^ATtДАТАHMHfA ШСГАШЦАНАШВПКГАиА^А • tlft , А ТО sj А «А A4<? . НЮЛЧуДМНМ T<A Ш<» MHft . <аНД^ТГЛАОМН<<ТА£ПИЛ|1Лк«<ЛЙ ЖвH 9 А9КЛПа4сЧ'А9АА111Н <НА<ГО. Первый лист Апостола, выпущенного в 1564 г. Иваном Федоровым (ок. 1510—1583) Последующие дни Калайдович провел за изучением пер- вой части «Опыта российской библиографии», посвященной старопечатным славяно-русским книгам. А потом отправился в Китай-город, где в заново отстроенной лавке торговал Фера- понтов. Тот встретил его как самого желанного гостя. После взаимных приветствий и расспросов Калайдович ошеломил антиквария вопросом:
Gb> 49 — Игнатий Ферапонтович, ты помнишь текст надписи, что была на ныне сломанных воротах Синодальной типографии? — А как же, — не сразу ответил Ферапонтов. — Вот она: «Божиею милостию и повелением благоверного и христолю- бивого великого государя царя и великого князя Михаила Фе- доровича всея Руссии самодержца и сына его государева бла- говерного и христолюбивого царевича и великого князя Алек- сея Михайловича всея Руссии сделаны бысть сии палаты и ворота на Дворе книг печатного тиснения в лето 1645 месяца июния в 30 день». — Мне кажется, что эта надпись подала повод думать, буд- то Типографский дом отстроен только в середине XVII века? Однако по старинным документам видно, что типография су- ществовала на этом месте еще до царя Михаила Федоровича. Ты что на это скажешь? 4 1777
Gb> 50 чвО — Все это так. Но из великобританского герба на воротах некоторые историки усматривают, что здесь был двор англий- ских посланников. В доказательство приводят и доныне уце- левшую роспись комнат, где, по преданию, они живали. Помолчав, полюбопытствовал: — Для чего, Константин Федорович, понадобились тебе эти сведения? — У меня имеются данные, что на этом месте некогда нахо- дился Печатный Двор царя Иоанна Васильевича. Первыми типографщиками на нем были дьякон собора Николы Гостун- ского Иван Федоров и Петр Мстиславец. Время и место их рождения неизвестны, равно как и то, где и как образовали они свои способности. Учились ли прежде типографскому ис- кусству или же освоили его только по царскому повелению? Неясно также, где отлиты буквы, употребленные ими к печа- танию? Вот вопросы, на которые приятно бы услышать удов- летворительные ответы... — Биография Ивана Федорова, — вздохнул старый антик- варий, — к сожалению, кратка. Известия о нем содержатся только в предисловиях и послесловиях отпечатанных им книг. Он снял с полки Апостол, увидевший свет в Москве в 1564 году. — Вот первенец Ивана Федорова. Книга эта, драгоценная для любителей древней отечественной письменности, редко где находится целая. Калайдович когда-то имел Апостола, но все равно залюбо- вался книгой. Отпечатана она была чистыми, немного продол- говатыми буквами, на плотной голландской бумаге, с фигур- ными заставками и заголовками, выполненными яркой кино- варью. При титульном листе имелась гравюра, изображавшая евангелиста Луку. — После Апостола, — продолжал Ферапонтов, — Иван Фе- доров отпечатал в Москве Евангелие, но уже другим шриф- том, гораздо более крупным, в малый лист, с означением по нижним углам правых страниц их счета. Но этого издания мне видеть не случалось. — А львовские издания Ивана Федорова видел? — Не только видел. Сейчас тебе сюрприз будет. Из маленькой комнатки-кладовки он вынес книгу, которая во многом была схожа с московским Апостолом: также на гол- ландской бумаге, тоже в малый лист, с тем же счетом листов и количеством строк на страницах. К титульному листу была
Ob, 51 <40 приложена гравюра, также изображавшая евангелиста Луку, но несколько отличная от московского издания Апостола. В конце книги на обороте последнего листа красовался герб го- рода Львова с подписью: «Иоанн Федорович друкарь Моск- витин». Калайдович возликовал. Ведь Сопиков в своем «Опыте российской библиографии» поместил только часть этого по- слесловия, как видно, не имея в руках полного Апостола 1573 года. — Так оно и есть, — подтвердил Ферапонтов, извлекая пер- вую часть сопиковского «Опыта». — Вот здесь прямо сказано: «В экземпляре, с коего это списано, к сожалению, недостает целого листа; полного же я нигде найти не мог». — Выходит, даже в публичной библиотеке нет сохранного экземпляра львовского издания Апостола! А здесь такой! Не поленившись, Калайдович переписал послесловие, в котором Иван Федоров изложил все свои злоключения и го- нения, пережитые им в Москве и на Волыни. Лишь для гетма- на литовского Ходкевича нашлись у него добрые слова. — В каком году Иван Федоров гостил у Ходкевича? Ферапонтов долго молчал. — Трудно сказать. Должно быть, по изгнании из Москвы. Есть предположение, что у Ходкевича Иван Федоров работал по профессии. Но книг той его печатни мне не доводилось ви- деть. Правда, у меня имеется одно, так сказать, сомнительное Евангелие. Но со всей определенностью я не берусь утверж- дать, что оно отпечатано Иваном Федоровым. Разрешить загадку этого Евангелия Калайдовичу удалось много позднее. 10. МАНУСКРИПТ № 108 Весь сентябрь1813 года Калайдович провел в Патриаршей ризнице, как в прошлом именовалась Синодальная библио- тека. Каждое утро, подходя к старинному зданию, окруженно- му затейливыми соборами, он неизменно вопрошал себя: «Что принесет сегодняшний день? Какие чудеса он мне от- кроет в книгах?» Ученый был весь охвачен трепетным ожида- нием. И наконец то, чего так страстно желал Калайдович, свер- 4*
О&л 52 <40 шилось. Это знаменательное для отечественной палеографии событие произошло 13 сентября 1813 года. Внешне все выглядело довольно обычно. Сердито погре- мев связкой ключей, ризничий отпер один из шкафов и вру- чил Калайдовичу очень большую и тяжелую книгу. Перга- ментные листы были толстые и хорошо выделанные, высота листов — более восьми вершков (35 см), ширина — более шес- ти (26 см). Уже при первом взгляде на первый лист манускрипта, с красивой, но сильно поблекшей от времени заставкой, с двумя столбцами расположенных под ней букв, Калайдович понял, что возраст книги весьма почтенный. Подобным почерком, именуемым уставом, начертаны наиболее древние памятники отечественной письменности. К тому же слова не отбивались друг от друга, а шли сплошной линией. Начальные строки, выполненные киноварью, так и броса- лись в глаза. ПРОЛО ТВ0Р6 ИОЛГБПРО експрхоллБ лгйижеге жнл^кни ГЁСЪ НЪИСЭА звутеръмь БЛГАРЬСКО СТЬИПРЪЛО ГЫСНМ:- На современном языке это читалось так: «Пролог сотворен Иоанном пресвитером, экзархом Болгарским, иже есть и пере- ложи книгу сия». При изучении манускрипта внимание Калайдовича сразу же привлекла надпись на нижнем поле первой страницы: «ле- та ЗР^в сию книгу...». Она продолжалась и далее, вплоть до двадцать пятой страницы: «... положил в дом Святого Живо- носного Воскресения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Нового Иерусалима, смиренный Никон, Божиею ми- лостью патриарх. А кто восхощет ю усвоити, якоже Ахарь сын Хармиев, или утаит, якоже Анания и Сапфира, да отымет от него Господь Бог святую Свою милость, и затворит двери свя- тых щедрот Своих, и да приидет на него неблагословение и клятва и казнь Божия душевная и телесная в нынешнем веце и в будущем вечная мука. А кто сие писание каким злым умы- шлением испишет от книги сея, да испишет его имя Господ Бог от книги животныя». Подпись: патриарх Никон.
53 Дата на первой странице манускрипта, проставленная ру- кой патриарха, — 1661 год. Именно тогда старинная рукопись прибыла в Воскресенский монастырь, построенный Никоном неподалеку от Москвы. Новоиерусалимским он назывался по- тому, что являл собой точную копию святых мест в Палестине. Что касается самого монастырского собора, то он был слепком знаменитого храма в Иерусалиме. Отныне верующим, желав- шим поклониться святым местам, не требовалось отправлять- ся в далекое путешествие. Новоиерусалимский монастырь славился своей библиоте- кой. В период с 1654 по 1662 год сюда поступило из греческих монастырей на Афонской горе около полутысячи древних ма- нускриптов: творения античных писателей (Гомера, Гесиода, Эсхила, Плутарха и других), византийские хроники, гречес- кие грамматики. Вероятно, тогда же прибыл Пролог, позднее при описи означенный как манускрипт № 108, целость и со- хранность которого патриарх Никон поспешил оградить страшным заклятием. На титульном листе манускрипта, привлекшего внимание Калайдовича, просматривалась выцветшая надпись от руки: «Videtur secule 13». Переводилась она так: «Приблизительно 13 столетие». Возникал вопрос: кто оставил эту помету? В минувшем веке в Синодальной библиотеке работали с рукописями лишь два библиографа: профессор эллино-грече- ской школы Афанасий Скиада и профессор Московского уни- верситета Христиан Фридрих Маттеи. Последний занимался описанием исключительно греческих манускриптов. Так что оставалась только одна кандидатура. Но догадка нуждалась в научном подтверждении. По требованию Калайдовича хранитель принес роспись манускриптов, составленную в царствование Петра I Афана- сием Скиадой. Работу свою Скиада производил спешно: ожидался при- езд герцога Голштинского Карла Фридриха, посватавшегося к дочери Петра. Перед заморским женихом хотели похвас- таться не только мощью страны, но и ее духовными богатст- вами. И вот тут вспомнили про книги, сохранявшиеся в Па- триаршей ризнице. Для описи их призвали Афанасия Ски- аду. Плодом его напряженного труда явилась довольно объеми- стая рукопись, на первом листе которой значилось:
54 <40 два каталога РуКОПИСАШГЫХЪ КНИГИ ГРбЧбСКИХЪ ВЪ СИНОДЛЛНОЙ Б1ВЛЮТ6КЕ въ МОСКВЕ, ОБРЕТАЮЩИХСЯ, КОТОРЪ!в ВЪ ЛЕТО 1722 ВЪ МЕСЯЦЕ МАРТ6 НФАИАШвМЪ ОК1АДОЮ ПР6ЖД6 БЪЖШИМЪ ОТЪ КАВАЛ6Р1И ОБбРЪ-ауДГГОРОМЪ НЫНЕ Ж6 ЭлЛИНОГРвЧвСШЯ ШКОЛЫ ПРОФвССОРОМЪ РАЗСМОТР6НЫ И РАЗОБРАНЫ: ОТ НИХЖ6 П6РВЫИ СОДвРЖИТЪ 50. Кодшовъ ИЛИ КНИГИ В КОТОРЫХ И ВР6МЯ, ВЪ КОТОРОМЪ 0НЫ6 БЫЛИ СПИСОВАНЫ, ЯВИЛОСЬ ОЗНАЧ6НО. Другим ОБбМЛбТЪ ВЪ С6ВЕ 304. Книги, И ТбМЪ ВЕКЪ, ВЪ КОТОРОМЪ СПИСОВАНЪ!, ПО МН6НИЮ помянутого ОК1АДЪ1, есть HA3HAM6HOBANE. ПРИ СбМЪ ПРИЛАГА6ТСЯ ВМЕСТО ПРИСТ6Ж6Н1Я ТР6Т1И Каталоге 93. Книге рукописАнныхъ, въ sieaiotgkE Типографы МОСКОВСКОЙ С0Д6РЖАЦ1ИХСЯ, И ОНЫв КАТАЛОГИ ДвДЖОВАНЪ! ВСбПРбСВЕТЛЕЙШбМу И ДбРЖАВНЕЙШбМу ИмПбРАТОРу И 0АМ0Д6РЖЦУ Всероссийскому Государю ВсемилостивЕйшему В 1723 году труд Скиады, с параллельным текстом на ла- тинском и русском языках, отпечатали. Тираж издания был крохотный — всего пятьдесят экземпляров. Афанасий Скиада успел составить и предварительную опись славянских манускриптов, сохранявшихся в Синодаль- ной библиотеке. Но ее так и не отпечатали. Изучая опись, Ка- лайдович обратил внимание на такую характерную деталь — датировка рукописей в ней и латинские пометы на титульных листах манускриптов были сделаны одной и той же рукой. Стало ясно: надпись «Приблизительно 13 столетие» на ти- тульном листе Пролога оставлена Скиадой. Как известно, Прологами в духовной литературе называ- ются краткие жизнеописания святых. Калайдович был в пол- ной уверенности, что перед ним Пролог — сочинение Иоанна, экзарха Болгарского. Но дальнейшее исследование текста по- казало, что он имеет дело с сочинением другого жанра и что это не оригинальное творение, а славянский перевод знамени- того сочинения греческого богослова VIII столетия Иоанна Дамаскина «Точное изложение православной веры», которое порой называют «Богословией». Не трудно представить себе радость Калайдовича, когда он сделал это открытие: шутка ли, обнаружился славянский пе- ревод «Богословии» XIII века! Решив одну проблему, Калайдович обратился к другой — к личности переводчика. Кто он, этот Иоанн пресвитер, экзарх Болгарский? «Пресвитер» — по-гречески «священник», «эк- зарх» — «архиепископ», управляющий церквами отдельной
О&л 55 <^D области, в данном случае Болгарии. В поисках ответа на воз- никший вопрос Калайдович обратился к труду византийского писателя XV века Георгия Кодина, содержавшему сведения о болгарской иерархии. Однако в нем отсутствовало упомина- ние об Иоанне, экзархе Болгарском. Ничего не дало и обращение к другим переводам «Богосло- вии» на славянский язык. Ни Епифаний Славинецкий, пере- ведший «Богословию» в 1665 году и издавший ее под названи- ем «Небеса», ни архиепископ Амвросий, выпустивший свой перевод в 1774 году, даже не упоминали про Иоанна, экзарха Болгарского. Что оставалось делать? Калайдович вновь обратился к «Богословии», переведен- ной Иоанном, экзархом Болгарским, в надежде наткнуться на какие-то факты из жизни переводчика, ранее ускользнувшие от его внимания. На этот раз он преуспел в своем поиске. Уже в самом начале предисловия, как бы заранее испраши- вая извинения у читателей за допущенные огрехи в работе, Иоанн, экзарх Болгарский, жаловался на трудности перевода: многие греческие слова мужского рода, сетовал он, на славян- ском языке, напротив, женского, и наоборот. Далее он указы- вал, что язык его перевода «словенский», а на втором листе предисловия содержалось многозначительное признание: мол, этот язык ему «свой». Вывод однозначен: переводчик — не грек, а славянин. Путем логических умозаключений Калайдовичу удалось установить и время жизни Иоанна, экзарха Болгарского. В предисловии, в частности, говорилось, что знаменитый про- светитель Мефодий перевел на славянский язык все шестьдесят уставных книг. Сообщая об этом, Иоанн, экзарх Болгарский, признавался, что и сам помышлял о таком подви- ге, но когда узнал, что его опередили, то побоялся вступить в соперничество с Мефодием и спустя несколько лет занялся переводом «Богословии» Дамаскина. Поскольку Мефодий умер на исходе IX века, то справедливо было предположить, что жизненный путь Иоанна, экзарха Болгарского, охватывал конец IX — начало X века, то есть он являлся младшим совре- менником знаменитых славянских миссионеров-проповедни- ков братьев Кирилла и Мефодия. Скиада, как мы помним, датировал манускрипт № 108 с пе- реводом «Богословии», сделанным Иоанном, экзархом Бол- гарским, XIII веком. Калайдович, по тщательном изучении
56 <40 книги, пришел к выводу, что она много древнее. В пользу тако- го предположения прежде всего говорили почерк, каким был написан манускрипт, и правописание. Нашлось и еще одно красноречивое свидетельство его пра- воты. На обороте последнего листа сохранилась приписка, сделанная переписчиком уже от себя. Она представляла собой шестнадцать строк, расположенных столбцом, как обыкновен- но пишутся стихотворения. Текст сильно пострадал от време- ни, но отдельные слова все же можно было разобрать. В конеч- ном итоге Калайдович установил, что текст — это поэтическое славословие автору «Богословии» Иоанну Дамаскину. Теперь оставалось только разобрать бледные, едва види- мые буквы последней строки, содержавшей, по всему, имя пе- реписчика. Рассматривая на свет так и эдак потускневшие сло- ва, Калайдович утвердился в мысли, что имя переписчика ма- нускрипта... Иоанн! В тот миг он почувствовал себя самым счастливым челове- ком на земле. Мало того что ему удалось разыскать неведомый науке славянский перевод знаменитого сочинения Дамаскина, так еще сам манускрипт оказался памятником письменности IX века. Ученый мир доселе даже не подозревал о существова- нии столь древней славянской рукописи! Словом, открытие было ошеломляющее. Настолько оше- ломляющее, что Калайдович решил пока о нем не объявлять. Не объявлять до той поры, пока не обнаружит дополнитель- ных подтверждений своей правоты. 11. ЧЕРВЬ СОМНЕНИЯ Посещения Синодальной библиотеки имели и еще одно последствие. Как-то под вечер, утомленный разбором манускриптов, на- писанных тяжелым древнеславянским языком, Калайдович обратился к небольшой по формату книжице, значившейся в библиотечном каталоге под номером 19. То был рукописный Апостол, датированный 1307 годом. Книга — древняя, писан- ная на пергамине, в два столбца. Апостол есть Апостол. Текст его традиционен. Поэтому Ка- лайдович сразу обратился к послесловию. Составитель его Зо- сима, игумен Пантелеймонова монастыря, очевидно, новго- родского, сообщая о вкладе книги в монастырскую библиоте- ку, горестно сетовал на гибельную для учености распрю
57 <40 князей Михаила и Юрия: «При сихъ князехъ... сеяшется и рос- тяше оусобицами, гыняше жизнь наша в князехъ которы и ве- цы скоротишася человекомъ». Строй фраз, их лексика показались удивительно знакомы- ми. Калайдович задумался: где он уже встречал подобное? И вспомнил — в «Слове о полку Игоревен! Память не подвела. На шестнадцатой странице «Слова», в издании 1801 года, имелась почти такая же фраза, правда, несколько трансформи- рованная современным переводом с древнерусского языка: «Тогда при Олзъ Гориславичи сеяшешся и растяшеть усобица- ми, погибашеть жизнь даждъ — Божа внука, в княжихъ крамо- лахъ веци человеком скратишась». Не оставалось сомнения, что игумен Зосима знал «Слово о полку Игореве». О своей находке Калайдович незамедлительно сообщил Карамзину. — В Волынской летописи, — провел тот аналогию, — также встречается много слов, одинаковых с «Игоревой песнью». Это служит немаловажным доказательством ее древности. Но «червь сомнения» продолжал точить душу. 30 октября 1813 года, желая разрешить возникшие вопро- сы относительно подлинности «Слова о полку Игореве», Ка- лайдович отправил письмо графу Алексею Ивановичу Муси- ну-Пушкину, которому принадлежала честь обнаружения древнего списка «Слова». Однако затронуть сразу интересо- вавший его вопрос все же не решился — уж слишком велика была разница в их социальном положении да и в возрасте. Поэтому свое первое письмо вельможному собирателю (и кол- леге по Обществу истории и древностей российских) Калай- дович начал сообщением о подготовленной им к изданию био- графии графа. Лишь в заключение повел речь об отечествен- ных достопамятностях, обнаруженных Мусиным-Пушкиным: «Я надеюсь, что Вы простите мое любопытство и позволите сделать еще несколько вопросов. Сохранились ли «съребро Ярославле» и «полтина князя Володимира»? И ежели они уцелели, то нельзя ли удостоить меня подробным описанием второй монеты, с приложением веса и рисунка, ибо первая мне известна»16. Граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин, тяготившийся одиночеством в своей ярославской усадьбе, с готовностью от- ветил на поставленные вопросы. Более того, предложил и в бу-
QbJ 58 <40 дущем обращаться к нему за разрешением сложных проблем, относящихся к отечественной истории. Калайдович воспользовался предоставленным правом и отправил новое письмо: «Давши право делать вопросы, я наде- юсь, что Ваше сиятельство не оскорбитесь еще одним: я желал бы знать о всех подробностях несравненной «Песни Игоре- вой», то есть на чем, как и когда она написана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напеча- тано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А.Ф. Малиновского?»17 Нам неизвестно ответное письмо Мусина-Пушкина. Но о содержании его нетрудно догадаться, читая очередное послание настойчивого библиографа: «Я сам знаю, сколь язык неблагона- меренный может огорчить каждого из нас; но что значат сии притупленные невежеством и клеветой стрелы? Кто верит сло- вам завистников, дерзающих говорить вместе, что «Песнь Иго- рева» подделана?.. Кто мог с такими глубокими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в 18 веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем роде, не видя на- стоящей ему основы? Желая успокоить легковерных, утвер- дить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о «Песни Игоревой»»18. Поскольку в своем письме Мусин-Пушкин обошел молча- нием все, что касалось «Слова о полку Игореве» (то ли особые приметы манускрипта изгладились из его памяти, то ли в свое время он просто не обратил на это внимания), Калайдович от- важился задать вопрос иначе: кто, кроме Н. Н. Бантыш-Камен- ского, Н. М. Карамзина и А. Ф. Малиновского, видел подлин- ник «Слова о полку Игореве», чтобы опросить их, составить словесный «портрет» погибшего памятника и положить сей документ на хранение в Московский архив Коллегии иност- ранных дел. Настоятельно подчеркивая, что руководствуется исключительно патриотическими намерениями, Калайдович заключал: «Я уверен, что время, от коего зависит скрывать и открывать, явит нам неоспоримое доказательство ее достовер- ности». Письмо ушло 13 декабря 1813 года. Прошел почти месяц, а ответа все не было. Потеряв всякую надежду на благополучное разрешение своего начинания, Калайдович 3 января 1814 года отправил графу новый запрос (сильно сомневаясь в получении ответа):
59 <40 «Последнего письма моего Ваше сиятельство получить еще не изволили, в котором я просил наименовать особ, видевших подлинник «Песни Игоревой», для утверждения сей драго- ценности. Сей важный памятник писан, как уверял меня А.Ф. Малиновский, полууставом, переходящим в скоро- пись»19. Как впоследствии казнил себя Калайдович за свою навяз- чивость и торопливость, заметно подпортившие его отноше- ния с престарелым графом-библиофилом! Через несколько дней пришло письмо с Ярославщины, датированное 31 декаб- ря 1813 года. Эта дата поразила Калайдовича не меньше, чем содержание письма. Выходит, граф составлял свой отчет в но- вогоднюю ночь, когда все люди, откинув заботы и огорчения уходящего года, бездумно веселились у освещенных огнями новогодних елок. Письмо было длинное и осторожное в формулировках. Мусин-Пушкин словно бы недоумевал, для чего понадоби- лись его московскому корреспонденту эти малозначащие по- дробности и детали. На вопрос: «На чем, как и когда писана рукопись «Слова о полку Игореве»?» — он отвечал: «Писана на лощеной бумаге, в конце летописи, довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV или к началу XV века». «Где найдена?» «...До обращения Спасо-Ярославского монастыря в Архи- ерейский дом управлял оным архимандрит Иоиль, муж с про- свещением и любитель словесности; по уничтожении штата, остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние годы находился он в недостатке, а по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе ко- их в одной под № 323, под названием «Хронограф», в конце найдено «Слово о полку Игореве»». «О прежних переводах и кто был участником в издании?» «...Во время службы моей в С.-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением оныя «Песни» на ны- нешний язык, которая в подлиннике хотя довольно ясным характером была написана, но разобрать ее было весьма труд- но; потому что не было ни правописания, ни строчных зна- ков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления; прежде всего, должно было ее разделить на периоды и потом добираться до
60 <40 смысла, что крайне затрудняло; но я, не быв переложением моим доволен, выдать оную в печать не решился, опасаясь паче всего, чтобы не сделать ошибки, подобной кн. Щербато- ву, который, разбирая грамоту новгородцев к Ярославу, напе- чатал в оной между прочего (что, надеюсь, вам известно): «почто от’ял еси поле, заячь и Миловцы?». По переезде же моем в Москву, увидел я у А. Ф. Малиновского, к удивлению моему, перевод мой в очень неисправной переписке и, по убе- дительному совету его и друга моего Н.Н. Бантыш-Камен- ского, решился обще с ними сверить предложение с подлин- ником и, исправя с общего совета, что следовало, отдать в пе- чать»20. 12. СЕМЬ ЗАГАДОЧНЫХ СЛОВ Осенью 1813 года Калайдович жил в Замоскворечье, на Пятницкой улице, где снимал комнату в доме Матвеева, на- против величественного собора святого Климента. Отсюда он каждый день отправлялся в университетский Благородный пансион, где преподавал географию. Нагрузка была невели- ка — всего два-три часа. И все же он тяготился занятиями, счи- тая, что впустую теряет время. Его старания поступить в архив Коллегии иностранных дел по-прежнему ни к чему не приво- дили, хотя управляющий архивом Николай Николаевич Бан- тыш-Каменский был не против. Но окончательное решение оставалось за управляющим делами Министерства иностран- ных дел в Петербурге. Чтобы воздействовать на управляющего, медлившего с за- числением Калайдовича в штат, Бантыш-Каменский в конце 1813 года обратился за содействием к всесильному государст- венному канцлеру графу Румянцеву. «При печатании трактатов, — писал он, имея в виду «Со- брание государственных грамот и договоров», — требуется че- ловек, знающий крепко литературу и российскую историю, то рекомендую на сие место находящегося в университете и дав- но желающего быть при Архиве г. кандидата Калайдовича. Он уже известен по многим историческим и критическим отрыв- кам в истории. Он нашел и в 1-й нашей части вкравшиеся ошибки. Примечания его на Киприанову Степенную книгу на- печатаны в последней сего месяца книжке «Вестника Евро- пы». Вы можете сию книгу взять у Вестмана и увидите из его начертаний оборотистость ума его»21.
Ofc? 61 цо H.H. Бантыш-Каменский (1737—1814) Свое письмо государственному канцлеру Бантыш-Камен- ский из-за телесной слабости — он сильно простудился — про- диктовал секретарю. Но все же счел необходимым прочесть написанное и внес некоторые правки, касавшиеся, правда, не смысла изложенного, а лишь орфографии. . В начале января 1814 года в Москву приехал брат государ- ственного канцлера Сергей Петрович Румянцев.
62 tfO Такой благоприятный момент никак нельзя было упустить. Желая через него напомнить о себе канцлеру, Константин Фе- дорович Калайдович отправился на Покровку, где в роскош- ном особняке своего отца, знаменитого фельдмаршала Румян- цева-Задунайского, остановился Сергей Петрович. При себе он имел рекомендательное письмо от помощника управляю- щего архивом Алексея Федоровича Малиновского, в котором, в частности, говорилось: «Не распространяясь о достоинствах г-на Калайдовича, довольно привести сказанное Преосвящен- ным Евгением: ежели он в такие лета столько знает, что же бу- дет в наши?»22 Граф Сергей Петрович Румянцев встретил Калайдовича очень приветливо. Он еще более расположился к нему, когда у них завязалась интересная беседа о «Слове о полку Иго- реве». Если Калайдович подложность «Слова» доказывал чисто лексически, то Румянцев исходил из исторических несообраз- ностей, встречающихся в тексте поэмы. Поля экземпляра «Ироической песни» пестрили его критическими замечания- ми. Так, против слова «жемчуг» имелся едкий комментарий: «В словенских книгах жемчугом называется бисер маргарит. Нигде не приведено речей древних с сим словом». Против ти- тула «салтани» на полях замечено: «Махмуд Малек или царь Гасневидов приветствован был титулом султана Калафом, простым правителем, Сегестана. Этот титул, до того времени неизвестный, вошел в употребление у магометанских госуда- рей: он понравился Махмуду, который первый его принял; до него государи носили титул малеков». Особенно злорадной была запись против строк, содержащих упоминание об образе Пирогощей, знаменитой киевской иконе: «Игорь родился в 1151 г.; образ был перенесен в 1160 г.; как же он после сего по- хода мог найти его в Киеве?» При встрече с Калайдовичем граф Сергей Петрович Ру- мянцев выдвинул два новых аргумента в пользу своей версии о подложности «Слова о полку Игореве»: — Название народа «венедицы» и местоимение «который» неприличны тому времени! — О первом слове, — отвечал Калайдович, — должно спра- виться. Что же касается местоимения «который», то в древних сочинениях встречаются слова, совершенно похожие на но- вые. Например, слово «бадог» находим у Нестора в древней- шем Лаврентьевском списке.
Cfc, 63 <^D Давно уже граф не имел такого серьезного оппонента. Сло- вом, Калайдович его обворожил. Он пообещал замолвить о нем словечко перед государственным канцлером. По возвращении с Покровки Калайдович записал в днев- нике: «Граф Сергей Петрович Румянцев среднего роста, лет шестидесяти, но очень бодр, имеет приятную улыбку. Был я у графа с 9-го часу по 12-й. Он принял меня с отличным распо- ложением, чего я не ожидал от столь знатного барина. Но я не столько удивлялся этому, сколько особенным его сведени- ям в истории русской. Он показывал мне «Кёнигсбергского Нестора», исписанного собственными примечаниями, между которыми я заметил, что северяне и древляне названы от рек Северы (кажется) и Дравы, протекающей где-то в Славо- нии»23. Визит графу Калайдович нанес 14 января 1814 года, а че- рез три дня Бантыш-Каменский получил письмо от государ- ственного канцлера: «Давно уже желал я для службы приоб- ресть г-на кандидата Калайдовича. За напоминание об нем я Вам весьма благодарен и прошу Вас теперь доставить ко мне токмо его прошение и дать мне знать, на каком основании он желает вступить в службу, дабы я по тому мог сделать надле- жащее распоряжение»24. Но все же Калайдович посчитал, что ходатайство за него со стороны графа Сергея Петровича Румянцева не помешает, и 20 января вновь побывал на Покровке. Граф дал твердое обе- щание, что окажет молодому ученому всяческую поддержку. Обрадованный Калайдович поспешил на Разгуляй к Бантыш- Каменскому. Управляющего архивом он застал заснувшим вечным сном. 23 января 1814 года в церкви архива Коллегии иностран- ных дел состоялось отпевание тела покойного. В два часа ночи немногочисленная процессия двинулась к Донскому монасты- рю. Впереди на руках возвышался гроб. На рассвете достигли монастыря. Отслужили обедню, затем опустили тело усопше- го в могилу неподалеку от могилы его родного дяди, архиепи- скопа Амвросия, растерзанного толпой в 1771 году в дни чум- ного бунта в Москве. Свою признательность покойному Калайдович выразил тем, что поместил в «Московских ведомостях» некролог: «Се- го января 20-го дня, в 7 часов пополудни Россия лишилась од- ного из верных сынов своих, управляющего архивом Колле- гии иностранных дел, действительного статского советника и
64 различных орденов кавалера, Николая Николаевича Банты- ша-Каменского. Мучительная болезнь, шесть недель продол- жавшаяся, прекратила почтенную по заслугам и летам жизнь его. Чувствуя приближение кончины, он приобщился Святых Таин и, слабым голосом произнеся: «Готов», движением руки подозвал детей своих, которых благословляя, уснул спокойно сном вечным, на 77-м году жизни, оставя в горести семейство свое и подчиненных, оплакивающих в нем ревностного на- чальника... Что сказать, старец именитый, о заслугах твоих, Церкви, людям, Отечеству оказанных? О твоей беспрерывной до гроба деятельности и ревности к просвещению? Дела твои о сем вещают. Твоя память — память праведного с похвала- ми»25. 24 февраля 1814 года граф Сергей Петрович Румянцев вер- нулся в Москву из Малороссии и вновь имел беседу с Калай- довичем о «Слове о полку Игореве». — Если образ Богоматери, — выдвинул он новый антиаргу- мент, — перевезенный Пирогощею, в 1160 году был перенесен из Киева во Владимир, как сказано в примечании издателей «Ироической песни», то как Игорь Святославич, возвратив- шийся в 1185 году из половецкого плена, мог молиться в Кие- ве Богородице Пирогощей? Калайдович растерянно молчал. На следующий день он пе- редал этот разговор Карамзину. Николай Михайлович, как мог, успокаивал молодого ученого: — Все сомнения произошли оттого, что граф смешивает две иконы: Пирогощиной и писанной евангелистом Лукою. Перенесение ее из Киева во Владимир действительно произо- шло в 1160 году. Сергея Петровича Румянцева довод не убедил. — Икона, выдаваемая за живопись евангелиста Луки, писа- на масляными красками, а между тем это искусство появилось много позже в Италии. Скепсис графа несколько поколебала найденная Калайдо- вичем «Песнь о победе великого князя Димитрия Донского над Мамаем». Древний манускрипт он вскоре обнаружил в одной из антикварных лавок на Моховой. В «Песни о победе великого князя Димитрия Донского над Мамаем» улавлива- лись заимствования из «Слова», особенно в образах, в стили- стике. Отбывая в Петербург, граф одобрительно похлопал Калай- довича по плечу.
65 <^D — Когда я увижу брата, то непременно сообщу ему, что на- шелся человек, который, пожалуй, способен разыскать другой древний список «Слова о полку Игореве»! — Благодарю за столь лестное обо мне мнение. Однако я не обольщаюсь. Даже «тень» подобного сочинения разыскать не так-то просто. Карамзину же потом сказал: — Скептицизм графа заходит очень далеко. Он не верит и в Нестора, почитая летописи монастырскими записками, а са- мого Нестора — фабрикацией Петра Могилы! Иного мнения придерживался профессор Московского университета Роман Федорович Тимковский, которому Ка- лайдович передал обнаруженный им список «Песни о победе великого князя Димитрия Донского над Мамаем». Манус- крипт датировался серединой XVII века. «Песнь» сия, — ликующе записывал Калайдович в дневни- ке, — подобна «Игоревой». Она исполнена сильными выраже- ниями и красотою слога и во многих местах столь сходна с первою, что нет сомнения, что сочинитель оной имел «Песнь Игореву» образцом своим. Начинается она воззванием к неиз- вестному лицу, может быть, к сочинителю «Песни Игоревой»: «Поведай, Уран». В ней вместо курчан описываются суздаль- цы; вместо Ярославны представлена жена князя Димитрия си- дящею в своем златоверхом тереме над Москвою-рекою, при- горюнившись и сетуя о разлуке с любезным ей Димитрием. Встречаются выражения: «и трубы трубят звонко с поволо- кою» и многие слова: «харалужный», «стязи», «чалицы», «ли- сицы», как и в «Песни Игоревой». В сей же книге помещена с арабского переведенная сказка: «Синагрип, царь Адоров, Ина- ливския страны», как и в «Песни Игоревой»26. Тимковский тщательно изучил полученный от Калайдови- ча манускрипт. Сравнивал его текст с «Песнью Игоревой», в которой для него оставались непонятными только семь слов: зегзица, ортьма, папорози, стрикусы, тлековица, харалужный, шереширы. Через посредничество Калайдовича Тимковский обратился за разъяснением смысла древних слов к митропо- литу Евгению, ксендзу Мореловскому, проживавшему в Ор- ше, и к младшему библиотекарю Петербургской публичной библиотеки Сопикову. От Сопикова вскоре пришел ответ: «Вы желаете от меня узнать значение семи слов, в «Игоревой песни» находящиеся; вам, думаю, известно, что я в сем против вас и тысячной доли
66 не разумею, то и странно от большой и чистой реки ходить за водою к мутному кладезю. «Игоревой песни» графа Мусина- Пушкина я не покупал, хотя он с прочими книгами для издания и отдавал мне, но я отказался от сего предложе- ния»27. Далее Сопиков, хотя он и сравнивал себя с «мутным коло- дезем», тем не менее решительно отверг предположение Ка- лайдовича о том, что Боян в «Слове» и неведомый песнопевец Уран в «Сказании о Мамаевом побоище», обнаруженном Ка- лайдовичем в Москве, — один и тот же исторический персо- наж. Истолкование начальных слов «Сказания»: «Поведай, Уран!» — как обращения к певцу древности Бояну им реши- тельно отвергалось. Составляя свой ответ, деликатный Сопиков, привыкший ко всему подходить с сугубо научной строгостью, страдальче- ски морщась, писал: «Натяжки даже неумышленные много на- делали бед нашей ученой братии людям: многие враки и бред- ни исступленные сочли оракулами. От того вековые успехи просвещения в ничто обратились. Человек достоин того, чтоб говорили ему ясно и с доказательствами, то есть логически; и тогда пылинка, нами обитаемая, явится тем, чем она должна быть, неисчетным следствием благ»28. На совет-просьбу Калайдовича обратиться за разъяснени- ем смысла семи слов к Мусину-Пушкину или Румянцеву, под- наторевшим в отечественной истории, Сопиков не без раздра- жения отвечал: «О семи словах и о сей находке я предложу во- прос искуснейшим нашим волхвам в древностях и вас уведомлю о мнении их. Графы едва ли что-нибудь в сем разу- 29 меют». Верный слову, Сопиков принялся советоваться со всеми самыми видными петербургскими палеографами. Итог ока- зался неутешительным — истолковать заковыристые слова никто не мог. Что касается «Сказания о Мамаевом побоище», то здесь и вовсе вышел конфуз. Выяснилось, что обнаружен- ный в Москве манускрипт не такая уж редкость. Два списка «Сказания», содержащих некоторые разночтения в тексте, уже давно находились в Петербурге. Третий еще при Екатери- не II поступил из Москвы от... Малиновского. Вот тебе и от- крытие! Обо всем этом прямодушный Сопиков поспешил сооб- щить своему нетерпеливому корреспонденту, ничуть не забо- тясь о последствиях, зная лишь, что правда превыше всего.
Сал 67 veD 13. СТРАТЕГИЧЕСКИЙ МАНЕВР Увлеченный рассказами Константина Федоровича Калай- довича о книжных редкостях Синодальной библиотеки, при- ятель его, Александр Абрамович Волков, припомнил, что в ро- дительской усадьбе имеется немало древних манускриптов. — Что за книги? — стал выспрашивать Калайдович. Однако Волков так и не смог припомнить ни одного назва- ния. Чрезвычайно смущенный, он пообещал вытребовать кни- ги в Москву. В январе 1814 года староста, прибывший с отчетом к моло- дому барину, привез несколько рукописных фолиантов. Калайдович поначалу с прохладцей принял их. Его умона- строение резко переменилось, когда выяснилось, что все это манускрипты XIII—XIV веков. Объявив, что забирает книги на просмотр, помчался домой, чтобы в спокойной обстановке определить их истинную ценность. Всю ночь он просидел над «волковскими» книгами. На следующее утро, имея при себе два манускрипта, отпра- вился к Карамзину. Историограф с любопытством осмотрел книги. Первая бы- ла писана древнешведским языком в XIII—XIV веках, такой же возраст имела и отечественная рукопись. На вопрос, откуда они у него, Калайдович рассказал о сво- ем приятеле. — Этим книгам, — заметил Карамзин, — грешно находить- ся у человека, который не знает им цены. Их место — в «архив- ной» библиотеке! Через неделю Калайдович вновь появился у Карамзина. На этот раз он имел при себе два древних требника, переведен- ных с греческого. Особый интерес вызывал требник, некогда принадлежавший митрополиту Феогносту. С волнением исто- риограф разглядывал собственноручную надпись Феогноста на страницах требника — это было обширное послание, полное укоризн тем, кто вел дело к расколу Православной Церкви. Под конец воскликнул: — Воистину из-за этого послания историческая ценность требника возрастает во много раз! — На мой взгляд, — осторожно заметил Калайдович, — «письмо» Феогноста поддельное. Карамзин даже несколько растерялся от такого замечания.
68 tfO — С чего вы взяли? — Во-первых, это — скоропись. А Феогност, скорее всего, написал бы свое послание уставом. Во-вторых, уж слишком свежи чернила. Графика послания много ярче, нежели текст самой книги. А ведь они явились на свет приблизительно в од- но и то же время. В-третьих, стилистика послания более под- ходит к XVI веку. Видя, что Карамзин не возражает, добавил: — На мой взгляд, этот требник, помимо своего почтенно- го возраста — как-никак XIV век, — замечателен более тем, что в послесловии год его написания дан как от сотворения мира, так и от Рождества Христова. Другая существенная де- таль: здесь князь Иван Данилович впервые поименован Ка- литою! За обедом разговор вращался вокруг событий московской жизни. Карамзин сообщил, что приехал брат государственно- го канцлера и предложил Калайдовичу вечером заглянуть на Покровку. — Непременно покажите ему «волковские» манускрип- ты, — наставлял он. — Они весьма любопытны. Старошвед- ская рукопись — это сборник древних законов, а российская — содержит ответ епископа Симеона полоцкому князю Констан- тину. И принялся расспрашивать о других манускриптах, имею- щихся у Волкова. В середине разговора обрадованно восклик- нул: — Вот вам прекрасный повод напомнить о себе государст- венному канцлеру. Уговорите своего приятеля поднести при- надлежащие ему манускрипты архиву, а Малиновский пусть сообщит об этом щедром даре в Петербург, в Коллегию иност- ранных дел. Калайдович целую неделю затратил на составление по- дробного описания «волковских» манускриптов с объяснени- ем их чрезвычайной ценности, затем убедил Волкова с ними расстаться, ссылаясь на то, что от этого дара зависит его благо- получие. 28 февраля 1814 года Калайдович явился к Малиновскому, нагруженный стопой книг. — Что за манускрипты? — спросил управляющий архивом. — Книги древние. Но прежде ознакомьтесь с моим пись- мом. — Читай, — распорядился Малиновский.
Cfc, 69 <^D — Мне не совсем сподручно, — стушевался Калайдович. — Читай, читай! Калайдович откашлялся и принялся читать: «Ваше пре- восходительство, милостивый государь! С удовольствием спе- шу известить Вас, что один из друзей моих, Александр Абра- мович Волков, известный некоторыми литературными произ- ведениями, по его ко мне приязни, отдавши в полное распоряжение присланные мне из библиотеки покойного ро- дителя его одиннадцать древних рукописей, из коих некото- рые достойны особенного внимания, согласился, по совету мо- ему, присоединить оные к библиотеке Московского Государст- венной Коллегии иностранных дел архива. Препровождая при сем самые рукописи и обстоятельный к оным каталог, покор- нейше прошу Ваше превосходительство, к чести подарившего, довести о сем пожертвовании Государственную Коллегию иностранных дел»30. Малиновский озабоченно молчал. Наконец неуверенно произнес: — Манускрипты действительно достойны того, чтобы ради них беспокоить Коллегию? — Два из них — XIII века! — Вот как! — изумился Малиновский. — Тогда и сомнений не может быть! Сейчас же напишу в Коллегию и одновремен- но дам знать графу Румянцеву! Письмо в Петербург ушло в тот же день, а 3 марта поступи- ла деловая бумага от обер-секретаря Коллегии: «Его сиятель- ство граф Николай Петрович, по представлению еще покойно- го Николая Николаевича Бантыш-Каменского, согласиться изволил на определение к архиву кандидата Калайдовича, для употребления его по части печатания трактатов. Согласен ли он будет на определение ему жалованья по чину, то есть по 600 р. на год; в рассуждении же квартиры граф желает узнать от Вас, можно ли его в том удовлетворить?»31 Вечером того же дня Калайдович явился к Волкову с изве- стием о письме. — Выходит, книги все же помогли! — порадовался при- ятель. — Помогли, — поблагодарил друга Калайдович, хотя в ду- ше посетовал на слишком малый оклад. Но главного все же удалось добиться — его зачислили в архив, этот «бастион», до- ступный лишь отпрыскам знаменитых семей. Еще недавно об этом он не смел и мечтать.
70 tfO 14. НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ И января 1815 года в кабинете московского обер-полиц- мейстера, генерал-майора Петра Алексеевича Ивашкина по- явился посланец владимирского губернатора. Взяв под козы- рек, вручил обер-полицмейстеру осургученный пакет. Ивашкин вскрыл пакет. В нем оказались две подорожные и открытый лист, выписанные на Константина Федоровича Ка- лайдовича, и письмо за подписью владимирского губернатора, в котором говорилось: «Милостивый государь мой, Петр Алексеевич! Здешней губернии в городе Коврове взят тамошнею поли- цию в неблагопристойном поступке и представлен ко мне под- поручик Константин Калайдович, именующийся членом Об- щества истории и древностей российских, учрежденного в Москве, с оказавшимся у него за подписью и печатью г. предсе- дателя упомянутого Общества открытым листом, подающим, однако же, сомнение в действительности его, поелику примече- но, что он писан, подписан и скреплен одной рукою, и кажется, весь самим им Калайдовичем составлен; что наипаче заставила думать сделанная рукою его приписка в подорожной, данной ему от господина главнокомандующего в Москве на проезд от- туда до Владимира, также самовольная его поправка во взятой им подорожной у меня, в которой он написал: вместо почто- вых — курьерских лошадей и к сей подорожной приложил свою печать, которая от него равномерно отобрана. Не входя здесь в особое изыскание сего обстоятельства, произошедшего с таким чиновником, который не подлежит здешнему воеводству, — я писал о всем том к г. председателю учрежденного в Москве «Об- щества истории и древностей российских», и препроводив к не- му оказавшиеся у Калайдовича бумаги и печать его, предоста- вил всякое по сему действие на усмотрение того г. председателя. Между тем, дабы удалить его, Калайдовича, от подобных по- ступков и дабы он, будучи здесь на свободе и в нетрезвом поло- жении, не мог причинить какого-либо вреда, я дал ему билет за моей подписью и печатью, по которому должен он был немед- ленно отправиться отсюда в Москву и явиться к своему началь- ству; вместо того он уехал в Суздаль, и оттуда уже ко мне пред- ставлен. Посему, видя в нем человека совершенно беспокойно- го, нетрезвого и дерзкого, я вынужденным нашелся отправить его за присмотром чрез градские и земские полиции в Москву к 42 вашему превосходительству с сим моим отношением...»
Cfe, 71 <40 Вложив все бумаги в пакет, обер-полицмейстер вызвал адъютанта князя Шихматова. Передавая ему пакет, велел до- ставить находящегося в приемной Калайдовича к председате- лю Общества истории и древностей российских Платону Пет- ровичу Бекетову. Бекетов, однако, не принял ни пакетов, ни арестованного. — Константин Калайдович, — сказал он, — действительно является членом Общества. Но Общество — организация до- бровольная. В самом же деле Калайдович служит при Мос- ковском университете, так что его следует препроводить к попечителю университета Павлу Ивановичу Голенищеву-Ку- тузову. Дорога от Симонова монастыря, поблизости от которого жил Бекетов, до университета заняла около часа. В начале первого Калайдович предстал перед Голенище- вым-Кутузовым. Ознакомившись с сопроводительными бумагами, Павел Иванович нахмурился. — Дело плохо. Даже не представляю, как мы выпутаемся из этой неприятной истории. Выход нашел отец Калайдовича. Чтобы избежать судебно- го разбирательства, он поместил непутевого сына в дом умали- шенных на окраине Москвы, на берегу сонной речушки Яузы. Место это называлось — «Матросская тишина». Через пол го- да Калайдович отправился на «долечивание» в монастырь, не- подалеку от подмосковного города Дмитрова. 15. «ДРЕВНИЕ РОССИЙСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ» 16 июля 1816 года, ровно через год после начала своего мо- настырского заточения, Калайдович вновь появился в Моск- ве. Остригши длинные волосы, отпущенные в монастырском заточении, он бросился по знакомым, разузнавая последние новости. И сильно огорчился, узнав, что в его отсутствие на должность главного смотрителя Комиссии печатания государ- ственных договоров и грамот назначен Павел Строев, который был на четыре года моложе его и мало чем успел проявить се- бя на поприще библиографии. Кипя обидой, Калайдович отправился к управляющему ар- хивом Коллегии иностранных дел Алексею Федоровичу Ма- линовскому. Малиновский дал Калайдовичу ясно понять, что «влади-
Оал 72 veD мирская история» сильно навредила ему в общественном мне- нии, особенно в глазах государственного канцлера, так что о принятии его в штат архива не может быть и речи. Единствен- но, на что он может сейчас рассчитывать, так это на место сто- роннего, то есть приходящего, контркорректора. В заключение посоветовал: — Постарайтесь каким-то образом вернуть себе расположе- ние канцлера. И вот тут на Калайдовича нашло счастливое наитие. Он вспомнил про Демидовский манускрипт. Так между собой со- трудники архива именовали рукописный сборник древних былин и песен, некогда принадлежавший заводчику-миллио- неру Прокофию Акинфиевичу Демидову. После смерти Деми- дова манускрипт перешел к Хозикову, а от него — к Ключаре- ву, московскому директору почт, который решил ознакомить публику с наиболее интересными из былин. Редактором и из- дателем сборника «Древних русских стихотворений», увидев- шего свет в 1804 году, выступил Андрей Федорович Якубович. Впоследствии он перебрался в Калугу. Вместе с ним туда от- был и Демидовский манускрипт. — Вчера из Калуги, — начал Калайдович, — получен список древних стихотворений, содержащихся в известном вам Деми- довском манускрипте. Их более семидесяти. Доселе же напе- чатано всего двадцать шесть — этих драгоценных памятников отечественной словесности. Я думаю, что государственного канцлера увлечет идея издания полного текста Демидовского манускрипта, к тому же в научной редакции!.. Научную редак- цию нового сборника «Древних русских стихотворений» мог бы выполнить я... Малиновский согласился с предложением Калайдовича. В тот же день Константин Федорович отправил в Калугу письмо, в котором владельцу Демидовского манускрипта предлагалось поднести его канцлеру в виде дара. При этом со- держался намек, что канцлер весьма щедр. Радость Калайдовича была безграничной, когда вскоре из Калуги пришла бандероль с Демидовским манускриптом и личным письмом Якубовича, в котором он просил государст- венного канцлера принять от него этот скромный дар на поль- зу российской науки. Ознакомившись с письмом, Калайдович обратился к ману- скрипту — огромной книге, с желтым в черную крапинку пере- плетом. Откинул крышку — и ахнул от изумления: под загла-
Оал 73 veD вием начального стихотворения «Соловей Будимерович» по- мещались две строки нот. Боясь поверить в свою удачу, Калайдович принялся лихо- радочно листать Демидовский манускрипт. Оказалось, что нотные записи сопровождают каждое стихотворение. Откры- тие представлялось чрезвычайно важным, поскольку возника- ла возможность воскресить древние напевы в их подлинности. Малиновский, в служебном кабинете которого Демидов- ский манускрипт был немедля помещен в сейф, сообщил госу- дарственному канцлеру о сделанном открытии и объяснил всю важность выписанных нот для игры на скрипке и пения. В заключение он предлагал свои услуги для скорейшего обна- родования этого драгоценного памятника отечественной культуры. Вскоре из Петербурга пришел ответ: Румянцев благодарил владельца Демидовского манускрипта за щедрый дар и в свою очередь одарил его тысячью рублей. Деньги надлежало взять у его московского поверенного в делах Яниша. В конце августа 1816 года, имея при себе означенную сум- му, Калайдович выехал в Калугу. Отправился он не только за тем, чтобы вручить Якубовичу подарок канцлера, но и чтобы ознакомиться со свидетельствами прошлого, какими тот рас- полагал. Ведь в предисловии к сборнику «Древние русские стихотворения», изданному Якубовичем в 1804 году, говори- лось: «Не делаю здесь исторических замечаний, к которым временам отнести должно сочинения сии; но ежели оные охот- но приняты будут, то при втором издании прибавлены быть могут нужные замечания». Желал Калайдович знать и имя составителя Демидовского манускрипта. Он охотно допускал, что им мог быть Прокофий Акинфиевич Демидов, от которого древнюю рукопись унасле- довал Ключарев, а затем Якубович. Однако Якубович решительно отверг это предположение как несостоятельное. — Моя точка зрения зиждется вот на чем, — объяснил он. — Ранее манускрипт имел титульный лист, с начертанием имени некоего Кирши Данилова. Оно же встречается и в тексте трид- цати шести стихотворений. Он-то и собрал воедино все эти вирши. — Кирша Данилов? Кто таков? — Трудно сказать. Скорее всего — казак, поскольку он с особым восторгом воспевает подвиги сего храброго войска.
74 ^40 — Откуда он родом? — Думается, из Киева. Это видно по стихотворению «Чю- рилья игуменья». Что касается времени рождения Кирши Да- нилова, то, очевидно, это конец семнадцатого века. Ни по язы- ку, ни по содержанию стихотворений не видно их большей древности. Даже в былинах встречается немало современных слов, например, упоминание про якутского соболя. Якутск, как известно, город молодой, основан в 1632 году. И еще одно доказательство, даже более весомое, — стихотворение «Светел радошен царь Алексей Петрович». В нем Кирша Данилов го- ворит о Петре Великом как о своем современнике. — Из вашего первого письма явствует, что в сборнике семь- десят одно стихотворение, а в полученном нами манускрипте их меньше? — задал вопрос дотошный Калайдович. Якубович признался, что некоторое время назад давал Де- мидовский манускрипт на ознакомление калужскому проку- рору Александру Петровичу Степанову, серьезно интересую- щемуся отечественной этнографией. Последние листы оста- лись у него, так что манускрипт перед отправкой к государственному канцлеру пришлось переплетать без них. Прокурор при личной встрече подтвердил, что, действи- тельно, четыре листа рукописи, с 98-го по 101-й, остались у не- го. Где именно они находятся, он не мог сказать со всей опре- деленностью, но пообещал их разыскать. Свое обещание прокурор сдержал лишь наполовину. Через некоторое время он вручил Калайдовичу три листа. А вот са- мый последний так и не нашелся. По возвращении Калайдовича из Калуги управляющий ар- хивом вновь напомнил канцлеру о своем предположении, до- бавив, что издание будет осуществлено по специальной копии, чтобы по случайности не повредить драгоценную рукопись в типографии. В ответном письме канцлера говорилось: «Намерение Ва- шего превосходительства приступить к изданию в свет «Древ- них русских стихотворений» немало меня порадовало. Упо- требленные на переписку оных 50 рублей благоволите полу- чить от Александра Ивановича Яниша. Что ж касается до прочих потребных для сего издания издержек, то, охотнейше оные приемля, желал бы, впрочем, предварительно знать, в каком формате предлагаете издавать оные — в 4-ю или в 8-ю долю листа? Сколько потребно будет для сего издания бума- ги, почем возьмут с листа в типографии за набор и отпечата-
75 ние и что стоить будет вырезание к каждой песне нотной до- щечки? О всем этом, учинив надлежащую справку, не по- ставьте себе в излишний труд, милостивый государь мой, до- ставить мне смету или примерное исчисление всех потребных для сего издания издержек. Употребить г. Калайдовича для корректуры и исправности сего издания согласен: почему не воспользоваться усердным его в пользу онаго расположени- ем»33. В тот же день, когда в Москву поступило это письмо, при- шло и другое — из Калуги, от прокурора Степанова, при нем находился последний, 101-й по счету лист Демидовского ма- нускрипта — ветхий, оборванный понизу. Но все равно ра- дость была огромная. Теперь с чистой совестью можно было приступать к изда- нию «Древних русских стихотворений» в их полном виде, с нотами. Якубович при издании «Древних русских стихотворений» в 1804 году довольно произвольно обращался с текстом: для большего благозвучия одни стихотворные строки увеличивал, другие — убавлял. Калайдович взял за правило строго следовать первоисточ- нику. Правке подвергались лишь слова с искаженной орфогра- фией. И если они были написаны слитно, то разделялись. Редактируя таким образом Демидовский манускрипт, Ка- лайдович и не предполагал, что скоро столкнется с непреодо- лимыми трудностями. Причиной этих затруднений стали, правда, не грамматические несообразности текста, а содержа- ние стихотворений. Такие скабрезные вирши никакая бы цен- зура не пропустила. — Кирша Данилов, — делился Калайдович своими сомне- ниями с Малиновским, — писал более для людей необразован- ных — потому у него много фарсов. Пел не для бессмертия, а для удовольствия своих слишком веселых слушателей, поэто- му он пренебрегал умеренностью и правилами благопристой- ности. — И много ли таких песен? — Семь. «Сергей хорош», «Агафонушка», «Во зеленом са- дочке», «Ох горюна! Ох горю хмелина!», «Теща, ты теща моя», «Свинья хрю, поросята хрю», «Стать почитать, стать сказы- вать». В них Кирша Данилов пустился по тому пути, на кото- ром впоследствии прославился Барков. Хороший поэт, он, к сожалению, во зло употребил свой талант.
O&r 76 <^D Малиновский пробежал глазами одну из скабрезных песен и осуждающе покачал головой. — Действительно, певец наш, пресыщенный дарами Бахуса и мечтаниями о сладострастных вакханках, совершенно поте- рял уважение к стыдливости! Подле каждой из охальных песен он написал на полях ма- нускрипта: «Не надо!» Параллельно с Калайдовичем редактированием нотных за- писей из Демидовского манускрипта занимался бывший учи- тель музыки Благородного пансиона при Московском универ- ситете Даниил Иванович Шпревич. Напевы он находил очень мелодичными. — Мера пения в наших древних сказах, — отметил он, — всегда соответствует содержанию. О приключении богатырей поется allegro vivace, былины «Мастрюк Темрюкович» и «Гость Терентьище» — moderate, «Гришка-расстрига» — andante. Канцлер, внимательно следивший за ходом работы, время от времени давал наставления: «Что касается до нот, находя- щихся у каждой песни помянутых «Стихотворений», то за лучшее нахожу помещать их, сообразно с подлинником, в на- чале каждой песни. Хотя напечатание оных в таком порядке и стоить будет лишних некоторых издержек, но зато немалым послужит украшением сему изданию, равно и читатели избав- лены будут от лишнего труда приискивать оные в конце кни- ги» (письмо от 22 декабря 1816 года)34. «Приемля в уважение как изъявленную в расчете г. типо- графщика трудность в приготовлении нотных литер, так и по- требное для того время, а именно пятимесячный срок, предла- гаю, не удобнее ли будет напечатать оные ноты посредством граверного искусства, то есть, оставив в начале каждой песни место, прикладывать оные после, вырезанные на медных до- щечках» (январь 1817 года)35. В марте 1817 года по распоряжению канцлера типограф- щику Семену Аникеевичу Селивановскому, заведение которо- го находилось на Большой Дмитровке, были сполна выплаче- ны все деньги, необходимые для печатания Демидовского ма- нускрипта. Книгу решили назвать «Древние российские стихотворения». На титульном листе ее предполагалось вы- гравировать герб Румянцева. Спустя полгода канцлер получил первые отпечатанные ли- сты «Древних российских стихотворений».
Оал 77 veD Летом 1818 года весь текст был готов. Оставалось только написать предисловие. Эту ответственную работу канцлер по- ручил выполнить Калайдовичу. «Древние, или, лучше сказать, старинные, российские стихотворения, — начиналось предис- ловие, — вторично теперь издаваемые, принадлежат к числу любопытных произведений нашей словесности. Присоедине- ние к ним доселе еще неизвестных 35 стихотворений, прило- жение нот и верность издания дают им совершенное превос- ходство над первым тиснением. За открытие и сохранение сих старых памятников русской словесности мы обязаны покой- ному г. действительному статскому советнику Прокофию Акинфиевичу Демидову, для коего они, пред сим лет за 70, бы- ли списаны...»36 Предисловие получилось обширным и интересным. Прежде чем поместить его в книге, с текстом ознакомился государственный канцлер. И в целом одобрил, хотя у него и имелись некоторые замечания, как это видно из письма, от- правленного им 12 декабря 1818 года Малиновскому: «Все ис- торическое исследование, помещенное в предисловии «Древ- них стихотворений», конечно, делает честь г. Калайдовичу. Но жалею, что на заглавном листе читается: «с присовокуплением 35 пиес». Сие последнее слово не русское, и нетрудно, кажет- ся, было обойтись делать у чужого языка такой нищенский за- ем. Продолжая откровенность свою, также признаться дол- жен, что не думаю, чтобы суждение о пиитическом достоинст- ве сего древнего сочинения сделано безошибочно; а притом никак похвалить нельзя сего неблагородного изречения: «у не- го много фарсов». Но я точно прошу вас, милостивый государь мой, таковых моих замечаний г. Калайдовичу не сообщать. Я много его трудом доволен»37. В январе 1819 года Румянцев получил все тридцать специ- ально отпечатанных для него на лучшей веленевой бумаге эк- земпляров «Древних российских стихотворений». «Кто у меня сие издание видел, — горделиво сообщал граф Малиновскому, — кажется, им прельщаются...»38 Общий тираж книги был шестьсот экземпляров. Впрочем, мы несколько забежали вперед, а потому вновь вернемся в 1816 год, когда Калайдовичу практически все при- ходилось начинать с нуля. Даже Общество истории и древно- стей российских, для которого он столько сделал, отвернулось от него. Более того, вывело Калайдовича из числа своих чле- нов.
78 <dD 16. НА КРУГИ СВОЯ Осенью 1816 года граф Н.П. Румянцев поручил архиманд- риту Симонова монастыря в Москве Герасиму составить по- дробный отчет о книгохранилище вверенной ему обители, а заодно осмотреть библиотеки других московских монастырей, в первую очередь Новоспасского и Данилова. Испытывая недостаток свободного времени, а главное, не чувствуя себя достаточно подготовленным в области палео- графии, архимандрит, по рекомендации знающих людей, по- спешил передоверить задание Калайдовичу, как раз вернувше- муся из Калуги. Очутившись вновь в родной стихии, Калайдович со всей тщательностью обследовал «книжницы» Симонова, Ново- спасского и Данилова монастырей. Но особо ценных книг не обнаружил. О чем и поставил в известность архимандрита. — Как же быть? — растерялся тот. — Такой ответ огорчит государственного канцлера. Калайдович, желавший установить непосредственный контакт с канцлером, вызвался самолично составить ему от- вет. Архимандрит с готовностью принял предложение. — Только не медли, — предостерег он. 10 декабря 1816 года Калайдович составил письмо канцле- ру, в котором обрисовал скудость книгохранилищ обследован- ных им монастырей. «Несмотря на сие, — заверял он, — обсто- ятельные росписи рукописям сим в непродолжительное время будут Вашему сиятельству доставлены. При сем случае весьма важным нахожу для нашей древней словесности и истории иметь описание рукописей Московской Синодальной библио- теки. Сие описание откроет новый свет в древней нашей лите- ратуре, покажет беспрерывный ряд памятников славянских с самого IX века (это есть найденный мною перевод Иоанна, эк- зарха Болгарского, книги Иоанна Дамаскина «Небеса») до XVIII. Греческие рукописи описаны уже Афанасием Скиадою и профессором Маттеем: неужели нашим отечественным па- мятникам суждено скрываться так долго в прахе?»39 Сообщение Калайдовича о манускрипте IX века, храня- щемся в Синодальной библиотеке, живо заинтересовало госу- дарственного канцлера. Правда, он усомнился в столь глубо- кой древности рукописи. И попросил своего московского корреспондента, то есть Калайдовича, выслать копию предис- ловия, чтобы провести собственную экспертизу.
79 ЧДО Граф Н.П. Румянцев (1754—1826) Экспертом выступил молодой петербургский палеограф Александр Христофорович Востоков. Он заявил, что манус- крипт с именем Иоанна, экзарха Болгарского, является спис- ком XI или даже XII века, сделанным каким-то русским пере- писчиком, поскольку в тексте встречаются особенности пра- вописания, характерные для указанного времени: так, вместо
Оал 80 «юдинъ» написано «одинъ», вместо «видению» — «виденье», вмес- то «вфждю» — «вожю», вместо «норкдл» — «не^жл»; в одном мес- те удержана древняя форма слова «имо^цю^фцм^^’ в другом да- но ее позднейшее изменение — «имо^феомо^», исключены и юсы, их русский переписчик заменил ониками (e»f). Калайдович не во всем согласился с выводами Востокова, который в своей экспертизе опирался на сравнительный ана- лиз текста перевода «Небес» Дамаскина, осуществленный Иоанном, экзархом Болгарским, со старейшим отечествен- ным манускриптом — Остромировым Евангелием 1056 года. Возможно, заключение было бы другим, если бы Востоков имел под рукой более древний памятник российской пись- менности. Отстаивая эту точку зрения, Калайдович 6 июня 1817 года отправил в Общество любителей российской словесности письмо, в котором утверждал, что древнейшее сочинение на славянском языке — перевод трактата «Небеса» Дамаскина, сделанный Иоанном, экзархом Болгарским, в IX веке. 17. СУДЕБНИК ИВАНА ГРОЗНОГО Над Толкучим рынком, расплеснувшимся подле Влади- мирской башни Китай-города, стоял сплошной крик. Торгов- цы громко зазывали покупателей, покупатели столь же громко приценивались. Пробившись сквозь толпу на площади, где велся оживлен- ный торг старой поношенной одеждой, Калайдович очутился перед книжным развалом. На дощатых лотках, составлявших поистине бесконечный торговый помост, грудами высились книги, связки журналов и газет. В этих пыльных залежах ры- лись собиратели разных возрастов. — Есть ли древние книги? — осведомился Калайдович у старика-книжника, занимавшего крайний лоток. Тот молча вытащил из мешка, валявшегося у его ног на земле, пухлый томик. Книжка сильно пострадала от времени: переплет покоробился, края листов обтрепались. По мелкой скорописи Калайдович определил, что манускрипт относился к XVI—XVII векам. Почерк отдельных страниц разнился. Это обстоятельство порадовало — в сборниках наряду со статьями духовного содержания нередко встречались сочинения исто- рического, литературного и юридического характера. — Сколько хочешь за книгу? — глянул на букиниста.
O&r 81 <^D Цена оказалась божеской — и Калайдович сделался вла- дельцем сборника. Всего сборник включал сто восемнадцать статей. Первым номером шел Летописец, охватывающий период российской истории с 1562 по 1621 год; за ним — Указ о трапезе, иже на Тихвине в лавре, 1590 года; далее — разнохарактерные записи практического свойства: о делании красок, приготовлении ле- карств. Уже ближе к середине книги Калайдович наткнулся на статью, выполненную «кудрявой» скорописью — очень мел- кой и четкой. Далеко не сразу он понял, что перед ним Судеб- ник царя и великого князя Иоанна Васильевича, датирующий- ся 1550 годом, в списке начала XVII века. Со своей находкой Калайдович поспешил ознакомить друзей-библиографов и не без удовольствия констатировал, что никто из них и в глаза не видывал манускриптов с закона- ми Ивана Грозного. И что совсем представлялось удивитель- ным — Судебника не оказалось даже у самых крупных мос- ковских коллекционеров-любителей. За консультацией Ка- лайдовичу вновь пришлось обратиться к председателю Общества истории и древностей российских Платону Петро- вичу Бекетову. Осмотрев сборник с Судебником, Бекетов, принимавший гостя в библиотечной комнате, открыл один из шкафов и из- влек небольшой томик. То была точная перепечатка Судебни- ка Ивана Грозного, сделанная в 1768 году в Петербурге по спи- ску, хранившемуся в Академии наук. Сличение печатного и рукописного Судебников показало, что обнаруженный Калайдовичем список много древнее «ака- демического». — В Петербурге у кого-нибудь еще имеются рукописные списки Судебника Ивана Грозного? — спросил он у Беке- това. — Трудно сказать. Лично я не знаю. — Как вы полагаете, другие издания были? — Были. Одно отпечатано в Москве в 1768 году Миллером по собственноручному списку Татищева. — Какого времени манускрипт, с которого снята копия? — Он еще моложе «академического»... Третье издание вы- шло в 1774 году. Но оно никому не известно. — Неизвестно? Бекетов снял с полки тонкую книжицу. На титуле ее было напечатано:
82 <^D СВОДНЫЙ СУДЕБНИК, учиненный по указу Его Величества государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России Самодержца, в лето от Сотворения мира ЗНИ. Первым тиснением, Москва. 1774. — Говорите, издание никому не известно? — удивился Ка- лайдович. — А книжка — вот она! — Только вот эта книжка и есть, — отвечал Бекетов. — Дру- гих экземпляров никто не видывал. В чем дело, сказать затруд- нительно... Что же касается списка, с которого сделана перепе- чатка, то я сомневаюсь в его глубокой древности. Сделавшись счастливым обладателем наистарейшего спи- ска Судебника Ивана Грозного, Калайдович долгое время не знал, как ему распорядиться этой редкостью. Лишь в 1819 го- ду он подарил драгоценный манускрипт — Судебник был вы- делен из рукописного сборника и особо переплетен — библио- теке Московского архива Коллегии иностранных дел. К этому его подтолкнули конкретные обстоятельства, о которых речь впереди. 18. ТРЕТИЙ ПОДЛИННИК РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ XI ВЕКА В 1817 году государственный канцлер граф Румянцев сна- рядил на свой счет археографическую экспедицию «для при- ведения в известность и описания всех рукописных памятни- ков, еще не успевших исчезнуть, в окрестные московские мо- настыри». Главное руководство экспедицией было поручено Малиновскому, а непосредственное исполнение возложено на молодых ученых-библиографов Павла Строева и Константина Калайдовича. 9 июня 1817 года ученые отбыли из Москвы. Конечным пунктом маршрута являлся Иосифо-Волоко- ламский монастырь. Путь неблизкий, поэтому решили ехать и ночью. На рассвете достигли Новоиерусалима. Калайдович предложил сделать здесь остановку и осмот- реть монастырскую библиотеку. — Я думаю, нам не следует задерживаться, — возразил
83 <^D Строев. — Новый Иерусалим, знаменитый по славе своего ос- нователя и великолепному собору, не обещает никаких откры- тий касательно древних книг — все они, собранные патриар- хом Никоном, давным-давно перекочевали в Синодальную и Типографскую библиотеки. И все же Калайдович настоял на своем. Монастырская библиотека, подтверждая правоту Строева, оказалась весьма скромной. Впрочем, при разборке манус- криптов нашлось несколько экземпляров, достойных внима- ния. Пока Строев составлял их краткую опись, Калайдович продолжал осмотр библиотечных полок. Неожиданно среди пыльных связок бумаг он обнаружил массивный фолиант. Древний манускрипт был написан на весьма тонком и белом пергамине, в два столбца, прекрасным уставным письмом, ук- рашен миниатюрами. Одна из них изображала семейство ве- ликого князя Киевского Святослава: его самого, жену и пяте- рых детей. На первом листе манускрипта было означено: сборъ отъ многъ оць тлковлннА о нерлзумнъшхъ словесьхъ в еуянгелии и въ аплъ и въ инъхъ книгахъ. ВКРАТЦЕ сложено НЯ ПАМЯТЬ И НА ГОТОВЪ ОТЪВЪТЪ. При детальном рассмотрении книги оба библиографа при- шли к выводу, что перед ними богословский сборник — рус- ский перевод с болгарского текста, осуществленный в 1073 го- ду для великого князя Киевского Святослава Ярославича, а болгарский перевод был сделан с греческой рукописи еще в X веке для князя Симеона. Сообщая о находке Изборника Святослава государствен- ному канцлеру, Калайдович писал: «Письмо сие начинаю в полном удовольствии извещением Вашего сиятельства об от- крытии нового драгоценного памятника древней нашей сло- весности, который есть плод патриотических Ваших попече- ний, ибо без сего, может быть, еще долго таился бы он в куче книг неважных и покрытых пылью в углу монастырском, из коего один счастливый случай извлек его и сделал извест- ным»40. Малиновский с восторгом встретил известие о нахожде- нии уникального памятника отечественной письменности. — Обнаружение Изборника Святослава — эпохальное со- бытие! — не уставал повторять он. — Шутка ли, обнаружен третий наш манускрипт XI века! л*
Gb> 84 Первыми были — Остромирово Евангелие 1056 года и Сборник князя Щербатова. Присутствовавший при этом разговоре председатель Об- щества истории и древностей российских Бекетов высказался за немедленное издание Изборника. — Но пусть, — наставлял он Малиновского, — архиепископ Августин востребует манускрипт из монастыря. Издание древних памятников письменности — дело доро- гостоящее. Малиновский и Бекетов пришли к выводу, что ку- да успешнее с этой задачей справится государственный канц- лер, имеющий огромный годовой доход от своих многочислен- ных поместий. И управляющий архивом обратился к Румянцеву с просьбой об издании Изборника. К письму он приложил копию с миниатюры: Святослав с семейством. Этот рисунок Румянцев долго разглядывал один, а потом в компании с Карамзиным, директором публичной библиотеки Олениным и художником Ермолаевым. — Мне кажется, — наконец возгласил он торжественно, — сей Изборник заслуживает чести быть изданным. Книга, как и сам манускрипт, должна иметь формат в большой лист. Со всех миниатюр снять копии. В некоторых экземплярах, если не во всех, гравюры раскрасить и вызолотить по примеру под- линника. — Такое издание будет очень дорогим, — опасливо заметил Оленин. — Нельзя ли уточнить, в какую сумму оно обойдется? — повернулся к нему канцлер. Оленин пообещал составить смету. — Мне совестно, милостивый государь, обременять вас по- добным заданием, — ласково улыбнулся Румянцев.— Но вы не одного меня одолжите своим трудом. А ведь трудиться на бла- го общества есть свойство самых благороднейших душ и, сле- довательно, вашей! Вскоре канцлер прибыл в Москву и вместе с Калайдови- чем отправился в Новый Иерусалим. — У меня больше влияния в Европе, чем в своем отечест- ве, — вздыхал Румянцев, обиженный тем, что монастырское начальство отказалось «выпустить» драгоценную рукопись в Москву и ему приходится ехать в Тмутаракань. Обозрение грандиозного Новоиерусалимского собора в ка- кой-то степени примирило канцлера с монастырским началь- ством. Из собора он направился в библиотечные палаты, что-
85 <^D бы взглянуть на древний манускрипт. Но на паперти неожи- данно почувствовал дурноту. Спасибо, что рядом оказался Ка- лайдович, успевший подхватить канцлера под руку. Несколько оправившись от приступа слабости, Румянцев двинулся в монастырскую библиотеку, где ознакомился с дра- гоценной реликвией отечественной письменности. По возвращении в Москву государственный канцлер изве- стил управляющего архивом Коллегии иностранных дел о своем желании как можно скорее с ним встретиться. Мали- новский не заставил себя долго ждать. Николай Петрович по- делился впечатлениями от знакомства с Изборником Свято- слава, а в заключение встречи граф объявил, что хотел бы иметь в своем распоряжении точную копию манускрипта. — Все будет выполнено, — с готовностью заверил управля- ющий. 19. ПЕРВАЯ СЛАВЯНСКАЯ ГРАММАТИКА Но вернемся в июнь 1817 года, к началу археографической экспедиции. Новоиерусалимский монастырь Калайдович и Строев по- кидали чрезвычайно возбужденные своей удачей. Первый воз- вращался в Москву, чтобы обо всем лично доложить Малинов- скому, а второй отправлялся дальше, мечтая о новых открыти- ях. Однако в Саввино-Сторожевском монастыре его ожидало сильное разочарование: настоятель обители вместе с ключами от монастырской библиотеки отбыл в Москву, и никто не знал, когда он вернется. Не желая терять времени, Строев, несмотря на все гостеприимство монахов, вновь пустился в дорогу. 12 июня 1817 года он прибыл в Иосифо-Волоколамский монастырь. Настоятель его, взволнованный тем, что рекомен- дателем молодого библиографа был государственный канц- лер, сам вызвался показать книгохранилище. Монастырская библиотека занимала несколько сводчатых палат. Книг имелось немало. Вооружившись описью, настоя- тель оглашал одно за другим книжные названия. Строев сни- мал с полок названные книги, просматривал, заинтересовав- шие откладывал в сторону, чтобы на досуге обследовать их со всей тщательностью. — Номер восемьдесят два! — выкликнул настоятель. — «Книга святого Иоанна Дамаскина, письмо Данила митропо- лита».
Сал 86 Строев снял с полки довольно пухлый том. Откинул верх- нюю крышку. Открылся белый лист с красивой вязью гречес- ких букв. — Что за сочинение? — обернулся он к настоятелю за разъ- яснением, поскольку сам не особо хорошо читал по-гречески. — «Философия» Иоанна Дамаскина. — А при чем здесь Данила митрополит? И вообще, что это за духовное лицо? — Наш всероссийский митрополит. В начале 1539 года был свергнут с митрополии боярским указом и сослан в Иосифов монастырь, где и скончался 2 февраля того же года, оставя по- сле себя несколько нравоучительных посланий. «Стало быть, наряду с «Философией», здесь и отечествен- ные сочинения, хотя и на греческом языке, — подумал Строев, скорее машинально перевернул титульный лист и ахнул от удивления: на следующем листе уже по-славянски было на- чертано: «Иоанна пресвитера, экзарха Болгарского, предисло- вие к книге «Философия» святого Иоанна Дамаскина». Несо- мненно, текст предисловия был написан рукой Данилы митро- полита. Упоминание имени Иоанна, экзарха Болгарского, насторо- жило Строева. Он объявил настоятелю, что должен снять ко- пию с книги. Копированием наиболее ценных манускриптов занимался особый человек, присланный из Москвы. Сам же Строев со- ставлял каталог монастырской библиотеки для государствен- ного канцлера, желавшего знать, сколь велики книжные богат- ства подмосковных обителей. Когда Калайдович ознакомился с копией манускрипта № 82, то порадовался обнаружению еще одного труда Иоанна, экзарха Болгарского. И совсем пришел в восторг, обнаружив следом за первой статьей другую, озаглавленную «Книга свя- того Иоанна Дамаскина философская, о осмих частях слова, перевод же ее Иоанна пресвитера, экзарха Болгарского, от эл- линского языка в словенский». Перевод знаменитой Грамматики Дамаскина, известной под названием «О осми частях слова», сделанный Иоанном, экзархом Болгарским, к сожалению, занимал всего четыре ли- ста, а далее текст обрывался. Но и сохранившийся отрывок да- вал представление об этой работе Иоанна, экзарха Болгарско- го. Он не слепо скопировал Грамматику Дамаскина, а приспо- собил ее к особенностям славянского языка. Удивительно
Gb> 87 было и другое: предложенные им названия восьми частей речи оказались весьма живучими, лишь термин «речь» позднее за- менился термином «глагол», а вместо термина «различие» по- явилось «междометие». Доселе считалось, что наиболее древняя славянская грам- матика восходит к XVI веку — Лаврентия Зизания. Она уви- дела свет в Вильно в 1596 году. Находка Калайдовича существенно расширила представ- ления о развитии просвещения в славянском мире — первую славянскую Грамматику следовало датировать X веком! 20. МЕСЯЦ ИЗОК Еще в 1803 году Карамзин, назначенный официальным ис- ториографом, получил доступ во все книгохранилища России, в том числе в Синодальную библиотеку, помещавшуюся в Кремле. Здесь его внимание сразу же привлекла одна из наистарей- ших отечественных рукописных книг — Евангелие 1144 года. Среди разнообразных сведений о Киевской Руси в Евангелии содержались славянские названия всех двенадцати месяцев года: январь — просинец, февраль — сечень, март — сухий, ап- рель — березозол, май — травный, июнь — изок, сентябрь — рюен... Этимология некоторых названий легко определялась: ме- сяц просинец (январь), очень холодный, ясный, назван так по обилию ясных дней, от «синеты неба»; месяц березозол (ап- рель) — от золы березовой (в этом месяце сжигались березо- вые рощи, на месте которых засевались поля); рюен — значит слезливый, мокрый. Но вот что означает «изок»? Более десяти лет Карамзин бился над разгадкой этимоло- гии этого слова. В первом издании «Истории государства Рос- сийского», увидевшем свет в 1816 году, он писал: «Июнь — изок (или высок, в отношении к высоте солнца)». Как извест- но, в июне месяце солнце стоит почти в зените. Умозаключе- ние строилось на сходстве звучания: изок — высок. Карамзин был непререкаемым авторитетом в отечествен- ной истории и вообще во всех областях, имеющих отношение к российским древностям. Ведь почти два десятилетия он вне- дрялся в эту научную сферу. Многое ему удалось познать. О многом он имел вполне верное представление. А вот со словом «изок», названием месяца июня, ошибся.
СЧм 88 <^D Приехавший в Петербург весной 1817 года поэт Василий Андреевич Жуковский при встрече с историографом попенял ему в надуманном объяснении славянского названия июня. — А по-вашему, что это за «птица» — изок? — шутливо от- парировал Карамзин. Жуковский изумленно воззрился на него. — Так, стало быть, вам уже все известно? И сообщил, что Калайдович в одной древней рукописи встретил упоминание про птицу «изок». Карамзин разволновался. — Выходит, изок — это птица? В какой рукописи это сказа- но? Но ни на один из поставленных вопросов Жуковский не смог ему дать ответа. Донельзя взбудораженный, историограф срочно отправил письмо управляющему Московским архивом Коллегии иност- ранных дел Малиновскому: «Калайдович называл В. А. Жу- ковскому одно место в какой-то старой Синодальной рукопи- си, где упоминается о птицах изоках: сделайте милость, попро- сите от меня Калайдовича, чтобы он выписал это место и чрез Вас сообщил мне, как можно скорее, с объяснением, что это за рукопись»41. Очень скоро Николай Михайлович Карамзин получил письмо, в котором Калайдович следующим образом истолко- вал название месяца июня — изок: «Сие имя дано ему, вероят- но, от певчей птицы, которая, может быть, появляется в июне: доказательство отыскано мною в Шестодневе Василия Вели- кого, книге, переведенной, думаю, Иоанном, экзархом Болгар- ским, в конце IX или в начале X века: она поднесена князю болгарскому Симеону и списана в сербском монастыре Преоб- ражения на Афонской горе в 1263 году, при сербском короле Стефане Уроше. Сочинитель предисловия, описывая красоты весны и лета, говорит о соловьях, соях, иволгах, желнах, лас- точках, скворцах, изоках...»42 Объяснение Калайдовича историограф счел настолько ценным, что во втором издании «Истории государства Рос- сийского» (1818) вынес его в особое примечание. Теперь оставалось выяснить, что это за птица изок? И вновь разгадку отыскал Калайдович. Редкая научная пытливость не позволяла ему успокаиваться до тех пор, пока он не получал ответа на занимавшие его вопросы. Правда, про- изошло это спустя три года после начала розысков, причем
Gb> 89 <^D было пересмотрено множество книг. Лишь тогда он смог напи- сать Карамзину в Петербург: «Экзарх Болгарский в своем предисловии Шестоднева ста- вит изока в числе птиц, но в переводе сих бесед Василия Вели- кого (стр. 240) говорит: «Не точью бо изоци въ дожде се раж- даютъ», и называет их тетисом. Следственно, изок не птица, а кузнечик или кобылка, cicada. Так и переводит сие место Епифаний Славинецкий: не бо точ1ю сверщы въ надожденшхъ выходятъ. Сверщъ, как изъясняется в киевском Лексиконе славянороссийском, 1627 года, есть коникъ, скачокъ, сверщокъ. В другом месте Шестоднева по Епифаниему переводу: кш образъ песнопе- ния сверща? В подлиннике опять имя «тетис». Не удиви- тельно, что экзарх Болгарский включил своего изока в ста- тью птиц, следуя Василию Великому, который относил лета- ющих насекомых к роду пернатых. И в «Премудрости Иисуса Сираха» (гл. II, ст. 3) сказано: мала есть в пернатыхъ пчела. Древние думали, что кузнечики издают голос или по- ют: известно, что сии насекомые производят звук частым движением своих крыльев, являясь во множестве после сильных дождей, в красные дни и более в июне месяце, на- званном их именем, то есть изоком»43. Так удалось поправить ошибку, допущенную Карамзиным. 3 марта 1821 года историограф отправил в Москву Мали- новскому письмо, в конверт была вложена записка для Калай- довича: «Очень, очень благодарю Вас, милостивый государь мой, Константин Федорович, за Ваше любопытное письмо о славянине изоке; хотя и с сожалением, но должен разжаловать его из птиц в сверчки. В конце IX тома напечатано несколько строк из Вашего письма. Продолжайте открывать, объяснять, продолжайте и быть благосклонны к Вашему покорнейшему Н. Карамзину»44. 21. ПОСЛАНИЕ НЕИЗВЕСТНОГО 22 июня 1818 года Петр Федорович Калайдович явился на очередное, тридцать седьмое по счету, заседание Общества лю- бителей российской словесности. Младший брат его Констан- тин уже давно их не посещал, так как еще два года назад было «определено считать сотрудника К. Калайдовича совсем вы- бывшим из Общества». Такова была цена конфликта с влади- мирским губернатором.
90 Заседание началось с печального известия. Председатель объявил о смерти хранителя библиотеки Общества, отставно- го полковника от артиллерии Дмитрия Ивановича Вельяше- ва-Волынцева. — Покойный, — продолжал он, — оставил Обществу все свое книжное собрание в количестве четыреста пятьдесят то- мов, четыре книжных шкафа красного дерева и свой портрет. Михаил Трофимович Каченовский попросил членов Об- щества посодействовать тому, чтобы поскорее перевезти кол- лекцию, поскольку дом Вельяшева-Волынцева уже предназ- начен к продаже. Потом было зачитано письмо от петербургского библио- графа Александра Христофоровича Востокова, недавно при- нятого в действительные члены Общества любителей россий- ской словесности. «Спешу воспользоваться несколькими свободными мину- тами, чтоб принести чувствительнейшую мою благодар- ность... за честь, которую оказало мне сие Общество, избрав меня в свои члены. Дорого ценю лестное сие отличие иметь место в сонме людей, знаменитых талантами своими и заслу- гами отечественной словесности, пользоваться их советами и участвовать в их трудах! Отличие сие обязывает меня к но- вым усилиям, да окажу себя достойным имени сочлена ваше- го трудами, которые бы заслужили ваше одобрение. Но на сей раз не могу представить Обществу ничего, кроме обеща- ния, что буду по силам моим исполнять изъясненные в уста- ве вашем обязанности нового моего звания. Долгом почитаю при сем дать отчет Обществу в моих упражнениях. Кроме за- нятий по должности, ныне более нежели когда-либо отымаю- щих мое время, главный труд, несколько лет уже меня за- нимавший, есть «Славенская Лексикография» и «Граммати- ка»45. Затем настало время огласить послание, поступившее на имя председателя Общества. Слово взял Петр Калайдович. — Опыт решения вопроса, предложенного в Обществе лю- бителей российской словесности, основанном при Импера- торском Московском университете, о том: на каком языке пи- сана «Песнь о полку Игоря» — на древнем ли славянском, существовавшем в России до перевода книг Священного Пи- сания, или на каком-нибудь областном наречии? Вопрос был, безусловно, очень интересным, но далеко не все собравшиеся знали о том, что впервые он был поставлен на
Gt? 91 <40 одиннадцатом заседании Общества в мае 1812 года самим Пе- тром Калайдовичем. Напомнив об этом, выступающий продолжал: —Вопрос сей вместе с сомнениями о достоверности «Иго- ревой песни» предстал при первом появлении сего творения. Язык, исполненный силы, красоты, почерпнутые из ужасов природы, по-видимому, несовместные с полуобразованным ве- ком, к коему оное относили; все сие оставляло критиков, в числе их знаменитого Шлёцера, в недоумении — почитать ли «Песнь Игореву» действительно древним памятником или но- вейшим подлогом. Неизвестность древности почерка оной и самый подлинник, вскоре по издании погибший, еще более умножили сомнение. Оставалось единственное средство — об- ратить тщательное внимание на язык оной, исследовать остат- ки древней письменности и по соображениям извлечь доказа- тельства...46 С глубоким вниманием члены Общества любителей рос- сийской словесности внимали рассуждениям автора посла- ния, взявшегося за изучение природы лексики «Слова о полку Игореве». Он утверждал, что древняя поэма написана не на языке Святого Писания, а более на языке летописей, грамот и других исторических памятников. И доказывал это на приме- ре сличения отдельных фраз «Слова» с синодальным Еванге- лием 1144 года, Волынской летописью, синодальной Кормчей 1282 года, Апостолом 1307 года. Этих книг большинство присутствовавших никогда не дер- жали в руках. Поэтому у многих возникла мысль, что автором послания мог быть Карамзин. Ведь только он изучал все эти древние манускрипты. Однако, когда с кафедры прозвучало: «Еще замечу, что в найденной историографом Н. М. Карамзиным Волынской ле- тописи много встречается слов, сходных с «Игоревою Пес- нью»47, — стало ясно, что к посланию историограф не имеет никакого отношения. Послышались недоуменные вопросы: «Да кто же автор?» Не обращая внимания на возникший шум, Петр Калайдо- вич продолжал: —Вот малейшая часть исследований, одолженная бытием своим обстоятельствам и счастливому случаю, заключающая в себе опыт решения вопроса: на каком языке писана «Песнь о полку Игоря»? Счастливым почту себя, если немногие спра- ведливые замечания дадут повод искуснейшим филологам к
92 <dD новому объяснению. А несравненною будет мне наградою — благосклонное внимание отличных в просвещении мужей, пы- лающих рвением к трудам и соединившихся для пользы сло- весности и блага Отечества48. Едва выступавший умолк, как тотчас же посыпались во- просы: — Чья подпись? Чье послание? Кто написал? — Неизвестный. Конечно, Петр Калайдович мог дать точный ответ, по- скольку был свидетелем того, как младший брат Константин трудился над этим документом. Но не стал раскрывать тайны. По мнению братьев, он должен был вернуть Константина Ка- лайдовича в лоно Общества любителей российской словесно- сти. А что касается поднятой научной проблемы, то она до сих пор остается предметом споров и дискуссий в литературных кругах. 22. СОБЫТИЯ ОСОБОЙ ВАЖНОСТИ Всю середину сентября 1818 года Константин Калайдович посвятил осмыслению собранных материалов об Иоанне, эк- зархе Болгарском. Все яснее он понимал, что имеет дело с вы- дающимся деятелем славянской культуры IX—X веков. Не по- колебало его уверенности высказанное предположение о том, что список «Богословии» — не современный экзарху Болгар- скому манускрипт, а, скорее всего, позднейшая копия. Свои соображения по данному вопросу библиограф выска- зал государственному канцлеру в письме от 20 сентября 1818 года. В ответном послании от 6 октября 1818 года Румянцев со- общал: «Дополнения Ваши к замечаниям на предисловие эк- зарха Иоанна очень любопытны; не пора ли бы приступить к изданию и возвратить публике таковые его творения в древ- ней рукописи, отысканной Вами, и об них ученые заключе- ния? Я пишу об этом к Алексею Федоровичу Малиновскому, прося его, переговори с Вами, начертать план такового сочине- ния и мне предложить»49. Калайдович верил и не верил, что его давние мечтания мо- гут стать реальностью. Понимал он и то, что ныне решается судьба не только Иоанна, экзарха Болгарского, но и его собст- венная. Сумеет он толково объяснить все так, как ему пред-
Сал 93 ставляется, — и научный мир повернется к этой проблеме, не сможет — и все усилия пойдут прахом. Немало волновало Ка- лайдовича и другое обстоятельство: каждый лист будущей мо- нографии государственный канцлер вызвался просматривать самолично во избежание самых мелких огрехов. В 1818 году вышли из печати первые тома второго, допол- ненного издания «Истории государства Российского» Карам- зина. Первое издание имело такой успех у читающей публики, что весь тираж «Истории» разошелся в двадцать пять дней. Ни- чего подобного в отечественной книготорговле ранее не случа- лось. Второе издание существенно отличалось от первого, осо- бенно увеличились научные комментарии, помещавшиеся в конце томов. В первом томе (примечание 261) упоминалось имя Калайдовича: «Я обязан г. Калайдовичу следующим любо- пытным известием: «В Московской Синодальной библиотеке (№ 66) хранится в подлиннике книга «Небеса», переведенная с греческого языка на славянский Иоанном, экзархом Болгар- ским, в исходе IX или в начале X века. Он пишет, что азбука сла- вянская изобретена и Евангелие преложено Константином или Кириллом; что Мефодий перевел все уставные книги, числом шестьдесят; что монах Дуке убедил его (экзарха) перевести книгу «Небеса», сочиненную Иоанном Дамаскином. Ежели сия славянская рукопись действительно писана в исходе IX или в начале X века, то она есть древнейшая из всех известных»50. В ту пору ученых-славистов серьезно занимал вопрос: ка- ков личный вклад в развитие славянской письменности каждо- го из просветителей — Кирилла и Мефодия? И вдруг Констан- тин Калайдович, молодой и мало кому известный палеограф, существенно прояснил этот вопрос: перевод шестидесяти ус- тавных книг Мефодием представлялся настоящим научным подвигом! Первым подверг сомнению этот факт Болховити- нов, крупнейший специалист в области палеографии. Не убеж- дала его и ссылка на Иоанна, экзарха Болгарского. Это имя в ученых кругах России никому ничего не говорило. — Шестьдесят уставных книг Мефодий просто физически не мог перевести! — убеждал Болховитинов государственного канцлера, который все более склонялся принять гипотезу Ка- лайдовича, но в то же время авторитет Болховитинова в глазах канцлера был огромен, поэтому он не знал, чью сторону следу- ет принять. Все решил случай. Однажды, в феврале 1819 года, московский антикварий Шульгин, торговавший на Моховой, подле университета, вы-
Gfc? 94 ставил на продажу старинный манускрипт — Пролог. Прослы- шав об этой редкости, первым поспешил на Моховую Калай- дович. К большому огорчению, Константин Федорович уви- дел, что книга сильно пострадала от времени: отсутствовали десятка полтора начальных страниц и послесловие. И все же он приценился: — Сколько стоит? — Пятьсот рублей, — назначил ошеломляющую цену ан- тикварий. — Книга древняя, писана на Афонской горе. Просматривая последний из уцелевших листов манус- крипта, Калайдович неожиданно наткнулся на запись, недву- смысленно подтверждавшую правоту Иоанна, экзарха Болгар- ского. В ней говорилось, что Мефодий, брат Кирилла-филосо- фа, перевел с греческого на славянский язык в Моравской земле все шестьдесят книг Ветхого и Нового Завета. Таким об- разом, сомнения Болховитинова были рассеяны. Государственный канцлер, как бы заглаживая свою вину перед Калайдовичем, приобрел дорогостоящий манускрипт. 23. ШЕСТОДНЕВ Афанасий Скиада, разбирая славянские манускрипты Си- нодальной библиотеки, очень торопился. Калайдович лишний раз в этом убедился, когда ему в руки попал Шестоднев. На титуле книги имелась помета: «videtur seculi 10». Однако при обращении к тексту Калайдович испытал сильное сомнение. Упоминание о князе Владимире, перенесе- нии мощей Бориса и Глеба свидетельствовало, что книга напи- сана никак не ранее XI века. Конечно, и такая датировка вну- шала почтение. Но возникло новое сомнение: правописание и начертание букв относились к более позднему времени, а именно к XIV веку. К тому же в послесловии имелось упоми- нание, что Шестоднев в 1355 году некая Феодосия передала Пантелеймонову Краснодворскому монастырю в Пскове. «Вот тогда-то книга и была написана!» — вынес свое заключе- ние Калайдович. На другом экземпляре Шестоднева, хранившемся в Сино- дальной библиотеке под № 345, Скиада безапелляционно за- печатлел: «videtur seculi 15». На сей раз профессор эллино-греческой школы впал в дру- гую крайность: занизил возраст манускрипта почти на два сто- летия. В послесловии, до которого он, очевидно, просто-на-
95 адяит? ЛКпйгшвшз# iWttfe кшй«Ш1<Б<$Пйт»пдуиопп»^11 V ьлснллм.ГбллА'^кШБОп^идм . HC^lOMNAiilAm |&ЛШЙЛ*Л«^Ж«М- Ф tTATtjvtcbHMtO jj^miciuMgxiKo , Ал^йптхжвц^^Кммшетцй v Лма м» I* «’axHHKi H ., Т«ЛБ«ТВ0уЙП “jWUlMTBA^Kim В’5ЛЛ0ЛО7’*’^:-4- ^НЛЙЬГСЙ-КСГКО Заглавный лист Шестоднева (1263) просто не добрался, четко просматривалась дата, обозначав- шая зФОд, то есть 1263 год. Стараясь проникнуть в причину столь грубого промаха опытного библиографа, Калайдович обратился к предисло- вию — и ахнул от радостного изумления, встретив знакомое имя... Иоанн, экзарх Болгарский.
96 <dD Из предисловия явствовало, что, составляя свое описание сотворения мира в шесть дней, Иоанн, экзарх Болгарский ши- роко пользовался трудами Василия Великого, Иоанна Злато- уста, Севериана Гевальского, знаменитого философа антично- го мира Аристотеля и других выдающихся мыслителей про- шлого. Должно быть, оттого Иоанн, экзарх Болгарский, посчитал свою долю в создании книги весьма скромной. По его образно- му выражению, он всего лишь покрыл великолепные стены храма кровлей из хвороста и соломы. Такое умаление своих собственных заслуг — явление не исключительное: истинные таланты не любят восхвалять себя. Так Калайдовичу удалось обнаружить еще один труд Ио- анна, экзарха Болгарского. 24. ОШИБКА КАРАМЗИНА Осмыслением событий российской истории конца XV — начала XVI века Карамзин занимался в 1814 году. Об этом, в частности, свидетельствует дневниковая запись Калайдовича, датированная 3 ноября 1814 года: «Карамзин го- ворил мне о Законах князя Иоанна Васильевича, весьма для него драгоценных, которых нигде не может он найти полного списка. Их составлял в княжение сего государя некто Гусев»51. Помочь историографу в его розысках и трудах никто не мог, так как о Законах великого князя Иоанна Васильевича III (1440—1505) имелось весьма смутное представление. Счита- лось, что почти целиком они вошли в Судебник Ивана Грозно- го. Изначальный же их текст совершенно утратился. Длительному периоду правления Ивана III, охватывающе- му почти всю вторую половину XV века, Карамзин посвятил VI том «Истории государства Российского». При Иване III Московское государство сбросило постыдное иго татарских ханов. Описываемые им события взволновали историографа. Импонировала ему и личность Иоанна Васильевича III, чело- века большого ума и сильного духом. Не случайно ему удалось подчинить себе буйную боярскую вольницу. С глубоким удовлетворением перечитывал Карамзин стра- ницы своей «Истории», обращенные ко времени правления Ивана III: «В 1498 году Иоанн велел дьяку Владимиру Гусеву собрать все наши древние судные грамоты, рассмотрел, испра- вил и выдал собственное Уложение, коего важные статьи пере-
о&л 97 VD ведены на латинский язык Сигизмундом Герберштейном и на- ходятся в описании Максимилианова посольства к великому князю Василию. Читая сей перевод, видим, что известный Су- дебник царя Иоанна Васильевича основан на Уложении деда его: те же законы и слова»52. В то самое время, когда Карамзин правил VI том «Истории государства Российского», полученный в листах из типогра- фии, молодой московский библиограф Павел Строев, совер- шавший археографическое путешествие по Подмосковью, прибыл в Иосифо-Волоколамский монастырь. И вот тут, об- следуя монастырскую библиотеку, он обнаружил старинный манускрипт, начинавшийся словами: «Лета 7006, септемврия, уложилъ к. в. Иванъ Васильевичъ всея Руси с детми своими и съ бояры о судехъ, какъ судити Бояромъ и Окольничимъ...». Прервав чтение, восторженно воскликнул, не веря своим глазам: — Да это же законы великого князя Ивана Васильевича, о которых все толкуют понаслышке, по Судебнику царя Ивана Грозного, и которых никто и не видел. А они вот — лежат себе преспокойненько! В официальной бумаге, полученной Строевым от государ- ственного канцлера, говорилось, что он имеет право изымать из монастырских книгохранилищ наиболее важные для науки манускрипты исторического содержания. Настоятель не осме- лился перечить всесильному вельможе. Поэтому, покончив с описью монастырской библиотеки, Строев, отправляясь в Москву, взял с собой драгоценную рукопись. Управляющий Московским архивом Коллегии иностран- ных дел Алексей Федорович Малиновский незамедлительно отправил Законы великого князя Ивана Васильевича в Петер- бург, государственному канцлеру. Румянцев в свою очередь ознакомил с бесценной реликвией Карамзина. Тогда-то в примечаниях к VI тому «Истории государства Российского», который готовился к выходу из печати, появил- ся следующий комментарий: «Текст VI тома был уже отпеча- тан, когда я получил современный, но, кажется, неполный, список Судебника великого князя Иоанна от нашего знамени- того, просвещенного любителя древностей, государственного канцлера графа Н.П. Румянцева. Сказанное мною в «Исто- рии» остается истиною; то есть, что законы Иоанна III служат основанием законов Иоанна IV. Сей вновь найденный Судеб- ник будет скоро издан»53. 7 1777
98 <ЛО Подготовка к изданию найденного манускрипта и само пе- чатание потребовали немало времени. Лишь в конце 1819 года в книжных лавках Москвы и Петербурга появилась новинка: ЗАКОНЫ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА И СУДЕБНИК ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА С ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМИ УКАЗАМИ, ИЗДАННЫЕ КОНСТАНТИНОМ КАЛАЙДОВИЧЕМ И ПАВЛОМ СТРОЕВЫМ. Во вступительной статье, прочитанной Карамзиным с большим вниманием, содержалась одна фраза, неприятно по- разившая его: «Почтенный историограф несправедливо отно- сит сие Уложение к 1498 году; оно написано в сентябре 7006, следовательно, 1497»54. Имелось и дополнение справочного характера, раскрывав- шее судьбу составителя Законов великого князя Иоанна Васи- льевича, подготовленное, очевидно, Калайдовичем: «В одном кратком современном Летописце, содержащем в себе некото- рые происшествия конца XV века и начала XVI, до 1534 года, и принадлежавшем одному из издателей (ныне в библиотеке графа Ф. А. Толстого, под № 32), между прочими событиями записано: «Лета 35, князь великий придумалъ и уложилъ по Судебнику судити. Тоя же зимы, после Рождества Христова, поималъ князь великий Володимера Гусева съ товарищи». Сей знаменитый юрист своего времени был казнен за мнимую из- мену свою Иоанну»55. Во втором издании «Истории государства Российского» Карамзин учел замечание Калайдовича. Теперь примечание к Законам великого князя Иоанна Васильевича выглядело так: «Сей Судебник был нам известен только по некоторым стать- ям его, переведенным на латинский язык Герберштейном... Но в 1817 году, старанием нашего знаменитого, просвещенного любителя древностей, государственного канцлера, графа Ни- колая Петровича Румянцева, нашелся современный список Иоанновых законов. Вот начало: «Лета 7006, м. Септ, (в 1497 г.) уложил к. в. Иван Васильевич всея Руси...»»56
Gt? 99 25. РОССИЙСКИЙ ВИТИЯ XII ВЕКА В марте 1818 года Калайдович получил приглашение за- няться описанием знаменитой библиотеки графа Федора Анд- реевича Толстого. Эту ответственную работу он должен был выполнить вместе с Павлом Строевым. Библиотека Толстого помещалась в старинном особняке на углу Большой Дмитровки и Кузнецкого моста. В трагические дни 1812 года огонь московского пожара пощадил библиотеку. Не тронули ее и французы. Они забрали только книги на французском языке. По традиции того времени библиотека Толстого была энциклопедической, то есть включала сочинения по всем от- раслям знания, но у графа имелось пристрастие — старопись- менные и старопечатные отечественные книги. В розыске их Толстой весьма преуспел. Только древних манускриптов, да- тированных XI — началом XVIII столетия, у него собралось свыше тысячи! — При составлении каталога библиотеки, — пояснили биб- лиографы графу Толстому, — мы приняли к руководству сис- тему знаменитых Монфока и Маттея. Все манускрипты под- разделяются по формату на четыре отделения: в лист, в чет- вертку, осьмую и двенадцатую доли. Всякое другое систематизирование совершенно невозможно. Внутри этих отделений книги, конечно, лучше всего поместить бы в алфа- витном порядке, но это невозможно из-за так называемых Цветников, или Сборников. Статьи в них зачастую помещены без всякого порядка: за духовными следуют исторические, за литературными — медицинские, нравственные, дипломатиче- ские. Хорошо было бы приложить к каталогу Указатель собст- венных имен, географических названий, ученых предметов и так далее. — В каталоге будет о книге сказано: «Рукопись на перга- мине, писана полууставом, по-видимому, в XIII веке, на 184 листах». Ниже пойдут заголовки статей... В Указателе же, помещенном в конце каталога, будут показаны имена авторов этих статей. Ну, например, — Калайдович снял с полки пер- вый попавшийся том, — «Кюрил недостойный мних», — про- чел он начальную строку первой статьи, выписанную кинова- рью. — Тут же будут показаны: номер отделения и порядко- вый номер манускрипта. Так что нужное сочинение отыщется мгновенно.
100 <^D ГЗ»АФЪ Граф Ф.А. Толстой
101 <^О Толстой принял предложенную систему каталогизации — и работа закипела. Первоначально описывались манускрипты большого фор- мата — в лист. Их было около трехсот. Наиболее древний от- носился к XI веку. На обороте 145-го листа о сем имелась со- ответствующая запись: По БЛАГОСЛОВЕННО Пр€0СВЯЦ1€ННДГ0 МИТрОПОЛИТА ГбОрПЯ НЪ1€ВСКАГ0 и всел PotpciH написася святое бор Ангел! е тетрон при ю^мине 6еодос1и Печерском" въ лЕто §ФП... После числительной буквы «П», очевидно, имелась еще ка- кая-то буква, которая впоследствии утратилась. Трактовать дату следовало как 6580 год, то есть 1072. Однако Калайдович и Строев заподозрили, что запись поддельная. Она разнилась от текста Евангелия как цветом чернил, так и почерком. Кро- ме того, в слове «Печерском» буква «ъ» была представлена в виде (''), что практиковалось лишь в позднейшие времена. Еще одна сомнительная деталь — замена буквы «и» знаком «I». — На наш взгляд, — заявили библиографы графу Толсто- му, — Евангелие следует датировать не XI, а XIII веком. — Я покупал его как манускрипт XI века! — огорчился Тол- стой. Из уважения к графскому достоинству датировать манус- крипт не стали. Но в сноске библиографы все же высказали свои сомнения относительно возраста книги. Описание библиотеки продолжалось. В один из дней очередь дошла до того самого сборника, ко- торый открывало творение «Кюрила недостойного мниха». И вот тут выяснилось, что его перу принадлежит еще восемь со- чинений. Слог их отличался большой выразительностью: «Ныне солнце красуяся к высоте восходит и радуюся землю огревает: взыде бо нам от гроба праведное Солнце Христос, и вся верующая Ему спасает...» О личности автора сочинений из текста ничего не удалось узнать, поэтому в Указателе записали: «Кюрил недостойный мних», отделение первое, манускрипт номер 8». Через некоторое время открылось еще несколько творений того же «Кюрила»: в сборнике XVI века, получившем поряд- ковый номер 106, и в другом, тоже XVI века, — за номером 256. Раскрыть личность таинственного «Кюрила» помог слу- чай. Как-то, просматривая «Историю государства Российско-
102 400 го», отпечатанную в 1818 году вторым изданием, Калайдович напал в примечаниях к III тому на запись, глубоко взволно- вавшую его: «В числе противников Леоновых находился и св. Кирилл, епископ Туровский, муж знаменитый ученостию по тогдашнему времени, который имел переписку с Андреем Бо- голюбским (см. Пролог, апреля 28). Мне известно одно из его творений, «Кюрила Епископа Туровъского сказание о Черно- ризъчьстемъ чину», найденное мною в харатейной Кормчей книге (Синодальная библиотека, № 82)»57. Совпадение имен невольно навело на мысль, что «Кюрил недостойный мних» и Кирилл Туровский — одно и то же лицо. Кирилл Туровский жил в XII веке, а манускрипт номер 8 с его творениями датировался XIII веком. Соседство близкое. Маловероятно, чтобы в ту пору имелся еще какой-то другой Кирилл, столь же одаренный литературно. 8 мая 1819 года Калайдович объявил государственному канцлеру о чудесном обретении в библиотеке графа Толстого доселе неведомых творений российского витии XII века Ки- рилла Туровского. Канцлер с восторгом встретил это известие. В кругу близ- ких людей он с жаром говорил: — Воистину наши казенные и частные библиотеки — неис- черпаемые кладовые сокровищ. Копни чуть поглубже — и от- кроются алмазы! Его пыл охладил брат, Сергей Петрович: — Сомнительно, чтобы Туровский мог блистать отличным даром слова в XII веке. Тогда не то что Россия, но и вся Евро- па была погружена во мрак невежества! — Но факт остается фактом! — рассердился канцлер. — К тому же найдено не одно творение, а более десятка! — Ну и что же. Я более чем уверен, что все эти «слова» со- чинены не самим Кириллом Туровским. Он просто-напросто перевел их с греческого. И, подумав, приписал на аспидной доске (после недавнего апоплексического удара Николай Петрович почти полностью лишился слуха): «Туровский — значит из Турова. Что это за город?» Канцлер немного помолчал. — Недалеко от Полоцка есть старинный городок Туровль. Может, он? Нужно будет навести справки у митрополита Ев- гения. Николай Петрович Румянцев настолько заинтересовался
103 Ч8П личностью российского витии XII века, что развернул серьез- ный научный поиск. В конечном итоге ему удалось приобрести старинный сборник, содержавший еще одно неведомое творе- ние Кирилла Туровского — «Слово об исходе души от телеси». Канцлер решил издать труды Кирилла Туровского, присо- единив к ним сочинения других российских писателей XII ве- ка: черноризца Кирика, митрополита Никифора, владимир- ского епископа Симона, митрополита Иоанна, Даниила Заточ- ника. Послание последнего к князю Юрию Долгорукому — уникальный памятник древней словесности — Калайдович об- наружил в библиотеке графа Толстого. Летом 1820 года Румянцев отправился, как всегда, в свои об- ширные поместья под Могилевом. Он решил ехать через Моск- ву, чтобы ознакомиться с рукописью сборника «Памятники российской словесности XII века», подготовленной к печати. — Всего в сборник вошло двадцать одно произведение, — докладывал ему Калайдович. — Из них пятнадцать Кирилла Туровского. Что касается правил, принятых при издании «Па- мятников российской словесности XII века», то я признал за полезнейшее отпечатать его обыкновенным гражданским шрифтом без всяких титлов, удерживая в изначальном виде только славянские цифры, с полным соблюдением всех правил пунктуации, которые были неведомы нашим древним писцам. — Может быть, все-таки сохранить внешний вид первоис- точников? — осведомился канцлер. Калайдович быстро принялся писать мелком на аспидной доске. — Практика показывает, что издание славянских памятни- ков с сохранением разнообразного и неутвержденного право- писания служит только задачам палеографии, так как при этом нередко затмевается красота самого литературного текс- та. Подобным образом поступали иностранные филологи при печатании древних классиков. Впрочем, мною удержаны по- лугласные буквы «ъ» и «ь» в середине слов, поскольку они имели силу гласных. Собственные имена оставлены неприкос- новенными. В местах сомнительных означены варианты дру- гих списков, а для показания древнего почерка манускриптов к книге будут присовокуплены два образца XIII века: из сино- дальной Кормчей и рукописи графа Толстого. Румянцев внимательно осмотрел отгравированные листы, выполненные киноварью и черной краской. Качество было от- менное.
104 400 Возвращая листы, удовлетворенно кивнул. — Пусть будет по-твоему Печатай так, чтобы книга при- несла наибольшую пользу. В Минске канцлер по традиции остановился на отдых у гражданского губернатора Гечевича, человека не только госте- приимного, но и весьма сведущего в отечественной истории. Рассказ канцлера о Кирилле Туровском заинтересовал Гече- вича. — Я думаю, — сказал он, — что Кирилл Туровский был епи- скопом не в Туровле, а — в Турове, неподалеку от Пинска. Сей- час это маленькое местечко, а в свое время был большой город. По рассказам старожилов, в древнем Турове было сорок церк- вей... В трех верстах от города, на большой горе в окружении сосен сохранился храм, неведомо когда воздвигнутый. А непо- далеку от Турова существует урочище Дворец, где в свое вре- мя имели пребывание польские вельможи, властители Турова. — Откуда, по-вашему, произошло название города? — Если следовать летописцу Нестору, то этот некогда изве- стный город, а ныне бедное местечко, назван так по имени ва- ряга Тура, повелевавшего сей областью. Все эти важные сведения, касающиеся жизни российского витии XII века, государственный канцлер поспешил сообщить Калайдовичу. В декабре следующего года наконец-то завершилось печа- тание книги. На первом титульном листе ее над фамильным гербом Румянцева с девизом «Non solum armis» («Не только оружием») значилось: ПАМЯТНИКИ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ XII ВЕКА. В типографии С. Селивановского Москва. 1821. Оформление второго титульного листа было куда скром- нее: ПАМЯТНИКИ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ XII ВЕКА, изданные с объяснением, вариантами и образцами почерков К. Калайдовичем.
Сал 105 Несколько экземпляров книги Калайдович поспешил от- править государственному канцлеру. В свою очередь Румянцев один из них выслал в Псков ми- трополиту Евгению (Болховитинову) с письмом: «Желаемое мною издание красноречивейших сочинений святого Кирил- ла, епископа Туровского, и некоторых других любопытных «Памятников российской словесности XII века» ныне довер- шено, и я при получении самых первых экземпляров с боль- шим удовольствием здесь один препровождаю Вашему Преос- вященству. Стыжусь только, что отправляю его в листах, я их таковые получил, а здесь переплесть некому. Предисловие, по- мещенное в сей книге, конечно, делает честь искусству и све- дениям г. Калайдовича»58. Посылку от канцлера митрополит Евгений получил 13 ян- варя 1822 года. В послании канцлера его огорчили слова: «Те- перь Калайдович, по моему поручению, приступит к изданию извлечения из древнего перевода Дамаскина Болгарским эк- зархом Иоанном и самого древнего сборника, принадлежаще- го великому князю Святославу». — Вот борзописец! — желчно буркнул митрополит, имея в виду неугомонного Калайдовича. Полночи он провел за чтением «Памятников российской словесности XII века», а точнее, за штудированием книги. Кое-какие положения предисловия он нашел недостаточно точными. Но явных ошибок, к своему великому изумлению, не обнаружил. За последнее время митрополит Евгений резко переменил свое отношение к Калайдовичу, что легко усмотреть в его от- ветном послании государственному канцлеру. «Чувствительнейшую приношу Вашему сиятельству бла- годарность за письмо от 20 декабря и при оном за любопыт- ную книгу «Памятников российской словесности XII века». Я наскоро просмотрел ее и, между прочим, нашел, что Нифонто- вы ответы хотя и с древнейших списков изданы, но очень не- исправны и ошибками заметны: а гораздо исправнее написаны они в некоторых новейших списках Кормчей. В филологичес- кой критике замечено, что не всегда древнейшие списки луч- ше новейших, а издатель часто догадками своими еще более портил, например, по сличению с моим списком я заметил, стр. 173, издатель выставляет слово «избывати», а надобно бы — «избивати», то есть разбивать... На стр. 222 из желания противоречить мне издатель даже
106 480 солгал, что мирское имя архиепископа Иоанна неизвестно. Ибо в Четьи-Минеи сентября 8-го, в житии Иоанновом ясно сказано, что при пострижении Иоанн переименован Илиею, а на конце при пострижении в схиму сказано: «Наречено же ему бысть в схиме первое имя его Иоанн». В предисловии также лгал он, из охоты поправлять историографа, например, стр. XVI о всех русских епископах якобы в один год поставленных, а на стр. XXXII Кирилловы послания, ясно различенные от слов праздничных и от других душеполезных сочинений, смешал произвольною своею догадкой за одно. Ко мне он не- когда писал, что отыскал 27 сочинений Кирилловых, а ныне издал только 15 и даже между ними (стр. XXXIII) три догад- кою только приписал ему. Хвастливость, догадливость и часто неверность сего любителя наших древностей давно всем изве- стна. На досуге прочту внимательнее всю книгу и, может быть, еще что-нибудь замечу»59. И, не перечитывая письма, сердито вывел дату: 13 января 1822 года. 26. ДРЕВНЕЙШИЙ СЕРБСКИЙ МАНУСКРИПТ Летом 1819 года в Москве появился Вук Стефанович Кара- джич. Будущему знаменитому преобразователю сербского ли- тературного языка и правописания было тогда тридцать три года. Среди специалистов в области славянской письменности он имел известность как создатель сербской грамматики и со- ставитель нескольких сборников народных песен. В Москве Караджич, естественно, прежде всего посетил ар- хив Коллегии иностранных дел. Удовлетворяя научный инте- рес гостя, управляющий архивом Малиновский показал ему Изборник Святослава, который привезли из Нового Иеруса- лима в Москву по просьбе государственного канцлера, чтобы переписать для него этот редчайший манускрипт. Узнав, что Изборник датируется 1073 годом, Караджич ис- пытал настоящее потрясение. Тотчас же стал расспрашивать, кем найдена столь древняя рукопись, а узнав имя библиогра- фа, сразу же из архива поспешил на Мясницкую, где в доме купца Свешникова, напротив церкви святого архидиакона Евпла, жил в ту пору Калайдович. Выслушав взволнованную речь неожиданного гостя, Ка- лайдович посетовал на нехватку времени для продолжитель- ной беседы, поскольку был занят спешной работой, и указал
107 480 на стол, загроможденный исписанными бумагами и старинны- ми фолиантами. Караджич наугад взял одну из книг. Пергамент отличался плотностью, чернила - удивительной свежестью. Казалось, буквы только-только вышли из-под руки переписчика. — И какой же это век, вы предполагаете? — Тринадцатый. Караджич обескураженно примолк. Заметив его растерянность, Калайдович усмехнулся. — Кстати, манускрипт сербский. — Не может быть! Столь древних сербских рукописей нет! В ответ Калайдович просто прочел вслух первую попавшу- юся на глаза страницу, выделяя слова с неоспоримо сербским звучанием: «тревою», «зеленующесе», «славеще». А потом об- ратился к послесловию, где говорилось, что манускрипт напи- сан в сербском Хиландарском монастыре на Афонской горе в 1263 году Феодором Грамматиком. Караджич поинтересовался названием книги. — Шестоднев, сочинение Иоанна, экзарха Болгарского. Вернувшись в Вену, Караджич в газете «Сербские новины» («Сербские новости») поместил сообщение о древнейшем сербском манускрипте. Правда, он объявил, что видел Шес- тоднев 1263 года в Московской Синодальной библиотеке. Та- кая неточность задела Калайдовича, который считал себя от- крывателем этого старейшего списка замечательного труда Иоанна, экзарха Болгарского, переведенного на сербский язык. 27. ПЕРВЫЙ СЛАВЯНСКИЙ ТИПОГРАФЩИК Летом 1819 года государственный канцлер граф Николай Петрович Румянцев прибыл в Москву. На Покровку, в дворцовое здание с пышным декором, по- тянулись сановники, спешившие засвидетельствовать свое по- чтение. Посетил канцлера и редактор популярного журнала «Вест- ник Европы» Михаил Тимофеевич Каченовский. Он стал сви- детелем беседы графа со своим секретарем о снятии копии с первой славянской печатной книги. — Что это за книга? — тут же вступил в разговор Каченов- ский. — Октоих 1491 года! — ответил секретарь. — Книга недав-
108 ^ОКМНЛПА^СИАКПНГД^СЛНКО^ЫрАД^Су к|лков^прнд«рж4й1а(лшагокоролАполаиго ЖМОДНр • ИД1К01ГМ!|ДКЬ1|Д'кЦ1АИМ!1ОК|ДКввВ Скыдошкапполтодь, фЪоль >~1Ц|гёц11|ьпе ^(ЦКОГОрОДОу’лфрЛНКЬ . ИО(0!ПЛШ4ЛвЕ0ЖНф плр ОЛШШЦЩ’Й СЬТЬ«Д<ВАТЬД(СА и д л!то* Герб Кракова и послесловие к Часослову Швайполыпа Феоля (1491) но обнаружена в Бреславле. Находка особенно ценна тем, что позволяет со всей определенностью установить имя первого славянского типографщика! — И каково же это имя? — Швайпольт Феоль! — Позвольте! — воскликнул Каченовский. — Я располагаю несколько иными сведениями. Первый славянский типограф- щик — Иван Глаговский. Об этом ясно сказано у Сопикова в «Опыте российской библиографии». — Сопиков, — возразил Румянцев, — в своем утверждении полагался на высказывания Симона Старовольского, человека ученого и трудолюбивого, написавшего очень много книг. Но в своих трудах он не всегда точен. Я подчеркиваю, первый сла- вянский типографщик — Швайпольт Феоль! И тому в под- тверждение вот вам книга, недавно полученная из Польши, —
109 «Historya drukaru Krakowskich» («История краковских типо- графий»). Она была отпечатана в Кракове в 1815 году. Авто- ром указан Георг Самуил Бандтке. — А он кто таков? — начертал на аспидной доске Каченов- ский. — Профессор библиографии и библиотекарь Краковско- го университета. На основе обнаруженных им документов он неопровержимо доказывает, что Швайпольт Феоль был ти- пографщиком, а не наборщиком или фактором, то есть рас- порядителем в чужой типографии. В обнаруженном им Ок- тоихе 1491 года сказано, что докончана бысть сия книга у ве- ликом граде у Кракове при державе великого короля польского Казимира, и докончана бысть мещанином краков- ским Швайполтом Феоль. Разговор необычайно взбудоражил Каченовского: шутка ли, обнаружена древнейшая печатная книга на славянском языке, стал известен первый типографщик, трудившийся в славянских землях. Об этих важных открытиях в славяно-русской библиогра- фии он сообщил в четырнадцатом номере «Вестника Европы» за 1819 год, в статье под названием «О Святополке Феоле, краковском типографщике, первом издателе книг церковно- славянских». Оповещая российских читателей о ценной находке в Бре- славле Октоиха 1491 года — первенца славяно-русского типо- графского искусства, — Каченовский высказал сожаление по поводу утраты двух других книг, выпущенных первым сла- вянским типографщиком: Часослова и Псалтири 1491 года. Каково же было изумление Каченовского, когда Калай- дович заявил ему, что все издания славянского первопечат- ника Феоля — ему хорошо известны и все они находятся в России. — Неужто это так? Вы видели их собственными глаза- ми? — ахнул редактор «Вестника Европы». — Еще до Бандтке было известно о трудах первого славян- ского типографщика, — отвечал Калайдович. — В «Пращице» Нижегородский архиепископ Питирим, говоря о трегубой ал- лилуии, приводит в свидетельство краковскую Псалтирь 1491 года. Значит, он держал ее в руках!.. Иеромонах Неофит в своей книге «Обличения неправды раскольнические», отпе- чатанной в Москве в 1745 году, в доказательство пения всех часов совокупно в неделю Святой Пасхи, ссылается на Краков-
110 ский Часослов 1491 года... Что касается Октоиха, то его имел митрополит Евгений, о чем ясно видно из сочиненного им «Словаря исторического о бывших в России писателях духов- ного чина». Каченовский пришел в себя от минутного оцепенения. — Все это предположения, а какова реальность? — Реален пока что Часослов, — вздохнул Калайдович. — Но зато мне известны три его экземпляра! — Три?! — не удержался от возгласа изумленный Каченов- ский. — И где же они? — Здесь, в Москве. Причем все - в библиотеке действи- тельного камергера графа Федора Андреевича Толстого, изо- билующей славянскими манускриптами и печатными книга- ми XVI—XVII столетий. До недавнего времени у него име- лось только два Часослова 1491 года. Один из них, правда, неполный, с позднейшею припискою нескольких листов в на- чале и в конце. Этот экземпляр замечателен тем, что он в свое время принадлежал патриарху Никону... В прошлом году граф Толстой приобрел еще один Часослов, на сей раз пол- ный. — У кого? — У одного старообрядца, за весьма значительную сумму. В этом экземпляре показаны время и место издания. — Ты самолично держал этот Часослов в руках? — А как же! Он напечатан в четверку, на белой бумаге, без счета листов. Всего их 379. Заглавные и прописные буквы вы- полнены киноварью. Печать сплошная, но кое-где встречают- ся точки и запятые. Из надстрочных знаков употреблены тит- лы. Шрифт, выбранный для печатания Часослова, снят с руко- писей того времени. Поэтому при первом взгляде книга кажется рукописной. Только при дальнейшем рассмотрении понимаешь, что она печатная. На последнем, 379-м листе вы- гравирован герб города Кракова, с тремя монограммами, смысл которых мне неизвестен. В послесловии сказано: «До- кончана бысть сия книга у великом граде у Кракове при дер- жаве великого короля польского Казимира и докончана бысть мещанином краковским Швайполтом Феоль, из немец, немец- кого роду Франк, и скончашася по Божием нарождением ди- сеть девятьдесят и *д лето»; «д» с титлом означает единицу. То есть Часослов напечатан в 1491 году! Как-то верилось и не верилось, что такие редкости могут быть под боком.
111 чвО — А где же третий экземпляр? — Тоже в Москве, у Алексея Саввича Шульгина, торгую- щего древними книгами в меняльной лавке против универси- тета. Лавка Шульгина была хорошо известна редактору «Вест- ника Европы», он не раз заглядывал в нее, чтобы полюбовать- ся выставленными здесь диковинками: огромными персид- скими коврами, старинным оружием, хитроумными часами с боем немецкой работы. Вещи стоили очень дорого, поэтому их не столько покупали, сколько выменивали на такие же редко- стные предметы искусства, по какой-либо причине перестав- шие удовлетворять их прежних владельцев. Подобные антик- варные лавки именовались меняльными. В Москве их было несколько. — Где же Шульгин мог раздобыть этот Часослов? — никак не мог успокоиться Каченовский. — Должно быть, выменял на другую книгу... Кстати, у него имелось до недавнего времени другое издание краковской ти- пографии — Триодь цветная, в большой лист, без начала и кон- ца. Она известна как нашим библиографам, так и Бандтке! — Я непременно должен подержать этот манускрипт в ру- ках! — заявил Каченовский. — Поздно. Он уже куплен и ныне находится в книгохрани- лище у радетеля отечественного просвещения графа Румян- цева. 28. ТАИНСТВЕННЫЙ ПЕЧАТНИК В первом томе «Опыта российской библиографии» Сопи- ков указал на два «адреса» первопечатника Ивана Федорова — его московскую и львовскую типографии, первенцами кото- рых были Апостол 1564 года и Апостол 1573 года. События жизни Ивана Федорова в этот десятилетний промежуток вре- мени трактовались приблизительно так: вынужденный поки- нуть Москву вследствие козней переписчиков книг, опасав- шихся лишиться средств к существованию, Иван Федоров вместе со своим помощником Петром Мстиславцем удалился в Литву, где его милостиво приняли король Сигизмунд и гет- ман Ходкевич. Спустя десять лет он перебрался во Львов и в новозаведенной типографии отпечатал Апостол 1573 года. Эту версию поколебала находка, сделанная польским уче- ным, профессором Бандтке из Бреславля. Он обнаружил
112 п4снкмит<о&л, шшдГдл • ШАЛЛ ГЙИ * МАКНИС) пр <ЛАБША9ЮНЖНЫАШКЫ Вв<^Ж( EMWp • помир ник? нпокр&нтелк си ггьлмИ шпини , Заставицы и тексты Евангелия (вверху) и Псалтири (внизу), изданные в Вильно (1575—1576) Евангелие, отпечатанное в 1569 году в Заблудове никому не ведомым типографщиком Иваном Федоровичем Москвити- ным. В 1822 году с сообщением Бандтке ознакомился К.Ф. Ка- лайдович. Он сразу же заподозрил, что «таинственный типо-
ИЗ ЦО Герб литовского князя Г. А. Ходкевича с оборота заглавного листа Евангелия, отпечатанного под его покровительством И. Федоровым в 1569 г. графщик» — не кто иной, как Иван Федоров. Справедливость подобного предположения подтверждалась уже тем, что его ближайшим помощником указывался все тот же Петр Мсти- славец. Однако эта догадка нуждалась в серьезном доказательст-
114 ялО ве. Поэтому Калайдович запросил у профессора Бандтке точную копию заглавного листа и послесловия редкостной книги. Получив долгожданную копию, он повел расследование дальше. В ту пору Калайдович занимался составлением ката- лога древних рукописей, находившихся в библиотеке графа Федора Андреевича Толстого. Помимо манускриптов у него имелись и старопечатные книги. С позволения владельца биб- лиотеки Калайдович осмотрел издания XVI века и обнаружил две книги, сходные шрифтом с Евангелием 1569 года. Правда, при них отсутствовали заглавные листы, а в послесловии Иван Федорович Москвитин не упоминался. И все же Калай- дович остался доволен: подтвердилось существование Заблу- довской типографии. Несколько позднее удалось установить и историю ее воз- никновения. Заблудово, где находилась типография, отстоя- ло в двенадцати верстах от Белостока и принадлежало вели- кому гетману литовскому Г. А. Ходкевичу. В 1567 году гетман воздвиг здесь каменный храм, а при нем основал типогра- фию. Воодушевленный начальными успехами, Калайдович со- средоточил свое внимание на розыске книг, отпечатанных в Заблудовской типографии. С этой целью библиограф нанес визит Александру Сергее- вичу Ширяеву, содержателю университетской книжной лавки на Страстном бульваре. Выслушав Калайдовича, Ширяев улыбнулся и без долгих слов выложил на прилавок пухлый том в потемневшем от вре- мени кожаном переплете, с медными узорчатыми застежками. Константин Федорович откинул крышку — и не смог сдер- жать возгласа изумления. Перед ним лежала та самая книга, которую профессор Бандтке преподносил как редкость из ред- костей. На ее титуле значилось: КНИГА, ЗОВОМАЯ ЕВАНГЕЛИЕ УЧИТЕЛЬНОЕ, ото всех четырех евангелистов избранна... и выдана есть во отчизном имении пана Виленского, гетмана наивысшего Великого княжества Литовского... Григория Александровича Ходкевича, в месте зовомом Заблудовью... А начася сия книга друковати... 1568, месяца июля 8 и свершися року 69, месяца марта 16.
115 Все еще не веря в свою удачу, Калайдович стал вниматель- но всматриваться в текст. Качество работы не оставляло же- лать лучшего. Книга была тиснута на белой голландской бума- ге. Глаз радовали красивые чернофигурные заставки. Содер- жание каждой из глав выделялось особо и помещалось вверху листа. Заглавные и прописные буквы, исключая только самую первую, были выполнены киноварью. Единственное, что со- здавало неудобство при чтении, — сам способ письма. Слова зачастую не отбивались друг от друга. Из знаков препинания употреблялись лишь точки да запятые. Эти же недостатки и достоинства, профессионально отме- тил Калайдович, были присущи московскому и львовскому изданиям Апостола Ивана Федорова. Главное же сходство — шрифт. Калайдович уже более не сомневался, что книгу отпе- чатал знаменитый московский типографщик. Повернувшись к Ширяеву, он ликующе воскликнул: - Чудо! — А работа-с какова! — спокойно откликнулся тот. — Шрифт столь красив, что и сегодня не стыдно отлить по нему буквы! Вскоре Калайдовичу посчастливилось подержать в руках и второй экземпляр редкостного заблудовского Евангелия, ко- торое привез из Нижнего Новгорода, с ярмарки, московский антикварий Тихон Федорович Большаков. 29. ОТВЕТСТВЕННАЯ ПОЕЗДКА 6 июня 1822 года крестьянин Спасского уезда Рязанской губернии Устин Ефимов, расчищая кювет дороги, проходящей через древнее городище, где, по преданиям, находилась Старая Рязань, выпахал из земли множество золотых и серебряных предметов: чаши, женские украшения. Свою находку он отнес местному священнику, а тот, в свою очередь, передал клад спасскому исправнику. Исправник немедленно запротоколировал находку. Вес ве- щей составил 6 фунтов 95 золотников. А затем, сложив все найденное в баул, отправился в Рязань к начальству. Управляющий архивом Малиновский услышал о рязан- ской находке в первых числах июля. И сразу вызвал к себе Ка- лайдовича. — В Старой Рязани, — объявил он, — в каменном своде от- крыты драгоценности, очевидно, схороненные при разорении
116 <40 ее Батыем. Нужно бы хорошенько обследовать тайник, а вдруг обнаружатся какие древние манускрипты или грамоты! В тот же день Калайдович отправился в путь. В Зарайске он узнал, что в данный момент в городе находится граждан- ский губернатор Рязани князь Алексей Александрович Лоба- нов-Ростовский, и поспешил представиться ему. Губернатор с восхищением рассказал Калайдовичу о най- денных сокровищах: — Превосходные вещи! Выполнены с большим искусст- вом. Особенно кубок-потир с буквенной вязью на шестигран- ной рукояти. Отличной сканной работой поражают женские украшения. Все они осыпаны драгоценными камнями: руби- нами, сапфирами, изумрудами. Один рубин превосходной во- ды чрезвычайно велик. Стоимость его не взялся определить ни один ювелир. — Велик ли склеп, где сделана находка? — Склеп? — усмехнулся Лобанов-Ростовский. — Да ника- кого склепа не было и в помине. Клад найден в одном из валов городища. На место находки выезжали генерал-губернатор и доктор Гаммель. В сделанном ими раскопе больше ничего су- щественного не открылось: только какие-то винтообразные куски стекла. — Клад у генерал-губернатора? — Нет. Несколько дней назад с ним выехал в Петербург адъютант генерал-губернатора Татаринов, чтобы представить драгоценную находку государю императору. Поскольку осмотреть клад не было возможности, то Ка- лайдович не стал задерживаться. Добравшись до Спасска, не- большого городка с одной деревянной церковью, он предъя- вил исправнику предписание губернатора, позволяющее ос- мотр и раскопки на территории городища близ Старой Рязани. Коляска покатилась дальше. Наконец достигли горо- дища, вокруг которого тянулись валы, виднелись курганы. На всей его территории стояла лишь церковь да несколько домов, где обитали служители. Призвав на помощь заседателя, Калайдович собрал старо- жилов. Они-то и рассказали, где были найдены драгоценнос- ти, а заодно пояснили и происхождение курганов. На их месте стояли княжеский дворец и древний собор, разрушенные при взятии города татарами в 1237 году. Первую раскопку Калайдович решил сделать там, где был княжеский дворец. Вырыл яму глубиной в аршин, но ничего
117 не обнаружил, кроме обломков белого камня и кирпичей. Тогда в сопровождении человека, нашедшего клад, — Устина Ефремова, — и нескольких крестьян направился к месту на- ходки. — Весу во всем сокровище, — рассказал Ефремов, — было 7 и 3/4 фунта. — А в донесении сказано, что только 6 фунтов 95 золотни- ков! — удивился Калайдович. — Как такое могло случиться? — Наверное, когда поначалу взвесили найденные вещи, то их еще не успели освободить от плотно прилипшей к ним зем- ли. От того и такая разница. — Говорят, клад был в кожаном мешке? — Точно не знаю, но какие-то кожаные лоскутки действи- тельно попадались. Свою версию о кладе Калайдович так изложил управляю- щему архивом: «Я, со своей стороны, догадываюсь, не были ли сии вещи спрятаны порознь, чтобы в случае погибели одних могли сохраниться другие. Открытие оных на небольшой глу- бине показывает поспешность вверявшего недрам земли свое богатство; а может быть, и такое время, когда природа проти- вится усилиям работы. Взятие Рязани Батыем последовало зимой, 21 декабря»60. Считая бесполезным вновь искать в раскопе, уже сделан- ном генерал-губернатором и Гаммелем, Калайдович решил по- пытать счастья в некотором отдалении от места находки кла- да. Но ни в одной из трех ям, вырытых им, не обнаружилось никаких металлических предметов — встречались лишь об- ломки белого камня, угли да человеческие кости. Были они очень хрупкие и крошились под руками. Но на воздухе быст- ро твердели, превращаясь в нечто подобное известковому мер- гелю. Он отложил одну кость, чтобы взять с собой в Москву для памяти. И тут вдруг нашел винтообразный стержень из стекла, служивший, может быть, украшением или ручкой к со- суду. — Не густая добыча, — повернулся к крестьянам, внима- тельно следившим за его работой. — С налету трудно что раздобыть, — рассудительно заме- тил один старик. — Но вообще-то земля полна всякого добра. В 1792 или в 1793 году здесь была выпахана золотая корона. До рук начальства она так и не дошла. Была изломана и рас- продана по частям. Камни из нее достались одному помещику. — А вон там, на берегу Оки, — показал рукой другой ста-
118 чвО рик, — найден золотой обруч с каменьями. Куда все это делось, неизвестно. Из Старой Рязани Калайдович отправился в Зарайск, к своему хорошему знакомому купцу Аверину, чтобы ознако- миться с манускриптами, специально разысканными купцом для государственного канцлера. И здесь узнал, что не так дав- но зарайский мещанин Перекислов, торгующий в Старой Ря- зани, купил там у крестьянина выпаханную золотую вещь, по- добную звезде, с колечками, украшенную самоцветами и жем- чугом, истлевшим от времени. За находку Перекислов заплатил 160 рублей, а потом продал золотую звезду в Москве за 360. — Нет, недаром молва гласит о несметных сокровищах, та- ящихся в земле Старой Рязани! — убежденно проговорил Аве- рин. — Золото, конечно, золотом, — откликнулся Калайдо- вич. — Но меня больше занимают древние рукописи. Если снять землю с курганов, особенно на месте сбора, то, возмож- но, найдется еще много достопримечательного. Всего из поездки, длившейся три недели, Калайдович от- правил в Москву четыре письма, описывая все примечатель- ное по части археологии, увиденное им в разных городах и се- лениях Рязанской губернии: предметы древнего обихода, мо- гильные надписи, старинные книги. В итоге составилась внушительная рукопись, которую с позволения управляюще- го архивом Калайдович сдал в типографию. В феврале 1823 года в продаже появилась зеленоватая кни- жица, на обложке которой было напечатано: ПИСЬМА ОБ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ В РЯЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ Москва. В Университетской типографии. 1823. Часть экземпляров Калайдович разослал своим знако- мым. Тираж «Писем» был невелик — всего триста экземпля- ров, поэтому книга сразу сделалась библиографической ред- костью.
119 30. «БУКВАРЬ» БУРЦОВА В 1823 году в шестом номере журнала «Северный архив» появилась любопытная заметка библиографического толка — «Известие о Букваре Василия Бурцова, напечатанном в Моск- ве в 7187 (1679) году». Автор публикации Д.П. Рунич сооб- щал о редкостном экземпляре древнего Букваря, сохранив- шемся у него. Надпись на книжке свидетельствовала о том, что она была подарена царем Федором Алексеевичем стольни- ку Ивану Ивановичу Бутурлину. Красота издания и отличная бумага, на которой отпечатали книжку, заставили Рунича предположить, что данный экземпляр специально отпечатали для нужд царского двора, а точнее, для первоначального обу- чения царевичей Ивана и Петра. Полное название старинного учебника было таково: БУКВАРЬ ЯЗЫКА СЛАВЕНСКА, сиречь начало учения детям, хотящим учитися чтению Божественных писаний, с молитвами и со изложе- нием кратких вопросов о вере. Сочинение Василия Бурцова. Напечатано в великом граде Москве в типографии Верхней, 1679 года, в царствование Федора Алексеевича. Обнаружение средневекового Букваря редакция «Север- ного архива» расценила как важное открытие и посчитала своим долгом как можно подробнее описать старинный учеб- ник. Начинался Букварь стихотворным предисловием, состав- ленным самим Бурцовым: Отроче юный от детства учися, П исмена знати и разум, потщися: Не возленися трудов положити, Имать бо тебе польза многа быти... За стихами следовала азбука, за ней склады, правила словосоставления, молитвы, строчные препинания. Далее по- мещались славянские цифры, которые, как известно, состав- лялись из букв. В конце содержались речи, коими следовало обучающимся приветствовать учителей, родителей и вообще старших.
120 Ч0Э , Ж*Г1 »мдг» пнмнГа . 1т' Б В Г f ж & 3 - н IK А М Н ♦ п f'«T «у Фх«л Ч ш in чь м ь € » М CJ A W й Алфавит Азбуки В. Бурцова (1694)
Qb> 121 <40 Э£ НлМО ЛЗЛ > Вшпноти i л*лл& г Зчы£ Ctmt K'utm*t'*F > onptA 3f*tmH / 1<A KMlj*fc KflflH i imm лики uio / Bo Вр'МА Clot z Kt^lH попраны z Йз НГМ44 A^IM z ti3A*fr ш жизни z писмпн 40zir% зн/тн « Диди! Ketbn tMonyZniH. КмФсдцдо M34i«iriM , <мдц4 кслшма ыд*ки*ы . ВсАКЪ Д4 НДЗИ^/ltn*! , п|иош ciocfzit|i4fm*k . , КсХко прснтъ , lo n^4ff п^ино<и1т Йн% itu/л 'ОСГМЙСА « Mfaftib Km+uMHCA. . Лист с буквой «А> Букваря К, Истомина
122 <^D Букварь 1679 года был признан наистарейшим изо всех российских учебников. Однако вскоре из Москвы пришло письмо-опровержение от К. Ф. Калайдовича, утверждавшего, что в библиотеке мос- ковского собирателя графа Ф. А. Толстого имеется более ран- ний по времени издания Букварь, а именно... 1637 года! И как бы в подтверждение тому, что он видел эту книжку собствен- ными глазами, упомянул про гравюру в тексте, изображавшую школу: в большом помещении за столом восседает учитель с четырьмя учениками, перед каждым по книге; здесь же стро- гий наставник наказывает розгами нерадивого ученика. Кроме того, Калайдович воспроизвел послесловие учебника: «Нача- ты быша печатати, в лета 7145 месяца генваря в 29-й день, со- вершены же быша сия книга азбуки того же 7145 лета, месяца февраля в 8-й день снисканием и труды многогрешного Васи- лия Федоровича Бурцова». Редакция «Северного архива» поспешила поместить пись- мо с опровержением своей первой публикации, присовокупив к нему благодарность Калайдовичу за ценное сообщение. Ведь теперь первый российский учебник «постарел» почти на пол- века! 31. КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ СЛАВЯНСКОЙ ПАЛЕОГРАФИИ Наконец-то, уверовав в реальность существования Иоанна, экзарха Болгарского, государственный канцлер объявил Ка- лайдовичу, что берет на себя все расходы по изданию книги об этом первом славянском писателе-переводчике. Канцлер да и Калайдович не любили раньше времени об- народовать свои планы. Поэтому о подготовке книги к изда- нию знал весьма ограниченный круг лиц. Среди них были уп- равляющий Московским Архивом Коллегии иностранных дел Алексей Федорович Малиновский и палеограф Болховити- нов, ставший к тому времени митрополитом Киевским Евге- нием. С обоими канцлер состоял в оживленной переписке. Если с Малиновским, ответственным за издание моногра- фии «Иоанн, экзарх Болгарский», обсуждались в основном технические вопросы, то с Болховитиновым — чисто теорети- ческие, из области палеографии. 20 декабря 1822 года канцлер писал Болховитинову: «Те- перь г. Калайдович по моему поручению приступает к изда-
123 нию извлечения древнего перевода Дамаскина Болгарским эк- зархом Иоанном»61. 16 мая 1823 года им было отправлено новое письмо: «Я чрезвычайно доволен трудами Калайдовича, который дает по- нятие о древнем славянском переводе Иоанна, экзарха Бол- гарского, Мефодия современника. Надобно думать, что через месяц приступлено будет к изданию сего преважного памят- ника древней славянской литературы»62. А вот письмо от 25 января 1824 года: «Получайте от меня для прочтения первые отпечатанные листы труда г. Калайдо- вича о «Иоанне, экзархе Болгарском». Я горжусь той степенью отличия, которую он сим сочинением достигнет. Калайдовича я застал в загоне и в числе дюжинных трудников, а теперь, су- дите, в каком он предстанет виде и за границею»63. В ответном письме Болховитинова от 6 февраля 1824 года говорится: «Чувствительнейше благодарю и за сообщение первых листов Калайдовича об Иоанне, экзархе Болгарском; покорнейше прошу и продолжения. Давно уже упоминают о сем экзархе. Но теперь только появляется обстоятельное све- дение о нем. Это важное открытие в славянской словесности IX века, но пока не увижу окончания всего изыскания Калай- довича, не смею еще сказать моего мнения»64. Через пять дней канцлер получил письмо от Малиновско- го: «Печатание следующих листов «Иоанна экзарха» несколь- ко приостановилось за отлитием некоторых славянских букв, из употребления вышедших. Но вскоре вы получите вдруг пять или шесть отпечатанных листов»65. В конце августа того же 1824 года Малиновскому достави- ли из типографии последние отпечатанные листы моногра- фии Калайдовича, в том числе и титульный. На нем значи- лось: ИОАННЪ ЕКСАРХЪ БОЛГАРСКИЙ. Исследование, объясняющее историю словенского языка и литературы IX и X столетий. Написано Константином Калайдовичем. Москва. В типографии Семена Селивановского. 1824.
124 <40 10 АННЪ, ЕКСАРХЪ Б0ЛГАРСК1Й. ИЗСАЪ Д О ВАШЕ, ОБЪЯСНЯЮЩЕЕ ИСТОРИЮ СЛОВЕНСНАГО ЯЗЫКА И ЛИТТЕРАТУРЫ IX И X столъттй. НАПИСАНО КОНСТАНТИНОМЪ КАЛАЙДОВИЧЕМ, Главным» Смотржпавм» Коммжсож жвчл*лж1я Гостдлрстввмиыхъ Грлмотъ ж Договоров», Мосжовсжжх» Овцвстжъ: Историк ж Дрввмоствй Росыйсжнх», Лювжтждвй Росскйсжой Сдоввсжостж, ИМПЕРАТОРСКОГО Испытдтвлкж Природы ж С. Пжтврвтргсжаро Волвждго Лювжтвавй РосскАсжой Сдоввсжостж Чдкмолг» ж Кдвллвром». СБ шестржждцаыыо ержрироромжыжм ждо^рожеи/дли. МОСКВА. Въ ТМЮОГР4Ф1М Свиеил Свдмвлновсваго. I 8 2 4. Титульный лист книги К.Ф. Калайдовича
125 В тот же день Малиновский, зная, с каким нетерпением канцлер дожидается окончания печатания книги, выслал в Пе- тербург заключительные листы «Иоанна, экзарха Болгарско- го», полученные из типографии. Чуть позднее уже от себя Ка- лайдович отправил графу спешно переплетенный экземпляр книги. Бандероль Румянцев получил 10 сентября 1824 года. Озна- комившись с ее содержанием, он принялся составлять ответ Калайдовичу: «Я желал бы, чтобы Вы были свидетелем той ра- дости, которую почувствовал я, получа первый экземпляр уче- ного исследования Вашего об экзархе Болгарском, при пись- ме, коим Вы меня удостоить изволили от 2 сентября. Сей труд, за который я Вам премного благодарен, сделает Вас извест- ным везде и всегда, определит Вам отличное место между все- ми вообще писателями нашего века. С нетерпением буду ожи- дать других экземпляров «Экзарха», дабы первый из них от- править к митрополиту Евгению и ученому Добровскому»66. Библиографы-историки славянских стран с огромным ин- тересом отнеслись к исследованию Калайдовича. Трудно было переоценить значение этого события: ведь изданием моногра- фии «Иоанн, экзарх Болгарский» был положен краеугольный камень в основание славянской палеографии. Спустя семьдесят лет Энциклопедический словарь Брок- гауза и Ефрона дал такую справку: «Иоанн (экзарх Болгар- ский) — писатель, современник болгарского царя Симеона (X в.). Известия о его жизни ограничиваются предположения- ми и сближениями, но достоверные данные памятников сви- детельствуют, что он был сотрудником царя Симеона в его просветительской деятельности. Ему принадлежит перевод «Богословии» Иоанна Дамаскина на славянский язык, а также Шестоднев, или толкование первых глав книги Бытия. При составлении этого труда Иоанн пользовался сочинениями Се- вериана Гевальского, святых Василия Великого и Иоанна Зла- тоуста, а также Аристотеля, Платона и других. Древнейший из сохранившихся списков Шестоднева сделан в 1263 году Федо- ром Грамматиком в монастыре Хиландаре и хранится в Сино- дальной московской библиотеке. Иоанн перевел еще гречес- кую грамматику Иоанна Дамаскина (применительно к сла- вянскому языку), «Диалектику», или «Философию», того же Дамаскина и несколько «Слов». Как видно из некоторых мест Шестоднева, Иоанн принадлежал к числу ученейших людей своего времени; он знал языки славянский, греческий и еврей-
126 ский, имел глубокие познания в книгах Святого Писания и знал как творения святых отцов, так и философов Древней Греции»67. Все эти сведения, как мы знаем, были добыты Калайдови- чем. 32. НОВАЯ СЛАВА ВОСТОКОВА Летом 1824 года Калайдович пережил сильное огорчение, связанное с изданием Изборника Святослава. Еще пять лет назад по заданию государственного канцлера он договорился с типографщиком Селивановским о напечата- нии книги. Уже были согласованы все условия, но возник во- прос о том, как издавать рисунки: гравировать ли все или огра- ничиться двумя-тремя и в каком именно виде печатать их? Назначенные «кондиции» художником-гравером Скотни- ковым показались канцлеру чрезмерными — и весь процесс издания застопорился. Калайдович в письмах к Румянцеву имел неосторожность посетовать, что из-за мелочной экономии страдает важное на- чинание. Канцлера обидел упрек. И хотя в ответных письмах он ратовал за скорейшее издание Изборника, даже пообещал прислать свой список для вспомоществования напечатанию книги, но дело не двигалось с места. Вскоре Калайдович узнал, что честь издания Изборника предоставлена молодому петербургскому библиографу Алек- сандру Христофоровичу Востокову. Канцлер освободил Вос- токова от канцелярской службы и предложил ему ту сумму, которую он получал по двум казенным местам, — три тысячи рублей — с тем чтобы Востоков занялся составлением катало- га его библиотеки и славяно-русской палеографией, а пока он будет собирать материал для таких важных трудов, издал бы Изборник. Предложение было принято Востоковым. И Калайдовичу не оставалось ничего другого, как поздравить своего счастли- вого соперника. 14 июля 1824 года он написал Востокову: «Граф мне сказы- вал о новом порученном Вам труде, издать описание найденно- го мною Сборника Святослава. Сердечно радуюсь, что сей по- двиг принадлежит Вам, почтеннейший Александр Христофо- рович! Это настоящий подарок для ученого совета! Но я имею основательные причины заключать, что копия, находящаяся в
127 руках Ваших, не везде согласна с оригиналом, конечно, не в пропусках, но в буквах и знаках. Мне кажется, должно бы для большей точности вытребовать Вам рукопись в Петербург»68. «За издание Святославова Сборника, — отвечал Восто- ков, — примусь не прежде чем изготовлю, по крайней мере вчерне, каталог рукописей графских. Благодарю Вас покор- нейше за сообщенное мне известие о несогласности в некото- рых местах копии г. Ратшина с подлинною рукописью и не за- медлю воспользоваться советом Вашим, чтобы вытребовать в Петербург подлинник на короткое время для сличения онаго с копиею и буду просить о том Его сиятельство»69. Востоков не спешил обременять государственного канцле- ра никакими просьбами. Более того, при всяком визите пока- зывал, что помнит об Изборнике. — Составляемый мною каталог рукописей, — докладывал он Румянцеву, — постепенно подвигается вперед. Параллель- но я занимаюсь сочинением примечаний к памятникам краин- ского языка, сохранившимся в Фрейзигенской рукописи, коей снимки издает Кеппен. По окончании сей работы стану гото- виться к порученному мне Вашим сиятельством изданию Из- борника Святославова. Для такого издания послужит мне дра- гоценным пособием пергаментный список XI века Григория Богослова публичной библиотеки. — Каким образом? — В Изборнике помещены многие места из «Слов» Григо- рия Богослова и перевод, кажется, один и тот же. Любопытно будет сличить эти рукописи XI века! В феврале 1825 года Востоков появился у государственно- го канцлера, сияя широкой улыбкой. — Спешу известить Ваше сиятельство об одной моей на- ходке, которая весьма полезна для издания Изборника 1073 года. Я нашел между рукописями вашей библиотеки од- ну XV века, под заглавием «Анастасиевы ответы». Просматри- вая ее, я увидел, к немалой радости моей, что эти самые отве- ты составляют большую часть Изборника и что в списке XV века сохранен тот самый древний перевод. Румянцев, к этому времени почти совсем лишившийся слуха, попросил изложить все сказанное на аспидной доске. Востоков выполнил просьбу и продолжал писать мелом: «Я доискался вслед за сим, что существует и печатное издание греческого подлинника этого сочинения с латинским перево- дом. Только самой книги нет ни в публичной библиотеке, ни в
128 <40 библиотеке Вашего сиятельства. Может быть, еще где-нибудь отыщу ее!..» — Она очень нужна? — спросил громко канцлер. — Она мне необходима для сличения древнего славянско- го перевода при издании Изборника. — Я попробую разыскать ее где-нибудь в Европе... — Это было бы прекрасно... Теперь же, за отсутствием гре- ческого подлинника, я пользуюсь латинским переводом «Ана- стасиевых ответов». — Обнаружение «Анастасиевых ответов» в рукописи XV века, — тем же трубным голосом продолжал канцлер, — придает изданию Изборника еще большую цену, поскольку показывает, что еще в глубокой древности в угодность на- ших великих князей переводились греческие сочинения, ко- торые, вероятно, на других языках переложены были гораздо позже. Вскоре выяснилось, что в Синодальной библиотеке имеет- ся более ранний список «Анастасиевых ответов», относящий- ся к X веку. По заданию канцлера Востоков связался с Мали- новским. «Государственному канцлеру, — писал он, — угодно было поручить мне издание Святославова Изборника 1073 года по списку, сделанному для Его сиятельства г-м Ратшиным. При- ступив к надлежащим приуготовлениям для такового изда- ния, я должен был прежде всего приискать греческие подлин- ники тех статей, кои помещены в Изборнике, чтобы сверить с оными древний словенский перевод и вывести из такового сличения настоящий смысл употребленных в сем переводе слов»70. В заключение письма Востоков просил снять копию с «Анастасиевых ответов» из греческой рукописи X века. Ответственным за выполнение этой просьбы Малинов- ский назначил Калайдовича. С разрешения Синодальной кон- торы Константин Федорович получил из Синодальной библи- отеки древний манускрипт и поручил надежному человеку, хорошо знавшему греческий язык, сделать копию. В мае 1825 года готовая копия «Анастасиевых ответов» бы- ла отправлена в Петербург. К бандероли Калайдович прило- жил письмо, в котором одобрял решение Востокова снабдить перепечатку Изборника греческим подлинником и латинским переводом. «Мне остается поздравить Вас, почтеннейший Александр
129 Христофорович, — завершалось послание, — с сим новым тру- дом, который Вашему отличному имени придает новую славу; а для нас, страстных любителей отечественных древностей, послужит назидательною беседою, из которой мы многому мо- жем поучиться»71. 33. ТУШИНСКИЙ СТАН ЛЖЕДМИТРИЯ II 30 августа 1824 года Калайдович получил письмо из Пе- тербурга от Карамзина: «В надежде на Ваше доброе ко мне расположение и любовь к историческим исследованиям, убе- дительно прошу Вас побывать в селе Тушине, в 12 верстах от Москвы, и описать место, где стоял второй Лжедмитрий, или сообщить мне комментарий на следующее польское описание: «Лагерь самозванца с южной, западной и северной сторо- ны был окружен двумя реками — Москвою и Тушином. (Так ли? Есть ли тут река Тушин?) К востоку простирались равни- ны, укрепленные валом и рвом. (Остались ли следы?) Тут сто- яли донские казаки, а татары — вдоль Москвы-реки; на другой стороне лагеря — пехота и конница польская, также вдоль ре- ки; за рекою — россияне, служившие Самозванцу». Вы меня одолжите, и чем скорее, тем лучше. Будьте благополучны и благосклонны к вашему покорней- шему Н. Карамзину. Царское Село. 27 августа 1824. Пишут, что у Самозванца было около 80000 человек»72. На следующий день после получения письма Калайдович отправился в Тушино. Сразу же за селом, на исходе тринадцатой версты, на поле, по обеим сторонам дороги, увидел высокие валы. Кое-где они уже осыпались и были даже распаханы, в других местах раз- рыты кладоискателями. Частично сохранился и ров, защищав- ший вал от противника, которого ожидали от села Тушина. Взойдя на вал, Калайдович увидел вдали еще более высокие валы. Они замыкали польский лагерь с севера. Тянулся же ла- герь саженей на 260, то есть более полукилометра. Сопровождавший Калайдовича тушинский крестьянин Малышев, указывая на высокий холм, поросший мелким ле- сом, за рекой Сходней, рассказал, будто оттуда Скопин и уда- рил по Самозванцу. Видя, что русские переправляются через 9-1777
130 <40 реку, враги побежали к Попову Городищу, переплыв Москву- реку, помчались по Литвиновой пустоши... — Предания вероятные, — согласился Калайдович. — От- куда тебе они известны? — В селе Спасском живет восьмидесятилетний старик, очень крепкий и памятливый. Он все это знает по рассказам своего деда. По его словам, большая дорога, где мы находимся, и двести лет назад пролегала тут. Между валами находилось укрепление, другое — в ущелье, именуемом Святыми ворота- ми... Указывая на ямы, нарытые вокруг кладоискателями, Ка- лайдович поинтересовался: находят ли они что-нибудь? — Прежде находили — серебряные копейки, серьги, перст- ни. Сказывают, в валу, именуемом Цариковою горою, зарыто множество кладов. Но они без разрыв-травы в руки не даются. С высоты вала, расположившись под высокой елью, Калай- дович снял план местности: Схема Тушинского стана Дмитрия Самозванца (по рис. К.Ф. Калайдовича)
131 ЧвО В ответном письме Карамзину, на его просьбу дать коммен- тарий на описание польскими историками Тушинского стана, Калайдович сообщал: «Теперь несколько слов о польском описании. Лагерь Са- мозванца с южной, западной и северной стороны был окружен двумя реками — Москвою и Тушином. Вместо северной должно быть восточной. Реки Тушины нет. А это, без сомнения, Всход- ил, которая, может быть, имела прежде помянутое название, о чем, однако же, никто не знает из жителей селения. К востоку простирались равнины, укрепленные валом и рвом. Так, Дари- кова гора, Святые ворота и город (Пиявочник) показывают яс- ные следы его укрепления. Тут стояли донские казаки, а та- тары — вдоль Москвы-реки. Не противно местному положе- нию: татары могли расположиться по левому берегу. На другой стороне лагеря — пехота и конница польская, также вдоль ре- ки. Думаю, по правому берегу Москвы-реки, где Литвинова пустошь. За рекою — россияне, служившие Самозванцу. Этого я не понимаю. Если изменники поставлены были за Всходнею, то находились прямо в лице наших, без всякой защиты: ибо верные россияне, расположившиеся лагерем на Ходынке, как видно, владели и левым берегом Всходни, имея в своих руках и самое село Тушино. А ежели изменники стояли за Москвою- рекою, то рядом с войсками польскими»73. 16 сентября 1824 года Карамзин написал Калайдовичу: «От всего сердца благодарю Вас за столь обязательное испол- нение моей просьбы, за описание Тушинского стана». 34. ПРЕВАЖНАЯ РУКОПИСЬ Ранним сентябрьским утром 1824 года в окошко домика на Плющихе постучали. — Константин Федорович! Калайдович распахнул створку, увидел бородатую физио- номию. — Проезжающий человек продает древний манускрипт! — Что за книга? — Лествица уставного письма, на пергамине! Сна как не бывало! Крикнув жене, чтобы не ждала к обеду, Калайдович выскочил во двор, где его поджидал «борода». Рукопись и впрямь оказалась древней и с «секретом». На первом белом листе значилось: «Тсиратлъ, Лимегь, селкшида щохелкшепачо, шолжоца, Ирюби Лкенепь Л».
CO 132 чвО Старообрядец, торговавший рукописью, усмехнулся, видя недоумение покупателя. — Надпись сия на тарабарском языке. Понимать же ее на- до так: «Климаксъ, сиречь, Лествица Божественного Восхода имеющи степень Л». Калайдовичу и ранее встречались Лествицы. Они пред- ставляли собой сборники духовного содержания. Но столь древнего образца ему не приходилось видеть. Манускрипт был писан на пергаменте, двумя столбцами, чистым уставным письмом. Внимательно просмотрев текст, Калайдович встретил дав- но вышедшие из употребления слова: васнь, стремъ, хухнание, поувързение, букву Ж, а в одном месте даже №, начертание буквы Y. Словом, все говорило о том, что рукопись была ни- как не старше XII века. — Сколько просишь? — повернулся он к старообрядцу. Тот заломил несусветную цену: полтысячи рублей. — Триста, — назвал свою цену Калайдович, имевший строгое распоряжение государственного канцлера за рукописи не особо выдающейся ценности не выплачивать более этой суммы. — Четыреста! — уступил продавец. — Триста пятьдесят! — не совсем уверенно назвал оконча- тельную сумму Калайдович. Сделка состоялась. Со смятенным сердцем Калайдович писал Румянцеву в Го- мель: «Сведав, что у одного из старообрядцев, проезжавших Москву, находится пергаминная рукопись, я немедля поспешил исполнить волю Вашего сиятельства в приобретении оной. Рукопись сия содержит в себе Лествицу Иоанна на 218 ли- стах, XII века. Язык рукописи относится также к глубокой древности. Пе- ревод Лествицы учинен, вероятно, при первом образовании книжного языка словенского, и самая рукопись, думаю, начер- тана южным словенином. Могу поздравить Ваше сиятельство с приобретением руко- писи XII века, которая займет в знаменитой Вашей библиоте- ке второе место после Евангелия 1164 года»74. С посланием Калайдовича государственный канцлер по- спешил ознакомить митрополита Евгения, главного авторите- та в области древней отечественной письменности. Копию с него отправил в Петербург к Востокову, чтобы он извлек поль- зу для объяснения словенского языка.
133 <*D 35. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ ПОДВИГ Печатание Каталога рукописей графа Федора Андреевича Толстого продолжалось весь 1822 год. На исходе его, в октяб- ре месяце, из типографии Селивановского вышел последний, сорок пятый печатный лист. Графу, находившемуся в то время за границей, Калайдович за неделю до этого радостного события писал: «По отпечата- нии последнего листа будет приступлено к индексу, или указа- телю, писателей, переводчиков и владельцев книг: без сего по- собия трудно приняться за послесловие... В сем виде появится Каталог рукописей в публику, совершенно отдельный от пе- чатных книг, которые составят особенное издание. К нему присоединится портрет Вашего сиятельства, который г. Фло- ров оканчивает, и образец древнейшей рукописи Стихираря XI века, уже награвированный. К Новому году или к февралю Каталог рукописей надеемся с Божиею помощью совершенно кончить. Многие из немецких ученых ждут с нетерпением его появления, как пишет мне из Вены г. Кеппен. Копитар, библи- отекарь Венский, и Бандтке, известный «Историею Краков- ских типографий», просят экземпляров онаго. У нас в отечест- ве митрополит Киевский Евгений, один из знаменитейших ие- рархов, которому от имени Вашего пересылаю листы Каталога, говорит, что он, во многих отношениях, служит ему помощью при сочинении «Словаря русским писателям»»75. Но некоторые ученые мужи посчитали Каталог недоста- точно совершенным. Один из профессоров Московского уни- верситета заявил составителям: — Историки недовольны вашей работой. Они требуют, что- бы вы показали все различия, существующие между хроногра- фами, имеющимися у графа, и сделали надлежащие выписки из них! Калайдович и Строев переглянулись. — Этого не следует делать. Если мы выполним пожелание историков, то каталог разрастется до невероятных размеров, — не принял замечания Калайдович. — Ведь подобные же пре- тензии нам выскажут и стихотворец, и медик, и математик. Не случайно славный Линде порицал Сопикова за выписки из разных сочинений, помещенные им в «Опыте российской биб- лиографии». В своей работе мы руководствовались известней- шим Каталогом греческих рукописей профессора Маттея. В марте 1824 года Калайдович предложил графу Толстому
CO 134 чвО пополнить Каталог рукописей образцами почерков из манус- криптов XIII—XVII веков. «Не могу представить Вашему си- ятельству, — убеждал он, — сколь сие пособие будет драгоцен- но для занимающихся отечественною палеографиею. Оно же составит и первое в сем роде издание. Издержки гравирования и оттиски не превысят 1000 руб.»76. Граф внял совету. В начале 1825 года все работы по каталогу были заверше- ны. Книга получилась весьма объемная: она включала 811 страниц текста и 67 страниц предисловия, составленного Калайдовичем. На бумажной обложке коричневого цвета, в красивой рамке, было напечатано: ОПИСАНИЕ СЛАВЯНО-РОССИЙСКИХ РУКОПИСЕЙ графа Ф. А. Толстова. Москва. 1825. Затем шел портрет: граф был изображен на фоне книжной полки. Справа от портрета располагался другой титульный лист с пышным текстом: ОБСТОЯТЕЛЬНОЕ ОПИСАНИЕ славяно-российских РУКОПИСЕЙ, хранящихся в Москве в библиотеке тайного советника, сенатора, двора Его Императорского Величества действительного камергера и кавалера графа Федора Андреевича Толстова. Издали К. Калайдович и П. Строев с палеографическими таблицами почерков с XI по XVIII век. Москва. В типографии С. Селивановского. 1825. С несколькими экземплярами Каталога рукописей для вручения их знатным особам Павел Строев отправился в Пе- тербург. Вскоре в газете «Северная пчела» он опубликовал от- крытое письмо.
135 чао ОБСТОЯТЕЛЬНОЕ О П И С А Н I Е СЛАВЯНО-РОССГЙСКИХЪ РУКОПИСЕЙ, ХРАНЯЩИХСЯ въмосквъ ВЪ БИВЛГОТЕКЪ ТАЙНАГО СОВЕТНИКА, СЕНАТОРА, ДВОРА ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА ДЪИСТВИТЕЛЬНАГО КАММЕРГЕРА ж КАВАЛЕРА ГРАФА вЕДОРА АНДРЕЕВИЧА ТОАСТОВА. Издали К. КАЛАЙДОВИЧЬ ж Л. СТРОВВЪ. Съ ПАЛЕОГРАФИЧЕСКИМИ ТАБЛИЦАМИ ПОЧЕРКОВЪ съ XI по XVIII въкъ. МОСКВА. Въ ТиПОГРАФГИ С. Свливаяовскаго. 18я5. Титульный лист описания библиотеки графа Ф.А. Толстого
136 <40 «В № 39 Вашей газеты Вы известили публику о появлении «Обстоятельного описания сл.-рос. рукописей, хранящихся в библиотеке гр. Ф.А. Толстого», заметив, что ученый совет ожидает извлечения из сих рукописей, по примеру известных парижских изданий «Extraits et notices des manuscrits etc.». Я, как смотритель библиотеки E.c., обязанностию поставляю уведомить Вас, что издание извлечений действительно начи- нается по возвращении моем в Москву, и в течение года вый- дет оных две книжки; в следующие годы оных будет выходить по три. Также «Обстоятельный каталог старопечатных славя- но-русских книг», коими библиотека графа Ф.А. изобилует, заключая в себе памятники всех известных типографий, явит- ся в публику в январе будущего 1826 года. Ревностный патри- от еще далее простер свое старание о распространении истори- ческих сведений: он поручил мне открыть сие хранилище оте- чественных древностей всем любителям и ученым, и по требованиям занимающихся нашей историею доставлять им нужные справки, выписки и извлечения. Прошу вас, милости- вые господа, напечатать сие письмо в Ваших листках, чтобы ученая публика, известясь о столь благонамеренном распоря- жении Его сиятельства, могла, в нужных случаях, пользовать- ся его библиотекой. Павел Строев»77. С удивлением Калайдович обнаружил, что в заметке его имени нет. Выходит, Строев намеревался выпустить Каталог старопечатных книг библиотеки Ф.А. Толстого только от сво- его имени. Между друзьями произошла ссора. Поссорился Калайдо- вич и с вероломным графом, в глаза ему говорившим одно, а за спиной действовавшим совсем по-другому. Все, что он думал по этому поводу, Калайдович высказал в обширном письме к графу, которое завершалось следующими словами: «Не откажите, В. с., мне в последней просьбе: дозвольте от- пускать книги из Вашей славной библиотеки по-прежнему под расписки, оставляемые мною в конторе, не относясь к те- перешнему смотрителю. В пятнадцать лет могли Вы изведать мою честность; не изменю оной в те лета, когда живо чувст- вую, как должно поддерживать давнишние связи и ими доро- жить. Р. S. Я не получил должных денег за окончание «Каталога рукописей» и не знаю количества, какое В. с. выдали моему бывшему товарищу»78.
137 чвО Что ж, финал этой долголетней истории, по житейским меркам, вполне закономерный. Герой совершил свой подвиг — в данном случае библиографический — и мог удалиться. 36. ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ Почти год государственный канцлер добивался от Синода разрешения на допуск Калайдовича в Синодальную библиоте- ку для составления полного и подробного каталога. И добился своего. 18 октября 1824 года вышел соответствующий указ. Получив официальную бумагу из Петербурга, Синодаль- ный ризничий соборный иеромонах Гавриил поначалу не по- верил своим глазам. — Да кто этот Калайдович, чтобы... — возмутился он. Но указ есть указ. И ризничий известил Калайдовича, что тот может приступать к работе. Но, правда, не тотчас, а с ново- го, 1825 года. Такая отсрочка даже порадовала Константина Федоровича, потому что завершалось печатание объемистого Каталога рукописей графа Федора Андреевича Толстого и буквально все время с утра до вечера Калайдович проводил за корректурой. Лишь в марте 1825 года он приступил к описанию манус- криптов Синодальной библиотеки. Особую тетрадь быстро за- полняли записи. — К сожалению, — жаловался он Строеву (это происходи- ло еще до отъезда последнего в Петербург и публикации в «Северной пчеле» злосчастного «Открытого письма»), — из сорока шести уже описанных мною рукописей нет особо важ- ных, хотя и находятся довольно любопытные. Обратившись к своим записям, принялся их комментиро- вать: — Ну вот хотя бы для примера: № 3, манускрипт второй половины XIV — начала XV века, содержит, между прочим, отрывок «Соборного деяния», бывшего в присутствии митро- полита Максима и епископа Сарайского Феогноста в 1301 го- ду. № 7 — Апостол 1220 года, с толкованием. № 15 — Апостол XIV века, в приписке встречаются имена псковского князя Ивана Федоровича и посадника Бориса, не упомянутые в ле- тописях... № 35 — болгарский список XIV века экзархова Шестоднева, несправедливо приписанный писцом Василию Великому. В приписке к рукописи 1411 года встречаются имена молдавских воевод Мичи и его сына Михаила. № 38 —
138 <40 древнейшая рукопись из хлопчатобумажных, датируется 1345 годом, в ней, между прочим, помещен Летописец Пре- мудрого Манассии — византийца, описавшего стихами исто- рию от сотворения мира до царствования Никифора Вотани- ата. По полям рукописи болгарский писец оставил заметки, касающиеся истории его отечества. В частности, тут находят- ся известия о войне Святослава в Болгарии. В этой же руко- писи помещено сочинение Мефодия Патарского «Слово о царствии». Из сего «Слова» в наши летописи заимствованы два известия: одно 1096 года — относительно югров, другое 1224 года касательно татар. Наши предки считали эту кни- гу пророческой. — А ты говоришь, будто нет открытий! — удивился Строев. — Канцлер ждет манускриптов еще более древних, нежели Остромирово Евангелие. Действительно, канцлер писал: «Я с душевным порадова- нием получил от вас сведения, доказывающие, что Вы уже приступили к некоторому разбору манускриптов Патриаршей и Синодальной библиотек. Конечно, первая встреча отменно- го не представляет. Но я в полной надежде пребываю, что со временем внезапно нападете на такой древний манускрипт, который станет оспоривать старшинство у Остромирова Еван- гелия. Рассматривайте, пожалуйста, все с большим тщанием и осторожностию. Пред Вами путь открыт к достижению имени знаменитого; не теряйте сей цели из виду!»79 За апрель Калайдович описал еще всего лишь двенадцать рукописей. Дело в том, что ризничий Гавриил передавал дела своему преемнику, уходя на покой, и доступ в библиотеку был прекращен. Временный перерыв в работе затянулся. Летом за- болел Калайдович и уехал в деревню под Зарайск лечиться. Лишь осенью возобновились его занятия в Синодальной биб- лиотеке. Он описал уже более ста манускриптов, когда из Пе- тербурга пришло известие о кончине государственного канц- лера. Зная о том, что составление каталога велось исключи- тельно на средства Румянцева, и не имея представления, кто далее будет финансировать столь трудоемкое дело, он посчи- тал возможным прекратить свои исследования. Перевязав тетрадь, содержавшую описание сто одного ма- нускрипта Синодальной библиотеки, черной тесемкой, Калай- дович спрятал ее в дальний ящик письменного стола до луч- ших времен. Он еще верил, что когда-нибудь завершит эту ра- боту. Но судьба распорядилась по-своему.
CO 139 чвО 37. «ОТ НАС ИЗЫДОША, НО НЕ БЕША С НАМИ» Николай Петрович Румянцев скончался 3 января 1826 года. Смерть государственного канцлера внешне никак не по- влияла на научные занятия Востокова. Он по-прежнему каж- дое утро являлся в дом на Английской набережной и подолгу работал над составлением каталога рукописей Румянцевской библиотеки. 1 мая 1827 года Сергей Петрович Румянцев, младший брат покойного канцлера и его наследник, пригласил Востокова к себе. — В силу условия, заключенного между вами и моим усоп- шим братом, я продолжал платить вам по три тысячи рублей в год. Означенный срок истек, и я желал бы получить отчет о проделанной работе. — Описание манускриптов канцлерской библиотеки вчер- не готово, — отвечал Востоков. — Не описанными остались только двадцать шесть рукописей. — Сколько вам потребуется времени на то, чтобы завер- шить описание и подготовить каталог к печати? — Я думаю, полгода. Видя, что граф недовольно поморщился, поспешил доба- вить: — Рукопись объемная, более чем в тысячу листов, — за меньший срок никак не уложиться! — Хорошо, выплата денег вам будет продолжена. — По издании каталога я должен был начать готовить к пе- чати Изборник Святослава, а также приступить к составлению славяно-русской палеографии. Совершение сих ученых пред- приятий зависит теперь от продолжения ко мне щедрот ваше- го сиятельства и вам как достойному брату мецената нашего принадлежать будет слава и благодарность ученого света! — Об этом поговорим после завершения каталога, — закон- чил разговор граф. Но никакого разговора не последовало ни тогда, когда ру- копись каталога была готова, ни после. Воистину о брате по- койного канцлера лучше всего говорят слова, принадлежащие одному из апостолов: «От нас изыдоша, но не беша с нами». Однако было бы неверно утверждать, будто Сергей Петро- вич Румянцев всегда бывал «глух» к нуждам отечественной науки и запросам общества. В свое время безденежно он осво- бодил большую часть своих крепостных, передал государству
140 <dD свою немалую, в десять тысяч томов, библиотеку. Но у Сергея Петровича Румянцева имелся один недостаток, который ме- шал ему, человеку благородных воззрений, стать меценатом подобно старшему брату, канцлеру, — он был страстным кар- тежником. В каждый свой приезд в Москву граф собирал у се- бя таких же заядлых игроков и по нескольку дней безвыходно проводил с ними время за карточным столом. При этом он проигрывал баснословные суммы. 38. -«РУССКИЙ ЗРИТЕЛЬ» 10 апреля 1828 года Калайдович явился в архив в парадном мундире, при орденских крестах и медалях. Малиновский по- интересовался, по какому поводу он так принарядился. — Я собираюсь выступить, — горделиво приосанился Ка- лайдович, — с торжественным словом в Обществе истории и древностей российских. И начал с пафосом: — Сочлены достопочтенные! Уже протекло семнадцать лет, как я, не по силам моим и заслугам, единственно по одному токмо дружелюбному вашему привету к моей пламенной рев- ности, пользуюсь счастием разделять с вами, в чистоте сердца, поучительные беседы о славе и доблестях предков, которые за родину святую давали на раздробление свое тело, и той бога- той жатве, которая ожидает только ревностных деятелей, представляя им неистощимые рудники в тлеющих хартиях и преданиях изустных, а также в недрах земли сокровенные от наших испытующих взоров. Семнадцать лет, не изменив моей любви ни к вам, ни к историческим занятиям, уже ли теперь не приму участия в вашей искренней, детской радости, когда лу- чезарное солнце Русское своим появлением осветило нашу Северную столицу, а с нею и всю Россию, смирив на Востоке величеством славы Бога нашего гордыню Оттоманскую, и ког- да вы, достойные повествователи бытий протекших, к назида- нию грядущего юного поколения, ликуете днесь, светло празд- нуя в кротости духа память преподобного Нестора, летописца Русского! Малиновский понял, что имеет удовольствие слышать речь, приготовленную Калайдовичем к заседанию, назначен- ному на далекое 27 октября. Но при чем здесь тогда парадный мундир и кресты? — До заседания еще много воды утечет, — осторожно на-
141 чвО помнил он, стараясь вникнуть в смысл этого странного маска- рада. Приосанившись, Калайдович продекламировал: Поток воды, две-три березы, Да ближних искренние слезы — Вот монументов красота! Озадаченный такой реакцией на свои слова, управляющий архивом молчал. Наконец проговорил неуверенно: — Я, право, не знаю, что вам сказать. — Да заимствуем слово от отца истории нашей да его же словом почтим сей день, в который почил от трудов своих бла- гословенный инок берегов Днепровских! Тут Калайдович от избытка чувств залился слезами. Малиновский догадался, что у Калайдовича, скорее всего, психическое расстройство и ничего другого не остается де- лать, как обратиться за помощью к медику. Прибывший врач подтвердил острое состояние больного и настоял на немедлен- ном медицинском освидетельствовании Калайдовича. Оно происходило здесь же, в архиве; присутствовали московский полицмейстер Ровинский, частный пристав Токарев, Павел Строев и супруга Калайдовича. Освидетельствование прово- дил адъюнкт Московского университета Васильев. Он при- знал Калайдовича душевнобольным. Огорченный Малиновский недоуменно развел руками. — Никаких болезненных припадков я за ним не замечал. На работе выговоров он не получал, в штрафах не бывал, жа- лобам не подвергался, отпусками не пользовался, все поруче- ния по должности исправлял с отличною деятельностью и усердием. Всегда вел себя похвально... — Однако странности за ним замечались уже с конца про- шлого года, — вздохнул Строев. — Надо бы позаботиться о его семье, — проговорил Мали- новский. В тот же день он отправил официальную бумагу в Петер- бург, министру иностранных дел, в ведении которого находил- ся архив. В ней сообщалось, что титулярный советник Калай- дович имел несчастие повредиться в рассудке. Испрашивая для него материальную помощь, Малиновский напоминал о том, что больной, кроме снисканного им усердною службою внимания, приобрел в ученом свете известность изданными им сочинениями.
СУь? 142 русскги ЗРИТЕЛЬ ЖУРНАЛЪ СРАВНИТЕЛЬНЫХ* КОСТЮМОВ*. No М. Погодиными Над АВАЖМЫЕ МОСКВА. Въ Университетском Типогра 18 18. ИСТ0Р1И , АРХЕОЛОГИ!, СЛОВЕСНОСТИ Титульный лист журнала, задуманного К. Ф. Калайдовичем и выпускавшегося во время его болезни историком и коллекционером М.П. Погодиным
143 0ГЛАВЛЕП1Е. ОТДЪЛЕН1Е ИСТОРИЧЕСКОЕ. Сшр. Вопрос?» о Mtcmi рождешя Императора Петра Великого . • . . .......................3 Путешеспше 1осафата Барбаро , посланника Всисщавскаго, въ Танну (ныи! А.^овъ) въ 1436 г. g Письмо Псшорю графа Карамзина оТушяпскомъ cmant второго Лжедкмшпрая и опхв1тъ на оное ад Надгробный памяшникъ Мареы, будто бы посад» ни цы Новогородской ......................Зу Некоторые черты жизни и AtaHui Геиералъ- Maiopa Давыдова 4а Взглядъ на коренные языки • ••«..«• 5а ОТДЪЛЕШЕ ЛИТТЕРАТуРНОЕ. Сшихошворени. i8a8 годъ ............................... Оу Цареградская об8дня........................уо Рамчу..................................... ПРОЗА. Дабсшвае первое изътрагедш Гете: Гецъ фонъ Берлихингенъ . . . ....................уб Несчаспйе отъ Французской кадрили • • . • |3у Разный нзвВспия : новой Журналъ во Францш • Цр Содержаше учащихся къ пародонаселешю въ Ев- ропеискихъ Государствахъ............ >5о Объясните рисунковъ........................i5i Статистическое изгкспис о новейшей литтера* тура Францш. Оглавление журнала № 1 и 2 «Русский зритель^
Cfcj 144 <dO Вскоре пришло распоряжение министра: Калайдовича уво- лить по болезненным припадкам из архива с выплатой ему до выздоровления двух третей получаемого им жалованья, а так- же выдать семье единовременное пособие в тысячу рублей. Несчастная судьба Калайдовича не оставила равнодушны- ми ни маститых мужей, ни молодых московских литераторов, собравшихся в университетской книжной лавке на Страстном бульваре. Никто не знал, насколько тяжела болезнь, сможет ли ученый вернуться к творческой работе, и если сможет, то как скоро? Перебивая друг друга, говорили о вкладе Константина Фе- доровича в отечественную науку. Вспоминали об открытиях, которыми Калайдович обогатил славянскую филологию и ис- торию словесности. Еще девятнадцатилетним юношей в 1811 году ему посчастливилось разыскать никому не ведомое издание Франциска Скорины «Псалтирь, или Песни духов- ные», — отпечатанное в Вильно в 1525 году. Через два года при- шла новая удача: работая в Синодальной библиотеке, он обна- ружил сочинение одного из первых славянских писателей — Иоанна, экзарха Болгарского. Подлинной сенсацией в научном мире можно считать находку Калайдовичем в 1817 году в архи- ве Воскресенского Новоиерусалимского монастыря уникаль- ного памятника древнерусской культуры Изборника Святосла- ва, в списке XI века. В рукописи содержался прекрасно выпол- ненный портрет Святослава с супругой и пятью сыновьями. Датировался он 1073 годом. Никто даже не предполагал, что ис- тория отечественной книжной иллюстрации ведет свой отсчет с XI столетия! В 1818 году Калайдович вновь взволновал мужей науки, обнародовав «Древние российские стихотворения» — всего более шестидесяти старинных былин и песен. Через три года неутомимый исследователь выпустил еще один драгоцен- ный сборник — «Памятники российской словесности XII ве- ка», — включавший сочинения первых русских писателей: Ки- рилла Туровского, Даниила Заточника, Кирика Новгородца. За четверть века напряженной практической и исследова- тельской деятельности у Калайдовича скопилось множество разнообразных документов, имевших огромную историчес- кую ценность. Лишь малая их толика стала достоянием науки, а остальные находились под спудом, заполняя шкафы в каби- нете ученого. Для ознакомления общества с накопившимися у него сокровищами Константин Федорович решил приступить к изданию собственного журнала под названием «Русский
145 <dO зритель». К исходу 1827 года Калайдович получил официаль- ное разрешение на издание этого журнала. И вот тут его под- стерегла беда: нервы пришли в полное расстройство. Разговоры в книжной лавке разом стихли, когда на пороге показался Петр Федорович Калайдович. — Ну как? — обступили его со всех сторон. Хмурое выражение лица вошедшего было красноречивее всяких слов. — Неужели совсем плох? — послышались встревоженные голоса. Кто-то тотчас же предложил организовать сбор средств для семьи больного. — А по мне, — вмешался в разговор содержатель универси- тетской книжной лавки Александр Сергеевич Ширяев, — луч- ше помогать делом. Калайдович немало сил вложил в свой жур- нал. Поэтому сейчас для него самым целебным лекарством стал бы вышедший из печати первый номер «Русского зрителя». Идею Ширяева присутствовавшие горячо поддержали. Каждый обязался безвозмездно подготовить к изданию один из номеров журнала. Сообща придумали и рисунок для титульного листа. Обрамляли его исконно русские деревья: дуб и береза. Меж ними на зеленом пригорке поместили в живописном бес- порядке реликвии отечественной истории: знамя князя По- жарского, бердыш Изяслава, боевой панцирь царя Алексея Михайловича. С ними соседствовали литературные памятни- ки, открытые миру Калайдовичем: Изборник Святослава, сборник «Древние российские стихотворения», том с надпи- сью на обложке «Иоанн, экзарх Болгарский». Первый номер «Русского зрителя», включавший докумен- ты из архива самого Калайдовича, получился захватывающе интересным. Вот только некоторые из статей: о месте рожде- ния Петра Великого; о недавно открытом надгробии Марфы, посадницы Новгородской; копия с донесения цесарских по- сланников Августина Мейерберга и Горация Колвуция, посе- тивших Москву в 1661—1662 годах. Весьма ценными пред- ставлялись письма Н.М. Карамзина и К.Ф. Калайдовича, ко- торыми они обменялись по поводу местоположения тушинского стана Лжедмитрия II. Сейчас трудно сказать, кто именно подготовил к печати тот или иной номер «Русского зрителя». Всего в издании журнала принимали участие десять литераторов-доброхотов: С.Т. Ак- саков, М.А. Дмитриев, И. В. Киреевский, М.А. Максимович, 10—1777
146 <dO В. И. Оболенский, Д.П. Ознобишин, М.П. Погодин, С.Е. Раич, А.Ф. Томашевский, С.П. Шевырев. Каждый из них внес свою лепту. Пожалуй, наиболее велик вклад историка Михаила Пе- тровича Погодина. Он выступил редактором-составителем пя- того-шестого номеров. В конце шестого номера «Русского зрителя» было помеще- но краткое обращение к читателям, которое в известной степе- ни проливает свет на эти необычные события более чем полу- торастолетней давности. «Изданием сих двух нумеров оканчивается исполнение обязанности, мною на себя принятой, — сообщает Погодин. — Долгом поставляю засвидетельствовать усердную мою благо- дарность тем литераторам, которые помогли мне в моем труде, и попросить извинения у читателей в неисправностях, вкрав- шихся в издание. Настоящий издатель по выздоровлении сво- ем, надеюсь, вознаградит публику за то удовольствие, которо- го она лишилась при его преемнике, державшемся чужого пла- на со своими средствами. Со своей стороны, я почитаю себя счастливым, что мог сим показать на деле мое уважение к К. Ф. Калайдовичу, оказавшему столько блистательных и по- лезных услуг древней нашей истории и филологии. Желаю, чтобы публика разделила со мною мои чувствования. 1828. Июня 28 дня. М. Погодин»80. Как это ни горько, но приходится констатировать, что «Рус- ский зритель», несмотря на всю значительность своего содер- жания и энтузиазм многочисленных редакторов, оказался не- долговечным. К сожалению, Калайдович так и не оправился от своего недуга. И никто при всем старании не смог его заменить. 39. ПО СЛЕДАМ ЛЕГЕНД В 1851 году П. А. Бессонов, которому в то время исполни- лось двадцать три года, с блеском окончил историко-филоло- гический факультет Московского университета. — По своему дарованию, — сказал ему на выпускном акте один из профессоров, — вы сродни Калайдовичу. Так что наука вправе ждать от вас великих свершений! О Калайдовиче в Московском университете ходило много легенд. В библиотеке находились научные труды, созданные им. Но о личности самого ученого мало что было известно. И тогда Бессонов отправился на Плющиху, где в неболь-
Go^ 147 <ЛО шом деревянном домике жила еще здравствующая супруга Калайдовича и его сын Николай Константинович. К сожалению, визит оказался малоудачным. В семье не со- хранилось документов, проливающих свет на научную дея- тельность Константина Федоровича. — После его смерти в 1832 году, — объяснила вдова, — биб- лиотеку и архивные бумаги приобрел историк Погодин. — Велик ли был архив? — Конечно. Покойный супруг состоял в переписке со мно- гими замечательными людьми: государственным канцлером графом Румянцевым, управляющим Московским архивом Коллегии иностранных дел Малиновским, с учеными... И все же этот день не пропал для Бессонова даром. Он не многое, но узнал о родословной библиографа, его отце, о пер- вых годах учения Константина Федоровича... В рабочую тет- радь молодого исследователя легли начальные строки буду- щей биографии Калайдовича: «Фамилия Калайдовичей пере- шла в Россию из пределов южного славянства, в переселение времен императрицы Елизаветы. Дворянский род их внесен в родословные книги, в 3-ю часть. В разных официальных бума- гах от 1777 года и далее, во всем конце прошлого века, в Орлов- ском наместничестве, в городе Ельце, значится на службе лека- рем: Федор Дмитриевич Калайдович, из дворян... Здесь, в Ель- це, в 1792 году у него родился сын Константин Федорович... Положив первые начала учения в Елецком народном училище и в Киевской академии, в гимназию Императорского Москов- ского университета вступил 1799 года, сентября 9, и в оной же на своем коште обучась разным наукам и языкам, при публич- ном экзамене произведен студентом, 1807 года, июля 2»81. Бессонов решил, что успех его дальнейшей работы во мно- гом зависит от встречи с Погодиным, в чьем распоряжении были архив и библиотека Калайдовича. Волнуясь и не зная, к чему приведет эта встреча, шел Бес- сонов на Девичье поле, где в собственном доме проживал По- годин. Будучи общительным и доброжелательным человеком, известный историк радушно встретил посетителя. А когда уз- нал о цели его визита, то лицо ученого озарила улыбка. — Мне очень приятно, что вы обратились к личности этого замечательного человека. Константин Федорович был страст- ным энтузиастом, настоящим подвижником науки. Он интере- совался всем, что имело отношение к отечественной словесно- сти, обладал подлинным даром исследователя, первооткрыва-
Gb> 148 <dO теля. Да один перечень его трудов, вам, наверное, знакомых, красноречивее всяких слов. На вопрос, какие именно бумаги Калайдовича имеются у него, Погодин ответил: — Да, пожалуй, все, что остались после покойного. Разве что какая малость ускользнула от меня... Когда Калайдович умер, то, желая помочь его вдове, обремененной четырьмя ма- лолетними детьми, я купил все, что только было можно. И, предупреждая новый вопрос, уже готовый сорваться с губ Бессонова, поспешно добавил: — Вы, конечно, горите желанием немедля приступить к ос- мотру имеющихся у меня бумаг Калайдовича. Но, к сожале- нию, они уже не являются моей собственностью, поскольку все мое собрание приобретено государством и не сегодня-зав- тра отбудет в Петербург. Сейчас идет упаковка коллекции. Он отворил дверь в соседнюю комнату. Там стояли откры- тые сундуки и огромные ящики, наполовину заполненные от- правляемыми книгами. — Что же делать? — огорчился Бессонов. — У вас есть еще несколько дней, попробуйте распорядить- ся ими с максимальной пользой. За то недолгое время, что у него оставалось, Бессонов ус- пел переписать наиболее важные, на его взгляд, документы, касавшиеся пребывания Калайдовича в университете, его службы в архиве Коллегии иностранных дел, снял копии с пи- сем государственного канцлера графа Николая Петровича Ру- мянцева, петербургских и зарубежных ученых. Понимая, какая бесценная реликвия находится перед ним, он с великой тщательностью обратился к послужному списку Калайдовича. Чтобы не пропустить ничего, по нескольку раз перечитывал каждое слово, прежде чем занести на бумагу. На- чинался послужной список с тех дней, когда Калайдович учился в университете: «При принятии в университет слушал профессорские лек- ции: 1) Греческого, Латинского и Французского языков; 2) Всеобщей и Российской истории и хронологии; 3) Красно- речия и поэзии; 4) Статистики; 5) Умозрительной философии; 6) Политической экономии; 7) Антропологии; 8) Натураль- ной истории и Сельского домоводства; 9) Технологии и 10) Ге- ометрии, тригонометрии и алгебры. Участвуя в трудах Импе- раторского общества испытателей природы, сопутствовал док- тору оного, Готгельфу Фишеру, для минералогических,
Gq^ 149 <dO ботанических и зоологических наблюдений в Московской гу- бернии, 1809 г. За отличное прилежание и успехи удостоен, по надлежащем испытании, степени кандидата словесных наук и получил диплом на сие звание, 1810 год, мая 27»82. В трепет привела Бессонова обнаруженная им собственно- ручная записка Калайдовича, относящаяся ко времени оконча- ния им университета, полная юношеского задора: «В 1810 году, когда я был еще очень молод (мне исполнилось только 17 лет), пылок и необуздан, подобно коню дикому, который скачет по горам и по долам, не блюдя живота своего, не щадя головы сво- ей, — в этом году, для меня достопамятном, я сделал поездку в Троицкую Сергиеву лавру и в Вифанию. Там в первый раз я ви- дел славного Платона, того сединами убеленного старца, кото- рый некогда в юности, благовонною розою благословил одну красавицу в саду Дворцовом; в летах зрелых, торжествуя побе- ды Екатерины, вызвал Петра Великого из могилы, провидя ду- хом, что некогда он восстанет в лице Николая, смирит гордую Порту и парящие Орлы его водрузят непобедимое оружие — знамение Креста Господня — на алтаре Софийском, обагрен- ном кровию Константина и Григория. Я видел того мудрого Платона, который учил кротости императора Павла, венчал на царство Александра Благословенного и, в тяжкую годину ис- кушения и славы России, готов был противопоставить сата- нинской гордыне Наполеона свое чистое сердце, сокрушенное и смиренное от долговременного ношения легкого бремени Господня. С сим-то старцем маститым (о дерзость неслыхан- ная!) вступил в жаркий спор семнадцатилетний юноша, уни- верситетский кандидат, об одном примечательном месте лето- писца Нестора, и если в то время не одержал еще совершенной победы, по крайней мере, поколебал во мнении Платона»83. Работа Бессонова с архивом Калайдовича прервалась в но- ябре 1852 года, когда «погодинское древлехранилище» отбыло в Петербург. Огорчение будущего биографа несколько сгладилось, ког- да он неожиданно получил от сына Калайдовича воспомина- ния одного из сотоварищей Константина Федоровича по уни- верситету; три листа убористым почерком: «Дух любознатель- ности обнаруживался в нем еще в юности. Замечательное по чему-нибудь ископаемое, растение или насекомое, игра приро- ды, старинная книга или деньга, надгробный памятник — все возбуждало в нем любопытство. Он занимался минералогиею, ходил по берегам Москвы-реки, собирал окаменелости, кото-
150 <dO рыми изобилует Московская губерния, имел коллекцию мо- нет, гербариум и, вместе с братом, составил зоологический ка- бинет под названием «Collectio insectorum Provinciae Mosquensis». Это был ящик из картона собственной нашей ра- боты... Занимался также стихотворством и, вместе с братом, издавал в рукописных брошюрах журнал «Русская муза». Эти листочки, в числе нескольких экземпляров, мы раздавали школьным товарищам, как Жуковский, «для немногих». В 1808 году отважились явиться в публику: начали по подписке издавать «Русский критик», с эпиграфом: «Quod mordet, sanat». Вышел один только лист из типографии Любия. Еще за год, 1807, он, с братом же Петром, принимал деятельное учас- тие в издании альманаха в трех частях — «Весенний цветок»: редактором был Кузьма Федорович Андреев, университет- ский наш товарищ. В этом сборнике помещались школьные произведения студентов. Еще помню: он вел ежедневные за- писки о домашних и городских событиях. Вот образчик: «Мая 7. Курица яйцо снесла. Купил монету царя Михаила Фе- доровича. Была гроза. К обеду пришла бабушка». Это было в отрочестве; покойный родитель смеялся, читая журнал, одна- ко же не препятствовал ему продолжать его. К положитель- ным наукам и изучению иностранных языков он не прилагал особенного старания, что впоследствии много затрудняло его. Это он сам чувствовал в археологических исследованиях. Од- нако с неутомимым терпением, истинно удивительным, же- лезным, он умел находить, с проницательностью Гейне, справ- ки в книгах греческих и латинских, приводил самые верные цитаты, критически рассмотренные. Не столько повинуясь по- буждению, он, казалось, сам искал предназначенного ему поприща, наконец нашел его и со славою прошел по нем...»84 В том же 1852 году Бессонов завершил очерк о Калайдови- че, но в печать не отдал, сочтя его далеко не полным. И в самом деле, многое ему было неизвестно. 40. ПОМОЩНИК РУМЯНЦЕВА 7 марта 1869 года Погодин получил письмо за подписью председателя Археологического общества с предложением вы- ступить на открытии первого русского археологического съез- да, назначенного на 16 марта. В своем выступлении Погодин должен был дать краткий анализ развития археологической науки в России. Выбор пал на Погодина потому, что он сам не-
Gt? 151 <dO мало поработал на этом поприще и к тому же был лично зна- ком со многими видными деятелями археологической науки. Несмотря на занятость, Погодин принял предложение и взялся за составление большого доклада о судьбах археологии в России. Размышляя над тем, «откуда и когда пошла русская архео- логия», Погодин пришел к выводу, что «крестным отцом» ее стал Петр I. По дороге в Голландию в 1721 году он увидал в Кёнигсбергской библиотеке древнюю Несторову летопись и велел снять с нее точную копию, которую затем и привез в Россию. А 16 февраля 1722 года Петр приказал доставить все пергаментные летописи и хронографы, хранящиеся в монас- тырях, в Синод, в Москву, для лучшего их сбережения и со- ставления российской истории. Немало сделала для развития науки и Екатерина II. При ней Шлёцер воспроизвел «Русскую Правду». При ней было издано множество летописей; Н. И. Новиков выпустил двад- цатитомную «Древнюю Российскую Вивлиофику», содер- жащую огромное число грамот, сказаний и других историчес- ких документов; князь Щербатов отпечатал шестнадцатитом- ную «Русскую историю», а Н.И. Болтин написал на нее двухтомную критику. Эпоха Александра I ознаменовалась новыми успехами в области археологии. Шлёцер обнародовал свой знаменитый двухтомный труд «Нестор». Карамзин взялся за «Историю го- сударства Российского». Великие услуги археологической на- уке оказал государственный канцлер Н.П. Румянцев, возле которого составилось целое общество ревностных, трудолю- бивых, талантливых ученых, им найденных, взысканных, обо- дренных. Одним из помощников канцлера был Калайдович. «Константин Федорович Калайдович, — записывал Пого- дин, — родился археологом. Страсть его к древностям обнару- жилась еще во время его студенчества, и в первых заседаниях Общества истории и древностей российских, учрежденного в Москве, ему, кандидату, поручено было издание особого, кро- ме Трудов, исторического сборника по представленному им плану — «Русские достопамятности». Я познакомился с ним вскоре после окончания моего университетского курса, обра- тясь к нему с просьбою о совете, можно ли напечатать в «Вест- нике Европы» замечания на «Исторические таблицы» Филис- три, тогда вышедшие и получившие какое-то высшее одобре-
О&л 152 <40 ние. «Ничего, — отвечал он, — пускайте смело». Это был пер- вый мой печатный опыт в 1822 году. После Калайдович хлопо- тал много о поручении мне перевода «Славянской граммати- ки» Добровского, хоть и без успеха. В одно из первых посеще- ний моих я встретил у него Бестужева, издателя «Полярной звезды», и еще кого-то. Говорили о разыгранном тогда в лоте- рею богатом имении графа Головина — Воротынец. Один из присутствующих сказал, что слухи о выигрыше ходят различ- ные: одни говорят, что выиграл лекарь, другие — дьячок, тре- тьи — какая-то баба. «Стало быть, — сказал Калайдович, по- молчав минуту, — выигрыш попал на купоны». «Ах, — подумал я, — вот она, сообразительная способность историческая! Как скоро и верно он догадался!» И стал я смотреть на Калайдови- ча с еще большим почтением, чем прежде... Он живмя жил в библиотеках, рылся в рукописях с утра до вечера, посещал беспрестанно всех менял и Серебрянников, справлялся, записывал, исследовал, читал, работал без устали, в беспрерывном движении, и открытия следовали у него одно за другим: слова Кирилла Туровского, Святославов сборник с драгоценным изображением его семейства, харатейная руко- пись Иоанна экзарха, которая на первых радостях показалась было принадлежащею к X столетию... Обо всех открытиях он сообщал с торжеством государственному канцлеру, представ- ляя подробные донесения, а тот поддавал пару с первой поч- той, и таким образом были изданы два тома государственных грамот, «Законы великого князя Иоанна Васильевича», «Древние российские стихотворения», «Памятники XII века», предисловие к «Опыту о Новгородских посадниках», «Описа- ние Рязанских древностей», наконец, исследование об Иоан- не, экзархе Болгарском, — сочинение, в котором оглашено множество важнейших и любопытнейших сведений о древней нашей письменности и как бы открывался новый целый мир... Все это происходило в продолжение десяти лет, от 1815 го- да по 1825-й. Непомерные труды и напряжение всех способно- стей, вместе с огорчениями, которые причиняли ему враги, обыкновенные, к несчастью, спутники всякого таланта и успе- ха, завистники, больные чужим здоровьем, поколебали его крепкую натуру. Присоедините нужду, в которой он беспрес- танно находился, получая вознаграждение очень скудное. Граф Румянцев не был щедр. Кто поверит ныне, что за огромный лист исследования об Иоанне, экзархе Болгарском, со всеми драгоценными открытиями, и вместе за все труды издания, с
153 многочисленными корректурами, Калайдовичу было назначе- но только по 25 рублей ассигнациями. Я помню эти корректу- ры древних свидетельств, испещренные на широких полях бес- численными поправками: они приводили в ужас всякого видевшего. Старая болезнь Калайдовича, вследствие неуме- ренных трудов, возвратилась. В первых припадках он предпри- нял издание историко-литературного журнала «Зритель» и среди приготовлений к первой книге совершенно помешался. Но и в помешательстве любезные образы не оставляли его во- ображения, и, когда я пришел однажды навестить его, он при первом взгляде на меня запел громким голосом молебен препо- добному Нестору и Печерским угодникам. Потом начал он мне передавать исследование о жизни какого-то святого, составив- шееся в его воображении. О, как тяжело было видеть этого до- стойного труженика в таком ужасном положении! А жена с де- тьми должны были претерпевать всякую нужду! Года через два он вылечился, но силы его совершенно упали, умственная дея- тельность ослабла; пылкий, живой, он так притих, что в иной вечер не услышишь, бывало, от него ни одного слова. И он вскоре умер, не оставив чем и похоронить себя. Первый ис- кренно преданный своему делу, горячий русский археолог, принесший великую пользу палеографии, нумизматике, биб- лиографии и вообще всем частям истории! Чего бы он ни сде- лал в другой обстановке, в других обстоятельствах»85. Погодин оторвался от бумаги, с волнением перевел дух. За окном занималось утро 8 марта 1869 года. 41. ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ РУССКОГО БИБЛИОГРАФА 19 мая 1892 года исполнилось сто лет со дня рождения Кон- стантина Федоровича Калайдовича. Московские библиогра- фы решили отметить эту дату публикацией очерка о его жизни и трудах. Почетную миссию принял на себя Дмитрий Языков. Свою работу над очерком Языков начал с того, что попы- тался собрать воедино всю библиографию о К. Ф. Калайдови- че. Выяснилось, что единственное прижизненное упоминание о нем в печати относится к 1822 году. Тогда Н.И. Греч в своем «Опыте краткой истории русской литературы» упомянул о трех изданиях, осуществленных Калайдовичем. Первым, кто отдал должное научной деятельности Калай- довича, был историк М. П. Погодин. Он поместил в москов-
0^7 154 <40 ской газете «Молва» (№ 32) прочувствованную статью о по- койном ученом-библиографе. Затем о Калайдовиче вспомнил и «Московский телеграф» (№ LV. С. 192). В 1852 году с бумагами К.Ф. Калайдовича, хранившимися у Погодина, ознакомился П. А. Бессонов. На основе их им был составлен библиографический очерк «Константин Федорович Калайдович», появившийся на страницах журнала «Русская беседа» в 1860 году (кн. 2). Еще через год значительно расши- ренный очерк о Калайдовиче Бессонов поместил в периодиче- ском издании «Чтения в Обществе истории и древностей рос- сийских». Вот и все, что удалось разыскать Языкову. Зато куда многочисленнее были труды самого Калайдови- ча, рассеянные по различным изданиям первой четверти XIX столетия. О многих из них не упоминалось в библиогра- фических справочниках. В общей сложности, как удалось ус- тановить, перу Калайдовича принадлежало до семидесяти ста- тей и несколько монографий. Свои изыскания Языков представил на суд сотрудников специализированного журнала «Библиографические запис- ки», начавшего выходить в Москве с 1892 года. Редколлегия одобрила материал. В ходе обсуждения Языков, отдавая должное своему пред- шественнику, весьма одобрительно отзывался об очерке Бес- сонова «Материалы для жизнеописания К.Ф. Калайдовича и особенно для изображения ученой его деятельности». — А ведь Бессонов допустил ряд ошибок, — заметил вдруг один из присутствующих. — Неверно указаны место и день рождения Калайдовича, а также дата его кончины. У Бессоно- ва, в частности, сказано: «В Ельце, в 1792 году, родился Кон- стантин Федорович, кажется, в мае месяце». И далее: «К.Ф. Калайдович скончался 1832 года, апреля 19». Проверяя эти сведения, я побывал на Ваганьковском кладбище. Никто из служителей не мог показать мне место его погребения. С большим трудом я отыскал в северо-западной части кладбища памятник, выполненный в виде гробницы. На одной стороне памятника просматривалась смутная надпись. Вот она: «Титу- лярный советник и кавалер Константин Федорович Калайдо- вич родился 1792 года, мая 19, в Киеве, скончался 1832 года апреля 16 дня, в Москве». Ноябрь 1989 — январь 1990

157 чво 1. «ДРУГ ПРОСВЕЩЕНИЯ» Под таким названием в начале XIX века в Москве выходил журнал литературы, наук и художеств. На эмблеме, украшав- шей его титульный лист, были изображены символические предметы: лира, циркуль и кадуцей — жезл Меркурия, обви- тый двумя змеями. Ниже имелась надпись-девиз: «Приятное с полезным». «Друг просвещения», один из первых московских журна- лов, просуществовал почти три года. Первый номер читатели развернули в январе 1804 года, а последний — в 1806-м. Недолговечность журнала объяснялась малым числом под- писчиков. В Москве всего лишь шестьдесят человек получа- ли «Друга просвещения». Среди них значились историки Н.М. Карамзин и Н.Н. Бантыш-Каменский, президент Российской академии Е.Р. Дашкова, коллежский асессор Н. П. Хлебников. Последний оказал отечественной словесности огромную услугу: он не только выписывал всероссийские журналы и газеты, но и ревностно сберегал их. Позднее огромная хлеб- никовская библиотека перешла к Сергею Дмитриевичу Пол- торацкому, ставшему благодаря ей настоящим библиогра- фом. В сентябрьские дни 1860 года, приняв окончательное ре- шение расстаться с библиотекой, Полторацкий взялся за со- ставление ее каталога. Со скрупулезной точностью он описы- вал одну за другой редкости, бывшие у него. Наконец очередь дошла и до журнала «Друг просвещения». Сняв с полки не- большие, изящно переплетенные томики, Полторацкий поли- стал первый. Его внимание привлекло стихотворение, отме- ченное большой музыкальностью:
GV 158 $40 Где души в единство сливают, Там голос восторга зовет; Там скуки обузу слагают, Где дружба с забавой живет... В предуведомлении к стихотворению указывалось, что оно написано непосредственно на балу, на заданную музыку. Вме- сто подписи стояли три звездочки. — Кто автор? — заинтересовался Полторацкий. Раскрыть аноним удалось далеко не сразу. Оказалось, что стихотворение написал граф Аполлос Аполлосович Мусин- Пушкин, впоследствии видный ученый-химик. Вернувшись к титульному листу, Полторацкий занес в ка- талог: «Друг просвещения» (журнал литературы, наук и худо- жеств) начался в январе 1804 года, печатался в типографии Платона Бекетова». И в виде справки добавил извлечение из исследования «Новый опыт исторического словаря о россий- ских писателях» митрополита Киевского Евгения (Евфимий Алексеевич Болховитинов), напечатанного в нескольких но- мерах «Друга просвещения»: «Бекетов Платон Петрович, майор в отставке, писал много отрывочных стихотворений, которые и напечатаны были в разных журналах; ныне издает в собственной типографии в Москве «Пантеон российских авторов», то есть изображение российских писателей в эстампах, с краткими критическими замечаниями на их сочинения. Примечания сии сочиняет Ни- колай Михайлович Карамзин, историограф российский, и книги сей доныне вышло уже четыре отделения. Сверх того в журнале «Друг просвещения» 1804 года издавал все ученые статьи в третьей части онаго»86. Перо Полторацкого замедлило свой бег. Сергей Дмитрие- вич посчитал, что справку следовало расширить другими све- дениями о Бекетове, который за десятилетие своей издатель- ской деятельности выпустил более ста названий книг. А сколь преуспел в розысках и сбережении портретов знаменитых рос- сиян! Но обо всем этом как рассказать в краткой каталожной аннотации?! Со вздохом Полторацкий зачеркнул написанное. Тогда же он дал себе обещание, что непременно напишет большой очерк о Бекетове — этом истинном друге просвещения. О намерениях Полторацкого красноречиво свидетельству- ет запись, оставленная им на оборотной стороне крышки пер-
159 П. П. Бекетов (1761—1836) вого номера журнала «Друг просвещения» за 1804 год. Одна- ко эта задумка осталась невыполненной. Попытаемся же сделать то, чего не успел Полторацкий. О жизни Платона Петровича Бекетова, к сожалению, изве- стно не так уж много. По одним сведениям, он родился в 1761 году, по другим — в 1776-м. Его родиной был старинный волжский город Симбирск (ныне Ульяновск). Учился Бекетов сначала в Казани вместе с двоюродным своим братом И. И. Дмитриевым (впоследствии видным государственным
160 деятелем и поэтом), а потом — в Москве, в пансионе Шадена, где его однокашником был Н. М. Карамзин. По окончании пансиона Бекетов некоторое время служил в Петербурге. В 1798 году он вышел в отставку в звании пре- мьер-майора и поселился в Москве на Кузнецком мосту, кото- рый только-только начинал превращаться в средоточие тор- говли модными товарами. Что побудило Бекетова прервать военную службу и поки- нуть столичный Петербург? На этот счет данных не имеется. Но можно предположить, что повинной в этом была изящная словесность. Став московским жителем, Бекетов возобновил дружеские отношения с Карамзиным, который в ту пору стал важной персоной в русской литературе. Не без влияния Карамзина, живо интересовавшегося отечественной историей, он втянул- ся в собирание славяно-русских рукописей и книг. Бекетов оказался столь усердным собирателем, что бук- вально через год у него составилась внушительная библиоте- ка, насчитывавшая 2736 книг и 96 древних рукописей. Име- лись у него также исторические документы и автографы. Главной же страстью Бекетова была иконография. Он не «жалел никаких издержек» на приобретение изображений славных россиян. Неудивительно, что очень скоро у него обра- зовалась огромная коллекция — несколько сот гравюр и пи- санных маслом портретов. К обнародованию накопленных богатств Бекетов пришел до известной степени случайно. В один из дней 1801 года ему посчастливилось приобрести несколько редкостных гравюр и среди них портрет царевны Софьи. Прослышав об этом, московские собиратели поспеши- ли на Кузнецкий мост, чтобы взглянуть на эту диковинку. Рассматривая изображение молодой женщины с крупны- ми, почти мужскими чертами лица, Карамзин уважительно за- метил: — Природа щедро одарила Софью. Она была не только вы- дающимся государственным деятелем, но и даровитым литера- тором. Царевна писала трагедии и сама читала их в кругу своих приближенных. Я знаю в рукописи одну из ее драм. Думаю, Со- фья могла бы сравняться с лучшими писательницами всех вре- мен, если бы ее воображением управлял просвещенный вкус! Присутствующие только удивленно переглядывались. Все знали Софью исключительно как правительницу, яростно бо-
161 чвО ровшуюся с Петром за власть. О ее литературном таланте ни- кто ничего не слышал. — Воистину наша история полна сюрпризов! — восклик- нул Бекетов. — К вящему сожалению, — отозвался Карамзин. — Однако если о некоторых событиях мы еще имеем какое-то представле- ние, то облик деятелей прошлого нам зачастую совсем неведом! Всецело захваченный идеей познакомить современников со славными предками, Бекетов энергично принялся за дело. Прежде всего он организовал граверную мастерскую, во главе которой поставил Алексея Осипова — молодого, но достаточ- но опытного мастера. Еще в 1794 году на Спасском мосту хо- рошо расходилась старинная повесть «Суд Шемякин» с его рисунками. Под началом Осипова находилось несколько под- мастерьев из крепостных: Федор Алексеев, Николай Соколов, Маслов, Милов, Розонов, Храмцов, Шишкин. Задуманное Бекетовым «Собрание портретов знаменитых россиян» должно было охватить всю русскую историю. Для на- чала он решил выпустить «Пантеон российских авторов», вклю- чавший портреты наиболее известных писателей, начиная с ле- гендарного Бояна, образ которого «нафантазировал» Осипов. Осипов же сделал и фронтиспис для первого выпуска «Пантеона». Левая сторона аллегорического пейзажа являла собой заснеженную равнину, правая — землю, оживленную солнечными лучами: осыпанные цветами пригорки, опушен- ные листвою ветви березок. Бекетова удовлетворила работа художника. Для фронтис- писа он сам сочинил пояснительную надпись: «Солнце осве- щает с одной стороны зимнюю сцену, а на другой — быстрым действием лучей своих извлекает из земли мураву и цветы. Эмблема Просвещения в нашем отечестве»87. В конце 1801 года в книжных лавках Москвы появилась но- винка — нарядно изданный альбом. На его титуле значилось: Пантеон российских авторов Часть первая Тетрадь I, в которой: Фронтиспис Никон Боян Матвеев Нестор Царевна Софья Москва, 1801 г.
162 Изъяснгше Фронтисписа ил и/у (кшлщлгшъ си одной стороны лп.ннюю сцен f ни ,{/>Н'<*и еыетрькнъ дьнетыела* .готсн <’«/<>//. га //./- (шмт/. нлг .utfpti^tt if /jtifimbi: UlUKaUulMCliill <IK нашему ..- Фронтиспис «Пантеона российских авторов» (1801) П.П. Бекетова
163 Царевна Софья. Портрет из книги «Пантеон российских авторов» (1801) ПЛ. Бекетова Издержки были огромны, а книжка расходилась туго. Бе- кетов, как мог, успокаивал единомышленников: мол, дело это новое, публике непривычное; несомненно, последующие вы- пуски будут расходиться лучше. Того же мнения придерживался С. Селивановский, содер- жатель сенатской типографии, в которой была отпечатана пер- вая тетрадь «Пантеона российских авторов». Началась подготовка к печати второй тетради «Пантеона», также включавшей пять портретов: Симеона Полоцкого, Дми- н*
164 чбО трия Ростовского, Феофана Прокоповича, князя Хилкова (ему приписывалось создание «Ядра Российской истории») и Ан- тиоха Кантемира. В разгар работы вышло правительственное постановление, разрешавшее заводить частные книгопечатни. Селивановский немедленно оставил сенатскую типографию и занялся обустройством собственной. Чтобы ускорить ход дел и не зависеть от прихотей содержателей печатных заведений, Бе- кетов также решил завести свою типографию. Он поместил ее в глубине усадьбы, в переулке на Рождественке, где позднее на- ходился анатомический музей Медико-хирургической акаде- мии. Заведовал ею В. А. Соколов. В том же 1802 году бекетовская типография отпечатала третью тетрадь «Пантеона»: портреты историка В.Н. Тати- щева, духовных писателей Климовского и Ф.И. Буслаева, поэта В. К. Тредиаковского и проповедника Сильвестра Ку- лябки. Если первая тетрадь «Пантеона российских авторов», в си- лу своей новизны, еще имела какой-то сбыт, то вторая и тре- тья — легли на полках книжных лавок тяжким грузом. Сказы- валась и дороговизна издания: альбом на простой бумаге сто- ил три рубля, на лучшей, веленевой — пять. Не желая выслушивать нарекания книготорговцев, пускай во многом и справедливые, Бекетов открыл собственную книжную лавку — во флигеле, на углу Кузнецкого моста и Рождественки. Заведование ею взял на себя купец В. В. Губ- кин. С иным настроением Бекетов приступил к напечатанию четвертой тетради «Пантеона», включавшей портреты писате- ля-путешественника С.П. Крашенинникова, поэта И. С. Бар- кова, духовных писателей Гедеона и Дмитрия Сеченова, а так- же М.В. Ломоносова. Тетрадь вышла в означенный срок, но без портрета Барко- ва. Имелось только картонное паспарту, на котором он должен был находиться, да карамзинский комментарий: «Барков Иван. Переводчик при Императорской академии наук. Когда родился — неизвестно, умер в 1768 году. Перевел Горациевы Сатиры и Федровы Басни, но более прославился собственны- ми замысловатыми и шуточными стихотворениями, которые хотя и никогда не были напечатаны, но редкому неизвестны. Он есть русский Скаррон и любил одни карикатуры. Расска- зывают, что на вопрос Сумарокова: «Кто лучший поэт в Рос- сии?» — студент Барков имел смелость отвечать ему: «Пер-
165 вый — Ломоносов, а второй — я!» У всякого свой талант: Бар- ков родился, конечно, с дарованием; но должно заметить, что сей род остроумия не ведет к той славе, которая бывает целью и наградой истинного Поэта!»88 Объясняя подписчикам отсутствие портрета, Бекетов при- ложил к тетради особую вклейку, на которой значилось: «Из- датель «Пантеона российских авторов», удовлетворяя жела- нию некоторых особ, имеющих первые три тетради, поспешил издать и 4-ю тетрадь оного. Портрет г. Баркова еще не готов и затем здесь не помещается, хотя нотис об нем и находится в сей тетради, а оный выдан будет при следующей 5-й тетради безденежно». Далее указывалось, что данная вклейка является билетом для бесплатного получения портрета. Как известно, пятая тетрадь «Пантеона российских авто- ров» так и не вышла в свет. Долгое время в литературоведении бытовало мнение, будто издание прекратилось из-за своей убыточности. Но разве Бекетов заранее не знал, что «Панте- он» не принесет никаких доходов и сознательно не шел на зна- чительные материальные потери? Так что причина кроется в другом. Скорее всего, Бекетов оставил издание «Пантеона» вследствие цензурного запрета: Барков не был тем автором, которого можно было превозносить. Казалось бы, «предметный урок» должен был навсегда от- бить у Бекетова охоту к издательской деятельности. Однако этого не случилось. Он продолжал помышлять об издании портретов российских деятелей. В его гравировальной мастер- ской ни на день не прекращалась работа. Более того, чтобы еще глубже проникнуть в тайны гравировального искусства, Бекетов сам обучился ремеслу гравера. Сохранился рисунок, выполненный им в так называемой карандашной манере: два певца в модных камзолах и завитых париках поют дуэтом, дер- жа перед собой нотный лист. На гравюре надпись по-француз- ски: «Гравировал Платон Бекетов в 1805 году». Бекетовские мастера подготовили в общей сложности бо- лее трехсот медных гравировальных досок, из них была ис- пользована лишь одна четверть. В 1821—1824 годах, то есть спустя двадцать лет после выхода «Пантеона российских авто- ров», в продаже появился альбом, как бы служивший его про- должением, — «Собрание портретов россиян знаменитых». Издание включало пятьдесят изображений. «П.П. Бекетов, — откликался на новинку журнал «Мос- ковский телеграф», — один из известнейших любителей отече-
Q&? 166 ственных древностей, напечатал несколько тетрадей «Портре- тов россиян знаменитых». Мы не говорим о пользе и любо- пытности сего исторического собрания (состоящего поныне из 5 тетрадей, заключающих 50 портретов): оне очевидны. По- желаем, чтобы почтенный издатель в будущих тетрадях поста- рался исправить некоторые ошибки в жизнеописаниях, прила- гаемых к портретам, придал им более исторической важности и означил, откуда собраны им портреты; это необходимо для достоверности исторической и тем более придаст цены сочи- нению. Нам известно, что почтенный издатель собирал порт- реты с особенной разборчивостью»89. В 1836 году после смерти Бекетова все медные доски, 306 штук, купили братья Киреевские, вознамерившиеся про- должить его дело. Они использовали только 82 доски, осталь- ные так и пропали. Не особо посчастливилось и уже готовым гравюрам. Пле- мянник издателя, А. А. Бекетов, продал их, не особо торгуясь, букинистам, а пробные оттиски свалил на чердаке «бекетов- ской дачи», что находилась неподалеку от Симонова монасты- ря. Там они пролежали почти сорок лет, пока редкостные пор- треты случайно не обнаружили. Тут ими завладел московский коллекционер И.М. Остроглазов. Он с умом распорядился гравюрами: часть оставил себе, а остальные пустил на обмен. Благодаря этой операции Остроглазов существенно обогатил свое книжное собрание. Год от года «бекетовские портреты» на антикварном рынке росли в цене. Правда, кое-кто из собирателей поругивал их за невысокое качество, особенно в сравнении с лучшими гравю- рами западных мастеров. Однако уже в 90-е годы они стали предметом вожделений коллекционеров. Когда в 1896 году крупнейший собиратель и знаток отече- ственных гравюр П.А. Ефремов получил в подарок от мос- ковского гравера С. П. Виноградова несколько гравюр, в том числе и «бекетовские портреты», то свой восторг по этому поводу он выразил следующим образом: «Очень и очень бла- годарю вас, в особенности же за три бекетовских портрета, которые и были положены к моим бекетовским, с таким же чувством, с каким известный вам рыцарь клал золото в сун- дук, «в сундук, еще неполный». Бекетов моя слабость, так же как и карикатуры 1812 года. Эти два отдела я по возможнос- ти стараюсь пополнять, но возможность-то представляется очень редко»90.
167 Иконография, как уже говорилось, была главной страстью П.П. Бекетова. Однако немало сил он отдавал и печатанию книг. Начиная с 1802 года его типография постоянно увеличивала выпуск книжной продукции. Предпочтение отдавалось произведени- ям отечественных авторов: И.Ф. Богдановича, Н.И. Гнедича, В. А. Жуковского, И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина, Д. И. Хво- стова, А. Н. Радищева. Не исключено, что побудительным мотивом к напечата- нию собрания сочинений Радищева послужило приобретение Бекетовым одного из нескольких сохранившихся экземпля- ров запрещенного «Путешествия из Петербурга в Москву», 1790 года. Экземпляр был переплетен в зеленый сафьян, на корешке золотом вытиснено: «Путешествие в Москву». Позд- нее из бекетовской библиотеки книжку купил известный мос- ковский книготорговец А.С. Ширяев. От него она перешла к А.Д. Черткову. Ныне этот экземпляр находится в Историчес- кой библиотеке в Москве. Поскольку в то время опубликовать «Путешествие» не представлялось возможным из-за действовавшего запрета, Бе- кетов решил другим путем привлечь внимание общества к личности гонимого писателя. Он вознамерился издать все не- запрещенные произведения Радищева. В 1807 году началось печатание шеститомного «Собрания оставшихся сочинений покойного Александра Николаевича Радищева». В пространном предисловии к изданию говори- лось: «Вот все, что осталось от сочинений человека, известно- го уже публике; надеемся, издавая их в свет, принести ей удо- вольствие. Жаль, что многие другие творения, как важные, так и забавные, пропали. Мы бы почли себе преступлением, имея оставшиеся г. Радищева бумаги в руках своих, предать их заб- вению и не издать их в свет»91. Как бы компенсируя отсутствие в издании «Путешест- вия», Бекетов включил в пятый том собрания сочинений Ра- дищева другое его острое произведение — «Житие Федора Ушакова, с приобщением некоторых его сочинений». К сожалению, в полном виде «Житие Федора Ушакова» не удалось напечатать. Цензор Мерзляков обнаружил в нем мно- жество «противозаконных мест». В чертковской библиотеке хранился «мерзляковский» экземпляр тома, весь испещрен- ный цензурными пометками; некоторые абзацы были на- прочь выкинуты, «неумеренные выражения» смягчены.
Q&j 168 С0БРАН1Е ОСТАВШИХСЯ СОЧИНЕ1ПЙ ПОКОЙНАГО АЛЕКСАНДРЪ НИКОЛАЕВИЧА РАДИЩЕВА. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОСКВА, ВЪ ТИПОГРАФ!И ПЛАТОНА БЕКЕТОВА. ИжлменгемЪ Издателей. • 1807. Титульный лист первого тома бекетовского собрания сочинений А.Н. Радищева
169 БОВА. ВСТУПЛЕН1Е. ИзЪ среды тумановЪ сЪрыхЪ ВременЪ бывшихЪ и протекшихЪ, ИзЪ среды временЪ волшебныхЪ » ГдЪ предметы всЬ и лица ЧародЪйной мглой прикрыты 9 Окружении «амЪ казались БлескомЪ славы и схяньемЪ; ГдЪ являются всЪ вещи Исполинны и Иройски КакЪ-гао вЪ камерЪ обскурЪ. Я изЪ сихЪ временЪ желалЪбы Разсказать сшаринну повЪсшь , И представить бы картину МнЬнтй , нравовЪ, обычаевЪ ЛЪтЪ шЪхЪ рыцарскихЪ преслав» ныхЪ » ГдЪ кулакЪ тяжеловЪсной Степень былЪ ко громкой славЪ, Я не рЪдко — — ко престолу; ГдЪ сЪ вЪнцомЪ всегда лавровымЪ ВенЪцЪ миртовой сплетался» ГдЪ сражалися за славу 3 Фрагмент поэмы, опубликованный в «Собрании оставшихся сочинений А.Н. Радищева* (1807)
170 чйО Впрочем, и в таком виде «Житие» поражало смелостью суж- дений. В полном же виде это сочинение Радищева появилось только спустя полвека, в сборнике «Осьмнадцатый век» (М., 1869), издававшемся как особое приложение к журналу «Рус- ский архив». Бекетовское «Собрание сочинений А.Н. Радищева» вскоре после выхода стало труднонаходимым. Причин тому было несколько: возросший интерес к творчеству писателя, малый тираж издания, пагубные последствия московского пожара 1812 года. Спустя полвека бекетовский «Радищев» стал раритетом. Не случайно Г.Н. Геннади поместил это изда- ние в свой нашумевший каталог-справочник «Русские книж- ные редкости». За недолгое время существования типографии Бекетова — с 1802 по 1812 год — из стен ее вышло множество разнообраз- ных книг общим тиражом более ста тысяч! Как правило, их от- личали тщательность исполнения, изящество шрифта, обилие украшений: виньеток, заставок, концовок. Чтобы показать, с какой добросовестностью издавал Беке- тов книги, обратимся к каталогу 1818 года известного москов- ского книготорговца А. С. Ширяева. Представляя отпечатан- ное в бекетовской типографии историческое сочинение «Опи- сание в лицах торжества, происходившего в 1626 году февраля 5-го при бракосочетании государя царя и великого князя Ми- хаила Федоровича с государыней царицей Евдокиею Лукья- новной, из рода Стрешневых» (1810), Ширяев писал: «Пред- лагаемая здесь книга, заимствованная из подлинной старин- ной рукописи, отличается достоверностью: она поверяема была в повествовании со многими старинными списками. Приложенные к ней 65 гравированных изображений обратят на себя внимание любителей русских достопамятностей. По- чтенный издатель при начертании рисунков совершенно при- держивался подлинников, чтобы оставить на них отпечаток древности. Обстоятельство, описываемое в сей книге, достой- но примечания и потому, что приводит на память время, в ко- торое Россия, свергнув с себя иго иноплеменников, явилась в настоящем своем виде»92. «Описание» вышло в свет в четырех вариантах: с просты- ми и раскрашенными рисунками, на обычной и на лучшей, ве- леневой бумаге. Стоимость книжки в зависимости от этого ко- лебалась от 15 до 30 рублей. Особенно охотно Бекетов издавал сочинения своего двою-
171 ЧВП родного брата И.И. Дмитриева (1760—1837), которого совре- менники окрестили «русским Лафонтеном». Наибольшая редкость из книжек Дмитриева, изданных Бекетовым, — «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писан- ное за три дня до путешествия». Эта небольшая шуточная по- эма была написана Дмитриевым в 1803 году по случаю отъез- да в заграничное турне другого видного московского поэта, Василия Львовича Пушкина. Бекетов отпечатал поэму в 1808 году. Тираж книжки был всего 50 экземпляров. Некото- рые так называемые подносные экземпляры были отпечатаны на великолепной бледно-розовой бумаге, с золотым обрезом. У коллекционеров прошлого «Путешествие» котировалось очень высоко. Лишь единожды Бекетов не потрафил своему родственни- ку. Уже после смерти издателя среди его бумаг обнаружилась тетрадь стихотворений Дмитриева. На титульном листе ее имелась дарственная надпись: «Именинный подарок любезно- му брату Платону Петровичу Бекетову. Москва. 1807 г. Но- ябрь 18 дня». В тетради было 22 стихотворения, которые поче- му-то не удовлетворили Бекетова, хотя среди них были насто- ящие перлы. Вот, например, послание «На смерть Ипполита Федорови- ча Богдановича»: — О чем ты сетуешь, прелестная Харита? — Увы! с любимым я певцом разлучена! Послала смерть Петру; ошибкою она сразила Ипполита. Петр Федорович Богданович, которому Харита «послала смерть», являлся издателем довольно скучного журнала «Ака- демические Известия». А вот его брат, Ипполит, был знамени- тым поэтом, автором поэмы «Душенька», которой зачитыва- лись современники. Высоко ставя поэтический талант И.Ф. Богдановича, Беке- тов издал многие его сочинения: «Историческое изображение России», «Блаженство народов», «Сугубое, блаженство», «Примечания о германских нравах». В 1810 году появилось «Собрание сочинений Ипполита Федоровича Богдановича», отпечатанное Бекетовым. Шеститомник стоил 45 рублей. Изо всех бекетовских изданий Богдановича редчайшей бы- ла поэма «Душенька» 1811 года. Объяснялось это просто. Пле- мянник поэта М. А. Дмитриев писал в своих воспоминаниях:
172 чйО «Маленькое прекрасное издание «Душеньки» на веленевой бумаге, до выпуска в продажу почти все погибло во время на- шествия французов; осталось только одиннадцать экземпля- ров, из которых у меня три» . В конце XIX века в поле зрения библиографов находились только три бекетовские «Душеньки» 1811 года: два экземпля- ра были в Москве — в библиотеке Исторического музея (по- ступил вместе с собранием А.Д. Черткова) и у И.М. Острогла- зова, один в Петербурге — у Я.Ф. Березина-Ширяева. В 1902 году и этот экземпляр перекочевал в Москву: книжку ку- пил известный собиратель Д.В. Ульянинский. Среди бекетовских изданий абсолютное первенство по сво- ей редкости держит небольшая книжечка — «Краткое описа- ние жизни Василия Яковлевича Левашова». Это уникум. «Сие описание жизни В.Я. Левашова, — сообщает сам Бекетов, — сочинено мною и напечатано в моей типографии в 1808 году; оно изготовлено было для помещения в книге под названием: «Письма и указы разных Государей к В.Я. Левашову», но по- сле всего этого положено поместить там писанное В. А. Жуков- ским. Книга сия есть единственная, потому что напечатан один только экземпляр собственно для меня и ни у кого дру- гого ее нет. Замарана в несчастном 1812 году»94. Говоря, что книжка «замарана», Бекетов, как видно, боль- шой аккуратист, сильно сгущал краски. Если не считать не- скольких пятен, то сохранность экземпляра просто замеча- тельная. Последние годы жизни Бекетов провел почти безвыездно в Москве, на своей загородной даче близ Симонова монастыря, занимаясь приведением в порядок своих многочисленных коллекций. После смерти Бекетова, последовавшей в январе 1836 года, все его имущество стало предметом аукционной распродажи. Очень многие портреты и гравюры перешли к московскому собирателю П.Ф. Карабанову (потом они стали собственнос- тью Эрмитажа). Частью портретов завладел историк М. П. По- годин. Рукописи купил известный библиофил Ф. А. Толстой, а автографы Петра I — М. Ю. Виельгорский (они погибли при пожаре в 1837 году). Весь личный архив Бекетова, его бумаги и переписка сделались собственностью петербургского соби- рателя гравюр П.Я. Дашкова. Библиотеку почти целиком ку- пил московский книготорговец А. С. Ширяев. От него книги разошлись к разным людям.
173 ^вО На выставке портретов, состоявшейся в Москве в 1868 го- ду, в одном из залов экспонировался портрет Платона Петро- вича Бекетова, писанный маслом в 1835 году. На нем изобра- жен мужчина преклонных лет: он восседает в кресле с книгой в руках, на голове черная камилавка. Возле этого портрета посетители выставки невольно за- медляли шаг, столько значительного было в самой фигуре, за- печатленной на холсте. Тем, кому было знакомо имя издателя- просЪетителя, невольно припоминался эпиграф, предпослан- ный Бекетовым «Пантеону российских авторов»: Душа писателей в творениях видна; Но самый образ их бывает нам приятен. 2. ТИПОГРАФЩИК С БОЛЬШОЙ ДМИТРОВКИ В 1890 году, объявляя о продаже пятитомного «Опыта рос- сийской библиографии, или Полного словаря сочинений и пе- реводов, напечатанных на славянских и российском языках от начала типографии до 1813 года» В.С. Сопикова, московский антикварий П.П. Шибанов в каталожной аннотации так объ- яснял ценность книги: «Знаменитый «Опыт» Сопикова, не- смотря на свои недостатки, служит до настоящего времени единственным руководством в библиографических справках. В обширном предисловии, написанном К. Калайдовичем по материалам, доставленным митрополитом Евгением, изложе- на история книгопечатания и развитие этого искусства в Рос- сии. В настоящее время трудно достать полный экземпляр «Опыта», в особенности редок том 5-й, изданный Анастасеви- чем уже после смерти автора» . Говоря о «полном» экземпляре «Опыта», изощренный в тонкостях антикварного книжного торга Шибанов имел в виду не только наличие пяти томов, но и обязательное присутствие в них всех тех характерных «деталей», которым записные кни- голюбы придавали большое значение. Особую ценность в гла- зах собирателей имел так называемый «радищевский лист» (249—250-е страницы), изъятый из второго тома по цензурным соображениям. Если обычный комплект стоил 10—15 рублей, то исчерпывающе полный — 30 рублей. В начале XIX века на антикварном рынке цена только одного отдельного «радищев- ского листа» доходила до 25 рублей. Резко удорожало «Опыт» и наличие «Пономаревского листа» (181—182-е страницы), изъятого по настоятельным требованиям московского типо-
174 vflD графщика Пономарева, разобиженного нелестным отзывом Сопикова о его заведении. Типография Пономарева знаменита также тем, что из нее вышли два крупных деятеля отечественного книжного дела: Евфимий Болховитинов и Семен Селивановский. Первый, в юности работавший в Пономаревской типогра- фии корректором, впоследствии сделался видным духовным писателем, и был посвящен в сан митрополита Киевского. Второй, подвизавшийся наборщиком, в зрелые годы сам воз- главил печатню, выпускавшую лучшие в России книги. Из об- щей массы они выделялись не только художественными до- стоинствами, но и качеством исполнения. ' Типография Селивановского, в которой в пору расцвета действовали тринадцать печатных станков и три политипаж- ных стана, выдала в общей сложности около шестисот книж- ных названий на русском, греческом, латинском, немецком и польском языках. Некоторые из книг уже вскоре после выхода в свет, в силу различных обстоятельств, стали библиографиче- ской редкостью. «Парад раритетов», получивших жизнь в типографии Се- ливановского, открывает роман «Кум Матвей». В подлиннике он назывался «Кум Матье, или Превратнос- ти человеческого ума» и принадлежал перу французского аб- бата Анри-Жозефа Дюлорана. Из печати роман вышел в 1766 году. Как раз тогда же Дюлоран был приговорен к пожиз- ненному заключению. В какой-то мере заточение ему скраши- вали известия о всеобщем успехе «Кума Матье». В короткий срок во Франции и Англии он выдержал множество изданий. Познакомить русскую публику с модным романом взялся московский цензор П.А. Пельский. Поскольку объем книги превышал тысячу страниц, то работа над изданием несколько затянулась. Воцарение Павла I, известного быстрой сменой своих настроений и политических симпатий, заставило Поль- ского остановить работу над книгой на неопределенный срок. Не желая испытывать судьбу, цензор стал терпеливо дожи- даться своего часа. И казалось, что он пришел, когда на трон вступил Александр I, на первых порах выказавший себя либе- ралом. Пельский посчитал, что дальше медлить нельзя. Из недр письменного стола была извлечена объемистая рукопись, пролежавшая там четыре года. И все же тайные опасения не оставляли Пельского. Преж- де чем передать свой труд в типографию, он решил еще раз по-
175 чйО советоваться с друзьями. Обсуждение проходило у него на до- му. Четверо из присутствовавших высказались за опубликова- ние романа, четверо — против. Решил голос Селивановского, не без основания считавшего, что «Кум Матвей» (так перевел на русский язык имя героя Пельский) принесет известность его молодому типографическому заведению. В 1803 году роман «Кум Матвей, или Превратности чело- веческого ума» стал реальностью. В том же году он появился во всех книжных лавках Москвы. Как и предполагал Селива- новский, роман наделал много шума. Даже слишком много. Слух о новинке достиг высших сфер. Перепуганного Пельско- го вызвали к московскому генерал-губернатору Салтыкову, отличавшемуся крутым нравом. — Книга, переведенная вами, весьма предосудительная, — строго изрек Салтыков. — Я распорядился ее конфисковать. У кого из книгопродавцев она будет обнаружена, того ждет арест! Желая как-то выгородить себя, Пельский заявил, что в ро- мане нет ничего крамольного, что он издается по всей Европе. Попробовал даже вкратце пересказать содержание: — Кум Матвей, герой романа, — это молодой, сильно увле- кающийся человек. Он умствует, исходя из лучших побужде- ний, заблуждается, переходит от одной философской системы к другой. В конечном же итоге навлекает на себя бедствия и оканчивает дурачеством!.. Запрещение романа, возникшие из-за этого неприятности по службе неблагоприятно отразились на здоровье Йельского. Нервное потрясение оказалось настолько сильным, что он в скором времени скончался. Карамзин, дружески расположен- ный к незадачливому литератору, откликнулся на это печаль- ное событие прочувствованным стихотворением. Даже по меркам той эпохи перевод «Кума Матвея» не от- личался высокими достоинствами. Очень скоро читатели по- теряли к роману всякий интерес. Лишь коллекционеры-люби- тели продолжали борьбу за обладание этой библиографичес- кой редкостью. В 1881 году на антикварном рынке за роман просили двадцать пять рублей. Спустя несколько лет эта цена снизилась до двадцати. В последующем стоимость «Кума Мат- вея» продолжала падать. На исходе века антикварий с Кузнец- кого моста В. В. Готье просил за него пятнадцать рублей, буки- нист с Никольской П. П. Шибанов — десять, а петербургский книготорговец В. И. Клочков, как бы вынося окончательный приговор «замшелой редкости», — всего лишь семь!
176 О п ы т ъ РОССИЙСКОЙ БИБЛЮГРАФ1И, или ПОЛНЫЙ СЛОВАРЬ СОЧИНЕН1Й И ПЕРЕВОДОВ Ь, НАПЕЧАТАННЫХ* НА СлАВЕНСКОМЬ И Россий- ском* ДЗЫКАХЪ, ОТ* НАЧАЛА ЗАВЕДЕШЯ ТИПО- ГРАФ1Й, ДО 1813 ГОДА, СЪ ПРЕДИСЛОВИИ*, СЛУЖАЩИМ* ВВЕДЕН ГЕМЪ ВЪ С1Ю Науку, СОВЕРШЕННО НОВУЮ ВЪ РОСШИ, СЪ ИСТ0Р1ЕЮ О НАЧАЛИ Ж УСПЬХАХЪ КНИГОПЕЧАТАН1Л КАКЪ ВЪ ЕвРОПЬ ВООВЩЕ, ТАКЪ Я ОСОБЕННО ВЪ РОСШИ, СЪ ПРИМИЧАШАМИ О ДРЕВНИХ* Ж НОВЫХ* РЬДКИХЪ КНИГАХ* И ИХЪ МЗДАН1ДХ*, И СЪ КРАТ- КИМИ изъ ОНЫХЪ ВЫПИСКАМИ» Собранный изъ досшовЪрныхъ мешочников* ВасилъемЪ Солиховы>мЪч ЧАСТЬ ВТОРАЯ. А----------Д. Бол*е примечай и наблюдай, аежелж читай: кто чшпаепп» много, шошъ чмпхаепп. худо. Пц^ааорЪ» САНКТПЕТЕРБУРГЪ, аъ Типографш Импжраторскаго Театра, 1814. года. Первое в России фундаментальное справочное библиографическое издание
177 ХХХШ ГаВЛИЦА ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ , ПОКАЗЫВАЮЩАЯ ГОРОДА 1 ЗАМКИ, МОНАСТЫРИ * ПРОЧ. Въ КОИХ» ПЕРВОНАЧАЛЬНО ЗАВЕДЕНЫ были ШИПОГРАфШ » С» П0КАЗАН1ЕМЪ САМЫХ! ПЕРВЫХ» СО ЧИН ЕН 1Й, ВЪ НИХЪ МА ПЕЧАТАННЫХ!. годы. Имена городов» Заглавия сочимеыш начально въ михъ напечатанных!. 145? МайнцЪч Псалтирь, въ лист», па Латин. <461 Бамберг^ Собрате Басен», въ лист», на Н*мец. 1465 ?убб1акО» Лакшанцаевы сочинения, в» 4* на Лат. ‘46? РимЪ. Цмцероновы дружеская письма, въ 4» на Лаш. »4«7 ЕлъфелъяЬ» Pceabulariumi въ 4* Словарь (краш- К1Й> »4в3 КелънЪ. .Г. Augusf- de Re gut a cltricor. въ 4- (Св. Августина о правил* Кли- риков»^ Размышлешя о витш Христов* въ лист», на Лаш. 14«в АцгсбцргЪ. >489 Венеция. Уицероновы дру женил письма, въ листъ, на Лаш. >489 Ме/^оланЪв Miracoli de la glor. V, Maria, n 4» на Итал. (Чудеса преславмыл ДЪвы Марш. •43® Ниренберг^ Comestorium vitiorum, въ лясшъ (Потреблеше пороков» на Лат. »4т® ПарижЬ. Письма Гаспарина Бергамскаго, въ 4« на Лат. i4jo фолинъо» Льва Арегавна о войн* Италлям* ской, въ листъ, на Лаш. tiistoria de indulgentia В. Fran- eiecit въ 4* (Hcmopia о процент Бл. Франциска, на Лат.) ‘47® Гревизб. »4?« Верона» Ватрахомюмах1я Гомерова, въ листъ, на Италлан. >47* СтразбцреЪ» Gratiani deereiunt, в» листъ, Гра- Ц1ана Декрет», на Лага. Часть 1ч В Страница первой части «Опыта российской библиографии
178 чйО Треволнения с «Кумом Матвеем» надолго отбили у Сели- вановского охоту издавать переводные романы «сомнительно- го свойства». Об этом он сам признался в одном из писем. Отказавшись от издания «жадно раскупаемых публикой» романов, предприимчивый типографщик обратился к науч- ным трудам, приносящим издателям не только сиюминутную выгоду, но и посмертную славу. Поначалу Селивановский воз- намерился отпечатать «Юридический словарь», в котором ощущалась настоятельная потребность. Эта неплохая идея по неизвестным причинам оказалась нереализованной. Тогда он решил взяться за многотомный «Энциклопедический сло- варь». На сей раз Селивановский выступил не только как типо- графщик, но и как издатель. К работе над «Словарем» им при- влекались внушительные научные силы: профессора и наибо- лее талантливые студенты Московского университета, а также «архивные юноши», как с легкой руки Пушкина именовались молодые сотрудники архива Министерства иностранных дел. К непосредственному осуществлению своего грандиозного замысла — «Словарь» должен был включать более десятка то- мов — Селивановский приступил в 1820 году. Очень скоро бы- ли отпечатаны три начальных тома, вместившие несколько тысяч статей на первые две буквы русского алфавита. При по- добном охвате материала объем «Энциклопедического слова- ря» угрожал превысить тридцать томов. Оценив свои реаль- ные возможности, типографщик счел за благо заранее отка- заться от задуманного. В середине прошлого столетия несколько комплектов «Словаря» появились на антикварном рынке. У собирателей нового поколения, не знакомых с историей этого издания, ес- тественно возник вопрос: чьим иждивением были отпечатаны эти три тома, не имеющие даже титульного листа, почему не вышли остальные? Первый, кто заинтересовался этой проблемой, был видный библиограф М.Н. Лонгинов, которому по случаю удалось при- обрести все три начальных тома. Для разрешения ее Лонгинов обратился к своему хорошему знакомому С.Д. Полторацкому, владельцу прекрасной библиотеки, в которой имелись самые редкие отечественные издания. Посещение Авчурина, обширного имения Полторацкого неподалеку от Калуги, породило в Лонгинове противоречивые чувства: в глубине души он считал себя единственным облада-
Сал 179 чйО телем редкостного «Энциклопедического словаря», но выяс- нилось, что он имеется и у другого московского собирателя — С.А. Соболевского. Досаду, правда, смягчило одно немаловаж- ное обстоятельство: история издания «Словаря» Полторацко- му была неизвестна, но он живо заинтересовался этим вопро- сом и пообещал навести соответствующие справки. Свое слово он сдержал. Библиографические изыскания оказались весьма сложны- ми. Успешно завершив их, Полторацкий на внутренней сторо- не обложки раздобытого им первого тома «Энциклопедичес- кого словаря» сделал надпись своим бисерным почерком: «Этот «Словарь» составлен несколькими литераторами и на- печатан в Москве в 1823—1824 годах в типографии Семена Се- ливановского, но не кончен и никогда не поступал ни в прода- жу, ни в обращение — библиографическая редкость. Подарена мне сыном его, покойным Николаем Семеновичем Селива- новским. Все три части без заглавных листов и без последних страниц, потому что все это не было отпечатано»96 (то есть не тиражировано). С результатом своих поисков Полторацкий ознакомил Лонгинова. — И все же непонятно, почему готовые три тома не посту- пили в продажу? — раздумчиво обронил тот. Полторацкий задумался. — Ответ, скорее всего, должен быть таков. Селивановский затеял печатание «Энциклопедического словаря» на свой страх и риск, не испрашивая официального разрешения. Все дело до поры до времени держалось в секрете в целях коммер- ческой выгоды. Но, понимая, что с цензурой шутки плохи, Се- ливановский периодически показывал готовые статьи своим приятелям-цензорам. На окончательный просмотр он, види- мо, хотел представить уже полностью готовый «Словарь» и сразу же пустить его в продажу. В планы типографщика вме- шались события на Сенатской площади в декабре 1825 года. Цензура ужесточилась. Селивановский понял, что издание «Энциклопедического словаря» в такой ситуации является совершенно фантастической затеей, и своевременно приоста- новил работу над последующими томами, сочтя за благо поне- сти материальные потери, нежели лишиться всего состояния... Тогда же все отпечатанные экземпляры «Словаря» свалили в сарайчик во дворе типографии, где содержались неходовые книги...
180 <^D Библиографы последующих поколений установили, что сохранилось всего пять-шесть экземпляров «Энциклопедиче- ского словаря»: у Е.А. Болховитинова (он получил комплект от самого Селивановского), М.Н. Лонгинова, С.Д. Полторац- кого, С. А. Соболевского, Н.В. Губерти. У известного москов- ского собирателя П. В. Щапова имелись только два тома: пер- вый и третий. Неполным комплектом обладала также Петер- бургская публичная библиотека. Причина такой «редковстречаемости» словаря объясняет- ся следующим. Во второй половине прошлого века новый вла- делец типографии, Николай Семенович Селивановский, зате- ял перестройку сарая-кладовушки. Была проведена генераль- ная чистка-ревизия скопившихся в нем книжных залежей: все более-менее сохранившиеся книги отправили в магазин Ф. О. Свешникова на Страстном бульваре, остальные — в овощные лавки на вес, как фасовочную бумагу. Среди макула- туры оказался и «Энциклопедический словарь». В 1825 году С. А. Селивановский издал две небольшие кни- жечки, которые обессмертили его имя. Речь идет о сборнике рылеевских стихотворений «Думы» и его же поэме «Война- ровский». Оба томика были отпечатаны на хорошей бумаге, текст украшали изящные заставки и виньетки. Конечно же, главным украшением книги были сами стихи, очень ясные, звонкие. Правда, цензура сняла некоторые стро- ки, звучавшие чересчур набатно: Так мы, свои разрушив цепи, На глас свободы и вождей, Ниспровергая все препоны, Помчались защищать законы, Среди отеческих полей. Однако даже в неполном, урезанном виде произведения Рылеева производили сильное впечатление. Недаром же Александр Сергеевич Пушкин полушутливо, полувсерьез пи- сал брату Льву: «С Рылеевым мирюсь, «Войнаровский» полон жизни». У жительницы Москвы Т.П. Пассек, вдовы крупного лите- ратора своего времени, бережно сохранялся редкостный эк- земпляр «Войнаровского», испещренный пометками, сделан- ными самим поэтом. В 1840-е годы этот томик похитил при- глашенный для оценки книг нечистый на руку букинист. Спустя три десятилетия след пропажи обнаружился в Петер-
Of 181 vflD бурге. В журнале «Русская старина» в 1871 году появилась за- метка, в которой говорилось: «В обширной по составу и в изо- билующей необыкновенно редкими книгами (например, пе- чатный экземпляр «Путешествия» Радищева) библиотеке Вас. Матв. Л-го хранится, между прочим, печатный экземпляр первого издания «Войнаровского» с современными вписками и поправками стихов»97. Антикварную стоимость такой книги указать затрудни- тельно. Ведь даже обычный экземпляр «Войнаровского», от- печатанный Селивановским, стоил очень дорого. Редактор «Русской Старины» М.И. Семевский заплатил за редкостную книжку 200 рублей! Причина такого «бума» понятна. Прижизненные издания поэта-декабриста встречались на антикварном рынке чрезвы- чайно редко, поскольку утаивались как запрещенные. Многие экземпляры и вовсе были уничтожены их владельцами из-за боязни навлечь на себя гнев властей. Лишь в 1872 году с про- изведений К. Ф. Рылеева был снят цензурный запрет. Почти семь десятилетий на стене небольшой каменной по- стройки на углу Большой Дмитровки и Столешникова пере- улка красовалась жестяная вывеска, хорошо знакомая всем москвичам: «Типография С. Селивановского, существует с 1793 года». Однако далеко не всем была ведома подоплека его успеха. Семен Аникеевич Селивановский, как уже говорилось, на- чал свой путь наборщиком в типографии Пономарева, прихо- дившегося ему родным дядей. Семнадцати лет он отправился в Петербург для более основательного постижения словолит- ного и типографского дела. По возвращении в Москву Сели- вановский заключил контракт с Завьяловым на аренду его ти- пографии, находившейся в Зарядье. Когда последовало запре- щение «вольных» типографий, то Селивановский оказался не у дел. Помог поэт С. Петров. По его ходатайству Селиванов- ского определили смотрителем в Черноморскую адмиралтей- скую типографию в Николаеве. Здесь он прожил пять лет, до 1801 года. Вернувшись в Москву, Селивановский снял сенат- скую типографию Окорокова в Охотном ряду, а после обнаро- дования указа, разрешавшего заведение частных книгопеча- тен, открыл собственную на Большой Дмитровке. По примеру своего знаменитого предшественника Н.И. Новикова, Селиванский попробовал заняться и книго-
182 Типографщик С. А. Селивановский торговлей. Его лавка располагалась на Ильинке, напротив Гос- тиного двора. В 1807 году при ней была открыта библиотека для чтения, насчитывавшая около двенадцати тысяч томов. Из каталога, изданного спустя два года, видно, что в библиотеке имелось немало редкостных изданий: полный комплект «Рос- сийского Феатра» (с уничтоженной при Екатерине II XXXIX частью), сатирический журнал «Трутень», «Сатиры» Квинта Горация Флакка в переводе И. Баркова. Дальнейшая судьба библиотеки неизвестна. Скорее всего, она погибла в дни французского нашествия. С любопытнейшим эпизодом из жизни С.А. Селиванов- ского москвичи познакомились уже много лет спустя после его смерти. В 1858 году в журнале «Библиографические запи-
183 <40 ски», печатавшемся в типографии на Большой Дмитровке, по- явились воспоминания его сына. Один из эпизодов, сохранен- ный памятью Селивановского-сына, имеет непосредственное отношение к истории публикации знаменитого сочинения А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (СПб., 1790). Если верить его сообщению, то Радищев перво- начально хотел напечатать «Путешествие» в Москве, для чего и передал рукопись С. Сел ивановскому. «Пробежав ориги- нал, — повествует автор воспоминаний, — и поняв всю важ- ность его содержания, батюшка оставил книгу. Является Ра- дищев. Ему отвечают, что книги печатать не станут. Тот разго- рячился, наговорил грубостей, как дворянин века Екатерины и автор, мастеровому — моему отцу; но тот отказался печатать и возвратил оригинал. Радищев смягчил тон и, расспросив о деле типографическом и имея деньги, решился сам завести типографию, купил все нужное, повез в свою деревню, в Ор- ловской или Рязанской губернии, и там издал книгу свою, ко- торую, не отдавая в лавки, как говорят, разбросал по дороге, чтоб распространить»98. Свидетельство Селивановского-сына, любопытное по сво- ей сути, грешит многими неточностями. Это естественно, по- скольку он рассказывал с чужих слов: многое забыл, многое неверно истолковал. Но в одном ему можно доверять: не ис- ключено, что Радищев действительно хотел первоначально напечатать свою книгу в Москве. По безвыходности. Правда, и здесь имеется одно серьезное «но». Разговор его с Селиванов- ским должен был происходить приблизительно в 1788 году. Тогда С.А. Селивановский не имел еще своей типографии, по- явившейся у него лишь в 1793 году. «Примирить» эти цифры можно только так: разговор, скорее всего, происходил в типо- графии Пономарева, где в отсутствие дяди Селивановский чувствовал себя хозяином. «Библиографические записки», в которых впервые появи- лись воспоминания Селивановского-сына, являлись детищем его же типографии. Этот один из первых «книжных» журна- лов (он выходил всего три года: 1858,1859 и 1861) оставил яр- кий след в истории отечественной библиографии. Книголюбы ценили его за обилие информации, за высокое качество иллю- страций. Впоследствии любители гравированных портретов изымали их из журнальных номеров и хранили особо. Селивановский-сын, принявший бразды правления в 1835 году, старался по мере сил поддерживать высокую марку
184 <40 фирмы. Книги издавал добротно, зачастую с политипажами, как именовались гравюры. Для историков столицы большой интерес представляет отпечатанный им план-альбом «Специ- альное обозрение Москвы» (составитель Нистрем), содержав- ший подробную схему Китай-города с цветными рисунками всех особо примечательных зданий. Непреходящую ценность являют собой и воспроизведен- ные им редкостные сатирические журналы последней четвер- ти XVIII столетия: «Поденщина», «Пустомеля» и «Кошелек». Перепечатка была осуществлена по комплектам, доставлен- ным в 1858 году из Авчуринской библиотеки. В следующем, 1859 году Н.С. Селивановский издал не- большую книжицу «Несколько слов о г-же Медведевой и об игре главных артистов Московской драматической сцены». Неожиданно эта брошюрка оказалась в центре внимания со- бирателей, сделалась дезидератой, то есть книгой, которой же- лают пополнить свою библиотеку. В редкость ее возвел случай. Н. М. Медведевой не понра- вилось сочинение анонимного автора, в котором на все лады превозносились и ее талант, и ее внешность. По требованию разгневанной актрисы брошюрку изъяли из обращения. Ан- тикварный рынок по-своему отреагировал на эту акцию: це- на на нее немедленно подскочила до пяти рублей. В 80-е го- ды «мнимый раритет» продолжал оставаться в чести у соби- рателей. И вдруг произошло необъяснимое: почти во всех букинистических лавках Москвы появилась злополучная книжица. — В чем дело? — недоумевали коллекционеры-любители. «Секрет» оказался прост. После разрушения «селиванов- ского сарайчика» все годные книги, как уже говорилось, пере- шли к книготорговцу на Страстном бульваре Свешникову. Тот некоторое время попридержал брошюрку, опасаясь нежела- тельных эксцессов, а затем пустил в продажу. Первыми сенса- ционную книжечку расхватали сами же букинисты. Многие, очень многие книги, увидевшие свет в Москве в первой половине XIX века, несли на себе эмблему типографии Селивановского: красиво выполненная монограмма из двух букв «С» на фоне щита, украшенного гирляндой из цветов. Последняя книжка с этим знаком вышла в 1869 году. Тогда же с двухэтажного здания на углу Большой Дмитровки и Сто- лешникова переулка исчезла жестяная вывеска: «Типография С. Селивановского, существует с 1793 года».
185 3. «ЖРЕЦ ИЗ ЮХОТНОГО РЯДА» Видный московский собиратель П. А. Бессонов, вспоминая свои частые посещения книжной лавки Тихона Федоровича Большакова, писал: «Вы спускаетесь под горку к грязному За- рядью, поворачиваете в узенький Юхотный ряд, где вас обда- ет запахом всякой кожи, и входите в маленькую лавочку, где в правой, большей, половине развешано и разбросано множест- во кожаных товаров, или, скорее, обрезков. Здесь вы встречае- те беспрестанно приходящего — то сапожника, то солдата, то простого крестьянина — за покупкою подошвы, голенища и т. п. Но с левой стороны, у небольшого прилавка, встречаете вы ученого, в особенности библиографа, старуху-скитницу, принесшую под мышкой старые книги на продажу, старооб- рядца-начетчика, приехавшего откуда-нибудь за тысячу верст, чтобы облюбовать, рассмотреть и купить старопечатное оси- повское издание. Здесь по стенкам две-три картины, портрет Погодина, приглашения от ученых обществ содействовать их трудам. За прилавком в этой левой стороне, и во всей глубине лавочки, драгоценные древние рукописи и еще драгоценней- шие старопечатные книги, книги всех древних изданий, от черниговских и венецианских до краковских, львовских, поча- евских, древнекиевских, виленских, наконец, московских. По- среди всего этого высокий, маститый, с пожелтевшею сединою старик, с необыкновенно умным и строгим лицом, с неспеш- 99 ною, серьезною речью» . Более сорока лет, по 1863 год, Т.Ф. Большаков вел свой бу- кинистический торг. За это время через его руки прошли мно- гие тысячи книг и рукописей. Памятники древней письменно- сти с великим усердием разыскивались им по всей России. В этом деле ему энергично способствовали многочисленные агенты, закупавшие для него книги в старых русских городах на Севере, в Поволжье, Сибири. Бесконечно влюбленный в свое дело, Большаков был глу- боким знатоком древнерусской культуры. Он отлично разби- рался в церковно-славянской письменности: мог безошибочно определить по шрифту место и время издания, знал на память многие древние тексты. Предлагая клиенту тот или иной ма- нускрипт или книгу, с такой красочностью описывал достоин- ства редкости, что все невольно подпадали под обаяние его слов. Нет, не случайно современники нарекли Т.Ф. Большако- ва «жрецом из Юхотного ряда»!
186 <^D В бессоновском описании большаковской лавочки неволь- но обращаешь внимание на одну деталь ее интерьера — на пор- трет Погодина на стене. М.П. Погодин (1800—1875), известный историк» профес- сор Московского университета, был не только постоянным по- купателем Большакова, но и его близким знакомым. Погодин настолько доверял палеографическим познаниям последнего, что когда в 1839 году ему была присуждена Демидовская пре- мия за исследование о летописце Несторе, то он, не задумыва- ясь, поручил Большакову, отправлявшемуся по торговым де- лам в Петербург, не только получить причитающуюся ему пре- мию, но и купить на эти деньги рукописи Лаптева, продававшиеся с аукциона. К этому заданию букинист отнес- ся с большой ответственностью. Он приобрел множество ма- нускриптов различного содержания. Эта покупка придала иное направление собирательской деятельности Погодина. Круг его библиофильских интересов неизмеримо расширился. От коллекционирования исторических документов он обра- тился к составлению древлехранилища, то есть такого собра- ния, где были бы представлены разнообразные памятники древней русской культуры. В последующее десятилетие, опять-таки не без помощи Большакова, Погодин существенно увеличил свое древлехра- нилище. Когда общее число предметов — старопечатных книг, руко- писей, грамот, автографов, лубочных картин, икон, монет — достигло двадцати тысяч, то Погодин, волнуясь за сохран- ность своей уникальной коллекции, предложил государству купить ее. В 1852 году «погодинское древлехранилище» было приобретено Петербургской публичной библиотекой за 150 тысяч рублей. Самое деятельное участие в разборе древле- хранилища при его поступлении в публичную библиотеку принимал Т. Ф. Большаков. Другим постоянным клиентом «жреца из Юхотного ряда» был известный московский собиратель А.Д. Чертков (1789— 1858). Чертков собирал книги, относящиеся к истории Рос- сии, жизни и быту населяющих ее народов, а также сочинения о нашем Отечестве, принадлежащие перу иностранных писа- телей и путешественников. За три десятилетия он составил библиотеку, исключительную по своей ценности — около де- сяти тысяч томов. Она включала почти все произведения, ка- сающиеся России.
187 Антикварий Т.Ф. Большаков О степени участия Большакова в этом научном подвиге свидетельствуют записи, оставленные собирателем в запис- ной книжке, а в 1845 году перешедшие в каталог его библио- теки: «Общая Минея». Москва. 1609. Куплена у Т.Ф. Большако- ва за 40 р. асе. Этого издания нет в «Библиографии» Сопико-
188 <^D ва; но оно находилось в библиотеках гр. Толстого, А. С. Ширя- ева и неполный экземпляр у И. Н. Царского; «Беседы Иоанна Златоуста». Киев. 1624. За 25 р. куплен у Большакова. Еще два экземпляра известны по каталогам Ши- ряева и Царского; «Сказание погребальное над телом князя Святополка». Киев. 1641. Наш экземпляр есть единственный до сих пор из- вестный. Мы приобрели его от Т. Ф. Большакова; «Евангелион». Львов. 1644. Наш экземпляр куплен в 1841 году у Т. Ф. Большакова за 35 р. ассигнациями. Этого из- дания нет в «Библиографии» Сопикова. Известен только один экземпляр в библиотеке И. Н. Царского; «Книга Катехизис». Москва. 1649. Куплен у Большакова за 13 р. ассигнациями. Находится также у Царского»100. Тихон Федорович Большаков и сам был крупнейшим со- бирателем памятников древней литературы. Он собирал в ос- новном рукописи как исторического, так и духовного содер- жания (тяготел к лицевым спискам, то есть украшенным ми- ниатюрами), нотные сборники, гравюры, изымая их из ветхих и разбитых старопечатных книг. В 1851 году с коллекцией русских гравюр Большакова по- знакомился видный знаток отечественного гравировального искусства Д. А. Ровинский (1824—1895). В ту пору Ровинский работал над монографией «История русских школ иконописа- ния до конца XVII века». Небольшая, но ценная подборка гра- вюр Большакова его очень заинтересовала. Ровинский букваль- но умолил собирателя-книжника уступить ему редкостные ил- люстрации. Большаков проявил поразительную чуткость. Понимая, что гравюры нужны Ровинскому не из тщеславных соображений, а для работы, он пошел ученому навстречу. О художественной значимости гравюр Большакова свиде- тельствует запись Ровинского, поставившего его небольшую подборку в один ряд с лучшими отечественными коллекция- ми: «Собрание мое состоит из следующих собраний: Ахметье- ва, А. М. Дмитриева (в которую, в свою очередь, вошли собра- ния Шишкина и Яковлева), Гассинга, П.П. Бекетова и Т. Ф. Большакова. За границею было куплено мною в 1864 го- ду целыми коллекциями все, что нашлось налицо у Другулина в Лейпциге, Солимана и Клемана в Париже, у Никольса и Кольнаги в Лондоне, у полковника Гастингса в Нюрнберге и у Цейне в Готе»101.
189 {оддоой^и^ммвго^и^'^гтадошю^^ миуДО mnCwu(nA}^^wptKWUtajf«ui}j^ доррм MoumiU^CMtV*** Л«**(е»^Йи%<?Г"«*Л*л|в**Ч"^^ IpUany^ тмфмяи^ЪщтА Ъ^^ж*и»^€(яц^ршм^«»ч«%?мХж^ж^ £^$ыЗДа^^д^Ш1и^]Х|^ йылкмоимМ1пмшй1Ыоодйм»иш МШ Qlf^UL^U1M1^110|K*>M^ ^^мжмД>^<л«иго^^и»ийи^ м мм. т$£овм jfJv/itRH яцмшАм lAp* ^р|<иш)мнш1£цШ иррОДрь JfrvMp исЗинел^м ^«жЙн |«м|(»ш Ь{^йнСфде^^ j^MLAi.j((AciaqwB^m^ <iiii^^»4iMu^i^UaiMt «ftYWMWBMwnuk .jfp^Mi^omeeuUH w«WMwoBdjf^i^i|«j^si|^ «WiAua ^awu^rtuiiu (мд1*91^однХцммЧ|0^ /AqjtetrwMl <(9Д f*«tM с^^йдуоии(1ЮмХ|<шм^1<«(|м««м1 Аминь шягнмимшимК •fJUHftwi ап|«ншотни«1д^ем1,4 HNXjpjtffal & и.у^м1^шиея^льмклД^п^А<^Лкл*^ЫиттЛ |1имня(йим«ии|(|домпт^£ ^нк^вп»ррсн«Ц1МнЛд^1Й(и|С1Ж мгвло|етнЛ»ши<1^^»«>м^шн^аиЛАйв^ии*^(1)|«цагж>нц^ш j|0W3iu*wM* oarww ^MSHoJT^HC5tAnwjMCfif«^vwj^XfUiy wrtfl JjoiuH алдот* мйылситйуст|внтжш<ад|»»|1В»1в *4£м )<йошаи1ш^а(0кн«^аП4те*1ий«рц*Чй«йм ^ет^вя1^емА|1а^сш(тм^н7шв^ип«га4сА )|т*еддп Rf^wx .}Ин«Г11^и*Ц|*иг^5 blX р«^(Т^1НД4,Д,^шимип^мма^»1111^маиклл»1^^п»»* ]^4ПМ|мииид1^оитм («рино jfdppt mwMfo$tiJI(ft9ilifма^п*«Л^ ишмМ№шм'мм цу<»ий ^qtdginoccewW Заглавный лист старопечатной книги ^Учение и хитрость ратного строения пехотных людей*
190 <Z0 Небольшой, как и коллекция гравюр, но обильной на «до- стопримечательности» была библиотека, собранная Тихоном Федоровичем Большаковым. Выделялись своей редкостью: Хронограф в списке XVIII века, доведенный до 1699 года; «Повесть о стрелецком бунте 1682 года» (список XVIII века), два Судебника времен Иоанна Васильевича Грозного в спис- ках XVII века, несколько десятков сборников, представляю- щих огромный интерес для изучения отечественной истории и литературы. Имелась у Большакова и редкость из редкостей — первая печатная отечественная книга по военному делу: «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», отпечатанная в 1647—1649 годах в Москве. Автором ее был капитан датской службы Иоганн Якоб Вельгаузен. А вот имя переводчика оста- лось неизвестным. Ни у кого из российских собирателей не имелось этого сочинения. В 1859 году об этой книжной диковинке сообщил москов- ский журнал «Библиографические записки» и даже воспроиз- вел заглавный лист книги. В редакционном комментарии к статье историка И.Е. Забелина о первом военном трактате на русском языке говорилось: «Пользуемся случаем помянуть здесь о Т. Ф. Большакове как об одном из самых давних мос- ковских охотников-библиографов. Более сорока лет он неуто- мимо и с истинно охотничьею любовию следит за всеми ред- костями и достопамятностями по этой части и не упускает случая заполучить в Москву, иной раз из самого отдаленного угла, какой-либо невиданный и неслыханный памятник ста- рой печати или достопримечательную рукопись, какой-либо сборник с неизвестною статьею. Готовый всегда содействовать своими книжными средствами всяким библиографическим и археологическим справкам, он постоянно также способство- вал пополнению почти всех известных библиотек и собраний v м 102 нашей старой письменности» . Как уже говорилось, Т. Ф. Большаков и сам был крупным коллекционером. Его главной «страстью» были сборники ста- ринных песнопений, которые он собирал более сорока лет. Когда коллекцию увидел известный московский библиограф П. А. Бессонов, то удивился ее редкости. К слову сказать, сам Большаков прекрасно разбирался в древнем нотном письме крюками и прекрасно по ним пел. Бессонов неоднократно вы- ражал желание приобрести ценные рукописи, но Большаков всякий раз отвечал, что собирание старинных нотных сборни-
191 <40 ков — дело его жизни, что занимается он этим не из коммерче- ских соображений, а по любви. Летом 1863 года, будучи уже тяжело больным, Большаков в последний раз призвал Бессонова. Разложив перед ним свои драгоценности, сказал: — Вы собираете духовные песнопения с такой же любовью, как и я. Многое уже имеете да притом печатаете их для общей известности. Мне жить недолго. Вот мое собрание, берите, что вам надобно! Бессонов отобрал несколько особо драгоценных рукопи- сей. Тогда же переводом древних напевов с крюков на ноты за- нялся большой знаток старинной русской музыки Д. В. Разу- мовский. Осенью 1863 года Тихона Федоровича Большакова не ста- ло. Его сын, тоже книжник, Сергей Тихонович Большаков, же- лая сохранить в потомках память об отце, сберечь собранную им библиотеку, вознамерился передать все книги и рукописи Румянцевскому музею. Цену он назначил весьма скромную, так что, по сути дела, это был дар. Оценщиками «большаковского собрания» выступили ди- ректор музея, писатель и искусствовед В. Ф. Одоевский и хра- нитель отделения рукописей А. Е. Викторов. Одоевский более всего заинтересовался музыкальными сборниками, которых оказалось более шестидесяти. Прекрас- но разбираясь в памятниках древней музыкальной культуры, Одоевский признал «нотные рукописи» Большакова чрезвы- чайно редкими и важными. Столь же высокую оценку дал рукописному собранию «жреца из Юхотного ряда» и Викторов. Он отобрал для Ру- мянцевского музея 435 манускриптов. Как говорилось, цена их была невелика, но и такими деньгами музей не располагал. Поэтому покупка была осуществлена в два этапа, часть руко- писей приобрели в 1863 году, остальные — в 1864-м. Сорок ма- нускриптов Большаков-сын уже от себя подарил музею в виде благодарности. В 1890 году в Москве состоялся VIII Археологический съезд. На выставке, среди прочих экспонатов, были представ- лены 179 памятников русской старины из собрания Т. Ф. Боль- шакова: иконы, утварь, старопечатные книги и рукописи. Особенно большое впечатление на специалистов-палео- графов произвели две лицевые рукописи: «Житие Николая Чудотворца», в списке XVI века, украшенное более чем че-
Qb> 192 <40 Изображение царя Давида из Псалтири. 1586 ^XPIOIO тырьмястами изображениями, выполненными красками и зо- лотом, а также лицевая Псалтирь, писанная полууставом в том же XVI веке. Широкие поля рукописи украшали изящные ми- ниатюры, общее число рисунков превышало сотню. Заглавные буквы неведомый художник выполнил киноварью и золотом.
Cfcj 193 Псалтири и Жития святых, как известно, редко бывают с ми- ниатюрами, отсюда понятен интерес, проявленный к этим жемчужинам отечественной книжности. А теперь краткая справка о Большакове-сыне. После смерти отца он недолго оставался в Юхотном ряду. В интересах фирмы он перебрался на Старую площадь, где группировались книжники, торговавшие памятниками древ- ней письменности: рукописями и старопечатными книгами. «Сергей Тихонович Большаков, — писал видный москов- ский собиратель П. И. Щукин, — принадлежал к самым типич- ным антикварам, каких я знавал. Ходил он обыкновенно в чер- ном поношенном сюртуке, который носил, как он сам говорил, уже 25 лет. Сергея Тихоновича, несмотря на его почтенные го- ды, часто можно было встретить на улице с тяжелым мешком, перекинутым через плечо, в котором он нес какие-нибудь ве- щи. У С.Т. Большакова была привычка говорить в нос, причем Сергей Тихонович закрывал глаза. При продаже вещей он имел обыкновение сказать что-нибудь лестное своему покупа- телю. Например, если И. Е. Забелин торговал у Сергея Тихо- новича какую-либо вещь, то последний говорил: «Вчера упо- миналось ваше святое имячко», — на что Иван Егорович шутя отвечал: «За лесть прибавлю рубль!»103 4. ПОГОДИНСКОЕ ДРЕВЛЕХРАНИЛИЩЕ Весной 1818 года на Никольской возле книжной лавки Глазунова наблюдалось настоящее столпотворение. Люди сер- дито напирали друг на друга, ссорились между собой. Впро- чем, подобные эксцессы на Никольской, издавна бывшей тор- говой улицей, не воспринимались как что-то особенное. Нео- бычность происходящего состояла в том, что весь этот ажиотаж был вызван распродажей «Истории государства Рос- сийского» Карамзина. Как известно, первое издание «Истории государства Рос- сийского» вышло в 1816 году. Восьмитомный труд, в котором впервые рассматривалась жизнь русского народа начиная с летописных времен произвел огромное впечатление на публи- ку. Каждый образованный человек почитал долгом иметь в своем доме сочинение Карамзина. Уже в скором времени «Ис- торию» было невозможно достать. В 1818 году труд Карамзина переиздали. В апреле несколь- ко десятков комплектов «Истории» доставил из Петербурга в
Cfcj 194 $40 Москву приказчик глазуновского магазина. Когда московские книголюбы узнали об этом, то все устремились на Николь- скую. Выставленные на продажу книги расхватали в одно мгновение. И это при том, что стоила «История» очень дорого, за восемь томов следовало уплатить пятьдесят рублей! Глазунов, впервые на своем веку видевший подобное, по- спешил отложить для себя несколько экземпляров модной но- винки. Через некоторое время один из них он уступил за 75 рублей юному московскому собирателю Н.Д. Иванчину- Писареву, страстно желавшему иметь «Историю». Став обладателем этой драгоценности, Иванчин-Писарев на оборотной стороне крышки первого тома сделал следующую за- пись: «Когда Ник. Мих. Карамзин в последнем номере «Вестни- ка Европы», им издаваемом, прощался с публикою или любите- лями словесности для посвящения часов своих сему важному занятию, тогда, хотя и было мне от роду только 13 лет, но я, по слабости моего здоровья, не надеялся дождаться издания его сочинения; выдохнул из глубины сердца и сказал: «Итак, я не услышу более сладких звуков прозы Карамзина! Они пленяли мой слух, мой разум, мое сердце с младенчества моего!.. Теперь благодарю Бога, что дождался того, в чем отчаивался. Обладаю сим сокровищем России — моим сокровищем». «История государства Российского» сыграла решающую роль в судьбе Михаила Петровича Погодина. Погодин приоб- рел «Историю», когда ему было шестнадцать лет. Это была первая книга, купленная им самостоятельно. Однако случи- лось несчастье: переплетчик, взявшийся облечь ее в нарядную «одежку», пропил книгу. Отчаянию Погодина не было предела. Два года он безус- пешно пытался достать карамзинский труд. Не повезло ему и в тот памятный апрельский день 1818 года в глазуновской лав- ке на Никольской. Видя отчаяние юноши, книготорговец сжа- лился и продал ему «Историю», взяв сверх назначенной цены двадцать рублей. Погодин, однако, не прогадал. Карамзинская «История» круто переменила направление его интересов. От покупки сентиментальных романов Анны Радклиф, Стефании Жанлис и Христиана Генриха Шписа он перешел к собиранию памят- ников отечественной письменности. Начало активного книгособирательства Погодина отно- сится к 1828 году, когда он занял кафедру словесности в Мос- ковском университете. Охваченный «собирательской лихо-
Cfcj 195 радкой», Погодин покупал буквально все. Он очень торопил- ся, видя, как стремительно уменьшается количество древних рукописей и книг в свободном обращении. Губительными оказались для книг события Отечественной войны 1812 года. Тогда жертвой пламени московского пожара сделались многие старинные библиотеки, в том числе А. И. Мусина-Пушкина, в которой хранился уникальный па- мятник русской литературы — «Слово о полку Игореве». Немало древних книг пострадало от невежества людей, за- частую призванных их охранять. Есть свидетельства, как один монах, живший по соседству с библиотекой Кирилло-Бело- зерского монастыря, употреблял на растопку старинные руко- писи. Еще более «отличился» протоиерей Белозерского собо- ра: он приказал выкопать яму под церковным полом и схоро- нил в ней все крамольные, на его взгляд, книги. Настоящим Геростратом выказал себя Юрьевский архимандрит Фотий, сжегший посреди монастырского двора множество старопе- чатных изданий. Отсюда понятна торопливость Погодина, спешившего убе- речь от гибели и забвения как можно больше произведений древней литературы, драгоценных для истории России пред- метов старины. Человек практического склада ума, Погодин очень скоро понял и другое: в самой Москве и ее окрестностях трудно рас- считывать на ценные находки. Поэтому он обратил свой взор к Русскому Северу. Несколько раз Погодин самолично выез- жал в Вологду и Архангельск, посещал местные ярмарки, на которые торговцы свозили с разных сторон всевозможные ста- ринные вещи и книги. Как правило, он возвращался в Москву, отягченный многочисленными и интереснейшими покупками. Секрет своей удачливости Погодин раскрывал так: «Одною из причин скорого обогащения моего древлехранилища было то, что я покупал не на выбор, а, как говорится, на выгреб, все без исключения, почему продавцы и обращались преимуществен- но ко мне со своими находками»104. Позднее, занятый историческими изысканиями, Погодин действовал уже в основном через своих комиссионеров. В «северной стороне» его усердным помощником был кре- стьянин Вязниковского уезда Владимирской губернии Васи- лий Федорович Моржаков. После смерти Моржакова его пре- емником стал Пахом Степанов. От последнего Погодин получил много редких, ценных для
196 <40 истории книг, в частности старинную азбуку времен царя Алексея Михайловича. Она представляла собой длиннющий, чуть ли «не в версту», список-столбец, чудо каллиграфии и оформительского искусства. Другая «степановская» азбука была несколько моложе — петровского времени. Она также была писана столбцом. Наряду с грамматикой в ней содержа- лись сведения по арифметике, практические советы, как пи- сать письма, давался перевод наиболее употребимых в обихо- де иностранных слов. Короче говоря, это был универсальный учебник. Особый интерес представлял полученный от Степанова Хронограф: прекрасного письма, с обстоятельным предисло- вием и означением годов. Последнее позволяло, как заявлял Погодин, перейти к «важным заключениям». Значительное приращение погодинское древлехранилище получило в 1844 году. Произошло это следующим образом. Однажды в разговоре с Оттом, потомком известного акаде- мика Якова Штелина (1712—1785), Погодин поинтересовался судьбой его архива. Оказалось, что после Штелина осталось два сундука, доверху набитых бумагами. — Однако ничего примечательного в них нет, — заметил Отт. — Согласно семейным преданиям все наиболее важные документы Штелин предусмотрительно уничтожил, когда умер Петр III. Беседа закончилась тем, что Отт предложил Погодину взять весь штелинский архив в обмен на подборку современ- ных романов. Привезя к себе «штелинские сундуки», Погодин с волне- нием принялся перебирать их содержимое. Восторгу собира- теля не было границ, когда он понял, что стал обладателем до- кументов огромной исторической ценности: государственных актов и грамот времен Елизаветы и Петра III, в высшей степе- ни интересных записок Штелина о русском искусстве и рус- ских художниках XVIII века, множества редкостных гравюр и лубочных картинок. Помогавший ему в разборке молодой московский коллек- ционер Д.А. Ровинский только ахал, рассматривая обнару- женные раритеты. В состояние восторга его привели гравюры. Все это были редчайшие первые оттиски, а то и вовсе никому не известные работы русских мастеров. Особо поразил грави- рованный портрет Елизаветы. Из надписи на обороте листа явствовало, что императрица осталась недовольна своим изо-
197 Портрет императрицы Елизаветы Петровны, все листы которого, кроме одного, уничтожены по ее повелению бражением, показавшимся ей довольно уродливым. Она пове- лела разузнать, кто художник. После долгих розысков удалось установить, что портрет гравировал Конон Тимофеев, тамо- женный сторож в Москве. У художника-самоучки немедленно отобрали гравировальную доску и все приготовленные на про- дажу листы, которые были тут же уничтожены. По словам
Cfcj 198 <^D Штелина, уцелел только один портрет, обладателем которого он и являлся. В конце 40-х годов прошлого века погодинское древлехра- нилище становится одним из крупнейших частных собраний Москвы. В нем хранились редчайшие рукописи и книги, древ- ние иконы, монеты, грамоты, автографы отечественных деяте- лей, лубочные картинки и гравюры. Несомненно, главную ценность представляла библиотека. Среди книг имелось немало уникальных, известных всего в одном или нескольких экземплярах. Первенство среди рари- тетов держал «Служебник», отпечатанный на славянском языке в Венеции в 1519 году (другой сохранившийся экземп- ляр находился в Петербурге, в публичной библиотеке). Ог- ромную редкость представлял собой Часослов, увидевший свет также в Венеции, в 1566 году (еще один экземпляр пребы- вал в Ватиканской библиотеке). Уникумом можно было считать Молитвослов, изданный в Венеции в 1570 году. В России другой подобной книги не име- лось (второй ее экземпляр сберегался в Ватиканской библио- теке). Представление о богатствах погодинского древлехрани- лища дает следующий факт. В 1849 году в Петербурге вышло из печати библиографическое исследование «Обозрение сла- вяно-русского книгопечатания». В нем в хронологическом по- рядке, начиная с «Шестоднева», изданного в Кракове в 1491 году, перечислялись все старопечатные книги на славян- ском и русском языках с указанием, где они находятся, — как в государственных, так и в частных книгохранилищах. И поч- ти в каждой графе этого пространного списка мелькала фами- лия Погодина. Не меньшую ценность являли собой и древние рукописи. Главенствовала среди них знаменитая Толковая Псалтирь XI века, порой называемая Евгеньевской, поскольку ранее она принадлежала известному духовному писателю митрополиту Евгению (Болховитинову). К этой рукописи обращались мно- гие ученые, в частности видный чешский филолог Шафарик. Для него была даже снята с нее копия. Погодин охотно допускал до своих книжных сокровищ всех желающих. У него на дому студенты-археографы учились разбирать «почерки» старинного письма. Из года в год общественность проявляла все больший ин- терес к погодинскому древлехранилищу. Где бы Погодин ни появлялся, у него непременно справлялись о новых приобре-
199 тениях. Утомительная обязанность отвечать на многочислен- ные вопросы навела собирателя на счастливую мысль. Пого- дин решил оповещать публику о своих покупках предметов старины через журнал «Москвитянин», издателем которого он являлся. Начало было положено в 1849 году. Тогда в пятом номере «Москвитянина» появилась новая рубрика: «Летопись пого- динского древлехранилища». «Некоторые охотники до древ- ностей, — обращался к читающей публике Погодин, — кото- рых число беспрестанно умножается, часто изъявляли мне свое желание, чтоб я извещал о своих приобретениях, и я ре- шился наконец исполнить их желание, хотя вкратце, вместе с обозрением всего, что попадает в Москву в этом роде, тем бо- лее что я по тридцатилетним связям своим получаю сведения самые верные и скорые»105. Начальная запись «летописи» включала только поступле- ния трех последних месяцев: «В ноябре приобретено: Сборник XVI века, отличного письма, в коем помещено почти полное собрание «слов» мит- рополита Григория (Цамблака). Ларчик лубочный, раскрашенный, очень древний. Несколько медных образов нового дела, то есть лет по 100 и по 150. В декабре: харатейная Псалтирь толковая, не позднее 14 века, отличнейшая, редчайшая рукопись (харатейных тол- ковых Псалтирей неизвестно нигде). Харатейная Постная Триодь 15 века. Греческая Псалтирь. Полуустав Петра Могилы, прекрасный экземпляр. В январе: семь подлинных патентов с собственноручными подписями генерал-фельдмаршалов: князя Трубецкого, Голи- цына, Долгорукого, Миниха, Лассия, Гиссена, Геннина и проч. Подлинный Морской регламент Петра I, моек, издание 1724 г. Подлинное письмо графа Андрея Артамоновича Матвеева. Складень фряжского письма, в резном медном футляре»106. «Летопись погодинского древлехранилища» велась из но- мера в номер журнала. Читателями «Москвитянина» она вос- принималась как увлекательный роман с неожиданными по- воротами сюжета. «На днях, — сообщалось в девятом номере «Москвитяни- на» за 1850 год, — получил я транспорт с рукописями из Каза-
200 ни, от старого своего комиссионера, Ивана Никоновича Изер- гина, вятского уроженца, а именно: Псалтирь, века 16, руко- пись чистая, уставная»107. «Моя сокровищница обогатилась многими примечатель- ными вещами, — продолжает «Летопись» в февральском но- мере за 1851 год. — Приезжает в Москву француз г. Сегино из Тулы и дает знать, что у него продаются русские редкости. Я попросил у одного молодого антиквария взглянуть на них предварительно и узнал, что есть вещи замечательные. От- правляюсь к нему и вижу множество: образа, рукописи, старо- печатные книги, монеты, оружие и прочее. Откуда же доста- лись все эти вещи французскому ресторатору? Достались за долг после какого-то чиновника, который во всю свою жизнь собирал всякие редкости по охоте»108. В ноябре и декабре 1852 года подписчики «Москвитяни- на» пребывали в сильном раздражении: вместо четырех кни- жек журнала они получили одну. Дело в том, что Погодин, не- сший на своих плечах основной груз редакционных забот, не смог уделять должного внимания журналу, занятый печатани- ем своего исследования об «Удельном периоде русской исто- рии». В это же время он приводил в порядок собственное древ- лехранилище, которое покупало у него государство. Работа была огромная: надлежало зарегистрировать, переметить, уло- жить в ящики до двадцати тысяч предметов старины! Расстаться со своими коллекциями Погодина побудил ряд причин: теснота в доме, постепенно превратившемся в настоящий музей, а также совершенно неподходящие усло- вия хранения. Было «страшно и непозволительно» держать все эти ценности в деревянной, не защищенной от огня пост- ройке. Вот тогда-то Погодин и обратился в дирекцию пуб- личной библиотеки с предложением приобрести его древле- хранилище. Для осмотра коллекций из Петербурга прибыл хранитель отдела рукописей и старопечатных книг А. Ф. Бычков. Он был наслышан о богатствах погодинского древлехранилища, но ис- тинных его размеров не представлял. Потому при ознакомле- нии испытал сильнейшее потрясение. Наиболее ценной час- тью собрания была библиотека, включавшая 2019 древних ру- кописей, в том числе 78 написанных на пергаменте, а также 1296 книг церковной и гражданской печати, из них 538 старо- печатных и 45 петровского времени. Коллекция гравюр и пор- третов состояла из 1115 листов. Число грамот и различных ис-
Cfcj 201 <^D торических документов достигало 1054. Кроме того, имелось 589 автографов. Покупная стоимость погодинского древлехранилища была определена в 150 тысяч рублей! В 1852 году коллекция была перевезена в Петербург. В том же году в публичную библиотеку поступили еще три неорди- нарных собрания: московского собирателя П.Ф. Карабанова (91 рукопись, 193 грамоты, 143 автографа, 160 книг старой и новой печати), библиотека доктора Ру — 2200 томов, библио- тека фон Берга — 4400 сочинений по истории и филологии. В сравнении с ними погодинское древлехранилище выглядело левиафаном. В годовом «отчете» публичной библиотеки опи- сание его заняло тридцать пять страниц. Расставшись с древлехранилищем, Погодин тем не менее не отошел от собирательства. Он продолжал приобретать древние книги и рукописи. Интенсивно пополнялась и «под- ручная» библиотека, необходимая для его научных занятий. На исходе жизни собирателя-историка численность книг в ней достигла десяти тысяч томов. О составе «подручной» библиотеки некоторое представле- ние дают приношения, которые время от времени Погодин де- лал различным государственным книгохранилищам. Так, при открытии в Москве в 1861 году Румянцевского музея он пере- дал его библиотеке несколько ценных реликвий: «Риторику» на латинском языке, по которой учился Ломоносов; автогра- фы Державина, Пушкина, Гоголя. С двумя последними Пого- дин был дружен. Погодинские воспоминания о них представ- ляют огромный интерес. Через пять лет Румянцевский музей получил от Погодина новый дар: редкостное издание времен Отечественной войны 1812 года — ростопчинскую афишу. Создателем этих патрио- тических воззваний был московский главнокомандующий Ф. В. Ростопчин. Внешний облик М. П. Погодина хорошо передает словесная зарисовка драматурга А. А. Потехина, посетившего его в середи- не 50-х годов. «Погодин, — вспоминает он, — в то время жил в собственном доме на Девичьем поле. Я вошел в его кабинет, большую комнату, очень просто меблированную, поперек кото- рой, близко к противоположной от входа стене, стоял письмен- ный стол, тоже очень простой, заваленный книгами и рукопися- ми. Из-за этого стола поднялся навстречу ко мне среднего рос- та человек, в каком-то коричневом не то сюртуке, не то халате,
202 чао МЛ. Погодин (1800-1875) прихрамывающий, с большой головой, покрытой вихрястыми, растрепанными, но не д линными волосами, с широким некра- сивым, чисто русского склада лицом, хмурый и угрюмый»109. Потехин, в то время начинающий драматург, искал у Пого- дина протекции. Зная, чем можно расположить историка, он прихватил с собой несколько старинных документов, обнару- женных им в полузаброшенной барской усадьбе в Костром- ской губернии. Как только гость, вручивший свой подарок, упомянул про село Филисово и усадьбу Батыево, Погодин даже вскочил с места, лицо его оживилось, глаза загорелись. — Да вы знаете, какой подарок вы сделали мне и науке?! — вскричал он, поспешно просматривая бумаги. — Я только что получил, разобрал и сейчас работаю над рукописью, представ-
203 <^D ляющей собой инструкцию какого-то помещика своим кресть- янам, по языку принадлежащую к XVIII веку, очень интерес- ную и характерную, рисующую социальные отношения в то время. Но рукопись без начала и конца. Я думал и гадал, кому бы могла принадлежать эта инструкция, и, конечно, никогда бы не доискался до истины, а вот теперь все ясно. В рукописи упоминаются и село Филисово, и усадьба Батыево. Несомнен- но, эта инструкция написана Волынским, видным деятелем времен Анны Иоанновны! Научной деятельностью Погодин занимался до последних дней своей жизни. Он умер в 1875 году. В следующем году значительная часть его «подручной» библиотеки поступила в Румянцевский музей, где сохраня- лась в особых шкафах. Несколько позднее остатки книг, находившиеся еще у на- следников, приобрел Никольский антикварий П.П. Шибанов. От него они перешли к известному красноярскому собирате- лю Г. В. Юдину. Погодин был не только собирателем, но и «создателем» книжных редкостей. В 1825 году, побуждаемый примером «Полярной звезды», произведшей общее движение в литературе, он выступил из- дателем альманаха «Урания», в котором приняли участие все видные московские литераторы. Впоследствии «Урания» очень ценилась отечественными книголюбами. В 1827 году Погодин затеял журнал «Московский вест- ник». Первый его номер открывал отрывок из пушкинской трагедии «Борис Годунов»: «Еще одно, последнее сказанье». С 1841 года Погодин — издатель журнала «Москвитянин», который он редактировал до 1855 года. При редакции «Москвитянина», располагавшейся на Твер- ской, напротив дома генерал-губернатора, Погодин открыл книжную лавку, в которой «старался сосредоточить все луч- шие русские книги по истории и беллетристике». А вот другие «погодинские адреса» в Москве. Детские годы будущего историка прошли на Тверской в доме И. П. Салтыкова, у которого отец Погодина служил до- моправителем. Потом он перебрался вместе с семьей на По- кровку. В зрелые годы, обзаведшись собственным домом, По- годин сначала жил в Милютинском переулке, а затем — на Мясницкой, на «стрелке», неподалеку от Фуркасовского пе- реулка. В 1844 году он обосновался на Девичьем поле, где
G&> 204 <40 приобрел небольшой деревянный дом. Погодин так сжился с новым местом, что некоторые свои статьи подписывал шут- ливым псевдонимом — «Посадский человек с Девичьего поля». 5. ХРАНИЛИЩЕ СОКРОВИЩ В 1803 году Николай Михайлович Карамзин высочайшим указом был назначен официальным историографом России. Ему поручалось создать всеобъемлющую историю Русского государства начиная с древнейших времен. Чтобы ученый не отвлекался мелочными заботами, ему была определена солид- ная пенсия. Сознавая огромную важность его миссии, на помощь Ка- рамзину поспешили все просвещенные люди того времени. Перед историком распахнулись двери государственных и ча- стных книгохранилищ. В его распоряжение были предостав- лены древние летописи и хронографы, старинные хартии и грамоты, бережно сохранявшиеся в недрах библиотек. Среди добровольных помощников Карамзина оказался и Дмитрий Маркович Полторацкий. Коренной москвич, владе- лец собственного дома в Газетном переулке, он имел прекрас- ную библиотеку. Однако «первого историка России» Д. М. Полторацкий хотел увлечь не библиофильскими редкос- тями. В 1806 году его жена (урожденная Хлебникова) получи- ла в наследство фамильную библиотеку, обильную не только на издания XVIII века и петровского времени, но и на древние рукописи. Даже не будучи глубоким знатоком в области па- леографии, Дмитрий Маркович прекрасно понимал ценность древних манускриптов — массивных томов, пергаментные страницы которых были заполнены «строгими», прямо по- ставленными буквами уставного письма. Предложение осмотреть Авчуринскую библиотеку заинте- ресовало Карамзина, энергично собиравшего все документы, могущие пролить свет на прошлое Отечества. Поездку в Авчурино историк предпринял в 1809 году. Пре- красное поместье, расположенное на живописном берегу Оки (в двенадцати верстах от Калуги), с образцово поставленным конезаводом и обработанными по последнему слову агротех- ники полями (не случайно Д. М. Полторацкий являлся одним из учредителей Московского общества сельского хозяйства), произвело на Карамзина сильное впечатление. Но еще больше
205 его поразила библиотека, помещавшаяся отдельно от главного здания усадьбы, в небольшом двухэтажном флигеле. При виде множества шкафов, за остекленными дверцами которых выстроились массивные фолианты, Карамзин потря- сенно воскликнул: — Какая великолепная библиотека! Откуда у вас этакое бо- гатство? Полторацкий, довольный произведенным эффектом, при- осанился. — Основание библиотеки положил в городе Коломне один из любознательных и страстных библиографов прошлого сто- летия Петр Кириллович Хлебников. Ревностно и неусыпно собирал он не только все книги и журналы, издаваемые в Рос- сии, но даже всевозможные летучие листки: торжественные оды, эпитафии, шуточные послания, эпиграммы, письма в сти- хах и прозе, благодарственные стихи, рассуждения, поздрави- тельные и похвальные речи. После смерти Петра Кириллови- ча, последовавшей в Петербурге в 1777 году, его дело продол- жил сын Николай Петрович Хлебников. Тридцать пять лет он пополнял библиотеку российскими и иностранными книгами, а также рукописями и старопечатными изданиями XVI и XVII столетий. — Можно взглянуть на рукописи? — заволновался Карам- зин. — К сожалению, многие из сих драгоценностей поврежде- ны от времени, — повинился Полторацкий. — Библиотека, за- веденная первоначально в Коломне, была вскоре перемещена в Москву, потом — в Петербург, оттуда — обратно в Москву. И вот теперь привезена сюда, в Авчурино. Естественно, эти пере- езды сильно сказались на книгах... Полторацкий преувеличивал: библиотека находилась в прекрасном состоянии. Карамзин провел в Авчурине несколь- ко дней, изучая ее богатства. Впоследствии в предисловии к «Истории государства Рос- сийского» он написал: «В 1809 году, осматривая древние руко- писи покойного Петра Кирилловича Хлебникова, нашел я два сокровища в одной книге: Летопись Киевскую, известную единственно Татищеву, и Волынскую, прежде никому не изве- стную. Хлебниковский список должен быть XV или XVI века. В заглавии хлебниковского списка поставлено имя Нестора. В других автор назван просто Черноризцем Феодосиева монас- тыря Печерского»110.
206 <^D А теперь небольшое отступление. При разговоре Карамзина с Полторацким присутствовал шестилетний сын Дмитрия Марковича Сергей. Мальчик уже тогда проявлял живой интерес к книгам, год от года его лю- бовь к чтению все возрастала. По достижении зрелого возрас- та Сергей Дмитриевич Полторацкий подобно деду и дяде сде- лался настоящим библиофилом — от московского книготор- говца А. С. Ширяева он выписывал буквально все выходившие книги. Находясь за границей, С. Д. Полторацкий тоже в основ- ном интересовался книгами. В Берлине, Париже им приобре- тались все новинки по библиографии: многотомные энцикло- педии, всевозможные справочники. Исподволь Полторацкий сделался серьезным библиогра- фом. Этому во многом способствовала привычка читать с ка- рандашом в руках — всякий важный факт немедленно зано- сился на особую карточку. Число их стремительно увеличива- лось. Вскоре С. Д. Полторацкому представился случай блеснуть своими библиографическими познаниями. В конце 1827 года в журнале «Московский телеграф», из- даваемом Николаем Полевым, в нескольких номерах подряд публиковались статьи под рубрикой «Историческое обозре- ние». Автор их, скрывавшийся за псевдонимом «Журнальный сыщик», задался целью выявить все издававшиеся в России в предшествующие годы газеты и журналы. Полторацкий заинтересовался публикацией. Проверяя библиографические данные «Журнального сыщика», он обра- тился к своей Авчуринской библиотеке, включающей все оте- чественные периодические издания, и обнаружил немало про- пусков и неточностей, существенно менявших представление о сроках выхода некоторых журналов, их периодичности. Обширное письмо Полторацкого издателю «Московского телеграфа» представляло собой серьезное библиографическое исследование. Приведем из него лишь фрагменты: «Сказано, что Сумароков издавал еженедельник «Трудо- любивая пчела». Напротив: «Трудолюбивая пчела» издава- лась ежемесячно... Издавалась она в 1759 году, а вторым изда- нием была напечатана в 1780 году»111. «При упоминании о журнале Ф. Эмина «Адская почта» следует добавить, что это был ежемесячник и что он напечатан вторым изданием в Петербурге в 1788 году под названием «Курьер из ада с письмами»112.
207 С.Д. Полторацкий (1803—1884) «Говорят, что Новиков издавал «Парнасского щепетильни- ка». Не говорят, а точно он. «Щепетильник» с именем Новико- ва выходил ежемесячно, книжками, с мая 1770 по январь 1771 года. Тут же сказано, что «Живописец» издавался в 1770 году и что до 1793 года вышло его пять изданий. Напротив, издавал- ся он в 1772 году, и на экземплярах 1773 года в Санкт- Петербурге поставлено: второе издание. Не знаю, когда было
G&> 208 <40 третье, а только в 1781 году в Москве напечатано было четвер- тое и в 1793 году в Петербурге — пятое. Сказано, что в 1779 году Новиков издавал журнал «Утрен- ний свет». Это ошибка. «Утренний свет» начат в 1777 году и с сентября сего года ежемесячно продолжался по сентябрь 1780 года»113. Что касается последнего журнала, то, говоря о нем, С.Д. Полторацкий мог бы позволить себе сделать небольшое уточнение: при основании «Утреннего света» Новикову много способствовал П. К. Хлебников, его дед, пожертвовавший за- пас бумаги, достаточный на издание двенадцати номеров. В силу этого розничная стоимость журнальной книжки понача- лу была сравнительно невелика — три рубля пятьдесят копе- ек. В следующем году «Утренний свет» подорожал на пятьде- сят копеек. Хлебников скоропостижно скончался, и бумагу пришлось приобретать по рыночной цене. С небольшими изменениями письмо С.Д. Полторацкого появилось в конце 1828 года в «Московском телеграфе». С этого времени Полторацкий сделался постоянным сотрудни- ком журнала. Н.А. Полевой, высоко ставя заслуги Сергея Дмитриевича, подарил ему полный комплект журнала «Улей», издававшегося в 1811—1812 годах в Петербурге видным отече- ственным библиографом В. Г. Анастасевичем. С именем Полторацкого связано немало книжных сенса- ций. Так, в дни подготовки ответа «Журнальному сыщику», просматривая периодические издания второй половины XVIII столетия, он неожиданно наткнулся в одном из сборни- ков на редкостный сатирический журнал — «Мешенина като- носкарроническая», — издававшийся в Петербурге в 1773 году (журнал оказался вплетенным между двух брошюр). Захва- ченный «полемикой» с «Журнальным сыщиком», Полторац- кий не обратил особого внимания на «Мешенину». Однако по- зднее он понял, какая это редкость: о журнале никто из биб- лиографов того времени ничего не слышал. Много лет подряд Полторацкий разыскивал эту редкость в своей библиотеке, перебирая томик за томиком. Лишь в 1856 году искомое отыскалось. Тогда же он преподнес редкост- ный журнал Петербургской публичной библиотеке — главно- му книгохранилищу России. Об этом подношении в том же 1856 году было сообщено в «Современнике». К сожалению, журнал — его полное назва-
Cfe? 209 <^D ние было «Мешенина катоноскарроническая, сочинение пери- одическое в стихах, выходящее в свет для забавы покровите- лей наук, знатоков и охотников» — оказался малоинтересным и ничего не прибавил к истории русской периодики, за исклю- чением самого факта своего существования. Тем не менее в последующие десятилетия отечественные собиратели прилагали немало усилий для разыскания уни- кальной «Мешенины катоноскарронической». Особенно мно- го упорства в обнаружении курьезного журнала проявил мос- ковский антикварий П. П. Шибанов. В своих каталогах он с за- видным постоянством объявлял о желании приобрести «Мешенину катоноскарроническую на 1773 год», но его при- зывы так и не были услышаны. Как показало время, тот эк- земпляр журнала, что сохранялся в Авчурине и потом пере- шел в публичную библиотеку, был единственным сохранив- шимся. Ничуть не меньшая редкость, чем «Мешенина», два других сатирических журнала — «Поденщина» и «Пустомеля», пол- ные комплекты которых были, пожалуй, только у Полторац- кого. «Поденщину» издавал Василий Тузов в Петербурге в 1769 году. Каждый день он выпускал по одному номеру. Отсю- да и название журнала, означающее «ежедневный». Правда, его можно толковать и по-другому: поденщина — вид кресть- янских отработок на помещика, считавшихся особо тяжелы- ми. Нелегким оказалось и бремя издательских забот, взятых на себя Тузовым. В одиночку выпускать журнал было совсем непросто. Неудивительно, что первый номер «Поденщины», вышедший 1 марта 1769 года, состоял из 22 страниц, а послед- ний, датированный 4 апреля того же года, — всего из несколь- ких листков. Общий объем журнального комплекта — 134 страницы. О «Пустомеле» известно еще меньше. Имя издателя жур- нала так и осталось неведомым. Комплект «Пустомели» вклю- чает два номера — за июнь и июль 1770 года. Полторацкий понимал, какое большое значение для отече- ственной истории представляют собой оба этих журнала. Ведь они предшествовали знаменитым новиковским журналам «Трутень» и «Живописец» и, возможно, как-то способствова- ли их появлению. Именно поэтому он с готовностью дал со- гласие на перепечатку этих редкостных изданий, хотя сущест- вовало опасение, что в типографии их могут попортить.
210 <^D Инициатором перепечатки «Поденщины» и «Пустомели» выступил А.Н. Афанасьев, вошедший в историю отечествен- ной словесности как издатель фундаментального свода «Рус- ских народных сказок». Он же и взял на себя наблюдение, что- бы, не дай бог, редкостные журналы не повредили в типогра- фии Селивановского. В жизни российских собирателей стало большим событи- ем появление в продаже скромных книжек, на обложке кото- рых значилось: «Поденщина» и «Пустомеля». Случилось это в 1858 году. В скором времени оба журнала в афанасьевской пе- репечатке сделались библиографической редкостью, как и оригиналы, с которых они были воспроизведены. В конце пятидесятых годов прошлого столетия, испытывая значительные материальные затруднения, Полторацкий начал серьезно подумывать о продаже Авчуринской библиотеки. Его московские друзья, в первую очередь видные библиографы С. А. Соболевский и В. Ф. Одоевский, пытались отговорить со- бирателя от этого опрометчивого шага. — Авчуринская библиотека, — не уставали повторять они, — это истинное хранилище сокровищ. Нельзя, чтобы она пошла по рукам. — Я сам этого не хочу, — защищался Полторацкий. — Мое искреннее желание — передать ее целиком какому-нибудь го- сударственному учреждению! Но даже при этом условии Авчуринской библиотеке пред- стояло раствориться среди множества других. Это означало ее гибель как «документа» эпохи, свидетельства заботы наших предков о распространении просвещения. Память о библиоте- ке следовало сохранить. Почти все лето 1860 года Полторацкий провел в Авчурине, составляя каталог книжных редкостей, сберегавшихся в его библиотеке. А было их великое множество. Назовем только некоторые, которые в то время особенно будоражили коллекционеров- любителей, жаждавших их заполучить. Среди «авчуринских раритетов» одно из первых мест зани- мал полный комплект «Российского Феатра», в XXXIX томе которого имелась запрещенная трагедия «Вадим Новгород- ский» Княжнина (СПб., 1793). Позднейшими изысканиями было установлено, что уцелело всего три-четыре экземпляра этого тома. Еще большей редкостью была поэма «Русский 1791 года».
211 <^D Отпечатана она была анонимно. Правда, на виньетке, где были изображены львы и другие дикие животные, которых украща- ет крылатый гений, имелись «туманные» слова, намекающие на авторство: «Льво... Никол...». Разгадывая аноним, Полто- рацкий пришел к выводу, что создателем поэмы выступил Ни- колай Александрович Львов, увлекавшийся изящной словес- ностью (он был автором популярного сборника песен, поло- женных на ноты Прачем) и нередко подписывавший свои творения — Львов-Никольский. Полушутливая, полусатири- ческая поэма «Русский 1791 года» осталась вне поля зрения отечественных библиографов, ее экземпляр сохранился толь- ко в Авчуринской библиотеке. Огромную ценность представляло прижизненное изда- ние торжественной оды Державина «Песнь лирическая Рос- су на взятие Измаила» (СПб., 1790), отпечатанная малым тиражом. Авчуринский экземпляр имел к тому же дарствен- ную надпись поэта, который состоял в дружбе с Н. П. Хлеб- никовым. Среди других раритетов назовем: Новый Завет, отпечатан- ный в Голландии в 1717 году и сохранившийся всего в не- скольких экземплярах; «Дух жизни» пастора Госнера (книга была издана в Петербурге в 1824 году, но неожиданно последо- вало запрещение, и почти весь тираж был уничтожен); «Эн- циклопедический словарь», издание 1820—1823 годов С. Се- ливановского, вышли всего три тома «Словаря», которые ни- когда не появлялись в продаже. Считалось, что сохранилось только шесть экземпляров этого первого подобного издания на русском языке. В Авчурине имелись и всевозможные рукописи. Познако- мим только с двумя из них. Первая была написана рукой вели- кого баснописца И. А. Крылова и представляла собой библио- графический указатель старопечатных книг, расположенных в алфавитном порядке. Другая — список ранних стихотворений А. С. Пушкина. Эта рукопись была выполнена неизвестным лицом, скрывавшимся за инициалами С. О. Д., но стихотворе- ние «Кинжал» после слов: «О, юный праведник» — и до конца (всего две строфы) было написано самим поэтом. В начале 1860-х годов Авчуринская библиотека прекрати- ла свое существование. Огромное книжное собрание, вклю- чавшее более пятнадцати тысяч томов, стало предметом куп- ли-продажи. Почти половина книг ушла в частные руки. Осо- бо ценные рукописи и коллекционные редкости приобрели
212 <40 известные московские собиратели А. С. Уваров и Р.Г. Чисто- клетов, а также знаменитая Чертковская библиотека. Некото- рые раритеты достались расторопному стародубскому антик- варию Неронову. Остальные книги, в количестве 7250 томов, поступили в Румянцевский музей. Эта часть Авчуринской библиотеки была оценена в 6300 рублей, что по тому времени было очень и очень много. Музей такими средствами не располагал. Но несколько ранее ему пожертвовал капитал в 25 тысяч рублей известный меце- нат А. И. Кошелев с условием, что все деньги пойдут исключи- тельно на пополнение Румянцевской библиотеки, причем по- купки книг должны согласовываться с жертвователем. Узнав, что речь идет о знаменитой Авчуринской библиотеке, Коше- лев, естественно, согласился на ее приобретение. Так «книги Полторацкого» обрели новое пристанище. В 1895 году московскому собирателю Д.В. Ульянинскому посчастливилось приобрести в книжном магазине Готье на Кузнецком мосту рукописный каталог Авчуринской библио- теки — тот самый, что составлялся Полторацким, когда он окончательно решил расстаться с фамильным достоянием. Всего в каталоге значились 803 книжных названия, около 4,5 тысячи томов. Эта случайная покупка возбудила интерес к «хранилищу сокровищ», как современники вполне справедливо именовали Авчуринскую библиотеку. Библиофилы с удвоенной энергией кинулись разыскивать книги с экслибрисом Полторацкого. Не остался в стороне от этих поисков и видный букинист П.П. Шибанов. Летом 1897 года он отправился в Авчурино в надежде наткнуться на какие-нибудь реликвии, принадлежав- шие Полторацкому. Однако ему не повезло — барский дом, вы- соко поднявшийся над Окой, был пуст. Уже на обратном пути Шибанов по укоренившейся при- вычке заглянул в лавочку местного книжника. Внимательным взором обвел «затылки» книг, пылившихся на полках. Неожи- данно его внимание привлек томик в кожаном переплете, на корешке которого ясно выделялись литеры: «S.P.»... Сердце у него невольно дрогнуло: это были начальные буквы имени и фамилии владельца Авчуринской бибилиотки — Сергей Пол- торацкий. Шибанов немедленно приобрел книгу. Называлась она: «Приветствия, говоренные Ивану Андреевичу Крылову в день его рождения и совершившегося пятидесятилетия его литера-
213 турной деятельности, на обеде 2 февраля 1838 года, в зале Бла- городного собрания». Внимательно изучая свою покупку, Шибанов понял, каким образом книга оказалась у Полторацкого — он был в числе приглашенных на торжество. Об этом красноречиво свиде- тельствовало меню, приложенное к «Приветствиям» в качест- ве титульного листа. Оформлено меню было с большим мас- терством. Наверху нарядного листа красовалась надпись, сде- ланная славянской вязью: «Обед 2 февраля 1838 года». Ниже помещался рисунок, где в шутливой форме обыгрывалось сло- во «Обед». Буква «О» представляла собой овальное окно, за которым восседал сам баснописец, облокотившийся на спину льва. На букве «Б» отдыхал пушистый кот. На него из-под ли- стьев, обрамлявших букву «Е», поглядывала любопытная мышь. Другие мыши спешили сбежать с буквы «Д». С наме- ком было составлено и праздничное меню, главным блюдом являлась знаменитая Демьянова уха. Необычайно довольный своим приобретением, Шибанов вернулся в Москву. В первом же каталоге он поместил объяв- ление о продаже редкостной брошюрки. За «Приветствия, го- воренные Ивану Андреевичу Крылову» им была назначена це- на сорок рублей! Растолковывая причину столь высокой стои- мости, антикварий ссылался на то, что книжка некогда входила в состав знаменитой Авчуринской библиотеки. В заключение несколько слов о судьбе С. Д. Полторацкого. Расставшись со своими книгами, он уехал во Францию и только изредка посещал Россию. В начале 1884 года в одном из номеров «Московских ведомостей» появилась краткая за- метка: «Сергей Дмитриевич Полторацкий скончался в Нёльи, близ Парижа, 19 (7) сего января, на 81-м году жизни». 6. ПОСТАВЩИК КНИЖНЫХ РЕДКОСТЕЙ В 20-х годах XIX столетия один петербургский книголюб задумал познакомиться с книжными богатствами Москвы. По приезде в первопрестольную столицу он нанес визит своему старому знакомому, желая запастись рекомендательными письмами, которые бы открыли ему доступ в лучшие книго- хранилища. — Мое собрание тоже не из последних, — заметил гордели- во москвич и повел гостя в библиотеку. В ту пору в богатых домах библиотеки устраивались на
214 Я4О один манер. Комнаты, где размещались книги, были непре- менно обращены своими окнами на север, чтобы не проникали прямые солнечные лучи и, стало быть, не заводилась моль — губительница дорогих бархатных переплетов. Полы застила- лись толстыми дубовыми досками, способными противосто- ять натиску мышей — этих извечных врагов книг. Шкафы имели вид готических зданий, со стрельчатыми дверцами и ба- шенками на углах. Интерьер дополняли мраморные бюсты первопечатников Гутенберга и Фауста, массивные письмен- ные столы с лампами, бронзовыми чернильницами и каталога- ми известных библиографов Дебюра, Брюне, Сопикова. В библиотеке хозяин дома прежде всего подвел гостя к шкафу, за толстыми стеклами которого виднелись богатые пе- реплеты. Распахивая створки, предупредил: — Всего рассмотреть нельзя, поэтому я покажу только луч- шее. — Что это? — принимая увесистый фолиант, поинтересо- вался петербуржец. — Библия, известная под названием Ксименесовой. — Помилуй, да ведь ты по-латыни не знаешь? — Что за беда! Разве это для чтения? — А для чего же? — Для редкости. Этот экземпляр стоил мне две тысячи пятьсот рублей, да и то по случаю. Книга наиредчайшая! Загля- ни в Дебюра или Брюне — ею начинаются их «Библиографии». Поставив том на место, извлек другой. — Это — Библия на немецком языке, издание, современное Лютеру. Вот — Книга Царств, перевод Франциска Скорины. Рядом стоит Апостол, отпечатанный при Иване Грозном. Это первая книга, изданная в Москве... Словом, редкостей много, всего и не перечесть. Одних только Библий на латинском язы- ке — шесть, на русском — четыре! Подобных «хранилищ редкостей» в Москве имелось нема- ло. Составлять их было далеко не просто. Поэтому себе на по- мощь собиратели призывали антиквариев-книжников. У каж- дого был свой излюбленный комиссионер, который на правах доверенного лица допускался в любое время. В середине про- шлого века наиболее знаменитым «поставщиком редкостей» в Москве был Михаил Михайлович Зайцевский (1815—1885). О Зайцевском до нас дошло немного сведений. Известно, что он служил в Большом театре. Был не то артистом, не то ка- пельдинером. Не исключено, что он выполнял несколько
215 чйО функций сразу: выступал в эпизодических ролях, следил за гардеробом артистов, помогал оформлять спектакли. Антикваром Зайцевский стал случайно. Однажды ему по- ручили подобрать костюмы для какой-то исторической поста- новки. Он отправился на Сухаревский рынок, где продавались всевозможные старые вещи: мебель, домашняя утварь, но- сильное платье. Здесь его внимание привлек лакей, очень де- шево продававший старинные книги. Зайцевский их купил. Более того, узнав адрес хозяина, приобрел за бесценок всю фа- мильную библиотеку. Эта случайная покупка сделала Зайцевского завзятым «старьевщиком». Он не только близко сошелся с известными московскими продавцами предметов старины Г. Г. Волковым, А.Д. Лухмановым, П.П. Родионовым, но и сам открыл «лавку древностей», где наряду со старинными книгами и гравюрами продавались хрусталь, бронза, мебель, гобелены, картины, рез- ные изделия из кости, оружие различных эпох, монеты. Но все же предпочтение Зайцевский отдавал книгам. В этом пристрастии сказывалось влияние первой удачной покупки, определившей его судьбу. На втором месте по интересу были гравюры. Особенно разыскивались им русские портреты. Наи- более редкие листы он откладывал для себя. Это уникальное со- брание после смерти Зайцевского было распродано в розницу. В постоянных клиентах у Зайцевского значились самые видные московские коллекционеры-любители: В. С. Требинов, А.Д. Чертков, М.Н. Лонгинов, Ф.Ф. Мазурин. Требинов коллекционировал и книги, и гравюры. Из по- следних предпочитал изображения отечественных деятелей прошлого и русские виды. С огромным старанием им приобре- тались «бекетовские портреты». Как известно, Бекетов обнаро- довал около ста портретов, хотя отпечатал и хранил у себя мно- го больше. За гравюры, не поступавшие в продажу, собиратель платил Зайцевскому огромные деньги, по 30—40 рублей за лист. Впоследствии требиновская коллекция, включавшая 136 ред- ких «бекетовских портретов», перешла к А. Д. Ровинскому. Другой постоянный клиент Зайцевского, А. Д. Чертков, со- бирал исключительно сочинения, относящиеся к истории и быту русского народа. Не ограниченный в средствах, он поку- пал все подряд, лишь бы книги соответствовали генеральному направлению его собирательства. Сокровенным желанием Черткова было приобрести не- большую, в четырнадцать страничек, книжку под названием
216 <^O «The reporte of a bloude and terrible massacrze in the Citty of Mosco», отпечатанную в Лондоне в 1607 году Написал ее гол- ландский негоциант, долго живший в Москве. Это любопыт- ное сочинение осталось неизвестным библиографам. Единст- венный экземпляр книги случайно обнаружился в библиотеке Британского музея. В середине века берлинский издатель Ашер решил воспроизвести ее в первоначальном виде. При пе- репечатке использовались бумага XVII века и специально вы- резанный готический шрифт. Отпечатали всего десять экземп- ляров. Один из них находился в России: его приобрел в Герма- нии Анатолий Демидов, переплел в великолепный пергамент и поднес в дар Петербургской публичной библиотеке. При всем старании Зайцевскому так и не удалось раздо- быть эту книгу. Но он достал другую редкость, о которой Черт- ков не смел даже мечтать. Речь идет о втором издании «Запи- сок о Московии» Герберштейна, увидевшем свет в Венеции в 1550 году. Значимость этого экземпляра «Герберштейна» по- казывает аннотация в каталоге Черткова: «Этот итальянский перевод издан только одним годом после первого латинского издания. Он столь редок, даже в чужих краях, что оба извест- ные библиографа, Гебауер и Дени, его никогда не видали. В на- шем экземпляре недостает карты так же, как и в том, который описывает Аделунг»114. Многими редкими книгами удружил Зайцевский другому крупному московскому собирателю — Лонгинову. Лонгинов в начальную пору их знакомства усиленно трудился над моно- графией «Новиков и московские мартинисты». Проблема бы- ла новая, интересная. Но дело постоянно стопорилось из-за недостатка материала. С появлением Зайцевского приток книг и документов, касающихся масонства, значительно умно- жился. Оправдывая репутацию «поставщика редкостей», он доставлял такие книги, от одних названий которых Лонгинова бросало в жар: «Божественная и Истинная метафизика», «Ко- лыбель Камня Мудрости», «Хризомандер». Зайцевский особенно порадовал исследователя масонства, когда принес наиредчайший масонский трактат — «Некото- рые черты о Внутренней церкви, о едином пути истины и о различных путях заблуждения и гибели, с присовокуплением краткого изображения качеств и должностей истинного хрис- тианства». Книжечка была небольшого формата, в роскошном переплете из белого атласа, с отпечатанными прямо на облож- ке символами учения масонов. Автором ее выступил извест-
217 <^О Картинка русской жизни. Иллюстрация из книги С. Герберштейна «Записки о Московии» (1600) ный московский масон И. В. Лопухин. Впоследствии Лонги- нов выяснил, что Лопухин написал свое сочинение в 1789 го- ду, после болезни, в публичном саду графа Разумовского в Москве. Из опасения запрета и гонений книга была переведе- на на французский язык и под видом заграничного издания тайно отпечатана в Петербурге в 1798 году. Несколько позднее она вышла и на русском языке. За границей творение Лопухи- на пользовалось большим спросом. В начале XIX века книга выдержала два переиздания, но все равно продолжала оста- ваться труднонаходимой. Еще одна сфера розысков Зайцевского — древние манус- крипты и старопечатные книги. Он поставлял их Мазурину, собирателю с Мясницкой. За сравнительно короткий срок Мазурину удалось составить поистине уникальную коллек- цию памятников древней отечественной письменности, вклю- чавшую до семисот рукописей и свыше семи тысяч старопе- чатных книг. Сегодня трудно установить степень участия Зай- цевского в ее составлении. Но со всей уверенностью можно сказать, что главную достопримечательность своего собра- ния — знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» — Мазурин получил от него.
218 Я4О Известно, как раздобыл Зайцевский этот невероятный ра- ритет. В конце 70-х годов Никольский книготорговец И. И. Коль- чугин, сын популярного московского антиквария Ивана Гри- горьевича Кольчугина, по случаю приобрел довольно обшир- ное собрание старых книг, среди которых оказалось и «Путе- шествие». — Вот книга, которую я еще не видал, — показал он томик приказчику. — Это — редкость из редкостей. Едва ли кто из на- ших корифеев-книжников держал ее в руках. Разглядывая книгу, приказчик удивился: — Как же эта уцелела? — Очевидно, это один из тех экземпляров, что были пода- рены автором своим знакомым. Книжка была в идеальной сохранности: переплет доброт- ный, кожаный, все страницы целы, без единого оторванного угла. К сожалению, редкость у Кольчугина не загостилась. Он показал «Путешествие» Зайцевскому. Тот выхватил книжку. Заволновался, затрясся, рассматривая ее, быстро сунул себе в карман и решительно проговорил: — Возьми, что хочешь, а книгу я не отдам! Так и унес ее с собой. В своем стремлении приобрести понравившуюся книгу или вещь Зайцевский проявлял завидное упорство. Любил по- торговаться, всячески стараясь сбить цену. Все московские ан- тикварии знали его «слабость» и ни копейки не уступали. Зай- цевский ругался, по десятку раз уходил и возвращался, но в конечном итоге все же делал покупку. За эту раздражающую «липучесть» многие книжники недо- любливали Зайцевского и не прочь были подшутить над ним. Как-то, вспоминает современник, на воскресном Сухаревском торгу один собиратель показал ему двухкопеечную монету Варшавского монетного двора, почитавшуюся очень редкой. — Где взял? — вцепился в него Зайцевский. — Разбирал сегодня выручку в трактире и нашел в кассе. — Продай! Но продать монету собиратель не мог, так как она принад- лежала знакомому антикварию-книжнику, который дал ее на время, чтобы только «разыграть» Зайцевского. Целый день Зайцевский так и эдак уламывал несговорчи- вого, желая заполучить редкость. «Атака» повторилась и на следующий день.
219 — Ладно, — наконец сдался собиратель. Он открыл коше- лек и вдруг сделал испуганное лицо: — Нет монеты! Ах, какая досада! Я сегодня проходил мимо Сретенского монастыря и, должно быть, по ошибке опустил ее в кружку! — Прощай, мне некогда! — крикнул Зайцевский, устремля- ясь к выходу Через час он вернулся чернее тучи. — Обманщик! — набросился он на собирателя. — Я сейчас был в монастыре, дал монаху три рубля. Тот вскрыл кружку, но никакой монеты там не оказалось! За почти полувековую деятельность на поприще антиквар- ного торга через руки Зайцевского прошли все наиглавнейшие отечественные редкости: «Путешествие из Петербурга в Москву», известная в единичных экземплярах комедия «Дон Педро Прокодуранте», жадно разыскиваемая коллекционера- ми азбука «Подарок детям в память 1812 года» с гравирован- ными карикатурами на французов. Особенно ценился экземп- ляр, к которому была приложена картина, изображающая про- филь Наполеона, составленный из тел убитых людей. И еще многие и многие другие, не менее замечательные раритеты: русские древние рукописи и первопечатные книги, редкост- ные издания европейских авторов. Часть этих книг осела в личной библиотеке Зайцевского, составлявшейся с большой энергией и с не меньшей таинст- венностью. Во флигель, где находились книги, не имела права входить даже его жена. Ключ от флигеля он постоянно носил при себе. Неудивительно, что о книжном собрании Зайцевского хо- дили всевозможные легенды. Достоверно же никто ничего о его книжных сокровищах не знал, так как свою библиотеку он никому не показывал. Несомненно одно: книг было много. Об этом свидетельствует, в частности, краткая заметка в «Путево- дителе по Москве» на 1870 год: «Как на богатые частные кни- гохранилища, кроме Чертковской библиотеки, следует ука- зать на собрание старопечатных книг московского негоцианта А. И. Хлудова, на собрание книг екатерининского времени Зайцевского, М. П. Погодина и графа Уварова в селе Поречье, Можайского уезда, и князя Д.Б. Грузинского в Москве»115. Что за книги были у Зайцевского, удалось установить только после его смерти. Нетрудно представить, в какое вол- нение привела собирателей краткая публикация в сентябрь- ском номере журнала «Библиограф» за 1885 год:
220 ЧО «Оставшаяся после смерти известного в Москве собирате- ля старины М.М. Зайцевского обширная, в продолжение мно- гих лет собранная с знанием дела библиотека, состоящая из русских книг, продается в полном составе, и для желающих по отделам. Кроме большого числа библиографических редкос- тей, из числа которых многие в настоящее время трудно нахо- димы, эта замечательная библиотека представляет возможно полное собрание отлично сохранившихся экземпляров книг по всем отраслям знаний, и потому приобретение ее каким-ли- бо высшим учебным заведением или ученым обществом было бы для них находкой»116. К сожалению, ни одно ученое общество и ни один универ- ситет не откликнулись на объявление. Огромная по своему объему и энциклопедическая по составу библиотека Зайцев- ского разошлась по рукам. Еще до аукциона были раскуплены по отдельности библиографические редкости: старопечатные книги, бесценные петровские издания, книги конца XVIII и начала XIX веков. Спустя пять лет весь иностранный отдел библиотеки Зай- цевского купил книготорговец с Кузнецкого моста Готье. Им был выпущен специальный каталог на французском языке, со- державший 739 книжных названий. На обложке этой неболь- шой, в 36 страниц, книжки, датированной 1890 годом, значи- лось: «Каталог библиотеки М.М. Зайцевского. Поварская, Хлебный переулок». Отечественные собиратели, увлекавшие- ся библиографией, весьма дорожили этим каталогом, отпеча- танным малым тиражом. Сохранился портрет Зайцевского: лицо полное, бритое. Невольно бросается в глаза поразительное сходство с Наполе- оном. Этим сходством Зайцевский очень гордился и для пол- нейшей «иллюзии» подобно французскому императору носил даже сюртук. Этот портрет долгое время сберегался в коллек- ции А. П. Бахрушина. Ныне он находится в Историческом му- зее, куда разными путями, переходя от собирателя к собирате- лю, поступили и некоторые книги из библиотеки Зайцевского. 7. КНИЖНИЦА ЧЕРТКОВА В январе 1841 года в журнале «Москвитянин», издавав- шемся историком М. П. Погодиным, появилась небольшая за- метка, возбудившая всеобщее любопытство. Называлась она «Примечательная библиотека в Москве».
221 tfO — О какой библиотеке идет речь? — заинтригованно во- прошали читатели, стараясь заранее проникнуть в содержание заметки. В ту пору в Москве было немало хороших книжных собра- ний. Обширные книгохранилища принадлежали С.Д. Полто- рацкому, П.Я. Чаадаеву, самому М.П. Погодину, прекрасными коллекциями древних манускриптов и старопечатных книг владели И.Н. Царский, В.М. Ундольский, А. А. Рахманов. Автор публикации, выказывая себя мастером сюжетной интриги, не спешил, однако, раскрывать карты. Более того, он поставил перед читателями новые проблемы: «Кому принад- лежит полнейшее собрание книг о России? Какой академии, какому университету, какому ученому обществу? — вопрошал он и, не дожидаясь ответа, продолжал удрученно: — Нет пол- ного нигде: ни в академиях, ни в университетах, ни в общест- вах (а надо бы!). Полнейшее принадлежит частному человеку, который, среди обязанностей службы, посвятил двадцать лет трудов, не жалея издержек на приобретение всего того, что пи- сано о России, внутри и вне, и собрал наконец в самом деле библиотеку, в которой редкой книги вы не найдете. Почтен- ный хозяин, ревнитель и знаток русской истории, издал и ка- талог для своих знакомых, с которым всякому удобно пользо- ваться его сокровищами»117. Упоминание о недавно выпущенном каталоге лишь неко- торых могло навести на верную мысль. Поэтому, более не ис- кушая терпения читателей, автор заметки наконец открыл имя владельца примечательной библиотеки — Александр Дмитри- евич Чертков. Итак, приоритет Черткова был установлен. Вроде бы на этом следовало остановиться. Но автора переполнял полеми- ческий запал. Свою заметку он завершил ядовитой фразой, жестоко уязвившей ревнителей отечественного просвещения: «В Лейпциге напечатана была статья об этой знаменитой биб- лиотеке, а у нас до сих пор не произнесено еще ни одного слова». Московское общество бурно отреагировало на справедли- вые упреки. Если ранее у пышного особняка александровской эпохи на Мясницкой экипажи останавливались в основном по субботам, когда здесь собирались на свое очередное заседание члены «Общества истории и древностей российских», предсе- дателем которого являлся Чертков, то теперь чуть ли не каж- дый день у подъезда всхрапывали кони — и хозяину дома при-
222 А.Д. Чертков (1789-1858)
Q&, 223 ходилось принимать малознакомых или вовсе не знакомых людей, желавших ознакомиться с самой «примечательной библиотекой в Москве». При этом ему задавалось множество разнообразных вопросов, суть которых сводилась к одному: когда и почему он начал составлять «русскую» библиотеку? — Библиотеку для изучения отечества во всех отношени- ях, — не уставал повторять Чертков, — я начал составлять дав- но. Поначалу это предприятие мне казалось неудобоисполни- мым, поскольку далеко не просто собрать все, что когда-либо и на каком бы то ни было языке написано о России. Но теперь, слава богу, у меня уже более семи тысяч книг! Лишь немногим близким людям была известна история создания «книжницы Черткова», как на старинный манер именовали московские собиратели библиотеку на Мясниц- кой. Составлять библиотеку Чертков начал в 1822 году, когда оставил военную службу. Но тут вспыхнула война с Турцией, и он снова вступил в армию. С прекращением военных дейст- вий Чертков окончательно вышел в отставку и, поселившись в Москве, всецело посвятил себя служению науке. Первона- чально он увлекся изучением итальянских древностей. Неод- нократно выезжал на Апеннинский полуостров, где принимал участие в археологических раскопках, о которых поведал в книге «Вспоминание о Сицилии» (М., 1836). Затем занялся естественными науками и составил внушительные коллекции минералов, растений и бабочек. Последующие увлечения — нумизматика и собирание памятников русской старины. Последняя «страсть» оказалась решающей. Для описания старых книг и предметов быта требовались специальные зна- ния. Чтобы не одалживаться у знакомых и не рыскать по Москве в поисках нужных книг, Чертков решил составить на- учную библиотеку по интересовавшему его предмету. Призвав наиболее крупных московских букинистов, он велел достав- лять ему все сочинения, отечественные и заграничные, касаю- щиеся России. Со всех концов Москвы на Мясницкую потянулись книго- ноши. Покупка производилась оптом. В содержание книг не- когда было углубляться. Единственно, на что хватало време- ни, — распределять сочинения по отделам: путешествия — к книгам по географии; старинные лечебники и травники — к трактатам по медицине; описание народных обычаев и обря- дов — в этнографию.
Q&, 224 Особо ценные и редкие книги Чертков принимал самолич- но. Любовно поглаживая драгоценные томики, не уставал удивляться тому, какие книжные сокровища таятся в москов- ских домах. Взять хотя бы «Планисферу», сочинение монаха фра Мау- ро, отпечатанное в Венеции в 1460 году. Эта книга, содержав- шая описание географических открытий португальцев в сред- ние века, была интересна отечественным историкам тем, что передавала различные сведения о России XV века. Чудом, воскресшим из пепла, представлялся Каталог сла- вяно-российским рукописям профессора Баузе, все собрание которого погибло в огне московского пожара в 1812 году. Цен- ность этого каталога, включавшего 460 малоизвестных и вовсе не знакомых науке манускриптов, не поддавалась определе- нию. Ведь только благодаря ему сохранилась память о навсег- да утраченных памятниках древней отечественной письмен- ности. Не отказал себе Чертков в удовольствии приобрести творе- ние поэта-метромана Струйского «Епиталама, или Брачная песня на брак Его императорского величества Александра Павловича». Книжечка была отпечатана в конце XVIII века в собственной типографии Струйского, роскошно — на белом атласе, с большим тщанием. «Епиталаму» он взял из патрио- тических побуждений, как свидетельство высочайшего искус- ства отечественных типографщиков. Количество приобретенных книг быстро увеличивалось. Очень скоро перед Чертковым встала сложная проблема: где и как их размещать? Когда Все шкафы в библиотечной комнате переполнились, были заказаны новые. Затем сделался тесным просторный зал, отведенный под библиотеку. Книги само- вольно стали «расползаться» по всему дому. Поскольку программа книгособирательства была еще да- лека от завершения, то Чертков продолжал приобретать кни- ги. Особенно крупное приращение библиотека получила в 1837 году, когда он завладел частью книжных богатств извест- ного всей Москве издателя-просветителя и коллекционера П. П. Бекетова. Среди «бекетовских манускриптов» большую историчес- кую ценность представляли: «Летописец о великом граде Ус- тюге», доведенный до 1797 года; «Житие Григория Саввича Сковороды», описанное его другом М.К. в 1795 году; бого- словский трактат «Менандра мудрого о разуме». За послед-
225 ** M S<* *<№ ** *« *> «f «#♦ *ЙГ 4Й» л е s I к о н ъ ОЛШНОГСОООК! И» й й м е н ъ Т«гакоБДН1б* Прког ТгПОЛТЬ ft^WbfA^HCA- ffKlHOfii'H с6?:^!4оХо|ныдДлг^ы neie'fCKU кГесскг/. Cm<rf0ni(?4 4fX4«n;f|:f:KcTtr^n"T’fl^fX*,Cj'"”» Л£<гдБыд Mf/x^po шСжвдж? Хи«Д*Ц« Х^юпас](4 • (иднстд * *Г • ©(ГГ^ГГПД 9 Al • Т^ИНИЛЛ’Ь, в^^жглтьжс и НЖДНИМПМг МДЛ<НШ4ГШ l«If/0MUN4CEj[« n 1 м CU CV Ы tail Л(итотймд Ей* % & i «» ш ««• Титульный лист ^Лексикона славяно-русского^ (Киев, 1653) нюю рукопись Чертков заплатил на аукционной распродаже 40 рублей. Много редкостей было и среди «бекетовских книг». На- пример, «Лексикон славяно-русский», отпечатанный в Киеве в 1653 году. Он сохранился всего в трех экземплярах. Другая редкость — «Объявления, ведомости и бюллетени, издававши- еся в Москве во время свирепствовавшей холеры, с 23 сентяб-
0^ 226 ^0 ря 1830 г. по 6 марта 1831 г.» (237 отдельных листов). Ком- плект был уникальный, в полном виде его не было нигде. Ко- нечно же, главным приобретением было радищевское «Путе- шествие из Петербурга в Москву». Последняя книга обошлась собирателю в 200 рублей! Воодушевленный этим успехом, Чертков обратился к со- ставлению каталога своей библиотеки. Труд предстоял огром- ный. Требовалось со всей скрупулезностью описать несколько тысяч книг. Указать не только их название, место и год изда- ния, но и привести другие, не менее важные данные: количест- во томов в каждом сочинении и число страниц в каждом томе, перечислить различные приложения — рисунки, таблицы, карты. В 1838 году из типографии на Мясницкую доставили не- сколько пачек книг с внушительным заголовком: Всеобщая Библиотека России, или Каталог книг для изучения нашего отечества во всех отношениях и подробностях. В самом каталоге и «Первом прибавлении» к нему было поименовано около семи тысяч книг. Поскольку среди них имелось немало многотомных сочинений, то общее число то- мов достигало десяти тысяч. Через семь лет вышло продолжение каталога — «Второе прибавление», включавшее почти две тысячи книжных назва- ний. Как и по получении первого каталога, Чертков часть эк- земпляров раздал букинистам-комиссионерам, чтобы они не доставляли ему дублетов. В последующие годы оба каталога «книжницы Черткова» были предметом неустанных поисков коллекционеров-люби- телей. Особенно желанным был каталог 1838 года, отпечатан- ный в количестве ста экземпляров, не для продажи. Не мень- шей проблемой являлось и приобретение каталога 1845 года. На антикварном рынке первый стоил 40 рублей, второй — 30. В комплекте — 70 рублей. Пополнять свою библиотеку Чертков продолжал до по- следних дней своей жизни. Даже будучи тяжело больным, он привез в 1858 году из зарубежной поездки несколько ящиков книг на славянских языках. Но разобрать их уже не успел.
Оал 227 <^D Не без волнения московские собиратели ожидали решения судьбы знаменитой библиотеки. Зачастую смерть владельца библиотеки оканчивается трагедией для его книг. Такое могло повториться и теперь. Худшие опасения вроде подтвержда- лись. Прошел слух, будто библиотека продана, книги упако- вываются и собираются их увозить. Общественность забила тревогу. По счастью, слух не подтвердился. Более того, распро- странилась успокоительная весть: библиотеку действительно вывозят в подмосковное имение, но только на время, на пери- од строительства для нее специального помещения. В следующем, 1859 году в печати появилось сообщение, проливавшее свет на будущее «книжницы Черткова»: «Григо- рий Александрович Чертков, сын покойного археолога А. Д. Черткова, открывает для публики собранную его отцом огромную библиотеку и строит для того особое здание при своем доме на Мясницкой улице. Библиотека эта состоит из рукописей и печатных изданий по предметам отечественной истории, археологии и нумизматики»118. Известие вызвало ликование. Москва, с населением более чем в полмиллиона человек, давно нуждалась в библиотеке, от- крытой для всеобщего пользования. Такая уже полвека дейст- вовала в Петербурге. Публичные библиотеки имелись и в неко- торых других городах России. А вот в Москве все еще не было. Строительство специального здания для «книжницы Черт- кова», на углу Фуркасовского переулка и Мясницкой, продол- жалось три года. В конструкцию его было внесено много нов- шеств. Преследовалась двоякая цель: оградить книги от любой случайности и предоставить читающей публике максимум удобств. В ту пору на московских улицах нечасто встречались мно- гоэтажные дома. Поэтому здание Чертковской библиотеки по- ражало современников своими размерами. Оно было трех- этажным. В полуподвальном этаже находились подсобные по- мещения, на втором — основные читальные залы, на третьем — залы меньшего размера. Открытие Чертковской библиотеки состоялось в конце 1862 года. В тот день дубовые двери парадного подъезда, выхо- дившего на Мясницкую, не закрывались. Множество людей хотели познакомиться с первой в Москве публичной библио- текой. Чертковская библиотека много выигрывала в сравнении с ранее действовавшими в Москве платными кабинетами для
0^ 228 ^0 чтения, как правило, ютившимися в одной или двух комнат- ках. Здесь поражало все: и большое количество помещений, и красота интерьера, и обилие книг. «Чудеса» начинались уже с порога. Отворив дверь, посети- тели попадали в просторный вестибюль, где висел большой портрет Екатерины II работы Ланского. Отсюда массивная чу- гунная дверь вела в залы второго этажа, а витая лестница, опять-таки из чугуна, — на третий. На втором этаже располагались два читальных зала. Глав- ный, длиной четырнадцать метров и шириной девять, был двухсветным. Посредине него, поддерживая высокий потолок, возвышались шесть изящных колонн. По стенам стояли шка- фы, а возле окон — столы. В этом зале находилась основная масса книг — около тринадцати тысяч. Другой зал, выходивший тремя окнами на Фуркасовский переулок, имел в длину девять метров и в ширину шесть. В нем сохранялись древние манускрипты, число которых дости- гало трехсот, и дорогие иллюстрированные издания. Помещения третьего этажа значительно уступали своими размерами залам второго этажа. Их было три: вестибюль и два кабинета. В вестибюле стояли семь небольших шкафов с кни- гами. Тут же висел портрет А. Д. Черткова кисти Зарянки, под ним в «горке» красовались этрусские вазы, вывезенные Черт- ковым из Италии. Из вестибюля чугунная дверь вела в минералогический ка- бинет. Здесь были два шкафа со специальными трудами и не- сколько столов с разложенными на них различными периоди- ческими изданиями. Следующий кабинет являлся хранилищем старопечатных книг. Если шкафы в других помещениях для удобства пользо- вания не имели стекол и книги можно было брать прямо с по- лок, то здесь все одиннадцать шкафов имели остекление. В центре кабинета находился большой овальный стол, удобный для занятий. Интерьер дополнял бюст А.Д. Черткова работы Пименова. Еще до своего открытия к Чертковской библиотеке была присоединена превосходная библиотека князя А.Н. Голицына, собранная по плану и указаниям А. Д. Черткова. Она содержа- ла в основном сочинения по всеобщей истории и богатую под- борку мемуарной литературы. И в дальнейшем библиотека росла очень быстро. Если в 1862 году она состояла из 9500 сочинений, то в 1864-м — из
Оал 229 <^D 11 тысяч. Книжные запасы пополнялись за счет как покупок, так и подношений от частных лиц. Из подношений за 1864 год следует отметить дар В.Д. Арнольди — рукописную тетрадь стихотворений Лермонтова. В 1866 году в библиотеку посту- пило 1960 сочинений. Общее число книг достигло 13412 со- чинений, или 21349 томов. В этом году в Чертковскую библи- отеку поступило особенно много манускриптов — 333. Среди подношений выделялся своей ценностью дар сына известного московского палеографа А. И. Мусина-Пушкина. Он передал шестнадцать древних рукописей, в том числе «Статейный список Петра Потемкина и Семена Румянцева, ездивших в 1678 году в Испанию и Францию», «Сказание о Донском бое», Хронограф с приплетенной к нему «Русской летопи- сью», доведенной до 1680 года, «Сказание о начале царства Казанского». В 1869 году московские собиратели поднесли библиотеке новые дары. От графа М. Д. Бутурлина поступил редкий ката- лог библиотеки А. Строганова, без обозначения места и года печати; от библиографа Г.Н. Геннади — 110 брошюр библио- графического характера, ранее отсутствовавших в библиотеке; от библиографа П.М. Строева — собственноручное письмо видного деятеля книжной науки К.Ф. Калайдовича, датиро- ванное 1811 годом. Слава Чертковской библиотеки быстро росла. Она уверен- но выдвинулась в первые ряды отечественных книгохрани- лищ и стала соперничать с публичной библиотекой в Петер- бурге. Конечно, по своему объему «книжница Черткова» зна- чительно уступала «первой библиотеке России», но по богатству книг не только приблизилась к ней, но и кое в чем даже превосходила. К примеру, среди редкостей библиографи- ческого толка в то время первенство прочно держал журнал «Санктпетербургские ученые ведомости», издававшийся Но- виковым в 1777 году. Считалось, что сохранилось два-три пол- ных комплекта. Одним из них обладала Чертковская библио- тека. В публичной библиотеке имелось всего четырнадцать номеров. Не меньшую редкость являл собой журнал «Москов- ские ученые ведомости», выходивший в 1805—1807 годах. Его полного комплекта не имелось нигде, даже в Московском уни- верситете, при котором издавался журнал. В Петербургской публичной библиотеке хранились два комплекта, за 1805 и 1806 годы. В Чертковской были эти же комплекты, но не сов- сем полные.
(Ль> 230 САНКТПЕТЕРБУРГСК1Я УЧЕНИЯ ВЕДОМОСТИ, на 1777 годъ. No Т. Печатаны нждпвешемъ Книгопродавца К. В. Миллера, въ Типографии Вейтбрехта и Шнора. асе Титульный лист первого российского научного журнала
Q&, 231 В середине прошлого века петербургские книжники возве- ли в ранг величайших библиографических редкостей нови- ковский журнал «Повествователь древностей российских». Единственный сохранившийся экземпляр журнала за 1776 год, по их мнению, находился в публичной библиотеке. Петербуржцы, однако, торжествовали недолго. В декабрьской книжке «Библиографических записок» за 1861 год появилась небольшая, но колкая заметка: «Считаем нелишним сообщить библиографам, что «Повествователь» Новикова находится, кроме того, в публичной городской библиотеке города Казани и у г-на Черткова в Москве»119. Еще одна редкость библиотеки — альбом «Русские портре- ты из собрания Г.Н. Геннади». Предыстория появления этого раритета такова. В начале 60-х годов прошлого столетия Геннади оставил в Чертковской библиотеке на сохранение свое огромное собра- ние гравюр, насчитывающее около четырех с половиной тысяч листов. Вот тогда и возникла идея познакомить публику с наи- более ценными из ее состава портретами отечественных деяте- лей. Для начала, решили выпустить альбом, включавший пять портретов: Петра Ивановича Потемкина, русского посла в Ис- пании, Франции и Англии в XVII веке; императора Иоанна Антоновича; поэта В. А. Жуковского; архиепископа Арсения (Мацеевича); президента Российской Академии наук княгини Е. Р. Дашковой (в ссылке). Все пять портретов относились к числу величайших редко- стей. Например, гравированное изображение П.И. Потемки- на, принадлежащее резцу Р. Вайта и сделанное с портрета, на- писанного в Лондоне в 1682 году учеником Рембрандта Г. Кнеллером, сохранилось лишь в нескольких экземплярах. Когда в 1905 году московскому антикварию П.П. Шибанову удалось раздобыть эту гравюру, то он назначил за нее 200 руб- лей! Еще большим раритетом был портрет императора Иоанна Антоновича. Редкость его объяснялась тем, что при Елизавете Петровне изображения малолетнего императора истребля- лись. Эстамп, бывший у Геннади, являлся уникумом. Правда, в публичной библиотеке в Петербурге имелся другой, но без панегирической надписи в адрес Иоанна Антоновича, как вид- но, отрезанной одним из прежних владельцев из боязни ре- прессий.
Оал 232 ЧО Неординарным был и гравированный портрет В. А. Жу- ковского, выполненный художником-гравером В. Вендрами- ни по оригиналу О. Кипренского, хранившемуся в Поречье — поместье графа А. С. Уварова. Портрет был сделан в малом числе оттисков и имелся только у самых крупных коллекци- онеров. Альбом «Русские портреты из собрания Г.Н. Геннади, хра- нящегося в Москве в Чертковской библиотеке», вышел из пе- чати в 1866 году. Издание было большеформатное, с парал- лельным текстом на русском и французском языках. Для уде- шевления издания портреты воспроизвели способом фотокопии. Но и это не помогло. Издание получилось доро- гим: три рубля за альбом. Большинству покупателей такая це- на была не по карману. Более жизнестойкими оказались другие издания Чертков- ской библиотеки: каталог, отпечатанный в 1863 году; сборник «Осьмнадцатый век», содержавший перепечатку ряда произ- ведений XVIII века (вышло четыре выпуска); журнал «Рус- ский архив». Последний пользовался огромной популярнос- тью из-за своего крайне интересного содержания, в основном исторического характера. Инициатором всех публикаций о Чертковской библиотеке был ее заведующий Петр Иванович Бартенев — человек заме- чательного ума и огромной начитанности, знаток отечествен- ной истории и прошлого Москвы. При нем «книжница Черт- кова» играла огромную роль в духовной жизни города. Для посетителей библиотека была открыта трижды в неде- лю с десяти часов утра и до трех часов дня. Если в первые го- ды ежедневно Чертковскую библиотеку посещали не более де- сятка человек, то в последующем это число значительно воз- росло. В основном сюда шла учащаяся молодежь. Полезность Чертковской библиотеки определялась не только количеством читателей. Не менее важно было ее воз- действие на сердца и умы людей. Очень многие благодаря библиотеке пристрастились к серьезному чтению, к изучению истории родного края. Некоторые и вовсе сделались собира- телями. Достаточно назвать Н.Ф. Бокачева, автора фундамен- тального исследования «Опись русских библиотек». По его собственному признанию, он сделался страстным книголю- бом «под впечатлением прочитанных в Чертковской библио- теке книг». С каталогами «книжницы Черткова» Бокачев не расставался, и переехав в Петербург. Они служили ему путе-
233 водной нитью при составлении собственного книжного собра- ния, также обращенного к истории России. Чертковская библиотека просуществовала десять лет. В январе 1872 года она перешла в собственность города Москвы. Некоторое время библиотека действовала при Румянцевском музее, помещаясь на Знаменке, а затем перешла в Историчес- кий музей. 12 ноября 1908 года в Историческом музее состоялось тор- жественное заседание, посвященное памяти А.Д. Черткова. Заведующий книгохранилищем музея доложил собранию, что «книжница Черткова» продолжает жить и развиваться. Со дня смерти собирателя она увеличилась втрое, пополняясь исклю- чительно книгами по «русской» тематике. 8. ВОЗМУТИТЕЛЬ СПОКОЙСТВИЯ В один из дней 1867 года извозчичья пролетка въехала на Собачью площадку, как именовалась тихая арбатская улочка. Седок постарше указал спутнику на угловое одноэтажное зда- ние простой архитектуры. — Это и есть дом Ренкевича. Здесь у меня жил Пушкин! Спутники вылезли из пролетки. Вошли внутрь дома, обра- щенного в питейное заведение. — Ничего-то здесь не изменилось! — изумленно восклик- нул пожилой. — Вот здесь была моя спальня, там — кабинет, еще дальше — гостиная. В ней мы сходились с Пушкиным из своих половин! Раскроем инкогнито собеседников: младшим их них был известный библиограф М. Н. Лонгинов, старшим — известный московский собиратель С. А. Соболевский. Говоря о своем тесном общении с Пушкиным, Соболев- ский ничуть не преувеличивал. С Александром Сергеевичем он свел знакомство через младшего брата поэта, Льва, с кото- рым вместе учился в Петербурге, в Благородном пансионе при Педагогическом институте. Позднее это знакомство переросло в дружбу, чему в немалой степени способствовало длительное жительство поэта у Соболевского на Собачьей площадке при его возвращении в Москву из «михайловского заточения», как именовалась Пушкиным ссылка в родовое имение Михайлов- ское. В 1826 году, в дни пребывания «прощенного» поэта в Москве, Соболевскому исполнилось всего двадцать три года.
234 UP С. А. Соболевский (1803—1870)
Ofc? 235 В силу родственных связей (он был внебрачным сыном круп- ного сановника александровской эпохи А.Н. Соймонова) Со- болевского приняли в привилегированное учреждение — Мос- ковский архив Министерства иностранных дел. Здесь в те дни обретались многие молодые люди из древних аристократичес- ких родов. В романе «Евгений Онегин» Пушкин им дал мет- кое прозвище, не лишенное иронической окраски, — «архивны юноши». Любопытно описание архива, оставленное современником: «В одном из отдаленных кварталов Москвы, в глухом и кри- вом переулке, за Покровкой, старинное, каменное здание воз- вышается на пригорке, коего отлогость, местами усеянная ку- старником, служит ему двором. Темные подвалы нижнего его этажа, узкие окна, стены чрезмерной толщины и низкие своды верхнего жилья показывают, что оно было жилищем одного из древних бояр, которые во время Петра Великого держались еще обычаев старины. Для хранения древних хартий, копий с договоров, ничего нельзя было приискать безопаснее и при- личнее сего старинного каменного «шкапа», с железными дверьми, ставнями и кровлею. Все строение было наполнено, завалено кипами частью разобранных, частью неразобранных старых дел: только три комнаты оставлены были для присут- 190 ствующих и канцелярских» . «Архивных юношей» не обременяли службой. Все свое свободное время Соболевский посвящал книгособирательст- ву. И хотя его пребывание в архиве было довольно краткосроч- ным, но оно наложило определенный отпечаток на личность юноши, повлияло на его пристрастия: он увлекся коллекцио- нированием серьезных книг. Библиография, сочинения по географии — вот книги, которые предпочитал Соболевский. Главной «странностью» его характера было непреодолимое желание заявить о себе, чем-то блеснуть: метафорой, редкой книгой, ошеломляющим библиографическим открытием. Словом, он всегда стремился произвести сенсацию. И, как правило, преуспевал в своем намерении. Не случайно в исто- рию отечественной книжности Соболевский вошел как «воз- мутитель спокойствия». Первая «эскапада», связанная с именем Соболевского, да- тируется 1827 годом. Тогда он выступил издателем пушкин- ских поэм «Братья разбойники» и «Цыганы». Книжки печата- лись за его счет в типографии Августа Семена, помещавшейся в одном из переулков на Рождественке.
Ofc? 236 ялО Издание «Цыган» было с «изюминкой». Ее раскрывает ре- цензия, появившаяся в апреле 1827 года в журнале «Москов- ский телеграф»: «Новая поэма Пушкина, столь давно и нетер- пеливо ожиданная, наконец издана. Не хотим пользоваться правом журналиста, не выписываем ничего, потому что не хо- тим разрушить наслаждение читателей: знать поэму Пушкина вполне. Для любителей типографических редкостей заметим, что один экземпляр ее напечатан на пергаменте (он находится в библиотеке С. А. Соболевского); все остальные — на велене- вой бумаге»121. Подобных уникальных изданий у Соболевского было не- мало. Из отечественных книг первенство по части редкости, пожалуй, следует отдать «Родословному российскому слова- рю» М. Спиридова, отпечатанному в Москве в 1793 году. «Словарь» Спиридова библиографы прошлого единодуш- но относили к величайшим книжным редкостям. Его не было даже в Петербургской публичной библиотеке, лучшем книго- хранилище России. Не видел «Родословного словаря» и зна- менитый библиограф В. С. Сопиков. Правда, в своем «Опыте российской библиографии» Сопиков упомянул о нем, но до- пустил ошибку в обозначении года издания: вместо 1793 ука- зал 1803 год. Это красноречиво свидетельствует о том, что «Словаря» он не держал в руках. Как было установлено позднее, всего сохранилось три эк- земпляра первой части спиридовского «Словаря». Один из них сберегался у московского собирателя А. Д. Черткова. В ка- талоге своей библиотеки, отпечатанном в 1845 году, Чертков объясняет прекращение работы над «Словарем», ссылаясь на следующее свидетельство самого Спиридова: «Сей словарь начали сочинять покойный мой тесть кн. М. М. Щербатов и я, и продолжал он труд сей до ноября 1790 года. Постигшая смерть его в сем году, в декабре, не допустила привести к окон- чанию оного». От себя уже Чертков добавил: «Более этой пер- м 122 вой части, кажется, не издано» . Он ошибался. У Соболевского наряду с первой частью «Словаря» имелась и совсем уже редкая, неизвестная библио- графам вторая, изданная в 1794 году. В библиографическом отделе библиотеки Соболевского, собираемом им с особой тщательностью, многие книги несли на себе печать исключительности. В середине XIX века публичная библиотека несколько лет подряд устраивала аукционные распродажи дублетов, главным
237 veD образом сочинений иностранных писателей о России. Инициа- тором этих распродаж выступил директор библиотеки М.А. Корф, рассчитывавший таким образом получить деньги для приобретения отсутствующих изданий из отдела «Rossica». В ходе публичных торгов, собиравших всех видных библиофи- лов Петербурга, цены на отдельные книги повышались в не- сколько раз по сравнению с первоначальными. Всего же уда- лось выручить более десяти тысяч рублей, что было очень и очень неплохо. У Соболевского имелась целая подборка этих аукционных каталогов и среди них несколько редких, на фран- цузском языке. Все они были взяты в один переплет. К катало- гам он приложил любопытнейшую таблицу, дававшую пред- ставление о динамике цен при распродаже книг. Параллельно указывалась стоимость этих же изданий у известных европей- ских антиквариев. По свидетельству Г. Н. Геннади, таких «срав- нительных таблиц» отпечатали всего две. Вот какой ценности библиографический материал сберегался у Соболевского! Долгое время этот редкостный комплект каталогов из со- брания С. А. Соболевского находился в личной библиотеке из- вестного книготорговца с Кузнецкого моста В. В. Готье, приоб- ретенный им в 1874 году на аукционной распродаже книг мос- ковского собирателя в Лейпциге. Лишь незадолго до смерти Готье решил расстаться с этим ценным изданием. В 1828 году Соболевский на долгое время покинул пределы России. Он объездил почти всю Европу, знакомясь с культурой разных народов. Повсюду им покупались книги. Особенно ра- зыскивались сочинения о путешествиях, причем выбирались самые редкие и ценные издания. Именно в эти годы было поло- жено основание его «обширной и отборной библиотеке». Странствия Соболевского по Европе имели и практичес- кую сторону — он обстоятельно ознакомился с бумагопря- дильным производством. По возвращении на родину им была основана в Петербурге так называемая Самсониевская ману- фактура. Немалые доходы от производства позволили Собо- левскому безоглядно отдаться собирательству. Неудивитель- но, что у него встречались книги, о которых большинство кол- лекционеров знало только понаслышке. Гордостью Соболевского была подборка «путешествий» из семидесяти томов, выпущенная парижской фирмой де Бри в 1590—1634 годах. В полном виде это издание, известное под названием «Большие и малые путешествия де Бри», встреча- лось только в государственных книгохранилищах. Из частных
Ofc? 238 лиц им владели кардинал Мазарини да парижские антикварии Дебюры. В 1852 году Соболевский перебрался «на покой» в Москву. Однако покой этот был относительный. Он по-прежнему энергично собирал книги. Ежегодно десятки и сотни томов выписывались им по каталогам европейских букинистов. Еще больше книг приобреталось в Москве, главным образом на Смоленском рынке, подле которого жил Соболевский, зани- мая первый этаж небольшого особнячка. На втором этаже жил другой видный московский собиратель, князь В.Ф. Одоев- ский. Не оставил Соболевский и привычки будоражить обще- ство своими «библиографическими эскападами». Эхо одной из них достигло даже пределов далекой Португалии, вызвав оживленные прения в парламенте. В 1858 году португальский библиограф да Сильва затеял издание монументального биобиблиографического словаря писателей. Подписался на этот словарь и Соболевский. Он благополучно получил пять томов и принялся ожидать шес- той, однако случилась длительная задержка. За разъяснением ее причин Соболевский обратился к московскому книготор- говцу, через которого выкупал подписное издание. Не получив вразумительного ответа, он снесся непосредственно с самим издателем. Да Сильва сообщил, что издание словаря приоста- новлено из-за отсутствия необходимых денежных средств. Ценность «Полного и подробного словаря писателей» бы- ла настолько очевидной, что Соболевский не счел возможным промолчать. В своем новом письме в Лиссабон он в весьма сильных выражениях высказал свое негодование по поводу странной позиции португальского правительства, отказываю- щего издателю в поддержке. Это послание Соболевского, более смахивающее на блестя- щий памфлет, да Сильва поместил в одном из столичных жур- налов. Затем его перепечатали многие газеты. Публикация не- ожиданно вызвала огромный общественный резонанс. В пар- ламенте состоялось разбирательство этого дела. Кончилось тем, что португальское правительство приняло решение об оказании помощи издателю. Более того, государство взяло на себя финансирование издания словаря. В скором времени Соболевский получил сразу два тома «Полного и подробного словаря писателей» — шестой и седь- мой. В конце каждой книги содержались необычные добавле- ния: вырезки из португальских газет и журналов — отклики на
239 veo письмо Соболевского. Так да Сильва выразил ему благодар- ность за поддержку. Эту «библиографическую историю» Соболевский поведал уже на исходе своей жизни, в 1867 году. Тогда на страницах московского журнала «Русский архив» он поместил заметку под интригующим заголовком: «О влиянии Смоленского бульвара на португальский парламент». В 1872 году из печати вышел небольшой библиографичес- кий труд Г.Н. Геннади «Русские книжные редкости». В нем были перечислены 246 наиболее редких отечественных изда- ний. В комментариях к перечисленным раритетам указыва- лось, у кого из собирателей они имеются. Среди прочих не- сколько раз мелькала и фамилия Соболевского. Коллекционе- ры-любители особое внимание обратили на аннотацию Геннади к 192-му номеру: «Юрналы и камер-фурьерские журналы 1695—1774 годов. С 1853 г. по повелению Николая I печаталась эта летопись двора в числе 102 экз. Начинаются они походными и путевы- ми журналами Петра Великого (с 1695 г.) и кончаются 1776 годом. Полные экземпляры находятся в публичной биб- лиотеке и в Московском музее. У С. А. Соболевского был не совсем полный сборник их». Этот комментарий возбудил во многих собирателях дух со- ревнования. Однако только одному из них удалось превзойти Соболевского. Этим человеком оказался М.Н. Лонгинов, ко- торому в 1874 году путем невероятных ухищрений посчастли- вилось приобрести совершенно полный комплект «Юрналов и камер-фурьерских журналов». Еще большей библиографической редкостью, чем само это издание, был оттиск статьи Соболевского в «Русском архиве», посвященной «Юрналам и камер-фурьерским журналам». Особенно трудно находимыми были оттиски на толстой сло- новой бумаге. Их редкость объяснил сам Соболевский в дарст- венной надписи, оставленной на обороте заглавного листа та- кого оттиска: «С.Д. Полторацкому. Библиографическая редкость. Статья была первоначально напечатана так: 102 экземпля- ра на отличной бумаге без обозначения, что, дескать, служили приложением к «Русскому архиву». А 2400 экземпляров — на обыкновенной бумаге с означением о принадлежности к «Рус- скому архиву».
240 Один экземпляр был послан на просмотр к А. Ф. Бычкову, который заметил некоторые погрешности. Вследствие сего эк- земпляры на отличной бумаге уничтожены (за исключением пяти, шести) и снова напечатано на такой же бумаге 102 для поднесения барону Корфу в юбилей. Из числа оставшихся за уничтожением — сей! Соболевский»123. Еще сильнее покой отечественных коллекционеров смутил Соболевский другой своей редкостью. Зачин этой истории был таков. В 1868 году петербургский собиратель Я.Ф. Березин-Ши- ряев, желавший прослыть просвещенным коллекционером, выпустил в свет многотомный каталог под названием «Мате- риалы для библиографии, или Обозрение русских и иностран- ных книг, находящихся в библиотеке любителя исторических наук и словесности NN». Тогда же из тщеславных побуждений он разослал книжки «Материалов» всем крупнейшим собира- телям Петербурга и Москвы. Получил «Материалы» и Соболевский. Внимательно ознакомившись с библиографическим тру- дом Березина-Ширяева и найдя его вопиющим по своей без- грамотности, Соболевский разразился убийственно-ирониче- ской статьей «Новые явления в русской библиографии». Она была напечатана в «Русском архиве». Оттиск статьи Соболев- ский отправил в Петербург, причем не простой, а «коллекци- онный», отпечатанный на розовой бумаге. В сопроводительном письме говорилось: «Настоящий эк- земпляр, единственный на цветной бумаге, отпечатан нарочи- то для Я. Ф. Березина-Ширяева, дабы он мог в своих «Мате- риалах» употребить еще разик: «принадлежит к библиографи- ческой редкости», что не имеет и грамматического смысла»124. «Розовый экземпляр» впоследствии сделался предметом раздоров отечественных библиографов. На аукционе библио- теки Березина-Ширяева в 1905 году им завладел московский букинист П. П. Шибанов. Этот экземпляр позднее продавался в его в магазине на Никольской по невероятно высокой цене — за пятьдесят рублей. Однако даже такая «сумасшедшая цена» не смутила петербургского антиквария В. И. Клочкова, по- ставлявшего редкости столичным книголюбам. Опытный книжник не ошибся в своих расчетах. «Розовый экземпляр» у него выхватил какой-то библиоман, имени которого Клочков не пожелал назвать по коммерческим соображениям.
241 veo Именно о таких горе-собирателях Соболевский уничижи- тельно писал в своей статье «Новые явления в русской библио- графии»: «Библиоман свозит к себе без всякого разбора все то, что покажется ему редкостью, воображая себе, что все запре- щенное, всякий инкунабул, всякий «эльзевир» и «альд», в ка- ком бы они ни были виде и каково бы ни было содержание — бесценная находка!.. Бедняжка!!!»125 Сам Соболевский относился к умным собирателям. Эту категорию книголюбов он характеризовал так: «Библиофил ценит книги не потому, что их в известный момент нет на рын- ке — в продаже, не потому, что они недавно запрещены или встречаются редко в данной местности, а по совокупному до- стоинству их содержания, красоты издания, сохранности эк- земпляра и изящности переплета, причем главное условие, чтобы непременно касались тех ветвей науки или литературы, для изучения которых библиотека эта собрана, и, колико воз- можно, чтобы эта книга пополняла эту ветвь»126. Судьба библиотеки Соболевского сложилась печально. В последние годы жизни собиратель, довольно сильно прихва- рывавший, все чаще стал подумывать о передаче накопленных им сокровищ в какое-нибудь государственное книгохранили- ще. Выполнить задуманное помешала внезапная смерть. Сер- гей Александрович Соболевский ушел из жизни 6 октября 1870 года. Но и после смерти собирателя библиотека его продолжала «возмущать спокойствие». Аукционная распродажа библиоте- ки Соболевского, происходившая в Лейпциге в 1873 и 1874 го- дах, буквально всколыхнула всю книжную Европу. На торги съехались представители всех крупнейших антикварных фирм. Борьба за одно только издание «Большие и малые путе- шествия де Бри» продолжалась целый день. На Лейпцигском аукционе присутствовал и московский антикварий В. В. Готье. Ему удалось вернуть в Россию некото- рые ценные книги. Все они были выставлены на продажу в его книжном магазине на Кузнецком мосту и заставили немало поволноваться собирателей. Но вернемся к началу рассказа, к поездке Соболевского и Лонгинова на Собачью площадку. Осматривая дом, где он не- когда принимал Пушкина, Соболевский не без горечи обро- нил: «Sic transit gloria mundi!» (Так проходит земная слава!) Да, ничто на земле не вечно. Рассеялась и разошлась по ру- кам знаменитая библиотека Соболевского, на протяжении
242 многих десятилетий будоражившая современников. И тем не менее слава «книг Соболевского» не проходит и, видимо, ни- когда не пройдет! 9. РАРИТЕТЫ ПОЛУДЕНСКОГО В начале 1900 года среди московских коллекционеров рас- пространился слух, будто Шибанов привез из Киева несколь- ко чрезвычайно ценных книг, ранее входивших в состав биб- лиотеки видного историка А.М. Лазаревского. Естественно, все устремились в Петровские линии, где находился шибанов- ский магазин. Слух полностью подтвердился. Привезенная подборка книг по библиографии действительно была хороша. Особое впечатление на знатоков произвел старинный каталог «Рос- пись книгам, портретам и ландкартам, которые поныне при Императорской академии наук в Санкт-Петербурге напечата- ны и в книжной палате без переплета продаются». Роспись бы- ла датирована 1756 годом и, стало быть, являлась одной из ста- рейших. Не менее поразила и назначенная за нее цена — десять руб- лей. Собиратели пребывали в растерянности: где было видано, чтобы тоненькая книжица, сугубо специального содержания, продавалась так дорого! Даже огромные, роскошно изданные каталоги библиотеки Ф.А. Толстого, почитавшиеся величай- шей редкостью, стоили дешевле. Ничего не отвечая на недоуменные вопросы, Шибанов вы- ложил на прилавок другую книгу: много толще, в бумажной обложке. Книга оказалась конволютой, то есть искусственно составленным сборником. В ней соседствовали разом несколь- ко каталогов — «Российские печатные книги, находящиеся в императорской библиотеке», «Российские рукописные кни- ги», «Российские печатные книги церковные и гражданские, по алфавиту расположенные». К ним в конце были прибро- шюрованы еще несколько страниц «латинского» каталога. Одним словом, вещь редкая, никому не ведомая. Растолко- вывая ее достоинства, Шибанов прочел целую лекцию: — Это — опись книг Академии наук. По-другому называ- ется еще «Камерным каталогом». О чрезвычайной редкости каталога говорит уже то, что Сопиков его не видел. Первым о «Камерном каталоге» упомянул Бакмейстер в своем труде «Опыт о библиотеке и кабинете редкостей Императорской
243 <40 академии наук», изданном в 1779 году. Каталог был отпеча- тан малым тиражом, к тому же многие экземпляры ушли из России. Условно время его издания относят к 1742 году. В свободной продаже «Камерный каталог» полвека назад видел библиограф Ундольский у петербургского букиниста Калис- тратова, да и то неполный, на русском языке. Полный эк- земпляр, на латинском, имеется в Московском архиве Мини- стерства иностранных дел. В настоящий момент единственно полным экземпляром на русском языке обладает только пуб- личная библиотека. Он поступил в 1861 году от Каратаева... Так что сия книга — величайшая редкость! И цена ей — двес- ти рублей! Для большей весомости добавил: — Экземпляр из библиотеки Полуденского! Имя Михаила Петровича Полуденского (1829—1868) до из- вестной степени легендарно. Вместе с выдающимся исследова- телем славянской мифологии и библиографом А. Н. Афанасье- вым, составителем монументального свода «Русских народных сказок», он выступил издателем «Библиографических запи- сок» — пожалуй, лучшего «книжного» журнала России XIX ве- ка. Среди собирателей журнал пользовался огромным автори- тетом. Его годовые комплекты за 1858, 1859 и 1861 годы (три массивных тома, на прекрасной бумаге, с иллюстрациями) практически невозможно было достать. По букинистическим лавкам за ними велась настоящая охота. Обладателей полного комплекта из трех томов можно было перечесть по пальцам. При начале «Библиографических записок» читателям бы- ло обещано знакомить их с редкими и малодоступными книга- ми. Памятуя об этом, издатели в первом номере журнала пред- ложили вниманию книголюбов две библиофильские редкости из библиотеки А. Н. Афанасьева. Одна брошюрка, в четыре ли- стика на немецком языке, называлась «Краткая реляция о сча- стливых успехах москвитян против турок и союзников против французов во Фландрии» (1711), другая, в восемь листков, — «Речь одного из знатнейших турецких министров султану Ах- мету III, с целью отклонить его, по весьма важным причинам, от войны с Москвою» (1711). В шестом номере «Библиографических записок» за 1858 год блеснул Полуденский. Он предоставил для публика- ции редкость из редкостей — неизвестное стихотворение Лер- монтова «А. О. Смирновой» в подлиннике. В следующем — 1859 году Полуденский ошеломил собира-
244 <^D телей еще одной редкостью, можно сказать, «главного калиб- ра». Речь идет о сатирической поэме поэта екатерининского времени В.П. Петрова (1736—1799) «Приключение Густа- ва III, короля шведского, 1788 года, июля 6 дня». Эта поэма была написана в начале русско-шведской войны 1788— 1790 годов в ответ на хвастливое заявление Густава III захва- тить Петербург, сжечь русский флот, отбросить Россию на- всегда от берегов Балтики. Поэма Петрова была отпечатана ограниченным тиражом, по некоторым сведениям — всего в пятидесяти экземплярах. Написанная с претензией на остроумие, но довольно тяжело- весным слогом, она скоро забылась. Одно время даже счита- лось, что ни единого экземпляра «Густава III» не сохранилось, за исключением того, что был у Полуденского, да и этот, яв- лявший собой корректурные листы, содержал только начало поэмы и часть середины до слов «клади всю Русь под саблю!». Публикация «Приключения Густава III» в «Библиографи- ческих записках» сделала свое дело. Начались усиленные ро- зыски поэмы. Они увенчались некоторым успехом. Петер- бургскому библиографу А.Ф. Бычкову, впоследствии дирек- тору публичной библиотеки, удалось обнаружить рукопись произведения Петрова. По ней в 1867 году была сделана пере- печатка поэмы. Тираж воспроизведения был невелик — сто эк- земпляров. Особо ценились экземпляры, отпечатанные на цветной бумаге. За такую книжечку в начале XX века антиква- рии запрашивали не менее десяти рублей. Сенсацию произвело сообщение, что в Москве в начале 1900-х годов обнаружился совершенно полный экземпляр «Густава III» в издании 1788 года. Он принадлежал Д.П. Лебе- деву и потом перешел в библиотеку архива Министерства иностранных дел. Не меньшую редкость являл собой атлас «Карты реки До- на», составленный сподвижником Петра I вице-адмиралом Крюйсом и отпечатанный в начале XVIII века в Амстердаме. Он включал семнадцать карт, от истока до устья Дона. Карты были напечатаны на обыкновенной бумаге, форматом в боль- шой лист. Для прочности каждый лист с оборотной стороны был подклеен довольно грубой, серой бумагой. Все карты рас- крашены от руки. Атлас Крюйса сохранился всего в пяти экземплярах. Три из них находились в государственных книгохранилищах: в Петербургской академии наук, библиотеке Русского геогра-
245 фического общества и Кунсткамере, два — у частных лиц: Д.Д. Благово, владельца прекрасной библиотеки в имении Горки, Дмитровского уезда, и М.П. Полуденского. Правда, в свое время атласом владел А. К. Разумовский. Но его библио- тека в 1827 году была распродана, и след редкости затерялся. Когда в начале 60-х годов Полуденскому посчастливилось приобрести атлас «Карты реки Дона», то он не без основания полагал, что этот экземпляр в свое время входил в состав книжного собрания Разумовского. Придавая своей находке большое научное значение, Полуденский поспешил известить о ней общественность. Сообщение появилось в шестом номере «Вестника Русского географического общества» за 1856 год. В начале XIX века в русском обществе народился невидан- ный интерес к отечественной истории. Людьми разных сосло- вий стали усердно разыскиваться древние манускрипты и пер- вопечатные книги, проливающие свет на изначальные годы Русского государства. Как важный документ о жизни нашего отечества в отдаленные эпохи воспринимались сочинения иностранных писателей и путешественников, посетивших Россию в XVI—XVII веках. Именовались они одним емким словом — «Rossica». В отделе «Rossica» библиотеки Полуденского, пожалуй, наиглавнейшей достопримечательностью было сочинение ан- глийского поэта Д. Мильтона «Краткая история Московии» (Лондон, 1682). Даже в Англии книга относилась к числу биб- лиографических редкостей. В глазах собирателей ценность ее увеличивал ореол трагичности: «Краткая история Моско- вии» — последний труд, написанный Мильтоном собственно- ручно. Вскоре он потерял зрение, и все последующие сочине- ния им были продиктованы. Мильтон так и не успел подер- жать отпечатанную книгу в руках, она вышла спустя восемь лет после его смерти. Автор «Краткой истории Московии» никогда не был в Рос- сии. Свое сочинение он составил по различным документам, в основном — по запискам английских путешественников. Не- удивительно, что в его высказываниях немало наивного. Вот, например, как Мильтон представлял себе столицу Российско- го государства: «Москва, главный город, находится на 55-м градусе; отстоит от пристани св. Николая (то есть Архангель- ска) на 1500 миль; с предместьями он больше Лондона; город выстроен весьма неправильно, дома и церкви большею частию деревянные, мало каменных, улицы немощеные; в городе
246 крепкая четырехугольная крепость, на горе, в две мили окруж- ности, с кирпичными стенами, весьма высокими, восемнадца- ти футов толщиной, с шестнадцатью воротами; в этой крепос- ти находятся главные рынки, которые зимою помещаются на льду на реке. Река Москва течет у юго-западной стороны кре- пости, где девять прекрасных церквей, с золочеными круглы- ми куполами, и царский дворец, который ни внутренностию, ни наружностию не может сравниться с нашими королевски- ми дворцами и скорее походит на наши старинные дома с ма- 127 ленькими окнами и железными решетками» . Важность «Краткой истории Московии» Мильтона для специалистов была очевидна. Желая указать местонахожде- ние книги, Полуденский сделал публикацию об этом раритете своей библиотеки в «Вестнике Европы» в 1860 году. Почему не в «Библиографических записках»? В издании журнала воз- ник годовой перерыв из-за неприятностей по службе у Полу- денского и Афанасьева в связи с «делом Кельсиева». Оба при- нуждены были покинуть архив Министерства иностранных дел. Полуденскому удалось найти место в Дворцовой конторе, Афанасьев же вовсе остался без работы. Служебные неурядицы не выбили Полуденского из седла, не пресекли его собирательскую деятельность. В 1861 году он раздобыл книжечку, которая привела знатоков истории Моск- вы в великое смятение. На титульном листе ее вместо заголов- ка было напечатано: Дружеское Ученое Общество с достодолжным высокопочитанием приглашает сим и просит именитейших любителей наук и покровителей учености удостоить своим присутствием торжественное его открытие, имеющее быть в доме его высокородия Петра Алексеевича Татищева, ноября 6 дня, 1782 года. В Москве. В университетской тип. у Н. Новикова. Содержание брошюрки из одиннадцати листиков состав- ляли речи, «говоренные» на открытии «Дружеского Ученого Общества». Что это за «Общество», невольно возникал во-
СЪ? 247 прос. Имел ли к нему отношение типографщик-просветитель Н. И. Новиков? А если имел, то какое? Далеко не сразу, но все же удалось установить, что «Дру- жеское Ученое Общество» существовало в 80-х годах XVIII столетия и имело своей целью распространение просве- щения в России. На свои средства «Общество» содержало в Москве большую группу студентов. Преподавал им друг и со- трудник Новикова — профессор Московского университета Шварц. Выяснили также, что «Дружеское Ученое Общество» занимало здание в Кривоколенном переулке, что на Мясниц- кой. Своим фасадом оно выходило на знаменитую «башню Меншикова», как в просторечии зовется колокольня в Теле- графном переулке, дошедшая до нашего времени почти в не- изменном виде. В 1864 году библиотека Полуденского пополнилась еще одной редкостью. От видного библиографа и крупнейшего московского собирателя С. А. Соболевского он получил в по- дарок небольшую брошюру — библиографический труд само- го дарителя. Брошюрка называлась «Две редкости из библио- теки князя Михаила Голицына» (М., 1864). Отпечатана она была на французском языке. Сделано это было потому, что речь шла об иноязычных раритетах собрания Голицына: «Ars moriendi» и «Das Leiden Christi». Редкость брошюрки Собо- левский объяснил в дарственной надписи: «М.П. Полуденско- му от издателя С. С. NB. Издано два экземпляра на пергамен- те и не более 8-ми на бумаге, все для подарков». Михаил Петрович Полуденский ушел из жизни в 1868 го- ду. Ему было всего тридцать девять лет, то есть он только- только достиг того возраста, когда наступает полный расцвет духовных сил. Неудивительно, что научное наследие его до- вольно скромно. Главнейшие из библиографических трудов Полуденского — «Указатель к «Вестнику Европы» (М., 1861), «Указатель статей по русской истории, географии, статистике, русскому праву и библиографии в «Московском вестнике», «Материалы для истории «Дружеского Ученого Общества» (М., 1863), «Петр Великий в Париже» (М., 1865) и два десят- ка научных статей, опубликованных в различных журналах: «Русская история Мильтона», «Русское посольство при Лю- довике XIV», «Трехсотлетие московского книгопечатания» и др. Кстати, у Соболевского имелась их полная подборка в ви- де вырезок из журналов либо отдельных оттисков. Эти оттис- ки чрезвычайно редки, поскольку печатались зачастую для
248 tfO личного употребления Полуденского, о чем свидетельствуют пометы, оставленные его рукой: «единственный экземпляр», «единственный оттиск». Если о научной деятельности Полуденского мы имеем до- вольно четкое представление, то о его библиотеке почти ника- ких сведений не сохранилось. Состав ее можно реконструиро- вать лишь приблизительно. Как и многие российские библио- теки того времени, она составлялась на протяжении десятилетий усилиями представителей нескольких поколе- ний. Основу библиотеки заложил еще дед Полуденского А. М. Лунин. Незадолго до смерти Полуденский часть архива деда поместил в государственные книгохранилища. Некото- рые бумаги и среди них рукопись деда «Описание Полоцкого наместничества» передал в дар Чертковской библиотеке, а до- кументы, относящиеся к крестьянскому восстанию под пред- водительством Пугачева, — в Румянцевский музей. Значительную лепту в составление библиотеки внес отец собирателя, Петр Семенович Полуденский. Он усердно по- полнял ее периодическими изданиями своего времени. В част- ности, в доме имелся полный комплект журнала «Вестник Ев- ропы» за 1802—1830 годы, более ста томов. Он же сберег ред- костную ростопчинскую афишу от 2 августа 1812 года, которая позднее была воспроизведена на страницах «Библио- графических записок». Некоторое представление о личности П.С. Полуденского дают его воспоминания, помещенные в 1853 году в «Москвитянине» под названием «О старом Мос- ковском университете». В комментарии к ним издатель жур- нала М.П. Погодин писал: «Предлагаемые заметки принадле- жат воспитаннику Московского университета покойному се- натору Петру Семеновичу Полуденскому, а происхождение их вот какое. У меня была редкая книга, которую хотелось про- честь одному из достойных сыновей его. Но я не мог выпус- тить ее из дома. Я предложил ему приезжать ко мне для ее чте- ния и всякий раз привозить за то по полулисту об университе- те, исписанному под диктант Петра Семеновича. Тот согласился на просьбу своего сына, и я получил в пять раз пять полулистов»128. Много сделали для пополнения библиотеки старшие бра- тья М.П. Полуденского, Сергей и Николай, тоже страстные книгочеи. В начале 50-х годов ими была приобретена богатая библиотека для чтения книготорговца П.О. Хрусталева, со- державшая до десяти тысяч томов.
249 <^D Что же стало с библиотекой Полуденского, какова ее судь- ба? В специальной литературе встречаются упоминания о ее распродаже в 1878 году. Однако дата эта неверна. В одном из писем Соболевского, датированном августом 1868 года, четко говорится об аукционе книг, принадлежащих покойному биб- лиофилу М. П. Полуденскому. А теперь вновь обратимся к «Камерному каталогу». При- обрести его у Шибанова за двести рублей долгое время не на- ходилось охотников. Правда, вокруг да около расхаживал вид- ный московский собиратель Д. В. Ульянинский. Приценивать- ся приценивался, но не брал — уж слишком забористой была цена. Решительности Ульянинскому придала покупка у него Петербургской публичной библиотекой редких и очень доро- гих манифестов императора Иоанна Антоновича. На радостях собиратель сделал сам себе подарок — взял у Шибанова «Ка- мерный каталог», ставший «крупнейшей достопримечатель- ностью» его и без того ценного собрания. 10. ЛЮБИТЕЛЬ ГРАВИРОВАННЫХ КАРТИН В 1825 году скончался видный московский коллекционер- любитель А. С. Власов. Когда многочисленные кредиторы переступили порог его дома на Никитском бульваре, то ошеломленно замерли при виде открывшегося великолепия: на стенах в дорогих рамах — полотна лучших европейских художников, под стеклом свер- кающих «горок» красовались драгоценные табакерки, в книж- ных шкафах длинными рядами выстроились первопечатные книги — творения знаменитых типографщиков прошлого: Эльзевиров, Альдов, Дидо, Бодони, Баскервиля. Еще большую ценность представляла собой коллекция гравюр, включавшая работы величайших мастеров западного искусства: Рембрандта, Рубенса, Дюрера. Русских гравюр бы- ло сравнительно немного, но зато среди них имелись исключи- тельной редкости: например, портрет сподвижника Петра I дьяка Виниуса, работы Фишера, сохранившийся в единствен- ном экземпляре. Распродажа богатейшего собрания Власова, оцененного более чем в миллион рублей (такой же суммы достигали и долги), продолжалась несколько лет. Поначалу особая комиссия, занимавшаяся «власовским делом», решила обратить имущество в деньги для удовлетво-
250 чвО рения кредиторов посредством лотереи. Было выпущено шестьдесят тысяч лотерейных билетов, из них две тысячи вы- игрышных. Но поскольку билеты были очень дороги — двад- цать рублей каждый, — то лотерея успеха не имела. Лотерейную распродажу заменили аукционной. Первый аукцион состоялся в феврале 1830 года. Для этого случая был выпущен особый каталог. Особняком в нем значились гравю- ры, предварительно оцененные в тридцать пять тысяч руб- лей. 1 февраля 1830 года на Маросейке, в доме купца Сырова, стоявшего близ Ильинских ворот, собрались все видные мос- ковские собиратели гравированных картин: А. В. Новосиль- цев, Н.Д. Иванчин-Писарев, Е.И. Маковский, А. В. Олсуфьев, П. Ф. Карабанов. Аукцион начался с распродажи гравюр и протекал очень бурно. Цены все время набавлялись. В конечном итоге большая часть власовских гравюр доста- лась Иванчину-Писареву, не испугавшемуся значительных расходов. Приобрел он и редкостный портрет Виниуса, взяв верх над молодым собирателем Карабановым, коллекциони- ровавшим исключительно отечественные гравюры. — Теперь у вас такое собрание, которое по красоте и ценно- сти мало чем уступит лучшим коллекциям в Европе! — позд- равил Карабанов своего удачливого соперника. Полыценно улыбнувшись, Иванчин-Писарев повел речь о высоких художественных достоинствах западных гравюр. — Не спорю, — отвечал Карабанов, — западные гравюры по красоте своей могут доставить более высокое эстетическое на- слаждение. Но ведь цель собирания русских листов совсем другая: в них важно не художественное достоинство, а то, что они раскрывают перед нами, так сказать, вчерашний день рус- ской жизни и в этом отношении для каждого русского пред- ставляют насущный и кровный интерес! Этими же идеями воодушевлялся и выдающийся собира- тель русских гравированных картин Дмитрий Александрович Ровинский (1824—1895). Начало собирательства Ровинского относится к 1844 году. Вернувшись в Москву после окончания высшего учебного за- ведения в Петербурге, он поселился в родительском доме на Пречистенке, напротив церкви Успения на Могилицах. Под жилье ему выделили две небольшие комнатки в мезонине. Очень скоро главным предметом их убранства стали книги:
251 Д.А. Ровинский (1824—1895) монографии по искусству, альбомы, иллюстрированные изда- ния, гравюры. Особенно Ровинский любил гравюры. Радости и восторгам его не было конца, когда удавалось купить или выменять ка- кую-либо редкостную гравюру. Нельзя было доставить ему ничего более приятного, как указать, где находится хорошая гравюра или у кого хранится особая их коллекция. При таком ревностном отношении к делу собрание гравюр Ровинского очень быстро росло. В 1849 году о нем упомянул
252 <^D журнал «Москвитянин». Более того, Ровинский был постав- лен в один ряд с крупнейшими московскими собирателями гравированных картин того времени: Н.Д. Иванчиным-Писа- ревым, П.Ф. Карабановым, Е.И. Маковским, А. В. Новосиль- цевым, С. Н. Мосоловым. С тремя последними Ровинский настолько сблизился, что вошел в их художественный кружок, вся атмосфера которого была пропитана высочайшей любовью к искусству. Партриархом кружка был почтенный Егор Иванович Ма- ковский, отец молодых художников Константина и Владими- ра, впоследствии видных мастеров живописи. Он являлся хра- нителем «художественных преданий» Москвы. Лично знал многих живописцев и любителей-коллекционеров прежнего времени. Е. И. Маковский много рассказывал о минувшем, о былых аукционах, в том числе и о «власовском», на котором богатые собиратели, соперничая друг с другом, наперебой на- бавляли цены за редкостные полотна и гравюры. Страстным любителем живописи был Александр Влади- мирович Новосильцев. Разбитый параличом, он находил единственную отраду в том, что перебирал собранную им пре- восходную коллекцию офортов, преимущественно Рембранд- та, причем в отличных оттисках. Другим членом кружка был Семен Николаевич Мосолов. Три поколения из мосоловского рода посвятили свою жизнь искусству. Отец С. Н. Мосолова имел крупное собрание кар- тин, многие из которых ранее входили в состав знаменитой га- лереи князя Голицына, распроданной в 1818 году. Сам Мосо- лов тоже собрал первоклассную коллекцию старинных гра- вюр, в ней имелось немало редких вещей. Общение с этими незаурядными людьми сделало Ровин- ского настоящим коллекционером-подвижником. Желая углубить свои познания в отечественном графичес- ком искусстве, Ровинский в 1850 году отправился в Петер- бург. Он ознакомился с лучшими частными собраниями сто- лицы. Несколько недель провел в публичной библиотеке, об- ладавшей великолепной подборкой старинных русских гравюр. Последующие годы Ровинский с редкостным упорством работал над своим первым научным трудом — «История рус- ских школ иконописания до конца XVII века». Книга вышла из печати в 1856 году. Интерес публики к этой работе был на- столько велик, что уже через несколько лет «История русских
253 <^D школ иконописания» стоила на антикварном рынке 25 рублей (при номинале в три рубля). Забегая вперед, скажем, что в 1903 году сочинение Ровинского переиздали. Естественно, стоимость первого издания у антикваров понизилась до 10 рублей. Но все равно книга продолжала оставаться трудно- находимой. Параллельно Ровинский работал над другой монографией, посвященной русским граверам на металле и дереве. Матери- алом для нее служили гравюры, собранные видными москов- скими коллекционерами и самим Ровинским. К этому време- ни размах его собирательской деятельности достиг внуши- тельных масштабов: им делались приобретения не только в Москве, но и в Европе. Например, из Германии, от известного антиквария Мюллера, он получил редкостный портрет царе- вны Софьи. Мюллер купил его при распродаже собрания Бо- деля Нинхюйса. С Ровинского он запросил по незнанию 120 флоринов. На самом же деле стоимость гравюры была в несколько раз выше. Чтобы показать, какая это редкость, совершим небольшой исторический экскурс. В середине прошлого столетия российский собиратель гра- вированных картин М. Н. Похвиснев, будучи в Берлине, обна- ружил в лавочке тамошнего антиквария Штаргарта старин- ную гравюру, изображавшую молодого человека в царском об- лачении. Подпись на немецком языке, сделанная, как видно, самим антикварием, гласила: «Один неизвестный русский царь». За анонимный портрет Похвиснев заплатил полтора та- лера. Каково же было его ликование, когда по приезде в отече- ство он выяснил, что приобрел редкость из редкостей — порт- рет правительницы Софьи. Следует сказать, что прижизненных изображений Софьи совсем немного. Наиболее известное из них — сделанное Л. Тарасевичем. При Петре I, старательно искоренявшем са- мую память о Софье, почти все гравюры Тарасевича были уничтожены, осталась только одна, да и та погибла в 1777 го- ду. Правда, перед этим с нее успел снять копию А. Афанасьев, а с афанасьевской работы — амстердамский гравер Блотелинг. Однако и «блотелингские портреты» Софьи — большая редкость, их сохранилось всего три. Один был у Лобанова- Ростовского (он обошелся собирателю в тысячу рублей и поз- же поступил в отдел гравюр публичной библиотеки), другой — у Похвиснева (когда берлинский антикварий Штаргарт узнал,
Qb? 254 <40 Проповедник из Орингена. Экслибрис работы Лукаса Кранаха (XVI в.) что Похвиснев продал портрет Софьи Д. И. Толстому за пять- сот рублей, то от огорчения заболел и вскоре умер), третий — у Ровинского. Но обратимся к собирательской и научной деятельности Ровинского. В 1857 году он завершил свой второй исследовательский труд <0 русском гравировании на металле и на дереве с 1564 г.». Монографию рассмотрело Археологическое общест- во и нашло ее неудовлетворительной. В следующем году не- сколько исправленное сочинение Ровинский представил в Академию наук. Рецензентом выступил В. В. Стасов. Он дал резко отрица- тельный отзыв, посчитав, что автор использовал далеко не все материалы, имевшиеся по данной теме. Ровинский счел упрек справедливым. В своей книге он ос- новывался, главным образом, на работах, находившихся в Москве. Петербургские коллекции отечественных гравюр ему
255 были мало известны. Началась обстоятельная доработка руко- писи, длившаяся семь лет. Лишь в 1864 году, посчитав свой труд завершенным, Ровинский вновь направил рукопись в Академию наук. Как и в первый раз, рецензентом выступил В. В. Стасов. Но теперь его отзыв был совсем другим. По рекомендации Стасо- ва работа Ровинского была выдвинута на соискание Уваров- ской премии. Члены комиссии по Уваровским премиям под- держали ходатайство. Большая премия была присуждена Д. А. Ровинскому. Это означало, что труд его будет напечатан за счет мецената. В 1870 году на книжных прилавках появил- ся весьма внушительный по объему том — «Русские граверы и их произведения». Эта монография, сама по себе необычайно ценная и инте- ресная, послужила для Ровинского как бы подходом к его главным исследовательским трудам: «Материалы для русской иконографии», «Подробный словарь русских гравированных портретов», «Подробный словарь русских граверов XVI— XIX веков». Медленно и очень непросто рождалась «летопись отечест- венной истории в лицах» — «Материалы для русской иконогра- фии». В качестве подхода к разрешению этой сложной задачи Ровинский в 1882 году выпустил в свет альбом «Достоверные портреты московских государей Ивана III, Василия Ивановича и Ивана IV Грозного и посольства их времен». Прекрасно оформленная книга содержала 47 изображений, которые были прикреплены к листам коричневого цвета. Подобное изящество издания воспринималось как неслыханное новшество. «Достоверные портреты» вобрали в себя лишь малую часть того иллюстративного материала, что скопился у Ровинского. Поэтому он решил продолжить издание и выпустить целую серию альбомов с изображениями русских деятелей, от Смут- ного времени (начало XVII века) и до эпохи Петра Великого. Число подготовленных гравированных портретов было огром- но, на издание нескольких выпусков-частей. Однако в каждой из частей имелись досадные пробелы, которые задерживали сдачу рукописи в печать. Возникло опасение, что повторится «бекетовская история». (Известный московский издатель П. П. Бекетов, желая выпустить полное «Собрание портретов россиян», с года на год откладывал его печатание из-за некото- рой неполноты, а потом, после смерти издателя, почти все на- ходившиеся у него гравировальные доски пропали.)
256 <^D Под непрестанным давлением любителей гравированных картин Д.А. Ровинский в 1884 году приступил к изданию «Материалов для русской иконографии» в виде отдельных выпусков. Каждый из выпусков (всего за семилетие их вышло двенадцать) включал сорок рисунков. В первый вошел редко- стный портрет царевны Софьи, гравированный Афанасьевым с оригинала Тарасевича. Тираж «Материалов» был невелик — 125 экземпляров. От- сюда очень высокая цена: двадцать рублей за выпуск. Особен- но ощутимо это было при покупке полного комплекта, когда приходилось выплачивать сразу 240 рублей. Несмотря на та- кую высокую стоимость, полные комплекты «Материалов» исчезли из продажи уже в 90-е годы. Правда, еще некоторое время они продолжали встречаться у букинистов. А там не стало их и в антикварной торговле. Постепенно стала расти и стоимость самого издания. В 1909 году Никольский букинист Шибанов назначил за пол- ную подборку «Материалов» 750 рублей. Кое-кто из собира- телей посчитал, что он крепко ошибся с назначением цены и принужден будет вскоре пойти на попятную. Но книга была куплена. Тогда скептики стали говорить, что данный случай не может служить критерием, поскольку проданный Шиба- новым экземпляр «Материалов» принадлежал П.А. Ефремо- ву, который от себя добавил в книгу сорок редкостных порт- ретов. В октябре 1911 года московский букинист И.М. Фадеев выпустил свой 35-й каталог, в котором объявил о продаже це- лой коллекции изданий Ровинского, в том числе и «Материа- лов для русской иконографии». За последнюю книгу он запро- сил 1200 рублей! Коллекционеров охватила паника. — Да за «Ровинского» никогда столько не платили! — воз- мущались они. Миротворцем выступил известный московский собира- тель Д.В. Ульянинский. — За распродажей почти всех изданий Ровинского, — вес- ко заметил он, — цены на них чрезвычайно возросли и возрас- тут, без сомнения, еще больше, так как интерес и потребность в них будут существовать всегда, а свободных экземпляров на антикварном рынке будет появляться все меньше и реже. Но- вых же изданий ожидать нельзя из-за громадных издержек, на которые никто, конечно, не рискнет!
257 <^D Еще большую значимость для истории живописи имеет другой исследовательский труд Ровинского — «Подробный словарь русских гравированных портретов», печатавшийся на протяжении четырех лет, с 1886-го по 1889-й (по одному тому в год). «Словарь» содержал описание около десяти тысяч пор- третов, в качестве справочного материала к тексту приложены 700 фототипий с них. Выполнены они были, правда, в малом формате, но тем не менее отличались большой точностью и изяществом. Каждое историческое лицо, запечатленное на гравюрах, имело краткую характеристику. Уже через пять лет «Подробный словарь русских гравиро- ванных портретов» сделался непременной дезидератой отече- ственных собирателей. Видный московский любитель грави- рованных картин И. М. Остроглазов следующим образом оха- рактеризовал деятельность ученого-собирателя: «В эту темную область под названием печатных картинок, портре- тов, — писал он, — Д. А. Ровинский первый пролил свет: до не- го все это было, как говорится, «темна вода во облацех». Он первый разобрал эту громадину, до него совершенно неизвест- ную, эту подавляющую своим числом массу портретов, карти- нок: описал их, измерил, разобрал, привел их в должный поря- док, указал каждого портрета художественное и историческое значение, определил степень редкости и ценности каждого гравированного листа, которому прежде не придавалось ника- кого значения. Словом, из ничего создал стройную систему, образовал особую область ведения»129. Научную значимость трудов Ровинского хорошо иллюст- рирует следующий случай. В Висбаденском музее в Германии находилась одна редко- стная средневековая гравюра, имевшая отношение к русской истории. Она изображала посольство князя Сугорского от ца- ря Ивана Грозного к германскому императору Максимилиа- ну II на Регенсбургский сейм в 1576 году. Эту гравюру страст- но желал заполучить директор публичной библиотеки М. А. Корф. Однако переговоры с музеем ни к чему не приве- ли. Тогда на помощь пришел Ровинский. Он предложил в об- мен на гравюру некоторые из своих сочинений. Дирекция Ви- сбаденского музея немедленно ответила согласием. В 1870 году, заняв высокий государственный пост, Д. А. Ро- винский перебрался в Петербург. Петербуржцы, на правах столичных жителей несколько снисходительно относившиеся к москвичам, поначалу про-
258 Русское посольство князя Сугурского к императору Священной Римской империи Максимилиану II. Фрагмент гравюры (1576) бовали подшучивать над Ровинским: мол, ему трудновато будет привыкнуть к динамичному образу жизни северной столицы. — А я и здесь себе устрою Москву! — отвечал он. И устроил. После нескольких лет скитаний по большим, но неуютным квартирам Ровинский обосновался на Васильевском острове, в конце 4-й линии, в скромном домике-особняке, скрытом от улицы зеленью деревьев. Здесь он прожил до конца своей жиз- ни, всецело погруженный в изучение поистине огромных кол- лекций отечественных и западных гравированных картин, в работу над монографиями. Отдохновением для него было рас- сматривание офортов Рембрандта, перед искусством которого Ровинский благоговел. А потом он с новыми силами возвра- щался к русским гравюрам, доставлявшим ему совсем другую «нравственную пищу». В рабочем кабинете Д.А. Ровинского гравюры занимали
259 <^D три огромных шкафа. В общей сложности их было несколько десятков тысяч. С годами Ровинский все чаще стал задумываться о даль- нейшей судьбе своего собрания. Как распорядиться им? Пе- чальных примеров имелось предостаточно. Взять хотя бы кол- лекцию гравюр Г. Н. Геннади, среди которых были настоящие уникумы. После его смерти все гравюры разлетелись в разные стороны. А ведь Геннади собирался завещать коллекцию Москве, да так и не успел. Аналогичная история произошла с ценным собранием Г. В. Лихачева. Он тоже не успел составить завещания, и его гравюры рассеялись по белу свету. Посему Ровинский решил не искушать судьбу. В 1890 году он завещал коллекцию отечественных гравюр и лубочных кар- тинок Румянцевскому музею. В октябре того же 1890 года он принес в дар публичной библиотеке свое исследование «Полное собрание гравюр Рем- брандта со всеми разницами в отпечатках. 1000 фототипий без ретуши». Вместе с рукописью в библиотеку поступили и все фотографии, сделанные по заказу Ровинского в разных горо- дах Европы с редчайших рембрандтовских офортов, а также все эти негативы. Другой дар поступил в публичную библиотеку уже после смерти собирателя, последовавшей в 1895 году. Это было ог- ромное собрание гравированных портретов иностранных дея- телей. Оно включало сорок тысяч листов! Как же Ровинскому удалось составить такое поистине фан- тастическое собрание отечественных и западных гравюр? Объяснений много. Одно из них состоит в том, что в начале его собирательской деятельности русские гравированные кар- тины стоили очень дешево. Лишь под влиянием трудов само- го Ровинского цена на них стала медленно, но неуклонно по- вышаться. На аукционах их начали буквально расхватывать. Появилось много собирателей русских гравюр. Эта перемена во вкусах не укрылась от европейских антиквариев. На при- лавках антикварных магазинов в Берлине, Вене, Дрездене, Лондоне, Париже появились особые папки с надписью «Rossica». В них находились русские гравюры, по цене мало чем уступавшие западным. Расширилась торговля отечественными гравюрами и в России. В Москве они продавались на Кузнецком мосту у В. В. Готье. Через его руки прошло обширное собрание гравюр В. С. Требинова и не менее ценное — петербургского собирате- 17*
260 <^D ля Н.П. Дурова. Гравюрами торговали антикварии Старой площади: С.Т. Большаков и П.В. Шибанов. Имелись они и у мелких книжников на Никольской. Торг гравюрами вел также букинист, обосновавшийся возле Георгиевского монастыря, что располагался между Тверской и Большой Дмитровкой. Еще в 50-е годы прошлого столетия Д. А. Ровинский, тяго- тевший к уединению, способствующему творческому процес- су, приобрел в Подмосковье, неподалеку от деревни Давыдов- ки на реке Сетуни, небольшой участок земли. Тогда же он по- строил на пустоши, на возвышении, деревянный дом. Здесь, в окружении необозримых полей и зеленых дубрав, покоится прах любителя гравированных картин. 11. КНИЖНЫЙ ПИСАТЕЛЬ Ранней весной 1873 года на Невском проспекте можно бы- ло увидеть двух оживленно беседующих мужчин. Многие с ними почтительно раскланивались. Это и понятно: низенький и тучный был издатель популярного журнала «Русская стари- на» Михаил Иванович Семевский, высокий и худой — извест- ный библиограф и коллекционер Александр Николаевич Не- устроев. — В настоящее время, — напористо объяснял Неустроев, — мой многолетний труд «Хронологическое, историческое и библиографическое описание русских повременных изданий и сборников, за время с 1703 по 1802 год» приготовлен к печа- танию. Однако встретилось препятствие к окончанию работы из-за неотыскания в известных мне книгохранилищах Петер- бурга некоторых периодических изданий... — Каких именно? — Например, журнала «Городская и деревенская библиоте- ка», издававшегося в Москве в 1782—1786 годах. Полный его комплект из собрания Нартова продавался три года назад на Апраксином дворе, в лавке Червякова, но я припозднился, и вся подборка уплыла в другие руки... — Кто издатель «Городской и деревенской библиотеки»? — Новиков. Семевский улыбнулся. — Мне кажется, я могу вам помочь. Многие новиковские издания имеются у одного собирателя... Впрочем, на всякий случай составьте список интересующих вас журналов, кото- рый я помещу у себя...
261 Ровно через месяц после этого разговора в «Русской стари- не» появилось открытое письмо-обращение Неустроева к оте- чественным собирателям с просьбой оказать ему всемерное содействие — доставить на просмотр редкостные журналы XVIII века или же указать, в чьих библиотеках они находятся. За содействие обещалось вознаграждение — экземпляр его «Описания» с дарственной надписью. Свежий номер «Русской старины» получил и сам Неустро- ев. Не без удивления он обнаружил в журнальной публикации под списком разыскиваемых периодических изданий, состояв- шем из двадцати трех названий, краткое редакционное приме- чание: «№ 4, 5, 6,8,11,12 и 14, сколько нам известно, находят- ся в библиотеке М. Н. Лонгинова». Имя Лонгинова в то время всем было хорошо знакомо. В крупнейших журналах периодически появлялись его очерки библиографического характера, посвященные малоизвестным отечественным книгам. Читались эти очерки с захватываю- щим интересом, поскольку были написаны эрудированным, литературно одаренным человеком. И все же Неустроев далеко не сразу решился на визит к владельцу редкостных новиковских изданий. Дело в том, что Лонгинов занимал высокий пост начальника Главного уп- равления по делам печати, другими словами — Цензурного комитета. В его руках находились судьбы российской лите- ратуры. Однако страхи Неустроева оказались напрасны. Лонгинов встретил посетителя весьма радушно, поскольку представля- лась возможность «блеснуть» библиотекой, составлявшей предмет его тихой гордости. Широким жестом хозяин дома пригласил гостя в кабинет. Здесь вдоль стен высились массивные шкафы красного дерева с бронзовыми украшениями. — Общее количество книг в моей библиотеке сравнитель- но невелико, около десяти тысяч томов, — сказал Лонгинов. — Я собираю только произведения отечественных авторов. Са- мый большой отдел — полные собрания сочинений в стихах и прозе. Не забыты даже самые плохие писатели. Образцовые, начиная от Ломоносова и кончая Гоголем и Аксаковым, пред- ставлены различными изданиями. Весьма полна коллекция альманахов и разных сборников... Имеется и довольно полное собрание русских журналов, в том числе редкостная подборка сатирических журналов XVIII века. Среди них — едва ли не
262 «Книжный писатель» M.H. Лонгинов единственный экземпляр «Поденщины» Василия Тузова, 1769 года, полные комплекты «Сионского вестника», «Евро- пейца», все новиковские издания... Распахнув дверцы шкафа, извлек увесистый том. — В своем письме-обращении вы упоминаете про новиков- ский журнал «Магазин естественной истории, физики, химии и сведений экономических», выходивший в 1780 году. Вот он! Неустроев пожелал ознакомиться и с другим редкостным журналом Новикова — «Утренняя заря». Лонгинов тонко усмехнулся.
263 — «Утренней зари» никогда не существовало. Новиковым издавались два других журнала со сходными названиями: «Ут- ренний свет» и «Вечерняя заря». Оба они выходили в 1781 го- ду и служили как бы продолжением один другого... Визит к Лонгинову оказался полезным вдвойне. Неустро- ев не только ознакомился с ранее неизвестными ему периоди- ческими журналами Новикова, но и получил весьма ценный совет: побывать в Румянцевском музее в Москве, куда недав- но поступило уникальное собрание отечественной периодики С.Д. Полторацкого. Естественно, Неустроев немедленно воспользовался этой рекомендацией. В Пашковом доме, где разместился музей вместе с библиотекой, он обнаружил все необходимые журна- лы: масонский «Магазин свободных каменщиков» (1784), «Детское чтение для сердца и разума» (1785—1789), «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» (Тобольск, 1784—1791). Очень скоро Неустроевым были сделаны все необходимые уточнения, и в конце 1874 года рукопись поступила в типогра- фию. А в начале 1875 года его капитальный труд «Историчес- кое розыскание о русских повременных изданиях и сборниках за 1703—1802 гг., в библиографическом и хронологическом порядке описанных» вышел из печати. Верный своему слову, благодарный автор подготовил экземпляр книги с дарствен- ной надписью М. Н. Лонгинову. Но вручить опоздал — Лонги- нов уже ушел из жизни. Что же представлял собой человек, книжное собрание ко- торого включало самые редкие, нигде не находимые отечест- венные книги и журналы? «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона дает такую справку: «Лонгинов Михаил Николаевич (1823— 1875) — известный библиограф. Отец его был статс-секрета- рем, заведовавшим учреждениями императрицы Марии Федоровны. Окончив курс в Санкт-Петербургском универси- тете, Лонгинов служил при московском военном генерал-гу- бернаторе, был членом от правительства в тульском губерн- ском по крестьянским делам присутствии, крапивенским уездным предводителем дворянства, затем орловским губер- натором, ас 1871 года — начальником Главного управления по делам печати. Восьми лет от роду он написал повесть «На- ездники», которая вышла отдельным изданием в 50 экземпля- рах (СПб., 1831); несколько стихотворений, писанных в более зрелом периоде его жизни, были напечатаны в «Современни-
264 <XD ке» 1850-х годов, под псевдонимом «Скорбный поэт»; ему принадлежит еще повесть «Широкая натура». В свое время пользовались известностью его порнографические стихи, рас- пространенные в списках и изданные в Карлсруэ; это издание Лонгинов впоследствии скупал и уничтожал. В 1856 и 1857 годах Лонгинов напечал в «Современнике» ряд истори- ко-литературных и биографических статей и заметок о рус- ских писателях XVIII—XIX веков под общим заглавием: «Библиографические заметки»130. Эти «Библиографические заметки», составившие Лонги- нову славу «книжного писателя», не утратили своей ценности до наших дней. Ведь речь в них шла о книгах исключительной редкости, сохранившихся в единичных экземплярах. В восьмом номере «Современника» за 1856 год Лонгинов, например, познакомил читающую публику с «диковинкой», неизвестной отечественным библиографам. Эта небольшая книжечка, отпечатанная в Москве в 1808 году, имела интригу- ющий заголовок: «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, пи- санное за три дня до путешествия». Кто этот загадочный путе- шественник? Кто автор шуточного стихотворения? Чтобы от- ветить на эти вопросы, Лонгинову потребовалось провести серьезное научное иследование. Прежде всего он занялся выяснением личности путешест- венника. В начале XIX века, как установил Лонгинов, московский литератор, дядя Александра Сергеевича Пушкина, Василий Львович Пушкин, создатель сатирической поэмы «Опасный сосед», совершил турне по Европе. Его «стихотворные впечат- ления», присылаемые из-за рубежа, регулярно появлялись в московском журнале «Друг просвещения». Не он ли герой «Путешествия N.N.»? Справедливость этой версии подтвердилась. На титуль- ном листе «Путешествия N.N.» была изображена забавная сценка: пожилой, уже лысеющий мужчина благоговейно вни- мает знаменитому трагику Тальма. Не сразу, но все же удалось расшифровать неизвестного. Им оказался опять-таки В. Л. Пушкин. Лонгинов предположил, что автором стихотворения мог быть И. И. Дмитриев, большой приятель В. Л. Пушкина. Догадку Лонгинова подтвердил родственник поэта Дмит- риева, племянник, М.А. Дмитриев. В своих воспоминаниях «Мелочи из запаса моей памяти» он сообщал: «За несколько
265 <40 дней до отъезда В. Л. Пушкина в чужие края дядя мой, быв- ший с ним коротко знакомый еще в гвардейской службе, напи- сал шутливыми стихами его путешествие, которое с согласья Василия Львовича и с дозволения цензуры было напечатано в типографии Бекетова под заглавием: «Путешествие N.N. в Па- риж и Лондон, писанное за три дня до путешествия». К этому изданию была приложена виньетка, на которой изображен сам Василий Львович чрезвычайно сходно. Он представлен слу- шающим Тальму, который дает ему урок в декламации. Эта книжка у меня есть: она не была в продаже и составляет вели- чайшую библиографическую редкость»131. У Лонгинова имелся совершенно исключительный эк- земпляр «Путешествия N.N. в Париж и Лондон». Он был на- печатан на бледно-розовой бумаге, с золотым обрезом. По не- му и была сделана перепечатка стихотворения Дмитриева в «Современнике». Долгие годы отечественные библиографы ломали голову над «дешифровкой» другой редкости: «О греческой антоло- гии», увидевшей свет в Петербурге в 1820 году. В изящно составленном предисловии к книжке говори- лось: «Сию рукопись получили мы из Арзамаса следующим образом. За несколько лет перед сим жили там два приятеля, оба любящие страстно литературу. Во время, свободное от хо- зяйственных занятий, читали они вместе поэтов древних и но- вых и нередко старались им подражать для собственного на- слаждения; не для публики, которая их не знала и о коей они не помышляли. По стечению обстоятельств были они принуж- дены прекратить дружеские беседы свои: один из них был из- бран в земские заседатели; другой поступил во внутреннюю охрану, и бумаги их остались в руках арзамасского трактирщи- ка, от которого мы оные получили. В том числе находилась статья, которую мы решились напечатать. Она, конечно, не может удовлетворить совершенно справедливое требование знатоков: безделки двух беспечных провинциалов могут ли не оскорбить невольно утонченный вкус столицы? Впрочем, пе- редаем мы их на общий суд без дальнейших объяснений; ста- тья была подписана так: Ст... и А»132. Кто скрывался за этими лаконичными псевдонимами? Су- дя по блеску стихотворных переводов, это были даровитые ли- тераторы. Не принесла разгадки и заметка в журнале «Сын Отечества» за 1820 год: «Узнав через №11 вашего журнала о несчастном положении семейства фон Б., препровождаю к вам
266 <XO при сем 40 экземпляров книжки под заглавием «О греческой антологии», покорно вас прося пустить оные в продажу в пользу сего бедного семейства. Всех экземпляров напечатано было 70, и сие издание не продавалось»133. От себя редактор «Сына Отечества» добавил: «В самое то время, когда принесли сии книги, случившиеся в типографии моей двое неизвестных купили два экземпляра и заплатили за оные двадцать рублей. Остальные препровождены мною в книжные лавки Сленина, Плавилыцикова и Сен-Флорана, где можно получить оные по 5 р.»134. Лонгинов, давно интересовавшийся деятельностью лите- ратурного кружка «Арзамас», сумел расшифровать загадоч- ные псевдонимы: «А» значило «Ахилл», таково было прозви- ще поэта К.Н. Батюшкова; «Ст.» — «Старушка», так звали «арзамасцы» С. С. Уварова, впоследствии министра народного просвещения. Авторство Батюшкова подтверждается письмом И. И. Дми- триева, отправленным в 1820 году А. И. Тургеневу: «Искренне благодарю вас за присылку прекраснейшего перевода из «Ан- тологии». Это совершенство русской версификации: какая гибкость, мягкость, нежность и чистота! Словом, Батюшков владеет языком по произволу. Искренне уважаю талант его»135. Хочется привести одно из прелестных стихотворений Ба- тюшкова, помещенных в книжке «О греческой антологии»: Явор к прохожему. Смотрите, виноград кругом меня как вьется! Как любит мой полуистлевший пень! Я некогда ему давал отрадну тень; Завял, но виноград со мной не расстается. Зевеса умоли, Прохожий, если ты для дружества способен, Чтоб друг твой моему был некогда подобен И пепел твой любил, оставшись на земли. Остается только добавить, что Лонгинов являлся облада- телем редкостного томика «О греческой антологии». Библиофильская страсть еще более разгорелась в Лонги- нове в Москве, куда он перебрался в 1854 году, заняв место чи- новника по особым поручениям при военном генерал-губерна- торе. Должность была необременительная. Почти весь день Лонгинов был предоставлен самому себе. Утренние часы, по заведенной привычке, он посвящал чтению. Рыться в старых журналах приятно немногим. Лонгинов был исключением.
267 чйО Долг библиографа он видел в том, чтобы извлекать из забве- ния все хорошее, что заключалось в старинных изданиях. Уси- лия его были вознаграждены. В журнале «Соревнователь про- свещения и благотворения» за 1819 год он обнаружил неизве- стное стихотворение Пушкина «На лире скромной, благородной». В 1856 году Лонгинов воспроизвел его в «Со- временнике». Дневные часы Лонгиновым посвящались обходу книжных лавок. В Москве их было несколько десятков. Лавки, торго- вавшие иностранными книгами, помещались на Кузнецком мосту. Отечественные издания в основном продавались на Ни- кольской, у церкви Владимирской Божией Матери, стоявшей в самом конце улицы, там, где теперь зеленый сквер. Подер- жанные книги можно было также приобрести на Ильинской площади. В воскресные же дни московские книголюбы уст- ремлялись на Смоленский и Сухаревский рынки, куда выно- сили книжный товар все антикварии. В один из воскресных торгов на Смоленской площади Лонгинову попался двухтомник переводного французского романа «Заблуждения от любви, или Письма от Фанелии и Мильфорта». Книжка была отпечатана в 1790 году в вольной типографии в Тамбове. Переводчиком выступила светская да- ма, княгиня Голицына. Лонгинова прельстило посвящение, выдержанное в «старинном штиле»: «Любезный друг! Увидя друга своего издателем сей книги, не удивляйся тому; ибо вы- пустить в свет сей слабый мой перевод дерзнулся не с намере- нием тщеславия или желания угодить тому же самому свету; но побудительною сего причиною было то, что я уверена, сколь для тебя лестно бывает, когда я занимаюсь чем-нибудь полезным и к просвещению ведущим»136. В какой-то миг Лонгинов решил составить коллекцию книг, выпущенных вольными типографиями. Он купил не- сколько редких изданий типографии поэта Струйского, нахо- дившейся в его имении Рузаевка в Пензенской губернии. И вот тут ему встретилась небольшая книжечка с туманным за- головком «Соборное послание святого апостола Иакова, с тол- кованиями и примечаниями относительно ко внутренней жиз- ни». Место и год издания не были обозначены. Не без труда Лонгинову удалось установить, что книжечка вышла из тай- ной масонской типографии, существовавшей в 80-е годы XVIII столетия в Москве. Разузнал он, и где располагалась ти- пография: в переулке на Мясницкой, неподалеку от колоколь-
268 <XD Издательский знак Н.И. Новикова ни, называемой «башней Меншикова». Однако оставалось тайной, кто заведовал этой типографией. У одного букиниста, что торговал на Смоленском рынке, Лонгинов приобрел старинный журнал — «Магазин свободно- каменщический», содержавший в себе речи, говоренные в со- браниях масонов, письма, разговоры и другие разные краткие писания стихами и прозою. На титуле указывалось, что жур- нал выходил в Москве в 1784 году и печатался в типографии И. Лопухина. «Магазин свободно-каменщический», как уста- новил Лонгинов, издавался в количестве 600 экземпляров и в продажу не поступал. Он распространялся среди масонов на их собраниях. Из-за гонений на масонов третья часть журнала не была допечатана. Уцелело совсем малое число его экземп- ляров. Со всей справедливостью Лонгинов причислил журнал к библиографическим редкостям. Имя Лопухина стало первой зацепкой. От него ниточка по- тянулась к типографщику-просветителю Н.И. Новикову, вы- пустившему в свет немало масонских книг. А там выплыло еще одно имя — профессора Московского университета Шварца.
269 <XO Собранный Лонгиновым материал лег в основу серьезной исследовательской статьи «Новиков и Шварц». Она появи- лась в 1857 году в «Современнике». Публикация завершилась обращением к читателям, содержавшим просьбу высылать ав- тору все сведения о Новикове по адресу: Москва, Скатертный переулок, дом Рясовского, № 253. Увлеченность Лонгинова Новиковым была столь велика, что он, не ограничиваясь розыском масонских книг, совершил поездку в подмосковное имение Новикова. «До Тихвинско- го, — вспоминал впоследствии Лонгинов это путешествие, — восемнадцать верст (от тракта Москва—Коломна). Версты три за выселками увидел столб с надписью: «В село Авдотьино». Оно лежит в Бронницком уезде, на самой его границе, которую в этом месте составляет река Северка, остающаяся с горы поч- ти незаметною по причине крутого своего берега и множества расположенных на нем жилищ. Я приехал к околице Авдотьи- на мимо задов крестьянских дворов. Повернувши направо че- рез околицу, я поехал мимо каменных, белых крестьянских до- мов и, проехав ряд их, напротив которого по левой стороне на- ходятся огороды и фруктовый сад, поворотил опять налево по проспекту, ведущему к дому. Правее увидел я большой, камен- ный скотный двор и наконец, взявши опять налево, мимо ка- менного большого флигеля, подъехал с северной стороны к главному подъезду дома, в котором когда-то жил Новиков. Через залу и гостиную вошел я в комнату с желтыми стена- ми, в два окна. — Тут были кабинет и спальня Николая Ивановича, — ска- зал мне Иван Алексеевич (камердинер, 66 лет). — На этом са- мом месте, где вы сидите, скончался он на моих руках в 1818 году 31 июля, в 4 часа утра. Тут по стене против окон сто- ял диван, на котором он почивал, а в головах его бюро с кипа- ми бумаг и склянками лекарств, которыми он лечил крестьян. За кабинетом вот эта угловая, зеленая комната была его биб- лиотекой»137. Итогом долголетних научных разысканий Лонгинова ста- ла книга «Новиков и московские мартинисты», отпечатанная в Москве в 1867 году. Тираж ее был невелик даже для своего времени — всего восемьдесят экземпляров. Неудивительно, что книжка очень скоро разошлась и на антикварном рынке сделалась труднонаходимой. Еще через четверть века лонги- новское сочинение и вовсе сделалось библиографической ред- костью. У букинистов оно стоило втрое выше против номина-
С^> 270 МАГАЗИНЪ СВОБОДНО-КАМЕНЫЦИЧЕСКОЙ, СОДЕРЖАНИЙ ВЪ СЕВ®: РЪчи, говоренная вЪ собран1яхЪ9 п£сни> письма, разговоры и друпя разная краткая писангя, стихами и прозою ; ВЬ 7 шомахЪ, а каждый пгомЪ вЪ з часптяхЪ состояний* ТомЪ I. Часть I, МОСКВА, ВЬ Типографы И. Лопухина, сЪуказнаго дозволены П84* Титульный лист масонского альманаха
271 Русский просветитель и издатель Н.И. Новиков (1744—1818) ла. Московский антикварий П. П. Шибанов в своем каталоге № XXXIV (1890) сделал следующую аннотацию к сочинению Лонгинова «Новиков и московские мартинисты»: «Это един- ственное и самое подробное исследование о масонских ложах в России и о Новикове с его обширной издательской деятель- ностью и с полным библиографическим перечнем масонских изданий. Издание давно распродано». Не менее высоко у книголюбов ценились лонгиновские очерки, появившиеся в середине 50-х годов в «Современнике» под общим названием «Библиографические записки». Всего им было написано 53 очерка. У известного библиографа Н. В. Губерти имелся их полный комплект, взятый в кожаный
Ofc, 272 переплет. Губерти сам пронумеровал страницы и сделал к сборнику рукописное оглавление. В 1896 году книжка пере- шла к московскому собирателю Д. В. Ульянинскому, который ею очень дорожил. Общий объем литературной продукции «книжного писате- ля» весьма внушителен и достигает ста печатных листов. Трудно найти российский журнал того времени, где бы Лонги- нов не помещал своих трудов. В 1915 году была предпринята попытка издать Полное собрание сочинений М. Н. Лонгинова. Но вышел всего один том. Это издание возбудило интерес не только к литературному наследию Лонгинова, но и к его библиотеке. Оказалось, что ог- ромное собрание книг, принадлежащих «книжному писате- лю», находится в его имении в сельце Ивановском, что распо- ложено в Клинском уезде, под Москвой. Библиотека Лонгинова, насчитывавшая около семнадцати тысяч томов, размещалась в особой пристройке к дому. Книги стояли в массивных шкафах красного дерева, с бронзовыми украшениями. Здесь же на стене был и портрет самого библио- графа и библиофила. В 1916 году дочь Лонгинова подарила отцовскую библио- теку Пушкинскому Дому в Петрограде. Но тогда книги пере- везти не удалось. Лишь после революции они перекочевали на берега Невы вместе со шкафами красного дерева. Так что кни- ги «книжного писателя» теперь в надежном месте. 12. ШКАФЧИК КРАСНОГО ДЕРЕВА Летом 1900 года молодой петербургский библиограф К.Н. Михайлов собирался в Москву, чтобы ознакомиться с книжными богатствами Румянцевского музея и наиболее ин- тересными частными книгохранилищами. Неожиданно его вызвало к себе одно влиятельное лицо. Михайлов получил се- кретное задание: прозондировать почву относительно приоб- ретения библиотеки П. А. Ефремова. Петра Александровича Ефремова знала вся читающая Рос- сия. Под его редакцией выходили собрания сочинений многих писателей-классиков: К. Ф. Рылеева, М. Ю. Лермонтова, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина. Во всех крупнейших журна- лах — «Современнике», «Русском архиве», «Русской стари- не» — появлялись его библиографические заметки, обращен- ные к отечественным книжным редкостям. Зачастую эти очер-
273 Собиратель П.А. Ефремов (1830—1907) ки зижделись на материалах его огромной, поистине уникаль- ной библиотеки. По некоторым сведениям, в ней содержалось до тридцати тысяч томов. В 1893 году Ефремов вышел в отставку с поста директора Государственного банка в Петербурге и перебрался на «покой» в Москву, где обосновался на Остоженке в Савеловом переул- ке в родительском доме. Своих привычек он не изменил — весь день занимался литературными трудами. I fi 1 *7*7*7
274 tfO В 1900 году Ефремову исполнилось семьдесят лет. Возраст, что ни говори, солидный. И хотя он был еще бодр и крепок, но все равно следовало подумать о дальнейшей судьбе библиоте- ки. Среди коллекционеров распространился слух, будто Ефре- мов не прочь передать ее в надежные руки. Понятно, это вы- звало у собирателей живой интерес. Сразу же по прибытии в Москву Михайлов отправился на Остоженку. Старый собиратель приветливо встретил гостя, снабжен- ного рекомендательными письмами. Стал расспрашивать о Петербурге, где провел почти тридцать пять лет жизни, начи- ная с 1859 года, о знакомых коллекционерах-любителях. Вспомнил и про Апраксин двор, главнейший центр букинис- тической торговли Петербурга, который посещал дважды в день: по пути в Государственный банк и на обратном, при воз- вращении домой. Здесь он приобрел большую часть книг, со- ставивших украшение его собрания. Далеко не сразу Михайлов затронул интересующий его предмет. — И сколько же это таинственное лицо предлагает за биб- лиотеку? — хитро прищурился Ефремов. — Двадцать пять тысяч! — последовал ответ. — Что ж, сумма внушительная. — Настолько внушительная, — обрадованно подхватил Михайлов, — что означенная персона просит дозволения вы- платить всю сумму не сразу, а в продолжение пяти лет, по пя- ти тысяч в год. Ефремов дал понять, что в принципе принимает условия, но оставляет за собой некоторое время все хорошенько обду- мать, прежде чем дать ответ. — А пока, — он поднялся из кресла, — поедемте на Суха- ревку. Сегодня воскресный день, и там будет вся книжная Москва. На Сухаревской площади действительно было полно наро- ду: и покупателей, и продавцов. По традиции книжники рас- полагались по правую сторону от башни, напротив странно- приимного дома Шереметева. Все сухаревские книжники хорошо знали Ефремова. Еще издали они первыми раскланивались с ним. — За чем изволили пожаловать, ваше превосходительство Петр Александрович? Ефремов, в черном сюртуке и широкополой шляпе, больше
275 <40 для вида опиравшийся на палку, зорко оглядывал вопрошав- шего. — Прохаживаюсь. — Понятно. Покупать-то вам нечего, все у вас небось уже есть, Петр Александрович? — Да нельзя сказать, чтоб уже все, — кой-чего еще недо- стает! Букинисты в ответ только вежливо улыбались. Кто-кто, а они были хорошо наслышаны о знаменитой ефремовской биб- лиотеке. Некоторые из них даже бывали в Савеловом переулке. Пока Ефремов беседовал с Сухаревскими антиквариями, гость из Петербурга двинулся вдоль линии лотков с книгами. У одного из букинистов ему удалось весьма дешево сторговать десять томов Вольтера и трехтомник «Писем русского путеше- ственника» Карамзина. На обратном пути Ефремов поинтересовался сделанными приобретениями. Раскрыв томик «Писем», он необычайно разволновался при виде чернильных пометок на полях книги и в тексте. — Да вы знаете, что за редкость заполучили?.. Это же кор- ректурный экземпляр с личными правками Карамзина. Вся карамзинская библиотека погибла в 1812 году. Так что вам по- счастливилось приобрести уникум!.. В библиотеке самого Ефремова подобных уникумов было множество. Воистину, что ни издание, то перл. Недаром о «еф- ремовских книгах» шла молва. В 1892 году петербургскому собирателю В. А. Верещагину посчастливилось приобрести дотоле неизвестное коллекцио- нерам иллюстрированное издание — «Театральный альбом», 1842 года. Об этой необычной находке даже появилось сооб- щение в одном из библиографических журналов. Кое-кто из столичных библиографов попробовал возбудить у Ефремова зависть к удачливому книголюбу. «Диверсия» не удалась. В ответ он извлек «Театральный альбом», да не простой экземп- ляр, а с двойным комплектом рисунков: один — черно-белый, другой — выполненный в цвете. Помимо редкостей, представлявших интерес только для коллекционеров, у Ефремова имелись издания, являвшие со- бой огромную историческую и научную ценность. Например, «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске» А.Н. Ради- щева. Это небольшое сочинение было отпечатано Радищевым приблизительно в 1789 году в собственной типографии как
276 ЧО пробный оттиск перед изданием «Путешествия из Петербурга в Москву». В 1871 году «Письмо» воспроизвел на своих стра- ницах журнал «Русская старина» по единственному экземпля- ру из ефремовской библиотеки. Особо редкие книги, сохранившиеся в единичных экземп- лярах, находились в старинном шкафчике красного дерева. В родительском доме в Савеловом переулке шкафчик по- мещался в большой «зале», в простенке между окон. По обе стороны от него громоздились открытые стеллажи с книгами, напротив, на стеллажах во всю стену, стояли роскошные изда- ния большого формата. Шкафчик красного дерева стал заполняться раритетами еще на заре собирательства Ефремова. Почин положил не- большой томик — XXXIV часть журнала «Телескоп», издавав- шегося в 1831—1836 годах профессором Московского универ- ситета Н. И. Надеждиным. За помещенную в этой части ста- тью П.Я. Чаадаева «Философические письма к г-же ***», в которой власти усмотрели нападки «на начала, составляющие основу бытия Русского государства», журнал был закрыт. Ре- прессиям подверглись редактор «Телескопа» Надеждин — его сослали в Усть-Сысольск — и сочинитель злокозненной ста- тьи Чаадаев — он подвергся домашнему аресту и унизительно- му медицинскому освидетельствованию. Однако власти предержащие не ограничились этими мера- ми. Во избежание нежелательного распространения крамоль- ной статьи полицейские чины совершили обход домов, чтобы изъять у подписчиков запрещенную XXXIV часть «Телеско- па». Блюстители порядка проявили такое рвение, что уцелело всего несколько экземпляров этого номера журнала. Экземп- ляр, находившийся у Ефремова, представлял двойную цен- ность. На титуле его имелась надпись, указывавшая на при- надлежность книжки В. Г. Белинскому. В 1837 году великий критик жил у Ефремовых и, видимо, при переезде в Петербург оставил книгу в подарок. Вскоре возле запрещенной XXXIV части «Телескопа» встала другая отечественная редкость — «Думы» Рылеева. Эта небольшая книжечка стихотворений была отпечатана в Моск- ве в начале 1825 года, за несколько месяцев до событий на Се- натской площади в Петербурге, активным участником кото- рых был поэт. Рылеевские «Думы» Ефремов приобрел на Ни- кольской в лавочке известного московского букиниста И. Г. Кольчугина.
О» 277 МО Здесь же он купил гонимые при Екатерине II мистические масонские издания, в том числе особо почитаемое — «Духов- ный рыцарь, или Ищущий премудрости». Невероятную редкость представлял собой роман «Грациан придворный человек», 1741 года. На антикварном рынке дру- гие его издания встречались часто, а вот это — почти никогда. На титульном листе «Грациана» 1741 года были означены име- на правительницы Анны Леопольдовны и императора Иоанна Антоновича. По приказу императрицы Елизаветы Петровны, которой были ненавистны эти имена, «Грациан придворный человек» в издании 1741 года подвергся уничтожению. В шкафчике красного дерева сберегались раритеты и по- следнего времени. Пожалуй, ни у одного из отечественных со- бирателей не имелось редкостной брошюрки «Обзор социаль- но-революционного движения в России» (СПб., 1880). Это ис- следование, предназначенное только для служебного пользования, вышло всего в пятидесяти экземплярах. Во время печатания «Обзора» в типографии постоянно дежурил пред- ставитель охранного отделения; гранки с набором тщательно запирались, а по мере готовности текста сейчас же рассыпались. Наиглавнейшей достопримечательностью шкафчика было радищевское «Путешествие из Петербурга в Москву» в изда- нии 1872 года, еще более редкое, чем знаменитое «Путешест- вие» 1790 года. Тогда от гнева Екатерины II убереглось немно- гим более пятидесяти экземпляров книги. В последующие го- ды это малое число значительно сократилось. Гонения на Радищева при Николае I не только не ослабели, а, наоборот, усилились. Самое имя автора «Путешествия» сделалось за- претным. Когда Пушкин захотел поместить в «Современни- ке» свою статью «Александр Радищев», его сердито одернули. Неудивительно, что второе издание «Путешествия из Пе- тербурга в Москву» появилось далеко за пределами России — в Англии. Книгу отпечатал А. И. Герцен. Как и все герценов- ские издания, в России оно было объявлено вне закона и за- прещено к распространению. С приходом к власти Александра II сын автора «Путешест- вия» П. А. Радищев возбудил ходатайство о позволении издать сочинение отца, на что последовал категорический отказ. И вдруг случилось вроде бы невероятное. В 1867 году пе- тербургский книготорговец Н. А. Шигин отпечатал запрещен- ную книгу, которая вскоре появилась в продаже. Собиратели недоумевали, всполошился и цензурный комитет. Тираж под-
278 veD вергся аресту. Однако ознакомившись с шигинским вариан- том «Путешествия», цензура осталась довольной: все «ост- рые» места из крамольной книги были удалены. Этот случай показал, что подобным образом можно обез- вредить самую «страшную книгу». В марте 1868 года последо- вало объявление о разрешении печатать сочинение Радищева, правда, на весьма туманном условии: чтобы «новые издания сего сочинения подлежали общим правилам действующих узаконений о печати». Ефремов поспешил воспользоваться сложившейся ситуа- цией. Он стал готовить к печати двухтомник произведений А.Н. Радищева. Его благополучно набрали. За корректурой книги Ефремова и застал М. Н. Лонгинов, большой знаток оте- чественной литературы. — И охота вам, Петр Александрович, издавать такую книж- ку? — несколько брезгливо протянул он. — Крепостного права теперь нет, и вообще она не имеет никакого отношения к со- временной жизни. — Я думаю иначе, — живо возразил Ефремов. — В книге Ра- дищева есть моменты, не потерявшие своего значения и в на- ши дни. Боюсь только, как бы цензура не заставила их выбро- сить! Через несколько дней стало известно о назначении Лонги- нова начальником Главного управления по делам печати, как именовалось цензурное ведомство. Знакомый Ефремова, при- несший эту весть, с воодушевлением воскликнул: — Теперь, Петр Александрович, ваше издание непременно увидит свет! — Боюсь, что не только свет, но и дым! — многозначитель- но откликнулся Ефремов. К сожалению, он оказался провидцем. В апреле 1872 года ефремовское издание «Путешествия из Петербурга в Москву» подверглось аресту. Дело дошло до Комитета Министров, который вынес драконовское постанов- ление: книгу уничтожить «на картонной фабрике посредством обращения в массу». Грозный приказ, однако, не был выполнен до конца. Около двух десятков экземпляров ефремовского «Радищева» все же уцелело. Спас их петербургский «холодный букинист» Семен Андреев, по прозвищу Гумбольдт. Вместе с чиновниками Глав- ного управления по делам печати он явился в типографию и, делая вид, будто помогает им в работе, унес пачку книг.
279 <^D Экземпляр «Радищева» 1872 года, находившийся у П. А. Ефремова, был особенный. Он содержал почти все печат- ные материалы о Радищеве, а также некоторые рукописные документы, относящиеся к истории этого издания. Долгие го- ды им владел московский собиратель Л. Э. Бухгейм, от которо- го он перешел к известному коллекционеру нашего времени Н.П. Смирнову-Сокольскому. Знаменитый шкафчик красного дерева, естественно, содер- жал всего лишь малую толику книжных богатств Ефремова. Его библиотека была настолько внушительна, что не помеща- лась в обширном особняке в Савеловом переулке. Под кни- ги— это были главным образом периодические издания — пришлось занять даже каменный сарайчик во дворе. Упоминая о редкостях библиотеки Ефремова, нельзя не сказать про конволюты — сборники, составленные самим со- бирателем из мелких книг и брошюр. К жизни они были вы- званы следующим. Крупнейший знаток отечественной литературы, Ефремов, как уже говорилось, часто выступал редактором многотомных собраний сочинений писателей-классиков. Подготавливая их к печати, он проявлял величайшую требовательность к тексту. Каждая строка им скрупулезно выверялась по лучшим публи- кациям прежних лет и авторским рукописям. Привлекался и дополнительный фактологический материал. Только в ходе ре- дактирования нескольких собраний сочинений А. С. Пушкина у Ефремова скопилось столько разнообразных документов: редчайших прижизненных изданий поэта, малоизвестных ис- следований и критических разборов его творчества, иллюстра- ций к различным произведениям, рисунков самого Пушкина, его портретов, — что они составили двадцать массивных томов. Подобные сборники документов о В. А. Жуковском состав- ляли десять томов, об А. С. Грибоедове — пять. Порой ефре- мовские конволюты достигали чудовищных размеров. Вот почему за библиотеку Ефремова «влиятельное лицо из Петербурга» готово было выложить двадцать пять тысяч рублей. Однако сам Ефремов вовсе не хотел, чтобы его книгами за- владел какой-нибудь библиофил-нувориш. Каковы были истинные планы собирателя, показало буду- щее. Уходя из жизни, это было уже в Петербурге, куда Ефремов перебрался в 1901 году, он сделал сенсационное распоряже- ние — велел пустить все книги в открытую продажу. Так Ефре-
280 мов хотел поддержать оскудевающий антикварный рынок, по- дарить собирателям новых поколений радость встречи с ред- костями прошлого. В 1908 году библиотеку П. А. Ефремова купил невский ан- тикварий А. Фельтен, выложивший за нее, по некоторым све- дениям, 150 тысяч рублей. Дальнейшая судьба «ефремовских книг» складывалась непросто. Обремененный долгами из-за строительства дома, Фельтен предложил их страстному биб- лиофилу подрядчику Синицыну. Это предложение застало Синицына врасплох. Его смуща- ли и стоимость библиотеки, и наличие в ней множества изда- ний, которые ему не были нужны. За советом Синицын обра- тился к известному литейному букинисту В. И. Клочкову. Клочков, жаждавший заполучить «ефремовские книги», прибегнул к хитрости. — В полном виде библиотека Ефремова вам ни к чему, — сказал он Синицыну. — Более того, даже вредна: ваше собра- ние в ней растворится без остатка. Поэтому уступите ее мне. Я, со своей стороны, передам вам все лучшие издания! Синицын так и поступил. Однако Клочков не сдержал свое- го слова. Немало ценных книг он передал другим собирателям, боясь потерять расположение своих постоянных клиентов. Некоторая часть «ефремовских книг» тогда же вернулась в Москву. Никольский букинист П.П. Шибанов, перекупил у Клочкова более тысячи томов из библиотеки Ефремова. По это- му случаю он выпустил особый каталог — № 145, 1908 год, — вызвавший огромный интерес у московских собирателей. Почти каждая объявленная в каталоге книга содержала «изюминку»: то редкостное издание, то любопытное замеча- ние самого собирателя. Отличился и сам Шибанов, блеснувший искусством со- ставления каталожных аннотаций. Он буквально воспевал до- стоинства книг. Вот только некоторые из его завлекательных комментариев: «Монферран А. Описание московского большого колоко- ла. Париж. 1840. На фр. языке. Роскошное издание с посвяще- нием князю Волконскому на 4 страницах, печатано красками и золотом, с двенадцатью литографированными рисунками, из коих девять принадлежат к этому изданию, а три — вложены П. А. Ефремовым из других изданий; среди последних чрезвы- чайно редкая литография в красках: «Поднятие царя-колоко- ла в Москве 23 июня 1836 года»138.
281 ЧО «Крылов И. а) Басни в 5 частях. СПб., 1815—1816. б) Три новые басни, читанные в торжественном собрании Имп. пуб- личной библиотеки. СПб., 1817. Оба издания в современном кожаном переплете. К первым трем частям приложены: гра- вированный заглавный лист, фронтиспис, шесть виньет, по две в каждой, и четыре гравюры. К 4-й части приложен пор- трет И. Крылова, гравированный Н. Уткиным. На экземпля- ре сделана пометка рукою П. А. Ефремова: «Редчайшее изда- ние, не находимое даже в порядочном, а не только в хорошем 139 виде» . «Ровинский Д. Материалы для русской иконографии: пор- треты, виды, исторические картинки, костюмы и карикатуры. 12 выпусков; заключают в себе 480 картин и объяснительный текст. СПб., 1884—1891. Экземпляр с карандашными заметка- ми П.А. Ефремова, совершенно полный; кроме того, к нему приложено еще сорок четыре листа портретов и картинок из собрания П.А. Ефремова»140. По достоинству книг была и цена. За первое издание Ши- банов назначил сорок рублей, за второе — семьдесят, за тре- тье — семьсот пятьдесят! Эта краткая справка не только показывает уровень цен на антикварном рынке в начале нынешнего века, но и дает пред- ставление об истинной ценности «ефремовских книг». Огромную значимость библиотеки Ефремова для науки современники прекрасно сознавали и сильно сожалели, что многие книги из-за «фантазии» собирателя попали в случай- ные руки. Время подкорректировало решение П.А. Ефремова. Ныне его книги, совершив долгое путешествие по частным со- браниям, обрели пристанище в государственных книгохрани- лищах, где они защищены от всяких случайност